ПОЭТ - СЧАСТЛИВЧИК

Cергей Могилевцев


ПОЭТ-СЧАСТЛИВЧИК

сказка

Один поэт скитался с сумой по берегу моря и считал себя несчастнейшим существом на свете. В суме у него лежали сти­хи и нехитрые пожитки, а сам он был бос, оборван, нечесан, и зарос густой бородой, при виде которой редкие путники, посещавшие глухие места, в которых обитал поэт, в испуге шара­хались прочь. Кроме того, поэту было уже довольно много лет, он начал лысеть, седеть, и у него осталось всего лишь поло­вина, или даже меньше, зубов из того количества, которым обычно природа одари­вает человека. У него не было денег, чтобы купить себе хо­рошую обувь, и поэтому на ногах у него были подвязаны куски автомобильных покрышек, которые выполняли роль сандалий. Пи­тался он неизвестно чем, жил в шалашах, которые сам же себе и строил в расселинах береговых утесов, и так одичал, что не верил уже, что сможет когда-нибудь вернуться к нормальной человеческой жизни. Он был членом сообщества заброшенных по­этов, неизвестно по какой причине оказавшихся на самом краю жизни. Короче говоря, положение его было аховое, и насмешница-судьба, взглянув на него, не поставила бы за такое жал­кое существо и последнего ломаного гроша.
И вот однажды некая странствующая фея, случайно оказавшаяся в этих глухих местах, увидела несчастного поэта, и, сжалившись, решила помочь ему. Она была доброй феей, и обы­чно помогала попавшим в беду рыбакам, которых на льдине уне­сло в далекое море, несчастным девушкам, которых с ребенком на руках бросили безжалостные юноши, разным безногим, убогим и юродивым, которых немало скитается в столь отдаленных мес­тах, и была уверена, что сможет помочь и поэту. Тут же пос­тавив походный шатер странствующей феи, в котором было все, что требовалось для подобной благотворительности, а именно: сушеные лягушки и змеи, вымоченные в уксусе крысиные хвосты, жало гигантской осы, яд скорпиона, жир доисторического еди­норога, крылышки эльфов, зубы дракона, настойка из цветов волшебного папоротника, и прочие волшебные вещи, – разложив и развесив все это в своем походном шатре, она разожгла в очаге огонь, и принялась колдовать, ища для поэта приемле­мый путь к спасению. Однако выяснилась пренеприятная вещь, а именно, что таких путей у поэта почти не осталось, ибо когда-то давно, на заре его поэтической юности, некие высшие силы наказали поэта за его злобный и несносный характер.
Однако фея не собиралась сдаваться, и, раздув побольше огонь в очаге, и размешав в котелке волшебное зелье, в котором были и зубы дракона, и цветок волшебного папоротника, и жир доисторического единорога, она сварила-таки потрясающий суп­чик, которым незаметно и ненавязчиво накормила поэта. Соб­ственно говоря, поэт просто-напросто, проснувшись утром от мороза и голода, увидел рядом с собой котелок с аппетитным супчиком, который тут же, не задумываясь о том, откуда он взялся, и съел. После чего судьба поэта кардинально переменилась, а фея, удовлетворенно хмыкнув, свернула свой поход­ный шатер, и полетела дальше по своим волшебным делам.
И началась у поэта совершенно новая жизнь. Вечером он, как обычно, заснул в своем шалаше, через крышу которого про­текала вода и были видны далекие холодные звезды, а утром, проснувшись, увидел рядом с собой узелок с довольно прилич­ной одеждой. Ничуть не удивившись этому, ибо он привык полу­чать милостыню от случайных людей, поэт тут же оделся, и, главное, обулся, ибо, надо честно сказать, ему до смерти надоели обрезки автомобильных покрышек, в которых он ходил, как в сабо, или в сандалиях, вызывая смех одних случайных прохожих и искреннее сочувствие других. В узелке, помимо одежды, оказалось немного денег, и поэт отправился к ближайшей деревне, где у местного цирюльника подстриг свою се­деющую шевелюру, а также свирепую бороду, оказавшись в ито­ге весьма симпатичным не то молодым, не то уже пожилым человеком. Он так долго не смотрел на себя в зеркало, что действительно сразу не мог сообразить, кем он в итоге стал, и пока он об этом раздумывал, обмениваясь с цирюльником заме­чаниями о погоде и видах на урожай, мимо окна прошла одна весьма энергичная дама, по профессии поэтесса, оказавшая­ся здесь совершенно случайно. Дама была в том волнующем во­зрасте, когда тоже нельзя сразу сказать, то ли она молодая особа, то ли уже не очень, и это ее, надо сказать, довольно сильно бесило. Некоторые