На этом свете не соскучишься. Книга вторая

Книга вторая

ПРОЕКТАНТ



ГОДЫ 1950-1957

Г Л А В А П Е Р В А Я

“Я приближался к месту своего назначения. Вокруг меня простирались печальные пустыни...”, - без печали цитировал молодой специалист Игорь Зуев строки пушкинской “Капитанской дочки”, наблюдая за вырисовывающимся в окне вагона силуэтом города – столицы Южного Урала. Воображение юноши рисовало его главным действующим лицом фильма с невероятными приключениями, трудной борьбой, с разоблачениями хитроумных коварных происков врагов, кровопролитными схватками и бешеными погонями, в которых он и его немногочисленные, но смелые и отважные сторонники выходили победителями, утверждали торжество добродетели и справедливости над пороком и подлостью, выручали из беды несчастных и обиженных, большинство из которых мерещилось ему в виде хорошеньких девушек. Мрачные воспоминания, связанные с кратковременным пребыванием в этих местах осенью 41-го года, не перебороли оптимистического настроя, хотя и отвлекли его на время от разворачивающихся в мыслях баталий.
На станции Полетаево, которую сейчас миновал поезд, госпитальный эшелон тогда задержался на двое суток. Начальник и комиссар госпиталя вели безуспешные переговоры с местным начальством, а обитатели теплушек напряженно ждали и передавали друг другу сводки местного “Совинформбюро”.
Эшелон покинул Харьков вечером 17 сентября. Погрузка прошла на удивление четко и организованно под руководством толкового и делового начальника квартирно-эксплуатационной части госпиталя сорокалетнего Наума Григорьевича Бирштейна, перед войной главного инженера стройуправления. Каждому эвакуирующемуся было указано его место. В каждом вагоне был свой староста. Молодые здоровые медработники помогали пожилым и хилым. Указание начальника эшелона о норме поклажи в основном выполнялось. Тронулись почти вовремя. Но потом все пошло наперекосяк (выражение начальника госпиталя военврача первого ранга Голобородько). Около Купянска немцы разбомбили мост, состав вернулся в Харьков и только через сутки, кружным путем, по-черепашьи, останавливаясь подолгу “у каждого столба”, двинулся на восток. Подскочить домой с вокзала проверить, не разграбили ли еще квартиру, не разрешили. Когда отчаливали первый раз, многие женщины плакали, мужчины что-то обсуждали, строили прогнозы, желали друг другу скорейшего возвращения. При вторичном отъезде в вагоне царило гробовое молчание.
Вагон, в котором расположились начальник отделения госпиталя Ломазова с двумя сыновьями, считался привилегированным. Здесь ехали начмед, главный хирург, еще два начальника отделений, политрук. В нем было просторнее, чем в других теплушках, и народ дружнее и спокойнее. Возрастной состав пассажиров был крайне пестрым – от грудного младенца до восьмидесятилетней старухи.
Игорь снова мысленно окунулся в тот медленно движущийся по рельсам мирок с тюками и чемоданами, домашней утварью и пеленками, детским плачем, гуденьем примусов и непрерывным кашлем заболевшей воспалением легких матери младенца, с постоянной проблемой отправления естественных надобностей дряхлой старухи и очень грузной жены начмеда, с рывками на станциях за продуктами и водой, тяжелым молчанием после сводок с фронта, почерпнутых из принесенных политруком газет, редкими, правда, вспышками ссор по пустякам и, тоже не очень частыми, шутками со смехом сквозь слезы. Все с нетерпением ждали прибытия в Челябинск. Этот город виделся пассажирам теплушки сказочным оазисом, ибо именно столица Южного Урала называлась в качестве пункта расквартирования госпиталя, и измученные люди надеялись, что здесь закончится их цыганская жизнь. Однако, через два дня эшелон, миновав этот негостеприимный город, поплелся дальше на восток. Еще через четверо суток пути поворот от ворот дал челюстно-лицевому госпиталю Омск, а потом Новосибирск. Чем дальше, тем мрачнее становились лица медработников и членов их семей. Дети, и те уже не шумели, а жались по углам, как мыши.
Сердце юноши больно сжалось при этих воспоминаниях. Не приведи господь пережить такое снова... “Двойник” попытался утешить Игоря телесного соображениями выгодного с точки зрения безопасности жителей географического расположения города: дескать, пространства, отделяющие Челябинск от границ СССР таковы, что самолет с атомной бомбой на борту не долетит сюда без заправки горючим, не говоря уже о возможности его перехвата на дальних подступах. Но правдолюбивый Зуев шутки не принял. Нет, ему отсиживаться на “сталинской линии обороны на Урале” не пристало. Его место на передовой, там, где возводятся переправы и укрепленные районы, там, где решается кто кого... В Челябинске живет Аверков, кумир его юности. Из этого дома он, если даже его не призовут, добровольно уйдет на фронт и Георгий Тимофеевич по-мужски благословит и проводит офицера… “Bоевать за Родину, за Сталина”, - ехидно сощурившись, поддел внутренний соглядатай.
“За Родину, - уточнил офицер запаса. - Да, у меня есть серьезные, можно даже сказать – непримиримые разногласия с существующим режимом. Я готов не щадя живота своего бороться за освобождение советского народа от узурпаторов-тиранов. Но если Родина подвергнется нападению извне, защищать ее от поработителей до последнего вздоха”.
Тут вспомнился Игорю примечательный разговор родителей с Крикуном трехлетней давности. Исай Борисович тогда по дороге из Медицинского общества домой зашел к Зуевым “перевести дух”. Профессор восседал на недавно купленном диване с высокой резной спинкой, а хозяева - напротив за столом, уставленном пустыми после чаепития сервизными чашками, блюдцами, розетками для варенья. В центре стола высилась хрустальная ваза с печеньем домашнего приготовления – любимого лакомства тети Клавы, которое она время от времени приходила печь к бывшим родственникам. Содержания основной части застольной беседы Игорь не запомнил. Вероятно, она касалась медицинских проблем и институтской жизни, не представляющих для него интереса. Но на каком-то повороте по какому-то поводу Крикун упомянул о казненных незадолго до того бывших белых генералах Краснове и Шкуро, активно помогавших Гитлеру, а отец в связи с этим заметил, что слышал от кого-то, кажется, из русских в Чехословакии, будто генерал Деникин агитировал белоэмигрантов осудить Гитлера и не поддерживать его в войне против Советского Союза.
На Игоря эти слова произвели сильное впечатление и врезались в память. До того дня для него все белогвардейцы, атаманы, батьки и прочие враги от Колчака и Врангеля до Махно и Маруськи были одним миром мазаны. Деникина, как и других битых командармов, он не воспринимал, как личность, у которой могут быть свои убеждения, мысли и чувства. В его глазах он выглядел, скорее, как чудовище в человеческом образе, вроде циклопа: дикое, тупое и кровожадное. Имя генерала ассоциировалось у него со зверствами и погромами, кличем Ленина “Все на борьбу с Деникиным” и гениальным сталинским планом разгрома очередного кандидата в диктаторы наступлением через Харьков-Донбасс-Ростов, вопреки предательскому плану Троцкого. То, что бывший предводитель извергов, грабителей и бандитов может ставить интересы Родины, России выше собственных шкурных, было для Игоря откровением. И сейчас он поймал себя на том, что испытывает к Деникину нечто вроде уважения, чтобы не сказать – симпатии. Такой патриотизм ему по душе. А вот “патриотизм” большевиков, желавших во время Первой мировой войны поражения своему правительству (но ведь не бывает поражения правительства без поражения и позора страны и армии, как случилось, к примеру в русско-японской войне), то есть ливших воду на мельницу врагов для облегчения себе захвата власти, как и французских коммунистов, призывающих свой народ не оказывать сопротивление оккупантам, пусть даже красным, он нутром своим, душой своей не воспринимал. Не убеждало его и оправдание подобного поведения соображениями классовой борьбы. В глубине души он расценивал подобные действия, как предательские, продиктованные личной выгодой, кастовыми интересами, внутривидовой борьбой…
Игорь поглядел на часы (он это делал каждые две-три минуты) и сокрушенно покачал головой: поезд опаздывает почти на два часа, Станислава Кирилловича (так небось, уже здесь теперь величают молодого начальника участка и партийного секретаря) ждут на стройке неотложные дела, а он вынужден околачиваться на вокзале... хотя сам виноват. Зуев собирался приехать в воскресенье, чтобы неимоверно занятому другу не нужно было отпрашиваться с работы, но тот почему-то настоял на субботе. “Пеняй на себя. Не могу же я пихать паровоз, сидя в вагоне”, - оправдывался Игорь,
Когда поезд, наконец, подошел к перрону и Зуев увидел из окна друга, он понял, что опасения его были напрасными. Станислав, оживленно жестикулируя, рассказывал, видимо, что-то очень смешное стоящему рядом с ним высокому молодому парню атлетического сложения, потому что оба буквально покатывались со смеху.
- Ну, ты, парень, ничего, возмужал малость, хотя и не поправился, худой, как щепка, - приговаривал Слава, вертясь вокруг Игоря, пока Василек (так Селеневич называл молодого атлета) прилаживал ремень, чтобы навьючить на плечи два чемодана. – Ты, Гарик, как Чацкий, попал с корабля на бал. Сегодня вместе с нами будешь отмечать пятидесятилетие главного инженера нашего стройуправления Натана Абрамовича Полоцкого... мировой дядечка, сам увидишь... Не дрейфь... – Он сделал предостерегающий жест, пресекая попытку Игоря что-то возразить. – Уже все заметано. Софью ты себе там сегодня не найдешь, они там все при мужьях будут, а завтра – пожалуйста. Тут насчет этого дела не проблема. Правда? – Последний вопрос был задан атлету. Тот утвердительно кивнул и лукаво улыбнулся. В этот момент по радио объявили: “Граждане пассажиры, лица, проникшие на перрон без билета, подвергаются штрафу и удаляются с перрона”. Слава подмигнул своему молодому адъютанту и оба снова захохотали.
“Весело живут”, - констатировал Игорь. Он сам уже заразился их весельем и передумал протестовать против участия в гулянке в незнакомой компании стариков.
- Ну так вот, - продолжал Станислав, когда они, разобрав вещи, двинулись с платформы, -мероприятие состоится за городом, в Каштаке, симпатичное такое место километрах в десяти от нашего соцгорода, в лесу, можно сказать. Там для начальства коттеджи построили, домики тоже есть, там многие трестовские итээровцы живут, их на работу и с работы автобусом возят... Есть там и дом отдыха... кстати сказать, некоторые приехавшие к нам в техпомощь из “Промстройпроектов”, в том числе, из родного Харькова, и молодые специалисты живут там по несколько месяцев в году. А что? Путевку дают соцстраховскую, 72 рубля на 12 дней... дешевле грибов. Утром завтракают (готовят прилично), обедают на работе, а вечером им дают второе от обеда и ужин. Ну, воздух там, и всякое такое... Не хуже, чем в общежитии. И выгоднее, на всем готовом... включая отдыхающих и обслуживающих девочек. Склад матрацев, в случае чего, тоже к вашим услугам... – При этих словах Станислав и Василек снова залились смехом, а Игорь еще раз не преминул с удивлением отметить, что его друг тут не скучает и на работе не надрывается.
- Но это я так, для сведения, на всякий случай, - продолжал Слава, открывая перед Игорем заднюю дверцу “виллиса”, именуемого у нас в просторечии “бобиком”, и удобно усаживаясь на переднем сидении. – А место тебе в общежитии молодых специалистов забронировано. Жить будешь еще с одним москвичом, тоже в этом году прибывшим... Тебе повезло, обычно поселяют по четыре человека, и то ждать приходится... с общежитиями, и вообще с жильем у нас пока неважнецко, народ прибывает...
- Не с неба вдруг повезло, а Станислав Кириллович постарался, - вставил Василек.
- Ну, это не важно, - заскромничал Станислав, - в понедельник вселишься, а сейчас к нам заедем, помоешься, перехватим кое-чего, принарядимся – и на бал... На работу тебя определили в проектный отдел треста, - продолжал он, когда машина тронулась. – Там есть у кого поучиться, даже тебе. Увидишь. Светик тоже там, я ж тебе говорил по телефону. Она тебя просветит. И твой сосед по общежитию... Годик-другой помаешься, потом с божьей помощью домой отправим, не дрейфь...
“А ты кто такой, чтоб так распоряжаться? Не много ли на себя берешь?”, – про себя надулся Игорь, но на правах гостя промолчал.
- Ладно, ты про себя расскажи, - переменил он тему. – Как Света, дочка?
- Как мы? Как дочка? Вот видишь, Гарик, бракоделом оказался, хотел сына. А вообще, ничего девочка, уже забавная, сам увидишь... Вот, смотри, мы въехали на улицу Цвиллинга, был первым председателем Челябинского горсовета, погиб в боях с белыми... улица одна из центральных.
Игорь посмотрел в окно налево, и ему стало грустно от вида маленьких деревянных домишек.
- А у нас площадь Тевелева – самый что ни есть центр города – тоже названа в честь первого председателя. Так это ж какой вид... шикарные здания... - парировал Игорь, успев отметить, что Славе везет на начальников-евреев, имея в виду комполка Рубинчика и вот теперь главного инженера стройуправления Полоцкого.
- Посмотри направо, эта сторона сейчас уже застраивается. Вот новый кинотеатр, видишь, с колоннами и портиком, как дворец, называется имени Тридцатилетия комсомола... мы еще потом один похожий проедем, я покажу... Да, так спрашиваешь, как мы. Мы что? Звезд с неба не хапаем. Производственники. Вкалываем в меру своих слабых сил. Наше дело солдатское, как говаривал гвардии подполковник Рубинчик – бежать. И наступать – бежать, и отступать – бежать...
- Не прибедняйтесь, Станислав Кириллович. И к Игорю: - У нас начальник второго участка – во!- Он, не снимая правую руку с руля, оттопырил большой палец. С ним жить можно, с ним не пропадешь...
Игорь в ответ беззвучно пропел песенку батьки Махно из кинофильма “Котовский” в исполнении Бориса Чиркова: “Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить, с нашим атаманом не приходится тужить”. Ему было приятно видеть, что к его закадычному другу смешливый атлет, несмотря на пикантные приключения и вокзальную выпивку (от Славы и Васи несло спиртным) относится почтительно, без панибратства. “Молодец, - похвалил в уме Игорь старшего друга, - вполне, можно сказать, освоился на новом месте. Впрочем, могло ли быть иначе? Это же мой лучший друг Станислав Селеневич! Парубок моторный и хлопець хоть куды козак”. Он пристально оглядел Славу. Тот сидел на переднем сидении уверенно, привычно, словно “бобик” принадлежал не начальнику стройуправления, а был его личным транспортом. “Так их! Прорвали сталинскую линию обороны на Урале!”, - возликовал юноша, прикидывая, как опишет свои первые впечатления в письме родителям: и то, что Слава “смотрится” на месте начальника, и то, что позволяет себе баловаться водочкой в рабочее время, будучи секретарем парторганизации большого стройуправления, и что вообще не очень выкладывается на работе, и то, что его, Игоря, трудовая деятельность начинается с банкета, вроде, в честь его приезда... Машина, между тем, приближалась к центру города, и Слава, бравируя осведомленностью, принялся расписывать его будущее.
- Здесь все будет перестраиваться, центр будет иметь величественный вид, соответствующий вкладу Южного Урала в копилку страны. Вот здесь, - он указал широким жестом в окно, - пройдут зеленые бульвары. Здания украсят уральским камнем, гранитом, лепкой. Я видел проекты: кругом скульптуры, колонны, фонтаны... как в Риме. А что? – Слава явно, несмотря на легкую иронию в голосе, гордился грандиозными планами развития города, вообще чувствовалось, что за год он стал горячим патриотом Урала.
- А вот наша центральная площадь, имени Революции, - жестом хозяина указал Станислав налево, когда “бобик” свернул с улицы Цвиллинга. – Тут мы демонстрируем по праздникам, на фронтоне этой вот монументальной семиэтажки вешают портреты вождей, справа смотри, гостиница “Южный Урал”, неплохой ресторан... а в глубине слева, видишь? – маленькое, как игрушечное симпатичное здание с наружной лестницей – это наш драмтеатр. Тут городские и областные собрания и активы проходят. А еще во стольном граде Челябе есть Музкомедия, мы недавно со Светиком впервые после рождения Маринки “Роз Мари” смотрели... А сейчас мы свернули на улицу Кирова. Слева универмаг, солидное здание в в старокупеческом вкусе, а напротив почтамт – это уже плод воображения наших архитекторов-конструктивистов. Оно не привлекает, как видишь. Впрочем, тут продают только марки и открытки, может, оно и не должно зазывать... А это наша местная Нева, Миасс называется. За ней идет так называемое Заречье... слева кинотеатр “Родина”, о котором я тебе говорил, как в Риме...
Дальше пошли лачужки и пустыри, и Слава замолчал. А когда ехали мимо цинкового завода, ядовитые испарения которого вытравили вокруг всю зелень, патриот-экскурсовод принялся расписывать красоты уральской природы, курортные места, поразительную чистоту воды озер Увилды и Тургаяк, “голубых жемчужин” края, богатства “минералогической жемчужины” - Ильменского заповедника, где на главной вершине, Ильмен-Тау ценители природы любят встречать рассвет... – Тут Слава легко толкнул водителя в бок...
- Здорово-то тут здорово, - ехидно заметил Василек, - а я слышал, один наш житель в газету объявление дал: “меняю Южный Урал на Северный Кавказ”.
- Ну, мало ли что... знаешь, кому что... одному поп, другому попадья... Кто-то написал: “меняю сорокалетнюю жену на две двадцатилетние”. Только за это судят.
“Очень похоже, что у начальничка завелась зазнобушка, - вычислил Игорь.- Не рядовая мимолетная “кадра” (такие, наверное, тоже есть и с ними он посещает склад матрацев, а потом вспоминает об этом со смехом в мужской компании), а притягательная, бойкая, неглупая, возможно, замужняя и поначалу неподдающаяся активная краеведка. Что-либо или кто-либо другой вряд ли в состоянии заставить Станислава любоваться природой. Уж я-то своего друга знаю”. Он сразу составил себе образ сногсшибательной молодки, феерической хозяйки медной горы, вобравшей чары Нины Филатовой, Лары Барсуковой и Киры Мезенцевой. И опять порадовался за друга: знай, мол, наших...
“Однако поездки по “жемчужинам” требуют времени, - раскручивал далее Игорь спираль логических построений. – Когда же этим заниматься, если ты начальник участка, секретарь парторганизации, ходишь на активы и собрания... да и Свете с Маринкой надо уделять внимание... вот в Музкомедию сводил... И деньги тоже нужны”. Он посмотрел на друга глазами Светланы и испытал острое чувство жалости к “несчастненькой”. Как она реагирует на все это? Она, конечно, умница, скандалов типа дуэта Одарки и Карася из “Запорожца за Дунаем” не устраивает, кислоту в лицо соперницы не плесканет. Скорее всего, делает вид, будто работа и партийные дела мужа занимают все его дни и ночи, включая выходные и праздничные. А что ей еще делать, если не хорошую мину при плохой игре? Конечно, “бачылы очи що купувалы”. Недаром народная молва предостерегает: “не в свои сани не садись”. Но, все-таки ей, должно быть, очень муторно и одиноко...
Он представил себе Свету еще больше похудевшей, осунувшейся, сине-серой, желчной, издерганной, разрывающейся между работой и кухней, согнувшейся под тяжестью забот и переживаний, ожидал увидеть хаос и запустение дома, атмосферу драматического напряжения, отчужденности, одним словом, нечто похожее на жилище Пучкова, откуда немудрено стремиться убежать на лоно природы с красавицей-краеведом, или в компанию молодых повес.
Тем приятнее поразило его увиденное. В довольно просторной двухкомнатной квартире на втором этаже трехэтажного дома в центре поселка, именуемого Соцгородом, недалеко от монументального Дворца культуры, прежде всего ему бросились в глаза чистота и порядок. И еще достаток. В комнате, куда Слава провел гостя, стоял солидный трехстворчатый шкаф, отделанный под орех. Над широкой тахтой висел большой красивый ковер. Посреди комнаты на овальном столе, накрытом белоснежной скатертью, возвышалась хрустальная ваза с яблоками. Один из обитых розовым материалом стульев занимал радиоприемник “Балтика”.
- Богато живете, - не удержался Игорь, оглядывая помещение.
- Не говори, жить стало лучше, жить стало веселее, а когда весело живется, сам знаешь – работа спорится, - подмигнул Слава. Он включил приемник, минутку наблюдал, ожидая появления зеленого глазка, потом повернулся к Игорю.
- Скоро, друг Гарик, совсем весело заживем – собираемся машину покупать. “Москвича”. А что? Девять тысяч... Что уставился? Считаешь, что советскому инженеру не пристало иметь собственный выезд? Шалишь, брат. Автомобиль, как известно, не роскошь, а средство передвижения. Не дрейфь. Впереди огни, как учил один древний философ.
- Если только захотеть, если только не робеть, все мечты сбываются, - в тон ему сказал гость. А про себя добавил: “и по родному краю путешествовать удобнее, и “матрац” всегда с собой”.
- Точно, - расплылся в улыбке Слава. Он неспешно покрутил ручку настройки приемника, переключатель диапазонов, нашел бравурный марш, убавил громкость и удобно устроился на тахте. – Ну вот, теперь в самый раз спросить про наш родной Харьков.
- Харьков ничего себе, стоит на месте. – Игорь не понимал почему, но сообщение друга о намечающейся покупке автомобиля больно укололо его, испортило настроение. “Зависть что ли? Дескать, семья, состоящая из доктора и кандидата медицинских наук, пока о машине не помышляет, а начальник строительного участка...” Но тут же поспешил откреститься от такого предположения. “Нет, чему-чему, а деньгам и шмоткам я никогда в жизни еще не завидовал и, думаю, никогда не позавидую. Тем более, по отношению к своему другу. Тогда что же? А, вот что, - нашелся он после некоторого замешательства, дело в том, что здесь наверняка что-то нечисто. Не могут два инженера за один год, как ни крути... Ну, сколько Слава зарабатывает в месяц? От силы две тысячи, а то и меньше. С вычетами вряд ли больше чем полторы имеет. И Света после удержаний рублей семьсот. Итого, примерно две тысячи на троих. Да еще при Славином образе жизни с выпивками и “кадрами”. Тут и без трат на роскошь трудно концы с концами свести. А в квартире одной мебели по самым беглым и скромным подсчетам тысяч на пятнадцать будет. Один шкаф тысячи на две с половиной тянет. Откуда же еще взяться автомобилю? Значит, что-то, по примеру отца, “химичит”, торгует стройматериалами или еще что, ворует, одним словом. И это секретарь партбюро... Вот что задело, а вовсе не зависть”..
- Как же, говоришь, на месте, - возразил между тем Станислав, - если первого секретаря обкома партии вдруг отправляют на учебу. На кого ж ему еще учиться? Школ для секретарей ЦК вроде еще не открыли. Нет, брат, на учебу – значит, в отставку, только как бы с мундиром и пенсией. Между прочим, секретаря киевского обкома тоже отправили набираться ума-разума. Выходит, какой-то непорядок на Украине...
- А где порядок?
- Вообще, в общем и целом – везде, - парировал Слава, предостерегающе подняв палец и строго сдвинув брови. – Понял? Везде. Иначе при социализме быть не может. Это, однако, не исключает того, что в отдельные моменты в отдельных местах появляются отдельные более или мене серьезные недостатки, с которыми надо бороться со всей большевистской принципиальностью, и за которые виновные несут соответствующие наказания. У нас тут в прошлом году, еще до нашего приезда, тоже заварушка была, - Слава перешел с казенного на обычный свой тон. – Всех секретарей обкома в один присест поменяли. А за ними исполком, комсомол... И все из-за бывшего директора тракторного завода Зальцмана. Слышал? Силен был мужик. Во время войны называли королем танков. Я сам когда-то читал о нем в “Британском союзнике”. Генерал, Герой Соцтруда, депутат и прочее. Но... зазнался, говорят, продолжал в мирное время руководить военными методами, решал все единолично, с парторганизацией не считался, любимчиками себя окружил, подхалимами... много еще там всякого повесили... уже, когда сняли, и что завод план срывал, и так далее. Вместо него поставили нашего земляка, коренного харьковчанина, Семена Андреевича Скачкова. Он до войны трудился на нашем тракторном и паровозостроительном, последняя должность там – парторг ЦК. В эвакуации был директором вагонного завода в Нижнем Тагиле. Говорят, крепкий мужик.
- С парторганизацией считается? Если да, так это редкое исключение. Я думаю, типовая ситуация другая: как на небе не может быть двух солнц, так на земле не может быть двух ханов. Как последний директор ХИСИ с Мокритиным : или он, или я. Все начальники одним миром мазаны. Только одни действуют грубо, а другие туману напускают. Если разобраться, новый, наверное, такой же, как старый. Другие при нашем авторитарном стиле руководства не удержатся. Если б за это снимали, надо было выгнать девяносто девять, если не все сто процентов директоров. Я думаю, дело в другом: Зальцман твой чем-то не угодил кому-то на самом верху. Или дал себя слишком захвалить... как Жуков. У нас, ты же знаешь, что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку...
- Ну и ну... – Слава пристально и недобро уставился на гостя. – Тут солидная комиссия разбиралась во главе с Ворошиловым...
- Виден почерк Верховного, все начальство “крахнуло”, как сказал бы Давид Яковлевич Ямпольский. Между прочим, сам он тоже недавно “крахнул”. Его выдворили из института без церемоний. Только перестановки, как я теперь понял, не спасают. Надо смотреть глубже.
- Гарик! – повысил голос и погрозил кулаком Слава. – Давай договоримся сразу - язык мой – враг мой. Его надо держать за зубами. А то, чего доброго, сам загудишь, и меня за собой потянешь. А на мне семья. Не идиот, небось, сам соображаешь. И чтоб на эту тему у нас с тобой больше разговоров не было. Договорились? Так-то, - назидательно заключил секретарь первичной парторганизации, поскольку от Игоря возражений не последовало (как, впрочем, и подтверждения). – Жизнь, Гарик, учит. А вообще, скажу тебе, здесь ничего. Жить можно... даже интересно, хотя и хлопотно. С людьми разными сталкиваешься, кое-что про них понимать начинаешь. Коллектив в нашем тресте в общем подобрался вполне приличный. С ними можно... В центре труднее. Правда, и тут хватает... Одних всемирно-исторических мероприятий только за один год... Считай, - Слава широко улыбнулся и стал загибать пальцы. – Выборы в Верховный Совет... работенка, скажу тебе, не фунт изюма. А гениальный труд товарища Сталина “Относительно марксизма в языкознании”. Не поверишь, пришлось даже попотеть над Марром, туды его в качель, потому что проверяющие вопросы хитрые задавали. Дальше – подписка на заем, Стокгольмское воззвание, американская интервенция в Корее, колорадский жук...
- Интересная вещь получается с Кореей, - прервал Игорь перечень всемирно-исторических событий. – Ты говоришь: язык держать за зубами. Я на площади выступать не собираюсь, хотя человеку честному, может, и следовало бы. Но вопросы-то возникают, шито белыми нитками. В газетах пишут, что Южная Корея провокационно напала на Северную, что Ли Сын-ман давно грозился захватить Пхеньян за три дня и так далее. Но не успел агрессор трех шагов сделать, как несчастная жертва агрессии ринулась в наступление и совершила такой блицкриг, что Совету Безопасности и американцам пришлось срочно спасать смазавшего салом пятки Ли Сын-мана. Не напоминает ли тебе это провокационное нападение Южной Кореи на Северную “провокационные нападения” Финляндии на нас и Польши на Гитлера? Между прочим, если ты внимательно читал газеты, то должен был заметить, что в ответе на обращение к нам Трюгве Ли по поводу решения Совета Безопасности, где черным по белому написано, что Северная Корея напала на Южную, мы этого не опровергаем. Мы что-то там невнятно лепечем, что резолюция была принята без нас и Китая, какими-то там неполными голосами. То есть, в общем мы недовольны процедурой принятия решения. Самого же факта нападения кимирсеновской Кореи на лисынмановскую мы не отрицаем. Вот ты, как партийный деятель, мне объясни...
- Разболтался ты больно, парень, - насупился Слава. – Не только на площади и в любом общественном месте, но и дома надо помалкивать... бог даст, придется и тебе поработать в зоне, проектантам тоже, бывает, выпадает, а я постоянно... туда и за язык кое-кто влип... когда посмотришь, что и как там – живо образумишься. Я тебе по-дружески случай расскажу, не самый страшный. В проектном институте, который наш завод проектирует, был начальник отдела. Знающий, опытный. На месте, в общем, был... то есть, он и сейчас есть, только уже не начальник. Из-за пустяка. Раньше он в Москве жил, эвакуировался в Златоуст, а потом сюда перевели. Портнов его фамилия. Один его школьный друг сейчас в Мининделе не последнее место занимает. Будучи в Москве, Портнов попросил приятеля достать какое-то заграничное лекарство для матери. Тот достал. А мама возьми, да и брякни кому-то, что наши лекарства не действовали, а заграничное помогло. Вызвали беднягу Портнова куда следует: какие, мол, связи с заграницей? Тот, как на духу, все выложил. Проверили. Все подтвердилось. Но пока шло разбирательство, на всякий случай, понизили в должности. И пока не восстановили. Мотай на ус...
- Значит, выходит, аракчеевский режим не только в языкознании?
- Ты что, парень, белены объелся? Только пикни еще – живо штаны спущу. – Станислав выразительно замахнулся кулаком и смачно выругался. Он покраснел, выражение лица стало жестким, взгляд – колючим. – Еще раз предупреждаю? последний... после этого бить буду. Ты сюда приехал по нашему вызову. Мы тебя затребовали, мы за тебя отвечаем. Конкретно я. Понял? Так что хватит дурить. Не маленький. Старое я тебе не припоминаю, но соображать надо. – Слава ткнул себе пальцем в лоб и опять загнул трехэтажным матом. – Ну, ладно, мать твою за ногу, расскажи, как там наш “Локомотив”, - мирно проговорил Слава после долгого неловкого молчания.
Игорь не ответил. Футбол его мало трогает. А в голове молотком стучали многократно повторяемые на все лады крылатые сталинские слова о полезности борьбы мнений и свободы критики, о вреде, наносимом нашему общему делу “непогрешимыми” руководителями, которые, когда им удается обезопасить себя от критики, получают возможность самовольничать и бесчинствовать. Тогда, предостерегает наш вождь и учитель, создается атмосфера зажима критики, процветает принуждение вместо убеждения. “Неужели Сталин и те, кто его без конца цитируют, не понимают, что сами себя секут, что в глазах соображающих сограждан выносят приговор системе, режиму?”, - кипел мысленно юноша. И это кипение оборачивалось глухим раздражением против Станислава.
Услышав шорох ключа в замочной скважине, Игорь болезненно поморщился. Меньше всего ему сейчас хотелось изображать восторг по поводу долгожданной встречи со Светой и впутываться в сложный клубок семейных отношений супругов.
- А вот и наша Мариша, прошу любить и жаловать. Знакомься, это Дарья Павловна, наш добрый гений, - представил Слава, - без нее мы бы пропали тут. А это Вовка, наш жених.
На пороге стояла женщина явно рабочего вида лет сорока с добрым лицом. На руках она держала пухленькую симпатичную девочку, а колени ее, мешая ей двигаться, обхватывал худенький мальчик лет трех-четырех. Дарья Павловна приветливо улыбнулась в ответ на представление, тронула своим носом кончик носа девочки, и та тоже широко улыбнулась.
- Ну, так на кого похожа? – обратил к гостю вопрос Слава, забирая дочку из рук женщины и нежно целуя углы ее глаз.
- Еще спрашиваете, одно лицо, - откликнулась Дарья Павловна.
- Да, на соседа не свалишь, - подтвердил Станислав. – Отказаться невозможно.
“Очень симпатичный ребенок, - удовлетворенно заключил про себя Игорь. – Здорово, что девочка унаследовала наружность отца. А если еще возьмет у матери “внутреннюю начинку” - будет человек что надо, дай бог ей счастья”.
Слава состроил рожицу и Маринка снова широко улыбнулась, показав единственный зуб.
- Сколько ж это ей уже? – спросил Игорь, чтобы не молчать, хотя отлично знал, что ей пошел восьмой месяц.
- Уже прыгает, и оглянуться не успеешь.
- Кому как, - уточнила Дарья Павловна. Она с мальчиком ушла на кухню, а Слава уложил дочку на диван и затеял игру с ее ручками и ножками, то и дело прикладываясь губами к ее щечкам и лобику. Эта идиллическая картина подействовала на Игоря умиротворяюще. Он оттаял и снова почувствовал к другу симпатию, чтобы не сказать – любовь (вспомнилась ему сцена из фильма “Два бойца”, где Борис Андреев, объясняя закадычному другу Бернесу, как он любит девушку, сравнивает: почти как тебя). И искренне порадовался его отцовскому счастью. Теперь у него появилось предчувствие, что появление Светланы не нарушит эту гармонию. Так оно и случилось. Впечатление согласия, царящего в доме, не только не исчезло с приходом хозяйки, но еще укрепилось. Прежде всего, гость не мог не отметить, что за прошедший год Света внешне изменилась к лучшему: порозовела, чуть округлилась, принарядилась. От прежней “несчастненькой” не осталось и следа. Игорь предположил, что она явилась сейчас прямо от портнихи или из парикмахерской, и за нее тоже порадовался.
- Ой, Гарик, наконец-то. Как я рада! - воскликнула Света, вбегая.
- И я, - искренно откликнулся Игорь, уверовав, что в этой дружной семье он не так остро будет ощущать свое одиночество. Он догадывался, что, что Свете приятно показать себя в новом обличье другу дома, что ей приятно было бы выслушать от него комплимент в свой адрес, но приличествующие простые слова не приходили, а высокопарные, вроде “гранд-дама”, застряли в горле. Он молча улыбался, а когда хозяйка приблизилась, расцеловал подставленную щечку. Света тоже не стала тратить время на “цирлих-манирлих”, а с ходу засуетилась, поправила скатерть на столе, приглушила приемник, погладила по головке дочь, пробежала на кухню, в другую комнату и вернулась с полотенцем в руках.
- Славик, будь так добр, сходишь за хлебом? А... буханку черного и французскую булочку, - мягко попросила она. И к Игорю, протягивая полотенце: - С дороги душ примешь? Колонку включить? Доставай рубашку, еще что. Мы пока погладим и приготовим перекусить. Времени у нас мало. Давай...
Слава сделал еще несколько упражнений дочкиными конечностями, встал, взял газету, скрутил ее трубочкой, сказал с притворным вздохом: “не женись, Гарик”, и вышел. А Игорь принялся распаковывать чемодан. Прежде всего, он вытащил и преподнес Свете сборник трудов кафедры железобетонных и каменных конструкций ХИСИ с заготовленной дома дарственной надписью. Светлана перелистала все 18 страниц его с Гармашом статьи (Зуев там значится первым автором) и довольно покачала головой. - Молодец. В добрый час. Как здорово, что ты приехал. Просто отлично... для меня во всяком случае. И тебе, между нами говоря, польза будет. Тут есть чему и у кого поучиться. Ну, мы еще с тобой успеем, бог даст, наговориться. Будешь сегодня моим кавалером? Там соберутся все пожилые, за сорок, Слава с мужиками всегда... Начнешь работать, сам увидишь. А пока в двух словах: что там у нас дома? Папу видел?
- Ага.
- Ну, как он там? Сильно сдал?
- Ничего, как будто здоров. Перед отъездом с час, наверное, беседовал с ним. Точнее, он говорил, а я слушал.
- Понятно... расскажи.
- Прежде всего, пожаловался, что редко пишете. Черти, сказал, полосатые, мне б только две строчки, много, сказал, мне не нужно.
- Правильно, - согласилась Света. – В последнее время в самом деле редко. Завтра непременно напишу, и не две строчки. А еще что целый час говорил?
- В основном, про литературу, точнее, про литературную критику. Критики, говорил, тоже черти, только не полосатые, а в большинстве своем лысые, вопреки здравому смыслу, логике и всегдашним традициям ориентируют писателей на искажение, улучшение, выпрямление действительности. В жизни, мол, победило новое и светлое, прекрасное и прогрессивное. Так что художникам остается только изобразить это новое и прекрасное, его превосходство над загнивающим империализмом и его неминуемую историческую победу в борьбе со старым. А недостатки пусть враги изображают, на то они и враги. Другими словами, критики говорят писателям: описывайте и прославляйте не то, что на самом деле есть, а то, что должно было бы быть, если бы у нас действительно в соответствии с теорией победило светлое, радостное, воцарился порядок, благоденствие и коммунистическая сознательность. Как в той песенке: что нам стоит дом построить? Нарисуем – будем жить. А кто изображает то, что есть вокруг – выполняет вражескую работу. С ним – как с врагом...
- Папа так сказал?
- Нет, это я так понял.
- А папа как сказал?
Он сослался на Чехова, который писал, что назначение художественной литературы в истинном значении этого слова – это безусловная и честная правда.
- Жив курилка, - засмеялась Света, и глаза ее стали теплыми и задумчивыми. - Знаешь, он сейчас колоссальную работу затеял, пишет фундаментальную книгу о Достоевском, именно в соответствии с установкой Чехова – правду, и одну только правду. Это не художественное произведение, а, скорее, научно-исследовательское, но изложенное популярно. Поэтому он льстит себя надеждой, что когда-нибудь его книгу будет читать массовый читатель, пусть даже не при нашей жизни... хочет создать нечто уникальное. Трудится, не жалея сил. Это его и поддерживает. Иначе даже не знаю, что было бы с ним. Мы хотели, чтоб он у нас немного погостил, внучку посмотрел бы... писать и тут можно, библиотека вполне приличная, что еще нужно, мог бы с собой взять. Условия б ему создали... Не захотел. Пишет, вот как вчерне первую редакцию закончу, сразу к вам. Ну, наверное, мы к ним раньше выберемся, планируем к октябрьским праздникам, если что-нибудь не помешает. Тут, Гарик, дела... могут и не отпустить... А остальные как? Письма мы тоже получаем не очень часто. По телефону пару раз говорили... Кирилл Адамович как? Все такой же суетной? Говорил что-нибудь?
- Нет, больше слушал. Он главный по хозяйству. Чаем вкусным меня угощал, фруктами. Ты ж знаешь, он на базаре всегда покупает самое лучшее, крупное, сочное, часов в шесть утра уже там. Его все торговки знают, может, для него специально привозят.
- Да, хозяйство на нем, и толк он в нем знает. Папу полностью освободил. Занимайтесь своим, говорит, делом, а я буду своим. Но, я тебе скажу, он не считает себя эксплуатируемым и угнетаемым. Ему его роль нравится. Знаешь, как дядя Степа: я в милиции служу, потому что очень важной эту службу нахожу. А вообще, добрый он, душевный. Нам здорово помог. Мебель – это все его. И не только мебель. Мы не просили, сам предложил. Мы, говорит, с Ксюшей с собой туда ничего не унесем. Но я надеюсь, мы со временем отдадим. Славик на подъеме... А Ксения Кузьминична как?
- Читает, в основном. Преимущественно, французскую классику. Сейчас Флобера. При мне “Воспитание чувств” держала на коленях. На очереди, говорит, Анатоль Франс...
- Что-нибудь про нас говорила?
- Нет, только привет велела передать. Меня на прощание поцеловала.
- Она тебя всегда любила и хвалила... А Алиска?
- Ее при мне дома не было.
- А что-нибудь про нее тебе рассказывали?
Игорь отрицательно закивал головой.
- Так ты ничего не знаешь?
Игорь только плечами пожал.
- У нее, наконец, появился ухажер... с серьезными намерениями. Приехал к нам учиться из Чехословакии. Живет в городе Брно. Он на первом курсе в Политехническом, но старше Альки на год или два. Алиска приходила к Милочке твоей за чем-то в институт, он увидел и прилип. И, кажется, растопил сердце надменной красавицы. Папа с ним немного занимается русским. Пишет, хороший, толковый, серьезный парень. Наверное, афишировать здорово пока не стоит, мало ли что... все-таки не совсем наш человек, хотя из семьи революционеров.
Игорь сконфуженно молчал. За прошедший год он только два раза вырвался к родителям друга, в день рождения Славы и перед отъездом, а там больше отвечал на их вопросы, чем спрашивал сам и, к тому же, получая на поставленные в общей форме вопросы неконкретные ответы, вроде “ничего”, “слава богу” и т.п., вполне этим удовлетворялся.
- Ну, а про Милу ты тоже ничего не знаешь?
Этот вопрос прозвучал для Игоря, как удар бича. Он замотал головой, почти влез ею в чемодан и залился краской.
- К ней официально сватался один ее сокурсник. Кто он и что он – не знаю. Знаю только, что Милочка ему отказала. Знаю, что он ходил к Асе Зиновьевне, молил, плакал... ничего нет удивительного, из-за такой можно и поплакать. Ты так, дуреха, и не повидался с ней? И с двадцатилетием не поздравил? Ты помнил, что у нее 11 марта “круглый” день рождения? – Света глядела на него с горькой укоризной
- Нет, так и не повидался. – Игорь поднял голову, чувствуя, как кровь уходит от лица и оно становится мертвенно бледным. – Фастовский с Одноволом “пробили” в издательстве книгу “Проектирование железобетонных силосных сооружений”. Десять печатных листов, почти двести машинописных страниц плюс рисунки. Надо было успеть до отъезда. Вкалывал, как проклятый. Экземпляр рукописи сюда привез. Потом покажу. А до того диплом, испытание перекрытия...
- Не понимаю, - Света развела руками, если два таких человека любят друг друга, если они самим небом созданы друг для друга, зачем мучить себя и другого? Вообще, где твои глаза, дуралей ты этакий? Если тебя любит такая девушка? Я, пожалуй, другой такой, с таким набором качеств, даже не знаю. Разве это не высшее блаженство? Разве что-нибудь нужно еще человеку на нашей грешной земле?.. Не возражай, я не слепая. Она девушка. У нее, как и подобает такой девушке, есть развитое чувство собственного достоинства, девичья гордость и честь. Она будет страдать, но первого шага не сделает. Но ты-то... Ты же мужчина! Твое дело – добиваться и добиться. Инициатива за тобой. Смотри, Гарик, упустишь свое счастье. Потом локти кусать будешь... Ну, ладно, - прервала сама себя Света, услышав, что муж царапается ключом в дверь, - еще не все потеряно. Послушай доброго совета – напиши ей немедленно. Завтра же. Потом мне спасибо скажешь. А сейчас иди купаться. Решать тебе... Колонку включить?
- Сам, - буркнул Игорь, бросил на спинку стула вышитую украинскую сорочку, брюки, пиджак, схватил мыло, полотенце, майку и проскочил в ванную. Запершись на крючок, он дал волю чувствам: то сокрушенно тряс головой, корчил болезненные рожи и даже тихонько выл под шум струи воды, то сжимал до боли кулаки и челюсти, то замирал в столбняке. И беспрестанно казнил себя, повторяя на все лады: Идиот! Дубина! Скотина! Куда смотрел? Что раньше думал? Как допустил? Как не догадался, пень бесчувственный?
Мысль, что он может навсегда потерять Голубку, вдруг стала для него невыносимой.
“Ну, теперь что толку бесноваться? – осадил его рассудительный “двойник”. – Истерикой и самобичеванием делу не поможешь. Что было – то было. Прошлого не вернешь. Теперь надо действовать. Надо предпринять что-то необычное, впечатляющее. Надо выиграть время”.
Первым побуждением было – дать телеграмму. Срочную. Даже молнию: “умоляю, прости. Без тебя мне жизни нет. Люблю. Целую. Подробности письмом”.
“Нет, - скривился внутренний критик. – Звучит фальшиво. С чего вдруг? Был рядом – не подавал признаков жизни. А уехал – и на тебе. Глупо. И сразу можно догадаться, что не сам додумался. Не годится. И молниями телеграмм мне незачем тебя будить и беспокоить”.
