Вампир и его кошка Глава 3 Бастард

Когда до меня дошло, что я стал вампиром, я сказал себе.
– Может это хреново, а может и нет. Буду жить дальше, не вешаться же мне из-за того, что какая-то сучка заразила меня этой дрянью.
Я тогда ещё не очень понимал сущность вампира, потому думал, и говорил всякие глупости. Например, допускал мысль, что вампир может повеситься. Позже я понял, что вампир действительно может повеситься, но не умрёт от этого, а просто будет висеть твёрдый и холодный, как палка копчёной колбасы в витрине магазина, пока ему это не надоест.
Я был вампир с паспортом, в котором обозначена его принадлежность к роду людей. Здесь были обозначены место моего рождения, а также дата рождения. Значилось отделение милиции, где был выдан паспорт. Но, жизнь моя круто изменилась. Первые несколько суток я пытался жить, как привык прежде, то есть понапрасну себя изводил, но оказалось, что это невозможно и не нужно. Невозможно ходить на лекции в институт, поскольку занятия ведутся днём, а свет дня для вампира убийственен. Но, с другой стороны многие человеческие потребности отпали сами собой.
К примеру, надо признаться, я много ел и ещё больше пил, сейчас мне отвратительно думать об этом процессе. Люди тратят огромное количество времени, зарабатывая деньги на еду, на её покупку, приготовление и поедание. А что в результате – забитый унитаз, вечные проблемы с желудком и постоянная нехватка денег. Даже мою кошку, теперь не нужно было кормить, в том смысле, как она питалась раньше.
В сумерки второго дня после того, как я выздоровел, я отправился в авторемонтную мастерскую. Здесь меня хорошо знали и относились, как к своему парню. Время от времени я подрабатывал здесь, делая несложную, но грязную работу, за которую никто из профессионалов не хотел браться. Промывал детали, зачищал ржавчину на автомобильных дверцах, иногда мне доверяли покраску.
Не то что бы я горел желанием поработать, но срок платы за аренду квартиры уже истёк, и это было для меня настоящей головной болью. Моя квартирная хозяйка это аспид в юбке. Тихая, скромная, аккуратно причёсанная, пожилая женщина. Не старушка, а именно пожилая женщина. Она сдаёт четыре квартиры в одном районе и все они принадлежат ей, включая и ту квартиру, в которой она проживает сама. Все эти квартиры записали на неё её бывшие мужья.
Когда-то в молодости, она приехала из деревни с первым мужем, который был в её родной деревне командировочным от завода. Это был её самый первый и не слишком удачный брак, но у неё осталась комната в коммуналке на память о муже, с которым она вскоре развелась. Дальше всё пошло удачнее. Мужья были с положением и переписывали на неё свои квартиры, в обход собственных детей от всяких, разных, предыдущих браком. Многие из её мужей до сих пор были живы, они исчезали из её жизни вскоре, после потери собственности на жильё.
Однажды, я случайно подслушал разговор двух соседок на лестничной клетке. Одна другой рассказывала, как хорошо моя квартирная хозяйка жила со своими многочисленными мужьями.
– Никогда у них не бывало ни шума, ни скандалов…
Имея подобную личность в квартирных хозяйках, дураку было понятно, что не удастся отсрочить квартирную плату ещё раз, даже на один день. Но, у моей тихой, аккуратной, пожилой хозяйки, зато, был один неоспоримый плюс, она никогда не интересовалась жизнью своих квартирантов до тех пор, пока они исправно платили ей деньги. Наши скандалы с Майей могли вывести из себя соседей и случалось, что нам стучали в пол или потолок. Я думаю, недовольные жильцы пытались жаловаться квартирной хозяйке на шум и крики, у нас любят жаловаться, но я ни разу не слышал от неё слов неприязни. Да и вообще никаких других слов, кроме.
– Добрый день, денежки готовим, всего хорошего.
Она шла с этой фразой по жизни. Не каждому такое удаётся, ей удавалось.
В авторемонтной мастерской, где я подрабатывал, всегда был полумрак. Ангар имел очень высокий потолок и только два источника света, которые не могли рассеять вечные сумерки. Мне это было на руку. Такой свет не мог навредить моей коже и глазам, а видел я теперь в сумерках гораздо лучше, чем прежде. В мастерской не было постоянных рабочих, за которых нужно платить налоги и сам бизнес был не зарегистрированным. Поэтому работа начиналась тогда, когда фискальные органы удалялись на заслуженный отдых.
Хозяин работал вместе с нами. Ему приходилось присматривать за разношёрстными работниками, которые запросто могли растащить ремонтируемые машины на запчасти и пропить их. Здесь трудились двое узбеков Батыр и Эльдар, один длинноносый, тощий украинец, подрабатывал байкер Тушило между поездками по стране и иногда показывался я.
– Михалыч, деньги нужны, - поприветствовал я хозяина мастерской со входа.
– А кому они не нужны… - ответил Михалыч и пожевал губами в мою сторону.
Это означало, что у Михалыча нынче хорошее настроение, раз он был расположен пошутить, хотя я лично оценил бы его шутку, максимум на три бала. Ещё я сообразил, что Михалыч бывает в хорошем настроении тогда, когда есть работа, а стало быть, и мне что-то может обломиться. Хозяин словно услышал мои мысли.
– За ночь на пару с Тущило навесите новую дверь на Газель и перекрасите дверцу с желтой на светло-серую. Успеете, получите по пятёрке, и от хозяина Газели тоже будет премия. Но учти, в шесть утра Газель должна нравиться Госавтоинспекции, как мне жена соседа по лестничной клетке.
– А что стало со старой дверью? - Переспросил я на всякий случай.
Меня больше всего интересовала, конечно, не сама дверь, а тот факт, что случилось с машиной. Случалось, оказывалось так, что дверь навешивать практически было не на что. Могло оказаться, что нужно править всё правое крыло, иначе дверь, хоть и новая, просто не смогла бы нормально открываться и закрываться. Михалыч уставился на полупустую пластиковую гильзу из-под пива, с его места дверь от гаража была видна сбоку от неё. Дверь гаража и бутыль были одного размера. Это явление, судя по всему, полностью поработило его мозг. Он сбился с основной мысли.
– Ничего страшного, просто вмятина, но дверь перестала открываться. Парень хотел проскочить мимо разворачивающейся около супермаркета фуры с продуктами.
– Не проскочил.
– Проскочил, но через бордюр, а потом залёг на бок. Дверь склинило, так, что пассажиры выбирались через кабину водителя.
– Кто-нибудь пострадал?
– Никто не пострадал. У нас народ крепкий. Кстати, пассажиры же и поставили его обратно на колёса, после чего парень уехал, пока минты ни сном, ни духом, ничего не прознали. Теперь, парню обязательно нужно завтра вовремя выйти на трассу новеньким и свеженьким, как монашка из монастыря. Ясен расклад?
