Метаморфозы.

« Метаморфозы».


1.

Человек, житье – бытье которого составляет предмет этого рассказа, и не стоил бы моего внимания, кабы не некоторые события, таинственно преобразившие его суть и внешность, что я посчитал необходимым для себя метаморфозы, непосредственным свидетелем которых я был, - изложить письменно, в записках.
Прежде, чем начинать свой рассказ о превращениях Дениса Ивановича Бабочкина (а начало нового всегда затруднительно и требует больше энергии, чем конец), мне хотелось бы выполоть, чтобы не мешали ходу повествования, - несколько сорных истин.
Первая из них о затасканном и замученном веками вопросе: «Что есть истина?»
Утверждаю, что человек, озадаченный им никогда истине не был причастен и потому, объяснять ему истину или указывать на нее, все равно, что раздавать святыню псам или метать бисер перед свиньей.
И, если у человека, беременного истиной достаточно человеколюбия, веры, надежды, любви, чтобы не явить истину вьявь, в полноте и тем самым уничтожить ничтожество, то на другом конце всегда присутствуют непонимание и агрессивность, и есть вероятность обратиться и растерзать истиноносца, как происходило в истории с Сократом и Христом.
Еще одна хитроумно составленная наживка дьявола представляется в якобы идентичности или, как модно сейчас говорить – в адекватности мысли и истины, с лукавой добавкой, что истина у каждого своя собственная.
В защиту истины хочу сказать о мысли, как бледной (иной раз искаженной словом до своего антипода – лжи) – тенью истины.
В отличие от истины, которая едина для всех и обитает в одном человеке, - мысли и идеи (стада мыслей) – витают в воздухе, атмосфере, ноосфере, Интернете (бери, хватай) и посещают любую голову, в том числе злую, глупую и бестолковую; легко меняются на противоположные и способны самостоятельно разлаживать душевную жизнь человека до безумия, изобретательнее разврата, порока и греха.
Апостериори замечу, что мысли и идеи всегда чужие, заимствованы, кем- то до нас высказаны и известны наперед искушенному человеку.
Бывает дьявол, может быть от скуки, а, скорее всего, потому что он дьявол, - вбивает накрепко какую-нибудь мусорную мыслишку или идейку (например: богатства и накопления, или, что нищим быть стыдно, или о тяжелой ноше мессианства своего народа и превосходства его над другими народами) в обычно не занятую ничем кроме наживы голову обывателя или набирающего политический капитал энергичного и тщеславного властолюбца, - тогда добра не жди, - намечена трагедия, политая обильно кровью.
И, когда учение Христа оформили в виде мыслей, используя в качестве рамки эллинскую премудрость, чего он, по-видимому, боялся и выражал истину притчами, - кровь полилась еще обильнее и совсем уже хлынула фонтаном, когда создали свою собственную «истину» без Христа.
Впрочем, мысль, как и слово, по мнению одного русского философа имеют право на реабилитацию, если они «обожены» и «очищены», и, по-видимому, процесс этот состоится, и будет протекать намного длительнее, чем их рождение и безбожное употребление.
Но вернемся к самой истине и оставим в стороне ее пародии, бутафории, тени, обезьянок и т. д.
По определению того же малоизвестного русского философа, истина для него все: и разум, и добро, и сила, и жизнь, и счастье. И от себя добавлю, что если бы существовала на земле некая мнемоническая градация человеческих радостей, то верхний градус шкалы испытывали на себе люди в истине. Спрашивается в таком случае, какого черта люди живут во лжи?
Следует предположить, что между человеком в истине и людьми, живущими по лжи – огромная пропасть; и, что положительные последствия приобретения истины исключительными индивидуумами так не понятны для ближних, лишены какой-либо практической сиюминутной пользы, здравого смысла, что, только распознав человека в истине, общество сразу выключает его из общественной жизни, дабы не навредил.
Иудеи подошли к истине – Христу с той же меркой: какая от тебя для нас польза? Когда поняли что никакой, и в ходе приобщения к истине надобно изменяться – убили его.
Однако распятие истины на кресте привело к совершенно другому результату, чем ожидалось. И потому современные методы борьбы с истиной усложнились и изощрились.
Для начала человека в истине внешне не замечают (изоляция в таких случаях не помогает), но пристально, сквозь щелки следят за его поступками и поведением.
Дьявол он также как и мир нестатичен и прогрессирует вместе с ним.
Далее (арсенал огромен и опыт громаден): «аномального» пытаются споить, купить, развратить, обольстить деньгами и властью. И, если он, сохранив «статус-кво» по-прежнему в истине и светится, - тысячи комментаторов, фальсификаторов, редакторов, философов, критиков, идеологов, политологов – великая армия на службе у сатаны, - берутся за дело.
Человека-истину и все, что от него исходит, излучается, начинают шлифовать, подправлять, срезать острые углы или вообще вырезать важные части и органы и, наконец, извращают.
Результат достигнут: он не светится, он не распят, чтобы воскреснуть и, главное, - он не может изменить текущее положение дел.
Многоголовый «Великий Инквизитор» продолжает свою заботу об усовершенствовании «земного рая».
Но, несмотря на отсутствие даже элементарного гостеприимства, человек в истине или истина в человеке периодически проявляются в обществе во все века и, вероятно, я надеюсь, будут проявляться и дальше. В ином случае нам грозит Богоотставленность со всеми вытекающими из нее последствиями.

2.
На первый взгляд банальную для нашего времени историю, которую любой подъезд дома в моем родном городе «наполнит живой кровью», - я и начну банально: Денис Иванович Бабочкин родился и вырос в мещанской городской среде.
Замечу, что слову «мещанин» существует огромное количество синонимов, первый признак и свидетельство живучести и нездоровой сущности явления. И при постановке диагноза заболевания, оное не лечится, а меняет оболочку или форму. Так, например: убийцы, грабители, воры и ростовщики сменили ненавистные и полностью себя дискредитировавшие перед народом ярлыки, на гладкие (гладкость – ухмылка Дьявола) синонимы западного производства: мужественных киллеров, мечтательных экспроприаторов, жаждущих справедливости рэкетиров и респектабельных, добросовестных банкиров.
По словарю Даля, мещанин – это низший тип горожанина. Таким образом, городское и мещанское – перечисление тавтологическое.
Мещанин – явление, конечно, не богорожденное, а, как говорится в некоторых, достойных доверия источниках, как правило, возникает на определенной ступени цивилизации и является удобным, податливым материалом в силу присущих ему специфических свойств, как-то: всемирность, банальность, вульгарность, пошлость, интернациональность, а иногда и костяком для государственной власти любого типа, будь-то демократия, олигархия, монархия, различного типа тоталитаризмы, деспотии и тирании.
То есть, мещанство, и его дитя пролетариат и его «олимп» и папа – буржуа, - это тот субстрат, или многоголовое (не многоликое), универсальное, человеческое существо, потенциально готовое на любые метаморфозы; и стоит в трепетном ожидании, когда какой-нибудь «Анти…» приведет эту мещанскую сущность народов к единому знаменателю, лишив ее полустертых национальных черт, ограничит и поставит под контроль потребление и размножение; и решит по ходу дела свои темные задумки и делишки, ускорив, таким образом, ход истории.
Нам, конечно, живущим, надеюсь и не дожить до нового миропорядка, а мещанин, несмотря на всю мою на него хулу и злых собак, которых я на него спустил – в первую очередь человек, изделие Божие, с Царством Божим, где-то там внутри нас есть, - поэтому и Денис Иванович Бабочкин и его превращения под моим непосредственным наблюдением (а я всегда был честным и неподкупным свидетелем), навевают некоторым образом оптимизм, вопреки моим же мрачным прогнозам, по поводу жизнебытия будущих поколений.