Вспомнив о цели своего уединения, Игорь зажег газовую колонку и разделся, продолжая мучительно искать способ дать Миле о себе знать. Вызвать к телефону? Заказать минут 15... и что говорить? Просить прощения? За что? За Галину и Зину? Мол, не моя была инициатива. Я был игрушкой... Так зачем я Миле такой нужен? Или не ворошить старое, а просто: понял, что без тебя не могу, хочу, чтоб ты это знала, а дальше – дело твое... Не то, - отвергающее закачал головой Зуев. – Ультиматум вроде получается. Может обидеться и бросить трубку. Тогда конец. Тут уж никакая сила не заставит его добиваться и добиться. И вообще, слать телеграммы или трезвонить без срочного и конкретного дела – несолидно. – Интуиция ему подсказывала, что в данной ситуации пороть горячку, ни с того, ни с сего устраивать шум, “потрясучку”, как называл Аверков суету и нервотрепку, нельзя. От этого ни толку, ни уважения к автору “акции” не будет. После того, что произошло, надо иначе – спокойнее, тише, естественнее, как бы случайно использовав благовидный предлог. Но подходящего ничего в голову не приходило. Игорь машинально мылил и царапал ногтями череп в поисках решения, но все возникающие варианты тут же аргументировано отвергал.
Сначала приемлемой показалась идея подключить к такому щекотливому делу Свету. Пусть в письме родственникам опишет встречу, как бы между делом сообщит, что помнит и любит, но... зуевская порода. Алька, разумеется, поспешит передать. Это отвратит Милу от поспешных шагов. А на праздники Света приедет, подготовит почву, а потом появится и сам жених: прошу любить и жаловать. Кто старое помянет, тому глаз вон. Однако, стоило ему представить, с каким выражением лица Голубка слушает “посла”, как у него заныло под ложечкой. “Нет, не то... В любви надо действовать смело, задачи решать самому”, как поется в популярной песенке. Помощь мне нужна в другом. И не Светы, а Славы. Он должен договориться с начальством, чтоб меня вместе с ними отпустили на праздники. А дальше я все сделаю сам... Конечно, все откроют глаза. Ну и что? Тут все открыто и честно. Вот он я! Не вели казнить, вели слово молвить”.
На минуту стало легче. Игорь уже принялся высчитывать, сколько выпадает нерабочих дней на праздники, и сколько можно будет выпросить у начальника дней за свой счет или с отработкой в выходные, которые все равно убивать не на что. Здесь дела складывались благоприятно. Воскресенье приходится на 5 ноября, наверное, выходной перенесут на 6-е, вторник и среда праздники. Таким образом, если прибавить всего только три дня, да еще выехать 5-го, можно, по крайней мере, трое суток провести в Харькове. Этого на первый случай вполне достаточно, чтобы вернуться сюда если не мужем, то официальным женихом. Но до праздников еще без малого два месяца, за это время может произойти непоправимое. К чему приводит тянучка, откладывание со дня на день выполнение принятого решения, Игорь уже знает, хорошо на себе почувствовал. Ехать надо непременно, но пока надо написать. Это единственный выход. Дать пищу для размышлений. Чтоб не нужно было тут же сразу отвечать, как по телефону. Пусть письмо отлежится. Пусть даже до приезда не отвечает. Все-таки, когда письмо в кармане, может быть, не будет спешить давать согласие другому...
В дверь постучали.
- Ты там часом не уснул? – осведомился Станислав.
- Сейчас. – Игорь быстро растерся, оделся, не забыл промыть ванну, протереть тряпкой пол, мельком глянул на себя в зеркало и вышел, расчесываясь на ходу. Он еще не продумал, о чем и в каких выражениях будет писать, но, приняв решение, почувствовал облегчение. А рюмка водки и непринужденная застольная беседа вовсе сняли пресс. Игорь разговорился. Хозяева с интересом и почтением слушали его рассказ о дипломной эпопее, сопереживали, а, подводя итог, Слава авторитетно изрек:
- Ну, ничего, Гарик, не дрейфь. Годик тут прокантуешься. Это тоже не без пользы... если, конечно, умницей будешь, а не треплом, и какую-нибудь глупость не сморозишь. А потом отпустим тебя с миром переводом в одну из харьковских контор нашего министерства, в тот же “Промстройпроект” или Институт сооружений. А до того, бог даст, еще командировку тебе сообразим, если не в Харьков, то в Москву, а ты оттуда на денек домой подскочишь. Ничего, друг Гарик, враг будет разбит, победа будет за нами...
- А нельзя мне вам на праздники компанию составить? - робко предложил Игорь. Хоть три рабочих дня прихватить, я им за них пять выходных отработаю. Скажу – за теплыми вещами... Да и рукопись книги окончательно доделаю и там сдам.
- Уже договорились, - немедленно откликнулся Станислав.
Игорь покосился на Свету: не много ли берет на себя ее благоверный? Не под влиянием ли выпитого? Она, правильно истолковав вопрос, глазами показала: не беспокойся, на ветер слов не бросает, знает, что говорит.
Сердце Зуева радостно запрыгало. Он готов был расцеловать своих благодетелей. Все время, пока он говорил, слушал, уплетал колбасу и котлеты с овощным салатом, Голубка не уходила из поля его внутреннего зрения, жила в его воображении: двигалась, смеялась, и каждое ее слово, взгляд, жест, были для него полны особого значения, сокровенного смысла и очарования. И при этом его не покидало предчувствие, что в нужный момент нужные слова придут, и вообще все образуется... когда такие люди, как Слава и Света в стране советской есть. А сегодня Светлана ждет от него помощи, и, конечно же, может на него рассчитывать. “Кавалер” не подведет... Игорь отлично помнит подобную ситуацию в Москве, у гостиницы “Москва”, и все, что потом происходило в ресторане, помнит победные гимны, звучавшие в тот вечер в его душе. Теперь тоже в ушах зазвучала музыка, но не торжественная, а веселая, восточная, из кинофильма “Аршин мал-алан”: “...Танцевать я не устану, счастлив я теперь вполне, ай, спасибо Сулейману, он помог советом мне”.
Улучив момент, когда Игорь остался один в комнате, он, оглянувшись по сторонам, воровато сунул в карман пиджака блокнотик и авторучку.
В добром расположении духа рыцарь приступил к выполнению плана “ухаживания” - подержал сумочку Светы, помог ей подняться на заднее сидение “бобика’ (Слава занял место рядом с водителем). Однако, уже через несколько минут езды по тряскому Каштакскому шоссе его вновь одолели сомнения и муки ревности. Затравкой послужила рассказанная ему Светой история мытарств Дарьи Павловны в связи с рождением Вовочки.
Случилось так, что два наиболее значительных события в жизни простой деревенской женщины – свадьба и рождение сына – разделяет интервал в тринадцать лет: замуж вышла в голодном 33-м, родила в голодном 46-м. Первые годы молодые супруги переживали из-за бесплодия Дарьи (так определила деревенская повитуха), потом смирились. Жили сносно. С войны муж вернулся в 42-м, с палкой, но на своих ногах и жена, как и все окружающие, считала, что ей необыкновенно повезло. Жизнь текла относительно спокойно до момента, когда она радостно сообщила мужу, что, наконец, забеременела. Будущего отца эта весть почему-то не обрадовала. Наоборот, в тихом обстоятельном мужичке проснулся Отелло. И по мере того, как у Дарьи Павловны выпирал живот, уральский мавр все больше распалялся, кипел и буйствовал. Опасаясь в первую очередь за жизнь ребенка, несчастная женщина ушла тайком в город. Приютили чужие добрые люди, забрали из больницы после родов, пробовали урезонить мужа, но тот не пожелал даже взглянуть на сына, а послов выгнал. Год почти прожила Дарья Павловна с младенцем в чужой семье на правах домработницы, потом устроилась разнорабочей на стройку, поселилась в бараке и тянула лямку, пока не попала в поле зрения Селеневича. Она и сейчас числится в разнорабочих, ей регулярно ставят в табеле “восьмерки” и платят зарплату. “Так все делают, - пояснила Света, - иначе мне пришлось бы сидеть дома”.
То обстоятельство, что Слава, как всегда, ловко устроился, приобретя за государственный счет отличного приходящего “доброго ангела”, Игоря не удивило и уже не возмутило. С ним Света горя знать не будет, если не будет стеснять его “кадровую свободу”. А вот действия мужа Дарьи Павловны на действительную или мнимую измену спутницы жизни вызвало у него недоумение. Почему не пожелал даже взглянуть на сына? Ведь, если бы в лице Вовочки проглядывались его черты, все сомнения отпали бы. Как поступил бы он, Игорь Зуев, на месте уральского Отелло? Вот он завелся от одного лишь предположения, что Голубка, может быть, недостаточно категорично отказала своему сокурснику, может быть, оставила надежду на случай, если Зуев не объявится. Кто знает, что могло произойти за то время, что Света не получала известий из Харькова: тот рядом, каждый день на глазах, а этот далеко, да еще уехал не попрощавшись. В его черепной коробке зароились картины, одна другой мучительней. Все они в основном на разные лады варьировали финальную сцену из оперы “Евгений Онегин”. Менялось число действующих лиц – дуэт Милы и Игоря, трио Милы, Игоря и его счастливого соперника, квартет (те же и Ася Зиновьевна, ходатайствующая за Игоря перед дочерью, несмотря на тяжесть обвинений), менялись мизансцены и реплики, но концовка во всех случаях была одна и та же: он, Игорь оставался в одиночестве, кляня свой жалкий жребий.
- Ну вот и приехали. Вот такие здесь шестиквартирные домики. Выглядят неплохо, а? – прервал Слава “творчество” друга. Игорь, выйдя из машины и подавая Свете руку, глянул в направлении, указанному Славой, и увидел группу курящих мужчин в парадных костюмах.
- Салют, - приветствовал Станислав компанию. – Знакомьтесь, Игорь Сергеевич Зуев, свежее и даровитое пополнение Михаилу Андроновичу, - он легким кивком указал Игорю на невысокого кряжистого мужчину с энергичным лицом и пепельным «ежиком» на голове. – За такое пополнение с вас причитается...
- За этим дело не станет, - откликнулся будущий начальник. – Зимелев. – Он протянул Игорю руку. За ним молодому специалисту представились остальные: Соломин, Цыганок, Крытов, Аникин, Ядрышников. Игорь в ответ пожимал молча руки и склонял голову. Он чувствовал себя неловко в обществе солидных дяденек, годных ему по возрасту в отцы. Те тоже молчали.
- Ну что, - Слава повернулся к супруге, - положено представить гостя имениннику и поздравить. Правда?
Света послушно взяла Игоря об руку и увела в дом. Там в просторной, метров 25, если не все 28, комнате женщины парами и тройками хлопотали вокруг длинного стола в виде буквы “Т”, что-то терли, резали, устанавливали. Другие две пары носили блюда из кухни. Хозяйка дома, сухопарая, остроносенькая, с башнеобразным сооружением из волос на голове, в белом переднике поверх нарядного платья, завидев вошедших, поспешила им навстречу.
- Поздравляем, Софья Харитоновна, - Светлана расплылась в улыбке, - желаю здоровья и всего самого-самого. Чтоб все всегда было в порядке и на работе, и дома...
- Спасибо, Светочка. А это, я понимаю, наш новый сотрудник... профессор. – Надеюсь, и вам у нас понравится... Очень приятно. – Она протянула Игорю руку и тоже улыбнулась широко, показав ряд золотых зубов, частично уже съеденных.
- Ната-ан, - громко позвала она именинника, не спуская глаз с помощниц. Из кухни вышел стремительной уверенной походкой виновник торжества, моложавый на вид, высокий, очень худой, что называется, кожа да кости, с выразительным лицом, живыми умными глазами, плешью у лба и кудряшками на затылке. В одной руке он держал консервный нож, другой на ходу заправлял полотенце, окутывающее его талию.
- А, милости просим, товарищи представители второй столицы Украины.
- Поздравляем. Желаем, чтоб вторые полста лет вы прожили не хуже... лучше можно... чтоб у Левушки вашего все сложилось хорошо, - выполнила Светлана данное ей мужем поручение.
- Вашими молитвами, спасибо большое... Видите, вот, не управились чуток, как всегда, часа не хватило. – Полоцкий виновато улыбнулся, указывая глазами на полотенце.
- Я подсоблю, - живо откликнулась Света.
- Нет-нет, спасибо, ваше дело – развлекать гостя. Рабочих рук, видите, у нас хватает, мы мигом... Извините... Ладно?
- Пожалуйста, что вы, - смущенно произнесла Света уже вдогонку.
- А ты, никак уже по-уральски спикаешь, - заметил Игорь.
- Да? – удивилась украинка. – Вполне возможно, Дарьюшкино влияние. А вообще, тут в самом деле много забавных своеобразных оборотов. Например, вместо “зайдите к директору” секретарша приглашает: “дойдите до директора”. Знаешь, я, наверное, все-таки немножко помогу, а ты пока побудь там с мужиками или посмотри книги, - она указала на книжный шкаф с почти пустыми полками.
- Давай, - милостиво разрешил Игорь. – А как ты думаешь, как будет ласкательное имя от Натана – Наташа? По аналогии с Антошей.
- Вот и подумай, я скоро.
В книжном шкафу Игорь заметил одиноко стоящий на отдельной полке том Большой Советской Энциклопедии нового издания в черном переплете, и уже было потянулся к нему, но в этот момент в комнату с улицы вошли две новые гостьи, и, чтобы не стать свидетелем повторной церемонии поздравления (и еще, чего доброго, убедиться, что с другими дамами главный инженер стройуправления обращается более уважительно, чем с женой секретаря парторганизации) он удалился.
За время, пока Игорь пребывал в помещении, народу у крыльца прибавилось, мужская компания разбилась на две части, отдельно что-то оживленно обсуждали три женщины явно “забальзаковского” возраста. Игорь подошел к группе, с которой уже познакомился, и стал рядом с Селеневичем. Вся компания слушала Ядрышникова.
- Пожалуй, во всех случаях массового бетонирования, когда нельзя подавать бетон прямо в самосвалах, бетононасос можно считать единственным рентабельным средством, - вещал он, не очень внятно произнося слова. Шутка ли, два шестьдесят пять вместо восьми рублей с копейками при звеньевых транспортерах. А если производительность бетононасоса поднять до семидесяти-восьмидесяти тысяч кубов в год, стоимость можно снизить еще почти вдвое. А рабсила... Бетоновод на сто пятьдесят метров проложили за одну смену против пяти, а то и десяти смен на монтаж транспортеров.
- Натан зря давить не станет, раз схватил мертвой хваткой, значит, дело того стоит, - веско вставил Станислав.
- Ну, теперь бабки подбивать легко. А тогда...- Крытов громким шепотом выругался матерно. – Ученые, мать их... полуфабрикат дали, с ним еще ого как понамаялись.
- Да, Терентьевичу пришлось попыхтеть, - Слава легонько подтолкнул Крытова плечом, - это точно. Не помню уже, кто придумал вкладыш... Спирин?
- Он... смекалистый парень, хоть и без конца на танцульки бегает. А до того ни хрена не выходило.
- Понимаешь, - пояснил Слава Игорю, - бетон абразивный, стенки цилиндра истирались быстро, между цилиндром и поршнем образовывался зазор и - будь здоров...
Игорь, конечно, не понял, о каких цилиндрах и поршнях идет речь, и что скрывается за его “будь здоров”, собрался было уточнить, но Слава не дал.
- А стенки колен бетоновода на поворотах буквально “горели”. Оглянуться не успеешь – уже менять надо. А рычажные замки... имени товарища Крытова...
- Котова, - поправил Крытов.
- Все равно, ваша епархия... Это ж надо,- замки из литого чугуна...
Игорь догадывался, что Станислав специально туману напускает, чтобы пофасонить перед ним, но снисходительно простил другу его бахвальство.
- А сколько попыхтели, пока додумались под треножные стойки в местах, где бетоновод проходил над бетонируемым фундаментом, ставить ящики с песком, - Ядрышников тоже прямо обратился к Игорю. – Гениально простое решение. А до того от вибрации анкерные болты сбивались, хоть лопни...
- А лаборатория, что, плохо сработала? – обиделся Цыганок, видимо, начальник этого подразделения. – Состав бетона вам кто подобрал? Проектировщики дали расход цемента 320 кило на куб, а мы снизили до 250.
“А разницу толкнули налево, - заподозрил Игорь. – Теперь понятно, откуда у секретаря парторганизации стройуправления свободные деньги. И Полоцкий может закатывать такой пир горой”. Но при этом стремление вывести спекулянтов на чистую воду у него почему-то не возникло.
- И вы молодцы, ребята. – Селеневич, улыбаясь, покровительственно похлопал пожилого дяденьку по плечу. – Но все-таки главное, что подобрали в комплексную бригаду толковых ребят и стали им прилично платить, на щит подняли... заинтересовали в общем. И те быстро освоили премудрость.
- Но дело не только в том, что бетононасос выгодно применять по сравнению с другими способами укладки бетона. Главное здесь то, что непрерывность работы основного агрегата диктовала поточность других работ – земляных, опалубочных, арматурных. Что именно производительность бетононасоса определяла ритм потока. А отсюда – сроки, - не остался в долгу Ядрышников, пролив живительный бальзам на сердце Игоря.
Тема была исчерпана. Соломин вынул из кармана пиджака пачку сигарет “Дукат” и к ней без приглашения потянулись руки.
- Бойцы вспоминают минувшие дни, и битвы, где вместе рубились они, - шепнул Игорь на ухо Славе. Ему импонировал такой разговор, он мерещился ему все пять лет со дня встречи с Пучковым в купе московского поезда. Только, разумеется, в мечтах своих он видел себя не просто участником, а главным действующим лицом, автором чего-то такого, что решало до того неподдающуюся очень важную проблему. И сейчас, радуясь за друга, начавшего свой трудовой путь с такого интересного дела в таком неравнодушном коллективе (и, заодно, за себя, попавшего с поезда на бал, где настырный новатор Натан собрал соратников-творцов), он представлял себя здесь в такой же ситуации через несколько лет. Коллеги почтительно прислушиваются к нему, восхищаются им. Мила рядом с ним, радуется за него, разделяет его триумф. Они заходят в дом, поздравляют юбиляра, тот уважительно провожает молодую чету к столу и усаживает на самое почетное место. Свете, вошедшей вместе с Зуевыми, он тоже вынужден оказывать знаки внимания...
Легкая на помин Света, появившись на пороге, поманила его пальцем.
- Меня отпустили, чтобы я тебя развлекала. Там еще работы примерно на полчаса. И ждут зама главного инженера треста. Пройдемся пока? – Она взяла Игоря об руку, и они стали взад-вперед прохаживаться на таком удалении, чтобы их разговор не достиг ушей сотрудников.
- А здесь, кажется, ничего, - похвалил Игорь. Я послушал – интересно... с бетонированием фундаментов. Мне нравится, когда люди увлекаются.
- Ничего, - согласилась Света. - А вообще, как везде. Недавно вот был такой курьезный случай. Один прораб... не в Славика управлении... мотал по личным делам на трехтонном ЗИСе, а записывал, что возит песок. Получилось, что завез тысячи полторы тонн за год. А потом случилось так, что вдруг потребовалось для чего-то много песка. Главный инженер треста говорит: возьмите у такого-то. Тут все и выяснилось В “Азовстальстрое”, если помнишь, тоже какие-то техническое вопросы интересно решались. Дело по делам, а суд по форме. В общем, трест как трест, работа как работа, люди как люди. И производственный коллектив, и собрание типов одновременно. Взять хоть наш проектный отдел. Начальник его уже известный тебе Зимелев. Если ты спросишь, какой он начальник, хороший или плохой, я тебе не отвечу. Вообще, наверное, неплохой. Не вредный, пакостей не делает, сотрудников не обижает, наоборот, старается, где можно, помочь, насчет квартиры там, или еще чего. Но дела отдела идут мимо него, он ими совершенно не занимается, хотя в общем, конечно, по верхам, в курсе дела. И какой он инженер, я тоже не знаю. За то время, что я здесь работаю, мне ни разу не приходилось наблюдать, чтобы кто-то к нему обращался с техническими вопросами. Да ему и некогда. Он секретарь парторганизации управления треста, депутат горсовета, вечно в каких-то комиссиях. Если на своем рабочем месте час-полтора в день бывает, это еще куда ни шло. Другой раз, на вопрос: “когда будет Михаил Андронович?”, можно услышать: “послезавтра”.
Иногда меня шокирует его манера обращения. Например, он при всех кому-то говорит по телефону: “я к вам сейчас подошлю своего человечка”. А потом подзывает кого-нибудь из сотрудников и отправляет (обычно со словами “прошу” или “не в службу, а в дружбу”) что- то куда-то отнести, или откуда-то принести. Думаю, он не со зла и не от высокомерия, а просто от недостатка воспитания и природного такта, но слушать неприятно.
А еще наш начальник знаменит здесь своими амурными делами. Не тем, конечно, что у него есть пассия. Это тут не в диковинку. В прошлом году на складе случился пожар, был суд. Полоцкому, как отвечающему за технику безопасности, присудили принудиловку: шесть месяцев из зарплаты вычитали пятнадцать процентов. Натан Абрамович шутил: теперь и я себя человеком чувствую, а то просто зарплату стыдно получать – у всех почти высчитывают алименты, а у меня нет... Вообще, я считаю, что каждый мужчина должен быть всегда чем-то увлечен. Если не наукой, искусством или еще чем-то возвышенным, то спортом, марками или женщинами. Я считаю, что если голова на плечах есть, это не страшно.
“Эк, куда метнула, – заморгал глазами Игорь. – Ну и ну!”. Но вслух, конечно, ничего не сказал. Света тоже не стала углубляться в дебри столь скользкой темы. – Ну вот... Зимелев, правда, алименты тоже не платит, но тратит на свою кралю дай бог. Достает халтуру... связи у него есть. Больше всего по сметному делу, сотрудники отдела делают, сами зарабатывают, а ему комиссионные, я тоже подсобляю, когда завалы случаются... Рацпредложения проталкивает, на каких-то курсах повышения квалификации числится. Женщина, скажу тебе, надо отдать ей должное, блеск. Всем вышла. Он бы, конечно, ради нее семью бросил, не задумываясь, даже если бы из партии исключили и с работы выгнали. Да вот незадача: он у нее не один. И замуж за него она не хочет. У нее как будто летчик есть в чинах, а еще один из отцов города. Живет одна в двухкомнатной квартире. Зимелев наш, бедный, с ума сходит, ревнует... но с женой живет Он и здесь с ней. Дочка уже в мединституте учится. И смех, и грех. Можешь представить себе, какая это пища для сплетен. Ну, а ему, сам понимаешь, не до отдела. Тем более, что Антон Карлович Линцер, его заместитель, вполне справляется. Но когда нужно – включается, протаскивает, отстаивает, на оперативках присутствует. Антон Карлович к начальству не вхож, хотя более достойного и приятного человека я тут не знаю.
Линцер – полная противоположность Зимелеву. Он на работе не занимается ничем другим, кроме проектирования. А вообще он человек разносторонних интересов и дарований, личность, безусловно, в нашей среде выдающаяся. Сейчас он приболел, а то, конечно, был бы здесь, Софья Харитоновна его очень уважает. Когда его предки-немцы приехали в Россию, я не знаю, но сам себя он называет потомственным петербуржцем, знает в Ленинграде все улицы и скверы, дворцы и мосты, балконы и заборы, знает историю создания всех парков. Он вообще очень много знает, в том числе из истории, как всеобщей, так и истории искусств и архитектуры. У него первая категория по шахматам. Он один из немногих тут немцев, кого жена не бросила. Одни уж тут после войны переженились, другие до сих пор бобылями живут. А за ним и еще несколькими – можно по пальцам сосчитать - жена, между прочим, известный в соцгороде детский врач, кандидат медицинских наук, еще до войны защитила... и нашу Маринку смотрела... поехала в ссылку. И это в то время, когда везде кричали: убей немца! Они все были женаты на неарийках. И еще он себя называет инженер-архитектор. Очень точное определение. Ну, в общем, разберешься сам... Вон уже начальство прибыло, бал начинается...
Игорь увидел импозантную пару спортивного вида в строгих нарядах: светлого шатена лет сорока в темно-синем костюме а-ля Федор Зуев, белоснежной рубашке, приятным лицом и прилизанными волосами, и под стать ему, стройную “фигуристую” женщину в бордовом костюме, с короткой стрижкой и золотыми сережками в ушах, вспыхивающими огоньками в лучах заходящего солнца. Мужчина держал под мышкой завернутый в газету предмет (папку или альбом), а женщина – сумочку под цвет жакета. Во всем их облике сквозили солидность и достоинство.
“Габитус в порядке у обоих, - оценил Игорь, - а лицо у мужа приятнее, более открытое. У женщины какое-то очень официальное, строгое.
- А у него есть пассия? – спросил Игорь, когда начальственная пара скрылась в доме.
- Что ты? Его жена судья. Да, народный судья, ее каждый раз выбирают всенародно. Она зимой в тресте лекцию читала о роли советского суда в укреплении семьи. Она его в ежовых рукавицах держит. Фамилия у нее странная – Чернокнижная.
- Страшная фамилия.
- Да. Представляешь, что чувствуют подсудимые, когда узнают. Но, между прочим, она Полоцкого выручила, ему могли бы дать и покрепче, склад сгорел до тла.
- А чем возвышенным он занимается?
- Ну, во-первых, спортом. Он, говорят, еще несколько лет тому назад “солнце” на турнике крутил; во-вторых, охотой, ну, это, может быть, потому, что наш управляющий заядлый охотник и рыбак. А судья чуть ли не мастер спорта по конькам. А вместе они зимой на лыжах в выходной километров по двадцать вымахивают. Когда смотришь на них в лыжной форме – как студенты: молодые, веселые... Она, как борзая, впереди, он за ней.
- Понятно. А как его фамилия?
- Плетнев Ефим Алексеевич. Скажу тебе, очень приятный и приличный человек..
Через несколько минут на крыльце появилась Софья Харитоновна и объявила: Дорогие гости, прошу к столу.
Гости не заставили себя ждать. Игорь и Света зашли последними и заняли отведенные для них места рядом со Славой. Процедура рассаживания, наполнения рюмок и тарелок заняла не более пяти минут. Игорь даже предположил, что она была заранее отрепетирована. И сразу за столом воцарилась тишина в ожидании традиционного тоста.
- Я выполняю приятное поручение руководства, парткома и постройкома треста, - легко поднялся Плетнев, - вручить этот адрес юбиляру. – Он показал присутствующим красную папку с золотым тиснением. – В нем содержится много хороших теплых слов. Я не стану их зачитывать, все мы хорошо знаем именинника, его заслуги и успехи, как раньше, так и здесь. Я просто хочу сердечно его поздравить и пожелать дорогому Натану Абрамовичу еще много лет так же неутомимо и плодотворно трудиться на благо нашей Родины, добиваться таких же и еще больших успехов, быть здоровым, энергичным и бодрым... По долгу службы мне, как и другим руководителям треста, иногда приходится говорить юбиляру... не только ему, а всем присутствующим и не присутствующим здесь сотрудникам слова не совсем приятные. Такая наша и ваша доля. Но я хочу сказать, что все мы глубоко уважаем и ценим нашего товарища юбиляра, крупного специалиста, опытного организатора и хорошего человека.
Эти слова были встречены дружными аплодисментами и одобрительными возгласами.
- Хочу еще добавить, - поднял руку Плетнев, - что к адресу приложен приказ, согласно которому в знак признания заслуг Натана Абрамовича Полоцкого на поприще строительства и по случаю пятидесятилетнего юбилея ему объявлена благодарность, и он премируется месячным окладом...
Это сообщение коллеги юбиляра и их супруги тоже встретили шумным одобрением, и все дружно, чокнувшись - близсидящие с юбиляром и Софьей Харитоновной, а остальные с соседями, опорожнили рюмки. Почти сразу последовали тосты за подругу жизни и за сына, окончившего в прошлом году местный Политехнический институт, распределенного во внутренние войска и теперь проходящего службу в Туркмении (его портрет в кителе висит в центре комнаты на стене). Потом тосты пошли реже, а в заключение “первого отделения” юбиляр предложил выпить за тех, кто его денно и нощно воспитывает – за жену и... секретаря партбюро Селеневича. Игорь при этих словах легонько толкнул Светлану в бок, а та в ответ загадочно улыбнулась.
Когда первый этап возлияний под обильные холодные закуски (включая очень вкусную фаршированную рыбу) подошел к концу, хозяин включил проигрыватель в виде приставки к приемнику, наподобие патефона, Зимелев дробью прошелся вдоль стола и остановился около судьи Чернокнижной, приглашая ее на танец, а Света вывела Игоря в каштакский лес. Вслед им неслось: “Очень хорошо влюбиться ранней весной, можно полюбить и летом...”
- Так по какому такому случаю твой благоверный удостоился чести быть упомянутым в тосте именинника рядом с супругой?
- Скажу тебе по секрету... вообще, может, из этого ничего не выйдет, но, во всяком случае, наметки есть. Полоцкий не шибко ладит с начальником управления. Точнее, совсем не ладит... как кошка с собакой. Вообще, честно говоря, начальник человек странный... очень активный, энергичный... чересчур, шагом никогда не ходит, все бегом, говорят, в Москве в метро даже бежит вверх по эскалатору, на месте устоять не может. На площадке целый день волчком вертится, все хочет успеть сам, во все дырки лезет, никому не доверяет, на всех орет, всех распекает, но нигде толком ничего не успевает. Неудобный, в общем, человек, и для начальства, и для подчиненных. С ним никогда ничего нельзя обсудить спокойно, все на лету и с плеча. И все на нервах. Между прочим, со Славиком, с одним из очень немногих, он относительно уважительно обращается... И вот с подачи Плетнева у руководства треста созрел план сплавить его отсюда... с повышением. Сейчас министерство как раз набирает руководящие кадры для треста “Свинецстрой” в Казахстане. Там крупное строительство разворачивается на новой площадке. Хотят его туда зам. управляющего трестом. Сам он вроде не против, наш управляющий и парторг ЦК тоже. Ведут переговоры с министерством. Так вот, если перевод состоится, Славу как будто метят в начальники управления. Кстати сказать, сам нынешний начальник его и предложил.
- Ну, - не сумел сдержать удивления Игорь, главным образом по поводу темпов, какими капитан скачет “в генералы”.
- Вот те и ну, - парировала Света. – Хотя, пока все еще вилами по воде писано.
- А справится?
- Ну, что значит – справится? Это понятие относительное и не очень четкое. Как считать – нынешний начальник справляется? С моей, да и не только с моей точки зрения – нет. И стиль работы у него порочный, потому что, как тебе известно из афоризмов Козьмы Пруткова, не обнимешь необъятного. В технику, особенно при таком главном инженере, как Полоцкий, начальнику детально лезть не обязательно. Вообще, должна тебе сказать, что при нашей структуре строительных организаций и организации строительного дела, даже начальнику участка мало приходится заниматься чисто техническими вопросами. Самый лучший в тресте начальник участка не имеет специального образования, выбился из рабочих. В армии был наводчиком. В высокие материи не лезет, но цемент у него всегда укрыт, с техникой безопасности все в порядке, меньше, чем у других простоев из-за отсутствия материалов и так далее. А один начальник участка с высшим образованием, слава богу, не в нашем тресте, недавно прогремел на всю область: его, вместе с его начальниками, конечно, так на пленуме обкома пропесочили, что только пух летел. Он строил многоэтажный дом в центре города и все видели, что рабочие таскали окоренок с бетоном, емкостью три сотых кубометра, до места укладки на расстояние 50-60 метров, то есть, чтобы доставить один куб, они проходили два километра. То же для доставки кирпича и раствора. С треском сняли... а парень толковый, наш Зимелев был в комиссии... и записали так, что наш трест приводили в пример... то, что ты слышал про бетононасос. А парень тот в проектную контору устроился, там ему место. Так что...
- Значит, прав был Пирогов, когда говорил, что не медицина, а организация решает успех санитарного дела на войне?
- На сто процентов, - согласилась Света. – А Славик прирожденный организатор. У него это получается как бы само собой. Взять хоть его секретарство. Другие секретари за голову хватаются, все берут на себя. А он спокойно, как бы между делом, и все нормально. Почему? Да потому, что у него члены бюро и актив работают, а он сверху присматривает. Где нужно, включится, напомнит, договорится, уладит – и снова вроде свободен. Я сама удивляюсь. Но так есть. И работу распределяет как-то равномерно, никто не жалуется. А он в курсе дела. Память у него прекрасная. Что спросят – пожалуйста. Это, конечно, искусство, природный дар.
Сейчас Славик ратует за повышение роли мастера. Нынешний начальник управления не требует с них, а фактически подменяет их, тем самым поощряет безответственность, они прикрываются его распоряжениями, часто, между прочим, противоречивыми. Идея, скорее всего, принадлежит не Славе, а Полоцкому, хотя тот везде подчеркивает, что они пришли к этому совместно. Конечно, у Натана опыт большой и голова хорошая, но Славик тоже кое-что сделал. Он организовал хронометраж дня мастера, установил, сколько минут тот тратит на расстановку рабочих, закрытие нарядов, ведение табеля и так далее. Вышло, что на такие вещи, как инструктаж рабочих, технику безопасности, проверку качества работ, знакомство с проектом и другими прямыми обязанностями, не говоря уже о знакомстве с новинками технической литературы, у него не остается времени. А был взят один из лучших мастеров, первый кандидат в прорабы. То же примерно получилось и с загрузкой прорабов. И вот, проделав такую работу, они через партбюро (Полоцкий беспартийный) вышли в партком и к руководству треста с предложением к каждому прорабу прикрепить техника (женщину со справкой на легкий труд – таких у нас хватает и загрузить их нечем) для ведения всякой канцелярщины, а к начальнику участка еще помощника по хозчасти. И доказали, что это выгодно. Решения начальства пока нет, чем это кончится – не знаю, но мне их предложение кажется умным и правильным. А помнишь, ты в Мариуполе где-то вычитал, что аккордные наряды выгоднее обычных. Полоцкий со Славой и это сейчас применяют, и тоже через партбюро провели. Для Славика это отличная школа и отличный учитель.
Вообще, должна тебе сказать, что Славик человек способный и очень сообразительный. Только сравнивать его способности, скажем, с твоими, просто нельзя, они несопоставимы. Лежат как бы в разных плоскостях. Ты стремишься постичь все глубоко и фундаментально. У тебя прочные, твердые знания. Тебе дорога в ученые. Я тоже в основе своей такого же склада. Вот меня можно с тобой сравнивать, но, конечно, только для того, чтобы сказать: день и ночь. А у Станислава способности другого рода – административные, организаторские. Ему дорога в хозяйственные руководители. Технических знаний у него мало, можно сказать, обрывки, но он ими очень умело пользуется. У него ничего из этих обрывков знаний не пропадает, все утилизируется. И хватает он мгновенно: что-то схватил, что-то сопоставил, что-то сообразил – и уже впечатление, что дело понимает. И еще у него чутье развито, он крупных ошибок не допустит. И с людьми умеет ладить, группировать вокруг себя. А пока он набирается опыта. Он в гуще событий. Софья Харитоновна где-то вычитала, что ценный руководитель умеет выявить и использовать нужное, пренебречь второстепенным, а лишнее и вредное устранить. Это точно про Славика. Его уже приглашали на партийную работу, но он об этом и слышать не хочет.
- Ну, насчет себя ты тоже не прибедняйся, - возразил Игорь. – Твои-то способности нам известны. Знаешь, я вспомнил, когда мою маму упрекали в том, что она долго возится со своей диссертацией, она отшучивалась, что ее больше устраивает положение докторши, чем кандидата. А папа любит повторять: “умная жена – крепкая семья”. Мне кажется, что быть умной женой при достойном муже важнее и труднее, чем инженером.
- Вот наш дом отдыха, - перебила Света, указав на строение барачного типа, - здесь нам сегодня отведены места для ночлега. Тоже, между прочим, Слава предложил. Завтра еще утром доедать и допивать будем. Ну, наверное, надо топать назад, получать второе горячее.
Игорь подумал, что сказал что-то не то, и сконфуженно замолчал. Часть пути спутница тоже безмолвствовала. Потом, как бы отвечая своим раздумьям, произнесла:
- Интересно в жизни получается, вот Софья Харитоновна очень дружно живет с мужем. Только всегда под страхом, что его арестуют.
- А у него что, рыльце в пушку?
- Нет, что ты! Он ничего противозаконного не делает, наоборот, очень порядочный и честный человек. Его в самом деле все любят и уважают. Только почему-то обстоятельства так складываются, что он все время ходит на грани, как по канату над пропастью. До войны они жили на Украине, в Днепропетровской области. Натан занимал... между прочим, он никогда не переделывал на русский манер своего имени и отчества... как Софья Харитоновна... У него в паспорте так записано: Натан Абрамович. Да, так он занимал высокую должность в тресте, какую именно не знаю, но за ним был закреплен автомобиль, и еще пролетка. Для экономии бензина, когда на близкие расстояния. Жили в большой четырехкомнатной квартире с ледником под полом. И сад был. Строили металлургический, коксохимический и азотно-туковый заводы. Представляешь... Начальником строительства был некто Познанский, а главным инженером Давид Яковлевич Райзер, нынешний наш министр, так что Полоцкий с министром пуд соли съел. Вместе, рассказывал, деловой клуб посещали (были тогда такие заведения для итээровцев при трестах), каждый день встречались, семьями знались. А теперь вот один министром стал, а другой в главных инженерах стройуправления застрял, а своим начальником мечтает видеть молодого специалиста.
Теперь начальник или главный инженер стройуправления - это не фигура в масштабах города. В одном Челябинске несколько крупных трестов, а стройуправлений – не счесть. А тогда не только главный, но вообще инженер был на виду. Сейчас в обкоме партии с управляющими трестами, как с мелюзгой обращаются. А в тридцатые годы... Жены ИТР тоже играли немаловажную роль. Они занимались детьми, питанием, даже, бывало, участвовали в приемке домов. Существовал Совет жен ИТР. Об их роли можно судить уже хотя бы по тому, что в Москве устроили специальное совещание жен-активисток, с ними встречались Сталин, Ворошилов, Орджоникидзе. Софья Харитоновна участвовала. Она ж еще сама инженером работала, тогда это вообще было редкостью. Дома не готовила, в столовой брали довольно вкусные и дешевые обеды, а все время отдавали делу и общественной работе. Возвращались домой поздно, и там продолжали обсуждать производственные дела. Одним словом, горели на работе. Рассказывает об этом времени она, что называется, захлебываясь, но, конечно, только тем, кому очень доверяет. Потому что вскоре наступили страшные времена...
Где-то к 36-му году металлургический и коксохимический заводы были почти закончены. Познанский и Райзер хорошо сработались и собирались вместе строить новый крупный металлургический завод на Урале. Но тут вмешался Орджоникидзе. Ему понадобился не то начальник, не то главный инженер главка – Главстроя Наркомтяжпрома. Он предложил эту должность Познанскому, но тот отбоярился: люблю, мол, практическую работу, вроде пока получается, вот еще один завод построю, а там, если найдете нужным... Отпустил его нарком с миром и вызвал Райзера. Тот тоже как будто отказывался, но Серго настоял. А Познанского, со всем ближайшим окружением, которое он привез с Украины, через год сцапали, как врагов народа. Наверное, и Райзер попал бы...
Даю тебе интересную справку... по секрету. Надеюсь очень на твою сознательность и твое благородство. Но мне порукой ваша честь, и смело ей себя вверяю. Я вообще надеюсь, что ты прислушаешься к советам и предостережениям Славика, для твоей же пользы. Поверь, они не безосновательны Источник справки – лагерное начальство, по пьянке, разумеется. Так вот, в 33-м году открыли знаменитый Беломорско-Балтийский канал имени Сталина. Его строили, в основном, заключенные. Это все знают хотя бы по фильму с замечательным Михаилом Астанговым в заглавной роли. Строили практически вручную, поэтому строителей нагнали сотни тысяч. Между прочим, “источник” утверждает, что первым предложил использовать на стройках труд заключенных Троцкий. Он вообще ратовал за милитаризацию труда... то есть за трудармии, а именно трудармия начинала строить наш завод. – Света многозначительно глянула в глаза Игоря. – Так вот по случаю открытия канала большая группа участников строительства получила правительственные награды. Орденом Ленина наградили верхушку НКВД во главе с Ягодой. Семь из них, сам Ягода, начальник главного управления лагерей Берман, два его заместителя, начальник “Беломорстроя” Коган и другие, через несколько лет были расстреляны, как враги народа. На свободе остался только один, бывший зам. главного инженера Жук. Это я веду к тому, что Полоцкий тоже случайно уцелел: его оставили на старом месте достраивать азотно-туковый завод. Возможно, некем было заменить…
- Мила говорила, что ее отец тоже влип за компанию. А Полоцкому, значит, повезло.
- Выходит так, - согласилась Света. – А уже здесь он чуть было снова не попал под суд. Зимой бетонировали большие фундаменты и грели бетон электрическим током 220 киловатт. Грели сутки, грели двое, и вдруг ночью фундаменты взорвались. Взрыв был такой силы, что куски бетона и щиты опалубки разлетелись в разные стороны на несколько десятков метров. Ну, тут, как водится, комиссия за комиссией, таскали, допрашивали, искали вредителей...
Вредительства бывают всякие, иногда очень хитроумные. Софья Харитоновна рассказывала, что в тех же местах в Приднепровье некий директор коксохимзавода вознамерился превратить территорию своего предприятия в сад. Потом он клялся и божился, что садил деревья из добрых побуждений, полагая, что социалистический коксохимический завод должен утопать в зелени. Но убедить в этом НКВД в своих патриотических намерениях ему не удалось. Это было до 37-го года, поэтому с ним еще панькались. В доносе на директора указывалось, что под фундаментом коксовой батареи залегает прослойка грунта, который под влиянием замачивания проседает, следовательно, коварный диверсант сажает деревья с целью накопить в грунте влагу, вызвать его осадку, и, как следствие, осадку коксовой батареи, чтобы вывести ее из строя. Следователь запросил ученого, способствует ли зелень накоплению влаги в почве. Тот ответил уклончиво: с одной стороны, испарение влаги затрудняется, а с другой, корни влагу вытягивают, все зависит от того, сколько будет воды. На вопрос, произойдет ли осадка, если замочить такой грунт, который залегает под батареей, ученый ответил утвердительно. И, наконец, на вопрос, может ли осадка грунта под батареей вызвать нарушение работы самой батареи, тоже был дан уклончивый ответ, поскольку нарушить работу батареи может не столько осадка, сколько крен сооружения, то есть его неравномерная осадка. Одним словом, как говорится, бабка надвое казала. И все-таки директора посадили на десять лет.
А тут взрыв... Тоже ученых экспертов привлекли. Сначала те предположили появление вольтовой дуги. Но тогда должны были остаться следы – прогоревшие электроды и шлак. А их не нашли. Положение было, сам понимаешь, критическим. И тут Натан сам сообразил: в свежем бетоне воды много, при быстром нагреве в бетонном массиве образовался пар, ему деваться было некуда, давление пара и разорвало камень... именно камень, то есть уже не бетонную смесь, а затвердевший бетон. Поэтому взрыв произошел не сразу, когда начали прогревать, а через несколько дней. Ученые с такой гипотезой согласились и Полоцкого оставили в покое... но пару лет жизни забрали.
- Второй звонок, - прокомментировал Игорь, - как у Виталия Хрусталева.
- А что там нового у Виталия? – ушла, наконец, Света от тюремной темы.
- А что у него может быть нового? – Игорь безнадежно махнул рукой.
- Ну, мог стать отцом... Чтобы детей иметь, кому ума недоставало?.. Могла жена уйти от него, она ведь ничего собой...
Игорь только пожал плечами.
- Жалкий человек, - вынесла приговор Света. – Раб. Марионетка. Если жена прикажет ему убить мать – убьет. Когда-то в детстве я читала в журнале “Нива”, старом, еще с “ятями”, страшный стих, чей не помню.

