Золотая миля. Роман

Питеру, моему сыну, а также
Пэтти Эккер, Джозефу Бенти,
и семье с истинной любовью.
«Боги карают детей за грехи отца». (Еврипид)
Джон Шерлок
Золотая миля
Хотел бы выразить свою благодарность Мэрилинн Саундерс и её коллегам в Публичной Библиотеке Беверли Хиллз за их любезную помощь и бесконечное терпение при обслуживании во время исследовательской части работы над этой книгой.
Золотая миля

Лос-Анджелес, 3 июня 1985 года.
Резкий взвизг раненого животного прервал сон Анны Максвелл-Хантер.
Прежде, чем лечь в постель, она приняла таблетку снотворного, и поначалу она не могла понять, был этот болезненный крик настоящим или частью кошмара. Посмотрев на освещённый циферблат цифровых часов на прикроватном столике, она увидела, что был 1 час 27 минут ночи. Тишина в спальне успокоила её, и она решила не обращать внимания на шум, который, как ей показалось, слышался ей в дурном сне, и она откинулась на подушки. Но не успела она закрыть глаза, как вновь услышала животное. На этот раз это был скулёж, который медленно затихал и, наконец, закончился еле слышным бульканьем.
«Шеп!»
Когда Анна позвала йоркширского терьера своей дочери, который всегда спал в корзинке на кухне, голос её дрожал. Собака не отозвалась, и Анна встала и попробовала открыть дверь спальни, но она была заперта снаружи. Она услышала, как кто-то идёт по полу гостиной, а потом – грохот разбиваемых вещей и треск рвущейся ткани. Подкравшись на цыпочках к туалетному столику, она щёлкнула выключателем интеркома , подсоединённого к спальне дочери в другом крыле пентхауса , но красный огонёк, который должен был указывать на его исправность, не загорелся.
Изо всех сил стараясь подавить растущую панику, Анна подняла трубку телефона, напрямую связанного с ночным дежурным в вестибюле Веллингтон Хауса, тридцатью пятью этажами ниже, но линия была мертва. Она быстро прошла к кнопке тревоги, установленной в стене над её кроватью, и нажала её. Каждая комната в её роскошном кондоминиуме площадью в девять тысяч квадратных футов была снабжена одним из тех устройств, которые предназначались для приведения в действие биперов тревоги, носимых многочисленными агентами службы безопасности, круглосуточно обходившими небоскрёб. На этот раз не откликнулся ни один.
За дверью Анна слышала тяжёлое дыхание и неясное бормотание. Свет возле её кровати вдруг мигнул и погас, погрузив её в полную темноту, и только на панели, встроенной в стену рядом с кнопкой тревоги, мигающие индикаторы отбрасывали слабое сияние. На ней была пластиковая схема, представляющая все восемнадцать комнат пентхауса, каждая из которых была снабжена устройствами безопасности: инфракрасными датчиками на потолках, ультразвуковыми детекторами в стенах, микроволновыми сканерами и чувствительными к давлению подковровыми панелями. Все они чётко указывали на присутствие взломщика, двигающегося между гостиной и библиотекой.
Она всё ещё разглядывала мигающие огоньки, когда неожиданно звякнул сверхчувствительный детектор над камином в гостиной, добавив громкости прежде приглушённым звукам, так, что казалось, что они раздаются всего в нескольких дюймах от места, где она стояла. Словно взломщик находился вместе с ней в спальне. Она инстинктивно напряглась, готовая к его прикосновению, но несколько секунд спустя звуки вдруг прекратились.
После секундного замешательства она подошла к двери и прижалась ухом к деревянной облицовке, тщетно пытаясь расслышать шаги и бормотание, столь ясно слышные совсем недавно. Положив руку на дверную ручку, она начала поворачивать её, но почувствовала противодействие с другой стороны. Кто-то пытался войти в спальню. Дыхание её сделалось частым и неровным, и в один ужасный миг, когда дверь начала открываться, она подумала, что у неё случится удар, подобный тому, что она перенесла много лет назад, но потом она услышала, как её дочь Джанна тихонько спрашивает: «Как ты?»
«Слава Богу, это ты! - выдохнула Анна.- Да что же такое…»
«Кто-то вломился в дом,- прошептала Джанна.- Я до самого последнего времени была заперта в своей спальне. Кто бы это ни был, он, возможно, ещё тут».
«Я пыталась вызвать службу безопасности,- сказала Анна, - но все линии не работают».
Джанна взяла трубку, поднесла её к уху и услышала непрерывный гудок. – «Теперь он работает»,- ответила она, и в голосе её слышалось облегчение, потому что на другом конце линии она услышала голос ночного дежурного.
Фрэнк Кершоу, управляющий Веллингтон Хаусом, прибыл в пентхаус в 1.44 ночи. Высокий, худой мужчина под пятьдесят, он был одет в визитку и брюки в тонкую полоску и, несмотря на поздний час, вид имел самый безупречный. С ним был Джордж Харрис, шеф службы безопасности, краснолицый здоровяк. Живот его выпирал над широким кожаным ремнём, с которого свисали всевозможные предметы, включая фонарик и пистолет в кобуре. Вызванные ночным дежурным, они встретились в вестибюле и обсуждали положение, мчась к пентхаусу в маленьком частном лифте. Сообщению о взломщике на тридцать пятом этаже кондоминиума было почти невозможно поверить, несмотря даже на то, что исходило оно от Джанны Максвелл-Хантер, которая, как совладелица Веллингтон Хауса, была также их боссом. Они здесь были ни при чём, и небоскрёб, и особенно его пентхаус, были неприступны. В дополнение к охранникам службы безопасности, патрулировавшим по всем владениям двадцать четыре часа в сутки, здание и внутри, и снаружи было оборудовано размещёнными в стратегическом порядке телекамерами, образующими замкнутую сеть, за которыми постоянно следили на многочисленных мониторах на центральном посту. В случае проникновения в любую из охраняемых зон зазвучали бы сирены, а подсоединённые микропроцессоры немедленно предупредили бы о нарушителе.
«Даже если бы кому-то удалось прокрасться незамеченным мимо охранника в вестибюле,- доказывал Джордж Харрис,- единственный способ проникнуть в пентхаус – это воспользоваться частным лифтом, а его можно привести в действие только при помощи магнитной карты со специальным кодом».
Когда Кершоу объявил об их прибытии в маленький динамик, прикреплённый к одной стороне массивной, обшитой медью входной двери пентхауса, голос, в котором он узнал голос Джанны Максвелл-Хантер, велел ему пройти в спальню в восточном крыле. Раздалось непродолжительное жужжание, за ним – щелчок, - это пришёл в действие электронный замок,- и дверь открылась. Двое мужчин вступили в пентхаус и были удивлены, обнаружив, что гостиная погружена в темноту. Харрис отстегнул фонарик и описал его лучом широкую дугу, явив их взорам изодранную мебель, искромсанные шторы, разбросанные книги и разбитые вдребезги стеклянные кофейные столики.
«Боже милостивый!»- он быстро вытащил из кобуры пистолет.
«Проверь все комнаты»,- приказал Кершоу.
Харрис осторожно начал поиски, а Кершоу в это время прокладывал себе путь в спальню в восточном крыле через груды обломков. Негромко постучав в дверь, он назвал себя и вошёл. При его входе неожиданно включился свет. Две женщины стояли рядом с окном.
«Харрис! Слава Богу. Ну, почему вы не шли так долго?»- резко потребовала ответа Джанна.
«Я явился, как только ночной дежурный…»
«Почему никто не отозвался на кнопку тревоги?»
«Сирены молчали, мадам, а охранник на посту клянётся, что с тех пор, как он заступил четыре часа назад на дежурство, никто без надлежащей проверки не входил в вестибюль и не выходил из него»,- сухо ответил Кершоу.
«Что ж, по устроенному там погрому можете понять, что он ошибался»,- сказала Джанна.
«Я проверю всю систему безопасности…»
«И чем скорее, тем лучше,- сказала Джанна,- но я хочу, чтобы всё было сделано совершенно скрытно. Если станет известно хоть что-то о случившемся здесь, это будет катастрофой. Моя компания вложила в Веллингтон Хаус больше сотни миллионов долларов, и главной причиной, по которой нам удалось продать эти кондоминиумы по столь высоким ценам, является то, что мы гарантировали нашим жильцам защиту как раз от того, что только что…»
Она замолкла на полуслове, потому что в двери спальни появился Джордж Харрис с посеревшим лицом. «Там такое, думаю, вам следует посмотреть, мадам»,- хрипло объявил он. Джанна немного поколебалась, потом пошла за шефом службы безопасности в библиотеку. Изуродованный труп её собаки, Шепа, лежал в луже крови на обюссонском ковре.
«О, нет!»- задыхаясь, произнесла Джанна. Целую минуту не сводила она глаз с убитого животного, потом её взгляд медленно перешёл на то место на стене, где кровью Шепа была намалёвана нацистская свастика.

В 9.45 утра Анна Максвелл-Хантер сидела за туалетным столиком, нанося последние мазки косметики. Её лицо отражало испытываемое ею напряжение. Бледная кожа туго натянулась на ввалившихся щеках, а тёмные круги под глазами явились следствием того, что она так и не смогла заснуть, несмотря на заверения и Кершоу, и Харриса, что взломщика в пентхаусе уже нет. Джанна предложила остаться с ней, но Анна знала, что у дочери будет раннее заседание совета директоров компании, которой она владела, «Стар Индастриз», в Сенчьюри Сити , и поэтому она настояла на том, чтобы младшая женщина отдохнула хотя бы несколько часов.
Прежде, чем лечь в постель, Джанна сделала звонок лейтенанту Джо Доусону, старому другу, работавшему неподалёку от Центральной станции в центре Лос-Анджелеса. Он отправился на задание, но она оставила ему послание с просьбой позвонить ей как можно скорее. К тому времени, когда Джанна выехала в восемь тридцать в свой офис, Доусон ещё не позвонил.
За те часы, что Анна провела в одиночестве, ожидая, когда наступит новый день, она пыталась заставить себя не думать, но не в силах была отогнать от себя образы прошлого: варшавское гетто в огне, дети, гнездящиеся на балконах горящих зданий, которых немецкие солдаты использовали как мишени, упражняясь в стрельбе; мать, душащая своё дитя, чтобы оно своим плачем не выдало других евреев, прячущихся в подземном бомбоубежище.
Она пристально взглянула на своё отражение в зеркале туалетного столика. Для шестидесятипятилетней женщины, перенёсшей удар, она была всё ещё привлекательна, с высокими скулами и натянутой, упругой кожей, по сути, лишённой морщин, если не считать тонких чёрточек под глазами и на лбу, которые становились заметными, лишь когда она была чем-то обеспокоена или сильно встревожена. После только что пережитой ею ужасной ночи они сделались бороздами, а в тёмно-карих глазах была такая глубокая измождённость, что её не могли стереть даже ватные тампоны, смоченные в гамамелисе.
Причесав волосы, доходившие до плеч,- которые, благодаря еженедельным стараниям Киеко, её парикмахерши-японки, не имели и намёка на седину,- она встала и вошла в гостиную. Там Сара, грузная чернокожая кухарка-экономка, командовала небольшой бригадой ремонтников, которых Фрэнк Кершоу заставил поклясться сохранить всё в тайне, прежде, чем им поручили убрать следы погрома.
«Если эти ребята будут работать в таком темпе, это займёт целый день»,- объявила Сара гортанным и протяжным южным говором.
«Они знают своё дело, Сара,- сказала Анна,- не мешай им, а если позвонит лейтенант Доусон, скажи ему, что Джанна в своём офисе, что я вернусь через пару часов, и, если он сможет приехать как можно раньше, мы оценим это должным образом».
«Да, мэм,- ответила негритянка, качая головой и глядя на свастику, ещё не смытую со стены библиотеки,- теперь нигде нельзя чувствовать себя в безопасности».
Анна продолжала наблюдать за тем, как рабочие приводят в порядок кондоминиум стоимостью в двадцать миллионов долларов, который был её домом уже почти год. Самое дорогостоящее жилище такого рода, оно имело десять спален, винный погреб с управляемым климатом, хрустальные люстры (одна из которых была разбита взломщиком), частный кинозал, террасу, разбитую вокруг плавательного бассейна, встроенный стереовидеоцентр, сауну, фойе, наполненное предметами искусства на сумму более восьми миллионов долларов, и двенадцать ванных комнат с кранами в форме дельфинов, покрытых золотом в двадцать четыре карата.
Оглядев всё напоследок, Анна позволила себе выйти из пентхауса и медленно пошла по выстланному ковром коридору к своему гаражу. Он был расположен сбоку от кондоминиума и был оборудован огромных размеров лифтом, предназначенным для подъёма легковых автомобилей на высоту тридцати пяти этажей от уровня мостовой до самого верха Веллингтон Хауса. Это была черта, присущая только этому зданию, и именно она создала неплохую рекламу небоскрёбу восемнадцать месяцев назад, когда он ещё строился. Многие из состоятельных жильцов, которые приобрели кондоминиумы в «Веллингтон Хаусе», сделали это потому, что автомобильный лифт позволял им подъезжать прямо к входным дверям, не заботясь даже о сохранности машины. После многочисленных ограблений, случившихся в подземных парковках, это было отличием, обеспечивавшим максимум в личной безопасности, тем отличием, за которое хотелось дорого заплатить.
Шофёр, стоявший возле открытой дверцы Роллс-ройса Анны, поддержал её под локоть, помогая усесться на заднем сиденье. Удар, перенесённый ею много лет назад, парализовал её правую руку и лишил возможности отчётливо говорить. Только интенсивная физическая и речевая терапия в Калифорнийском университете позволила ей вновь обрести относительную свободу движений и превратить отрывистые слоги в неуверенно произносимые фразы.
Она напряглась, когда лифт начал плавно опускаться, и машинально сжалась, ожидая лёгкого толчка, когда лифт достиг уровня улицы. Движение для утра понедельника было незначительным, и гораздо менее плотным, чем год назад, когда в Лос-Анджелесе проводились Олимпийские Игры. Жаркий смог коричневатой дымкой навис над городом, но работавший в Роллсе с тихим шелестом кондиционер делал воздух вполне сносным, а шофёр тем временем вёл машину по той части Уилширского бульвара , которая связывала Вествуд и Беверли Хиллз . Эта полоса была известна здесь как «Золотая Миля», потому что вздымающиеся к небу башни, выстроившиеся по обе её стороны, вмещали в себя кондоминиумы, превосходящие по своей стоимости любой другой массив частных владений, включая Авеню Фош в Париже и денежные твердыни Манхэттенского парка и Пятой Авеню .
«Мне подождать, мэм?»- спросил шофёр, плавно останавливая машину перед Центром Саймона Визенталя на Бульваре Вест Пико, в нескольких кварталах южнее Беверли Хиллз.
«Нет, я не знаю, сколько времени пробуду здесь,- ответила Анна. – Будет проще, если вы заедете за мной через час».
После того, как шофёр помог Анне выбраться из машины, она какое-то время постояла; мероприятие, ради которого она сюда приехала, было ежегодным, и всё же, несмотря на то, что она принимала участие в нём в течение многих лет, ей никогда не удавалось полностью преодолеть ощущение тревоги, которое она всегда испытывала, когда наступало время для очередного визита. Мысленно собравшись, она стала подниматься по ступеням здания.
Дебора Эпстайн, координатор Движения Жертв Холокоста, ждала её на ступенях. «Анна! Как хорошо вы выглядите! Рабби Хайер сейчас в Конференц-Центре, но его помощник ждёт вас».
Анна прошла следом за женщиной вниз по лестничному пролёту, ведущему к части здания, в которой размещался Центр Визенталя. Он был полон посетителей со всех концов света, которые приехали в Лос-Анджелес на ежегодное собрание Евреев, Уцелевших в Холокосте. И, хотя минуло уже больше сорока лет с того ужасного времени, когда нацисты творили свои зверства, вероятность найти пропавшие семьи и друзей до сих пор привлекала сюда больше десяти тысяч человек, гораздо больше, чем могли бы вместить ограниченные площади Центра Визенталя. В этом году фокусом собрания был огромный Конференц-Центр в центре Лос-Анджелеса, где компьютерные базы данных складывали вместе кусочки информации, выискиваемые по всему миру в попытке дать ответы на вопросы, всё ещё живущие в сердцах тех, кто уцелел.
Медленно продвигаясь к административным офисам в подвале здания, Анна видела обнимающихся стариков и старух, проходила мимо других, облачённых в футболки с надписями вроде «Вы видели моего брата?» с именем и последним известным адресом в Польше. Она знала, что в этом году надежд у них больше. Компьютеры в Конференц-Центре содержали имена трёхсот пятидесяти тысяч выживших в Холокосте с перекрёстными ссылками на отрывочные сведения из еврейских сообществ всего мира. Воспоминания о совместном пребывании в бараках в полудюжине различных концлагерей; месяц задержки в России на рытье траншей; разговор пассажиров, дрожащих студёными ночами в товарных поездах, идущих на Треблинку и Берген-Бельзен ,- всё теперь было записано на магнитную ленту самой совершенной на сегодня электронной памяти. Открыв двери, полжизни остававшиеся закрытыми, компьютеры придали новое значение тем крохам информации, что прежде казались не имеющими никакого отношения к делу.
Перед тем, как войти в офис раввина Хайера, Анна остановилась перед дверями постоянной выставки, устроенной в память о евреях, погибших в Холокосте Второй Мировой войны. Эту выставку она видела много раз и прежде, и всё же вдруг она испытала жгучую потребность увидеть её снова.
«Вы не возражаете?»- спросила она.
«Конечно, нет, - с понимающей улыбкой ответила вторая женщина. – Я подожду вас здесь».
Распахнув двери, Анна вновь испытала то же чувство, что и в первый раз: яростное неприятие, смешанное с ощущением, что это место ей знакомо. Интерьер был освещён слабо, почти по-театральному, и это создавало впечатление входа в пещеру, но вместо мерцающих сталагмитов и сталактитов здесь были тоскливые, безжизненные напоминания о невообразимых ужасах систематического истребления людей, унёсшего столько жизней.
Если принимать во внимание размах зверств, это была скромная выставка. Здесь были фотографии заключённых Аушвица, которые совершили самоубийство, бросившись на находящиеся под высоким напряжением проволочные ограждения, окружающие концлагерь; снимки гор трупов, найденных, когда британская армия освободила Берген-Бельзен; рисунки, изображающие кошмар каждодневного существования в концлагере, сделанные молодой девушкой, перенёсшей ужасы Дахау; и фотография членов Еврейской Боевой Организации, которая вела героическую битву против нацистов в последние дни варшавского гетто, вынужденная покинуть выгоревшие бомбоубежища.
Анна разглядывала этот последний снимок три или четыре минуты, прежде чем окончательно повернуться и уйти. Остальная часть выставки, включавшая в себя полосатые робы, которые носили заключённые концлагерей, примитивная утварь, использовавшаяся ими в повседневном обиходе, пустые цилиндры от газа «Циклон Б», фотографии массовых казней, пусть и трогательная, всё же казалась вторичной. В её памяти неизгладимо запечатлелись собственные образы. Эти-то особенные воспоминания ей и нужно было проверить.
«Готовы?»- спросила ожидавшая женщина, когда Анна вышла из выставочного зала.
Анна кивнула и пошла вслед за Деборой Эпстайн к офису раввина Хайера. Её ждал высокий и худой молодой человек, помощник старейшины центра. Он обладал лёгким, открытым обаянием, и явно старался получше проявить его, поскольку Анна, как человек, годами вносящий миллионы долларов на нужды Центра Визенталя, заслуживал обхождения VIP.
«Пожалуйста, присядьте,- сказал он, провожая её к дивану и протягивая большой конверт из обёрточной бумаги. – Рабби Хайер просил меня передать вам это».
«Что это?»- спросила Анна.
«Тот материал, что вы пытались найти с первого дня, когда пришли в центр».
Анна испытала быстрый прилив возбуждения, но скрыла его под маской безмятежного спокойствия. «Всё?»
«Не совсем,- ответил молодой человек. – Не хватает ещё кое-каких деталей. Возможно, мы разыщем остальное, когда сведения, полученные от участников нынешней ежегодной встречи выживших после Холокоста пройдут компьютерную обработку».
«Я могу взять это с собой?»- спросила Анна, похлопывая рукой по конверту.
«Разумеется».
«Спасибо.- Анна встала. – Теперь, с вашего позволения, я должна почитать нечто очень важное».
Бригада ремонтников уходила, когда Анна возвратилась в пентхаус. Уже не было и следа от осколков стекла от разбитых кофейных столиков и хрустальной люстры, и единственным видимым свидетельством вандализма было сырое пятно на ковре в библиотеке, где один из рабочих удалил пятна крови убитой собаки, да свежая краска на стене, где была намалёвана свастика.
«Они вернутся, чтобы покрасить ещё раз, как только высохнет этот слой,- сказала Сара,- хотя один Бог знает, почему они не могли взять краску погуще».
Под белым слоем краски всё ещё слабо проступал нацистский символ. «Скажите мистеру Кершоу, что я хочу, чтобы вся стена была переделана»,- резко сказала Анна.
«Пока вас не было, здесь был лейтенант Доусон,- сказала Сара.- Он всё здесь осмотрел, но должен был уехать. Сказал, что вернётся попозже».
«Когда он придёт, проводите его в библиотеку,- сказала Анна.- А если будет звонить телефон, переведите звонок на коммутатор. Я не хочу, чтобы меня кто-то беспокоил, за исключением лейтенанта Доусона».
Анна закрыла двери библиотеки и уселась в глубокое кожаное кресло возле окна. Она смотрела на панораму, охватывавшую сто восемьдесят градусов от Тихого Океана, простиравшегося за Малибу, до небоскрёбов, сверкавших стеклянными панелями в центре Лос-Анджелеса, и вмещавшую в себя весь Беверли Хиллз, с множеством плавательных бассейнов, укрытых в роскошной зелени особняков, похожих на крошечные бледно-голубые бериллы. То, что она видела, было столь захватывающим, дрожащий воздух был так размыт, что это было создано как будто палитрой художника, и всё же Анну это не трогало. Перед своим мысленным взором она до сих пор видела печальные реликвии, выставленные в Центре Визенталя.
Включив лампу для чтения, она нажала на кнопку и ждала, пока шторы на шёлковой подкладке автоматически скользили, закрывая массивные венецианские окна, и лишь затем обратила внимание на конверт. В нём были три папки из обёрточной бумаги, в каждой из которых была фотография молодой женщины вместе с копиями подлинных документов, и набор крупнозернистых фотографий, сделанных в варшавском гетто немецким военным корреспондентом, имя которого и название газеты, в которой он работал, всё ещё были различимы на обороте. На фотографиях были бородатые старики, которых пинали ногами немецкие солдаты; группы истощённых детей, сгорбленных, с протянутыми руками, на фоне трущоб; трупы, обожжённые до неузнаваемости; ряды пылающих домов; и, на стенах опустошённой пожаром синагоги, грубо намалёванная свастика.
Анна вглядывалась в фотографии, уделяя особое внимание тем, на которых были изображены три женщины, но оторвала взгляд, услышав, как открывается дверь. В библиотеку вошёл Джо Доусон. На нём были джинсы и рубашка с открытым воротом, и это означало, что он освободился от дежурства в своей должности командира отделения полицейского спецназа в Лос-анджелесском департаменте полиции.
«У вас всё в порядке?»- спросил он.
Анна кивнула. «Сара сказала, что вы здесь уже побывали».
«Я видел погром».
«Тогда вы знаете, что произошло здесь минувшей ночью».
«Я разговаривал с Джанной. Она была на совещании и не могла много говорить, но управляющий и шеф службы безопасности просветили меня. Теперь мне хотелось бы услышать об этом от вас».
Анна какое-то время молчала, потом сказала: «Думаю, настало время рассказать вам всё,- с самого начала».
Доусон прошёл к креслу, уселся в него и стал ждать, когда Анна примется за рассказ. Заговорила она лишь через две или три минуты. Глаза её остекленели, и, казалось, она затерялась в собственных мыслях. Доусон не торопил её, предпочтя предоставить ей возможность самой найти способ вернуться назад на многие годы. Его терпение было вознаграждено, когда Анна, наконец, начала говорить, сначала неуверенно, а затем всё решительнее, снимая с памяти покровы, остававшиеся нетронутыми в течение более сорока лет.

2.
Варшава. 18 апреля 1943 года.
Луч света струился через разбитое окно в подвал выгоревшего здания на углу улиц Заменгофа и Волынской в центральном секторе варшавского гетто. Когда-то здесь была пекарня, и в освещённом ярко-золотым светом пространстве стояли в ряд печи, но огромные бочки, в которых прежде хранилась мука, были пусты, и не видно было ни крошки хлеба, ни какой-то другой еды. Последние остатки съестного кончились два с половиной года назад, в октябре 1940 года, вскоре после того, как фашистские войска вторглись в Польшу и согнали всех варшавских евреев на восемьсот сорок акров пустоши в северной части города, которые немцы потом окружили стеной в десять футов высотой и в одиннадцать миль длиной, в которой было четырнадцать тщательно охраняемых ворот. Была установлена официальная норма питания менее трёхсот калорий в день, обеспечивавшая мучительное голодание, свидетельством которого были землистые, с провалившимися щеками, лица детей, сгрудившихся на кирпичном полу.
Сердце Анны ныло каждый раз, когда она смотрела на них. До еврейской пасхи оставалось всего два утра, но она знала, что из этой детворы лишь единицам удастся отведать сваренные вкрутую яйца, мацу и горькие травы, являющиеся традиционной частью седера , а может быть, этого не попробует никто.
«На сегодня хватит, дети,- объявила она с напускной весёлостью.- Теперь я хочу, чтобы вы все шли прямо домой. Всё понятно?»
«Да, мисс Максвелл»,- хором ответили дети, вытирая грифельные доски влажными тряпочками, прежде чем тихо подняться гуськом по усеянным мусором ступеням, ведущим на улицу.
Анна наблюдала за ними, пока не ушёл последний ребёнок. Вместо неожиданного буйства, которое охватывает обычно детей при выходе из класса, осталась только пустая тишина. Жизнь в гетто заставила этих детей состариться намного раньше срока. Это проявлялось в их пустых глазах, опущенных плечах и усталом шарканье ног. В который уже раз подумалось ей, стоило ли им продолжать втайне занятия после того, как школа на Окоповой, 55. А, была закрыта немцами. Учить их было противозаконно, и многие члены Юденрата , общественного совета, превратившегося в инструмент, с помощью которого немецкая власть была установлена в гетто самими евреями, осуждали её действия. Несмотря на факт, известный теперь всем, что свыше полумиллиона мужчин, женщин и детей, пойманных в регулярно проводимых облавах, были погружены, подобно скоту, в закрытые товарные вагоны и отправлены на верную смерть в такие концлагеря, как Треблинка, Бухенвальд и Дахау, очень многие члены Юденрата всё же продолжали верить, что, сотрудничая с нацистами, они добьются их благосклонности.
Когда члены Юденрата задавали Анне вопросы о тайном продолжении обучения детей, она обосновывала это тем, что посещение занятий придавало разрушенным жизням детей видимость порядка. Это было место, куда можно было прийти, где что-то можно было поделать, оно создавало иллюзию нормальной жизни. Сейчас, когда она стояла одна в подвале пекарни, она поняла, что всё, что она описывала, нужно ей самой не меньше, чем детям.
Анне было почти двадцать три, она была темноволоса и, согласно ежегоднику Манхэттенской Академии Изящных Искусств, школы, которую она посещала во время врачебной практики отца в Нью-Йорке, «красива чистой, почти неземной красотой». Это было в 1935-м, всего восемь лет назад, но эти годы казались вечностью. Успевающая ученица, она окончила школу, когда ей едва исполнилось пятнадцать. Она попробовала вспомнить, как это было,- надевать белое платье на школьный бал, объедаться мороженым на Кони-Айленд , выезжать семьёй на пикник на Джонс-Бич , но закрытые топки печей в стенах вокруг неё лишили её подобных полётов фантазии.
Её отец, австрийский еврей с медицинской степенью, полученной в Гейдельбергском университете , эмигрировал в 1919 году в Соединённые Штаты вместе с Ракель, полячкой по происхождению, и основал небольшую практику в Нью-Йорке. Анна родилась через год после того, как её родители приехали в страну, которую они выбрали своим новым домом. Но её отец, чувствительный, высококультурный человек с трудом приспосабливался к американскому материалистическому образу жизни, и, когда ему в 1936 году предложили пост директора больницы Баумана-Берсона в Варшаве, он согласился, и, несмотря на растущее в Европе политическое неспокойствие, Вернулся со своей семьёй в Европу. Это решение оказалось роковым.
Когда в сентябре 1939 года немецкие войска заняли Варшаву, доктор Максвелл, который даже не удосужился во время пребывания в Соединённых Штатах получить американское гражданство, был арестован вместе с женой и дочерью, в его австрийский паспорт поставили штамп со словом JUDEN , и вместе с другими евреями числом более полумиллиона его заключили в стенах гетто.
Анна подняла с пола отломившийся кусочек мела и положила его на стол, на котором когда-то пекари раскатывали тесто. При этом она поймала в осколке зеркала, всё ещё державшемся на стене над треснувшей раковиной, своё отражение. Она выглядела старше своих лет. Постоянное напряжение, требовавшееся для того, чтобы просто выжить в гетто, усиленное дополнительным риском, которому она подвергала себя, пронося оружие с арийской стороны стены, сказывалось на ней.
Её родители ничего не знали о её деятельности в качестве курьера Еврейской Боевой Организации (ZOB). А если бы знали, то сделали бы всё от них зависящее, чтобы остановить её. Риск был огромен, а наказанием при поимке была казнь на месте. Но она продолжала выносить деньги через канализационные тоннели и приносить назад оружие любым маршрутом, ещё не обнаруженным немцами, потому что считала, что лучше умереть в борьбе, чем покорно идти на уничтожение в концлагерь.
Она была завербована в качестве курьера в августе 1942 года Йозефом Кандальманом, командиром ячейки, работавшей под началом Мордехая Анилевича, двадцатичетырёхлетнего главнокомандующего пятнадцати сотен евреев, составлявших Еврейскую Боевую Организацию. Кандальман, мужчина за тридцать, был владельцем клуба «Варшава», маленького ночного заведения на арийской стороне стены, ещё до того, как фашисты издали распоряжения, требующие, чтобы все евреи переселились в гетто. Не желая отдавать всё за бесценок нечистым на руку польским дельцам (которые быстро сколачивали состояния, присваивая собственность, оставленную вынужденно евреями), Кандальман перевёл своё состояние на Женевьеву Флери, невероятно привлекательную француженку, до войны работавшую у него администраторшей.
Даже после того, как Кандальман был заточён в гетто, он продолжал процветать, наладив тайные торговые связи с арийской стороной. Он сделал это, организовав сложную операцию, в соответствии с которой десятки контрабандистов, многие из которых были детьми, проползали через канализационные тоннели и маленькие бреши в стене и обменивали семейные драгоценности на продукты и медикаменты. На арийской стороне стены Женевьева Флери использовала связи, которые она завела в ночном клубе, для того, чтобы снабжать своего бывшего начальника всем тем, что можно выгодно продать в гетто.
Анна не раз встречалась с Женевьевой, и она произвела на неё сильное впечатление. У маленькой француженки было идеально сложенное тело и длинные каштановые волосы, едва не доходящие до пояса, и она источала почти ощутимую сексуальность.
Это разожгло в Анне искорку ревности, но она не могла не восхищаться умом Женевьевы, который, хотя и был набран на улице, хорошо помогал ей в сделках с дельцами чёрного рынка.
Управлять ночным клубом и покупать товары на арийской стороне стены для Кандальмана помогала женщина по имени Кея. Хотя ей было уже почти двадцать, выглядела она гораздо моложе; её белокурые волосы обрамляли лицо, на котором царили огромные, удивительно синие глаза. Дочь цыгана, которого отправили в немецкий концлагерь в начале 1937-го, Кея ускользнула от облавы и бежала в Варшаву вместе с полудюжиной других соплеменников, и здесь она нашла работу танцовщицы в клубе Кандальмана.
Он достал для Кеи фальшивые документы, воспользовавшись светлым цветом её волос, он выдал её за подданную Швеции, и это давало ей защиту этой нейтральной страны и позволяло работать танцовщицей в ночном клубе после того, как её попечителя заставили переселиться в гетто.
Анна никак не могла понять подлинной природы отношений между Кандальманом и двумя женщинами, которые столь верно продолжали служить ему. Обе они часто оставались у него в бомбоубежище на Францишканской улице, когда возвращаться на арийскую сторону стены было небезопасно, но была ли хоть одна из них любовницей Кандальмана, являлось тайной, разгадать которую Анна и не пыталась. Она узнала из первых рук, что бывший владелец ночного клуба имел буйный нрав, и, если его спровоцировать, он мог выйти из себя. Он был вдобавок скрытен и не рассказывал о себе другим людям.
Единственным исключением был пан Халевы, бывший борец, огромный и мускулистый, до того, как ему приказали поселиться в гетто вместе со своим хозяином, работавший вышибалой в ночном клубе. Они вдвоём жили в бомбоубежище на Францишканской улице, и любому, кто имел с ними отношения, вскоре становилось ясно, что Халевы был предан Кандальману. Он беспрекословно выполнял все его приказания; ходили упорные слухи, что Халевы убил немало людей, которые, как казалось Кандальману, стояли у него на дороге.
К концу 1942 года контрабандные операции Кандальмана развивались так успешно, что он смог жить в достаточном комфорте в частном бункере, который он построил себе сам. Хотя он наживался, нещадно эксплуатируя не столь зажиточных братьев-евреев, весьма многие втайне восхищались его изворотливостью, которую он проявлял при создании своей организации. Даже его враги – осудившие Кандальмана как безжалостного мародёра,- всё же неохотно признавали, что его знание лабиринта гетто, включая и канализационные тоннели, и переходящие один в другой чердаки, сделанные сносом стен ради того, чтобы создать сеть потайных ходов, связывавших целые кварталы, было непревзойдённым.
Именно из-за способности Кандальмана перемещаться с такой лёгкостью между гетто и арийской стороной стены Мордехай Анилевич пригласил его вступить в Еврейскую Боевую Организацию. ZOB отчаянно нуждалась в оружии, и организация, которую Кандальман создал для проведения своих контрабандных операций, была лучшим средством добыть его. Недостатка в деньгах не было. ZOB назначил «сборщиков налогов», которые выжимали деньги на оружие из богатых обитателей гетто, если было нужно, то и силой, а дополнительные миллионы злотых поступали в виде ценностей, которые жертвовали отобранные для отправки в концентрационные лагеря. В их числе были несколько человек, до войны зажиточные ювелиры, которые ухитрились пронести в гетто сотни отборных драгоценных камней. Алмазы, рубины, изумруды,- несметные сокровища, которые легко перемещались и внешне выглядели обыкновенными стекляшками,- были отданы в распоряжение Кандальмана с условием, что он использует эти богатства для приобретения оружия, которое ZOB было крайне необходимо для окончательной схватки с немцами.
Когда Кандальман принял предложение Анилевича, немало было таких, кто заявлял, что единственной его целью было нажиться на этом, но дальнейшие события доказали, что они были неправы, а к середине апреля 1943 года даже самые злые языки вынуждены были признать, что их страхи оказались напрасными. Потому что, когда генерал-майор СС Юрген Штруп приступил к уничтожению евреев гетто с помощью танков, бронемашин и огнемётов, каждодневные зверства, кажется, переменили Кандальмана. Анна, работая в качестве курьера, сталкивалась чуть ли не каждый день с бывшим владельцем ночного клуба, и чувствовала, что отношение к нему как к важному члену ZOB побудило его пройти нечто вроде глубокого личного катарсиса. Этот человек, проводивший свою жизнь в довольстве, не гнушаясь никакими средствами, теперь вдруг оказался уважаемым. Люди восхищались его мастерством, одобряли его хитрости и поражались его наглости, и в ответ на это он ещё усерднее работал, помогая сопротивлению…
Звук орудийного выстрела оторвал Анну от размышлений, и она заторопилась, поднимаясь по лестнице, ведущей из подвала на улицу. День был в самом разгаре, и солнечный свет освещал каждый уголок гетто. Воздух был напоён сладкими ароматами весны, и среди руин тёплый, лёгкий ветерок колыхал цветы. Он шевелил слой пуха и перьев от перин, оставшихся от тех, кто угодил в лагеря и выброшенных в окна фашистскими стервятниками, и это напоминало снежную позёмку, странную в столь погожий день.
Двор старой, серого камня больницы Чисте-Баумана-Берсона был окутан тишиной. Это заведение когда-то было предназначено исключительно для детей, но они давно сгинули, их взяли во время первых облав и отправили в печи Треблинки. Из-за того, что детей почти не осталось и лечить было некого, больницы Баумана-Берсона и Чисте слились, и теперь здание было переполнено взрослыми, и лишь немногие из них были стариками, потому что их, как мало способных к передвижению, а значит, требующих лишних затрат, немцы истребляли первыми.
Анна поднялась по лестнице на второй этаж, карабкаясь по кучам штукатурки и битого кирпича, нападавшим за время её отсутствия. Эхо собственных шагов смешивалось в её мозгу с другими звуками – воплями больных в койках, которых расстреливали немецкие солдаты в качестве кары за январский мятеж, когда Мордехай Анилевич и девять его товарищей, каждый из которых был вооружён пистолетом или гранатой, открыли огонь по охранникам СС, гнавшим процессию перепуганных евреев к товарным вагонам, ожидавшим у стрелки на Умшлагплац. Это было первое проявление вооружённого сопротивления со стороны евреев, находившихся в гетто, и, несмотря даже на то, что месть немцев была безжалостной, акция ZOB разожгла чувство, что, если уж смерть неизбежна, возможно, лучше было гордо пасть в бою.
Остановившись на время возле палаты на втором этаже, Анна стояла у двери, наблюдая, как её отец ходит между койками, давно уже лишёнными подушек и простыней, на которых лежали скрюченные тела, завёрнутые в вонючие тряпки. Она слышала, как он старается утешить мягким добрым голосом умирающих. Кроме утешения, ему нечего было им предложить: лекарств больше не было, и еды почти не оставалось, но он всё же чувствовал себя в долгу перед ними, и как врач, и как человек. Глаза Анны наполнились слезами, когда она увидела, как её отец делает всё возможное, чтобы облегчить страдания своих пациентов. Его опущенные плечи и восковая бледность отражали цену, заплаченную им за эту заботу, и она подумала, как долго ещё он сможет выносить напряжение, которому подвергал себя в последние месяцы.
И всё-таки его вера в доброту людскую продолжала оставаться неизменной. Она была такой же частью его существа, как и догмы его веры, которую он, как правоверный еврей, считал столь же важной для жизни, сколь дыхание. Несмотря на ужасы, сделавшиеся частью его повседневного существования, он всё же не мог поверить, что немцы намеревались уничтожить всё население гетто. «Им нужны живые евреи для работы на их фабриках и мельницах,- убеждал он. – Какой прок им от нас мёртвых?»
Анна могла бы ответить ему, но не отвечала; он был слишком стар, и у него были свои, слишком устоявшиеся взгляды, чтобы даже начать воспринимать тот ужас, что видела вокруг них она, и, если бы она бросила вызов принципам, бывшим основой самой его жизни в течение шестидесяти трёх лет, она бы ничего от этого не выиграла. Именно поэтому она и не рассказала ему о своей работе курьером; насилие любого рода, даже вооружённое сопротивление штурмовикам Гитлера, противоречило почитаемым им ценностям.
Он поднял взгляд и увидел, что она стоит в дверях. На какой-то миг их глаза встретились. Лицо его было отмечено печатью изнеможения, но он всё же смог улыбнуться, приподняв приветственно руку перед тем, как снова обратить своё внимание на пациентов.
В обходах его сопровождала его медицинская сестра Джанет Тейлор, некрасивая англичанка, облачённая в халат, когда-то накрахмаленный и белоснежный, но теперь более похожий на серый саван. Она начала работать у отца Анны в конце лета 1939 года, вскоре после прибытия в Варшаву с молодым поляком, с которым она была помолвлена. Он был убит в одной из первых приграничных стычек с немцами, но, вместо того, чтобы вернуться в Англию, англичанка осталась хирургической сестрой в больнице Баумана-Берсона.
За прошедшие после этого месяцы Анне довелось узнать Джанет Тейлор достаточно хорошо, чтобы понять, что та – убеждённая социалистка. За время своего пребывания в гетто она оказалась вовлечённой в группу интеллигентов коммунистической ориентации, распространявшую пропагандистские листовки, направленные на призыв евреев к активному сопротивлению. Узы между двумя женщинами сделались крепче в силу того, что обеим приходилось держать свою деятельность против немцев в тайне: Анне – чтобы не расстроить родителей, Джанет – из-за того, что многие евреи всё ещё не доверяли коммунистам, несмотря даже на то, что недолгий медовый месяц Сталина и Гитлера в первые месяцы войны давно закончился. И тем не менее, Анна, похоже, не знала по-настоящему Джанет. Она редко говорила о своей семье, а когда Анна изредка пыталась её разговорить, Джанет пряталась в природную скорлупу застенчивости.
Отойдя от палаты, Анна продолжила путь по лестнице и подошла к маленькой нише, в которой когда-то хранились швабры и мётлы. Она подождала, остановившись перед покрытым пылью зеркалом, и через несколько секунд стена скользнула в сторону, открыв лестницу, ведущую к ряду маленьких переходящих одна в другую каморок. Она охранялась четырнадцатилетним парнишкой в поношенной матерчатой кепке с козырьком и девятимиллиметровым «Вайссом» в руке. Он кивнул и сказал: «Ваша мать не находит себе места. Была ещё одна облава, у швейной фабрики Хальмана».
«Бой был?» - спросила Анна.
Мальчик, Якоб, покачал головой и задвинул стенную панель, закрыв проём. «Они позволили увести себя, как овцы». Анна расслышала в его голосе горечь, но вместо ответа повернулась и пошла во внутреннюю комнату, где её мать сгорбилась над печуркой, на которой была кастрюля с жидким, водянистым супом. При виде дочери на лице её выразилось облегчение, быстро сменившееся деланным гневом.
«По-моему, тебе доставляет наслаждение причинять мне боль»,- сказала она, продолжая помешивать деревянной ложкой кипящую жидкость. Анна положила руку на свободное плечо матери. – «Ты знаешь, что это не так, мама».
«Почему же тогда ты уходишь и не говоришь мне, куда?»
«Ты знаешь, я учу детей…»
«Против воли своего отца».
Анна не ответила. Она слишком устала, чтобы спорить, и знала, что слова матери вызваны скорее тревогой за неё, чем гневом. Вместо этого она обняла её сзади, потом прошла к тому, что когда-то было большим стенным шкафом, а теперь служило местом для сна, которое она делила с Джанет Тейлор, и повалилась без сил на набитый соломой матрац.
Комната, которая была первоначально построена как место для отдыха полудюжины врачей, теперь предоставляла убежище восемнадцати человекам, и, когда все они находились здесь, негде было повернуться. Больше всего Анна тосковала по уединению. В то время, как другие в этом чердачном помещении изощрялись в фантазиях на тему пищи, она тешила себя воспоминаниями о летних днях, которые она проводила, гуляя в одиночестве по парку Лазиенки под безоблачным небом, и волосы её шевелил тёплый ветерок, тяжёлый от запаха роз.
«Анна».
Это была Джанет. Ей было двадцать четыре, она была всего на год старше Анны, но её спокойная уверенность в себе делала её более зрелой. Это впечатление усиливала некрасивость её черт, хотя у неё были приятная улыбка и безмятежные, как у газели, глаза.
«Сегодня вечером собрание»,- прошептала Джанет, понизив голос, чтобы никто не подслушал в людной комнате.
«Где?»- спросила Анна.
«В бомбоубежище на Францишканской улице. Кандальман велел мне передать это. Он хочет, чтобы мы обе там были».
«Моя мать уже расстроена так…»
«Я сказала ей, что мне нужна твоя помощь, чтобы навестить больного в другой части гетто».
«А мой отец?»
«Остаток ночи он проведёт с пациентами».
Анна поколебалась, потом медленно поднялась на ноги. Она дошла почти до двери, когда её окликнула мать: «Ты так спешишь, что не можешь поесть супу, от которого я не отходила весь день?»
«Это срочно, мама»,- ответила Анна.
Мать посмотрела на варево, представлявшее из себя нечто чуть большее, чем несколько капустных листьев, плававших в жирной воде, и слёзы наполнили её глаза. - «Подержи его в тепле,- мягко сказала Анна.- Обещаю поесть его, как только вернусь».
Нежно поцеловав мать в щёку, она накинула на себя поношенное пальто и заторопилась вместе с Джанет туда, где Якоб ещё сторожил дверь.
«Есть сведения, что СС выставил плотное оцепление с внешней стороны стены,- сказал мальчик. – И седер, запланированный для руководителей гетто, отменён».
Анна посмотрела на Джанет, ища подтверждения услышанному, но выражение лица англичанки оставалось бесстрастным. Когда они заторопились вниз, во двор, Анна сказала: «Ты знала, правда?»
«Да»,- ответила Джанет.
«Почему же ты не сказала мне?»
«Не было времени».
Анна начала было протестовать, но сдержалась и вышла на улицу молча. Опустилась темнота, но была луна, и её бледный свет подчёркивал унылые очертания разрушенных зданий гетто на фоне ночного неба. Ни в одном окне не было света, но Анне видны были смутные фигуры, направлявшиеся в бомбоубежища и другие места, которые они считали пригодными для укрытия. По дороге Джанет поведала, что вскоре после полудня еврейский полицай, тайно сотрудничавший с ZOB, передал сведения о том, что ранним утром немцы планировали что-то крупное. Это подтвердил и рабочий с фабрики Вальтера Тоббенса на улице Лесно, видевший, как войска СС собираются возле самой стены.
Когда они пришли на Францишканскую улицу, Анна пошла вслед за Джанет по пыльной, покрытой битой штукатуркой лестнице в подвал, где они проползли через лаз за большой печью и вошли в бункер Йозефа Кандальмана, служивший теперь одним из временных штабов ZOB.
Собрание уже шло, и, когда появились вновь прибывшие, заместитель командира Мордехая Анилевича, Павел Сокольчик, невысокий толстяк с жидкой бородёнкой, вещал прочувствованную речь. Он сделал паузу, подождал, пока они найдут места и усядутся на полу, и продолжил с той же страстностью своё обращение к слушателям. Помещение, представлявшее из себя большой подвал, усиленный стальными балками и оснащённый скрытыми вентиляторами, было забито бойцами ZOB, ловившими каждое слово, сказанное Сокольчиком.
«Мы не должны никого убеждать в нашем желании сражаться,- говорил он,- но мы должны иметь оружие, на которое можно положиться. Только в последней партии более трети пистолетов имело неисправные бойки».
В толпе раздался сердитый гул.
«Единственный способ наверняка не допустить подобного впредь,- продолжал Сокольчик,- это убедить наших вороватых поставщиков, что они имеют дело не с дураками».
Хор одобрения эхом разнёсся по бункеру.
«Мы должны преподать им урок, который они не забудут».
Сокольчик не уточнял, что именно он замыслил, а быстро перешёл к раздаче каждому командиру группы подробных приказов для предстоящего боя. Сила войск СС, приводящихся в боевую готовность за стеной, была оценена в восемьсот пятьдесят солдат, которыми командовали шестнадцать офицеров,- войска СС, полиция, вермахт, и подразделения Аскари ,- при поддержке танка и двух бронемашин. В боевой готовности на случай необходимости находились ещё две тысячи немецких солдат.
«Не знаю, сколько времени мы продержимся,- закончил Сокольчик,- но, по крайней мере, мы умрём гордо».
Мордехай Анилевич одобрительно кивал, в то время как слушатели столпились вокруг Сокольчика, пожимали ему руку и желали друг другу удачи в завтрашнем бою. Только один человек оставался в стороне: Йозеф Кандальман. Он продолжал стоять у задней стенки бункера, скрестив руки, его задумчивые глаза вбирали в себя всё, но не выдавали его чувств.
Он был крепкого сложения, и у него были густые чёрные волосы, копна которых выпирала из частично не застёгнутой рубашки, образовав комок между кожей и золотым медальоном, который он носил на шее на тонкой цепочке. У медальона был удивительный рисунок, круг с пересекающимися линиями, напоминавший набросок Леонардо да Винчи о божественных пропорциях человека.
Бункер быстро опустел, но, когда Анна и Джанет двинулись к выходу, оказалось, что дорогу им преградил Кандальман: «Вы обе были замешаны в покупке этого неисправного оружия».
Анна напряглась. Действительно, она и Джанет выносили деньги на покупку оружия, но сделку с поставщиками осуществляла Женевьева Флери.
«Мы работали только как курьеры».
«Но вы видели, кто поставил пистолеты?»
Она кивнула.
«И сможете опознать его?»
«У него была борода с проседью».
«Идём со мной, велел он.- Обе».
Кандальман проверил свой маузер, засунул пистолет за пояс, а в каждый карман положил по гранате. Потом он загрузил три «молотовских коктейля» - стеклянные бутылки, наполненные бензином, с привязанными к горлышкам тряпками,- в холщовый мешок, который он передал пану Халевы, привязавшему груз к массивным плечам. Без дальнейших объяснений он вышел из бункера, жестом указав остальным следовать за ним.
Когда они оказались на улице, Анна вновь почувствовала, что под покровом темноты для противостояния предстоящему немецкому наступлению идёт подготовка. Воздух был наполнен напряжённым ожиданием и страхом, чувствами, которые Анна разделяла, но по иным причинам.
Она понятия не имела, куда ведёт их Кандальман, и с какой целью, но слышала, что это – человек, вершивший ужасные расправы над предавшими его, а у неё были все основания верить, что теперь он видел предателей в ней самой и в Джанет. Это подозрение усилилось, когда она поняла, что Кандальман ведёт их к Дикому Гетто, безлюдной земле, что не была заселена со времени первых депортаций 1942 года.
Когда Кандальман неожиданно нырнул в дверной проём на углу улиц Смоща и Джельня, Анна узнала дом, под которым профессиональными контрабандистами был построен тоннель вскоре после того, как три года назад была воздвигнута стена. Она пользовалась этим маршрутом несколько раз, выполняя свои обязанности курьера ZOB, и восхищалась умением, с каким был сооружён тоннель. Внешне примитивный, это был всё же технический шедевр, искусно подпёртый лесом стоек, что сделало его достаточно прочным, чтобы выдерживать вес транспорта, пользующегося дорогой на католическое кладбище на арийской стороне, где его вход был хитроумно спрятан внутри виртуозно сложенного мраморного склепа.
«Пригните головы и заткните рты»,- сказал Кандальман.
Они проползли по пологому маршу каменных ступеней, ведущих в сырой подвал, путь им освещал луч большого фонаря, который нёс пан Халевы, но, едва они достигли крошечной подземной комнатки, он вдруг выключил фонарь, и их тут же охватила кромешная тьма. Анна испытала неожиданно набежавшую на неё волну паники и изо всех сил старалась преодолеть её, делая серии глубоких вдохов.
«Всё в порядке?»- прошептала Джанет.
«Тихо!»- цыкнул Кандальман.
Под ними, сначала приглушённые, а затем более явственные, послышались шаги, а потом – звяканье металла, когда одна из плит подвального пола, оснащённая петлями, медленно сошла со своего места и открылась. Показалась рука, державшая дрожащую свечку, а за ней – бородатое лицо, которое Анна тут же узнала как лицо дельца чёрного рынка, продавшего им неисправные пистолеты. За ним следовал мальчик, лет тринадцати-четырнадцати, волочивший за собой тяжёлый деревянный ящик, который он с грохотом швырнул на пол перед тем, как выпрямиться.
«Оставайтесь на месте!»- сказал Кандальман. Его голос эхом разнёсся по комнате, застав появившихся врасплох, и бородач потянулся за пистолетом, торчавшим за ремнём, но не успел он его вытащить, как пан Халевы щёлкнул фонарём и предупредил: «Только попробуй, и ты – труп!»
«Чёрт побери, в чём дело?- хрипло спросил контрабандист.- Вы заказали оружие, и я доставил его».
«Оружие, которое работает?»- спросил Кандальман.
«Ещё даже в смазке и в упаковке».
Кандальман взял фонарь из рук Халевы и показал бывшему борцу на ящик. Вытащив из ножен, пристёгнутых к внутренней поверхности голени, большой нож, Халевы опустился на колени и умело вскрыл ящик. Отложив нож в сторону, он сунул руку в ящик и вытащил свёрток, покрытый густой смазкой.
«Шмайссеры,- сказал контрабандист.- Прямо с завода. Я лично проверял каждый».
Кандальман подошёл к стоявшему по-прежнему возле открытого ящика с оружием пану Халевы и взял из рук великана освобождённый от заводской обёртки автомат, сначала взвесил его на ладони, затем умело заправил обойму в магазин. Вдруг, движением столь быстрым, что оно оказалось смазанным в свете фонаря, он схватил контрабандиста за бороду так, что его челюсти разомкнулись, и сунул ему в рот ствол «шмайссера». Когда Кандальман нажал на спусковой крючок, раздался громкий щелчок. После того, как оружие дало осечку, контрабандист попытался высвободить свою голову, но Кандальман усилил хватку, задвинув ствол автомата ещё глубже в его горло.
«Евреи больше не собираются есть твоё дерьмо,- сказал Кандальман. Он снова начал давить на курок, но перед самым выстрелом ослабил хватку и медленно вытащил ствол изо рта бородача.
«Ради Бога!»- взмолился стоявший на коленях.
«Свяжите его»,- сказал Кандальман.
Халевы связал контрабандисту руки за спиной и силой уложил его на покрытые слизью плиты пола. Кандальман посмотрел, как он извивается, потом вынул из мешка «молотовский коктейль», отвернул металлическую крышку и вылил содержимое стеклянной бутылки на голову человека. Подвал наполнил резкий запах бензина. Он проник в глубь горла Анны, но не успела она кашлянуть, как Кандальман зажёг спичку и бросил её перед собой.
Со свистом изверглось пламя, поглотив верхнюю часть тела контрабандиста. Его вопли отражались от сочившихся влагой стен подвала, а он извивался в агонии, бился головой о пол в тщетных попытках погасить пламя. Секунд через десять Кандальман кивнул Халевы, и тот своей курткой погасил огонь.
«Было бы гуманней пристрелить его»,- с горечью заявила Джанет.
«Но не так эффективно». Кандальман подошёл к скулившему от болевого шока обгоревшему человеку и перерезал верёвку на его запястьях. Глядя на мальчика, который стоял, дрожа, у стены, он сказал: «Расскажи своим друзьям-полякам, что здесь произошло, и почему. Мы, евреи, всё ещё хотим хорошо платить за оружие, но да поможет Бог тому, кто попытается одурачить нас».
Анна смотрела, как подросток уводил обгоревшего человека через люк, а затем в тоннель. Она слышала шарканье их шагов и страдальческие стоны раненого, но постепенно они затихли, остался только сладкий, тошнотворный смрад обгоревшей плоти. Он заполнил подвал, и Анну начало тошнить.
«Лучше бы тебе привыкнуть к этому,- сказал Кандальман.- Мы собираемся побыть здесь ещё немного».
Она не стала спрашивать, зачем. Не пыталась она и объяснить, что её неукротимая рвота была вызвана не одним только отвратительным запахом. В ней была столь же повинна и хладнокровная жестокость Кандальмана; она была насмешкой над самими идеалами, ради которых бойцы ZOB готовы были пойти на смерть.
За час до рассвета Кандальман отдал приказ выходить и повёл всех наверх, на улицу. Было ещё темно, но прожектора, установленные немцами на вышках за стеной перед католическим кладбищем, лучи которых обегали развалины Дикого Гетто всю ночь, были выключены, и это позволило Кандальману и его группе проскользнуть незаметно через пролом в ограждении, отделявшем Центральное Гетто.
Когда они пришли на Францишканскую улицу, Кандальман и Халевы исчезли в своём бункере, вынудив Анну и Джанет самостоятельно искать дорогу на посты, на которые их назначил Павел Сокольчик минувшим вечером на собрании. Они в молчании прошли до угла Налевки и Генси, где Джанет кивнула на дом под номером 33. «Вот мой пост,- сказала она.- Твой – через улицу».
«Я иду обратно в больницу,- пробормотала Анна.
«Тебе приказано…»
«Приказано? После случившегося в том подвале я уже не уверена, за что я должна бороться».
«Ты говоришь, как твой отец»,- сказала Джанет.
«В самом деле?» Анна немного помолчала, потом добавила: «Может быть, это не так и плохо».
Она потянулась, поцеловала подругу в щёку, обняла её на миг и заторопилась прочь, в первый серый свет зари.





3.
Джанет подождала, пока Анна свернула за угол, потом вошла в дом, где ей был назначен пост у окна на чердаке, позиция, с которой были ясно видны ворота на улице Налевки. Полдюжины бойцов ZOB проверяли оружие и тихонько переговаривались, когда Джанет вошла в маленькую комнату под козырьком крыши дома. Они подняли глаза, кивнули и снова занялись подготовкой к бою, который, как все они знали, был неминуем. Мошер Пахтер, когда-то управлявший пекарней, где Анна организовала свой нелегальный класс, вручил Джанет пистолет и гранату.
«Не своди глаз с ворот»,- сказал он.
Джанет взяла оружие и подошла к окну. Бледный, неверный свет зари подчёркивал пустоту улиц. Она поймала себя на том, что думает, добралась ли Анна благополучно до больницы и пожалела, что у них не было достаточного времени поговорить, прежде чем они расстались. То, что она сказала, должно быть, прозвучало грубо и бесчувственно, возможно, даже создало впечатление, будто она одобряет зверство Кандальмана, и в то же время это было очень далеко от истины. Её призванием медицинской сестры было облегчать страдания, а не создавать их, но, как бы ни была ужасна месть Кандальмана, она понимала её причину. Выступление ZOB против немцев вот-вот должно было начаться, и крайне необходимо было любое оружие, какое только можно было достать. Обгоревшее лицо контрабандиста послужит эффективным предостережением тем, кто держал в мыслях продажу евреям неисправного оружия; недостаточным для того, чтобы поставки совсем иссякли,- тому порукой жадность,- но более чем достаточным для того, чтобы обеспечить переправку через канализационные трубы с арийской стороны стены оружия в отличном состоянии.
Она проверила пистолет, который ей дал Мошер Пахтер, «Люгер», подняла в правой руке и нацелила его на люк, находившийся посередине между тем местом, где она стояла, и воротами на улице Налевки. Оружие она держала твёрдо. Она сделала долгий, глубокий вдох, задержала воздух на секунду, а затем медленным выдохом выпустила его. Её палец согнулся на курке, легко, потому что она не хотела произвести ложный предупредительный выстрел или потратить пулю, и всё же с достаточным нажимом, чтобы ощутить кожей холодную сталь.
Это было знакомое ощущение, впервые она испытала его, когда ей было шестнадцать лет и её отец показал, как прикладывать дробовик к плечу и всматриваться вдоль воронёного ствола с богатой гравировкой в фазанов, поднимающихся с хлопаньем крыльев, в семейном поместье в тысячу акров рядом с саффолкской деревней Уэстон, на юго-восточном побережье Англии. Она так и не выстрелила из этого ружья, одного из пары, что её отец купил на аукционе «Кристи» за более чем две тысячи гиней, потому что он боялся, что отдача может травмировать её, но она не забыла ощущение полированного орехового приклада на своей щеке, и прохладу металлического курка.
Тот миг запечатлелся в её мозгу и впитался в её подсознание, вместе с другими, не связанными друг с другом случаями, образовав ту память, что теперь была у неё о её детстве: пони, которого она получила в подарок в день своего четырнадцатилетия; Рождественский бал, на котором главным, что придавало поместью плавный ход на весь год, были гости, сидевшие смущённо за длинными столами в банкетном зале, а её родители подавали им шампанское. Но самым живым воспоминанием были зрелища, увиденные ею, когда ей шёл одиннадцатый год, и когда отец взял её в Ланкастер, промышленный город на северо-западе Англии, чтобы посетить текстильные фабрики, от которых во многом зависело семейное благосостояние.
Это было в 1930-м, через год после того, как обвал на Уолл-Стрит послужил толчком для депрессии в Соединённых Штатах, это событие также повлияло на Англию и парализовало большинство отраслей промышленности, особенно рынок шерсти, само существование которого зависело от внешней торговли. Её с отцом встретил на Кэсл Стейшн мэр и повёз в почтенном Роллс-Ройсе мощёными улицами в Мурленд, место на берегах канала, в котором были построены фабрики, чтобы использовать преимущества дешёвой перевозки, осуществлявшейся в Ливерпуль, порт для океанских судов, баржей на конской тяге.
Куда бы Джанет ни посмотрела, всюду она видела измождённые лица голодных людей: мужчин в матерчатых кепках, угрюмых и жалких, выброшенных с работы после того, как закрылись ворота фабрик; женщин в деревянных башмаках, с грудными детьми, плачущими от голода на их коленях. На тех немногих фабриках, что ещё работали, одиннадцати-двенадцатилетние дети – её сверстники – шагали босиком за натяжными рамами, работая сменами по двенадцать часов в бедламе раскалывавшего уши грохота за плату, которой хватало только на еду.
Она посещала со своим отцом дома рабочих, шеренги крошечных каменных домиков, связанных друг с другом узкими переулочками, где целые семьи собирались возле топок, в которых горел плохой уголь, в тщетной попытке согреться, когда с Ирландского моря налетали ледяные ливни. Целью устроенной мэром поездки было убедить её отца открыть некоторые из фабрик, закрытых по его повелению, но мистер Тейлор сухо уведомил мэра, что подобное невозможно, и сократил свой обход рабочих ради посещения мемориала Эштона в Уильямсон Парк.
Расположенная на вершине холма, высящаяся над городом, эта громада была совершенно бесполезной, а обошлась лорду Эштону, главе местной фабрики по производству линолеума, соорудившему его в память о первой жене, в девяносто тысяч фунтов. В то время Джанет восхищалась тропическими птицами, порхавшими в большой клетке среди пальм, но впоследствии помпезное сооружение, построенное на прибыли, выжатые из рабочих, едва не помиравших от голода, стало для неё символом всего дурного в капиталистической системе.
Осознание того, что её собственная семья извлекала огромную выгоду из этого несправедливого распределения благ пробудило глубокое чувство вины, которое со времени окончания ею первого курса Оксфордского Университета оказалось достаточным, чтобы подтолкнуть её к вступлению в Коммунистическую партию. Это было скорее актом покаяния, нежели проявлением политических убеждений, и идеологию этого дела она приняла сердцем только после того, как добилась отличия в изучении языков и начала учиться на медицинскую сестру в лондонской больнице «Гайз».
Она узнала об этой идеологии от Леона Рожека, двадцатидвухлетнего студента-поляка, посещавшего Лондонскую Школу Экономики, с которым она познакомилась, когда друзья привезли его в приёмный покой «Гайз» для лечения травм, полученных им в драке, развязавшейся после того, как он пытался перекричать в Уголке ораторов Гайд-парка фашиста, высказывавшегося в поддержку притязаний Гитлера к Судетам.
Эта неожиданная встреча положила начало дружбе, быстро переросшей в любовь, и к лету 1939 года они были помолвлены и должны были пожениться. Семье Джанет вовсе не по душе был высокий, худой, с обвисшими плечами молодой иностранец, и она делала всё возможное, чтобы убедить дочь отказаться от своих намерений, но та оставалась непреклонной, твёрдо веря, что Леон был не только мужчиной, которого она любила, но и единственным человеком, который силой своих политических убеждений придал её жизни настоящий смысл.
Для него коммунизм был не политической догмой, а, скорее, общественным делом, и он организовал сбор продовольствия для семей, проживавших в трущобах лондонского Ист-Энда , многие из которых добывали себе пропитание, роясь в мусорных баках. С помощью Джанет Леон также набирал в «Гайз» сестёр для содержания бесплатных клиник при богадельнях для людей, которые не могли заплатить за медицинскую помощь.
В июле 1939 года Леон решил вернуться в Варшаву, где он родился, чтобы убедить родителей-евреев уехать прежде, чем Гитлер исполнит свою угрозу вторгнуться в Польшу. Он старался убедить Джанет остаться в Лондоне, но она настояла на том, что поедет с ним, и сняла деньги с трастового счёта в Банке Ротшильда для оплаты всевозможных взяток, которые могли потребоваться для облегчения бегства его родителей.
Но отец Леона отказался покинуть Польшу, пока не продаст своё небольшое дело по шитью готовой одежды, и, когда немецкие войска хлынули через границу, он всё ещё был в Варшаве. Леон, вступивший в польскую армию, был убит второго сентября 1939 года, а его обоих родителей восемнадцать месяцев спустя отправили в концентрационные лагеря.
Вскоре после прибытия в Варшаву Джанет нашла работу хирургической сестры у доктора Максвелла, педиатра в больнице Баумана-Берсона. Когда в октябре 1940 года она была заключена в стены гетто, она продолжала там работать, отчасти из-за огромного уважения, которое она испытывала к доктору Максвеллу, но главной причиной была её любовь к теперь уже мёртвому жениху, Леону.
После вступления России в битву с Германией Джанет стала членом Народной Гвардии, военной организации Коммунистической Рабочей Партии (PPR), снабжавшей ZOB любым оружием, какое только у неё имелось, и планировавшей в то же время собственные нападения на фашистов. Когда Йозеф Кандальман предположил, что арийские черты Джанет помогут ей стать хорошим курьером, она согласилась работать на него.
Грохот подкованных сапог по булыжной мостовой вырвал Джанет из задумчивости, и она бросила взгляд в сторону ворот на улице Налевки. Сотни немецких солдат, вооружённых автоматами, вливались через брешь на улице Гесня, подходя всё ближе и ближе, пока боец ZOB не швырнул гранату. В мгновение ока пересечение улиц Налевки-Гесня-Францишканской превратилось во вместилище смерти и разрушения. «Молотовские коктейли» и кустарно изготовленные бомбы, которые, как и гранаты, приходилось поджигать спичками, летели из окон на улицу, где они поднимали фонтаны дыма и осколков камней, перемешанных с человеческой плотью.
Пока Джанет наблюдала, атакующая колонна разбилась на маленькие группы, которые, медленно начав отступление, прятались в подъездах и прижимались к стенам домов. Когда вторгшиеся немцы начали, наконец, ответный огонь, оказавшись на виду, они сделались лёгкими мишенями для затаившихся снайперов.
Когда в «Люгере» Джанет кончились патроны, она отшвырнула его в сторону, взяла примитивную гранату и попыталась спичкой поджечь фитиль, но порывы ветра задували огонь. После трёх безуспешных попыток ей удалось, наконец, поджечь фитиль, и она бросила гранату в группу немецких солдат, которые, отступая к воротам на улице Налевки, стреляли с бедра. Граната взорвалась, извергнув оранжевое пламя, а воздух наполнился криками солдат, спешивших укрыться в разбомбленных магазинах. «Juden haben Waffen!» - отчаянно вопил один немец, заползая в дверной проём.
Через полчаса нападавшие бежали, бросив своих убитых и раненых. Вскоре после их исчезновения прибыла девушка-дозорная с известием, что другой бой, который вёлся на углу улиц Заменгофа и Мила, образовавшем маленькую площадь, на которую выходило здание Юденрата, тоже выигран, и бойцы ZOB высыпали на улицу, заключая друг друга в жаркие объятия в диком проявлении чувств, в которых смешались смех и слёзы. Но торжеству настал конец, когда в воротах Налевки появились немецкий танк и две бронемашины, вкатывающиеся в гетто.



4.
Анна услышала топот сапог в каменном дворе больницы Чисте-Баумана-Берсона в 8.30 утра, меньше чем через полчаса после того, как первые немецкие солдаты хлынули через ворота на улице Налевки.
«Alle Juden berunter!» Гортанный приказ донёсся снизу гулким эхом. Она лежала на набитом соломой тюфяке в крошечной нише потайной комнаты на втором этаже, куда она вернулась, расставшись с Джанет Тейлор. Мать ждала её, явно обеспокоенная, но, взглянув в измождённое лицо дочери, она не стала допытываться, где Анна провела ночь, а молча подала водянистый суп, сбережённый с минувшего вечера, и пошла вниз , помогать мужу в утренних обходах палат.
Хотя Анна была измотана и пыталась заснуть, её неотступно преследовала сцена, очевидцем которой она стала в подвале Дикого Гетто; образы контрабандиста, корчившегося на полу, его головы и плеч, объятых пламенем, сделали невозможным ни отдых, ни сон.
«Alle Juden berunter!»
На этот раз приказ сопровождался треском выламываемых дверей и короткими, отрывистыми очередями автоматов на фоне усиливавшихся криков.
Когда она побежала к дверям, в мозгу её вспыхнули воспоминания о бойне в больнице восемнадцатого января, но Якоб преградил ей путь, встав перед скользящей стенной панелью, держа наизготовку свой девятимиллиметровый «Вайс».
«Ты не сможешь ничего сделать»,- прошептал он.
Ещё одна очередь гулко разнеслась по зданию. Анна боролась с мальчиком, пытаясь силой пройти мимо него, но его худенькое тело обладало удивительной силой, и он легко удерживал её прижатой к стене, прикрывая одной рукой её рот, пока стрельба не прекратилась. Тогда он ослабил хватку.
«Мне надо спуститься туда»,- выдохнула Анна.
«Ещё рано».
По твёрдому лицу Якоба было видно, что он не пропустит Анну до тех пор, пока не решит, что это безопасно, и только после того, как топот сапог стал удаляться по двору, он осторожно отодвинул панель.
«Подожди здесь»,- велел он.
Анна смотрела, как он медленно спускается по лестнице. Её порыв не дать родителей в обиду немцам сменился страхом ожидания того, что они могли обнаружить теперь, когда неожиданная буря насилия, по-видимому, прошла, и, когда Якоб поманил её к двери палаты на первом этаже, ей потребовалось собрать все силы, чтобы двинуться с места.
«Выродки!»- хриплым от волнения голосом пробормотал мальчик, и, когда Анна заглянула в палату, она поняла, почему по его щекам льются слёзы.
Комната была превращена в покойницкую. Трупы лежали в неестественных позах поперёк коек и на полу; стены и потолок были забрызганы кровью; мужчины и женщины, числом около пятидесяти, в большинстве больные тифом, лежали грудами по углам, куда их согнали для расстрела.
«О, Боже…»
Сдавленные рыдания заглушили дальнейшие слова Анны, и несколько долгих мгновений она неподвижно стояла у двери, дрожа и глядя, как Якоб рассматривает сцену расправы, но, когда он махнул ей рукой из дальнего конца палаты, она заставила себя перешагнуть через тела и поспешила к месту, где стоял мальчик.
«Мне очень жаль»,- пробормотал он.
Она проследила за его взглядом. Её отец скрючился в углу, прислонившись спиной к стене и скрестив руки на животе, тщетно пытаясь удержать кишки, вываливающиеся из зияющей раны.
«Папа!»- задыхаясь, сказала Анна.
На его лице было странное задумчивое выражение. Он посмотрел на неё остекленевшими глазами, потом медленно повернул голову к перевёрнутой кровати, под которой лежало тело его жены, череп её был раздроблен прикладом винтовки.
«Помоги мне положить его»,- сказала Анна, опускаясь на колени возле отца.
«Это не поможет,- ответил Якоб.- А нам надо убираться отсюда».
Анна хотела было ответить, но остановилась, услышав захлёбывающееся бульканье и увидев пузырьки крови, стекающие из отцовского рта. Поняв, что он пытается что-то сказать, она наклонилась и поднесла ухо к самым его губам.
«Far vos iz gevorn farendert die…»
Она узнала в его трудно различимом бормотании отрывок одного из Четырёх Вопросов, традиционно задаваемых во время трапезы седера: «Чем эта ночь отличается от всех других ночей?»
«У нас мало времени»,- предупредил Якоб.
Анна увидела, как отец закрыл глаза, и поняла, что он уходит от неё.
«Так он долго будет страдать»,- сказал Якоб.
«Я останусь, пока…»
Из пистолета Якоба вырвалось пламя, когда он сделал одиночный выстрел в затылок умирающего. Оглушённая неожиданным грохотом, Анна инстинктивно закрыла глаза. Когда она их открыла, тело её отца осело на пол.
«Идём».- Лицо Якоба было пепельно-серым, но рот его был сжат в твёрдую, тонкую линию.
Их глаза встретились. Анна увидела, что он уже не мальчик. Спустя долгий миг Якоб отвернулся, прошёл через палату и заторопился обратно наверх, в потайную комнату. Анна смотрела, как он уходит, слишком подавленная случившимся, чтобы думать или чувствовать. Не было ни гнева, ни печали, ни даже слёз. Только пустота, и ужасная, причиняющая боль, слабость.
Наконец, простояв на коленях возле тела отца более получаса, она медленно поднялась и спустилась во двор. Был чудесный день; тонкие ветки деревьев колыхались на фоне розоватых облаков, и пели птицы. Даже воздух был кристально чист, если не считать клубов чёрного дыма над Налевки и Гесней, где ещё продолжался бой. Но Анна была равнодушна к прелестям весеннего утра. Двигаясь, как лунатик, по усыпанному битым камнем тротуару, она не заметила группу из трёх немецких солдат в касках, ведущих по улице Заменгофа горстку евреев.
«Halt!» - крикнул один из немцев, сержант с автоматом.
Анна замерла.
«Juden?»
Бежать было слишком поздно. Всё, что она могла сделать,- это подчиниться приказам сержанта и присоединиться к нескольким перепуганным пленникам и позволить вести себя со сцепленными на затылке руками на Умшлагплац , огромную площадь на северной окраине гетто, ставшую отстойником для товарных вагонов, использовавшихся для отправки евреев в концентрационные лагеря.
Когда колонна дотащилась до угла улиц Заменгофа и Мила, она увидела мельком несколько немецких санитаров, грузивших в машины скорой помощи солдат, раненных в утреннем бою, а за ними чадил подбитый танк.
«Бойцы ZOB были великолепны,- прошептала соседка Анны.- Это сделал один из «молотовских коктейлей».- Она кивнула в направлении выгоревшего танка.- Говорят, экипаж сгорел заживо».
Немецкая артиллерия за пределами гетто вдруг открыла огонь, сделав невозможным дальнейший разговор, и всю оставшуюся часть пути Анна молчала.
Умшлагплац был забит евреями. Они стояли длинными, извивающимися очередями, которые продвигали немецкие солдаты, добивавшиеся выполнения приказов стволами автоматов и сторожевыми собаками. Многие из пленённых пожертвовали для своего последнего путешествия лучшими нарядами, и их элегантный вид напомнил Анне о её собственной одежде, изорванной и испачканной кровью. Но её не заботило, как она выглядит. Когда немцы загнали их в здание, прежде бывшее больницей, вместо того, чтобы погрузить группу в товарные вагоны, она не испытала ни облегчения, ни любопытства.
Большая, вонючая комната была забита пленными, обезумевшими от жажды. Люди вопили, а охранники-украинцы без разбору били прикладами винтовок по головам; детям, просившим воды, матери давали пить их собственную мочу; младенца затоптали, когда перепуганные узники дико метались, стараясь ускользнуть от охранников, орудовавших кнутами. Вид истерзанного детского тельца вырвал из груди Анны крик, который она держала в себе с тех пор, как пуля, выпущенная Якобом, пробила затылок её отца, но крик этот затерялся в общем шуме комнаты, и никто, по-видимому, не заметил, когда она рухнула на пол.
Сколько времени Анна была без сознания, а сколько проспала, она так и не узнала; бред и сон смешались, разделённые лишь короткими мгновениями, когда она открывала глаза и видела над собой смотрящего на неё человека. Когда она, наконец, вышла из вызванного потрясением состояния, человек, назвавший себя доктором Стефаном Арадом, сказал Анне, что она то приходила в себя, то снова теряла сознание в течение нескольких дней, и всё это время он поддерживал её жизнь, делясь с ней своим скудным пайком.
«Почему вы не дали мне умереть?»- пробормотала Анна.
Прежде, чем доктор Арад смог ответить, она отвернулась, и её стошнило. Это лишило её тех небольших сил, что у неё ещё оставались, и она долго лежала, не сводя глаз с зарешёченного окна в ближней стене, равнодушная ко всему, кроме квадрата синего неба, которое она видела за стальной решёткой.
«Вы меня не помните, так ведь?»- спросил сидевший рядом с ней мужчина.
Анна перевела взгляд на его лицо. У него были тонкие семитские черты и тёмная жидкая борода.
«Я проходил интернатуру под руководством вашего отца в больнице на улице Чисте»,- сказал он.
Опять Анна внимательно изучила мужчину, пытаясь представить себе его без бороды, и поняла, что находит в его огромных карих глазах что-то знакомое.
«Вы не были в прошлом году у нас на седере?»
Он кивнул.
«Ваша жена помогала моей матери готовить…»
«А доктор Максвелл объяснял Четыре Вопроса моему сыну Долеку».
«Он здесь, с вами?»- спросила Анна.
«Долека и мою жену три месяца назад отправили в Дахау.- Он отвёл глаза.- Немцы оставили меня здесь для допроса. Кажется, они думают, что я знаю, где укрыты бункеры ZOB».
Анна закрыла глаза, силясь спрятаться от муки, увиденной на его лице, но быстро открыла их снова, услышав тревожный гомон среди лежавших рядом с ней на полу, и увидела охранника-украинца, прокладывавшего себе дорогу в плотной массе пленных прикладом винтовки.
«Ты,- крикнул он по-польски с сильным акцентом, тыча в рёбра Анны сапогом, - иди со мной».
Доктор Арад помог ей подняться на ноги. - «Мужайтесь»,- прошептал он, а охранник грубо вытолкнул её из вонючей комнаты и повёл по коридору с плиточным полом туда, где прежде был вестибюль больницы, а теперь размещалась комната для допросов.
Капитан СС с белокурыми волосами и голубыми глазами, бегло говоривший по-польски, указал ей жестом на стул перед большим деревянным письменным столом.
«Если вы будете вести себя разумно, это не займёт много времени,- сказал он.- Назовите мне своё имя».
«Анна Максвелл»,- пробормотала она.
«Говорите громче, пожалуйста. Адрес?»
«Генся 6-8».
«Больница Чисте-Баумана-Берсона?»
Она кивнула.
Капитан СС заглянул в лист с записями.
У нас есть сведения, что вы работали курьером в Еврейской Боевой Организации. Это верно?»
«Нет»,- ответила Анна.
Немец встал, надел фуражку и жестом велел Анне следовать за ним. Они вышли во двор, где у стены сержантом, командовавшим отделением из восьми автоматчиков, были поставлены в ряд пять человек.
Анна узнала среди пленных нескольких недавно арестованных руководителей Юденрата. Офицер СС подошёл к месту, где они стояли, и назвал их имена. Затем он кивнул сержанту, тот сделал несколько коротких очередей, и пятеро пленных повалились на землю.
«Я устал возиться с вами, евреями,- сказал он Анне.- Или вы скажете мне то, что я хочу знать, к завтрашнему рассвету, или вас расстреляют».
Он прошествовал обратно в свой кабинет, а охраннику жестом приказал увести Анну.
Стефан Арад ждал её. Он, должно быть, слышал пальбу и ожидал худшего, потому что даже не пытался скрыть облегчения, увидев её живой. Он сжал её в объятиях, а потом провёл её к сохранённому для неё месту у стены.
Он дал ей солоноватой воды и корку хлеба. Она рассказала ему об ультиматуме офицера СС, и он, ничего не говоря, выслушал. Когда стемнело, он положил её голову на свои колени и рассказывал ей о своей семье, поглаживая её по щеке кончиками пальцев. Они так и не спали. Перед самым рассветом Анна встала и подошла к окну. Синяя заплатка неба сменилась дрожащим оранжевым заревом пожаров в гетто, но луна видна была хорошо.
«Слишком поздно загадывать желания».
Она повернулась и увидела, что за её спиной стоит Стефан. – «Вам дали такой же ультиматум, да?»- спросила она.
Он кивнул. – «И, что самое ужасное, знай я расположение этих бункеров, я, возможно, рассказал бы о них».
Анна не ответила. Когда наступит последний миг, хватит ли у неё мужества смолчать?

5.
С грохотом отворилась дверь. Три охранника схватили Анну, Стефана и восьмерых других пленных и повели их длинным коридором во двор. В сером свете утра он казался меньше и неприютнее, чем предыдущим днём, и, несмотря на то, что воздух раннего утра был удивительно тёплым для первой недели мая, Анна почувствовала, что дрожит, когда её вместе с остальными поставили к стене.
«Я хочу дать каждому из вас последний шанс»,- объявил капитан СС.
Он вынул пистолет, пробежался взглядом по шеренге и двинулся налево, остановившись напротив бородатого старика.
«Имя?»
«Израэль Хельман»,- ответил пленный.
Немец посмотрел на лист бумаги со списком имён, потом - на стоявшего перед ним.
«Где расположен бункер штаба ZOB?»- спросил он.
«Я – раввин,- сказал старик.- Я ничего не знаю о ZOB».
Раздался громкий хлопок, это немецкий офицер выстрелил старику в лоб, и пуля вошла с такой силой, что старика ударило о стену. Даже не взглянув на упавшее тело, капитан СС сделал два шага в сторону и встал перед Стефаном Арадом.
«Хочешь, чтобы я повторил вопрос?»- спросил он.
Молодой врач покачал головой.
«И?»
«Мне нечего сказать».
Пистолет выстрелил снова. Стефан повернулся, сделав почти полный оборот, и упал на колени. Он держался, и как-то даже мог сохранять равновесие, но, когда немец сделал второй выстрел, Стефан повалился вперёд и рухнул грудью на землю.
Анна закрыла глаза. Зная, что скоро её избавят от мира, сошедшего с ума, она чувствовала лишь облегчение. Она слышала, как капитан СС повторяет свой вопрос каждому из пленных, как обряд, вслед за которым звучал выстрел его пистолета. Ритуал повторялся вновь и вновь, а немецкий офицер методично продвигался вдоль шеренги пленных к месту, где стояла Анна.
«Ну?»- спросил он, так близко от её лица, что она почувствовала запах коньяка.
«Мне нечего сказать»,- ответила она, не открывая глаз.
Её тело инстинктивно напряглось. Была невыносимая тишина, которую нарушил только щелчок взводимого курка, но ожидаемого удара пули не последовало. Вместо этого вдруг раздался громкий взрыв, и волна обжигающего воздуха подняла Анну с земли и отшвырнула в сторону, и она тяжело упала на тело одного из казнённых пленных.
Перекатившись на бок, она увидела, что три охранника, которые привели её во двор, лежат, нелепо раскинув руки и ноги, а отделение немецких солдат, выполнявшее перед этим казни, ведёт из автоматов огонь беспорядочными очередями по едва различимым фигурам на верхней части окружавшей двор стены. Пока она смотрела на это, прямо в середину отделения влетела граната, взорвавшаяся с ослепительной вспышкой и поднявшая высоко в теперь уже яркое утреннее небо фонтан крови.
«Анна!»
Голос, кричавший её имя, был женским, и смутно знакомым, но облако дыма от гранаты было ещё слишком густым, чтобы Анна могла разглядеть, кто её окликнул.
«Ложись и не двигайся!»
Всё ещё не понимая, что происходит, Анна сделала так, как ей велели, и несколько секунд спустя ещё один взрыв потряс двор. Он ударил по немецким солдатам, начавшим выбегать из здания, и загнал их обратно в двери, образовав гору трупов, лишив остальных всякой возможности выйти.
«Беги направо!»- велел голос.
Анна попробовала подчиниться, но руки и ноги не слушались её.
«Двигайся!»
Команда была, по-видимому, срочной, и это заставило её попытаться снова, но, когда она попробовала встать, колени подогнулись.
«Ради Бога!»
На этот раз голос был ближе, и, когда Анна подняла глаза, она увидела бежавшую в дыму Джанет. Англичанку сопровождал мужчина, в котором Анна узнала одного из бойцов ZOB. Они были вооружены пистолетами и несли рюкзаки с самодельными гранатами. Они рывком подняли Анну на ноги и наполовину понесли, наполовину поволокли её через двор туда, где в стене образовалась от взрыва брешь.
Первым, кого Анна увидела на улице, был Йозеф Кандальман. Он не сказал ни слова, но, пустив во двор сквозь дым последнюю очередь, он перебросил пистолет-автомат через плечо, обхватил Анну за талию и помог ей проковылять в сторону его бункера на Францишканской.
На большинстве перекрёстков немцы соорудили заграждения из колючей проволоки, и из-за постоянной угрозы нарваться на засаду Кандальман предпочёл улицам запутанный лабиринт чердачных переходов. Этот маршрут требовал постоянного перелезания через завалы, и Кандальман часто останавливался, чтобы помочь Анне. Наконец, когда они подошли к дому посреди квартала на улице Генся, Кандальман объявил привал, сказав, что до наступления темноты продвигаться дальше слишком опасно. Анна благодарно рухнула на рваный матрац, думая, хватит ли у неё сил, чтобы потом подняться с него.
Чердак, на котором они оказались, не имел окон и был наполнен сладким, резким запахом. Когда Кандальман зажёг спичку, её дрожащее пламя высветило три тела, глазевших на них из вороха рваного постельного белья и одежды.
«Подожди здесь»,- сказал Кандальман, направляясь к следующему чердаку. Несмотря на то, что рядом были трупы, Анна испытывала облегчение. Постель была сказочно удобна, а усталость её была так велика, что ей хотелось только спать, но, когда она устраивалась поудобнее на матраце, её рука наткнулась на что-то твёрдое, а когда она ощупала этот предмет, она почувствовала гладкость человеческой кожи. Она подскочила, ловя ртом воздух, зажгла ещё одну спичку и увидела ногу, торчавшую через прореху в чехле матраца. Стянув чехол, она обнаружила тело, столь густо покрытое перьями, что, лишь сметя их с лица покойника, она узнала его.
«Он работал санитаром в больнице…»- голос Анны стих.
«На днях она сгорела дотла»,- сказала Джанет.
Спичка догорела, и они умолкли. Слышно было, как Кандальман роется на чердаке соседнего дома.
«Он – загадка для меня,- прошептала Анна.- Не думала, что он будет рисковать своей жизнью, чтобы спасти меня».
«Он пытался спасти Стефана Арада,- сказала Джанет.- Стефан знал точное расположение каждого бункера, где укрывались бойцы ZOB. Кандальман боялся, что он может не выдержать пыток».
Анна вспомнила слова, сказанные Стефаном перед тем, как их вывели во двор: «Знай я расположение этих бункеров, я, возможно, рассказал бы о них». Боже, подумала она, он даже ей не доверял.
«Ist jemand da?»
Гортанный голос внизу повторил эту фразу несколько раз, постепенно слабея, пока, наконец, совсем не стих.
«Лучше нам убраться отсюда»,- выдохнула Джанет.
Она пошла первой в примыкающий чердак, где Кандальман и другие бойцы ZOB всматривались в маленькое слуховое окошко.
«Пошли»,- сказал он.
И снова Кандальман помогал Анне, когда группа ползком перебиралась с чердака на чердак, пока, наконец, они не нашли укрытие в подвале на Можельской улице, где прежде была гравёрная мастерская, теперь полностью выгоревшая и заброшенная.
«Вы обе оставайтесь здесь, пока мы не вернёмся»,- сказал Кандальман.
Он не объяснял, куда он идёт и почему, а Джанет и Анна не спрашивали; обе были очень рады возможности восстановить силы. Но остальным трём бойцам ZOB повезло меньше, потому что Кандальман, взбираясь по каменным ступеням, ведущим на улицу, дал им знак следовать за ним.
«Тяжёлый человек»,- сказала Анна, когда они остались одни.
«Лучше сказать, настырный. Кажется, он превратил борьбу ZOB в своё личное дело. Может быть, так он искупает те годы, когда он отрицал, что он еврей».
«Он сказал тебе это?»
«Пан Халевы сказал. Он знал Кандальмана до войны».
«Впервые вижу, чтобы за Кандальманом не тащился Халевы. Где он?»
Не успела Джанет ответить, как на улице раздалась неожиданная пальба и серии взрывов, а потом начали перекрикиваться немцы. Анна, упавшая на пол, когда началась стрельба, посмотрела на полку, на которой стоял ряд больших бутылей, переложенных соломой, и которая расшаталась от взрывов и, казалось, была готова упасть. Быстро перекатившись на бок, она потихоньку двинулась к Джанет, которая, крепко сжав в правой руке пистолет, присела, повернувшись лицом к ступеням.
Англичанка поднесла палец к губам и кивнула головой на дверь. Анна услышала тяжёлое дыхание и шум, как будто что-то волокли по ступеням. Джанет начала нажимать на курок, когда кто-то тихо прошептал: «Иерусалим».
Узнав пароль, она опустила оружие, и через несколько секунд в подвал вполз Кандальман, волоча за собой раздробленную левую ногу. Он опустился на пол. – «Засада… Остальные погибли…»
Джанет осмотрела рану. Осколок гранаты разворотил ему коленную чашечку. – «Лежи спокойно»,- сказала она.
«Немцы…»
«Делай, как я сказала»,- сухо скомандовала она.
Боль в глазах Кандальмана сменилась выражением удивления, и слабая улыбка тронула его губы. Она оставалась, пока он смотрел, как Джанет использовала полосу чехла от матраца как жгут для остановки кровотечения, а деревянные рейки от сломанных ставень – как импровизированную шину, которую она закрепила на месте кусками ткани, оторванной от обгоревшей шторы.
«У тебя умные руки…»
Его фраза оказалась незаконченной, сначала возникла дрожь, затем – грохот, и обожжённый остов здания над подвалом вдруг рухнул, низвергнув в открытый колодец двора лавину из битого кирпича и штукатурки. Всё в подвале затряслось, и полка, уже расшатанная взрывом, , упала, и бутылки, стоявшие на ней, закачались и выпали. Несмотря на то, что они были переложены соломой, ударившись о пол, они разбились, обрызгав содержавшейся в них жидкостью лицо и грудь Кандальмана. Тотчас помещение заполнил резкий запах, и ещё до того, как раненый начал корчиться от боли, Анна поняла, что жидкостью, облившей его, была серная кислота.
«Принеси воды»,- быстро сказала Джанет.
Анна подбежала к оцинкованной раковине, частично наполненной зловонной водой, на поверхности которой плавали раздувшиеся трупы утонувших крыс. Она видела её раньше, почти сразу же, когда вошла в подвал, но, хотя её горло пересохло от жажды, она не тронула эту воду, боясь заразиться тифом. Теперь она сняла туфли, быстро наполнила их грязной жидкостью и заторопилась туда, где англичанка делала всё, что было в её силах, чтобы облегчить муки Кандальмана.
Кислота уже глубоко въелась в его кожу. Левая щека и челюсть сплошь покрылись волдырями, но больше всего пострадала его грудь. Кислота превратила густые заросли волос, покрывавших верхнюю часть его тела, в дымящуюся рыхлую массу, и придала золотому медальону, что он носил, вид тусклой головешки. Когда же Джанет осторожно сняла его и надела себе на шею для сохранности, для того, чтобы смочить водой участок кожи под ним, Анна увидела, что медальон оставил отпечаток, глубоко въевшийся в мясо на груди Кандальмана.
«Нам надо доставить его в больничный бункер, причём быстро»,- сказала её напарница.
«Он не сможет идти с такой ногой».
«Значит, нам придётся нести его».
Кандальман был ещё в сознании и испытывал ужасную боль, но хранил молчание, пока две женщины мастерили грубые носилки из сломанной кроватной рамы и холщовых лент, которыми раньше пользовались гравёры для закрепления оттисков, над которыми они работали. Они были непрочные, но выдержали, когда женщины положили на них Кандальмана и понесли вверх по ступеням, ведущим во двор.
Была почти полночь, но было довольно светло из-за пожаров, бушевавших на улице Мажельса, да и во всей остальной части гетто, и они смогли найти дорогу через груды мусора и обломков к бункеру, служившему больницей. На немцев они не нарвались; нацистам не хотелось посылать патрули после наступления темноты, они были научены горьким опытом, что в ночное время они наиболее уязвимы для бойцов ZOB, нападавших из укрытий в разрушенных зданиях. Но препятствия, которые пришлось преодолевать двум женщинам, и ставший тяжкой ношей Кандальман, сделали это предприятие суровым испытанием на выносливость для них обеих, и к тому времени, когда они, наконец, дошли до трёхкомнатной квартиры со снесёнными перегородками, служившей больницей, они готовы были рухнуть от изнеможения.
Однако, несмотря на крайнюю усталость, Джанет всё же настояла на том, что она будет помогать молодому врачу, заведовавшему бункером, делать Кандальману срочную операцию, во время которой они вправили кость под размозжённым коленом и удалили кожу, сожжённую кислотой, и всё это было сделано без обезболивания.
«Вам повезло, что не занесена инфекция,- сказал врач пациенту.- Такое обычно случается при столь тяжёлых ожогах».
«У меня были две хорошие медсестры»,- ответил Кандальман.
Его слова принесли Анне чувство тихого удовлетворения, и она повалилась на матрац и тут же заснула, довольная собой. Она была так измождена, что, когда проснулась через двенадцать с лишним часов, смогла съесть лишь кусочек хлеба и проглотить немного жидкого супа и ещё на целый день провалилась в забытьё.
«Давай, просыпайся!»
Голос, казалось, доносится издалека, но, когда Анна открыла глаза, она увидела склонившуюся над ней Джанет.
«Ты знаешь, сколько времени проспала?»- спросила она.
«Ещё недостаточно»,- зевнула Анна.
«Почти тридцать шесть часов».
«Я могла бы лежать здесь вечно»,
«И не мечтай,- сказала Джанет.- Павел Сокольчик требует нас на Мила, восемнадцать. Посыльный говорит, это важно. Лучше нам трогаться в путь».
Анна встала и бессильно поплелась за англичанкой на улицу. Она несколько недель не меняла одежду, и она была грязнющей; вонь от неё смущала бы, если бы все остальные обитатели гетто не были в таком же отвратительном состоянии. Воды хватало только для питья, о бане или стирке не было и речи.
«Знаешь, чего он хочет?»- спросила она, когда они торопливо шли лабиринтом сообщающихся чердаков на Мила, 18.
«Нет,- ответила Джанет,- но у бойцов ZOB дела обстоят неважно, и ходят слухи, что они недолго ещё продержатся».
Это подтвердилось, когда они прибыли на Мила, 18, в бункер, который Павел Сокольчик отобрал у Шмуэля Ашера, нахрапистого здоровяка, банда профессиональных контрабандистов и воров которого вырыла гигантскую пещеру под тремя большими примыкавшими друг к другу зданиями. В ней были многочисленные комнаты, связанные узким коридором, и она была снабжена электроэнергией, кухней и даже комнатой отдыха.
Бойцы ZOB лежали, раскинувшись, в нижнем белье на матах из тряпья, потея от сильной жары и едва не задыхаясь из-за недостатка воздуха в вонючих, переполненных нишах. У них подошло к концу не только продовольствие, но и боеприпасы, и были основания верить, что немцы знали расположение бункера, хотя ещё и не нашли входы в него. Предыдущим днём обитатели Мила, 18 слышали, как немцы вгоняли металлические штыри в расположенные над ними руины, и с потолка осыпалась штукатурка.
Анна и Джанет нашли Павла Сокольчика сидящим на корточках на грязном полу, окружённым оставшимися в живых командирами, среди них был и Йозеф Кандальман, которого принёс сюда из больничного бункера пан Халевы. Сокольчик внешне был спокоен, и из его слов было ясно, что он готов к смерти, но целью всех бойцов ZOB – всё ещё верил он – было прожить как можно дольше, чтобы оставить от немцев мокрое место. Когда они не смогут больше убивать немцев в гетто, он призывал своих бойцов сражаться партизанами в лесах в окрестностях Варшавы, полагая, что они сумеют добраться туда.
«Есть ещё один крайне важный вопрос, который я хочу решить сейчас, пока ещё есть время»,- объявил он.
Он вызвал двух бойцов ZOB, которые принесли большие холщовые сумки туда, где сидел на корточках Сокольчик, и высыпали их содержимое на простыню, которую аккуратно расстелил на земляном полу другой боец. Среди наблюдавших разнёсся шёпот, когда из сумок хлынул, словно многоцветный сияющий водопад, поток алмазов, рубинов, изумрудов и других драгоценных камней.
«Эти огромные сокровища накоплены сообща за многие месяцы тысячами евреев, которых забрали при облавах и которые хотели, чтобы их состояние было использовано для ведения борьбы с немцами,- сказал Сокольчик.- До сих пор мы использовали эти камни для приобретения оружия, но настало время, когда мы должны найти им другое применение. Нельзя позволить, чтобы это состояние попало в руки к врагам».
Сокольчик сделал паузу и посмотрел на лица собравшихся вокруг него. Они отражали дань, которую потребовала от них борьба с фашистами: остекленевшие глаза; перебинтованные раны; излохмаченная, вонючая одежда. Известно было, что свыше сорока пяти тысяч евреев были пленены или убиты после того, как две недели назад началась Grossaktion , и Сокольчик знал, что этим худым, с провалившимися щеками уцелевшим бойцам оставалось жить всего несколько дней, а может быть, часов.
«Вопрос о том, что делать с этими священными сокровищами, обсуждался долго,- продолжал он.- И было решено, что будет сделана попытка вывезти их из гетто в Швейцарию, где они будут храниться в подвалах банка «Credit Suisse» в Женеве и использованы для оказания помощи тем евреям, которые переживут это безумие».
В толпе раздался одобрительный гул.
«Я – не бизнесмен и не контрабандист,- заключил Сокольчик.- Вот почему я назначил того, кто опытен и в том, и в другом и предпримет всё необходимое для успешного осуществления этой жизненно важной миссии».
Он кивнул на Йозефа Кандальмана, которого усадили на полу у противоположной стены бункера, использовав стену для того, чтобы он мог, опираясь на неё, сидеть прямо. Левая нога его ещё была зафиксирована между двумя шинами, и опираться на неё было нельзя, но более всего были заметны раны на верхней части его тела. Его левая щека и челюсть были одной огромной гноящейся раной. По сочащемуся из неё гною было видно, что врач, лечивший его в больничном бункере, поторопился, сказав, что Кандальману повезло и он избежал инфекции. Но болезненнее всего были кислотные ожоги на его груди, где кожа блестела, ободранная и мокнущая. Пытались наложить на раны повязки, но полосы из порванной простыни во время путешествия из больничного бункера на Мила, 18, которое Кандальман совершил на могучих руках Халевы, ослабли и съехали, и раны были хорошо видны.
«Первоначально я намеревался выполнить эту важнейшую задачу сам,- сказал Кандальман,- но, как видите, мне и не посрать без помощи».
Кое-кто в бункере издал сдавленный смешок.
«Я написал письмо моему личному банкиру в Женеве, в «Credit Suisse», Пьеру Шамбору, дав ему указания, как тратить сокровища. Требования простые: просителю нужно будет только убедить, что он нуждается, и доказать, что он, или она, - еврей, выживший после преследования фашистами. Я знаю по своим сделкам с Шамбором, что он – человек, которому можно доверять. Остаётся только решить, как наилучшим образом доставить это письмо и драгоценности в его хранилище».
Кандальман сделал передышку, в глазах его отражалась испытываемая им боль.
«Мой опыт профессионального контрабандиста убедил меня, что лучшие курьеры получаются из женщин,- сказал он,- особенно во время войны, когда любой мужчина, не носящий форму, сразу же попадает под подозрение. И большинство из вас, мужики, я уверен, знает: бабы не прочь пустить в ход свои дамские штучки, когда их благополучию что-то угрожает».
На этот раз засмеялось больше людей.
«Но эта миссия слишком рискованная, а её удачное завершение слишком важно, чтобы выбрать для выполнения этой задачи тех, кто не проявил ещё себя в деле,- добавил Кандальман.- Вот почему я выбрал двух женщин, которые в жесточайших условиях вели себя образцово, чему я сам был свидетелем. Это – Анна Максвелл и Джанет Тейлор».
Глаза всех находившихся в бункере устремились туда, где стояли две женщины.
«Выйдите вперёд»,- сказал Кандальман.
Явно удивлённые, Анна и Джанет тихонько двинулись сквозь тесную толпу, а другие уважительно отступали назад, давая им пройти.
«Это - самое важное для любой из вас решение из тех, что когда-либо вас просили принять,- сказал Кандальман,- не только из-за огромной стоимости драгоценностей, которые вы будете нести, но также и из-за того, что они собой представляют, будучи измерены человеческими жизнями. Я хочу, чтобы каждая из вас очень тщательно подумала прежде, чем сказать нам, возьмётесь вы или нет за эту миссию».
Наступившую тишину неожиданно нарушило металлическое постукивание, это ещё один немецкий патруль пытался железными ломами обнаружить тайные входы в бункер.
«Ну?»- спросил Кандальман.
«Я пойду»,- сказала Анна.
«Я тоже»,- быстро добавила Джанет.
«Хорошо, времени у нас немного,- сказал Кандальман.- Вам придётся воспользоваться канализацией, и единственный вход пока открыт на Францишканской, 22. Вы обе знаете Женевьеву Флери?»
Женщины кивнули.
«Она знает о моём плане и обеспечит вас свежей одеждой и всем необходимым для поездки после того, как вы окажетесь на арийской стороне стены. Опытные фальшивомонетчики здесь, в гетто, подготовили вам подложные документы, свидетельствующие о том, что вы – труженицы-доброволки, работающие в немецкой военной промышленности и возвращаетесь домой в отпуск. Пан Халевы также будет сопровождать вас…»
«Нет!»- горячность, с которой великан произнёс это слово, застала всех врасплох.
«Немцы заблокировали канализационные тоннели во многих местах,- сказал Кандальман, положив руку на его плечо.- Женщинам нужна твоя сила, чтобы они прошли наверняка».
«Я остаюсь с тобой»,- твёрдо заявил Халевы.
«Ты больше нужен для сопровождения женщин».
Халевы это, кажется, не убедило.
«Мы долго были вместе,- тихо сказал Кандальман.- Теперь я прошу тебя, как друга, оказать мне эту последнюю услугу».
«Если ты так ставишь вопрос,- пробормотал великан,- я пойду, но против своей воли».
Кандальман отдал приказания двум бойцам ZOB, высыпавшим драгоценности на простыню, и они быстро начали складывать их в пять холщовых заплечных мешков, по одному они вручили женщинам, остальные три – пану Халевы.
«Вот письмо Пьеру Шамбору,- сказал Кандальман, подавая Анне запечатанный конверт. – Ни при каких обстоятельствах оно не должно попасть в чужие руки. Если вы окажетесь в положении, которое сделает невозможным завершение вашей миссии, драгоценности должны быть спрятаны так, чтобы после войны их можно было достать. Это понятно?»
«Да»,- сказала она.
Собравшиеся в бункере, кажется, поняли, что переброска драгоценностей из гетто означал конец их недолгой борьбы, и они наблюдали в тишине, как каждому из курьеров вручают фальшивые документы, сахарные головы и сухари. Но, когда женщины направились к выходу, они протянули руки кому для рукопожатия, кому для прощальных объятий: «Удачи… думайте о нас… мы будем молиться за вас…»
Пока длилось прощание, Кандальман подманил к себе Халевы и прошептал: «Не упускай из вида драгоценности. Это – состояние, которое я намерен использовать для нас двоих, если я выживу в войне». Отталкивающее выражение лица великана сменилось понимающей ухмылкой, и он выпрямился и торопливо вышел из бункера.
Женщины быстро шли за паном Халевы, обмотав тряпками ноги, чтобы приглушить шаги, резко останавливаясь всякий раз, когда в тени им мерещилось какое-то движение. Дом неподалёку всё ещё горел, озаряя таинственным светом ночь. Анна глубоко вдыхала ночной воздух; после удушливой жары в бункере на Мила, 18 она никак не могла насытиться его прохладой.
Когда они добрались до Францишканской, 22, была почти полночь. Пока Халевы был занят подъёмом тяжёлой железной решётки, Анна и Джанет сосали сахар и грызли сухари. Перед их уходом с Мила, 18 Кандальман велел им выбраться из канализационного тоннеля через выход посреди Биленской улицы и спрятаться в развалинах, оставшихся после бомбёжки 1939 года, где их встретит Женевьева Флери и проводит в ночной клуб.
«Готовы?»- спросил Халевы.
Женщины кивнули, стараясь не встречаться взглядами. Теперь, когда настала пора спускаться под землю, былое ликование Анны уступило место беспокойству, и по напряжённому выражению лица Джанет она поняла, что та тоже встревожена. Как курьеры ZOB, обе они пользовались тоннелями много раз, но не было секретом, что в последние дни немцы воздвигли разнообразные заграждения, запечатав выходы. Чтобы очистить тоннели от евреев, они даже использовали газ. Перспектива окунуться в смрадную мглу вызвала у Анны прилив панического страха, но она взяла себя в руки и полезла вслед за Халевы в люк в полу бункера.
Великан нёс огарок свечи, зажжённый спичкой, которую он жевал ещё с тех пор, как они ушли с Мила, 18. Её дрожащий огонёк отражался от блестящих, покрытых слизью стен, а вокруг них плескалась вонючая вода. Местами она доходила им до подбородков, а течение было таким сильным, что им приходилось бороться с ним, чтобы их не унесло в Вислу, в которую канализация изливала своё зловонное содержимое.
Минут через двадцать Анна разглядела вдали яркий свет и догадалась, что это немецкий патруль осматривает тоннель, но свет стал слабеть, а потом исчез совсем.
«Они ушли»,- прошептала она.
«А если они ещё ждут?»- спросила Джанет.
Анна не ответила. Она знала, что у них нет выбора и надо двигаться вперёд; они не могли больше барахтаться в доходивших до шеи нечистотах, а вода была холодная, как лёд. Наконец, поняв, что кому-то надо взять инициативу на себя, она направилась по узкому проходу, который, чем дальше они уходили от реки, становился всё меньше.
Вскоре продвигаться вперёд стало возможно лишь согнувшись и держа друг друга за руки. Халевы продолжал то и дело зажигать свечу, но каждый раз, когда он спотыкался, она гасла. В темноте звук от каждого движения казался громче, и они постоянно натыкались на плавающие трупы тех, кто пытался предпринять подобное путешествие.
Они часто сбивались с пути, поэтому их одиссея продолжалась несколько часов,- гораздо дольше, чем потребовалось бы, чтобы преодолеть сравнительно небольшое расстояние от Францишканской, 22 до люка на Биленской улице. Но, наконец, когда им казалось, что дальше идти нет сил, они увидели слабый желтовато-оранжевый свет, идущий сквозь решётку над их головами.
«Это – Биленская улица»,- прошептал Халевы.
Взобравшись на выступ, он сунул толстые пальцы сквозь железные прутья и толкнул, но решётка не двинулась. Он попробовал снова, упираясь огромными плечами и напрягаясь так, что жилы на шее набухли, как верёвки, но решётка держалась крепко.
«Вот дерьмо,- пробормотал он, опускаясь к стоявшим по пояс в ледяных нечистотах женщинам.- На люке припаркован грузовик. Мы в ловушке».

6.
Четырьмя часами раньше, в 0.30, Женевьева Флери вышла из клуба «Варшава» в деловом районе города на арийской стороне стены и торопливо направилась к Биленской улице. Её насторожило послание от Йозефа Кандальмана, которое пришло вчера в конце дня и говорило о том, что ожидаются два курьера. Её бывший работодатель дал ей указание проводить беглецов в квартиру над ночным клубом и снабдить их всем необходимым для долгой дороги.
В его приказах не было ничего удивительного. Все в Варшаве знали, что еврейское гетто систематически разбирается немцами до последнего камня. Действительно, когда она кралась от двери к двери, стараясь остаться незамеченной немецкими солдатами, патрулировавшими улицы во исполнение ночного комендантского часа, начинавшегося в восемь часов вечера, путь ей освещало пламя горящих на фоне ночного неба зданий гетто, а грохот обрушивавшихся остовов домов помогал скрыть звуки её шагов. Удивило же её то, что среди тех, кого она должна встретить, не будет Кандальмана.
Он подчеркнул это особо, но объяснений не дал. Она была озадачена. Ему несвойственно было рисковать своей жизнью, оставаясь в гетто и ожидая горького конца. Она не могла представить подобного бескорыстия у безжалостного, расчётливого человека, нанявшего её администратором, когда в 1937 году она приехала из Франции в Польшу девятнадцати лет от роду. Она не могла найти здесь никакой связи. И пришла к выводу, что у Кандальмана, наверное, были скрытые причины остаться, причины, которые могут принести ему немалую прибыль, потому что он редко делал то, что не сулило ему так или иначе обогащения.
Это было ясно с самого начала их отношений. Он быстро дал понять, что, в дополнение к обязанностям администратора, он ожидал от неё и продажи сексуальных услуг, и для того, чтобы упростить это, он поселил её в маленькой квартирке над своим клубом. Она согласилась на его условия, потому что ей нужна была работа, а она давным-давно поняла, что за любую милость нужно платить.
С самого детства в трущобах Марселя, где её вместе с пятью другими детьми, которых бросил за два или три месяца до рождения Женевьевы отец-рыбак, растила прачка-мать, ей приходилось выживать, используя любые подвернувшиеся средства. Сначала она клянчила сантимы у туристов, приезжавших полюбоваться живописными морскими видами, потом зарабатывала деньги, как уличная комедиантка в те часы, когда она не доставляла выстиранное бельё в дома клиентов матери. Ни денег, ни времени на сколько-нибудь сносное образование не было, и большинство имевшихся у неё знаний она заработала, живя своим умом. С юных лет она заключила, что главное в жизни – деньги – как бы они ни были получены.
К тринадцати годам её тело полностью созрело, - факт, быстро оценённый мужчинами и весьма выгодно ею использованный, и к тому времени, когда летом 1937 года она встретила Йозефа Кандальмана, у неё был накоплен известный опыт в обмене секса на деньги, и она с лёгкостью согласилась на его условия работы. К чему она была не готова, так это к быстро развивавшимся между нею и её работодателем отношениям.
Всё началось с того, что она просто хотела сделать ему приятное, и переросло в её зависимость от него, и ей была неведома более сильная любовь, чем эта зависимость. То, что он не отвечал взаимностью на её чувства, лишь прибавляло ему обаяния, выделив его среди других известных ей мужчин, которыми она легко управляла с помощью своей яркой сексуальности. Их связь была садомазохистской с самого начала, но её удовлетворяло то, что в ней нуждались, и она не задавала вопросов, даже когда он вселил в квартиру над ночным клубом ещё одну женщину, светловолосую цыганку по имени Кея.
После заключения Кандальмана в гетто и Женевьева, и Кея делали частые походы через канализационные тоннели, доставляя товары, приобретённые ими на чёрном рынке, и часто оставались на ночь в его бункере на Францишканской улице. В таких случаях француженка всегда спала со своим бывшим работодателем.
Такую практику Кея и не понимала, и не одобряла. Её нравственность исходила из цыганского этического кодекса, который был крайне пуританским, когда речь заходила об отношении женщины к мужчине до свадьбы. Физическая близость любого вида строго запрещалась; если пару уличали в добрачном сексе, обоим отрезали носы и уши и изгоняли из племени.
И всё-таки было очевидно, что Кея что-то чувствовала по отношению к Кандальману,- если не любовь, то благодарность за то, что он позволил ей жить в квартире над клубом. Она выразила её, подарив ему талисман, золотой медальон, который – уверяла она Кандальмана – защитит его от зла.
Приближаясь к разрушенному зданию, где, по словам Кандальмана, будут ждать курьеры, она стала идти с величайшей осторожностью. Огромная куча битого кирпича была прекрасным местом для укрытия; она много раз встречала там других курьеров и знала место в подвале, где они неизменно ждали её, но на этот раз там было пусто. Что-то было не так. Было без четверти два ночи, прошло три четверти часа после времени, когда, по словам Кандальмана, они вылезут из тоннеля, но из люка не доносилось никаких звуков.
Она раздумывала, оставаться здесь или вернуться в клуб «Варшава». Это было лишь временное убежище, потому что фашисты подозревали, что здесь собираются дельцы чёрного рынка, и отдали приказ закрыть его к концу месяца. Она так и не знала, куда ей идти, если клуб закроют. Возможно, этого не случится до следующей ночи. Она рисковала жизнью, идя на встречу с курьерами; её могли расстрелять на месте за появление на улице после наступления комендантского часа, а отделения СС, патрулировавшие улицы Варшавы, не колебались, выполняя этот приказ.
Не в силах пошевелиться из-за нерешительности, она продолжала сидеть, пригнувшись под глыбой бетона, когда-то бывшей балконом, а теперь лежавшей под немыслимым углом между грудой каменных обломков и улицей.
Минуты утекали в тишине, нарушаемой лишь треском пожаров, бушевавших в гетто. Когда стрелки её часов достигли двух ночи, она решила, что ждала достаточно долго, но только она собралась уходить, как заметила, что на улицу Биленска свернул грузовик и затормозил прямо над крышкой люка, через который по плану должны были выбраться курьеры.
Она разглядела, что шофёр в кабине пьёт из бутылки и догадалась по его бормотанию, что он пьян. В то же время взор её ухватил руку, просунувшуюся через железные прутья решётки люка и поняла, что курьеры, которых она ждала, прибыли.
Что делать? Если она будет ждать, уповая на то, что грузовик уедет, возможно, лучше всего ничего не делать, но, если машина будет стоять, шансы для оказавшихся в ловушке внизу будут таять с каждой минутой, приближающей рассвет. Биленска была улицей с плотным движением, и ранним утром по ней начнёт двигаться бесконечный поток машин. Другой возможностью была попытка отвлечь водителя от места, где он припарковался, позволив запертым в тоннеле выбраться наружу и укрыться в разрушенном здании, но, сделав так, она рисковала быть застреленной водителем, которому, несомненно, дан приказ убивать всякого, нарушающего комендантский час.
Приглушённый взрыв донёсся откуда-то из-под земли. Она догадалась, что немецкие сапёры взрывают входы в канализацию со стороны стены, обращённой к гетто. Если она не будет действовать быстро, курьеры умрут в дерьме, в котором они оказались заперты. Поднявшись из своего укрытия, она пошла нетвёрдыми шагами к припаркованному грузовику. Первым препятствием, знала она, окажется язык; если водитель знал только немецкий, язык, которым она не владела, он, возможно, пристрелит её на месте.

«Добрый вечер,- сказала она по-польски, заглядывая в кабину с лучезарной улыбкой.- Вы не могли бы мне помочь?»
В кабине поперёк сиденья развалился капрал в расстёгнутой гимнастёрке. Он непонимающе поднял глаза, и лишь через пару секунд его затуманенный алкоголем мозг заметил её присутствие. Заметив же её, он сел и потянулся за пистолетом, который был у него в кобуре на ремне.
«Комендантский час… противозаконно…»- он с трудом складывал слова, продолжая шарить рукой в поисках оружия.
Женевьева вздохнула с облегчением. Он говорил по-польски, пусть и с сильным акцентом, и односложно, но всё же говорил. Ну, а раз он понимал, что она говорит, управлять им – она это знала – будет легко.
«Моя мать, старуха, больна»,- сказала она, придавая голосу нужную степень беспомощности.
«Больна?»- немец ничего не понимал.
«Мне пришлось пойти к ней,- настойчиво продолжала Женевьева,- это было срочно».
«Вам не следует выходить на улицу после комендантского часа»,- сказал немец, произнося слова медленно, но более связно, чем раньше.
«Я знаю… вот почему я рада, что нашла такого понимающего человека, как вы».
Она облизнула губы и прижалась грудями к полуоткрытому окну, двигая ими взад и вперёд над краем стекла. Капрал не сводил глаз с её сосков, отвердевших и чётко различимых под тонкой блузкой.
«Чего ты хочешь?»- настороженно спросил он.
«Просто чтобы ты подбросил меня до дома».
«Я не знаю…»
«Ты не пожалеешь об этом».
Он вытер тыльной стороной ладони рот и сделал большой глоток из бутылки с пивом, которую он держал в другой руке.
«Это будет нарушением приказа…»
«Но ты ведь не прочь нарушить его, если я разрешу тебе пойти со мной?»
Он пьяно хмыкнул и наклонился, чтобы открыть дверцу с пассажирской стороны. «Залезай»,- сказал он.
«Не здесь,- сказала, потупившись, Женевьева;- действует комендантский час, и я не хочу неприятностей».
«Только деньги, да?»
Она кивнула.- «Моя квартира недалеко отсюда…»
«У меня приказ оставаться на месте».
«На какое время?»
Шофёр пожал плечами.- «До рассвета, может быть, и дольше. Зависит от того, когда закончит патрулирование отделение, которое я должен забрать».
Француженка поняла, что её план едва ли сработает, а с каждой проходящей минутой риск её ареста возрастал. Всё, что она могла теперь сделать – это вернуться сюда следующей ночью, а это означало, что курьерам придётся оставаться в ледяной воде ещё двадцать четыре часа. Она сомневалась, что они доживут до этого времени.
«Значит, в другой раз…»
Движением, достаточно быстрым, чтобы она поняла, что он был пьян меньше, чем казалось, водитель высунулся в открытое окно и ухватил её прежде, чем она смогла уйти.- «Не так быстро».
Женевьева попыталась вывернуться, но он ухватил её ещё крепче.
«Я не смогу доставить тебе удовольствие, зная, что в любую минуту может появиться патруль!»
«Сука!»- плюнул он, но по выражению его лица она догадалась, что он расслышал её слова.- «Ладно,- сказал он, немного помолчав,- я пойду с тобой, но мы пойдём в твою квартиру пешком».
Женевьева поняла, что попала в ловушку, но ей удалось завлекающее промурлыкать: «Отлично, пошли».
Немец, толстомясый мужик под тридцать, с жёлтыми от табака усами, сделал ещё глоток пива, шумно испортил воздух и вывалился из машины. Женевьева торопливо пошла по Биленской улице, двигаясь так быстро, как позволял ей державший её за руку немец, и пыталась спланировать свой следующий ход. Он двигался с удивительной лёгкостью для человека с таким избыточным весом, и к тому времени, когда они добрались до клуба «Варшава», быстрая ходьба и прохладный ночной воздух, похоже, прояснили его голову.
«Сколько ты хочешь?»- спросил он француженку, когда она отпирала дверь своей квартиры.
«Пятьсот злотых»,- ответила она.
«По-твоему, я могу позволить себе это на жалованье капрала?»
«Тогда четыреста».
«Такие деньги мог бы выбросить генерал Штруп, но не я».
Женевьева включила прикроватную лампу и увидела, что постель уже заняла Кея. Она зашевелилась и открыла глаза. Вид немецкого солдата не испугал её; она привыкла к тому, что её подруга по комнате приводит в квартиру клиентов.
«Четыреста злотых. Соглашайся или проваливай».
Капрал не сводил глаз с Кеи, которая лежала, частично обнажив одну грудь и раскинув по подушке свои белокурые волосы.
«Ладно, четыреста,- за вас обеих»,- сказал он.
Женевьева увидела встревоженность Кеи и быстро сказала: «Она не продаётся, но ты можешь иметь меня за три сотни».
Немец ухмыльнулся, вытащил бумажник и положил на прикроватный столик три банкноты по сто злотых. Когда он начал раздеваться, Кея вскочила, завернулась в простыню и исчезла в другой комнате.
«Что это с ней?»- спросил он.
Француженка пожала плечами.- «Мы пришли трахаться. Вот и будем трахаться».
Она разделась и легла на кровать рядом с капралом. От него разило пивом, и он всё ещё был немного пьян, но это не сказалось на его эрекции.
«Теперь ты понимаешь, почему нас называют расой господ?»- спросил он, водя рукой по своему члену. Он ничем не отличался от многих других, виденных Женевьевой, но она сказала: «Боже мой, да он у тебя огромный!»
Она взяла головку его члена в рот, пробежалась вокруг неё языком и почувствовала, как она начала дрожать. Надеясь довести его до семяизвержения, она ускорила движения губами, но он отстранился и пробормотал: «Полегче, я хочу, чтобы это было подольше».
Женевьева посмотрела на светящийся циферблат будильника, стоявшего рядом с кроватью. Было почти три часа. Она подумала, сколько ещё смогут выдержать в тоннеле курьеры.
Взявшись за его член, она сунула его снова в рот, но он дал ей сильную пощёчину.
«Не так быстро,- сказал он.- Сначала я хочу посмотреть, как ты забавляешься сама с собой».
Ей было больно, но будь она проклята, если она покажет это, и, запустив пальцы между ног, она притворилась, будто мастурбирует.
«Раздвинь колени»,- сказал он.
Когда она подчинилась, он потянул её на себя, пока она не оказалась на коленях прямо над его головой, потом он обхватил руками её ягодицы и крепко сжал их. Она ощутила на клиторе его язык и снова посмотрела на часы, слушая его учащённое дыхание.
«Ты вкусная»,- прошептал он.
Она нащупала сзади и схватила его член, но не успела она начать ласкать его рукой, как он вывернулся из-под неё, раздвинул ей ягодицы и вогнал член в её анус. Это причинило ей режущую боль в области таза, и она начала ловить ртом воздух. Он сделал глубокий, последний толчок и извергся в неё. Она ощутила, как его сперма пульсирует тонким, горячим ручейком. Когда он отвалился от неё, струйка спермы стекла по внутренней стороне её бедра.
«Ладно,- сказала она,- ты хорошо повеселился».
«Но здесь не было почётной гостьи»,- ответил он, поднимаясь с кровати и направляясь голышом в другую комнату.
Женевьева ползком двинулась за ним, но к тому времени, когда она добралась до двери, он вдруг резко остановился. И она увидела, почему: Кея направила в грудь немца маленький «Вальтер».
«Только тронь меня, и я убью тебя!»- сказала она.
Капрал не двигался и не сводил глаз с оружия.
«Постереги его, пока я оденусь»,- сказала Женевьева.
Когда через три или четыре минуты она вернулась в комнату, картина оставалась почти точно такой же, что и прежде.
«Готова одежда, что мы достали для курьеров?»- спросила француженка.
Кея оделась, пока её соседка по комнате была с немцем. Она кивнула, показав жестом на ворох одежды на диване.
«Сложи всё в чемоданы, включая то, что хочешь взять с собой,- давала указания Женевьева.- Немцы приказали в конце месяца закрыть клуб, и нам обеим нет смысла оставаться в Варшаве».
«Что делать с ним?»- спросила Кея, кивнув на капрала.
«Оставь его мне»,- ответила Женевьева, взяв оружие из её рук и не сводя его с немца, пока Кея быстро упаковала три потрёпанных картонных чемодана.
«Куда мы идём?»- спросила она.
«На встречу с курьерами в разрушенном доме на Биленской улице. Ты пойдёшь первая».
«А как же патруль?»
«Держись в тени».
Кея кивнула, взяла пару чемоданов и поспешно вышла за дверь. Женевьева подождала, пока шаги её соседки по комнате не стихли внизу лестницы, потом сказала капралу: «Одевайся. Да поторапливайся».
Он напялил форму, не говоря ни слова.
«Возьми его,- велела француженка, показав пистолетом на оставшийся чемодан.- Будь впереди меня и не пытайся выкинуть что-нибудь, иначе я буду стрелять. Понял?»
Капрал кивнул, поднял чемодан и, спустившись по лестнице, вышел на улицу. Патрулей не было видно, и они добрались до сгоревшего дома за двадцать минут быстрой ходьбы.
«Забирайся в грузовик»,- сказала Женевьева шофёру. Он повиновался, сначала поставил на пассажирское сиденье чемодан, а потом плюхнулся за руль. Женевьева залезла вслед за ним, целясь пистолетом в его голову.
«Теперь заводи двигатель, и продвинься вперёд на несколько метров».
Немец выглядел недоуменным, но сделал так, как ему было приказано, а Женевьева в это время дала указание Кее, стоявшей на подножке, подойти к люку, помочь курьерам выбраться из него и загрузить их в кузов грузовика. Через несколько мину т она почувствовала, как машина легко качнулась, когда вновь прибывшие забрались в кузов, и услышала шёпот Кеи через окошко в задней части кабины о том, что они готовы ехать.
«Держи обе руки на руле и делай, как я говорю»,- сказала француженка водителю.
Глядя на её пистолет, он тронул грузовик с места. Женевьева опустилась под пассажирское сиденье, но держала водителя под прицелом пистолета. Начинался рассвет, и, когда грузовик въехал в центральную часть Варшавы, движение стало плотнее. Время от времени Женевьева приподнимала голову, чтобы проверить, где они проезжают, и давала указания шофёру. Она выбрала конечной целью поездки лес Ломянки милях в пяти к северу от города, но, когда они приблизились к мосту через Вислу, она увидела нескольких немецких солдат, стоявших у дорожного заграждения.
«Стоп!»- скомандовала она.
Водитель колебался, прикидывая шансы добраться до солдат прежде, чем Женевьева пристрелит его, но решил, что риск слишком велик, и затормозил.
«Разворачивайся,- сказала Женевьева,- и продолжай ехать, пока не найдёшь мост без охраны».
Грузовик набрал скорость, так как шофёр выполнил приказ француженки. Она подняла голову, чтобы проверить, где они находятся, и увидела зелёные скверы на просторных площадях. Минут через сорок пять водитель нашёл, наконец, неохраняемый мост, переехал Вислу и въехал в Вышков лес.
«Поверни налево».
Рессоры грузовика заскрипели, когда он запрыгал по глубокой колее на грязной дороге.
«Останови здесь»,- приказала Женевьева.
Машина, вздрогнув, остановилась, и задний борт распахнулся. Качнув пистолетом, француженка велела водителю выйти и повела его к месту, где стояли Кея и три курьера. Курьеры всё ещё были покрыты слизью, и от них исходила жуткая вонь. Несколько минут они стояли неподвижно под тёплым весенним солнцем; потом две женщины бросились в объятия друг к другу и принялись плакать. Халевы, покрытый толстым слоем вонючей грязи, и от этого ещё больше похожий на медведя, обратил взор на водителя.- «Что делать с ним?»
Француженка пожала плечами.- «Мы можем его связать».
«Немецкие патрули обнаружат его в ближайшие же часы».
Капрал, очевидно, поняв, о чём шла речь, хотя говорили по-польски, взволнованно затряс головой.- «Я ничего им не скажу. Я устал от этой войны…»
Не успел немец закончить фразу, как Халевы обхватил его голову удушающей хваткой, и, когда он сломал его шею, раздался противный хруст. Не сказав ни слова, Халевы взвалил тело водителя на свои могучие плечи и затопал к ближайшей купе деревьев.
Анна и Джанет перестали плакать. Неожиданное насилие ошеломило их. На несколько мгновений повисла тишина. Потом Женевьева прошептала: «Там ручей. У нас есть с собой чистая одежда. После того, как вымоетесь, можете выбрать, что вам захочется».
Кея положила в один из чемоданов кусок мыла, и с его помощью она вымыла женщинам волосы. Увидев медальон, который Джанет носила на шее,- талисман, снятый англичанкой с обожжённой кислотой груди Кандальмана,- она замерла, но затем продолжила намыливать ей голову, ничего не сказав.
Когда Халевы вернулся, неся форму, сапоги и каску водителя, Анна и Джанет были ещё голые. Увидев женщин, он быстро отвёл глаза.
«Мы должны избавиться от грузовика»,- сказал он. Взяв пять холщовых мешков с драгоценными камнями, он погрузил их в кузов грузовика. Женщины быстро оделись и залезли в кузов. Халевы сел за руль и завёл мотор.
Они проехали колонну грузовиков, двигавшуюся им навстречу, и, когда солдаты СС махали рукой Халевы, он широко улыбался, но не убирал ногу с педали газа. Женевьева открыла один из чемоданов и вынула буханку хлеба, немного сыра, большую палку колбасы и бутылку белого вина.- «Это всё, что у нас есть,- сказала она.- Мы можем съесть это сразу или попробовать растянуть, чтобы хватило подольше».
Остальные согласились, что разумнее оставить немного до следующего раза, и она нарезала каждому маленькие порции. Она раздавала еду, когда грузовик неожиданно замедлил ход, и она упала на дно кузова.
«Все из машины!- крикнул Халевы, стуча по борту грузовика, направляясь к его заднему борту. – И захватите с собой мешки».
Анну озадачил приказ Халевы, но она повиновалась и наблюдала, как он вернулся в кабину, перевёл рычаг коробки скоростей в нейтральное положение, снял ручной тормоз и резко повернул рулевое колесо. Машина понеслась, набирая скорость, вниз по холму, и метров через пятьдесят она так разогналась, что перескочила через край скалы и рухнула в озеро, которое было на несколько десятков метров ниже скалы.
«Теперь пойдём пешком»,- объявил Халевы.
Положив на плечи свой мешок, он взял два чемодана и двинулся по пологому склону. Джанет взяла оставшийся чемодан, забросила на плечо мешок и пошла за ним. Анна, Женевьева и Кея, прежде чем взять свою ношу, немного поколебались; по солнцу, почти зашедшему за горизонт, было видно, что вот-вот стемнеет, а все трое очень устали. Но, когда Халевы окликнул их, они вяло направились по тропе, которая вела к деревьям.
Воздух стал неприятно холодным. Когда с темнотой пришёл сырой туман, стало ещё холоднее, но они продолжали карабкаться вверх ещё почти час, пока Анна, задыхаясь, не сказала: «Мне надо отдохнуть».
«Ещё рано»,- сказал Халевы.
Анна повалилась на скалу.
«Пошли, я помогу тебе»,- сказала Джанет.
Она схватила Анну за руку и помогала ей идти ещё час, пока они не дошли до следующей полосы деревьев, где Халевы объявил, что женщины могут подождать, пока он не найдёт им безопасное место для ночлега.
«Спасибо,- прошептала Анна, когда Джанет опустила её на землю.- Без тебя я не смогла бы дойти».
Женевьева открыла чемодан и поделила оставшуюся еду на равные доли. – «Можем прикончить и это»,- сказала она, передавая по кругу порции еды и полбутылки вина.
Кея отказалась от еды, сказав, что она не голодна, зато, когда вернулся Халевы, он с жадностью проглотил свою долю и только затем отвёл женщин в найденную им неподалёку пещеру.
«Ночь проведём здесь»,- сказал он.
Это была природная ниша, укрытая нависавшим над ней козырьком. Пол был устлан сосновыми иголками.
«Первую вахту несу я,- сказал Халевы,- потом каждая из вас…»
Он не договорил, потому что снаружи пещеры раздалось металлическое позвякивание. Прижав ухо к земле, он две или три минуты внимательно вслушивался. Потом он посмотрел на женщин, прижав палец к губам.
«Похоже, это немецкий патруль»,- прошептал он.






7.
Звуки донеслись опять, на этот раз более громкие, и к позвякиванию добавился скрежет. Женщины встревоженно переглядывались, но, когда звуки начали стихать и, наконец, совсем исчезли, они немного расслабились. Все они так и не смогли заснуть.
Перед самым рассветом Халевы выскользнул из пещеры, чтобы посмотреть, чисто ли побережье. Он прошёл около сотни метров, когда кто-то предостерегающе произнёс: «Оставайся на месте, не то башку снесу!»
Халевы замер.
«Руки за голову, и медленно иди вперёд».- Приказы отдавались на польском, хотя по сильному акценту, с которым говорил человек, было понятно, что этот язык для него не родной.
Халевы пошёл по изрытой лесной дороге, петлявшей между кустами, и она вывела его на заросшую травой вырубку, окружённую с трёх сторон высокими деревьями. На одной стороне вырубки он с удивлением увидел большую крестьянскую телегу, на которой были сложены в высокий штабель срубленные брёвна.
«Повернись, но руки не опускай».
Халевы подчинился. В двух или трёх метрах от него стоял темноволосый человек, на сгибе его руки покоился дробовик. На нём были вельветовые штаны, яркая рубаха без ворота, и широкополая шляпа. Но особое внимание привлекали его глаза: огромные и чёрные, они пронизывали насквозь, и в то же время в них были беспокойство и настороженность пугливого животного. Лицо его имело грубые, резкие черты, у него были высокие скулы и кожа цвета морёного дуба.
«Katar san tun?»- спросил он на неведомом Халевы языке.- «Откуда ты пришёл?»- повторил он по-польски.
«Из города»,- ответил Халевы.
«Что ты делаешь здесь?»
Халевы бросил взгляд на гружённую брёвнами телегу.- «Как и ты, валю лес на дрова».
«Голыми руками?»
«Топор я оставил на месте ночлега».
Они стояли лицом друг к другу. Человек с оружием продолжал смотреть через его плечо, и через несколько минут показались Анна, Женевьева, Джанет и Кея, руки они держали за головами, а привели их другой мужчина и мальчик, у обоих были ружья. За ними шла старуха. У неё были длинные, седые, заплетённые в косы волосы, но двигалась она проворно и легко, и это мешало определить её возраст.
Она быстро заговорила с мужчиной, державшем на прицеле Халевы, на том же странном языке, на каком говорил до этого он, всё громче и громче, и наконец, засеменила прочь, сердито бормоча себе под нос.
«Хотела бы я знать, о чём они говорили»,- прошептала Анна.
«Старуха говорит, что нас надо убить, а он не может принять решение»,- сказала Кея. Она повернулась лицом к мужчине и громко сказала: «Yekka bulisas nashi beshes pe done grstende».
Он удивлённо посмотрел на синеглазую блондинку.
«Что ты ему сказала?»- нервно спросила Женевьева.
«Я сказала ему, что одной задницей на двух конях ему не усидеть»,- ответила Кея.
«San tu rom?» - спросил мужчина по-цыгански.
«Мои родители были цыгане,- ответила она по-польски.- Их обоих убили фашисты».
«Я- Тибере,- сказал он, опуская дробовик.- Расскажи мне о своих друзьях».
«Gaje» ,- сказала Кея.
Мужчина посмотрел на Халевы, потом перевёл взгляд на трёх женщин.- «Еврейки?»
«Только одна из них. Мы все из Варшавы».
«Я слышал, что там творится. Это ужасно. Немцы не успокоятся, пока не погибнет последний еврей в Европе».
«И последний цыган»,- сказала Кея.
«Верно,- ответил мужчина, печально покачав головой.- Многие из моего племени погибли в Дахау и Равенсбрюке».
«Эта общая беда должна сделать нас друзьями,- сказала Кея.- Как Rom, я прошу вашей защиты».
Старуха, находившаяся в дальнем конце вырубки, крикнула по-цыгански, что он дурак, если верит, что такая светлокожая женщина может быть цыганкой.
«Тихо!- рявкнул он, и его тёмные глаза сердито блеснули.- Это – моя kumpania . Я принимаю решения».
«Тогда будь готов пережить их последствия»,- предупредила женщина.
Она продолжала бормотать, а остальные в это время собирали в охапки хворост и разводили костёр. Джанет, не силах пошевелиться от усталости, пыталась понять, почему цыгане расчищают площадку для костра, когда их телега загружена свежесрубленными брёвнами. Тайна раскрылась, когда мужчина, говоривший с Кеей, сунув руку между двумя брёвнами, отошёл назад, и распахнулась потайная дверь. За ней обнаружилось просторное вместилище, в котором была куча цветастых стёганых одеял, кухонная утварь, съестные припасы и кожаная упряжь для коня, который тихо пасся в дальнем конце вырубки.
Анна наблюдала, как мужчины снимали тяжёлый котёл, который висел на треножнике над теперь уже тлевшим костром. После ещё одной хриплой перепалки на цыганском языке старуха угрюмо начала готовить еду: жареный лук, помидоры, красный перец, и мясо, нежное и мягкое, но с душком, и очень жирное. Анна была чересчур голодна, чтобы спрашивать, что это было, пока она не кончила есть, но, вместо того, чтобы сказать ей, Тибере взял то, что казалось маленьким кроликом, отделил заострённой палочкой его кожу, поднёс его ко рту и надул зверька, пока его кожа не натянулась. Только когда колючки встали дыбом, Анна поняла, что ела ежа.

«Хорошо, а?»- сказал Тибере.
«Вовсе нет»,- ответила Анна, а Тибере стравил воздух из ежа и повесил его на верёвку, натянутую между двумя деревьями.
Ещё во время трапезы Тибере назвал других членов группы: Лацо, тощего, как жердь, парня лет двадцати пяти; Андрея, мальчика лет тринадцати с курчавыми чёрными волосами и щедрого на улыбку; Йоницу, ещё одного мальчика, которому было около девяти; и Пхуро, старуху, которая приходилась бабушкой всему племени.
Цыганский вожак закончил трапезу громкой отрыжкой. Похоже, старухе это было приятно, её лицо цвета тёмного дерева сморщилось в улыбке, когда она собирала посуду, которую вычистила, потерев землёй.
Пока Лацо надевал на голову коню хомут, тот топал копытами и тряс длинной серой гривой. Женевьева слышала, как где-то вдали, на горном пастбище, блеяли овцы. Голова у неё болела от высоты и недосыпания, но, когда Тибере остался у костра и стал беседовать со своими гостями по-польски, она сделала вид, что ей это очень интересно.
Причина, почему его «kumpania» столь мала, была, объяснял он, в том, что год назад большая часть его племени была убита немцами под Кельце . В числе погибших была и жена Тибере, на это француженка инстинктивно обратила внимание, когда цыганский вожак описывал, как более шестисот тысяч Rom погибло от рук фашистов.
По мере того, как Женевьева слушала, она неожиданно для себя заметила, что изучает Тибере со всё возрастающим интересом; от него исходила сила, и эта сила привлекала её. Когда он, наконец, затушил костёр и повёл женщин к телеге, она старалась держаться за его руку так, чтобы он ощутил упругость её грудей, и растерялась, когда он шарахнулся в сторону от неё.
Женщины вползли в потайное место под брёвнами, кроме Пхуро, которая надменно выбрала себе место для ночлега под телегой. Халевы начал было залезать вслед за женщинами, но Тибере быстро остановил его, сухо объяснив, что, согласно цыганскому закону, строгое разделение полов должно соблюдаться во все времена.
«Я не цыган…»
Не успел Халевы закончить фразу, как Тибере поднял дробовик и положил палец на курок.
«Может быть, и так,- холодно сказал он,- но в этом таборе ты подчиняешься моим приказам».
Халевы посмотрел на ружьё. Какой-то миг казалось, что он хочет сделать шаг, но потом он пожал плечами и взобрался на скамейку, служившую сиденьем для возницы. Женевьева решила, что, если в будущем между двумя мужчинами вспыхнет вражда, в её интересах будет подольститься к Тибере. Это был человек, который, подобно Кандальману, успел позаботиться о себе и о тех, кто был ему близок. Хоть он и отстранился, когда она пыталась прикоснуться к нему, она-то знала мужчин и была уверена, что найдёт способ ублажить его. Когда телега тронулась с места, она повернулась к Кее.- «Действительно все цыгане такие целомудренные?»
«Прикосновение к любой части тела женщины, на которой цыган не женат, даже к её одежде, строго запрещено законом Rom»,- сказала та. Женевьева не ответила, но, когда она лежала, слушая цоканье конских копыт по грязной лесной дороге, на её устах была понимающая усмешка.

Путешествие продолжалось, и один день был похож на другой. Вероятно, Тибере имел самое смутное представление о том, куда он движется, хотя время от времени он заявлял, что окончательной его целью было пересечь Пиренеи и добраться до Испании. Он говорил о контрабандистах, настоящих профессионалах, которые охотно, только заплати, проведут людей опасными горными тропами, но они были по меньшей мере за тысячу километров отсюда, а как добраться до них, похоже, он и сам не знал. Но он продолжал двигаться на юго-восток, в направлении, которое, как уверяла Джанет, с каждым днём приближает их к швейцарской границе, поэтому они решили и дальше идти с Тибере и его «kumpania» до тех пор, пока не появится благоприятная возможность покинуть их.
Понемногу женщины втянулись в ритм цыганской жизни, хотя чаще всего она была совсем нелёгкой. Конь был плох и часто нуждался в отдыхе. Нередко им приходилось делать крюк, потому что лес становился слишком густым, и телега не могла через него проехать, зачастую они не смели сделать привал и приготовить пищу, потому что боялись, что костёр увидят немецкие патрули. Не позволяла им расслабиться и старая Пхуро, продолжавшая хранить долгое, мрачное молчание и упорно спавшая отдельно от других женщин.
Когда, наконец, они вышли из леса рядом с чешской границей и остановились на ночь у края болота, стало очевидным, что нервы женщин измотаны до предела. Жизнь в такой тесноте раздувала самые мелкие раздоры, и, хотя каждая из них сознательно старалась унять свой норов, делать это становилось всё труднее. Откровенные старания Женевьевы понравиться Тибере разожгли в других женщинах жгучую обиду, и особенно в Кее, которая предупреждала, что нарушение сурового цыганского морального кодекса обернётся изгнанием их всех, но француженка не обратила внимания на это предостережение и продолжала искать его благосклонности.
Она поставила себе целью идти рядом с Тибере во время их долгих ежедневных переездов и ластилась к нему изо всех сил. Одним из способов польстить ему была её просьба научить её цыганскому языку, и она овладела несколькими простенькими словечками. Цыганский вожак сказал ей, что marhime (нечистый) был для Lowari предметом огромной важности.- «То же слово используют, чтобы сказать о ком-то, изгнанном из племени за серьёзный проступок»,- сказал он.
«Например?»- спросила она.
«Добрачный секс или супружеская неверность»,- ответил он.
Хотя, казалось, Тибере нравилось болтать с Женевьевой, он никогда не делал и не говорил того, что она могла бы истолковать как выражение его полового влечения. Часто, когда они болтали, рядом с ними шёл Йоница и добавлял маленькие подробности, которые, чувствовал он, следует знать француженке. Связь между этими двумя цыганами, которые не были родственниками, была похожа на отношения отца и сына, и Йоница и не пытался скрывать своего благоговения перед Тибере.
Их весёлое товарищество резко контрастировало с конфликтом, разгоревшимся между женщинами, путешествовавшими в кузове телеги. Поездка затянулась, и они часто были заняты спорами о том, сколько ещё времени им оставаться с Тибере прежде, чем бросить его и попытаться предпринять заключительную часть своего путешествия в Швейцарию.
«Мы будем дурами, если бросим его раньше, чем это нужно»,- жарко убеждала Женевьева.
«Это верно,- соглашалась Кея.- Тибере всю жизнь провёл под открытым небом. Он знает, как не попасться на глаза немцам».
«Но он направляется к испанской границе»,- говорила Анна.
«И, кажется, его не волнует, сколько времени потребуется, чтобы добраться туда,- добавляла Джанет.- А нам дан приказ доставить драгоценности в женевский банк. Это значит, что мы должны полагаться только на самих себя, и не пора ли нам начать делать это?»
Хуже всего было в долгие дождливые дни, когда всем им приходилось ютиться в тесной конуре телеги: одежда была сырая, духота внутри невыносимая, и от спёртого воздуха болела голова. Едкий дым лесных костров щипал им глаза, и всюду их преследовал неистребимый запах конской мочи. Ссоры вспыхивали всё чаще, и после них женщины подолгу не разговаривали друг с другом.
«Может быть, Тибере знает, что делает,- фыркнула Женевьева, когда цыганский вожак велел ей забраться обратно в телегу, чтобы её не видела группа других беженцев, пробиравшихся по лесной дороге,- но меня тошнит от того, что он командует моей жизнью».
«Может быть, он спасает её»,- сказала Кея.
«Если тебе не нравится, что он указывает тебе, что делать, перестань увиваться вокруг него без конца»,- добавила Анна.
«Эй, вы двое, хватит пререкаться,- резко вмешалась Джанет.- Нам всем придётся уживаться с Тибере столько, сколько будет необходимо».
Решение Тибере о пересечении границы между Чехословакией и Австрией принесло приятное облегчение после долгих дней заточения в кузове телеги, несмотря даже на то, что он выбрал для этого ночь с сильной грозой. Уйдя в сторону от дорог, они двигались по лесистой местности напрямик; временами их путь замедлялся из-за того, что приходилось брести по щиколотку в грязи. Женщины работали наравне с мужчинами, толкая увязавшую в грязи телегу под ливнем и в кромешной темноте. Никто из них не знал наверняка, в какой именно миг они пересекли злосчастную границу; напряжение, в котором они находились, исчерпало все их силы, и единственным указанием на то, что они достигли своей цели, было то, что после долгих часов ломовой работы Тибере вдруг велел остановиться и выпряг коня.
Остаток ночи Пхуро и мужчины провели, укрываясь под брезентом, а женщины лежали в заляпанной грязью одежде на сырых одеялах внутри телеги и пытались заснуть. Но это было невозможно: слишком было сыро и холодно.
«Больше меня не заставят пройти через это»,- сказала Анна.
«Впереди ещё швейцарская граница»,- напомнила ей Джанет.
«Там будет куда труднее, и с нами не будет Тибере, чтобы помочь нам»,- добавила Кея.
«А нельзя подкупить пограничников?»- спросила Женевьева.
«Для этого нужна куча денег»,- сказала Кея.
Француженка открыла свой рюкзак, взяла из него пригоршню драгоценных камней и высыпала их сквозь пальцы обратно в холщовый мешок.- «Мы несём с собой целое состояние»,- сказала она.
«Но не для того, чтобы мы им пользовались»,- напомнила Джанет.
«Если мы не доставим их в банк в Женеве, ими никто не сможет воспользоваться»,- возразила Женевьева.
«Она права,- сказала Анна.- И, чтобы знать наверняка, что у нас есть при себе хоть немного, когда они нам очень понадобятся, давайте вошьём по несколько камней в подгибы наших платьев».
Когда и остальные женщины выразили своё согласие, Джанет не стала возражать. Кея нашла в маленьком отсеке телеги иголки, нитки и ножницы, и они начали распарывать подгибы. Свет в кузове телеги исходил только от единственной свечи, но её дрожащего света было достаточно для того, чтобы камни засверкали.
Каждая из женщин выбрала по шесть камней: Кея – изумруды и рубины; Джанет – бриллианты; Женевьева – сапфиры и опалы; Анна – полдюжины идеально подобранных жемчужин. Работая, Анна вспоминала, как, когда ей было двенадцать или тринадцать, мать учила её шить. Это воспоминание потянуло за собой другое, о том, как она в последний раз видела родителей в больничной палате – отца, опирающегося на стену с зияющей дырой в животе; мать с разбитым черепом, лежащую под опрокинутой кроватью. Она задрожала, и, когда задача по упрятыванию камней была завершена, задула свечу и устроилась, всё ещё дрожа, под сырым одеялом.
Джанет тоже была поглощена своими мыслями: золотого медальона, который она сняла с Кандальмана, когда лечила его ожоги, больше не было на её шее; она предполагала, что потеряла его во время перехода границы. Ей снова виделся ужасный шрам, оставленный на груди Кандальмана кислотой; она усилием воли прогнала это видение и попыталась заснуть.
Час спустя Женевьева всё ещё не спала. Она тоже думала о Кандальмане, но совсем иначе. Её воспоминания были сосредоточены в основном на их совместной жизни до того времени, когда фашисты приказали ему переселиться в гетто; о чудесных совместных трапезах, о шампанском, которое они пили, о дорогих платьях, что он ей покупал, и о посещениях в каждый уикенд маленьких гостиниц в сельской местности близ Варшавы. Казалось, всё это было давным-давно, но эти подробности отпечатались в её памяти, и из-за того, что они столь разительно отличались от жалкого положения, в котором она находилась теперь, она смаковала каждое такое воспоминание.
Когда они проснулись, начал моросить дождь, но день становился теплее, пока они ехали по узким, петлявшим просёлочным дорогам, по обеим сторонам которых росли высокие тенистые деревья. Наконец Тибере объявил привал на богатом травой лугу, через который тёк ручеёк. Женщины смыли грязь, которая до сих пор покрывала их руки и ноги, и сделали, что смогли, для удаления грязи, налипшей минувшей ночью на одежду, но там, где в подгибах их юбок были укрыты драгоценные камни, они старались тереть одежду не так сильно. Пхуро, не пожелав развести костёр, приготовила еду: хлеб и ломтики холодной ежатины, которую они все с жадностью проглотили.
После полудня они снова тронулись в путь, но, когда немецкая танковая колонна покатилась рядом с телегой, направляясь на юг, в сторону Линца, Тибере свернул с дороги на изрытый колёсами грязный просёлок, который привёл их через заросшее буйными сорняками свекловичное поле к уединённой ферме.
Это была довольно большая ферма, пустующая и полуразрушенная, и их встретили сновавшие по двору цыплята и гоготавшие гуси.
Но небольшая разведка, осуществлённая Тибере и другими мужчинами, быстро обнаружила, что птицы были не единственными обитателями фермы. Группа мужчин, все они были призывного возраста, обосновалась на большом сеновале. Вместо того, чтобы присоединиться к ним, Тибере занял большой флигель, загнав в него телегу, чтобы она не была на виду. Пхуро пошла искать какую-нибудь еду, а мужчины присоединились к нескольким польским шахтёрам и батракам, собравшимся в главном строении фермы и слушавшим радио. Они объяснили, что удрали из Польши, чтобы избежать подневольной службы у фашистов, которые отправляли морем всех трудоспособных мужчин на работы на фабриках Германии. Вместо этого они надеялись добраться до Испании, где намеревались остаться до окончания войны.
Новости, услышанные ими по радио, давали надежду, что день этот недалёк: британские и американские бомбардировщики нанесли тяжёлый урон военной промышленности Германии, правительство Муссолини свергнуто, а итальянцы во главе с маршалом Бадольо , по слухам, обсуждали с союзниками вопрос о перемирии.
Спустя примерно полчаса после их прибытия на ферму по грязной дороге, что вела к флигелям, подъехала немецкая бронемашина. Она не стала въезжать во двор, а осталась вместо этого на позиции, которая лишала всякой возможности обхода. Вскоре после этого на противоположной стороне двора с рёвом остановился танк.
«Не нравится мне всё это»,- пробормотал Халевы, следя за немцами через сломанные ставни.
«Они просто выехали на манёвры»,- сказал Тибере.
Халевы это не убедило; он собрал всех женщин.- «Давайте мне ваши рюкзаки. Не хочу, чтобы они попали в руки к немцам».
Взвалив пять холщовых мешков на плечо, он вошёл в главное строение усадьбы и исчез, спустившись по ступеням, которые вели в подвал.
«Типичный Gaje,- сказал Тибере Кее.- Он заботится прежде всего о вашем имуществе».
Она не ответила, но знала, что цыганскому вожаку, должно быть, интересно, что было в мешках. С тех самых пор, как женщины присоединились к его kumpania, он пожирал мешки глазами с неприкрытым любопытством, но его уважение к чужой собственности удерживало его от расспросов.
Был ранний вечер, но было ещё достаточно светло, чтобы они смогли разглядеть, как немцы водружают на верх бронемашины громкоговоритель. «Achtung! Achtung! - объявил голос.- Выходите с поднятыми руками. У вас есть пять минут, после этого мы будем стрелять».
8.
Последовавшая за этим объявлением тишина была абсолютной,- не слышно было ни птиц, ни насекомых, только пустота, в которой как будто остановилось время. Тишина кончилась, когда со скрипом открылась дверь разрушенной усадьбы, и жидкий ручеёк людей медленно прошёл к немецкой бронемашине, держа руки за головами.
Тибере быстро поговорил с Пхуро по-цыгански и помог старухе забраться на сиденье возницы. Конь ещё не был распряжён, и уже через несколько секунд Пхуро выезжала через широкие двойные двери флигеля. Тибере быстро поговорил с Лацо, Андреем и Йоницей, снова по-цыгански, и они торопливо выбрались через брешь в задней стене, где рухнула часть кирпичной кладки, быстро исчезнув в росшей за ней высокой, по пояс, траве.
«Немцам нужны только трудоспособные мужчины,- объяснил Тибере.- Старая Пхуро их не заинтересует, зато она может без всякого риска вывезти телегу, а мы встретимся с ней позже».
Он двинулся к бреши, через которую бежали остальные цыгане, а за ним последовали женщины, все, кроме Джанет, которая раздумывала, не отрывая взгляда от ступеней подвала, спустившись по которым, исчез с их мешками Халевы.
«Мы не можем уйти без…»- она не договорила, и остальные женщины не поняли, о чём она больше беспокоится, о Халевы или о сокровищах.
«Быстро!»- поторопил Тибере.
В это время немцы начали обстреливать усадьбу и из танка, и из бронемашины. Снаряды впивались в уже разрушенное строение, вызывая град кирпичных осколков, а автоматчики прочёсывали местность очередями.
Тибере вбежал в высокую траву, и, поскольку между ним и немецкой линией огня находились флигели, он остался незамеченным. Четыре женщины побежали за ним, а во дворе продолжали рваться снаряды, а с сеновала вырвалось бушующее пламя.
Грохот стрельбы оглушал, и он продолжался, не стихая, пока женщины бежали, пригнувшись, к густой рощице. Земля под их ногами дрожала, а воздух был наполнен едким запахом кордита , но они продолжали двигаться вперёд, пока не добрались до деревьев, и там легли, распростёршись под переплетёнными кустами.
Стрельба закончилась так же неожиданно, как и началась, но теперь усадьба была в огне. Опустились сумерки, добавив зрелищу таинственный полумрак. Когда темнота медленно сгустилась над женщинами, они услышали снова автоматный огонь, несколько коротких очередей, а затем – звук заводящегося мотора бронемашины и через несколько мгновений – громкий рёв оживающего танка.
Женевьева вскочила на ноги, но Джанет схватила её за руку.- «Если мы попробуем бежать сейчас, они наверняка увидят нас»,- прошептала она.
Кея молчала, её взгляд был устремлён на танк, который двигался, лязгая гусеницами, прямо на них. Потом он резко повернул и покатился прямо к усадьбе. Он врезался во флигель и проехал сквозь пылающие развалины. Женщины смотрели, не в силах отвернуться или закрыть глаза, пока танк не исчез в темноте на той же грязной дороге, по которой уехала бронемашина.
Выждав минут пятнадцать, Джанет поднялась и осторожно подошла к флигелю. К ней присоединились и остальные три женщины, молча остановившись рядом с ней и глядя на развалины. Вход в подвал, где скрылся Халевы, желая спрятать драгоценные камни, был завален глыбами камней старинной кладки.
«Может быть, он выбрался отсюда прежде, чем всё рухнуло»,- предположила Джанет, разглядывая руины в надежде найти хоть какие-то признаки жизни.
«Не успел бы»,- сказала Анна.
«Кто знает…» Женевьева не договорила.
«Он был слишком неповоротлив, чтобы ему удалось убежать»,- добавила Кея.
Они стояли в темноте, прижавшись друг к другу, и в неверном свете, отбрасываемом пламенем от пылавшего сеновала, на их лицах читалось отчаяние.
«Нам надо найти Тибере»,- сказала Кея, нарушив, наконец, молчание.
Остальные женщины тихими голосами выразили согласие. По крайней мере, это была близкая цель, на которой можно было сосредоточиться. Никто из них не знал, что делать. Цыганский вожак говорил им, что собирается пересечь Пиренеи и добраться до Испании, но женщины слушали его не особенно внимательно, потому что они-то направлялись в Швейцарию, и знали, что расстанутся с Тибере перед тем, как он повернёт на запад, чтобы продолжить свой долгий путь по разрушенной войной Европе.
«Где мы будем его искать?»- спросила Анна.
«Если он ещё жив,- ответила Кея,- он будет оставлять по дороге пометки, которые я смогу узнать, когда рассветёт».
Отвернувшись от развалин флигеля, они пошли обратно к кустам, где они прятались во время обстрела. Остальные последовали за ней, кроме Джанет, которая осталась у разрушенного строения, будто надеясь, что какое-то чудо могло уберечь Халевы и драгоценности от этой могилы. Через пять или десять минут, по-видимому, осознав тщетность своих ожиданий, она присоединилась к остальным, но прежде забрала маленький переносной радиоприёмник, по которому польские шахтёры слушали новости и который каким-то образом уцелел после штурма.
Ночной воздух, согретый всё ещё бушевавшими пожарами, плыл над женщинами, лежавшими под зарослями кустарника, и приносил с собой запах горелого мяса. Был ли это запах обугленных тел беженцев, не ушедших с сеновала, или запах застигнутых пожаром животных с фермы, определить было нельзя, но он висел над ними всю ночь и сделал сон невозможным.
Пока женщины лежали, глядя на звёзды, каждая из них гадала, что уготовило им будущее теперь, когда их неожиданно лишили возможности выполнить задание по доставке сокровищ. У них остались противоречивые чувства. Главным из них было обескураживающее ощущение поражения, смешанное с воспоминаниями о том, что осталось у них позади и с пугающей неизвестностью того, что ожидало их впереди.
«Пошли»,- скомандовала Кея, когда в небе появились первые проблески зари.
Она ползком выбралась из их убежища и жестом указала остальным следовать за ней. Они подчинились и почти час осторожно двигались лесом, стараясь ни в коем случае не наступать на опавшие сучья и не шуметь, чтобы не выдать своё присутствие немецким патрулям. Потом Кея подняла руку и дала им знак остановиться.
«Оставайтесь здесь, пока я проверю по пометкам, по этой ли дороге они шли»,- сказала она.
Женщины опустились на землю, измотанные не меньше, чем усталостью, ощущением безысходности, и смотрели, как Кея уходила одна, пробираясь между деревьями. За недели, прошедшие после их бегства из Варшавы, в ней произошла перемена, столь постепенная, что она была едва заметна, перемена, которая началась, когда они присоединились к kumpania Тибере, и продолжалась, пока она медленно погружалась в повседневную рутину цыганской жизни. Она больше не была застенчивой и неуверенной в себе девушкой, теперь это была спокойная, зрелая женщина. Даже её тело сделалось более женственным.
Больше всех был впечатлён этим преображением Тибере. Сначала, хотя Кея и говорила по-цыгански, он относился к ней с той же надменностью, что и к другим женщинам, которые, просто потому, что они не были цыганками, значили для него, похоже, меньше, чем его конь. Но по мере того, как в ней происходила перемена, его отношение к ней изменилось,- сначала на интерес, а потом и на уважение. Женевьева, убедившаяся, что все её старания ни к чему не приведут, чувствовала, что Тибере влечёт к Кее как мужчину. Он пользовался всякой возможностью, чтобы показать свою мужественность, принимая выигрышные позы и преувеличенно жестикулируя, хотя и делал вид, будто не замечал её, когда она была рядом.
Когда Кея появилась вновь, она была раскрасневшейся от возбуждения и знаком велела остальным следовать за ней, торопливо направившись туда, где с ветки дерева свисал клочок ткани.
«Это оставил Тибере»,- взволнованно объявила она.
«Откуда ты знаешь?»- спросила Анна.
Кея показала на кусок дерева, на котором была сделана особым способом зарубка.- «Это знак его племени»,- ответила она.
Отойдя немного от остальных женщин, она приложила ко рту ладони и подула в образовавшуюся щель, и вышел звук, похожий на крик кукушки. На этот крик тут же ответили долгим, тихим свистом, который повторился дважды, а затем, после короткой паузы, ещё раз.
«Они близко»,- сказала Кея.
Она прошла вдоль по тропе минут пять лёгкими, ровными шагами, женщины от неё не отставали, потом она повторила крик кукушки. Через несколько секунд тихий, низкий свист раздался снова, на этот раз гораздо ближе.
Двигаясь в направлении, откуда исходил свист, они оказались на заросшей травой поляне. С одной стороны, под густой листвой древесной ветви, стояла телега. Тибере сидел рядом с ней, подогнув под себя ноги, на коленях его покоилась голова Лацо, а старая Пхуро стояла в нескольких шагах от него, держа за руку Йоницу. Когда женщины прошли через поляну, все подняли на них глаза, но тут же снова обратили своё внимание на Лацо, который тихо стонал.
Лицо его было землистого цвета, а из ноздрей текла кровь. Хотя Джанет была в нескольких метрах от него, по клокотанию в его горле она поняла, что он умирает. Опустившись на колени рядом со склонённым Тибере, она положила пальцы на пульс Лацо. Он слабо бился. Кровь текла из дыры в его животе, величиной с кулак; очевидно, его ранило, когда немцы выпустили свои первые снаряды десять часов назад. Она удивилась, что он так долго держался за жизнь. Должно быть, он испытывал ужасную боль, но он не показывал это.
«Андрей тоже мёртв…»- Тибере умолк, потому что тело Лацо забилось в конвульсиях, а голова скатилась набок.
«Он умер»,- сказал Джанет.
Пхуро завизжала пронзительно и порвала на себе платье от ворота до талии, а Тибере продолжал держать тело Лацо ещё минут пятнадцать. Потом он медленно встал, достал из телеги заступ и начал рыть неглубокую могилу в дальнем конце поляны.
Воспользовавшись узкой полоской ткани, оторванной от своей рубашки, Тибере сначала измерил тело Лацо, потом сломал мизинец покойника и привязал к нему лентой из волос Пхуро бумажные деньги. Пхуро взяла часы Лацо, остановила их в точности в то время, когда он испустил дух, и раздавила их ботинком. Предав огню несколько личных вещей Лацо, Тибере опустил его тело в могилу вылил над трупом коньяк.
Когда он зарывал могилу, Пхуро подняла лицо к небу, губы её задрожали, и она принялась оплакивать покойника. Её голос был проникновенным, и, пока продолжались её причитания, она как будто сделалась выше ростом и значительнее.
Анна нарвала луговых цветов и положила их на могилу, но Тибере сердито швырнул их через поляну. Испугавшись и недоумевая, она спросила у Кеи, что она сделала не так.
«Цыгане считают сорванные цветы символом преждевременной смерти: не той, что уже случилась, а той, что ещё будет»,- ответила та.