3.

Мама Дениса Ивановича Бабочкина относилась к довольно распространенному типу среди женщин, - сереньких мышек, - предназначенных для массового воспроизводства населения, и работала в 50-ые годы сортировщицей на вредном для человека производстве (хотя, кто докажет мне, что производства могут быть не вредные, пусть первый бросит в меня камень). Бедная женщина – ее впоследствии парализовало.
Папа Бабочкин – шикарный низкорослый шатен – одолел институт и занял в чиновной иерархии того же ядовитого производства значительный чин и пост. Однако, возле разбитой параличом супруги, достигнутого положения не удержал. И вместе, как они и шли по жизни, так и вместе стоят их неухоженные могилки на нашем городском кладбище № 3 «Мыльной горе».
Жизнедеятельность и карьера сына Бабочкина Дениса Ивановича, о превращениях которого я и хочу поведать, - была связана с заводом « Штамп» и только с ним. Все, что проходило мимо «Штампа» и на самом деле было мимо.
После института – мастер; через выгодный брак – начальник цеха; и, наконец, престижное кресло начальника отдела по сбыту и снабжению.
Короче жизнедеятельность Бабочкина – хороший материал для романа на производственную тему, где труд, измены, карьеры, интриги, сплетни сплетены и завязаны в тугой узел, а развязывать его скучно, - я всю свою жизнь ненавидел металлическое, в то время всегда обожал руду и уголь, вероятно, - это наследственное.
От самого же кнутоподобного семантического набора «штамп» - я всегда немного глохну. Да и «штамп», кстати, слово не русское, техническое, имеет пращура в итальянском Ренессансе, а также синонимы – трафарет, шаблон; с тех пор пошло и поехало, когда мы потомки среди тьмы штампов, трафаретов, шаблонов ищем и не можем найти чистенькое, свеженькое, оригинальненькое, обычно очень маленькое – по поводу рождения чего ликуют ангелы на небесах, а мать-литература плачет навзрыд слезами радости и счастья.
Для оживления памяти и устрашения напомню, что штампы – ремесло ремесленников и машин, и, как сказано в Библии – Вседержитель уничтожил города ремесленников так же, как развратные Содом и Гоморру – огнем и серой, - ясное требование Творца – от созданных им по своему образу и подобию – творить.





4.

Знакомство наше с Денисом Ивановичем я и не помню, как состоялось, при каких обстоятельствах, обрамлении: то ли скрещение судеб, а, может быть неведомая нам всем провиденциальность, - да это, в общем то и не важно. Главное я помню его одним, и таким он был через десять лет, и через двадцать лет: рыжеватый, конопатый, энергичный по мелочам, и сам себе на уме. Впрочем, ум этот при пристальном наблюдении нетрудно угадать.
Хотя вру: телесность его в отличие от сути претерпела изменения: тип, кстати, общераспространенный, наигранный, любезно-трусоватого чиновника по техническому образцу. Добавлю еще, что рыжеватость его померкла, а глаза и конопатость выцвели.
Встречались мы изредка из взаимного любопытства: меня он, разумеется, презирал, а я его жалел, ибо наши земные карьеры были друг другу известны.
Как выяснилось в ходе жизненных перипетий, деловые, как и мужские достоинства Дениса Ивановича были посредственны; и, занимаемое им кресло начальника всегда покачивалось, а супружеское ложе нередко было осквернено чужим мужским духом.
Его знаменитая на весь завод жена Ифигения, за отсутствием вообще каких-либо способностей, за исключением одной, впрочем, не менее важной, чем все остальные таланты вместе взятые, - осела в отделе кадров. И кадры: мужественные, страстные, нежные, сильные, - предпочитала своему неустойчивому и безликому мужу.
У самого же Дениса Ивановича Бабочкина предполагалась по штату любовница. Ей стала станочница Зинка – двадцатилетняя, веселая, ядреная - недавно из деревни,- полная той бешенной земной энергии, которой так не хватает городскому в нескольких поколениях жителю: бескровному, бестелесному и безбожному.
Для Зинки Бабочкин был важный и большой начальник, дарил колготки, подвозил на служебной машине к заводскому общежитию; подруги ей завидовали, и она с легкостью, нажитую ее предками крестьянами в труде и целомудрии, жизненную энергию (она и впрямь не знала, куда ее приложить) с радостью дарила налево и направо, и львиную долю этой бросовой энергии получал Денис Иванович.
Акт прелюбодеяния (или назовем его шокирующим словом вампиризм – то, что сосет неважно что: кровь, деньги, энергию или душу) – ничем не обставлялся: Зинка смущенно по вызову приходила в кабинет Бабочкина, и ритуал по подпитке энергией Дениса Ивановича длился не более минуты. Это был своего рода симбиоз: и паразит-вампир Бабочкин и донор Зинка, казалось, были оба довольны.
Замечу, что паразитизм человека на человеке, как экономический, так и энергетический, - дело бесовское, слишком бесовское. Иной раз целые нации страдают этим заболеванием. И многоженцы по типу Березовского, Кончаловского, Дунаевского, Чарли Чаплина – внушают мне опасения по поводу своих энергетических трат и энергетических заимствований.
5.

Жена Дениса Ивановича Бабочкина – Ифигения происходила родом из интеллигентной семьи, родоначальником которой просматривается известный в конце восемнадцатого века всему городу мещанин Залыга – пьяница, весельчак и рубаха парень, где лукавством, а где мошенничеством, приобрел себе каменный дом в центре города, а детей определил в люди: писаря, письмоносцы, жены писарей. Умение считать, писать и читать Толстого и Маркса, оставаясь при этом в мещанстве, как по духу, так и по положению, породило в Залыгиных космические явления, исследованные в наше время одним гениальным умом и получившие (кстати, опять из Италии) название пассионарность
Пассионары Залыгины были активные участники революции, и на гребне своей пассионарности знаменитый род выдал отечеству двух докторов наук по технической и филологической части, десяток кандидатов в науки; был среди Залыгиных один полковник НКВД, и одна ветвь этого знаменитого рода «круто поперла» в уголовщину. То есть Ифигения была сливками новой интеллигенции; и по некоторым, якобы компетентным в этом деле отзывам – была очаровательной женщиной. Впрочем, чары ее и впрямь были лишь чарами, «прелестью», - алость губ, румянец на щеках, длинная коса и здоровые, крепкие, блестящие волосы, - исчезли еще у ее прабабушки и впоследствии больше не появлялись у потомков по женской линии; поэтому салоны, массажи, макияжи, шопинги, бассейны, ателье, солярии, - нет сил перечислить всю эту армаду кудесников от женской обольстительности, - придавали Ифигении по ее заказу (скорее угадывая идеалы своих всегда готовыми обмануться любовников) – различные декоры внешности, начиная от золушки, невинной пастушки, через благородную интеллигентную женщину до высоконравственной матери-мадоны и женщины легкого поведения. Кстати, последняя роль ей удавалась лучше всех остальных.
Не будь женщин подобных Ифигении, - а этот женский образ, вероятно, вечен со времен Адама, как сказал один древний, развратный и циничный политический деятель – сподвижник императора Нерона, - «не будь женщин, все бы было дешевле грязи».
Хочу при этом добавить, что сам я никогда не был махровым женоненавистником и мизогином, и женскую красоту, как натуральную так и не ненатуральную, всегда обожал, почитал и почитаю.
Впрочем, у женщин почти не бывает врагов за исключением одного злостного и неистребимого – старости. Борьба с ним ведется не на жизнь, а на смерть. И только сама смерть, похоже, тоже женского полу, - подводит черту этой нескончаемой в веках битве.
Легкомысленные связи Ифигении прекратились вместе с появлением первых морщин на шее, в уголках губ и глаз и в некоторых местах, куда мое зрение не допускалось.
Ее бывшие и нынешние любовники по тем или иным причинам были уволены с завода и остался единственный – сам директор завода с интересным «ФИО» - польско-немецко-татарского происхождения – КазимирТазиевич Врангель. Его кряжистая жена проиграла в битве со старостью и осталась при должности, но без обязанностей.
Ифигения стала официальной любовницей директора, по его устному распоряжению. В бумагах это событие по некоторым причинам отражено не было; и ветвистость рогов Дениса Ивановича Бабочкина приостановилось и лишь один огромный, уродливый рог – вырос из лобной части его головы.