Он был умом и духом слаб,
Любил ее, как верный раб.
Она, надменное дитя,
Сказала вдруг ему шутя:
Голоден мой любимый пес,
Ты б сердце матери принес...

Я тогда, помню, вся похолодела от страха и подумала, что такое написать может только сумасшедший. – Света зябко поежилась и замолчала. Они подошли к коттеджу на расстояние прямой видимости, увидели две кучки курящих мужчин и, не сговариваясь, снова повернули в лес. А вслед им неслась из проигрывателя исповедь, положенная на музыку:

Вы покидали нас, вы стали далеки,
Писала я, ответа не имея,
Я это делала рассудку вопреки,
Но никогда об этом не жалею...

- Что ни говори, а мужчина, мужик под каблучком бабы – это жалкая картина. Мне даже на ручного мужика как-то неловко глядеть. Такое чувство я в детстве испытывала в цирке, когда смотрела на льва, покорно восседающего на тумбочке или прыгающего через кольцо. Мне хотелось крикнуть ему: “ты же царь зверей”.
- Мне в Москве соседка родственников рассказывала, что Геракл, когда влюбился, забыл про свои подвиги и стал ручным, - возразил Игорь, - так что уж пенять на простых смертных.
- Ну, значит, сын Зевса, несмотря на колоссальную физическую мощь, был умом и духом слаб, - парировала Света. Таких женщины сильно и самозабвенно любить не могут. Так они любят сильных и вольных духом, непоседливых, непостоянных, бесшабашных, пусть даже непутевых, но с солью и перцем, а не постных, пусть даже ужасно “правильных”. Когда-то Беранже взывал к богу:

О, ты, который с высоты
Хранишь седин моих остаток,
Молю тебя, какой-нибудь
Верни мне прежний недостаток...