– Упрусь Михалыч, - пообещал я.
Михалыч одобрительно кивнул мне, а потом предложил.
– Пиво будешь?
Михалыч, хохол и Батыр сидели за самодельным столом, сделанным из листа жести. На столе стояли четыре пластиковых снаряда с пивом, по полтора литра в каждом. Два были початы, но оба недопиты. Я колебался. Всё-таки рефлекс великая вещь. При виде пива у меня отделилась голодная слюна, но я только безнадёжно и мечтательно вздохнул, как евнух при виде откровенной сцены в гареме. Я уже знал, что пиво не доставит мне прежнего удовольствия. Оно окажется неприятным, мыльным и безвкусным. И хотя я хотел его, но больше по привычке, той особой памятью, которая, наверное, скоро совсем сотрётся.
– Нет, не хочу, - ответил я.
Ответ явно потряс Михалыча до глубины души. Он долго и пристально разглядывал меня, а потом спросил.
– Перепил что ли накануне?
– Да, перепил и конкретно.
– Тогда лечись, - посоветовал Михалыч.
Прямо напротив нас стояла Лада-Калина. Какой-то придурок припарковался ей на правую фару. Эльдар заменил фару и теперь радостно закричал.
– Михалыч, моя работу сделала!
Он захотел продемонстрировать свою работу и резко, без предупреждения включил все фары. Свет ослепил меня, боль прорезала глаза и мозг. Лицо, словно окатили струёй кипятка. Я выставил вперёд руки, но кожа на ладонях, а вслед за ней и мышцы начали таять, плавясь, как воск со свечи Я завопил обожженными губами и выскочил из мастерской. Не знаю, какое это произвело впечатление на всех, кто был в мастерской, но знаю, что в подобной ситуации вампир может двигаться мгновенно, словно тень так, что глаз обычного человека едва-едва способен уследить за его следом. Для хозяина мастерской я просто исчез с места, где только что стоял. Только серое пятно метнулось в сторону двери. Меня эти рассуждения не заботили, я вдруг понял, что такое ад, я прикоснулся к раскалённой дверной ручке этого заведения.
– Тьма, холод, темнота, мрак, - бормотал я бессвязно, оказавшись на улице.
Я оказался за дверью мгновенно. Меньше десятой доли секунды понадобилось мне, что бы оказаться на тёмной улице. Мокрый ветер налетал порывами, ударяя мне в лицо. Холодный лист приклеился к подбородку, я не спешил отрывать его. Он так приятно холодил обожжённую кожу лица.
Кажется, я заплакал от боли и разочарования. К чему было сочинять столько сказок о вампирах, писать столько книг, когда это самая несчастная и беспомощная форма жизни. Ни то, что свет дня, а всего лишь яркий свет фар поверг меня в тяжёлое состояние и едва не убил. Руки мои были изуродованы. Я с ужасом видел свою плоть, не покрытую кожей, как у всех людей, а красную и гладкую, покрытую лакированной сукровицей. Она блестела в свете луны, как стекло. Ладони и пальцы выглядели в точности так, как выглядят руки у хирурга в перчатках, после только что проведённой операции. Ногти на пальцах я потерял, когда открывал в спешке дверь ангара. На шее лопались волдыри, куски обожженной кожи скручивались, как высохший, древний пергамент.
Мной овладело отчаяние, я не знал, как жить в новой ипостаси. Быть вампиром оказалось сложно, этому нужно было учиться, но кто объяснит мне, как и что я должен делать? Кто научить меня выживать? Мне невыносимо захотелось покинуть эту отвратительную землю, где столько испытаний, где меня хотели убить и перенестись в холодные, безликие и равнодушные ландшафты луны. Мне хотелось освежить свою горячую кожу и глаза. Мне было недостаточно осеннего влажного воздуха, хотелось арктического холода, и пронзительного ветра с иглами изморози.
Я так был поглощен своими страданиями, что не сразу заметил, что уже не стою ногами на земле, а завис над асфальтом пешеходной дорожки примерно в пяти шести метрах выше неё. Я растерянно поглядел вниз, под свои разбитые, грязные красовки. Под ними прошли парень и девушка, не заметив висящего в воздухе человека. Они спорили между собой о родителях молодого человека. Девушка высказывала своему парню.
– Ой, только не говори, что твоя мамаша ко мне хорошо относится.
– Ты же её не знаешь. Всё будет нормально.
– Прошлый раз, я тебя ждала на лестнице, помнишь, когда ты зашёл попросить денег у предков. Ты не видел, как она посмотрела на меня? Даже не пригласила зайти в квартиру.
Я растерялся, так и смотрел вниз, пока пара молодых людей не прошла дальше, продолжая спорить. Воздух словно склеился и держал меня цепко, я висел и слегка покачивался, как раскачиваются акробаты на растяжках в цирке. Может попробовать сделать шаг, зачем-то решил я. Я шагнул вперёд. Наверное, я что-то сделал не так, потому что тут же потерял равновесие, воздух перестал обхватывать меня тугими, липкими объятиями, я рухнул вниз.
Мокрый и грязный асфальт не пощадил меня. Он ударил по ступням ног тяжёлой дубинкой. Меня откинуло от удара на бок. В попытке удержаться на земле, а не провалиться в чёртову преисподнюю, я упёрся в асфальт обожженными руками. Мгновенная, ещё более резкая и мучительная боль прорезала мне правое запястье руки. В отчаянии, я обхватил сломанное запястье правой руки левой ладонью.
Чтобы подняться на ноги, мне пришлось перекатиться по грязному асфальту на другой бок. Я с трудом согнул ноги в коленях, потом медленно подтянул колени к подбородку. Несколько секунд я так и сидел, уткнувшись подбородком в колени и придерживая одну руку другой. Джинсы промокли от мокрого асфальта и весь мой зад стал мокрым, словно я обмочился. Куртка задралась на спине, поясницу начало продувать ночным ветром.
Все эти неприятности происходили со мной в нескольких метрах от авторемонтной мастерской Михалыча, а он, и его работники, ничего об этом не знали. В мастерской играл тяжёлый рок, это Тушило приносил с собой на работу магнитофон, чтобы было не скучно, и ставил музыку на собственный вкус. У меня появился, было, соблазн попросить помощи у своих ребят, ведь мы знакомы с ними не первый день и они не плохо ко мне относились, но мне снова в глаза засветила вспышка автомобильных фар, которой придурок Эльдар едва не убил меня, и я отказался от мысли искать помощи у людей. Я решил просить помощи у себе подобных.