6.

Не я один новатор, а были и у меня предтечи, - подметил связь глубочайших откровений Бога человеку, то есть приоткрытия ему истины, - с крушением человеческого благополучия.
Начну с того, что крушение благополучия Бабочкина Дениса Ивановича началось и снизу, и сверху, и сбоку, и завершилось буквально в течение года, и все на моих глазах, на моих глазах.
Не буду я оригинален и в том, когда скажу, что семейный компост, зараженный лжой, самое благоприятное место для произрастания душевных калек, уродов и уродцев, маньяков и людей психически слабых, неполноценных, легко подверженных искушениям бесов.
Ложь, мне кажется, заболевание вирусное, передается воздушно-капельным путем и имеет достаточно ясные корни – порождение дьявола. Ученому, открывшему этот вирус, я бы подарил 10 Нобелевских премий. Но печально то, что в мире нет даже сраненького института, паршивенькой комиссии или комитета, где бы выявляли вирус лжи в чистом виде.
Есть, конечно, одно лекарство, давно открытое, апробированное и получившее лицензию от Создателя – это Правда и ее верный сопутчик Искренность. Однако лечится этими лекарствами в виду частых подделок, а также ввиду давности заболевания, принявшего эпидемический характер и хроническое течение, с каждым веком все сложнее и сложнее.
Ложь Бабочкина и лживость Ифигении были различимы по форме. Денис Иванович обычно лгал самому себе, - тип лжи наиболее опасен для собственного душевного здоровья; ложь Ифигении была предназначена в основном для внешнего мира, и несла за собой не менее опасные последствия и осложнения, чем в первом варианте.
Конечно, пути Господни неисповедимы и, как исключения из только что намеченных мною правил, - в растленной семье Бабочкиных вырос на удивление чистый душой и искренний мальчик Саша, совсем, почти как Алеша Карамазов. Но оценить чистоту эту, так как старцы Зосимы давно вымерли и даже развратный папа Карамазов по своим душевным качествам был выше папы Бабочкина, то оценить душевную чистоту мальчика было некому, - все вокруг порешили, что он выродок и принялись за травлю и искоренение. Как сказал о Саше его житейски мудрый дядюшка: не бывает в бочке дегтя, ложки меда.
Дочь Бабочкиных Агриппина в отличие от своего невинного, непутевого братца вкусила плотскую любовь с тринадцати лет от заезжего в гости из Сибири дальнего родственника «олуха» и «деревни».
«Олух» был из той же породы доноров, что и любовница Бабочкина – Зинка и метал совершенно бесплатно вокруг себя жизненную энергию на десятки метров.
Ох, я заметил москвичи и москвички, особенно завзятые, любят приглашать в гостеприимную Москву, неверующую слезам, - вот таких сибирских генераторов энергии. Дальше тему развивать не буду. Недаром еще Ломоносов сказал, что Россия будет произрастать Сибирью.
Итак, Агриппина к шестнадцати своим годам прошла огонь, воду и медные трубы в виде тяжеловесных слухов об аборте, тяжелом венерическом заболевании, зависимости от наркотических средств.
Ее поход замуж положения не спас: муж по терминологии Ифигении «обычное мурло и хам» (лучше не было вокруг) клюнул на приманки Ифигении, «попал на крючок» и дети все пошли уродики: косоглазые, кривоногие и один, кучерявый, неизвестно в кого, - любил мучить кошек и вешать.
Наращивая в течение десятилетий на свою душу мощную, непробиваемую броню, - Бабочкин и удары артиллерии по смерти сына (сын погиб на Кавказе), умирания души дочери выдержал стойко: все дивились его мужеству, самообладанию; и хоть бы одна слезинка показалась на его щеке.
Денис Иванович по-прежнему сидел в кресле начальника отдела снабжения и сбыта, а на «новоязе» его должность зазвучала еще солиднее и весомее – коммерческий директор.

7.
Поначалу, казалось, мелкие неприятности, в невинном словесном оформлении – «либеральной, бескровной революции» (эти события хорошо известны моим современникам и не буду вдаваться в подробности) – повлекли за собой сумерки и следом темные, неудобноносимые времена: исчез сначала «сбыт», потом «постав» и штампы завода «Штамп» застопорились в безобразной куче под открытым небом на заводском дворе.
Затем последовало банкротство завода и некий, новый, таинственный восточного типа (фамилию его не помню, знаю, что заканчивается на « …ман»), в глаза его никто никогда не видел, - владелец завода, - загадочно заруководил процессом штамповки из Москвы.
И некто бледный, худой, с вошедшей в моду после революции недельной щетиной на щеках, энергичный молодой человек кавказского типа по фамилии Мирзоян, прибывший из Москвы, - настоящий с виду коммерческий директор, - подменил собою уволенного в никуда Дениса Ивановича Бабочкина.
Последствия, да еще какие, - последовали незамедлительно. Это был крах, крушение, обвал, катастрофа и толстостенная оболочка души Бабочкина дала трещину и впервые, может быть за всю его жизнь, закровоточила.
Ах, как там внутри его оголилось, заболело, замучило, заныло. А потом проявились совсем ненужные в его беспомощности: совесть и стыд, о которых он или давно уже забыл, или и не знал, что они существуют на самом деле, и способны доставлять муки, да еще какие муки.
Мир, некогда благополучный мир Бабочкина рушился.
Донор Зинка вместе с креслом коммердиректора перешла по наследству наглому Мирзояну; жена Ифигения ушла на полное содержание бывшего кряжистого директора завода и проживала с ним, его женой и ротвейлером «Максом» в особняке опального директора. Хотя его кряжистость и некоторые другие свойства личности вырвали из рук таинственного «…мана» часть завода «Штамп» и он создал собственную фирму, в отместку понимаю, назвав ее «Антиштампом», хотя новый «Антиштамп» штамповал те же детали, что и настоящий «Штамп».
Бывшие друзья Бабочкина были все на производственную тему; его родственники по нашим традициям, попавшего в нищету или опалу родственника вниманием и помощью не жалуют; его дочь Агриппина стремительно душевно распадалась; ее муж (по определению тещи Ифигении « совершенное быдло и хам – виновник несчастной жизни дочери») - трагически погиб по официальной версии от передозировки наркотиков, - по слухам непосредственным исполнителем его смерти была сама Агриппина.
Своих убогих детишек она рассовала по приютам, интернатам и детским домам; и только кучерявый и черненький, внешне самый благообразный из них, - мучитель и вешатель кошек, - по протекции некогда мелькнувшего в повествовании житейски мудрого дядюшки был устроен в суворовское училище.

8.

