Валютчики. Продолжение

Слово молвленное - есть ложь!

Чем глубже в Жизнь, тем меньше слов.
Роман пишется от первого лица. Известно, что все на Земле и в Космосе начинается с нуля, значит, за спиной первого лица должен быть автор произведения, за поступки его не отвечающий. Он следит за развитием событий со стороны. К ним, к судьбе главного героя, автор отношения не имеет.



Ю Р И Й И В А Н О В

В А Л Ю Т Ч И К И

Роман

На центральном рынке Ростова, как и полторы сотни лет назад, перетирались вечные толпы народа. Солнце перевалило на другую сторону небосклона, но облегченные на одежду люди все равно исходили потом, как на раскаленной сковородке сардельки жиром. Середина июня, я торчал на прежнем месте возле хлебного ларька Сурена, в котором работали его разведенная дочь и та же Людмила. Мужем у дочери армянина Сурена был грузин, от брака осталась девочка. Адская смесь. Мне не раз доводилось делить постель с армянками и грузинками. Темпераментный народ: "Лубишь?" "Лублу... мать честная...». «Замуж возмошь?». «Возь… не гони, дай сосредоточиться...". "А дэнэг дашь?..". «Да елки-палки..., о-о-ох, блин… Фу-у, а зачем тебе все это?». Какие тут деньги, когда на бутылку еле наскреб. Ростов - город интернациональный, гречанки, турчанки...,темненькие эфиопки.Откуда они? Да все оттуда, то с гор, то из-за моря. Впрочем, славянки никому не уступят, иная так подкидывает, что невольно возникает мысль о потолке - не низок ли! Потом о жестких досках на полу - как бы помягче приземлиться. Короче, бардак.
На колокольне, вознесшейся над соборной и базарной площадью, минутная стрелка передвинулась к четвертому часу дня. Валютчики ушли, банковать я остался один. Рядом стояла родная дочь с внучкой, у внучки - тоже без отца - в крови тоже играла адская смесь, но в "ершистый" Израиль ни дочь, ни я не собирались. Так получилось - "как всегда". Я вертел головой по сторонам, опасаясь оперов, и хотя снова носил "высокое" звание валютчик, делиться деньгами не горел желанием. Слишком опасным был мой маленький бизнес, да и дочери прозвенел тридцатник. Внучка тоже, несмотря на младые года - пять лет - не уступала матери по части знаний о возможности денежной массы, и это обстоятельство меня радовало. Продолжая объяснять проблемы в надежде на то, что они скостят размер выкупа за родственную к ним принадлежность, я краем глаза заметил начальника уголовки рынка и его заместителя. За грудиной екнуло. Все это время я работал нелегально, потому что имел большой пропуск в работе, а когда надумал придти снова, то старого начальника уже не было, новому же я до сих пор не представился. А если честно, я решил пристроиться "на дурнячка", - ребята давно занимались валютным бизнесом "не за красивые глазки". В Ростове все "угодья" как и по стране, давно поделили. Россия, мать бы ее.., своего ума нет, так хоть очередной пример с хваленой, заодно обматеренной, Америки. И опять, блин, получилось "как всегда".
Вот как точно подметил Черномырдин, истинный «сын» своего народа... .
Я вытащил из сумки заначку с золотом, попытался всунуть ее в руки дочери, но та опешила, отстранилась.
- Спрячь, - зашипел я. - Это начальник уголовки.
Через мгновение возле дочери возник заместитель начальника с "погонялом" Три колодца, похожий на шпиона из "Бременских музыкантов". А еще его называли Узбек. Сам начальник, на вид свойский парень со светлыми волосами, остановился рядом со мной:
- Что решили взять? - вкрадчиво спросил он. - Выкладывайте, мы послушаем.
- Ничего, - ответил я. - Это моя дочь, а это внучка, проведать пришли.
- Не гони, - оборвал зам. - Что они предложили на продажу, или что всучил им ты? Где баксы?
- Долларами я не занимаюсь, промышляю книгами, - попытался схитрить я. - Это действительно мои дочь с внучкой.
Я повернулся и указал на выставленные на прилавок несколько томов в красивых целлофанированных обложках. Эта деятельность и была прикрытием, но что сам я крутился на баксах, знали все, из-за этого не единожды вспыхивали перебранки с "друзьями - ваучеристами", которых душила обыкновенная русская жаба. С Аркашей конфликт едва не закончился поножовщиной. Если бы не Папен...
- Дай сюда, - потянулся Узбек к сумке дочери - так иногда звали зама, хотя национальность у него была, конечно, русский - Показывай, что прячешь?
Дочь прижала сумку к груди, вопросительно воззрилась на меня. Ни начальник, ни Узбек, скорее всего, не заметили движения, которым я передал заначку.
- Сюда, говорю, - Узбек старался вырвать сумку из рук дочери. - Иначе пойдешь в "телевизор" вместе с ним.
Внучка ухватилась за юбку матери, в ее глазах возникло замешательство. Дочь крепче уцепилась за сумку, хотя в ней, как раз, не таилось ничего криминального. Узбек усердствовал. Чтобы закончить представление, я забрал у дочери заначку с несколькими золотыми вещицами:
- Это мое, - сказал я. – Только пусть ваш заместитель уберет свои грабли..
- Больше ничего нет? - насмешливо спросил начальник. Узбек хмыкнул, но руки опустил. - Мы проверим.
- Проверяйте.
- Ну... пойдем в отделение, художник. Расскажешь, как пасся на чужих лугах и откуда у тебя золотые безделушки.
- А мы посмотрим, нет ли среди них ворованных, - хохотнул заместитель. - Хэ-т, писатель, книгами он торгует... .
- Папа! - окликнула дочь. - Я подожду тебя здесь.
- Решай сама.
Мне хотелось, чтобы она сказала хоть слово в мою защиту, за деньгами-то прибегала часто…
- Если отпустим, - покивал подбородком начальник.
Рынок изнывал от жары. Пот катился по лицам разношерстных, разноцветных торгашей - от кандидатов наук до кандидатов в сумасшедший дом, выпущенных ненадолго из Ковалевки, от дикарей из племени "ку-ку", до царственных особ, занесенных сюда ветром. Под взглядами торговцев наша троица прошла до главной аллеи, чтобы свернуть к базарному отделению милиции. Между столбами я заметил высокую рыхлую фигуру Аркаши, после разборки со мной он переместился за один из прилавков в центре, возле машин с живой рыбой. Там пяток "знатоков" промышляли монетами, значками, наградами, сотовыми телефонами. Аркаша злорадно ухмыльнулся. Вот... жиденок пархатый, не здоровается, хотя моя вина заключалась лишь в отстаивании своего прежнего места. Я, закрепившись на углу ларька, предложил ему стать в стороне, чтобы не мешать друг другу, но Аркаше до зуда в заднице захотелось согнать меня из насиженного гнезда. Тогда я сказал, что имею право, как и он, на жизнь в любой точке земного шара, может, больше, потому что пишу книги. А он даже не пан Зюзя из "Кабачка тринадцать стульев". В наш спор вмешались ребята, и Аркаша ушел, но долгое время нашептывал валютчикам и ментам, что ворованное золото я хапаю мешками.
Пожав плечами, я продолжил путь. Начальник открыл обитую черной кожей дверь, предложил переступить порог кабинета. Я поежился, клаустрофобия дала знать приступом страха. Заметил, что со времени знакомства с помещением изменений не произошло. Два стола у стен, два стула перед ними. Сейф напротив, шкаф рядом, вешалка. Никаких портретов вождей.
- Присаживайся, - проходя за стол, указал на стул начальник. Узбек умостился за вторым, по правую руку. - Садиться не предлагаю. Плохая примета.
- Спасибо на добром слове, - нашаривая упаковку с валидолом, промямлил я. - Сажать пока не за что.
- А вот это? - выбрасывая пакетик с золотом, улыбнулся начальник. - Откуда оно? Ты книгами торгуешь.
- Предложили, я взял... .
- Кто предложил? За сколько? - вмешался зам. - Не стесняйся.
Я почувствовал некоторое смятение. Испарина высыпала на лоб. Ну, блин, состояние! Врагу не пожелаешь. Или карма за прошлое работает на полную мощность. Нарушения никакого нет. Главное, не стукнешь кулаком по столу, не крикнешь, что не имеют права. Не стукнешь и не крикнешь потому, что за дверью стоят те, которым не стыдно ручку поцеловать, на коленях поползать. Засопев, я выковырнул таблетку валидола из упаковки.
- Усрался, писатель? - гоготнул зам. - Говорят, в морпехах ходил.
- В стройбате. При штабе.
Не хотелось признаваться, что боязнь замкнутого пространства привела в плачевное состояние всю нервную систему. Врачи сказали, что это от травм головы.
- Его надо проверить, - не обратив внимания на мой тон, предложил зам. - Что у тебя в карманах?
Узбек заставил встать. Похлопал по бокам. В очередной раз я похолодел. Как у всякого валютчика, у меня были клиенты. Одна дотошная женщина требовала, чтобы переписывал номера купюр. Мол, притулишь "фальшак", вот номера. Именно ей и сегодня приготовил две сотни баксов, засунув в брючный пистон с бумажкой, на которой нарисовал номера и серии банкнот. За житейским - на пределе - разговором с дочерью, это обстоятельство выпустил из виду. Узбек нащупал "сотки" с бумажкой, развернул на столе перед главным оперативником.
- Ого, - ошалел тот от неожиданности. - И номера расписаны. Взятка, что-ли? Кому?
Я промычал что-то в ответ. Начальник вперился сверлящим взглядом, снова уткнулся в бумажку. Круглое лицо начало приобретать оттенок вареной свеклы. Он знал, что я писатель. А это призвание подразумевает определенные связи на высоком уровне. Наконец, я проглотил ментоловое месиво, попытался объяснить обстоятельства дела.
- Какие женщины - мужчины?.. - вышел из себя тот. - Срисовал номера, чтобы всучить доллары, а бумажку передать по назначению. Здесь явно не то...
- Я предлагал закрыть в бокс, - постучал костяшками пальцев по столу Узбек. - Писателей нам не хватало.
Под пристальными взглядами служителей уголовного розыска, я прошелся взад - вперед. Остановившись, негромко объяснил заново:
- Я работаю на рынке с девяносто второго года, когда и ваучерами не занимались. Был перерыв, после которого вернулся. Но кто пострадал? Кого я сдал, предал? Написал новый роман, денег издаться нет. Пропился, ограбили... За государственный счет, как прежде, не выпускают. Теперь не пью, - я нажал голосом на фразу. - Подработал денег продажей книг и пришел сюда. Может, удастся напечатать за свой счет.
Белобрысый и зам не отрывались от моего лица, прислушивались к интонации голоса. Я понимал, о чем они думают. Вот возьмут сотки и отпустят с миром, мол, иди, писатель, работай на благо нашего народа. Через время войдут сотрудники конкретных служб с бойцами СОБРа, предъявят такую же бумажку с номерами и сериями соток. И поменяются они местами с теми, кого сами загоняли во вшивые камеры.
- Мы сделаем просто, - нашелся Узбек. Порвав записку на клочки, бросил в корзину. - Как ты на это посмотришь?
- Сразу бы порвали и дело с концом, - ухмыльнулся я. От валидола полегчало.
- Все равно не то, - не мог найти ответ начальник. - Если существует дубликат?
Я стоял и злился на себя, ощущая, что независимый характер весь на лице. Хотелось спросить, разве есть указ, запрещающий заниматься валютными операциями, скупать у населения ценности? Если есть, почему не работает? Почему потакаете этому, вместо жесткого следования букве закона? Самим выгодно не проводить в народ? Тогда какие претензии? Я мелкая пешка в обезглавленной в семнадцатом году стране с населением, плывущим мусором по великой русской реке, ворующим у кого что. У государства что плохо лежит, у Запада атомную бомбу, у других высокие технологии. И продолжающем пахать дедовским способом - плугами. А мне надо не дворец построить, показать свой труд. Глядишь, один - парочка задумается над жалким житьем - бытием.
- Хорошо, - разжал губы главный оперативник. - Мы подумаем, что с тобой делать. Возьми стул и займи вон тот угол.
Положив доллары с заначкой за тетрадь, кивнул головой. Заместитель открыл дверь первому посетителю. Завертелись, закружились случаи, вплотную цепляющие человеческие судьбы. Казалось, конца этому не будет. За окном свечерело. Начальник отпустил последнего бедолагу, у которого вытащили вырученные за продажу машины лука деньги. Обернулся ко мне:
- Вот такие дела, - устало усмехнулся он. - Чем ему поможешь? Сунул бабки в хозяйственную сумку и ходил по базару. А его давно вычислили. Если бы обратился сразу, успели бы перекрыть рынок. Приперся, когда ворота запели вечернюю песню.
- Проблема, - вяло пожал я плечами.
- У тебя тоже, - заставил подобраться оперативник. - Ладно, завтра подойдешь, к кому знаешь. Скажешь, что намерен работать.
- К кому подходить?
- Дурачком не прикидывайся. Два месяца на вольных пастбищах, - сунув руку за тетради, он выдвинул заначку с золотом и доллары. - Баксы возьми. Золото положу в сейф. До выяснения.
- Вдруг оно в розыске, - ухмыльнулся зам. - Ограбили магазин или квартиру. Или сорвали цепочку с кулончиком, перстенек.
- Я брал у порядочных людей.
- Об этом расскажешь не нам и не в этом месте, - оборвал Узбек. - Лапши накидал достаточно.
- Я рассказывал как есть.
- Забирай доллары, - припечатал точку начальник. - Свободен.
Я не стал дожидаться третьего приглашения. Под напряженным взглядом заместителя сунул сотки в карман, вышел за дверь. Понятно, теперь начнут учитывать любое движение. Впрочем, знал, куда шел.
В конце коридора маячила кучка милиционеров. На лицах откровенные ухмылки. Подумав, что радуются любой оплошности из - за отказа от их услуг, хотел проскочить мимо. Но переминающийся рядом с бывшим моряком Черноморского флота Толиком, Доня ехидно спросил:
- Как дела?
- Нормально, - притормозил я. - А что?
- Надолго отпустили?
- Совсем.
Заметил, что Толик улыбается сочувственно. А Доня был истинным представителем коренного населения Приазовья. Длиннолицый, смуглый, черноглазый. Когда я решил вернуться на рынок, обстановка заставляла желать лучшего. Отморозки, уголовщина, молодые агрессивные бомжи. Подошли "пешие", те менты, которые барражировали по периметру рынка тройками. Предложили свои услуги. Но я успел познакомиться с торговавшими овощами и фруктами двумя десантниками из ВДВ. Один - Олег - прошел Афган. Второй, под два метра толстяк с периферии, вроде, косил под десантуру. Наладив контакт, объявил участок работы зоной десанта. С кавказцами не разговаривал, вызывая неудовольствие у пеших, собиравших с черных мзду. Но я уже мог обходиться без их защиты. Самый старательный, Доня заявил без обиняков, что если меня будут убивать на месте, никто из базарных близко не подойдет. Я ухмыльнулся. Можно было подумать, если бы отстегивал, они бы глаз не сводили. Да и своих денег было мало, всего на пару - тройку соток баксов.
- Под подписку? - Не поверил Доня.
- Плохого сделать не успел, - я снова заметил сочувствующий взгляд Толика. - Что, собственно, случилось?
Толик принялся рассматривать с облупившейся краской стену. Доня выпятил подбородок вперед:
- За дураков держишь? А фальшивая сотка? Или ты один за фальшак не отвечаешь?
- У меня все нормально.
Проглотив клубок слюны, я спокойно посмотрел на ментов, направился к выходу из отделения милиции. Краем уха поймал недоуменный возглас. Завернув за угол, почти бегом поспешил в сторону соборной площади, на остановку общественного транспорта. Уже добежал до главных ворот, когда трезвая мысль заставила остановиться. Захотелось проверить купюры сейчас. Если одна из соток фальшивая, проглядывалась подстава стопроцентная. Скорее всего, начальника и его зама сбила с толку бумажка с записанными на ней номерами и сериями баксов. Они или забыли, или решили не заводить разговор о фальшаке. Я радовался тому, что Доня проболтался. Шмыгнул в еще открытые ворота. Торчали за прилавками отдельные лица корейской, кавказской, общерусской национальностей, казалось, не уходившие с базара никогда. Издали заметил фигуру вечно поддатого Виталика, прозванного за цвет лица Красномырдиным. Грабили старого приятеля не раз. В последний уделали так, что ему пришлось продавать просторную квартиру и переселяться на меньшую площадь. Его пригрел высокий, под метр восемьдесят пять, толстый Петя Попа, коему по неизвестным причинам на рынке работать не разрешали. Вечером он приезжал, забирал данные на прокрутку рубли, оставляя процент. На рынке трудился еще один похожий. Менты прозвали его Вонючкой. Но тот крутился на овощах и на фруктах.
- Дело есть, - подскочив к Виталику, выдохнул я.
- На миллион баксов? - хмыкнул Красномырдин. - Если и подгонишь клиента, то с тысячью максимум.
Я бросил взгляд вдоль сплошной стены из лавчонок. Где-то в середине маячила фигура Гены, рядом торчал Татарин. Но к ним подваливать не имело смысла.
- Только из ментовки, - признался я. - Кажется, подставили капитально.
- Давно должны были придавить, - сплюнул Красномырдин. - Столько времени обходился без пастуха.
- Фальшивую сотку приправили.
- Это серьезно. Составили акт?
- Бумажка помешала... Короче, сотка со мной. Посмотришь?
- Ну... давай.
Мы завертели головами по сторонам. Кроме редких торгашей возле машин с картошкой, да нескольких кавказцев, тащивших визжавших от страха и радости русских девчат за ряды прилавков, никого больше не было. Я вытащил обе сотки, снова просветил в лучах не упавшего за дома солнца. Все было нормально, одна как бы поновей и пожестче. Виталик протянул их между чувствительными подушечками пальцев, едва касаясь самих купюр. Вздохнув, первую отдал мне. Вторую для проверки возникших подозрений вскинул над головой. Ею оказалась та, что поновей.
- Фальшак, - увЛбЛЫЫЬAПБХЧэпСЦAЭЪ\ ZAџЭпЛЩж~@ZAѕAЫБХбзеСЦAгЛГКXAЗЙКAЙЭЧНЛЪAГчЦAЫБлЭЙСещгю\ ZA…ЬAЯЛбЕчкXAГзЩБЗАAеЭЧуКAЫБгеЭяуЛТ\A›АAЩСХбЭЫцXAЫЬAыеЭЗЬAЙЭгеБеЭпЫЬXAпеЭГцAзгЭЩЫСещгюAДAЯЭЙЧСЫЫЭгеРX@ZAЫБпБЦAЭГхягЫяешA…СеБЧСФ\@ZAџЭГЧЛгХСЕБЛдXAГзЙеЬAЛКAЯбЭХБеБЧРAЯЬAгХБЫЛбжAЫКAбБО\A›АAгЗСГКAЯЭгЛбЛЙСЫКAпзешAЕПЧЭлЩБпЛЫА\A¦AЫБгеЭяуЛТAГзЩБЗРAгЭгеБДAлЧЭЯпБеЬ[сЛЧХЭЕчТXAЯбЭебЛегюXAЫЬAЫКAбБПЧЭлЩБеСегю\AѓзХЕцAЯбЭузЯчЕБэегюAгЧБГЬXAГзЙеЬAЫКAЕЙБЕЧЛЫЫчКXAАAЫБбСгЭЕБЫЫчКAЯЭЕЛблж\A…ЭЙяЫЭТAПЫБФAябХСТXAЫЬAЯЭлЭМAЫАAГЛПЙЭЩЫЭЗЬAЯгА\AЇЛпЛЫцAХБбБЫЙБром отписывают красивее.
- На водяной знак американцы не обращают внимания, - попытался возразить я. - Скачет как заяц, то в одном углу, то в другом. Размытый до неприличия, или с мордочкой в кулачок.
- Хоть в наш кукиш, лишь бы породистый, - завелся Красномырдин. - Когда ты видел, чтобы американцы не выставляли себя на показ? У них на этом построено все.
- Буквы не прощупываются, бумага, водяной..., - хватался я за соломинку. - Какие доказательства еще?
- Мало? - ошалел Виталик. - Ты как та баба. Ее уже трахают, она о цене договаривается. Переверни сотку. Нет зеленых вкраплений по белому полю на краях купюры. Американцы небрежные, краской заляпано все. Здесь как из-под ксерокса. Короче, статья за фальшивомонетничество тянет на пятнадцать лет, по моему. Со скидкой на писательских тараканов в голове - лет на десять. А вторая группа у тебя, или первая - им без разницы. На Богатяновской, говорят, вообще обрубки торчат. С первой и со второй чеченской
Я стоял как вкопанный, не в силах засунуть фальшивку в карман. Примерно такая история приключилась с Хохлом. Года полтора назад Боря банковал в центре людного прохода рынка. Быстро выдвинулся на передовые позиции, перестав замечать не только коллег по работе, но и ментов - непосредственных хозяев. Его предупредили. Не понял. Гайки начали закручивать. Снова осечка. В один из дней с ментами подошли двое, похожие на сотрудников уголовного розыска из областного управления. Один указал на Борю, пояснил, что тот продал фальшивую сотню долларов. Хохла закрыли в камере предварительного заключения в тюрьме на Богатяновке. В "Вечернем Ростове" вышло сообщение о том, что задержан крупный валютчик. Изъяты Звезды Героев Советского Союза, Социалистического Труда, ордена Ленина, другие редкие награды, цены на которые исчислялись не тысячами долларов. Около сотни царских золотых червонцев, пятерок. Полгода среди валютчиков одних разговоров было, что дело потянет не на пять лет со скидками на "позолоченную ручку". Прогнозы оказались пустыми. Похудевший, заморенный, Хохол вскоре объявился. Попытался влезть на рынок. Но, поезд ушел.
Зябко передернув плечами, я впихнул сотку в карман. Мимо прошли Гена с Татарином. Поздоровались. Я машинально ответил. Кивнув Красномырдину, надумал уходить, когда тот остановил сообщением:
- Ничего не слышал?
- Что случилось?
- Беню, молодого пацана, что за Чипом стоит, в обед взяли на гоп - стоп. Вошел в ларек перелопатить деньги. Только открыл барсетку, как в бок что-то воткнулось. Хотел обернуться, через плечо голос, мол, давай бабки и расходимся. Беня локтем оттолкнул, ему по башке рукояткой от Макарова. Отдал, куда деваться. Приказали, чтобы не выходил из палатки, иначе пуля обеспечена. Беня дожидаться не стал, выскочил сразу. Тут патруль. Менты по рации базар перекрыли.
- Отмороженный? - негромко спросил я.
- Из Таганрога. Начал гнать, что пришел за долгом, а Беня его впервые в глаза увидел. Менты отоварили по почкам. Раскололся. Восемнадцать лет, еще в армию не ходил.
- Молодеет криминал, - дернул я щекой. - А ты задерживаешься. Не подъехал?
Красномырдин махнул рукой. Дойдя до поворота к главным воротам, я вытащил фальшивую сотку, порвав на части, выбросил в мусорный бак. Покосился на отделение милиции. Никого. Можно преревести дыхание и ехать домой расслабляться. До завтрашнего решающего дня.
Не успел зайти за порог квартиры, зазвонил телефон.Тревожилась любовница Людмила - везло мне на это имя. Предложил приехать самой. Пока она добиралась, съел тарелку сготовленного лично борща, поджарил пару кусочков вареной колбасы с яйцом. Любовница признавала только секс, за который расплачивался приличным столом с натуральными соками, пирожными, фруктами, рыночной ветчиной и модным йогуртом. За это получал бархатную кожу, матовые шары грудей с розовыми сосками, тонкую талию, округлую попочку, чувственные губы, вытворявшие немыслимое. Родная Людмила с сыном, наверное, забыла ко мне дорогу. Как потихоньку начал осознавать, прилипали женщины, не желающие обременять себя работой с домашними заботами. Но я радовался и таким редким приходам, лишь бы Данька ощущал мужскую поддержку.
- Как отношения с рыночной мафией? - сбрасывая модные туфли, поинтересовалась любовница. До меня она двадцать лет обслуживала начальника строительной организации, старше ее лет на тридцать, заимев при этом сожителя, грузина - студента, на двадцать лет моложе ее. Сочетание старого и молодого любовников, наверное, в сумме давало паритет. - Не испортились? Я за тебя переживаю.
- Чувствую, - я провел сорокалетнюю, могущую дать сто очков двадцатилетней, женщину за уставленный стол. - А как у тебя? Пердун не достает? Гоги Мачаидзе не наезжает? В Грузии сейчас голодно.
- Когда ты перестанешь подначивать? - запихивая кусок ветчины в рот, промычала любовница. - Не Мачаидзе, это во первых. Во вторых, я отшила его сама. В третьих, Пердун позванивает. Я сто раз могла стать его законной женой. Машина, дача в черте города, многокомнатная в "дворянском гнезде". Это у тебя первый этаж, от сырости стены осыпаются.
Здесь ты права. Как трубы потекут - а текут они всегда - и подвал отсыреет, так по полу ползают слизняки. Наступишь на жирненького - такая мерзость.
Любовница поперхнулась, метнула уничтожающий взгляд. Проглотив кусок яблока отдышалась, принялась за еду снова. Я не торопил. Когда у нее и у меня в желудке улеглось, высказал заветное предложение, после которого мир на время переставал существовать:
- Так. Пора работать.
И все заняло привычные, и все равно по разному яркие, места.
Гардероб у Людмилы шикарный. Был случай, когда за понравившуюся вещь не пожалела сшитой своими руками шубы из натурального меха. А шить она умела. Еще стригла породистых собак. Если бы не начавшая прогрессировать похожая на шизофрению болезнь, проведенное в ее обществе время считалось бы не потерянным. Нырнув под одеяло первым, я почувствовал себя королем. У какого мужчины не зашевелится, если рядом с носом начнут стягивать с бедер, с выпирающего лобка тонкие трусики, несколько минут назад лежавшие на витрине стильного комка. Если сама женская фигурка, выскочив за витринное стекло, решила добровольно прыгнуть в продавленную многими предшественницами кровать с потертой простыней и комковатыми подушками в разноцветных наволочках.
К двенадцати дня я был на рынке. Бригадира на месте не оказалось. Ребята послали на автостоянку напротив высоченной колокольни с крестом на маковке и церковным двором вокруг. В огороженном участке соборной площади сверкал деталями навороченный джип "Чероки". Бригадир не появлялся и здесь. Я вернулся. Все знали, на валютный рынок затесался писатель, банкует не первый месяц, не отстегивая ни копья. И жаба проявляла себя в полный рост. Я старался держаться независимо. У них своя психология, основанная на принципе выживания диких племен:
"Только мне и все сразу!"
Видно было как Борис-широколицый бывший мент - не хуже счетной машинки мусолил пачку пятисотенных купюр. Клиент уже скинул баксы, теперь барашком на заклании ждал расчета. Гена рассматривал серебряного "кайзера" -массивную цепочку особого плетения. Он влился в ряды валютчиков с полгода назад, ради быстрой наживы продав квартиру. До этого занимался рыбой. Но и громадный "ЗиЛ" с бочкой пошел с молотка для одной цели. Рядом разворачивался Пасюк, чуть поодаль Татарин обменивал солидную пачку немецких дойчмарок двум бородатым кавказцам. Стопроцентные боевики. Границы с гордым народом открыты настеж. Пострелял русских парней, приехал отдохнуть в Россию. Набрался сил, получил немало удовольствий на русских "мякких", безотказных бабах, пограбил русских, накупил у русских оружия, поехал перерезать горла русским парням снова. Где в мире еще такая страна идиотов? Только в Израиле. Но там за убитого еврея на тот свет отправляют минимум двадцать хэсболлаховцев. Еще израильтяне сравнивают с землей их логова, чтобы боевики зачинались, как в волчьей стае, под лунным небом на каменистой почве со звериным рычанием и жаркими каплями слюны с вывернутых губ. Тогда и боевик родится стоящий..
На конце ряда ларьков с деревянным настилом у фундамента пахали Свинья, Бес и Армян.Сухопарый Бес отирался на рынке со времен ваучеров. Армян был русским, кличку получил за схожесть с этой нацией. Возле стояли настоящие армяне - отец с сыном и их другом - беженцы из Азербайджана. Сдавать баксы я чаще бегал к ним, потому что давали самую высокую цену. То, что обзывали работающим на черных предателем, не щекотало нервы Давайте больше, тогда буду бегать к вам. Поодаль топтался Спринтер, заместитель Призрака.
В этот момент широкой и тяжелой ладонью придавили правое плечо. Сзади улыбался бригадир валютчиков. Готовое лопнуть, лоснящееся лицо, квадратная фигура на толстых, по деревенски раскоряченных, ногах. Темные пристальные глаза. Весь набор, с недавнего времени исчезнувшего, авторитетного рэкетира с излишним весом от по русски используемых шальных денег.
- Сдаваться пришел, - подмигнул Призрак. - Ну, пойдем.
Взяв под руку, бригадир повел меня вдоль длинного ряда валютчиков, не уставая повторять одну и ту же фразу:
- Это писатель. Он пришел сдаваться сам.
Валютчики снова реагировали по разному. Кто отворачивался, другие открыто улыбались. Бандера поднял вверх большой палец. С приехавшим на заработки из нищей Украины в наш Ростов ярым националистом мы до ожесточения спорили, с чего доблестный город Киев стал называться "матерью городов русских". Я доказывал, мол, в столице Руси Великом Новгороде князь Рюрик собрал войско, посадил его на струги, негромко взял город и сделал его - Отца хохлов - Матерью городов русских. Князь мужчина, племена родственные, земли общие. Вообще, заткнулся бы ты с Киевом, которого Батый сломал за пару дней. А городок русичей Козельск за семь недель взять не смог. Во вторых, кто освободил столицу Украины от татаро -монгольского ига? Правильно, и московские полки тоже. Освобождали хохлов не раз от других басурманов - шведов, литовцев, поляков, французов, немцев. А Крым пропитан русской кровью насквозь.
Мы подошли к месту Спринтера. Бригадир и здесь сообщил, что писатель пришел сдаваться сам. Невольно проскочила мысль, что я не последний человек. С другими зайцами, на дурнячка желающими жировать на необъятных базарных просторах, поступали жестоко.
Насладившись властью вволю, бугор сурово посмотрел в мою сторону. Я смекнул, что с ним все обговорено.
- Ты можешь выходить и работать в любое время, - начал Призрак. - Хоть с утра, хоть вечером, как пахал до этого. Исподтишка. Ведь я следил за тобой, - он похлопал меня по шее, обернулся назад.
Я увидел начальника уголовки с заместителем. Оба как бы продолжали разговаривать между собой. Валютчики разошлись по местам.
- Денег немного, хотел бы работать по вечерам, - заговорил я. - С утра, и плата как остальным, не потяну. Прошусь без вступительного взноса. Не с улицы пришел.
Просьбу озвучил, обратившись к начальникам положения. Те отвернулись. Призрак снова хлопнул меня по спине:
- Никто ездить не собирается, - оглянулся на хозяев. -Вступительные ты внес на заре приватизации, на ваучерах. Задумал выходить вечером - выходи. Сколько отстегнешь, столько и ладно.
- И все-таки, сколько? - как магнитом развернуло меня назад.
- Все вопросы к нему, - замахали руками оба служителя уголовного розыска - Мы здесь посторонние.
- Назначь оплату сам, потом разберемся, - повысил голос Призрак. - Ты банкуй, деньги никому не помешали. И пиши, пиши.
Гулко хохотнув, он осмотрелся вокруг. Я упрямо нагнул голову:
- Во первых, много вечером не заработаешь. Во вторых, мечтаю о выпуске книги за свой счет. Оттого намерен узнать, сколько придется отстегивать, чтобы, как некоторые литературные тараканы, не пахать на чужого дядю.
- Кто пялится на чужого дядю? - завелся бригадир.- Писатель, следи за метлой. Тебе дают добро, не понял?
- Спасибо за доверие.
- Ступай и паши. Пока. Когда проверю, сколько можно накрутить за вечер, назначу проплату. Ясно?
- Само собой.
- Так кто пашет на чужого дядю?
- Я сказал к слову.
- Услышу про литературных тараканов, язык на сраку натяну, - бригадир перевел дыхание. Дал отмашку. - Свободен.
Сойдя с настила, я влился в нескончаемый людской поток. Сзади послышался дружный смех,в котором проскакивали фразы про тараканов. Понравилось. А меня пронесло, потому что имел я ввиду другое. Не со стороны грабили Красномырдина и иже с ним. Конечно, за движением менял следили отморозки и залетные бандиты. Но из банковавшего по бешеному основного состава трогали редко. Если не считать дерзких налетов с приковыванием наручниками к батареям отопления, как было с Меченым. Или убивали сразу - утром, при выходе на работу, или вечером, по возвращении. В подъездах. Ростов - город южный. Не цивилизованные Германия, Прибалтика, даже не наполовину азиатская Москва. Никто на помощь не позовет. Никто и не выйдет.
Я посмотрел на стрелки часов на похожей на минарет с православной луковкой на вершине, колокольни. Третий час дня. Можно приступать к работе. В окно хлебной палатки выглянула Людмила. Ребят на нашем углу не было, но зная, что Папен банкует внутри ларька, спросил:
- Все разошлись?
- Сидят в палатке, - неспешно ответила Людмила. - Ты сегодня без книг?
- С утра были дела.
- Понятно.
Из-за занавески показался Жан Луи Папен:
- Как прошла аудиенция? - вытирая салфеткой жирные губы, спросил он. - Нашли паритет?
- Отказа не было.
- Работать будешь по вечерам?
- Удобнее. Может, еще чего сочиню.
- Правильно, - поддержал Папен. - Главное, литература, а деньги гавно. Моя в Германию съездила, надо раскручиваться по новой.
Я осознавал, что говорит от фонаря.Деньги для него были все. Мечтал выучить какого из отпрысков от многочисленных любовниц в Кембридже или подобном заведении. На мою защиту встал по личной причине. Мы были почти одногодки, едва не одинакового роста и поначалу почти равного телосложения. Оба седые. С участившимися нападениями я затесался кстати. Папен прогнал метившего к противоположному углу ларька Аркашу. Тот считался конкурентом - деньги водились. С поста уходил незаметно, заметая следы. Я же продолжал торчать до вечера. Казалось, он с базара не исчезал. Зато я ощущал зловонное дыхание отморозков ежедневно, раз в неделю отбиваясь тем, что было под рукой.
К Папену подошли две женщины, торгующие на оптовом рынке одеждой и обувью. Компания скрылась в ларьке. Никто не видит, чем внутри занимаются.Плата за удобства - пара червонцев в день ларечнице. Я расчитывался с клиентом на месте. С книгами продавщицы гнали, пока не заступился хозяин ларька. Сурену я объяснил значение Библии. По своему. Мол, смысл великого творения в том, что людям нельзя говорить правду. Распнут как Христа. Видишь, идет косая на один глаз женщина? Если подойти и сказать об этом, еще о том, что ноги у нее толстые, она может плюнуть в лицо. Или нехорошо обозвать. Это правда? Настоящая правда, дорогой. Еще пример. Твоя дочь, Сурен... Тут я замолкал, потому что на ум приходила дочь моя. Но мы уже поняли друг друга от и до.
Женщины вышли. Выпер пузо Папен. Хотел продолжить разговор, да ко мне подвалила клиентка. Сначала я уловил плотный запах перегара, затем увидел алкашку. Она протянула грязную серебряную цепочку граммов на восемь. Получив червонец, качнулась на кривых каблуках туфель. Папен отошел на свой угол. Из ларька показалась последняя его сожительница Тамара, вместе подались к Буденновскому ловить тачку. Хозяином участка остался я. Клиент не заставил себя ждать. Плотный лысоватый мужчина предложил тысячу долларов. Надо было бежать в рынок, перекидывать баксы богатым валютчикам. Своей капусты пока кот наплакал.
- Брат, - обратился я к нему. - Поторчи минут пять, сбегаю за деньгами.
- Не понял, - уставился клиент. - Ты, вообще-то, валютчик?
- Бабки кончились, - заторопился я. - Мигом.
- Сам в силах сходить на базар, - усмехнулся догадливый толстяк. - Не первый раз.
- Посмотри на время, - блеснул сообразительностью и я. - Серьезные валютчики разошлись, а я знаю, у кого взять пачку сторублевых купюр.
Лысый занял место.Фристайлистом - международником,я залавировал к центру рынка. Армяне еще не ушли. Под неприязненными взглядами задержавшихся русских, проскочил к Молодому:
- Штука баксов. По шесть десять.
- Мало, - поморщился тот. - По шесть.
На рынке брали дороже. Если мы давали по пять семьдесят за доллар, то внутри цена держалась пять девяносто. Продавали по шесть пятнадцать - шесть двадцать.
- Шесть десять, - не уступал я. - Сотки новые.
- По шесть, - отрезал Молодой. - На сегодня затарился.
Придвинулся отец, облокотился о стену рядом. Сына без присмотра он не оставлял.
- Пошли, - согласился я. - Клиент на моем месте.
- Сюда пригнать не мог?
- Видишь, сколько перехватчиков? Не довел бы.
- Тебе надо, ты и беспокойся, - вмешался отец. - Куда зовешь? Здесь рассчитаем.
- Уже объяснил, - вспыхнул я. - Других валютчиков полно.
- Твоя головная боль. Хочешь заработать - крутись. Что, в карман чтобы деньги падали?
- Тогда скажу, чтобы клиент подскочил завтра.
- Вперед, - на ходу бросил Молодой. Ко мне он относился с уважением, вызывая у отца вспышки ревности. - В следующий раз брать не буду.
Мужчина маячил на том месте, на котором я оставил. Рассчитав, Молодой подождал, пока отойдет, повторил слова отца в мягкой форме:
- Договорись и приводи. Сколько надо - клиенту, навар - тебе. Я на подлянку не подпишусь.
Об этом я знал. Среди валютчиков не было, чтобы свои кидали своих. Удерживал неписанный закон рынка, а проще, каждый трясся за место. Впрочем, еще при ваучерах, тщедушный еврей Акула собрал с ваучеристов около пятидесяти тысяч долларов и смайнал. Через несколько месяцев похожий на менялу труп нашли на дне вонючего Темерника. Он или нет - кто бы в то веселое время разбирался. Ходили слухи, мол, жиденок заранее купил билет до Израиля, потом начал проворачивать дело на базаре. И привет Родине. Позже так поступит Красномырдин. Но сумма сбора будет куда меньше - около десяти тысяч баксов. Кроме того, Родина у него была одна. Передвинув сумку на живот, я просеял толпу. Мимо едва не проскочил темнорусый парень.
- Эй, что у тебя? - окликнул я его.
Притормозив, тот вынул из кармана сверток. Выложил на ладонь несколько серебряных монет. Я передвинул их с места на место. Это были русско - польские, русско - финские деньги времен Николая Первого. Жила Россия. Теперь даже паршивая моська без килограмма природных ресурсов старается облаить много веков родного слона. Двуглавый орел Российской империи расправил крылья на всю площадь монеты, зажав в хищных лапах символы державной власти. Я перевернул кружок на другую сторону. Три четвертых рубля равнялись пяти польским злотым. Два злотых - тридцати российским копейкам.
- Сколько хочешь за все? - небрежно спросил я.
- Сколько не жалко.
Вытащив страничку карманного каталога, я нашел цену монет в долларовом эквиваленте. Теперь все измерялось в баксах. Забрав деньги, парень подскочил к старой казачке из Недвиговки - ныне Танаис - торговавшей разбавленным водой украинским спиртом по семнадцать рублей за поллитра. Прихватив пару пузырей, вмялся в подгромыхавший трамвай. Бывшая атаманская внучка, семидесятивосьмилетняя Мария Андреевна бросила потеплевший взгляд. Пробавлявшаяся кульками редко трезвевшая Света помахала ручкой. Ощерилась гнида по другую сторону, тоже промышлявшая водкой. Бывшая холопка, волею судьбы ставшая женой известного хирурга, готовая предать и продать любого, лишь бы товар брали у нее. Андреевна и Света стеснялись нового при демократии ремесла. Эта кидалась на каждого подходящего мужчину. Когда водка оказывалась разбавленной, шестидесятилетняя стерва пальцем тыкала налево и направо, лишь бы отвести угрозу от себя.
Октябрь уж наступил. Уж Ленин отряхает
Швейцарскую пыльцу с густых своих бровей
Дохнул осенний хлад. Природа увядает.
И щерятся уж хамы на города с своих весей...
Ближе к вечеру подошел Призрак. Я заметил шагающую враскачку фигуру за трамвайными линиями. Перед этим утробно рыкнул на площади между разукрашенными заграничной пластмассой ларьками навороченный джип "Чероки".
- Как дела? - бригадир протянул увесистую крестьянскую ладонь. - Никто не доставал?
- Обживаюсь.
- Если что, зови пеших.Они предупреждены.
- Один высказался, если будут убивать на месте, никто близко не подойдет.
- Слышал. А ты не спорь.
- Они намекали на отстежку за охрану.
- Никаких подношений. Ты в команде. Есть работа?
- Слабо, - я сплюнул в сторону. - Вечером с большими суммами только сумасшедший может подскочить.
- Подваливают? - насторожился Призрак.
- Если случится, менять будет некому. Ребята расходятся в три - четыре часа.
- А в центре? Мне сказали, там взялись торчать до поздна.
- Один Красномырдин. Гена еще с Татарином. Те по настроению.
- Если начнут пристраиваться зайцы - гони. Шеи буду сворачивать, - подвел итог бригадир. - Пусть идут сдаваться. Подходил кто?
- Нет, - соврал я.
Только что ушел Дейл, как Наполеон, скупавший неликвидные баксы.. Но своих закладывать не имело смысла. Всегда дожидались, когда возьму я, потом начинали торг. Добавил:
- Два кавказца пристраивались. Поставили дуру торговать фруктами, сами намерились скупать валюту. Я предупредил, потом со своими разбросал ящики.
- Отлично. Пойду проверю, что на рынке. Скоро подселю к тебе корешка. Вдвоем будет веселее.
- Мне одному не скучно, - буркнул я в жирную спину бригадира. Тот не обернулся.
На участке перед магазином появились дворники с метлами. За день мусор убирался раза два. Не успевали мастера чистоты уйти, как граждане России принимались заново загаживать относительно чистый асфальт. Среди подвязанных фартуками женщин выделялась фигурка Нали, выпивающей девушки лет двадцати трех, матери - одиночки. Сейчас она сияла как стеклышко. Подловив лукавый взгляд из -под выбившейся пушистой пряди, я вскинул руку. Она не раз прибивалась. Но иметь дело с мечтающей выпить еще подружкой я не горел желанием.
- Как идут дела? - сняла она платок. По ключицам, опоясанным плечиками легкой кофточки, рассыпались каштановые волосы. - Неспеша или нормально?
- Не жалуюсь, - облапил я девушку за талию. -Как насчет совместного отдыха?
- Никак, - брызнула смехом Наля. Вывернувшись, добавила. - Я сегодня плаваю.
Пошла к своим, покручивая обтянутой брюками круглой попой. Я подумал, что хорошая мысля приходит опосля. Почему бы не трахнуть эту дрянь, когда предлагала сама. Сунул бы нос в подушку и сделал свое дело. В следующий раз шансов заиметь трезвую было бы больше.
- Я пошутила, - обернувшись, подмигнула Наля. - После работы навещу. Ты как всегда?
- Я подожду.
Чем прекрасен Ростов, так это тем, что договориться можно без долгих объяснений. Не прошло получаса, как мы ехали в автобусе. Я слушал рассуждения женщины о том, что она решила завязать, взяв пример с жителей развитых стран. В Америке пьют одни ниггеры и латинос. Белые люди даже не курят. Занимаются бизнесом, в отпуска раскатывают по странам мира. Жаль, на раскрутку дела нет денег. Она-то знает, с чего начать. Я рассматривал карие глаза, чуть горбатый тонкий нос, капризные губы, за которыми сверкали белые зубы. И не жалел о деньгах, которые придется отстегнуть утром. Образ Людмилы с неприятным багажом из череды любовников задвинулся далеко.
- У тебя все будет хорошо, - потерся я носом о Налину щеку. - Главное, сделать шаг. И не оглянуться.
В магазине мы затарились всем, на что указала Наля. Я не скупился на маленькие удовольствия женщинам, последние редко требовали лишнего. Поужинав, мы посмотрели по телевизору ужастики очередного дня затянувшейся перестройки, затем по шкале магнитофона нашли расслабляющую мелодию. В молодости я не имел возможности уяснить, что в цивилизованном мире в моде длинные ноги с круглыми попками. Скинув одеяло на пол, легли на кровать. Как приятно подушечками пальцев ощутить бархат неизношенной кожи на поджаром животе, полных бедрах, на округлых выпуклостях смуглых грудей со вскочившими красно -коричневыми сосками. Никаких мыслей об урчании в скрытом слоем сала пузе, никаких резких, даже после душа, запахов пота, выделяющегося уже без напряжения, по собственной воле. Округлости, бархат, шелк. Неуловимые прикосновения губ, выпирающий лобок с незаматеревшим волосом, полуприкрывающим две вожделенные половинки не плоских, вызывающе припухших половых долей. Только раздвинь их, живых, зовущих, оросившихся пахучими сексуальными каплями, не надо самых в мире богатств. Как они тянутся навстречу, как набухают... Как бурно вздымается грудь с подпрыгнувшими сосками... Желание... Оно обоюдное...
Головкой члена я тревожу всхлипнувшую плоть. Как в первый раз в уже зрелом возрасте. Все понимая и ощущая с новой неистовой силой...
Несмотря на то, что разрешено было приходить в два часа дня, я появился в три, дабы отсечь завистливые взгляды и жадные речи коллег по работе о великом наваре по вечерам. С каждым годом ребята менялись в худшую сторону, словно их начал разъедать подхваченный на рынке вирус шизофрении. И застал Сникерса с невысоким лысым Андреем по кличке Лесовик, который банковал на пару с Усатым, скупщиком серебряных изделий, монет, орденов и прочего.
- Поджидаем тебя, - под хихиканье коллег объявил Сникерс. - Желаем посмотреть, сколько заработаешь и сколько отстегнешь Призраку.
- Тебе не стегануть? Твердым членом по дубовому лобешнику, - недобро покосился я на бывшего мента. - Или горбатого могила исправит?
- О, здесь начинают залупаться, - передернулся Сникерс. - Не рано ли почувствовал себя хозяином?
- Всегда был хозяином слова.
Я знал, несмотря на агрессивный вид, Сникерс трусоватый мужик. Наглости привила работа в ментовке, откуда ушел, конечно, не по доброй воле.
- Ваше время кончилось. Я пройдусь по рынку, а вы закругляйтесь, иначе домой придется добираться как мне - по тихим вечерним улицам, полным неожиданностей. Но если мало дневного навара, банкуйте рядом. Как сказал Призрак, веселее будет. Он давно понял, что говорить, чтобы добиться своего. Он почти как Сталин.
Закончив длинное выступление, я пошел на рынок. Нет сомнений, бригадира информируют немедленно. Маленькие люди - они маленькие везде. Поболтав с высоким - два метра - хорошо сложенным Геной, хозяином заваленного печеньем с конфетами прилавка, решил вернуться обратно. Четвертый час, когда работать.
- Правильно, - поддержал Гена. - Им никогда хватать не будет. А ты, тем более, терять не должен.
Начинал Гена, как большинство открывших дело, с привоза овощей и фруктов с периферии, продажи на килограммы с земли. Подкопив денег, вместе с женой перешли на пряники. Года через два старую машину решили обменять на новую. Одно время Гена выпивал. Я выговаривал. Парень нужных слов не пропускал. Двоих длинных сыновей кроме него воспитывать было некому.
На нашем участке никто не стоял. Я подумал, что Гена прав. Если бы не отвращение к обеливанию себя без вины за спиной, приезжал бы раньше положенного. Но представишь ежедневное купание в дерьме, желание отпадает само собой.
Не успел купить пятьдесят долларов десятками, как усек выбегающего из рынка Наполеона. Прозвище он получил зАAЯЭбБПСеЛЧщЫЭКAглЭЙгеЕЬAвAЩЭЧЭЙчШAСЩЯЛбБеЭбЭШA©бБЫнСР\AЃЗбЛггСЛТAвAЩБЫСЛТAЕЛЧСпСюXAЯбБЕЙАXAЫКAгебБЙБЦ\A›КAгЯЛсАAЭГлЭЙСЦAЕБЧэепСХЭДXAгХзЯБюAгеБбчКAГБХгцXAйзЫецAгеЛбЧСЫЗЭДXAЙЭУпЩБбХРXAЙбзЗСКAЙЛЫПЫБХРAДAЧэГЭШAгЭгеЭяЫСР\A‰ЛЧБЦAСОAЫСкAХЭЫйЛеХж\AџЭбЕБЫЫзьAДAЫЛгХЭЧщХСкAЩЛгеБкAЗбяПЫзьAгЭеХжAСЫЭТAбБОAЫЛЕЭПЩЭНЫЬAГчЧЬAЯбСПЫБеш\ ZA›СпЛЗЬAЫЛд~@ZAСПЙБЧРAЯЭСЫеЛбЛгЭЕБЧгюA›БЯЭЧЛЭЪ\ ZAџЭХАAЫЛдX@ZAЭеЕЛеСЦAю\@ZA…пЛбАAЯЭЙгзЫзЧРAЯБбжAГзЩБНЛФ\A™ЭНЛсшAЯЭгЩЭебЛеш\ ZA‰БЕБТ\@@@@ ЎБггеЛЗЫзДAПБЯЧЛпЫзьAгзЩХжXAюAЕчеБуСЦAЫКAбБгсСйбЭванные купюры, достоинством по тысяче каждая. Наполеон дал резкую отмашку, не притронувшись к деньгам:
- Старые песеты. Кому они нужны.
- Здесь номинал по тысяче.
- У них девальвация чуть не каждый месяц.
- У кого?
- У латиноамериканцев. Уругвай, Парагвай, Венесуэла, и так далее. Турецко - итальянский латинос, за миллион коробка спичек. Как в Белоруссии зайчики. Имеешь полное право подтереть задницу.
- Вчера предлагали грузинские лари.
- Катятся с горы бочкой с говном, как и сама Грузия. Армянские, таджикские, киргизские, кроме туркменских, херня.
- А Приднестровские суворики?
- Эти придержи. Исчезнет Приднестровье - а оно исчезнет - превратятся в нумизматическую редкость.
- У меня дома два доллара одной купюрой.
- Ну, писатель! "Двойку" выпустили в честь двухсотлетия принятия американцами декларации о независимости. В Америке она как советские рубли в честь столетия со дня рождения Ленина. У каждого ведро.
- В свое время, говорят, на китайской границе и в Таджикистане за десять рублей давали "жигуль", - проявил я осведомленность тоже. - Кто успел, тот не опоздал.
- Потом китайцев и таджиков этими юбилейными завалили, - засмеялся Наполеон. - Как Европу орденами с медалями. Все это чепуха. Не слышал о падении курса рубля?
- Тебе знать лучше, - напрягся я - Разговоры появились? Или надыбал что?
- Ничего я не разнюхал, - пожал плечами Наполеон. - В магазинах у кассиров крупные купюры стали исчезать. Затем снова появляются.
- А в банках?
Задал вопрос я специально. Все знали, что жена Наполеона работает в государственном банке. Отсюда его осведомленность о курсах валют, небоязнь связываться с неликвидом.
- В банках просвещают в последнюю очередь, - ускользнул от ответа тот. - Если интересное предложат - дай маяк.
- Само собой, - кивнул я. Заметив, что Наполеон собирается уходить, переспросил. - А с песетами что делать?
- За сколько отхватил? - с усмешкой обернулся тот.
- За червонец. Все равно жалко.
- За червонец и отдай. Пацанам.
Наполеон исчез. Сунув бумажки в боковой карман сумки, я покрутил шеей. Вообще, странно. Чем красивее разрисована купюра, тем меньше ей цена. Люди как нарочно берут пример с себя. Чем сильнее размалевана баба, тем больше уверенности, что мозгов как у курицы. Или чем усерднее укутывается дешевым сигаретным дымом мужик, тем виднее профессия каменотеса. Бывают исключения из правил. Черчилль, например, Мерилин Монро с метровыми ресницами. Краем глаза я схватил направлявшегося ко мне высокого неряшливого парня лет двадцати с хозяйственной сумкой. Прикинул, что несет или серебро, или сталинско - хрущевский столовый сервиз. Сумку тот бережно приподнимал над землей. Продукты так не носят.
- Серебро берешь? - без обиняков навис он надо мной.
- Показывай.
Пока длинный разворачивал сверток, я успел отметить, что взгляд неспокойный и жесткий. Наркоша на сухом пайке. Из газеты показался кусок ажурного плетения.Осмотревшись по сторонам, остановил парня вопросом:
- Не криминал?
- Какой криминал! - поднял он красные глаза. - Наследство от бабки. Еще такие есть. И однокомнатная квартира. Правда, в коммуналке.
- Отписала? - усмехнулся я.
- Пока на мать, - прищурился парень. - Додавлю. Бухает.
В других странах я не был - не выездной. Но у какого народа можно встретить подобное отношение к родным, к нажитому ими имуществу. Главное, изменить ничего нельзя. Этот же парень пройдет на базар, товар оторвут с руками. Даже если он окажется ворованным. Наркоша пока продавал свое. Если вещи стоящие, можно будет пристроить в хорошие руки.
- Пойдем за ларек, - позвал я наследника. - Большие вещи притягивают взглядов больше.
Мы протиснулись в проход между задней стенкой ларька и до земли грязными окнами магазина, через которые виднелись вторые рамы. Раньше директором помещения с продовольственными холодильниками был Сурен. С началом приватизации армянин хотел, чтобы оно осталось за ним. Место приносило немалые деньги от оборота с утра до позднего вечера. Но нашелся солидный коммерсант, выкупивший площадь с содержимым, сразу начавший современный ремонт. Невозможно было смотреть, как Сурен переживал. Из отходов он слепил лишь хлебную палатку рядом бывшей вотчиной.
В нос ударил запах прокисшей мочи, разлагающегося говна вперемешку с блевотиной и пролитым вином. Бомжи, колхозники, поддатые горожане устроили здесь бесплатный туалет. Не отставали и женщины.
Сорвав газету, парень скомкал ее, пихнул под мышку. Извлек из сумки плетеную из серебряных проволочек конфетницу. Я взял вещь в руки, не опасаясь, что нас застукают. Сюда менты носа не совали. От вони покруживалась голова. Перевернув тяжеленькое изделие, нашел пробу, которая оказалась царской - восемьдесят четвертой. Ручка над конфетницей была сделана из толстой пластины с квадратиками на концах, из них выступали блестящие заклепки. Она ложилась на одну или другую стороны глубокого продолговатого ковчега с матовым дном тоже из одной пластины. Могла держаться посередине - так точно подогнали заклепки, даже время не разболтало их в отверстиях. Корпус отсвечивал тончайшим узором расходящихся из центров с боков витых веревочек, от небольших, похожих на гербы, сплошных пластинок с выгравированным орнаментом. Или буквенной вязью. Рядом с пробой всегда ставился год выпуска. Цифры чуть подтерлись, но все равно можно было различить, что конфетница одна тысяча восемьсот пятидесятого года выпуска, сработана московскими мастерами. Рядом вздыбился конь с Георгием Победоносцем, пронзающим копьем трехголового змия.
- По сколько возьмешь за грамм? - нетерпеливо спросил парень.
- Мы берем по рубль тридцать, - начал было я.
- Дурака надыбал? - наркоша забрал вещь. - Это цена лома. Если хочешь, по пять рублей за грамм.
- Я не договорил. Согласен взять по три рубля, - нахмурился я. - Больше никто не даст, сами продаем от трех до четырех рублей.В скупке примут по рубль тридцать, как лом, в ломбарде - по полтора, не дороже.
- Поэтому пришел, - озаботился клиент. - Старинная вещь, почти сто пятьдесят лет.
- Здесь богатых купцов не ищут. Купил - продал.
- Понятно... У меня еще поднос. Немного погнутый.
Длинными руками наркоша вытащил из сумки плоский, с небольшим закругленным выступом по кругу и мелким узором по верху поднос На дне была выбита тоже восемьдесят четвертая проба, тот же год. Скорее всего, обе вещи составляли единое целое, делал их один мастер. Но по внешней стороне дна провели длинную глубокую царапину, сам выступ в одном месте словно выворачивали клещами. Осмотрев изделие, я пришел к выводу, что ремонту оно не подлежит - слишком глубока царапина, больно пожеван край. Это лом. Клиент, наверное, консультировался, вел себя спокойно, не как при обследовании конфетницы. Вернув поднос, я покусал нижнюю губу:
- Оба изделия могу взять по два рубля на круг. В конфетнице граммов шестьсот?
- Шестьсот двадцать. В ломбарде взвешивали, - кивнул парень. - Если заинтересовался, уступлю по три. Общий вес килограмм четыреста восемьдесят граммов. К вам подруливают скупщики старинных изделий. Все равно навар сверх головы
- Ты навар не считай, - посмотрел я наркоше в пустые глаза. - Поднос ломовой, конфетницу продать надо. Купцы со стороны заглядывают раз в год по обещанию, свои норовят дать дешевле, чем купил.
Парень долго рассматривал меня с макушки до носков ботинок. Он словно забыл о серебре, скорее, как бы оценивал обстановку. В голове мутилось от запахов, хотелось выбраться на свежий воздух. Я собрался послать его подальше, когда заметил блеск в глазах. Решил не торопиться, дать последний шанс.
- Какая окончательная цена? - выдавил из себя непутевый наследник.
- По два пятьдесят. Или шагай своей дорогой.
- Гони бабки.
- Товар, - скрипнул я зубами.
Не знаю, что удерживало уйти в обратную сторону. Наверное, упрямство, необходимое в другом месте. Наркоша передал обе вещи, оловянными глазами уставился в переносицу. Я встряхнул холщовую мешковинку с ручками, запихнул серебро туда, нашарил калькулятор.
- Три тысячи семьсот рублей, - буркнул я.
- Давай, - эхом откликнулся клиент.
Расстегнув замок на сумке, я вытащил пачку сторублевок. Долго перелистывал купюры. От запаха в башке творилось невообразимое. Отдав положенное, оперся остатком денег о заднюю стену ларька. Черт дернул заволочь сюда. Мог бы сторговаться в магазине. Почувствовал, как потянули за ремешок. Среагировал мгновенно. В заднем кармане брюк носил шило с колпачком от авторучки на конце, чтобы не проткнуть кожу на заднице себе. Крутые валютчики имели разрешения на ношение огнестрельного, газового оружия. Другие держали складные ножи или заточки. Я обходился по старинке. Рука выстрелила к горлу противника, вдавила пергаментную кожу под челюстью. Парень отпустил ремень, неловко пошатнулся. Задышал неглубоко и прерывисто.
- Ну и реакция у тебя, - прохрипел он.
- Служили...
Надрывно кашляя, он затерялся в валившей через трамвайные пути толпе. Я положил остаток денег в сумку, задернул замок. Заметил, что колпачек будто прикипел к стальному жалу. Тряхнув плечами, невольно перевел дух. Подумал, что наркоша издыхает где-то от нервных спазм. Выйдя из-за ларька, вобрал полную грудь прожаренного воздуха, обыденно повел глазами по толпе. Наверное, отвык обращать внимание на подобные сцены.
Прошла неделя. Разговоры о падении рубля становились устойчивее. Крупные дельцы взялись переводить в доллары все подряд. Всплеск был спонтанным. Остальные банковали по прежнему, не думая о сдаче акций и продаже припрятанного золота с дойчмарками. Я стоял на углу ларька, разговаривал с Папеном. Как всегда, он ходил вокруг да около. Недалеко переминался Серж, муж сестры бригадира, приставленный для выяснения - сколько можно наварить за пару - тройку часов маяты в вечернее время. Пока я отстегнул на месяц вперед приблизительно. Сбитые копейки делил с Сержем, которому не нравилась временная миссия. Возле золотого "Кристалла" навар был гораздо весомее. Он бы давно сдернул, если бы мог ослушаться хозяина. Я похмыкивал, потому что пришел на рынок не за деньгами, скорее, за впечатлениями.
- Думаю, обвал рубля будет, - больше сам с собой рассуждал Папен. -Там кто его. Нефтяная и газовая трубы качают исправно. Дивиденды по акциям не выплачивались, и не выплачиваются. Зарплату с пенсиями заморозили. Ельцын дирижирует, камаринского отплясывает. Вечный отдых - Сочи, Байкал, Карелия. Сердце не выдерживает. Интересно, какое не ослабнет после литры выпитой. Передал бы пост, дело с концом.
- Некому, - пожал я плечами. - Все на одно крестьянское лицо.
Задавив смех, Папен крутнулся в ларек. Не дожидаясь Тамары, отправился домой. Острых тем он избегал. Выставив книги на прилавок, я облокотился о край. Сегодня народу было меньше - источник доходов иссякал? Или другое? Разговоры об операции на президентском сердце велись давно. Ее проведут в России на высшем уровне. И народного клоуна Юрия Никулина после Ельцына будут обслуживать те же врачи. Но клоун с операционного стола не встанет. Он политику не затрагивал. Как было написано на воротах Бухенвальда: каждому свое. К месту или не к месту выражение, но Судьба действительно не обращает внимания на лица. Придет время, будь хоть царем мира со всеми ценностями, Смерть неумолимо размажет как сопли по асфальту. Как ту кошку, которая попала под машину.
Кошка переходила проспект крадучись, не обращая внимания на пролетающие автомобили. Наверное, поступала так не первый раз, поэтому выбрала как бы продуманный способ передвижения. Машины скользили мимо нее. Она почти дошла до другой стороны, когда жигуленок на скорости втер ее в асфальт. Шофер дал по газам, помчался дальше, но кошка высоко взлетела - метра на полтора - плашмя впаялась в твердую поверхность. Опять взметнулась и шлепнулась с высоты. Казалось, так будет продолжаться нескончаемо долго, пока животное не вырвется из лап Смерти, не отползет на обочину. Там она сумеет зализать раны. Она подпрыгивала выше крыш автомобилей, которые сбавили скорость. Но высота прыжков становилась ниже и ниже. Затем кошка дернулась раздавленным телом на асфальте. И затихла. Навсегда.
Через день от животного не осталось следа. Резные протекторы по частям разнесли целую Жизнь по белому свету.
Ко мне подошел мужчина лет тридцати в клетчатой шведке. Встряхнувшись, я приготовился слушать. Вытащив из кармана бумажный сверток, негромко спросил:
- Ордена берешь?
Официального запрета на скупку орденов не было. Или, как другие, закон не работал. Но если ловили на месте, могли подставить подо что угодно. Ордена, иконы, картины являлись заточенным крючком, на который не мечталось насаживаться. Я поманил клиента за тыльную стену ларька. Мои сочинения оставались без присмотра. Их воровали бомжи, солидные тети, граждане, в жилах которых текла кровь беглых холопов из тамбовских и рязанских губерний. Попросить присмотреть было неудобно. Зашли за угол. За заменявшей дверь дырявой тюлевой занавеской виднелся развалившийся на стуле прапорщик с голубыми погонами, коротко стриженной кучерявой головой. Сегодня работала дочь Сурена, летун был приходящим другом. Фуражка с блестящей кокардой на высокой тулье скинута на второй стул. Я прислонился к стене магазина. В свертке поблескивали два ордена- Красного Знамени и Трудового Красного Знамени. Трудовик был плоскачем, не выдавленный, а литой. Более редкий, тяжелее по весу, с золотыми заклепочками от золотых серпа с молотом с внешней - парадной - стороны.Боевой орден оказался вообще на закрутке. Ими награждали еще в гражданскую. За Халхин Гол, Испанию,Финляндию. Перевернул оба ордена, чтобы посмотреть номера. Они оказались маленькими, довоенными. Подобные награды за Великую Отечественную, на колодках, на европейских блошиных рынках упали в цене. Челноки и туристы вывозили их тысячами.Но за плоскачами с боевыми на закрутках охотники не переводились. Обмотав ордена бумажкой, я посмотрел на сопевшего рядом клиента:
- Сколько просишь?
- Цены не знаю, - ответил мужчина. - Дед умер, долго хранил с его документами. Детей не заинтересуешь. Решил, пусть будет польза от денег. Из одежды что куплю, из учебников.
Неожиданно накрыла чья-то тень. Сунув сверток мужчине, я поднял голову. Рядом возвышался старший патруля Жоля. Посреди прохода, между стеной из магазинов и рядом сварных лотков, лузгали семечки два подчиненных младших сержанта.
- От кого прячемся? - принялся давить Жоля. - Золото? Доллары? Выкладывай, писатель.
- Ни того, ни другого, - приподнял я плечи. - Товарищ пожаловал в гости. Обсуждаем проблему избавления бомжей от насекомых.
- За дверью? - гоготнул прапорщик. - Ладно, к тебе есть дело.
- Ясно.
Многозначительно посмотрев, Жоля подался к своим. Из рыночных ворот вышел Усатый. Поймав отмашку, направился к нам. Когда просунул голову между мной и мужчиной, я шепнул на ухо:
- Боевой и трудовой. Красного. На закрутке. Договоришься, отстегнешь за наколку.
- На хрен они нужны, - вскинулся Усатый. - Еще отстегивать. Совсем, что ли?
- Мой клиент, - косясь в сторону ментов, опешил я.
- Хоть чей, - повысил голос Усатый. - Наградами не занимаюсь.
Я растерялся. Прикусив губу, сузил зрачки. Засланный кубанский казачок. Скупает ордена и медали ведрами. Мало того, Жоля его друг. Проучить решили по чьей указке?
- Пош-шел вон, - прошипел я Усатому. - Знать не желаю.
- Я тоже, - неуверенно буркнул кубанец.
Договорившись, чтобы мужчина подождал, направился к ментам.
- Что произошло? - обследовал меня Жоля. - Не поделили?
- Свои дела, - чертыхнулся я. - Что вы хотели?
- Баксы поменять.Двести
- По пять восемьдесят.
- По такой цене давно бы поменяли. По шесть.
- Ничего не оставляете. Ну, давайте по шесть.
- Только они ..., - замялся старший. - Девяносто третьего года.
- Тогда по пять восемьдесят, - уверенно сказал я. - Ребята берут по пять с полтиной. По шесть клиента не найдешь, чтобы сдать.
- Потому подкатили к тебе, - переступил с ноги на ногу Жоля. - Ваши писатели ездят за границу. Им и приправишь.
Я понял, что в центре валютчики дали ментам от ворот поворот. Те отпугивали богатых клиентов, раскалывая последних на крупные суммы напоминанием о запрете на валютные операции между частными лицами. Обменяв баксы, подозвал маячившего через трамвайные пути мужчину с орденами. С покупкой побежал в рынок. Заворачивая на центральный проход, увидел на ящике Пикинеза, не пропускашего ни одного похожего на сдатчика гражданина. Вначале он торчал в середине сплошной стены ларьков. Но так достал наглыми перехватами, что ребята выперли его в кучу с торгующими овощами шумными кавказцами. Прозвище получил за схожесть с данной породой собак - толстый, коротконогий, мордастый, ноздреватый нос задран вверх. Мужик начитанный. Барыга от рождения.
- Не бегай, - предупредил Пикинез. - Ты привлекаешь внимание.
Я сбавил скорость. К хорошему совету не грех прислушаться, несмотря на то, что давший его доводил до белого каления и меня. Проскочив полнокровного Муромца со товарищами, не раз выговаривавшего за сдачу баксов армянам, но не поднявшего цену пусть на червонец, заметил Бандеру с Крысой. Ребята скоро примутся банковать до лунных пейзажей на темного бархата небе.
- Ордена, - выдавил я с отдышкой. - Не рядовые.
- Рядовыми нас не удивишь, - спокойно рассудил Бандера. - Показывай, не стесняйся.
Я растормошил сверток. Менялы уткнулись в награды. Интересовали их номера, состояние. Какой монетный - московский или ленинградский - двор выпустил. Мельчайшая деталь поднимала цену рядовому, казалось бы, значку до недосягаемых высот. Время тянулось медленно, я устал переминаться с ноги на ногу.
- Сколько за них просишь? - не поднимая головы, спросил Бандера. Добавил. - Нужна консультация дельного человека.
- Без сомнения, - поддержал Крыса, круглолицый мужик тридцати лет, работавший на пару с женой, родственницей бригадиру - Боевой под Блюхера, трудовик стахановский. Позвони Цвикеру.
Вытащив билайновский сотовый, Бандера набрал номер. Разговор длился несколько минут. Защелкнув крышку, назвал цену за оба ордена. Не метель, но легкая поземка из купюр мелкого достоинства в мой карман. В Москве бы...За бугром еще дороже. Теперь ордена будут ходить по кругу, занимая ниши в частных коллекциях. Впрочем, какая разница, где им находиться - Земля круглая. Я заспешил обратно. Вновь Пикинез заставил умерить пыл. На выходе из ворот столкнулся с Усатым. Скотина, едва не сдал. Бьет в грудь, мол, казак. Отец мог быть сыном казачьим. Усатый больше походил на брехло собачье. Странно,но массовый исход из страны подневольных людей произошел одновременно с американскими пионерами, в большинстве, тоже убежавшим от наказания в отечествах на другой материк.
Как-то один профессор втолковывал ересь. До сих пор не ведаю - соглашаться или нет.
-Итак, сударь, - разглагольствовал историк, - Всем известен клич: с Дона выдачи нет! По иному - казаки своих не выдают. Кто сдал Стеньку Разина кацапскому царю - батюшке? Кто продал или не поддержал других возмутителей спокойствия - истинных казаков? К примеру, Емельку Пугачева, Кондрата Булавина. Лев Толстой по молодости ли, с перепоя, огласил фантастическую фору разбойникам, обмолвившись, что история России сделана казаками. Вспомним Азовское сидение. Заняли донцы крепость турецкую. Поторчали не одно лето сливой в заднице, взывая к русскому царю - батюшке о помощи. В столице государства - Москве - решили, негоже ругаться с турками. Не время ишшо. Умотали казачки несолоно хлебавши. Через пятьдесят с лишним лет приплыл на Дон император Петр Первый. Порубал головы непокорным атаманам и указал перстом на Азов: Взять. Гвардейцы - кацапы обложили крепость, взяли. С казаками, кто спорит. Опять же Сибирь великая, необъятная. Ермак турсучил, турсучил хана Кучумушку, татарин все не согласный был с территориями расстаться. Послал атаман гонца в Первопрестольную, вот тебе, царь - батюшка, подарок будет, ежели поможешь к рукам прибрать. А тот - зачем он мне, такой большой. Да снова с татаровями. Казанских ишо не окрестили. Утонул Ермак. Пришло время, собрал царь войско из кацапов, присоединил Сибирь к государству Расейскому. Казак Ашинов дальше подался - до Эфиопии доплыл. Татары да монголы смугловатые, те вообще черные. Не стали подминать. И весь Ашинов вышел. Вопрос: кто земли присоединял - казаки али кацапские полки? Кто тогда казаки? Ответ: тюркские смелые народы, передовой отряд расейской армии. Честь им и хвала. Только носы задирать не надо, полковничьи звания астраханским потомственным дояркам, как Надежда Бабкина, раздавать не стоит. Истинный смех. Или глупее не придумаешь - на дух не переносят кацапов да хохлов, от которых подкармливались, жалования получали. Гутарють на языке господ. Русских. Но лезут в отдельный народ.
Не знаю до сих пор, как воспринимать подобную лекцию. В чем-то профессор был прав. Хотя бы про Стеньку Разина...
На базаре столпотворение. Кавказцы с перекупленными телегами овощей и фруктов позанимали лучшие места, не пускают приехавших с периферии с мешками, сумками, выращенной собственными руками зеленью, местных жителей. Мелкий джигит - из чабанов - отмантулил двоих колхозников, ходил перед рядами гоголем. Коля десантник вмешался. Как завыли в защиту горца бабы! Тут пьяный с удостоверением казака такого - то юрта. Невысокий, морда красная, кацапская. Азербайджанки, грузинки, армянки, казачки - кто их разберет - затыкали в Колину сторону. Дали копеек еще на пузырь. С обляпанной печатями корочкой тот полез на него. За Россию, но против русских. Против русских, но за Россию. Разгневанный Коля надавал и ему. В Отечественную совсем грустней. Ворошилов с Буденным под руководством великого Сталина хлипких коней со всадниками с шашками наголо посылал против крупнокалиберных пулеметов, пушек и непробиваемых танков. Полки александров матросовых. Пример из другой оперы, да суть одна: к чему показывать дурь на взбунченных чубах? И почудилось, что неказистый профессор из РГУ, в общем-то, прав.
Наступил еще более жаркий июль. Как выдерживали дневное солнце ребята, не знаю, но к моему приходу тени удлинялись. Доллар поднялся до шести рублей за один, надолго зацепился за отметку. Разговоры о падении рубля по прежнему будоражили умы валютчиков. Я нацелился крутиться на пятистах баксах, да в металле почти столько. Вогнал в дело деньги от продажи трех сотен книг, пенсию, дивиденды от Газпрома. Поставил на кон все, несмотря на зловещую обстановку вокруг. То у одного обменного пункта, то у другого в упор расстреливали менял - валютчиков Забирали барсетки, скрывались в неизвестном направлении. Не было случая, чтобы кого из налетчиков поймали. Настораживало и другое. Раньше отморозки ограничивались парой ударов молотком по голове, теперь убивали без тени сомнения в безнаказанности. Подобное творилось лишь в начале раздела государственной собственности, когда трупы валялись на улицах по полным дням. К 1998 году беспредел по стране поутих. Значит, он не уменьшился, как вещали средства массовой информации, ушел в подполье. К слову, революция тоже произошла не сразу, сначала был 1903, потом 1905 годы. А 1917 затянулся на несколько лет. В двадцатом столетии все мясорубки заработали в нечетные годы - 1913,1941. Прокрутить успели по России и по Европе больше сотни миллионов жизней. Это взять и оставить без людских ресурсов Японию с островами. Беспредел в ставшей на демократические рельсы, новой России тоже то затихал,то вспыхивал с новой силой, собирая урожай растерзанными человеческими телами.
Солнце зависло над крышей стоящего на Буденновском проспекте проектного института. Жара. Чем меньше оно и Луна по размерам, тем больше Земле достается света или тепла. Словно ночное и дневное светила превращались в мощные прожекторы. Спрятавшись в тени палатки, я вяло поглядывал на текущую мимо толпу. Возле навеса над остановкой трамвая напротив, крутились две девочки лет по десять - одиннадцать, оборачиваясь в мою сторону. Затем сдвинулись с места. На хорошеньких лицах большие глаза с тонкими носиками. Легкие платьица едва прикрывали обозначившиеся попы.
- Вы золото берете? - спросила та, что посветлее.
- Не понял, - насупил я брови. - Какое золото?
- Обручальное кольцо. Большое, - добавила девчушка посмуглее.
- У детсадовских не берем, - оглянулся я по сторонам. Не хватало из-за ссыкушек получить неприятности. - Отнесите туда, где взяли.
За детей валютчикам попадало по полной программе. Они приводили родителей, те ментов. Уплаченные за товар деньги не возвращались. Если меняла торопился сбагрить купленное, хлопот прибавлялось еще больше, потому что при полюбовном раскладе украшение полагалось вернуть. А куда оно успело уйти, уехать или уплыть, черт бы не сказал. Родители старались содрать последнюю шкуру, утверждая, что колечко или сережки весили полкило, да в них бриллианты по карату. За улаживание конфликта менты требовали от ста баксов и выше. Если стороны не договаривались, заводилось уголовное дело. Тогда можно было влететь на все кровные. Но Пикинез, другие, брали подряд. У них сходило с рук.
- Мы не воровки, - не согласилась с доводами светлая. - Кольцо нашли. На левбердоне.
- На дне ямы. За лесопосадкой, - поддержала подружка. - Там лежали бутылка из под шампанского, пачка от сигарет, использованный презерватив.
- Штанов не заметили? - передразнил я.
Что школьники знают все и больше, не удивило. Что рассказывают об этом мужчине в возрасте, вызывало чувство смущения. Как-то вышел за дверь поздним вечером. На лестничной площадке собралась группка лет по десять - двенадцать девочек и пара мальчиков. Я спросил, не боятся ли они гулять по ночам. Ответ ошарашил. Не-е, мы минетчицы, хором заверили девочки. Помню, не сразу понял, о чем речь.
- Штанов не было, - на полном серьезе ответила светлая. - Кольцо в траве. Еще банка от килек в томате.
Набор и попутал. Закусывать шампанское кильками могут лишь в один момент разбогатевшие слесари - сантехники с челночницами с оптовых рынков. Презерватив - дополнительная экзотика из реклам с экранов телевизоров.
- Ну..., показывайте, - разрешил я. Криминала нет, любой меняла возьмет без сомнений. Разукрашенные десятилетки часто приносят сдавать баксы, выданные состоятельными родителями на мороженое. - Осторожно. Влетать из-за вас...
Одна сунула руку в складки платьица, вытащила кулачком, раскрыла ладонью вверх. Я понял все. В солнечных лучах переливалось обручальное кольцо из берилевой бронзы. Такого добра нам приносили по десять раз на дню. Кривую пробу научились подделывать так, что с трудом отличишь от заводской. Попадались безделушки из рандоли, покрытые булатом. Мы догадывались об адресах подпольных мастерских, в которых армяне штамповали фальшак. Они же первыми занялись подделкой настоящей "Рамы" вонючей смесью, сдобренной животным жиром. Одно время "Рамой" из "чалтырей - малтырей" в фирменной упаковке завалили прилавки вокруг оптового рынка на Семашко. Торговали местные девушки, которых кавказцы трахали в строящемся за их спиной торговом комплексе на загаженных бетонных полах, или возле оконных проемов.
- Это фальшак, - негромко сказал я.- Ну... не золото, а сплав. Ценности не имеет.
- Не золото? - переспросила светлая девочка.
- Не золото!.. - повторила за ней подружка.
- Можете отнести домой и оставить на память. Через несколько дней оно почернеет, - я усмехнулся. - Трите тряпочкой, будет порядок.
- Вы обманываете, - сказала первая девочка. - Кольцо в руки не взяли, а говорите, что не золото.
- Вопрос закрыт, - махнул я рукой. - Нашли не то, что нужно.
- Не нашли, - подняла голову светлая. Она была поувереннее подружки. - Его дал Алик, который торгует овощами в начале базара. За работу.
- Да, - подтвердила вторая. - Он сказал, что в кольце больше десяти граммов. И проба есть.
- Ну..., мать честная, - бегатя глазами по головам прохожих, вышел я из себя.- Такую пробу на стальные ложки ставят. Алик пошутил. За какую работу он расплатился дерьмом?
- Кольцо золотое, - насупилась первая девочка. - Вы не хотите покупать у нас.
Я вытащил ляпис, взял радужно переливающееся изделие. Смочил слюной, провел по поверхности кривые полосы. Они почернели.
- Ясно? - отдал я кольцо. - Лаком не потрудились скрыть, чтобы карандаш не сразу взял, - сплюнул под ботинки. - Не связывайтесь с аликами никогда.
- Если кольцо не золотое, оно должно почернеть? - добивалась истины первая девочка.
- Я слышала об этом, - кивнула вторая.
Мне нравилось их упорство. Есть уверенность, что в следующий раз на мякину не попадутся.Подходили русские люди с немецкой педантичностью или кавказским, азиатским интуитивным упрямством. По телевизору в голос вещали о странах второго, третьего мира. Это при коммунистах все, и собаки, были равны. Потому жили, как при первобытно-общинном строе. Действительно, перед Богом люди равны. В церковь идут без своих спичек, каждый покупает свечку - судьбу. Зажигает от других и ставит на общий подсвечник. Горят они - судьбы - кто жарче, кто холоднее - в одной куче. Вышли за порог - разделение. По уму. Один профессор, второй скотник, один художник, второй дворник. Одна великая актриса Настасья Кински, вторая кривляется в подворотне. Домохозяйки путной не получилось. О каком равенстве речь? О человеческом уважении друг к другу - иное дело.
- Да, оно должно почернеть, - подтвердил я. - Реакция сваренного из специального химического состава ляписного карандаша на металлы. На золото и серебро не реагирует. Железяки темнеют как от гуталина.
- Он кинул нас.
Лицо первой девочки посерело. Сжав кулачки, она словно надумала драться с невидимым противником. Глаза потеряли живой блеск, губы побелели. Подружка прижалась к ней плечом. Я поразился резкой, почти взрослой, перемене.
- Подружки привели нас к Алику на переборку помидор. Сказали, за работу платит хорошо, - деревянным голосом начала светловосая. - Три дня мы трудились за сто рублей в день. Зарабатывали больше родителей. Потом на машине он вывез на левый берег Дона, заставил делать минет. Себе и другу. Мы терпели, потому что платили деньги.
- В этот раз Алик отдал кольцо, - дополнила смуглая девочка. - Еще снял с меня трусы и прижался к попе. Я стала царапаться, кусаться. Вырвалась и убежала.
-Почему не заявили в милицию, не признались родителям?-закашлялся я.
- Алик сказал, никто не поверит, - одновременно ответили девочки. - Вся милиция знакома. Он показывал нас милиционерам, говорил, что мы его рабыни Изауры. Они посмеялись и ушли.
Я знал, почему девочки раскрылись мне. Я валютчик, хозяин, связанный с базарной мафией. Они жаждали отомстить. Если бы кольцо оказалось золотым, никто не узнал бы о делах аликов. Рынок наводнен малолетками, которых родители привели сами, чтобы те зарабатывали на кусок хлеба. Сюда стекались беглые из благополучных семей, детдомовцы, с пеленок приученные к сигаретам, вину, сексу. Что творилось между навалами мешков, нагромождениями ящиков с горами овощей редко кого трогало. Менты привыкли к малолетней проституции с педофилией. Не внимали жалобам пацанов, а затаскивали в отделение и накладывали по шеям. Дети боялись людей в погонах. Повторялась ситуация, возникшая в гражданскую, после Отечественной войн. Тогда тоже потомство бросали на произвол судьбы, лишь бы спасти свои мелкенькие душонки. Одинаково поступали со стариками. Выбрасывали из квартир, сдавали в дома престарелых, убивали. Те умирали сами, превращаясь в мумии, которые соскребали с холодных из-за проданных в благополучные страны топлива с электричеством батарей. Казалось, после революций, войн, репрессий, других катаклизмов, выжила продажная мерзость. Лучшее бросалось на амбразуры, голые штыки, под гусеницы танков. Сгнивало в троцкистских, сталинских, брежневских лагерях. Это являлось величайшим парадоксом России, ее природной сущности. На словах светлый рай, в который все верят, на деле кромешный ад, в который никто не верит.
Не помню, какими словами прогнал девчонок от себя. Я не желал оставлять им надежды на доброго дядю. Знал на собственном опыте, что надеяться нужно только на себя. Попытайся защитить детей, купленные на корню "дяди" растопчут раньше, нежели подам голос.
- Чего с лица сошел? - подошла торговавшая хохляцкой водкой недвиговская казачка Андреевна. - Что они накрутили?
- Кто? - встряхнул я короткой прической. - Ты о ком, Андреевна?
- О пигалицах в срамных юбчонках.
- О чем они поведали, при Советской власти было, но не на виду. Нынче повыпирало, дыхания не достает.
- При Советской власти все было, - отрезала крепкая женщина под восемьдесят лет. - Безобразия не видели.
- И колбаса была? - подковырнул я в который раз. - И малолетней проституцией не пахло?
- Проституции не было, колбаса была. И порядок не такой, как сейчас. За колбасой в очередях мы не стояли, стояли другие. На завод привозили, по цехам распределяли.
- Часто?
- Раза два - три в месяц. Нельзя сказать, что объедались. Видели, животами не урчали.
- Ты ж внучка недвиговского атамана. А за Советскую власть, - пустил я в ход использованный не единожды прием. - Как у меня, удостоверение о реабилитации за незаконные репрессии против родственников. Я в лагере родился, у тебя отца расстреляли.
- Расстреляли, - согласилась женщина. - Но Советская власть много чего дала. Дочь техникум бесплатно закончила. Бухгалтер. Другая на хорошей работе была. Лечение, дома отдыха за копейки. Сейчас обе дочери без работы, внук на моей шее. За квартиру, свет, телефон три шкуры дерут. Сталина вспоминать не хочу. Но при Брежневе жили, чего зря говорить.
- За тех казаков, что красные порубали, по заграницам рассыпались, не обидно?
- Мертвым - земля пухом. Такая у них судьба казачья. Живые в америках пристроились. Чужие уже.
- И хозяйства не жалко? Раскулачили под метелку.
- Помню, что со двора свезли. Да кому оно теперь! Детям не нужно, мне подавно. Трактора с комбайнами по полям бегают.
Вот и поспорь. За себя - за колбасой мы, заводские, не стояли, прочие пусть хоть сдохнут. И за общество - при Советской власти мы - "Мы" - жили хорошо. Я отошел от Андреевны. День получался пустой. Если не считать заработанных на перекиде пятидесяти рублей, рассчитывать не на что. Поток людей иссякал. У входных ворот пьяная кулечница Света материла пристраивавшихся с овощами кавказцев. Требовала, чтобы те убирались в черножопию немедленно. Кавказцы раздували горбатые носы, щерили из-под усов крепкие клыки. Обещали вывернуть матку. Один из джигитов поскакал к ментам. Побросав окурки, те направились к Свете. Ей намечалось провести ночь не в Персиановке за Ростовом,а в блохастом отстойнике с лохматыми бомжами. По дороге менты зацепили едва стоящего на ногах парня. Света воспрянула духом - напарник показался приличным. Я сложил книги, когда заметил направлявшегося ко мне мужчину.
- Старые баксы берешь? - остановился он рядом.
- Какого года? - осмотрел я клиента.
- Тысяча девятьсот семьдесят пятого. Хотел сдать в гостинице, слушать не стали. Посоветовали отнести в обменник на Буденновском. Ни гроша русскими, только прилетел.
- Издалека?
- С норвежских нефтяных вышек.
- Да, братишка, не позавидуешь.
- Терпимо, - не согласился мужчина. Взялся располагать к себе. - На вахте холодно, море штормит. Ближе к осени брызги замерзают на лету. Если на тросах и шкивах смазка выработалась, может затянуть. Рукавицы липнут к металлу. А вообще, автономные электростанции. В кубрике тепло, светло, уютно. Телевизор, магнитофон. Запад.
- А зарплата?
- За что обидно - за нее. Русским платят меньше. Но за сезон можно заработать машину. Так как насчет баксов?
- Сколько у тебя?
- Сотня. За границей на год не обращают внимания. Сунули в кассовую ячейку, порядок.
- У нас смотрят на все, - усмехнулся я. - В семьдесят пятом выпускали без защиты. Ни вставной полосы, ни микрошрифта по овалу портрета не было. Водяной знак, да шероховатость воротничка.
- На эти секреты я как-то... Решай сам.
Отдав сотку, мужчина закурил. Бронзовое лицо, белый налет на губах. Морской тюлень на далеких, в ослепительных огнях, стальных островах, упершихся ногами - тумбами в неблизкое дно. Вокруг постоянно пенное, холодное неспокойное море. Работа - кубрик, кубрик - работа. На полгода, на год. Вахта.
- Пятнадцать процентов мои, - сделал я вывод. - Сдаем такие только знающим людям. В обменнике, куда направили, содрали бы двадцать пять.
- Намекнули, - кивнул мужчина. - Согласен.
Рассчитавшись, я пожал узловатую руку:
- Как там, на морях?
- Это на всю жизнь, - последовал однозначный ответ.
Подхватив сумку с книгами, я двинулся в рынок. Еще можно купить все, чтобы не остаться голодным, побаловать себя. Рыбаки продавали рыбу по пять рублей за кучку. Пяток жирных речных карпиков, окуньков, серебристых ласкирей. На Дону с голодухи помереть не дадут - ни бомжу, ни алкашке. Зелень круглый год. Когда собрался домой, заметил Дейла с длинными волосами, узким чернявым лицом. Время собирать неликвиды, пока Наполеон отдыхает. Прибавил скорости, чтобы меняла не завернул на центральный проход раньше. Он оттащил к стене собора, взялся прощупывать сотку. Наконец, согласился взять по пять пятьдесят. Я выцыганил еще червонец, мол, Наполеон купил бы по пять семьдесят. Конкуренция с ним и еще одним неликвидчиком у Дейла была капитальная. Полтинник навара. Итого, сто рублей. Сегодня ночует Людмила, можно раскошелиться на деликатес. По трамвайной линии пошел в сторону Семашко. На пересечении со Станиславского нравился магазинчик с хорошим ассортиментом продуктов. Йогурты, охотничьи колбаски, хорошее печенье в других магазинах стоили дороже. Смущало одно. Отморозки надыбали безлюдный вечерами путь и могли решиться на разбой. Трамваи прекращали звенеть в семь вечера. В миллионном городе осталось два пути: Сельмаш - ЖД вокзал и Сельмаш - Лендворец с развилками на Новое поселение, Красный Аксай. Работала ветка на Западный микрорайон На Северный, Чкаловский их подготовили к заасфальтированию. Я держал наготове с пластмассовой ручкой длинное шило. В случае задержания можно было заявить, что купил у алкаша, нашел возле мусорного бака. Подсказали сами менты. Я прошел темный отрезок дороги до магазина спокойно. Лежащую на путях гору ящиков с оптового рынка вывезли, торгующие зубной пастой, одеколоном, расческами, ширпотребовской мелочью палатки опустели. Дворники ушли. Взяв апельсиновый сок - Людмила пила натуральные, - я присовокупил плитку белого шоколада, вышел за дверь. Засек юношу лет семнадцати. Невдалеке переминались лет по двадцать двое сачканувших от армии отморозков- дистрофиков, ростом чуть ниже крыши над хлебной палаткой. Вокруг никого. До автобусной остановки предстояло пройти между рядом ночных ларьков с кучками обкуренных, одурманенных щенков у забронированных окон. Вниз по Семашко вытрезвитель, но ментов не просматривалось. Патрули перешли на светлую Московскую. Отставив сумки, прикинул расстояние до пацана, до его дружков. С порога выбросил левую ногу, чтобы ребром ступни попала под подбородок, в губы, переносицу. Податливое тело парня самортизировало тычок, плашмя упало на дорогу. Понаблюдав, как отморозок возвращается в себя, поднял сумки.Обычно, в таких случаях, друзья забывают о товарище, о том, что готовили минуту назад.
После ужина Людмила демонстрировала нижнее белье. Со вставками сеточкой на подстриженном интимном месте, на бюстгальтере в области бордовых сосков. Во вкусе отказать ей сложновато. Не хуже японок, вытравляющих запах любой части тела ароматическими аэрозолями. Половые губы располагались ближе к пупку, имелась возможность трахаться едва сдернув с попы трусики, шкурой ощущая тесненький тоннельчик. Сзади пристраиваться бесполезно, разве уткнуть лбом в пол. И еще одно неудобство. Людмиле нравилось, когда мужчина ласкал клитор. Он располагался на поверхности. Поцеловал шею, перешел на соски, бархатный животик. Затем на аккуратненький пупочек мягкой кнопочкой. Под тонкой кожей между продольными губами вертлявый шарик, от прикосновения к которому она выгибалась лозиной. Не противно - слабый запах чистых половых органов. Мешала совковая зацикленность. До девяностых годов ЭТО нам было неизвестно. Пока разгребешь складки холщовой сорочки, сдерешь ворсистые с начесом рейтузы до колен, сто раз обляпаешь спермой "самое лучшее в мире нижнее белье". Потому и дети вырастали в великих тугодумов.
В середине июля вызвал начальник уголовного розыска. Солнце зависло над зданием сталинской эпохи на Буденновском проспекте, я собирался закругляться. В кабинете Три Колодца и новый помощник, худощавый парень с наклоном вперед головой и не верящими глазами. На столе папки с документами, отдельно стопка исписанных от руки тетрадных страниц. Приставленный бригадиром муж его сестры Серж вернулся на рынок, затем на первоначальное место - к золотому "Кристаллу". Я снова банковал один.
- Как дела? - приветливо спросил начальник.
Я присел на стул напротив хозяина кабинета. Все оставалось по прежнему, лишь прибавился стол для еще одного помощника.
- Пока нормально. На хлеб как раз
- Не беспокоят? Ни милиция, ни криминал?
- Стараюсь справиться сам.
- Наслышаны, - под усмешки кивнул белобрысой головой начальник. - Зону десанта объявил, черных гоняешь.
- Чего не гонять.Чем они хуже индейцев?
- Перед законом все равны - осторожно сказал второй заместитель
- Перед законом, перед Богом - в первую очередь, - согласился я. - Но о защите забывать не стоит.
- Так серьезно донимают? - нахмурился начальник. - Днем спокойные.
- Нет, конечно, - отмахнулся я. - Мешает главная причина: нация - это монолит, общество людей одной породы. Любая нация неоднородна: есть умные, понимающие единый принцип земного общежития. И есть глупые, ориентированные на национализм, преданные ядру своего племени. Глупых нужно удерживать от плохих поступков. Мы идем к общечеловеческому знаменателю. Но он в будущем. Тогда люди превратятся в человеко - биороботов с запасными частями. Или будем жить с клонами любимых, родственников, знаменитостей. Опыты. показывают, все идет к тому. Пока же пытаемся привить странам третьего мира европейскую цивилизацию
- Умные речи - это правильно, - потеребил короткую шевелюру Три Колодца - Но как ты посмотришь на такой вопрос. Говорят, черные спаивают, снаркоманивают, обманывают русский народ. Может, они санитары, как в волчьей стае. Не дать ли им возможность этим заниматься? Общество оздоровится за более короткий срок. Или нужно бороться за каждого?
- К сожалению, да, - чувствуя, что время вышло, что двери внесут в кабинет, кивнул я. - За последние два с лишним тысячелетия человечество не изменилось. Убийцы, насильники, пьяницы, наркоманы, порочные люди не исчезнут. Их рожают из поколения в поколение. Единственный путь - терпеливое выращивание полноценной особи под неусыпным присмотром. Строй здесь ни при чем - так заложено Природой. Мир состоит из противоречий, он на них держится. А вот по пути прогресса население Земли уверенно шагает вперед. В последнее столетие невероятно бурными темпами. Великий Леонардо да Винчи изобрел подводную лодку, вертолет, массу совеременных вещей, пятьсот лет назад. Замыслы воплотились в реальность в конце девятнадцатого столетия, когда первые по развитию нации достигли нужного уровня. Когда умные поняли, что художник придумал вещи необходимые. То есть, мы поднимаемся на новый виток жизни, сами оставаясь такими, какими Природа создала изначально.
- Закругляемся, - кашлянул начальник. - Лекция интересная, лектору спасибо. Забыл, зачем вызвал.
- По этому вопросу, - подсказал второй заместитель. - Именно о борьбе с подонками.
- Здесь такое дело... - хозяин потер лоб. - Да скажи ты им, чтобы расходились, - приказал он молодому. - До утра трахаться?
Оперативник навел за дверью порядок, возвратился на место.
- Вы утверждаете, что подонки, насильники не исчезнут, - обратился ко мне на "вы" начальник. - Мы просим помогать. Заметите необычное - принесли много золота, фальшивые доллары, оружие - сообщайте. Время тревожное, который год война. Экономика не на подъеме.
- Задумал человек продать перстенек, сережки, цепочку, - включился Узбек,- Они ворованные, снятые с шеи девушки, женщины. Цепочка порванная, сережки с пятнами крови.
- Предлагаете работать на вас? - опешил я. - Но с криминалом не связывался. Отморозки обходят стороной, догадались, что пошлю на три буквы. Я не беру, пусть отворачиваются другие.
- О всех не докладывай,- вкрадчиво продолжил Три Колодца. - Сообщай о тех, кто показался подозрительным. Группа, в карманах золото. Ясно, взяли ювелирный комок. Выставили квартиру. Мужик притащил икону, старинную вещь. Пацаны изделия, музейные редкости. Отправь на рынок, сам к нам. Можно к пешему патрулю, они предупреждены.
- Если предложат оружие, засунут сверток в мусорный бак - сообщу не мешкая, - угнул я подбородок. - Но закладывать алкашей, укравших колечко, профессиональных воров не буду. Алкашу все равно, лишь бы выпить. Воры сознательно идут на преступление. Тех и других уже не исправишь. Да и ясно как Божий день, кто нашептал.
- Он не пытается вникнуть в суть предложения, - сделал вывод Три Колодца.