Очень мудро сказано. Как я понимаю Лизу из “Живого трупа” Толстого, которая страстно любит Федора, а не добропорядочного зевотно-постного Виктора. И цыганку Машу. Вообще, мне кажется, я по-настоящему понимаю толстовских женщин... Ой, заболталась я, Гарик, - перебила сама себя Света, но скоро опять вернулась к очень, видимо, важной и актуальной для нее теме. – Вообще, чтоб ты знал, Гарик, в любви всегда должен присутствовать... как бы это точнее выразиться... элемент недосказанности, неожиданности, непознанности что ли. Я считаю, если ты настолько изучил друга или подругу, что можешь точно наперед предсказать его реакцию на что-либо, его поступок, ход его мыслей и так далее – любви конец. Может остаться уважение, привычка, что угодно, только не любовь. А что может быть неожиданного или непознанного у примитивного Виталия? Не знаю, по мне, лучше безрассудство...
Света замолчала и уставилась на крыльцо. Игорь проследил за ее взглядом м увидел, там судью Чернокнижную в окружении Полоцкого и Селеневича.
- Ага, - загадочно вымолвила Светлана, – охмуряют...
- Что? – не понял Игорь, ибо он в понятие “охмуряют” вкладывал узкий специфический смысл.
- Ходатайствуют, - разъяснила Света. – Мастера их, того самого, на котором проводили эксперимент, недавно посадили. Он в общем и целом дядечка неплохой, из работяг, мужичок хозяйственный, звезд, как говорится, с неба не хватает, правильнее сказать, просто человек ограниченный, но дело свое нехитрое знает, скромный, непьющий, строится, ссуду взял... Жена тоже в тресте работает, по снабжению, разбитная и оборотистая. Двое дочек-близнецов в шестом классе. А тут племянница собралась замуж, пригласили помочь, милиция накрыла аккурат в тот момент, когда они с отцом невесты замесили в кадке барду из сахара и дрожжей и приготовились гнать самогон. Так обоих и увели. Что ему грозит, точно не знаю, но есть, говорят, специальный указ Президиума Верховного Совета об уголовной ответственности за изготовление и продажу самогона, а с этими указами шутки плохи. Ну, вот, как Слава шутит (хороша шутка!) раньше мастер жил против тюрьмы, а теперь живет против своего дома... Ну вот, пробуют ходатайствовать: первый раз, мол, и не для себя, и не для продажи, больше не будет. Возьмем на поруки... Может, удастся отделаться исправительно-трудовыми работами или условным сроком. А, может, пополнит ряды лагерников.
- Ой, Гарик, кого там только нет! Попадаются, конечно, отпетые бандиты, рецидивисты, воры. Но и бедолаг хватает. И есть очень колоритные типы. Это, Гарик, особый мир со своим укладом жизни, своими порядками и законами. Рассказывать можно без конца. Начать хотя бы с того, что у них там настоящий подпольный синдикат. Подпольный как в прямом, так и в переносном смысле. В строящемся прокатном цехе и вообще на металлургическом заводе очень разветвленное подземное хозяйство, десятки километров тоннелей, каналов, тьма труб больших диаметров, подвалов и прочих укромных местечек. Там зэки и мостятся со своими “заначками”. Чего только не делают! И золотые коронки, и шитье всякое, и художественные изделия, чуть ли не деньги печатают, потому что иногда, когда просят принести с воли водку, материалы, инструмент какой-нибудь, дают подозрительно новые купюры. Аттестаты, говорят, очень чисто изготовляют. Ну, насчет денег и аттестатов не скажу, может, это и слухи. Но про пошивочные мастерские – чистая правда, сама видела вещественное доказательство.
Тут весной история с кожанкой парторга ЦК всех взбудоражила. Не могу точно сказать, где именно он оставил свое кожаное пальто в зоне, но наверное ж не на улице. Где он мог там раздеться? Не в тоннеле же... хотя... но об этом потом. Так вот, собрался наш партийный босс уходить, туда-сюда... нет пальто. Ну, пока доложили начальнику лагеря… тут у нас он тоже занятная личность, семипудовый богатырь, полковник по фамилии Тясто, под два метра ростом, бывший борец. Кулачища – гири настоящие, перед ним даже паханы, как дети дрожат... пока полковник созвал бригадиров и дал им перцу, пока те выясняли со своими подчиненными что к чему – несколько часов прошло. И вот за эти считанные часы пальто из мужского было перекроено в женское и из коричневого перекрашено в черное. Хозяин узнал его с трудом по какой-то дырочке, прожженной папиросой...
- Артисты, - похвалил Игорь. – Ему стало весело, захотелось подзадорить Свету, ибо, как он догадывался, его спутница не зря муссирует лагерно-тюремную тему, а таким образом стращает его, призывает делать выводы и держать язык за зубами.
- Да уж куда там! – откликнулась между тем Света. – Была тут одна известная артистка, недолго была, она долго ни в одном лагере не задерживалась, потому что заводила шашни с лагерным начальством и ее переводили... Осудили ее по 58-й статье, то есть, как шпионку. Говорила, по ошибке, ни за что. Кто знает, может, сболтнула лишнее. А другой зэк – тот не скрывает, что в войну был немецким шпионом. Русский, но жил в Латвии. Обаятельный и общительный. По профессии журналист. Его на общие работы не посылают, а используют как журналиста и художника. Не знаю, почему его не расстреляли, а дали только десять лет, но тресту и лагерю повезло. Он оформляет трестовскую эмблему, которую везут впереди колонны демонстрантов на велосипедах. Пишет тексты для радиопередач (лагерь и зона у нас радиофицированы), а также для лагерной самодеятельности, пишет сочинения детям начальства, конспектирует труды Ленина и Сталина и так далее. Он пользуется большим успехом у женщин... Скажешь, по отношению к заключенному это звучит странно? Ан нет. Как я уже говорила, лагерь – это целый мир со своим укладом и своими отношениями, в том числе, любовными. Там есть элита, верхние и нижние слои... Мужчины и женщины живут и работают раздельно. Их друг от друга тщательно изолируют. Тем не менее, наш отдел месяц назад выпустил проект дома младенца на двести ребят... Но самое интересное, что к шпиону и многим другим зэкам ходили в зону на свидания женщины с воли. Ночью, когда охраны нет, пробирались, прятались в заначках, днем встречались со своими возлюбленными, а вечером уходили. А раскрылись эти притоны так. Был совершен побег. В таких случаях пока беглеца не поймают, зону не снимают. Ну, дамы день-два сидели в подземельях, а потом – делать нечего – вылезли на свет божий. Вот почему шутили, что парторг ЦК мог раздеться и в тоннеле...
- А дома свиданий вы еще не запроектировали?
- Смеешься... а это вовсе не смешно, а очень печально... и страшно. Тут царят дикие нравы, закон джунглей, право сильного. Помнишь, в кинокартине, “Котовский” или “Пархоменко” наш герой Гражданской войны попал в тюрьму и быстро навел в камере порядок, приструнил нахального уголовника, который измывался над соседями. Но то в кино. А у нас тут громилы полные хозяева. Могут убить просто так. Могут проиграть в карты и убить. А уж избить или обобрать – мелочи, на которые внимания не обращают. С ними и трестовским надо держать ухо востро... Закрывали как-то наряды, за столом сидели наш прораб, нормировщик и мастер. а от заключенных их мастер и бригадир. Те, как водится, требовали себе если не 151 процент (это зачетная норма, день за два), то хотя бы 101 процент, который дает право на “горбушку” - дополнительный ломоть хлеба и ложку каши к дневному рациону. Ну, наши показывали им нормы и расценки. Их мастер что-то доказывал, выкручивался, а бригадир сидел тихо и все время держал руку в кармане, а в какой-то момент вытащил из кармана живого воробья, молча перед носом прораба скрутил птичке голову и швырнул в угол...
- Подействовало?
- Не знаю, не в этом дело... – Света зябко поежилась. – Между прочим, Славик со своим мастером из заключенных с первого дня своей работы мастером, а потом прорабом, нашел общий язык. Они договорились, что задания будут выдаваться заранее, с указанием, какой объем работы считается за 151, а какой за 101 процент. Конечно, эти объемы меньше, чем строго по нормам, но зато если те соглашались, можно быть уверенным, что сделают.. От них главное – получить “будет сделано, гражданин начальник”. Слово свое они держат. А если наперекор... Один наш мастер как-то заелся с их мастером. Что там произошло, толком не знаю, это до нас было, но только слово за слово, тот пригрозил прибить. Наш пожаловался, их мастера куда-то убрали, но вскоре и наш пропал. Искали долго, нигде никаких следов. Уже потом как-то случайно выяснили, что его труп забетонировали в фундаменте под какую-то печь. Разбирать бетон не стали: мастера не оживишь, а пуск печи срывать нельзя.
Да, вот еще одна примечательная личность. Молодой еще человек, сейчас ему 29, а два года назад он осужден на 25. Фронтовик, Ходят даже слухи, был Героем Советского Союза, но это уже не суть важно. В общем, воевал как надо, после демобилизации поступил в Юридический институт, женился. Сидит за убийство, убил следователя, который вел дело его отца в 37-м. Отец был видным политработником, носил два ромба в петлицах. Его, как врага народа, расстреляли, мать тоже посадили. Сын стал докапываться, узнал, что отца во время допросов били, нашел следователя, зашел к нему в кабинет и застрелил в упор...
Эти слова прозвучали в ушах Игоря, как призывный набат. Кровь его взыграла, мышцы напряглись, мозг заработал в бешеном темпе. Выходит, не одного его мучают проклятые вопросы. Значит, не перевелись еще на Руси добры молодцы, чьи жизненные интересы не ограничиваются мягкой постелью и полным желудком! Ура! Никакие усилия “штампующего пресса’ не в состоянии подавить ум, волю и характер смельчаков-патриотов. Их много. Имя им – легион. Но они разобщены, не вооружены теорией, не владеют стратегией и тактикой борьбы, действуют вслепую, поэтому расходуют свое “высококалорийное топливо” на такую мелкоту, как следователь, и выбывают надолго из строя. Конечно, чтобы опрокинуть наше самодержавие с его небывалой военно-бюрократической машиной и аппаратом пропаганды и подавления, нужна новая организация революционеров. Но о ее создании в наших условиях не может быть и речи. Что же взамен? Для начала – ясная и всем понятная путеводная звезда, прожектор, способный высечь в массах заветную искру. Кто-то должен олицетворять новые идеи. Так вот такую роль пророка-поводыря может и должен, просто обязан выполнить он, Зуев, ибо ему природой и жизненными обстоятельствами дано увидеть дальше других, более глубоко проникнуть в суть явлений.
Перед мысленным взором юноши вспыхнули сотни костров, зажженных исходящими из его мозга и сердца лучами. А вокруг костров густо группируются боевые дружины. Они растут не по дням, а по часам, пополняясь прозревшими красноармейцами, матросами и рабочими. Вновь “от края и до края, от моря и до моря берет винтовку народ трудовой, народ боевой”, штурмует оплоты красного царизма. И у всех на устах его, Зуева имя. После победы он в качестве законно избранного Президента (не столь важно, как будет называться пост главы государства) под бурные аплодисменты приверженцев возвращает освобожденному узнику Челябинского лагеря честно заслуженную на ратном поле Золотую звезду.
При этом, как и раньше, Игорь не отключился полностью от окружающего, воспринимал слова Светы, продолжавшей демонстрировать осведомленность в тонкостях лагерного быта. Запомнился, в частности, ему рассказ о несостоявшемся побеге, где зэков подвело... незнание сопромата. Был задуман ловкий подкоп за пределы зоны, все продумали до мелочей, стража ничего не заметила. Но землю, которую землекопы в течение многих дней стаскивали на чердак клуба, они складывали не у опор балок чердачного перекрытия, а в середине пролета. В результате деревянные брусья стали прогибаться. Это уже заметили и авторам хитроумного плана добавили срок.
Потом Игорь снова занял место за столом, после каждого тоста отпивал глоток водки из стопки, которую Станислав тут же доливал до краев, жевал вкусно приготовленного гуся и прислушивался к разговорам. Сотрудники треста в основном жаловались или, как сказал ему на ухо Слава, плакались в жилетку. Новому члену коллектива импонирует неравнодушие “штаба” треста, который даже именинную трапезу превращает в производственное совещание. А перечень болячек убедил его в том, что он попал в “нормальный’ трест. О том, что стол все-таки праздничный, свидетельствовал “вечер песни” (танцы они со Светой прозевали). В перерыве между вторым горячим и сладким запевалами выступила чета Соломиных. Голоса у них домашние, но пели они слаженно, с удовольствием, даже с упоением, заражая остальных. Им наперебой подсказывали начальные слова, и они охотно подхватывали. Едва затихла “Ревела буря, дождь шумел”, исполненная по заказу Ядрышникова, Зимилев бодро затянул: “Потому, потому что мы пилоты...” Лиричную “Тонкую рябину” сменил лихой ‘Чубчик кучерявый”, “Землянку” – ‘Любушка-голубушка’. Игорь тоже старательно, но тихонько, чтобы не выделяться, выводил мелодию (слов большинства песен он не знал). Один раз все же случилось так, что он попал на секунду в центр внимания. Это произошло, когда Соломин в ответ на песенную просьбу жены: ”Расскажи, расскажи, бродяга, чей ты родом, откуда ты”, затянул: “Ой, да я не по-о-мню, ой, да я не зна-а-ю...”
- Космополит! – вырвалось у Игоря. Компания дружно отреагировала смехом, а Слава
поощрительно похлопал соседа по плечу.
Вскоре песни стихли, мужчины вышли курить, а Света возобновила рассказы про ярких обитателей лагеря, на сей раз про бывшего политработника, который где-то в частной беседе сказал, что, по его мнению, из герба Советского Союза следовало бы убрать изображение земного шара и слова “Пролетарии всех стран, соединяйтесь”, поскольку это герб не международной коммунистической организации, а только одной, пусть и великой, страны, ибо эти слова и символ могут быть истолкованы, как свидетельство стремления державы к мировому господству, в чем ее и обвиняют империалисты. Игорь признал доводы бывшего офицера логичными, разумными, а действия тех, кто его за это арестовал, противозаконными.
Света сконфуженно замолчала, и Игорь мог свободно предаться объяснениям с Милой. Он вел разговор в прозе и стихах, иногда даже положенных на музыку, разыгрывал сцены, выступая в роли режиссера и главного героя.
“Ты одна, Голубка-лада, ты одна винить не станешь, сердцем чутким все поймешь ты, все ты мне простишь”, - обращался он к возлюбленной словами арии древнего сиятельного тезки, веря, что к его Голубке они применимы не в меньшей степени, чем к княгине Ярославне. А для признания в любви он выбрал арию другого князя из другой оперы: “Я Вас люблю, люблю безмерно, без Вас не мыслю дня прожить, я подвиг силы беспримерной готов сейчас для Вас свершить”. И он клялся любимой разыскать и отомстить крупной и мелкой сволочи, виновной в гибели ее отца, многих героев Гражданской войны, пламенных революционеров. Фантазия вновь уносила его в заоблачные выси. Его бросают в лагерь, там он пишет свой манифест и программу нового возрождения земли родной, потом бежит, совершив с помощью верных и надежных, незаслуженно осужденных людей, подкоп, зажигает массы...
При этом, помимо ощущения триумфа, гордости собой, где-то в глубине души таилось беспокойство, что он окажется не в состоянии удержать красный террор в законных рамках, что в суматохе многие воспользуются моментом и оружием для достижения личных целей, что, как всегда в накладе окажется мужик, когда пан с паном затевает драку. Сам он в виде особого исключения допускает лишение жизни без суда и следствия лишь одного человека – диктатора-самодержца-тирана, ну, может быть, еще двух-трех его приспешников, поскольку без этого нечего и думать о каком-либо перевороте, поскольку без этого не только какие-либо действия, не санкционированные властью и направленные на изменение режима, но одно неосторожное слово во хмелю или от накипевшего сердца чревато неслыханным шквалом необузданных репрессий. А вот в условиях полной растерянности, вызванной гибелью вождя, отучившего подданных самостоятельно думать и решать, в условиях, когда перед народом неизбежно встанет вопрос: что делать? - наличие хотя бы небольшой, но организованной по военному образцу спаянной боевой команды, с«плацдармами и опорными пунктами на местах, вооруженной четкой и ясной программой, зажигательными лозунгами, может сыграть решающую роль...
“Мечты, мечты, - высунулся “двойник”. - Конечно, если бы тебе удалось обезвредить Сталина и создать государство, основанное на законности, правопорядке и рациональности, поладить с Милой было бы легче. Но как быть, если по стечению обстоятельств в ближайшем будущем это невыполнимо?”
Игорь стал восстанавливать день за днем, почти час за часом историю своих отношений с Милой от вечеринки у Селеневичей по случаю знакомства домами до вечеринки у Зуевых по случаю защиты отцом докторской диссертации, и эти воспоминания одновременно и согревали, и обжигали его. С одной стороны, он по всем статьям признавал себя виновным и давал клятву искупить вину, а, с другой стороны, надеялся на ее мудрость, чуткость, верность и великодушие. Постепенно складывались стиль и канва письма: оно будет выдержано в дружеских, спокойных, непринужденных тонах, без оправданий и объяснений. Все будет выглядеть так, словно они недавно по-дружески расстались и продолжают дружить. А в конце будет фраза-намек: “А что у тебя нового? Мой адрес...”
После кофе мужчины, в большинстве своем нетвердо держась на ногах, снова вышли курить, женщины общими усилиями быстро убрали со стола, перемыли посуду и без лишних церемоний, простившись с хозяевами и, пообещав им в десять явиться завтракать, с чувством выполненного долга, почти строем отправились спать. Игорю такая организованность, спайка и дисциплина пришлись по душе, как и то обстоятельство, что никто не напился до одурения, не стал выяснять отношения и доказывать свою правоту кулаками, все было чинно, хотя пустых бутылок из-под спиртного накопилось порядочно. По всему чувствовалось, что эта компания давно “спелась”, выработала свои нормы и правила.
Светлана, говоря футбольным языком, в этой команде пока находится вне игры. Не то, чтобы ее демонстративно игнорировали или обижали, а просто было видно, что это не ее круг, и ни Света, ни жены сотрудников, за исключением, может быть, Софьи Харитоновны, не находят интереса в общении друг с другом. А вот Слава в мужском обществе принят, с ним бывалые строители, годные по возрасту ему в отцы, обращаются как с равным.
-Ты что, не в ладах с этими дамами? – на всякий случай проверил он свои наблюдения.
- Мне скучно с ними... квочки, - подтвердила Света.
- Понятно. – “Ну, теперь я немножко скрашу твое одиночество”, - добавил он мысленно. И при этом вдруг обрел покой и веру в себя. Теперь он уже точно знал, что и как писать Милочке. Если бы у него сейчас была возможность, он немедленно перенес бы на бумагу свои думы и чувства, которые – он был в этом уверен – не оставят Голубку равнодушной.
В бараке, именуемом домом отдыха, организованные подвыпившие сотрудники мигом разобрали койки, погасили свет и, один за другим, буквально в течение пяти-десяти минут захрапели. Игоря удивило, что у недавних сотрапезников не возникло желания на сон грядущий что-то договорить, поделиться впечатлениями. Сам он, долго лежа без сна, внимая “музыке” храпа, вновь и вновь шлифовал фразы, убирал лишнее и второстепенное.
С особой тщательностью редактировал он начало и конец послания. Обращение: “Здравствуй, Милочка!” представлялось ему наиболее подходящим, соответствующим уровню их теперешних отношений. Первое слово отражает мрачную их сторону, второе – надежду на “осветление”. Дальше шло: “Вот я уже инженер, прибыл на место назначения, завтра приступаю к работе в проектном отделе крупного строительного треста, а сегодня мне очень захотелось по старой памяти описать тебе все, что со мной приключилось за время, пока мы не виделись. Событий разных и всяких было много. Кое-что, возможно, до тебя дошло через Алису (я перед отъездом у них побывал), но все равно расскажу все по порядку”. Возникавшие было сомнения, пробивавшиеся в текст письма обороты, вроде: “если тебе это не интересно, можешь не читать”, он безжалостно убирал. Вариант концовки: “Ну вот пока и все. А что у тебя нового? Большой привет маме. Всего вам хорошего. Игорь”, - прошел согласование сравнительно легко. Редактированию подверглась только подпись: вместо “Игорь” – “Гарик’ (раз “Милочка”, значит, и обращение в обратном письме должно быть ласкательным). После подписи следовал постскриптум: “Жить я буду в общежитии молодых специалистов. Место Слава забронировал. Адрес на конверте”.
Игорь ворочался и кряхтел, вздыхал и морщил лоб, временами забывался в полусне, просыпался и продолжал работать над “сочинением”. Едва забрезжил рассвет, он подхватился, натянул брюки, набросил на плечи пиджак и вышел на воздух. Утренняя свежесть, аромат хвойного леса взбодрили его. Он потянулся, вздохнул полной грудью, несколько раз присел, несколько раз подпрыгнул, потом сел за вкопанный в землю длинный стол на скамейку, вытащил из кармана блокнотик, снял колпачок с авторучки, поднял глаза к восходящему солнцу и мелкими четкими буквами вывел: “Здравствуй, Милочка!” За ночь текст письма был настолько отработан и выверен, что 12 блокнотных листиков с двух сторон были исписаны без единой помарки. Игорь перечитал написанное, остался доволен, спрятал блокнот и авторучку в карманы пиджака, тихо вернулся в спальню, разделся, нырнул под одеяло и снова сладко потянулся...





...
...
