Четырехкомнатная квартира Бабочкина, в которой проживал один несчастный Бабочкин, стала предметом посягательства сразу несколько претендентов на ее владение, как-то: Ифигении (директор «Антиштампа» оказался невероятно скуп); некто Филиппов – чиновник коммунальных служб, облизываясь, поглядывал на лакомый кусок или хотя бы объедки от него и криминальные структуры через любопытных соседей внимательно следили за поведением выпавшего на социальные низы люмпена Бабочкина.
Напомню, что по достойным доверия статистическим данным, в одной только Москве в тот самый инфернальный год крушения благополучия Бабочкина бесследно исчезло четыре тысячи одиноко проживавших мужчин и женщин.
Помножим эту цифру на всю Россию, помножим новую цифру на десяток лет, получим результат и сделаем вывод, что «претеристы» по-видимому, правы и Апокалипсис вовсю и давно идет.

9.

Поискав утешения по старой русской традиции на дне рюмки (кстати, ни утешения, ни, как некоторые утверждают – истины, исходя из собственного опыта, скажу вам нет) – Денис Иванович пил неделю «белую», не имея, в общем, то ни пристрастия к «зеленому змию», ни закалки; к тому же нервы его были раскачены, и поганые, мерзкие хари, рожи тотчас обступили его; а настырные, шустрые, хамоватые голоса, неизвестных ему сущностей противоречиво заруководили Бабочкиным из разных отделов его мозга. Например: один из них доходя до визга, орал в ухо: «Убей ее! Убей ее!», другой голос, ласковый и утешающий предлагал убить себя.
Ни то, ни другое не входило в планы Бабочкина, да и были у него какие-либо планы, я сомневаюсь, но пить он внезапно перестал, как и внезапно начал.
К тому времени мои доселе кратковременные встречи с Денисом Ивановичем участились, и я стал, чуть ли не единственным гостем и посетителем его квартиры и одиночества.
Походя, замечу, что пользоваться нормальным русским языком с каждым годом все труднее и труднее, а после употребления таких слов, как любовь, симпатия, контакт, сближение, проживание, отношения, встречи,- мужчины с мужчиной во избежание гнусных подозрений, возникающих в развращенном сознании современного обывателя, всегда надо делать оговорки и сноски, - не носили гомосексуального характера.
Опять же замечу, что частое употребление субстантивированного прилагательного «голубой» к тому, сему; некогда радостного слова «голубизна», - настолько извратили их первоначальный смысл и значение, что потребуется в мир явления апостола Иоанна, который как мы знаем жил в земной период невероятного разврата слов и, чтобы хоть как то реабилитировать слова, поднять их престиж в обществе, начал благую весть о явлении Христа в мир так: «в начале было Слово, и Слово было у Бога…».
Сомневаюсь, что слова «педераст» и «гомосексуалист» присутствовали в божественной лексике, скорее это изобретение человеческое, слишком человеческое, за которым насмехается над нами и перемигивает разного цвета глазами сам лукавый.

10.

Уже как два месяца Денис Иванович не казал носа на люди из своей квартиры, отчасти из-за стыда перед людьми за свою внезапную беспомощность, и страха за свою жизнь – и я думаю небезосновательно.
Чиновная спесь и осанистость давно слезли с его тела; и я, который всегда терялся, наталкиваясь на эти (для кого и чего?) человеческие приспособления,- теперь же чувствовал себя в обществе Дениса Ивановича, как в своем собственном; и, когда я увидел в его прежде непроницаемых глазах обычное человеческое страдание, которое очень часто вижу на улице в глазах простых людей,- он десятки лет непонимавший и презиравший меня,- стал мне родным и близким человеком.
Страдания являются не только причиной сознания, но и объединяют людей.

11.


Приходил я к Денису Ивановичу обычно вечером,- у нас был условленный стук,- другим он не открывал дверь. Приносил ему продукты и иногда книги. Книги были разные, в том числе и религиозные.
В свои студенческие годы, как поведал мне Денис Иванович,- читал он много, очень много, впрочем, по правилам тогдашних модных, секретных увлечений: «Дети Арбата», «Белые Одежды», Солженицына,- словом читал то, что все читали и восторгались одинаково за компанию.
На каком то периоде жизни, прочитав малодоступного тогда Ницше и выписав из «Заратустры» пару цитат типа «ты идешь к женщине – возьми с собою кнут», он щегольнул ими на каком то сборище неудачно, - сборище имело доступ к Ницше, как и он; и, в конце концов, решив, что к «сбыту» и «поставу» Ницше и ему подобные не имеют никакого отношения,- читал он впоследствии историческое, развлекательное, детективное.
И, как известно давно для успеха, жизненного успеха в голове предпочтительнее иметь одну генеральную линию; и ясно как божий день, что преуспеяние достигается намеченной целью, проложением к ней колеи; и сходить с нее в сторону, где могут быть разные звери или добрые дяди: уведут в дебри, лес или утащат на облака, а потом ищи, свищи свою родную колею, - надежную и верную.
И чем стабильнее общество, чем оно сытее, благополучнее, где дорожки и колеи все вымерены для каждой человеческой особи,- там вероятность уйти куда-нибудь в сторону: например в революцию или монастырь и скит, - очень маленькая, и, разумеется, в облака или «горние выси» там уже не считают нужным летать.
Денис Иванович, конечно, никогда в «горние выси» не поднимался; о религии, философии и литературе имел самые поверхностные представления, а проблема благоустройства своей души и душ своих близких по сю пору его не занимала

12.

Как- то целый месяц он не открывал мне дверь на условленный стук. И я начал беспокоится, собирался вызвать милицию и взломать дверь.
Но нет, он не умер. Дверь открыл неожиданно для меня человек худой, значительно изменивший, как и внешность, так и содержание глаз. И даже звук голоса у него стал грудного типа: первый признак того, что слова не тасуются где- то в голове, обрастая штампами мысли и потом легко сыплются с балаболки языка, а оформляются в другом месте, в районе сердечной деятельности – и потому имеют другой окрас, звучание и смысл.
На правой ноге,- а передвигался он скачками на левой,- на правой ноге у него был наложен гипс. И как я потом от него узнал, дело происходило так: нанятые то ли Ифигенией, то ли родственниками молодчики-опричники, как и положено по их моде, в черной «кожане», выбритые наголо над носом и небритые под ним,- проникли в квартиру Дениса Ивановича, малость помяли ему бока, заставили подписать какие то бумаги, припугнули большими бедами, если он не очистит квартиру, и, напоследок один из них, по виду настоящий хряк центнером весу, - наступил сапогом на излом на голую ступню Бабочкина.
Боль была сильная до крику; плюсны ступни сместились, лодыжка треснула, нога распухла до колена, в некоторых местах посинела и поднялась температура.
Не думайте, что я выстраиваю некую парадигму крушения человеческого благополучия с целью рационально вывести закон осветления греховного существа или, скажем, структурировать абстрактные величины сознания для прыжка сознания на более высокую ступень развития,- нет, я просто переживаю чужую боль, как свою и мне, надеюсь, простятся несовершенства изложения событий. Кроме того крушения по большей части приводят к смерти и лишь в редких случаях ведут к выяснению истины в человеке.
Итак, боль была сильная, очень сильная.
Денис Иванович позвонил в «скорую»,- сказали, что машин на выходе нет. Добираться до поликлиники надобно самостоятельно – там есть дежурный хирург.
Дело было зимой, под Новый год; хирург был пьян, излишне самоуверен, и, выправляя перелом без рентгена, усугубил трещину лодыжки, а плюсны не поправил, а, переборщив, загнал до упора в другую сторону, наложил гипс.
Денис Иванович кричал, ах, как он кричал, и добираться домой ему предложили опять своим ходом.
И через двадцать четыре дня рентген выяснил, что кости срастаются неправильно; и тот же хирург сломал свой прежний труд и наложил гипс.
Денис Иванович кричал, ах, как он кричал сильнее прежнего, и добираться домой ему предложили опять своим ходом.
Длительный пост,- а питался он весь этот месяц я даже не знаю чем, вероятно Святым Духом,- мучительные страдания; и, я думаю, большую роль в таких метаморфозах человеческого естества играет покаяние, что в переводе с древнего языка означает перемена ума, а на практике – это глубокое душевное движение, пересмотр и оценка всего, что накопилось в душе. Грязное, разумеется, идет на выброс и уже очищенная душа возрождается к своей непосредственной обязанности любить и творить. Сильное страдание (и не только физическое, но и душевное) является как бы толчком и стимулом к покаянию.
Да простит меня Господь за то, что я своим скудным умишком, рационально пытаюсь объяснить дела Божии. И как бы оправдываясь, скажу, что иррациональные явления, как-то: снисхождение Духа Святого на человека, или такое определение - «я во Христе и Христос во мне живет, да и, впрочем, само покаяние,- нельзя пощупать, наблюдать в мощный микроскоп, или определить в математических выкладках, хотя и есть сорт безумцев в таком роде,- обычно они очень ученые люди; и напротив - богатства на земле наживаются рациональным путем. И как там богатства на небесах, где моль и ржа отсутствует,- для многих непонятно, мало того определяется бредом.
Люди, конечно, тем же рациональным путем заковали истину в науку, добро - в этику, красоту - в эстетику и существует огромное количество мошенников и проходимцев, которые пользуются узниками в своих меркантильных целях, и, разумеется, оковы снимать не собираются.
И сам я помню, попал под обаяние жуликов, купился на логику и потерял бессмысленно лет десять жизни.
Повторюсь, когда скажу, что истина явление живое, ходячее и кто не может ее найти в себе, тот не найдет ее и вовне.
Между культурным человеком и человеком в истине дистанция как между приматом и человеком.
Культурный человек – это и есть, по сути, тот самый книжник и фарисей, любитель законов – неважно каких грамматических, церковных, эстетических или юридических – всегда готовый поставить во главу угла трухлявые камни, будь то культура, физкультура или покорение космоса. От овладения всей культурой, которую выработало человечество, - люди чаще всего, сходят с ума перед Богом и довольно- таки успешно преуспевают в нашем безумном мире.