Я заковылял в парк. Он был большим и тенистым. Деревья густо разрослись, их никто не постригал, потому что парк каждый год передавали на баланс, то одной, то другой организации. Никто из этих организаций не занимался приведением в порядок территории парка, они рассматривали его, как обузу, которую им навязали власти города. Никто не желал тратить средства для найма людей по очистке парковой земли от мусора или для обрезки слишком разросшихся кустов. В конце года парк имел ещё более дикий и неухоженный вид, чем год назад. Власти города делали инспекцию, ужасались, штрафовали организацию, в чьём ведении был в данный период злополучный парк, и передавали его в другие руку. Дело в том, что организациям дешевле обходился штраф, чем затраты на благоустройство парка и поддержание его в приличном виде в течение целого года. Одним только дворникам, исходя из большой территории парка, пришлось бы выплатить зарплату за год на гораздо более крупную сумму, чем сумма, хоть и не маленького, но всё-таки разового штрафа.
В ночном парке было безлюдно, да даже днём в нём было опасно находиться. Кусты поднялись выше роста человека. Листва была влажной, она опадала с веток, когда я тревожил заросли ольхи. Я начал ощущать на обожжённой коже приятный холодок и ночную росу. Тихий шелест листьев словно пытался что-то мне сказать. Мне стало легче, как будто я приехал в деревню к своей бабушке, и устроился спать на чердаке, как любил когда-то делать. Окно чердака выходило, как раз напротив кроны большой старой липы. Её ветки с мокрой от дождя листвой, мягко толкались в стекло чердачного оконца. Липа потрескивала и скрипела от старости, но я не рассказывал об этом бабушке. Я боялся, что бабушка решится спилить старое дерево, из опасения, что оно упадёт во время грозы и повредит её деревянный, ветхий дом.
Я думал о липе и вспоминал о ней, пока не нашёл такое же старое дерево. Это тоже была липа, но ей меньше повезло, чем дереву из моего детства. Липа росла в городском парке, она была больна, вся усеяна наростами и чёрными шишками. Ствол, ближе к земле раздулся, словно ноги человека больного водянкой. Чёрная кора потрескалась глубокими, острыми разломами. Я опустился на землю и спиной прислонился к одному из круглых выступов на дереве. Запястье сильно ныло, отпустить его было невозможно, боль тогда становилась острой и злой. На теле болели и другие синяки от удара о землю, ожоги были не менее мучительными.
Я сосредоточился на образе Ильи, каким я запомнил его в последний раз и попытался связаться с ним ментально. Я не был уверен, что он захочет разговаривать со мной, или даже видеть меня, но больше мне не к кому было обратиться за помощью. Я взывал к нему, просил показаться мне, даже просил прощения за убийство его подружки Розы и говорил о своём раскаянии. Я был на грани отчаянья. Прошло больше часа и я почувствовал, что я не один. Это было холодное присутствие мне подобных. Я стал различать неясные силуэты, хлопанье крыльев в ветвях дерева, а потом ощутил ментальное воздействие на мой мозг. Не скажу, что это было доброжелательное исследование с целью помочь мне. Я ясно различил обрывки мыслей одного из бессмертных. Он обращался к Илье, их разговор был понятен мне, а может они так захотели, что бы я понял их разговор. Бессмертные оставались невидимыми для меня, но я мог их слышать.
Голос был спокойным, но сухим, как у медсестры-сиделки с большим стажем.
– Это жалкое существо позорит род бессмертных. Илья, мы знаем, это ты дал ему свою кровь. Почему же ты не научил его быть одним из нас, он ведёт себя, как жалкий бастард, рождённый от потаскухи и развратного молодого повесы благородного рода. Он вызывает только презрение, даже для жалости нужны, хоть какие-то достоинства.
В голосе Ильи я не почувствовал тревоги или раздражения.
– Луиза, я согласен с тобой. Он вызывает только презрение и досаду своей наглостью и одновременно беспомощностью.
Луиза холодно недоумевала.
– Тогда почему ты создал его, а затем бросил без помощи. Бессмертные так не поступают.
– Я не создавал его. Это именно бастард, как ты справедливо заметила, Луиза. Нелепая случайность и я отказываюсь от него. Он убил мою Розу, которую я любил и опекал, её кровь попала в его глотку. Всего несколько глотков и вот перед нами это ничтожество, которое претендует обретаться с нами в вечности.
Голос Луизы больше не был равнодушен, в нём появилось негодование
– Он убил Розу?! Так он убийца себе подобных? Мы должны судить его судом бессмертных.
Тут я очнулся и отвлёкся от своих страданий. Ещё бы, вместо помощи, меня собирались судить, и чем такой суд мог, закончиться, мне даже не хотелось, узнавать. Когда я снова вслушался в разговор, то заметил, что к нему присоединился кто-то третий.
– Я тоже имею право голоса, как пятисотлетний, хотя и признаю, что мадам Луиза имеет преимущество передо мной.
– Говори капитан.
– Старый капитан, - прибавил жёсткий голос, - так меня все зовут. – Должен доложить вам о нарушении устава, то есть правил, которые вы же сами составили и утвердили.
– Не вижу ни каких нарушений, Старый капитан.
– Молчать, не перебивать! Даже тысячелетние не заткнут мне рот! Я скажу всё, что думаю по этому поводу.
– Весьма неучтиво, - заявили ему Луиза. – Я имею полномочия отстранить тебя, капитан, от суда бессмертных, если ты не сменишь свой солдафонский тон.
– Для дам, пожалуй, сделаю исключение, - натужно-любезно проскрипел Старый капитан. – Нижайше прошу прощения. Но, прочим штатским молчать, цыть и всё тут.
Луиза направила старого капитана в русло прежних прений, было очевидно, что он был забывчив и отвлекался на частности.
– Хорошо, перейдём к Бастарду.
– Пожалуй, перейдём. Бастард не мог совершить убийство себе подобного, а стало быть и судить его мы не имеем права. Когда он убивал малышку Розу, о которой я тоже очень скорблю, (чертовка была такая забавница), он не был одним из нас. Всё по закону. Мы охотимся на людей, никто не запрещал и им охотится на нас. Это справедливо. Посмотрите на него, теперь. Он довольно наказан за свою незаконнорожденность. Он не умеет охотиться, не знает, как выживать, пытается остаться человеком, вместо того, чтобы пользоваться новыми возможностями своего организма.
– Старый капитан, рискую вызвать твоё неудовольствие, но мы и так видим его очевидную слабость. Так ты предлагаешь его не уничтожать?
– Так точно! Категорически против.
Луиза смолкла, видимо обдумывала заявление капитана, потом сказала.
– Тогда пусть Илья возьмёт на себя обязательства, как это и должно было быть, и позаботится о своем создании. Он слишком жалок.
Единственно знакомый мне из всех голос Ильи, заявил спокойно, но твёрдо.