- Неправда, - жестко посмотрел я на него. - Но я родился в лагере. Значит, родителей заложили. А вы из меня хотите слепить шестерку. Не много ли для одного человека?
- Родители пострадали по политической статье, - вмешался второй помошник. - А здесь обычная уголовщина. Разница есть?
- Предательство везде предательство. Замечу террориста, принесут продавБешAЭбзНСКXAЯбСЩжAЯЭгСЧщЫчКAЩЛбц\AўAЕЭбБЩРAРAЗбБГСеЛЧяЩРAбБПГСбБУеЛгшAгБЩР\@ ZAЇзНЭТAпЛЧЭЕЛФX@Z@AЯбСгезХЫзЦAХзЧБХЭШAЯЬAгеЭЧжA§ПГЛФ\@ ZAџЭгЩЭебСеКAгэЙАX@ZAгЙЛЧБЦAЛуКAЭЙЫжAЯЭЯчеХжAЫБпБЧщЫСФ\@ZA»еЬAПБяЕЧЛЫСюAЕБсСкAеЭЕБбСуЛТAЬAгЭебзЙЫСпЛгеЕК\AџЭпСеБУеК\ @@@@A«ЭПяСЪAХБГСЫЛеАAЕгеБЦAгЬAгезЧАXAбБПЩяЦAПБеЛХсСКAЫЭЗР\AЏБЩЛгеСеЛЧшAПБХзбСЦXAЕеЭбЭТAзеХЫзЧгюAДAГзЩБЗР\AѕAЕчЙЛбЫзЦAСОAгеЭЯХРAеЛебБЙЫчкAЧСгеЭДAЯБбжAгебБЫСмXAЯбСЫзЙСЦAгЛГюAЕпСеБещгю\A„AПБяЕЧЛЫСякAЗЭЕЭбСЧЭгшXAеБХЭТ[еЬXAеБХБюAгЭЗЧБгЫцAЫАAгЭебзЙЫСпЛгеЕЬAвAзЗЭЧЬвным розыском на добровольных началах. Докладные друг друга копировали. Разными оказались лишь подписи. Я осознал, валютчики секретничают с операми. Не сексотничали разве что единицы. Мне предстояло сделать выбор. Значит, не суждено напечатать книгу не под диктовку малограмотных редакторов. Взял авторучку, написал, что обязуюсь любого террориста, где бы он ни находился, немедленно сдавать правоохранительным органам. Отморозков с убийцами, со злыми мыслями в черепной коробке, тоже. На том стоял и стоять буду. Прошу дать "погоняло" Писатель. Дата. Подпись. Поднялся, не сомневаясь, что ловить больше нечего. Начальник долго вчитывался в несколько строк. Хлопнул белесыми ресницами, негромко произнес:
- Иди работай.
За порогом ментовки, было еще светло. Но базарное толковище опустело. Не светила фонарем возле закрытого ларька пылающая морда Красномырдина. Хозяин отстегнул процент, отпустил до завтрашнего утра. Пора домой и самому.
Через неделю подселили еще напарника, на базаре новенького. Тот сообразил, что в центре народу больше. Быстро свалил. Опять я банковал перстом, вызывая зубовный скрежет непродажных коллег, не решавшихся задерживаться позже четырех вечера. Очко играло как неоновый персик на фасаде фруктового магазина на Садовой. Сексуальными сужениями с расширениями тот вызывал приятные чувства. Однажды подвалил коллега по работе в областной молодежной газете. Поседевший, подогретый, он вернулся из командировки в Чечню. Показал фотографии, где стоял с командующим округом, командующим чеченской группировкой российских войск. В окружении боевых ребят с АКСом на груди.
- Разговор глухонемых, - рассказывал товарищ о чеченцах. - Оставить в покое, пусть исторически развиваются сами.
- Бесполезно, - сказал я. - Цивилизованные нации должны помогать отсталым народам подниматься по лестнице прогресса. Хотя сомнительно, чтобы это приносило плоды.
- Они старше нас, - загорячился друг. - Когда про славян упомянули, когда про них.
- Негры вообще первые жители Земли, - хохотнул я. - Американской нации четыреста лет, а Ирак кичится тем, что народу его шесть с половиной тысяч. Разницу не увидит лишь слепой. Если бы греки с римлянами сумели изменить менталитет, они до сих пор находились бы во главе всех народов.
Я слышал разговоры, что чеченцы закрытая нация. Большое племя, живущее семьями - тейпами, никого не впускающее и не выпускающее за ритуальный круг, совершаемый при природных или человеческих катаклизмах. Стал посещать выставки фотографов, снимавших лица обыкновенных людей в республике. И заметил отличное от привычного выражение глаз. Особенно детских. Они были чужими. Инородными.
- Через неделю опять в Чечню, - протянул руку Юрчик. - Бабки нужны, семью кормить. Хотя... скучно здесь без тонкой музыки пуль в кристально чистых сферах.
Я понимал. Скучно и противно жить в холопском мирке, вьющим нервы в гнилые веревки. Человеку с войны кажется, от гражданских мужчин и женщин тянет не домашним уютом, а распахнутым туалетом. Лишь малыши обращают внимание открытым выражением лиц. Остальное ложь.
Проводив коллегу, цепким взглядом взялся отыскивать клиентов.Думал, что профессионализм присутствует в любом деле, только не здесь. Оказывается, тут как раз и нужен. Стала понятной работа сыщиков. Толпа неоднородна, она разумная часть Природы, которая многогранна. За мыслями захватил горец с белокурой подружкой. После неприятных рассуждений о Кавказе, иметь дело с его представителем не хотелось. Но на все воля Божья.
- Баксы берешь? - грубо спросил абориген горных массивов. - По сколько?
- Новые, с большим портретом, по шесть. Старые, до обмена, по пять шестьдесят.
- Старые что, не доллары? - Джигит вытащил из кармана сотку, в которую не раз сморкались. Девушка отодвинулась. - Девяностый год, с полосой.
- Когда горцы приходят покупать у нас баксы, то требуют новые, - не притрагиваясь к купюре, настроился объяснять я. - Когда сдают старые, требуют как за новые. Забывают,что здесь не богатая Америка, которой и кавказские фальшаки за милую душу.
- При чем здесь Кавказ?
- Из Европы поддельных не видел.
- Я обманул? - забуравил зрачками джигит. - Ты сотку не посмотрел.
- Она мне не нравится, - не понимая своего упрямства, повернулся я к клиенту боком. - Неси на рынок.
- Старый дурак, - девушка подхватила друга под руку, он не замечал. - Стоишь как пень, тупой сибирский валенок.
- Кто дурак, время давно рассудило, - забрасывая сумку с деньгами за спину, напрягся и я. -. Ты до сих пор живешь в саклях, или в построенных европейцами домах.
- Вы отобрали у нас родной язык....
- К мировой культуре мечтали приучить, - огрызнулся я. - Через русский язык
- Дворы в говне, подъезды обоссали. В центре города.
- У вас до сих пор и срут, и ссут под кусты. Печки овечьим говном топите. Что вы изобрели? Компьютеры, стиральные машины?
- Привезут, - гортанно выкрикнул кавказец.
Таким диким был облик потерявшего над собой контроль горца, что вдруг увидел перед собой животное, место которому в зоопарке. Но ответ показался прекрасным.
- Какой молодец, - вытирая пот со лба, восхищенно поцокал языком я. - Учишься где, да?
- Какая разница тебе? - еще больше напрягся кавказец.
- И то правда. Но ты забыл истину. Самую главную.
Девушка подалась вперед. Сделала тревожный жест в нашу сторону.
- Говори!
- Скажу, не сомневайся. Только труд из обезьяны делает человека.
На следующий день я пришел раньше обычного. Конец июля, время отпусков. Укатили Сникерс, Лесовик, Хроник. Засобирался Папен с Тамарой. Некоторые август решили переждать на рынке. Слухи о девальвации рубля окрепли, месяц не раз преподносил сюрпризы. Работы прибавилось. Увидев, что торчу постоянно, уверовали обходившие стороной клиенты. К тому же разбойничали кидалы азербайджанцы, с разрешения ментов крутившиеся в центре рынка. С ними мы боролись сообща. Но среди ментов было немало продажных шкур. Их вычисляли, выгоняли из рядов. На место одного приходило два подонка. С базара выбегали обесточенные клиенты. Плакаться было некому. Газеты пишут, телевидение показывает. Прутся как бараны все равно. И вспоминались слова Маргарет Тетчер, что от населения России нужно оставить не больше семнадцати процентов. Стыдно было признаваться самому себе, что высказывание отчасти походило на правду. Действительно, добровольная шизофрения. И все-таки, мы сами справились с черной заразой, защитили баранов, потому что они были своими. Кидалы исчезли. Навсегда.
Сегодня была суббота,день прихода Людмилы с Данькой за стольником Данька вымахал,доставал макушкой до груди.Пугал детей своего возраста и постарше, строя им рожицы с козюлями. Те шарахались, таращили глаза. Откуда садистская привычка, непонятно. Может, понял, что защищать себя придется самому. Людмила, превратилась в старуху за пятьдесят. Лицо покрылось морщинами, сгорбилась. Но поговоришь, чувствовалась твердость. Устроилась работать дворником на четыреста рублей. Под боком, в магазине, уборщицы получают по две тысячи. Обрезки из мясного, колбасного отделов, бутылки от вина, пива. Но там надо крутиться.
Подошли мужчина с женщиной, предложили шведские кроны. Мы не брали. В глаза бросилось, как русские меняют облик, пожив в западной стране. Выражение на лицах уверенное, европейский стиль одежды. Редко какая деталь выдаст, что по прежнему совки. Например, вытереть рукавом нос, не найдя урны, бросить пачку из-под сигарет под стену. И правда бытие определяет сознание человека. Но в цивилизованных странах русские остаются ими все равно. Знакомый директор ООО поведал историю, задевшую национальное самолюбие. Полковник отправил дочь во Францию. В письмах как молитву повторял: не возвращайся, не возвращайся. Устроилась присматривать за пацаненком к богатым буржуа. Заработок приличный, одежда, еда бесплатно. Позанимался в меру возможностей, Париж у ног. В один из дней русский менталитет выперся по полной программе. Гуляя с мальчиком во дворе, девушка решила отлучиться в аптеку. Обернулась за мгновение. Рядом с подопечным стояли родители. Сытые буржуа объяснили, что ребенка доверяли воспитательнице, а не дворовым собакам. Выставили вещи на улицу и сделали ручками. По российским меркам педантизм. По ихним, цивилизованным - расхлябанность. Года через два директор ООО с отцом девушки посетил Францию. Была встреча в одном из бистро. Дочь поведала папе с другом, как жила в Париже. С неграми в постель ложилась, с турками, арабами, папуасами тоже. За бабки. Очень хотелось покушать и поспать. Ничего она не добилась, зарабатываемых телом денег не хватало. Что подкинет негр - гроши. Поделится сигаретами, угостит рюмкой коктейля. Красивая, длинноногая девушка на родине подавала надежды, имела шансы достичь высот. Но... русский менталитет великий реформатор - Время - сколько веков переломить не в силах.
Пока нарисовались мои, успел накрутить двести рублей. Купил четыре серебряных полтинника двадцать четвертого года по тридцать рублей, задвинул по тридцать пять Коле, невзрачному скупщику серебра. Украинским колбасницам перекинул гривны. Крутившейся на овощах семейке из четырех человек - мать, отец, две дочери - продал цепочку с крестиком.Еще пара сделок.Бригады родственников на рынке не редкость. Восьми - десятилетние мальчишки и девчонки со школы бежали на базар, помогать родителям. Многие купили машины, о которых при развитом социализме мечтали. Пройдет семейка мимо, в современно одетых людях не сразу признаешь продавцов морковки, лука. Что предрекали шариковы с потомственными пастухами не сбывалось.
Своих я заметил издали. Прижав худенькое тельце пацана, поцеловал в щеку Людмилу, расспросил о житье - бытие. Людмила снова начала напрашиваться в гости. Я без сожаления оборвал разговор. Не хватало лентяйку сажать на шею. Даньку бы забрал без разговоров.
Не меньше жаркий, чем июнь с июлем, пришел август. В прежние годы я старался уехать в конце августа или в начале сентября, когда жара поворачивала на спад. В этот упарился раньше. Любовница Людмила достала. Только появлялся в двухкомнатной на Петровской, где дома по особому дышали на ладан - двухэтажные, с бесконечными балконами по стене - начиналась демонстрация яркого купальника и пляжной панамы с широкими лентами. Возникало ощущение, что отводилась роль всего лишь мецената, оплачивающего передаваемые через плечо квитанции. Устроив скандал, решил укатить один. Дня два чувствовал себя спокойно. На третий пришла моя Людмила с Данилкой. Предложил отпустить сына дней на десять на море. Людмила уперлась как бетонный надолб. Я понимал, хочет поехать и сама. Но здесь я становился тверже алмаза. Если бы работала, делала для сына все и невозможное, вопросов не возникало. Купив по мороженому, выложил стольник, помахал ручкой. Предстояло определиться с наличкой, чтобы в случае ограбления квартиры не мотаться с голой попой. Жилища валютчиков чистили периодически. Семеныча, похожего на туркмена еврея, выпячивали на гоп - стоп не раз. В районе Главпочтамта на Соборном вырвали барсетку, возле дома дали по голове "тяжелым предметом". В последний не успел открыть дверь в квартиру, со спины подтолкнули в коридор. Наставили обрез, приказали выложить бабки. Хватило ли отданного, но старика оставили в покое с таблетками нитроглицерина во рту. На другой день я умудрился пристроить баксы по выгодной цене. Задерживался стольник девяносто третьего года. Решил положить деньги на сберкнижку, заначку с золотом не трогать. Ближе к вечеру подошел Красномырдин. Несколько минут стоял молча, благоухая перегаром как змей Горыныч.
- Манекена кинули. На пять тысяч баксов, - разлепил он с белым налетом потрескавшиеся губы. - Свои отоварили.
- Свои? - повернулся я к нему. - Как свои?
- Прикормили, потом кинули. В машине.
- Того, что был корешком Меченого?
- Из его бригады.
- Расскажи толком. Когда кинули, где? - не выдержал я. - Почему никто не подстраховал? За пять штук забугорную машину купишь.
- К Манекену с полгода за крупной суммой приезжал молодой мужик, - встряхнулся Красномырдин. - Поначалу он брал ребят. Потом привык, от страховщиков отказался. По два - три раза в месяц обменивал по пять - десять тысяч за раз. Сегодня после обеда пошли к машине Манекена. "Вольво", новая модель. Он стал дверь открывать, у мужика пачки купюр расползлись. Баксы - полпачки соток - Манекен отдал, когда шли. Мужик под колесами деньги собирает. Манекен сел за руль, подогнал его, мол, давай быстрее. Тот покидал пачки в окно. Пока Манекен выскреб запорхнувшие под сидение стольники, клиента след простыл. Распечатал упаковки, это куклы в банковском исполнении. Сидит в ларьке, кумарит.
- Провернули тесненько, - согласился я. - Чего он надумал отдавать доллары раньше времени! Сто лет на базаре отирается.
- И на старуху бывает проруха - философски заметил Виталик. - Тебя, помню, вообще на мякине провели. Твой знакомый, которого ото всех защищал.
- Не на пять же тысяч, - покривился я.
- Потом сто рублей фальшивые приправили. Из лощеной бумаги, - издевался Красномырдин. - Полдня бледный ходил, почему именно тебе. В первую очередь, товарищ, потому что место писателя не здесь. Скажи спасибо, что не бьют. Чужой ты, понимаешь?
- Не человек? - услышав оценку своей персоны, воззрился я на Виталика.- Не хуже и не лучше остальных.
- Вокруг механизаторы, работяги, зачуханные инженеришки, - начал объяснять Виталик. - А к тебе подходят журналисты, художники. Тебя помнят по публикациям, выступлениям. И вдруг здесь. Над автографами уже смеются. Уйдешь к своим, снова начнут уважать.
- Классик великий? - не мог собраться я. - По нынешним временам книги рисуют, кому ни лень. Я тоже.
- Этого достаточно, - Красномырдин посмотрел в сторону открытой забегаловки. - Пойду промочу пересохшие внутренности.
- Сотку не заберешь? - вспомнил я о заторчавшей купюре. - Девяносто третий, с маленьким портретом.
- Денег нет, - отмахнулся тот. - Что-то Петя Срака задерживается. Давно бы дома был.
Прихрамывая, Виталик ушел. Я поежился от воспоминаний о случае, про который он намекнул. Произошло это в апреле. Крестьяне потащили на продажу стрельчатый лук, зелень, раннюю редиску. Один парень мне понравился. Оказалось, успел поработать на Ростсельмаше, на котором я отпахал двенадцать лет формовщиком. Ему тоже пришлось набивать формы в ковком чугуне. Узнав, что пишу книги, он стал чувствовать себя неудобно. Я силился не выделяться, уступать во многих вопросах. Но вскоре он попривык, взялся предъявлять претензии, если место не было освобождено от конкурентов. Однажды вечером - темнело тогда рано - принес зубные коронки. Мол, отцовы. Помню, спросил, не булат ли, цвет зеленоватый. Парень заверил, что золото. Вытаскивать надфиль было неудобно. К тому же наступило время, когда поражала куриная слепота. Ляписный карандаш сплав не брал, не реагировал и на нержавейку под ним. Я рассчитал парня. Торопиться со сдачей не стал, намечалось очередное повышение цен. Тот на время исчез. Через пару недель, опять вечером, подошел с женщиной. Попросил выкупить обычные сережки с красными камнями. Мысли не возникло, что ширпотребовские подделывают чаще всего, хотя приносили фальшак по десять раз на дню. Забросил изделия в полиэтиленовый кулечек. Скупщики затаились, не желая брать украшения по подскочившей цене. Как известно, Бог любит троицу. Не прошло недели, знакомый принес кольцо граммов на пятнадцать. Для порядка я потер ляписом, не воспользовавшись напильничком. Обручалки из рандоли научились покрывать бесцветным лаком. Если чиркнуть кольцом по асфальту, затем провести карандашом, черные полосы распозутся по стертой поверхности. И на этот раз подозрений не возникло. Присосавшийся паразит спросил, как сдал сережки с зубами. Я просветил, что еще не время. Он потрепал по спине, пожелал большой удачи. Утром у Бандеры я выяснил, что зубы булатные, кольцо рандолевое. Посмотрел на пробу на сережках, сел на жопу. Обул крестьянин, бывший коллега по формовке, почти на тридцать граммов. Потом как в воду канул. Менялы на мои стенания заявили, что горбатого исправляет лишь могила.
Подошла Наля, обняла сзади. Слава Богу, темные мысли иногда можно перевести в светлое русло. Перегара нет, чистое дыхание от мятной резинки. Нашла пожилую женщину, которая торгует за нее жвачками, шоколадками, чупа-чупсами. Пока занимает половину лотка. Решила подкопить деньжат, оккупировать весь. Сама пашет на двух работах. Смущает одно, если мужчина тянет как трактор, жена с задницей - до прихожей бы донести. Если женщина надела хомут, мужик в небо поплевывает. Наля и лицом удалась, и целеустремленная.
- Поедешь со мной на море?
- О, какое предложение! - Женщина посмотрела на меня. - Других кандидаток нет?
- Ты лучше всех.
- Обманываешь... Почему?
- Не умеешь быть навязчивой. Если бы помоложе... Нет, ветром бы разнесло. Тебе нужен приземленный трактор, мне бетономешалка. Мир состоит из противоположностей. А чтобы одинаковые...
- Но бывает!?
- Редко. И недолго.
- Есть живут до старости.
- Разговаривать не интересно, все сводится к родному гнезду. Но есть другие. Поднялись на вершину и не усматривают лучшей замены.
- Ты тоже дошел до вершины? У тебя развито самомнение.
- Более злую шутку со мной играет неуверенность и ее сестра ревность. Самомнение обыкновенный способ защиты.
- Ты ревнивый?
- Очень.
- Вот уж...
- Когда влюбляюсь, начинает сжирать ревность. Это не ужас, это кошмар. От ужаса бежишь, от кошмара цепенеешь на месте. Женщина уходит сама. Ее поступок - единственно правильное решение. Поэтому живу один, чтобы не мешать людям свободно дышать.
- Мне с тобой лучше, чем с другими... Имею ввиду мужа.
- Рассказывать не нужно.
- Поняла.
- Поедешь со мной? Ты ничего не сказала.
- Нет. Ты еще силен, но годы берут свое. Неуверенность уходит, место занимает понимание, что люди мелки и недостойны. Теперь ты боишься Бога, в которого не хочешь верить. А не поеду я потому, что тебе надо побыть одному. Но сегодня я твоя.
- Не знаю, как благодарить.
- Нужны деньги. Впрочем..., ни разу не пришла из-за них. Ты мужчина, мне с тобой спокойно.
- Спасибо.
Утром я стоял в очереди в сберкассу на площади Ленина. Положив на книжку шесть тысяч рублей, помчался на вокзал. Затем поехал на рынок избавляться от баксов. Что ожидается падение рубля, кроме упертых уже никто не верил. По телевизору показывали счетоводов, занимающих посты министров финансов и Председателей Правительства, утверждающих, что российский рубль не американский доллар - крепкий и стабильный. Наши лапти сплетены из натурального лыка, рубахи сотканы из льняной дерюжки с ворсом из соломки. Американские рубахи пахнут машинным маслом, сапоги блэк гуталином.Мы ближе к природным ресурсам. Это подтверждает и крестьянский президент всея Руси с заболоченными территориями, до которых, по выражению оренбургского казака Черномырдина, руки не доходят.
Сотка оказалась как заколдованной. Она была потертой, но дешевле отдавать не хотелось. Проскакивая по центральному проходу заметил, что многие места валютчиков пустуют. Кто покруче, уже жарился на Панамских островах, осваивал Ниагарский водопад. Или в Бразилии пристраивался сзади к будущим карнавальным дивам. Рассказывали, что потрахаться там можно было прямо на ходу. Но нашим верить... Они давно поимели африканского бегемота в задний проход.
Утром я был в Лазаревском, у постоянных своих хозяев, владевших двухэтажным домом и пристройками. О, какое наслаждение окунуться в зеленоватые волны, полюбоваться подставленными щедрому солнцу женскими попами, перетянутыми, как кобыльи зады упряжью, полосками новомодных плавок с треугольниками сзади и спереди. Как в Америке. Но у нас доступнее. Там попробуй дотронуться, как бы нечаянно,всей ладонью. Тут же в лоб галькой покрупнее, или позовет мордастого бой фрэнда, полицейского. Наша посмотрит вопросительно. Это в самом, самом. А в основном с интересом. И чаще попадаешь на женщин, у которых: тело есть, ума не надо.
Пару дней кувыркался в море. Вечерами обследовал "до боли знакомые" кусты, тропинки в горах. Люди больше семьями, тесными группами. Детство до трухлявой старости ушло безвозвратно. Бесплатный секс исчез тоже. Пожилые мужчины с девочками разминались. Но одни выглядели самоуверенными, упитанными, другие алчно озабоченными. В кафе не разбивали бокалов о пол, не выясняли отношений посреди, с обильными питьем и закусками столами, зала. Не блевали под ноги. На смену им, громоздким, пришли на два - три столика уютные смакушки с вежливыми хозяевами - официантами.
На третий день пошел на рынок. Вылетел галопом, будто нарвался на голодного с весны ишака. Доллар подскочил в три раза. До самого вечера не вылезал из моря. Потом потащился на танцы в Тихий Дон. Пел армянин с приятным голосом. Люди этой нации, и чеченцы, успели оккупировать половину поселка, скупив частные домики, возведя на их месте двух - трехэтажные коттеджи, обвешанные выброшенными для просушки турецкими коврами с цыганскими перинами. Цены подскочили. Черноморские казаки потрясали усами на кругу в центре курортной зоны. Вокруг веселились отдыхающие.
Велик народ, умеющий смеяться над своими ошибками. Если бы он еще умел делать выводы, равных ему бы не было.
Людей на танцплощадке было немного. Наверное, из одних артелей, в коих начальники наградили коллективы путевками.В стороне выплясывала группка из четырех человек - три женщины и мужчина. Бросилась в глаза лет двадцати восьми блондинка с волнистыми волосами. Подключился. Из головы не вылезала сумма влета. На книжке шесть тысяч рублей. Мать честная, черненький ребенок почти за восемьсот баксов. Веревку пора искать, если бы гарантировали, что ТАМ этого нет. В великих книгах написано: как вверху, так и внизу. На земле тела с душами, на небе души без тел. Значит, знаний и добра не прибавляется, а тупости и зла не уменьшается. Одно лекарство - терпение. Когда зазвучала мелодия медленного танца, протянул руку навстречу блондинке. От волос пахло морем. Женщины перестали пользоваться духами, обходясь запахами собственными. Шея открытая. И родимое пятно. Там, где не увидеть невозможно -за соломенной прядью. Губы как у молодой Лолобриджиды. И так, что в знаменателе? Черненький ребенок и блондинка с губами. Один пусть растет, коли приправили, вторая успела загореть.
- Вы давно отдыхаете?
- Сегодня десять дней. А вы?
- Третий. Доволен под завязку.
- Зов семьи?
- Холостяк. Очень невезучий.
- Холостяки везучими быть не могут. Везучими считаются те, у кого в достатке всего.
- Не согласен. Тибетский Верховный Лама или Патриарх Всея Руси. На семьи табу. Тем не менее, потолка достигли.
- Опереться не на кого. Оставить накопленное некому.
- Опираются на паству. Оставляют людям.
- Надо детям.
- Железная женская логика. Как в рекламе о стиральном порошке.
- О порошке спорить не стоит. Надо чаще стирать рубашки.
- Э...кг. Как вам мелодия?
- Она заканчивается.
- Блин... Кругом не успеваю.
- Потому что холостяк.
Я собрался отойти в сторону, но поманили приятели блондинки. Зазвучал ритмичный танец. Как ни старался, до новой знакомой было далеко. Легкость, чувство ритма, когда движение исполняется как бы с оттяжкой, но точно в ноту. Когда женщина ощущает, что за нею следят, она способна заворожить. Женщина, но не баба. Пусть у бабы будет девяносто на шестьдесят на девяносто, у женщины на размер больше или меньше. Я старался до пота.
- Молодец, - заслужил похвалу блондинки. - В твои-то годы... Простите.
- Просто седой, а так, восьмидесяти нет, - не впервые не обиделся я.
- Стремитесь. Глядишь, взлетишь.
- Как насчет посидеть после зверинца?
- Надо понаблюдать еще на парочке жгучих танцев. Если что останется, почему бы и нет.
- Ну да, ну да. Насчет картошки дров поджарить...
Глубокий южный вечер тем отличается от неглубокого северного, что не нужно торопиться. Сладковатый запах фруктов, резковатый к ночи цветов, слабое шевеление пропитанного морем воздуха. Неуемные цикады. Мы сидели в смакушке,в которой негромко волновался стереомагнитофон. На столике бутылка полусладкого,фрукты, пирожные, кофе. Прихлебывая кофе, я подливал в бокал темно - красное вино, больше слушал. До этого было наоборот, пока женщина не поняла, что можно довериться хотя бы на сегодняшнюю лунную отдушину в водовороте окрашенной кровью повседневности. Я предупредил, пить бросил, потому что неинтересно. Можно не разглядеть судьбы. Она не согласилась, пила и пить будет. В меру. Она была красивая. Рассказывала, что служит в подразделении на Северном Кавказе.Тяжело.Племена осознали,что научились разговаривать на двух языках, один из которых - русский - не родной. Муж погиб. Двое детей. Пособие когда выплатят, когда забудут. Просятся в командировки в Чечню, в другую горячую точку. Она только приехала и сюда, иначе злость вымещала бы на детях. Боевые выдрали с кровью. Тыловые крысы продажнее чеченцев.Когда получили деньги,пробивались как из окружения, сжимая в руках Ф-1, эргэдэшки. Знали, их продали за дверью финансовой части. Свои. Когда вино закончилось, я посмотрел на собеседницу.
- Я пойду с тобой, - кивнула она.
Мы прошлись по тротуарам вечно праздного курорта. На перекрестке окунулись в синеву взбегающей в гору, похожей на тоннель от крон деревьев, улицы. Дом спал. Крутая лестница до площадки перед входом в келью. И... не получилось. На море и прежде случались срывы. Прикатывал взвинченным, резко наступало расслабление. Женщина забросила руки за подушку, засопела, оставив на краю со свисающей задницей. Утром она ушла.
Я продолжал ходить на танцы, но увидел ее лишь раз, когда собрался уезжать. Она стояла на перроне. Молча кивнув друг другу, мы разошлись. В воинской части да чтобы не нашлось молодцов, способных справиться с сослуживцем в юбке...
На рынке все были в сборе. Одни вперлись по самые некуда, вторые за день утроили, учетверили сбережения. По базару сомнамбулами бродили валютчики, с которых заемщики стребовали долг. К ним присоединились перешедшие на фрукты с овощами, на рыбу, не ко времени надумавшие расширять дело челноки. На деньги от продажи трехкомнатного жилища предоставлялось право приобрести собачью будку без дверей. Пополнился отряд бомжей. И снова с экранов телевизоров депутаты кричали, что сделано это во благо людей. Чтобы скрыть в 1961 году обвал рубля, Хрущев поменял старые деньги на новые. Тогда рабы и батраки в бостоновых костюмах кричали, как удобно червонцам в отделениях лопатников. Ну очень были большие. А теперь маленькие, как трамвайные билетики... Для проезда в один конец, откуда обратную дорогу нашел не каждый.
Я бросился снимать сбережения со сберкнижки. В стране потерянного не возвращали.Но беда не ходит одна.Менял разогнали. Кто не подчинялся, того менты скручивали, составляли акт о нарушении общественнного порядка, отправляли на пятнадцать суток. Прячась за ларьками, я продолжал предлагать услуги. Освободился сын Сергей от второго брака. Служить бы в десантных войсках, а он, центровой ростовчанин двадцати лет, ростом метр девяносто пять, два с половиной года отсидел за драку. Пришел ко мне, запомнившего его четырехлетним ребенком. Ничего блатного не обнаружив, я предложил приходить на рынок по вечерам. Съездили на Темерник на оптовый рынок. В новой одежде и ботинках он изменился до неузнаваемости. Возникла мысль об устройстве моделью. Получилось прозаичнее. Тысячу раз просил гнать мнимых друзей. На тысячу первый, после месяца совместного труда сын заявил, надо уехать на несколько дней. Когда через полмесяца вернулся, я его не узнал. Заморенный, в одежде с чужого плеча. Он уже раздражал, и я прогнал его. Часто приходил с красивой девушкой. За деньгами. Ни учиться, ни работать. Начал попивать. Перешел на таблетки... Опоздал я. Сын чужой.
Бригадир за "полеты во сне и наяву" содрал плату. На просьбу пригреть сына ответил резким отказом. Конечно, погоду на рынке делал не он, но я сам подумал, что это к лучшему. И все вернулось на круги своя. Остальные ребята, пережидая смутное время, крутились как могли, пристраиваясь перед сбербанком на Буденновском.
В конце сентября на Дону еще тепло. В один из дней я трепался с Андреевной о житье - бытие. Наметанным взглядом засек двоих пацанов лет по четырнадцать. Те не решались подходить. Я тоже был против. Ребята исчезли. Снова заметил их за трамвайной линией. Подвалил мужчина, по виду работяга.
- Золото берешь? - грубо спросил он.
- Беру, - грубо ответил и я.
- Сколько за них дашь?
Выложил мне на ладонь два перстенька, простенький кулончик. Вещи пятьсот восемьдесят третьей пробы. На одном перстеньке рядом с чекухой просматривались цифры с буквами. Камешек отсверкивал белым с искрами светом. Менялы ушли, брилик это или нет, проверить стало невозможно. Бежать к Красномырдину, означало делить клиента. Решил осторожно расспросить:
- Откуда у тебя женские украшения?
- От верблюда, - набычился работяга. - Берешь или нет?
- Сколько хочешь за все?
- А почем даете за грамм?
- По сто пятьдесят рублей.
- Подбивай. Сколько весу, за столько заплати.
- Восемь граммов. Даже на камни откидывать не буду.
- Тысяча двести рублей? Не добавишь?
- Цена окончательная.
- Давай.
Рассчитав клиента, я сунул перстеньки в полиэтиленовый кулечек. Уйдут по сто семьдесят за грамм. Камешек необходимо проверить. Если брилик, дело может обернуться как угодно. У работяг их не бывает. Осмотрелся. Пацаны за трамвайными путями исчезли. Не подстава ли! Нет, трясли бы перед лицом наручниками. А краденое - хрен его знает. То ли золото принадлежало ребятам, то ли очередные наблюдатели. Во всяком случае, избавляться спешить не стоит. Если что, влет будет на столько, за сколько купил. А если продать, вопрос начнет зависеть от расположения уголовного розыска к моей персоне. Деньги замораживать тоже не желательно, крутиться не на чем. Проблема.
До конца рабочего дня больше ничего не произошло. Я подался на автобусную остановку ни от кого не прячась, ни на кого не глядя. Кто решился на разбой, тот будет ждать в подъезде с ломиком в руках, с пушкой за поясом. От других алкашей - грабителей, юнцов - мочителей, не трудно отмахнуться.
Во второй половине октября один за другим на юг надвинулись арктические циклоны, самый злобный надолго примерз к ростовской области. Потянула низовка с близкого Дона. По наледи на пластике твердые обложки скользили. Бросить торговлю я не мог-дома в стопках залежалась почти сотня томов. Не успел закончить выставлять на прилавок книги, заметил встревоженного Папена. Одет он был по зимнему. Переведя дух, Жан Луи продавил сквозь замерзшие губы.:
- Гену убили.
- Какого? - не врубился я.
- Кто квартиру продал, машину с бочкой.
- До валюты рыбой торговал! Он еще задерживался.
- Все бабки вложил. Двое детей. И квартира навернулась.
- Кто его? Когда?
- Вчера после обеда. Сегодня труп обнаружили, за Военведом. Сорок восемь ножевых ранений. След кровавый, видимо, полз.
- Как он там оказался?
- Подошел школьный товарищ. Гена предупредил ребят, что пойдет в машину менять крупную сумму.С концами. Валютчики намекнули ментам, те прозвонили квартиру. Не появлялся. Жена с родственниками забила тревогу. Сегодня отыскали. Окоченеть успел. Выгребли не все, спешили. Мелочь, конечно. Думали, наступило затишье, а оно перед бурей.
- Трупы как находили каждый месяц, так и продолжают собирать, - откликнулся я. - Товарищ где?
- Дома. С Геной не вертелся, делов не знает. С базара вместе вышли, и все, - развел руками Папен. - Менты его взяли, но доказательств никаких. Тебя когда-то тоже друг раскрутил, с которым двадцать пять лет на формовке отпахал. Хорошо, живым оставил.
- Двадцать пять лет мы дружили,- насупился я.- Проработали в одной бригаде лет десять. Больше уродовался я, на прессах, он на выбивке как сурок торчал. Вологодский кривоногий мужичок из серии куды пр-р-ря-я-а.
- Ишь, как ты про товарища. Были - не разлей вода, - потрепал по плечу Папен. - Не забывай, что с тебя глаз не спускают. Приезжай пораньше, день уменьшился.
- Шило при мне всегда.
- Шило..., - сплюнул коллега. - У ребят пушки за поясами, и то в подъезд без мандража не ныряют. У меня тоже... шило.
Быстро темнело. Падающего из ларька света не хватало. Я умудрялся просветить купюру, сунув едва не в раздаточное окно. Надежда была на прощупывание между подушечками пальцев, на первое впечатление от клиента. Мысли о том, что в подъезде какая-то падла выкручивала лампочку перед моим появлением, мешали сосредоточиться. Приходилось добираться до двери на ощупь. Ключ не попадал в замочную скважину, руки становились похожими на деревенские грабли. Но сейчас страх нервы не будоражил. Его место занимало мерзкое чувство успокоенности от того, что теперь без опаски можно будет поработать в течении дней пятнадцати, месяца. Рынок принес в жертву Гену. Кто следующий? Надо зарабатывать деньги, иначе безоблачная старость в, с ума сходящей от беспокойства по тебе, стране накроет дерюжкой, из-под которой будут выглядывать подобранные на свалке чужие опорки.
Внутри сваренного из железа прилавка устраивался бомж. Гремел ботинками по гулким боковинам, натягивая на тело подобие женского пальто. Вчера его друга выдирали из такого же прилавка подручным инструментом. Кулечницы рассказывали, так скрюченного забросили в труповозку. После падения курса рубля, работы у машины прибавилось.На первый взгляд, какое отношение имеют бомжи к набитым деньгами банковским подвалам. Оказалось, самое прямое.
- Завтра в труповозку закинут,- кивнула в сторону прилавка Андреевна. - Такие деньги гребут, для бомжей курятник хотя бы построили. Не хуже Сталина с Берией, новый геноцид для русского народа уготовили.
- Хуже, Андреевна, - заверил я женщину. - Завтра труповозка сделает не один рейс. Сколько бомжей под каменным с железными решетками забором вокруг собора. Бог смотрит и радуется, что души к нему возвращаются. Смерть легкая. Ссут и срут под себя, калеки с обрубками. А денег полно... Применяют их не по назначению. Фасад города надо обновить? Как при Советской власти. Партшколу на Пушкинской такую отгрохали, с похмелья на бездорожнике не объедешь. За монументальным зданием детский садик прогнил. Домишки в землю вросли. Но все загорожено. И Пушкин на постаменте. Кривиться, правда, стал, вокруг сточные да фекальные колодцы. А ты о каких-то бомжах. Их, бедолаг, по городским улицам, в подвалах пацанами забитых, под стенами вокзалов ментами изуродованных столько... На всех хватит. А мы промолчим.
- Что ты гонишь! Партшкола...Пушкин... Тут люди гибнут. Писатель.
- Что писатель, не как все? Я тоже мерзну, хотя на пенсию должен пойти по вредной сетке. А руководители в трудовой книжке взяли, да написали, мол, переведен из формовщиков в транспортировщики горячего литья ... в бригаду завхоза. Вот как коммунисты мстить умели. Транспортировщик горячего литья... в бригаде заведующего метлами и ведрами с лопатами. Три года горячего стажа коту под хвост. Спасибо, что не в Ковалевке.
- Не знаю, кто тут виноват. Но за людей беспокоиться надо.
- Я и беспокоюсь. В старой части города дома трещинами пошли? Подпорки ставлю. Придавило кого? Ничего, бомжи тысячами гибнут. В войну в землянках жили. Да я сам в хлеву родился, м-мать вашу... Квартиры им подавай. Может, света без перебоя запросите, или воды с газом? Такого света дам, что белого света не взвидите. Разгорланились, мол, терминал в Таганроге надо построить, чтобы все флаги и таможенные пошлины в гости к нам. Дороги без колдоебин асфальтируй. Господами стали! До поста с кожаным креслом у меня была одна дорога. Пыльная, навозом обляпанная. Как у цыгана, который воевал. Правда, первый раз слышу, мирный же народ, водкой с наркотиками торгует. На казачке женился, она сына его вырастила. Терминалы...Так будет и здесь.
- Совсем не туда попер, - вгляделась в меня Андреевна. - Часом, не просквозило?
- Андреевна, - оскалил я зубы посильнее. - Маркиз Де Кюстин триста лет назад назвал Россию страной фасадов. Изменить менталитет за десятилетия невозможно. Он врожденный, как уродливо приобретенное нами после ига имя прилагательное. Не существительное крепкое, как положено по закону матушки Природы, вмешательства не терпящей. А прилагательное. Русские мы. Русские.
Я начал собирать книги. Знал, клиентов не будет, не потому, что холодно. Темно. Часы на колокольне показывали без пятнадцати семь вечера. Заворочалась в ларьке Людмила, сегодня хлеб она не допродала. Андреевна и та горбатая крыса будут стоять до конца. И Васильевна на входе, перекупщицы рыбы, торговцы зеленью. Подарок женщинам от перестройки - двадцатиAпБгЭЕЭТAбБГЭпСТAЙЛЫш\AќЙЫАAЭеЩЛеСЕсБюAсЛгеСЙЛгяеСЧЛеСКXAСПбЛЙХАAебЛПЕЛэуБюXAХбБсЛЫБюAХзЧЛпЫСнАAЈЕЛеАAзЩпБЧБгшAЫАAыЧЛХебСпХж\AЏБеСкAРAГЭЩМ\A‰СХЭгеш\AџБбБЙЭХв\AЈБШAгЛГюAЫКAзЕБНБэуСТAЫБбЭИAЯбРAЫЛгЩЛеЫчкAГЭЗБегеЕБк\AЎЭггСю\\\ »еЬAЯбЭСПЭсЧЬAЙЕзЩюAЗЭЙБЩРAбБЫщсКAЭдAЭЯСгчЕБЛЩчкAгЭГчеСТ\AҐЭЗЙАAюAЫАAбчЫХКAЫКAгеЭяЦXAЯбЭГБЕЧяЧгюAЯбЭЙБНЛТAХЫСЖAЯбЭЙБЕнБШXAЙСбЛХеЭбБШAЩБЗБПСЫЭДXAПБЕЛЙзэуСШAПБГЛЗБЧЭЕХБЩРAвAЯСЕЫчЩР\AђAГзлБЦAгБШ\A•БФAЯЭХБПБЧЭгшXAгЭГчеСКAЕчЕЛбЫзЧЬAЫБСПЫБЫХжAЕЫзебЛЫЫэьAгзуЫЭгешAЫРAДAЗбЭрAЫКAгеБЕяуЛЗЬAЫРAгЛГя, ни окружающих, русского человека, доведенного до маразма игами, крепостными правами, революционными и прочими опытами, коим за историю несть числа. Хотя, разве мало было мракобесия в той же Испании с Францией? Лишь одно иго там было другое. Римское.
...Нейрохирургическое отделение находилось на десятом этаже БСМП - 2. Из окон нашей палаты хорошо просматривалось асфальтированное объездное шоссе, разделяющее одноэтажные домики Северного поселка с мощными корпусами современной больницы. Если широкими коридорами отделения пройти на другую сторону этажа, то с балкона открывался вид на пруд с резвящейся у берегов детворой, на разноэтажки Северного жилого массива. В палатах на той стороне было пошумнее. Или так казалось. А в нашей на шесть коек с пятью страдальцами с черепно -мозговыми травмами было тихо даже при раскрытых окнах. На дворе стояла вторая половина июля.
В субботу, ближе к вечеру, к нам привезли мужчину лет пятидесяти. Как потом выяснилось, споткнулся, ударился головой о бордюр. Для срочной операции потребовалась кровь для переливания. Ее не оказалось. Денег на закупку у пострадавшего тоже не было. Внешний его вид говорил о том, что это человек семейный. Больше суток он лежал на кровати, то чернея, то бледнея. На вопросы врачей лишь поднимал руку, говорить не мог. Потом его все-таки покатили в операционную. Приходили жена с дочерью. Утром медсестры сообщили, что мужчину вскоре после вскрытия отвезли в морг...
- Полчаса уже по сотовым телефонам долдонят, и никаких мер, а?
Стоявший у окна крепкий батайчанин под шестьдесят лет, строитель, хохотнул с сарказмом в голосе, безнадежно махнул рукой. Месяц назад после работы они отметили в бригаде знаменательную дату, он пошел домой пешком. На улице, почти в центре, проезжавшая машина зацепила бортом. Ребята остановились, погрузили бесчувственное тело в кузов, вывезли за город, ограбили и сбросили в придорожную канаву. Как очухался, сумел добраться до дома - вопрос, как говорится, не к людям. Они свое дело сделали.
- Кто? - не понял лежавший на постели молодой парень, бывший охранник. После избиения напавшими на охраняемый им объект преступниками, он с трудом двигался без посторонней помощи. Он еще на что-то надеялся, этот умный тридцатилетний мужчина, каждодневно - утром и вечером - посещаемый кормившим его, безраздельно любящим пожилым отцом.
- Бомж заполз на территорию больницы и лежит в скверике на дорожке. А тут ментовская машина, - пояснил строитель. - Двое сержантов брезгуют к нему подходить. Переговариваются по рации со своими. Из больницы ни одного белого халата.
- Мне из обслуги кто-то говорил, что они часто сюда приползают, - откликнулся плиточник из Александровки, свалившийся с наспех сколоченнных строительных лесов на коммерческом объекте. По его словам, заработки там были неплохие. - Но на бомжей, на случайных без документов, здесь ноль внимания. "Труповозку" потом подгонят и ... в общую могилу на Северное кладбище. Или сначала в морг. В морге, рассказывают, не продохнешь. Забит под завязку, электроэнергию за долги отключили. Холодильники не работают, опарыши по черным трупам ползают. Кому кто сейчас нужен...
- Да еще без медицинского полиса, - хохотнул один из двух милиционеров, несших службу в палате по охране широкоплечего, коротко стриженого парня. То ли из новых русских, то ли крутого, потерпевшего при разборке. Вскоре охрану с него сняли,перебросили на другого пациента, тоже поступившего в палату. Наверное, стриженый сумел откупиться. На некоторое время повисла тишина. Строитель отвернулся от окна:
- Менты уехали, - сообщил он.
- А бомж? - поинтересовался кто-то.
- Залез под лавку, собаки ноги обнюхивают. Отходился, видать.
Я встал с кровати, с трудом передвигая ноги, прошел на балкон. Голову стягивал слой бинтов.Под ним саднили шесть зашитых по живому дырок
... Конец июля 1997 года. Была середина дня. Я поднялся с лавочки перед подъездом, пошел домой. Вчера вечером товарищ все - таки достал, пришлось выпить в честь дня его рождения. За свой счет, естественно, напоить и его. В ногах ощущалась тяжесть. У самой двери прицепился один из беспредельщиков, которых было полно возле любой пивной или рюмочной. Видел его раза два. Краем уха слышал, что кличка Казак, что лагеря ему не в новинку. Войдя в квартиру попытался закрыть дверь. Но местный фраер рванул ее на себя. Я снова напрягся, стараясь замкнуться на ключ. Казак буквально вырвал дверь из рук. Я прошел в комнату, уверенный в том, что дома никто не тронет. Вдруг удары кулаками, ногами посыпались один за другим. Последовала подсечка, ботинки с размаха врезались в лицо, в голову, в грудь. Я сумел оттолкнуть озверевшее животное, попытался подняться. Казак схватил одну из лежавших на полу пятикилограммовых гантелей, с которыми по утрам занимался зарядкой, прошелся по голове, вискам, надбровным дугам острыми железными дисками. Я осел мешком. Через время услышал злобно - нетерпеливый голос возившегося в шифоньере алкаша:
- Ты мне ска - ажешь, где спрятал деньги.
Я огляделся вокруг, машинально вывернул карманы. Кровь заливала глаза, с волос текла по щекам. За шиворот. На полу под ладонью раздавались слякающие звуки. Двести тысяч дообменных, заработанных случайным трудом, рублей вывалились наружу. Я осознал, во что вляпался.
- Больше искать бесполезно, - прохрипел я. - Чулков никогда не имел...
Казак подошел, ударил гантелей так, что перед глазами возникла ярко -белая вспышка. Это был конец. Но в молнией сверкнувшем свете я вдруг увидел, что дверь осталась приоткрытой. Алкаш в спешке забыл ее захлопнуть. Свет блеснул как бы от окна за спиной. Рядом, в углу, висела икона. Казак направился в туалет. Там на полочке лежали пачка бритв, другие туалетные принадлежности.
- Ты же убиваешь, а я человек... Рекорды делал, очерки о людях писал, - негромко сказал я.
- Убиваю, - согласился Казак. - Писатель... говно хреново.
Как я сумел оторваться от пола, выдраться на лестничную площадку, не знаю. Силы придала высвеченная расщелина между дверной обивкой и лудкой. Позже не раз садился на то место, но так и не смог увидеть света от приоткрытой специально двери. Видны были только петли с внутренней стороны. Казак выбежал за мной, здесь я его уже оттолкнул, вышел на улицу. Когда он ударил меня в первый раз, затем сделал подсечку, я сумел подняться, схватить его за горло. Он захрипел, принялся дергать ногами. И я бросил, став беспомощным от мысли,что мог задавить слабее себя человека насмерть.Замешательством и воспользовалась гнида, снова сбив с ног, нанеся удары гантелей, чтобы больше не поднимался. Не могу найти ответ, почему нет и, сколько себя помню, не было злости на подобных подонков. Ведь я крепче, сильнее. Поднимаю руку, хочу врезать, а удар получается слабым. Жалко, потому что передо мной человек. Как все равно что осознал.
Остальное почти не запомнилось. Через некоторое время оказался дома, лег на кровать. Соседи вызвали "скорую", милицию. "Скорая помощь" ждала два часа, пока милиция пыталась проникнуть в запертую квартиру. Один из оперативников догадался выломать железную решетку на окне. След от сапога так и остался на странице лежащей на столе раскрытой Библии. К тому времени подушка пропиталась кровью насквозь...
С балкона открывался великолепный вид. В заходящих лучах солнца сверкали островерхие крыши дач - теремов новых русских возле бывшей резиденции обкома партии, в которой во время гастролей в нашем городе мял широкую постель Филипп Киркоров. Но мысли были о другом - о валявшемся под лавкой на территории больницы человеке. Из палаты позвали на вечерние уколы. Крепко сбитая медсестра приказала заголять ягодицы.
- Помогли бы человеку, - кивнул я в сторону окна.
- Кому? - брызгая лекарством из шприца, не поняла молодая женщина.
- Бомж, или еще кто, на вашу территорию приполз, - с неловким смешком пояснил плиточник из Александровки. - Под лавкой лежит.
- Сто лет он мне, - даже оскорбилась краснощекая веселушка. - На каждого бомжа внимание обращать.
- Человек, не скотина, - попытался убедить я.
- Да нам зарплату с марта месяца не платят, - мгновенно завелась баба. - Жрать нечего, а он с какими-то бомжами, Поворачивайся, говорю.
Предполагаю, что она всадила мне шприц на всю иглу: не один день потом потирал это место. Но в тот вечер снова попытался воззвать к совести, к человеколюбию:
- Под конец войны в Германии голодные медсестры под пулями и снарядами бродили по разгромленным городам, шатаясь от слабости, подбирали раненых, больных немцев, всеми силами старались облегчить их страдания. Тем самым помогая нации выстоять, сохраниться.
- Чихать я хотела на твою Германию, - гаркнула медсестра, со злобой гремя шприцами на подносе. Дверь палаты едва не слетела с петель.
- Не зли ее. Иначе она устроит РA‡ЛбЩБЫСьXAРAџЭЧщсжAвAЇЛлЭгЧЭЕБХСЛТX@ZAЯЭгЭЕЛеЭЕБЦAЯЧСеЭпЫСФ\@ZA›БсЛЦXAЬAХЭШAГЛгЯЭХЭСещгю\ ZAҐцAЧзпсКAЬAгЛГКAЯЭЙзЩБТX@ZAЯЭЙЙЛбНБЦAгебЭСеЛЧш\ZA‰ЭпХАAЫКAЯбСЛлБЧАXAЛуКAХеЬAСОAГЧСПХСкAеЭНК\AЂAЙЭпХКAеЕЭТAЙбзЖAЈыШAДAЯЛбЕчТAЙЛЫшAгЭЭГуСЦ\AќЪAНКAсЯбСнБЩРAЭГЛгЯЛпСЦXAЯЭНбБешXAгЩЛЫЫзьAЭЙЛНЙжAЯбСЕЭЧЭФ\AЏАAгЕЭРAЙЛЫщЗР\ ЏАAЭХЫЭШAГчгебЬAгеЛЩЫЛЧЬ\A…ЭПЧКAГчЕсЛЗЬAЭлбБЫЫСХАAХзбСнЛТ[ЫБгЛЙХЭТAЕЭПСЧгюAЯЭНСЧЭТAЭеЛм\A¦AЯЭгеЛЧРAсСбЭХЭЯЧЛпЛЗЬAЩЭЧЭЙнАAЯЭЯСгХСЕБЧРAгЭеЭЕчКAеЛЧЛйЭЫцXAеБУЩЛбцXAЯбЭпБюAыЧЛХебЭЫСХАAЯбСсЛЙсСкAЫБЕЛгеСешAЙбузей. Две современные, не из толпы, девушки в фирменных джинсах присели на край кровати. Одна была женой. Я уткнулся лицом в подушку. Возразить было нечего. Строитель не напомнил о тетке Вале, соседке по дому, по нынешним временам постороннем человеке, собравшей передачу и пославшей мужа, дядьку Леню, ко мне в больницу. А товарищ, который после моей многомесячной трезвости совратил меня на пьянку, не пришел. Через полтора года, в возрасте тридцати восьми лет, он умер от вина.
Через несколько дней лежания в палате я заметил, что шприцы заканчиваются. Знакомая еще по ростсельмашевской больнице, медсестра сделала пару-тройку уколов из больничного запаса. Обратившись к Богу, я собрался с силами, подался к товарищу домой, потому что ключи от квартиры находились в милиции. Друг Сэм, снабдивший на первое время необходимым, сутками торчал на коммерческом объекте. Я прошел равное километрам трем расстояние до его флигеля как по военной дороге. Увидел его, трезвого, розовощекого, настроившегося встречать на вокзале родственника. Рассказал обо всем. Он понедоумевал, обещал проведать, принести недостающие шприцы. И не пришел. Ни разу. Но за день или два до собственной смерти занес долг, который, как всегда, не отдавал длительное время...
Утром разбудил голос дежурной медсестры. Заглянув в тумбочку, удостоверившись, что за ночь шприцов не прибавилось, я отказался от укола. Лишь бы их хватило на основное лекарство. А может, кого-то будут выписывать и, как недавно сосед по койке угостил печеньем, поделятся шприцами. Я подошел к окну. За ночь бомж прополз расстояние от одной лавки до другой, ближе к больничному корпусу. Он лежал под скамейкой в неудобной позе, с вытянутыми на асфальт босыми ногами. Кто-то накрыл его подобием телогрейки. Или она принадлежала ему. Казалось, он умер. Часам к десяти дня объявились милиционер с парой санитарок. О чем-то посовещались, ушли. К полудню подъехала крытая легковушка, бомжа погрузили и повезли. Происходящее комментировал стоящий у окна строитель, черноголовый крепыш лет шестидесяти. Я было облегченно взохнул, подумав, что у кого-то из могущих употребить власть взыграла совесть. И вдруг строитель воскликнул:
- Смотрите, смотрите, его сбрасывают в заросли на треугольнике, за оградой больницы. Что делают, а? Со своей территории убрали, на другую подбросили.
Справа наискосок, за низеньким железным ограждением через шоссе, зеленел лопухами треугольник с высоковольтной вышкой посередине. Из него выкатывалась крытая "Газель".
Вскоре меня позвали на перевязку. Сказали, день - два и можно снимать швы и выписываться. Мол, вытягивай сам, с началом перестройки няньки кончились. Пока занимался процедурами, не думал ни о чем. Часа в четыре дня снова подошел к окну. По тропинке через треугольник бегала из ближнего дома женщина в застиранном халате. Из зарослей лопуха вышли двое милиционеров, третий высовывался из патрульного "бобика". Один из сержантов что-то сообщил по рации. Подкатила та же "труповозка", на которой бомжа вывезли с территории больницы. Подоспела "скорая помощь". Санитары с милиционерами долго о чем-то рассуждали. Затем "скорая " газанула и уехала. Два медбрата вытащили из "труповозки" брезент. На нем вынесли тело из зарослей, задвинули в крытый кузов "Газели". Машина быстро покатила по шоссе. Немного погодя взял курс на Северный жилой массив патрульный "бобик". Пара жителей разошлась по домам.
- Вот и все, - сказал стоящий у окна плиточник. - Был человек и нет человека. Кончился...
На другой день, ближе к вечеру, тучи разразились градом. Крупным, сплошным. Собаки, птицы, живые твари едва успели попрятаться. Град стучал по крышам, деревьям, асфальту довольно долго.Сразу за белой стеной появилась радуга. Один конец ее уперся в дачи - терема новых русских, другой завис на макушке высокого дерева возле балкона десятого этажа.Казалось, протяни руку,дотронешься до настоящего семицветного коромысла. Все дерево до основания ярко раскрасилось. Такая красота из омытой зелени, черепичных крыш, кирпичных, беленых стен, из цинковых шатров над теремами открывалась вокруг, такой чистотой, свежими запахами, упругим воздухом пахнуло в лицо, что невольно подумалось о бессмысленной суете сует, о том, что этого великолепия мог не увидеть. Ведь кто-то так и не успел...
Дома на столе осталась лежать Библия с отпечатком резной подошвы на страницах. Кровь на стенах, слякала под паласом плазма. Страшно было начинать уборку. Но я знал, что надеяться не на кого.
У нас как в Азии - Кто ты? А не как в Европе - Почему?
Прошла неделя, в течение которой засек возле дома грузовую "Волгу" белого цвета. Из кабины наблюдали парочка крепких ребят, за темными занавесками внутри силуэты других. Сообщил другу Сэму. Он предложил встречать, но сам отказался - до боя курантов работал на рядах по строительству коттеджей. У всех знакомых нашлись дела. И час пик пробил.
Сойдя с автобуса, я перешел проспект, направился к дому. Впереди передвигалась в шубе женщина с ребенком. Дорожка за пятиэтажкой скатывалась под некрутой уклон. Правую руку у меня оттягивала сумка с книгами. Я о чем то думал, потому что увидел "Волгу" после обгона женщины. Автомобиль стоял у обочины, но по курсу, возле торца дома, расставил ноги под два метра широкоплечий парень. Дверь машины была приоткрыта, на землю опустилась нога в черной брючине. Я все понял. Поставил сумку у перил из железных труб.Из кармана курточки выхватил единственное оружие. Сорвал присохший колпачек. Враскачку двинулся на противника. Если бы отморозки заметили паническое движение, уделали бы. Но я пер напролом,за мной была моя жизнь, вперед толкало презрение. И амбал не выдержал. Что испугало, решительный вид, спуск, сделавший фигуру в джинсовой куртке с изнутри подшитыми плечиками похожей на фигуру одного из братьев Кличко, не так важно. Может, заставило дрогнуть шило в руке, шедшая сзади женщина с ребенком. Последняя протащилась мимо, так ничего не заметив. Амбал суетливо проскочил к машине, захлопнул дверь. Из кабины с поднятыми стеклами пучились несколько пар глаз. Вспорхнув мотором, "Волга" сорвалась с места.
Через два дня квартиру обнесли как сваренное вкрутую яйцо. Войдя в темный подъезд - лампочки вворачивал чуть не ежедневно - выставил вперед локоть левой руки, в правой с тесемками от сумки было зажато шило. Наощупь поднявшись к площадке, принялся тыкать ключами в замочную скважину. Дверь странно зашевелилась. Нашарил ручку, потянул на себя. Дверь открылась со скрипом, будто ее перекосило. Ни зги. Соседи бронировались с приходом с работы. Тишина. Внутренняя оказалась распахнутой. Включил свет. Увидел русский патриотизм: бей своих, чтобы чужие боялись. Каждую книжку из приличной библиотеки растрепали, отбросили на середину комнаты. Дверцы в шкафах раскурочены, содержимое перетрушено, протоптано грязной обувью. Кровать с матрацем распороли, разломали. Телевизор в куче на полу, магнитофона нет. Ни цепочек с серебром, ни часов, коллекции монет с марками. Ни зимней одежды с ондатровой шапкой. Ничего. Не в первый раз. Хотелось зарычать: сколько можно! Мне вас уже не жалко. Не желаю взывать к Богу, потому что не совершил греха. А наказан.
Пройдя в квартиру, я впал в оцепенение. Лишь голова раскалывалась от непрошенно возникающих мыслей.Двери оставались открытыми. Я думал, что для людей Хозяин один - Бог.Судьба каждого в его руках. Если человек споткнулся, сломал руку или ногу, кто виноват? Кто подложил камень на дорогу в тот момент, когда он стремился к мечте? Был-была кормильцем в семье? Кто наградил смертельной болезнью, отобрал единственного ребенка, лишил нажитого? Сам человек? Невнимательность, глупость? Где был Бог, к которому тянутся, просят здоровья и благополучия? Он добровольно возложил на себя обязанности заступника живого существа, вошел в каждый дом, в душу. Наконец, Он взял на себя грехи человеческие. Почему Он не убрал камень, помешавший осуществить мечту? Почему не излечил от смертельной болезни? Значит, надо не взывать бесполезно к Богу, а винить его в своих бедах. Так будет правильнее.
Господь любимые создания заставляет страдать. Чем больше любит творение, тем сильнее бьет. Отсюда неутешительный вывод, тот, к кому тянемся всеми фибрами души, кого любим, безгранично доверяем - является садистом. Страдания созданных им тварей доставляют ему удовлетворение. В то время, как Господь обязан вершить обратное. Так есть ли Бог? Или это гениальная выдумка коммерческих фирм, не одно тысячелетие приносящая железные, баснословные доходы. Не лучше ли для того, чтобы Человек надеялся на себя, признать, что Мир, Жизнь, держатся на противоречиях. Бог ни при чем. Природа бескомпромиссно сохраняет Паритет. В этом заключается смысл Жизни. Иначе-в одну или другую стороны - Смерть. Сон Брахмы. До первого дуновения, вздоха, слова. До первого поцелуя беззащитных, беспомощных, безгранично любящих друг друга, одинаково нелюбящих, живых существ. Мы сами хозяева Жизни, которую дарим себе сами. Нужно как собственное сердце щадить, оберегать едва теплящийся в наших руках огонек Любви. Не стоит ругать Бога, которого нет. Любовь и есть и Жизнь, и невидимый Бог. Который есть.
А если так, если Бог и есть, и нет, кто конкретно виноват в моих бедах, несчастьях? Кто подкладывает камни, переходит дорогу? Мешает жить так, как хочу я, при этом не нарушая человеческих законов? Кто, допустим, не дает издать книгу, какую желаю сам? Препятствует ее прохождению в народ? Кто, наконец, руководит обществом? Маленький директор издательства. Большое правительство. Вот кто виновник бед и несчастий. Почему стремимся оболгать себя, близких и родных? В конце концов, погоду, но не бездарно руководящих нами. Давайте выбирать достойных. Меньше станет бомжей, воров, отморозков. Как в Англии или во Франции. Они не переведутся совсем. Но их будет меньше. А если в доме вони меньше, то дышать легче.
Стараясь не трогать вещи руками, я позвонил в милицию. По принципу, на Бога, на ментов не надеюсь, да просить больше некого. Оперативно - следственная группа прибыла часа через три.Парни пояснили, что вызовов за день не меньше десятка. Скажи спасибо, дома не оказалось. Уделали бы, фамилии не спросили. Фотограф сфотографировал, снял отпечатки пальцев. Двое других сыщиков задали пару вопросов соседям, закурили. И собрались уходить. Старший полюбопытствовал, не думаю ли на кого?
- Думаю, - в сердцах ответил я.
- На кого? - покосился тот.
- Кому бабки отстегиваю. Решили, что миллионы баксов насшибал.
- Нашли что?
- Фантом члена из губки. Специально на видном месте подвесил. Остальное при мне.
- Тогда гиблое дело. С рынка тебе нужно уходить, первая ласточка.
- Я годами проверенный! Какие претензии?
- У старого руководства не было. Новая метла и метет по новому. Искать наводчиков надо среди своих.
- Если не уйду?
- Один раз тебе объясняли, что на месте убивать будут, никто не заступится.
- Вроде находим общий язык.
- Когда найдешь, трогать не станут. Бывай.
О нападении и взломе квартиры я просветил бригадира. Тот обхаживал дозором разбросанные по городу точки.
- Не пошел бы ты подальше, - равнодушно шевельнул плечами Призрак. - Каждый день убивают, кидают, чистят.
- Да, но...
- Зае...л. Не мозоль глаза.
Начальник из областного управления посоветовал вспомнить номера "Волги". Я доложил. Дней через десять спросил снова.Оказалось, с такими номерами именно такой машины в городе никогда не было. Ребята из районного отделения угро подсказали выход - бить по башке, пока не усерутся. Одиссея закончилась. Но,как у Гомера, открывалась лишь первая глава. Утроил бдительность. Чем внимательнее всматривался в лица окружающих, тем больше находил наблюдателей. Вскоре заметил, проволока, на которую сантехники закрутили ведущую в подсобку дверь, исчезла. С фонариком спустился под лестничную площадку. В комнатке с низкими потолками нечем было дышать. На выступе лежали телогрейки, сумка с объедками, вещи из мусорных баков. Лежбище бомжей. Вот почему ночью просыпался от запаха сигаретного дыма или тлеющей ваты. Принес толстую проволоку, закрутил петли морскими узлами. Накрутку на другой день спилили ножовкой по металлу. Показалось странным, что у бомжей в наличии данный инструмент. Но это были те же сантехники. История повторялась несколько раз, пока не махнул рукой. Проходя мимо полуоткрытой двери, я внутренне готовился к неожиданности. Несмотря на предупреждения о возможности террористических актов, замок сантехники приспособили у себя. Калитки в домах, как души истинно русских людей, были нараспашку...
В начале ноября один из дней выдался удачным. Перекинул богатым валютчикам несколько тысяч баксов, за каждую по сотне рублей. Сбросил заезжему хохлу шестьсот гривен. Женщине продал по пять рублей за грамм - взял по три - украшенную причудливым узором чайную серебряную ложку. Ребенку на зуб. Избавился от дойчмарок, перешедших в разряд неустойчивой валюты в связи со скорым введением в обращение евро. В приподнятом настроении поехал домой. Открыв дверь в подъезд, сделал пару шагов до второй. Дверь в подсобку чуть приотворилась. Но лампочка над площадкой оказалась на месте. Увидел перегнувшегося до пола парня в черном пальто. Он что-то искал, телом загораживая проход. Поразмышляв, я нагнулся тоже. Сзади тут-же сбили шапку. Перед глазами поплыло, пол заколыхался. Парень спереди поднялся навстречу. Ладони разжались сами собой, мой кулак с подворотом попал в челюсть. Нападавший стукнулся затылком о ведущий на второй этаж лестничный пролет с углами от ступенек. Мешком осел по стене. Я развернулся назад. Сверху взирал ошалевший верзила. Я заработал кулаками. Отморозок загородился рукавами бушлата. Между мной и стеной продирался к выходу первый нападавший. Переключился на него. Крикнул живущему на втором этаже брату Сэма, чтобы поспешил на помощь. Бандиты вывалились на улицу. Сделав несколько шагов за ними, я ощутил головокружение, тошноту. Сергей не появлялся. Не вышли на шум и соседи. Забрав сумки, открыл дверь в квартиру, позвонил в милицию. Снова вернулся на площадку. Под ступенями увидел молоток с деревянной ручкой. Вспомнил, как легко отскочил от черепа неизвестный предмет. Будто кто-то принял силу железа на себя. Услышал, как спускается по лестнице Сергей. Наверное, позвонил и ему. Мысли проскальзывали обрывками, словно их порубили на части.
- Ни фига себе! Кто тебя?
- Давно пасли... , - разлепил я губы. - Все не верили.
- Где? - перевесился через перила Сергей. - В подъезде?
- Один впереди раком встал. Второй из-за двери подсобки молотком по темечку врезал.
Сергей спустился на площадку, поднял орудие нападения. Вышел на улицу. Затем заглянул в подсобку, чиркнув зажигалкой, просунул голову в проем.
- Чей-то велосипед. Туман. Курили, что ли! - он повернулся ко мне. - Милицию вызвал?
- Как вошел в квартиру, - буркнул я. - Но бригада может объявиться и к утру, работы много.
- Молоток оставляю на месте. Отпечатки не понадобятся. Составят протокол и смайнают.
Сзади соседа затопали сапогами. В подъезд вбежали несколько милиционеров и двое гражданских. Один взял меня за голову. Волосы прилипли к воротнику пальто из искуственной кожи.
- Чем ударили? - Негромко спросил он.
- Молотком. На полу внизу.
- Должна подскочить скорая, - кивнул гражданский. - Вкратце, что произошло. Если голова кружится, проходи в квартиру, ложись на кровать.
- Здорово меня?
- Кожа рассечена. Задета ли кость, определят в БСМП.
Я потрогал пальцами кожаный отворот, он был в крови. Волосы склеились в косички. Но в голове прояснилось. Тошнота накатывала волнами, толкаясь в горло клубками. Напился газировки из холодильника, сел на кровать. Гражданский опустился на табурет напротив:
- Кто нас, когда и где? Коротко, по полочкам.
Я повторил. Заострил внимание на том, что в подсобке велосипед. У жильцов дома подобного транспорта не водилось. Подъехала скорая. Сделав укол врач заметил, что меня надо везти в БСМП. Пока бинтовали голову, помощники гражданского раскопали приткнутую под раму велосипеда хозяйственную сумку. Когда вывалили содержимое, на линолеум упал еще один молоток, наручники, бобина скотча, две маски из спортивных шапочек, бинт, плоскогубцы, бутылочка с жидкостью. Гражданский открыл пробку.
- Смесь дихлофоса с отравой. Говорили тебе, уходи с рынка.
В БСМП - 2 через полчаса отпустили. В кабине машины оба брата молчали. Не верилось, что моя башка смогла выдержать удар молотком. Тот отскочил от черепа как от стального рельса. Может, удар пришелся на костный мозоль. Я вспоминал икону.
Перед уходом братья высказали предположение:
- Они бы тебя вырубили, заклеили рот скотчем, затащили в квартиру. Приковали наручниками к батарее отопления,- перечислял Сергей - Выбили бы все, что можно. Потом разделали, и на велосипеде по частям вывезли бы за город.
- В сумке весь набор отморозков, - согласился Сэм. - Повыдергивали бы ногти с зубами - плоскогубцы с узкими губками. Или плеснули жидкости в пакет, и на голову. Молись, писатель, Богу, что отвел удар молотка. Сам бы не справился.
Районный уголовный розыск молчал долго. Когда поинтересовался, как идут дела, со смешком ответили:
- Дело сдано в архив. Бомжи перепутали с кем-то из своих. Это тебя надо привлекать, что драку устроил. Уходи с рынка, занимайся писаниной.
- Спасибо.
- Пожалуйста.
- А велосипед? Сумка с набором?
- Обычная дребедень. Велосипед бомжей.
- Бомжи... По снегу!
- Хоть какой транспорт. Короче, ищи среди своих. Не мальчик, за полтинник уже.
- Нарочно не уйду.
- Твои проблемы...
Я все чаще возвращался мыслями к проданной иконе. Когда висела в углу, посетило несколько видений. Странность заключалась в том, что накатывали и когда пил, и когда бросил. Реальные эпизоды из незнакомой жизни, обволакивающие как кокон яркими миражами. Одно из видений подпадало под случай. Тогда я еще выходил из алкогольной зависимости.
... На небе Армагеддон. Закованные в латы души - воины потрясают оружием,грозят стоящим через неширокое поле другим душам -солдатам. Перед войсками на конях носятся всадникРAвAЯЛбЛХЭсЛЫЫчЩРAябЭгещьAЧСнБЩР\AџЭЙЭЗбЛЕБэдAХБНЙчТAгЕЭСк\A›ЬAЙЛУгеЕСТAЫКAЯбЛЙЯбСЫСЩБэд\A…СЙЫЬXAЕЭУЫАAЩЛНЙжAЕЛбзэуСЩРAРAЫЛЕЛбзэуСЩРXAЩЛНЙжAЫЛЕЛбЫчЩРAРAЯбБЕЭЕЛбЫчЩРAЫБпБЧБгшAЙБЕЫЬ\A§ГчЕБэуСКAбБеЫСХРAЯЭЯЭЧЫяэегюAЙзсБЩРAвAПЛЩЧР\AџбСЕяПБЕсСгшAЩчгЧщьAФAЩЧБЙсЛЩжAгчЫжA‰БЫССЧж@ZAЫАAЭгеБЧщЫчкAЙЛеЛТAЫБЙЛНЙцAЫЛдZAюAЕПЧЛеБьAЫАAЫЛГЬ\AџЭХбзНСЕсСгшAЫБИAЯбЭеСЕЫчЩРAгеЭбЭЫБЩРXAЯбЭйЛггСЭЫБЧщЫЬAЭеЩЛпБьXAЗЙКAХБХЭТAЯЭЧФAбБПЩЛгеСешXAХБХЭТAЭебяИAгЯбяеБешAДAПБгБЙКXAХЭЗЬAЯзгеСешAДAЧЭВXAЯЭеЭЩжAпеЬAЕЭЭбзНЛЫСКAЯЭеяНЛЧЛКXAЕчЗЧяЙядAЯЭжпитаннее. Снова возвращаюсь на землю, ложусь на кровать, которая находится в довольно чистой, светлой комнате в полуподвальной квартире дома в несколько этажей. Напротив светлеет окно, к двери на улицу с правой стороны ведут каменные ступеньки. Вдруг замечаю рядом юного паренька, еврея по национальности, признающего и уважающего меня до нельзя.Спрашиваю, куда подевались его друзья. Юнец объясняет, что разошлись по делам, а его оставили отвечать за меня, как бы защитником. Родителей у него нет, он искренне восхищен моей силой, талантом, главное, умом. Как разумно распорядился отдельными частями христианского войска, с подобной расстановкой победа будет за воинами Христа. И почему бы мне действительно не стать во главе всего войска. Я отвечаю, что на небо рано, несмотря на то, что понемногу становлюсь не в меру пьющим. Пора завязывать. Парнишка ластится, уговаривает, выделяет сильные, приятные и самому, стороны. Я не соглашаюсь все равно. Неожиданно осознаю, юнец направлен за тем, чтобы забрать мою душу на небо. На земле, в нашей стране, какой год не может взять разгон провозглашенная перестройка. Люди мрут тысячами, миллионами. Кто от голода, кого убили. Больше от протравленной, технической, водки. Пьют от безысходности, конца этому не видно. Так вот из какого народа собраны войска! Алкоголика долго уговаривать не приходится. Сам не рад существованию. Нашептал несколько ласковых слов, он и согласился, занял место в рядах душ - ратников. Про Армагеддон было написано в книгах, что он начнется в конце двадцатого, начале двадцать первого столетия. Неужели мудрецами заранее было все спланировано, а теперь назрела необходимость губить народ, снова русский. Даже на небе отправлять в бой за идеи, за божества, никогда никем не виданные и недоказанные? Открытие возмутило до глубины души. Мало вам пакостей на многострадальной родине с ее возникновения, и сейчас не оставляете в покое. Засланный шпион не один, много их бегает от угла к углу, крадя доверчивые души. Я скинул на пол еврейского юношу. Но отвязаться оказалось не так просто. Не успею задремать, на секунду задуматься, как он снова лежит в кровати, принимаясь за те же дифирамбы. Я понял, что не справлюсь, что он уговорит отправиться на небо. В который раз отшвырнув юнца, вскочил с кровати, выбежал на улицу и обратился к Богу. Над двух или трехэтажным домом возникло белое мягкое божественное свечение. Вырисовался образ благодушного Господа, могущественного, одновременно как бы рассеянного. Я стоял на залитой светом небольшой, окруженной невысокими домами, площади, по углам которой таились длиннолицые шпионы. Громко пересказав жалобу на парнишку, потребовал защиты и справедливости.
- Достал, говоришь? - добродушно загудел православный Господь. -Ступай домой, я пришлю охрану из ратных людей. Из стрельцов.
Я вернулся в комнату, лег на кровать. Через малое время возле входных дверей, даже в комнате, возникли одетые в длинные красные кафтаны с рядами золотых веревочек между пуговицами, в островерхих, подбитых мехом, шапках, удалые стрельцы, каковых видел в фильмах про Ивана Грозного. Отклонив блестящие секиры на длинных деревянных ручках, они приняли сторожевые позы. Я повернулся на бок, утомленный, попытался заснуть. Очнулся быстро. Возле снова лежал тот самый юноша с теми же притязаниями. Собравшись в кружок, стрельцы - охранники за окном соображали на троих. Защитнички, возмутился я. Сбросив вербовщика на пол, опять выскочил на площадь. Весь в своих мыслях, Господь продолжал благодушно улыбаться, рассеянно поводя громадными голубыми глазами вокруг себя. И сам он был волосатый, бородатый, с крупным носом, со здоровым цветом круглых щек, с сочными губами под густыми усами. Указав на стрельцов, затем на подосланного шпиона, я отвязался по полной программе, мол, так меня, православного, обратят в иную веру и заставят служить под чужими знаменами.
- Ах они... такие - рассякие, - как понарошке рассердился Господь. - Вот я им задам. Ступай, сын мой, сейчас они возьмутся за обязанности.
Я примостился поверх постели. Сна уже не было. Поддатые стрельцы, для вида поторчав на постах, покинули их, и продолжили глушить водку. Вместо пацана раскованной походкой ко мне приближалась красивая женщина, издали стараясь произвести впечатление. Я сообразил, у юнца не получилось, кто-то из руководителей решил провести передислокацию. Женщина или зрелая девушка лет до тридцати, не успела подойти к кровати,как я сорвался на такую площадную брань,что она остановилась, с удивлением воззрилась на меня. Вид ее говорил, она знает, что я на подобное никогда не был способен, всю жизнь вел себя с женским полом учтиво и любезно. Я снова разразился неуправляемым речитативом, состоящим из одной нецензурной брани, обозвал особу последними словами, вдобавок сильно пнул ногой. Подобного снести она не могла, отступив от постели. Я бросился к выходу, подняв голову кверху, сжал кулаки, всем видом показывая, что рано мне на небо, не желаю плясать под чужую дудку. Православный Господь все так-же восседал на небесном престоле. Кажется, он ничего не сказал. За его спиной неторопливо занялся более нежный, мягкий божественный свет. Проявился Бог с узким лицом, с длинной белой бородой, темными щеками. Он выглядел собраннее, мудрее первого. Лик был бесстрастным. Величественно возвышался он над православным как бы в глубине неба. Наверное, он не произнес ни слова. Я наполнился благоговением, мысленно осознал, что на земле необходимо за что-то зацепиться. Появившаяся сбоку старшая дочь чуть шевельнулась,осталась на месте,показалось, даже немного отстранилась. Сын Сергей сделал несколько шагов, остановился тоже.С другой стороны площади заспешила Людмила с Данилкой на руках. Он был крошечным, годик, наверное. Соскочив на землю, сын уверенно устремился ко мне на руки. Вот кому я оказался необходим. Еще внучкам. Литературе. Душа заняла законное место, я почувствовал себя на земле тепло и уютно. Прижав сына, посмотрел на небо. Оба Бога медленно растворялись. Я понял, что для каждой нации, народа, этноса имеется Бог свой. Но есть общий Господь, объединяющий Богов и людей с планеты Земля под могучими крылами.
Еще подумал, что православный наш Бог такой же, как все русские - широкий, добродушный, благостный. Не собранный, что ли.Может быть, не брезгующий пропустить стаканчик, как большинство из нас. Но в меру. Ему я не изменял, хотя ругался с ним капитально. Был случай, когда возник буддийский монах. Он сидел маленький, на полу, в позе лотоса. Спросил без слов, мол, я с ними? Ведь я читал эзотерическую литературу, учился на экстрасенса, узнал про реинкарнацию, посещали и видения потусторонней жизни. Появление монаха было таким неожиданным, что тогда я машинально ответил утвердительно. Но тут-же поправился, сказал: я православный. Не стоит подлавливать подобными приемами. Веру свою человек должен найти, понять и принять сам. Да, наша вера громоздкая. Но лично я человек крещеный.
Вот такое видение посетило меня однажды, заставив сделать вывод: какие мы, таков и наш Бог..
На нашем ментовском углу, когда рассказал о нападении, посмеялись тоже. Папен солидарно похмыкивал.
- Новую книгу пишешь? - пытался издеваться Сникерс. - Молотком въехали, живой остался. Бабушке навешай, которая кульками торгует.
- Повязка на голове, - подначивал Хроник. - Кровь проступила.
- Я повязок сто штук нацеплю,- не унимался Сникерс.- Гребет мешками, и жалуется, что нападают. Зазря разбойничать не станут.
Ухватить за воротник куртки и приложить задницей на обледенелый асфальт было делом трех секунд. Забыл, как бегал по кнопкам звонков соседей. Тогда выследили тоже. На работу не являлся, сваливал раньше всех. Но я лишь щерился. Задачи ставил высокие, нежели сожрать жирный кусок, пусть он будет хорошей квартирой, иностранной марки машиной. Купил - продал, ума много не требовалось. Весь Кавказ, Азия не возводили небоскребов, не конструировали самолетов, машин. Торговали и все.Остальное построят.Привезут. Ускользая с базара, старайся замести следы. В общем, делай движения, больше зависящие от длинны хвоста.
Я терялся в догадках, кто мог науськивать отморозков. Неужели очко как у неонового персика на фруктовом магазине - не железное. Трудно сказать, что я на рынке не желателен? Снялся бы, поискал новое место работы. Клянусь, я так и сделаю. Когда захочу сам.
Через неделю не избежал нападения Папен. Отоварили тоже в подъезде. Барсетку с японскими весами и прочим пришлось отдать. Деньги не носил, оставлял в сейфе одной конторы. Так начали делать почти все. Но Папен нашел хранилище после того, как в машине посеял кулечек с золотом. Больше ста граммов. Он вывалился из кармана во время езды по "нашим" дорогам. Аркаша, когда стоял, догадался завернутые в полиэтилен тысячуAГБХгЭДAгЯбяеБешAДAЫЭгЭФ\AќдAсЩЭЫА\AџЭсЛЦAЯЭЯСешAвAЙЭЧЧБбБЩРXAЕЛбЫзЧгюAГЛОAЫСк\AЂAЈЫСХЛбгАAХСЙБЧР\AҐЬAпЛбЫчКAЯбСЧЛЯядAЗЭбГБеЭЗЬAФAгеЛЫХКXAеЬAгЕЭР\AќдAебЛлгЭдAЙЬAечгяпРAГБХгЭД\@ ‰ЛЫшAбЭНЙЛЫСюAЕгебЛеСЦAвAЙЛЕЭпХЭТAЙЕБЙнБеРAебЛкAЧЛд\A—эГЭЕЫСнАA—эЙЩСЧАAЫКAЯбЭуБЧАAЯЭЛПЙХРAЫАAЩЭбКXAЩЫКAЫБЙЭЛЧРAЛКAсСПЭйбЛЫСпЛгХСКAЕчЯБЙц\AЈЬAгезЙЛЫеХЭТAЭГуСТAяПчФAЫБсЧРAгбБПж\AЎЭПЭЕчКAЧСнЬAвAЩЭпХБЩРAзсЛТAПАAсСбЭХСШAЕЭбЭеЫСХЭШAЭгЛЫЫЛТAХзбеЭпХР\A…ПЙЛбЫзечТAЭХбзЗЧчТAЯЭЙГЭбЭЙЭФAЫАAЕчгЭХЭТAсЛК\AќЫАAГчЧАAЕгюAЕЫСЩБЫСК\AўAпзЕгеЕЭШXAеЭЧХЭШX расстановкой я разрабатывал одну из тем о бытии, которой хватило до высадки.Когда автобус тормознул, предложил выйти со мной. Попутчица пристроилась сзади.Что у меня день рождения, я не признался- это могло насторожить- просто постарался разговора не прерывать. Мы прошли в магазин, запаслись продуктами с бутылочкой вина. Сатка не переставала глотать слюну при виде демократического изобилия. Письменный стол сервировал я. После рюмки вина услышал и голос представительницы студенческой общины. Он почудился жутко интимным, с низкими бархатными тонами. Кроме университетской программы девушка занималась английским языком, компьютером и спортом. Родители - частные предприниматели из районного городка. Бальзам на душу. Если так пойдет и дальше, придется менять представление о крестьянах - мещанах.Осмотрев библиотеку, выбрала редкий словарь по произведениям искусства. Прошла к столу, с любопытством посмотрела на меня:
- Приятно провести вечер в обществе не дурака. Разрешите называть вас на ты? - Оживилась. - Презервативы есть? Свои забыла вместе с кошельком.
Достав кошелек из сложенной на диване курточки, показала пачку качественных презервативов. Щелкнула кнопкой.
- О постели не думал, - начал оправдываться я. - Интересно было послушать мысли современной молодежи. Их, так сказать, чаяния.
- От отчаяния. Ты с нормальной девушкой, - усмехнулась новая знакомая. - Денег в достатке никогда не будет. Что родители переводят, растягивать не получается. Подрабатываем по фирмам, оснащенным компьютерами.Но билет на новомодного певца, современную постановку пьесы в театре стоит дороже присылаемого и заработанного. Одеваемся в секонд - хэндах.Купленную родителями одежду бережем для праздников. Ты доволен ответом?
- В общих чертах...
- Теперь о главном. Я знала, на что шла, лозунг - за все надо платить -помню наизусть. Ты за короткое время успел объяснить вещи, в которых я плавала. А мужчина- если он мужчина - таковым остается везде. Первая мысль твоя была о постели. Затраханные наукой ученые деды при общении со студентками мечтают раздеть их и натянуть. Ты же не импотент?
- Нет...
- Поэтому вопрос о презервативах.
Я сидел молча, постукивая костяшками пальцев по краю стола. Не мог вспомнить встречи, выраженной так конкретно. Без осточертевших азиатских уловок, недомолвок, играния не мыслями, а глазами с мимикой.
- Презервативами пользовался раза два.В молодости, из любопытства. Из трехсот встреч с женщинами. Сейчас, пока напялю, боюсь, упадет.
- Много ж ты попил нашей кровушки, - озабоченно прищурилась Сатка. - Хоть спрыгивал? Иногда?
- В последние годы всегда. С женами, особенно с первой, реже. Ей перепадало... Лет тридцать назад.
- Древний, - девушка повертела играющую цветами радуги рюмку. - Но... за все надо платить. В твоем возрасте бегать по подворотням не кайф, значит, процент заражения минимален. Когда начнет выворачивать - спрыгнешь.
- Спрыгну.
- А выворачивает? Или притихаешь с писком как мышь полевая?
- Пот со всех пор. И стоны. Мучительные.
- Это я люблю. Тоже коромыслом. Иной раз думаешь, так недолго сломаться.
- Ломаться нечему.
- Сорок восемь кило. Было пятьдесят три. На родителей наехали...
- Прости,...
- Откупились. Начинать заново, сам понимаешь.
- Представляю и сочувствую.
- Включи маг. Не кассету, дореволюционные, наверное. Поймай волну "На семи холмах".
Какое счастье, когда тебя подталкивают под зад длинные молодые ноги. Когда обжигающее дыхание можно сравнить с порывами горячего воздуха, настоянного на запахах дикорастущих трав. Когда ловишь розовые полоски, они то ускользают, то присасываются с неистовой силой. До боли. Нижние губы не застывают продолжением полой трубы, а работают без устали, всасывая и выплевывая. Всасывая и выплевывая. Забываешь про все на свете, поцелуями покрывая любое, что попадается на пути.Даже подушку, завернувшийся на нее край простыни. Прилагаешь усилия, чтобы сдержать готовые взорваться паром части тела. И летаешь, каждой клеточкой ощущая, что партнерша в восторге от стремления ублажить ее. Она не желает влезать в нижнее белье, которое отличает от вечернего платья лишь количество зрителей, чтобы покинуть квартиру на первом этаже. Навсегда. Может быть, когда-нибудь... легкий кивок головы. Здесь хоть набивайся в любовницы. Вся попка липкая, а силы еще есть.
Валютчики заметили темные круги под глазами. Всю ночь. И в десять утра перед какой-то лекцией на какой-то кафедре. Ушла, ноги ватные. Черкнула в блокнот номер телефона.
- Часом, невинности не лишили? - Приглядывался Сникерс. - Я читал, оная операция отражается на глазах. Они сначала вылезают из орбит, потом становятся на место. Но круги остаются.
- Ты читал, у меня три случая из практики, - огрызнулся я.- На первой жене ногу вывихнул - упирался в спинку кровати.
- Про тебя говорю, - не сдавался Сникерс. - Что половой гангстер, базарные собаки знают. А что решил поменять ориентацию, большая новость. Не Боря Моисеев с синими ляжками под голубой луной. С Трубачем в паре. Задница, наверное, в ракушках.
- В крупных рапанах. Но брал я, - подходил я к Сникерсу. - Возьму и тебя. С условием.
- С каким? - наклонял голову набок Сникерс.
- Промоешь попу мылом со щеткой. Там с кайлом проходить надо. Газетами не пользуешься, привык радио слушать.
- У меня в закаменевшем говне, у тебя в переливчатых ракушках, старый пердун.
Пока перебрехивались, с рынка прибежал перекупщик монет и орденов Усатый. Успокоившись, пересказал весть.
- Татарина на гоп-стоп взяли. В реанимации.
- Кто? Когда?
Ребята забыли про ссоры, сбились вокруг Усатого. Недавно убили менялу на Нахичеванском. Фоторобот убийцы висел на стенде перед входом в рынок. Лицо мужчины в спортивной шапочке было знакомым. Кажется, не раз подскакивал в конце дня. Рассказал оперативникам, те повели себя странно. Мол, когда отойдет на расстояние, тогда беги в уголовку. Сам не подавай вида. Ошеломленный советом, я отошел. Нужно действовать, они отговаривают. Соглашался стать подсадной уткой. Отмахнулись.После этого убийца, или похожий на него молодой мужчина, заглядывал не раз. Задавал вопросы про обстановку на рынке. В ответ я бурчал, что отвечаю лишь за себя.
- Ты ж у нас писатель, - усмехался тот. - Другие проблемы волнуют.
- Вот именно.
Я передвигался к магазину. Какое-то время отморозок следил жестким взглядом. Затем исчезал в толпе. Появлялся осадок, словно я представлял из себя отбившегося от стада барана, брошенного пастухами, с которыми продолжал делиться частью нагулянного курдюка.
- Татарин заметил слежку. Предупреждал ментов из уголовки, - задвинув сумку между ног, начал рассказывать Усатый. - Посоветовали нанять телохранителя. Так и поступил. Утром вышел из квартиры, его ждал охранник. Не успели спуститься ниже, из-за мусоропровода налетчик в маске. Снял пушку с предохранителя, потребовал выложить бабки. Охранник тоже щелкнул "дурой". Завязался базар. Татарин изловчился, выбил пистолет. Скрутили бандита, затащили в квартиру. Меняла решил доставить его в ментовку на своей машине. Прихватил "Тайгу". Высунулись из подъезда, из-за кустов выстрелы. Татарин упал, охранник бросился обратно. Отморозки сели в машину и скрылись. Соседи звякнули в милицию, вызвали "скорую". Полбашки снесли.
- Телохранитель где? - спросил Склиф. Хроник зябко поводил плечами. - За что ему монеты отстегивали?
- Шкуру спасал! - поджал губы Усатый.
- Может, он и наводчик, - подал идею Сникерс. - Рассказал, на каких бабках крутится Татарин, где живет, в какое время выходит. Теперь ждет, когда отслюнявят долю.
- Милиция работает. Говорят, чисто.
- Грязнее быть не может, - сплюнул Лесовик, трудившийся в паре с Усатым.- Давно в ней по уши.
Ребята заторопились по домам. Разбойные нападения не сплачивали валютчиков, а отталкивали друг от друга. Казалось, каждый в душе крестился, что случилось не с ним. Конечно, менял больше полусотни, ко всякому охранника не приставишь. Живут в разных частях города. Но если поступил сигнал, обязанность пастухов его проверить. В Америке, во времена золотой лихорадки, соблюдались правила джентльмена, пресекающие унижение человеческого достоинства. У нас обманутый, обкраденный, выкинутый из квартиры задыхается от волн обиды именно на общество, членом которого был час - день - неделю назад. Как и все, равнодушным к горю других. Так, на кого жаловаться?
- У вас, говорят, опять ЧП?- вывел из задумчивости клиент с рынка промтоваров.
- Когда они прекращались? - сплюнул я под ботинок. - Как утки в тире. Дернул за собачку, вверх задницей.
- У нас не лучше. Пару соток поменяешь?
- Хоть пять. После августа все заначки задействовал. Если что, пойду бутылки собирать.
- Не мудрено. На промтоварном до сих пор половина торгового зала свободна. Многие челноки снова на овощах, на рыбе с картошкой.
Обслужив торгаша, я переключился на принесенный женщиной набор чайных ложек. Матово поблескивая патиной, старое серебро издавало мягкий звук. Ручки инкрустированы цветной глазурью в завитушках под тонкие нити. Набор делался перед войной. После Сталина, который возвращал царские золотые погоны, балы, дореволюционную классику в театрах, пытаясь занять в умах людей кресло наместника Бога на земле, началась совдеповская штамповка из недрагоценных металлов под свинаря - шахтера Хрущева, под сталевара Брежнева. А Сталин с вдавленными висками мог лишь копировать то, что создавали до него. Днепрогесы, магнитки, железные дороги пыхтели, звенели в германиях с америками. Обязанность диктатора заключалась в том,чтобы согнать массы народа, например, на дно Беломорско - Балтийского канала. И продолжать вытравлять позывы к свободе, потому что окончательно слои населения перемешаны еще не были.
Изучив ложки, я пришел к выводу,что набор принадлежал профессору. Женщина была одета в простенькое пальто, но в облике присутствовала врожденная воспитанность.
- Пользовались не часто, -отметил я.-Потертостей практически нет.
- Пятьдесят лет прошло, как дедушку, генерала медицинской службы, приговорили к десяти годам лагерей, - подтвердила женщина. -С Колымы он не вернулся.
- Я возьму по пять рублей за грамм. Вас устроит? Берем максимум по четыре. Цена на серебро поднялась, но незначительно.
- В ломбарде оценивали по три двадцать.
- Сколько они весят?
- Минутку, достану квитанцию. Общий вес сто шестьдесят восемь граммов. По двадцать восемь в каждой.
- Почему надумали их сдать? Ради Бога, простите.
- Я пианистка. Мама приболела, лекарства дорогие. Можно продать сталинку с потолками в четыре метра, уступить часть площади в наем, - женщина перевела дыхание. - В первом случае придется делить комнаты с людьми со стороны.Во втором опускаться на уровень ниже. Тогда зачем из поколения в поколение подниматься на вершину? Из потомственных интеллигентов снова на мещанский двор?
- Или бежать на задворки какой-нибудь Франции.
- Сын институт забросил,стал наркоманом.Проблемы накапливаются. Может быть, государство опомнится. Не все вечно под холодной луной.
- Ничто не вечно, - подтвердил я. - Будем надеяться, что, пардон, до кальсонов, как в "Беге" по Булгакову, дело не дойдет.
- У вас реалиев посолиднее, - усмехнулась собеседница. - Всего доброго.
- Я тоже оторвался недалеко. Желаю удачи, сударыня.
Стрелки часов на колокольне передвинулись к шести вечера. Несмотря на свет из окон магазинов, от двух прожекторов на перекладине ворот, из палаток на этой и той стороне трамвайных путей, было темно, холодно. Мокрый асфальт укрывала снежная крупа. Первый снег не был долгим. Но он шел. Не за горами зима с Новым годом. Не сделано ничего. Разве, вновь утвердился на рынке. Это так важно? Для меня? Зачем превращаться в раба желудка, половых органов, как те, за прилавками. Я могу писать книги. На книжном развале на стадионе "Динамо" по выходным немыслимо пройти. И разговоры, что книга отжила. Телевизоры, магнитофоны, компьютеры. Кассеты, дискеты, картриджи. Си Ди Ромы. Нового так много, так разом на бедную голову совка. Эти рассуждения идут со времен братьев Люмьер. А люди как ходили в кино, так и продолжают. Читали произведения, и не бросали. Время все расставляет по полочкам.
Стремись к цели. Если цель достойна внимания, она найдет свое место в жизни. Только обязательно стремись.
Через неделю прошел слух, Татарин в реанимации умер не придя в сознание. За срок в половину месяца совершили еще два нападения. Били молотками по головам в превратившихся в арену боевых действий подъездах. Менялы влетали в них с любым оружием, просили родных выходить навстречу, устраивали засады из друзей. Не помогало. Зевок готов был закончиться последним вздохом. Действовали целенаправленно. Из своих. Недоверие оказывалось всем. Рослого сына встречал с десяток настороженных взглядов, хотя своих проблем у него было по уши. Дружба с десантниками вызывала раздражение. Получалось, косились на тех, кому валютчики сто лет не были нужны. Я убеждался, что ребята испуганы навечно, поражены вирусом шизофрении. Да к тому же, и колесико удачи мелкое, и цели у единиц.