9.
В последующие дни Тибере соблюдал строгие правила траура Roma; в то время, как остальные потихоньку продвигались на телеге на юг, к границе между Австрией и Италией, он шёл пешком отдельно от всех, отказываясь бриться и причёсываться. Из еды он позволял себе только чёрный хлеб, который запивал кружкой холодной воды. Каждый раз, когда он думал о Лацо, он, вместо того, чтобы упоминать его имя, выливал воду на землю или кидал крошки хлеба.
Пхуро тоже продолжала держаться особняком, бредя с опущенной головой и часто стеная столь жалостливо, что другим женщинам хотелось утешить её, но Кея предупредила их, что этого делать не следует, объяснив, что их участие будет отвергнуто. Цыганский обычай требовал, чтобы она скорбела в одиночестве, и, поскольку те же строгие обычаи запрещали ей также готовить, стирать и убирать место стоянки табора, эти хлопоты легли на плечи остальных женщин.
В этой каждодневной работе ими управляла Кея, которая снова столь рьяно стала вести себя как цыганка, что Женевьеве пришлось признать, что она недооценивала свою бывшую соседку по комнате. Куда делась робкая, почти детская беззаботность; её место заняла взрослая рассудительность, придававшая остальным трём женщинам бодрость, которой им так недоставало. Даже внешность её изменилась, её белокурые волосы стали ещё длиннее и завивались кудряшками, а бледная кожа приобрела тёмный загар от постоянного пребывания на солнце и на ветру.
Выкарабкавшись из-под огромного одеяла, под которым спали все женщины, она первой вставала по утрам, собирала хворост для костра, молола кофейные зёрна в древней медной ступке, приносила из ближайшего ручья воду в эмалированных кувшинах.
Тибере, хоть и отстранился, всё же ухитрялся следить за всем происходящим, и, когда его траур кончился, он оценил старания Кеи, преподнеся ей в качестве подарка полоску ткани, которой он измерял тело Лацо перед тем, как опустить его в могилу.
Подарок показался женщинам странным, но Кея объяснила, что, по цыганскому поверью, эта полоска ткани обладает магической силой.- «Её нужно носить, не снимая, но беречь на самый крайний случай, потому что её можно использовать лишь однажды,- сказала она.- Потом её надо как можно быстрее бросить в водный поток, иначе загаданное не сбудется». Она повязала цветную полоску вокруг шеи, и остальные женщины заметили, что в последующие недели она не снимала её.
Когда они приблизились к австрийско-итальянской границе, которую Тибере собирался пересечь через перевал Бреннер , женщины пошли рядом с телегой, помогая толкать её, когда им попадались такие изрытые дороги, что одному коню было не справиться с грузом. Они также стали делать более короткие переходы и, насколько это было возможно, старались двигаться по безлюдной местности. Слушая маленький переносной радиоприёмник, который Джанет забрала на ферме, они могли следить за ходом войны в Европе, где началась высадка союзников на Сицилии; а итальянские войска, возглавлявшиеся Бадольо, готовы были сдаться в плен.
Но Тибере мало интересовали эти далёкие события. Его больше заботило то, как можно раздобыть фальшивые документы, без которых продолжать их путь через Европу на Пиренеи было невозможно. Он решил эту проблему, подкупив секретарш в германском военном штабе в городке близ Инсбрука , которым удалось выправить документы, удостоверяющие личности членов kumpania как французских граждан, родом из Тарба , которые были работниками-волонтёрами, трудившимися на немецких военных заводах, и направлявшихся в отпуск.
Секретарши, с которыми он расплатился серебряными браслетами великолепной чеканки, помогли Тибере также получить старую рабочую одежду, в которую по его настоянию оделись все, чтобы они выглядели как заводские рабочие, как и написано в их документах. К несчастью, размеры не всегда совпадали, и когда женщины, наконец, оделись, одежда висела на них так свободно, что их груди сделались совершенно незаметными.
Кее, бывшей намного меньше их всех, достались куртка и штаны, которые ей были очень велики, но она как будто не возражала, и остальные догадались, что это из-за того, что в последнее время она сильно пополнела. Здоровая жизнь на открытом воздухе улучшила её аппетит, к тому же она делала частые пробы того, что готовила.
Обеспечив женщин рабочей одеждой, Тибере велел им выбросить старые платья, поэтому в ту же ночь, когда Пхуро осторожно спускала телегу по итальянской стороне перевала Бреннер, женщины вынули драгоценные камни, вшитые в подгибы их юбок, и спрятали их в швах рабочих брюк.
Опять один день сменялся другим, а они двигались по северной Италии, потом перешли границу с Францией в Криссоло , всё время двигаясь в юго-западном направлении к городу Тарб у подножия Пиреней. Они часто проезжали мимо военных колонн, направлявшихся на фронт, который немцы создали в итальянском секторе, но, когда бы их ни останавливали на дорожных заставах и контрольных пунктах, документы, приобретённые Тибере, обеспечивали им безопасный проход.
По мере того, как тянулись недели, складываясь в месяцы, каждодневный гнёт быта в такой тесноте возобновил трения между женщинами. Джанет, сама опрятность, раздражалась из-за неряшливости Женевьевы, а Анну злила склонность англичанки к скоропалительным суждениям, основанным на уверенности в том, что ей известно, что для них всех лучше.
Женевьева, которая к этому времени отказалась от попыток завоевать расположение Тибере, была озадачена реакцией Кеи на интерес, который проявлял к ней цыганский вожак. Она неизменно отвергала знаки внимания, которые он ей оказывал, но это делало Тибере лишь более настойчивым, и при любом удобном случае он делал попытки сблизиться с ней, и в конце концов Кее стало почти невозможно продолжать отвергать его ухаживания, не обидев его при этом.
Это была дилемма, решить которую не могла и сама Кея: как и остальные, она знала, что продолжительность их пребывания с цыганским вожаком зависела исключительно от его желания считать их частью своей kumpania. Он мог вышвырнуть их в любую минуту, бросив на произвол судьбы, а это означало, что у них уже не будет подхода к проводникам, которых он намеревался использовать для перехода через Пиренеи.
Когда, наконец, они прибыли в Тарб, Тибере сам решил взяться за дело и, сделав Кее официальное предложение, занялся подготовкой к свадьбе, несмотря на то, что она просила его дать ей время подумать. В ответ на его напористость она замкнулась, подолгу оставаясь одна, и отказывалась говорить, когда другие пытались побеседовать с ней об этом. Джанет стала очень беспокоиться, когда, после того, как Тибере стал объявлять другим попадавшимся им в дороге цыганам, что он собирается завести новую жену и пригласить их на свадьбу, Кея начла проявлять признаки физического истощения. Она быстрее уставала, чаще мочилась, у неё появились отёки на руках и на ногах, и без посторонней помощи она могла передвигаться только на очень небольшие расстояния.
«Так больше не может продолжаться,- сказала англичанка Анне и Женевьеве.- Из-за этого она стала совсем больной».
«Не пойму, почему бы ей просто не сказать, что она не хочет выходить за него замуж»,- сказала Женевьева.
«Может быть, она чувствует, что тогда под угрозой окажется наша безопасность»,- заметила Анна.
Тибере, похоже, ни о чём не догадывался и не скрывал своей радости от того, что день, выбранный им для свадьбы, становился всё ближе и ближе. Он договорился о встречах с профессиональными контрабандистами, зарабатывавшими на переправе беженцев высокими горными тропами через Пиренеи, в маленькой сельской гостинице в окрестностях Тарба, и решил, что неплохо здесь же и справить свадьбу. Слух об этом пронёсся среди всех окрестных цыган, и в день свадьбы они начали собираться после рассвета возле гостиницы.
В тенистом уголке позади гостиницы на козлах для пилки дров были устроены импровизированные столы, покрытые клетчатыми скатертями. Жена хозяина позволила нескольким цыганкам воспользоваться её огромной кухней, и они состязались между собой, готовя кушанья для гостей. Не забыли пригласить и местных крестьян, у которых, знали, были большие запасы продовольствия, часть его они продали цыганам, а остальное поднесли как свадебные дары.
Мужчины проводили день, беседуя возле костров и распивая коньяк. Старик играл на гармошке, а другие хлопали в ладоши и пели. Группа мужчин помоложе отбивала такт ногами, пока один из них, самый непоседливый, не вскочил в середину маленького круга и не пустился в пляс.
В комнатке, располагавшейся в задней части гостиницы, куда через окна, открытые во двор, доносились звуки музыки и пляски, за голым деревянным столом сидел Тибере с контрабандистом, которого он выбрал проводником своей группы для перехода через Пиренеи. Это была их третья встреча, и сделка была уже заключена. Тибере согласился заплатить за каждого члена своего отряда по восемь тысяч франков, что было ниже обычной цены, потому что их было семеро и все они, включая Пхуро, были в хорошей физической форме. Джанет, которую Тибере использовал в переговорах с контрабандистом как переводчика, потому что она бегло говорила по-испански и по-французски, не была так уверена насчёт Кеи, но держала свои сомнения при себе.
Контрабандист, Казимир, был монтаньяром , родным языком его был арагонский диалект испанского, но он говорил и по-французски, правда, с сильным акцентом. Он придавал огромное значение здоровью людей, которых ему предстояло вести, постоянно повторяя, что он и не подумает совершить переход, если кто-то будет не в лучшей форме.- «Там будет сущий ад,- предупреждал он,- особенно, если погода испортится. Я не хочу, чтобы кто-то погиб».
Как будто желая доказать, что подобное невозможно, Тибере подвёл его к открытому окну и указал на тех, кто будет совершать переход. Анна с Женевьевой присоединилась к танцорам, следуя указаниям Йоницы, который пытался научить их родным па, а Пхуро помогала другой цыганке снять с вертела над костром половину коровьей туши. Только Кея оставалась в стороне. Она сидела одиноко на ступеньках кибитки, в платье, которое какие-то цыганки поднесли ей как свадебный подарок. Похоже было, что она плакала.
«О, женщины!- в шутливом раздражении покачал головой Тибере.- Они мечтают о дне, когда выйдут замуж,- но, когда он настаёт, они могут только плакать».
Казимир, который, если верить его словам, был женат и имел четверых детей, засмеялся и принял приглашение Тибере участвовать в празднестве. Он принёс с собой кучу тёплой одежды для похода, начало которого было назначено на рассвет следующего дня, и оставил вещи в кладовке в маленькой комнатке после того, как Тибере заверил его, что по окончании свадебного торжества вся одежда будет распределена. Кибитку, которую всё равно приходилось бросать здесь, обещали оставить Казимиру в качестве частичной оплаты, и он отдал распоряжение, чтобы члены его семьи забрали её после того, как Тибере и его группа следующим утром выступят в поход.
Джанет вышла вслед за мужчинами на зелёный двор, и гости, увидев Тибере, зааплодировали и стали провозглашать тосты в его честь. Он засмеялся и помахал рукой гостям, большинство из которых закончило трапезу, но всё ещё сидело за столами, потягивая из бокалов. Они вежливо отрыгнули, похвалили превосходную кухню и вытерли руки скатертями. Когда мужчины, наконец, поднялись из-за стола и стали смотреть на танцующих, дикая орда женщин и детей набросилась на оставшуюся на столах еду, запихивая её в рот обеими руками.
Тибере наблюдал за этой свалкой.- «Слава Богу, свадьба не будет длиться восемь дней, как обычно!»
Широко улыбаясь, он перестал беседовать с гостями и направился к Кее, сидевшей на ступеньках кибитки. Подойдя к ней, он мягко, но решительно взял её руку в свою и повёл её туда, где ещё плясала молодёжь. Обхватив Кею за талию, он привлёк её к себе и быстро закружил по уже хорошо утоптанной траве.
Она безвольно висела в его объятиях и позволяла ему вертеть себя в головокружительном вихре. Тибере пытался скрыть её вялость, ускорив шаг, но, когда он кончил танец, она повалилась на землю. Прошло несколько мгновений, прежде чем зрители поняли, что что-то случилось. Те, кто был ближе к ней, засмеялись, думая, что у неё закружилась голова от беспрестанного верчения, а Тибере взял бокал пива и осушил его одним глотком. Но, когда Кея даже не пошевелилась, в толпе раздался ропот беспокойства. Но мужчины всё же и не пытались помочь ей подняться на ноги, понимая, что это было бы грубым нарушением цыганского закона, запрещавшего им прикасаться к девственнице.
Джанет, видевшая, как упала Кея, бросилась к ней и пощупала её пульс. Он был очень слабым. Цыганки почувствовали, что случилось что-то серьёзное, и столпились вокруг, предлагая свою помощь.
«Пожалуйста, отойдите, ей нужен воздух»,- просила англичанка, но цыганки не обратили на её слова внимания, подняли Кею и понесли её к лагерю кибиток, выстроенных вдоль сельской улицы, проходившей мимо гостиницы.
Джанет пошла за ними, но ей не позволили войти в кибитку, в которую принесли Кею. Она попала в хорошие руки, уверяли англичанку; та, что ухаживает за ней, известна знанием лекарственных трав. Но Джанет настаивала, и после более получаса многократных просьб ей, наконец, разрешили войти.
Кибитка была чуть больше, чем та, в которой она и остальные женщины провели последние пять месяцев, и была уставлена стеклянными банками с травяными настоями. Свет проникал через два маленьких окошка, и предвечернее солнце бросало единственный яркий луч на старуху, сидевшую в углу, поджав под себя ноги. Кожа её была морщинистая, а волосы свисали сальными прядями, обрамлявшими совиное лицо, но в её тёмных, с нависшими веками, глазах была неожиданная доброта, и она заговорила, словно зашелестел лёгкий ветерок.
«Эта женщина не больна,- сказала она,- она беременна. Она родит ребёнка через шесть-восемь недель».
Она говорила это Джанет, но её слова подслушали полдюжины цыганок, собравшихся у открытой двери кибитки, и среди них раздался потрясённый шёпот. Слух о том, что невеста оказалась не девственницей, быстро дошёл до других гостей, и многие тут же покинули гуляние, разъярённые попыткой Тибере провести их и сделать пособниками его женитьбы на той, что была marhime. Да разве мог он не заметить, в каком состоянии находится женщина, если она носит ребёнка почти семь месяцев?»- сердито спрашивали они друг друга.
Джанет узнала ответ на этот вопрос, просто посмотрев туда, где осталась в кибитке Кея после того, как старуха закончила её осмотр. Теперь, когда с неё сняли просторную юбку и нижнюю юбку от её свадебного платья, живот её был очень заметен, но благодаря её хрупкому сложению и рабочей одежде слишком большого размера ей удавалось скрывать, что она в положении.
Всё это англичанка не в состоянии была объяснить обиженным гостям, разбившимся на группы и сердито обсуждавшим случившееся. Сознательно приютив порочную женщину, Тибере не только нарушил строжайший закон Roma, но также, сделав их соучастниками, отдал их во власть злого рока, а, учитывая опасности, ожидавшие их при переходе через Пиренеи, который все они собирались предпринять, это было последнее, чего бы они пожелали.
Один из мужчин постарше, старейшина другого племени, отдал по-цыгански приказ нескольким стоявшим рядом с кибиткой женщинам. Они выволокли Кею наружу, сняли с неё ту немногую одежду, что ещё оставалась, и прогнали её голой перед собравшимися гостями. Кто плевал в неё, кто кричал ругательства на своём родном языке, а когда процессия достигла места, где стоял Тибере, старик, отдававший приказы, вручил ему кнут и нож с длинным лезвием.
Женщины, раздевшие Кею, силой заставили её встать на колени и крепко держали её. Всех охватила напряжённая тишина,- они ждали, когда их хозяин исполнит традиционное наказание, нанеся на лицо Кеи такой шрам, что она будет носить этот знак всю жизнь, но Тибере бросил кнут и нож на землю и зашагал к гостинице.
Среди цыган, окруживших Кею, раздался сердитый гомон. Когда старик поднял кнут и нож, в какой-то миг показалось, что он сам собирается осуществить возмездие, но вместо этого он велел членам своего племени уходить и повёл их по дороге, которая вела в Тарб.
Кея продолжала стоять на коленях, закрыв глаза и дрожа всем телом. Когда Джанет, Анна и Женевьева помогли ей вернуться в кибитку Тибере, она двигалась как лунатик. Пхуро, следившая за происходящим со ступенек кибитки, отвернулась, когда Кея приблизилась, а когда Йоница протянул ей руку, чтобы помочь войти в кибитку, старуха сердито велела по-цыгански мальчику не прикасаться к нечистой.
Джанет вместе с другими женщинами старалась помочь Кее, вытерев плевки с её тела мокрым полотенцем и одев её в рабочую одежду, столь успешно скрывавшую её беременность все недели, что прошли с того времени, когда они покинули Австрию. Когда Джанет помогала Кее надеть рубашку, из нагрудного кармана вывалился какой-то предмет: это был золотой медальон, который Джанет сняла с шеи Кандальмана. Она поняла, что Кея, должно быть, забрала его. Недоумевая, но и догадываясь, что Кея не в состоянии это объяснить, Джанет положила медальон обратно в карман рубашки и настояла, чтобы Кея легла под одеяло.
Но Кея, наконец, заговорила.- «Мне надо было сказать вам, что я беременна… Мне было так стыдно… Это всё было против того, чему меня приучили верить как цыганку,- но моя жизнь в Варшаве так отличалась от всего, что я знала…»
Джанет мягко закрыла рукой рот Кеи.- «Постарайся заснуть»,- сказала она.
За час до рассвета, когда у двери кибитки появился Тибере, Кея ещё не спала. Он сказал по-цыгански: «Пришёл проводник, и мы уходим. Ты понимаешь, почему я не могу взять тебя с собой».
Кея кивнула.- «Но ты можешь взять моих подруг»,- прошептала она.
Тибере покачал головой.- «Они должны были знать, что ты нечистая».
«Я хранила это в тайне».
«Тогда ты должна нести ответственность за всё, что с ними случится,- сказал он.- Я оставил деньги у хозяина гостиницы. Он разрешит вам остаться ещё на два-три дня, но вы должны найти другое место, потому что теперь этой кибиткой владеет Казимир, и, когда он вернётся после того, как проведёт нас через горы, он заберёт её себе».
«Извини за то, что так опозорила тебя»,- сказала она.
«Я прощаю тебя,- ответил он, всматриваясь в её лицо долгим взглядом,- но простит ли тебя Бог».
Прежде, чем она могла ответить, он повернулся и зашагал прочь.

10.
После ухода Тибере потянулись долгие часы, неуютные из-за сильного осеннего ветра и непрерывных дождей. Женщины, готовые впасть в отчаяние, укрылись в кибитке.
«Что теперь будет?»- спросила Анна, когда Кея, наконец, заснула.
«Не знаю,- призналась Джанет.- Здесь мы оставаться не сможем, а вся округа кишит фашистами».
Женевьева посмотрела в сторону Кеи, скрючившейся под одеялом и отвернувшейся к стене кибитки.- «Кто же всё-таки отец?»- поинтересовалась она.
Этот вопрос больше всего занимал женщин, но Кея не желала говорить об этом, а другие, учитывая её взвинченное состояние, не выпытывали.
«Ты жила вместе с ней в то время, когда она должна была зачать»,- сказала Анна.
«Это должно было случиться в марте»,- добавила Джанет.
«Она даже близко не подходила к мужикам,- заверила их француженка.- Если бы кто-то был у неё, я бы знала…»
Её слова прервало появление владельца гостиницы, принёсшего еду. Дождь прекратился, и небо было в розовых разводах. Несмотря на то, что владельцу гостиницы, чтобы добраться до кибитки, пришлось идти, увязая в грязи, у него было благодушное настроение, потому что на вчерашнем праздновании свадьбы он очень неплохо заработал.- «Только хлеб и холодное мясо,- объявил он, передавая женщинам поднос,- зато много, и ещё бутылка вина от меня».
Женщины ждали, когда он уйдёт, но он продолжал стоять у входа, неловко переступая с ноги на ногу.
«Тибере оставил деньги,- сказал он наконец.- Немного; достаточно, чтобы вы не голодали несколько дней. Но немцы начали аресты в Тарбе, и после того, что здесь произошло вчера, вы будете умницами, если не задержитесь здесь надолго. Цыгане – недоброе племя, особенно к тем людям, кого они считают чужаками, а после того позора, что они пережили, я не удивлюсь, если они скажут фашистам, где вас найти.- Он взглянул на спящую Кею.- Я могу разрешить вам остаться до завтра, но после этого я хочу, чтобы вы ушли отсюда. Понятно?»
Женщины не ответили, а когда владелец гостиницы ушёл, они молча поели.
«Я пойду в Тарб,- сказала, наконец, Женевьева.- Должно же там быть место, где мы сможем остановиться».
«Но только не без денег»,- сказала Джанет.
«Но у нас же есть камни!»- воскликнула Анна.
«Если мы попытаемся продать их, слух об этом распространится быстрее огня,- сказала англичанка.- А меньше всего нам надо привлекать к себе внимание».
«Это – моя вина, что вы угодили здесь в западню,- подняла голову со своего места Кея.- Я хочу, чтобы вы оставили меня и спасались сами».
«Немцы уже начинают облаву»,- сказала Женевьева.
«Я попробую рискнуть».
«Найти тебя им не составит труда, ведь половина цыган в округе настроена против тебя».
«Мой народ не…»
«Твой народ? - француженка рассмеялась.- Сомневаюсь, что они до сих пор считают тебя своей».
Она не хотела, чтобы её слова прозвучали так жестоко, но по тому, как Кея отвела глаза, видно было, что она обиделась.
«Почему бы нам не нанять собственного проводника, чтобы он провёл нас через горы?»- спросила Анна.
«Потому что у нас нет денег»,- ответила сухо Джанет.
«Если мы покажем проводнику камни и тут же отправимся в путь, а отдадим их ему, только когда окажемся в Испании, мы ничуть не рискуем и не привлечём к себе внимание».
«Она права»,- сказала Кея.
«А как же ты?»- спросила Женевьева.
«Я останусь здесь. Только этого я и заслуживаю».
«Ты не можешь. Это слишком опасно».
«И что делать с ребёнком?»- добавила Анна.
Слёзы потекли вдруг по щекам Кеи.- «Ладно, я пойду с вами».
«В твоём положении это будет нелегко»,- предупредила Женевьева.
«Не беспокойся, я выдержу,- сказала Кея.- Ради ребёнка».
Джанет молчала. Она знала, что Кее придётся рисковать жизнью, но в то же время понимала, что шансы выжить в Тарбе у неё не лучше.
Вечером второго дня хозяин гостиницы, неохотно позволивший им остаться ещё на один день, постучал в дверь кибитки и объявил, что за ней пришёл её новый владелец. Джанет, присутствовавшая при заключении сделки, ожидала увидеть члена семьи Казимира, и была удивлена, когда в задней части гостиницы оказался сам контрабандист. Прошло всего три дня с тех пор, как он отправился в горы, уводя с собой Тибере, Пхуро и Йоницу,- слишком мало времени для того, чтобы он успел вернуться.
«Где Тибере?»- спросила она.
«Произошёл несчастный случай,- ответил Казимир, нервно теребя пальцами поля шляпы.- Погода испортилась, но Тибере не стал возвращаться назад.- Он сплюнул струйку табачной слюны.- Над расщелиной был ледяной мостик… он рухнул, и они упали».
«Все?»
«Они были связаны одной верёвкой».
Женщины переглянулись в мрачном молчании.
«В этом не было моей вины,- настаивал Казимир.- Я – хороший проводник».
«Мы собираемся дать вам возможность доказать это»,- сказала Джанет.
Контрабандист, кажется, растерялся.
«Мы хотим, чтобы вы провели нас через горы».
«Невозможно! Уже почти зима, да и погода непредсказуемая».
«Вам хорошо заплатят…»
«Деньги покойнику ни к чему».
«Десять тысяч франков».
«Это будет крайне опасно».
«Двенадцать тысяч».
«За каждую?»
Джанет кивнула.
«Тибере говорил мне, что у вас нет денег»,- сказал контрабандист.
«Мы в состоянии заплатить»,- уверила его англичанка.
Казимир провёл языком по обветренным губам.- «Тридцать шесть тысяч за вас троих…»
«Сорок восемь за нас всех».
Контрабандист посмотрел на Кею и покачал головой.- «Только без неё»,- сказал он.
«Она ещё может ходить»,- сказала Джанет.
«Но не вынесет тех трудностей, что ожидают её там»,- он кивнул на вершины, сделавшиеся розовато-золотыми в лучах опускавшегося солнца.
«Мы поможем ей»,- настаивала англичанка.
«Она проклята и принесёт нам несчастье».
«Это – только суеверие».
«Возможно,- ответил Казимир,- но с тех пор, как обнаружилось, что она – нечистая женщина, погибли три человека. Я не желаю быть четвёртым. Если вы все, кроме неё, готовы отправиться на рассвете, и заплатите мне заранее, я переведу вас через горы, но только не беременную».
Он снова надел шляпу и исчез внутри гостиницы, оставив женщин в тёмной кибитке, и они молчали и не двигались, пока Кея не чиркнула спичкой и не зажгла свечу.
«Вы должны идти без меня»,- сказала она.
«Мы уже решили, что не пойдём»,- устало ответила Джанет.
«Может быть, если мы предложим ему больше денег…»- Анна смолкла.
«А что, если он берёт только наличными?»- спросила Женевьева.
Джанет взяла ножницы и отпорола шов своих рабочих брюк. Три алмаза упали в её ладонь, каждый размером с ноготь её мизинца, и засияли в свете свечи.
«Думаешь, он сможет отказаться от них?- Она вскрыла шов на другой штанине и добавила ещё три таких же больших камня.- Они стоят куда больше, чем Казимир может заработать контрабандой за десять жизней».
Женщины спали урывками, ворочаясь и задевая друг друга в тесноте. Дважды они просыпались от рёва немецких колонн, двигавшихся на север, и ещё раз из-за фашистского патруля, остановившегося рядом с кибиткой, но быстро поехавшего дальше.
Когда на рассвете пришёл Казимир, Джанет встретила его в зелёном дворике позади гостиницы и показала ему два алмаза. Контрабандист, явно застигнутый врасплох, взял их и внимательно изучил каждый камень.
«Они стоят гораздо больше цены, о которой мы договорились»,- сказала она.
«Хорошие камни»,- согласился Казимир.
«Значит, по рукам?»
«За трёх женщин я хочу три алмаза».
Джанет вынула из кармана ещё один алмаз и показала ему, но, когда он потянулся за камнем, она поспешно сжала его в кулаке.
«Ты получишь его после того, как мы перейдём границу с Испанией»,- сказала она.
Его обветренное лицо сморщилось в ухмылке, обнажив неровные, прокуренные зубы.- «Не доверяешь мне, да?»
«Назовём это страховкой»,- ответила Джанет. Она порылась в кармане и вынула последние три алмаза, которые показала на ладони вместе с тем алмазом, что оставался в ней раньше.- «И ты получишь их все, если согласишься взять Кею».
«Ладно,- пожал плечами Казимир.- Но в горах очень опасно».
«Мы все хотим рискнуть»,- заверила его англичанка.
«Да будет так,- сказал Казимир.- Но не говори, что я не предупреждал вас. Эта женщина приносит несчастья».

11.
Вместо того, чтобы отправиться в путь на рассвете, как с Тибере, Казимир назначил их уход после наступления темноты, поэтому женщины провели ещё двенадцать часов, прячась в кибитке и не зная, выдаст их контрабандист немцам или нет.
Казимир, очевидно, предупредил об их плане владельца гостиницы, потому что часа за два до наступления темноты женщин привели в маленькую заднюю комнату в гостинице и велели приготовиться. Они надели тёплые куртки и свитера, оставленные контрабандистом в чулане в день свадьбы, а жена владельца гостиницы, худая, доброжелательная женщина, приготовила им еду и настояла, чтобы они поели, несмотря на то, что из-за беспокойства они совсем не хотели есть, предупредив, что теперь они нескоро смогут отведать горячего. Она также снабдила каждую краюхой хлеба и маленькой фляжкой коньяка в качестве дополнительной защиты от простуды.
Казимир вернулся в сумерках, и вскоре после этого женщины оказались под кучей мешков в крестьянской телеге. Казимир ехал впереди, рядом с возницей, парнем, которому едва ли исполнилось двадцать. Он не сказал, куда они направляются, но по бесконечному петлянию дороги и всё возраставшей крутизне склона было понятно, что они поднимаются на холмы у подножия гор.
Начался дождь, а когда они поднялись на значительную высоту, воздух стал реже. Вдруг возница, потянув вожжи, остановил лошадь и заговорил негромко, но возбуждённо, с Казимиром, который, соскочив с сиденья, велел женщинам следовать за ним. Когда они побежали вверх по склону, сначала послышался рёв мотора, а потом показалась немецкая бронемашина. Казимир с разбегу влетел в сугроб, и женщины последовали его примеру, подчинившись отданному им шёпотом приказу закрыть лица ладонями. Немецкая машина замедлила ход, но не остановилась, а продолжила свой путь вверх по извилистой горной дороге. Когда звук её мотора смолк, Казимир встал и пошёл. Женщины пошли за ним, по их шеям стекал мокрый снег, одежда промокла, а ноги отсырели и замёрзли. Пока они карабкались вверх, мокрый снег повалил ещё гуще, но Казимир продолжал идти, то и дело косясь на небо.
Он разговаривал только с Джанет, и то редко. Сначала она заставляла себя не отставать от него, но вскоре выбилась из сил и постепенно оказалась позади. Остальным женщинам идти вверх было так же тяжело, их ноги и руки окоченели от холода, и, хотя они и старались изо всех сил не отстать, но разрыв между ними и контрабандистом постепенно увеличивался.
К утру Казимир остановился у разрушенной хижины, и женщины повалились на её деревянный пол.
«Сущий ад,- пробормотала Женевьева.- Хотела бы я знать, сколько ещё времени займёт наше путешествие».
Джанет посмотрела на Казимира, привалившегося к стене, но, поскольку он не желала отвечать, она повернулась к Кее и спросила: «Как ты себя чувствуешь?»
Лицо Кеи было серым от усталости, но она всё-таки смогла слабо улыбнуться, а когда заговорила, то так ровно, что в её голосе совсем не слышалось тех страданий, которые, знали они, она должна была испытывать.
«Труднее всего невозможность пописать»,- сказала она.
«Не будет ничего постыдного, если ты обмочишься».
«Уже,- дважды».
Они пытались спать, но сырой, пронизывающий холод сделал невозможным настоящий отдых. Каждая из женщин засыпала ненадолго, но тут же просыпалась, будто шестое чувство предупреждало их об опасности. В последнее такое пробуждение Джанет открыла глаза и увидела, что Казимир наклонился над Женевьевой, держа в руке нож, но, почувствовав, что за ним следят, он поднял кусок хлеба, который отрезал от краюхи француженки, и сунул в рот. Его жест столь явно был рассчитан на то, чтобы отвести от себя подозрения Джанет, что ей стало не по себе, но Казимир только усмехнулся и сказал: «Темнеет. Мы должны идти».
Кея изо всех сил старалась держаться рядом с остальными, но боль от этого была так велика, что она, наконец, дошла до состояния, когда ей всё сделалось безразлично; она словно отделилась от себя и смотрела, как какая-то незнакомка прокладывала себе дорогу в снегу. Её штаны пропитались насквозь мочой и тёрли бёдра. Ноги её были в волдырях, и, хотя она дрожала от холода, лоб её был покрыт потом из-за сильной лихорадки.
В конце второго ночного перехода по команде Казимира они зарылись в снег и прижались друг к другу, чтобы согреться, пытаясь найти спасение во сне. Но для Кеи это оказалось невозможным: странная вялость овладела ею, и она поняла, что сознание уплывает от неё, несмотря на то, что глаза её были широко раскрыты. Кем будет её ребёнок, мальчиком или девочкой? Образы собственного детства проходили перед её мысленным взором, образы зелёных пастбищ и лазурных небес, видимых сквозь кружева осенних листьев…
«Кея!»
Голос доносился как будто издалека, но, когда она подняла взгляд, то увидела стоявшую над ней Джанет.
«Нам надо идти дальше»,- сказала англичанка. Она схватила Кею за руки и рывком подняла её. Был полдень, и всё ещё шёл снег, но зато ветер стих. Казимир был, как всегда, немногословен и не проявлял никаких признаков голода или усталости. Не проявлял он и малейшего сожаления о том, что взялся за это дело. Может быть, подумалось Джанет, таким образом он хочет выжить.
По мере того, как шли часы, снег шёл всё сильнее, и ухудшение видимости крайне затруднило их старания держаться вместе.
Когда случалась какая-то перемена в погоде, Казимир останавливался, бросал взгляд на окружавшие их вершины и чутьём, выработавшимся за сотни переходов, находил нужное направление и двигался дальше.
Наконец, когда Казимир и Джанет, шедшие впереди, достигли крошечного навеса, которым пользовались в летние месяцы пастухи, укрываясь от непогоды, англичанка настояла на том, чтобы они остановились и подождали, пока подтянутся остальные. Контрабандист уверял, что они должны двигаться дальше, но, когда Джанет показала. Что Анна и Женевьева едва видны на белых склонах далеко внизу, а Кея так отстала, что её совсем не было видно, он неохотно согласился подождать часок.
Присев на корточки в углу, он положил руки на колени, а подбородок – на руки, и уставился в пустоту. Поняв, что у неё появилась возможность облегчиться, Джанет пробралась по снегу к задней части навеса, где нашла маленькую отгороженную площадку, на которую, как она решила, в летние месяцы загоняли животных, отделяя их от пастухов, ютившихся в открытой с одной стороны лачуге. Начав стаскивать штаны, она увидела, что Казимир наблюдает за ней через щель в досках, и поэтому в поисках более укромного местечка она отошла чуть дальше, туда, где у поверхности скалы намело глубокий сугроб. Когда-то он был гораздо выше, но ветер срезал верхушку сугроба так, что он частично развалился.
Она снова начала снимать штаны, когда увидела что-то, сначала показавшееся ей оторванной веткой. Рассмотрев это что-то поближе, она увидела, что это была человеческая рука. Её сердце начало колотиться, а когда Джанет разглядела татуировку повыше запястья, оно забилось ещё быстрее: это была птица, изображённая очень искусно и прежде ярко раскрашенная, но теперь посеревшая в результате трупного окоченения. Она в тот же миг вспомнила, что часто видела эту татуировку на руке Пхуро. Разгребая руками снег, она раскопала тело настолько, что стало видно, что горло старухи перерезано.
Потрясённая своим ужасным открытием, Джанет напряглась, пытаясь вспомнить точно слова, сказанные Казимиром, когда она спросила его о причине его раннего возвращения с гор.- «Произошёл несчастный случай… Ледяной мостик над расщелиной рухнул…»
Она попыталась сосредоточиться, но жгучий холод так заморозил её умственные способности, что логически рассуждать было просто невозможно. Что, во имя Христа, Казимир выгадал, убив старуху и мальчика? Он мог убить Тибере, чтобы похитить его деньги, но убивать оставшихся двоих не было смысла.
Что же теперь делать? Рассказывать об этом остальным было без толку. Им всем был нужен контрабандист, чтобы он провёл их через испанскую границу. Без него у них не было ни малейшего шанса. Но сколько ещё времени они будут оставаться в живых рядом с ним? Если Казимир убил троих человек за сравнительно небольшую сумму денег, что должен был иметь при себе Тибере, он, не колеблясь, проделает то же самое с группой женщин, которые, как он знал, несли драгоценные камни, стоившие целое состояние. Единственным вопросом было, где и когда это произойдёт.
Её внимание привлекло движение внизу. Анна и Женевьева пробивались к навесу. Прикрыв тело Пхуро снегом, Джанет порылась в кармане, ища алмазы, которые она обещала отдать Казимиру после того, как он благополучно переправит их через границу. Они исчезли. Он, очевидно, забрал их, когда она спала. А что с камнями, которые были спрятаны у остальных в швах одежды? Если он их ещё не обнаружил, было весьма вероятно, что он просто выжидает подходящей возможности сделать свой ход в качестве вора – или убийцы.
Эти мысли вихрем пронеслись в её голове, пока она брела по снегу, возвращаясь к месту привала. Когда она забралась в маленькое, открытое с одной стороны, укрытие, Казимир обшарил её пытливым взглядом, но она посмотрела в его глаза так, будто и не видела чего-то необычного.
«Где Кея?»- спросила она.
«Там, внизу»,- ответила Анна, показывая туда, где в снегу была едва различима женщина.
«Она плохо выглядит»,- сказала Женевьева.
«Я предупреждал вас насчёт цыганки,- пробормотал злобно Казимир.- Она всем нам принесёт несчастье».
Близился вечер, когда Кея доползла до привала, и видно было, что она чуть жива. Лицо её распухло, кожа растрескалась и кровоточила, и она с трудом глотала воздух.
«Она не может идти дальше»,- сказала Анна. Вместо ответа Казимир повернулся и двинулся наружу, в снежную муть. Снег падал всё гуще, и через полчаса началась настоящая пурга. Но Казимир понукал их двигаться вперёд, проверяя рукояткой ледоруба подозрительные места, которые могли бы не выдержать их вес.
Как раз в такой миг он ударил по чему-то твёрдому, и это что-то откликнулось металлическим звоном, и, упав на колени, он заработал руками и откопал железный столбик.
«Мы всё-таки сделали это!- объявил он с неожиданным чувством.- Он означает границу между Францией и Испанией. Я и не думал, что мы так близко. Неподалёку есть маленькая хижина, где мы сможем отдохнуть».
Англичанка кивнула, но ничего не сказала. Перспектива провести несколько часов в непосредственной близости от человека, который определённо был вором, а возможно, и убийцей, не сулила ничего хорошего, но она знала, что выбора у них нет, и, когда он пошёл, она двинулась за ним, ступая след в след.
Хижина, о которой упомянул Казимир, была внешне похожа на то укрытие, в котором они отдыхали в первый раз. Она не была занесена снегом, в отличие от первой, и была ясно видна издали, но между ней и местом, где стояли женщины, была глубокая расщелина, синий лёд которой влажно блестел в лучах клонившегося к закату солнца.
«Мы перейдём там,- заявил Казимир, махнув ледорубом в ту сторону, где через пропасть был перекинут узкий ледяной мост.- Это совершенно безопасно. Я пользовался им много раз».
Женщины осторожно подошли к краю расщелины и заглянули вниз. Отвесные стены из льда сужались от широкой щели вверху до полуметра или метра на глубине в десять метров.
«Надеюсь, он знает, что говорит»,- нервно сказала Женевьева.
«Пока он ни разу не ошибался»,- заметила Анна.
«Разве у нас есть выбор?»- спросила Джанет.
Казимир размотал верёвку, которую он нёс перекинутой через плечо всё время перехода, и обвязал её вокруг пояса. Потом он зарыл рукоятку ледоруба глубоко в снег и использовал его как якорь, накинув на него верёвочную петлю.- «Я буду оставаться на этой стороне, пока все вы не перейдёте,- сказал он.- Потом я брошу вам ледоруб, и вы воспользуетесь им, как якорем, для меня».
Женевьева переходила первой, и она перебралась на другую сторону благополучно, Анна – тоже, но когда Джанет, настоявшая на том, что будет помогать Кее, была посередине, раздался громкий треск, и ледяной мостик начал дрожать. Шапки снега по краям расщелины дрогнули и упали мелким дождём в пропасть. Англичанка продолжала держать Кею, пока дрожь не прекратилась, а затем они обе медленно двинулись туда, где ждали Анна и Женевьева, готовые подхватить их.
Казимир прищурился, прикидывая, выдержит ли ледяной мостик его вес: лёд был покрыт толстым слоем слежавшегося снега, который скрывал возможные трещины, возникшие после того, как края расщелины сместились. Он отвернулся и посмотрел туда, откуда они пришли, словно раздумывая, не вернуться ли назад, но надвигалась темнота, а облака обещали новую пургу. Пока он взвешивал свои шансы, Джанет поняла, что этого мига она и ждала: они могли оставить здесь контрабандиста, отделённые от него пропастью, и направиться в ближайшую деревню; но не было гарантии, что Казимир не попробует переправиться без их помощи, и, если ему это удастся, то расправа будет скорой и жестокой.
Она продолжала раздумывать над тем, как ей поступить, когда Казимир бросил ей ледоруб и крикнул, чтобы она заякорила его в снег. Поколебавшись немного, она зарыла рукоятку и обмотала ледоруб верёвкой, которая по-прежнему опоясывала её. Казимир снова испытующе оглядел мостик, потом начал движение по нему, мягко ставя одну ногу перед другой, чтобы как можно меньше тревожить ледяную глыбу. Он почти перешёл, когда снова послышался треск – на этот раз гораздо более громкий – и Казимир замер на месте. Если бы он пошёл быстрее или рванулся вперёд, он благополучно перебрался бы на другую сторону, но он промедлил какую-то долю секунды. Ледяной мостик с грохотом рухнул в пропасть, а с ним – и контрабандист.
Джанет закрыла глаза, защищая их от летящих осколков льда, почувствовала, как натянулась верёвка, и вдруг её повалило с ног. Если бы она не зарыла в снег ледоруб, её тоже утащило бы в пропасть, но он затормозил её падение, и она смогла зарыться каблуками в снег и остановить сползание вниз.
Лишь через несколько минут облако снега, поднятое рухнувшим ледяным мостиком, осело настолько, что они могли заглянуть в пропасть. Джанет не могла пошевелиться,- натянутая верёвка пришпилила её там, где она упала,- но Анна и Женевьева бросились к краю пропасти и посмотрели вниз.
Казимир был подвешен на конце верёвки метрах в шести от них, и раскачивался по широкой дуге, ударяясь о гладкие голубовато-белые ледяные стены. Тело его обмякло. С того места, где они стояли на четвереньках, нельзя было понять, потерял он сознание или погиб. Они схватились за верёвку, пытаясь поднять его, но это не удалось. Даже если бы они были в прекрасной физической форме, подъём контрабандиста был бы равносилен подвигу Геракла, а таким ослабевшим им это было просто не по силам.
Джанет казалось, будто верёвка перерезает её пополам, она содрала ей на ладонях кожу, а теперь угрожала утянуть её в пропасть. Она напряглась так, что натяжение верёвки слегка ослабло, и, обмотав её вокруг ноги, сделала так, что стало возможным развязать узел. Пальцы онемели, а ладони были скользкими от крови, но ей удалось избавиться от связки с висевшим в пропасти и отпустить верёвку. Верёвка просвистела в воздухе и исчезла за ледяным краем. Через несколько секунд послышался глухой удар.
Джанет, хромая, добралась до края пропасти и посмотрела вниз, туда, где лежало тело Казимира на глубине девяти метров. Оно застряло лицом вниз там, где сходились ледяные стены, а под ним в зеленовато-синей глубине свободно болталась верёвка. Она взглянула на неподвижную фигуру контрабандиста, потом встала, чувствуя, что Анна и Женевьева выжидающе смотрят на неё.
«Мы ничего не можем сделать»,- сказала она и пошла назад к Кее.
Две другие женщины, кажется, не поняли смысл сказанного Джанет и замешкались, пробираясь к месту, где она их ждала. Кея не смотрела в пропасть и не проронила ни слова с тех пор, как рухнул ледяной мостик. Ей явно нездоровилось, но никто из женщин не осознавал, насколько тяжёлое у неё состояние, пока они не добрались, в конце концов, до развалюхи, на которую им раньше показывал Казимир.
Войдя в неё, Кея села в угол, вытянув перед собой ноги, и, тихо стеная, закачалась из стороны в сторону. Наконец, спустя какое-то время, показавшееся женщинам часами, её стенания смолкли, и она как будто заснула, но меньше чем через пять минут её разбудил чей-то страдальческий вопль. Усиленный отвесными ледяными стенами, откуда он исходил, этот голос явно принадлежал Казимиру.
«О, Боже,- сказала Анна.- Он ещё жив».
Она встала и направилась к двери, но Джанет остановила её.- «Мы ничего не сможем сделать, чтобы ему помочь».
«Должно же быть что-то…»
«Ничего,- твёрдо ответила Джанет.- А чтобы ты чувствовала себя не такой виноватой, знай, что я нашла на привале тело Пхуро, пока ждала с Казимиром, пока вы обе нас догоните».
«Но он сказал нам, что они упали»,- сказала, побледнев, Женевьева.
«Её горло было перерезано, и, хотя я не нашла Тибере и Йоницу, думаю, они тоже убиты».
Снова в темноте разнёсся эхом голос Казимира, слова было уже не различить, и крик его превратился в тонкий вой, который продолжался несколько минут, а затем стих.
«Зачем Казимиру было убивать Пхуро и остальных?- спросила Анна.- Я имею в виду, какой ему был от этого прок?»
«Тот же, что он хотел от нас».
«Я не понимаю…»
«Покажи мне свои камни»,- сказала Джанет.
Анна была в недоумении.
«Камни, которые ты спрятала до того, как погиб Халевы»,- сухо добавила англичанка.
Анна прощупала отвороты промокших от снега рабочих брюк. - «Их здесь нет»,- сказала она.
«А у тебя?»- спросила Джанет, повернувшись к Женевьеве.
Француженка вытянула брючины из разбухших от воды сапог и показала швы, они были распороты.
«Последние, что он не забрал, оставались у Кеи,- сказала англичанка,- и он, возможно, собирался украсть их сегодня ночью».
Все трое посмотрели на Кею, скорчившуюся в углу. Они думали, что она спит, но сейчас они увидели, что глаза её открыты и переполнены болью. Её тело задёргалось в схватках.
«Боже, только не здесь!»- прошептала Джанет.
«Пора?»- спросила анна.
Бывшая медсестра кивнула.- «У неё начинаются роды».

12.
Единственным источником света в хижине была свеча, которую кто-то оставил там воткнутой в старую винную бутылку. Женевьева перед тем, как покинуть гостиницу в Тарбе, положила в карман спички, но она истратила их почти все, пытаясь зажечь давно не бывший в употреблении фитиль, и даже когда ей это удалось, пламя шипело и постоянно грозило погаснуть. Но освещения, пусть и слабого, всё же хватило Джанет, чтобы осмотреть Кею повнимательнее. Из-за того, что им с трудом удалось снять с Кеи одежду, прилипшую к коже вместе с грязью, осмотр был чисто формальным, но Джанет удалось установить, что схватки случаются каждые полчаса.
«Сколько времени это займёт?»- спросила Женевьева.
«Трудно сказать,- ответила Джанет.- Некоторым женщинам требуется десять-двенадцать часов; другие разрешаются от бремени значительно быстрее».
«Мы можем что-нибудь сделать, чтобы помочь ей?»- поинтересовалась Анна.
«Только согреть её и молиться Богу, чтобы она выдержала, пока мы доберёмся до деревни, о которой говорил нам Казимир».
Когда они снова стали надевать на Кею одежду, она пыталась помочь, но каждое движение вызывало болезненный стон. Однако, когда Джанет начала развязывать полоску ткани, повязанной вокруг шеи Кеи, та остановила её.
«Если эта вещь действительно обладает волшебной силой,- сказала Женевьева,- сейчас самое время, чтобы она потрудилась».
«Мне бы не помешали много горячей воды, чистая льняная ткань и что-нибудь обеззараживающее»,- заявила Джанет.
В последующие часы женщины по очереди сидели с Кеей, и каждая наблюдала за ней до тех пор, пока у неё не слипались глаза, и тогда она будила следующую. За всё своё долгое бдение Кея не сделала ни одной попытки заговорить и изредка смыкала глаза, но лишь затем, чтобы тут же проснуться от следующих схваток. Они продолжались каждые полчаса в течение четырёх часов, а потом прекратились. Перед самым рассветом они начались опять, на этот раз с перерывами в десять-двенадцать минут.
Анна, бывшая в то время на дежурстве, разбудила Джанет. Сестра только положила руку на живот Кеи, как кровяная пробка в шейке матки беременной выскочила из влагалища, а через несколько секунд потекла розоватая жидкость.
«У неё воды отходят, - сказала англичанка.- Нам надо доставить её в ту деревню как можно быстрее».
Когда они выбрались из хижины, светало. Света хватало, чтобы они смогли разглядеть примерно в миле от них деревню Ирати , лежавшую под толстым покрывалом снега. Джанет и Анна сделали для Кеи сиденье, сцепив руки, и медленно понесли её к ближайшему строению, ферме с огромной нависающей крышей. Когда они приблизились к ней, собаки где-то внутри подняли вой, и деревянные ставни распахнулись, явив им всклокоченного старика в ночной рубашке с дробовиком в руках.
«Убирайтесь отсюда, не то я натравлю на вас собак!»- крикнул он по-испански.
«У этой женщины ребёнок,- ответила на том же языке Джанет.- Пожалуйста, помогите нам».
«Предупреждаю вас!»- угрожающе добавил старик.
«Без врача она умрёт»,- настаивала Джанет.
Человек в окне посмотрел на Кею, скорчившуюся от боли, но вид её ничуть не убавил его подозрительности, и он уже поднимал дробовик, когда вдруг старуха оттолкнула его в сторону и выглянула в открытое окно.
«Идиот!- фыркнула она, шепелявя из-за отсутствия зубов.- Ступай и приведи доктора Домингеса. Скажи ему, что это срочно, и привяжи этих дурных собак».
Она подождала у окна, пока муж посадил на привязь собак, потом жестом пригласила женщин войти. Старик, уже одетый и с беретом на голове, отступил в сторону, когда они проходили мимо него в дверь, а потом заспешил в деревню. Они вошли в большую комнату с выложенным каменной плиткой полом, огромным камином, в котором тлело бревно, грубо сколоченной деревянной мебелью и разнообразными предметами сельского обихода. Кея, у которой схватки теперь случались каждые две-три минуты, опустилась на пол и села, прижавшись спиной к стене и стараясь не поддаваться боли, охватившей всё её тело. Слышно было, как старуха ходит над ними по чердачной комнате. Когда она, наконец, спустилась по поставленной под углом приставной лестнице, она расплела косу и вставила искусственные зубы. Она не стала задавать никаких вопросов и, уверив Кею, что доктор будет скоро, ушла в большую кухню и загремела там горшками и сковородками.
«Ты можешь потерпеть ещё?»- спросила Джанет.
Кея кивнула.
Англичанка бросила быстрый взгляд на кухню, потом взяла нож из ящика под окном и подошла к сжавшейся Кее. Ничего не объясняя, она распорола швы штанов беременной и вынула камни, спрятанные там Кеей: три больших изумруда и столько же рубинов. Услышав шаги, она поспешно сунула их в карман и вернулась к огню как раз перед тем, как жена крестьянина вышла из кухни, неся поднос с едой.
«Не очень много, но хоть горячее»,- сказала старуха, ставя на стол тарелки.
Все женщины, включая Кею, смотрели широко раскрытыми глазами, как она раскладывает на столе чудесные яства: варёный картофель, кровяную колбасу, хлеб и горячее вино с ароматом гвоздики.
«А это – для маленькой будущей мамы,- объявила жена крестьянина, поднося чашку тёплого молока туда, где, прислонившись к стене, сидела Кея.- Я положила туда немного патоки, она придаст тебе силы». Она перекрестилась и посмотрела на грубую копию изображения Девы Марии, висевшую на противоположной стене.
«Найдётся, на что ей лечь?»- спросила Джанет.
Старуха кивнула на нишу в дальнем конце комнаты.- «Там обычно спит мой сын»,- сказала она.
Пока она растаскивала мешки с луком и картошкой, высвобождая место, Джанет и Анна с помощью Женевьевы подняли Кею на ноги и проводили туда, где старуха пристраивала подушки и когда-то цветное, а теперь совершенно вылинявшее одеяло. Когда Кею раздели, вонь от застоявшейся мочи стала невыносимой.
«Есть вода, чтобы вымыть её,- да и самим помыться?»- спросила Джанет.
«Конечно,- ответила жена крестьянина.- Поверьте мне, я знаю, как ужасно находиться в горах. Мой муж однажды запропастился на целую неделю, а когда вернулся домой, от него ужасно смердило».
Она заторопилась снова на кухню, и через несколько мгновений появилась с большим оцинкованным корытом, которое она поставила перед камином, а потом снова исчезла в посудной.
«Я и забыла, что бывают такие люди»,- сказала Анна.
«Мы – не первые беженцы, которых она видит»,- заметила Женевьева.
«Что ты имеешь в виду?»- спросила Анна.
«Никто не делает ничего просто так».
«Хотя бы раз ты можешь поверить, что кто-то может вести себя сообразно человеческому достоинству?»
Не успела француженка ответить, как вбежала жена крестьянина, неся огромный чёрный чайник, из которого она налила в корыто воду, и из корыта повалил пар. Она протянула Джанет кусок домашнего мыла.- «Я принесу вам полотенца».
У англичанки было нелёгкое чувство, что Женевьева права. Слишком уж услужлива была жена крестьянина. Может быть, она ожидала вознаграждения? Оставались ещё изумруды и рубины. Если их обратить в песеты, денег будет более чем достаточно, чтобы отблагодарить старуху, врача и кого угодно ещё, кто им будет содействовать недели, а может быть, и месяцы, если истинная ценность камней будет понята. Но пускать их в дело мешала та же проблема, с которой они столкнулись в Тарбе: как только станет известно, что они обладают таким состоянием, они сделаются мишенями для всякого не слишком щепетильного жителя деревни.
Стараясь не думать об этой дилемме, Джанет помыла Кею и покормила её с ложки подслащённым патокой молоком.
«Я хочу кое-что тебе передать,- прошептала Кея. Взяв с пола рубашку, она сунула руку в нагрудный карман и вынула золотой медальон.- Это талисман, который я подарила Йозефу Кандальману. Цыгане верят, что подобные вещи всегда должны оставаться у одарённого или дарителя и могут передаваться только их детям. Если я умру…»
«Ты не умрёшь!»
«Я хочу, чтобы ты сохранила этот талисман и когда-нибудь отдала его моему ребёнку».- Она сжала медальон в руке Джанет. Прежде, чем англичанка успела что-нибудь сказать, открылась дверь, и вошли крестьянин и ещё один мужчина.
«Я – доктор Домингес,- заявил по-французски с сильным акцентом пришедший.- Вот Мануэль говорит, что срочно нужна моя помощь».
Он вынул очки в проволочной оправе, водрузил их на свой огромный нос и посмотрел на лежавшую в нише Кею. Джанет присоединилась к врачу, когда он стал осматривать беременную, и тут же поняла, что он знает своё дело. Манеры его были напыщенными, внешний вид являл собой странную смесь элегантности и безвкусицы, но тонкие пальцы его работали с чуткостью, необычной для деревенского доктора.
«Когда начались схватки?»- спросил он.
«Часов восемь назад»,- ответила Джанет.
«А воды?»
«Отошли вскоре после рассвета».
«Она очень слаба.- Он покачал головой.- Я предпочёл бы осуществить роды в моей клинике в деревне, но везти её опасно. У вас есть какой-нибудь опыт в подобных делах?»
«Я – медсестра».
«Неужели?- Врач взглянул через очки на Джанет, потом снова обратил внимание на Кею.- Мне понадобится ваша помощь,- сказал он англичанке.- И времени терять нельзя. Обеспечьте мне большое количество горячей воды и всё чистое тряпьё, что сможете найти».
Крестьянин исчез за кухонной дверью, бормоча, что кому-то надо присмотреть и за скотиной, но его жена, обычно доившая коров, осталась помогать греть воду и подготавливать простыни.
Кея оставалась с открытыми глазами, и, когда она поймала взгляд Анны, она подозвала её к краю кровати. Развязав на шее разноцветную полоску ткани, она протянула её Анне и сказала: «Найди какой-нибудь водный поток и брось в него. Только тогда сбудется то, что я загадала».
Анна поколебалась немного, но, помня, что говорила ей Кея о важности, которую цыгане придают таким талисманам, она вышла на улицу и пошла к узкому ущелью, по которому сбегал горный ручей.
Только что миновал полдень, но солнце исчезло за грядой тёмных облаков, и обширный вид, который они обозревали раньше, был теперь укрыт плотным, морозным туманом.
Наклонившись над ущельем, она подержала полоску ткани в вытянутой руке над бурлящим потоком и бросила её. Какой-то миг она была видна в крутившейся ледяной воде, вертевшаяся, словно опавший лист, а потом исчезла под толстой коркой льда.
Когда Анна направилась обратно к ферме, начался снег, и она ускорила шаги, но вдруг замерла на месте, когда болезненный вопль разорвал воздух. Он исходил от фермы, и это был древний вопль угодившего в капкан зверя. Войдя в дом, Анна увидела, что все остальные собрались возле ниши, в которой лежала Кея. Джанет плакала, лицо Женевьевы было бледным. Даже жена крестьянина отвела глаза, а когда Анна подошла к ним, она поняла, почему.
Кея лежала, широко раскинув ноги, а между ними покоился, ещё связанный пуповиной, только что появившийся на свет младенец. Анна смотрела, как доктор Домингес перерезал пуповину, поднял ребёнка за ножки и ударил его по попке.
Несколько долгих секунд было тихо, но, когда он шлёпнул младенца снова, тот начал плакать, и доктор вручил ребёнка Джанет, которая завернула его в полотенце. Потом он пощупал пульс Кеи, заглянул в её глаза и закрыл её голову простынёй.
«Для неё это было слишком»,- сказал он.
«А что с ребёнком?»- спросила Анна.
«Девочка,- сказала Джанет.- три или четыре недели недоношена, а в остальном здорова».
Анна смотрела изумлённо на крошечное сморщенное личико ребёнка, а доктор Домингес вымыл руки, надел куртку, а потом посмотрел на укрытое простынёй лежавшее в нише тело.- «Не знаю, как она смогла так долго держаться,- сказал он.- Она была смелой женщиной. Пройти через эти горы в её-то положении, наверное, очень трудно. Должно быть, она отчаянно желала, чтобы это дитя жило».
После его ухода в комнате было тихо. Когда женщины, наконец, вытерли глаза, Анна спросила: «Как мы назовём её?»
«Джанна»,- ответила Женевьева.
Остальные удивлённо посмотрели на неё.
«Сочетание имён Джанет и Анна,- объяснила она.- Я много думала об этом, пока мы были в горах. Ребёнок должен носить имя, представляющее дух тех, кто сражался с немцами в последние дни гетто. Вы обе были частью этой борьбы, и наречение ребёнка в вашу честь означает символ надежды на то, что не будет забыто, за что погибли другие».
Анна и Джанет, явно тронутые, поглядели друг на друга, но не успели они ответить, как вбежала жена крестьянина с чашкой тёплого молока, которым она покормила ребёнка, окуная мизинец в подслащённую сахаром жидкость.
«В деревне есть женщина, недавно потерявшая ребёнка,- сказала старуха.- Доктор Домингес собирается прислать её сюда. Она будет кормилицей этой малышки и будет рада заработать этим немного песет».
Умиротворённая молоком, полученным с пальца старухи, Джанна перестала кричать и вела себя спокойно, когда жена крестьянина унесла её по шаткой лестнице на чердак.
«Как мы будем платить кормилице?»- спросила Женевьева, когда они остались одни.
Джанет не ответила. Она уже отдала доктору Домингесу самый маленький из изумрудов, извлечённых ею из рабочих штанов Кеи, и оставалось всего пять камней. Она не хотела этого делать, но врач потребовал уплаты, прежде чем начал оказывать помощь Кее, а англичанке больше нечего было предложить.
Наверное, слух об этом просочился, потому что, когда спустя час явилась кормилица, она согласилась остаться на ферме и кормить ребёнка раздутыми от молока грудями, но заломила совершенно дикую цену, очевидно, понимая, что она – единственная женщина в деревне, способная оказать такую услугу. А вскоре после этого, когда прибыл с тележкой, на которой нужно было увезти тело Кеи для подготовки к похоронам, назначенным на следующий день, деревенский цирюльник, исполнявший также работу здешнего могильщика, тоже потребовал плату куда выше обычной.
Джанет согласилась на оба их требования, потому что ребёнка надо было кормить, а Кею – похоронить, но она отказалась расплачиваться камнями. Вместо этого она продемонстрировала один рубин, сказала им, что это – последний оставшийся у неё драгоценный камень и пообещала, что они оба получат плату, как только она сможет заложить его в сельский банк.
Ей не пришлось отправляться на поиски банкира; он подкрался к Джанет, когда она стояла у открытой могилы Кеи на маленьком кладбище за местной церковью, и представился, когда священник ещё читал заупокойную молитву.
«Я – сеньор Ортега,- прошептал он, крестясь, пока священник окроплял святой водой могилу,- управляющий местным филиалом «Банко де Мадрид».


Джанет, не обращая на него внимания, продолжала смотреть на грубо сколоченный гроб, дождавшись, наконец, чтобы священник ушёл и она могла исполнить собственные обряды. Вынув бутылку вина, принесённого с фермы, она вылила её содержимое на землю вокруг могилы.
«Этот ваш обычай,- прокомментировал сеньор Ортега, показывая на бутылку, которую держала Джанет,- это польская традиция?»
Джанет покачала головой, поняв, что он, наверное, догадался о её национальности по разговору, который они вели по-польски, пытаясь умерить свою скорбь перед началом похорон.
«Я – англичанка,- сказала она,- мои подруги – француженка и американка».
«Понимаю,- он важно кивнул.- А вы знаете, что это противозаконно – въезжать в Испанию кому бы то ни было без паспорта и визы?»
«Я знаю это»,- ответила Джанет.
«Тогда, возможно, мне следует сказать вам и то, что я – заместитель Главного Судебного Управителя…»
«Значит, вы не будете возражать против того, чтобы связаться с соответствующими посольствами»,- перебила она.
«Боюсь, что это невозможно.- Он обречённо развёл руками.- У нас больше недели шёл снег, и телефонные провода между нами и Памплоной оборваны. Но вы все должны считать себя нашими гостями, пока погода не прояснится…»
«Если так будет продолжаться, это будет стоить нам слишком дорого».
«Слышал, слышал.- Он печально покачал головой.- Люди в Ирати мягкосердечные, но жизнь у них трудная, и они научились извлекать выгоду из тех, кто переходит через горы. Жадность – общечеловеческая слабость, не так ли?- Когда Джанет не ответила, он добавил:- Доктор Домингес очень разговорчив, когда выпьет. Вы сделали ошибку, дав ему такой дорогой камень».
«У меня не было выбора».
«Вы могли бы прийти ко мне».
«Но теперь мы нашли друг друга?»
«Я буду более чем счастлив предоставить вам ссуду».
«Под какой залог?»
«Моё предложение достаточно простое,- сказал Ортега.- Я помещу ваши ценности в своё банковское хранилище, а в обмен выдам вам авансом столько песет, сколько вам понадобится, пока вы находитесь в Ирати».
«А когда мы уйдём отсюда?»
«Ваше достояние будет возвращено вам».
«Меньше на ту сумму, что мы вам задолжаем?»
«Конечно».
«Плюс процент?»
Он пожал плечами.- «Я в бизнесе ради прибыли».
«Ладно,- сказала Джанет, поняв, что у неё не было выбора.- Займёмся делом».
Она прошла вместе с ним к низкому одноэтажному зданию с огромной нависающей крышей, через всё окно которого трафаретом были написаны слова «Банко де Мадрид». Офисы, сейчас закрытые, состояли едва ли не из одного помещения с перегородкой, за которой находились письменный стол, несколько деревянных конторских шкафов и большой старомодный сейф. Проводив Джанет внутрь, Ортега запер дверь и провёл её к стулу, стоявшему так, чтобы её не было видно в окно.
«Они у вас с собой?»
Сначала Джанет достала только один камень, меньший из оставшихся двух изумрудов, забыв, что уже показывала кормилице и могильщику рубин. Ортега вздохнул и, похоже, обиделся.- «Я – уважаемый человек, сеньорита, и нам обоим будет легче, если вы доверитесь мне. Вы получите расписку за любые ценности, оставленные у меня на хранение».
Она поняла, что ему известно, что у неё есть ещё камни, и решила, что глупо, если не опасно, продолжать игру. Ортега легко мог их арестовать, и тогда они потеряют всё. Она положила на письменный стол три из остававшихся четырёх камней. Был ранний вечер, и лучи солнца, проникавшие через покрытые морозным узором окна, усилили сияние камней, заставив их гореть. Ортега, казалось, был заворожён их блеском; он целую минуту не сводил глаз с камней, потом, наконец, выписал расписку и вручил её Джанет вместе с толстой пачкой песет, вынутой им из ящика письменного стола.
Анна и Женевьева ждали её возвращения на ферме, и вместе они пересчитали бумажные деньги. Их было меньше трети стоимости самого маленького из камней.
«По крайней мере, у нас достаточно денег, чтобы осчастливить кормилицу»,- сказала Анна.
«И жену крестьянина»,- добавила Женевьева.
«Она весь день намекает, что, если мы не заплатим ей в ближайшее время, то можем искать себе другое место».
«Мне удалось сохранить один рубин,- устало сказала Джанет.- Может быть, Ортега увеличит сумму ссуды, когда эта кончится».
Решив не обсуждать на ночь эту дилемму, а поговорить о ней утром, женщины завернулись в одеяла и улеглись вокруг тлеющего очага, перед которым в корзине был устроен младенец. Поднялся сильный ветер, засвистел сквозь щели в досках в находившемся за стеной амбаре, и от его зловещего воя заснуть было невозможно. Все они ещё не спали, когда сразу после полуночи в дверь фермы вдруг заколотили ногами четыре жандарма Guardia Civil , вооружённые автоматами, которыми они угрожающе размахивали, загоняя женщин с ребёнком в кузов открытого грузовика.




13.
Грузовик полз со скоростью улитки, петляя по бесконечным крутым поворотам на долгом спуске от Ирати к подножию гор, за которыми лежал их пункт назначения, древний город Памплона.
Двое из Guardia Civil ехали рядом с водителем в тепле кабины, но для других двоих там не было места, и они съёжились в кузове машины рядом со своими пленницами, пытаясь согреться на разреженном, морозном воздухе, закутавшись в просторные пелерины.
Сон был невозможен: сырой ветер и постоянные виляния грузовика лишили отдыха их всех, за исключением младенца, гревшегося под толстым свитером Джанет. Джанна спала глубоко, просыпаясь только когда была голодна, и вновь засыпала после кормления.
Джанет осуществляла эти кормления, давая Джанне сосать жгут из полотенца, воткнутого в горлышко винной бутылки, наполненной молоком. Эту технику продемонстрировал один из жандармов, когда они остановились у фермы, чтобы набрать воды в радиатор. Фермер, сердитый от того, что его разбудили, но убеждённый автоматами Guardia Civil, подчинился их приказу дать им не только воду, но и молоко, бутылку и полотенце, за которые он не получил денег. После того, как они возобновили свой спуск с гор, дружелюбно настроенный солдат, полный мужчина чуть за тридцать, тихо разговаривал по-испански с Джанет, рассказывая ей о своей семье и недавно родившемся сыне.
Его дружелюбие удивило англичанку, особенно после насилия, которое он и его спутники учинили, арестовывая их, но, когда прошли ночные часы, она начала понимать, что, несмотря на его внушительную форму с театральной пелериной и треуголкой, сделанной из жёсткой чёрной клеёнки, он был простым мужиком, делавшим работу, которая не всегда ему нравилась.
«Война погнала многих беженцев через Пиренеи в Испанию,- сказал он ей,- и жители горных деревень неплохо зарабатывают, обманывая их. Сначала они делают вид, будто помогают тебе, но только до тех пор, пока не вытянут у тебя самое ценное; потом они сообщают нам, где укрываются нелегально перешедшие границу. Нам ничего не остаётся, как делать аресты, а это нам не всегда по душе, особенно когда дело касается такого маленького ребёнка. Вы – его мать?»
Джанет покачала головой.- «Она умерла при родах».
Солдаты перекрестились.- «Нелегко вам придётся в ближайшие дни».
Подтверждения его словам ждать пришлось недолго. Тюрьма в Памплоне, куда они прибыли поздним вечером следующего дня, была переполнена заключёнными – мужчинами, женщинами, детьми, томившимися в камерах, столь плотно заселённых, что едва можно было лечь. Отхожим местом в каждой камере служила дыра в полу, и от неё исходила тошнотворная вонь. Женщинам удалось остаться вместе, но, так как они прибыли слишком поздно и не успели к вечерней раздаче пищи, им пришлось купить хлеб и молоко для Джанны у охранников по запредельным ценам чёрного рынка, воспользовавшись песетами, что выплатил Джанет сеньор Ортега. Во время спуска с гор англичанка узнала у солдата, подружившегося с ней, что это Ортега выдал их, как он делал много раз прежде с другими беженцами, переходившими Пиренеи. Это было всего лишь подтверждением её подозрений.
Как только стало известно, что у неё есть хоть сколько-то песет, тюремные охранники беспрестанно докучали ей, предлагая продать всё, что угодно, от ручек до наручных часов, и требуя с женщин плату за одеяла и соломенные тюфяки. За несколько лишних песет они грубо вытолкали из угла камеры других заключённых, чтобы новичкам хватило места улечься. Эта акция отнюдь не сдружила женщин с их сокамерниками, выразившими недовольство тихим, сердитым ропотом, но, когда свет притушили и многие заключённые нашли спасение во сне, напряжение постепенно рассеялось, и те из узников, что ещё не спали, заговорили о других проблемах.
Главнейшей из них были блохи, которыми кишели соломенные тюфяки, и которые оставляли своих жертв в многочисленных расчёсах. Джанет страдала от них больше других женщин и, наконец, вынуждена была передать младенца Анне, которая принялась нежно баюкать дитя на руках, пока оно не перестало плакать. Когда спустя час Джанна снова проснулась и её потребовалось переодеть, Анна оторвала низ своей рабочей рубашки, сложила из него подгузник и скрепила английской булавкой, которой её снабдила кормилица в первое кормление ребёнка.
«Мне нравится, как вы это делаете»,- сказал кто-то по-английски.
Анна обернулась. Худощавый светловолосый молодой человек лет двадцати с небольшим лежал на тюфяке метрах в пяти от неё. Щетина на подбородке придавала некоторую грубость его в целом чувственным чертам, а особенное внимание привлекали его голубые глаза. Впалые щёки подчёркивали его высокие скулы, и у него была быстрая, лёгкая улыбка, и в то же время от него исходила аура силы, заставлявшая думать, что его привлекательная физическая внешность – лишь фасад, за которым скрывается гораздо более твёрдая сущность.
«Нищим не приходится выбирать»,- ответила она.
«Если они достаточно умны, у них может быть выбор»,- усмехнулся он.
«Ну, у этой-то никакого выбора нет»,- сказала Анна, заканчивая перепелёнывать ребёнка.
«Подождите, дайте ей только подрасти».
«После такого начала она точно выживет».
«По вашим словам видно, что это – ваш первый тюремный опыт?»
«Надеюсь, что и последний».
Он засмеялся.- «Да это – дворец по сравнению с Миранда де Эбро ».
Анна вопросительно посмотрела на него.
«Лагерь для интернированных, куда испанские власти отправляют иностранцев»,- пояснил он.
«Похоже, вы всё знаете об этом».
«Да уж знаю, я там провёл больше восьми месяцев».
«Почему же вы здесь?»- спросила она.
«Я сбежал. Такое у меня хобби. Фрицы отправляли меня в пять разных offlags , но я отовсюду удирал,- он встал и подал руку.- Дерек Саутворт, офицер-лётчик, Королевские Военно-Воздушные Силы. Меня сбили над Францией летом сорок второго».
«Анна Максвелл».
«Вы англичанка?»
Анна поколебалась.- «Я научилась говорить по-английски в школе»,- вывернулась она.
Саутворт указал рукой на Джанет и Женевьеву, урывками спавших на тюфяках.- «Эти двое – ваши подруги?»
Она кивнула.- «Мы вместе перешли через Пиренеи. Guardia Civil арестовала нас в горной деревне».
«Незаконный переход границы?»
«Да».
«Как у большинства из находящихся здесь».
«Что с нами будет?»- спросила она.
«Вас построят перед судьёй, подвергнут чисто формальному слушанию и отправят скопом в Миранда де Эбро»,- сказал он.
«Вы говорите такие ужасные вещи».
«Это чёртова дыра.- Он увидел, как она побледнела, и добавил успокаивающе:- Но она станет терпимее, когда вы узнаете тамошние порядки».
Джанна несколько раз коротко всхлипнула, но не открыла глаз.
«Она видит сон»,- сказал Саутворт, держа крохотную ручку младенца большим и указательным пальцами.
«Скорее, кошмар»,- сказала Анна.
Саутворт встал, глядя на спящего ребёнка; потом он вернулся на свой тюфяк, положил руку под голову и тут же заснул. Внезапность его ухода вызвала у Анны смутное чувство неустроенности, как будто её бросили.
Час спустя её сменила Женевьева; она укутала ребёнка в свой свитер, пока Анна спала. Ни у кого из женщин, кажется, не было материнских инстинктов, и француженка явно нервничала всякий раз, когда ей приходилось заниматься Джанной, и всё же она как могла заботилась о ребёнке, хотя подгузник во время дежурства Женевьевы обычно оставался несменённым.
Вскоре после того, как рассвело, среди заключённых поднялся шум, когда стражники грубо подняли Дерека Саутворта, надели на него наручники и поволокли его по коридору. Увидев, что за ним наблюдает француженка, он сверкнул ей быстрой улыбкой и подмигнул.
Некоторое время спустя те же стражники пришли и за женщинами. Вместе с младенцем их провели к фургону, ожидавшему в тюремном дворе, и препроводили в древнее каменное здание рядом с центром Памплоны.
Суд вёлся тремя судьями в чёрных мантиях. Когда женщины предстали перед столом, за которым сидели судьи, Джанет держала ребёнка на руках, а когда судьи поняли, что она единственная из заключённых говорила по-испански, они обратились прямо к ней.
«Вы обвиняетесь в незаконном прибытии в Испанию,- сказал самый старый из судей.- Ваши оправдания?»
«Я – англичанка,- спокойно ответила Джанет.- Мои подруги – француженка и американка. Нам отказали в возможности связаться с нашими посольствами…»
«Это – дело судебного секретаря,- прервал её судья.- Он соберёт все относящиеся к делу факты и передаст их соответствующим властям. Ну, так каковы ваши оправдания?»
«Это правда, что мы прибыли в вашу страну без документов, но…»
«У меня нет иного выбора, кроме как отдать приказ держать вас в Миранда де Эбро до тех пор, пока не поступят ответы от ваших посольств»,- заключил судья.
Он кивнул двум жандармам Guardia Civil, которые проводили женщин в маленький флигель рядом с судом. Там суетливый человек средних лет, назвавший себя судебным секретарём, тщательно записал их данные, неоднократно уверив их, что эти сведения будут переданы в соответствующие посольства. Но, когда очередь дошла до Джанны, он был озадачен.- «Вы утверждаете, что ребёнок родился в Испании?»
«В деревне Ирати»,- ответила Джанет.
Секретарь посмотрел на Анну, у которой сейчас был на руках ребёнок.
«А она – его мать?»
Джанет ответила не сразу. Она понимала, что, если скажет, что Джанна – детёныш цыганки, это свидетельство может навредить ей в разрываемой войной Европе. Анна не понимала испанского и не знала, о чём спрашивал секретарь, поэтому Джанет показалось, что не будет большого вреда, если она погрешит против истины.
«Да,- ответила Джанет,- имя ребёнка – Джанна Максвелл. Её мать – американская гражданка. Прошу сообщить об этом в посольство Соединённых Штатов».
Секретарь вновь посмотрел на Анну с ребёнком, потом снова уткнулся в записи и занёс в них то, что сказала ему Джанет, аккуратными росчерками пера.
Из кабинета секретаря женщин провели по улицам Памплоны к железнодорожной станции, где их посадили на пассажирский поезд в вагон, набитый крестьянами с большущими свёртками, корзинами, сундуками и курицами со связанными ногами. Два стражника, сопровождавшие женщин, сняли с них наручники, но сковали цепями их ноги у щиколоток, а потом уселись на жёсткие деревянные сиденья, надвинув на глаза свои треуголки, и поезд дёрнулся и отошёл от станции.


Впервые им довелось увидеть пользовавшийся дурной славой лагерь для интернированных ранним вечером, когда поезд находился между Бургосом и Виторией , и издали опрятные, покрытые извёсткой бараки казались не такими уж и страшными. Даже после того, как поезд остановился и они поволоклись под бдительными взглядами стражи, ещё ничто не свидетельствовало в подтверждение того зловещего описания, которое они получили и от Саутворта, и от крестьян, ехавших с ними в поезде.
Лагерь был обнесён в несколько рядов заборами из колючей проволоки, вдоль которых на значительном удалении друг от друга стояли солдаты с автоматами, перекинутыми через плечо. Бойцы Guardia Civil прогнали заключённых через главные ворота и не снимали с женщин цепей, пока не довели их до здания администрации.
Комендант, высокий, очень тощий мужчина за сорок с аккуратно причёсанными серебристо-белыми волосами и пронизывающими карими глазами, бегло говорил и по-английски, и по-французски, и этим умением он весьма гордился, демонстрируя его при допросах вновь прибывших заключённых.
Открыв большой конверт, который один из конвоиров доставил из Памплоны, он вынул изготовленный под копирку дубликат записей, сделанных судебным секретарём, и спросил по-английски с лёгким акцентом: «Кто из вас Джанет Тейлор?»
«Я»,- ответила англичанка, делая шаг вперёд.
«Вы – гражданка Британии?»
«Верно,- сказала она,- и я настаиваю, чтобы наши посольства…»
«Это – забота судов в Памплоне,- сухо оборвал её он.- Пока же вы будете оставаться здесь, в Миранда де Эрбо. Он вновь обратился к записям.- «Женевьева Флери?»
Француженка подняла руку.
«Parlez-vous anglais? »- спросил он
Она кивнула.
«Тогда я поступлю проще и буду пользоваться этим языком».
«Как вам угодно».- Женевьева пожала плечами. Она говорила по-английски с более сильным акцентом, чем комендант.
«А вы, должно быть, Анна Максвелл,- сказал он, повернувшись к державшей ребёнка Анне.- Вы – мать этого ребёнка?»
«Она»,- заверила его Джанет прежде, чем Анна успела ответить. Анна недоумённо посмотрела на неё, но ничего не сказала.
«И вы заявляете, что ребёнок родился в Испании?»
«В деревне Ирати,- ответила Джанет.- Это может подтвердить доктор Домингес…»
«Возможно,- сказал комендант,- но это ещё ничего не значит, если вы не докажете, что отец – испанский гражданин».
«Нет»,- ответила англичанка.
«Тогда ребёнок не имеет законного статуса в этой стране.- Когда Джанет промолчала, комендант спросил: Где отец?»
Вопрос был обращён к Анне, и она, быстро посмотрев на Джанет, ответила: «Он убит».
«Где?»
«В Варшавском гетто».
Комендант поднял брови.- «Вы – еврейка?»
«Да».
«Но здесь говорится, что вы – американка».
«Можно быть и той, и другой».
«А отец ребёнка?»
«Он тоже мог быть тем и другим»,- ответила она.
«Вот почему так важно известить посольство Соединённых Штатов в Мадриде»,- настаивала Джанет.
Комендант ударил кулаком по столу и сердито вызвал двух охранников, которые отвели женщин в маленькое здание с ребристой железной крышей, где другой охранник выдал им посуду и тонкие одеяла перед тем, как разместить их в бараке.
Женщины оказались в огромном бетонном строении, разделённом на множество клетушек, вмещавших до трёх человек. Главой заключённых в бараке, которую называли cabo , была толстуха с кудрявыми белокурыми волосами, вечно спутанными. Она носила просторную одежду, выкроенную из одеяла, и мужские ботинки без шнурков.
«Здесь я командую,- объявила она, сначала на испанском, а потом, когда Джанет начала переводить,- на гортанном английском.- Что я говорю – выполнять. Ясно?»
Женщины кивнули.
«Если у вас есть деньги, я достану вам всё, что вы захотите».
«Мне бы место, где можно прилечь, и молока для ребёнка»,- сказала Анна.
Толстуха. Которой другие заключённые дали кличку «Графиня де Кабо» из-за жеманного вида, который она на себя напускала, вытянула свою жирную руку, потерев большим и указательным пальцами. Джанет протянула ей несколько песет, что у неё ещё оставались, и Графиня поплыла по крытой галерее через клубящийся дым от печурок в маленькую клетушку, уже занятую тремя другими женщинами. Сдвинув в сторону одеяло, служившее дверью, она отдала приказ на венгерском языке, и обитательницы клетушки растерянно собрали свои жалкие пожитки и покинули крохотную каморку.
Анна, обычно возражавшая против такого несправедливого выселения, была слишком измотана, чтобы заботиться об этической стороне этого деяния, и, передав ребёнка Джанет, она повалилась на один из набитых соломой тюфяков, оставшихся после ухода бывших здесь до них женщин. Продолжая держать Джанну, Джанет опустилась на другой тюфяк, но, когда Женевьева попробовала войти в камеру, Графиня преградила ей путь.
«три человека на камеру»,- прорычала она.
«Но здесь же всего двое»,- запротестовала француженка.
«Два взрослых и один ребёнок, итого три,- сказала толстуха.- Я размещу тебя в своей комнате».
Женевьева почувствовала, что она интересует Графиню как сексуальный объект, но, недолго поколебавшись, решила, что ей всё равно: у неё уже был секс с женщинами прежде, будет и теперь, если это поможет им выжить. Понятно, у любовницы женщины, обладавшей властью в лагере, были и кое-какие привилегии.
Она пошла вслед за Графиней в дальний конец барака, где ей, как cabo,позволили иметь собственную каморку. В ней было два матраца, и Женевьева догадалась, что она была не первой заключённой, привлёкшей к себе внимание толстухи. Удивило же её изящество, с каким было обставлено это помещение: куски выцветшего шёлка драпировали стены; на маленьком столике стояли три хрустальных винных бокала; а над соломенными тюфяками висели литографии с полотен нескольких великих мастеров. Были и фотографии в застеклённых рамках, коричневые снимки, размытые от времени, все изображавшие одну и ту же женщину, но сделанные в разные периоды её жизни.
Графиня заметила интерес Женевьевы и протянула ей одну из фотографий. На ней была молодая женщина в купальнике, позирующая на ступеньках домика на колёсах на покрытом галькой берегу какого-то морского курорта.
«Это было снято в Севастополе летом двадцать третьего,- сказала толстуха, добавив со вздохом:- Как я любила купаться в Чёрном море».
Женевьева вернула снимок и попыталась скрыть удивление, восхитившись хрустальными бокалами.
«Это всё, что осталось от дома, который был одним из красивейших в России,- тоскливо сказала Графиня.- Он был уничтожен во время революции, как и вся моя семья.- Она посмотрела на литографии.- Оригиналами владел мой отец».
«Они очень красивые»,- пробормотала Женевьева.
«Ты тоже, моя милая»,- сказала её собеседница.
Француженка приготовилась к тому, что она начнёт сейчас её соблазнять, но вместо этого Графиня дала ей пустую винную бутылку и жестом велела следовать за ней.
Опустились сумерки, и лагерь превратился в созвездие огней: от окон других бараков, от прожекторов, рыскавших вдоль заборов из колючей проволоки, от крошечных язычков пламени сотен свечей, зажжённых заключёнными для того, чтобы найти дорогу в крытых галереях, сколоченных из досок и соединявших разные здания. В вечернем воздухе висел густой запах оливкового масла, а из одного из бараков доносились всхлипывающие звуки прелюдии Баха, исполнявшейся на концертино.
«Держись поближе,- дала указание Графиня,- и предоставь говорить мне».
Они дошли до барака, известного как Ангар, потому что в нём размещались главным образом лётчики, сбитые во время боевых вылетов союзников в Европе и каким-то образом сумевшие добраться до Испании. Главным в бараке был высокий молодой светловолосый англичанин, носивший вылинявшую синюю гимнастёрку RAF со знаками различия лейтенанта авиации на погонах. Женевьева тотчас узнала в нём человека из их камеры в памплонской тюрьме, подмигнувшего ей, когда его уволакивали охранники. Очевидно, Дерек Саутворт тоже сразу узнал её, потому что усмехнулся и сказал: «Таким прекрасным женщинам, как вы, не нужны деньги, чтобы получить здесь всё, чего вы ни пожелаете».
Графиня подождала, пока Саутворт набрал черпаком из оцинкованного бидона молоко и налил его в пустую бутылку, что принесла Женевьева. Потом, несмотря на настойчивые заверения Саутворта, что молоко будет подарком от него Женевьеве, она торопливо заплатила ему и вытолкала свою подопечную.
«Будь осторожна с этим человеком»,- предупредила она, когда они возвращались деревянной галереей.
«Но почему?- спросила француженка.- Он такой приятный».
«Поверь уж мне,- фыркнула её спутница.- Держись от него подальше».
В голосе Графини всё ещё звучала злоба, когда она описывала, как устроена лагерная иерархия: группа, известная как Эмигранты , считала себя главной в лагере и контролировала большую часть выгодных работ и поручала их тем, кто был готов заплатить за это. Это были, главным образом, воевавшие в испанскую гражданскую войну и до сих пор обиженные на жестокое обращение с ними Фалангистов .
«Они терпеть не могут чужаков»,- предупредила Графиня.
Она продолжила рассказывать, как человек, известный как Патрон, возглавил Эмигрантов с помощью заключённого, к которому из-за его безграничной жестокости остальные относились как к la comadreja .
«Уж они-то не бедствуют,- сказала толстуха.- Этот лагерь для них что дом родной, и они заправляют им как им вздумается. Но Дерек Саутворт отказывается признавать их власть и организовал собственный чёрный рынок. Ходят слухи, что он несколько недель назад сбежал из лагеря для того, чтобы не стать жертвой la comadreja. Теперь, когда он вернулся, все знают, что рано или поздно между ними будет разборка».
Графиня не стала объяснять, почему она пошла за молоком в Ангар, а не стала покупать его у одного из торговцев, приносивших свои товары к заборам из колючей проволоки, а Женевьева не стала спрашивать. Она вместо этого принесла молоко в каморку, где Анна и Джанет пытались успокоить Джанну, заходившуюся в голодном плаче, и смотрела, как англичанка переливает молоко в бутылку с резиновой соской, которую подарила им крестьянка в поезде из Памплоны. Через несколько минут после кормления сытая Джанна уснула.
«Бог знает, где раздобыть ей ещё еды,- сказала Анна.- Мы истратили все наши песеты».
«Мы всегда можем продать это»,- сказала Джанет, доставая единственный рубин, который она скрыла от сеньора Ортеги.
«А мы можем рисковать, привлекая к себе такое внимание?»
«Не беспокойтесь,- уверила их Женевьева.- Я устрою так, что нам не придётся голодать». Бросив долгий взгляд на спящего ребёнка, француженка повернулась и быстро пошла назад в каморку, где её ждала Графиня. Она разделась и лежала под одеялом на своём набитом соломой тюфяке. Протягивая Женевьеве стаканчик коньяка, она сказала: «За безбедное будущее для нас с тобой».
«Я буду счастлива просто выжить»,- ответила Женевьева, чокнувшись и выпивая маленькими глотками коньяк.
Графиня следила за тем, как раздевается француженка, скрупулёзно принимая во внимание её твёрдые груди, изящную талию, стройные ноги, упругие ягодицы и копну густых тёмных волос на лобке. Женевьева чувствовала, что её изучают, и, раздевшись догола, она повернулась к Графине, ожидая, что та начнёт приставать к ней. Но Графиня просто сказала: «Ты сделаешь нас обеих богатыми»,- и, осушив свой стаканчик, задула свечу.
14.
В распорядок дня Миранды де Эбро входила утренняя перекличка на главном плацу, прозванного заключёнными «Plaza Generalisimo Franco» , где от заключённых требовалось стоять по стойке «смирно», когда поднимали испанский флаг, и петь нестройными голосами испанский национальный гимн.
После первого из таких мероприятий Джанет узнала от других заключённых, что в лагере для интернированных заточены люди едва ли не полусотни национальностей. Многие из них были постоянными узниками, вроде Эмигрантов; другие – временными, проникшими в Испанию нелегально и задержанными до тех пор, когда всё будет готово для их отправки в родные страны. В некоторых случаях, как, например, с цыганами и евреями, это означало, что их вернут, обрекая на верную смерть в нацистских концентрационных лагерях, и Джанет понимала, что такая судьба ожидает и Анну, если она не сможет доказать своё американское гражданство. Джанет также пришло в голову, что она, возможно, поступила глупо и совершила ужасную ошибку, указав на Анну как на мать ребёнка Кеи, потому что. Если Анну вернут в Польшу, младенца наверняка отправят с ней.
Анна, должно быть, тоже осознавала такую возможность, но даже не упоминала о ней, продолжая отдавать все свои силы заботам о Джанне, а заботы эти были очень нелёгкие. Барак был в постоянном чаду от самодельных печурок, на которые охранники не обращали внимания, хотя правила их не дозволяли, а лагерь кишел крысами и многочисленными бродячими собаками, которых многие заключённые держали как своих домашних животных, пока голод не вынуждал хозяев убивать их и съедать.
Собачатина считалась у заключённых роскошью, они получали маленькую дневную порцию «roncho» , жирной смеси капусты и бобов в чуть тёплой воде, на поверхности которой плавал толстый слой оливкового масла. Ежедневное потребление этих помоев сказывалось в виде поноса, который заключённые называли «Miranditis» , и от него Анна и Джанет начали страдать с первых же дней прибытия в лагерь, а это требовало ежечасных походов в нужники, располагавшиеся в здании на противоположной стороне лагеря. И мужчины, и женщины пользовались этими туалетами – дырами, проделанными в каменном полу – и не было возможности уединиться.
Ещё хуже было из-за нескончаемого дождя, который начался в конце первой недели их пребывания в Миранда де Эбро и продолжался, не стихая, несколько недель. Он превратил и без того грязный лагерь в настоящее болото, где единственным средством переправы оказались дощатые галереи,- по сути, плававшие в воде, но тонувшие, когда двое или трое заключённых становились на одну доску. Через некоторое время это непрерывное расшатывание привело к тому, что многие деревянные секции полностью развалились, образовав провалы, через которые можно было перейти, лишь бредя по колено в жирной, скользкой грязи.
Анна и Джанет, как могли, заботились о ребёнке и приглядывали друг за другом. Поскольку Джанна питалась почти одним молоком, она не испытывала тех желудочно-кишечных проблем, которые терзали её опекунш. Каждый раз, когда одной из женщин приходилось совершать жуткое путешествие в уборную, другая оставалась сидеть с ребёнком, и это позволяло ни на миг не оставлять Джанну одну. В редких случаях, когда обеим надо было облегчиться в одно время и они не могли ждать, присмотреть за Джанной звали Женевьеву.
Француженка, как и младенец, тоже была невосприимчива к жестокому поносу, одолевшему обеих её подруг и большинство узников лагеря, и она объясняла это тем, что, как и ребёнок, она обходилась без «roncho». С первого дня, когда Графиня взяла молодую француженку под своё крыло, она покупала им еду или у торговцев, или у дельцов чёрного рынка, у которых были несметные запасы хлеба, маслин, сыра, цыплят, фруктов и молока, но по таким вздутым ценам, что очень немногие в лагере могли позволить себе это.
Толстуха покупала эти продукты на деньги из толстой пачки песет, что она хранила в поясе для денег, всегда застёгнутом вокруг её обширного живота. Женевьева настояла на том, что она будет делить свою порцию еды с Анной и Джанет, и Графиня не возражала, особенно когда потребовалось постоянно доставать ребёнку свежее молоко, потому что она не делала тайны из того, что она добра сердцем ко всем детям. Но, когда она напрямик сказала Женевьеве, что пришла пора и ей отрабатывать свой хлеб, стало ясно, что щедрость Графини исходила не от благотворительности.
«Я до сих пор поддерживала тебя, потому что думала, что, хотя у тебя есть все данные для работы, которую я имею в виду, ты была не в лучшей рабочей форме,- сказала она.- Я знаю, что это можно исцелить отдыхом и обильной и хорошей пищей, но доставать всё необходимое тебе стоило мне кучу денег, и пора бы мне вернуть мои вложения».
«Не беспокойтесь, мадам,- сухо ответила Женевьева,- вы не будете разочарованы».
На следующий день Женевьева начала «работать», прогуливаясь по Promenade des Anglais , участку лагеря, где собирались привилегированные заключённые, покупая разные товары у торговцев – всё, от еды до сигарет и рома. В таком лагере, как Миранда де Эбро, «привилегированные» означало две вещи: заключённые не были рецидивистами, отбывавшими наказание за политические или уголовные дела, и они владели достаточным количеством денег, чтобы жить благодаря покупкам, сделанным на чёрном рынке.
В число их привилегий входило и пользование услугами проституток, которых охранники приводили в лагерь снаружи, причём дело облегчалось взятками, которые платили обе группы, боровшиеся за контроль над всеми операциями чёрного рынка внутри лагеря. Охранникам не было никакого дела до того, кто им платил, Патрон или Дерек Саутворт; даже комендант, получавший свою долю от всех взяток, казалось, был к этому равнодушен. Он знал, что ему легче позволить заключённым самим разобраться друг с другом, чем пытаться образумить их и тем самым подвергнуть себя риску лишиться богатого источника незаконных доходов.
Появление Женевьевы на Promenade des Anglais оказалось примечательным сразу в двух отношениях: оно не только разожгло вожделение заключённых, привыкших довольствоваться местными потаскухами, но и привлекло сразу же внимание и Патрона, и Саутворта.
Графиня очень тщательно подготовляла дебют своей протеже: она была не только в отличной физической форме, что сразу выделило её из числа других узниц, она была ещё и красиво одета и безупречно ухожена. Этого графиня добилась, наняв двух одарённых узниц, которые поколдовали над Женевьевой. Одна прежде работала швеёй у ведущего парижского модельера; другая до войны была популярным на Лазурном Берегу парикмахером.
Буквально за одну ночь шёлковые занавески в каморке Графини превратились в отлично сшитые платья, прилегавшие к каждому изгибу чувственного тела француженки, а волосы её были уложены мягкими, едва заметными волнами.
Первым появлением Женевьевы были поражены не только прогуливавшиеся по Promenade des Anglais. Слух о ней разнёсся со скоростью ветра, и мужчины из полудюжины бараков заспешили в южную часть лагеря, чтобы посмотреть на это чудо. Они стояли группами, некоторые откровенно пожирали её глазами, другие просто молча смотрели, зачарованные зрелищем, в котором им так долго отказывали. Они и забыли, что женщина может быть такой прекрасной. Для этих мужчин Женевьева была, скорее, не предметом их сексуальных фантазий, а напоминанием о временах, которые они когда-то знали, да давно забыли. Проходя мимо, она оставляла едва заметный шлейф духов, вырытые Графиней из древней деревянной шкатулки, в которой она хранила немногие личные вещи; мужчины вдыхали их сладкий аромат долгими, глубокими вдохами. После вони, грязи и уборных, после запаха дыма и немытых тел, аромат этот перенёс их на какой-то миг в иные места и более счастливые времена.
Первым из паханов появился Дерек Саутворт. Он вразвалочку подошёл к Графине, держа руки в карманах, всем своим видом изображая, будто он просто прогуливался и совершенно случайно оказался на Promenade des Anglais.
«Недурно»,- прокомментировал он, наблюдая, как Женевьева торжественно шествует перед большой толпой.
«Настоящий класс,- сказала толстуха.- То, что нужно этому лагерю».
«Возможно».
«Они думают именно так»,- сказала Графиня, кивнув на мужчин, жадно глазевших на её протеже.
«Смотреть-то они могут,- сказал Саутворт.- Но никто к ней не прикоснётся, пока я не позволю».
«Я вложила в неё много денег…»
«Ты распоряжайся ей, а я буду снимать сливки».
«Возможно, Патрон считает иначе»,- сказала Графиня, посмотрев в сторону вожака Эмигрантов, тоже наблюдавшего за Женевьевой.
«Пошли его на хер,- заявил Саутворт.- Или она работает на меня, или не работает вовсе».
Не успел англичанин скрыться из вида, как рядом с Графиней оказался la comadreja, плотный мужчина, бывший подручным Патрона.- «Босс желает видеть тебя»,- резко процедил он.
Толстуха пошла за ним туда, где стоял Патрон, в стороне от толпы, с мрачным выражением на лице.
«Твоя puta на моей территории»,- прохрипел он.
«Promenade des Anglais – нейтральная земля…»
«Не вешай мне лапшу на уши! Если хочешь, чтобы она работала в любом месте этого лагеря, я должен иметь комиссионные».
«За что?»
«За защиту».
«А ты можешь гарантировать её?»- спросила Графиня.
«Ты знаешь, что здесь всем управляет босс»,- сказал la comadreja.
«Саутворт считает иначе».
«Можешь поссать на него! Его дни сочтены. Можешь быть в этом уверена»,- выпалил подручный, брызгая слюной от ярости.
«Я и так уверена,- сказала ему толстуха.- И, как только он умрёт, я начну платить деньги твоему боссу за защиту».
Она отвернулась и дала Женевьеве знак следовать за ней.
«Что всё это значило?»- спросила француженка, когда они снова оказались в своей каморке.
«Увидишь»,- сказала Графиня.
«Но мне сделали много хороших предложений».
«Чем дольше мы подождём, тем лучше они будут».
«Я не думаю…»
«А тебе и не надо думать,- резко оборвала её толстуха.- Я думаю за нас обеих. Ты только выполняешь мои приказы. Ясно?»
Её гнев испугал Женевьеву. Во время посещения уборной она подслушала разговор между двумя узницами, одна из которых за несколько недель до этого вызвала ярость Графини. Графиня, использовав своё влияние, добилась, чтобы эту женщину перевели в самую отвратительную часть лагеря и разлучили с её малолетним сыном. Помня об этом случае, Женевьева пробормотала: «Как скажете».
«Это всё будет к лучшему, уж поверь мне»,- добавила Графиня помягче.
Через несколько часов весь лагерь знал, что стычка между Патроном и Саутвортом неминуема, и оставалось только ждать, когда, наконец, разразится борьба за верховенство. Оба были известны своей хитростью, и каждый из них окружил себя телохранителями. Возбуждение нарастало по мере того, как все начали делать ставки на возможный исход: большинство оказывало предпочтение Патрону, потому что считало его более жестоким, но были и такие, кто ставил на Саутворта, потому что в случае его победы выигрыш был бы весьма велик. Все знали, что, кто бы ни одержал верх, они всё равно останутся с человеком, жадность которого будет распоряжаться их жизнями, поэтому ни один из них не был фаворитом просто из благого расположения.
Когда заканчивался уже следующий день, а ожидаемая схватка между ними так и не состоялась, Графиня велела Женевьеве надеть другое шёлковое платье, вырез которого подчёркивал её упругие груди, уложить волосы у парикмахерши и вторично прогуляться по Promenade des Anglais. Теперь всем уже стало ясно, что толстуха использует свою протеже, чтобы спровоцировать Патрона и Саутворта, но никто не знал, почему она была заинтересована в разжигании между ними конфликта. Некоторые подозревали, что её побуждала к этому месть за чрезмерные комиссионные, которые она была вынуждена платить обоим за свои сомнительные сделки в прошлом, другие же были убеждены, что она желала ускорить разборку просто потому, что хотела платить за «крышу» лишь одному победителю. Все согласились, что для Графини это была блестящая стратегия – она выигрывала при любом исходе – но никто не притязал на сексуальные услуги Женевьевы; все понимали, что они едва ли будут оказаны прежде, чем окончательно разрешится конфликт между патроном и Саутвортом.
В тот вечер француженка навестила Джанет и Анну в их камере в другом конце барака. Обе всё ещё страдали животом, но понос был уже не таким сильным, и теперь они могли сократить свои визиты в наводившие на них ужас уборные. Она пришла, принеся с собой подарки – свежий хлеб, перчёную кровяную колбасу, козий сыр, апельсины, бутылку «Anis del Monо » и молоко для ребёнка. По иронии судьбы, после прибытия в лагерь Джанна стала набирать вес и уже не была слаборазвитым ребёнком, как прежде.
«У неё волосы, как у Кеи»,- заметила Женевьева, поглаживая пальцами тонкие светлые кудри ребёнка.
«И глаза такие же красивые, как у матери»,- добавила Анна.
«Одного она не унаследовала от Кеи – её пассивности,- сказала Джанет.- Ей меньше шести недель, а она уже упрямая, как мул. Это такая девочка, из которой вырастет женщина себе на уме. Спаси, Боже, мужика, который попытается укротить её!»
Француженка засмеялась, довольная тем, что она снова со своими старыми подругами.
«Ты бледная,- заметила Анна.- У тебя всё хорошо?»
«А почему нет?»- сказала Женевьева.
«Да так…»
Джанет была более прямолинейной: «Мы слышали, что Графиня использует тебя».
«Только потому, что я позволяю это»,- ответила француженка.
«Но почему?»
«У меня на это свои причины».
«Мы ценим то, что ты делаешь для нас и для ребёнка…»- анна умолкла.
«Просто мы заботимся о тебе и беспокоимся»,- добавила Джанет.
Выражение лица Женевьевы смягчилось.- «Не беспокойтесь, я сама в состоянии позаботиться о себе.- Она подала Джанне мизинец и была удивлена силой, с которой младенец схватил его.- Ты права насчёт неё,- сказала она.- Когда она поймёт, что ей нужно в жизни, это что-то никто не сможет у неё отнять».
Когда Женевьева вернулась в свою каморку, Графиня спала, но она оставила зажжённую свечу, и в её неверном свете француженка ещё раз внимательно рассмотрела фотографии, стоявшие в застеклённых рамках на столике, сравнивая хрупкую красоту девушки на коричневых снимках с расплывшейся фигурой женщины, храпевшей сейчас на набитом соломой матраце. Казалось невероятным, что это – один человек. Задув свечу и забравшись под одеяло, Женевьева испытала вдруг прилив страха перед своим будущим. Долго лежала она с открытыми глазами, слушая какофонию ночных звуков: голоса продавцов, разносивших свои товары; оклики часовых; и, как раз перед тем, как сон окутал её, ужасный вопль, поднявшийся в пронзительном крещендо , а потом проглоченный темнотой.
Источник этого мученического вопля обнаружился вскоре после рассвета, когда весь лагерь собрался на перекличку на плацу и увидел Дерека Саутворта, висевшего на деревянной двери здания, в котором хранились матрацы. Он был распят гвоздями, вколоченными в запястья и щиколотки, но был ещё в полусознательном состоянии. Заключённые смотрели на него в оцепенении. Не желая прийти ему на помощь и тем самым подвергнуть себя жестокой каре за нарушение режима, они продолжали стоять по стойке «смирно» в сером свете, оставив Саутворта висеть до тех пор, пока не явился к подъёму флага комендант.
Он отдал приказ охранникам, но им потребовалось не меньше пятнадцати минут, чтобы снять англичанина. Сначала они пытались вытащить гвозди штыками, а когда это не удалось, они воспользовались прикладами автоматов. Наконец, комендант послал одного из них в столярную мастерскую за молотком-гвоздодёром, с помощью которого они успешно справились с задачей. Но вместо того, чтобы незамедлительно отправить Саутворта в военный лазарет, располагавшийся сразу за главными воротами лагеря, комендант оставил его корчиться в грязи.
Пока англичанин страдал, комендант произнёс пространную речь едва ли не на полчаса и закончил её словами: «Лица, ответственные за это нарушение лагерной дисциплины, будут найдены и наказаны».
Только после этого комендант позволил Саутворту идти, но вместо того, чтобы послать его в лазарет, он велел охранникам отправить англичанина в calabozo , каменное строение с ребристой железной крышей, сооружённое так, чтобы в нём нельзя было ни встать во весь рост, ни лечь.
«Pauvre home »,- прошептала Женевьева, когда Саутворта уволакивали прочь.
«Прибереги свою жалость,- ответила Графиня.- Он ещё не умер».
15.
В дни, последовавшие за распятием Саутворта, атмосфера в лагере была напряжённой, словно заключённые сердились на то, что им отказали в окончательном определении победителя. Пока оба противника были живы, ещё ничто не было решено. Когда англичанина освободят из calabozo и раны его заживут, отношения между ним и Патроном ничуть не изменятся.
Это ощущение неопределённости продолжалось десять дней, до тех пор, когда, наконец, Саутворт был освобождён из карцера и его товарищи из Ангара отнесли его в барак. Вид у него был ужасный. Женевьева увидела, как его несли мимо, когда она прогуливалась с Графиней рядом с Promenade des Anglais. Он был похож на мертвеца, но, увидев француженку, всё же ухитрился поднять вверх большие пальцы.
«Он сумасшедший»,- пробормотала толстуха.
«Но очень смелый»,- сказала Женевьева.
«Разница не так уж и велика»,- ответила Графиня.
В течение нескольких недель, пока Саутворт поправлялся, толстуха запретила своей протеже появляться на Promenade des Anglais, вместо этого поощряя её стремление проводить время с Анной, Джанет и ребёнком.
«Рано или поздно их посольства добьются, чтобы их освободили, - сказала Графиня,- так что, пока они здесь, можешь подольше побыть с ними. Когда они уедут, жизнь их потечёт совсем по другому руслу, чем твоя. Война – великий уравнитель, но, когда бой кончается, забывается самая близкая дружба».
«Вы неправы, мадам,- возразила Женевьева,- мы прошли через слишком многое вместе, чтобы такое могло случиться».
«Поверь мне,- убеждала её собеседница,- увидишь, что я права. Эти твои подруги не похожи на нас с тобой. Когда война закончится, общество примет их с распростёртыми объятиями, а мы всегда будем считаться отбросами. Вот почему мы должны быть умнее и готовыми одержать верх, какой бы случай для этого ни представился».
Графиня произнесла эти слова с таким чувством, что француженка не могла не подумать, что они вызваны ревностью к её дружбе с Анной и Джанет. Её покровительница ни разу не пыталась приставать к ней с сексуальными домогательствами и не выражала ни малейшего душевного расположения, но сказала, что ожидает возвращения вложенных ею времени и денег. Деньги пока не потекли рекой, но Графиня ясно дала понять, что так и будет, как только разрешится конфликт между Патроном и Саутвортом.
Это, наконец, случилось, в ранние часы Рождества в 1943 году. В некоторых бараках была сделана жалкая попытка явить праздничный дух изготовлением бумажных гирлянд из газет и украшением нескольких сосенок, купленных заключёнными у охранников, но попытка эта была вялой, а затем и вовсе была сведена на нет объявлением, которое сделал через лагерный громкоговоритель комендант о том, что он отклонил просьбу некоторых заключённых петь в бараках рождественские гимны.
«Смягчения лагерных правил не будет,- заявил он.- Я ожидаю, что все заключённые будут следовать лагерному режиму, как в обычные дни».
Хотя Женевьева не приносила пока никакого дохода, Графиня выдала ей достаточно денег, чтобы она смогла купить маленькие подарки своим подругам. Подарки эти состояли из молока, копчёного бекона, хлеба, фруктов, свежих овощей, небольшого тортика и бренди, но piece de resistance была кукла, которую Графиня выудила из своего видавшего виды сундука и аккуратно завернула в старенький шёлковый шарф.
«она долго была у меня,- сказала она.- Теперь я хочу видеть, как она перейдёт к другому ребёнку».
Женевьева попыталась убедить свою благодетельницу пойти в другую каморку вместе с ней и лично подарить куклу Джанне, но она отказалась. «Они – твои подруги,- сказала она.- Это будет, возможно, последнее Рождество, которое вы проведёте вместе. Это время не для посторонних».
Француженка чувствовала, что одиночество Графини – нечто большее, чем просто одинокий образ жизни: она научилась принимать свою изоляцию от общества и переносила её с высокомерной гордостью.
«Она изумительна!- воскликнула Анна, увидев куклу.- Я никогда не видела столь красиво сделанной куклы».
Фарфоровое личико куклы было сработано так точно, что походило на человеческое; синеглазая и светловолосая, она была почти точной копией ребёнка, которому её подарили. Только одежда была другая. Она была сделана из богатой ткани с выпуклыми золотыми и серебряными узорами, а Джанна носила дурно подогнанную одежонку, выкроенную Анной из порванного одеяла, служившего им дверью.
«Она очень старая,- сказала Джанет, внимательно изучая куклу.- Возможно, из Дрездена, хотя одежда похожа на русскую».
Женевьева разлила бренди по жестяным кружкам и предложила тост: «За нашу дружбу, пусть она будет длиться и крепнуть в последующие годы».
«За память любимых, кого нет с нами»,- добавила Анна, и глаза её вдруг наполнились слезами.
«И за Джанну, которая унаследует всё, что мы сможем ей дать»,- сказала Джанет, посмотрев на спящего ребёнка.
Они подняли кружки, чокнулись и выпили. Пока Женевьева наливала ещё бренди, Анна нарезала тортик, принесённый француженкой, а Джанет подготовила остальную снедь.
«Это – моё первое Рождество»,- сказала Анна.
Остальные с удивлением посмотрели на неё.
«Евреи не справляют этот праздник»,- объяснила она.
«Мы никому не скажем»,- рассмеялась Женевьева.
«И, по-моему, Бог даст тебе благоволение»,- добавила Джанет, бледные щёки её уже запылали от выпитого спиртного.
Когда бутылку опорожнили, все были навеселе. Невзирая на распоряжение коменданта, они распевали гимны и, вспоминая, рассказывали друг другу истории из своего детства. Когда Женевьеве, в конце концов, пришла пора уходить, она обняла обеих своих подруг и расцеловала каждую в обе щёки, пожелав им счастливого Рождества. Это был очень щемящий миг, и женщины залились бы слезами, если бы не быстрый уход француженки, оставившей их доедать остатки трапезы.
Идя по сырому каменному полу барака, Женевьева вспоминала праздники Рождества, когда она была ребёнком, но так и не смогла вспомнить хотя бы одно счастливое Рождество. Она проводила праздники, разнося выстиранное бельё клиентам своей матери, обычно к дверям чёрных ходов домов, которые были ярко освещены и весело украшены, но в которые она могла заглянуть лишь через окна с улицы. На этот раз, несмотря на условия, в которых она находилась, она не смотрела на праздник со стороны.
Когда Женевьева вернулась в каморку, Графиня, похоже, спала, но потом она заметила, что глаза её подрагивают под веками, и догадалась, что та только делает вид, что спит. Опустившись на колени рядом с матрацем своей покровительницы, она прошептала: «Merci, madam, et joyeux noël ».
За час или два до рассвета вдруг раздалось громыхание жестяных банок, а вслед за ним – пальба из автоматов, взорвавшая мёртвую тишину. Прожекторы превратили ночь в белый день. Шумиха подняла на ноги всех заключённых лагеря, но ещё действовал комендантский час, а наказанием за его нарушение была смерть, и поэтому никто не отважился выйти из барака и узнать причину переполоха. Всюду делались ставки – по одним слухам, была удачная попытка побега, по другим – охранники оказались меткими,- но самыми разумными считались ставки на то, что суета каким-то образом связана с ярой враждой между Патроном и Саутвортом.
Правда, открывшаяся заключённым, когда они собрались на плацу на утренний ритуал, оказалась столь ужасной, что многие из присутствовавших отказывались в неё поверить. Утренний сумрак, разливавшийся по лагерю, упал на обнажённые тела Патрона и la comadreja, распластанные на изгороди из колючей проволоки, окружавшей лагерь. Трупы их были изрешечены пулями, и из них всё ещё сочилась кровь.
Казалось, будто они были застрелены при попытке преодолеть забор, но более тщательный осмотр установил, что их запястья и щиколотки были привязаны к проволоке верёвками. Но заключённые были озадачены множеством консервных банок, привязанных к колючей проволоке рядом с каждым из них, и все они были наполнены камнями, а к их животам изолентой были прикреплены большие металлические коробки из-под печенья, вроде тех, что приходили в посылках от Красного Креста. Похоже было на то, что Патрон и его подручный несли ценную контрабанду, прижимая её к животам, когда их настигли пули охранников, нёсших вахту на сторожевых вышках.
Настоящий ужас случившегося стал понятен только после того, как комендант исполнил все утренние церемонии, ни разу не взглянув в сторону двух покойников. Даже после подъёма флага он предпочёл не замечать это зрелище и заставил заключённых петь испанский национальный гимн. Когда стихли последние отзвуки нестройного пения, он продержал узников в напряжённой тишине ещё целую минуту и лишь затем объявил: «Эти люди нарушили правила и поплатились за это. Пусть это послужит всем вам предупреждением».
И только после того, как комендант вернулся в административный корпус, четверо охранников срезали тела. По отсутствию гибкости в конечностях жертв было ясно, что уже наступило трупное окоченение, а врач-француз из числа заключённых прошептал, что они мертвы, наверное, уже несколько часов. Причина их гибели прояснилась лишь несколько часов спустя, и это открытие у кого-то из заключённых вызвало отвращение, а у других – слова одобрения.
Патрона и его подручного подговорили на встречу с тремя проститутками, чьи связи с охранниками позволяли им делать в лагере что им заблагорассудится,- привилегия, за которую они платили значительную часть заработка своим покровителям – и Дереку Саутворту в их числе. Эти женщины дали понять, что они недовольны тем, как обращается с ними англичанин, и что они ищут защиты у Эмигрантов. Не подозревая, что они угодили в ловушку, Патрон и la comadreja были загнаны в угол Саутвортом и его сообщниками из Ангара, им были закрыты клейкой лентой рты, а самих их раздели догола и частично сняли кожу. Кожу срезали на животах, а банки с голодными крысами были приклеены на раны. Затем жертв привязали к забору, окружавшему лагерь, шёлковыми стропами от парашюта. Рядом с ними к колючей проволоке привязали жестяные банки, набитые камнями, и оставили Патрона и его подельника, сознававших, что при малейшем движении шум привлечёт внимание охранников на сторожевых вышках, которым был отдан строжайший приказ стрелять по всем заключённым, пытающимся бежать.
Муки, которые перенесли двое этих людей,- их лишённые кожи животы грызли крысы, они знали, что если пошевелятся, камни в банках загрохочут, навлекая на них огонь охранников на вышках ,- были невообразимыми. Сколько времени они продержались прежде, чем уступить боли, было неведомо, но пули, убившие их, вероятно, явились им милостивым избавлением.
После из смерти Дерек Саутворт был признан боссом всей деятельности чёрного рынка в лагере, но, вместо того, чтобы похваляться своим триумфом, он оставался в тени, ведя бизнес как обычно, и в то же время тихонько прибирал к рукам организацию, которой прежде управлял Патрон. Переход этот прошёл безболезненно, и организаторским умением Саутворта немало восхищались, даже те, чьи нелегальные операции требовали теперь выплаты ему доли за защиту. Они поняли, что молодой офицер RAF – прирождённый лидер, человек, одним блестящим ударом сумевший и избавиться от конкуренции, и посеять страх в душах тех, кто вынашивал планы выступить против него.
После того, как лагерь успокоился и вновь зажил обыденной жизнью, Графиня встретилась с Саутвортом и договорилась об уплате комиссионных со всех заработков Женевьевы, но он добавил неожиданное условие: он настаивал на том, что первым в лагере отведает сексуальные услуги француженки.
Когда толстуха сообщила своей протеже о требовании Саутворта, Женевьева изобразила негодование.- «Merde! Сначала вы приказываете мне держаться от него подальше; теперь вы хотите, чтобы я трахнула его. Чему мне верить?»
«Тому, что я пытаюсь сделать как можно лучше для нас обеих»,- спокойно ответила та.
Надевая одно из своих новых платьев, нанося капельку духов, Женевьева деланно надувала губки и готовилась к встрече с Саутвортом. Её тянуло к молодому англичанину с того мгновения, когда она впервые увидела его в памплонской тюрьме, не только из-за его внешней привлекательности, но также и потому, что от него исходила интриговавшая её аура уверенности в себе. Но, когда она вошла в Ангар, в каморке англичанина она обнаружила развалившегося на нарах здоровяка с огромными усами.
«Дерек только что ушёл,- сказал человек на нарах.- Комендант зачем-то хотел его видеть, но это ненадолго. Он попросил меня развлечь тебя, пока он не вернётся».
Он налил в жестяную кружку бренди и протянул француженке.
«Присаживайся,- добавил усач, хлопнув рукой по тюфяку, лежавшему рядом с ним,- и выпей».
Женевьева присела на краешек нар и стала маленькими глотками пить бренди. У неё было дурное предчувствие, что здесь что-то не так, но она не хотела обидеть Саутворта, уйдя до его возвращения.
«Я не могу долго ждать,- сказала она.- Скоро будет комендантский час».
«Об этом не беспокойся.- Мужчина ухмыльнулся.- У нас среди охранников есть хорошие друзья».
Он вынул пачку сигарет и предложил ей одну.
«Спасибо, я не курю»,- сказала она.
«Не возражаешь?»- он положил руку на её ногу и засунул под платье.
«Я лучше пойду».- Женевьева начала вставать, но мужчина схватил её за руку и привлёк к себе.
«Не повредит, если ты согреешься, пока ждёшь старика Дерека»,- сказал он, укладывая её обратно на нары и лапая одной рукой её грудь.
«Выродок!»- Женевьева начала сопротивляться.
«Ну, давай,- сказал мужчина, подминая её под себя и разрывая верх её платья.- Не разыгрывай передо мной целочку».
«Я сама выбираю тех, кто касается меня!»
«Не в этот раз, дорогая. Ты сделаешь, как я хочу, и тебе это чертовски понравится».
Она пыталась бороться, но он ударил её по лицу наотмашь и сорвал с неё трусы. Расстегнув ширинку, он вынул член и навис над ней. Она была сухая, и его проникновение вызвало боль, от которой она задохнулась.
«Неплохо, а?»
Когда Женевьева не ответила, мужчина расцарапал ногтями её голую спину. Она отшатнулась.
«Значит, у тебя всё-таки есть чувства»,- сказал он, ускоряя толчки и тиская её соски.
Француженка оставалась бессловесной, зная, что скоро это закончится, но, когда его тело выгнулось дугой и она почувствовала, как в неё хлынул горячий поток его спермы, другой голос сказал: «Неплохо, старина. А теперь дай знатоку показать, как это делается по-настоящему».
В каморку вошёл другой мужчина, высокий и лысый, в форме RAF, и начал расстёгивать штаны. Женевьева почувствовала его руки на своих плечах, когда он перевернул её и с силой вогнал член в анус. Боль заставила её закричать, но вошедший в неё мужчина ответил только сильным шлепком по ягодицам.
«Он думает, он жокей хренов!»- Замечание было сделано одним из пятерых мужчин, заглядывавших через перегородку, ограждавшую каморку.
«Полегче, Джордж, этой кобылке скакать ещё на многих скачках».
Женевьева закрыла глаза и старалась не замечать, что с ней делают. После того, как через неё прошли первые четверо мужчин, она больше не испытывала боли; она словно вошла во мрак, где время остановилось, а всякая чувствительность перестала существовать. Сколько мужчин поочерёдно овладело ей, и какими способами, она не знала; всё было как в тумане, который рассеялся, только когда она оказалась лежащей в грязи у Ангара, всё ещё раздетая, с разбросанной вокруг одеждой.
«Чёрт побери, да что с тобой?»
Она подняла взгляд. Над ней стоял Дерек Саутворт.
«Твои друзья развлекали меня»,- горько ответила она.
Его глаза вспыхнули.- «Не беспокойся, я позабочусь об этих выродках».
«Если бы ты был здесь, этого бы не случилось».
Он не ответил, но помог ей собрать одежду и проводил её в другой конец лагеря. Было сумрачно, и за забором из колючей проволоки уже загорались огни, но, хотя комендантский час и наступил, единственный часовой, которого они увидели, узнал Саутворта, отвернулся и не окликнул их. Каждый вдох отдавался болью в покрытых синяками боках Женевьевы, между ног её были сгустки крови, но, пока англичанин провожал её к её бараку, она не показывала, как ей больно.
«Теперь у тебя всё будет в порядке,- сказал он, когда они остановились перед дверью.- И я гарантирую, что ничего подобного с тобой больше не случится. До тех пор, пока ты под моей защитой».
Не дожидаясь её ответа, он повернулся и зашагал в темноту.
Когда Графиня увидела Женевьеву, она не стала ни о чём спрашивать, а француженка не пожелала рассказывать. Обе молчаливо признали, что случившееся в Ангаре было формой неизбежного платежа, и, вместо того, чтобы расспрашивать её, толстуха принесла таз с водой и осторожно смыла грязь с кровью и сделала примочки из склянок с ярлычками на русском языке, которые принесли многочисленным царапинам на спине француженки прохладу и успокоение.
«Здесь была Джанет»,- сказала Графиня, завершив свою работу.
«Когда?»- спросила Женевьева.
«Примерно час назад. Она хочет поговорить с тобой, сказала, что это важно».
«Она спрашивала, где я?»
Графиня покачала головой.
Женевьеве хотелось одного – заползти под одеяло и найти спасение во сне, но мысль, что что-то могло случиться с Джанной, заставила её начать медленно одеваться. Одежда, которую она так старательно выбирала для встречи с Саутвортом, теперь превратилась в грязные лохмотья, и она надела другое шёлковое платье и тщательно прибрала волосы.
«Ты испачкаешь кровью это платье,- предупредила Графиня,- а твоей подруге безразлично, как ты выглядишь».
«Мне не безразлично»,- ответила француженка.
Когда Женевьева пришла в каморку к подругам, уже наступила полночь. Ребёнок спал, и они разговаривали тихо, чтобы не разбудить его.
«Британский посол в Мадриде посылает кого-то, чтобы меня забрали отсюда завтра утром,- сказала Джанет.- Мне об этом сегодня днём сообщил комендант».
«Это чудесно!»- воскликнула Женевьева.
«За долгое время это лучшая новость из всех, что у нас были»,- добавила Анна.
«Кажется, судебный секретарь в Памплоне действительно отправил сообщения в наши посольства»,- сказала Джанет.
«Тогда и Анна когда-то услышит подобное.- Женевьева обняла своих подруг, стараясь не морщиться от боли, когда они положили ей руки на спину.- Я так счастлива за вас обеих».
«А ты?»- спросила Анна.
Француженка пожала плечами.- «Единственное французское правительство, независимое от немцев,- это только правительство генерала де Голля в Лондоне, и у него нет никаких посольств. К тому же, у меня нет ни документов, ни могущественных друзей,- кроме Графини, разумеется».
«Должно же быть что-то…»
«Mais non! »- оборвала её Женевьева, пытаясь говорить весело.- Не время сейчас для серьёзных разговоров. Джанет отправляется домой, к своей семье.- Она повернулась к англичанке.- наверное, тебя там ждут не дождутся. Когда ты в последний раз видела их?»
«Почти пять лет назад».
« Mon Dieu! Они знают, что ты едешь?»
«Посол дал телеграмму моему отцу. Похоже, они старые друзья».
«Тогда, возможно, он сможет оказать давление на консула Соединённых Штатов в Мадриде, чтобы вызволить отсюда как можно быстрее Анну. Она – американская гражданка, их долг – защитить её».
«Я добьюсь, чтобы они сделали всё возможное»,- заверила её Джанет.
Разговор смолк, и в наступившей тишине они услышали ночные звуки лагеря: чьи-то всхлипывания во сне; плеск в ведре, стоявшем у двери барака, в которое мочился заключённый, потому что после наступления комендантского часа посещать уборные было нельзя; и протяжные оклики часовых, кричавших друг другу «Alerta! » Женщины понимали, что они вместе, возможно, в последний раз, и эта мысль вызывала напряжение, проявившееся в неожиданной неловкости в разговоре.
«Мы должны принять какое-то решение насчёт Джанны,- сказала Джанет.- Комендант позволил мне поговорить по телефону с британским послом, и я спросила его, нельзя ли устроить так, чтобы я забрала её с собой».
«И?»- спросила Женевьева.
«Он не очень-то обнадёжил».
«Британцы – бесчувственные выродки»,- с неожиданной запальчивостью сказала француженка.
«У них были на то причины,- неуверенно сказала Джанет.- Я сделала ошибку, когда сказала секретарю в Памплоне, что мать ребёнка – Анна».
«Ты только старалась защитить Джанну»,- возразила Анна.
«Верно,- сказала англичанка,- но он направил копии своего рапорта и в британское, и в американское консульство в Мадриде, и теперь мой посол говорит, что ребёнок должен оставаться со своей матерью».
«Возможно, тебе удастся изменить его решение, когда ты окажешься в Мадриде»,- сказала Женевьева.
«Сомневаюсь в этом,- ответила Джанет.- Британцы желают действовать лишь от имени своих граждан, а поскольку мы не знаем, кто отец Джанны…»
«Не беспокойся,- сказала Анна.- Со мной ей будет очень хорошо».
«Но что, если сотрудники американского консульства не захотят поверить, что это – твой ребёнок?»
«Там будет видно,- успокоила её Анна.- А пока мы с Женевьевой будем следить, чтобы она не знала недостатка в любви и заботе».
Англичанка посмотрела на Джанну, спавшую в выстланной одеялом корзине, служившей ей колыбелью.- «Я должна оставить это тебе»,- сказала она, вынимая золотой медальон и протягивая его Анне. Та покачала головой. «Кея просила тебя хранить его до поры, когда Джанна вырастет и сможет носить его,- сказала она.- Однажды ты передашь его ей сама».
«Ну, что ж, по крайней мере, воспользуйся этим.- Джанет вынула рубин, который ей удалось утаить от сеньора Ортеги, и дала его Анне.- Я бы не пускала его в дело без особой нужды, но, если наступит чёрный день, он окажется кстати».
И опять они растерялись, не зная, о чём говорить.
«Я написала свой адрес, чтобы вы обе всегда знали, где найти меня,- сказала Джанет, протягивая каждой из женщин по клочку бумаги.- Когда я окажусь в Лондоне, я сделаю всё возможное…»
«Не беспокойся о нас,- сказала Женевьева.- У нас всё будет хорошо».
Впервые с тех пор, как они познакомились с Джанет, она начала плакать.- «Я так буду скучать по вам обеим!»- всхлипывала она.
«Я хочу, чтобы ты, когда приедешь в Лондон, пошла в лучший ресторан и подумала обо мне, когда будешь заказывать самое дорогое блюдо в меню»,- сказала Женевьева.
«А за меня прими долгую горячую ванну»,- добавила Анна.
«Обещаю»,- улыбнулась сквозь слёзы Джанет.
Каждая из них понимала, что говорить больше не о чем. После ещё одних долгих объятий Женевьева быстро вернулась в свою каморку. Графиня ещё не спала и тотчас заметила, что из царапин на спине Женевьевы просочилась кровь. Но она не стала говорить об этом, а подождала, пока француженка уляжется под одеялом, а потом сказала: «Завтра начнём сначала. Это будет долгая, трудная дорога, но, уверяю тебя, вознаграждение сделает это путешествие стоящим».
«Хотелось бы, чтобы вы оказались правы, мадам,- тихо ответила Женевьева,- потому что я не знаю, сколько времени я ещё смогу выносить этот ад».
16.
Следующим утром Анна стояла на перекличке с Джанной на руках под проливным дождём и испытывала волну беспокойства, граничившего с паникой.
Охранник пришёл за Джанет примерно за полчаса до рассвета – гораздо раньше, чем ожидали женщины – и увёл её к коменданту с такой поспешностью, что некогда было толком попрощаться. Вспоминая об этом позже, Анна поняла, что это было, возможно, скрытое благодеяние, потому что эмоциональная травма от расставания могла разрушить хрупкий фасад её уверенности в себе.
Вся значительность отъезда Джанет почувствовалась только тогда, когда громкоговорители разнесли звуки горна, созывавшего заключённых на перекличку, и впервые со времени своего прибытия в лагерь Анна торопилась на плац без Джанет. По привычке, как она делала всегда с первого дня их пребывания в лагере, она полуобернулась, чтобы пошептаться со своей подругой, но рядом с ней было пусто. Тут только она поняла, как много значили узы, связывавшие её с англичанкой, и как она сделалась полностью зависимой от доброжелательного, всегда надёжного, присутствия её подруги.
Не предвидела Анна, каково вдруг стать полностью ответственной за Джанну. Ни одна из женщин не обладала материнскими инстинктами, и им приходилось на собственном опыте узнавать, что это такое – растить ребёнка. Но Анна всегда чувствовала, что может рассчитывать на то, что Джанет знает, что делать в чрезвычайной ситуации, потому что она обладала опытом медсестры.
Когда был поднят испанский флаг и собравшиеся заключённые затянули свою шутовскую версию национального гимна, от здания комендатуры отъехал автомобиль с флажками Соединённого Королевства. Когда он затормозил у главных ворот, Анна разглядела Джанет, глядевшую через заднее стекло. Их глаза на короткий миг встретились, и автомобиль поехал дальше.
В дни, последовавшие за отъездом Джанет, беспокойство Анны превратилось в настоящее отчаяние, ввергшее её в ужасное томление, в котором проявилась её физическая и духовная усталость. Её конечности постоянно дрожали, и она была разбитой с самого подъёма до отбоя. Ещё хуже ей становилось от ощущения полного поражения, и ей казалось, что все усилия тщетны, а будущее не сулит никакой надежды. Она становилась всё более замкнутой и оставалась в безопасной скорлупе своей каморки, выходя из неё лишь тогда, когда этого требовал лагерный режим, и даже при этом она держалась особняком.
Женевьева видела, что происходит, и во время своих ежедневных посещений, когда она приносила еду ей и малышке, делала всё возможное, чтобы развеселить подругу. Француженка прогуливалась теперь по Promenade des Anglais утром и днём, договариваясь о встречах с любым, кто мог позволить себе плотские утехи, и встречи эти происходили в каморке Графини, а расплачивались за них наличными непосредственно с хозяйкой. Некоторые из постоянных клиентов Женевьевы слушали новости по радиоприёмнику, тайно пронесённому в лагерь, и во время своих сеансов с француженкой они делились услышанным.
Близился к концу январь 1944-го, и союзные войска вели наступательные действия в Европе: Пятая армия начала наступление восточнее Монте Кассино , а южнее Рима, в Анцио , состоялась высадка морского десанта. На Восточном фронте русские начали наступление под Ленинградом и в Прибалтике и, сломив ожесточённое сопротивление немцев, взяли Новгород.
«Кажется, дела идут гораздо лучше,- весело говорила Анне Женевьева.- По всему лагерю ходят слухи, что война закончится в ближайшие месяцы».
Анна не отвечала; её душевное состояние было таким никудышным, что восторг француженки лишь усиливал грызшую её тоску, и, если Анна знала заранее, что вечером придёт Женевьева, она стала притворяться спящей, лишь бы не разговаривать с ней.
К середине февраля состояние Анны настолько ухудшилось, что её оказались не по плечу заботы о Джанне, и всё чаще, приходя в её каморку с едой, Женевьева обнаруживала, что ребёнка нужно покормить или перепеленать, и ей приходилось брать эту работу на себя, хотя она и была в этом полной неумехой.
«Так не может дольше продолжаться,- заявила Графиня после того, как её протеже отменила очередную встречу с заключённым, желавшим заплатить огромную сумму, которую она стала теперь запрашивать за свои услуги.- Это мешает бизнесу, а я не могу этого допустить».
«Извините, мадам, но благополучие Джанны превыше всего»,- ответила Женевьева.
«Я вложила в тебя кучу денег»,- напомнила ей собеседница.
«И вы получите все эти деньги обратно, да ещё и с процентами,- сказала француженка,- но я собираюсь прекратить обслуживание клиентов и перебраться к Анне, пока она не поправится и не сможет ухаживать за ребёнком сама».
«Как хочешь,- пожала плечами Графиня.- Но она сможет избавиться от депрессии, только если научится сама стоять на ногах».
Всю следующую неделю Женевьева заботилась об Анне и о ребёнке. Для Анны она мало что могла сделать, разве что покупать ей на чёрном рынке диетические продукты и позволять ей спать, будя её только когда этого требовали лагерные правила вроде утренней переклички. Часто Анна оставалась в постели по двадцать и более часов, по-видимому, неспособная, или нежелающая выбираться из защитного кокона своего одеяла, и всё чаще она лежала, свернувшись калачиком и отвернувшись лицом к стене, равнодушная ко всему, что происходило возле неё.
Другие заключённые заметили, что произошло с Анной, и понимающе кивали головами; они уже повидали таких, кого называли «спящая смерть» и знали множество случаев, когда узники соскальзывали в такую пропасть отчаяния, что выхода из неё уже не было, и они совершенно теряли волю к жизни.
Женевьева решила для себя, что не допустит, чтобы это случилось с Анной, но как это сделать, она не знала. Она поймала себя на том, что всё чаще жалеет, что нет рядом с ней Джанет, у которой всегда находился мудрый совет.
«Сегодня по радио сообщили по-настоящему хорошую новость,- возбуждённо заявила двадцать пятого февраля француженка.- Союзные войска бомбили все крупные немецкие города и буквально разгромили Люфтваффе».
Анна в ответ лишь пялилась на неё глазами.
Поворот к лучшему наметился, наконец, когда комендант прислал охранника, чтобы он привёл Анну в его кабинет в административном корпусе. Сначала она, кажется, даже не поняла смысла приказания, но, когда охранник ткнул ей под рёбра ствол автомата, она поднялась с матраца и позволила Женевьеве помочь ей одеться.
Неся в одной руке младенца, француженка подошла с Анной к административному корпусу и помогла ей преодолеть невысокие ступеньки, но охранник отказался впустить Женевьеву в кабинет и велел Анне самой открыть дверь.
Комендант сидел за письменным столом, а сбоку от него был мужчина, которого Анна никогда прежде не видела.
«Я – Марк Хантер,- сказал он, вставая и подавая руку.- Вице-консул посольства Соединённых Штатов в Мадриде».
Его голос доносился до Анны будто из глубокого колодца.
«Вице-консул?»- это были первые слова, произнесённые ею за последние дни, и они прозвучали неразборчиво, будто она была пьяная.
«В Мадриде»,- мягко повторил он, продолжая удерживать её руку.
Анна заметила, что комендант наблюдает за ней, и изо всех сил пыталась овладеть собой, но не могла остановить дрожь.
Марк Хантер увидел, в каком она была состоянии, и, взяв её под руку, осторожно подвёл к кожаному дивану. «Как вы себя чувствуете?»- спросил он.
«Уверяю вас, с заключённой обращались, как положено»,- заявил комендант.
«Может быть, но она явно нуждается в медицинском уходе»,- ответил Хантер.
«Нет, что вы, в самом деле, я отлично себя чувствую,- медленно сказала Анна.- Это просто…» Её голос смолк. Она не могла найти слов для описания своего самочувствия, а когда всё-таки попыталась сделать это, усилие оказалось для неё чрезмерным.
«Немного бренди поможет»,- сказал вице-консул, посмотрев на коменданта.
Тот подошёл к буфету, вынул бутылку «Pedro Domecq »и налил в маленький бокал. Он подал его Хантеру, а Хантер поднёс его к губам Анны.
«Всего глоток»,- настаивал он.
От спиртного она закашлялась.
«Попробуйте ещё немного»,- уговаривал мужчина, держа бокал.
На этот раз жидкость согрела её желудок, но также и ударила ей в голову, и ясно мыслить ей стало ещё труднее. Обычно ей нравился бренди, но она не ела уже несколько часов, и поэтому влияние алкоголя оказалось сильнее.
«Получше стало?»- спросил Хантер.
Она кивнула. Её мозг работал всё же достаточно хорошо, чтобы она смогла заметить, что её посетителю, вероятно, немного за сорок. Его волосы песочного цвета поредели на висках, и на нём были ладно скроенный твидовый пиджак, голубая клетчатая рубашка, галстук в полосочку, серые фланелевые брюки и коричневые кожаные ботинки. От него к тому же приятно пахло трубочным табаком, а в его нагрудном кармане она заметила черенок самой трубки.
«Мне немного нездоровится»,- сказала она.
«Состояние заключённой никоим образом не связано с условиями содержания в лагере»,- заявил комендант.
«Как скажете,- ответил устало вице-консул.- Теперь, полковник, если вы не возражаете, я бы хотел побыть некоторое время наедине с заключённой».
«Думаю, это можно разрешить»,- неохотно согласился комендант.
«Можете быть уверены, я дам знать послу о вашем сотрудничестве»,- сказал Хантер.
Комендант кивнул и вышел из комнаты. Когда дверь за ним закрылась, вице-консул налил в бокал ещё немного бренди и проглотил его сам.
«Кажется, вам он был нужнее, чем мне»,- сказала Анна.
«Общение с такими людьми, как комендант, вызывает у меня сильную жажду»,- ответил он.
Он говорил немного в нос, а насмешливое выражение его карих глаз создавало впечатление, что за его достаточно официальными манерами скрывается гораздо более живая натура.
«Я уж начала думать, что правительство Соединённых Штатов не интересует моё дело»,- сказала она.
«Нас оно весьма интересует,- заверил её Хантер, но в Вашингтоне была какая-то путаница. Кажется, там проверили ваши данные и не смогли найти свидетельство о рождении вашего отца».
«Возможно, потому, что он родился не в Америке».
«Но вы-то родились в Америке?»
«В Манхэттене четырнадцатого июля 1920-го года».
«День взятия Бастилии».
«День в день».
«Простите…»
«Этот день отмечает освобождение заключённых,- сказала Анна.- Будем надеяться, что это – знамение».
«Уверен, что так и будет,- ответил он,- но должен предупредить вас, что процедура установления гражданства может затянуться. Сейчас Вашингтону важнее всего победа в этой войне. Все невоенные дела откладываются на более поздний срок, когда у кого-нибудь появится время, чтобы заняться ими. К тому же административная ветвь правительства испытывает крайнюю нехватку кадров, и, пока найдут свидетельство о вашем рождении, может пройти немало времени».
«Вы говорите мне, что я должна оставаться здесь?»
«Боюсь, что это так. Пока посол не получит подтверждения, что вы действительно являетесь американской гражданкой, его руки связаны».
Анна старалась скрыть горькое разочарование, но оно, наверное, всё-таки проявилось, потому что Хантер быстро добавил: «Можете быть уверены, я сделаю всё, что в человеческих силах, чтобы ускорить ход этого дела, а вы можете мне помочь, и очень, если сообщите мне кое-какие дополнительные факты».
Он вынул маленькую записную книжку в кожаном переплёте и надел очки для чтения в полуоправе. Они сделали его старше и придали ему почти профессорский вид. Анна подумала, не ошиблась ли она в его возрасте, когда решила, что ему далеко до пятидесяти.
«Вы родились в Манхэттене.- Он бросил взгляд на неё поверх полукружий оправы.- Вы помните точный адрес?»
Анна порылась в памяти, ни ничего не вспомнила.- «Мои родители часто переезжали с места на место, когда я была ещё совсем маленькой».
Он аккуратно сделал запись в своей записной книжке.- «В какую школу вы ходили?»
«В Манхэттенскую Академию Изящных Искусств».
«У вас есть диплом или что-нибудь ещё, что подтвердило бы, что вы были там студенткой?»
«Документы были уничтожены в гетто, но моё имя и фотография были в ежегоднике».
«Когда вы закончили учёбу?»
«Целую жизнь назад.- Когда он удивлённо посмотрел на неё, она добавила:- В июне 1935-го».
«Что ж, по крайней мере, это даёт людям в Вашингтоне то, с чего можно начать,- сказал он.- Теперь, с вашего позволения, некоторые подробности о вашем ребёнке…»
Анна понимала, что это была возможность избавиться от паутины лжи, в которой она запуталась с того самого времени, когда Джанет обманула судебного секретаря в Памплоне, но колебалась, потому что не знала ещё, можно ли доверять Марку Хантеру. Он казался весьма милым, но был всё-таки бюрократом, связанным инструкциями своего правительства, а это могло означать, что Джанну отнесут к лицам без определённого места жительства, что было равносильно отказу в официальной регистрации, а она не хотела подвергать такому риску ребёнка Кеи.
«Её назвали Джанной»,- сказала она.
«Необычное имя,- заметил он.- Это вы его выбрали или отец?»
«Скорее, я».
«А где он теперь?»
«Он мёртв».
«Простите».
«Он был убит в гетто».
«Если донесения, что я читал, верны хотя бы наполовину, там сущий ад».
Анна не ответила. В его голосе слышалось истинное сострадание, и она чувствовала себя виноватой, обманывая его.
«Ну, что ж,- сказал он, когда молчание слишком затянулось,- кажется, мне есть с чего начать.- Потом, как бы спохватившись, он спросил:- Где родилась Джанна?»
«А это важно?»
«Не совсем; во всяком случае, насколько это касается гражданства. Это решается по национальности выжившего родителя».
«Вы имеете в виду, что, когда будет доказано, что я – американка, Джанна тоже автоматически будет считаться американкой?- Когда Хантер кивнул, Анна почувствовала первый прилив радостного возбуждения, столь долго не испытывавшегося ею.- Она родилась в Ирати, маленькой деревеньке в Пиренеях»,- сказала она.
«На испанской стороне границы?»
«Да. Это имеет значение?»
Он покачал головой.- «Я просто хотел…»
Прежде, чем он смог закончить вопрос, открылась дверь, и в комнату прошествовал комендант.
«Закончили?»- спросил он вице-консула.
«Пока да»,- ответил Хантер.
Комендант вызвал охранника и велел ему вернуть заключённую в барак.
Хантер взял Анну за руку.- «Постарайтесь не волноваться. Как только я узнаю что-нибудь, обещаю сразу же с вами связаться».
«Спасибо»,- ответила она.
Анна чувствовала, что Хантер наблюдает за ней, когда охранник выводил её через дверь. Его глаза напомнили ей глаза отца, не столько формой или цветом, сколько их добротой. В его присутствии она чувствовала себя в безопасности. После всего пережитого ею он казался ей необыкновенно редким человеком.