– Нет, я не стану заботиться о нём, это выше моих сил. Не принуждайте меня к этому. Заботиться о Бастарде, который убил Розу, я не стану. В конце концов, я тоже один из старейших – тысячелетних. Я веду свой род со времён Римской империи, из рода всадников. Я имею право голоса отвергать или принимать новичка в свой клан.
Я немного интересовался историей и прикинул, насколько стар мой создатель. Выходило, что для своих лет он не плохо сохранился. Немного выдавал его только тип внешности, нехарактерный для нынешнего времени. Я подумал, что с каждым поколением люди немного и незаметно менялись внешне, накапливая гены разных народов с которыми неизбежно смешивались в ходе истории. Наверное, самые старейшие из вампиров вовсе не появляются среди людей. Они неизбежно привлекали бы к себе повышенное внимание странностью своих черт. Необычным типажом, как говорят киношники.
– Тогда ничего не остаётся, как уничтожить его, - облегчённо сказала Луиза.
Я не видел её, так, какой-то смутный силуэт, слабо белевший за спутанными ветвями шиповника, но она мне не нравилась. Так напоминала мне школьную, сухую училку, в которой крови не нашлось бы, даже, что бы смочить тряпку для вытирания доски.
Капитан прокашлялся и заявил.
– Я возьму Бастарда к себе в деревню. Я видел его мысли, он любит старые деревья и старые, деревянные дома. Лет через сто, он станет такой же, как все.
– Точнее такой же, как ты.
Мне показалось, что раздался тихий, но многоголосый смех.
– Молчать, штатские слюнтяи. Не вам судить настоящих мужчин. Салага-новобранец мой и точка.
Тени стали исчезать, покидая парк. Последним исчезло нечто крылатое, тяжело сорвавшись с ветвей липы.
Исчезли все собравшиеся вампиры, остался только тот, кого Луиза называла Старым капитаном. Он материализовался в зримый образ прямо передо мной, медленно, как будто проявилась смоченная водой детская картинка в книжке-раскрашке. По виду он больше остальных вампиров, включая Илью, был похож на человека. Он выглядел, как обычный человек, лет сорока. Небольшая седоватая бородка, не слишком ухоженная. Кожа его была не столько бледной, сколько желтоватой. Он был коренаст, среднего роста со множеством морщин, около глаз и на лбу. Взгляд серых, бесцветных глаз был настойчив и неприятен. Не знаю почему, но я не выдержал его пристального взгляда и постарался подняться на ноги. Мне показалось, что он сердит на меня и вот-вот начнёт сурово отчитывать за неведомые мне проступки.
У меня мелькнула мысль, что это вздорный и неприятный тип, рассердить его ничего не стоит, он очень раздражителен, желчен и, может даже, скор на расправу. Одет Старый капитан был в куртку полувоенного-полуспортивного стиля, с высоким воротником стойкой, наглухо застёгнутым на молнию. Волосы у него были коротко острижены, виски чуть серебрились сединой. Старый капитан молча наблюдал за моими попытками подняться на ноги. Он внезапно сказал хриплым, громким голосом.
– Какой позор! Рохля. Просто король армейских гальюнов. Клянусь, что ты не вылезал бы из отхожих мест, в прежние времена, попадись ты мне в подчинение.
– Я не служил в армии, - зачем-то, начал оправдываться я.
– Послужишь, салага, послужишь. Вот я всю жизнь служу. В отставку выходил бессчетное число раз, а как только где-нибудь случится заварушка, я обязательно там буду. И, не как случайно попавший в передрягу штатский и, не как военный корреспондент, который все боевые действия наблюдает с безопасного расстояния, да ещё переврёт потом половину фактов, а как кадровый военный в составе наших войск. Люблю службу.
– У меня, кажется, сломана рука, - сказал я не в тему, прервав его полную пафоса речь.
Я попытался сказать это как можно жалобнее. Чтобы пронять этот кирзовый сапог, не нужно было скупиться на краски. Старый капитан свирепо уставился на меня бесцветными глазами. Распылит, - решил я, - сейчас распылит.
Он сверлил меня довольно долго, я дрожал от этого отвратительного взгляда, как кролик под взглядом удава.
– От того, что ты сидишь тут и ноешь, ничего не улучшится для тебя, - констатировал он. – Скоро будет рассвет, нам нужно предпринять марш-бросок на двести километров, к моему штабу.
– Так далеко, мне не добраться.
– Мы полетим.
– Я однажды попробовал, но оказалось, что это не для меня. Провисел в воздухе неподвижно несколько минут и вот итог. Я рухнул на асфальт, сломал руку и здорово ударился.
– Ясно. Значит, о трансформации в летучую мышь или в сову нечего даже говорить.
– Пока мне это не удаётся. Может вообще не удастся.
– Ты отторгаешь свою новую сущность, Бастард, а отсюда идут твои промахи. Когда ты пил последний раз живую кровь?
– Прошло несколько дней сряду. Это была кровь моей кошки. А потом я сам разрезал себе запястье, чтобы влить свою кровь в её пасть. Я смог оживить её.
Я невольно выразил в последних словах гордость за свой успех.
Старый капитан удивился. Он приподнял спущенные на глаза брови и оказалось, что глаза у него могут выражать не только гнев, непреклонность, но и ещё что-то другое. Теперь, мне показалась в них едва заметная, ехидная насмешка, но не злая, а скорее снисходительная. Так смотрят на проказливых, но забавных детей.
– И где теперь твоя кошка-вампир?
– Она дома, чёрт возьми. Я её не брошу, - заявил я решительно, даже, наверное, агрессивно. – Я вышел, что бы подзаработать денег, и оставил её в запертой квартире. Там даже окна закрыты на шпингалеты. Она тоже голодает, как и я.
Старый капитан засмеялся полной грудью. Его смех был таким же зловещим, как и взгляд. Он словно внятно выговаривал отдельные ха-ха-ха, смеялся по уставу, регламенту, команде, как хочешь, но никак не потому, что ему весело. Невесело было и мне слышать его смех, да ещё гадать, что он означает. Старый капитан просмеялся и глаза его снова стали сердитыми. Он тут же принялся отчитывать меня.
– Ты не способен позаботиться о себе, а ещё посвятил в бессмертные свою кошку? Хорошо, сделаем отдельный вопрос из твоей кошки. Ты, наверное, понятия не имел, что животные-вампиры подлежат уничтожению самой же кастой вампиров. Животных почти невозможно контролировать, они легко заражают вампиризмом огромное число других особей. Наша цель отнюдь не уничтожение людей, как это бывает в трешовых книжках и фильмах, а только их разумное использование. Они для нас кормовая база. Меня всегда возмущала чушь про вампиров. Каждый идиот думает, что мы жаждем тьмы и апокалипсиса. А зачем он нам спрашивается? Тогда наступит голод. Я знаю, что такое голод, с детства знаю. Я и в солдаты то пошёл, что бы спастись от голода. В нашей деревне можно было, либо умереть от голода, либо продаться в рекруты, а тогда я смог ещё оставить деньжат своим старикам и младшим братьям. Хотя это не помогло им, они всё одно, все умерли от голода, а я вот живу. Служба спасла.