Конец ноября выдался холодным. Я продрог на осточертевшей низовке с Дона. Вся наличка ушла одному сдатчику валюты. Пятьсот баксов лежали свернутыми пополам в кармане рубашки. Клиентов не находилось. Осталась мелочевка на пару турецких перстеньков, грамма на три кольцо. Золото приносили все реже. Наверное, люди стали жить лучше, или все вынесли.. Жмени золота, ордена, медали, иконы, старинные изделия, картины ушли в прошлое. За бриллианты, которых на заре приватизации были россыпи, валютчики начали забывать вообще. Если появлялся вариант, клиента прятали подальше. Перекупщиков из своих хватало. Работа велась по баксам, дойчмаркам, гривнам, изредка по серебру, по монетам. Опытные асы намекали на временное затишье. Сезонные перепады, действительно, новинкой не являлись.
Я переминался возле входа в магазин. Книги тягать перестал, к тому же, у ларька меньше света. Чтобы не ежиться на ветру, можно было зайти в торговый зал. С заведующей наметился контакт. Заметил, в мою сторону завернули двое мужчин с будто привязанным парнишкой лет четырнадцати. Тормознулись напротив, чтобы мог разглядеть на руке пацана и оперативника защелкнутый браслет. Картина была не нова. Я оставался спокоен. Оказалось, напрасно.
- Этот? - пробасил оперативник.
Пацан кивнул вязаной шапочкой. Второй из ментов направился ко мне. Показал удостоверение сотрудника уголовного розыска:
- Заканчивай работу, пойдешь с нами.
- Не понял! - нахмурился я.
- Там поймешь, - пообещал оперативник.
- Где там?
- В милиции. Силу применять?
- Только в рыночное отделение. Я вас не знаю.
- Шагай, писатель...- предложил широкоплечий с недоразвитыми ногами оперативник. - На покровителей надеешься?
- Нас предупредили, чтобы далеко от мест работы не отрывались, - заартачился я. - Откуда я знаю, кто вы? Удостоверения продаются на каждом углу. С печатями президента Ельцына. Полегче на поворотах. Вон пеший патруль, с ним и разберемся.
- Да ты заматерел! - сжал зубы службист. Данная народом власть взыграла в его организме. - Приедем в райотдел, накладут потяжелее.
- У глобалистов, в смысле, от глобального ума, запросто. Отвечать не перед кем, - меня затрясло. - Перед народом? Сралось бы сто лет, хамло.
Подошел пеший патруль. Поздоровавшись с обложившими, обернулся в мою сторону. Сотрудники уголовки прикурили, направились к видному за путями патрульному бобику. Один из пеших кивнул головой:
- Иди, писатель. Зовут.
Не чувствуя за собой криминального, я подался следом. Машина проскочила Буденновский до Текучева, завернув, помчалась к райотделу милиции за Октябрьским торгом.Огней становилось меньше, зачернели частные домики. Подрулили к зданию из белого кирпича. В кабинете на втором этаже с мыкавшимися за одной печатной машинкой ментами в гражданском, царила неразбериха. Кто искал бумагу, скрепки, не вернул авторучку. Наконец, порядок был наведен. Пацана выгнали в коридор, меня пригласили на стул. Заставив из карманов выложить содержимое на стол, вывернули и сумку. Распихали по углам баксы, мелочевку, металл. Увалень с кривыми ногами взялся рисовать протокол о задержании. Я следил за ним, хотя букв не различал. Второй мотался по кабинетам. Наконец, первый вздернул мордастое лицо, уперся ментовским взором.
- Начнем раскалываться, или пойдешь в отказ? - поинтересовался он. - Времени у тебя достаточно.
- Что говорить? - переспросил я.
- Понятно, - сделал заключение мент. - На три месяца в КПЗ на Богатяновку. Потом будем смотреть.
- За что?
- Ты на самом деле дурак? Или притворяешься?
- Я тоже предупрежу, у меня боязнь замкнутого пространства - клаустрофобия. Если накроет - жизнь на вашей совести.
- Дня три назад за одного ответили. На носке повесился. Всю ночь, говорят, стучал.
- Ты доволен?
- Не понял, - выкатил глаза светловолосый русак. - Ты о чем?
- У тех, кто служил в горячих точках Афгана, Чечни, появилась мода проповедовать кровную месть. Из родных больного не поинтересовались, почему повесился? Но такой обычай у русских парней появился задолго до последних конфликтов.
- На себя намекаешь? Из жопы песок сыплется, а все туда, - едва не засмеялся оперативник. - Вашими сейчас параши обкладывают, чтобы ссать не мимо. Где служил?
- В стройбате.
- И родственники за тебя глотки режут?
- У меня два брата. Один всю жизнь по тюрьмам. Но где оказался я, с кем имею дело, представление имеют.
- Если не догадался за что задержали, популярно распишу, - после раздумья придвинул стул к столу оперативник. - Видел прикованного пацана?
- Ясное дело, - проглатывая таблетку фенозепама, закусывая ее валидолом, промямлил я.
- Толкнул тебе ворованное золото.
- Я у пацанов не беру.
- Ослеп, когда показал на тебя?
- Впервые узрел.
- Не пороешься в мозгах? Месяца три назад.
- Если бы что, отпираться не стал. С несовершеннолетними ни одного случая. Сами проверяли.
- Проверяли, - кривоногий оперативник вытащил из ящика стола листок. - Безделушки не признаешь?
Я заводил по бумажке носом. На ней были нарисованы перстеньки, цепочки, кулончики. Две вещи почудились знакомыми. Перстенек с высоко поднятым светлым камушком, кольцо с орнаментом по окружности. Присмотрелся внимательнее. Цепочка внизу листа тоже казалась не чужой. Изделия взял у похожего на сельского механизатора мужика. Вспомнились и пацаны за трамвайными путями. Неужели один из них тот сосунок в наручниках, которого сейчас держат в коридоре. Крысятники, подставили, хотя не ведал ни о чем. Да вначале заерепенился. Блин, мысли поперли как у Чехова с насморком: "...я вас обрызгал...". И умер. С гестаповскими глюками недолго превратиться в бабочку - баттерфляй на мужском половом органе. Вещи у меня, чего паниковать.
- Три изделия знакомы, - показал я на перстеньки с цепочкой. - Но брал у мужика. Они дома.
- Ограбили богатого кавказца, - повертел в руках авторучку опер. - Там не три изделия - мешок. Если усечет, кто загреб краденое, матку вывернет.
- Решил запугать выходцем из племени? - насторожился я. - Сдыхать буду под животным в твердой уверенности, что место тому в стойле. Это вас они купили и отдраяли. Так причитают базарные менты. Как пошли на поводу за бабки, так черные облепили снежным комом. И все дай. Других слов, как цыгане, не знают.
- Отдраят тебя, если не вернешь побрякушки, - стукнул кулаком мент. - Не найдешь в списке остального, готовься в Богатяновские камеры.
- Что у меня, отдам, - поймал я его зрачки. - Будешь приписывать, от всего откажусь. Я предупредил, если что случится, с рук не сойдет.
- Этот перстень с бриллиантом! - Повис над столом опер. - Камень почти в полкарата. Одного хватит, чтобы намотать срок.
- Я не воровал.
- Купил ворованное. У детей.
В кабинет вскочил второй сотрудник. Дело вели Баснописец с Гулькиным. Пониже - Гулькин - и пришел. Наклонившись к Баснописцу, пошептал на ухо. Кривоногий не соглашался. Тот привел веский аргумент. Кивнув стриженой головой, Баснописец отвернулся к стене.
- Отправляйся в коридор, распахнешь дверь в кабинет рядом. -обратился ко мне Гулькин.- Там подождешь. Хамить не советую.
- В каком смысле? - воззрился я на него.
- Чтобы не искали.
- Ничего не понял? - вскинулся Баснописец. Бросил авторучку на бумаги.- Тупорылый, как сибирский валенок.
- Не по вашей погоде, - не пропустил я оскорбления мимо ушей.
- Чувствуешь, что гонит?
- Придет машина, отправим на дачи, - отмахнулся Гулькин. - До суда, месяца за три, созреет. Хохол больше полугода поспевал.
Я нервно дернул подбородком. Допроса не было. Листок кривоногий подсунул как доказанный факт. Напоминание о Хохле не случайное. С клаустрофобией в прокуренных камерах не выдержу нескольких дней. Как только начнет выворачивать, и какая тюремная мразь прогнусавит пару оскорбительных фраз, так сразу вцеплюсь в горло. Вряд ли успеют оттащить.
- У меня вторая группа, - напомнил я. - Показания не сняли. Не по правилам.
- Грабил по правилам?- воззрился Баснописец. - Хапал все подряд. Твои коллеги доложили.
- Коллеги превратились в ничтожества, - попытался отгородиться я. - Родились такими.
- Что же водился?
- Я не выбирал.Нужны были деньги для издания книги,пришел на рынок.
- Ты печатаешь сонеты не первый год, - напомнил Гулькин. - Пойди прохладись в кабинете рядом. Приедет машина, позовем
- Договориться нельзя?
В голове закрутилась мысль, что нужно оттянуть время. Если отпустят, приволочь изделия, самому задействовать высокие связи. Среди писателей есть пара полковников милиции, не говоря о сотрудниках из областного управления.
- Слыхал, как заворковал? Выдавал себя за великого,- Повернул Гулькин лицо к Баснописцу. - С какого хрена раньше молчал?
- Непотребное коробами гнал, - захмыкал кривоногий. - Не азиат, блин, слово закон. Кровной местью пригрозил.
- О, как! Хочешь, прямо здесь месть устроим, штаны обдрищешь, - подпрыгнул Гулькин. - Останешься живой, передадим по этапу с пожеланием увидеть в гробу в белых тапках.
- Запросто, - соснул я воздух через ноздри. Хотел добавить, хам тем и держится, что мочит себе подобных. - Потому спрашиваю, может, договоримся?
- Может быть, - окинул голубыми стекляшками кривоногий. - После того, как испробуешь камерного коктейля.
- Готовься, - махнул рукой Гулькин. - И не рыпайся. Без пропуска отсюда не выгоняют.
В соседнем кабинете продержали еще часа два. Из-за приоткрытой двери видел двух голенастых пацанов. Один в изношенном спортивном костюме с накинутой на плечи курткой голубоглазый русак, второй толстый неряшливый то ли армянин, то ли грузин. Обоим лет по тринадцать- четырнадцать, они не желали встречаться взглядами. Сидящий за столом сотрудник уголовки продолжал обработку. Он был в курсе дела. По коридору бегали две цыганки. В кабинет заглядывал Гулькин, между прочим извещая, что "воронок" задерживается. Наконец, сказал, что придется закрывать здесь. Тюремное начальство вряд ли будет на месте. Балдеть два дня в бетонном склепе хуже, чем стоять под дулом пистолета. Нащупав таблетки на дне кармана рубашки, я вздохнул., Осталось выспаться в боксе, добавить вдогонку феназепамину с валидолом. Чтобы не унижаться, я разобью голову о стены.
- Писатель, оглох? - позвали из-за двери.
В коридоре переминался Тюлькин. Затолкав в кабинет напротив, принялся переспрашивать:
- Какие вещи дома?
- Перстенек, цепочка и кольцо.
- Точно?
- Точно.
- Остальное успел продать?
- Другого не брал.
- Цыгане идут в отмазку. Признались в покупке сережек и простенькой цепочки.
- Из украшений я опознал, что взял сам. Три вещи дома.
- Если начальство согласится, смотаемся. Тогда волен находиться дома и не отвечать за прочее. Но это будет стоить. Иначе в тюрьму.
- Сколько? - машинально осведомился я.
- Я намекнул - спрошу. Согласен?
- Не против.
- Моли Бога. Впереди два выходных, а у тебя брилик. Иди пока на место.
Я снова пристроился в кабинете под неусыпным взглядом оперативника, не перестающего пугать недомолвками, прозрачными деталями задержания. Пацаны из коридора исчезли. Пропали цыганки с гортанными воплями. Второй этаж опустел. Я утверждался в мысли, что закроют в камеру при районном отделении милиции. Принялся собирать бумаги непрошенный собеседник. Несмотря на тягу ко сну, я силился не упустить до сего момента неясную ситуацию. Дверь распахнулась, Гулькин поманил пальцем.
- Пятьсот баксов, и едем за побрякушками. Ты остаешься дома, назавтра выходишь на рынок, - разжевал он обстановку. - Если упрешься, закрываем в двухместный бокс с отморозком до наступления рабочей недели. Там подкатит автозак, отвезет на Кировский. Бумаги подписаны.
- Какие бумаги?
- На заключение тебя на три месяца в КПЗ.
- За что?
- До выяснения обстоятельств причастости к краже ювелирных изделий у гражданина такого. Скупка ворованного у несовершеннолетних запротоколирована. Подписано продавшими.
- Не брал я у них.
- Не принимаешь предложения?
- Это грабеж. На чем крутиться?
- Дуру не гони. Ни один валютчик не доедал член без соли. Короче, повторять не буду.
- На питание не перепадает. Баксов бы триста.
- Пятьсот. Я зову дежурных, закрываем до понедельника.
-С базара придется уходить.
- Торговаться не будем, - пропустил нытье мимо ушей Гулькин.-Поедем, покажешь изделия. И разойдемся на обговоренных условиях.
Когда проскакивали кабинет, в котором допрашивали, вывалился одетый Баснописец. На первом этаже оставили за спиной дежурного с "калашом" Мелькнула мысль, что вырваться было бы сложно. Возле подъезда урчал мотором милицейский бобик. Машина понеслась по Текучева в сторону Буденновского проспекта, через Комсомольскую площадь взяла направление на Погодина. Был поздний вечер, фонари горели через пятый на десятый. Дома по бокам утопали во тьме. Стволы пирамидальных тополей отблескивали бетонными столбами. В салоне зависла тишина. Недалеко от моей хрущебы бобик ввалился в кювет. Бросив шофера, втроем устремились дальше. Баснописец загребал кривыми ногами вперемешку со снегом кучи листвы. Дверь квартиры я открывал под сопение с двух сторон. Пропустив оперативников, включил свет, на глазах достал из заначки кулечек с золотом. На стол выпали три изделия, припрятанные по подсказке шестого чувства.
- Это они, - произнес прилипший к перстням с цепочкой Баснописец. Кинул взгляд на место, откуда вытащил вещицы. - Больше не затесалось?
- Проверь сам.
Сотрудник уголовного розыска извлек из папки несколько страничек, авторучку. Разложив на столе, собрался сочинять акт о добровольной выдаче купленного с рук краденого золота. Не поднимая головы, попросил принести паспорт другие, документы. Затем придвинул страницы, чтобы я смог прочитать, расписаться.
- Теперь ты имеешь право отдать сумму, о которой договорились, и ложиться спать, - потер ладони Тюлькин. - Претензии по вопросу вряд ли возникнут. Через пару - тройку месяцев вызовут на суд в качестве свидетеля. Волен не ходить.
- А бумажки? - указал я на протокол изъятия. - Не сыграют злую шутку?
- Протоколы для отчета.
Я продвинул по столу пятьсот долларов, отошел к шкафам с книгами. Баксы исчезли в штанах крутоплечего мента. Оба сотрудника двинулись к двери. Во второй раз зазвонил телефон. Волновалась любовница Людмила, с которой помирились. Я промямлил в трубку, мол, выдохся напрочь. Не раздеваясь, упал на кровать, провалился в бездну космоса.
Когда проснулся, за окном был серенький полдень. Кружилась голова. Наскоро позавтракав, просмотрел оставленную оперативниками бумагу. Корявым почерком на листе из-под копирки говорилось, что у гражданина такого-то было изъято то-то. Сколько и чего конкретно - разобрать не представлялось возможным. Попытки найти паспорт, удостоверение инвалида со справкой из ВТЭКа, проездной талон, военный билет, права, успехом не увенчались. В прошлом, по пьянке забрасывал в немыслимые места. Подумав, что и в этот раз засунул сам, настроился на подсчет убытков. Выходило, что делать на базаре нечего. Денег не набиралось и на сотку. Оставалась коллекция серебряных монет с припрятанным на черный день царским червонцем, с десяток серебряных ложек с вилками, стопки, подстаканники, лом ввиде порватых цепочек, колец, других побрякушек. Всего баксов на двести, если учесть, что червонец - почти сотка. Решил сдать лом и часть ложек в скупку в "Кристалле", чтобы удержаться на месте. Уходить с рынка посчитал позором. Если это вышибание из обоймы валютчиков, не на того нарвались. А закроют в тюрьму по наговору, такова моя чудная судьба. Может, звонок из высокого кабинета не заставит себя ждать. Но сколько интереса, каждодневного адреналина в кровь, без которого жизнь обыденная. Бесцельная. Антуан де Сент Экзюпери высказался, что самого главного все равно глазами не увидишь. Нужно прочувствовать существом, как зверь, что такое эта Жизнь.
Лом сбагрил по три пятьдесят, ложки по пять рублей за грамм рыжему Коле, на удачу крутившемуся возле "Кристалла". В магазине принимали по три с копейками. Если учесть, что в столовой ложке от шестидесяти до восьмидесяти граммов, набежало еще на сотку баксов. С двумястами долларов на базаре не стоят. Но я знаю валютчиков, имею право повертеться на перекидах. Говорят, заработанные неправедным путем деньги счастья не приносят. С этим пусть разбирается Бог, раз принял обязанность людского Судьи. Прежде всего Бог наказал меня.
Я впрягся в крутежку. Выкупив подешевле сотку, бежал сдавать рыночным менялам. За тысячу рублей удалось пристроить потертую Екатерину Вторую, такого же Павла Первого с крестом из букв "П" вместо двуглавого орла, несколько других монет. Раньше ценное, если попадалось, старался продать подороже, чтобы побольше наварить. И пропить. Екатерина оказалась треснутой посередине. Когда года четыре назад предложил нумизмату, тот постукал монетой о другую. Звук был деревянным, и я оставил в коллекции из таких же инвалидов. Теперь приправил начинающему богатенькому буратино за штуку. Про Павла Первого дремучему купцу кроме знаемой байки, что готов был променять Российскую империю на мундир низшего чина прусской армии, рассказал, что император был членом масонской ложи. Отсюда, мол, при нем исчезновение на монетах орла, а позднее, когда герб вернули на место - появление над объединяющей орлиные головы короной шестиконечной звезды Давида. И Александр Первый - победитель французов - пошел по стопам Павла, что привело к выступлению на Сенатскую площадь декабристов в 1825 году. По французскому образцу. Но Россия со времен татаро - монгольского ига спала беспробудным сном. Поцокав копытами, декабристы расползлись по необъятной стране. Большей частью осели в Сибири. Главарей повесили. Пробуждение империи намечалось не в Великую Октябрьскую революцию. Тогда она шевельнула бровями. А было впереди, терялось в глубине веков.
В начале декабря набежало еще на одну сотку. Но радость была преждевременной. На рынке вновь появился Баснописец с прикованным к руке знакомым пацаном. Обстановка вокруг была неспокойной. По городу мотались патрульные машины, бродили пешие патрули. По телевидению, в средствах информации ежедневно передавалось о чеченских, кавказских - ваххабитских - терактах. На вокзалах, в подъездах домов раздавались взрывы с человеческими жертвами. Проверки следовали за проверками. По вине Баснописца у меня не было документа, удостоверяющего личность. С утра до вечера я мотался по конторам со справками о восстановлении утраченных бумаг. Если бы не славянская наружность, не подходящий для совершения терактов возраст, не вылезать из ментовских телевизоров. Поэтому встретил я сотрудника уголовки взглядом седеющего зверя.
- Нестыковочка, писатель, - подходя, ухмыльнулся оперативник на кривых ногах,. - Уворованное не находится.
- При чем здесь я? - сжал я кулаки в карманах. - Мало отстегнул?
- Не понял! - налился нездоровой краской Баснописец. - Кому ты отстегивал? За что, и сколько?
- Тебе. За дутое дело, - подался я вперед.
В голове возник образ казака в форме, который про кавказцев сказал, что их нужно убивать - доказывать бесполезно. Ситуация получалась похожей, теперь с русским мурлом. Несмотря на капитальный беспредел, правила должны соблюдаться, иначе наступит время людей с одним законом - кто сильнее. Отповедь была написана на моем лице. Баснописец лопался от внутреннего давления. Пацан рядом с ним стал похожим на кол с накинутыми курткой с шароварами, придавленный огромной кепкой. Я был уверен, что больше он не сказал ни слова. Мало было мордатому, решившему деньгами заменить физический недостаток.
- Железные решетки глодать будешь, - брызнул слюной Баснописец. - Бетон прогрызешь.
- За свои пятьсот баксов? Или подкинешь из запихнутых под плинтус в своей квартире? - ощерился и я.- У меня было время обдумать положение и поделиться информацией.
Баснописец подавился слюной. Рванув пацана за стальное кольцо, потащил вдоль прилавков по направлению к базарной ментовке со входом со стороны Буденновского проспекта. Но я был уже спокоен. Нужно как можно быстрее делать посеянные документы, чтобы дать надлежащий отпор охамевшему крысятнику. За рассуждениями застали забегавшие на рынок Сникерс, Папен, Хроник и Лесовик. Я рассказал о случае. К ребятам наведывался оперативник из областного управления с двумя большими звездочками на погонах. С Папеном, его сожительницей, иными, у него были свои дела. Подходили опера из других районов города. Валютчики отреагировали однозначно.
- Тебя обули как мальчика, - раздраженно брякнул Папен. - На пятьсот баксов... Озверели. Если знаешь, что берешь ворованное, попадаешься и возвращаешь его, ничего брать не должны. В знак благодарности за отмазку рублей двести - триста. При сложных делах больше сотни баксов сумма не поднималась. Теперь гулькины с баснописцами начнут трясти и нас. Сдавай, не думай ни о чем.
- Помнишь, как подставили начальника районной уголовки, когда работали на ваучерах? Зажравшегося грузина? - вмешался Сникерс. - Где этот мудила? Пробегает в засратых штанах, как положено беженцу из страны третьего мира. За пятьсот баксов я на тот свет отправлю, а ты кормишь козлов, которые к нам ни ногой, ни задницей. Приловили, отдал, что сохранил. Продал, иди в отмазку, или покупай такие же изделия. Усрались от радости, что нарвались на дурака.
- Сдавай, не забивай голову, - посоветовали менялы. - Иначе на всех перекинутся. Кому надо, мы скажем.
- Вообще, тебе кранты. Будут стараться закрыть, - повернул в другую сторону Сникерс. - Они не дураки. Докажут вымогательство, увольнением не отделаются. За них взялись..
- Документы пропали. Потребовали предъявить, - сказал я. - Когда ушли, паспорт, права, удостоверение инвалида, военный билет исчезли.
- Их работа, - констатировали Лесовик с Хроником.-Чтобы легче было придавить.
- Зачем? - ошалел я. - Мало других способов?
- Пока будешь мотаться по инстанциям, ты у них вот где.
- Подлянка, так подлянка. Ни в какие ворота.
- Тебя надо раскрутить.
- Что с документами сделают?
- Могут порвать и выбросить, - сплюнул Сникерс. - Захотят - продадут кому из беженцев. По ксивам бабки наворачивают. Не слыхал про пластиковые карточки? Говорили тебе, дергай, пока при памяти. Ты здесь никто. Книгами подотрут задницу. Но прочитают, чтобы знать, с кем имели дело.
- Беспредел, - развел я руками.
- Вся страна такая, - засмеялись ребята.
Из-за угла магазина со стороны Буденновского показались Баснописец с пацаном, начальник уголовки базарного отделения и его заместитель. Сзади два амбала из пешего патруля в форменных бушлатах. Компания двинулась в нашу сторону.
- Я бы смайнал, - посоветовал Лесовик. - Переждал бы, пока дело утрясется, иначе будут доставать.
- Обещали не трогать, - раздул ноздри я.
- Если мент обещает, исполнит точно, - лысой головой покивал Лесовик. - Власть, да чтобы не употребить. Линяй, не чешись.
Я пригнулся, за спинами нырнул в ворота. Нужно было проскочить до той стороны с машинами под рыбу, пролезть на улицу Тургенева, по ней добежать до Семашко, или спуститься к Дону по Буденновскому. Тогда можно почувствовать себя в безопасности. До этого момента рынок перекроют за минуты. Я личность известная. Мысль заставила изменить планы. Тогда пусть мечутся на выходе, я проплыву под конторой. За воротами завернул к трамвайной линии, пошел на автобусную остановку. На тротуаре оглянулся. Верхушка уголовки втягивалась вовнутрь базара. Ясно. Пока не получу дубликат справки ВТЭКа, ловить на рынке нечего. Нужно спасать, что осталось. Примчавшись домой, закрутил серебряные изделия в кусок тряпки, сунул в нее кляссер с тощей коллекцией монет, несколько золотых побрякушек. Свернул в трубочку пару соток и остаток денег. За окном темнело. Казалось, в дверь вот-вот загремят коваными сапогами. Я не боялся ментов, ОМОНовцев. Я боялся себя. Если здоровому человеку все равно, то мне легче застрелиться, нежели отсидеть три месяца в закрытом помещении. Болезнь могла толкнуть на любой поступок. Прихватив еще пару вещей, выбежал на улицу. Решил переждать время у Людмилы. Когда сделаю документы, нанесу визит в ментовку сам. Утешала мысль, что за ночь, за день придет трезвое решение проблемы
Транспорт, даже коммерческий, ходил плохо. Шла борьба между директором главного автопредприятия кавказской национальности, посадившим на автобусы джигитов, и начальниками остальных парков. Шоферы кавказцы отказывались подбирать стариков, требовали с них, со студентов, школьников, оплату за проезд. Горстка граждан не желала мириться с беспределом, забрасывая жалобами власти. Но, дурной пример заразителен. Появились доморощенные, начавшие копировать новую орду. По телевизору показывали, как Москву терзали казанские татары. Молчала и столица.
В автобусе народу было мало. Я вышел на пересечении Ворошиловского проспекта с Садовой. Предстояло нырнуть в переход, продолжить путь пешком до Петровской, либо остановку проехать. Милицейские бобики гоняли один за другим. Ни документов, ни справки из зубной поликлиники. В руках небольшие, но ценности. В связи с терактами,войной группировок, людей на тротуарах единицы. Лучше проехать, а там как Бог на душу положит. Когда с Садовой завернул на Чехова, в тихий омут провалился. Ни фонарей, ни луча из окон старых зданий. На Социалке два ярких пучка в упор. Прижал хозяйственную сумку с состоянием. Ментовский "УАЗик" качался почти рядом.Блюстители проводили до поворота на Петровскую, покатили по направлению к Станиславского. По щиколотку в грязи на середине улицы в центре города, я взобрался на бугор, заскользил вниз, к двухэтажному полубараку с осыпающимися боками. Внизу даже собаки молчали. Протиснувшись в тоннель с нависшим вторым этажом, вошел во двор, поднялся по железной лестнице с деревянным настилом вдоль стены. Свет из квартиры Людмилы едва просачивался сквозь занавески. Она открыла, когда снова показал лицо в проем. В прихожей допотопный холодильник, в комнатушке с низкой кроватью еще советский телевизор, книжный шкаф с набором макулатурных изданий, с фотографиями под стеклом. На столе швейная машинка. Легкий бардак вокруг. Через тонкую перегородку, в другой комнатенке двадцатилетнего сына - алкоголика, полноценный бардак, нарушаемый попытками соединенными усилиями его уничтожить. Вот и все богатства бывшей любовницы начальника строительного управления, бывшей сожительницы студента грузина, десяток лет назад лучшей "мисс" не малого коллектива, входившей в кабинет областного градоначальника. Первым вопросом Людмилы был:
- Что случилось? Почему ты бледный?
- Извини. У тебя нельзя перекантоваться? Небольшие неприятности.
- Конечно. А какие?
- Переведу дух и расскажу.
- Я поставлю чай.
За двухлетнее общение накормила Людмила раза три. Казацкая привычка - содрать нежели поделиться - выпирала в полный рост.. Закончив учебу, грузин умотал на "цивилизованную" родину. Мать умерла. Людмила ездила в Грузию сама, по туристической путевке. Мачаидзе пригласить не соизволил ни разу. Она не переставала восхищаться увиденным, подтверждая тем самым, что по развитию недалеко ушла от горцев. Какие благородные лица. Самая образованная нация на земле. Она так достала восхвалениями красот, что начало подташнивать. По Евровидению как раз передавали конкурс песни из Монако. Концертный зал был заполнен европейцами. Я попросил сравнить их личности с лицами жителей солнечной Грузии. Мол, кому больше подойдут индейские перья вокруг головы, томагавки в руках. Через время Людмила заговорила о бедности в странах третьего мира.
- Все-таки,что случилось?- расставляя чашки, вновь поинтересовалась любовница. - Был относительный порядок. Сам производишь впечатление уверенного человека. Вдруг среди ночи прибегаешь с растерянным видом.
Через носки я впитывал идущие от электропечки волны тепла. В комнате воздух был прохладен. Городские власти взялись экономить топливо с электроэнергией, пытаясь заставить народ оплачивать коммунальные услуги. Моя любовница не платила по счетам годами. Ни работы, ни заработка, если она была. Пенсии, пособия мизерные. Цены скакали вверх выхоленными скакунами. Не осознавать это могли лишь подгребавшие народное добро, плюющие на народ, самородки из низов.
- Во первых, не середина ночи, - расслабленно ответил я. - Во вторых, уверенности в будущем не было. Что рвусь к цели - верно. Но уверенность и желание вырваться из узды - не одно и то же. Хочешь услышать причину визита?
- Конечно. С моим кобелем что-то случилось, - откликнулась Людмила. - Должна я знать, кто его побил.
- Напоишь чаем, расскажу.Перехватил бы супчику,можно жиденького.
- Обойдешься печеньем, сама забываю про чувство голода лишь у тебя. Но ты прижимист.
- Сколько ни дай - все равно мало.
- Я женщина. Мог бы что-то принести.
- Каждый твой визит обходится мне в две - три сотни рублей. Да колготки с зубами, холодильниками. Прости, возле "коня с яйцами", напротив Дома Советов, девочки делают минет за пятьдесят рублей. Пухленькие украиночки согласны разделить постель за сто рублей, потому что по сравнению с хохлобаксами рубли считаются твердой валютой. Не надо наговаривать.
-Иди к столу...благодетель. Все равно кроме чая ничего не получишь.
- Спасибо и за это.
Я замечал перемены, происходившие с бывшими любовницами кавказцев или начальников. Мерилом ценностей являлись деньги. Неужели англичанки или француженки тоже такие! Нет, наверное. На Западе люди старались подыскать супругов в первую очередь по интеллекту, потом по другим достаткам.
Попив чаю с парочкой печений, я перешел на кровать. Людмила заняла выжидательную позицию на стуле. С рассказом не торопился, потому что не ведал о реакции. Схватил за край халата. Расстегнул ремень на брюках, залез рукой под трусы. Сколько женщин погубило обыкновенное любопытство, одному Богу известно. Кусая губы, Людмила покряхтывала подо мной, дожидаясь раскрытия причины позднего появления. Не выдержала. Кряхтение перешло в долгий стон. Я отдышался, дал возможность придти в себя подружке. Затем приготовился раскрыть тайну. Любовница покосилась на сверток с богатством. Долго смотрела в одну точку.
- Хочешь спрятать это у меня? - заговорила она.
- Серебро с монетами, пара золотых изделий, двести баксов с небольшой суммой денег.
- Сам рассказывал, как ребята скупают ворованное. И тебя хотят привлечь за это.
- Они рискуют, я нет.
- Тогда за что привязались?
- Пацаны подвели ментов, а я брал у мужика.
- Почему пацаны показали на тебя?
- Потому что изделия ихние. Чурку ограбили.
- Значит, купил краденное?
- Меня подставили.
Недоверие Людмилы начало раздражать. Я уставился на переспавшую со мной женщину. То ли игра глупой бабенки в честного человека, или что-то нужно.
- Я не хочу оставлять тебя со свертком, - выдавила сквозь зубы любовница.
- Почему?
- Тебя ищут. Могут приехать сюда.
-Они не знают, где живешь.
- Милиции доложит твой сосед. Сам давал телефон. У тебя серебро, золото... Меня копейкой попрекал.
- Сверток все, что есть. Я пришел, чтобы сохранить последнее. Ворованного в пакете нет.
- Не подозревала, что ворочаешь большими суммами, - нагнула голову Людмила. - У меня из драгоценностей пара колечек, которые подарил отец на совершеннолетие. Ты соизволил дать две серебряных цепочки, да погнутый турецкий перстенек. Если не хочешь делиться, я не желаю принимать участие в твоих проблемах.
- Все сказала?
- В общем, да, - пожала плечами любовница.
Я оделся, забрал сверток, вышел в прихожую. Шагая по настилу, услышал щелчок закрываемой двери. Не обижал, не обзывал, не трогал. Покупал цветы, о которых женщины перестали мечтать. И увидел результат забот. Хорошо, не раскололся сразу, додумался трахнуть. Умотал бы голодным, получив очередной пинок под зад. Пройдет немного времени, она обратится снова, как позвала после поездки на море
Если пару часов назад еще торопились фигуры пешеходов, то сейчас я казался блохой под увеличительным стеклом. Мог подвернуть любой из желтых с синей полосой "уазиков". Транспорт не ходил. Сочились светом редкие окна в домах. Притихшей столицу южного региона я видел впервые за не один десяток лет. Во времена пика социализма и тотальной охоты на пьяных, со двора во двор шмыгали тени алкашей. Сейчас город казался вымершим. Я не знал, в какую сторону податься. Дутое богатство оттягивало руку. Завернуть к куму, живущему остановкой дальше, он примет. Но как посмотрят домашние. Супруга - секретарь у районного главы. Поехать к другу Сэму - тот перешел в примаки, не оставив адреса. К детям - сыну с дочерью - лучше не соваться. Им важно одно - деньги. О Людмиле с Данилкой думать не стоит, боятся любого шороха. Ждут доброго дядю с подачками. Здесь самому край встать на ноги. Прикинуть на круг, всем нужны деньги. Я не в счет. Ни у кого. О, времена, о, нравы? Они проявились в полный рост
Я смог пройти бесконечный черный подземный переход с Большой Садовой на Ворошиловский, выдвинулся к вымершей остановке транспорта в надежде на маршрутку в сторону Северного. В этот момент подрулил патрульный бобик. Наружу подался милиционер в бушлате, в фуражке:
- Куда направляешься, старый?
- К себе.
- Вот как... Откуда?
- От своей.
- В руках что?
- Сверток.
- Понятно, не мешок. Что в свертке?
- Инструмент... Ложки, вилки.
- Инструмент или ложки? Сейчас проверим.
- Ложки тоже едальный инструмент.
В кабине помолчали. Короткая машина с высоким поджатым задом скакнула по проспекту. Я двинулся навстречу жигуленку с разбросанными колесами, просевшим кузовом. Скорость у похожего на расползшуюся на льду телку жигуля была приличной, на поворотах обледеневшего шоссе с мешаниной из снега не занесло ни разу. До"Горизонта" домчались минут за восемь. Подсвечивая раскосыми же фарами, жигуль скрылся во тьме.
Несколько дней на рынок я не выходил. Сверток спрятал у соседки. Та поначалу уставилась, но сыграла байка, что хочу отлучиться, а замки на дверях ненадежные. Сама свидетель, как вышибали алкаши с ворами. Не спросив, что там, соседка унесла сверток в глубь комнат. По прошествии недели позвонил влиятельному лицу при крупных звездочках.
- Пальцем не тронут, - оборвал он сетования. - Занимай место, продолжай трудиться. Перестань болтать о круговой поруке. Она везде, но у нас почище.
- Я до сих пор без документов.
- Собери справки. Сдашь - позвонишь. И к нам с заявлением, если не догадался на другой день.
- Муторно втягиваться в болото.
- Все зависит от тебя. Cоветую не прощать. На безотказной бабе кто не катался.
- Я поразмышляю.
- И не бойся угроз, за бомжей находим. Жду звонка.
Я выдрался на белый свет. За солидный промежуток в квартиру никто не постучался, телефон молчал. Ребята встретили как обычно. Думали, я поехал встречать Новый год среди родных, служивших в ракетном городке под Москвой.
- Правильно сделал, что свалил, - вертя головой едва не вкруговую, объяснял Папен. - Баснописец пасся здесь все время. Начальник уголовки и Юрков из областного управления упирались за тебя. Пятьсот баксов, это больше, чем беспредел. Потому борзой мечтал закрыть. Пиши заяву, иначе пойдет шерстить всех подряд. Валютчики только спасибо скажут.
- Писать не буду, - пожал я плечами. - Бесполезное дело, свидетелей нет. А пастуху с хозяином покажусь.
В кабинете кроме начальника уголовки рынка никого не было. Я поздоровался.
- Присаживайся, - указал на стул в фуражке на голове начальник. Улыбнулся. - Баснописец требует, чтобы закрыли. Как на это смотришь?
- На ваше настроение, - усмехнулся я. - Если мало отстегнул, тогда какой разговор. Среди менял пересуд, что обули как мальчика. Я вернул то, что купил.
- Точно не знал про ворованное золото?
- Даю слово. Брал не у пацанов.
- Верю.
- Не раз делали ревизию, - посмотрел я в глаза начальнику.
- Здесь проверяют всех, - ушел тот от ответа. - Становись, никто донимать не будет.
- Баксы вернут? - не утерпел я с подковыркой. - На мелочевке много не наваришь.
- Свидетели есть, что отстегивал тем оперативникам? -прищурился начальник.- Вот именно.Забудь.
Выйдя из ментовки, я посмотрел на купленные за сто пятьдесят рублей японские часы, позолоченные, со стеклом из горного хрусталя. Корпус поцарапан, тикали по японски - то останавливались, то выбрасывали неправильное число. Ремонт обошелся бы еще в сто пятьдесят рублей. Продали два парня с Украины, пояснив, что выиграли в карты. Может, повезет еще с чем.Бежать с рынка означало бы признать поражение. Сверив время с бесконечностью на колокольне, заспешил к воротам. Хватало лишь смотаться за деньгами и вернуться обратно.
До Нового года осталось с десяток дней, приближение его ощущалось не очень. Я крутился в поте лица, наматывая километры пробежками от нашего угла с внешней стороны рынка до центрального прохода вдоль торговой площади. Валютчики сочувственно похлопывали по плечам. Баснописец с Тюлькиным пытались провести подобный эксперимент в центре. Нарвались на сплоченное сопротивление. Если с ворованным залетали откровенно, менялы соглашались на следственный изолятор, шли в отмазку. Лишь бы не отстегивать мзду присосавшимся к базару хамам, не мечтающим побывать в шкуре менялы. Не у каждого очко было железным, но больше, чем на сотню баксов, никого не раскрутили. Меня менты из районной уголовки обходили стороной. Чувствовалось, дал указание солидный благодетель. Доллары возвращать никто не думал.
Я обменял двести баксов нового образца старому клиенту. Быстро темнело. Стрелки на колокольных часах замерли до обеда. Чубайс собирал долги, отрубая свет то в одном, то в другом районе города ежедневно. Сегодня очередь Пролетарского. А Бог работающий от электричества механизм крутить не желал. Приподнял край перчатки. Закругляться рановато, иначе не выработаешь уплаченного вперед. Заметил высокого, спортивного вида, парня. Он выскочил из-за табачного ларька напротив, быстро отмеряя расстояние. Это был убийца, фоторобот которого висел на стенде за спиной. Оглянулся вокруг. Ни патруля, ни казачьих контролеров. Народу тоже немного.
- Идет работа? - спросил парень. - Ничего интересного не взял?
- По ночам значительное не носят, - ответил я. - Только обменял двести баксов. Перед этим влетел на пятьсот.
- Вечно проблемы, - озирая площадь, пожевал губами парень. - Кинули?
- Менты наказали. За ворованное.
- Берешь?
- Подставили.
- За подлянку надо отвечать.
- Пацаны, лет по четырнадцать.
- Все равно.
Убийца постукал перчаткой о перчатку. Кожа была новой и скрипучей. Шкура под выбритым, будто срезанным, подбородком отливала синевой. Я ощупал ручку шила в кармане китайской куртки. В морозном воздухе распространился запах одеколона. Лицо у парня было удлиненным, глаза меняющиеся. От холодного,почти бессмысленного,взгляда до внимательно заинтересованного. Сухощавая фигура под метр восемьдесят, длинные ноги в джинсах, теплых ботинках. Таких сухопарых ребят отбирали в военную разведку или в спецназ, в диверсионную группу..
- Значит, стоящего не приобрел? - спросил снова парень.
- Для тебя нет.
- Для меня?..
- Знаю, зачем ты набегаешь.
Он поскрипел ботинками, кашлянул в кулак. Я успел высвободить ручку шила из-под клапана кармана.
- От тебя мне ничего не надо, - усмехнулся он. - Думал, расскажешь о друзьях интересное. А ты весь в проблемах. Работай, писатель.
- Твое дело, - пожал я плечами.
Парень отодвинулся к остановке трамвая, зашел за киоск по продаже видео, аудио кассет. Провалился сквозь землю. Я сунул орудие обороны на место, покрутил головой. Со стороны толкучки на Московской показался патруль. Морозец придавливал. От хлебного ларька Сурена послышался скрип снега. Ко мне направлялся старик в потертом пальто,черной шапке на кустистых бровях. Который год носил он по одному, по два золотые червонцы из неиссякающего источника. Почувствовался запах перегара, смешанный с не менее жгучим чесночным.
- Берешь? - без предисловий спросил Корейко.
- Сто лет не подъезжал.
- Чего заскакивать, когда не смыслишь. Припозднился, иначе зашел бы к Папену со Сникерсом. Водку продают паленую. Изжога замучила.
- Обратил бы внимание на акцизную марку.
- По залу налоговый инспектор с журналом шастал.
Старик вытащил завернутую в бумажку монету. Выбил сопли под ноги Андреевне. Трезвая Света перекинула кульки на другой локоть. Я поднес червонец к окну магазина. Вес показался не соответствующим норме. Чувствуя неловкость, прижался к стеклу. Через очки плюс два с половиной цвет померещился не родной.
- Пойдем в торговый зал, - позвал я деда. - Замерз.
- Что ты как не настоящий, - забурчал тот. - Тут подожду.
За прилавками работали Риточка с Леной, сменившие батайчанок мать с дочерью. Риточку можно было хоть сейчас использовать в качестве манекена. Она расставляла пирожные в витрине. Окинув черными глазами, сдула со лба белую челку.
- На минуту, - поднял я руку.
Я старался заскакивать в помещение в крайних случаях. Заведующая гоняла как последнего алкаша, прикрываясь тем, что загораживаю ассортимент. Ритулька пожала плечами, мол, ее это никаким образом. Лена промолчала. Вытащил увеличительное стекло, навел на голову Николая Второго. Перевернул на другую сторону, где раскинул усеянные гербами других государств - колоний Российской империи - крылья двуглавый хищный орел. Монета имела вид только выскочившей из-под печатного станка. Она представляла подделку пятьсот восемьдесят третьей пробы, вес которой был меньше настоящей девятисотой. Цвет отливал желтизной. Когда попадал николаевский червонец, то ощущался не разворованный золотой запас империи. А такой, что лежала на руке, кавказцы наводнили нумизматические рынки, как обеспечили лохов фальшивыми долларами. Я вышел за стеклянные двери магазина. Сунув монету согнувшемуся от холода старику, погнал его последними словами.
Новый год надвигался волком из брянских лесов. Со смачным сопением он пожирал подкопленный народом бюджет, нес повышения тарифов на все. Люди натянули на головы черные колготки усталости. По телевизору гнали такую муру, впору было поверить в байку о том, что с третьим тысячелетием наступит конец света. Пугачева, Киркоров, Орбакайте, Кобзон, Королева, Николаев. С десяток набивших оскомину имен, кроме Аллы, не обладающих ни голосом, ни талантом. Алла тоже выезжала разве на артистизме. Пахмутова стиралась из памяти, не говоря об Антонове, певце Серове. Инородными казались Алсу с Валерией рядом с напористой Бабкиной, с ранними Николаем Басковым с раздолбанной "Шарманкой" и Максимом Галкиным, кующим капиталы по всем программам вместе с человеком с улицы Шифриным. Опошлили, перемешали, свалили в кучу. Где хорошая песня, где романс, где арии. Хворостовский с Казарновской по заграницам, Елены Образцовой, Ирины Архиповой, Бориса Штоколова с Евгением Нестеренко, Марией Биешу не слышно. Конечно, старые. Но ленинградская "ДДТ" в опале, как и Владимир Кузьмин. Как многие, не чета нынешним. Пустили бы на экраны зарубежную эстраду. Живущая за бугром Екатерина Шаврина однажды выдала, западный певец свободно берет четыре октавы. "Наш" и на двух спотыкается как стреноженная корова. С трудом поймаешь по загнанным каналам Лучано Паваротти, Хосе Каррероса, Пласидо Доминго, Монсерат Кабалье, Фреди Меркьюри. Отца и сына Иглесиасов, концерты с участием намозолившей уши богатым странам Мадонны, новой певицы Бритни Спирс, подпирающей ее в круглую попу совсем юной дивы. Даже в советские времена можно было узреть шведские "АББА", "Европа", немецкую "Модерн Токинг", самого Майкла Джексона, сексуальную Си-Си Кейч. Скучно стало, несмотря на "открытость" телеэкранного общества. Пойти некуда и не на что. Цены бешеные, услуги ничтожны. Опять получалось как всегда.
Года через три от описываемых событий я случайно попаду на концерт Патрисии Каас. Мечту, любимую певицу, эталон женской красоты и французского обаяния. Ростовскому бизнесу стукнуло тогда десять лет. Богатые люди города закупили зал в новом театре музкомедии, оставшиеся билеты выбросили в свободную продажу. Я наскреб четыре тысячи рублей на самый верх партера. Занял свое место, приготовился слушать божественный голос в сопровождении божественной музыки. Не тут-то было. Дебелые охранники громко переговаривались у входов в концертный зал, молодые девочки, парни в стильных европейских тряпках покидали свои места, бежали в туалет или в буфет. Искали ряды и кресла опоздавшие, им подсвечивали фонариками билетерши с гардеробщицами. Сзади и спереди обсуждали прикид элитарной даже за границей певицы, ее романы, в том числе с Делоном. Азиатский базар продолжался до конца первого отделения. Я с напряжением вслушивался в низкие отточенные звуки, жадно рассматривал обтягивающие ноги и попу певицы джинсы, черную кофточку в стиле а ля франсэ, оставляющую почти открытой левую сторону тела с будто мраморной полной грудью, высокую длинную шею, собранные как бы в простую прическу светлые волосы.Не переставал жалеть о том, что в спешке забыл слабые очки, через которые отлично виделся далеко отстоящий дома от дивана телевизор. Лишь когда во втором отделении Патрисия вышла на сцену в бесподобном, сшитом как бы из кусков материи, бежевом, до пола, платье и спела одну незнакомую песню, а вторую всемирный хит, я решился на подвиг. Не знаю, что подтолкнуло захватить одну из последних книг "Ростов - папа" с морпехом в черном берете и видами города за ним на красочной обложке. Не раз мелькала мысль, что сочинения артистам не дарят, что французская дива и русского языка - то не знает. Зачем ей лишний кирпич в багаж. Но вот взял. Перед концертом распорядитель, которого я попросил помочь, категорически отверг мои намерения. Сказал, что на сцену пройти не удастся, вручить том в руки певице не получится , потому что она пугливая. Разве что положить на край рампы во время перерыва между отделениями. Но когда усмотрел, что женщина с маленькой девочкой понесла цветы, сорвался с места. Я рванул по проходу в середине зала уверенно, упорно. Перед сценой секьюрити самой артистки схватил за руку. Показав обложку, я снова шагнул к лестнице. Руку крепко держали. Тогда я ужал ладонь, выдернул ее из цепких пальцев. Заметил, как растерянно оглянулся телохранитель на своих товарищей. Певица укладывала пышный букет цветов на подставочку позади себя. Я хотел пристроить книгу и купленную на рынке за десять рублей единственную гвоздику тоже на выступ. Но она обернулась. И я подался к ней, как икону держа том обложкой вперед. Она все поняла. Взяв его в руки, всмотрелась в цветные фотографии. И вдруг обратилась к зрителям, высоко подняв над прической мое произведение. Зал взорвался аплодисментами. Положив цветок, вместе со всеми я зааплодировал в ладоши многолетнему кумиру. Патрисия развернулась, поклонилась мне глубоким аристократическим поклоном. По азиатски прижав руку к груди, я опустил голову. Крутнулся на каблуках, чтобы уйти, и заметил, что певица все еще грациозно сгибается в глубоком реверансе. Снова прикоснувшись почему-то к правой стороне груди, я согнулся еще раз, лишь после этого сошел в зал. Я был счастлив. В моей зигзагами жизни впервые произошло событие международного масштаба.
На этой высокой ноте можно было бы поставить точку. Но в третьем акте, когда Патрисия вышла к зрителям в свободном светлом брючном костюме, буквально не из чего высветилась маленькая деталь. Спев чудным низким голосом известный шансон из репертуара Эдит Пиаф, Каас получила очередной роскошный букет. И вдруг заметила, что моя гвоздика лежит в стороне от других цветов. Мило воскликнув в микрофон, поговорив сама с собой по французски, певица переложила ее на самый верх букетов, чем заслужила новые аплодисменты и возгласы уже покоренных мастерством зрителей. На душу мне упала еще одна капля бальзама.
Год 1999 встретил в гордом одиночестве. Трезвый и сытый. Звонила Людмила, я неизменно посылал подальше. Из показанного по телевизору понравились лишь "Старые песни о главном". На другое утро подался на рынок. Поначалу сдатчиков не было, потом зашевелились. Подвалил рыгающий спиртным с луком Пикине. Барыга с рождения не упускал возможности вырвать клиента с товаром из рук. Я пообещал набить морду. Но договориться смогли. Денег у меня "...стукнешь по карману - не звенит, стукнешь по другому - не слыхать...". Заключили союз, доллары брать не дороже двадцати пяти рублей. Золото - кто как умудрится. Я снова работал на дядю, сдавая ему баксы по двадцать восемь рублей. Валюту и золото несли мало. Душа радовалась, что пить стали меньше. Но, как покажет время, горбатого исправит только могила. Лишь дадут народу приподнять голову,возле магазинов и пивных заклубятся сменившие отправившихся в мир иной алкоголиков подросшие поколения с пьяными генами, с бессмысленными с пеленок глазами.
Банковали спокойно. Патрули отирались возле посадочных площадок городского транспорта. Бандиты, отморозки продолжали праздновать. Алкаши с бомжами не донимали тоже. Упав в омуты, они прилипали ко дну, редко находя силы подняться на поверхность.Несмотря на взаимную неприязнь, раздражения мы не испытывали.Пикинез бесплатно взваживал предложенные мне изделия. Брал золото по установленной в обычные дни цене. Уверенности, что не обвешивает, не было. У подружек сережки я взял за бесценок. Стоимость назначили они. Пикинез отвалил в три раза больше. Этого не произошло бы, если бы его внимание не занял мужик с серебряной ложкой. Времени тот отнял столько, что Пикинез долго не мог говорить. Я посмеивался в варежку.
Работу закончили часов в шесть вечера, когда разгорелись фонари на площади перед собором. Ждать осталось ненормального или поймавшего отходняк наркошу. Мы разошлись. По широкой лестнице я проскакал на пятачек между ларьками, оглянулся. Толстая фигура Пикинеза одиноко качалась возле остановки на другой стороне Буденновского проспекта. Ему предстояло добираться до Западного, мне по дороге на Северный. Вокруг было пусто и неуютно. Я поднял воротник, взял направление на Соборный переулок. Перед копией московского собора Христу Спасителю остался мерзнуть памятник Димитрию Ростовскому, двести сорок лет назад основавшему крепость Ростов на славном Дону. Я тоже голосовал за возведение монумента подвижнику. Потом услышал, что святым статуи не ставят. Все мы были неграмотными выходцами из безбожных Советов, а церковники промолчали. Когда памятник установили, люди взялись обкладывать подножие цветами, молодожены отбивать поклоны. И сейчас основание постамента завалили венками с букетами. На детские дома, квартиры для беженцев - соплеменников, пособия на детей, инвалидов, на пенсии старикам, на открытие рабочих мест ни времени, ни денег не находится. На святых, в которых не верим - пожалуйста. Зачем отливать? Они без копий над толпой. Иконы Серафиму Саровскому, Сергию Радонежскому, Дмитрию Донскому в храмах висят. Денег на них ушло не как на изваяния. Но у нас ... возвели монументальную партшколу, деский садик сзади развалился. Повторяюсь, конечно. Для лучшего запоминания.
На Большой Садовой людей единицы. Уткнули носы в воротники. Рекламы сиротливо переливались огнями. Впечатляло оккупированное правительством области старинное здание, с голубоватыми подсветками белокаменных портиков по фронтону. С перекрытыми модной черепицей островерхими крышами. За ним просевшие, с трещинами дома ростовчан. Что изменилось с приходом новой власти? Или, зачем строить из себя одуванчика, когда у самого рыльце в пушку?...
Дома первым делом подсчитал навар. Заработок составил почти тысячу рублей. Не обманул, не обвесил. Не отобрал. Хочешь - сдавай доллары, золото, иные ценности. Не хочешь - неси в приемные, обменные пункты. Я лично вышел поработать за систему услуг в праздничные дни.
На второй день снова банковали вдвоем. Народ приходил в себя. В прежние времена говном в проруби болтались до Крещения, до старого нового года, обблевывая тротуары, рабочие места на производстве. Теперь кормить никто не собирался. На третий в рост закрутились оптовые рынки продуктов, промтоваров, заиграли красками овощные, фруктовые развалы, соления с мочениями, сушеные урюк, изюм, курага. В мясном на прилавках куры, утки, гуси, индейки, куропатки, поросята, телята, баранина. Белужьи, стерляжьи, соминые балыки, кефаль, форель, машины с живой рыбой. Чего не родилось на донской земле и близкой Азии. Распахнулись четыре входа в базар с массивными, сваренными из железных брусков с крестовинами, воротами. Валютчики заняли посты по длине центрального прохода от Соборного переулка до мясного павильона, имеющего выход на Буденновский проспект. Взялись банковать ребята с нашего угла. Пришлось переходить на вечернюю смену. Менялы пропились, растратились. Сникерс в обычные дни слыл нечистым на руку, теперь обвешивал на портативных внаглую. Остальные похихикивали, следуя примеру с откровенным лохом. В старые времена, когда менты разрешали стоять азербайджанцам - кидалам, был случай. Лет двадцати пяти, худой от недоедания или пьянства парень из станицы, торговавший кучкой овощей, вдруг захлопал ладонями по бокам, затанцевал обутыми в резиновые сапоги ногами.Вытащив из кармана китайских штанов смятые купюры, с подскоками направился к азикам. Преподнес две по единичке и одну купюру в пятьдесят украинские гривны. В переводе на российские гривна равнялась пяти рублям. Те с интересом уставились на расплывшуюся физиономию. Один брезгливо развернул бумажки, покрутил между цепкими пальцами. Собратья наблюдали за действиями, презрительно косясь на крестьянина, продолжавшего строить из себя богатого ваньку. Кидала скомкал, впихнул купюры в руки, оттолкнул парня. Тот снова сунулся к зверькам:
- Что, не берешь? - услышали мы растерянный голос. - Почему?
- Иди на х..., - скривился азербайджанец. - Получишь в морду.
- Пятьдесят две гривны. За двести рублей, - канючил прилагательный русский. - Шестьдесят деревянных навару.
- Вали отсюда, - подключились соплеменники. Набросали злых ударов по бокам, по морде. - Подойдешь, ноги переломаем.
Размазав по лицу кровь, потомок вольного народа начал складывать деньги. За ним наблюдали его земляки. Вдруг парень замер, тупо покрутил бумажки. Их оказалось две вместо трех. Две единички. Бросился к азербайджанцам. Те подвалили покрепче. Когда прошло время, я понял, почему не заступился тоже. За одно мгновение крестьянин показал доставшийся нам после татаро-монгольского ига характер. Мы такие. Петрушки. Или, как утверждает крестьянский сын Миша Евдокимов, Ваньки - встаньки.Правда, что в первом, что во втором случае непонятно, чем гордиться! Дурью неотесанной? Вот и сейчас Сникерс натягивал жизнерадостного лоха. Пока не выскочили нули, опустил солидный конец цепочки вязки "Кардинал" на полированное ложе. Затем уложил ее всю. Японский прибор зафиксировал вес изделия без куска золота, потому что взваживал после появления на табло нулей, как принято от арабских математиков, со времен Архимеда с Пифагором. С лица лоха не сходила благодушная улыбка. Обутый граммов на восемь,он ушел. Сникерс занялся цыганкой, высыпавшей ему в руки жменю колец, сережек, перстеньков с цепочками, крестиками. И здесь скинет на камни, на припой. Он имеет право говорить: если пришел на базар, работай по базарному. Когда занимался перегоном машин из Бреста в Ростов, объяснял, автомобилей бояться не стоит. Не попал ни в одну аварию. Многие ребята разбились на ночных белорусских, российских непредсказуемых трассах. Аркаша шипел: "Везунчик". Сникерс гнал его, потому что тот болел болезнью Пикинеза - перехватывал клиентов от трамвайных путей.
Разложив приобретенное по кулечкам, Сникерс потрепал меня по плечу. Мол, странный ты. Только бабы у тебя выскакивают из моря ни с хрена беременные. Хотя сзади лишь одна громадная в полнеба луна. И больше никого. Удачу на рынке держат зубами, иначе зачем сюда ходить.
Я послушался совета. Перекинув сумку на живот, зорко огляделся. Толпа месила снег, вливалась в ворота базара. Торгующие тряпками женщины ждали, когда освободятся места за железными лотками, днем занятые продавцами сигаретами, батарейками, брелками, прищепками, расческами. Ширпотребовской мелочевкой, которую в советские времена надо было искать с большим фонарем днем. Старые и молодые женщины займут прилавки и начнут трястись от холода до позднего вечера, в надежде заработать червонец - полтинник. Я отказывался их понимать. Столбы пестрели объявлениями, что на рынок требуются уборщицы с окладом в две с половиной тысячи рублей. Картон пачками, бутылки мешками, обрезки мяса, овощи под ногами, фрукты. Утерянная мелочевка... Будут лузгать семечки, перемывать кости, изредка поднимая задницу, чтобы оказать внимание клиенту. А может, дома всего в достатке, дети сыты, одеты, обуты. Мужья довольны. Нет, плач о проблемах нельзя слушать без подвывания в унисон.
Перекинул внимание на то, как ловко точит ножи, ножницы Иван. Переделав ларек в мастерскую, он подключил к кабелю станок с наждаками. Точно вышел на золотую жилу. Желающих хоть отбавляй. Это наводило на мысль, что в квартирах перевелись мужчины. Еще бы. Войны, перестройки, разгул криминала. Нескончаемая череда... Я не заметил, как подвалил первый клиент. Интеллигентного вида парень предлагал тысячу франков. Крутые менялы брали любую валюту, я, как большинство, не знал даже курса. Повертев купюры, возвратил обратно.
- Фунты стерлингов меняете? - спросил второй, тоже высокий, в прекрасно подогнанной одежде молодой человек. - У нас есть фунты.
Девушка рядом выжидательно уставилась на меня. Все трое не очень походили на русских. Но речь была чистой, без акцента. Наконец, дошло. Дети богатых родителей приехали на новогодние и рождественские каникулы из Йельского, Кембриджского, Сорбоннского университетов. Как быстро и кардинально может менять человек облик. Разумеется, поверхностно. Но если бы ребята заговорили на английском или французском языках, не догадался бы, что они русские. Подтверждение тому, что бытие определяет сознание человека. Хотя на сына Олега Газманова обучение в Англии отпечаток наложило не очень. И Филя Киркоров с Пугачевой не вылезают из заграниц, а все домашние. Кристина другая. Действительно, каждому свое.
- Нет, ребята, фунты стерлингов тоже не меняю. В центре рынка есть валютчики, которым без разницы. Но, - я пожал плечами,- они ушли в четыре дня. Завтра, часов с девяти - десяти.
- Тогда поменяем в обменном пункте, - раскланялись студенты. - Завтра они откроются?
- Сказать не могу. Россия, каждый себе хозяин, - развел я руками. - Из каких мест вернулись?
- Из Англии. Мы поняли, - заулыбались ребята. - Если не получится, придем сюда.
- У нас в обойме такие асы, Тэтчер делать нечего.
Маховик оборота ценностей взялся раскручиваться.Поднесли немецкие марки 1976 года выпуска, без особой защиты. После обмена в девяносто шестом году немцы так напичкали деньги вставками, тиснениями с голограммами,что последние стали походить на доспехи тевтонских крестоносцев. Завязался торг, который помог разрешить волосатый Дейл, ежедневно спутником облетавший менял в поисках старой, рваной и разрисованной валюты. Шепнув на ухо цену, по которой можно было выкупить триста дореформенных дойчмарок, занял выжидательную позицию сбоку. Туристы согласились. После проведенных в Германии нескольких месяцев, где в ходу были еще кайзеровские купюры, они отвыкли от первобытно - общинного строя, при котором поцарапанный бивень мамонта едва не сравнивался в себестоимости с белорусскими зайчиками. Отпустив клиентов, я обратился к Дейлу.
- По шестнадцать пятьдесят, - не стал он томить недомолвками. - Ты выкупил по шестнадцать.
- Я вообще не хотел брать. Вдруг отменили.
- Подобное возможно лишь у нас и с нашими деньгами, - прогундосил Дейл. - В цивилизованном мире на первом месте человек. Его здоровье, моральные с материальными блага Наши, как суслики, норовят нырнуть в норки, вместо отстаивания свои прав.
Вдаваться в полемику я не стал, ощущая, что знаю больше о своем народе, нежели тридцатилетний приятель - барыга. Еврей, как я ищущий ответы на российские вопросы: "Кто виноват?" и "Что делать?". Единственный выход - набить мошну пока разрешают. Иначе на ум полезут услышанные где-то четверостишия:
В революцию еврей
Взбаламутил всю Россиху.
Вот как может воробей
Изнасиловать слониху...
О себе избранный Богом народец говорит другим четверостишием в противоположном ключе:
Еще ни один полководец
В мире не мог прихвастнуть,
Что он подмял мой народец,
Податливый силе как ртуть.
Хвастовство. Евреи забыли вавилонского царя Навуходоносора, угнавшего их в рабство, и рабство египетское, из которого вывел Моисей. Римляне тоже рассеивали их по миру. Может быть, слово "сеять" произошло от разбросанного по Европе племени ессеев. Но это другой контекст на другую тему. История России выглядит лучше не намного. Под двумя рабствами мы не были - одно с трудом пережили - и нас не рассеивали по странам с континентами. Поэтому владеем одной шестой частью мира. А евреи - всем.
Дейл помчался в глубь рынка. Два украинца предложили около сотни гривен мелочью. Я перевязал пачку по одной, по две резинкой. Есть возможность сдать хохлобаксы, когда он будет проскакивать обратно. Украинцы все реже обращались за национальной валютой. Туже затягивалась петля пограничного контроля между государствами, несмотря на хлестающие с экранов заверения о нерушимой дружбе. Воровство газа переросло в общенациональную проблему. В разговоре с украинцем русский не упускал случая помыкнуть этим обстоятельством. Полуостровом Крым,пропитанным русской кровью. Бандеровцы отвечали, что мы подбиваем ВосточнуюУкраину присоединиться к России. Донбасс, Харьков, Запорожье отказываются розмовлять на украиньской мове. Схватки не носили затяжного характера. Из-за проблем с зарплатой и нехваткой рабочих мест, следовало примирение с распитием жидкости под межнациональным названием "водка". Или горилка, что быстрее оказывалось под рукой.
Андреевна заторчала с доставляемым из Украины через прорехи на границе спиртом. Праздники закончились, деньги у граждан тоже. Но казачка из Недвиговки, обернув шаль вокруг головы и шеи, бодро притоптывала теплой обувкой.
- Скучновато, Андреевна?
- Всего не загребешь, - разлепила посиневшие губы женщина. - В этом году веселье закончилось раньше, чем в прошлом.
- Это хорошо.
- Хотелось бы допродать, чтобы не греметь по дороге. Несколько бутылок осталось.
- Коллега перехватывает всякого проходящего мимо в штанах.
- Сволочь не нажрется, - сверкнула глазами в сторону бывшей жены профессора Андреевна. - Сколько раз подсовывала воду. Все равно к ней подныривают.
- Пьяницы не одни и те же. Кого надула, обегают стороной. Помнишь, плеснули в лицо из бутылки?
- Ментам отстегнула, дело замяли. Нас как ни приведут в отделение, направляют на суд. Судья выписывает штраф на восемьсот рублей.
- Надо давать на лапу.
- Не умеем. Не приучены.
- Тогда терпи.
- Лучше так, чем под кнутом горбатиться, в глаза заглядывать.
- При Советской власти всю жизнь под нагайкой проходили.
- Мы не замечали...
Андреевна отодвинулась на безопасное расстояние. Ученые споры приводили к головным болям с бессонными ночами. Я отошел к окну магазина, принялся упражняться в умножении с делением. Лампочка возле входа была разбита, поэтому я старался завести клиентов в помещение. В данный момент тьму рассеивал свет от окна, от стоящего напротив уличного фонаря. Когда услышал очередной характерный щелчок, невольно вздрогнул. Спрятал калькулятор в сумку. За спиной с пяток на носки покачивался мужчина лет под сорок с надвинутой на лоб шапкой. Рядом играл ножом парень лет двадцати трех. Нажимая на кнопку в наборной ручке, то выкидывал жало, то загонял вовнутрь, тупой стороной ломая о перчатку. В голове промелькнула мысль, что праздники действительно кончились быстро. Когда народ был в загуле, чувствовал себя безопаснее. Андреевна встряла в разговор с торговавшей из холодильников пельменями с молочными продуктами Татьяной. Кулечница Света на работу еще не вышла. Иван полчаса назад затащил станок в мастерскую. На них всегда опирался лишь в мыслях. Ни патрулей, ни казачьих контролеров. Ребята прозондировали, какое время удобно для дела. По виду, приезжие, значит, многократно опаснее. Двери магазина прикрыты, покупателей нет. Надо отклониться в сторону, чуть развернуться, выхватить шило, ногтем сковыривая колпачек от авторучки. И выкинуть руку с острием под подбородок. Парень обязан растеряться. Он с ножом, расслабленный.
- Мужик, мы ждем, - простуженным голосом напомнил молодой.
- Чего? - не оборачиваясь, переспросил я.
- Когда сам отдашь бабки.
- Возьми...
Шило проткнуло кожу под скулой полноватого мужчины. Он со всхлипом втянул воздух, откинулся на выступ в стене. Челюсть у парня отвисла. Я выдернул нож из его руки за жало, легонько сунул под ребро. Отморозок начал складываться. Сзади захрустел снег.
- Тихо с-суки.. - прохрипел я сквозь зубы. Обернулся назад. Женщина рассматривала всех, не прекращая копаться в портмоне.
- Вы не... Вы меняете?.. - растерянно спросила она.
Я почувствовал удары по рукам. Едва не сбив, налетчики рванули мимо, крупными скачками меряя соборную площадь. Возле проема в подземный переход мужик согнулся. Опершись о выступ, громко отхаркался. Территория между ларьками по прежнему была пуста. Мужик поскакал дальше, перепрыгивая через несколько ступенек. Его молодой напарник исчез из поля зрения на той стороне проспекта.
- Что это? - промямлила женщина. Она переводила взгляд с одной моей руки на другую, силясь оглянуться назад. - Кто это?.. Мне уйти?..
Я сложил нож, провел пальцем по игле шила. Она не была липкой. Значит, лишь поцарапал мужику кожу. Лезвием парня попугал. Надев на острие колпачек, с ножом сунул в один из карманов замшевой одежки. Посмотрел на женщину:
- Давайте я обменяю доллары. Вы за этим пришли?
- Ну да... То есть... Что произошло? - возвращалась она в себя. - Кто были те люди?
- Знакомые, - неумело скрыл я накативший озноб. - Они дальше поехали.
- Простите, кто тогда вы?
Портмоне женщина держала раскрытым. Вид сытой, недурной дамы под сорок лет, без присущего бизнесвумэншам стального упорства в подкрашенных глазах, выпирающей богатой развязности. На жену пузатенького буратино она не смахивала. Скорее, работала или учительницей в платной спецшколе, или давала уроки на дому, сама обеспечивая неполноценную семью.
- Валютчик,- вежливо ответил я.- Это было недоразумение. Что у вас?
- Сто долларов. Но я не решаюсь...
- Покажите купюру.
- Сначала отсчитайте деньги и дайте мне в руки.
- Пусть будет по вашему.
Отлистав две тысячи восемьсот пятьдесят рублей, я вложил их в ладонь женщине. Она не могла справиться с пачкой. Пальцы танцевали. Наконец, догадалась кидать листы в портмоне. Когда добралась до последнего, вздохнула, протянула сотку девяносто шестого года выпуска. Вновь округлила глаза:
- Деньги настоящие?
- Я стою после второй половины дня до семи вечера. Милости прошу и в следующий раз. Надеюсь, атмосфера будет спокойнее.
- Я тоже надеюсь, - скривила она крашеные губы. - Я вам верю.
- Приходите.
Женщина удалилась, каблуками сапог сбивая подмерзшие гребни снега. Я посмотрел вдоль трамвайных путей. От соборных ворот появился милицейский партруль.С рынка вышли покурить, почесать языки казачьи контролеры. Но если представить, что находились неподалеку, толку не было бы. В начале заступления на вахту один из ментов высказался, мол,, убивать будут, никто не подойдет. Тем более, что увлеченные беседой Андреевна с Татьяной не обернулись. Полуприседаниями я попытался унять нервный озноб. Теперь патруль не вздумал бы забрать в отделение. Оправдывайся потом, откуда самодельный нож с лезвием больше десяти сантиметров. Шило я купил у базарного алкаша для собственных нужд. Подсвеченные стрелки часов на тонкой колокольне дернулись на половине седьмого вечера. За ворота выполз поддатый Красномырдин, направился к размалеванной огнями разливочно - закусочной. Позвать его? Вряд ли сейчас догонит. Когда протрезвеет, посоветует подойти к Призраку, попросить о перемене места крутежки, мол, на виду, криминальные элементы не в силах пройти мимо. В базар отморозкам заходить не кайф. Патологическая боязнь закрытых территорий. Начальник уголовного розыска предлагал переместиться на центральный проход. Да какая разница, промышляю после того, как все разойдутся по домам.
До конца февраля валютчики работали нормально. Нападения в подъездах, из-за угла, не прекращались. Отбирали деньги, ломали кости, пробивали головы. И все-таки легче. Я уступил звонкам любовницы Людмилы. Искать другую обошлось бы накладнее. Истории, как молодые и не очень девушки обирали до нитки, рассказывались часто. В семейных трусах Пупс вообще очнулся на обочине дороги за городом. Подобрала проезжавшая на "жигулях" мимо семья. Минут за пятнадцать идущие след в след пара "мерсов" просвистели перед носом, едва не похоронив останки менялы в плотных снегах. С неделю Пупса растирали снаружи, изнутри не дозированными порциями спирта. Язык оттаял. Вспомнил, в центре города подсадил в свой "БМВ" молоденькую проблемку. Долго не находил двора, в котором можно было бы причалить. Девочка подсказала, по дороге на Западный через зоопарк, за железнодорожными путями, голая степь. Заодно до дома подкинет. Выпил банку кока-колы. Сам открывал. Очнулся - машины, барсетки,теплой одежды нет. Расстегивал лишь ширинку,перед минетом.Посторонних запахов, привкусов не ощущал. Бывалые парни разводили руками, случай не рядовой. О клофелинщицах каждый знал больше, чем они о себе. До этого неприятность произошла с Аптекарем. Она привлекла по иной причине. Похожий на блудливого кота, худой, согнутый вопросительным знаком, мужчина за шестьдесят лет промышлял сбором царских пятерок, червонцев, пятнашек и так далее. Имел квартиру, в ней жила мать с его сыном. Сам пристроился к женщине с двумя детьми, на тридцать лет моложе. Известно, что молодость требует расходов. Нацелился расширять поле деятельности. Тут и подвернулись грузины с пачками денег, с желанием урвать энное количество червонцев. Аптекарь принес часть товара. Сделку пошли отмечать в рюмочную - в салоне автомобиля пить наотрез отказался. После пары глотков повело. Скупщик сообразил, клофелин - работал в медицинском учреждении. Грузины под руки, снова к машине. Старый кот не помнит, как добежал до аптеки, где заставили справиться с бедой с помощью противоядия. Но монеты с деньгами за них умотали в Грузию, помогать Шеварднадзе поднимать с колен самую богатую из бывших Советских республику. Тогда большинство валютчиков отвернулось от грузин. Не надолго.
Я старался приходить позже, дабы не вызывать подозрения в смысле награбленных мешков с золотом, баксами. Базар в среде менял на данную тему не прекращался. На коллег рассчитывать нужно было в одном - когда требовалось сдать кого вместо себя. Но если менты наказали на пятьсот баксов, необходимо было вернуть их, кроме пахоты на кусок хлеба. Понятно, народ надо подкармливать, иначе получится как у Николая Второго. Да больно занятие утомительное. С удовольствием присоединился бы к словам Маргарет Тэтчер, что от населения России нужно оставить процентов семнадцать, если бы не боязнь попасть в то число самому.
Дни становились длиннее. Я задерживался возле магазина до половины восьмого. За три часа мешок не набьешь,но заработок почти стабильный. Одногодки обили пороги в поисках трудоустройства. Мест не хватало будущему государства -молодежи. Старшее поколение, как испокон веков, бросили на выживание. Сколько выкинутых из квартир стариков, старух, отцов, матерей. Сколько их погибало на враз опустевших улицах, сдали в дома престарелых,просто убили - знает один Бог.И Горбачев с Ельцыным. Растерянный Горбачев написал в записках:"Вот уж и телевидение с газетами в руках евреев...". Он словно хотел обвинить эту нацию одну во всех грехах, забыв, что коммунизм давно прогнил сам. Старики пытались выжить путем сбора бутылок, протянутыми за милостыней руками. Или молча убирались на кладбище за Северным массивом. Варварство принесло результаты. "Золотая" советская молодежь принялась уничтожать самое себя. Стрелялась, вешалась, выкидывалась из окон верхних этажей. Навязывалась в горячие точки,умирала от наркотиков, алкоголя. Погибала в бандитских группировках.
Из объятий начального капитализма вырвалась та часть парней и девушек, которая сгруппировалась вокруг отцов и матерей, дедушек и бабушек. Выжила за счет их пособий, субсидий. Пенсий.

Россия, проклятая Мачеха!
Зубами рвали мы твоих врагов.
Когда же, наконец, ты станешь Матерью,
Для нас, для дочерей твоих, сынов!

Когда заплатишь нам по совести
За рабский труд и за любовь
К тебе, бессовестной до подлости,
Гордящейся одной собой!

Я знаю, кто виновен в дикой мерзости.
Сознанье душу мне гнетет.
И нет сомнений в откровенности -
Во всем виновен твой народ!

Ленивый, беспробудно пьяненький,
Готов от зависти сожрать
Любого, кто возьмется рьяненько
По новой жизнь свою начать.

А коли так, спасибо Господу,
Сподобил что родиться здесь.
Мучительно, по острым россыпям,
Нести свой неподъемный крест...

И все-таки накал страстей покатился вниз. Огромная территория с многомиллионным населением чудом перевалила пик его, не перелившись в начало гражданской войны. Главную роль сыграло то, что умелая рука ярость, ненависть бывших совков к новому образованию направила на чеченцев, афганцев, таджиков, молдаван, доморощенный криминалитет. Не давая времени одуматься, оценить происходящее в доме, вместе с невиданным при социализме количеством продуктов.
Я пришел в пятом часу вечера. Андреевна заняла пятачок с другой стороны дверей. Поприветствовав, кивнул Татьяне за холодильниками, Свете с кульками. Проскочил вовнутрь торгового помещения, поднял обе руки в ответ на усмешки Ритульки с Леной. Ритулька, любовь моя. Спасибо за встречные улыбки, которые не купишь за баксы с желтым металлом.
- Тебя одна спрашивала, - когда занял место, сообщила Андреевна.
- Кто такая? - заинтересовался я. Старался не пропустить ни одной красивой женщины. В ответ они не жадничали обласкать вниманием.
- Месяца два назад подбегала. На цыганку похожая. Ты с ней хорошо поговорил.
- Что хотела?
- Пообещала подойти снова.
Оглядевшись, я отметил идущую ко мне Светлану, занимающуюся с мужем торговлей промтоварной мелочью. Прижал за талию, полез целоваться. Светлана попыталась увернуться:
- Кобель... Одно на уме, - окинула она черными восточными глазами.
Нет, натуральные восточные привлекательны не так - пристальны, зрачки определяют человека, его возможности на интуитивном уровне. Глаза услаждающих мужчин женщин с соответствующим требованием материального содержания. Больше холодного расчета. Но когда сливаются с русскими, украинскими - славянскими - становятся благожелательнее, загадочнее. Такими, с огромными черными зрачками, обладала русская Светлана.
- Всех на рынке перетрахал?
- Люблю только тебя, а ты не замечаешь.
- Валютчик... Давай решим серьезный вопрос.
- Для любимой ничего не жалко. И все сразу.
- Ну скажи, где учили брехать?
- Я сам... никогда не вру.
- Доллар подпрыгнет? Или останется на уровне?
- Зацепится за достигнутую высоту, - посерьезнел я. - Но будет расти, экономика в разрушенном состоянии. На развитие не выделяется ни копейки. Если пытаются наладить, то как на Воронежском ВЭЛСе, с южнокорейской телекомпанией решившем сварганить приличные телевизоры. Что вышло, объяснять не стоит.
- Что случилось? - заинтересовалась Светлана. - Я с этой торговлей перестала замечать все. До позднего вечера. Сил - до кровати доползти.
- Ты хитришь, - напористо подмигнул я. - Откуда тогда дети, которые навещают на рабочих местах?
- Дочка, родила еще при коммунизме. Вторая подружка. Так что произошло на Воронежском заводе?
- Оборудование запустили южные корейцы, они же помогли изготовить первую продукцию. Затем убрались, договорившись поставлять комплектующие. Станки сразу растащили, особенно понравились разноцветные колпачки на лампочки. Завод спекся. Снова у нас одна надежда на газовую с нефтяной трубами, на лес, на массу природных богатств. Бог дурачков любит.
- Деньги по прежнему переводить в доллары?
- Именно.
- Что скажешь про евро?
- Уверен, евро составит конкуренцию доллару. Люди, следящие за порядком на планете, подчиняются одному закону - мир состоит из противоречий. Это Истина в последней инстанции. Кого-то любят, кого-то ненавидят, где-то война, в другом месте цветут сады. В одной стране плодят здоровых детей, в другой взрослые, и малыши вымирают от голода с холодом. Так должно быть. Если вода в протоке прекратила движение, что произойдет?
- Однажды приводил подобную максиму. Вообще, с тобой интересно.
- Напомню. Вода затянется ряской, протока превратится в болото. Делать ставку нужно на новое. Если не принесет ожидаемой пользы, останется опыт. Не забыла, у Пушкина? "О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух. И опыт - сын ошибок трудных, и гений - парадоксов друг". Светочка, я тебя люблю.
- Ты чудо.Но надо работать,- Светлана улыбнулась.- Мой там кукует.
- Желаю удачи.
-Взаимно.
Шли озабоченные люди. Праздники за праздниками. Меня они начали раздражать. На носу женский день. Неделю назад проскользнул День защитника Отечества. Я получил вечные носки с одеколоном. Теперь ждали ответных действий. Первыми наведаются дочка с внучкой, затем Людмила с Данилкой, вечером в лицо посмотрит любовница. На двадцать третье подходил сын с красавицей - сожительницей. Вручили открытку с дезодорантом. Я выделил немного денег. Чувствовалось, отстегнуть придется еще. Получалось, сын намостырился трахать, я одаривать обоих подарками. Приятнее сделать презент ребенку, если он к чему-то стремится. А если бродят по кругу дальних и ближних родственников с целью урвать побольше не работая, интереса мало. Впрочем, проблемой лучше не забивать голову. На рынке в полный рост оправдывалась пословица: время - деньги.
- Вот она. - толкнула в бок Андреевна.
- Кто? - не сообразил я.
- Которая спрашивала.
- Где?
- Трамвайные пути перебегает. В куртке с раскрытой головой.
- Я ее слабо помню.
- Сказала, знакомы, - перекинув сумку с бутылками на левую руку, Андреевна собралась отдвинуться к холодильникам. - Девочка, видно, цыганочка. Глаза блудливые.
- Вид такой, - усмехнулся я. - Сама абсолютная противоположность.
- Ну... я предупредила, - поджала губы Андреевна.
Ко мне направлялась девятнадцатилетняя скупщица золота из Ставропольского края. Летом состоялось наше знакомство. Тогда Ленка - по цыгански вычурно - предложила десяток украшений, по большей части женских. Поначалу я не хотел разговаривать, приняв за цыганку с вокзала. Лена оказалась девушкой с подвешенным языком. Отец цыган, мать русская. Дома семья занималась скупкой золота у населения. Она садилась в поезд, или на перекладных по трассе катила в Ростов. Отмечалась у родственников отца, потом шла к валютчикам частями сдавать мелочевку. Ее знали все. Но вскоре принялись обвешивать. Если валютчики разгадывали послужной список клиента с мельком брошенного взгляда, то с Ленкой проблем не было. Доверчивая, общительная. Девушка ушла с центрального прохода, попыталась притулиться ко мне. Я пригласил Красномырдина. Он взвесил, рассчитал копеечка в копеечку. Дома у нее осталась куча мала братишек и сестренок.
- Привет, - прижалась Ленка пышным бюстом. На лице с яркими голубыми глазами расцвела улыбка. Ямочки на щеках.- Как банкуется? Как дела?
- Почти забыл. Обещала приехать через месяц, - обнял я за плечи. - Прошло полгода. Что-нибудь случилось?
- Мужа посадили за наркоту, - вытащив пачку дорогих сигарет, девушка сунула одну в сочно накрашенные губы. Капризно покривилась. - Занялся не тем, на иглу сел. Гонял бы королей по районным городкам, было бы в порядке.
- Сочувствую, - поцокал я языком. - Когда успела выскочить замуж?
- У нас не проблема, - отмахнулась Ленка. - По прежнему без весов?
- Клиентов с золотом не так много, японские стоят сотню баксов. Работаю вечером, разбить недолго.
- Помню, плюгавому втер так, что мимо холодильников до ворот голубем пролетел. Который пытался угрожать.
- Столько приключений, впору романы сочинять. Привезла чего?
- Есть работа, - сделав пару затяжек, Ленка щелчком длинных ногтей послала окурок по дуговой линии.- Беги к знакомому на поклон. Если он на месте.
- Пашет, - успокоил я. - Крепко затарена?
- Десятка два изделий. Как лом сливать не буду. Поднимешь цену, начнем беседовать.
- Паленых нет?
- На подлянки сроду не шла, - высунув руки из рукавов, девушка показала унизанные перстнями пальцы. - Куда спрячемся, за ларек? В магазине вход и выход в одни ворота.
- Погнали в промтоварный зал. Челноки разошлись, лишь уборщики.
- Весы не уплывут?
- Виталик стоит до последнего. На хозяина работает. Помнишь рыжего, что взвешивал в прошлый раз?
- Смутно.
- Обули. Крутится на чужих бабках. Ему лишь бы на выпивку хватило.
Зайдя в павильон с рядами пустых прилавков, с зависшими над ними из металлических труб вешалками, нашли уголок, присели на ящики. Ленка по одному начала стягивать колечки с камнями и без них.Расстегнула кофту, показала ожерелье из различного плетения цепочек на голой шее. Прикинув вес перстеньков на ладони, я глянул на цепочки, обратился к девушке:
- По сколько просишь за грамм?
- По какой цене вы принимаете изделия? - напряглась Ленка.
- Добавляем к стоимости лома червонец - другой, и все. У нас главное не ценность украшения, оборот. Купил - продал.
- Накидывай два червонца и бери.
- Потопали за весами.
Проскочив павильон, мы попали вовнутрь продолжающего кипеть страстями базара. Красномырдин оказался на месте, с посиневшим носом, проступившими прожилками на щеках. Но расслабуха его не накрывала. В помутневших глазах просматривались интерес, профессиональная настороженность - извечная спутница валютчиков. Я сообщил о цели прихода.
- Весы не проблема, - ощупал Ленку с ног до головы Виталик. - Мне что - нибудь обломится?
- За взвешивание заплачу, - пожал я плечами.
- Этого мало, - Виталик начал выпендриваться одинокой вошью на лобке. - Сдашь часть товара, поговорим.
- Сам беру дороже установленной на лом цены на двадцать рублей.
- Почему не накинуть, если изделия стоящие, - не унимался Виталик. -Показывай, не стесняйся.
С тоской посмотрев вдоль центрального прохода и не увидев на подмостках валютчиков, я перекинул взгляд на Ленку.Она выпятила полные в краске губы, за которыми виднелись ровные зубки. Блин, пупсяра из американского мультфильма. Чем они чистят свой частокол! Который год пользуешься "Бленд - а - Медом", результат не впечатляющий. В общем, на глазок Ленка не отдаст. Взвесив где-нибудь, попрется к другим.
- Ныряем в твою конуру, - кивнул я головой.
- Другой разговор, - повеселел Красномырдин.
Дверь палатки была приоткрыта. Вытащив из - под стола японские весы, Виталик приготовил к работе. У валютчиков появились накрученные приборы с десятком кнопок на панели. Они позволяли манипулировать весом как угодно, в зависимости от количества металла и принесшего сдавать человека. Надавил на одну, обвесил на десятые доли грамма, вправил другую - на целый грамм. Виталик пользовался прибором первого поколения. Тоже можно творить чудеса, но перед потенциальным лохом. Несмотря на многолетнее знакомство, я не сводил глаз с пальцев Красномырдина, хотя существовал неписанный закон - своих не обувать.
- Выкладывай, - разрешил Виталик.
Забрав у Ленки перстни, кольца и цепочки, я скатал тяжеленький комочек, положил в углубление площадки. Выпало сто двадцать восемь и три десятых грамма. Ленка посопела носом, почмокала губками.
- Крупнее не выпрыгнет, - дохнул облаком перегара Красномырдин.
- Сто двадцать восемь и три, - повторила Ленка. Обратилась ко мне. - Калькулятор есть? Как столковались.
- Договор дороже денег, - забегал я по кнопкам "Ситизена". - Лом принимается по сто шестьдесят рублей. По сто восемьдесят за грамм.
- Считай.
- Двадцать три тысячи девяносто четыре рубля. Цепочки не проверял. Замочки в норме?
- Все целое, не потертое, не пожеванное, - заверила девушка. - Замочки не закусывают.
- Если отстегну сотенными, возражений не будет?
- Лучше пятихатками, - заартачилась Ленка. - Куда рассовывать, в задницу?
- Другого места нет? - хохотнул Виталик. - Вон каких выплевываете, мешок с баксами поместится.
- Тебя бы расположили, если бы нужда была, - сердито зыркнула скупщица. Обернулась. - Пятихатками. Меньше - растрачу.
- Твое дело. Может, пачку сотками возьмешь? Затарили по уши.
- Ну... давай одну.
Я соврал. Надежда упиралась в Красномырдина. Налички всего тысяч пятнадцать. Если разнюхают, полечу фанерой над театром Горького с позолоченной на стелле напротив бабой, которой каждый проходящий старается заглянуть под подол. Оставил память бывший первый секретарь обкома партии Иван Афанасьевич Бондаренко, по зову генов ныне копошащийся на даче в земле. Если бы возился всю жизнь, пользы было больше. Гигантские "ростсельмаши" с бесплодными Цимлянскими водохранилищами. Азовское море обезрыбело, особняки известных до революции людей рассыпались, ни дорог, ни водопроводов с телефонными сетями. Не волнуют вечные проблемы и нынешнее правительство области.
- Отберу потом по двести за грамм, - прилип губами к уху Красномырдин.
Я снял напряжение со спины, потому что ждал предложения с начала сделки. Когда подопрет, и на этой работе надо иметь аналитический ум, способный подкинуть дипломатические ходы. Тогда многократно может возрасти долгожданный навар.
- Пятихатки есть? - передавая пачку сотенных Ленке, озабоченно спросил я у Виталика. В противном случае пришлось бы взывать о помощи первому. - Отсчитай двадцать шесть штук, я десять сто отмусолю.
- Как в Греции, - засуетился Красномырдин. - Даже за взвешивание не возьму.
Если бы его осенило забрать все добро по нашептанному потолку, пошел бы банковать, не беспокоясь, куда пристроить больше десятка изделий по цене выше ста восьмидесяти рублей за грамм. Мало кто из валютчиков согласился бы выручить.
- Подожду тебя на улице, - увидев, что собрались заняться взаиморасчетами, предупредила Ленка.- Нужно переговорить.
- Понял, - отозвался я.
Красномырдин отобрал перстеньки с белыми или разноцветными камешками. Приглянулась тридцати граммовая "веревка", такого же веса "армянка". Элегантную цепочку граммов на восемь с вязкой "кортье" я отложил себе. Меняла сразу придвинул к ней несколько "якорных", пару "кобр", с алмазной обработкой. Вес отобранных им изделий составил девяносто шесть граммов.Я подтолкнул "кортье". Сто четыре грамма, две тысячи восемьдесят рублей навара. Расстался бы с остальным, да Красномырдин наелся. Но двадцать граммов не сто двадцать восемь, пусть хороших изделий. Оставив хозяина раскладывать приобретенное по полочкам, я вышел за двери ларька. На него положили глаз заезжие армяне, которым русские всегда шли навстречу, лишь бы золотили ручки. Передача должна была состояться с недели на неделю.
На улице обложила "куриная слепота". В это время обували и кидалы, и законопослушные граждане. Года четыре назад вместо немецких марок подсунули польские злотые нового образца. Перед ними хапнул двести баксов по полтиннику, оказавшихся переделанными из пятидолларовых билетов. В предвечернем вязком воздухе, когда свет словно просеивался через сито наступающей ночи, зрение садилось моментально. Я прижался к стене ларька, чтобы не толкнуть кого из прохожих. Кто-то дернул за рукав куртки:
- Управился? - голосом Ленки спросило разноцветное пятно перед носом - Признавайся, сколько на мне наварил? Или сумку стяну.
- Какой навар, свои чуть не пришлось отстегивать. - протирая глаза, заныл я. - В пакетике несколько цепочек. Потянутые, говорит, будто сорванные. Замочки закушенные.
- Сам ты закушенный. Вещи новые, - отстранилась Ленка. - Видела, как по кучкам раскладывали.
- Дверь закрыли на задвижку!
- Вон, занавеска неплотно задернута, - кивнула девушка на окно ларька. - Я уже замерзать стала. Думаю, понаблюдаю, чем занимаются.
- Мы перевесили золото, которое Виталик взял за день.
- Свое узнаю всегда.
- Ты права, - сдался я. - Сплавил часть принесенного тобой, иначе он отказался бы иметь дело. Пришлось бы куковать до завтрашнего утра.
- Мог бы приправить все, - пожала плечами Ленка. - Я так спросила.
- Пока Красномырдин поддатый, наварил нормально, - окончательно признался я. - Надеюсь, и ты заработала.
- В накладе не останусь, - девушка взяла под руку. - Все было по честному?
- Обманывать не будет. Если что, забрали бы товар и ушли. Или к Бандере, или до Крысы. Тебе нельзя. Раскусили, что скупаешь по дешевке.
- Им какое дело? Жаба душит?
- Получается, так.
- Идиоты... Пойдем угостишь с навара.
- Лена, давай передумаешь? Не забывай, у кого ночевать будешь.
- Во первых, свои у своих не возьмут, - указала девушка. - Во вторых, я у тебя ночевать буду.
- Цыгане убьют.
- Я цыганка? Останавливаюсь у дальних родственников отца. Языка не знаю. К тому же, известила, что сегодня уеду домой.
- Времени мало, - попытался посмотреть я на часы на колокольне. - Поработать бы.
- Вот... жидяра. Почапали угостишь, говорю.
- Цыганча, блин... Так и мечтаешь расколоть.
- Не расколоть, а снять процент с навара, - засмеялась девушка. - В прошлый раз смайнал.
В кафе на Большой Садовой, сбоку ухоженного памятника Ленину, столики были заняты. Мы успели присесть за ближний к стойке, возле кадушки с высоким растением. Ленка сняла куртку с капюшоном, повесила на спинку стула. Я смахнул шапку, расстегнул кнопки. Направился занимать очередь.
- Возьми красного, крепленого. Бутылку, - заказала девушка. - И пару апельсинов с конфетами.
- Может, граммов четыреста? - покосился я. - Развезет.
- Ты пить не будешь?
- Бросил.
- Когда стану как ты - старой и седой - откажусь от всего сразу, - Ленка почесала носик. - Бери четыреста. Тогда бутерброд с сыром.
Домой приехали часов в одиннадцать. Смесь русской расхлябанности с цыганской бесшабашностью сделали дело. На первом стакане, на графине Ленка останавливаться не захотела. Одну за другой курила сигареты. У меня в руках была бутылка марочного вина, два банана, с полкило сосательных конфет. Усталость давила на плечи. Включил телевизор. Ленка врубила магнитофон. Хорошо, за стеной жил сосед со сдвигом по фазе, наверху пожилая женщина, рано ложившаяся спать. Я боялся, цыганский разгул продлится до утра. Скинув почти все, Ленка дергала бедрами в полный рост. Чтобы снять напряжение, я сделал несколько движений в такт. Вскинул ногу, пытаясь кончиками пальцев дотронуться до люстры. В утренних упражнениях это получалось. Попытка произвела эффект прыжка пантеры. Ленка сунула палец в рот, некоторое время молча измеряла расстояние от пола до люстры, окидывая и меня от макушки до пяток. Затем выключила телевизор, магнитофон. Подтащив джинсы, прошла на середину комнаты. Она была ниже сантиметров на двадцать. Наблюдая за действиями, я замер в стороне. Усталость улетучивалась.
- Не дотянулся, говоришь? - обожгла зрачками Ленка.
- Скажем так, не помышлял, - ухмыльнулся я. Гром звуков прекратил давить на ушные перепонки. - Желаешь попробовать?
- Хочу посмотреть на твои ноги, как у кузнечика, коленками назад.
- Штаны мешают.
- Или яйца,- рассмеялась девушка. - Как у танцора на хреновой свадьбе.
Это был вызов азартной молодости зрелому возрасту. Сделав пару коротких шагов, на левой ноге я приподнялся на цыпочки, правую выпрямил вверх балериной в "Щелкунчике". Большой палец чиркнул по хрустальным висюлькам. Больше повторяться не стоило.
- Нормально, - с удовольствием сказала Ленка.
Снова подтянув джинсы, потопталась на носках. Голова с копной волос то поднималась вверх, то опускалась вниз. Зыркнув в мою сторону, прикусила нижнюю губу. Я не успел уловить момента приготовления. Ступня пацанки в белом носке чиркнула люстру по крутому боку, взлетела выше и замерла в паре сантиметров от потолка. Такой выброс ноги я видел только в балете. Резные пластины тихо зазвенели. Ленка посмотрела на хрусталь, перевела взгляд на меня.
- Доставай бутылку, - приказала она. - Тащи закуску на стол.
Выпив больше половины рюмки, отставила ее. Разломила банан пополам. Попыталась спеть, махнув рукой, подмигнула ресницей:
- Пошли в кровать, старый валютчик. Чтобы утром деньги были на месте. Секир башка.
- Красномырдин посоветовал, куда их спрятать, - хохотнул я. - Попробуй, может, получится.
- Сейчас ты уместишься, - снимая одежду, не поняла шутки Ленка. - Если еще способен. Знаешь, почему пошла с тобой?
- Представления не имею.
- Ты еще в первое знакомство приглашал. Рассказывал, что книжки пишешь.
- Скорее, вздумалось потрахаться, поэтому был разговорчивый.
- Сейчас расхотелось?
- И сейчас не втерпеж...
- Бр-р, холодильник...
Но не судьба была переспать с Ленкой. Или на исходящих соком половых губах девушки лежало цыганское табу. Отбывавшим срок мужем был цыган. Как ни старался, как ни двигала ягодицами она, не получалось. Вялый, ужался он внутри, стиснутый мышцами похожего на печной зев влагалища. Партнерша кончила не раз. Довел пальцами. И все мало. Наверное, попал на ее день. А может, подогретая вином, решила Ленка оторваться. И... нарвалась на стареющего лося, у которого день на день не приходился. Промучившись с полчаса, промочив потом простыню, матрац, мы поняли, что настоящего удовольствия, как хотелось Ленке, до изнеможения, не схватим. Лишь в точках соприкосновения вырастут плотные мозоли. Пацанка приподняла ладонями взопревшие груди, струей воздуха сдула прилипшие к губам волосы. Сбила влагу с бровей. Сердито воззрилась на меня:
- Не получается?