-










ГЛАВА ВТОРАЯ

Среди забот, одолевавших молодого специалиста в период его освоения на новом месте, в кругу довольно многочисленных уже знакомых по работе и общежитию, Игорь не очень часто вспоминал Аверкова. Но когда вспоминал, испытывал угрызения совести: как же так, дескать, в одном городе и столь¬ко времени носа не кажешь. А скрыть дату приезда нельзя - под дарствен¬ной надписью на автореферате диссертации Любови Афанасьевны стоит число и месяц. Каждое воскресенье Игорь давал себе слово посетить кумира юнос¬ти, да все что-то важное мешало. Только в шестой со времени приезда вы¬ходной день он, наконец, выбрался. Адрес он еще дома переписал в свой блокнотик со старого конверта и, отобедав у Селеневичей, не прикоснув¬шись по такому случаю к спиртному, запасшись коробкой конфет, от¬правился в гости.
До пятого поселка тракторного завода, где живет Аверков, от соцгорода, где обитает Зуев, езды двумя трамваями не меньше часа. У металлургического завода транспорта пришлось ждать минут десять, но в вагоне было довольно свободно. Игорь удобно устроился у окна и при¬нялся составлять в уме пространный отчет о своих делах и свершениях за прошедшую пятилетку. Начало сложилось сразу: "Товарищ батальонный комис¬сар, младший техник-лейтенант запаса Зуев, по гражданской специальности инженер-строитель, прибыл в ваш город для прохождения службы", - откозыряет он по-военному, после чего, согласно его сценарию, изувеченный в сражениях воин должен со слезами на глазах обнять и расцеловать парня, а затем, пока жена будет суетливо накрывать на стол, засыпать его вопросами. Ра¬зумеется, Игорь постарается сполна удовлетворить любознательность Геор¬гия Тимофеевича, но расскажет подробно о достижениях родителей, Кости, а о себе - в аверковской манере, то есть лаконично, сдержанно, без тени хвастовства... хотя, не мог не отметить про себя юноша, будь он из породы хвастливых, как, скажем, Крикун, основания для этого у него есть.
Взять хотя бы последние "уральские" шесть недель. Они для молодого инженера оказались весьма плодотворными, удач¬ными и многообещающими во всех отношениях.
Важнейшим событием этого периода, безусловно, является для него примирение с Голубкой. Ответное послание девушки пришло как раз в день первой получки, вызвало прилив такой радости и нежности, что Игорь с превеликой легкостью всю зарплату пустил на пропой. Содер¬жание письма в первый момент даже как-то не отложилось в памяти, пока¬залось малозначащим. Мила описывала свои нехитрые институтские дела, впечатления от просмотренных пьес и кинофильмов, прочитанных книг. Ничего существенного. Но для него жизненно важен сам факт получения письма и отсутствия в нем таких фраз, как "между нами все кончено", "я выхожу замуж" или "зря записок ты мне не пиши", мерещившихся юноше в дни и ночи беспокойного ожидания, все остальное "игра¬ет плевое дело", как любит говорить Полоцкий.
Уже в первый момент, при вскрытии конверта Игоря поразила выдумка затейницы с форматом листов письма. Они были величиной в одну шестнадцатую листа ученической тетради в клеточку, восемь клеточек в ширину, десять в высоту, четверть "мэтэлыка", как классифицировал Игорь, расплываясь в счастливой улыбке. Это был ост¬роумный отклик на блокнотный формат листов его послания. После такой "подначки" он уже не ждал неприятностей. А постепенно, вчитываясь, читая между строк, вдумываясь и анализируя текст, вглядываясь в буквы и слова, начертанные рукой любимой, все более поражался и удивлялся ее умению так много вложить в ничего на первый взгляд не значащие фразы. Взять, к примеру, такие отрывки: "...Мы с Викой смотрели в парке "Скандал в Клошмерле". Хохотали до слез. Сатира прямо гоголевская. Вот, наверное, наши фельетонисты и комедиографы локти кусают. Посмотри непременно, если еще не видел..." И через несколько "страничек": "...Борьба за повышенную стипендию не оставляет времени для развлечений. С начала занятий только раз была в театре. Смотрела "Анну Каренину". Вике понравилось, а я представляла Анну не такой истеричной, какой ее изображает наша прима Воронович. По-моему, смерть Анны - это акт мужества, а не отчаяния. А читать понемногу стараюсь. Недавно осилила пухлого "Жана Кристофа"...
"Ну, артистка, - восхищался Игорь, - Талейран в юбке. Кажется, пустая болтовня, а вдуматься - целый дипломатический трактат, важнейшая шифровка". Сквозь скупые чернильные строки юноше открылся неисчерпаемый мир, глубокие тайны страждущей девичьей души. "Жизнь моя без тебя скучна и сера, - расшифровывал он затаенный смысл "мэтэлыков". - Я научилась у тебя "храбро страдать", не поддаваться унынию. Это мне удавалось. Я сильнее, чем толстовская Ан¬на в исполнении примы Харьковского театра русской драмы. Как ты, я хочу быть первой на курсе, тем более, что это еще дает возможность прибавить какие-то копейки к скудной маминой зарплате. Я хочу подражать тебе. Но я не такая способная, как ты, поэтому приходится корпеть до изнеможения над учебниками. Думала, это поможет мне отвлечься от мыслей о тебе. Но нет, я живу прошлым, вспоминаю дни, прове¬денные вместе, постоянно делюсь с тобой впечатлениями, свои оценки и мысли сверяю с твоими, советуюсь с тобой. Потому и принялась за "Жана Кристофа", что ты когда-то мне про него рассказывал, нашла какие-то сходные черты и обстоятельства, в частности, в отношениях с женщинами, у гениаль¬ного немца и у тебя, читая, я как бы продолжала разговоры с тобой... Я ни в чем перед тобой не провинилась за время, что была с тобой в разлуке, даже в кино и театр ни с кем, кроме Вики не ходила. Я вери¬ла, я знала, что в конце концов ты все правильно поймешь, и сердце меня не обмануло. Твое письмо вернуло мне радость жизни. Теперь я счастлива, могу хохотать над остроумным фильмом и сама острить, разрывая тетрадный листик на шестнадцать частей. Пиши мне, я очень жду. Если не о чем, я даю тему: посмотри "Скандал в Клошмерле" и поделись впечатлением..."
Игорь рассеянно глядел в окно трамвая и чувствовал, как заливают грудную клетку волны нежности. Он с удовлетворением отметил, что в помыслах его начисто отсутствует злорадство: сама, мол, виновата. Что было, то было, подвел он итог. Главное, что страхи позади и непоправимого не случилось, теперь уже дело времени, ждать осталось относительно недолго, у нас все впереди, постараемся наверстать упущенное. Карл Маркс и его невеста Женни дольше ждали.
"Страдать ты отныне не будешь, - проговорил он одними губами, как клятву, - я постараюсь. Поживем еще на славу... только на славу - не значит легко и беззаботно, - не преминул уточнить юноша. Может быть, придется трудно, даже очень трудно. Потому что "времена та¬кие". Они требуют борцов, и мы станем в их ряды. Мы будем идти, взявшись за руки, мы будем счастливы. Это таким как мы "свободным душам всех наро¬дов, которые страдают, борются и должны победить", посвятил своего "Кристофа" Ромэн Роллан. Возможно, Милочка, о нас с тобой тоже напишут. Даже непременно напишут. А пока мне тоже есть о чем писать тебе. Второе мое письмо, объемом почти в целую "полноформатную" тетрадку убористым почер¬ком должно убедить тебя в этом. Ты его, наверное, уже получила..." Игорь принялся мысленно перечитывать вместе с Голубкой послание, дополняя его многочисленными подробностями, поясняя и развивая отдельные положения.
Начиналось письмо с отчета о делах служебных. Здесь все у молодого специалиста сложилось как нельзя более благоприятно. То ли Светлана постаралась, то ли случайно так вышло, только первой работой, которую Игорю дал его руководитель группы Эвальд Иванович Герке, было рассчитать и законструировать железобетонное перекрытие над подвалом многоэтажного дома на улице Мира. Зуев несмело предложил использовать свой уточненный метод расчета, рассказал о результатах испытания перекрытий, в которых прини¬мал участие, Света показала статью в “Трудах кафедры”, а Игорь тут же изобразил расчетную схему и составил уравнения. Герке все это внимательно с интересом выслушал и, взяв с нового сотрудника обещание, что общий срок выпуска проекта не бу¬дет сорван, разрешил выполнить расчет перекрытия в двух вариантах: обыч¬ным и новым способом. Игорь с ходу, что называется, "присосался" к арифмометру, в течение всего рабочего дня не поднимал¬ся со стула, задержался на работе после звонка. Так продолжалось и в последующие дни.
Сотрудники отдела смотрели на него, как на диковинного зверя. Его усердие резко контрастировало с обстановкой и стилем работы других проектировщиков, которые постоянно отвлекались, об¬суждали разные не относящиеся к производству вопросы, просматривали га¬зеты и журналы, отлучались, особенно в отсутствие начальника, по личным делам. Гоша Добрецов, выпускник Московского инженерно-строительного института, прибывший сюда по назначению за три недели до Игоря и быстро освоившийся с нравами проектного отдела, считал харьковского коллегу чуть ли не штрейкбрехером.
"Тебе что, больше всех надо? - поучал он провинци¬ального энтузиаста. - Смеются ведь все над тобой, как над идиотиком. Заставь, говорят, дурака богу молиться, так он и лоб разобьет... Тебе ско¬лько положили - девятьсот целковых? На них и вкалывай... Чем ты или я хуже, к примеру, твоей землячки Райки, которую из вашего филиала “Промстройпроекта” прислали сюда в техпомощь? Какая от нее к черту помощь? Тут анек¬доты ходят: площадь с объемом путает, а объем с весом. А получает сколь¬ко? У себя дома ей платят те же девятьсот рубчиков... она и их не стоит... но чтоб не брыкалась, на время командировки положили тысячу двести. Те¬перь считай: так называемые "полевые" - пятьдесят процентов оклада - шестьсот, да квартирные - пять рублей в день, то есть еще сто пятьдесят в месяц, итого в два с лишним раза больше тебя получает или, иначе, полу¬чает больше, чем мы с тобой вместе взятые. Таких только в нашем отделе трое.
Кого начальство старается спихнуть в техпомощь? Как говорят у вас в Хохландии, на тоби, боже, що мени нэ гоже... А кто потолковее, как Глеб Петрикин из Ленинграда... классный архитектор, ху¬дожник, скульптор, ничего не скажешь, просто даже талантливый... так ра¬ботает не здесь, а на стороне: заключил договор с клубом, с согласия тре¬стовского и отдельского начальства, конечно (не исключено, между прочим, что кое-что им тоже отваливает, но это, как говорится, в скобках)... и украшает, значит, дворец, лепит барельефы, горельефы, скульптуру Сталина в полный рост, гребет за это тысячи, десятки тысяч... кроме зарплаты, полевых и квартирных. Комнату отдельную дали, чтоб бабы с удобствами... Так можно работать. По крайней мере, знаешь за что... Ну, немцы - те, правда, не сачкуют. Так на то они, можно сказать, почти пленные. А ты чего за свои несчастные гроши ишачишь?"
Игорь, однако, пропускал эти "трезвые" речи мимо ушей и продолжал "ишачить" не за страх, а за совесть. Ему было инте¬ресно, он увлекся, горел нетерпением скорее получить результат, а осталь¬ное его мало трогало. И труд его очень скоро принес свои рясные плоды. Они выразились в объективном инженерном результате, приведшем к экономии строительных материалов и стоимости перекрытия, субъективном приятном чувстве мастера, удовлетворенного своим творением, что в какой-то мере уравнивало его с Петрикиным, по крайней мере, в собственных глазах, и, кроме того, в известной степени сказались на "климате", обстановке в отделе в целом. Софья Харитоновна сравнила появление Игоря на отдельском небосклоне с возникновением новой звезды в Солнечной системе, изменившей орбиты движения планет. В самом деле, получилось так, что начинающий ин¬женер с самым низким окладом сразу, одним рывком вошел в круг ведущих специалистов отдела, занял видное положение, стал, как в институте, признанным, уважаемым арбитром-консультантом, загадочным "факиром", "профессором-доктором". Рядом с ним уже и другие не могли позволить себе работать совсем по-старому. Ощущение стремитель¬ного взлета, впечатляющей победы, будоражило и волновало, наполняло сердце радостью. Миле он, однако, ничего об этом не писал, а толь¬ко сдержанно изложил факты: Герке тщательнейшим образом проверил его рас¬чет, о чем свидетельствовали красные "галочки" над каждой цифрой, ниче¬го не перечеркнул, не исправил, поставил в конце свою подпись, показал результаты Линцеру, тот, во всеуслышанье похвалив автора, принял решение конструировать перекрытие на основе расчета по предложенному Зуевым методу, Плетнев официально утвердил это решение, а Зимелев предложил оформить его, как рационализаторское предложение. Совершенно естественно вышло так, что Гоша Добрецов и Раиса Новокрещенова (та самая землячка, путающая объем с весом, но зарабатывающая в два раза больше Зуева и Добрецова), тоже привлеченные к конструированию перекрытия, оказались как бы у него в подчинении - он выдавал им задание, отвечал на вопросы, принимал у них работу. То есть выполнял фактически обязанности старшего инженера, - уточнил для себя Игорь. За месяц службы - в старшие инженеры, пусть пока только де-факто, без соответствующей материальной компенсации - все равно необыкновенное нача¬ло. Может быть даже, если взвешивать на весах истинных ценностей, первен¬ство в соревновании с Селеневичем надо присудить ему, Зуеву, потому что он не только занимает место, но и полностью соответствует ему...
Ниточка мыслей увела юношу в сторону от письма, и он стал планировать свои первые шаги после производства де-юре в старшие инженеры. Такое назначение в ближайшее время он считал делом решенным, хотя на это пока даже намека не было. Оклад он себе положил 1400 рублей в месяц, как у Софьи Харитоновны и как у него, Игоря... вместе с родительской до¬тацией сейчас. Он не просил у родителей помощи. Две тысячи "на обзаве¬дение", которые Любовь Афанасьевна вручила ему перед отъездом, он принял как должное, но злоупотреблять родительскими щедротами не собирался. Ка¬ких-либо жалоб на нехватку денег в его двух письмах домой тоже не содержалось. Поэтому пятисотрублевые переводы (уже два меньше, чем за полтора месяца) явились для него приятной неожиданностью. Он понимал, конеч¬но, что в родительском бюджете эти суммы "играют плевое дело", но все же мысль, что после повышения по службе он сможет великодушно отказаться от дотации, а, установив на два-три месяца даже не очень строгий режим экономии, на собственные сбережения поехать к новому году или, в крайнем случае, к майским праздникам в гости в Харьков, также приятно щекотала нервы. Кроме всего, такой шаг явился бы предметным уроком Гоше Добрецову.
Игоря подселили к Гоше в комнату, он имеет возможность наблюдать за соседом, оценивать его "условные рефлексы" почти круглосуточно, и делает это со свойственной ему методичностью и добросовестностью, шаг за шагом создавая и шлифуя "образ" с обстоятельностью и тщательностью, достойной, как он сам отмечал неоднократно, лучшего применения. Основными чертами соседа, прежде всего бросающимися в глаза наблюдателю, являются лень и ограниченность. Круг интересов Гоши замыкается на "физиологии": обильно поесть и переспать с женщиной. Остальное - трын-трава. При этом Игорь обратил внимание, что и в еде, и в "любви" Гоша гнался, главным образом, за количеством, а не "качеством". У Игоря это вызывало брезгливое раздражение.
Парень Гоша собою видный, рослый, физически крепкий, характером незлой, порой услужливый, по природе неглупый и способный, но ко всему, кроме "физиологии", безразличный. Что касается работы, то Гоша думать про нее не хочет, за полтора месяца вычертил вряд ли больше пяти-шести простых листов, но графика у него приличная, рейсшинами на роликах он оборудовал все доски и всегда готов сбегать по поручениям. На все замечания и попреки у него один ответ: "по своей зарплате я должен работать в два раза меньше Райки, так что я еще перерабатываю". Единственное литературное произведение, которое за время совмест¬ного проживания Добрецов прочитал залпом, был "Дневник Вырубовой", напеча¬танный в альманахе "Минувшие дни" за какой-то двадцать затертый год. Один лишь раз за вечер он оторвался от альманаха, протянув Игорю отчерк¬нутое ногтем на полях место, где автор дневника признается: "...после его (царя) ласк я два дня не могу двинуться. Никто не знал, какие они дикие и зло¬вонные... Я думаю, ни одна женщина не отдалась бы ему по любви..."
Игорь пытался заинтересовать его другими публикациями в том же сборнике: о походе Деникина на Москву, об установлении судебной экспертизой через девяносто лет по почерку автора злополучного диплома рогоносца, доконавшего Пушкина, о гипертрофированном болезненном самомнении Джонатана Свифта. Гоша, однако, оставался глух ко всему этому. А Игорь долго не мог уснуть, размышляя о жалкой и мерзостной природе "венца творения". Сплошная же¬стокость, коварство, зависть. И похоть, разврат - центр и ось мироздания. В одном только выпуске одного только альманаха примеров тому тьма. Царь Николай Первый, кроме двух жен (царицы и Нелидовой) "баловался" с десятками, если не сотнями других женщин; царь Николай Второй, набрасывающий¬ся на женщин, как дикий зверь; вдовствующая императрица (мать Николая Второго), которую царица обвиняет в том, что в отличие от Екатерины Вели¬кой, она допускает своих фаворитов не только в постель, но и к письмен¬ному столу; деникинцы, насиловавшие и маленьких девочек, и глубоких ста¬рух... А если вспомнить мифологию, библию, Зевса, царя Соломона и иже с ними - развратник на развратнике сидит и развратником погоняет... А взять любых других владык, светских или духовных всех времен и народов, включая наших секретарей и председателей, директоров и управляющих - в девяноста случаях из ста попадешь на бражника и развратника. Страшно... А разве не противоестественно, когда сходятся в даже приятельствуют такие несхожие люди, как Герцен и фактический соучастник убийства Пушкина, великосветский повеса князь Петр Долгоруков, сочинивший для потехи Диплом... Игорю такие мысли не давали покоя. Ворочаясь без сна на койке с прогнувшимся матрацем, прислушиваясь к ровному дыханию спящего безмятежным сном праведника Добрецова, Игорь даже немного завидо¬вал Гоше, Славе и им подобным, которых не занимают "философские" проблемы.
В проектном отделе и вообще в управлении треста с легкой руки Линцера многие мужчины "болеют" шахматами. Здесь в определенные дни после работы собирается многолюдное пестрое общество, являя наглядный пример того, как на почве какого-либо интереса сходятся люди, других точек соприкосновения не име¬ющие, разные, как жители разных планет. Игорь тоже по персональному приглашению Линцера посещает кружок и уже участвует в официальном трестовском отборочном турнире, посвященном столетию со дня рождения Чигорина. Конечно, новичок не рассчитывает попасть даже на районные соревнования, и вообще большого усердия не проявляет, но, верный своему правилу все делать добросовестно, четвертую категорию получить собирается. Кроме того, занятия сами по себе, в первую очередь, разбор партий, ему интересны. И отдельные люди его притягивают. Несколько раз партнером Игоря был пожилой разговорчивый учитель истории Степан Ваганович Татевосян, зна¬комство с которым будущему автору нового "Что делать?" представляется весьма перспективным.
Завязка разговора, не касающегося шахмат, возникла в связи с песенкой, которую Игорь мурлыкал себе под нос во время игры, вспомнив раненого мелиоратора Вячеслава Токарева: "В лесу над рекой жила фея..."
"Это вы что поете?" - поинтересовался партнер, снимая конем пеш¬ку.
"Один знакомый напевал... не знаю", - признался Игорь, разменивая коня на слона.
"А чьи слова знаете?"
Игорь пожал плечами.
"Горький Алексей Мак¬симович. А музыка чья – знаете?
“Нет.
“Великого армянского композитора Александра Афанасьевича Спендиарова. А последнюю строку помните?"
Игорь не мог помнить, потому что То¬карев всегда заканчивал словами "...схватил он красавицу фею я стал цело¬вать ее жарко" и начинал сначала. Татевосян, нажав кнопку шахматных часов, продекламировал: "А вы на земле проживете, как черви слепые живут, ни сказок о вас не расскажут, ни песен про вас не споют!"
Начало было весьма многообещающим. Ради беседы о том, как надо жить, чтобы заслужить право упоминаться в сказках и песнях, он был готов просрочить шахматное время. С тех пор, если они в один и тот же вечер оказывались в "клубе", Игорь играл только с ним, и всегда, помимо удовольствия от "гимнастики ума", узнавал что-нибудь полезное для себя. В последний раз, к примеру, Татевосян ука¬зал ему на своеобразную пару за соседней доской: сухого, прямого, как доска, старика немца, похожего на Кейтеля, в черном костюме и крахмальной белой рубашке, и молодого русского с наградными колодками и нашивками за ранения на старой мятой гимнастерке, лицо которого, открытое и воле¬вое, немного напоминало Кирова или Тито. Их состязание представлялось Игорю символическим - битвой нового со старым, удали и размаха с чопор¬ностью и снобизмом, нарождающегося и отживающего. Степан Ваганович, од¬нако, иначе расставил акценты. “Кейтель” оказался бывшим бароном, старым холостяком, доктором медицины, славно послужившим России. Во время русско-японской войны он отличился, пребывая врачом на броненосце "Цесаревич". Через несколько лет получил итальянский орден за участие в оказании помощи жителям этой страны, пострадавшим от землетрясения. Жил в Петербурге–Петрограде-Ленинграде, ез¬дил по заграницам. Теперь доживает свой век в Каштаке, практикует (доктор наук!) в поли¬клинике, каждое утро при любой погоде совершает пятикилометровую прогул¬ку пешком, а вечером отводит душу за древней игрой, в которой, несмотря на многолетние систематические тренировки, никак не может преодолеть рубеж второй категории. Киров-Тито играет примерно в силу первой категории и, садясь за доску с немцем, оказывает ему честь. В свою очередь, бывший барон тоже "идет на уступку", поскольку его партнер пользуется в соцгороде репутацией весьма сомнительной. Во время Отечественной воины он выпол¬нял какие-то важные секретные задания в тылу врага, был на приеме у Ворошилова, теперь получает большую пенсию (кажется, 1800 рублей) и общественно-полезным трудом не занимается. В пьяном виде (а такое случается часто) он буянит, ввязывается в драки, но милиция обращается с ним уважительно. В шахматном клубе он держится скромно, тихо, а иногда приносит для разбора альбом с довольно полной, говорят, коллек¬цией партий Ботвинника...
Игорь надеется, что его знакомство с Татевосяном этими сведениями не ограничится. В частности, для затравки на следующую игру, уже после праздников, он заготовил историку темы, которые, по его оценке, должны заста¬вить того "расколоться": о том, что победа над Деникиным досталась нам легко, что дело тут не столько в гениальном плане Сталина, вопреки Троцкому (об обворованном Сталиным маршале Егорове пока промолчит), сколько в разложении Добровольческой армии изнутри, в отсутствии у деникинцев четких и завлекательных для простых людей лозунгов и программы, в том, что тогда "наша вера оказалась сильнее" (такой вывод напрашивался из статьи в альманахе "Минувшие дни"). Одним словом, Игоря все это увлекало. У Гоши же такие "философствования" и "убивание времени" за шахматами вызывали только снисходительную улыбку. У него своя линия.
Периодически, в среднем два раза в неделю, он приносит вечером бутыл¬ку портвейна и пачку печенья ("фраерский набор") и просит соседа на пару часов удалиться. Игорь уходит, а, возвращаясь, непременно получает пригла¬шение допить с Гошей остаток вина, от чего неизменно отка¬зывается. Гоша допивает и доедает сам и при этом, ухмыляясь и облизываясь, как сытый кот, отчитывается перед Игорем о проведенном в его отсутствие времени с такими натуралистическими подробностями, от которых у Игоря кружится голова и алеют щеки. Зуев демонстративно не отвечает, напрягая волю и энергию, чтобы вложить в испепеляющий взгляд все осуждение, брезгливое презрение и укор, кипящие в его сердце. В помощь себе начитанный инженер призывает жуткие тени минувших дней. В частности, древний биог¬раф двенадцати цезарей Светоний среди множества диких и мерзких выходок императора-чудовища Калигулы упоминает о таком его издевательстве над своими приближенными. Во время пиров он открыто, на виду у всех, уводил какую-либо из приглянувшихся ему матрон, а затем так же публично, в при¬сутствии мужа, подробно разбирал и оценивал женские достоинства очеред¬ной избранницы. Игорю такое надругательство над личностью, особенно над личностью мужа, представлялось даже более изуверским, чем многие кровавые деяния тирана, сопоставимые, может быть, только с введением лошади в состав сената. С юношеским максимализмом благородного рыцаря-комсомоль¬ца середины двадцатого века нашей эры он не мог простить подданным Калигулы обоего пола такого раболепия и пассивности, клеймил презрением и позором трусов, среди которых в течение трех лет не находилось личности, способной, пусть ценой собственной жизни, обезвредить исчадие ада, защи¬тить честь жен. Уж он бы, Игорь Зуев, показал всем калигулам и неро¬нам, где раки зимуют. И сказки бы о нем сложили, и песни.
На¬звать Гошу злодеем, конечно, нельзя. В другое время при других обстоятельствах он не стал бы бахвалиться своими сомнительными победами над не больно привлекательными и не очень молодыми женщинами. Да и о каких победах, собственно, может идти речь, если нет сопротивления. Скорее, если уж говорить об успехе или удаче, то их следует отнести не к ''победителю", а к его "жертвам". Однажды Игорь увидел из окна магазина на улице Гошу с одной из его "кадров". На вид ей было явно за тридцать, а широкое скуластое лицо с носом, о форме которого когда-то Любовь Афанасьевна в связи с неудавшейся пластической операцией сказала: "получился греческий нос, только горбинкой внутрь", и приземистая фигура наводили на мысль о чем-то массивном и неповоротливом, наподобие тягача или станины под тяжелые нагрузки. "Кадра" грузно шагала рядом с Гошей, сосредоточенно глядя перед собой. Добрецов тоже не жаловал ее вниманием. Потом "кавалер" оста¬новился поговорить с каким-то знакомым, оставив "даму", не представив ее знакомому, а она терпеливо ждала в сторонке и снова, когда он, наконец, счел нужным вернуться к ней, молча пошла рядом. Особа, допускающая такое к себе отношение, как и "мужик", пользующийся этим, в глазах Игоря ничего не стоят. Гоша, несомненно, отношение Игоря к его победам прекрасно знает. И если все же бахвалится, то делает, как догадывается Зуев, с единственной целью: утвердить себя, показать, что он хоть в чем-то превосходит своего, наделенного многими талантами и добродетелями соседа, хоть в чем-то преуспел больше него. Недаром он с непонятной настойчивостью допытывается, были ли уже у Игоря женщины. "Ну что тебе до этого? Какая тебе разница? Что от этого изменится?" - неизменно уходил Игорь от ответа и с оттенком злорадства наблюдал за пок¬ровительственной ухмылкой, блуждавшей на лице бывалого сердцееда. - Радуйся, мол, пока как-нибудь окольным путем не дознаешься, что и эта твоя карта бита..."
В такой ситуации отказ новоиспеченного старшего инженера от роди¬тельской дотации будет, как полагает Игорь, чувствительным ударом для Добрецова, "тонким намеком на толстые обстоятельства", по выражению Липкинда. Дело в том, что Добрецову дотация поступает от тещи. Он уже женат и вот-вот должен стать отцом. В этом он действительно обошел Игоря. Теща его работает в кабинете косметики и гигиены при магазине ТЭЖЭ в цент¬ре Москвы и на "красоте" очень неплохо зарабатывает. Перекачку части до¬ходов новой родственницы в собственный карман он осуществляет с помощью телефона: каждую субботу, без единого пропуска, как отметила Рая Новокрещенова, звонит теще на работу, играя роль заботливого мужа и зятя (больше зятя, чем мужа, по оценке той же Раи), да и сам Гоша чаще и в более теплых тонах говорит о теще, чем о жене. И с такой же безотказной регулярностью на его имя ежемесячно поступают денежные переводы. В субботу Гоша уходит с работы в обеденный перерыв и больше в этот день в отдел не возвращается. "Еропкин на проводе'', - коммен¬тируют сотрудники словами героя популярной некогда кинокомедии в исполне¬нии Михаила Жарова еженедельные отлучки молодого специалиста в рабочее время за денежными вливаниями.
Такое в общем-то похвальное внимание к жене на сносях применительно к Гоше с его характером, образом жизни и мы¬шлением выглядело вопиющей профанацией, кощунством, попрошайничеством. По-видимому, так думал не один Игорь. Иначе над Гошей не подшутили бы так зло и едко, как это сделал кто-то из проживающих в обще¬житии коллег Добрецова: на извещении о почтовом переводе аккуратно подписал единицу перед трехзначным числом, увеличив таким образом сумму дота¬ции на тысячу рублей. Окрыленный было Гоша вернулся с почты мрачный и надутый, и с тех пор получает всю корреспонденцию исключительно на централь¬ном почтамте "до востребования".
Игорь не мог вообразить, чтобы кому-нибудь взбрело в голову устроить подобный розыгрыш по отношению к нему, Зуеву. Он чувствует, что сотрудники отдела и все, с кем ему приходится более или менее близко соприкасаться по работе или дома, причем не только молодые, но и в летах люди, отно¬сятся к нему уважительно, считаются с его мнением, одним словом, принима¬ют его всерьез, а некоторые тянутся к нему, ищут его общества и даже вроде заискивают перед ним - и все это тоже является для него предметом гордости и сладостного удовлетворения. Он стал желанным гостем в нескольких ком¬натах общежития, где обитали и молодые специалисты, и разновозрастные, командированные для оказания технической помощи проектировщики, и наладчи¬ки. Друзей среди этой публики Игорь пока не приобрел, но больше других ценил и любил проводить время с наладчиками. Об одном из них, Альберте Солянникове, он написал Миле. До войны Алик (так называют его коллеги) учился в Свердловске, закончил четыре курса института, прошел фронт, был ранен, дошел до Праги, привез оттуда славненькую жену чешку, после демобилизации окончил институт, пошел в наладочную организацию, чтобы "натаскаться", но "заболел наладкой" и там "присох". Ему предлагали остаться на заводах после пуска станов и заниматься их эксплуатацией, прельщали хорошей зарплатой и квартирой (в Свердловске они с женой ютятся за ширмой в одной комнатушке с его родителями), но он не соглашался, и вот уже несколько лет вместе с товарищами колесит по стройкам, наведываясь домой на считанные дни. Альберт по нраву и характеру своему, общительности, доброжелательности, умению сходиться с людьми, напоминает Селеневича, но серьезнее, глубже, вдумчивее Станислава. Он толковый, изобретательный инженер, не арап. В войну, будучи офицером связи при авиачасти, он придумал приспособление для промывания деталей моторов сбитых и врезавшихся в землю самолетов - смастерил ящик с перфорированными трубами, которым сообщалось возвратно-вращательное и возвратно-поступатель¬ное движение. Детали укладывались на сетчатые полочки и быстро со всех сторон чисто отмывались от грязи напором воды. За это рационализаторское пред¬ложение Солянников получил тогда премию 12 тысяч рублей.
Игорю импонировало, что в рассказах Алика война не выглядела увеселитель¬ной прогулкой с цепью забавных и пикантных приключений, как в устах Славы Селеневича, а была тяжелой своеобразной повседневной работой. Главное впечатление о войне: она выявила огромные возможности человека, его необычайную выносливость, способность жить и выжить в нечеловеческих условиях. И еще война научила его распознавать в людях соотношение в них животного, зверского и человеческого. Игорь думает, что если бы ему довелось участвовать в войне, он точно так же понимал и доносил бы до слушателей атмосферу будней "театра войны", в которой смешалось и мрачное, и трагическое, и возвышенное, и забавное, и такое, о чем вспоминать стыдно.
В одном из городков под Прагой Альберт и два его подчиненных остановились в домике доброй пожилой чешки. Она приняла их, как родных, постирала белье, подарила какие-то оставшиеся от погибшего мужа вещи. Угощая дорогих гостей-освободителей, она сходила в подвал и принесла к чаю бочонок меда. А когда советские гости, тепло распрощавшись с хозяйкой, уехали с ее подарками, офицер обнаружил в машине два бочонка меда, которые его подчиненный прихватил самовольно. Солянников никому об этом не сказал, сам “поговорил с сержантом по душам”, но не нашел в себе сил вернуться, извиниться и возвратить мед хозяйке. И до сих пор испытывает угрызения совести. Конечно, бочонок меда – пустяк. Отношения между освободителями и местным населением далеко не всегда и не везде были безоблачными. Случалось и мародерство, и насилие. Армия праздновала победу с русским размахом. Девушкам попадаться на глаза воинам было отнюдь не безопасно. Но особенно больно задела Алика циничная реплика сержанта, укравшего мед. “Люди – это на гражданке, - ответил он на упреки командира, - а здесь солдаты”.
Шесть наладчиков жили в двух комнатах дружным коллективом, можно сказать, одной семьей, поскольку вели общее хозяйство, и быт их ассоциировался в представлении Игоря с жизнью партии полярников. Мужчины приехали в командировку с кухонным хозяйством, завтракали и ужинали дома, мыли посуду, стирали, что-то зашивали-пришивали... Два раза в неделю ужинали с выпивкой. В одном из таких застолий Игорю была оказана честь участвовать, и впечатления того вечера дали ему обильный материал для размышлений и письма Миле. Действовали наладчики обстоятельно, слаженно, без понукания, не старались поскорее отделаться от немужской и нетвор¬ческой работы за счет качества, не гнали время, а словно стремились затормозить его, сделать каждый день и даже каждый час значительным, запоминающимся, отметить чем-то необычным, продемонстрировать друг перед другом изобретательность и сноровку. Игорю довелось оценить искусство Алика Солянникова готовить уральские пельмени и, кажется, автору блюда была приятна похвала юного гостя, которую тот выразил и словом, и "де¬лом". Разговоры во время ужина, приготовления к нему и уборки касались в основном производственных вопросов, но были и отступления: анекдоты, прибаутки, подначки, воспоминания.
От хозяйственных за¬бот был освобожден только начальник, он же старший по возрасту, Яков Аронович Эдельштейн, к которому все члены бригады относились с почтени¬ем и предупредительным вниманием. Во время войны Эдельштейн тоже служил связистом, занимал ответственную должность, судя по тому, что ему доверили обеспечение связью работы Ялтинской конференции «
“большой тройки” (наиболее яркий эпизод его фронтовой жизни), видимо, неплохо разбирался в электрической части прокатных станов и обладал еще нужными личными качествами, коли пользовался таким доверием и уважением окружающих. Игорь, вспоминая заключительные сцены первой серии кинофильма "Падение Берлина" - эпизоды Крымской конференции, почти зримо видел многотонный груз ответственности на плечах этого тщедушного с виду человека.
Своеобразной формой отличия, выделения из общей массы, представлялось теперь Игорю и столь огорчительное для него событие, как отказ Зимелева отпустить его на октябрьские праздники домой. Ольховскую отпустил, Добрецова отпус¬тил, "техпомощь" отпустил под честное слово, зная наверняка, что они свое олово нарушат и чтоб вернуть их придется снова пробивать вызовы через министерство. А без него, Зуева, и в праздник обойтись не может. Дело в том, что Зуев является заместителем заведующего агитпунктом. Первое время Игорь кипел, расценивая такой нелепый мотив отказа, как проявление самодурства и издевательство над собой, а может быть, и козней со стороны завистников. Мысль Игоря работала над дья¬вольским планом мести Зимелеву. "Ладно, дай срок, уж я тебе наагитирую, расскажу избирателям про нашу самую демократическую избирательную систему такое, что ты еще долго расхлебывать будешь. А ведь я говорить буду только правду. Попробуй, разбей мои доводы! В первую очередь виноват будет секретарь парторганизации", - грозил Зуев обидчику. Потом, когда ему была обещана после выборов в местные советы командировка в Москву и Харьков недели на две, Игорь успокоился и даже постарался отыскать в этой тягостной для себя ситуации светлые, приятные моменты. "Раз меня выбрал и не отпускает, - рассуждал юноша, - значит, ему надо, чтобы на этом участке был порядок, чтобы он прикрывался надежным человеком, в дни праздников особенно. Возможно, проверка ожидается. Значит, на заведующего агитпунктом, начальника технического отдела треста Кустерского нельзя надеяться. С другой стороны, назначить Зуева сразу заведующим агитпунктом тоже нельзя: молод еще, опыта нет, не член партии. Вот и дают ему в помощь мощное подкрепление, чтоб самому спокойно спать".
Миле Игорь ничего про командировку не писал - не факт ведь пока, а только обещание. Всякое еще может произойти. И вообще лучше как снег на голову. Как вот сейчас к Аверкову...
Довольный собой, приготовившись к рапорту, Игорь осторожно постучал в калитку высокого зеленого забора и, убедившись, что собаки во дворе нет, а калитка открыта, взошел на крыльцо, приосанился и нажал кнопку электрического звонка, прислушиваясь к его дребезжащему звуку. Прошла секунда, пять, десять. На звонок никто не откликнулся.
"Вот тебе, бабушка и Юрьев день", - разочарованно развел руками юноша. Ему было жаль убитого времени, а, главное, "холостого выстрела". Игорь осмотрелся: дом добротный, видимо, просторный, все аккуратно выкра¬шено, подогнано, убрано. Чувствуется хозяйский глаз, ощуща¬ется достаток. "Кулацкая усадьба", - оценил Игорь. Интересно, где может служить ее хозяин. Наверное, высоко взлетел. Предположив это, Игорь не почувствовал зависти. Наоборот, такой оборот его устраивал, давал основание разговаривать на равных. Визитер на всякий случай позвонил еще раз, подольше задержав палец на кнопке? и собрался уже было, не ожидая отклика, написать записочку с но¬мером своего рабочего телефона, как за дверью послышались шаги, скрип отодвигаемого засова, и перед ним предстала молодая широколицая брюхатая толстушка. Она молча недружелюбно глядела на непрошеного пришельца.
- Я к Георгию Тимофеевичу...
- Нету его.
- Можно я...
- По какому делу? - перебила неприветливая толстуха, сделав ударение на слове "делу", и зевнула.
- Мы с ним были по госпиталю знакомы. Моя мама…
- Гарик, - сразу догадалась молодая хозяйка, не выразив, однако, при этом ни удивления, ни радости, но машинально поправляя прическу и запахивая полы накинутого на плечи пальто, чтобы прикрыть выступающий живот. - Скоро должен прийти.
Она прошла внутрь, не пригласив гостя, но оставив дверь открытой, и Игорь нерешительно последовая за ней. В лице женщины он уловил черты сходства с Аверковым и удивился тому, что комиссар никогда ничего не расска¬зывал ему о дочери и вообще о своей семье.
- Здесь, - толстуха указала на стоячую вешалку, а затем на дверь комнаты, а сама скрылась за другой дверью. Ошеломленный таким приемом Игорь сделал движение, означавшее намерение немедленно удалиться, но, подумав, решил все-таки оставить записку и, не раздеваясь, прошел в указанное ему помещение, кабинет Аверкова, как он сразу понял. "Ну-ну, заметил он про себя. – Хорошо живут. У отца с матерью, доктора и кандидата медицинских наук, нет даже одного кабинета на двоих. Помещение, правда, неболь¬шое по площади, тесно заставленное и захламленное, но все-таки... Обста¬новка кабинета свидетельствовала о том, что хозяин не придает значения антуражу: тут соседствуют софа больничного типа, старинный обшарпанный бу¬фет, однотумбовый письменный стол с массивным чернильным прибором из белого камня, явно самодельные книжные полки, сбитые из дос¬ки - "сороковки" и аккуратно выкрашенные в такой же зеленый цвет, как за¬бор, еще один столик без ящиков, покрытый залитой чернилами клеенкой. Одну стену целиком занимает красивый и, видимо, дорогой ковер, другая увешена фотографиями разного размера и качества в рамочках, тоже самоде¬льных: сам Георгий Тимофеевич до ранения в военной форме со шпалами в петлицах, он же в окружении молодых командиров и красноармей¬цев с напряженными перед объективом фотоаппарата лицами, молодая женщина (похоже, еще одна, старшая дочь) с очень худым, скулы в обтяжку, мужчиной и мальчиком (очевидно, мужем и сыном); та же женщина в костюме Силь¬вы или Марицы... Оба стола завалены бумагами, папками, вырезками из га¬зет, брошюрками стенограмм лекций общества по распространению политических и научных знаний.
Игорь присел на край стула и в поисках бумажки для записки окинул взором литературу. Первое, что бросилось в глаза - раскрытый скоросшиватель с аккуратно подшитыми подвалами из "Правды": очерки Константина Симонова "Сражающийся Китай". На газетных страницах следы работы Аверкова: отдельные фразы подчеркнуты красным карандашом, другие - синим и черным, некоторые абзацы отчеркнуты на полях вертикальными, тоже красными и чер¬ными линиями, в нескольких местах на полях стоят восклицательные знаки. На внутренней стороне скоросшивателя надпись: "К.С. - корр. "Правды" при 4-ой полевой армии. Команд. Линь Бяо". Игорь приподнял страницы и прочитал подчеркнутое красным: "...полные спокойной иронии крылатые слова Мао Цзе-дуна: "Вашингтон является нашим арсеналом, а Чан Кай-ши заведует нашим транспортным отделом", и "...Я невольно долго смотрю ему, Мао Цзе-дуну, вслед. Какой искренний, умный и, в самом лучшем смысле этого сло¬ва, деловой человек! Труженик партии, живое воплощение одного из великих коммунистических лозунгов, на котором воспитывают здесь людей: "все для народа, ничего для себя..." Игорю Мао Цзе-дун, каким он видел его на газетных снимках, тоже представлялся воплощением восточной мудрости, скромности и простоты.
Потом взгляд Игоря выхватил фамилию Симонова на другой вырезке, лежав¬шей отдельно, и он прочел отчеркнутые черным строки совсем иного содер¬жания. Эта статья известного поэта озаглавлена: "Субъект с тройным именем и его ручная собачка". "...Тех, кто знает - убить! Тех, кто, может быть, знает - убить!" Тех, кто может догадаться - убить! Тех, кто может услышать и поверить - за решетку! И чтобы птица не пересекла границы. А пересечет - убить!" Так, по Симонову, Иосип Броз Тито охраняет свое "доброе имя". И дальше: "Он боится народа. Но для ренегата, когда власть у него в руках, бояться - это значит затыкать рты; для провокатора боя¬ться - значит сажать в тюрьмы; для шпиона бояться - значит убивать... Он хочет обмануть целый народ или, по меньшей мере, заставить его мол¬чать. Молчать любой ценой..."
"Господи помилуй, - мысленно вскричал Игорь, - да ведь это не в бровь, а в глаз про нашего владыку. А, может быть, и не только про нашего. Си¬монов обобщает, устанавливает закономерность. А я, используя испытанный диалектический метод и опираясь на предыдущий опыт и зна¬ния, могу кое-что уточнить и объяснить. По мне, никакой Тито не полицей¬ский провокатор и не шпион. Он просто диктатор сталинского типа, сильная личность под стать нашему самодержцу. Он долго жил в Москве, посвящен в тайны "Кремлевского двора" и успел переродиться, еще не достигнув власти. А когда власть пришла, он уже знал, как ею распорядиться. Все понятно и закономерно... как понятно и закономерно, что два диктатора-тирана не могут ужиться в одной "банке", даже если размеры "банки" - вся Европа. Формула Чингисхана, согласно которой на Земле не может быть места двум ханам, как на небе двум Солнцам, математически точна. Это неумолимо прослежива¬ется на всех уровнях - от семьи, бригады, отдела, до государств и правительств. Никаких коллегий, триумвиратов и прочих временных образований. Верховодить должен один, остальные могут быть только "ручными соба¬ками". У Тито такой собачкой Симонов назвал Моше Пиаде. А у нас...”
Игорь взял с ближнего стола стопочку знакомых по агитпункту брошюрок и, отгибая к себе по одной, перечислил: Маленков - "Сталин вождь прогрессивного человечества"; Молотов: "Сталин и сталинское руководство"; Берия: “Великий вдохновитель и организатор побед коммунизма”; Ворошилов: “Гениальный полководец Великой отечественной войны”; Микоян: "Великий зодчий коммунизма"; Булганин: "Сталин и советские вооруженные силы"; Каганович: "Сталин ведет нас к победе коммунизма"; Андреев: "Сталин и колхозное кре¬стьянство"; Хрущев: "Сталинская дружба народов - залог непобедимости нашей родины"; Косыгин: "Нашими успехами мы обязаны великому Сталину"; Швер¬ник: "Сталин - продолжатель великого дела Ленина"... Вот они, птенцы (псы) гнезда (псарни) Иосифа!
Игорь вздохнул и, кладя брошюрки на место, подумал, что такой умный "инженер человеческих душ" не может не видеть, не оцени¬вать, не сопоставлять и, следовательно, не делать выводов. С одной стороны, будущий теоретик научного коммунизма обрадовался, почуя в знаменитом поэ¬те единомышленника (что означало для него и подтверждение собственной правоты), а, с другой стороны, внутри шелохнулось беспокойство по поводу того, что его, Зуева, гениальные мысли пока только при нем, нигде не изложены, даже иносказательно, даже намеком, даже устно, и что если дойдет до дела, то такие, как Симонов, с их опытом, эрудицией, хваткой, не толь¬ко лучше его, Игоря Зуева, распишут "наши порядки" во всей их красе, точнее, уродстве, но и опередят его.
"Ну и пусть, - поспешил прийти ему на помощь “двойник”, - твое от тебя не уйдет. Конечно, Симонов опишет красочнее, сочнее, но поверхностно, то, что на виду, как фотография. А ты копнешь глубже, вскроешь истоки, причины и следствия, разные факторы в их взаимосвязи, проведешь исторические параллели, опишешь историю болезни", "клинику" и "метод лечения". Как Маркс, который "препарировал" капиталистичес¬кий способ производства и сделал далеко идущие выводы. В твоем труде бу¬дут не эмоции, а железная сила логики, опирающейся на неоспоримые факты. Это будет научный труд, а не беллетристика. Только язык будет не такой тяжелый, как у Маркса, а лаконичный и простой, понятный массам. Но и не такой "солдатский", как у Аверкова. Вот язык Эренбурга – это, пожалуй, как раз то, что нужно, обрадовался Игорь, увидев на краю стола маленькую свеженькую книжечку под названием "Голос писателя" из серии "Библиотека "Огонька" с портретом автора на обложке. Немедленно мелькнула мысль предложить Илье Григорьевичу соавторство, не сейчас, разумеется, а в принципе, ког¬да придет время.
"А как к твоему труду отнесется Аверков, ты подумал?" - подал снова голос, на этот раз в язвительной манере, внутренний подстрекатель.
Игорь машинально притянул к себе листик бумаги, исписанный почерком Аверкова, пробежал четкие каллиграфические строчки глазами, и вздохнул: "осудит, проклянет". Юноше стало зябко при мысли, что они с Георгием Тимофеевичем окажутся по разные стороны баррикад, но он усилием воли поборол это ощущение. "Комиссар мне друг, но истина дороже". Никаких контраргументов "двойник" не выставил, а Игорь еще раз внимательно пере¬чел выписанные Аверковым впечатляющие, не приевшиеся еще формулировки, восхваляющие Сталина, которые опытный политработник, видимо, использует в каких-то своих делах.
"Песней о человеке-заре" назвал свое произведение поэт из далекого острова Гаити:

Я пою о тебе. Мои губы в крови от ударов.
Я пою о тебе всею кровью своей.
Я пою и смеюсь, презирая те кары,
Что грозят мне от рук палачей.
Я пою о тебе, потому что я знаю - ты рядом,
Потому что я знаю - ты всюду, где мы.
И лучи твоего солнценосного взгляда
Мне и бра¬тьям моим освещают дорогу из тьмы...