В последующие дни Женевьева наблюдала разительную перемену в своей соседке по каморке и поняла, что депрессия Анны, наконец, уходит. Её прежняя спячка сменилась безграничной энергией, а отстранённая молчаливость – болтовнёй до глубокой ночи. Она в мельчайших подробностях расписывала свою встречу с Марком Хантером, часто повторяя его уверения, что установление её гражданства и освобождение из лагеря – лишь вопрос времени.
«Он тебе понравился бы,- говорила Анна француженке.- Он такой добрый и терпеливый».
Женевьева, не знавшая в своей жизни ни одного мужчины, обладавшего хотя бы одним из этих качеств, не могла удержаться от мысли, что оценка, данная Анной вице-консулу, была основана более на том, во что ей хотелось верить, чем на реальности, но она не стала портить обретённую подругой восторженность подобными сомнениями, а просто слушала и стремилась изо всех сил не заснуть, пока Анна хотела говорить.
Менее чем через две недели после первого визита Хантера охранник вновь привёл Анну в административный корпус, где в кабинете коменданта оказался ждавший её в одиночестве Марк Хантер. Он был явно рад новой встрече с ней. Сказав, что пока не получил никаких официальных сведений из Вашингтона, он добавил, что, благодаря отношениям quid pro quo , бывшим у него с одним чиновником испанского правительства, ему удалось добиться разрешения забрать её на пару часов из лагеря.
«Я подумал, что вам, возможно, захочется посмотреть, как выглядит мир снаружи»,- сказал он.
«А что комендант, он одобрил эту идею?»- спросила она.
«При условии, что я беру всю ответственность на себя и гарантирую, что вы вернётесь до наступления комендантского часа»,- сказал он.
За Джанной присматривала Женевьева, поэтому у Анны не было причины отказаться от этого предложения, и всё-таки ей трудно далось принятие решения. После столь долгого времени, в течение которого ей приходилось лишь механически выполнять чужие команды, ей казалось теперь невозможно самой распоряжаться собственной жизнью. Хантер чувствовал эту её раздвоенность. Он мягко приободрил её, взял под руку и повёл к главным воротам.
«Проедемся?»- спросил он, жестом указывая на машину, припаркованную сразу за последним часовым.
«Я лучше пройдусь пешком,- ответила Анна.- Я почти забыла, что это такое – идти, куда хочешь, не боясь окрика охранника».
Он кивнул и, продолжая держать её под руку, медленно пошёл с ней к центру города, имевшего то же название, что и лагерь. Был базарный день, и по улицам сновали люди, делая покупки у уличных торговцев, стоявших возле своих тележек, улыбавшихся, когда они проходили мимо, и обменивавшихся любезностями с Хантером, который отвечал им не беглом испанском.
«Дайте мне знать, если вам чего-нибудь захочется,- сказал он.- Мне только что выдали зарплату, и я не могу придумать лучшего способа потратить деньги».
Пока он говорил, Анна поймала своё отражение в витрине магазина и едва узнала увиденный ею образ. Хотя ей было ещё только двадцать три, с ввалившимися от голода щеками и тощим телом, одетым в лохмотья, она выглядела вдвое старше.
Хантер заметил, что произошло.- «Я вытащу вас из этого проклятого места, даже если это будет последнее, что я сделаю»,- сказал он Анне.
Анна была слишком подавлена своим видом, чтобы что-то ответить, и продолжала молчать, когда они пошли дальше по улице.
«Скажите мне, что вам хотелось бы сделать, что угодно»,- сказал он.
«Что угодно?- она немного подумала.- Я хотела бы принять горячую ванну и переодеться во что-нибудь чистое».
«Я знаю такое место».
Он привёл Анну в магазин в центре города и попросил, чтобы ей показали всю одежду её размера, имевшуюся в магазине. Предвкушая солидный куш, тучная хозяйка позвала своих продавщиц, которые быстро принесли самые разнообразные платья, туфли и шёлковое нижнее бельё. Хозяйка намеренно предложила Анне самые дорогие образцы из представленных.
«Не спешите,- сказал Хантер.- Пока вы выбираете, я устрою вам ванну в моём отеле».
Анне неожиданно подумалось, что щедрость Хантера – это не просто проявление доброты, как ей по наивности показалось, и что он рассчитывал на любовные приключения, но он ушёл прежде, чем она могла возразить ему. Она долго сидела в маленькой клетушке, служившей примерочной, окружённая яркими платьями, раздумывая, что же делать. Она посмотрела на себя в длинном, во весь рост, зеркале, висевшем за дверцей. На этот раз её внешность не была смягчена размытым отражением магазинной витрины, и увиденное ею поразило её ещё больше, чем прежде. Она стояла, обнажённая, под резким светом единственной лампы, через кожу цвета несвежего сала проступали рёбра. Даже волосы её, когда-то такие пышные и тёмные, теперь свисали грязными сосульками. Почему же, подумалось ей, Марк Хантер так добр к ней?
«Мне показать вам ещё что-нибудь?»- спросила хозяйка магазина, заглядывая через щель в занавесках.
«Нет, спасибо»,- ответила Анна.
«Какое вам понравилось?»
Она заколебалась.- «Наверное, второе…»
«С туфлями в тон?»
Анна кивнула.
«А нижнее бельё?»
Она начала отказываться, потом подумала о Женевьеве и поняла, каким великолепным подарком для неё окажется изысканное шёлковое бельё.
«Я возьму гарнитур персикового цвета с кружевной отделкой»,- сказала она.
«Превосходный выбор,- заверила её хозяйка магазина.- Сеньор будет очень доволен».
Анна сомневалась в этом, особенно если учесть, что она сообщила Хантеру, что не имеет намерения ложиться с ним в постель. Поэтому она и выбрала намеренно самый простой и дешёвый наряд. Она не желала одурачивать его, но и не хотела и дальше ходить в тюремном тряпье. Она решила, что лучший способ справиться с ситуацией – это сказать ему, что она считает деньги, потраченные им на одежду, ссудой, которую она вернёт, как только её репатриируют.
«Готовы?»- спросил из-за занавески Хантер.
Она расправила на себе простенькое платьице из хлопка, выбранное ею, и в последний раз погляделась в зеркало. Новая одежда совершенно преобразила её, и только волосы были неухоженные. Выйдя из кабинки, она сделала небольшой пируэт.
«Вы выглядите великолепно»,- сказал он.
«А как быть с этим, сеньорита?»- спросила хозяйка магазина, показывая персиковое нижнее бельё.
Анна почувствовала, что заливается краской.
«Я взяла его для подруги»,- объяснила она.
«Разумеется,- усмехнулся Хантер, доставая из бумажника пачку песет и протягивая их хозяйке магазина.- Теперь дело за горячей ванной».
«Casa Grande Blanco » оказалась небольшой гостиницей, из числа тех неописуемых заведений, в которых часто останавливаются коммивояжёры. Она располагала лишь пятью спальнями, обитателям которых приходилось довольствоваться единственной ванной комнатой, в которой находилась огромная ванна с массивными медными кранами.
«Все номера заняты, и я не смог получить вам отдельную комнату,- объяснил Хантер, когда они подошли к бару, служившему одновременно и регистрационной стойкой,- но хозяин говорит, что вы вполне можете переодеться в моём номере, а горячей воды для вашей ванны предостаточно».
Анна была разочарована бесцеремонностью Хантера. Она ожидала от него более обходительного обращения и большего соответствия с его культурной внешностью, но он явно не считал необходимой подобную щепетильность, возможно, полагая, что после всего пережитого в лагере она с радостью согласится на всё, что ей предложат. Эта мысль вызвала у Анны жгучее негодование. Её злило, что он думает, будто может купить её за новые тряпки. Если владелица магазина ещё не избавилась от вонючих лохмотьев Анны, она вернёт свой новый наряд и выскажет Хантеру всё, что думает о нём.
«Вы найдёте мой номер на верхней лестничной площадке,- сказал он, протягивая ей ключ.- Ванная – в конце коридора. Её легко найти. Я подожду, пока вы не закончите, здесь, в баре».
Его доверчивость застала Анну врасплох, и, всё ещё растерянная, она поднялась наверх и открыла дверь его номера. Она была почти готова услышать за собой звуки его шагов и извиняющееся бормотание, оправдывающее его появление, когда она раздета, но так и не услышала. Не потревожил её Хантер и после, когда она, надев его халат, снова открыла дверь и торопливо прошла по коридору в ванную.
Заранее предупреждённая Хантером жена хозяина гостиницы уже набрала ванну и оставила на столике рядом с ванной, наполненной чуть ли не до краёв горячей водой, от которой валил пар, чистые полотенца. Были даже кусочек туалетного мыла и стеклянная банка с солью для ванны.
Сняв халат, Анна погрузилась в воду так, что она достала до её подбородка, потом откинула голову на закруглённый борт ванны и закрыла глаза. Ощущение было таким восхитительным, что она отдалась ему целиком; жар разлился по всему её телу, изгоняя напряжение, копившееся в ней месяцами, и она почувствовала, что начинает расслабляться. Открыв банку с солью, она высыпала в воду кристаллы и смотрела, как они тают, образуя красные, оранжевые, жёлтые, синие, зелёные разводы. Запах, исходивший от них, разбудил воспоминания о весенних вечерах, когда она прогуливалась с отцом по парку Лазиенки, и она держала его за руку, пока они шли по гравийным дорожкам между клумбами нарциссов и крокусов. Ей было тогда девятнадцать или двадцать, и она обладала свежей красотой, заставлявшей оборачиваться проходивших мимо молодых людей. Отец смеялся и говорил: «Однажды ты найдёшь себе мужа и покинешь своего старого отца», а она постоянно уверяла его, что он совсем не старый и что она никогда не оставит его. Теперь он был мёртв. И уже она чувствовала себя старой.
Почувствовав, как первая волна радостного возбуждения схлынула, она вновь занялась мытьём, сначала нанеся на волосы шампунь, а затем покрыв всё тело тонким слоем мыльной пены. Она ополоснула волосы, нырнув с головой под воду, а потом повторяла всё снова и снова, пока не защипало кожу.
Но из ванны она вылезла лишь тогда, когда вода совсем остыла и в медном кране тоже не оказалось воды, чтобы снова наполнить ванну. И всё равно она выбиралась из ванны с неохотой, но, наконец, она вытерлась пушистым белым полотенцем и вернулась в спальню. Надев новое платье, она причесала волосы и спустилась вниз, найдя Хантера сидящим за столиком у окна. Он посмотрел на неё и улыбнулся.- «Вы выглядите…»
«Как новая женщина?»
«Ну, скажем, как другая версия старой…»
«Теперь я понимаю, почему вы дипломат».
Он усмехнулся.- «Есть хотите?»
«Помираю от голода».
Он подозвал официанта и сделал заказ на испанском.- «Еда здесь очень простая,- объяснил он.- Я попросил его принести омлеты с сыром, зелёный салат, бифштексы, жареный картофель и свежий хлеб, и много масла».
«Повторите, пожалуйста, это снова, и помедленнее».
«Красиво звучит?»
«Великолепно».
«Белое или красное вино?»
«Вы не будете возражать, если я закажу молоко?»
«Конечно, нет».- Когда официант принёс им еду, Хантер заказал кувшин молока и два стакана.
«Не лишайте себя из-за меня вина».
«Поверьте мне, никаких лишений. Я посещаю бесконечные приёмы с коктейлями. Такая уж работа у дипломатов, понимаете. Там столько времени тратится на выпивку и общение, что его почти не остаётся на действительно важные вопросы. Я рад любой возможности пощадить свою печень».
Анна оценила его старание сделать её непринуждённой, и эту учтивость он проявлял и во время дальнейшего разговора. Он почувствовал, что она не желает говорить о себе, поэтому рассказал о своей жизни, заявив, что родился в Бостоне в семье верхнего слоя среднего класса, закончил Гарвардский университет и стал профессиональным дипломатом вскоре после окончания колледжа.
«Моё поступление на службу в Государственный Департамент сделало родителей очень счастливыми»,- добавил он.
«Почему?»- спросила Анна.
«Я всегда любил искусство, и они боялись, что я проведу остаток жизни в мансарде где-нибудь на Левом Берегу ».
«А это было бы так плохо?»
«Так считал мой отец. Для него были важны деньги и респектабельность; искусство – это ремесло, которое едва ли даст и то, и другое».
«Вы жалели, что стали дипломатом?»
«Я ненавидел свою работу чуть ли не с того самого дня, когда приступил к ней».
«А вы не могли бросить службу?»
«Не так всё просто,- ответил он.- Мне надо было содержать жену. Она была инвалидом, рассеянный склероз . Он случился в самом начале нашего брака и следующие восемь лет неуклонно прогрессировал. Ей приходилось постоянно иметь при себе сиделку и требовался ежедневный медицинский уход. А это стоит много денег. Как член Государственного Департамента, я имел страховку, но, если бы я сменил работу, я лишился бы её».
«Извините,- сказала она.- Я не хотела выпытывать у вас это».
«Когда говоришь об этом, становится легче,- ответил он.- Она умерла летом 1940-го. Тогда-то я и подал прошение о должности за океаном и был отправлен в Мадрид. В Гарварде я специализировался на языках и отлично говорил по-испански, так что это выглядело вполне логичным назначением. Но, куда бы меня ни послали, я был бы только рад. Я просто хотел уехать подальше. Нелегко было продолжать жить ханжой».
«Не понимаю».
«Когда моя жена умерла, все выражали мне соболезнования. Чего они не знали, а я не мог им сказать,- это то, какое облегчение я испытывал. Её постоянно мучили боли, а я не мог смотреть, как она страдает. Смерть была для неё самым милосердным выходом. Я сожалел только о том, что её болезнь не позволила нам иметь детей».
Они помолчали. Хантер посмотрел на часы.- «Поздновато. Пожалуй, пора отвезти вас обратно в лагерь. Комендант поражает меня как человек, ждущий от других пунктуальности».
«Он требует её»,- сказала Анна.
Хантер встал и придержал ей стул.- «Что ж, не хочу злить его, потому что я собираюсь навестить вас снова. Вы не возражаете?»
«Мне очень понравился сегодняшний день»,- ответила Анна, намеренно уклонившись от прямого ответа, потому что не знала, чего он ожидает от их отношений.
У главных ворот он взял её руку и сказал: Бог свидетель, как мне не хочется, чтобы вы возвращались сюда, но, если я могу помочь, это будет ненадолго».
Он подержал ещё немного её руку, потом повернулся и зашагал к машине. Анна подождала, пока он уехал, а затем подошла к часовому у главных ворот, который доложил о её возвращении коменданту и велел ей идти в свой барак.
Когда Анна вошла в каморку, Женевьева ждала её. Француженка уже покормила Джанну и уложила спать, поэтому она могла уделить всё своё внимание рассказу подруги о дне, проведённом ею на воле. Она желала знать каждую подробность, особенно об одежде, которую примеривала Анна, а когда Анна подарила ей нижнее бельё, Женевьева потёрла шёлковыми вещицами по щеке.- «Они слишком красивы, чтобы носить их в этом свинарнике, но обещаю, что надену их в день своего освобождения».
Француженка полагала, что Анна заплатила за подарки, переспав с Хантером, и, когда услышала, что вице-консул даже не предлагал этого, ей трудно оказалось понять, почему он был так щедр.
«По-видимому, этому мужику не особенно везло в любви в его жизни»,- сказала она.
«Ну, если он считает, что я – та женщина, которая подарит её ему, боюсь, он будет очень разочарован».
«Почему?»
«Просто у меня к нему не такое чувство».
«Да кого волнуют эти чувства?- спросила Женевьева.- Важно то, что ты ему нравишься, и это даёт тебе власть над ним. Ты будешь дурой, если не воспользуешься ей, не ради себя, так хотя бы ради Джанны».
Анна не ответила. Ей не хотелось признавать этого, но она понимала, что её подруга говорит правду: прежде всего она должна заботиться сейчас о ребёнке.
«Я слишком устала, чтобы думать об этом сейчас»,- сказала она.
«Только запомни, что я сказала тебе,- настаивала Женевьева, аккуратно запаковывая подаренное ей Анной шёлковое нижнее бельё.- Марк Хантер может оказаться твоим средством выбраться отсюда и твоим шансом обеспечить Джанне достойную жизнь»,

17.
В течение следующих пяти недель Марк Хантер трижды навещал Анну по разным поводам, и каждый раз он прибывал с письменным разрешением от своего коллеги в испанском правительстве, позволявшим ей покидать вместе с ним лагерь. Пребывание на воле постепенно увеличивалось от нескольких часов до целого дня, и в начале апреля Хантер предъявил коменданту документ, гласивший, что Анне следует разрешить двадцатичетырёхчасовое отсутствие в Миранде де Эбро.
«Это совершенно против всяких правил,- заметил комендант.- Однако, кажется, решение уже принято моими начальниками, поэтому у меня нет иного выбора, как подчиниться. Но я должен потребовать, чтобы вы доставили её обратно завтра вечером до начала комендантского часа».
«Я гарантирую это»,- ответил Хантер, и комендант поставил свою визу на разрешении.
Вице-консул вернулся в зону за главными воротами, ставшую местом, где он всегда встречал Анну, и нетерпеливо забарабанил пальцами по крылу маленького «Фиата» с откидным верхом, в котором он приехал из Мадрида, разглядывая группы заключённых, стоявших на плацу.
Давным-давно не испытывал он такого нетерпения, с тех пор, как он явился на своё первое свидание, когда ему было шестнадцать, а было это двадцать шесть лет назад. Когда, наконец, он увидел Анну, на ней было то простенькое хлопковое платье, что он купил ей в первый день, когда они выехали из лагеря вдвоём.
«Я боялся, что-нибудь случилось»,- сказал он, придерживая дверцу, когда она садилась в машину.
«Извините,- ответила она.- Женевьева задержалась, и мне пришлось кормить Джанну».
«Как она?»- спросил он, лавируя по узким, запруженным телегами, улицам.
«Женевьева?»
«Джанна».
«Обе в порядке,- ответила Анна со смешком.- Женевьева ещё не надевала нижнее бельё, которое вы ей купили. Она утверждает, что наденет его в тот день, когда её освободят».
Возникла неловкая пауза; освобождение из лагеря для интернированных стало щекотливой темой, потому что, несмотря на все усилия Хантера ускорить дело, свидетельство о рождении Анны до сих пор не было найдено, и, сколько раз он ни пытался нажать на Вашингтон, чтобы по её делу было принято решение, там изворачивались, заявляя, что всё возможное уже сделано.
«Теперь, когда Джанна ползает, с ней стало трудно справляться,- сказала Анна, намеренно выбрав новую тему для разговора.- Как-то утром я нашла её чуть не выползшей из барака».
«Я спрошу у коменданта, можно ли взять её с собой в один из наших выездов,- сказал он.- Я очень хотел бы с ней познакомиться, да и пляж ей понравится».
«Так мы едем на пляж»- спросила Анна.
Он кивнул.- «Деревня под Рибадео . Между Луаркой и Виверо , около двухсот миль к западу отсюда».
«Двести миль!»
«Почти».
«А у нас есть время для такой дальней поездки?»
«Комендант дал добро, чтобы вы вернулись завтра вечером к комендантскому часу».
Анна посмотрела на него, но ничего не сказала. Хантер откинул верх автомобиля, и, когда она положила голову на спинку сиденья, ей стали видны в небе пушистые белые облака. Был чудесный весенний день с лёгким ветерком, и солнце ярко сияло на снежных шапках, венчавших вершины далёких Пиренеев. На какой-то короткий миг ей вспомнились ужасы, которые пришлось пережить в этих горах ей и другим, и облегчение, испытанное ею, когда, перейдя границу, она обозревала равнины западнее Памплоны. Она гадала тогда, доберётся ли когда-нибудь до них, и то, что она всё же добралась, казалось ей чудом.
Когда они доехали до места, был ранний вечер, и мягкие сумерки одолжили ночному небу над рыбацкой деревушкой бархатный полог. Они остановились возле вычурной гостиницы с видом на бухту и немного посидели, наблюдая за тем, как рыбаки выгружают из ярко раскрашенных лодок с высоко задранными носами свежий улов. Огромные кормовые фонари, используемые в море для завлечения в сети рыбы, сейчас обеспечивали работавшим освещение.
«На обед у нас будет что-нибудь из этого улова»,- сказал Хантер.
«Вы бывали здесь прежде?»
«Один раз. Здесь красиво».
Анна понимала, что, если она не собирается спать с Хантером, сейчас самое время сказать ему об этом, но она промолчала и пошла вслед за ним в гостиницу.
Хозяин был за маленькой стойкой, и, увидев вновь прибывших, он заторопился поприветствовать их.- «Сеньор Хантер! Добро пожаловать. Очень рад видеть вас снова, а на этот раз вы, я вижу, привезли с собой жену. Комната готова, и, как только вы пожелаете, обед будет подан в портик».
Хантер повёл Анну вверх по лестнице в спальню с видом на берег моря. В ней была большая двуспальная кровать.- «Я не говорил ему, что вы – моя жена,- сказал он.- Наверное, он сам так решил. Если хотите, чтобы мы спали врозь…»
«Марк,- тихо оборвала его она,- всё нормально».
Выражение облегчения, пробежавшего по его лицу, было облегчением мальчишки, набравшегося смелости пригласить девушку на танец и не получившего отказ. Оно придало ему беззащитность, которую она нашла обворожительной, и, когда он заключил её в объятия, она не сопротивлялась.
«Боже, я хотел держать тебя вот так с того самого ужасного дня в кабинете коменданта»,- прошептал он.
«Почему же ты ждал так долго?»- спросила она.
«Ну…- он смолк.- С одной стороны, я гораздо старше тебя…»
«А с другой?»
«Я не был уверен, что ты хочешь этого».
Она повернула лицо, и их губы встретились. Он осторожно поцеловал её с величайшей нежностью, и она ответила на его объятия тепло, но не очень страстно.
«Завтра мы можем пойти на пляж,- сказал он возбуждённо.- Мы устроим пикник и проведём всё утро, исследуя пещеры. Бьюсь об заклад, ты никогда не видела ничего подобного».
Они пообедали на веранде гостиницы, представлявшей из себя крытый портик, настолько узкий, что в нём смогли разместиться только их столик и ещё один, занятый мужчиной и женщиной, которые уже поели и ушли вскоре после того, как Анна и Хантер уселись за свой столик. Стемнело, но они ещё могли разглядеть рыбаков, выгружавших свои лодки в крошечной бухточке, расположенной прямо под ними, и, когда луна появилась из-за мыса, её бледный свет задрожал на спокойной глади океана. Воздух был тёплым и разносил аромат распускавшегося по ночам жасмина, к его сладости примешивались терпкие запахи дыма от костра и оливкового масла. Рыбаки окликали друг друга под тихий плеск волн, и кричали чайки, сновавшие над лодками в надежде поживиться.
О чём-то подобном и мечтала Анна, когда, будучи подростком, она воображала себе обстоятельства, при которых она впервые займётся любовью; виды, запахи и звуки заключали в себе романтику, всегда бывшую столь неотъемлемой частью создававшихся ею фантазий.
Только мужчина был не такой: Марк был достойным, добрым, любящим человеком, к которому она испытывала настоящую привязанность, но он не был тем принцем, которому она отдавалась в своих мечтах. И всё-таки она ощущала растущую дрожь при мысли о том, что наверняка должно случиться, смесь самых разнообразных чувств, от возбуждения до страха.
Когда хозяин гостиницы принимал их заказ, Анна попросила вина. Хантер, похоже, удивился её просьбе, но не стал обсуждать её и заказал бутылку Irouleguy . Это – местное vin rosé ,- объяснил он.- Думаю, оно тебе понравится».
Вино оказалось восхитительным, и еда ему вполне соответствовала: креветки в масле, салат из листьев эндивия и помидоры в пряном соусе , обжаренный на углях палтус, и сыр с фруктами на десерт. Когда хозяин гостиницы подал кофе, он также принёс бутылку бренди «Pedro Domecq» и немного «Anis del Monо».
Во время обеда, несмотря на внутреннее волнение, Анне удавалось внимательно слушать рассказ Хантера о своих обязанностях вице-консула, и он описывал свою работу со значительной долей юмора. Он рассказал ей даже несколько анекдотов, чтобы показать доходящее до смешного обилие бюрократии во всех сношениях с Вашингтоном.
«Им всё нужно в трёх экземплярах,- говорил он.- Когда мы попросили разрешение сделать ремонт в наших офисах, правительство настояло на том, что краска будет отправлена из Штатов морем, и к тому времени, когда она прибыла в Мадрид, она совершенно засохла».
«И что же вы сделали?»- спросила Анна.
Хантер улыбнулся.- «Мы отправили эту дрянь обратно в Вашингтон с запиской, в которой говорилось, что цвет не подходит, и поручили работу местному подрядчику».
Анна поймала себя на том, что смеётся над его рассказом чуть громче, чем следовало бы, и поняла, что пьянеет. Она редко пила спиртное, и сейчас пила лишь для того, чтобы преодолеть возникшую нервозность. Её не так беспокоило то, что она была ещё девственницей; она была так напугана событиями в гетто, тяготами перехода через Пиренеи, смертью Кеи и нелёгкой жизнью в лагере для интернированных, что была не уверена в том, что сможет проявить по отношению к Марку достаточную чувственность и желание.
«Тебе надо было сделать это самому,- немного заплетающимся языком сказала она.- Это был твой великий шанс стать художником».
На этот раз засмеялся он. Впервые видела она его таким непринуждённым. Напряжение, заметное в нём этим вечером чуть раньше, ушло, а с ним – и его робость. Он уже не колебался, прикасаясь к ней, и часто клал свою руку на её ладони.
«Как насчёт твоих несбывшихся мечтаний?»- спросил он.
Последние четыре года её фантазии ограничивались простым желанием выжить, но она не хотела, сказав это, испортить настроение вечера. Поэтому она прошептала: «Я слишком устала, чтобы рассказывать о них сейчас, их так много».
Он понял её ответ как намёк на то, что она готова лечь в постель, и повёл её наверх. Жена хозяина гостиницы зажгла небольшую масляную лампу и свернула покрывало. Ставни были открыты, и шорох волн, набегавших на галечный пляж, как будто отделял их комнату от всего мира с его военной и разрухой.
Анна стояла у окна, глядя в ночную тьму, и её сердце забилось чаще, когда она услышала, что Хантер раздевается, а когда он обхватил её сзади руками, она начала дрожать.
«Я так хочу тебя,- прошептал он, прижимаясь губами к её затылку.- Ложись в кровать».
Она немного поколебалась, а когда повернулась, увидела, что он разложил для неё шёлковую ночную рубашку.
«Красивая,- сказала она, взяв её в руки и держа перед собой.- В ней я буду себя чувствовать особенной».
Войдя в маленькую ванную, примыкавшую к номеру, Анна разделась при свете свечи. Света этого было достаточно, чтобы она смогла разглядеть себя в зеркале. Она выглядела лучше, чем в тот день, когда Марк впервые увёз её из лагеря, но лицо казалось бледным, а в глазах была напряжённость, отражавшая её потаённые чувства. Сейчас, когда пришёл этот миг, она нервничала гораздо больше, чем могла предположить. Всё, о чём она могла думать – это как представить себя в самом выгодном свете. И побуждало её к этому не столько желание угодить Марку, сколько стремление наполнить реальностью фантазии, которые у неё были о первом занятии любовью. В мечтах она всегда видела это как ритуал, состоящий из совершенных частей: места, атмосферы, мужчины и того, как она будет выглядеть. То, что в действительности всё оказалось не совсем так, как она воображала, в более нормальных условиях повергло бы её в тоску, но после прошедших четырёх лет она была полна решимости.
Высунувшись из окна, увитого жасмином, она сорвала горсть лепестков, растёрла их между ладонями и натёрла ими всё тело. Нежный аромат окутал ванную, и она надела купленную ей Марком ночную рубашку и вернулась в комнату, где ждал он.
«Ты очень красива»,- сказал он, сидя на кровати.
Он привлёк её к себе и положил голову на её грудь. Она посмотрела на его обнажённое тело: оно было стройным, крепким и более мускулистым, чем она себе представляла. Зрелище это произвело на неё сильное впечатление, скорее, не пропорциями его тела, а тем, что она впервые видела совершенно голого мужчину. Он спустил ночную рубашку с её плеч и нежно стянул её вниз через холмы её грудей, дав ей упасть на пол к её ногам. Стоя обнажённой перед ним, она вдруг почувствовала себя беззащитной и полуотвернулась от него, движимая смущением и неловкостью.
«Расслабься,- прошептал он,- я только хочу попробовать твою сладость».
Она чувствовала себя неуверенно, сознание её затуманилось, и, когда он привлёк её к себе, она инстинктивно отпрянула, но, когда он поцеловал её груди и она ощутила на своей коже тепло его дыхания, по ней пробежала волна неожиданного возбуждения. Она хотела отдаться целиком этому ощущению, но заметила, что всё ещё упирается, а когда он потянул её к себе на кровать, её тело продолжало оставаться напряжённым.
«Я не собираюсь причинить тебе боль»,- прошептал он.
«Дело не в этом…»
«В чём же тогда?»
«Я просто не знаю, как…»
«Я покажу тебе,- выдохнул он, целуя её губы, шею и соски, пробираясь пальцами по её животу и просовывая их между ног.
Анна откинулась на подушки, тронутая его нежностью и терпением, а он пробежался кончиком языка по её грудям, постепенно опуская голову всё ниже, пока не добрался до лобка, и коснулся её клитора. Она вздрогнула, но не от отвращения или страха, а от никогда прежде не испытанного ею неконтролируемого спазма.
«О, Марк!»- быстро придыхая, произнесла она.
Он не ответил, но продолжал двигать языком взад и вперёд, пока не привёл в возбуждение каждый нерв её тела, потом медленно двинулся языком вниз, между её икрами, пока не добрался до ступней, и начал водить языком между пальцами её ног.
Дыхание Анны участилось. Несмотря на первоначальную скованность, она обнаружила, что её тело откликается на его ласки: соски набухли и отвердели; влагалище стало тёплым и влажным; она чувствовала, как его член прижимается к её телу. Голова её то становилась ясной, то затуманивалась, а тело начало подчиняться своим собственным ритмам, безотчётно и своевольно. Когда Марк оседлал её, она обхватила руками его ягодицы и потянула его к себе, подняв свой таз, но он не стал сразу проникать в неё, а легонько поводил головкой члена по половым губам, обеими руками сжимая и разжимая её груди.
Это его действие вызвало дрожь наслаждения, но он вошёл в неё только тогда, когда она была на грани оргазма. Она ощутила острую боль, и, когда она отпрянула, он прошептал: «Я люблю тебя, приди же ко мне, приди!»
Его слова перемежались короткими, частыми вздохами, а тело покрылось потом. Невольно мускулы её напряглись, и она вся оставалась сжатой до тех пор, пока не испытала оргазм, и в этот самый миг он кончил, выстрелив пульсирующей струйкой семени глубоко в неё. Их тела продолжали прижиматься друг к другу, и они ощущали биение сердец, окутанные острым, мускусным запахом секса. Слёзы наполнили уголки глаз Анны, и это её удивило, потому что ей не было грустно.
В наступившей тишине они крепко обнимали друг друга, слушая, как волны перекатываются на галечном берегу, затерянные каждый в своих раздумьях: для Анны это удивление собственной чувственностью, оказавшейся сильнее, чем она ожидала; пение её матери; смех друзей на седере; и хлопок выстрела, который Якоб сделал в затылок её умиравшего отца.
«Ты дрожишь»,- сказал Марк.
«Мне холодно».
Он встал и закрыл ставни. В сумрачном свете масляной лампы его лицо казалось старым, и она поняла: то, что он почти в два раза старше её, всё-таки имеет значение. Вернувшись к кровати, он потянул одеяло и начал было забираться под него, но вдруг насторожился и внимательно посмотрел на простыню, на которой они только что любили друг друга. Явно озадаченный, он взял масляную лампу и поднёс её ближе к кровати. Её свет упал на кровавое пятно, выступавшее из-под той части простыни, на которой она лежала,- тёмный, с неровными краями прямоугольник, всё ещё мокрый и поблёскивавший в тусклом свете лампы.
«Да ты истекаешь кровью»,- сказал он.
Анна думала, что липкая жидкость между её ногами – это сперма, вытекшая из её влагалища, но теперь она поняла, что острая боль, испытанная ею, когда он вошёл в неё, была вызвана разрывом её девственной плевы. Её мать как-то говорила ей, что у многих женщин не бывает кровотечения, когда они в первый раз занимаются любовью; возможно, ей хотелось поверить, что она – одна из них, потому что, ложась в постель с Марком, она знала, что рискует выдать, что она не могла быть настоящей матерью Джанны.
«Помнишь, ты говорил мне, что, когда люди выражали тебе соболезнование по поводу смерти твоей жены, ты чувствовал себя ханжой?»- спросила она.
«Да, но…»
«Вот и я живу с этим несколько месяцев»,
«Я не понимаю…»
«А я хочу, чтобы ты понял, потому что теперь важно, чтобы мы были честными друг перед другом»,- сказала она.
Запинаясь, она описывала, как Кея умерла, родив Джанну, как Джанет солгала судебному секретарю в Памплоне; почему необходимо было поддерживать иллюзию, будто она –мать ребёнка, когда их интернировали; и то, как трудно было выносить эту фальшь после её знакомства с ним.
«Почему же ты не сказала мне этого раньше?»- спросил он.
«Откуда мне было знать, как ты на это отреагируешь,- сказала она,- а я не могла допустить, чтобы Джанна стала лицом без гражданства».
«Ты должна была знать, что я пойму».
«Почему?- спросила она.- Мой опыт в гетто и в лагере для интернированных не давал мне особых поводов доверять кому-то».
«И то, что ты занималась со мной любовью,- это тоже часть твоего ханжества?»- спросил он.
«Меня влекло к этому не меньше, чем тебя,- ответила она.- Если ты не почувствовал этого, у нас едва ли есть какая-нибудь надежда».
«Этого ты хочешь для нас – надежды?»
«Я слишком запуталась, чтобы вообще быть в чём-то уверенной, кроме того, что я устала от лжи».
«Тогда давай попробуем начать снова».
«А мы сможем?»
«Думаю, да».
«Как?»
«Я мог бы жениться на тебе».- Он сам, кажется, удивился внезапности своего предложения.
Анна вспомнила, что сказала ей Женевьева, когда они разговаривали после её первой совместной с Марком вылазки из лагеря: «Да кого волнуют эти чувства? Важно то, что ты ему нравишься, и это даёт бебе власть над ним. Ты будешь дурой, если не воспользуешься ей, не ради себя, так хотя бы ради Джанны».
«Всё это так быстро»,- сказала она.
«Тогда подумай об этом. Ладно?»
Она кивнула и стала смотреть, как берёт полотенце и аккуратно расстилает его поверх кровавого пятна. Почему-то ей хотелось, чтобы он не делал этого. Когда он задул масляную лампу, она, вместо того, чтобы прильнуть к нему, лежала с открытыми глазами, пытаясь привести в порядок свои мысли, но в чувствах её был такой разброд, что она, наконец, отказалась от этой попытки и провалилась в глубокий сон.
Когда она проснулась, спальня утопала в солнечном свете. Она окликнула Марка, и он отозвался из-за двери маленького балкончика.
«Есть хочешь?»- спросил он.
«Ужасно».
«Хорошо. Я попросил хозяина гостиницы принести нам кофе, булочки и много мёда. Как это звучит?»
«Великолепно».
После завтрака они спустились на пристань и смотрели, как рыбаки возятся в своих лодках. Они болтали о всяких пустяках, но потом Марк взял Анну за руку и повёл её по пляжу к скалистому утёсу, находившемуся неподалёку от деревни.
«Ты подумала о том, что я говорил минувшей ночью?»- спросил он.
«Да»,- тихо ответила Анна.
«И?»
«Я сказала тебе, что не хочу больше лгать, а правда в том, что я до сих пор не знаю, что я чувствую к тебе. Единственным способом суметь прожить последние несколько лет было научиться не чувствовать. Надеюсь, это изменится, но…»
«Всё, о чём я прошу – это время, чтобы у нас появилась надежда».
«Ты уверен?»- спросила Анна.
Вместо ответа он обнял её и прижал к себе.

Шесть недель спустя, двадцать второго мая 1944 года, Анна Максвелл-Хантер стояла у бортовых перил SS «Uppsala» , судна, зарегистрированного в Швеции и направлявшегося из Лиссабона в Нью-Йорк, и смотрела, как тает вдали португальский берег. Марк остался в каюте, чувствуя, что ей нужно побыть одной, и занимался распаковыванием одежды, купленной во время их трёхдневного медового месяца в Лиссабоне.
Свадьба, гражданское бракосочетание, на котором присутствовали посол США и несколько дипломатов, коллег Марка, происходила в Мадриде, куда Анна приехала после освобождения из Миранды де Эбро. Последнюю ночь в лагере для интернированных она провела вместе с Женевьевой; они не спали, проводя час за часом в воспоминаниях о пережитых вместе временах, а когда заговорили о смерти Кеи, обе заплакали. Перед самым приходом охранника, явившегося, чтобы доставить Анну к коменданту, у которого её ждал Марк, Анна передала Женевьеве рубин, оставленный Джанет, когда ту репатриировали в Англию.
«Он нужен тебе больше, чем мне,- сказала Анна.- А за Джанной теперь будет хороший уход». Они в последний раз обнялись, Анна бросила сквозь слёзы , струившиеся по щекам, последний взгляд на Женевьеву.
Когда Анна по прибытии в Мадрид открыла чемодан со своими немногими пожитками, она обнаружила маленький пакет, завёрнутый в папиросную бумагу. В нём было шёлковое бельё, которое она подарила Женевьеве несколько месяцев назад, и записка: «Носи это за меня. Люблю. Женевьева».
И сейчас Анна снова заплакала: от грусти расставания с подругой и от облегчения, что пережитые ей ужасы остались, наконец, позади.
«Как ты себя чувствуешь?»
Она обернулась и увидела Марка с Джанной на руках. Ничего не отвечая, она вытерла глаза, взяла ребёнка, и под руку со своим молодым мужем стала смотреть на далёкий луч солнца, прорвавшийся сквозь толщу тёмных облаков.

18.
Лондон, тринадцатое мая 1945 года.
Джанет Тейлор пыталась выглядеть довольной собой, но в действительности она чувствовала себя, как рыба, вытащенная из воды, помогая родителям встречать гостей в их фамильном доме, выходившем на Беркли Сквер в фешенебельном районе Лондона Мэйфэйр .
Было воскресенье, и друзья, которых они развлекали, только что наблюдали, как король Георг Шестой и королева Елизавета проезжали в открытом ландо мимо ликовавших людей, столпившихся на улицах, чтобы посетить специальную службу в Соборе Святого Павла . Война в Европе официально закончилась пять дней назад, когда Премьер-Министр Уинстон Черчилль объявил Палате Общин о том, что немцы безоговорочно капитулировали, но официальные празднества были отложены до ближайшего уикенда.
Двигаясь среди гостей, пожимая руки и представляя гостей друг другу, Джанет сохраняла на лице дежурную улыбку и выполняла обязанности хозяйки столь естественно, что казалось, будто она была совершенно беззаботна в кругу друзей своих родителей, но на самом деле всё было иначе.
Больше года минуло с тех пор, как Джанет была освобождена из лагеря для интернированных в Испании, но она так и не приспособилась к жизни в лагере. Опыт, обретённый ею за последние четыре года, совершенно изменил её, в то время как жизнь её родителей во многом осталась такой же, как и до войны. В семейном поместье в Уэстоне стало поменьше слуг, и угодья обрабатывались итальянскими военнопленными, но еду по-прежнему подавали точно в срок, а к обеду полагалось являться одетыми по этикету.
Джанет отреагировала на это, став вялой и уйдя в себя. Обеспокоенный её состоянием, отец вызвал семейного врача, который, тщательно обследовав пациентку, заявил, что она страдает от запоздалой реакции на стресс, испытывавшийся ею со времени отъезда из Англии в 1939 году, и ей требуется не менее полугода полного покоя.
Джанет подчинилась его указаниям и оставалась в затворничестве в сельской местности Саффолка , но её вынужденное бездействие не помешало делать всё возможное, чтобы помочь подругам, оставленным ею в лагере для интернированных.
Лорд Элмхёрст, чьё влияние в Министерстве Иностранных Дел было причиной её раннего вызволения, жил в соседнем поместье, и Джанет каждый день досаждала ему просьбами сделать всё возможное в отношении Анны и Женевьевы, но, поскольку ни одна из них не была британской гражданкой, он мог только высказать свою озабоченность Джону Дж. Винанту, послу США в Лондоне. Она так и не узнала, принесли ли её усилия какие-нибудь плоды, а письма, которые она посылала через Красный Крест двум женщинам в Миранду де Эбро, оставались без ответа.
«Джанет!»
Она обернулась и увидела измождённого, с проседью, мужчину с синим шрамом на левой щеке.
«Помнишь меня?»- спросил он.
В его глазах было что-то смутно знакомое, но она не могла вспомнить, кто он.
«Джордж Ноубл»,- сказал он.
Джанет отлично помнила это имя: его семья владела поместьем, соседствовавшем с их имением в Саффолке, и в детстве они играли вместе.
«Конечно,- ответила она, стараясь не показать, как поразила её его внешность.- Сколько лет прошло. Найдём тихий уголок, где мы сможем поговорить».
«Сначала я хотел бы познакомить тебя с моим другом»,- сказал он, подводя её к китайцу. Он был чуть ниже Джанет, но крепкого сложения, и у него были пронзительные чёрные глаза.
«Чен, хочу познакомить тебя с Джанет Тейлор,- сказал Ноубл.- Джанет, это Так Чен».
«Здравствуйте»,- сказала она, подавая руку.
Он взял её руку в свою и слегка наклонил голову.- «Очень приятно с вами познакомиться». На нём был мундир цвета хаки, брюки и рубашка, сделанная из почти невесомого материала, какие, наверное, носят в тропиках. Это делало его чужаком среди других гостей, одетых в парадную военную форму или суперконсервативные костюмы с Savile Row . Как только Чен был представлен, он вежливо извинился и направился к стеклянной витрине в противоположном углу, сосредоточив своё внимание на коллекции украшений из нефрита, которые отец Джанет привёз из своих многочисленных довоенных поездок на Восток.
«Твой друг не очень-то разговорчив»,- заметила она.
«Зато соль земли,- уверил её Ноубл.- Я обязан ему жизнью».
Джанет выслушала рассказ друга детства о том, как после падения Сингапура он был захвачен в плен японцами и отправлен на каторгу на строительство железной дороги между Малайей и Бирмой. Он сбежал, а Чен, который по заданию союзников вёл в японском тылу партизанскую войну, обнаружил его плутавшим в джунглях.
«Это – лучший военный ум, с которым я когда-либо стакивался,- сказал Ноубл.- Коммунист, разумеется, но блестящий стратег. Во многом его действия походили на действия чиндитов Уингейта , он наносил быстрые удары там, где японцы меньше всего их ожидали, и уходил прежде, чем они могли сообразить, откуда был нанесён удар».
«Почему же он в Лондоне?»- спросила Джанет.
Он станет кавалером высшего знака отличия – Ордена Британской Империи»,- ответил Ноубл.
«О Б Е?»
«Выражение благодарности правительства Его величества за воинские заслуги».
Джанет оглядела зал. Чена сейчас усадили на стул рядом с лестницей. У него были тонкие, очень правильные черты и густые тёмные волосы, зачёсанные назад от его довольно крутого лба.
«Он так молод»,- сказала она.
«Ему под тридцать, по-моему»,- сказал Ноубл, взяв ещё один бокал с шампанским у проходившего мимо официанта и проглотив его одним глотком. Когда он тут же потребовал наполнить его снова и пролил половину на жилет, Джанет поняла, что он хочет напиться.
«Пойдём-ка закусим»,- сказала она.
Ноубл направился с Джанет к буфету, но неожиданно рухнул на пол. Остальные гости бросили быстрые взгляды на распростёртое на полу тело, а затем продолжили свои разговоры, словно ничего не произошло.
Джанет велела двум официантам перенести Ноубла в библиотеку.- «Вызвать врача, мэм?»- спросил один из официантов.
«Это необязательно»,- произнёс чей-то голос от двери.
Джанет подняла взгляд. К месту, где она стояла на коленях возле Ноубла, направлялся доктор Паркинсон, семейный врач.- «Боюсь, он пьян»,- сказала она.
«Если бы всё было так просто,- ответил полный седовласый доктор,- но Джордж был моим пациентом с тех самых пор, как он вернулся из Малайи. Он страдает от приступов малярии, да вдобавок осложнениями от перенесённого в тяжёлой форме гепатита. Я неоднократно предупреждал его, чтобы он воздерживался от алкоголя, но он не хочет слушать. Кажется, японцы обходились с ним слишком жестоко.- Он пощупал пульс Ноубла.- Немного покоя, и он будет в порядке».
«Он может остаться здесь»,- сказала Джанет.
«Вашим родителям не понравится…»
«Я пойду и расскажу им, в чём дело».
Она вернулась в огромную гостиную, где ещё продолжался приём. Её родители разговаривали с лордом Элмхёрстом. Увидев приближавшуюся к ним Джанет, миссис Тейлор пошла к ней навстречу.- «Джордж действительно слишком…»
«Он болен, мама»,- сказала Джанет.
«Не пьян?»
«Нет. Доктор Паркинсон говорит, что Джордж заболел чем-то в Малайе».
«надеюсь, это не заразное!»
Реакция матери разозлила Джанет, но она не успела высказать ей то, что думает, потому что к ним присоединился лорд Элмхёрст.- «Вы слышали что-нибудь о ваших подругах в Миранде де Эбро?»
«Нет»,- ответила она.
«Так вот, вчера у Уайна я видел парня, только что вернувшегося из Мадрида, и он говорит мне, что американка…»
«Анна Максвелл?»
«Теперь она – миссис Марк Хантер,- сказал лорд Элмхёрст.- Кажется, вышла замуж за американского вице-консула. Она некоторое время тому назад возвратилась с ним и ребёнком в Америку, так что, по-видимому, всё сложилось как нельзя лучше, хотя наши ребята и не смогли помочь».
«А Женевьева Флери?»- спросила Джанет.
«Флери?»
«Француженка».
«О ней он ничего не слышал».
Джанет поблагодарила его и вышла на балкон. Ей нужен был свежий воздух и время, чтобы собраться с мыслями, но она обнаружила, что не одна находится на узенькой площадке за дверью балкона; китайский друг Джорджа опёрся на перила и наблюдал за толпами праздных гуляк, собравшихся на Беркли Сквер.
«Они не собираются идти домой,- сказала она.- Некоторые празднуют уже по три-четыре дня и почти не спят».
«Но война ещё не закончилась»,- сказал он.
«Для них – закончилась».
«Японцы ещё не сдались».
«Но ведь это – только вопрос времени?»
Чен покачал головой.- «Японцы скорее погибнут, чем признают своё поражение».
Джанет была удивлена тем, как бегло он говорит по-английски. И акцент был почти незаметен.
«Джордж говорил мне то же самое»,- сказала она.
«Я как раз искал его».
«Он не очень хорошо себя чувствует. С ним наш семейный врач. Оказывается, Джордж был его пациентом со времени возвращения из Малайи».
«У него ужасные приступы малярии каждые три дня»,- сказал Чен.
«Так вы знаете про это, да?»
«Когда мы нашли его, он был очень болен. У него уже была малярия, да ещё острая дизентерия, а четыре года, проведённые им с моим отрядом в джунглях, не пошли на пользу его здоровью».
«Джунгли, наверное, очень враждебное место».
«Они безразличны к человеческой жизни. Настоящий враг в джунглях – это страх, который они вызывают у человека. Если он сможет перебороть этот страх, он поймёт, что джунгли – это отличное убежище».
После того, как Джанет часами выслушивала пустую болтовню других гостей, она была удивлена его рассудительной речью и не знала, как на неё ответить.
«Вы остановились у Джорджа?»- спросила она после неловкой паузы.
Чен покачал головой.- «Он был достаточно добр и предложил мне поселиться у него, но я предпочитаю рассчитывать на самого себя».
«Вам повезло, что вы нашли место в гостинице, ведь в Лондоне столько народа».
«Я снял комнату в Бермондси ».
«Я училась на медсестру недалеко оттуда, в больнице Гайз»,- сказала она.
Он удивился.- «Вы – медсестра?»
«Была, но уже несколько лет не работаю ей».
«Я-то полагал, что в Лондоне во время войны медсёстры были нарасхват».
«Да,- сказала она.- Но меня тогда здесь не было».
Она не изъявила желания добавить что-то ещё, а он и не настаивал. Она подозревала, что Чен отнёс её к тем легкомысленным неумехам, которые не выхаживали раненых, потому что это помешало бы их светской жизни, но не испытывала стремления разубеждать его. Ведь это заставило бы её рыться в воспоминаниях, слишком болезненных и слишком личных, чтобы делиться ими с тем, кого она никогда больше не увидит.
«Врач ещё с Джорджем?»- спросил он.
«Не знаю,- ответила она.- Но он хочет, чтобы Джордж остался здесь и отдохнул».
«Тогда я должен узнать, на каком автобусе мне доехать обратно в Бермондси».
«Вас привёз сюда Джордж?»
«Да».
«Тогда я лучше договорюсь, чтобы вас подвезли. Вам не сесть в автобус, когда такие толпы собираются ехать в Ист-Энд ».
«Я могу дойти пешком».
«На это уйдёт несколько часов».
Он посмотрел на часы.- «В шесть часов будет собрание, на котором я должен присутствовать».
«Я велю Паркеру, нашему шофёру, доставить вас».
Джанет снова привела его в гостиную и увидела, что её отец прощается с какими-то гостями.- «Ты ведь знаком с другом Джорджа Ноубла, папа?»
«Не думаю, что имел такое удовольствие»,- ответил её отец.
Она представила Чена, и мужчины пожали друг другу руки.
«Я хочу попросить Паркера подвезти мистера Чена до места, где он остановился»,- сказала Джанет.
«Боюсь, что слишком поздно,- ответил её отец.- Паркер едет с лордом Элмхёрстом в «Савой» , и нельзя сказать, когда он вернётся, улицы так запружены».
«Тогда я отвезу его сама»,- сказала она.
Чен начал было возражать, но Джанет настояла на своём и повела его в маленький гараж за домом, устроенный из бывшей конюшни, где все годы войны стоял запертым её 1937 MG . Вернувшись в Англию, она привела его в порядок, и, хотя бензин пока ещё отпускали по нормам, Паркеру всегда удавалось достать для её машины горючее.
Чен забрался на пассажирское сиденье, и Джанет плавно вывела машину на Чарлз Стрит , до сих пор заполненную людьми, возвращавшимися с празднования. Джанет помахала рукой какая-то старуха, подняла торжественно бутылку с пивом и крикнула: «За мир, милочка!»
«Ура!»- крикнула в ответ Джанет.
Когда она свернула на Парк Лейн , ещё одна группа гуляк, разодетых в парадную одежду уличных торговцев с перламутровыми пуговицами , украшенную блёстками, шумно приветствовала их, размахивая национальными флажками.
«Не знал, что англичане бывают такими эмоциональными»,- заметил Чен.
«О, мы – нация, полная сюрпризов»,- ответила Джанет.
Она чувствовала, что Чен смотрит на неё, но не сводила глаз с дороги, слегка посыпанной песком по пути следования парада и очень скользкой. Они свернули на Холм Конституции , обогнули Мемориал Королевы Виктории и поехали по набережной на восток. Она слышала о том, что в начале войны Сомерсет Хаус бомбили, но следов бомбёжки почти не было видно, и она гадала, куда же пришёлся главный удар. Ответ стал очевиден после того, как она переехала через Темзу по мосту Блэкфрайерс и оказалась в трущобах Ист-энда.
Родной дом для докеров и корабелов, это был район, где вдоль улиц ряд за рядом выстроились похожие друг на друга дома, и почти каждый нёс на себе отметины от тысяч бомб, которые Люфтваффе бросала на такие речные пригороды, как Саутворк, Ламбет, Вокселл и Бермондси . За многими домами в крошечных садиках виднелись горбы бомбоубежищ Андерсона , и дети играли на пустырях, где дома были уничтожены бомбёжками.
«Похоже на Варшаву»,- сказала она, как бы про себя.
Чен был, кажется, удивлён.- «Вы там были?»
Она кивнула.
«Джордж говорил мне, что у него есть подруга, которая выжила в Варшавском гетто, но я и понятия не имел, что это вы»,- сказал он. В голосе его появилось уважение.
«Где вас высадить?»- спросила она.
Он махнул рукой в сторону квартала, представлявшего из себя нагромождение руин. Следуя его указаниям, Джанет медленно повела машину мимо развалин дешёвых доходных домов.
«Здесь совсем неплохо»,- сказал он, когда они подъехали к одному из немногих уцелевших зданий.
«Да как же вы отыскали такое место?»- спросила она.
«Через штаб Коммунистической Партии,- ответил он.- Не хотите зайти?»
«А как же ваше собрание?»
«Оно проводится здесь».
Джанет поколебалась, затем выключила двигатель и пошла вслед за Ченом по пологому лестничному маршу в комнату на втором этаже. Неряшливый дом провонял варёной капустой и высохшей мочой, но он, словно не замечая этого, ввёл её в комнату, служившую ему одновременно спальной и гостиной.
На собрание явились уже восемь человек, и, когда вошёл Чен, они негромко поприветствовали его. Тучная женщина низким, почти мужским голосом призвала собрание к порядку и представила Чена. Раздались жидкие аплодисменты, на которые он ответил лёгким кивком. Когда аплодисменты стихли, он сказал: «Мой отец, кули , был убит британцами, когда он присоединился к стачке на каучуковой плантации в Паханге за четыре года до начала Второй Мировой войны. Его преступление заключалось лишь в том, что он просил платить ему достаточно денег, чтобы семья не голодала. Когда это произошло, мне было шестнадцать, тогда-то я и вступил в Малайскую Коммунистическую Партию».
Голосом тихим, но полным сдерживаемой страсти, он продолжал описывать, как, проникнув в профсоюзы и другие общественные организации, Коммунистическая Партия привела экономику Малайи к тому времени, когда японцы в феврале 1942 года оккупировали страну, к полному краху.
«Под влиянием решения России поддержать союзников,- говорил он своим слушателям,- Чин Пен , Генеральный Секретарь Малайской Коммунистической Партии, предложил мобилизовать её членов в отряды сопротивления для ведения партизанской войны в японском тылу. Бирманское правительство дало согласие снабдить его оружием, боеприпасами, взрывчаткой, и по десять тысяч стрейтсдолларов на неотложные нужды ежемесячно, которые были использованы для создания отряда, названного «Малайской Народной Антияпонской Армией».
Джанет заметила вдруг, что целиком поглощена рассказом Чена о том, как менее двух тысяч китайцев и малайцев с помощью горстки британских офицеров, сброшенных в джунгли на парашютах, вызвали во вражеском тылу такой переполох, что японцам приходилось бросать в бой тысячи солдат, пытаясь выбить партизан из джунглей. Она была глубоко тронутой его крайней целеустремлённостью, она пронизывала каждое его слово. Ясно было, что он целиком предан делу, в которое верил.
По мере того, как Чен продолжал говорить, Джанет начала видеть всё большее сходство между ним и Мордехаем Анилевичем, молодым главнокомандующим Еврейской Боевой Организации: у него были такие же спокойные, уверенные манеры и убедительная речь; оба они родились в бедности и рано научились у жизни бороться, чтобы выжить. Для Мордехая это было в трущобах Повисле , где его отец с трудом зарабатывал в своей бакалейной лавке на нищенское существование; отец Чена силился содержать свою семью сначала как шахтёр, добывая олово в Келанге , а затем – как добытчик каучука на плантации к югу от Серембана . Именно трудное детство и породило в обоих мужчинах жгучее желание улучшить не только собственный удел, но и судьбу таких же угнетённых людей, ставших жертвами социальной несправедливости. Но оба быстро обнаружили, что сами они не в силах изменить существующий порядок, и тогда они вступили в группы, преследовавшие близкие им цели: Мордехай – в марксистско-сионистскую молодёжную организацию Ха-шомер ха-цаир ; Чен – в Малайскую Коммунистическую Партию, объявленную британцами перед Второй Мировой войной вне закона. Оба быстро достигли руководящих постов и посвятили свои жизни стремлению к социальной справедливости и освобождению родной земли.
Сейчас, продолжая слушать Чена, Джанет начала испытывать то же волнение, что побудило её сделаться курьером ZOB – чувство духовного воскрешения, которого она не знала со времени последних дней в гетто. Она поняла, в какой пустоте жила с тех пор, как вернулась в Англию.
Когда Чен кончил говорить, представившая его женщина спросила: «Что произойдёт с Малайской Народной Антияпонской Армией после того, как боевые действия в Азии закончатся?»
«Если британское правительство сдержит данные им Чину Пену и Малайской Коммунистической Партии обещания, партизанские отряды будут распущены»,- ответил он.
«Какие обещания?»- не отступалась женщина.
«Полная независимость для Малайи»,- ответил Чен.
«По-вашему, Британия так просто отдаст страну, обеспечивающую большую часть мировой добычи каучука и олова?»
«Таковы были условия, и они на них согласились».
«Я поверю в это только тогда, когда это случится»,- криво улыбнувшись, сказала женщина.
Чен улыбнулся, но промолчал. Он выглядел уставшим, но, когда другая женщина из группы достала большой термос с чаем и несколько холодных сосисок в тесте, он вежливо выпил немного чая.
«Вы, должно быть, очень голодны,- заметила Джанет, когда незадолго до полуночи их покинул последний гость.- Я не видела, чтобы вы что-нибудь съели за весь день».
«Я не привык к английской пище»,- ответил он, ткнув в недоеденную сосиску в тесте, оставленную на бумажной тарелке.
«Как же вы выходили из положения с тех пор, как приехали в Лондон?»
«Готовлю себе сам.- Он указал на газовую плитку и кухонную раковину в противоположном углу.- Но даже это делать нелегко, потому что достать рис и другие продукты, что мне нравятся, очень трудно».
«В Сохо есть несколько чудесных китайских рынков,- сказала она.- Я буду рада показать вам, где они находятся, если пожелаете».
«Очень любезно с вашей стороны, мисс Тейлор».
«Джанет».
«Если вы будете называть меня Ченом».
«Тогда завтра в полдень, Чен?»
«Буду ждать с нетерпением»,- ответил он.
Она протянула ему руку, затем повернулась и заторопилась вниз, по пропитанной застарелой вонью лестнице, туда, где она оставила машину. Уличные фонари ещё не горели, являя собой последнее напоминание о затемнении, а с реки поднимался густой туман.
Заведя мотор, Джанет посмотрела на окно на втором этаже и увидела, что Чен стоит у окна, но, когда она помахала ему рукой, он не ответил, а через несколько мгновений упала штора, заняв своё прежнее место.

Следующий день был первым из многих, что Джанет провела с Ченом, и, чем больше времени они проводили вместе, тем больше он привлекал её. Его не интересовали обычные туристские достопримечательности Лондона, но он любил ходить туда, где мог наблюдать, как живут обыкновенные труженики. Они посещали Биллингсгейт, исторический рыбный рынок в Сити, в сером свете раннего утра, где Чен горячо говорил с грузчиками, зарабатывавшими на жизнь переноской брикетов мороженой рыбы на твёрдых, как камень, широкополых кожаных шляпах. Или же Джанет показывала Чену доки в Лаймхаусе , электростанцию Вест Хэм , сортировочные горки Юстон Стейшн , и прокладчиков канализационных тоннелей в Истчипе .
Для Джанет это был совершенно новый мир, ведь она никогда не задумывалась над тем, как живётся рабочему классу, и, видя это глазами Чена, она всё воспринимала в возвышенном свете. Она словно впервые так чётко разглядела общество, в котором она провела большую часть жизни, и, поскольку Чен был проводником, она заметила, что с каждым разом, когда они были вместе, её тянуло к нему всё сильнее. И влечение это было не только интеллектуальное; она обнаружила, что делает его центром своих сексуальных фантазий, глядя на его большие, могучие руки и думая, как они будут ощущаться её телом. Прошло почти шесть лет со дня смерти Леона Рожека, и, хотя они вели активную половую жизнь, будучи любовниками, после его смерти Джанет ни разу не была с мужчиной. Теперь она чувствовала, что желание вновь пробудилось в ней, но Чен не выказывал свои чувства, и они виделись едва ли не ежедневно в течение двух недель, пока он, наконец, не поцеловал её.
Они желали друг другу спокойной ночи, когда он вдруг обнял её и прижался губами к её губам с поразившей её страстностью. Она охотно отозвалась на поцелуй, ожидая, что он пригласит её подняться к нему в комнату, но вместо этого он объяснил, что следующим вечером не сможет с ней встретиться, потому что должен присутствовать на собрании Коммунистической Партии. Он придержал для неё дверцу автомобиля и ждал на краю тротуара, пока она не уехала.
Его равнодушие к её чувствам обескуражило и рассердило её; это выглядело так, будто он, на короткий миг отбросив свою сдержанность, тотчас пожалел об этом проявлении чувств, считая это свидетельством личной слабости. Она провела бессонную ночь, пытаясь понять причину такого его поведения, но безуспешно.
Когда родители Джанет пригласили её сопровождать их на приём, назначенный на следующий вечер в американском посольстве, она согласилась. Раз Чен не нуждается в её компании, почему бы ей не провести время в окружении, столь ненавидимом им.
Прежде чем выехать из дома на Беркли Стрит, Джанет написала записку Анне, сообщив своей подруге о том, как она услышала о её замужестве, и приложив поздравление. Она также выразила надежду, что у Джанны всё хорошо, и просила Анну связаться с ней, если ей или ребёнку потребуется помощь. Затем, постскриптумом, она спросила, знает ли Анна, где Женевьева.
Запечатанный конверт с этим письмом был у неё в сумочке, когда она вошла в посольство США. Посол Винант, неофициальный, дружелюбный и открытый, поздоровался с ней и вызвал помощника, чтобы тот проводил Джанет к столу. Её усадили рядом с худым, учёного вида мужчиной, который выразил восхищение надетой ею единственной ниткой жемчуга и представился как Фрэнк Элвуд, помощник секретаря Госдепартамента.
«Вас-то я и хотела встретить»,- заявила Джанет.
«В самом деле?»- он выглядел озадаченным.
«Моя подруга замужем за вице-консулом в вашем посольстве в Мадриде, Марком Хантером».
«За Марком! Ну и ну, чёрт меня побери!»
«Вы знаете его?»
«Мы вместе учились в Гарварде,- сказал Элвуд.- Я веки вечные не виделся со стариной Марком. Вашей подруге повезло. Он – парень, что надо».
«Думаю, они живут в Вашингтоне, в Колумбии ».
«Тогда я могу увидеться с ними, потому что на следующей неделе собираюсь обратно в Штаты».
Джанет вынула из сумочки письмо.- «Вы отдадите ему это?»
«Надеюсь, никаких военных тайн»,- со смехом сказал Элвуд.
«Война ведь кончилась»,- сказала Джанет.
«Для вас, бриттов, возможно, но нам ещё нужно разбить японцев».
«Вы окажете мне огромную услугу»,- настаивала она.
«Нет проблем,- Элвуд сунул конверт в нагрудный карман.- Если я не увижу Марка, узнаю его адрес и отправлю это ему поп почте».
Он уделил внимание своей соотечественнице, женщине с отдающей синевой волосами, сидевшей напротив него, и Джанет осушила бокал вина. К тому времени, когда обед подошёл к концу и подали кофе, она выпила столько, что не знала, сможет ли удержаться на ногах, когда встанет из-за стола. Когда женщины отобедали, помощник, за всё время трапезы не проронивший ни слова, спросил: «Могу я проводить вас в музыкальную гостиную?»
«Спасибо, но я в состоянии пройти туда сама»,- ответила Джанет, медленно поднимаясь и ступая осторожными, очень старательными шагами.
Дойдя до вестибюля, она, вместо того, чтобы направиться к другим судачившим о чём-то женщинам, вошла в маленькую библиотеку, в которой имелись двери, ведущие на балкон. Ступив в темноту, она сделала несколько глубоких вдохов, но свежий воздух отнюдь не прояснил её голову, зато её ноги стали ещё непослушнее, и, чтобы не упасть, она ухватилась за каменную балюстраду.
«Ты в порядке?»
Даже не оборачиваясь, Джанет узнала голос Джорджа Ноубла, которого она видела за обедом сидевшим у дальнего конца стола.
«Сегодня вечером моя очередь быть пьяной и разболтанной, Джордж»,- ответила она, с трудом ворочая языком.
«Попробуй-ка вот это»,- сказал он, подавая ей чашку.
«Кофе. Но он не характерен для тебя, а?»- Она пожалела о своих словах, едва их произнесла, слишком поздно вспомнив о том, что его обморок был вызван болезнью.
«Теперь это не так,- сказал он.- Добрый доктор говорит мне, что, если я хочу ещё пожить, с этих пор с пьянкой надо покончить».
«По-твоему, это стоящее дело?»
Он засмеялся.- «Кто знает? Воздержание от выпивки сделает меня парией в том обществе, в котором мы выросли».
«Наверняка столь строгое разделение на классы не сохранится после войны».
«Это почему же?»
«Потому что люди самых разных сословий собрались в вооружённых силах и были вынуждены искать возможности для сосуществования,- сказала она.- В частности, женщины нашли для себя новые роли, такие, как водители машин скорой помощи, бойцы ПВО, фабричные рабочие. Они больше не согласятся снова стать обыкновенными домохозяйками. Думаю, описываемые тобой социальные барьеры – это дело прошлого».
«Три года назад я сказал бы, что ты права,- ответил он.- Я был в Сингапуре, когда генерал Персиваль сдался японцам. Впервые азиаты увидели европейцев такими посрамлёнными. Тогда я побился бы об заклад, что британцы никогда больше не обретут то ощущение превосходства, которое, по их мнению, было их Богом данным правом перед началом войны, но теперь я убеждён, что я ошибался».
«И что заставило тебя изменить своё мнение?»
«Слушание таких людей, как лорд Элмхёрст,- сказал он.- Мы – отдалённые родственники, по материнской линии, и он в моём присутствии говорит такие вещи, которые никогда бы не сказал при посторонних. Он был прошлым вечером на обеде, на котором присутствовал и я, и где остальные гости в большинстве своём были высокопоставленные чиновники Министерства Иностранных Дел. Я не пил, а они пили, и, когда они начали говорить о планах, которые они разрабатывали по восстановлению британского присутствия в Азии после капитуляции японцев, я едва мог поверить в то, что я слышал.- Он на время смолк и зажёг сигарету.- Они искренне считают, что вернутся в страны, подобные Малайе, заняв те же территории, что им пришлось покинуть в 1942-м, словно и не было войны. Я пытался сказать им, что это будет не так просто, что люди вроде Така Чена согласились сражаться в японском тылу только потому, что им была обещана независимость Малайи, но они сказали, что я не должен быть таким наивным. У них вовсе не было намерения сдержать своё слово.- «Не думаете же вы, что мы собираемся отдать эту страну коммунистам?»- сказал лорд Элмхёрст, а когда я напомнил ему, что британское правительство дало своё слово, он, смеясь, сообщил мне, что raison d'etre дипломатии – выгода».
Кофе прояснил голову Джанет, но ей трудно было ещё поверить в коварство, о котором ей только что поведал Ноубл.- «Ты имеешь в виду, что всё это время они обманывают Чена?»- спросила она.
«Награждение его Орденом Британской Империи – это способ отделаться от него,- ответил Ноубл.- По всей видимости, они полагают, что, если они сделают его частицей истеблишмента, он не пойдёт против них».
«Ты сказал об этом Чену?»
Ноубл покачал головой.- «То, что я услышал, было сказано строго конфиденциально».
«Почему же ты рассказываешь мне об этом?»
Он немного помолчал, потом сказал: «Как я понимаю, в последнее время ты очень часто видишься с Ченом».
«Какое это имеет отношение…»
«Сегодня днём он был у меня. Мы поболтали с ним о том, о сём, главным образом – о тебе. Ему нужен был мой совет. Кажется, ты ему стала – ну, не безразлична, и он не знает, как ему быть».
«Да почему же?»
«Он вырос в среде, где отношения между мужчинами-китайцами и женщинами-англичанками просто не существуют.- Ноубл положил руку на плечо Джанет.- Я считаю вас обоих своими друзьями, вот почему я позволяю себе предупредить тебя, что, если ты будешь продолжать встречаться с ним, ничего хорошего из этого не выйдет».
Она отступила от него.- «Ты и ему так сказал?»
«Конечно, нет,- ответил он.- Но я чувствую, что мой долг – предостеречь тебя…»
«О чём, Джордж? О том, что принадлежу к высшему классу? О том, что я должна провести остаток жизни, исполняя бессмысленные социальные ритуалы, которые я ненавижу? О том, что ради родителей я должна оставить мужчину, которого я люблю?»
«Я и понятия не имел, что это зашло так далеко»,- сказал он.
«А теперь, когда ты знаешь об этом?»
«Тогда я скажу тебе то, что я не хотел говорить,- ответил он.- У Чена была жена. Они встретились перед войной, когда оба были членами Малайской Коммунистической партии. Она была марксисткой-ленинисткой и стала считать, после того, как Чен перешёл на сторону союзников, что он поступился истинными принципами коммунизма ради своих националистических целей. Она начала открыто критиковать его на политических дискуссиях, проводившихся едва ли не каждый вечер, когда мы были в японском тылу. Чен предупредил её, что оспаривание приказа любого командира в его партизанском отряде может караться смертью».
«Я не понимаю…»
«Он убил её»,- сказал Ноубл.
Джанет отвернулась. После долгого молчания она сказала: «Зачем ты мне это говоришь?»
«Потому что я хочу, чтобы ты поняла, что приверженность Чена делу завоевания независимости Малайи всегда будет для него важнее, чем всё остальное, в том числе и ты».
Она не ответила, и Ноубл повернулся и вошёл в зал посольства, где вечернее празднество подходило к концу.
«А, вот и вы, мисс Тейлор,- окликнул её помощник посла от дверей балкона.- Я ищу вас повсюду. Как вы себя чувствуете?»
«Мне просто не хватало воздуха»,- сказала она.
«Приём подходит к концу. Вас подвезти до дома?»
«Спасибо, но я приехала на собственной машине»,- сказала она.
Помощник проводил её вниз, где посол Винант желал её родителям доброй ночи. Джанет выждала, когда Паркер увёз их в «Роллс-ройсе», затем поблагодарила посла за его гостеприимство и поспешила туда, где припарковала свой автомобиль. Усаживаясь за руль, она увидела, что ей машет рукой Фрэнк Элвуд.
«Я не забуду про это письмо»,- крикнул он.
Он двинулся в её сторону, но в последний момент его задержал посол Винант, и Джанет быстро вывела свой MG на проезжую часть. Ей не хотелось сейчас разговаривать ни с Элвудом, ни с кем-нибудь другим. Она была слишком оглушена тем, что сообщил ей Джордж Ноубл. Ведя автомобиль скорее инстинктивно, чем повинуясь разуму, и только переехав через мост Блэкфрайерс, она поняла, что направляется к неприглядному дому в Бермондси, где остановился Чен.
Она припарковала автомобиль и выключила двигатель, но осталась в машине, пытаясь привести в порядок свои чувства. Выпитое за обедом спиртное мешало ей собраться с мыслями. В мозгу её царили ярый гнев и негодование от того, как британское правительство провело Чена, но, когда внутренний голос спросил у неё, почему её так беспокоит случившееся с ним, у неё не оказалось готового ответа. Джордж Ноубл сказал, что она стала небезразлична Чену и что он не знает, как ему быть, но что это значило? И каковы были её подлинные чувства к нему? Противоречивые ответы кружились в её голове, и ни один из них не был полным, и она так и не пришла к какому-нибудь выводу, когда открылась дверь дома, и к ней зашагал Чен.
«Я увидел тебя из окна»,- сказал он.
«Нам надо поговорить»,- резко сказала она.
«Ладно».- Он провёл её наверх, уселся на край кровати и слушал, не перебивая, пока она извергала из себя всё, что сказал ей Джордж Ноубл. Когда она закончила, он продолжал молчать. Потом он сказал: «Хочешь чая?"
«Кажется, ты не понимаешь важность того, что я только что сказала тебе»,- сказала она, раздражённая его невозмутимостью.
«Отлично понимаю»,- ответил он.
Джанет приблизилась к месту, где он сидел, встала перед ним на колени и положила руки на его колени.- «Чёрт возьми, да они используют тебя! Разве ты не видишь?»
Он кивнул, но вместо того, чтобы ответить, привлёк её к себе и поцеловал в губы. Когда его язык проник в рот Джанет, она ответила, обхватив его губами, чувствуя, как учащается её пульс, когда она прижалась к его телу и его член упёрся в ложбинку между её грудей. Когда он начал отстраняться от неё, она встала и прижала его голову к своему животу. Чувства, подавлявшиеся ею с первого дня, что они провели вместе, вдруг взяли верх, они были гораздо сильнее, чем те, что она испытывала к Леону Рожеку.
«Никто меня не использует»,- прошептал он так тихо, что казалось, будто он и не хотел высказывать свои мысли вслух.
Она чувствовала, как его пальцы продвигаются вверх под юбкой, обхватывают её ягодицы, мнут их, сжимают, ныряют сначала в задний проход, потом перескакивают к влагалищу и раздвигают половые губы. Из-за его проявлявшейся до сих пор сдержанности она ошибочно подумала, что он окажется неопытным любовником, милым, но несмелым, и что для получения удовлетворения, которого она жаждала всем телом, ей придётся взять инициативу на себя.
Он раздевал её с тщательностью, которая делала каждый предмет одежды похожим на слой сбрасываемой кожи, и это медленное стягивание одежды заставило Джанет почувствовать, как рушатся барьеры, как отбрасывается прочь стыдливость. Сняв трусики, он прижал их к носу и глубоко вдохнул их запах.
Она смотрела, как он снимает свою одежду. Его тело было худым и жилистым, с множеством маленьких шрамов на плечах и на одном предплечье. Обнажившись, он встал над ней, лежавшей, и его огромный член как будто повелевал ею. Затем, вместо того, чтобы лечь рядом с ней, он схватил её запястья, будто клещами, и заломил ей руки за голову, и, продолжая держать её руки, он опустил голову и стал сосать её груди. Он сдавливал соски с такой силой, что они набухли от прихлынувшей к ним крови, и она издала стон, вызванный отчасти болью, отчасти – наслаждением. Отпустив запястья, он поднял её ноги, закинул их себе на плечи, схватил её за бёдра и рывком подтянул к себе. Его член прижался к её намокшему влагалищу, требуя для себя вместилище, но, когда она пошевелилась, чтобы принять его, он взял рукой свой член и направил его в её анус. Проникновение его было неглубоким, и, поскольку головка его члена очень хорошо была смазана её собственными соками, он с лёгкостью проскользнул в неё. Чувствуя, что их совокупление стало состязанием характеров, турниром, в котором через становившуюся всё более интимной связь их тел велась схватка личностей, она напрягла мышцы сфинктера и так сжала его член, что он поморщился.
Он сильно шлёпнул её по ягодицам, и она отпустила его. Продолжая удерживать её ноги на своих плечах, он встал на колени у края кровати и прижался ртом к её вагине. Твёрдое давление его языка на клитор заставило её задрожать. Она теряла власть над собой, но это её не заботило; сейчас ей хотелось лишь полностью подчиниться ему, и, когда он залез на неё, она ответила, зарывшись пальцами в плоть его талии, толкая его ещё глубже в себя.
Пошлёпывая, разминая, растирая, он распалил её члены и заставил её стонать от наслаждения. Требовательный, вызывающий, совершенно бесстыдный, он одержал верх смесью твёрдости и умения, показавшей, что его сексуальный опыт намного превосходил её собственный. Каждое его движение отражало эротизм культуры, в которой он воспитывался; её поразило количество и разнообразие поз, в которые он ставил её тело. Когда она испытала оргазм, он не перестал заниматься с ней любовью, а ввёл вместе с членом ещё и пальцы, словно увеличив вдвое его размер, постоянно двигаясь, пока она не кончила второй раз.
«Позволь мне доставить тебе удовольствие»,- прошептала она.
Он откинулся на подушки, и она взяла в рот его член, обегая языком его мягкую крайнюю плоть, одновременно сдавливая губами его головку. Она почувствовала, как напряглись мышцы его живота и затрепетали бёдра, но, поняв, что он на грани семяизвержения, скользнула языком с члена к яичкам, забрав оба в рот.
«Ты и в самом деле доставляешь мне удовольствие»,- прошептал он.
Сев, она оседлала его грудь и медленно стала двигаться вверх, пока её влагалище не оказалось в каких-то дюймах от его рта. Он высунул язык и коснулся его кончиком клитора. Сменив позу, она стала опускаться до тех пор, пока её Холм Венеры не прижался к его члену, создав трение о волосы её лобка, заставившее его застонать. И лишь когда он был почти готов кончить, она вставила его член в своё влагалище и начала раскачиваться, заставив его извиваться.
«Давай!»- скомандовала она, сдавливая его соски большими и указательными пальцами.
Его тело выгнулось дугой, и она почувствовала, как в неё брызнуло его семя. Он схватил её за волосы и оттянул её голову назад. Она схватила ртом воздух, потом опустилась, положив голову ему на грудь, и так они лежали в объятиях, укутанные тишиной, которую нарушал лишь далёкий, доносившийся эхом, лязг грузовых вагонов, составляемых в поезда на станции Ватерлоо .
Прошло много времени в молчании, и Джанет, наконец, заговорила первой.
«Что ты собираешься делать, если британское правительство откажется от своего обещания?»- прошептала она.
Останусь в джунглях и буду вести войну против них, пока они не предоставят Малайе независимость, которую они гарантировали нам»,- твёрдо ответил он.
Джанет не откликнулась, но в сердце своём она знала, что нашла мужчину, который принёс ей и любовь, в которой она так отчаянно нуждалась, и дело, давшее ей ясную цель в жизни. И она не позволит, чтобы что-нибудь воспрепятствовало её быть рядом с ним.

19.
Париж. Среда, 3 декабря 1947 года.
«Merde!»
Женевьева Флери ругалась вполголоса, в это время над ней трудился тучный француз-бакалейщик с лоснившимся от пота лицом с большой челюстью, пока, наконец, он не изверг семя и не рухнул на неё, словно мешок с картошкой.
«Mon Dieu,- пробормотал он, всё ещё тяжело дыша.- Когда я с тобой, я становлюсь животным».
«Мне ли не знать, мосье»,- ответила она, выворачиваясь из-под него.
«Тебе хорошо?»- спросил он.
«Лучше не бывает».
Он смотрел, как она идёт к умывальнику, как начинает вытирать губкой между ног.- «Может быть, это ты должна платить мне».
Она посмотрела на его отражение в зеркале над тазом и подумала: «Ну, и дурак же ты! Да если бы ты не снабжал меня даром бакалеей, я и минуты не потратила бы на тебя».
«Сколько времени?»- спросил с кровати мужчина.
«Время вам уходить, мосье»,- ответила она.
«Так теперь ты хочешь избавиться от меня, а?»
«Конечно же, нет.- Она улыбнулась ему через плечо.- Но ваша жена может подумать…»
«Эта баба в гроб меня загонит!- Он встал, натянул брюки и положил немного денег на прикроватный столик.- Это для тебя, сhérie. Я отдал Графине бакалею, как обычно, когда пришёл».
«Merci, monsier »,- ответила она.
Он похлопал её по заднице и выплыл из спальни, оставив после себя запах чеснока и несвежего пота.
«Cochon! »- на этот раз француженка произнесла эпитет во весь голос. Бакалейщик был одним из её постоянных клиентов почти два года, едва ли не с того дня, когда она приехала в мае 1945 года с Графиней в Париж, после освобождения из лагеря для интернированных, но до сих пор не испытывала к нему никаких чувств, кроме брезгливости.
И теперь, два года спустя, обе женщины всё ещё жили в убогой квартирке на Монмартре, в которую они вселились, прибыв во французскую столицу. Это было всё, что они могли снять на те скромные деньги, что Графине удалось накопить из заработков своей протеже в Миранде де Эбро, поскольку значительная их доля доставалась Дереку Саутворту за защиту. И, хотя первые послевоенные месяцы оказались совсем неплохими для Женевьевы и Графини – американские GI охотно тратили деньги, развлекаясь напоследок в Париже перед возвращением в Соединённые Штаты – но, когда дни бума прошли, для них настали тяжёлые времена.
В этот нелёгкий период Женевьева отдала Графине рубин, оставленный ей Анной. Она продала его за наличные, использовав часть денег на покрытие расходов, но основную их часть вложила в акции сталелитейных и угледобывающих компаний, которые, по её убеждению, должны были сильно вырасти в цене. Насколько знала Женевьева, вложение это так и не окупилось.
Она закончила одеваться и вошла в кухню, где Графиня готовила ланч.- «Мне надо поговорить с вами, мадам».
«Сначала давай поедим»,- ответила та, поливая густым сливочным соусом свежие побеги спаржи.
«Бакалейщик – свинья, и я больше не могу терпеть…»
«А тебе и не надо, chérie,- оборвала её покровительница.- Когда он уходил, я сказала ему, чтобы он больше не появлялся. Теперь-то мы можем поесть?»
Женевьева уселась за кухонный стол и смотрела, как Графиня укладывает спаржу рядом с сырным омлетом, издающим дразнящий аромат.
«Я не понимаю»,- сказала она.
«Всё просто,- ответила Графиня, наливая в два бокала белое вино.- Мы пожили так достаточно. Теперь пора всё изменить».
«Если бы у нас были деньги…»
«Они у нас есть наконец-то. Помнишь акции, что я купила?»
Женевьева кивнула.
«Ты думала, что я рехнулась, что с Германией как с нацией покончено,- сказала Графиня.- Но я знала, что без угля Рура и без немецкой промышленности, зависящей от рурского угля, остальной Европе просто не подняться. Этого как раз и хотелось Сталину, а я сыграла на нежелании президента Трумэна позволить коммунистам овладеть ослабевшей Европой. У него не было иного выбора, как позволить Германии резко увеличить разрешённый ей уровень промышленности, а это означало, что производство стали возрастёт. Так сейчас и случилось, и мы увеличили вчетверо наши вложения».
В который уже раз с тех пор, как Женевьева познакомилась с Графиней, она подивилась остроте её ума. Теперь ей стало понятно, почему она так внимательно изучала финансовый раздел газеты.
«И сколько у нас?»- возбуждённо спросила она.
«Достаточно, чтобы снять дом на острове Сите »,- ответила Графиня.
Женевьеве стало теперь ясно и то, почему Графиня так часто посещала крохотный островок на Сене, один из самых дорогих участков недвижимости во французской столице. Там жило множество аристократов и миллионеров.
«Это значит, что мне не нужно больше работать?»- спросила она.
«Напротив, chérie, ты будешь продавать свои услуги самым богатым людям Парижа».
«Почему вы думаете, что им захочется бабу вроде меня?»
«Потому что я намерена превратить тебя в утончённую спутницу, за знакомство с которой они готовы будут щедро заплатить».
«Даже если это и получится, то на это уйдёт уйма времени,- сказала Женевьева,- а коли вы уже доказали, что можете делать такие большие деньги на бирже, зачем вам возиться со мной?»
«Ты – куда более надёжное вложение».
«Когда мы можем посмотреть дом?»
«После ланча, если ты перестанешь болтать и дашь нам съесть его».
Когда с едой было покончено, они нарядились в лучшее, что у них было, и поехали в такси на Площадь Дофина на острове Сите, где их ожидал брокер по продаже недвижимости, чтобы провести их по дому аргентинского бизнесмена, выходившему окнами на Кэ дель Орлож и правый берег Сены. Брокер был седовласый статный мужчина с высокомерным поведением, который, несмотря на заношенные штанины брюк, вовсе не старался скрыть своё презрение к двум женщинам, которые, как он, очевидно, полагал, напрасно тратили его время, и прожужжал им все уши о том, что домами на каждом берегу владеют аристократические фамилии, титулы коих относятся к старейшим в Европе.
«Хорошо будет снова иметь их соседями»,- заметила небрежно Графиня, добавив, что до войны она и одна из этих фамилий владели соседними имениями в Cap Ferrat .
В отношении к ним брокера произошла моментальная перемена, и он делал всё возможное, чтобы произвести на них благоприятное впечатление, показывая им небольшой, но изящный дом.
«Я арендую его на пять лет,- объявила Графиня, когда они закончили осмотр помещений,- при условии, что контракт будет содержать право, оговариваемое особо, что все арендные выплаты пойдут в зачёт стоимости покупки, если я решу купить это владение».
«Уверен, это можно устроить, Графиня,- ответил брокер.- Документы будут представлены вам на подпись завтра утром. Куда их доставить?»
«Это место вполне подойдёт».
Брокер оглядел мебель, одетую в белые чехлы.- «Дом требует значительной подготовки…»
«Я занимаю его немедленно,- заявила Графиня.- Если вы будете достаточно любезны и дадите мне ключи, мы сможем оформить наше соглашение, когда вы принесёте требующиеся документы».
Он сделал, как просила толстуха, и она отпустила его величавым мановением руки.
Когда они остались одни, Женевьева разразилась хохотом: «Вы могли бы стать великой актрисой, мадам!»
«Почему ты так уверена, что я говорила ему неправду?»
«Потому что слишком хорошо знаю вас».
«Ты почти ничего не знаешь о моей жизни до нашей встречи».
В голосе Графини была серьёзность, от которой молодой женщине стало не по себе. Сказанное ею было правдой: Женевьева знала о прошлом своей покровительницы лишь по фотографиям, что она хранила возле кровати, да по отрывочным сведениям, которые она позволяла себе обронить, когда это было ей на руку.
«У вас было имение в Cap Ferrat?»- спросила она.
«Ты думаешь, брокер поверил тому, что я сказала?»
Женевьева кивнула.
«Тогда почему бы и тебе не поверить?»
Женевьеве подумалось, что Графиня, судя по всему, хорошо образована, бегло изъясняется на многих языках и много путешествовала.
«Вполне возможно…»
«Я в жизни не бывала в Cap Ferrat»,- оборвала её собеседница.
«Вы невозможны, мадам!»- воскликнула Женевьева.
«А ты должна научиться, что люди познают ценность в сравнении. Когда я связала себя в представлении брокера с людьми, которых он знает как аристократов, он тут же отнёс меня к столь же важным персонам. В тот слой общества, частью которого я намерена тебя сделать, не вступают; человек просто растворяется в нём посредством ассоциаций».
«Не уверена, что понимаю, что вы имеете в виду».
«Поймёшь, chérie»,- заверила её Графиня.
Они вернулись в свою жалкую квартирку на Монмартре лишь затем, чтобы собрать свои немногие пожитки. Из одежды, которую они носили последние два года, они не взяли ничего, потому что Графиня сказала своей протеже, что в новой жизни она им точно не понадобится.
Дом на острове Сите был хорошо обставлен, и женщинам не пришлось ничего покупать. Но Графиня всё же решила отправиться за покупками, и Женевьева догадалась, что прибыль, полученная ими от продажи акций, оказалась больше, чем она думала; француженка не отдавалась теперь местным торговцам за продукты, теперь вокруг неё увивались модельеры самых престижных парижских салонов haute couture .
Её любимцем был Кристиан Диор , возможно, потому, что она столько читала о нём в глянцевых модных журналах дождливыми днями, коротая время между клиентами, а возможно, потому, что чувствовала, что его Новый Взгляд , с более низкой линией подола, делал её выше и в то же время подчёркивал изящество её икр. Графиня разделяла её энтузиазм и заказала для неё целый гардероб от Диора, включая туфли и подобающие аксессуары.
Затем покровительница привела Женевьеву к Жаку Таррье, лучшему парикмахеру в Париже, и тот собственноручно уложил ей волосы, обрезав их гораздо короче, чем они были, так, что они теперь служили прекрасным обрамлением для лица и привлекали внимание к её огромным карим глазам.
За каждой стадией преображения Женевьевы пристально следила Графиня, во всех подробностях обсуждавшая с каждым из специалистов, что он собирается делать, прежде чем позволить им внести предлагавшиеся ими изменения. Ни малейшая деталь не ускользала от её внимания, и оставалось только поражаться, сколько специалистов вынуждено было согласиться с её предложениями.
Единственный раз она встретила сопротивление, в Салоне Красоты Элены Рубинштейн на Фобур Сен-Оноре , где мадам Гиза отказалась впустить Графиню в комнату с розовыми стенами, где осуществлялся особый уход за кожей. Женевьева появилась час спустя, с сияющей кожей, выщипанными и получившими новые очертания бровями. Её косметика стала теперь гораздо светлее, меньше было теней для век и румян. Эта внешность позволяла ей выглядеть одновременно и мудрее, и моложе, чем на её двадцать девять лет.
Графиня осыпала мадам Гиза комплиментами, но, когда их нельзя было услышать, заметила: «Эта идиотка сделала бы куда лучше, если бы позволила мне поприсутствовать». Они спускались в это время по лестнице со второго этажа. Не успела Женевьева ответить, как её покровительница остановилась и поздоровалась с плотной женщиной с бесстрастным лицом, на короткой шее которой висели нитки жемчуга, скреплённые огромной брошью. Она была одета во всё чёрное, и её блестящий, прилегающий tailleur венчала соответствующая шляпа, украшенная звездой со вставленными рубинами и изумрудами. Женщины обнялись, и Графиня представила свою подругу как принцессу Гурьелли.
«У вашей девочки хорошая кожа,- заметила принцесса.- Вы должны привести её на один из моих soirées на Кэ де Бетюн . Адрес вы знаете».- Она похлопала Женевьеву по щеке и продолжила своё тяжкое взбирание наверх.
«Мадам Рубинштейн может оказаться очень полезной для установления связей в свете»,- сказала Графиня, когда они вышли на улицу.
«Мадам Рубинштейн?»
«Принцесса Гурьелли и мадам Рубинштейн – одно и то же,- объяснила Графиня.- Главное, она думает, что ты принадлежишь к числу её подруг».
Образование Женевьевы, как называла преображение своей протеже Графиня, продолжалось до первых недель 1948 года, и включало в себя частые посещения Maxim’s , отеля «Георг V» , оперы, фешенебельных магазинов на Rue de Rivoli , и череду коктейлей у мадам Рубинштейн. В каждом из этих случаев Графиня оставалась возле Женевьевы, чтобы убедиться, что та ничего не упустит: «Смотри, как эта женщина держит свои руки… смотри, как стоит вон та… вслушайся в болтовню этой кокетки… вот так ты должна зажигать мужчине сигарету».
Графиня заставляла Женевьеву бодрствовать до глубокой ночи, занимаясь с ней изучением меню и винных карт и объясняя, как готовятся различные блюда, какие блюда надо заказывать в разные времена года, чем один паштет отличается от другого, когда следует подвергнуть сомнению свежесть овощей, и как правильно есть штуки вроде устриц.
Насколько далеко продвинулась Графиня в образовании Женевьевы, стало ясно, когда в последующие недели в доме на острове Сите появилось странное сборище мужчин и женщин, главным образом, людей, чьи жизни были разбиты войной или её последствиями. Здесь была женщина-британка, муж которой, итальянец, был убит во время высадки союзников на Сицилии, француз, занимавший высокий пост в правительстве Виши , и немец, в прошлом – профессор изящных искусств в Гейдельбергском университете, отчаявшийся настолько, что готов был взяться за любую работу. Каждый из них был весьма сведущ в своей области, и они обучали Женевьеву всему, от этикета до восприятия искусства.
Среди нанятых в помощь преображению француженки был американец по имени Хэнк Оуэнс, бывший военный санитар, который, отслужив в Пятой армии США, после войны остался в Париже, потому что хотел стать романистом. Для него французская столица была городом, вдохновившим таких писателей, как Хемингуэй и Генри Миллер, и он совершенно серьёзно верил, что город вдохновит и его, но в ожидании времени, когда это произойдёт, ему была нужна работа, и он откликнулся на объявление Графини в «Paris Soir» в надежде найти её.
Из её разговора с ним выяснилось, что он родом из семьи, принадлежавшей к высшему обществу Бостона, в течение года посещал Принстонский университет , пока его не призвали в армию, и был хорошо начитан, особенно хорошо он разбирался в американской литературе. На Графиню это произвело впечатление, и она наняла его учить Женевьеву, чтобы она достаточно хорошо знала Драйзера, Уитмена и Твена и могла поддержать умную литературную беседу. В конце концов, заявила она, судя по тому, как шли дела в послевоенной Европе, если уж и производить на кого-то впечатление, так это на американцев.
Хэнк Оуэнс был долговязым парнем с волосами цвета кукурузы, завивавшимися над воротником кожаной лётной куртки, которую он постоянно носил. Хотя он был младше Женевьевы всего на три года, выглядел он гораздо моложе своих лет, а его широко расставленные синие глаза излучали плутовство; так лукаво смотрит мальчик, вдруг забывший свой текст в школьной пьесе. Говорил он мягко, с неуверенностью, из-за которой казался стеснительным, но, познакомившись со своей ученицей поближе и почувствовав себя свободнее в общении с ней, он с готовностью и подолгу рассказывал и об американской литературе, и о себе самом.
Больше всего его занимали писатели, осевшие в Париже между мировыми войнами, и он постоянно выискивал места, где они собирались, вроде Harry’s New York Bar на Рю Дано . Он показывал ей пилораму на Рю Нотр Дам де Шам , над которой жил Хемингуэй, когда он впервые приехал в Париж. Хэнк подчёркивал отрывки в «The Sun Also Rises» , в которых автор описывал определённые места Парижа, с восхищением читая их вслух Женевьеве, когда они находились в том самом месте, которое обессмертила эта книга. Он любил цитировать и Фрея Луи де Леона, почитавшегося им за мудреца, изречения которого, однако, Женевьева частенько не понимала. Ей казалось, что Хэнк Оуэнс больше интересовался сбором сведений о писателях, чем хотел стать одним из них, но ей нравилась его компания, и она немало узнала об американской литературе.
Кроме того, она чувствовала, что интерес к ней Хэнка выходил за пределы скромного жалования, получаемого им от Графини за обучение, и ей льстили мальчишеские, но явно искренние знаки внимания, которые он ей оказывал с почтением, хотя и очень милым, но поначалу казавшимся ей странным. Ей потребовалось время, чтобы понять, что Хэнк был одурачен аурой респектабельности, столь удачно сплетённой Графиней вокруг них обеих. Он, по-видимому, считал, что титул Графини настоящий и верил её притязаниям на то, что титул этот – один из древнейших в Европе.
Его доверчивость удивляла Женевьеву, пока она не попробовала взглянуть на себя глазами Хэнка; она всегда носила платья с ярлыками модельеров, туфли её были изготовлены Роже Вивье , шляпы – мистером Джоном , и каждую неделю её кожа получала уход в салоне красоты Элены Рубинштейн. Она с лёгкостью могла сделать заказ из любого меню, со знанием дела рассуждать о винах и как бы невзначай ссылалась в своих разговорах на президента Венсана Ориоля и министра иностранных дел Жоржа Бидо , щёголя, шившего свои костюмы в Лондоне,- она встречалась с обоими на различных коктейлях и вечеринках.
Понимание того, что Хэнк, явно втрескавшийся в неё по уши, слишком робел перед её благородным происхождением, чтобы дать ей знать о своих чувствах, доставляло Женевьеве истинное наслаждение, и она делала всё возможное, чтобы поддержать иллюзию, будто она принадлежит к французской аристократии. О столь возвышенном отношении к себе она мечтала с тех пор, как помнила себя, и втайне восхищалась естественной лёгкостью, с которой она несла свою выдуманную личину.
Пока Женевьева проводила тихие дни за учёбой с Хэнком, Гр была занята устройством тайных приготовлений к свиданиям её протеже с мужчинами, чьё внимание к Женевьеве она замечала на различных светских мероприятиях. Всё это были личности, которых Графиня проверяла с великой тщательностью, убедившись, что их достоинства включали в себя, помимо денег, и нужное положение в обществе, и достаточную осторожность. В последней она уверялась, вызнав, что отобранные ею мужчины потеряют из-за досужих сплетен больше, чем они могут себе позволить. Для одних это был высокий пост в правительстве; для других – семьи, которые они желали бы уберечь от скандала, и эти гарантии Графиня включала в назначенные ею сногсшибательные цены.
Почти каждый вечер Женевьеву забирал у дома шофёр и отвозил её к клиентам в роскошные апартаменты, которые они держали специально для таких случаев в разных районах Парижа. Каждый раз, поскольку они не желали рисковать, появляясь с ней на людях и уж тем более ужинать с ней, им доставляли поздние ужины из разных известных ресторанов,- заведений, владельцы которых гордились тем. Что умеют хранить в тайне подробности частной жизни своих богатых клиентов.
В большинстве таких встреч не было ничего непристойного; для клиентов Женевьевы она была просто очень красивой молодой женщиной их круга, привлекательной для них, но с которой нельзя показываться в обществе, поскольку некоторые особые обстоятельства делали подобные отношения невозможными. Именно такое впечатление ухитрилась создать Графиня, устраивая встречи, и большинство участвовавших в них мужчин было достаточно тщеславным и тешилось этой иллюзией. Они также нередко предпочитали делать вид, будто деньги, которые они отдавали Графине – это просто ссуда, которая была нужна ей, чтобы преодолеть трудный период, явившийся следствием неудач, постигших семейное состояние во время войны. То, что эти ссуды были беспроцентными и время их погашения не оговаривалось, было такой мелочью, что они не обращали на неё внимания.
Но не все клиенты Женевьевы были столь благородны; немногие, считанные единицы, в которых ошиблась Графиня, считали её высококлассной проституткой, за услуги которой они заплатили сполна, и от которой они ожидали получения соответственного вознаграждения, даже если их сексуальные домогательства выходили за все мыслимые пределы. Второй раз встретиться с француженкой им, однако, не удавалось, и их имена навсегда удалялись из списка клиентов, который её наставница вела с дотошностью бухгалтера.
Худший из подобных инцидентов произошёл в конце лета 1948 года, когда Графиня устроила свидание с сыном британского лорда, являвшимся прямым родственником королевской семьи. Виконту было чуть за тридцать, он был темноволос и весьма красив сдержанной, довольно суровой красотой. Его тонкие черты и очень бледная кожа придавали ему несколько угрюмый вид, а глаза оставались холодными, даже когда он улыбался, но, когда он забирал Женевьеву от дома на острове Сите, он был крайне любезен и усадил её в ведомый шофёром «Роллс-ройс» с маленьким семейным гербом на дверце.
В отличие от столь многих других богатых людей, с которыми встречалась Женевьева, виконт пожелал, чтобы его видели с ней в Париже, и дал указание шофёру отвезти их в «La Méditerranée» , где Жан, говорливый владелец знаменитого ресторана, приветствовал своих гостей криками «Виконт!» так, что головы присутствовавших повернулись, чтобы посмотреть, кто же привлёк такое внимание.
Женевьева знала, что ей следует чувствовать себя польщённой, но она ощущала, что виконт выставляет её в каком-то извращённом виде,- не потому, что она - красавица, находиться рядом с которой для него было предметом гордости, но так, будто она была подопытным животным, и он просто наблюдал за её реакцией. Поэтому она сделала вид, что ничего не заметила, и приняла эти восторги, как подобало.
Они уселись в маленькой нише в главном обеденном зале, обычно зарезервированной для знаменитостей. Не успели они ещё сделать заказ, как проследовала процессия с приветствиями виконту, состоявшая главным образом из считавших себя его друзьями и случайных знакомых, тем не менее, ему каким-то образом удалось вспомнить всех их по именам. Когда они, наконец, остались одни, он заказал холодную форель, суп из омара и рыбу, тушёную в белом вине, объяснив, что этот ресторан славится своей рыбой.
«Знаю,- ответила Женевьева.- Я бывала здесь много раз».
После сыра и десерта он объявил: «Мне нужен свежий воздух. Давай прокатимся».
Он велел шофёру медленно ехать по Bois de Boulogne , тёмной, лесистой местности, облюбованной проститутками обоих полов, и намеренно оставил окно машины открытым. Едва различимые лица появлялись, как маски в Хэллоуин, окликая хриплыми голосами: «Tu montes, chéri?» Каждый раз вместо ответа виконт смотрел на Женевьеву, будто предполагая, что она, как профессионалка, лучше сумеет ответить. И опять у неё появилось гнетущее чувство, что он намеренно старается унизить её, но, когда она продолжала хранить молчание, он сделался чрезмерно учтивым, спросив её, не замёрзла ли она, и укрыв ей колени кашемировым одеялом.
К полуночи они миновали «Les Halles» , где тротуары были запружены ящиками с овощами, мясными тушами и ёмкостями с цветами и, наконец, подъехали и остановились перед заведением, носившим название «Hôtel du Tabon» . На звон дверного колокольчика вышел мужчина в полосатой пижаме и впустил их. Его тёмные глаза мерцали из-под берета, пока он вёл их в комнату, наполненную чересчур плотно установленной мебелью, и спросил: «Вы здесь как зрители или как участники?»
«Как болтуны»,- ответил виконт.
«Ага, un cerebral» ,- пробормотал тот.
«Мы просто хотим расслабиться»,- сказал виконт.
«Лучший способ расслабиться – это смотреть».
«Тогда мы этим и займёмся».
Мужчина кивнул и, попросив, чтобы они подождали, пока он «всё устроит», покинул комнату. Несколько мгновений спустя он появился вновь и провёл их в маленькую каморку, примыкавшую к большой комнате, в которую они могли смотреть через двустороннее зеркало. Крошечный пятачок, где они сидели на жёстких деревянных стульях, был погружён в темноту, но комната, в которую они смотрели, была освещена достаточно хорошо, чтобы они могли совершенно отчётливо видеть происходившее там. Тучный мужчина за шестьдесят стоял на коленях возле узкой койки, на которой лежала девочка, которой никак не могло быть больше шести или семи лет. Он раздвинул ей ноги и похотливо лизал её вагину.
Это зрелище пробудило в Женевьеве воспоминания о времени, когда она сама была девочкой такого же возраста, и её совращали клиенты её матери, когда она разносила по домам выстиранное бельё. Сцена не возбудила её, но повергла в ужасную тоску, и ей вовсе не стало легче, когда виконт провёл её через череду каморок, где они становились свидетелями чего угодно, от молодой женщины, сосавшей член пса, до мужчин, содомировавших молоденьких мальчиков, до мужчины, в котором она узнала видного деятеля французского кабинета и которого хлестали кнутами две худые, измождённые женщины в кожаных костюмах.
Гомосексуализм и телесные истязания явно возбудили виконта больше, чем всё увиденное им прежде, и он был заметно разгорячён, когда расплачивался с мужчиной в пижаме. Но, дойдя до «Роллс-ройса», он настолько овладел собой, что пошутил, что теперь-то он понимает, почему французское правительство так легко было поставлено на колени немцами в 1940 году.- «Они возвели подчинение до уровня искусства!»
Женевьева не откликнулась на его попытку сострить, и он спросил: «Что-нибудь не так?»
«Просто голова болит»,- ответила она.
«Что тебе нужно, так это ночной колпак»,- сказал он.
Виконт владел домом рядом с Jardins du Luxembourg , и, когда они доехали, он отпустил шофёра. Взяв Женевьеву под руку, он ввёл её в изящно обставленную гостиную, с роскошной мебелью эпохи Людовика XV, дорогими китайскими циновками и коллекцией полотен, в которой были представлены художники от Брака до Дали .
«Они тебе нравятся?»- спросил он, увидев, что внимание Женевьевы привлекли картины.
«Красивые»,- ответила она.
«Наверху ещё более интересная коллекция, можешь посмотреть, если хочешь».
Она знала, что он хотел показать ей вовсе не живопись, но ей было всё равно; сейчас ей хотелось закончить этот вечер как можно быстрее. Она прошла следом за ним по изящной витой лестнице в комнату на верхнем этаже, бывшую когда-то чердаком, а теперь превращённую в хорошо оборудованный спортивный зал.
«Я понял важность хорошей спортивной формы, когда был в Итоне ,- сказал виконт, убавляя свет.- Это требует, разумеется, строгой дисциплины и значительных страданий».
Он разделся и улёгся лицом вниз поперёк гимнастического коня.
«Всё нужное найдёшь в шкафу»,- добавил он охрипшим вдруг голосом.
Женевьева открыла дверцу большого шкафа. В нём было множество разнообразных предметов одежды, от резиновых костюмов до кожаных фартуков, а на вешалке с обратной стороны дверцы висел набор хлыстов.
«Я знаю, я заслуживаю порки за то, что так обошёлся с тобой сегодня вечером»,- пробормотал виконт.
Женевьева много раз порола мужчин кнутом и всегда считала это лишь частью спектакля, но сейчас, по не вполне понятной ей причине, сама мысль о телесном наказании виконта вызывала у неё тошноту.
«Чего ты ждёшь?»- требовательно спросил он.
Она взяла кнут и легонько шлёпнула его по голым ягодицам.
«Сильнее!»
Она поколебалась, затем ударила его снова. Оба удара были сделаны вполсилы и не принесли виконту того ощущения боли, которого он жаждал.
«Да что с тобой, чёрт возьми?»- рявкнул он.
«Я себя нехорошо чувствую…»
«Нехорошо чувствую!- Он встал с искажённым от злобы лицом.- Шлюхи не болеют, когда я заплатил за них хорошие деньги».
Он схватил хлыст и начал стегать её. Часть ударов смягчал низ её платья, и тогда он задрал его выше бёдер и начал хлестать по её ногам, по бёдрам, по животу, по ягодицам. Она пыталась защищаться, но через несколько минут нижняя часть её тела вся была иссечена рубцами.
Побои вдруг прекратились, и, открыв глаза, Женевьева увидела, что виконт выгнулся на гимнастическом коне. Тело его было покрыто потом, и он смотрел остекленевшими глазами на свой член: он стал маленьким, и тонкая ниточка спермы свисала с его конца.
«Сука!- процедил он.- Убирайся!»
Женевьева потащилась вниз, в коридор, распахнула парадную дверь и заковыляла на улицу. Она прошла уже полквартала, когда сообразила, что оставила сумочку в гостиной виконта, и, следовательно, у неё не было ни денег на такси, ни ключей, чтобы войти, даже если она заставит себя преодолеть весь путь до дома пешком.
20.
Близился рассвет. Женевьева видела, как мусорщики в дальнем конце улицы опорожняли урны, а в воздухе разносился аромат цикория и кофе, но она была не в том настроении, чтобы обратить на него внимание. Она заспешила вперёд, но каждый шаг отдавался болью в ногах, и, наконец, боль сделалась такой нестерпимой, что, хотя у неё и не было денег, она взмахом руки остановила такси.
«Куда?»- спросил водитель, не сводя глаз с рубцов на её лице и руках.
«В Латинский Квартал ,- ответила она.- Когда доедем, я покажу, куда мне надо».
Выбирая, куда ехать, она руководствовалась больше порывом, чем рассудком, и, осторожно устраиваясь на сиденье такси, она гадала, как отнесётся к ней Хэнк Оуэнс, когда обнаружит её на своём пороге в этот утренний час, да ещё всю избитую. Почему, раздумывала Женевьева, она едет к нему, вместо того, чтобы вернуться в дом на острове Сите? Одним хорошим доводом было то, что без ключа ей пришлось бы разбудить консьержку, чтобы она впустила её, а она не хотела давать повода для сплетен, показавшись ей на глаза в таком виде. Но она знала, что это – лишь частичное объяснение; в действительности ей хотелось видеть человека, который один за всю её жизнь предложил ей свою доброту, ничего не требуя взамен.
«Остановите на следующем углу»,- велела она водителю.
Она не раз посещала крошечную студию Хэнка и, хотя и не помнила точный адрес, знала, что она находится под лавкой мясника.
«Вы уверены, что это здесь?»- спросил водитель, глядя на зарешёченные окна мясной лавки.
«Да,- ответила она.- Если вы минутку подождёте, я схожу за деньгами».
И, не успел таксист возразить, как она выбралась из такси и позвонила в дверной звонок Хэнка. Его резкий звук разнёсся по всему зданию, и раздался лай собаки. Через некоторое время она услышала, как отодвигаются засовы, и появился Хэнк в обрезанных шортах.
«Боже мой! Да что же…»
«Можешь заплатить водителю?»- спросила она.
Он вынул из заднего кармана сколько-то франков и дал их ожидавшему таксисту, а Женевьева тем временем с трудом забралась по лестнице в его неряшливую комнату и уселась на край кровати.
«Ты выглядишь ужасно»,- сказал он, войдя в комнату.
Слёзы вдруг заструились по её щекам.
«Эй,- мягко добавил он,- я не хотел…»
«Я была с мужчиной, и он избил меня».- Она всхлипнула.
«Ну-ну. Не надо ничего объяснять».
«Я осталась без ключей и без денег…»
«Всё хорошо»,- ласково уверил её он.
Она откинулась на подушки, которые были ещё тёплыми и сохраняли слабый запах его тела. Вытерев слёзы на щеках, она смотрела, как Хэнк достаёт из шкафа кожаный саквояж и вынимает из него какие-то банки.
«Любезность Дяди Сэма »,- сказал он.
Женевьева вспомнила, как Хэнк рассказывал ей, что служил санитаром в Пятой Армии США.
«Будет больно»,- добавил он.
Неожиданное жжение охватило всё её тело, когда он стал обрабатывать рубцы йодом. Она заскулила, но удержалась от крика, а когда он попросил её раздеться, чтобы он смог обработать ссадины на её животе, она сняла с себя всю одежду. Он обработал антисептиком все места, куда могла попасть инфекция, а затем нанёс мазь на ментоловой основе, остудившую её раны, но они всё ещё саднили.
«Я сделаю тебе укол,- сказал Хэнк.- Он снимет боль и позволит тебе поспать».
«Что это?»- спросила она.
«Морфий».
Он наполнил стеклянный шприц из маленькой ампулы и ввёл в её руку иглу. Через несколько секунд боль, терзавшая её тело, начала стихать, и её охватило чувство эйфории.
«Невероятно!»- прошептала она.
«Постарайся поспать»,- ответил он.
Она закрыла глаза и поплыла в полуявь-полусон. Когда она очнулась, в комнату светило дневное солнце. Она чувствовала себя совершенно отдохнувшей, и, хотя рубцы снова дали о себе знать, боль была несравнима с той, что ей приходилось терпеть раньше.
Вместо того, чтобы надеть платье от Скиапарелли , порванное и измазанное кровью вчерашним вечером, она надела старые брюки Хэнка и рубашку с надписью «Собственность Пятой Армии США». Затем, перевязав волосы лоскутом синего шёлка, который она нашла накинутым на абажур, она сунула ноги в разношенные сандалии и пошла на кухню.
Хэнк ссутулился над большой чёрной сковородой, кое-как умещавшейся на маленькой газовой конфорке, бывшей, по-видимому, единственным его средством для приготовления пищи. Судя по многочисленным открытым консервным банкам, стоявшим возле раковины, диета его содержала не так уж много свежих продуктов. Не зная о присутствии Женевьевы, он пытался перевернуть шипевший на сковороде кусок мяса, но тот соскользнул с лопатки и поехал туда, где стояла француженка.
«Это новый способ отбивания мяса»,- смущённо сказал он.
«Тебе следовало бы назвать это «мясо упало».- Она засмеялась, взяла у него лопатку и подняла мясо с пола.
«Хочешь залить его яйцом?»- спросил он.
Мясо – яйцом?»
«Это старый американский обычай».
«Теперь я понимаю, почему вы все сумасшедшие».
«Побудь здесь подольше, и я научу тебя любить сыр на яблочном пироге!»
Ели они за маленьким столиком в другой комнате.
«Кстати, я могла бы побыть здесь немного»,- подумала она вслух, когда они пили кофе.
«Серьёзно?»
Она пожала плечами.- «Я не хочу, чтобы меня видели в Париже в таком виде».
«Пожалуйста, оставайся здесь столько, сколько захочешь»,- сказал он.
«Мне лучше на время уехать из Парижа. Мы могли бы уехать вместе».
«Звучит великолепно,- сказал он.- Но я на мели».
«Не беспокойся,- сказала она.- Я достану деньги».
Графиня открыла отдельные счета в парижском отделении банка «Credit Suisse» на Елисейских Полях , и, хотя львиная доля заработков Женевьевы шла на оплату их расходов, небольшая часть была положена на её счёт для разных покупок. Покупок было немного – мужчины, с которыми она встречалась, часто покупали ей дорогие подарки - и на её счету накопились кое-какие деньги.
«А как быть с твоей тётей?»- спросил Хэнк.
Женевьева на мгновение смутилась, затем вспомнила, что Графиня представила американцу свою протеже как племянницу.
«Я позвоню ей. Не хочу, чтобы она видела меня такой».
Он кивнул.- «И куда ты хочешь ехать?»
«Понятия не имею,- сказала она.- Ты должен знать, куда нам ехать».
«Швейцария – моя любимая страна в Европе, особенно места рядом с Женевой»,- сказал он.
«Значит, поедем туда».
«Когда?»
«Сегодня».
«Смеёшься?»
«Я в жизни не была серьёзнее»,- сказала она.
В тот же день Женевьева позвонила Графине, и избежала скандала, просто объявив о своих планах и повесив трубку прежде, чем та могла возразить. К вечеру она сняла деньги со своего счёта в «Credit Suisse» и приобрела пару обычных туфель, а также разнообразные брюки, юбки и свитеры, последние – с рукавами, достаточно длинными для того, чтобы скрыть рубцы на руках.
Дороги от Парижа до Женевы было семь часов, и Женевьева забронировала купе, где раскладывались двойные полки, но сон, который она надеялась получить в пути, не шёл. Она лежала на узкой полке, прислушиваясь к стуку вагонных колёс, и всё её тело пронизывала дёргающая боль. Наконец, боль сделалась такой жгучей, что она включила маленький светильник для чтения и попыталась отвлечься романом в бумажном переплёте, купленным перед отъездом из Парижа.
«Плохо?»
Она подняла глаза. Хэнк глядел на неё с верхней полки.
«Очень»,- ответила она.
Он спустился по лесенке и открыл свой потрёпанный кожаный саквояж.- «Сделаю тебе ещё один укол морфия,- сказал он, наполняя шприц прозрачной жидкостью,- но это последний. Эта дрянь - очень прилипчивая. Я насмотрелся на ребят в своей части, которые попались на крючок, и зрелище это не из приятных».
Он воспользовался своим брючным ремнём как жгутом и похлопал по тыльной стороне её руки, стимулируя вену. Когда он ввёл в её кровь морфий, она ощутила прилив тепла, а через несколько минут боль исчезла. Стук колёс, прежде казавшийся метрономом, отсчитывавшим каждую порцию её боли, стал теперь частью совершенного порядка, всеобщей гармонии, и наполнил её спокойствием.
Хэнк снова забрался на свою полку, и вскоре она услышала глубокие, ровные звуки его дыхания. А ей спать не хотелось. В отличие от первого раза, когда морфий усыпил её почти мгновенно, она лежала, уставившись в низ верхней полки, окутанная эйфорией, исходившей словно из нижней части живота и похожей на длительный оргазм.
Она пребывала в таком состоянии до предрассветного часа, когда поезд остановился на пограничном пункте между Францией и Швейцарией для проверки документов. К тому времени первоначальное состояние опьянения стало улетучиваться, и она быстро погружалась в депрессию. Депрессия была не слишком острой, и боль не вернулась, но она была раздражена, и церемония проверки документов беспричинно разозлила её. Хэнк, должно быть, почувствовал, что с ней творится, потому что умело успокоил обиженного таможенника, который неохотно поставил штампы в её документах и позволил ей продолжить поездку в Женеву.
У агента бюро путешествий на Лионском вокзале Женевьева зарезервировала номер в маленькой гостинице близ Jet d’Eau , искусственного гейзера, бьющего из Женевского озера. В номере был утопавший в цветах балкон, с которого они могли видеть парусные лодки, состязавшиеся в гонке перед бывшим зданием Лиги Наций .
«Добро пожаловать в Швейцарию,- сказал Хэнк, срывая цветок и вручая его Женевьеве.- Что бы ты хотела сейчас сделать?»
«Поспать,- сказала она.- Я вся разбита».
«Это морфий,- сказал он.- Когда паришь наверху, это великолепно, но падаешь с треском. Отдохни немного».
«А ты что собираешься делать?»
«Прогуляюсь по своим любимым местам».
Он легко поцеловал её в щёку, вынул, порывшись в вещмешке, древнюю фотокамеру и вышел из комнаты. Она осталась на балконе и через несколько минут увидела, как он вышел из гостиницы. Он посмотрел наверх и помахал ей рукой. Она подумала, как молодо он выглядит в ярком утреннем свете, и смотрела, как он идёт к опоясывавшей озеро набережной, а потом с трудом забралась в постель.
Когда Женевьева проснулась, начинался вечер. Она знала, что Хэнк вернулся, потому что услышала шум душа. Она чувствовала себя отдохнувшей, а от прежней депрессии не осталось и следа. Ещё голая, она прошла в ванную и скользнула в стеклянную кабинку, где под струями горячей воды стоял Хэнк. Он стоял к ней спиной и не подозревал о её присутствии, пока она не обхватила руками его талию.
«Боже! Как ты напугала меня»,- сказал он.
«Если хочешь, я уйду»,- кокетливо ответила она.
Не отвечая, он сунул голову под поток воды, чтобы смыть водой шампунь, и, взяв кусок мыла, она начала намыливать его грудь. У него были твёрдые ягодицы, узкие бёдра и плоский живот, а на груди его не было волос. Она пробежалась ногтями по его соскам и почувствовала, как они затвердели. Продолжая намыливать его тело, она опускала руку всё ниже, пока не нащупала его член. Он был напряжён, и её удивила его величина, но, когда она начала водить по нему вверх и вниз скользкой от мыла рукой, он шарахнулся в сторону, сделав вид, что поднимает упавшую на пол мочалку.
«Я здесь нахожусь так долго, что начинаю походить на чернослив»,- сказал он, выходя из душевой кабинки и заворачиваясь в большое, пушистое полотенце.
Озадаченная его неожиданным уходом, Женевьева осталась под струями горячей воды, пытаясь понять, почему он столь явно отверг её. Это не могло быть потому, что она не привлекала его, с их первой встречи он и не пытался скрыть своей влюблённости – это она не подпускала его к себе, но теперь, когда она открыто предложила себя, он как будто не хотел её.
Выйдя из душа, она осторожно обтёрла себя полотенцем и надела толстый махровый халат, которым гостиница обеспечивала каждого постояльца. Нанеся на себя немного духов, она прошла в другую комнату и увидела, что Хэнк лежит на кровати и курит сигарету. Она вынула сигарету из его руки, раздавила её в пепельнице и устроилась рядом с ним. Распахнув его халат, она начала покусывать его шею и грудь, постепенно опускаясь всё ниже, пока не добралась до его члена, но тот уже не был твёрдым.
«Послушай,- сказал Хэнк, мягко отстраняя её от себя.- Не то, чтобы ты была мне безразлична…»
«Это потому, что из-за этих рубцов я такая страшная?»
«О, Боже, да нет же!»
«А что тогда?»
Он долго колебался, а потом сказал: «Когда я был ребёнком, я частенько играл в доктора с соседской девочкой, которой было примерно столько же лет, что и мне. Всё, что мы делали – это разглядывали половые органы друг друга, но она рассказала об этом своим родителям, а потом отец жестоко отлупил меня кожаным ремнём. Я не понимал, за что, а он всё время твердил только одно, что я – нехороший мальчик.- Он на время смолк.- Спустя годы, когда я был новичком в Принстоне, несколько студентов напоили меня. Они знали, что я – девственник, и решили, что настало время сделать меня мужчиной. Один из них знал женщину, которая подрабатывала проституцией; днём она была официанткой, а ночью выделывала такие номера…»
«Номера?»
«Она занималась любовью с теми мужчинами, которые готовы были заплатить за секс,- объяснил Хэнк.- Это была катастрофа. Парни, бывшие со мной, настояли на том, что будут наблюдать, а у меня даже эрекции не возникло. Ты – первая женщина, с которой я с тех пор оказался рядом».
«А мужчины-любовники у тебя были?»
Он отвёл глаза.
«Здесь нечего стыдиться»,- сказала она, заключая его в объятия и прижимая к себе. Она ощутила влагу слёз, потом он высвободился и торопливо скрылся в ванной. Когда он появился вновь, глаза у него были ещё красные, но он взял себя в руки.
«Давай выйдем и поедим,- сказал он.- В Женеве есть несколько великолепных ресторанов. Какой еды тебе бы хотелось?»
Она пожала плечами.- «Мне всё нравится».
«Тогда приготовься, я покажу тебе мою любимую еду».
Он привёл её в маленькое, мало кому известное кафе у железнодорожной станции Eaux-Vives , специализировавшееся на местных блюдах. Метрдотель узнал Хэнка и, тепло поздоровавшись с ним, принёс бутылку пива Grolsch .
«Впечатляет?»- спросил Хэнк.
«Очень»,- ответила Женевьева.
Он рассмеялся.- «Это – единственное заведение во всей Европе, где меня узнаёт метрдотель. После окончания войны я истратил здесь на еду большую часть денег, полученных при увольнении».
Женевьева начала открывать меню, но он взял его из её рук.
«Дай мне похвастаться,- сказал он.- У них исключительные соусы, особенно к форели, и мы закажем бутылку Rivas. Хорошее вино, и удивительно дешёвое».
Женевьева вспомнила, что, когда она посетила «Credit Suisse» в Париже, ей предложили не отправляться в дорогу с большой суммой валюты, они могут устроить так, что она сумеет снять деньги со счёта через их главный офис в Женеве.
«Утром первым делом я должна пойти в банк,- сказала она.- Напомнишь мне?»
«Если бы я был в состоянии…»
«Пустяки,- уверила его она.- Ведь это я хотела уехать».
«Даже несмотря на то, что я не могу…»
«Настоящая дружба встречается редко».
Они посидели за кофе с коньяком, потом пошли, держась за руки, по бульвару, шедшему вдоль озера, останавливаясь, чтобы посмотреть на постоянно меняющиеся краски света на фонтане Jet d’Eau высотой в четыре сотни футов, а ночью спали вместе, обняв друг друга и не занимаясь любовью. Для Женевьевы это было ново, но приятно.
На следующее утро после завтрака, пока Хэнк посещал туристические агентства, резервируя номера в гостиницах в разных местах Швейцарии, которые он хотел показать Женевьеве, она поехала на такси в банк «Credit Suisse» на Place Bel-Air , внушительное здание, в котором, будто в церкви, царила тишина. Клиенты негромко разговаривали с банковскими кассирами, которые вежливо их выслушивали. Когда француженка встала в очередь, у неё было неловкое чувство, словно она не снимает деньги со счёта, а ждёт, когда её исповедуют.
Этот трепет усиливало осознание того, что она стояла в банке, в который она вместе с другими курьерами должна была доставить сокровища из Варшавского гетто, если бы они не оказались погребёнными вместе с паном Халевы под развалинами фермы в Австрии. Или, по крайней мере, она думала, что драгоценные камни остались там. Была какая-то вероятность того, что Халевы мог убежать за считанные секунды до того, как немецкий танк открыл огонь, но это был один шанс из миллиона: когда начался обстрел, он находился в подвале, и никто из женщин не видел, чтобы он выбрался. Но что, если каким-то чудом он уцелел? Эта мысль не приходила ей в голову прежде, но теперь её заинтриговала вероятность, пусть и слабая, того, что Халевы каким-то образом удалось доставить драгоценности личному банкиру Йозефа Кандальмана. Его имя врезалось в её память: Пьер Шамбор.
«Могу я вам помочь?»- спросил кассир.
«Я хотела бы поговорить с мосье Пьером Шамбором»,- сказала она.
Кассир вызвал клерка.- «Эта дама спрашивает мосье Шамбора,- сказал он.- По-моему, этим вопросом должен заняться управляющий».
Женевьева прошла следом за клерком в застеклённое помещение в дальней части банка, где за письменным столом сидел темноволосый мужчина.
«Я – Жак Деммар,- сказал он, вставая и подавая ей руку.- Могу я как-нибудь помочь вам?»
«Я хотела знать, могу ли я поговорить с мосье Шамбором»,- сказала Женевьева.
«Боюсь, он больше не работает в банке,- сказал управляющий.- Возможно, я могу заменить его?»
«Это дело началось несколько лет назад…»
«Мосье Шамбор оставил очень полные записи».
«Мне кажется, его клиентом был Йозеф Кандальман».
«Могу я попросить ваши документы?»
Она предъявила ему свой паспорт, и он внимательно изучил его и лишь затем обратился к папке-скоросшивателю. Он закончил перелистывать её на букве К, затем подошёл к металлическому шкафу для документов и вынул конверт из обёрточной бумаги, содержимое которого он изучал целую минуту, прежде чем поднял на неё глаза.- «Вы знаете, разумеется, что здесь, в Швейцарии, очень строгие банковские законы. При обычных обстоятельствах мне запрещено раскрывать любые сведения о наших клиентах. Однако здесь находится письмо, написанное в мае 1943 года, упоминающее имена тех, кого Йозеф Кандальман уполномочил делать вклады по его поручению, в том числе и ваше имя. Вы здесь именно поэтому?»
«Нет,- ответила она,- я просто хотела узнать, делал ли вклады кто-нибудь из остальной четвёрки».
«Вы можете их назвать?»- спросил осторожно управляющий.
«Анна Максвелл, Джанет Тейлор, пан Халевы и Кея. У неё было только имя».
Очевидно, довольный тем, что ему не пришлось нарушать конфиденциальность, он сказал: «Здесь нет записи о том, что кто-либо из упомянутых вами людей вёл дела с нашим банком. Что-нибудь ещё?»
«Я хотела бы снять деньги со своего счёта».
«Кассир позаботится об этом для вас».- Он вызвал клерка, который проводил её в свой кабинет.- «Приятно было познакомиться с вами,- сказал он.- Если в дальнейшем потребуется моя помощь, пожалуйста, в любое время, не колеблясь, связывайтесь со мной».
Они обменялись рукопожатием, и Женевьева вернулась к кабинке кассира, где сняла со счёта нужную ей сумму. Выйдя из банка, она подумала о Халевы, который, судя по всему, не выжил, и о сокровищах, до сих пор погребённых под фермой в Австрии. Возможно, они были обнаружены удачливым фермером, который, расчищая подвал, набрёл на богатство, превосходящее самые безумные его мечты. Так или иначе, этот эпизод в её жизни подошёл к концу.
Когда Женевьева вернулась в гостиницу, Хэнк ждал её. Он разложил на кровати дюжину рекламных буклетов и возбуждённо описал предпринятые им меры для того, чтобы показать ей «его» Швейцарию.
«Она понравится тебе,- горячо уверял он.- А увидеть надо так много. Когда ты хочешь ехать?»
«Как можно скорее».
Он взял в ладони её лицо и сказал: «Ты необыкновенная».
Женевьева улыбнулась, легонько поцеловала его в щёку и занялась буклетами.
Хэнк арендовал «Фольксваген» и в следующие три недели едва не угробил его. В Интерлакене они приняли участие в празднике народных танцев и альпийских видов спорта, проводя ночи в гостинице «Baren», а днём бродя по улицам, на которых не смолкала музыка. В Берне они посетили постановку «Фауста» в театре Флайна на Крамгассе, бывшем угольном погребе, обставленным церковными скамьями, а затем ели поздний ужин в маленькой гостинице на берегу реки Ааре .
Их дни были так наполнены событиями, что Женевьева утратила счёт времени, и она обрадовалась, когда Хэнк объявил, что устроил для них два дня в уединённой деревушке Фороглио у южного подножия Швейцарских Альп. Ей был нужен этот перерыв, во время которого она бродила одна по горным лугам, пока Хэнк возился с двигателем машины, у которого из-за засорившегося карбюратора отказало зажигание. Здесь первое дыхание осени сделало листья ярко-жёлтыми и коричневыми, превратив ферму, построенную из отёсанного вручную гранита, на которой они остановились, в серый корабль, плывущий в море трепещущих красок.
Она знала, что их идиллия почти закончилась, и гадала, что произойдёт после их возвращения в Женеву. Они спали вместе на протяжении всей поездки, но секса между ними не было, и она не могла не заметить, как часто Хэнк отлучался с молодыми людьми, с которыми он встречался во время их переездов. Она не обижалась; если на то пошло, то для неё облегчением было узнать, что его влюблённость в неё была преходящей. Гораздо больше её беспокоило понимание того, что долго на деньги, находившиеся на её счету в «Credit Suisse», им долго не прожить, и что рано или поздно им придётся вернуться в Париж.
Через несколько месяцев ей будет тридцать. Она знала, что дни её как куртизанки сочтены. Она могла бы ещё продержаться два-три года, но после этого она будет уже не в состоянии требовать прежнюю цену. Толстосумам нравится, когда бабы у них молодые, и всегда находилось предостаточно новеньких, готовых их осчастливить. Эта перспектива угнетала её. Пройдут годы. И ей придётся либо довольствоваться работой проститутки, либо пытаться найти новую профессию. Но что она будет делать? Единственными её талантами, не считая секса, были те, которыми она овладела под учительством Графини, а знание этикета, заказ еды и вина и ведение остроумных разговоров отнюдь не являлось умением, которое можно продать.
Женевьева и Хэнк провели последний день путешествия, участвуя в пикнике на горном склоне, возвышавшемся над Берном, глядя, как лучи заходившего солнца окрашивают увенчанные снегом вершины Юнгфрау и Эйгера в нежно-розовый цвет. На следующий день они снова уединились в той же гостинице, где они останавливались, приехав из Парижа. Хэнк принял душ, надел чистую рубашку и заявил, что собирается прогуляться по городу, чтобы «проверить, всё ли в порядке». Женевьева точно знала, что он собирается встретиться с австрийским студентом, с которым он познакомился в вестибюле, пока они регистрировались, и, когда она вышла на балкон, то увидела, как они вместе идут по набережной вдоль озера.
Не желая в одиночестве проводить остаток дня в гостиничном номере, она села в автобус, отправлявшийся ежечасно в Монтрё , а там побрела по узкой тропинке, что вела к воде, и уселась на травянистый берег, обозревая Шильо́нский замок . Хэнк сказал ей, что этот вид вдохновил лорда Байрона на написание «Шильонского узника», поэмы, которую он читал ей вслух в их первый день в Женеве, и теперь она представляла себя на месте узника, должно быть, вглядывавшегося через зарешёченные окна в зубчатые, заснеженные вершины Dents du Midi . Она ведь тоже была узницей, но узницей своего прошлого, и не видела способа убежать от него.
Она думала об Анне и дивилась тому, как сложилась её жизнь. Она написала ей после освобождения из лагеря для интернированных, и получила ответ из Нью-Йорка, где Анна жила со своим мужем. Он оставил Государственный Департамент и открыл галерею искусств на Пятой Авеню, специализировавшуюся на продаже европейских полотен восемнадцатого века. Поскольку Джанна по утрам была в яслях, Анна стала использовать свободное время, изучая ювелирный дизайн, и собиралась создать собственную студию в подвальном помещении галереи супруга.
Казалось, если верить тому, что писала Анна, её жизнь с Марком Хантером сложилась лучше, чем она представляла. Женевьева знала, что, когда Анна выходила замуж за Марка, она не любила его, но теперь всё было иначе. Добрый, мягкий, любящий и бесконечно терпеливый, Марк постепенно завоевал глубочайшую преданность Анны. Он дал мне безопасность, в которой я нуждалась, чтобы стать собой,- писала в своём письме подруга,- и я всегда буду благодарна ему за это.
Глядя на мерцающую воду Женевского озера, Женевьева пыталась представить себе, что значит чувствовать в жизни надёжную опору. Понятие это было столь далёким от всего, что она знала, что она сочла невозможным вникнуть в него. Была Графиня – но вот почти и всё. Встав, она продолжила прогулку, но задумалась, и, лишь когда тропинка неожиданно закончилась у каменной стены, она увидела виллу.
Расположенное в стороне от озера белое строение, когда-то весьма изящное, сейчас было пустым и заброшенным, и только старик подстригал живую изгородь неподалёку от того места, где стояла Женевьева. Золотой вечерний свет придавал всему окружению тон полотна Вермеера .
«Самое красивое место, которое я когда-либо видела».- Она не замечала, что говорит это вслух, пока старик не прекратил работу и не посмотрел в её сторону.
«Раньше оно было великолепным,- сказал он, вытирая со лба пот тыльной стороной ладони,- но теперь здесь одни сорняки да разруха».
«Кто им владеет?»- спросила Женевьева.
Он пожал плечами.- «Здесь жила итальянка, но она умерла, а из-за войны трудно отыскать её наследников».
Француженка продолжала разглядывать виллу ещё долго после того, как садовник, нанятый адвокатами покойной для оберегания земель от полного запустения, упаковал инструменты и укатил на велосипеде. Она видела мысленным взором дом таким, каким он мог быть, с заделанными трещинами и заново покрашенным, с ухоженными садами и свежескошенными газонами, сбегающими к воде. Для какого-нибудь богатого человека, могущего позволить себе его реставрацию, это был бы великолепный дом, подумалось ей, а может быть, и эксклюзивная школа-интернат.
И тут её осенило! Это могла быть школа усовершенствования, где дочери из богатых семейств познавали бы светские манеры, такие вещи, как этикет, правильная осанка, восприятие искусства, кухня для гурманов, искусство общения – все те умения, которыми она овладела благодаря усилиям Графини и других её учителей.
Женевьеве казалось, будто поднялся занавес, и вдруг то, что было пустотой, стало миром, полным возможностей. Она знала, что достичь цели будет нелегко – это будет означать возвращение к работе на Графиню, пока она не накопит капитал, достаточный для финансирования её новой авантюры – но перспектива возвращения в Париж больше не казалась такой страшной, потому что теперь у неё была достойная цель. Даже если эта вилла будет уже недоступна, когда она будет готова начать свою новую деятельность, это неважно, потому что она найдёт другое место. Важно было не столько само здание, сколько образ жизни, предлагавший две вещи, которых она жаждала больше, чем чего бы то ни было: безопасность и респектабельность. Это было словно начало с чистого листа, где никто не знал о её прошлом и её можно будет принимать такой, какой она пожелает.
Возвращаясь автобусом в Женеву, она пыталась придумать, что сказать Хэнку, но так и не выбрала нужные слова, когда вернулась в гостиницу и поднялась в свой номер. Она не решалась вставить ключ в дверь, ища способ сообщить ему, что она возвращается в Париж. Меньше всего ей хотелось бы обидеть его чувства; он был хорошим другом и заботился о ней, когда ей это было крайне необходимо, но ей пора было возвращаться в мир, где сентиментальность – опасное чувство.
Войдя в номер, она услышала плеск душа и сунула голову в ванную. Она была наполнена паром, и Женевьева увидела очертания двух голых тел в душе, оба они были мужские и прижаты друг к другу в анальном соитии. Вернувшись на цыпочках в спальню, она быстро сложила сумки и спустилась в вестибюль.
У передней стойки она заплатила по своему счёту, и ещё за две недели вперёд, чтобы Хэнку было где побыть до его возвращения в Париж. Она села у письменного стола, сочиняя прощальную записку, но, что бы она ни писала, ей не нравилось, и она изорвала полдюжины гостиничных бланков, как вдруг вспомнила фразу, которой научил её Хэнк, когда он только стал её учителем. Она была из Фрая Луиса де Леона : Важнее всего, чтобы каждый мог поступать в соответствии со своей природой. Она подписала её: Твоя любящая подруга, Ж.




21.
Нью-Йорк, 25 ноября 1963 года.
В переполненном зале суда в здании Федерального Суда на Фоли Сквер чувствовалось нетерпеливое ожидание, почти такое же, как у публики в театре в день премьеры, ожидающей начала желанного спектакля, но возбуждённый гул голосов зрителей, многие из которых стояли в очереди несколько часов, чтобы получить место в зале, мгновенно стих, едва судебный пристав объявил: «Всем встать!», и из комнаты для облачения появился судья.
«Слушайте, вы, слушайте, вы. Все, кто имеет отношение к этому судебному разбирательству, подойдите ближе, будьте внимательны, и вы будете услышаны. Председательствует Судья Федерального Окружного Суда Фишер».
Судья Фишер, пухлый седовласый мужчина шестидесяти с лишним лет, занял своё место на скамье, взглянул на вручённый ему секретарём список дел, назначенных к слушанию, и объявил вновь усевшейся публике: «Правительство Соединённых Штатов против Марка Хантера, обвиняемого в незаконной перевозке краденого и подделке документов».
Анна посмотрела на Марка, усаженного рядом со своим адвокатом, Дэйвом Уилсоном, за стол обвиняемого, и увидела, как дёрнулся уголок его рта. Только этим он проявил свои чувства, но выглядел он усталым и гораздо старше своих шестидесяти двух лет.
Прокурор, тощий, лысеющий помощник Генерального Прокурора Соединённых Штатов, который был вдвое моложе Марка, поднялся и начал свою вступительную речь.
«Если суд,- он повернулся к присяжным,- и вы, леди и джентльмены из жюри присяжных, не возражаете, правительство намерено указать, что обвиняемый Марк Хантер, во время службы вице-консулом в посольстве Соединённых Штатов в Мадриде, Испания, договаривался с некоторыми бесчестными торговцами предметами искусства о приобретении работ различных европейских художников семнадцатого и восемнадцатого веков, которые, как ему было известно, были похищены немцами у частных лиц и музеев в оккупированных ими странах во время Второй Мировой войны».
Обвинитель посмотрел в сторону стола обвиняемого, как бы с сомнением ожидая возражений Дэйва Уилсона; но, поскольку тот даже не пошевелился, он снова обратился к жюри.
«Далее правительство намерено доказать,- продолжил он,- что обвиняемый использовал свою привилегию дипломатического иммунитета для незаконной перевозки этих украденных полотен в Соединённые Штаты, не указывая их в таможенной декларации, и затем перепродал их с огромной выгодой через галерею искусств на Пятой Авеню в Нью-Йорке, носящей его имя».
Он снова сделал паузу, достаточно долгую, чтобы свериться с пачкой жёлтых листов с материалами дела и чтобы стих гомон голосов.
«Наконец,- добавил он,- правительство установит, что во многих других случаях после окончания Второй Мировой войны, некоторые из них имели место в нынешнем году, обвиняемый договаривался о покупке в Европе предметов искусства, которые, как он знал, были поддельными, незаконно перевозил их в Соединённые Штаты, не указывая их в таможенной декларации, и продавал их как оригиналы многочисленным музеям и частным коллекционерам…»
Анна попыталась сосредоточиться на словах обвинителя, но они имели так мало общего с истиной, что она поймала себя на том, что погрузилась в воспоминания, восстанавливая в своём мозгу каждый этап путешествия, в которое она отправилась, выйдя замуж за Марка, силясь соотнести услышанные ею обвинения с тем, что происходило в действительности.
После того, как SS «Uppsala» завершил переход из Лиссабона в Нью-Йорк, они сели в поезд, следовавший в Вашингтон, где Марк вновь приступил к своим обязанностям в Государственном Департаменте, а Анна присматривала за Джанной в маленькой квартирке с двумя спальнями в Джорджтауне , ставшей их новым домом. Для всех троих это был период привыкания друг к другу, и, хотя трудно было определить, как сказалась эта перемена на Джанне, которой не было и года, у Анны и Марка на этот счёт сложились весьма чёткие представления.
Для Анны, родившейся в Америке и проведшей первые пятнадцать лет жизни в Нью-Йорке, возвращение в родную страну после ужасов, перенесённых ею в годы войны, это было наукой жить без принуждения. Впервые с тех пор, как фашисты в 1939 году вторглись в Польшу, она чувствовала себя свободной. Она испытывала наслаждение от того, что можно прийти и уйти, когда захочется, не ожидая каждый миг ареста. И всё-таки в течение нескольких месяцев она постоянно просыпалась из-за того, что ей снились кошмары: Варшавское гетто, гибель её родителей, бегство через Пиренеи и недели, проведённые в лагере для интернированных; она постоянно просыпалась, мокрая от холодного пота, ожидая услышать цоканье кованых сапог и гортанные крики «Juden raus! »
Когда бы это ни происходило, Марк всегда был рядом, готовый утешить её; терпеливый, понимающий, добрый, любящий, он держал её в объятиях и успокаивал, пока она снова не засыпала. Ни разу он не проявил раздражения, хотя сам испытывал постоянную взвинченность, вызванную необходимостью продолжать делать работу, которую он ненавидел. Наконец, проведя в Вашингтоне около года, Анна убедила мужа оставить Государственный Департамент и, поставив на карту всё, чем они владели, открыть галерею искусств в Нью-Йорке.
Оба знали, что это – рискованное предприятие, но Анна во что бы то ни стало желала стать свидетельницей его триумфа и играла свою роль до конца, помогая сохранять видимость успеха, столь необходимую в бизнесе, связанном с искусством. Когда у них едва хватало денег на выплату аренды, она делала покупки на распродажах, выискивала объявления о продаже одежды со скидкой, и тщательно обставляла квартиру предметами мебели, приобретёнными по дешёвке на распродажах имущества. Когда возникала необходимость принимать гостей, она часами возилась на кухне, готовя еду, и всё же умудрялась появиться перед самым прибытием гостей, элегантно одетая, исполняя перед деловыми партнёрами Марка роль хозяйки дома.
Это было беспрерывное трюкачество, но Анне оно нравилось. Его результатом было вознаграждение, и это был не только постепенно растущий успех галереи, которая, пусть и не сразу, стала восприниматься в высших художественных кругах как главный источник для коллекционеров полотен европейских художников семнадцатого и восемнадцатого веков, но и перемена, которая произошла в её муже. Несмотря на трудности, с которыми Марку пришлось столкнуться, когда он занялся бизнесом, таким счастливым Анна его ещё никогда не видела. Он быстро превратился из серьёзного, довольно стеснительного дипломата, навещавшего её в лагере для интернированных, в вальяжного, открытого, уверенного в себе человека, гордившегося тем, что он признан знатоком в избранном им поле деятельности.
Центром его жизни была семья. Он, как и Анна, хотел иметь детей, но после ряда неудач гинеколог сообщил им, что она бесплодна, возможно, из-за жестокой эмоциональной травмы, испытанной ею во время войны. Марк, хотя и был разочарован, делал всё возможное, чтобы смягчить чувство вины жены, и перенёс свою отцовскую привязанность на Джанну, к которой относился как к родной дочери. Они вместе проводили уикенды, играя в Центральном Парке , посещая зоопарк, покупая сахарную вату на дощатом тротуаре на Кони-Айленд, и отправляясь за игрушками в F.A.O. Schwarz .
Шли годы, Анна и Марк часто обсуждали, как рассказать Джанне правду о её необыкновенном происхождении. Оба соглашались, что это следует сделать, как только она будет эмоционально готова к тому, чтобы совладать с подобной новостью, но ни один из них не был уверен в том, какой же должен быть для этого возраст. Хотя Анна и не была истовой иудейкой, она регулярно посещала службы в синагоге на Аппер Вест Сайд из уважения к родителям и нередко брала с собой на эти собрания Джанну, но лишь как наблюдательницу. Анна объяснила ребёнку, которого она считала своей дочерью, традиции иудейства, но настояла, чтобы Марк, принадлежавший к англиканской церкви, взял её и в свою церковь и ознакомил её с христианскими верованиями. Ни один из родителей не желал навязывать Джанне свою религию, считая, что ей следует сделать собственный выбор, когда она станет достаточно взрослой, чтобы узнать о своём настоящем происхождении, но, когда дочь Кеи стала подростком, у неё появилось немало подружек-евреек, и она стала спрашивать, когда у неё будет Бас Мицва .
Анна и Марк поняли, что пришло время рассказать Джанне правду, и в тринадцатый день рождения они рассказали ей всё, что знали о её корнях. Анна описала Кею, подчеркнув отвагу, проявленную ею при переходе через Пиренеи, её смерть в деревне Ирати, и то, как Джанет Тейлор и Женевьева Флери помогали ухаживать за Джанной, когда она была младенцем. Джанна слушала, задавала вопросы, и, казалось, справилась с болезненным открытием, что два самых любимых ею человека не были её настоящими родителями; её спокойствие было удивительным для девочки такого возраста.
У Анны было тягостное чувство, что удар от открытия, что она – не такая, как все её подруги, поразил Джанну гораздо сильнее, чем ей хотелось бы признать, но она так тщательно скрывала свои чувства, что нельзя было определить точную её реакцию. Анна пользовалась любой возможностью, чтобы поговорить с Джанной о Кее, всегда подчёркивая, что она должна гордиться своей настоящей матерью, и, пока Джанна была подростком, она проявляла ненасытное любопытство к своему происхождению, но вела себя по отношению к обоим людям, вырастившим её, столь покровительственно, что им трудно было понять, уж не таит ли она в себе презрение к ним.
Единственным свидетельством того, что спокойствие Джанны было лишь фасадом, скрывавшим растерянность и даже боль, было её постепенное отдаление от Анны и Марка. Когда Джанна поступила в Колледж Барнарда , несмотря на то, что до этого учебного заведения было рукой подать от квартиры, в которой она выросла, она предпочла делить угол с тремя другими девушками в Лоуэр Ист-Сайде , настояв на том, что расходы будет оплачивать сама, подрабатывая в «Мэйсис» . Анна была обеспокоена, зная, что это – не самое благополучное место Манхэттена, но Марк предостерёг жену, чтобы она ни в коем случае не возражала, подчеркнув, что Джанне важно делать всё необходимое для познания себя как личности.
Тут Анна посмотрела на Джанну, сидевшую в переднем ряду для публики, сразу за столом обвиняемого, и не сводившую глаз с прокурора, который продолжал обращаться к членам жюри со своей вступительной речью. Ростом в пять футов шесть дюймов , она была гораздо выше Кеи, а её тело, хотя и пышное, было стройнее, а руки и ноги были длиннее. И человеком она была другим. В противоположность замкнутой Кее, она была открытой и весьма агрессивной, особенно когда посягали на её независимость.
По виду Джанны трудно было понять, как она переносила тяготы, начавшиеся с арестом Марка. Шесть недель назад два сотрудника таможни США появились в дверях квартиры на Риверсайд Драйв чуть ли не на рассвете, надели на Марка наручники и отвезли его в здание Федерального Суда. Судья назначил залог в размере трёхсот пятидесяти тысяч долларов, и Анна их внесла, заложив всё, чем они владели, включая галерею. Марк был освобождён в тот же день, но шок от случившегося с ним сказался. Он выглядел измождённым, и руки его дрожали. Он долго отказывался говорить о том, что произошло, а когда, наконец, заговорил, то так бессвязно, что ей подумалось, что он перенёс небольшой удар.
Тщательное медицинское обследование установило, что он действительно перенёс удар, а то, как отреагировала на его арест пресса, отнюдь не способствовало улучшению его состояния. Здесь были все элементы для хорошей истории: притягательность Пятой Авеню, интрига тайных махинаций в мире искусства, скандал, связанный с обвинением экс-дипломата в злоупотреблении служебным положением, тайна подделки и международной контрабанды. Репортёры преследовали Марка со дня его ареста до самого начала слушаний перед Федеральным Большим Жюри , до суда, идущего теперь, но одного его им было мало,- Анна и Джанна тоже стали объектами их пристального интереса.
Для Анны это было лишь непрерывным раздражением, но для Джанны последствия оказались более серьёзными, потому что репортёры выследили её в кампусе Барнарда и устраивали засады в перерывах между занятиями, пытаясь заполучить интервью. Староста, наконец, вызвала её и сообщила, что учителям кажется, что Джанна стала менее сосредоточенной на занятиях и предположила, что, возможно, будет лучше, если она возьмёт академический отпуск и вернётся к занятиям, когда напряжение спадёт, но Джанна отказалась.
Анна поддерживала переписку и с Джанет Тейлор, и с Женевьевой Флери. Джанет, жившая теперь в маленькой деревушке в Малайзии, часто давала советы о том, как следует воспитывать Джанну, а когда француженка узнала о затруднительном положении, в котором оказался Марк, она тут же откликнулась и пригласила Джанну провести год в школе усовершенствования в Монтрё, которой сейчас владела Женевьева, но Джанна отклонила предложение, чувствуя, что Марк нуждался в любой поддержке.
«Обвинение правительства будет основано не только на косвенных уликах, но также и на показаниях свидетеля, который в обмен на освобождение от ответственности согласился описать жюри, каким образом он помогал обвиняемому в его планах обманным путём…»
Слова прокурора вернули Анну в зал суда. Бледное лицо Марка сделалось пепельно-серым. Её сердце болело за него, когда она смотрела, как он шепчет что-то на ухо Дэйву Уилсону, но защитник казался невозмутимым и лишь ободряюще улыбался своему клиенту.
Когда помощник Генерального Прокурора США завершил свою вступительную речь, был почти полдень, и судья объявил перерыв на ланч. Пока присутствовавшие выливались из угрюмого зала с высоким потолком, в возбуждении перекрикивая друг друга, обсуждая заключительные комментарии прокурора, Анна пробралась к столу обвиняемого. Джанна уже стояла рядом со стулом Марка, обняв его рукой за плечи.
«Что это за чушь насчёт свидетеля?»- встревоженно спросила она.
«Должно быть, они с кем-то договорились»,- ответил Дэйв Уилсон.
«Но с кем?»
«Они не обязаны открывать это, пока его не вызовут,- ответил адвокат.- Но это не означает, что то, что он скажет, не будет опровергнуто перекрёстным допросом».
«Я думала, обвинение ознакомило вас со своими материалами до начала суда»,- настаивала Анна.
«Ознакомило,- сказал Уилсон.- Но они не обязаны говорить нам, где они получены. Ну, а теперь, вместо того, чтобы строить догадки, не пойти ли нам всем на ланч?»
«Не думаю, что в состоянии встретиться с этими репортёрами»,- пробормотал Марк.
Анна наклонилась и поцеловала его в щёку.- «Тебе этого и не надо делать, дорогой,- сказала она.- Я принесла сэндвичи и кофе. Можем поесть прямо здесь».
«Мне надо позвонить в мой офис»,- сказал адвокат. Он защёлкнул портфель и зашагал по проходу к двери.
«Мне тоже надо идти,- сказала Джанна.- Я уже опоздала на работу, а после того, как я закончу работу в «Мэйсис», у меня будут занятия по биологии».- Она поцеловала Марка и Анну, и они увидели, как её поглотила толпа репортёров, поджидавших за дверью зала суда.
«Боже, как я хочу, чтобы ей не пришлось пройти через всё это»,- сказал Марк.
«Ты знаешь, что она думает по поводу отъезда»,- сказала Анна, расстилая на столе салфетку и открывая пластиковый пакет с сэндвичами.
«А ты не можешь заставить её изменить своё решение?»
«Я пыталась,- ответила Анна,- но она упрямая,- и она очень волнуется за тебя».
Марк положил свою руку на руку Анны и легонько сжал её.- «Не знаю, что бы я делал без вас обеих»,- сказал он.
К тому времени, когда вернулся сделавший необходимые звонки Дэйв Уилсон, они уже поели. Когда продолжился суд, Анна заняла освободившееся место Джанны возле стола обвиняемого, жадно слушая вступительную речь защитника Марка.
Твёрдым, но негромким голосом он начал с того, что охарактеризовал своего клиента как уважаемого, достойного доверия гражданина и во всех подробностях описал его воспитание, образование и годы службы нации в качестве дипломата. После этого он кратко упомянул о заботе и внимании, которые Марк уделял своей первой жене во время её трагической болезни. Затем, постепенно усиливая голос, он отмёл все обвинения, которые, по утверждению прокурора, тот собирался доказать, в заключение сказав: «Согласно законам нашего государства должно быть установлено без всякого обоснованного сомнения, что Марк Хантер совершал деяния, в которых он обвиняется, и ещё до окончания этого суда я продемонстрирую жюри, что все свидетельства не могут подтвердить ничего иного, как простой истины, что мой клиент невиновен и должен быть признан таковым».
Когда в судебном заседании был объявлен перерыв, Анна взяла Марка за руку и помогла ему встать. Сопровождаемые Дэйвом Уилсоном, они стали прокладывать себе дорогу в гуще репортёров, поджидавших их возле здания Федерального Суда, но лишь после того, как адвокат сделал заявление перед частоколом камер и микрофонов, им удалось укрыться на заднем сиденье такси.
Когда такси проехало Фоли Сквер и слилось с потоком машин, следовавших на запад, Марк сидел, сгорбившись, в углу с закрытыми глазами. Казалось, он вот-вот упадёт в обморок. По тому, как Дэйв Уилсон не сводил с него глаз, видно было, что адвокат встревожен.
«Как вы себя чувствуете?»- спросил он.
«А как, по-вашему, он должен себя чувствовать?- спросила Анна, когда её муж не ответил.- В том, что заявил этот чёртов прокурор, не было ни слова правды».
«Это я и намерен доказать»,- ответил адвокат.
«Даты, которые он назвал в начале 1944-го года, когда, по его уверению, Марк покупал картины у немцев,- это вымысел и ничто иное».
«Обвинение утверждает, что его свидетель может подтвердить их».
«Да они же врут,- фыркнула Анна.- По крайней мере в двух случаях из названных им Марк навещал меня в лагере для интернированных».
«Как его жена, вы не можете свидетельствовать».
«У коменданта должны быть записи о том, когда мне разрешалось покидать лагерь с Марком, о, Господи!»
«Я говорил с испанским посольством, а они сверились со своими людьми в Мадриде,- сказал Уилсон.- Кажется, комендант умер лет десять назад, а его записи так и не смогли найти».
«Но ведь другие заключённые в лагере могут засвидетельствовать, что видели нас вместе»,- настаивала Анна.
«После войны большинство задержанных либо было отправлено на родину, либо помещено в лагеря для лиц без гражданства. Найти их не представляется возможным, а если бы мы и нашли кого-то, он едва вспомнит то, что происходило двадцать лет назад».
«У меня там были две подруги, которые наверняка помнят».
«Это вы мне так говорите,- ответил уклончиво адвокат,- но Джанет Тейлор в настоящее время проживает в Малайзии, сожительствуя с китайским коммунистом, за поимку которого британцы предлагают четыреста тысяч долларов, а Женевьева Флери…»
«…владеет одной из самых дорогих школ усовершенствования в Швейцарии».
«Но она заработала деньги на её открытие, работая высококлассной проституткой,- сказал Уилсон.- Подобное прошлое не придаст сказанному ею особой веры».
«Да на чьей, чёрт побери, вы стороне?»- сердито спросила Анна.
«Я делаю всё, что в человеческих силах, чтобы увидеть, как с Марка снимут эти обвинения,- терпеливо сказал адвокат,- но важно, чтобы вы оба понимали, с чем мы столкнулись. У них очень серьёзные материалы. Несколько полотен из купленных Марком в Европе действительно оказались поддельными. Я уверен, что он и понятия не имел о том, что это – вовсе не подлинники, и тем не менее остаётся фактом, что очень многие люди лишились уймы денег, и они жаждут крови. Марк – единственный человек, который у них на виду, вот они и сделали его своей мишенью».
Когда такси остановилось на углу 77-й стрит и Риверсайд Драйв, Уилсон помог им выйти и сказал Анне: «Думаю, вам надо пригласить врача, чтобы он осмотрел Марка. Пока суд не закончится, нажим на него будет только усиливаться».
Анна сделала так, как предложил адвокат, и позвонила старому другу, доктору Уильяму Хансену, и он заскочил к ним в квартиру по пути домой из офиса. Он осмотрел Марка, диагностировал нервное истощение и велел пациенту лечь в постель.
«Как он?»- нетерпеливо спросила Анна, когда врач вышел в гостиную.
«Неважно. Он из тех людей, что всё принимают близко к сердцу. Я давно знаю Марка, и он всегда был крайне чувствителен к тому, что думают о нём люди. Поставив под сомнение его репутацию, а также профессиональную компетенцию, ему нанесли сокрушительный удар,- ответил доктор Хансен.- А беспокойство из-за того, что рушится жизнь Джанны, лишь усугубляет его состояние. Пожалуй, он больше расстраивается из-за неё, чем из-за происходящего с ним».
«Моя подруга пригласила её провести год в Европе,- сказала Анна,- но она не хочет ехать, она чувствует, что нужна здесь».
«Уехав из Нью-Йорка, Джанна, возможно, поступила бы милосерднее всего по отношению к Марку,- сказал врач.- Во всяком случае, я оставил успокоительное, с ним он будет хорошо спать ночью. Если что-то изменится, сразу же вызывайте меня, хоть днём, хоть ночью. У вас есть мой домашний телефон?»
Анна кивнула.- «Спасибо, Билл, вы – хороший друг».
Оставшись одна, Анна встала у окна, глядя на реку Гудзон и вспоминая обвинения, которые, как сказал жюри присяжных прокурор, он намеревался доказать. Свидетельства против Марка были столь подробными, что этот таинственный свидетель Генерального Прокурора США – кем бы он ни был, предоставляя их, из кожи вон лез, чтобы придать им видимость правды. Даты и места совпадали с перемещениями в определённые периоды и умело использовались как основа для поддержки нагромождения полуправды и откровенных измышлений. Кому-то явно очень хотелось уничтожить его, и это им удалось. Даже если дело в суде развалится, репутации Марка нанесён непоправимый урон. Галерея уже была закрыта, и Анна знала, что скорее всего она больше не откроется: бизнес в мире искусства вёлся, основываясь на личном доверии, а после того, как её муж обрёл подобную славу, было крайне сомнительно, что он когда-нибудь сможет восстановить своё доброе имя.
Телефонный звонок вывел Анну из задумчивости. В трубке послышался голос Джанны.
«Где ты?»
«В школе,- ответила Джанна.- У меня ещё одна лекция, но я решила позвонить, чтобы узнать, что было дальше».
«Ну, Дэйв Уилсон обратился со вступительным словом».
«Марк был доволен?»
Анна не знала, что сказать.- «Доктор Хансен только что ушёл. Он говорит, у Марка – нервное истощение».
«После занятий я заеду и навещу его».
«Он принял успокоительное, да я и сама измоталась…»
«Тогда утром».
«Хорошо. Мы любим тебя».
Положив трубку, Анна поймала взглядом своё отражение в зеркале и увидела, что действительно выглядит очень усталой. Лицо её было бледным, под глазами появились тёмные круги, но утомлённость эта была вызвана не только неприятностями последних недель. Ей было уже сорок три, и время начало брать своё. Когда-то чёрные волосы теперь тронула седина, а морщины, идущие от крыльев носа, стали глубже. И все её черты были как будто смазаны. Единственным благом было то, что без очков, которые ей теперь требовались для чтения, процесс старения был ей заметен меньше, чем окружающим.
Отвернувшись, она пошла наверх посмотреть, как чувствует себя Марк, и была удивлена, застав его бодрствующим.- «Я думала, Билл дал тебе успокоительное»,- сказала она, поправляя сползшее ватное одеяло.
«Я его ещё не принял»,- ответил он. Рядом со стаканом воды на прикроватном столике стояла маленькая пластиковая бутылочка.
«Как ты себя чувствуешь?»
«Неспокойно».
«Билл говорит, что всё, что тебе нужно, это покой…»
«В отношении Джанны».
«Она только что звонила. Я сказала ей, что ты заснул. Утром она зайдёт».
«Её никак нельзя убедить принять предложение Женевьевы провести какое-то время в Швейцарии?»
«Я уже говорила тебе, что на этот счёт думает Джанна».
«У меня бы камень с души свалился».
Анна не стала отвечать, а подала ему снотворное и смотрела, как он глотает его. Она держала его за руку, пока он не заснул. Тогда только она спустилась в гостиную, взяла телефонную трубку и дала оператору трансатлантической связи номер Женевьевы Флери в Монтрё, Швейцария.