- Что-то не так..., - настроился оправдаться я.
- Так вставь карандаш, - не дала договорить Ленка.
Я задохнулся от приступа смеха. Девушка выскользнула из-под меня, пантерой накинулась на нижнее белье. Втиснулась в джинсы и в вязаную кофточку. Энергии было столько, что казалось, плавает в ней.
- Что хочешь делать? - спросил я.
- Домой поеду, - огрызнулась она.
- Ты знаешь, сколько времени?
- Лучше на вокзале перемерзнуть, чем лежать в одной постели с импотентом.
- Прости, милая. В прошлом такое бывало, в последнее время не жаловался.
- Кобель...На своих стоит, а здесь полгода без мужчины, у него хрен сморщился.
- К утру будет нормально.
- До утра дурак раздрочит резинку от трусов.
- Леночка, она тонкая.
- Тогда рукав от пиджака.
- Он толстый.
- У тебя никакой. Открывай.
- Подожди, провожу, блин...
Проглатывая рвущийся наружу смех, я встал с кровати. Времени было первый час ночи.За окном набирала силу одна из последних в конце февраля метелей. От двери несло холодом.
- Может, раздумаешь?
- Может быть...
- На улице пурга.
- Да я успокоилась. Ты будешь приставать, стараясь оправдаться за срыв. А у меня начинает перегорать, - ровно ответила девушка. Подтянула рукавичку. - Не знаю, почему так захотелось. Наверное, подогрела себя. Ты в возрасте, думала, устрою. Я нормальная. Как все.
- Куда на ночь, транспорт не ходит.
- Поезда бегают часто, - девушка застегнула пуговицу, подмигнула. - Не переживай, отношение к тебе не изменится. В следующий раз приеду покупать обновки на весну. Подскажешь.
- Ясное дело.
- Не стоит портить дружбу. Открывай.
Поймав частника, я поцеловал девушку в щеку. На душе не лежало тяжести, лишь легкое сожаление, что Бог в который раз послал кусочек сыра, я не смог удержать. Ленка была моложе лет на тридцать пять. Обидно. Когда выпадет до седьмого пота повозиться с не разболтанной девочкой в полный рост.
В постели принялся успокаиваться мыслью, что завтрашнюю ночь проведу с любовницей Людмилой. Изменяет, стерва. Наверное. Или вешает лапшу, что от мужиков не ведает отбоя. Все-таки изменяет. Призналась, как среди ночи завалил любивший до беспамятства друг со школьной скамьи. Когда ушел служить, вышла замуж. С мужем разошлась, с другом детства переспала. Скотина.
Весна набирала обороты, теплело, светлело на глазах. Люди радовались, что веерные отключения света, перерывы с подачей тепла перестанут действовать на нервы. Асфальтовый бугор, на котором я торчал, прекратил дымиться. Валютчики поменяли зимние доспехи на дорогие спортивные костюмы с теплыми футболками. Веселее пошел обмен. После обвала "капусты" в прошлом году, приподняли головы челноки. Не болтались в невыгодных поездках за границу, нанимали автобус до Москвы, до барахолок на "Динамо", в Олимпийском спорткомплексе. Столица, как в советские времена, взвалила роль забитого по кремлевскую крышу товарами общероссийского склада. Лужков - не воюющий с набежавшими с гор кавказцами батька Кондратенко, каменная Москва - не Краснодарский край. Торговать накопленным народом с патриотично настроенными царями старинным кирпичем за миллиарды награбленных долларов веселее, чем задарма отдавать не имеющий цены чернозем с иными угодьями. В Москве взрывали подъезды, за Ростовом, Краснодаром, тем более Ставрополем,на обочинах появились транспаранты со словами: "Россия, убирайся отсюда. Здесь территория Кавказа -Турции". Сам народ во главе с казаками, без указки из Кремля с Ельцыным на деревянном троне, защитить себя не мог. Не хватало сил на экономику. Португалия, Зимбабве жили лучше без кружки нефти, пузырька газа, куска руды в земных недрах. Мы продолжали просить милостыню у Международного валютного фонда. Кто враги?Американцы с японцами, немцами? Или мы сами себе? Тишь да Божия благодать. Да пьяная мать - перемать.
В один из теплых дней подошел Красномырдин. Наши с угла снялись, я остался один. Солнце пригревало по летнему, девчата защеголяли в юбчонках, босоножках без чулок с колготками. После сапог с пальто и шапками увидеть стройность ножек, поджарых тел было приятно. Длинноногая красавица подиумовской походкой подвиляла одновременно с Виталиком. Окинув приятеля недоверчивым взглядом, смахнула за спину прядь волос:
- Вы золото берете?
- Что желаете предложить? - подался я вперед.
- Корпус от часиков и браслет на руку. Порвался у замочка. Хотела запаять, мастер сказал, что ремонт обойдется в сотню рублей. Два года назад я купила его за двести.
- Два года назад доллар стоил шесть рублей, - напомнил я. - Может, мастер был прав?
- Не имею ничего против, - приподняла бровки красавица. - Но браслет свое отслужил.
- Как и тот, кто дал на него деньги, - опустив голову, решился предположить я.
Девушка солидарно улыбнулась. Вытащила пакетик из сумочки. Высыпав на руку содержимое, протянула мне. Красномырдин качнулся вперед.
- Я взвешу, - напомнил он.
- Это лом, - предупредил я клиентку. - Если согласны сдать, у товарища весы.
- По сколько вы его берете?
- Сто шестьдесят пять рублей за грамм.
Дождавшись утвердительного кивка, поманил к окну магазина. Виталик пристроил на выступе черный прямоугольник, положил в выемку золото. На табло выскочили маленькие цифры:
- Одиннадцать и две десятых грамма, - объявил он.
Девушка наклонилась, долго всматривалась в сами весы. Завела за спину волосы:
- Какая сумма получается?
- Одна тысяча восемьсот сорок восемь рублей, - успел побегать пальцами я по калькулятору.
- На две тысячи не тянет? - прекрасными глазами обворожила нас она. Смешно сморщила носик.
- Я бы десять не пожалел. Не в этом месте, - перемялся с ноги на ногу Красномырдин.
- Нет уж, охотников на каждом шагу. Давайте, как насчитали.
- Он пошутил, - сгладил я неловкость приятеля. - Впрочем, в каждой шутке есть доля правды.
- Кто бы спорил.
Поцокав языками вслед девушке, мы развели руками. Я хотел сбросить золото в один из отделов барсетки, Красномырдин предложил выкупить по базарной цене. Изучив ничего не выражающее лицо, согласно кивнул. Бывали случаи, стоимость лома за тройку часов подскакивала в два раза. Но стабильность последних дней усыпила бдительность. Я прекратил справляться у ребят о разнице в покупке с продажей, ориентируясь на выставленные возле обменных пунктов щиты с ценниками. Это было неправильно, при падении курса ценники держались на прежнем уровне неделями. Внутри покупали валюту по новой, продавали по старой. Постепенно ютящиеся в кассах кинотеатров и бань, в магазинах, пункты вытеснялись солидными структурами, не позволяющими крысятничества. Пока же торопились набанковать и вечные "на подхвате".
- Не слышал ничего?- обратился ко мне Виталик
- Что такое? - повернулся я к нему.
- Слонка уделали. Выгребли почти все, из квартиры.
- Началось, - холодок пробежался по спине. - Когда это случилось?
- Вчера вечером. Успел дома раздеться, поесть. Звонок в дверь. Глянул в глазок - никого. И открыл. Получил по башке. Где бабки, капут семье. Жене заткнули рот, деду приложили. Барсетка торчала на столе. Пока копались, Слонок пришел в себя, вытащил из-за обувного ящика одностволку. Распахнул дверь, чтобы соседи милицию со скорой вызвали, сам в комнату. Один из отморозков выстрелил. Прихватили барсетку и на выход.Слонок пальнул вслед,влупил в собственную дверь.Сейчас в больнице.
- Хорошо отделался, могли разгуляться, - поежился я. - Отрывались бы на семье. Неважно, есть деньги или нет.
- Вычисляют, у кого никакой защиты, кто работает на всех бабках. У кого капиталов много, тех не трогают.
- Тебе не кажется это странным? - напрямую спросил я. - Здесь три варианта. Или мелкие валютчики служат в качестве приманки, они не знают, кому жаловаться. Поднакопил жирок - иди сюда. Или по крысиному набивают казну. Или подкармливают ручную бригаду отморозков, по команде "фас" готовую порвать глотку за неугодное слово. Знать бы наверняка, не грех бы посчитаться. Паскудство вольны прощать только рабы. Свободные граждане обязаны защищать честь любыми способами.
- Ты свободный? Американец, - покосился на меня Красномырдин.
- Считаю себя никому ничем не обязанным, - брызнул я слюной. - При чем здесь Америка? Если пример хороший, брать его необходимо хоть с негра из Центральной Африки, хоть с члена племени Сосу Червячка с Галапагосских островов. Расти надо, не задерживаться в развитии на уровне остриженной овцы. Желаю пахать на себя, не на мерзость, волею Судьбы длиннее меня. Но не выше.
Красномырдин скосил глаза по направлению к забегаловке. Постояв, утвердился в принятом решении
- Пропущу стаканчик винца и на место. Если что поднесут, где найти - знаешь.
- Девочку не обвесил? - вспомнил я о красотке.
- Давно бы сказал, - не обиделся Виталик. - С тобой все по честному.
- Скоро не будешь знать, кому верить, - пробурчал я. - Таким, как я, здесь делать нечего.
- Мне что, легче? - через плечо бросил товарищ.
После сообщения вокруг как бы потемнело. Отметив с десяток личностей, подходящих под определение отморозок, я постарался выбросить плохие мысли из головы. Если знать, кто следит, изменить вряд ли что получится. Позовешь милицию, которая, возможно, в курсе дел, доказательств никаких. Пойдут насмешки, писатель стал бояться каждого куста. Разобьешь морду подонку сам, на другой день возле подъезда он встретит с кодлой полуживотных, ничего не могущих, но хотящих жрать послаще. Заведут уголовное дело за незаконную скупку золота с валютой, потому что не только на виду, но и на крючке. Могут за нападение без причины на безобидного парня, наблюдавшего, как торгуют овощами товарищи. Значит, или дергай по добру, по здорову. Или вспомни молодость, когда сворачивал скулы сверстникам. Как делает с рождения не трезвеющий бабуиноподобный Камаз, король базарной сволоты, в данный момент учивший уму - разуму подчиненного. Камазов - мазов было предостаточно. Обходят дальней дорогой, здороваются издалека. В общем, не один стоишь на рынке, не одному не по себе.
Крейсерской походкой подвалил мордоворот. Красное лицо, голубые глаза, курносый нос. Шея, на которой не сошелся бы ни один воротник. Телогрейка с перерывом между поздней весной с ранней осенью. Бригадир строителей на соборном дворе Рябой. Команда возводила колокольню. Когда позолотили купол, в маковку вставили крест, строители перешли на работы внутри территории. Прозвали бригадира Рябым за испещренное оспинами лицо. Интересовали его неординарные крестики, хорошие изделия, иногда лом. Иконы, старинные вещи из драгоценных металлов. Урвав необычное, ребята приберегали раритет для него, потому что он давал самые крутые бабки из всех скупщиков ценностей.
- Привет, - протянул каменную ладонь Рябой. - Снова начнешь ныть, что никакой работы?
- Когда она была? - пожал я плечами. - В вечернее время только на подхвате. Менты торчат рядом часами, одним видом распугивая клиентов. В лучшем случае, вопрос можно посчитать как безобидную подковырку.
- Именно так, - засмеялся бригадир. - Твои проблемы знакомы. Нового не взял?
- Для тебя берег.
Я вытащил пакетик с золотом, поддел ногтем православный крестик с цветной глазурью, с бусинкой из драгоценного камня посередине. Перевернув на другую сторону, показал выбитую внизу широкой резной планки пробу. Она была пятьдесят шестой, дореволюционной. Крестик, по сравнению с современными поделками, казался царским. Несмотря на малые формы массивным, основательным. Сверху в дырочке болталось кольцо для цепочки. Толстыми пальцами Рябой смахнул изделие с ладони. Покрутил в разные стороны
- Да-а, - крякнул он басом. - Такого я не видал. Красивый... Сколько граммов?
- Восемь. Работа настоящих мастеров. Но цена, бригадир, не рядовая.
- Просвещай.
- По триста за грамм.
- Беру.
Выловив из клапана брюк потертый кошелек, Рябой спрятал крестик. Из другого кармана достал деньги, отсчитал положенную сумму. Поскреб заросшую седым волосом грудь за клетчатой рубашкой.
- Припекает, а? - посмотрев на небо, пробасил он. - Лето намечается ранним. Никуда не поедешь?
- Если получится, дней на десять в родное Лазаревское. Раньше бы из моря не вылезал, сейчас не только запах, прикосновение воды, но и боль в подошвах ног от гальки в первые дни пребывания помню.Все приедается.
- И все проходит, - согласился Рябой. - За границу не тянет? Или свои заботы? В смысле выпуска нового произведения.
- С удовольствием поглядел бы, как люди живут. На книгу перестал бы собирать, - загорелся было я. - Так много дел кроме рукописи, не знаешь, с чего начать. Квартира - первый этаж, едва не подвал. Полы прогнили, стены сырые, штукатурка сыплется. Летом слизняки по полу, по стенам пешком гуляют. Жирные, наступишь, на изнанку выворачивает. Главное, отпечатанные на машинке страницы сыреют.Сочинения в шкафах тоже. И это одна из проблем.
- Дети, внуки и так далее.
- Детям помогаю, пока правительство во главе с Ельцыным из трех дорог никак не выберет одну, на которой можно разбогатеть, экономику не поднимая, рабочих мест не создавая. Наши дети не пристроенные. А мечталось бы самому на мир посмотреть.
- Пока разворачивали светлое будущее, не заметили, как надвинулось темное настоящее. Россия - не Израиль, горбачевы - ельцыны - не Моисей. Сорока годками не отделаемся, - согласился Рябой. - России, как лошади, надо завязывать глаза, приматывать к вороту и гонять по кругу, пока не сдохнет. Сроку потребуется двести лет. Тогда новую лошадь можно и на вольные пастбища отпускать, раскрученные жернова долго еще будут сами молоть зерно. Потом придут иные решения проблем. Так я понимаю общее направление?
- Мыслящий человек должен представлять особый путь России именно так. Слишком огромны жернова, чтобы как следует раскрутить. Ленива и медлительна лошадь, чтобы по настоящему понукать.
- Желаю удачи. Пойду на рынок, глядишь, ребята предложат чего интересного.
- К ним несут охотнее.
Рябой вскоре никогда больше не появится на базаре. Вести о его смерти долго не будут верить. Наверное, Господь рассердился на то, что бригадир стал барыжничать. Теперь душа его с перекладины креста на куполе наблюдала за суетой земных червей, не подозревающих о жизни в других измерениях. Или так устроен мир. Здоровые чаще покидают его, хилые улитками доползают до финиша. Но какой мудрец подскажет, где пустяк, а где крупица золота! Все зависит от изначально внедренной Природой матрицы. Души. Редко от отца с матерью, от учителей. Душа...Душа...Странные мысли заполнили голову, заставив раствориться окружающий мир. Не раз подбирался к этой теме. Не единожды на ней спотыкался. И все - таки...
...А если мы идем по извилистому, главное, ложному пути? Все намного проще. Снова возьмем человека. Он двигается, думает, живет до тех пор, пока в жилах течет кровь. Кровь застывает, человек умирает. При чем здесь душа? Кто ее придумал, где находится? Вот телевизор. Он набит радиодеталями,другими модулями,как смертный органами. Если воткнуть вилку в розетку, ящик заработает. Можно переключить на разные каналы, сделать тише, громче, ярче, темнее. Телевизор действует от электроэнергии.Это кровь,снабжающая узлы питательными веществами. Как человеческая кровь его внутренности. Если отключить ток, ящик умрет.Где у телевизора душа?Среди диодов с триодами?Еще странность Побывавшие за порогом смерти люди рассказывали, что уходя из бытия, они летели по длинной трубе, тоннелю, в конце которого виднелся выход, светился божественный свет. Когда выключаешь некоторые марки телевизоров, особенно ламповые, яркость со всей площади собирается как бы в световую трубу, превращаясь в светящуюся точку в центре экрана. Дальше о ее полете в глубь прибора ничего не известно. Но не наводит ли это на мысль об аналогии с умирающим мозгом? Если человек уходит из жизни при памяти, мозг отключается тоже постепенно. Как экран в телевизоре. Тогда о какой душе заводить разговор, когда вещи собраны по образу и подобию самого изобретателя - человека. Поршни в двигателе внутреннего сгорания работают как клапаны в человеческом сердце, насосы гонят по трубам -жилам воду, нефть. Кровь. Шатуны на колесах электровоза пашут как локтевые, коленные суставы. Современные компьютеры уже способны заменить мозг. Примеров много.
Ответа на один вопрос как не было, так и нет. А есть ли у человека душа, если о ней столько разговоров? Может, он всего лишь такая же, как те железные, машина. Только биологическая.
И еще, совершенно не существенный, вопрос. Телевизор получает ток от розетки. А где находится подключатель для человека? Впрочем, сейчас выпускается множество приборов, работающих от батареек. Логично допустить, что человек рождается с аккумулятором, позволяющим функционировать без подпиток до семидесяти - восьмидесяти лет.
Но телевизор сделал человек. Он придумал и батарейки. А кто сотворил?..
Совсем просто. Вначале планета состояла из газа. Он уплотнился, стал водой, которая, в свою очередь, утвердилась в земную твердь. Вселенную, буквально все, пронизывают короткие волны. Вода набегала на сушу, качала атомы, молекулы.Через миллиарды лет они проснулись, потому что в движении Жизнь. Сбросили панцырь, перевоплотились в инфузорий. Чтобы не быть унесенными течением, отрастили лапки. Уцепились. Возгорелась цепочка развитий, докатилась до человека - разумного. Миллиарды лет для Вселенной - всего ничего. Земле пять миллиардов лет. Человекоподобному существу пятьдесят тысяч лет, а цивилизации вовсе семь тысяч. Только в последние ничтожные один - два века люди шагнули по пути прогресса на невиданные в его - народа - истории высоты. До космоса. Неизменным остался главный творец. Волной набегающий и откатывающийся Поршень. Ему возносят молитвы все религии мира. Туда -сюда, вверх-вниз, вперед-назад. Короткими волнами... Противоречивыми. Чтобы не забывать, не отрываться от главного - Матрицы. Истины.
Существа разумные развились по закону Природы, Вселенной. Откуда взялись волны? А кто сотворил?...
Да есть ли все это на самом деле? Душа, загробная жизнь, Сам Господь! Не придумали ли мы Непознаваемое сами? Не потому ли оно Недоказуемое, что доказывать нечего? Возьмем йога. Ведь он не общается с высшим Разумом. Он уходит в подсознание. То есть, в замкнутый круг. Как в "Солярисе", хорошо экранизированном Тарковским. Герой не возвращается на Землю, потому что планета не отпускает его. Так и мы вертимся в небесных сферах с божествами, другими измерениями в себе. Не выходя за границы собственного мозга. Черепа. А вокруг натуральная обыденность. Простая Жизнь, не оставлющая нас ни на шаг. От Рождения до Смерти...
Случай со Слонком оказался началом затяжного сезона крысиного промысла перекачанных наркотой ублюдков. В машине совместных действий срастившихся с криминалом органов правопорядка что-то разладилось. Не раз и не два подходили сыто выглядевщие товарищи - представители соперничающих группировок, заводили разговор о том, кому и много ли отстегиваю. Я отмазывался малозначительными фразами, просил последить, во сколько прихожу, во сколько ухожу. Мол, не по адресу обращаетесь. Когда принимались давить, за остальной информацией отсылал к бригадиру. Парни морщились, но не наглели. Заметил двух лет по восемнадцать - двадцать пацанов с шелухой от семечек на губах. Они появлялись то к началу работы, то к ее концу. Или приносили доллары с марками на обмен в середине раскрутки. Не выбивали не расспрашивали, не добивались. Мозолили глаза неряшливым видом. Рассказал однажды возникшему с растерянным выражением на лице Призраку.
- Работаешь и работай, - отстранился тот. - На хрен никому не нужен.
Заметил насмешливые взгляды маячивших возле квасной бочки пацанов. Подумал, носить все деньги не следует. Останусь в живых, что-то сбережется на первое время. При условии, что возьмут на гоп-стоп на улице или в подъезде. Ворвутся в квартиру - ловить будет нечего. Бешеных собак пристреливать было бы необходимо ради одной цели - чтобы носимая ими зараза не распространялась дальше. Таких плодится больше положенного.
Напротив с сожительницей торговал овощами со свиными ушками Коля. Заметив мое нервозное состояние, легко поднял налитое салом тело с маленькой скамеечки. По случаю надвигающегося дня десантника, он был в летнем тельнике. После ссоры с Олегом часто подскакивал за поддержкой. Дело в том, что во время очередного загула Коля решил развестись с сожительницей, у которой жил. Взвалив на горб складной диван, пронес несколько кварталов, приставил к двери Олеговой квартиры. Когда тот вышел, предложил купить нужную вещь. Олег отказался, посоветовав отволочь обратно. Коля пробурчал, пусть друг примет диван как подарок. Тот согласился с условием, чтобы потом без претензий. Ударили по рукам, обмыли не одной бутылкой водки. Утром Коля проснулся дома на полу - у Олега места не хватило. Половина с сыном едва умещались на старинной прабабкиной кровати. С похмелья Коля пошел к Олегу за диваном. Но бывший афганец отказался отдавать приобретенное, пояснив, что успел присобачить дополнительные ножки. Ссора едва не переросла в драку. Позже каждый доказывал, кто прав. Я принял сторону Олега. Никто не просил тащить из дома и раздаривать постельные принадлежности. К тому же, диван всучили насильно. Коля злился, но дружбы терять не желал. Он, сожительница, периодически подходили с просьбой повлиять на Олега. Спать на полу было неудобно.
- Замечаю, обкладывают, - протянул руку Коля. - Отобьешься, или подстраховать?
- Чем ты поможешь? - хмуро ответил я. - Провожать не будешь. Засаду если в подъезде устроить. Они, вроде, не наглеют.
- Упреждающий удар. Вон тех промесить, чтобы на больничных койках повалялись.
- Наблюдают за валютчиками, выходящими через эти ворота. За ними группа боевиков. Здесь возможен один ход - ждать. Глядишь, менты с криминалом через бригадира договорятся.
- Ну... решай, старый, - сделав выражение лица зверским, Коля откачнулся. - Пойду пообщаюсь. Тягостно торговать поросячьими ушками.
- С Олегом бы помирился.
- Вопрос остается открытым, - разозлился еще сильнее Коля. - Ты помочь не желаешь.
- Сам виноват.
- Разберемся...
Со стороны, где маячили пацаны, раздались нечленораздельные звуки. Один пулей проскочил в распахнутые ворота. Второго Коля волочил носом по мощной груди, медленно раскрашиваясь в бордовый цвет. Я не выдержал. Уцепив за воротник шведки, оторвал парня от начинающего звереть кандидата в десантники. Дал в спину пинка. Коля попытался перехватить ублюдка, но я облапил запястье:
- Это шестерки. Не доставало руки об них марать.
Коля повращал белками, вырвал кисть из пальцев. Я обхватил узковатую ладонь, притянув к бедру. Как -то заезжий армянин пытался вырубить долгим гипнотизирующим взглядом. Я сломал два черных луча как две тростниковых палочки своими серыми зрачками, в нужные моменты менявшими простенький цвет на стальной. Понял это и Коля. Если бы он не садился в шпагат, не ходил босиком зимой и летом с бутылкой паленой водки в руке, распугивая граждан расхристанным видом, а подкачался, был поустойчивее, сомнений в принадлежности к табору десантников не возникло бы. Так, здоровый деревенский мужик, мечтающий трахнуть царицу, накрутить миллион. Дай Бог ему на благородном пути. У многих мечты умещаются в стакане с сигаретной оберткой. Или концентрируются на кончике иглы. Впрочем, ишаку Бог подарил такой домкрат, который жаждет заполучить вся женская половина животного мира. Поднимает им ишак одну ослицу.
- Я тебя не понимаю, - глыбой навис Коля.
- Мы чаще псковские. Или поморские, - зло подмигнул я. - Фонтаны посреди Москвы штурмом не берем, с дубовьем за черножопыми не бегаем. А что потребуется - об чем речь.
Коля соснул воздух через побелевшие губы. Сунул руки в карманы штанов:
- Наше дело правое - мы победим.
- Кто бы сомневался, - усмехнулся я. - Патруль,вон, кто-то подгоняет. Неприятностей из-за козлов наживем, хозяева останутся в сохранности.
Менты ограничились нашим рассказом. Постояв, потопали дозором вокруг базарной площади. Мы заняли каждый свое место.
Вечером произошел непредвиденный случай. Я собрался уходить домой, когда подвалил чернявый парень. За локоть потащил вовнутрь магазина. Я подцепил его за край рубашки,завернув кисть за спину,подтянул к затылку. Парень принялся негромко кряхтеть. Я спросил:
- Что надумал узнать? Я весь внимание.
- Отпусти, - вытолкнул слова незнакомец. - Ты об этом пожалеешь.
- Сразу так. Скажешь гоп, когда перепрыгнешь.
- Перестань. Есть дело.
- Какое? - бросая руку, отошел к стене я.
Парень пустился растирать запястье. Заправив рубашку, уперся черными зрачками. Cтоя в стороне,я машинально прикидывал расстояние. Положение у него было повыгоднее, он торчал на бетонном выступе. Зато, если последует выпад, можно бросить через себя. Щупловатый, вес небольшой. Я огляделся, чтобы не пропустить нападения сзади. Людская река равнодушно текла мимо.
- Заходи в магазин, - позвал парень.
- Зачем? - подумав, что за прилавками две женщины, уперся я. - Что там делать?
- Объясню.
Сбоку пристроился белобрысый чувак с голубыми глазами, одного возраста с парнем. Я попятился к стене. Как всегда, никого из знакомых.
- Тебе сказали, делай, - прогундосил коренастый. - Не допер?
- Не собираюсь, - нащупывая ручку шила, начал заводиться я. -Внимательно слушаю.
- Смотри, бумагомаратель, - удивился белобрысый. - Оборзел. Решил неприятностей заработать?
- Разве еще не нажил? - вопросом на вопрос ответил я.
- Иди в магазин, - попытался подтолкнуть коренастый. Чернявый стоял возле дверей. - Что вытворяет! Подметки на ходу рвет.
- Больно не будет, - негромко позвал и чернявый.
- О себе подумай, - не выдержал я. - Во второй раз беречь руку нет желания. Шею тоже.
Белобрысый прыгал возле, опасаясь подходить ближе. Его товарищ придвинулся. Выдернув шило, я спрятал его за спиной в ожидании броска. Рядом остановился невысокий краснощекий мужчина лет под сорок с черным волосом на груди.Подбородок зарос недельной щетиной. Я признал армянина, сотрудника городского уголовного розыска. Перевел взгляд с одного на другого, на третьего, пока последний не испарился так же, как возник. В душу закрались сомнения. Неужели менты отдали место на откуп бандитам, и передо мной их представители. Как в кино, белые придут - грабят, красные придут - грабят. Не знаешь, к какому берегу прибиться.
- На рынке валютчики ваши? - решился спросить я.
- Вопросов не возникало, - откликнулся чернявый, по виду, тоже армянин. - Один ты у нас угловатый.
- Поканали на рынок, - оторвался я от стенки. - Если ребята подтвердят, что работают на вас, возражать не буду.
- Не против, - согласились оба парня.
Чернявый сделал шаг, белобрысый кивком показал, чтобы трогался за ним. Мы втерлись в ворота. Первый парень не уставал покачивать бритым затылком:
- Ну художник! Ну дает!
- Отстегиваю кому надо. Вас впервые вижу, - огрызался я.-. Ни хрена не зарабатываешь, нахлебников на шее как у того крестьянина генералов. Не много ли требуете?
- Мы еще не просили. Понадобится - карманы вывернешь, - процедил шаркающий сзади белобрысый. - Поменьше зыркай, иначе продолжим в другом месте.
Сплюнув под ноги, я сдвинул сумку с деньгами вперед. Перед центральным проходом чернявый замедлил шаг, оглянулся. Направо базарная ментовка, на левой стороне работали валютчики. Обойдя его, я завернул налево, отметив, что оба провожатых последовали за мной. В начале ряда ларьков было место Пикинеза. К нему и подвалил. Тот настроился перескакивать настороженными глазами с одного на другого. На лице отразилась растерянность.
- Кто эти ребята? Наехали как на мальчика, - издалека обратился я. - Вы действительно решили пахать на бандитов?
Пикинез продолжал округлять от природы круглые зенки. Щеки с губами мелко подергивались. Я начал укрепляться в догадке, что власть перешла в другие руки. Но с криминалом мне было не по пути. С ментами не менее тоскливо. Срабатывал привитый советской властью инстинкт, что деньги идут в копилку государства. В голове не укладывалось, милиции на официальном уровне разрешили заниматься поборами. Отсюда иномарки, дачи, квартиры с евроремонтом в центре. Сами не худые, как в период строительства развитого социализма предлагаемые торговлей селедки. Гладкие да холеные. В дорогих костюмах с галстуками за двести баксов.
Пикинез пожал протянутые парнями руки. Его состояние и то, что знал сопровождающих, сбивало с толку.
- Что молчишь? - одернул я коллегу. - На кого уродуетесь?
- Иди банкуй, писатель, - раздраженно махнул белобрысый. - Собирай копейки, а то голодным останешься. Не зарабатывает... Лапшу развешивать не учись.
- Что ее вешать, когда так и есть.
- Дергай на свой бугор.
- Полегче бы, - повернулся я к нему.
Пикинез валял дурочку, показывая, что не желает влезать в чужие дела. Поведение вызывало чувство неприязни. Просветить ситуацию, в конце концов, мог бы.
- Действительно, ступай на место, а то решат занять, - дернул за рукав чернявый. - Останешься без работы, отстегивать будет некому.
Я погнал к выходу. В голове неразбериха. Кто эти пацаны, что им нужно? Почему Пикинез как воды в рот набрал. Старый лис, на мякине не проведешь. Если валютный бизнес перепрыгнул в другие руки, обязан был предупредить. Призрак, бригадир, как сквозь землю провалился. Что-то странное происходит в маленьком государстве, населенном менялами.
Минут через пятнадцать возникли старший опергруппы городского уголовного розыска с заместителями. Сзади плелись успевшие попортить нервы знакомые парни.
- Что возникаешь? - надвинулся старший, высокий усатый красавец со взбунченным казацким чубом. - По какому праву не признал моих ребят?
- Каких! - опешил я. Указал на белобрысого с чернявым. -Этих, что ли?
- Именно. Почему не выполнил просьбу?
- Они не просили, - засуетился я. - Смахивающий на кавказца предлагал пройти в магазин. Я принял парней за бандитов. Отморозков на дух не переношу. Вот и все.
- Ни о чем не намекали? - сощурился старший. - Ты не гонишь?
- Даю слово.
- Ну, писатель, - замотал головой белобрысый. - Ну, старый пердун.
Из восклицаний понял, что Пикинез успел обрисовать всю родословную вплоть до седьмого колена. В надежде на медаль из яичной скорлупы.
- Едва по морде не схлопотал, - добавил похожий на армянина чернявый. - Руку заломил, до сих пор как занемела.
Оперативники засмеялись. Заметил промелькнувшее в выжидательных взглядах уважение к собственной персоне. Старший похлопал по плечу:
- Верю. Парни учатся на юридическом, проходят практику. На рынке успели познакомиться, а ты выпал из поля зрения. Прошу запомнить и жаловать как любого из наших.
- Теперь в курсе, - скупо улыбнулся и я. - По морде, это полбеды. Слава Богу, не надумали применить силу.
- Про дырокол поосторожнее, - знающий, что ношу с собой шило, зыркнул по сторонам старший. - Соображай.
- Надо предупреждать, - не согласился я. - Рассуждать будет некогда.
- Замяли... Ребята хотят расслабиться.
Задавив в корне протест, я поманил белобрысого в магазин. Витрина была упакована бутылками водки на любой вкус. Предоставив право выбора практиканту, улыбнулся продавщицам - Лене с Риточкой. Но они встретили насмешливыми взглядами. Сморгнув, я сделал шаг назад.
- Ну и как? - улыбнулась Ритулька.
- Не понял!
- Все равно раскололи?
- Блин, подумал, бандиты наехали, а их представили как практикантов при городской уголовке, - смешался я, сообразив, что девчата оказались свидетелями разборки. - Старший шепнул, надумали расслабиться.
- За твой счет, - добавила Лена. Обратилась к коренастому. - Вам какую предложить? Возьмите советскую посольскую. Она пусть дорогая, разливается в бутылки по ноль восемь, но на вкус мягкая, приятная.
Чертыхнувшись, я полез за деньгами. Спорить не имело смысла.
Случай даром не прошел. Раньше подныривали вплоть до пеших милиционеров, отношения к нашему бизнесу не имеющих, оправдывающих поборы тем, что могут отвести в ментовку за незаконную скупку ценностей у населения. Закрыть в телевизор, под конец дня выпустить. Теперь пешие издалека тянули ладони для пожатия. Была среди них пара десантников, морячок Толик.
Однажды зимним вечером накачанный русак из ментов, со светлыми усами, поманил в магазин. Когда зашлРAДAзЗЭЦXAЯЭеБуСЦAСО[ЯЭИAЯЭЧц@AГзсЧБеАAЭйСнЛбгХСТAХЭбеСФXAЯЭЯбЭгСЦAЭнЛЫСеш\AЈЕЛдAЛЙЕАAгЭпСЧгюAпЛбЛОAЭХЫЬXAЧБЩЯЭпХАAЯЭИAЯЭеЭЧХЭШAЙБЕБЧАAЧСсшAЕЭПЩЭНЫЭгешAГбЭЙСешAЫКAгЯЭечХБягш\A…СебСЫцAЭгЕЛуБЧСгшAЧБЩЯБЩРAЙЫЛЕЫЭЗЬAгЕЛеА\AѕAЫКAЩЭЖAбБПЗЧяЙЛешAЕЫЛсЫСТAЕСИAХЭбеСХАXAХбзеСЦAРAеБФXAРAыЙБФ\ @@@@@@ZA™ЭбгХЭТX@ZAЯЭЙгХБПБЦAЩСЧСнСЭЫЛа\ @@@@@@ZAїгЫЬX@ZAЭеЭПЕБЧгюAюXAПБЩЛбПсСЩРAбзХБЩРAЯчеБягшAЕчПЕЭЧСешAХЧСЫЭФAСОAЫЭНЛЪ\@ ZAЈГЭХжAХЫЭЯХА\ ZA‰АAПЫБьX@ZAЯЭЕЭбБпСЕБюAХЭбеСФAСОAЯЭЧЭНЛЫСюAДAЯЭЧЭНЛЫСКXAЫКAЩЭЖAЫБУеРAюAПЧЭгпБгеЫЭТAХнопки. Мой немецкий, бескнопочный, купленный у хохлов еще при ваучерах, украли, когда болтался по дну пьяного омута. - Сейчас нащупаю.
Вынув клинок, поднес его к окну. Взгляда хватило, чтобы определить, кортик парадный. Провисел на стене не одно десятилетие, прежде чем наследники решились расстаться. Посоветовав, кому следует показать, вложил лезвие в ножны. Забрав кортик, мент выдвинул клинок, перевернул другой стороной. Я почувствовал неловкость. Похлопыванием по плечу пеший дал понять, что на эпизод не обратил внимания, а доверием я пользуюсь полным.
Лето неспешно подошло к концу. Дни принялись укорачиваться, ночи удлиняться. С возрастом отметил странную особенность. Не успеешь спрятать игрушки с дедом Морозом в шифоньер, как их снова нужно вынимать. В молодости день казался годом, теперь год умещался в одном дне. Яснее стало осознание мимолетности в бесконечности времени, пространства. Великие умы человечества твердили об этом едва не с появления мироздания на Земле. Трудам с благоговением внимали единицы из миллиардов, остальные доверяли собственному опыту. Вечные дети. Покажи ребенку на огонь, предупреди, мол, нельзя, обожжет. Ребенок подтвердит, что иззя, фу. Отвернись. Через мгновение услышишь, как чадо зайдется в плаче, корчась от боли. Он все равно сунул палец в огонь. Так и миллиарды нас продолжают идти дорогой, которая не нужна, не в силах избавиться от привычек, изменить что либо в собственной Судьбе. Зарываются в дерьмо глубже, в конце просто доживая подаренные высшими силами бесценные дни. А то обменивая на водку, на наркотики.
Пару лет назад я справился со страшной болезнью - алкоголизмом. Без кодирования и знахарей. Очищенный от заразы пришел на рынок, чтобы подкопить деньжат, издать за свой счет книгу, составленную не по указке редакторов во главе с директорами, а самим собой. Появились деньги для осуществления мечты, уходить с базара с каждым днем становилось тяжелее. Перейти на свою дорогу, стать дервишем в оборванной одежде, но с собственным произведением, оказалось тяжелее, чем представлял. Пусть маленькие, не как у владельцев фабрик, заводов, больших пароходов, ночных казино, хозяев одной палатки, да живые деньги крепко цепляли за штаны и рубашку. Несмотря на грабежи, я продолжал жить русским авосем. Хотелось большего, нежели выпуск одной книги. Если издать ее, столько лет мечту, на другое желание денег не останется. Вдруг беда обойдет стороной, как крутые ребята, сумею накопить на квартиру в центре, на машину.
Я только подошел, не успел приготовиться к раскрутке, рядом оказался мужчина за сорок лет в темной рубашке с закатанными рукавами. Лицо занятого с утра до вечера делами человека выражало нетерпение. Я перекинул барсетку на живот, обратился весь внимание.
- Триста баксов, - сообщил мужчина, забыв спросить, по какой цене меняем.
- Давайте, - раздергивая замок, кивнул я.
Он достал из нагрудного кармана сложенные пополам купюры. Нацепив очки, я пропустил сотки одну за другой. Что была в середине, привлекла внимания больше. На сгибе не согнулась, а как бы сломалась, отчертив риску. На краях ее бумага чуть взлохматилась. Когда рассматривал, мужчина подался вперед. Подозрение промелькнуло подсознательно, не дав прощупать купюру основательнее. Первого клиента не следовало задерживать. Сунув сотки в барсетку, рассчитал по вчерашней цене. Перелистав деньги, тот ушел. Я заспешил с подготовкой к приему следующего сдатчика. Закружилась, завертелась карусель менялы с нетерпеливым ожиданием клиентов, с торопливым передергиванием денежных купюр. Кто наварил, кто остался в накладе - разбираются потом. На рабочем месте нужно вести себя сторожевым псом, который во всеоружии, во всевнимании всегда. Время пролетело незаметно. На колокольном циферблате стрелки показали угол в восемь часов вечера. Понаблюдав за обстановкой, закрутил ремешок от барсетки на левую руку, сунул под мышку. Пожелав удачной работы Андреевне, спортивным шагом двинулся вдоль трамвайных путей к автобусной остановке, спиной ощущая пристальные взгляды вдогонку. Подобные проводы стали привычными, адреналин в крови прекратил подниматься. В автобусе сел на свободное место. Раньше старался занять сидение сзади, чтобы оценить входящих в автобус, успеть принять меры к обороне. Даже немощные старики казались шпионами. Шла сортировка на "своих" и "чужих". Потом перестал проявлять интерес ко всем, кроме молодых девчат, достойных внимания женщин. Только возле угла дома рука без команд ныряла в задний карман брюк.Пальцы охватывали полиэтиленовую ручку, сбрасывая колпачек со стального жала. Выставив его вперед, влезал в вечно темный, грязный, узкий, с выщербинами в бетонном полу, подъезд, поднимался по горбатым ступеням на площадку, ключом долго нашаривал замочную скважину, затылком прощупывая в замусоренных углах опасность. При шуме, движении готовый всадить острие во что угодно, оказавшееся рядом. Адреналин начинал давать о себе знать. Когда прошмыгивал за броню дверей, дотягивался рукой до выключателя, накатывал такой отходняк, что рассказы наркошей о райских ощущениях меркли. Стал подозревать, что сам вызываю неземные чувства, а не они захлестывают меня. Страха не было, хотя желание принять душ присутствовало постоянно. В виде защитной реакции организм выделял испарину. Поставив барсетку, вывернув карманы, раздевался, шел освежаться под струями, продлевая ощущение полета над земным бытием. Затем влезал в китайские спортивные штаны с китайской футболкой. Лишь потом набирал номер любовницы Людмилы, уточняя день посещения моей обшарпанной фазенды. Сегодня была ночь любовных утех. Я сразу затеялся сортировать капитал, подсчитывать навар. Включил настольную лампу. Просмотрел долларовые купюры. Сознание зациклилось на подозрительной сотке. Вытащив семикратную лупу, настроился водить по всей площади ассигнации. Изучил цифру "сто" с правой стороны банкноты. Она оказалась выпуклой, шершавой, с нанесенным фосфоресцирующим слоем, переливающимся от светло зеленого до темно синего цветов. До недавнего времени примета считалась главным признаком подлинности. Пропустил между подушечками двух рабочих пальцев выдавленные поверху слова в два ряда. Уже можно остановиться, если бы не подозрение. Просветив сотку под лампой, навел стекло на вставку с левой стороны хлопчато - шелкового прямоугольника. Узрел положенные USA 100. Водяной знак почудился задвинутым вверх. Лицо президента Франклина неправильной формы. Но кто видел его одинаковым, если почти все штаты Америки печатали доллары, и в каждом он получался свой. И все-таки я нашел, что искал. Отличие проявилось во внедренных в купюру разноцветных червячках. Настоящими-красными, синими, - можно было кур кормить. На моей сотке червячки получились укороченными, как бы раздавленными, разорванными пополам. На них вряд ли бы клюнул даже воробей. Бумага отблескивала. Не сильно.У настоящих купюр она отсвечивала мягко, матово. Можно было сколько угодно сворачивать, придавливая пальцами по сгибу, не залохматится, не лопнет. Здесь виднелись как бы пересохшие волосинки. Если подходить к вопросу с коммерческой стороны, претензий никаких. Начать придираться по доброй воле, сотка была фальшивой. Потерев виски, отложил ее на край стола, решив проверить позже, когда уляжется напряжение. Увлекся золотыми и серебряными изделиями с монетами.У валютчиков имелись клиенты на стороне. Были и у меня. Директора, бухгалтеры, заведующие отделами мебельных, скобяных, хозяйственных магазинов, переделанных из бывших кафе павильонов по продаже тортов, иных сладостей. Рюмочные, разливочные, забегаловки. Места, где крутились живые деньги. Менялы продавали торгашам товар чуть дороже. Но все равно едва не вдвое дешевле, нежели в ювелирном, даже комиссионном, магазинах.Имелась возможность вещь рассмотреть под каким угодно углом. Попробовать на зуб, не говоря о примерке на пальцах, запястьях, шеях, в ушах. Удобно. Я постарался сосредоточиться на оценке перстеньков, сережек, цепочек, чтобы почувствовать выгоду. Взяв лупу, присмотрелся к пробе. Почти все ювелирные производители начали ставить пятьсот восесмьдесят пятую с женской головкой сбоку. Турецкие поделки проходили переопробацию на российском контроле. Если этого не совершалось, на изделии были выбиты неровные цифры 585, больше ничего. Значит, партия привезена контрабандным путем. Имелась вероятность,что проба не выдержит проверок. Впрочем, невооруженным глазом определялось, что перстенек красноватый, бледноватый. В Новороссийском порту, по слухам, не только советской, или новой демократической - вообще власти не существовало. Там осуществлялась перевалка с борта на борт, с корабля на берег и обратно миллиардной баксовой массы. Никто не совал в дыру носа, даже всепроникающая ФСБ. Волокли желтый металл, в полном смысле, килограммами. Туапсинскому порту до новороссийского было далековато, хотя через него тоже чего не тащили.
Рассмотрев несколько перстеньков, я отложил наиболее красивые, не потертые. Прибавил два комплекта сереньких сережек. С цепочками дело оказалось сложнее. Потянутые, помятые. Или замечал грубую пайку, которую женщина расцарапает в два счета. Разве что, с кукушечкой на макушечке. Встречались такие, которых по своей классификации называл "нулевым вариантом". Не только без мозгов, но и без души. Когда попадались странные особи, в начитанной голове выстраивался некий порядок происхождения жизни на земле. Заключался он, если коротко, вот в чем. Планета перенесла несколько потопов. В первый ушла под воду Лемурия. Часть лемурцев успела перебраться на Атлантиду. Когда расцвет культур достиг апогея, когда освоили околоземное пространство, намереваясь посягнуть на подходящие для жизни планеты, принялись клонировать часть населения, выводя породу людей - слуг. Рабов. Отсталые племена в невольников превратить было нельзя, каждый индивидуум рождался с душой. Являлся существом божественного происхождения, рано или поздно догонявшим, перегонявшим хозяев по умственному развитию. Где подчинившие древний мир цивилизованные, демократичные в то время, великие римляне? Они опустились до макаронной Италии. То же с Грецией, перед ней с Египтом, с Индией. Один Тибет закрыт до сих пор. Когда атлантидцы решились на клонирование отстоящих в формировании на ступеньку ниже единокровных братьев, неведомая сила обрушила гнев и на них. Как Лемурия, Атлантида ушла под воду. Вновь спаслась часть населения, теперь с клонами - людьми, души не имевшими. Когда добрались до острова Посейдонис, произошло смешение человеков с душой с особями бездуховными, потому что наружного отличия не было. Божественный гнев достал и здесь. Остров Посейдонис скрылся в волнах. На Ноевом ковчеге кучка гомо сапиенс причалила к вершинам тибетских гор. Отсюда распространилась жизнь людей по земле. В тот момент они уже представляли не тех, которыми были в Лемурии с Атлантидой, несмотря на внешний вид. Часть смогла сохранить сердце, многие остались клонами. Выведенная искуственным путем плоть душу принять оказалась не в силах. Разве не случалось замирать в испуге при общении с человеком, на первый взгляд не отличающимся от себе подобных, в то же время холодного, пустого, обладающего эмоциями в силу бытия среди народа. Но эмоциональность, как и разумность, ненастоящие, проявляющиеся по принуждению. Их много, нужно лишь присмотреться более внимательно.
Отложив три цепочки от двух с половиной до пяти граммов, следующие я намотал на свернутые в трубочку кусочки бумаги, убрал в пакетик. Рассовал невостребованные другие изделия. До того дня, когда можно будет изучить и принять решение о ремонте, пайке, замене сломанной части на исправную. Выудил из заначки пару застежек. Если цепочка не подлежала восстановлению, валютчики снимали исправный замочек, именники, чтобы иметь возможность воспользоваться. Цепочки бросали в лом. На "кобре" и якорной с алмазной обработкой понадобилось поменять замочки. Делалось это просто. Сбоку замка плоскогубцами отгинался крючок, сбрасывался именник, переносился на крючок на новом замке. И все. Старые со слабой пружиной бросали в раствор аммиака, чтобы рассосалась набившаяся грязь. Если пружинка оказывалась лопнутой, замочек кидался в лом, ремонту в квартирных условиях он не подлежал.
Покончив с золотом, я разобрался с серебряными ложками, цепочкой под "черепашку", неказистыми перстнями "нашего" производства. Две чайные ложечки с инкрустацией по ручкам возьмут женщины из бухгалтерии хозяйственного магазина. Одна ребенку на первый зубик, вторая внучке на подарок. По семь рублей за грамм. В ювелирном простые выставлены по тридцать рублей. Нужно лишь взвесить. Впрочем, от двадцати пяти до двадцати восьми граммов каждая. Ложки с глубокими рисками, помятые, стесанные, можно кинуть в лом по три пятьдесят за грамм. Вряд ли кто позарится,даже если привести в идеальное состояние. Не царская Россия, из современной алюминиевой, стальной, хлебать сподручнее. Если находятся купцы, берут для очистки питьевой воды. Очень редко. Цепочку возьмут великовозрастному мудаку. Массивные женские перстни по пятнадцать граммов каждый, разберут торгующие свеклой, белым корнем с зеленью старухи. По цене лома.
Я взглянул на часы, Людмила запаздывала. На столе серебряные с медными монеты. Выделялась Екатерина Вторая с большим портретом, развернутым в правую сторону. Год выпуска одна тысяча семьсот девяносто шестой - год смерти великой императрицы. Посадить бы на престол такую, или Маргарет Тэтчер. Страну не узнали бы дураки в фуражках с красными околышами, заправляющие в Кремле важными делами. Если бы не дефект, можно было запросить сто пятьдесят баксов. Совсем "убитая" стоила не меньше пятидесяти. Но, когда ударили монетой о другую, вожделенного звона не последовало. Екатерина Вторая оказалась с трещиной под оборками платья с набивными плечами. Год назад такая попадалась. Интересно, почему серебро лопается, когда оно мягкое? Теперь максимум тысяча рублей. Медяки представились сибирскими деньгами со зверями, с гербами таежных округов. Двести с лишним лет назад Сибирь занимала место на карте Российской империи как Польское королевство шляхтичей или Финляндское княжество. В смысле значения. Никто не вправе был навязывать волю любому субъекту государства. Поэтому сохранилось множество национальных групп, не растерявших ни языка, ни культуры, ни обычаев. Тогда как в Америке, в других странах, коренное население старались истребить, заселив земли цивилизованными европейцами. Подаренная французами статуя Свободы торчит по пояс в крови. Американская свобода добывалась большой кровью, русское господство опиралось на малые народы как на братьев меньших, почитаемых едва не за равных. Даже на Большом Кавказе с русскими дрались банды абреков. Бандитов - отшельников, а не народно-освободительных отрядов. Потому стали невозможны перевороты, бунты, революции. До того времени, пока империя не пришла к закономерному падению сама. Впрочем, кто доказал, что развал произошел? Множество народов, словно не случайно согнанных на строительство новой, русской, вавилонской башни, как жило вместе, считая главным один язык, так и продолжает жить. Разве что объявили себя республиками. Время все расставит по местам. А объединения с разъединениями не прекратятся, это непреложный закон существования на маленькой планете Земля.
В прихожей хрипло зашелся звонок. Подсунув барсетку, я сгреб со стола все. После инцидента, когда с капиталом пришлось тащиться по обложенному ментами ночному городу, доверия к Людмиле не испытывал. Если бы не настойчивость, не разнообразие любовных игр в постели, разбежались бы навсегда. За порогом оказалась Маринка, навещавшая изредка не менее сладкая бывшая любовница, работавшая вахтером в общежитии через дорогу. Узрев замешательство, подружка усмехнулась:
- Поворачивать оглобли, милый?
- Так даже лучше, - обрадовался я. - Проходи, гостем будешь.
- Но видно, что ждешь, - кубанским голосом пропела Маринка. - Приду в следующий раз.
- На морде написано?
- И в первую очередь.
- Вот нюх. Помнится, следы заметать тоже была мастер.
- Ты не такой? - засмеялась Маринка. - С мужиков пример берем.
- На юге все шустрые. Это северянки... пока раскочегаришь, не раз упадет, - подмигнул я. - По прежнему со своим?
- Куда деваться, - полуотвернулась Маринка. - Ладно, зайду, когда освободишься.
За спиной зазвонил телефон. Сделав знак, чтобы подождала, я прошел в комнату. Голос Людмилы сообщил, что сын пьяный, разлегся возле двери. Решила принять таблетки и лечь спать. Я задумчиво пожевал губами, скосил глаза в сторону открытой двери. Маринка маячила на пороге, делая вид, что разговор не заинтересовал. Пока водила носком туфли по выступу, в который раз отметил, возраст на женщину не действует. За тридцать лет, а выпячивай в витрину парижского салона мод, парижане с ума сойдут. В Ростове едва не третья с престижного подиума сбежала. Как под копирку. Характер - мало сказать золотой. Одно маленькое "но"! Каждая вторая регулярно наставляет рога хоть парню, хоть мужу. Сказывается близость дикого Кавказа, где женщину пусть и держат в стойле с животными, прежде чем взять, наобещают столько, не на чем тащить. Вот и возвращаются оттуда голодными, разутыми. И... счастливыми. Здесь, как нигде, ясно, что женщине нужно. Пусть бык, баран, да мужского пола. Сказал веское "му" или "бе" - и задрожала. Но кто мечтал, чтобы бочка меда не была испорчена ложкой дегтя?Маринка...она дочь горячих приморских степей.Она здесь родилась.
- Чего стоишь на пороге?
- Мешаю?
- Проходи.
- Я сбегаю, пока не зашла?
- Хочешь?
- А ты?
- Не пью, знаешь. Угостить с удовольствием. Красным крепленым, с шоколадкой.
- Помнишь!
- Гм...Сколько прошло, как мы встречались? Месяца два?
- Скоро три будет.
- Тогда когда забывать.
- Я к тебе по интересу пришла.
- Ну, блин, опять залетела?
- Дурное дело не хитрое.
- Тогда дергай. Постараюсь погонять, чтобы перья облетели. Мыльной пеной изошла.
- Только это и надо, - уже за дверью засмеялась Маринка.
Я прошел к столу, всмотрелся в исписанную подсчетами бумажку. Если бы не фальшивая сотка, навар был бы неплохим. А она фальшивая. Остается порвать на части, чтобы не тешить себя надеждой на "авось". Если получится пристроить лоху, через время он вернется, начнутся изматывающие переговоры с отдачей половины суммы. Или не возвратится, посчитав, что не докажет. Или скандал поднимется на высоту, с которой падать будет больнее. Лучше не рисковать, на душе спокойнее. Выдернув из барсетки сотку, над унитазом порвал на кусочки, смыл струей воды. Теперь три тысячи смешаются с фекалиями, обогатив тихий Дон на малую сумму. Еще Людмила некстати решила сделать выходной. Наведался школьный друг, или кто из новых? Женщина видная, мимо не пройдешь. Со враньем все в порядке - врожденное, как у многих местных. Наобещают с вагон, в назначенный час маленькой тележки не узришь. Снова влияние азиатского Кавказа. На проклятом большинством русского народа перегнившем Западе, или в Америке, за подобные проделки зубы повышибали бы, или отвернулись. Навсегда. В России на говорящего правду смотрят как на ненормального, выпущенного из дурдома. Таков менталитет, переродившийся после тататро-монгольского ига. Чем дальше от Санкт - Петербурга, тем резче проявляется. Добивающиеся самоопределения казаки, потомки сарматов со скифами, ходили на Русь со всадниками Батыевыми. Казакам возродиться дать надо. При царе казачий офицерский чин не был ровней чину российскому. Офицерскому. Зато удалью блистали молодецкой.
А может, у Людмилы не совсем благоприятный день. Сын алкоголик. Странные приступы с выпрыгиванием в пьяном виде из окна второго этажа. Похоже, наследственное. Двоюродные сестры у нее тоже инвалиды. Пора завязывать. Иначе сам начнешь замечать за собой непрошенные странности. Непостижимо! В который раз говорю об этом, воз и ныне там. Вот и найди свой путь, как пишет Паоло Коэльо.
В дверь не позвонили, а постучали. Маринка. Переквалифицировала из порядочного кобеля в профессионального вышибалу зародышей. Не успеет залететь с сожителем ли, торгующим ли овощами кавказцем, сразу ко мне. Убегает похудевшая, счастливая. После кувыркания с утробным рычанием, постельное белье приходится менять - до такой степени перекручивалось. Вино употребляла, чтобы спиртное в горячем теле прибавляло жару еще. И всегда туши свет и лови что накроет от пяток до макушки. Для Маринки я талисман добрый.
Женщина захмелела с полустакана вина,заторопилась в постель, боясь, что мною завладеет усталость. Я наблюдал, как Маринка стягивала выходное платье. С грудей сползал узкий лифчик, открывая коричневыми кругами приклеенные соски с бледными пупырышками. На животе мягкие линии мышц с пуговкой - пупком посередине. Розовые с бантиком трусики с выпирающим лобком. Маринка любила красный цвет. Темные волнистые волосы охватывала красная лента, открывая удлиненное лицо с горбинкой носиком, выразительными губами. Сытенький подбородок, высокая шея, женские плечи. Маринка развязывала ленту, кидала в общую кучу. Взгляд синих глаз подергивался поволокой. Полуприкрыв веки, пальцами поддевала резинку, стягивала последний оплот трикотажного запрета. Ноги полные, коленки округлые. Попка оттопырена. Процесс сбрасывания трусиков медленный, неторопливый. Расстояние до пяток большое. "У моей жены голубые глаза". "А остальное?". "Остальное ноги". Приятно чувствовать себя мужчиной, которого хочет возбудить женщина. Лишь в молодости не успевали раздеться, как сношались в полный рост, ступней скидывая прилипшую к ноге штанину, рукой стаскивая с бедра партнерши семейные трусы голубого или розового цвета. Других расцветок наша промышленность не признавала. Если бы эти трусики в те времена... Я чувствовал, как волна возбуждения прокатывалась по телу, как тяжелела головка члена, которой тесно стало в китайских трусах. Дыхание становилось бурным, покрывался испариной живот. Задница сама ерзала на стуле. Но рано. Пусть Маринка станцует танец живота. Не азиатка, смесь хохлушки с местным аборигеном. Все равно смугленькая. Женщина изогнулась, отвернула попку вбок. Подняла руки, потянулась за ними. И заколдовала водяной змеей. Улыбка смущенная, напоминающая, что Маринка русская. У азиаток такого выражения не узришь, возбудить хозяина ее прямая обязанность. Местных приучали азиаты с кавказцами, или пробуждались гены далеких предков. Маринка вошла в раж. Дрянь, наскотинилась с черножопыми. Дотянувшись до магнитофона, я нажал на клавишу. Попал на "постельную" кассету, поставленную для Людмилы. Маринка восприняла мелодию за родную. Бросая призывные взгляды из-под крыла волос, изгибалась блудницей на сковородке в аду. Не единожды запутывался, испытывая расслабленность с желанием овладеть подружкой. Ощущал себя мужчиной, для которого женщина создана для удовольствий. Когда Маринка разогрелась, мелодия подошла к концу, я снял одежду. Сзади облапил каучуковые груди. Откинув волосы, повернул к себе лицо, впился в набухшие губы, чувствуя, как разъезжаются у партнерши ноги. Мы начали долгие игры, контролируя каждое движение,чтобы не привело оно к преждевременному извержению вулкана чувств, не отобрало силы. Изредка меняя положение, едва шевелясь, качались посреди комнаты. Затем начали двигаться к дивану, служащему кроватью с тех времен, когда полутороспальная деревянная продавилась до пола. Я положил женщину на него, не отлипая ни на мгновение. Наступил бурный конец, со стонами, покусываниями зубами губ, плечей, мочек ушей. И бешеной скачкой на финише. Маринка взлетела на небо от счастья, почувствовав, что в животе появилась боль. Вороватый поход от мечтающего о ребенке сожителя удался. Крепкий поцелуй на пороге. Обещание заглянуть на огонек.
Утрата нескольких тысяч рублей отразилась на работе негативно. Покатила спешка, необходимая при накачивании чужой жены в ее квартире на десятом этаже. Некстати зарядили затяжные дожди, приток клиентов сократился. Приходилось довольствоваться предлагаемой алкашами мелочью, да случайными набегами приезжих. Накопленная кучка российской валюты принялась подтаивать снежной бабой во дворе студенческого общежития, потому что расходы остались прежними. Двухнедельная поездка в сентябре на море сожрала шесть тысяч рублей. По прибытии, вдобавок, схватил фальшивый браслет от часов на тридцать граммов по сто восемьдесят рублей за грамм. Влетел с булатными зубами, в свете ламп дневного света приняв за высокопробные золотые. Ляпис булат не брал. Отличить напыление от настоящего золота практически невозможно. Валютчики снимали надфилем верхний слой протезов, если под ним оказывался однородный по цвету металл, то все в порядке. Если спиленный участок отблескивал белой поверхностью, это основа из нержавеющей стали. Примерно так случилось с браслетом. Парень обегал всех валютчиков. Не брали, не удосуживаясь проверить на ляпис, хотя вид изделия подозрений не вызывал. Тот предлагал пройти в ювелирную мастерскую. Никто с места не сдвинулся, демонстрируя отшлифованное рынком чутье. Цыганам с природным даром там делать нечего. Парень вышел за ворота, наткнулся на меня, торчащего под козырьком с промокшими ногами и без работы. Решил опробовать последний шанс. Глядя в лицо, назвал вес изделия, пробу. Показал маленькую вмятину. Передо мной стоял советский работяга, которому понадобились деньги. Рассмотрев браслет под лупой, изучив похожую на заводскую пробу, я решился провести ляписным карандашом. Реакции не последовало. Как до этого коллег, о которых парень не обмолвился, слабый внутренний голос посоветовал не брать изделие. Я спилил угол у одной из фигурных пластин. Смочив слюной, сильно потер карандашом. Все было в порядке. Воление не отпускало. Приняв его за рыночную маяту, отсчитал пять тысяч четыреста рублей. Заверив, чтобы я не сомневался в подлинности изделия, парень заспешил на автобусную остановку. А у меня переживания перекрыли мысли. Сорвался с места в глубь рынка. В связи с падением валютного оборота, стабилизацией криминальной обстановки, ребята принялись задерживаться до времени, когда в воздухе растворялся предвечерний полусумрак. Впрочем,Пикинез с Пасюком, Красномырдиным, не говоря об армянах, черноголовой семьей оккупировавшим торговавший ширпотребом ларек, банковали пока ворота не закрывали. Это являлось одной из причин моей безработицы. Подскочив к торчавшему первым в ряду менял Пикинезу, я показал браслет. Тот даже в руки не стал брать.
- Фальшак, - как приговорил он.
- С чего ты решил? - ощущая по ногам подъем холода, промямлил я.
- Вес проверял?
- Сказали. Тридцать и две десятых грамма.
- А должен быть какой? - воззрился Пикинез бабьими глазами. -Мудила, ты когда-нибудь чему-нибудь насобачишься?
- Чему? - чувствуя, как матка опускается ниже, не мог сообразить я, - Трудно объяснить?
- В школе учился?
- Странный вопрос.
- Какой у золота, приблизительно, удельный вес?
- При чем здесь вес единицы объема?
- Браслет легче настоящего. При таком объеме золотой будет весить не меньше пятидесяти граммов. Пятьдесят один и пять десятых, если точнее. Твой тридцать и две десятых. Это нормально?
- Я проверял и ляписом, и надфилем спиливал, - оправдывался я, будто это Пикинез всучил браслет, или он мог что-либо изменить. - Никакой реакции, состав однородный. Проба заводская.
- Я одно, художник другое, - всплеснул руками коллега. - От радости затемнение нашло? Удельный вес металла, говорю, не соответствует стандарту. Браслет должен быть тяжелее.
- Понял, - засопел я, стараясь унять дрожь в пальцах. - Объясни мне, неграмотному, что это за сплав, который не отличишь от золота.
- Откуда я знаю, - нахмурил брови валютчик. Видно было, что он сочувствует. - Появилось столько разных, столько наштамповали из них подделок, что спасает одно собачье чутье. Рандоль с берилевой бронзой темнеют. Булат позеленее, больше походит на девятисотую пробу, когда им перестают разжевывать ножки Буша. Тот, что у тебя в руках, не темнеет, и кислота не берет.
- Так, это... - воспрянул было я.
- Не это, и не то, - оборвал на полуслове Пикинез. - Дырка со свалки. Молодой парень приправил? В серой курточке? Худой такой.
- Он самый.
- Всех валютчиков обошел, доказывал, что браслет золотой. К ювелиру предлагал сходить. Ты вперся в говно по самый пупок.
- Кто бы знал...
- Ну, блин,...Зачем тогда на базаре стоять? Козлов кормить, которые стараются натянуть по самые яйца? Короче, выбрось из головы, начни раскрутку заново. Мой тебе совет.
Перемежаясь мокрым снегом, дожди продолжались до Нового года. Как ни старался, потерянного вернуть не сумел. Снова не хватало на выпуск книги тиражом в тысячу экземпляров. Предки не зря говорили - куй железо, пока горячо. Любая поговорка, притча, пословица, имели под собой твердую почву, были проверены сотнями, тысячами поколений. Но следующая за ушедшими в мир иной, помудревшими людьми, поросль все равно начинала познавать жизнь заново. Из памяти стирались подсказки, предупреждения, рецепты от повальных болезней. Человечество развивалось только с технической точки зрения, позволявшей облегчить страдания подобием надуманных благ, или с помощью современных видов оружия уничтожить большее количество себе подобных. В моральную сторону человеческая масса не изменялась. Это наводило на мысли, что не Бог нами управляет. Под Его руководством мы давно дозрели бы до сана святых, Его учения преследуют благие цели, учат добру, взаимопониманию. Терпению. Чего у гомо сапиенс так и не стало, хотя непреложные истины проповедуются во все времена повсеместно. Если бы не придуманные нами для самосохранения Законы Бытия мы, люди, растерзали бы друг друга. Но, ведь, не Бог принудил пораскинуть мозгами и соблюдать Законы. Сами поняли, что без них придет неминуемый Конец. В чем тогда дело? Почему мы агрессивные?
На это ответ один - человечество слишком молодо. Когда постареет, тогда убавится и прыть. А пока, для осязания Истины - к барьеру!
И далее.
Душа гомо сапиенс должна стремиться к освобождению от греховного тела. По идее любой религии, население обязано уменьшаться в количестве, ибо душа примыкает к богам, на Землю не возвращается. Но разве мало монастырей, пагод, мечетей, где люди мечтают очиститься от земных проступков? За тысячелетия их должно набраться солидное количество.Если вспомнить инквизицию,другие преследования, неразумных особей искать надо бы. Остальные - ангелами - переместились на небеса. Меж тем, народонаселение возрастает.Не противоречит ли это Библии? Падение во грех, то есть, поступки обратны учению...
Сократ утверждает, что любое проявление - чувства, мысли, сама жизнь, - возникает из противоположного. Эта фраза уже становится избитой. Спросите у пробегающей мимо собаки, мол, Земля круглая? Гав - не задумываясь, ответит она, что будет означать - именно круглая. Так и с противоположностями. Но что интересно, если подойти к точке зрения с другой стороны, разве достойно утверждение быть верным? Мертвое дерево сумеет сотворить живое? Мертвый человек сможет родить живого?Только нормальное дерево сперва обременится семенами, потом начнет стареть. Только активные люди способны породить мыслящую копию, а после силы станут иссякать.
А ведь Сократ прав. Дерево присыплет землю семенами, человек напитает ее телом. Потянет шустрое семечко соки из удобренной живыми существами земли и взметнется деревом. Надкусит ребенок яблоко с дерева, появятся силы для роста, для продолжения рода. Потому что мир состоит из противоречий, противоположного. Он взаимосвязан, как змея, закусившая свой хвост.
Мир многообразен. Есть два вида многообразия: животные, растения. "Одушевленные". И есть четыре вида многообразия: земля, воздух, вода, огонь. "Неодушевленные". Новейшие исследования доказывают, что неодушевленные предметы тоже одушевлены. Камень растет и стареет. Вода, воздух, огонь претерпевают изменения. Про них уместно сказать: старая вода - новая вода, разгорающийся огонь-затухающий огонь, свежий воздух - застоявшийся воздух. Безграничное многообразие объединяется общим значением- Жизнью. Жизнь активна тогда, когда предмет живет. Когда умирает, жизнь уходит. Жизнь - это Душа. Что это? Кто это? Кто распределяет крупицы Души между всеми? Где неиссякаемый Источник, живительный для всего, что видно, слышно, чувствуется, обоняется, осязается? Интуитивируется? Не только на планете Земля, во всей Вселенной? Где, откуда бьет ключ активных Душ-ионов? Для каждого предмета именно своих. Как в "яблочко", как в лузу. Не заменить, не исправить.
Источник для всего, для невидимой пылинки, один. Энергия неиссякаема и постоянна. Даже после глобальных в космосе столкновений Галактик. Куда девается мощь взрыва миллионов звезд, планет, которая обязана была бы уничтожить Вселенную? Кто гасит силу взрыва мириадов атомных бомб одновременно? Время?Пространство? На безграничных расстояниях Мироздания может быть. Как затухающая волна. И все-таки, откуда это? И что это? Бесконечное, беспрерывное мельтешение огромных круглых глыб - планет, звезд, куда бы, в какую бы сторону ни летел. Конечно, мыслью. Не реактивно - свето - фотонными телегами. Только мыслью. Всесильной, пронзительной, всеохватывающей. Разумной. Человеческой. А что ощущает Бог? Если он есть.
Если Бог есть, он может быть только растворен. Во всем. Как души - ионы из Источника. Он и есть растворенный во всем Источник. Иначе слова бесконечность, безграничность, всеохватность, и так далее, не имеют смысла, потому что Бог тогда огромнее, чем мы предполагаем. Такого быть не должно по одной причине -эти обозначения конечные. Больше, глобальнее их нет ничего. Один пример, чтобы не метаться в поисках Истины, не доказывать себе, что Бог весомее Вселенной. Мы знаем, человек - это мир. В нем галактики, метагалактики. Вселенная. Разве человек сумеет быть больше себя? Когда он сам и есть все? Нет. Потому что это нонсенс. Остается один выход - возвращаться назад, во внутреннюю сущность. В себе искать ответы на вопросы. Ты, человек, состоишь именно из них.Проще - из противоречий, противоположностей. У тебя два глаза, две ноздри, две почки. Два полушария мозга. В сердце - два желудочка. Если заглянешь в промежность, то увидишь явный шов, который без слов докажет,что ты слеплен из двух одинаковых половинок, непрерывно соперничающих друг с другом. Редко кто обладает душевным равновесием, добившись мира и согласия всех частей своего тела. Их единицы. Кто до него добрался умом, познал его, тому на Земле делать нечего. Он становится святым. Вот еще один ответ, почему люди на планете не убывают, а прибывают.
Познай себя. Глядишь, тебе откроется Нечто!..
И еще одно важнейшее обстоятельство, из-за которого в первую очередь следует обратить взор свой на себя.
Этот случай произошел в любимом Лазаревском. Галечный пляж покрывали плотные ряды голых тел. Ужавшись между толстыми соседями, я изредка лениво переворачивался с боку на бок, подставляя то грудь, то спину нещадно палящему солнцу. Шум, гам, звонкие всплески, бурлящие звуки перелопаченной сотнями ног мутной прибрежной морской воды. И вдруг над всем этим содомом громкий, как бы придушенный, крик незнакомого существа. Я долго прислушивался, не в силах понять, откуда он раздается. Люди вокруг продолжали не обращать на него внимания, хотя вопли на грани срыва никого не могли оставить равнодушным. Наконец, определился с точкой. Всмотрелся. Под бетонным навесом соляриса, в его темной мокрой глубине, на песочно-каменной насыпи с другой стороны чернело выброшенное волнами корявое дерево. Неправильной веткой на нем корчилось туловище ужа. Раззявив пасть, пресмыкающееся пыталось заглотить крупную лягушку. Та надрывно кричала, упиралась всеми лапами. Но силы были неравны. Медленно, но верно, она втягивалась в резиновую пасть. В первый момент справедливая мысль едва не подтолкнула меня на выручку попавшей в беду животинке. В следующее мгновение понял, что опоздал. Даже если вызволю лягушку, толку не будет никакого. Она уже изломана, раздавлена. Она сломлена. Освобожденная, через короткое время забьется под корягу и сдохнет. Ко всему ужу, скорее всего, придется сворачивать голову. Вместо одного получалось два сотворенных Природой трупа. Может быть, потому и другие люди слышали, видели, да не вмешивались в чужую для них жизнь. Наверное, они, как и я, не тронувшийся с места, прислушались к одному из законов земного Бытия:
Не навреди!
Мир готовился отметить двухтысячный год, как самую из всех знаменательную дату. Конец и начало столетия, конец и начало тысячелетия. Исход целого исторического пласта, и зарождение нового! Несколько сотен лет назад большинство людей бегали в звериных шкурах. Некоторые ходят до сих пор. Но не это главное. Тысячелетия разумные существа спали. Только в последнюю сотню лет - чуть больше, чуть меньше - напридумали такого! И так много! До сих пор не в силах разобраться. И все равно, новое тысячелетие!
Но событие ощущалось как бы подспудно. Ожидали большего, а значимый праздник прошел буднично. У нас, в России. За бугром от счастья, что дожили до конца старого и начала нового тысячелетия, может быть, на головах ходили. На Россию продолжала давить египетская тьма, вспышкой света в которой оказалось сообщение Президента Ельцина об оставлении поста добровольно, назначении преемником неизвестного, выросшего за спинами больших политиков, неказистого на вид, рыжего отпрыска переехавших в Ленинград брянских крестьян
Я вышел на рынок в первое утро Нового года. Чтобы в те несколько дней, пока валютчики пропивают накрученные деньги, заработать на разнице цен. До вечера не было даже Пикинеза. За тройку часов напряженной работы сорвал банк в полторы тысячи рублей. На следующий день навар обещал быть солиднее. Я мечтал, чтобы Пикинез, другие, считающие "за падло" пропустить день, опомнились не сразу. Наверное, взялась душить жаба. Значит, пора было подумать о перемене места деятельности. Жадность, алчность хуже водки. Там умираешь среди одинаковых страдальцев. Здесь чахнешь в одиночестве.И покидаешь землю, не воспользовавшись плодами потом и кровью политого труда. Поэтому, я не скупился на подачки близким, одновременно не теряя контроля над капиталом. Новый год опять прошел без общества любовницы Людмилы. За полмесяца до него мы договорились встреть вместе. Потом пошли обычные для дочери ростовского голубятника и внучки донского казака азиатские номера. Перед кануном праздника, когда найти замену стало невозможно, напомнила, что на море съездил без нее. На несколько дней испарилась с того конца провода. Праздник провел в одиночестве, просматривая приевшийся цирк семьи Аллы Борисовны. Почти копия ельцинской - артисты и там, и здесь. Часа в три ночи раздался звонок. Людмила соизволила поприветствовать, пожелать наилучшего. Я выслушал запоздалое раскаяние, соображая, что с новым партнером у нее не вышло.Поблагодарив, положил трубку с намерением найти нормальную женщину.
На второй день я пришел на базар часов в девять утра. Подвалил клиент с мужским золотым кольцом. Не раз влетавший на "дырках", рассмотрел через лупу с семикратным увеличением выдавленную внутри пробу. Равномерный квадрат с буквами, цифрами, обозначающими завод - изготовитель, пробу с серийным номером изделия. Цвет металла не вызывал сомнений. Как ни странно, за настоящие вещи редко какой хозяин начинал спорить. Все проходило полюбовно, перекрывая убытки от частых влетов. Нормально одетый мужчина тоже без шума согласился с прикинутым на руке весом кольца. Спрятав изделие, я привычно осмотрелся. По случаю праздника ворота были задраены наглухо. Ряды прилавков за ними выглядели сиротливо. Такой вид имела и прилегающая площадь. Ни кулечниц с торговцами разбавленным украинским спиртом, ни рыбаков с рыбачками, продающих товар с перевернутых вверх дном ящиков. Ни продавцов овощей, фруктов, приготовленных дома свиных ушек. Не видно даже бомжей, отиравших сваренные из брусков лавки на трамвайной остановке напротив. Ментов тоже не замечалось. Любой человек просматривался как на ладони. Еще издали заметил двух женщин лет тридцати. В руках болтались хозяйственные сумки. Не отошедшая от застолья краснощекая молодайка с прядью черных волос осмотрела с ног до головы:
- Ты один? А где валютчики?
- Один уже не справлюсь? - вопросом на вопрос ответил я. - Пока жалоб не поступало.
В углах губ бабенки появилась одобрительная усмешка. Стройная женщина рядом тоже прошлась по мне, невольно напоминая, что настоящего секса в России нет. От обоих пыхало нерастраченной энергией. Слабеют мужчины, на Западе не воспринимаются вовсе. Бабы идут по второму сорту. Сказывается "всестороннее" советское воспитание. В самой России русских мужчин с успехом заменяли кавказские джигиты. Правда, чаще выручали выстоянные на базаре деньги. Женщины Франции с Голландией тоже принялись делать ставку на негров. Предпочтение стало отдаваться и однополовым бракам. Развитая часть населения Земли начала разочаровываться в смысле Жизни, ее добродетелях и прелестях.
- Что хотели предложить? - подогнал я занявшихся оценкой моих достоинств с недостатками женщин. - Я к вашим услугам.
- Нужно поменять доллары, - посверкивая зрачками, раскрыла губы молодайка. - Здесь стояли другие ребята. Вас я не видела.
- Работаю по вечерам, во вторую смену. По случаю праздника вышел в первую. Такой ответ устроит?
- Ну.... У нас сто пятьдесят долларов, - молодайка полезла за отворот пальто. - Сто у меня и пятьдесят у подруги.
- По двадцать пять рублей, - предупредил я. - Купюры целые? Я имею ввиду, не мелочью?
- Сотка и полтинник, - оглянулась на спутницу черноглазая. - Почему по двадцать пять? До Нового года брали по двадцать семь рублей. Сейчас должен подрасти.
- Конечно, - поддержала подругу вторая женщина. - Сказали, после праздника будет стоить по тридцати рублей за доллар.
- Тогда пас, - развел я руками. - Кто сообщил, к тому несите. Рисковать не собираюсь.
- Чем вы рискуете? - не сдавалась вторая. - Валюта не упадет, только подниматься будет.
- У меня такой уверенности нет, - полуотвернулся я. Конечно, соврал, нацеленный заработать копейку, покрыть часть прохлопанных денег. - В государстве, как пел Виктор Цой, все грезят крупными переменами. Сегодня цена одна, завтра может быть другая. Поищите еще валютчика, не я один на весь город.
Женщины отошли к стене, принялись шептаться. Из-за палаток через трамвайные пути появился еще клиент, хорошо одетый мужчина лет под сорок. Ни слова не говоря, выудил из внутреннего кармана дубленки новую сотку, вложил в руки. Я прощупал буквы, для порядка просветил на неярком солнце:
- Меняю по двадцать пять рублей. Вас устроит?
- Хорошо берешь, мог бы по двадцать, - пожал плечами мужчина. - Все обменные закрыты.
- Это была бы откровенная наглость, - срывая с бруска сотенных купюр резинку, смутился я, заставляя быстрее шевелиться замерзшие пальцы. - Проверьте, должно быть двадцать пять сторублевок.
- Чего пересчитывать, - усмехнулся непритязательный клиент. - Я все видел. Ты места не покинешь.
Запахнув полу дубленки, он направился к остановке. Потоптавшись пару минут, женщины решили подойти тоже.
- Немного не прибавите? - силясь удержать независимое выражение, спросила сероглазая подруга молодайки. Покривила губы. - Кругом одни поборы. Цены растут, мужчины становятся жаднее.
- Вот именно, - в тон ответил я. - Раньше обходились бутылкой вина, теперь сто баксов за деньги не считаете.
- На что намекаешь, меняла? - захихикала молодайка. - У нас, между прочим, мужья есть.
- Про мужей собаки не брешут, - шмыгнул я носом. - Хотя не мы придумали, что муж не стенка, не грех отодвинуть.
- Смотри, опять за свое, - со смехом возмутилась черноглазая. - Тебя спрашивают, прибавишь или нет? Или другого валютчика искать? Песок из задницы сыплется, все о том.
- Эта тема вечная, - философски заметил я. - Доплачивать не с чего. Не повезло, девчата, я вышел подработать. Влетел на крупную сумму.
- Нас это не щекочет.
- Правильно. Но у вас нет выхода, - не стал вдаваться в полемику я. - Слышали, что сказал клиент? Хорошо, что не по двадцать рублей. Обменники на замке.
- Пристроился, паразит, - вздохнула черноглазая. - Бери, натягивай бедных женщин.
- С удовольствием, если бы не было супругов.
- Откуда! Афган, Абхаз с Приднестровьем. Долбаная Чечня, чтоб ей не пилось, не елось. Сколько русских парней поубивали. Горла режут.
- Мирных жителей в домах начали взрывать. Озверели,- подключилась вторая женщина. - Кругом банды из чеченцев. Как ты здесь вертишься.
- Трудимся, не знаем, для чего, - передавая деньги, согласился я. - За годы советской власти осточертело получать гроши, набивать желудок тем, что урвешь в пустых магазинах. Хочется уяснить, чем питаются нормальные люди за бугром.
- Пенсия - тысячи не наскребешь. Держали за скотов и продолжают унижать, - завозмущались обе женщины. Деньги перелопачивать они тоже не стали. - О детях бы со стариками побеспокоились.
- Старики всегда заботились о себе сами, - с раздражением в голосе закруглился я. - Удачи вам.
- С праздником. Смотри поосторожнее.
- Как Бог на душу положит.
- Но и сам не плошай.
- Постараюсь.
Подхватив друг дружку под локти, женщины ушли. Ослабив на руке ремешок, на котором держалась барсетка, я пристроил ее под мышкой. Начало получалось неплохим. Если бы выдержать темп до конца, можно рассчитывать на крутой навар. Но после подруг клиенты не появлялись с час. Зато со стороны Буденновского проспекта наползал крутолобый Камаз. Опухшие щеки, красные глаза на грубом лице говорили о том, что все дни праздника он не просыхал. Проволочившись к воротам, надолго прилип к одной из стоек. Потом развернулся, уперся угрюмым взглядом на выступающую из-под мышки барсетку. Надвинув поглубже недавно купленную шапку, я снял перчатку, переложил шило из бокового кармана куртки под отворот барсетки с расчетом, чтобы белая ручка оказалась снаружи. И наглядная демонстрация оружия, и выдернуть удобнее. Действия не остались незамеченными. Нагнув голову, Камаз некоторое время выпускал пар из ноздрей. Сожительница, с которой тасовался возле входа в рынок, светловолосая, голубоглазая, тонкая в талии женщина лет двадцати трех, была красавица. Длинные ноги, четко обрисованные губы, ангельская улыбка наводили на мысль, что в каком - нибудь Брюсселе, или даже в Москве, художники бегали бы толпами. Она была достойна кисти французских живописцев прошлого века Матиса, Ренуара. Написал бы с нее царевну Илья Глазунов, или кто из мастеров современности. Васильев, царство небесное. Но как распоряжается судьба. Чудовище без признаков таланта восседает на троне, а достойная его в порванных туфлях поднимает пыль на ростовских улицах, ублажает рожденное изувером существо любовью с преданностью. Странные создания, женщины. Загадочные, непонятные. Часто кажется, не мужчины правят человечеством. Они. Если женщине что-то понравится, это что-то обречено на успех. Вот и Камаз, тупое существо с запросами, при сожительнице выглядел ростовским дэнди. Без нее был похож на сорвавшегося с привязи быка с кольцом в ноздре, которого рекомендовалось останавливать одним приемом - кувалдой промеж крутых рогов.
Заметив, что сделал шаг в мою сторону, я отошел к стене магазина, прижался спиной. Знал, любое слово взбодрит биологический механизм. Если увидит шило в руке, ничто не удержит. Камаз ринется в атаку как мощный тягач, в честь которого получил кличку. Собрав волю, продолжал наблюдать, как квадратная фигура повелителя воришек, попрошаек, бакланов, прочих отбросов, надвигается на меня. Когда оставался метр, Камаз раскорячил ноги, принялся рассматривать мое лицо, поскрипывая зубами. Но я приготовился ко всему, наметив точку для удара в ответ на его действия. Мы долго расстреливали друг друга в упор. Наконец, в глазах у него появилось подобие человеческой мысли. Шумно вздохнув, он разлепил покрытые белым налетом потрескавшиеся губы. Из горла вырвался хрип законченного забулдыги:
- Писатель, где наши?
- Разбрелись по подвалам. - не заставил я долго ждать с ответом.
- По каким подвалам?
- С пьяными омутами.
- С какими... Что ты гонишь?
- Из которого вылез ты. Подругу где потерял?
Камаз повел замерзшими глазами по бокам. Поддернув сопли, придвинулся ко мне, внаглую нащупывая слабинку. Я торчал словно в карауле у дверей в мавзолей Владимира Ильича Ленина. Если бы Камаз был трезвым, сладить представлялось бы не просто. С глубокого похмелья он волен пугать свою гвардию, знающую его как существо мстительное. Не найдя зацепки, атаман братвы отвернулся, попытался сплюнуть. Серая слюна повисла на квадратном подбородке. Смахнув ее рукавом грязной куртки, неразборчиво спросил:
- Она не проходила?
- Не видел.
- Дай сто рублей.
- Двести не желаешь?
- Ну дай двести.
- Мелочишься. Просил бы тысячу, - с издевкой усмехнулся я. - Штуку можно не отдавать, за стольник спросят.
Покачавшись с пяток на носки, громила скрипнул ботинками по наледи, пошел в ту сторону, откуда притащился. До самых сумерек больше никто не посягал на мою свободу. Но и долгожданного навара не получилось. Он оказался меньше, чем в первый день. Граждане решили перемаяться, нежели расставаться с обещающей расти валютой. Протрезвление радовало и огорчало. Радовало потому, что народ учится ценить свой труд. Огорчало тем, что профессия валютчика в недалеком будущем отомрет как ненужная. Как ушла в небытие специальность ваучериста. Сколько страстей горело пламенем на обжитом углу у главного входа в центральный ростовский рынок. Они клокотали смолой в установленном в аду котле с пританцовывающими чертями вокруг. И сколько менял накормили червей до отвала шкурой с мышцами, обнажившими так и не избавившиеся от напряжения скелеты в наскоро сбитых, из-за звериной капитализации страны с повальной гибелью людей, из нетесаных досок гробах. Конец неожиданной для совков квалификации просчитывался. Но как много успеют уйти в мир иной с порога, с середины, едва не с финиша опасного пути. Я тоже был в обойме добровольных спринтеров за длинным рублем. Как и те, категорически отвергал одинаковую жратву на пастбище.
На третий день возле меня пытался справиться с похмельным синдромом Пикинез. Дрожали отвислые щеки, выдавливалась слеза из мутных глаз, взбрыкивала то одна нога, то другая рука. Но коллега чутко держал носик - кнопочку по ветру, не стесняясь перехватывать идущих на меня клиентов. А он пошел, больше челночный, вернувшийся с проведенных за границей праздников. Скоро подключится рынок телерадиоаппаратуры, оптовый. Потянутся мебельщики, холодильщики, авторынок, разные "вертол - сити", "сельмаш - сити", квартирный. После десятого числа начнут раскручиваться банки, базовые оптовики, представители горюче-смазочных кампаний, держащих заправочные станции по городу и за ним. К валютчикам есть кому подойти, что предложить на обмен. Может, правительство выпустит земельный ваучер. Тогда работа будет кровавее, чем на перемолотых через киноэкраны золотых приисках. Самой землей как не интересовались, так интерес не возрастет. Но пахотный ваучер накосит столько трупов, что гражданская, Вторая отечественная войны покажутся учебными маневрами. Самым дорогим природным ресурсом остается она матушка - земля. Втягиваться в войну с подрастающими отморозками, которым жизнь как брошенная собаке кость, возраст не тот. Когда наступит срок - нарежут бесплатно, без куска два на полтора не оставят.
До вечера я крыл Пикинеза матюгами, гнал едва не пинками. Тот будто присох к углу хлебного ларька, отбрехиваясь тем, что места на рынке не заказаны. Продолжал подзывать клиентов, загребая воздух пухлой ладонью, не переставая вздрагивать, икать, сблевывать остатками спиртного с жирной пищей. И третий день оказался не щедрым на навар. Потом все помчалось по накатанной колее. Бродили по кругу дочь с внучкой, сын с длинноногой девочкой, Людмила с Данилкой. Баловать было не с чего, отказывать не с руки. Я отвязывался с настойчивым требованием: работать, работать, работать. Как Ленин безапелляционным тоном предлагал нации: учиться, учиться, учиться. Они слушали, брали полтинник или стольник, убирались до следующего раза, оставляя в раздумьях по поводу правильности действий. В тысячный раз говорил, пора трудиться для себя, на себя, потому что никто из приходящих не поделится куском хлеба. Выросли без меня, натаскивали матери, чужие дяди. Я не захотел жить с первой женой, заболел со второй, спивался при родившей Даньку любовнице. Я не собирался бросать детей - они не забывали меня. Непостижимо, все три женщины звались Людмилами. По прошествии времени нащупал причину ранней женитьбы. Она заключалась в боязни угодить за решетку. Бабушка умерла, ни матери, ни отца. Вокруг залитые по глаза спиртным друзья. Сам не подарок. С первой женой терзали друг друга в течении десяти лет с несовместимыми интересами. Она крепко вросшая в землю, отвергающая учебу, культуру, литературу. Я витающий в облаках, не выпускающий из рук гитару, гармошку. Книги. Но работали мы как черти. За вторую и третью пахал я. Что это, наказание за допущенную в начале семейного пути ошибку? Или падал на "не свое" по причине боязни девочек, стыда, невозможности подойти к той, которая необходима. Тогда расплата за неполноценное воспитание. Самое страшное, повторяю ошибки предков. Меня выхаживала мать моей матери, детей тоже воспитывают без моего участия. Поэтому нет взаимопонимания. Они мыслят своим умом, идут незнакомой дорогой, прутся за одним - за деньгами. Так стоит ли продолжать отношения, когда выстраданные слова как об стенку горох? Нет, наверное. За сознательную жизнь подобный поступок может оказаться самым правильным.
Январь я трудился в поте лица, снова решив откладывать на издание книги. Детям запретить приходить не смог, хотя ограничил здорово. Подготовил рукопись, начал искать издателя. "Добрый человек" в образе продавца билетов на рынке нумизматов посоветовал обратиться к директору издательства "Приазовский край". Мол, можно напечататься по самой дешевой цене. Приняв совет к сведению, отправился на прием. В кабинете сидело разжиревшее мурло с затрудненным дыханием. Оказалось, кубанский казачок из "бывших", перешедший на собственный бизнес.
- Газету "Приазовский край" выпускаю, - показывал Пучков на заваленный бумагами стол. - Заметь, себе в убыток. Авторов стараемся не обдирать. По божески.
- За тем и пришел. В какую сумму обойдется выход моей книги в твердом переплете?
- Где ты работаешь? - посмотрел прищуренными глазами директор издательства.
- На пенсии по инвалидности.
- Тогда на какие шиши издаваться? Мы организация не благотворительная.
- Я так не думаю, - начало получалось комковатым. - По вечерам стою на рынке, подрабатываю обменом валюты. Пока разрешают.
- О, дело другое, - расслабился Пучков.- На сколько печатных листов рукопись? Разумеется, книжных.
- На двадцать пять - двадцать шесть. Если набрать шрифтом не десяток строк на одной странице.
- Чтобы больше уместилось, - солидно кивнул директор. - По тысяче за печатный лист. Двадцать пять тысяч. Устроит?
- Поменьше никак? - поскреб я ногтем по краю стола.
- Дешевле только туалетную бумагу накручивают.
- Буду искать деньги, - криво усмехнувшись на казачий юмор, согласился я. - Когда, примерно, она выйдет?
- Хоть через месяц. Нужно принести рукопись, сделать предварительную оплату. Чтобы мы были уверены, что клиент платежеспособный.
- Рукопись с собой.
- А деньги?
- Сколько берете предоплатой?
- Ну...внеси в кассу десять тысяч.Надо набрать текст на компьютере перевести на пленку. Договориться с типографией о печати. Бумага пока своя, поэтому дешевле. Картон для обложки, и так далее. Чтобы книга обошлась недорого, я привлекаю студентов.
- Можно относить произведение компьютерщикам? - я полностью доверял издателю. - Чтобы зря не терять времени.
- Сначала внеси предоплату, потом возьмемся обсуждать остальное, - остудил благодетель. - Когда сможешь сдать деньги в кассу?
- Сейчас, - ответил я.
Издательство находилось недалеко от рынка, на углу переулка Островского с улицей Московской. Барсетка была при мне. Рукопись приготовил со вчерашнего вечера. Вызвав женщину, Пучков попросил принять деньги и выдать квитанцию. На том расстались. Многолетнее дело сдвинулось с мертвой точки. Кому не ведомы ощущения журналиста или писателя, подержавшего пахнущую типографской краской газету со своей статьей, тем более, написанную самим книгу, тот пусть не ведает треволнений и дальше. Основная масса людей может высказать мнение либо в кругу семьи, друзьям, либо в бригаде, коллективе. На собрании. Здесь аудитория в несколько тысяч, десятков тысяч читателей, с которыми поделился мыслями. Это не все. В произведении судьбами распоряжаешься на свое усмотрение. Крестьянина можешь сделать генералом, а маршала, например, Язова, снова заставить пахать землю, что ему и положено было делать по умственному развитию от рождения. Но Язов успел получить по заслугам. Косвенно. Другие ушли в мир иной, обремененные золотыми погонами, массой незаслуженно полученных от государства рабочих и крестьян орденов с медалями. Когда по телевизору выступают достигшие кремлевских высот ветераны с грубыми мордами, рассуждениями мужика от сохи, невольно возникает мысль, что повезло. Остался жив. Крупный государственный чиновник высказался прямо. Мол, прапорщик в современной армии в России годен только для войны с американскими солдатами. Прапорщик в царской армии мало отличался от барственного офицера. Бытие определяет сознание человека. Не успеет шустрый русский пристроиться за границей, как ничем не разнится от местного аборигена. Вернется - вновь мат - перемат, водка рекой. Впрочем, и за бугром бумажку бросит, плюнет, не к месту пукнет...
Весь день я чувствовал себя легко, несмотря на грязь вокруг, на то, что работать опять было не на чем. Прихватив ноги в руки, мчался к валютчикам на базаре, сшибая разницу в десятку на курсах покупки с продажей. Похрустывал под ногами ледок, облаивала очередного кавказца кулечница Света, предлагая с базара убираться в родную черножопию. Не навязывалась алкашам имеющая собственное мнение Андреевна. Как стерва срывалась за каждым клиентом обраставшая горбом бывшая супруга профессора от медицины. Казалось, что улыбка у нее дьявольская, зубы удлиняются. Но ей благоволили сияющий себе на уме калмыцкой рожей с донским аборигеном менты из пешего патруля. Остальным было по барабану, лишь бы получать мзду с носа по червонцу. Когда патруль менялся, выходило по два червонца. Тогда слышался ропот. Подбивала на бунтарство горбунья, она же закладывала ментам. Следовали приводы старух в отделение, оттуда на суд, который за незаконную торговлю спиртным оштрафовывал каждую на восемьсот рубликов. Так по всей территории со всеми беззащитными во всех сферах торгового оборота. Центральный рынок, это лицо города, во вторую очередь - морда всей нации. Надо признать - не привлекательная.
В начале февраля дни удлинились настолько, что в шесть вечера было светло. Разглядишь вещь, не подстраиваясь под выпадающий из окна магазина грязный свет. К концу работы холодало. Из помещения меня попросила ростом чуть выше лилипута, с наполеоновскими устремлениями, заведующая. Я не стал упираться, доказывая, что за все заплачено. Света засобиралась на электричку до Персиановки. К ней подошли двое мужчин с холщевым мешком. Она указала пальцем в мою сторону. Как бы равнодушно, я отвернулся к остановке трамвая. Мужчины прислонили мешок к стене, тронули за рукав куртки.
- Слышь, браток, самовар не нужен?
- Какой самовар? - не сообразил я. - Медный, что-ли?
- Старинный. В рабочем состоянии, как полагается.
- Откуда вы его приволокли?
- С хутора за Батайском, с Кулешовки,- пояснил один из ходоков. - Недалеко от комбината детского питания по дороге на Азов.
- Совсем его не разворовали? Женщины жаловались, что вместо питания баночки детским поносом принялись наполнять.
- Запросто, - закивали смуглые хуторяне. - Работы никакой, колхозов давно нету. Денег на хутор если рупь. А выпить хочется всегда.
- Варили бы самогонку, коли душа требовательная.
- Кто варит, тот деньги лопатой гребет. Нам не сподручно.
- Чудеса твои, Господи... С чего решили самовар сдать? Чаепитие на Дону было в почете. Еще казачьи писатели подмечали эту черту среди местного населения.
- Чаи пусть бабы гоняють, нам подавай покрепче. Старуха с крайней хаты померла, помогли похоронить. Одинокая. Всего добра, что самовар. Берешь, или поворачивать оглобли?
- Все берем. Развязывай холстину.