13.

Вернемся, однако, к превращениям Дениса Ивановича Бабочкина.
Через два дня я опять постучал условленным стуком в дверь его квартиры. Бабочкин или не Бабочкин открыл мне дверь – я сначала не понял. А, когда понял, что это на самом деле Бабочкин, - я испугался и почему я сейчас объясню.
Того мутного Бабочкина, каким его знали все, и я в том числе – как бы осветил изнутри прожектор.
Я помню, бывало по показанным мне с умыслом групповым детсадовским фотографиям, среди нежных, неиспорченных пороками детских лиц, любил угадывать сидящего перед собой развратного, безобразного старика, который с довольной ухмылкой тыкал мне в нос снимком, с допросом , «где он тут среди всех?». И я обычно без промаха, по каким то тайным, для всех возрастов одинаковым заглазьям, - узнавал и показывал точно, никогда не ошибался.
Но в случае с Бабочкиным прецедента для меня не было. Тело и внешность его как бы сдвинулись в сторону, и проявилось то, что я, в общем то в нем, (да и не только в нем) никогда не наблюдал. Это была и не суть его, ибо суть это всегда следствие и результат чего то; и не в коем случае не личность, которая всегда как бы наросты или колпак на сути, - а нечто запредельное всех этих понятий.
На языке метафизики я бы определил это явление в Бабочкине термином Лейбница «вечносотворенная, богорожденная монада», которая, насколько я понимаю, присутствует в каждом из нас, но по разного рода причинам выявлять себя не желает.
И светилась она в Денисе Ивановиче ярко и сочно до рези в глазах. Хотя его свечение насколько я понял потом, было не для всякого зрения.
Казалось, все, что было на Бабочкине: кости, мясо, лицо, одежда идеально соотносились с переливающимся внутри его шаром.