Джанна лежала в постели, слушая, как три её соседки по комнате завтракали и готовились встретить новый день. Две из них были её сокурсницами в Колледже Барнарда, а третья была актрисой, днём работавшая в туалете «Мэйсис», а ночью изредка появлявшаяся в авангардных пьесах.
Квартира, которую они снимали вместе почти два года, когда-то была складом, и надписи, нанесённые трафаретом на стены, всё ещё указывали, где раньше стояли ящики с фруктами и овощами. Комнатой Джанны была маленькая конторка над складским помещением. Верхний этаж склада был превращён в жилище художником, который сейчас находился на юге Франции. Он сдал его четырём женщинам при условии, что сможет вновь занять помещение, когда оно ему понадобится. Пока он напоминал им о себе лишь раз в месяц, когда писал записки из Сен-Лоран д’Эзе , извещая о полученной им плате за аренду.
«Ты не спишь, Джанна?»- Голос принадлежал Сьюзен, одной из студенток, с которыми она училась в Барнарде. Когда Джанна ничего не ответила, та громко сказала: «Если пропустишь ещё одни занятия по социологии, у тебя будут большие неприятности».
Но Джанна продолжала молчать.
«Ну, и ладно, поступай, как хочешь,- сказала Сьюзен.- Мы с Кэти уходим, а Мелинда уже ушла на работу. Кофе ещё горячий, а в холодильнике есть пончики. Пока».
Раздался звук шагов по дощатому полу, затем – металлический лязг и громкое жужжание грузового лифта, бывшего их единственным входом и выходом, спускающегося вниз. Это был сигнал, который Джанна ждала с тех пор, как проснулась час назад. Он означал, что она наконец-то была одна.
Это желание уединиться не было естественной чертой эмоциональной натуры Джанны. Обычно она была общительным человеком, для которого не было ничего приятнее, как посидеть с соседками по комнате, болтая за кофе о работе, о школе, обо всём, что происходило в их жизни. Но в последние недели, со дня ареста Марка, сделавшего её объектом самого пристального внимания, она стала избегать всех, даже подруг, с которыми она делила верхнее помещение склада, и вместо того, чтобы вставать вместе с ними, она притворялась спящей, избегая общения. Они знали, что она притворяется, и знали, почему, и пытались уменьшить напряжённость, делая вид, будто их это не касается, но Джанна чувствовала, что терпение их иссякает.
Дотянувшись до полки над кроватью, она включила маленький патефон и откинулась с закрытыми глазами на подушки, а из динамиков, установленных на стене, полились звуки «Troublant Bolero» в аранжировке Джанго Рейнхардта . Это была запись, сделанная им со Стефаном Грапелли в римской студии грамзаписи в 1949 году, классический пример виртуозности его как джазового гитариста, но она купила пластинку не из-за его исполнительского мастерства, а потому, что он был одним из немногих цыган, музыку которых можно было услышать в записи.
Она купила этот альбом вскоре после того, как ей исполнилось тринадцать, в смутной надежде, сто, слушая цыганскую музыку, она сможет узнать что-то о своём прошлом. Это было одно из многих подобных исканий: она часами сидела в нью-йоркской публичной библиотеке, просматривая книги, описывавшие жизнь европейских цыган, вглядываясь в лица на фотографиях, напрасно пытаясь найти в них какие-то необыкновенные черты, которые имелись бы и у неё.
Все они, за редким исключением, были темнокожими, с чёрными волосами, а она была светлокожей, и волосы у неё были цвета золотой пшеницы. Ни в обычаях их, ни в верованиях, ни в образе жизни не могла она найти ничего близкого ей. Чем больше Джанна читала, тем труднее было ей обнаружить родственную связь, на которую она могла бы опереться, создавая собственный портрет.
Она позаботилась о том, чтобы Анна и Марк ничего не знали о её поисках – инстинктивно она хотела оградить их от боли, поэтому она и не заплакала, когда они сообщили ей о её происхождении – но часто плакала, когда оставалась одна, а когда ей исполнилось тринадцать, ею овладело томительное безотчётное желание открыть не только тайну своего рождения, но и личность отца.
Осознание того, что два человека, вырастившие Джанну и всегда почитаемые ею за родителей, даже не были её кровными родственниками, совершенно разрушило её жизнь. Она чувствовала себя отрезанной, и не только от Анны и Марка, но и от подруг, с которыми она выросла, и даже от окружения, в котором воспитывалась. Как будто из-под неё неожиданно выдернули ковёр, и за прошедшие с тех пор годы ей так и не удалось вновь обрести равновесие. Она любила Анну и Марка, и делала всё возможное, чтобы они поверили, будто их признание не изменило её чувств к ним, но в глубине души Джанна знала, что не успокоится до тех пор, пока не узнает побольше о своих настоящих родителях и не установит личность отца.
Из-за этой потребности, ставшей со временем настоятельной необходимостью, Джанне было даже труднее, чем могла вообразить Анна, отвергнуть предложение Женевьевы Флери. Женевьева жила в одной комнате с её настоящей матерью почти четыре года и знала о ней больше, чем Анна и Джанет Тейлор, и это делало мысль о годичном пребывании в школе усовершенствования в Швейцарии очень заманчивой, но Джанна чувствовала, что её долг – оставаться рядом с Марком.
Подумав о Марке, Джанна вспомнила, что обещала навестить его, и, выбравшись из постели, надела халат и спустилась по очень крутой деревянной лестнице в главное жилое помещение. Душ располагался в бывшей кабинке учётчика, в дальнем конце этажа, ближе к месту, где спали остальные девушки, и, поскольку кабинка была рядом с незанавешенным окном, она не снимала халат, пока не вошла в душ и не задёрнула полиэтиленовую занавеску. Она стояла под тонкими, как иголки, струйками горячей воды, думая, что бы ей сказать Марку, чтобы облегчить его страдания, но, так ничего и не придумав, вытерлась и начала одеваться.
Войдя в кухню, Джанна нашла термос с горячим кофе, а рядом – две газеты. Первой, которую она взяла, оказалась «Уолл-Стрит Джорнал» , на которую она подписывалась почти год, и машинально стала перелистывать страницы, отмечая вчерашние цены на акции. Она заинтересовалась их рынком благодаря студенту факультета управления бизнесом в Колумбийском Университете, мимолётному ухажёру, утверждавшему, что обычный инвестор может приобретать акции, метая дротики в сводки в «Уолл-Стрит Джорнал» с тем же успехом, что и следуя советам брокера. При этом он назвал наугад десяток акций. Вскоре после этого Джанна перестала встречаться с ним. Но продолжала следить за выбранными им акциями и была заинтригована, обнаружив, что они и в самом деле обходили средние значения индекса Доу Джонса .
Отложив «Уолл-Стрит Джорнал», она взяла «Нью-Йорк Таймс» и посмотрела на первую страницу. На неё были вынесены анонсы историй, относившихся к убийству президента Кеннеди, происшедшему четыре дня назад. Она перелистала внутренние страницы. Статья, написанная членом редакционного бюро газеты в испанской столице и помеченная мадридским временем, имела заголовок: «МАРК ХАНТЕР – ЧЕЛОВЕК И МИФ». Первым её побуждением было даже не смотреть на неё,- о Марке в последние недели было столько написано, что она сомневалась в том, что о нём можно сказать что-нибудь новое. Но её привлекли большие размеры статьи, и она, сама не желая этого, начала читать.
Это был очень подробный портрет Марка, с особым упором на период, когда он был вице-консулом в Мадриде. Исследование было самым глубоким из тех, что видела Джанна. Все стороны его жизни были описаны в мельчайших подробностях, начиная с того, как его воспитывали в Бостоне родители, принадлежавшие к среднему классу, и заканчивая первым днём суда. Ссылаясь на интервью, записанные им на магнитофоне в Испании, автор восстановил, как Марк впервые увиделся с Анной в лагере для интернированных, и развитие их романа в последующие месяцы. Джанна прочитала статью от начала и до конца, и не только потому, что это был самый глубокий материал из виденных ею, но и из-за управлявшей ею потребности обнаружить любые отрывочные сведения, пусть самые незначительные, которые могли бы пролить свет на личность её отца. Их не было. Отложив газету, она осталась в том же беспокойном томлении, которое преследовало её с тринадцати лет.
Час спустя она входила в квартиру на Риверсайд драйв. Анна была в гостиной; Джанна заметила, что она плакала. На диване лежал номер «Нью-Йорк Таймс», открытый на странице, где был напечатан подробный портрет Марка, Анна явно только что закончила его чтение.
«Ну-ну,- мягко сказала Джанна, обнимая Анну,- не обращай на это внимание».
«Просто это вызвало столько воспоминаний…»
«Я знаю, но мы должны быть сильными ради Марка».
«Ты не знаешь, каково это,- сидеть в зале суда и слушать, как обвинитель лжёт про него жюри»,- всхлипнула Анна.
«Я была там, помнишь?»
«Извини, просто я так расстроена тем, что не могу ничего сделать…»
«Марк уже читал статью?»- спросила Джанна.
Анна покачала головой и вытерла слёзы. -«Он ещё спит. Успокоительное, которое дал ему доктор Хансен, ещё действует…»
Её речь прервал телефонный звонок. Она недолго поговорила и повесила трубку.
«Это был Дэйв Уилсон. Он хочет провести завтра некоторое время с Марком».
«Он достаточно хорошо себя чувствует, чтобы отвечать на кучу вопросов?»
«Не думаю,- сказала Анна,- но Дэйв настаивает на том, что ему важно поговорить с Марком прежде, чем он будет давать показания».
«Я постараюсь быть в суде»,- сказала Джанна.
Анна нервно вертела на пальце обручальное кольцо.- «Я говорила с ним вчера вечером, и он попросил меня постараться убедить тебя принять предложение Женевьевы Флери».
«Но, кажется, мы уже договорились…»
«Билл Хансен говорит, что Марк больше беспокоится из-за тебя, чем из-за суда. Он чувствует себя ответственным за то, что тебя втянули в это безобразие, и думает, что год, проведённый вдали от…»
«Почему год?»- спросила Джанна.
«Суд может растянуться на месяцы,- сказала Анна.- А ты знаешь, что староста в Барнарде считает, что тебе лучше сделать основательный перерыв, избавиться от рассеянности, а следующей осенью приступить снова…»
«Но двенадцать месяцев!»
«Это – самое милосердное, что ты можешь сделать для Марка».
Джанна подошла к окну и взглянула на двигавшийся по Риверсайд Драйв поток машин.
«Это действительно так?»
«Так считает Билл Хансен!»
«А ты?»
Анна подошла к Джанне и обняла её сзади.- «Без тебя здесь будет ужасно трудно, но для Марка так будет лучше всего…»
«Ты на самом деле думаешь, что от этого ему станет легче?»
«Он заболел из-за беспокойства».
Джанна испытывала противоречивые чувства. Даже не пытаясь в них разобраться, она сказала: «Хорошо, если это поможет ему пройти через этот кошмар, я поеду».
«Я надеялась, что ты так и скажешь,- ответила Анна.- Вчера вечером я говорила по телефону с Женевьевой и сказала ей, что намереваюсь просить тебя изменить своё решение. Она ждёт тебя».
«Когда?»
«Я сказала, что ты вылетишь сегодня вечером. Я заказала авиабилет на всякий случай».
«Сегодня вечером!»
«Чем скорее ты уедешь, тем больше у Марка шансов пережить эту пытку и не сломаться».
«А есть вероятность, что это случится?»
«Билл Хансен очень беспокоится за него».
«Но у меня не будет времени собраться».
«Тебе и собирать-то почти нечего. Я помогу тебе»,- сказала Анна.
В такси по дороге на Лоуэр Ист-Энд они почти не разговаривали, и в древнем грузовом лифте поднялись на верхний этаж тоже молча. Джанна чувствовала себя опустошённой. Как будто она существовала на резервном источнике нервной энергии, из которого неожиданно выдернули вилку. А внутри осталась ноющая боль. Когда вещи были собраны, она вырвала листок из одной из своих тетрадей, нашла в сумочке ручку и спросила: «Что мне сказать соседкам?»
«Я поговорю с ними,- сказала Анна.- Они поймут. И я позвоню в «Мэйсис» и старосте».
Джанна вынула чековую книжку и начала выписывать чек.
«А это зачем?»- спросила Анна.
«Моя доля платы за жильё».
«Я могу позаботиться об этом».
«Спасибо, но за это отвечаю я»,- сказала Джанна.
В последний раз оглядев этаж, они спустились вниз и вышли на улицу. Джанна окликнула такси.
«Перед отъездом я хотела бы повидать Марка»,- сказала она.
«Я не уверена, что снотворное закончило своё действие».
«И всё-таки…»
Анна наклонилась вперёд и попросила водителя отвезти их на Риверсайд Драйв.- «Я подожду тебя»,- сказала она, когда машина остановилась.
Джанна вошла в квартиру и прокралась на цыпочках в спальню. Шторы были ещё задёрнуты, но проникавшего сквозь них света было достаточно, чтобы увидеть, что Марк откинулся на подушки. Глаза его были закрытыми, а лицо – смертельно-бледным. В какой-то миг ей показалось, что он не дышит, но затем она увидела, что его грудь едва заметно вздымается, и поняла, что он ещё находится под действием снотворного. Она наклонилась и поцеловала его в лоб. Его глаза распахнулись, и она слабо улыбнулась.
«Я пришла попрощаться,- прошептала Джанна, её глаза застилали слёзы.
«Попрощаться?»- его голос был не громче шёпота.
«Я решила принять предложение Женевьевы».
«Я так рад!- В голосе его звучало невыразимое облегчение.- Без тебя здесь, наверное, будет одиноко, но это – лучшее, что ты можешь сделать. Когда этот кошмар закончится…»
«Мы все будем снова вместе».
Он кивнул, и его глаза стали наполняться влагой.
«Я люблю тебя»,- сказала Джанна, прижавшись на минутку своей щекой к его лицу. Она знала, что, если не уйдёт сразу, то не сможет уйти совсем.
Когда Джанна вернулась к ожидавшей её в такси Анне, щёки её были мокрыми от слёз.
«Он не спал?»- спросила Анна.
Джанна кивнула, но не нашла, что ответить. Она вдруг почувствовала себя необыкновенно усталой.
Они забрали в вестибюле аэропорта у стойки «Air France» билет Джанны.- «Твой паспорт годен до середины следующего года,- сказала Анна,- но тебе надо будет пойти в посольство США в Женеве и продлить его...»
Дальнейшие её слова были заглушены раздавшимся через громкоговорители объявлением, что все пассажиры, отправляющиеся тем же рейсом, что и Джанна, в Париж, должны срочно занять места в самолёте.
«У тебя будет двухчасовая стоянка в Орли и ещё час полёта до Женевы,- сказала Анна, когда они входили в вымощенный плиткой коридор.- Я позвоню Женевьеве и сообщу ей, каким рейсом ты летишь».
Джанна понимала, что Анна говорит, силясь совладать со своими чувствами, и, когда они подошли к воротам отправления, слёзы потекли по лицу старшей из женщин.
«Боже, как я буду скучать по тебе!»- воскликнула Анна.
Джанна почувствовала, что и сама начинает плакать, и заключила мать в объятия.- «Не так, как я буду скучать по вам обоим!»
Они продолжали обниматься до последнего объявления о посадке; потом Анна смотрела, как исчезает Джанна, спускаясь по наклонной дорожке к самолёту. Мука, которую испытывала старшая из женщин, казалась невыносимой, словно из неё вырвали часть её самой. Она продолжала плакать, стоя у обзорного окна и не сводя глаз с самолёта, выруливавшего на взлётную полосу. И лишь когда он, наконец, поднялся в воздух и исчез в темноте, Анна отвернулась, но продолжала плакать в течение всего обратного пути в город.
Когда она оказалась в квартире, был одиннадцатый час вечера. Вместо того, чтобы сразу же идти наверх, она сидела в темноте гостиной, пытаясь избавиться от чувства пустоты, охватившего её после отлёта Джанны. Ей не хотелось, чтобы Марк видел её печаль. Услышав, как он задвигался наверху, она пошла на кухню и налила в кастрюлю молока. Её мужу ничто так не нравилось поздним вечером, как чашка горячего шоколада. Пока нагревалось молоко, она рылась в холодильнике, желая приготовить сэндвич. Но нашла лишь несколько яиц, поэтому решила приготовить ему омлет. Хотя время для еды было и позднее, но ведь он почти восемнадцать часов ничего не ел.
Когда омлет был готов, она поставила его и горячий шоколад на поднос и понесла его наверх, в спальню. Кровать была пуста, стёганое одеяло откинуто, а подушка лежала на полу. Анна поставила поднос, нагнулась за подушкой и увидела на полу лист писчей бумаги. Это было не похоже на Марка, который был исключительно опрятен,- оставлять что-то написанное на полу, даже собираясь идти в ванную – а он пошёл, наверное, туда, потому что она видела, что в ней горит свет. Она подняла бумагу и прочла:
Дорогая,
наша совместная жизнь
означала для меня всё
ты придала ей это значение…
\но я больше не могу.
Люблю тебя…
«Марк!»
Анна подбежала к двери ванной и распахнула её.
«О, Боже!»- задохнулась она.
Тело Марка свисало на короткой верёвке со стальной трубы, к которой был прикреплён наконечник душа. Глаза вылезли из орбит, а гротескно распухший язык высовывался изо рта. Он снял верх пижамы, но остался в пижамных штанах, и они были испачканы калом.
В спальне начал звонить телефон, но Анна не могла пошевелиться. Она была так потрясена, что не могла отвести глаз. Телефон продолжал звонить ещё минуту, а затем смолк, накрыв квартиру саваном тяжёлой, мёртвой тишины.



22.
Малайзия: 26 ноября 1963 года
Джанет Тейлор знала, что за ней следят, но не открывала глаз, а в это время развалюха-автобус, бывший ничем иным, как пёстро раскрашенным деревянным кузовом на переделанной раме грузовика, подпрыгивая и раскачиваясь, тащился по разбитой грязной дороге, являвшейся единственным связующим звеном между Куала-Лумпуром , новой столицы Федерации Малайзии, и крошечной деревушкой Букит Мекан, находившейся в джунглях в штате Селангор .
Вокруг неё на сиденьях из твёрдого дерева плотной массой теснились китайские и малайские крестьяне – их было вдвое больше, чем полагалось перевозить автобусу – и у большинства из них были корзины с живыми утками, свиньями или цыплятами. Некоторые из товаров, приобретённых ими на открытом рынке в Куала-Лумпуре, были завёрнуты в листы «Стрэйтс Таймс» , датированной предыдущим днём, двадцать пятым ноября, на передней странице которой заголовки сообщали об убийстве ведущего коммунистического террориста. Джанет поймала их взглядом ещё в начале поездки, но, увидев, что убит не Чен, с облегчением вздохнула и решила немного поспать.
Но плач ребёнка вскоре сделал отдых невозможным, и Джанет, отказавшись от попытки заснуть, повернулась к женщине, державшей на руках маленькую девочку, и, обратившись к ней на малайском, предложила подержать её, пока мать будет кормить другого, ещё более младшего, ребёнка. Подобное предложение, если бы оно исходило от любого другого европейца, было бы без раздумий отвергнуто, но Джанет жила в Букит Мекан так много лет, что все в автобусе знали, кто она такая, и китаянка с улыбкой протянула ей свою маленькую дочурку.
Джанет, одетая в просторную рубашку из белого хлопка и штаны, как у большинства крестьян в автобусе, воспользовалась золотым медальоном, который она носила на шее, чтобы развлечь ребёнка разглядыванием своего отражения в нём. В то же время англичанка использовала хорошо отполированную поверхность талисмана, доверенного ей Кеей, как зеркало, в котором она наблюдала за лицами пассажиров, сидевших позади неё. Один был китаец, другой – малаец; они преследовали её с того момента, когда она сошла с поезда в Куала-Лумпуре после прибытия из Сингапура, и она догадалась, что оба были сотрудниками малайской полиции в штатском. Даже в Сингапуре её люди следили за ней круглые сутки, а когда она совершала поездки внутри страны, то следовать за ней поручалось по меньшей мере двоим.
Не было секретом, что она – женщина Така Чена, и, хотя она уехала из Букит Мекан, когда в 1957 году Малайе была предоставлена независимость, они продолжали отслеживать каждый её шаг в надежде, что рано или поздно она приведёт их к человеку, которого они считали самым опасным коммунистическим террористом после Чина Пена, остававшимся в джунглях.
Джанет вертела медальон и улыбалась ребёнку, широко раскрывшему от удивления глаза, потому что талисман отражал дневное солнце. Находиться под пристальным вниманием полицейских под прикрытием было для Джанет не внове. С первого дня в начале 1946 года, когда, следуя указаниям, полученным от Чена, она поселилась в деревне Букит Мекан, британские власти держали её под непрерывным наблюдением. Они знали, что причиной её пребывания в стране была возможность находиться рядом со своим любовником-китайцем, а после того, как националистический переворот превратился в беспощадную полувойну, которую окрестили «Чрезвычайщиной», они стали проявлять особую бдительность, допуская, что рано или поздно она установит связь с человеком, за которого, живого или мёртвого, британское правительство готово было выплатить вознаграждение в четыреста тысяч стрейтсдолларов,
Джанет могли бы арестовать в любое время, или отправить её жить в один из «центров переселения», бывших, в сущности, концентрационными лагерями, куда были перемещены свыше полумиллиона мужчин, женщин и детей из отдалённых деревень в стремлении не дать им снабжать едой коммунистических партизан. Вместо этого они попробовали использовать её как наживку, чтобы заманить Чена в ловушку.
Джанет продолжала эту игру в кошки-мышки одиннадцать лет, зарабатывая на жизнь работой на китайца-травника в Букит Мекан, известного своим медицинским искусством на всю округу, а в число его пациентов входили и многие из тех, кого не смогли вылечить врачи, преуспевшие в традиционной западной медицине.
Сначала Джанет считала Чу Кая, велеречивого, седовласого врача и травника, который занимался своим ремеслом прежде, чем осесть в Малайе, больше сорока лет в Китае и Таиланде, милым старым шарлатаном. Ничто из того, что она узнала, учась на медсестру в Лондоне или набираясь опыта у доктора Максвелла в варшавском гетто, не способствовало признанию ею целебной силы почек тюленя (для потенции), толчёного краба (для обработки открытых ран), четвероногих уток (для лечения туберкулёза), или крови гориллы (для женских болезней). Не желала она верить и тому, что вино, приготовленное из забродивших костей тигра, могло дать тем, кто его пил, силу, в которой они нуждались из-за изнуряющих их болезней. Но, чем дольше работала она у Чу Кая, и чем больше видела собственными глазами, как эффективно было его лечение, тем сильнее становилось её желание учиться у него.
Когда Джанет начала понимать методы Кая, ей стало ясно, что источником её первоначальных сомнений было то, как её научили видеть болезнь на Западе. Врачи начинали с симптомов и искали вызвавшие их причины, а Чу Кай обращал внимание на общее физиологическое и психическое состояние своего пациента. Для обнаружения отклонений от «образца гармонии» у больного его техника диагностирования включала в себя тщательный внешний осмотр, прослушивание, нюхание, опрос и пальпацию. Он мог узнать очень многое, просто изучая лицо больного; цвет и температура переносицы, учил Кай Джанет, могут много рассказать о лёгких, селезёнке и желудке.
Когда Джанет выразила желание побольше узнать об искусстве Кая, он пригласил её переехать в свободную комнату над его простенькой деревянной лавкой, объяснив, что единственный способ понять китайскую медицину – это наблюдать, как он лечит больных. Она приняла его предложение, и в последующие месяцы Кай каждый вечер по несколько часов делился с ней своими знаниями.
Британцы установили после шести часов вечера комендантский час, и любого, оказавшегося на улице после этого времени, арестовывали. Согласно правилам Чрезвычайщины, его могли держать неограниченно долго, не предъявляя никаких обвинений; параграф 4-C делал смертную казнь обязательной для каждого, у кого будет найдено оружие или коммунистическая пропаганда. Поэтому жители Букит Мекан, как и жители любой другой малайской деревни, во время Чрезвычайщины должны были чем-то заполнять долгие часы тропической темноты, не покидая домов.
Это нисколько не мешало Джанет; занятия с Чу Каем затягивались чуть ли не до утра. Он учил её, что китайцы рассматривают Вселенную как обширную неделимую сущность, в пределах которой ни одна вещь не может существовать отдельно от других. Нарушая эту гармонию, человек навлекал на себя болезнь.- «Если человек желает оставаться здоровым,- неоднократно повторял Кай,- он должен приспособить себя и свои поступки к этому вечному движению по кругу». Точные указания о том, как этого достичь, содержались в книге под названием «Lu Chin Ch’un Ch’iu» (Анналы Весны и Осени), возраст которой составлял две тысячи лет и экземпляр которой по его настоянию Джанет читала, пока почти не выучила наизусть.
Её обучение искусству китайской медицины вечерами под руководством Чу Кая продолжалось на протяжении большей части из одиннадцати лет, прожитых ею в Букит Мекан. За это время она в совершенстве овладела акупунктурой, ароматерапией, лечебным массажем, техникой правильного дыхания, простыми приёмами мануальной терапии и использованием талисманов. Последние представляли собой идеограммы , схожие с китайскими иероглифами, написанные чёрным на красной или жёлтой бумаге – для каждой болезни свой символ – которые либо привязывались к кровати больного, либо сжигались, а пепел проглатывался.
Она научилась приготовлению китайских лекарств, во многих из которых использовались те самые части животных, что казались ей столь диковинными, когда она впервые увидела лавку Чу Кая. Опыт научил её, что слоновья кожа полезна при медленно заживающих ранах; моча мальчика – при лёгочной болезни (если её пить тёплой, она также смягчает воспаление гортани); толчёные панцири черепах хороши для стимулирования слабых почек; варёные ласточкины гнёзда, из-за высокого содержания минералов в птичьем помёте, помогали лечить авитаминоз; а чернила каракатицы, смешанные с уксусом, улучшали состояние сердца.
Но по-настоящему Джанет преуспела в использовании лекарственных трав. Женьшень считался большинством из пациентов Чу Кая панацеей от всех болезней, и первое, чему она научилась, начав работать у врача-китайца,- как включать его в многочисленные снадобья. Другие травы были столь же эффективны: дикий имбирь - от насморка, корень куркумы – для заживления ран, эфедра – для лечения лёгочных болезней, плакучая форсайтия – для уничтожения кишечных паразитов, барбарис – для успокоения зубной боли. Листья лотоса лечили экзему, подорожник способствовал зачатию, спорыш помогал в терапии рака, обыкновенный одуванчик часто излечивал язвы сосков, а вербена была хороша для снятия приступов малярии.
Сначала Джанет была непонятна охота, с которой Чу Кай тратил так много времени, обучая её искусству врачевания, но, чем дольше она оставалась с ним, тем очевиднее становилось, что всё это было частью плана, тщательно продуманного Ченом, чтобы они могли встречаться, несмотря даже на то, что его разыскивали, а за ней круглые сутки следили британцы. Когда Чу Кая вызывали к пациентам, которые были слишком больны, чтобы прийти к нему на приём, Джанет сопровождала своего учителя в деревни и часто помогала осуществлять лечение. За долгое время её надзиратели привыкли видеть её идущей рядом со старым, немощным лекарем-китайцем, часто несущей корзину с различными его снадобьями и лекарствами из трав, и стали менее бдительными. Они и не подозревали, что многие из «деревенских», которых лечили Чу Кай и Джанет, были в действительности товарищами Чена, раненными в стычках с британскими, малайскими или гуркхскими подразделениями, либо поражённые недугом, который мог оказаться смертельным, если бы им пришлось остаться в джунглях без помощи врача.
Ибо единственным, в чём испытывали нехватку партизанские отряды Чена, были врачи. Жизнь беглецов в джунглях для поддерживавшего дело коммунистов меньшинства была и так слишком тяжела, но положение усугублялось тем, что британские власти тщательно отслеживали все лекарства, стремясь не допустить их использования для лечения раненых террористов. От каждого врача, практиковавшего в Малайе западную медицину, требовали отчитываться за все заказанные им фармацевтические товары, но у властей не было возможности контролировать производство лекарств, используемых такими лекарями, как Чу Кай. Животные и растения, уходившие на его снадобья, с готовностью предлагались по всей стране и с лёгкостью получались по первому требованию из повсюду имевшихся джунглей.
Именно в один из тех моментов, когда Джанет была с Чу Каем, являвшимся пылким сторонником борьбы за независимость Малайи, она встретилась с Ченом впервые с той поры, когда они сделались в Лондоне любовниками. Она прибыла в деревню на окраине джунглей со своим учителем лечить женщину, находившуюся при смерти из-за острого колита, когда молодая девушка-малайка неожиданно появилась рядом с Джанет и поманила её за собой. Подумав, что в уходе нуждается ещё один житель деревни, она прошла с девушкой к крытой пальмовыми листьями хижине на краю джунглей и вошла в неё, обнаружив там ждавшего её Чена.
Прошли месяцы с тех пор, как она в последний раз видела его, и, хотя они обменивались частыми посланиями через Минь Юэнь – сеть китайских и малайских кули, слуг и мелких конторских служащих, демонстрировавших свою поддержку дела коммунистов, поставляя в джунгли бойцам продовольствие, деньги и разведывательные сведения – раньше им встретиться не удавалось. Чен выглядел усталым и очень худым. Его вылинявшая зелёная полевая форма висела на нём, а когда они обнялись, Джанет почувствовала, как выступают его рёбра.
«О, Боже,- прошептала она, положив голову на его грудь,- я так скучала по тебе».
«Я пытался устроить нашу встречу раньше, но в последний момент всегда случалось что-нибудь такое, что делало её слишком опасной»,- сказал он.
Джанет подняла голову и заглянула в его глаза. Они были твёрже, чем ей помнилось, но, когда он прижался к ней губами, она ощутила тот же трепет предвкушения, что и в первый раз, когда они занимались любовью. Он раздел её и снял свою форму. Джанет легла на циновку, сплетённую из листьев перистой пальмы, но Чен, вместо того, чтобы присоединиться к ней, стоял, глядя на её тело, словно запоминал каждую её частичку.
«Я хочу тебя»,- сказала она, простирая к нему разведённые руки.
Он встал на колени рядом с ней и пробежался кончиками пальцев по её груди и животу,- «ты не представляешь, сколько раз ты мне снилась,- сказал он таким тихим голосом, что, казалось, он разговаривает сам с собой.- По ночам в джунглях я постоянно вспоминаю, как мы были вместе в Лондоне, и думаю, чувствуешь ли ты до сих пор то же самое».
«Чувствую»,- прошептала Джанет.
Чен опустил голову и поцеловал её соски, затем медленно прошёлся языком вниз, пока не достиг лобка. Джанет ощутила тепло его дыхания на волосах лобка, и щекотливое возбуждение, когда он оседлал её талию. Он не вошёл в неё сразу, а встал на колени, его твёрдый член упёрся в её живот, и снова она почувствовала, что он запечатлевает её образ в своей памяти.
«Я люблю тебя»,- сказал он.
«Покажи мне…»
Он раздвинул ей ноги и медленно вошёл в неё. Она ощутила, как глубоко проник его член, и отозвалась ритмичными движениями таза, медленно, но верно ускоряя темп, пока они не кончили одновременно. Чен долго лежал на ней, не двигаясь, уткнувшись головой в ложбинку на её плече, и лишь когда его член выскользнул из неё по своей воле, он, наконец, скатился набок.
«Ты всё ещё моя женщина»,- прошептал он.
«А ты думал, будет иначе?»- спросила Джанет.
«Я не знал».
«А сейчас?»
«Если бы я мог, я хотел бы остаться здесь, с тобой, навсегда».
«Но ты не можешь…»
Он покачал головой.- «Мне рискованно оставаться здесь надолго».
«Когда-нибудь будет по-другому?»
«Как только британцы выполнят своё обещание предоставить Малайе независимость»,- ответил он, надевая зелёную полевую форму.
Джанет ничего не ответила, она только обняла его. Даже после того, как он взял свой «Sten» и молча исчез в джунглях, сопровождаемый двумя молодыми китайскими товарищами, находившимися в дозоре, пока их вожак был в хижине, она осталась лежать, по-прежнему обнажённая, принюхиваясь к терпкому, с примесью мускуса, запаху, висевшему во влажном воздухе. Она чувствовала, как его семя вытекает из её влагалища. Повинуясь порыву, она смочила им пальцы и коснулась языка. Потом она повторила движение, на этот раз размазав ещё тёплую, похожую на молоко, жидкость по грудям, животу, лицу и волосам.
Это было первое из таких свиданий, которые были у Джанет с Ченом в течение одиннадцати лет, что она жила в Букит Мекан, и все они неизменно происходили одинаково. Когда она меньше всего ожидала этого, обычно во время посещения с Чу Каем какой-нибудь отдалённой деревни, её китайский любовник появлялся из джунглей, словно призрак, и они проводили недолгое время в объятиях друг друга, а потом он исчезал в плотной стене зарослей. Каждый раз, когда Чен уходил, Джанет была уверена, что больше никогда не увидит его снова,- тоска была такой сильной, что заставляла её задумываться, стоит ли терпеть боль подобной любви,- но потом Чен появлялся вновь, и на час, а бывало, и меньше, все её сомнения исчезали.
Но по мере того, как шло время, Джанет начала замечать в нём перемены. Сначала они были неощутимые, но с годами стали более очевидными, и ей пришлось признать, что это был уже не тот человек, которого она полюбила в Лондоне. Физические изменения были вызваны нехваткой пищи и постоянным напряжением от долгой жизни в джунглях, подобной жизни преследуемого зверя. Хотя он был почти ровесник Джанет, он стал выглядеть гораздо старше; его кожа, постоянно подвергающаяся укусам пиявок, стала сплошь изъязвлённой, а белки глаз приобрели желтоватый оттенок из-за частых приступов малярии. Она постоянно снабжала его травами для лечения того и другого, но, поскольку ему приходилось непрерывно перемещаться с места на место, он часто не мог взять их с собой, и оба недуга усиливались.
Но гораздо значительнее была психологическая перемена, проявившаяся в чёрствости, которой она не видела, когда впервые встретилась с ним. У него, видимо, развилось полное пренебрежение к человеческой жизни. Он говорил о британских солдатах, убитых им в устроенных в джунглях засадах, совершенно равнодушно, и это заставило Джанет понять, что он стал полагаться на те же примитивные инстинкты, что позволяли выжить в джунглях другим животным.
Идеалы, о которых он говорил так убедительно в спальне-гостиной в Бермондси, кажется, были отвергнуты в пользу убийства ради самого насилия, и он, вероятно, совсем забыл об этих идеалах, которые поначалу побудили его вернуться в джунгли и объявить войну британцам. Он уже не говорил о достижении независимости для Малайи; он куда больше беспокоился о том, чтобы одержать верх над соперничавшими фракциями, возникшими внутри Коммунистической партии – группами, пытавшимися, по его убеждению, узурпировать его власть.
Когда Чен решил остаться в джунглях с Чином Пенгом, развязавшим третью мятежную кампанию сразу после предоставления Малайе независимости в 1957 году, Джанет выступила против своего любовника на митинге, устроенном им в деревне к северу от Букит Мекан.
«Коммунизм ничем не отличается от колониализма,- обвиняла она.- У них одна и та же грубая несправедливость».
«Ты не понимаешь сути проблем»,- возражал Чен.
«Может быть, и так,- признавала англичанка.- Но свободы, о которых ты говорил в Лондоне как о том, за что стоит бороться и ради борьбы за которые я приехала с тобой сюда, теперь кажутся мне сменой одной автократии на другую».
«Тогда почему же ты остаёшься?»- спросил он.
«Потому что я люблю тебя»,- ответила она.- Но теперь этого недостаточно. Моя вера в ваши идеалы, как и наша любовь, делала последние одиннадцать лет терпимыми, но ты забыл, какими они были. Я не верю в то, чего ты, по-видимому, хочешь, а это – не что иное, как власть».
Вскоре после этого Джанет переехала в Сингапур, где зарабатывала на жизнь, применяя на практике умения, которым научил её Чу Кай, но не переставала заботиться о Чене и всё ещё совершала периодические поездки в Букит Мекан под предлогом доставки своему старому учителю трав, которые не росли в его местности. Предупреждённый о её визитах через Минь Юэнь, Чен продолжал появляться, всегда неожиданно. Во время этих свиданий они разговаривали, а иногда даже пытались вновь разжечь былые страсти, всё ещё теплившиеся, несмотря на расширявшуюся между ними пропасть…
Неожиданный плач ребёнка, которого держала Джанет, вывел её из задумчивости, и она поняла, что задремала. Близился вечер, а в автобусе по-прежнему было очень жарко. Хотя прямые лучи солнца не могли проникнуть сквозь плотные заросли джунглей, с обеих сторон теснивших грязную дорогу, воздух был удушливо влажен, и по телу Джанет струился пот. Она находилась в Малайе семнадцать лет, но так и не привыкла к палящему зною и поймала себя на том, что истосковалась по дождям, налетавшим с океана к концу каждого дня во время муссонов. Они всегда длились недолго, зато были проливными и милостиво охлаждали воздух перед наступлением ночи. Аромат джунглей – тяжёлый от запаха вечно сырой земли и гниющих листьев – смешивался с вонью, исходившей от пассажиров, тесно сидевших на сиденьях скамейки по бокам от неё, и чьё дыхание было зловонным от плодов, которые они ели во время долгой поездки, и делал воздух удушливым.
Когда девочка, которую держала Джанет, заплакала снова, она протянула ребёнка матери и посмотрела в заднюю часть автобуса, где сидели два полицейских офицера в штатском. Один спал, широко раскрыв рот, зато другой, с зубами, тяжёлыми от золотых коронок, не сводил с неё глаз, и она поняла, что её догадка о том, кто он такой, была верной.
Через час, когда разваливающийся на ходу автобус свернул на единственную улицу, вдоль которой вытянулась деревня Букит Мекан, начался дождь. Не было предварительного накрапывания: какой-то миг было невыносимо жарко и влажно, а в следующий начала падать почти твёрдая стена воды. Она грохотала по гофрированным железным крышам бамбуковых хижин, в которых жило большинство обитателей деревни, и в считанные минуты грязная дорога превратилась в стремительный поток.
Выгоревшие холщовые занавески, днём предоставлявшие пассажирам укрытие от солнца, не могли защитить их от ливня; потоки воды низвергались сквозь прорехи в изношенной ткани, и, когда пассажиры, чтобы не промокнуть, прильнули друг к другу, началась давка. Их протесты и смех смешались с хриплым кряканьем уток, хрюканьем свиней и писком цыплят, создав какофонию, продолжавшуюся до тех пор, пока автобус не замедлил ход и не остановился в дальнем конце деревни. Возникло секундное затишье, пока каждый раздумывал над перспективой выхода под проливной дождь, но шум тут же возобновился, когда, поняв, что другого выхода нет, пассажиры стали слезать с рамы переделанного грузовика и тотчас промокали до нитки.
Джанет покидала автобус одной из последних. Она ждала, надеясь, что двое полицейских сойдут перед ней, но, когда этого не случилось, она взяла две корзины с лекарственными снадобьями, привезёнными ею для Чу Кая, и сошла с автобуса.
Это было так, будто ступила под водопад: удары огромных дождевых капель были столь сильны, что больно хлестали по коже, а сила потока воды, несущегося по дороге, едва не унесла её. Ослеплённая дождём, стараясь сохранить равновесие, Джанет увидела поджидавшую её внучку Чу Кая, лишь спрятавшись под расположенной поблизости крышей из гофрированного железа.
Ами Чуонг было сейчас почти четырнадцать, у неё было стройное тело, на котором только начали выступать маленькие груди, и необыкновенно тонкие черты лица, которое загорелось застенчивой улыбкой, когда она увидела англичанку. Джанет оказывала помощь при рождении Ами, и девушка росла на её глазах, но с тех пор, когда она в последний раз видела её, прошло несколько месяцев, и она была удивлена столь заметными переменами, вызванными превращением Ами в женщину.
«Дедушка послал меня»,- сказала Ами по-английски, выказывая уважение женщине, научившей её этому языку.
«Хорошо, что ты пришла»,- ответила Джанет на беглом кантонском , тепло обняв девушку.
«Он ждёт»,- сказала Ами, беря одну из корзин Джанет и ступая на улицу.
Дождь прекратился так же неожиданно, как и начался, и быстро налетевший ливень, превративший дорогу в поток, исчез, оставив после себя липкую грязь. Ами брела по ней босая, а Джанет с трудом пробиралась следом, стараясь не отставать, но идти было очень тяжело. К тому времени, когда она добралась до лавки Чу Кая, её ноги были покрыты толстым слоем грязи. Остановившись у огромной бочки, она стала набирать пригоршнями дождевую воду и очистилась, прежде чем войти.
Лавка была полна деревенскими жителями, терпеливо ожидающими в очереди, когда им продадут травы или окажут лечение. Они узнали Джанет и вполголоса поприветствовали её на китайском и малайском. Проходя в заднюю комнату, которую Чу Кай использовал как операционную, Джанет отвела в сторону закрывавший дверной проём занавес из нанизанных бус и заглянула внутрь. Чу Кай, не ведая о её присутствии, продолжал осматривать молодую китаянку, лежавшую на деревянном смотровом столе под голой лампочкой, бывшей единственным источником света в крошечной комнатке.
«Чи май или шу май?»- спросила Джанет.
Чу Кай поднял глаза, поправил очки в проволочной оправе, постоянно сползавшие на нос во время осмотра, увидел, кто это сказал, и с улыбкой поманил её к себе.- «Скажи ты мне»,- сказал он, кладя запястье пациентки в руку англичанки.
Джанет положила средний палец параллельно нижнему бугорку на тыльной стороне лучезапястного сустава и свободно опустила указательный палец на запястье женщины, щупая её пульс на трёх уровнях давления.
«Хуа май»,- сказала она.
«Что на это указывает?»
«Избыток слизи».
«А твой диагноз?»
«Она беременна».
«Какой срок?»
«Около двух месяцев».
Он кивнул, явно довольный выступлением своей ученицы, и вновь обратил внимание на пациентку.
«Вашего приёма ожидает много людей,- сказала Джанет.- Пойду наверх и распакую то, что привезла».
Чу Кай был слишком занят, чтобы отвечать; он рассказывал женщине, в каких дозах она должна принимать лекарство, приготовленное из белого пиона. Джанет знала, что до времени, когда он отпустит последнего больного, может пройти несколько часов.
Она вошла в переднюю часть лавки, где всё ещё ждали непринятые. Годы опыта научили её, что несколько мужчин постарше, молча покуривавшие сигареты через полустиснутые кулаки, искали такие травы, как долгошпорый подорожник и малайский чай из пороховидного гороха для увеличения потенции. Китайские любовные зелья составляли значительную часть её собственного бизнеса в Сингапуре, и даже более молодые её клиенты часто просили снадобья, о которых они слышали от своих отцов и дедов.
Когда Джанет вошла в маленькую верхнюю комнатку прямо над лавкой, которую она занимала большую часть из проведённых в Букит Мекан одиннадцати лет, она увидела, что Ами уже принесла плетёные корзины наверх. Подойдя к окну, она распахнула ставни и выглянула на улицу, надеясь увидеть юную китаянку, но её не было видно. Как это всегда бывает в тропиках, темнота наступила неожиданно, будто опустили занавес, но жители деревни пока ещё сидели небольшими группками перед своими хрупкими домиками из бамбука, беседуя и куря. Женщины готовили еду на открытом огне. Ночной воздух был тяжёл от запаха жареного кокосового масла, смешивавшегося со сладким запахом ночных цветов, распустившихся в окружающих джунглях и производивших аромат, воплощавший в себе сущность всего, что она любила в Малайе. Она долго стояла у окна, предаваясь воспоминаниям.
Она пыталась вспомнить те особые убеждения, которые в 1946 году побудили её бросить удобства жизни в Англии ради жизни, полной лишений, в Букит Мекан, но уже не могла в точности сказать, какими они были. В то время она свалила их в кучу под лозунгом коммунизма, потому что он, казалось, был противоположностью всему, что она ненавидела в мире власти и привилегий, в котором жили её родители. Теперь она понимала, что это было ошибкой. Она не была создана для политики. На самом деле она искала чувство, что у неё есть цель, и пыталась найти его через отношения, сначала с Леоном Рожеком, затем с ZOB, и, наконец, с Таком Ченом. Она верила, что, находясь рядом с кем-то, кто чему-то предан, частица его преданности перейдёт и на неё. Не получилось. Люди, чьё дело она принимала как своё, считали, что могут достичь своих целей насилием, и в результате насилие стало всем, что имело для них значение. В Лондоне Чен говорил о своих мечтах о независимости Малайи, но теперь он поглощён яростной склокой среди своих товарищей-коммунистов. Две главные фракции занимались мрачным состязанием смерти и разрушения; если одна группа взрывала мост, другая, чтобы доказать, что она сильнее, взрывала поезд; если одна убивала полицейского, другая убивала двух.
Подобная бессмысленная и кажущаяся бесконечной жестокость заставила Джанет, наконец, понять, что все догмы – словно фокус с зеркалами – незначительное изменение положения давало совершенно иную иллюзию реальности, и в итоге ничто из этого не стоило принесения в жертву даже одной человеческой жизни. Вот почему после переезда в Сингапур она посвятила себя заботе о бедных, независимо от того, могли они оплатить её услуги или нет. Потому-то и эта поездка в Букит Мекан отличалась от всех других.
Она мучилась несколько недель прежде, чем приняла решение, и теперь знала, что, чтобы пройти через это, ей потребуется вся её сила воли, но она окончательно решила, что должна прекратить встречаться с Ченом. Любовь, которую она когда-то испытывала к нему, утратила свою неистовость, а вера в его дело умерла. Она всё ещё очень беспокоилась за него, но только как о том, кого когда-то любила. Настала пора отпустить друг друга. Это она и намеревалась ему сказать, если они установят связь.
Когда Джанет отвернулась от окна, она задела рукавом маленькую фотографию в рамке, снимок, сделанный одним из жителей деревни вскоре после её приезда в Букит Мекан, когда ей было двадцать семь. Теперь, в сорок четыре, её кожа, когда-то гладкая и нежная, загрубела от постоянного пребывания на солнце, а внутренние стороны рук усеяли пигментные пятна. В волосах её было больше седых нитей, чем каштановых, а годы беспокойства и стрессов начертали глубокие морщины на её лбу. И всё же, как ни странно, она чувствовала большую внутреннюю наполненность, чем тогда, когда была сделана фотография, и не сожалела об утраченной юности.
Ставя рамку обратно на подоконник, Джанет увидела, что один из тех, кто наблюдал за ней в автобусе, стоит в тени деревянного здания по другую сторону грязной дороги, опершись плечом о стену, и курит сигарету. Его спутника не было видно, но Джанет знала, что он ждёт где-нибудь поблизости, чтобы сменить первого, когда придёт его время наблюдать за лавкой Чу Кая. Она так привыкла, что за ней наблюдают, что её едва ли не подбадривал вид человека в штатском, игравшего в ритуале отведённую ему роль. По прошлому опыту она знала, что его присутствие никоим образом не отвратит Чена от установления связи с ней, если он этого пожелает.
Она разделась и легла на кровать, простую деревянную раму, обтянутую перекрещивающимися кожаными ремнями, и закрыла глаза. Тело болело, и её лихорадило. Так долго оставаться в промокшей одежде было неразумно, но у неё не было выбора; её корзины были доверху наполнены травами и лекарствами, нужными, как она знала, Чу Каю.
Она не спала, а думала об Анне и Женевьеве. Как они справляются с кризисом среднего возраста?- думалось ей. Им тоже было за сорок, и, хотя после лагеря для интернированных жизнь их сложилась иначе, она догадывалась, что они столкнулись с проблемами, общими для всех, кто становится старше. Дважды или трижды в год она получала весточки от Анны и бережно хранила присланные ею фотографии Джанны. Самая последняя пришла месяцев шесть назад и показывала, что ребёнок Кеи превратился в очень красивую молодую женщину. Анна упоминала также в одном из своих писем, что Женевьева открыла школу усовершенствования неподалёку от Монтрё. Мысль о Женевьеве, которая большую часть жизни провела, торгуя телом, а теперь обучает богатых молодых женщин тонкостям этикета, вызвала у Джанет улыбку, но, зная безграничные способности Женевьевы приладиться к любой ситуации, она была уверена, что её старая подруга уверенно справится с этим делом.
«Проснитесь!»
Джанет открыла глаза и увидела неясные очертания фигуры склонившейся над ней Ами Чуонг.
«Так Чен хочет, чтобы я проводила вас к нему»,- торопливо прошептала она.
Посмотрев в окно, Джанет увидела, что ночь начала растворяться в первых неярких проблесках зари. Должно быть, её всё-таки сморил сон. Встав как можно тише, она взяла так и не высохшую одежду и быстро оделась. Потом, набив карман фруктами и полосками сушёного мяса, они тихо спустилась вслед за Ами и вышла на улицу.
Перед самым рассветом было тихо и спокойно, и это делало такое время любимым временем Джанет, и, спеша за юной китаянкой, она дивилась свежести, которой начинался каждый новый день. Воздух был прохладным и сладким от запаха цветущих в джунглях растений. Как будто гнетущая жара и изнуряющая сырость предыдущего дня были знаками, начертанными на доске, а сейчас они были стёрты, и, хотя Джанет знала, что они вернутся задолго до полудня, она наслаждалась каждым мигом, глубоко вдыхая воздух и изгоняя остатки сна.
Ами Чуонг продолжала идти быстрым шагом, ведя Джанет в джунгли по узкой тропинке. Прежде, чем скрыться в густой листве, Джанет оглянулась через плечо, почти готовая увидеть идущего за ней полицейского, но увидела лишь полуголодную собаку, рыскавшую в поисках еды за рядом бамбуковых хижин.
«Нам нужно поторопиться,- мягко окликнула её юная проводница.- Скоро будет светло».
Через несколько минут они оказались в таких густых джунглях, что продвижение замедлилось вдвое. Земля была устлана ковром из молодого подроста и мёртвых листьев, полностью скрывавшим почву. Десятифутовой высоты густая поросль молодых деревьев и пальм прятала корни гигантских древесных стволов, поднимавшихся, словно колонны в тёмном, не ведающем границ соборе, и казавшихся вверху такими же толстыми, как и внизу. На высоте полутора сотен футов раскинулось твёрдое зелёное покрывало, полностью закрывавшее небо. Подрост был таким густым, что в одном месте они перелезли через твёрдый покров цветущего куста рододендрона, и это их достижение приветствовал громкий хор кузнечиков, цикад и древесных лягушек.
К середине утра Джанет изнемогала от постоянного напряжения, а сырая, прилипчивая жара вместе с потом отняла у неё последние остатки сил. Даже Ами проявляла признаки усталости, но настаивала, чтобы они двигались дальше, по-видимому, намереваясь прийти в назначенное место к сроку, ведомому только ей. Джанет заставляла себя не отставать, движения её сделались теперь механическими, когда она продиралась через джунгли. Совершенное отсутствие солнечного света и цвета казалось нереальным. Они шли словно под гигантским пологом, где были лишь смерть и разложение. Воздух был застоявшийся, с запахом земной гнили. Единственными заметными признаками жизни, другого, залитого солнечным светом, мира, далеко вверху, в тесно переплетённых кронах деревьев были цветущие лианы и орхидеи, висевшие, словно бабочки, порхающие в вечном полумраке.
Едва понимая, куда она идёт, Джанет шла следом за Ами по поднимавшейся вверх гряде, пока они не поднялись над вершинами деревьев.
«Он ждёт вас там»,- объявила китаянка, указывая на большое отверстие в теле скалы, испещрённом маленькими пещерами.
«А ты не пойдёшь?»- спросила Джанет.
Ами покачала головой.- «Я подожду вас здесь».
Джанет пошла к пещере, вдруг заметив, что руки её сплошь исцарапаны, а белые холщовые брюки и рубашка сильно испачканы мёртвой корой упавших деревьев. Двигаясь с осторожностью, она вступила в темноту: «Чен!»
«Здесь»,- отозвался голос.
Когда глаза Джанет привыкли к мраку пещеры, она увидела, что Чен сидит на полу, опираясь спиной на стену. Подойдя ближе, она заметила, что он дрожит. Кожа его была усыпана лиловыми потёками от укусов сотен пиявок, а голые голени над развалившимися сандалиями на резиновых подмётках были покрыты гноящимися язвами.
Её душа рванулась к нему.- «Ами должна была сказать мне, что ты болен»,- сказала она, опускаясь перед ним на колени.
«Она не знала»,- ответил Чен, мягко кладя руку на её ладони.
Кожа его была горячей. Джанет поняла, что у него сильный жар.
«У тебя ещё есть какие-нибудь травы из тех, что я дала тебе, когда мы встречались в последний раз?»- спросила она.
Он покачал головой.- «Я их потерял, когда пять дней назад мы попали в засаду».
«Пассажиры в автобусе говорили о гуркхском патруле…»
«Гуркхском?- Он снова покачал головой.- На нас напали коммунисты».
Оба надолго замолчали. Потом Джанет прошептала: «Сколько ещё будет продолжаться это безумие?»
«Пока Малайя не будет свободной».
«Но у неё уже больше шести лет независимость…»
«Это только видимость!»
Джанет поняла, что он имеет в виду новую конституцию Малайи, в которой были записаны положения, предоставлявшие преимущества малайцам, гарантировавшие, что к 1990 году они должны будут контролировать по меньшей мере тридцать процентов экономики. Это-то положение и вызвало крайнее недовольство китайцев, многие из которых, подобно Чену, родились в Малайе. Враждебность между двумя расами достигла такой степени, что многие считали, что, если страну не уничтожат коммунистические террористы, то это сделает тлеющий между малайцами и китайцами конфликт.
«Тебе нужен медицинский уход»,- сказала она, намеренно меняя тему разговора.
Чен пожал плечами.- «Несколько язвочек и небольшая лихорадка не убьют меня».
Джанет оторвала полосу от низа своей холщовой рубашки и вытерла ею пот с его лба. Возможно, у него был приступ самой тяжёлой формы малярии, и по-настоящему помочь ему могли только антибиотики или хинин, но и то, и другое можно было раздобыть только нелегально.
«Я вернусь завтра…»
«Мне нужно уходить»,- сказал он.
«Ты когда-нибудь перестанешь бегать?»- спросила она.
«А тебя это волнует?»
Она отвела глаза, понимая, что проа бы её сказать ему, что она больше не собирается с ним встречаться, но, когда он обнял её, она смогла лишь заплакать.
«Не надо плакать»,- прошептал он, гладя её волосы.
Тишину разорвала неожиданная пальба. Чен схватил свой «Sten».- «Оставайся здесь!»- приказал он.
Он осторожно подкрался к выходу из пещеры, но, не дойдя до него, остановился и оглянулся на Джанет, припавшую к полу. Их глаза встретились, и его усталое лицо на миг осветила улыбка. Он посмотрел на неё ещё немного, потом дёрнул затвор пистолета-пулемёта и, выйдя из пещеры, открыл огонь. Ответная стрельба раздалась с трёх или четырёх различных направлений, и отовсюду это были короткие автоматные очереди, но они быстро прекратились, оставив после себя тишину, нарушаемую лишь эхом от выстрелов, отражавшимся от стен известняковой пещеры. Джанет долго не двигалась, а когда, наконец, она вышла наружу, дневное солнце светило так ярко, что на миг ослепило её. Когда её глаза, наконец, привыкли к яркому свету, она увидела тело Чена, лежавшее менее, чем в трёх ярдах от места, где она стояла. Тело Ами Чуонг лежало, распростёртое, в грязи неподалёку. Оба тела были изрешечены пулями, выпущенными шестерыми гуркхами, одетыми в унылую зелёную полевую форму и тропические шлемы с красными лентами малайской полиции. Рядом с ними стояли двое полицейских в штатском, выслеживавшие её с того момента, когда она сошла с поезда в Куала-Лумпур. Они широко улыбались.

23.
Монтрё: 27 сентября 1963 года.
Женевьева Флери крепко держала телефонную трубку и пыталась понять значение слов Анны, доносившихся с другого конца линии в Нью-Йорке.
«Ты слышала меня?- спрашивала Анна.- Марк повесился».
«О, Боже!»- Француженка искала подобающие слова, чтобы выразить сочувствие, но они не приходили.
«Я хочу, чтобы ты сказала Джанне прежде, чем она услышит об этом от кого-то другого. Она на самолёте Air France , у которого была двухчасовая стоянка в Париже, значит, она должна прибыть в Женеву примерно в десять пятнадцать по вашему времени».
«Я буду там и встречу её,- сказала Женевьева,- и я прослежу, чтобы она позвонила тебе, как только мы доберёмся сюда. Ты хочешь, чтобы она вернулась в Нью-Йорк?»
«Не сейчас,- ответила Анна.- Пресса всё превратила в цирк. Лучше будет, если Джанна побудет где-то вдалеке».
«Пока всё не утихнет?»
«Это, возможно, надолго. Галерея закрыта, а Марк оставил много долгов…- Голос её стих, но затем она добавила: Я хотела бы придерживаться нашего первоначального плана, если у тебя не изменились обстоятельства».
«Я охотно приму её,- сказала Женевьева.- И, разумеется, тебе не надо беспокоиться о её питании и учёбе».
«Это любезно с твоей стороны.- Анна помолчала.- Скажи ей, что я буду ждать её звонка…»
Когда разговор прекратился, Женевьева ещё некоторое время продолжала держать трубку около уха, прежде чем положить её, наконец, на рычаг. Рука её дрожала, а на лбу крупными каплями выступил пот, но лишь отчасти это было вызвано потрясением от того, что ей только что сообщила Анна.
Страдания Женевьевы начались за несколько часов до звонка Анны, когда сказались первые признаки поноса: схватывающие боли в желудке и судороги в ногах, такие сильные, что она смогла совладать с ними, лишь завернувшись в одеяло.
«Выродок!»- пробормотала она, когда кишечник снова дал знать о себе и отправил её в ванную, чтобы она облегчилась в четвёртый раз за последний час.
Она думала о докторе Пьере Брассаре, обещавшем приехать в школу вчера вечером, чтобы сделать ей укол морфия, который теперь ей требовался по меньшей мере дважды в день. Она израсходовала запас, оставленный им в свой последний визит, два дня тому назад, но, когда она позвонила в его офис в Женеве, его секретарша сообщила, что доктор Брассар находится в операционной и не сможет встретиться с ней до следующего дня.
Но он так и не появился, и Женевьева знала, почему: она до сих пор не заплатила ему за морфий, которым он снабжал её в предыдущем месяце, и заставлять её ждать было его способом напомнить ей, как она в нём нуждалась. Француженка знала, что, если бы он не зависел от неё из-за своей работы в качестве медицинского консультанта в школе – привилегии, благодаря которой он мог доить родителей девушек, назначая им высокие гонорары за лечение пустяковых болезней – он перестал бы поставлять морфий в тот же миг, когда она не смогла бы за него заплатить. Вместо этого он решил заставить её страдать, давая ей дозы разбавленного наркотика, рассчитывая на то, что владелица и директор «Fleury Ēcole de Perfectionnement» вернёт ему долги в ближайшем будущем.
Когда доктор Брассар не появился в назначенный им час, первым порывом Женевьевы было позвонить по его личному телефону и вымолить у него наркотик, но вместо этого она решила, вопреки своему желанию, переждать его и показать, что она не так зависима от морфия, как он думал. Она заставила себя просидеть весь обед с сорока тремя девушками, составлявшими коллектив школы, и даже смогла бдительно следить за их поведением за столом. Хотя сама она ничего не могла есть, выглядела она весьма жизнерадостной и поддерживала оживлённый разговор до окончания трапезы. Но, вместо того, чтобы присоединиться к девушкам во время кофе, который всегда подавали в огромной гостиной с видом на Женевское озеро, она извинилась, сославшись на то, что у неё много бумажной работы, и поднялась в свои личные комнаты на втором этаже.
Элегантно обставленная квартирка – одно из первых крупных изменений, что она сделала на вилле со времени её покупки в 1954 году – обычно использовалась ею как убежище от шумной болтовни и громкой музыки, которую нравилось исполнять девушкам, но в этот вечер она больше походила на тюрьму. Не в состоянии усидеть на одном месте дольше нескольких секунд, она мерила шагами комнату, горло её пересохло, и она старалась сосредоточиться на чём-то, что отвлекло бы её мозг от растущей жажды наркотика. Она пыталась спать, но у неё тут же начались судороги, а понос стал таким острым, что ей пришлось скрестить ноги и кататься, чтобы удержать его. Из носа её потекло, а глаза щипало. Её рвало до тех пор, пока не стала выходить одна только желчь, потом она подавилась и закашлялась кровью. Голова её пошла кругом, и она начала видеть престранные вещи: быстрые вспышки воспоминаний о варшавском гетто, но на этот раз она была внутри горевших зданий, и пламя лизало её плоть.
Она подавляла стоны, зарывая голову в подушку; она никак не могла допустить, чтобы девушки узнали о её страданиях. Неожиданно, как бы в ответ на её полубеспамятные молитвы, мучения прекратились, но через несколько минут возобновились, и с новой яростью. Она начала метаться в простынях. Наконец, она отшвырнула их, вбежала в ванную и прижалась голым телом к прохладному плиточному полу, пытаясь умерить испепелявший её жар.
Мука продолжалась всю ночь: сердечные приступы, рвота, удары молотом по животу, а время от времени прерывистый нездоровый сон, от которого она пробуждалась каждые десять-пятнадцать минут, мокрая от пота.
Часов в пять утра, когда казалось, что она начала приходить в себя после мучений, зазвонил телефон, и на линии из Нью-Йорка оказалась Анна, сообщившая ей о самоубийстве Марка. Её слова казались продолжением кошмара, перенесённого ею в предыдущие часы. Даже теперь, когда она повесила трубку, невозможно было отделить одно от другого, потому что боль, которая, как она думала, исчерпала себя, ударила её снова, и ещё сильнее, чем прежде, и всё её тело стало корчиться и содрогаться из-за колик и конвульсий. Потом, так же неожиданно, как и начался, приступ прекратился.
«Пожалуйста, Господи, хватит»,- простонала она.
Она ждала, проклиная тот день, когда четырнадцать лет назад Хэнк Оуэнс дал ей ту, первую, дозу морфия. Он дал её как акт милосердия, и она помнила его предупреждение: «Я видел парней, попавших на крючок, и это зрелище не из приятных». Сейчас-то она понимала, о чём он говорил, но останавливаться было уже поздно. Это был уже не поиск удовольствия, это было просто выживание.
Когда Женевьева вернулась в Париж после своего недолгого пребывания с Хэнком и снова начала работать на Графиню, она могла терпеть мужчин, с которыми ей приходилось заниматься сексом, лишь продолжая делать уколы морфия. Наркотик сделал следующие пять лет терпимыми и позволил ей пройти через все извращения, которых требовали от неё клиенты. Её отстранённость была такой полной, что она ощущала себя посторонней зрительницей, наблюдавшей за тем, как какая-то незнакомка совершает движения, которые ей, в её состоянии эйфории, казались странно забавными. Её беспокоило лишь то, что ей может не хватить морфия, но в течение десяти послевоенных лет на чёрном рынке Парижа его охотно предлагали всякому, кто мог позволить себе купить его.
А деньги тогда для неё не были проблемой. За пять лет ей удалось скопить достаточно, чтобы купить виллу в Монтрё, превратить её в школу и сделать необходимую рекламу для привлечения дочерей богатых семейств. Её разрыв с Графиней был очень резким. Той хотелось, чтобы она продолжала работать, доказывая, что глупо уничтожать дело, оказавшееся столь прибыльным для них обеих, но Женевьева была твёрдой; хватит с неё старой жизни.
Сначала всё шло хорошо. Женевский банк «Credit Suisse», осведомлённый о её деловых связях с его филиалом в Париже, одобрил предоставление кредита, давшего ей первоначальный капитал, необходимый для финансового обеспечения школы, а после первого года она сумела поднять плату за обучение настолько, что предприятие стало почти самоокупаемым. Успех первых двенадцати месяцев придал ей также уверенности в том, что она делала. Она обнаружила, что у неё есть природный дар для работы, за которую она взялась: её интуитивное знание людей, вместе с разнообразными социальными науками, которыми она овладела, сделали её хорошим учителем. Девушкам она нравилась, их родителям тоже, на них произвели впечатление её образование и опыт, на которые она ссылалась в своём рекламном проспекте – проверить её рекомендации они так и не удосужились – а, посещая школу, они очаровывались её личными качествами и изящными манерами.
Ей удалось благополучно порвать со своим прошлым во всех отношениях, кроме одного – ей по-прежнему был нужен морфий. Найти в Женеве услужливого врача, который, разумеется, за плату, охотно снабжал её наркотиком, было нетрудно, но когда пару лет назад «Credit Suisse» без всякой видимой причины прекратил кредитование, у неё возникло множество проблем.
Пока, несмотря на неоднократные попытки, ей не удавалось найти другой банк, который ссудил бы ей деньги. Школа казалась обречённой, когда вдруг, в последний момент, она получила предложение о помощи от той, от кого она никогда не ожидала её получить: от Графини де Кабо. Она однажды просто появилась в школе, без всякого предупреждения, и сделала ей предложение: она хотела гарантировать школе предоставление долгосрочного кредита в любом банке по выбору Женевьевы в обмен на две вещи – совместное владение школой на равных условиях и право направлять её выпускниц в международное агентство по содействию в трудоустройстве, которое она открыла в Париже после того, как её покинула её протеже.
Первоначальная реакция Женевьевы на последнюю часть предложения была скептической. Она слишком хорошо знала эту женщину и подозревала, что работа, которую Графиня планировала предложить её выпускницам, будет более всего выгодна Графине, но, выслушав её доводы в пользу агентства, она неохотно признала, что в них много здравого смысла.
Доводы эти основывались на идее, что девушкам из хороших семей, специально обученным правилам хорошего тона, подберут богатых магнатов, нуждающихся в личных помощницах, которые могли бы легко вращаться в высших кругах общества.- «Хороших секретарш найти можно без труда,- говорила Графиня,- но где преуспевающий мужчина найдёт женщину, не только интеллигентную, но и привычную к достатку и на которую можно рассчитывать, что она не подведёт его, что бы ни случилось?»
Женевьева знала, что в доводах Графини была определённая логика: большинство молодых женщин, достаточно состоятельных, чтобы посещать её школу усовершенствования, не утруждали себя учением ремёсел, которые дали бы им работу после окончания школы. Некоторые поступят в университеты, но большая их часть была слишком испорчена даже для этого – им хотелось положения, которое тут же даст им чувство собственной значительности, в то же время позволяя продолжать жить привилегированной жизнью, к которой они привыкли с рождения – и то, что предлагала Графиня, казалось идеальным решением.
Первых девушек для набора выбрали из класса, выпущенного два года назад. Графиня отправила их по всему миру для переговоров с потенциальными работодателями, которые гарантировали им авиабилеты первого класса туда и обратно, плюс щедрые суммы на расходы, в обмен на возможность лично обговорить с ними обязанности, которые они должны будут исполнять. Не все они остались у первого встреченного ими работодателя, но в результате каждая нашла работу личной помощницы очень и очень богатого человека, и в сообщениях, полученных Женевьевой от родителей девушек, говорилось, что они более чем довольны услугами, оказанными агентством по трудоустройству, принадлежавшем Графине. Женевьеве было также ясно, что у неё не было иного выбора, как принять предложение Графини, потому что без нового долгосрочного кредита школа могла обанкротиться.
Резкий телефонный звонок заставил Женевьеву вскочить, и она поняла, что заснула. Занялась заря, и серый свет, которого пока едва хватало, чтобы она могла разглядеть дальний конец комнаты, казался болезненно ярким. Её глаза блуждали, она была вся мокрая от пота, а сердце бешено колотилось.
Когда телефон зазвонил снова, она потянулась было к нему, но остановилась,- неожиданные колики пронзили её живот. Телефон продолжал звенеть, и когда ей, наконец, удалось взять трубку, голос её завуча произнёс: «Доктор Брассар внизу, мадам».
«Хорошо, Хельга,- прошептала слабо Женевьева.- Пришли его наверх».
«Вы больны, мадам?»
«Просто немного простудилась».
«Вы всё ещё хотите, чтобы я заказала такси, чтобы отвезти вас в женевский аэропорт?»- спросила немка.
«Да, Хельга,- ответила она более твёрдым голосом.- Скажи водителю, что я встречаю самолёт, прибывающий из Парижа в десять пятнадцать, и что мне важно успеть туда вовремя».
Через несколько минут в комнату вошёл доктор Брассар, вынул шприц, наполнил его морфием, похлопал рукой по вене на внутренней стороне её руки, и медленно ввёл в кровь наркотик.

24.
Джанна смотрела на зелёную заплатку сельских угодий, а в это время маленькая «Каравелла» Air France набрала высоту над крестьянскими землями за пределами Парижа и взяла курс на юг, в Женеву.
Когда облака скрыли от неё вид, она закрыла глаза и попыталась заснуть. Восьмичасовой полёт из Нью-Йорка осуществлял самолёт, полный европейцев, возвращавшихся из автобусного турне по Соединённым Штатам, и они не спали всю ночь, болтая без умолку и обмениваясь впечатлениями, с каждой новой выпитой порцией говоря всё громче. Из-за этого шума Джанне совсем не удалось отдохнуть, и, хотя она попыталась вздремнуть во время стоянки в Париже, ей помешал молодой француз, упорно пытавшийся завязать с ней разговор.
Теперь она чувствовала себя совершенно опустошённой, и физически, и эмоционально, и не только из-за трудностей перелёта, но и из-за того напряжения, в котором она находилась ещё до отправления в дорогу. Всё случилось так быстро, что, лишь пролетая над Атлантикой, она поняла всю важность предпринятого ей шага, и впервые с тех пор, как она согласилась покинуть Нью-Йорк, она испытала настоящее беспокойство.
До этого она покидала страну лишь однажды, когда они отправились с Анной и Марком на Бермуды вскоре после того, как ей исполнилось семнадцать. Это было время идиллии, когда они даже сблизились друг с другом, как настоящая семья, и, думая сейчас об этом, она вдруг поняла, как не хватает ей двух вырастивших её людей. Марк в те три недели выглядел особенно счастливым. Он научил Джанну плавать с трубкой для подводного плавания, и они совершали длительные поездки по острову на велосипедах. Она никогда не видела его таким безмятежным. От воспоминаний о том, каким он был тогда, и о том, как он выглядел, когда, всего несколько часов назад, в Нью-Йорке, она поцеловала его на прощание, у неё защемило сердце.
Она любила Марка и Анну больше всех на свете и не могла видеть, как они страдают. И в то же время в ней теплилась искорка нетерпения в предвкушении провести год с Женевьевой Флери, знавшей Кею как никто другой. Путешествие из Нью-Йорка в Женеву было не просто перелётом с одного континента на другой; это было начало одиссеи открывания себя. Узнав тайну своего происхождения, Джанна, как она была убеждена, сможет воссоздать ту часть самой себя, что была разрушена признанием Анны и Марка в том, что они не являлись её родителями.
Над Женевой самолёт лёг на крыло. В свете яркого утреннего солнца озеро казалось огромным, сияющим аквамарином, и, несмотря на усталость, она почувствовала, как учащённо забилось её сердце. Она сошла с трапа самолёта едва ли не последней, и, войдя в зал для прибывших пассажиров, была удивлена, когда к ней торопливо подошёл плотный мужчина в плаще.- «Мисс Максвелл Хантер?»
Полагая, что это Женевьева Флери послала его встретить её, Джанна ответила: «Да, у меня есть ещё несколько чемоданов…»
«Меня зовут Андерс, Джордж Андерс,- сказал мужчина, вынимая из кармана блокнот.- Я из «United Press» . Мой нью-йоркский редактор минувшей ночью телеграфировал мне. Что вы прибываете в Женеву сегодня утром. Я подумал, что могу задать вам несколько вопросов о Марке Хантере?"
«Я приехала в Европу, чтобы избавиться от людей вроде вас»,- отрезала Джанна.
«Всего несколько слов…»
«Пожалуйста, оставьте меня в покое».
Джанна повернулась и пошла прочь, но остановилась, увидев женщину, нацелившую на неё камеру.
«Если бы вы уделили мне хоть минутку для разговора…»- не отставал репортёр.
«Послушайте, мистер – как вас там?- процедила Джанна,- это – суд над Марком Хантером, не надо мной».
«Уже нет».
«Что вы имеете в виду?»
«Прошлой ночью Марк Хантер покончил с собой».
«Это вы так шутите?»- сурово спросила Джанна.
«Это было передано сегодня утром по обеим телеграфным линиям»,- ответил Андерс.
Не зная, верить ему или нет, Джанна не могла двинуться с места, а женщина-фотограф в это время делала снимок за снимком, неожиданные вспышки мгновенно ослепили её, и, отвернувшись, она потеряла равновесие.
«Всё в порядке?»- спросил репортёр, помогая Джанне подняться.
«Отстаньте от меня!»- сказала она, сердито высвобождаясь от него.
«Какие теперь у вас планы?»
«Закричать, если вы зададите ещё хоть один вопрос».
«Вы вернётесь в Нью-Йорк на похороны?»
Джанна открыла рот и издала вопль. Он эхом отразился от стеклянных стен гулкого зала и мгновенно заставил замереть суетившихся пассажиров и посмотреть в её сторону. Поняв, что она сделалась предметом их внимания, но не сочувствия, Джанна протолкалась через толпу и скрылась в женском туалете, усевшись на стульчак и заливаясь слезами.
Марк сам убил себя? Это было невообразимо. Когда, меньше, чем шестнадцать часов назад, она целовала его на прощание, то и представить себе не могла, что в последний раз видит его живым. Рыдания сотрясали её тело, и она так погрузилась в скорбь, что не слышала, как отворилась дверь туалета.
«Я видела, что там произошло, и узнала тебя по фотографиям, что прислала Анна. Не могу сказать тебе, как я сожалею, что не встретила тебя первой…»
Джанна подняла глаза. К ней обращалась маленькая женщина с каштановыми волосами, стройной фигурой и удивительно привлекательными чертами. На ней был простой, но ладно скроенный костюм, делавший её одновременно и элегантной, и очень женственной. Лет ей было примерно столько же, сколько Анне, и говорила она с французским акцентом.
«Я – Женевьева Флери»,- сказала она.
«Тот мужчина, репортёр, он сказал мне, что Марк мёртв!»
«Боюсь, это правда,- мягко сказала её собеседница.- Анна звонила мне... она так хотела, чтобы я сама рассказала тебе...»
Джанна укрыла лицо в ладонях.- «Как это случилось?»- спросила она, когда рыдания стали тише.
«Я не уверена, что это…»
«Пожалуйста, я хочу знать».
«Он повесился».
Джанна покачала головой.- «Господи, ну почему?»
«Иногда люди под чрезмерным давлением просто ломаются».
Джанна неподвижно сидела на стульчаке, потом встала и ополоснула лицо холодной водой.- «Анна нуждается во мне,- сказала она.- Мне надо возвращаться в Нью-Йорк».
«Она просила меня уговорить тебя остаться со мной»,- сказала француженка.
«Я не могу!»
«Этого хотел бы и Марк…»
Первым побуждением Джанны было возразить, но потом она поняла, что Женевьева была права. Это ведь Марк первым предложил ей поехать в Швейцарию, и обстоятельства, заставившие его принять это решение, не изменились. Его самоубийство лишь подлило масла в огонь и без того яростно бушевавшего скандала. Если Анна не хотела, чтобы она была в Нью-Йорке, у неё были на то причины.
«Пожалуй, это правда»,- сказала она.
Женевьева оглядела умывальную.- «Это не совсем то место, что я задумывала для нашей первой встречи, но всё равно, добро пожаловать».- Она обняла Джанну и поцеловала её в обе щёки, потом добавила: «Побудь здесь, а я пойду и посмотрю, можно ли нам выйти отсюда».
Не успела Джанна ответить, как она торопливо вышла из туалета. Её не было около пяти минут, и Джанна успела за это время ещё раз ополоснуть холодной водой глаза и пробежаться расчёской по волосам. Когда появилась француженка, она сказала: «Репортёр всё ещё крутится там, но, если мы пойдём быстро, думаю, мы сможем улизнуть от него».
«Как быть с багажом?»- спросила Джанна, пробираясь вслед за Женевьевой через людный зал туда, где за рулём чёрного лимузина «Мерседес-Бенц» ждал шофёр.
«Отдай квитанции водителю. Он заберёт твои чемоданы».
Они подождали на заднем сиденье машины, пока шофёр получил два её чемодана и погрузил их в багажник. Когда он выворачивал лимузин от края тротуара, Джанна заметила спешившего к ним репортёра UPI, но из зала вдруг вышла группа пассажиров, и, пока он прокладывал себе локтями дорогу, «Мерседес» уже направлялся в Монтрё.
«Извините за то, что я закатила там истерику»,- сказала Джанна.
«У тебя были причины для горечи»,- сказала француженка.
«Очень любезно с вашей стороны, что вы пригласили меня…»
«Пожалуйста,- прервала её Женевьева,- не нужно благодарностей. Я очень долго ждала новой встречи с тобой».
Джанне казалось, что она не сможет удержаться от вопросов о Кее, но сейчас она могла думать только о Марке. За окном блестело на солнце Женевское озеро, и оно напомнило ей о беззаботных днях, что она проводила с Марком, плавая на игрушечной парусной лодке по пруду в Центральном Парке. Пусть он и не был её настоящим отцом, но никакой другой мужчина не мог быть таким добрым и любящим по отношению к ней. С тех пор, как она услышала о своей настоящей матери, она не испытывала столь ужасного чувства утраты.
Она была потрясена, обнаружив, что была так эмоционально зависима от него; ей казалось в мыслях, что, когда она покинет родной дом, получит работу и снимет вскладчину квартиру, она не будет ни от кого зависеть, но сейчас эта убеждённость обернулась иллюзией.
Она посмотрела на отражение Женевьевы в зеркале заднего вида. Глаза француженки были закрыты, казалось, она спала, но руки её дрожали, а на лбу блестела испарина. Когда лимузин свернул на длинный извилистый проезд, ведущий к школе, она вдруг сдавленно пробормотала что-то и ухватилась за бок девушки.
«Вам плохо?»- спросила Джанна.
После долгого молчания француженка ответила: «Просто судорога. У меня так часто бывает, когда я слишком долго сижу в неудобном положении».
Когда шофёр открывал дверцу, Джанна снова увидела гримасу на лице Женевьевы, выбиравшейся из машины.
«Могу я поднять наверх чемоданы молодой леди, мадам?»- спросил водитель.
«Да, Хельга покажет вам её комнату».- Повернувшись к Джанне, она добавила: «Я закажу разговор с Нью-Йорком после ланча, который состоится примерно через полчаса. Почему бы тебе пока не осмотреться здесь?»- Не дожидаясь ответа, она торопливо прошла внутрь и поднялась по лестнице.
Удивлённая внезапностью ухода Женевьевы, Джанна медленно направилась по огромной лужайке к краю озера. Сидя на каменной скамье, она наблюдала за стайкой белокрылых парусных лодок, сновавших по посеребрённой поверхности воды, потом перевела взгляд на зубчатые заснеженные вершины далёких гор, чётко вырисовывавшихся на фоне синего неба.
Всё было красиво, как на почтовой открытке, но Джанна не замечала этой величественной красоты. Она чувствовала себя отвергнутой Женевьевой. С тех пор, как Джанна впервые услышала о француженке, она свила себе кокон из фантазий, в которых она узнавала неведомое ей о Кее, но теперь казалось, что она даже не понравилась Женевьеве.
«Мадемуазель Максвелл-Хантер?»
Джанна обернулась и увидела высокую, стройную девушку с голубыми глазами , длинными светлыми волосами и свежей, чистой красотой, которую делала ещё ярче чуть загорелая кожа.
«Я – Эльке Крюгер,- сказала подошедшая.- Мадам Флери просила меня показать вам Тадж-Махал ».
«Тадж-Махал?»
«Так мы называем школу».
«Странное прозвище».
«Увидите, это место, может быть, и красивое, но веселья в нём не больше, чем в мавзолее»,- ответила девушка.
Несмотря на дурное настроение, Джанна поймала себя на том, что улыбается, идя вслед за Эльке и осматривая школьные владения. Здесь были травяные теннисные корты, плавательный бассейн, удовлетворяющий требованиям олимпийского регламента, и манеж, окружённый стойлами с лошадьми, за которыми ухаживали несколько учащихся. Во время прогулки Эльке объяснила, что, хотя оба её родителя были немцами, она выросла в Буэнос-Айресе, говорила на пяти языках, и проводила год в Монтрё, совершенствуя свой французский. Она была очень остроумна и обладала спокойной, но сбивающей с толку, умудрённостью, появившейся, наверное, после долгих лет путешествия за рубежом вместе с родителями. Она вскользь рассказала о том, как работала одно время переводчицей в Организации Объединённых Наций в Нью-Йорке, но в то же время дала понять, что согласилась на это только потому, что это не мешало её светской жизни.
Женевьева появилась за ланчем такая же свежая, какой Джанна впервые увидела её в аэропорту. Куда подевались пепельный цвет лица, покрытый каплями пота лоб, дрожащие руки; они уступили место жизнерадостности, проявлявшейся в увлечённой беседе и быстрых взрывах безудержного смеха. Она уделяла особое внимание Джанне, с таким теплом относясь к ней, что это развеяло беспокойство молодой женщины о своей нежеланности здесь, а после ланча она повела её наверх, в свою личную квартиру, чтобы она могла позвонить Анне в Нью-Йорк.
«… от репортёра?»- спросила Анна.
«В аэропорту».
«Но я специально просила Женевьеву рассказать тебе…»
«Это не её вина»,- ответила Джанна.
Женевьева заметила, как расстроил Джанну телефонный разговор, и постаралась отвлечь её, показав ей некоторые из занятий, которые проводились в разных частях виллы. В их число входили искусство расстановки цветов, занятия по четырём основным методам сервировки стола, по осанке, платью, разговору, языкам, винам, меню и этикету. Девушек также приобщали к занятиям спортом. Кроме плавания, верховой езды и тенниса школа предлагала также парусный спорт, греблю и водные лыжи на Женевском озере.
Джанна старалась делать вид, будто ей это интересно, но она всё ещё была так потрясена телефонным разговором с Анной, что ей трудно было проявлять постоянный энтузиазм, и она обрадовалась, когда Женевьева предложила ей лечь спать пораньше.
Француженка поселила её в комнату, где жила Эльке Крюгер, но, когда Джанна приготовилась около десяти часов вечера ко сну, немка всё ещё была занята внизу шумной игрой в покер. Она многое узнала о своей подруге по комнате, просто посмотрев на её часть комнаты: платья с ярлыками от Диора, Баленсьяга и Скиапарелли были свалены кучей на пол; три или четыре модных комплекта лыжного снаряжения были засунуты под кровать; огромная сумка из крокодильей кожи свисала с гвоздя на стене и явно использовалась как корзина для прозрачного нижнего белья. Плакаты на дверцах её шкафа изображали гонщика Питера Ревсона , стоявшего рядом с автомобилем формулы 1, Элвиса Пресли, вертевшегося в костюме с блёстками, и горнолыжника в очках и шлеме, пересекавшего финишную черту. На столике возле кровати Эльке была фотография в серебряной рамке, изображающая мужчину и женщину, белокурых и голубоглазых, в кабине огромной яхты, носившей имя «Крюгер IV».
Джанна спала, когда, вскоре после полуночи, её разбудил звук открываемого окна. Джанна увидела, как Эльке вылезает через подоконник и лезет на шпалеру, но Джанна слишком устала, чтобы что-то разузнавать, и не шевелилась до самого звонка подъёма, прозвучавшего в восемь тридцать утра.
В последующие дни тело Джанны постепенно привыкло к шестичасовой разнице во времени, но ум её не мог примириться с установленным распорядком дня школы усовершенствования. Хотя она усердно посещала различные занятия, она никогда не ощущала себя частицей происходившего вокруг неё. Она всегда помнила о различии между ней и другими девушками, которые почти все были из семей, владевших не только большим состоянием, но и знаменитой родословной, придававшей им сильное чувство собственного достоинства. Когда они спрашивали Джанну о её происхождении, она заметила, что или уклоняется от вопросов, или, что было ещё хуже, прибегает к полуправде, и это вызывало у неё чувство, что она предаёт Анну и Марка.
Это было трудное время привыкания, и оно не ускользнуло от внимания Женевьевы Флери, и как-то вечером после обеда директриса пригласила Джанну на кофе в свои частные комнаты.
«Извини, что не могу уделять тебе больше времени,- сказала Женевьева,- но во время учебного года у меня всегда столько дел. А каковы твои успехи?»
«По правде?»- спросила Джанна.
«Разумеется»,- ответила её собеседница.
«Не очень».
«Многие девушки скучают по дому…»- сказала француженка.
«Дело не только в этом».
«Тогда в чём же?»
Джанна поколебалась.- «Когда мне было тринадцать, Анна рассказала мне всё, что она знала о моей матери, но с тех пор я хотела узнать больше…»
«И ты думаешь, что я – та, кто тебе расскажет?»
«Но вы же знали её дольше, чем Анна или Джанет».
«Я делила с ней кров почти четыре года, но это не значит, что я была достаточно близка с ней, чтобы знать её сокровенные тайны».
«Такие, как кто мой настоящий отец?»
Женевьева кивнула.- «Кея никогда и никому этого не говорила».
«Но в те месяцы, когда я была зачата, вы были с ней вместе каждый день».
«Я проводила большую часть времени на арийской стороне стены, договариваясь о покупке оружия на чёрном рынке, а в те последние недели Кея работала курьером у Йозефа Кандальмана».
«Анна говорила мне о нём»,- сказала Джанна.
«Он дал Кее работу и угол, когда фашисты истребили её племя».
«Она любила его?»
Француженка пожала плечами.- «Возможно. Во всяком случае, он был небезразличен ей настолько, что она подарила ему золотой талисман, который он всегда носил на шее».
«Они были любовниками?»
«Сомневаюсь. Цыганские обычаи, по которым воспитывалась Кея, запрещают добрачный секс».
«Но это было возможно?»
«Думаю, да. Она часто ночевала в его убежище в гетто, но, даже если бы Кее и захотелось нарушить свой строгий моральный кодекс, сомневаюсь, чтобы Кандальман заинтересовался ею. Его сексуальные аппетиты были…»- она осеклась.
Джанна почувствовала, что Женевьеве не очень-то хотелось обсуждать это дальше, поэтому она сказала: «Всё, что могла мне рассказать Анна о моей матери – это бегство по Европе с Тибере, переход через Пиренеи и её смерть, когда она родила меня».
«Этого достаточно, чтобы ты убедилась, что она была очень необыкновенная женщина».
«Все постоянно говорят это, но это так неопределённо…»
Женевьева тщательно подбирала слова.- «Кея была стеснительной… замкнутой… такой же неуверенной в себе, какая, кажется, сейчас ты.- Голос француженки стал совсем тихим.- Я хотела бы рассказать поподробнее, но это так тяжело. Может быть, в другой раз. А сейчас – спать, уже поздно».

25.
После разговора с Женевьевой у Джанны осталось беспокойное чувство, и она испытывала сейчас, узнав побольше о своей матери, ещё более сильное желание выяснить, кто был её отец. Она так была поглощена этим, что заметила, что не может сосредоточиться ни на занятиях, ни на происходившем вокруг неё. Её соседка по комнате, Эльке, заметила это и предположила, что Джанне нужна смена образа жизни.
В тот же вечер, после того, как завуч проверила каждую комнату, убедившись, что все ученицы в постелях, Эльке вывела Джанну через окно и вниз по шпалере. Осторожно ступая, они обошли виллу сзади и пошли по тропинке, что шла вдоль озера по направлению к Монтрё. Когда они подошли к ферме, стоявшей между школой и городом, Эльке велела Джанне ждать и исчезла во дворе.
Оставшись одна, Джанна сообразила, что у неё нет с собой денег: та маленькая сумма, что она привезла из Нью-Йорка – жалкие сбережения от её работы в «Мэйсис» - была проиграна Эльке в покер, и Джанна знала, что не может ожидать каких-то дополнительных денег от Анны. Когда они разговаривали по телефону на следующий день после прибытия Джанны в школу, из разговора стало понятно, что Анна переживает крайне трудные времена. Недвижимость Марка была заморожена судом до разрешения притязаний на неё кредиторов, а содержимое галереи было арестовано правительством в уплату пошлин за ввоз, которые, как утверждали, всё ещё полагалось уплатить за картины. Анна была вынуждена отказаться от квартиры на Риверсайд Драйв, найти жильё подешевле и пойти работать дизайнером оптовых партий ювелирных изделий на Седьмой Авеню.
Взревел двигатель, и за рулём красного «Порше» с откидным верхом появилась Эльке.
«Садись,- окликнула она.- Если мы хотим выпить, пока всё не закроется, нужно поспешить».
Как только Джанна забралась на пассажирское сиденье, Эльке нажала на педаль газа и погнала машину, зарыскавшую по глубокой колее на грязной дороге.
«Я не думала, что учащимся позволяется владеть машинами»,- крикнула Джанна, перекрикивая тонкие завывания двигателя.
« Им и не позволяется,- ответила Эльке, плавно передвигая рычаг на последнюю передачу, её длинные светлые волосы развевались на ветру.- Поэтому я и плачу фермеру, чтобы он разрешил мне держать машину в одном из его сараев».
Джанна пыталась сделать вид, что ей всё нипочём, когда машина неслась по дороге вдоль берега озера, на полном ходу делая резкие повороты, но смогла прийти в себя, только когда Эльке сбавила скорость и остановилась возле маленького бара и ресторана, выходивших на озеро, между Веве и Лозанной .
«Не хотела бы я быть с тобой, когда ты спешишь»,- сказала Джанна.
«Тебе надо как-нибудь полетать со мной»,- засмеялась вторая девушка, пробежавшись пальцами по спутанным ветром волосам и направляясь в кафе «Пулли», где музыкальный автомат исполнял «Blowin’ in the Wind» Боба Дилана .
Потребовалась пара секунд, чтобы глаза Джанны привыкли к тускло освещённому помещению, но перед этим она наткнулась на стол, за которым сидела группа мужчин и женщин чуть старше двадцати.
«Гляди, куда прёшь, мужик!»
Говоривший был плотно сложен и ненамного старше Джанны, с тёмными вьющимися волосами и угловатым лицом. Его белый лыжный свитер был облит красным вином, пролившимся из бокала, когда она наткнулась на его стол.- «Извините,- сказала она,- свет здесь…»
«Американка, а?»
«Да».
«Откуда?»
«Из Нью-Йорка».- Джанна огляделась, ища Эльке, и увидела, что та разговаривает с мужчиной возле стойки.
«Это дыра, мужик».
«Я не мужик,- холодно ответила Джанна,- и, чтобы оценить Нью-Йорк, нужно иметь вкус».
«Эй, да ты расслабься, ладно?- Он усмехнулся.- Я – Джо Доусон, а ты кто?»
«Джанна».
«Джанна кто?»
Она поколебалась.- «Максвелл-Хантер».
«Звучит как один из тех вычурных старых автомобилей – Пирс -Арроу , Максвелл-Хантер… Хватай стул и присаживайся к нам».
Его напористость раздражала Джанну.
«Что ты пьёшь?»- спросил Доусон.
«Обычную «Колу»,- сказала она.
Он сделал заказ.- «Ну, а что ты здесь вообще делаешь?»
«Хожу в школу».
«Тадж-Махал?»
Джанна кивнула.
«Судя по тому, что рассказывает мне Эльке, это – самая что ни на есть старомодная тошниловка,- сказал он,- но она не мешает ей развлекаться в своё удовольствие. Она ведь настоящая сумасшедшая».
«А почему вы в Швейцарии?»
«Ты серьёзно?»
«Это довольно простой вопрос».
«Ты в самом деле не знаешь, кто я такой?»
«А я должна?»
«А я-то думал, что натыкание на стол было просто поводом познакомиться со мной».
«Я, пожалуй, пойду к Эльке»,- сказала Джанна, разъярённая его самонадеянностью, но, когда она начала вставать, он положил на её руку ладонь.
«Ничего личного,- сказал он.- Просто здесь, когда ты – лучший лыжник, большинство людей знает тебя. Это – как звезда-питчер в Штатах».
Джанна с облегчением увидела, что к столу приближается Эльке с мужчиной, с которым она разговаривала у стойки.
«Вижу, ты уже познакомилась с Джо Доусоном»,- заметила немка.
«Трудно пройти мимо него».
«Рассказывал тебе, какой он великий?»
«Номер Один в Кубке Мира – не так уж и плохо»,- запротестовал Доусон.
«На спуске-то он хорош, может быть, лучший из всех американцев,- сказала Эльке,- а вот в постели он – ну, скажем, средненький».
«Большое спасибо»,- сказал Доусон, напуская на себя обиженный вид.
«Но у меня есть кое-кто по-настоящему интересный, и я хотела бы, чтобы ты с ним познакомилась.- Эльке повернулась к стоявшему рядом мужчине.- «Фриц Деммер, это – подруга, о которой я вам рассказывала: Джанна Максвелл-Хантер».
«Очень приятно познакомиться»,- сказал Деммер, тщательно, с небольшим акцентом, произнося слова.
«Он – швейцарец, банкир и холостяк,- добавила Эльке,- что делает его завидным женихом в любой стране».
«Эльке любит пошутить,- сказал он.- Я и правда швейцарец и холостяк, но в банке занимаю весьма скромный пост».
«Он достаточно важен, чтобы продавать активы банка на цюрихской бирже»,- сказала Эльке.
«В Швейцарии банкиры выступают и как брокеры»,- объяснил Деммер.
Джанне понравилась его стеснительность, хотя бы потому, что она приятно отличалась от назойливости Джо Доусона. Он являл собой полную противоположность молодому американскому лыжнику и внешним видом, и поведением. В то время, как Доусон был гибок и мускулист, Деммер был коренастым и рыхлым, с бледным лицом и самыми обыкновенными чертами и с будто вылинявшими глазами. Редеющие волосы его были неопределённого цвета, и не светлые, и не каштановые. Из-за этого он выглядел старше своих лет, а их ему было, как показалось Джанне, тридцать. Его тёмно-серый костюм тоже сильно отличал его от Доусона, одетого в джинсы и лыжную куртку.
«Как убийство президента Кеннеди сказалось на рынке здесь, в Европе?»- спросила Джанна.
Деммер выглядел озадаченным. Он усмехнулся, очевидно, полагая, что его разыгрывают.- «Вы действительно хотите знать?»- неуверенно спросил он.
«Да,- ответила Джанна,- в Нью-Йорке я обычно следила за рынком».
«Как маклер?»- спросил Деммер.
«Скорее, как маклер-любитель»,- ответила она и стала рассказывать, как она следила за курсом акций, выбранных наугад её приятелем.
«Ну, и скука!»- громко объявил Доусон, вдруг поняв, что он уже не является центром внимания.
Перекрикивать музыкальный автомат было трудно, и Деммер предложил Джанне пойти на мостки, выходящие на озеро. Она согласилась и следующий час со вниманием слушала, как швейцарский банкир описывал ей свою работу, премудрости банковских законов его страны и торговые операции на цюрихской бирже. У него были обходительные, уважительные манеры, создававшие впечатление услужливости.
«Я езжу в Цюрих два-три раза в неделю,- сказал он.- Почему бы вам как-нибудь не поехать со мной?»
«Звучит забавно,- ответила она,- но, думаю, мне не удастся удрать из школы».
Он вынул бумажник и протянул ей свою визитную карточку.- «В случае, если вам всё же удастся, по этому номеру меня обычно можно найти».
Музыкальный автомат кончил играть, и огни в кафе «Пулли» начали гаснуть.
«Похоже, собираются закрывать»,- сказала Джанна.
«Если хотите, я подвезу вас до школы»,- предложил Деммер.
«Спасибо, но, я полагаю, Эльке ждёт, что я вернусь с ней»,- ответила Джанна.
Когда они вернулись в помещение клуба, ни Эльке, ни Доусона не было видно, и Деммер с надеждой сказал: «Они, наверное, уехали».
Джанна тоже так думала до тех пор, пока не вышла на улицу и не увидела свою соседку по комнате в «Порше» полураздетой, и с Доусоном.
«В конце концов, может быть, лучше вам отвезти меня в Монтрё»,- сказала она Деммеру.
Он взял её под руку и подвёл к своей машине. Это был маленький седан «Фиат», и он осторожно повёл его по дороге, идущей вдоль озера, следуя указаниям Джанны, пока они не доехали до фермы, где Эльке держала свой «Порше».
«Отсюда я дойду сама»,- сказала она.
После того, как Деммер выключил двигатель, на миг воцарилось неловкое молчание.- «Я очень хотел бы встретиться с вами снова»,- неуверенно сказал он.
«Если я смогу выбраться, я позвоню вам»,- сказала Джанна.
«Уж постарайтесь, пожалуйста»,- сказал он.
Его застенчивость была мучительной и заставила Джанну почувствовать себя в чём-то виноватой. Подчинившись порыву, она легко поцеловала его в щёку, выбралась из машины и заспешила к школе.
Вилла была окутана тишиной, и каждый её шаг по гравийному проезду далеко разносился в темноте, но ей всё же удалось незамеченной взобраться по шпалере в свою комнату, и через несколько минут она благополучно оказалась в постели.
Когда перед самым рассветом вернулась Эльке, она всё ещё была полупьяная, и перелезла через подоконник с таким шумом, что разбудила Джанну.
«Боже, как мне хреново,- простонала немка.- Мы с Джо чересчур увлеклись кокаином…»
«Не знаю, что ты в нём нашла»,- сказала Джанна, помогая подруге раздеться.
«У него есть свои плюсы,- ответила Эльке, изучая себя в зеркале в рост человека за дверью. Груди её были искусаны, а спина сплошь исцарапана.- «Ну, а как Фриц?»
«Он милый».
«И только.- Эльке зевнула.- Как и большинство швейцарцев, милый – но скучный».
«Он хочет показать мне биржу в Цюрихе».
«Для него это – высшая степень возбуждения».
«Звучит привлекательно».
«Так поезжай».
«Но это значит, что нужно удрать в будний день».
«Нет ничего проще. На следующей неделе мы едем в Давос на Кубок Мира по горнолыжному спуску. Тебе надо только дождаться последней минуты, а потом сказать мадам Флери, что ты заболела»,- сказала Эльке.
Джанна обдумывала этот план весь день; ей на самом деле интересно было увидеть цюрихскую биржу, да и мысль о том, чтобы удрать из школы, пусть на короткое время, соблазняла. На следующее утро она позвонила Фрицу Деммеру, сказала ему, что могла бы поехать с ним в Цюрих в следующий четверг, и предложила, чтобы он встретил её у фермы, где он высадил её предыдущим вечером. По голосу было заметно, что он удивился, услышав её так скоро, но он с радостью согласился на её условия.
В четверг утром все ученицы встали рано, чтобы успеть в Давос на состязания лыжников, где первым фаворитом в горнолыжном спуске был Джо Доусон. Был заказан автобус, и они сразу после завтрака сели в него. В последнюю минуту Джанна заявила, что у неё болит горло и поднялась температура.
«Так почему же ты раньше не сказала мне?»- резко спросила Женевьева.
«Это началось только ночью»,- сказала Джанна с деланной хрипотой.
«За тобой некому будет присмотреть,- предупредила её Женевьева.- Я всему персоналу дала выходной».
«Я сама позабочусь о себе»,- настаивала Джанна.
Женевьева заколебалась.- «Номер телефона доктора Брассара записан на доске объявлений,- сказала она.- Если тебе станет хуже, я хочу, чтобы ты сразу же позвонила ему».
«Позвоню»,- пообещала Джанна.
Ей удалось сохранять больной вид до тех пор, пока автобус не скрылся из вида. Потом она бросилась в свою комнату, сменила брюки и толстый свитер на изящно скроенный костюм-двойку, который Эльке сначала одолжила ей, потом настояла, чтобы она хранила его у себя, и поспешила на ферму, где её поджидал в машине Фриц Деммер.
Дорога в Цюрих заняла около четырёх часов. Когда они приехали, Банхофштрассе , улица, ведущая от озера к вокзалу, была запружена дневными покупателями. Пока Фриц вёл «Фиат» в медленной веренице машин, Джанна заметила выставленные в красиво оформленных витринах магазинов товары, и швейцарец-банкир, заметив её интерес, сказал: «Я всё покажу вам после того, как закроются торги».
Они вошли в древнее каменное здание, в котором располагалась биржа, и их приветствовали хриплые голоса маклеров, выкрикивавших цены на акции, которые они хотели купить или продать. Огромные экраны, встроенные в стены, показывали цены, и маклеры в маленьких застеклённых кабинках сидели, следя за ними с приклеенными к ушам телефонами, и передавая сведения клиентам. Атмосфера была крайне напряжённой. Джанна ощутила, как живительно действовала она на неё.
«Я должен позаботиться об одном деле ,- сказал Фриц,- но, когда я вернусь, я всё вам покажу и объясню, как это работает».
Она смотрела, как он здоровается с маклерами, идя по залу биржи, и удивлялась тому, как он преобразился. Его застенчивость исчезла. Теперь он источал уверенность, и видно было, что он находится в своей стихии.
Отвернувшись, Джанна медленно пошла по периметру биржи, наблюдая за бурной деятельностью, происходившей вокруг. Как будто одновременно проводилось много аукционов на разных языках, в число которых входили французский, итальянский, немецкий и английский. В валютном отделении биржи стучали телетайпы, а дюжины маклеров заключали сделки по продаже пакетов фунтов стерлингов, лир и долларов, разговаривая по прямому проводу с Лондоном, Римом и Нью-Йорком. На электронных калькуляторах они быстро подсчитывали проценты с точностью до шестого знака после запятой, продолжая разговаривать с клиентами, находившимися на расстоянии тысяч миль от них.
Джанна часто слышала о цюрихских гномах , но никогда не думала, что увидит их за работой. Из истово читаемой ею «Уолл-Стрит Джорнал» она знала, что принимаемые ими решения могли способствовать росту или снижению курсов валют целых наций. И она поняла, что это была настоящая власть. Они интриговала её, как интриговал и сам принцип, на котором была основана биржевая торговля: разработка курса действий и его испытание, заключавшееся в том, что на него ставились деньги. Марк как-то взял её в «Акведук» на бега и показал, как сделать ставку на два доллара, но это было другое. В выборе лошади большое значение имела удача, но для того, чтобы знать, какие акции покупать и по какой цене, и когда их продавать, требовалось настоящее искусство.
Она заметила, что особое её внимание привлекала деятельность одного человека. Ему было под пятьдесят, густые тёмные волосы его поседели на висках, и на нём был тёмно-синий костюм от хорошего портного. Остальные маклеры следили за каждым его движением, силясь услышать делаемые им заявки, чтобы тут же продублировать их. Он, по-видимому, почувствовал, что за ним наблюдают, потому что поднял взгляд, улыбнулся и подошёл к ней.
«Вам нравится «Abbott Laboratories» или «Hoffman-La Roche» ?»- спросил он.
«Abbott Laboratories»,- ответила она.
Он кивнул, вернулся в операционный зал, а через несколько минут появился вновь, держа толстую пачку швейцарских франков.
«Ваши комиссионные»,- сказал он.
«За что?»- спросила она.
«За то, что сказали мне о «Abbott Laboratories». Я держал и те, и другие акции, но после того, что вы сказали, я продал «Hoffman-La Roche». Только что он упал на два пункта. Вы сберегли мне много денег. Это – ваши комиссионные».
«но я ничего не знаю о «Abbott Laboratories».- Она рассмеялась.- Я думала, что вы играете в какую-то игру».
«Так оно и было. Это называется игрой на бирже. Берите же деньги».
«Но это было просто счастливое угадывание, я никак не могла…»
«Тогда позвольте мне показать вам биржу».
Джанна вдруг забеспокоилась.
«Я здесь не одна».
«Тогда, может быть, в другой раз.- Он протянул ей карточку.- Если я когда-нибудь понадоблюсь вам, пожалуйста, звоните мне, не раздумывая».
Он повернулся и возвратился в зал, оставив Джанну в смущении.
Через несколько минут Фриц Деммер снова был рядом с ней.- «Извините за то, что заставил вас ждать,- сказал он.- Надеюсь, вы не очень скучали».
«Скажите мне,- сказала Джанна, разглядывая карточку, бывшую у неё в руках,- кто такой Феликс Эрвин?»
«Многим хотелось бы знать это,- ответил Фриц.- Он сделал миллионы, работая на бирже, и здесь, в Цюрихе, и в Париже, и в Лондоне, и в Нью-Йорке, но пока никому не удалось выведать что-нибудь существенное о его прошлом. А что?»
«Да просто я не могла не заметить, что все остальные, кажется, наблюдают за каждым его шагом»,- ответила она.
«Это потому, что они хотят нажиться на его умении торговать,- объяснил Фриц.- У него всегда самая точная секретная информация».
«А где он живёт?»
«Везде, где можно делать деньги»,- сказал Фриц.
Джанна посмотрела на Феликса Эрвина, следящего за экраном. И вновь, кажется, он почувствовал, что за ним наблюдают, потому что прервал на середине разговор и посмотрел прямо на Джанну. Их взгляды встретились, и какое-то время они не сводили друг с друга глаз. Она почувствовала, что он словно бросает ей вызов, и отвернулась.
«Я должна возвращаться в Монтрё»,- сказала она.
«А я думал, вы хотите, чтобы я поводил вас по магазинам!»
«Если меня не будет в школе, когда остальные девушки вернутся из Давоса, будет беда»,- сказала Джанна.
На обратном пути в Монтрё Фриц был немногословен. Джанна знала, что он надеялся на то, что она задержится в Цюрихе, и чувствовала себя виноватой, обманув его, но она оправдывала эту ложь тем, что она спасает его от ещё большей обиды. Он ей нравился, но чисто платонически, а его интерес к ней, чувствовалось, выходил за рамки обычных дружеских отношений.
«Я увижусь с вами снова?»- спросил Фриц, остановив «Фиат» возле фермы.
«Если вы согласитесь на то, что мы будем просто друзьями»,- сказала Джанна.
«Может быть, когда вы узнаете меня лучше, ваши чувства изменятся…»
«Я хочу быть честной в том, что я чувствую сейчас»,- ответила Джанна.
Он сидел, держась за руль и уставившись вперёд.- «Я хотел бы быть твоим другом»,- сказал он.
«Я надеялась, что ты скажешь это»,- сказала Джанна, поцеловала его в щёку и заторопилась по тропинке к школе.

В следующие месяцы Джанна целиком окунулась в будни Школы Усовершенствования и взяла за правило навещать Женевьеву, что быстро превратилось в ритуал, совершавшийся дважды в неделю. По вторникам и четвергам обе женщины возвращались в частные покои директрисы, пили кофе и разговаривали до поздней ночи. Сначала их разговоры касались в основном прошлого, пока Джанна продолжала выпытывать подробности о Кее, но после того, как эта тема была полностью исчерпана и были исследованы все возможные версии по установлению личности её отца, они начали обсуждать настоящее и будущее.
Джанне очень нравились эти встречи с Женевьевой, и она очень много узнала от француженки. Однако светские мероприятия, бывшие столь важной частью учебного года, такие, как танцы и вечера в саду, которые посещали родители и друзья, а также студенты различных привилегированных интернатов для мальчиков, расположенных поблизости, доставляли Джанне куда меньше радости. У неё не было такой одежды и таких украшений, как у других девушек, и это заставляло её чувствовать себя бедной родственницей, и, даже несмотря на то, что Эльке щедро делилась всем, что она имела, с соседкой по комнате, эти мероприятия лишь напоминали Джанне о том, что она очень сильно отличалась от остальных молодых женщин в школе. Но, когда ей становилось слишком жаль себя, она ловила себя на мысли о том, что Анне сейчас гораздо труднее.
Джанна знала, что финансовое положение Анны, не позволявшее ей посещать школу, едва ли улучшится. А если оно и изменится как-то, Джанна знала, что это случится только благодаря ей. Чтобы больше узнать о финансовом мире, она подписалась на «Уолл-Стрит Джорнал». Если бы она купила сотню акций, которые её старый приятель выбрал наугад пару лет назад, у неё была бы прибыль около семи тысяч долларов. Ободрённая этим, она старательно читала каждый номер газеты, уделяя особое внимание статьям о небольших компаниях, только что добившихся известности. Используя сведения, собранные ею по крупицам из этих рассказов, она составила собственный список акций, все по цене ниже пяти долларов, и убедила Эльке, что она, вместо того, чтобы постоянно проигрывать пятьсот долларов, ежемесячно присылаемых её родителями на игру в покер, может, если захочет, попробовать заняться другой игрой.
Когда она с энтузиазмом восприняла идею и решила поддержать план своей подружки играть на бирже, Джанна предупредила, что гарантированной прибыли не будет.
«Ну, и что?- пожала плечами юная немка.- Давай займёмся этим».
На следующее утро, через неделю после празднования Пасхи, на котором Джанна была в вечернем платье, подаренном ей на рождество Женевьевой, она позвонила Фрицу Деммеру и попросила его приобрести для неё сто акций «Burke International».
Явно очень обрадованный тем, что слышит её снова, банкир сказал: «Они продаются по цене чуть меньше пяти долларов».
«Утром я пришлю тебе чек»,- сказала ему Джанна.
Она выбрала «Burke International» из-за статьи в журнале «Forbes» , в которой описывалось новое пристёгивающее устройство, производящееся маленькой калифорнийской компанией и испытываемое такими крупными авиастроительными компаниями, как «Hughes» и «Boeing» . Спустя неделю в «Уолл-Стрит Джорнал» было объявлено, что обе компании заключили с «Burke International» многомиллионный контракт по использованию креплений на всех новых самолётах, и стоимость её капиталов подскочила до двенадцати долларов за акцию.
«Ты больше, чем вдвое, увеличила наши деньги!»- воскликнула Эльке, услышав эту новость.- Да это занятнее, чем покер. Давай попробуем теперь что-нибудь покрупнее».
«Мы можем продать «Burke», оставить деньги у Фрица и купить под их обеспечение какие-нибудь другие акции».
«Что за обеспечение?»
«Мы используем тысячу долларов, чтобы купить акции на пятнадцать сотен».
«Ты это можешь сделать?»
Джанна кивнула.- «Фриц рассказал мне, как это делается».
«Звучит великолепно».
«Да, при условии, если акции поднимутся вверх. А если они опустятся ниже пункта, где мы могли бы иметь прибыль, мы получим извещение по телефону».
«Что за извещение?»
«Фриц захочет получить от нас дополнительные деньги, в противном случае он продаст имеющиеся акции, чтобы защитить себя и банк от возможных убытков».
«А это рискованно?»- спросила она.
«Очень».
«Великолепно! Давай так и сделаем».
После изучения всего исследовательского материала, что Джанне удалось собрать, она выбрала «Opto Products», фирму, производившую линзы, которые широко использовались в копировальных машинах, продаваемых такими гигантами, как «IBM» и «Xerox» . В статье в «Уолл-Стрит Джорнал» она прочитала, что «Opto Products» разработала систему, не только улучшавшую качество копий, но и упрощавшую уход за копировальными машинами, и решила, что это – нечто обещающее. Когда она разместила заявку на сотню акций, они продавались по пятнадцать долларов, но к тому времени, когда через шесть недель она их продала, их стоимость превысила двадцать два доллара за акцию.
«У тебя действительно есть чувство рынка»,- сказал Фриц Деммер, когда она позвонила ему с просьбой продать акции.
«Просто новичку везёт, наверное»,- ответила она.
«Не уверен,- сказал он.- У тебя был такой интерес, что ты захотела посетить цюрихскую биржу и наверняка читала много литературы о бизнесе. Мне кажется, тебе следует отдать должное своему умению».
Джанна начала верить, что Фриц, возможно, и прав, потому что почти все выбираемые ею акции тут же вырастали в цене. За считанные месяцы ей удалось так умело использовать первоначальный капитал Эльке в пятьсот долларов, что она превратила его в портфель акций стоимостью свыше восьми тысяч долларов.
«Хочешь, чтобы мы их обналичили?»- спросила она соседку по комнате.
«Я думаю, нам надо поставить их все на одну по-настоящему крупную игру»,- ответила немка.
«Что ж,- неуверенно сказала Джанна,- есть компания под названием «Arctico», которая мне действительно нравится. Это – канадская фирма, изготавливающая оборудование для нефтедобычи. Она разработала бур, который многие эксперты в области нефти считают лучшим, чем бур, производящийся компанией «Hughes Tool» . Он ещё на стадии испытаний, но, если испытания пройдут успешно, цена акций будет выше крыши».
«Мне это нравится»,- сказала Эльке.
«Так мне покупать под обеспечение?»
«А почему нет?- сказала другая девушка.- До выпуска осталось всего два месяца. Напоследок можно и дерзнуть».
Джанна заказала Фрицу Деммеру акции «Arctico» на двенадцать тысяч долларов, используя в качестве обеспечения уже имевшиеся в её портфеле восемь тысяч, а на пятьдесят процентов этой суммы взяв кредит. За неделю стоимость акций поднялась на три пункта, но затем в «Уолл-Стрит Джорнал» появилась статья, сообщавшая, что судья в Далласе, где компания «Hughes Tool» возбудила иск против «Arctico», постановил, что патенты «Hughes» были нарушены другой компанией, и за ночь стоимость акций «Arctico» упала на семнадцать пунктов.
На следующее утро Джанна получила телеграмму от Фрица Деммера с требованием выплатить ещё четыре тысячи долларов. Она позвонила ему по телефону, и он объяснил, что телеграмма была формальностью, способом официального уведомления о том, что, если она не внесёт дополнительные деньги, её акции будут проданы, чтобы покрыть четыре тысячи долларов кредита, который она задолжала банку.
«У меня нет четырёх тысяч долларов»,- сказала она ему.
«Тогда, боюсь, я должен продать твои акции по любой цене, которую предложат»,- сказал он.
«Сколько у меня останется?»- спросила она.
Он немного помолчал, делая расчёты.- «Около тысячи долларов»,- сказал он.
«Ты вышлешь мне чек?»
«Конечно, он сегодня же будет отправлен почтой».- Он сделал паузу, потом добавил: «Мне жаль, Джанна, кажется, полоса твоего везения закончилась».
Джанна была сражена наповал и с ужасом думала, как она расскажет об этом Эльке, но, когда вечером, после обеда, она сделала это, немка только рассмеялась и сказала: «Ну, что ж, зато, пока шла игра, мы немного позабавились».
Для Эльке это вложение денег было лишь ещё одной забавой, новым средством развеять скуку, которое было ничуть не важнее других многочисленных развлечений, которыми она заполняла свою жизнь. Но для Джанны это означало совершенно иное: её доля денег дала бы ей отличную возможность сделать сбережения на чёрный день, резерв, на который она могла бы жить после завершения учебного года в школе и который дал бы ей время найти работу.
Она продолжала поддерживать связь с Анной, отправляя каждую неделю ей письма и дважды в месяц звоня по телефону, при этом плату за разговоры Женевьева разрешила производить за счёт школы, и она знала, что дела в Нью-Йорке идут неважно. Анна предположила, что Джанне, возможно, будет разумно использовать связи, которые появились у неё в Монтрё, чтобы подыскать работу в Европе, но сейчас, когда до выпуска оставалось меньше восьми недель, у неё не было ни малейшего представления, с чего начать.
Решение пришло неожиданно с прибытием Графини де Кабо. Она появилась однажды утром в самом конце апреля, её тучное тело было завёрнуто в одеяние, похожее на нечто среднее между китайским халатом и палаткой, и собравшимся студенткам Женевьева Флери представила её как владелицу международного агентства по найму. С волосами, собранными в тугой пучок, подчёркивавшими величественную линию властного носа, нависавшего крючком над пылающими ноздрями, она являла собой внушительное зрелище. Её рот, как багровая щель, был вставлен над крепким подбородком, а глаза опытным взором оценивали аудиторию. У Джанны сложилось впечатление, что, бросив единственный взгляд, Графиня выбрала интересных ей учениц.
«Мадам Флери была достаточно любезна, чтобы пригласить меня сюда сегодня утром, как и в прошлом году, описать уникальную возможность, которой кое-кто из вас, несомненно, заинтересуется»,- объявила Графиня.
Она перешла к описанию своей программы, согласно которой выбранные ею молодые женщины тщательно подбирались для потенциальных работодателей по всему миру.
«Этим мужчинам требуются личные помощницы, хорошо обученные светским манерам,- сказала Графиня.- Для них важнее, чтобы вы могли поддерживать остроумный разговор за обедом, чем ваше умение печатать или стенографировать».
По комнате пронёсся заинтересованный шёпот. Джанна видела, что во всяком случае Эльке Крюгер слушает очень внимательно.
«Ваши обязанности будут самыми разнообразными,- продолжала Графиня,- но, как правило, они будут включать в себя такие вещи, как организация официальных обедов, развлечение деловых партнёров вашего работодателя, и безупречное ведение графика его светских встреч. Вознаграждение будет соответствовать вашей степени ответственности. Прежде, чем любая из вас решит, захочет ли она принять предложение о работе, вам будет выдан авиабилет первого класса туда и обратно, где бы ни находился ваш потенциальный работодатель. После собеседования, если вы решите не работать на него, вас отправят самолётом обратно в Париж и возместят все карманные расходы».
Одна из девушек в аудитории подняла руку.- «Как вы подбираете кандидаток на работу и работодателей?»
«Сначала, пока я здесь, я провожу личные собеседования,- ответила Графиня.- Затем те, кого я выбрала, будут приглашены в Париж, где расположены мои офисы, для недельного наблюдения – где я и мои сотрудники можем сталкиваться с кандидатками в самых разных светских ситуациях и таким образом сможем определить, кто из них наиболее подходит требованиям различных работодателей».
«Похоже, мужчины, на которых мы будем работать, будут ожидать от нас и постельных услуг. Как это сказалось на девушках, набранных вами в предыдущие годы?»- захотела узнать другая студентка.
«В прошлом году я выбрала восемь девушек, и пять – в позапрошлом,- ответила Графиня.- Не все остались с первым же работодателем, с которым у них было собеседование, но каждая в результате нашла себе работу по душе в самых разных областях, на трёх разных континентах. Лишь одна из них больше не работает. Она вышла замуж за своего босса и только что родила от него ребёнка».- Она сделала паузу, медленно обвела взглядом слушательниц и добавила с большой помпой: «Я – Графиня, не мадам!»
Её заявление было встречено громким смехом.
«Уверяю вас, что это – уникальная, и совершенно законная, возможность для немногих избранных,- заверила Графиня слушательниц,- и гарантирую, что любая из вас, кто отдаст себя в мои руки, никогда не пожалеет об этом».

26.
Женевьеве Флери было не по себе, но она старалась не подавать виду, плавно включила нижнюю передачу и поехала следом за заказным автобусом вверх по узкой, петляющей дороге из Хура в Сен-Мориц .
Поездка на лыжные трассы долины Верхний Энгадин была последним совместным выездом учениц перед выпуском, намеченным на середину июня, и, отправляясь утром из школы в Монтрё, они были в приподнятом настроении. Состязания за Кубок Мира по лыжам должны были состояться во второй половине дня, и было решено, что они остановятся на ночь в пансионе, где Женевьева и её ученицы останавливались каждый год.
Когда девушки садились в автобус, Женевьева, ехавшая в Сен-Мориц в собственной машине, пригласила Джанну ехать вместе с ней.- «Это позволит нам обговорить кое-какие дела перед тем, как ты уедешь в следующем месяце»,- сказала француженка, но в действительности у неё была совсем другая цель.
Когда Графиня спросила, кто из учениц хочет встать на учёт по поводу трудоустройства, Джанна подняла руку одной из первых и провела на личном собеседовании не менее часа. Женевьева надеялась выведать, о чём шла речь на этой встрече, побеседовав с Джанной во время долгой поездки из Монтрё в Сен-Мориц, но Джанна проспала почти всю дорогу в горы.
Когда Женевьева припарковала свою машину перед пансионом в Сен-Морице, где она должна была провести с ученицами ночь, было немного за полдень. Мадам Кроц, жена владельца, плотная румяная женщина, говорившая с заметным немецким акцентом, уже ждала их и развела девушек по комнатам, в которых им предстояло ночевать.
«Вам нужно поторопиться,- сказала она своим гостьям.- Скоростные спуски уже начались. Швейцарская команда выступает очень хорошо, и Алоиз Перрен, и Симон Бинер ещё продолжали соревнования, когда минут двадцать назад я ушла с трассы».
«А как выступает Джо Доусон?»- спросила Эльке.
«Он ещё не выступал»,- ответила мадам Кроц.
Возбуждённо щебеча, девушки оставили рюкзаки на койках и заторопились на лыжные спуски – все, кроме Джанны, которая задержалась, чтобы купить открытку с полки на регистрационной стойке.- «Для Анны,- сказала она.- Вы готовы идти на спуски?»
«Пока нет,- ответила Женевьева.- Я ещё немного уставшая после езды за рулём».
«Тогда увидимся там».- Джанна подоткнула длинные волосы под шерстяную шапочку, застегнула на молнию нейлоновую парку и поспешила следом за другими девушками. Группа молодых людей с выгоревшими на солнце волосами присвистнула, когда она проходила мимо.
«О, вот бы снова стать такой же молодой!»- вздохнула мадам Кроц. Когда Женевьева не ответила, она добавила: «Вы выглядите утомлённой».
«Поездка в горы с каждым годом кажется всё длиннее».
«Может быть, вы хотите кофе?»
«Спасибо, но я, пожалуй, просто пройду в свой номер и немного отдохну».
Мадам Кроц наблюдала, как Женевьева с усилием оторвалась от стула и медленно стала подниматься по лестнице. Она знала француженку пять лет, с тех самых пор, как она в первый раз привезла своих учениц в Сен-Мориц с ночёвкой, и была поражена тем, как сильно она изменилась внешне со времени их последней встречи. Она сделалась тощей, как жердь, и глаза как будто провалились в глазницы; ей недоставало и координации движений, и это наводило на мысль, что Женевьева, возможно, больна.
Француженка чувствовала, что мадам Кроц наблюдает за ней,- и знала, почему. Она думает, я больна, размышляла она, входя в свой номер, и она права, я больна, но такой болезнью, которую ей никогда не понять. Она почувствовала надвигающиеся симптомы к концу пути из Монтрё, но не могла сделать себе новый укол, потому что с ней была Джанна.
Тщательно заперев дверь, она открыла сумку с вещами и вынула маленький кожаный футляр с шприцем, иглой, резиновым жгутом и ампулой морфия, которую доктор Брассар доставил за полчаса до её отъезда в Сен-Мориц. Вместо того, чтобы тут же сделать себе укол, Женевьева поднесла ампулу к свету и принялась изучать её содержимое. Прозрачная жидкость, освещённая лучами дневного солнца, обрела золотистый цвет, образовав фон, на котором она увидела своё отражение. Суженное и удлинённое, её лицо было словно отражением в зеркале комнаты смеха на ярмарке, карикатурой, в которой её нормальные черты были искажены до неузнаваемости.
Игра в ожидание: так она называла про себя намеренную задержку, которую она всегда делала перед тем, как ввести себе морфий. Отказывая себе в наркотике, пусть всего на несколько минут, когда он уже был в её руках, она испытывала массу противоречивых чувств: страх, нетерпение, желание, надежду, отчаяние, опасение, ужас, даже смятение. Но над всеми ими высилась уверенность. Следующая доза была обеспечена, и это было главное.
Но на этот раз над игрой в ожидание нависла тень. Важной частью ритуала было выстраивание в ряд других ампул, её запаса на целую неделю, чтобы, взглянув, она убедилась, что у неё есть гарантия продержаться предстоящие дни, но их не было. Доктор Брассар доставил одну-единственную ампулу.- «Вы должны понять, мадам, школьный год подходит к концу, а вы ещё не заплатили того, что должны. С сегодняшнего дня я должен получать наличными, иначе вы больше не получите от меня морфия».
Обернув резиновым жгутом предплечье, она похлопала по руке, ища вену, но так и не нашла. С течением лет большинство их сделались слабыми, отступили к костям, избегая колющей их иглы. Какое-то время она использовала артерии – они располагались глубже, чем вены, и в них труднее было попасть, и для них требовались особые длинные иглы. Она перешла с предплечий и запястий к венам на ногах, но на этот раз не смогла найти ни одной, и через пятнадцать минут тыканья иглой и чистки её каждый раз, когда она забивалась кровью, она, наконец, оставила поиски и ввела морфий под кожу.
Почти сразу судороги, которые она испытывала во время езды, прошли, их сменило ощущение эйфории и благополучия. Надев парку и отороченные овчиной сапожки, она спустилась вниз. Мадам Кроц, сидевшая за регистрационной стойкой и проверявшая книгу записи постояльцев, подняла удивлённый взгляд.
«Я думала, вы отдыхаете»,- сказала она.
«Я обещала девушкам, что буду с ними на спусках,- весело ответила Женевьева.- И я не хочу их разочаровывать».
Прежде, чем женщина могла ответить, француженка торопливо вышла на улицу и направилась в город, который за прошедшие годы ей довелось узнать так хорошо. Проходя мимо отелей и пансионов, чайных и ресторанов, аптек и бакалейных лавок, почты, римской католической церкви и лыжной школы, она чувствовала себя чудесным образом воскресшей. Она любила Сен-Мориц, особенно в ночь полнолуния, когда, стоя на вершине холма за городом, она могла смотреть вниз, на освещённые окна отелей и пансионов и чувствовать себя окутанной мирной тишиной, воцарившейся на искрящейся снежной мантии окружавших её гор.
Её жизнерадостное настроение оставалось с ней, когда она выискивала в толпе, выстроившейся по обе стороны спуска, Джанну, но, когда Женевьева, наконец, нашла её, благодушие сменилось паникой. С Джанной беседовал высокий, красивый грубой красотой белокурый мужчина, в котором француженка сразу же узнала Дерека Саутворта. Боже, что он здесь делал? Невозможно, чтобы его присутствие здесь было простым совпадением. Несмотря на то, что минуло почти двадцать лет с тех пор, как она видела его в последний раз в лагере для интернированных, она безошибочно узнала в нём бывшего пилота RAF. И сейчас, когда ему было под пятьдесят, и он выглядел заматеревшим, от него всё ещё исходила та мужественная энергия, которая так привлекла Женевьеву, когда она впервые увидела его в тюрьме в Памплоне, уволакиваемого охранниками.
«Следующий участник – лидер нынешнего Кубка Мира по очкам,- оглушительно объявил по-французски громкоговоритель,- из Соединённых Штатов, Джо Доусон!»
Когда толпа взорвалась аплодисментами, Джанна повернулась, чтобы сказать что-то Саутворту, поймала взглядом Женевьеву и окликнула её, но голос её был унесён возбуждёнными выкриками толпы, когда вдруг появился Джо Доусон. Молодой американец мчался со скоростью свыше шестидесяти миль в час и всё же ухитрялся сохранять низкую стойку, держа голову над носками лыж. Неожиданно он оступился, и ноги скользнули вперёд. Один долгий миг он плыл в воздухе, его силуэт чётко был виден в лазурном небе; потом его тело рухнуло на утрамбованный снег с глухим стуком, который был в то же время достаточно громким, чтобы быть слышным, несмотря на удивлённые возгласы зрителей. Инерция его движения вперёд была столь высока, что он продолжал скользить вниз по пологому склону с болтающимися лыжами, пока, наконец, его не остановила груда тюков соломы.
«О, Боже! - выдохнула Джанна, не сводя глаз с Доусона, над которым, лежавшим подобно тряпичной кукле, стояли два распорядителя трассы.- Почему ему никто не помогает?»
«Человека с внутренними повреждениями опасно трогать, если не знаешь, что нужно делать,- сказал Саутворт.- Но дело, кажется, плохо…это худшее падение из всех, что я видел за пять лет, которые я езжу сюда».
Фигурка, в которой Джанна узнала Эльке, прорвалась сквозь толпу и подбежала к месту, где лежал Доусон. Немка попыталась положить голову упавшего лыжника на свои колени, но работники трассы оттащили её в сторону и держали, а в это время два человека с повязками Красного Креста осторожно уложили его на носилки. Доусон по-прежнему был без сознания, и одна рука вяло волочилась по снегу, пока медик не привязал её к его телу. К носилкам, установленным на сани, приладили нейлоновые верёвки, и медленно стали спускаться с горы на лыжах, а за ними последовала Эльке, спотыкаясь на ходу.
«Он – ваш друг?»- спросил Саутворт.
«Друг моей соседки по комнате, девушки, которая подбежала к нему»,- ответила Джанна.
«Ну, тогда не беспокойтесь, он в хороших руках,- сказал он.- Я доставил бы вас в медпункт, если бы у меня не было договорённости о встрече, которую я не могу отменить. Но я хотел бы увидеться с вами снова»,- добавил он.- «Вы пообедаете со мной сегодня вечером?»
«Я не уверена, что смогу уйти…»
«Попробуйте. Отель «Палас», в восемь вечера».
Он улыбнулся и, не дожидаясь её ответа, молодцевато направился к стоянке, расположенной у подножия холма, сел в красный «Феррари» и с рёвом помчал его в центр города.
Когда Джанна вернулась в пансион, она с удивлением увидела, что остальные девушки уже сидели за длинным деревянным столом, и на обед у них были сосиски с вермишелью, густой суп и «Fendant» , белое вино из Вале.
«Мы едим так рано, чтобы мадам Кроц могла навестить свою занемогшую сестру»,- объяснила Женевьева.
Как только девушки покончили с едой, Женевьева затеяла игру в шарады и настояла, чтобы все приняли в ней участие.
«Ну, Джанна, твоя очередь»,- объявила француженка, когда кукушка в настенных часах вестибюля прокуковала семь часов.
«Вообще-то мне сейчас не до этого»,- сказала Джанна.
«Что-то случилось?»
«Просто устала. Пожалуй, пойду наверх и подпишу Анне ту открытку».
Джанна оглядела помещение, ища Эльке. Её не было видно, и Джанна догадалась, что она, наверное, отправилась с Джо в больницу. Наверху, в своей комнате, она улеглась на койку и старалась придумать, как бы ей встретиться в назначенное время с Дереком Саутвортом. Она хотела увидеться с ним снова, но не могла додуматься, как это сделать, когда Женевьева держала всех их в такой короткой узде. В семь сорок пять вечера она посмотрела с лестницы вниз, увидела, что та ещё ведёт игру в шарады, и поняла, что уйти из пансиона незамеченной, кажется, невозможно. Незадолго до восьми часов она позвонила в отель «Палас» и попросила, чтобы её соединили с Дереком Саутвортом.
«Это я,- сказала она, когда он подошёл к телефону.- Боюсь, я не смогу обедать с вами в условленное время».
«Что случилось?»- спросил он.
«Я… задержалась…»
«Ну, что ж, я собираюсь пробыть здесь весь вечер, так что попробуйте присоединиться ко мне, чтобы выпить стаканчик на ночь. Я рассчитываю на это».
Раздался щелчок, и всё смолкло. Положив трубку, Джанна снова улеглась на койку и пыталась уяснить для себя, почему, когда он мог быть таким резким, её так тянуло к нему. Он был красив, любезен, забавен и очарователен, и умел слушать так, что заставлял её чувствовать, будто всё, что бы она ни сказала, было необыкновенно интересным. Когда он впервые заговорил с ней на горном склоне, он отметил изящество лыжника, а она ответила очень безапелляционным тоном, но его, кажется, нисколько не обескуражили её манеры, и вскоре она заметила, что относится к нему уже не так холодно. Она улыбалась про себя, вспоминая, как он описывал свою первую попытку прокатиться на лыжах, когда открылась дверь, и в комнату вошла бледная Эльке.
«С Джо всё в порядке?»- спросила Джанна.
«Он ещё в операционной,- сообщила Эльке.- Он сломал ключицу и руку, но врачей больше беспокоят внутренние повреждения, они подозревают, что у него что-то с селезёнкой».
«Это случилось прямо перед тем местом, где я стояла».
«Знаю, перед самым падением Джо я была по другую сторону трассы. Кстати, что это за мужчина, с которым ты была?»
«Да так, познакомились на склоне. Дерек Саутворт. Он англичанин…»
«И привлекательный»,- сказала вторая девушка.
«Он пригласил меня на обед».
«И?»
Джанна пожала плечами.- «Я должна была встретиться с ним в восемь часов, но мадам Флери следит за всеми, точно ястреб. Пришлось позвонить ему по телефону и сказать, что я не могу сделать этого».
«А он что сказал?»
«Что будет ждать».
«Похоже, он уверен в себе. Тебе надо идти».
«Не знаю, как».
Эльке открыла дверь, прокралась на цыпочках с верхней части лестницы и посмотрела вниз, в большую комнату, служившую одновременно вестибюлем и гостиной. Женевьева сидела перед камином и читала газету.-«Не в её правилах быть на ногах так поздно,- прошептала Эльке.- Может быть, она догадывается о том, что ты собираешься встретиться с ним».
«Да, она видела меня с ним»,- призналась Джанна.
«Значит, будем импровизировать»,- сказала немка.
Сорвав простыни с обеих коек, она связала их вместе и открыла окно. Была полная луна, и её бледный свет сиял на толстом снежном ковре, покрывавшем крышу пансиона. Она была двухуровневая, и нижняя её часть, располагавшаяся непосредственно под спальней девушек, спускалась так, что до большого сугроба, наметённого у одной стороны шале, было меньше пяти футов. Выбросив конец одной из связанных простыней в окно, Эльке привязала конец другой к деревянной стойке, поддерживавшего двухъярусные койки.
«Я не знаю»,- заколебалась Джанна.
«Зато я знаю,- твёрдо ответила Эльке.- Когда к тебе приходит что-то желанное, нужно хвататься за него обеими руками».
«Ну, а как же мне вернуться?»
«Так же, как и уйдёшь. Это будет ничуть не труднее, чем залезать по шпалере в нашей школе. Ну, давай!»
Джанна поколебалась ещё мгновенье, потом вылезла из окна. Снег на крыше был покрыт тонкой коркой льда, достаточно крепкого, чтобы выдержать её вес, пока она сползала по нему, используя связанные простыни для воспрепятствования скольжению. Она была одета в тесные лыжные брюки и толстый свитер, и они быстро покрылись снегом и, сделавшись скользкими, не могли замедлить её сползание. У самого конца связанной простыни онемевшие руки Джанны разжались, и она съехала с края крыши. Она упала в сугроб, но от удара у неё перехватило дух.
«А теперь я предлагаю тебе вернуться наверх более лёгким путём»,- произнёс строгий голос.
Джанна подняла взгляд с сугроба, на котором она была распростёрта, и увидела Женевьеву, стоявшую на балконе, выступавшем из стены пансиона. Рассерженная своей неудачей и назидательным тоном женщины, Джанна фыркнула: «Я хочу, чтобы вы перестали относиться ко мне, как к ребёнку».
«С радостью,- ответила директриса,- как только ты перестанешь вести себя, как ребёнок».
«Я имею полное право…»
«Не тогда, когда я несу за тебя ответственность».
«Когда я окончу школу…»
«Тогда можешь сама принимать решения. Но сейчас ты будешь делать так, как скажу тебе я. Возвращайся в свою комнату».
Джанна знала, что спорить бесполезно. Собрав всю свою уязвлённую гордость, она прошла деревянной походкой мимо Женевьевы и вернулась наверх.
Эльке, наблюдавшая за этой сценой из окна, покачала головой.- «Эту бабу не проведёшь».
«Теперь мне никак не выбраться отсюда»,- сказала Джанна.
«А почему бы тебе не позвонить ему снова?»
«И что сказать?»
«Может быть, ты сможешь договориться, что встретишься с ним после выпуска. Это всего несколько недель».
«Я не уверена, что он так заинтересован, что захочет этого».
«Есть только один способ узнать это»,- сказала Эльке, беря трубку телефона и протягивая её подруге.
Джанна поднесла трубку к уху.- «Связи нет»,- сказала она.
«Мадам Флери, должно быть, вынула вилку из коммутатора внизу,- проворчала Эльке.- Я говорила, её не проведёшь».
Осознание того, что её перехитрили, рассердило Джанну ещё больше, и на следующее утро она надменно сообщила Женевьеве, что, вместо того, чтобы ехать назад в её машине, она будет путешествовать с другими девушками в автобусе.
«Как хочешь»,- пожала плечами директриса.
Убедившись, что все девушки сели в автобус, Женевьева вставила ключ в дверцу своего «Пежо» и с удивлением обнаружила, что она не заперта. Ещё загадочнее оказалось то, что она обнаружила на водительском сиденье сломанную спичку.
Возможно, думала она, ведя машину через центр города, немного впереди автобуса, вёзшего её учениц, кто-то проник в «Пежо» ночью и не смог завести двигатель. Машина была оснащена противоугонным устройством на рулевой колонке, которое не помешало бы профессиональному угонщику, но могло отпугнуть дилетанта.
Несмотря на всю логичность такого объяснения, беспокойство Женевьевы не прошло, когда она достигла первого из извилистых поворотов на крутой горной дороге, соединявшей Сен-Мориц с Хуром. Начинался рассвет, но окружающие вершины накрыл туман, и видимость была плохая. Она заметила стальной рельс, ограждавший внешний край дороги – барьер для защиты от падения не справившихся с управлением водителей на дно отвесного ущелья – и поняла, что находится ближе к нему, чем следовало. Она нажала на педаль тормоза, чтобы снизить скорость, но ничего не произошло. Она попробовала ещё раз, сильнее, и услышала металлический скрежет. Скорость машины всё возрастала, пока, в считанные секунды, она, лишённая управления, не оказалась перед крутым и резким поворотом.
Яростно борясь с рулём, она попыталась направить автомобиль в узкий карман, предназначенный именно для таких аварийных ситуаций, но «Пежо» двигался чересчур быстро и проскочил въезд. За несколько мгновений до того, как машина врезалась в стальное ограждение, Женевьева поняла, что произойдёт, но понятно ей было и то, что она не сможет больше ничего сделать, чтобы предотвратить это, и, вместо того, чтобы закричать, она закрыла глаза, прижалась лбом к баранке руля и стала ждать, когда наступит конец.

Через три дня из полицейского управления в Лозанне в Школу Усовершенствования в Монтрё сержант привёз капитана Отто Штубе, и тот по отдельности допрашивал каждую из учениц.
Джанна была в числе последних. Ожидая возле библиотеки, в которой происходили допросы, она прислушивалась к звукам шагов каждой девушки, появлявшейся и проходившей по плиточному полу. Они отдавались гулким эхом, ещё более усиливавшим ощущение пустоты, опустившееся на школу после смерти Женевьевы.
Джанна никак не могла избавиться от чувства, что это она повинна в случившемся с француженкой: возможно, если бы она вела себя по-взрослому и возвращалась из Сен-Морица в Монтрё в машине, Женевьева была бы ещё жива. Джанна видела через окно автобуса, как машина лишилась управления, и ей показалось, что Женевьева на какой-то миг отвлеклась от руля. Может быть, она плакала? Может быть, слёзы затуманили её глаза, и этого было достаточно, чтобы произошла авария?
Джанна понимала, что она никогда не узнает этого наверняка, и её преследовало чувство, что она виновата в смерти женщины, которой она стала так близка.
«Кажется, нас преследует злой рок»,- сказала она Анне, когда, сразу же по возвращению в школу, позвонила ей, чтобы сообщить о Женевьеве.
«Сначала Марк, а теперь вот… Как бы я хотела быть сейчас рядом с тобой»,- сказала Анна.
Воспоминание Джанны о телефонном разговоре было прервано словами сержанта полиции: «Капитан Штубе готов принять вас».
Он провёл её в библиотеку и придержал дверь. Капитан Штубе сидел за письменным столом. Когда вошла Джанна, он привстал.
«Извините, что заставил так долго ждать, мадемуазель,- сказал он по-английски с лёгким акцентом, жестом приглашая её сесть.- Я знаю, это очень трудное время для вас».
«Вся школа очень расстроена»,- ответила Джанна.
«Но, как я понимаю, вы были ближе к мадам Флери, чем любая другая ученица?»
Джанна кивнула.- «Она и женщина, вырастившая меня, были подругами во время войны».
Капитан Штубе заглянул в папку, лежавшую открытой перед ним на столе.- «Женщина, вырастившая вас?»
«Анна воспитывала меня после смерти моей настоящей матери».
Офицер полиции извлёк из папки лист бумаги.- «Понимаю. Да, всё это есть в донесении, полученном моим управлением из Интерпола, но нет никакого упоминания о вашем настоящем отце».
«Я не знаю, кто он»,- скупо ответила Джанна.
«А мадам Флери?»
«Нет».
«Когда вы в последний раз обсуждали с ней этот вопрос?»
«За несколько дней до поездки в Сен-Мориц,- ответила Джанна.- Мы часто проводили целые вечера, беседуя вдвоём».
«О вашей настоящей матери?»
«И о ней, и о других вещах тоже».
«И, направляясь в Сен-Мориц, вы ехали в машине мадам Флери?»
Джанна кивнула.
«И, однако, вы предпочли вернуться в автобусе, с другими студентками. Почему же?»
«Мы с мадам Флери…- Джанна запнулась.- Мы поспорили вечером накануне аварии».
«Из-за чего?»
«Она застала меня выбирающейся из окна пансиона».
По угрюмому лицу капитана Штубе проскользнуло подобие улыбки.- «А куда, позвольте спросить, вы направлялись в столь поздний час?»
«Я в тот день заранее договорилась о встрече».
«А как зовут человека, с которым вы собирались встретиться?»
«Дерек Саутворт».
Капитан Штубе взял карандаш и сделал аккуратную запись на лежавшем перед ним листе бумаги.- «Что вы можете мне рассказать о… э-э, Дереке Саутворте?»
«Немного, кроме того, что он – англичанин…»
«В то время, что вы были с мистером Саутвортом, он говорил с мадам Флери?»
«Нет,- ответила она.- Они никогда не встречались».
Капитан Штубе заглянул в лежавшие перед ним документы.- «Вскрытие показало, что на момент смерти в крови мадам Флери было значительное количество морфия,- сказал он.- Вы имеете представление, где она могла достать его?»
Джанна напряглась. Она вспомнила, как часто менялось настроение у Женевьевы, но сказала: «Думаю, его прописал ей врач».
«Доктор Брассар отрицает, что снабжал её наркотиком».
«Так авария была вызвана воздействием морфия?»
«Это была не авария, мадемуазель. Тормозные цилиндры на всех четырёх колёсах её автомобиля были опорожнены перед её отъездом из Сен-Морица, возможно, кем-то в ночное время».
Реакцией Джанны был ужас, смешанный с облегчением. Немыслимо было, чтобы кто-то хотел убить Женевьеву, но, если за её смерть был в ответе кто-то другой, то это снимало груз ответственности с её плеч.
»Зачем же, о, Господи, кому-то делать такое?»- спросила она, в голосе её отразилось испытанное ею потрясение.
«Тому, кто хотел, чтобы она – или вы – погибли».
Джанна была ошеломлена.- «Я?»
Капитан Штубе пожал плечами.- «Почему бы и нет? Вы приехали в Сен-Мориц в машине мадам Флери. Таким образом, совершенно разумным было бы предположить, что и на обратном пути в Монтрё вы будете её пассажиркой. Задавая эти вопросы, я имею цель не определить причину аварии, мадемуазель, а постараться понять, почему была убита директриса этой школы».