Мужчины потянули веревку на хохле мешка в разные стороны. Показалась напрессованная на трубу узорная вазочка, в которую в старые времена хозяйки ставили чайники, чтобы лучше заваривался чай. Затем верхняя крышка с волнами по окружности, с деревянным кругляшком на медном болту с сияющей шляпкой. Потом осанистый корпус на вогнутой, квадратной у основания со львиными ножками, с фигурными вырезами, пирамидке. Носик с пышной елкой вентилем отлили из желтого металла. Самовар был покрыт налетом патины, но в таких случаях прозелень не проступала. Глубокая вмятина под вычурной ручкой светилась тусклым светом. Мужчины выдернули мешок, отошли в сторону. Присев на корточки, я принялся изучать старинное произведение искусства. Для начала взялся за поиски клейма мастера, или хозяина выпустившего самовар завода. Между боковинами одной ручки были вычеканены дореволюционные медали, гербы российских городов, или дворянских родов. Это надо было уточнять не в данном месте в спокойной обстановке. Как и длинный текст в похожей на древний щит овальной рамке. Чеканка вместе с корпусом затянулась слоем спрессовавшейся пыли. Самовар не пытались чистить со времен Великой Октябрьской революции. Я нашел нечеткие обозначения под низом текста. Нацепив очки, вооружился семикратной лупой. Не разобрав,настроился оттирать налет попавшейся под руку деревяшкой. Сумерки надвигались быстро, торчать на виду у шныряющих мимо ментов не имело смысла.Тащить мужиков в помещение магазина означало навлекать раздражение злой как собака заведующей. Но и платить за незнакомую вещь не хотелось, несмотря на то, какого самовар года выпуска. Вдруг дырявый или не хватает главной детали. Отчистка доской ничего не дала. Я поднялся с корточек, развернулся к пыхтевшим дешевыми сигаретами мужчинам:
- Вы про него ничего не знаете?
- Откуда. Увидели, когда сели поминать старуху, - пожал плечами один. - Дед из соседнего дома сказал, мол, заберите. Все равно двери с окнами заколачивать. Одна жила.
- Может, с дедом - соседом чаи гоняла.
- Кто ж признается. Это ихняя жизня.
- И то правда, - согласился я. - Сколько просите?
- Без понятия, - сунул бычок в карман тот мужчина, что разговаривал со мной. - До автобуса тащили, на автобусе везли. От Ворошиловского на горбу перли. Посчитай.
- На Дону никогда не прогадывали, - засмеялся я. - Если бы не водка, богаче края не было бы.
- Здорово подметил, - откликнулся второй мужчина, пониже, пошире в плечах, погрубее в наружности. - Если бы, да кабы, да рожали бы прямо казаков бабы. Триста рублей не жалко, без торговли отдадим
- Говорите, цены не знаете, - подковырнул я. - Никогда не сталкивался с подобными вещами.
- Деньги на бочку и разбежались, пока менты не пристроились, - забасил квадратный. - Они цену скажут.
- Согласен купить за двести рублей.
- Двести пятьдесят, мы пошли на автобус, - махнул рукой первый мужчина.
- Сорить деньгами охоты нет.
- За сколько решил к рукам прибрать? - начал гоношиться квадратный. - Задарма отдать?
Черта донцов лезть на рожон или отвернуться, когда спросят, где находится контора, улица, вызывала ответную негативную реакцию, в крайнем случае, недоуменную усмешку.
- Задарма неси обратно, - сплюнул я под бочку. Рынок успел истрепать нервы до состояния лыковой мочалки.- Двести тридцать рублей. Цена окончательная.
Квадратный перемялся с ноги на ногу. Его уже не интересовала ни стоимость самовара, ни сам аппарат.Закаленных в драках прирожденных бойцов наезжало на рынок много. Слабым местом было то, что по поводу и без оного дубасили они исключительно земляков, поджимая хвост перед любым смуглым инородцем. То ли местное население лучше знало зверьков с азиатами, потому что в жилах текла часть тоже ихней крови. То ли кацапы с хохлами были активнее. Засунув барсетку за полу куртки, я похлопал перчатками друг о друга, давая понять, что казачьему "еленю" с ветвистыми рогами здесь делать нечего.
- Двести тридцать, - повторил я, осознавая, что связываться с пропившимися колхозниками по меньшей мере стыдно, не говоря о приличии. Потому и злые, что брошены всеми, в том числе Москвой, на половине неизвестно куда ведущего пути. Их обманули. Ограбили, оставив молодых, крепких, доживать век как дряхлых стариков. - Двести тридцать. Копейки сверху жалко.
- Давай, - сказал первый мужчина, косясь на друга. - Все равно никуда не приспособишь.
- Не ошибись, когда отмусоливать будешь, - хрипло повторил за ним квадратный. - Я проверю.
- Когда отсчитаю, носом ткну. Сапог раздолбаный.
- Своими бабками мы утремся сами. - сбавил тон квадратный.- Шевелись, морячок, на автобус опаздываем.
- Пошел ты... Сказал бы спасибо, что от рухляди избавился,- протягивая купюры первому мужчине, по инерции оскорбил я донского крестоносца с рогами на башке.
- Пошел ты сам,- забывая меня, отбрехнулся квадратный.
Некоторое время я смотрел мужикам вслед. Потом задумался над приобретением. Ну и что, что дореволюционный. В музеях полки забиты. Вместо раскручивания на выгодных сделках, снова влез в говно по самые некуда. Надо искать консультанта, купца. Если они еще интересуются. Принесут крупную сумму валюты, ни отбежать на рынок, ни перепродать возможности не будет. Подхватив самовар, заспешил к палочке - выручалочке, хитровану Красномырдину. Тот как раз обслужил женщину с таксой на поводке.
- Брат, взял, не знаю, для чего, - издали запричитал я. - Не в женский половой орган, так в Красную гвардию. Давай посмотрим, за что деньги заплатил.
- Писатель, дуй с добром куда подальше, - окинув самовар беглым взглядом, посоветовал Красномырдин. - Здесь не пункт по приему цветных металлов.
- Одна идея родилась, - оживился я. - По сколько принимают за килограмм?
- Приволокешь туда, скажут
- Далеко? - не унимался я.
- Меня это не колышет.
- Взвесить здесь нельзя?
- Заколебал, - нос у Красномырдина налился нездоровой лиловостью. - Иди в мясной павильон, там весы с платформой, на которой взвешивают рога с копытами. Пристрой приобретение.
- Виталик, я заскочу на минутку в ларек, - попросил я. - Попробую расмотреть, какого года выпуска и кто мастер.
- Облизывай, не жалко. Кроме как на лом, все равно не приправишь. Разве, на рынке нумизматов найдется дурак. Вроде того, который скупает иконы, изделия из серебра. Но фарцовщика давно не видно.
Слова тоже являлись ценной информацией. Я выпустил из виду похожего на деревенского пастуха, голубоглазого скупщика икон и серебряных конфетниц. Вооружившись шилом с надфилем, принялся очищать забитые грязью буквы с цифрами. Вскоре проявились первые значки. Слово оказалось длинным с твердым знаком на конце. Сумел разобрать: "Хлебниковъ" с дореволюционным "е". Фамилия располагалась в овальной рамочке. Над нею двуглавый орел с атрибутами власти в разбросанных лапах. Рядом почерневший от времени круг с цифрами и знаком. В один из моментов спешного старания почудилось, что цифры складываются в число "84", рядом женская головка. Испарина покрыла лоб, за ушами заструились струйки пота. Если так, то самовар отлит из серебра. Под надфилем блестела царская медь. Красноватая, желтовато - золотистая. Но медь. Еще прилежнее взялся выковыривать грязь из пазов. Круг засверкал, разобрать, что было выбито, не представлялось возможным.Понял,если усердствовать в том же духе, затру обозначения напрочь. Схватился за выгравированные сбоку медали с гербами. Награды с парижских, венских, берлинских выставок. Среди них попались два герба - московский с Георгием Победоносцем на коне, копьем поражающим Змия, еще один, родовой. Боярский. На медалях годы с 1875 по 1883год. Значит, самовар сделали во времена правления Александра Второго, но призы он продолжал завоевывать и при Александре Третьем. Странно, почему не видно года выпуска. Русская промышленность, культура, цену ведали. На любом изделии проставлялось клеймо мастера с временем изготовления под знаком имперской мощи - двуглавым орлом. Я отыскал дату под фамилией хозяина производства. Самовар выпустили в 1875 году. И он пошел гулять по международным павильонам. Интересный экземпляр. Придется ждать прихода пастуха. Рассовав подсобные принадлежности по карманам, взял самовар за ручку, вышел из ларька.
- Спасибо, Виталик, - поблагодарил я коллегу. - Ты набор ложек на столе забыл. Или так и надо?
- Каких? - насторожился Красномырдин.
- Посмотри.
- Все при мне, - зыркнув, отмахнулся тот. - Видишь, в Карлсона превратился. Пропеллер в задницу вставить и поскакал по крышам.
- Возьмет какой, будешь потом бегать.
- Что ты... как за свое. Это Пахлак стальные забыл. Оно тебе надо?
Позвенев ключами, на всякий случай Красномырдин зашел вовнутрь. Дождавшись, пока появится снова, я поговорил на общие темы, подался на место. Сумрачный вечер превратился в темно - синий сгусток прошитого выхлопами машин с плавающими пятнами света воздуха. Автомобилей на улицах не убавлялось. Потоком текли они по дорогам, на ремонт которых ушло столько денег, что можно было бы выстроить новые города с проспектами, с насаждениями вдоль обложенных камнем тротуаров, со скамейками, памятниками предкам. Как в чистеньких Германии с Францией. Про Америку лучше промолчать - до того настряла в зубах. Когда там что-то случается, наши люди радуются как дети - так любят жителей страны с другого бока голубенькой планетки. Проявляется неистребимая зависть, зависимость от дяди, который должен принести, положить в рот, чернеющий не чищенными зубами. Но непременно поделиться заработанным собственным горбом.
А может, на ремонт не потратили ни копейки. Или две копейки - заплатки видны.
Не успел умоститься на бугре, как заметил того пастуха, о каком вспоминали. Бывает, выбежишь из дома, пройдешь до остановки, автобус как раз подъезжает. Редко, но метко.
- Посмотрел, тебя нет, - мягким голосом заговорил скупщик икон. - Что в руках? Похоже на самовар?
- Он самый, - согласился я. - С медалями, гербами. Главное, в рабочем состоянии.
- Продавать будешь? Или есть заказ?
- Есть и заказ. Но коли на тебя наскочил, будешь первым.
- Тогда давай глядеть.
Мы прошли в недавно открывшуюся дешевую аптеку. Пристроившись в коридорчике, склонились над товаром. Нацепив очки на веревочках, иконник запыхтел паровозом на подъеме. В дверь входили и выходили люди, оглядывались. Наконец, похожий на окончившего десять классов пастуха, иконник разогнулся, сунул очки в карман старенького пальто.
- Не знаю, с чего начать, - произнес он.
Он говорил тихо и убедительно. Спорить не стоило. Не согласившись с доводами собеседника, бормотал задумчивое "да", уходил.Новый контакт наладить было трудно. Я решил замкнуться, нежели делиться неграмотными впечатлениями.
- Медали интересные, - Пастух покосился в мою сторону, оценивая, на сколько просвещен, или успели натолкать. - Гербы тоже необычные. Один московский, второй, кажись, псковской. К чему выгравированы, непонятно. Хлебникова знаю. Занимался не только ложками, вилками, салатницами. Был поставщиком Двора Его Величества по части чайных принадлежностей. Что выпускал самовары, знал, но не видел. Скорее всего, не попадались на глаза. Может, Хлебников и являлся главным их производителем.
- Я пытался отчистить обозначения под одной из ручек, - осторожно включился я, понимая, что иконник полностью просвещать не собирается. Это его хлеб. - Не знаю, запилил, или можно разглядеть.
- Там стоит фамилия заводчика "Хлебниковъ", сверху герб Российской империи, - иконник спрятал хитринку, огладил выбритые щеки. - Внизу проставлен год выпуска самовара 1875, время правления Александра Второго. Думаю, без меня разузнал.
- Естественно, - не стал отпираться я. - Закорючки рядом разгадать не смог. Кружок с правой стороны от инициалов. У тебя лупа сильнее. Что там выбито?
Некоторое время иконник изучал выражение моего лица. Затем вытащил потрепанный справочник, принялся поглощать содержание. Я вежливо переминался с ноги на ногу. В голове проскакивала мысль, что поступаю неправильно. Оставил бы купца с самоваром, а сам потихоньку крутился. Неизвестно, во сколько оценит товар фарцовщик. И деньги не вернешь, и клиентов потеряешь.
Пастух закрыл книжку. Подняв самовар, прикинул вес. Приблизил к глазам боковину с медалями.
- Триста рублей даю сейчас, - начал он. - Если окажется, что об изделии поведано в книге, расклад будет особым.
- Три сотни как за цветной металлолом?- не удержался я от подковырки, хотя полчаса назад мечтал сдать покупку на червонец дороже от истраченной суммы.
- Это предоплата, - пояснил иконник. - Положения сумма не улучшит, зато будет повод не расстраиваться, что деньги заморожены. Ты взял самовар не за тысячу рублей?
- Обошелся в двести тридцать, - согласился я. - Но покупал с расчетом наварить.
- На то и базар. Вещь заберу, приведу в порядок. Но это в случае, если дойдет до продажи. Надеюсь, споров не возникнет.
- Работали вместе еще при ваучерах, - подтвердил я. - Если выйдет, как предполагаешь, какой процент хочешь взять?
- Выручку поделим пополам за вычетом трехсот рублей, которые останутся у тебя. Не забывай, купца беру на себя.
- Еще вопрос, а если не получится?
- Я выкупил самовар за триста рублей как лом.
- Забирай.
Прошло дней десять. Пастух не давал о себе знать. Сомнений в его порядочности не было, бабки тоже вернул. Но самовар представлялся неординарным. Упускать икряного лосося за бесценок никто не горел бы желанием. С набором рукописи на компьютере с переводом на пленку началась непонятная канитель. Я принялся наведываться в издательство едва не через день. Спрашивал у девочек студенток о делах. Те пожимали плечами, мол, рукопись на полке, не раскрывалась. Директора поймать оказалось невозможно. Больше никто данные вопросы решать не имел права. Начало доходить, что за обещанный месяц не то, что выпустить книгу, набрать не успеют, потому что за компьютерами практикантки. Они подолгу разглядывали букву на экране, словно знак выпал из другого алфавита. Скандал с женой Пучкова привел к отторжению от услужливо распахнувшего двери издательства. Входить в компьютерный кабинет запретили. Осталось ждать приезда директора из командировки. Он появился через две недели. Маленький, толстый, воняющий сытными испарениями перекормленного тела. Высказав все, что думал по поводу издательства, я потребовал деньги. Пучков разродился пространной речью, мол, великие замыслы заставляют срываться с места ради возрождения национальной культуры. Через час я забыл, зачем приходил. Удовлетворившись заверением, что он сам будет контролировать продвижение рукописи, ушел, привыкая к новой дате - середине лета.
Заметил с недавнего времени особенность: когда на пути возникали препятствия, просыпалась дополнительная энергия. Расставшись с мечтой о выпуске книги за один месяц, с большим рвением впрягся в работу. Пучков проплывал мимо на базар за тем, что Бог пошлет. Иной раз Тот наваливал столько, что короткие директорские ноги принимались вспахивать покрытую слоем асфальта почву. Я собрал волю в кулак в ожидании своего часа, дорожа каждой копейкой. С женщинами решался обойтись бутылкой вина с парой шоколадок. Или вовсе не отвечал на предложения.
В конце февраля, не успел поздороваться с подружками из магазина Леной с Риточкой, занять законный бугор, как увидел торопящегося ко мне Бандеру. На сытом лице отражалась печать тревоги. Кивая бритой головой Хохол отдышался, заговорил:
- На Западном двоих валютчиков замочили. Менты говорят, из "Стечкина".
- Когда? - подобрался я.
- Вчера днем, - Бандера посмотрел на меня. - С ними баба стояла. Она рассказала, что один из менял отпустил клиента, начал барсетку застегивать. Проезжавшая мимо машина тормознула, из нее вышел длинный парень с пушкой. Поговорили пару минут, валютчик барсетку закрыл. Парень сделал два выстрела. В грудь и в голову. Напарник побежал. Длинный и в него всадил две пули. Деньги забрали.
- А где был охранник? Рядом сберкасса, - я понял, о каком пункте идет речь. В прошлом году там тоже убили валютчика. - Почему его не предупредили, чтобы открывал огонь на поражение. Кто мочит? Быдло трусливое как бродячие псы. Или ментам мы на хрен не сдались?
- Только догнал?- смахнул пот коллега. - Целые банды из бывших ментов, прибавь дембелей из горячих точек. Отморозков.
- О чем говоришь, давно понял. На рынке как нигде видно, чего стоит отечество. Это дурдом. Даунизмом пользуется часть людей, раскусивших "особый путь России". Из кожи лезут, чтобы проскользнуть в менты, инспекторы, ревизоры чуть не по Гоголю. Не лучше других, но с нюхом острее, чем у многих. Они замкнуты на себя.
- Им не до нас, - кивнул Бандера. - Криминал это чувствует.
- Человек обязан благоволить своей нации, чтобы окружающие уважали самого. Разве русский русского признает? Так унижают друг друга, что готов сквозь землю провалиться. На себе испытал. Приехал к младшему брату, а он третий день не просыхал. Я начал укорять его, выпроваживать друзей. Те притихли. Вдруг брат отвязался на меня, мол, кто ты такой, чтобы командовать. Товарищи подняли гогот. А тот так разошелся - циркач. Указал на дверь мне, старшему брату, за несколько лет единожды приехавшему. Ради клоунства перед ничтожеством уничтожил меня. Легко ли теперь простить его?
- Представить не могу, - покачал головой коллега. - На Украине, особенно западной, подобные случаи исключены.
- В России они в порядке вещей. Вылезла дурь, и путь к родным стал труднее. Видишь, два брата картошкой торгуют. Дня не проходит, чтобы не подрались. Кавказцы специально собираются, чтобы потаращиться на скудоумие
Перебирая ремешок барсетки, Бандера постоял еще немного. Не раз подходил он по другим проблемам. Убийство двух валютчиков я объяснил не просто, мол, у менял крупные суммы, поэтому негодяю трудно пройти мимо, а шире, с точки зрения национального характера. В Германии немцы пачки марок из сбербанка прятать не пытаются, но убийства редки. Больше на бытовой почве.
- Что я рассказал, является аксиомой, не требующей доказательств, - подбросил еще пример я. - Напротив стоит Паша - рыбак. Читаю ему лекции на подобные темы каждый раз. Паша кивает головой, вставляет предложения по ходу развития события. Когда сюжет иссякает,Паша говорит примерно одно: мол, это понятно. Дядя писатель, одолжи червонец. Отдам, чем хочешь клянусь. И накрывает усталость. Столько талдычить о важном в его, Пашки, судьбе, а тому требуется поскорее залить глотку. Выстаивал, терпеливо выслушивал ради одной цели - вымолить червонец.
- Сколько раз объяснял, чтобы не связывался. Бесполезно, - отмахнулся Бандера.- Сам учишь, а совершаешь те же ошибки. Лучше просвети, торчать или сваливать?
- Не первый год стоишь, изучил их повадки, - пожал я плечами. - Двумя жизнями они взяли выкуп, на время залягут на дно. Я рассказывал, что подходил убийца. Доложил ментам, они посоветовали не связываться. Тот обещал подскочить еще. Отморозки с Западного тоже могут повторить налет. В позапрошлом году за месяц завалили нескольких сразу. Все в наших руках.
- Желаю удачи, - Бандера скомканно засмеялся. - До машины бы добраться.
- Народу много, место открытое. Ты не без "дуры", - обнадежил я.
- Газовый.
- Подсунься и в глаза.
- Успевают уклониться. Надо взять с резиновыми пулями, чтобы с расстояния.
- Тогда кто быстрее.
- В десантном учился.
- Нормально.
Перебежав трамвайные пути, Бандера попал в объятия русской жены. Наверное, она ждала давно. Ко мне подошел Коля - челнок из Батайска. Расплевывая семечки, шепеляво спросил:
- Евро не поменяешь?
- Разве начали крутиться? - уставился я на Колю. - По моему, с две тысячи первого года.
- С девяносто девятого, - пояснил плотный крепыш, занимающийся обувью. - Неподотчетные, ну... нелегальные. Неофициальные... хрен их, как назвать.
- Если неучтенные, где гарантия, что настоящие? И что делать, когда в оборот выкинут основную партию?
- Вольются в общий поток и будут вертеться вместе со всеми, - сгреб с губ шелуху Коля. - Первый день на рынке? Валютчики давно работают по ним
- Покажи, рассмотрю. На плакатах лишь видел.
Коля вытащил пачку евро. Она состояла из пятерок, десяток и полтинников. Мелочь я пробежал мельком, подделывать не будут. На полтинниках заострил внимание. Купюры были песочного цвета со вставленной тонкой полоской, с серебряным, играющим под наклоном, пятном, с тиснениями, водяными знаками, голограммой, без портретов. На одной стороне как бы спаренная каменная беседка, на другой верхи виадуков без колонн. Или известный в Европе мост, повторенный позади первого как мираж. Синие звезды в полете, затемненная карта Старого Света. Вид невзрачный, простенький. С долларами освоились, с марками, которые эффектнее, тоже. Будем привыкать к евро, несмотря на то, что мочат как отбившихся от дома толстых уток.
- По какой цене желаешь сдать? - посмотрел я на Колю. - По моему, на них эквивалента еще нет.
- Ребята берут один к десяти, но они химичат, - заявил челнок. - Кто ездил в Германию, выяснил, что рубль к евро идет как пятнадцать к одному. Европейская валюта имеет все шансы расти. Ходят слухи, скоро перегонит и доллар.
- Фунты стерлингов не обскачет? -усмехнулся я. - Вечно у нас глупая привычка преувеличивать. Особенно, если касается чего иностранного.
- Не берешь? - не стал спорить Коля.
- Сначала назови цену.
- По двенадцать рублей за евро.
- Ты объявил, что меняют по десять.
- В прошлом году. Осязаешь бумагу? Не американские хлопчато - шелковые. Еврики из двух сортов крапивы сварены. Значит, рассчитаны на вырост.
- И кому предложить... крапивные?
- Пойду на рынок, быстрее найду общий язык, - махнул рукой челнок. - Возьми букварь и учи, учи, учи. Иначе, за каким хреном тут отираешься.
- Чтобы меньше впариваться, - огрызнулся я, сбитый с толку Колиным напором.
- Как не заведешь разговор по работе, вечно не слава Богу. На одном влетел, на другом всандолилися.
- Каждому свое, - буркнул я.
Сунув купюры в карман, бывший работяга из Батайска влился в поток, пропал за воротами рынка. Некоторое время я продолжал жевать сопли. Затем повернулся к Андреевне, хотел спросить что-то, но заметил знакомого клиента. Это был невысокий, плотный мужчина под тридцать лет, занимающийся перепродажей привозимой из дешевой Белоруссии теле-радиоаппаратуры. Он почти проскочил мимо, но я знал его приемы приманивать валютчиков. Они заключались в том, что если я окликну дельца, значит, затарен под завязку. Имеет смысл поторговаться, сбить потолок минимум на червонец. С тысячи баксов набегало сто рублей. Торгаш всегда начинал выкупать с такой суммы. Если подходил он, валютчик мог продать доллары по потолку. Суммы у меня не было, капуста не кончилась. Я демонстративно отвернулся в сторону.
Прием сработал безотказно. Крутые ребята разошлись, кто остался, держал масть до конца. Впрочем, денежные мешки тоже уступали в случаях редких. Я почувствовал толчок под локоть.
- Баксы есть, писатель?
- Много надо? - завел я волынку.
- Сколько есть, все заберу.
- Пять соток, две из них девяностых годов.
- Возьму, но ценой ниже, - начал водить обезьянку и торгаш.
- На червонец, - отрезал я. - Сотки как новые. Это мы придумали уценять купюры с маленьким портретом, чтобы раскрутить несведущего клиента. Какая разница, какого года выпуска. Доллар - он и в Недвиговке доллар.
- Никто не спорит, - согласился аппаратурщик. - Но где покупаю товар я, расклады одинаковые со здешними, потому что у бакса с маленьким портретом защитных средств меньше, значит, больше подделок. Поэтому цена ниже.
- На символический червонец цену сбиваю, - хлопнул по плечу клиента я. - Если бы сотки оказались до девяностого года, разговор был бы иной.
- Там нет даже защитной полосы, - дернул греческим носом торгаш. - Семидесятых, восьмидесятых годов выпуска проверялись прощупыванием выбитых по верху букв, да цифры "сто" с правой стороны банкноты.
- Или на шершавость воротника президента, - добавил я. - Или сгибом купюры посередине с протаскиванием между пальцами. Если бумага не треснула, значит, нормальная. Бывали случаи, поджигали края соток, терли по шероховатой поверхности. На дураков Бог Россию не обидел. Как и на раздолбанные дороги.
- Такая страна, - вздохнул придирчиво пунктуальный начинающий коммерсант, снимающий торговую площадь в рыбном "Океане" на углу Садовой и Семашко. - Не слышно ничего нового?
- Про курс? - переспросил я
- Про курс в первую очередь. Что задумал Путин? Какие перемены готовит?
- Изменений не предвидится. Это ФСБэшник, с момента переступания порога подобного заведения нацеленный на одно - любыми средствами добыть информацию, передать по назначению. В случае провала - самоуничтожение. Помнишь Андропова? Как затаилась страна, каких нововведений ждали люди. В результате гайки были закручены только по линии дисциплины. Не могут разведчики управлять страной, как и военные. Необходимо иметь широкий ум, а не узко направленный на одну цель. Так что, порядок в стране наведен будет. Не скоро. По части других государственных действий можешь не волноваться.
- Бакс останется на месте?
- И неуклонно будет расти. Для того, чтобы поднять экономику огромной страны, необходим головастый экономист, а не дзюдоист, имеющий "черный пояс". Если у Путина хватит ума привязаться к развитым странам, станцевать перед ними русского, лишь бы дали возможность расправить экономические плечи, лет через десять сумеем вздохнуть с облегчением. Если Америка поможет не как во Вторую мировую по лэнд лизу, а стоящими проектами с поставками совершенных машин, освоением на нашей территории современных производств в обмен на моря нефти с газом, на лес, тогда поднимем головы раньше. Но, видишь ли, есть одно "но". Куда сбрасывать отходы невостребованного перепроизводства? Территория, заселенная дураками с неправильными дорогами - лакомый кусок не только для Америки - всего мира. Ни одна национальность не захочет заваливать свою страну ненужным, кормить народ вредными продуктами. Все национальности мечтали бы иметь непритязательный рынок сбыта с неприхотливыми потребителями. Таким рынком являемся мы со времен Великой Социалистической. И так далее. Ты зачем подошел?
- За баксами.
- Забирай. Кажется, вижу еще одного клиента.
- Я с тобой договорился, - зашевелился аппаратчик, доставая из кармана москвички пачку денег. После того, как расчет был произведен, поднял голову. - Тебе евро не подносят?
Я чуть не поперхнулся. Когда есть, днем с огнем никого не найдешь, когда в рот запихивают, сам отказываешься.
- По какой цене берешь? - высморкавшись, натужно спросил я. - Наверное, связываться не стоит.
- Брал бы по семнадцать рублей. Не дороже.
- Сколько надо?
- Ну... с тысячу на первый раз. Надо попробовать, как в Белоруссии пойдут. Если нормально, будем переходить.
- Перед тобой приносил. Постой минуту, посмотрю, должно, еще не продал.
Засунув барсетку под мышку, рванул в глубь рынка. Возле прилавков с корейскими приправами нос к носу столкнулся с Колей - челноком.
- От евро не избавился? - без обиняков спросил я.
- Опоздал, - показал тот пасть вставных зубов. - По тринадцать Красномырдин выгреб. Наказал приносить еще. У Ромы, тататрина из Узбекистана, кажется, есть.
- Он еще работает?
- Наши только начали собираться.
Подхватив ноги в руки, я помчался в крытый павильон, заполненный висевшей на крючках одеждой, заваленный на любой фасон обувью. Рому нашел быстро. С молоденькой девочкой упитанный татарин нацелился отваливать в сауну. Место с порядковым номером было пустым.
- Евро есть? - подскочил я к нему.
- Продал, - заинтересованно повернулся татарин. - Зачем? Вы его не меняли.
- Пришел один, - переведя дыхание, с сожалением причмокнул я. - Желаю удачно провести время.
- С нами не хочешь?
- С выпуском книги связался. Везде нужны бабки.
- Хозяин - барин. Желаю больших денег.
- Пусть будет так.
- Подожди, - когда направлялся к выходу из громадного павильона, остановил Рома. - Слышал, ваших опять начали мочить? На Западном двоих застрелили.
- Пока существует бизнес, в котором держат деньги не в сбербанке, убийства с грабежами не прекратятся. Даже интеллигентный человек оглянется при виде крупных сумм. Что говорить о людях из подворотни.
- Ты прав. Пусть общий бог пошлет удачу.
- Будем надеяться.
Придя на место, я отправил продавца к Красномырдину, посоветовав поторговаться.Он понятливо кивнул, рассудив,что евро заинтересовались максимум несколько человек. Время подкатывало к половине восьмого вечера, оживленный для работы отрезок ушел на разговоры. Зажглись фонари на столбах, перестали ходить трамваи, в застои гремевшие до утра. Экономика наглядно вступала в права. Но прожекторы на крыше детского садика напротив нашего дома не выключались круглосуточно. Так же в коридорах учреждений, на территориях неработающих заводов. За все платили бытовыми неудобствами жители, исправно перечисляющие деньги на счета энергосбытчиков.
Когда до ухода с поста осталось минут двадцать, подвалил поддатый Красномырдин. Он редко покидал место, дожидаясь хозяина в ларьке.
- Прохладно, - поделился он ощущениями.
- Сбагрил евро? Я клиента посылал. Наказал поторговаться, чтобы из тебя не получилось миллионера.
- Подбегал. Но валюту я не сдал.
- Почему?
- Ничего не слышал?
- А что?
- Она и бакс за пояс заткнет.
- Евро еще не в ходу.
- Когда начнет раскручиваться, поздно будет.
-Поглядим... Прохладно, говоришь?
- И тоскливо...
Не прошло нескольких дней, как убили еще одного валютчика. Теперь на центральном рынке. Это был неприметный парнишка с рыжеватыми волосами, отиравшийся в центре базара. Менялы собрались в круг. У некоторых под одеждой начали угадываться очертания кобуры. Как и на Западном, подошел один, спросил. Затем выстрел, к которым население города привыкло. Оперативники труп ощупали, барсетку не нашли. Тело отправили в морг. И все закончилось. Валютчики стали уходить на час - два раньше. За Лесовиком зачастил брат на жигуленке. К ним прибился Склиф. Но чем могли отвести угрозу присматривающие за менялами братья, женщины? Все равно надо втискиваться в подъезд, подниматься по лестнице. По утрам выскакивать из дверей, торчать у всех на виду. Без поддержки со стороны правоохранительных органов. Что делать, если прикажут отдать деньги, направив заряженную дуру. Если допустить, что за поясом торчит "ТТ", то пока выдернешь, уйдет времени - сто раз замочат и скроются в толпе, заметая в ней следы. Выход один - хорошая засада, мгновенная реакция на происшествие. Да кому это, кроме валютчиков, нужно? Когда через время в подъезде дома, недалеко от отделения милиции, убили семнадцатилетнюю сестру Призрака, бригадира менял, ребята притихли. Нет, работа шла. Кто не появлялся, кто понадеялся на русское авось, банковал дольше обычного. Кто навсегда забыл про центральный рынок с валютным промыслом. Многие из оставшихся продолжали тянуть лямку, потому что оказались неспособными ни на что. Они успели вкусить шальных денег, не требующих особых усилий - ни умственных, ни физических. Если бы мечтали купить квартиру, машину, пойти учиться в престижный вуз, отправить отпрысков постигать науки за границу, открыть свое дело - вопросов бы не возникало. Но они прожигали деньги с девочками в саунах, в увеселительных заведениях. Так вел себя я, когда началась приватизация. Конечно, если поднять планку выше, к оседлавшим нефтяные с газовыми трубы олигархам, захватившим медные, никелевые, алюминиевые заводы, золотоносные, алмазные жилы, трубки хозяевам с семью пядями во лбу, мы оказались бы беднее чукотских промысловиков.И все-таки,валютчиков толкала вперед мечта, что-то шевелилось, на что покупали компьютеры, бытовую технику.Часть наиболее продвинутых уже имела свои магазины, свое дело. Я пропил заработанное неимоверным напряжением сил состояние, другие - честь им и хвала -встали на ноги. Не давали бы мне рюмку, не прикасался бы к спиртному и я. Впрочем, свинья грязи найдет всегда.
На Призрака невозможно было смотреть. Он сидел на табурете обрюзгший, похожий на Вещего - многопудового парня на подхвате - никого не замечал. Обязанности легли на заместителя, Спринтера. Теперь голенастый носился вдоль ряда менял, разрешая споры, собирая бабки для ментов. Прошел слух, отстежку увеличат, который подтвердился почти сразу. Я начал подумывать о перемене места. Гнуть спину отучила распахнувшая глаза демократия. Она перевернула до нее привычные ценности. Люди вдруг увидели на плечах залежи перхоти. Жрать все подряд стало неприлично, толстые потеряли тайное уважение. Зато худенькие, стройные вышли на первое место. Но главной оставалась погода на рынке. Вскоре валютчиков потрясло еще одно убийство. Под тридцать лет мужчина не пожелал расстаться со сбережениями добровольно. Замочили из того же пистолета. Для правоохранительных органов хоть африканских Замбии с Зимбабве, делом чести было бы поймать отморозков, не менявших ни оружия, ни методов нападений. К слову, когда в подъезде мочили меня, из районной ментовки пальцем не шевельнули, указав, что грабителей с наводчиками нужно искать среди своих. Обстоятельство заставляло ломать голову в поисках проституток в обойме менял. Неприязнь я испытывал к хозяевам разных крысаловых, мырдиных, посещающим базар лишь для снятия навара. Они знали, с кем дружить. Такие позанимали едва не половину кресел в Госдуме, согласные с выносимым на обсуждение решением, тут же выходящие в фойе и поддакивающие несогласным. Глаза, щеки, задницы в постоянном напряженном ожидании. Они востребованы любыми режимами. Были еще кандидаты, включая верхушку дельцов, их заместителей, просто шакалов, ментовского окружения, пахавших на уголовку в полный рост.. О маргаритах, фантомасах, о явной шестерке Чипе, других, пересказывали друг другу сами валютчики. Вслух никто ничего не говорил. Это наводило на мысль, что сталинизм жил, жив и будет жить, потому что нащупал благодатную почву. Ваню Грозного будут почитать как благодетеля народа, который без кнута никуда. Зато возле рта пряник. Не исключал я возможности того, что оперативники за пределами рынка специально наводят на ложный след, внося в ряды валютчиков подозрительность и страх. Не секрет, что работать с подавленным контингентом легче.
После убийства парня с Соборного прошло несколько дней. Апрельский вечер опускался на город. Если бы не груз проблем, можно порадоваться чистому, пока не выцветшему, небу. Но выпуск книги откладывался. В последний раз Пучков заявил, что цены растут, за двадцать пять тысяч напечатать невозможно. За сорок две он будет стараться. Я понял, и за такую сумму не выйдет. Он будет тянуть время, пока не намотает на лапу жилы. Попросив вернуть сумму за вычетом набранного текста, я откланялся. Один из литераторов сообщил, что не получу ни копейки, на обмане кубанский крестьянин живет и процветает. Я неопределенно усмехнулся. Однажды в разговоре с кукловодом, тогда все было в норме, я затронул серьезные темы по поводу бытия. Пучков словно впитывал в себя слова. Чуть позже спросил:
- Ты еврей?
- Русак с примесью тататро-монгольской крови, да крови деда, терского казака, - смешался я. - А что?
- Ничего, - постучал карандашом по столу Пучков. - Грамотно излагаешь.
Тогда понял, что для пучковых, баевых, поповых, ельцыных, горбачевых, соображающий человек ассоциируется с грамотным евреем, потому что сами до десяти считают с трудом,несмотря на то, что партия посылала учиться в высших партийных школах, назначала на высокие должности. Они так и остались холопами, кожей ощущающими исконное рубище. Я вышел за дверь, в очередной раз разочарованный. С иконником разобрался. Хотя за самовар не получил ни копейки -при чистке на корпусе проступили несколько сквозных просечек - сожаления не испытывал. Всегда так, расчитываешь на большее, получаешь, что сумеешь урвать.
От мыслей отвлек хлопок ладони по плечу. Рядом стоял убийца, фоторобот которого висел на столбе при входе на рынок. В мозгу пронеслась мысль, что прекрасный вечер может оказаться последним. С интересом посмотрел на парня с правильными чертами лица, на руки, чтобы увидеть марку пистолета. Ничего не было. Лишь подрагивали музыкальные пальцы.
- Как твоя книга? - Задал вопрос убийца. - Продвигается по издательским кабинетам? Или застряла?
- О, сколько вопросов, - развернулся я к парню. - У меня даже подозрение возникло, что отслеживаешь мою рукопись. Зачем тебе это?
- Как интеллигентный человек, я уважаю и понимаю творческих личностей, - ответил тот, оценивая обстановку за моей спиной, снова вглядываясь в зрачки. - Поэтому спрашиваю о писательских радостях, которые всегда на первом месте.
- Успехов нет, надежды тают. Книжный рынок заполонили заграничные издания, низкосортные детективы. Наше родимое стадо, взращенное на графоманских опусах, густо замешанных на плагиате, скоро вновь начнет отпускать рога и копыта. Тебя интересует это?
- Меня беспокоит судьба могучей русской литературы, - покривился щекой парень. - Вообще, чем образованнее будут люди, тем зажиточнее они станут. Разве не так?
- Скорее,чем богаче народ, тем он сообразительнее. История доказала, что обеспеченность не связана с образованием. Как было написано на воротах Бухенвальда - каждому свое.
- Едэн дер зайден?
- Ну... пусть будет так, если учесть, что немецкий мы знаем через гены прошедших оккупацию предков. В школе не научат.
- Понятно. Я вот по какому вопросу.
- Если он заключается в деньгах, зря теряешь время. Копейки жалко, не только рубля.
- Не о деньгах. О золоте, - как бы не заметив агрессивности, покрутил головой с пробором парень. -У тебя есть что-то женское? Перстенек, например, кулончик с цветным камешком. Можно хорошую цепочку нерядового плетения граммов на пять - шесть. Еще лучше маленький бриллиант. Если взял что из перечисленного, давай отойдем, прикинем. Не переношу, когда менты проявляют любопытство.
- Этого не любит никто, - воспользовавшись предоставленной возможностью оглядеться по сторонам, негромко ответил я. Как всегда, на расстоянии обзора не то, что патруля, знакомой собаки не вихлялось. Обстоятельство давало пищу домыслам, типа, в опасные моменты менты не появляются в поле зрения сознательно. - Есть интересный перстенек. Не знаю, понравится ли.
- Тогда зайдем в магазин и покажешь, - заинтересовался клиент, не переставая оборачиваться.
Чертыхнувшись в душе, я прошел за убийцей в двери магазина. Остановились возле зарешеченного окна. Лена с Риточкой стояли за прилавком. Пройдя вперед, я достал шило, воткнул острием в подоконник. Вынув из барсетки пакетик с золотом,поддел перстенек, протянул парню. Он был новым, на нитке с пломбой, саму этикетку пришлось выбросить. Странный клиент начал поворачивать его по кругу, разглядывая с белыми камешками в нахлестах плетение. Работа была тонкой. Когда покупал, времени на просмотр не выкроил. После предложил скупщице, та этикетку оторвала, на перстень не раскололась.
- По сколько продаешь за грамм? - спросил убийца - Сегодня купил?
- После трех часов дня.По двести тридцать рублей. Можно запросить больше. На стороне.
- Чтобы поднять цену, нужно искать клиентов, терять минуты. А я рядом. Правильный ход мыслей?
- У меня есть время.
- Какой у перстня вес? - посмотрел на меня парень.
- Два и шесть десятых грамма.
- Я беру.
- Пятьсот девяносто восемь рублей.
- Шестьсот!
- Кто бы спорил.
Пошарив в барсетке, я извлек пустой кулечек. Длинными пальцами клиент обронил изделие в него, спрятал в кармане курточки. Вытащил пачку денег купюрами по пятьсот рублей. Выдернув одну, добавил сотню.
- Мы в расчете? - жестко спросил он.
- Что такое? - подобрался я.
- Я посоветовал бы доверять мне, - парень посмотрел в упор.
Я выдернул шило, надел колпачек. Сдвинул вязаную шапочку на затылок:
- Когда ребят мочат чуть не каждую неделю, тогда в любом мерещится отморозок, могущий пустить пулю в лоб и контрольную в затылок. Зря обижаешься.
- Нет, писатель, - не согласился убийца. - На столбе у ворот висит портрет человека, похожего на меня. Я это, или нет - неважно. Может, убийств не совершал, а грабежами занимался. Чтобы круче было, менты, приписали мочилово. Но при моем подходе ты напрягался, косил глазами в поисках патруля.
- Именно так, делиться не желаю, - покрутил я шило - Барсетку под дулом не отдам, есть проблемы свои.
- Странный ты. С ментами делишься без базара, - усмехнулся убийца. - Ясно, что за место надо платить. Но, если застрелят, проблемы отпадут?
- Тогда ничего не будет нужно. А если отдам барсетку - лишусь надежды. Выход один. Или выхода нет.
- Удивляет одно, - оглянулся на продавщиц парень. - Какого хрена ты притащился в эту клоаку? Не мог найти работы?
- Вторая группа. Башка с правой рукой в шрамах. Возраст скрупулезно подсчитан.
- Печатать стали только за свой счет, - поцокал языком собеседник. -Кто не мечтает увидеть свой труд. Не бетон лопатами раскидывать в яму под основание. Данная работа, вроде, главная. А засыпали, заштукатурили - и нет ее. Да...какая работа, обыкновенная пахота. Так все могут. А книга - вот она. Надолго, для всех.
- Вот именно.
- Желаю удачи. Никто тебя не тронет.
- Если бы трясся, здесь не стоял, - проговорил я в спину странному клиенту. Тот не обернулся.
После полемики я почувствовал себя увереннее. Не в смысле появления солидного защитника от нападений. Отморозков можно было построить в колонны, прогнать по Театральной площади, крикнув с трибуны: "Слава славным изуверам". Они гаркнули бы троекратное: "Ура". Уверенность пришла от прозрения, что убийца к событиям последних дней не причастен. У него свой бизнес.
Майские торжества в столице были бурными. Выступал Зюганов с тягучей походкой волокущего кнут пастуха. Когда снимали телекамерой, резко поворачивал лицо с носом пятачком в одну сторону, в другую, отчего казался хряком, ждущим порции комбикорма. Ему подлаивал похожий на Шарикова из "Собачьего сердца" Анпилов с "группой" большевиков престарелого возраста. Как точно подначила матушка - природа, специально не подгадаешь. Отголоски брехни столичных самодуров докатились до исповедующего консерватизм Дона. Митинги прошли неорганизованно. Люди больше прислушивались к речам сына советского счетовода Жириновского.
На рынке изменения произошли в худшую сторону. Стали появляться налоговые инспекторы с проверками, подставами из числа рядовых сотрудников. Ко мне подходили, наблюдали в сторонке, вырастая в тот момент, когда клиент передавал золотое или серебряное изделие в руки. Но я следовал правилу не связываться с подозрительными личностями. Среди валютчиков ходили разговоры, что инспекция хочет прибрать к рукам и центральный рынок, являющийся кормушкой для многих. Недаром конторы налоговиков отличались шикарностью, не уступая дачам распускающих пальцы веером бизнесменов. Базар скользил по накатанной колее, по которой езживал еще Пушкин, в бытность сосланный Николаем Первым на необломанный тогда Кавказ. Проверки возобновлялись, стихали, не принося нужных плодов. Валютчики привыкали, волнение улегалось. Бакс пер в гору, подтягивая цены на продовольственных, промтоварных рынках, не забывая про оплату за коммунальные услуги, за другие "блага",от которых отказался бы, да деваться некуда. Американская штамповка по телевизору приелась до отрыжки. Единственной радостью стали вести с криминальных разборок, из Чечни. Успевший привыкнуть к адреналину организм сразу взбадривался, самочувствие улучшалось. Иначе от скопившейся усталости не хотелось ноги передвигать. В думе по серьезному решали, по какому пути идти - по китайскому, корейскому, или по японскому. Смотрели, как через Амур трудолюбивые китайцы возводят американские города на месте прогнивших фазенд за вырученные от продажи нам "поднебесного" ширпотреба русские же деньги. Принимали постановления, дальше порога кабинета власти действия не имевшие.На русском берегу пахло рыбой, выброшенной за нестандартность. Стандартная шла на пропитание косоглазым. Наши довольствовались отбросами с их помоек. Жизнь прозябали в построенных еще казаками хибарах с отоплением по черному. О японских благах мечтать не требовалось - недосягаемы. На сахалинах, камчатках, чукотках народ с голоду вымирал. И возникал вопрос: кто произвел на свет данный народ, подарил территории с несметными богатствами? Зачем Господь или Природа затеяли разноцветный балаган? Для насмешек остальному миру, чтобы зарекались идти "особым" путем? Или так устроена Вселенная - пример быть обязан. Но теперь нам от себя никуда не деться. Или пропадем, или поумнеем.
Попытки выбить бабки из директора издательства не приводили ни к чему. Пучков прятался, или набрасывался, словно виноват я. Выпуск книги в двадцать пять авторских листов количеством в тысячу экземпляров поднялся в цене до шестидесяти пяти тысяч. Возле закрутился адвокат, предложивший уладить дело. Надо было представить договор с издательством, чек на внесенную сумму. Когда спросил у секретарши адвоката, во сколько обойдется тяжба, едва устоял на ногах. Цифра превышала десять тысяч в полтора раза. Контора оказалась полностью ориентированной на кубанского крестьянина. В прокуратуре объяснили, что с бывшим партноменклатурщиком связываться не следовало. Я понял, действовать нужно самому. Был созван консилиум старых десантников. Коля предлагал пойти и разнести сермяжную редакцию. Мы с Олегом придерживались другого мнения. Оно подразумевало, что Пучков ходит на рынок за продуктами. Решение оказалось правильным. На другой день после прозрачного намека директор в кабинете разрывал пачку сотенных. Высчитав смехотворную сумму за набор на компьютере, за перевод текста на пленку, он вручил деньги под символическую расписку.
- Десантникам я верил, - нервно теребя бумаги, не уставая повторял он. - Почему не говорил, что служил в береговых войсках?
- Я служил в стройбате, при штабе, - распихивая стольники по карманам, пробурчал я. - Теперь представился случай сказать.
- Но я в расчете, в расчете, - заторопился Пучков.
В проем двери не мог втиснуться афганец Олег, подталкиваемый сзади необъятным Колей. Когда доходило до дела, про диван они забывали.
- Я все деньги отдал, - взвизгивал Пучков. - Это мои кровные. Зачем притащил их с собой?
- Никто не приводил, - забирая последние бумажки, пожал я плечами. - Они по своим делам. Спроси.
- По своим делам, - гаркнул из-за спины афганца Коля.- Придти нельзя? Кто ты такой?
В кабинете запахло вонью, словно Пучков под сиденьем развел выводок скунсов. Для продажи в Пятигорск или в Прибалтику, куда частенько отлучался. После Колиного вопроса, молчаливого его подтверждения Олегом, директор опустился на стул, закрыл голову руками и задрожал плечами. Так закончилась попытка выпустить книгу за свой счет. Но как бы то ни было, дело сдвинулось с мертвой точки. Рукопись переведена на пленку, есть смысл "рвануть на пять тыщ как на пятьсот". Я ждал случая. В фильме Эльдара Рязанова "Жестокий романс" актер Проскурин, игравший купца, отвечает главной героине на просьбу спасти ее, что он дал слово, сделать ничего не может. Вся империя держалась на честном слове: дворянском, купеческом, даже мещанском. Никогда на холопском.
В августе страну облетела весть о гибели подводного атомохода "Курск" . За две недели до нее в газете вышла моя статья о том, как относились и относятся к морякам руководители страны вкупе с министрами обороны. Тогда или тираж разошелся быстро, или, как в приснопамятные времена, его изъяли из продажи, но сразу после выхода еженедельник невозможно было отыскать. Кто-то словно подтолкнул написать перед трагедией. Путин отдыхал на побережье Черного моря, не удосужившись прервать отпуск. С его приходом положение в армии не изменилось, начиная с пренебрежения к военным, кончая выплатой им зарплаты.
- Зачем здесь стоишь? - спрашивали читавшие статью некоторые из клиентов. - Иди в политику, погоняй оборзевших золотопогонников с синекостюмниками. Заставь их повернуться лицом к народу. Работать на благо государства.
- Таких до кормушки не допускают, - морщился я от предложений. -Разве мало замоченных в подъездах правдолюбцев? Сам новый президент продолжает ходить на цыпочках, словно находится в глубоком тылу врага. Россия любит разрушать, потом строить, потому что энергия неиссякаемая. Космическая. Сейчас спит - сон Брахмы. Грянет гром, проснется. День Брахмы. А для нормальной жизни требуется золотая середина - утро или вечер, коих на Руси не видывали. Ценности у нас делятся на белые с черными. Когда начнут дробиться на разноцветные, тогда наступит не день или ночь Брахмы, а светлое утро России.
- Мудрено говоришь. Скоро станешь как все. Здесь нужны дела, но не философские притчи..
Пока выходили новости о "Курске", на рынке было спокойно. Месяца два валютчики платили дань редким наездам отморозков, поджидавшим жертв в темных подъездах. За время работы ни один мент, занимающий положение, не предложил устроить засаду. Парни отбивались кто чем, приползали с перевязанными головами, перебитыми носами, синяками под глазами. Снова включались в начинающую казаться странной карусель. Возникал вопрос, зачем тогда пахать, если большую часть заработанного отнимают. Так продолжалось до тех пор, пока не грянул гром.
Опять с Дона затянула песню низовка. Она продувала кожу на сапогах, забиралась под куртки с пристегнутыми поддевками. Нос, уши горели огнем. Дни стали короче, а ночи длиннее. В такое время пронесся слух, что бригадира скрутила ментовская служба безопасности. Правая рука начальника, лично собиравший с менял мзду. С десяток родственников на базаре, в других местах. Трехэтажный особняк, японский джип, собственное дело. Самому крутому из валютчиков делать нечего.
- Чем может провиниться верный пес перед хозяином? - В окружении менял пожимал плечами Бандыч, бывший ментовский начальник, за раз прокручивавший за приход не одну штуку баксов. Не брезговавший предлагать помощь по улаживанию неувязок. - Только тем, что с переедания с перепиванием обоссал и обосрал коврик в квартире с евроремонтом. Забыл, что из грязи да в князи. Вот и решили поставить на место.
Каким из способов насолил бригадир хозяевам, никто понятия не имел. Известно, что дыма без огня не бывает. Рынок обмена затаился, обсуждая детали ареста.
- Он не ожидал. Стоял возле двери ларька. Барсетка под мышкой, - объяснял потешный малый коллегам по профессии. - Подошли не один, предложили зайти в палатку. Призрак не понял. Его за рукава пуховика и во внутрь помещения. Ладони закрутили за спину. Призрак решил вырваться. Махнули подножку, в наручники заковали, пушку к виску. Призрак слюной исходил. Но ребята старались покруче. Пистолет отобрали, по схронам поскакали, наличку с запасом собрали. И увели. На Богатяновскую сухолечебницу.
- Где Хохол отдыхал, когда на фальшивой сотке приловили? Не ведомо, кто его в последний раз бомбанул?
- Таджик, возле нас отирался. Овощами, фруктами торговал. Жил через пару домов от Хохла. Тот погнал на рынок, таджик вломился в дом, выгреб, что смог разглядеть да нащупать. Смайнал на родину. Через год объявился. Хохол с претензиями. Когда прижал, чурка пообещал уладить.
- Отдал что-нибудь?
- Отдает.... По танцплощадкам бегает, русских бабцов трахает. А Хохол надеется на манну небесную.
- Пусть ждет. Может, он только на своих отвязывается. Как кто почернее, хвост обрубком до земли. С Украины, что ли?
- Оттуда.
- Приучили... Поедь туда, враз хохлы рога собьют.
- Тогда пускай сам разбирается. А бригадира захватили накрепко. Начальник уголовки на эту тему разговаривать не стал.
- Что ты хотел? Начальник подневольный. Звание не офицерское. Три Колодца за всю службу даже до старшины не дотянул. Когда пошел на пенсию, полгода заливал по черному. Столбы вокруг рынка все пообссыкал. Сразу запросился обратно.
- Теперь за начальником тенью. Прапорщика дали. Значит, сейчас у опера минимум пара звездочек. Но это их проблемы, туда лучше не заглядывать. Интересно, кого назначат на должность Призрака? Кормушка сытная.
- Поговорку знаешь - свято место пусто не бывает? Найдут, кого поставить.
- Лишь бы нас не разогнали. Идти, братцы, некуда. Избранный президент гнездо никак не замаскирует. В других странах новые главы берутся за обеспечение населения рабочими местами, у нас последние мастерские закрываются. "Ростсельмаш" по частям распродается. А у меня семья, двое детей.
- Плодиться надо вовремя, а не на власть обижаться. В России испокон веков жизнь ничего не стоила.
- Пошли лепить горбатого к стенке. Иначе в России останемся. В Калифорнии уже американских вывесок из-за красных плакатов не видать.
- Тамошние аборигены ограничения вводят. Наплыв как цунами.
- Кончай базар. Клиент оборота требует.
Разговоры не затихали до суда над Призраком.Рассказывали, он продал большую часть собственности. Не помогло. Отец, такой же комковатый крутолобый мужик в шестьдесят с лишним лет,продолжавший работать на валюте, обил нужные пороги. Бестолку. Суд приговорил бригадира к восьми годам лишения свободы. За незаконную торговлю валютой в особо крупных размерах. Место занял Аршин, длинный, худой меняла с края, на каком маячил Призрак. Спринтера, заместителя бригадира, не утвердили. Маховик намолота взялся раскручиваться по новой. Разница между валютчиками существовала в одном - в массе денег. Принцип оставался одинаковым.
Приближался конец первого года нового тысячелетия и столетия. Кажется, его считали переходным из прошлого в настоящее. Изменений не ощущалось,разве прибавилось природных катаклизмов. То какую страну дожди зальют, вторая от жары высохнет. В Африке с Индией самолеты с неба посыпались, в Европе с Америкой корабли взялись переворачиваться Особенно танкеры. Пропитанные нефтью перелетные с водоплавающими не могли сделать шага, не то, что взлететь. Трансляции с места событий добавляли новых огорчений.Кровь, хаос, неразбериха, несмотря на внешнее спокойствие. Противоестественность помогала вырабатыванию не адреналина, а угнетающих компонентов. Думами начала овладевать тоска зеленая. Зачем торчу на рынке, теряю время. Занялся бы плетением лаптей, глядишь, кто купил бы. Деньги крутятся не здесь. Внизу бабки только куются. Затем передаются наверх, где ничего не делают, но знают, как ими распорядиться.
- Андреевна, где и с кем будешь проводить Новый год? - похлопав перчатками по бокам, спросил я у соседки, успевшей продать не одну бутылку разбавленного пойла. Морозец придавливал.
- С кем его встречать? -отвернула конец пухового платка женщина. - Внук намылился в гости. Дочки если придут поздравить. Справлять будут семьями. Сама.
- Народ старается в стаи сбиться.
- Собирались. В советское время. Теперь чего колобродить, когда одиночек больше, чем семейных. И те как собаки, кто сколько заработал.
- Запоздало прозрели, любви-то не было. Вот и начали подбивать бабки. В семьях, созданных по уму, их не считают.
- Хочешь сказать, при коммуняках жили без любви? Как же детей плодили, внуков дожидались?
- По инерции. Да праздники веселья прибавляли. Оглядывались под конец жизни. А она прошла. Никчемная.
- Сейчас кчемная? Сегодня и не хотят жить семьями, потому что детей кормить нечем. Самим бы не пропасть.
- Зато все просчитают, чтобы претензий меньше было.
- Разве это любовь? На подсчетах.
- Крепче той - с разгона. Взял бы я сейчас, городской житель, деревенскую бабу, у которой образование сводилось к восьми классам с кулинарным училищем. С крестьянской смекалкой находиться при куске хлеба. Учиться не давала, в стойле держала, пока путы не порвал, да не сдернул.
- Далеко?
- Что далеко7
- Сбежал, спрашиваю, далеко?
- Не очень, - отвернул я лицо.
- Вот именно, - указала пальцем Андреевна. - Тот на тот менять - тот и получится.
- Дело не в нем, - сдержал я закипевшую было энергию. -Советский Союз варился в собственном соку. Пример взять не с кого. Поэтому и второй раз вперся в деревенскую. Не учись, да вы не учитесь, по углам скребетесь. Детям головы забивать не смей. Читай поменьше, побольше по хозяйству занимайся. Не успел квартиру получить, от перенапряга заболеть - развод. А был бы американский пример, сначала узнал бы, что отец у нее пил, мать его гоняла как собаку, на суету в колхозе оба способными не были. Больше воровали. По их стопам и дети пошли. С какими генами дочь родилась, какое отношение к мужчине сложилось? За то, что уродовался на формовке, тарелка борща на стол. Задержался в редакции, в издательстве - голодный. А я стремился к тому, что разумные люди приветствуют. К знаниям.
- Она не понимала этого учения, - задумчиво сказала Андреевна. - Дочка, когда в техникуме училась, головой страдала.
- Ты была против, - усмехнулся я.
- Не против, но.... Наше дело, чтобы муж был сыт, обстиран, обласкан. Науками пускай занимаются городские. Лбы крепкие, сами смышленые.
- Разные мы люди, - после паузы сделал я вывод - Какие девочки набивались, умненькие, с дипломами. Боялся потерять независимость. С крестьянками куда легче.
- Примера американского не было, - подковырнула Андреевна. - Сегодня бы здесь не стоял.
- С умными проще. Обходятся дешевле, - не обиделся я. - Не купят сапоги за две тысячи, чтобы через месяц выбросить, а возьмут за пять, поносят пару лет, сдадут в комиссионный. Добавят мелочь, снова щеголяют в модной обуви. Так и с одеждой, и по всей жизни. Поздно простые истины до нас доходят.
- Созрел, начинай работать, - отодвинулась Андреевна.- Клиент плывет. Как раз под тебя.
Статная женщина подошла ближе, посмотрела на меня. Оглянулась. Андреевна пошла к холодильникам, она никогда не следила за действиями.
- Вы кого ищете, или что хотите узнать? - обратился я к даме, отметив, что одета в фирменное.
- Здесь молодой человек стоял, плотный, - неуверенно начала женщина. - Он менял доллары.
- Мы тоже, - придвинулся я ближе. - Не похож?
- Что-то есть, - более пристально вгляделась клиентка. - Но я приношу большие суммы.
- Какие?
- Три тысячи.
- Простите, оборот не по мне, - замялся я. - Коли желаете, могу на вас поработать. Если срочно нужны российские деньги.
- Нужны. Как вы поработаете?
- Обменяю тысячу долларов. Сбегаю на рынок, сдам. Так три ходки.
- Сразу нельзя?
- Крупной суммой не располагаю.
- Значит, у вас денег на тысячу.
- Именно.
- Все и сразу не получится.
- Можно, - решился я. - По какой цене хотите обменять?
- В сбербанках показатель двадцать семь тридцать, я сдавала здесь по двадцать семь пятьдесят. Такой расклад устроил бы.
- Подождите возле дверей магазина, я спрошу. Минут пять.
- На этом месте крутился другой человек, рядом стоял почти одинакового возраста с вами.
- Наверное, вы имели дело со Сникерсом. Вторым был Папен. В пуховике, в пушистой шапке. Лицо красное.
- Описали точно.
- Они ушли еще в три часа. Я стараюсь во вторую смену.
- Тогда не теряйте времени.
- Мадам, я мигом.
Я рванул в середину,придумывая,с какой цены начать вымораживание. Днем не было проблем подвалить к армянам, к Молодому с отцом. По двадцать семь девяносто взяли бы. Пикинез с Красномырдиным заведут тягомотину, не рад будешь навару. Последнего в расчет вообще брать не стоит, он вертится на золоте. Денег меньше, навар больше. Кого обвесил, кто отдал за бесценок. Если ворованное - пополам. Надо проскочить вдоль всего ряда, глядишь, кто из крутых задержался. Но валютчики снимались рано, не встряхнувшиеся еще от событий года. Пришлось возвращаться на начало.
- Зря галопом проскакал, - ухмыльнулся разгадавший задумку Красномырдин. - Теперь если буду брать, то на червонец дешевле.
- Могу отправить клиента домой. Ни тебе, ни мне, - отпарировал я. -Буратинка богатенькая.
- На какую сумму? - не утерпел почти трезвый приятель.
- Три штуки баксов.
- Новыми купюрами?
- По виду клиентки - да. В фирме.
- Говори цену. Только не подпирай, конкурентов нету.
- Есть, - не удержался я от интрижки. - Можно к Алику - дагестанцу, что торгует газводой.
- Торговал, - перебил Красномырдин.
- Он в мясном, - пожал я плечами. - Там и его контора.
- По сколько хочешь предложить? - Вышел из себя меняла.
- По двадцать семь девяносто возьмешь, клиент твой.
- Почему не по двадцать восемь? - оборзел Красномырдин. - Или по двадцать восемь пятьдесят. Все валютчики сбегутся, даже кто домой свалил.
- По какому курсу возьмешь? - Проклятое безденежье, доведет оно до ручки. Или замочу какого красномырдина, или с рынка уйду. - По двадцать семь?
- Двадцать семь и семь в самый раз.
- Двадцать семь и восемь, я иду за клиентом. Три тысячи.
- Семьдесят пять, - попытался дослать шар коллега.
- Восемь. Женщина сдает Сникерсу с Папеном. Потолок знает.
- Уговорил.
- Договор дороже денег.
- Опять наколол. Договорился по двадцать семь двадцать?
Через пять минут женщина влезала в ларек. Я закрыл дверь на крючок. Она оглянулась, сосредоточила внимание на Красномырдине, который принялся изучать пачку новеньких баксов. Я взялся за обследование фальшивой витрины с фотопленкой, деталями для дешевых "мыльниц", батарейками, прочим. Ассортимент не обновлялся, покрываясь слоем пыли. Когда прошло время, обернулся на коллегу. Тот начал проверять баксы по второму кругу. Спина женщины в модном пальто выгнулась. Она чуть наклонилась, теребя кожаные перчатки. Что клиент волновался, было понятно. Но вид дамы говорил, что настороженность не от страха за капиталы, от раздражения на валютчика, который долго возится. Казалось бы, если доллары настоящие, пусть копошится. Но ощущалось другое. Я придвинулся ближе. Красномырдин шмыгнул сизым носом:
- Доллары брать не буду, - заявил он.
Дама оперлась кулаками о стол, посмотрела на валютчика, оглянулась на меня. Раскрыв висящую через плечо сумочку, бросила туда перчатки. Спокойно спросила:
- Вам не понравился их внешний вид?
- Хоть внешний, хоть внутренний. Я связываться не желаю, - в своем амплуа заявил Красномырдин, возвращая пачку женщине. -Если писатель захочет, пусть забирает. Он мастер подгонять кого попало, не отвечая ни за что.
- У него нет столько денег, - низким голосом остановила коллегу дама. - И я не кто попало. За подобное сравнение вы можете поплатиться.
- Всю жизнь расплачиваюсь, - завозил рукой по столу Красномырдин. -Разговор окончен.
- Что случилось? - подал я голос из-за спины клиентки.
- Ты их проверял? - повернулся приятель.
- Предупредил, что таких денег нет
- Они еще не просохли. Прямо от печатного станка Бена Ладэна. Чеченцы подобного качества не добьются никогда.
- Ничего себе, - ахнул я. - Сказала, что знает Сникерса с Папеном. Это я бы вперся!
- Я обрисовала тех валютчиков, которым сдавала доллары, - жестко бросила женщина. - Это вы назвали их по кличкам. Во вторых, долларами за партию товара расплатились солидные люди, не верить которым не имею права.
- Подсуньте товарищам обратно. Зачем на базар тащить. Дурачков ищете? - Пробурчал Красномырдин.- Это писатель дойчмарку от гривны до сих пор отличить не в силах, а мы разбираемся.
- Вы даете гарантии, что доллары фальшивые? - спросила женщина.
- Даю гарантии, что брать не буду. Сотки подозрительные, - нагнул голову Красномырдин. - Никто из валютчиков не возьмет. Гарантирую сто процентов.
Переступив каблуками скрипучих сапожек, дама положила пачку баксов в кармашек сумочки, вынула перчатки. Натянула кожу на руки, подняла подбородок:
- Спасибо за консультацию, - сказала она сквозь зубы, кольнув зрачками Красномырдина. - Я проверю. До свидания.
- Всего хорошего, - отозвался приятель.
Я выпустил женщину наружу. В воздухе кружился невесомый снежок. На провонявшей территории вдруг запахло свежестью,ароматом дорогих духов. Почувствовал возникшее не из чего сожаление к уходящей красивой даме. Им труднее всего,они рвутся к вершине, на которой все уместиться не могут. Если кинули ее, сочувствия выражать не стоит. Она понимает, чего хочет добиться. Если афера принадлежит ей, грош такой женщине цена. До вершины она не дойдет. Я испытывал к ней смешанную с грустью симпатию.
- Чего застрял в дверях? - окликнул Красномырдин.- Давай или туда, или сюда.
- Жалко бабу, - причмокнул я.- Не похоже, чтобы идея кинуть принадлежала ей.
- Подобные ей преданно работают на хозяев, - отрезал приятель. - От кавказских и азиатских мастеров фальшака зависит ее беззаботная жизнь. Сотки высочайшего качества. Научились бы внедрять нормальные волоски, претензий не было бы. В любой сбербанк, на какую угодно машинку. Водяной знак с мордой президента как живой, к бумаге претензий нет. Или наловчились варить, или поставки идут прямо из подвалов американских фабрик Гознака.
- Как же крутиться! - Опешил я. - И что с волосками? Объяснишь, чтобы не бегать постоянно?
- Как сказал бы Свинья, у тебя другая ориентация - отмахнулся было Красномырдин. Но снизошел, - Они короче, вроде обрубленные. Больше красного цвета, толще. Чеченский хворост за километр виден, а эти различишь только с привлечением интуиции. Пикинез на фальшак не попадется.
- Он родился барыгой, - я зябко пожал плечами. - Что посоветуешь почти чайнику?
- Уходить с рынка, - сказал валютчик. Посочувствовал. - Брать у тех, кто не вызывает сомнений, принес обменять одну, две, максимум, три сотки. Если влетишь, то не на всю наличку. Кстати, с какого хрена приволок бабу ко мне?
- Предложил ей прокрутить штуку. Мол, сдам, она подождет. Но она решила перекинуть все.
- Ее жадность тебя спасла, - Красномырдин забрал барсетку, сунул под мышку. - Моли Бога, что настояла на обмене всей суммы. Куковал бы как доморощенный дятел. На первый раз бабок ей хватило бы и за штуку.
- Почему поступила по другому?
- Она выбрала вечер, когда перед глазами все расплывается, а на рынке тасуется пара подобных дурачков. Наверное, в других городах проходило. В Ростове нарвалась совсем на писателя, который не ведая подвел.
Перед Новым годом я все равно влетел на фальшивую сотку. Наверное, потусторонний доводил дело до конца. Я не мог понять, почему клюнул на купюру, невооруженным глазом видную, что "деревянная". Дня два тискал в кармане. И денег жалко, и обидно, что кинули меня, откладывающего копейку на издание книги. Скрипя сердце, порвал на клочки, выбросил в урну. Не успел успокоиться, как подвалил сын с неизменной полуцыганкой, полутурчанкой с примесью еврейской крови. Проблема у обоих не менялась с тех пор, как перестали работать. В барсетке залежалась сотка старого образца,на которую никто не зарился.Крупные предприниматели, каковым по фигу, перед праздниками не появлялись. Предлагать сотку своим долгое время не позволяла жаба. Отдав купюру сыну, попросил обменять у молодого армяна. Хоть какая работа. Подумал, что сделать это надо было давно самому. Сколько раз успел бы прокрутить.
Сына с девочкой я не дождался. Они появились ближе к весне. Когда спросил, где сотня долларов, которую дал для обмена перед Новым годом, в один голос заявили, что бумажка оказалась фальшивой, они еле убежали от милиции.
- Почему никто из валютчиков мне ничего не сказал?
- Мы не знаем.
- Что хотите сейчас? - сдерживая эмоции, спросил я у них.
- Деньги, батя, - оживился сын. Пассия за спиной согласно закивала головкой с волнистыми волосами. - Моя только из больницы, выкидыш. Заработанных денег на лекарства не достаточно.
- Чем ты занимаешься?
- Там... Устанавливаем с отцом газетные ларьки.
Это была первая профессия, с которой сын давно расстался. Я вытащил из барсетки пятьдесят рублей, под кривые усмешки вложил в карман куртки. Оба выглядели опрятно, сыто. Пятьдесят рублей ребятам за то, что бегали сдавать сто долларов по моей просьбе. Надо быть справедливым, задание они выполняли.
Они подъезжали не раз, но я не давал ломаного гроша.
За день до праздника объявилась Наля. Не разговаривал с ней больше сотни лет, с тех пор, когда поделилась мечтой об открытии дела. С другими парнями видел. Повыпендривавшись на высоких каблуках итальянских сапог, Наля сбила на бок на пышных волосах меховую шапочку:
- Привет, старый друг. Скоро Новый год.
- Здравствуй, милая моя, я тибе дождалси. И ты говоришь правду.
- С кем встречаешь?
- Сам с собой.
- Кто бы поверил, - насторожилась Наля. - Действительно никого? Даже на примете?
- Одна ты, даже королеву не надо, - улыбнулся я. - Была с заскоками, не дай Бог сглазить, оставила в покое. Обрадуюсь, если вышла замуж за школьного друга. Как у тебя? Не сошлась? Говорила, ребенок не желает признавать никого, кроме отца.
- Папа опять сидит. Как пил, так не просыхал до ареста, - Наля покосилась по сторонам. Заиграла темными глазами. Про верность спрашивать у донских красавиц даже неприлично.Сама не подставится, силком возьмут. - Еще место хочу открыть. Сейчас печенья разные, крекеры, сухари. На конфеты глаз положила. Сосательные, они хорошо разбираются.
- Это дело, - улыбнулся я. - Сбежала из бригады дворников? Возвращаться не желаешь?
- Зачем тогда увольняться, - передернула плечом женщина. - Разве запамятовал о том разговоре?
- Не забыл, хотя воды утекло немало, - подмигнул я. - Видел тебя с Вагитом. Нормально смотрелись.
- Полгода тасовались, - опустила глаза Наля. - Зверек он и есть зверек. Сначала одаривал. Платье купит, туфли принесет. Колечки разные... Потом принялся давить. У них до сих пор первобытно - общинный образ жизни. Сколько месяцев проходу не давал.
- С кавказцами ужиться сложно, - согласился я. - Ты не такая, тебе нужно много, желательно сейчас. Не так?
- Не так, - засмеялась женщина. - Не помешала бы ненавязчивая поддержка. Но в рабстве, в золотой клетке, дня не выдержу.
- Этого не предлагал, содействие всегда, - завернул я разговор. - Как насчет Нового года?
- С удовольствием, - согласилась бывшая подружка. - Человек ты проверенный, лишнего не позволишь. И деньги останутся при мне.
- О, как заговорила. Разбогатела.
- Что есть, упускать не собираюсь.
- Тогда в порядке.
- Книгу не выпустил?
- Много запросили.
- Не стану напоминать, чтобы не расстраивать. Я за тебя всеми частями тела. Так когда и где?
- Придешь одна или с сыном?
- Мальчик будет у родителей. На дни праздника я свободная женщина.
- А пахать кто будет?
- Две пожилых девушки работают с процента от продажи. Сама кручусь в подсобке. Рядом с Генкой. Заглядывал, когда забегал к нему.
- Не помню... Во сколько закруглишься?
- Отвезу парня и как ветер. Надо сварить, нажарить. У тебя по прежнему колбаса, сок, плавленные сырки, змеиный супчик? Ничего не забыла?
- Про хлеб не сказала. Может, сюда подойдешь? Понятия не имею, что на праздники люди покупают.
- Развелся лет двести назад, с тех пор только временных баб таскал. Какой женщине интересно готовить, стирать, скрести, если на другой день надо убираться.
- Некоторых я задерживал. Но, самому себе иной раз не веришь. Что ты скажешь?
- Приду. Откровенно, на это и рассчитывала. Женщина чувствует, когда мужик один.
- Ну, блин, везде тупой. Что в валюте ни бельмеса, что в отношениях. Короче, жду. С нетерпением.
- Заметано, - мотнув метлой пушистых волос, Наля с места набрала скуттерскую скорость.
Как быстро летит время. Я поглядывал на сидящую напротив модно одетую, причесанную Налю. Силился избавиться от навязчивых мыслей, что седой, старый. Что нашла, когда вокруг.... До двенадцати ночи было часа полтора. Измотанные постелью, сервировкой, опять постелью, мы отдыхали.Поцокивала музыка из магнитофона,темнел экраном телевизор. Толку включать его сейчас не было, на телеканалах тоже готовились к приходу придуманного, наяву никем не встреченного, нового года. Кто видел Бога? Никто. Но сочинили о нем столько книг, что остается положить одна на другую, и, если не получилось с Вавилонской башней, дотянуться до неба с шатких стопок. Так и с Новым годом. У Юлиана был свой календарь, у Цезаря свой, у папы Григория Х111 совсем родной. Но любой из них не дает возможности пощупать нового младенца или уходящего седого старца. Недаром древние книги говорят, что все вокруг суета сует, зыбкий мираж. Сон, если сказать проще. Я успел устать. Наля плавала как в тумане. Незнакомка под вуалью: "вот она была - и нету". Дальше суровые будни для воплощения множества идей в реальность. Есть ли это на самом деле? Расслабленность просочится сквозь телесные поры - и растает. Но в природе пустоты не бывает. Пространство заполнит то, что окажется ближе. А рядом, как всегда, самые большие гадости, от которых отбиваешься чем попало. Опять искания своего пути. Не лучше ли приторчать у придорожного камня, обходясь тем, что вокруг. Нет, это похоже на свинство. Значит, родился, поднял паруса, и лови ветер до конца бытия. Когда будешь не властен даже над пылинкой, чтобы сдуть ее с ладони, пусть Время расставляет поступки в жизни по законным местам.
- Хорошо у тебя. Спокойно, - ровным голосом сказала Наля. - Чувство, словно за пазухой у доброго великана. Никто надо мной, и я никому.
- Спасибо. Ты не ведаешь, что здесь творилось, когда пил.
- Знать не желаю. Не для того набивалась, чтобы выслушивать басни о сексуальных похождениях с крутым мордобоем.
- Ты действительно ощущаешь комфорт?
- А что?
- Однажды мне высказали, что первый этаж с зарешеченными окнами походит на камеру в тюрьме. Если в подъезде что-то случится, даже с дверным замком, деваться некуда.
- Куда побежишь с пятого этажа, если на лестнице что-то произойдет?
- Ну... там балкон. С него на другой.
- Балкона нет? Квартирой ниже тоже?
- Ты права. Решетку и молотком выбьешь. Земля рядом. С пятого этажа планировать больнее.
- С чего такие мрачные мысли? - Наля поудобнее уселась на стуле. - Не перетрахался?
- Устал. Но больше влияние центрального рынка. Как начал там деятельность, появились неприятные раздумья. Чем дальше, тем их больше.
- Согласна, монотонность превращает человека в робота. Ответь, как же на заводах, фабриках? Люди не увольняются десятилетиями.
- Так же, Наля. В учреждениях, лабораториях, институтах одинаково. Почти сто процентов населения составляют роботы, которыми удобно управлять. Включим телевизор, и станет скучно от каждодневного однообразия. Редко картину освежит полет мысли, живая струя. На Западе программы расчитаны на то, чтобы можно было уйти от будней. Забыться.
- Реальность так страшна?
- Не то слово. В цивилизованных странах люди придумали клубы по интересам. Тесное общение сильное лекарство от дум, поисков смысла жизни.
- А он есть, этот смысл? Если да, в чем заключается?
Положив руки на стол, Наля воззрилась немного восточными глазами, чем подтвердила мысль о прелести живого соприкосновения. Она и сама догадалась, смущенно затрепетав ресницами.
- Странный разговор перед встречей Нового года, - завозился я на кресле. - Тебя это не настораживает?
- Нисколько. Я призналась, что специально подошла, что с тобой приятнее, чем с другими. С ними я успела бы натрахаться, накачаться водкой. И отрубиться под бормотание рядом очередного хряка.
- Мы тоже поработали.
- И остались трезвыми. Может, впервые за взрослую жизнь я встречу приход неведомого как белый человек. Хочу всем существом ощутить волну новизны. Честное слово, заранее начинаю дрожать.
- А когда встречала с Вагитом?
- Значит, нравлюсь, - засмеялась женщина.-Представление о кавказцах у тебя книжное. Хлещут не хуже наших, когда запьянеют, побитой быть обеспечено.Если интересовало это, я ответила. Мечтаю послушать тебя.
- Смысла не ведаю, - задумчиво постучал я по столу ногтем.- В Библии написано без обиняков: плодитесь и размножайтесь.
- И не берите лишнего в рот,- фыркнула Наля.-Прости, я вся внимание.
- И не бери лишнего на себя. Но в той же Библии, в других книгах, прослеживается мысль, что за жизнь человек способен сотворить из себя Бога. Нужно малость - отказаться от мирского. Тогда откроются горизонты познаний.
- Эта малость по меньшей мере странная, - посмотрела на меня Наля - Кто будет растить хлеб, плодить детей? То есть, продолжать род человеческий, его дела. Святым духом питаться?
- О чем сказала, обуревает и меня. Бог отвергает насилие, господство человека над человеком. Но если я отрешусь от земных соблазнов, кто станет насыщать? Будда сидел под деревом, питался яблоками и тем, что приносили. Иисус был из богатой семьи. Обладал даром сотворения чуда. Одним хлебом мог накормить толпу голодных.
- Кувшином вина напоить страждущих, - закивала Наля. - На них работали люди или неведомые силы. Значит, были господами. Не вяжется с тем, к чему призывают умные книги. Откажешься от ничтожных земных благ, за порогом смерти ничего. Если бы Господь показался, тогда возник бы стимул стремиться к вершине. А знаешь, Библия права. Зачем искать неизвестное на неведомом пути. Плодитесь и размножайтесь, растите детей, продолжайте в них жизнь. Что посеете, то пожнете. В изречении смысл бессмертия. Он в потомстве. Грустновато, зато как есть. Сколько набежало времени? О, пора включать телевизор.
На экране поплыли златоглавые соборы, потом застыла картинка с панорамой Кремля. Наверное, с президентом будет поздравлять патриарх всея Руси Алексий Второй. Скажите, если звезды зажигают на небе, это кому-нибудь нужно?.. Позвенев фужерами, я открыл шампанское,наполнил Налин. Плеснул в свой минеральной воды. Был уверен, женщина останется трезвой до утра. Может быть, это окажется шагом в благополучие, о котором мечтает, убегая от веселых компаний к одинокому в возрасте писателю, даже перед событием навязавшему философскую тему. Судя по звездочкам в глазах, азарта достаточно. Интересно. Как - то помог бросить курить Коле челноку, поддержав желание обнадеживающими заверениями, что все сложится хорошо.
Скажите... Да, это нужно всем. И Господь, и звезды. Человек слаб, в жизни должна быть поддержка. Она необходима.
Прокрученный по телевидению праздник две тысячи первого года получился не радостным. Те же лица артистов, сумевших занять Олимп, не приближая никого, пусть им будет Хулио Иглесиас. Создавалось впечатление, что балом заправляет мафиозная от эстрады кучка во главе с Аллой Борисовной, Филей с ногами как у кузнечика - коленками вперед, с Есей Кобзоном. Друзьяками Левой Лещенко с Владимиром Винокуром. Те вытаскивали безголосых Таню Овсиенко, Наташу Королеву и иже с ними. Джентльменская Америка от Пугачевой оказалась не в восторге, во въезде отказала Кобзону, объяснив решение мафиозными связями последнего. Толк в самородках там знали.
Наля ушла на третий день. Счастливая, довольная. Для нее Новый год удался на славу. При ней звонила бывшая любовница Людмила, поздравила с событием. Чтобы окончательно порвать, я рассказал, с кем отмечаю праздник. Услышав отборный мат, бросил трубку. Наля с сожалением посмотрела на меня.
- Ради Бога прости, допекла, дальше некуда.
- Она не оставит в покое, - женщина с сомнением провела ногтем по телефону. - Он готов зазвонить прямо сейчас.
Не успела Наля закончить, как раздался сигнал. Мы взглянули друг на друга.
- Может, кто из знакомых? - предположил я.
- Послушай, - возразила Наля.
Это снова оказалась любовница. Узнать, кто из приятелей не забыл о дружбе не пришлось - я выдернул штепсель. Проведенные с прекрасной женщиной три дня, оставили след ярче, чем все звонки вместе. Тем более, что подлинные друзья поздравили заранее.
- Ты что-то похудел, - когда прискакал на место, заметила Андреевна. - Бледноватый, осунулся.
- Работал, - шмыгнул я носом. - В поте лица наверстывал упущенное.
- С одной или несколькими? Сейчас модно отрываться в сауне с группой из команды по художественному плаванию.
- Казачка, ты настораживаешь. Внук просвещает?
- Сама по телевидению видела про наших руководителей. Одна так не измотает.
- Смотря какая, - уклонился я от объяснений. - Бывает, приведешь домой, она подсказывает, чтобы использовал карандаш.
- Какой карандаш? - не поняла Андреевна.
- Заточенный, - ухмыльнулся я, вспомнив Леночку полуцыганку.- Намекнет куда вставить, и продолжай рисовать. Бабы сейчас без комплексов.
- Не пойму, - нахмурилась старуха.
- Меньше знаешь - в голове просторней.
Однажды я высказал интересную мысль. Cмысл примерно такой: какими вечными бывают минуты и какой короткой вечность. Ушел в историю сотканный из мгновений сюжет.Уйдет год, десятилетие. Закончится Жизнь. Начнется сначала. Так устроен мир. Наша галактика летит к апексу на границе созвездий Лиры и Геркулеса. Там Млечный Путь с притаившейся на отшибе солнечной системой, в которой на еще большем отшибе облюбовала местечко матушка -Земля, столкнется с подобными галактиками с метагалактиками. Произойдет вселенский взрыв. Звезды, планеты, кометы превратятся в пыль, в газ. Газ заполнит пространства и станет концентрироваться. Уплотняться. По спирали, по желобу, по одной их сторон треугольника вновь покатятся твердые шары. Бесчисленное их количество. У каждого будет своя орбита. Свой Путь. На самом разумном, отбежавшем на край, куда не дотянутся смертоносные излучения, губительные волны, возникнет Жизнь. По вселенским меркам она будет непродолжительной. По меркам существ, возродившихся на нем, вечной. Как торговля Нали печеньем с конфетами, как моя возня на рынке валюты. У каждого свой путь, уготованный Богом, Природой при рождении. Необходимо приложить усилия, чтобы найти, выйти. Пойти по нему. Иначе жизнь получится как у всех - стартовал с толпой, побежал, пихаясь, стукаясь плечами, кусаясь зубами в окружении не видящих ни перед собой, ни вокруг, телесных манекенов. До определенного сотканной самим для себя Судьбой, Финиша. А путь проляжет своей дорогой - мимо. И винить будет некого.
Центральный рынок пыхтел не списанным на свалку истории паровозом. Внешний с внутренним виды обновлялись. Строились крытые павильоны, вырастали сваренные из балок с трубами прилавки. Входные ворота заменились более весомыми, с шайбой наверху. Когда наступал конец рабочего дня и ворота запирались, кавказские юноши взбирались по балкам на верх, спускались к сложенным на территории мешкам с овощами, фруктами, ящикам с апельсинами, хурмой, мандаринами. Не отставали доморощенные циркачи. Скорее, доказать состоятельность. Мешков с другой тарой у них не было. Но суть южного базара, дух, оставались неприкосновенными. За столетие дух настоялся настолько, что мог составить конкуренцию замурованным на века крымским винным погребам. Или французским, сохранившим запах потной от седла задницы Александра Первого с немытыми же после боевого похода задницами коронованных особ, низложивших коротышку Наполеона. В крымском случае залежались три бутылки, наполненные вином при жизни Пушкина. Во французском во времена Мюрата похозяйничала чернь, не отличавшаяся от черни в других государствах. Разве, как до этого в Англии, догадавшаяся, что короля надо бы сохранить, чтобы было на кого молиться, тут-же грехи сваливать. В отличие от русской, которая самого Бога не пощадила, оказавшись на ледяном революционном ветру "голой как сокол". На ростовском базаре нет-нет, да аукнется дикими племенами. Или смешавшимися с местными ордами беглыми холопами, по примеру Великого Новгорода с демократическим вече создавшим вольницу с кругом.
Царского прыжка доллара, которого ждали занимающиеся валютой граждане, опять не произошло. Ни в январе, ни в феврале. С тех пор, как август девяносто восьмого углубил траншею между умными и недалекими среди последних объявилось много товарищей, притормаживающих сбережения в расчете на манну небесную. Но даже в Библии Господь снабжал ею Моисея с израильским народом не ежедневно. Доход приносили первые дни отходняка, который обеспечивали пробухавшиеся граждане. Потом все становилось на места.
В середине марта прошел слух, что бригадира валютчиков выпускают из Богатяновской тюрьмы.
- Восемь лет сроку, - недоумевали менялы. - Освободить могут по половинке или по двум третям.
- За убийства дают условно, а вы про валюту. Если хотите знать, его упекли ни за что, - разъясняли суть посвященные. - Каждого из нас с успехом можно оформить на любой срок. Потому что демократия.
Мимо часто проходил отец Призрака, по крестьянски комковатый, краснолицый мужчина за шестьдесят лет. Я интересовался судьбой сына, он успехами. Откровенничал, чтобы вызволить из тюрьмы, пришлось продать имущество. В один из дней я спросил, откуда пошли слухи.
- С места сорвать удалось, - неопределенно сказал отец. - Пока молчи, чтобы не спугнуть.
- Сам узнал от ребят, - пожал я плечами. - Не очень поверил, все-таки восемь лет.
- Расстрельные откупаются. По телевизору не видел? - возмутился крепкий мужчина. - Замочил одного - двоих, дело закрыли. А мой не убивал. За что держать?
- Тоже думал, - согласно закивал я. - Ни с хрена восемь лет.
- Языком надо меньше молоть, тогда было бы как у людей.
Признание укрепило в мыслях, что все покупается и продается. Который год кружится бал проституток в рейтузах под подолами холщевых платьев. Конца вальсу не видно.
К середине дня воздух стал прогреваться до восьми градусов. Но к вечеру подмораживало. Я приехал на работу в куртке поверх теплого свитера, зато в фуражке. Сапоги сменил на кроссовки. Поздоровавшись, занял законную точку. Андреевна отошла к торчащей за холодильниками Галине. Едва перекинул сумку с деньгами на живот, подошел первый клиент с пачкой украинских гривен. В отличие от нестойкого рубля, валюта соседей приобретала вес. Нужно было рассчитать красавицу, скорее, с Западной Украины. Гуцулочку. На востоке, в центральных областях Хохляндии бабы ядреные.Сало сквозь розовую кожу проступает. Зонта нэ трэба. Такие же "чоловики", хотя встречаются прозрачные. Если русские кругом русские, то украинцы везде разные. Одни на кличку "хохол" ухом не ведут, другие готовы растерзать. А прозвание от казаков из Запорожской Сечи пошло. Они носили хохлы, оставляемые посередине обритой головы. Но вот... Однажды произошел случай, который запомнился надолго.
Я маялся от безделья. Наконец, подкатил высокий плотный парень. Не успел открыть рот, понял, с кем имею дело. Война в Чечне разгорелась с новой силой. Среди задержанных боевиков попадались "братья" - славяне. Украинцы. Было досадно - этим что нужно. С объединения, с Богдана Хмельницкого, пировали и жировали за счет России, не имея природных ресурсов. Днепропетровск, Запорожье, бывший Жданов, на уральском металле поднялись. Нефть, газ. Полуостров Крым не за понюх табака отдали. От татаро - монгольского ига освободила тоже Русь. От немцев, поляков, шведов, литовцев очищала опять Россия. Но мы продолжали и продолжаем жить по библейским законам: дали по левой щеке, подставляем правую. Я намерился обменять долларовую мелочевку. Ребята ее не брали, сбагрить можно лишь украинцам.
- Где откопал? - разглядывая застиранные единички с пятерками, передернул я плечами.
- На Украине, у Кыиве, воны в ходу, - с сильным акцентом ответил парень. - Це у вас... як був бардак...
- Чего сюда приволок? - поднял я глаза. - Дома бы прокрутил. Или в обменном, через дорогу.
- Не меняють, - процедил клиент.
- Полегче, хохол, - продолжал я ухмыляться. - Навстречу идешь, а он выпендривается.
- Кто хохол? - взъярился лет за двадцать пять молодой мужик. - По харе дать?
- Спокойно, товарищ, - опешил я. Ухмылка словно приросла к лицу. -- Хохлами вас называют все.
- По харе дать? - вытаскивая руки из карманов пальто, вплотную приблизился парень.
Я понял, в следующее мгновение ловить будет нечего. Закинув сумку за плечо, впился в зрачки националиста. Быстро бывшие "совки" осознали принадлежность к одинаково нищей кодле с буквой "э" вместо "е" в разговорной речи.
- Харя у свиньи. Парнокопытной, как и ты, хохол, - процедил я сквозь зубы. - Забирай баксы и дергай по добру, по здорову. Иначе прогуляюсь по твоей, которая от сала на харю похожа больше.
"Брат" отскочил к остановке. Подошел один из валютчиков. Я предложил отметелить придурка, пояснив причину. Коллега согласился. Пока готовились, того след простыл.
Сейчас передо мной стояла более ярая националистка, нежели полуобрусевший, возомнивший себя чистокровным украинцем, ублюдок. Западная Украина не признавала власти России, после революции тем более. Но отношения ко мне, если назову хохлушкой, не выдаст. Она с развитого Запада, хоть имеет славянскую внешность. Пусть Львов с Ужгородом бедные, как Белград, Тирана, Варшава, София. Это столицы государств все равно западных. Мы с Москвой, Санкт-Петербургом, остались восточными, перемешанными с поволжскими, астраханскими, сибирскими ордами, обложившими нас со всех сторон.
- Как там в Гуцулии, чи на Волыни? - не преминул я узнать про положение дел в бывшей коммунистической империи. - Сытнее, чем в России, в нашем Ростове?
- В Гуцулии не лучше, - почти без акцента откликнулась девушка. - Товаров больше, дешевле, ассортимент в сравнение не идет. Потому что граница рядом. Многие хаты выстроили, машина едва не на каждом подворье. Как у вас. Но зажиточнее не стали.
- У вас почти во всяком дворе, у нас одна на сотню семей. Дома отгрохали те, кто смог накопить денег. Неувязочка.
- Я сказала правильно. Мы ближе к границе. Если отъехать ко Львову, к Молдавии, почти по прежнему. В Ростове граница через Азовское море с целым миром. Открыли бы портовый терминал в Таганроге, все флаги в гости к вам. На госпошлину от перекидки с перекачкой товаров русский Детройт бы возвели.
- Прямо и Детройт? - прищурился я.
- Именно. А у вас продукты дороже, чем в недородном Подмосковье. Нонсенс, - развела руками девушка. - Зерновые, скотоводство, рыба с икрой. Тяжелая с легкой промышленность. А существуете хуже, чем в Башкирии с Муртазой Рахимовым,- вот оно, русофобство, никуда не делось. - Если бы нам вместо горных склонов такие богатства, давно возвели бы украинскую Атланту с небоскребами. Вам сам Бог велел.
- На месте Ростова? - встрял в разговор скупщик лома Кудря. - Чуб с Поповым и Чернышевым родились в яслях, с телятами, кобылками. Загнутся, если уберут дома с трещинами от фундамента до крыши. Ландшафт станет не родной,
- Непривычный будет, - съехидничал и я. - Придется во французском костюме прогуливаться по ухоженным тротуарам вдоль аккуратных зданий невиданной в России архитектуры. Могут не заметить. А так, продефилировал вдоль обшарпанных домов по асфальту с колдоебинами через шаг, холопы шапки готовы сорвать, в пояс поклониться.
- Поэтому, все зависит от масштаба мышления ваших руководителей. - засмеялась девушка. - Если задержался на деревенском уровне, ловить ростовчанам нечего, несмотря на полные закрома. Когда придут люди новой формации, донской край преобразится сразу. Не мы, на подхвате.
- Где их взять... И все-таки, неужели на Украине никаких перемен? - отдавая деньги, не смирился я с ответом девушки.
- Лома нету? - наклонился к уху Кудря.
- Давно не приносили.
- Тогда погнал к ребятам на рынок.
Пересчитав купюры, девушка подняла голову:
- Почему же. Кое-что трансформировалось в лучшую сторону. Грязи, например, стало меньше. Хамства с матом. Вытрезвители закрыли. Перечислять?
- Спасибо, верно подметили, - подтянул я сумку под локоть. - Господь нас убожеством не обделил.
- Мы продолжаем следить за вами с завистью, - вздернула подбородок клиентка. В голове пронеслась мысль, что у гуцулки язык с русским не развязался бы никогда. Наверное, училась в Москве или Питере. Или у нас что-то обновилось в понятии свободы мышления. - Все есть, начиная с земли, кончая ископаемыми. А Россия как в спектакле про собаку на сене... Простите за откровенность. Кстати, вызвали сами. Спасибо за обмен.
- Ты была со мной на равных. В подобных вопросах другие приезжие осторожничают.
- За русского выскочила замуж. Казак, из местных, - развела руками девушка. - Пространные рассуждения - продолжение вечерних "бесед".
- Противоречия. Не достало?
- Закончила политехнический в Москве, факультет философии. Развивает.
Она ушла. Я поковырял сапогом гребень снега. Украинские колбасницы с майонезницами исчезли, остались наезжающие раз в неделю торговцы бытовой мелочью - водопроводными кранами, сальниками, муфтами, изоляционной лентой, велосипедными спицами, с успехом заменявшими прогнившие стоячки в сливных бачках при унитазах. Может быть, соседи раньше поднимутся с колен при скудных природных ресурсах. Недаром бывшие республики рвутся в НАТО, Евросоюз. Почему при строительстве развитого социализма со всеобщим благоденствием негры из пальмовой Африки не стремились к нам? Почему другие беженцы рвутся только в Европу, Америку, несмотря на открытые границы бывшего Советского Союза, теперь России, гарантирующим достойное человека жилье? Почему никто не пытается задуматься, проанализировать ситуацию?
Март принес парочку странностей. Несмотря на запрет, дочь родила еще девочку.Первую внучку содержала за счет подачек моих с замотанной матерью. То ли решила удержаться на плаву таким способом, то ли упряма и недалека как коза, под знаком которой родилась.
Вторая странность проявилась в том, что в середине марта познакомился с красивой женщиной. Это была хохлушка, предки которой перебрались на Дон более двухсот лет назад. Безукоризненный овал лица, огромные темные зрачки, тонкий с горбинкой нос, округлый рот с припухшими губами, сахарными зубами, как у американских кинодив. Я ошалел от неожиданности.. Надо же...Бывает же...В мои за пятьдесят.
Я стоял на подсохшем бугре, в который раз анализируя оба случая. Из задумчивости вывел Скользкий, рядом переминался Свинья. Валютчики промышляли на центральном проходе. Выражение лица у Скользкого было напряженным.
- Помнишь, вчера вечером ты сдал несколько соток? - Без обиняков пошел он в наступление.
- Конечно, - вмотрелся я в добытчика, с год назад влившегося в наши ряды. Старался обходить стороной кодлу на краю настила перед рядом палаток, наведываясь к армянину Молодому с отцом, - Что случилось?
- Не забыл, одну сотку принес с маленьким портретом?
- Девяностый год, с защитной полосой.