Высматривая, его дальше я подметил, что с одной стороны он был как бы человек, потерявший все земное: интерес к вещам и деньгам, к пище и женщинам. С другой – это уже был человек абсолютной цельности, которая не имеет ничего общего с тем земным понятием деятельного, цельного человека, воспитанного спортом, как правило, с одной извилиной в голове и пасущейся на ней идеями, которые он с бараньим упорством «стремится воплотить в жизнь».
Мне тогда захотелось убедиться все тем же некогда меня жестоко подкузмившим орудием логикой, что Бабочкин не бутафория, не занят волхованием, что его превращение не очередной подвох российского Пигмалиона, а что сама истина является причиной его метаморфозы.
Виной тому была моя безобразная начитанность (беда всех еретиков и ниспровергателей богов), а из нее я тотчас выудил опровергающие чудо факты, и совершенно необоснованно сравнил бывшего снабженца Бабочкина, с сапожником Беме, стекольщиком Спинозой, горняком Сведенборгом, бетонщиком Сократом, глупой и вздорной бабой Блаватской, однако никаких попыток к проповеди и внедрению в ближних, открывшейся в нем истины Бабочкин и не пытался делать.
Мы мирно попили чайку, поговорили о прошлом, как непоправимо, но не безнадежно больном, о гуттаперчевом настоящем, о сломанной ноге, как «указующем персте Божьем», и, пользуясь таким не каждому земному человеку, предоставленному случаю, побеседовать с человеком в истине, - я быстренько свернул разговор на проклятые вопросы: зачем, почему и кому?
Моя убогая( как я сейчас понимаю), зашедшая в мою голову и потом в тупик мысль, заключалась в следующем: человек в общем то, и не зверь, и не ангел, и должен жить не по скотски и ангельски, а по- человечьи, то есть на стыке двух миров: духовного и материального. Любые предпочтения духу или телу чреваты катаклизмами, как, и для отдельного индивидуума, так и для общества в целом. Оставалось задаться вопросом: зачем из рода в род, из поколение в поколение плодиться и жить по-человечьи? Да и кто ему спрашивается, наметил пределы человеческого; и не является этот стык миров, на котором копошиться человек, желанным для какого-нибудь мирового диктатора или Антихриста, который давно уже понял, что не силой, а кредитной карточкой, заменителем всех мировых соблазнов нынешних и изобретаемых ежеминутно возможно манипулировать для собственных, вряд ли, намеченных Богом человеку целей.
« Интересно, - ласково сказал Денис Иванович, да так, что в моей груди заколыхалось что-то горячее, родное, которое тотчас обогрело все мои члены и конечности. И я почувствовал безграничное доверие и признательность к сидящему передо мной Бабочкину.
Если бы не те сладостные флюиды, исходившие от Дениса Ивановича и то состояние блаженства, которое я испытывал, слушая доводы Бабочкина,- я бы посчитал их обычной банальщиной.
Конечно, то, что говорил сейчас Бабочкин я уже давно где-то вычитал; освоил, разумеется, умом, - дело ведь было не в словах и мыслях, а как это сказано: с интонацией, теплом, участием, любовью. Важен был тот духовный комфорт, то умиротворение, которое я испытывал, находясь возле Бабочкина.
И потом уже я понял, что любой вопрос, заданный ему был бы неуместным и звучал глупо. С ним: говорил он или не говорил, что бы он ни делал, - с ним одинаково было светло и хорошо….
Но наш буквально час назад созданный в одной отдельно взятой комнате духовный рай,- как-будто бесовщина почувствовала что-то неладное в своих владениях,- нарушил долгий, хамский звонок в дверь.
В дверном косяке стоял упомянутый ранее чиновник Филиппов. Он бесцеремонно, коричневым комом ввалился в наше идеально чистое духовное пространство; зорко, по профессиональной привычке осмотрел планировку квартиры, унитаз, плиту, счетчик; заглянул в ванную комнату и сообщил, что владелец «данной» квартиры другая личность, а господину Бабочкину предоставлена жилплощадь, соответствующая его новой ипостаси «люмпена пролетария».
Разумеется, для Бабочкина с истиной квартирные вопросы, как и все другие наши интересы и страсти, - я уже отмечал эту особенность человека с истиной, -не существовали вообще.
Филиппов оживился: исходя из его опыта, отъем жилья у ближнего своего (да и элементарной рубашки) всегда сопровождался яростным сопротивлением последнего. Завидя же дружелюбные глаза Бабочкина; необычность ситуации, в которой равнодушие к собственности сочеталось чуть ли не с любовью к врагу своему, - показалась ему поначалу подозрительной, однако, то ли принятая накануне вечером доза спиртного, то ли «утрешний свежачек» или, может быть, блаженные флюиды, исходящие от Бабочкина добрались и до его растленного сердца, и он снизошел до нас убогих с Бабочкиным; и не с того, не с сего повел такую достаточно необычную для психологии и образования чиновника низшего звена речь.
Господа! – заняв ораторскую стойку, обратился Филиппов в идеально чистое духовное пространство, отчего некоторые мазки коричневого на нем остались.
Я, господа, Филиппов – простой русский человек-чиновник по своему земному призванию, - произнес он гордо корытообразным ртом трибуна.
Чиновниками были, как я думаю вам известно, великие люди земли: Цицерон, Сенека, Петроний, Лев Толстой, Монтень, Гоголь, Державин, Салтыков- Щедрин, Гете.
Я горжусь тем, что принадлежу к этому великому ряду хотя бы тем, что все они, как и я, чиновник, - носили звание чиновник.
Напомню еще, что мытарь Матфей и апостол Павел «боком-раком» принадлежали к нашему чиновному племени.
Однако, все они по тем или иным причинам отвергли свою земную юдоль, и никто из них так и не воспел дифирамб чиновнику за его тяжкий и не благодарный труд, а даже наоборот глумились и потешались над его светлым образом мученика.
Все они были очень умные люди, а я вот вам скажу чиновник – дурак, потому что, русский дурак не беда России, как и ее дороги, а как раз наоборот – ее спасение.
Бабочкина явно парадоксальное заявление Филиппова нисколько не удивило, мне же опешившему поначалу от столь необычного силлогизма, захотелось услышать его обоснование. С дорогами России мне было все ясно, а вот с дураками-спасителями не совсем. Я уж было хотел задать наводящий вопрос, но вдохновенный ораторским пылом и по- видимому, алкоголем Филиппов продолжил развивать тему и без моего вмешательства.
Вот в школе,- говорил он,- не любили мы умников и отличников. «Умный, что ли слишком» - звучит и сейчас, как оскорбление. И не из зависти, как иные говорят. Тут я вам, господа, скажу, инстинкт самосохранения работает.
Этот самый умник или отличник, а ум у них естественно совершенней, изощренней, чем, скажем, у других. Он же подрастет и наверняка верховодить начнет: в лидеры выбьется, путеводители, духовные вожди.
Науки, конечно, открытые на сей день осилит; и поначалу все чужим, заемным умом вредит, а как до своего доберется, так и жди крупной пакости. Что умные люди у власти – добра не жди.
Цель умом ставят назавтра: умножить, увеличить, нарастить. А что оно завтра лет так через сто будет.
Ведь один из них сказал пятьсот лет назад, и повторяют, как попугаи, мол, мыслить, следовательно, существовать. А вот бы попробовать без « мыслить», хоть день, хоть час, хоть минуту. Ах, уже нельзя, уже поздно - душа с пятак и тоска смертная.
Филиппов сделал паузу, и вдохновенность его ораторского пыла стала уменьшаться прямопрапорционально излучению винных паров из его тела, и он продолжил свою речь менее экспрессивно и в повествовательной манере.
Вот я вам скажу, господа,- говорил он,- надумал я помню жениться, подошел намеченный возраст. И что ж – умом выбирал. Все казалось, продумал до мельчайших подробностей: нашел идеал, все качества как на ладони.
Ах, как я радовался, что встретил человека-женщину, какая должна быть она по моему умственному представлению, какая в моем уме сложилась: и телесно, и душевно, и умственно.
И только потом догадался, что ум мой весь вычислили: женский ум вычислил и потакал моему до поры до времени. Не понимал я тогда, что женский ум веками тренировался в подобных ситуациях, когда мужские мозги работали в других, ложных направлениях.
Интереснее всего скажу вам, господа, когда умом детей воспитывают и образовывают. Тут уж изощрениям и извращениям нет предела. Еще мама не научился говорить, с пеленок мозгишки бедного ребенка на износ заставляют работать: логика, хитрость, комбинации, и на все есть руководства, инструкции, ребусы, учебники для умишки – плетки для умишки; а душа второстепенное экономически и логически нецелесообразное; сама пыхтит, сама из дерьма выбирается, если есть силенки, а если нет - тогда каюк, - один умок и остается.
«Умных» наклепали огромное количество - целые страны. Любая захудалая банда имеет свой мозговой центр, где криминальный умок (а не весь ли он криминальный?) вырабатывает мыслишки, идейки, разные штучки и ухищрения по отнятию и добыче; душонка при этом совсем с гульку.
Хочу сказать, господа, по опыту своему, что ум наш, человеческий ум – существо нейтральное, как математика,- вспомогательное, прикладное, но никак не основное. И держать его нужно в оковах, в кандалах, на цепи, и отпускать лишь изредка подышать свежим воздухом, чтобы совсем не издох.
Заметили, что ученый, слишком ученый уже как бы и не человек, - сухарь. Пьет мозг соки из тела. Из всего пьет соки из людей, из земли. Вампир. Это уже не люди, а мозги – коробки для ума, того ума, про которого скажу, что он один из сутенеров Дьявола, и, когда-нибудь человечество свернет себе на нем шею. Да уже почти свернуло: так умны, что безумны.
Ведь сейчас без ума никуда не денешься: везде надо думать, бесконечно думать, чтобы выжить. Законы, надо думать; нарушать законы - надо думать; воровать - надо думать; ловить вора - надо думать. Ведь на умных основаниях выстраивать жизнь – безумное дело. Потому то в нынешний момент русский дурак – чиновник вовсе и не беда России.
Ведь мысль, где-то одна большая великая мысль существует и вне ума она человека, а эти мелкие мыслишки человеческие размножились умом, наплодились « яки гнус» бесчисленно и снуют, снуют вокруг, и воду мутят; и до одной той великой мысли через них и не добраться человеку на мелочах.
Ведь, когда добро человеку делать и думать не надо; отдавай добро, если оно у тебя есть и дело с концом. Это я к тому говорю, господин люмпен Бабочкин, что квартира должна быть завтра пустой, и даже духу твоего здесь не было».
Неоригинальность спонтанно возникших мыслей в похмеленной голове Филиппова о самой мыслительной деятельности, как отходов органической жизни мозга, на основании которой люди выстраивают себе замки на песке, то бишь искусственную жизнь – была очевидна, поэтому никаких эмоций и тем более комментариев, на прослушанную речь с моей стороны не последовало, а заключительный, коричневый плевок в сторону Бабочкина и следовало ожидать, исходя из подходившей к концу миссии Филиппова.


14.