27.
Джанна сидела на балконе своего номера в парижском отеле «George V» , глядя на поток машин, двигавшихся вечерней порой по Елисейским Полям. Был конец второй недели июня 1964 года, со времени её разговора с капитаном Штубе прошло больше двух недель, и всё-таки она не могла оправиться от потрясения, вызванного открытием, что смерть Женевьевы была не несчастным случаем, и что, кто бы ни убил её, он мог иметь намерение сделать жертвой именно её.
Она была так поражена этим открытием, смешанным с ужасным чувством скорби, испытываемом после смерти Женевьевы, что какое-то время серьёзно подумывала о том, чтобы отказаться от планов найти работу через агентство трудоустройства Графини и вернуться в Нью-Йорк, чтобы быть рядом с Анной. Это была инстинктивная реакция, возникшая от необходимости быть с кем-то, кого она любила, когда она чувствовала себя напуганной и уязвимой, но, когда она обсудила эту мысль по телефону с Анной, та ободрила её и уговорила придерживаться первоначального плана.
«Ты знаешь, как я была бы рада, если бы ты была со мной,- сказала Анна,- но, если есть возможность получить достойную работу, я на твоём месте ухватилась бы за неё. Я знаю, что и Марк хотел бы этого».
Анна очень мало говорила о себе, но по их многочисленным разговорам Джанна поняла, что у неё полно своих забот. Обвинения против Марка были сняты после его смерти, но расходы на осуществление защиты оставили Анну в жутких финансовых обстоятельствах. Она сейчас жила в однокомнатной квартире в перестроенном особняке на Аппер Вест Сайд на Манхэттене и работала дизайнером ювелирных украшений. Работа приносила доход, достаточный, чтобы держаться на плаву, но нынешний уровень её жизни был далёк от того, который она имела, когда был жив Марк. У неё даже не было денег, чтобы приехать в Швейцарию на похороны.
Женевьева была похоронена на кладбище при маленькой церквушке, выходившей к Женевскому озеру. Скромный обряд совершал молодой священник, который, хотя вовсе и не знал Женевьеву, красноречиво говорил о её высоконравственном характере, бывшим источником вдохновения для её учениц. Капитан Штубе рассказал о настоящей причине смерти Женевьевы только Джанне, и остальные девушки продолжали верить, что это был несчастный случай. Поскольку официальные торжества по случаю выпуска были отменены, когда закончился похоронный обряд, большинство студенток вернулось в свои семьи, и к концу недели в жилых комнатах Школы Усовершенствования в Монтрё остались лишь восемь девушек, отобранных Графиней для трудоустройства, и в этой группе были и Джанна, и Эльке Крюгер.
В следующий понедельник они уехали в Париж, где в «George V» для них были зарезервированы номера для недельного наблюдения за ними. Для Эльке и других девушек, происходивших из богатых семейств, значительная стоимость этих апартаментов не имела никакого значения. Не испытывали они и нехватку в средствах для развлечений в городе, и они проводили дни, покупая на Рю де Риволи и Фобур-Сен-Оноре одежду и другие вещи, которые они намеревались взять с собой в поездки за рубеж на собеседования по поводу устройства на работу.
В этих походах вожаком была Эльке Крюгер, родители которой прислали ей в подарок по случаю выпуска десять тысяч долларов, и значительную часть их она уже потратила в салонах таких модельеров, как Кристиан Диор, Скиапарелли и Баленсьяга. Она купила также солидные золотые часы «Piaget» , которые оставила под подушкой Джанны с запиской: «Моей лучшей в мире подруге».
Хотя Джанна и оценила чувство, с которым был сделан этот подарок, она смущалась от того, что не в состоянии ответить тем же. Анна выслала ей чек на сто долларов, и, когда Джанна позвонила, чтобы поблагодарить её, она ни словом не обмолвилась о заключении капитана Штубе, что Женевьева была убита и о том, что, возможно, жертвой должна была стать она сама. У Анны хватало и своих забот.
На третий день после прибытия Джанны в Париж Графиня послала за ней.- «Я знаю, ты не можешь позволить себе «George V», но я с радостью предоставлю тебе аванс…»
«Спасибо, мадам,- возразила Джанна,- но лучше я уплачу сама».
В тот же день Джанна взяла подаренные ей Эльке часы и заложила их за сумму, которой оказалось больше, чем достаточно, чтобы заплатить за недельное пребывание в Париже. Графиня приняла деньги, ничего не сказав, но в её душе этот жест пробудил интерес и восхищение.
Когда над Елисейскими Полями сгустились лиловые вечерние сумерки, Джанна стала смотреть на группы людей, прогуливавшихся по тротуарам широкого проспекта, среди них было немало студентов американских колледжей. Большинство из тех, с кем она разговаривала в кафе и в парках, приехали во Францию, чтобы переждать волну насилия, захлестнувшую в последнее время Соединённые Штаты. Они ещё были потрясены убийством президента Кеннеди и, устав протестовать, приехали в Париж, чтобы окунуться в другую культуру.
Слушая о том, что испытали эти молодые люди, большинство из которых было её ровесниками, Джанна поняла, в каком вакууме она жила в те месяцы, что провела в школе усовершенствования.
«Ты ещё не готова?»
Джанна обернулась. У открытой двери балкона стояла Эльке Крюгер. На ней было светло-голубое платье, купленное ею днём в бутике «Кристиан Диор», а убранные от лица волосы стягивала лента того же цвета.
«Ты выглядишь очень красиво»,- сказала Джанна.
«Я никогда не знаю, что надевать на вечера у князя Годзини».
«Да кто он?»
Эльке пожала плечами.- «Я познакомилась с ним прошлым летом в Сен-Тропе. У него на яхте была вечеринка. По-моему, он – итальянец. Очень богат и весьма эксцентричен, но весьма забавен. Когда мы были в Сен-Морице, я снова с ним встретилась. Это было в тот день, когда разбился Джо, и я была слишком занята, чтобы проводить время с графом, но он пригласил меня на вечер, который он устраивает сегодня».
«Но меня нет в списке приглашённых»,- сказала Джанна.
«Он не станет возражать».
Джанне захотелось придумать какую-нибудь извинительную причину, почему она не может пойти.
«Не знаю – да у меня и одежды подходящей нет…»
«У меня с лихвой хватит на нас обеих»,- оборвала её Эльке.
Она прошла в спальню, где по кровати были разбросаны только что купленные предметы одежды вперемешку с разными туфлями, шляпками, сумочками и прочими аксессуарами. Джанна выбрала простенькое белое платье с ярлыком от Жака Фата и сказала: «Это красивое».
«Но чересчур невинное»,- сказала Эльке.
«Значит, оно должно мне подойти».
«Девочка в двадцать лет? Верится с трудом. Ты уверена, что не обманываешь меня?»
Щёки Джанны запылали.- «Мы говорим о платьях, а не о моей половой жизни.- Она рассмеялась.- Так надевать мне эту вещицу или нет?»
«Давай,- сказала Эльке,- но поторопись, мы опаздываем».
Когда они добрались до дома князя на острове Сен-Луи , было почти одиннадцать. Перед отъездом из Монтрё Эльке продала свой «Порше», поэтому до острова на Сене, где жили многие богатейшие люди Парижа, они доехали на такси. В темноте дом выглядел угрюмым, сырым и заброшенным. Серые тени зданий восемнадцатого века выстроились вдоль узких, слабо освещённых улиц, окутанных туманом. Когда они позвонили в колокольчик по адресу, данному князем Эльке, открылись крытые ворота для проезда экипажей, выпустив во тьму тонкую полоску света, и появилась угловатая старуха в чёрном платке. Когда Эльке назвала себя, консьержка сверилась со списком.- «Приглашение было для вас одной, мадемуазель. Я должна поговорить с князем, прежде чем смогу впустить вашу подругу».
Старуха захлопнула ворота, и они услышали звуки шагов, удалявшихся по каменному коридору.
«Говорила тебе, ему не понравится, если я заявлюсь без приглашения,- сказала Джанна.- Может, мне лучше вернуться на Pont de la Tournelle …»
«Всё будет в порядке, вот увидишь»,- заверила её Эльке.
Через несколько мгновений крытые ворота открылись снова, на этот раз немного шире, и консьержка жестом пригласила их войти.- «Князь желает познакомиться с вашей подружкой»,- сказала старуха, держа открытой дверь маленького лифта.
«Говорила тебе, он не будет возражать»,- сказала Эльке.
Джанна не так была в этом уверена. Она чувствовала себя неловко, но поздно было идти на попятную. Когда дверь лифта открылась, две молодые женщины вышли из него в коридор, представлявший блистательные тридцатые, с их невообразимым сочетанием стекла и хрома работы Лалика . Здесь были греческие скульптуры, африканские маски, буфеты эпохи Людовика XVI, матовое стекло, самаркандские ковры, и всюду – зеркала с их бесчисленными отражениями. Но больше, чем контраст между унылой наружностью дома и роскошным внутренним убранством, Джанну поразило то, что все гости, заполнившие многочисленные комнаты, были наряжены в маскарадные костюмы.
Она как будто вернулась в прошлое, потому что наряды отражали, главным образом, период, когда Францией правил Людовик XIV: мужчины надели изысканно украшенные парчовые камзолы с длинными чулками и туфлями с серебряными пряжками, а женщины щеголяли в платьях из тяжёлого шёлка, которыми они при ходьбе мели пол. Среди них бросались в глаза несколько гостей, облачённых в ризы священников, одеяния монахинь и костюмы, изображавшие дьявола, и каждый был в маске.
Человек, ожидавший в коридоре, чтобы приветствовать их, был обряжен в алую мантию кардинала, церковный головной убор, в мочках ушей у него были рубиновые серьги, а лицо было густо покрыто пудрой и румянами.
«Дорогая!- воскликнул он тонким, высоким голосом, легко коснувшись щеки Эльке влажными, нахальными губами.- Я думал, ты никогда не соберёшься появиться здесь. Ну, представь же меня твоей загадочной подруге».
«Это Джанна»,- сказала Эльке.
«Совершенно необыкновенная,- заметил человек в облачении кардинала, отступив назад, чтобы изучить Джанну в лорнет.- Чудесное строение костей, довольно мальчишеские ноги, но мне это нравится. Она говорит?»
«Джанна, хочу, чтобы ты познакомилась с князем Годзини»,- сказала Эльке.
«Как поживаете»,- пробормотала Джанна.
«Довольно хорошо, и весьма часто»,- проказливо ответил князь.
«Ведите себя, как подобает»,- попеняла ему Эльке.
«Зачем? Это делает жизнь такой скучной».
Он плутовато подмигнул Джанне и заторопился семенящими шажками в бальную залу, где множество гостей кружилось под музыку трио, игравшего на маленькой сцене.
«По-моему, это было ошибкой»,- сказала Джанна.
«Не будь такой пессимисткой»,- фыркнула Эльке.
«Мы – единственные без маскарадных костюмов».
«А кого это волнует?»
«Думаю, может быть, князя».
«Его интересует в тебе совсем не это».
«У меня сложилось впечатление, что ему не нравятся женщины».
«Женщины, мужчины, животные,- для аристократа он очень демократичен».
«Он мне кажется таким странным».
«Но он достаточно богат, чтобы можно было назвать его просто эксцентричным».- Эльке взяла с подноса у проходившего мимо официанта два бокала с шампанским, протянула один Джанне и пошла по коридору, увешанному ярко раскрашенными масками с затейливой резьбой.
«Мне нравится его художественный вкус»,- заметила Джанна.
«Многое из его барахла находится в африканской коллекции Лувра».
«Трудно поверить, чтобы у такого человека была хоть какая-то тяга к возвышенному».
Эльке вдруг резко обернулась и встала перед подругой.- «Хватит, может быть, язвить?»- резко спросила она.
Джанна была слишком ошарашена её тоном, чтобы ответить.- «Хватит с меня твоих проклятых нравоучений. Да кто ты, к чёрту, такая, чтобы судить?»
Эльке отвернулась и зашагала к людной бальной зале, оставив Джанну в недоумении из-за вспышки гнева подруги по комнате. У них бывали мелкие стычки и в прошлом, большей частью из-за хронической неряшливости Эльке, но ни одна из них не была такой беспричинной, как только что случившаяся вспышка. По-прежнему озадаченная, Джанна вошла в комнату, где пышные растения, перевиваясь, тянулись вверх, к стеклянному куполу потолка, села на обитый роскошной парчой диван и задумчиво стала пить маленькими глотками шампанское.
«Вот ты где!»- задыхаясь, произнёс чей-то голос.- Эльке говорит мне, тебе нужна небольшая помощь, чтобы ты прониклась духом этого вечера, и у меня есть то, что доктор прописал».
Джанна подняла взгляд и увидела князя Годзини, державшего маленькую, украшенную драгоценностями, шкатулку с белым порошком. Он взял щепотку и понюхал каждой ноздрёй, затем предложил шкатулку ей.
«Спасибо, я, пожалуй, не буду»,- сказала она. Стремясь преодолеть возникшую неловкость, она добавила: «Я в восхищении от вашей коллекции африканского искусства».
«Особенно от фаллических штуковин, а?»- Князь захихикал, взял её за руку и повёл обратно к бальной зале, куда он шёл в поисках очередного бокала шампанского.
Трио перестало играть. После того, как глаза Джанны привыкли к свету, который был приглушён, она увидела, что гости в маскарадных костюмах, прежде медленно танцевавшие друг с другом, теперь предавались дикой оргии. Тела переплелись и извивались на полированном паркетном полу: женщины с несколькими партнёрами; мужчины, занятые оральным и анальным сексом друг с другом; восточно-европейская овчарка, жадно слизывающая мясной паштет, намазанный на половые губы изящно причёсанной молодой особы, стоящей на четвереньках посреди группы вуайеристов . Это было подобно картине Босха , изображавшей в совершенстве праздные жизни её персонажей, и Джанна испытала одновременно жалость и отвращение.
Потом она увидела Эльке. Немка, совершенно голая, лежала на маленькой сцене, занятой троицей, одновременно обслуживавшей по несколько партнёров. Она заметила, что Джанна наблюдает за ней, и вызывающе усмехнулась, отчего по телу её подруги пробежала дрожь. Джанна подалась вперёд, инстинктивно желая защитить её, но потом взяла себя в руки, отвернулась и заспешила к лифту.
«Джанна?»
Заговоривший с ней был в чёрном плаще, брюках и рубашке, шляпе с перьями, сапогах на высоких каблуках и с мечом. Лицо его было полускрыто маской. Когда он снял её, она узнала Джо Доусона.
«Я думала, ты ещё в больнице»,- сказала она.
Он распахнул плащ, показав гипсовую повязку, покрывавшую левую руку, плечо и рёбра.- «Я мог бы прийти сюда и в образе мумии»,- усмехнулся он.
«Эльке говорила, у тебя были и внутренние повреждения!»
«Селезёнка не там, где ей положено находиться».- Он старался казаться безмятежным.
«А Эльке знала, что ты будешь здесь?»- спросила Джанна.
Он покачал головой.- «Я думал, я устрою ей сюрприз».- Он бросил взгляд в сторону бальной залы.- «Но она опередила меня».
Джанна почувствовала, как он страдает, и потянулась к нему всей душой, а лифт опустился на первый этаж, и их с высокомерной миной выпроводила консьержка. Они постояли в неловком молчании на тротуаре.
«Я чувствую себя иссушённой»,- сказала Джанна.
«Это у тебя из-за кокаина».
«Да нет,- сказала Джанна.- Князь мне предлагал, но я не употребляю наркотики».
«Ты, наверное, единственная из гостей, кто не употребляет,- сказал Доусон.- У князя всегда самая хорошая дурь, и всем известно про это. В Сен-Морице он раздавал её гонщикам, как конфеты. Я был настолько глуп, что перед выходом из стартовых ворот понюхал кокаин. А что случилось, ты видела».
«А Эльке была сегодня вечером под кайфом?»- спросила Джанна.
«И сегодня вечером, и вчера вечером, и на прошлой неделе, она всегда от чего-нибудь, да под кайфом».
«Я пыталась поговорить с ней о наркотиках, которые она принимает, но она сказала, что сама может справиться с этим».
«Ей не нравится признавать правду о себе,- сказал Доусон.- Ты многого не знаешь об этой малышке».
«Но ты ведь по-настоящему беспокоишься о ней, правда?»
Доусон отвёл глаза.- «Давай выпьем по чашке кофе».
«Уже поздно».
«Пожалуйста?»
Впервые со времени её знакомства с молодым лыжником она почувствовала его беззащитность.- «Ладно,- сказала она,- найдём такси».
Туман, нависший над рекой, увлажнил тротуары, и они отражали свет, испускаемый старинными уличными фонарями из литого чугуна. Они пошли в сторону Pont de la Tournelle. Река текла, тёмная и тихая, и отражала мириады городских огней, словно бриллианты на чёрном бархате. Они нашли такси перед «Tour d’Argent» , но почти не разговаривали, пока не уселись за кофе с коньяком в «Les Deux Magots» .
«Ты сможешь снова встать на лыжи?»- спросила Джанна.
«Врачи так не думают».
«Что же ты будешь делать?»
Доусон пожал плечами.- «Пару лет назад я был принят в юридическую Школу при Калифорнийском Университете,- сказал он,- но я не поехал, потому что зарабатывал очень большие деньги на профессиональной лыжне. Теперь я могу попробовать снова".
«Не знала, что ты хотел стать юристом».
«По сравнению с номером один в мире в горнолыжном спуске не впечатляет, да?»
«Меня впечатляет».
«А Эльке нет. Ей нравилось быть подружкой победителя».
«Я знаю, она волнуется за тебя».
«Она из кожи вон лезет, чтобы показать это».
«Судя по тому, что ты мне рассказал, ей, кажется, нужна помощь»,- сказала Джанна.
«И больше, чем ты думаешь»,- ответил Доусон, с мрачным видом опуская в кофе кусок сахара.
Снова повисла напряжённая тишина, которую, наконец, нарушила Джанна, задав вопрос: «Почему ты выбрал лыжный спорт?»
«Я рос дикарём. Своего старика сроду не видел. Мама была официанткой в грязной забегаловке в Лос-Анджелесе и вечно пропадала на работе. Я начал воровать колпаки с автомобильных колёс, совершать кражи из магазинов, приторговывать травкой. Я прокололся, когда продал немного травки агенту под прикрытием из бюро по борьбе с наркотиками. Мне назначили общественного защитника, по-настоящему хорошего парня, который на деле заинтересовал меня тем, как работает закон. На судью произвело впечатление моё поведение в суде, и он предоставил мне на выбор год в колонии для несовершеннолетних или восемнадцать месяцев принудительных работ по определению суда. Я отправился на работы и стал работать на парня, у которого был бизнес по содержанию снега в Маммоте . Там-то я и научился кататься на лыжах. Можно, пожалуй, сказать, что преступление пошло мне на пользу».
«Когда ты собираешься возвращаться в Штаты?»
«Часов через шесть».
«Эльке знает?»
«Я собирался сказать ей сегодня вечером и спросить, не хочет ли она поехать со мной, но теперь мне наплевать, увижу я её когда-нибудь или нет».
«Она сама через несколько дней покидает Париж»,- и Джанна рассказала ему об агентстве по трудоустройству Графини.
«Для Эльке это то, что нужно,- прокомментировал он.- Много удовольствий и мало работы. Понятно, почему ей это интересно, но что ты находишь в этом?»
«Мне нужна работа».
«Я думал, что в этой выпендрёжной школе усовершенствования вы все – девушки из богатых семей».
«Ты смотришь на исключение».
«Чёрт побери!- Он покачал головой.- Эльке говорила, твой отец – один из богатейших торговцев произведениями искусства в Штатах».
«Чего ради ей было так врать?»
«Кто знает? К людям вроде Эльке логика неприменима. Бывали случаи, когда я сомневался, в здравом ли она уме».
Официант принёс счёт, и немногочисленные посетители улыбнулись наряду Доусона, когда они выходили на улицу.
«Где ты остановилась?»- спросил он.
«В «George V».
Он дал указания таксисту и уселся рядом с ней на сиденье. Начал моросить дождик, и Елисейские Поля заблестели от множества уличных огней.
«Как жаль, что у меня не хватило ума поговорить с тобой напрямик, когда мы познакомились»,- сказал он.
«И я жалею»,- ответила Джанна.
Когда такси остановилось перед отелем, Доусон сказал: «Не говори Эльке, что я видел её там сегодня вечером. Возможно, она сделает вид, будто ничего и не было; это – часть её паранойи. И будь поласковей с ней. Ей нужно, чтобы её любили. Она гораздо более ранимая, чем это кажется многим».
Он наклонился и легонько поцеловал Джанну в губы. Она подождала на тротуаре, пока такси, увозившее Доусона, не скрылось из виду, а потом заспешила в отель. Лёжа в кровати и наблюдая за игрой теней на потолке, она думала о том, что рассказал ей об Эльке Доусон, и пыталась вспомнить, были ли какие-нибудь предостерегающие знаки, которые она могла бы понять как указывавшие на душевное расстройство своей соседки по комнате. И не могла ничего такого припомнить. Она была возбуждённой и постоянно искала себе новые развлечения, но едва ли что-то указывало на то, что она находится на грани безумия, как предполагал Доусон.
Когда Джанна проснулась, близился полдень. Она посмотрела на вторую кровать и увидела, что Эльке спит сном младенца. В состоянии покоя её черты обрели удивительную невинность. Единственным свидетельством предыдущего вечера была размазанная косметика, которую она не удосужилась смыть. Джанна вошла в ванную и включила душ. Стоя под струями горячей воды, она думала о Джо Доусоне. Какая ирония была в том, что ей довелось узнать, что он был мужчиной, интересным ей, возможно, тем, кто стал бы ей по-настоящему небезразличен, когда было уже поздно налаживать какие-то отношения! Когда она вернулась в спальню, Эльке сидела перед зеркалом туалетного столика, стирая холодными сливками и бумажными салфетками остатки косметики.
«Куда ты делась вчера вечером?»- невинно спросила она.
Джанна помнила, что говорил Доусон о том, что Эльке сделает вид, будто никакой оргии не было и в помине, и её так и подмывало подловить её на этом, но, поскольку она не могла знать, насколько далека от помешательства её подруга, чтобы не рисковать и не сломать её, она сказала: «Я устала и рано ушла».
«Тебе надо было остаться,- легко ответила Эльке.- Это оказалась классная вечеринка».


Графиня назначила собраться всем девушкам в её доме в тот же день, чтобы объявить, что она посылает их для переговоров о работе. Джанна и Эльке взяли одно такси на двоих, и в течение всей непродолжительной поездки от отеля «George V» до острова Сите немка возбуждённо щебетала, гадая, куда она отправится. Слушая болтовню Эльке, Джанна размышляла, как она может ей помочь. Вероятно, думалось ей, когда представится благоприятная возможность, она сможет намекнуть Эльке, что та, может быть, только выиграет от беседы с психиатром. Ей следует быть очень тактичной.
«Как, по-твоему, Графиня решает, куда послать нас?»- спросила Эльке.
«Откуда же мне знать»,- сказала Джанна.
Предположительно, решения были основаны на выводах, сделанных Графиней в результате наблюдения за девушками во время их пребывания в Париже, но она ни разу не показалась, и, хотя от каждой из кандидаток требовали ежевечерне звонить ей, описывая, как они провели день, большинство из них сочиняло сценарии, которые, по их мнению, должны были произвести на неё впечатление.
Когда Графиня в изящно обставленной гостиной своего дома объявила о сделанном ею выборе, Джанна была поражена тем, как удачно она подобрала каждой девушке будущую работу. Проведя с ними столько времени в школе усовершенствования, Джанна знала всех девушек достаточно хорошо, чтобы знать особенности характера каждой, и была удивлена тем, как точно угадала их Графиня.
Назначения были самыми разными, от работы на боливийского миллионера, владевшего оловянными рудниками в Ла-Пасе , до греческого толстосума-судовладельца в Монте-Карло, проживавшего на яхте, большей даже, чем та, которой владел Аристотель Онассис . Эльке отправляли в Беверли Хиллз для собеседования с финансистом, интересы которого простирались от косметики до владения крупной киностудией.
Пункт назначения Джанны был объявлен последним, и он вызвал удивлённый шёпот у остальных девушек.
«Я посылаю тебя в Сингапур, милая моя,- сказала Графиня.- С тобой будет беседовать китайский господин по имени Джи Кей Вонг. Он – один из богатейших людей в Азии и управляет бизнесом, в который входят отели, газеты, морские линии, каучуковые плантации, недвижимость и многое другое, чего и не упомнить. Думаю, ты найдёшь, что блестяще подходишь для этого места».
Джанна была в растерянности. В самых буйных фантазиях не мечталось ей, что её пошлют в Азию. Она была одновременно напугана и встревожена, но, не успела она вымолвить и слова, как Графиня вновь обратилась к другим кандидаткам и повторила правила своего агентства. Каждой девушке будет предоставлен авиабилет первого класса до пункта назначения и обратно, а на месте она остановится на время собеседования с будущим работодателем в лучшем отеле. В случае, если она решит не соглашаться на предложенную работу, она вольна будет вернуться в Париж, где Графиня обещала приложить все усилия для того, чтобы найти ей что-нибудь более подходящее.
«Однако,- добавила она,- если вы примете предложение, я по вашему поручению обговорю контракт непосредственно с вашим работодателем, и за эту услугу я получу комиссионные в размере шести процентов от вашего заработка за первый год. Есть у кого-нибудь вопросы?»
Эльке подняла руку.- «Я устраиваю сегодня вечером небольшой обед в «Maxim’s» и хотела бы, чтобы вы присоединились к нам, мадам».
«Очень мило с вашей стороны,- ответила та,- но, думаю, вам, девушки, нужно воспользоваться этим случаем побыть без меня. Я хочу только сказать, что получала донесения о всех вас в течение прошлой недели и была крайне впечатлена тем, что рассказали мне мои помощники. Знаю, все вы хотите, чтобы я гордилась вами».
Раздался стихийный взрыв аплодисментов, и Графиня тепло обняла каждую из девушек, вручая им конверты с авиабилетами, деньгами на расходы и особыми указаниями о том, что делать, когда они прибудут к местам своего назначения.
«Знаю, тебе понравится Сингапур,- сказала она Джанне, когда наступила её очередь уходить.- Из всех вакансий твоя, пожалуй, будет самая трудная, а судя по тому, что рассказала мне мадам Флери перед её трагическим убийством, я совершенно уверена, что ты с ней справишься».
Джанна напряглась. Каким образом Графине стало известно, что Женевьева убита? Капитан Штубе сказал Джанне, что она – единственная, кому он открыл правду о гибели француженки, и в газетах о её смерти сообщалось, как о несчастном случае.
Слова Графини продолжали грызть Джанну весь остаток дня и продолжали преследовать её, когда она присоединилась к остальным девушкам в отдельном зале «Maxim’s» для прощального обеда, который давала Эльке. Немка не поскупилась, и к банкету, в меню которого входили мусс из копчёной форели, белужья икра и телятина, фаршированная трюфелями, подали «Château Margaux» и огромные бутыли шампанского «Bollinger» . К тому времени, когда подали кофе, все гостьи, включая Джанну, были изрядно навеселе.
Постучав ложечкой по краю бокала, чтобы привлечь всеобщее внимание, Джанна заявила: «Я предлагаю, чтобы все мы встретились здесь, в «Maxim’s», ровно через год, когда обед буду давать я…» Остальные её слова потонули в громком хоре одобрения.
После обеда Эльке повела своих гостий по череде баров на Левом Берегу. Но постепенно группа редела, так как девушки, которым надо было рано улетать, возвращались в отель, чтобы поспать хотя бы несколько часов, и, наконец, остались только Эльке и Джанна.
«Это был великолепный вечер»,- сказала Джанна.
Эльке кивнула.- «Думаю, всем было весело».
«Через неделю мы будем в разных концах света. Трудно поверить, да?»
«Когда попутешествуешь с моё, одно место станет совершенно похожим на другое».
«Ты говоришь так, будто тебе всё опостылело».
«Мне и в самом деле всё опостылело».
«А ты не думала поговорить с кем-нибудь об этом?»
Глаза Эльке сузились.- «К чему ты клонишь?»
«Только к тому, что иногда люди, умеющие выслушать…»
«Когда мне понадобится твой чёртов совет, я спрошу его»,- фыркнула Эльке.
«Я просто пыталась…»
«И зря!»- Повисла долгая напряжённая тишина, во время которой они старались не глядеть друг другу в глаза. Потом Эльке осушила бокал и сказала: «Давай-ка пойдём отсюда».
Когда они шли нетвёрдыми шагами по тропе, идущей вдоль Люксембургского Сада, занимался рассвет, и кроме них на улицах была лишь группа мусорщиков, только начавших свои маршруты.
«Вернусь-ка я лучше в отель. Мой самолёт улетает меньше, чем через четыре часа, а мне ещё собирать много вещей»,- сказала Джанна.
Эльке кивнула, но не ответила, и, когда Джанна махнула рукой такси, не сделала попытки сесть в него.- «Поезжай,- сказала она,- мне нужно быть в Орли только под вечер».
«Но тебе надо немного отдохнуть».
«Для этого уйма времени в самолёте».
«Ты уверена, что с тобой всё будет в порядке?»
«Ты меня знаешь,- сказала измученно Эльке.- Если беда не приходит сама, я отправляюсь на её поиски».
Возникла неловкая пауза, и потом они обнялись. Слёзы заструились по их щекам.
«Я чертовски буду по тебе скучать»,- прошептала Джанна.
«Тебе больше не придётся за мной прибирать…»
«Я буду скучать и об этом».
«Ты – моя лучшая подруга, может быть, даже единственная. Пожалуйста, не пропадай…»
«Не пропаду. Я сообщу Графине свой адрес, как только получу его. Ты сделай так же, и мы будем часто писать друг другу».
Водитель, нетерпение которого росло, посигналил.
«Тебе лучше ехать»,- сказала Эльке.
Джанна кивнула.- «Береги себя».
Она села в такси. Когда оно отъехало от края тротуара, Джанна бросила последний взгляд на подругу, одиноко стоявшую в сером утреннем свете.

28.
«Боинг-707» компании «UTA French Airlines» тряхнуло, когда он лёг на крыло над Сингапуром, островом, покрытым буйной зеленью и связанным с Малайским полуостровом дамбой в милю длиной. Джанна смогла расслабиться лишь тогда, когда самолёт, уносивший её восемнадцать часов от Парижа, сел, наконец, на посадочную полосу.
Это было утомительное путешествие, прерывавшееся лишь короткими посадками в Маскате и Коломбо для дозаправки, и у неё было много времени, чтобы обдумать разговор, состоявшийся с Анной примерно за час до отлёта из аэропорта Орли. Та была удивлена и восхищена, услышав, что Джанна отправляется в Сингапур.- «Это даст тебе возможность встретиться с Джанет Тейлор. Я напишу ей и сообщу, что ты будешь там. Она получает почту через абонентский ящик, поэтому я не знаю её точного адреса, но я скажу ей, что ты остановишься в «Raffles» и попрошу её связаться с тобой. С тех пор, как я видела её в последний раз, прошло двадцать лет, и за это время она многое повидала, но она любила тебя ребёнком, и я уверена, что её чувства к тебе не изменились».
Пока самолёт летел высоко над Индийским Океаном и до Сингапура оставались считанные часы полёта, Джанна думала над тем, что она знала об англичанке, которая, судя по тому, что рассказывала ей Анна, нянчила её в первые шесть месяцев жизни. Джанет передвигалась с Кеей по разрываемой войной Европе и через Пиренеи и помогла доставить Джанну до деревни Ирати. Теперь она годами жила в деревушке на севере Малайи как любовница партизана-коммуниста, за голову которого была назначена огромная цена.
История Джанет интересовала Джанну и сама по себе, и особенно потому, что она знала: эта женщина была последним звеном, связанным с её прошлым. Возможно, Джанет Тейлор сможет помочь ей открыть, кто же её настоящий отец. А если не сможет - Джанна знала это – тайна останется неразгаданной навсегда.
Стоя в проходе самолёта вместе с другими пассажирами в ожидании, когда можно будет сойти по трапу, она почувствовала себя особенно беззащитной. Она была на другом конце земного шара от Анны, Женевьева была мертва, а Эльке Крюгер была на грани нервного срыва.
Стюардесса, ослепительно улыбнувшись, произнесла: «Спасибо вам за то, что летели самолётом «UTA», и пришла пора Джанне покинуть самолёт.
Она кивнула и ступила на передвижной трап, где на неё тут же обрушилась стена горячего, удушливо влажного воздуха, тяжёлого от запаха сырой резины, жареного арахисового масла, дыма от солярки и едкой вони от разлагавшихся нечистот. Эффект был такой ошеломительный, что она почувствовала дурноту и прислонилась к перилам лестницы, чтобы прийти в себя.
«Как вы себя чувствуете?»- озабоченно спросила из дверного проёма стюардесса.
«Это всё проклятая влажность,- громко объявил румяный мужчина.- Я живу в Сингапуре больше двадцати лет, и до сих пор не привык ней».
«Со мной всё будет хорошо»,- сказала Джанна, неожиданно осознав, что она загораживает дорогу другим, ждущим своей очереди выйти из самолёта.
«Вы уверены?»- настойчиво спросила стюардесса.
«Да, в самом деле, спасибо»,- ответила Джанна, медленно и с трудом спускаясь по лестнице и входя в зону для прибывающих пассажиров. Превозмогая себя, она прошла паспортный контроль и таможенный досмотр, и после этого ритуала она буквально купалась в собственном поту.
«Мисс Максвелл-Хантер?»
На неё вопросительно смотрел человек в белом полотняном костюме. Она испытала на миг déjà vu , вернувший её на год назад в Женеву, когда её окликнул репортёр, сообщивший ей о самоубийстве Марка. Когда она кивнула, мужчина сказал: «Я – Джеральд Фостер, личный помощник мистера Вонга. Он попросил меня встретить вас».
Джанна вышла следом за ним за здание терминала туда, где ждал Роллс-ройс с включённым мотором, и вручила свои багажные бирки китайцу-шофёру, с которым Фостер быстро заговорил на его родном языке. Салон автомобиля, охлаждаемый кондиционером, был тем убежищем, которого так жаждала Джанна с момента, когда она вышла из самолёта.
«Здесь, внутри, так хорошо».- Она вздохнула.
«Хотелось бы немного успокоить вас, сказав, что ночью в Сингапуре прохладнее,- сказал Фостер,- но, боюсь, это – слабое утешение».
Джанна блаженствовала в охлаждённом воздухе, наблюдая, как Фостер открывает панель бара из орехового капа , встроенного в спинку переднего сиденья. Это был худой человек с острыми чертами, зачёсанными назад волосами и вялым подбородком. Кожа его была цвета застарелого сала, а в глазах была чуть заметная косинка, делавшая его отдалённо похожим на человека востока.
«Это должно вас охладить,- сказал он, подавая ей джин с тоником. Он чокнулся своим бокалом с её, холодным, как лёд.- Добро пожаловать в Сингапур. Джи Кей знал, что вы устанете от полёта, поэтому он зарезервировал время для того, чтобы поговорить с вами завтра утром».
«Джи Кей?»
«Мистер Вонг. Все зовут его по инициалам».
Джанна услышала, как шофёр грузит её вещи в багажник, а когда он уселся за руль, Фостер снова заговорил с ним на китайском.
«Много времени требуется, чтобы научиться говорить на этом языке так хорошо?»- спросила она.
«Нет, когда вас воспитывают, говоря на нём,- ответил Фостер.- Мой отец был англичанин, а мать – китаянка. Но базарный вариант малайского для вас не будет трудным, а на нём-то и говорит большинство людей здесь, в Сингапуре».
«Я думала, здесь говорят на малазийском».
Он сделал долгий глоток из бокала и сказал с принуждённой учтивостью учителя поневоле: «Малайский – это язык, малайцы – это раса, а малазийцы – это национальная группа, которая включает в себя китайцев и всех других, кто является гражданином страны».
«Как я понимаю, особой любви между малайцами и китайцами не осталось»,- сказала Джанна.
«Это ещё мягко сказано,- сказал Фостер, наливая себе ещё выпивки.- У нас здесь был серьёзный бунт несколько месяцев назад, и, чтобы вызвать новый взрыв расовой ненависти, достаточно небольшой искры».
Пока они разговаривали, шофёр плавно провёл Роллс-ройс по улицам, запруженным велорикшами, и переехал узкий мост над рекой Сингапур. Вдоль её заиленных берегов выстроились в ряд спуски к воде, на которых громоздились предназначенные для перевозки водой товары: тюки каучука, пальмовое масло, древесина деревьев восточных пород , оловянная руда, специи и конопля. Моторный сампан , волокущий за собой девять барж, прошёл под мостом, стреляя дизелем и выпуская клубы дыма, которые были втянуты кондиционером автомобиля и проникли в прохладное блаженство салона.
«Я не собирался поучать вас»,- сказал Фостер, когда «Роллс» мягко подкатил через площадь Святого Андрея к отелю «Рафлз».
Его слова были несколько несвязными. Джанна поняла, что джин с тоником, который он пил по дороге из аэропорта, сделал своё дело.
«Джи Кею не понравится, если я буду допускать, что возможны новые бунты. Подобные вещи вовсе не вселяют уверенность в нового человека».
«Он не услышит об этом от меня»,- заверила его она.
Фостеру, кажется, стало легче.- «Шофёр заберёт вас завтра утром в десять,- сказал он,- и, если вы не будете против моего дружеского предложения, наденьте самое скромное ваше платье. С другими бизнесменами Джи Кей может вести себя как Чингисхан, но, когда дело касается женщин, особенно европейских, он делается весьма щепетильным».
Джанна поблагодарила его за совет и вошла в вестибюль отеля. Знаменитый постоялый двор, который Сомерсет Моэм описал как вместилище всех преданий экзотического Востока, произвёл сначала на неё разочаровывающее впечатление. Белое трёхэтажное здание с крытой красной черепицей крышей, оно имело странно расположенный главный вход с одного угла и танцевальный зал, по-видимому, пристроенный позднее.
Портье-индус, худой человек с весьма озабоченным выражением лица, сообщил Джанне, что для неё забронирован номер и что она может требовать всё необходимое. Он вызвал носильщика в тюрбане, который провёл её в номер на третьем этаже, просторный, но несколько пустоватый, с большим вентилятором на потолке, который лениво кружился, поддерживая влажный воздух в непрерывном движении. Распаковав вещи, она приняла долгий, прохладный душ, надела лёгкое хлопковое платье и пошла обедать в гриль-бар «Пальмовый Двор», располагавшийся на открытом воздухе на лужайке, вокруг которой был построен отель. Меню было на английском, и официант терпеливо описал ей блюда. Она заказала папайю, рыбу, а на десерт – каштаны, маринованные в ароматизированном ликёре. Пока она ела, струнный квартет играл избранные мелодии Ноэля Коварда , и она почувствовала, что начинает расслабляться.
Вернувшись в номер, Джанна стояла у окна и смотрела на душный город, гадая, когда же с ней свяжется Джанет Тейлор. Вид завораживал: на прилавках торговцев съестным сияли крошечные огоньки керосиновых ламп, слышно было шуршание костей, передвигаемых игроками в ма-джонг , сидевшими в дверях своих лавок, до сих пор открытых, несмотря на то, что была почти полночь, и резкая вонь от фекалий в реке Сингапур, смешанная с запахом резины и ароматом цветущего по ночам жасмина. После стерильной чистоты Швейцарии Сингапур весь был словно в потных объятиях.
На следующее утро ровно в десять к главному входу подъехал китаец, личный шофёр Вонга, чтобы отвезти Джанну на собеседование. Вняв совету Джеральда Фостера, она надела ладно скроенный, но простенький белый льняной костюм, бывший частью гардероба, который купила ей Эльке, настояв на том, что это – прощальный подарок. К Вонгу им пришлось ехать улицами Чайнатауна , кишевшими людьми. На обочинах узких проездов выстроились торговцы, продававшие всё, от фруктов до моторного масла, а из сотен окон торчали бамбуковые жерди, на которых сушилось выстиранное бельё, подобно знамёнам разложившейся армии. И вновь, даже отгороженная от всего этого роскошным убранством Роллс-ройса, Джанна была поражена интимной атмосферой этого города, где китайцы, малайцы, тамилы, индусы и представители множества других национальностей жили бок о бок в комнатах, служивших одновременно домом и лавкой.
Штаб-квартира «Джи Кей Вонг Интернэшнл» с явно выраженной американской архитектурой и ультрасовременным убранством являла собой разительный контраст по сравнению с убогими домишками Чайнатауна. Устланный коврами вестибюль, обставленный хромированной мебелью, обшитой итальянской кожей, со стенами, украшенными работами Руо, Матисса и Шагала , был погружён в такую же могильную тишину, какую Джанна наблюдала в большинстве швейцарских банков. Она служила для усиления трепета, который уже вызвал ощущение пустоты в нижней части живота, и она обрадовалась, увидев знакомое лицо Джеральда Фостера, поджидавшего её в вестибюле.
«Не совсем то, что вы ожидали, а?- Он указал на полотна.- Джи Кей – это ходячий парадокс: он восхищается западной технологией, но в то же время верит, что ежедневная порция толчёных стрекоз увеличивает его половую силу».
«Поэтому вы и предупредили меня, чтобы я надела строгое платье?»- спросила Джанна.
«Вы весьма быстро соображаете для человека, который, как считают, должен до сих пор страдать от изнурительного полёта в реактивном самолёте».- Фостер усмехнулся, пропуская её в лифт.
«Я очень хорошо выспалась»,- сказала она.
«Это хорошо, потому что там вам понадобится всё ваше остроумие и сообразительность».- Он кивнул на огромные двойные двери, возле которых за письменным столом сидела красивая секретарша-китаянка.
«Мистер Вонг пока говорит по международному,- объявила она негромко.- Это ненадолго. Пожалуйста, располагайтесь поудобнее».
Фостер посмотрел на часы.- «Скоро я должен быть в доках»,- сказал он.
«Отправляйтесь, я справлюсь»,- заверила его Джанна.
Он поколебался.- «Лучше я подожду. Джи Кею не понравится, если меня не будет здесь, чтобы представить вас друг другу».
Подойдя к огромному окну из толстого стекла, он посмотрел на открывавшийся внизу вид, где разные пассажирские и грузовые суда покидали доки или ожидали швартовки. Сотни китайских кули разгружали товары в ожидавшие грузовики, а ещё дальше вдоль линии берега тысячи других работали на строительстве крупного жилого комплекса.
«Впечатляющее зрелище»,- заметила Джанна.
«Оно ещё больше вас впечатлит, когда вы узнаете, что Джи Кей владеет почти всем, что вы видите отсюда,- ответил Фостер.- Суда, склады, грузовики, отели, и проект, что воздвигается вон там».- Он указал на стройку.- «В нём будут собственная мечеть, храм, магазины, театры, рынки и школы. Рядом будут построены предприятия лёгкой промышленности, чтобы обеспечить жителей работой».
«Кто же будет там жить?»- спросила Джанна.
«Тысячи людей оттуда,- Фостер указал на район, лежавший сразу за главными деловыми зданиями в центре Сингапура.- Вы видите перед собой самую густонаселённую квадратную милю во всей Азии».
«Джи Кей, наверное, настоящий человек».
«Посмотрите сами,- Фостер похлопал по бронзовой статуе в натуральную величину, стоявшую возле стены.- Не совсем как живой, но сходство большое».
Статуя представляла собой человека маленького роста в шляпе китайского кули и штанах, похожих на пижамные. Через плечи его была перекинута длинная жердь с двумя вёдрами.
«А что он несёт?»- спросила Джанна.
«Ночную землю».
«Что это такое?»
«Джи Кей начинал со сбора кала и продавал его как удобрение,- объяснил Фостер.- Он давал кредит бедным крестьянам, которые не могли заплатить наличными, а деньги ссужал под огромный процент. Когда им не удавалось рассчитаться с ним, он заявлял о своих правах на их землю и им же сдавал её в аренду. Затем, используя землю как дополнительное обеспечение кредита, он расширил сферу деятельности и занялся покупкой сельскохозяйственной техники и оборудования, и давал их во временное пользование владельцам мелких фирм, которые иначе не могли бы позволить себе такие дорогие машины.- Он снова потрогал статую.- За два десятка лет из дерьма в миллионеры. Неплохо, а?»
Не успела Джанна ответить, как секретарша-китаянка объявила, что мистер Вонг готов их принять, открыла огромные двойные двери и ввела их в находившееся за ними помещение. Оно занимало почти весь этаж и было обставлено в том же современном стиле, что и вестибюль, но вместо стен, несущих на себе образцы искусства модерна, три стороны офиса представляли собой стеклянные панели, простиравшиеся от пола до потолка и открывающие вид на панораму города с одной стороны и береговую линию – с другой.
Джи Кей Вонг восседал за массивным дубовым письменным столом, совершенно пустым, если не считать единственной папки, которую он положил перед собой. Внушительных размеров стол делал меньше всё остальное, бывшее в помещении, и от этого сидевший за ним человек казался даже меньше, чем его статуя.
«Позвольте представить мисс Джанну Максвелл-Хантер,- сказал Фостер.- Мисс Хантер, это Джи Кей Вонг».
Человек за столом не сказал ни слова и не пошевелился, но изучал Джанну немигающими миндалевидными глазами столь пристально, что ей сделалось неловко. Он был приземист и плотен, с совершенно лысой головой и гладкой кожей. Возраст его было трудно определить; Джанне думалось, что ему где-то под шестьдесят, но она ничуть бы не удивилась, узнав, что ошибается в ту или иную сторону на изрядное число лет.
«Приятно познакомиться с вами»,- сказала Джанна, подавая руку.
Он даже не седлал попытки взять её, а продолжал изучать Джанну ещё несколько секунд, потом жестом велел ей сесть в пухлое кожаное кресло, стоявшее перед его столом.- «Ваше путешествие было приятным?»- спросил он по-английски размеренным голосом с сильным акцентом.
«Да, спасибо,- ответила она.- Очень любезно было с вашей стороны послать мистера Фостера, чтобы он встретил меня».
Джи Кей кивнул и бросил взгляд на своего личного секретаря.- «У тебя есть работа, Джеральд…»
«Да, сэр.- Фостер нервно похлопал себя по карманам.- Значит, увидимся позже, мисс Хантер».
Джанна кивнула и смотрела, как он пятится задом из офиса, удивлённая резкой переменой, произошедшей с ним в присутствии его хозяина.
«Вы не выпьете со мной чаю?»- спросил Джи Кей, когда дверь закрылась.
«Охотно»,- сказала Джанна.
Он вызвал секретаршу, заказал чай и продолжал говорить на общие темы, пока она не вернулась, неся красивый лакированный поднос, на котором были две просвечивающие фарфоровые чашки и простой, но очень тонкой работы чайник.
«Графиня – очень обстоятельная женщина,- сказал он, когда секретарша закончила разливать чай и покинула помещение.- Она прислала мне подробные сведения о вашем прошлом и неоднократно беседовала со мной по телефону. Как я понимаю, она впервые встретилась с вами в Школе Усовершенствования в Монтрё?»
Джанна кивнула.- «Она пришла отобрать несколько девушек для трудоустройства через её агентство».
«Когда это было?»
«Недель шесть тому назад».
«Перед тем, как была убита мадам Флери»,- пробормотал он, заглянув в папку.
Джанна напряглась: сначала Графиня, а теперь Джи Кей,- оба они причастны к информации, известной, как она думала, только швейцарской полиции и ей самой. У неё было искушение спросить, откуда он это узнал, но она сдержала порыв. Время для этого было неподходящее.- «В последнюю неделю апреля»,- ровно ответила она.
«Я также понимаю, что мадам Флери была подругой женщины, вырастившей вас?»
И вновь Джанна постаралась скрыть, как она поражена его точным описанием Анны. У неё вдруг возникло неприятное чувство, что Джи Кей Вонг знал гораздо больше о её прошлом, чем она поведала Графине.
«Они знали друг друга во время войны»,- осторожно ответила она.
Человек за столом извлёк из досье лист с аккуратно напечатанными строчками и внимательно просмотрел его.- «Как я понимаю, обе они были узницами лагеря для интернированных в Испании, и вместе с ними во время ареста была англичанка по имени Джанет Тейлор. Вы знаете её?»
«Анна поддерживала с ней связь».
«А вам известно, что она сейчас живёт в Сингапуре?»
«Так мне сказали».
«Вы будете с ней встречаться, пока вы будете здесь?»
Раздражённая его пытливостью, Джанна резко ответила: «Когда перед вылетом из Парижа я разговаривала с Анной, она вызвалась черкнуть записку Джанет Тейлор с сообщением о моём приезде и попросить её связаться со мной, но встретимся ли мы с ней, будет зависеть от того, решу ли я принять ваше предложение о работе, о которой я пока почти ничего не знаю».
«Вы должны извинить меня за прямоту вопросов,- сказал Джи Кей, и, когда он поднялся из-за стола и уселся в кресло напротив Джанны, его манеры вдруг сделались весьма учтивыми.- Я – не цивилизованный человек, и иногда моя прямота обижает людей. Поскольку я вполне сносно говорю по-английски, иные полагают, будто я знаю и этикет европейцев, но, к сожалению, это не так. Вот почему мне крайне необходим кто-нибудь вроде вас, сведущий во всех этих тонкостях. В случае, если вы решите принять пост моей личной помощницы, а я очень надеюсь на это, главнейшей вашей обязанностью будет выступать посредником между мной и множеством европейских бизнесменов, навещающих меня здесь, в Сингапуре».
Он налил Джанне ещё чаю и подал его с улыбкой, обнажившей дорогостоящий золотой мост.- «Они будут ждать, что их будут развлекать и показывать им многие городские достопримечательности,- продолжал он.- Вашей работой будет обеспечить это и убедиться, что они знают, где найти средства, необходимые им для ведения их дел. Вам придётся выучить, в каких ресторанах что подают, где расположены различные банки, как можно организовать отправку груза водным путём и как нанять местный транспорт. Я также буду ожидать от вас, что вы будете часто посещать места, где любят собираться европейцы, такие, как Сингапурский Плавательный Клуб, и окажетесь на уровне, как спутница для мужчин, являющихся моими гостями, для присутствия на обедах».- Он остановился и отхлебнул чаю.- «В обмен на эти услуги,- сказал он,- я буду платить вам щедрое жалованье, возмещать все ваши расходы и обеспечу вас машиной. Первые три месяца испытательного срока вы будете продолжать жить в отеле «Раффлз», за счёт компании, после чего, если вы решите завершить свой годичный контракт, вам будет предоставлена квартира в здании, находящемся в моём владении, на окраине города, с видом на океан».
«Звучит интересно»,- сказала Джанна.
«Это будет ещё и замечательный и поучительный опыт, если вы намерены продолжать занятие бизнесом».
«Звучит ещё лучше».
«Означает ли это, что вы соглашаетесь?»
«Я хотела бы попробовать это в течение трёх месяцев».
«Графиня была права, когда уверяла, что я буду доволен вами, и вы успели как раз вовремя.- Джи Кей сиял.- На конец месяца у меня назначена встреча особой важности. Банкиры и финансисты со всего света приедут сюда для обсуждения размещения ценных бумаг промышленного парка, который я строю. Для меня это чрезвычайно важно. По меньшей мере, дюжина этих гостей – европейцы, и я знаю, они оценят, что у них будет кто-нибудь вроде вас, кто сделает их пребывание здесь приятным».
«Я сделаю всё, что смогу»,- заверила его Джанна.
«Но сначала вы сами должны познакомиться с Сингапуром,- сказал он.- Мои гости будут ожидать, что вы покажете им город, а вы не сможете этого сделать, если сами будете для него чужая. Предлагаю вам потратить следующую неделю на ознакомление с островом. Вы водите машину?»
«Да».
«Тогда я скажу мистеру Фостеру, чтобы он взял вам напрокат машину и распорядился выдать вам права. Если вам нужно что-нибудь ещё, дайте мне знать, не раздумывая. Я хочу, чтобы вы наслаждались пребыванием здесь».
Пока Джанна спускалась на лифте в вестибюль и ехала в «Роллс-ройсе» назад в отель, она размышляла о собеседовании и пыталась понять, почему у неё возникло неприятное чувство, будто Джи Кей Вонг манипулировал ею. Она ещё не выяснила причину своей тревоги, когда в её номере зазвонил телефон.
«Вы, должно быть, надели нужное платье,- без обиняков сказал голос, который она узнала как принадлежавший Джеральду Фостеру.- Джи Кей был впечатлён. Сегодня вечером, чтобы отпраздновать это, я хотел бы угостить вас обедом».
Джанна заколебалась, памятуя о том, как пил Фостер по дороге из аэропорта.- «Вообще-то я устала и…»
«У меня есть сюрприз, который, думаю, вам понравится».
«Вы очень загадочно говорите».
«Я – непостижимый человек Востока,- или, по крайней мере, такой наполовину».
Она засмеялась: «Ну, ладно…»
«Я заеду за вами в восемь часов»,- сказал он.
Когда Джеральд Фостер прибыл к отелю, он сидел за рулём зелёной спортивной машины «MG». Вместо того. Чтобы открыть дверцу с пассажирской стороны, он протянул ей ключи и сказал: «Вот и ваш сюрприз. Вам его и вести».
Джанна едва могла поверить его словам.- «Вы имеете в виду, что она моя?»
«Взята напрокат».
«Но у меня даже прав нет».
Он протянул ей карточку с какими-то, по-видимому, официальными символами.- «Теперь есть. Они временные, но будут действительны до тех пор, пока не получите постоянные».
«Да как же вам удалось достать их так быстро?»
«Друзья на высоких постах».
Джанна уселась за руль. Странно было сидеть справа, и ещё более странно было ехать по левой стороне улицы, но к тому времени, как они проехали площадь Святого Андрея, она начала к этому привыкать.
«А почему «MG»?»- спросила она, крича, чтобы её можно было услышать сквозь рёв дорожного движения.
«Просто догадался.- Он усмехнулся.- Я был прав?»
«Она великолепна, но не скажете ли вы, куда ехать?»
Следуя указаниям Фостера, Джанна ныряла и выныривала из похожего на лондонский потока машин, обгоняя двухэтажные автобусы, и вела маленькую спортивную машину по улицам, носившим такие названия, как Маунтбаттен, Лавендер и Виктория . Откидной верх был убран, и тёплый, влажный воздух, тяжёлый от резких запахов, которые она начинала воспринимать как неотъемлемую часть Сингапура, увлекал её волосы назад. Каждый раз, когда машина отзывалась на нажатие ногой на педаль газа, она испытывала прилив адреналина. Машина была быстрая, маневренная, и у неё были хорошие тормоза – непрерывно подвергавшиеся испытанию, когда велорикши и велокары вклинивались в поток машин, часто оказываясь в считанных дюймах от её бампера.
«Не беспокойтесь, если несколько раз врежетесь в чью-то задницу,- прокричал Фостер после одного особенно тесного сближения.- Здесь вы добьётесь уважения только так».
Джанна догадалась, что он пил снова, но, пока они кружили по городу, он необыкновенно остроумно всё комментировал. Он, по-видимому, отлично знал Сингапур. Поскольку он говорил на беглом малайском не хуже китайцев, он мог перевести многое из того, что Джанна иначе бы просто не поняла, как тогда, например, когда он привёл её за кулисы, чтобы она увидела, как играется театр теней .
Плоские раскрашенные фигуры, вырезанные из пергамина, были актёрами, а бамбуковые палки двигали руками на шарнирах, в то время, как свет, отражённый от неровно горевшей масляной лампы, отбрасывал тени на экран, к вящему удовольствию публики, расположившейся перед ним. Звездой шоу был кукловод и рассказчик из Кота Бару , который то басом, то фальцетом читал роли персонажей, и мужские, и женские, вдыхая в свою труппу жизнь, а оркестранты в это время дули во флейты и гремели литаврами, смеясь каждой шутке, слышанной ими, наверное, тысячу раз. Джанна поймала себя на том, что смеётся вместе с ними, но не из-за шуток, которые ей переводил Фостер и которые ей были непонятны, а, скорее, из-за веселья, царившего среди участников.
После спектакля Фостер велел Джанне ехать на Багис стрит , где, по его уверениям, они найдут лучшую еду в Сингапуре. Припарковав машину, они бродили вдоль торговых рядов, освещённых керосиновыми лампами, напротив которых стояли накрытые скатертями столы, глазея на креветки величиной с бананы, серо-розовые на мерцавшем льду, на пирамиды сердцевидок , крабов с тяжёлыми клешнями, выстроившиеся воинственными рядами, ощипанных цыплят, блестевших от жира, и свинину с прослойками, свисавшую с крюков рядом с перевязанными кровяными колбасами.
Когда они сели за грубый деревянный стол, через покрытую мусором улицу к ним подошёл молодой китаец, неся деревянными щипцами пышущие жаром полотенца, и, пока Джанна вытирала руки, он перечислял деликатесы, предлагавшиеся всеми лотками. Сам он занимался жарением уток, но не проталкивал свой товар, и не выказал никакого удивления, когда Фостер сделал заказ на беглом кантонском диалекте китайского.
«Пожалуй, мне понравится Сингапур»,- сказала Джанна.
«Только молитесь, чтобы он не взорвался, пока вы здесь »,- ответил Фостер, осушая бокал и заказывая ещё пива.
Джанна смотрела на проходивших мимо людей: молодых китаянок, щеголявших в облегавших их тела ярких пижамах; немногих китайцев, одетых по-европейски; малайского крестьянина, присевшего на табуретку рядом с корзиной с живыми цыплятами; кули, шагавшего по запруженной улице с перегруженным шестом через плечо,- ей трудно было поверить, что Фостер действительно был убеждён, будто эти люди способны на насилие.
Когда подали еду, Джанна ела медленно, заметив, что Фостер не притронулся к заказанным им блюдам, а вместо этого налегал на выпивку, и беспокойство её росло.
«Уже поздно,- сказала она, когда с едой было покончено.- Думаю, мне лучше вернуться в отель».
«Есть ещё одно место, которое я хочу вам показать»,- настаивал Фостер заплетающимся языком.
«Я не думаю…»
«О, давайте же,- не унимался он.- Джи Кей говорил ведь, что вам нужно почувствовать этот город, да?»
«Да, но…»
«Место, куда я хочу вас привести, из тех, где европейцы, вы, развлечётесь на славу.- Он уплатил по счёту, дав щедрые чаевые, и взял Джанну под руку, когда они пошли обратно к машине.- Вам следовало бы платить мне за знания, которые я вам даю, ей-богу!»
Вопреки здравому смыслу, Джанна последовала указаниям Фостера и повела «MG» по Норт Бридж Роуд , освещённой неоновыми огнями улице, вдоль которой выстроились мелкие магазины и лавочки. Хотя было уже за полночь, поздние покупатели мелькали в открытых дверях, из которых громко зазывали торговцы. Из незастеклённых окон всех домов из радиоприёмников и проигрывателей лилась смесь восточной и западной музыки.
«Здесь сверните налево»,- сказал Фостер.
Едва разминувшись с велорикшей, Джанна повернула машину в переулочек, освещённый кричащими неоновыми вывесками с названиями вроде «Дворец Радости» и «Сады Лотоса».
«Послушайте,- сказала она, когда Фостер велел ей остановиться и она припарковалась у сточной канавы в шесть футов глубиной, заполненной до середины гниющими отбросами,- я в самом деле не уверена…»
«Да ладно вам, будьте непринуждённее»,- настаивал Фостер.
«Ну, что ж,- неуверенно сказала она,- почему бы и нет?»
«Вот это – другое дело,- сказал Фостер.- Вам это понравится».
Он провёл её в тускло освещённый, накуренный клуб, где хозяйка-китаянка поздоровалась с Фостером, назвав его по имени, и подвела их к столику перед небольшой сценой. Он заказал две бутылки пива «Tiger» , сказал что-то хозяйке, от чего она рассмеялась, и показал туда, где возле одного края сцены держалась стайкой полудюжина исключительно красивых девушек евроазиатской наружности.
«А в чём шутка?»- спросила Джанна.
«Увидите», - усмехнулся Фостер.
Огни стали ещё глуше, и динамики начали исторгать лишённую мелодии музыку, а сцену осветил единственный прожектор. Сцена была пуста, имелся только большой экран, на котором появились тени, похожие на те, что они видели этим вечером раньше, в кукольном театре, только эти образы представляли собой мифологические фигуры, животные и человеческие, и двигались они с чётким ритмом, который, хотя и не совпадал с нестройной музыкой, обладал в то же время какой-то завораживающей силой. Джанна заметила, что не сводила глаз с экрана, пока на сцену не вышли девушки-евразийки и не начали танец, повторявший движения, совершаемые находившимися за ними тенями.
Они совершали фигуры, подобно американским танцорам в кадрили, а затем разбились на колышущиеся пары, когда с другой стороны сцены вышли малайцы в цветных шёлковых нарядах и присоединились к девушкам в качестве кавалеров. Их тела не касались друг друга, хотя они сближались так, что между ними оставались какие-то дюймы, совершая лёгкие с виду движения, требовавшие безупречной согласованности и ритма.
«Рады, что пришли?»- прошептал Фостер.
«Они изумительны!»- ответила Джанна.
«Будет ещё лучше»,- заверил её спутник.
Жара в тесном помещении клуба была почти невыносимой, и Джанна быстро покрылась потом. Не отводя глаз от сцены, она протянула руку за бокалом пива, заказанного Фостером, и сделала долгий глоток. Вкус у пива был горький, но оно было холодное, как лёд, и она допила бокал. Пока Джанна уделяла внимание сцене, Фостер заказал ещё пива. Шаг танцоров ускорился, а движения теней на экране претерпели небольшую, но отчётливую перемену.
Вместо яростных, воинственных жестов движения кукол обрели чувственность, благодаря которой они стали больше походить на влюблённых, чем на врагов. В публике начались смешки, когда теневые фигуры перешли от изображения мифических событий к воплощению порнографических сценок. Вместо танцев, плясок с мечами и боевых эпизодов последовала серия откровенно сексуальных сцен.
Как заметила Джанна, танцоры, всё ещё подражая движениям теней на экране сзади, повторяли их позы. Их изящество было таким, что сначала это казалось лишь продолжением прежних лёгких движений, потому что их тела пока не касались друг друга, а согласованность оставалась безупречной. Но потом они начали раздеваться: сначала мужчины, сбросившие свои похожие на пижамы костюмы столь искусно, что даже не сбились с ритма, затем – женщины.
Женщины как будто нарочно отставали на полтакта от своих партнёров, словно дразня их, и каждый раз, когда они снимали очередной предмет одежды, они делали это со стыдливостью, являвшейся наполовину отказом, наполовину подчинением. Сначала были сняты саронги , которые были надеты поверх чонсамов , потом блузки из тонкого шёлка, и, наконец, прозрачные сорочки. Неожиданно каждый из мужчин схватил свою партнёршу и сорвал с неё остатки одежды.
Публика одобрительно заревела, когда этот финальный акт открыл, что женщины в действительности оказались искусно загримированными юношами, и под продолжавшиеся аплодисменты танцоры устроили оргию, занявшись оральным сексом и содомией.
«Думаю, я увидела достаточно»,- заявила Джанна.
«Ради Христа, да расслабьтесь же»,- сказал Фостер.
Джанна встала и зашагала прочь из кабаре. Сердитая, смущённая и оскорблённая, она желала лишь одного: быть как можно дальше от Джеральда Фостера. Забравшись в «MG», она торопливо завела двигатель и рванула рычаг коробки передач, так резко начав движение вперёд, что едва не опрокинула машину в сточную канаву.
Джанна уже немало проехала по Норт Бридж Роуд, когда поняла, что не знает точно, как добраться до отеля. Весь вечер она следовала указаниям Фостера, а поскольку он хотел показать ей разные части города, они делали многочисленные крюки по боковым улицам. Первым её побуждением было спросить кого-то, но после двух попыток расспросить водителей велорикш, ехавших в соседнем с ней ряду в бесконечном потоке транспорта, которые едва не закончились авариями, она решила попробовать найти обратную дорогу сама.
Увидев магазин, который, как ей показалось, она запомнила, когда проезжала мимо него раньше, «Peking Lace Ltd» , Джанна повернула направо и медленно поехала по узкой улице, которая, по её мнению, должна была привести её к площади Святого Андрея, но вместо этого она оказалась в старом китайском квартале. Здесь дома, стоявшие по обеим сторонам улицы, были ветхими от старости, и вместо ярких огней, превращавших ночь на Норт Бридж Роуд в день, было лишь призрачное свечение керосиновых ламп за полузакрытыми ставнями окнами. Не было здесь и слонявшихся толп, лишь немногие ночные сторожа устроили примитивные деревянные ложа поперёк дверей магазинов, которые они охраняли, чтобы можно было вздремнуть во время работы.
Джанна чувствовала себя так, будто она пересекла невидимый барьер, отделяющий один мир от другого. Она испугалась. Это было чужое место тёмных теней и быстрых, скользких движений в глухих пустырях за сточными канавами. Она увидела старого сторожа-сикха , сидевшего на корточках на раскладушке, а рядом с ним истощённую собаку, и остановилась, чтобы спросить дорогу, но он не понимал по-английски и смог лишь удержать рычавшую псину, чтобы та не бросилась на неё.
Этот шум вызвал лай множества других собак вдоль улицы, а темнота откликнулась металлическим лязгом закрывавшихся на дверях лавок штор. Через несколько минут десятки людей появились на улице, очевидно, уверенные в том, что происходит грабёж. Большинство составляли молодые малайцы и китайцы, и кое у кого были ножи.
Когда они с угрожающим видом приблизились к машине, Джанна рывком перевела рычаг коробки передач на задний ход и попыталась отъехать назад, чтобы развернуться. Это неожиданное движение застало одного китайского подростка врасплох, и, убегая с дороги, он оступился и упал в сточную канаву. Его крики о помощи были усилены гладкими бетонными стенками канавы глубиной в шесть футов и вызвали эхо, достаточно громкое, чтобы разбудить тех немногих жителей улицы, что ещё спали.
Уже натерпевшиеся от кровавых расовых бунтов, происходивших в Сингапуре несколько месяцев назад, когда борьба между малайцами и китайцами лишила город покоя, люди высыпали из жалких лачуг, возбуждённо перекрикиваясь друг с другом и силясь понять, что случилось.
Джанна перевела коробку передач на первую скорость и попыталась двинуться вперёд. Это была инстинктивная реакция, но оказалось, что это было худшим из того, что она могла сделать, потому что в глазах тех немногих, кто видел, что произошло, это выглядело так, будто ей нет дела до подростка-китайца, свалившегося в канаву, и она пытается удрать. Когда она тихонько тронула машину вперёд, толпа сомкнулась вокруг неё, образовав плотную стену и вынудив её остановиться. Она задрожала, когда голоса на разных языках одновременно заорали на неё, а чьи-то руки потянулись, чтобы вытащить её из-за рулевого колеса.
Она сопротивлялась, когда толпа подняла её в воздух. Потом её вдруг отпустили, и её тело ударилось о землю, вытолкнув воздух из лёгких и вызвав жуткую боль в рёбрах. Она была ещё в сознании, если можно было так назвать её состояние, и, когда юный малаец ткнул в неё ножом, она ощутила лишь лёгкий укол, когда кончик лезвия полоснул её по животу. Прежде чем напавший на неё мог ударить снова, один китаец схватил его и попытался выбить из руки нож, завязав новую схватку, в которую вступили и другие. В считанные секунды начался небольшой бунт.
Используя кулаки, бутылки, железяки, деревянные табуретки – всё, что только попадалось под руку,- китайцы и малайцы дрались между собой на всём протяжении улицы. Посреди этой драки, мгновенно позабытая, Джанна лежала на земле, чувствуя, как сознание медленно покидает её. Боль в рёбрах превратилась в тупую и ноющую, и, хотя платье её было испачкано кровью от пореза ножом, рана не давала о себе знать. У неё не было ни воли, ни желания встать на ноги; всё вокруг, казалось, происходит, будто в замедленном кино, когда толпа вокруг неё расступилась, и появилась белая женщина в одежде китайского кули. Её седеющие волосы были туго стянуты назад от широкого лица с простыми чертами, и она посмотрела на Джанну глубоко посаженными каре-зелёными, притягивающими к себе глазами.
«У твоей матери ума было больше в одном мизинце…»- Женщина покачала головой и оставила фразу неоконченной, отдав приказания на китайском двум мужчинам, которые подняли Джанну.
Когда Джанну несли сквозь разъярённую толпу, она видела лица, глядевшие на неё с ненавистью, и когда, наконец, её окутало забвение, она с радостью отдалась ему.

29.
Открыв глаза, Джанна увидела гориллу, три тигриных черепа, двуглавую черепаху и четвероногую утку. Ей показалось на миг, что у неё галлюцинация, но тут кто-то сказал: «Не двигайся!»
Она приподняла голову и увидела склонившуюся над столом женщину, спасшую её от разъярённой толпы.
«Я же сказала тебе не двигаться!»- упрекнула она.
Комната освещалась одной-единственной лампочкой, свисавшей на пыльном шнуре прямо над Джанной, но её света было достаточно, чтобы она увидела свою рану на животе, на которую женщина накладывала аккуратные швы. Порез, по-видимому, был неглубоким, но имел четыре или пять дюймов в длину и шёл горизонтально прямо под пупком. Верхняя часть волос на лобке была выбрита, а участок вокруг раны был обработан коричневатой жидкостью, блестевшей на свету. Она обвела взглядом стеклянные банки, выстроившиеся вдоль каждой из стен, и попыталась сообразить, где она находится, но мозг её был ещё вялым.
«Я почти закончила,- прошептала склонившаяся над ней женщина.- Только постарайся не шевелиться ещё минутку».
Джанна смотрела, как женщина работает иглой, и удивляясь, почему она не чувствует боли.
«Теперь можешь сесть»,- объявила женщина.
Джанна свесила ноги с края стола, но, едва она попыталась верхнюю часть тела, как её грудь пронзила такая острая боль, что она задохнулась.
«Всё не так плохо,- сказала женщина, помогая Джанне сесть.- У тебя сильный ушиб рёбер, но не думаю, что они сломаны».
Джанна увидела, что область под её грудями туго перехвачена широкими полотняными лентами.
«Это всего-навсего предосторожность,- сказала женщина.- Анна не простит меня, если я позволю себе положиться на случай».
«Вы знаете Анну?»- спросила Джанна, не веря своим ушам.
«И очень хорошо, хотя не виделась с ней двадцать лет.- На лице женщины появились морщины от широкой улыбки.- Я – Джанет Тейлор».
Какое-то мгновение до Джанны не доходил смысл сказанного, но потом она испытала прилив возбуждения, который унёс прочь все мысли о полученных ею травмах.
«Вы принимали роды»,- сказала она.
«Когда ты родилась, я только ассистировала врачу».
«И были с моей матерью, когда она умерла».
«Да. Она была одной из самых смелых женщин, каких я знала».
«Я хочу, чтобы вы рассказали мне о ней всё, что знаете,- сказала Джанна.- Я так ждала встречи с вами! Анна сказала мне, что собирается написать и сообщить вам, что я прибываю в Сингапур, но не думала, что вы уже получили письмо».
«Она послала мне телеграмму, что ты остановишься в отеле «Раффлз»,- сказала Джанет.- Как только я узнала об этом, я всё думала, как же связаться с тобой. Я не пользуюсь особой популярностью среди европейцев в Сингапуре».
«Человек, на которого я работаю, Джи Кей Вонг, явно интересуется вами. Он очень настойчиво пытался выяснить, собираемся ли мы встретиться».
«Так, значит, это его затея,- сказала её собеседница, как бы думая вслух.- Ну, что ж, мы нашли друг друга».
«И очень вовремя».
«Можешь поблагодарить мистера Суня. Это он предупредил меня о том, что происходит на Хок Лэм стрит».
Джанет указала на жилистого китайца, стоявшего позади сидевшей Джанны. Когда он выступил из тени, на линзах его очков в позолоченной оправе заплясал свет.- «Рад, что смог помочь»,- мягко сказал он.
«Мистер Сунь – мой адвокат и очень хороший друг,- объяснила Джанет.- Мы с ним соседи с тех пор, как я несколько лет назад переехала в Сингапур».
Джанна хотела протянуть китайцу руку, но остановилась, когда это движение вызвало приступ боли в животе.
«Теперь будет болеть»,- сказала англичанка, кладя в ступку какие-то травы и измельчая их каменным пестиком.
«Наверное, действие новокаина ослабевает».
«Новокаина?- Джанет указала на лежавшие на сложенном полотенце девять очень тонких стальных иголок, немного отличавшихся друг от друга формой.- Вот единственное обезболивающее, которое я применила. Установленные в особых точках вдоль определённых меридианов, они полностью блокируют боль».
«Это – новая процедура?»- спросила Джанна.
«Вовсе нет.- Англичанка засмеялась.- В Азии акупунктуру используют больше двух тысяч лет. Западные врачи ещё только раздумывают, не перенять ли это».
Она высыпала порошок из ступки на кусочек салфетки и протянула его Джанне со стаканом воды.
«Что это?»- спросила Джанна.
«Корень куркумы и китайская чальмугра ».- Когда Джанна заколебалась, она добавила: «Поверь мне, я знаю, что делаю, а это облегчит твою боль».
Джанна высыпала порошок в рот и запила его глотком воды.- «Эти травмы сделают меня неподвижной?»
«Не должны».
«Просто я хочу сказать, что собиралась провести следующую неделю, знакомясь с городом».
«Если это похоже на то, что случилось нынче вечером, пожалуй, тебе нужен гид,- усмехнулась Джанет.- Почему бы тебе не побыть несколько дней здесь, со мной? Тогда я смогу следить за тем, как идёт твоё выздоровление, а ты сможешь ощутить жизнь острова, сопровождая меня в моих обходах».
«Я бы с удовольствием,- сказала Джанна,- но мне придётся дать знать Джи Кею, где я нахожусь, и вернуться в отель за одеждой».
«Мы обсудим это завтра».- Англичанка повернулась к мистеру Суню, всё ещё стоявшему молча в тени.- «Вы не попросите Тео Кая поставить машину Джанны в гараж? Если её оставить на месте, к утру её разденут».
Когда китаец-юрист ушёл, Джанет задвинула входную дверь железной решёткой, заперла её и повела Джанну по узенькой лестнице в маленькую комнату наверху. Не больше, чем двадцать на тридцать футов, она вмещала в себя место для ночлега, расположенную в нише кухню и несколько предметов мебели из простого дерева. Всё было безукоризненно чисто. На полке среди прочих книг были «Бытие и Небытие» Сартра , «Глазами Запада» Конрада и учебник по сердечнососудистой симптоматике. Над книгами на узенькой полочке были немногие личные вещи: видавший виды стетоскоп, коллекция гладких камешков и золотой медальон, привлёкший внимание Джанны своим необыкновенным внешним видом.
«Красивый,- сказала она.- Божественные пропорции человека Леонардо да Винчи …»
«Очень похоже,- согласилась Джанет,- но в действительности это – буквы «К» спина к спине».
Джанна пригляделась к медальону внимательнее.- «А что они означают?»
«Кандальман».
«Йозеф Кандальман?»
«Так, значит, тебе известно о нём».
«Анна рассказала мне о военных годах, когда мне исполнилось тринадцать, а Женевьева заполнила много белых пятен за то время, что я провела с ней в Швейцарии. Он был человеком, на которого вы все работали как курьеры, да?»
Джанет кивнула.- «Я сняла это с его шеи. Он был ужасно обожжён кислотой, и нам с Анной пришлось ухаживать за ним. Медальон оставил след на его груди». «Он умер?»- спросила Джанна.


«Когда я в последний раз видела его, нет. Он остался с другими бойцами ZOB, и они выстояли против немцев ещё несколько дней, но это была безнадёжная борьба».- Она протянула руку за медальоном и повесила его на шею Джанны.- «Я хранила его больше двадцати лет,- сказала она.- Первоначально это был подарок Кандальману от твоей матери».
«Женевьева говорила мне, что не думает, что они были любовниками».
«Она, наверное, знала об этом лучше меня. Я ведь узнала Кею, только когда мы бежали из гетто. Она была совершенно особенным человеком. Как она осилила ужасный переход через Пиренеи в её состоянии, я просто не могу понять. Единственное, что заставляло её идти вперёд – это желание родить тебя в безопасности.- Голос англичанки дрогнул.- Кея верила, что этот медальон обладает магической силой. Она отдала мне его перед самой смертью и заставила меня пообещать, что я сохраню его для тебя».
«Как я хотела бы знать её»,- прошептала Джанна.
Джанет взяла маленький снимок в потускневшей серебряной рамке, на котором были изображены четыре женщины, расположившиеся перед гружённой брёвнами телегой.- «Это было снято в 1943 году в Австрии,- сказала она.- Мы совершали переход с цыганом по имени Тибере, и ему нужны были фотографии для фальшивых документов, которые он раздобыл. Блондинка – это Кея, а выпуклость под её рабочей курткой – это ты, хотя мы тогда этого не знали».
Слёзы навернулись на глаза Джанны, когда она посмотрела на старую чёрно-белую фотографию.- «Я впервые вижу, как она выглядела».
«Она была очень красивая».
Джанна продолжала разглядывать фотографию, а по щекам её текли слёзы, и она собирала всё своё мужество, чтобы задать вопрос, ответ на который она искала больше семи лет. Наконец, она спросила голосом, похожим на шёпот: «Она когда-нибудь говорила вам, кто мой отец?»
Англичанка заключила Джанну в нежные объятия и сказала: «Это – тайна, которую Кея унесла с собой в могилу. Мне очень жаль…»
Они обе стояли вместе в спартанской комнате, пока Джанна, наконец, не перестала плакать. Джанет сняла с полки стеклянный сосуд и налила в чашку коричневую жидкость.- «Выпей,- сказала она,- это поможет тебе заснуть».
На этот раз Джанна проглотила снадобье, не раздумывая, и помогла второй женщине расстелить на полу дополнительную циновку для сна. Джанет осмотрела рану своей гостьи, укрыла её лёгкой простынёй из хлопка и задула масляную лампу.
«Вы ведь знаете, что Женевьева мертва, да?»- спросила Джанна.
«Анна рассказала мне об аварии в письме».
Они продолжали разговаривать, пока не подействовало снотворное.
Когда Джанна проснулась, давно наступило утро, и солнечный свет струился в комнату сквозь раскрытые ставни. В окнах не было стёкол, и через них вливался уличный шум: нестройная китайская музыка из многочисленных радиоприёмников, крики торговцев, зазывавших покупателей в свои лавки, вопли разносчиков, продававших товар с ручных тележек, и болтовня женщин, сплетничавших возле стоявших на улице угольных жаровен.
Джанна посмотрела туда, где спала Джанет, но англичанки не было, а её соломенная циновка была аккуратно свёрнута. Приподнявшись на локоть, она осмотрела скудно обставленную комнату и вспомнила, что меньше недели назад жила в роскошных апартаментах отеля «George V». Она подумала об Эльке. Осела ли её подруга в Калифорнии? Возможно, иметь работу и быть обязанной вести себя ответственно будет и неплохо для неё, хотя, судя по её пребыванию в Париже, её проблемы происходили от чего-то большего, чем просто недостаток самодисциплины.
К книге «Глазами Запада» Конрада был прислонён листок писчей бумаги. Джанна медленно поднялась, ожидая ощутить боль от травм, от которой она страдала минувшей ночью, но была лишь тупая боль в рёбрах и подёргивание в области живота. Взяв записку, она прочла: «Подумала, надо дать тебе поспать. Рис и чай в кухонной нише. Когда будешь готова, спускайся вниз».
Джанна подошла к маленькой нише, где под железной жаровней тлел уголь, и поставила разогревать сковородку с рисом. Услышав гул голосов, она подошла к лестнице и посмотрела в комнату внизу. Она была полна пациентами, пришедшими, чтобы купить травы или полечиться у Джанет. Здесь были и молодые, и старые китайцы, изредка попадались малайцы. С места, на котором стояла Джанна, была видна и задняя часть лавки, которая использовалась как кабинет для осмотра.
Джанет потратила немало времени на разговор со своей пациенткой, старой китаянкой, внимательно наблюдая за ней, как будто собирая по крупицам по выражению её лица и тону голоса подсказки, важные в постановке диагноза. Трижды, каждый раз по-разному, измерив пульс женщины, она скатала густую пасту в маленький комок в форме конуса и поставила его на тыльную сторону ладони между средним и указательным пальцами. Она подожгла конус спичкой и дала ему догореть до кожи, после чего старуха ушла, явно очень довольная оказанным ей лечением.
Нельзя было не заметить, с каким почтением относились к Джанет её пациенты, и китайцы, и малайцы. Некоторые расплачивались мятыми купюрами, другие оставляли корзины с фруктами или цыплятами; немало было и тех, кто не давал ей ничего, но она лечила их с тем же вниманием и заботой, что и других.
Когда Джанет закончила приём последнего пациента, миновал полдень, но, вместо того, чтобы отдохнуть, она заявила, что должна начать обход, чтобы навестить пациентов, которые слишком больны, чтобы выходить из дома, и пригласила Джанну пойти вместе с ней. Поручив аптеку молодому китайцу, который служил у неё, перенимая её искусство врачевания, Джанет наняла велорикшу, и вместе с втиснувшейся рядом Джанной они покатили по Хок Лэм стрит, а затем влились в поток транспорта, двигавшегося по Норт Бридж Роуд. Сначала они заехали в отель «Раффлз», чтобы забрать вещи Джанны, и оставили по телефону сообщение секретарше Джи Кея, указав её новому нанимателю, где она теперь остановилась.
Потом они ехали, трясясь в коляске, на северо-восток, мимо огромной зелёной Мечети Святого Султана и рядов убогих домов, пока, наконец, не подъехали к вонючей пойме реки Каланг. Джанет велела рикше заехать в пыльный переулок, заплатила ему и направилась к узким дощатым мосткам, единственной дороге к Кампонь Кучан, поселению, построенному на сваях над приливным течением.
Молодой деревенский сторож с лёгкой улыбкой, но робким взглядом, показался из крытой соломой хижины. Он узнал Джанет и горячо пожал ей руку, но Джанне лишь кивнул, а потом повёл их по раскачивавшимся доскам мостков к кучке крытых пальмовыми листьями хижин, где в подвешенных колыбелях качались младенцы, а женщины в саронгах стояли над угольными жаровнями, от которых поднимался запах рыбы и соуса карри.
«Это место заслужило дурную славу в нынешнем году из-за вспыхнувших волнений,- сказала Джанет.- Большинство европейцев и близко сюда не суются».
«Зато, кажется, им весьма приятно видеть вас»,- заметила Джанна.
«Это потому, что они знают, что я была женщиной Така Чена. Он погиб, сражаясь за дело, в которое они ещё верят. Из-за этого они, похоже, считают, что я обладаю волшебной силой, но больной, которого я приехала навестить, нуждается в большем, чем я могу ему дать».
Она вошла в крытую пальмовыми листьями хижину, где на деревянной кровати лежал старик-малаец. Его лицо было пепельно-серым, и дышал он с большим трудом. Говоря с ним по-малайски, Джанет бережно измерила его пульс и внимательно изучила его глаза. Потом она вынула кожаный футляр с акупунктурными иглами и умело ввела их в разные точки тела старика.
«Злокачественная опухоль,- прошептала она.- Я могу лишь облегчить его боль».
«Может быть, ему нужно в больницу?»- спросила Джанна.
«Его не возьмут,- ответила Джанет.- Он так беден, что, возможно, его родственникам не хватит даже на похороны».
Когда Джанет закончила процедуру, она вышла наружу, где сидели кружком, тихо переговариваясь, мужчины. Они признали англичанку, мрачно кивнув ей, и спросили у неё про больного, а она ответила им на их языке. В течение всего разговора молодой малаец, вырезавший уключину, неотрывно смотрел на Джанну с такой враждебностью, что ей пришлось отвернуться. Тогда она стала смотреть на девочку, нюхавшую цветы в крошечном садике на берегу, где в наполненных землёй жестяных банках росли бугенвиллия , жасмин и китайские розы.
«Временами мне думается, что я никогда не смогу понять этих людей,- устало сказала Джанет, когда они снова уселись в коляску велорикши и отправились в деревню, где жил следующий пациент.- Они знают, что человек, которому я только что оказывала помощь, умрёт, и не понимают, почему я продолжаю навещать его».
«А почему вы навещаете?»- спросила Джанна.
Та удивлённо посмотрела на неё.- «Чтобы облегчить его боль».
«Я не могла не заметить, что многие ваши пациенты не могут заплатить».
«Я делаю это не ради денег».
«Анна много рассказывала о вас, когда я росла в Нью-Йорке. Она сказала, что вы предпочли остаться с её отцом в гетто…»
«Расскажи мне об Анне,- сказала Джанет, намеренно переводя разговор на другую тему.- Нам удавалось все эти годы поддерживать друг с другом связь, но в большинстве её писем говорилось только о тебе».
Джанна описала жизнь Анны в Нью-Йорке до суда, и то, как эта жизнь была разбита самоубийством Марка.- «Сейчас она живёт в крошечной квартирке и работает дизайнером у ювелира-оптовика».
«Да, это далеко от условий, в которых она росла».- Джанет рассказала о родителях Анны, подчеркнув, что оба были интеллигентны, а Джанна внимательно слушала, впитывая подробности, услышанные ею впервые.
Они сделали остановку, чтобы оказать помощь китаянке, сильно порезавшей ногу. Она жила в однокомнатной лачужке возле каучуковой рощи, где полдюжины ребят собирали сок из чашек, прикреплённых к надрезам на каучуковых деревьях.
«Какой у этой ребятни счастливый вид,- заметила Джанна, когда её спутница вышла от своей пациентки и уселась в коляску.
«Пусть их улыбки не обманывают тебя,- сказала Джанет.- За десять часов работы в день они зарабатывают тридцать три цента».
«Да как же они могут жить на это?»
«Не могут. Вот почему так много молодых китайцев присоединяются к коммунистическим террористам в джунглях».
«По-вашему, вооружённое сопротивление – это ответ на вопросы, стоящие перед Малайей?»
Англичанка покачала головой.- «Коммунизм не лучше капитализма, или империализма, или любого другого изма, но, когда у тебя ничего нет, любое обещание надежды кажется заманчивым».
Во время посещений пациентов в отдалённых деревнях она подробно рассказывала о своей жизни в Букит Мекан и о том, что ей пришлось пережить, будучи любовницей Чена. Джанну захватило её повествование, но, слушая Джанет, она поняла, что её жизнь была далека от того, что молодая женщина всегда представляла себе как романтическую одиссею.
Они вернулись в аптекарскую лавку на Хок Лэм стрит под вечер. Джанет не стала ничего готовить, а повела Джанну на ближайший рынок, где они поели горячую вермишель со свининой и креветочным соусом.
«А какие у тебя личные планы?»- спросила Джанет в ожидании, пока остынет еда.
«Я сказала Джи Кею, что останусь на трёхмесячный испытательный срок…»
«Я имею в виду, что ты вообще хочешь делать в жизни?»
Джанна пожала плечами.- «Я особенно не думала об этом».
«А следовало бы. У нас меньше времени, чем думает большинство из нас, и жалко не использовать его должным образом.- Англичанка помолчала.- Я часто думала, что стало бы с Кеей, будь она жива».
Во время еды она продолжала вспоминать о прошлом, о том, каково было жить в последние дни варшавского гетто, о риске, которому она и Анна подверглись при побеге через канализационный тоннель, и о подробностях их бесконечного перехода через раздираемую войной Европу.
«За время этого долгого путешествия в твоей матери произошла разительная перемена,- сказала Джанет.- Она вновь обрела свою цыганскую сущность. Когда она покидала Варшаву, она была замкнута и не уверена в себе, но к тому времени, когда мы добрались до Тарба, она стала собой».

В последующие дни Джанна сопровождала англичанку в её обходах и не уставала удивляться её преданности делу. Особенно она проявилась, когда они посетили ферму китайского крестьянина, расположенную примерно в семи милях восточнее Сингапура, в живописной местности, покрытой старыми кокосовыми деревьями, растущими в чистой, песчаной почве, и самовольно поселившегося на этой земле. Когда они входили в дом, дождь застучал по листьям пальм, и их встретила миловидная женщина, изуродованная артритом.
Оказав помощь больной, Джанет показала Джанне на свинарник возле заболоченной поймы, крытый рифлёным железом.- «Это – единственное законное строение здесь,- сказала Джанет.- Этот крестьянин – такой же, как и сотни других: он арендует площадь для сельскохозяйственных нужд, вот откуда законный свинарник, и строит хижину, потому что ему негде больше жить. Это делает его самовольным захватчиком земли, и его в любое время могут выселить».
«Я думаю, правительство строит новое жильё для бедных»,- ответила Джанна, когда они вновь оказались в коляске рикши.
«Ты имеешь в виду такие места, как Куинстаун и Джуронг ?»
«Я не знаю, как они называются, но Джи Кей Вонг возводит его на окраине Сингапура».
«Ты видела это жильё?»
«Только издали».
«Что ж, теперь у тебя есть шанс увидеть его поближе, потому что я направляюсь по следующему вызову как раз туда»,- сказала Джанет.
Когда они приблизились к массивным высотным зданиям, которые Джанна впервые увидела, пребывая в ожидании перед офисом Джи Кея, они проехали мимо участка, где сотни китайцев-кули несли на головах корзины с землёй, а за ними надзирала горстка европейцев, среди которых был и Джеральд Фостер. Он посмотрел на Джанну, когда она проезжала мимо него на рикше, и их глаза встретились, но вместо того, чтобы поздороваться с ней, он вновь обратился к папке с чертежами.
«Он позвонит своему боссу, не медля ни минуты»,- заметила Джанет.
Джанна была удивлена, что та знает, кто такой Фостер, и обратила внимание на немой обмен взглядами между ею и личным помощником Джи Кея.- «Чтобы сообщить ему, где я?»
«Чтобы подтвердить, что план Джи Кея работает».
«План?»
Джанет указала туда, где ватага китайских и малайских ребятишек гоняла мяч на большом участке земли, с трёх сторон окружённом небоскрёбами.- «Этот кусок земли – вот возможная причина того, почему Джи Кей привёз тебя в Сингапур,- сказала она.- Я купила его задолго до того, как он начал строить эти чудища. Он стоил дёшево, а мне хотелось, чтобы местной детворе было где поиграть. Теперь он нужен Джи Кею. Без полного права на мою землю ему всё труднее добиться финансирования, которое необходимо для завершения его проекта. Вот почему он чуть ли не каждый день давит на меня, требуя его продажи».
«Но какое это имеет отношение к тому, что он привёз меня в Сингапур?»- спросила Джанна.
«Как я догадываюсь, ты – лишь пешка в сложной игре, которую он ведёт,- ответила ей собеседница.- Не знаю, что он задумал, но, возможно, он считает, что может подобраться ко мне через тебя».
«Не верю, что он пойдёт на такие крайности».
«Тогда тебе многое придётся узнать о твоём работодателе,- заявила англичанка.- Он жесток, коварен и пойдёт на что угодно, чтобы заполучить желаемое».







30.
Когда к вечеру воскресного дня Джанна вернулась в отель, у неё было ощущение, будто она попала на другую планету: после непрерывно гремящих радиоприёмников и шума от уличного движения на Хок Лэм стрит, где она чувствовала себя частью массы, жившей либо на тротуаре, либо в тесноте лавок/домов, прохладная элегантность «Раффлз» казалась стерильной.
Она написала открытку Графине для Эльке Крюгер, дав немке свой адрес и сообщив, как ей не терпится получить от неё весточку. Потом она уселась за письмо Анне, подробно описывая события, случившиеся за прошедшую неделю. Задача оказалась труднее, чем она ожидала. Объяснить, как повлияла на неё встреча с Джанет Тейлор, было совсем иное, нежели просто описать то, что они делали вместе.
Пока Джанна сидела, держа ручку над писчей бумагой с реквизитами отеля, и пытаясь найти верные слова, чтобы рассказать Анне, каким образом она познакомилась с англичанкой, она поняла, что существенное значение здесь имеет значительное несоответствие между тем, как её воспитывали в Нью-Йорке, и миром, в котором выбрала жизнь Джанет Тейлор. Казалось, здесь не было никакой связи, и всё же, подумав, Джанна поняла, что она существовала: без любовной заботы всех трёх женщин Джанна не смогла бы выжить после того, как её родила Кея, и каждая по-своему продолжала вносить свою лепту, пока она взрослела.
Эти три женщины, столько перенёсшие вместе во время войны, пошли самыми разными путями. Какой жизнью жила бы сейчас Кея, если бы она выжила? Это был риторический вопрос, но Джанна всё-таки знала, что, какой бы дорогой ни пошла её родная мать, эта дорога очень сильно повлияла бы и на её жизнь. Коли на то пошло, если бы Джанет Тейлор не солгала судебному секретарю в Памплоне о том, что её матерью является Анна, весьма вероятно, Джанна осталась бы в лагере для интернированных с Джанет, и она воспитывала бы её.
Джанна отложила ручку и взяла золотой медальон, когда-то принадлежавший Кее. Она пробежалась кончиками пальцев по его блестящей поверхности, пытаясь отделить свои чувства к матери, которую она никогда не видела, от глубокой привязанности, испытываемой ею по отношению к Анне и, в меньшей степени, к Женевьеве и Джанет.
Отложив неоконченное письмо, она подошла к окну и посмотрела на душный город. Вдали ей был виден жилой комплекс, возводимый Джи Кеем, его небоскрёбы стояли друг за другом, подобно костям домино, двадцатиэтажные, ослепительно белые на фоне лазурного неба. Предостережение Джанет – «Как я догадываюсь, ты – лишь пешка в сложной игре» - вызвало другие мысли: о том, что и Джи Кей, и Графиня знали, что Женевьева была убита; о подозрении капитана Штубе, что вероятной жертвой могла быть и Джанна; о том, как подставили Марка. Может быть, англичанка и права, что ею манипулируют, но почему?
Этот вопрос не давал Джанне покоя всю ночь, и она спала урывками. Когда она явилась в девять часов следующего утра в офис Джи Кея Вонга, то сделала это, испытывая значительные опасения, но его поведение было точно таким же, как и тогда, когда они беседовали в первый раз. Он выразил надежду, что она смогла самостоятельно познакомиться с городом, и кратко известил её о предстоящей встрече банкиров, назначенный в один из дней этой недели.
«Самое важное, чтобы во время пребывания моих гостей вы показали им здешние места и сделали всё, что в ваших силах, чтобы доставить им удовольствие,- сказал он.- Банкиры из Гонконга и Токио прибудут на день раньше, чем банкиры из Европы. Я устрою им у себя дома официальный обед, и я хочу, чтобы вы присутствовали на нём».
Он не сказал, хочет ли он, чтобы она пришла одна, или с кавалером, но Джанна не стала уточнять, а вернулась в вестибюль.
«Хорошо проводите неделю?»- раздался лукавый голос. У стола секретарши стоял Джеральд Фостер.
«Очень»,- холодно ответила она.
«Готовы показать нашим VIP факиров и заклинателей змей?»- Он усмехнулся и зашагал прочь, не дожидаясь ответа Джанны.
Она ожидала, что он скажет, что видел её с Джанет, и, когда он не упомянул об этом, она ощутила смутное беспокойство. Эта встревоженность не покидала её и в последующие дни, когда она бронировала в отеле номера для ожидавшихся банкиров и лично проверяла их, чтобы убедиться, что они отвечают всем требованиям. Она также посетила несколько ресторанов, чтобы узнать, в каких из них подаются какие кушанья, где имелись оркестры для танцев и какие там были развлечения.
В день, когда Джи Кей давал обед, ей позвонила секретарша и сообщила, что за ней заедут в 7.30 вечера, и, когда подъехал «Роллс-ройс», она уже ожидала на ступеньках парадной лестницы отеля. Она надела вечернее платье от Баленсьяга и взяла с собой маленькую сумочку, отделанную красивой вышивкой. Волосы её были перехвачены на затылке лентой, а из косметики на ней был лишь тонкий слой губной помады, но, тем не менее, выглядела она великолепно.
Бросив взгляд на своё отражение в окне автомобиля, Джанна с трудом поверила, что неделю тому назад она спала на полу над лавкой с китайскими травами, в ветхом строении на многолюдной Хок Лэм стрит, но, когда она садилась в машину, резкая боль в рёбрах напомнила ей об этом. Они были до сих пор туго перевязаны, а ножевая рана, с которой Джанет сняла швы, всё ещё давала о себе знать.
Утонув в глубоком кожаном сиденье, Джанна попыталась мысленно подготовиться к предстоящему вечеру, но она понятия не имела, что её ждёт. Для высокопоставленного человека Востока, и тем более для Джи Кея Вонга, известного стремлением ограждать себя от внешнего мира, пригласить европейскую женщину в свой дом одну, без кавалера, было крайне необычно.
Дорога к вилле, расположенной на уединённом участке океанского берега на окраине города, проходила через Норт Бридж Роуд, где Джанна увидела кули, сгорбившихся на тротуаре и черпающих из потрескавшихся пластмассовых мисок рис. Вспомнив Джанет, она испытала горечь вины, сделавшуюся ещё сильнее, когда «Роллс-ройс» подъехал к месту своего назначения, и вооружённый охранник жестом велел водителю въехать через тяжёлые стальные ворота на подъездную дорогу, которая чередой изящных поворотов вела к элегантной вилле на вершине холма с видом на океан.
По обе стороны дороги были красиво разбитые сады, освещённые скрытыми светильниками, являвшими взору великое разнообразие растений, в том числе и самые яркие орхидеи, какие Джанне доводилось видеть. Тут и там были фонтаны и древние китайские статуи, установленные посреди кишевших рыбой зеркальных прудов .
Когда Джанна вышла из машины и ступила на мраморный пол пышно украшенного портика, выступавшего перед виллой, она с удивлением обнаружила, что её встречает сам Джи Кей Вонг. Введя её внутрь, сначала он представил её своей жене, красивой китаянке, примерно вдвое моложе его, а затем провёл через мраморную гостиную, отделанную тиковым деревом, чтобы познакомить с другими гостями.
Все они были китайцы или японцы, за исключением одного человека. Когда он повернулся, Джанна узнала в нём Феликса Эрвина, человека, заинтриговавшего её на цюрихской фондовой бирже. Она, должно быть, выказала своё удивление, потому что он рассмеялся и сказал: «Я ждал вас».
«Да как же вы узнали, что я буду здесь?»
«Когда Джи Кей сказал мне, что нанял в качестве личной помощницы европейку и упомянул ваше имя, я сказал, что приду на обед лишь в том случае, если он пригласит и вас».
«Я не думала, что финансисты из Европы прибудут раньше завтрашнего дня»,- сказала Джанна.
«Большинство ещё не прибыло,- ответил Эрвин,- но у меня есть ещё одна встреча в Куала Лумпуре, поэтому я явился на день раньше».
Слуга объявил, что обед подан, и миссис Вонг провела своих гостей в богато украшенную столовую. Феликс Эрвин взял Джанну под руку, проводил её к огромному круглому столу и настоял на том, чтобы она села рядом с ним.
Он был таким же привлекательным, каким запомнила его Джанна, и был одет с безупречным вкусом в превосходно сшитый белый шёлковый смокинг. Она обрадовалась, что надела платье от Баленсьяга, и пожалела, что к нему нет жемчужного ожерелья. Вместо него на ней был золотой медальон, вручённый ей Джанет. Феликс Эрвин продолжал весёлую, остроумную беседу, пока они ожидали, когда подадут первое блюдо, но она заметила, что он постоянно переводит взгляд на медальон. Он не спрашивал её о нём, но был явно заинтересован.
Остальные гости, хотя и были предельно вежливы, явно тяготились присутствием за столом молодой европейской женщины, но их чопорное отношение к ней смягчалось по мере того, как они поглощали бокал за бокалом рисовое вино. Гость, сидевший слева от Джанны, невероятно тучный китаец из Гонконга, к тому времени, когда слуга поднёс ему супницу с супом, выпивший больше других, настолько захмелел, что выудил из супницы своими палочками ножку цыплёнка и положил ей в бульонную чашку.- «Это – самая лучшая часть»,- заверил её он.
Джанна почувствовала, что все сидевшие за столом наблюдали за ней, выжидая, как она отреагирует на это. После секундного замешательства она подцепила цыплячью ножку фарфоровой ложкой и переложила её в бульонную чашку Феликса Эрвина, сказав: «Как почётному гостю, вам полагается главное блюдо».
Остальные гости, оценив остроту её ума, разразились хохотом и похвалами в адрес Джи Кея о его мудрости, выразившейся в том, что он нанял такую умную женщину, но, когда подали следующее блюдо, они продолжали пристально наблюдать за Джанной. Как-то она справится с целой палометой , варившейся в собственном бульоне, когда в её распоряжении имеются только палочки да ложка?
Джанна взяла палочки, не очень уверенно, пытаясь сообразить, как подступиться к собранной целиком шестифунтовой рыбине без ножа и вилки. Она ткнула в рыбу, но от неё ничего не отделилось.
«Вот так»,- сказал Эрвин, когда несколько попыток Джанны закончились крахом. Взяв в одну руку палочки, в другую – ложку, он отделил большой кусок мяса от толстого бока рыбины. Последовав его примеру, Джанна совершила такой же подвиг со своей рыбой и обнаружила, что у неё получилось.
«Вы не очень-то обрадовали бы похитителей»,- заявил китайский банкир, давший ей ножку цыплёнка.
«Не обрадовала бы?»- Джанна непонимающе посмотрела на него.
«Много лет тому назад, когда возле побережья Китая водилось множество пиратов, они часто держали заложников с целью выкупа. Главной задачей для них было выяснить, сколько можно запросить, поэтому они держали своих жертв голодными, потом давали им паломету и смотрели, какая часть её съедалась первой. Привыкшие к лучшему всегда принимались за голову или брюхо. Менее привилегированные обычно начинали с части, расположенной ближе к спинному плавнику. Те же, кто принимался за бок рыбы, как это сделали вы, не стоили того, чтобы требовать за них выкуп».
«И что случалось с жертвами, не стоившими выкупа?»- спросила она.
«Их убивали и бросали акулам»,- ответил, опередив её собеседника, Джи Кей.
Гости громко расхохотались, и званый обед, начинавшийся натянуто, быстро сделался шумным и весёлым.
«Продолжайте в том же духе, и можете просить о прибавке жалованья»,- сказал Эрвин, пряча рот за салфеткой.
Джанна понимала, что может быть довольна тем, что её приняли остальные гости, но слова Джи Кея, пусть и оброненные как бы шутя, напугали её.
Она изо всех сил постаралась сохранить спокойствие и сосредоточилась на еде. После того, как остатки палометы были убраны со стола, слуги поставили перед каждым гостем пустое блюдо и убрали орхидеи, подобранные с великим тщанием и занимавшие центр стола. Тотчас стало видно, что ваза с цветами закрывала собой маленькое круглое отверстие, через которое теперь просунулась голова обезьяны. Она была напугана и делала по-детски жалобные гримасы, встревожено оглядывая сидевших за столом. Её тёмные, немного выпуклые глаза расширились от страха, когда слуга, таившийся под накрытым скатертью столом с самого начала обеда и державший её снизу, разложил вокруг её шеи белую ткань и схватил её так, чтобы она не смогла пошевелиться.
Джанна с ужасом наблюдала, как Джи Кей принял из рук слуги длинный серебряный нож и раскроил им обезьяний череп. Он нанёс удар с привычным умением палача, остановив лезвие на какую-то долю секунды после того, как оно пронзило кость черепа, а затем быстро повернул его, чтобы развести в стороны половинки черепа. Удар не убил обезьяну, и она оглядывалась по сторонам в тупом недоумении остекленевшими глазами, а гости, с Джи Кеем во главе, стали палочками вынимать кусочки её мозга, и эти кусочки они поедали с явным наслаждением. Последним принял участие в поедании ужасного блюда тучный китайский банкир, предложивший Джанне цыплячью ножку; теперь он рекомендовал ей отведать кусочек мозга.
Она попыталась изящно отказаться, но, почувствовав, как к горлу подступает тошнота, закрыв рот салфеткой, быстро вскочила на ноги и бросилась через открытые французские окна в сад. Ночной воздух был густым от аромата жасмина, но его сладость лишь ухудшила её состояние, и её вырвало в густые заросли бугенвиллии. Когда рвота, наконец, унялась, она опустилась на колени перед зеркальным прудом и обтёрла влажной салфеткой лицо.
«Вы в порядке?»- тихо спросил голос Феликса Эрвина.
Она кивнула, но не подняла на него глаз.
«Хотите уехать?»- спросил он.
«С удовольствием бы,- прошептала она,- но после того, что только что случилось…»
«Я уже извинился за вас перед Джи Кеем, так что насчёт него не беспокойтесь. Вы – не первая европейка, которая так отреагировала на это. Он обожает шокировать их».
«Но, боже мой, зачем?»
«Когда он был сборщиком ночной земли, другие плевали ему в лицо; теперь настала его очередь».
Взяв её под руку, он подвёл её к своему взятому напрокат «Кадиллаку», припаркованному на гравийной подъездной дороге перед домом. Джанну всё ещё подташнивало, и она пыталась говорить как можно меньше, пока Эрвин вёл её назад в Сингапур по прибрежной дороге, но, когда он неожиданно повернул машину на узкий грязный просёлок, который с обеих сторон обступили джунгли, она спросила: «Куда мы едем?»
«Вы пережили настоящее потрясение,- ответил он, паркуя машину возле маленького ресторана с баром на берегу океана.- «Крепкий бренди пойдёт вам на пользу».
Немного поколебавшись, Джанна выбралась из машины и прошла вслед за ним через ресторан на дебаркадер. Ночь была тёплая, но со стороны океана дул прохладный бриз, и он показался ей настоящим спасением. Их усадил за стол сам хозяин, желтолицый европеец с сильным немецким акцентом, который, очевидно, знал Эрвина и заметно заискивал перед ним.
«Мне кажется, это не первое ваше путешествие в Сингапур»,- сказала Джанна, когда их усадили.
«Я часто бывал здесь по деловым вопросам»,- ответил Эрвин.
«Значит, я не нужна вам, чтобы показывать здешние достопримечательности».
«Если бы мне не надо было утром срочно отправляться в Куала Лумпур, я поймал бы вас на слове.- Он улыбнулся и помолчал, пока не ушёл официант, принёсший кофе с коньяком.- Вот почему я оказался здесь раньше других европейских финансистов. Я смог провести этот день с глазу на глаз с Джи Кеем, обсуждая вопросы финансирования, которого он пытается добиться для продолжения строительства дешёвого жилья по контракту, заключённому им с правительством».
«Я видела эти дома»,- ответила Джанна.
«Тогда вы должны понимать, что это – огромное предприятие. Они возводятся со скоростью одна квартира в сорок пять минут. Он намерен сдать через пять лет свыше ста тысяч таких квартир».
«Как вы считаете, достигнет он своей цели?»
«Сначала я думал, да, потому и приехал сюда, но теперь, пожалуй, я не так в этом уверен».
«А почему?»
«Из-за роста инфляции после начала строительства Сингапурский Департамент жилищного строительства увеличил количество облигаций, которые должен выпустить Джи Кей в качестве гарантий от убытков, которые он может понести, если не сможет завершить строительство в срок. Вот почему он пригласил на этой неделе на встречу всех этих банкиров. Он отчаянно нуждается в установлении новых кредитных линий».
«Они согласятся на это?»- спросила Джанна.
Эрвин пожал плечами.- «Не знаю».
«А вы?»
«Департамент более чем доволен тем, что пока сделал Джи Кей, но я обнаружил, что это – более рискованное предприятие, чем мне казалось прежде,- ответил он, сделав глоток бренди.- Джи Кей сделал так, что я поверил, будто он владеет всей землёй, на которой намерен строить. Но теперь оказывается, что это не совсем так».
«Вы имеете в виду участок, используемый под детскую площадку?»
Эрвин был явно удивлён.- «Вам известно о нём?»
«Им владеет моя знакомая, Джанет Тейлор. Она и дала мне медальон, который я ношу».
«Я видел его прежде.- Он протянул руку и взял медальон большим и указательным пальцами.- Интересный дизайн».
«Буквы «К» спина к спине».
«К?»
«Инициал человека, которому он был изначально подарен, Йозефа Кандальмана»,- объяснила Джанна.
«Друга Джанет Тейлор?»
«Человека, которого она знала по варшавскому гетто. Он умер там в последние дни еврейского восстания».
«И она живёт здесь, в Сингапуре?»
«Она владеет лавкой, торгующей китайскими травами на Хок Лэм стрит».- Джанна почувствовала себя со своим спутником настолько свободно, чему причиной отчасти был выпитый бренди, что она продолжила говорить и стала описывать, что сказала Джанет о безжалостности Джи Кея.
«Возможно, она права,- заметил Эрвин.- У Джи Кея свой способ вести дела, и ему действительно нужна эта земля».
«Ну, а Джанет полна решимости не уступать ему её».
Джанна, начавшая чувствовать себя совсем опьяневшей, обнаружила, что её влечёт к нему, и после того, как Эрвин вёл себя по отношению к ней в Цюрихе, она была почти готова к тому, что он приударит за ней, но вместо этого, когда они допили кофе, он отвёз её обратно в отель.
«Увидимся, когда буду здесь в следующий раз»,- сказал он.
«К тому времени меня здесь может уже не быть,- ответила она, раздосадованная его явным равнодушием к ней.- Первые три месяца моего контракта – это испытательный срок, а после того, как я вела себя сегодня вечером…»
«Не волнуйтесь, Джи Кей захочет продержать вас здесь как можно больше,- уверил её Эрвин.- Ему позарез нужна земля вашей подруги, и, если он считает, что единственный способ ослабить её решимость не продавать её – это оказывать постоянное давление на вас, то он именно так и сделает».
Он взял её руку, подержал какой-то миг, потом, легко поцеловав её в щёку, пожелал ей спокойной ночи и уехал. Джанна была озадачена его поведением по отношению к ней. Она продолжала думать об этом и час спустя, когда лежала в кровати, не в силах заснуть, и неотрывно глядела на медленно крутившийся вентилятор, отбрасывавший таинственные тени на стены номера. Почему Феликс Эрвин так интересовался ею в Цюрихе, а теперь нет?
В следующие дни она пыталась решить, оставаться ли ей в Сингапуре после окончания испытательного срока, но времени для копания в себе было мало, потому что она была занята развлечением европейских банкиров, прибывавших на встречи с Джи Кеем. Она водила их во все лучшие рестораны; в бальный зал «Раффлз», где они смотрели, как быстроногие малайцы веселятся, исполняя свои национальные танцы; в китайскую оперу, где она водила их за кулисы, чтобы они посмотрели, как актёры наносят свой свирепый тигровый грим; в Сад Тигрового Бальзама , где уникальные каменные изваяния привлекали любителей фотографировать; и по улицам старого китайского района, чтобы они посмотрели выступления медиумов, изгонявших демонов тем, что они прижигали себе грудь огнём, протыкали кинжалом язык и вращали обруч, стоя босыми ногами на площадке из ножей.
Когда конференция закончилась и банкиры вернулись в свои страны, Джи Кей вызвал Джанну в свой офис и поздравил её с хорошо выполненной работой. Полученные им отзывы все, как один, восхваляли её за усилия, которые она прилагала, чтобы обеспечить гостям хорошее времяпрепровождение, и Джи Кей предложил, чтобы, не дожидаясь окончания трёхмесячного испытательного срока, Джанна согласилась остаться в Сингапуре на обусловленный контрактом год. В качестве дополнительного довода в пользу этого он предложил удвоить ей плату и обеспечить за счёт компании роскошной квартирой с видом на океан.
Джанна поколебалась прежде, чем ответить на предложение Джи Кея, памятуя, что говорил Феликс. Джи Кей, казалось, из кожи вон лез, чтобы выглядеть дружелюбным, поэтому она решила принять его предложение. Позже Джанна погрузила в «MG» чемоданы и поехала по прибрежной дороге к многоквартирному комплексу, которым владела компания Джи Кея, с видом на удалённый от берега остров Блаканг Мати .
Её квартира была на верхнем этаже и состояла из двух спален, ванной комнаты, со вкусом обставленной жилой зоны и полностью оборудованной кухни. Распаковывая вещи, она наткнулась на почтовую открытку, прибывшую от Эльке днём раньше: на ней была немка, обнимающая Джо Доусона на пляже в Малибу, и надпись: «До встречи в «Maxim’s» через девять месяцев. Не забудь! Люблю, Эльке (и Джо)». Когда Джанна в первый раз прочитала это послание, она изучила открытку, сделанную из фотографии, пытаясь обнаружить во внешности своей бывшей соседки по комнате что-нибудь, указывающее на состояние её рассудка, но она широко улыбалась и, по-видимому, была в восторге от того, что она снова с Джо.
В чемодане были также два маленьких магнитофона и набор чистых кассет, которые Джанна купила, чтобы она могла обмениваться посланиями с Анной. Один из магнитофонов она брала с собой во время своих визитов дважды в неделю в лавку Джанет Тейлор на Хок Лэм стрит, и англичанка присоединилась к Джанне, отправляя приветы своей старой подруге в Нью-Йорк. Теперь, когда Джанна воспроизводила отдельные места кассеты и слушала, что они наговорили, она поняла, как небезразлична стала ей Джанет. Когда приблизилось Рождество, она поймала себя на том, что считает дни, когда она снова сможет побыть с ней.
Джи Кей дал Джанне недельный отпуск в конце третьей недели декабря, и она тут же отправилась в лавку Джанет на Хок Лэм стрит. Англичанка явно обрадовалась её появлению, и они разговаривали до глубокой ночи, главным образом, об Анне, с которой обе поддерживали регулярную почтовую связь. По тону её писем было ясно, что жизнь Анны в Нью-Йорке всё ещё тяжела, и, похоже, надежды на перемену не было. Перед тем, как идти спать, Джанет спросила Джанну, можно ли ей воспользоваться магнитофоном, чтобы отправить личное послание, и спустилась вниз, чтобы записать его. Джанна слышала приглушённый звук её голоса, но не могла разобрать слов, и заснула до возвращения англичанки.
Когда Джанна проснулась рождественским утром, она обнаружила лежавший рядом с её циновкой маленький пакет, завёрнутый в оранжевую обёрточную бумагу. В нём была фотография в серебряной рамке с изображением Анны, Женевьевы, Джанет и Кеи, которую она видела во время своего первого визита на Хок Лэм стрит.
«Вот это да!- воскликнула она, вскочив и крепко обняв Джанет.- Это, наверное, единственная существующая фотография моей матери».
«Вот поэтому я захотела, чтобы она была у тебя. А теперь одевайся, и спускаемся вниз, нам надо сделать кое-какие визиты».
Джанна полагала, что англичанка собирается совершить свой обычный обход, но, войдя в лавку, она увидела, что Джанет вместо лекарственных снадобий, которые она обычно носила, наполнила корзину продуктами и молоком. Ничего не объясняя, старшая из женщин быстро пошла по Хок Лэм стрит, и Джанна торопливо отправилась следом за ней, стараясь не отставать. Тротуары были заполнены людьми ещё больше, чем обычно, а в одном или двух магазинах были выставлены даже искусственные ёлки в угоду своим немногочисленным покупателям-христианам. Жара была невыносимой.
«Ещё далеко?»- спросила, задыхаясь, Джанна.
Вместо ответа англичанка вдруг вошла в дверь на Саго Лейн . Снаружи здания вдоль полной мусора сточной канавы были припаркованы украшенные цветами грузовики, а вокруг стояли музыканты со свирелями, тарелками и барабанами, как будто ожидавшие сигнала начинать игру. Внутри на первом этаже Джанна увидела скорбную кучку китайцев и китаянок, молившихся перед приоткрытым гробом, а когда она двинулась по загаженной лестнице на третий этаж, дорогу ей преградил сикх в тюрбане.- «Иностранные посетители не допускаются»,- резко сказал он.
«Всё в порядке, Аднан,- сказала Джанет.- Она – моя подруга».
Сикх неохотно отступил в сторону, но продолжал пристально смотреть на Джанну, когда она пошла вслед за Джанет наверх, а затем по короткому коридору, который вёл в большую комнату, пол которой был сплошь застелен циновками. На них, как на обломках корабля, лежало два десятка китайских детишек, самым старшим из которых было не больше восьми лет. Некоторые были так больны, что не могли пошевелиться и лежали, устремив остекленевшие глаза в одну точку.
Джанна осталась возле двери и смотрела, как Джанет ходила от одного ребёнка к другому, шепча по-китайски слова утешения и кормя их молоком из деревянной ложки. Вонь была невероятная: многие дети лежали в собственной рвоте и кале. Одна маленькая девочка, наверное, подумала, что Джанет пришла забрать её отсюда, потому что, когда англичанка наклонилась над ней, она обвила тонкими, как у скелета, ручонками шею посетительницы, готовая к тому, что её поднимут. Джанет не стала высвобождаться, а поговорила с ребёнком, пока ручки девочки, наконец, не разомкнулись и не упали.
Глубоко потрясённая, с выступившими на глазах слезами, Джанна пошла снова вниз.
«Как я и говорил вам,- сказал сикх в дверях, когда она проходила мимо,- это место не для иностранцев».
Когда Джанна добралась до тротуара, из комнаты на первом этаже появилась группа китайцев, нёсших дешёвый деревянный гроб, и музыканты заиграли нестройную мелодию. Минут через пятнадцать вниз спустилась Джанет и подозвала велорикшу.
«Ты в порядке?»- спросила она.
Джанна, чувствовавшая себя до сих пор опустошённой, кивнула.
«Возможно, мне не следовало приводить тебя в дом смерти».
«А почему привели?»- спросила Джанна.
«По той же причине, почему я брала тебя с собой в обходы,- ответила та.- Чтобы ты увидела сама, как живут и умирают бедные».
Обе умолкли. Первым побуждением Джанны было подвергнуть сомнению уверенность Джанет в том, что ей нужно было преподать подобный урок, но она сдержалась, поняв, как высокопарно прозвучало бы такое заявление. Наконец, она спросила: «Их никто не кормит?»
«Бедняки-китайцы называют умирающих молодыми «людьми с короткой жизнью», а родители часто даже не появляются на похоронах,- ответила англичанка.- По их обычаям, младшие скорбят по старшим, но никак не наоборот. Ребёнок из бедной семьи, который неизлечимо болен, отправляется в дом смерти».
«И его оставляют голодать?»
Джанет пожала плечами.- «Они считают, коли смерть неизбежна, то неважно, какой она будет».
«Почему же вы туда ходите?»- спросила Джанна.
«Потому что жизнь важна сама по себе, и, пока осталась от неё хоть искорка, я стараюсь поддержать её».
Рикша остановился. Джанна увидела, что они подъехали к окраине города, где Джи Кей возводил огромный дешёвый жилой комплекс. Поскольку у европейских надсмотрщиков был выходной день, работы не велись, но на земле, которой владела Джанет, играли десятки ребятишек. Увидев её, они бросили свои игры и столпились вокруг, и она раздала им оставшуюся в корзине еду.
«Большинство детей в доме смерти слишком больны, чтобы есть,- объяснила она.- Не выбрасывать же это».
Джанна подождала, пока дети поели и вернулись к играм, а потом сказала: «Не понимаю, почему вы не хотите продать этот участок Джи Кею. Он предлагает вам хорошую цену. С такими деньгами вы могли бы купить детям больший земельный участок».
«Мне безразличны деньги!»
«Так почему же тогда вы не уступаете?»
«Потому что кто-то должен стоять на пути таких людей, как Джи Кей,- ответила Джанет.- Для них человеческие существа – пешки, которые можно двигать, как им заблагорассудится. Достоинство отдельного человека не значит для них ни фига. Я ужасно разочарована, что ты могла даже подумать, что я уступлю ему».
Она взяла пустую корзину и сердито зашагала к велорикше, а Джанна поплелась за ней.


31.
Наступил и пошёл Новый Год, и месяцы шли непрерывной чередой, сливаясь в один, и в первой половине 1965 года Джанна редко виделась с Джанет. Они быстро помирились после размолвки на стройке, но из-за постоянной загруженности Джанны работой и бесконечного потока гостей Джи Кея со всех концов света, главным образом, финансистов, у которых он отчаянно искал поддержки, она была постоянно занята. Нечасто выдавался день, когда она возвращалась в свою квартиру до полуночи, и, даже несмотря на то, что многое из делаемого ею, казалось, не требует особых усилий, она так уставала, что могла лишь вставить кассету в переносной магнитофон и прослушать последнее сообщение от Анны.
Звук её голоса приносил успокоение, хотя из того, о чём ей приходилось говорить, было понятно, что её дела в Нью-Йорке всё ещё совсем не блестящи. Она рассказывала о своей работе и старалась представить её интересной, но Джанна, помнившая, какие изящные ювелирные изделия проектировала Анна, когда у Марка ещё была своя галерея, знала, как, наверное, изматывает её душу производство поделок для массового потребления. Хотя у Анны было много друзей, она ни разу не упомянула, чтобы она встречалась с каким-нибудь мужчиной, и Джанна чувствовала, что та одинока. Она винила себя за то, что не вернулась в Нью-Йорк после годичного пребывания в Монтрё, хотя на этом настояла сама Анна.
В начале мая, когда Джи Кей устроил очередную конференцию азиатских и европейских денежных воротил, склонных к авантюрам, Джанна поняла, что обслуживает группу, очень отличающуюся от той, которую она развлекала вскоре после своего прибытия в Сингапур. Хотя некоторые из них и прибыли на собственных реактивных самолётах, их часто сопровождали телохранители, а по подслушанным обрывкам их разговоров у неё сложилось твёрдое убеждение, что они представляют собой деньги, добытые незаконным путём. Джи Кей также насторожил её, сообщив, что этим людям не очень-то интересны обычные туристические достопримечательности, вместо них они предпочитают посещение клубов, в которых демонстрируются шоу с откровенно сексуальным содержанием.
Единственным таким клубом, известным Джанне, был тот, в который привёл её Джеральд Фостер, и он ей не понравился, но, вместо того, чтобы признаться в отвращении, испытываемом ею к этому поручению, она упорно выискивала места, специализировавшиеся на сексуально ориентированном досуге.
Лучшими источниками информации для неё оказались велорикши, знавшие каждый дюйм города, и Джанна нанимала их, чтобы они отвозили её в ночные клубы, в которых шли эротические шоу, часто платя им вдвойне, чтобы они дожидались её, пока не закончится представление.
Одно такое место, клуб «Скорпион», располагалось на улочке, уходившей в сторону от Норт Бридж Роуд. Когда она приехала, шоу уже началось. Небольшая сцена была занята двумя женщинами восточной наружности, одной было около пятидесяти, другой – не больше тринадцати-четырнадцати. На них были лёгкие, просторные одеяния, сквозь которые были смутно видны их тела. Их бёдра вращались под размеренный барабанный бой, а сами женщины не выказывали ни чувства ритма, ни каких-либо эмоций. Джанне это выступление показалось смешным, но двум женщинам явно удалось возбудить зрителей, потому что немало мужчин, и китайцев, и малайцев, выкрикивало пьяные подбадривающие возгласы.
Когда выступающие сбросили свои одеяния, зрители одобрительно заревели, и старшая из женщин, откликнувшись на этот рёв, подошла к краю сцены и встала, широко разведя ноги. Она полагала, что это – чувственная поза, но Джанне она показалась просто пошлой.
Когда она привязала резиновый фаллоимитатор, зрители начали скандировать, повторяя слова, значение которых Джанна не понимала. Женщина отозвалась на них, встав на колени перед девушкой и начав лизать её бёдра, медленно передвигая голову всё выше, пока не добралась языком до клитора. Закрыв глаза, девушка издала ряд мычащих стонов. Наблюдавшим, кажется, было совсем неважно, что эти звуки экстаза были явно притворными.
Поняв, что она посмотрела достаточно, чтобы знать, какого рода шоу идёт в клубе «Скорпион», Джанна встала и попыталась пройти к двери, но зрители, рассерженные тем, что она загородила им вид, заставили её усесться снова на стул. Она посмотрела на сцену и увидела, что картина изменилась. Женщина постарше наклонила девушку над невысоким столиком и расположилась сзади, держа фаллоимитатор в считанных дюймах от её ягодиц. С дразнящей медлительностью она ввела искусственный член в задний проход девушки, одновременно обхватив талию партнёрши рукой так, чтобы можно было ласкать пальцами её клитор.
Старшая женщина ещё вовсю трудилась, когда Джанна снова попыталась пробраться к двери, прокладывая себе дорогу среди глядевших на сцену, многие из которых забрались на стулья и столы, чтобы лучше видеть происходящее. Разъярённые тем, что им помешали, они ругали Джанну на трёх или четырёх диалектах китайского, пиная её каблуками, когда она пыталась протиснуться между ними. Один человек, очень пьяный полный китаец, схватил Джанну за руку и попытался рывком усадить её себе на колени, но резко отпустил её, когда к нему вдруг протянулась чья-то рука и сжала железной хваткой его плечо.
«Вам лучше выбраться отсюда, пока не заварилась каша»,- предупредил мужской голос.
Свет был слишком тусклый, а толпа вокруг неё слишком густая, чтобы Джанна могла понять, кто же пришёл к ней на помощь, и она не стала ждать, чтобы выяснить это. Лишь когда она кое-как вышла из дверей и пыталась на тротуаре привести себя в порядок, она увидела, что человеком, выручившим её, был Дерек Саутворт.
Пытаясь отвлечь его внимание от своих пылающих щёк, она спросила: «Как же вы здесь оказались?»
«Я мог бы задать вам тот же вопрос».- Он усмехнулся.
«Просматривать такие места – часть моей работы».
«Я так и подумал».
«Честно,- уверяла она.- У человека, на которого я работаю, у Джи Кея Вонга, есть деловые партнёры, которым нравятся подобные клубы, а в мои обязанности входит доставлять им удовольствие».
«Значит, в их число вхожу и я»,- сказал Саутворт.
«Вы?»
Он кивнул.- «Я прибыл из Лондона сегодня днём, и завтра у меня встреча с Джи Кеем».
«Вы, должно быть, знаете Сингапур как свои пять пальцев, если в первый же ваш вечер в городе нашли этот клуб»,- сказала она, а из открытых дверей клуба донеслись громкие аплодисменты.
«Это – мой первый визит,- сказал он.- И не я выбрал это место. Я остановился в «Кокпите» и только попросил велорикшу отвезти меня туда, где я смогу ощутить ночную жизнь города».
«Ну, если вам что-нибудь нужно…»
«К пятнице мои встречи с Джи Кеем должны закончиться,- сказал он.- И я подумывал о том, чтобы остаться здесь на уикенд и взглянуть на тропический лес».
«Его мало осталось в Сингапуре,- сказала Джанна.- Но правительство сохранило в центре острова несколько тысяч акров ».
«Вы покажете его мне?»
«Это входит в мои обязанности».
«Мне хотелось бы думать, что это – нечто большее,- заметил он,- и после того, как вы улизнули от меня в Сен-Морице…»
«Тому была причина».
«Почему бы вам не рассказать мне об этом в уикенд?»
Джанна поколебалась. Саутворт был таким же мужественным и привлекательным, каким он запомнился ей раньше.
«Ладно»,- сказала она.
«Я возьму напрокат машину и заеду за вами».
«У меня есть машина. Может быть, легче будет мне заехать за вами к «Кокпиту». Вы можете быть готовы в одиннадцать утра в субботу?»
«Я буду ждать вас».
Возвращаясь в свою квартиру в коляске рикши, Джанна раздумывала, поверил ли Дерек Саутворт её объяснению, почему она оказалась в клубе «Скорпион». После той готовности, с которой она согласилась встретиться с ним за обедом после их встречи в Сен-Морице, у него, должно быть, уже сложилось впечатление, что она весьма легкомысленна, а неожиданная встреча, только что состоявшаяся с ним, лишь подтверждала это. Она улыбнулась мысленно иронии, согласно которой она казалась многоопытной женщиной, когда, в действительности, она была вовсе не такой, да к тому же ещё и девственницей, но она не могла отказать себе в некотором удовольствии от созданной ею иллюзии, тем более такой, которая Саутворту, по-видимому, весьма нравилась.
Когда на следующее утро Джанна явилась на работу, портье в вестибюле вручил ей пакет в яркой упаковке. В нём была кукла, наряженная в малайское национальное платье тонкой работы, к которому была приколота записка, гласившая: «Вам в компанию до субботы. Дерек». Это и позабавило её, и растрогало. Она не ожидала от Саутворта подобного жеста.
«Для вас есть и телефонное сообщение, мэм»,- сказал портье, протягивая ей жёлтый листок.
Сообщение пришло от Джанет, которая напоминала ей, что они договорились провести уикенд вместе и что англичанка ждёт её в пятницу вечером. Необходимость выбора между двумя людьми терзала Джанну весь день, и, вернувшись вечером в квартиру и приняв решение в пользу Дерека Саутворта, она чувствовала себя очень виноватой, когда позвонила Джанет и сообщила, что не сможет с ней встретиться. В качестве оправдания она сказала полуправду: что ей нужно будет развлекать одного из партнёров Джи Кея, а понимание, которое выразила Джанет, сделало стыд Джанны из-за её обмана лишь сильнее. Но, подумала она, помаявшись, что могла она сказать, если бы выложила всё, как есть – что она встретила человека, который ей интересен? Она знала наверное лишь то, что Дерек Саутворт возбуждал её гораздо больше, чем любой из мужчин, с которыми у неё были свидания.
Субботним утром Джанна обнаружила, что аккумулятор в её машине сдох, и, когда прибыл механик, чтобы поменять его, она уже опаздывала больше, чем на час. Дерек Саутворт ожидал её в вестибюле своего отеля с букетом увядших цветов.- «Час назад они выглядели лучше»,- сказал он, напустив на себя траурный вид.
«Мне ужасно жаль»,- сказала Джанна и рассказала о случившемся.
«А как быть с цветами?»- спросил он, когда она вела его к припаркованной машине.
«Мы устроим им достойные похороны,- сказала она, взяв их из его руки и положив за сиденье.- Важно, что вы об этом подумали, и я благодарна, и за них, и за куклу. Она очень красивая».
«Я подумал, что она очень похожа на вас».
«Если не считать платья, волос и цвета кожи?»
Он усмехнулся.- «Зато носик такой же формы».
Джанна предложила ему ключи.- «Хотите сесть за руль?»
«А вы мне доверяете?»
«После вашего «Феррари» это будет легко».
Он сел за руль и завёл двигатель.- «Вы видели его в Сен-Морице?»
Она кивнула и уселась рядом с ним.
«Я и в самом деле надеялся, что вы придёте. Что случилось?»
Несколько раз прерываясь, чтобы подсказать Саутворту, куда ехать, Джанна рассказала ему о своей попытке улизнуть из пансиона и о том, как её усилия были сведены на нет Женевьевой Флери.
«Похоже, она подозревала, что вы встречаетесь с кем-то»,- заметил он.
«Я подумала то же самое. Не в её правилах была подобная бдительность».
«Вы хорошо знали её?»
Джанна описала отношения, в которых находились друг с другом Женевьева, Анна и Джанет, упомянув о месяцах, проведённых ими вместе в заключении в Миранда де Эбро, и то, что англичанка живёт сейчас в Сингапуре.
«А мадам Флери когда-нибудь говорила вам о том, что ей пришлось пережить в лагере для интернированных в Испании?»- безмятежно спросил он.
Джанна покачала головой.- «Кажется, это был период её жизни, о котором она хотела забыть».
«Пребывание в заключении действительно травмирует. Я содержался в немецком лагере для военнопленных почти три года и считаю, что это был сущий ад».
«А в каких войсках вы служили?»- спросила Джанна.
«Королевские ВВС. Меня сбили над Германией во время вылета для бомбёжки».
«Там вы и получили эти шрамы?»
Они виднелись на обоих запястьях, когда он держал руль, но, когда Джанна спросила о них, Саутворт инстинктивно надвинул на них обшлага длинных рукавов своей рубашки.
«Я застрял в обломках,- сказал он.- Запястья и щиколотки были очень сильно раздроблены. Немецкий врач в лагере для военнопленных вправил их, но напортачил, и после войны пришлось их оперировать».
Она почувствовала, как он напрягся, и сменила тему. Беседуя, они двигались на северо-восток и подъехали к заросшему деревьями холму высотой почти в шестьсот футов.
«Букит Тимах ,- объявила Джанна.- Самое высокое место острова».
Они припарковали машину и вместе пошли по тропинкам, петлявшим по бережно сохраняемым нескольким тысячам акров, и это было всё, что осталось от тропического леса, когда-то покрывавшего весь остров. Это был мир нефритово-зелёных сумерек, где никем не пуганные питоны скользили среди лиан, таких же извилистых, как и они сами. По обе стороны тропы рос непроходимый подрост. Птичий гам, похожий на звучание колокольчиков и флейт, исходил из глубоких теней, и обезьяны трещали на недосягаемой высоте.
«Здесь так жутко»,- сказала Джанна и удивилась, что говорит шёпотом.
Саутворт не отвечал. Его голова была откинута назад, сделав жёстче линию скул, а глаза устремлены на переплетённые вершины деревьев, где цветущие лианы и орхидеи образовали цветастые островки. В выражении его лица была напряжённость, исказившая его обычно лёгкие, очаровательные манеры. Джанна почувствовала, что он затерялся в личных воспоминаниях, в которых для неё не было места.
Когда они вошли по тропинкам ещё глубже в тропический лес, она просунула свою руку под его, чувствуя в прикосновении к нему хоть какую-то защиту. Как будто они путешествовали по призрачному миру, где лианы были порванной оснасткой затонувших кораблей и где времени больше не существовало. Откуда-то неподалёку доносился хриплый крик фазана-аргуса , перебранка птиц-носорогов , болтовня гиббонов и трели птиц в высоких ветвях железного дерева. Он, наверное, почувствовал её страх, потому что положил руку на её плечо и повёл назад к машине.
«Всё хорошо?»- спросил он, когда они, наконец, вышли на солнце.
«Это глупо с моей стороны,- сказала она,- но я всегда боялась темноты, когда была ребёнком».
«И я тоже»,- сказал он.
«В самом деле?»
«До смерти. Может быть, поэтому и тропический лес оказал такое воздействие на меня. В страхе есть определённое очарование».
Он умолк, и она спросила: «Куда теперь?»
«Как насчёт того, чтобы показать мне ещё что-нибудь на острове?»- спросил он.
Следуя по прибрежной дороге, причём на этот раз за рулём была Джанна, они проезжали миля за милей окаймлённые пальмами пляжи; запруды в форме сердца и малайское рыболовное судно, издали едва различимое на воде; реки, петлявшие мимо деревень, приютившихся в кокосовых рощах. Саутворт перекинул руку через спинку сиденья и время от времени касался плеча Джанны, расспрашивая о различных местах, которые они проезжали, а когда она остановилась, чтобы пропустить процессию в цветастых малайских нарядах, он как бы невзначай пробежался пальцами по кончикам её волос.
«Что это происходит?»- спросил он.
Джанна, выучившая малайский за месяцы своего пребывания в Сингапуре достаточно хорошо, чтобы её могли понять, заговорила с местным чиновником, стоявшим под временным навесом, где старейшина деревни с важным видом готовился перерезать ленточку, натянутую поперёк дороги.
«Они празднуют открытие нового моста,- сказала она.- Медиумы собираются изгонять злых духов, чтобы сооружение выстояло, когда пойдут муссонные дожди. А сегодня вечером здесь будет праздник. На это стоит посмотреть».
«А мы сможем достать где-нибудь еды?»- спросил он.
Джанна поговорила с местным чиновником, сказавшим ей, что на пляже примерно через полмили по дороге есть маленькая гостиница. Они нашли её в конце пыльного переулка: ветхое деревянное строение, когда-то бывшее белым, но краска на нём облупилась так сильно, что оно скорее походило на выбеленную морем корягу.
В вестибюле были разбитое пианино и неопрятная регистрационная стойка, но за ней никого не было, и только после долгих звонков в колокольчик появился хозяин. Это был пузатый малаец средних лет в просторном халате.
«Если вам нужен номер,- объявил он, широко улыбаясь гостям,- у меня есть очень хороший, с видом на океан».
«Мы зашли насчёт еды,- сказала Джанна.- Можем мы здесь перекусить?»
«Я обещал помочь жителям деревни приготовить сатэ для вечернего праздника,- ответил он,- но моя жена позаботится о вас. Пожалуйста, садитесь за любой стол».
Они вышли на широкую веранду, сооружённую на сваях над пляжем, и уселись за уже накрытый стол. Саутворт попросил пива.
«Боже, как же хорошо!- сделав долгий глоток из бутылки, воскликнул англичанин.- Эта влажная духота выводит меня из себя».
«Я тоже не могла выносить её, когда впервые очутилась здесь,- сказала Джанна,- но через некоторое время вы привыкнете. Хитрость в том, чтобы носить одежду посвободнее и пить много жидкости».
«Я так и делаю»,- сказал Саутворт, допивая оставшееся в бутылке пиво. Когда появилась жена владельца гостиницы с едой, он заказал ещё пива.
Крошечная женщина с длинной чёрной косой подала им огромных креветок с горячим, острым соусом, заливную утку, свежие овощи, жаркое из говядины и горы дымящегося риса. Позже она вернулась с пивом для Саутворта и большой вазой с фруктами.
Во время еды Саутворт рассказывал о годах, проведённых им в Королевских ВВС, в которых он служил офицером авиации и был награждён «Крестом За Выдающиеся Лётные Заслуги»» . После войны он открыл дело, «Regent Securities, Ltd», компанию, специализировавшуюся на том, что он назвал «дофинансированием».
«Если банк желает обеспечить финансирование какой-то сделки на шестьдесят процентов,- объяснял он,- есть много инвестиционных контор, готовых выложить ещё тридцать процентов. Это значит, что для того, чтобы сделка стала реальностью, не хватает ещё десяти процентов. Вот тут-то и появляюсь я, готовый рискнуть своими деньгами. Здесь риск самый настоящий, потому что в большинстве случаев нет никакого обеспечения, но прибыли могут оказаться весьма существенными».
«Вы собираетесь вкладывать деньги в проект Джи Кея?- спросила она, но, когда он насторожился, быстро добавила: Не то, чтобы это было моё дело…»
«Пока вы работаете на него, это – ваше дело».
«Я не собиралась выпытывать у вас».
«Я знаю».- Он помолчал немного, потом добавил: «Дело в том, что эта сделка не такая чистая, как я думал сначала».
«Из-за Джанет Тейлор?»
Он кивнул.- «Если она не продаст Джи Кею свою землю, никто, будучи в здравом уме, не окажет столь нужную ему поддержку. С его стороны было ошибкой даже начинать строительство, когда у него не было полных прав на всю землю, на которой он намеревался строить. Теперь он сам загнал себя в угол».
«Я пыталась уговорить Джанет продать…»
«И?»
«Она и слышать об этом не хочет».
«Да почему же, господи?»
Джанна посмотрела в сторону малайских ребятишек, прыгавших с помощью длинного бамбукового шеста с борта лодки на мелководье.- «У неё те ещё принципы…»
«Какие бы ни были принципы, надо быть сумасшедшей, чтобы попытаться выступить против такого человека, как Джи Кей».
«Он олицетворяет собой всё, что она ненавидит».
«Либо она очень смелая, либо невероятно тупая. Джи Кей может быть очень опасен, когда чувствует, что оказался в ловушке».
«Вы имеете в виду, что он может ей навредить?»
«Он и не на такое способен,- ответил Саутворт.- Он знает, что, как только она умрёт, её земля будет продана с молотка, и уж поверьте, он предложит за неё самую большую цену».
«Я сделала всё возможное, чтобы заставить Джанет передумать».
«К чему беспокоиться?- спросил он.- Это ведь не ваша проблема».
«Теперь, может быть, и нет».
Взяв пиво, он вошёл в помещение и сел за разбитое пианино. Сначала он просто потрогал разные клавиши, прислушиваясь к их расстроенным, дребезжащим звукам, а потом принялся наигрывать смесь рэгтайма, буги-вуги и блюза. Наконец, осушив бокал, он сыграл вступительные аккорды Второго Концерта Рахманинова , но уже через несколько минут перестал играть.
«Не останавливайтесь,- сказала Джанна.- Вы красиво играете».
«Его надо играть в тональности до минор, а у этого пианино нет до минор».
«Может быть, жена хозяина найдёт его».
«Я спрошу у неё».- Он усмехнулся и исчез в кухне.
Расплатившись за обед, Саутворт взял Джанну за руку и спустился с ней по ступенькам веранды к пляжу.- «Хозяйка гостиницы сказала мне, что мы можем попасть на праздник, идя по песку»,- сказал он.
Сняв ботинки, он связал их шнурками и перебросил через плечо, а Джанна сняла босоножки и сунула их в свою дорожную сумку. Был ранний вечер, и солнце в небе опустилось довольно низко, отбрасывая тени от окаймлявших пляж пальм. Наступил отлив, и каждый их шаг оставлял в прохладном и влажном песке чёткий отпечаток. После изнурительной дневной жары Джанна наслаждалась, идя вброд через мелкие лужи, оставшиеся после прилива, а небольшие волны лениво колыхавшегося океана плескались у её ног.
«Ребёнком я часто так делала на берегу в Джерси,- сказала она.- Вы бывали в Америке?»
«Много раз».
«В Нью-Йорке?»
«И в Лос-Анджелесе».
«И какой город вам больше понравился?»
«Если бы мне пришлось выбирать, я бы выбрал – Лондон».
«Чёртов англичанин»,- рассмеялась она и бросила в него ногой мокрый песок.
Он набрал горсть песка, чтобы отплатить ей тем же, и она побежала, но он настиг её прежде, чем она пробежала хотя бы несколько ярдов, и они упали на песок. Когда она попыталась вывернуться, он сжал её в объятиях, сначала шутливо, а когда их губы соединились в долгом, страстном поцелуе, его объятия сделались более нежными.
«Я ждала этого с самого Сен-Морица»,- прошептала она.
«Не больше, чем я»,- ответил он, прижимаясь губами к её шее и легонько посасывая мочку уха.
«На нас смотрят»,- прошептала Джанна.
Саутворт отпрянул и проследил за её взглядом: с вершины пальмы на них смотрела обезьяна. Она была привязана длинной верёвкой к мальчику-малайцу, который, подавая ей голосом команды, мог указывать животному, чтобы оно сбрасывало кокосовые орехи с дерева, уже лишённого оперенья жителями здешней деревни, которые использовали широкие листья для кровли. Поняв, что она обнаружена, обезьяна уцепилась ногами за дерево и, повиснув вниз головой, обрушила сверху град кокосовых орехов, падавших в опасной близости от места, где лежали на песке Джанна и Саутворт.
«Она напоминает мне одного штурмана, который был на моём бомбардировщике, когда мы начали совершать налёты на Берлин,- сказал англичанин.- Он целился так же плохо».
«Уйдём отсюда, пока она не прицелилась получше»,- засмеялась Джанна.
Они поднялись на ноги, помахали руками мальчику-малайцу, расплывшемуся в широкой улыбке, и пошли по пляжу туда, где, как они слышали, звучала на празднике музыка. В ней преобладало низкое буханье, продолжавшееся с завораживавшей регулярностью, и вдруг резко прекращавшееся, чтобы возобновиться в несколько ином темпе. Оно совпадало с биением сердца Джанны, которое сделалось неровным после поцелуя Саутворта, и у неё было чувство, будто она каким-то странным образом принимает участие в ритуале, ещё более древнем, чем тот, что они намеревались увидеть.
Когда они вышли на открытое место, где шло празднество, они увидели мужчин и мальчиков, подпрыгивавших в состоянии, близком к экстазу, и колотивших по барабанам рабана , изготовленным из буйволовой шкуры, натянутой на три полых деревянных чурбана. Они сменяли друг друга, не сбиваясь с ритма, а когда одни останавливались в изнеможении, другие, сидевшие поблизости на корточках, продолжали этот ритм, ударяя по маленьким кокосовым барабанам.
Малайские семьи в праздничных нарядах собрались здесь со всей округи, а жирный малаец, владелец гостиницы, стоял за прилавком и раздавал сатэ – насаженные на шампуры кусочки пряного, поджаренного на открытом огне, мяса. Неподалёку быстроногие мальчишки делали выпады и парировали удары в малайском танце крис , в подражание дуэлям, во время оно решавшим деревенские споры. Им аккомпанировали барабанщики и несколько музыкантов, игравших на простых струнных инструментах, которые задавали темп, сначала яростный, а затем – медленный и ритмичный.
Но событием, привлёкшим наибольшее внимание, оказалось состязание во вращении волчка, сугубо мужском виде спорта, где игроки своими движениями, когда они ударяли по десятифунтовому волчку, обвитому верёвкой, напоминали питчера в бейсболе, подающего рукой сбоку. Лопатками из расщеплённого бамбука помощники поднимали крутившиеся диски с земли и осторожно переносили их на покрытые металлическими колпаками шесты, где они и продолжали вращаться, а наблюдавшие бились об заклад, какой из волчков прокрутится дольше.
«Выбирай,- сказал Саутворт.- Синий или красный?»
«Синий»,- сказала Джанна.
«Ты поставила».
«А что получит победитель?»- спросила она.
«Что-нибудь придумаем»,- ответил он, легонько проведя кончиком пальца по холмам её грудей. Соски её затвердели, и, чувствуя, что начинает краснеть, она попыталась скрыть своё неожиданное смущение, спросив ближайшего к ней зрителя на малайском, сколько времени будут вращаться волчки.
«Рекорд – один час двадцать минут»,- ответил малаец на совершенном английском.
Держась за руки, они ходили по площадке, где проводилось празднование. Многие играли в сепак рага, игру, в которой участники не давали ротанговому мячу коснуться земли, используя все части тела, кроме рук. Другие запускали огромных цветастых воздушных змеев, легко нёсшихся на вечернем ветру, дувшем с моря, словно листья, пойманные дуновением воздуха, и те, кто держал их за верёвки, постоянно натягивали их, стараясь победить, заставив своего змея лететь как можно ровнее над головой. Джанна остановилась у одного прилавка, где старуха торговала душистыми маслами, и купила маленькую бутылочку янтарной жидкости с запахом сандалового дерева.
Звук буйволового рога, которым рыбак сзывал свою артель, привлёк Джанну и Саутворта на укрытый пальмами берег, выгнутый дугой, и они встали рядом с жителями деревни, наблюдая за возвращением домой местного рыболовного флота. Когда суда приблизились к берегу, залатанные паруса были убраны, и они легли на длинные тучные волны, которые понесли их к берегу, а рыбаки, подняв вёсла, возбуждённо перекрикивались, умело управляя своими лодками и мастерски причаливая к берегу.
«И далеко они выходят в море на этих лодках?»- спросил Саутворт.
Джанна повторила этот вопрос рыбаку на малайском.- «Он говорит, на время, которое требуется для того, чтобы выкурить сигарету после того, как пальмы исчезнут за горизонтом».
«Как хорошо, что мой штурман выражался яснее».
Она засмеялась.- «Ты бы удивился тому, как хорошо они находят путь в этих водах без компаса».
«Ты, наверное, будешь скучать по всему этому, когда уедешь из Сингапура»,- сказал он.
«Если бы ты сказал мне это год назад, я сказала бы, что ты спятил,- ответила она,- но теперь…»
«И куда ты поедешь?»- спросил он, когда она смолкла.
Она пожала плечами.- «Обратно в Нью-Йорк, пожалуй. Я очень скучаю по Анне».
Он как будто хотел сказать что-то, но в последний миг сдержался и повёл Джанну туда, где ещё вращались волчки. Пока они следили за ними, синий волчок упал.
«Мне сегодня везёт»,- сказал Саутворт.
Джанна не ответила, но, когда они направились назад в гостиницу, она испытала растущее возбуждение. Её мысли всё больше занимал находившийся рядом с ней мужчина, и она составляла в уме опись его физических достоинств: мускулистые сильные руки, твёрдо очерченный рот, широкие плечи, гибкость и изящество походки, то, как развевались на лёгком вечернем ветерке его белокурые волосы, заметная выпуклость в паху. Между ними как будто установилось молчаливое понимание. Они вошли в обшарпанный вестибюль, и Джанна не удивилась, когда Саутворт перегнулся через регистрационную стойку, взял с доски ключ и повёл её в номер на втором этаже. Когда он отправился на кухню, чтобы расплатиться за еду, она подозревала, что он договаривается о том, чтобы провести здесь ночь, но не стала ни о чём спрашивать, потому что сама хотела этого.
Не задавала она вопросов, и когда Саутворт заключил её в объятия и поцеловал. Она хотела его и дала понять это, со страстью ответив ему тем же, но, когда он начал раздевать её, она высвободилась из его рук, прошептала: «Я вернусь через минуту», и пошла в маленькую ванную. Та была освещена золотисто-оранжевым светом быстро садившегося солнца, и, когда она сняла платье, он придал её телу сияние литой бронзы. Она оглядела себя в треснувшем зеркале с написанными поперёк через трафарет словами «Тигровый бальзам»; это был момент, который она предвкушала с тех пор, как достигла половой зрелости, и все эти годы она пыталась представить себе, как в первый раз займётся любовью. В её возбуждении была и нервозность, и толика страха. Дерек был старше и опытнее, и она боялась, что не оправдает его ожиданий.
Вынув из кармана юбки бутылочку масла, она налила немного в ладонь и размазала по телу. Тонкий аромат сандалового дерева заполнил маленькое помещение. В какой-то миг она испугалась, что запах окажется чересчур сильным, но он быстро рассеялся, когда в раскрытое окно влетел порыв ветра, оставив на её коже манящий аромат.
Когда она вернулась в спальню в одних трусиках и лифчике, Саутворт лежал на кровати. Он снял рубашку и ботинки, но оставался в брюках.- «Ты красива»,- сказал он, улыбаясь и протягивая к ней руки.
Джанна прошла вперёд, а когда она наклонилась, он приподнялся и поцеловал её груди, но, когда он начал укладывать её рядом с собой, она отстранилась, прошептав: «Позволь мне раздеть тебя».
Она расстегнула ремень и молнию на ширинке. Когда она стащила брюки через узкие бёдра вниз, вдруг показался его член, огромный и возбуждённый, не удерживаемый трусами. Опустив голову пониже, она поцеловала подрагивающий ствол, удивлённая тем, какой он мягкий и тёплый. Она не знала, хочет ли он, чтобы она взяла его в рот, и немного промедлила.
«Для тебя ведь это впервые, да?»- сказал он.
Она кивнула.
Он взял её голову в ладони и положил её рядом с собой. Сняв с неё трусики и лифчик, он прошёлся по изгибам её тела языком, легонько покусывая её шею, плечи и соски. Когда он добрался до её живота, где ещё заметен был шрам от ножевой раны, он прижался к нему щекой и сказал: «Значит, я – не единственный, у кого есть раны».
«Ты-то хоть получил их, сражаясь на войне»,- сказала она.
«А ты?»
«А я просто подвернулась под руку».
Он не стал выпытывать у неё подробности, а опустил голову ещё ниже и прижался губами к волосам на лобке. Его жаркое дыхание заставило её задрожать, а когда он коснулся языком клитора, её тело напряглось. Просунув руки под её ягодицы, он притянул её ещё ближе, пока его лицо не зарылось между её ногами, и лизал, пока она не оказалась близка к оргазму, а потом отстранился, намеренно продлевая её возбуждение.
«Повернись»,- сказал он.
Она повиновалась и почувствовала, как он оседлал её сзади. Его твёрдый горячий член прижимался к её пояснице, в то же время он начал массировать ей лопатки, умело снимая напряжение, а потом его пальцы пробежались по всему её позвоночнику.
«Расслабься,- прошептал он.- Я не хочу сделать тебе больно».
Джанне было уже всё равно; слишком велико было наслаждение. Впервые в жизни она охотно ощущала свою сексуальность.
Когда он закончил массаж, она поцеловала его, проникнув языком в его рот, потом медленно двинулась вниз по его груди к животу, пока не добралась до члена. Взяв вздрагивавший ствол в рот, она сжала губами его головку.
«Сильнее!»- сказал он.
Она почувствовала, как напряглось его тело, когда она вдавила зубы в его плоть, а когда она стала водить языком по самому кончику, услышала, как участилось его дыхание.
«Вставь в себя»,- хрипло пробормотал он.
Оседлав его бёдра, она ввела его член во влагалище. Была короткая боль от проникновения, но она быстро исчезла. Она начала стонать, а когда испытала оргазм, то не смогла унять дрожь.
Некоторое время он прижимал её к себе, положив голову на её груди, потом снова занялся с ней любовью, на этот раз так медленно и нежно, как будто наслаждался только что сделанным открытием. От прикосновения его пальцев к её умащённой коже ей стало щекотно.
«Ты восхитительна»,- выдохнул он.
Джанна лежала, закрыв глаза и отдав себя на его попечение. Звук его дыхания смешивался с нежным дыханием ветра, приходившего от океана, и с криком птицы, звавшей своего спутника с ветки какого-то далёкого дерева. Когда он оказался на ней, уже не было такого жара или боли, как в первый раз, было лишь постоянное ощущение давления, начинавшегося во влагалище и неуклонно возраставшего по мере того, как оно распространялось по всему телу. Она чувствовала себя окутанной им: солёный вкус его кожи, когда она целовала его грудь, плёнка пота, связывавшая их тела, где бы они ни соприкасались, резковатый запах его спермы в её волосах, и его негромкие стоны удовольствия, когда он содрогался, глубоко проникнув в неё.
Он долго лежал на ней. Лишь когда его член утратил эрекцию, он, наконец, слез и откинулся рядом с ней на подушки. Несмотря на то, что ставни на обоих окнах были открыты, было невыносимо жарко, и их тела влажно блестели в скудном свете восходившей луны, отражавшейся в дрожавшей серебристой поверхности моря. Протянув руку за полотенцем, лежавшем на прикроватном столике, Джанна вытерла сначала Саутворта, а затем себя.
Он приподнялся на локте, наблюдая за ней с полуулыбкой, а, увидев кровавое пятно на том месте простыни, где лежала она, он потрогал его указательным пальцем, а потом поднёс его к языку. Это был просто жест, но он доставил Джанне неизъяснимое удовольствие. В этот миг она поняла, что любит Дерека Саутворта.
Ничего не говоря, они лежали, обнявшись, и слушали далёкий грохот барабанов, всё ещё стучавших в темноте. Это было похоже на приглушённый гром, предвещавший грозу, и, когда вдруг начался дождь, резко обрушившиеся потоки воды показались почти ожидаемыми. Огромные капли барабанили по кровельному железу, словно перекликаясь с барабанами, и эта какофония создавала таинственный, потусторонний настрой. Он слишком живо напомнил Джанне странный, словно подземелье, призрачный мир тропического леса в Букит Тимах, и, когда Саутворт уже заснул, она лежала с открытыми глазами, пока первый розовый свет зари не проник в комнату.