- С какой полосой? Какой девяностый? - брызнул слюной меняла. - Она семьдесят восьмого года выпуска. С головой не в ладах?
- На понт брать не стоит, - отреагировал на выпад я. - Баксы отдал вчера вечером. Приперся ты сегодня во второй половине дня.
- Сразу побежал. Но тебя след простыл.
- Правда, - подтвердил Свинья. Как Пикинез,он пытался пристроиться рядом со мной после работы в центре. Получив отпор, крысятничать перестал. - Показал нам сотку и погнал.
- Прежде чем взять, он перелопатил баксы как банковский компьютер, - возмутился я. - На солнце просвечивал. Не различил, что семьдесят восьмого года?
- Доверился тебе, дурачку. Стоишь, ушами хлопаешь, - Скользкий схватил за рукав курточки. - Пошли поговорим. Придурков надо учить.
- Крайнего решил найти? - поиграл я желваками.
Мы снялись с места возле дверей в магазин, двинулись к остановке трамвая. Дальше, за ларек, менялы идти не отважились.
- Короче, забираешь паленую сотку, возвращаешь бабки и двести рваных за обман, - облокотившись о трубу, заявил Скользкий. - Иначе разборка обеспечена.
- Я продал купюру девяностого года с полосой, если ты вперся на старую, отвечай сам, - примеряясь, как бы уйти от первого удара, задвигал я локтями.
- Слышишь, чего он гонит? - обратился Скользкий к торчавшему рядом Свинье. - Тебя грабили, просишь, чтобы еще отоварили?
- О-о, какой расклад, - опешил я. - За такие слова можно получить по полной программе. Это ты даешь наводку?
- Пидором я никогда не был, - сбавил напор противник. - Это ты не возвращаешь бабки за сотку.
- Не мог отличить старую от новой, - зло засмеялся я. - Без защитной полосы, цвет с натуральной зеленцой. Короче, базар окончен. За намек ответишь.
- Опусти руки, - разом заволновался меняла. - Грабли убери, говорю.
Я поймал себя на мысли, что делаю машинальные пассы сжатыми в кулаки руками. Противники оставались в напряженном состоянии, хотя в драку не рвались. Родственник Свиньи ходил в милицейских полковниках. В разговоре может подсказать высокому чину о намеке. У второго, правда, тоже домочадцы не из крестьян. Кругом одни менты. А не мешало бы впороть по гнилому оскалу.
- Убери руки, - взвизгивал Скользкий.
Свинья расслабился. Усмешка пробежала по его губам.Разборку можно было считать законченной. Осталось проверить связи дерзнувшего припугнуть грабежом. Тем более, подобные угрозы осуществляются на деле едва не каждую неделю.
- Я дал стопроцентно сотку с маленьким портретом. О возврате речи быть не может, - гася волны возбуждения, спокойно сказал я. - За оскорбление получишь.
- Отвечу, - огрызнулся Скользкий. - Зажал разницу в пятьдесят деревянных.
- Не понял?..
- Сотка семьдесят восьмого года идет на сто рублей дешевле от обычной, - пытался объяснить меняла. - Не досмотрели оба, пополам.
Вот как. Двести рваных сверху, грабили, еще отоварят. Доказано, человек меняется редко. Тем более, в лучшую сторону.
- Рубля жалко, - направляясь на место, кинул я через плечо. - Но за обещание все равно ответишь.
- Это ты решил подставить...
Инцидент не встревожил, запомнился угрозой. Я вернулся к думам о новой пассии. Мать, взрослый сын, которого мечтает женить. Машину купила, комнату выделила. Какими бы ни были, в тысячный раз кланяюсь в пояс женщинам, воспитывающим дочерей и сыновей без мужей. Неважно, кто был инициатором развода. Когда осознал суть, поразился величайшей преданности к ребенку, полнейшей самоотдаче.
Месяца три я ни слова не воспринимал о ее прошлом. Перезванивались, встречались через день. Все было мало. Она уже рассказывала о грузе за плечами как бы делая анализ. В один из вечеров зашли в кафе на углу парка Горького. Я взял вина для нее, пару мороженых в вазочках, пару пирожных. Дождавшись, когда осушит стакан, подвинул розетку с мороженым.
- Я закушу пирожным, - по детски отстранилась она.
Она была на восемь лет моложе. Оставалась почти прежней девочкой- подростком из села Новый Егорлык, населенного потомками запорожских казаков, за двести лет уже не украинцами, но еще не русскими. Выходили замуж за своих, редко за околицу. Еще реже брали со стороны.
- Мы часто заскакивали сюда, - нарушила молчание она. - Выпивали немного, шли в парк.
- С кем? - переспросил я. С каждым днем она нравилась сильнее.
- С любовником. Сто раз объясняла.
- Прости... С каким любовником? - опешил я. - Про мужа курсанта слышал. Служил на Военведе. Вы разошлись.
- Мы расстались, когда появился он, - сказала она. - Странно, мужу наставила рогов, ему за семнадцать лет не изменила.
Мы не обходили кафе вниманием. Но только сейчас почувствовал, что посещали не с проста. Начал припоминать откровения о мужчине, ее начальнике, устроившем собеседницу в свою вотчину. У нее был мальчик. У него семья, тоже сын. Бывший начальник, в прошлом любовник, стал опять слесарем - газовиком. Дача на берегу Черного моря, "Мерс", квартира в центре. Замуж не взял. Под конец показался с более свежей наложницей, которой передоверил право распоряжаться в трехэтажном особняке на дачном участке под Туапсе. Но мою пассию обожал до последнего времени. Не любить ее представлялось невозможным. Был случай, вошли в автобус, в поле зрения попала женщина, красивая, как моя спутница. Салон не сводил с нее одобрительно - недоверчивых глаз. Пассия опустилась рядом. И автобус вымер. Обе женщины улыбнулись друг дружке. Им нечего было делить. В тот момент ощущение было, что прикоснулся к созданному Природой не второпях, с бесконечной любовью.
Я вдруг понял, несмотря на прекрасные отношения, моя единственная не забывала о любовнике, о "Мерсе", тем более, даче рядом с ласковым морем. Может быть, и благ не требовалось, только бы он был здесь. Но такой любви я не понимал. С этого момента начал отдаляться. Жаль, думал я, не удалось вам сойтись вместе, слез людских было бы меньше.
Эти расклады произойдут позже. Пока же мы не чаяли друг в друге души, с остервенением занимаясь сексом.
Подошел Аршин, пытливо обследовал с ног до головы:
- Что у тебя со Скользким?
- Успел добраться? - не удивился я. - Вчера вечером сдал ему баксы, среди которых была купюра девяностого года. Полчаса назад прискакал со Свиньей и начал доказывать, что подсунул старую банкноту.
- Дело было вчера?
- Да.
- Правильно поступил, что послал. Не будет сопли жевать. Он распинается, мол, сегодня.
- Спроси у Свиньи, у других ребят. Это не все. Скользкий обещал ограбить.
- Знаю. Хотел нагнать страху, прибежал сам с круглыми глазами. Мол, едва не уложил неизвестным приемом - руками странно плясал. Сошка мелкая, - Аршин перемялся на длинных ногах, поморщил узкое лицо. - Но и ты с десантниками не трогай, иначе придется докладывать начальнику. Инцидент исчерпан?
- При чем здесь десантники?
- К слову.
- Я на них не намекал. Дойдет до разборки, буду надеяться на свои силы.
- Правильно.
- Больше и на пушечный выстрел. Полтинник отдам, пусть подавится.
- Надо знать, с кем связываться. Как работа?
- Почти никакой.
- Бакс на месте, карусель не крутится. Будем надеяться. Удачи.
- Пока.
Вечером приехала Татьяна. Я пошел открывать, не удосуживаясь посмотреть в глазок. Как в изматывающей тягомотине с алкашами отстоял право жить как хочу, без загулов, многочасовых в ночь - полночь грохотов кулаками с каблуками по раздолбанной двери, в груди угнездилось умиротворение. Хоть с этим злом справился без посторонней помощи. По поводу отморозков было твердое решение: представится возможность - мочить. На тумбочке в прихожей всегда был наготове отрезвляющий инструмент.
На пороге квартиры Татьяна появлялась как маяковская "нате". Уверенная, нога чуть отставлена, рукой опирается о дверной косяк. Лицо задорное, темно-каштановые волосы взбиты, в глазах - вот она, Я! И снова подарок оказывался не тем, какого ждал. Но за этот период горел от страсти синим пламенем.
- Как там у тебя? - проcкальзывая в комнату, спросила Татьяна. - Много накосил? Купила костюм, хочу похвастаться.
Сапоги у порога, плащ, вязаная шапочка на крючке. Странно, не все вещи к лицу. Нижнее белье тоже. Попка круглая, соблазнительная. Купил трусики, чтобы ягодицы оставались голыми. Никакого вида. Так же с шапкой - бояркой. Но когда распустит волосы - чужая и далекая. Короткая прическа тоже идет.
- На работе изменений мало. Касьянов решил набить государственную мошну, потом браться за экономику, - поделился я думами с Татьяной. - Помнишь слова Черномырдина - хотим как лучше, а получится как всегда. Какой юго-восточный рывок, экономический прорыв - нудистика не на одно десятилетие. Нужна железная леди или железный сэр, а у нас вечно хитрожопый хам. Ладно, не будем, признаемся, что не повезло. Ты еще чего оторвала? Недавно мерила обновы.
- С сестрой съездила на Темерник, она дочери платья покупала, - устраиваясь в кресле, пояснила гостья. - Увидела костюм. И цвет, и фасон. Классный?
- Наденешь - прикинем, - целуя в щеку, сказал я. - Ближе к обеду звонил тебе на работу, сказали, что слиняла.
- На согласовании проектов была, - озорно подмигнула любовница. -Несколько вечеров с чертежами возилась. Один черный пивную палатку хочет поставить, а рядом проходит газопровод.
-Понятно, - не стал дослушивать я.
Мне были неинтересны ни чужие доходы, ни нажитые капиталы. Умеешь крутиться - крутись. Наш менталитет известен: украл, обманул, выбил взятку. Если за столько веков укоренился данный уклад, кто ответит, за сколько столетий его можно изменить в лучшую сторону?
Татьяна разделась до трусов. Стало ясно, откуда она родом. Какая бы ни была на дворе погода, рейтузы любовница носила с начесом. Разве не до колен. Я решил не дожидаться, пока расправит костюм, рассмотрит этикетку. Обхватил за попку, стягивая эти самые советские трусы. Ну и ноги, еще бы чуть, пришлось подпрыгивать. Как той таксе, оплодотворившей забрюхатевшего сенбернара: "Что, допрыгался, кривоногий?".
- Ну чего ты?... Не успеешь?...
- Ус...пею... Я то...лько н...ачал...
Через полчаса, когда мы рухнули на диван, обтирая пот одним на двоих полотенцем, в дверь позвонили. Татьяна юркнула под одеяло. На пороге улыбался знакомый, который часто менял рубли на баксы. Жена моталась в Пакистан, Китай, Турцию за тюками с верхней одеждой, спортивными костюмами, майками, тому подобным ширпотребом, которым торговала на Гулливере. Барахолку закрывали, распахивали снова, доводя челноков до белого каления. Наконец, убрали за глухой, бывший заводским, забор. Очередное "хотелось, как лучше...". Как депутат Госдумы Светлана Горячева, бывший прокурорский работник, обнародовала мысль - нужно разрешить девочкам выходить замуж в четырнадцать лет. И этот, с позволения сказать, "статуй" держат в Высшем органе государства. Неужели не доходит, дети возомнят, что можно, они уже взрослые?
- Баксы есть? - с порога спросил Сергей, муж горемыки - челнока. -Моя послала узнать.
- Много надо? - потер я лоб ладонью.
- Ну... пятьсот. Снова собирается, теперь в Москву. Но там как в загранке, сотки только чистые.
- Сейчас или попозже?
- За тем и пришел. Ты чего растрепанный? - Сергей зыркнул в комнату.
- Проходите, - подала голос Татьяна. - Чего возле двери.
- Я побегу, - знакомый наклонился ближе. - Не помешал?
- Минутой раньше - запросто. Смену отработали.
- Тогда погнал за деньгами, пока вторую не начали. Пятьсот найдешь? Чтобы свежие.
- Взял у коммерсанта с бензоколонки. Как дела у твоей?
- С пятого на десятое. Людям зарплату по полгода - году не выдают.. Старшему на компьютер насобирали. Зато младший в старых ботинках.
- У самих ни шатко, ни валко.
- Забыл спросить, а по сколько?
Знакомый нырял потому, что продавал я баксы на червонец ниже от обменных пунктов. Кроме того, в сберкассах брали процент за размен. На тысяче получалось сэкономить до ста рублей. Плюс процент, четыреста деревянных. Для челноков нормальное подспорье. Я часто обменивал доллары еще дешевле, когда наши деньги требовались с начала работы.
- На дому спекулируешь? - промурлыкала Татьяна.
- За три часа на рынке разве что успеешь. Одни случайности.
- Не боишься?
- Кому надо, тот знает про мои капиталы от и до. Конечно... ты права.
Утром пассия помчалась на работу. Я завалился спать снова. Ближе к обеду она позвонила, пожаловалась, что нужно ехать по вызову, чтобы на месте сделать замеры, а ноги ватные. Посочувствовав, я засобирался тоже. Солнце "семимильными шагами" мерило комнату с зарешеченными окнами, тремя книжными шкафами, советскими на них красными обложками дипломов, перекошенным шифоньером, в постоянном сексуальном ожидании разложенным диваном. В углу раздвижной стол с печатной машинкой. Когда выпадет случай выбраться из змеиного гнезда с прогибающимися полами, осыпающимися стенами, облупившимся потолком - одному Богу известно. Сыро. Прихожая крохотная, кухня еще меньше, ванны нет. Колонка когда гудит от напора, когда дурью мается.
Я выскочил за двойные двери в ледериновых лохмотьях. Вторую дверь мастерил и навешивал сам, когда бросил пить. Из притащенных из в пух и прах разбитого РИИЖТ овского общежития досок. Двери сперли до меня.
Валютчики собрались уходить. Я пристроился к высокому чану, разрисованному под банку из-под пепси-колы. Скоро подведут воду, затащат баллон с углекислым газом, принятая на временную работу девочка начнет разливать газированную бурду с сиропом и без. Пока жбан звенел пустотой. Возле закрутился изрядно поддатый, рыжий крестьянин с хутора за Батайском. На велосипеде привозил на продажу наворованные в колхозном саду яблоки, груши, сливы, вишню. Сына успел проводить в армию. Как-то рассказывал, что приехал из центральной России. Тогда он не пил, в светлых глазах не затухал алчный огонек. И работал, работал, подстраиваясь с товаром на местах получше. Я помогал как мог. Сейчас он мешал. Не сводил с долларов с пачками денег горящего взгляда. После сделки спрашивал, сколько наварил. Не выдержав, я погнал от себя.
- Без претензий, - завертелся тот волчком. - Жена помидорами торгует, я возле тебя. Вот вы гребете! А как сюда примоститься?
- Не устроишься, - раздраженно ответил я. - Где ты видишь, что загребаю бабки?
- В руках. И еще доллары. Дай пощупать, ни разу не держал.
- Отвали, товарищ, - морщился я. - Не видишь, работаю?
- Машину можно заиметь, - едва ли слушал он меня. - Мы с женой тоже хотим купить доллары. Ты продашь?
- Само собой, только не приставай.
- Дай сто долларов. Покажу своей и принесу.
- Не пошел бы ты подальше, - рыжий начал действовать на нервы. - Иди к жене, помогай помидоры перекладывать.
- Без меня управится, - продолжал вертеться вьюном поддатый корешок.
Нормальный мужик. Планы строил, как возведет рядом с флигелем баньку, потом с сыном пятистенок. На Дону жить можно, деньги под ногами валяются. На родине, в России, в колхозах скотину кормить нечем. Всю, даже молочную, на мясо извели. Я слушал, сочувственно кивал, не удосуживаясь спросить, куда подевались сочнотравные поля? Неужто за время перестройки повыгорели? Коси сколько влезет, еще вырастет. Что у вас, совсем уж мор, как было у нас, когда руководить стало некому. Когда бросились грабить, а что не могли унести - уничтожать. Не может быть, чтобы кругом было одинаково. И пили ведрами, без закуски, и не работали артелями с деревнями на отшибах. Неужели вся нация порченая! Так недолго другие народы с народностями по миру пустить.
Не поинтересовался я про луга с полями, не переставая услужливо поддакивать, видя перед собой трудолюбивого мужика.
- Ну дай сто долларов, повыпендриваюсь перед бабой, что знаком с валютчиком,- продолжал вымаливать рыжий, мешая отлавливать клиентов. - Покажу и принесу обратно. У нее деньги есть. Может и купить.
- Иди к жене, - отталкивал я. Неудобно было бить человека, которому помогал. - Не пей, смотреть противно.
- Знаю, кто возьмет доллары дороже, чем продаешь здесь, - не обращал на советы внимания тот. - Приезжие, они торгуют картошкой с машин.
- Ты не понял? - зацепил пьяницу за шиворот я. - Пошел, иначе морду набью.
- Хорошо, хорошо. Я хотел предложить сделку.
- Какую сделку?
- Давай продадим сто долларов жене за три тысячи. Ты отдаешь за две девятьсот. Сто рублей мои.
- Выпить не в терпежь? - уставился я на рыжего. - Не расслабило?
- Нет, - признался торгаш. - Выручи, а?
- Ну... договаривайся. Принесешь деньги, получишь сотку. Труд ваш, и бабки ваши.
- Без всего не дашь? Деньги после притащу.
- Пошел вон.
- Тогда мигом.
Рыжего не было минут пятнадцать. Я успел перехватить золотую цепочку на пятьдесят граммов армянского плетения, которую ребята несли сдавать в центр базара. Изделие оказалось почти новым, цена подходящая. Наварить можно было рублей триста пятьдесят. Если подвалит нужный клиент, все пятьсот. На душе потеплело, я не стал спорить, когда усатый мент попросил купить бутылку водки. Дежурные, не патрули по периметру рынка, а поддерживающие порядок на участках милиционеры, подъезжали часто, несмотря на то, что знали о нашем отстегивании конторе определенной мзды. Жалобы не помогали. Не успеешь пристроиться за углом с клиентом, как вырисовывалась едва не трескавшаяся от переедания морда в красной фуражке. Надо было или давать знак, что поделишься, или мент брал клиента под белые руки, уводил в ментовку. Там раскручивать намостырились красиво. Валютчик оставался ни с чем.
Из распахнутых ворот выбежал рыжий. Попытался высыпать на руки с килограмм помидор. Огурцы, редиска, другие овощи недавно появились на прилавках. Стоили пока дорого.
- Не надо, - отказался было я. - Могу купить и сам.
- Я понимаю, денег много, - всунул помидоры в сумку торгаш. - Жена прислала. Не парниковые турецкие, свои из -под пленки. Они вкусные.
- Деньги взял?
- Насчет денег..., - начал мяться крестьянин. - Говорит, принесешь сто долларов, получишь расчет. Позыч бумажку, ты меня сто лет знаешь. За пару минут обернусь.
- Забирай помидоры, - уперся я. - Какой дурак доверит сотню баксов хоть трижды знакомому.
- Тогда пойдем со мной. Когда получишь деньги, сто рублей мне.
- Погнали, фирмач, - снисходительно кивнул я.-От работы отрываешь.
Мы влились в поток людей, однообразной массой ползущей во внутрь рынка. За продавцами живой с вяленой рыбой разбежались крытые прилавки, занятые кавказцами с апельсинами, мандаринами, почерневшей хурмой, перекупленными у местных овощами. По другую сторону прохода столы были завалены печеньем с конфетами. Перед центральной улицей с застеленного тряпьем асфальта или с ящиков, картонных коробок, крестьяне торговали первыми помидорами с огурцами. Отиравшийся за спиной рыжий указал на женщину над красной горкой из томатов. Дернув за руку, задрыгал резиновыми сапогами:
- Это жена банкует. Дай сам обменяю. Прошу тебя.
- Зачем это нужно! - не мог врубиться я. - С баксами мы расстаемся, когда получим за них деньги.
- Понимаю, друг. Мне надо. Дай, пожалуйста, минута делов.
Я знал крестьянина, не раз угощавшего яблоками со сливами из своих корзин. Не доверять ему не хотелось. Он подвел к жене, которую видел пару раз. Знакомая, вроде, женщина. Тащит мимо друг друга знающих таких же бедолаг. В голове давно вертелась мысль, что решил предстать перед супругой хозяйчиком рынка. И в то же время здесь что-то было не совсем правильно.
- Не хочешь продавать моей, давай подскочим к фурам с картошкой. Договорюсь даже больше, - продолжал обхаживать рыжий. - Тебе мтдам три тысячи, себе заберу, что сверху
- Где машины? - машинально спросил я.
- Да вот, задами на проход выдвинулись.
Я посмотрел на пару трейлеров, полных насыпанной валом картошки. Народу было меньше, чем в пролете на выход. Подумалось, если что, задавить паршивца не составит труда. Но не оставляла в покое мысль, с какого бодуна поперся навстречу пьяному колхознику. Крыша поехала? Под хмельной гипноз попал?
- Дергай со своими заскоками, - направился было я к себе. - Мне надо крутиться.
- Ну помоги мне, - едва не повис на локте тот. - Ты богатый, что тебе сто долларов. Давай отдам бумажку жене. И похвалюсь, и денег заработаю.
- Затрахал... , - выдергивая из сумки сотку, я всунул ее в руки колхознику. - Вздумаешь обмануть - растерзаю.
- Будет как в аптеке, - сразу успокоился рыжий.
Повертев купюру, он огляделся. В который раз подумалось, до чего может довести водка. Самое страшное чем больше пьешь, тем сильнее хочется. Жаль, если крестьянин попал в ее лапы бесповоротно. Год назад мечтал о срубе, о хозяйстве, по деревенски основательно. Тем временем рыжий сделал несколько шагов не в сторону супруги, а к машинам с картошкой. Я следил вполглаза, убедив себя в том, что человек решил заработать. Хотя пошел зря, стоял бы возле бочки, глядишь, поднесли чего еще. Например, приятно оттягивающую карман такую же цепочку. Неделя стояния на часах под прицельным огнем разной мерзости была бы оправдана. В этот момент краем зрачка вдруг заметил, что колхозник бросился бежать вдоль рядов опустевших прилавков. На мгновение я присох к асфальту. Затем рванул вдогонку. Увидев, что пластаюсь следом, тот направился к воротам с другой стороны базара. Они оказались закрытыми. Тогда он помчался к следующим, за зданием администрации рынка. Длинная дорога из отполированных досок начала заканчиваться. Я приблизился на расстояние шагов в пять. Крестьянин закружил вокруг среднего ряда, обегая то с одной стороны, то со второй. Несмотря на то, что был крепко поддатым, работал ногами шустро. Я же почувствовал лишний вес тела, груз прожитых лет. Мы молча мотались друг за другом под взглядами редких прохожих минут двадцать. Я успел осознать, что торгующая помидорами женщина не жена, что продавцам картошки с машин доллары сто лет не снились. Главное, как был лопухом, так им остался. Силы уходят быстро, проклевывается мысль об очередной утрате сотни баксов. С противоположного края, ближе к ментовке, кричал мужчина. Следил за нашей беготней один из новых валютчиков. Стоило позвать, кто-то случился бы рядом. Но я по прежнему не хотел рыжему зла. Уже цеплялся за грязную телогрейку, а он ускользал. Наконец, дыхалка кончилась и у него. Я придавил щуплую фигуру к доскам торгового места. Прохрипел:
- Не дури... Сто баксов тебе как мертвому припарки...
Колхозник попытался сделать новый рывок.Закрутился, изворачиваясь, стараясь достать кулаками до лица. Взгляд был наглый, самоуверенный. Видимо, посчитал меня за пожилого мужчину, который задохнется на первом повороте. Но я крепко держал за трещавшую по швам одежду, примериваясь поумнее выцарапать из ладони свои доллары.
- Не дури, говорю, - переводя дыхание, ударил я подонка по конопатой морде. - Разжимай пальцы, поломаю.
- Все... все..., - засипел рыжий. - Не дави на кулак, порвешь... Сам отдам.
Я чуть отодвинулся. Издалека, от мясного павильона, к нам направлялась группа мужчин, явно заинтересованных кроссом вокруг деревянных дорог.
- Силен, дед... . Думал, не догонишь...
- Наши уже идут,- смахнул я пот со лба. - Шариков, блин. Я даже представить не мог, что способен напаскудить.
Крестьянин скосил глаза в сторону мужчин. Едва заметно шевельнул худым телом.
- Не дергайся, иначе до дома добираться будет некому. - предупредил я. - Все, товарищ, приплыли. Пальцы как грабли свело? Придется молотком распрямлять.
При последних словах рыжий набрал воздуха, присел и рванулся под локти. В руках остался воротник от полусгнившей одежки. Я увидел, как скачет он за здание администрации, словно силы удесятерились. Сорвался было с места, и понял, что запас энергии израсходован. Шариков скрылся за углом конторы. За спиной послышался топот ног. Подбежали контролеры при базарной власти.
- Ушел. За администрацией ворота еще не закрывали, - констатировал один из них. - Что случилось?
- Килограмм помидор за сто баксов купил, - не стал я придумывать. Мужчины знали, чем занимался на рынке. - Дешевле отдать не согласился.
- Чего не позвал раньше! -не вдаваясь в подробности, воскликнул второй контролер. - Мы тебе кричали. Мирон любого догонит. А теперь он на Семашко, дворами хоть к Дону, хоть на Ворошиловский проспект. Там транспорт на какой хочешь вкус.
- От Мирона никто не отрывался, - разом подтвердили остальные. -Теперь жди, когда на рынке объявится. Тогда спросишь.
- Сдирать будет нечего, - пробурчал я. - К тому времени даже помидоры успеют отойти
- На какие помидоры ты намекаешь? - решился спросить первый мужчина.
Я коротко пересказал. Поправив на плече мешавшую бежать сумку с томатами, собрался уходить:
- Спасибо, ребята, спектакль закончился.
- Зайди в уголовку. Глядишь, чего посоветуют.
- Что они подскажут, - пожал я плечами. - Имени не знаю, не только места жительства.
- Тогда списывай на мышей. На базаре так, никак иначе.
Я подался на выход. В голове резвилась мысль, что не лучше других "совков" - кто хочет, тот натягивает. Даже колхозники, за которых рвешь глотку, защищаешь грудью. И сам такой, может быть, успевший осознать, что Земля действительно круглая. Бежать с нее некуда.
Апрель я трудился в поте лица, пытаясь наверстать профуканное. Прочесывал рынок. Хотелось поймать животное, выместить на одном злобу на всех нерадивых, приведших к власти не только хрущевых, брежневых, горбачевых, ельцыных, но в первую очередь диких зверей в образе человеческом лениных, сталиных, ежовых, бериев. Рыжий не появился.
В конце месяца разом зацвели сирень, черемуха, сады. Стало холоднее, словно бело-розово-синие соцветия вобрали тепло в себя. Пришлось натягивать свитера, легкие куртки. Ребята вернулись к кроссовкам, ботинкам с как бы обрубленными носами. Мода пошла. Девчата навострились наплетать множество косичек, иногда с разноцветными шнурками. Негритянский образ жизни нравился молодежи больше, нежели образ жизни белых людей из развитых стран. На ум невольно приходил вывод, что от предложенного цивилизацией новое поколение выбрало самое плохое. По телевизору прозвучало откровение одного из депутатов Государственной думы, мол, хорошо, что пьющая часть населения России ушла в мир иной. Я ужаснулся неприкрытому цинизму. Я тоже едва не попал в это число. Но до перестройки пил от случая к случаю, с началом ее забухал от непонимания происходящих вокруг перемен. Кто пил, тому было без разницы, что творилось вокруг.
Облокотившись на жестяной жбан, из которого девченка начала продавать газированную воду, я рассказывал Андреевне, какую обновку приобрела Татьяна. Вечернее платье в разводах от темно - синего, до светло - голубого. Воротник широкий, можно надеть колье.
- Откуда у нее столько денег, - всплескивала руками старая казачка. - Недавно приходила, чистая куколка.
- Про деньги не интересовался, - улыбался я. - Главное, с меня не требует. Но платье шикарное, на прием в Кремлевский дворец пойти не стыдно. Купил билеты на балет. "Жизель" по Адамо.
- В этом балете сборная солянка, - не согласилась разносчица чая Лолита. - Артисты ростовские, из Белоруссии, с Украины. Ведущая пара заслуженных старые. С животами. Один, на второстепенных ролях, прыгает, будто набитый камнями.
- Балет хороший, - не согласилась Андреевна, словно видела не раз. -Сходите, чего зря чужое мнение выслушивать.
- Татьяна понравилась? - подмигнул я женщине.
- Красивая, ничего не скажу. У нас в Ростове каждая вторая красавица. Эта первая. Где ты ее нашел?
- На танцах. Сама подобрала, - ухмыльнулся я.
- До сих пор заскакиваешь?
- Куда деваться.
- Кожу обновить, - засмеялась Лолита. Подхватила сумку с термосами, бумажными стаканчиками. - Не бери в голову, сама такая. Но в Батайске присесть не на кого, алкашня тряпочная.
Закрутила попой туда - сюда, ноги длинные, обтянутые джинсами. По кофточке навыпуск заплясали кольца иссиня - черных волос. Куда той Аксинье из кино. Пластичные движения могут быть только природными, только на Дону. Лолитку трахал один из наших. Любовь оказалась продолжительной- с полгода. Потом подрались. Валютчик пощечину, она в морду чашку горячего чая.
Ко мне подвалил денежный мешок. Щеки сползли на плечи, груди тестом по животу, тот отвис едва не до колен. Барсетка под мышкой показалась женским кошельком.
- Берешь? - сквозь сопение прогудела туша.
- Смотря что, - разглядывая по частям фигуру, промямлил я. - У вас валюта?
- Она самая, - раскрывая барсетку, толстяк засопел подкатившим на Финляндский вокзал паровозом с Лениным. - Небольшая загвоздочка. Ржавыми кляксами пошла. Домашние подумали, кровь проступила. Может, не поздно оттереть?
Вытащив едва не половину упаковки двадцатидолларовых купюр нового образца, он вложил их в подставленные руки. Я только почувствовал прикосновение бумаги, сообразил, в чем дело. Банкноты подмокли. Пачка слиплась. С одного торца попытались срезать нитку, вместо нее содрали угол отсыревшей купюры. Вторая нитка ржавой проволокой опоясывала противоположную сторону прямоугольника. Казалось, баксы начнут рваться от прикосновения. Я долго прощупывал упаковку, примериваясь, стоит ли связываться. Может, ржавчина настоящая кровь. Как месть предыдущего владельца.
- Откуда они? - чтобы не затягивать паузу, спросил я у толстяка. - Ну очень невзрачные.
- С Кавказа. За товар заплатили, - признался тот. - Абхазскую границу пересекали,спрятали под днищем кузова,чтобы погранцы не оприходовали. Дома я засунул под холодильник. Не знаю, размораживала мать, или нет. Но баксы начали рыжеть. Подумали, что фальшивые. Но я на месте каждую купюру прощупывал.
- Что возили в Абхазию?
- Картошку.
- Брат в Чечню переправлял.
- Вернулся?
- Живой.
- А деньги?
- Не спрашивал.
- Мы ездили по договоренности с Гудаутским правительством. Доставляли для живущих со времен царя русских поселенцев. От Адлера, сопровождали охранники. На серпантине едва не вперлись в засаду, - толстяк вытер грудь подобием полотенца.- А в Чечню для кого? Боевиков кормить? Если там русские, то нас они ненавидят.
- Слышал, - поморщился я. - Надо было дергать из логова, как только чеченцы завыли на Луну. Они тормознулись, мол, квартиры, добро. Теперь самих нет.
- К нам женщину с дочкой подселили. Беженки, - сделал отмашку клиент. - Земляки только по фамилиям. Чеченцы русских из квартир выкинули, уничтожили, им за это русские бабки. В России многоэтажки повзрывали, людей с детьми погубили. Деньги опять в Чечню, потому что западные наблюдатели с Ковалевым пальцем грозят, мол, обижаете малые народы. Дурдом, в полном смысле слова.
- Давай займемся делом.
- Согласен. Что скажешь насчет пресса?
- Не знаю. Начни раздергивать, поползут сопревшей бумагой, - переступил я с ноги на ногу.
- Восемьсот долларов. Хотели просушить, побоялись. Возьмутся коробиться. Они каким-то веществом пропитаны.
- Для защиты от внешней среды. Что ржавчина выступила, чепуха. В волокно внедрили металлические волоски. Они поржавели. Есть состав, коросту смывает.
- Знаю, замес годен для одной купюры, - перебил толстяк. -Намазал, подержал, замыл водой. А здесь нужно растащить.
- Тогда не придумаю, что предпринять, - посмотрев на пачку с надорванным углом на верхней купюре, на врезавшиеся по краям нитки, пожал я плечами.- Пройди на рынок, может, кто из опытных валютчиков подкинет способ.
- Подсказывали, - запыхтел клиент. - За восемьсот баксов триста нормальными.
- Вот видишь? - поднял я голову, не сразу охватывая взглядом лицо великана. - Хоть что-то вернешь. Иначе в мусорное ведро.
- Пусть бы пополам, - после раздумья ухнул клиент. - Такая дорога... Да мать, мол, убили по дороге, кровь и дала знать. "Москвич" пора менять, а она, мол, удачи не будет.
Отвернувшись к жбану, я принялся за изучение квадрата из долларов. Нащупал подобие щели на боковине, размером с лезвие бритвы. Ниже вторую. С другого бока ноготь протискивался тоже. Если влить воды и дать просочиться, то купюры, может быть, растащатся. С тонкими пластами справиться будет легче. Надо пачку освободить от ниток и бросить в кастрюлю с водой. Пусть откисает.
Толстяк не мешал, выпуская пар через губы трубочкой. Запах пота перебивал базарные, даже рыбный. Может быть, поэтому он вспоминал лишь родную мать в то время, когда другие мужчины ссылались на жену. Я повертел квадратик в руках:
- По сколько хочешь сдать?
- Пополам, - не замедлил с ответом толстяк. - Дешевле расставаться нет смысла. Легче попробовать раздербанить пачку.
- Попытаюсь повозиться, - пряча доллары, пошел я ва банк. - Восемьсот баксов, цифра точная?
- Сорок одна двадцатка, сам перевязывал. Верхнюю не считаю , угол успели оторвать.
- Четыреста долларов. По двадцать девять рублей.
- Одиннадцать тысяч шестьсот.
- Одиннадцать с половиной?
- Одиннадцать шестьсот. Жадность фраера губит.
Я отстегнул сумму, клиент перелистал пятисотенные. Спрятав в нагрудный клапан, встряхнул моржовой ластой:
- Свою головную боль сбросил. Возьмись теперь ты. Что не пролетишь, сто процентов.
- Дай Бог на добром слове.
Два дня я мудохался с пачкой как мужик с разболевшимся зубом. И вот он, зуб, и подсобным инструментом не вырвешь. Она представляла собой монолит, могущий выдержать любой колюще - режущий инструмент. Поначалу намерился срезать нитки, но они так глубоко вошли, что бритвой, ножницами, ножом поддеть не удалось. Иголку не подсунуть. Попробовал накапать воды в щели по бокам. Никакой реакции. Бросил в чашку, залил водой в надежде, что нитки и банкноты за ночь размокнут. В первый, во второй дни ничего не произошло, словно баксы кто основательно проварил в клее. Решил проконсультироваться. И здесь ждало разочарование. Наполеон, Дэйл, другие спекулянты как сквозь землю провалились. Крутиться стало не на чем. Подтащил ноги к рукам, занялся прежним промыслом - перекидками клиентов валютчикам с центра. Опять приходилось пробегать мимо "своих" менял к армянам, ловя жадно-презрительные взгляды. Парни не пытались понять, что я ни на кого не пахал, считая это оскорблением собственного достоинства. В совдепии трудился на общество, в целом, на государство. Мог и бесплатно. Или на себя любимого, кроме святой обязанности - семьи.
Прошло больше недели, когда нарисовался один из профессоров "от базара" Дэйл. Заметив его, я дал знак, что для него что-то имеется. Решил, что заводить разговор о пачке купюр сразу не стоит. Может попытаться перекупить за сходную для себя цену. Она какой была, такой осталась, несмотря на то, что отмокала в течении двух дней.
Минут через двадцать подскочил тощий как тесовая доска Дэйл. Поговорив ни о чем, я предложил австралийскую монету времен королевы Виктории. Повертев ее в руках, Дэйл вернул.
- Ту шиллинг, прошлый век, - напомнил я. - Может быть, "Поющие в терновнике" не успели обосноваться.
- Ну и что, - приподнял костлявые плечи истребитель - перехватчик. - Пускай поторопятся, иначе накроют пыльные бури, и отары овец разбегутся по Австралии. Больше ничего?
- Ты же с фельдиперсовым фасоном. Два шиллинга тебе не валюта.
- Хоть пять. Знаешь, сколько их в фунте стерлингов?
- Было. До семьдесят первого года того века, - отпарировал я. - Теперь монетка превратилась в нумизматическую редкость.С двенадцатиричной англичане перешли на десятиричную систему. Как во всем мире.
- Не во всем... Это не главное. Что еще?
Вытащив прямоугольник баксов, я показал Дэйлу. Подумал, уцепится за них, но перекупщик руки не протянул.
- Опять не то!
- Почему, то, - прогундосил следопыт. Голос у него был с французским прононсом. - Каким способом собираешься раздирать. Рыхлый принес, похожий на Вещего, подручного Призрака?
- Он самый. Что желаешь сказать? - насторожился я. -
- Дней десять назад мы ломали голову над пачкой, - снова передернулся Дэйл. - Нам показалось, баксы упали в ведро с БФом, или клей пролился на них. Верх хозяин отмыть, растворить сумел, а отделить по одной не получилось. Мы не взяли.
- Кто не взял? - пробормотал я.
- Мы с Пасюком.
- Пасюк ни хрена не смыслит. Берет, в чем уверен на сто процентов.
- Разве неправильно?
- Помнишь Скрипку? Тот не пролетал, потому что подчинялся одному закону: купил - продал. И всегда был при деньгах. Этот закон исповедуют самые богатые люди. Но рисковать надо тоже.
- Ты взял? Твоя очередь думать. Если больше ничего, я отваливаю.
До конца дня я маялся от мысли, зачем связался с пачкой. Но только клиенты Канальчиковой дачи, или нашей Ковалевки, способны были побежать вслед за скрывшимся за поворотом скорым поездом. Догнать его и с восторгом рассказать об этом товарищам. Наверное, я не дошел до кондиции, потому что наряду с терзаниями не переставал искать способ отстирывания купюр. Я нашел его. Не помню, как доехал до дома, даже не обратил внимания на двух типов, проводивших до разбитого подъезда. Когда потянул ручку первой двери, почувствовал за спиной не ладное. Воткнув ключ в замок второй двери, осторожно повесил на него сумку с деньгами, чтобы резкими движениями не спугнуть притаившихся парней. Пошарил по стене в поисках выключателя. День прибавился, в неухоженный тоннель вливался полумрак с улицы. Он мог лишь размыть очертания предметов. Поэтому, когда над площадкой второго этажа вспыхнула лампочка, я едва удержал вздох облегчения. Обернувшись, увидел обоих парней, один из которых успел подняться за мной, второй остался на ступеньке короткой лестницы. Поворота событий пацаны не ожидали. Этажом выше хлопнула дверь, послышались голоса уходящей женщины, провожающих ее. Первый парень отдернул кулак от брючного кармана, из него торчала рукоятка пистолета. Холодок пробежал по моему позвонку. Сколько ни простоял на рынке, сколько бы ни было экстремальных ситуаций, когда вопрос о "быть или не быть" ставился остро, не мог привыкнуть к подъему адреналина в крови. На лбу выступила испарина. Второй, с вислыми плечами, пентюх оступился на ступеньку ниже. Курносая морда с голубыми глазами. Я знал, что взгляд у меня бывает жестким. Рассуждать, тем более взывать к совести, было бесполезно.
- В квартире решили взять, - сказал я, переводя режущий прищур с одного на другого. Первый рядом парень был стройным, черноглазым жителем донских степей с отмордованным русской кровью зверством, остатки которой плескались в антрацитных зрачках. - В сумке денег показалось мало, а в квартире, если утюжком прогладить, еще бы что нашлось.
Парни молчали, не решаясь предпринять какие-либо действия - или уходить, или рвануться вперед, чтобы в следующий раз был сговорчивее. Висящая на ключе сумка не переставала мозолить глаза доступностью. На втором этаже не заканчивалось женское расставание, с завершением очередной мысли с отступлением на длину подошвы туфли к лестнице.
- Дома не держу лишнего, чтобы не привлекать любопытных взоров, - не спуская глаз, продолжал рассуждать я. - Чтобы не давать пищи для домыслов даже женщинам. Вам ничего не светило, - услышав, что по ступенькам решили пройтись, я закончил. - Так что, дурней поступка придумать нельзя. Теперь дергайте отсюда поскорее, иначе ответная реакция и звонок в милицию будут обеспечены.
Мой вид, шагающая по лестнице женщина, сделали свое дело. Первым соскочил с выступа пребывающий на вторых ролях, способный лишь на добивание, пентюх. Стараясь не подать вида, скрылся за дверями черноглазый отморозок, наверное, мечтающийся доказать пацанам, что живет "по понятиям". Третьей, округлив глаза, мимо проскользнула молодая женщина с высокими грудями. Когда переступила порог поломанной дверной створки, оглянулась.
- Ко мне зайдешь? - с подобием улыбки на стянутых губах пригласил я.
- Нет... Лучше в следующий раз, - пятясь к выходу, не сразу нашлась красавица.
- Как хочешь, - сразу успокоился я.
Когда вошел в квартиру,от происшествия не осталось следа. Выдернул из кармашка в сумке пачку долларов, бросил на стол. Включил телевизор, побродил по комнате взад - вперед. Набравшись решимости, шагнул на кухню, нашарил за шкафчиком бутыль с отбеливателем для белья. Снял с подоконника кастрюлю, сунул в нее баксы, залил их раствором. Минуты через две перевернул, помешал. Еще через минуту выплеснул потемневший состав в раковину, брусок замочил в воде. Пополоскав, кастрюлю задвинул на место. Затем взял ножницы, острый конец просунул сбоку пачки, срезал нитки, попробовал разделить на две части. Она подалась. Скорее всего, валюта пролежала под тяжелым гнетом. Народ на уловки хитер. Не подумаешь, что может что-то быть, а оттуда попискивает. Разгребешь - птенцы лейтенанта Шмидта. На поруки просятся. Толстяк решил спрятать доллары, чтобы ни одна собака не подкопалась. Они спрессовались, отсыревшие, покрытые специальным составом для защиты от вредной внешней среды. Отбеливатель растворил от железных волосков ржавчину, слизал защитный слой. Наш, отечественного производства, выпущенный одним из периферийных предприятий. Наша продукция растащила бы магниты. Потряхиваниями с постукиваниями растормошив пачку до состояния, когда края купюр сдвинулись, слой за слоем принялся уменьшать прямоугольник, пока не истончился он до нескольких банкнот. Попробовал отслоить первую бритвой. Понял, что здесь подойдет деревянная щепочка. Работа пошла веселее. Когда позвонили в дверь, успел обклеить двадцати долларовыми бумажками половину кухни. О свойствах отбеливателя растворять не только чернила, ржавчину, но и защитный слой долларов, я знал давно. Пользоваться приходилось редко. Главное, не передержать, иначе домосработанный химикат сожрет и портрет президента Америки с окружающей символикой, оставив расползающийся на глазах белый прямоугольник.
На площадке стояла Татьяна. За суматохой забыл о переговорах и в какой день встречаемся.
- С чего такой сосредоточенный, - подставляя щеку для поцелуя, с раскатистым "р" поинтересовалась она - Никто не звонил?
- А кто должен!
- Который нас доставал, например.
- Нет, - поморщился я.
Бывшая любовница Людмила затрахала телефонными трелями не только меня, но и женщин, появлявшихся после. Что только не делал: отключал аппарат, обещал выдернуть ноги, разбить стекла в окнах, натравить алкашей - угрозы не помогали. Словно поняла, что угрозы осуществить не смогу, потому что принадлежу к другому типу людей. Тогда пошел к участковому инспектору, рассказал ему о сотне сигналов в день, о незваных приходах со стояниями под дверями, под окнами, со стуками кулаками. С десятком писем на целые тетрадки, в которых Людмила горела желанием взять реванш за разбитую молодую жизнь.
- Что вы хотите от больной женщины? - неожиданно спросил участковый. - Сын побывал в Ковалевке с приступами шизофрении, инвалид второй группы, как и его мать. Обе двоюродных сестры тоже страдают головными проблемами, на инвалидности.
- Про сестер, конечно, слышал, - смутился я. - А сын попал в Ковалевку после белой горячки.
- Нет, уважаемый. У этой семьи проблемы наследственные, - усмехнулся участковый. - Вам нужно было присмотреться, прежде чем знакомиться и ложиться с ней в постель. Кстати, на вас заявление тоже имеется. Стоите на базаре, скупаете доллары с золотом, другими изделиями из драгоценных металлов. Что вы на это скажете?
- Здесь она права, - развел я руками. - Простите, но что не запрещено, то разрешено. Закон отменять никто не собирался.
- Претензий нет. В отношении бывшей любовницы можем обещать лишь одно: как только поведение станет угрожать обществу, направим на лечение в Ковалевку. Пока проведем разъяснительную беседу.
- Спасибо, - надевая шапку, направился я к выходу. Когда собрался закрывать дверь, услышал голос участкового:
- Заходите, товарищ писатель. Но будет лучше, если этот вопрос решите сами. Как улаживаете их на рынке...
Пока Татьяна расчесывала волосы перед зеркалом, я прошел на кухню. Прикрыв дверь, собрал двадцатки, сунул в ящик стола. На тех, которые подсохли, бумага стала тоньше, шершавее. Еще немного, и мог бы передержать. Тогда баксами в дырках стены неприлично было бы обклеивать.
- Что делаешь? - послышался голос любовницы. - Ты не рад моему приходу?
- Чайник ставлю, - загремел я чайником. - Ужинать будешь?
- А что есть?
- Могу сварганить яичницу с колбасой. Сок апельсиновый, крекер с сыром. Халва арахисовая. Кстати, ждал тебя вчера.
- Сын решил продать свою "восьмерку", - появилась на пороге Татьяна. Облокотившись о лудку, вздохнула. - Деньги просит на новую машину. Я против. Мать раз в год до работы подвозит. Да и средств нет.
Когда мы познакомились, новая пассия сказала, что все будет, если получится с совместной жизнью. Узнав поближе, поняла, что кроме литературы, издания собственной книги, думать ни о чем не желаю. Намеки, что "все есть", прекратились. Я действительно жил обособленной от общества жизнью. Довольствовался заработком и не чужими мыслями об окружающем мире. Друзья Татьяны показались пустыми обывателями с извечными проблемами, каких у большинства населения России мешок с маленькой тележкой.Им я тоже не понравился. После деятельного начальничка, с уходом из конторы создавшего бригаду шабашей слесаря - газовика с "мерсом", с дачей, мне в данном обществе, уважающем лишь монету в кармане, делать с выводами о смысле жизни, возникновении Вселенной, было нечего. От прежнего любовника товарищи Татьяны таяли снеговиками под батареей отопления. Поэтому, слова, что денег на новую машину нет, я пропустил мимо ушей.
- Что хочешь отведать? - переспросил я. - Проходи в комнату, я приготовлю и принесу.
- Посмотрю сама
Открыв дверцу холодильника, Татьяна оттопырила круглый зад, к которому сразу дурашливо пристроился.
- Перестань...сексуальный маньяк. Кроме знакомых сырков да куска колбасы нести нечего. Борщ когда доешь?
- Кастрюлька большая.
Посмотрев по телевизору заседание госдумы о мерах по повышению благосостояния народа, о новых путях развития, о том, что народные избранники обязаны пересесть на отечественные машины, мы выключили аппарат и занялись любовью. Татьяна жадно хапала меня, словно только вошла во вкус. Семнадцать лет обходилась нечастыми посещениями газовика. Мы кувыркались до тех пор, пока не вспомнили о выкипевшем чайнике. Потом обхватили каждый свою подушку и заснули.
Ожидаемого дохода от пачки двадцати долларовых ассигнаций не получалось. Когда принес ее на базар, ребята отказались принимать. Многие купюры побелели, другие стали такими тонкими, что светились насквозь. Попадались надорванные, или шершавые как наждачная бумага. Отбеливатель слизал защитный слой, хлопчато - шелковая основа затопорщилась волокнами. Этого оказалось выше головы, чтобы менялы уловили суть дела.
- Долго шмурыгал? - Протягивая банкноты между подушечками на пальцах, интересовались они. - Еще немного, получилось бы как у того фокусника: вот она была - и нету.
- Нормальные доллары, - возмущался я. - Грязь с них убрал.
- Не нужно этого делать, - учили меня родившиеся валютчиками. - Из операций ты забыл главную. Бакс просушки с пересушками не любит. Его надо мокренького завернуть в марлевую тряпочку и прогладить в меру горячим утюжком. Чуть - чуть. Можно вместо марли взять кусок тонкой влажной материи. После вложить в книгу между листами, придавив ее грузом. Тогда бакс станет ровным и хрустящим. А теперь и Наполеон подумает - брать или не стоит.
Так и случилось. Наполеон с Дэйлом, с парой охотников за старьем, сбивали цену до той, по которой взял сам. И я закипел. Придя домой, раскидал пачку по столу. Отобрав почти неповрежденные, сложил в отдельную стопку. Отсеял побелевшие. Насквозь светящихся, с надорванными краями, набралось несколько штук. Утром, посмотрев новости из Чечни, поехал на Северный жилой массив. На площади Космонавтов находился сбербанк с обменным пунктом внутри. Возле дверей торчал меняла в бронежилете, в куртке со множеством карманов. Он работал не сам по себе, тоже курировали менты. Перебросившись несколькими фразами, я вытащил первую партию двадцаток.Их оказалось девятнадцать. Пересчитав, валютчик без претензий сунул их в один из клапанов. Взамен выдернул пачку "пятихаток". Я знал, что берет он от рыночного на червонец ниже. Значит, деньги почти вернул. Остальные можно сдать подешевле:
- Эти по сколько бы взял? - Показал я тринадцать побелевших купюр. - Без карусели.
- По столько и возьму, - прогудел валютчик. - Стирал, что-ли?
- Клиент приправил с налетом ржавчины, - я перемялся с ноги на ногу. - Думал, сотру в порошок.
- Пополоскал в отбеливателе, промыл в проточной воде. Главное - не передержать, иначе начнут расползаться, - отсчитывая деньги, объяснял меняла. - Ты проволындился, вот и побелели.
- Может, из оставшихся тоже выберешь? - нацелился я на полное избавление от двадцаток. - Восемь штук заторчало.
Мужчина долго сортировал доллары, просвечивая в лучах солнца. Наконец, отобрал пять, по личному мнению, почти полностью убитых ассигнаций, три вернул:
- С этими на Буденновский, в единственный обменник, где можно сдать и разорванные пополам. За размен там берут двадцать пять процентов. Но с паспортом, - он передал деньги за сто долларов. -Если появятся подобные, неси. Проблем нет. Сын со снохой в загранку мотаются, и клиенты не как у вас на базаре. А мне лишь бы работа была.
Я уезжал с Северного почти счастливый. Бывают моменты - не времена, минуты, мгновения, именно моменты, - когда чувствуешь себя как на крыльях. Летишь над землей, вокруг все в розовом свете. Такое возможно только в ускакавшем в неведомое детстве. Во взрослом состоянии, когда видишь, что хотят обмануть, обокрасть, обдурить, убить, в конце концов, когда за спиной дышащая в затылок тревога, об ощущении полета думаешь, что вот уже и крыша принялась сползать. Осталось срубу уйти в землю.
В тот день убитые двадцатки я сдал без проблем в обменный пункт на Буденновском. Под собственным носом.
Отношения с Татьяной с каждой встречей портились все сильнее. Казалось бы, трахай красивую женщину, кушай вкусный полуукраинский борщ и в ус не дуй. В квартире уберет, постирушки затеет, денег не спрашивает. Когда были в театре, шли по улице, ехали в транспорте, народ оборачивался. Но не получалось выкинуть из головы ее любовника, простить, что семнадцать лет не давала житья законной его жене. Словно физически ощущал, какой несет она каменный крест, и будто часть его ложится на мои плечи. Понимал, прокляла соперницу жена газовика. Его бы проклясть за насмешки над обеими женщинами. Впрочем, есть древняя пословица: сучка не захочет, кобель не вскочит.И бросить, сил не хватало. Мы строили планы, как проведем отпуск.Она соглашалась на все, я настаивал на море, на горах, на солнце с танцплощадками. У нее каникулы выпадали в конце августа, начале сентября. Почти бархатный сезон.
Когда появился на рынке, Наполеон с Дэйлом поджидали меня. Я понял, цену они готовы приподнять. Угнездившись на месте, передвинул сумку под локоть. Окинул примостившихся возле холодильников перекупщиков:
- Ша, ребята, - поднял я вверх два пальца в виде латинской буквы "В". - Опоздали.
- Сдал, - догадался Наполеон. - По сколько? Если не секрет.
- Только три двадцатки ушли по минус двадцать пять процентов, остальные на червонец дешевле от приема на центральном проходе.
- Этого не может быть, потому что такого быть не может никогда, - прогундосил Дэйл. - Белые, порванные и светятся насквозь. В Америке вызвали бы подозрение. Ты же не хочешь сказать, что слетал туда и вернулся обратно.
- Зачем порхать, когда нужно работать, - покривил я губы. - Есть люди, которые проделывают рейсы за границу часто, для них состояние валюты значения не имеет. Это у нас привыкли придираться к любой закорючке, чтобы сделать бабки.
- Клиенты тоже хотят покупать хрустящие доллары, - недоверчиво обследовав меня, не согласился Наполеон. - Многие таможенные печати не воспринимают, листочек или загогулину размером с тыльную сторону карандаша. А ты вешаешь лапшу, что сдал пропущенные через стиральную машину баксы по базарной цене.
- Брать чистые купюры клиентов приучили мы сами, потому что сами сбиваем цену за помарочку, - возразил я. - На этом крутится бригада валютчиков, забывая, что волна имеет свойство откатываться. Но баксов у меня действительно нет. Сдал по цене, которую назвал.
- Пошли. Писателя не знаешь? - Махнул рукой Наполеон. Дэйл тоже все понял. - Любую книгу сочинит. Толкнул на двести рублей дороже, а нам втирает, что по потолку.
Я не стал спорить, цикнув слюной вслед.
Недели две перекупщики обходили меня стороной. Я только усмехался. Заработать четыреста десять баксов на одной операции удавалось не каждому. Лишь десять долларов ушло на проценты за неликвидность трех купюр и на червонец меньшую сумму сдачи остальных. Теперь я мог банковать на тысяче баксов, что в два раза повышало возможность заработка. Беготня в людском водовороте к богатым валютчикам почти отпадала. Редко кто приходил вечером с крупными деньгами, но со штукой долларов заглядывали. Купцы на нее водились тоже.
В один из жарких дней цыгане с периферии спихнули оптом почти сто граммов золота. Весы у них были аптечные, с маленькими чашечками, гирьками служили копеечные монеты семидесятых - восьмидесятых годов. Копейка - грамм. Перед этим Призрак предупредил, ожидается набег налоговых инспекторов. Слухи об освобождении посредника между ментами и криминальными структурами подтвердились. Бригадир вновь занял место, отсидев восемь месяцев вместо восьми лет. Я старался не влезать в то, что меня не касалось. Поговорка: тише едешь - дальше будешь, здесь подходила в самый раз. И все равно на меня смотрели как на представителя пишущей братии. Кто-то не договаривал, или наоборот, заявлял о непорядках в надежде, что донесу куда надо. Но я ни на кого не работал. Бригадир меня сторонился, и сам держал на расстоянии. Джип ему пришлось поменять на высокозадую "Ниву", выглядел он похудевшим. Но скоро растолстеет, лицо начнет напоминать витрину одного из героев рассказа Миши Евдокимова про "морда крас-сная такая".
Стрелки на башенных часах подползли к восьми вечера. Затарив золото в кулечки, я навострился домой.
- Постоял бы, - как всегда посоветовала Андреевна. - День прибавился. Или Татьяна придет?
- Сегодня вечер отдыха, - запихивая сумку под мышку, помахал я рукой. - Желаю удачной торговли.
- С Богом, - откликнулась казачка.
По трамвайным путям направился на автобусную остановку. После окончания работы мы расставались с упоминанием Бога. Столько лет прошло после разграбления и дележа России на демократические куски, а тишь да благодать не наступали. Подрастали новые выродки, убивающие стариков и старух за мелочь в кармане. Про бомжей говорить не стоило.
Закрыв двери квартиры, я прошел на кухню. Разложив перстеньки к перстенькам, цепочки к цепочкам, кулончики с мелочью по разным кучкам, разбросал их по баночкам, залил нашатырным спиртом. Он растворял грязь. После минут пяти отмокания со взбалтыванием, их требовалось промыть в проточной воде. Разглядеть сразу какое нормальное, какое с дефектом, не представлялось возможным. Ломовухи цыганча подкинула, но несколько изделий намекали на ходовой спрос. Я занялся исследованием. Когда оставалось перебрать щепоть, зазвонил звонок над дверью. Лампочку на площадке снова выкрутили. На голос не ответили. Зажав в одной руке дежуривший в прихожей кухонный нож, в другую взял молоток. Резко толкнул дверь плечом. Внешняя, как у всех, распахивалась наружу. И едва не сбил успевшую изогнуться Маринку.
- Озверел? - поправляя прическу, набросилась она. - Чуть половину лица не снес. Мудак.
- Спросил же кто, - развел я руками. - Ты промолчала.
- Сам ты промолчал, идиот. Кричать, что-ли? - Покрутила Маринка пальцем возле виска. - Я помахала рукой. Или хочешь, чтобы соседи сбежались?
Я не стал доказывать, что в глазок была видна только крайняя плоть самого глазка. Маринка сняла туфли, сердито сопя, села в кресло возле стола с печатной машинкой. Бросив на тумбочку подручный инструмент, я покосился в сторону кухни. Дверь с матовым стеклом плотно прижата к лудке. Сегодня у нас с Татьяной выпадал день отдыха. Впрочем, если бы что не так, Маринка все бы поняла. Как сейчас.
- Рассказывай, - облокотился я о край столешницы. - Опять залетела?
- А то не знаешь, - покривилась обиженная на грубую встречу молодая женщина. - Везет, блин. С мужем не хватаю, а с ... мужем как чуть, так задержка месячных.
- Ты выскочила замуж? Можно поздравить?
- Ну... с сожителем, какая тебе разница. Все равно задержка.
- Давно бастуешь?
- Недели две. Своему не говорю, подумает, от него. На руках будет носить. А мне лишние хлопоты.
- Может, правда?
- Обалдел! А... не от ветра же. Но второй ребенок, сам понимаешь. С одним справиться не могу.
- Да еще черненький, - ухмыльнулся я.
- Что?
- Это я с собой. Учти, вино за твой счет.
- Видела, как в автобус втаскивались, - ревниво обследовала меня Маринка. Вот женщины, сами направо и налево, а кобелю поссать за углом не дают. - Принесла, в сумке стоит.
- Марочное?
- Три семерки. Хотела "Кокур", он послаще. Но толку нуль. От вермута нутро жаром схватывается. От "Кокура" лишь на горшок тянет.
- По тяжелому?
- По всякому. Что ты сегодня подначиваешь? - всмотрелась Маринка. - Перетрахался? Или старость напирает? Не желаешь помочь, скажи.
- Когда я отказывал. Ты тоже палочка - выручалочка.
- А то! Если никого вокруг, или забухал по черному, дорогу находил, - потеплела глазами любовница. - Помню, тебе под сорок, мне только двадцать, когда подруга свела. Кстати, Анку ты тоже оприходовал.
- Врет, - отнекался я.
- Анка меня не обманывала, как и я ее. Лапшу на уши вешать будешь кому попроще.
- Понял. Пора приступать к работе.
- Воды горячей нет?
- Могу нагреть в чайнике.
- Ладно, тащи бутылку. И любимый сырок. На закусь.
Вино Маринку обволакивало сразу. Если другие женщины умудрялись держаться, то она превращалась в мягкую минут через пятнадцать.Губы полнели, глаза увеличивались, груди приподнимались выше. Возникало озарение, мол, природа, не захочешь - возбудишься. Вчера на ее месте сидела Татьяна, и уже невмоготу. Рука ныряла под прикрывающую бедра темно- синюю юбку, пальцы оттопыривали края трусиков, нащупывали лобок с половыми долями. Принимались ласкать бугорок клитора. Маринка опускала подбородок на мое плечо, устилая спину волосами. Дыхание учащалось. Она ловила мои губы, всасывала их, прижимаясь к вспотевшему телу. Другой рукой я обхаживал соски на как у пятнадцатилетних девочек грудях, когда летом протискивались они по проходу автобуса, ненароком протягивая ими по обнаженному плечу. Персты массажировали дольки, один сползал по ущелью к туннелю с вовлекающим входом. Скользил вверх - вниз, пока смазки не становилось достаточно.Пока не начинал слышаться слякающий звук, заставляющий напрягаться член. Маринка расстегивала ширинку, обхватывала головку, подушечкой большого пальца промокая капельку липкой жидкости. Значит, готов и я. Кожа на члене расправлялась, уздечка звенела струной. Если поначалу Маринка могла накатывать ее на головку, то теперь лишь гладила лоснящийся, шелковый фаллос. Прикосновение кончиков пальцев приносило нетерпеливое наслаждение, готовое сорваться тетивой, вытолкнув струю спермы. До этого доходить было рано. Поводив языками по полости ртов, половив набухшие губы, мы расслаблялись. За обмякшие плечи я разворачивал любовницу. Задрав юбку на выпирающую попку, стаскивал трусики, и, направив член, на котором можно было дотащить ведро воды на пятый этаж, погружал в призывно играющее мышцами влагалище. Начиналась мучительная работа, когда волосы на яйцах становились дыбом, когда невозможно к ним прикоснуться из-за невыносимой щекотки. Когда свербило в заднем проходе, словно вокруг бегал маленький язычок. Партнерша опиралась руками о край стола, охала, ахала, захлебывалась сладострастием. В зеркало сбоку было видно, как с уст ее капала слюна, пламенели щеки, как не в силах была она распахнуть глаза, трепеща ресницами, словно попавшими в паутину бабочками - махаонками. Локоны обрамляли лицо, прилипая к щекам, к углам жаркого рта, к влажным, жадным губам. К груди за неожиданно распахнувшейся кофточкой, к высокой шее. Соски скользили по поверхности стола, снова взлетали. В голове проносилась мысль: а был ли лифчик? Прижималась к моему лобку попка, терлись не переставая полные бедра. Какое это счастье, заниматься любовью с длинноногой женщиной. Это не капризная девушка. То мешает вес тела, то дыхание. То морщится, что не в ту сторону качаю, вообще не туда попал. А когда притрешься, оказывается, она способна лежать как сосна, дожидаясь зарождения оргазма. А когда он захлестывает, испуганно таращить глаза с немым вопросом: не кончается ли в данный момент она сама, и не пора ли закругляться. И хочется спросить, чем располагаешь, дура, что ставишь из себя секс бомбу? Ты у меня случайная, как и я у тебя. Не о сексе мне мечталось, а... Короче, проехали.
Тем временем Маринка оборотилась передом. Я содрал с нее трусы, приподняв ногу, поставил ступней на подлокотник кресла. Когда пил и курил, или быстро кончал, или кончить не мог. Оргазм бывал разный. То от боли, сладости сознание меркло. То словно через член из яиц вытянули соплю, сползла она на головку, измазала ее. Бросил вино с сигаретами, лишь первое время ощущения оставались неяркими, затем так разошелся, что бабы прекращали заниматься сексом, с беспокойством наблюдая за кувырканиями возле. Но стоило Маринке повернуться передом, больше пятнадцати минут не получалось. Вид половых органов с сексуальными звуками, запахом рыбы, давили на спусковую кнопку сильнее. Вот и сейчас я ощутил себя мужчиной, овладевшим женщиной по первобытному закону природы. Расстегнув на кофточке последние пуговицы, раздернул ее. Груди отвисли сосками вниз, намекая о земном тяготении. Я припал к твердым комочкам губами, лаская их кончиком языка. Я целовал шею, живот, высасывал пупок, не замечая, что партнерша откинулась на поверхность стола, змеей извиваясь по нему, обхватив ногами мой зад, а руками теребя волосы на затылке. Мои уши горели, плечи были исцарапаны. Отодвигалось кресло, скрипел подаренный на новоселье письменный стол. А мы трудились до маслянистого пота, до горячих его струй. Инстиктивно отметив, что партнерше кончать уже нечем, что и сам теряю чувствительность, я поднапряг мышцы живота.
- Кончаюсь..., - сумела вытолкнуть резиновые буквы и Маринка. - Давай располза... ться...
Поймав начало короткой волны, которыми дышит Вселенная, краски я взгромоздил на ее гребень. И обрушил в неведомую дыру, кувыркнувшись туда и сам. Так, наверное, в положенный срок зарождаются звезды, планеты, солнца. Галактики. Метагалактики. Сама Вселенная, когда приходит момент обновляться. Впаявшись низом живота в лобок Маринки, я взорвался испариной, забился в конвульсиях, подгребая под себя мокрую попу, едва не влезая в нее весь. Наступило время "Ч"...
Когда начали возвращаться мысли, организм стал бороться за выживание с их помощью. Пробуждалось желание дать возможность женщине перевести дыхание. Заметив, как бьется в животе сердце любовницы, я уперся локтями в край стола, свалился боком в кресло. Громко застонал стол, пара планок выскочила из гнезд. Я успел подхватить Маринку за талию, приобретенная в разгар строительства коммунизма мебель сложилась. Партнерша плюхнулась мне на колени.
- Живот разболелся. И спина, не могу, придурок, - она облизала распухшие губы. - О край стола...
- Отползла бы...
- Ага, вцепился... Но теперь все будет в порядке.
- До следующего раза, - перевел дыхание я.
- Ужасно боюсь таблеток, тем более абортов. - откинула голову Маринка. - Они действуют на сердце, на организм, который не железный.
- Заставь предохраняться любовников. Хотя бы вовремя спрыгивать.
- Ты соскакиваешь?
- Сейчас нет, потому что пришла подзаряженная. А так беспокоюсь о вашем самочувствии. Женщина - здоровье нации.
- Все бы так рассуждали, - вздохнула Маринка. - Теперь кто бы сподобил найти трусы. Недавно купила...
Наступил момент, когда в отношении книги появилась надежда. Я решил издать не роман о жизни рынка, а собранное под одной обложкой лучшее из написанного. Не покидала надежда, что роман опубликуют все равно. Приближалась юбилейная дата, надо было отметить, если представлялась возможность.
С пленками, дискетами я появился на пороге самой типографии. Без посредников. И удивился цене, объявленной за печать тысячи экземпляров. Она составляла половину от требуемой самодурами изначально. Книга обходилась не в шестьдесят пять - семьдесят рублей, а в сорок. Объемом в пятьсот двадцать страниц убористого шрифта. Я сразу согласился с условиями. Хрен с ними, с тысячью с лишним баксов, неважно, что опять придется перебиваться на подачках. Я принадлежу к клану людей, которые мысль, напечатанную в форме книги, считают дороже всех богатств на свете. Руль иномарки, дача в экологически чистом районе, шикарная квартира, возможность отдыхать в любой точке земного шара - хорошо. Но дело не в вещизме, не в славе, а в другом. Я сказал свое слово. Я ВЫРАЗИЛ СЕБЯ!
В июле получил из типографии всю тысячу экземпляров. Нанял шофера из народной среды. Когда выгрузились рядом с углом дома, в котором жил, произошел маленький казус.
- Ты добавь, - требовал мордастый водитель. - Что это, паршивый стольник. Задницу подтереть.
- Я подарил книгу. Не хочешь читать, продай за пятьдесят рублей, - не соглашался я, не переставая передвигать сотню пачек ближе к подъезду. Хорошо, первый этаж. Шофер подруливать отказался. - За подвоз ты получил.
- На хрен мне книга. В туалет сходить?
- Зачем выпрашивал? Верни.
- Забери, добавь деньгами.
- Мы договорились за сто рублей? Они у тебя.
- Ты ж писатель, деньги лопатами гребешь. Если бы пронюхал - за тысячу не согласился бы.
- Я работал по черному, чтобы издаться за свой счет.
- Пошел на хер, за свой счет... У вас бабок куры не клюют.
- С тебя гаишник, от которого спас я, не сотню содрал бы, а пятьсот. Забыл, что договор дороже денег? - подхватив кусок трубы, я попер на мордастого. - Вытаскивай мою книгу, иначе и харю, и стекла расшибу.
Водитель выкинул том, нажал на стартер. На сидении я заметил целую пачку. Рванул дверцу отъезжающей "Газели", сдернул плотный квадрат.
- Ты можешь не уехать. Козел...
Амбал терзал баранку, едва не выкручивая из колонки. Еще бы немного, встречная машина перегородила путь. Тогда бы поговорили. Он это понимал, вонзаясь в просвет. Из дома вышел сосед помочь перенести пачки, на которые косились лет по четырнадцать - пятнадцать подростки из соседних хрущоб. Подоспела Татьяна. Втроем мы быстро затащили тираж, подбрасывая упаковки до подъезда, до порога квартиры. Татьяна складывала.
- Что собираешься с ними делать? - когда работа была закончена, покосилась любовница на стопку в углу.
- Продавать, - ответил я. - Часть разнесу по валютчикам. Давно намекают, что произведений моих не видели. Часть постараюсь сбагрить сам. Поставлю возле себя ящик и буду предлагать.
- С автографом, - усмехнувшись, поправила волосы любовница. - Думаешь, валютчикам нужны твои сочинения?
- Спрашивали. Кто хочет посмотреть, о чем пишу, найдутся.
- Найдутся, - неопределенно сказала Татьяна. - Побежала. Когда думаешь поехать за стиральной машиной? Я остановила выбор на "Боше".
- Почти двенадцать тысяч рублей.
- Накопила, заняла... Старую пора выкидывать. Так когда?
- Как скажешь. На книгу не добавила. Полгода назад бы выпустил, и деньги бы вернул.
- Побыстрее раскручивайся. Твои слова, если куплю стиральную, повезешь на море за свой счет.
- Я не отнекиваюсь.
- Докажи, что мужчина.
На следующий день я загрузил в две сумки восемь пачек, потащил на базар. С трудом доволокся до участка перед воротами в рынок, на котором вертелись валютчики с нашего угла.
- О, писатель, - встретили они дружными возгласами. - Переквалифицировался? На чем бабки делаешь?
- Книгу издал, - через силу прохрипел я. - Принес продавать. Вам первым.
- На хрен она нужна, - как обухом по голове отрезвил Хроник. Маленький лысый Лесовик отошел в сторону. - Неси на центральный проход. Там валютчиков много.
- Нужна, нужна, - похлопал по плечу Сникерс. - Распаковывай, посмотрим, что нацарапал.
- Только к магазину сдвинься. Клиенты мимо проскакивают, - поморщился бывший мент Хроник. - Иди к Папену или Склифу, они начитанные.
Я прочухался за жестяную бочку, сорвал бумагу на одной из пачек. Обида собралась в горле комком. За то, что мудохался, сочиняя произведения для народа, обливаюсь потом в надежде пристроить труд именно народу, запросто можно получить от народа пинка под зад. Блин, самая читающая страна в мире, гоняющаяся за писателями в надежде заполучить автограф. Не успел измениться строй - не люди, не общество, недоразвитый социализм поменяли на зачаточную демократию - и полезла из всех щелей дремучая безграмотность. Она словно ждала часа, чтобы сбросить навязываемую образованность, интеллигентность как ненужную тяжесть, мешающую набивать желудок ливерной колбасой.
На своем углу я продал лишь три книги. Бывший сотрудник уголовного розыска Склиф пытался распознать мою сущность.Сникерс отнесся с интересом. Жан Луи Папен с Тамарой приобрели из жалости. Такая картина ждала и на центральном проходе. В понимании обывателя писатель, надумавший промышлять своими произведениями сам, по рангу опускался ниже бомжа, выпрашивающего мелочь на бутылку бормотухи.
Но я не сдался. Каждый день приезжал на работу с набитой сумкой. По рынку поползли слухи, что если бы продолжался сталинский режим, за написанное в книге меня поставили бы к стенке. Это добавило веса. До отъезда с Татьяной на берег Черного моря, продал около ста пятидесяти томов. Книгу назвал "Добровольная шизофрения". До кого дошло, отмечали, определение вошедшим в книгу произведениям дал точное. Испокон веков Россия была населена добровольными шизофрениками.
Через полтора месяца поезд Москва - Адлер уносил меня с Татьяной в лазурно - солнечное Лазаревское. Отношения испортились бесповоротно. Я мечтал, чтобы она не поехала. В последнее время, когда прогуливались по центру, начала вздрагивать от едва не всякого сигнала автомобиля. Подумалось, что снова встречается с бывшим любовником, имеет с ним дела, от которых получает определенный процент. Пару раз обозвала его именем. Этого было достаточно. Для них деньги не пахли, я же был всего лишь писатель. Татьяна клялась, что ничего быть не может. Обманул, бросил, поменял на молодую. Я очень хотел отдохнуть один. Но она пришла вовремя.
Мы поселились у прежних знакомых, радушно принявших, не спросив паспортов.
- Как доехали? Что нового в Ростове? Написали еще книгу? - засыпала сноха хозяйки вопросами. - Мы хвалимся отдыхающим, что каждый год к нам приезжает писатель.
- Спасибо, Леночка, - под настороженным взглядом Татьяны поцеловал я светлоглазую женщину. - Я литератор, каких много.
- Да бросьте вы! Вашу книжку про приемный пункт стеклопосуды курортники зачитали до дыр, - Лена наклонилась к уху. - Не женились?
Я отрицательно помотал головой.
- Зачем тогда везти, деньги тратить? - зашипела она. - Своих девать некуда. Помнится, как перчатки меняли. Недели две после отъезда продолжали приходить, про вас спрашивать.
- Преувеличиваешь, - неловко ухмыльнулся было я. - Сюда много не водил.
- Тех, кого тащил, все наши были, - толкнула крутым боком Лена. - Цветы даже притаскивали. Располагайтесь.Комната у вас самая лучшая.
Через час мы купались в море. Это правда, что все приедается. Но чистый воздух, прозрачная вода, много солнца - вряд ли. Возвращались еле живые. Когда шли вдоль обсаженной пальмами с кустарниками дороги, подружка вновь вздрогнула от автомобильного сигнала. Я постарался не показывать вида. Странное беспокойство любовницы повторилось на второй, и на третий день.
- Где находится дача бывшего твоего мужчины? - Не удержался я от вопроса. - Так напряженно себя ведешь.
- Нервы, наверное. Особняк он построил не в Лазаревском, - пожала плечами Татьяна. - Но здесь мы бывали периодически. За продуктами, он по своим делам.
- Может заглянуть и сейчас? Надумает побибикать, если заметит?
- У него не заржавеет. Он связан с лазаревской конторой по проводке и ремонту газового оборудования.
- А если рядом будет сидеть новая любовь?
- Все равно напомнит. Под любимого лепил. Первые полгода едва не умерла от разлуки. Мать с подругой откачали. Теперь легче.
- Мать продала тебя за кусок хлеба, за то, что набивал продуктами ваш холодильник. Она была в курсе, что он женатый...
- Не трогай моих родственников.
- Представь, катит один, и вдруг мы. Позовет с собой. Согласишься?
- Не думала... Ты же не испарился.
Я шел молча, не в силах сообразить, что делать дальше. Все изгадили. По Ростову не прогуляешься, чтобы не вздрогнула от сигнала пусть не "мерса" господина, но похожего звука. Я давно понял, если возьму в жены подругу неприметную, жизнь заладится. Но мне простушки были не надобны.. "Плодитесь и размножайтесь." - тоже.
- Зачем поехала в Лазаревское? В единственную вотчину, в которую я стремился с нетерпением. Почему решила отобрать и этот кусок придуманного мною счастья?
- Я предупреждала, что все равно, где провести отпуск. Ты позвал сюда сам...
Десять суток падали в ведро жизни капля за каплей. Мы продолжали ходить на море, лазали по горам, делали променад по парку с чертовым колесом, с верхней точки которого как на ладони весь поселок Лазарева, вечером - огни далекого Туапсе. Каждый день поднимались на пляски в санатории "Тихий Дон" на вершине пологой горы. Наверное, смотрелись нормально, потому что взглядов было предостаточно. Мы старались в полную силу, не жалея ни тел, ни проведенного времени. Окружающие считали купающейся в любви парой. Когда наступал момент покидать танцплощадку и спускаться по узкому серпантину вниз, мы забегали на огороженное перильцами смотровое плато на крыше корпуса. По побережью до горизонта в одну и другую стороны тянулась цепочка ярких огней. Сливаясь с бархатом неба, фосфоресцировало черное море с редкими, залитыми огнями, вигвамами. Звезды казались подвешенными на хрустальных нитях - так близко висели. Часто одна звезда торопилась с правого края неба на левый. Спутник или космический корабль. В льдисто - синем мерцании полет завораживал, не отпускал взгляда до тех пор, пока не терялся в облаке из созвездий. И мы уходили. Татьяна готовила из купленных продуктов, не мало экономя скудные средства. Однажды расщедрилась и сама, угостив пирожным. А я считал дни. Отдых был отравлен ожиданием гудка от проезжающей по автостраде машины, окликом на местном рынке или улице приморского поселка. Он был рядом. И она помнила его. "Чего ты ломаешь голову? Бесподобная баба прилепилась к тебе. Трахай и все..".
После приезда в Ростов, еще на вокзале решил поставить точку. Но Татьяна потащила к себе. Cнова я смалодушничал, не сумел уйти от призывно - настойчивых черных омутов. И встретился с пронзительным взглядом зелено - голубых глаз тещи, в семьдесят лет могущей привлечь внимание необычной красотой. Одновременно отталкивающей неприязнью. Холодностью Я понимал, если не ушел прямо с вокзала, рискую не оторваться вообще.
На базаре перемен не ощущалось. Кого ограбили, кто оказался в больнице с проломами-переломами. Под каток отморозков попадали не главные лица, а играющие второстепенные роли, у которых и деньги водились, да связи не те. Подогревалась мысль, что пришедшие на смену ваучеристам валютчики кардинально отличаются от прежней гвардии, уважавших слово, закон внутри сообщества. В основном, бывшие менты не имели за душой ничего, кроме остервенелого желания нажиться. Решение было бы похвальным, если бы не одно "но". А светилась ли у них она - душа? Поэтому, когда случалось ограбление или убийство, я слышал повторяемое самими ментами - искать нужно среди своих. Были милиционеры, которым надоели "свои", не брезговавшие грабить по принципу - бей своих же, чтобы чужие боялись. Ко мне пока относились нормально. Хотя кожей чувствовал, лучше было бы, если бы меня здесь не было. После выхода книги ощущал повышенный интерес. Но до разборок дело не доходило.
Издание книги, поездка на море истощили бюджет. Пришлось выгрести заначки, пустить в оборот любую мелочь. Продать часть заново собранных томов, в основном, детективного плана из личной библиотеки
- Опять на бобах? - хамил от природы хам Сникерс. - Пишешь чего, или пустился по пути обогащения?
- Пишу, где покажу тебя в полный рост, какой ты есть идиот, - огрызался я. - В чем, собственно, дело?
- Вспоминаю одну из твоих повестей "Сумасшедший блеск луны сквозь тополиную метель", в которой рассказываешь, как от моря, от лунной дорожки по нему, идет к присевшему на валун парню обнаженная девушка. Она девственница, но знает, что будет жарево. Прижимает ниспадающую греческими, римскими складками одежду. Нимфочка непорочная. И вдруг оказывается... она беременна. Хочу спросить, кто ее успел оприходовать, пока тащилась от моря к парню. Там десяток шагов. Не родила еще? Я не удивлюсь.
- Ты не вдумался в смысл, - осознавая, что Сникерс понял, в который раз объяснял я. - Эпизодом попробовал предположить, что душу людям вкладывает Бог. А грешные тела лепим сами. Не ясно?
- Все ясно, - ухмылялся Сникерс. - Одного не раскумекаю, когда Всевышний успел впереть в бабу душу будущего спиногрыза. Главное, черезо что. Девственница, блин . Что спереди, что сзади.
- Он Бог. Пройдет как хочется, пронесет что надо. Внедрит как следует. В тебя вот всандолил душу кикиморы, чтобы всю жизнь кривлялся размалеванным Петрушкой.
- Петрушка человек, национальный герой, - не соглашался Сникерс. - А ты дуб дубом, баобаб развесистый. Потащил мымру из конторы, в которой бабки лопатами гребут, на море за личный счет. Я в машине за пару бутылок пива полбазара перетрахал, а тебе кукушечка насрала на макушечку. Совсем чудной.
- Она мне нравится, - чтобы закончить спор, отходил я в сторону.
- Она еще натянет, помянешь мое слово. Запросто можешь оказаться среди бомжей. И десантура не выручит.
- Стрелять еще не разучились. Парни из Чечни начали проповедовать кровную месть.
- А ты каким боком?
- К слову. Человек - существо слабое.
- У тебя какая группа?
- Вторая.
- Стопроцентная скидка, - бывший мент Сникерс обнимал за плечи. - Писатель, я знаю, что гоню. Над кем еще поиздеваться, как не над тобой. Вокруг одни мурые дятлы...
- Ты первый, - разворачивался к нему я.
- Правильно. Разрешаю говорить правду.
- Можно подумать, что спрашивал.
- Молчу.
Сникерс уходил, перемигнувшись с продавщицей газированной воды, повертев перед ее носом ключами от машины Вот порода беспринципных людей, способных оттрахать бабу, и тут-же упечь в "телевизор" за одно неправильное слово. И эта, дура, согласна. Действительно... из ребра Адама.
Научиться бы относиться к женщине не по американски, как к равной, а по кавказски, как к собственной вещи. Отбоя бы не было. Но надо работать. Сутки взялись укорачиваться на глазах. Клиент иссякал, просаженный заработок не восполнялся. Начинали тревожить мысли, что работаешь не в освещенном помещении, а на пронизывающем ветру, под взглядами почувствовавших приближение ненастья отморозков. К чему риск, когда сотню рублей за день можно заработать на чем угодно. Со склада до места торговли подбросил пару ящиков или мешков с товаром, уже полтинник. И время для творчества останется больше. Жаль, что рожаем выводы после того, как...
Когда загорелись фонари, принесли кучу золотого лома, среди которого попадались исправные изделия.Груда была большой,поделки разноцветные. Я не рискнул брать самостоятельно, денег не хватило бы тоже. Поволок клиента в центр, в надежде застать кого из валютчиков. Красномырдина на месте не оказалось. Навстречу попался парень с девичьими глазами. Кто-то просветил, что родственник одного из начальников из городского отдела, что за возможность работать не отстегивает. Кличка была Филин, влился в ряды несколько месяцев назад. Заметив нас, он сам поинтересовался, зачем я пришел.
- Золото. Отдает по лому, попадаются нормальные колечки с сережками, - не стал я секретничать. - Граммов сто пятьдесят.
- Давай посмотрим, - загорелся пацан. - Весы при мне, деньги тоже.
Отведя к палаткам, я предупредил невзрачного клиента, что возьмем чуть дешевле, чем валютчики берут днем.
- Поздно, - пояснил я. - Сам собирался уходить.
- По сколько хотите принять? - переступил с ноги на ногу щупловатый мужичок.
- По сто пятьдесят рублей за грамм. Все подряд и расчет на лапу.
- Согласен.
Я перешел к поджидавшему у начала рядов Филину, сказал на ухо:
- По сто семьдесят. Устроит?
- В такое время не грех раскрутить и по сто шестьдесят, - забурчал было тот. - Ладно, поканали к освещенному прилавку. Он тебе знаком?
- Нет.
- Можно облапошить на энное количество граммов. Про вес не говорил?
- Предложил и все.
- Лады.
- В этом деле принимать участия не буду, - отгородился я. - Когда возьмешь, разницу отстегнешь и разбежались. Договорился по сто пятьдесят за грамм.
- Писатель, ты обскакал даже меня.
Выставив японские весы на доске, Филин забрал у мужика золото, настроился изучать пробу, места соединений, заводские именники. Я суетился рядом, заглядывая через плечо. Цепочек оказалось много, они переплелись в узел, который не распутывался. Филин сопел, выдирая перстеньки с сережками, похожие на турецкие браслетики "черепашки" изделия светло - желтого цвета. Вещи складывал на мигающие электроникой весы. Попадались цепочки темного или светлого золота. Перебравшиеся в Турцию кавказцы смешивали русский благородный металл с османской медью или латунью - чего больше нащупывалось под рукой - отливали из сплава "коброчки", "кортье", "черепашки", и отправляли на историческую родину, где они раскупались русскими же модницами с модниками, не смыслящими в пробе ни бельмеса. Лишь бы красовалась на месте, где должна маячить. Наконец, Филин вздохнул, повертел оставшийся клубок в руках:
- Затрахался, - признался он. Мужичок забегал глазами по опустевшей площади - Попробуешь?
- Вообще ничего не увижу. Даже с очками на плюс три, - отказался я. -Золото какое-то разноцветное.
- Первый раз берешь? Или носят одно фабричное, - усмехнулся пацан, снова утыкаясь в моток. - Его и тащат со всех концов, искренне веруя, что изделия отливали на Колымских приисках. Народу невдомек, что это туретчина, главное, проба стоит. Впаяют на лапоть - лапоть засияет золотом
- Согласен, - усмехнулся я. - Иной раз предлагают медяшку. Пойдешь проверять к Красномырдину - золото. Черножопое, но оно.
- Не могу, - оторвался от клубка Филин. - Хочется просмотреть до конца, но туго накрутили. Откуда оно? - повернулся он к мужичку. - Не ворованное?
- У челноков перехваченное, - зачастил тот. - Рассчитывали на подъем в цене, не получилось.
- Поверим на слово, - Филин подкинул комочек на руке. - Сколько, говоришь, было граммов?
- Не помню, - задумался клиент. - Жена занималась.
- А ты решил приправить нам, - подмигнув, пацан опустил клубок на весы. - Сейчас определим.
Помельтешив, цифры замерли на ста тридцати граммах. Клиент сунулся взглянуть, но Филин смахнул горку с чашечки на доски прилавка. Мужичок пожал плечами. Я подумал, что золото или ворованное, или фраеру действительно до лампочки. Тем временем,Филин собрал концы цепочек в кулак, перевел цифры на табло на нули, положил кучу снова в углубление. Концы незаметно перекинул на другой край аппарата, они остались лежать на прилавке. Со стороны казалось, клубок уместился весь. Мужичку было до фонаря, он сучил руками в карманах штанов.
- Сто десять граммов, - объявил Филин. - Перевешивать не будем?
- Не надо, - отозвался клиент. - Какая сумма получается.
- Шестнадцать тысяч пятьсот рублей, - откликнулся я. - Согласен?
- Давайте деньги.
- Расплачивайся, - обернулся ко мне Филин.
- Потому и привел, что снова на перекидках, - наклонился я к его уху. - Было бы по другому, взял бы сам. Я не претендую на полный вес.
Филин извлек пачку пятисотенных купюр, отлистал нужную сумму. Мужичок пересчитал, растворился в серой мгле, слабо освещаемой ртутными "кобрами".
- Короче, - выставляя пакет с золотом на прилавок, развернулся ко мне Филин. - Сейчас ни копейки дать не могу, потому что металл не проверен до конца. Хочешь, можешь забрать себе по сто пятьдесят за грамм. Ни рубля не накину, вес застолблю, какой огласил. Не сможешь - жди до утра, пока не разгляжу.
- С чего ты расщедрился? - не понял я. - По сто пятьдесят, вес с кидаловом. Зачем тогда брал?
- Думал, бабки у тебя найдутся, за обвес получу, - пустился в странноватые рассуждения Филин. - С золотом возни не на один день, шестнадцать тонн заморожены. А мне с утра каждый рваный будет нужнен.
- Я сказал, что выкупить не в состоянии. Только с моря. Работать не на чем.
- Тогда до завтра. Ты закончил?
- Делать больше нечего.
- Если желаешь, подкину.
- Я своими ногами.
На другой день я выскочил на центральный пролет, к палатке Филина. Сумма навара вырисовывалась приличной. На базаре ловили ворон разве что кресты на соборе,и то потому,что те сами садились.Многотысячная масса людей трудилась в поте лица, используя минуту времени в полную меру. Филин стоял перед входом в ларек, облокотившись о прилавок зажатой под мышкой барсеткой.
- Пойдем, - завидев меня, позвал он.
Несмотря на горевшую под потолком лампочку, в заставленном товаром крохотном помещении висел полусумрак. Сунув руку под одну из полок, Филин выудил кулек с золотом, бросил на стойку:
- Это фальшак.
- Не понял, - оторопел я, рассчитывавший на другое.
- Золото фальшивое. Изделия из рандоли, берилевой бронзы, или с покрытием, а внутри цинк, алюминий, что угодно.
- Как ты проверял? - расстреливая знакомую и не знакомую кучу, промямлил я. - Почему не воспользовался надфилем, ляписом?
- Проба на каждой поделке проставлена четко.
- А вес? При таком количестве ошибиться - надо умудриться.
- На холоде день поторчи, гвоздь начнет тянуть на полкило. Это ты у нас приходишь после трех часов дня. Что будем предпринимать?
- В каком смысле? - поднял я глаза.
- Брали вместе, отвечать надо вдвоем.
- Потому и привел, что не соображаю, - покосился я на парня. - А во вторых, вчерашнее ли это золото? Оно мне не нравится.
- Ты решил прогнать, что я подменил? - Полез в пузырь пацан. - Ты это хочешь залепить, писатель?
- Запросто, - не стал отрицать я, соображая, если смалодушничаю, повесят все. Возьмусь пахать как Красномырдин, на чужого дядю. - Вперся перед сделкой в кучу дерьма, и решил разбавить сумму влета за счет меня.
- Следишь за помелом? - ощерился пацан.
- За слова я отвечал. За твои действия раскошеливаться не собираюсь. Брал ты, я к золоту не прикасался.
- Кто навел клиента!
- Повторяю, не смог взять сам. Сумел бы, кувыркался я. Или отправил мужика дальше.
- Выходит, расхлебываться мне, - попытался озлобиться Филин. - Ты можешь только подсылать клиентов с фальшаками, да стричь купоны от сделки. Ловко пристроился.
- Так на рынке заведено, - сплюнул я под ноги пацану. - Ты проверяешь товар, несешь ответственность. Мне отстегиваешь разницу в сумме моего договора между ним и тобой. Я имел право подвести своего клиента к другому валютчику.
- Красиво примазался, - покривился пацан. - А если ты подсунул мужика? Голова лишняя?
- Голову советую не трогать, - спуская злость на тормозах, поправил я барсетку. - А ты доказал что валютчик из тебя хреновый, если сейчас не вешаешь лапшу. Повторяю, смотреть должен был ты.
- Писатель прав, - послышался голос за спиной.Я увидел старого менялу Борю, тоже бывшего мента,не переступая порога палатки наблюдавшего за нашим спором. - Тебе, мальчик, не надо было хлопать в ладоши при виде фуфлового рыжья. Есть ляписный карандаш, надфиль, собственное чутье. О чем писатель популярно объяснил в самом начале. Разборки быть не может, если не решил прогнать туфту. Тогда дела хреновые.
- Я виноват, - засуетился пацан. - Сам влетел, сам отдуваться буду.
- Вот и отвечай, - сплюнул я Филину под ноги еще раз. Возле выхода бросил через плечо. - Но ежели навострился прокатить дуру, грош цена в базарный день.
- Какую дуру, - заблажил тот, не высовываясь наружу. -Подставили, и я виноват.
- При любом раскладе ты прав, - кивнул фуражкой Боря. - А коли сосунок решил не делиться, мы за ним посмотрим.
- Бабок нет, и тут хрен проссышь, - оглянулся я вокруг. - Одно за другим.
- На то и жизнь - полоса белая, полоса черная...
В конце октября ребром встал вопрос о размене квартиры. Дело долго упиралось в деньги, не получало надлежащего толчка. Да и кто позарился бы на первый этаж с зарешеченными окнами. И вдруг желание поменять квартиру, в которой прожил двадцать лет, стало невыносимым. Больше не мог смотреть на обшарпанные стены,опустившиеся полы,облупленный потолок. Здесь было все:пили, трахались,убивали,распинали. Возрождался, искал себя, смысл жизни. Наверное, пинка дала Татьяна, ее удобная громадина на пятом этаже старого крепкого дома. Деревья вокруг, по кронам перескакивали белки, сороки, горлицы, вороны, пташки без числа. Желание доказать, что не хуже газовика, пусть не обладаю большими деньгами. Не успел заикнуться, любовница принесла кучу газет, кто-то снабдил номером телефона конторы с агентами по недвижимости. Крутился сам. Мало того, четко понимал, что пассия хлопочет о себе, об отделении сына. Кажется, она его боялась. Сын продолжал любить отца, любовника матери ненавидел. Но... дело сдвинулось. Дали объявление. На пороге появились купцы. Отступать стало некуда и некогда. Татьяна предложила вещи перевезти в гараж,временно пустующий после продажи старой машины. Перейти жить к ней. В отношении перехода насовсем я был начеку. Перед глазами стоял пример ее подруги, "сплатившей" бывшему мужу гроши, переселившей спивающегося бедолагу в собачью будку на садовом участке за чертой города
Через месяц квартира была продана дешевле на тысячу долларов, потому что я представлял из себя нулевой вариант на рынке недвижимости. С хрустальной люстрой оказался у Татьяны. С первых дней почувствовал, что попал в кошачье логово, где у каждого свое место. Впереди зима. С возвратом опоздал,стоимость жилья неумолимо растет. С тещей, с сыном никакого контакта. В добавление ощутил, что за мной началась нешуточная слежка. Некстати любовница посоветовала работать не на сотках, а хотя бы на трех тысячах баксов. Совета я послушался. Как черт под руку, поругался с тещей, едва не швыряющей под нос жратву. Не писателя мечтала увидеть старуха в хоромах, пусть бы второго газовика. Кто продрался из грязи в князи, тот расчитывает на большее. Стоит лишь вспомнить сказку о золотой рыбке. Я словно проснулся. Привыкший быть хозяином, не мог допустить в свой адрес неуважительного отношения. Вскоре черная кошка пробежала между мной и любовницей. Я метался как загнанный зверь, зачитывая газеты с перечнем продающихся квартир. Ходил на просмотры. Все не то. Или жилье убогое, или цена запредельная. О-о, как пожалел, что связался не по сезону, да не с таким "помощником". На рынке напряжение тоже росло. Крутился возле Петя Попка с другом. Зачастили шапочно знакомые личности, стремящиеся выведать, на какой сумме кручусь.Нездоровый интерес вышибал из колеи, принуждал совершать ошибку за ошибкой. И развязка не заставила ждать.
В этот день я пришел, как всегда в последнее время, не выспавшийся, с больной головой. С Татьяной перекидывались лишь общими фразами. Кажется, натянутые отношения ей были на руку. Она надеялась, что я сломаюсь, стану покладистее. Обстановка вокруг накалялась. Раньше вызывавшая уважение расположением комнат - просторный зал, вокруг три спальни - квартира разонравилась окончательно. Чтобы не мозолить глаза, убегал пораньше, приходить старался к программе "Время". Для этого с соборной площади отправлялся пешком, добирался до ЦГБ, лишь потом садился в автобус.
Приготовившись к приему клиентов, я огляделся. Засек двух успевших примелькаться парней на другой стороне трамвайных путей. Еще одного стал видеть на повороте с Большой Садовой на Ворошиловский проспект. Четвертый торчал на углу Красноармейской. И так далее, до остановки напротив ЦГБ. Заметил смотрящих после того, как продал квартиру. Менял маршрут, втирался в транспорт с рынка. Докатывал до дома, из которого съехал. Дни стояли солнечные, в кармане лежало шило. Слежка особо не беспокоила.Думал,на улице вряд ли нападут,в подъезде поговорим.