После ухода, триумфального ухода чиновника Филиппова в атмосфере комнаты витали винные пары, стоял коричневый туман, который долго не хотел выветриваться, и только вот-вот наш с Денисом Ивановичем духовный рай начал восстанавливаться, вот-вот я вроде вернулся к тому умиротворенному состоянию в благодатном духовном лоне Бабочкина, как с шумом, грохотом, лязганьем в квартиру влетела очередная порция «цветных».
Занятие удобных и выгодных позиций оккупантами квартиры происходило бесцеремонно и с учетом тактической обстановки.
В направлении главного удара сосредоточились Ифигения, которую я знал в «лицо»; догадывался, что мордатый и краснолицый – директор «Антиштампа», и потрепанная девица двадцати семи лет, с синими кругами под глазами - дочь Бабочкина Агриппина. Два охранника директора встали за спиной атакуемого и несколько зазаборных лиц нотариального и адвокатского вида, расположились по флангам позиции.
Бабочкин сидел в кресле, наивный и чистый, как ребенок и, казалось, даже был рад, что в квартиру набилось так много самых разнообразных людей окраски самой невероятной, от иссиня-черного до багрово лилового цветов. Белый Бабочкин был еще достаточно прочен, защищен от внезапной атаки маляров и марателей.
Разведку боем повела Агриппина.
«Папочка!- сказала она нежно, - Мы с мамой очень тебя любим. А ты совсем к нам с мамочкой стал равнодушен. И твоя связь с этой дрянью Зинкой! Ты дискредитируешь нашу семью, ты позоришь нашу семью своим аморальным поведением!»
Интенсивность свечения Дениса Ивановича увеличилась. Однако, кроме меня никто из присутствующих не заметил этого необъяснимого наукой явления.
«Да, папа, - продолжала атаку Агриппина,- мы с мамой имеем полное право на владение квартирой по закону и, конечно, ты, как в первую очередь мужчина, сильный пол, всегда должен уступить».
Кстати, русская пословица, что у трезвого на уме, то у наркомана на языке к поведению Агриппины никак не относилось. Язык ее молол совершенно отдельно и произвольно от ужасных процессов происходящих в головном мозге, как произвольно, подчиняясь неведомо каким законам, производит движения человек у которого поврежден мозжечок.
«Насколько эта «халупа» потянет, - думала она. – Тысяч на пятьдесят «баксов», а может и больше: центр города, второй этаж, планировка…, и ее порченый мозг начал перерабатывать возникшую в уме сумму на героиновые дозы. Потом в голове все перемешалось и бесенята, которые мило резвились в левом полушарии ее мозга вдруг присмирели, и вылез один большой, огромный, строгий бес. Агриппина доверяла его мнению больше, чем всем остальным.
И бес строгим тоном начал наставлять подопечную за бездарное и легкомысленное поведение, и как бы вскользь намекнул, что деньги за проданную квартиру присвоит себе ее мать. Потом бес неожиданно исчез, и поток сознания, имея источником провокацию беса, ровно, без препятствий потек из двух полушарий мозга одновременно.
«Мама моя бедная мама может случайно умереть от некачественных таблеток например мало ли от чего человек сейчас может умереть все мы смертны мой муж умер а какой был самец молодой красивый и какая однако сволота трое детей от него ли где они теперь мои сладкие забыли свою несчастную маму что поделаешь такая наша жестокая жизнь этот красномордый боров сожитель мамашин ломом не убьешь а жмот каких поискать надо копейки не выпросишь кувалда мамаша сучка знает за кого цепляться папаша уже кончен у него «бомж» в глазах светиться надо же так опустится а еще недавно начальник с личным шофером разъезжал ох время время скоро ломка начнется да мамаша мешает эх мамка мамка всегда же ты мешаешь жить всю жизнь ты мою испоганила зачем рожала кто тебя просил и еще от этого урода Бабочкина…»
И язык ее, существо автономное, как я уже отмечал, произнес следующую информацию:
«Мамочка, извини меня, пожалуйста, дорогая, я совсем тебя забыла спросить, как твое драгоценное здоровье, моя милая, может быть нужна какая помощь? Я всегда рада помочь, всегда рада…».
Ифигения зло отмахнулась от дочери и сквозь зубы прошипела: «Замолчи…- хотела добавить «тварь», однако, передумала и решила тратить негативную энергию только на своего мужа.
Бабочкин!- сказала Ифигения жестко и гневно,- Как тебе не стыдно, ты совсем опустился, живешь с развратной девкой, пьешь со всякой мерзостью, - она выразительно посмотрела на мою персону,- куришь пьяный в кровати и можешь спалить весь дом. За тобой нужен глаз да глаз, и мы не можем по финансовым соображениям пригласить к тебе надзор. Казимир Тазиевич,- она ласково погладила волосатую клешню- руку кряжистого директора «Антиштампа»,- добрая душа, наш ангел хранитель, ну не комнату, по крайней мере, койку в заводском общежитии тебе обеспечит. Там за тобой будет уход, там за тобой присмотрят. Это все, что я могу для тебя сделать. От тебя требуется подписать некоторые бумаги».
В дополнении к сказанному Ифигения еще и думала, как ей казалось «с легким оттенком грусти и печали»:
«И с этим тощим ублюдком я когда то жила, спала в одной постели, рожала от него детей. Господи! За что мне наказание такое? Да и есть ли ты там Господи? Что не попросишь у тебя, все ты даешь с каким то изъяном, похабщиной. И этот Казимир Тазиевич,- козел из козлов и козлом от него воняет…»
«Кстати,- вмешался я, чтобы хоть как то ослабить силу ударов по Бабочкину и замедлить ход агрессии,- некто Филиппов чиновник жилищнокоммунального хозяйства перед вашим приходом предъявил документы на право владения квартирой заверенные нотариусом».
«Что?- яростно рыкнул доселе молчавший Казимир Тазиевич отчего защита Дениса Ивановича дала трещину, и в воздухе запахло предполагаемым физическим насилием.
Казимир Тазиевич Врангель был из породы сильных, быкообразных мужчин цвета багрово красного, как в лице, так и в ауре, кровей польско-немецко-татарских и с душой абсолютно русской – явление в нашей стране чуть ли не повсеместное. Да и что такое чистая кровь? У кого она, в общем то чиста?(Как заметил один великий русский мыслитель с сомнительными русскими корнями). Чистая кровь – это, в конечном счете, бесплодие духовное. Все великие нации, как показывает исторический опыт, очень смешанной крови. Оппонентом ему в этом действительно спорном вопросе, выступил бесславно окончивший жизнь – диктатор Гитлер.
Метисам, заявлял он, нельзя доверять важных и ответственных дел. Неизвестно какая кровь в критический момент в метисе взыграет. В качестве наглядного примера он приводил нашумевшую по всему миру деятельность Владимира Ильича Ленина, личности удивительного винегрета кровей – калмыцкой, немецкой, еврейской и, конечно, русской.
Взыгравшую в нашем историческом вожде (а энергии у Владимира Ильича было пожалуй на десяток Гитлеров и двадцать Муссолини) калмыцкую кровь, безумный фюрер связывал с кровавой политикой «военного коммунизма», знаменитое «НЭП- это всерьез и надолго» - результат брожения по артериям и венам немецко- еврейской крови. Однако, любимой песней Ильича, как все мое поколение знало со школы, была русская народная песня «Черный ворон» как наглядное подтверждение, что душа вождя была слеплена из русских материалов, как, впрочем, и у выше упомянутого Казимира Тазиевича Врангеля.
Кряжистый директор «Антиштампа» в этой непристойной истории с квартирой Бабочкина играл роль второстепенную, подручную, не вникая в козни и интриги Ифигении, а к самому Бабочкину относился как к пустому месту.
«Что?- опять зарычал Казимир Тазиевич, вытаскивая из кармана мобильный телефон, который в его волосатой клешне казался маленькой пуговкой. И через несколько минут с чиновником Филипповым и теми, кто за ним стоит, начинали разбираться те, кто стоял за спиной директора. За спиной же Казимира Тазиевича стояли ряд крупных чиновников из городской администрации, милиции и ФСБ. Однако, и у них руки были слишком коротки, что бы достать таинственного «…манна», который руководил заводом «Штамп» из Москвы, а проживал по некоторым сведениям в Лозанне.
Когда,- я хорошо помню те гнусные времена,- Казимир Тазиевич вырывал с кровью из наглых рук господина «…манна», ставший ему уже родным «Антиштамп»,- по поводу этого события волновался весь город.
Тогда же я помню всем желающим объяснили авантюрность воспитания рабоче-крестьянской интеллигенции, а также армии и милиции на службе у всего народа. Срочно тогда понадобились новые кадры эффективно мыслящей буржуазной интеллигенции, малочисленной армии и многочисленной милиции для охраны вновь узаконенной частной собственности. В ее славу тогда запели песни трубадуры, что, мол, личное достоинство человека непосредственно связано с собственностью и, что собственник гораздо эффективнее, чем не собственник, а само «собственное» оно милее и роднее, чем не собственное, окончательно забыв, что « путь, истина и настоящая жизнь» с тяжелой поклажей собственности, как впрочем, сказано в Евангелии, практически не имеют шансов на успех.
Потом оказалось, за собственность начали убивать. Тогда трубадуры из наспех сколоченной буржуазной интеллигенции, запели, что в условиях рынка выживают сильнейшие, а к слову интеллигент появилось лукавое прилагательное «настоящий».
Кстати, впервые «настоящим интеллигентом» обозвал Лев Толстой литературоведа Гершензона. И саму интеллигенцию великий писатель недолюбливал, как, впрочем, Ленин, Горький, Эдуард Лимонов, Александр Зиновьев и еще в моей памяти несколько десятков исторических и творческих деятелей так или иначе оставившие след в истории, философии и литературе.
И это явное неуважение к «умственной мышце» народа со стороны людей великих меня всегда приводило в смущение. Как же так? Такие приятные люди эти самые интеллигенты: и к прогрессу они приложили руку, и к просвещению темной массы народа, и к сексуальному просвещению….
Один мой бывший хороший знакомый, который окончил три вуза по гуманитарной линии: исторической, философской и филологической, защитил кандидатскую диссертацию по последней, и, в конце концов, ушел в монастырь, высказал мне перед уходом из мирской жизни свое мнение об интеллигенции. Я усмотрел в его высказываниях влияние Шпенглера, Данилевского, Леонтьева, однако, и собственный драматический опыт в его мыслях проглядывал.
Изложу их, чтобы не утомлять читателя и не занимать много места в виде тезисов.
Интеллигенция,- говорил он, - это группа людей для приспособления достижений мировой культуры к эгоистическим нуждам населения. Она обычно возникает перед рождением цивилизации и служит употреблению цивилизацией культуры.
Появление интеллигенции в народе – первый признак умирания его духовной культуры и заполнение ее цивилизацией.
Для гения,- пока он еще мирно сосуществует с интеллигентом, последний всегда отвратителен, ущербен, ибо он есть паразит на творческом труде гения, в конце концов, и является его убийцей и, разумеется, самой культуры.
Подход к культуре интеллигента прагматический, утилитарный, корыстный - он любит называть себя культурным человеком.
Интеллигент не способен к творчеству, откровению, открытиям, имитирует и присваивает себе имя творца, являясь верным слугой цивилизации.
Великие открытия гениев перемалываются и пережевываются интеллигенцией в виде суррогатов бытия.
Покушаться на псевдоценности интеллигенции (якобы овладение мировой культурой, а на самом деле закабаление и эксплуатация ее), на безбожность ее существования чревато еще и тем, что все рупоры у нее и у тех, кому она служит, а служит она элементарному эгоистическому интересу, с помощью которого человечество с удовольствием выкалывает себе глаза.
Как когда то фарисеи и книжники не воспринимали свет Христа, мало того старались не допустить к нему остальных так и современный интеллигент, в руках которого клапан для истины, саму эту истину не способен принять и не подпускает к ней остальных.
Интеллигентами были фарисеи и книжники, гуманисты и просветители, разночинцы и революционеры.
Таким образом, - подвел итог мой бывший знакомый своим умозаключениям – интеллигенция не только не способствует увеличению любви к Богу и ближним своим, а наоборот: увеличивает и умножает в народе соблазны (техническая интеллигенция), способствует размножению грехов (врачеватели тела), узаконивает грехи, как вечно присущие человеку (юристы, политологи, социологи), разделяет людей (патриотическая интеллигенция), лишает человека веры в Бога (гуманитарная интеллигенция).
Я тогда, помню, выслушав его - возмутился: а как же мы будем дальше жить без врачей, учителей, инженеров, как дальше жить, ведь все тогда развалится.
Он зло посмотрел на меня и сказал: «Ничего, на развалинах всегда что – нибудь вырастает».
И на этом месте остановимся, выдохнем излишки углекислого газа и не согласимся.
Однако же продолжим следить за накалившейся до предела атмосферой в квартире Дениса Ивановича Бабочкина. Как я начал замечать: его свечение, после яростных атак нападающих стало катастрофически слабеть: мазки черного, багрового и промежуточных между ними цветов так и мазали, мазали некогда ослепительно белого Бабочкина; в комнате висел удушающий сизый туман; и истина в Бабочкине или Бабочкин в истине уже не имели никакого значения,- передо мной сидел слабый, несчастный и беспомощный человек. Победа была одержана. Зазаборные лица адвокатского и нотариального вида разложили на столе перед Бабочкиным бумаги, которые он не читая, немедленно подписал. Охрана директора «Антиштампа» собрала по шкафам кое-что из верхней одежды поверженного, и повезли его к общежитию, где как оказалось, коек свободных не было.