32.
Джанна отвезла Дерека Саутворта в его отель на следующий день вскоре после полудня, задолго до его самолёта в Лондон. Она предложила подвезти его в аэропорт, но он отказался, сославшись на то, что у него есть пара небольших дел, которые необходимо закончить перед отлётом из Сингапура и что ему проще будет взять такси. Однако она почему-то почувствовала, что дело не в этом.
На обратном пути из гостиницы-развалюхи, в которой они провели ночь, он погрузился в себя, и на этот раз погружение было более глубоким, чем при посещении тропического леса в Букит Тимах. И, хотя Джанна пыталась отвлечь его непрерывным разговором, он ограничивался односложными ответами и сумел создать впечатление, будто её попытки развеять его мрачное настроение были едва ли не вторжением в его личную жизнь. Она была обижена до глубины души, но решила не подавать вида, и когда он, прежде, чем идти в отель, поцеловал её в машине на прощание, она приняла этот поцелуй с деланной лёгкостью, пожелала ему благополучно долететь до Лондона и избегала всяких упоминаний о том, встретятся ли они когда-нибудь снова. Если их связь была для него лишь приятным способом провести уикенд, то будь она проклята, если даст ему знать, словом или жестом, что это был один из важнейших моментов в её жизни. Но, когда она отъезжала от отеля, оставшись, наконец, одна, слёзы навернулись на её глаза.
Растерявшись, Джанна испытывала жгучую потребность поговорить с кем-нибудь, и вместо того, чтобы вернуться в одиночество своей квартиры, она безотчётно направила свою машину по Норт Бридж Роуд к аптекарской лавке Джанет. Но, когда она свернула на Хок Лэм стрит, то с удивлением обнаружила, что улица пуста: на витринах были опущены металлические решётки, с бамбуковых шестов для сушки белья не свисало ни одной вещи, и не было видно ни одного уличного торговца, лотки которых обыкновенно загораживали проезд. Вся улица была окутана неестественной для этого времени дня, когда из десятков радиоприёмников и проигрывателей обычно неслась смешанная музыка Востока и Запада, тишиной.
Когда она подъехала к лавке Джанет, то увидела преграду, сооружённую перед входом: на жёлтых стойках висела оранжевая лента, на которой было напечатано на китайском, малайском и английском: «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЁН». Перед ней стояли два малайца в форме сингапурской полиции. Когда Джанна вышла из машины, один из них выступил вперёд и сказал: «Извините, мэм, проходить никому не позволено».
«Меня зовут Джанна Максвелл-Хантер. Я – подруга Джанет Тейлор. Да что же здесь происходит?»
Стройный белый человек лет сорока в рубашке цвета хаки, на погонах которой были знаки различия капитана сингапурской полиции, появился в дверном проёме лавки.- «Пусть проходит. Я жду мисс Хантер».
«Из-за чего всё это?»- спросила Джанна, когда полицейский-малаец приподнял оранжевую ленту, пропуская её через ограждение.
«Я – капитан Олдхем,- сказал человек в форме.- Вы не будете возражать, если мы побеседуем внутри?»
Он провёл её в тёмное помещение лавки, и, проследовав за ним, Джанна с удивлением увидела, что все стеклянные банки с травами убраны с полок, и, если не считать чучела гориллы и нескольких тигриных черепов, комната была совершенно пуста.
«Где Джанет?»- требовательно спросила она.
«Боюсь, она мертва»,- тихо ответил капитан Олдхем.
«Мертва!»- Джанна повторила это слово скорее от потрясения, нежели от неверия.
«Она была убита между полуночью и двумя часами в ночь на субботу.- Он пододвинул Джанне кресло.- Садитесь, пожалуйста».
Оцепенев, она опустилась в кресло, чтобы не рухнуть на пол.
«Как?»
«Ей перерезали горло.- Капитан Олдхем снял фуражку с высокой тульей и вытер тыльной стороной ладони пот со лба.- Извините, что я так прямолинеен, но, прослужив изрядное число лет полицейским, забываешь, что такое деликатность. Мы пока не знаем, почему она была убита».
«Самым очевидным мотивом кажется обыкновенная жадность»,- горько сказала Джанна.
«Не потрудитесь ли уточнить?»
«Не секрет, что моему нанимателю, Джи Кею Вонгу, крайне необходим земельный участок, которым владела Джанет Тейлор и который она неоднократно отказывалась ему продать».
«Мы осведомлены об этом, мисс Хантер, и проверили, где находился в момент смерти жертвы мистер Вонг. Он был со своими деловыми партнёрами, с группой, в которой был и Дерек Саутворт, до раннего утра субботы».
«А вы допрашивали мистера Саутворта?»
«Примерно в десять тридцать утра в субботу».
Осознание того, что Дерек доподлинно знал о смерти Джанет весь уикенд, но не обмолвился об этом ни словом, было для Джанны болезненным, как удар в солнечное сплетение.
«Где тело Джанет?»- спросила она.
«В доме смерти на Саго-Лейн,- ответил капитан Олдхем.- У неё не было родственников, а когда кто-то умирает в таком климате…»
«Я вам ещё нужна?»- холодно спросила Джанна.
Капитан Олдхем вынул из потрёпанного портфеля большой конверт из обёрточной бумаги и протянул его Джанне.- «Здесь её личные вещи. Обычно мы передаём их наследнику. Я подумал, возможно, вы захотите сохранить их».
Олдхем вышел из лавки и отдал приказ убрать полицейское заграждение. Оставшись одна, Джанна ощутила вокруг себя пустоту и поняла, сколь много былой наполненности её жизни здесь исходило от присутствия Джанет Тейлор. Она сама была жизненной силой; травы и другие средства китайского искусства врачевания были лишь дополнением. Теперь, с её уходом, остались лишь пыль да пустота.
Продолжая держать в руках конверт, она медленно поднялась по лестнице в верхнюю комнату, также раздетую людьми капитана Олдхема. Даже немногие книги Джанет были изъяты, и одежда, и едва ли не каждый предмет, который можно было унести. Остались лишь угольная жаровня, спальные циновки да часть посуды. Как будто намеренно пытались стереть всё, что могло быть связано с женщиной, ставшей в качестве любовницы Така Чена легендой среди китайцев и малайцев. Возможно, подумала Джанна, из-за того, что британцы не хотели оставлять ничего, что могло бы превратить маленькую верхнюю комнату в мемориал. Теперь, когда Джанет умерла, саднившая заноза в боку европейской общины была, наконец, извлечена. Меньше всего им бы хотелось, чтобы о ней помнили, или, что ещё хуже, почитали. Капитан Олдхем этого не говорил, но по его отношению Джанна почувствовала, что сингапурская полиция не намерена уделять много времени и людей розыску её убийцы.
Когда Джанна вошла в кухонную нишу, то увидела, что стены были измазаны засохшей кровью. Её брызги были повсюду, образовав узоры вроде пятен Роршаха , не оставляя никаких сомнений в том, что Джанет была убита именно здесь. Стены и не пытались вытереть, и даже спустя два дня кровь привлекала множество мух.
Она постояла неподвижно, представляя себе, как Джанет, должно быть, боролась, даже когда ей уже перерезали горло, и кровь хлестала, а она извивалась и выворачивалась, пока, наконец, не рухнула на пол, и жизнь вытекала из неё. Инстинктивно она посмотрела на то место, куда, по-видимому, уложили англичанку, когда её настигла смерть: на каменном полу был кровавый отпечаток руки и сломанная спичка. Подняв её, Джанна увидела, что кончик с серой был нетронут, зато другой был сплющен, как будто его жевали. Ей подумалось, не улика ли это, которую каким-то образом проглядели сыщики капитана Олдхема, но поняла. что их обыск был слишком тщательным для столь явной оплошки. Спичку, наверное, бросил один из полицейских, собиравших доказательства преступления.
Вернувшись в основную жилую зону, Джанна открыла конверт, вручённый ей капитаном Олдхемом, и вытряхнула его содержимое на голую столешницу. Личные вещи Джанет состояли из видавшего виды стетоскопа, коллекции гладких камешков, магнитофона с кассетой, который Джанна оставила ей после их рождественского визита, и потускневшей фотографии в серебряной рамке, на которой Джанет была запечатлена девочкой, стоявшей вместе со своей семьёй перед внушительным особняком. Джанна вспомнила, что Джанет показывала и фотографию Чена, но её в конверте не было.
Глядя на решительное, неулыбчивое лицо ребёнка, каким была Джанет в восемь или девять лет, Джанна поняла, что упорство присутствовало в ней уже тогда. Именно эта черта больше всего восхищала её в Джанет, да ещё её бескорыстная забота о благополучии других. Слёзы покатились по щекам Джанны: если бы только она старалась проводить побольше времени с ней… если бы только она слушала повнимательнее, что она говорила о Кее… если бы только она провела уикенд с ней, а не уехала с Дереком Саутвортом… если, если, если. Её терзала вина от мысли о том, что, если бы она придерживалась первоначальных планов и осталась пятничным вечером с Джанет, та вполне могла быть до сих пор живой. А вместо этого она солгала, чтобы быть с мужчиной, которому нужна была лишь удобная подстилка!
Она нажала на магнитофоне кнопку «Воспроизведение» и тотчас услышала голос Джанет.- «…Рождество напоминает мне о том, через что мы прошли вместе в Миранда де Эбро. Помнишь ту красивую куклу, которую Женевьева подарила Джанне? Интересно, где она сейчас. Ну, зато Джанна, по крайней мере, со мной, и я хочу, чтобы ты знала, что я горжусь тем, как вы с Марком воспитали её. Она – это ваша общая заслуга. Я всегда хотела иметь ребёнка, а теперь я чувствую, что он у меня есть…»
Магнитофон остановился: лента подошла к концу. Не успела Джанна перевернуть кассету, как услышала звуки шагов на лестнице.- «Кто там?»- нервно окликнула она.
«Мистер Сунь»,- мягко ответил голос.
Джанна узнала тощего китайца-адвоката, тоже бывшего другом Джанет.
«Соседи сказали мне, что вы здесь,- сказал он, поправляя очки в золотой оправе.- Они хотят, чтобы я выразил нашу печаль по поводу смерти вашей подруги».
«Спасибо,- сказала Джанна.- Я только что узнала».
«Это ужасно,- пробормотал мистер Сунь.- Мы все очень уважали её. Мы были с ней долгое время партнёрами и друзьями. Это – утрата, которая ощущается очень сильно».
«Тело, как я поняла, забрали в дом смерти на Саго-Лейн».
«Мы предлагали всё устроить по-другому,- сказал китаец-юрист,- но капитан Олдхем настоял, мол, раз нет родственников, проживающих здесь, её следует отвезти именно туда».
«А похороны?»
«Они вот-вот начнутся,- ответил мистер Сунь.- Это – ещё одна причина моего прихода. Я знал, что вы захотите быть там, но мы должны поторопиться».
Когда они добрались до Саго-Лейн, Джанна поняла, почему такой пустынной была Хок Лэм стрит; в толпе, собравшейся возле дома смерти, было немало знакомых ей лиц: соседи Джанет, пациенты, и сотни других, с которыми она ежедневно сталкивалась изо дня в день. Гроб был установлен на убранный цветами грузовик, стоявший наготове с включённым двигателем, а на тротуаре выстроились китайские музыканты со своими инструментами. Вокруг гроба были навалены многочисленные поделки из бумаги: макет дома, коляска рикши, деньги для духов и свитки, представлявшие собой книги,- символические копии вещей, которые, как чувствовали друзья Джанет, потребуются ей в загробном мире.
«Семье усопшего полагается надевать вот это,- объяснил мистер Сунь, предлагая одеяние, сделанное из мешковины.- Но, поскольку вы – не кровная родственница, возможно…»
Джанна взяла грубое платье и надела его и ещё высокую шапку, сделанную из того же материала.
«Это будет отгонять злых духов»,- добавил тщедушный юрист, подавая Джанне фарфоровую посудину, в которой теснились благовонные свечи.
Музыканты начали свою нестройную игру, и грузовик с гробом медленно двинулся вперёд, ведя за собой процессию по улицам Чайнатауна к кладбищу на окраине города. У заднего борта грузовика был устроен пёстрый алтарь, у которого молились плясавшие жрецы, поворачиваясь в такт заунывному ритму музыкантов. Церемония, казалось, топила в шумном буйстве пугающую тайну смерти, отделяя Джанну звуком, цветом и ритуалом от боли её утраты.
Даже после того, как похороны закончились и простой деревянный гроб Джанет был опущен в могилу, засыпан землёй, а на могилу легли венки из орхидей и красного жасмина, времени для скорби не оставалось. Вместо этого множество китайцев, собравшихся на её похороны – редкий знак уважения, когда покойный не был ни родственником, ни азиатом – вернулись гурьбой на Хок Лэм стрит, где уселись за расставленные вдоль сточной канавы столики и принялись есть и пить до самого утра.
Только когда они легли спать или отключились – некоторые, отмечая вход женщины Така Чена в мир духов, выпили слишком много рисовой водки и были совершенно пьяны – Джанна сломалась. Все эти часы она как будто ходила по краю пропасти, потом вдруг утратила силы, нужные для того, чтобы сохранять шаткое равновесие, и провалилась в бездну.
Мистер Сунь увидел её слёзы и едва слышно прошептал: «Вам нельзя сейчас оставаться одной. Думаю, вам лучше провести ночь в моём доме».
Он провёл её через лабиринт переулков и узких проходов к древнему, обветшавшему дому, почти такому же, как дом Джанет, только нижний этаж его был обставлен письменными столами и полками вдоль стен, на которых пылились своды законов.
«Я – холостяк,- объяснил адвокат,- и мне не подобает спать в одной комнате с вами, но наверху вы найдёте кровать».
«А как же вы?»- спросила Джанна.
Он жестом указал на кипу бумаг на письменном столе: «У меня много работы, а в моём возрасте сна нужно немного».
«Кажется, я злоупотребляю вашей добротой…»
«Напротив,- ответил он,- иметь гостьей подругу Джанет Тейлор для меня – честь».
За проведённые в Сингапуре месяцы Джанна достаточно узнала о китайских обычаях, чтобы понять, что мистер Сунь рисковал навлечь на себя суровое осуждение соседей за то, что позволил незамужней европейской женщине провести ночь под своей крышей, будучи единственным жильцом в доме, но она чувствовала, что таким образом он проявляет своё уважение к Джанет, и, не смея обидеть его отказом, она поднялась наверх и легла, не раздеваясь, на деревянную кровать.
На неё навалилось чувство гнетущего одиночества; во многом оно было похоже на чувство, испытанное ею, когда Анна и Марк открыли ей правду о её происхождении. Она чувствовала себя отстранённой от других и от себя самой, подвешенной в пустоте неопределённости, не уверенной ни в своём будущем, ни в своём прошлом. Джанет предложила ей научиться ценить время, потому что в итоге это – всё, чем мы действительно владеем, но Джанна не была уверена, что знает, как это делать без мудрого совета этой женщины…
Она и сама не заметила, как заснула, но, когда она открыла глаза, комната купалась в солнечном свете, а из комнаты внизу доносился размеренный стук. Она встала, подошла к раковине и включила большой медный кран. Сочившаяся тонкой струйкой вода была тёплой, согревшейся в трубах на уже жарком солнце, и, когда она полоскала рот, вкус воды оказался солоноватым.
«Я принёс вам чаю,- объявил мистер Сунь, появившийся на верхней площадке лестницы с чёрным лакированным подносом, на котором стояла фарфоровая чашка с шедшим от неё паром.- И вермишель от уличного торговца».
«Спасибо»,- сказала Джанна, беря поднос и ставя его на стол возле окна.
«Если вы не сочтёте меня невежливым из-за того, что я буду говорить с вами, пока вы едите,- неуверенно сказал он,- есть одно важное дело, которое я хотел бы с вами обсудить».
«Конечно же, пожалуйста»,- ответила Джанна.
«Как я уже говорил вам,- сказал мистер Сунь, глядя на бумаги, которые он извлёк из кармана,- я был не только другом мисс Тейлор, но также и её адвокатом. Я работал на неё, когда она приобрела землю, которая сейчас используется как детская площадка».
«Значит, вы должны знать о давлении, которое оказывал на неё Джи Кей Вонг?»
«Мистер Вонг часто делал ей предложения, но она все их отвергала, несмотря на мой совет пойти ему навстречу, ведь вам известно, что она была упрямой женщиной с большой силой воли».
«Она и меня не хотела слушать,- сказала Джанна.- А в итоге, я считаю, это стоило Джанет жизни».
«Вполне возможно,- согласился адвокат.- Джи Кей Вонг – не такой человек, который позволит кому-то встать на своём пути».
«Я говорила капитану Олдхему то же самое,- сказала Джанна,- но он заявляет, что у Джи Кея есть алиби».
«Гораздо вероятнее, что капитан Олдхем желает закрыть дело Джанет Тейлор без лишнего шума. Её не приняла здешняя европейская община, и, чем скорее о ней забудут, тем больше они обрадуются.- Он говорил с жаром, придававшим его обычно мягкому голосу резкость.- Но, если Джи Кей Вонг убил Джанет, чтобы получить контроль над её землёй, то он не достиг своей цели».
«Я думала, что, поскольку земля была частью её недвижимости, и у неё не было ни семьи, ни завещания, земля будет продана с аукциона…»
«Но она оставила завещание,- тихо сказал китаец-юрист.- Я составил его для неё вскоре после вашей первой встречи с ней. Оно в моём сейфе внизу, но я могу сказать вам, что по его условиям вы – её единственная наследница и, как таковая, имеете законные притязания на всё, чем она владела, включая землю, столь нужную Джи Кею Вонгу».
Джанна начала смеяться, сначала – тихо, потом громче.- «Извините,- сказала она, заметив, как встревожился мистер Сунь,- просто ситуация забавная».
«Понимаю.- Он снял и протёр очки.- Вы дадите мне знать, что вы собираетесь делать с собственностью?»
«Как только у меня будет время подумать»,- заверила его Джанна.
Машинистки оторвались от работы, когда она проходила мимо, явно стараясь угадать, что за звуки они слышали из комнаты наверху, но вскоре вновь вернулись к своим бухгалтерским книгам. Её машина по-прежнему была припаркована там, где она оставила её прошлой ночью, перед домом Джанет на Хок Лэм стрит, и, зная, что не сумеет вернуться туда лабиринтом узеньких улочек и закоулков, она наняла велорикшу.
Когда Джанна повернула свой MG на Норт Бридж Роуд и направилась по прибрежной дороге к своей квартире, движение было уже плотным. Она чувствовала себя разбитой, и в то же время странно воодушевлённой, как будто скорбь, которую она испытывала из-за смерти Джанет, исторгла из неё глубоко сидевший гнев, тлевший уже многие месяцы и готовый взорваться.
Когда она вошла в свою квартиру, звонил телефон. Это был Джеральд Фостер.- «Где, чёрт побери, вы были?- требовательно спросил он.- Джи Кей пытается найти вас весь уикенд».
«Да ну?»
«Вы нужны ему здесь немедленно».
«Я появлюсь там, когда буду готова, и ни секундой раньше»,- ответила она.
После того, как Фостер повесил трубку, Джанна заказала разговор с Анной в Нью-Йорке. Услышав её голос, она сказала: «Хотелось бы сказать тебе помягче о том, что произошло, но я не могу придумать, как это сделать, так что можешь узнать всю правду без прикрас,- Джанет мертва. Она была убита…»
«О, Боже!»- Даже с другого конца земного шара слышалось потрясение в голосе её собеседницы.
«Это случилось то ли в пятницу вечером, то ли рано утром в субботу»,- сказала Джанна.
«Почему же ты не позвонила мне вчера?»- спросила Анна.
«Я не знала об этом до конца дня, а потом ещё похороны…»- Она умолкла, почувствовав, как её вновь захлёстывает ощущение вины.- Наверняка не знают, кто это сделал и почему, но я думаю, что за этим может стоять человек, на которого я работаю».
Джанна рассказала Анне всё, что она узнала, и пообещала позвонить ей снова.
«Чем быстрее ты покинешь Сингапур, тем счастливее я буду,- сказала Анна.- Пора тебе возвращаться в Штаты».
«Пожалуй, ты права,- согласилась Джанна.- Мы слишком долго были далеко друг от друга. Я люблю тебя…»
Для того, чтобы принять душ, переодеться в чистое и проехать не очень-то и большое расстояние до офиса Джи Кея, ей потребовался час.
Джеральд Фостер нетерпеливо расхаживал взад и вперёд, когда Джанна вошла через вращающуюся дверь. Хотя он, как обычно, выглядел безупречно, складывалось впечатление, что он изрядно устал.- «Не знаю, что заставляет вас думать, что вы можете так вот исчезать»,- фыркнул он, когда они вошли в лифт.
«Я не исчезала,- сказала Джанна.- Догадываюсь, что Джи Кей точно знал, где я была, каждую минуту уикенда».
Они поднялись на последний этаж, и Фостер замялся, а когда двери лифта стали закрываться, он так и не вышел из него.
«Мистер Вонг ждёт вас,- объявила секретарша.- Пожалуйста, пройдите к нему немедленно».
На какой-то миг Джанне вспомнилось мгновение, бывшее почти год назад, когда она стояла на этом самом месте, пытаясь представить себе, что за человек её новый работодатель. Тогда она нервничала и очень хотела понравиться, но сейчас она была просто сердита, и это было заметно по тому, как она держалась, прошагав прямо в офис Джи Кея.
Он стоял позади своего огромного письменного стола, и в голосе его послышалась холодная нотка, когда он спросил: «И где же вы были?»
«Думаю, вам это известно»,- спокойно ответила Джанна.
Её уверенность в себе, кажется, взбесила его.- «Я пытался связаться с вами, чтобы выразить вам мои соболезнования по случаю смерти вашей подруги Джанет Тейлор».
«Враньё!- фыркнула Джанна.- Это вы убили Джанет, чтобы завладеть её землёй, а теперь вы узнали, что она оставила завещание, в котором я указана как её единственная наследница, верно?»
Лицо Джи Кея оставалось бесстрастным.- «Я хочу заплатить вам двадцать миллионов долларов наличными за её владение»,- сказал он.
Джанна покачала головой.
«Тридцать миллионов».
«Ни за что».
«Сорок миллионов. Это почти десять миллионов американских долларов».
«Я не веду дела с убийцами»,- сказала Джанна, поворачиваясь и направляясь к двери.
«Вы ошибаетесь, если верите, что я имею отношение к смерти Джанет Тейлор,- заявил Джи Кей прежде, чем она вышла из офиса.- Верно, мне нужна её земля, но не настолько, чтобы пришлось её убить. Если вы думаете, что я лгу, задайте себе вопрос, почему я предлагаю вам небольшое состояние за то, что я мог бы получить, просто избавившись от вас тем же способом».

Через двадцать четыре часа, когда Джанна сидела в «Boeing-707» компании UTA, ожидавшего вылета из Сингапура в Париж, слова Джи Кея продолжали звенеть в её ушах. Ей хотелось верить, что его последнее заявление было блефом, но она не могла отбросить содержавшуюся в нём неоспоримую логику: он с такой же лёгкостью мог бы убить и её, а не обращаться с предложением купить у неё собственность Джанет.
Беспокойство не покинуло её, и когда реактивный лайнер оторвался от взлётной полосы и сделал круг над городом. Был ранний вечер, и сотнями футами ниже матросы-лихтерщики маневрировали на своих моторных тонкаях от людных причалов реки Сингапур, между доками и кораблями, стоявшими на рейде. За ними резкое неоновое сияние города смешивалось с более мягкими пастельными тонами угасавшего дня, образуя пятно света на потемневшем небе. Но остров давно скрылся из виду, и «Boeing-707» летел над Индийским Океаном на запад, а Джанну по-прежнему мучил вопрос: если Джи Кей Вонг не убивал Джанет Тейлор, кто убил – и почему?



33.
«Вестон , милая моя?- билетный контролёр дёрнул себя за мочку уха.- Учтите. Вам надо сойти в Ипсвиче и пересесть там на местный поезд. Не хотите ли чая?»
«Нет, спасибо»,- ответила Джанна.
«Если вы проголодались, в вагоне-ресторане ещё пятнадцать минут будут предлагаться закуски»,- сказал он, прокомпостировав её билет и, выйдя из купе, задвинул за собой дверь на роликах.
Джанна откинулась на своё сиденье в углу и стала смотреть в окно, а поезд катился по покрытой густой зеленью сельской местности Саффолка. Миновал полдень, и солнце проглядывало сквозь высокие, рваные облака, превращая мирный пейзаж в картину кисти Тёрнера . Она впервые посещала Англию, но у неё было такое чувство, будто она уже знала её по полотнам британских художников восемнадцатого и девятнадцатого веков, выставлявшимся Марком в его галерее. Будучи ребёнком, она часами разглядывала изображения тех самых пейзажей, что были видны ей теперь из окна купе первого класса. Она села в поезд в Лондоне, на станции Ливерпуль Стрит вскоре после того, как её самолёт коснулся земли в аэропорту Хитроу , и она испытывала странное ощущение дежа вю, глядя на места, вдохновившие столь высокое искусство.
Она была одна в купе и радовалась этому: ведение учтивого разговора потребовало бы определённых усилий, а после долгого перелёта из Сингапура и двухдневной остановки в Париже она чувствовала себя совершенно разбитой. Ей было крайне необходимо отдохнуть. Сначала она намеревалась остаться в столице Франции на несколько дней, а потом отправиться в Нью-Йорк, но, когда она позвонила по телефону родителям Джанет Тейлор и сказала им, что у неё есть кое-какие личные вещи их дочери, которые они, возможно, хотели бы сохранить, они пригласили её в своё поместье в Саффолке, выразив пожелание, чтобы она успела приехать к ним на уикенд.
Теперь она начинала сомневаться, мудро ли она поступила, приняв их приглашение. Она устала гораздо больше, чем ей поначалу казалось, и не только физически, но и морально. Год, проведённый ею в Сингапуре, был временем непрерывного напряжения, а его завершение сломило её дух. Убийство Джанет само по себе было потрясением, но, отягощённое странным поведением Дерека Саутворта после ночи, проведённой вместе, и его обманом, состоявшем в том, что он не признался, что ему было известно о смерти Джанет, оно оказалось грузом, тяжесть которого стала ощущаться лишь теперь.
И те два дня, что она провела в Париже, отнюдь не уменьшили её взвинченность. Зарегистрировавшись в недорогом пансионе на Монмартре, она часами бродила по улицам, пытаясь мысленно упорядочить происшедшие в её жизни события. А это было нелегко. За двадцать четыре часа, прошедшие с момента её ссоры с Джи Кеем и до её вылета из Сингапура, она снова встретилась с мистером Сунем, который сообщил ей, что ему удалось найти возможного покупателя лавки Джанет, деньги за которую он обещал перевести в её парижский банк. Но, когда мистер Сунь спросил Джанну, какими будут её указания по распоряжению землёй, завещанной ей Джанет, она затруднилась ответить; она знала, что, если земля будет продана кому-нибудь в Сингапуре, Джи Кей тут же перекупит её, и борьба Джанет за сохранение на ней детской площадки окажется напрасной. Оставив же землю неприкосновенной и продолжая мешать Джи Кею, она как бы воздвигнет памятник идеалам Джанет. Джанна сказала мистеру Суню оставить всё как есть, во всяком случае, пока. Требовались месяцы бумажной волокиты, чтобы завершить передачу прав на землю Джанне, и, возможно, к тому времени она разберётся в своих чувствах и даст более полные указания.
Хотя Джанна владела землёй стоимостью в десять миллионов долларов, она понимала, что, пока земля и лавка не проданы, она будет остро нуждаться в деньгах. Она была, к тому же, не уверена, что сможет с лёгкостью найти работу после прибытия в Нью-Йорк, и решила, что одним из способов завязать нужные связи будет обращение в агентство по найму Графини. Она позвонила и попросила о встрече, и Графиня пригласила Джанну с визитом.
Ей было назначено на следующий день в три часа, но Графиня заставила её прождать почти час, а когда, наконец, она появилась, сразу стало заметно, как она состарилась за двенадцать месяцев, прошедшие со времени их последней встречи. Она сильно похудела и ходила неуверенно, опираясь на трость с серебряным набалдашником. Чёрные волосы её изрядно поседели, а когда она подала руку, Джанна заметила, что рука дрожит.
«Ты должна извинить меня за то, что заставила тебя ждать, моя милая,- слабым голосом сказала она.- Теперь все дела отнимают у меня чуть больше времени. Хорошо долетела из Сингапура?»
«Всё ещё страдаю из-за смены часовых поясов»,- ответила Джанна.
«Ах, эти реактивные самолёты!- Графиня умоляюще закатила глаза.- До того, как они появились, можно было наслаждаться путешествием. Теперь же переезд из одного места в другое стал испытанием на выносливость. Ну, каким был твой год с Джи Кеем Вонгом?»
«Ещё одним испытанием на выносливость»,- сказала Джанна.
Графиня тонко улыбнулась.- «Но я вижу, ты выжила».
«Зато моей подруге повезло меньше».
«Ты имеешь в виду Джанет Тейлор?»
Джанна кивнула. Она была удивлена столь хорошей осведомлённостью своей собеседницы и подумала, что та, должно быть, услышала это известие от Вонга.- «Вы знали её?»- спросила она.
«Лично не знала,- ответила Графиня, чуть поколебавшись,- но от людей, знавших её, я слышала, что это была заблуждавшаяся, хотя и с благими намерениями, женщина…»
«Джанет Тейлор вовсе не заблуждалась»,- прервала её Джанна, заступаясь за подругу.
«Значит, меня неверно информировали,- ровно ответила Графиня.- А это заставило меня задуматься, достоверна ли остальная часть полученной мной информации».
«Какой?»
«Что ты унаследовала от неё землю стоимостью свыше десяти миллионов долларов».
«Это, по крайней мере, ваш информатор понял правильно».
«Ты уж извини меня,- сказала Графиня, всплеснув руками,- но я не понимаю, почему человеку с такими деньгами нужна моя помощь, чтобы найти работу».
«Пока земля не продана, мне просто не на что жить»,- сказала Джанна.
«Но ведь это, разумеется, лишь дело времени…»
«Если я решу продать землю».
«А можешь и не продать?»
«Я ещё не решила».
«Понимаю».- Графиня замолчала, погрузившись в свои мысли, но встрепенулась, когда горничная вкатила столик с грузинским серебряным чайником, чашками и блюдом с птифуром . Она подождала, пока горничная обслужила их и вышла из комнаты, затем сказала: «Разумеется, я могла бы отправить тебя в Америку на множество собеседований, но, сделав так, я поступила бы глупо, потому что мне самой больше, чем кому бы то ни было, нужна личная помощница».
Она сделала паузу и отхлебнула чаю.- «Как ты, наверное, заметила,- продолжала она,- за последний год моё здоровье ухудшилось, и мне всё труднее справляться с постоянными запросами, которые я получаю на образованных молодых женщин. Кажется, пришло время, когда я должна найти кого-то, чтобы он помогал мне вести дела, и для этого лучше тебя никто не подходит».
«Но у меня нет нужной квалификации…»
«Чепуха!- возразила собеседница.- Ты посещала одну из изысканнейших школ усовершенствования в Швейцарии, имеешь личный опыт работы в качестве личной помощницы, и продемонстрировала достаточно сильный характер, перенося несомненные трудности работы на такого человека, как Джи Кей Вонг».
«А какие у меня будут обязанности?»- спросила Джанна.
«Главным образом, набор,- объяснила Графиня.- В Соединённых Штатах есть много школ усовершенствования, в которых ты могла бы объяснять преимущества моей программы и беседовать с девушками, проявившими к ней интерес».
«Я не уверена…»
«Вероятно, мне следует добавить,- сказала Графиня,- что то, что я предлагаю, не столько работа, сколько, по сути, партнёрство. Разумеется, ты будешь получать и жалованье, и щедрые суммы на текущие расходы, но, когда ты выручишь деньги от продажи своего наследства, я думаю предоставить тебе возможность приобрести долю в моём агентстве».
Её предложение так поразило Джанну, что она смогла лишь сказать: «Я хотела бы обдумать это».
«Я не тороплюсь.- ответила её собеседница.- Моё предложение остаётся в силе, пока ты не примешь решение».- Она с трудом поднялась на ноги, опираясь на трость.- «А теперь я должна отпустить тебя, чтобы у тебя было время подготовиться к сегодняшней вечеринке».
«Вечеринке?»
«Ах!- Графиня зажала рот рукой.- Я выболтала секрет. Ну, ничего. Девушки, у которых закончился контракт, собираются в «Maxim’s».
Джанне вдруг вспомнилась ночь годичной давности, когда, выпив шампанского, она предложила всем снова собраться, когда закончится первый год их пребывания за границей.
«Я совсем забыла»,- призналась она.
«Другие девушки не забыли,- заверила её Графиня.- Они собирались устроить тебе сюрприз, но теперь, когда ты знаешь, я уверена, что ты их не разочаруешь».
Через три часа Джанна входила в «Maxim’s», одетая в своё платье от Баленсьяга, теперь весьма поношенное и не той длины, что диктовала нынешняя мода, но в частном кабинете, где уже собрались остальные девушки, этого, кажется, никто не заметил. Эльке Крюгер была на середине своего повествования о том, что выпало на её долю в Беверли Хиллз.
«Джанна!- воскликнула немка, бросившись к бывшей соседке по комнате и обняв её.- Ты выглядишь фантастически».
Джанне хотелось бы ответить тем же комплиментом, но Эльке выглядела далеко не лучшим образом. Тощая и измождённая, она казалась смертельно бледной, а её воодушевление было ещё принуждённее и напористее, чем год назад.- «Как я рада видеть тебя снова»,- ответила она, пытаясь не подать виду, как поразил её внешний вид Эльке.
«Каким оказался Сингапур?»- спросила Эльке.
«Жарким и влажным».
«И, наверное, весьма чувственным.- Немка подняла свой бокал.- Ну, что ж, теперь ты вернулась, и я не могу быть счастливей».
Остальные девушки присоединились к этому тосту. Джанна видела по их глазам, что они уже изрядно навеселе, но перемена, которую она заметила в них, заключалась не в этом. Каким-то непостижимым образом пережитое ими за последние двенадцать месяцев превратило их из испорченных девушек-подростков в утомлённых жизнью взрослых; свежесть юности уступила место усталому цинизму.
Во время обеда, заказанного Эльке, Джанна слушала, как каждая из девушек описывала, и весьма остроумно, как она провела свой год за рубежом. Эжени Шиль, привлекательная брюнетка, работала личной помощницей у боливийского миллионера, владельца оловянных рудников, с которым она исколесила всю Южную Америку.
«Очаровательный мужчина, но скрытый гомосексуалист,- говорила она.- Моей работой было помогать ему создавать имидж мачо, притворяясь его любовницей и сексуальной рабыней. Это позволяло ему придавать себе больше мужественности, одалживая меня своим деловым партнёрам».
«Это – один из способов кое-что выведать»,- рассмеялась одна из девушек.
«И гораздо более того,- сказала Эжени.- Я была удивлена тем, сколько конфиденциальной информации они готовы выболтать. Президент «Мато Гроссо Эксплорейшнз» выдал секрет о том, что его компания открыла крупнейшее в Бразилии за все времена месторождение олова, и этот факт он хранит в тайне уже месяц или два, чтобы иметь возможность манипулировать фьючерсным рынком. Я рассказала это своему боссу, и он наверняка заработает на этом миллионы».
«Надеюсь, он вознаградил тебя»,- сказала Эльке.
«Он был очень щедр,- ответила Эжени, указав пальцем на огромную алмазную подвеску на платиновой цепочке, висевшую на её шее,- и я получила немалый пай в его компании в обмен на молчание».
Соланж Перойе, девушка, работавшая личной помощницей пароходного магната в Афинах, в Греции, влюбилась в своего нанимателя, несмотря на то, что он был старше её чуть ли не на тридцать лет, да к тому же ещё женат.- «Он берёт развод,- уверяла она остальных женщин,- и лучше бы развод состоялся поскорее, потому что месяцев через пять я собираюсь родить ему ребёнка».
Пока остальные девушки окружили Соланж, Эльке извинилась и вышла в туалет. Её настроение претерпело резкую перемену от нарочитой весёлости к нервозности, из-за которой ей с трудом удавалось усидеть на месте, и Джанна подумала, не заболела ли она. Но, только она собралась пойти следом за ней и спросить об этом, как немка вернулась за стол, снова находясь в весёлом расположении духа.
По мере того, как вечер продолжался и другие девушки описывали свой опыт личных помощниц у богатейших и могущественнейших людей, Джанна поняла, что они занимались сбором по крупицам информации, которая, попади она в нужные руки, оказалась бы бесценной. Информация Эжени Шиль об открытии олова в Бразилии была мечтой крупного дельца; откровения Соланж Перойе о том, как её греческий судовладелец планировал финансирование строительства новейшего флота, были для его конкурентов на вес золота; даже открытие Эльке Крюгер, в которое её посвятил глава крупной киностудии, что большая часть задворок «XX Century Fox» будет превращена в комплекс деловых зданий и кондоминиумов, который получит название Century City , было информацией, могущей обогатить торговца недвижимостью.
Болтовня продолжилась далеко за полночь, когда, одна за другой, гостьи стали удаляться, пока за столом снова не остались лишь Джанна и Эльке.
«Как насчёт стаканчика на ночь где-нибудь ещё?»- спросила Эльке.
«Я очень устала»,- сказала Джанна.
«О, ну, давай же, мы можем зайти в тот бар на Монмартре, где мы напились в ночь перед твоим отлётом в Сингапур»,- настаивала немка.
Джанна почувствовала, что её подруге позарез нужна кампания.- «Ладно, но только по одному коньяку, и всё».
Перед уходом Эльке снова извинилась и направилась в туалет. Это было её пятый или шестой визит туда за вечер. Джанна удивилась, но решила, что у той, должно быть, расстройство желудка. Поняв, что больше не может оттягивать момент, которого она так боялась, Джанна подозвала метрдотеля и попросила принести счёт.
«Но он уже оплачен,- сказал метрдотель.- Мадемуазель Крюгер позаботилась об этом ещё днём».
Джанна подавила вздох облегчения. Провести встречу – это была её идея, и, когда она год тому назад пьяно приглашала всех, она к тому же заявила, что оплатит счёт. Весь вечер она думала, насколько большим он окажется, и примут ли в «Maxim’s» чек, который она намеревалась выписать, и хватит ли для его обеспечения её скудных сбережений на счету в «BNP Paribas» .
Когда Эльке не вернулась и через двадцать минут, Джанна почувствовала, что что-то не так, и пошла искать её. Она открыла дверь туалета и услышала громкую тираду на смеси французского и немецкого: Эльке вела жаркий спор с уборщицей.
«Эта сука пыталась украсть деньги из моей сумочки»,- воскликнула Эльке.
«Врунья!»- сердито ответила ей плотная седая женщина.
Они обе затараторили на немецком, и Джанна слышала, как обе часто произносили слово «Juden». В какой-то миг показалось, что Эльке готова была ударить женщину, но сдержалась, а уборщица вдруг залилась слезами и закрыла лицо ладонями.
«Пошли отсюда!»- заявила Эльке.
Она схватила сумочку, стоявшую открытой возле одного из умывальников, но взялась лишь за одну ручку. Содержимое сумочки вывалилось на пол. Маленькая стеклянная ампула с белым порошком разбилась, взметнув облачко пыли.
«Вот дерьмо!»- воскликнула Эльке, опустившись на колени и попытавшись собрать кокаин пальцами, но отказалась от этого занятия, когда осколок стекла воткнулся в кожу. Взяв кошелёк, но оставив остальные предметы на полу, она зашагала прочь.
«Что там случилось?»- спросила Джанна, когда они вышли из ресторана.
Ничего не ответив, Эльке остановила такси, велела шофёру отвезти их в кафе «Picone» на Монмартре и погрузилась в угрюмое молчание. Лицо её сделалось пепельно-серым, и она беспрерывно сжимала и разжимала кулаки. Лишь когда они уселись за столик в замызганном баре и им подали напитки, Эльке ответила, и даже тогда её тело оставалось напряжённым, будто стальная пружина.
«Ничего, забудь»,- сказала она.
«Ты вела себя ужасно по отношению к той бедняге…»
«Она ещё не то заслужила».
«Но это так не похоже на тебя…»
«Не похоже на меня? Да что ты, чёрт побери, знаешь обо мне?»- резко спросила немка.
В глазах Эльке была та же дикость, какую Джанна впервые увидела на вечеринке у графа Годзини.
«Думаю, мне пора отвезти тебя в твой отель»,- сказала Джанна.
«Не надо меня опекать,- сердито ответила Эльке.- Я натерпелась этого от Джо».
«Джо? Джо Доусона?»
«Значит, ты кое-чего не знаешь.- Она допила свой коньяк и заказала ещё бокал.- Я встретилась с ним, когда была в Лос-Анджелесе. Он был в юридической школе при Калифорнийском университете. Мы снова сошлись. Я выдохлась за месяц непрерывных вечеринок в Акапулько, а он хотел жениться на мне…»
«И ты вышла за него?»
Эльке кивнула.- «Я думала, это может пойти мне на пользу. Он бросил юридическую школу, потому что был слишком гордый, чтобы позволить мне помогать ему. Он поступил в лос-анджелесский департамент полиции. Можешь представить себе, как у меня получалось прожить на зарплату полицейского».
«И сколько времени это продолжалось?»
«Месяца три. Он постоянно указывал мне, как мне следует прожить свою жизнь, а я устала слышать об этом. Продюсер, на которого я работала в этом году до замужества, брался за новый фильм на Карибах, и он хотел, чтобы я поехала с ним».
«И как это воспринял Джо?»
Эльке пожала плечами.- «После моего отъезда я так и не видела его».
«Вы разведены?»
«Может быть, он уже оформил развод. Я не знаю…»
Она долго оставалась неподвижной, уставившись на свой коньяк, словно ища ответ в его янтарной глубине. Вдруг её плечи сгорбились, и она начала плакать.
«Пошли, тебе пора отдохнуть»,- сказала Джанна, взяв подругу за руку.
Та позволила вывести себя из бара, но, когда Джанна остановила такси, она покачала головой.- «Моя мать здесь, в Париже, проездом из Буэнос-Айреса. Она остановилась со мной в «George V». Я не хочу возвращаться туда, не сейчас…»
Дождь всё ещё шёл, но Эльке, казалось, не замечала его, она двинулась по мощённой булыжником улице, крепко сжав в руке бутылку, которую она вынесла из бара, и коньяком она пыталась запить три или четыре разноцветных таблетки. Когда Джанна догнала её, обе промокли до нитки, но молча продолжали идти, пока не добрались до набережной Сены.
«Всё, что пошло не так,- то, что я не нахожу себе места, что ничего не хочу делать со своей жизнью, то, что не удался мой брак с Джо Доусоном,- всё это из-за лжи, в которой меня растили».
«Лжи?»
«Ты не поймёшь».
Почувствовав, что её подруга вот-вот рухнет на землю, Джанна махнула рукой проезжавшему мимо такси и помогла Эльке сесть в него. Немка плюхнулась, уронив голову на грудь, и, пока водитель вёл машину по извилистым улицам к отелю «George V», голова её моталась из стороны в сторону. Она, по-видимому, находилась в полубессознательном состоянии, и, когда Джанна помогла ей выбраться из такси, её вырвало в канавку для стока дождевой воды. Швейцар, узнав Эльке, помог Джанне довести её до номера.
«Скажите врачу отеля, что это срочно,- дала указание швейцару Джанна,- и пусть кто-нибудь сообщит миссис Крюгер, что она нужна своей дочери».
Когда они остались одни, Джанна раздела Эльке и уложила в постель. Она дрожала такой сильной неуправляемой дрожью, что, вместо того, чтобы самой вытереться досуха полотенцем, Джанна держала её в своих объятиях, пока не прибыл гостиничный врач.
«Что случилось?»- спросил пухлый, краснощёкий мужчина, доставая стетоскоп и слушая, как бьётся сердце Эльке.
Джанна рассказала о том, что случилось в течение вечера, и, полагая, что врачу следует знать об этом, чтобы поставить точный диагноз, упомянула о том, что её подруга принимала какие-то таблетки и нанюхалась кокаина.
«Вы ошибаетесь, мадемуазель,- сказал чей-то резкий голос за спиной Джанны.- Моя дочь не употребляет наркотиков».
Джанна обернулась и увидела высокую привлекательную блондинку в шёлковом халате.
«Она очень больна, мадам,- озабоченно сказал врач.- С вашего позволения, я вызову скорую помощь и немедленно отправлю её в больницу…»
«Только в частную клинику,- возразила миссис Крюгер, похлопав по руке дочери.- И позвоните доктору Френею. Ему известно, чем больна Эльке, и он знает, что нужно делать». Когда врач торопливо вышел из номера, она повернулась к Джанне и сказала: «Я ценю вашу помощь, мадемуазель, но моя дочь находится в хороших руках, так что будет лучше, пожалуй, если вы уйдёте и оставите нас одних».
Поняв, что её присутствие здесь нежеланно, Джанна бросила последний взгляд на Эльке, но глаза её подруги застыли, и она не узнавала Джанну.

Джанна очнулась от воспоминаний, когда поезд, предварительно свистнув, въехал в тоннель. Через несколько мгновений после того, как он снова выехал на свет, дверь купе отворилась, и в неё просунул голову проводник.- «Ипсвич будет минут через десять,- объявил он.- Я посмотрел расписание, там есть местный поезд, который доставит вас в Вестон к четырём двадцати».
Как и говорил проводник, местный поезд от Ипсвича прибыл в Вестон ровно в четыре двадцать. Шофёр уже поджидал Джанну. Узнать её не составило для него труда, потому что она оказалась единственной пассажиркой, сошедшей с поезда, и шофёр положил её чемодан в багажник изящного, но немного старомодного «Бентли» со сноровкой, указывавшей на то, что в прошлом он был, похоже, военным.
«Это может вам пригодиться, мэм,- сказал он, предлагая Джанне меховой плед.- В это время года здесь становится прохладно, а обогреватель работает не так хорошо».
Джанна позволила ему укутать пледом её ноги, но, едва он уселся за руль, она выбралась из-под его тяжести. И без усыплявшего тепла пледа она с трудом боролась со сном, и теперь, чтобы оставаться бодрствующей, она стала смотреть на местность, через которую они проезжали, намеренно заставляя себя видеть её как бы глазами подраставшей Джанет.
Вестон относился к тем живописным деревням, что часто изображаются на почтовых открытках, красочно расписывавших своеобразие сельской жизни в Англии: норманнская церковь в окружении замшелых надгробных камней на кладбище, заросшем полевыми цветами; две пивных с облупившимися из-за непогоды вывесками; крытые соломой домики, окружённые заботливо ухоженными кустами роз; и несколько лавок, на витринах которых были выставлены самые разные товары, от бакалеи до той вышедшей из моды одежды, которую согласятся надеть только влюблённые в сельскую жизнь. Древняя, мирная, не ведавшая, что такое время, она излучала ауру жизненного благополучия и была последним местом на земле, о котором могла бы подумать Джанна как о колыбели женщины с таким сильным чувством социальной справедливости, какой была Джанет Тейлор.
Джанна могла бы с лёгкостью отправить немногие личные вещи Джанет её родителям по почте, но решила доставить их лично, потому что ей хотелось узнать как можно больше о прошлом англичанки.
Её тело качнулось, когда «Бентли» свернул в узорчатые кованые ворота и поехал по длинной подъездной дороге к массивному особняку серого камня, сооружённому среди бесконечных лугов. Джанна узнала этот дом по фотографии в серебряной рамке, которую она видела у Джанет, и испытала странное чувство, оказавшись лицом к лицу с реальностью, которая до сей поры была лишь образом на выцветшем снимке.
Она почти верила, что увидит ожидавшую её перед домом Джанет, но вместо неё обнаружила на ступенях пожилую чету, в которой она узнала по фотографии родителей Джанет. Мистер Тейлор был высокий, с покатыми плечами, с тонкими чертами лица и пепельно-седыми волосами, а его жена, Адель, была невзрачной, хрупкой, невысокой женщиной с безупречной кожей. Чета тепло поздоровалась с ней, но взобраться по широкой, витой лестнице, чтобы показать Джанне приготовленную для неё комнату, вызвалась миссис Тейлор.
«Это была комната Джанет,- сказала она.- В последний раз она пользовалась ей, когда вернулась из лагеря для интернированных в Испании. Для неё это было трудное время. Она как будто не находила себе места. Я часто слышала по ночам, как она расхаживала по комнате, словно оказавшийся в неволе зверь. Это очень беспокоило меня».
Джанна открыла чемодан, который один из лакеев принёс наверх, и вынула из него фотографию в серебряной рамке.- «Ваша дочь хранила её у себя, где бы она ни жила,- сказала она.- Я знаю, она бы хотела, чтобы я вернула её вам».
Пожилая женщина долго разглядывала снимок, потом прижала его к груди.- «Ты выглядишь усталой, моя дорогая,- сказала она.- Почему бы тебе не поспать? Я прослежу, чтобы тебя разбудили к обеду заблаговременно».
Оставшись одна, Джанна разобрала вещи, а потом улеглась на кровать о четырёх столбиках с натянутым над ней пологом. Комната была удобная, с лепным потолком, стенами, отделанными дубовыми панелями, и большим камином, но о том, что она когда-то принадлежала Джанет, свидетельствовали лишь две фотографии: на одной она сидела верхом на лошади, на другой – была в академической шапочке и мантии. И вновь Джанна попыталась понять, что же в воспитании Джанет послужило толчком к тому, что она отказалась от этой уютной жизни, но заснула, не успев прийти к какому-то выводу.
Горничная разбудила её так, чтобы она успела принять ванну и одеться к обеду. Когда она спустилась вниз, мистер и миссис Тейлор ждали её в большой гостиной, а дворецкий подавал коктейли.
«Что вы будете?»- спросил мистер Тейлор.
«Водка с тоником мне бы подошла»,- ответила Джанна.
Когда дворецкий приготовил напиток, мистер Тейлор протянул его ей, и все трое уселись возле огромного камина, разговаривая обо всём, кроме Джанет.
«Мы пригласили гостей на уикенд,- сказал мистер Тейлор.- Просто нескольких старых друзей да деловых партнёров. Надеюсь, вы не будете возражать. Мы договорились об этом ещё до вашего звонка из Парижа и подумали, что вам, возможно, это понравится. Вы ездите верхом?»
«Не очень хорошо».
«Значит, нам придётся подобрать для вас смирную лошадку, чтобы вы смогли принять участие в нашей охоте».
Беседа ни о чём продолжалась и на протяжении всего обеда, который был подан во внушительных размеров столовой, обставленной стульями эпохи Людовика XVI, с зелёными портьерами из дамаста , и с зеркалами на стенах, отражавшими десятки изделий из хрусталя, расставленных на стеллажах чёрного дерева. Сокровища были всюду: со стен цвета зелёной листвы загадочным египетским изваяниям улыбались портреты кисти Гейнсборо ; серебряные пепельницы отбрасывали искорки на бронзовый с хрустальными подвесками канделябр в стиле ампир; а персидские ковры приглушённых тонов служили прекрасным фоном. Прямоугольный стол, за которым они ели, был настолько велик, что за него можно было усадить, по меньшей мере, тридцать гостей, и они втроём занимали лишь самый край его, где ирландские льняные салфетки, уотерфордский хрусталь и посуда из чистого серебра сияли в дрожавшем свете свечей в золотых подсвечниках.
Застольной беседой управлял Генри Тейлор, учтивый человек, показавший живой ум и изрядное обаяние, когда он расспрашивал Джанну о том, как она воспитывалась в Нью-Йорке, обсуждал преимущества сельской жизни по сравнению с городской, и весьма забавно описывал свои обязанности хозяина здешней охоты. Хотя ему было около семидесяти или даже больше, он проявлял остроумие и поразительную память в мелочах, и поэтому Джанна легко поняла, как он сумел превратить унаследованное им состояние в одно из богатейших в Англии. Но он ни разу не упомянул о своей дочери, а когда его жена вскользь коснулась этой темы, поведав о портрете, который написал с Джанет Грэм Сазерленд , когда она закончила Оксфорд, он ловко перевёл разговор на рассуждения о современном искусстве вообще.
Почти в полночь Джанна удалилась, наконец, в свою комнату. Она была уже в постели и собиралась выключить свет, когда в дверь постучали, и в комнату вошла миссис Тейлор, неся перекинутый через руку костюм для верховой езды.
«Я подумала, тебе захочется получить это уже сейчас,- сказала она, вешая на спинку стула чёрную куртку и твиловые брюки для верховой езды.- Они были сшиты для Джанет, когда она была примерно в твоём возрасте, так что должны быть тебе впору. Я велела дворецкому оставить возле твоей двери сапоги на выбор».
«Спасибо вам за заботу»,- сказала Джанна.
«Начало охоты назначено на девять тридцать, но она никогда не начинается вовремя, так что не страшно, если ты немного опоздаешь».
«А Джанет охотилась верхом?»- спросила Джанна.
Её собеседница покачала головой.- «Она любила лошадей, но испытывала отвращение ко всякого рода кровавым забавам. Это было тем, что отец так и не понял в ней. Одной из многих вещей, которые он не понимал…»- Её голос дрогнул.- «Ты должна простить его за то, что он так явно избегал разговоров о ней за обедом. Ему трудно было понять образ жизни, который она выбрала, и ещё труднее смириться с тем, как она погибла».
«Почему же тогда он так настаивал, чтобы я приехала?»
«Это была больше моя идея, чем его. Мне просто невыносимо было оставаться в неведении. Сингапурская полиция только сообщила нам, что Джанет была убита».
«А Джанет не поддерживала с вами связь?»
«Мы не слышали о ней с тех пор, как она уехала в Малайю,- тихо ответила женщина.- Я много раз пыталась связаться с ней, но она никогда не отвечала на мои письма. Я даже не знаю, получала ли их она, особенно во время Чрезвычайщины…» Она смолкла, и Джанна увидела муку на её лице.
«Я с радостью расскажу вам всё, что я знаю»,- сказала она.
«Я буду так благодарна»,- тихо сказала миссис Тейлор.
Когда Джанна закончила описывать, как она познакомилась с Джанет и какие события произошли впоследствии, было уже поздно. Миссис Тейлор осталась сидеть на краю кровати, внимательно слушала, а когда услышала, что её дочь завещала свою недвижимость Джанне, одобрительно кивнула. «Когда Джанет вернулась из лагеря для интернированных, она рассказала мне о тебе. Она говорила о тебе так, будто ты была её собственным ребёнком»,- сказала она.
«Значит, вы знаете о моей настоящей матери?»
Женщина кивнула.- «Джанет рассказала мне, как она умерла в горной деревушке».
«А они ничего не говорила вам о том, кто мой отец?»
«Она сказала мне, что это – тайна, которую твоя мать так и не открыла».
Джанна постаралась скрыть своё разочарование, но оно, должно быть, проявилось, потому что миссис Тейлор обняла её.- «У тебя вся жизнь впереди. Тебе надо научиться смотреть вперёд, а не назад».
Она ещё миг подержала Джанну в объятиях, потом прошла к двери и тихо закрыла её за собой. Джанна выключила свет и лежала в темноте, прислушиваясь к ночным звукам окружавшего её сельского мира и думая о словах женщины. Возможно, пришло время перестать беспокоиться о своём прошлом и начать творить собственную личность. Именно так поступила Джанет; путь, по которому она пошла, был извилистым и, быть может, привёл её не туда, куда она планировала прийти, но обретённый ею уровень самосознания наверняка сделал это предприятие стоящим.
Горничная, розовощёкая девушка, разбудила Джанну в восемь и подала ей чашку крепкого чая, но, когда Джанна оделась в костюм для верховой езды, принадлежавший когда-то Джанет, натянула сапоги, выбранные из полудюжины пар, оставленных возле её комнаты, и спустилась вниз, было гораздо больше времени, чем девять тридцать.
Она услышала лай собак задолго до того, как вышла в мощённый булыжником двор, где собралась охота. Двадцать пять или тридцать всадников, мужчин и женщин, обрядившихся в красные охотничьи камзолы или чёрные костюмы для верховой езды, гарцевали на великолепных лошадях на бодрящем утреннем воздухе.
«Ну, вот и вы!»- окликнул её добродушный голос. Джанна увидела Генри Тейлора, выделявшегося своей алой курткой, белыми бриджами и коричневыми сапогами, и улыбавшегося ей с серого жеребца.
«Я попросил конюхов прислать вам Лайзу Флит, - сказал он.- Это – надёжная лошадь. У вас не будет с ней хлопот. Если движение будет слишком стремительным, просто отделяйтесь от группы и поезжайте своим шагом. Многие парни весьма азартны, и преследование может превратиться в настоящую свалку, так что не думайте, что вам обязательно нужно будет держаться рядом с ними».
Он поднёс рукоятку плети к козырьку кепи и рысцой поскакал туда, где охотники готовили свору гончих. Через несколько секунд появился конюх, который привёл красивую кобылу гнедой масти, блестевшую в бледных лучах утреннего солнца. Он сложил ладони лодочкой и встал на колени, чтобы помочь Джанне сесть на лошадь. Она впервые уселась в английское седло, и ощущение было не очень-то приятным. Она научилась верховой езде в сельской местности штата Нью-Йорк, где все пользовались западными сёдлами, которые были гораздо больше того, в котором сидела сейчас она, а отсутствие луки вызывало у неё опасение, что она будет всё время съезжать вперёд. Но она была полна решимости не отступать, и, когда Генри Тейлор протрубил в рог, и охота с громким цокотом проскакала через ворота в дальнем конце двора, она поехала вместе с ней.
У неё захватило дух, словно она оказалась в море весело подпрыгивавших поплавков, увлекаемых течением, которое вынесло её из лугов, окружавших дом, через дубраву с такой густой листвой, что солнце просвечивало сквозь неё лишь отдельными пятнами, к возвышенности, где рельеф сделался более неровным. По мере того, как охота набирала скорость, Джанна начинала отставать, и, когда основная группа всадников скрылась за вершиной холма, её лошадь перешла на шаг. Джанна не стала пытаться догнать их: присутствие на убийстве вовсе не возбуждало её.
Когда кобыла остановилась на высокой гряде, Джанна ослабила поводья, чтобы она попаслась, и довольствовалась наблюдением издали за тем, как скачут вперёд другие. Они мчались по открытой местности галопом, перемахивая через ворота и каменные стены, перескакивали через быстрые ручьи, постоянно соперничая друг с другом в стремлении возглавить охоту. Их хорошо было слышно в звонком утреннем воздухе: цокот копыт, лай собак и тонкое завывание охотничьего рога.
Неожиданно менее, чем в трёх ярдах от неё, из куста утёсника поднялся и взлетел, хлопая крыльями, фазан. Лошадь попятилась, и лишь благодаря быстрой реакции Джанне удалось удержаться в седле, но, пока она старалась сохранить равновесие, лошадь понесла, вырвав поводья из её рук. Вцепившись в гриву, Джанна держалась за неё, а испуганное животное понеслось вниз по крутому склону, скользя по каменистой осыпи, а потом пустилось галопом по неровной земле к узкому потоку, за которым поднималась живая изгородь из спутавшихся кустов терновника, поверх которых была натянута ржавая колючая проволока. Седло начало съезжать; Джанна догадалась, что лопнула подпруга. Чувствуя, как напряглась холка кобылы, она поняла, что животное готовится к прыжку через ограду, и, не желая подвергать себя риску свалиться в прыжке и упасть на ржавую колючую проволоку, она за долю секунды до прыжка лошади упала с неё сама.
Она тяжело ударилась о землю и, перекувырнувшись, оказалась в неглубоком ручье. Ледяная вода кружилась вокруг её тела. Ещё оглушённая падением, она почувствовала, как её поднимают, и услышала, как смутно знакомый голос сказал: «Здесь ты не найдёшь лису!»
Джанна открыла глаза и увидела лицо Дерека Саутворта, который бережно уложил её на травянистый берег и расстегнул ворот её костюма для верховой езды.
«Я видел, что произошло,- сказал он.- Тебе чертовски повезло, что ты упала в последний момент».
«Я сама соскочила с неё».
«Если ты предпочитаешь, чтобы я рассказывал об этом так…»
«Мне нет дела до того, что ты скажешь!»- Злость привела Джанну в чувство, и она через силу села.
«Хочешь вернуться назад верхом?»- с усмешкой спросил он.
Она увидела пасшуюся неподалёку его лошадь и поняла, что её лошадь, вероятно, давно убежала. До дома Тейлоров было по меньшей мере три мили, а в её состоянии преодолеть это расстояние пешком было невозможно.- «У меня не очень большой выбор, да?»- спросила она.
«Ты всегда можешь подождать, когда мимо пройдёт какой-нибудь другой самаритянин ».
Джанна, кое-как вставшая на ноги, вдруг бросилась к его лошади, вскочила на неё и ударила её каблуками по бокам. Животное понеслось галопом, и, когда она обернулась через плечо, Дерек Саутворт едва был виден возле ручья.
Снова она увидела его под вечер. Охота совершила своё убийство и вернулась к щедрому столу, установленному во дворе. Пока слуги разносили шампанское, гости набросились на жаркое из говядины, омаров и икру. Джанна, сменившая костюм для верховой езды на брюки и шёлковую блузку, жевала веточку сельдерея, когда к ней подошёл Саутворт, забрызганный грязью.
«Что, чёрт побери, за глупую игру…»
«Это не игра,- холодно прервала его Джанна.- Просто старая обида, которую я хотела унять».
«Обида?»
«На то, что ты не сказал мне, что знал, что Джанет Тейлор была убита».
«Я не знал».
«Капитан Олдхем сказал мне, что он допрашивал тебя перед тем, как я подсадила тебя в машину у отеля «Кокпит».
«Допрашивал,- признал Саутворт.- Но так и не сказал, почему. Впервые я узнал о смерти Джанет Тейлор, когда прочитал о ней в «Стрэйтс Таймс» во время полёта в Лондон».
«Кажется очень странным, что ты даже не упомянул о том, что тебя допрашивал капитан Олдхем»,- не унималась Джанна.
«А с какой стати?- спросил Саутворт.- Люди вроде Джи Кея не становятся мультимиллионерами, не обходя законы. Меня не в первый раз допрашивает полиция из-за человека, с которым я вёл бизнес. Кроме того,- добавил он,- в то время, что мы провели вместе, мои мысли были далеки от этого. Тот уикенд значил для меня очень многое. Я думал об этом с тех пор, как вернулся из Сингапура. Ради чего, по-твоему, я здесь?»
«Ради охоты, как и все остальные».
«Только потому, что знал, что здесь будешь ты».
«И кто же тебе сказал?»
«Генри Тейлор. Мы – партнёры по бизнесу. Он приглашал меня на уикенд, но я не соглашался, пока он не сказал мне, кто будет здесь, и упомянул твоё имя. Я терпеть не могу охоту».
«Хоть это у нас общее».
«У нас гораздо больше общего».
Злость Джанны стала таять.- «Сколько времени ты здесь пробудешь?»- спросила она.
«Столько, сколько потребуется, чтобы принять душ и переодеться. Я только заехал и должен вернуться в Лондон сегодня вечером. А ты?»
«Только уикенд»,- сказала она.
«А потом куда?»
«Сначала в Париж, потом, наверное, в Нью-Йорк».
«Почему бы тебе не прервать поездку, когда будешь проезжать через Лондон, и не пообедать со мной?»
«Я не…»
«В понедельник в восемь вечера в гриль-баре «Claridge's»?»
«Это не так просто…»
«Постарайся. Терпеть не могу есть один».- Он легко поцеловал её в губы и зашагал к дому, оставив Джанну в смятении.
После того, что ей сообщил капитан Олдхем, она была убеждена, что Саутворт обманул её, но сейчас она не знала, что думать. На вид его объяснение звучало достаточно разумным, и он явно приложил усилия, чтобы встретиться с ней снова, и всё же ей было неспокойно.
«Слышал, у вас была неприятность, когда вас сбросила лошадь»,- сказал Генри Тейлор, подходя к ней и неся бокал шампанского.
«Фазан вспугнул лошадь, и она понесла,- сказала Джанна.- Это была моя вина. Я выпустила поводья».
«Странно,- заметил хозяин.- Лайза Флит обычно такое послушное создание. Досталось вам?»
«Всего несколько синяков».
«Ну, что ж, выпейте,- сказал он, протягивая ей шампанское.- Ничто так не вылечит вашу хворь, как капля шипучки».
Он зашагал прочь, чтобы поговорить с другими гостями, а Джанна направилась в конюшню, чтобы посмотреть, в каком состоянии лошадь, на которой она ездила. Булыжная площадка напоминала потревоженный улей: конюхи скребли коней щётками перед погрузкой их в трейлеры, и ей потребовалось десять или пятнадцать минут, чтобы найти стойло, в которое поставили Лайзу Флит. Животное поливал из шланга конюх.
«Как она?»- спросила Джанна.
«Неплохо, учитывая, каково ей пришлось, мэм,- ответил конюх, поправляя кепи.- Понесла, знаете ли, да».
«Я знаю, это я ехала на ней. Фазан неожиданно взлетел из своего укрытия…»
«Ага, тогда понятно. Она задела за колючую проволоку, судя по царапинам на брюхе».
«Я не могла остановить её,- сказала Джанна.- Подпруга ослабла, и седло начало съезжать. Я смогла лишь соскочить с неё до того, как она прыгнула».
«Удачно вы сделали, мисс. Останьтесь вы на ней, худо бы вам пришлось».- Конюх положил на землю шланг и подошёл к стойке в задней части стойла, куда было убрано седло.- «Поглядите-ка сюда,- сказал он, взявшись за подпругу.- Кто-то перерезал её наполовину».
«Человек, который привёл мне лошадь, наверное, проверял подпругу, когда седлал её».
«Так-то оно так, мэм, но в дни охоты тут творится такая суета, да ещё ребята привезли своих конюхов, да всё такое. Понятное дело,- добавил он, скребя седую щетину на подбородке,- кто-то мог порезать подпругу и после того, как он оседлал её. Но кто бы это ни сделал, он не собирался просто напакостить вам, мисс. Если бы вы были верхом на старушке Лайзе, когда она прыгала через колючую проволоку, вам повезло бы, если бы вы не убились насмерть».

34.
«Куда, мисс?»- спросил таксист возле станции «Ливерпуль стрит».
Джанна на какой-то миг задумалась.- «В отель «Claridge's», пожалуйста».
Таксист откинулся назад, открыл ей дверь, опустил флажок на счётчике и вывернул свою угловатую, на дизельном двигателе, машину в транспортный поток, который тёк на юг по Бишопгейт .
Пока он умело маневрировал в пробке возле «Bank of England» , Джанна откинулась на спинку сиденья и размышляла о том, правильно ли она поступает, встречаясь за обедом с Дереком Саутвортом. Она знала, что, встречаясь с ним вновь, искушает судьбу. Даже если она отбросит своё влечение к нему в Сен-Морице как детскую влюблённость школьницы, не так уж и легко будет не обращать внимания на то, что она чувствовала по отношению к нему в то время, которое они провели вместе в Сингапуре. Для неё это были минуты глубочайшего чувства, и, когда ей показалось, что он не испытывает того же, она пришла в отчаяние. Меньше всего ей хотелось снова быть оскорблённой тем же манером, и в течение долгой весенней ночи в Вестоне она пыталась решить, что же делать. Умом она понимала, что перед таким мужчиной, как Саутворт, она совершенно беспомощна, но внутренний голос подстрекал её последовать велению сердца, и в итоге он одержал верх. И всё же, когда такси остановилось перед отелем «Claridge's», на углу улиц Брук и Дейвис в фешенебельном районе Лондона Мэйфэйр, она затрепетала от боязливого волнения.
«Приехали, мисс,- радостно объявил таксист,- смотреть особенно не на что, но, когда короновали Королеву, здесь останавливались одиннадцать королевских семейств».
Джанне легендарный отель, один из самых эксклюзивных в мире, показался весьма заурядным: шесть этажей выцветшего красного кирпича, парадная дверь вровень с тротуаром, и маленький навес с написанным скромными буквами названием.
Швейцар, облачённый в шоколадно-коричневую форменную одежду с медными пуговицами и в цилиндре, придержал для Джанны дверцу такси и с почтением провёл её через пустое мраморное фойе в солидный вестибюль отеля.
Джанна заробела. Воздухом, разреженным и с примесью благородной старины, было трудно дышать. Из-за регистрационной стойки за ней пристально наблюдали мужчины в брюках в тонкую полоску и в визитках, а по угрюмому холлу сновали официанты в бриджах до колен и парчовых пиджаках, похожие на лакеев-лягушек из «Алисы в Стране Чудес».
«Могу ли я чем-нибудь вам помочь?»- участливо спросил её человек в визитке.
«Мне нужно встретиться с мистером Саутвортом».
«Ах, да, он заказал на восемь часов столик в гриль-баре. Он ещё не появлялся. Может быть, вы подождёте его в холле?»
Он провёл Джанну к столику перед женским струнным квартетом и спросил, хочет ли она, чтобы официант принёс ей что-нибудь выпить. Она отказалась от его предложения и нервно посмотрела на позолоченные часы, висевшие сбоку от регистрационной стойки. Они показывали восемь десять вечера. Её вылет в Париж из аэропорта Хитроу должен был состояться в полночь. Она решила дать Саутворту десять минут и уйти, если он к этому времени не появится. Оглядев холл, она увидела немало известных ей людей: за столиком в углу сидела Мерл Оберон с сэром Александром Кордой ; Ставрос Ниархос , крупный греческий судовладелец, был занят оживлённой беседой с женщиной, кроме которой возле него сидели Грир Гарсон , Дэвид Найвен и Ноэл Кауард .
Когда Дерек Саутворт не появился и к восьми двадцати, Джанна решила отложить время своего ухода ещё на десять минут и заказала джин с тоником. Она допивала бокал, когда увидела входившего в вестибюль Саутворта в кампании с человеком, в котором она узнала Феликса Эрвина.
«Извини, что опоздал,- сказал Саутворт,- можешь винить в этом Феликса. У меня была с ним деловая встреча, и он не отпускал меня. Джанна, хочу познакомить тебя…»
«Мы – старые друзья,- сказал Эрвин, взяв руку Джанны.- Джанна, как вы?»
«Удивлена, что вижу вас здесь»,- ответила она.
«Я – как тот фальшивый пенни из пословицы, что вечно находится в обороте»,- засмеялся он.
«Рада видеть вас снова,- сказала Джанна.- Вы пообедаете с нами?»
«К несчастью, нет».
«Ему надо успеть на самолёт»,- сказал Саутворт.
«И мне»,- заметила Джанна.
«И куда же вы?»- спросил Эрвин.
«Обратно в Париж»,- сказала она.
«Но это будет лишь в полночь»,- добавил Саутворт.
«Откуда ты знаешь?»- спросила Джанна.
«Потому что именно в это время кареты превращаются в тыквы, а принцессы теряют хрустальные туфельки».
«Вижу, самое время оставить вас наедине»,- снова засмеялся Эрвин.
«В самом деле, Феликс,- сказал Саутворт,- если можешь улететь более поздним рейсом, мы будем очень рады отобедать с тобой».
«Охотно, если бы я не должен был присутствовать в среду утром на встрече в Лос-Анджелесе».
«Никогда не бывала в Калифорнии»,- сказала Джанна.
«Если когда-нибудь окажетесь там, вы должны меня навестить.- Эрвин полез в карман и, достав визитную карточку, протянул её Джанне.- Судьба сводила нас дважды, но мы не можем постоянно полагаться на неё. Она может быть весьма переменчива».
Он взял её руку в свою и подержал какой-то миг, попрощался с Саутвортом и зашагал назад в вестибюль, где его поджидал мистер Ван Тюйн, моложавый управляющий «Claridge's», чтобы проводить до дверей.
«Вот это человек,- заметил Саутворт.- Пока – самый удачливый финансист со времени окончания Второй Мировой. Никто не знает его прошлого, но круг его интересов настолько обширен, что просто диву даёшься. Где ты с ним познакомилась?»
«На цюрихской фондовой бирже»,- сказала Джанна.
«В Цюрихе?»
«Перед тем, как я повстречала тебя в Сен-Морице,- объяснила она,- один швейцарский друг взял меня на фондовую биржу в Цюрихе, чтобы наглядно продемонстрировать, как она работает».
«Феликс-то в этом дока,- сказал Саутворт.- Ты научилась у него чему-нибудь?»
«Очень многому».
«Игре на бирже?»
«И этому тоже»,- ответила Джанна, почувствовав в голосе Саутворта нотку ревности и намеренно дав неопределённый ответ.
«Да ладно, не скромничай!- Саутворт наклонился вперёд и взял её руку в свои.- Я рад, что ты пришла. Это многое значит для меня. Есть хочешь?»
«Помираю от голода».
Он проводил её в гриль-бар, где их приветствовал Луиджи Донцелли, седовласый метрдотель, очевидно, знавший Саутворта, и поздоровался с ним с безукоризненной смесью дружелюбия и почтения.
«Луиджи – образцовый дипломат,- сказал Саутворт, когда управляющий усадил их за столик в углу.- Он относится к главам государств, как к кинозвёздам, а к кинозвёздам – как к главам государств. Я видел, как он обходился с королём и королевой Греции с тем же лёгким шармом, что и с Булганиным и Хрущёвым ».
«Они останавливались в такой цитадели капитализма, как «Claridge's»?
«В королевских апартаментах».
«Да ты – кладезь информации»,- сказала Джанна.
«Приходится,- усмехнулся Саутворт.- Я приезжаю сюда чуть ли не всю свою жизнь. Богатые британские фамилии записывают своих детей в «Claridge's» с самого рождения, так же, как в Итон и Харроу . Вот почему я всегда могу получить бронь. Когда я был в Королевских ВВС, один из моих друзей порядочно помучился.- Он щёлкнул языком.- Бедняга несколько недель пытался получить бронь на новогодний сочельник для себя и своей матери, но ему всегда говорили, что свободных мест нет. Я предложил, чтобы в следующий раз, когда он будет звонить, он назвал себя Махараджей Пешавара – титулом, который я сам сочинил,- и ему немедленно пообещали столик».
«Ну, и как же он выпутался?»
«Он нарядил свою мать – вдовствующую махарани – в шёлковое сари цвета мов , а сам облачился в серый с золотом парчовый мундир и тюрбан, сделанный из шёлкового покрывала. Они сделали свои лица тёмными с помощью тонировки для дерева, и всё. В «Claridge's» их принимали, как королевских особ».
Джанна рассмеялась: «Ты всё это выдумал!»
«Так и было, клянусь,- заявил Саутворт,- и это ничто по сравнению с тем, что я мог бы тебе рассказать».
«Так не останавливайся же».
«Ну, помню одну историю, что рассказала мне старшая экономка, миссис Хаггетт, перед выходом на пенсию…» Он сделал паузу, когда сомелье показал пыльную бутылку «Шато Мутон» , откупорил её и налил немного в бокал Саутворта, чтобы он попробовал.
«Ну, не тяни же»,- сказала Джанна, когда сомелье обслужил их и ушёл.
«Поразмыслив, я решил, что это, наверное, неподходящий разговор для обеда»,- сказал он, напустив на себя преувеличенно благопристойный вид.
«О, ну, продолжай!»
«Ну,- он заговорщицки наклонился к ней,- как будто бы несметно богатая постоялица послала за миссис Хаггетт, закрыла на замок дверь, когда она вошла в комнату, и заявила: «Мне скучно. Я бывала всюду и делала всё, я испытала почти все чувства,- только никого не душила».
«И что случилось?»- спросила Джанна, когда Саутворт смолк, чтобы сделать глоток вина.
«На этот раз миссис Хаггетт уклонилась от оказания услуги,- сказал он.- Вместо этого она метнулась к двери, открыла её универсальным ключом, а позже отправила постоялицу в жёлтый дом».
«Теперь-то я знаю, что ты меня разыгрываешь».
«Не позволяй добропорядочному фасаду «Claridge's» одурачить тебя»,- сказал он.
«Ты и в самом деле знаешь, где в этом заведении спрятаны скелеты».
«Мои родители привезли меня сюда впервые, когда я едва научился держать ложку».
«Они ещё живы?»- спросила она.
Он покачал головой.- «Оба погибли во время воздушного налёта».
«Мне очень жаль».
«Много людей погибло в ночь на пятнадцатое сентября сорокового. Четыреста немецких самолётов сбросили на Лондон больше тысячи бомб… Одна из них попала в дом моих родителей на Гроувнор Сквер ».
Джанна легко коснулась кончиками пальцев его руки.- «Не надо было мне спрашивать…»
«Ничего,- сказал он.- Я хочу, чтобы ты знала обо мне всё».
«Ты был единственным ребёнком?»
Он кивнул.
«Чем занимался твой отец?»
«Он управлял семейными поместьями в Девоне . Когда я вернулся с войны, они уже были проданы в уплату налогов. А эти земли были у семьи более трёхсот лет».
Пока он говорил, а официант подавал ракушки из гусиной печени с трюфелями, Джанна поймала себя на том, что её всё больше увлекает его рассказ. И не только потому, что Саутворту удалось с юмором преподнести тот факт, что ему выпало на долю родиться в семье, принадлежавшей привилегированному обществу, но и потому, что он делал это с теплотой, благодаря которой она чувствовала, что была той, кому он мог поведать свои самые сокровенные тайны. Подобное она испытывала с мужчиной лишь однажды, и этим мужчиной был Марк Хантер. Когда они разговаривали, общение не ограничивалось словами. Сейчас это случилось снова.
«Всегда слышала, что английская еда ужасна,- сказала она, сделав глоток коньяка «Наполеон» после того, как съела на десерт блюдо из фруктов с ликёром, - но после сегодняшнего вечера никому не поверю, если мне скажут это ещё раз».
«Почему бы тебе не остаться на несколько дней и не отведать что-нибудь ещё?»- спросил он.
«Потому что я должна работать, и мне предложили место в агентстве по найму, через которое я получила работу у Джи Кея. Женщина, которая там управляет, Графиня де Кабо…»
«Графиня!»
«Так ты знаешь её?»
«Имя знакомое,- ответил Саутворт после секундного замешательства.- Кажется, я получал от неё каталоги».
«Она специализируется на наборе молодых женщин, закончивших школы усовершенствования, и устраивает их на работу к крупным бизнесменам по всему миру».
«И каковы будут твои обязанности?»- спросил он.
«Помогать Графине управлять агентством. Она ведь не становится моложе, и ей нужен кто-то, кто представлял бы её в Соединённых Штатах».
«И тебе нравится такая жизнь?»
«После уроков, преподанных мне Джи Кеем, я не уверена в этом, но это – хорошая работа, и я смогу проводить время с Анной».
«Когда ты должна принять решение?»- спросил он.
«Как только я буду готова».
«Значит, тебе ничто не мешает остаться в Лондоне на время, нужное для того, чтобы я мог показать тебе город?»
Эта идея очень понравилась Джанне, но осторожность взяла верх.- «Не думаю, что мне следует остаться»,- сказала она.
Он не стал переубеждать её, а кивнул, заплатил по счёту и, взяв её под руку, повёл к выходу из гриль-бара.
«Всё было удовлетворительно?»- спросил Луиджи Донцелли, когда они приблизились к нему.
«Как всегда,- сказал Саутворт.- А «Шато Мутон» пятьдесят девятого года – просто классика».
Метрдотель отвесил лёгкий поклон и проводил их до вестибюля, где их уже ожидал мистер Ван Тюйн, чтобы пожелать им доброй ночи.
«Как ему удаётся появляться в нужный момент?»- спросила она.
«Я годами задавался тем же вопросом,- рассмеялся Саутворт.- Наконец, я спросил, и Ван Тюйн показал мне, как работает система. В его кабинете два огонька, один зелёный, другой красный. Если лакей один раз зажигает зелёный, это означает, что прибывает гость, и помощник управляющего должен быть в холле, чтобы оказать ему своё почтение. Трижды загоревшийся зелёный означает, что гость ожидает лично Ван Тюйна».
«А красный огонёк?»
«Он означает, что уходит посетитель, с которым следует попрощаться».
«Феликс Эрвин, должно быть, удостоился красного огонька, потому что я видела, как в вестибюле его провожал Ван Тюйн»,- сказала она.
«Когда он уходил, наверное, загорелись все огни одновременно!»
«Такси, сэр?»- спросил швейцар.
«Спасибо, Джек,- сказал Саутворт,- мы пойдём пешком».
«Если я собираюсь улететь в полночь, мне нужно ехать в аэропорт»,- сказала Джанна.
«И я намерен отвезти тебя туда,- ответил он,- но мой дом прямо за углом, и там припаркована моя машина».
«Пожалуй, небольшая прогулка не повредит, особенно после того, как я налегла на тот десерт,- Джанна взяла его под руку.- Будь у меня больше силы воли, я отказалась бы от него».
«Иногда можно и побаловать себя».
«Беда в том, что у меня это легко может войти в привычку».
Они перешли Беркли Сквер и пошли по Хилл Стрит, пока не добрались до автомобиля «Jaguar E-type» , припаркованного возле изящного особняка.
«Я только войду и возьму ключи,- сказал Саутворт.- Почему бы тебе не зайти в дом, пока я буду их искать?»
Некоторое время Джанна пребывала в нерешительности. Когда она вошла в дом, Саутворт включил лампы, испускавшие нежно-розовый свет, отражавшийся в зеркалах, простиравшихся от пола до потолка и покрывавших целиком одну стену. Она посмотрела, как он идёт наверх искать ключи от машины, потом переключила внимание на полотна, висевшие над итальянским кожаным диваном. Два, кисти Пьера Боннара , изображали обнажённых женщин в ваннах. Это были очень необычные работы, которые, хотя и придавали всему изображённому на холсте впечатление подлинности, в то же время казались почти прозрачными: осмотические , раскрашенные видения, пропускавшие свет вокруг и сквозь себя. Ещё одно полотно, работы Эгона Шиля , было искажённым и в то же время странно дразнящим портретом нагой женщины, настолько стилизованным, что он казался незаконченным.
Джанна, всё ещё находившаяся под воздействием выпитого за обедом вина и коньяка, обнаружила, что эти полотна чем-то тронули её. Их чувственность распалила её собственную. Протянув руку, она пробежала кончиками пальцев по холстам. В этом прикосновении была интимность, разлившая дрожь по её телу и перехватившая дыхание. Глотая воздух пересохшим ртом, она передвигалась по комнате от одного предмета к другому, ощущая прохладную гладкость хрустальных конусов и резного нефрита, прислушиваясь к размеренному тиканью старинных позолоченных часов на каминной полке; прижимая к щеке свитер, который она нашла перекинутым через спинку стула, и глубоко вдыхая его запах. У неё закружилась голова от охватившего её ощущения его присутствия. Комната как будто закружилась, и это кружение остановилось лишь тогда, когда откуда-то сверху поплыли звуки Шестой симфонии Бетховена. Она посмотрела на часы. Было почти одиннадцать вечера. Поездка до аэропорта Хитроу займёт не меньше сорока пяти минут, а её самолёт вылетал в Париж в полночь.
«Дерек!- позвала она.- Уже поздно».
Когда ответа не последовало, она решила, что он не расслышал её из-за громкой музыки, и пошла искать его наверх. Её голова нисколько не прояснилась, и она понимала, что её влечёт вперёд порыв скорее инстинктивный, нежели обоснованный. Идя на звуки музыки, она подошла к приоткрытой двери и заглянула внутрь. Из ванной клубился пар, делавший всё размытым, и, когда появился Саутворт с намотанным на бёдра полотенцем, она испытала то же сильное желание, что побуждало её трогать полотна. Она подошла к нему и поцеловала его в губы. Их языки встретились, и она ощутила, как упирается в её живот его напрягшийся член.
«Я хочу тебя»,- прошептала она.
Он не ответил, а медленно задрал её юбку и сжал руками её ягодицы. Давление его пальцев усилилось, когда он плотно прижал её к своему ещё мокрому телу и провёл языком по её шее. Она чувствовала себя окутанной им, слившейся с ним в одно целое, и это целое задрожало, когда он запустил пальцы под её трусики в щель между ягодицами. По мере того, как давление на её анус постепенно нарастало, её дыхание учащалось, и в ушах зашумело. Когда он медленно ввёл в неё свой палец, ей стало больно, но это была боль, которую она желала, и она отпрянула назад, чтобы он проник ещё глубже. Другая его рука скользнула по её животу, на миг замерла на спутанных волосах лобка, а потом нырнула между ногами и раздвинула губы уже влажного лона. Вспышка ослепительно белого света взорвалась под её сомкнутыми веками, когда он провёл ногтем по кончику её клитора, и разлившиеся потоки Шестой Симфонии Бетховена схлынули и перетекли в ритм, который, казалось, диктовало её грохочущее сердце.
Предмет за предметом снял он с неё одежду, потом поднял её на руки и отнёс в кровать. Сняв полотенце, он встал над ней с твёрдым и пульсировавшим членом. Она почувствовала себя порабощённой им и послушно приподнялась навстречу, пока ствол его члена не вдавился в её губы. Вена на нём вздулась и потемнела под бледным покровом кожи, и она пробежалась языком по всей его длине, ежесекундно понимая, что желает отведать текущей по нему крови. Когда она взяла член в рот, он отвёл прядь волос от её щеки, положил ладони на скулы и провёл пальцами по её губам. Нежно раздвинув ей губы, он ввёл вместе с членом и палец. Оказавшись во рту вдвоём, они так его распёрли, что в какой-то миг она едва не задохнулась, однако, когда он начал вынимать член, она быстро ухватилась за него зубами.
Она почувствовала, как он дёрнулся, и ощутила липкую сладость – она это знала – крови. Из пальца ли, из члена ли.- ей некогда было различить, потому что он откинул её на подушки и начал сосать её соски. Постоянно переходя от одного к другому, он рассосал их так, что они увеличились вдвое и сделались такими болезненными, что слёзы выступили на её глазах, но она и не пыталась отстраниться.
«Люби меня, пожалуйста»,- прошептала она.
Вместо ответа он продолжил касаться её, гладить, ласкать, очевидно, решив заставить её подождать, исследуя языком каждый дюйм её тела. Она почувствовала его горячее дыхание возле шеи, уловила запах мыла, которым он мылся в душе, и вкусила соль его пота, а он двигался с дразнящей неторопливостью, лаская её груди, соски, внутреннюю поверхность бёдер, даже ступни. Когда он поднял голову и уложил её на холм Венеры , она пробежалась пальцами по его волосам, потом вывернулась, оседлала его, и, взяв в руку член, направила его в своё влагалище и легла на него.
«Боже, да тебе это нравится!»- выдохнул он.
Где-то на улице залаяла собака, и Джанна испытала неожиданный приступ одиночества, но пустота глубоко внутри её была заполнена плотной явью Саутворта. Она напрягла мышцы влагалища и ощутила твёрдость его члена.
«Двигайся!»- сказал он.
Раскачиваясь сначала медленно, а затем всё быстрее, она почти довела его до оргазма, но, почувствовав, что он вот-вот извергнет семя, замерла, выжидая, когда этот миг пройдёт. Когда он был внутри её, она чувствовала свою наполненность, и ей не хотелось, чтобы это чувство кончилось. Снова и снова она останавливалась перед самым его оргазмом, а когда, наконец, он случился, они испытали одновременное облегчение. Их тела выгнулись дугой, и Джанна ощутила себя подвешенной в пустоте, лишённой веса, не сознающей больше, кто она и где она. Ветер прошелестел издалека, кружа листья, затрепетавшие на лазурном поле, а затем, разлетевшись на осколки, мягко осевшие на всё её обнажённое тело, прочесал её оголённые нервные окончания с лёгким искрением, заставившим её кожу затрепетать.
Всё ещё дрожа, она лежала на Саутворте, положив голову ему на грудь, с его членом глубоко внутри неё. Ей слышно было громкое биение его сердца, и она ощущала твёрдое, успокаивающее тепло обнимавших её его рук, но дрожь долго не унималась.
«Всё хорошо?»- прошептал он.
Она кивнула.
«Это было даже лучше, чем в прошлый раз»,- сказал он.
Джанна вспомнила, как это было тогда, в видавшей виды гостинице на пляже к северу от Букит Тимах. Была страсть, но позже было и чувственное охлаждение с его стороны, как будто его влечение к ней было исключительно физическим. Впоследствии, прислушиваясь к бою барабанов рабана, она ощущала себя отдельно от него, но теперь, когда до неё доносились нежные звуки «Пасторали» Бетховена , она была уже не одинока.
Когда пластинка, наконец, закончилась и в доме воцарилась тишина, Джанна не спала; она лежала и думала, как мужчина, спавший в её объятиях, воспримет их любовные утехи, когда он проснётся.
«Господи, помилуй,- молилась она,- не так, как в прошлый раз. Я этого не перенесу».


35.
Утром Джанна высвободилась из объятий Саутворта, постаравшись не разбудить его, надела халат, который она нашла висевшим на двери ванной, пробежалась расчёской по волосам и вернулась на цыпочках в спальню, чтобы лучше рассмотреть его спящим.
Его тело было твёрдым, без единой капельки жира, несмотря на то, что, как она догадывалась, ему было далеко за сорок. Широкоплечий, с могучим торсом и узкими бёдрами, это был поразительно красивый мужчина. Черты, которые когда-то были слишком совершенными, со временем сделались более грубыми. Единственными заметными изъянами были шрамы на его запястьях и щиколотках. Впервые она могла внимательно их изучить. Их симметрия удивила её, она не могла понять, почему каждый из этих шрамов был круглым, как будто туда был вогнан какой-то штырь.
Вид этих ран пробудил в Джанне подлинную муку, как будто на какой-то миг она разделила его боль, и, встав на колени возле кровати, она потёрлась губами об один из этих шрамов. Саутворт пошевелился, но глаза не открыл и снова задышал ровно. Глядя на него, спящего, Джанна испытала близость, большую, нежели во время их любовных утех. Она задыхалась от глубины переполнявших её чувств. Быстро поднявшись, она подошла к окну, открыла его и сделала несколько глубоких вдохов. Холодный, сырой утренний воздух оживил её, но, отворачиваясь от окна, она задела халатом группу фотографий в рамках, стоявших на небольшом столике, и некоторые из них упали.
Джанна подняла их. На них был изображён Саутворт в различных позах: перед бомбардировщиком Королевских ВВС «Ланкастер»; на пони за игрой в поло; в вечернем костюме с красивыми дамами под руки. Но больше всего её заинтересовало изображение молодой женщины в свадебном платье, с длинными тёмными волосами и совершенными чертами лица. На снимке была надпись: «Вместе, всегда, моя любовь – Анджела". Ставя фотографию на столик и тихо спускаясь вниз, Джанна испытала мимолётный укол ревности.
Она намеревалась удивить Саутворта, приготовив ему завтрак, но по пути на кухню она исследовала весь нижний этаж дома. Помимо жилой комнаты, здесь была столовая для официальных обедов, внутренний коридор и библиотека. В этой, последней комнате, кроме полок с книгами в кожаных переплётах, была ещё одна картина Эгона Шиля – мерзкая работа, изображавшая мёртвую женщину, державшую под чёрным покровом плаща ярко-розового младенца. Её мрачная символика не позволяла отстраниться от темы: возникновение и отчуждение. Она вызвала у Джанны возмущение, и всё-таки она продолжала изучать её, завороженная её грубым воздействием. Она заставила её подумать о Кее. Наконец, почувствовав себя странно опустошённой, она отвернулась и заторопилась в заднюю часть дома, где и нашла кухню.
Она оказалась опрятнее, чем можно было ожидать от холостяка, и была прекрасно оборудована. Холодильник был набит продуктами. Она вынула из него яйца, бекон, грибы и помидоры. Когда она вошла, неся на подносе завтрак, Саутворт уже проснулся, и, улёгшись на гору подушек, курил сигарету.
«Мне нравится женщина, которая заботится о своём мужчине»,- сказал он.
«Анджела, например?»- спросила Джанна.
Саутворт бросил быстрый взгляд на фотографию и усмехнулся.- «Я был бы до сих пор женат на ней, если бы она заботилась».
Джанна испытала огромное облегчение.- «И давно вы в разводе?»- спросила она.
Он пожал плечами.- «Лет восемь».
«И ты до сих пор хранишь её фотографию возле своей постели?»
«Почему бы и нет?- спросил он.- Наш брак был неудачным, но это не значит, что я не люблю вспоминать о ней».
«Ты ещё видишься с ней?»
«По-моему, ты ревнива»,- хмыкнул Саутворт.
Джанна вспыхнула и хотела встать с края кровати, на которую она присела, но он схватил её за руку и привлёк к себе. Он стал целовать её и гладить её ляжку, одновременно легко водя щетиной на небритом подбородке по её соскам, а когда они набухли, он сжал её груди вместе, чтобы можно было сосать сразу оба соска.
Хотя соски ещё болели, Джанна ощутила дрожь в животе и, откинувшись на подушки, отдалась растущему в ней удовольствию. Их занятие любовью было не таким, как предыдущим вечером; тогда оно было исполненным пылкости, а теперь походило на детскую игру. Каждый жест был живым напоминанием о том, что было вчера вечером, и на что оба могли сейчас оглянуться с облегчением. Когда он раздвинул её ноги и вошёл в неё, поднос на краю кровати накренился на одну сторону, и всё бывшее на нём разлетелось по полу, но они не стали обращать на это внимания, а просто рассмеялись и продолжили свои движения, пока оба не достигли оргазма.
«Для ревности нет никакой причины,- сказал он, когда они отдыхали в объятиях друг друга.- Я был женат на Анджеле три года. Она хотела детей, а я не мог дать их ей из-за повреждения внутренних органов, полученных, когда меня сбили. Врачи сказали, что это навсегда и что мы можем забыть о детях. Анджела же решила, что ей обязательно нужно стать матерью, вот мы и расстались».
«Она снова вышла замуж?»- спросила Джанна.
«Примерно через год после того, как наш разрыв стал окончательным».
«И у неё теперь есть дети?»
«Близнецы».
«Сожалеешь?»
«О том, что развёлся?»
«И об этом, и о том, что нет детей…»
«Ни в том, ни в другом случае я не мог ничего изменить, так зачем сожалеть?»
«Пожалуй, ты прав».
«Я знаю, что я прав».
«Почему ты так в этом уверен?»
«Потому что встретил тебя».
Её сердце забилось чаще.- «В самом деле?»
«Задержись на несколько дней, и я докажу это»,- ответил он, привлекая её к себе.

Следующие три дня были для Джанны всем, на что она надеялась после их уикенда в Сингапуре. Он был нежным, любящим и внимательным, показывал ей достопримечательности британской столицы. Он сводил её в пивную на противоположном от Собора Святого Павла берегу Темзы, куда, как гласило предание, заходил его архитектор, сэр Кристофер Рен , во время завершения своего знаменитого купола; на обед по-елизаветински в отеле «Гор», где они ели руками огромные порции, как было в обычае в те времена; и в лондонский Тауэр , где они позировали фотографу рядом с причудливым шлемом, даром Максимилиана Первого Генриху Восьмому , у которого в узкую щель вдоль переносицы были вделаны очки .
Саутворт, по-видимому, любил Лондон и не жалел сил для того, чтобы Джанна как можно полнее ощутила его дух. Они часами рылись в букинистических лавках на Чаринг Кросс Роуд ; посетили «Ковент Гарден Опера» , где слушали «Тоску» ; путешествовали на барже по малоизвестным каналам, которыми можно было попасть из Малой Венеции в Риджентс Парк; и наблюдали за уличными артистами, развлекавшими очереди перед театрами на Шафтсберри Авеню . Джанна была очарована и достопримечательностями, и показывавшим их человеком. Он заставил её почувствовать себя, как с Марком: защищённой, оценённой по достоинству, необыкновенной.
Хотя Саутворт был членом «Уайтса» и других различных частных клубов для избранных, она вскоре обнаружила, что он не ограничивает свою светскую жизнь Мэйфэйром. Он чувствовал себя совершенно свободно во всех слоях общества. Особенно это было заметно в тот вечер, когда он отправился с ней в поход по барам в лондонском Ист-Энде, где люди, семьи которых знали нужду из поколения в поколение, развлекались распеванием песен на рифмованном сленге кокни . Саутворт присоединялся к их всё более громким хорам с заразительным энтузиазмом и пытался научить Джанну словам. Её попытки выговорить их вызывали добродушный смех местных жителей, соперничавших друг с другом в стремлении дать ей образцы рифм, бывших неотъемлемой частью их языка: jam-jar (car), rub-a-dub (pub), sausage roll (Paul) и Kangaroo (Jew) .
К исходу недели Джанна поняла, что Саутворт – человек, личность которого имела бесчисленное множество тонких оттенков, человек, который мог спеть песню кокни в пивной Ист-Энда столь же истово, как он объяснял ей премудрости оптовой торговли. Он был непредсказуем и как любовник: в одну минуту он мог быть нежным и понимающим, а в следующую – твёрдым и требовательным. Джанне он нравился любым, и после проведённой с ним недели она знала, что полюбила его. Она была настолько в этом уверена, что, когда Саутворт заявил, что должен съездить в Йоркшир по делу и предложил ей поехать вместе с ним, она с готовностью согласилась.
Перед отъездом он повёл Джанну за покупками на Нью Бонд Стрит , в «Берлингтон Аркейд» , и в «Либертиз» на Оксфорд Стрит, где она выбрала ладно скроенную юбку, четыре блузки разных цветов, два свитера и одну пару брюк, которые, как уверил её Саутворт, пригодятся ей в холодном, сыром климате северо-восточной Англии.
Для поездки в Йорк, куда направлялся Саутворт, она надела юбку, и была рада этому, потому что в течение долгого путешествия из Лондона в «Ягуаре» Саутворта он частенько запускал свою левую руку вверх по внутренней стороне её бедра к промежности и надолго оставлял её там, засовывая в это время пальцы в её влагалище. Это его действие держало Джанну в постоянном возбуждении, и она испытывала ощущение полного соития с ним. Она лежала, откинув голову на спинку сиденья, с закрытыми глазами, с раздвинутыми в стороны ногами, чувствуя его внутри себя, слыша шум проносившихся мимо машин, нюхая мускусный запах собственных соков, убаюканная дрожью мощного двигателя, которая, казалось, каким-то образом передавалась через руку Саутворта самым глубинным местам её существа. Он не стремился распалить её, но трение его руки о её клитор приводило её к одному оргазму за другим.
В Йорке располагался один из прекраснейших соборов Великобритании, величественное сооружение, видимое с расстояния в тридцать миль и возвышавшееся над древним городом, как огромная белая глыба. Пока Саутворт завершал свои дела, Джанна обследовала Собор, городские стены и огромные ворота, известные как Застава. Её интересовали старомодные узкие улочки вроде Шэмблз , и она любовалась роскошными тканями на «Йоркс Виверз» . Город был сама история. Ей как будто слышался топот римских легионов по мощёным улицам, и она догадывалась, какими красивыми были они во времена Тюдоров , когда рассматривала фронтон колледжа святого Уильяма . Но всё это было лишь томлением в ожидании, когда она снова может быть с Саутвортом.
Когда он завершил свою деловую встречу, то вместо того, чтобы остаться в Йорке на ночь, он проехал ещё пятьдесят или шестьдесят миль на северо-запад, через холодную, но красивую суровой красой местность, до маленькой деревушки Карпербай, где им был забронирован номер в крошечной гостинице из седого камня под названием «Пшеничный сноп». Снаружи она казалась самой обыкновенной, но Джанна обнаружила, что внутренность её была весьма уютной. Две женщины, управлявшие ей, по-видимому, знали Саутворта по предыдущим визитам и вовсю старались ему угодить.
В эту ночь, хотя они и занимались любовью, Саутворт казался напряжённым и рассеянным, но на следующее утро он выглядел беспечным и за завтраком описывал ей, как, ещё мальчиком, он с родителями часто проводил лето в этих местах Йоркшира, именно тогда он и полюбил сельскую местность.
В течение следующих трёх дней Саутворт совершил с Джанной поход по здешним живописным местам, позволившим ей понять, откуда у него такая привязанность к вересковым полям Северного Йорка и долинам Йоркшира. Это была неприютная, суровая местность, слишком угрюмая для большинства людей, но она задела в Джанне какую-то струну. Каждый новый вид был откровением: долина реки Свейл с её тонами тускло-лилового и цвета жжёной умбры, растворявшимися на фоне зелени, нежной и обладавшей бесчисленным множеством оттенков; руины аббатства Уитби , чётко вырисовывавшиеся в темневшем вечернем небе; лучи солнца, прорывавшиеся сквозь грозовые тучи над Кловердейлом; и водопады в верховьях реки Юре возле Эйсгарта, где торфяная вода с рёвом неслась по сглаженным временем и поросшим мхом каменным уступам.
Это была местность, чуждая ей, как поверхность Луны, и в то же время она чувствовала себя частицей её, потому что эту местность показывал ей именно он. Его любовь к здешним местам была заразительной, и, поскольку она видела их его глазами, сделанные ею открытия относились к Саутворту в той же мере, что и к земле, на которой она оказалась. Он выказывал чувственность, которой она не замечала в нём в Сингапуре, и любовь к непритязательной красоте, которую выдавала нарочитая мудрёность двух полотен Эгона Шиля, бывших в его собственности. Потрясающий образ мёртвой женщины, державшей младенца под чёрным плащом, запечатлелся в мозгу Джанны и заставил её задуматься, не был ли он отражением тайного мира Саутворта, но, побывав с ним на вересковых болотах Северного Йорка, она выбросила эту мысль из головы. Было просто невозможно, чтобы человек, поражавшийся стенам, выложенным из неотёсанного камня, неровные зубцы которых сливались с небом на головокружительной высоте, обладал ещё и какой-то тёмной стороной, которую она себе вообразила, и она подумала, как ей могла прийти даже мысль об этом.
Пока они бродили, держась за руки, по долинам, Саутворт рассказывал о времени, когда он был мальчиком.- «Мне всегда нравилось быть одному,- сказал он.- Забавно, но для меня одиночество означало совершенную свободу. Можешь понять это?»
«Не уверена»,- ответила Джанна.
«Возможно, именно поэтому мне так нравились эти места. Я здесь словно распадался на отдельные частицы.- Он указал на высокий горный перевал.- Там есть одно место между Венслидейлом и Свейлдейлом, оно называется Баттертабз , и я там прижимался ухом к земле и слушал. И я слышал землю, понимаешь. Я не могу описать это, тебе самой надо её услышать».
«Хотелось бы. Мы можем подняться туда?»
«Завтра,- сказал он.- Возьмём с собой еды и проведём там весь день. Ты будешь единственным человеком, которому я покажу это место».
Он обхватил рукой её плечи и привлёк к себе, и так, тесно прижавшись друг к другу, они медленно вернулись к гостинице «Пшеничный сноп».
«Вам звонили, пока вас не было, мистер Саутворт,- сказала одна из женщин, управлявших гостиницей.- Сказали, что это важно, и оставили номер. Я сказала им, что вы позвоните, как только вернётесь».
Когда Саутворт сделал звонок, Джанну уже усадили в баре перед очагом. Перемена в настроении Саутворта была заметной.
«Что-нибудь не так?»
«Просто бизнес,- сказал он.- Люди, с которыми я встречался в Йорке, хотели получить дополнительные сведения об обсуждавшейся сделке».
Она почувствовала, что он не желает посвящать её в это дело, и была разочарована. Ей думалось, что они достигли в отношениях уровня, когда можно поделиться секретами, но, похоже, она ошибалась. Но только ли в этом она ошибалась?
Той ночью ей было трудно с ним в постели. Если он и почувствовал это, то ничего не сказал, но на следующее утро, когда они отправились на пикник, между ними возникла напряжённость. Погруженность Саутворта в себя напомнила Джанне о том, как он вёл себя после их первой ночи.
Они припарковали машину в Твейте, типичной деревушке с горбатым мостиком, расположенной в долине, и отправились пешком к перевалу Баттертабз. Саутворт шёл немного впереди, намеренно удерживая такую дистанцию, чтобы они не могли разговаривать, и нёс корзину для пикника, собранную хозяйками гостиницы. Дорога шла круто в гору, и Джанна начала задыхаться задолго до того, как они добрались до места. Отставая от Саутворта всё больше и больше, она оставила попытки догнать его и сделала привал. Налетел холодный ветер, принёсший с собой одеяло из тяжёлых дождевых туч. Приютившись с подветренной стороны каменной стены, она вынула плитку шоколада «Кэдбери» и стала жевать её, глядя на раскинувшуюся внизу панораму.
А вид был поразительно красив. Гора падала отвесно в глубокое ущелье, по которому бежала тонкая ленточка водного потока. Расчерчивая вересковые поля, стены из грубого камня словно создавали лоскуты нелепо скроенного одеяла, вроде того, что защищало сейчас её от ветра. Ветер был солёным на вкус, а когда его порывы доносили звуки из долины, ей слышно было блеяние овец.
Впервые со времени обеда с Саутвортом в «Claridge's» Джанна почувствовала себя совершенно одинокой. Это чувство легло холодным камнем в её животе, заставив понять, как важно ей его присутствие. Но чего она ожидала от их отношений? Она и Саутворт принадлежали разным мирам, он был вдвое старше её, детей они иметь не могли, и всё же она любила его. Такой была простая правда.
Поднявшись на ноги, она продолжила своё восхождение. Саутворт глядел в глубокую, зловеще тёмную пропасть, образованную выщербленными краями скал. Сотворённые дождевой водой, веками размывавшими известняк, они опускались в казавшиеся бездонными глубины, ещё более грозные из-за блестящих чёрных пятен там, где из трещин сочились крошечные водопады и исчезали беззвучно в полумраке мягких облаков искрившейся водяной пыли. Атмосфера была весьма зловещей, и её усугублял начавшийся дождь.
«Как ты, Дерек?»- спросила она.
Какое-то мгновение казалось, будто он не слышит её, потом он кивнул.- «Лучше нам убраться отсюда. Эти скалы скользкие, когда они мокрые».
Взяв её за руку, он торопливо направился к разрушенному каменному строению. Оно было построено как зимовье для скота, пасущегося на высоких вересковых лугах, но теперь это были только развалины.
«Эта пропасть такая жуткая»,- сказала, ловя воздух ртом, Джанна, когда они укрылись под уцелевшим участком крыши.
«Это всего-навсего необычное скалистое образование,- ответил он, обняв её.- Здесь их немало».
«Это первая твоя ласка со времени телефонного звонка»,- сказала она.
«Извини.- Он поцеловал её в шею.- У меня голова кругом идёт».
«Из-за личного или из-за бизнеса?»
«Эй,- сказал он, прижавшись губами к её уху.- Я в жизни не был ни с кем так счастлив».
Она положила голову на его плечо.- «Я вдруг почувствовала себя такой одинокой»,- прошептала она.
«Ты не одинока, и никогда не будешь одинока».
«Хочешь поговорить об этом?»- спросила она.
Он поколебался.- «Во время встречи, что у меня была в Йорке с некоторыми банкирами, я сильно им задолжал, вложив деньги во фьючерсные сделки по олову. И они нервничают, глядя на то, как идут дела на рынке».
«Это серьёзно?»
«Можно сказать, я увяз по уши,- сказал он,- и они грозятся прекратить оказание поддержки».
«А что убедило бы их изменить свою позицию?»
«Какая-нибудь существенная информация о рынке сырья».
«Вроде сведений из первых рук об открытии нового крупного месторождения?»
«За такую наводку я бы душу продал».
«А как насчёт тела?»
«И его тоже»,- усмехнулся он.
«Знаешь компанию «Мато Гроссо Эксплорейшнз»?»- спросила она.
«Они ищут золото в Бразилии много лет».
«И они нашли его,- сказала Джанна.- Самые большие запасы, когда-либо открытые в Южной Америке».
«Откуда ты это знаешь?»- недоверчиво спросил он.
«Одна из девушек Графини только что закончила работу в качестве личной помощницы у Рафаэля Ортеги…»
«У боливийского короля олова?»
Джанна кивнула.- «В её обязанности входило сопровождение деловых партнёров Ортеги, одним из которых был президент «Мато Гроссо Эксплорейшнз». Он-то и рассказал ей об открытии месторождения».
«Я ничего об этом не слышал, а подобные вести разносятся быстро».
«Это хранится в тайне, чтобы играть на фьючерсном рынке».
«И когда ты узнала об этом?»
«Примерно неделю назад».- Джанна описала встречу в «Maxim’s». Саутворт внимательно слушал. Когда она закончила, он едва мог сдерживать своё возбуждение.
«Да ты понимаешь, какую ценность имеют подобные сведения для любого торговца акциями или товарами?»- спросил он.
Джанна снова кивнула.- «К несчастью, это лишь единичный случай…»
«Он не должен быть таким,- прервал её Саутворт.- Если бы женщин вроде тех, о которых ты рассказала, можно было в стратегическом проядке распределить в качестве личных помощниц к людям, чьи решения влияют на деловые отношения на самом высоком уровне, можно было бы получать в неограниченном количестве тайную информацию. Вместо того, чтобы случайно натыкаться на отрывочные сведения, будущих кандидаток на трудоустройство через агентство Графини можно будет заранее предупреждать о том, что искать. И они могли бы снабжать информацией нас».
«Нас?»
«Мы могли бы руководить этой операцией вдвоём».
«А как же Графиня?»
«Ты говорила мне, что она уже предлагала продать тебе часть своего дела. Так почему бы не выкупить его полностью?»
«На это потребуется много денег,- сказала Джанна.- Если на тебя оказывают давление финансисты, найти капитал будет нелегко».
«Ты можешь достать его,- сказал он.- Земля, унаследованная тобой от Джанет Тейлор, должна стоить не менее десяти миллионов долларов».
Его заявление удивило Джанну. Она не рассказывала ему о своём наследстве и могла лишь допустить, что он узнал о нём от Джи Кея Вонга или от семьи Джанет.- «Эта собственность – символ всего, во что верила Джанет,- сказала она.- Продажа её будет предательством…»
«Тебе не обязательно продавать её,- сказал он.- Используй её как залог для займа».
«Я и понятия не имею, как это делается».
«Тебе и не надо знать,- заверил её Саутворт.- Просто предоставь это мне. Я составлю бумаги, а ты их подпишешь. Такая возможность выпадает раз в жизни. Мы оба можем сколотить состояние».
«И как я буду участвовать в этом деле?»- спросила она.
«Как моя жена, ты будешь равноправным партнёром,- ответил он, обнимая и целуя её.- Я люблю тебя, дорогая, и хочу, чтобы ты вышла замуж за меня. Выйдешь – пожалуйста?»
36.
Анна в Нью-Йорке улыбалась, слушая взволнованный голос Джанны, доносившийся по телефону из Лондона.
«Дерек предложил мне выйти за него замуж. Я пока не дала ему ответа, потому что хочу, чтобы сначала ты познакомилась с ним. Этим утром он вылетел в Калифорнию, но, когда он закончит там дела, он будет в Нью-Йорке. Я заказала билет на самолёт авиакомпании TWA, который прибывает в аэропорт Кеннеди сегодня вечером в одиннадцать сорок пять…»
«Я тебя там встречу,- прервала её Анна.- Отдельной комнаты я не могу тебе предложить, но мой диван в твоём распоряжении».
«Скорее бы увидеть тебя!- радостно щебетала Джанна.- Прошло почти два года, и мне так много нужно тебе рассказать…»
«Ладно, но, пока ты не повесила трубку, может быть, ты всё же назовёшь мне полное имя человека, по которому ты так сходишь с ума. Я знаю только, что его зовут Дерек».
Джанна рассмеялась.- «Я, наверное, просто отвлеклась. Его фамилия Саутворт. Дерек Саутворт».
Это имя тут же вызвало незабываемое воспоминание: молодой белокурый человек в порванной форме лётчика Королевских ВВС, распятый на двери здания, выходившего на плац в «Миранда де Эбро». Но прежде, чем Анна успела что-то сказать, Джанна повесила трубку.
Первым побуждением Анны было сразу же перезвонить Джанне и предупредить её о человеке, за которого она собралась замуж. Немыслимо было, чтобы девочка, которую она растила с Марком, самый любимый человек на свете, доверила себя не знающему жалости мародёру. Анна не в силах была забыть о мести, которую Саутворт учинил Патрону и его подручному; вид их изуродованных тел до сих пор преследовал её в кошмарах. Но она воспротивилась первоначальному порыву позвонить Джанне. Они скоро будут вместе, а ей хотелось быть уверенной, что она поступит правильно, сообщив Джанне то, что может круто изменить её жизнь.
Сидя одна в своей крошечной гостиной, Анна пыталась решить, как далеко простирается её ответственность. Сердцем она стремилась защитить Джанну от Саутворта любой ценой, но потом она подумала о том, в каких условиях поступал так Дерек.
Лагерь был моделью более крупных столкновений, превративших разрушенную войной Европу в пустыню. В нём собрался весьма разношёрстный народ – полуголодный и испытывавший такой гнёт, что был лишён всякого достоинства,- который научился делать всё необходимое, чтобы выжить. Саутворт просто лучше, чем другие заключённые, сумел устроить своё существование.
Память Анны нарисовала последние дни варшавского гетто, она вспомнила, как евреи предавали евреев, пытаясь спасти собственную шкуру; как даже Юденрат содействовал облавам в обманчивой надежде на то, что, сотрудничая с немцами, кто-то сможет избежать их гнева; как даже достойные, благородные люди вроде Джанет Тейлор, посвятившие свои жизни излечению больных, в последнем бесплодном бунте против немцев испытывали желание убивать. Если бы Анну не арестовали после жестокого убийства её родителей, она, не задумываясь, уничтожала бы фашистов и считала бы себя вправе делать это. Могла ли она сейчас, положа руку на сердце, рисковать возможным счастьем Джанны с Дереком Саутвортом, предъявляя ему счёт за его деяния в то время, когда весь мир сошёл с ума?
Протянув руку, она взяла фотографию, присланную Джанной из Сингапура в одном из своих многочисленных писем. На ней она была за рулём MG, взятого напрокат, о котором она так часто упоминала в своих телефонных разговорах и на магнитофонных лентах. Хотя Джанна внешне ещё походила на Кею, в ней произошла едва ощутимая перемена. В её чертах проявилась зрелость, заставившая Анну вдруг осознать, что ей самой уже сорок пять, и к ней пришло ясное понимание того, что Джанна сделалась опытной молодой женщиной, которая вполне может сама принимать решения. Анна решила, что единственным её долгом будет рассказать Джанне всё, что она знала о Саутворте, и предоставить ей самой решить, как ей быть.
Зазвонил телефон, выведя Анну из задумчивости, но, когда она взяла трубку, в ней была тишина. В последние месяцы такое бывало нередко, и это раздражало её, но она старалась не обращать на это внимание, как и на множество других досадных мелочей, с которыми приходилось сталкиваться женщинам-одиночкам в Нью-Йорке. Подобного никогда не случалось, когда был жив Марк. Как ей недоставало его! После его смерти она долго ни с кем не встречалась; память о муже оказалась попросту слишком сильной, и она справлялась со своим одиночеством, часто навещая друзей и работая невыносимо долго тянувшимися часами. Лишь недавно она начала появляться на людях снова, но пока не нашла никого, кто хотя бы немного походил своими качествами на Марка.
Телефон зазвонил снова. Теперь это был Дэйв Уилсон, поверенный, представлявший Марка в суде и оставшийся другом Анны.
«Я тут просматривал бумаги и увидел, что моя секретарша направила по почте расписку за высланные тобой деньги. Мы уже говорили об этом. Я хочу, чтобы ты прекратила…»
«Спасибо, Дэйв,- прервала его Анна,- но я должна выплатить долги Марка. Он хотел бы этого».
Последовала небольшая пауза.- «Как твои дела?»- спросил поверенный.
«Как никогда лучше в последнее время,- ответила Анна.- Джанна прилетает сегодня в одиннадцать сорок пять вечера самолётом TWA из Лондона. Не терпится увидеть её».
«Отличные новости,- сказал Уилсон.- Скажи ей, что я люблю её».
В восемь тридцать Анна вышла из квартиры, прошла через пять лестничных маршей на улицу и стала искать такси, которое отвезло бы её к Управлению Порта, где она могла сесть на автобус, следующий в аэропорт. До прилёта Джанны было не меньше двух часов, но Анна знала, какие пробки могут образоваться на дорогах, и не хотела подвергать себя риску опоздать.
Когда три или четыре машины проехали мимо, не остановившись, она вернулась в вестибюль многоквартирного дома, намереваясь воспользоваться общественным телефоном, чтобы вызвать такси, но телефон был занят крупным мужчиной, стоявшим спиной к ней.
Решив не преодолевать пять лестничных маршей, чтобы добраться до квартиры, она решила подождать и проверила почтовый ящик. В нём был конверт с именем и адресом Дэйва Уилсона в верхнем левом углу. Она догадалась, что в нём – расписка, о которой он упоминал по телефону, и, не распечатывая, сунула его в карман. Поверенный давно говорил ей, чтобы она не чувствовала себя обязанной продолжать оплату солидного счёта за предоставленные Марку юридические услуги, но для Анны это было предметом гордости, хотя она могла позволить себе отправлять лишь незначительные суммы.
Бросив взгляд на телефон, Анна увидела, что он всё ещё занят стоявшим к ней спиной человеком. Она заметила, что у него тёмные волосы, но не смогла разглядеть толком его лицо, чтобы выяснить, является ли он жильцом этого дома. Когда стало ясно, что он не намерен заканчивать разговор, она решила больше не ждать и направилась по Девяносто Шестой улице к входу в метро на Бродвее.
Был жаркий, сырой вечер, и Манхэттен был ещё окутан запахами автомобильных выхлопов и гниющего мусора. У входа в метро скопилась стайка чёрных юнцов.- «Хочешь пососать петушка, сука?»- крикнул ей один из них. Остальные расхохотались, но волосы на голове Анны зашевелились. В этом месте групповые нападения были не редкостью, и случались даже убийства. Она сделала вид, что не расслышала, сунула в турникет жетон и заспешила по платформе, заполненной ожидавшими поезда людьми.
Анна огляделась вокруг, чтобы убедиться, что за ней не увязались чёрные юнцы, и её взгляд выхватил фигуру человека, похожего на мужчину, который звонил по телефону в вестибюле её дома. Его лицо скрывали тёмные очки, но ей показалось, что она узнала его. Она снова повернулась лицом к рельсам, и в это время волна жаркого, застоявшегося воздуха возвестила о приближении поезда. Толпа, окружавшая её, подалась вперёд, и Анна почувствовала, как её несёт к самому краю платформы. Когда поезд вынырнул из туннеля в дальнем конце станции, его рёв стал громче, и Анна инстинктивно отпрянула назад, так же, как и плотная масса людей рядом, но в последний момент чья-то рука ткнула её в спину между лопатками и толкнула вперёд.
У неё не было времени посмотреть, кто её толкнул, и намеренно это было сделано или нет; Анна знала наверняка лишь то, что она теряет равновесие и начинает падать на путь перед надвигавшимся поездом. Пока она балансировала на краю платформы, всё было как в замедленном кино: приближение поезда; её попытки взмахами рук удержаться на ногах; тянувшие в отчаянии к ней руки оказавшиеся рядом люди, которые пытались поймать её прежде, чем она упадёт. Молодая женщина в джинсах с заплатками и футболке ухватила Анну за руку и держала её до тех пор, пока бывший с ней молодой человек не ухватился за куртку падавшей. Но взялся за неё он неловко и едва ли смог бы удержать, если бы не помощь других пассажиров, которые схватили её с такой силой, что она рухнула на платформу.
От пережитого у неё перехватило дыхание. Она видела смотревшие на неё лица и слышала гул голосов, но они были похожи на волны, плескавшиеся на далёком берегу, и она не могла разобрать слов. Сердце её бешено колотилось, а в груди была ужасная боль. Словно чей-то кулак нанёс ей сокрушительный удар между грудями и едва не разбил её лёгкие. Тело её покрылось испариной, и она не могла унять дрожь. Сквозь закрытые веки её ослепил ярко-белый свет, и она поняла, что теряет сознание.

Джанна обхватила себя руками, когда борт TWA#187 закончил снижение и коснулся посадочной полосы в аэропорту Кеннеди. Она устала, но всё же испытывала радостный подъём, в основном из-за того, что её должна встретить Анна. Во время всего путешествия через Атлантику она обдумывала всё, что ей хотелось рассказать Анне – о годе, проведённом в школе усовершенствования в Монтрё, о смерти Женевьевы, о времени, проведённом ею с Джанет в Сингапуре и о посещении её родителей – но больше всего она думала о предложении Дерека Саутворта.
Оно застало Джанну врасплох, и, когда он предложил ей выйти за него замуж, она не сразу согласилась. Она не сомневалась в том, что любит его, но разница в возрасте и то обстоятельство, что он не мог иметь детей, были вещами, о которых следовало подумать. Первым её побуждением было позвонить Анне и обсудить это с ней, но, когда она сказала об этом Дереку, он предложил лучшее решение: «Через пару дней у меня назначена встреча с Феликсом Эрвином в Калифорнии,- сказал он.- Почему бы тебе не слетать в Нью-Йорк, встретиться с Анной, а я присоединюсь к вам, когда закончу дела на Западном Побережье? Если она примет меня, мы сможем даже пожениться в Нью-Йорке».
Это было отличное решение, и проявленное им понимание, когда он предложил это, помогло Джанне увериться, что она действительно хочет стать его женой.
«Мисс Максвелл-Хантер?»
Джанна подняла взгляд. Одна из стюардесс, темноволосая женщина, склонилась над её креслом.
«Да?»- сказала Джанна.
«Пилот получил сообщение от диспетчера, что что-то случилось, и поступило распоряжение провести вас через таможню и паспортный контроль возможно скорее».
«Да в чём, чёрт побери, дело?»- спросила Джанна, почувствовав, как учащённо забилось сердце.
«Не знаю,- сказала стюардесса,- но, если вы пойдёте со мной, я покажу вам, куда идти».
Она пошла к двери, протискиваясь мимо других пассажиров, уже стоявших в проходе в ожидании выхода из самолёта. Как только дверь авиалайнера открылась, Джанну провели по бетонной полосе и через ряд подземных переходов привели к инспектору иммиграционной службы, сидевшему за столом. Он взглянул на паспорт Джанны, быстро поставил в нём штамп и махнул рукой, чтобы она прошла через таможню, где её ручную кладь пропустили без досмотра, и сообщили, что остальной багаж, если она пожелает, она сможет забрать позже.
«Джанна!»
Услышав, как её окликнули по имени, она обернулась и увидела, что ей из-за ограждения машет рукой Дэйв Уилсон.
«Где Анна?- спросила она.- Что-нибудь случилось?»
«Боюсь, что так.- Уилсон взял её под руку и вывел из здания аэровокзала к своей припаркованной машине.- С Анной произошёл несчастный случай».
«О, Боже!- Джанна ощутила болезненную тяжесть в низу живота.- Что случилось?»
«Она чуть не попала в метро под поезд».
«Она сильно пострадала?»
«Какие-то люди успели схватить её прежде, чем она упала,- сказал Уилсон, выруливая на дорогу, ведущую к Манхэттену.- Поезд её даже не задел».
«Тогда что же с ней?»
«Из-за пережитого потрясения с ней случился удар. Парамедики доставили её в реанимационную палату в медицинский центр «Коламбиа Пресвитериан». Врач обнаружил в её кармане письмо с моим именем, передал его полиции, а она связалась со мной. Я разговаривал с ней перед этим, поэтому я знал, что она собиралась встретить тебя…» Он смолк, и какое-то время они ехали молча.
По дороге в больницу они поочерёдно пытались начать разговор, но были слишком заняты своими мыслями, чтобы он получился.
«Я подожду тебя здесь»,- сказал Уилсон, когда они вошли в вестибюль.
Джанна кивнула и прошла следом за сестрой в дверь платной палаты, в которой врач изучал электрокардиограмму. Когда она назвала себя и спросила, как себя чувствует Анна, он сказал: «На этой стадии трудно делать прогноз. Наверняка мы знаем лишь то, что у неё был удар, и он парализовал верхнюю часть её тела. Она не может ни говорить, ни шевелить руками. Чтобы определить, насколько серьёзно пострадал её мозг, потребуется день или два, но, даже если мозг в порядке, боюсь, пройдёт немало времени прежде, чем у неё восстановятся речевые и двигательные функции».
«Мне можно войти?»- спросила она.
«Конечно,- сказал врач.- Но должен предупредить вас, что она может вас и не узнать».
Вторая койка в палате была пуста, а сбоку от той, на которой лежала Анна, стояли металлическая стойка с капельницей, кислородные баллоны и столик на колёсиках с портативным аппаратом ЭКГ. От локтевых сгибов тянулись пластиковые трубки, а на груди лежали провода от подсоединённых электродов. Они делали её как будто меньше и очень хрупкой на вид, похожей на робкого, испуганного ребёнка, и сердце Джанны рванулось к ней.
«Анна,- сказала она,- это Джанна…»
Женщина в кровати не ответила. Глаза её были открыты, но они смотрели неотрывно, не мигая, в потолок. Джанна подавила рыдания, склонилась над Анной и нежно поцеловала её в щёку.- «Я буду заботиться о тебе»,- прошептала она дрогнувшим голосом.
Глаза Анны медленно повернулись к Джанне, и по щеке её покатились слёзы.
37.
В последующие недели Джанна целиком посвятила себя уходу за Анной. Она часами просиживала возле её кровати, держа её за руку и разговаривая с ней, хотя та и не могла ответить. Дерек прибыл в Нью-Йорк через два дня после перенесённого Анной удара, но надолго не задержался. После того, как Джанна подписала несколько документов, дававших ему право на ссуду под залог её земли в Сингапуре, он в конце недели вернулся в Лондон, не потребовав от Джанны ответа на своё предложение.
Джанна оценила его участие. Она была так расстроена из-за Анны, что и думать не могла о чём-то другом. После того, как Анна провела в больнице почти месяц, Билл Хансен, личный врач Анны, сказал Джанне, что держать её там больше не имеет смысла.
«Она нуждается сейчас лишь в интенсивной физической и речевой терапии,- сказал врач,- а это она может получить и амбулаторно».
Когда Джанна попросила его дать долгосрочный прогноз состояния Анны, он сделал его весьма неохотно.- «Многое зависит от того, что произойдёт в ближайшие несколько месяцев,- сказал он.- Если терапия пойдёт ей на пользу, будет неплохая возможность существенного улучшения, но, чем дольше будут подавлены речевые и моторные функции, тем менее вероятно улучшение её состояния».
Дэйв Уилсон сообщил коменданту дома Анны, что Джанна будет пользоваться её квартирой, пока ежедневно навещает её в больнице. Но, когда Билл Хансен сказал, что пора бы больную забрать домой, Джанне стало ясно, что для двоих ей придётся подыскать другую квартиру. Анну можно было перемещать только в коляске, и о том, чтобы остаться в её квартире, в которую надо было подниматься на пятый этаж, не могло быть и речи.
Проблему решил Дерек. Благодаря связям, появившимся у него в ведущей компании в сфере недвижимости, он нашёл и снял квартиру на первом этаже в доме на Пятой Авеню напротив Музея Искусств «Метрополитен». Когда Джанна спросила о её стоимости, он сказал, чтобы она рассматривала это как вознаграждение за сведения, которые она дала ему о «Мато Гроссо Эксплорейшнз», благодаря которым ему удалось получить громадную прибыль.
Он взял за правило регулярно пересекать Атлантику, чтобы проводить уикенды с Джанной, и во время этих визитов подробно посвящал её в то, как он вкладывал деньги, взятые под залог земли Джанет. У него были в Париже контакты с Графиней, и он разработал с ней соглашение, в соответствии с которым он приобрёл контрольный пакет акций её агентства, но оставил её управляющей за себя. Единственной переменой в работе агентства было то, что Саутворт теперь говорил, куда он хочет устроить девушек в качестве личных помощниц и какого рода сведения они должны выуживать для него из своих нанимателей. Он основал холдинговую компанию «Стар Индастриз» и зарегистрировал её в Лондоне под своим именем и именем Джанны.- «Нравится тебе это или нет,- сказал он Джанне,- ты – директор компании, на которую уже начинают заинтересованно поглядывать немало желающих вложить деньги уважаемых в Сити банкиров».
Он также описал ей обстоятельства приобретения различных акций, сделанного им на основе тайных сведений, предоставленных девушками Графини, и все они оказались исключительно выгодными.- «Все пытаются понять, как я это делаю,- сказал он,- но пока никто даже не приблизился к разгадке».
Чувства Джанны по отношению к тому, что делал Саутворт, были смешанными: одна её часть воспринимала это с инстинктивным беспокойством, в то время как другая оправдывала его действия тем доводом, что без его успеха, и без щедрости, с которой он им делился, было бы невозможно оплачивать значительные суммы, предъявляемые за уход за Анной. Ей были необходимы дважды в неделю занятия лечебной физкультурой и речевые упражнения, постоянное наблюдение у специалистов по неврологии и личная сиделка, чтобы она ухаживала за нею тогда, когда этого не могла делать Джанна. Расходы Анны частично возмещала программа коллективного страхования фирмы, в которой она работала, но она выплачивала суммы по минимальным ставкам, а Саутворт настаивал, чтобы денег на всё необходимое Анне не жалели.
Джанна становилась всё более зависимой от него, и не только в финансовом смысле, но и в духовном. Она была потрясена случившимся с Анной и сосредоточила все свои силы на уходе за ней. У неё ничего не оставалось для Дерека, и, когда они бывали вместе во время его первых визитов из Лондона, она могла лишь лежать в его объятиях и плакать. Она знала, что другие мужчины устали бы от этого, но он был не такой: терпеливый, подбадривающий, добрый, понимающий, он был, казалось, доволен уже тем, что находится возле Джанны, и от этого он становился для неё дороже, чем он мог представить себе. Во многом его поведение отражало лучшие черты Марка – факт, не ускользнувший от внимания Джанны – и каждый раз, когда он возвращался в Лондон, она чувствовала себя без него всё более одинокой.
Должно быть, это как-то проявилось, потому что месяца через три после того, как Анну сразил удар, Дэйв Уилсон пригласил Джанну на коктейль в «Плазу» и сказал, что пора ей уделить внимание и себе.- «В том, что касается Анны, ничего нельзя гарантировать,- сказал он.- Билл Хансен говорит мне, что она может находиться в таком состоянии ещё долго, возможно, всегда».
«Я не смирюсь с этим»,- сказала Джанна.
«Может быть, придётся,- ответил поверенный.- А пока - жизнь продолжается, и Дерек Саутворт не будет ждать вечно».
«Он говорил с вами?»- спросила Джанна.
«Только спросил об особенностях бракосочетания в Нью-Йорке».
«А вы могли бы его устроить?»
«С удовольствием».
«Где-нибудь в таком месте, где сможет присутствовать Анна?»
«Я знаю судью, который будет счастлив исполнить церемонию в вашей квартире».
В тот же вечер Джанна позвонила Дереку в Лондон и сказала ему, что решила принять его предложение. Через две недели их поженили в квартире на Пятой Авеню. Анна была свидетельницей на церемонии, безмолвная и всё ещё парализованная, в инвалидном кресле. Когда судья провозгласил пару мужем и женой, Джанна посмотрела на вырастившую её женщину и увидела, как ей показалось, первый физический отклик, произведённый Анной после того, как с ней случился инсульт. Её рот открылся, казалось, он отчаянно пытается что-то сказать, но, когда слова так и не вышли из неё, она откинулась в кресло, и слёзы заструились по её щекам.
Оставив Анну на попечение сиделки, Джанна отправилась с Дереком в Англию на трёхнедельный медовый месяц, в конце которого он настоял на совершении второй брачной церемонии, на этот раз в красивой церкви с восьмиугольной башней в Коксволде, деревне в северной части Йоркшира. После церемонии, на которой она была одета в белое платье, купленное ей Дереком в Йорке, они отправились вересковыми болотами в Карпербай и провели ночь в гостинице «Пшеничный Сноп».
«Когда мы были здесь в прошлый раз, я публично объявил о своей помолвке,- сказал он, когда они лежали в объятиях друг друга.- Я полюбил эту церковь в Коксволде ещё мальчишкой и всегда мечтал, что когда-то я женюсь здесь. Спасибо тебе за то, что ты сделала меня самым счастливым человеком».
Джанна была так тронута, что вместо того, чтобы выразить свои чувства словами, она поцеловала Дерека со страстью, которой она не ощущала со времени инсульта Анны. Как будто прорвалась дамба. Дерек отозвался на её поцелуй столь же горячо, начав сосать её соски, а потом опустив голову к её лобку и введя язык в её влагалище.
«Продолжай»,- прошептала она.
Её голос стал хриплым, когда она обхватила губами его член. Когда она прошлась языком по его головке, ощущая её солёный вкус и глубоко вдыхая острый, мускусный запах, ей показалось, что вены его члена подобны живым нитям лиан. Когда она открыла глаза, его вздувшийся член белел, подрагивая, над золотистыми волосами её лобка.
Её как будто уносило в иное измерение; она плыла, невесомая, в вакууме, где капельки воды, похожие на слёзы, отражали свет в бесконечной гамме цветов, сверкая всё ярче, пока, медленно потухая, они не разрывались на осколки, образовывавшие всё новые и новые узоры.
Она поднесла его пальцы ко рту и стала сосать их с жадностью младенца, жаждущего насыщения, а когда он вошёл в неё, она прижалась носом и губами к его ладони, лишив себя на какой-то миг способности дышать. Это был миг экстаза, который – ей хотелось этого – задушил бы её, её тело выгнулось дугой, содрогая её всю, так глубоко, так сильно, так всеобъемлюще, что она хотела бы отдаться ему навеки.
«Любовь моя!»
Его голос донёсся до неё как будто из далёких сфер, он был нежным напоминанием о другом месте и другом времени, когда она была окружена любовью и теплом понимания. Тогда были смех и музыка; мелодия, через которую она ввела себя в тайну взросления и которая теперь повторялась, начинаясь с медленных всплесков и постепенно поднимаясь до крещендо, от которого затрепетали все струны её существа.
Она была переполнена им: член, пальцы, рот, язык, и всё это двигалось одновременно, сося, проникая, сдавливая, кусая, её соки, его соки, и боль, заставлявшая её вскрикивать от наслаждения. Она впилась ногтями в его ягодицы, когда что-то внутри её лопнуло. Покровы разошлись, тонкие, как дымка, пелена крови оросила её, и её тело выгнулось, прижавшись к его телу, содрогаясь в неукротимых, казавшихся бесконечными, конвульсиях.
«О, Боже, как я скучал по тебе!»- сказал он.
Она просунула пальцы вдоль его члена во влагалище и почувствовала, как в неё горячими толчками вгоняется его сперма. Она поступала в такт его сердцебиению, растекаясь по её коже, и лишь затем проникала в тайники её тела. Когда он, совсем выдохшийся, отвалился от неё, она вынула пальцы и сунула их в рот, смакуя кисловатый вкус его вязкого семени.
Её бёдра были ещё раздвинуты и вздрагивали. Он продолжал оставаться глубоко внутри неё, но, когда его эрекция пошла на спад, струйка жидкости пролилась по ложбинке к её анусу. Ночные звуки, так ненадолго стихшие, вернули ей внешний мир: скрип дома, подобный скрипу корабельных снастей в непогоду, быструю дробь дождевых капель, приносимых порывами ветра, собачий вой и вопрошающий крик кроншнепа.
Она лежала молча, чувствуя, как медленно выходит его уменьшавшийся член. Она напрягла мышцы влагалища, силясь удержать его в себе, и на какой-то миг ей это удалось, но потом он снова стал выходить из неё, и на этот раз неотвратимо. Отделившись, Дерек соскользнул с неё и положил голову на её груди. Она перебирала пальцами его волосы, пытаясь понять причину своего беспокойства, и наконец пришла к выводу, что, хотя их любовные утехи и убрали на какое-то время из её головы все мысли, её озабоченность из-за Анны, словно изгнанный дух, томилась в тени, ожидая времени, когда можно будет овладеть ею снова.
«Знать бы мне, что делать»,- прошептала она.
«Ты о чём?»- спросил он.
«Об Анне».
«Она в хороших руках».
«Я имею в виду, в будущем. Я хочу быть рядом с ней, но что у нас будет за супружество, если я буду в Нью-Йорке, а ты – в Лондоне».
«Есть одно средство, которое могло бы решить обе эти проблемы,- сказал он, опершись на локоть.- Мои визиты в Лос-Анджелес убедили меня в том, что нам следует открыть там офис. Калифорния переживает сейчас бум, возможностей для бизнеса там предостаточно. Феликс Эрвин сколачивает себе состояние, и мы тоже могли бы, но один из нас должен быть здесь, чтобы вести дела. Большинство моих связей в Лондоне, но я не вижу причины, по какой ты не смогла бы следить за нашей работой в Лос-Анджелесе».
«А как же Анна?»
«Калифорнийский университет имеет один из лучших в мире реабилитационных центров для перенёсших инсульт. Ты сможешь быть с ней и одновременно учиться управлению бизнесом».
«Но ты же будешь в Лондоне…»
«Я буду летать туда и обратно: две недели в Америке, две – в Англии».
«По-твоему, наш брак выдержит такую разлуку?»
«Другие-то выдерживают,- ответил он.- Короткие расставания заставят нас ещё больше ценить время, проводимое вместе».
Он опять занялся с ней любовью, и она откликнулась на его ласки, но мысли её были сосредоточены больше на том, что он сказал, чем на том, что он делал. Возможно, его предложение окажется удачным. Оно было далеко не совершенным, и мысль об управлении компанией на Западном побережье пугала её, но, если это был единственный способ быть замужем и присматривать за Анной, она желала попробовать его.

В последовавшие за этим месяцы опыт оказался более успешным, чем они могли предположить. Дерек уже снял помещение под офис в Сенчьюри Сити и приобрёл кондоминиум в Беверли Хиллз, в который Джанна переехала с Анной в конце ноября 1965 года. Каждый день появлялась персональная патронажная сестра, чтобы отвезти Анну в Медицинский Центр Калифорнийского Университета на лечение в реабилитационной клинике для перенесших инсульт, оставляя Джанне свободное время для наблюдения за тем, как идут дела в «Стар Индастриз», а эта работа первоначально требовала лишь выполнять указания Дерека да готовить отчёты о возможности различных инвестиций, которые он проверял во время своих полумесячных визитов в Лос-Анджелес.
Несмотря на частые разлуки, время, которое Джанна проводила со своим мужем, было преисполнено такой радости, что оно с лихвой возмещало дни, когда они были в разлуке: он был нежным, любящим, забавным, очаровательным и бесконечно терпеливым в обучении жены премудростям венчурного капиталовложения. Она оказалась способной ученицей и быстро научилась технике подачи объявлений о продаже недвижимости, покупке акций компаний, готовящихся к слиянию, как использовать кредиты для покупки всей партии товара, куда вкладывать капитал в качестве недостающего и как вести торговлю товарами. Почти все шаги Саутворта были продиктованы сведениями, полученными им от девушек, устроенных Графиней личными помощницами. А они оказались базой данных, быстро превративших «Стар Индастриз» в лакомый кусочек для финансового мира как в Европе, так и в Америке.
Он заработал себе репутацию человека, обладающего сверхъестественной способностью знать, когда покупать и когда продавать акции, какие компании нуждаются в привлечении капитала, чтобы заменить иссякшие источники, где отводится земля под крупное строительство, как осуществлять выгодные фьючерсные сделки на товарном рынке, где разрабатываются новинки, и какие перестановки на ключевых постах могут изменить положение дел в промышленности. Конец шестидесятых и начало семидесятых были временем, когда финансовый мир был неизведанной землёй, в которой достаточно было самого незначительного слуха, чтобы акции круто поднялись в цене. «Эквити Фандинг» , разместивший свою штаб-квартиру в Сенчьюри Сити, стал одним из самых преуспевающих общественных фондов в Америке, учредив конторы по продаже незарегистрированных ценных бумаг по телефону, где служащие выписывали фиктивные страховые полисы как обеспечение несуществующих вложений. Другая корпорация, вовсе не имевшая никакого отношения к авиапромышленности, объявила о планах перестройки лишних транспортных самолётов в «Гуппи» и «Супер-Гуппи» , в результате которой благодаря увеличению грузоподъёмности появятся огромные прибыли, и этой сказки оказалось достаточно, чтобы в считанные месяцы стоимость акций компании возросла с 10 до 65, пока последовавшее расследование не установило, что купленных самолётов не было и в помине.
«Стар Индастриз» стала компанией, за которой установили самое пристальное наблюдение по обе стороны Атлантики. Когда Дерек Саутворт делал на рынке какой-то ход, другие слепо следовали его примеру, хотя долгое время не было никаких признаков, указывавших на надёжность этого предприятия. Им достаточно было того, что они делали прибыль, а именно так в большинстве случаев и было. Не упускали из виду и деятельность Джанны, особенно когда речь шла о капиталовложениях, которые она делала, приобретая телевизионные станции, в которых она сделалась признанным знатоком. Никто не знал только, что причиной тому было отсутствие у Дерека Саутворта американского гражданства, не позволявшее ему подобные приобретения в соответствии с правилами Комитета Федеральной Связи, и он использовал свою жену для этих приобретений в качестве прикрытия.
В ходе этих сделок Джанна получила обучение без отрыва от работы, гораздо более эффективное, чем то, что она могла бы получить в бизнес-школе при Гарварде или любом другом университете, и к середине семидесятых она вполне могла осуществлять контроль за операциями «Стар Индастриз» в Соединённых Штатах. Как Председатель Совета Директоров и Главный Управляющий – титулы, которыми она была наделена наравне со своим мужем – Джанна управляла компанией, занимавшей пять этажей небоскрёба на Аллее Звёзд в Сенчьюри Сити, высотного комплекса, сооружённого на бывшем заднем дворе студии «XX Век Фокс». В этом же здании размещались и офисы Феликса Эрвина, который, хотя и жил на ранчо в горах Санта Инез , с которого открывался вид на Санта Барбару, тем не менее, ежедневно совершал двухсотмильное путешествие за штурвалом личного вертолёта, который он сажал на площадку на крыше здания.
Финансист играл активную роль, помогая Джанне овладеть тонкостями своего дела, особенно в те годы, когда она переехала с Анной в Калифорнию, и стал близким другом, к которому, она знала, она всегда может обратиться за советом. Он продолжал оставаться очень замкнутым человеком, никогда не приглашал Джанну на своё ранчо и ничего не рассказывал ей о своей жизни до той поры, когда они впервые встретились в Цюрихе, но всегда относился к ней по-дружески и оказывал поддержку. Они часто встречались за обедом в «Ла Скала» или «У Чейзена», и во время этих обедов Джанна свободно говорила с ним о проблемах, с которыми она могла столкнуться, как личных, так и деловых, и он давал совет, который оказывался мудрым. Когда Джанна сделалась опытнее, а «Стар Индастриз» стала процветать, Эрвин предлагал разнообразные предприятия, за которые она могла взяться, организовав с ним совместный бизнес, и эти действия часто оказывались очень выгодными и заставили её осознать, что можно преуспеть, и не полагаясь на тайную информацию.
По мере того, как здоровье Анны улучшалось, и она медленно обретала вновь дар речи и возможность пользоваться руками, Джанна стала совершать частые полёты в Лондон для консультаций со своим мужем, управлявшим европейскими операциями фирмы из их офисов в гигантском особняке на Треднидл стрит в самом сердце финансового района. Во время этих прилётов она останавливалась в доме Дерека на Саут Одли стрит , и первые шесть или семь лет их супружества делала решительные усилия, чтобы быть для него не только деловым партнёром, но и преданной женой. Она покупала множество кулинарных книг и старалась угадать его любимые блюда, хотя к ним ежедневно приходила кухарка, бывшая и экономкой, и Джанна прилагала немало стараний, пытаясь устроить светскую жизнь так, чтобы они могли проводить её вместе. Он как будто ценил её старания и всегда был внимательным любовником, но трения, возникавшие между ними из-за вопроса, продолжать ли им полагаться на тайные сведения, внесли в их личные отношения напряжённость, которая, в конце концов, стала отдалять их друг от друга.
«В любой организации есть отдел изыскания и развития,- убеждал он.- Просто наш – лучший».
«То, что мы делаем, не только неэтично,- возражала она,- это противозаконно».
«Когда мы начинали, ты почему-то этого не замечала».
«Тогда было по-другому. Анне нужна была помощь, а я не знала о бизнесе столько, сколько знаю сейчас».
«И ты думаешь, что, если у тебя было несколько удачных сделок, устроенных Феликсом Эрвином, ты сможешь справиться с конкурентами, не имея перед ними преимущества?»
«Я хотела бы, чтобы мы попробовали…»
Он пожал плечами.- «Что ж, пробуй. Но экспериментируй на своём поле, не на моём!»
По мере того, как трещина между ними росла, Джанна начинала видеть мужа в новом свете. Он, кажется, сильно изменился за десять лет, что они были женаты. Сейчас, когда ей был тридцать один год, а ему пошёл шестой десяток, разница в возрасте стала заметнее: он сделался менее чутким к её женским потребностям, не в сексуальном отношении, а в чувственном, и их занятия любовью стали более механическими. Его юмор приобрёл налёт цинизма, и он проявлял растущее безразличие к усилиям Джанны сделать их дом местом, где они оба смогли бы искать убежище от штормов, захлёстывавших их в мире бизнеса чуть ли не каждый день. Он и пить стал больше, и всё дольше задерживался в своих частых поездках на Континент. Его ранний успех со «Стар Индастриз» был так велик и достигнут с такой лёгкостью, что он начал полагать, что он будет триумфатором всегда, независимо от того, будет ли он вкладывать заботу и энергию, требовавшиеся для заключения каждой сделки в отдельности. В результате такого отношения появились мелкие упущения, из-за которых возросло количество неудачных вложений, и он часто требовал у Джанны, чтобы она покрыла их прибылью из американского отделения компании.
Худшее из вложений произошло в конце августа 1975 года, когда Саутворт заявил о своих притязаниях на владение крупной сетью европейских гостиниц, приобретя большой пакет её акций и пригрозив судебной тяжбой на предмет получения доверенности на контрольный пакет. Директора сети гостиниц, однако, не сдались, как рассчитывал Дерек, а решили дать бой Саутворту, распустив слух о том, что они упрочат свою материальную базу, слившись с неким финансовым покровителем. Они якобы нашли такового, но отказывались назвать его имя, предпочтя выждать до того дня, в который этот вопрос должен быть доведён до сведения акционеров. Это был умный ход, потому что Саутворт влез в большие долги, чтобы купить количество акций, достаточное для захвата компании, и эта задержка требовала от него огромных расходов по выплате процентов. Потом совершенно неожиданно на рынке произошёл спад, настолько обесценивший стоимость приобретённых им акций, что, продав их, он понёс бы огромные убытки.
Джанна знала об этом, но, учитывая, что проблема касалась деятельности европейской части компании, находившейся целиком во владении её мужа, старалась не вмешиваться, пока банки, в которых он брал займы, не стали оказывать давление на американский филиал «Стар Индастриз», требуя вернуть эти займы. Когда это случилось, Джанна была в Калифорнии, и, хотя она вполне могла разрешить перевод денег, которые были бы списаны как убытки от деятельности её отделения компании, она, прежде, чем сделать это, обратилась за советом к Анне и Феликсу Эрвину.
К тому времени у Анны почти полностью восстановились речь и способность двигать обеими руками, и она работала неполный рабочий день в качестве помощницы Джанны. Она всё ещё говорила, запинаясь, и временами испытывала боль в правой руке, особенно после переутомления, но была в состоянии составлять для Анны ежедневный график работы и регистрировать телефонные звонки.
Пожилая женщина понимала, что между Джанной и её мужем растёт напряжённость, но не высказывала своего отношения, потому что чувствовала, что они сами должны в этом разобраться. Когда её способность к общению восстановилась, она сочла, что благоразумнее будет не открывать то, что ей было известно о прошлом англичанина. Кому бы это пошло на пользу? К тому времени, как Анна вновь обрела способность говорить, они были уже женаты и, по крайней мере первые шесть или семь лет, очень счастливы. Даже когда Джанна сообщила ей, что у них имеются проблемы, Анна решила не открывать ничего из того, что опять начнёт преследовать её, если Джанна и Саутворт в состоянии будут решить эти проблемы сами. Вместо этого она выслушала, посочувствовала и предложила Джанне, если уж та решила предпринять шаги к расставанию со своим мужем, побеседовать с Дэйвом Уилсоном.
Феликс Эрвин ограничился советом строго по деловым аспектам стоявших перед Джанной проблем, отдельно коснувшись неприятного выбора, перед которым оказался Саутворт, учитывая неудачную попытку завладеть сетью гостиниц в Европе.
«Это как раз та возможность, которую ты ищешь,- сказал Эрвин за обедом в ресторане «Скандия» на бульваре Сансет.
«Выплата его долгов?»
«Ты покажешь Дереку, что положение, которое он считает безнадёжным, можно не только спасти, но и превратить в чрезвычайно выгодное предприятие».
«Как?- спросила Джанна.- Они поняли, что он блефует, и выставили его на посмешище».
«Ему только так кажется, но у тебя есть козырная карта, которой нет у него».
«И что же это?»
«Я,- усмехнулся Эрвин.- Я знал, что они ищут белого рыцаря , поэтому я гарантировал им поддержку, необходимую, чтобы заставить Дерека открыть свои карты.- Он пожал плечами.- Я уже ссудил им двадцать миллионов долларов и гарантировал неограниченный кредит, но это соглашение может быть аннулировано в любое время, а когда это случится, они не устоят».
«А не станут ли они искать нового белого рыцаря?»- спросила Джанна.
«Возможно,- признал Эрвин,- но, если я потребую немедленной выплаты займа, никто не возьмёт на себя риск вложения капитала в фирму, у которой есть такая проблема».
«И ты сделаешь это для меня?»
«Это со всех сторон весьма разумно,- ответил финансист.- Они окажутся беззащитными перед новым владельцем, а мы можем стать таковым с тем же успехом, что и твой муж. Моё единственное условие – чтобы ты отправилась в Лондон и устроила эту сделку лично. Ты пожила в тени Дерека достаточно долго. Расправить крылышки – это одно дело, а вот увидеть, сможешь ли ты летать – совсем другое. Вот тебе и возможность узнать это».