Пока я так размышлял, не забывая крутиться на баксах, парней сменили другие, лет по двадцать пять. Поджарые, спортивного телосложения, в адидасовских костюмах, с обритой наголо башкой. За время перестройки их развелось как собак нерезаных. Нарождающееся новое государство занималось тем, что едва успевало сажать бандитов за колючую проволоку. Пошел дождь. Сначала мелкий, потом покрупнее, посильнее. Захотелось, чтобы Татьяна встретила возле ступенек в подъезд, или заехала бы за мной. Показалось, она парит возле ларька на той стороне путей. Едва не сорвался сквозь завесу холодных струй. Образ растворился. Появилось чувство обиды. Я к ней всей душой, она обо мне вспоминает, когда о чем-то хочу спросить. Стемнело. Часы на колокольне высветили около шести вечера. Зайдя в магазин, я переложил пачки денег в барсетке по разным отделам. Зародилась мысль, что надо бы пятьсот долларов спрятать во внутренний карман рубашки. Кулечек с изделиями засунуть в носок, а несколько упаковок рублей переместить под ремень на брюках. Случится оказия, пусть думают, что по прежнему кручусь на мелочевке, которую как наживку оставить в барсетке. Ах, как прекрасно русское слово "авось". И еще: "ничего"! Ни в одном языке мира днем с огнем не отыщешь. "Как дела, дорогой?", "Ничего". Карета с господином перевернулась, кучер тут как тут: "Ничего, барин. Авось обойдется".
Я не стал делать ничего, надеясь на русское авось...
Натянул поглубже фуражку, поднял воротник курточки. Забрал у Ритульки сумку с книгами, сбоку в нее запихнул барсетку, чтобы правая рука оставалась свободной. Сегодня поторговать произведениями не пришлось. От дверей магазина ко входу в рынок отчалили два отморозка, торчавшие возле табачного ларька. Я направился через старую часть города до центральной городской больницы. Проходя мимо здания междугородного телефона, заметил идущих следом двух парней и одного возле переговорного пункта. Косыми струями дождь хлестал в лицо. Нащупав шило, прибавил шагу, чтобы выскочить на главную улицу. До поворота на Ворошиловский проспект чувствовал себя нормально. Из-за дождя людей навстречу попадалось мало.Две женщины чуть не вписались в меня, ничего не видя из-за выставленных зонтов. Вспомнилось, как вначале работы в мою сторону качнулся пьяный увалень из местных алкашей. Едва успел подхватить, иначе влип бы мордой в железный цилиндр, из которого даже сегодня пытались торговать баночками с пепси-колой. На углу РИНХа, перед спуском в переход, торчал знакомый отморозок. Ведут, скоты. Погода подходящая. Подумал, что не следует ехать сразу на Военвед, а надо сойти на площади Ленина, например, заскочить в магазин, или забежать к знакомым по старому месту проживания. Завтра, глядишь, снова улыбнется солнце. Помирюсь с Татьяной и она приедет ко мне. Можно будет передать ей часть денег и послать домой, самому покрутиться до первых звезд. Они стали высыпать рано.
Свернув на Ворошиловский проспект, я перекинул сумку в правую руку. Материя с газетами сверху намокли, тащить книги в дождливый день мог человек, у которого не все дома. Но кто знал, природа меняет погоду на юге как южанин женщин. Последние, кстати, не стесняются тоже. Я пересек трамвайные пути на улице Горького. Пригнув голову, оглянулся. Никого. За Красноармейской, за Домом профсоюзов, пришлось снова поменять руки. В мозгу пронеслась мысль, что отморозки будут ждать на остановке напротив ЦГБ. Надвинув фуражку, сбавил скорость. Зачем решил пойти пешком. Дождь, словно нарочно, косыми струями бил под козырек, стегал по щекам, по носу, заставляя сжимать губы. По груди расползалось чувство обиды, что по своей дури превратился в полубомжа, которому решат и дверь не открыть. Хрен бы с ним, первым этажом, с отсыревшими стенами, прогнившими полами. Слизняками под ногами, на плинтусах. Пришло бы время, подвернулась недорогая квартира и - кум королю, сват министру. Сейчас ехал бы спокойно к себе, готовый ко всему. Вдобавок, сосед предупрежден. Теперь приходится тащиться к чужим, недоверчивым людям, хохлам из хутора на краю донской степи. Сельским жителям, зажатым в чувствах городским укладом, и самим чужеродным в городе.
Подсознательно отметил, что приближаюсь к "Кооператору Дона". Осталось перейти поперечную Лермонтовскую. В этот момент краем глаза схватил метрах в полтора надвигающуюся тушу. Протянул руки, как сделал на рынке, когда поймал алкаша, чтобы и здесь поддержать падающего на меня мужчину. И получил в лицо тычек сложенных вместе кулаков. Невесомо отлетел под стену "Почты", сумка вырвалась из пальцев, откатилась к бордюру. Хотел посмотреть на идиота, наткнулся на носок подошвы. Еще один удар пришелся чуть ниже виска. Выкинул ногу, решившись подсечь противника. Почувствовал, как навалился тот телом жрущего все подряд быка. Кулаки продолжали исправно работать. По спине, ребрам с ногами дубасили башмаки, окованные металлическими пластинами. Нападавших было не меньше двух. Лежа в луже, я вновь попробовал достать одного из отморозков ногой. Получилось. Выбросив кулак, напоролся на морду налегающего сверху. Это оказался мордоворот лет под двадцать пять со съехавшей в сторону щекой. Вдолбил еще раз. И едва не потерял сознание. Ботинок второго ударил по затылку. В глазах расплылось, тело обмякло. Я еще таращился выбраться из лужи, силясь уцепиться руками за что угодно. Но под танцами каблуков падал вновь и вновь. Наконец, ногами меня взялись переваливать за угол здания. В один из переворотов увидел, что второй нападавший под два метра ростом, в спортивной шапочке, в бутсах на толстой подошве. Снова мелькнула харя первого. Он сжимал в пальцах заточку, метясь в глаз:
- Где барсетка?
- Нету, - выдавил я сквозь зубы. - Работал на чужих деньгах.
- Барсетку, - придвинулся ближе хряк.
Я успел увернуться. Заточка пробила кожу, ударилась в кость под надбровной дугой. По бокам, по черепу застучали тяжелые башмаки. Изворачиваясь ужом, я силился нанести ответный удар. Не получалось. Длинное жало заточки кружилось перед глазами, попадая в лоб, брови, переносицу.
- Барсетку... барсетку... - приговаривал отморозок, стараясь проткнуть глазные яблоки. - Где барсетка...
- Нету..., - вертя головой едва не вкруговую, шипел я.- Нету, нету...
Несколько минут мы пытались достать друг друга. Я ненавидел насилие, оно вызывало чувство отвращения, от него тянуло рвать. Мразь, возомнившая себя вождем всех народов, ни на что не способная. Ярость добавляла сил. Но запас их был не как в молодости.
- Нашел, - словно сквозь вату послышался голос второго бандита. -Бросай старого козла. Исчезаем...
От туши перло вонью. Усрался, что ли, пока возился со мной. Или запах из пасти. Удары прекратились. Я взялся раздирать веки, чтобы попытаться запомнить отморозков. Знал со школьной скамьи, что даже прямые линии пересекаются. Пусть в бесконечном космосе, неважно. Шея не держала, вертелись мозги. Когда толщиной в лезвие образовались щелки и я увидел харю с перекошенной щекой, щеки оросила белая струя. Вымахавший зародыш опрыскивал из баллончика нервно - паралитическим составом. Кожа взялась огнем, дыхание переклинило. Вложив силу в кулак, он ударил в грудь. Когда я задохнулся от кашля, поднялся с меня с сиплыми всосами воздуха.Они отошли в сторону. Я зацепил из лужи воды, промазал один глаз. От жжения едва удержал вопль. Частица зрачка проморгалась. В руках у высокого была моя сумка с книгами. Скулы свело судорогой. Мразь, грязными лапами животного он будет листать страницы моего труда. Попробовал встать и рухнул в грязь. Успел увидеть, как по тротуару торопились прохожие. Париж пузырится от того, что законодатель моды, Рим велик развалинами, Детройт машиностроением, прекрасными автомобилями. Мы гордимся тем, что наш город носит звание Ростов - папа. В Одессе - маме обувают интеллигентнее. Потому и веса в столице, в других странах, поболее.
Сколько времени прошло с момента, как потерял сознание, не помню. Очнулся от стучащего по голове дождя. Попытался приподняться. Затем доковылял до угла здания с прилепившейся палаткой с горящей лампочкой внутри. Значит, девочки видели, но задницы не оторвали. Проспект был освещен, за спиной тряслась густая тьма. Хотел спросить проходящих где нахожусь, те шарахнулись. Но мир круглый. Кинул камень, через время получил его в спину. Заметив лужу, плеснул в корявое лицо водой. Снова захлебнулся от жжения, которым схватилась кожа. Глаза не промоешь. Наверное, такую особенность имеет баллончик с газом. Но двигаться надо. Высидел, золотые яйца забрали из-под мокрых штанов. Зачерпнув воды, взялся смывать с лица кровь. Все пылало: шея, щеки, лоб, кожа под волосами. И все равно глаза не видели, потому что веки опухли. Протянул руки вперед, пошел к стене здания, на которой засек телефонные автоматы. Повезло. Прохожий - мужчина набрал номер милиции.
- Как фамилия? - спросили на том конце.
Я ответил.
- Где находитесь?
- Возле "Кооператора Дона".
- Что случилось?
- Три тысячи долларов... Ограбили.
- Кто? Как выглядели грабители?
- Примерно так...
- Где они или куда побежали?
- Не заметил.
- Стойте на месте. К вам подъедут.
Через несколько минут подсуетился милицейский "бобик". Проскочив пару кварталов в поисках разбойников, ни с чем мы вернулись. К Татьяне я приехал поздно ночью, перебинтованный, словно вернулся с передовых позиций. Под взглядом тещи прошел в спальню. Утром, когда любовница ушла, поднялась температура. Только на третий день протащился на кухню, поставил чайник на конфорку. Затем оделся, забрал газеты с объявлениями:
- Уходишь? - выросла за спиной теща.
- Надо искать жилье. Не все же время болтаться у вас.
- Оставил бы ключ. Зачем он тебе.
Любовница дала запасной, чтобы не торчал в ожидании домашних. Сын убегал и прибегал, теща гуляла в парке, или засиживалась в гостях. Наказала матери здорово не наседать.
- Почему я должен оставлять ключ вам?
- Зачем он тебе? - теща окинула злыми глазами. - Я дома, Таня приезжает рано.
- Вы решили выгнать меня? - оторопел я. - Таня сама предложила переждать, пока не подыщу размен.
- Ну...с Таней и разговаривай. А ключ отдай, потеряешь.
- Отдам тому, у кого взял, - не глядя, процедил я.
Вечером рассказал Татьяне о стычке.
- Что вы друг на друга валите. Мать звонила старшей сестре, чтобы та забрала ее к себе, - рассердилась любовница. - Она старая, постоянно дома. Страшного ничего не вижу.
- Мне уходить? - спросил я. - Тарелку борща она не подает, хлеб отодвигает в сторону. Придти смогу лишь тогда, когда кто-то дома.
- А ты что, много приносишь? - уставилась любовница.
- Нет, но усердствовал, - опешил я от неожиданного поворота.
- Одну курицу?
Я вознамерился было напомнить про море, золотые перстеньки с серебряными ложками. Про платья, колготки. Подключенную стиральную машину, починенную сантехнику... Да пошло оно. Опустила до своего уровня.
- Можно воспользоваться телефоном?
- Надумал пожаловаться на тяжелую жизнь? - усмехнулась Татьяна.
- Желаю спросить, кто из друзей примет.
- Кому ты нужен. Обосрался кругом, а строит крутого.
- Я поверил тебе.
- Звони. И волен уходить на четыре стороны.
Все оставил бабам. Обувал, одевал, кормил. Пахал, возил. И бил. За то, что тащил воз один. Сам кобелем обнюхивал всех подряд, им взгляда не прощал. Может, потому и обнюхивал, что, как тот горец, имел право. Теперь, вроде, не за что зацепиться, да на полную катушку. Полистал страницы записной книжки. Дочь отмел. Пустит, но стерпеть ее равнодушия не мог. К сыну некуда. К Даньке сам не пойду. Сосед ответил, чтобы приезжал. Товарищ тоже. Кум сначала спросил совета у своих, потом просветил, никто из родных не против. Татьяна молча внимала переговорам. Оставалось собрать вещи и сматывать удочки из негостеприимной квартиры, в которой у каждого помеченный кошачьей мочой свой угол. Один зал общий, но и он описанный всеми. Мать Татьяны и сын родились в год Кота. Куда мне, откровенному лосю. Да любовница Змея.
- Договорился? - дожевывая печенье, спросила пассия.
- Начну укладываться, - задавливая обиду на женщину, одновременно испытывая чувство благодарности к знакомым с друзьями, встал я из-за стола. -Пусть вещи полежат в гараже. Я заплачу. Спасибо за все.
- Пожалуйста. Но ты никуда не пойдешь, - поднялась и Татьяна.
- Почему?
- Я не пущу...
На рынке Сникерс встретил усмешками. Издевался весь наш угол.
- Опять на бандитскую пулю нарвался. Она мимо летела, а он схватил.
- Нормальный бы уклонился, писателю до всего дело.
Может, ребята были правы. Не рванул бы пешком на пять тыщ как на пятьсот в дождливую погоду, глядишь, пронесло бы. Или надыбали кого бомбануть вместо меня. Папен кривился, но осторожничал. Приблизился белобрысый начальник уголовного розыска. Подал руку, поцокал языком.
- Прими мои сочувствия, - поправляя фуражку на лобастой голове, поморгал он светло - голубыми глазами. - Начинай работать по новой, приходи с утра. Вряд ли удастся вернуть хоть что-то.
- Квартиру продал, - машинально информировал я.
- Квартиру..., - оперативник немного опешил. Шагнул вдоль стены из магазинов, бросив через плечо - Работай.
Через пару дней выразил сочувствие начальник милиции базара. Друзья с любопытными товарищами куда - то подевались. Призрак разве что навострился при словах о проданной квартире.
- Зачем надумал идти пешком через город? - Застриг он черными глазами. - Следы надо заметать.
Лишь Бандера криво усмехнулся:
- Теперь ты волен крутиться на любой сумме. Ни одна собака не тронет.
- Почему? - спросил я.
- Откупился, - посопев, разъяснил. - Моли Бога, что получилось именно так. Замочили бы, не ты первый, не ты последний. Сам говоришь, свинья старалась заточкой попасть. Сколько ребят на том свете.
- В милиции заставили написать заявление. Как думаешь, выйдет что -нибудь?
- Залупа конская вывалится, - зло отреагировал Бандера. - Пару раз вызовут, якобы для дачи новых показаний, потом закроют в сейф с "глухарями". Если и надыбают, постараются растормошить сами. Блин, как из детского сада.
- Рука бы не дрогнула, если со стороны властей нулевая реакция.
- Руководство не трожь, они при деле, - хохотнул Вадик из бригады Меченого. - В отношении беспредельщиков и я с удовольствием бы нашарил под прикладом "калаша" спусковой крючок. А лучше из подствольника, чтобы говно по пашне расшлепалось. Все удобрение.
Наконец, случайно узнал, что продается недорогая квартира в нашем районе. С ванной, про которую забыл, разменяв трехкомнатные хоромы на однокомнатную с туалетом и кухней едва не сомещенными. Но какой бы маленькой сумма ни была, не доставало тысячи долларов. Неожиданно Татьяна пошла навстречу. Договорились, сдам акции "Газпрома", сразу верну долг. Бумаги перли как на дрожжах. Настроился отнести их на той же неделе, да выпали очередные праздники с выходными. Но риэлтерские конторы функционировали. Обусловился с хозяйкой о встрече. Сделка состоялась. Нашел грузовую "Газель" и отчалил на новое место жительства, благодаря Бога, что дал возможность не оказаться на улице. Господь мог распорядиться по иному. Полмесяца, проведенные у Татьяны, показались хуже пятнадцати суток на Семашко. Впервые понял, что большая жилплощадь, город с миллионным населением, не спасут, если человек воспринимает другого с первобытной неприязнью. До переезда к пассии казалось, что окружающие относятся ко мне с некоторым чувством юмора. После встревожился за пошатнувшееся было чувство собственного достоинства. Исходя из приобретенного опыта, в одно из посещений любовницы предложил расстаться.
- Ты мне тысячу долларов должен, - воззрилась Татьяна. - Или решил, что подарю?
- Подарков от женщин не приемлю, - сказал я.- Как только закончатся вечные праздники, сдам акции и рассчитаюсь. Надеюсь, сомнений нет.
- С чего решил расстаться? Если с матерью не смог найти языка, это ваши проблемы. Я готова бросить все и переехать к тебе. Мне тоже надоело быть вечной служанкой. Заработок три тысячи, на шее сидеть не буду.
- Левые на сына с матерью будешь расходовать? - впервые зло подковырнул я. - А меня заставишь пахать в полный рост. Учти, я задерживаться на рынке не собираюсь.
- Доходы кроме зарплаты пусть тебя не касаются, - в глазах Татьяны вспыхнули искорки раздражения. - Мать с сыном я не брошу.
- Конечно, я не газовик. С ним было бы по иному.
- Да, с ним другие расклады. Семнадцать лет были вместе, по десять раз на день созванивались. Десять лет при встречах только целовались. Многие этим похвастаются? Отпуска проводили вместе, территорию бывшего Союза объездили. Летом на море каждые выходные. Если бы позвал, бросила бы всех. Поздно, молодая любовница. С ребенком..., - у Татьяны от обиды задрожал подбородок. - У нее нижняя губа отвисает, словно заячья. Вот так...
- Красивая жизнь, о ней мечтает любая женщина, - пропустил я застарелые стенания мимо ушей. - Попробуй еще, глядишь, не все потеряно.
- Измены не прощу, - не согласилась подруга. - И после тебя ему делать нечего. Встретились бы до него, в его сторону не обернулась бы.
- Так была озабочена?
- Мы занимались любовью всего раз в неделю. Даже не подозревала, как это может быть приятно. Вы разные. Ты лучше
- Верится с трудом, - хмыкнул я.
Я долго молчал, оглядывая не заставленное мебелью помещение. В окно были видны голые деревья с раскиданными кронами. Как перед балконом Татьяны. Даже сороки с грачами, горлицами на ветвях. Летом, наверное, детского садика внизу видно не будет. Дальних девятиэтажек точно. Их закроют пирамидальные тополя. Жаль утраченных баксов. Можно было бы сделать конфетку. Впрочем, излишества нам ни к чему. Нужно думать о том, как продать акции "Газпрома", чтобы после отдачи долга осталось и себе.
- Разные мы люди, - отчертил я черту. Красивая Таня, очень, даже на юге. Ласковая, рассудительная. Воспитанная? Нет, вымуштрованная под одного из любимцев коммунистической партии. Деревенского мало, хотя бы потому, что, как Зоя Космодемьянская, слова лишнего не скажет. - Давай-ка расставаться. Я говорил, что назад не возвращаюсь.
- Посмотрим. Новый год, надеюсь, встретим вместе. Родных с подругами я обзвонила.
- Не против. Делов не впроворот. Какие бабы...
Акции сдать оказалось не просто. После напридуманных Ельцыным с командой к прежним праздников, они упали в цене больше чем в два раза. Если месяц назад я мог получить три с лишним тысячи долларов, то сразу за победными реляциями едва набегала тысяча. Попросил Татьяну об отсрочке в надежде на подъем на прежний уровень. Та согласилась с неохотой. За две недели цена скатилась до двенадцати рублей за акцию. Я понял, что ловить нечего. Снял золотую цепочку плетения "Кайзер", на которую положил глаз сынок пассии. Бросил на чашу весов перстень, еще несколько игрушек. Это была капля в море. Расстался с золотом по одной причине, для укрепления пошатнувшегося доверия.
Две тысячи первый год мы встречали у Татьяны. Стол ломился от угощений. Маленькую лепту внес и я. Было неудобно чувствовать себя начитанным, поэтому больше прислушивался к разговорам. Татьяна веселилась, припоминала школьные годы, как на одном из вечеров спела песню "Я первый ученик среди ребят...". В классе четвертом я тоже пропагандировал это опровержение зазнайке, утверждавшему,что он отличник. У Тани случай был обратный.
Так же был Новый год. С песней предоставили право выступить мальчику с нормальным голосом. Тане же хотелось отличиться. Слух у нее отсутствовал напрочь, к сцене не подпускали. Когда объявили номер, она поднялась на возвышение, спряталась за елку. Как только баян заиграл, высунулась и закричала: "Я первый ученик...". Ее пытались согнать с подиума, но она уворачивалась. И догорланила мелодию до конца под воплями одноклассников с другими учениками. После дала схватить себя учительнице, получить внушение сквозь смех взрослой тети.
Повеселились в очередной раз и сидевшие вокруг. Молодежь начала собираться на танцы, взрослые продолжили застолье. И Таня припала к рюмке, уговоры не действовали. Мы поругались, по настоящему. Теща ушла в спальню. Я настроился уехать домой. С Военведа до площади Ленина путь представился нелегким. Тем более, по дорвавшемуся до спиртных припасов городу. С превеликой неохотой отправился отдыхать. Утром, за чашкой кофе, наступило шаткое перемирие.
Прошли новогодние кувыркания обнищавшего народа, столетиями ждущего, когда с неба начнет сыпаться манна небесная. Она просыпалась всегда, правда, для подсуетившихся, прибравших к рукам ведущие отрасли народного хозяйства. Акции "Газпрома" с трудом одолели стойку в четырнадцать рублей пятьдесят копеек. На этом рубеже замерзли, по предположениям специалистов, на долгие месяцы. Шла война между добытчиками и посредниками - поставщиками газа населению. Зато доллар поднимался вверх, перешагнув тридцати рублевый рубеж. Я снова оказался в пролете. Ни денег на раскрутку, ни роста на рынке ценных бумаг. В который раз приходилось признаваться, что любые достижения доставались большой кровью. Как пометили при рождении, чтобы не вылезал из толпы, довольствовался тем, что Бог послал. Мне этого было мало. Тянуть с отдачей долга не имело смысла. Выбрав день, я сдал акции, потеряв две тысячи долларов. Пять тысяч зеленых за два месяца, не считая влетов по мелочи. Лучшего придумать невозможно. Ни банковских счетов, ни в мешках по углам денег не было. С учетом цепочки с несколькими безделушками, которыми пытался загладить оттяжку с отдачей баксов, на руках шелестело несколько соток. Надо было раскручиваться по новой. Я кидался на всякое, что сулило принести доход. Дома работы тоже было невпроворот. С перетаскиванием телефона Татьяна выручить не сумела, несмотря на связи.Железную дверь поставил без ее участия, хотя и там были знакомые. Еще раз предложил разойтись. Она прибегала все равно. Тогда на рынке я снял тридцатилетнюю риэлтершу из агентства по недвижимости. До поездки ко мне та пританцовывала в изрядном подпитии, когда взял шкалик "Смирновской" с пачкой сигарет, едва не расклеилась совсем. По дороге, и уже дома, раскинувшись на диване в чем мать родила, риэлтерша не уставала удивляться, с какого бодуна поперлась с неизвестным мужчиной неизвестно куда. Но в постели мы поработали на славу. Я словно отомстил Татьяне за скрытность, за частые выезды на места возведения пивных ларьков с магазинами недалеко от газовых труб. Доходы не интересовали, душила жаба, что со слесарем - газовиком делилась всем, от меня утаивала даже незначительное. Когда узнал еще на старой квартире, что любовник подкатывает на "мерсе" к месту бывшей работы, то испытал не ревность, а чувство неприятного раздражения.
Через день после проведенной с молоденькой бабенкой ночи Татьяна пришла. На кухне не рассосался запах сигаретного дыма, окурки виднелись и в мусорном ведре. Я не собирался выносить его. Пусть будет как есть. Проскользнув в спальню, любовница покрутила изящным носиком:
- На кухне смрад, постель не так застелена. Кого-то притаскивал? Чего отворачиваешься?
- Разве не видно? - отмахнулся я.
- Чувствуется. Но... ты не похож на других.
- Я тебя предупреждал.
- Все равно сомневаюсь. Думаю, что заходил твой друг Сэм, с которым пил, потом бросили. Как он поживает, сын растет?
- Куда ему деваться, - отвернулся я. Чем больше будешь убеждать, тем меньше начнет верить. - Молчаливый и угрюмый как отец - казак. Да еще мать армянка.
- Вот видишь, заглядывал Сэм. А ты пытался доказать, что приводил женщину. Я разонравилась совсем?
- Нравишься по прежнему, я пришелся не ко двору. Да и не старался я найти с твоими домашними точки соприкосновения, выдвигал им в пику свой характер.
- Поэтому и живешь один.
- Поэтому никому не мешаю, помогая родным в меру возможностей.
- Лучше бы жил с семьей. Из тебя вышел бы прекрасный воспитатель, хранитель домашнего уюта. Я говорю не то?
- Если нет за спиной тайн, отношения хорошие, то правда. Но стоит подать повод к недоверию, о продолжении личного участия речи не идет. Обиды прощать не могу. А это качество в жизни считается главным.
- Не прощаешь моего прошлого?
- Не только.
- Сама себе его не прощаю...
И все-таки разрыв произошел. Еще долго Татьяна звонила, справляясь о делах, здоровье. Я отвечал, не зазывая в гости. В квартире по неделям стала задерживаться риэлтерша, молодайка без морщин на лице, без седых волос в прическе. Не зацикленная на семейном гнезде, с широким кругозором современная бабенка. Единственный недостаток - частые выпивки и курение сигарет одну за другой. Снова женщина спасла от женщины, действуя как громоотвод. Но, странно, когда Татьяна перестала приходить, начала отдаляться и риэлтерша. Она словно выполнила наложенную кем-то миссию.
На базаре все оставалось по прежнему. Бакс зафиксировался на отметке в тридцать один рубль, зато евро рванула вверх. Вскоре она перегнала доллар. Валюту приносили люди, во время войны побывавшие в Германии в качестве рабочей силы. Навара было побольше, но смущала нестабильность. Сегодня за евро давали тридцать два рубля, на другой день невозможно сбагрить по тридцать. Валютчики подстраховывались, занижая сумму покупки до предела. Золото после девальвации в девяносто восьмом году рубля, как несли мало, так приносили все меньше. Гривны появлялись летом, когда начиналась пора отпусков. Полуостров Крым по прежнему пользовался спросом, в основном, из-за низких цен. Заработки стали не те, да многим идти было некуда. Из - за ограбления я перестал таскать сумку с книгами, оставляя руки свободными. Понимал, сейчас как раз и следует пополнить бюджет. Но масла в огонь подлил товарищ в черном пальто с черной рубашкой, взявшийся интересоваться, отстегиваю ли я бабки ментам, или пристроился на дурнячка, прикрывшись именем писателя с торговлей книгами. После одного из разговоров, снова заметил у входа в рынок двух пацанов. А качок наезжал. Наверное, принял меня за отбившегося от стада барана. Ощущение беспомощности коробило, вызывая желание покончить с наездами раз и навсегда. Но на место первого придет стадо других. Зло имеет право на вечность, как и его противоположность - добро.
- Говоришь, писатель? -обрабатывал меня качок. - А кто поверит, что отстегиваешь мусорам за обмен валюты?
- Кто сказал, что я желаю, чтобы верили? - сознавая, что с буграми мышц не справиться, перекашивал я рот на сторону.- Мне лично насрать на тех, кто хочет думать по другому.
- Хамишь, товарищ, - угинал голову представитель криминального мирка, видимо, контролирующий отвоеванный у ментов свой участок пастбища. Обритая башка с бесцветными глазами, прущая напролом дурная сила, вызывали ненависть, желание оглушить отморозка, увидеть беспомощным.
- Есть бригадир. Слетай и проясни ситуацию, - чтобы закончить разговор, не выдерживал я. - Тогда легче будет поговорить, об чем пожелаешь.
- Я знаю вашего пастуха. Побазарим, никуда не денемся, - пообещал качок.
- Оборзел, чтобы прятаться? Страху решил нагнать? Иди, народный, мне надо крутиться.
- Работай.
Так продолжалось с полмесяца, пока я сам не заскочил к бригадиру, не рассказал о странном субъекте. Призрак помялся, кинул через плечо:
- Не связывайся, отваливай в сторонку. К другим не подъезжают.
- У меня место за пределами рынка. Решил, видно,что под прикрытием книг стригу купоны под носом у ментов.
- Все может быть. Я выясню.
Через неделю качок подкатил с другим выражением холеной маски. День выдался теплым, за курткой виднелась та же черная рубашка, заправленная в черные брюки с вечными стрелками.
- Привет, писатель. Как работа?
- Нормально, - взглянул я на стервятника. От него по прежнему исходил дух животной силы, пополняемой за счет питания, постоянных тренировок.
- Что надо, я узнал. Тревожить никто не будет. Разве что золотую безделушку куплю. Подешевле.
- Такса для всех одна.
- Но ты платишь меньше.
- Но я работаю после всех. Что достанется.
- А бывает?
- Здесь пробовали стоять, да вовремя решили убраться.
- Понятно. Претензий больше нет.
Весь Ростов на кусочки поделили. Стоит отбиться от стада, перед мордой вырастает новый пастух.Начинаешь понимать рабочих, крестьян и солдат, решивших сбросить ярмо капитализма. Зачем повторять ошибки истории, когда может выйти себе дороже. Роль бригадира вырисовалась яснее. Связующее звено. Да... мне, главное, опубликовать свои произведения. И все-таки, у нас существует еще разница в сравнении с другими городами. В Москве, в Екатеринбурге, на Дальнем Востоке криминал и менты давно срослись. Вот и носи после раскладов свою книгу на продажу. Кто даст гарантии, что выстраданное бессонными ночами детище не привлечет внимания членов бандитских группировок,не наведет на мысль, что писатель не под ментовской крышей. Прикрывается.
День начался с поисков потенциальных клиентов. Крутиться было не на чем. У Андреевны дела шли не лучше. Одна Света не унывала. Потряхивая кульками, без устали учила народ уму - разуму. Особенно доставалось представителям национальных меньшинств. Отдельные члены с разрешения чиновников из администраций и ментов не уставали возводить между государственными домами с учреждениями, в неприкосновенных парках, непривычные глазу вигвамы. Когда в Калуге держали плененного Шамиля со свитой, калужане бегали смотреть сквозь щели забора, как из кувшинов подмываются его бабы. Интересно, что в бани не ходили. Теперь через навороты такого не увидишь. На рынке гортанная ругань по русски закладывала уши, плевки шлепались под ноги. Очистки, огрызки фруктов, бумажки толстым слоем покрывали проходы на базаре, по городу, преподнося пример местным оболтусам, по развитию недалеко ушедшим. В бытность молодым поколесил по Кавказу. В населенных пунктах никто из туристов не думал бросить на землю пачку от сигарет, окурок, банановую шкурку. Мы бы швыряли, нас заставляли уважать землю, на которую приехали.
- О чем шепчешься сам с собой? - толкнула в плечо Андреевна. - Не повело, часом? Мужчина еще видный. Не Татьяна, другая подберет. Видишь, распогаживается? Скоро опять в отпуск собираться.
- Какой отпуск, - встряхнулся я. - Денег на пропитание не хватает.
- Работай. Второй клиент на базар подался. С Таней вы разбежались, голова должна быть свободной. Или еще какая проблема?
- Появилась, мать бы ее..., - я помялся, не решаясь рассказать. - В подъезде, уже на новой квартире, свила гнездо кодла из парней лет по восемнадцать - двадцать. Сообщил ребятам с ментами, те хмыкнули, мол, куда деваться по дождливой погоде. Будь начеку. Парни курят на площадке выше. Когда вожусь с замком, действий не предпринимают. Здороваться стали.
- Спроси, из чьих квартир. Может, в гости приходят. Родители не пускают, крутятся в подъезде.
- Знаешь нынешнюю молодежь, пошлют, что хочешь, то и делай.
- Обязательно прознай. Или проверь с ребятами.
-Подстраховался бы, кабы молодцы не носились по деревням за овощами с фруктами, - отодвигаясь к бочонку, пробурчал я.- Хрен доищешься.
Подошел клиент с "евриками". Сиреневая пятисотка одной бумажкой. Цифра "пятьсот" меняет цвет от голубого до фиолетового и черного. На вид купюра простоватенькая. Мост, ячейки жилого дома, окна. Рисунки живописными назвать нельзя, скорее, начерчены в графическом стиле. На переднем плане кусочек фольги с выдавленной цифрой. Полоса, водяной знак. Евро принесла лет за шестьдесят женщина, с любопыством рассматривавшая меня. Наверное, угнали в Германию девочкой, теперь немцы решили замолить перед ней и другими подобными бедолагами прошлые грехи. Я прикидывал, по сколько взять валюту, чтобы и женщину не обидеть, и самому заработать.
- Чего мнешься? - первой нарушила молчание она. - Товарищ, работавший на этом месте, взял пятьдесят евро по тридцать рублей. Сказал, так берут все менялы.
- Проверял на вшивость, - с облегчением вздохнул я. - Сейчас чего не подделывают. Копировальной техники навалом.
- Я получила тысячу семьсот евро за то, что девочкой угнали в Германию, мы помогали пышнотелой фрау по хозяйству, - объяснила женщина. - Когда объявились наши войска, отправили снова на родину.
- Туго вам пришлось, - посочувствовал я.
- Не сладко оказалось здесь, когда заставили разбирать руины, приноравливаться к токарному станку, точить оболочку для мин, - не согласилась дама. - Там мы старались наводить порядок в меру сил, нянчили ребенка по очереди. В стране Советов нам, детям, выдавали буханку хлеба, немного крупы с картошкой, там баловали наваристым супом, на второе перепадало и мясо. Поэтому, когда война закончилась, начались новые аресты с расстрелами. И дети, и солдаты увидели, как люди живут. Как жить нужно.
- Вы еврейка? - спросил я.
- Почему вы решили? - опешила бывшая служанка.
- Слишком откровенно говорите о немецком плене, вернее, о рабстве.. Русские так не могут. Они привыкли молчать, как при крепостном праве, отмененном Александром Вторым.
- Я не еврейка. И рабом быть не желаю, - женщина вскинула седую голову.- Спасибо Германии за сочувствие к нам, выжившим в том аде. Советская власть считала нас предателями.
- Родина такая, - усмехнулся я, поражаясь, как долго помнит человек уважительное отношение пусть даже врага.
Ни слова не сказав, женщина направилась ко входу в базар. Глядя вслед, я подумал, что лагерей она не избежала. Великий виолончелист Мстислав Ростропович обратил внимание русской нации на то, что побежденный народ-немцы - живут лучше, чем существуем мы, его победители. Как с гуся вода. Появились разговоры, что послевоенной Германии помогла подняться с коленей богатая Америка. Вместо устаревших станков завезла новое оборудование. Зато мы взамен механизмов с ременной тягой поставили экспроприированные из Третьего Рейха станки, в то время, как мир шагнул дальше. И пахали на немецких добросовестных пахарях до перестройки.
Возле трамвайных путей расположился табор азербайджанцев. Менты, забывая о собранных деньгах, заставляли занести товар вовнутрь базара. С криками, проклятьями, торговцы перемещались в указанное место, чтобы через пару часов вновь раскидаться по стальным ниткам. Внимание привлек нечесаный пацан лет четырнадцати с вывернутыми губами. Подняв корзину с помидорами, он стал посреди рельсов, не обращая внимания на осипшие звонки идущей от вокзала трамвайной пары. Наконец, водитель, женщина в повязанном в стиле тридцатых годов платке, высунулась в дверь, понесла на родном языке "тупорылого чурку". И завязалась обычная перепалка, каких за день наберется не одна и не две. По движениям рук пацана можно было понять, что он предлагал водителю объехать торговое место. Мнение поддержала одна из "наших" четырнадцатилетних дурех в брюках в обтяжку. Люди смеялись, крутили пальцами возле виска. Но пацан, видимо, всерьез решил, что железный тихоход способен его обкружить. Тогда водитель звякнул звонком, пополз по рельсам. Подскочивший азербайджанец постарше столкнул пацана с путей, погрозив кулаком той же вагоновожатой.
- Ты все берешь? - подвалил худой под тридцать лет мужчина с холщовой сумкой в руке. - Не желаешь взглянуть?
- Что? - не понял я.
- Икона. У бабушки завалялась.
Поставив сумку, мужчина принялся срывать с дерева газету. Я пихнул его под локоть:
- К ментовке подошел бы и предложил свой товар ментам. Они бы его быстро оценили.
- А что? - вздернул тот голову со свалявшимися волосами. - От бабки наследство.
- Хоть от дедки. Документы есть?
- На что?
- На наследство.
- Снял и принес.
- Ясно, - пожевал я губами. - Давай спрячемся, чтобы глаз было меньше.
Редко кто не выпятит на показ грошовое, в основном, богатство. Вечно с вывертом, дурацким приплясом. Потом из ментовки тащатся жалкие, растерянные, так и не понявшие, за что их отоварили.
Мужчина освободил товар от газет, протянул мне. Мы примостились за бочкой, прислонившись к выступу в стене. Развернув тяжелую доску лицом, я определил, что икона писана церковными мастерами конца девятнадцатого века. Или еще раньше. Доска толстая, как бы выгнутая, сзади два неглубоких паза вдоль со вставленными в них неширокими планками. Если от времени начнет рассыхаться, чтобы не пошла трещинами. Верный признак, что икона не рядовая. Повернув дерево боком, заметил, что слой краски солидный, нанесен на густую белую основу, которой вначале покрыли заготовку. Основа смахивала на засохший пласт меловой пасты, алебастра. На яичный белок, наконец, когда им обмазывают пасху, только вынутую хозяйкой из духовки, заодно посыпая сахарной пудрой. Краски спереди потускнели не очень. Нимбы над как бы лакированными, светло-коричневыми ликами, отливали золотом, пурпурные одежды богов сменялись бархатно - синими. Главные держали в узких ладонях с длинными пальцами открытые книги. С неба золотисто - белыми тонкими лучами исходило божественное сияние. В воздухе порхали птички с веточками в клювах, кувыркались кудрявые розовые ангелочки с крылышками за спиной. Идиллическая картина рая, или совещания земных святых по какому-то поводу. В середине восседал на троне в свободных одеждах старец с пушистой седой бородой. Властно-бесстрастное лицо не выражало эмоций, взгляд прямо перед собой. Над головой сиял золотой нимб, в руках он сжимал темный католический крест с одной поперечной перекладиной. Я и раньше не замечал, чтобы святые прислоняли к груди православные, с несколькими поперечинами, кресты. Письмо не похоже ни на примитивное донское, ни на руское, больше напоминало греческое, основательное. Доска имела размеры сантиметров пятьдесят на шестьдесят, толщиной не меньше пяти. Красной краской старославянской вязью по иконе была надпись, разобрать которую не представлялось возможным. Посопев, я перевернул образа тыльной стороной. Но и там художник или художники не запечатлели автографов.
- Не знаю, что молвить, - пробормотал я. - Доска интересная, да кто бы подсказал, что из себя представляет.
- Бери и дело с концом, - закуривая новую сигарету, пошевелил ключицами мужчина в поношенных брюках, в грязном пуловере. - Я предупредил, икона старинная, стоимости никто не знает.
- Почему решил продать? Старые работы обладают свойством возрастать в цене. Слыхал про аукционы в Англии?
- Ясное дело, Сотбис.... Доставать начала. Прочие нормальные, а эта... Выпью лишнего, видения красочные, словно белка накрывает.
- Пока бухать не бросил, самого прихватывала. Но с чего ты взял, что икона имеет отношение к гальюникам? - ставя доску на порожек, поднял я глаза на алкаша. - Кстати, когда накатило в первый раз, я тоже связал видения с намоленной в углу иконой. Даже лампадку купил, пристроил на палочке. По праздникам фитилек зажигал. Потом она вроде действовать принялась. От греха подальше продал.
- Чего спрашиваешь? Если есть спрос, покупай и сбагривай, - мужчина отошел в сторонку, выпустил клуб дыма. Кинул через плечо. - Думай, деньги твои.
Я провел пальцами по верху крашеного дерева, ковырнул ногтем белую основу. В памяти всплыл случай.
Тогда я бухал, за самогоном в ночь - полночь бегал к хохлушке через двор. Однажды запустила в прихожую, взяла сто рублей - деньги еще не обменяли на тысячные -положила в складки ночной рубашки и пошла в комнату отсчитать сдачи и принести бутылку. Бумажка упала на пол. Я поднял, запихнул за штанину, в носок. Через минуту послышалось бормотание, хохлушка выскочила в прихожую, уставилась на меня. Толстая, с трудом переводящая дух.
- Ты отдавал деньги? - спросила она.
- Сама брала. Сунула в ночную рубашку.
- Да помню я все, - зарыскала носом самогонщица. - Куда они делись...
- Отнесла в комнату. Сказала, принесешь сдачи и бутылку самогона.
Из спальни выполз вечно поддатый, такой же безобразный сожитель. Вдвоем они принялись обнюхивать углы в прихожей. Затем в квартире. Вернулись в переднюю, перетрясли вещи с ног на голову. Заставили меня расстегнуть курточку, рубашку. Я снимал ботинки. Оставалось сбросить штаны и показать задницу.
- Я отдам сдачу и бутылку, - плюхнулась на табурет самогонщица. -Лежат где-нибудь, воткнула и забыла. Иди.
Вышел я от хохлушки довольный. Обмануть бегемота никому не удавалось. В то время мною владел чисто спортивный интерес. Но с того случая хохлушка взялась отказывать. Мол, иди, знать не знаю. Поэтому в следующий раз, через время, пошли с Людмилой. С нею впустила. Передав бутылку, спросила:
- Говорят, ты иконами занимаешься?
- Вообще, да, - не стал отрицать я. - А что?
- Привезли из деревни. Родственники умерли, - женщина смахнула с лица прядь седых волос. - Купи, недорого продам.
- Покажи.
Самогонщица вынесла икону под пыльным стеклом. Сантиметров семьдесят на полметра. Толщина все пятнадцать. Внутри проглядывалась Дева Мария с маленьким Иисусом на левой руке. Прописаны только голова, руки и лик младенца с ладошками. Остальное покрывало сусальное золото, по бокам искуственные цветы. Одежда, аура над Девой и младенцем из той же фольги. Дерево было старым, звенело. Скорее всего, не земляки привезли уцелевшую от умерших родственников икону, а кто из алкашей расплатился за бутылку самогона.
- За сколько хочешь продать? - осмотрев коробку, спросил я.
- За сто рублей, - дернула кистью баба. - В Бога не верю, а место занимать - кому оно надо.
Расплатился с самогонщицей. На улице было холодно, морозно. Икону завернули в тряпицу еще в прихожей у хохлушки. Перешли двор, открыли дверь в мою квартиру. Я взялся за молоток, плоскогубцы, отвертку. Не терпелось узнать, какой мастер приложил руку. Поддатым был еще до похода к самогонщице, когда пришел и оттаял, немного развезло. Пока выдернул гвоздики, выдвинул стекло, разобрался в хитросплетениях фольги, на тонких проволочках пыльных цветов, наконец - то, перевернул источенную древесными паразитами доску на обратную сторону, потому что на лицевой надписей не обнаружилось, захмелел окончательно. На тыльном боку тоже никаких автографов старых мастеров. Посидев над раскуроченной коробкой, я добавил полстакана самогона. Запах пыли щекотал ноздри, першило в горле. Под молчаливым присмотром Людмилы затеялся ее собирать. Доска с ликами была небольшой, едва держалась на дощечках с планочками, соединявших ее с корпусом. Пришлось повозиться. И все равно многое скомкалось. Отложил икону до утра. На дворе была ночь. Выключил свет и полез на Людмилу. Когда почувствовал скорую разрядку, вдруг почудилось, что вместо подружки под меня легла бабушка, которая воспитала с шести месяцев и которую звал матерью. Она прилетела из пространства, то ли скользнула во внутрь любовницы, то ли подставилась сама. Воздержаться от семяизвержения было невозможно. Так и затолкал, растерянный, напряженный. Испуга не было. Через положенное время родился Данилка, оказавшийся младше внучки.
Небритый худой клиент в поношенной одежке продолжал смолить сигарету в стороне, цыкая слюной под ноги, неторопливо оглядываясь по сторонам. На сумку с товаром не смотрел, словно она перестала его интересовать. Я ковырнул носком ботинка небольшой камешек, задумчиво провел ладонями по вискам, по лицу. В груди никак не могло улечься возникшее не из чего чувство легкого дискомфорта. Накрытые тенью, падающей от жестяной бочки, матово отсвечивали потертые лики святых. Волна воспоминаний накрыла вновь. Еще случай каким-то образом получился связанным с иконой.
После наваждения с появлением умершей матери, я прибил в углу подставочку, поставил на нее собранную доску. Повесил лампадку со втулочкой под фитиль. Пригласил приятеля-дизайнера, у которого брат был художником. Снова разобрали коробку по частям. Товарищ заявил, что сие призведение искусства ничего из себя не представляет, потому что прописано неграмотным художником в малоизвестной мастерской. Если бы икона оказалась покрыта краской вся, а краска замешанной на соках трав, яичных белках, тогда бы привел друга из Германии, и разговор пошел бы за цену. Немец работает на трейлере, ему нетрудно спрятать ее в автопоезде. Но доска похожа на обычную кустарщину. На этом я успокоился. Налил в лампадку масла, стал зажигать фитиль по церковным праздникам, осеняя себя крестным знамением, кладя поклоны Деве Марии с ее сыном - Богом. Выпивал все реже, привычку решил искоренить. Однажды ходил по комнате, размышляя, откуда родом предки по материнской линиии. Про мать и бабушку знал из скупых рассказов самих "врагов народа". Помнил прабабушку, старуху за восемьдесят лет, перед которой пацаненком выкидывал колена под хлопки в ладоши. Но где родилась, понятия не имел. Революция и Отечественная перемешали людей так, что самого себя бы не потерять. Я ходил по комнате, вспоминая моменты откровений старших. Прошедшие сталинские лагеря родители наложили отпечатки и на выросших при царе, не закабаленных коммунистическими идеями, старших предков. Слова лишнего нельзя было вытянуть. Вдруг услышал тихий голос. Он проникал в самое сердце, так что язык мог оставаться без дела. Возник образ прабабушки, несколько раз произнесший " ...стосово ...стосово". Звуки едва различались. Переспросил душой, что она хочет сказать. И снова в ушах: "... стосово". Она была рядом, но сигнал оказался очень слабым. Присоединились еще несколько голосов. "...истосово, ...истосово". Я напрягался, но откуда родом прабабушка, разобрать не мог. Наконец, слаженный хор достиг цели. Я различил: "Христосово". На столе лежали словари, энциклопедии, карты. Перелистав массу литературы, опустил руки. Понял, что за семьдесят лет коммунисты переиначили тысячи названий городов и сел, увековечивая имена своих вождей. Тем более, несовместимое с политикой Советов название Христосово. Души тоже замолчали, хотя не улетели. Я лег на одеяло, поднял голову. Не знаю, сколько пролежал, когда заметил, что на потолке проступает ночное небо со множеством ярких звезд. Меня не раз до этого случая посещали видения, поэтому страха, как такового, я не испытывал. Небо разделилось упершимся с неба в землю световым столбом, в центре которого горизонтально вращалась звезда Давида. В левой части светил было много. В правой осталось несколько крупных красных точек. Одна из них, справа, вдруг сорвалась, влетела в столб, прошила звезду Давида и за ней вытянулась в фигуру Иисуса Христа в красных боевых одеждах, в сверкающих латах. Ступив на землю, он принял нормальное, человеческое, состояние, в руках появился длинный меч. Невидимый хор запел на древнееврейском языке мелодичную песню. Или молитвы. Или гимны. В словах повторялось имя "Езузус, Езузус". Много позже я узнал, что в западных странах Иисуса зовут именно так. Он был загорелый, не совсем похожий на то изображение на иконах, которое люди привыкли видеть. Стоял на невысоком, поросшем травой, холмике и пел со всеми, размахивая при этом мечом. Как бы показывая могущество. С левого боку, ближе ко мне, возникло широкое дерево, обнесенное листвой. Под ним сидела женщина в белой накидке. Она пела и раскачивалась в такт, повернув голову к Иисусу. Действие происходило на холмистой, по краям поросшей кустарником, долине с небольшими возделанными полями. Женщина в древних темных одеждах протянула кисти в сторону Христа. Он сделал шаг навстречу и начал быстро уменьшаться в размерах. Пока доспешил, превратился в младенца на руках матери. Не переставая петь, Дева Мария - это была она - покачивала сына на раскрытых ладонях. Из-за кустов выскочил в чалме и шароварах, в блестящей свободной рубахе, заросший черной бородой сарацин с кривой саблей в кулаке. Он предпринял угрожающее движение к богородице с ребенком. Защищаясь, она подняла руку, не прекращая пения. Продолжал исполнять мелодию и невидимый хор, только усилился звук. Сарацин, потрясая оружием, снова выдвинулся из кустов. Младенец соскользнул с ладоней матери, пробежал небольшое расстояние до холмика, на котором до этого стоял, на бегу вырастая во взрослого Иисуса Христа. И опять мужчина в коротких красных одеждах, с мечом в руках, подхватывает молитву или гимн. Он снова был мощным, уверенным в себе воином. Сарацин исчез. Невдалеке возник дворец из камня, с колоннами. Иисус поманил меня. Я встал с кровати, пошел рядом. На высоких серых ступенях сидела группа одетых в темные одежды людей с узкими еврейскими лицами. Они пели. Среди них, на верхнем выступе, находилась прелестная девочка с ангельской улыбкой в длинном темном балахоне. Ей было лет шесть. В моем облике девочке что-то не понравилось. Не сумев пересилить себя, она поморщилась. Снова отозвалась ямочками на щеках. И опять что-то заставило ее покривиться. Девочку грубо столкнули с верхней площадки. Появилась другая, менее привлекательная, с узким личиком и с устойчивой улыбкой. Первая девочка была круглощекой с большими глазами. Взойдя по ступеням между расположившимися на них людьми, мы вошли в громадный высокий зал. Иисус обвел вокруг рукой, показывая великолепие. Скорее всего, это был дворец еврейского царя. Осмотрев его, мы возвратились назад. Я молча лег на кровать. Хор не переставал исполнять произведение. Иисус тоже пел. Наконец, он взмахнул мечом, переломил его плашмя о колено и бросил обе половинки мне под правую руку. Я лежал не шевелясь, слезы благодарности растеклись по щекам. Иисус приблизился к световому столбу, вошел в него, вытянулся, устремляясь ввысь. Пролетел сквозь звезду Давида. В то же мгновение, только с левой стороны темного неба, навстречу сорвалось несколько мелких белых звездочек. Иисус смешался с ними и вся горстка светлым пятном вознеслась к общему рою. И где звезда, с которой миг назад Иисус Христос спустился на Землю, или сам он был той звездой, не узнал бы никто никогда. Они стали одинаковыми.
Я лежал на кровати и плакал от счастья. Есть Бог, есть. Я его видел. Затем поднялся, опустился перед иконой в красном углу на колени, начал креститься с неистовой силой. Не было сомнений в существовании Бога. Слезы благодарности заливали лицо, я громко шептал:
- Слава тебе, Господи! Слава великая. Ты есть на самом деле. Я в тебя верю! Ничего мне не надо. Я благодарен тебе за то, что ты есть!
Такое видение посетило меня однажды. В то время я не пил, даже бросал курить
- Забирай. Прошу недорого, - загасив окурок, пробурчал мужчина.
Я откачнулся. Связываться с доской разонравилось напрочь. Если допустить, что купил бы, это могло означать одно, до конца дней решил замаливать грехи. Пришлось бы бросить прекрасный, одновременно безобразный, безумный мир. А в нем столько соблазнов, возможностей, что исчезать в монахи, в отшельники было противно сущностным соображениям, несмотря на то, что после видения Иисус возник еще раз. Он был облачен не в боевые доспехи с панцирем и латами, мечом, красным плащем за спиной, а в темно - коричневое рубище, и, как в начале, с непокрытой головой. С недовольным выражением на лице, ходил он взад - вперед за стеной из терновых кустов, ворча что-то себе под нос, весь ушедший в себя. Дальше расстилались обработанные поля, разделенные на прямоугольники межами, светло - зеленые холмы с темными рощами. Едва не идиллическая картина где-нибудь на среднем Востоке. Несмотря на раздосадованный вид, Иисус не выглядел сломленным. Во всем облике присутствовала стальная воля. Показалось, что неудовлетворен Сын Божий поведением людей на Земле, их поклонению сиюминутному. Но не вечному.
В Библии сказано: не сотвори себе кумира. Это значит, хоть бейся лбом об пол, или будь равнодушен к портретам с изваяниями, куполами, главное не в этом, а в том, о чем душа пытается намекнуть. Познай себя.
Сзади послышалась возня. За спиной сгрудилась команда Черноброва, старшего группы из городского уголовного розыска. В нее входили русские, казаки и армяне.
- Что мы рассматриваем? - подался вперед Чернобров. - Посторонись писатель, мы хотим войти в долю.
Я отнял руки от иконы, за которую уже взялся мужчина, принявшийся запихивать ее обратно в холщовую сумку. Это не удавалось.
- Не надо, - посоветовал старший. - Давай сюда, мы разберемся.
- Решил поинтересоваться, - выдираясь наружу, предупредил я. - О цене не прозвучало ни слова.
- Точно? - сверкнул глазами Чернобров. - Все равно оба пойдете в отделение.
- Икона моя. Наследство от бабушки, - заволновался мужчина. -Надумал прицениться, потому что в музее ничего не сказали. А в скупке старинных вещей посоветовали отдать за бутылку водки.
- За сколько приправлял? -среагировал толстый армянин, заместитель старшего. Нагловатая улыбка покривила губы. - Не иначе, как за миллион баксов. У писателя в загашнике именно такая сумма.
- А у нас до сих пор коммунизм, особенно на отмененные советской властью иконы, - ухмыльнулся отиравшийся в учениках молодой армянин. - Мы забираем их бесплатно.
- Собирайтесь и вперед. В отделении продолжим, - повторил Чернобров. - Писатель, нечего запихивать баксы в трусы, шмона не избежать.
- Поправляю член, - огрызнулся я. - В волосах запутался.
- Вот и поглазеем, как будешь распутываться.
- Облава на писателя продолжается?
- С чего это ты стал разговорчивым? - повернулся ко мне старший группы. - Борзеешь?
- С тех пор, как заявление об ограблении из уголовного отдела передали в отдел поспокойнее и положили в сейф с "глухарями". Сейфом заведует красивая женщина с погонами лейтенанта. А с только выскочившего за ворота юридической гимназии сотрудника в короткой юбке какой спрос. Ответ один: работаем по жалобе в поте лица.
- Что здесь неправильно? - ухмыльнулся толстый армянин. -Никто не посылал с барсеткой денег через город. Да еще в дождь. Сам докладывал, что при объяснении, как выглядели грабители, и двух слов связать не смог. Потому что негатив стерли.
- И сейчас порядок скупки нарушаешь, - добавил старший, который на другой день после разбоя сам посылал написать заяву. - В отделении расскажешь, что знаешь о человеке, предложившем купить старинную вещь.
- Впервые вижу, - фыркнул я.
Нас затолкнули в кабинет начальника уголовного розыска. За совковым столом сидели сам и два заместителя. В комнате некуда стало плюнуть. Старший опергруппы указал на мужчину с иконой, потом на меня:
- Продавец и купец. Нам втирали, что писатель золотом, иконами, старинными вещами не интересуется.
- Это правда, - посмотрев на хозяина кабинета, кивнул я. - Но работы не подворачивалось, решил взглянуть на предложенное. Хотя в досках ничего не смыслю. Ради любопытства.
- Точно? - гоготнул белобрысый начальник. - Ты обследовал ее?
- Доска интересная. Девятнадцатый век, или раньше. Письмо, кажется, греческое.
- Греческое? Или византийское?
- Какая разница?
Оперативники переглянулись. Начальник вперился на примостившегося в углу, засунувшего икону в сумку, мужчину. Тот перемялся с ноги на ногу, шмыгнул длинным носом. Начал вытаскивать дерево снова. Прислонил к дверной лудке, повернув лицевой стороной вперед.
- С утра бегаешь по базару. Хвост за собой таскаешь, - прищурил белесые ресницы начальник. - Пристроить не можешь? Или мало дают?
- Мало дают, - пробурчал мужчина.
- А сколько просишь?
- Сколько стоит.
- Это как понять?
- Кто больше даст.
Я сообразил, что уголовный розыск о доске осведомили добровольные "маргаритки" или "марго" с неунывающими "чипами". Что культовая вещь не дюже ценная,иначе владельца захомутали бы на первом повороте. Перенапрягаться не следует. Поправив барсетку, вскинул подбородок:
- О цене мы не договаривались. Я осмотрел икону, вернул владельцу. А здесь опергруппа из городской уголовки. Привели сюда.
- Сюда, - передразнил начальник. - Сколько раз можно объяснять, чтобы не связывался с сомнительными личностями. Это бывший скупщик старины, ездил по деревням, за гроши выбивал из крестьян достойное внимания и перепродавал в Ростове, или мотался в столицу. Потом сам начал пить. Теперь нацелился тащить остатки на базар. Не врубился?
- В первый раз узрел, - приподнял я плечи. - Вернее, он подошел только сегодня.
- Раньше среди барыг не встречал?
- Не припомню.
Начальник обвел лупастыми глазами находившихся в комнате. Те повернули ко мне повеселевшие лица. Хорошо, мужчина не стал утверждать, что икону я собирался купить. Теперь можно допустить, что конфликт закончится миром. Как бы заручившись поддержкой коллег, начальник небрежно махнул рукой:
- Иди. Работы нету. У всех есть, а у него, видите ли, нет.
- Писатель, - когда я взялся за ручку, остановил один из оперативников. - Если ничего не соображаешь, что тогда здесь делать? На рынке банкуют ребята, знающие цену ржавому гвоздю.
- Вот именно. Не ведает... не понимает..., - поддержал второй сотрудник. - Пиши книги, а тут пусть зарабатывают те, кому Бог способностей не отмерил.
- Ненадежный народ,- включился третий опер.- Читали, как обрисовал работу базара один из ихних грамотеев? Особенно эпизод, когда ночью на прилавках мясного павильона танцевали голые бабы?
-Бывшего директора рынка представил отмороженным монстром - заволновались все. - Страна в говне кувыркалась, а центральный рынок Ростова оказался самым криминальным.
- Он же из ваших мен... работников, - опешил я. - Полковничьи погоны на плечах, профессор, преподаватель в школе милиции.
- Ну и что, что полковник, из наших! Обсирать всех подряд? В семье не без урода. И ты затесался не по делу. Кто его по валюте запустил?
- Не трогаю я рынок, - начал оправдываться я. - Имею дело только с менялами. Стучать не бегаю. Если укажу, то террорист точно.
- Надо бегать,- прервали меня. - Жить надо со всеми, не с одними менялами.
Я смекал, решили повязать, чтобы ходу не было ни туда, ни сюда. Хотелось сказать, дайте возможность заработать на кусок хлеба, на выпуск второй книги, и кувыркайтесь в свое удовольствие в любых позах. Если Господь подвигнет еще на рукопись, то писать буду по калмыцки - что вижу, о том пою, не копаясь в дерьме.
- В жизнь рынка не влезаю, - заговорил я. -Специальность, по которой промышляю, любопытна. Никто не запретит воспевать ее в героических гимнах, государством она не запрещена. Но опасностей предостаточно. Тем и привлекательна.
- Слышали? - всплеснул руками один из сотрудников.
- Иди крутить гайки, - махнул рукой начальник. - Дискуссионный клуб тут открывать. Других забот полно...
Не успел застолбить место, как поднесли перстень с необычным камнем. Уводить клиентку за бочку я не стал. Пока менты разберутся с барыгой, продефилируют по центральному проходу, времени накапает немало. Вытащив лупу, рассмотрел пробу, именник фабрики. Обозначения говорили, что изделие принадлежало к сталинской эпохе. Чувствовалось, если бы что, лагеря ювелиру были бы обеспечены. Как - то по телевизору показали,солдаты освободили из чеченского плена мужика.По прошествии года высветили снова. Пахал скотником в колхозе. Вроде добросовестный, и все такое, а нету ни души, ни желания что либо делать что на работе, что в крохотной комнатенке. Соседка учительницей оказалась:
- Не способен без палки. Ждет, когда огреют. Втянулся...
Я всмотрелся в корунд нежно-зеленого цвета. Если прикрыть от солнца ладонью, он начинал переливаться сиреневым отливом. Нет сомнений, что александрит, но такой встречал один раз, у любовницы Людмилы. Пару лет назад она решила сдать в ломбард подаренные отцом несколько изделий. В конторе вычли массу камня, надули на весе, цену занизили до уровня обычного лома. Я пристроил нерядовую вещицу солидному клиенту. Сейчас повторялся прошлый случай. Камни показались одинаковыми. Напряг память.
- Мода на такие побрякушки прошла, - обернулся к женщине солидного телосложения. - Предлагаю сдать перстень как лом, за вычетом массы камня.
- На сколько он может потянуть? - спросила клиентка.
- Мы сталкиваемся с подобными изделиями, поэтому могу назвать вес, - посмотрел я в рыхлое лицо.- Камень два и три десятых, весь перстень восемь и три - восемь с половиной граммов. Ошибка разве в две десятых. Чистого веса шесть граммов. По сто восемьдесят рублей.
- Давайте тысячу, и расходимся, - опередила с подсчетами женщина.
Я протянул купюры клиентке. Та достала объемный кошель, вложила деньги. Перед тем, как уйти, усмехнулась:
- В ломбарде давали семьсот пятьдесят рублей. Сказали, камень тянет на три и три десятых грамма. Весы сверкают, как в космической лаборатории, а вы на руках определили точнее.
Женщина направилась ко входу в рынок. Постояв, я рванул к товарищу Красномырдину с электронными мигалками в кармане помятого пиджака. Оказалось, на корунде женщину не обманули - три и три десятых грамма. Немного повезло на общей массе. Как предполагал, она потянула на восемь с половиной граммов. Александрит - камень измены. Сейчас такой цвет, через минуту другой. Наверное, обладал возможностью менять и вес.
- Пятерки за взваживание брать не буду, - окутанный парами перегара, издевался Красномырдин. - Почаще прибегай и повышай настроение влетами. Повеселиться не с кого, одна сука наворотила под ларьком щенят кодлу, с них и уматываешься. То ушастые морды покажут, то хвостиками помашут. Похвались, по сколько, взял?
- По двести. Как изделие.
Обман есть обман. Трудно удержаться от передачи. Красномырдин задумался. Старому пройдохе не заметить, что камень не выращенный в искуственных условиях корунд, а натуральный.
- По двести десять за грамм. Клиент оставлял заказ.
- Надо брать вкруговую. Настоящий камень ценится как золото. Если согласен - иду навстречу.
Сошлись на двухстах рублях, с весом камня. День прошел удачно. До конца не меньше часа, да пора закругляться. Неприятных ощущений от привода в ментовку как не бывало. Когда продирался к выходу, подцепил белокурую смуглянку из Новошахтинска, реализатора чужого товара. Лариса часто мельтешила мимо. Сверкая сахарными зубками, поддразнивала:
- Валютчик... Меняла... Доллары, марки...
Вернулась в родные края из Москвы. Не получилось достичь того, на что рассчитывала. В Новошахтинске обил пороги дома матери муж, средней руки коммерсант, от которого слиняла пару лет назад. Как - то по телевизору показали,солдаты освободили из чеченского плена мужика.По прошествии года высветили снова. Пахал скотником в колхозе. Вроде добросовестный, и все такое, а нету ни души, ни желания что либо делать что на работе, что в крохотной комнатенке. Соседка учительницей оказалась:
- Не способен без палки. Ждет, когда огреют. Втянулся...
Когда продирался к выходу, подцепил белокурую смуглянку из Новошахтинска, реализатора чужого товара. Лариса часто мельтешила мимо. Сверкая сахарными зубками, поддразнивала:
- Валютчик... Меняла... Доллары, марки...
Вернулась в родные края из Москвы. Не получилось достичь того, на что рассчитывала. В Новошахтинске обил пороги дома матери муж, средней руки коммерсант, от которого слиняла пару лет назад. На Дону бабы не рассуждают. Не притерлись - узелок с бельем в руки и на вокзал. Кровь горячая, неукатанная цивилизованными законами, да рамками устоявшегося общежития.
- Куда торопимся?
- О, валютчик. Меняла... А ты?
- На место. Свернусь и на хату.
- Пригласи в гости.
- С хозяйкой квартиры поругалась?
- Каждый вечер одно и то же. Работы нет, задолжала. Отойти бы где от заразы.
- Один день проблему не решит.
- Завтра пятница. Отпашу и домой съезжу. Посмотрю на сына с бывшим разлюбезным.
- Сына с кем оставила?
- С ним. На "джипе" учит кататься. К бабке дорогу забыл. Что скажешь, бумажная душа?
- В мыслях не возникало отказывать, сама постоянно пролетала мимо. А ты серьезно?
- Только я товар сдам. Подождешь?
- С нетерпением.
Лариска перелезла через стойку вокруг торгового места. Джинсовая юбка с разрезом до оголенного пупка. На одной пуговице. Роста мы едва не одинакового. Девочка лет под тридцать. Ноги - мечта устроителя модельных променадов. Раскорячится, и шмыгай туда - обратно. Столица навела лоск на поведение, косметику, говор. Никакого хохляцко-казацкого "гэканья", звонкое едва не "к".
- На автобусе, жмотина? Марки... доллары...
Лариска притирается,а тела не ощущается.Пух с тополей, в женщину воплотившийся. Что за духи! Голова кругом. Потому долги хозяйке, напарницам по работе. Но... за такую не жалко заплатить. Не долги - с ними пусть сама распутывается, а за редкое для себя лично такси.
- Лови, милая. Учти, я против чаевых.
- Кто бы сомневался.
В супермаркете раскошелился на продукты, бутылку пива, сигареты, жвачку. Посидели на кухне, покушали, посмотрели телевизор, подождали, пока уляжется. Потом привычное:
- Так. Пора работать.
- Уймись, маньяк.
- Завтра рано вставать.
- Тогда готовь ванну. И чтобы вода ровно тридцать семь градусов.
- Чем мерить? Водяного градусника отродясь не держал.
- Членом. Для него как раз.
Я все-таки старею. На фоне белоснежной, от потолка до пола, капроновой занавески, закрывающей окно с дверью на балкон, завернутая в розовое полотенце фигура зрелой женщины. Изогнулась амфорой, Афродитой на берегу морском, одной рукой поддерживая полотенце, другую закинув за голову. Поза не на показ, отдыхающая после ванны. Я голый по пояс на коротком диване, в руке бокал с ананасовым соком. В комнате тепло, сок освежает, настраивая на балдежную волну. Пора перемещаться на кровать. Она придет, она согласна. И...первое разочарование. До меня там побывали половина Ростова с половиной Москвы. Еще бы... даже животные оглядываются. Жаль. Не первый раз приходится сталкиваться с проблемой, когда снаружи влекущая лепота, внутри "полое безмолвие". Нужно запастись терпением и ждать наступления утра. Потом придумывать массу неотложных дел. Может, виной всему сегодняшний александрит?
Но Лариса на рынке больше не появилась. Через время прошел слух, что прихватила и кассу. Сплетни, стары как мир, зависть пустой породы к золотоносной.. Уехала хорошая работница, решила не возвращаться. Может, с мужем помирилась. Наветы закончились, базар принялся вариться в соку дальше. Ларисок на нем перемололось тысячи.
Парни на площадке начали беспокоить всерьез. Спросил бы, да никого не знаю. Ухожу после обеда, прихожу после ужина. Света в подъезде не бывает, как на прежней квартире. Как в Ростове, в России, испокон веков погруженной в египетскую тьму. У нее свой путь. Но не дает душевного равновесия вопрос: кто, когда и где что-нибудь находил во тьме. Сотни миллионов людей, не задумываясь, не ропща, идут вслепую. Куда? Зачем? Колышащееся пространство едва не на половину земного шара. Человеческое безмолвие...
Парни приклеились капитально. Непонятно, почему бездействуют? Выжидают момент? Их было достаточно. На втором этаже грязная с раскрытой наружной дверью квартира алкашей. Толстая мать, похожая на вылезшую из угольной ямы бомжиху, не просыхающая тридцатилетняя дочь, наезжающая из интерната для отсталых детей внучка. Свет отключен, вода, газ тоже. Алкаши по одному, по парочке ныряют в щель между загаженной дверью и шатающейся лудкой.В последнее время перед логовом появились джигиты. Трезвые, готовы броситься. Но всегда сзади или сверху по лестнице кто-то стучит каблуками. Один раз на пятачке объявились два парня с двумя девушками.Обкуренные. Один, уродливого вида, качнулся. Напоролся на сунутое под нос жало. Видно было, как трезвеют его зрачки и глаза окружающих. Но нервы железными быть не могут. На Северном замочили очередного валютчика. Новый "глухарь" в ментовском сейфе.
С самого начала работа заладилась. Я почувствовал, что смогу попробовать покрутиться баксах на восьмистах. На всех, на свой страх и риск.Чтобы отморозки не смогли помешать,решил обратиться к ментам. Пусть пошерстят курильщиков. Подонки заморозили средства, не давая возможности продавать книгу. Она лежала в кладовке в типографских пачках.
Толкнув купленные на заре Советской власти гривны, я присоединил бабки к основной денежной массе. Теперь можно было купить на пятьдесят баксов больше. Сброс гривен оправдался тут-же. Клиент предложил обменять шестьсот долларов. Купюры оказались новыми, ни помарочки, ни таможенного штампика. Оглядевшись и не заметив купцов со стороны, я рванул на промтоварный рынок к привередливым челнокам. Татарина из Узбекистана, с которым сложились добрые отношения, не обнаружил. Он работал по обуви.
- Давно нету, - опустил уголки губ знакомый челнок, с которым татарин, захомутав девочек лет по шестнадцать, посещал сауну. - Опасаемся, что не объявится.
- Не понял, - насторожился я. - Ему крутиться надо, как никому другому. Двухэтажный дом с гаражом под ним возводит.
- Назанимал денег и строил, - поправил белобрысый. - Пришло время отдавать - оказалось нечем.
- Ты думаешь, что...
- Наведывались, - мотнул головой челнок. - После посещения его никто не видел.
Известие оставило неприятный осадок. Татарин и у меня просил занять денег. Несмотря на усилия скрыть неприятности, последнее время он выглядел неважно,.
Поднесли хитросплетенный турецкий браслет от часов, усыпанный россыпью белых камешков, на солнце горящих бриллиантами. Браслет был переопробирован российской лабораторией, но цвет золота вызывал сомнения в том, что проба выдержана. Пара тонких проволочек оторвалась, их придавили пальцами. Несколько выпавших камешков заменили новыми, посадив на отечественный клей, коричневыми капельками проступивший из гнезд. Замочек закусывал. Отсутствовал и фиксатор сбоку. Значит, купившая его модница рисковала бы потерять вещь в первый день. Наверное, за ремонт ювелиры загнули такую цену, что новое изделие обошлось бы дешевле. И женщины решили сдать отслужившую срок игрушку на рынке, запросив сумму как за нормальную. Когда я указал на повреждения, обе махнули руками:
- Берите по лому. Хоть деньги можно будет потратить. А так будет валяться годами в комоде.
- Нормальный разговор, - не стал спорить я. - Возиться вряд ли кто согласится, посеять не проблема.
- Я уже теряла, - призналась одна из женщин. - Хорошо, дома.
Вес у браслета оказался небольшой, пятнадцать граммов за вычетом стекляшек, ограненных на фабрике, выпускающей дешевую бижутерию. Но если заменить бисеринки на фианитики или циркончики, то в лучших домах Лондона могут захлопать в ладоши, а в отечественных дурдомах запрыгают до потолка. Что там, что в зарешеченных бараках, на цвет золота не обратят внимания. Одни по причине благовоспитанности, абсолютного доверия к продавшей фирме, другим это покажется ни к чему. Действительно, если подремонтировать замочек, не стыдно запросить по двести пятьдесят рублей за грамм. Не мешкая, помчался к иранскому армянину за консультацией. Тот долго вертел побрякушку, пока не изрек:
- Замочек отреставрирую. Фиксатор новый припаяю. Разогну, отрихтую. За двести пятьдесят рублей. Остальное сам. Согласен?
- Заметано, - закивал я, прикидывая, что закрепить проволочки и произвести подмену стекляшек несложно. Цирконы, которых у валютчиков навалом, нужно посадить на прозрачный суперклей "минутка". Так же концы проволочек. Если не китайский, схватывает намертво. - Когда забирать?
- Завтра, - взглянул на меня иранский армянин. - До обеда, думаю, управлюсь.
Сделка с женщинами получалась удачной. Работы предстоит достаточно, зато, если замостырить по совести, вещицу и базарные с руками оторвут по двести пятьдесят за грамм. А что золото не держит пробы, на то оно турецкое. Переопробацию прошло на территории России. Дожились, в закрытых государственных учреждениях пятьсот восемьдесят пятую пробу ставят едва не на медь. Действительно, деньги превыше всего.
Я посмотрел на часы на колокольне. В связи с отключениями электроэнергии, те показывали цифры, какие хотели. Круг солнца начал скатываться за зеленую крышу здания через дорогу. За трамвайными путями снова маячили два отморозка. Видел их, когда мотался в мастерскую. Вовнутрь рынка сопровождать опасались, бежать там было бы некуда. А до ближайшей подворотни, как тараканы, мастаки. Погода ясная, дождя не предвидится. Все равно, пора складывать удочки.
- Как дела, Андреевна? - окликнул я соседку.
- Работы кот наплакал, - вздохнула она. - Сука горбатая всех перехватывает. Пичкает водой, алкаши все одно к ней.
- Они уважают силу. Видят, зрачки горят от зависти и зверства, заваливаются на ее сторону. А ты норовишь обхаживать, когда плеть в самый раз.
- Истинно говоришь, хоть за Брежнева не согласная. Не народ стал, мякина тверже. Ни воли, ни характеру.
- Их не было, - пробурчал я себе под нос. Андреевна услышала, лишний раз подтвердив, что старые люди сохраняют слух со зрением до смерти.
- Как же мы войну выиграли? И до нее не поддавались.
- Андреевна, когда рвется к свободе из собственного нутра, или из-под палки, его величество раб, он непобедим, - повернулся я к ней корпусом. - Мы отступали, пока не появились заградотряды, пока дорогой товарищ Сталин не начал пускать в расход откатывающихся, выходящих из окружения на местах, называя их предателями. Тогда поперли напролом. Сопоставь тридцать миллионов погибших с нашей стороны с девятью миллионами немцев. Мол, много мирных жителей побило, расстреляли. Англичане с американцами превращали немецкие города в руины задолго до победы, под конец войны союзники и мы не щадили ни старого, ни малого. Жуков дал три дня на разграбление с истреблением. Но у кого мясорубка работала лучше? Или кто к своему народу относился с уважением? Были заградители и у гитлеровцев, да нравственные устои преподносились по разному. Многие немцы не хотели перевоплощаться в захватчиков, поэтому Гитлер узаконил унижение человеческого достоинства. А мы первое время свое не могли удержать, потому что своим оно было на словах.
- С чего распалился? День плохой?
- Отморозки затрахали, - ухмыльнулся я. - Пошел, Андреевна. Чем светлее, тем спокойнее.
- С Богом.
Перед домом я почувствовал неладное. Прошелся глазами по стеклам подъезда. Заметил мелькнувшую голову. Осмотрелся, ни намека на знакомое лицо. Не старая квартира, где собаки хвостами повиливали. Солнце закатилось за пятиэтажки. От деревьев тени плащами накрыли пространства, захватив и наш крупноблочный. Увидел, что одна лампочка горит. Главное, не промахнуться, там пусть Бог рассуждает, забирать мою грешную душу, или оставить париться дальше. Вход залит вязкой чернотой. Наощупь доплелся до второго этажа. Значит, не барсетка нужна. Добрался до третьего. Тишина, словно подъезд вымер. С верха пробивается слабый свет. Не в Ростове живем, западом запахло. На площадке между пролетами двое парней в куртках. Опять поздоровались. Сжимавшие рукоятку шила пальцы успели занеметь. Вот и квартира. Перекинув дырокол с сумкой в левую руку, правой вынул ключи, воткнул в скважину. Открыл железную дверь, в деревянной всунул в отверстие бородку второго.
- Что-то душно стало...
Я круто повернулся. Заскочить в прихожую не успел бы, дверь закрывалась на два замка. В руках сумка, барсетка, рукоятка шила. Парень повыше ростом расстегнул куртку, выдернул короткоствольный Макарова, направил на меня:
- Открывай... И заходи...
Я отбросил книги с барсеткой. Ключи остались в замке. Перекинув шило в правую руку, просел на правую ногу. Отморозок боком карабкался наверх, второй продолжал торчать на площадке. В голове пронеслась мысль, что пацан находится в удобном положении. Прижимается к перилам, слаб в коленках. Но у него пушка, возможно, на взводе. С площадки следит за равитием событий второй гаденыш. Вариант отпадает, не успеваю. Пацан перевалился через последний выступ, раскорячился напротив.
- Что тебе надо? - выдохнул я.
- Шевелись, - повторил отморозок. - Не вздумай шуметь. Кранты.
Фраза показалась напыщенной. В то же время, если двери распахнуть, точно придет конец. Прояснилась задумка грабителей. Не только барсетка с деньгами, но все ценное, что есть в комнатах. Потом не докажешь, что за порогом брать нечего.
- В доме ничего нет, - заверил я. - Дверь открывать не буду. Побеседуем здесь.
- Работай, сука, - подался мерзавец, наставляя ствол пистолета в лоб. - Поворачивай ключ, или нажимаю на крючок...
Отклонив голову, я всадил жало в обнаженную за воротником шею. Бандит пошатнулся, как-то закостенел. Я надавил, вгоняя острие глубже. Отморозок зашлепал губами, выпучил глаза. Отбросив руку с пистолетом, я прижал обмякшее тело к себе на случай, если товарищ вздумает стрелять. Мельком глянул на рану. Отверстие даже не покраснело. Отметил, что кожа у парня пергаментная. Неживая. Втянулась вместе со стержнем в лунку использованной жвачкой, словно паскудник поролоновый манекен. Внизу второй пацан напрягся в нашу сторону. Скорее всего, остался на стреме и теперь боялся, что операция затягивается. В случае удачного исхода, он шмыгнул бы за нами в квартиру. Я держал невесомое тело за курточку, не в силах добраться до пистолета, который пацан оттопыривал назад.
- Я кручусь на всех деньгах, - переводя дыхание снова повторил я. - Дома ничего нет. Уходите по хорошему.
Соседей словно вытравили дихлофосом. Когда возвращался с рынка, или приводил женщину, за дверями слышался скрип половиц, приглушенное дыхание. Сейчас будто окружила зона отчуждения. Звать на помощь было опасно - вспугнутые пацаны могут открыть стрельбу. Назойливая мысль, почему не выбил пистолет из рук подонка, вызывала нервную дрожь. Меж тем, парень дернулся назад. Шило выскочило из раны. Я понедоумевал, по какому закону из прокола не появилось крови, как ситуация переменилась не в лучшую сторону. Снова в лицо уставилось дуло пистолета, послышался хрип ожившего полутрупа:
- Открывай, сучара. Прикончу...
Отбив руку, я опять втерся в провонявшее потом тело. Вновь приходилось начинать все сначала:
- Тихо... тихо... Я сказал, дома ничего нет...
Краем глаза заметил, что второй мерзавец поднимается к нам. Как только подошел, направил пистолет мне в голову, я ударил отморозка острием в лицо. Пацан среагировал, отшвырнув кисть вверх.
- Не поднимай волны, писатель. Мы не разбойники...
- Убью, змееныш...
Еще раз занес дырокол над подельником продолжавшего качаться рядом пацана. И опять крепыш профессионально увернулся.
- Я сказал, не грабители, - зашипел он в лицо. - Не кричи, говори тише...
- Кто вы?.. - дошло до меня.
- Попросили передать, чтобы ты уходил с рынка.
- Кто попросил? - по инерции пробормотал я.
- Неважно. Нам заплатили, - озираясь, сообщил коренастый. - Решили войти в квартиру и объяснить. Уматывай с базара. По хорошему.
- Менты передали? - не мог прийти я в себя. -Ничего запретного не делал, отстегиваю как все. За какой хрен?
- За такой, - перехватывая воздух между перерывами, подключился первый отморозок. - Замочил бы старого козла... Дергай с рынка. Не ясно?
Я перебрасывал взгляд с одного на другого, не в силах сообразить, что самое страшное позади.Нервы звенели от напряжения,дыхание срывалось. Возникли перестуки в сердце. Но показывать слабость было смерти подобно. Подонки подхватят под белые руки, без проблем затащат в квартиру. Там никто не поможет, кричи не кричи. Но что они сообщили, расслабляло. Я боялся посмотреть на шею первого поганца, опасался увидеть ее залитой кровью. Мандраж вызывала мысль, что и крепыш может кинуть случайный взгляд на напарника. Кровь возбуждает, редкий человек потом отдает отчет в своих действиях. На вторую попытку у меня не найдется сил, слишком агрессивной была первая.Пальцы принялись подрагивать.Чтобы скрыть отходняк, переступил с ноги на ногу:
- Понял, - просипел я, дернув плечом. - За что так со мной, не знаю. Спасибо, что дали поработать и выпустить книгу.
- Какую книгу? - опешил коренастый.
- Свою. Впрочем, неважно...
- Как скажешь.
- Что говорить! Все разъяснилось.
- Ты уйдешь? - впился серыми зрачками крепыш.
- Если все так, по любому работать не дадут, - кивнул я.
- Советую в ментовку не заявлять.
- Убирайся, писатель, - попытался сверкнуть черными очами первый из парней. - Ну, с-старая обезьяна... Моли Бога, что курок заело.
Оба парня отошли на край площадки. За дверями соседей царила мертвая тишина. Казалось, закричи в полную грудь, станет еще тише. Я наклонился за брошенными на пол сумкой с барсеткой, почувствовал вдруг, что сознание покидает. Сердце забилось с тягучими перерывами. Отчетливо увидел, словно глаз завернуло на висок, как первый подонок встрепенулся, как загорелись зрачки животным огнем. Секунда, и вцепится скрюченными пальцами, перехватит горло. Или выдернет из-за пояса пистолет, без раздумий нажмет на спусковой крючок. Усилием воли заставил себя разогнуться, шмыгнул тыльной стороной руки с шилом под носом. Пацан сник. Его товарищ пристроил пушку за пазухой.
- В ментовку не заявляй, - напомнил он. - Сделаешь хуже себе.
Внизу послышались шаги. Подхватив друга под локоть, крепыш бросился вниз по лестнице. И с разу донеслось громкое восклицание длинного:
- Я же с предохранителя не снял. А... твою мать...
Зайдя в прихожую, я побросал все на тумбочку. Затем протащился в комнату, набрал номер телефона друга, пересказал случившееся, чтобы выплеснуть настрявшую гадость.
- Повезло тебе. Поздравляю, - после паузы зазвучал знакомый голос. - Ворвались бы в квартиру, пришлось бы раскошеливаться на венок.
- Что думаешь о предупреждении? - спросил я.
- Все может быть, - почмокал губами Сэм. - Но вряд ли таким способом. Скорее, второй пацан увидел, что план срывается, на ходу придумал версию. В подобных делах надо действовать четко, пока не появились нежелательные свидетели. Да еще дешевый базар, чтобы не заявлял в ментовку. А что первый не снял пушку с предохранителя, это намного серьезнее. Вряд ли они шли на дело с газовыми пукалками. Сам знаешь, сколько ваших завалили. Я говорю, повезло.
На другой день я был на рынке раньше обычного. Разговор с Сэмом довел до белого каления. Если нападали отморозки, то по какой причине их не ловят, если решили предложить уйти с базара, то почему не заявили в лицо. Бригадир раздавливал табурет у двери ларька. Покороче обрисовав происшествие, я задал вопрос прямо:
- Товарищ Маузер, мне уходить? Или, как у моего друга, иное мнение?
- У какого друга? - насторожился Призрак. Ну, работенка, врагу не пожелаешь - быть в вечном напряжении.
- Есть нормальный корешок, - не стал вдаваться я в подробности.
- На хер ты кому нужен. Работаешь и работай, - сплюнул шелуху под ноги бригадир. - Что там произошло, я без понятий. От базара к тебе претензий нет.
- Без фуфла?
- Художник, не мешай обслуживать клиентов...
Я покрутился по рынку. Время позволяло заняться домашним хозяйством. Набрал овощей на борщ, зашел в ювелирную мастерскую, прихватил отремонтированный браслет. Но червячок сомнения точил душу. Поднялся по ступенькам отделения милиции, дернул дверь в кабинет уголовного розыска. За расшатанным столом сидел начальник, на стуле у стены заместитель.Оба осмотрели меня раздевающими взглядами. Любая профессия накладывает неповторимый отпечаток, но работа в уголовном розыске отражается на внешности явно. С порога я спросил:
- Гражданин начальник, вы желаете, чтобы я ушел с рынка?
-Это твое дело,- пожал тот плечами.- Что случилось?
Я повторил, о чем рассказал бригадиру. Показалось, что оба в курсе дела, но подавать виду не стали. Наверное, Призрак по сотовому успел проинформировать обо всем. Покрутив авторучку, белобрысый опер поднял голубые глаза:
- Ты срисовал их?
- Да.
- Раньше встречал?
- Лица где-то мелькали. Или померещилось.
- Креститься надо, - зыркнул черными зрачками Три Колодца. - Если пишешь книгу, ты представляешь своих героев? Или прилепил горбатого к стенке, и привет.
- Запомнил, - повторил я. -Пасли меня две недели. В начале спрашивали, давно ли видел пацана из квартиры этажом выше. Тогда не обратил внимания, сейчас всплыло.
- Еще что можешь сказать? - спросил заместитель.
- У обоих пистолеты Макарова. Не считаю, что газовые, расточенные под стрельбу боевыми патронами. "Макаровы" и смутили, предположил, что прогоняет милиция.
- Кому ты нужен, - выпятил нижнюю губу Три Колодца. - Шишка крупная? Работаешь, не мешаешь, не в свои дела не лезешь. Пасквилей на руководство не пишешь. С контингентом язык находишь.
- Мне намекнули, чтобы дергал с рынка.
- Надумаешь, уходи. Никто удерживать не станет.
- Значит, инициатива исходит не от вас?
- В твоей воле слинять хоть сейчас. Сто раз повторять? - Посмотрел на начальника заместитель. - Есть желание работать, крутись. Твое личное дело.
- Твоя судьба в твоих ладонях, - бросил авторучку на стол начальник. - От рынка претензий к тебе нет.
- Спасибо.
Невозможно передать чувство бешентва, которое накрыло за порогом базарной ментовки. Прав Сэм. Увидев, что с ограблением квартиры не получится, крепыш на ходу придумал, как вывернуться из положения. Козлы. Специально буду приходить пораньше, уходить попозже. Если представится встретиться еще,размышлять не стану.Но устрою по уму.
Когда примчался на работу, столкнулся со встревоженными мордами валютчиков. О нападении на меня их проинформировали. Но передо мной бомбанули Жана Луи Папена. Скулы у того были в синяках, под глазами синяки с кровоподтеками. Тамара, сожительница, не вылезала из хлебного ларька Сурена. В свое время напуганная слежками личностей, пару лет назад сданных ею ментам по поводу золота, она расплылась на табурете, спавшая с лица. Папен переминался на месте, или бегал туда - сюда. Сникерс, Хроник, Лесовик, Склиф, Усатый, беспокойно оглядывались. За день два разбоя - не шутки.
- К подъезду подходил, - рассказывал узнавший обо всем раньше Дэйл. -Из-за кустов высунулись два парня. Выдернул шило, да его сбили на землю. Отбуцкали ногами, барсетку забрали, из карманов повыгребали и в кусты. Дырокол приплюсовали. Хорошо еще, не воткнули.
- Много взяли? - поинтересовался я.
- Достаточно, если судить по крутежке. Отдал все, в том числе японские весы, семикратную лупу, прибор по определению подлинности бриликов, набор надфилей. По новой обзаводиться надо. С ним такое уже не раз приключалось.
- Ребята были с пистолетами?
- Говорит, да.
- Я одному шило в шею загвоздил. Крови не выступило. Кожа как пергаментная, в отверстие втянулась.Никогда с подобным не встречался.
- Ты не проткнул. Наркоман, у них кожа жухнет как у дохлых цыплят, - авторитетно заявил Дэйл. Я недоверчиво хмыкнул. - Вообще, при ударе шилом крови быть не должно. Сворачивается, потому что маленькое отверстие. Как при уколе иглой от шприца.
- Он едва сознание не потерял. Если бы я не закрывался им от второго отморозка, на бетон грохнулся бы.
- От страха. Подумал, ты действительно продырявил шею.
- Красиво объяснил, - пробурчал я. - Где, интересно, разнюхал? На войну пушечным ядром не заколотишь.
- Сумел, - неопределенно бросил Дэйл. - Я помчался. Договорился с клиентом, опаздывать не стоит.
Подошел Папен.
- Их было двое? - спросил я. Постарался обрисовать беспредельщиков как можно красочнее.
- Примерно. Точно вспомнить не в состоянии, - заморгал подбитыми глазами Папен. - На тебя с пистолетами? Козлы, вконец оборзели.
- А на тебя?
- Врать не буду. С перепугу недолго померещиться.
- Зачем шило отдал?
- Странный ты, - заволновался глава семейного подряда. - Тебя убивают, а ты за шило хватаешься. Кто будет спрашивать?
- Никто. Но надо мочить до конца.
- Я служил в Германии, - откачиваясь к валютчикам, пробурчал Папен.
Всю неделю я следил за обстановкой вокруг участка деятельности. По совету ментов из городской управы сгонял в райотдел, заявил о нападении. Пришел майор с товарищем, расспросили, записали. И снова, в который раз, от оперативника при большой звездочке, прозвучали знакомые слова:
- О чем поведал, мы возьмем на контроль. В курсе, чем занимаешься по вечерам. Но я открою истину, искать грабителей нужно среди своих.
Неоднократно услышанная фраза сбивала с толку,заставляя не верить людям. Я продолжал ездить на базар с прежним упорством, потому что из уст влиятельных людей получил подтверждение, что от рынка ко мне претензий нет. Отморозков презирал как решивших разбогатеть даунов. Не докажешь, что ломом никто состояния не сколотил, горя и страданий принес достаточно. Теперь, прежде чем войти в подъезд, я сжимался в пружину, готовый пасть порвать. Взял за правило при выходе из дома рассмотреть этаж в глазок, потом поворачивать ключ.
Не прошло десяти дней, как отморозки объявились. Заглянув в оккуляр, я было взялся за ручку двери, когда услышал смачный плевок на бетонную площадку сверху. Дом панельный, если кто из привыкших делать своими руками даже газовые плиты заколотит молотком, подъезд стонет от уханья, словно его забросали эргэдэшками. Дом сложили во времена, когда Хрущев из бараков переселил народ в "хрущебы", за что советские люди поклонились в ноги. С тех пор мало что менялось. Сейчас обстоятельство сыграло на руку. Я обратился весь внимание. Через пару минут донеслось несколько негромких реплик. Сомнения исчезли. Я взвыл от бессилия. Накрыть бы мерзавцев, да кроме молотка со столовым ножом в доме ничего нет. У них пушки. Можно не сомневаться, что теперь наркоша с предохранителя снять не забудет. Майор оставил номер телефона отдела быстрого реагирования. Метнулся к аппарату, объяснил ситуацию. На том конце провода обещали подскочить. На площадке почудилась возня. Две тени отпечатались на противоположной стене. Первым выглянул крепыш. Подумал, не торопясь начал спускаться. За ним показался отморозок, в которого пытался воткнуть шило. Проходя мимо моей квартиры, он демонстративно принялся запихивать пушку за пояс. Кто удержал навернуть ногой по железной двери так, чтобы краем саданула в лоб негодяю, непонятно. Я стоял на месте, скрипел зубами и почем зря крыл доблестную милицию, подскакивающую в тот момент, когда спектакли заканчивались. А может, так и надо? Если приехать к началу, то убийства, другого правонарушения не произойдет. За что тогда "люди в милицейских погонах" будут получать зарпалату? Оба парня прошагали на второй этаж, поговорили с кем-то. Я подумал, или сообщники, или наводчик из нашего дома. Поразило другое, неимоверно развитая интуиция крепыша. Так только крысы покидают собирающийся затонуть корабль. Через несколько минут послышались осторожные шаги. С автоматами наготове по лестнице поднимались два бойца отряда в бронежилетах поверх ментовских кителей. Я вышел на площадку.
- Сдернули? - посмотрел на меня первый боец.
- Минуты три назад. Далеко умотать не могли, если вообще не заскочили в квартиру в нашем подъезде.
- Они завернули за угол дома. Там стояла машина.
Другой день принес еще неожиданность. Когда пришел на работу и, не делясь впечатлениями от событий, занял законное место, подвалили все валютчики с участка. Первым зачастил встревоженный Сникерс:
- Усатого бомбанули, - сообщил он. - Тоже давно заметил слежку. Решил проведать отца на Нахаловке, в долбаном Шанхае. Улочки узкие, грязи по колено. Милицию пряником не заманишь.
- Посреди улицы сзади отоварили тяжелым, - перебил Сникерса Папен. - Карманы вывернули, в штанах пошарили, сумку забрали и в ближайший переулок. Опять двое или трое. Один на мордастого армянина похож со сросшимися бровями.
- Почему на армянина? - повернулся я к Папену.
- На юге живем, не в Переделкине. Армяне почти все круглолицые с обрубленными носами, азеры узколицые с носами до негритянской губы, абхазы тоже плоские, зато носы горбатые. Усатый ошибиться не мог.
- На много накрыли? - не удержался я от неприличного вопроса.
- Как у тебя в первый раз, - подключился Склиф. - Около трех штук баксов, не считая орденов, медалей, старинного серебра.
Я знал, на чем крутился Усатый, прикинул, во сколько обошелся поход в неурочный час к отцу. Года два - три назад кубанский казачок загулял от нормальной жены, не только помогавшей продавать на нумизматическом толчке добытое главой семейства серебро с монетами, приглядывать за двумя сыновьями, один из которых поступил в институт, но мотавшейся по пятам, едва не заглядывая в рот. Спутался он с торговкой пирожками. Подруга терпела выкидоны сезона два, потом семейная телега с добром загремела под гору. Старший бросил учиться. Перекупщик стал походить на калику перехожего с неизменной холщовой сумой. И вот очередная подсечка. Я помнил, как он едва не сдал меня с клиентом с орденами ментам. Но сейчас показалось противным о прошлом думать. Изредка мы все-таки продолжали здороваться.
- Пора и нам приспосабливаться, - потрогал я тощую барсетку под вспотевшей мышкой. - Надо устроить засаду. Отморозки взялись бомбить вынесенный за границы рынка наш участок.
- Перестань дуру гнать. За идиотов их принимаешь? - Взорвался начитанный бывший работник уголовного розыска Склиф. -Прежде, чем пойти на разбой, они каждую мелочь проверяют, вплоть до знакомства с пацанами из дома, в котором валютчик живет. Не забыл, как спрашивали у тебя, куда делся обитающий над твоей квартирой их корешок? Засаду...
- Что предлагаешь ты? - жестко посмотрел я.
- Ходить надо не по одному, как расползаемся мы, а вдвоем, как армяне с центрального прохода, - завелся Склиф. - Не заметил, что за молодым и толстым из новой группы армяшек, под конец работы прискакивает его русская наложница? Ежедневно мелькают мимо тебя, задумчивого. Его корешков с машинами, как цыганей, у подъезда дома встречает вся семья. Ты бегаешь к ним постоянно сдавать баксы, золото. Спросил бы, как уберечь несколько соток от отморозков.
- Я мотаюсь по одной причине, за сотку они дают больше остальных менял, - засопел я. - Считаю, что делают правильно. Сдатчики валюты направляются к ним, а мы, русские, после них обжираемся отбросами.
- Это ты питаешься объедками, - ткнул меня в плечо пальцем Склиф - Мы работаем нормально, недостатка в клиентах не ощущаем. А тебя то ограбили, то сам вперся в говно по уши.
Закусив губу, я выдвинул правое плечо в сторону бывшего мента. Тот откачнулся назад. Видно было, что связываться со мной не решается.