– Как же моя кошка, я её люблю? – напомнил я забывчивому капитану.
– Ладно, Бастард, дадим ей шанс. Ты просто создан, что бы злостно нарушать устав. Пока Луиза и прочие не проведали про её проделки мы можем не беспокоиться о её существовании. Но, тут ты прав, кошку придётся забрать с собой. Я слышал, правда, сам этого не видел, про одного деревенского вампира, который сделал вампиром свою любимую собаку, суку. Свирепость этой суки сразу неизмеримо возросла. Она загрызла весь скот в деревне, потом стала охотиться на людей. Она охотилась ради охоты, а не для того, чтобы утолить свой голод. Через месяц в деревне никого не осталось, кто не сбежал, того она разорвала на куски. Сам хозяин принуждён был запереть её в сарае, а потом его поджечь.
Пока разговаривали, мы подошли к моему дому. Подъезд был ярко освещён. Перед уходом, в надежде подзаработать, это было в сумерках, я разбил лампочку на шестом этаже пластмассовым мусорным ведром, но лампочку в подъезде разбить забыл, поскольку она тогда не была ещё включена. Старый капитан резко махнул рукой в глубину подъезда, залитого жёлтым, жирным светом. Раздался пустой, колючий звук, это взорвалась ненавистная мне лампочка. Я был благодарен капитану за этот жест, ещё один ожог горячим, слепящим, жёлтым светом мог оказаться для меня смертельным.
Мы поднялись на лифте, в котором капитан тоже взорвал лампы дневного света. Было очень тихо, люди спали. До рассвета оставалось часа два.
На этаже было окно, которое пропускало ночь внутрь лестничной площадки. Синий, прекрасный и мягкий свет заливал стены, потолок и мою обшарпанную, деревянную дверь, которую красили, когда-то очень давно. Она была одного цвета со стенами подъезда. Даже ремонтную бригаду из жилищной конторы моя дверь шокировала своим грешным и отвергнутым видом. Маляры решили спасти общий вид лестничной площадки и покрасили многоповидавшую дверь в мою квартиру весёленькой, голубой краской, такой же, как и общий цвет стен. Но потом, время и подростки вернули всё к первоначальному, плачевному состоянию. Я пошарил в карманах грязных, мокрых джинсов и извлёк ключ от квартиры. Меня порадовало, что ключ не выпал из кармана и не потерялся.
Мягкие, непередаваемо прекрасные краски ночи облагораживали действительность, придавали всему слабое сияние и оттенок волшебства. Раньше, пока я был смертным, я этого не чувствовал и не замечал. Мы вошли в квартиру. Я прошёл вперёд, а Старый капитан задержался, чтобы захлопнуть за нами дверь. Слабый свет от декоративного светильника не мешал мне, но давал достаточно света, что бы я мог читать и свободно передвигаться по квартире.
Сначала, меня насторожила тишина. Моя радость не вышла встречать меня, как это всегда бывало прежде. Я тихо позвал её, думая, что она испугалась чужого человека. Что-то было в этом странное, никто и никогда не пугал её, она была отважная кошка, готовая отстаивать территорию, которую считала своей. Своей же собственностью она считала и меня, поэтому ревностно проводила ревизию всех пришедших в дом. Она относилась недоверчиво к вторгшимся в квартиру, хоть бы и вместе со мной, считая своим долгом, присматривать за всеми, не сводить зорких глаз с нарушителей границ своих владений.
Равнодушие моей кошки испугало и насторожило меня. Я осторожно позвал свою кошку и сделал ещё несколько шагов вглубь квартиры. Она не отозвалась. Ноги мои стояли в тёмном, тускло блестевшем пятне. Запах крови ударил мне в мозг, голодная слюна наполнила рот так обильно, что я почти перестал собой владеть. Я стоял около тела женщины, своей квартирной хозяйки, она истекала кровью и была без сознания. Брызги крови были на стенах, мебели и даже потолке. Цепочка следов от маленьких кошачьих лап вела от тела женщины к кровати. Я проследил взглядом вслед по этой цепочке. Моя кошка спала на покрывале, свернувшись пушистым калачиком, и больше всего меня поразила обыденность её позы. Она спала спокойным, кошачьим сном.
Первым опомнился Старый капитан. Он усмехнулся и кашлянул в кулак.
– Одна и голодная? Так говоришь?
– Какого чёрта эта дура припёрлась сюда без меня? - заорал я, забыв, что была ночь и соседи спали.
Старый капитан кашлянул сердито в мою сторону. Я понял его и перестал орать. Шёпотом я начал лихорадочно рассуждать, словно доказывая что-то Старому капитану.
– Наверное, она пришла получить плату за квартиру, я задолжал ей. Постучала, постучала, никто не ответил и тогда, она решила открыть дверь своим ключом. У неё был свой ключ. Она решила присмотреть что-нибудь из моих вещей в залог, до тех пор, пока я не погашу ей долг.
– Не успела она переступить порог и присмотреться, как твоя голодная кошка накинулась на неё и располосовала ей лицо и горло клыками. А, поохотившись и утолив свой голод, она устроилась спать.
Женщина лежала лицом вниз, руки её были в глубоких разрезах и ссадинах, словно безжалостный маньяк наносил ей удары острым скальпелем. Я содрогнулся, только представив, что стало с её лицом и шеей.
– Кровь ещё тёплая, живая, хотя её недостаточно для тебя. Она потеряла уже много крови. Но, лучше начни есть сейчас, иначе не сможешь быстро восстановиться.
– Нет, нужно вызвать скорую помощь. Может её ещё удастся спасти.
– Вот как? Отличная мысль Бастард. Вызови скорую, а там подъедет милиция и вы, все будете дружно и мило обсуждать случившееся. Кто поверит, что это сделала твоя кошка? Конечно, никто в это не поверит. Тебя заберут в камеру предварительного следствия по обвинению в убийстве, там ты быстро подохнешь от яркого света и все будут гадать от какой-такой странной болезни ты так внезапно умер. Выбрось Бастард чушь, что засела в твоих мозгах из прежней жизни. Ты голоден, так ешь, твоя кошка всё сделала за тебя. Накрыла тебе стол.