38.
Лондон. 3 сентября 1975 года.
«Это моё окончательное предложение»,- сказала Джанна четверым мужчинам, сидевшим за её столом.
Один из них, Джозеф Бонвентре, итальянец средних лет с тронутыми сединой волосами, был президентом сети гостиниц. На протяжении всех двух часов встречи он говорил очень мало, предпочтя предоставить ведение переговоров своим трём юристам. Теперь они смотрели на него, понимая, что он один может ответить на ультиматум Джанны. Атмосфера в изящно обставленном офисе на верхнем этаже лондонской штаб-квартиры «Стар Индастриз» становилась напряжённой. Предвечерний рёв машин едва проникал сквозь тяжёлые бархатные шторы, создавая негромкое гудение, делавшее ещё заметнее тишину в помещении.
Джанна не сводила глаз с лица Бонвентре. Это был красивый мужчина, весь вид которого говорил о том, что он привык к жизни в холе и роскоши, но он хорошо умел скрывать свои чувства, и ей трудно было понять, какие мысли бродят в его голове. Он явился, ожидая встретить Дерека Саутворта, и открытие, что его противником окажется не англичанин, а его жена, выбило его из колеи. Он принял объяснение Джанны, что, поскольку её муж всё ещё находится заграницей, она будет замещать его, и признал, что как совладелица «Стар Индастриз» она полномочна принимать необходимые решения, но всё же чувствовал себя не в своей тарелке, имея дело с женщиной. Лишь когда с начала встречи прошло около часа, он начал понимать, что она гораздо умнее, чем ему думалось вначале, а к тому времени было уже поздно.
Бонвентре вёл себя весьма нагло, и до поры до времени Джанна позволяла ему думать, что это выигрышная тактика. Итальянец дал понять, что он ведёт переговоры с позиции силы: Дерек Саутворт сделал ошибку, полагая, что сможет грубо завладеть сетью гостиниц, угрожая бороться за управление ею по доверенности, длительная задержка обошлась ему в высокие проценты по займам, снижение котировок на рынке сделало невозможной продажу приобретённого им пакета акций, а Бонвентре обрёл поддержку в лице белого рыцаря, влившего огромные новые капиталы, которые позволяли ему тянуть время сколь угодно долго.- «Ваш муж попался в вырытую им самим яму,- заключил Бонвентре.- Остаётся только один вопрос: что мы хотим с ним сделать».
Лицо Джанны оставалось беспристрастным, но мысленно она улыбнулась браваде итальянца. Она знала, что он блефует: Феликс Эрвин отказал Бонвентре в дальнейшем кредитовании всего несколько часов назад и потребовал немедленной выплаты всей суммы в двадцать миллионов долларов, но вместо того, чтобы поставить Бонвентре в известность о том, что она знает о его бедственном положении, она позволила ему выложить все свои карты. Лишь после этого она сделала заявление, что, вовсе не намереваясь отказаться от начатого и продать пакет акций, купленных Дереком себе в убыток, она приобрела достаточное количество дополнительных паёв, дающих «Стар Индастриз» контроль над сетью гостиниц без борьбы за право управления по доверенности, и эта сделка совершилась сегодня перед самым окончанием работы рынка.
«Мне подумалось, что гостиницами наилучшим образом управляют те, кто всю жизнь занимался этим бизнесом,- добавила она.- Вот почему я хочу продать все акции, которыми я сейчас владею, снова вам и гарантирую, что с нашей стороны больше не будет попыток завладеть компанией, при условии, если вы примете мою цену».
Джанна назвала сумму, приносившую «Стар Индастриз» прибыль в семь миллионов долларов, и заявила, что желает, чтобы согласительное письмо было подписано до окончания встречи. Чтобы её слова звучали убедительнее, она подвинула итальянцу для изучения документ через стол.
Бонвентре лишился дара речи. Он начал было вставать, показывая всем своим видом, что хочет гневно удалиться из офиса, но потом медленно опустился назад в кресло, качая головой. Он всю свою жизнь потратил на выстраивание гостиничной сети, охватившей сейчас пол-Европы, и мысль о том, что он утратит контроль над ней, была для него невыносимой. Как-нибудь он добудет лишние семь миллионов долларов; это стоило того, чтобы сбросить со своей шеи «Стар Индастриз» и восстановить ощущение стабильности в его организации. Через четыре или пять минут беседы шёпотом со своими юристами он вынул ручку, взял согласительное письмо и подписал его.
Когда итальянец удалился со своей свитой, Джанна откинулась в кресло, закрыла глаза и стала наслаждаться своим триумфом, но её воодушевление охлаждала мысль о том, как на сделанное ею отреагирует её муж. Саутворт, находившийся на курорте в Коста Браво , знал, что Джанна будет встречаться с Бонвентре, но он предполагал, что она лишь договорится о продаже ему приобретённых Дереком акций, в убыток «Стар Индастриз». Благодаря Феликсу Эрвину Джанна обратила поражение в победу, но она вовсе не была уверена, что её муж воспримет это именно так.
Хотя Джанна формально была главой «Стар Индастриз» в Соединённых Штатах, подразумевалось, что Дерек продолжает играть первую скрипку, и всякий раз, когда она действовала на свой страх и риск, нередко в предприятиях, оказывавшихся весьма прибыльными, он, казалось, испытывал досаду. У неё сложилось впечатление, что её успехи каким-то образом угрожали его самолюбию. Особенно заметно это стало в последние годы, когда буквально на каждый его провал она отвечала триумфом. В результате между ними возникла напряжённость, угрожавшая их браку до такой степени, что Джанна уже не была уверена, что хочет, чтобы он продолжался.
Перед вылетом из Калифорнии она позвонила Дэйву Уилсону под предлогом того, что ей нужно было узнать о квартире на Пятой Авеню, покупку которой оформил нью-йоркский поверенный. Потом она как бы невзначай упомянула, что в следующий раз, когда он будет в Лондоне, было бы здорово выпить вместе. Она не спрашивала его напрямик о деталях развода с Дереком, потому что ещё не была уверена, что хочет его: десять лет супружества – долгий срок, и ей бы не хотелось обрывать отношения, если оставался шанс их исправить, но она была также полна решимости так или иначе разделаться с этой проблемой. Дэйв Уилсон позвонил ей в то утро, что он в Лондоне, и они договорились встретиться в восемь вечера в «Савое».
Поднявшись из-за стола, Джанна выключила свет в своём роскошном офисе и спустилась на персональном лифте в вестибюль, где её ожидал личный шофёр.- «Я хочу, чтобы вы высадили меня у «Савоя», а потом поехали и встретили в аэропорту мистера Саутворта. Его самолёт прибывает в десять тридцать: Иберийские Авиалинии, рейс один-тридцать два. Домой я вернусь на такси».
Пока шофёр мягко вёл «Роллс-Ройс» через Ладгейт Хилл на Флит Стрит, она глядела на проезжавшие мимо машины. Это был тот же маршрут, которым она ехала десятью годами раньше, когда, проведя уикенд у Тейлоров в Вестоне, уехала и встретилась с Дереком Саутвортом в «Claridge’s». Насколько бы иначе сложилась её жизнь, не прими она его приглашения, и всё-таки не было гарантии, что она была бы лучше. Ранние годы её замужества были хорошими, она получила большое удовлетворение от успехов, достигнутых ею в бизнесе, но этих успехов было недостаточно, чтобы оправдать компромисс, в который превратились её с Дереком отношения.
Дэйв Уилсон ожидал её в вестибюле «Савоя». За годы, что она его не видела, он заметно постарел.
«Рад видеть тебя,- сказал он, поцеловав её в щёку и провожая к столику в баре.- На тебе годы смотрятся хорошо, а на мне они уселись не на тех местах».
«Хорошо, что ты позвонил»,- сказала Джанна.
«Я частенько мотаюсь в Лондон,- сказал он.- У многих моих клиентов здесь деловые интересы, и им хочется, чтобы я наблюдал, как здесь идут дела».
Когда официант принёс выпивку, в разговоре случилась пауза, переросшая в напряжённое молчание, когда они снова остались вдвоём.
«Как поживаешь?»- спросил он.
«Хорошо,- ответила Джанна,- но не могу сказать того же о своём замужестве…»
Когда она снова замолчала, Уилсон тихо сказал: «Помни, я – не только юрист Анны, я и твой друг».
«Я подумываю о разводе, и Анна сочла необходимым, чтобы я поговорила об этом с тобой».
«И?»
«Беда в том, что я не знаю, действительно ли я этого хочу…»
«А ты говорила об этом с Дереком?»
«Нет».
«Разве это – не логичный первый шаг?»
«Не так это просто».
«Разговор начистоту не всегда, но иногда бывает единственным средством выяснить отношения,- сказал он.- Есть что-нибудь особенное, о чём ты хотела бы мне рассказать?»
Немного помолчав, Джанна сказала: «Месяцев шесть назад Дерек перенёс незначительную операцию, что-то с мочевым пузырём, и, пока он приходил в себя, хирург заверил меня, что сделанная им операция никоим образом не отразится на способности Дерека к отцовству».
«Я счёл бы это доброй вестью».
«И я тоже восприняла бы её как величайшее благо на свете, если бы Дерек не сказал мне перед тем, как мы поженились, что он стерилен из-за старой боевой раны».
«Ты спросила его об этом?»
Джанна кивнула.- «Он отрицал, что вообще когда-нибудь говорил мне, что не может иметь детей».
«Это был единственный раз, когда он тебе солгал?»- спросил поверенный.
«Не знаю,- ответила она.- Это-то и затрудняет разговор с ним начистоту. Бывало много всяких мелочей, этаких полуправд, но я ничего не могу сказать определённо. Кажется, у него на все случаи готовы убедительные объяснения».
«Ты можешь привести мне пример?»
«Я унаследовала землю в Сингапуре…»
«Анна говорила мне об этом».
«Когда «Стар Индастриз» стала преуспевать, я попросила Дерека устроить так, чтобы на ней была построена игровая площадка в память оставившей мне эту землю женщины, но каждый раз, когда я требовала от него подробностей, он изворачивался».
«Что-нибудь ещё?»
«Он рассказывал мне, что его родители владели поместьями в Девоне, но, когда бы я ни предлагала их посетить, чтобы просто посмотреть, где он рос, он говорил, что они проданы давным-давно в уплату налогов, и он не хочет ворошить прошлое».
«В последнее время вы находились под сильным стрессом?»- спросил Уилсон.
«И Дерек, и я»,- призналась Джанна.
«Возможно, вам обоим необходимо провести какое-то время вместе вне работы. Супружество – нелёгкое дело и при лучших обстоятельствах, и иногда приходится сделать настоящее усилие, чтобы вернуть в него романтику».- Он посмотрел на часы.
«Мне надо успеть на самолёт, но я много работал с английским адвокатом, Бэзилом Мэтсоном, который занимается бракоразводными процессами, и это нередко требует услуг частного сыщика».
«О, я не думаю…»
«Развод – это серьёзный шаг, особенно когда вы оба заняты одним делом,- сказал поверенный.- Разрыв может обойтись тебе очень дорого, и в моральном, и в финансовом смысле, что может оказаться трагедией, если для этого нет настоящей причины. Тебе будет спокойнее, если ты узнаешь, что твои подозрения беспочвенны?»
«Надеюсь, да».
«Тогда я попрошу Бэзила, чтобы он велел своим людям немного покопать. Не волнуйся, это всё делается очень скрытно. Твой муж и не заметит даже, что кто-то проверяет его. Когда Мэтсон всё разузнает, я попрошу его позвонить тебе, ладно?»
«Спасибо, Дэйв,- ответила Джанна.- Ты прав насчёт того, что в последнее время я была подвержена сильному стрессу. Возможно, я делаю из мухи слона».
Когда такси Джанны прибыло к дому на Саут Одли Стрит, было почти десять вечера. Хотя она останавливалась там всегда, когда бывала в Англии, убранство дома не сильно изменилось после той ночи, когда десять лет назад она впервые вошла в него с Дереком. После того, как их первые успехи сделали их миллионерами, Джанна попыталась убедить мужа купить новый дом, место, где они вместе начали бы новую жизнь, но он воспротивился этой идее, уверяя, что глупо подвергать себя хлопотам переезда, когда в доме, которым он уже владел, места было предостаточно. Одной из немногих уступок, которых удалось добиться от него Джанне, был перенос шокирующего полотна Эгона Шиля в библиотеку вместе с ещё одним Пьером Боннаром, купленным ею в подарок по случаю первой годовщины их брака.
Не желал он, и чтобы в доме жила прислуга, чьё присутствие нанесло бы ущерб его личной жизни. Джанне пришлось договариваться, чтобы кухарка приходила ежедневно, вместе с уборщицами. А когда они принимали гостей, горничных и дворецких предоставляло агентство по найму «Мэйфэйр».
Войдя в кухню, Джанна увидела, что кухарка оставила в холодильнике кое-какие блюда: заливное из лосося, холодное куриное жаркое и шоколадный мусс. Она составила их на поднос, открыла бутылку «Пино Шардонне» и поднялась с едой в спальню.
Надев ночную сорочку, она забралась в постель, поставила поднос на колени и протянула руку за последним номером журнала «Тайм».
«Делаешь домашнюю работу?»
Джанна подняла глаза. В двери спальни стоял Дерек. Вид у него был усталый, а по покрасневшим глазам было заметно, что он изрядно выпил во время возвращения самолётом из Мадрида.
«Хорошо съездил?»- спросила она.
«Неплохо.- Он снял пиджак и ослабил галстук.- Банкиры, как обычно, были сукиными детьми, но, похоже, сделка удастся, и мы получим с неё двадцать процентов. Как прошла твоя встреча с Бонвентре?»
«Я сказала ему, что мы продадим ему акции назад».
«Мы можем списать убытки за счёт наших прибылей в Америке».
«Мы не понесли убытков».
Саутворт, развязывавший шнурок на ботинке, поднял на неё взгляд: «Что?»
«Я узнала, что Бонвентре лишился своего белого рыцаря и что его вынуждают выплатить долги, которые он сделал, чтобы удержать контроль над компанией, тогда я купила дополнительный пакет акций, достаточный для того, чтобы у нас отпала необходимость в тяжбе за управление по доверенности, и сказала ему, что мы поглотим его компанию, если он не выкупит наш контрольный…»
«Да это же шантаж!»
«Ты меня научил этому».
Она напряглась в ожидании сердитого ответа мужа, но он лишь рассмеялся.- «И сколько мы заработали?»
«Около семи миллионов долларов».
«Неплохо, миссис Саутворт. Ты научилась у меня большему, чем я думал. Полагаю, это следует как-то отметить».
Джанна смотрела, как он идёт к шкафчику из чёрного дерева со встроенным маленьким холодильником, в котором хранились три или четыре бутылки «Дом Периньона». Её удивило его миролюбивое настроение. У неё было тяжёлое чувство, что по причинам, ведомым ему одному, он намеренно избегал откровенного разговора с ней. Когда он начал наполнять шампанским второй бокал, она сказала: «Я не буду».
«Давай, ты заслуживаешь этого,- настаивал он, поднимая свой бокал.- За мою звёздную ученицу. Надеюсь, наши следующие десять лет вместе будут такими же хорошими, как и предыдущие».
«Ты честно думаешь, что они до сих пор хорошие?»- тихо спросила она.
«Бизнес никогда не был таким…»
«Я имею в виду для нас».
«К чему это ты клонишь?»- спросил он, усаживаясь на край кровати.
«Давай по-честному, Дерек, наш брак распадается».
«После десяти лет нельзя ждать одних только сердечек да цветочков».
«Но между нами должна быть хотя бы настоящая любовь»,- сказала она.
Он как будто хотел ответить, но вместо этого взял поднос, поставил его на пол и улёгся рядом с ней на кровать. Положив голову на её грудь, он долго оставался в таком положении, потом медленно поднялся и поцеловал её. От него разило виски, а щетина на его подбородке была словно наждачная бумага.
«Беда в том, что мы проводим слишком много времени врозь»,- сказал он.
«Дело не только в этом».
«А в чём ещё?»
«Больше нет доверия…»
«Опять эта пустая болтовня!- сердито сказал он.- Я думал, мы обсудили это несколько месяцев назад».
« Было так много…»
«Ну?»
«Полуправды».
«Только в твоём воображении».
Джанна не ответила. Возможно, он и прав. Возможно, её опасения были вызваны пониманием того, что ей было уже почти тридцать два, а у неё до сих пор не было детей.- «Поговорим об этом утром, я вся вымоталась»,- устало сказала она.
«Мы оба, чёрт побери, слишком много работали,- сказал он уже мягче.- Нам нужно побыть где-нибудь вместе, устроить второй медовый месяц. Почему бы нам не провести несколько дней на Гебридах ?»
«Я не могу. У меня в Калифорнии назначено столько встреч».
«Теперь ты ставишь деловые отношения впереди личных».
Джанна закрыла глаза и откинула голову на подушки. Она в самом деле чувствовала себя совершенно разбитой. Это была усталость даже не физическая, это была душевная пустота, которая обволокла всё её существо. Когда муж забрался к ней в постель, она ощутила, как к её ягодицам прижался его напряжённый член, а когда он начал ласкать её груди, хотя его прикосновения и раздражали её, соски её затвердели.
«Пожалуйста,- прошептала она,- я не хочу…»
Не обращая внимания на её протест, он продолжал ласкать её. Она чувствовала, как оживает, как будто её ощущения существовали сами по себе, и им не было дела до её чувств. Они отозвались на зов большей и требовательной жизненной силы, которая преодолела её нежелание и заставила её тело заколыхаться волнами, закончившимися оргазмом, после которого её охватила дрожь.
Потом, когда они лежали в объятиях, Джанна пыталась понять, почему она позволила Дереку овладеть ею, и поняла, что он всё ещё нужен ей. Может быть, второй медовый месяц поможет. И всё же она не могла избавиться от тягостного чувства, побудившего её встретиться с Дэйвом Уилсоном, и, когда в спальню первые проблески зари принесли серые тени нового дня, её глаза были ещё широко раскрыты.





39.
Вскоре после выхода парома из Обана туман растаял, и сквозь густую завесу облаков пробилось солнце. Поскольку была вторая неделя октября, туристов, в летнее время толпами посещавших острова, расположенные у западного побережья Шотландии, теперь почти не было, и на борту маленького парома, бывшего единственным связующим звеном между материком и Внутренними Гебридами, пассажиров было мало.
Стоя на носу судна, Джанна увидела тёмную, нависшую глыбу Росс-оф-Малла , выветренные останки некогда огромного вулкана, и испытала трепет какого-то дурного предчувствия, но оно быстро рассеялось при звуках губной гармошки, на которой играл островитянин с изрезанным глубокими морщинами лицом, поднявшийся на палубу и собравший вокруг себя небольшую публику.
Дерек и Джанна выехали из Лондона в его новом «Мерседесе» с откидным верхом. Он был гораздо комфортабельнее, чем «Ягуар», бывший в его владении десять лет назад, когда они совершили поездку в вересковые поля Йоркшира. Джанна вспоминала то время с ностальгией, так же, как и двухнедельный отпуск на следующий год, когда они впервые исследовали острова Внутренних Гибридов. Возможно ли было снова воскресить те чувства, что она испытывала тогда? Если нет, раздумывала она, то не из-за недостатка усилий со стороны Дерека. Он заранее позвонил и забронировал места в той самой гостинице возле Росс-оф-Малла, где они останавливались в их предыдущей поездке, и тщательно спланировал ежедневный график, во всём повторявший их первый визит сюда.
Пока паром продолжал свою короткую переправу, Джанна начала проникаться духом Внутренних Гибридов. Это было место, где никто никуда не торопился, и на вопрос, сколько сейчас времени, ответ можно было получить как через час, так и через день, и через месяц. Оправой для этих мест служили горы и ветер, облака и море, и всё это имелось в пугающем изобилии. Облака вдруг разошлись, открыв голубое небо, от которого солнце сделалось как будто больше, и сотворив неземную ясность и яркое сияние, известные лишь диким, девственным землям. Чёрная угроза, исходившая от далёких вершин, растворилась перед чистым морским ветром и сиянием неба, в котором лениво кружились с неумолчным криком чайки. Подойдя к мужу, стоявшему перед игравшим на губной гармошке, она сунула свою ладонь в его и легонько сжала её.
«Он празднует выручку почти в пятьдесят фунтов, которую он сделал на продаже ягнят»,- сказал Дерек.
«Почти хватит на обед в «Claridge’s».
«Значительную часть этих денег он уже потратил,- сказал Дерек, кивая на бумажный мешок с несколькими бутылками виски,- да я и не думаю, что его сейчас интересует еда».
Они продолжали держаться за руки, пока паром не причалил к Маллу. Там Саутворт вывел «Мерседес» по шатким мосткам на пристань и повёл его по дороге, рассекавшей остров от Крейгнюра до Фьоннфорта. Джанна откинула голову на спинку сиденья и смотрела на суровую красоту мест, через которые они проезжали. Выносливые черномордые овцы, словно белые пятна, разлитые по склонам холмов на изорванном камнями дёрне, казались неподвижными; в одном месте им пришлось остановиться, пока две или три сотни голов лениво переходили через узкую дорогу. К северу остроконечные выступы Бен Мора резко выделялись на фоне неба, там начали собираться рваные клочья облаков, грозя погрузить Малл в беспросветную тоску.
Такие быстрые перемены погоды были типичны для всей Шотландии, но на Внутренних Гебридах они были ещё заметнее. Возле южной оконечности озера Лох На Кил, почти делившего остров надвое, Джанна увидела старого фермера и его жену, поправлявших размётанные ветром стога сена, на вид им было далеко за семьдесят. Стога были похожи на завязанные сверху узлом буханки хлеба, но это был обычный для островитян способ сохранить на зиму корм для горстки коров, которых они держали в полуразвалившихся хлевах, мало отличавшихся от убогих хижин, в которых жили фермеры.
После долгой езды из Крейгнюра приятно было увидеть гостиницу «Скеллиг Армз» . Сооружённая на северном конце Росс-оф-Малла, она открывала вид на Иону , священный остров, где ирландский святой Колумба основал свою первую церковь в Шотландии, и где до сих пор стоял прекрасный средневековый монастырь. Владельцы маленькой гостиницы, Колин и Джин Макнейл, молодые супруги из Глазго, превратившие старое поместье в удобную гостиницу, уже ждали их и приготовили еду для своих постояльцев.
«Вы погостите у нас?»- спросил Колин Макнейл с мягким, певучим шотландским акцентом.
«Неделю, дней десять, если погода продержится»,- сказал Саутворт.
«А, в здешних местах она отличная,- заверил его хозяин гостиницы.- За последние два дня у нас было не больше полудюжины ливней».
Джанна рассмеялась. Она вспомнила, что во время их последнего приезда в Малл дождь шёл почти каждый день, но это была скорее мелкая морось, чем проливные дожди, и, когда не дул ветер, она нисколько не мешала гулять.
«А других постояльцев у вас много?»- спросила она.
«Всего четыре пары,- ответил Макнейл.- Неделю назад вся гостиница была забита, но к этому времени года большинство туристов уезжает, а это показывает, как мало они знают о здешнем климате».
И это была правда. Большинство туристов не понимало, что Внутренние Гебриды согреваются струями Гольфстрима, и климат здесь умереннее, чем на материке.
«Мы собираемся побродить по здешним местам»,- сказал Саутворт.
«Э, да эта местность просто создана для этого,- сказал его собеседник,- и моя жена будет рада устраивать для вас пикники».
Когда они покончили с обедом, состоявшим из свежей лососины и малинового пирога, вымоченного в густых сливках, Джанна и Дерек уселись вместе на диване, попивая маленькими глотками Драмбуйе перед ревущим огнём. Долго никто не начинал разговор, но это была приятная тишина, в которой каждый ощущал взаимную близость, и в то же время был погружён в собственные раздумья. Мысли Джанны были об Анне, Женевьеве и Джанет. Эти три женщины оказали своё влияние на неё, и всё-таки она пошла совсем иной дорогой, чем они. Но куда она её приведёт? Она чувствовала на своих ладонях руку Дерека, и от его прикосновения ей становилось спокойнее. Когда миссис Макнейл убрала со стола, она выключила верхний свет, и комнату освещало только мягкое сияние масляной лампы, отбрасывавшей дрожащие тени, сливавшиеся с тенями от очага, и они образовывали на стенах беспрерывно пляшущие фигуры.
«Они похожи на фигуры в театре теней, который однажды я видела в Сингапуре»,- сказала она.
«Помнишь ту развалюху-гостиницу, в которой мы с тобой впервые занимались любовью?»- спросил он.
Она кивнула.- «Это было так необычно».
«И Малл тоже необыкновенный. То, что мы вместе здесь снова, кажется волшебством»,- сказал он, нежно целуя её в губы.
Джанна ощутила дрожь возбуждения, которую муж всегда вызывал в ней в первые годы их супружеской жизни, и страстно отозвалась на его объятия.
Из их спальни открывался вид на узкую полоску воды между Росс-оф-Маллом и Ионой, в свете полной луны похожую на ленту блестящего серебра. Когда они лежали в кровати, прислушиваясь к нежному плеску волн о берег, Дерек прошептал: «Я люблю вас, миссис Саутворт».
Когда он занялся с ней любовью, он делал это с нежностью, давно отсутствовавшей в их отношениях. Джанна отдалась этому чувству полностью. Он целовал её шею, груди, бёдра и живот, а потом раздвинул ей ноги и упёрся твёрдым членом в её лоно, но, вместо того, чтобы войти в неё, он медленно поводил головкой члена по её клитору, пока из неё не потекли соки, сделав скользким проход, в который он проникал снова и снова, с каждым разом всё глубже, пока не оказался глубоко внутри её. Она затрепетала, когда его толчки ускорились, и почувствовала, как её обволакивает растущее тепло, пока из каждой поры её тела не выступил пот. Гулкая тьма была, казалось, наполнена ветром, вздыхавшем вдали, вихрями, принёсшими мускусные запахи тела, и солёный вкус слёз; она ощущала их на своей покрытой потом коже, а открыв глаза, когда они одновременно испытали оргазм, увидела свой выгнутый аркой таз. Они спали в объятиях, как дети, защищавшие друг друга от неведомой темноты, и, когда они проснулись, они всё ещё обнимали друг друга.
Следующие дни заставили Джанну удивиться, как она могла даже подвергать сомнению ценность их брака. Дерек был забавным, внимательным, любящим: тем мужчиной, которого она полюбила десять лет назад. Они вновь обрели чувства, которые испытывали во время их первой поездки на Малл, когда они, счастливые, вместе исследовали острова. Они посетили Высокий Крест Килдалтона на Айлее ранним утром, когда ещё не поднявшееся солнце придавало восточному краю неба стальной цвет. Оленица, потревоженная Джанной и Дереком на своём ложе из папоротника, стояла, выделяясь на сером небе и глядя на них без страха, пока они шли, держась за руки, к сооружению, бывшему важной вехой в ранней истории Гебридов. По мере того, как тусклое утреннее небо делалось ярче, проступали детали креста: ирландские вьющиеся виноградные лозы, пиктские свернувшиеся в спирали змеи; нортумбрские фигуры – смесь древних узоров внутри простого символа восточной веры, благословившей Запад .
Стоя перед ним в молчании, Джанна почувствовала, что может протянуть руку и коснуться его ауры безвременья. Это был миг, в котором как будто смешались прошлое и будущее. Безотчётно она ощутила, как снялось с неё бремя, и когда она, наконец, отвернулась, туман уже рассеялся, открыв ясный вид на Лох Груинарт. Теперь солнце обнаружило в омытых росой папоротниках алмазы и блестело зеленовато-золотистым светом на корявых ветках согнутых ветром деревьев.
C Айлея они перебрались на Джуру , такой же по величине остров, который, хотя был едва ли не продолжением Айлея, в то же время почти во всём отличался от него. Он не был зелёным и травянистым, он был тёмным и холмистым. Его название в переводе с древнескандинавского означало «олений остров», и пять или шесть тысяч голов оленей ещё паслись на его холмах. Это были самые многочисленные живые существа на острове, человеческое население которого было немногим более двухсот душ. После Второй Мировой войны здесь жил Джордж Оруэлл . Они пошли было искать ферму, на которой он написал «1984» , но их прогнали несущиеся в разные стороны облака и ледяной дождь, и они вернулись к пирсу промокшие до нитки.
Они опаздывали на паром, но капитан заметил, что они идут, и отложил отправку судна до того времени, когда они поднялись на борт. Когда они добрались до материка, то поехали на север до Обана, перебрались на другом пароме в Малл и вернулись в гостиницу «Скеллиг Армз» как раз к очередному роскошному обеду миссис Макнейл.
По окончании трапезы, уступив настойчивым просьбам Колина Макнейла, они посетили сейлидх , который состоялся по случаю свадьбы соседа. Это была неофициальная вечеринка, на которой люди развлекали друг друга пением, игрой на различных инструментах и обильным возлиянием. Около полуночи начались танцы: шотландская кадриль , весёлые гордонцы , удалой белый сержант . Джанна не знала движений, но, когда островитяне приглашали её на танец, она старалась изо всех сил следовать за ведущим её кавалером, а муж подбадривал её возгласами, стоя на границе танцевального круга.
Когда вечеринка, наконец, закончилась, Саутворт проводил пьяного местного фермера к его машине, и тот уселся за руль, горланя песню.- «Вы уверены, что сможете доехать до дома?»- обеспокоенно спросил англичанин.
«Такой нагрузившийся, т-ты имеешь в виду?- спросил с плутоватой ухмылкой фермер.- Не беспокойся обо мне, сынок, пока я в состоянии петь, я найду дорогу домой».
Когда Саутворт присоединился к Джанне, которая готовилась ко сну, она спросила: «Как, по-твоему, с ним всё будет в порядке?»
«Возможно,- ответил муж.- Этот островной люд может перепить кого угодно. Пока ты танцевала, он рассказал мне кое-что интересное. Кажется, прямо к югу отсюда находятся несколько пещер, в которых есть пиктографы , вырезанные, как полагают, монахами, сопровождавшими сюда из Ирландии святого Колумбу . Предполагают, что его отряд жил в пещерах, пока они строили свою церковь на Ионе».
«Я очень хотела бы их увидеть»,- сказала Джанна.
«Давай отправимся туда завтра. Это будет наш последний шанс для вылазки, потому что я должен быть в понедельник утром в Париже для встреч с Графиней».
«Хорошо.- Джанна сделала паузу.- Я думала о Графине. Ей сейчас восьмой десяток, и она сделала более чем достаточно, чтобы уйти на покой».
«На покой?»
«Ты знаешь, мне никогда не нравилось то, как мы пользовались её услугами».
«Давай не будем говорить об этом снова,- устало сказал Саутворт.- Мы здесь для того, чтобы хорошо провести время, а не воевать».
Джанна поняла по его голосу, что спорить с ним бесполезно, и, чтобы не портить отпуск, до сих пор бывший такой идиллией, она решила оставить эту тему.
Эта ночь была первой после их приезда на Малл, когда они не занимались любовью. Муж Джанны уже давно заснул, а она лежала с открытыми глазами, слушая ночные звуки ветра и воды, овец и морских птиц, пытаясь понять, почему, несмотря на такой счастливый отпуск, у неё всё-таки оставались какие-то опасения. Может быть, потому, что они скоро покинут Гебриды с их особой магией, столь благоприятной для романтической любви, и вернутся к суровым реалиям внешнего мира, где их воссозданная близость подвергнется испытаниям, которые в первую очередь разъедали их отношения.
На следующее утро Джанна оставалась напряжённой, и она ждала в машине, пока её муж, задержавшийся, чтобы собрать корзину для пикника, разговаривал с владельцем гостиницы и его женой.
«О чём это вы там?»- спросила она, когда Саутворт положил корзину для пикника в багажник.
«Ты же знаешь, что за народ эти островитяне,- ответил он.- Время для них ничего не значит. Они оба хотели посплетничать о вчерашней вечеринке».
«Твой пьяный приятель добрался до дома?»
«Если бы не добрался, мы бы об этом услышали. Местные не из тех, кто умеет хранить секреты».
Для начала октября день был удивительно тёплым, и, когда они ехали через Фьоннфорт, солнце блестело на вспененной поверхности моря. Они остановились купить бутылку вина в магазине спиртного рядом с почтой прежде, чем ехать дальше, туда, где Росс-оф-Малл выходил к воде. Припарковав машину на травянистой площадке, Саутворт выгрузил корзину для пикника и пошёл впереди по узкой тропинке к почти отвесному спуску, по которому они выбрались на пляж. Пляж был вылизан волнами и оказался достаточно твёрдым, и идти по нему было легко. Джанна сняла туфли и была удивлена, обнаружив, что мелкие лужицы воды, оставшиеся после отлива и согретые солнцем, были совсем не холодными.
Они обогнули мыс и подошли к выемке в форме полумесяца, которую море проделало в базальтовой скале высившегося Росс-оф-Малла. Как будто от места, где гора встречалась с водой, кто-то откусил огромный кусок, создав полукруг, образованный из двух выступавших в море мысов, окаймлявших бухточку, невидимую с дороги, и упиравшуюся в отвесную скалу, испещрённую тёмными отверстиями, обозначавшими входы в пещеры.
Место было пугающее, и Джанна заколебалась, когда муж предложил войти в самое большое из этих отверстий и начать поиски пиктографов. Несмотря на яркий день с его тёплым солнцем и голубыми небесами, она ощутила невольную дрожь, посмотрев на блестевшую скалу. Скала была постоянно сырой из-за того, что подземные воды просачивались сквозь щели, изрисовавшие её поверхность, подобные трещинам на льду ледникового периода. Не видно было птиц, несмотря на то, что выступы, казалось, создавали превосходные условия для гнездования, а когда они подошли к пещерам ближе, Джанне послышался таинственный звук, вроде разносившегося эхом шёпота, создаваемый ветром, дувшим через пустоты.
«Готова?»- спросил Саутворт.
«Я ничего не знаю об этом, Дерек».
«Ты ведь не собираешься пойти на попятную, а?»
«Мы там ничего не сможем разглядеть».
«Я захватил фонарь.- Он открыл корзину для пикника и вынул большой фонарь.- Я всегда храню его в багажнике на случай, если придётся ночью менять спущенное колесо. Батарейки новые, их хватит на несколько часов».
Он включил фонарь и осветил им вход в самую большую пещеру. Луч скользнул в темноту с ободряющей яркостью, и Саутворт первым пошёл вглубь пещеры, оставив корзину для пикника на горном уступе, куда он поставил её прежде. Поколебавшись несколько секунд, Джанна вошла вслед за мужем в пещеру.
Она была удивлена, обнаружив, что, по крайней мере, у входа было не так темно, как ей казалось. Отражённый солнечный свет, отбрасываемый мокрым песком, давал тусклое освещение, которого было достаточно, чтобы она разглядела Саутворта, находившегося у входа в галерею, идущую из главной части пещеры.
«Взгляни-ка на это»,- окликнул он её и поманил рукой.
Его голос эхом разносился по пещере, отскакивая от отвесных каменных стен, пока не превратился в шёпот и не исчез, наконец, в подземных глубинах. Тёмный воздух пах гниющими водорослями и был острым от соли. Осторожно переступая, нащупывая разъезжавшуюся и хрустевшую под ногами гальку, Джанна подошла к мужу и посмотрела на место, которое он освещал фонарём.
Отметки на стене были всего лишь пятнами, расплывчатыми подтёками, которые легко могли образовать окислы железа, тысячи лет стекавшие по порам в скале.
«И что это, по-твоему?»- спросила она.
Он пожал плечами.- «Будь я проклят, если знаю, но вон там это здорово похоже на примитивный крест».
Джанна внимательно изучила отметины и была вынуждена согласиться, что отметины удивительно похожи на Высокий Крест Килдалтона, но ей было также ясно, что они могли появиться в результате растворения минералов в породе.
«Если это сделали монахи Колумбы, почему они поместили их в таком недоступном месте?»- спросила она.
«Возможно, пол пещеры в те дни был выше,- ответил ей муж.- Это было больше тысячи лет назад, но, судя по здешней сырости, думаю, во время высокого прилива она затопляется водой. Давай пройдём чуть дальше и посмотрим, сможем ли мы найти что-нибудь определённое».
Они двинулись в путь по галерее, уводившей в сторону от главной пещеры, шаря по стенам лучом фонаря, пока не дошли до места, где подземный коридор разделялся на полдюжины других туннелей.
«Пожалуй, нам нужно вернуться»,- нервно сказала Джанна.
Саутворт ничего не ответил, но направил свет фонаря в один из длинных узких ходов, и луч упёрся в подобие группы фигур, нарисованных краской на отшлифованной поверхности камня. Когда он двинулся к ним с фонарём, они приобрели чёткие формы и смысл: примитивные изображения мужчин в шлемах, несущих длинные, развевающиеся знамёна. Они были выцарапаны в скале, а не нарисованы, но в неглубокие царапины добавили краски, и частицы её ещё сохранились.
Джанна провела по отметинам кончиками пальцев, ощутив их неровные края и слизь, скопившуюся в царапинах.- «Они прекрасны»,- сказала она.
«Подержи-ка, пока я осмотрю туннель дальше,- сказал Саутворт, протягивая ей фонарь.- Там, может быть, ещё есть».
«Возможно, нам следует вернуться назад?»
«Это дело нескольких минут»,- сказал он.
Он двинулся от неё по туннелю, и дорогу ему освещал фонарь, который держала Джанна, обводя им стены, а он шёл по узкому коридору, пока не дошёл до предельной дальности луча фонаря, там он остановился и оглянулся на миг на Джанну, а потом вышел из света и пропал в темноте.
Она подождала несколько минут и, когда он не вернулся, окликнула его по имени, но её голос отскочил от мокрых каменных стен, и ответом ей было лишь эхо произнесенного ею слова. Выждав немного, она снова выкрикнула его имя, но он по-прежнему не отвечал. В смятении и страхе она пыталась решить, возвращаться ей или отправляться на его поиски. Первым её побуждением было вернуться, но она хотела знать, почему Дерек не отзывался. Он не мог не слышать её, её крики должны были разноситься далеко во все стороны. Возможно, он получил травму, подумала она, ударился головой об острый выступ скалы и потерял сознание. Эта мысль подтолкнула её к действию, и, двигаясь осторожно вперёд, она медленно пошла по туннелю. Он тянулся на расстояние примерно пятьдесят ярдов, а затем разделялся на четыре других хода, которые, хотя и были меньше того, в котором она стояла, были всё же достаточно велики, чтобы по ним мог пройти человек.
«Дерек!»- отчаянно выкрикнула она его имя. Её начала захлёстывать волна паники, и ей пришлось собрать всю силу воли, чтобы не потерять самообладание.- «Спокойно,- пробормотала она вполголоса,- он не мог уйти далеко…»
Светя лучом фонаря по очереди в каждую из узких галерей, она видела в них лишь пустоту, пока не добралась до последней. Эта была чуть шире остальных, с песчаным полом, и она увидела на нём следы. Идя по ним по ходу, пригибаясь, когда высота туннеля уменьшалась, она брела, как ей казалось, целую вечность, но на самом деле она прошла всего семьдесят или восемьдесят ярдов, когда дошла до места, где песчаный пол сменился на покрытые слизью камни, и следов на них не было видно.
Ещё одно разветвление туннелей заставило её остановиться. Теперь она поняла, что ходы образовывали целый лабиринт, некоторые из них уходили веером глубоко под гору Росс-оф-Малл, другие же петляли и поворачивали под немыслимыми углами, а некоторые даже замыкались на себя.
«Дерек!»
Теперь её голос больше походил на жалкий шёпот, но он всё же произвёл эхо, и она услышала, как это слово повторялось снова и снова. Как будто над ней насмехались прятавшиеся от неё существа, и ей вдруг почудилось, что за ней следят. В испуге она стала метать луч фонаря то назад, то вперёд, почти уверенная в том, что увидит скалящиеся на неё безобразные рожи, но не было ничего, кроме пустой темноты и далёкого журчания воды.
Она начала дрожать. Силясь превозмочь надвигавшуюся истерику, она стала рассматривать имевшиеся у неё возможности: она могла продолжить розыски мужа, который – она теперь была в этом уверена – лежит без сознания где-то в глубине туннелей, а могла попробовать найти выход сама и привести помощь. Её попытки сделать первое пока были безрезультатными, поэтому она решила вернуться по своим следам и поискать кого-то, кто подготовлен лучше для поиска её мужа.
Решение было принято, и она почувствовала себя увереннее; просто поставив перед собой реальную цель, она придала смысл своим действиям и, направляя луч фонаря на несколько футов вперёд, она пошла по следам, оставленным ею на покрытом тонким слоем песка дне туннеля, чтобы вернуться туда, откуда она пришла. По мере того, как она продвигалась вперёд, журчание воды становилось всё громче, и за считанные мгновения до того, как она добралась до места, где она и Дерек видели пиктографы, дальний луч фонаря высветил струйку воды.
Сначала это был всего-навсего тоненький ручеёк, лишь размывавший следы на песке, по которым она шла, но через несколько минут он превратился в поток, плескавшийся возле её щиколоток и быстро поднявшийся до коленей. Отступая перед ним, она пятилась из одной галереи в другую, и вскоре потеряла всякую ориентацию в стремлении опередить то, что было, как ей стало понятно, наступавшим приливом. Какое-то время казалось, что ей это удалось, и вода оставалась на уровне пояса, но потом вода стала подниматься быстрее, чем она могла брести в ней, и сила течения оторвала её ноги от дна.
Даже после того, как её подхватило морское течение и понесло по туннелю, через который она пыталась спастись, фонарь продолжал работать, и ей было видно, как острые камни неровного свода проплывают в считанных дюймах над её головой, но потом она ударилась о выступ в стене галереи, и фонарь выбило из её рук, погрузив её в темноту.
Если бы у неё было время на размышление, она бы запаниковала, но всё случилось так быстро, что она действовала инстинктивно. Каким-то образом ей удалось удержаться на плаву. Она не стала бороться с течением, а позволила ему нести себя, сосредоточив все усилия только на том, чтобы держать голову над водой. Воздушный пузырь, образовавшийся в её одежде, усилил её плавучесть. Плывя на спине, она ожидала, что в любой миг зазубренные края изрезанного свода туннеля вонзятся в её лицо, но этого чудом не случилось, и вскоре она поняла, почему.
Поднимающийся прилив вынес её в пещеру размером в пару просторных комнат, её величину она смогла определить благодаря тому, что пещера освещалась тонким лучиком солнечного света, проникавшего через воронкообразное отверстие в высоком своде. Окоченев в ледяной воде, она не сводила глаз с источника света, с трудом понимая, что прилив подносит её всё ближе к нему. Но она чувствовала и то, что силы покидают её, и знала, что через несколько минут она ослабеет настолько, что не сможет больше держаться на воде.
Вдруг вода под ней вспучилась, и она почувствовала, что её тянет наверх. Сила, поднимавшая её, была так велика, что выдавила воздух из её лёгких, и она долго не могла сделать вдох. Следующие мгновения были для неё смутным пятном, в котором гладкая поверхность воронки промелькнула перед её глазами, слившись с мысленными образами, калейдоскопом воспоминаний, смешанных и совершенно не связанных между собой. Как будто она лежала, вверх лицом, под водопадом, а водный поток с рёвом врывался в её рот и ноздри. Разум покинул её, но внутренний голос всё же предупредил, что, если она не будет дышать, её лёгкие разорвутся.
Наконец, когда давление внутри стало невыносимым, она сделала глубокий вдох, понимая, что он может быть последним, но её это уже не тревожило; сейчас ей хотелось лишь, чтобы прекратилась эта пытка. Вода заполнила её рот и нос. Она почувствовала, что задыхается. Потом и это ощущение ушло, когда сознание покинуло её, и она погрузилась во тьму.

40
Каждый божий день, независимо от погоды, Хэмиш МакКинон встречал в Крейгнюре паром из Обана, грузил почту в фургон и развозил её по всему острову Малл.
Он делал эту работу с тех пор, как вернулся со Второй Мировой войны двадцатичетырёхлетним парнем, и за тридцать лет, минувшие с той поры, не пропустил ни одного рабочего дня и ни разу не опоздал к первому рейсу парома в 8.10 утра. Хэмиша знал каждый островитянин, и все полагались на него в доставке и почты, и разной бакалейной мелочи, что он возил в своём фургоне и продавал за ту же цену, которую они уплатили бы, проделав долгий путь в Тобермори, Ульву или Фьоннфорт. Это было удобство, без которого жители острова уже не могли обходиться, а полученная им выгода, весьма и весьма незначительная, всё же позволяла ему оставаться на Малле, острове, в который он влюбился ещё подростком, приехав сюда на один день из Глазго.
Рабочих мест на Малле не хватало, и многие островитяне вынуждены были уехать и искать работу на материке, но Хэмишу МакКиннону удалось удержаться и создать для себя нишу. Хотя сейчас ему было около пятидесяти пяти, у него были гладкие щёки юноши и песочного цвета волосы, лишь недавно начавшие редеть на макушке. Его добродушие и заботливость сделали его любимцем немногословных островитян, которые нуждались в нём также и как в поставщике островных сплетен, которые он умел преподносить так, что его появление было событием, с нетерпением ожидавшимся каждый день большинством жителей острова.
Хэмиш составил собственный график рабочего дня и всегда оставлял время для остановок в разных местах острова, чтобы полюбоваться восхитительными видами: замок Торосей в дымке раннего утра; Лох На Кил с дрожащим, словно осколки золота, на его гладкой поверхности предвечерним солнцем; Бен Мур, чётко вырисовывающийся в лазурном небе. Но самым захватывающим зрелищем, которое он не уставал наблюдать каждый день, было отверстие в скале к югу от Фьоннфорта, где гора Росс-оф-Малл вдавалась в море.
Туристы из Соединённых Штатов сказали ему, что оно напоминает им гейзеры в Йеллоустонском Национальном Парке, но это мало что значило для Хэмиша, который, если не считать военных лет, проведённых им санитаром на военно-морской базе на Клайде , никогда не выезжал дальше Глазго, куда он выбирался с Малла от случая к случаю, чтобы навестить тех немногих родственников, что у него остались. Для него это отверстие было чудом природы, неизменно удивлявшим его, и каждый день, заканчивая свой маршрут, он парковал фургон в стороне от дороги и шёл несколько сотен ярдов по каменистой земле туда, где во время высокого прилива через отверстие в скале извергался на высоту в тридцать или сорок футов фонтан воды. Он знал, что это происходит из-за нагонной волны, шедшей с большой скоростью по совершенно гладким пескам и катившейся по подземным туннелям, пока она не достигала камеры с отверстием, где клокочущая вода с силой выталкивалась через узкую воронку, образуя струю, поднимавшуюся высоко в воздух, но ему больше нравилось верить легенде, гласившей, что это явление вызывали духи, жившие внутри горы и веселившиеся во время больших приливов.
В этот день Хэмиш с удивлением обнаружил, что среди мусора, выброшенного через отверстие, было нечто, что он поначалу принял за тело тюленя. И лишь приглядевшись внимательнее, он понял, что фигура, замеченная им на покрытых пеной скалах сбоку от рвавшегося в небо столба воды, принадлежала молодой женщине. Сначала он решил, что она мертва, но, опустившись возле неё на колени, увидел, что она дышит, и, призвав на помощь опыт, полученный им в Королевских ВМС, он применил искусственное дыхание. Казалось, оно не помогает, но потом женщина начала откашливать воду, а когда она повернула голову набок, её неожиданно вырвало. Она подняла веки, но глаза были остекленевшими, и было очевидно, что она была в полубессознательном состоянии.
«Не волнуйся, милая,- прошептал МакКиннон, поднимая её.- Я мигом передам тебя в хорошие руки».
Пройдя по неровной земле с возможной быстротой, МакКиннон бережно положил женщину в кузов фургона, сел за руль и завёл двигатель. Через двадцать минут он остановился перед домом доктора Рэмсэя во Фьоннфорте и позвонил в дверной колокольчик. Дверь открыл пухлый мужчина с трубкой из верескового корня в зубах, он широко улыбнулся и сказал: «Доброе утро, Хэмиш, привёз мои медицинские журналы?»
«Ага, доктор, а попутно и пациента».
Он подвёл его к фургону и открыл задние двери. Доктор Рэмсэй, проявив неожиданное для его сложения проворство, залез в фургон и осмотрел молодую женщину, лежавшую среди не развезённой ещё бакалеи.
«Она в плохом состоянии,- сказал он.- Лучше занести её в дом».
Мужчины вытащили её из фургона и отнесли наверх.
«Это срочно, Джон?»- окликнула доктора его жена, полная женщина с приятным лицом.
«Ну да, Флора,- ответил ей муж.- Бедняжка едва не утонула. Я положу её в свободной комнате. Принеси мне как можно скорее бутылок с горячей водой».
Флора Рэмсэй, привыкшая к случаям неотложной помощи под своей крышей, поскольку больницы на острове не было, ушла на кухню и поставила на плиту огромный медный чайник.
«Она будет жить, доктор?»- спросил МакКиннон, когда они укрыли женщину одеялами.
«Она в шоке,- ответил тот.- Где же ты её нашёл?»
«Возле отверстия в скале. Наверное, она подошла к нему слишком близко».
Врач покачал головой.- «Эта женщина была под водой гораздо больше времени».
«Я сделал ей искусственное дыхание,- сказал МакКиннон.- Это правильно?»
«Не сделай ты его, она умерла бы, Хэмиш»,- ответил доктор Рэмсэй, заглядывая в глаза женщины с помощью крошечного фонарика.

Тонкий лучик света загорелся в сетчатке Джанны, потом внезапно исчез. Она услышала чей-то голос: «Она приходит в себя».
Открыв глаза, она увидела размытые контуры лиц, потом снова появился свет, ещё более яркий, чем прежде, и на этот раз он не исчезал. Когда зрение Джанны обрело чёткость, она увидела, что в её глаза направлен резкий свет от фонарика, который, когда его неожиданно выключили, надолго оставил после себя красно-оранжевый круг.
«Вы слышите меня?»- спросил склонившийся над ней человек.
Джанна слышала его слова, но у неё не было сил даже попытаться ответить; вместо этого она посмотрела на человека, светлые глаза которого казались странно большими из-за толстых стёкол очков, потом перевела взгляд на румяную женщину, стоявшую рядом.
«Как вы себя чувствуете?»- спросил мужчина.
«Я…»- слова застряли в горле Джанны, но она попробовала ещё раз, и ей удалось сказать: «Мой муж мёртв…»
«Нет, милая моя, он ждёт внизу. Я – доктор Рэмсэй, а это – моя жена, Флора. С вами произошёл несчастный случай. Человек, развозящий почту по острову, обнаружил вас возле отверстия в скале рядом с пещерами у подножия Росс-оф-Малла. Вы можете вспомнить, как вы оказались там?»
«Дерек, живой?»- как будто про себя пробормотала Джанна.
«Ваш муж сообщил местной полиции, что вы пропали,- сказал врач.- Вот так мы и узнали, кто вы. Конечно же, мы сразу сообщили ему, что вы в безопасности, и он ждёт три дня, чтобы увидеть вас».
«Три дня?»
«Ага, столько времени вы были без сознания,- сказал доктор Рэмсэй.- Ваш муж говорит нам, что вы заблудились в пещерах, и мы удивлены тем, что вам удалось выбраться в то время, когда во время большого прилива они полностью затопляются водой».
Когда Джанна не ответила, миссис Рэмсэй сказала мужу: «Она ещё очень слаба, Джон. Я скажу её мужу, чтобы он зашёл попозже».
«Нет,- хриплым голосом возразила Джанна.- Я хочу видеть его».
Доктор Рэмсэй измерил её температуру, а пока градусник был у неё во рту, приложил к её груди стетоскоп.
«Если принять во внимание, что вам пришлось вынести, вы в удивительно хорошем состоянии,- закончив осмотр, пояснил он,- но вы уверены, что вам хватит сил для немедленного разговора с мужем?»
Джанна кивнула.
«Ладно,- сказал врач,- но только ненадолго. Я не хочу, чтобы вам снова стало хуже».
Джанна закрыла глаза. Всё тело её ныло. Она чувствовала себя так, будто где-то в глубине её мозга произошло короткое замыкание, сделавшее невозможной для неё связь с настоящим. Её воспоминания о секундах, пережитых ею до того, как она была захвачена приливом, были смутными, и каждый раз, когда она пыталась вспомнить, что же произошло, она вспоминала лишь то, как исчез Дерек.
«Привет, дорогая».
Она открыла глаза и увидела улыбающегося ей мужа. Он наклонился и легонько поцеловал её в щёку.- «Боже, ты понятия не имеешь, как я рад видеть тебя,- сказал он.- Я несколько дней ждал внизу. Как ты себя чувствуешь?»
«Мысли путаются».
«Я не удивлён. Доктор Рэмсэй говорит, что ты очень сильно ударилась головой, и у тебя может быть сотрясение мозга».
Джанна подняла руку, нащупала повязку на голове и удивилась, что не чувствует никакой боли.- «Я пыталась найти тебя».
«Боже, ну, и кошмар!- Саутворт покачал головой и уселся на край кровати.- Когда я ушёл от тебя, я прошёл немного по туннелю и оказался у стыка галерей, которые расходились веером во все стороны. А когда я пошёл назад, я заблудился».
«Но я всё время выкрикивала твоё имя, ты ведь наверняка должен был слышать меня?»
«Я отключился.- Саутворт повернулся и показал марлевую подушечку, удерживаемую на затылке полосками лейкопластыря.- Я оступился на этих чёртовых покрытых слизью скалах и обо что-то ударился головой».
«Но как же тебе удалось выбраться, когда начался прилив?»
«Чистое везение.- Он покачал головой, вспоминая.- Когда ко мне вернулось сознание, я принялся искать тебя, но безнадёжно заплутал в лабиринте туннелей, и в результате оказался в главной части пещеры, у самого входа. Прилив ещё не наступил, и мне надо было решить, пытаться ли найти тебя самому, без фонаря, или обратиться за помощью. Я подумал, что, пока прилив поднимется до пещер, пройдёт не менее часа, а то и двух, поэтому я поехал назад во Фьоннфорт и сообщил местному констеблю о том, что случилось. Он организовал поисковый отряд, но к тому времени, когда отряд добрался до пещер, они были уже затоплены. Если бы я знал, что прилив наступит так быстро…»
Он не закончил фразу и отвёл в сторону прядь волос, упавшую на щеку Джанны. Она закрыла глаза и попыталась сосредоточиться на том, что сказал ей муж. Всё прозвучало очень логично, и всё-таки она не могла избавиться от ощущения, что его объяснение было чересчур уж гладким.
«А разве человек, рассказавший тебе о пещерах, не предупреждал тебя о приливах?»- спросила она.
«Предупреди он, думаешь, я оставил бы тебя там?»- спросил он обиженным голосом.
«Думаю, нет»,- прошептала Джанна.
«У тебя очень усталый вид,- сказал он.- Пожалуй, с моей стороны самым милосердным было бы дать тебе отдохнуть. Доктор Рэмсэй хочет подержать тебя здесь, пока ты не встанешь на ноги. Я предположил, что, может быть, лучше положить тебя в нормальную больницу, в Обане или в Глазго, но, кажется, он не видит в этом необходимости. Он считает, что здесь, на Малле, у тебя будет больше тишины и покоя, чем в городе».
«Завтра ты навестишь меня?»- спросила она.
«Хотел бы,- сказал он, беря её за руку,- но у меня разговор с Графиней в Париже, а после этого полдюжины встреч, которые я назначил с банкирами в Женеве».
«А они не могут подождать?»
«Ты же знаешь, что за люди банкиры, они не любят, когда переносят встречи».
Джанне захотелось плакать. Дерек как будто не понимал, какой беззащитной чувствовала она себя. Его бесчувственность заставила её осознать, что мечты, которые она лелеяла о воскрешении любви в их браке, были всего лишь иллюзиями, но гордость не позволила ей показать, как она обижена.- «Когда ты уезжаешь?»
«Сегодня днём»,- ответил он.
«Возьмёшь машину?»
«Пожалуй, да,- сказал он.- Ты едва ли в состоянии проделать путь за рулём одна, а полёт из Глазго в Лондон занимает всего около часа».
Джанне хотелось сейчас одного: остаться одной. Добрую минуту оба молчали, потом Дерек обнял её за плечи, поцеловал в губы и улыбнулся.- «Береги себя,- сказал он.- Ты в хороших руках, а когда я вернусь из своей поездки, мы снова будем вместе».
Джанна слышала, как затихают на лестнице звуки его шагов, и слёзы навернулись на глаза. Она ещё всхлипывала, когда отворилась дверь, и в комнату торопливо вошла миссис Рэмсэй.
«Ну-ну, милая, не расстраивайтесь,- сказала жена врача.- Конечно, печально, что ваш муж должен уехать, но вы очень скоро поправитесь и сможете быть с ним».
«Сколько времени я пробуду здесь?»- спросила Джанна, вытирая мокрые щёки носовым платком, который дала ей женщина.
«Это решать моему мужу, но, думаю, самое большое – около недели. Этого времени как раз хватит, чтобы вы восстановили свои силы».
«Кто-нибудь может привезти мои вещи из гостиницы?»- спросила она.
«Ох, я уже устроила это. Как раз сегодня зайдёт Дженни Макнейл…- Миссис Рэмсэй смолкла, когда звук дверного колокольчика разнёсся по всему дому.- Это, скорее всего, она».
Она пошла вниз и через несколько минут вернулась с женой владельца гостиницы «Скеллиг Армз», которая несла чемодан и большой бумажный пакет.
«Ну, и как сегодня чувствует себя больная?»- спросила миссис Макнейл, поставив свою ношу у края кровати.
«Гораздо лучше, спасибо»,- ответила Джанна.
«И выглядите куда благополучнее, чем тогда, когда я видела вас в последний раз, в тот день, когда Хэмиш МакКиннон нашёл вас возле отверстия в пещере,- сказала её собеседница мягким, певучим голосом.- Хотя как вы оказались там, до сих пор для всех нас загадка».
«Я и сама точно не знаю,- сказала Джанна.- Последнее, что я помню, это что я была в пещере, которая быстро заполнялась морской водой, а потом меня потащило наверх».
«Значит, Хэмиш был прав,- сказала миссис Рэмсэй.- Он трещал каждому, кто его слушал, что вас вытолкнуло через отверстие. Мы-то думали, это враки, но, судя по вашим словам, так оно и было».
«Вы просто счастливица,- продолжила Джин Макнейл.- И я благодарю Господа Бога за то, что он пощадил вас, но всё равно никак не пойму, что вы вообще делали в тех пещерах после предупреждения, которое Эндрю МакДональд сделал вашему мужу».
«МакДональд – предупреждение?»
«Помните того человека на сейлидхе, который рассказал вашему мужу о пиктографах?»
«Того, которому Дерек помог добраться до машины?»
«Ага, это и был как раз Эндрю. Он клянётся, что предупреждал вашего мужа о том, что приливы здесь коварные. Это всё из-за ровных песков, понимаете. Раз прилив начался и вода пошла, лошадь на всём скаку её не обгонит».
«И мистер МакДональд предупреждал Дерека?»
Обе гостьи Джанны переглянулись.
«Так говорит Эндрю,- ответила жена владельца гостиницы,- но он ужасный выпивоха и частенько не может вспомнить, как его зовут».
Возникло неловкое молчание.- «А ваш муж ничего об этом не говорил?»- спросила Джин Макнейл.
«Не помню».
И опять над комнатой нависла тишина.
«Надо бы мне идти, пожалуй, а то муж меня хватится,- оживлённо проговорила миссис Макнейл.- Вы найдёте все свои вещи в чемодане, а в бумажном пакете малюсенький пирожок, который я испекла для вас».
«Спасибо вам»,- сказала Джанна.
«Всегда рада услужить. Я завтра забегу посмотреть, как у вас дела».
Обе женщины вышли из комнаты вместе. Оставшись одна, Джанна отчаянно пыталась восстановить в своём мозгу последовательность событий, которые привели её к тому, что она оказалась в западне в пещере, и вспомнить хоть какое-то упоминание об опасности заливающих пещеру приливов, которое Дерек мог сделать. Но она ничего не могла вспомнить. У неё осталось неприятное подозрение, что происшедшее с ней вовсе не было несчастным случаем.
В последующие дни Джанна безуспешно пыталась стереть из памяти эти мысли. Они оставались с ней и через неделю, когда доктор Рэмсэй, наконец, заявил, что она поправилась и может ехать. И они продолжали грызть её, когда такси везло её от Фьоннфорта до Крейгнюра, и на пароме, шедшем в Обан, и в поезде, направлявшемся в Глазго, где она села в реактивный самолёт компании «Бритиш Эйруэйз», летевший в Лондон.
Она позвонила из Глазго своему шофёру, сообщив ему, каким рейсом прибудет, и он ждал её в аэропорту Хитроу. Когда она вошла в дом на Саут Оудли Стрит, звонил телефон, и, когда Джанна сняла трубку, она услышала: «Это Дэйв Уилсон, я уже несколько часов пытаюсь связаться с тобой. Твоя секретарша сказала мне, что вы в отпуске в Шотландии, и дала номер телефона гостиницы, в которой вы остановились на Малле, но её владелец сказал, что произошёл какой-то несчастный случай и что ты проходишь лечение у доктора Рэмсэя. Я позвонил ему сегодня утром, но ты как раз перед этим выехала в Глазго. У тебя всё хорошо?»
«Пока ещё не все синяки сошли».
«Что случилось?»
Джанна поколебалась.- «Это долгая история».
«Я хотел бы услышать её»,- сказал адвокат.
«Не по телефону».
«Ты можешь встретиться со мной?»
«Когда?»
«Как можно скорее»,- сказал он, быстро добавив: «Это очень важно».
«Где ты?»- спросила она.
«В офисе Бэзила Мэтсона на Чансери Лейн .- Уилсон дал ей адрес.- Через пару часов я должен улететь самолётом, так что приезжай как можно скорее».
«Ты начинаешь говорить так, будто это – вопрос жизни и смерти»,- сказала она.
«Очень может быть»,- ответил поверенный.
Повесив трубку, Джанна заметила, что в комнате что-то изменилось, и поняла, что Боннар , которого она купила Дереку в подарок по случаю первой годовщины их свадьбы, был заменён на шокирующий портрет мёртвой женщины, держащей дитя под своим чёрным плащом, кисти Эгона Шиле. Он всегда вызывал у Джанны чувство возмущения. Румяный младенец дико глазел на неё, зрачки его были в центрах белков, а рот распахнут в недоумении и ужасе. Он как будто был пойман в ловушку, и в то же время не желал отделяться от трупа женщины, внутри которой он скрючился. Несоразмерно большие руки сжались в клешни и царапали окружавшую его тьму, один палец высовывался из утробы во внешнюю пустоту.
Поспешно поднявшись наверх, она приняла душ и переоделась в чистое. Её тело до сих пор было в жутких синяках после того, как её побило о камни в пещере, и рана на голове, потребовавшая наложить дюжину швов, ещё не зажила, хотя и была укрыта волосами.
Джанна не стала вызывать шофёра, а поехала на Чансери Лейн на такси и вышла у дома, адрес которого ей указал Дэйв Уилсон. Это было здание серого камня, судя по всему, когда-то бывшее частным владением, но теперь в нём располагались офисы юрисконсультов и адвокатов, имена которых были перечислены на отполированной до блеска медной табличке сбоку от парадной двери.
«Чем могу помочь, мэм?»- спросил швейцар в униформе.
«Я ищу мистера Бэзила Мэтсона».
«Третий этаж,- сказал швейцар, приглашая её в старомодный лифт.- Когда выйдете, поверните направо, его офисы найдёте в конце коридора».
Последовав этим указаниям, Джанна оказалась перед застеклённой дверью, на которой золотые буквы складывались в имена Бэзила Мэтсона и его партнёров. Дверь открылась прежде, чем она успела постучать в неё, и Дэйв Уилсон взял её за руку.- «Швейцар позвонил и сказал, что ты идёшь,- сказал он, испытующе глядя на неё.- Как ты себя чувствуешь?»
«Я пока ещё очень слаба»,- ответила она.
«Судя по тому, что доктор Рэмсэй сообщил мне по телефону, я полагаю, Дерек не сопровождал тебя в обратной дороге?»
«Он покинул Малл неделю назад. У него были кое-какие встречи, на которых требовалось его присутствие, в Париже и в Женеве».
«Когда он снова будет в Лондоне?»
«Трудно сказать; Дерек сам составляет свой график. Может быть, через неделю или десять дней, а что?»
Вместо ответа он ввёл её в отделанный дубовыми панелями офис, обставленный пухлыми кожаными креслами, диваном, письменным столом партнёра и копиями гравюр Хогарта в золочёных рамках, изображавших сцены беспорядков в судебных залах восемнадцатого века. Спиной к окну стоял высокий худой мужчина в визитке, белой рубашке и чёрном галстуке.
«Хочу познакомить тебя с Бэзилом Мэтсоном,- сказал Уилсон.- Бэзил, это Джанна Саутворт».
«Рад познакомиться с вами,- сказал британский адвокат.- Я следил за сообщениями о ваших успехах в бизнесе за последнее десятилетие с большим интересом. Хотите чаю?»
«Нет, спасибо»,- ответила Джанна, усаживаясь в кожаное кресло перед столом партнёра Уилсона.
«Дэвид?»
«Я тоже не буду,- сказал Уилсон.- Времени у меня в обрез, поэтому, если вы не возражаете, я хотел бы перейти к тому, из-за чего мы здесь».
«Да о чём ты, чёрт побери?»- спросила Джанна.
«Ты помнишь наш разговор в «Савое» пару недель назад?»
«Разумеется».
«Так вот, перед своим возвращением в Нью-Йорк я связался с Бэзилом и попросил его распорядиться, чтобы кто-нибудь произвёл скрытное расследование о прошлом твоего мужа».
«Я много работаю с разводами,- объяснил британский адвокат.- Здесь это куда более сложное дело, чем в Америке, и мне часто приходится использовать частного сыщика, чтобы добыть необходимые суду доказательства».
Дэйв Уилсон открыл дипломат и вынул бумажную папку. «Когда я прибыл вчера в Лондон, этот материал уже ожидал меня у Бэзила,- сказал он.- А перед тем, как вылететь из Нью-Йорка, я позвонил Анне…»
«А какое отношение имеет к этому она?»- спросила Джанна.
«Я подойду к этому через минуту,- ответил Уилсон.- Но прежде, чем я это сделаю, я хочу, чтобы ты знала, что она заставила меня пообещать, что я открою суть разговора с ней только в том случае, если я сочту, что положение достаточно серьёзное и что это будет оправданно».- Он похлопал по бумажной папке.- «Прочтя это, я решил, что так оно и есть».
«Не будешь ли ты любезен сказать мне…»
«Полагаю, Дерек говорил тебе, что его родители умерли»,- сказал Уилсон, обрывая её.
«Они погибли во время налёта»,- сказала Джанна.
Он протянул ей глянцевую фотографию, на которой была запечатлена пожилая чета, сидевшая на скамейке в парке.- «Это было снято неделю назад. Люди на этой фотографии, находящиеся, как видно, в добром здравии – мать и отец твоего мужа. Что же касается семейных поместий,- так вот, они живут на маленькую пенсию в муниципальном доме возле Клэфэм Джанкшн . Но это – лишь вершина айсберга. Дерек Саутворт был женат до тебя на трёх женщинах, все они были богатые, и от всех у него есть дети».
Джанна ощутила дрожь в низу живота.- «Значит, он не бесплоден»,- прошептала она.
«Очевидно, нет,- сказал Уилсон,- и никогда он не был офицером Королевских ВВС. Сыщик Бэзила лицом к лицу встречался с человеком, бывшим членом экипажа в самолёте Дерека, когда он был сбит над Берлином. Кажется, пилоту удалось посадить самолёт на открытое поле за какие-то мгновения до смерти от потери крови. Ваш муж поменялся с ним формой, очевидно, потому, что он хотел, чтобы немцы отправили его в лагерь для военнопленных-офицеров».
«Это, кажется, знаменует собой начало его склонности к изобретению различных личин»,- заметил Мэйсон.
«Но зачем, Боже?»- спросила Джанна.
«На это может дать ответ только психиатр»,- ответил британский адвокат.
«Но от женитьбы на мне он ничего не выигрывал…»
«Ошибаешься,- прервал её Уилсон.- Когда он женился на тебе, его фирма, «Риджент Секьюритиз», была на грани банкротства. Он отчаянно нуждался в капитале, и ты обеспечила его тем, что ему было нужно».
«Землёй, что я унаследовала от Джанет Тейлор?»
Уилсон кивнул.- «Но он не использовал её как обеспечение займа, он тотчас продал её Джи Кею Вонгу».
Джанна ощутила ужасную безысходность, вспомнив документы, которые Дерек просил подписать. Поскольку в то время она так мало знала о бизнесе и целиком полагалась на него, она не проверила их со всей тщательностью. Он заверил её, что они были в порядке, и она просто поверила ему на слово. И с тех пор каждый раз, когда бы она ни спросила его о земле, он уверял её, что все деньги, занятые под неё, выплачены и что она до сих пор используется как детская площадка.
Тот факт, что он на самом деле продал её напрямую Джи Кею Вонгу, разозлил её больше, чем всё, что она выслушала до этого. Она была убита осознанием того, что упрямство и гордость Джанет в её противостоянии Джи Кею были напрасными. У неё было чувство, что её предали, и с великим трудом ей удалось сдержать свои эмоции и выслушать то, что ещё не успели рассказать ей двое мужчин.
«Теперь я хочу, чтобы ты знала, что рассказала мне Анна, когда я разговаривал с ней по телефону перед вылетом из Нью-Йорка»,- сказал Уилсон.
Джанна, окаменев, слушала, как человек, бывший поверенным Марка, повторял то, что он услышал от Анны о деятельности Дерека Саутворта в Миранда де Эбро: как он был распят и какую ужасную расправу учинил он своим мучителям; про безжалостные средства, которые он пускал в ход, чтобы взять в свои руки контроль за подпольными операциями внутри лагеря; про барыши, которые он наживал, вымогая деньги у заключённых.
«Почему же Анна не рассказала мне всего этого до того, как я вышла замуж за Дерека?- спросила Джанна.- Я знаю, они не встречались, но она наверняка должна была узнать его имя…»
«Ты права,- признал Уилсон,- и она собиралась рассказать тебе всё, когда ты приехала бы в Нью-Йорк перед своим замужеством, но инсульт сделал это невозможным. К тому времени, когда она вновь обрела дар речи и способность шевелить руками, ты уже была какое-то время замужем за Дереком, и вы были вполне счастливы на вид, и она не желала рисковать и уничтожать ваши отношения, когда, казалось, всё складывалось так хорошо. Она считает, что тебе следует знать это теперь, потому что убеждена, что твой муж – очень больной человек. Я полностью с ней согласен».
Джанна глядела в испещрённое дождевыми каплями окно. После того, что произошло в пещерах на Малле, она подозревала, что Дерек пытался убить её, но теперь, когда она услышала факты, открытые Дэйвом Уилсоном, её подозрения полностью подтвердились. Дерек был в Сен-Морице, когда погибла Женевьева, он был в Сингапуре, когда была убита Джанет, и вполне мог быть в Нью-Йорке, когда кто-то попытался толкнуть Анну под поезд метро. Когда она поделилась этими мыслями с Уилсоном, мужчины переглянулись, словно показывая, что рассказанное ею лишь подтверждает возможности, которые они уже обсуждали.
«Я должна уйти от него»,- сказала она.
«Насколько мне известно, вы сочетались браком как в Англии, так и в Америке»,- заметил Мэтсон.
«По настоянию Дерека»,- ответила Джанна.
«Боюсь, здесь вам добиться развода будет нелегко,- сказал британский адвокат.- Велика вероятность того, что он будет возражать, а это значит, что вы должны будете доказать супружескую неверность, но это – одно из немногих прегрешений, в которых мой сыщик не смог его уличить».
«Какие же у меня варианты?»- спросила она.
«После пяти лет жизни врозь развод можно будет, вероятно, получить автоматически».
«Ты можешь жить в Калифорнии и управлять американской частью бизнеса,- добавил Уилсон.- Думаю, для меня не составит труда убедить Дерека в том, что разделение «Стар Индастриз» на две отдельные, независимые друг от друга половины будет ему во благо, особенно когда я поставлю его в известность о том, что мы выведали о его прошлом. И, чем скорее ты уедешь в Лос-Анджелес, тем спокойнее я буду, потому что я убеждён, что Дерек – не только патологический лжец, но ещё и хладнокровный убийца».

41.
Лос-Анджелес. 10 августа 1984 года.
Вертолёт «Джет Рейнджер», «Белл-206» , задрожал, когда шум двигателей превратился в пронзительный вой, а винт медленно оторвал его от площадки на крыше небоскрёба в Сенчьюри Сити.
Подобные взлёты Джанна совершала часто, при этом за штурвалом машины, используемой Феликсом Эрвином для сообщения между уединённым ранчо на вершине холма с видом на Санта-Барбару и его офисами в том же небоскрёбе в Сенчьюри Сити, где размещалась и штаб-квартира «Стар Индастриз», был он сам. Она знала, что он – опытный пилот, но тело её всё же напряглось, когда летательный аппарат поднялся с крохотного пятачка, и она оказалась подвешенной в воздухе, и её и пустоту под ней разделял лишь тонкий пластик, из которого был изготовлен пузырь кабины.
«Всё хорошо?»- прокричал, пересиливая рёв двигателя, Эрвин.
Она кивнула, но, когда она глядела на открывавшийся внизу вид, кулаки её были по-прежнему стиснуты. Прошло почти девять лет с тех пор, как она покинула Лондон по настоянию Дэйва Уилсона, и за это время бизнес её расцвёл так, как она не могла бы вообразить в самых диких мечтах, в значительной степени благодаря советам и поддержке, которые она получала от Феликса Эрвина. После того, как он в первый раз пригласил Джанну участвовать вместе с ним в различных проектах, когда она стала осуществлять контроль над деятельностью «Стар Индастриз» в Калифорнии, они вложили немалые средства в многочисленные предприятия, включая финансирование значительной доли стройки, превратившей задние дворы студии «XX Век Фокс» в каньоны из небоскрёбов, воздвигнутых из стали и стекла, которые она видела сейчас под собой как сталагмиты.
Прибыли от этих предприятий превратили «Стар Индастриз» в одну из богатейших частных фирм в мире, работавших с венчурным капиталом, но в последние годы её активы были очень сильно истощены из-за убытков, понесённых европейским отделением компании, которое всё ещё управлялось из Лондона Дереком Саутвортом. После того, как Джанна укрылась от своего мужа в Калифорнии, Дэйв Уилсон составил документы, в законном порядке устанавливавшие, что она будет нести ответственность исключительно за управление фирмой в Соединённых Штатах, в то время как владения Саутворта будут включать в себя Британские Острова и Европу, деятельность же в остальной части мира будет поделена между ними поровну. Сначала Саутворт возражал против этого соглашения, но, когда нью-йоркский поверенный выложил ему всё, что он знал о прошлом англичанина, Дерек подписал соглашение, но упрямо отказывался пойти на развод. Джанна предпочла бы полное отделение, будь оно возможным, но она также понимала, какой вред будет причинён «Стар Индастриз», если она перестанет существовать как совместная собственность, и она научилась жить в соответствии с этим соглашением.
По условиям соглашения Джанна, хотя юридически и была замужем за Саутвортом, была свободна от него во всех отношениях, кроме того, что не могла снова выйти замуж, а поскольку этого ей хотелось меньше всего, это казалось незначительной платой за – в остальном – полное освобождение.
Но она по-прежнему была связана с Саутвортом совместным владением «Стар Индастриз», и убытки, причиняемые европейским отделением, списывались за счёт прибылей, которые компания получала в Соединённых Штатах. Какое-то время положение было терпимым, потому что, хотя Саутворт и продолжал делать неудачные вложения, Джанна добивалась таких больших прибылей, что «Стар Индастриз» была достаточно богата, чтобы погасить эти убытки. Но в последнее время положение достигло точки, когда не раз и не два проявленная Саутвортом некомпетентность вылилась в такие огромные потери, что они стали угрожать стабильности компании, и Джанна поняла, что надо предпринять решительные действия, и действовать надо быстро.
Положение ухудшилось после смерти Графини, когда деятельность агентства по найму, которым она управляла столько лет, неожиданно прекратилась. Джанна восприняла смерть Графини как своего рода благословение, но Саутворт, который стал целиком зависеть от тайных сведений, получаемых им от девушек Графини, был уничтожен. Он делал одно вложение за другим, и, подобно неопытному игроку, пытался возместить свои убытки, удваивая ставки, быстро погружая «Стар Индастриз» всё глубже и глубже в долги.
Наконец, после нескольких лет вытаскивания Саутворта то из одной беды, то из другой, Джанна обратилась за помощью в разрешении этой дилеммы к Феликсу Эрвину. Он посоветовал ей попытаться выкупить у формального мужа его долю в «Стар Индастриз».- «Это – единственная разумная вещь, которую ты можешь сделать,- сказал ей он.- Если ты подашь на развод, он заявит, что фирма – это ваша совместная собственность, и, возможно, будет вознаграждён пятидесятью процентами её активов. Потом ничто не помешает ему продать свою долю, и ты утратишь контроль над собственным бизнесом. А дела обстоят так, что он по уши в долгах и будет готов принять любое разумное предложение. Выплати ему крупную сумму сразу, а потом в течение долгого времени выплачивай небольшой процент от прибыли фирмы. Тогда у него не будет искушения сделать что-либо, идущее во вред доверию инвесторов к «Стар Индастриз». Но делай всё это при условии, что он подпишет соглашение о том, что он не имеет притязаний на любые будущие права, полномочия или долю в фирме. Подожди около года, а потом подавай заявление о разводе, и в итоге ты не только получишь свободу, но и сохранишь контроль над фирмой».
Джанна поняла, что это – блестящий совет, и, не теряя времени, взялась за его выполнение. Но она не стала доверять вручение этого предложения Дэйву Уилсону или полудюжине других юристов, которым она платила жалование – и подвергаться риску, что Саутворт ответит на него через своих поверенных, вызвав тем самым бесконечный круг переговоров, которые, возможно, заведут в тупик – Джанна решила сделать предложение Дереку лично. Под предлогом созыва Бюро Директоров, на котором его присутствие было обязательным, она позвонила ему в Лондон и попросила его вылететь в Лос-Анджелес, чтобы принять участие в совещании, которое она назначила на десять часов утра в понедельник. При мысли о предстоящей встрече у неё сводило живот, и это ощущение усилилось, когда вертолёт угодил в воздушную яму и падал две или три сотни футов, пока Феликс Эрвин не выровнял его.- «Извини!- прокричал он.- Из-за жары полёт на малой высоте всегда неровный».
Джанна бросила взгляд на альтиметр и увидела, что он показывает почти три тысячи футов, высоту, достаточную для того, чтобы ей был виден весь Сенчьюри Сити, раскинувшийся внизу, с одной стороны граничивший с Вествудом, а с другой – с Беверли Хиллз. В восточной части располагался лос-анджелесский «Колизей» , где ещё проходили состязания по лёгкой атлетике XXIII Олимпийских Игр, а в западной она видела матчи, проходившие в новом теннисном центре на территории городка Калифорнийского университета. Но её внимание приковала к себе возвышающаяся часть Уилширского бульвара, между Вествудом и Беверли Хиллз, ставшая известной как «Золотая Миля».
«Вот зачем я на самом деле привёз тебя сюда,- чтобы ты увидела это»,- сказал Эрвин.
Джанна посмотрела в указанном им направлении и увидела «Веллингтон Хаус», доминировавший над всеми остальными небоскрёбами благодаря своим размерам и уникальной архитектуре. Возвышаясь подобно колонне с каннелюрами из полированной бронзы, он стоял, сверкая в ярком свете утреннего солнца, и, облачённый в стекло, казался творением скорее скульптора, нежели архитектора.
«Отсюда он выглядит ещё лучше, чем с земли»,- сказала Джанна, напрягая голос, чтобы её можно было услышать сквозь шум винта.
Эрвин кивнул и взялся за штурвал, готовясь посадить вертолёт на площадку на крыше «Веллингтон Хауса». Джанне она показалась недостижимо маленькой целью, и, силясь скрыть своё беспокойство, она принялась мысленно обозревать различные стадии, в которых она видела «Веллингтон Хаус» прежде, чем он достиг нынешнего состояния, близкого к завершению.
Сначала была убеждённость Феликса, что невероятно богатые люди больше не хотят жить в широко раскинувшихся усадьбах в Бель-Эйре или Беверли Хиллз.- «Персоны, обладающие подобным богатством, живут в постоянном страхе,- говорил он Джанне, когда впервые предложил ей стать партнёром в строительстве «Веллингтон Хауса».- Они знают, что представляют собой ходячие мишени для всевозможных безумцев. Чего они хотят, так это роскошного окружения, построенного от земли до неба, и чтобы оно гарантировало им абсолютную безопасность».
Поставив это своей главной целью, Эрвин поручил Чарлзу Биллсону, одному из ведущих архитекторов Америки, представить концепцию высотного здания, которое совмещало бы и невероятную роскошь, и самые современные средства безопасности. Последние были специально для этого проекта разработаны компанией «Ханивелл» и включали в себя инфракрасные, микроволновые и ультразвуковые системы обнаружения; контроль доступа в здание с распознаванием голоса; камеры наблюдения, образующие замкнутый контур, с линзами, работоспособными при малой освещённости и обладающими автоматическим наведением и фокусировкой; компьютеризированными центральными постами наблюдения; электрические системы обнаружения по периметру; и кнопки тревоги в каждой комнате, которые немедленно поднимали охранников, нёсших круглосуточное дежурство в вестибюле, в случае чрезвычайной ситуации. Был даже центральный компьютер, запрограммированный на сохранение в памяти медицинских данных каждого жильца, включая имена и номера телефонов врачей, названия лекарств и особые предосторожности, которые необходимо соблюдать при оказании неотложной помощи.
В качестве дополнительной меры безопасности Чарлз Биллсон включил и такую деталь проекта, которая сделала «Веллингтон Хаус» уникальным среди роскошных кондоминиумов на Золотой Миле: частные лифты, достаточно большие, чтобы вмещать автомобили, в которые жильцы могли въезжать прямо с Уилширского бульвара и оставаться за рулём, в то время как они и их автомобили в мгновение ока поднимались на уровень, на котором они жили.
Поскольку эти лифты были единственными в своём роде в мире, «Веллингтон Хаус» привлёк значительное внимание прессы. В местной газете один обозреватель предположил, что люди, купившие кондоминиумы, руководствовались скорее страхом, чем жаждой роскоши.- «Правда в том,- написал он,- что сегодняшние супербогачи ценят более всего одно: обещание личной безопасности. Они требуют анонимности, потому что живут в постоянном страхе быть похищенными, ограбленными, подвергнутыми вымогательствам, даже убитыми. Печален тот факт, что чаще всего люди, способные выложить миллионы за жильё, накопили свои богатства средствами как жестокими, так и незаконными. На состояниях, которые они укрыли на счетах известных швейцарских банков, - кровь, а путь, ведущий к их роскошному существованию в таких убежищах, как «Веллингтон Хаус», усеян трупами тех, кого они использовали в целях наживы. У обладателей шикарных бастионов вдоль Золотой Мили есть все основания жить в страхе, потому что им-то, как никому другому, известно, что у возмездия длинные руки и долгая память».
Вой двигателя сделался ещё пронзительнее, когда Феликс Эрвин умело посадил вертолёт на площадку и выпустил штурвал. Хотя ему было сейчас под семьдесят, он был ещё красивым мужчиной со спокойными и уверенными манерами, в какой-то мере скрадывавшими его возраст. На левой щеке и скуле у него были беловатые рубцы, но они были у него и два десятка лет назад, когда Джанна впервые повстречала его на цюрихской фондовой бирже, и они нисколько не уменьшали излучаемую им ауру совершенства и мужественности. Не сказывался возраст и на его активности: он поддерживал распорядок дня, который измотал бы и куда более молодого человека, и ещё находил время для разнообразных увлечений.
Наибольший интерес для него представляло собирание фильмотеки, которая содержала некоторые лучшие документальные материалы, снятые во время Второй Мировой войны, в том числе фильмы немцев и японцев, а также бригад кинооператоров союзников. Многие из этих плёнок были сняты штатными кинооператорами, которым было поручено заснять военные операции, которые во время боевых действий получили незначительную огласку и, таким образом, отображали малоизвестные события. Для того, чтобы использовать своё хобби для сокращения налогов, Эрвин создал фирму, которая специализировалась на прокате киноматериалов продюсером, делающим фильмы, действие которых происходило во время Второй Мировой войны, и направляла прибыли на оплату работы экспертов, разрабатывавших специальные эффекты, прежде всего голографические, которые использовались в ряде художественных фильмов с самыми большими кассовыми сборами.
Глядя, как он снимает наушники, Джанна вспомнила, как он проявил внимание к ней, когда они впервые встретились, но с тех пор их отношения были сугубо платоническими. В течение десяти лет, которые Джанна жила законно отдельно от Дерека Саутворта – за это время она вернула себе девичью фамилию – Феликс Эрвин был не только её партнёром в многочисленных венчурных предприятиях, но стал для неё и самым доверенным человеком, и другом. Их офисы были совсем рядом, и они часто обедали вместе в «Спаго» или в «Ма Мезоне» . Теперь они были равноправными партнёрами в «Веллингтон Хаусе», венчурном предприятии, в которое они вдвоём вложили почти сто миллионов долларов.
«Пригни голову»,- предупредил Эрвин, держа для неё открытой дверцу кабины.
Хотя он выключил двигатель, винт ещё медленно вращался, и Джанна пошла, пригнувшись, вслед за своим партнёром через вертолётную площадку к лесенке из нескольких ступенек, которая вела на крышу здания.
Вынув из бумажника пластиковую карту, Эрвин вставил её в щель сбоку от двери и набрал на кнопочной панели числовой код. Последовала непродолжительная пауза, когда введённая им информация проверялась компьютеризованным центральным устройством видеоконтроля, расположенным в вестибюле тридцатью пятью этажами ниже; потом замок открылся, издав щелчок, и дверь автоматически открылась. Внутри был маленький лифт, которым они пользовались, чтобы спуститься на один этаж в вестибюль пентхауса.
Джанна посещала его много раз по разным поводам в ходе строительства, и всё же её снова впечатлило увиденное ею, когда она вошла в огромные двойные двери. Его девять тысяч квадратных футов казались ещё больше, потому что пентхаус был пока без ковров и без штор, но не нужно было особого воображения, чтобы увидеть мысленным взором, каким чудесным будет это место, когда оно будет полностью готово: фойе, увешанное полотнами; десять обставленных спален, двенадцать отделанных мрамором ванных комнат; забитый до отказа винный погреб с управляемым климатом; мерцающие хрустальные канделябры; частный кинозал с бархатными креслами; встроенная стереовидеосистема; и кухня, оснащенная так, что вызовет восторг у самого привередливого шеф-повара.
«Ну, что ты думаешь?»- спросил Эрвин.
«Сомневаюсь, что где-то в мире есть такой кондоминиум,- сказала она.- Когда он будет закончен?»
Он пожал плечами.- «Ты знаешь, каково пытаться заставить архитектора или строителя назвать твёрдый срок окончания работ, но последнее, что я слышал,- это ещё неделя или около того».
«Для всего здания?»
«На это может уйти больше времени, но мне обещали, что пентхаус, по крайней мере, будет готов»,- ответил Эрвин.
«Ты установил цену, которую запросишь?»
«Двадцать миллионов».
Джанна обвела взглядом залитое солнцем пространство.- «Для кого-то это будет славный дом. Я представить не могу, у кого окажутся такие деньги, чтобы потратить их на кондоминиум».
«А как насчёт Джанны Максвелл-Хантер?- спросил он.- Ты – одна из богатейших женщин в Америке, хотя никак не хочешь смириться с этим».
Джанна знала, что Эрвин прав: по документам она стоила миллионы, но в душе по-прежнему оставалась единственной девушкой в школе усовершенствования Женевьевы Флери, которая не имела ежемесячного денежного содержания, которой приходилось одалживать наряды у подруг всякий раз, когда проводилось какое-нибудь светское мероприятие, требовавшее официального костюма, которая так старалась выправить своё положение игрой на фондовой бирже. Добиться богатства – это одно, а чувствовать себя богатой – совсем другое, это она знала теперь по своему опыту. И преодолеть это ей пока не удавалось.
«Пожалуй, ты прав»,- призналась она.
«Я это точно знаю,- сказал Эрвин.- Нет на свете причины, по которой ты не могла бы жить здесь».
«Ты начинаешь говорить, как настоящий торговец недвижимостью»,- рассмеялась она.
«А я и есть торговец, да и ты тоже, пока мы не избавимся от всех помещений в «Веллингтон Хаусе»,- ответил он.
Джанна вышла на огромный, утопавший в зелени балкон и остановилась, обозревая открывавшийся отсюда вид. На юге ей были видны реактивные лайнеры, поднимавшиеся со взлётной полосы Лос-Анджелесского Международного Аэропорта, который был заново отстроен так, чтобы он смог принять огромный поток гостей, прибывших на Олимпийские игры, а за аэропортом – очертания острова Каталина , похожего в лазурном небе на гряду облаков. На западе была береговая излучина, связывавшая Санта-Монику и Малибу, а за ней –горная цепь, простиравшаяся от Тихого Океана до самого Лос-Анджелеса. Тридцатью пятью этажами ниже по Золотой Миле извивалась цепочка машин, похожая на яркую пёструю змею, скользящую между блестящими стенами каньона из бетона и стекла.
«Возможно, когда я улажу это дело с Дереком,- размышляла она, возвращаясь в пентхаус,- я как следует подумаю над…»
Она не закончила эту мысль, вдруг поняв, что Феликса Эрвина нигде нет. Предположив, что он ушёл в какую-то из комнат, пока она была на балконе, она отправилась на его поиски, но так и не нашла. Недоумевая, она вернулась в вестибюль и прошла по короткому коридору, ведущему к гаражу, располагавшемуся на территории, находившейся на одном уровне с пентхаусом. Огромный лифт был сконструирован для подъёма машин с уровня мостовой и ещё только монтировался, и, когда Джанна всмотрелась в открытую шахту, то смогла разглядеть тридцатью пятью этажами ниже рабочих, приваривавших стальные балки к крыше кабины лифта.
Услышав позади себя какой-то звук, Джанна отпрянула назад и увидела стоявшего сзади вплотную к ней Феликса Эрвина. Он был крайне возбуждён. Он тяжело дышал, щёки его горели, а лицо его было таким, каким Джанна никогда прежде не видела: напряжённое, натянутое; глаза, и те как будто остекленели.
«Ну, и напугал же ты меня!- воскликнула она.- С тобой всё в порядке?»
Он кивнул.- «Здесь нечего бояться,- ответил он.- Ты находишься в одном из самых безопасных мест в мире».
«Я искала тебя повсюду»,- сказала она.
«Я поднимался наверх, чтобы прикрепить растяжки к вертолёту. Резкий порыв ветра мог бы сбросить его с площадки».
«Ветер в такой день?»
«Дело пустяковое,- заверил он её,- а мне спокойнее будет».
Они молча вернулись в пентхаус, и, когда они оказались в нём, Эрвин снова был, как обычно, спокойным и сдержанным.
«Как насчёт нашей встречи с начальником строительства?- спросила Джанна.- Я думала, мы прилетели сюда ради этого».
«Я только что говорил с ним по внутридомовому телефону,- сказал Эрвин.- Он собирался подняться наверх на автомобильном лифте, потому что остальные пока не работают, но к нему ещё приваривают балки, а другого пути сюда нет».
«Значит, мы напрасно слетали сюда».
«Не совсем,- ответил он.- Ты впервые увидела «Веллингтон Хаус» с воздуха».
«Пожалуй. Ради этого стоило лететь,- признала она,- но мне надо вернуться назад».
«Почему так скоро?»
«Мне нужно прочитать множество контрактов к утру понедельника до прилёта Дерека».
«Так он, значит, в понедельник прилетает?»
Она кивнула.- «И не могу сказать, что жду не дождусь встречи с ним».
«Эта стычка рано или поздно должна состояться,- сказал Эрвин.- И лучше, чтобы ты прошла через неё прежде, чем он вовлечёт «Стар Индастриз» в ещё более неудачные вложения».
«А что, если он откажется от моего предложения?»
«Не откажется,- уверил её Эрвин.- Я имел дело с людьми вроде Дерека Саутворта всю свою жизнь. Когда на них как следует надавят, они поднимают лапки кверху и прикидываются дохлыми».
«Надеюсь, ты прав,- сказала Джанна,- потому что, если он не позволит мне выкупить его долю, у меня будут неприятности».
«Есть средства заставить его изменить своё решение»,- заметил Эрвин, когда они ехали в маленьком лифте, расположенном в стороне от других лифтов и соединявшем собой только пентхаус и крышу.
«Например?»- спросила Джанна.
«Давай перейдём мост, когда дойдём до него»,- ответил он. Когда они добрались до вертолёта, он тут же забрался в кабину и пристегнулся в кресле пилота.
Недоумевая, Джанна забралась на место рядом с ним и напряглась в ожидании взлёта. Она запомнила, что сказал ей Эрвин о растяжках, и удивлялась, почему он не открепил их, но прежде, чем она могла спросить, машина поднялась в воздух, свалилась с крыши и направилась в сторону Сенчьюри Сити.
Дорога заняла меньше десяти минут, и в течение всего полёта беспокойство Джанны продолжало расти. При обычных обстоятельствах она объяснила бы свой страх тем, что находится в вертолёте, всегда вызывавшим у неё значительные опасения, но сейчас она знала, что он был вызван странным поведением Феликса в пентхаусе. Она не могла забыть странное выражение его лица, когда она обернулась и увидела, что он стоит позади неё у открытой шахты лифта. Не могла она найти объяснение и загадке с растяжками. Она не знала точно, как работают растяжки, и, возможно, они автоматически высвобождались сами, но, если это было не так, значит, Феликс Эрвин намеренно солгал о своём неожиданном исчезновении, и она понятия не имела, зачем он это сделал.

42.
Когда они совершили посадку на крыше небоскрёба, в котором размещалась «Стар Индастриз», Джанна выбралась из вертолёта и побежала, пригибаясь, пока не оказалась вне досягаемости винта, но Эрвин остался за штурвалом и тут же взлетел снова, на этот раз взяв направление на север, на своё ранчо в горах Санта Инез неподалёку от места, где жил президент Рейган, когда он не находился в Белом Доме.
Она смотрела, как вертолёт карабкался в чистое синее небо и исчезал в морской дымке над океаном возле Малибу. Эрвин никогда не приглашал её на своё ранчо, несмотря на то, что они так долго были близки. Когда они встречались, это всегда происходило либо в одном из их офисов, либо в ресторане. Джанна сознавала, что, по сути дела, знает о частной жизни Феликса Эрвина чуть больше, чем знала после их первой встречи в Цюрихе, когда Фриц Деммер сообщил ей кое-какие подробности. Она знала, что Эрвин холостяк, и он никогда не упоминал о детях. В тех редких случаях, когда он делился с ней пережитым, они всегда относились к событиям, произошедшим после 1963 года, когда она впервые увидела его, и неизменно касались вопросов, связанных с бизнесом. У неё до сих пор не было ни малейшего представления о том, где он родился, как провёл военные годы, или о средствах, с помощью которых он нажил своё огромное состояние. К тому времени, когда она познакомилась с ним в Цюрихе, он уже был очень богатым человеком, но она так и не смогла обнаружить источник его состояния, и, сколько она ни выпытывала, он всегда уворачивался от её вопросов.
Продолжая оставаться в глубокой задумчивости, Джанна поехала в лифте с крыши на двадцать пятый этаж, где размещалась штаб-квартира её компании. Когда Джанна вошла в роскошно обставленную приёмную, молодая миловидная секретарша протянула ей список телефонных сообщений, поступивших за время её непродолжительного отсутствия. Едва взглянув на него, она пошла дальше к своему офису, занимавшему угол здания, но, прежде, чем она добралась до него, к ней бросился йоркширский терьер, и его длинную шелковистую шерсть относило назад, когда он с визгом нёсся по коридору.
«Давай, Шеп, вот хорошая собачка»,- сказала Джанна, опускаясь на колени и беря в руки крохотное животное.
Из двери офиса, соседствовавшего с тем, что занимала Джанна, появилась Анна.- «Должно быть, он услышал, как ты идёшь,- сказала она.- Я только заскочила забрать кое-какие бумаги, и я решила не оставлять его дома, а взять с собой».
«Я рада видеть его»,- ответила Джанна.
«Я скоро ухожу»,- сказала Анна.
«Шеп может остаться со мной. Сегодня днём у меня не назначено встреч, и мне будет веселее в его компании».
«Ты уверена?»- спросила Анна.
Джанна кивнула. Анна выглядела усталой. Сказывался инсульт, перенесённый ею два десятка лет назад: хотя объём движений у неё восстановился процентов на восемьдесят, речь оставалась немного невнятной, а нервная травма от пережитого делала её гораздо старше её шестидесяти четырёх лет. Джанна смотрела на неё, и сердце её переполнялось любовью. Как тяжело, наверное, было Анне сидеть немой на свадьбе Джанны, с её-то знаниями о Саутворте, и быть не в состоянии высказать их! Повинуясь неожиданному порыву, она обняла её рукой и нежно поцеловала в щёку.
«Как «Веллингтон Хаус» выглядел сверху?»- спросила Анна.
«Невероятно,- ответила Джанна.- Феликс старается убедить меня купить пентхаус».
«Серьёзно?»
«Не знаю,- рассмеялась Джанна.- Но это будет чудесное жильё для нас двоих».
Разговаривая, женщины вошли в офис Джанны. В нём были окна от пола до потолка, из которых открывался стовосьмидесятиградусный обзор, включавший в себя идеально ухоженные фарватеры Лос-Анджелесского Загородного Клуба и павильоны звукозаписи киностудии «XX Век Фокс», а сам офис был со вкусом обставлен в современном стиле. Стены были отделаны выбеленным дубом, а пространство за письменным столом Джанны занимали книжные полки. В целом офис создавал впечатление простоты и изящества, в меру было и вещей, характеризующих личность его хозяйки, вроде ваз с цветами и тщательно подобранных картин, среди которых были работы Ренуара , де Кунинга , Дерена, Руо и Пикассо .
«Ты чем-то обеспокоена,- заметила Анна, говоря медленно, но отчётливо, чему она научилась у врача-логопеда.- Это из-за Дерека?»
Джанна кивнула.- «Я страшусь встречи с ним в понедельник».
В течение тех девяти лет, что она жила юридически отдельно от своего формального мужа, Джанна так тщательно всё планировала, что их пути не пересекались. Когда Саутворт несколько раз в год посещал Сенчьюри Сити, Джанна устраивала так, что в это время она находилась в своём доме на побережье в Биг Сур , на каменистом пляже на берегу Тихого Океана в трёх сотнях миль к северу от Лос-Анджелеса, а когда возникала необходимость присутствовать на совещаниях в Лондоне, она не отправлялась туда сама, а посылала кого-нибудь из ведущих сотрудников.
«Ты будешь с ним не одна,- сказала Анна.- Дэйв Уилсон прилетает из Нью-Йорка, и он проследит, чтобы всё прошло гладко».
«Я знаю, глупо опасаться чего-то,- призналась Джанна,- но ставка слишком велика».
«Только не поддавайся своим чувствам»,- предупредила её собеседница.
«Поверь мне,- ответила Джанна,- всякие чувства, которые у меня когда-то были к Дереку, давно умерли».
Прозвучал зуммер, и Джанна щёлкнула тумблером интеркома.
«Лейтенант Доусон на связи, мэм,- объявила её секретарша.- Хотите поговорить с ним?»
«Занимайся своими делами,- сказала Анна.- У меня сеанс у логопеда».
«Дайте мне его,- сказала Джанна секретарше, и, когда Анна вышла из кабинета, взяла трубку.- Джо?»
«Привет.- Голос на другом конце линии отдавался эхом.- Я звонил раньше, но секретарша сказала мне, что тебя нет».
«Я осматривала «Веллингтон Хаус» с Феликсом Эрвином».
«Этот парень гоняет вертолёт, как мы, шестёрки из лос-анджелесского полицейского управления, машины»,- заметил Доусон.
«Уж не зависть ли я слышу?»
«Верно, чёрт побери. Она самая, да плюс усталость. Я ещё до сих пор в «Колизее», а тут мне только что сказали, что мы должны сегодня ночью идти на дежурство».
«Прощай, наш обед»,- сказала Джанна.
«Но мы всё же сможем увидеться, если ты согласишься на блинчик и чашку кофе»,- сказал он.
«Когда?»
«Часов в пять. Можем встретиться в «Мэджик Пэн» .
Джанна поколебалась, взглянув на лежавшую на столе кипу документов, требовавших её внимания.- «Ладно,- сказала она,- с удовольствием».
«Отлично,- сказал он.- Увидимся в пять».
Джанна положила трубку и занялась эскизами художника, изображавшими, как должен выглядеть пентхаус после окончания всех работ. С потолками высотой в двенадцать футов и просторными внутренними холлами, он будет казаться ещё больше из-за зеркальных стен, отбрасывавших отражение зелёной террасы в гостиную. Цветовая гамма, белое на белом, была не той, какую выбрала бы она, но её знакомство с пентхаусом было таким, что она легко могла представить себе, как он будет выглядеть в светлых пастельных и пепельных тонах, которые были её любимыми.
На эскизах не были изображены ни углубления в потолке гостиной, предназначенные для проекционной аппаратуры, ни скрытые ниши в стенах каждой комнаты, устроенные для внутридомовых громкоговорителей. Это было убеждение Феликса Эрвина: кто бы ни занимал пентхаус, он предпочтёт развлечения в безопасности собственного дома риску посещения общественных увеселительных заведений, и он тесно сотрудничал с архитектором, позаботившись о том, чтобы были построены ниши для размещения встроенного аудио и видеооборудования.
Джанна, продолжая сидеть за столом, подняла глаза и стала смотреть в окно, через покрытую буйной зеленью площадку для гольфа Лос-Анджелесского Загородного Клуба на Золотую Милю, где виднелась бронзовая колонна «Веллингтон Хауса», сиявшая в лучах дневного солнца. Но мысли её были не об эскизах, и не о небоскрёбе, в который она вложила столько капиталов «Стар Индастриз», а о телефонном звонке Джо Доусона.
Они повстречались шесть месяцев назад, когда Джанна присутствовала на приёме в честь президента Рейгана в отеле «Сенчьюри Плаза» , а Джо Доусон, теперь лейтенант городского подразделения лос-анджелесского департамента полиции, находился там в связи с усиленными мерами безопасности, всегда принимавшимися при посещении города главой государства. Хотя Доусону было сейчас за сорок, у него по-прежнему было атлетическое сложение, благодаря которому он сделался превосходным лыжником, и он не очень-то изменился со времени его первой встречи с Джанной в Швейцарии. Лицо пополнело, да кудрявые волосы начали редеть, но, как и прежде, он обладал напористостью, когда-то так раздражавшей её, но сейчас она находила в ней освежающий контраст с гладкими, лишёнными характера, личностями мужчин, окружавших её большую часть её рабочего дня.
Их встреча в отеле «Сенчьюри Плаза» завершилась тем, что они договорились на ланч, и за ним они говорили о том, что произошло в их жизни после их последнего совместного пребывания в Париже. После того, как несчастный случай в Сен-Морице перечеркнул карьеру Джо на профессиональной трассе, он вернулся в юридическую школу при Калифорнийском Университете, но бросил её, когда женился на Эльке Крюгер, и начал карьеру в полиции, продолжившуюся и после того, как она ушла от него.
Джанна описала свою встречу с Эльке в Париже, депрессию, которую испытывала девушка, и как её выпроводила мать Эльке после того, как она привезла Эльке обратно в отель.
«Я позвонила в «Георг V» на следующий день перед отъездом в Англию,- добавила она,- но мне сказали, что мадам Крюгер и её дочь убыли, не оставив нового адреса. Я вспомнила, что мать Эльке упоминала доктора Френея, и позвонила ему, но он наотрез отказался сообщить мне что-либо, и не соизволил даже сказать, была ли Эльке его пациенткой. Единственный известный мне её адрес был в Буэнос-Айресе, и я написала, по меньшей мере, полдюжины писем, но так и не получила ответа. Я очень переживала за неё».
«Она умерла в сентябре семьдесят первого,- сказал Доусон.- Сверхдоза наркотиков. Её нашли во вшивой гостинице в центре Л.-А. с иглой в руке».
Джанна была потрясена. Она ушла в туалет и выплакалась там. В течение нескольких недель после этого она часто встречалась с Джо за ланчем и слушала его рассказы о том, как он справлялся со своим горем. Он больше не женился, предпочтя вместо этого с головой окунуться в работу, и за эти годы дослужился до чина лейтенанта, командира отделения SWAT. Поскольку он был опытным специалистом по борьбе с террористами, Джанна попросила его проверить системы безопасности, встраиваемые в «Веллингтон Хаусе», и он сделал это в свободное время. Он заявил, что это – самое защищённое из всех подобных зданий, которые ему приходилось видеть.
Джанна резко встала, подхватила Шепа, которого ей подарил Феликс Эрвин на прошлое Рождество, и зашагала из офиса. Когда она проходила мимо стола секретарши в приёмной, та сказала: «Мэр Бредли на проводе».
«Скажите, что я ему перезвоню»,- сказала Джанна.
Было чуть больше четырёх часов дня, до встречи с Джо Доусоном оставался почти час, и солнце ещё грело, когда она переходила через пешеходный мостик, перекинутый над Аллеей Звёзд. Небоскрёбы Сенчьюри Сити поднимались вокруг, как каменные глыбы, в их офисах находились тысячи работников, и всё же пешеходные зоны, утопавшие в зелени, были совершенно пусты. Шеп, в восторге от свалившейся на него свободы, часто останавливался, обнюхивая кусты в надежде обнаружить запахи других собак, но ничего не нашёл, потому что в Сенчьюри Сити не принято было выгуливать домашних животных.
Идя по Малому Бульвару Санта-Моники, Джанна чувствовала себя ребёнком, прогуливающим школу: в течение многих лет каждый рабочий день был расписан поминутно, и даже сейчас её письменный стол был завален юридическими бумагами, которые следовало изучить до встречи с Дереком Саутвортом в утро понедельника, но её это не заботило. Они могут подождать. Сейчас ей хотелось только одного: провести несколько часов в безделии и снова окунуться в настоящий мир.
Она заглянула в автомастерскую «Гримметс», обслуживавшую её машину с тех самых пор, как она поселилась в Калифорнии, и увидела в крошечном офисе при мастерской её владельцев, братьев Тома и Гленна, занятых беседой с клиентами. Стены офиса были увешаны фотографиями знаменитостей, чьи машины они чинили годами, была среди них и фотография Джанны, и, когда Том заметил, что она идёт мимо, он помахал ей рукой.
На Ласки драйв она зашла в аптеку Шрайнера, самую респектабельную на Беверли Хиллз, и провела несколько минут, болтая с её владельцем, Дэйвом Пауэллсом, обаятельным мужчиной, который много лет обслуживал её рецепты, но почти всегда он доставлял необходимые лекарства на дом или в её офис.
«Доктор Пирлштейн что-нибудь прописал?»- спросил он, явно озадаченный её личным появлением в разгар дня.
«Просто устроила себе перерыв, Дэйв»,- ответила она.
«Если бы люди поступали так чаще, они жили бы гораздо больше»,- сказал аптекарь.
«А вы тогда ни что бы не продали столько успокоительного»,- ответила она.
Он засмеялся и повернулся, чтобы обслужить покупателя. Когда стало ясно, что в ближайшие минуты он будет занят, Джанна перешла через Уилширский бульвар и оказалась в главной части Беверли Хиллз, и там зашла в обувной магазин «Чёрчз Шуз» и спросила у управляющего, Карла Ваксберга, про пару тапочек, которые она заказала Феликсу Эрвину в подарок на Рождество.
«Сейчас пойду и посмотрю, поступили ли они»,- сказал мистер Ваксберг и исчез в заднем помещении.
«Джанна!»
Она обернулась и увидела Дэвида Уолтера.
«Я увидел тебя с улицы и просто обязан был поздороваться с тобой».- сказал продюсер, крепко обняв её.
Джанна поздравила его с успешной постановкой церемонии открытия XXIII Олимпийских Игр, которую он организовал в «Колизее» .
Он рассмеялся.- «Если ты думаешь, что это было хорошо, подожди церемонию закрытия. Вот это действительно будет кое-что!»
Дэвид Уолтер ушёл прежде, чем вернулся мистер Ваксберг, который сообщил, что тапочки, заказанные Джанной в Англии, ещё не привезли, но их ожидают со дня на день. Она поблагодарила его и пошла дальше, к Родео Драйв, где беззаботно проводила время, глазея на витрины «Гуччи», «Картье» и «Джорджио».
Было чуть больше пяти вечера, когда Джанна вошла в «Мэджик Пэн», но Джо Доусона не было видно, и, когда её усадили, она заказала бокал вина. К тому времени, когда Доусон, наконец, появился и встал в зоне приёма, где уже ожидала стайка посетителей, когда о них позаботится хозяйка, бокал был уже наполовину пуст. Доусон был одет в джинсы, матерчатые туфли на резиновой подошве, футболку и ветровку. Этот наряд придавал ему неопрятный вид и делал его чужаком среди стоявших вокруг него модно одетых людей.
Джанна улыбнулась, когда хозяйка, стройная женщина с элегантной причёской, приблизилась к Доусону с таким выражением лица, как будто приняла его за попрошайку и собиралась выставить его.
«Джо!»- окликнула его Джанна и помахала рукой.
Он усмехнулся и зашагал к её столику в углу.- «Привет. Извини за то, что опоздал.- Он сел рядом.- Ты уже заказала что-нибудь?»
«Только вино».
«Не хочешь чего-нибудь поесть?»
Она покачала головой.- «У меня ещё много работы, и теперь, раз уж мы дор сих пор не обедаем, я, возможно, задержусь допоздна в офисе».
«Боже, да я чуть не обоссался, стараясь не подвести тебя, но ни черта не мог поделать,- сказал он.- Мы получили наводку, что какие-то ливийские террористы замышляют что-то в Карсоне , а это означает дежурство на всю ночь. Ты бывала в Карсоне?»
«Насколько я помню, нет».
«Это место не стоит того, поверь мне. Провести там ночь – это не моё представление о хорошем времяпрепровождении».
«А какое твоё?»- спросила Джанна.
«Сводить тебя в «МакДональдс» на двойные порции по четвертаку…»
«И заказать много картофельных чипсов, жаренных в масле?»
«Только если ты согласишься на маленькую «Кока-Колу».
Она рассмеялась.- «Лучше тебе поесть чего-нибудь горячего. Кажется, у тебя впереди долгая ночь».
Доусон изучил меню, состоявшее из блинчиков с разной начинкой, и заказал блинчики со шпинатом и курицей карри. Когда он возвращал меню официантке, ветровка распахнулась, и Джанна увидела, что он носит в наплечной кобуре револьвер.
«Тебе когда-нибудь приходилось использовать эту штуку?»- спросила она, когда официантка ушла.
Доусон привычно застегнул молнию на ветровке и отпил воды из стакана, принесённого помощником официанта.- «Случается»,- сказал он.
«А убивать?»
«Однажды».
«Не понимаю, как ты смог сделать это».
«Поняла бы, если бы увидела, в каких переделках я бываю».
«Какие мысли у тебя в голове, когда ты готовишься нажать на курок?»- спросила она.
Он пожал плечами.- «Это происходит само собой».
«Даже если на чаше весов находится чья-то жизнь?»
Доусон ответил не сразу.- «В конце концов, всем нам приходится делать выбор. Остаётся только уповать на Бога, что выбор этот верен».
Она почувствовала, что он не желает продолжать разговор на эту тему, и прекратила его. Оставшееся время трапезы они беседовали об Олимпийских Играх, на которых он должен был присутствовать в штатском, чтобы, не вызывая подозрений, затеряться в толпе. Наконец он сказал: «После окончания Игр у меня будет несколько выходных, а один из парней предложил мне воспользоваться его хижиной в Байе, рядом с Кабо Сан Лукас . У него есть лодка, и там отличная рыбалка. Как ты, хотела бы поехать со мной?»
«Не знаю, смогу ли я уехать»,- сказала Джанна.
«Подумай об этом во время уикенда,- сказал Доусон.- Мы славно могли бы провести время».
Возле ресторана ждала приехавшая за ним полицейская машина без опознавательных знаков, и, когда он уехал, Джанна забрала Шепа в «Чёрчз Шуз», где о собаке, пока она была с Джо, заботился Карл Ваксберг. Возвращаясь назад по Малому Бульвару Санта-Моники в Сенчьюри Сити, Джанна размышляла о приглашении Джо: они пока ещё не стали любовниками, но узнали друг друга достаточно хорошо, чтобы понять, что это, как ни крути, должно случиться. Поездка в Кабо Сан Лукас будет означать, так или иначе, поворотный пункт в их отношениях. Джо Доусон ей очень нравился, и она находила его физически привлекательным, но не была уверена, хочет ли она, чтобы между ними возникло нечто серьёзное.
Когда Джанна вернулась в свой офис, было почти полседьмого. Большинство работников уже ушло. Шеп свернулся клубком на диване и тут же заснул, а Джанна сидела за письменным столом, читая юридические документы, с которыми ей необходимо было ознакомиться перед встречей в ближайший понедельник с Дереком Саутвортом.
Сначала она продолжала думать о Джо Доусоне, и ей трудно было сосредоточиться, но постепенно ей удалось настолько погрузиться в бумаги, что она совершенно утратила всякое понятие о времени, и, лишь услышав шаги в коридоре возле своего офиса, она взглянула на цифровые часы на столе и увидела, что уже почти одиннадцать часов вечера. Предположив, что шаги принадлежат охраннику, делавшему ночной обход, она вернулась к чтению, но, когда Шеп начал рычать, а затем залаял, она снова подняла взгляд и увидела стоявшую в дверях фигуру. Она была освещена сзади, а поскольку в её офисе была зажжена только настольная лампа, Джанна не смогла разглядеть лица вторгшегося к ней человека.
«Что вам нужно?»- спросила она, пытаясь скрыть охватившее её беспокойство.
«Разве так встречают своего мужа?»- Слова прозвучали невнятно, но Джанна тотчас узнала голос.
«Наша встреча только в понедельник»,- сухо сказала она.
«Я подумал, что надо бы приехать на несколько дней раньше и посмотреть в воскресенье церемонию закрытия Олимпиады»,- сказал он.
Говоря это, Саутворт вошёл в круг света, отбрасываемого настольной лампой, и плюхнулся в кресло сбоку от стола. Она увидела, какие красные у него глаза, и поняла, что он выпил. В последний раз она видела его почти десять лет назад, и он постарел. В пятьдесят три он всё ещё был привлекателен, но десятилетие между той порой и сегодняшним днём дало знать о себе, превратив его лицо в распухшую карикатуру на его прежний вид.
«Зачем ты пришёл сюда?»- спросила она.
«Поговорить о нас».
«Именно этим мы и займёмся в понедельник».
«Я имел в виду, о тебе и обо мне, а не о бизнесе».
Он встал и неторопливо направился к застеклённому бару.
«Думаю, тебе следует уйти»,- холодно сказала Джанна.
«Нет, ты так не думаешь.- Он усмехнулся, налив полбокала коньяка «Наполеон».- Ведь ты пригласила меня прилететь за семь тысяч миль не для того, чтобы просто поболтать о деле. Так почему бы тебе не расслабиться, не выпить и не рассказать мне, что ты на самом деле задумала?»
«Я не…»
«Могла бы начать с того, как ты скучала по мне».
Боже, подумала Джанна, да он и в самом деле верит, что я хочу примирения! Первым её побуждением было рассмеяться, но, зная, что пьяный он может быстро прийти в ярость, она сумела удержаться от смеха.
«Как ты вошёл?»- спросила она.
«Через парадную дверь».
«Но ведь охранник в вестибюле обычно…»
«Ты разве забыла, что я до сих пор владею половиной этой фирмы?»
Джанна не ответила. Действительно, Дерек приезжал в Сенчьюри Сити в течение последних десяти лет по три-четыре раза в год на заседания бюро директоров, собрания, на которых она всегда ухитрялась отсутствовать, а его имя было занесено в дежурную книгу как имя президента – титул, который принадлежал не только ей, но и ему.
«Хватит сидеть, приклеившись задницей к стулу за этим столом, давай выпьем»,- сказал он.
«Мне не хочется»,- ответила она.
Он пожал плечами и развалился на кожаном диване.
«За нас и новое начало»,- пробормотал он, подняв в тосте свой бокал и проглотив его содержимое одним глотком. Откинув голову, он закрыл глаза, и на миг Джанне показалось, что он отключился, но потом он снова открыл их, и она с удивлением увидела, что они наполнились слезами.
«Боже, как я скучал по тебе,- низким голосом сказал он.- Мы хорошо жили вместе, и могли бы попробовать снова».
«Это неправда. С самого начала наша совместная жизнь была построена на лжи».
«Ты никогда не давала мне возможности всё объяснить».
«Это не помогло бы. Простая правда в том, что я доверяла тебе, а всё, что ты дал мне взамен,- это годы обмана».
«Бывало такое, о чём я стыдился рассказывать тебе. Эти юристы сообщили тебе только о фактах, а не о моих чувствах…- Он сделал паузу.- Когда я был мальчишкой и рос в трущобах Ист-Энда в Лондоне, я часто шёл пешком несколько миль до Мэйфэйр только для того, чтобы научиться вести себя, как тамошние богатые франты, смотрел, что они носят, как курят сигарету…»
«Пожалуйста, не надо».
«Мне нужно было только одно – шанс доказать, что я могу быть похожим на них…»
«Что бы между нами ни было, всё это давно прошло».
«Когда я надел форму того мёртвого пилота, люди, воспитывавшиеся в Итоне и в Харроу, приняли меня за равного…»
«Хватит!»
«Всё, что для этого потребовалось – тонкая голубая полоска на погоне…»
В Джанне вдруг закипел гнев.- «Я хочу, чтобы ты совсем убрался из моей жизни! Вот почему я попросила тебя быть на заседании в понедельник,- чтобы окончательно порвать с тобой».
Он снова закрыл глаза и склонил голову набок. Подумав, что он отключился, Джанна встала из-за стола и стала на цыпочках пробираться мимо его развалившегося тела к двери. неожиданно его рука резко вытянулась, и, схватив её за руку, он рывком усадил её рядом с собой на диван. Она попыталась вывернуться, но он крепко поцеловал её в губы.- «Ради Бога!»- выдохнула она. Не обращая внимания на её протест, он порвал перед её блузки и задрал юбку. Она боролась с ним, пытаясь высвободиться, а он прижал пальцы к её влагалищу, грубо нашаривая ими клитор.
«Ну, давай же»,- пробормотал он, ослабляя ремень и расстёгивая молнию на ширинке.
Джанна резко вильнула в сторону, высвободилась и пошла, спотыкаясь, по коридору, который вёл а приёмную, а за ней бежал Шеп, непрерывно лаявший с того момента, когда Саутворт начал насиловать её.
Добравшись до лифтов, она нажала кнопку вызова и ждала, когда откроется дверь. Она увидела, что Саутворт вышел из её офиса и начал бежать по коридору, но был вынужден остановиться, когда брюки упали до колен. Джанна посмотрела на панель над лифтом и увидела, что лифт поднимается, но находится ещё в трёх этажах от неё. Саутворт поспешно застегнул ремень и добрался до приёмной к тому времени, когда двери лифта, наконец, открылись. Войдя в лифт с Шепом на руках, она нажала на кнопку «ЗАКРЫТЬ», но до закрывания дверей должно было пройти несколько секунд. Между ними оставались считанные дюймы, когда Саутворт просунул ногу, и, когда двери автоматически открылись снова, он ввалился на маленькую площадку, на которой стояла Джанна.
«Сука!»- Он дал ей сильную пощёчину, и она отлетела в противоположный угол начавшего спуск лифта, а когда Шеп яростно залаял, он изо всех сил пнул собаку под рёбра.
«Ты – выродок!»- Джанна расцарапала ногтями его щёки.
«Вот это уже лучше.- Саутворт усмехнулся, не обращая внимания на кровь, сочившуюся из глубоких царапин.- Когда ты злилась, ты всегда становилась сексуальнее».
Он схватил Джанну за волосы и силой поставил её на колени.- «Соси его!»- скомандовал он, прижав её лицо к своему напрягшемуся члену.
Она отвернула голову в сторону, но он, удерживая её за волосы, подтащил её обратно и стал тыкать членом в губы. Когда она отказалась разомкнуть их, он сунул ей за обе щёки пальцы, и боль, наконец, вынудила её открыть рот, но, когда он вогнал член в её горло, тот проник так глубоко, что её вырвало. Отступив назад, он посмотрел на свой облёванный пенис, но прежде, чем он успел отреагировать, двери, на которые он опирался, неожиданно раскрылись, и он упал назад, увлекая за собой Джанну, и врезался в огромного мужчину, одетого в рабочий костюм и ожидавшего лифт возле подземного гаража.
«Помогите мне!»- взмолилась Джанна.
Мужчина, нёсший металлический чемоданчик с инструментами, посмотрел на распростёртого Саутворта и сказал: «Не впутывайте меня в это, леди».
«Ради Бога!..»
Не обращая внимания на мольбы Джанны, мужчина, по всей видимости, из обслуживающего персонала, вошёл в лифт перед самым закрытием дверей. Джанна нажала на кнопку вызова, надеясь, что двери откроются, но по огоньку на указателе этажей поняла, что лифт уже начал подъём. У неё оставался теперь один шанс: добраться до своей машины раньше, чем Саутворт, всё ещё лежавший на полу, поднимется на ноги. Её «Роллс-Ройс» был припаркован на частной стоянке в дальнем от лифта конце гаража, и она побежала к нему, нащупывая в кармане ключи, но за какие-то секунды перед тем, как она добралась до машины, Саутворт бросился вперёд и схватился за ручку дверцы.
Когда его рука коснулась металла, сверкнула синевато-белая вспышка. Его тело задёргалось в конвульсиях, а кожа начала дымиться. Джанна с ужасом наблюдала, как раздувались его глазные яблоки и трескалась кожа. Она попыталась отвернуться, но была просто пригвождена к месту зрелищем гибели своего формального мужа от тока.
Она завопила и в отчаянии заозиралась по сторонам, пытаясь найти кого-то, кто мог бы помочь, но гараж был пуст. Она бегом вернулась к шахте лифта, увидела сигнал пожарной тревоги и разбила висевшим рядом металлическим молоточком защитное стекло. Когда она нажала на скрытую внутри кнопку, на весь подземный гараж, непрерывно завывая, загудела сирена, а она поспешила туда, где лежал, корчась на покрытом машинным маслом бетонном полу, Саутворт. Он открывал и закрывал рот, пытаясь заговорить, и, наконец, ему удалось сказать тихим шёпотом: «Безумец… убить тебя…»
Две машины с мигающими красными огнями на крышах с визгом понеслись по пандусу из дальнего конца гаража, но прежде, чем они остановились, Саутворт испустил последний долгий выдох, и его голова безжизненно свалилась на бок.
43
Пойнт Лобос , описанный Робертом Льюисом Стивенсоном как красивейшее место в мире, где встречаются суша и море,- скалистый полуостров в трёх сотнях миль к северу от Лос-Анджелеса. Когда Джанна свернула с Хайвея Номер Один на изрытую грязную дорогу, ведущую к дому на побережье, возведённому ею три года назад, его скрывала плотная стена тумана.
Сооружённый по проекту Лайонела Уорнера, её друга, бывшего одним из самых одарённых архитекторов в Соединённых Штатах, он был зданием, обманчиво простым на вид, и спланирован таким образом, что казался продолжением скалистого утёса, на котором он стоял. Столь полна была эта иллюзия, особенно теперь, когда стихия потрепала его стены, что пассажиры в машинах, ехавших прибрежной дорогой, жадно выискивая глазами в море тюленей, нежившихся на торчавших из воды скалах, обычно и не замечали его.
Джанна окрестила жилище «Каса де Оро» . Это название она выбрала, впервые увидев скалистый мыс после уикенда, проведённого в Кармеле , когда лучи заходящего солнца неожиданно пронзили гряду тёмных туч, послав вниз столб, окунувший косу в золотой свет. С этой минуты она знала, что это – то самое место, где ей надо построить приют, убежище, в которое она могла бы удалиться, когда напряжение, вызванное руководством «Стар Индастриз», становилось бы для неё невыносимым.
Поставив машину в гараж, место для которого было устроено взрывом в живой скале, Джанна продолжала сидеть за рулём и пыталась привести в порядок свои чувства. Она была так сильно потрясена гибелью Дерека, что, когда в гараж прибыли следователи из отдела убийств, она находилась в оцепенении и не могла отвечать на вопросы. Лишь когда её привели обратно в офис и дали отдохнуть, она, наконец, смогла описать случившееся. Она рассказала следователям, как мужчина в гараже отказался помочь, но, когда от неё потребовали его описание, единственными отличительными чертами его, которые она могла вспомнить, были его огромные размеры и выраженный иностранный акцент.
Следователи обстреливали её вопросами с такой быстротой, что у неё закружилась голова. Почему она до сих пор была замужем за Саутвортом, если она не видела его десять лет? Был ли его визит в Сенчьюри Сити его идеей, или это она пригласила его? Если он был уже пьян, когда появился в её офисе, почему она не вызвала охранника? Что будет с долей собственности в «Стар Индастриз» её формального мужа теперь, после его смерти?
Дознаватели позволили Джанне позвонить по телефону Генри Джонсу, её личному адвокату, когда начали задавать ей вопросы, но к тому времени, когда он добрался из своего дома на Марина дель Рей, они уже почти закончили, и он смог лишь сообщить офицерам-следователям, что он советует своей клиентке хранить молчание до тех пор, пока они не уточнят, выдвинуты ли против неё какие-то обвинения.- «Она вольна уехать в любое время, когда пожелает,- ответил один из офицеров.- Только держите нас в курсе о её местонахождении, если она покинет город».
Когда полиция уже уходила, зазвонил телефон, и Джанна услышала на линии голос Джо Доусона.- «Я слышал, что случилось. Сообщение только что поступило по автомобильной рации,- сказал он.- Как ты себя чувствуешь?»
«Всё ещё очень неважно»,- ответила Джанна.
«Чертовски хотел бы побыть с тобой, но я обязан находиться на этом дежурстве ещё несколько часов. Пресса собирается превратить всё в балаган. Есть место, где ты могла бы залечь, пока не уляжется пыль?»
«Мой прибрежный дом в Биг Суре».
«Великолепно,- сказал он.- Чем скорее ты выедешь туда, тем лучше».
«Кто бы ни убил Дерека, он охотился на меня, Джо…»
«Это ещё одна хорошая причина убраться отсюда».
«Но я не уверена, что хочу быть одна, особенно в таком удалённом месте, как Биг Сур».
«Ты и не будешь там одна,- уверил он.- Как только я сменюсь с дежурства, я подъеду туда. О’кей?»
Он повесил трубку раньше, чем Джанна успела ответить, но его слова ободрили её настолько, что вскоре после рассвета она была уже в дороге. Полиция изъяла её «Роллс-Ройс» как вещественное доказательство, поэтому она взяла машину компании и, позвонив Анне и рассказав ей о случившемся, заверив при этом, что она в полном порядке, отправилась в пятичасовой путь в Биг Сур. Во время поездки она часто слышала упоминания о смерти Саутворта в радионовостях, говоривших о нём как о «муже богатейшей женщины Америки», но по их немногословию было понятно, что, кроме нелепости его гибели, полиция пока не обнаружила достаточных подробностей событий предыдущей ночи. Даже Джанна пока не знала, как в её «Роллс-Ройс» была засунута начинка, убившая током Дерека, когда он дотронулся до него, и, когда она спросила об этом следователей из отдела убийств, ей ответили, что дело ещё изучается.
Она вышла из машины и пошла по узкой, петляющей тропинке, держа Шепа на руках. Отперев дверь, она вошла в дом и открыла ставни, закрывавшие окна, когда она на какое-то время покидала это место. Туман с моря начал редеть, и склоны гор Санта-Люсия купались в ярком солнечном свете. Вид на окрестности обрёл чёткие размеры и формы: сучковатые деревья со стволами, мученически изогнутыми из-за непрерывных ветров, стояли на близлежавших скалах; волны, бросавшиеся на камни внизу с такой силой, что пена взлетала высоко в бодрящий утренний воздух; полумесяц песчаного пляжа напротив монастыря кармелитов, огибавший Кармель и выходивший к эксклюзивному, закрытому заведению «Галечный Пляж».
Пока Джанна оглядывала местность, от тумана освободилась вся округа, явив собой холст такой красоты, что она почувствовала, как у неё поднимается настроение, и напряжение, привезённое ею из Лос-Анджелеса, начинает спадать.- «Пошли, Шеп,- объявила она йоркширскому терьеру, пока передвигавшемуся с осторожностью из-за синяков, полученных им от Саутворта, когда тот пнул его.- Мы отправляемся на чудную, долгую прогулку».
Поднявшись по лестнице в роскошную спальню, она переоделась в выцветшие джинсы, голубую рубашку и мокасины на резиновой подошве. Потом, взяв Шепа, она вернулась к машине и поехала задним ходом по узкой подъездной дороге. Скалы, на которых стоял «Каса де Оро», были высотой в три или четыре сотни футов, мыс был изрезан постоянно плещущимися бурными волнами в череду острых гребней, а в трещинах среди камней стаи чаек построили гнёзда, но склон был такой крутой, что сверху попасть на пляж было невозможно.
Ближайший спуск был расположен напротив монастыря кармелитов, менее, чем в десяти минутах езды. Здесь была великолепная дуга из белого песка, которая была ещё совершенно пуста, потому что солнце только что растопило туман, накрывший её перед рассветом.
Припарковав машину на обочине возле монастыря, Джанна надела на Шепа поводок и пошла по тропинке, ведущей мимо зарослей лилового ледяника к мелкому, как порох, песку.
Она сняла мокасины, связав кожаные шнурки, перебросила их через плечо и двинулась босиком по пляжу к Кармелю. Возбуждённый новой обстановкой, Шеп позабыл про ушибленные рёбра и постоянно рвался с поводка, пока Джанна, наконец, не отстегнула его и не позволила ему бегать в своё удовольствие. Она знала, что это противозаконно, но, поскольку единственными людьми, которых она видела, были отец и дочка, игравшие в фрисби , она решила позволить своему любимцу испытать то же чувство свободы, что испытывала она.
Пёс с лаем подбежал к отцу и дочери, высоко подпрыгивая в воздух в энергичных, но безуспешных попытках ухватить вращающийся диск из оранжевого пластика. Девочка, на вид лет двенадцати или тринадцати, попыталась погладить Шепа, но его больше занимала игра, и тогда она метнула тарелку своему отцу достаточно низко, чтобы собака могла поймать её. Наблюдая за игрой издали, Джанна испытала на миг дежа вю , вспомнив о счастливых временах, когда она играла с Марком в Центральном Парке. Это воспоминание вызвало у неё печаль, и такую безутешную, что ей пришлось сесть, скрестив ноги, на песок, чтобы успокоиться.
Внутри неё словно что-то прорвалось. Тонкая защитная оболочка не выдержала, и всё её существо затопила скорбь: не только душевная тоска, но и физическая боль, принёсшая с собой ощущение несказанного одиночества. Марк, Женевьева, Джанет,- все умерли. Мать, которую она не знала, отец, личность которого навсегда останется для неё загадкой. Ей был почти сорок один, брак её не удался, и детей у неё не было. И не будет. Когда она ушла от Дерека, она обратилась к специалисту, и тот сообщил ей, что она бесплодна. Ирония, с которой с ней обошлась жизнь, раздосадовала её. Слёзы заструились по её щекам.
«Это ваша собака?»
Джанна подняла взгляд и увидела девочку с Шепом на руках.- «Да»,- пробормотала она.
«Просто мы с папой сейчас уходим и не знаем, хотите ли вы, чтобы он бегал по пляжу без поводка».
«Спасибо.- Джанна протянула руки и взяла Шепа.- Я знаю, он с удовольствием поиграл с тобой».
«Он умница,- засмеялась девочка.- Пока».
Джанна смотрела, как девочка карабкается по крутому откосу к машине, возле которой её поджидал отец. Отец. Мог бы стать им Дерек? О, Господи! Она почувствовала, как в ней поднимается горечь, и сделала сознательное усилие, чтобы подавить её. Дерек Саутворт был выродком, патологическим лжецом, но убийцей? Джанна допускала такую возможность, пока он не погиб на её глазах, став жертвой того, кто желал, очевидно, её смерти. Но кто тогда? Зачем? Когда совершится следующее покушение на её жизнь?
Встав, она побрела по пляжу, выискивая в памяти кого-то, кто хелал бы убить её. Дерек был единственным человеком, выигрывавшим от её смерти – он автоматически получал бы в полное владение «Стар Индастриз» - но было очевидно, что он не знал, что «Роллс-Ройс» был под напряжением.
«Эй, леди!»
Джанна так глубоко погрузилась в раздумья, что не заметила, как очутилась в той части пляжа, которая располагалась в конце главной улицы, идущей через центр Кармеля. Не заметила она и спасателя, следившего за её с Шепом приближением с белой наблюдательной вышки.
«Это ваше животное?»- спросил он.
«Да»,- ответила Джанна.
«Собак следует всё время держать на поводке».
Она взяла Шепа на руки и зашагала вверх по тропинке, ведущей в маленький живописный городок, во многом похожий на те, что располагаются вдоль побережий острова Мэн и Новой Англии. Был субботний день в середине августа, и Кармель был наводнён туристами. Она заглядывала в витрины магазинов, торговавших всем, от очень дорогих шёлковых платьев до рухляди, рядившейся под антиквариат, и остановилась перед уличным рестораном, где собралась толпа, смотревшая по телевизору, как Карл Льюис обеспечил победу команде США в эстафете 4x100 метров на Олимпийских Играх с новым мировым рекордом. Был последний день легкоатлетических состязаний в лос-анджелесском «Колизее». Выехал ли уже Джо Доусон в Биг Сур?
Для неё это было очень важно. Вчера, когда он пригасил её провести с ним отпуск в Кабо Сан Лукас, она не была уверена в своих чувствах. Но после ужасной гибели Дерека ей была просто необходима забота Джо.
Когда она добралась до своей машины, погода неожиданно изменилась, и тёмные дождевые тучи закрыли небо, совсем недавно бывшее чистым. Холодный ветер, задувший с океана, вернул и морской туман, накрывавший береговую линию с такой быстротой, что к тому времени, когда она свернула на грязную колею, ведущую к её дому на Пойнт Лобос, склоны гор Санта-Люсия были скрыты его клубящимися облаками.
Ведя машину по природному каменному мосту, связывавшему мыс с выступом скалы, на котором был построен Каса де Оро, она испытала дрожь возбуждения, когда увидела потрёпанный старенький «Порше», припаркованный возле гаража. Джо Доусон, бывший за рулём, сполз на сиденье и закрыл лицо газетой, по-видимому, он спал. Она начала было сигналить, затем решила удивить его и подкралась на цыпочках к борту его машины.
«Никогда не подкрадывайтесь к полицейскому, леди,- протянул Доусон, лицо его по-прежнему было закрыто утренним выпуском лос-анджелесской редакции «Таймс».- Особенно к тому, кто всю ночь провёл в Карсоне, наблюдая за домом, в котором, как предполагалось, находились ливийские террористы, а на деле он оказался крышей парочки геев-цветоводов».
Джанна рассмеялась.- «Боже, как я рада видеть тебя»,- сказала она, наклоняясь и потираясь носом о его шею.
«Ты в порядке?»- спросил он, стаскивая с лица газету.
«Теперь да.- Пока Джанна говорила, начали падать крупные капли дождя.- Тебе надо бы поднять верх»,- сказала она.
«У этой машины нет верха, но парень, у которого я её купил, сказал мне, что она плавает».
«Поставь-ка её в мой гараж».
«Мне бы хотелось посмотреть, правду ли он сказал».
«Ты был безумцем, когда я познакомилась с тобой, и с тех пор ты ничуть не изменился!»- Она провела его в дом и поднесла спичку к газовой трубе под поленьями, сложенными в камине.
«У тебя в самом деле всё хорошо?»- спросил он, опускаясь позади неё на колени и обхватывая руками её плечи.
«Это был кошмар. У меня перед глазами лицо Дерека…»
«Я говорил с парнями, которые допрашивали тебя».
«По тому, как они себя вели, казалось, что они подозревают меня».
«Ребята из отдела убийств не очень-то любезны».
«Они действительно думают, что я в этом замешана?»
Доусон покачал головой.- «Даже они не настолько тупы, чтобы поверить, что ты подвела провод под напряжением от силового кабеля лифта к корпусу собственной машины в надежде, что Саутворт дотронется до неё раньше, чем ты».
«Они подозревают кого-нибудь?»
«Пока нет, но их серьёзно заинтересовал парень, отказавшийся помочь тебе, особенно потому, что при нём был чемоданчик с инструментами».
«У него был вид человека из обслуживающего персонала».
«Они проверили бригаду, обслуживающую здание, и никто из них даже отдалённо не напоминает описанного тобой человека». Он замолчал, потом добавил: «Но штаб сверился с Интерполом и наткнулся на кое-что интересное в прошлом Саутворта».
«Большую часть этого я и сама могла бы им рассказать, но мой адвокат дал мне указание этого не делать»,- сказала Джанна, вставая с колен и отступая от камина.
«Например?»- спросил Доусон.
Она рассказала ему всё, что разведали о прошлом её мужа Дэйв Уилсон и Бэзил Мэнсон.
«Это ещё не всё,- сказал Доусон.- У Саутворта имелись преступные деяния ещё с конца Второй Мировой. Он был замешан в бесчисленных аферах, главным образом, в сделках на чёрном рынке, а к 1948 году он был в Вене, покупал пенициллин у врачей в Королевских ВВС, разбавлял его водой и продавал для использования в детских больницах».
«Боже!- воскликнула Джанна.- Я и понятия не имела об этом!»
«Воспользовавшись прибылями от этой небольшой аферы, в результате которой умерло много детей, он занялся контрабандой фальшивой иностранной валюты, которую немцы печатали во время войны, включая пятифунтовые банкноты, которые были такого хорошего качества, что Английскому Банку пришлось потратить немало времени, чтобы выявить их».- Доусон перестал говорить и вытянул шею, прислушиваясь к раскатам грозы, проносившейся к югу от Пойнт Лобос.
«Продолжай»,- тихо сказала Джанна.
«В 1963 году он был арестован агентами американского казначейства и обвинён в контрабандном ввозе в Соединённые Штаты произведений искусства, похищенных Герингом и другими высокопоставленными фашистскими чиновниками. Одним из дилеров, которому он их продавал, был Макс Хантер».
Тело Джанны напряглось.- «Ты уверен?»
Доусон кивнул.- «Саутворт был частью гораздо более крупной операции, которую Департамент Юстиции готовил несколько лет,- сказал он.- Ему предложили освобождение от ответственности, если он даст показания как свидетель со стороны правительства на судебном процессе Хантера. Он согласился и назвал им столько имён, дат и мест, что этого хватило бы, чтобы заполнить полдюжины канцелярских шкафов».
«Я не могу поверить, чтобы Марк…»- голос Джанны пресёкся.
«А он этого и не делал,- сказал Доусон.- Поскольку суд закончился после смерти Хантера, показания Саутворта так и не были проверены в суде, а раз Департамент Юстиции дал согласие не наказывать его, им пришлось отпустить его на все четыре стороны. Только спустя несколько месяцев, после того, как были арестованы другие ключевые фигуры шайки, Генеральная Прокуратура США обнаружила, что Саутворт просто выдумал большую часть показаний, данных им против Хантера».
«Значит, Марк был невиновен?»
«Совершенно».
Джанна вспомнила о муках, вынудивших Марка покончить с собой, и долго молчала, онемев от открытия, что человек, которого она так любила, был намеренно оболган – другим человеком, которого она любила. В комнате сделалось темно. Наконец, она встала и щёлкнула выключателем, но свет не загорелся.- «Должно быть, пробки выбило,- тусклым голосом сказала она.- Такое часто бывает во время грозы».
Доусон поднял трубку телефона.- «Он тоже мёртв».
«Возможно, повреждены провода между домом и дорогой».
«Я обещал заказать места мне и моему боссу из полицейского управления».
«Когда закончится дождь, можешь дойти до «Хайлендз Инн». До этой гостиницы кабель проложен под землёй, так что у них телефоны, может быть, и работают, а отсюда идти меньше, чем полмили.- Джанна поднесла спичку к керосиновой лампе.- Есть хочешь?»
«Умираю от голода,- сказал он.- Я собирался отвезти тебя в «Непенте» …»
«Я могу приготовить что-нибудь здесь. Плита работает на газе, и я всегда держу про запас консервы».
«Я помогу тебе».
«Ты готовишь?»
«Когда я был в Лос-Анджелесском университете, я считался лучшим мастером по приготовлению закусок».
«Может быть, ты ещё и вяжешь?»
«Могу научиться».
Она рассмеялась, обрадованная его присутствием больше, чем он мог об этом догадываться, и почувствовала, как исчезает депрессия, в которую она было впала. Они приготовили на скорую руку еду, состоявшую из супа Андерсона с лущёным горохом , бобов, испечённых с мацой, английского сливового пудинга и глазированных птифуров, привезённых в жестяной банке из Франции, и съели её за круглым дубовым столом в маленькой нише, укрытой от основного помещения гостиной. Она вдавалась в гребень скалы, и им было видно бушевавшее внизу море, а они смаковали красное вино, полученное из маленького виноградника, которым «Стар Индастриз» владела в Напа Вэлли , и вспоминали два десятка лет, минувшие с их первой встречи в кафе «Пулли» на берегу Женевского озера.
«Эльке прямо-таки ненавидела Швейцарию,- подумала вслух Джанна.- В ней всё раздражало её».
«Она от всего уставала очень быстро»,- ответил немногословно Доусон.
«Ты, может быть, не хочешь, чтобы мы говорили о ней»,- сказала Джанна, вспомнив о том, что немка бросила его.
«Мне эта тема безразлична».- Он пожал плечами.
«Есть одна вещь, которая всегда вызывала у меня недоумение».
«Какая?»
«Как молодая, красивая женщина, никогда не знавшая недостатка в деньгах, могла умереть от передозировки героина в дешёвой ночлежке».
Доусон выглянул в залитое дождём окно.- «Ты никогда не знала, что оба её родителя – евреи, а?»
«Евреи?»
Он кивнул.
«Это невозможно!»- воскликнула Джанна.
«Потому что у неё были белокурые волосы и голубые глаза?»
«Эльке выглядела как истинная арийка».
«Её отец владел магазином одежды в небольшом городке к востоку от Мюнхена,- сказал Доусон.- Все члены семьи избежали ареста благодаря их арийской внешности. Эльке родилась после того, как её родители эмигрировали в Аргентину. В Буэнос-Айресе уже жила довольно большая община бывших фашистов, обладавшая большой властью благодаря огромным деньгам, которые им удалось вывезти из Европы до капитуляции Германии. Они использовали их для обеспечения себе подобных, включая и Крюгеров, которые выдумали себе прошлое преданных нацистов».
«Она тогда знала, что её родители – евреи?»- спросила Джанна.
Доусон покачал головой.- «Они сделали всё возможное, чтобы скрыть это от неё».
«Как же она узнала об этом?»
«Вина за это лежит на её отце, потому что он рехнулся и начал открыто заявлять о своей принадлежности к евреям».
«Должно быть, это разрывало Эльке на части».
«Ещё бы. Она бросила школу, а вскоре её изнасиловала шайка немецких студентов. Тогда-то мать Эльке и решила отправить её в Швейцарию».
Джанна вспомнила высокую, стройную белокурую женщину, которая безапелляционно выставила её из номера Эльке в «Георге V» после того, как отказалась признать, что её дочь принимает наркотики. Теперь, когда Джанна узнала об ужасном расколе в жизни немки, она более чётко представляла себе, почему ею управляли такие губительные силы. Бедная, смешная, красивая, гордая, трагичная Эльке, так долго нёсшая по жизни эту тайну.
«Когда ты узнал о её прошлом?»- спросила Джанна.
«Примерно за год до её смерти,- ответил Доусон.- Она побывала в трёх или в четырёх разных клиниках, но ни одна не помогла ей. В одной ей делали электрошоковую терапию. В последний раз я видел её как раз после этого. Невероятно, но вид у неё был всё такой же: ни наркотики, ни алкоголь не разрушили её красоту, но глаза её были мертвы. Она хотела вернуться ко мне. Вот почему она и рассказала мне правду о своём происхождении. Думаю, она рассчитывала, что, если я пойму, почему она губит себя…»
Слёзы выступили на его глазах, и он смолк, а когда Джанна заключила его в объятия, он зарылся лицом на её груди.
«Всё хорошо,- прошептала она.- Мы оба сделали всё, что было в наших силах».
«Ты действительно веришь в это?»
Она покачала головой.
«И я не верю,- сказал он.- Это-то и не даёт мне покоя со дня её смерти».
Джанна взяла его за руку и повела наверх, в главную спальню, где, раздев его и раздевшись сама, легла с ним в кровать, и они заключили друг друга в объятия. Ей хотелось затеряться в нём, так полно погрузиться в него, чтобы хоть на миг перестать существовать. Когда, после долгого молчания, они занялись, наконец, любовью, Джанна почувствовала, как она проваливается в тёплую, влажную пустоту, где шептал и вздыхал ветер.

44
Когда первый серый луч рассвета просочился в спальню, глаза Джанны были открыты. Она спала немного, потому что часы темноты были заполнены воспоминаниями: о Марке и об Анне, когда она росла в Нью-Йорке; о Женевьеве в тот день, когда она встретила её в женевском аэропорту; об Эльке с развевающимися на ветру волосами, когда она мчала свой «Порше» по петляющей дороге из Монтрё в Лозанну; о Джанет, навещающей детей в доме смерти в Сингапуре; о пустых глазах её немецкой подруги, когда она в последний раз виделась с ней в Париже.
Она делилась этими мгновениями с Джо, а он откликался на это подробностями своей жизни, когда они лежали, обнимая друг друга, после соития. Это каким-то образом сделало глубже их близость, затронув чувства, большие, чем обычное половое влечение, а когда они, наконец, заснули, Джанна знала, что обрела мужчину, с которым она хотела бы провести оставшуюся жизнь.
Она встала, двигаясь осторожно, чтобы не потревожить его, надела халат и спустилась вниз, чтобы убрать посуду, оставшуюся после обеда. Буря стала уже не такой страшной, и, хотя ветер был ещё сильный, его порывы теперь не были ураганными. Очаг погас, но она разожгла газовые конфорки и, откинув голову на подушки, закрыла глаза и слушала, как стучит в окно дождь. Она старалась вспомнить, что она чувствовала двенадцать часов назад, но это казалось таким далёким.
«Что, со мной так плохо спится?»
Джанна открыла глаза и увидела смотревшего на неё Джо.
«Я не хотела мешать тебе…»- последние слова были смазаны, потому что он наклонился и поцеловал её в губы.
«Привет»,- сказал он, когда они, наконец, оторвались друг от друга.
«И тебе привет»,- ответила она.
«Напряжения по-прежнему нет, и телефон не работает. Я собираюсь идти в «Хайлендз Инн».
«Но ещё идёт дождь».
«Не такой уж и сильный. Я должен сообщить своему боссу, где я нахожусь».
«Почему бы тебе не поехать?»- спросила она.
Он поставил её на ноги и подвёл к окну, в котором она увидела его видавший виды «Порше» - из-за того, что он был без верха, он напоминал сейчас полную воды ванну на колёсах.
Она засмеялась.- «Возьми мою машину».
«Не так уж это и далеко».
«Ладно,- сказала она,- иди звони, а к твоему возвращению завтрак будет готов».
«Снова печёные бобы?»
«На маце».
Он скорчил рожу, застегнул молнию на парке и вышел. Джанна с улыбкой наблюдала в окно, как он открыл дверцу своего «Порше», чтобы выпустить воду, наполнившую его, и подождала, пока он не скрылся в густом, клубившемся тумане. Пройдя на кухню, где в своей корзинке калачиком свернулся Шеп, она наполнила чайник водой, поставила его на плиту, потом открыла банку собачьего корма и выложила его в миску, а потом снова поднялась в спальню.
Она приняла душ и вытиралась полотенцем, когда залаял пёс.- «Тихо, Шеп!»- крикнула она, и через несколько секунд животное смолкло. Но, когда она закончила одевание и снова спустилась на кухню, то увидела, что заднюю дверь распахнул ветер, а Шепа нигде нет.
«Шеп!»- её голос эхом разнёсся по тихому дому. Подойдя к двери, она всмотрелась в плотную стену тумана. Ей показалось, что она услышала лай Шепа, но это был звук ревуна с маяка на Пойнт Пинос, предупреждавшего о тумане. Ей вновь послышался лай, и она решила, что он исходит из толщи тумана. Она напрягла зрение, силясь увидеть что-нибудь сквозь матовую пелену, которая поднималась и клубилась с каждым порывом ветра. После того, что случилось с Дереком, она сделалась пугливой и подозрительно относилась ко всему, что хоть чуточку казалось ей необычным, но не могла избавиться от ощущения, что она страдает паранойей. Конечно, это Джо не запер дверь на задвижку, ветер распахнул её, а Шеп просто отправился осматривать местность. Не впервые ей приходилось отправляться на поиски пса, когда они останавливались в доме на берегу моря.
«Сюда, мальчик!»
Она хлопнула в ладоши и свистнула, но жалкий свист унесло ветром, едва он сорвался с её губ. Лай раздался снова, на этот раз он доносился со стороны скал, расположенных напротив дома, и, когда он продолжился, не умолкая, она вступила в туман и медленно побрела в нём наощупь туда, откуда доносился звук.
Тропинка, по которой она шла, была очень узкой. Она вела к маленькому лужку, занимавшему единственную ровную площадку на мысе и отделявшему дом от отвесного скалистого берега, спускавшегося чередой крутых уступов на сотни футов вниз, к бушующему морю. Галька хрустела под её туфлями, а когда она дошла до измазанной грязью травы, шаги её сделались неслышными.
«Шеп!»
На этот раз на её зов ответил взрыв отчаянного лая, доносившийся как будто из более низкого места, чем то, на котором она стояла. Заглянув за край скалы, она увидела Шепа, съёжившегося на выступе скалы посреди отвесного склона. Пёс, должно быть, увидел Джанну, потому что сделал попытку вылезти обратно по гряде, по которой он, наверное, туда забрёл, и которая выступала над поверхностью скалы естественной полкой не меньше двух футов шириной. Но его лапы были слишком коротки, чтобы преодолеть участок, где скала была разрушена, а его неоднократные попытки перепрыгнуть через расщелину оставляли его в считанных дюймах от края, с которого он мог свалиться в бушевавшее в сотнях милях под ним море.
Чувствуя облегчение от того, что она нашла собаку и не меньшую радость от открытия, что её недавние подозрения были беспочвенными, Джанна спустилась на полку и начала потихоньку идти туда, где угодил в ловушку Шеп. Спуск был крутым, а камни – скользкими от дождя, продолжавшего моросить. «Ну же, не бойся!- говорила она себе, спускаясь мелкими шажками,- просто ступай аккуратно и медленно…»
В скале было много выступов, за которые можно было держаться, а уклон полки – достаточно пологим, чтобы её мокасины на резиновых подошвах не скользили. На неё налетали неожиданные порывы ветра - отголоски бури, уже почти стихшей, но, оставаясь неподвижной, пока они не проходили, ей удавалось сохранять равновесие и шаг за шагом спускаться вниз, туда, где Шеп, дрожавший всем своим маленьким тельцем, следил широко раскрытыми глазами за её приближением.
Когда Джанна, наконец, добралась до пса, она осторожно схватила его под брюхо и взяла на руки. Шеп благодарно лизнул её в лицо и протяжно заскулил. Пока она пыталась успокоить его, град камней посыпался сверху, низвергаясь в каких-то дюймах от места, где она стояла на уступе. Она прижалась телом к скале, одной рукой держа Шепа, а другой ухватившись за выступ в скале. Подумав, что это осыпь сдвинулась ветром, она стала выжидать, когда закончится этот маленький камнепад, но минуты шли, а размер камней, падавших на неё, увеличивался, и её обуял страх.
Первой мыслью её было, что это сама скала начала разваливаться, или что это сходит большая сель, вроде той, что прошлой зимой уничтожила дорогу южнее Пойнт Лобос, и она закрыла глаза, ожидая, что её в любой миг снесёт в море, но постепенно камнепад уменьшился, а затем и вовсе прекратился.
Боясь поднять глаза, чтобы посмотреть наверх, так как в них мог попасть сор, она приникла к каменной стене и прижала к себе Шепа, который забрался под её свитер. Её левая рука, стиснутая суживавшейся расщелиной, кровоточила от глубокого пореза, и кровь стекала в рукав. Суставы её болели, а всё тело онемело от резкого ветра. Через четыре или пять минут после того, как камни перестали падать, она отстранилась от каменной глыбы так, чтобы можно было заглянуть за маленький козырёк, отражавший падавшие камни. Сначала клубившийся туман был слишком густым, чтобы она смогла рассмотреть что-то далеко наверху над тем местом, где она сидела на четвереньках, но затем неожиданно сменившийся ветер разорвал матовую завесу, открыв ей чёткий вид до самой вершины скалы. Кто-то смотрел оттуда на неё, и в нём она узнала вдруг того крупного мужчину, который отказался помочь ей, когда она пыталась убежать в гараже от Дерека.
Она попробовала закричать, но единственным звуком, который она смогла издать, был смесью душившего её страха и безнадёжного стона. Человек наверху ухмыльнулся, протянув вниз руку и расшатав валун, торчавший в земле прямо над краем скалы, на которой он лежал. Тот покачался миг, удерживаемый вязкостью мокрой от дождя глины, затем покатился и рухнул, отскакивая от поверхности скалы и падая прямо на голову Джанны. Она метнулась к выступу, за который она цеплялась, и вжалась в него, а валун пронёсся мимо, чуть не задев её, и, пролетев в воздухе несколько сотен футов, упал в волнующееся море.
Джанна снова попробовала закричать, и теперь ничто не помешало этому; крик её пересилил и крики чаек, и рёв океана, и вой ревуна. Прижавшись телом к скале так плотно, что она чувствовала, как крошечный скелетик Шепа вдавился в её груди, она ожидала следующей атаки сверху, зная, что для того, чтобы лишить её и без того жалкой возможности удержаться, достаточно прямого попадания даже маленького камня. В течение двух или трёх минут земля, потревоженная упавшим валуном, продолжала сыпаться на находившийся над ней козырёк, но постепенно её становилось меньше, и, наконец, она перестала сыпаться вовсе.
Слишком перепуганная, способная лишь стоять, окаменев, на месте, Джанна почувствовала, как растекается по ногам онемение, и поняла, что через несколько минут они откажут ей. Образы вспыхивали в её мозгу, калейдоскопические обрывки форм и цветов, совершенно не связанные друг с другом, и, когда в каких-то дюймах от её глаз в камне начали пульсировать вены, она поняла, что у неё начинаются галлюцинации.
«О, Боже…»- Её лицо было так тесно прижато к скале, что, когда она произнесла эти слова, её губы коснулись скользкой и мокрой поверхности камня, и она ощутила его солёность.
«Джанна!»
Зов, казалось, доносился со дна пустого колодца.
«Да где же ты, чёрт побери?»
На этот раз голос был ближе. Она выждала мгновение, потом собрала всю свою волю, откинулась назад и посмотрела наверх. Ветер снова сдул туман с вершины скалы, и она увидела, что место, где прежде сидел на корточках её преследователь, теперь было занято Джо.
«Здесь, внизу».- Пересохшее от страха горло Джанны превратило крик в едва слышный всхлип, но Доусон увидел её, махнул ей рукой и спустился на узкий уступ, по которому прежде сходила вниз она.
Двигаясь с профессиональной лёгкостью человека, работа которого требовала от него постоянного пребывания в отличной физической форме, он спустился шаг за шагом туда, где стояла на четвереньках Джанна, и схватил её за руку.- «Держись за меня»,- велел он ей.
Она попыталась сделать так, как он сказал, но её мышцы отказались подчиниться приказам мозга.- «Я не могу»,- пробормотала она.
«Да нет же, можешь,- заверил он её, обхватывая рукой её талию и поддерживая.- Всё хорошо, я нашёл тебя, давай теперь уходить со скалы».
Джанна посмотрела остекленевшими глазами на застрявшую в расщелине левую руку. Она была в крови, а кожа приобрела синевато-чёрный цвет. Она сжала кулак, чтобы он сработал как клин, но, когда попыталась разъять пальцы, они не двигались.
«Боже мой!»- Она начала дрожать.
«Ну, успокойся,- прошептал Доусон.- Просто смотри только вверх и предоставь всю работу мне».
Он протянул руку и наощупь разжал её кулак, потом медленно высвободил её руку из расщелины и перенёс всю тяжесть её тела на своё плечо.
«Я хочу, чтобы ты начала потихоньку двигаться ко мне»,- сказал он с профессиональным спокойствием.
«Мои ноги слишком онемели…»
«Ты можешь сделать это»,- не отступал он, как отец, уговаривающий ребёнка.
Джанна посмотрела на свои ноги и увидела, что они находятся у самого края уступа, за которым, далеко внизу, вздувшийся от шторма океан бился о камни у подножия скалы.
«Вверх!- рявкнул Доусон.- Смотри только вверх, и двигай ко мне левую ногу».
Она подчинилась, ступив вбок и не сводя глаз с вершины скалы.
«Теперь правую ногу, хорошо, продолжай двигаться…»
Продолжая придерживать её одной рукой за талию, он двинулся вверх по уступу, время от времени подбадривая её, пока они, наконец, не добрались до вершины скалы. На это им не потребовалось и десяти минут, но Джанне это время показалось вечностью, и даже когда они стояли на травянистом лужке перед домом, она не могла унять дрожь.
Она начала плакать, сначала молча, а потом зарыдала так, что от всхлипываний сотрясалось всё её тело. «Это хорошо,- утешал её Доусон,- пусть это выйдет из тебя». Он снял с себя парку и накинул на её плечи. При этом его тело задело выпуклость под свитером Джанны, и возле её шеи показалась мордочка Шепа.
«Я спустилась вниз из-за него»,- сказала Джанна.
«Да ты смеёшься надо мной!- воскликнул Доусон.- Собака бродит по склону скалы, а ты рискуешь своей жизнью…»
«Шеп не забредал туда,- сказала она.- Его поставили на тот уступ».
«Пошли,- сказал Доусон, беря её за руку и ведя к дому,- ты в шоке».
«Но ты должен был видеть его!»
«Кого?»
«Человека, который был в гараже, когда я пыталась убежать от Дерека Саутворта».
«Тебе нужно принять горячую ванну».
Джанна отпрянула от него, вбежала в дом и заспешила наверх. Рассерженная и обиженная, она насухо вытерла Шепа полотенцем, потом сняла с себя мокрую одежду и встала под парящий горячий душ. Его пульсирующие струи растопили холод, сковавший её конечности, и смыли кровь, запёкшуюся на тыльной стороне её ладони, но не смогли уменьшить горечь досады, которую она испытывала из-за недостатка понимания со стороны Джо. Ещё обнажённая, она вернулась в спальню в поисках сухого полотенца и увидела, что он стоит в дверном проёме.
«Чувствуешь себя лучше?»- спросил он.
«Благодаря тебе, нет»,- резко ответила Джанна, роясь в ящике в поисках большого банного полотенца, которым она укрыла груди.
«Ты была права,- признал он.- Кто-то пытался убить тебя там».
«А моих слов было недостаточно?»
Он пожал плечами.- «Я – коп».
«Во-первых, в-последних, и всегда».
«Скептицизм – это профессиональная болезнь».
«Что же изменило твоё мнение?»
«Я нашёл отпечаток там, где кто-то очень высокий и тяжёлый лежал в траве на краю скалы».
«Да кто, чёрт побери, это был, Джо, и почему он преследует меня?»
«Я не знаю,- сказал Доусон,- но ты уж поверь, я собираюсь это выяснить».
«А я тем временем буду как чёртова ходячая мишень!»
«Вот почему я хочу, чтобы ты начала принимать кое-какие настоящие меры предосторожности».
«Например?»- спросила она.
Он обнял её за плечи.- «Первый лучший шаг, который я могу придумать,- это переехать в пентхаус в «Веллингтон Хаусе». С его готовой системой безопасности ты будешь там защищённее, чем в Форт-Ноксе ».