- Вот и весь совет, - сплюнул под ноги Папен. - Вместо того, чтобы найти правильное решение, как собаки, готовы горла друг другу перегрызть. Цыгане, армяне с евреями, грузинами пользуются нашей сварой в полный рост. Спасибо от них не услышишь, чтобы мы не задумались, за что нас поблагодарили.
- Миша Задорнов со сцены кремлевкого дворца в морды заявляет, кто мы такие, на что способны, - ковырнул носком ботинка афальтовый пласт Сникерс. - Смеемся. Сами над собой.
- И что мы придумали? - подал голос похожий на сморчка Лесовик. - К какому пришли консенсусу?
- Ни к какому, - матернулся Сникерс. - Разбегаемся по домам.
К Лесовику подошел его тщедушный брат, заезжавший за ним на "жигуленке". После прошлогоднего случая, когда менялу ободрали до нитки, подскоки приняли постоянный характер. К ним напросился Склиф, которому было по дороге. Сникерс с Хроником подались к загону за машинами. Подхватив сожительницу под руку, заторопился ловить такси Папен. Я остался один. Подумал, что на работе ребята расслабляются. Их целая кодла. Риск оказаться отоваренными тоже меньше, чем у меня. Солнце только начинает покидать зенит, народу, как в прошлые времена на первомайских демонстрациях. Возле подъездов на солнышке греются бабки, те, кому за суетой новой власти, делать стало нечего. В моем случае что на рынок выходишь - люди с предприятий не пришли, бабки обеды готовят, отправились в садики за внуками - что возвращаешься с базара - народ поужинал, устроился перед телевизорами. Что здесь стоишь, каждая падла пьяная, бомжатная, гнилая, тварная готова в горло вцепиться, когтями барсетку вырвать.
К середине раскрутки два мужика принесли оленьи рога. Две ветки с прорезанными уступами на толстых концах. Я долго не мог соединить их, чтобы получилось целое. Бросив бесполезное занятие, воззрился на мужиков:
- Зачем распилили?
- Этот искали, как его... панкреатит... нет, панкретин...
- Пантокрин, - поправил товарища мужчина потрезвее. - Видишь, вверху на ветке отростка нет. Я спиливал. Где же он...
Мужик нашел в сумке острый загнутый рог. Попытался присобачить на место сам, потом протянул мне:
- Может, у тебя получится. Они смотрятся ничего, если приладить. Лекарство из этого, пан... делают от всех болезней.
- Нашли? - хмыкнул я.
- Кого? А, пан...татин этот. Как его узнать. Для опытов лаболатория нужна. Выпаривать, там, вымачивать. Не с нашим умом.
- Зачем тогда распиливали? - возвращая ветки, окрысился я. - Испортили вещь, теперь куда ее.
- Мы думали, он как мозг в кости. Черпай ложкой и лечись. А внутри оказалось такое же твердое. Не нужно? За бутылку.
- Сколько она стоит? - не зная, зачем понадобились рога, спросил я.
- Двадцать пять рублей,- в один голос просветили мужики. - Бери, глядишь, выйдет. А нет, на стену повесишь. Красиво получится.
Придя домой, я долго не мог придумать, как соединить рога вместе, чтобы получилось, будто минуту назад сняли с шишковатого черепа оленя. В конце концов скрепил нижние обрубки проволокой, взгромоздил над входом в спальню.
Не прошло пяти дней, как угол потрясла очередная неприятность. Теперь под каток отморозков попал Склиф. На работе не появился, о том, что бомбанули, рассказали менты из уголовки, которым он сообщил по телефону. Ребята выглядели подавленно. Снова нарисовавшийся Усатый ужимал голову в плечи. Но стоящих на проходе валютчиков по прежнему не трогали, несоответствие вносило в ряды законные сомнения. Почему подонки целенаправленно принялись шерстить наш угол, который даже в жестокие времена ваучеризации страны мало кто шмонал. Тем более, в прошлом Склиф сам был сотрудником отдела уголовного розыска.
- В подъезде? - допытывался я у сбившихся в кучу ребят. - Или как Папена, возле входа?
- Не в подъезде, и не как Папена, - бегая глазами по сторонам, просвещал Сникерс. - Не после работы, и не вечером, как тебя. Даже не как Усатого, посреди улицы. С раннего утречка, когда глазки не успеваешь продрать. Вышел на залитый солнцем пятачок около дома, осмотрелся. Никого. Даже закрытую тенью каменную арку дали пройти. На пустыре, перед окнами - соседи глазели - подвалили, предложили раздеться самому. Забрали барсетку, заставили снять джинсовую жилетку с набором карманов, в расчете, если распихал в них деньги. Пиджак, брюки с рубашкой. Отпустили в трусах. Ботинки присвоили как трофей.
- Он намекал, что есть пушка, - не отставал я. - Если чего, мол, то...
- У меня газовая, и другая. - отмахнулся Сникерс. - Неожиданность - главное преимущество нападающих. Когда ко лбу притулят ствол, другой ствол не поможет.
- А жильцы что?
- Соседи со вниманием следили, как покостылял Склиф в подворотню в одних трусах, ни одна падла в ментовку не сообщила.Слышал про лошадей, которые крутили жернов при перемолке зерна в муку?
- Еще Рябой, царствие небесное, про них рассказывал. По кругу ходили до старости. Или пока не сдохнут.
- Глаза шторами закрывали. С годами они слепли. Так и соседям зенки словно завешивают.
- Хорошая пословица: моя хата с краю - ничего не знаю. Ни в одном языке мира не найдешь. Как выключатель, - сплюнул я под ноги. - У всех народов включатель, у нас и выключатель есть. И дикая зависть ко всему, что на вид богаче. Посмотри на Усатого, отца с матерью не пожалеет.
- Мы все такие, - покосился на меня Сникерс. - Один ты русак, будто твоих предков узкоглазые татары с монголами не трахали. Или из немцев - переселенцев. Сам рассказывал, что в детстве немцем дразнили.
- Рос без отца, в лагере родился, - не понимая раздражения Сникерса, пробурчал я. - Прямым был, не прятался за чужие спины. Тебя какая муха укусила?
- Такая... Пашешь, пашешь, а животное с одной извилиной пунктиром за раз весь навар прикарманивает, - отмахнулся Сникерс.
- Ты ж в ментах значился. Чего хребты не ломал, когда возможность была? - сузил я зрачки. - Выгоду искал?
- Не пошел бы ты на хер.
- Напялься ты первым, понаблюдаю, как получится. Заменжевался. Я предлагал устроить засаду.
- Для всех и сразу не устроишь. Непонятно? А если у каждого по очереди, кто-то будет успевать предупреждать. Из своих.
На том расстались. Я осознавал, почему Сникерс взъерепенился. Похоже, очередь докатилась до него, а плана избежать процедуры, так и не придумал.
Наш пятачок присмирел.Я заметил притворно сочувствующие взгляды торгующих с прилавков детскими вещами, трусами с лифчиками,женщин. Они появлялись, когда сваренные из железа двухместные "скворечники" освобождали челноки, чтобы до темноты успеть продать пусть какую вещь, наскребая добавок к пенсии, пособию. Менты драли за постой не меньше червонца. Каждый сантиметр площади что внутри, что по периметру раскинувшегося от Станиславского до Тургеневской и от Буденновского до Семашко, базара стоил денег. Бабки переваривались, крутились, оседали, всплывали тоннами.Тоннами растекались в известных людям направлениях. Население миллионного анклава подпитывалось и жило центральным рынком. Сливки схлебывало котово Мурло.
Солнце начало припекать, тень от магазина перекинулась на другую сторону. Я придвинулся к прогревшейся бочке с продавщицей газированной воды с лисьей хитринкой в розовом облике. Муж ее, бывший десантник, забредал с выражением, словно нажил в придачу к красавице не только зубную, но и головную боль.
- Как дела? - окликнул я матрешку в коротком платьице.
- Жду предложений, - немедленно отозвалась та.
- За пятьсот баксов я к королеве Англии на вшивой козе подскочу.
- До Англии добраться надо. А я тут.
- Собьешь цену, побеседуем.
- Вы доллары лопатами гребете.
Человек из провинции, растопырила уши, в них накидали кто что пожелал. Главное, заинтересовать, об оплате потом, когда дело будет состряпано.
- Ты разве не в курсах, как зеленые достаются?
- Чего прислушиваться, - принялась покручивать попой с полненькими ножками матрешка, едва достающая стриженой головкой мне до плеча.- Своих забот немеряно. За квартиру заплати, за садик тоже. Муж приносит меньше, чем я зарабатываю.
- Но почему пятьсот долларов? Хоть понимаешь, что это пятнадцать тысяч пятьсот рублей?
- Пятнадцать тысяч?.. Это много? - Матрешка закусила розовую губу. - Нет, пятьсот баксов, я умею делать все.
- Тогда к Сникерсу, - вздохнул я. - Я нищий.
- Странно, а он подсылает к тебе, - присмотрелась куколка. - Договорились, что ли?
- Данный вопрос мы не обсуждали, - быстро сообразил я. - Он на какую сумму рассчитывает?
- У него машина.
- У меня нет. Преимущества на лицо. К тому же, муж у тебя десантник.
- Везет мне на... козлов. Сникерс тоже из голубых беретов?
- Он бывший мент.
Заметил, что ко мне не решается подойти пара интеллигентного вида. Демонстративно раскрыв барсетку, заглянул в нее, застегнул снова. Парень с пробором на голове подхватил под руку с распущенными волосами девушку, не переставая озираться словно в поисках других валютчиков, направился к моему месту. Вынув из кармана сложенные сто долларов нехотя протянул их мне. Сам взялся рассматривать мороженое за стеклом холодильника. Не успел я развернуть сотку, как услышал его возглас:
- Если можно, поскорее. Карманных денег нет, а подружка приметила "Лакомку".
- Писатель, не задерживай, - поддакнула матрешка.
Солнце слепило глаза, в очках видно было еще хуже. Обычно я заходил в тень от бочки и обследовал купюры. Но сейчас голос маленькой баракуды подтолкнул рассчитаться быстрее. Ограничившись прощупыванием букв и видных на просвет полоски с водяным знаком, я сунул сотку в барсетку. Интеллигентная пара повертелась перед холодильником, направилась в сторону входа в оптовый рынок челноков. А на меня напало беспокойство. Не обращая внимания на щебетавшую рядом матрешку,качнулся за бочку. Сразу различил фальшак. На белом поле по краям купюры не оказалось характерных вкраплений с микроскопическими вдавленностями. Словно сотку за несколько минут до сдачи вынули из копировальной техники. Я рванул по проложенному еще Никитиным из Твери пути в Индию. Правда, потом никто из русских им не воспользовался, один я решил опробовать еще раз. Бывает нечасто в жизни, но мне повезло.Нашел парня с девушкой в столпотворении народа,среди свисающих с вешалок на лица покупателей платьев, костюмов, пальто, выпирающих на проход носков выставленных на прилавки ботинок, босоножек, туфель. Вокруг водоворот из запрограммированных тел. Парень заметался глазами по толпе. Узрев, что хвоста из друзей - валютчиков нет, придвинулся поближе:
- Что такое и в чем дело?
- Забирай сотку, возвращай деньги, - пытаясь не выдавать волнения, попросил я. - Только не делай морду глупой, эта маска не для тебя.
- Не просеку, что случилось, - покривился тот. Повернулся к девушке, стараясь что-то передать. - Ты понимаешь?
- По хорошему, - я решился перехватить кулак. - Отсюда не уйдешь...
Люди протискивались мимо, будто ничего не происходило. Девушка отодвигалась от нас. Наконец, она махнула прядью волос, смешалась с толпой. Парень распрямил пальцы. В кулаке ничего не оказалось. На лице отразилось выражение раздраженности. Уперевшись костяшками фаланг в грудь, он намерился оттолкнуть меня:
- Борзеешь, меняла? На кого бочку толкаешь?..
- Чхать я на тебя хотел, - цепляя за грудки, притянул я его к себе. Пятерней полез в карман пиджака.- Где бабки? Задавлю мерзавца...
В кармане деньгами не пахло. Перекинулся на другую сторону. Тоже пусто. Но их было много. События последнего времени напрягли нервы до состояния перетянутых струн. Профессиональным чутьем парень это понимал. Не переставая рыскать поверх голов, он предложил:
- Давай выйдем на улицу, попробуем разобраться...
- Пойдем.
Я потащил его на выход. Он не сопротивлялся. На улице попытался стряхнуть пальцы, но я зацепился намертво.
- Знаешь, на кого ты поднял руку? - снова начал наступать он. - Если не разойдемся, тебе здесь делать нечего.
- Тебе подперло время отправиться на тот свет, - отшвыривая кидалу к стене магазина, принимаясь заново выворачивать карманы. озверел я.
Их было много, но все они оказались пусты. Мошенник не стремился к противодействию, лишь усмешка поигрывала на губах.
- Где деньги? - брызнул я слюной. - Ты не слиняешь, обещаю. Оттащу в ментовку, или сам разберусь.
Мошенник продолжал молчать и улыбаться. В глазах появилось уважение ко мне,старающемуся вырвать свои бабки.Мимо, отвернувшись к лоткам, прошел милицейский патруль. Я увидел его, когда он удалился на приличное расстояние. Парень резко переменился в лице:
- Ничего ты не добьешься, - тихо сказал он. - Денег нет, сто долларов не сдавал. Самого могут упрятать за фальшак.
- Тогда тебе конец, - понимая, что он говорит правду, прошипел я. - Ты враг, а врага нужно уничтожить.
- Десантник, что ли! - опешил кидала. - Я тоже служил в ВДВ.
- Насрать, - дотянувшись до горла, я сомкнул пальцы. - Я сказал свое слово...
- Старый..., - надеясь отбиться, захрипел тот. - Старый, я отдам деньги... но ты влетел сам...
Я ударил его лбом в переносицу. Хлынула кровь. Взбрыкнув руками, парень полез за платком.
- Зачем так, - поддергивал он сопли. - Мы договорились...
- Слушаю.
- Я отдаю деньги. Но ты влетел. Надо обсудить...
Я продолжал смотреть в глаза, не снимая кольца с шеи. Наконец, до него доехало, что связался не с простым менялой, обычно признающим поражение и начинающим крутиться по новой, а с маньяком от валютчиков, готовым грудь разорвать, сердце сырым сожрать.
- Что ты хочешь?... - начал было он.
Я сомкнул пальцы с такой силой, что у кидалы закатились глаза. Саданул коленом под пах. Когда мошенник согнулся, ударом кулака опустил челюсть вниз. Торгаши следили с интересом, забыв приглядывать за своим товаром. Отдышавшись, кидала покосился на меня. Он пожалел, что не поспешил стереться с места происшествия, а решил разыграть из себя банана без шкурки. Теперь было не до ухмылок. Поводив по лицу окровавленным платком, тщательно прожевал слова:
- Батя, можешь задавить меня,но больше половины денег не получишь. Ты лоханулся, согласен?
- Не спорю, - кивнул я головой. - Почему решил, что не вытрясу свое? Мне по барабану, что отправишься на тот свет. Я не забыл тех баксов, на которые недавно наказали. Месяц назад снова встретили с пушками.
- Меня там не было, - парень забегал глазами. - Работаю интеллигентно, ты в этом убедился.
- Не хило, - согласился я. - Теперь желаю, чтобы вы прочувствовали, что всему наступает предел.
- Я отдаю половину хрустов.
- Почему половину?
- Ты впоролся. Во вторых, я работаю не один. Пойми, братишка, я не в состоянии собрать всю капусту.
- Цыганский табор тебе братишки, - соснул я воздух сквозь зубы. - Где бабки?
- Ты не десантник?
- В стройбате служил, при штабе.
- Прости за недоразумение, не дави крепко. Люди оборачиваются, - кидала одернул пиджак, высморкнул в платок сгусток крови. - Пойдем, возвращу свои деньги. Подруга в машине. Возле Дома обуви чалили.
- Не понял! - ощерился я
- Лопатник я перекинул напарнице, - заторопился парень. - Если сейчас она не в машине, то объявится лишь под вечер. Клянусь, это правда.
- Пошли.
Мы перебрались через трамвайные пути, направились к Буденновскому проспекту. Проскочили до обувного магазина. Машины не оказалось. Внутренности у меня будто спаялись, я превратился в робота. Давно прокусил нижнюю губу, готовый в случае обмана разорвать мошенника на месте, хотя он был намного моложе. Роли это уже не играло.
- Уехала, - покрутил головой парень. - В лопатнике ключи от машины.
- От твоей квартиры тоже? - ощерился я.
- Дома кто-то есть. Поканали.
Пройдя пару кварталов, мы свернули на Шаумяна, начали подниматься вверх. Заросшие грязью дома с неубранными дворами, решетки на окнах, редкие прохожие. Парень вертел разбитым носом по подворотням, казалось, искал щель, чтобы нырнуть в нее. Я начал понимать, что догнать не смогу. Согласно профессии, он обязан знать ходы и выходы, в то время, как я споткнусь о первый поворот. Если за нами не следует еще и кодла подельников.Двое амбалов идут в кильватере,сохраняя дистанцию. Будем считать, что не повезло. Но отдавать негодяям добро надоело до приступов рвоты.
- Этот, - скользнул телом в один из полуовальных, с обвалившейся штукатуркой, тоннелей парень.
Забежав в сырую тьму, принялся хлопать по карманам. Вид с косым в мою сторону зырканьем говорил о том, что он жаждет мести за унижение при честном народе. Я вытащил из кармана безрукавки шило, нацелился острием на горло. Скоро должны были появиться шедшие следом. Задержав взгляд на острие, парень усмехнулся, махнул рукой:
- Батяня, сей минут.
Он испарился. Я выглянул на улицу. Амбалы беседовали через дом у неряшливой подворотни. Засунув барсетку за пазуху, я перекинул с руки на руку шило. Подумал, что двор проходной, кидалы след простыл. Бояться амбалов не следует, они остались торчать, чтобы понаблюдать за дальнейшими моими действиями. Пора сматывать удочки. Я приготовился уходить, когда ощутил за спиной шаги. Ко мне направлялся мошенник. Один.
- Держи, брат... батяня. Договор дороже денег, - он передал пачку купюр - Уважаю.
- Половина? - спросил я.
- Стольник тормознул, - засмеялся парень. - Не пустому же переминаться, при моей профессии. А ты молодец.
Тряхнув рукавом пиджака, кидала выбросил на ладонь лезвие похожей на кортик финки с крученой рукояткой.
- Не там искал, отец. Я специально руки поднимал, чтобы не уколоть. Мог бы прямо на базаре. Но... уважаю.
- Те двое тоже с тобой? - кивнул я на торчащих возле входа в тоннель амбалов.
- Зачем это тебе, - улыбнулся мошенник. Потрогал распухший нос.- Что держишь в кулаке, не сыграло бы. Обиды тоже не таю.
- Мне как прикажешь?-засовывая деньги в барсетку, спросил я. - Хранить обиду?
- У каждого свой путь на земле.
- И свой конец, - не удержался я. - Ладно, гасим. Спасибо, что пошел навстречу. Я лоханулся, глупее не придумаешь.
- Ничего бы не доказал, - подтвердил кидала. - Удачи.
На базаре в очередной раз подумал, что пора дергать из валютчиков. Это дурдом, в котором могут выжить лишь обделенные на разум людишки, не способные на решение больших проблем. Если вертеться на крутых суммах, навар есть. Для этого надо сбиться в стаю как цыгане, армяне, азербайджанцы, грузины, турки, обезопасить себя со всех сторон - тогда пахота не бесполезная, а приносящая доход не меньший, чем на стройках века, на нефтяных промыслах, даже на норвежских в Северном море. Не надо никуда уезжать.Но данная суета приносит удовлетворение для человека не творческого склада ума, а больше для лиц кавказской, азиатской национальностей, где менялы, торгаши, сутенеры от торговли, при женщинах легкого поведения - потомки барыг с бухарско - дербентских базаров - получили развитие и процветают испокон веков. Интеллигентной особи рынок покажется кипящей низменными страстями клоакой, распространяющей тлетворный запах, запрет на нововведения далеко вокруг. Но в первую очередь на библейские заповеди, истины в высшей инстанции. Здесь украдут, обманут, изменят, солгут. Убьют. Зачем тратить жизнь на познание пройденной предками первобытной среды. Если кто обогатится, то единицы. Остальные будут кувыркаться в грязи, не расставаясь с надеждой вырваться наверх. Всего и выучить надо пару не библейских, но земных заповедей. Узнать, запомнить, попытаться усвоить:
Деньги куются внизу, крутятся вверху. Внизу пашут в поте лица, создавая любые ценности. Вверху этими ценностями пользуются.
Человек знает, что у каждого из земных созданий свой путь. Почему тогда эти создания стремятся бежать неизвестно куда плотной толпой в одном направлении?Почему ссылаются на то, что буквально необходимо надрываться за кусок хлеба? И где его можно заработать так легко, кроме базара? Ответ один - везде! Но общество не желает пусть на мгновение задуматься, где оно, это везде? Если сказать, что у всякого под носом, никто не поверит. Такова сила привычки. Поэтому и пророков, нашедших свой путь, идущих единственным путем, насчитывается единицы.
А может, оно и правильно. И еще одно.Не стоит обсуждать подобные проблемы так подробно. Все равно к нравоучениям прислушаются именно единицы. Усвоят, и, не тратя драгоценного времени даром, выберут свой путь, свою дорогу. Пойдут по ней до конца, питаясь плодами растущих вдоль нее плодовых деревьев. Значит, права мудрость седая:
Чем дальше в Жизнь, тем меньше слов!
На другой день я пошел в издательство, в которое несколько лет назад отнес рукопись. Роман и две повестушки. Томик получался под шестьсот сорок страниц. Каждый год директор обещал напечатать. И каждый раз не издавал. Год назад дал слово, что книга выйдет через пару - тройку месяцев. Прошло двенадцать. Я снова стоял на пороге его кабинета.
- Писатель, в этом году твой труд выйдет точно, - развалившись в кожаном кресле, радушно встретил меня стриженный полнокровный директор. - Но заголовок придется сменить. Что это за название: "Соборная площадь". Пообъемнее надо, чтобы сразу по мозгам. "Ростов - папа", например.
Это был сдвиг в сторону далекой типографии. Ноги сделались ледяными. Соверши сейчас шаг в любом направлении, они распадутся на промороженные части. Одна голова кипела от мыслей.
- Согласен, - продавил я первое длинное слово. - Правда, под подобным названием книг и книжонок пруд пруди. Даже передачу по телевидению прокрутили.Слабую.Может подействовать негативно, в смысле рекламы.
- Начхать, - потряс щеками в красных яблоках директор. - Ты же не как остальные?
- Сам по себе.
- Отзывы о произведении положительные, несмотря на то, что многие печатать не решились.
- Боятся.Желают разбогатеть,выпуская рукописи за счет малоимущих авторов. Во главе издательств стоят потомки скотников с доярками, сумевшие довихляться до званий "Заслуженных деятелей культуры". Они самые настоящие скрытые враги народа, не дающие любимому на словах народу узнать о себе правду. Подняться в понимании бытия на ступеньку выше. Стыдно признаться, еще во времена хоккейных баталий в Канаде, даже в "наших" Чехословакии с Польшей, не упоминая про трижды неладную Америку, перед лицами родных хоккеистов трясли тряпичными Петрушками,другими народными русскими талисманами. Таким способом пытались внушить нам, что Советский Союз, Россия, далеко отстали в умственном развитии от просвещенного, сытого Запада, от хваленой Америки. С подобными мыслями кто бы меня печатал. Поэтому рукопись я принес к вам.
- Говоришь ты как пишешь, - облокотился о стол директор. Я прикусил язык. - А нужна народу правда? Так ли необходимо его учить уму разуму? Он устал от экспериментов, народ с собой не в силах справиться. В том то и дело, что книга о тебе самом. У нас любят, когда кто-то за все отвечает, сам оставаясь в стороне. А ты рисуешь картины жизни центрального рынка с главным героем - собой - впереди. Тем рукопись отличается от набреханного, и от гольной правды. Она живая. Как листочки в середине дерева Жизни, о котором нам поведал еще Аркадий Исакович. Помнишь выступления Райкина по телевидению?
- Почему не помнить. Единственный человек, который оглашал на всю коммунистическую империю истинное положение вещей. Без оглядки на Политбюро.
- Вот именно. Он доходчиво объяснял, мол, вот растет дерево. Снаружи листочки и солнце обжигает, и дождь с градом бьют, и ветер треплет. И любая корова языком слижет. Внутри они ни солнышка не видят, ни дождика, ни ветер пыль не собьет. Преют. А которые листья в середине, те получают сполна всего - и солнца, и дождя. И ласкового ветерка. Вместе с героями ты варился в самой середине центрального рынка, видел все изнутри. Поэтому и книга получилась жизненной.
- Спасибо за высокую оценку, - боясь спугнуть с лица директора расположенность, не пытаясь спорить, что смысл райкинского монолога не в видении окружающего мира, а в том,как надо бы жить по разумному, эхом отозвался я. - Вы точно подметили смысл произведения.
- Оценку дали редакторы во главе со старшей, - ухмыльнулся в двойной подбородок спаситель. - Деньги появились, если согласен с новым заголовком, иди к главной решать последние проблемы. Можем выпустить хоть в этом месяце. Скажи юрисконсульту, чтобы отпечатал договор. Я подпишу.
Не помню, как вышел из кабинета. Как ошарашила главный редактор, что рукопись нужно заново переводить на пленку. Десять лет назад симпатизирующая мне женщина, вопреки воле директора "Ростиздата" Хаева отвезла рукопись еще "Приемного пункта" в Шахты, где из нее сделали книгу, за что получила от разгневанного начальника выговор, сейчас бросила пачку страниц на столешницу. Указала на дверь. Правда, тогда она понятия не имела о намерениях бывшего босса. Я тут-же снова оказался у директора, и он вынес решение довести до ума за счет издательства. Это был мой день, больше ни с кем делить его я не горел желанием.
- И ты погнал с кидалой на Шаумяна за деньгами? - округляли глаза валютчики. - И он отстегнул половину?
- Финку показал, которой собирался поработать, - разводил я руками. - Но, Бог миловал.
- Ты читал у Достоевского "Идиота"? - настраивался поиздеваться Сникерс. - Склиф на работу не выползает, напуган на всю оставшуюся жизнь. Офицер, сам крутил уголовников как заблагорассудится.
- Теперь понятно, что нашу армию никто никогда не победит, - присоединялся Лесовик. - Тем более, если впереди пойдет десантура во главе с писателем.
- Представить не могу, - передергивал плечами Жан Луи Папен. - Он же профессионал, это его кусок хлеба. Мог запросто завалить. Да еще в темной подворотне.
- Мы договорились, он отдаст только половину денег, - не соглашался я. - Джентльменский договор.
- Где ты видел даже не в Ростове, во всей России, джентльменов? - хлопал руками по бокам Папен. - Жулик на жулике и жуликом погоняет. Вот что представляет из себя твоя любимая родина.
- Пора разбегаться, иначе писатель еще чего насочиняет, - подхватывал сумку с продуктами Сникерс.
- Он не сочиняет, сам по себе такой, - становился на мою защиту Дэйл. - Каждый из нас, случись рассказанное с нами, обосрался бы как пить дать.
- Пошел потому, что нападения отморозков в печенках настряли, - оправдывался я вслед ребятам. - Когда-то надо заявлять о себе?
- Не смотри на них, они пришибленные, - приглядывалась ко мне Андреевна.- Кого позовут к машине обменять доллары, на метр от своих не сдвинется. Сходил, хоть половину, да деньги вернул. В другой раз будешь повнимательнее.
- Вряд ли, Андреевна, - причмокивал я губами. - Привычка - дело серьезное, великой силы воли требует.
- Воспитывай. На то ты мужчина.
Сознавая, что с базара скоро уйду, работать веселее я не стал. Наоборот, накатила апатия, неприятие окружающей среды. Лето было в разгаре, ребята срывались на юга, за границу.Мне об отпуске разрешалось только мечтать. Денег не хватало ни на что. Когда приносили большую сумму в долларах, я бегал на центральный проход к армянам. Обычно к новым, оккупировавшим один из ларьков в начале длинного ряда. Молодой с отцом и братом - армянский семейный подряд - с которыми за долгое время наметился надежный контакт, срывались с рынка раньше. Хотя новые армяне отличались от беженцев из Азербайджана, разборки полетов с ними тоже складывались нормально. Они были резче, наглее, потому что приехали из "материнской" Армении. Даже язык разнился от прочих армянских наречий. Не крымские, не чалтырские, не беженцы из других уголков бывшего Советского Союза. Как прозвучало с экрана во время показа очередного КВНа во главе с нестареющим Масляковым: маленькая страна Армения, да армяней встретишь везде. Поначалу относились они с уважением, мол, сам писатель приходит сливать доллары. Но потихоньку взялись борзеть. Сдавать баксы другим не имею права, клиентов обязан подгонять лишь к ним. Старался выпереться молодой и толстый, распухавший от немереной жратвы как на дрожжах. Я тут-же настроился обегать черноголовый рой, несмотря на зазывные знаки руками. Однажды принесли пачку баксов, вокруг, кроме армяней, никого. Навострился было отправить клиента домой, но настойчиво подзывал Самвел, с кем не возникало разногласий.
- Неси ко мне, - улыбался он. - Возьму по самой высокой цене. Пацана на пушечный выстрел не подпущу.
- Поставить его на место - два пальца обоссать. Спектакли устраивать нет желания, - приблизился я. -Один дурак может измазать говном всю нацию. У русских подобное совершилось и продолжает происходить.
- Давай зайдем в ларек и там рассчитаемся.
- Тогда поскорее, клиент уйдет.
Затолкавшись в угол в тесном помещении, мы занялись разменом. Когда армянин под сорок лет прощупал сотки, вручил пачку сто рублевых купюр для пересчета, послышался шорох. Увлеченные делом, мы не потрудились посмотреть назад. На входе цепным псом дежурил Красномырдин. Неожиданно я почувствовал, что мои шорты слетели до пяток. Я остался торчать в трусах. Увидел за спиной довольного подонка, подмигивающего девочкам за прилавком. Скрипнув зубами, продолжил считать купюры. Затем, подняв шорты, взялся за вторую пачку. И снова летние штаны опустились вниз под смех с неясными репликами придурка.
- Зачем ты это делаешь? - шагнул к нему армянин, с которым я производил размен. - Он тебе ровесник?
- Писатель, падла, - жирным слизняком извивался подонок, кидая взгляды на пацана с девчонками внутри палатки. - Бумагомаратель...Ты должен носить баксы и золото мне. Разве не договаривались?
- Сейчас договоримся, - пообещал я, продолжая маячить со сдернутыми штанами. - Долистаю и выясним.
- Не связывайся, - посоветовал старший армянин. - Видишь, кровь у наглеца играет.
- Ему двадцать с лишним лет, - облизнул я губы. - Запусти козла в огород, от дармовой капусты обдрищется.
- Ты что, вообще отупел? - накинулся на соплеменника вошедший второй армянин. Пьяный Красномырдин пылал сизой мордой в дверь. - Одень штаны, он тебе в отцы годится.
- Сто лет бы не сдались такие отцы, - сплюнул на пол отморозок. - Пускай идет писать книги, а не валютой занимается.
- А тебе какое дело? - продолжал отчитывать второй армянин. - На его месте я дал бы тебе в морду.
- Пусть попробует...
Я перелопатил деньги, вложил в раскрытую барсетку. Армяне постарше, возмущенно повосклицав, вышли из палатки. Поддернув штаны, я облапил слизняка за уже необъемную, потную шею. Завернул ее набок и услышал трусливый смешок. Молодая сволочь зверела только в присутствии соплеменников. Если прищучить в углу, противогаз натягивать обеспечено.
- Когда я обещал носить баксы только тебе? - разминая шкуру наглецу, потребовал ответа я. - Ты умнее, или талантливее? Почему с презрением назвал мою профессию? Может, припомнишь писателя - армянина с мировым именем? Я тебе ровесник, что при пацанах решил позорить?
- Я пошутил, - не пытаясь вырваться,заюлил толстой задницей борзой.
- Это был мой последний приход к вам, - резко сказал я. - Клиентов, которых не обслужу, постараюсь отсылать домой. Возникнешь еще, уделаю без тени сомнения. Я не пьяный пес под будкой. Усвоил?
- Понял, - запыхтел отожравшийся щенок.
- Дай в морду, чтобы знал, с кем связываться. - посоветовали оба армянина в дверной проем. К ним присоединился подошедший с базара третий. - Он доведет до вражды и перекроет каналы дохода.
Помусолив жирную шею, я отодвинулся от пацана, ища глазами, обо что бы вытереть руки. Парень с девочками виновато улыбались. Лишь Красномырдин сморщился. Ожидал, видимо, что отомщу за личное оскорбление, и за его постоянное унижение. Я настроился было сказать, что не надо опускать себя и свою культуру самому, тогда ни один нацмен не позволит протягивать лапы к твоему лицу. Но решил пройти мимо молча. Алкашу доказывать что-то бесполезно.
Я перестал забегать в облюбованный ереванскими армянами ларек. Ограничился беготней к армянам старым, с которыми бывали конфликты, но до маразма дело не доходило. Все люди равны, все из одного яйца. А существо, не желающее проявлять сочувствия к существу себе подобному - есть животное.
Через месяц в ряды валютчиков снова влился Склиф. Это был уже не тот уверенный подковырщик, а озирающийся по сторонам меняла, за один случай из практики растерявший ложный лоск. К тому времени Лесовик свалил, оставив прибыльное дело навсегда. На его место пришла лет двадцати пяти с развитыми ягодицами невысокая женщина, с порога заявившая о себе в полный рост.
- Бригадир пристроил, - похихикивали валютчики. - Зазря, что-ли, на машине катает.
- Любовница? - не сообразил я. - Или опять близкая родственница?
- Разница небольшая. Главное, привел на место он.
Рядом с женщиной появились два пацана лет по тринадцать - пятнадцать. Сын Призрака с племянником. Может быть, меня начала душить жаба, что в свое время бригадир моему сыну в месте отказал. Хотя, кто он такой, когда есть хозяин. Я и сам понимал, что сын до подобной работы не дорос. Скорее, не с руки стало подбирать за троицей крохи. Но решение уйти я принял окончательно. Шустрые новички взялись торчать до вечерних сумерек, не оставляя клиентов. Я начал пропускать дни пачками, с головой уходя в обещанное издание рукописи. Подгонял сотрудников издательства, чтобы не тянули с отправкой набранной на пленку книги в типографию. В один из июньских дней получил сообщение, что директор отвез заготовленное для печати на Украину. Там книга получалась дешевле. Осталось ждать не больше месяца до того момента, когда ладони ощутят тяжесть моего труда. Надо было дотерпеть, я знал, чем заняться дальше. Деньги пусть продолжают ковать шустрые русаки с армянами, хохлами, татарами, азерами. Я к ним был равнодушен.
Опять на танцах в "Клубе после тридцати" довелось познакомиться с женщиной сорока лет. Когда после нескольких постелей разглядела мою лысеющую голову, настроение у нее упало. Но я успел проявить себя с лучшей стороны. Она работала за компьютером в проектном институте, я продолжал отираться на рынке. Когда появлялись в театре музкомедии, редкий мужчина равнодушно проходил мимо. Никто не мешал нам заниматься любовью в полный рост. Встречались в моих хоромах, в которых из живности присутствовала редкая моль, да проникавшие через сетку не частые гости - комары. На старой квартире кровать расшатал так, что не смог дотащить целой до свалки. На новом месте мы прилежно разваливали крепкий, помнящий "совковый" инструмент, диван. Подушки не покупались со времен любовницы, от которой не чаял отвязаться. Когда та взялась их перебирать, нашла в перьях ржавый гвоздь. Дрянь из предыдущих воткнула с целью, чтобы я не достался никому. Так разъяснила смысл находки Андреевна. От каждой женщины прикарманивалось и плохого, и хорошего, не позволяя последним стереться из памяти навсегда.
Почувствовав, что деньги проедаются быстрее,чем удается накопить, начал приезжать к прежнему времени, показывая, что без боя пригретое место уступать не собираюсь. Намерения не прошли незамеченными. Сын перебрался к отцу, застолбил место на центральном проходе и племяш. Василиска, как прозвал я новую валютчицу, при моем появлении старалась не задерживаться, хотя видно было, уходила со скрипом. Помехи уменьшились, навар возрос.
Бочка прогрелась прилично. На нашем участке никого не оказалось. Я подумал, что местные власти опять занялись облавами. Поспрашивал торговый люд. Тот пожал плечами. Из проема в жбане выглянула юная особа, принятая вместо упорхнувшей жены десантника. Студентка.
- Что случилось? - обратился я и к ней.
- Говорили о чем-то, я не прислушалась. - близоруко сощурилась будущая ученая степень. - Запомнила, Склиф мотаться сюда не будет. Эта сфера деятельности не для него.
- Нервы не выдержали, - цокнул я языком. - Не в кабинете сидеть, с автоматчиком на входе в контору.
- Работу друзья ему подыскали. Повеселел, а то трясся каждый день.
- Здесь и нормального заколотит. Еженедельные приключения без последствий для отморозков.
- Подходил к ребятам начальник, говорил, что в этом направлении трудятся, - вздохнула студентка,словно наши проблемы она близко принимала к своему сердцу. - Все равно, сказал, поймаем бригаду грабителей. Дела с контроля не снимаются.
- Одно мое закрыли в сейф с "глухарями", - сплюнул я под стену. - Черт дернул продать квартиру и притащить на рынок три штуки баксов. Чудом на улице не оказался. Если бы не газпромовские акции, рыскал бы сейчас по свалкам.
- Что с вами приключилось?
- Обошлось. Потом позвонил товарищам, пообещали пустить на ночлег. Иначе пришла бы полная хана. Моя подружка отвернулась напрочь.
- Это как всегда, - махнула рукой девушка, будто прошла такую школу паскудства, что самой тошно. - Когда хорошо, они рядом, а как жареным запахло, не знаешь, где искать.
- Я и за собой замечал подобную черту.
- Я тоже, - ободренная откровением, хихикнула студентка. - Наверное, люди одинаковые.
- Единицы не в колее. От общества они удаляются, называются мудрецами.
Из ворот базара показался перекупщик старинного серебра, цепочек, монет, лома, невзрачный рыжеватый Коля. Он сбивал цену до предельно низкой, вымораживая копейки даже на хламе. Обойдя стоявшую с пачкой пакетов Андреевну, направился ко мне:
- Тебе ничего не говорили?
- О чем? - насторожился я, подумав о начавшейся на менял облаве.
- Валютчика грохнули. На Ворошиловском проспекте, в обменном пункте напротив Кировского отделения милиции.
- Когда?
- Вчера днем. Топором зарубили.
- Топором?..
- Топором... - ахнула студентка, прислоняясь плечом к прогретой за день бочке.
- Он банковал в коридорчике старого здания, сразу за отстроенной баней. Через переулок.
- Каждый день проезжал мимо.
- Там обменный пункт. Подошли двое, начали договариваться о сдаче крупной суммы в валюте. Работал Женька. Чтобы не привлекать внимания, мол, напротив милиция, клиенты попросили перейти в проход под довоенным строением в двух шагах. Овальный такой, длинный.
- И он согласился?
- Чего бояться, когда ментовка через дорогу. Зашли в тоннель. Один стал впереди, второй за спиной. Женька расстегнул барсетку с бабками, закопался в ней. Который сзади, рубанул топором по голове. Вырвали кошель. Добили и убрались.
- Не рассмотрел у отморозка топора? - Запротестовал было я, забыв, что дело уже сделано. - Куда тот его спрятал?
- За пиджак, - пояснил перекупщик. - Небольшой топорик для рубки мяса. Подозреваю, Женька не думал ни о чем, работал как всегда.
- Господи! - Опомнилась студентка.
Коля поиграл серыми глазами. Девушка заторопилась вовнутрь бочки. Через минуту послышалось сипение углекислого газа, которым газировали водопроводную воду.
- Беспредел, - только и сумел вымолвить я.
Коля пристроился рядом, поддерживая в руке набитую чем-то сумку. Я покачался с пяток на носки, вспомнил, что недавно вслед за кидалой заскочил в пропахший сыростью, такой же вечно полутемный тоннель. Мошенник мог уйти дворами и больше не появляться. Замыслил бы что, остановился посреди прохода, заговорил зубы, поджидая двух товарищей. Когда обернулся бы на звук их шагов, воткнул финку. И все. Я постарался отвлечься от мыслей, утешаясь тем, что после выпуска второй книги делать здесь больше нечего. Перенапряжение нервов начало давать знать о себе вспышками ярости, ответом на любое прояление агрессии, даже брошенного куда угодно кем угодно косого взгляда. Я, мужчина в возрасте, торчу один до позднего вечера за деньги, которые достаются кровавым потом. Оправданием может служить только выпуск всеми способами собственных произведений. Тут я не был похож на коллег по творчеству, предпочитая бездействию активные поиски решения проблемы.
- Слышал, полмесяца назад на Нахичеванском еще валютчика замочили? - нарушил молчание Коля. - За прилавками. Место заранее выбрали.
- Не информировали, - отозвался я. - Наверное, занят был бумажными делами. Досталось по издательствам побегать.
- У каждого свои заботы.
- Снова не поймали?
- Кто станет себя утруждать? Допустим, те и замочили, что убили его предшественников на Западном. Опять подкатили на машине.
- Западный... А кто разрешает менялам застолбляться на том углу? -повернулся я к перекупщику. - Несколько человек на тот свет отправили, и все равно продолжают ставить. Не хуже Паши Мерседеса. Чеченцы уже русских повырезали, он пятьдесят процентов находящегося в республике вооружения отдал горцам, живущим по средневековым законам. Вместе с Ельцыным.
- Не знаю, - поднял худые плечи Коля. - Задаром никому не позволят. Ментам, как Мерседесу, лишь бы свое получить, а там хоть трава не расти. На центральном разве не так?
- Страшнее. Бродит слух, что базарные подкармливают бригаду грабителей, науськивая на валютчиков, которых считают нужным нагреть.
- Это не новость. Не только базарные, так делают везде, где крутятся большие деньги.
- Тогда вопрос, в какой стране можно встретить более продажую душу, ради мимолетных благ готовую перерезать горло матери, не то, что родственному по принадлежности к нации, человеку? В каких государствах власть отдают в руки изуверам, не удосужившись поинтересоваться: нормальные ли они?
- В России, - перекидывая сумку в другую руку, произнес Коля перекупщик. Повторил. - В России.
Он ушел. Я молча покачивался на месте без мысли в голове. Спросил о чем-то похожий на клиента мужчина, толкнула высунувшаяся из дупла студентка. Андреевна бросила зазывать алкашей, помахала перед носом ладонью. Собрав лоб в гармошку я попробовал улыбнуться. Получилось не по настоящему, потому что Андреевна взяла за локоть, встряхнула:
- Очнись, казак. Всех клиентов с бабками проспишь.
- Не нужны мне деньги, - улыбнулся я. - Куда бы уехать, да где примут.
- Нигде, - отвернулась старая казачка. - И здесь ты не нужен...
Это я понял без нее. Шевельнув плечами, глубоко вздохнул, огляделся по сторонам. Значит, пора работать. С паршивой овцы хоть шерсти клок.
Начищенным золотым медальоном солнце продолжало болтаться посреди светло - синего океана, отплывая на закат. Лучи смягчились, не так обжигали кожу на открытых участках тела. Тянуло пропустить холодную струю газированной без сиропа воды через рот до заднего прохода, сбивая температуру разгоряченной плоти. Я успел обменять несколько соток. Пора искать валютчиков, у которых есть заказ на крупную сумму долларов, чтобы сдать баксы с разницей между покупкой и продажей в червонец. Ждать купцов не имело смысла, если подвалит клиент с энным количеством валюты, придется отпускать за неимением налички. Я пристроил барсетку под мышку, заторопился в сторону ворот. Проскочив армяней, в том числе Красномырдина, махнул на другой конец центрального прохода. Накачавшийся пивом под кадык, бывший службист Хряк пока стоял. Рядом тасовались несколько собравшихся в кружок валютчиков.
- Слышал, с новыми чурками неувязочка? - забирая сотки, спросил амбал.
- С молодым, - поморщился я. - Армяне тоже отвязались на него. Оскотинился, щенок.
- В пятак не въехал?
- Спустил на тормозах.
- Я бы всандолил.
- Не надо прощать, - подключились остальные. -Крутятся на бешеных бабках, цены повысили до потолка. Клиенты скоро перестанут нас узнавать. Валят к ним.
- Они придерживаются законов свободного рынка,- не согласился я.- Сколько раз говорил Манекену и толстому Олегу из бригады Меченого, чтобы прибрать процесс к рукам, нужно поднять цены. Я и те, кто на подхвате с небольшими суммами денег, начнут бегать к вам. Как об стенку горох. Драли с клиентов три шкуры и продолжаете сдирать.
- Считаешь, банкуют правильно? - набычился Хряк. - За что тогда тебя отбуцкали?
- Никто не отоваривал. Дошло бы до конфликта, постоять сумел. Молодой из их бригады сдернул штаны при девочках. Я предупредил. Другие армяне посоветовали дать ему в морду.
- А ты не впер, - посмотрел мне в зрачки Хряк. На губах у валютчиков появились усмешки. - Они баб насилуют, деньги мешками зарабатывают. Дома трехэтажные строят. Уже побережье Черного моря ихнее, Краснодарский край вотчиной объявили, типа, Армавир древняя столица Ай... стана. Адыгцы, аланцы, грузинцы. Греки. Танаис вот он. Но греки свободу несли, а эти айцы что? Дувалы с зинданами? Короче, утерся красными соплями и отошел?
- Что на площади Карла Маркса вытворяли, - подключился еще один меняла. - Памятник Екатерине Второй хотели водрузить, провести границу между Ростовом и Нахичеванью. Вторую Армению создавать. Чем они лучше чеченцев?
- Императрица от турецкого геноцида спасла, едва всех не повырезали, как при Николае Втором еще раз. Земельными наделами обеспечила, потеснив казаков с русскими людьми, они плакаты за Ростовом, Ставрополем устанавливают, мол, Россия пусть убирается отсюда. Князья Игорь, Олег, царь Петр Первый эти края от нечисти освободили, они на готовенькое. Это их благодарность?
- В советское время взрывы в московском метро с человеческими жертвами. Недавно полковника возле его дома на Пушкинской застрелили, что не на стороне армян участвовал в Нагорно - Карабахском конфликте. Не забыли, по телеку показывали занявшую первое место в конкурсе красоты девушку? Одноглазый урод с товарищами облил серной кислотой, что не легла с ним в постель. Иди к армянам, писатель. Алкота Красномырдин давно пашет на них.
- Уродов у каждой нации достаточно. В Ростове вообще Чикатило был, - сплюнул под ноги я. - Другой в землянке швейную мастерскую открыл, женщин цепями к машинкам приковал. Так что, пример не оправдан, выродки не зеркало народа.
- Считать их надо в процентном отношении к каждой нации, дорогой товарищ писатель. Кроме того, никто из перечисленных ублюдков на главенствующее место среди других народностей не претендовал, на земли тоже. На Военведе монументальный памятник. Оганов один освобождал от фашистов наш Ростов? Где были солдаты других национальностей?
- Ты совсем уже, - загорячился я. - Танк гвардейцам на постаменте, площадь стрелковой дивизии, вечный огонь на Нахичевани. На той самой, за которую базар - вокзал.
- Дуру не гони, художник. Это памятники общие, а Оганову отдельно. Не дошло?
- Армяне показуху любят, - подал голос еще один участник дискуссии. -Вторую Швейцарию из задрипанной Армении, несмотря на богатые по миру диаспоры, мостырить не торопятся. Хотя природные условия мало чем отличаются. Что там заснеженные Альпы, что у них замороженный Кавказ. Менталитет не одинаковый. Там работают кругом, эти ищут, кого бы облапошить вкруг себя. Не зря дедушка Солженицын в своих откровениях написал, что России необходимо избавляться от Кавказа с азиатским подбрюшьем.
- Не наши это. Не нахичеванские, мясникованские с чалтырскими, - не согласился я. - Националисты приехали и взялись науськивать.
- Какие националисты? - продолжал расстреливать меня в упор Хряк.
- У каждой нации свои. У русских общество "Память", РНЕ, другие. У них тоже есть.
- Националисты на чужое добро? - спросил один из валютчиков.
За спинами ребят замаячил Боря, тоже бывший мент. Прошелся по мне отчужденными глазами.
- Почему на чужое? За своих.
- А наши националисты свое защищают. Так?
- Земля круглая, на всех одна, - попытался объяснить я. - Мы все по большому счету родственники. Но в семье не без урода. Уродам надо давать по мозгам, чтобы не вылезали из пещер, как Сталин, не выбивались в вожди. На престол их приводим сами. Армяне пристроились к рынку не только по собственному хотению. Разрешили. Мы.
Я был не рад, что задумал сдать баксы на центральном проходе. Заскочил бы в комнатенку к дагестанцу Алику, давно бабки пересчитал. Время теряется зря, разговор не стоящий выеденного яйца. Дискуссия вечная, пока человеки не посмешаются друг с другом окончательно. Пока не перевоплотятся в один цвет, одну нацию. Она будет называться земляне. Не русские, евреи, американцы, туземцы, армяне. А голубые с планеты Земля. Из-за раскрашенного в чудный колер родного дома. Не надо опошлять голубой цвет. Он прекрасен...
- Зря армяне не съездили тебе по зубам, - протягивая мне доллары, поставил точку Хряк. - Один из овощных возник, я его мордой прилавки на ларьках посносил. Где банковал Янки, они тише воды, ниже травы. Тот же Боров с Дьяволом ногой топнут - сразу на задние лапки. А тебя заносит не туда. Иди, может, найдется дурак, который пойдет навстречу. Я лично пас.
- Вдогонку, художник, - загоготал коренастый валютчик, тоже из бывших работников органов. - Армянское лекарство от СПИДа не пробовал? Недавно изобрели.
Я забрал купюры, пошел обратной дорогой, осознавая, почему возмутились валютчики. Не последний человек я на рынке, если переживают за меня. А случай - миллионы на каждый день. Но он подтвердил, несмотря на внешнее благодушие, внутри любой нации не переставая шевелятся родовые корни. Пройдет не одна тысяча лет, пока они переплетутся. Не хотелось бы, чтобы процесс происходил насильственно, как у Мичурина. Пусть он будет естественным. Тогда и плод получится однородным.
И еще одно.Глобализация наций не прекращалась никогда.Образовались два мощных многонациональных котла - Америка и Россия. Процесс перемешивания в них возник едва не в одночасье. В 1480 году Русь сбросила татаро-монгольское иго. С этого момента началась экспансия небольшого государства на близлежащие национальные объединения и страны в разные стороны. Преимущественно на Восток. Кстати, несмотря на исток, русской рекой Волга не была. Таковой она стала после ига. В пику, и для укрепления в сознании как река победителей, населявшим ее берега общетатарским племенам. И пошло. Вытеснение литовцев, взятие Казани, Сибири, выдавливание Речи Посполитой, захват Астрахани, Крыма, и так далее. Колумб открыл Америку в 1492 году. Позже на новые земли хлынул разнонациональный поток со всего мира. Но, в основной массе, с Запада, из просвещенной Европы. В течении четырехсот лет оба котла бурлили, не ведая роздыха, нащупывая именно свои пути. Почти одновременно, в начале девятисотых годов прошлого столетия, в них насильственно впрыснули два противоположных строя. Едва не захлебнувшийся американский котел запыхтел изученным варевом - капиталистическим. В русском решили использовать новый - социалистический. Какой преподнесет больше выгоды миру, для последующего всеобщего развития жителей планеты Земля. Что получилось, всяк в Америке и в России испытал на собственной шкуре. Обида состоит в другом, нас не пожалели. Именно в России не потребно было одним махом отменять палки, авторитарность, железные законы. Прилагательные русские не выдержали на согбенных веками рабства спинах свалившуюся на них тяжесть свободы. Как раз России подошел бы ненавязчивый капитализм с легким постукиванием непонятливых палками по пяткам. Как в Америке. А на американцах, в основной массе европейцах, испробовать прелести социализма не мешало бы. Глядишь, как шведы, они справились бы. Потому что,после господства римлян стали образованнее, культурнее. Прошли школу греко-римской демократии. Вместо первобытно - азиатского гнета.
Все, что происходит на планете Земля, возникает не само по себе, не спонтанно. По воле разумных особей. Никому из русских людей не пришло бы в голову убивать собственных царей во главе с умнейшим Александром Вторым, с министром Столыпиным. Не случилась бы Первая мировая война, не выстрели таинственный Гаврила Принцип в австрийскую корононаследную особу Франца Фердинанда. Не восшел бы к власти Гитлер, если бы не объявился в Кремле Сталин. Политическую карьеру оба начали одновременно. Разница в один - два года. В мире существует разумный паритет, поддерживаемый Человеком с большой буквы целенаправленно. Или руководимый космическим разумом, чего со счетов сбрасывать тоже не стоит, потому что мысль материальна. Не сам же по себе на огромной территории Земли с азиатским населением, примерно через шестьсот пятьдесят лет после рождения Иисуса Христа, возник Ислам, став ощутимым противовесом христианству. Наступит момент, когда ненадежные тела не понадобятся. Они отомрут, как хвосты у ящериц. Всем начнет править не знающая границ, бессмертная Мысль.
Сотни миллионов, миллиарды, если брать со времен возникновения Человека на планете, погибают в продуманных акциях. Оправданы ли подобные жертвы? Кто на данный вопрос ответит? Или он вечно будет висеть в воздухе. Как Дамоклов меч...
Доллары забрал Пасюк,тоже спросивший, что за конфликт произошел. Проходя мимо армяней, я заметил улыбку на лице Красномырдина. В глубине ларька приветливо подмигнула одна из девочек. Ну и слава Богу.
К концу дня возле меня возникли двое настороженных кавказца. После того, как русские парни поставили чеченцев на место, жители горных вершин умерили пламенный темперамент. Непрестанно оглядываясь, они молча рассматривали меня. За долгую работу наученный неприятным опытом общения с горцами, я не торопил с откровениями. То фальшивые баксы, то латунное золото. То еще что, годное для отправки на острова Полинезии, Но тут, пардон, именно папуасов и лиц кавказской, азиатской национальностей, как раз не проведешь. Наконец,что постарше, гортанно спросил:
- Алмазы берешь?
- Не обработанные? - приподнял я брови.
- Да, не обработанные.
- Покупаем, по низкой цене. Огранка обходится дороже самих камней.
- У нас не обычные. Черные.
- В первый раз слышу, - встряхнулся я.
- Черные алмазы. Самые редкие и высоко котируемые в мире, - придвинулся ближе кавказец, пытаясь пожирать "овалами" Малевича.
- Никогда не видел, - выдерживая высверки антрацитных зрачков, поджал я губы. - Показывай, попробуем разобраться.
Вкруговую повертев сплюснутой головой, черноусый джигит вытащил перетянутую резинкой спичечную коробку. Второй кавказец отвернулся, застреляв глазами по каждому проходящему мимо.
- Давай зайдем за бочку, подальше от любопытных носов, - предложил я. -.За несколько лет крутежки я не встречался с черными алмазами. Белых, необработанных, прощупал достаточно.
- Должен понять, - согласно кивнул джигит.
За бочкой, в тени, он снял резинку, выдвинул внутреннюю коробочку. На дне оказалось несколько похожих на не одинаковые кристаллики черного льда камешков величиной с артиллерийский порох прямоугольничками примерно в две - три спичечных головки вместе. Кавказец развернул картонное углубление к солнечному свету. Брызги от странных сколов колючими лучами ударили в разные стороны. От антрацитной крошки свет мягкий, от осколков темного стекла едва не поверхностный. Прямоугольнички на дне ящичка словно выстрелили залпом сконцентрированного разноцветного огня. Вытянув из-за боковинки спичку, кавказец пошевелил камешки. Они отозвались новыми взрывами с довольно длинными пронзительными лучами. Подобного зрелища я не наблюдал. Пожевав губами, задумчиво потер переносицу. Заметив мое состояние, джигит задвинул коробочку.
- По какой цене хочешь сдать? - на всякий случай спросил я.
- По тридцать баксов за ноль одну карата.
Сумма внесла в мысли еще большую путаницу. Приблизительно я знал, что одна сотая карата бриллианта стоит на рынке от трех до пяти долларов. Конечно, покупная, которую давали ребята приносившим изделия клиентам. Но рынок не мог быть мерилом ценностей. Сто граммов золота здесь можно было купить за тысячу рублей, продать за двести тысяч. Вопрос заключался в том, кто принесет и откуда взялось золото. Но там металл, с которым имеешь дело ежедневно. Раз в месяц, или в два, появлялись брилики. Чтобы их определить, некоторые валютчики завели похожие на трубы калейдоскопов приборы со сложной оптикой внутри. С какой стороны подходить в данном случае, я понятия не имел. Не выдергивать же семикратную лупу. Хотя, если бы на моем месте оказался цыган или спец из наших рядов, он бы и без стекла отличил беспородные россыпи от драгоценного камня.
- Я понял, - вскинулся следивший за моей мимикой кавказец. - Ты не соображаешь в алмазах.
- Ты прав. Пройдите на базар, - признался я. - Или загляните завтра с утра. Возле хлебного ларька работает Папен с подругой.Они разбираются лучше.
- Мы не спешим, - блеснул восточными лезвиями глаз джигит. -На базаре ловушка обеспечена.
- Ты имеешь ввиду, что заложу? - покривил я щеку. - На ментов не работаю, отвечаю только за себя.
- Не это. Просто оттуда не скроешься. Они перекрывают выходы за несколько минут.
- Присутствовать при маневрах не доводилось.
- Досвидания. Мы тебя не знали.
- Я предупредил, что отвечаю за себя. К тому же, не понял, что ты предлагал.
Кавказцы ушли. Подвалил неряшливый парень двадцати с небольшим лет. Разложил на рукаве рубашки кляссер с марками, с несколькими монетами времен Николая Первого. Взгляда оказалось достаточно, чтобы понять, что прилежный в прошлом коллекционер разбазаривает собранную за годы коллекцию. Полупустые глаза, под нижними веками синие мешки. Кожа на груди, на руках вялая с прячущимися извилинами тонких вен.
- Давно подсел на иглу? - спросил я.
Парень дернулся к остановке трамвая, устолбился слепыми белками. Вопрос прозвучал неожиданно для него, но для чего его задал я, самому было непонятно. Разве можно что-то изменить, если существо узрело блаженство? Это в Европе, в Америке молодые люди увлекаются легкими наркотиками, экстази, от которых не сложно отказаться. В России начинают с тяжелых, как исстари питие водки стаканами, чтобы затянуло в водоворот. Навсегда.
- Уже заметно? - не стал оправдываться еще не убитый наркоша.
- Я не буду брать ничего, - вспомнил я сына, давно не заглядывавшего с подиумовской подружкой. - Марками с монетами не занимаюсь.
- Понял, - устало кивнул парень.
Начавшая сутулиться фигура протащилась ко входу в рынок. Я засобирался домой. Теперь могут подвалить лишь наркоши, алкашня да другие падшие. С них или нет навара, или одни неприятности. Солнце гуляло высоко, но жара спала, можно было поработать, да настроение пошло на убыль. То ли события дня стали давать знать, то ли напекло голову так, что она принялась раскалываться. Красоваться под прицельным огнем нехороших личностей расхотелось напрочь. Почему до этого не замечал, сколько мрази останавливает на моей персоне, на барсетке завистливо- мерзкие взгляды, проворачивая в башке две извилины пунктирами и так, и эдак. Какая быстрее родит нужную мысль, смысл которой будет заключаться в направленном на злодеяние действии. Если подправить поэта Азовского, то получится примерно такое четверостишие:
Лишь достигнув вершин Бытия
Отдышался я, мрачно подумав:
Сколько мрази вскормила Земля!
И опешил, с презрением сплюнув...
- Покрутишься, Андреевна?
- Да, - задрав голову на колокольню, ответила женщина.
- Я прямиком домой.
- С Богом.
Наконец, вышла моя книга. Тридцать три и шесть десятых печатных листа, шестьсот сорок страниц. Целлофанированный переплет с синими, красными цветами, золотыми куполами собора, выброшенной вперед стрелой крана в речном порту, Театральной площадью, "Интуристом". На первом плане я в летнем тельнике, с наколотой оскалившей пасть башкой ягуара на правом плече. Выражение лица зверское, руки показывают общепринятую фигуру, мол, вот вам от обворованного правительствами, которые "из самой гущи народной", испытавшего достаточно унижений с оскорблениями, да не сплясавшего под вашу дуду комаринского, автора книги. Вам всем, прикрывающим раболепство за ширмой покладистости характера, беспримерной терпимости. Чушь! Чушь собачья!!! Согбенные спины людишек, готовых переносить издевательства, лишь бы не оказаться в загаженных самими хуторах и селах, а страшнее - в построенных Троцким, расширенных Сталиным, северных лагерях. Как привыкли дань платить косоглазым воинам на низкорослых лошадях, как согласились на оброки князьям, на барщину барам спину гнуть. Наконец, ударно трудиться на построении светлого будущего - на коммунизм. Под плетью двужильной, под лозунги лживые. Кто слово правды надумал сказать - стирали в порошок. Так до сих пор давать взятки не разучились. Теперь кому бы то ни было, лишь бы занимал начальственное кресло. Разве способами извне размочишь зачерствелую внутреннюю сущность? Как алмаз, она отражает все новое, не в силах вбирать ничего. Даже для собственного блага предлагаемое.
Широка и кристально чиста душа русского народа. Нигде в мире отшлифованной за восемьсот лет такой души не сыщешь, потому что охраняет себя собственным светом. Но переделывать время пришло.
Был в Монголии праздник. По телевидению показали ровные ряды монгольцев на выносливых лошадках. Целеустремленной рысью они прокатывались перед невысокой трибуной с широкомордым вождем. Взгляда оказалось достаточно, чтобы тело сковало внезапное чувство опасности. Я не мог оторвать присохших к экрану глаз. И вдруг дошло, я замер от пронзившего сравнения. Пираньи... Не нарушая порядка, как по стремнине реки, врезался в пространство плотный, кровожадный поток пираний. И не виделось от него спасения.
Сколько сил, здоровья и ума отняла у русичей звероподобная нечисть. Кого оставила после себя от разумного, не уступающего в развитии ни одному племени германцев, норманов, галлов, фландрийцев, саксонцев, демоса. Кто выдрался из девьих чрев после насильственной ассимиляции? Тот и выперся, кто покорил одну шестую часть первородного мира, кого до сей поры страшатся цивилизованные нации, страны.
За то, что выстояла, до земи поклон тебе, Великая Русь. Из нескольких - меньше десятка, - колоссальных событий за последнее тысячелетие, комиссия из мировых авторитетов назвала два, причастных именно к России. Первое, нашествие кочевых орд во главе с Чингисханом. Второе - победа русского народа над фашистской Германией.
За то,что до сих пор не стремишься подняться в полный рост, укор тебе, моя Родина. Тоже великий.
- Ты сочинил это сам? - сидя на диване с раскрытым произведением, хлопала белорусскими васильковыми глазами Ирина.
- Именно, - роясь в словаре, рассеянно отвечал я.
- Все шестьсот сорок страниц?
- Странная ты... Кто их за меня будет писать?
- И первые две книжки, и "Добровольную шизофрению" тоже ты... Тяжелый том. В смысле содержания.
- Все так говорят. Кому охота читать правду. Знаешь, за что распяли Иисуса Христа?
- Ты объяснял.
- Если скажу, что задница у тебя великовата, а груди мелковаты, ты начнешь относиться ко мне прохладнее. Согласна?
- Могу вообще уйти, - отложила книгу Ирина.
- Успокойся, я привел пример.
- Мне не нужен глупый пример. Если не нравлюсь, ищи другую.
- Вообрази, по улице идет косой или горбатый человек, а я указываю на его недостатки. Что он сделает?
- Морду набьет. И хорошо, не будешь лезть с длинным языком.
- Но я оглашу правду.
- Кому такая нужна. Без подсказок видят, и человек тот знает.
- Я назвал недостатки, которые исправить нереально, чтобы яснее уловила суть.
- Мне улавливать нечего, услышала, какого ты обо мне мнения.
- Не заводись...
- И не думаю. Пойду собираться домой.
- Доскажу и займешься.
- Вот как!... Без подковырок обойдусь.
- Да подожди ты... Представь себе, как Христос ходил по городам и говорил:не убий,не укради, не лги на ближнего своего, не прелюбодействуй, и так далее. То есть, указывал на грехи, которых можно избежать. Проявить силу воли и вести достойный образ жизни. Прислушались к нему люди за две тысячи лет?
- Не знаю...
- На территории Франции общая могила. В ней лежат русский, француз и немец. Каждого послал на войну его вождь, все защищали свою землю. За что они убивали друг друга?
- Не знаю...
- Родина священна, вождя ослушиваться никто не позволит. Значит, они ни при чем? А если по правде, виновны они, потому что убивали. Или виновен тот, кто послал, или пресловутое понятие о долге, чести. О Родине! Так кто виноват?
- Не знаю... А кто... при чем?
- Русский, француз и немец.
- Почему?
- Потому, что пошли убивать.
- Но их заставили насильно.
- В Библии, в других великих книгах, написано: человек, обрати взор свой на себя. Ты сам хозяин своей судьбы. Отсюда, силой принудить немыслимо, человек есть подобие Бога на Земле. Проще, не сотвори себе кумира. Чтобы он тобой не понукал.
- Но им приказали.
- Свободного человека приневолить нельзя.
- А если под дулом автомата?
- Хоть под атомной пушкой. Свободный дух не принадлежит никому. Он сам Хозяин себе.
- Не знаю...
- Прекращаем разговор. Пойдем на кровать, я тебе о любви пошепчу...
- У меня груди маленькие и задница великовата. Или назад не затолкаешь?
- Разве это проблема? Нравишься ты мне за другое.
- Понятно, зачем я здесь.
- Прости, пожалуйста, за грубость. Непостижимо, но правда необходима одному Богу. Как точное время математику или астроному, чтобы вернее определять отклонения в ту или эту стороны. Люди лучше воспринимают полуправду - полуложь. Или откровенную ложь, красивую. Вот фотография, где я в берете, в летнем тельнике. Разве я такой?
- Выражение лица зверское... Но обложка мне нравится. Согласна, правду говорить нельзя. К ней нужно стремиться. Но тогда зачем жить среди себе подобных, когда слово молвленное - есть ложь. Лучше сразу в монастырь, где общаются с помощью молитв. Или в отшельники. У Природы тоже есть ложное, а есть естественное, которое она не всякому покажет. В общем, не стоило говорить о том, о чем знаю сама. К тому же, я здесь ни при чем.
- Постараюсь исправиться и общаться с тобой на языке человеческом. А теперь... пора работать.
- Вот уж... Я сама... сексуальный маньяк...
С каждым днем находиться на рынке становилось все тягостнее. Казалось бы, не трогают, после выхода книги вежливых обращений прибавилось. Но к валютному бизнесу я почувствовал резкое отчуждение, словно с изданием рукописи выполнил главную задачу, нащупал свой путь. Начал проясняться смысл высказанного однажды Красномырдиным суждения. Еще давно он выдал, мол, писатель, авторитета на базаре ты не заработаешь, будь хоть семи пядей во лбу. Ты на базаре чужой. Иди к своим, не понятным для простого народа, творцам духовного. Здесь дают возможность копошиться обыкновенным людям, на высшие материи, на философские измышления не претендующим, но желающим добиться материального благополучия. Проблемы твои никого не колышат. Когда уйдешь с рынка, когда займешь нишу свою, тогда вернется к тебе уважение и авторитет. Базарные торгаши станут рассказывать, как крутились с писателем на равных, как посылали его на три буквы, вроде он был не выше зачуханного продавца овощами.
Я вдруг понял, что он говорил правду. С недоуменными улыбками на лицах меня принялись обходить многие клиенты. Вскоре произошел случай, укрепивший в мнении, что сдергивать пора действительно.
Время подпирало к пяти вечера. Солнце растапливало сусальное золото на многоглавом соборе, видном далеко до подъезда к Ростову со стороны Кавказа и черноморского побережья. С того самого левого берега Дона, за которым начинается Азия. Я переминался на притоптанном асфальтовом бугре, лениво перекидываясь словами со студенткой - газировщицей. Неожиданно ко мне устремился усатый мужчина за сорок лет. За ним спешила узкая в плечах, в больших очках, оттого казавшаяся нескладной, знакомая женщина. Сам мужчина в белой полосатой рубахе, в темных брюках, когда тряхнул побитым сединой чубом, поразительно кого-то напомнил. Лицо было одутловатым, говорившим о том, что он любитель закладывать за воротник. Глаза беспокойно бегали по моей фигуре. Женщина в зеленых в обтяжку до колен трико, в голубой майке тоже чувствовала себя не уверенно.
- Доллары принимаете? - решился на вопрос мужчина.
- Для того и стоим, - силился вспомнить я клиентов. - Сколько у вас?
- Вот, - раскрыв ладонь, усатый протянул помятые пятерки, десятки, единичку. - Подсказали, что здесь можно обменять на российские рубли.
- Небольшое "но", - пересматривая купюры, предупредил я. - Мелочь мы берем дешевле от крупных баксов. Спросом не пользуется. Во вторых, сдаем тоже ниже. На копейки.
- Как скажете, - не собирался спорить клиент. Он был в натянутом состоянии. Так в досточтимом Ростове ведут себя приезжие из других областей. За его спиной озиралась по сторонам, наверное, супруга. - Пришли на базар, а российских денег ни гроша.
- Бывает.
Взяв за основу сумму приема, по которой брал у сограждан, я достал калькулятор. Мужчина с женщиной не сводили с меня беспокойных глаз, словно я не занимал место менялы, а пробавлялся киданием владельцев иностранного капитала. Закончив подсчеты, я выдернул из футляра от польской косметики пачку российской налички. После того, как отморозки вырвали подаренную дочкой барсетку вместе с тремя тысячами баксов, желание приобретать новую не приходило в голову. К тому же польское как бы портмоне лучше притерлось под тощие финансы, надеявшиеся еще растолстеть. Передал деньги усатому, ухмыляясь на то, как неловко взял он их, не решаясь проверить при мне. Одновременно боясь отступать, что означало бы, что сделка завершилась.
- Все нормально, - приободрил я клиента. - Стою на виду, на обман не согласный.
- Пересчитай, - подогнала мужчину женщина. - Стесняться нечего. Тем более, человек намекнул сам.
- Без подсказок вижу, мошенничеством не пахнет, - настроился перебрать пачку рублей тот.- Разве товарищ занимался бы втиранием очков у людей на глазах? Он затащил бы в темный угол.
- Здесь тоже не проблема, - как бы ненароком подкинул я волнений. - Но профессиональные валютчики на подобное не пойдут. Все в норме?
- Спасибо, теперь мы наберем продуктов.
Из глубины сознания докатилась волна былого. Я вперился в собравшихся исчезать клиентов. Перекинув яркую сумку на свободную руку, голенастая, нескладная женщина подхватила спутника под локоть. Подскочил торчавший поодаль, похожий на мать, длинноногий, очкастый, со светлыми волосами до худеньких плеч, отпрыск неопределенного пола и такого же возраста. Но к нему присмотреться я пытался после, когда семья вновь объявилась на выходе с рынка. Безрезультатно. А сейчас с жадностью поедал мужчину с женщиной, заставив последних приостановить движение.
- Поплавская, - выдавил я из себя. - Ядвига.
Пришла очередь клиентки окидывать меня насмешливым взглядом. Усатый сдатчик обернулся тоже, улыбнулся.
- А ты Александр Тиханович, - отреагировал я. - "... как дорог край бярозавый в малинавай зарэ...".
- Распознали, - засмеялись оба. Саша добавил. - Есть еще порох, кали в самом Ростове не забыли.
- Откуда, ребята, - подался я вперед словно к близким людям, забыв, что самому не нравилось, когда обступали почитатели. В советские времена мы купались во всенародном признании и славе. Даже те, кто не имел к творчеству никакого отношения. Пользуясь нашими именами, сколько эти идиоты перетрахали принадлежавших вдохновению баб, обидно вспоминать. - Какими ветрами? С концертами? Где, в каком театре? Во сколько?
- Мы с теплохода, - подал руку Саша.- Круиз по городам рухнувшей империи. Артисты со всего бывшего Советского Союза. Приходи.
- Куда, братья славяне?
Ядвига Поплавская проявила нетерпение. В голове пронеслась мысль, что тревожится за супруга, в компании старых приятелей - музыкантов развязавшегося по части спиртного. Видно было, Тиханович не прочь пропустить стаканчик. Как-то товарищ - белорус рассказывал, что в Минске известная в прошлом пара ведет музыкальную передачу.
- На набережную, к стоянке теплохода. Вечером будем давать концерт. Мы не первый день в Ростове. Не слышал?
- Какой там, - махнул я рукой.- Недавно книга вышла, проверяю, сколько текста пропустили, каких ошибок с опечатками наделали.
- Ты писатель? - приподнял брови Александр. Ядвига с интересом воззрилась на меня.
- Он самый. Волею судьбы занесенный на ростовский базар. Выживать нашему сословию нужно.
- Сочувствуем,- похлопал по плечу Саша. - Для талантливого человека здесь... Извини, брат, ждут с продуктами. Но мы заскочим еще, отплываем через день. Приходи на набережную.
- Вам тоже всех благ, - поднял я руки. Ядвига помахала ладошкой. - Если нужно обменять еще - это мое место.
Когда эстрадный дуэт с отпрыском скрылся в человеческом водовороте, я вспомнил, что рассчитал солистов без скидки на заслуги последних. Захотелось исправить ошибку, в следующий раз обменять баксы по курсу самому высокому. Окружавшие прибазарную площадь торгаши с уважением поглядывали на меня, в какой раз переспрашивая:
- Действительно Тиханович с Поплавской? Те, которые исполняли "Край березовый"? Это с ними ты так долго гутарил?...
- Они. Совершают круиз по городам бывшего Союза, - откликнулся я, забыв, зачем приперся на рынок. - От профессии никакого толку, зато от неожиданных встреч дыхание перехватывает. Кого только не перевидали.
- Министр внутренних дел, Жириновский, Киркоров, Зюганов... Кто на рынок, кто в собор. Для кого движение перекрывали, кто на своих двоих. Такое место достопримечательное.
Пряча нахлынувшую обиду, я отвернулся. Достопримечательные места были не только здесь. Встречался я и с Сергеем Бондарчуком, с Сергеем Михалковым. С Евгением Матвеевым, Кларой Лучко на семидесятилетии у Анатолия Калинина. Целовал ручку у Ирины Мирошниченко. С Михаилом Задорновым вообще произошел смешной случай.
Вместе с поэтом Борисом Примеровым поднимались мы по лестнице Центрального Дома литераторов в Москве. А Миша спускался вниз. Тогда, лет пятнадцать назад, он еще не гремел как сейчас.
- Привет, Михаил, - запросто поздоровался я с ним.
- Привет, - остановился Задорнов. Лицо выразило напряженное ожидание. - Ты куда идешь?
- В ЦДЛ, - улыбнулся я, понимая, что человек силится вспомнить меня. - А ты?
- Да я тут... А что там будет? Какое мероприятие?
- Никакого. Решили выпить и закусить. Ну, пока.
- Подожди..., - попытался остановить Миша все с той же миной растерянности на физиономии. - Может...
- Да мы по своему, - нашелся я под неловкую усмешку Примерова
В тот день я наливался армянским коньяком за одним столом со своим земляком Николаем Доризо. А вообще общался с Анатолием Софроновым, автором гимна "Ростов - город, Ростов - Дон", "Брянский лес", "Ах, эта красная рябина...". Стал лауреатом премии его имени. Бегал за водкой Мише Кононову, "Начальнику Чукотки", вместе с Олегом Стриженовым в заросшей паутиной осветительской ДК вертолетного завода искал нужные выключатели. Был в гостях у Виктора Мережко. В конце концов, у меня дома письмо от десантного генерала Лебедя, в котором он просил отдать голос на выборах за него. Встречи со знаменитыми людьми перечислять не стоит. Выплыли из памяти они по одной причине. Это были личности. Да, своего времени. Но именно личности, не променявшие талант на базарные разборки.
Когда затаренные продуктами Тиханович с Поплавской выползли с базара и, оглянувшись на меня, потащились вдоль церковного забора в сторону автобусных маршрутов, за ними следили все торгаши соборной площади. Я предложил бы помощь, если бы не знал, что ее не примут. В незнакомом городе доверять чужому мужчине набитые продуктами сумки было негоже.
В тот вечер выбраться на набережную тоже не удалось. Хлынул сильный дождь. Когда он закончился, я подумал, что успею только к шапочному разбору. Не пошел. На другой день Саша с Ядвигой объявились снова. Привели двоих человек из концертного состава. Я исполнил обет, обменял им доллары по самому высокому курсу. Александр опять оказался в приподнятом настроении, со мной обращался как со старым приятелем. Мы обнимались, целовались под недовольными взглядами Ядвиги. Я охамел, умудрившись пообжиматься и с Поплавской. Вдруг увидел в них обычных людей, без звездных комплексов. Помнится, когда приезжала Аллегрова, ее возили по городу одну в громадном автобусе. На перекрестке мы встретились взглядами. Я благодарно улыбнулся, она равнодушно отвернулась. Наверное, забыла, что Земля круглая. Вскоре обратился к ней спиной и ее протеже Игорь Крутой.
После необычной встречи настроение испортилось. Люди творческие голодают, их не выпускают на сцены, не показывают по телевидению. Таланты заменили борзотой. Мурло на мурле с отшибленными голосами, ведущие себя на сцене законодателями новых направлений. Срывающие баснословные гонорары за концерты для с оттоптанными ушами новых русских, для неизвестно из каких скотных дворов выдравшихся политиков. А имеющие голоса и тот самый талант принялись обивать пороги зачуханных закусочных в надежде заработать на кусок хлеба. Владимир Ивашов, этот способище, подался в прорабы. Умер, сочтя за унижение просьбы о помощи у возникших из ничего сильных мира сего. Кто его защитил? И кто защитит других, не из толпы? Кто руководит страной? Кому ни лень! В России власть всегда валялась под ногами. Под пленочкой надуманной державности, под коростой этой, личинка беспомощная. Голенькая гусеничка,не представляющая КТО ВИНОВАТ? и ЧТО ДЕЛАТЬ? Способная лишь упиваться собственным величием, да срать под себя
А зачем представлять, когда в любой задрипанной книжонке всяк пожелавший найдет ответ: разделяй и властвуй. С татаро - монгольского ига идет раздвоение личности. Дамокловым мечом висит над нами стыд за испытанные, ставшие сладкими и потребными, навечно привившиеся угнетения, не давая возможности оглядеться и взяться за работу над собой.
Пример не восьмисотлетней давности, свежий. Товарищ на телевидении оператором вертелся. Полуармянин, полурусский. Как всегда, мать кацапка.
- Не могу, - жаловался. На лицо армянское смотреть тошно.- Не знаю, куда себя девать.
- Что такое? - интересовался с сочувствием.
- Раздвоение личности. Не выберу, к какому берегу прибиться. То я армянин мыслями и телом. То русский. Пойду в церковь, приму православную веру. Там, как Бог на душу положит.
Сходил, принял, армянский человек с русской душой. Теперь из собора православного днями не вылезает.
Да территории расслабухи добавили. Куда взгляд ни кинь, кругом русское. Вот что оставило после себя трижды проклятое узколобое, узкоглазое иго. В современной Монголии с тогдашними сателлитами степным ветрам задержаться не на чем ДО СИХ ПОР. Русь превратилась в Россию. Существительные русичи в прилагательных русских. Слава Богу, что Природа не наделила африканцев агрессивным характером, задержав в развитии на уровне вечных детей. Иначе люди снова взялись бы за каменные орудия.
В подъезде объявлялись очередные охотники за легкой добычей. Один фактор сдерживал отморозков от расправы. Напротив дома находился перешедший в частные руки супермаркет с продовольственным уклоном. Возле задней двери ошивался охранник с пистолетом в кобуре. С высоких ступенек черного хода открывался хороший вид на застекленные лестничные переходы в нашем панельном доме. Не единожды замечал, как грабители с пушками за брючными ремнями не решались ввязываться в драку. Что не уступлю и рваного рубля, наверное, были наслышаны. Но приходит момент, когда понимаешь, что добром закончиться возня не может. В детстве, в молодости я ощущал ангела - хранителя, что ли. Однажды пацаном сорвался с подножек товарного поезда. Хотелось из ремесленного в другом городе училища попасть домой поскорее. Левые нога с рукой легли на рельс. Тепловоз набрал достаточную скорость. Сквозь боль от падения лицом и грудью о щебенку я увидел, как накатывается блестящее колесо на подошву ботинка. Это продолжалось долго, словно в замедленном кино. Я успел убрать с рельсы и ногу, и руку. Над головой прогрохотал вагон. Затем весь поезд. Бежавший за мной стрелок - охранник с винтовкой приближаться не стал.
В восемнадцать лет, когда окончил курсы шоферов, мне доверили бензовоз. Права вручили сразу за днем рождения. Однажды вез солярку на колхозную усадьбу по ведущей на окраину городской улице. Декабрь. Дорога укатана до блеска. За стеклом мороз, в кабине "Урала" тепло. Зарплату домой приносил. До этой работы на двоих с воспитывавшей меня бабушкой - матерью доход был ноль без палочки. Садом кормились. Впереди нарисовалась двадцать первая "Волга". Посигналил, реакции никакой. Включил поворот, надавил на акселератор и попер на обгон. "Волга" вильнула в мою сторону. Потом оказалось, объезжала колдобину. Что оставалось делать! Или груженым под горловину "Урал - ЗиСом" давить легковушку вместе с пассажирами, или самому лететь в кювет на обочине. В этом месте шоссе над землей поднималось метра на три. Ударил по тормозам, бензовоз заскользил быстрее. Пришел в себя в смятой в гармошку кабине, придавленный рулевой колонкой и стоявшим на полу комбайновским аккумулятором с искрами от клемм во все стороны. Из трехтонной цистерны хлестала солярка, из бензобака булькал бензин. Смесь начинала просачиваться под меня. Дернулся еще раз. Бесполезно. Испугался не очень. Восемнадцать лет, весной в армию. По стеклам кабины ударили ломиком. Выручил шофер рейсового автобуса. Он же сорвал с аккумулятора клеммы. Собрались привыкшие ко всему горожане.
- Минут пять, как на этом месте играли дети,- всплескивали руками не осознавшие хрущевской оттепели, с окончания войны худосочные бабы. - Подавил бы, как пить дать.
- Не подавил, так сгорели бы...
И подобных случаев наберется достаточно. Испытать шоферскую судьбу до конца не пришлось. Как позднее забубенную жизнь алкоголика. Хотя, как знать, жизнь не кончилась.
Не откладывая и не оглядываясь, назначил днем ухода день проплаты. С таким решением вышел на работу. Не успел занять пригретое место, как подвалил под два метра правая рука бригадира. Натужно сопя, Вещий опустил пухлую длань на уровень моей груди. Не ощутив прикосновения баксов, уставился вопросительным взглядом.
- Желаю побеседовать с бригадиром, - приподнял я подбородок.
- Хоть с Господом Богом. Отстегни положенное, и сочиняй на здоровье.
- Бригадиру и передам, - отрезал я.
Вещий окинул с ног до головы. Бросив руку вниз, с раздражением произнес:
- Так и доложим, писатель отказался платить.
Громадная фигура закачалась по направлению ко входу в рынок. От трамвая за диалогом наблюдал прибазарный пьяница, копия полунинского асисяя. Узрев, что разборки не получилось, сосредоточился на толпе, отлавливая родственные души. Я отвернулся. Первый шаг сделан. Несколько месяцев назад переместились в мир иной отец Призрака, за ним Иван Михайлович, шестидесятипятилетний меняла на подхвате. Один во время застолья от кровоизлияния в мозг, второй от остановки сердца посреди улицы с карманами, набитыми рублями и баксами. Папен сделал предположение, что в морг бедолага попал без копейки за душой. После ухода с базара услышу, что Меченый, с объявления приватизации сколотивший группу подобных себе и ставший во главе ее, умрет от передозировки наркотиками. Его считали самым разумным из ваучеристов, из валютчиков. Он сумел сбить состояние, объездил мир. Его приковывали наручниками к батарям отопления, наставляли пушки в лоб. Только сейчас выяснилось, что не переставал употреблять наркотики. Выходит, не было никогда железных людей. И вообще, ничто не вечно под луной.
- Писатель, не понял твоего выпада. Посчитал себя умнее других?
Призрак зашумел еще от ворот. Не армия, даже не дисбат, не говоря о лагерях с тюрьмами. Каждое движение должно быть известно, любое отклонение пресечено. Хотя, на первый взгляд, всякий волен поступать как вздумается
- Разве твой зам не сказал?
- Насрать, что ты ему нагородил, - налился бордовостью бригадир. При нехилой комплекции кровь ударяла в голову мгновенно. -Баксы отстегивай, если не хочешь нажить неприятностей.
- Я решил побеседовать с начальником уголовки.
Надо было посмотреть на реакцию подчиненных. Если существует круговая порука, то без помощи не выдерешься. Но Лесовик со Склифом слиняли без проблем. Правда, они вели себя разумно, а я человек пишущий.
- Баксы давай. Или дергай, чтобы духом не пахло, - завелся Призрак. Встряхнул отяжеленными лишними килограммами плечами. - Не понял?
- Чего здесь непонятного, - закрутился я. - Надо побеседовать.
Значит, уйти можно. Еще бы без проблем. Не зря тянул до последнего дня, и намеком стесняясь поднять волну. Способов отпустить валютчика на вольные хлеба достаточно. Например, еще раз кинуть его по полной программе, чтобы ушел даже не с тем, с чем приходил. Сколько ребят оставили это занятие, зарекаясь связываться с долларами, фунтами стерлингов, марками, евро. Блестящим, хрустящим, шуршащим. Но такое же количество возвращалось по новой. Правда, большинство из возвращенцев в прошлом служило ментами. И все-таки, дело с мертвой точки сдвинулось.
- С кем хочешь поговорить, - вперился черными бусинами бригадир. - С самим?
- Именно, - подтвердил я.
- Сходи.
- Зайду в кабинет уголовного розыска ближе к вечеру, когда сотрудники освободятся.
- Почему не сейчас? Они примут в любое время.
- Не стоит мозолить глаза в самый трудоемкий промежуток.
- Короче, результаты разговора лично мне.
- Старшой у нас только ты.
Дав отмашку пятерней, бригадир закачался вглубь рынка. Я сорвался по направлению к Буденновскому проспекту, чтобы с него заскочить в базарную ментовку. Кабинет уголовного розыска оказался закрытым. Начальник с замами бороздили забитую народом территорию, на местах разрешая некоторые из вопросов. Вернулся к магазину, возле которого проторчал десять лет с небольшими перерывами. За несколько часов удалось сбить сотку, да пару погнутых колечек пятьсот восемьдесят третьей пробы, которые без раздумий перебросил Красномырдину по цене лома. Центральный рынок как бы намекал, если решил бросить валютный промысел, делать здесь больше нечего. Я не расстраивался. Лишь бы день простоять, да ночь продержаться. Начальник в этот вечер в кабинете так и не появился. Под занавес подскочил волосатый Дэйл, скромно устроился сбоку. Помолчав, поделился известием:
- Базар снова завалили фальшивыми долларами.
- Поток вроде схлынул. - потянулся я к карману, в который сунул сотку. - На границе с Чечней, в поездах, в Москве приловили несколько групп фальшивомонетчиков. Бабы чеченские перекидывали, пачки им спрятать легче.
- Чеченкам перегонять и пояса шахидов привычное дело, не какие-то фальшаки, - сплюнул под ноги Дэйл. - Соберутся, как в "Норд - Осте", и начнут диктовать условия. Наши примутся травить газом всех подряд.
- Могли бы погибнуть все, а так, кто-то уцелел.
- Которые продолжают потихоньку умирать.
- Кому как. С чего за доллары завел разговор? - вернулся я к началу диалога. - Есть результаты?
- Есть, - усмехнулся Дэйл. - По сотке разнесли, засекли, кто купился, кто отмазался. Потом одному из новеньких пару тысяч приправили. Из старых тоже клюнули.
- Хорошее качество?
- Даже голограмма переливается. Но номера одинаковые. Штампуют с одной, чтобы матрицы реже менять.
- Какие матрицы?
- К слову.
- Я тоже взял новую. Подозрений не вызвала, - полез я в нагрудный карман. - Обследуем на всякий случай.
Поднял над головой хрустящие сто долларов, подлавливая луч солнца. Ощутил дрожь в пальцах, несмотря на то, что сомнений в подлинности купюры не возникало.Бумага неожиданно показалась желтее, комковатее, водяной знак словно кто задвинул в угол.
- Взгляни, - передал я сотку Дэйлу.
Тот долго переминал ее в подушечках худых фаланг, шевеля черными усами. Тоже вскинул над густыми волосами. Покачал кудрями, глядя перед собой. Я затоптался на месте. Не выдержал:
- Что-то не так?
- Все так, - покусал край уса Дэйл. Снова засветил ассигнацию дольше обычного. Передал мне. - Я разглядывал фальшивые у ребят. По моему, один к одному.
- Не может быть, - отрезал я. - Мужик опасений в порядочности не возбудил. Коммерсант средней руки с рынка радиоаппаратуры. Лицо улыбчивое, показалось знакомым.
- Фальшак, - передернулся Дэйл. - Обрисованный тобой мужик приправил поддельные доллары новичку. Гниды покупают у чеченцев за треть цены, или пополам, в зависимости от качества исполнения, после распространяют среди валютчиков по городам России. В Москве их больше, потому что оборот не сравнить с нашим. В Ростове меньше. У нас чаще обкатка, хотя бывает, мешок вопрут
Я вздернул стодолларовую бумажку надо лбом, вперся бестолковым взглядом в водяные знаки. Чем больше всматривался, тем сильнее казалось, что влетел. Размытые линии водяного знака, состав бумаги неоднородный. Прочие признаки неблагонадежности, на каковые не обратил бы внимания, не заведись о них разговор.
- Фальшивая, - сочувственно цокнул языком Дэйл.
- Почему? - в который раз переспросил я.
- Номера одинаковые. Я запомнил те, у молодого. Гастролер сдал сначала сотку, потом приволок двадцать. Мол, проверял, по честному здесь работают или кидают. К тебе еще не заворачивал?
- Если бы принес, я бы хапнул на все бабки. Ухожу с рынка, понимаешь? - стукнул я кулаком по железной бочке. - Надеялся подзаработать. Думал, несколько соток, да на подъеме. А оно как всегда...
- Зевать меньше надо, не будет как всегда, - пробурчал в усы Дэйл. -Контакт поддерживать, информацией пользоваться. А ты отодвинулся в сторону, решил, что с тобой сами начнут делиться секретами. Теперь говоришь, уходишь... Учиться надо.
- Сколько учиться, когда не получается, - осознавая, что Дэйл за меня переживает, сузил я губы в полоску. - Не мое это. Лучше не мешать другим, которые посмекалистее. Заняться тем, к чему тянет без понуканий. Сюда я приходил из-под палки.
- Это неправильно, - согласился меняла. - На что собираешься жить? Твой возраст на работу не берут, с оставшихся предприятий гонят. На пенсию по инвалидности в тысячу четыреста рублей? Сам говорил, не разгуляешься.
- Надеюсь, что через энное количество месяцев буду чувствовать себя спокойно. А спокойствие, тем более душевное, за бабки не купишь, - перешел я на менторский тон. - Что касается денег, то чем дальше народ упивается демократией, тем больше на столах, под ними, под кустами, под лавочками бутылок по рублю за каждую. Неужели не насобираю на полтинник. Или не собью его на продаже книг о неистовой любви, по которой плачет женская половина России - матушки. Сам постараюсь настрочить еще гадость в пику привыкшему возносить себя до небес народу победителю. За квартиру не плачу, за свет да за газ с телефоном. Пользуюсь льготами с субсидией. Не верится в бесславный конец.
- Забыл, что у тебя вторая группа? Сейчас бегаешь, случись что, где окажутся подсобные доходы? Живешь не на цивилизованном Западе, гарантирующем гражданам безбедную старость. В непредсказуемой России. - напомнил Дэйл. - У моего родственника тоже вторая группа. Уже начался передел ЖКО, ЖК Х, ЖЭУ. Поползли слухи, что субсидии будут начисляться из расчета двадцать два процента независимо от получаемой суммы. У тебя пенсия тысяча четыреста рублей?
- С последней прибавкой.
- За квартиру набегает сколько?
- Двести пятьдесят, за вычетом льгот. В квитанции прописано, у кого доход ниже прожиточного минимума в тысяча восемьсот пятьдесят рублей, обращайтесь за помощью. Данную сумму и гасит субсидия.
- Гасила, до недавних пор. Ты существуешь в стране дураков. Пример с госпомощью не стоит выеденного яйца. Эта сумма взята с потолка. Народу как платили по шестьсот рублей за работу,да пенсии одинаковые, так и продолжают отстегивать. Скоро тебе, как деревянному Буратино, предложат посадить пенсию под фундамент жилищно-коммунальной конторы. Полить водой. А пока займемся подсчетами. Двадцать два процента от твоей пенсии составляют..., - Дэйл выдернул из кармана калькулятор. - Триста восемь рубликов. ЖЭУ начисляет двести пятьдесят, то есть, меньше. Платить придется, товарищ. Субсидию по прошествии времени снимут. Документ сначала подпишет глава государства Путин, затем глава местной администрации Чуб, потом мэр города Чернышев. Считаем: тысяча четыреста минус двести пятьдесят, минус телефон сто пять, минус свет с газом еще стольник. Остается девятьсот пятьдесят рублей. Нормально?
- От кого услышал? - произнес я.
- От верблюда, мимо пробегал, - ухмыльнулся Дэйл. - Когда допрет, поздно будет. Потому и затеялась возня с жилищно-коммунальным хозяйством, чтобы не дать пожилым людям радоваться на внуков с птичками. А ты о душевном спокойствии. Чем сниматься с базара, подумай. Втерся с трудом, кормился - поился. Обратно вряд ли возьмут, даже если имеются заступники из верхних эшелонов власти.
Дэйл исчез из поля зрения внезапно, как появлялся. Я долго переминался с ноги на ногу. Часы на башне показали восемь вечера. Пора уходить, да некому пожелать хорошей работы. Пьяньчужка Света умотала к электричке до Персиановки, Андреевну хватил удар. Но поднялась, достояла и сама дошла до остановки транспорта, на автобусе доехала до дома. Там слегла. Водкой торговала одна горбунья. Алкашей оставалось не меньше, да общаться с ней не хотели. Начальство на глаза не показалось. Ждут действий с моей стороны, или я им на хрен не нужен? Вспомнились слова хозяина уголовного розыска, белобрысого, голубоглазого крепыша, его чернявого зама. Мол, от рынка к тебе претензий нет. Хочешь, крутись, расхотелось, дергай на все четыре стороны. Врагами тебе мы не были. Друзьями - всегда. Скорее всего, так и есть. Надо поблагодарить за возможность заниматься якобы запрещенным ремеслом - скупкой и перепродажей валюты с другими ценностями. Что не подставили, не "закрыли", как требовали деятели от истинных ментов. За как бы охрану на рабочем месте. За сочувствие, когда ободрали до нитки. Замечал даже патрульные "бобики" недалеко от собственного дома. Случайно - не случайно, вопрос другой. Я жив, и это главное. А деньги... они дело наживное. Недаром на воротах Бухенвальда было написано: каждому свое. Благодарю тебя, центральный рынок города Ростова-на-Дону. Страсти - мордасти с межнациональными конфликтами на бытовом уровне на огромной твоей территории не улягутся никогда. Грузины, армяне, евреи, цыгане, турки, русские, украинцы, белорусы. Кавказцы, азиаты, европейцы, честь вам и хвала, что не сидите сложа руки, а добываете хлеб свой в поте лица. Как записано в книге книг - Библии. Все правильно, все идет своим чередом. Беспокоиться ни о чем не стоит.
Я сделал первый шаг от притертого пятачка. От авторитетной профессии. Несмотря на приведенные Дэйлом доводы, она меня больше не тревожила. И вообще, за годы исканий так все переплелось...


Ростов - Дон. 2001 - 2005годы..














...Не согреет свеча,
Малым солнцем не жить.
Разрубите с плеча
То, что плохо лежит.
Погасите волну,
Спеленайте прибой -
Все-же легче тонуть,
Чем быть просто - собой!
ИННА.