Я колебался ещё некоторое время, но голод победил. Я высосал остатки жизни из этой бедной женщины. Сначала, я преодолевал себя и сам себе твердил, что и она, в сущности, была вампиршей. Она высасывала соки из бедных квартирантов и бывших своих мужей. Она только брала и если бы не моя кошка, всю оставшуюся жизнь продолжала бы делать это и дальше. Потом, вместе с сытостью наступило блаженство и моральные заслоны отпали сами собой. Они отодвинулись далеко за границы моего теперешнего существования, в прежнюю жизнь, с которой я наконец-то совсем распрощался. Мне стало хорошо, сыто и тепло. Меня перестала тревожить боль в запястье, мир наполнился красками, а тело энергией чужой жизни. Я стал пьян, мне захотелось хихикать и устроиться спать вместе с моей кошкой, словно я вернулся в счастливое и безмятежное детство. Я навсегда запомнил вкус крови своей первой жертвы, как самое бесценное сокровище. Я понял, почему у всех вампиров есть свои вкусовые пристрастия. То с чего начал, оставалось самым желанным, незабываемым. Вновь и вновь, любой из бессмертных хотел, воскресить эти самые первые и сильные впечатления. Мою эйфорию разрушил Старый капитан.
– У тебя есть клетка?
– Для птиц?
– Для каких птиц? Очнись Бастард, скоро рассвет, времени крайне мало.
– Птицы поют на рассвете, им не нужна клетка.
– Прекрати нести чушь, новобранец, или я тебя отдубасю, как шелудивую козу. Клетка нужна для твоей кошки. Что, ты уже раздумал забирать её собой?
Я начал приходить в себя. Оказалось, что я снова завис над кроватью и болтался под самым потолком. Как это получилось, я не мог теперь припомнить. Как только я осознал факт своей левитации, так снова рухнул сверху вниз, прямо на кровать. Моя кошка мгновенно проснулась и метнулась в сторону, раньше, чем я успел придавить её своим телом. Она стала двигаться так же стремительно, как двигаются все вампиры, когда им угрожает опасность.
Я упал шумно. Среди тишины спящего дома грохот показался оглушительным. В квартире подо мной проснулись люди и недовольно начали разговаривать между собой, раздались шаги и хлопнула дверь туалета. Я слышал эти звуки очень отчётливо, словно был в этой квартире, что под нами. Я не сразу решился поглядеть на Старого капитана, его гнев клубился волнами по всей квартире, он был, ощутим и тяжёл. Испарения его гнева закручивались хищными, змееподобными зигзагами и обволакивали меня за ноги и вокруг горла, словно готовились задушить.
– Я начинаю понимать Илью, почему он не хотел иметь с тобой дела. Ты большое испытание. Если ты не прекратишь валять дурака, соседи вызовут милицию. У тебя комплекс и задатки самоубийцы. Сам не пойму, для чего я с тобой вожусь?
– Я не хотел.
– Кажется, пришёл в себя, - проворчал Капитан. – Быстро готовь клетку для своей Милашки.
– Её звали Мурка, я так её называл. Ещё звал, моя Прелесть, ну это в шутку, как во «Властелине колец» или моя Радость, тоже в шутку.
– Тебя тоже прежде как-то звали, а теперь ты для всех Бастард. В ближайшие лет триста тебе не удастся зваться по-другому.
Я нашёл пластиковую клетку-переноску для своей кошки. Она много раз бывала там в заточении, когда мне приходилось переезжать с квартиры на квартиру. Моя кошка уже успокоилась, я смог поймать её и она позволила мне посадить себя в переноску. Как только дверца клетки закрылась за ней, она тут же устроилась в ней досыпать, предоставляя мне свою судьбу. Такая доверчивость вызвала у меня умиление, я едва не расплакался. Почему с тех пор, как я стал вампиром, я стал, склонен к сентиментальности, а то и к откровенному слюнтяйству? Я, было, подумал, что это как-то связано с моим новым мировоззрением и общей склонностью всех вампиров к повышенной чувствительности, но краем глаза заметил выражение гневно сверлящих меня глаз Старого капитана и отбросил напрочь эту мысль. Уж, у Старого капитана я как-то не заметил склонности к повышенной чувствительности
– Готово, - доложил я.
– Другое дело, - одобрил Старый капитан.
Мы вышли из квартиры, я даже не успел взять свои вещи, капитан не позволил мне это сделать.
Мы встали к обочине дороги и стали ждать. Я понял, что Старый капитан хочет остановить такси или частного извозчика, чтобы тот отвёз нас в известное ему тайное убежище. Но проехала одна машина, другая, а старый капитан их не останавливал. Я часто поглядывал вокруг, мне казалось, что беспощадное солнце вот-вот вырвется из плена горизонта и сожжёт нас. Темнота стала рыхлой, она была пронизана вкраплениями слабого, блуждающего света. Пока это было не страшно, но это были первые тревожные симптомы приближающегося дня.
Наконец старый капитан сделал выбор. Он остановил машину с сильно тонированными стёклами. Водитель не собирался, по-видимому, останавливаться, он уже проехал место, где мы стояли на обочине, но, повинуясь воле Старого капитана, вернулся. Он остановил машину, резко затормозив в пятидесяти метрах от нас, а потом медленно и осторожно подъехал задним ходом. Он послушно открыл нам заднюю дверь.
– Давай Бастард усаживайся.
Я уселся в глубине просторного, затемнённого салона, клетку с Милашкой я поставил себе на колени. Старый капитан сел рядом и громко хлопнул дверцей автомобиля. Я заметил, что водитель вздрогнул затылком, но не повернулся к нам и не задал вопросов.
– Поехали, - тихо произнёс Капитан.
Водитель подчинился, машина плавно тронулась с места.
Через час нас настиг рассвет, как тигр рыжеполосатый, как жестокий хищник, вырвавшийся из тьмы леса. Он не мог достать нас, мы укрылись в полутьме машины с глубокой тонировкой на всех стёклах. Водитель вёз нас весь день по западной трасе от Духоводвинска. Я уснул, моя кошка тоже спала. Я догадываюсь, что Старый капитан не спал в тот день, ему нужно было контролировать водителя, что бы тот не пришёл в себя и не поднял панику раньше, чем он больше нам станет, не нужен.
Я очнулся потому, что моя кошка проснулась и вела себя беспокойно. Ей надоела клетка. Милашка пробовала грызть твёрдый пластик и драть его когтями. Это было нехорошо. Я знал характер своей кошки, уж если она решила, что не останется больше в клетке, удержать её будет сложно. Она несколько раз хрипло и жалобно мяукнула.
– Ну что тебе нужно? Сиди! – попытался я урезонить её.
В ответ она ещё больше принялась драть пластик, который затрещал под её когтями. Несколько кусочков сбоку оторвались, там, где была решётка, с отверстиями для дыхания. Я ударил кулаком по крышке клетки, надеясь усмирить это непокорное, свободолюбивое существо. Она стихла, хотя я знал, что это временное затишье.
Старый капитан молчал. Он сидел напряжённо и неестественно, глаза были открыты и устремлены на водителя. Мне показалось, что он находится в трансе, в состоянии полусна и одновременно удерживает связь с объектом реального мира. Я не знал о таких возможностях вампиров и теперь наблюдал это с благоговейным страхом и восхищением.