45
Лос-Анджелес. 3 июня 1985 года.
Анна Максвелл-Хантер сидела одна в библиотеке пентхауса «Веллингтон Хауса», не сводя глаз с того места на стене, где взломщик намалевал свастику. Хотя она была закрашена бригадой рабочих, обслуживавших дом, очертания фашистского знака ещё проглядывались, и, чтобы её полностью скрыть, требовалось нанести ещё два или три слоя краски. И даже тогда, подумалось ей, она останется запечатлённой в её мозгу, столь же неистребимая, как и все другие воспоминания об одиссее, приведшей её от ужасов варшавского гетто к только что пережитой ею ночи страха.
Она рассказала Джо Доусону всё в мельчайших подробностях, и он слушал, не перебивая, пока она не сказала обо всём, что ей запомнилось, а потом, задав несколько коротких вопросов, он вернулся в штаб-квартиру лос-анджелесской полиции, расположенную рядом с главным вокзалом в центре города. По его реакции Анна не могла угадать, дало ли рассказанное ею какие-то улики, проливающие свет на личность человека, преследующего Джанну, но за то время, когда она мучительно воссоздавала период длиной в сорок два года, он, делая заметки, исписал немало страниц. Папки, которые она получила этим утром в Центре Визенталя, ещё лежали на столике возле неё, простые картонные папки, замусоленные обложки которых казались неуместными в изящно обставленной библиотеке с антикварной мебелью работы Чиппендейла , хрустальными вазами ручной работы из Уотерфорда со свежими цветами и со вкусом подобранным по цвету обюссонским ковром.
Она положила руку на папки, вспоминая день, когда она наблюдала из окна опустевшей больницы, выходившего на Умшлагплац, как тысячи евреев грузили в ожидавшие товарняки, чтобы отправить в концентрационные лагеря. Воспоминание и сейчас было таким же живым, как и сорок лет назад. Ей до сих пор слышался яростный лай сторожевых собак и жалобные крики людей, затерявшихся в сутолоке и пытавшихся найти своих близких.
Анну вырвал из задумчивости телефонный звонок. Когда она подняла трубку, оператор пульта, находившегося в вестибюле, сказала: «Вам звонят из окружной больницы, мэм, говорят, это срочно».
Тотчас подумав о Джанне, Анна ощутила, как у неё на миг остановилось сердце.- «Соедините меня»,- сказала она.
Когда соединение установилось, раздался щелчок, и другой женский голос спросил: «Это Анна Максвелл-Хантер?»
«Да»,- ответила Анна, сердце её бешено колотилось.
«Я – миссис Стивенс,- сказала женщина.- Я – медицинская сестра реанимационного отделения Лос-Анджелесского окружного медицинского центра. У нас в реанимации находится человек, который дал нам ваше имя, мистер Эл Леви…»
Анна испытала такое облегчение, услышав, что это не Джанна, что не могла сосредоточиться на том, что говорит женщина.- «Эл Леви? Боюсь, я никого не знаю с таким именем»,- сказала она.
«В его истории болезни родство с вами не установлено,- сказала миссис Стивенс,- но лечащий врач говорит, что вы знали его много лет назад в Польше».
Анна снова порылась в памяти, пытаясь вспомнить какого-нибудь человека по имени Эл Леви: в гетто было много людей по имени Леви, и в круговерти последних дней гетто, вполне возможно, что, исполняя обязанности курьера, она вступала в контакт с человеком, который находился сейчас в больнице. Возможно, он был членом Еврейской Боевой Организации, одним из немногих уцелевших, и заболел во время посещения ежегодного собрания жертв Холокоста. Возможно было даже, что он обладал сведениями о настоящем отце Джанны, которых ей так и не удалось найти во время её утреннего посещения Центра Саймона Розенталя.- «Я приеду туда как можно скорее»,- сказала она.
Через полчаса Анна шла по короткому коридору в гараж, где её ожидал шофёр, и он помог ей усесться на заднее сиденье автомобиля. Пока огромный лифт плавно опускал машину на Уилширский бульвар, она продолжала попытки вспомнить какого-нибудь Эла Леви. Но к тому времени, когда она добралась до Линкольн Хайтс , где располагался окружной медицинский центр, ей так и не удалось вспомнить человека с таким именем, и она не понимала, зачем совершенно незнакомый человек назвал её своей родственницей.
Регистраторша в вестибюле больницы проверила через компьютер, в реанимации ли ещё Эл Леви, а затем вызвала молодого врача-интерна, оказывавшего ему первую помощь, когда тот несколько часов назад поступил в реанимационную палату.
«Он получил множественные ножевые ранения и потерял много крови»,- сказал интерн Анне, когда они поднимались в лифте на шестой этаж.
«Как это случилось?»- спросила Анна.
Интерн, говоривший бесцветным голосом, показывавшим, как он устал, пожал плечами.- «Полиция нашла его в переулке неподалёку от Третьей и Мэйн . На него могла напасть банда, или просто нарвался на грабителя. Чёрт побери, там люди убивают друг друга потехи ради».
Он повёл её по коридору, покрытому сильно навощенным линолеумом, и остановился перед дверью с табличкой «Реанимационное отделение».
«Обычно мы не позволяем навещать здесь больных, но Леви в плохом состоянии, поэтому я дал разрешение впустить вас. Не уверен, что он узнает вас, но попробовать стоит».
Не дожидаясь ответа Анны, интерн пошёл назад и исчез в лифте. Анна постояла в нерешительности, потом приоткрыла дверь и оказалась перед письменным столом с телевизионными мониторами, на которых были изображения всех пациентов реанимационного отделения. Она представилась сестре, которая, по-видимому, ждала её и провела в палату с четырьмя койками, из которых занятой оказалась лишь одна.
Человек, находившийся на ней, опирался на стопку подушек, в одну руку ему была введена капельница, а грудь и живот его были перебинтованы. От него тянулись провода к стоявшему возле койки прибору, отмечавшему его сердцебиение вспышками на светившемся зелёном экране. У него была большая голова, глаза, полузакрытые из-за шрама, и расплющенный нос профессионального борца.
«Привет, Анна,- сказал он по-польски,- давно не виделись».
Она пока не узнавала его, но отчётливый звук его низкого, гортанного голоса пробудил воспоминания, захороненные глубоко в её подсознании, и она поняла, что смотрит на человека, которого она больше сорока лет считала погибшим, погребённым под тоннами обломков, когда немецкий танк обстрелял ферму, где она укрывалась вместе с другими женщинами-курьерами. Его звали не Эл Леви, а Халевы – пан Халевы!

Джанна услышала щелчок, с которым закрылись двери на уровне улицы, и почувствовала лёгкое сдавливание в нижней части живота, когда огромный лифт начал подъём с Уилширского бульвара к пентхаусу «Веллингтон Хауса». За тот год, что она занимала пентхаус, она так и не смогла полностью привыкнуть к этому ощущению и всё ещё побаивалась, сидя за рулём своего «Мерседеса» 380-SL и следя через планки жалюзи на наружных стенах шахты на машины, двигающиеся далеко внизу по Золотой Миле.
Она решила сделать пентхаус своим домом после совершённого на неё нападения на Пойнт Лобос – этот случай был достаточно пугающим, чтобы убедить её в том, что Джо Доусон был прав, предложив ей воспользоваться системой защиты, встроенной в «Веллингтон Хаус», и её решение было с воодушевлением одобрено Феликсом Эрвином. Но после ужасов предыдущей ночи, когда взломщик смог проникнуть, невзирая на множество устройств, обеспечивавших безопасность, она поняла, что оба они ошибались, полагая пентхаус абсолютным убежищем.
Она позвонила Эрвину на его уединённое ранчо в горах Санта Инез утром, как только пришла в свой офис, и рассказала ему о случившемся.
«Боже, я рад, что хоть вы не пострадали!- воскликнул он.- Я никогда бы этого себе не простил. Я имею в виду, что, если бы не я, ты не купила бы это место».
«И не купило бы и большинство наших жильцов свои кондоминиумы за миллионы долларов, если бы мы не гарантировали им неуязвимую систему безопасности,- ответила она.- Если они узнают, что случилось в пентхаусе минувшей ночью, у нас будут крупные неприятности».
«Я прилечу сегодня днём,- сказал Эрвин.- Встреть меня в пентхаусе и попроси Анну быть с нами. Я хочу сам увидеть, что произошло. Фирма, устанавливавшая эти устройства безопасности, заверила меня, что они безупречны. Судя по всему, им придётся попотеть, объясняясь с моими адвокатами».
Лёгкий толчок подсказал Джанне, что лифт достиг гаражной площадки пентхауса. Она посмотрела на цифровые часы на панели и увидела, что было 2 часа 47 минут пополудни. Её встреча с Эрвином была назначена на три часа, а он всегда был пунктуален. Выбравшись из машины, она прошла по короткому коридору, связывавшему гараж с просторным частным фойе, служившим преддверием пентхауса, воспользовалась картой с защитным кодом, чтобы открыть электронный замок, и открыла толстую, обитую медью дверь.
Она остановилась посреди украшенного предметами искусств зала, удивлённая непривычной тишиной, а потом поняла, что Шепа, который приветствовал её, нет. Раньше он всегда бросался встречать её, предупреждённый шестым чувством ещё до того, как она выходила с гаражной площадки, и она привыкла слышать его радостный лай, но сейчас она вспомнила его растерзанное тельце и содрогнулась.
«Это я,- окликнула она, не желая напугать Анну своим внезапным появлением.- Я разговаривала с Феликсом, и он встречается с нами здесь в три часа».
Бессознательно вертя в пальцах золотой медальон, висевший на шее на тонкой золотой цепочке, который Джанет Тейлор отдала ей в Сингапуре, она подождала ответа и, когда его не последовало, позвала снова: «Анна?»
Её голос гулко разнёсся по пентхаусу, но ответа так и не было. Предположив, что Анна не расслышала или спит, Джанна проверила её спальню, балкон, гостиную, и, наконец, библиотеку. Там она увидела картонные папки, которые Анна забрала утром в Центре Визенталя, но самой Анны не было.
Папки напомнили ей о том, что Анна собиралась посетить ежегодное собрание евреев – жертв Холокоста, поэтому, решив, что она уехала именно туда, Джанна отправилась на поиски Сары, чтобы попросить её приготовить какие-нибудь закуски и подать их, когда прибудет Феликс Эрвин.
Распахнув дверь кухни, она заглянула в неё и обмерла. Негритянка была распростёрта на полу лицом вверх, глаза глядели невидяще на неоновые светильники на потолке. Кровь сочилась из зиявшей на горле раны и стекала по шее в образовавшуюся возле головы и увеличивавшуюся в размерах лужицу.
«О, Боже!»- задыхаясь, произнесла Джанна, опустилась на колени возле негритянки и пощупала пульс. Его не было. Усилием воли подавив в себе панику, она встала и подошла к настенному телефону возле холодильника, но, когда она поднесла трубку к уху, гудка не было. Не работали и остальные телефоны в пентхаусе, а когда Джанна нажала на кнопку тревоги, никто не отозвался. Она побежала к входной двери и попыталась открыть её, но карта с защитным кодом не справилась с электронным замком. Джанна была в ловушке.
Она продолжала отчаянно выискивать в уме какие-нибудь другие средства побега, когда вдруг каждый телеэкран в пентхаусе ожил и явил жуткие образы: узники концлагерей, бросающиеся на ограждение, находившееся под высоким напряжением; сотни скелетообразных трупов, сваленных в общие могилы; кладовая, заваленная тысячами пар очков; узник, оскопляемый штыком; восемь раздетых стариков, дёргающихся на виселице на рояльных струнах; молоденькая еврейка, насилуемая немецкой овчаркой; татуированная кожа, сдираемая с груди ещё живого человека.
Ощущая от этих сцен дурноту, Джанна переходила из комнаты в комнату и выдёргивала вилки телевизоров. Когда ей не удалось обнаружить шнур, питавший экран встроенной в кабинете по индивидуальному проекту аудиовидеосистемы, она разбила экран тяжёлой хрустальной пепельницей.
Тишина объяла пентхаус на две или три минуты, а потом Джанна услышала приглушённые голоса, доносившиеся из спальни Анны. Она знала, что в той комнате никого нет, и всё же не было никакого сомнения в том, что звуки сейчас доносились именно оттуда. Первым её побуждением было остаться на месте, но потом звуки сделались громче, и Джанна расслышала женский плач. Она бросилась к комнате и распахнула дверь. Комната была пуста, но шёпот переходил по очереди в другие спальни, в библиотеку и в кабинет. Джанна проверила по очереди каждую из комнат, но никого в них не нашла, и каждый раз, когда она входила в комнату, голоса начинали звучать в другом месте.
Едва она вернулась в гостиную, как шторы с электроприводом проползли через панорамные окна, погрузив пентхаус во тьму, а когда Джанна попыталась включить свет, ничего не вышло. Вдруг гортанный голос выкрикнул: «Alle Juden berunter!»
Эти слова повторялись вновь и вновь, с каждым разом всё громче, пока Джанна не завопила: «Ради Бога, да прекратите же это!»
На миг сделалось совершенно тихо, потом голос зазвучал вновь, на этот раз он выкрикивал: «Juden, rans!.. Juden, rans!..»
Прежде, чем Джанна смогла вновь закричать, полудюжина узких лучей света, исходивших из открывшихся на потолке панелей, прорезала сумрак, и вся гостиная ожила картинами,- они проецировались на стены, на пол, на шторы,- и сопровождались звуками, усиленными скрытыми в стенах динамиками до почти оглушающей громкости.
Она оказалась среди горящих зданий; взрыв синагоги, превращающейся в огненное облако; танки, катящиеся по булыжным мостовым; гордо марширующие немецкие солдаты; дети, насаженные на острые пики заборов; лающие сторожевые собаки; эсэсовцы, вооружённые плётками; раздутые тела, плавающие в заполненной экскрементами канализации.
Воздух был наполнен автоматными очередями; немцы орали, убегая: «Juden haben waffen!»; вопили женщины; клянчили еду дети; девичий дрожащий голосок пел еврейскую песню.
Звуки были такими громкими, что дрожал пол, а когда Джанна добралась до стены, чтобы опереться на неё, её тело затряслось в такт дрожи, шедшей по штукатурке, а лазерные лучи прорезали тьму подобно очередям трассирующих пуль.
Какофония закончилась так же резко, как и началась, оставив огромную комнату освещённой образами, которые продолжали проецироваться через отверстия в потолке, многие из них были голограммами, создававшими трёхмерные изображения. Эффект был таким правдоподобным, что Джанне, сползшей на пол в углу комнаты, казалось, что она чувствует, как они касаются её.
Несколько мгновений спустя все лучи, кроме одного, исчезли, и остался только один образ. Это был мужчина лет семидесяти, в разорванной, запятнанной кровью рубашке, рваных брюках и сапогах с засохшей грязью. При нём был «маузер», а с широкого кожаного ремня свисали две гранаты. Голова была обмотана грязными бинтами, из-за чего трудно было разглядеть его черты.
Джанна смотрела на этот образ, ожидая, что он исчезнет, подобно остальным, но он остался и начал приближаться к ней. Сначала ей подумалось, что это – особенно реалистичная голограмма, но, когда фигура подошла ближе и она смогла лучше разглядеть его полускрытое лицо, она с ужасом поняла, что ошиблась, потому что человек, глядевший на неё в упор, был не игрой света, а существом из плоти и крови, которого она знала – и которому доверяла – очень давно.
Это был Феликс Эрвин.

В реанимационном отделении на шестом этаже окружного медицинского центра Анна Максвелл-Хантер глядела на пана Халевы и с трудом сдерживала свои чувства.
«Думала, я погиб, а?»- хриплым шёпотом сказал Халевы.
Анна кивнула.
«Что ж, если врачи правы, на этот раз мне конец,- слабо сказал он.- Вот почему я назвал им твоё имя…»
Короткими, спотыкающимися фразами, часто прерывавшимися паузами, во время которых он пытался собрать свои быстро таявшие силы, он рассказал Анне, что случилось с ним после того, как они разделились на ферме в Австрии. Халевы не был погребён, как считала Анна и три её спутницы, а убежал из подвала за секунды перед тем, как немецкий танк начал его обстреливать, и смог ускользнуть с рюкзаками с драгоценными камнями. Когда он пытался перейти замёрзшее озеро возле Оберрье на границе Австрии и Швейцарии, лёд под ним проломился, и он упал в ледяную воду, а на выбор, что спасать: драгоценности или себя, у него было несколько мгновений; вес рюкзаков тянул его ко дну, и, если бы он не избавился от них, он бы утонул. Он предпочёл спасти свою шкуру, позволил камням утонуть на дне озера и бежал в Швейцарию, где и провёл остаток войны.
«После того, как немцы капитулировали, Йозеф Кандальман, выживший и в последней стычке евреев с немцами в гетто, и в заключении в Дахау , выследил меня и потребовал сказать, почему камни так и не были доставлены в женевский банк «Credit Suisse»,- сказал он голосом, более похожим на тяжёлый хрип.- Я боялся рассказать ему правду. Видел я, что он может сделать с теми, кто, как ему казалось, перешёл ему дорогу. Поэтому я сказал, что это вы, женщины, украли их. Он поклялся всю оставшуюся жизнь посвятить отмщению, и велел мне убить всех курьеров…»
Женевьева Флери была его первой жертвой, затем – Джанет Тейлор в Сингапуре, и, наконец, Анна, которую он пытался столкнуть под поезд метро в Нью-Йорке. Он сделал попытку убить и Джанну: сначала – подрезав подпругу у лошади, на которой она ехала верхом, когда была в Вестоне в гостях у Тейлоров; а позже – в Биг Суре, но оба раза неудачно.
«Но что, Боже, сохрани, Кандальман имел против Джанны?»- спросила Анна, потрясённая откровениями Халевы.
«Достаточно было того, что её мать предала его»,- прошептал умирающий.
«Джанна – не моя дочь…»
«Он знал об этом всё время,- выдохнул Халевы.- Он и Кея были любовниками. Она спала с ним всегда, когда оставалась на ночь в его бункере в гетто. Медальон, который он всегда носил, тот, что она ему подарила…»
«Две буквы «К» спинками друг к другу?»
«Кея и Кандальман. Это был амулет, который, как она верила, защитит его».
«Джанет забрала его после того, как его обожгло кислотой».
«Медальон оставил шрам на его груди,- еле слышно произнёс Халевы.- После войны он сделал дорогую пластическую операцию, чтобы избавиться от шрамов и полностью изменить свою внешность, но не позволил хирургу трогать это клеймо. По-своему, изуверски, он любил Кею».
«Он знал, что она была беременна?»
Халевы кивнул.- «Вот почему он всё время настаивал, чтобы она покинула Варшаву. Он не хотел, чтобы его ребёнок…»
«Его!»- воскликнула Анна.
«Он знал это с того дня, когда Кея зачала от него».
«И всё-таки он приказал тебе убить Джанну?»
«Он считал, что Кея предала его, помогая украсть драгоценности».
«Но свою собственную дочь!»- В палате повисла тишина, густая от острой вони.- «Не понимаю, зачем ты рассказываешь мне всё это сейчас»,- сказала Анна, нарушив, наконец, напряжённое молчание.
«Я преследовал собственную цель,- горько проговорил Халевы.- Он боялся, что я заговорю, и захотел убрать меня с дороги. Это Кандальман подстроил так, что я нарвался на нож прошлым вечером. Рассказать тебе всё – мой единственный способ избавиться от этого выродка!»
«Когда на тебя напали?»
«Сразу после десяти».
«Значит, это не ты устроил погром в пентхаусе».
«Это он. Кандальман с самого начала проектировал «Веллингтон Хаус» как ловушку».
«Но это здание было замыслом Феликса Эрвина».
«Кандальман, Эрвин,- это всё одно и то же, это человек, который чувствует себя ответственным за то, что обманул тысячи евреев, доверивших ему свои последние земные богатства, который постоянно испытывает чувство вины за то, что он выжил, а они погибли… это отравляло его сорок лет, постепенно сводя с ума…»
Халевы закрыл глаза и утонул в подушках. Разговор вытянул все силы из его огромного, когда-то могучего, тела, и по клёкоту, сопровождавшему каждый его вдох, Анна поняла, что смерть его близка.
Она не стала дожидаться его конца и торопливо вышла из отделения, пройдя мимо стола, где дежурная сестра, увидевшая приближение кончины Халевы на телевизионном мониторе, срочно вызывала врача, и направилась по длинному, натёртому до блеска коридору туда, где располагался общественный телефон. Вынув из кошелька монеты, она бросила их в монетоприёмник и набрала номер дежурной службы.
«Это крайне срочно,- сказала Джанна.- Свяжите меня с центральным полицейским участком».
«Какой отдел?»- спросила телефонистка.
«Управление».
«Его номер 555-40-91. Соединяю вас».
Когда управление ответило, Анна попросила, чтобы её соединили с Джо Доусоном. Последовал ряд щелчков, после чего голос произнёс: «Лейтенант Доусон. Чем могу помочь вам?»
Анна назвала себя и быстро передала ему то, что только что услышала от пана Халевы.
«Вы сказали об этом Джанне?»- спросил Доусон.
«Ещё нет,- ответила Анна,- я подумала, вы первый должны узнать об этом…»
«Я только что звонил в её офис,- сказал он.- Её секретарша сообщила мне, что она отправилась на встречу с Феликсом Эрвином в пентхаус!»
Когда полицейский вертолёт поднялся со своей площадки в Центре Паркера в сердце Лос-Анджелеса, Джо Доусон, облачённый в чёрный комбинезон командира подразделения по борьбе с терроризмом, прокричал, перекрывая голосом высокий вой двигателя, указания своим товарищам.
«Цель – «Веллингтон Хаус» на Уилширском бульваре между Беверли Хиллз и Вествудом,- сказал он им.- Заложницу держат в пентхаусе. Я знаком с этим зданием и знаю, что оно неприступно с любой стороны, кроме крыши. К счастью, на ней есть вертолётная площадка, на неё мы и сядем. Вопросы есть?»
«Сколько людей в противостоящей нам группе, лейтенант?»- спросил сержант Пол Эскоув, темноволосый, чисто выбритый мужчина, которому не было и тридцати.
«Один человек»,- ответил Доусон.
«Какие у него виды оружия?»- пожелал узнать офицер Кен Уоррен, гибкий, мускулистый человек, имевший, несмотря на молодую внешность, богатый опыт работы в группе захвата спецподразделения по борьбе с терроризмом.
Доусон не знал, что ответить. Он даже понятия не имел, был ли вооружён Феликс Эрвин – или Йозеф Кандальман, каким было, по его новым сведениям, настоящее имя финансиста. Выслушав то, что ему сказала Анна, когда она позвонила из окружного медицинского центра, он тут же позвонил Фрэнку Кершоу, управляющему «Веллингтон Хауса», попытавшись перехватить Джанну до того, как она явится на назначенную встречу с Эрвином, но узнал, что было уже поздно: охранник в вестибюле видел, как её «Мерседес» въезжал в частный лифт около трёх часов дня. Иным средством доступа в пентхаус был значительно меньший по размерам пассажирский лифт в вестибюле, но, чтобы его задействовать, требовалась карта с кодом, а она тоже была заперта на тридцать пятом этаже. Поговорив с Кершоу, Доусон выяснил, что пентхаус был полностью защищён от вторжения со всех сторон, кроме крыши, и даже в этом случае единственным доступным местом была стальная дверь пожарного выхода, которую электроника держала постоянно закрытой. Неоднократные попытки дозвониться до Джанны по телефону оказались безуспешными, потому что на главном кабеле пентхауса каким-то образом поменяли фазы. Доусон понял, что, если он не поторопится, то может не успеть спасти свою любимую женщину.
«Не знаю,- сказал он, отвечая офицеру Уоррену на его вопрос об оружии,- но парень, который нам нужен,- псих, поэтому я не хочу, чтобы кто-то из вас делал что-нибудь, не спросив меня».
Эта троица в прошлом работала вместе много раз, выполняя антитеррористические операции, и научилась, благодаря опыту, доверять друг другу. Сотни часов тренировок превратили их в отлаженные машины, работа которых так часто разрешала любую ситуацию, которая казалась несущей угрозу чьей-то жизни. Для офицеров Эскоува и Уоррена проникновение в «Веллингтон Хаус» было всего-навсего обыденной операцией, но для Джо Доусона это было самой важной миссией в жизни.
Пока вертолёт продолжал лететь над районом среднего Уилшира, он размышлял о других операциях с заложниками, в которых он принимал участие, и немало их закончилось смертями, и он начал сомневаться, окажется ли законным его личное участие в осуществлении операции. Опыт научил его, что, раз уж дело началось, всё происходит стремительно, приходится принимать решения, от которых зависит жизнь или смерть, за доли секунды, и на чувства времени не оставалось. Если бы в заложники был взят близкий кого-то из членов команды, Доусон не раздумывая отстранил бы его от участия в операции на основании того, что, когда начнётся акция, он может оказаться слабым звеном. И чувствовал себя виноватым в том, что не применил это правило по отношению к себе.
Он посмотрел на двух других мужчин: чёрные комбинезоны облегали их поджарые, крепкие тела, как вторая кожа, и оба бережно прижимали к пуленепробиваемым жилетам автоматы «Узи», хотя каждый из них был вооружён ещё и пистолетом 45-го калибра. Их учили пользоваться оружием лишь в крайнем случае, и оба были превосходными снайперами, но на этом задании, надеялся Доусон, им не придётся воспользоваться своим мастерством.
«Эй, Джо, похоже, кто-то добрался туда раньше нас»,- прокричал пилот, показывая вниз.
Доусон всмотрелся через прозрачный пластиковый колпак кабины и увидел, что посадочная площадка на крыше «Веллингтон Хауса» уже была занята другим вертолётом.- «Ты не проверишь его по бортовому номеру, а?»
Пилот кивнул и сообщил по рации опознавательные знаки на фюзеляже машины в транспортный отдел Центра Паркера, а через несколько секунд приблизил губы к уху Доусона: «Он зарегистрирован на имя Феликса Эрвина, и, пока этот малыш на площадке, я ни черта не могу сделать, чтобы посадить вас, ребята, на крышу «Веллингтон Хауса».
«Я спущусь по верёвке»,- сказал Доусон.
«Ты рехнулся! При такой силе ветра мне не удержать его неподвижным…»
Доусон не стал обращать внимания на его возражения, набросил верёвку на плечи и защёлкнул карабины подвески, предназначенной для спуска одного человека за раз, на конце короткой перекладины.
«Мы спустимся следом за тобой»,- сказал сержант Эскоув.
«Слишком долго будет возвращать верёвку,- ответил Доусон.- Я сделаю это в одиночку. Как только я окажусь на крыше, я спущусь на верёвке по стене на балкон пентхауса».
Прежде, чем Эскоув смог ответить, Доусон шагнул в открытую дверь, а офицер Уоррен стал управлять лебёдкой, и Доусон дал указание по рации, пристёгнутой к подвеске, начать спуск.- «Ради Бога, держи его на месте!»- прокричал он, когда спустился на сорок или пятьдесят футов, и неожиданный вихрь горячего воздуха задрал вертолёт кверху.
«Это всё чёртовы восходящие потоки»,- ответил пилот, борясь со штурвалом.
Сержант Эскоув лёг на живот рядом с открытой дверцей и смотрел на Джо Доусона, которого раскачивало из стороны в сторону над крышей «Веллингтон Хауса».- «Это первая сделанная им глупость на моей памяти,- пробормотал он.- Если он ударится о стену этого здания…» Он не закончил фразу, потому что вертолёт попал в очередную болтанку, и человек на другом конце стального троса описал стремительную широкую дугу.
«Выпусти ещё трос»,- прокричал в рацию Доусон.
«Ты уже весь выбрал»,- ответил офицер Уоррен.
Доусон посмотрел на зависший над ним «Джет Рейнджер» и увидел на лице сержанта Эскоува выражение озабоченности и неодобрения. Он знал, что те же чувства разделяют пилот и офицер Уоррен, недовольные тем, что он подвергает себя ненужному риску, но это его не волновало.
«Опусти меня ниже!»- скомандовал он.
Пилот выровнял вертолёт и уже почти опустил Доусона на крышу, когда машина вдруг вильнула в сторону, с размаху ударив его о бетонный парапет, огораживавший верх здания. От столкновения Доусон задохнулся, а по пронзительной боли в правом плече понял, что сломал ключицу, а с такой травмой спуститься на верёвке с крыши на балкон было невозможно.
«Ты в порядке, Джо?»- спросил по рации пилот.
«Ага,- ответил Доусон,- но я изменил своё намерение спускаться с крыши. Это займёт слишком много времени. Я хочу, чтобы ты снижал высоту до тех пор, пока я не окажусь на балконе».
«Ты спятил?- ответил пилот.- Это слишком опасно».
«Я не спрашиваю про твоё мнение,- отрезал Доусон.- Я, чёрт побери, отдаю тебе приказ. Делай, как я говорю!»

Внутри затемнённого пентхауса Джанна, дрожа, съёжилась в углу гостиной; она поглядела в безумные глаза Феликса Эрвина и поняла, что какой-то хрупкий механизм в недрах его мозга сломался. Его рука, державшая автоматический пистолет, тряслась, а мышцы лица дёргались. Когда он заговорил, тембр его голоса странно изменился, а сам голос дрожал и был едва слышным.
«Встать!»- велел он, целясь ей в голову.
Джанна ощутила под языком металлический привкус страха, когда глотнула пересохшим ртом воздух, изо всех сил стараясь подавить растущую панику, и усилием воли заставила себя прошептать как можно спокойнее: «Ну-ну, успокойся же, Феликс…»
Протянув руку, он схватил золотой медальон, висевший на золотой цепочке на её шее, дёрнул его так, что он остался у него в руке, рывком распахнул рубашку, обнажив шрам на груди, и прижал талисман к коже. Медальон и шрам полностью совпали. Джанна вспомнила, как Джанет Тейлор рассказывала ей, что золотое украшение было на шее Йозефа Кандальмана, когда он в гетто обжёгся кислотой, и с убийственной ясностью поняла, что глядит на хозяина Кеи, человека, которого все считали погибшим в последней бесстрашной схватке бойцов ZOB с немцами.
«Да,- прошептал он, кивнув головой, когда по выражению её лица понял, что она догадалась,- он принадлежит мне…»
«Подарок Кеи».
Её заявление, кажется, удивило его, и на миг дикость в глазах сменилась пустотой.- «Она верила, что он всегда будет защищать меня...»
«Вы были любовниками?»- спросила Джанна, сознавая, что лучшая возможность остаться в живых – это заставить его говорить как можно дольше.
Он плутовато ухмыльнулся.- «Никто не знал, кроме Халевы. Он тоже выжил, но теперь он мёртв…»
«Это от тебя она забеременела?»- бешено колотившееся сердце Джанны забилось ещё сильнее, когда она дожидалась его ответа.
Он пытливо посмотрел ей в глаза и медленно кивнул головой.- «Я – твой отец»,- сказал он.
Хотя Джанна догадывалась, каким будет ответ, она была всё же потрясена им. Как будто шок от этого открытия произвёл короткое замыкание в её нервной системе, а когда Джанна ожила вновь, она испытала не облегчение, не радость, а только ужасный гнев, захлестнувший её с такой силой, что он затмил прежний страх.- «Почему же, господи, ты не говорил мне?»
«Твоя мать предала меня… я верил ей, а она оказалась не лучше других баб… они украли драгоценности, бывшие единственным достоянием евреев в гетто, с которым им пришлось расстаться… вот почему я приказал Халевы убить Женевьеву Флери и Джанет Тейлор… это был мой священный долг – искать возмездия…»
«За преступление, которого они не совершали?»
«Драгоценные камни так и не были доставлены…»
«Потому что они были погребены под развалинами фермы в Австрии после немецкого обстрела!»
Её возмущение было таким сильным, что он опешил, и голос его сделался смущённым, когда он пробормотал: «Халевы сказал, что они украли драгоценности…»
«Значит, он солгал,- возразила Джанна.- Женевьева, Джанет и Кея, как и Анна, в точности исполняли твой приказ. Без них я бы не выжила… Только они дали мне всю родительскую любовь, а ты предпочёл отказать мне в ней! Ну-ка, опусти пистолет».
Безумный огонь в его глазах сменился искорками сомнения, а по его телу прошли судороги такой силы, что оружие, которое он держал, беспорядочно запрыгало из стороны в сторону, целясь то в голову Джанны, то в её отражение в зеркальной стене. Казалось, он совершенно растерялся и был на грани срыва, и эта растерянность слышалась в его голосе, когда он прошептал: «Зачем Халевы было лгать?»
«Чтобы защитить себя. У него были камни; если выжил он сам, значит, уцелели и драгоценности. Бог знает, что он сделал с ними, мы можем поговорить об этом, если ты опустишь свой пистолет…»
Он оставался неподвижным, замороженным где-то между здравомыслием и безумием, но опустил, наконец, свой «Маузер» и бросил его на пол.
«А теперь замри!»- скомандовал голос за их спинами.
Вместо того, чтобы подчиниться, Эрвин обхватил рукой шею Джанны, привлёк её к себе и повернулся на месте лицом к Джо Доусону, стоявшему у штор, которыми был задёрнут выход на балкон. Он держал автомат «Узи», и автомат был направлен на Эрвина, но оба знали, что он не может выстрелить, не попав в Джанну.
«Отпусти её, и тогда никто не пострадает»,- заявил Доусон.
Эрвин оставался неподвижным, его тело напряглось, как стальная пружина. Джанна почувствовала, как у неё перехватило дыхание, когда он ещё сильнее обхватил её за шею.
«Назад, Джо!»- выдохнула она, и голос её был похож на сдавленный хрип.
Доусон поколебался, потом опустил «Узи», но продолжал держать его наизготовку, поперёк груди.
«Брось его!»- велел Эрвин.
Когда Доусон отказался подчиниться немедленно, Эрвин вытянул левую руку, показав гранату с выдернутой чекой. Понимая, что только пальцы Эрвина, удерживающие рычажок детонатора, не дают гранате взорваться, Доусон аккуратно положил свой «Узи» на стеклянный кофейный столик и отступил от него. «Ладно,- сказал он.- Теперь отпусти Джанну».
«Здесь я отдаю приказы»,- резко сказал Эрвин.
«Хорошо»,- успокаивающе ответил Доусон.
«Назад!»
Джо пошёл назад, пока не дошёл до штор.
«Держи их открытыми»,- велел Эрвин.
Доусон отодвинул занавески и держал их, пока Эрвин медленно проходил мимо него, обхватив одной рукой за шею Джанну, а в другой руке зажав гранату. Его хватка была такой сильной, что Джанне с трудом давался каждый вдох, а приток крови к её голове уменьшился настолько, что, когда Эрвин пятился через балкон, пока не достиг каменного парапета, она была на грани обморока.
«Спокойно»,- сказал Доусон тоном, каким, наверное, он успокаивал бы испуганное животное.
Джанна почувствовала, что Эрвин дрожит, и увидела, как его пальцы начинают разжиматься на рычажке детонатора. Его губы были так близко от её уха, что они коснулись мочки, когда он пробормотал: «Предатели, все предатели…»
Убеждённая в том, что ей осталось жить считанные секунды, Джанна неожиданно высвободила плечи и вывернулась так резко, что распростёрлась на полу. Её внезапное движение застало Эрвина врасплох и выбило из его руки гранату. Теперь, когда пружина рычажка детонатора была отпущена и граната была приведена в действие, она ударилась об основание каменного парапета и отскочила туда, где лежала Джанна. Она смотрела, оцепенев, как граната подкатывается всё ближе, и видела, что Джо Доусон сделал шаг вперёд, но понимала, что он слишком далеко, чтобы успеть к ней прежде, чем взорвётся граната. Граната была в нескольких дюймах от Джанны, когда Эрвин прыгнул с места, где он стоял, схватил гранату и, прижав её к животу, подбежал к парапету и бросился в пропасть.
Доусон помог Джанне подняться на ноги, и они вместе заторопились к тому месту, где исчез Эрвин, но ещё до того, как они достигли его, раздался приглушённый взрыв, а когда они посмотрели вниз, то увидели лишь облако клубившегося дыма посередине между балконом и тротуаром.
«О, Боже!»- выдохнула Джанна, дрожа всем телом.
«Всё хорошо,- прошептал Доусон, обнимая её и прижимая к себе.- Теперь всё закончилось».
Они долго стояли вместе, окутанные тишиной, которую, наконец, нарушил вой сирены полицейской машины, пробиравшейся в потоке автомобилей, ехавших по Золотой Миле. Этот вой снова и снова отдавался эхом от гладких фасадов высившихся небоскрёбов ещё долго после того, как Доусон взял Джанну за руку и увёл её назад в пентхаус.

Примечания
к главе 1
Интерком - внутренняя телефонная связь
Пентхаус - ообняк на крыше небоскрёба или отделённая площадь на верхнем этаже здания
Кондоминиум - право собственности на одно имущество
Обюссон – центр ковроткачества во Франции
Сенчьюри Сити - деловой центр Лос-Анджелеса
Центральная станция - станция лос-анджелесского метро
Гамамелис (Hamamelis virginiana) - многолетний кустарник высотой до нескольких метров. В диком виде гамамелис произрастает в Восточной Азии, на восточном побережье Северной Америки и в некоторых местах на Кавказе. Лечебные свойства гамамелиса используют и в медицине. Он способствует оттоку жидкости из крупных сосудов и укреплению сосудистых стенок, поэтому способствует профилактике варикозного расширения вен. Эти свойства гамамелиса используют в дерматокосметологии для коррекции расширенной сосудистой сетки на лице.
24-каратное золото (24K) является чистым, без каких-либо примесей
Бульвар Уилшир (его называют также Уилширский коридор) протянулся на 24 км от Даунтауна до океана, здесь расположены офисы, шикарные отели, рестораны, магазины, ночные клубы.
Вествуд – район в западной части Лос-Анджелеса, здесь находится Калифорнийский университет
Беверли-Хиллз со всех сторон окружен городом Лос-Анджелес, и вместе с районами Лос-Анджелеса Бель-Эйр и Холмби-Хиллз образует так называемый «Золотой Треугольник».
Авеню Фош находится в нескольких шагах от триумфальной арки. Все бутики, рестораны и магазины Елисейских полей, основной артерии города, находятся рядом.
Манхэттен - один из самых богатых округов в Соединенных Штатах, с величиной личных доходов на душу населения выше 100 000 долларов
Пятая Авеню — улица в центре Манхэттена. Является одной из самых известных и самых дорогих улиц в мире — на ней находится множество дорогих эксклюзивных бутиков.
Центр Саймона Визенталя - это международная еврейская организация по защите прав человека, цель которой - чтить память о Холокосте путем пропаганды таких ценностей, как понимание и терпимость.
Конференц-Центр – крупное здание в центре Лос-Анджелеса, предназначенное для проведения больших форумов и конференций.
Треблинка (Treblinka) — 2 концентрационных лагеря: Треблинка-1 (так называемый «трудовой лагерь») и Треблинка-2 (лагерь смерти). Лагеря были организованы нацистами на территории оккупированной Польши недалеко от деревни Треблинка (воеводство Мазовецкое), расположенной в 80 км к северо-востоку от Варшавы. Лагерь смерти Треблинка-2 существовал с 22 июля 1942 по октябрь 1943. По разным оценкам, всего в лагере было убито от 750 до 810 тыс. человек (бо?льшее число жертв было только в лагере Аушвиц 2, самом известном теперь лагере смерти). Подавляющее большинство жертв (99.5%) были евреями из Польши, около 2 тыс. — цыгане.
Берген-Бельзен (Bergen-Belsen) — нацистский концентрационный лагерь в земле Нижняя Саксония, расположен в миле от деревни Бельзен и в нескольких милях к юго-западу от г. Берген.
к главе 2
Маца - пресный пасхальный хлеб из пшеничной муки в виде круглых тонких лепешек (в религиозном быту у евреев).
Седер - пасхальная трапеза у иудеев
ЮДЕНРАТ - еврейский совет, назначавшийся немцами во время II мировой войны в общинах оккупированной Европы. Обычно состоял из влиятельных деятелей, которые несли личную ответственность за выполнение приказов немцев о концентрации всех евреев в гетто, участвовали в управлении внутренней жизнью гетто и организовывали депортациюевреев в лагеря смерти. Все учреждения и службы гетто подчинялись Ю., в том числе распределение продовольствия, жилья и здравоохранения. Отношение к Ю. было и остается крайне противоречивым. Многие евреи, пережившие Катастрофу, и некоторые историки обвиняют членов Ю. в сотрудничестве с немцами, в то время как другие утверждают,что в целом Ю. пытались саботировать приказы немецких властей.
Кони-Айленд — полуостров, бывший остров, расположенный в Бруклине. Название происходит от искажённого нидерландского Konijn Eiland — Кроличий остров.
Джонс Бич – пляж в Нью-Йорке протяжённостью в десять километров
Гейдельбергский университет - старейший германский университет.
JUDEN - Еврей (нем)
Лазиенки - красивейший парк Варшавы и бывшая летняя резиденция последнего польского короля Станислава Понятовского
Аскари – так немцы во время Второй Мировой войны называли советских дезертиров или военнопленных, перешедших на их сторону.
к главе 3
Мемориал Эштона – мемориал, учреждённый лордом Эштоном, ставшим миллионером благодаря производству и продаже клеёнки и линолеума, в память о его покойной жене.
Гайд-парк — королевский парк площадью 1,4 км? в центре Лондона. Гайд-парк известен прежде всего тем, что тут находится Уголок ораторов, где традиционно оттачивают свое красноречие разного рода ораторы и проповедники. Поэтому Гайд-парк стал синонимом места, где можно свободно провозглашать и отстаивать любые идеи.
Ист-Энд – рабочий район Лондона
Трастовый счёт – счёт, которым попечитель управляет по поручению и для доверителя.
«Juden haben Waffen!» - У евреев есть оружие! (нем.)
к главе 4
«Alle Juden berunter!» - Все евреи, живо вниз! (нем.)
Умшлагплац — особый перевалочный пункт в гетто. Часто это была городская площадь или другое открытое место, где и решалось, кого отправить на смерть, а кто еще годен для работы. В крупных гетто умшлагплац нередко располагался рядом с железной дорогой. В Варшаве для облегчения депортации даже провели специальную железнодорожную ветку, соединяющую «перевалку» с основной железной дорогой.
к главе 5
«Ist jemand da?» - Есть здесь кто-нибудь? (нем.)
Groosaktion – «Большая Операция» (нем.) – операция по уничтожению еврейского гетто в Варшаве, проходила с 19 апреля по 16 мая 1943 года. Мордехай Анилевич и другие руководители ZOB покончили с собой. Бункер на Мила, 18 был взят немцами последним.
к главе 7
«Credit Suisse»- швейцарский банк, основан в 1856 году
San tu rom – Ты – цыганка? (цыг.)
Gaje – неверные, т.е. не цыгане (цыг.)
Kumpania – сообщество, семейство (цыг.)
Кельце – город на юго-востоке Польши. К началу Второй Мировой войны его население составляло 24 тысячи человек. Из них примерно треть была евреями, которых немцы заключили в гетто. После уничтожения гетто в 1942 году в живых осталось всего 2000 евреев, которых отправили в Треблинку. Кроме евреев, немцы уничтожали и цыган. По разным оценкам, за годы Второй Мировой их погибло от 200 000 до 600 000 человек.
Marhime – закон общественного поведения цыган (закон чистоты). Также этим словом называют «нечистых»
Lowari – ловары, этническая группа цыган
Линц (Linz) — город в Австрии, административный центр федеральной земли Верхняя Австрия.
Пьетро Бадольо, (Pietro Badoglio; 28 сентября 1871 — 1 ноября 1956) — маршал Италии (25 июня 1926), герцог Аддис-Абебский, маркиз Саботино, премьер-министр, который принял власть над страной после свержения Муссолини в 1943 г., объявил нейтралитет и вывел Италию из Второй мировой войны.
Achtung! – внимание! (нем.)
к главе 8
Кордит – бездымный порох.
к главе 9
Бреннер (нем. Brenner, итал. Brennero), пограничный перевал в восточных Альпах, расположенный между федеральной землёй Австрии Тироль и итальянской автономной провинцией Южный Тироль. Перевал Бреннер с высотой 1374 метра является самым низким перевалом главного альпийского гребня в центральных Альпах.
Инсбрук (нем. Innsbruck, бав. Innschbrugg) — город в Австрии, административный центр федеральной земли Тироль.
Тарб (фр. Tarbes) — административный центр департамента Верхние Пиренеи, Франция. Расположен чуть севернее Лурда и испанской границы.
Криссоло (Crissolo итал., Crisseul нем.) – коммуна в провинции Кунео, регион Пьемонт (Италия), сейчас там находится горнолыжный курорт
Монтаньяр – член политической партии Горы во Французском Конвенте; здесь, возможно, используется буквальное значение этого слова, в переводе с французского означающее «горец».
к главе 12
Ирати – река, впадающая в Арагон. Деревня, очевидно, названа по реке, на которой она стоит.
Памплона - (исп. Pamplona, баск. Irunea, лат. Pompaelo, Pompelon, Pompeiopolis, Pampilona) — столица автономной области Наварра на севере Испании, один из древнейших городов страны. Расположена у подножия Западных Пиренеев, на реке Арго (приток Арагона).
Guardia Civil – гражданская гвардия (жандармерия в Испании)
к главе 13
Миранда-де-Эбро (исп. Miranda de Ebro) — город и муниципалитет в Испании, входит в провинцию Бургос, в составе автономного сообщества Кастилия и Леон.
Oflag (нем.) - концентрационный лагерь для пленных офицеров
Бургос (исп. Burgos) — город и муниципалитет в Испании, входит в провинцию Бургос, в составе автономного сообщества Кастилия и Леон.
Витория (исп. Vitoria, баск. Gasteiz) — город на севере Испании, административная столица провинции Алава и автономного сообщества Страна Басков. Второй по величине город Страны Басков после Бильбао.
Parlez-vouz anglais? (фр.)- Вы говорите по-английски?
Cabo (исп.) –здесь : капральша, ефрейторша
RAF - Royal Air Force (англ.) – Королевские Военно-Воздушные Силы (Великобритания)
Эмигранты – члены республиканской партии Испании, эмигрировавшие во Францию после установления в Испании режима Франко и время от времени совершавшие вооружённые вторжения в Испанию.
Фалангисты – члены испанской Фаланги, крайне правой партии, поддержавшей Франко. Идеология Фаланги была во многом сходна с идеологией итальянского фашизма. Несколько сотен тысяч противников режима Франко прошли через каторгу, ссылки и лагеря, многие тысячи были расстреляны или подвержены казни гарротой – металлическим обручем, надевавшимся на шею осуждённого и сдавливавшимся при помощи винта (вариант гарроты – обруч с остриём, которое ввинчивалось в шею осуждённого и дробило шейные позвонки).
la comadreja (исп.)- хорёк
к главе 14
Plaza Generalissimo Franco (исп.)- площадь Генералиссимуса Франко
Roncho (исп.)- помои, бурда
Miranditis – можно перевести как мирандиарея, слово, образованное от Миранда де Эбро и диарея (понос)
Promenade des Anglais (фр.)- Английский бульвар
Puta (исп.) - шлюха
Anis del Mono – популярная в Испании торговая марка анисового ликёра
крещендо — ит. crescedo, от лат. crescere, возрастать. Постепенное усиление звуков.
Calabozo (исп.) – карцер, одиночная камера
Pauvre homme (фр.) - бедняга
к главе 15
piece de resistance (фр.) – «изюминка» (первоначально означало момент подачи главного блюда к столу)
Merci, madam, et joyeux noel (фр.) – Спасибо, мадам, и счастливого Рождества.
Merde! (фр.) – Вот дерьмо!
Mais non! (фр.) – Да нет же!
Mon Dieu! (фр.) – Боже мой!
Alerta! (исп.) – Слушай! (дежурный оклик часового)
к главе 16
Битва под Монте-Кассино (известная также как Битва за Рим) — серия из четырёх кровопролитных сражений Второй мировой войны, в результате которых союзные войска прорвали линию немецких укреплений, известную как «Линия Густава» и овладели Римом.В начале 1944 года западная часть «Линии Густава» находилась под немецким контролем: немцы удерживали долины Рапидо, Лири и Гарильяно и некоторые прилежащие пики и горные хребты. Однако, древнее аббатство Монте-Кассино, основанное святым Бенедиктом в 524 году н. э. не было ими занято, хоть войска нацистов и заняли оборонительные позиции на склонах горы, под стенами монастыря. 15 февраля аббатство, находящееся на вершине горы, возвышающейся над городом Кассино, было разрушено налётами американских бомбардировщиков B-17, B-25,и B-26. Через два дня после бомбардировки немецкие десантники заняли руины, чтобы удерживать их. С 17 января по 18 мая укрепления «Линии Густава» штурмовались союзными войсками четыре раза. В этих операциях погибло более 54,000 солдат союзников и 20,000 немецких солдат.
Анцио-Неттунская операция – стратегическая военная операция вооружённых сил США и Великобритании против немецких войск в ходе Второй мировой войны, часть Итальянской кампании.
«Pedro Domecq» - популярный в Испании сорт бренди
quid pro quo (лат.) – услуга за услугу
Casa Grande Blanco (исп.) – Большой Белый Дом (название гостиницы)
Гарвардский университет (англ. Harvard University) — один из самых известных университетов США и всего мира, находится в городе Кембридж, штат Массачусетс. Гарвард — старейший из университетов США, был основан 8 сентября 1636 года. Назван в честь английского миссионера Джона Гарварда.
Государственный департамент США (англ. The United States Department of State) — министерство иностранных дел США, возглавляемое Государственным секретарем. Образован в 1789 г. Первым госсекретарём США стал Томас Джефферсон.
«где-нибудь на Левом Берегу – имеется в виду Монмартр, расположенный на левом берегу Сены.
Рассеянный склероз — хроническое прогрессирующее заболевание нервной системы. Свое название болезнь получила из-за своей отличительной патологоанатомической особенности: наличия рассеянных по всей центральной нервной системе без определенной локализации очагов склероза - замены нормальной нервной ткани на соединительную ткань.
к главе 17
Рибадео (исп. Ribadeo) — муниципалитет в Испании, входит в провинцию Луго в составе автономного сообщества Галисия.
Луарка, Виверо – города в той же провинции
Irouleguy –Ирулеги - сорт испанского сухого вина
vin rose (фр.) – розовое вино
Эндивий – листовой цикорий
SS (Steamship, англ.) - пароход
Uppsala – город в Швеции, именем которого назван пароход
к главе 18
Berkeley Square (англ.) – Беркли Сквер, площадь в лондонском Вест-энде, рядом с Вестминстером
Мэйфэр или Мэйфейр (Mayfair) — квартал офисных зданий в Вестминстере, ограниченный с юга Грин-парком и Пикадилли, с востока — Риджент-стрит, с севера — Оксфорд-стрит и с запада — Гайд-парком, а также жилым кварталом Белгравия.
Георг VI — король Великобритании, Канады, Австралии и Южной Африки с 11 декабря 1936 года. Из династии Виндзоров. Вступил на престол после неожиданного отречения брата, Эдуарда VIII. Вошёл в историю прежде всего как символ борьбы Великобритании и стран Британской империи против нацистской Германии во Второй мировой войне. Царствование Георга ознаменовано распадом Британской империи и преобразованием её в Содружество наций. Он был последним императором Индии с 12 декабря 1936 года по 22 июня 1948 года и последним королём Ирландии (до 18 апреля 1949). Носил титул «глава Содружества наций» (Commonwealth) с 29 апреля 1949 года.

Леди Елизавета Боуз-Лайон (англ. Lady Elisabeth Bowes-Lyon,), супруга короля Георга VI и королева-консорт Соединённого Королевства в 1936—1952 годах как Королева Елизавета (англ. Queen Elizabeth), последняя императрица Индии (1936—1948 годы), Лорд-Хранитель Пяти Гаваней (1978—2002 годы).
Собор Святого Павла (англ. St. Paul's Cathedral) — кафедральный собор в Лондоне, резиденция епископа Лондона. Расположен на холме Ладгейт.
Уэстон (Weston, англ.) – деревня в графстве Хартфордшир на юго-востоке Англии.
Саффолк (Suffolk, англ.) - графство в составе региона Восточная Англия.
Savile Row (англ.) – торговая улица в лондонском районе Мэйфэйр, называемая «золотой милей портных». Здесь шьют по индивидуальным заказам элитную мужскую одежду, клиентами Savile Row были Уинстон Черчилль, лорд Нельсон, Наполеон III.
Во время Второй мировой войны Япония заняла Малайзию и выиграла битву за Сингапур, которую неподготовленные англичане проиграли, несмотря на значительное превосходство в живой силе, 15 февраля 1942 года Сингапур перешёл к Японии вплоть до поражения Японии в сентябре 1945 года.
Малайя - южная оконечность Малаккского полуострова
Чиндиты – в 1943 году 77-я индийская пехотная бригада, а в 1944 – 3-ья индийская пехотная дивизия, спецназ войск Британской Индии. Принимали участие в боевых действиях в Бирме. Были организованы в отряды глубокого проникновения, обученные действовать глубоко в японском тылу.
Уингейт – британский генерал, создавший и возглавивший подразделения чиндитов.
Бермондси (англ. Bermondsey) – лондонский район на южном берегу Темзы
Ист-Энд (англ. East End)- восточная часть Лондона
Отель «Савой» расположен в самом центре Лондона, между Набережной Королевы Виктории и одной из центральных улиц столицы - Стрендом. Отель «Савой» находится в самом центре театрального квартала Лондона, в паре минут ходьбы от знаменитого оперного театра «Ковент Граден».
1937 MG – элитная марка английского автомобиля
Чарлз Стрит (англ. Charles Street) - улица в лондонском районе Мэйфэйр.
Парк Лейн (англ. Park Lane) – улица в лондонском районе Мэйфэйр.
Холм Конституции (англ. Constitution Hill) – дорога, связывающая западный конец Молла и Уголок Ораторов в Гайд-парке
Мемориал королевыВиктории (англ. Queen Victoria Memorial) напротив Букингемского дворца. Включает статую сидящей королевы, смотрящую в сторону проспекта Молл, различные символические группы и позолоченную фигуру Победы.
Сомерсет-хаус (англ. Somerset House) — общественное здание в стиле классицизма, занимающее целый квартал между Стрэндом и Темзой в Лондоне, чуть восточнее моста Ватерлоо.
Мост Блэкфрайерс (англ. Blackfriars Bridge) - мост через Темзу в Лондоне. Расположен между мостом Ватерлоо и железнодорожным мостом Блэкфрайерз. Несколько раз перестраивался. Открытый в 1769 году, мост некоторое время назывался мостом Уильяма Питта, в честь знаменитого премьер-министра. Однако вскоре был переименован и закрыт на реконструкцию. Так называемый новый мост Блэкфрайерз, спроектированный архитектором Томасом Кьюбиттом, открылся в 1869 году.
Сейчас эти районы – часть Лондона на южном берегу Темзы, в годы Второй Мировой войны это были рабочие пригороды
Бомбоубежища, построенные в соответствии с палном Джона Андерсона, члена военного кабинета Черчилля, которыми во время массированых налётов немецких бомбардировщиков в 1940 году смогли воспользоваться около двадцати миллионов человек.
Рабочие-кули, или просто кули) —термин широко использовался для описания наёмных работников, батраков, которых европейские империалисты ХVIII — нач. ХХ веков перевозили в качестве дешевой рабочей силы из своих густонаселённых азиатских колоний в свои менее населённые американские и африканские владения, остро нуждавшиеся в рабочей силе после отмены рабства, массовой гибели индейцев от болезней, занесённых европейцами, ранее также из-за массового бегства негров-рабов в горы. При этом условия труда и жизни кули, их социальное положение в обществе фактически превращали их в рабов. В транспортировке кули принимали участие большинство западноевропейских держав эпохи колониализма. Особенно преуспели в этом британские и голландские колониальные власти. Первоначально кули были в основном заняты на плантациях (сахарный тростник, бананы), горнодобывающих шахтах, многие также открывали мелкие лавки, занимались частным предпринимательством.
Паханг – штат в Малайзии.
Чин Пенг, чье настоящее имя Онг Бун Хуа, родился в 1922г. в малайзийском г.Ситиаван (Sitiawan) в семье мелкого предпринимателя китайского происхождения. В 24года он возглавил компартию и занимал пост генсека КПМ 42 года. С 1948 по 1960год Чин Пенг руководил боевыми действиями против английских колониальных, а затем и малайзийских правительственных войск. Соглашение о взаимном прекращении вооруженного противостояния между КПМ и официальным Куала-Лумпуром было подписано лишь 2 декабря 1989года. Последние 53года бывший глава компартии со своими ближайшими сподвижниками проживает в южной части Таиланда, населенной преимущественно мусульманами. Ему запрещен въезд как в Малайзию, так и в соседний Сингапур, где компартия также находится вне закона.
Стрейтсдоллар (англ. straits dollars) - сингапурский, или колониальный доллар, который чеканился английскими колониальными властями в Юго-Восточной Азии с 1895 по 1946 год.
Повисле – один из старейших районов Варшавы
Келанг - город и порт в Западной Малайзии, в штате Селангор на полуострове Малакка.
Серембан – город на юго0-западе Малайзии.
Ха-шомер Ха-цаир (ивр. Юный страж) - сионистская всемирная молодёжная организация. Движение основано в 1916 году как еврейский аналог скаутских организаций, получивших широкое распространение в то время. Изначально создавалось по инициативе и при поддержке Еврейского Агентства (Сохнут), целью которого была подготовка еврейской молодёжи к переселению в Эрец-Исраэль и к киббуцной жизни. В качестве базовых ценностей движения декларировались сионизм и социал–демократия.
Участники движения организуются в кены (территориальные отделения, букв. «гнездо») по географическому принципу. Для участников движения установлена форма скаутского образца: синяя рубашка с белым скаутским шнуром.
Сохо (англ. Soho) — торгово-развлекательный квартал в центральной части лондонского Вест-энда. Квартал ограничен Оксфорд-стрит с севера, Риджент-стрит с запада, Лестер-сквер и площадью Пикадилли с юга и Чаринг-Кросс-роуд с востока. В южной части района расположен лондонский Чайна-таун. К западу от Сохо находится эксклюзивный квартал Мэйфэр.
Лаймхаус (англ. Limehouse) – криминальный район Лондона. Здесь орудовал Джек-Потрошитель.
Электростанция Вестхэм (англ. West Ham) – уголmyfz электростанция, построенная в районе Вест хэм в 1904 году. В 1940 году пострадала в результате немецких бомбардировок
Юстон Стейшн (англ. Euston station) – центральный железнодорожный терминал, шестой по грузообороту в Лондоне
Истчип (англ.Eastcheap) - улица, идущая на восток от Сити. Здесь селился мелкий торговый люд, находились таверны, харчевни и лавки мясников.
Колумбия – федеральный округ, образованный столицей США Вашингтоном.
Артур Эрнст Персиваль – генерал-лейтенант, командующий союзными войсками в Малайе, Сингапуре и Сараваке в годы Второй Мировой войны.
raison d'etre (фр.) – разумное основание, смысл.
Станция Ватерлоо (часто называется просто «Ватерлоо») — самый крупный ж/д вокзал в Лондоне.

к главе 19
Cheri (фр.) - милочка
Merci, monsier (фр.) – спасибо, господин
Cochon (фр.) - свинья
GI (амер. разг.) - солдат
Остров Сите (фр. Ile de la Cite) является одним из двух сохранившихся островов Сены в центре Парижа и вместе с тем старейшей частью города. Бульвар дю Пале делит остров на две приблизительно равные части, восточная часть принадлежит к 4-му, а западная — к 1-му округу. Остров Сите соединён с обоими берегами и соседним островом Сен-Луи при помощи девяти мостов: Новый мост, мост Менял, мост Нотр-Дам, Pont d’Arcole, Pont Saint-Louis (ведёт на остров Сен-Луи), Pont de l’Archeveche, Pont au Double, Малый мост и мост Сен-Мишель. Благодаря большому количеству достопримечательностей (собор Парижской Богоматери, Сент-Шапель, Консьержери, Дом правосудия) на острове в любое время года собираются толпы туристов.
Площадь Дофина (фр. place Dauphine) находится на западной оконечности острова Ситэ в 1-ом округе Парижа. Площадь разбита во времена царствования Генриха IV (1589—1610), чья конная статуя находится недалеко от площади.
Кэ дель Орлож (фр.Quai de l’Horloge) – набережная Часов
Мыс Кап-Ферра (фр. cap-ferrat) – один из самых фешенебельных участков Лазурного Берега
Термин «Haute Couture» («от-кутюр») в буквальном переводе с французского означает «высокое шитьё»; в наши дни под ним понимают создание одежды самого высокого класса и обычно переводят как «высокая мода».
Кристиан Диор (фр. Christian Dior, 1905—1957) — французский дизайнер — модельер одежды, основатель фирмы Christian Dior Perfume.
New Look (англ. — новый взгляд, новый облик) — элегантный, женственный, романтичный стиль одежды, предложенный Кристианом Диором в 1947 году. Представляет образ «идеальной женщины» с тонкой талией, хрупкими плечами, изящными бёдрами. Для New Look характерны конкретность формы моделей (три ведущих силуэта: «широкий клешёный», «овальный», «прямой»), тщательный подбор аксессуаров.
Элена Рубинштейн (англ. Helena Rubinstein; 25 декабря, 1872 — 1 апреля, 1965) — знаменитая бизнесвуман, основательница сеть косметической линии и сети магазинов в США, Франции и Великобритании
Улица Фобур-Сен-Оноре (фр. Rue du Faubourg Saint-Honore) в VIII округе Парижа известна, главным образом, тем, что на ней располагаются государственные учреждения, антикварные магазины, художественные галереи. Это улица, на которой находится Елисейский дворец, резиденция президента Франции (д. 55), министерство внутренних дел и много модных магазинов высшего уровня.
Tailleur (фр.) - костюм
Soirees (фр.) - вечера
набережная Бетюн (Quai de Bethune). Архитектор Ле Во хотел, чтобы все дома на этой стороне острова были украшены балконами. Пoэтому в 18 веке эта набережная называлась балконной набережной.
Maxim’s (англ.) – сеть фешенебельных ресторанов и бутиков
Отель Георг V (фр. George V) - Роскошная гостиница-особняк 1928 года, полностью отреставрирована в 1999 году, расположена рядом с Елисейскими полями. Элегантная обстановка в стиле 18 века, роскошные ткани, хрусталь и мрамор.
Rue de Rivoli – улица Риволи проходит вдоль задней части Лувра
Режим Виши (фр. le regime Vichy), официальное название Французское государство (фр. l'Etat francais) — коллаборационистский режим Франции времён её оккупации нацистской Германией после поражения в первой части Второй мировой войны и падения Парижа в 1940. Официально придерживался политики нейтралитета.
"Paris Soir" («Вечерний Париж») – парижская ежедневная газета, однако, здесь, возможно, ошибка автора: по имеющимся у меня сведениям, газета выходила с 1923 по 1944 год.
Принстонский университет (англ. Princeton University) — частный университет, один из старейших и известнейших университетов в США. Входит в Лигу плюща и является одним из самых престижных вузов страны. Находится в городе Принстон, штат Нью-Джерси.
Harry’s New York Bar (англ.) – бар «Нью-Йорк у Гарри». Существует легенда, что из-за принятого в США сухого закона некие Тод Слоун и Клэнси разобрали свой бар и перевезли его в Париж, где он постепенно набирал популярность и стал местом встреч американских добровольцев из эскадрильи Лафайета и их французских сослуживцев. Тогда, в Первую Мировую, этот бар назывался просто «Нью-Йорк». В двадцатые годы американская оперативная служба избрала этот бар своей штаб-квартирой. Гарри МакЭлхоун, англичанин, возглавивший в 1923 году бар, приставил к его названию слова «У Гарри». Бар посещали многие знаменитые американцы: Скотт Фитцджеральд, Джордж Гершвин, Эрнест Хемингуэй.
Rue Daunou (фр.) – Рю Дано – улица в центре Парижа
Rue Notre Dame Des Champs (фр.) – Рю Нотр-дам де Шам – улица между Люксембургским садом и бульваром Монмартр.
«The Sun Also Rises» (англ.) – «И встаёт солнце», первый крупный роман Хемингуэя, написанный в 1926 году и посвящённый американским эмигрантам в Париже.
Роже Вивье (Roger Vivier) (1913–1998) французский дизайнер обуви. Родился в Париже, учился в Школе изобразительных искусств. Работать Роже Вивье начал на обувной фабрике, принадлежавшей семье его друга. С 1926 года начал шить обувь на заказ для звезд эстрады, продолжая моделировать обувь и для промышленного производства.
В 1936 году основал собственное дело, открыв ателье с магазином. Путем долгой и кропотливой работы Роже Вивье приобрел известность в мире моды и начал разрабатывать коллекции обуви по заказам крупных фирм «Пине», «Балли», «Саламандер», «Миллер», «Дельман», «Тернер».
Мистер Джон (англ. Mr. John) – американский мастер дамских шляп, по словам «Нью-Йорк Таймс», в 40-50-е годы прошлого века известный в шляпном деле не менее, чем Кристиан Диор в мире от кутюр.
Венсан Ориоль (фр. Vincent Auriol, 27 августа 1884—1 января 1966) — президент Франции (Четвёртая республика, 1947—1954), первый после Второй мировой войны.
Жорж-Огюстен Бидо (фр. Georges Bidault), (1899—1983) — французский политический и государственный деятель. Окончил Сорбонну. По профессии преподаватель истории. Премьер-министр Франции с 23 июня по 28 ноября 1946 и с 28 октября 1949 по 24 июня 1950 года.
"La Mediterranee" (фр.) – «Средиземноморье» - знаменитый парижский ресторан с рыбным меню, открытый в 1944 году Жаном Субрена, другом Жана Кокто и других актёров. Роспись на стенах ресторана выполнена художниками Бераром и Верте.
Bois de Boulogne (фр.) – Булонский лес, известен проститутками и транссексуалами, работающими в вечернее и ночное время.
«Tu montes, cheri?» (фр.) – Ты трахаешься, милочка?»
Les Halles (фр.) – Ле- Аль - квартал 1-го округа Парижа в самом центре французской столицы на правом берегу Сены. Название происходит от Центрального продовольственного рынка, располагавшегося здесь до начала 1970-х годов.
«Hotel du Tabon» (фр.) – «Табонский отель». Название, вероятно, связано с пещерой Табон на Филиппинах, где были найдены древнейшие останки ископаемого человека
un cerebral (фр.) - умник
Jardin du Luxembourg (фр.) - Люксембургский сад — дворцово-парковый ансамбль в центре Парижа, известная достопримечательность города. Бывший королевский, а ныне государственный дворцовый парк в парижском Латинском квартале занимает площадь в 26 гектаров. В парке расположен Люксембургский дворец, в котором заседает Сенат, вторая палата французского парламента.
Жорж Брак (Georges Braque) - анцузский художник, график, скульптор и декоратор; вместе с Пикассо является создателем кубизма.
Сальвадор Дали — испанский художник, живописец, график, скульптор, режиссёр. Один из самых известных представителей сюрреализма.
Итон (англ. Eton), город в Великобритании, на юге графства Бакингемшир, на левом берегу Темзы, напротив г. Виндзор. Около 5 тыс. жителей (1970). Известен старинным колледжем (основан в 1440 году).

к главе 20
Латинский квартал (фр. Quartier latin) — традиционный студенческий квартал в 5-ом и 6-ом округах Парижа на левом берегу Сены вокруг университета Сорбонна. Название происходит от латинского языка, на котором ранее преподавали в Сорбонне. Квартал обозначает в этом случае не один из 80-ти парижских административных кварталов (фр. quartiers administratifs), а представляет собой район с необозначенными границами, расположившийся на склонах горы (холма) Св. Женевьевы. Сейчас к Латинскому кварталу относится не только Сорбонна, но и несколько других высших учебных заведений: Высшая нормальная школа, Ecole des Mines de Paris, Университет Париж II, Университет имени Пьера и Марии Кюри и другие.
Дядя Сэм – шутливое прозвище правительства США.
Эльза Скиапарелли — итальянский модельер, дизайнер, основательница стиля «прет-а-порте».
Елисейские Поля (фр. avenue des Champs-Elysees) — одна из главных магистралей Парижа. Название происходит от Элизиума (часть подземного царства, обитель душ блаженных) в греческой мифологии. Длина 1915 м, ширина 71 м.
Jet d’Eau (фр.) – Фонтан. Предшественник этого фонтана был построен в 1886 году, в то время когда на реке Рона были установлены новые гидравлические турбины. Они создавали излишнее давление по вечерам, поэтому городские ремесленники в это время закрывали клапаны машин и шли по домам. Для решения этой проблемы строились резервуары. Один инженер придумал временный выход для избытка воды. Фонтан 30 метров высотой способствовал снижению давления. Когда резервуал заработал, фонтан стал ненужным, но благодаря нескольким сообразительным жителям Женевы, фонтан стали использовать для привлечения туристов. С тех пор фонтан служит в декоративных целях. Его переместили от реки к озеру на открытое место. Его оборудовали более мощными насосами. Высота фонтана невообразима - 140 метров. За одну секунду он извергает 500 литров воды со скоростью около 200 км в час.
Лига Наций (англ. League of Nations, фр. Societe des Nations, исп. Sociedad de Naciones) — международная организация, основанная в результате Версальско-Вашингтонской системы Версальского соглашения в 1919—20 годах. В период с 28 сентября 1934 по 23 февраля 1935 года в Лигу Наций входило 58 государств-участников. Цели Лиги Наций включали в себя: разоружение, предотвращение военных действий, обеспечение коллективной безопасности, урегулирование споров между странами путём дипломатических переговоров, а также улучшение качества жизни на планете. Прекратила своё существование в 1946 году.
Parc des Eaux-Vives – парк на южном берегу Женевского озера
Grolsch – сорт голландского пива
Place Bel-Air (фр.) – площадь в Женеве
Интерлакен (нем. Interlaken) — коммуна в Швейцарии, окружной центр, находится в кантоне Берн.
Ааре, Аре (нем. Aare, фр. Aar) — река в Швейцарии, левый приток Рейна. Длина 295 км.
Юнгфрау (нем. Jungfrau) — одна из самых известных горных вершин Швейцарии. Её высота — 4158 метров над уровнем моря. Это третья по вышине гора Бернских Альп.
Эйгер (нем. Eiger) — горная вершина в Бернских Альпах высотой 3970 м над уровнем моря. Выступающий из центрального горного хребта Бернских Альп Эйгер целиком находится на территории швейцарского кантона Берн.
Монтрё (фр. Montreux) — город на западе Швейцарии, во франкоязычном кантоне Во. Монтрё — курортный город на так называемой «Швейцарской Ривьере» со множеством отелей.
Шильонский замок (фр. Chateau de Chillon) расположен на берегу Женевского озера в 3 км от города Монтрё, Швейцария. Замок представляет собой комплекс из 25 зданий, построенных в разное время.
Dents du Midi (фр.Зубы Юга) – горная цепь в Швейцарских Альпах.
Вермеер Делфтский (Vermeer van Delft) Ян (1632–1675), голландский живописец, крупнейший мастер нидерландской жанровой и пейзажной живописи.

к главе 21
Фоли Сквер (англ. Foley Square)- зелёный сквер в нижнем Манхэттене. Образован пересечением улиц Дуэйна, Лафайета, Центральной и Пирл, и, шире – окружающим районом в нижнем Манхэттене на месте исторических Пяти Очков (Пять Углов) и названный в честь знаменитого районного лидера демократов и владельца местного салуна Большого Тома (Томаса Фоли, 1852-1925)
Пятая авеню (англ. Fifth Avenue) — улица в центре Манхэттена в Нью-Йорке. Является одной из самых звестных и самых дорогих улиц в мире — на ней находится множество дорогих эксклюзивных бутиков
Джорджтаун (Georgetown) - город в североамериканском округе Колумбия, на реке Потомак, 15 тысяч жителей; теперь часть города Вашингтон
Juden raus! (нем.) – Евреи, вон!
Центральный парк (англ. Central Park) в Нью-Йорке расположен на острове Манхэттен между 59-ой и 110-ой улицей и Пятой и Восьмой авеню и имеет прямоугольную форму. Длина парка — 4 километра, ширина — 800 метров, общая площадь — 3,4 км?
F.A.O. Schwarz – сеть магазинов игрушек. Универмаг игрушек, расположенный на углу Пятой Авеню и 58-й улицы в Нью-Йорке, является самым крупным магазином сети и достопримечательностью Нью-Йорка.
Аппер Вест Сайд (англ. Upper West Side) -район от границ Центрального парка до реки Гудзон. Здесь возник Линкольн-центр - крупнейший центр искусств города. Актерская и художественная элита прочно занимает здесь лидирующие позиции. Район известен также разместившимися здесь Колумбийским университетом и Американским музеем естественной истории.
Бар-мицва ( буквально — «сын заповеди»), бат-мицва? ( «дочь заповеди», в ашкеназском произношении бас ми?цва) — термины, применяющиеся в иудаизме для описания достижения еврейским мальчиком или девочкой совершеннолетия.
Колледж Барнарда (англ. Barnard College) – колледж, входящий в ассоциацию «Семь сестёр», состоящую из семи самых старых и престижных женских колледжей Восточного Побережья США.
Лоуэр Ист-Сайд (англ. Lower East Side) – район на юго-востоке Манхэттена, населённый преимущественно евреями.
Macy’s (Мэйсис) — один из крупнейших и старейших ритейлоров в США. Объединяет в себе более 800 универмагов по всей стране. Macy’s считается одним первых магазинов, в котором одежда развешена по размерам. Однако Macy’s более известен как магазин, определивший дату Дня Благодарения, отмечающегося в США каждый год в четвертый четверг ноября. Кроме того, в этот день в Нью-Йорке проводится известный парад Macy’s Thanksgiving Day Parade, телевизионная трансляция которого длится с самого утра.
Пять футов шесть дюймов – приблизительно 1 метр 68 сантиметров.
Риверсайд Драйв (англ. Riverside Drive) – проезд в западной части Манхэттена, идущий с севера на юг параллельно реке Гудзон от 72-й улицы до моста Джорджа Вашингтона у 181-й улицы.
Федеральное Большое жюри в США созывается из простых граждан, которые под руководством прокурора и под наблюдением судьи расследуют обвинения против других граждан. Заседания жюри — закрытые. Таким образом американская Фемида защищает невинных людей от несправедливых обвинений. Если жюри считает доказательства вины достаточными, оно передает дело в уголовный суд. . По закону в состав Большого жюри входит от 16 до 23 присяжных.
Сен-Лоран д’Эзе (фр. St. Laurent d’Eze) – курорт на Лазурном Берегу.
Troublant Bolero» - джазовая композиция
Django Reinhardt (Джанго Рейнхардт) - Первый европейский джазовый исполнитель, самородок, оказавший сильное влияние на американских музыкантов (прежде всего гитаристов). Он поражал не только техническим совершенством, но и изобретательным обыгрыванием гармонических последовательностей.
Stephan Grappelli (Граппелли Стефан) - скрипач, один из выдающихся европейских джазовых музыкантов. Прославился в 30-е годы как партнер легендарного французского гитариста Джанго Рейнхардта в группе Quintet de Hot Club de France и на всю жизнь остался приверженцем малого ансамбля, выступающего без ударных инструментов.
Уолл-стрит джорнал — (англ. The Wall Street Journal) — влиятельная ежедневная американская деловая газета на английском языке. Издается в городе Нью-Йорке (штат Нью-Йорк) компанией Dow Jones & Company с 1889 года.
Промышленный индекс Доу-Джонса (англ. Dow Jones Industrial Average, DJIA)— один из нескольких фондовых индексов, созданных редактором газеты Wall Street Journal и основателем компании Dow Jones & Company Чарльзом Доу. Доу-Джонс является старейшим среди существующих американских рыночных индексов. Этот индекс был создан для отслеживания развития промышленной составляющей американских фондовых рынков. Индекс охватывает 30 крупнейших компаний США. Приставка «промышленный» является данью истории — в настоящее время многие из компаний, входящих в индекс, не принадлежат к этому сектору. Первоначально индекс рассчитывался как среднее арифметическое цен на акции охваченных компаний. Сейчас для расчёта применяют масштабируемое среднее — сумма цен делится на делитель, который изменяется всякий раз, когда входящие в индекс акции подвергаются дроблению (сплиту) или объединению (консолидации). Это позволяет сохранить сопоставимость индекса с учётом изменений во внутренней структуре входящих в него акций.
The New York Times (русск. Нью-Йорк Таймс) — третья по популярности (после The Wall Street Journal и USA Today) газета США . Как и основная часть американских газет, The New York Times создана как региональное издание. Однако, концепция регионального СМИ не помешала ей стать одной из влиятельнейших газет мира. Основана 18 сентября 1851 журналистом и политиком Генри Джарвисом Рэймондом, вторым председателем Республиканского Национального Комитета, и бывшим банкиром Джорджем Джонсо; тогда издание называлось «New-York Daily Times». Распространяется по всему миру.
Аэропорт Париж-Орли (фр. Aeroport d'Orly) — один из двух международных аэропортов Парижа, расположенный 14 км южнее города.

к главе 22
Куала-Лумпур (малайск. Kuala Lumpur) в переводе: «грязное устье») — столица Малайзии. Город расположен на юго-западе полуострова Малакка в низкогорной долине у слияния рек Кланг и Гомбак.
Селангор — федеративный штат в Малайзии.
«Стрэйтс Таймс» - ведущая сингапурская газета, издававшаяся на английском языке
Идеограмма (от греч. idea — идея, образ, понятие и ...грамма), письменный знак, обозначающий (в отличие от букв) не звуки какого-либо языка, а целое слово или корень (например, в древнеегипетских, китайских иероглифах).
Гуркхи (гурки) (англ. Gurkha) — британские колониальные войска, набиравшиеся из непальских добровольцев. Появились в 1816 году. Гуркхи принимали участие в подавлении антиколониальных восстаний в Индии (сикхов и сипаев) и в Афганистане (1848). Также гуркхи воевали в Первой мировой войне против врагов Великобритании на Ближнем Востоке и во Франции. В годы Второй мировой войны гуркхи воевали в Африке, Юго-Восточной Азии и Италии. В 1982 гуркхи принимали участие в Фолклендском конфликте. В настоящее время численность гуркхов насчитывает 2500 солдат и офицеров. В английские королевские полки могут попасть юноши не моложе 17 лет. Минимальный срок службы — 5 лет. Гуркхов отличает строжайшая дисциплина, смелость и верность присяге. 9 апреля 1949 года власти Сингапура набрали контингент гуркхов для службы в местной полиции (первоначально — 142 человека, в настоящее время около 2 тыс.). Часть гуркхов проживает в Гонконге, где они хорошо зарекомендовали себя, в частности, на службе в полиции.
«Sten» - английский пистолет-пулемёт, широко применявшийся британскими войсками во Второй Мировой войне и войне в Корее. В 1960-е годы был снят с вооружения.

к главе 23
Air France— дочерняя авиакомпания Air France-KLM. До слияния с KLM была главной национальной авиакомпанией Франции.
«Fleury Ecole de Perfectionnement» (фр.)- «Школа Усовершенствования Флери»

к главе 24
Юнайтед Пресс Интернэшнл (ЮПИ, англ. United Press International, UPI) — в XX веке крупнейшее информационное агентство США, частная международная служба новостей, основанная в 1907 под названием «Юнайтед Пресс Ассошиэйшн», в 1958 слилось с агентством «Интернэшнл Ньюс Сервис» и получило современное название. Штаб-квартира расположена в Вашингтоне.
Тадж-Махал (англ. Taj Mahal) — мавзолей-мечеть, находящийся в Агре, Индия, на берегу реки Джамна (архитекторы, вероятно, Устад-Иса и др.). Построен по приказу императора Великих Моголов Шах-Джахана в память о жене Мумтаз-Махал, умершей при родах (позже здесь был похоронен и сам Шах-Джахан).
Christobal Balenciaga (Кристобаль Баленсьяга)- испанский модельер, получивший известность после Второй Мировой войны. Умер в 1972 году, дом мод «Баленсьяга» был вновь открыт в 1987 году.
Питер Ревсон (Revson, Peter) – американский гонщик формулы-1, выступавший в 1964 -1974 годах, в 1974 году разбился на трассе Кьялами, Южная Африка.

к главе 25
Веве (фр. Vevey) — город на западе Швейцарии, находится во франкоязычном кантоне Во.
Лозанна (Lausanne) — город на западе Швейцарии , столица франкоязычного кантона Во и административного района Лозанна.
«Blowin’ in the Wind» - песня Боба Дилана из альбома «The Freewheelin' Bob Dylan» (1963 год). В 1999 году введена в «Зал Славы» «Грэмми». а в 2004 году по версии журнала «Rolling Stone» была названа четырнадцатой в списке пятисот величайших песен всех времён.
Боб Дилан (англ. Bob Dylan, при рождении Роберт Аллен Циммерман, англ. Robert Allen Zimmerman) — американский автор-исполнитель песен, поэт, художник.
«Пирс-Арроу» - одна из старейших автомобильных марок, родилась в 1901 году в городе Буффало, в штате Нью-Йорк. Первые броневики российской армии были изготовлены на шасси «Пирс-Арроу».
Питчер – подающий в бейсболе
Давос (Davos) находится на востоке Швейцарии на высоте 1560 метров над уровнем моря и входит в число лучших высокогорных курортов мира.
Банхофштрассе (Bahnhofstrasse) - Вокзальная улица, протянувшаяся от Центрального железнодорожного вокзала до набережной Цюрихского озера. Она проложена на том месте, где некогда проходили крепостные стены и ров, окружавшие город. Сегодня это - самый фешенебельный квартал Цюриха, где расположены основные финансовые учреждения, включая Национальный банк, бутики знаменитых фирм и многозвёздочные гостиницы.
«Цюрихские гномы»- распространённое в деловой среде прозвище швейцарских банкиров. (Гномы – неприметные существа, стерегущие несметные сокровища).
Ипподром «Акведук» в Озон-парке в Куинсе — самая большая в США арена для скачек.
«Abbott Laboratories» - американская фармацевтическая компания
«Hoffman-La Roche» - швейцарская фармацевтическая компания
Forbes (Форбс) — американский финансово-экономический журнал; одно из наиболее авторитетных и известных экономических печатных изданий в мире. Основан в 1917 году Берти Чарлзом Форбсом.
Хьюз Геликоптерс (англ. Hughes Helicopters) — американская вертолётостроительная компания, существовавшая в 1950—1980-х годах. Создана в 1947 году Говардом Хьюзом. Наиболее известные модели вертолётов Хьюз Геликоптерс — OH-6 «Кейюз» (гражданские версии — Модель 500) и AH-64 «Апач». В 1984 году компания вошла в состав МакДоннелл Дуглас.
The Boeing Company — американская корпорация. Один из крупнейших мировых производителей авиационной, космической и военной техники. Штаб-квартира находится в Чикаго (штат Иллинойс, США).
IBM (аббр. от англ. International Business Machines) — транснациональная корпорация со штаб-квартирой в Армонке, штат Нью-Йорк (США), один из крупнейших в мире производителей и поставщиков аппаратного и программного обеспечения, а также ИТ-сервисов и консалтинговых услуг.
Xerox Corporation) — американская корпорация, один из мировых лидеров в области технологий печати и управления документами
The Hughes Tool Company была основана Уолтором Бенона Шарпом и Говардом Хьюзом в 1908 году, когда основатели компании разработали шарошечное буровое долото. Было проведено 2 секретных испытания. Первое потерпело неудачу, зато второе было успешным. Уже в 1909 году изобретатели получили патент на своё изобретение. В том же году в Хьюстоне компаньоны основали Sharp-Hughes Tool Company. После кончины Уолтера Шарпа в 1912 году, его долю приобретает Хьюз, после чего компания переименовывается в Hughes Tool Company (1915 год).
к главе 26
Хур (Chur, франц. Coire) - главный город швейцарского кантона Граубюнден, на реке Плессур, при выходе последней из Шанфигской долины и в 2 км от ее впадения в Рейн. Жителей в начале XX века - 11718 (в том числе 6600 протестантов, остальные католики).
Сен-Мориц (St. Moritz) - один из самых старых и дорогих курортов мира (1864 г.), единственное место в Швейцарии, где проходили Зимние Олимпийские игры (в 1928 и 1948 гг). здесь проводились Чемпионаты мира (1934, 1948, 1974, 2003). Сен-Мориц расположен на южном склоне Швейцарских Альп неподалёку от Италии. Город с населением 6 тысяч человек за год посещают до 1,5 миллионов туристов из разных стран.
Верхний Энгадин (The Upper Engadin) – долина реки Инн в Швейцарских Альпах, в буквальном переводе – Сад Инна, живописная долина, защищённая со всех сторон высокими горами и известная своим солнечным климатом.
Fendant (ФАНДАН) Более известное как Шасла, название Фандан принято в кантоне Вале. Фандан - это лёгкое вино, соединяющее в себе сладость с некоторой кислинкой. Это сухое, но не жёсткое вино. Его цвет - золотистый с лёгким блеском. Фандан «Caprice du temps» имеет фруктовый вкус с еле заметным банановым оттенком. Фандан называют «повседневным» вином, оно подходит ко всему: его можно подавать в любом месте и при любых обстоятельствах. Подача : температура 8-10 °C. Гастрономические сочетания : аперитив, закуски, рыба, раклет, твёрдый сыр и сыр альпийских лугов.

к главе 27
Пятизвёздочный парижский отель «George V» («Георг Пятый»), расположен на одноименной улице рядом с Елисейскими полями. Здание отеля построено в стиле арт- деко», он был открыт в 1928 году. В гостинице 245 номеров, которые обходятся их состоятельным постояльцам от 650 до 9500 евро за сутки. Основной стиль внутреннего оформления - осовремененный вариант стиля Людовика XVI, причём в отеле много подлинных художественных ценностей, в частности, гобелены XVII века.
Piaget» («Пиаже») – швейцарская фирма, изначально известная как производитель роскошной ювелирной продукции. Теперь Piaget предлагает так же и большой ассортимент часов. Продукция от этой компании неоднократно удостаивалась премий на международных часовых выставках. Ведь Piaget часы – это качество, стиль и уникальность. Женские и мужские часы от Piaget изготавливаются из платины и редкого 18-картаного золота, в крайних случаях может быть использовано серебро. Из драгоценных металлов сделаны все элементы, даже часовой механизм. Кстати, Piaget относится к числу тех немногих часовых производителей, которые имеют свой золотой цех.
Jacques Fath (Фат, Жак) (1912-1954) — французский кутюрье. Учился коммерции в Париже, работал бухгалтером и брокером на Парижской бирже. В 1930-е гг., отслужив в армии, стал заниматься моделированием одежды. В 1937 г. открыл Дом высокой моды и представил коллекцию, состоявшую из 20 моделей. В 1939 г. создал платья с пышными юбками и узкими талиями, которые после войны стали символом стиля «новый взгляд». После войны Дом «Жак Фат» — один из ведущих домов высокой моды, славился скульптурными моделями вечерних платьев и оригинальных костюмов и пальто. В 1948 г. Ж. Фат разработал коллекцию готовой одежды для продажи на американском рынке, в 1953 г. создал линию готовой одежды для французского рынка. После смерти Ж. Фата в 1954 — 1957 годах Дом вела его жена — Ж.Буше де ля Брюйер. В 1990-е гг. коллекции «Жак Фат» создавал Т. ван Линген.
Остров Сен-Луи (фр. Ile Saint-Louis), также остров Св. Людовика — меньший из двух сохранившихся островов Сены в Париже. Административно относится к IV округу.
Мост Турнель (Pont de la Tournelle) связывает остров Сен-Луи с левым берегом Сены. Первый мост, деревянный, был построен на этом месте ещё в 1369 году, но пострадал от вышедшей из берегов Сены. В 1618-1620 годах построили новый мост. Проход по мосту был платным. Мост простоял на месте всего лишь несколько лет: его снесло льдами в 1637 году. Построенный заново деревянный мост не выдержал наводнения, произошедшего в 1651 году. Наученные горьким опытом прошлых лет, парижане в 1656 году возвели мост из камня. Но 1910 году мост снова пострадал от вод Сены. И хоть разрушен он был не полностью, в 1918 году его решили снести совсем. В 1923 -1928 годах на месте прежнего моста был возведён новый. Украшает его статуя Святой Женевьевы, покровительницы Парижа.
Рене Лалик (Lalique, Rene) (1860-1945), французский дизайнер и предприниматель, представитель модерна, корифей ювелирного искусства и художественного стеклоделия. Родился в городке Ай (департамент Марна) 6 апреля 1860 г. В 1876 г. поступил в ученики к золотых дел мастеру, продолжил образование в Школе декоративных искусств в Париже и мастерских Лондона (1878-1880). Работал по заказам дома Картье, а затем — у П.Дестапа, который передал ему в 1886 руководство своей мастерской. Рекламе его изделий способствовал сенсационный успех на Всемирной выставке 1900г., а также тот факт, что в числе главных заказчиц Лалика была знаменитая Сара Бернар. Создавал гребни, пряжки и различные украшения, используя, помимо традиционных золота, серебра и драгоценных камней, рог, а также полудрагоценные камни, в целом почти вышедшие к тому времени из употребления. Всячески возвышал — на фоне интенсивной механизации ювелирного дела — значение ручного труда и образного начала, противопоставляя последнее чисто количественной роскоши (число каратов в "одном Лалике", как правило, значительно меньше, чем в аналогичного рода стандартных украшениях того времени). Вносил в свои произведения невиданный для этого вида искусств острый драматизм: помимо прихотливо вьющихся женских волос и драпировок, цветов и павлинов излюбленными его мотивами были мерцающие змейки и насекомые. Вводил и мифологические гротески. С 1909 г. сосредоточил свои интересы исключительно на художественном стекле, став реформатором и в этой области. Основал стекольную фабрику в Комб-ла-Виль (1910), а в 1918 купил другой, более крупный завод в Винжен-сюр-Модере (Эльзас). Предпочитал (в сравнении со стеклом Э.Галле) гораздо более простые силуэты и поверхности, украшая их, однако, тонким рельефным, деликатно подцвеченным декором. При этом модели отливались или прессовались в формах, что обеспечило массовость продукции (лидировали в ней знаменитые флаконы для духов, но предприятия Лалика выпускали также столовую и декоративную посуду, светильники и люстры, а позднее большие декоративные панно). Явившись одним из стилистических источников ар-деко, его стеклоделие достигло вершин популярности в 1920-е годы, когда панно и другие изделия Лалика стали одним из главных украшений французского отдела Международной выставки декоративного искусства в Париже (1925). Умер Лалик в Париже 5 мая 1945 г.
Вуайеризм (от фр. voir — видеть) или визионизм — сексуальная девиация, характеризуемая побуждением подглядывать за занимающимися сексом людьми или «интимными» процессами: раздевание, мочеиспусканием. Вуайер (вуайерист) — человек, который этим занимается.
Босх (Bosch) Хиеронимус (1450—60 —1 516), нидерландский живописец. Писал религиозные, аллегорические и жанровые картины ("Искушение святого Антония", Национальный музей старинного искусства, Лиссабон; "Операция головы", триптихи "Воз сена", "Сад наслаждений" и "Поклонение волхвов" — в Прадо, Мадрид; "Корабль дураков", Лувр, Париж; "Блудный сын", Музей Бойманса — ван Бёнингена, Роттердам). Творчество Босха, сложившееся в пору кризиса нидерландской живописи, сложно и противоречиво, отмечено смелым расширением круга тем и образов, их необычностью и зачастую причудливостью. Изощрённую средневековую фантастику, мрачные демонические образы Босх сочетал с фольклорными сатирическими и нравоучительными тенденциями; источником его фантазии были народные пословицы, поговорки, притчи, суеверия. Новаторские тенденции искусства Босха, яркость его народных типов и бытовых мотивов, поражающие жизненной свежестью пейзажные фоны его картин подготовили почву для формирования нидерландского бытового жанра и пейзажа.
Ресторан Tour d’Argent (Серебряная Башня) расположен на набережной Турнель (Quai de la Tournelle) в Латинском квартале, на пересечении бульваров Сен-Жермен и Генриха IV. В 12 веке в этом месте проходила граница города. Старые карты и рисунки того времени показывают, что здесь располагались фортификационные сооружения, служившие для защиты города. В их состав входила и небольшая башня, построенная из камня, который имел прожилки из слюды, поблёскивающие как серебро на солнце. Отсюда название «La Tour d’Argent» – «Серебряная башня». Нынешнее здание построено из похожего строительного материала. Из его окон открывается вид на один из символов Парижа – Собор Парижской Богоматери. Здание имеет семь этажей над землёй, а глубоко вниз уходят винные подвалы. В солнечный день стены здания приобретают серебристый оттенок, соответствующий названию заведения.
Les Deux Magots — знаменитое кафе в квартале Сен-Жермен-де-Пре на площади Сен-Жермен в VI округе Парижа. Название кафе дано по двум находящихся там фигурам китайских торговцев. Маго (фр. magot) —- гротескная статуэтка, урод, образина. Изначально так назывался журнал, издававшийся с 1812 года, редакция которого находилась по этому же адресу.
Горнолыжный курорт "Маммот Маунтин", или "Гора мамонта" (Mammoth Mountain) по форме действительно напоминает древнего исполина. Размеры тоже соответствуют названию - "Маммот Маунтин" занимает полторы тысячи гектаров на восточном склоне Сьерра-Невады. Интересное катание здесь обеспечено: склоны многочисленны и разнообразны, перепад между высотами может составлять километр, а сезон невероятно продолжителен. Так называемые "черные" трассы с самой вершины горы обеспечат продвинутых лыжников необходимой дозой адреналина, а у подножия - рай для начинающих.
Ла-Пас, полное название Нуэстра-Сеньора-де-ла-Пас (исп. La Paz, Nuestra Senora de La Paz) — город в Боливии, фактическая столица государства (с 1898), а также административный центр департамента Ла-Пас. Население города с пригородами составляет 1 609 000 человек, что делает Ла-Пас крупнейшим городом Боливии. Без пригородов же Ла-Пас уступает первенство городу Санта-Крус-де-ла-Сьерра. В Ла-Пасе находится большинство государственных учреждений Боливии, в том числе резиденция президента страны, хотя номинальной (конституционной) столицей является Сукре.
Аристотель Сократ Онассис (англ. Aristotelis Socrates Onassis (1906 — 1975) — греческий судовладелец, миллиардер. Родился в Турции. С 1932года стал заниматься судостроительным бизнесом и в 1950-е гг. начал первым строить супертанкеры. Основал и затем передал в дар государству авиакомпанию «Олимпиаки», ставшую основным национальным авиаперевозчиком Греции и сохранявшую этот статус (несмотря на неоднократную смену названий и формы собственности) до октября 2009 года.
Беверли-Хиллз (англ. Beverly Hills) — город в США, расположенный на западе округа Лос-Анджелес, штат Калифорния. Беверли-Хиллз со всех сторон окружен городом Лос-Анджелес, и вместе с районами Лос-Анджелеса Бель-Эйр и Холмби-Хиллз образует так называемый «Золотой Треугольник».
Шато Марго (фр. Chateau Margaux) — французское винодельческое хозяйство, расположенное в коммуне Марго (Margaux), округа Медок (Medoc), региона Бордо (Bordeaux). Согласно «Официальной классификации вин Бордо 1855 года», относится к категории Первых Гран Крю (Premier Grand Cru Classe), т. е. высшей категории в классификации. Входит в пятерку лучших производителей Бордо вместе с Chateau Mouton-Rothschild (Шато Мутон-Ротшильд), Chateau Lafite-Rothschild (Шато Лафит-Ротшильд), Chateau Latour (Шато Латур) и Chateau Haut-Brion (Шато О-Брион). Производит три вина с собственных виноградников: Chateau Margaux (основное или «первое» красное вино хозяйства), Pavillon Rouge du Chateau Margaux («второе» красное вино хозяйства) и Pavillon Blanc du Chateau Margaux («второе» белое вино хозяйства).
Bollinger (Болянжэ) - дом Bollinger был основан в 1829 году в Aи. Шампанское этого дома считается лучшим во Франции.

к главе 28
Union des Transports Airlines (UTA) – основанная в 1963 году авиакомпания была крупнейшей частной и второй после Air France авиакомпанией Франции. В 1990-1992 годах была поглощена Air France.
Маскат ( Masqat) является столицей и крупнейшим городом Омана.
Коломбо — фактическая столица Шри-Ланки (местопребывание правительства и резиденция президента). Расположен в Западной провинции, в округе Коломбо.
Отель Раффлз (The Raffles Hotel) — исторический отель, построенный в классическом колониальном стиле, расположенный в центре Сингапура. Отель был построен в 1887 году и назван в честь основателя Сингапура Сэра Стэмфорда Раффлза. Историческое здание отеля является одной из центральных достопримечательностей и символом Сингапура. Отель находится под управлением международной группы Raffles International Limited, он известен своими роскошными номерами и превосходными ресторанами. Отель включает старинный тропический сад, двор, музей, и театр в Викторианском стиле. Согласно легенде, именно здесь Александр Вертинский впервые исполнил свою знаменитую песню «В бананово-лимонном Сингапуре».
Дежавю (фр. deja vu — уже виденное) — психологическое состояние, при котором человек ощущает, что он когда-то уже был в подобной ситуации, однако это чувство не связывается с определённым моментом прошлого, а относится к «прошлому вообще».
Ореховый кап - ценнейшее сырье для изготовления мебели, сувениров и музыкальных инструментов. Он тяжелее и тверже обычной древесины, на разрезах имеет красивый рисунок.
Сампан (от кит. саньбань, буквально — три доски), общее название различных дощатых плоскодонных лодок, использующихся в прибрежных районах и на реках Восточной и Юго-Восточной Азии главным образом для грузопассажирских перевозок.
Ноэль Ковард (Noel Coward) родился 16 декабря 1899 г., умер 26 марта 1973 года. Английский актёр, режиссёр, продюсер, сценарист, композитор.
Маджонг (также мацзян или мадзян, majiong) — исконно китайская азартная игра в фишки с использованием игральных костей, для четырёх игроков (каждый играет за себя). Широко распространена в Китае, Японии и других странах Восточной и Юго-Восточной Азии. Игра ведётся костями, напоминающими костяшки домино, по правилам подобна покеру, требует от играющих таких качеств как опыт, наблюдательность и, в определенной степени, везения. В зависимости от используемых игровых правил роль везения может быть как малой, так и решающей. Цель игры — набрать как можно большее количество очков, собрав наиболее ценную комбинацию из заданного количества костей.
Чайнатаун - это культурный центр Сингапура с всё еще сохранившимся налетом старины, многочисленными храмами, декорированными террасами, и множеством торговцев и магазинов.
Руо, Жорж (Rouault, George) (1871-1958), французский живописец и график, постимпрессионист.
Матисс, Анри (Matisse, Henri) (1869-1954), выдающийся французский художник. В отличие от современного ему кубизма, творчество Матисса не было умозрительным, а основывалось на скрупулезном изучении натуры и законов живописи. Прекрасный рисовальщик, Матисс был по преимуществу колористом, добивавшимся эффекта согласованного звучания в композиции многих интенсивных цветов. Наряду с живописными произведениями известны его блистательные рисунки, гравюры, скульптуры, рисунки для тканей. Одной из крупных работ художника стали оформление и витражи доминиканской Капеллы Четок в Вансе (1951). Умер Матисс в Симье близ Ниццы 3 ноября 1954.
Шагал(Chagal), Марк (1887-1985), живописец и график. До 1922 года жил в России, затем – во Франции. Произведениям Шагала присуща ирреальность пространственных построений.
Хотя фамилия Маунтбаттен и имя Виктория тесно связаны с английской историей, здесь, очевидно, имеются в виду названия оттенков цветов: маутбаттенский розовый, лавандовый розовый
Театр теней — форма визуального искусства, зародившаяся в Азии свыше 1500 лет назад. Театр теней использует большой полупрозрачный экран и плоские цветные марионетки, управляемые на тонких палочках. Марионетки прислоняются к экрану сзади и становятся видны. Название Театр теней не совсем корректно — никаких теней на экране не видно, а видны фигуры марионеток за экраном.
Кота Бару - столица малазийского штата Келантан.
Багис стрит – торговая улица в Сингапуре.
Сердцевидка - морской пластинчатожаберный слизняк (моллюск) в раковине, напоминающий по форме сердце, имеющий длинную закрученную и коленчато-изогнутую ногу.
В 1963 году в результате референдума Сингапур вошёл в Федерацию Малайзия вместе с государствами Малайя, Сабах и Саравак. 7 августа 1965 в результате конфликта Сингапур был исключён из Малайзии, и 9 августа 1965 провозгласил независимость.
Норт Бридж Роуд (North Bridge Road) – дорога в Сингапуре к северу от реки Сингапур, начинается пересечением с Кроуфорд стрит и заканчивается у моста Элджин Бридж (Elgin Bridge), после которого дорога становится Саут Бридж Роуд (South Bridge Road). Эта дорога – одна из старейших в Сингапуре и была начерчена на городском плане Раффлза в 1822 году. Норт Бридж Роуд была построена в 1833-1835 годах с использованием принудительного труда. До 1962 года, когда было организовано современное автобусное движение, являлась трассой для троллейбусов и автобусов-«москитов», прозванных так за свои маленькие размеры и маневренность.
Сингапурское пиво «Tiger» производится с 1939 года.
Саронг — сарунг, индонезийская и малайская женская и мужская национальная одежда подобие длинной юбки, образованной длинным куском ткани, обёрнутым вокруг нижней половины тела от талии до щиколоток.
Чонсам (cheongsam) — китайский женский халат, платье с разрезами по бокам и воротником-стойкой…
Peking Lace Ltd» - магазин по продаже кружев и тесьмы из Пекина.
Сикхизм — самостоятельная религия, возникшая в среде индуизма и ислама, но не похожая на другие религии и не признающая преемственности. Сикхи верят в единого Бога, всемогущего и всепронизывающего Творца. Его настоящее имя никому не известно. Бог рассматривается с двух сторон — как Ниргун (Абсолют) и как Саргун (персональный Бог внутри каждого из людей). До Творения Бог существовал как Абсолют сам по себе, но в процессе Творения он выразил себя. До Творения не было ничего — ни рая, ни ада, ни трёх миров — только Бесформенное. Когда Бог захотел выразить себя (как Саргун), он сначала нашёл свое выражение через Имя, и через Имя появилась Природа, в которой Бог растворен и присутствует везде и распространяется во всех направлениях, как Любовь. Форма поклонения Богу в сикхизме — медитация. Никакие другие божества, демоны, духи, согласно религии сикхов, не достойны поклонения. Вопрос о том, что будет с человеком после смерти, сикхи рассматривают следующим образом. Они считают «неправильными» все представления о рае и аде, воздаянии и грехах, карме и новых перерождениях. Учения о воздаяниях в следующей жизни, требованиях покаяния, очищениях от грехов, постах, целомудрии и «благих деяниях» — всё это, с точки зрения сикхизма, попытка одних смертных манипулировать другими [1]. Посты и обязательства не имеют значения. После смерти душа человека не переходит никуда — просто растворяется в Природе и возвращается к Творцу. Но не исчезает, а сохраняется, как всё сущее.

к главе 29
Чальмугра (Hydnocarpus kurzii) или гиднокарпус Курца, это лекарственное растение — стройное, вечнозеленое, двудомное дерево с большими, ягодообразными, ярко-оранжевыми плодами, произрастающее во влажных тропических лесах Бирмы, Таиланда и Ассама. Из сравнительно крупных семян чальмугры, обладающих маслянистым эндоспермом, добывают чальмугровое масло (масло "короля Гамы"), которое еще в древнейших китайских и индийских сочинениях рекомендовалось для лечения проказы. Согласно восточноиндийской легенде, король Рама из Бенареса заболел проказой и укрылся в джунглях. Там он питался травами и ягодами и вылечился семенами чальмугры. Во многих областях тропиков чальмугровое масло является еще единственным лекарством при этой болезни. Лечебными
свойствами при лечении кожных заболеваний обладают семена и других гиднокарпусов.
Жан-Поль Шарль Эмар Сартр (фр. Jean-Paul Charles Aymard Sartre; 1905- 1980) — французский философ, представитель атеистического экзистенциализма, писатель, драматург и эссеист, педагог.
Конрад (Conrad) Джозеф (настоящие имя и фамилия Юзеф Теодор Конрад Коженёвский, Korzeniowski) (1857—1924), английский писатель. По происхождению поляк. Неоромантические мотивы в романах «Каприз Олмейера» (1895), «Лорд Джим» (1900), «Сердце тьмы» (1902), герои которых — гордые и мужественные «пасынки» общества. Неверие в социальную революцию в романе о русских народовольцах «Глазами Запада» (1911).
Витрувианский человек - рисунок, сделаный Леонардо Да Винчи примерно в 1490-92 годах, как иллюстрация для книги, посвященной трудам Витрувия. Рисунок сопровождается пояснительными надписями, в одном из его журналов.. На нем изображена фигура обнаженного мужчины в двух наложенных одна на другую позициях: с разведенными в стороны руками, описывающими круг и квадрат. Рисунок и текст иногда называют каноническими пропорциями. При исследовании рисунка можно заметить, что комбинация рук и ног в действительности составляет четыре различных позы. Поза с разведенными в стороны руками и не разведенными ногами, вписывается в квадрат ("Квадрат Древних"). С другой стороны, поза с раскинутыми в стороны руками и ногами, вписывается в круг. И, хотя, при смене поз, кажется, что центр фигуры движется, на самом деле, пуп фигуры, который является настоящим её центром, остается неподвижным. Впоследствии по этой же методике Корбюзье составил свою шкалу пропорционирования, повлиявшую на эстетику архитектуры XX века.
Мечеть Султана — крупнейшая мусульманская мечеть в Сингапуре, которая была построена в 1924-28 годах на месте предыдущей, воздвигнутой в 1825 году, и вмещает 5000 человек.
Бугенвиллия (Bougainvillea) — вечнозеленый вьющийся кустарник с пурпурными цветами, в природе достигающий до 5 м[1]. Используется в качестве комнатного растения.
Куинстаун(Queenstown) – первый в Сингапуре «спальный» микрорайон, расположен в нескольких километрах от города. Назван в честь королевы Елизаветы, коронованной в 1953 году.
Джуронг (Jurong) – промышленный и жилой район на северо-западе Сингапура.

к главе 30
Зеркальный пруд - водоём со спокойной водой, отражающей окружающий пейзаж подобно зеркалу. Наиболее известный зеркальный пруд находится у мавзолея Тадж Махал в Агре (Индия). Для предотвращения волнообразования часто берега пруда делаются более глубокими, чем его середина.
Паломета - рыба семейства ставридовых. Тело высокое и очень сжатое, покрыто мелкой чешуей. Окраска: серебристая с блеском, на спине более темный и голубоватый цвет. Размер: в Аргентине самые большие размеры достигают 60 см. В Бразилии были зарегистрированы особи максимальной длиной 80 см. Хищник, питается в основном рыбой.
Французское окно - широкое панорамное окно, доходящее до пола.
Сад Тигрового Бальзама (Хав Пар Вилла ) относится к наиболее посещаемым местам в Сингапуре. Это сказочный городок со множеством красочных скульптурных композиций, воспроизводящих сцены из китайской мифологии. Здесь сооружен даже ад в миниатюре. В нем в мельчайших деталях изображены мучения грешников.
Блаканг Мати – старое название острова Сентоса, в переводе с малайского означает «за порогом смерти». Название объяснялось тем, что мореходы, шедшие в прежние времена под парусами по узкому проливу между Сингапуром и Сентосой, подвергались нападениям пиратов, которые отбирали у них груз, а иногда и убивали экипаж, что подтверждается большим количеством найденных на острове скелетов.
Саго-Лейн - переулок, который до сих пор называют "улицей смерти". В прежние времена китайские семьи приносили сюда своих стариков и оставляли их умирать, потому что жизненного пространства на всех не хватало.

К главе 31
Кокпит (англ. cockpit), углублённое открытое сверху помещение в кормовой части палубы для рулевого и пассажиров (на катерах и парусных яхтах).
Акр (англ. acre), единица площади в системе английских мер. 1 акр = 4840 кв. ярдам = 4046,86 кв. м
Букит Тимах (англ. Bukit Timah) — холм в Сингапуре высотой 163,63 метров, высшая точка Сингапура. Расположен в центре острова, на котором расположено государство. Окружающая территория застроена как многоэтажными зданиями (кондоминиумами), так и одноэтажными (бунгало, собственность одной семьи).
Фазан-аргус обитает в Юго-Восточной Азии (отряд курообразные, семейство фазановые). Размеры взрослой особи: самцы до 203 см, самки до 76 см. Второстепенные моховые перья на крыле у взрослых самцов отрастают невероятно длинными. Они украшены золотистыми глазчатыми пятнами и играют центральную роль при ухаживании за самками.
Птицы-носороги (лат. Bucerotidae) — семейство птиц отряда ракшеобразных. Включает 57 видов, обитающих в Африке и Юго-Восточной Азии, на островах Тихого и Индийского океанов.
Сатэ - ломтики маринованного мяса, зажаренные на углях.
Крест «За выдающиеся лётные заслуги» (англ. The Distinguished Flying Cross (DFC)) — военная награда Великобритании. Учрежден 3 июня 1918 года. Крестом награждают персонал Королевских военно-воздушных сил за мужество и преданность долгу в период несения службы. Крест выполнен из серебра.
Второй концерт для фортепиано с оркестром до минор, op. 18, был написан Сергеем Рахманиновым в 1900 году и впервые полностью исполнен в Москве 27 октября 1901 года автором с оркестром под управлением А. И. Зилоти.
Рабана - односторонний рамный барабан.
Крис – малайский кинжал; здесь, очевидно, имеется в виду танец с кинжалами.

К главе 32
Тест Роршаха — психодиагностический тест для исследования личности, созданный в 1921 году швейцарским психиатром и психологом Германом Роршахом (нем. Hermann Rorschach). Известен также под названием «Пятна Роршаха».
Лихтерщики – матросы, служащие на лихтерах – судах, доставляющих в порт груз с крупных океанских судов, неспособных пройти в порт из-за большой осадки.

К главе 33
Вестон – реально существующий населённый пункт в графстве Саффолк.
Ипсвич (Ipswich) расположен в графстве Саффолк, неподалеку от восточного побережья Англии. Большую часть его территории занимает одноименный неметропольный округ и административный центр Саффолка.
Джозеф Мэллорд Уильям Тёрнер (англ. Joseph Mallord William Turner, 1775 —1851) — британский живописец, мастер романтического пейзажа, предтеча французских импрессионистов.
Хитроу (англ. London Heathrow Airport) — крупнейший международный аэропорт Лондона. Считается одним из наиболее загруженных аэропортов в мире. Расположен в 24 км (15 милях) к западу от центрального Лондона. Включает 5 пассажирских терминалов и один грузовой. Последний, 5-й терминал, открыт 14 марта 2008 года королевой Елизаветой Второй.
Птифур (петифюр), произошедшее от французского petits fours, используют для обозначения ассорти из разного сорта маленького печенья (или пирожного), которое готовится из одного теста, но отличается оформлением и добавками.
Мато Гроссо – штат в Бразилии; «Мато Гроссо Эксплорейшнз» - фирма, специализирующаяся на разведке месторождений.
20th Century Fox Film (Двадцатый Век Фокс) — американская кинокомпания, расположена в Century City в Лос-Анджелесе, Калифорния.
Century City (Город Века) – торговый и жилой район площадью 176 акров, или 712 тысяч кв. метров, расположенный в Вест-Сайде Лос-Анджелеса. Киностудия «XX Century Fox» в 1961 году из-за финансовых трудностей продала этот участок Уильяму Зекендорфу и алюминиевой кампании Alcoa. Район был задуман как «город в городе», в 1963 году здесь было возведено первое здание.
BNP Paribas (БНП Париба?) — европейский лидер на мировом рынке банковских и финансовых услуг и один из шести сильнейших банков в мире по данным агентства Standard & Poor's. Входит в «большую тройку» французского банковского рынка. Штаб-квартиры — в Париже, Лондоне и Женеве.
Дамаст – то же, что камка (вид плотной ткани)
Гейнсборо (1727 – 1788) - английский живописец, график, портретист и пейзажист.
Уотерфордский хрусталь – хрусталь, изготовленный на заводе в Уотерфорде (Ирландия), славится своим высоким качеством.
Грэм Сазерленд – английский художник (1903 – 1980)
Твил – ткань типа саржи
Утесник (Ulex Europaeas L.) — очень ветвистый колючий кустарник до полутора метров высотой, относящийся к семейству мотыльковых; листья линейные, остро-колючие; желтые цветки одиночные, обыкновенного мотылькового типа; чашечка двугубая, железисто-волосистая; тычинки все спаяны нитями. Дико растет в Западной Европе, на острове Святой Елены, в Капланде. Иногда возделывается как корм для лошадей, а из цветов добывают желтую краску, ветви употребляются как суррогат чая.
Выражение «добрый самаритянин» вошло в поговорку из библейской притчи о самаритянине, спасшем ограбленного путника, рассказанной Иисусом своим ученикам.
Отель Claridge's - одна из исторических достопримечательностей Лондона. Уже более ста лет он привлекает представителей английской аристократии и мирового бомонда. Любовно отреставрированные интерьеры отеля хранят атмосферу эпохи арт-деко. Роскошная курительная комната Claridge's славится огромной коллекцией сигар редких сортов. Гордость отеля – новый ресторан "Gordon Ramsay", названный в честь своего шеф-повара – обладателя трех звезд престижного гида "Мишлен". Расположен отель в самом центре Лондона, в нескольких минутах ходьбы от Гайд-Парка, улицы Оксфорд-Стрит, и Королевской академии искусств.

К главе 34
Бишопгейт (англ. Bishopgate) – улица в деловом центре Лондона Сити.
Bank of England является банком правительства Великобритании. Выполняет функции центрального банка Соединенного королевства, предоставляя кредиты и организуя займы путем выпуска золотообрезных ценных бумаг, помогает в проведении государственной финансово-денежной политики, так как подчиняется Министерству финансов, также располагает широкими, закрепленными законодательно полномочиями контроля над банковской системой, в том числе над коммерческими банками, для которых, оперируя на учетном рынке, является кредитором последней инстанции. Основан в июле 1694 года.
Мерл Оберон (англ. Merle Oberon, 1911 —1979) — британская актриса, номинантка на премию «Оскар» в 1936 году.
Сэр Александр Корда (англ. Sir Alexander Korda, наст. имя Шандор Ласло Келлнер венг. Sandor Laszlo Kellner, 1893 —1956) — британский кинорежиссёр и продюсер венгерского происхождения. В 1942 году Корда стал первым кинорежиссёром, возведённым в рыцарство Британской империи.
Ставрос Ниархос (англ. Stavros Niarchos, 1909 – 1996)– греческий судовладелец, герой светских хроник 50-х – 60-х годов XX века, имевший прозвище «Золотой Грек».
Грир Гарсон (англ. Greer Garson, 1904 —1996), урождённая Эйлин Эвелин Грир Гарсон — популярная в 1940-х годах голливудская актриса.
Дэвид Найвен (англ. David Niven, 1910 — 1983) — английский киноактёр, который в течение полувека работал в Голливуде, специализируясь на ролях британских аристократов с неизменной бабочкой и розой в петлице.
Сэр Ноэл Пирс Кауард (англ. Noel Peirce Coward, 1899—1973) — английский драматург, актёр, композитор и режиссёр.
Булганин Николай Александрович — с 1955 по 1958 год Председатель Совета Министров СССР. Член Политбюро ЦК партии (1948–1958 годы).
Хрущев Никита Сергеевич - член ЦК в1934-1966 годы, член Политбюро (Президиума) ЦК с 1939 по 1964 год, секретарь ЦК с 1949 года, Первый секретарь ЦК с 7 июля 1953 года по 14 октября 1964 года.
Итон Колледж (англ. Eton College, полное название — англ. The King's College of Our Lady of Eton beside Windsor) — колледж, основанный в 1440 году королём Генрихом VI. За время своего существования выпустил восемнадцать премьер-министров Великобритании. Итон находится в 30 км к западу от Лондона, на берегу Темзы, рядом с королевским Виндзорским Замком. Официальный статус школы — частная школа-пансион для мальчиков 13 — 18 лет. Цена за обучение составляет 24,490 фунтов или 50,000 долларов в год. Всего в Итоне учится 1300 студентов, из них 70 не платят за обучение ни пенса, являясь почётными королевскими стипендиатами.
Harrow (Харроу) - элитная английская частная школа, основана в 1572 году по указу королевы Елизаветы. Она занимает около 360 акров земли на живописных холмах Harrow Hills всего в 10 милях от Лондонского Сити. Harrow закончили Лорд Байрон и Шеридан, 5 премьер министров Англии и сэр Уинстон Черчилль, Король Хусейн, принц Туниса Александр, физик и нобелевский лауреат Лорд Рейли, изобретатель фотографии Фокс-Тэлбот и многие другие знаменитости.
Пешавар - город на северо-западе Пакистана, на реке Бара, притоке реки Кабул, близ Хайберского, перевала. Административный центр Северо-Западной Пограничной провинции.
Махарани - (санскрит "великая царица") - жена махараджи.
Мов – розово-лиловый цвет
Сомелье? (фр. sommelier) [s?m?lje] или виночерпий — работник ресторана, ответственный за приобретение, хранение вин и представление их клиенту. Сомелье составляет винную карту, занимается дегустацией вин и даёт рекомендации по выбору напитков посетителям ресторана. Сомелье в своей работе пользуется специальным «штопором сомелье». Обучение сомелье проходит в специальных школах сомелье, где помимо теоретических знаний об истории вина и винодельческих регионах, будущие сомелье учатся раскладывать ароматы вина на составляющие и интерпретировать полученные букеты. В результате профессиональный сомелье по ароматам вина способен определить качество напитка, сорт винограда, и иногда регион происхождения вина и его возраст. Обоняние тренируется с помощью специальных наборов винных ароматов, с образцами запахов встречающихся в букетах.
Шато Мутон-Ротшильд (фр. Chateau Mouton-Rothschild) — французское бордосское винодельческое хозяйство, расположенное в коммуне Пойяк, округа Медок. Согласно «Официальной классификации вин Бордо 1855 года» и изменениям, внесенных в неё в 1973 году, относится к категории Первых Гран Крю или Premier Grand Cru Classe, то есть высшей категории в классификации. Входит в пятерку лучших производителей Бордо вместе с Шато Лафит-Ротшильд, Шато Марго, Шато Латур и Шато О-Брион.
Производит два красных вина с собственных виноградников: Chateau Mouton-Rothschild (основное или «первое» вино хозяйства), Le Petit Mouton de Mouton Rothschild («второе» вино хозяйства) и белое сухое вино категории Bordeaux AOC — Aile d’Argent. Кроме производимых хозяйством великолепных вин, также известно особым подходом к оформлению бутылочных лицевых этикеток. Этикетка для каждого нового года урожая является репродукцией картин или набросков, созданного известными художниками и публичными лицами.
Гроувнор Сквер (Grosvenor Square) – площадь-сквер в центре Лондона. В районе Мэйфэйр, центр владения Мэйфэйр Герцога Вестминстерского, и названа по его фамилии. На этой площади более двухсот лет находится посольство США в Великобритании.
Девоншир, или Девон (англ. Devonshire, сокращенное англ. Devon) — графство в юго-западной Англии.
Коньяк «Наполеон» - коньяк с выдержкой не менее шести с половиной лет.
Площадь Беркли-сквер находится в районе Мэйфэйр. В этом аристократическом квартале жили герцог Веллингтон, лорд Байрон, премьер-министры, пэры.
Jaguar E-type – «Ягуар» 1961 года выпуска, спортивный автомобиль, малый по высоте и с длинным капотом. Технические характеристики: мотор ХК, рядная «шестерка» объемом 3781 куб.см и мощностью 260 л.с. при 5500 об./мин, с тройным карбюратором SU; кузов типа монокок с треугольной рамной платформой спереди, на которую крепили двигатель; полностью новая независимая подвеска конструкции Боба Найта, одна из самых совершенных в то время; задний привод, дисковые тормоза Dunlop с усилителем, дифференциал. Максимальная скорость составила 240 км/час, разгон до скорости 96 км/час занимал 7 секунд.
Пьер Боннар (фр. Pierre Bonnard, 1867 —1947) — французский живописец и график, который вошёл в историю искусства как один из величайших колористов XX века. В молодости возглавлял группу художников «Наби».
Осмотические – здесь употреблены в значении «размытые, нечёткие».
Эгон Шиль (Egon Schiele) (1890—1918) — австрийский художник-экспрессионист. Большую часть жизни был не в ладах с критикой и обществом. Шиль сделал эротизм одной из главных тем своего творчества и даже в 1912 году был на короткий срок заключен в тюрьму за непристойность.
Холм Венеры – лобок (женский)
Симфония №6, названная Бетховеном «Пасторальной»

К главе 35
Рен (Wren) Кристофер (1632—1723), английский архитектор и учёный. Между 1649 и 1653 годами изучал математику в Оксфордском университете. С 1657 года - профессор астрономии в Лондоне, с 1661года в Оксфорде. В 1681—83 годах - президент Лондонского королевского общества. Обратившись с 1660-х годов к архитектуре, стал крупнейшим представителем английского классицизма. План реконструкции Лондона, составленный им после пожара 1666 года, не был осуществлен, но зодчий построил в Сити многочисленные жилые дома, а также церкви, отличающиеся необычайным разнообразием конструктивных и пространственных решений. Главное произведение Рена — собор святого Павла в Лондоне (1675—1710), являющийся самым большим протестантским храмом в мире и гармонично объединяющий в своей композиции осевую систему с центральнокупольной. Среди других лондонских построек Рена — величественные ансамбли госпиталей в Челси и Гринвиче.
Лондонский Тауэр (англ. Her Majesty's Royal Palace and Fortress, Tower of London) — крепость, возведённая на северном берегу реки Темза, исторический центр города Лондон. Одно из старейших исторических сооружений Великобритании, долгое время служившее резиденцией английских монархов. Сегодня Тауэр является одновременно памятником истории и музеем, включённым в список объектов, принадлежащих к всемирному наследию ЮНЕСКО.
Максимилиан I (нем. Maximilian I; 1459—1519 гг) — король Германии (римский король) с 1486 года, император Священной Римской империи с 1508 года, эрцгерцог Австрийский с 1493года, реформатор государственных систем Германии и Австрии и один из архитекторов многонациональной державы Габсбургов, распространившейся не только на половину Европы, но и на заморские колонии.
Генрих VIII Тюдор (1491-1547) - король Англии с 22 апреля 1509 года. Больше всего известен необычным для христианина числом браков, некоторые из которых заканчивались казнью бывшей супруги, уничтожением политических противников, среди которых был и великий гуманист Томас Мор (автор «Утопии»). Генрих VIII также прославился церковной реформой, приведшей к отделению от католицизма англиканской церкви, с последующими жесточайшими гонениями на упорствующих католиков.
Максимилиан I преподнес в дар Генриху VIII полный доспех с этим шлемом. Сам доспех имитировал роскошную «гражданскую» одежду тогдашнего аристократа-модника, т.е. был костюмным доспехом. Но до наших дней дошёл только шлем «Рогатый Макс». И доспех, и шлем должны были демонстрировать высочайший статус их владельца, и предназначались для разных парадных церемоний на турнирах и прочих праздников. Поэтому отверстия на маске-забрале вполне функциональны. Человек, надевший шлем, может видеть «глазами», дышать через «ноздри», и говорить через «рот». Очки историки связывают с близорукостью Генриха VIII.
Чаринг-Кросс (Charing Cross) — перекрёсток главных улиц Вестминстера — Уайтхолла, Стрэнда и Пэлл-Мэлла (точнее, Кокспур-стрит) с южной стороны Трафальгарской площади. Это место считается географическим центром Лондона и отсюда отсчитываются расстояния до других объектов городской инфраструктуры (раньше эту роль выполняли Лондонский камень и Сент-Мэри-ле-Боу).Название происходит от поклонного креста, который Эдуард I велел установить здесь, у деревушки Чаринг, в память о своей супруге Элеоноре Кастильской. Этот крест, как и ещё одиннадцать, обозначал места, где останавливался гроб с её телом при транспортировке в Вестминстерское аббатство.
С Чаринг-Кроссом связаны важные события Английской революции. В 1647 году парламентским декретом было постановлено крест Элеоноры снести, а после восстановления монархии на его месте казнили цареубийц. С 1675 года на месте креста возвышается конный памятник казнённому Карлу I. Рядом с ним был установлен позорный столб, где прилюдно секли преступников.
В викторианскую эпоху в связи с возведением несколько восточнее, между Стрэндом и Темзой, грандиозного вокзального комплекса Чаринг-Кросс перед его фасадом в пышных формах неоготики был воссоздан Чарингский крест королевы Элеоноры.
Чаринг Кросс Роуд – улица, идущая от Чаринг Кросс
Королевский театр в Ковент-Гардене (англ. Theatre Royal, Covent Garden) — театр в Лондоне, с 1946 года служащий местом проведения оперных и балетных спектаклей, домашняя сцена Лондонской Королевской оперы и Лондонского Королевского балета. Расположен в районе Ковент-Гарден, по которому и получил название.
«То?ска» (итал. Tosca) — опера Джакомо Пуччини, одна из самых репертуарных в театрах мира. Либретто Луиджи Иллики и Джузеппе Джакозы по одноименной драме Викторьена Сарду (1887). Премьера состоялась в Театро Костанци в Риме 14 января 1900 года.
Шафтсбери Авеню – улица, выходящая на площадь Пикадилли и названная в честь лорда Шафтсберри, известного филантропа Викторианской эпохи.
«Уайтс» (White's) – лондонский клуб джентльменов, основанный в 1693 году итальянским иммигрантом Франческо Бьянко, или, на английский лад, Фрэнсисом Уайтом. Первоначально там подавали горячий шоколад, в то время дорогой и редкий десерт, поэтому ранее он назывался «Шоколадный Дом миссис Уайт», но со временем превратился в респектабельный элитный клуб.
Кокни - один из самых известных типов лондонского просторечия, на котором говорят представители низших социальных слоёв населения Лондона.
Банка варенья (легковой автомобиль), трам-тара-рам (паб), сосиска в тесте (Пол) и кенгуру (еврей).
Нью Бонд Стрит (New Bond Street) является частью улицы Бонд Стрит, соединяющей Оксфорд Стрит и Пикадилли. Здесь расположено множество бутиков и ювелирных салонов.
«Берлингтон Аркейд» (The Burlington Arcade) – крытая тогровая галерея за улицей Бонд.
Большой универмаг женской одежды
The Shambles (Шэмблз) - самая известная улица Йорка. Получила свое название в средневековье. Здесь работали мясники, которые после разделки мяса раскладывали остатки на полках снаружи своих лавок, эти полки назывались "шэмбэлз".
«York's weavers» (Йоркс Виверс» - старинная гильдия ткачей и красильщиков, возрождённая в 1960 году. Здесь, очевидно, имеется в виду магазин при гильдии.
Тюдоры (англ. Tudors, ед. ч. Tudor) — королевская династия Англии в 1485—1603 годах.
Колледж святого Уильяма. История его такова: монахи раньше жили в семьях бедных крестьян. Будучи молодыми людьми, послушники излишне интересовались местными молодыми девушками. Дабы исключить их грехопадение, и был специально построен колледж, в котором монахи стали жить и учиться. Это создало возможность контролировать их поведение. Внутри этой монастырской школы сохранились с 14 века фигурки 12 месяцев и оконные резные переплеты. Также здесь выставлена церковная утварь XII века.
Уитби - древний бенедиктинский монастырь. Здесь Брэм Стокер поселил графа Дракулу.
Баттертабз - узкие каменные расщелины в холме, уходящие ступенчато вниз на 15-20 метров. Из-за того, что в них почти не попадает солнечный свет и там всегда холодно, местные крестьяне раньше хранили там масло.
Фьючерсные сделки, фьючерсы (англ. futures — товары, закупаемые заблаговременно, с упреждением) — заключаемые на биржах особые форвардные срочные соглашения, сделки купли-продажи сырьевых товаров, золота, валюты, ценных бумаг по ценам, действующим в момент сделки, с поставкой купленного товара и его оплатой в будущем. До исполнения сделки покупатель вносит небольшую гарантийную сумму. Основная цель фьючерсной сделки — получение разницы в ценах (курсах), возникающей к ликвидационному сроку, то есть разницы между ценой контракта в день его заключения и исполнения. Проигравшая сторона уплачивает разницу путем заключения обратной (оффсетной) сделки на покупку или продажу аналогичной партии товара по реальной биржевой цене. Выигравшая сторона заключает такую же оффсетную сделку и посредством нее получает свой выигрыш. Чаще всего фьючерсные сделки заключаются не в целях окончательной покупки и продажи товаров, а с целью страхования (хеджирования) будущей сделки с наличным товаром или получения прибыли за счет последующей перепродажи товара. Фьючерсными можно также назвать сделки по образцам еще не произведенного товара.

К главе 37
«Плаза» («The Plaza») – респектабельный отель на Пятой Авеню.
«Equity Funding Corporation of America» рухнул после разразившегося в 1973 году скандала,
когда бывший сотрудник компании Рональд Секрист и аналитик в области безопасности Рэй Диркс заявили о крупном финансовом мошенничестве с применением компьютерных технологий.
Фирме «Аэро Спейслайнз» было поручено оценить возможности проектов самолетов для перевозки крупногабаритных грузов: ступеней ракетоносителей, агрегатов самолетов, бурового оборудования и т. д. Работа по переоборудованию самолета Боинг B-377 Стратокрейсер (Boeing B-377 Stratocruiser) для этих целей началась в 1961 году: фюзеляж расширили на 5,08 м (16 футов 8 дюймов), была добавлена новая конструкция в виде "пузыря" над вершиной фюзеляжа, чтобы иметь возможность загружать агрегаты диаметром до 6,02 м (9 футов 9 дюймов). Получившийся в результате B-377PG Прегнант Гуппи (B-377PG Pregnant Guppy) совершил первый полет 19 сентября 1962г. и с лета 1963г. использовался по контракту с НАСА (NASA) для перевозки оборудования для космической программы. Затем последовал еще больший самолет B-377SG Супер Гуппи (B-377SG Super Guppy). Он характеризовался не только фюзеляжем с грузовым отсеком необычно больших размеров - общей длиной 33,17 м (108 футов 10 дюймов), шириной 7,62 м (25 футов) и высотой 7,77 м (25 футов 6 дюймов), но и увеличенным размахом крыла и четырьмя турбовентиляторными двигателями с тягой 5220 кВт (7000 л.с.). Это был единственный самолет, который смог перевезти третью ступень ракетоносителя Сатурн 5 и стартовую ступень лунного модуля. В Европе эксплуатировались четыре самолета Гуппи-201, приобретенные компанией Эйрбас Индастри (Airbus Industrie) для перевозки крупногабаритных агрегатов самолетов различных типов, производимых этой компанией. Самолеты Гуппи-201 также были переработаны из конструкции Боинга B-377/C-97 за счет увеличения размаха крыла и оснащения двигателями Эллисон (Allison) 501-D22C. Они имели грузовой отсек максимальной длины 33,99 м (111 футов 6 дюймов), высоты 7,77 м (26 футов 6 дюймов), ширины 7,65 м (25 футов 1 дюйм) и полезного объема 1104,4 куб.м (39000 куб. футов). Чтобы облегчить погрузку и разгрузку, передняя часть фюзеляжа могла поворачиваться на 110о, обеспечивая беспрепятственный доступ в грузовой отсек. Самолеты Гуппи-201 находились в эксплуатации с 1972г.
Санта Инез (Santa-Ynez Valley) – винодельческая долина в округе Санта Барбара, Калифорния.
Треднидл стрит (Threadneedle Street) – деловая улица в центре Лондона, на ней находится Английский Банк ( Bank of England), а до 2004 года здесь находилась и лондонская фондовая биржа.
Саут Одли стрит (South Audley Street) – улица в престижном районе Лондона Мэйфэйр.
Белый рыцарь (White Knight) в бизнесе – человек или организация, оказывающий дружеское содействие компании, испытывающей финансовые трудности.

К главе 38
Коста Браво – город-курорт в Испании.
Ладгейт Хилл (Ludgate Hill) – холм в лондонском Сити, на нём расположен Собор Святого Павла.
Гебридские острова (Hebrides) — архипелаг в Атлантическом океане у западных берегов Шотландии. Входит в группу Британских островов.
Обан (Oban) — популярный город-курорт в Шотландии. Расположен в области Аргайл и Бьют.

К главе 39
Росс-оф-Малл (Ross of Mull) – крупнейший полуостров острова Мулл, длиной 28 километров, образующий его юго-восточную часть.
«Скеллиг Армз» (Skellig Arms) – возможно, «Руки Утёса».
Иона ( Iona) — остров в Шотландии в архипелаге Внутренних Гебридских островов. Название в переводе с гэльского — Остров Святого Колумбы. Лежит в полутора километрах от острова Малл.
Drambuie (русск. Драмбуе, Драмбюи) — ликёр, приготовленный из выдержанного шотландского односолодового виски с ароматом мёда, аниса, шафрана, мускатного ореха и различных трав.
Высокий Крест Килдалтона (The Kildalton Cross) - монолитный высокий кельтский (с каменным кольцом) крест во дворе бывшей общинной церкви Килдалтона (от шотландского гаэльского Cill Daltain, «Церковь Пасынка», т.е. святого Иоанна Евангелиста) на острове Айлей на Внутренних Гебридах. Был высечен, вероятно, во второй половине VIII века н.э. и очень близок по дате и внешнему виду к крестам на Ионе. Считается одним из наиболее сохранившихся не только в Шотландии, но и во всей западной Европе
Пикты – вымерший народ, обитавший в Раннем Средневековье на севере Шотландии.
Нортумбрия (Northumbria), одно из королевств, сложившихся в ходе англосаксонского завоевания Британии. Образовалось в начале 7 века в результате слияния королевств англов Берниции и Дейры.
Крест как символ веры появился задолго до христианства. Кресты были обнаружены в погребальных захоронениях практически всех народов задолго до того, как люди разных континентов и рас впервые увидели друг друга. Ацтеки и этруски в разных концах земли, даже не подозревая существования друг друга, еще за 1000 лет до рождества христова украшали им свои храмы. При раскопках в Пенджабе была найдена буддийская медаль с изображением Великого Избавителя, который тоже держал крест в руке. Крестом пользовалась династия Птолемеев в Египте, которые изображались только с этим знаком в руках, и это означало, что они являются спасителями Египта. В целом же во всем языческом мире крест служил для обозначения символов победы и могущества.
Остров Джура (Jura) относится к группе Гебридских островов. Старинное название Джуры Dyr Oe означает «олений остров» - на острове живет всего около двухсот жителей и не менее шести тысяч оленей. Остров состоит из двух восьмисотметровых гор, соединенных между собой узкой перемычкой. Из-за такого строения Джура напоминает бюстгальтер, и даже название гор – Папы - переводится со скандинавского как «грудь».
Джордж Оруэлл (George Orwell, настоящее имя Эрик Артур Блэр, 1903 — 1950), английский писатель и публицист.
«1984» ( Nineteen Eighty-Four) — фантастический роман Джорджа Оруэлла с элементами сатиры, изданный в 1949 году. «1984» наряду с такими произведениями, как «Мы» Евгения Ивановича Замятина (1920), «О дивный новый мир» Олдоса Хаксли (1932) и «451 градус по Фаренгейту» Рэя Брэдбери (1953), считается одним из известнейших произведений в жанре антиутопии, предупреждающем об угрозе тоталитаризма.
сейлидх - костюмированный праздник с танцами
Шотландская кадриль (Eightsome Reel) – род кадрили, в которой участвуют четыре пары.
Весёлые гордонцы (Gay Gordons) – старомодный танец, популярный в XIX и в начале XX века. Пары делают одинаковые движения, как правило, кружась по залу. Название восходит к полку шотандских горных стрелков под командованием Гордона.
Удалой белый сержант (Dashing White Sergeant) – шотландский народный танец, род кадрили. Исполняется группой из шести танцоров.
Пиктограф, или пиктограмма – элемент пиктографии, (от •лат. pictus - писанный красками и •греч. grapho - пишу), древнейшей, добуквенной системы письма, средством которого являются рисунки.
Колумба, в миру Кримтан (Crimthann), прозванный современниками Колумба, Колум Килле, что означает «Голубь Церкви», 521 - 597годы) — ирландский святой монах, проповедник христианства в Шотландии. Святой Колумба считается одним из «двенадцати апостолов Ирландии». В 563 году святой Колумба основал первый монастырь на территории нынешней Шотландии.

К главе 40
Торосей - викторианский дом в неоготическом стиле. Замок был возведен знаменитым шотландским архитектором Дэвидом Брюсом в середине XIX века, когда родовой замок клана МакЛинов из Дуарта окончательно пришел в упадок. Сейчас замок является семейным домом рода Торосей, здесь все еще проживают члены клана.
Клайд (англ. Clyde, гэльск. Cluaidh) — восьмая по величине река в Великобритании и третья в Шотландии, расположена на юге Шотландии. Осенью и зимой многоводна. На реке Клайд расположен один из крупнейших городов Великобритании — Глазго.
Чансери Лейн (Chancery Lane) была построена приблизительно в 1160 году рыцарями-тамплиерами на земле, которой они владели. Улица идёт с севера на юг, раньше называлась Новой улицей. Современное название восходит к временам Ральфа Невилла, бывшего Епископом Чичестерским и Лордом-Канцлером Англии, когда в 1227 году король Генрих III предоставил ему эту землю для строительства дворца. Таким образом, Чансери лейн – это искажённое Чанселлор лейн (Канцлеров переулок).
Боннар Пьер (Bonnard, 1867 —1947), французский художник. В конце 1880-х годов учился в Школе изящных искусств и в академии Жюлиана в Париже. Испытал влияние японской гравюры и П. Гогена. Связанные с декоративностью позднего импрессионизма пейзажи, бытовые сцены, интерьеры, ню и натюрморты Боннара отличаются лирической созерцательностью.
Уильям Хогарт ( William Hogarth; 1697 — 1764 ) - английский художник, иллюстратор, гравер и теоретик искусства.
Клэфэм Джанкшн - крупный государственный железнодорожный узел.

К главе 41
«Джет Рейнджер» – один из наиболее популярных вертолетов в истории авиации. Регулярно появляясь в кинофильмах и на телеэкранах, вертолеты Белл 206 стали первыми, получившими большое распространение в качестве легких транспортных и административных винтокрылых машин. Хотя появились более совершенные вертолеты, «Джет Рейнджеры» до сих пор выпускаются серийно вместе с более крупным вариантом 206L «Лонг Рейнджер».
«Колизей» (Coliseum) – легкоатлетический стадион на 95 тысяч мест, единственный стадион в мире, дважды принимавший Олимпийские Игры – в 1932 и 1984 годах.
Каннелюры (от франц. cannelure — желобок) в архитектуре, желобки — вертикальные на стволе колонны или пилястры и горизонтальные на базе колонны ионического ордера.
«Ханивелл» (Honeywell International, Inc.) — крупная американская корпорация, производящая электронные системы управления и автоматизации.
«Спаго» («Spago») – престижный ресторан в Беверли Хиллз, принадлежащий Вольфгангу Паку, владельцу сети из 80 престижных ресторанов. Посетители могут наблюдать за процессом приготовления блюд на кухне через цветные витражные стёкла. Есть также внутренний дворик с садом.
«Ма Мезон» («Ma Maison») – один из самых известных и роскошных ресторанов Лос-Анджелеса. Вольфганг Пак (см. ссылку выше) начинал свою карьеру шеф-поваром именно в этом ресторане.
Девять тысяч квадратных футов равно приблизительно 840 квадратным метрам
Обнаруженный мореплавателем Хуаном Родригес Кабрильо в 1542 году, остров Санта-Каталина, или просто Каталина, лежит в водах Тихого океана юго-западнее Лос-Анджелеса. Остров широко известен своими уникальными экосистемами с 400 видами растений, 100 разновидностями птиц и многочисленными видами млекопитающих (это одно из немногих мест в стране, где в естественной среде обитают американские бизоны) и является одним большим заповедником. В столице и единственном городе острова - Авалоне - можно увидеть бывшее Казино (1929 г.) с его знаменитым танцевальным залом, в котором выступали многие звезды музыки, огромный театр, музей острова, художественную галерею, башню Чаймис, старый особняк Ригли (в наши дни отель) и одноименные мемориальные ботанические сады.

К главе 42
Пьер Огюст Ренуар (фр. Pierre-Auguste Renoir, 1841-1919) — французский живописец, график и скульптор, один из основных представителей импрессионизма.
Виллем де Кунинг (нидерл. Willem de Kooning, 1904-1997) — ведущий художник и скульптор второй половины XX века, один из лидеров абстрактного экспрессионизма.
Андре Дерен (Andre Derain, 1880–1954 г) французский художник, график, театральный декоратор, скульптор, керамист.
Жорж Руо (фр. Georges Henri Rouault, 1871—1958) — французский живописец и график, наиболее крупный представитель французского экспрессионизма.
Пабло Руис Пикассо (Picasso Pablo, 1881—1973), испанский художник и скульптор, с 1904 года проживавший во Франции. Пикассо - изобретатель новых форм живописи, новатор стилей и методов, и один из наиболее плодовитых художников в истории. Пикассо создал более чем 20 тысяч работ.
Биг Сур (англ. Big Sur) – малонаселённая часть центрального побережья Калифорнии, где горы Санта-Лючия резко поднимаются из глубин океана. Как и все калифорнийское побережье, Биг-Сур возник в результате вулканической деятельности миллионы лет назад. Вулканы сформировали причудливые утесы, океан промыл в них замысловатые бухты, создав потрясающие ландшафты, принесшие Биг-Суру славу самого красивого участка побережья Калифорнии.
«Мэджик Пэн» (англ. The Magic Pan, Волшебная Сковородка) – американская сеть ресторанов, специализировавшаяся на блинах, теперь несуществующая. Была популярна с конца 70-х до начала 90-х годов прошлого века.
Отель Hyatt Regency Century Plaza расположен на западе Лос-Анджелеса, в квартале Century City, рядом с торговым центром. Отель выходит на центр развлечений Эй.Би.Си. и окружён 10 акрами красивых садов. Отель Hyatt Regency Century Plaza предлагает к размещению очень большие номера с видами на Тихий океан на западе и Беверли Хиллз и Голливуд на востоке. Номера обставлены мебелью из тика и красного дерева и письменными столами с мраморной столешницей. К услугам гостей отеля Hyatt Regency Century Plaza - столовая клубного типа, предлагающая тихоокеанскую кухню, кафе, бар, рестораны, банкетные и конференц-залы, комнаты отдыха, большой, отделанный мрамором, элегантный вестибюль с колоннами и люстрами, 2 открытых бассейна, турбюро, номера для некурящих, удобства для инвалидов, 8 лифтов, обслуживание в номерах 24 часа.
Л.-А. – Лос-Анджелес
Ласки драйв – улица, идущая к югу от пересечения Уилширского бульвара и бульвара Санта- Моники.
СССР и ряд других социалистических стран бойкотировал эти игры. Это была ответная мера на бойкот рядом ведущих капиталистических стран XXII Олимпийских Игр в Москве. Игры в Лос-Анджелесе открыл тогдашний президент США Рональд Рейган.
Карсон (англ. Carson) — город в округе Лос-Анджелес, штат Калифорния. Статус города получен 20 февраля 1968 года. Карсон расположен в 21 километре к югу от центра Лос-Анджелеса и является его пригородом. Карсон является самым молодым муниципалитетом в Саут-Бэй, районе Большого Лос-Анджелеса.
Кабо-Сан-Лукас (исп. Cabo San Lucas) — город в Мексике, входит в штат Южная Нижняя Калифорния и муниципалитет Лос-Кабос. Население 56 811 человек. Один из популярных морских курортов Мексики. Город основан в 1917 году.

К главе 43
Пойнт Лобос (Point Lobos) – уникальный заповедник в Калифорнии, включающий в себя сушу и два морских заповедника.
Роберт Льюис Стивенсон (англ. Robert Louis Stevenson, первоначально Robert Lewis Balfour Stevenson; 1850—1894 годы) — шотландский писатель и поэт, автор всемирно известных приключенческих романов и повестей, крупнейший представитель английского неоромантизма.
Хайвей №1 – обиходное название Государственной Дороги №1, идущей вдоль большей части тихоокеанского побережья Калифорнии.
Каса де Оро (Casa de Oro) – в переводе с испанского Золотой Дом. В окрестностях Сан-Диего есть район с таким же названием.
Кармель (Carmel) – местность в Калифорнии, а также одноимённый городок. Кармель получила своё название после её открытия в 1602 году испанским исследователем, монахом-кармелитом Себастьяном Вискаином.
Ледяник, хрустальная трава, полуденник, - однолетнее растение из рода Мезембриантемум семейства аизовых. Листья мясистые, покрыты блестящими сосочками, создающими впечатление сплошного ледяного покрова. Родина - Южная Африка; произрастает в Средиземноморье, Южной Австралии, на Канарских островах. Культивируют как декоративное растение. Листья ледяника используют в качестве салата.
Фрисби – игра с летающей тарелкой.
Дежа вю? (фр. deja vu — уже виденное) — психическое состояние, при котором человек ощущает, что он когда-то уже был в подобной ситуации, однако это чувство не связывается с определённым моментом прошлого, а относится к «прошлому вообще».
Карл Льюис (Frederick Carlton Lewis) — выдающийся американский легкоатлет, который выиграл 10 олимпийских медалей, из которых 9 золотых и 10 медалей чемпионатов мира, 8 из которых были золотыми. Лучшие результаты показывал в беге на 100 м, прыжках в длину, а также в командной эстафете 4х100 м. Один из немногих спортсменов, сумевших завоевать «золото» на 4 Олимпиадах подряд в одном и том же виде (1984, 1988, 1992 и 1996 — прыжки в длину). Трижды подряд признавался лучшим легкоатлетом мира.
Непенте (лат. nepenthe) – в мифологии напиток, дарующий забвение.
Суп, изготовленный в ресторане "Pea Soup Andersen's", расположенном в Буэллтоне, Калифорния.
В Напа Вэлли (Калифорния) около 80% пригодных земель используется для выращивания винограда и производится великолепное вино, многие виды которого конкурентоспособны с французскими винами. Вина из Напа Вэлли отличаются ароматом и полнотой вкуса.

К главе 44
Парка - удлиненная утепленная куртка, как правило, с капюшоном. Популярность парки объясняется ее удобством и простотой ухода. Парка или анорак (как ее иногда называют) обычно имеет подкладку из натурального или искусственного меха, а меховая оторочка украшает края капюшона, защищая лицо от пронизывающего ветра и холода.

К главе 45
Форт Нокс (англ. Fort Knox) — военная база в штате Кентукки, место хранения золотого запаса США.
Томас Чиппендейл (Thomas Chippendale; 1718—1779) — крупнейший мастер английского мебельного искусства эпохи рококо и раннего классицизма. Изготовленная из красного дерева, мебель этого мастера отличалась сочетанием рациональности форм, ясности структуры предмета с изяществом линий и прихотливостью узора.
Уотерфорд – город в Ирландии, известный хрустальным заводом.
Линкольн Хайтс (Lincoln Heights) – район к востоку от центральной части Лос-Анджелеса.
Третья и Мэйн – улицы в юго-восточной части Лос-Анджелеса. Переулок – возможно, Спринг Стрит.
Дахау (Dachau) - первый концентрационный лагерь в фашистской Германии. Был создан в марте 1933 на окраине города Дахау (17 км от Мюнхена). Всего за время существования лагеря в нём находились в заключении 250 тысяч человек из 24 стран, в том числе и из Советского Союза; около 70 тысяч были зверски замучены или убиты, 140 тысяч переведены в другие концлагеря, 30 тысяч дожили до освобождения. В Дахау проводились преступные «медицинские опыты» над людьми. В годы 2-й мировой войны 1939—45 годов концлагерь имел около 125 лагерных отделений и т. н. внешних команд на военных предприятиях Южной Германии и Австрии. Действовавшая в Дахау подпольная организация заключённых во главе с интернациональным комитетом 28 апреля 1945 года, за день до прихода американских войск, подняла восстание, сорвав фашистский план уничтожения оставшихся в живых заключённых. В 1960 году в Дахау открыт памятник погибшим.
Центр Паркера (Parker Center) являлся с 1954 года по октябрь 2009 года штабом Департамента Полиции Лос-Анджелеса. Назван по имени бывшего шефа Департамента Уильяма Х. Паркера.
«Джет Рейнджер» - такой же вертолёт, принадлежащий Феликсу Эрвину, стоит на крыше «Веллингтон Хауса».