вообще за глаза называли даму старушкой, но вслух ей об этом говорить не осмеливались, пото­му что дама была очень влиятельной, и в провинциальном го­роде, где она обитала, считалась настоящей львицей. Случай­но взглянув в окно, и увидев рядом с цирюльником седовласого господина, которого в этот момент как раз освежали туалетной водой, она сразу же поняла, что это как раз то, что ей нужно. Дама была многоопытной, и моментально сообра­зила, что это несчастный поэт, автор многих сотен стихотво­рений, которые он носит в специальной торбе у себя за пле­чами, и что он нуждается в ее руководстве. Моментально посвежевший поэт был извлечен из объятий цирюльника, ему было наговорено множество комплиментов, а после он вообще оказал­ся в квартире у дамы, которая, как уже говорилось, была поэ­тессой, и обитала в провинциальном городе, весьма богатом на поэтические таланты. Поэт тут же стал посещать разные поэти­ческие кружки, где он взахлеб читал свои выстраданные стихо­творения, радуясь, что обращается ныне не к чайкам, и не к мокрым береговым утесам, а к своим собратьям-поэтам, многие из которых были так же плешивы, как он, и носили такие же седые пакли, а также такие же тронутые серебром бороды. Он был в восторге от своего нового образа жизни, а также от да­мы, возраст которой до сих пор точно не знал, равно как и ее имени, поскольку дама постоянно брала себе новые псевдонимы, и на которой, тем не менее, как-то незаметно женился. У него вышел красивый сборник стихотворений, он стал лауреатом одной очень престижной провинциальной премии, и теперь с през­рением смотрел на тех своих собратьев-поэтов, которые еще скитались с сумой вдоль берегов пенного моря, живя в ша­лашах и подвязывая ноги кусками автомобильных покрышек, и на которых еще не нашлось восторженной дамы неопределенного возраста. Он уже ничего не писал, и жил исключительно за счет того, что сочинил во времена своих долгих скитаний. Ему незачем было что-то писать, поскольку пишут не от счастья и сытости, а от неудовлетворенности и неустроенной жизни.
По вечерам у дамы собиралось разношерстное общество, в основном здесь были поэты неопределенного возраста, как муж­ского, так и женского пола, все сплошь лауреаты чего-то, и все сплошь абсолютно неизвестные дальше своей чудесной провинции. Они засиживались у дамы за полночь, и под конец ста­новились, как дети, изобретая проказы и шалости одна забав­ней другой. То они забирались на стол, и читали в костюме Адама и Евы пикантные стишки о пикантных предметах, то изображали из себя пушку, в которую забивали настоящий заряд пороха, и которая стреляла с настоящим шумом и грохотом, за­ставляя соседей вскакивать посреди ночи, и отчаянно стучать в стену. После таких ночных приключений поэт чувствовал се­бя совершенно преобразившимся. Он пил утром кофе, с интере­сом посматривая на жену и на пришедшую к ней подругу, даму такого же неопределенного возраста, но уже не поэтессу, а новеллистку, автора сердитых пародий и шаржей. На этот раз се­рдитая новеллистка пришла в гости с новым рассказом, озагла­вленным: “Рыбак, которого я соблазнила”. Обсудив за утренним кофе бесспорные достоинства этого сочинения, обе подруги отправились в редакцию рыболовной газеты “Крючок”, надеясь его туда как-то пристроить. Жена поэта, во всяком случае, ничуть не смущаясь присутствием мужа, заявляла, что она в свое вре­мя соблазнила половину редакции вышеозначенного “Крючка”, и что этот рассказ там обязательно напечатают. А поэт пил свой кофе, и был на седьмом небе от счастья, потому что такой счастливый конец его скитальческой и бесприютной жизни не­возможно было придумать даже в волшебном сне.
И только лишь фея, устроившая поэту такой счастливый ко­нец, наблюдала иногда за ним в свое волшебное зеркальце, в котором можно было украдкой увидеть кого угодно, и, покачивая головой, говорила:
– Не знаю, правильно ли я поступила, устроив поэту такой счастливый конец? В конце-концов, счастье поэта не в том, в каких башмаках он ходит, а в том, какие он пишет стихи. И не лучше ли его опять отправить назад, на берег бесприютно­го моря, подальше от всех этих провинциальных зазнаек, а также старушек, соблазняющих местных доверчивых рыбаков?
Но, впрочем, она только так говорила, а на самом деле была доброй феей, и никогда не меняла человеку судьбу, если видела, что он стал счастливым.