15.


Таким образом, мы дождались того момента, прогнозируемого, ожидаемого, когда Дениса Ивановича выкинули на улицу нищего и голодного.
Что ему оставалось делать? Проповедовать некогда открытую в себе истину, которой в данный момент у него уже не было. Терпеть гонения, нужду, голод, холод? А Россия, как известно страна ух какая холодная. Ради чего? Ради истины? Так что же такое истина?- задал себе вопрос Бабочкин.
Дьявол сработал четко: падение Дениса Ивановича было стремительным. Всего неделю бродячей жизни под открытым небом понадобилось, чтобы испытуемый взмолился,- но, конечно, не Богу, а людям, разного сорта и породы земным начальникам.
Унижался, льстил, просил, и его усердие было оценено.
На завод его вернули поначалу дворником, затем дали комнату в общежитии, затем он приоделся, и его повысили в должности до старшего дворника; затем он женился на брошенной к тому времени разбогатевшим Мирзояном станочнице Зинке; затем приобрел потрепанную машину; затем…,- в общем, Денис Иванович Бабочкин для меня в очередной раз умер или его убили, оставив на земле доживать определенный его наследственностью срок. И, похоже, то время, когда его посетила истина, он или забыл или постарался забыть, и опять вернулся в оболочку раннего Бабочкина, озабоченного продвижением по службе, переменой устаревшей мебели в квартире, дороговизной бензина, покупкой итальянского унитаза и бесконечными во времени и пространстве запорами его очередной жены Зинки, беременной новым, а по сути дела старым Денисом Ивановичем Бабочкиным.
КОНЕЦ,