Милашка вела себя прилично недолго. Она принялась громить переноску с остервенелостью настоящей разбойницы. Она издавала такие вопли, словно плясала по раскалённой крыше. Я разозлился на неё и тоже колотил по клетке ладонью, а потом уже кулаком. Старый капитан пришёл в себя. Он не изменил позы и не спустил глаз с водителя, но внятно сказал мне, не поворачивая головы в мою сторону.
– Выпусти её из клетки. Уже стемнело. Она всё равно вырвется на свободу. Эта клетка не сможет удержать её.
– Выпустить в салон? - Я колебался. – Она натворит здесь чёрт знает что!
– Нет не здесь. Выпусти её в окно. Мы приехали.
– Выходим что ли, а как же водитель?
– Он ничего не сможет, вспомнить. Очнётся часа через два-три, подумает, что напился и спьяну заехал в эту глушь. Я оставляю ему жизнь, большего подарка вряд ли кто сможет ему предложить.
Машина остановилась. Мы вышли на обочину плохой, совсем не городской дороги. Асфальтированная дорога была узкой, лесной грунт наседал на неё с обеих сторон и пытался поглотить. Вдоль дороги с одной стороны шла канава, отводящая грунтовые воды. За ней тянулись редкие кусты и небольшие поля или пастбища. Моя кошка обрела свободу. Вот ведь странное, противоречивое существо! Когда она сидела в клетке, то готова была вырваться из неё любой ценой, теперь же, когда я выпустил её на траву, она робко принюхивалась и жалась к моим ногам. В глазах её был ужас.
– Может, возьмёшь её на руки? Не похоже чтобы она пошла с нами сама.
Я начал оправдывать Милашку.
– Она никогда не была на улице. С детства жила в квартире. Когда я мальчишкой однажды, попытался вынести её во двор дома, она обмочила меня от страха.
– Как знаешь, Бастард. Нам пора идти дальше.
Мы со старым капитаном медленно пошли. В руке у меня была пустая пластиковая, кошачья переноска. Милашка, сначала робко, почти ползком, а потом смелее последовала за мной. Вскоре она прыгала по лугу с сухой, бесцветной травой длинными прыжками, почти как белка. Она то исчезала за кустами, то вдруг выскакивала в нескольких шагах от нас, как бурая, гибкая молния. Её длинный хвост плавно повторял все движения её тела. Я любовался её резвостью и игривостью. Много лет назад она была такой, очень живой, любознательной и грациозной, но потом этого не было. Чаще она спала или медленно, чвакая на всю квартиру, чистила свой мех.
Старый капитан молчал. Мы шли через сырой лес, где было много упавших деревьев. Я захотел расспросить его.
– Старый капитан, ты в Отечественную войну воевал?
– Воевал. Обе Отечественные прошёл. Ты про которую? Про французскую или про немецкую?
Я не сразу сообразил, о чем говорит мой командир, а когда догадался, уточнил.
– Про немецкую.
– Все четыре года воевал. В самых жарких сражениях побывал. В Сталинграде был и на Курской дуге был и в Берлин вошёл в числе первых. Мне в Сталинграде оторвало обе ноги, сильно немцы нас тогда бомбили. Ничего, заполз в подвал, за две недели отрастил себе новые ноги. А с провиантом там было, сласть одна. Раненых было и своих и немцев, друг на друге лежали, никто не забирал. Они всё одно были обречены. Жара стояла тогда, как в печи, на вторые сутки у раненых уже гангрена развивалась. Это уже потом начали пенициллин применять и многих им спасать. А вообще-то я в разведке служил. Работа ночная, по мне в самый раз. Выйдешь из отряда, как обычный человек, потом в летучую мышь перекинешься, что бы незаметно подобраться к патрулям. Там уже снимаешь их сзади, они не успевали даже понять, кто да что. Дважды был награждён за храбрость, так то солдат.
– А как же пули? Пули в тебя попадали?
– Свои же суки расстреляли, как-то. Я днём в окопе прикопался от солнца, посчитали дезертиром. Тут же в траншее и шлёпнули из пистолета в лоб навылет. Это для вампира конечно ерунда, за три дня я полностью излечился, но помню, что было мне, солдат, очень обидно. Говорил же я им, что с ночной вылазки отсыпаюсь, не поверили и проверять не стали. Особисты…
– А в Гражданскую ты воевал?
– Куда было деваться? Повоевал, только об этом я не люблю вспоминать. Это была нечестная война. Я тогда больше по лесам отсиживался, вот и привык жить один в лесных избушках, на заимках или в заброшенных мельницах. Нет, теперь войны не те, что раньше. Кто кого перестреляет, вот и весь сказ, а зачастую палят и не видят в кого палят. Вот с французом воевали по-другому. Они выстроятся, как на парад, да и мы тоже вытянемся в линию. В лицо врага видим, за нами вся Рассея без края, а за ними их идолище поганое Бонапартов сын. Я тогда в артиллеристах был, а уж потом подался партизанить. Собрал свою ватагу из ярославских мужиков. Эти не робкие парни были. Награждён был именной саблей с позолоченным эфесом. Пожалован дворянством и двумя деревеньками из бесхозных, что были приписаны к казне. С десяток лет я прожил спокойно, хотя и скучно.
– А потом?
– Что потом? Потом пошёл воевать на Кавказ и там по бумагам погиб. Подозрения пошли в деревеньках то этих насчёт меня. Батюшка попался ушлый, зачастил ко мне отец Климентий. Всё спрашивал, не католик ли я, или какой другой веры стал, почему в церковь православную не хожу? Почему не причащаюсь телом христовым и кровью христовой? Грозился мне принародное, крестное целование устроить, что бы очистить меня от еретического блуда.
Мы пришли к заброшенной деревне. Деревянные дома в ней были заброшены давно, ещё сорок лет назад. Они развалились, жить в них было невозможно и невозможно было их восстановить. Крыши провалились, целые брёвна были вынуты для костра случайными, пришлыми людьми, которые иногда сюда забредали. Только один дом, стоящий в стороне казался жилым, несмотря на очевидную ветхость. У него сохранилось крыльцо, у конуры спала большая серая собака, которая никак на нас не отреагировала. Рамы и наличники были природного цвета старого дерева, они никогда не знали краски. Стёкла были в пыли и в подтёках грязи, от дождей. На верёвке висело бельё, но вид у него был такой, словно оно висело здесь несколько лет кряду. Палисадников, принятых в деревнях, не было.
В нескольких метрах от домов, с тыльной стороны, проходила железнодорожная ветка. Она проржавела и почти вросла в землю. Я поинтересовался у Старого капитана.
– Поезда ходят?
Он поморщился.