"Время принадлежит Сталину", - сказал Мартин-Андерсен Нексе; "Генералиссимус Мир" именует Сталина Мария Пуйманова.
Игорь не ставил под сомнение искренность этих высказываний, особенно гаитянина, и только удивлялся тому, что в середине двадцатого века, века физики и атеизма, те, кому это выгодно, превратили живого деспота в солнцеподобное божество. Как это получилось? Какими приемами действо¬вали? Как такая масса людей дала себя одурманить?
"Ну, бог ты мой, - тут же осенило Игоря, - все элементарно просто: вождя, руководителя государства, отождествили с самим государством. Советским Союзом, идеей социальной справедливости, иллюзией гря¬дущего коммунистического рая. "Мы говорим - Сталин, подразумеваем Родина, Мир, Счастье". Людям день и ночь со всех концов на все лады внушают, что Сталин олицетворяет все святое и прогрессивное, что любить Сталина, значит, любить Родину. И народ постепенно поддался внушению. "За родину, за Сталина!” Вкупе звучит завораживающе, поднимает в атаку под пулями. Это не открытие. Так поступали и раньше, присовокупляя царя к вере и отечеству. Во все времена действовало безотказно... до тех пор, пока не находились люди, которые додумывались отделить в сознании передовой части народа особу царя от Отечества. Тогда происходили волнения, гражданские войны, революции. Отсюда вытекает первая основная, главная, генеральная задача, сверхзадача: отделить смертного грешного властолюбца-узурпатора, прикрывающегося партийным билетом коммуниста и видимостью демократии, от обманутого им народа и Родины, воздать кесарю кесарево, показать его истинное лицо. Ибо сейчас портрет вождя, который нам рисует наша пропаганда, ничего общего с живым Сталиным не имеет, а преподносит идеального руко¬водителя идеальных людей в идеальном государстве. Настоящая жизнь страны с ее сложностями, уродствами, порожденными тоталитарной системой и по¬роками, тщательно скрываются, маскируется бутафорией, изображающей цар¬ство свободы, равенства, блаженства, братства и благоденствия. А за всякое подобие критики, свободомыслия - за решетку. А то и на эшафот. Все типично и закономерно.
Итак, насущная задача: дать развернутый и всесторонне обоснованный "образ" Сталина, написать книгу "Сталин в жизни" (не частной, а политической, государственной). Конечно, это очень сложно, потому что наш диктатор давно действует по принципу: "тех, кто знает - убить!" И про него ничего, кроме "аллилуйя" теперь днем с огнем не сыщешь. Попробуй с кем-нибудь заговорить на такую скользкую тему – завтра и тебя днем с огнем не сыщешь... Кроме того, если что-нибудь узнаешь и запишешь - где хранить такие записи? Да, трудно. Архитрудно. Но не безнадежно, - успокоил себя юноша. В лоб, конечно, действовать нельзя. Однако в обход... Собирать, сортировать и анализировать то, что бойкие журналисты пишут про других диктаторов - Тито, Гитлера, де Голля... Сло¬ва пригодятся. А дома можно будет приступить к коллекционированию фак¬тов для иллюстрации закономерностей. Может быть, как-то все же удастся воспользоваться подборкой Дробота. Да и в газетах печатаются хлесткие материалы. Они, естественно, представляются как отдельные вредные деяния отдельных вред¬ных людей, а не как проявление общих тенденций, но их в различных газетах такое количество и такое разнообразие, что комментарии, как говорится, излишни. Хранить газеты в кладовке никому пока не возбраняется, а в нуж¬ный момент они "взорвутся", вызвав цепную реакцию, прозвучат на весь мир выстрелом "Авроры", призывом к штурму... В дверь позвонили. Игорь положил на место бумажку с цитатами, снял пальто, сложил его на софе, взял в руки брошюру "Голос писателя" и, внутренне собравшись, подтянувшись, приготовился отдать рапорт. Однако мужской голос, донесшийся до его ушей из передней, оказался молодым, звонким, незнакомым. Он быстро стих, возможно, перешел на шепот. Игорь догадался, что дочь Аверкова предупредила: тише, у нас чужой, почувствовал неловкость, вознамерился было записать свой телефон и тихонько ускользнуть, но взгляд его невольно остановился на первых абзацах первой статьи Эренбурга, давшей название всему сборнику, и уже не смог оторваться.
"Наш народ не страдал и не страдает злобным отношением к другим народам. С дружелюбным интересом советские люди присматривались к далекой Америке: одних привлекал Джек Лондон, других - хорошие кинофильмы, тре¬тьих - моторы автомобилей. Издали Америка выглядит куда наряднее, чем вблизи: ведь переводят Драйзера, а не тех пошлых авторов, которые запол¬няют журналы с миллионными тиражами; на экране встает Чарли Чаплин, а не рабовладелец с плеткой, и экспортируют американцы автомобили, а не тупицу с Мэнстрита, чей духовный мир куда примитивнее не только ав¬томобиля, но даже пылесоса. Дружески наши солдаты приветствовали американцев на Эльбе - наш народ не злопамятен и, радуясь победе, он готов был забыть горечь сорок второго, когда Россия обливалась кровью, а Аме¬рика - золотом..."
"Молодец, - от души одобрил Игорь, еще раз перечитав последнюю фразу, - образно, лаконично. Одним словом – здорово. Вот мне бы так!"
Он перевернул несколько страниц.
"...Когда-то была написана "Золотая легенда" - рассказы о муках пер¬вых христиан. Сколько потрясающих книг можно написать о борьбе, о подви¬гах, о геройской смерти первых коммунистов..."
"Точно, - согласился Игорь, - первым, настоящим коммунистам, да и не только коммунистам, а декабристам, народникам, вообще революционерам, искренним борцам за великую идею, даже если они и заблуждались в выборе тактики и средств борьбы, просто необходимо воздать должное. И он, 3уев, непременно внесет свою лепту в такое богоугодное дело в будущей классической книге".
"...Наши внуки будут с восхищением читать об английском писателе, о парижском металлисте, о сербском крестьянине, которые погибли, защищая чужой Мадрид, - продолжал юноша впитывать яркие сочные строки Эренбурга. – В те дни коммунисты показали, что такое братство, самоотверженность, высокий идеал. А как геройски вели себя рядовые коммунисты, никому неведомые, обыкновенные люди! Сын лодзинского ткача, семнадцатилетний Энгель, был приговорен польскими "демократами" к смерти. Он писал перед казнью: "Когда дантист должен был вырвать мне зуб, я боялся, а сейчас мне не страшно, мне хорошо, мне даже весело..." Это глубокое, душевное веселье человека, сознающего свою правоту, и есть человеческое достоинство - перед ним бес¬сильны все палачи мира. Я думаю об одной девушке. Это было в Румынии пятнадцать лет тому назад. Ее пытали в сигуранце. Когда ее привели на допрос, истерзанную, она запела. Следователь потребовал ее прервать, но она строго сказала: “Встать, когда поют Интернационал!” Я думаю также о французском слесаре, который за два часа до казни написал жене: "Сейчас я понял, что человек сильнее смерти". Это понял коммунист, и этого никогда не поймут рабы денег, рабы честолюбия, рабы смерти...”
Игорь это понял. Он, современник, сам с восхищением читал строки, предназначавшиеся внукам. В сравнении со златоустом Эренбургом он казался себе косноязычным заикой, но чувствовал в себе силы поступить так, чтобы иметь право сказать: человек сильнее смерти!
Покорила юношу и та изящная непринужденность, с которой советский писатель разделывается со своими собратьями по перу, современниками и предшественниками. "...В комнате с пробковыми стенами задыхался Марсель Пруст. Забыв о социальных пьесах своей молодости, полубезумный Стриндберг метался между картонными скалами ницшеанства и туфлей римского папы. Метерлинк тешился то мистикой, то мистификацией... Анатоль Франс был мудрецом и эпикурейцем, блистательным стилистом, как бы символизиро¬вавшим многообразие культуры... Труден был путь Ромэна Роллана, писателя музыкальной стихии, светлого моралиста и туманного мыслителя... Инстинктивный, наблюдательный, хотя и слепой (в плане политическом, путающий гуманизм с расизмом), чрезвычайно чувствительный, Фолкнер мне представля¬ется куда более крупным художником, нежели хлесткий, рассудочный и салон¬ный Сартр..."
Игорь по-хорошему завидовал Эренбургу - блестящему стилисту и хлесткому публицисту. Такая экспрессия, такое литературное мастерство в сочетании с логикой, силой и глубиной анализа Зуева создали бы Книгу Века! А личный опыт писателя, его знания и связи! Кто еще так повидал мир? Кто еще с таким количеством знаменитостей общался?..
Юноша с горящими глазами листал страницы, и даже вспотел от натуги, впитывая строки и боясь не дочитать до прихода хозяина. Десятки стран, десятки выдающихся имен только в одной маленькой книжечке: "...вернувшись из США... два года назад я провел несколько дней в Алба¬нии... год назад во Франции я видел... я был в Дании пятнадцать лет тому назад... недавно я проехал пять тысяч километров по нашим областям, истерзанным войной...". Такой человек, как Эренбург не может не видеть и не понимать сущности "наших порядков". В этом Игорь ни на йоту не сомневался, принимал этот постулат, как аксиому, и тут же между строк находил доказательства, которые представлялись ему вескими. Например, писатель заме¬чает: "Буржуа начал свой исторический путь словами "свобода, равенство, братство". Этих клятв он не сдержал". Разве тут само собой не напрашиваются сопоставления и аналогии? Он пишет дальше: "...Попытки остановить историю или заставить ее повернуть назад всегда связаны с преследованиями свободной мысли, с порабощением искусств и науки..." Разве это не прозрачный намек на нашу кампанию травли многих работников науки и культуры, ко¬торая не утихает с сорок шестого года? Или вот его высказывание насчет того, что литераторы прошлого напоминали врачей, ставящих диагноз болез¬ни, но не знающих против нее средств. Очень точная характеристика. Только ли, однако, к прошлым литераторам она относится? А настоящие, вооружен¬ные диалектическим методом - знают? Эренбург, скажем, знает? Симонов знает? Вряд ли. Такие "врачи-незнайки" кругом кишмя кишат. В непосредственном окружении Зуева их наберется с десяток: мать и дочь Голубовские, Крикун, Селеневич-отец, Ольховский, Липкннд, беззубый дед Наташи Бевзюк... И это лишь те, кто в присутствии Игоря не стеснялись высказываться. Вероятно, время рождает подобных "врачей" ежедневно и ежечасно. Они честные люди, патриоты. И если дать им в руки факел, высечь искру в их сердцах - в новых "первых христианах" и "первых коммунистах" недостатка не будет...
Так, одновременно мечтая и жадно листая странички, Игорь дошел до статьи, озаглавленной "Большие чувства", и глаз его мгновенно выхватил из текста многократно повторяемое имя "Сталин": "...На берегу ярко рыжей реки Миссисипи, где хлопок, негры и беда, я зашел в лачугу: доски, пок¬рытые пестрым тряпьем, а на стенах ни картинок, ни зеркальца - только одна маленькая фотография. Негр показал мне ее: "это Сталин". Имя было паролем, оно опрокидывало перегородки, поставленные злыми людьми..."; "...Сталин обошел весь мир; его видели молодые китайцы, освобождая древний Пекин, и он заходил в тюрьмы Индии, чтобы дружеским словом под¬держать осужденных..."; "...Он обошел в своей походной шинели все доро¬ги мира..."; "...Он был главнокомандующим великой армии, он создал план победы, разработал все детали операций, его глаза мерили штабные карты, и в то же время он был простым солдатом, его ноги мерили дороги, он со всеми терпел, со всеми перетерпел, со всеми дошел до победы..."; "...Сталин не был одним из тех далеких от народа полководцев, которых знавала история. Сталин приободрял каждого, понимал горе беженцев, скрип их телег, слезы матери, гнев народа. Сталин, когда нужно было, стыдил растерявшихся, жал руку смелым, он жил не только в ставке: он жил в сердце каждого солдата..."
"И ты, Брут...", - сокрушенно покачал головой Игорь. Взор его потух, плечи опустились. Он продолжал листать странички, но теперь почему-то на глаза ему попадались огрехи, фальшь, ложь.
"...Одна низкая газета недавно допрашивала различных людей, что они будут делать, если Красная Армия займет Францию, - возмущается Эренбург. - Вместо танков, которыми пугала низкая газета своих читателей, пришли в Париж мы... Мы не хотим доказывать нашу правоту развалинами городов".
"Темните, уважаемый Илья Григорьевич, - упрекнул юноша знаменитого писателя, - прикидываетесь слепым Фолкнером. На кого рассчитываете? Ко¬го хотите обмануть? Если Морис Торез призывает своих соотечественников оказывать помощь Красной Армии, двигающейся на Париж, почему "низкая" газета не имеет права спросить у своих читателей, как они будут на это реагировать? И кто это - мы?.. Или вот вы утверждаете: "...каждый народ внес свой вклад в сокровищницу мировой культуры... народы учились и будут учиться друг у друга... мы не делим культуру на западную и восточную... мы охотно признаем превосходство американских стиральных машин..." Так ли? Неужто мимо вас прошла кампания борьбы с низкопоклонством и космополитизмом? Неужели вам никогда не попадалась на глаза сентенция Жданова насчет того, кто кого и чему должен учить? И опять-таки, от чьего имени вы глаголите? Вот когда вы заявляете: "империалисты знают, на кого они могут рассчитывать, с ними люди, которые в прошлом были художниками, но которые давно уже разменяли свой талант на светскую игру, на имитацию искусства" - вы правы... наполовину. Когда-нибудь, на "страшном суде" История и вас спросит: "с кем были вы, мастер культуры Эренбург?" А пока нам с вами не по пути..."
У Игоря было такое ощущение, словно его подло предал старый друг. Он по¬ложил на прежнее место, только портретом вниз, брошюру, тяжело поднялся и, оставив на видном месте автореферат и конфеты, почти крадучись двинул¬ся к выходу, натягивая на ходу пальто.
- Стой! Куда же ты? - остановил его звонкий окрик. Игорь вздрогнул от неожиданности, на секунду замер, потом, резко повер¬нувшись, огрызнулся:
- А я что, здесь в плену?
- Что за слова такие?.. - К нему направлялся с распростертыми объятия¬ми, широко улыбаясь, статный кудрявый "парубок" типа "первый парень на деревне", с симпатичным открытым украинским лицом... - Ты свободный человек, и можешь идти на все четыре стороны, если торопишься. Только Георгий Тимофеевич будет очень жалеть. Зачем огорчать хорошего человека? Заходи, земляк... - Парубок взял у Игоря пальто, повесил на вешалку, а гостя легонько подталкивая за локоть, снова завел в кабинет. - Мы с Полтавщины. Как мы сюда попали – это целая история. Роман можно написать. Дед мой, когда овдовел, женился на молодой. А она влюбилась в своего пасынка, который был на год старше мачехи. И они еще до революции сбежали на вольные хлеба на Урал. Дети уже здесь родились. Я – четвертый. И последний... Уже, конечно, обрусели. Но языка украинского не забываем. Говорим, когда вместе собираемся, поем... Вот так... Георгий Тимофеевич и Антонина Николаевна понесли дочке с зятем и внучонку передачу. Они каждое воскресенье носят питание на неделю, ушли давно, с минуты на минуту должны быть... Люди искусства, - парубок кивнул на семейную фотогра¬фию на стене и удобно уселся на софе, приготовившись развлекать гостя. - Лена артистка, как видишь, а Евгений, муж ее, дирижер... по три месяца без зарплаты сидят. Театр на дотации у государства, а артисты - у родителей... - парубок засмеялся собственному каламбуру, показав ровные белые зубы.
- Почему? - удивился Игорь. В его представлении артисты, а особенно артистки, это баловни судьбы, беззаботные и ветреные прожигатели жизни, которые, быть может, иногда и испытывают нужду в денежных знаках, но не от¬того, что мало их получают, а потому, что транжирят. Снова вспомнился юно¬ше обед у наладчиков. В тот день у них из чужих, кроме Зуева был еще один гость - старичок из Свердловска по имени Михаил Семенович, у которого с Игорем обнаружился общий знакомый, ныне доцент Харьковского строительного института. Он до войны работал в горно-индустриальном институте, но почему-то эвакуировался не организованно, эшелоном, а сам по себе, имея на руках командировку на стройку, кажется, в Соликамск, где возводился бумажный комбинат. О дорожных приключениях доцента Михаил Семенович не распространялся, ска¬зал только, что до Свердловска добрался после месяца скитаний еле живой, с древним старцем отцом, сестрой и ее ребенком, тощий, изголодавшийся, больной и, что называется, гол, как сокол. Картину этих скитаний в бит¬ком набитых поездах, с множеством пересадок, ночевок на переполненных вокзалах, штурмов касс и вагонов, выстаиваний в очередях за "отовариванием" Игорь легко нарисовал сам. Михаил Семенович тогда руководил груп¬пой проектировщиков, расквартированных в Свердловске и занимавшихся коксовыми батаре¬ями. Он призрел случайно зашедшего в поисках пристанища изможденного доцента и устроил его в гостиницу, где жили, среди прочих, московские артисты, эвакуированные на Урал. Получилось как-то так, что и питаться ему удалось пристроить доцента к мхатовцам, он ожил, воспрянул духом, а достававшийся ему шоколад делил между племянником и благодетелем... Игорь сейчас вспомнил об этом потому, что условия жизни доцента, кандидата технических наук, автора двух десятков полезных для народного хозяйства научных работ, приближенные к артистическим нормам, для ученого строителя считались невообразимым счастьем. При этом молодой инженер автоматически распространял льготы мхатовцев на всех артистов вообще.
- Потому что театр не академический, - пояснил парубок, хотя, между прочим, должен сказать, театры здесь относительно ничего, особенно драматический.
- Я один раз был, приятели затащили. Смотрел "Чужую тень", о том, как нашего директора бактериологического института охмуряли трумэновские наймиты, но наши спасли. Не понравилось. И ходить больше не хочется, - махнул рукой Игорь. - Я б за это тоже денег не платил...
- То пьеса такая. Там играть нечего. Это как передовица в газете. Ар¬тистам горе одно. А автору - благодать, и легко, и выгодно: взял постановление, пару протоколов собраний и заседаний, причесал немного в соответствии с правилами своего ремесла - и будь здоров. И гонорар тебе, и премия, и похвальба критики. Только зритель - терпи... Я тоже таких не люблю. Между прочим, фильм еще такой есть, почти на ту же тему, "Великая сила" называется. Если еще не видел - не ходи. Там конфликт между передовым профессором мичуринцем-лысенковцем, которого, между прочим, играет Бабочкин... знаешь? Чапаев... прекрасный артист... и дельцом-карьеристом на посту директора НИИ, приверженцем, конечно же, вейсманизма-морганизма. Там тоже в лицах изображены передовицы. В кино, сам понимаешь, все возможно, в том числе можно и управлять наследственностью. А в жизни пока что так не вытанцовывается. И, как утверж¬дает моя Машка... помнишь: …У самовара я и моя Маша?.. - Парубок широко улыбнулся и подмигнул гостю. - Она в аспирантуре в пединституте по бота¬нике учится и по необходимости в биологической среде вращается... опять вспомнил... один ученик, говорят, в сочинении написал: "...муж Татьяны, генерал, вращался в высшем свете и вращал там свою жену". Да, так, как утверждает моя Маша, в жизни никогда и не получится. Мы на этот счет иногда с тестем маленько пикируемся.
- Неужто вы на такие темы спорите? - у Игоря сердце запрыгало от мысли, что он неожиданно в доме Аверкова встретил единомышленника.
- Ну, не то, чтобы очень уж... так, слегка, когда чуток выпьем... с глазу на глаз, конечно, по-семейному.
- А Георгий Тимофеевич, что, шибко идейный?
- Не говори... комиссар на посту. Между прочим, у нас с ним по поводу симоновской "Чужой тени" тоже разговор был. Он совершенно искренне считает, что в капиталистической стране в принципе не может быть честного уче¬ного. Хочешь быть честным – иди к нам. А не пришел – значит, у тебя нет совести и, конечно, нет свободы. Значит, ты продался желтому дьяволу. Им нельзя верить, с ними нельзя иметь дела. Им нельзя ничего рассказывать потому, что все, что они у нас узнают, они употребят во вред человечеству.
- А у нас все хорошо и все правильно?
- Лучше быть не может.
- Самая демократическая в мире?
- Точно.
- Завтра коммунизм?
- А как же? Вот только гидростанции построим. Советская власть есть. Осталось "плюс электрификация"... - Парубок захохотал, и Игорь вновь залюбовался его ровными белыми, один к одному, зубами.
- А Георгий Тимофеевич где работает? - Игорь глазами указал на газетные вырезки.
- Он заведует парткабинетом при райкоме партии. Работа - не бей лежачего... Он, конечно, старается. Только... дядька он в общем мировой... но, понимаешь... во время войны ему цены нет... железо... слуга царю, отец солдатам... ни шагу назад... все для победы... А сейчас... Разве ему с этими бумажками возиться? Ну, ладно, свое отвоевал. Теперь чем бы ни тешился... А кормилица у нас наша теща дорогая.
Игорь вопросительно, поднял брови.
- Она столовой заведует, - пояснил зять. - Это дело живое, зевать нельзя. Вообще на ней все у нас держится - дом, дети, внуки и... будущее. За мир в семье борется. Вот всего несколько часов, как нас покинула, а мы с дра¬жайшей половиной уже поцапаться успели. А вообще Машка моя девка - во! Па¬рубок довольно ухмыльнулся и показал большой палец.
- А ты?.. - Игорь запнулся. Парубок по виду старше его лет на пять-шесть, но выглядит солиднее, держится уверенно, в глазах умные “бесенята” прыгают. Такого не грех величать на "вы". А, с другой стороны, лицо симпатичное, улыбчивое, да и родство душ...
- Я тоже в аспирантуре занимаюсь, и тоже при пединституте, только по специальности "физика твердого тела". В будущем году кончаю, в ученые, понимаешь, выбиваюсь. Приходится кое-что делать. А Машка понимать не хочет. Она к своему мягкому телу внимания требует. - Парубок снова открыл зубы. Теща - та понимает, не жалуется и на иждивении держит. Она вообще все правильно понимает, хотя академиев не кончала, и везде на своих неповоротливых ногах поспевает.
- А как ты насчет?..
- Коммунизма? - понял с полуслова физик. - Это, конечно, не моя специальность, но, думаю, что до него еще очень далеко, расстояние, может быть, измеряется световыми годами. Хоть миллион ГЭС построй, хоть всю страну каналами изрой. Электричеством природу человеческую не переделаешь. Он миллиарды лет, от самых одноклеточных развивался в борьбе за существование, то есть давил, мял, душил других, чтобы выжить самому. Это у него в каждой клеточке, от всех предков на всех ступенях развития. Но человек превзошел предков. Это венец творения. Звери пускают в ход клыки и когти, чтобы насытиться. Сытый зверь не нападает. А человек... о!.. ему так много нужно. Он ненасытен. Чем больше вокруг себя придавил, чем больше заграбастал - тем больше распаляется. Покорил город - хочет покорить страну; покорил страну - хочет покорить весь мир. Награбил миллион - хочет довести до миллиарда. Пушкинская старуха из сказки о рыбаке и рыбке живет в каждом из нас. Преде¬ла и границ нашим вожделениям нет. При прежних формациях это было неприкрыто: завоевывали рабов, пастбища, славу, капиталы. Раньше человек удлинял свои руки загребущие каменным топором, копьем, ружьем, потом пустил в ход дипломатию, лозунги, скрывающие истинные цели, придумали религии, партии, огромную надстройку. Можно ли из человека вытравить это нутро? И кто может это сделать, если оно сидит в каждом из представителей рода человеческого, за исключением, может быть, отдельных блаженных, то есть попросту ненормальных?
Игорь глядел на "парубка" широко раскрытыми глазами, одновременно и радуясь и страшась. А тот разошелся не на шутку.
- Мой батя от самой закладки ЧТЗ работал сначала на стройке, а потом на заводе. Дошел до знатного бригадира, дважды орденоносца. Рассказывал, как бывший директор Зальцман давал танки фронту. Вызовет, бывало, начальника цеха. По твоей милости, говорит, наша доблестная армия недополучила столько-то танков. Ты, говорит, мне не объясняй, я все знаю. Ты посмотри только в окно на танкистов, прибывших за машинами и отсиживающихся тут вместо того, чтобы бить врага. А на фронте на это количество танков у врага перевес образовался, войска не выполнили поставленную Ставкой задачу и понесли большие потери. Понял, на что намекаю? Думай и действуй. А если что по делу действительно надо и сам не можешь – приходи, вместе подумаем. Иногда, говорили, и пистолет вытаскивал, особенно, если кто украл чего, или смошенничал. Но не только грозил и распекал. Если видел, что стараешься, поддерживал, помогал и поощрял. Бывало, на следующий день после разговора с начальником цеха появлялся в цехе в сопровождении буфетчиц. Ты, Иванов, говорит, выполнил норму на 120 процентов. Вот тебе бутерброд с колбасой и талон на второе горячее. А ты, Петров, дал 150 процентов. Прими от меня наркомовские сто грамм водки, закуску и два талона. Тем, кто дал 200 процентов нормы, кроме того, еще подарочки жене и детям. За 100 процентов ничего дополнительного не полагалось: отработал свою рабочую карточку и зарплату. А кто не выполнил норму или напортачил – с теми разговор особый, по законам военного времени.
Находил директор время бывать в столовых и магазинах, больницах и школах. Строг был, но справедлив. Его во всем танкограде... так в просторечии называли заводские поселки... уважали, хотя, конечно, побаивались. Тому, что про него говорили, когда снимали, простые люди не верили. А когда узнали, что теперь их бывший хозяин где-то на маленьком заводике чуть ли не сменным мастером работает, плевались и матерились. А я еще думаю: каково его теперешнему директору иметь у себя в штате такого мастера? Как с ним обращаться?..
“Система выжимания пота, свойственная, как нас учили, бесчеловечному капитализму”, - подумал Игорь, но, сам невольно проникся уважением к “королю танков”, вспомнив сына профессора Одновола, сложившего голову при прокладке “трубопровода жизни” по дну Ладожского озера под непрерывной свирепой безнаказанной бомбежкой, и небывалую танковую битву – стенка на стенку – под Курском.
- А как новый директор? Он харьковчанин.
- Да, Скачков. Что тебе сказать? Директор, как директор. Хозяйство, можешь себе представить, большое и сложное. Справляется. Привыкли уже...
- Такому “слуге царю”, как ты рассказываешь, тоже во время войны цены нет...
- А у нас для таких мирного времени нет. Вечный бой. Битва за урожай. Битва за металл. Битва за уголь. Битва за мичуринскую биологию... Недавно у нас в гостях был довольно известный не только у нас здесь, но и за пределами Урала профессор, Машкин научный руководитель, теща моя его тоже слегка подкармливает. Мы говорили про Лысенка. Без Георгия Тимофеевича. Он в тот вечер на каком-то собрании сидел. Выпили, как водится, закусили... Серьезные биологи счи¬тают нашего самого главного мичуринца проходимцем и временщиком. Сегод¬ня его взяла, и он богует, расправляется с неугодными, соперниками... как все временщики при всех дворах. А на чем его взяла? Почему его, как никого другого в никакой другой области естествознания, так решительно, настойчиво и откровенно поддерживает ЦК, когда, казалось бы, речь идет о чисто научных вещах? Вот в чем вопрос. А все на поверку выходит элементарно просто. Оказыва¬ется, товарищ Сталин - сторонник ламаркизма. Еще до революции он, утверждает профессор... сам я не читал... предпочел неоламаркизм неодарвинизму. Кто бы мог подумать... Знаешь песню: Отелло, мавр венецианский, к одной девице зачастил, Шекспир то дело заприметил и водевильчик сочинил... Так вот, Лысенко тоже то дело заприметил, околонаучной аргументацией навел тень на плетень, правдами и неправдами вывел, что ламаркисты ближе к истине, чем вейсманисты, отнес первых к материалистам, а вторых обвинил в мистицизме. Поскольку вожди ошибаться не любят, посев Лысенка попал в благодатную почву. Остальное, как говорят, дело техники... Физиологи на своей дубине выбили имя Павлова, языковеды "раскулачивают" марровцев, в географии, химии, физике - везде чистка. И все, как водится, под флагом материализма, как диалекти¬ческого, так и исторического... Да, статья Сталина, о которой я говорил, называется “Анархизм или социализм?”. Почитай на досуге, если не лень. Хотя разобрать¬ся, скажу тебе, ой как трудно. Вчера так - марксизм, сегодня наоборот - и тоже марксизм... - Парубок выразительно развел руками и пожал плечами. - Нам говорят: нужно четко отличать критику, направленную на устранение ошибок в работах советских ученых, от критики, направленной против идеологической контрабанды. Лакеев буржуазии, значит, надо разоблачать и бить, со своими надо тактично и осторожно. Только, кто скажет, как отличить лакея от нелакея? Ведь ливреи лакеи не носят. Вчера антимарровцы считались лжеучеными и их следовало бить со всей| боль¬шевистской принципиальностью. И били. Били и тех, кто недостаточно боль¬но бил. А сейчас роли переменились - бьют марровцев и всех тех, кто в свое время с большевистской принципиальностью не разоблачал лакеев-марровцев. Я спрашиваю у тестя: как отличить? Вы наш авангард - научите. А он: “на то вы ученые”. Говорят, аракчеевщина... Да Аракчеев был пацан в сравнении... Ша! Айн момент... - расходившийся парубок умолк, прислушался к шороху в передней и со словами: "Я сейчас... Надо с супружни¬цей до прихода родителей отношения повыяснять... и вообще ей нельзя волноваться", выскочил за дверь, оставив Игоря переваривать услышанное.
Юноша смотрел на захлопнувшуюся дверь, не совсем еще веря в реальность произошедшего. Прошло несколько минут, прежде чем он мог приступить к "перевариванию". Сначала "материал" показался ему феноменальным, сенсационным. Бери в кавычки и включай в свой фундаментальный труд. Однако вскоре он пришел к выводу, что ничего принципиально нового в рассужде¬ниях парубка нет, хотя мысль о "пережитках", усвоенных человеком за миллионы лет эволюции, синтез в роде человеческом замашек "братьев по классу млекопитающих" представлялась ему здравой и оригинальной. Полезными могут оказаться и соображения насчет "техники" формирования своеобразного фаворитизма от науки. Это все, конечно, сможет неплохо "выстрелить" в его "Что делать?" Возможно, автор сего глубоко научного труда даже позволит себе в этой связи несколько фривольно пофантазировать на тему о том, кто побеждал бы в "научных дискуссиях", будь во главе партии и государства женщина с наклонностями Екатерины Великой в качестве вариации на тему диспута средневекового математика с Великим Инквизитором о решении математических уравнений. Он ведь и сам недавно "философствовал" о пакостной природе "венца творения", читая альманах "Минувшие дни", только не связывал это с дарвинизмом. А в общем зять Аверкова пролил бальзам на его раны.
С некоторых пор Игорь воспринимал встречи с людьми, как будто специально к нему подосланными для облегчения им, Зуевым, выполнения принятой на себя миссии, как удачное стечение обстоятельств, как счастье ученого-исследователя, кому другие "подставляют плечи". Но этих посланцев было уже достаточно много, поэтому они постепенно падали в цене и, соответственно, росла в собственных глазах значимость самого будуще¬го автора "книги века", ибо он делал логический вывод, что если с ним делятся, перед ним раскрываются, и не один, и не два, а многие – значит, в нем заключено нечто такое, что вызывает интерес, притягивает, толкает на откровенность, чтобы получить что-то взамен, значит, его потенциал как-то проявляется и улавливается окружающими, несмотря на то, что сам он, Зуев, специально ничего не делает для того, чтобы "подать" себя, чтобы казаться в глазах окружающих умнее и значительнее. Он уже неоднократно отмечал, что даже если сам активного участия в беседах не принимает, уже одного его присутствия, редких, иногда односложных, замечаний бывает достаточно, чтобы доверительно раскрылись мозги и души собеседников или чтобы разговор перешел в русло, созвучное его "камертону".
Недавно Игорь сыграл роль катализатора, дав повод Линцеру прочитать для четырех слушателей (Эвальда Ивановича, Софьи Харитоновны, Светланы и Игоря) импровизированную полуторачасовую лекцию по теории и истории архитектуры. Сначала Антон Карлович, уже собирая вещи, чтобы отправиться после работы домой, просто поделился со своими сотрудниками намерением обратиться к главному архитектору города (вместе с начальником отдела "для солидности") с предложением ликвидировать некоторые излишества в оформлении фасадов четырех-пятиэтажных домов по улице Молотова (“Гипрогор” запроектировал для этих домов одинаковое оформление и главных, и дворовых фасадов). Возможно, если бы Игорь не вспомнил разговор пятилетней давности в мягком вагоне поезда Москва-Харьков, когда он своим вопросом, будут ли при индустриальном строительстве и типовом проектировании все дома одинаковыми, вызвал поток красноречия Пучкова на себя, этим сообщением Линцер и ограничился бы. Но к месту вспомнив об этом, Зуев выска¬зал вслух запомнившуюся ему глубокую мысль ученого строителя о диалектическом единстве между искусством и индустриализацией и противоречии между ними, как условии и причине дальнейшего развития архитектуры. И Антон Карлович, задетый за живое, "раскололся".