– Раз в две-три недели проходит поезд. Всегда ночью. Железка ведёт к льнопрядильной фабрике, по ней подвозится сырьё. Но, сейчас фабрика почти закрылась, трудности у них с производством какие-то. Поезд стал ходить ещё реже.
– Он тут останавливается?
– Ни разу не останавливался. Иногда гудит бестолку, коров за рекой в колхозе пугает, а это нехорошо.
Милашку я заметил, когда она уже сидела на крыше, в позе средневековой, каменной химеры. Ещё больше сходство с химерой усиливали длинные, развислые уши и худое, если не сказать костлявое, тело.
Дверь в уцелевшем доме, где обосновался старый капитан, была крепкой с врезным замком. Он подошёл к собаке и пихнул её ногами, не злобно, а просто, чтобы она отодвинулась. Серая собака заворчала на него и перекатилась на спину, подставив под ботинки хозяина пятнистое брюхо с редкой шерстью. Старый капитан наклонился и почесал ей живот, а потом залез рукой в конуру и достал ключи от двери дома.
– Как в сейфе, - пробормотал он вслух. Он открыл замок и предложил мне войти.
В доме было много места, отчасти потому, что почти не было мебели. В комнате стояла железная, больничная кровать с ватным, старым матрацем, аккуратно заправленная. В изголовье уголком стояла плоская, жидкая подушка. Над ней, на оштукатуренной стене висел плюшевый ковёр с аляповатым изображением оленей. Изображение листвы и травы на ковре было окрашена такой неистовой зелёнкой, что я содрогнулся. Страшно было даже подумать, что могло водиться в таком лесочке. Старого капитана это видимо не смущало, привык к приезду большого начальства, видеть газоны, выкрашенные масляной, зелёной краской, от которой даже стены пучило и таращило.
– Ты спишь прямо здесь? - спросил я удивлённо.
– Конечно здесь. - Старый капитан поморщился брезгливо и добавил. – А ты, небось, ожидал, увидеть гроб с землёй в мрачном подземелье? Подвал у меня, конечно есть, какой же деревенский дом без подвала, но я туда не спускался лет восемь.
– А если сюда кто-нибудь забредёт днём? Тебя могут потревожить, когда ты спишь и совсем беззащитен.
– Для этого я держу собаку. Она даст знать, разбудит. Клим службу хорошо знает, в дом никого из чужих не пропустит. Да если бы, какой то придурок из деревенских, даже сумел бы пробраться внутрь, подростки иногда залезают в окна, ищут спиртное, или чего бы украсть, что же из этого? Я просто выгоню их взашей и всё. Впрочем, меня никто не тревожит, местные меня побаиваются, считают старым параноиком, давно выжившим из ума. Это я говорю местные, а местные, ближайшие, километров за сорок, за рекой в колхозе. Бывает, грибники забредают, просят воды или дорогу хотят спросить. Эти постучат, постучат и уходят. Я выкопал во дворе колодец, нарочно для случайно забредших грибников, чтобы лишний раз не тревожили попусту. Здесь места глухие, русская глубинка, Бастард. Мы никому не нужны и нам никто не нужен.
Я не знал, как спросить о главном, но всё же это пришлось сделать.
– Где ты берёшь пищу?
– Кровь, - задумчиво сказал старый капитан. – Называй вещи своими именами. Так тебе будет проще привыкнуть к неизбежному. Чтобы жить, нам нужна кровь, Бастард. Это ясно. – Он помолчал, потом сказал. – За рекой в колхозе есть большое стадо коров, я пью их кровь. Кровь коров ничуть не хуже человеческой, да для меня это и не ново. Ещё в детстве я узнал вкус крови коров и лошадей. Я же говорил тебе о голоде в деревне, где когда-то жил. Детям, чтобы они выжили, давали тёплую кровь из маленького надреза на шее животины. Это нас цыгане научили, когда мимо кочевал табор.
– Ты так хорошо помнишь события очень давние, когда был человеком. Зачем тебе это?
Капитан сурово посмотрел мне в глаза и мне снова стало жутко.
– Потому что, это важно для меня. Ты тоже поймёшь это, со временем.
– А почему твоя семья не ушла из деревни, где был голод? Тогда твои братья и родители ещё долго бы жили.
– Экий прыткий! Ушли! Тогда Бастард было по-другому. Крепостное право было на наши души. Больной зуб нельзя было вырвать без разрешения барина, потому что людей покупали и продавали, как скот, а скот покупая, смотрят по зубам. Коли зубы крепкие, стало быть, здоров, и цена у тебя тогда другая.
В доме были две комнаты и куча крохотных закутков, в которых лежал хлам, ещё от прошлых безвестных жильцов. Старого капитана этот хлам не прикалывал, он его не трогал, попросту не замечал. Везде, даже на кухне была казарменная, особая чистота ненаполненная уютом.
Во второй комнате я обнаружил буфет частично изрезанный выпуклой, массивной резьбой. Работа была ещё не окончена. Такой размах художественных работ по дереву был под силу, пожалуй, только мастерам прошлого. Орнамент был по настоящему скульптурен, очень выпуклый и подробный. Множество мельчайших деталей были выполнены с большим мастерством и трудолюбием. Не похоже это было на нынешние поделки, когда главная цель, поскорее толкнуть вещь покупателю и хапнуть деньги нагора. Старый капитан заметил мой интерес к буфету с резьбой. Он пояснил мне.
– Это я от скуки занимаюсь. Тебе ещё невдомёк, что основной враг бессмертных скука. Пошлейшая, беспросветная скука.
– Сколько ты работаешь над этим буфетом?
– Буфет, солдат, ерунда. Я его ковыряю полтора года, и ещё столько же буду ковырять. А вот комод до этого строчил, так пять лет получилось.
– Куда деваешь?
– Деваешь? Есть тут, или нет, не тут, а вообще, есть один Крувер, он приезжает и забирает готовую штуковину. Крувер, это не фамилия, это я его так называю. То есть кручу, верчу. А фамилия его мне не нужна, таких Круверов я видел, перевидел. Века идут, а они не меняются. Стойкий контингент. Он мне отстёгивает кое-что, а там в ваших столицах толкает, как старинную, бесценную, если не сказать музейную работу. Это уже за баксы немерянные идёт. Но мне это по барабану, солдат, мне деньги не нужны. Я только жду, когда труба протрубит и снова в атаку. Скучно мне на гражданке, солдат, скучно.
Я вздохнул. Не знаю, что да что, а только и мне вдруг стало скучно. Я представил бесконечные годы, которые я проведу один, или рядом со Старым капитаном и внутренне содрогнулся. Я почувствовал пустоту и такое страшное одиночество, какое испытывает ребёнок, забытый подгулявшими родителями в чужом, незнакомом месте. Это был первый, тревожный звонок.