Сокращенная стенограмма лекции, записанная на пластинку крепкой памя¬ти молодого специалиста, при "прокручивании" выглядела следующим образом.
Архитектура выражает и доносит до потомков дух эпох. Можно спорить о том, является ли язык классовым... - то есть об этом уже теперь спорить нечего, - поспешно поправился лектор, - но по отношению к архитектуре такой вопрос никогда и не возникал. Архитектура классовая вне всякого сомнения. Говорят, архитектура - это застывшая музыка. Лучше сказать: ар¬хитектура - это застывшая идеология. Достаточно самым беглым образом пронестись по нашей истории, чтобы это стало совершенно ясно. Пирамиды древнего Египта утверждали и олицетворяли власть обожествляемых фараонов. Когда со временем могущество этих властителей расшаталось и укрепилась власть жрецов, место пирамид заняли храмы и гробницы совсем другого архитектурного образа. Архитектура древней Греции отражала идеологию гуманистического и демократического общественного строя. Там появились новые по своему образу типы общественных зданий: булевтерии - места заседаний совета старейшин, открытые театры, стадионы. Это были сооружения, где гармонично сочетались элементы архитектуры и монументальной скульптуры. В римских городах строили форумы - монументы собственной славы, и грандиозные зрелищные сооружения. Феодальная раздробленность и усобицы породили архитектуру замков и городов за крепостными стенами.
Печать таланта зодчих лежит на образцовых сооружениях всех эпох и стилей. Были образцовые, можно сказать, и феодальные города, Псков, к примеру. Потом появились образцовые с точки зрения архитектуры столицы объединенных под сильной властью империй: Вена, Мадрид, Петербург. Реформы Петра, направленные на преодоление экономической и культурной отсталости России, привели к появлению в русской архитектуре ордерной системы. На архитектуру второй половины восемнадцатого века оказал влияние специфический Екатерининский абсолютизм: сдержанная, обычно плоскостная обработка фасадов первой половины столетия сменилась пышным архитектурным декором из лепных рельеф¬ных украшений, свойственных русскому барокко и рококо. На Невском проспекте вы можете увидеть совершенно разные эпохи: от Адмиралтейства до Фонтанки - одна; от Фонтанки до вокзала - другая, с другим идеологическим содержанием. Борьба буржуазии против феодализма, его идеологии, культуры и искусства вызвала к жизни новый стиль - ренессанс, архитек¬тура которого отличалась ясностью и логичностью общей композиции, чет¬костью членения и гармоничностью форм. Даже облик храмов изменился в сторону сближения со светскими постройками, ибо тогда в центр внимания был поставлен Человек. И мы знаем города, которые можно назвать образцовыми для капиталистического общества той его поры, когда оно было прогрессивным. Это, к примеру, Амстердам шестнадцатого века или Одесса девятнадцатого. А по мере того, как капитализм превращался из прогрессивного класса в реакционный, архитектура его деградировала, приходила в упа¬док. Об этом свидетельствует так называемый стиль модерн с его нарочито вычурными формами, подчеркнутой асимметрией и так далее... Одним словом, здесь наблюдались те же тенденции, что и в поэзии символистов, скажем. Типичным и показательным примером деградации архитектуры является ее эволюция в Германии при Гитлере. Здесь четко прослеживается граница. Когда Германия перестала быть страной прогрессивного мышления, немецкая официальная архитектура застыла в тяжеловесных, напыщенных псевдонацио¬нальных зданиях. Эти пышные помпезные постройки - мрачный памятник лож¬ному пафосу гитлеровского времени...
В этом месте лекции Игорь навострил уши, как охотничья собака, почуявшая дичь: аналогия между архитектурой гитлеровского и сталинского периодов, что называется, висела в воздухе. И "посланец Рока" не обманул ожиданий "адресата Рока", представив, последнему "материал" в концентрированном и упакованном, подобно заряду в бомбе, виде.
"Произведения подлинного зодчества, - продолжал ссыльный советский немец, - всегда отличалась единством пользы, прочности и красоты, сог¬ласно знаменитой триаде Витрувия, то есть соединением, органической нерасторжимой спайкой утилитарного и эстетического. Крупные мастера, в том числе русские и советские архитекторы, умели минимальными средствами добиваться большой художественной выразительности, потому что она связана прежде всего с пропорциями. Основное в эстетике архитектуры – это общие архитектурные формы, главные объемы сооружения, группировка его масс, его пропорции. Красота создается не только и даже не столько декором, сколько гармоничностью пропорций, умелым использованием материалов. Это азы теории архитектуры. И есть поучительные примеры воплощения этих принципов на практике, хотя бы Дом Госпрома в Харькове. В первые десять-пятнадцать лет после революции многие сооружения отличались лаконизмом форм, реалистичностью образов. Во многих сооружениях присутствовало и романтическое начало. Типичным выразителем идей, духа той эпохи можно считать моего учителя, выдающегося архитектора и теоретика архитектуры академика Ивана Александровича Фомина, автора дома Совета Министров в Киеве, станций метро Красные ворота" и "Площадь Свердлова" в Москве, таких шедевров, как особняк князя Абамелак-Лазарева на набережной Мойки, дача секретаря Государственного совета Половцева в Петербурге и многих других зданий. А его проект Марсова Поля... Не все, что было в проекте, воплотилось в жизнь, в величественный парк. Но и то, что есть – впечатляет, особенно, если учесть, что создавалось оно в голодные двадцатые. А знаменитый памятник борцам революции возник еще в военном девятнадцатом. Его автор – тоже ученик Фомина Лев Руднев... Начинал Иван Александрович до революции, академиком стал в девятьсот пятнадцатом, в период архитектурного безвременья, ког¬да архитектура русского царизма билась в мертвом круге подражательства, эклектики и откровенного декоратизма. Вкус его, стиль его, манера его всегда были созвучны времени революционного подъёма, характеру общест¬венной жизни двадцатых - начала тридцатых годов, прогрессивным идеям, человечности и оптимизму. Он проводил идею реконструкции классики, соз¬дания пролетарской классики. Он учил нас: единство, сила, простота, стан¬дарт, контраст и новизна - вот что должно быть содержанием советской архитектуры”.
Линцер сделал выразительную паузу и уже совсем другим, упавшим голосом, продолжал: - Потом, в связи проектированием Дворца Советов началась борьба с упрощенчеством, с так называемым конструктивизмом под флагом повышения идейно-художественного качества советского зодчества. Тогда молодая динамичная советская архитектура пережила великий передом - слово "великий" Линцер произнес так, что, хотя и не совсем явно, но чувствовались кавычки. - Чтобы дать вам возможность понять смысл этого перелома, я должен хотя бы очень коротко объяснить кто такие конструктивисты, чего они хотели и к чему стремились. Это не враги, не вредители и не шпионы. Конструктивизм поя¬вился в противовес модерну, не отвечающему уже духу времени. Конструк¬тивисты утверждали: красиво то, что конструктивно и целесообразно. Например, технически совершенный мост есть одновременно и законченное худо¬жественное произведение. В общем, правильно, я считаю. Только всякие крайности, как известно, вредны. Конструктивистов обвиняли, будто они не считают архитектуру искусством. В этом определенное зерно истины, возможно, и содержалось, поскольку имелось достаточно много негативных примеров. Техника к классам и общественным отношениям безразлична, а архитектура, как я уже говорил, насыщена социальным и идеологическим содержанием. Если пирамиды и храмы подавляли психологию людей своей грузностью, тяжестью, то наши дворцы должны, с моей точки зрения, поражать светом и воздухом.
Но то, что произошло в архитектуре после "перелома", - Линцер пожал плечами и развел руками - ни в какие ворота не лезет. Никакой враг столько вреда и зла не сделает. На первый план выдвинулось не содержание архитектуры, не конструктивная и экономическая целесообразность сооружений, а только их внешние атрибуты. Если раньше конструктивистов обвиняли в том, что они отказывали архитектуре в праве называться искусством, то теперь воцарилась ложная трактовка архитектуры только как прикладного декоративного искусства. Архитектура – не живопись, не музыка, которые создают лишь художественное обобщение действительности. Архитектура участвует в создании материальных ценностей, в преобразовании материальной основы общества. А эта неотъемлемая функция архитектуры сейчас в загоне. Произошла странная и, я бы сказал, страшная метаморфоза: архитектурное проектирование стало отраслью только изобразительного искусства. Проект стал трактоваться не как деловой документ, а как самостоятельное художественное произведение, обладающее своими законами и признаками красоты, своей самостоятельной художественной ценностью. Это оторвало архитектора от жизни. Типичный представитель этого нового племени – Петрикин, человек безусловно способный, но весьма далекий от архитектуры в подлинном значении этого слова, хотя он окончил архитектурный, а не художественный факультет.
Во все вре¬мена у всех народов архитектор всегда строил сам, здание возводилось под его непосредственным руководством. Он был зодчим. У нас он превратился в художника, чертежника, в кого угодно, только не в главного строителя. Поэтому из поля зрения архитектора ушло внутреннее устройство здания, его план и интерьер, а в центре внимания оказался фасад, хотя искусственный отрыв фасада от всего сооружения находится в вопиющем противоречии с са¬мой сущностью архитектуры. Поэтому, декоративные портики, колонны, гигант¬ские карнизы с консолями и прочие украшения фасадов, ухудшают освещенность квартир. Поэтому у нас боятся обращать торцы жилых домов в сторону улицы, а ведь если так делать, то квартиры выходили бы в зеленый двор, а зелень между домами хорошо смотрелась бы с улицы. Древние греки говорили: архитектор не смог сделать красиво, поэтому сделал богато. У нас сейчас, как правило, затраты кирпича раза в два, если не больше, превосходят нормы, а расход цемента доходит до ста килограммов на квадратный метр стены вместо нормальных двадцати. Но самое интересное, что и красота ведь при этом не достигается. Разве что красивость. Но это далеко не одно и то же. Важная задача критического освоения культурного наследия прошлого подме¬нена сейчас смакованием исторических стилей прошлого, рабским копировани¬ем старых форм или их поверхностной эклектической переработкой. В проек¬тах появилось много архаики, когда жилые дома напоминают итальянские па¬лаццо, когда общественным зданиям придают вид средневековых замков, ан¬тичных храмов, старых усадеб или западноевропейских ратуш, когда механи¬чески переносятся в нашу действительность римские триумфальные арки, египетские обелиски, готические шпили, когда даже на промышленные цехи наве¬шивают цацки, совершенно им не присущие. Все это выглядит холодной теат¬ральной бутафорией. А ложный пафос, увлечение внешней помпезностью всегда было следствием поверхностного отклика на требования современности. Я не ратую за возвращение к конструктивизму, хотя считаю, что у такого одаренного архитектора, как Корбюзье, скажем, стоит кое-чему поучиться. Его обвиняют в формалистической игре конструкциями и материалами, неоправданных комбинациях бетонных и стеклянных плоскостей. Но то, что удалось увидеть, носит печать одаренности и вдумчивости... Я не призываю к обеднению творческого замысла, в чем меня пытался как-то обвинить наш шеф, а только к ограничению произвола, бессмысленной гигантомании, обилия укра¬шений, напыщенности архитектурной формы, отрыва от техники и экономики. Я против "многословия" в проектировании, неумения добиваться архитектур¬ного и художественного эффекта минимальными средствами, против дорогой безвкусицы, против отсутствия чувства меры, против пренебрежения здравым смыслом.
- Что же нужно сделать? - спросил Игорь, пораженный эрудицией, глубиной мышления и красноречием обычно сдержанного и немногословного Линцера, его экспрессией и горячей заинтересованностью судьбами советской архитектуры. И это в его-то ссыльном положении.
- Ну... В тридцать седьмом году был съезд архитекторов. Мне довелось участвовать. В решении съезда было четко и ясно записано, что каждый советский архитектор должен быть проводником передовой индустриальной техники, должен овладеть этой техни¬кой, чтобы успешно сочетать высокое художественное и техническое качество сооружений, чтобы строить быстро, экономично, прочно и красиво. Это решение никто не отменял. Как и постановления Правительства о снижении стоимости строительства.
- А кто должен контролировать выполнение этого решения? - поставил следу¬ющий наводящий вопрос Игорь.
- Ну... вообще, существует главный архитектор города. Он должен определять типы домов, характер этажности, степень разнообразия города, учиты¬вать все особенности. Это тоже не делается.
“Не то, не о том речь ведете, - мысленно прерывал Игорь маститого нем¬ца. - Уводите в сторону от основного вопроса. Виляете. Вы скажите прямо, какую идеологию отражает наша архитектура, какой "великий перелом" в пар¬тии и государстве явился причиной перелома в архитектуре. Никогда не поверю, что вы не задумывались над этим и не понимаете этого. Если вдуматься в слова, которые любят бросать с трибуны всякие деятели от строительства и архитектуры: "Наша страна - великая стройка. И руководит этой стройкой величайший зодчий Истории - Сталин" - все станет на свои места. Здесь и ответ заложен. Так что дело не в главных архитекторах городов. Главный архитектор в лучшем случае может быть разрешит где-то снять с дворового фаса¬да аляповатую лепку. Политику они не определяют. Как и министры. Все они пешки, чиновники, проводники воли Главного Зодчего. А политика, идеология, как и во времена других самодержцев, отражает этап реакции. И проявляется не только в архитектуре, а и в литературе, в искусстве, философии”.
Сейчас Игорь добавил бы к этому еще естествознание и сослался бы на Эренбурга, правильно заметившего, что попытки остановить историю или заставить ее повернуть назад всегда были связаны с преследованием свободной мысли, с порабощением искусств и науки.
"Вот и вы крутитесь вокруг да около, - продолжал тогда Игорь мысленно корить Линцера, - потому что... лагерь близко, потому, что угодить туда - раз плюнуть. Не успеешь оглянуться и: "раньше жил против тюрьмы, а сей¬час живешь против своего дома".
И не удержался, чтобы не задать последний наводящий вопрос:
- Значит, можно вывести общее правило, согласно которому архитектура процветает только там и тогда, где и когда она является выражением демократизма общественной жизни? И тут же пожалел об этом каверзном вопросе, потому что Антон Карлович как-то сразу сник, даже вроде покраснел, покосился на Герке, Свету, и заторопился домой. В последующие дни разговоры между ними были только по делу...
Конечно, в сравнении с лекцией Линцера тирада парубка обладала в глазах Игоря куда меньшей взрывной силой, но попала в ту же струю. И юноша испытывал к обрусевшему хохлу теплую симпатию и благодарность. Кроме того, само по себе пребывание в доме комиссара Аверкова Игорева единомышленника имеет пикантную окраску, вроде подпольной типографии в подвале дома полицмейстера в предреволюционные годы.
Игорь ощутил себя пророком, центром своеобразной солнечной системы,
состоящей из таких незаурядных “планет”, как Одновол и Божич, Крикун и Линцер, Дробот и Козырь, Солянников и многие другие. Теперь к ним прибавился очень симпатичный “парубок моторный”.
Юношу распирало от жа¬жды деятельности, борьбы и, вместе с тем, он испытывал внутреннее беспокойство: не спасует ли перед таким "монбланом" разнохарактерных факторов, осмыслит ли их, даст ли им лад. Он почти физически ощущал, как неумолимо надвигаются на него, как статуи Командора, грозясь раздавить, расплющить своей тяжестью гигантские пирамиды из спрессованной бумаги с собранными им материалами.
"Но ведь для чего-то Первый “посланец судьбы” Пучков посвятил меня в свою систему сбора и систе¬матизации исходной информации, - сдерживал Игорь наступление "пирамид". - Это тоже можно считать очередными "подставленными плечами". Отсюда вытекает задача на ближайшее будущее: составить как можно белее подробное оглавление, на каждый параграф завести "дело" и накапливать "мэтэлыки". Вспомнил что-то - записал; увидел в газете – вырезал. И начинать нужно немедленно, се¬годня же, под видом подготовки к занятиям в политкружке, к лекции на агитпункте и так далее. Зная дотошность и добросовестность Зуева, никто этому не удивится и ничего неладного не заподозрит, хотя, возможно, и посмеется. Пока собирать можно в две-три папки без разбора, для конспирации, вместе с выписками из технических журналов, книг, с чертежами, и держать все это не в общежитии, а в ящиках рабочего стола. Потом появятся помощники, пер¬вая и главная - Милая Голубка, как Крупская у Ленина, друзья, в подавляющем большинстве, не пустозвоны – щелкоперы, а специалисты - физики, биологи, инженеры, архитекторы, толковые, эрудированные, энергичные ребята, "философы" и патриоты...
Взгляд Игоря упал на том Большой Советской Энциклопедии. "0, господи, - возликовал Избранник Судьбы. – Опять-таки Небо словно специально для меня послало как нельзя белее кстати это издание, где стараниями лучших умов страны собрано все, что накопила человеческая цивилизация за всю свою историю. И читать это можно вполне легально: кто может заподозрить в чем-нибудь нехорошем любознательного юношу, поглощающего в концентрированном виде плоды трудов человеческих!".
Он снял с полки увесистый том, раскрыл его и в самом начале наткнулся как раз на то, что нужно:
“Аббас 1, иранский шах, 1587 - 1628, крупный военачальник, незаурядный дипломат, строил дороги, мосты. Но был типичным восточным деспотом. Расправился со своими приближенными, даже детей собственных не щадил: старшего сына казнил, заподозрив в заговоре, а двух других сыновей ослепил...” Пожалуйста, бери эти слова, заменяй имена, ставь сюда Ивана, Петра, Иосифа. Так складывается тип, закономерность. А дальше пойдет установление причин и обстоятельств, порождающих явление, структура и организация общества, способствующие, благоприятствующие появлению деспотов. И тут же предмет для размышлений: какая должна быть общественная система, чтобы у главы государства качества военачальника, организатора, дипломата проявлялись в полную силу, а замашки диктатора, звериное нутро подавлялись.
Собственно, принципы, общие подходы к разработке такой системы уже известны. Они укладываются в два слова: “действие – противодействие”. Пусть человек по своей биологической природе зол и жесток, алчен и завистлив, коварен и лжив, пусть он весь соткан из пороков, пусть он рвется к власти - это его внутреннее дело, его помыслы, вожделения, побудительные причины и движущие силы. Нам до них дела нет, пока они гнездятся внутри особи. С парубком можно согласиться, что вытравить эти "пережитки", полученные изначально от предков, развитые в течение миллионов лет борьбой за существование и усиленные развращающим влиянием оборотной стороны цивилизации - дело безнадежное. Любые декреты, декларации и благочестивые проповеди здесь бессильны, хотя бы уже потому, что сами проповедники-пропагандисты из той же породы и напичканы греховными деяниями и помыслами до отказа. Но обуздать эти чудовища, заг¬нать поглубже в клетку, нейтрализовать - можно и нужно! Можно и нужно заставить добиваться своих заветных целей законными, легальными путями, в рамках определенных правил, как в боксе, к примеру. Бей соперника, проявляй силу и ловкость, рвись в чемпионы - пожалуйста! Только допустимыми средствами, на виду у всех, не применяя запрещенных приемов. А нарушил правила - немедленно срабатывает "противодействие". Это единственный реальный путь к спасению, думал он. Остальное все - утопия, пустое прожектерство... если еще за ними не скрывается злой умысел с целью водить за нос, обманывать народ.
Что касается организационных форм государственного устройства, то ничего лучшего, чем парламентская республика с противоборствующими правящей и оппозиционной партиями, разделением властей и профсоюзами, стоящими на страже интересов трудящихся, никто пока не придумал. Но, конечно, у нас существо системы должно быть иным, чем в буржуазных странах, поскольку не будет частной собственности...
Здесь Игорь спотк¬нулся. О частной собственности, являющейся источником эксплуатации, порождающей основное противоречие между формой производства и формой присвоения, не может быть и речи. Но, вместе с тем, так называемая общенародная собственность - тоже что-то не то... что-то неосязаемое, непостижимое, вроде бесконечности. Чья, например, собствен¬ность - цемент, который в изрядных количествах выгрузили прямо на зем¬лю и он весь пропал, а те, кто должен был его использовать, остались без работы? Чья собственность - лес, "столярка" и другие материалы, которые были оставлены без охраны и разворованы? Чья собственность – дорогие машины, которые годами не используются и ржавеют на открытом воздухе из-за отсутствия какой-то запчасти, иногда пустяшной, какую можно в трестовских мастерских за одну смену запросто выточить? Из чьих денег выплачивают зарплату квалифицированным рабочим, которые треть времени простаивают, а другую треть используются на подсобных работах? (Все эти факты приводились три дня назад на общетрестовской комсомольской конференции, куда Зуев был делегирован, и были весьма спокойно встречены присутствовавшими). Кому в убыток все башни и украшения, которые архитекторы обильно навешивают на дворовые фасады домов и даже промышленные сооружения? Выходит, общенародная - зна¬чит, ничья, бесхозная. Выходит, надо ее за кем-то закрепить. Выходит, принцип: "земля тем, кто ее обрабатывает" имеет резон. Но кто "обрабатывает" металлургический завод? Может, надо передать средства производства в руки профсоюзов? Может, "рабочая оппозиция" и "анархо-синдикалистские уклонисты" дело предлагали? В этом надо как следует разобраться.
"Но на то, чтобы со всем этим разобраться, десяти жизней не хватит", – всплеснул в отчаянии руками "двойник". - В сутках двадцать четыре часа. Примерно десять из них, если не больше, занимает работа с дорогой, семь-восемь - сон, два-три - еда, покупки и прочие бытовые мелочи. А еще есть научная работа, книги и газе¬ты, кино, баня, застолья, шахматы, собрания, агитпункт, письма и прочая суета сует... Под нажимом Светы ты приобрел абонемент на цикл из одиннадцати тематических концертов-лекций в филармонии под названием "Как слушать музыку". Их тоже жалко пропускать. Для главного дела времени и сил совсем не остается. Вот если бы посадили в Петропавловскую крепость и доставляли нужные материалы... - Игорь по-хорошему позавидовал Чернышевскому, которому царизм создал условия, упрятав в Алексеевский равелин. Только с нашим режимом опасно дело иметь: во-первых, не дадут писать, а заставят строить, а, во-вторых, вообще, скорее всего, "припаяют вышку". Но все-таки не дрейфь. Человек много может, как выяснил Солянников на войне, - поспешил подбодрить внутренний “товарищ”. - Не все так безнадежно. Да, время придется выкраивать с трудом, за счет других дел, возможно, и таких, которые доставляли бы тебе удовольствие и радость. Но ради цели осветить путь заблудшему стаду людскому многим стоит пожертвовать. Если хорошо поискать, резервы времени кое-какие есть. Надо ограничить круг знакомых, отказаться от пустопорожней болтовни, шахмат и многих других второстепенных занятий. Пусть за тобой закрепится слава ученого затворника, “забацанного” технаря-теоретика. Час безусловно можно выкроить каждый день на работе: что-то посмотреть в библиотеке, что-то выписать как будто для очередного занятия в политкружке. Это никого не удивит, все сотрудники свои общественные поручения, как правило, выполняют в рабочее время, успевая еще и личные дела делать. Вечером можно на час регулярно задерживаться в отделе, рассортировать, связать, записать. А по дороге на работу и домой кое-что продумать. А если два часа умножить на триста шестьдесят пять дней да еще лет на сорок-пятьдесят... Нет, де¬ла еще не так плохи. Надо только войти в колею. И начинать немедленно, сегодня же, в первую очередь записать лекцию Линцера, Одновола, потом постепенно все, что передумал и "открыл". Хорошо, что Добрецов уезжает. Хорошо, что Селеневичи уезжают и не за¬берут у тебя трех дней праздника. Все, что ни есть - к лучшему”...
Гость поднялся, поставил на место том Энциклопедии, пододвинул в центр стола конфеты, уложил на коробку автореферат, на обложке крупными цифрами написал: З-91-ОО, доб. 2-34. Проектный отдел. Потом вышел и слегка хлопнул дверью, подавая сигнал хозяевам. Тотчас по¬явился парубок.
- Уходишь? - Вопрос прозвучал виновато. Его можно было бы и не задавать, поскольку Игорь уже просунул руки в рукава кожаного пальто, но, видимо, зять Аверкова в этот момент думал о чем-то своем.
- В другой раз зайду.
- Жалко... Георгий Тимофеевич будет огорчен. Может, на праздники зайдешь? Заходи. А? Гостем будешь...
- Не знаю, как получится. Посмотрим... - Игорь надел фуражку и потянул¬ся к засову на двери.
- Давай, что ли, напоследок познакомимся... - Парубок протянул руку.
- Игорь. - Теплая ладонь и крепкое рукопожатие были ему приятны.
- Это мы знаем. А я Иван. Иван Чумак. А жена моя Машка, - он кивнул на дверь, из которой полминуты назад появился, Мария Георгиевна, как сам понимаешь. Иван да Марья в общем... Ну, бувай, - отпустил он пар¬ня. - Заходи, когда сможешь. Если понадобится что - не стесняйся. Что сможем...
- Спасибо. До свиданья. Интересно было поговорить.
- Бувай, и нас нэ забувай.
Игорь прикрыл за собой дверь, вышел на улицу, оглянулся, зафиксировал глазом зеленую краску забора и дома, промурлыкал на мотив песенки из кинофильма "Истребители": "зеленый дом, зеленый сад, прощальный взгляд", и зашагал к трамвайной остановке.
Знакомую фигуру Аверкова Игорь вырвал из сгустившихся сумерек, едва он свернул на перпендикулярную улицу, ведущую к главному проспекту поселка. Он забежал за угол и затаился, прислонясь к забору. Когда чета Аверковых свернула на свою улицу и вновь попала в поле зрения наблюдателя, сердце юноши учащенно забилось. На него нахлынула волна детских воспоминаний, давно забытых лиц, запахов, деталей госпитального быта. Если бы Георгий Тимофеевич был один, Игорь догнал бы комиссара, обнял и расцеловал. Но он был не один. Рядом с ним колыхалась на толстых, очевидно, больных ногах-колодках бесформенная туша необъятных размеров. Жена начмеда госпиталя, попутчица в эшелоне, рядом с ней выглядела бы изящной. Игорь долгим удивленно-сочувствующим взглядом провожал супружескую пару, пока она не скрылась за зе¬леной калиткой. Насколько он успел разглядеть, Георгий Тимофеевич внешне не очень изменился, не растолстел, не сгорбился. Но "кормилица"... Ее даже назвать женщиной можно лишь весьма условно.
Он постоял еще некоторое время в засаде, не двигаясь, даже затаив дыхание, с одной стороны, втайне надеясь, что Аверков, узнав о визите, бросится вдогонку, а, с дру¬гой стороны, боясь потерять нить интересного, с его точки зрения, ответвления основного русла философских рассуждений.
Конечно, Иван Чумак прав насчет животной сущности людей. Да, собственно, в этом нет ничего нового и ничего удивительного, поскольку вид гомо сапиенс входит составной частью, наряду с другими видами и отрядами, в класс млекопитающих и имеет вместе с другими "собратьями" общих предков. Силен у человека, как у представителя живого мира, и инстинкт продолжения рода. Он - пружина многих помыслов и действий каждой особи. Может быть, Фрейд не такой уж мракобес и идиот. Цивилизация выработала способы сдержать, обуздать безудержные порывы к прелюбодеянию. Есть и оборотная сторона цивилизации: гаремы, публичные дома... Но вот еще одна грань: в каком еще стаде или стае могла бы выжить такая самка-тумба? Какой самец возился бы с ней так, как еще полный сил и, естественно, желаний, Аверков? Это уже чисто человеческое. Здесь эгоизм подавлен, принесен в жертву долгу, то есть "правилам игры". У диких зверей правила какие-то внутристадные тоже, наверное, есть. Ведь приручение или дрессировка, в сущности, не что иное, как развитие в нужном направлении скрытых внутренних начал. Если бы этих начал совсем не было, создать их по-видимому нельзя было бы. У человека они развиты. Аверков принял на себя обязанность выполнять правила, смирился с ними. Они для него - осознанная необходимость. И он несет свой крест, как запряженная в телегу лошадь.
Но вот незадача: правоверных игроков среди нас не так уж много. Теоретически "правила игры" разработаны подробно и тщательно. А на практике большинство при первой возможности норовит их обойти, а выполняют единицы. Почему? Да потому, опять-таки, что не выработана эффективная пара: действие - противодействие, в данном случае прочность "узды" и сила искушения. Вопрос это, конечно, необычайно сложный. С одной стороны, принуждение в столь деликатном деле недопустимо. Для Катерины из "Грозы" Островского, к примеру, узда превратилась в удавку. Хорошо организованное общество этого допускать не должно. С другой стороны, нельзя и чересчур "ослабить вожжи". В гитлеровской армии, вероятно, служило немало солдат и офицеров, считавшихся и считавших себя добропорядочными людьми, до войны державших себя "в рамках". А на оккупированной территории, получив индульгенцию фюрера, они быстро распоясались. И только единицы, вроде опекуна Олечки Темниковой, сохранили человеческое лицо...
А, между прочим, так ли уж кристально чист Иван Чумак? В Педагогическом институте контингент в основном женский. На такого парубка, небось, не одна заглядывается. Так ли уж совсем не права Маша, когда “кипятится”? Может, нет дыма без огня?.. Да, общая мысль правильная. Только как это все должно выглядеть в жизни? Каким должен быть механизм "действие - противодействие"? Как срабатывать? По какому сигналу включаться? И, наконец, "а судьи кто?"
Игорь представил себе картину Суда Чести над членом ВКП(б) Аверковым Г.Т, обвиняющимся в моральной нечистоплотности. Судебное заседание происходит в шикарном Дворце Культуры соцгорода. Истец – Антонина Николаевна Аверкова, законная супруга. Она не поместилась в кресле и ей вынесли на сцену скамейку. Председательствует “штатный председатель” Зимелев. Обвинитель – могучий краснолицый полковник Тясто, за связь с которым перевели в другой лагерь известную до войны киноактрису. Защитники отсутствуют. Зал забит до отказа. Тут и Добрецов со своими “кадрами”, и “вольные” женщины, которые по ночам прятались в “заначках” строящегося прокатного цеха, чтобы днем насладиться любовью с заключенными, и многочисленные трестовские алиментщики. Славы в зале нет. Он с Васильком “забавляется” на складе матрацев Дома отдыха в Каштаке. Выступающие говорят правильные слова о коммунистической морали. И никто не посоветовал истице, чтоб она, чем корпеть над жалобами, лучше, даже заведуя столовой, не обжиралась, держалась в форме и не расплывалась до слоновьих размеров. Зуев попытался, но его грубо стащили с трибуны... Мария Чумак, тоже расплывшаяся после родов, сидит рядом с мамой и грозит своему Ивану, кивая на Тясто...
У Игоря заныло под ложечкой. Он заколебался в самих основах, фундамен¬те, казалось, "железных" своих построений. В самом деле, кто, кого и за что имеет право осуждать? Если "действие" выражается в насилии, принуждении, оскорблении и других опасных для членов общества деяниях, зафиксированных в Уголовном Кодексе - дело ясное. Закон, скажем, предусматривающий долгие сроки лишения свободы за изнасилование, находит у Зуева полную поддержку. Суду могут быть подвластны всяческие имущественные тяжбы, дела об алиментах. Но вторгаться с кнутом в тонкую и хрупкую личную, интимную сферу?.. Тут рукой подать до духовного порабощения, до средневековой инквизиции. Должно ли общество в лице каких-то своих представителей управлять этой сферой?"
"Опять замахнулся на необъятное? – придержал Игоря рассудительный "двойник". – Берись за то, к чему ты сроден". Ты явно сроден к наукам точным. За них и берись. Используй праздники на то, чтоб довести до кондиции рукопись книги. За это тебе многие проектировщики спасибо скажут".
“Ладно, - примирительно произнес Игорь, выходя из засады, - посмотрим. Пока надо, как намечено, час - два в день заниматься, накапливать “случаи”, систематизировать... Когда количество достигнет критической величины, оно, может быть, перейдет в качество. Время покажет. Оно - главный судья”.
Так, достигнув согласия со своим Альтер эго, но уже не испытывая прежнего рвения, побрел Зуев к трамваю с намерением, если удастся, сегодня, а нет - завтра, приступить к исполнению задуманного.









ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Ну, что, мальчики, присядем на дорогу, - вздохнула Любовь Афанасьевна Ломазова, опускаясь на единственный в комнате стул.
- Будет все в порядке, не беспокойтесь, - заверил ее Гоша Добрецов, занимая табуретку. Игорь сел на кровать. После полуминутного сосредоточенного молчания первым поднялся Гоша, натянул на уши шапку, взял в правую руку чемодан, а левой помахал Игорю. - Скоро вернусь. Все будет в порядке.
- Спасибо.
- Хороший парень, - похвалила Любовь Афанасьевна, когда Гоша тактично прикрыл за собой дверь, чтоб не мешать прощанию, - простецкий, добрый, открытый. И к тебе привязан.
Игорь промолчал. Многое в соседе его по-прежнему раздражало, но за время болезни Зуева во всей полноте проявились и хорошие качества Гоши. Казалось бы, он в первую очередь был заинтересован сплавить Игоря в больницу: тот и постоянным кашлем его тревожил, и женщин водить мешал. Да и вообще забот и хлопот доставлял массу. Но именно сосед первый воспротивился предложению врача госпитализировать больного, а потом уже его поддержали другие. Игорь не забыл этого, как и отношения к себе Гоши в последующем. Добрецов ходил за ним, как нянька, подхватывался ночью, кормил и поил, бегал за продуктами и лекарствами, а когда приехала мама, уступил ей свою койку, а сам перебрался в четырехкоечную комнату с беспокойными соседями, которые к тому же обкуривали его. 2-го января Гоша первый тепло поздравил Игоря с днем рождения и преподнес ему флакон одеколона. Игорь все это мотал на ус, намереваясь отплатить Гоше после выздоровления чем-то значительным и впечатляющим.
– Ну, сынок, до свидания. Надеюсь, до скорого. Думаю, что Станислав сдержит слово. Будем ждать тебя с нетерпением. А пока береги себя. Главнее, тепло одевайся. С легкими, Гарик, шутить опасно, они теперь у тебя с порчинкой, чуть что, воспаление может повториться. И хоть изредка пиши и звони родителям...
– Постараюсь, мама... Обещаю. И не изредка. До свидания. Папе, Котику, тете Клаве, всем большой привет.
- Конечно, передам. И все расскажу подробно. - Любовь Афанасьевна наклонилась к сыну, чтоб он не поднимался с кровати, и расцеловала его в обе щеки. - И ты, сынок, передай своим приятелям привет. Тут собралось на удивление мно¬го хороших, отзывчивых людей. Такое впечатление, что их здесь вообще много больше, чем у нас. Ну, еще раз - до свидания. И, еще раз, помни, что надо беречься простуды.
Мама поправила теплый платок на голове, концы платка аккуратно заправила за полу и под воротник каракулевой шубы, машинально глянула в огрызок зеркала на тумбочке, на часы, помахала рукой и скрылась за дверью. Игорь еще с минуту посидел на кровати в той же позе, как бы колеблясь, лечь ли ему, или подняться и приняться за какое-нибудь дело, потом, как был в лыжных байковых брюках, меховой безрукавке (подарок сотрудников ко дню рождения), шерстяных носках, сбросив только мягкие сапоги-пимы (подарок Селеневичей), забрался под одеяло. Он чувствовал себя слабым и усталым, впервые со дня болезни проведя около двух часов на ногах. Мозг работал "на малых оборотах". А из-за двери, которая только что закралась за мамой, повеяло холодом одиночества. Комната показалась пустой и неуютной, как и вся жизнь здесь. Да, констатировал он про себя, жизнь как бы свернула со столбовой дороги, стала серой, суетной.
"Ну, что я успел здесь за последние месяцы? - спраши¬вал он себя с укором. - Какой отчет мог бы дать, к примеру, Голубке? Ну, тщательно выправил рукопись (на это ушло пять-шесть плотных вечеров). Ну, "вытянул" избирательную кампанию. Ну, участок похвалили районные начальники. Ну, на партийном собрании управления треста Зимелев воздал мне должное. Но ведь в принципе это совершенно никому не было нужно и никакой пользы ни¬кому не принесло. Стоило ли ради пустой формы убить два месяца такой короткой жизни на зряшные хлопоты: писать на кальке крупными буквами объяв¬ления о "мероприятиях" на агитпункте, бегать с ними в светокопию, резать синьки, раздавать агитаторам, напоминать ежедневно выделяемым дежурным, чтоб не забыли об этой своей обязанности, вовремя явились и отметились в журнале, таскать на агитпункт газеты и журналы, орга¬низовывать всякие лекции и встречи, добиваться, чтобы на них присутство¬вали не только агитаторы, но и избиратели, и так далее, и тому подобное. Стоило ли из-за этой ерундистики запустить основную работу и ни на шаг не продвинуться к достижению основной цели жизни - созданию нового классического "Что делать?". Не глупость ли это беспросветная?"
“Да, - согласился внутренний напарник, - глупость, трясина, и именно беспросветная, в том еще смысле, что конца подобной суете не видно, она перманентна. 17 декабря прошли выборы в местные советы, а на 18 февраля уже назначены следующие, в Верховный Совет республики”.
"Нашел дурака", - мысленно огрызнулся Игорь в адрес Зимелева, но тут же, справедливости ради, переадресовал уп¬рек себе, ибо это он сам, по собственной инициативе, дейс¬твовал по принципу: "заставь дурня богу молиться, так он и лоб разобьет". Ведь знал же свой дурацкий характер, значит, надо было наотрез отказать¬ся. А так, может быть, не только убил зря драгоценное время, но еще, чего доброго, отрезал себе путь домой, ибо какой же смысл Зимелеву отпус¬кать такого "дурака", тем более, что закон на его стороне: молодой специалист должен три года отработать... Игоря даже пот прошиб от такой перспективы. "Три года, - ужаснулся он, то есть, осталось еще в семь раз больше времени, чем он провел здесь. Остается уповать на Селеневича. Вчера вечером, прощаясь с Любовью Афанасьевной, Станислав снова на полном серьезе заверил ее в том, что не позднее Октябрьских праздников сын будет дома. Оценив положение и "вес" своего друга, Игорь с удовлетворением отметил, что в его устах подобное заверение не выгладит беспочвенным.
Действительно, самый молодой начальник самого крупного в тресте строительного управления сейчас, что называется, на крутом подъеме. Конечно, если разобраться строго, основная заслуга в том, что возглавляемое Селеневичем управление в последнее время заработало лучше, принадлежит не начальнику, а главному инженеру Полоцкому, цепкие и опытные руки которого теперь развязал начальник. Слава в техническую часть не вмешивается, а только внимательно присматривается к тому, что и как делает главный. А тот, освободившись от пут и обидной мелочной опеки бывшего начальника, развернулся, как говорится, во всю ширь. С другой стороны, великий блатмейстер Селеневич надежно прикрывает Полоцкого, достает из-под земли что нужно, договаривается и улаживает неприятности с кем нужно. Такой альянс оказался весьма плодотворным. А лавры достаются в первую очередь Селеневичу. Формулировка "с приходом нового начальника" перед перечислением, хоть и скромных пока, но все же успехов управления, уже не раз фигурировала в докладах и даже в многотиражке. Теперь Станислав по долгу службы часто общается с руководством треста, а с Плетневым, который после назначения управляющего Дементьева начальником главка и перемещения главного инженера Щербины на должность управляющего, сел в кресло главного инженера, можно сказать, дружит. По дороге из Харькова сюда Селеневичи несколько дней пробыли в Москве, Слава заходил в министерство к Дементьеву, тот отнесся к молодому выдвиженцу благосклонно - помог что-то "выбить" у заместителя министра.
Решать вопрос о переводе Зуева тоже будет фактически Дементьев. Это благоприятные факторы. Но Зимелев в тресте тоже вес имеет. Захочет ли трестовское начальство действовать наперекор ему? Кто победит в этом "перетягивании каната"? И до осени еще очень далеко. Мало ли какие непредвиденные события могут произойти: перемещения всякие, аварии, несчастные случаи, за которые снимают и даже судят начальников всех рангов... Может, лучше было бы завалить избирательную кампанию, чтоб Зимелев отстал раз и навсегда? Чем это грозило бы? Ну, дали бы выговор по комсомольской линии. Не беда. Потом, учитывая выдающиеся успехи молодого специалиста в основной работе, его творчество и усердие, выговор сняли бы. Подумаешь, не крестить же детей с Зимелевым. Придется ли еще когда-нибудь в жизни встретиться? А отпустил бы с большей легкостью, так как инженер любой квалификации для него представляет значительно меньшую ценность, чем руководитель агитпункта. Но... подвела "зуевская порода", не позволяющая делать что-либо плохо, вполсилы, спустя рукава, даже такую ни уму ни сердцу работу, как агитпунктовскую, даже если усердие идет во вред себе. В результате - тревожная неопределенность, пустопорожняя трата времени и сил. А тут еще эта изнурительная болезнь с высокой температурой и почти непрерывным лающим кашлем...
Игорь повернулся на бок и закрыл глаза в надежде забыться и заснуть, но в этот момент раздался стук в дверь.
- Да, - вяло откликнулся больной. Перспектива поддерживать беседу с очередным визитером или играть в шахматы не очень обрадовала его. Однако на пороге появился шофер Василек.
- Приказано доставить мамашу на станцию, - вытянувшись отрапортовал вошедший. - Станислав Кириллович велел передать, что собирался сам проводить, да грехи не пускают. Куда-то срочно вызвали.
- Минут пять, как вышла. Пошла к трамваю.
- Понято. - Шофер круто повернулся и, не попрощавшись, устремился вдогонку. Игорь проводил благодарным взглядом Посланца Дружбы. На душе стало легко, тиски неуверенности и сомнений разжались. Слава еще раз продемонстрировал, что он верный и внимательный друг. Это было приятно и обнадеживало. Впрочем, Игорю грех жаловаться на недостаток внимания к своей особе со стороны челябинских знакомых и сослуживцев. Скорее, наоборот. Если уж жаловаться, то на избыток внимания, которое порой становилось ему в тягость, утомляло, лишало покоя и отдыха. Создавалось впечатление, что посещать больного Зуева, обхаживать, развлекать его, стало модой, что люди соревнуются между собой за "перевыполне¬ние плана" визитов и добрых услуг. Иногда одновременно собирались два-три посетителя. А в день рождения ввалилось сразу шестеро сотрудников отдела со своими продуктами и выпивкой во главе с Герке. Такое повышенное внимание, с одной стороны, льстило его самолюбию, а с другой стороны, удивляло: неужели им больше нечего делать? Ну, пришел один, проведал, что-то принес, что-то помог сделать, посидел минут десять, и ушел по своим делам. Зачем ходить просто так и долго просиживать? Лучше бы книг побольше носили и оставляли время читать.
До этого момента Игорь, как и Любовь Афанасьевна, считал подобную бесцельную трату времени на просиживание у постели больного извинительной странностью отзывчивых добрых людей, которые, по необъяснимой случайно¬сти, сконцентрировались в соцгороде. Теперь с чувством гордости удостоверился еще раз, что дело не столько в окружающих, сколько в нем самом. Не ко всякому больному было бы проявлено та¬кое внимание. Это он, Игорь, пробудил в окружающих добрые чувства, толь¬ко не лирой, как Пушкин, а делом, точнее, отношением к делу, ко всякой порученной или добровольно принятой на себя работе, причем пробудил не какие-то абстрактные добрые, прекраснодушные чувства, а конкретное чувство долга. Вот где собака зарыта. В зуевской породе. Он, носитель этой "породы", вызывает отклик в душах, не потерявших способность воспринимать "сигналы", своеобразную люминесценцию. Это "свечение" он точно так же вызывал бы и у других людей, и в другом городе. И тогда мама сказала бы, что в том месте сконцентрировались отзывчивые внимательные люди. Игорю эта мысль была приятна, но внутренний критик не дал долго ею тешить¬ся. "Значит, мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог, он уважать себя заставил...", - не преминул съязвить он. То, что "двойник" всегда включался, когда Игорь перед самим собой подчеркивал свою исклю¬чительность, чтобы вовремя сбить спесь, тоже представлялось ему хорошим, полезным качеством "зуевской породы", В дискуссиях с проницательным и посвященным во все тайны оппонентом родилось немало "открытий".
"Ну и что? Выходит, заставил. Только более благородным и эффективным, чем пушкинский дядя, средством. Там все "уважение" зиждилось на жажде наследст¬ва. Поэтому: "...боже мой, какая скука". А тут пожалуйста - отбоя нет от добровольцев "полуживого забавлять, ему подушки поправлять". Притом без всякой для себя выгоды".
“Двойник” в знак согласия промолчал, а Игорь, как всегда, сделав "открытие", пусть даже давно известное, но неожиданно заблестевшее новой гранью, принялся разрабатывать "пласт" вглубь и вширь, обобщая и детализируя, формулируя и подкрепляя общие положения примерами и ссылками на авторитеты.
"Человек - существо невероятно сложное, - ломился он в открытую дверь, убеждая поочередно то Любовь Афанасьевну, то Ивана Чумака, то Альберта Солянникова. - В нем заложено одновременно великое множество начал - хороших и плохих, добрых и злых, животных и "божественных", обусловленных и тем, что связывает его с "братьями по классу млекопитающих", и тем, что коренным обра¬зом отличает его от таких "собратьев". Какое из этого множества начал каким-либо внешним воздействием разбередишь, какую струну тронешь, такую "мелодию" тебе и сыграют. В народе не зря говорят: как аукнется, так и откликнется; что посеешь, то и пожнешь. Но что, как и когда "сеять"? Какой "агроном" научит?
"Есть такой агроном, - ответил сам себе Зуев. - Великий философ Кант. 0н провозгласил принципом своей жизни поступать так, чтобы его поведение могло служить образцом для всех. Предельно ясно. Меня этому учить не надо. У меня кантовский "категорический императив" заложен в "породе". Он оказал влияние и на Артема Ишутина, партнера старого немца по шахматам, похожего лицом на Кирова и Тито”.
Ишутин - яркий пример сложной, двойственной природы человека. Если судить по внешним проявлениям, Артем - концентрат отрицательных начал: забулдыга и хулиган, циник и бездельник. Из-за него, собственно, Игорь и заболел. В день выборов Ишутин в подпитии перед окнами избирательного участка затеял драку (он почти всегда буянил, когда выпивал, а пил почти всегда, когда не играл в шахматы, так что "расписание" его драк милиции было известно, но обычно это случалось вечерами, а 17 декабря началось средь бела дня). Игорь вместе с несколькими членами участковой избирательной комиссии выскочил без пальто и шапки разнимать дерущихся, конеч¬но, оказался в самой гуще потасовки, в пылу борьбы кто-то ненароком задел его кулаком по носу, пошла кровь, он стал прикладывать снег к переносице, на все это ушло в общей сложности минут десять. А ночью он почувст¬вовал жар...
Формально Игорь не был знаком с Ишутиным, не здоровался с ним и никог¬да двух слов ему не сказал. Кто доложил Артему о случившемся, он не допытывался, но только в последний день уходящего года, когда в ответ на стук в дверь Игорь, проглотив пищу (он как раз доедал приготовленную Светой гречневую кашу с молоком), крикнул "войдите", в комнату протиснулся Киров-Тито. В летной куртке, кубанке, с шахматами и свертком в руках он выглядел одновременно лихо и смущенно. В свертке, который Артем молча положил на тумбочку, оказались десяток мандаринов и два лимона.
- Хотел вот разобрать, если не возражаешь, парочку задачек, - произнес Артем, остановившись в дверях.
- Ладно. Раздевайся, - согласился улыбнувшись Игорь, понимая, что дело тут не в задачках. Гость молча подождал, пока больной доел, убрал за ним посуду, очистил место на табуретке, взял стул себе, расставил фигуры по памяти. - Белые начинают и выигрывают. Попробуй-ка ты за белых, - предложил он. Игорь пробовал, но всякий раз черным удавалось добиться ничьей... пока Артем не подсказал неожиданный вариант с двумя жертвами. В следующей задаче Игорь уже сам начинал с жертв, но тоже без подсказки не справился. Так они просидели почти час, ни о чем другом, кроме шахматных коллизий не разговаривали, и расстались добрыми знакомыми. Потом Артем заходил еще два раза, все с новыми трудными задачками и неизменно абсолютно трезвый. Но внутренний мир его, прошлая жизнь, "история болезни" оставались для Игоря загадкой. За три "сеанса" он узнал только, что до войны Артем с матерью жил в Киеве, был пай-мальчиком, подающим надежды шахматным дарованием, хорошо учился, собирался поступать в университет. В 41-м году закончил девять классов и ушел в армию добровольно.
О своей ратной службе он не проронил ни слова, а на прямой вопрос Любови Афанасьевны на каком фронте воевал, процедил сквозь зубы: "в особом десантном отряде при Ставке", и сжал губы, давая понять, что задавать дополнительные вопросы бесполезно. "Где его отец? Жива ли мать? Есть ли другие родственники? Как попал на Урал и дошел до жизни такой?". Эти вопросы Игорь обычно ставил сам себе, причем не в часы, когда они молча корпели над шахматными головоломками, а по ночам, ворочаясь в постели и кашляя. Юноше льстило внимание человека, овеянного тайной. Артем рисовался ему отважным героем захватывающего приключенческого фильма, одновременно гра¬фом Монте-Кристо и легендарным советским разведчиком Кузнецовым. Себя в таких грезах Игорь наделял чертами Гамлета и Дон-Кихота.
Сейчас, смежив веки, больной снова вяло перебрал в уме сложившиеся ле¬генды и, как это у него часто бывало, неожиданно для себя сделал "открытие", увидел жизнь и приключения Артема в новом ракурсе, без пелены таинственности. Мгновенно сложился образ человека, его биография. В глав¬ных своих чертах "история болезни" Ишутина выглядела так.
Жил-был во славном граде Киеве пай-мальчик: серьезный, тихий, прилежный. Ему прочили карьеру ученого и шахматиста, вроде Ласкера или Ботвинника. Война круто деформировала весь уклад жития отрока, вырвала из привычной среды, поставила в условия чрезвычайные. От юноши потребовались в новой обстановке совершенно иные качества: мужество, сила, отвага. Раньше эти природные данные дремали в нем, а в новых обстоятельствах проявились в полной мере. Пай-мальчик переродился, выдержал испытания, оказался на вы¬соте. Он свершил нечто значительное, занял видное положение, приобрел авторитет у начальников и товарищей. Его отмечали, награждали, ставили в пример. Одним словом, он был на виду и очень скоро свыкся с этим. Но после ранения (между прочим, на Большую землю раненого Артема, как он случайно обмолвился, доставила откуда-то из немецкого тыла прославленная летчица Валентина Гризодубова) он был "выбит из седла", на "гражданке" из чрезвычайных условий попал в обычные, где нужны не отчаянная смелость, не готовность жертвовать собой, а квалификация, терпение, уме¬ние лавировать среди скал и подводных камней. И тут он "сел на мель". Во второй раз не сумел перестроиться. В отличие от Станислава, для которого переход на мирные рельсы прошел естественно и безболезненно, Ишутин из героя перейти на положение ученика не смог. И "сломался", мигом превратившись из подававшего надежды юноши в пенсионера, доживающего отпущенные ему годы. В свои двадцать шесть лет он предстал перед Игорем человеком, главные события жизни которого уже позади. Но молодость, сила, тщеславие, здоровье берут свое, ищут выхода. Вот Артем и пытается заявить о себе, утвердить себя, выделится из серой массы, обратить на себя внимание "геройством" на улицах соцгорода. А единственное, что связывает его с прошлым, с милым далеким детством - это шахматы...
Игорь широко открыл глаза и вытянулся на койке. Открытие представлялось ему сенсационным. Артем - обиженный, надломленный, необузданный, горячий, но открытый и чест¬ный человек, - продолжал Игорь разматывать узел. Он слышал от Татевосяна, что в ответ на отмену платы за ордена Ишутин выбросил свои "бляшки" в окно. Такой жест протеста заслуженного воина, как и своеобразное извинение перед Зуевым свидетельствуют, считал будущий теоретик марксизма, что попой¬ки и драки не убили окончательно в заблудшей овце благородных движений души. Вместе с тем, подозревал Игорь, на поведении Ишутина сказались и какие-то промахи "властей". По-видимому, Артем ждал от них помимо пенсии еще внимания и участия. А они отнеслись к нему бездушно, как к Николаю Дроботу, оставив его на произвол судьбы. Значит, не все еще потеряно. Диагноз поставлен, можно приступать к лечению. Лекарство Игорю известно: внимание и личный пример. Игорь почувствовал в себе силы и отныне посчитал своим долгом вытащить Артема из трясины. Перед ним маячил поучительный пример еще одного противоречивого и сложного характера, бесценного на войне и беспомощного в омуте гражданской жизни, пример мужа Юлии Шерстовой, последней возлюбленной Селеневича. Собственно, судьба этого несчаст¬ного, у которого в трудные моменты тоже не нашлось поводыря, и дала Игорю ключ к разгадке "тайны Ишутина".
Миха, как называет Слава 54-летнего Михаила Алексеевича, по¬добно Ишутину, в молодости вкусил от древа воинской славы. Во время граж¬данской войны он быстро выдвинулся, командовал полком и даже бригадой, полу¬чил сабельный удар в голову и орден Красного Знамени на грудь. После войны был назначен директором какой-то фабрики, женился на красивой артистке. Перед ним открывалось светлое будущее. Но руководящая работа на "гражданке" оказалась ему не по плечу. Он был прямолинеен и доверчив, "отцом солдатам", но не искушённым в тонкостях производства и бухгалтерских премудростей. В резуль¬тате какие-то махинаторы, свившие себе гнездо на фабрике, "подвели его под монастырь" (Игорь допускал, впрочем, что директору тоже кое-что пе¬репадало, он знал о махинациях, покровительствовал мошенникам, обеспечивая артистке "красивую жизнь"). Основных виновников осудили, а Михаила Алексеевича, как героя войны, помиловали, но сняли с работы и исключили из партии. Ни к какой работе, кроме ратной, бывший командир приспособлен не был, никто им не интересовался, жена бросила, он опустился, питался чем бог пошлет, нанимался то сторожем, то "вышибалой" в ресторане, но нигде долго не задерживался.
Кто знает, что бы с ним было дальше и сколько он бы еще протянул, если бы не война. На фронт он ушел в первые же дни добровольно рядовым (документы свои по пьянке потерял, а орден вызывал только подозрения) и там снова пробудились заложенные в нем добрые начала и командирские таланты. В критической ситуации он принял командование полком, вывел часть из окружения (выбрал направление для немцев неожиданное, обмотал колеса телег какими-то тряпками, применил много других хитростей), был произведен в офи¬церы, умело командовал батальоном и полком, неоднократно отмечался и награждался, в результате ранения и контузии ослеп, потом зрение немного восстановилось, он вышел в отставку в звании подполковника. И тут, осев на родине новой жены, в Челябинске, снова, вырванный из военной стихии, впал в полную беспомощность, как выброшенная на берег рыба. Так на попечении 35-летнего врача Юлии Климентьевны Шерстовой оказались два иждивенца: малолетний сын и ни к чему не приспособленный, но с большими претензиями на роль главы и хозяина дома (и к тому же не дурак выпить) старый муж, жертва стечения обстоятельств, одной с Артемом "болезни".
Станислав ничего не рассказывал лучшему другу про свою Юлю, не упоминал никогда ее имени. Наверное, Игорь так и покинул бы Челябинск, не познакомившись с ней, да несчастье помогло.
Первые дни болезнь, несмотря на высокую температуру и на не вызывающий сомнения диагноз: пневмония, ни у кого из окружающих опасений не вызыва¬ла. Парень, мол, молодой, здоровый, выдюжит. Но прошла неделя, состоя¬ние больного не улучшилось, температура не опускалась ниже 39 градусов, кашель усиливался, а прописываемые лекарства не помогали. И тут друзья и сослуживцы забеспокоились. Установили дежурства, позвонили в Харьков. Ма¬ма немедленно не смогла выехать из-за болезни отца (жестокий радикулит) и тети Клавы (сердце). Каждый вечер Станислав передавал родителям по те¬лефону бюллетень о состоянии здоровья Игоря и получал указания. Однако надо было предпри¬нимать что-то на месте. Стали искать знакомых среди профессорско-преподавательского состава мединститута. Но везти к ним больного нужно было, имея на руках рентгеновский снимок. Пришлось Селеневичу "рассекретить" Юлю, врача-рентгенолога госпиталя восстановительной хирургии. Юлия Климентьевна проявила к другу возлюбленного максимум внимания и, в свою очередь, произвела на пациента очень приятное впечатление.
Красивой ее назвать нельзя. Она не напоминает феерическую хозяйку медной горы с комплексом женских чар Лары Барсуковой и Киры Мезенцевой, какой Игорь представлял себе зазнобу Станислава. Но во всем ее облике сквозила такая душевность, мягкость, доброжелательность, лицо ее озаряла такая милая улыбка, что юноша сразу проникся к ней дружеской симпатией, великодушно простил ей супружескую неверность, безоговорочно поверил ей, принял ее, как врача и человека. И воздал должное вкусу Селеневича, выбравшего в качестве долговременной "кадры" эту скромную неброскую женщину бальзаковского возраста. В том, что Юля не ординарная переходящая "кадра", а зазноба (под этим словом Игорь понимал любимую без кавычек женщину), сделавшая Славу патриотом Урала и знатоком красот края, существование которой он "вычислил" в первые минуты общения с Селеневичем на уральской земле, сомнений быть не могло. Когда Слава привез больного в госпиталь, влюбленные обменя¬лись нежно-восхищенными взглядами. Эти взгляды и заставили Игоря посмот¬реть на доктора другими глазами, ибо на его памяти еще не было случая, чтобы Станислав смотрел на женщину не плотоядно, не оценивающе, не взгля¬дом превосходства, а нежно. И пока Юлия Климентьевна внимательно всматривалась в грудную клетку больного, разворачивала его то в одну, то в дру¬гую сторону, заставляя многократно вдыхать и задерживать дыхание, и что-то бурчала насчет сомнительных затемнений, Игорь, всячески силясь не ме¬шать врачу кашлем, представлял ее совеем в другой обстановке - встречающей рассвет на вершине Ильмен-тау в объятиях Селеневича... Потом Слава поведал историю жизни Михи и печальной судьбы необыкновенной женщины, добровольно, из жалости, обрекшей себя на муки с человеком, от которого пользы, как с козла молока, а вреда как от бешеного буйвола.
Игорь тоже до своего сегодняшнего открытия смотрел на Юлию глазами Станислава как на жертву собственного человеколюбия, как на святую, великомуче¬ницу, типа Лены Ходак и Наташи Бевзюк. Теперь, отталкиваясь от результатов сравнительного анализа судеб Артема и Михи в свете диалектического подхода к природе че¬ловека, несколько иначе он расценил и подвижничество военврача. В госпи¬тале она, вероятно, все-таки пожалела горемыку, признал Игорь исходную посылку Славы. Но такой ли это великий подвиг? Тогда проявление жалости подобным образом было массовым и естественным. Это с одной стороны. А с другой стороны, относительно целый мужчина, то есть с руками, ногами и глазами хоть что-то различающими вокруг, в войну ценился женщинами на вес золота. С Виталием Хрусталевым и Андреем Жуковиным его не срав¬нишь, Ну, были у него неприятности, ну, оступился, однако возродился же на войне, как птица Феникс из пепла, стал солидным, уважаемым офицером. Юлия вполне вправе была строить радужные планы, рассчитывать, что ее Миха извлек урок, сделал выводы и найдет свое место в мирной жизни, станет опорой семьи, скажем, районным военкомом или чиновником на теплом месте. В такой трактовке жертва капитана медицинской службы не представлялась Игорю столь "высокопробной", как, к примеру, замужество юной целомудренной красавицы Лены Ходак, связавшей свою жизнь со слепым парнем без всяких видов на будущее. Впрочем, то обстоятельство, что подполковник ходил без костылей, никоим образом тень на Юлю в глазах Игоря не бросало, поводов для обвинений в неискренности или каких-либо других грехах не давало. Он даже допускал, что у такого мягкого женственного доктора мог быть выбор, и что именно из чувства жалости она предпочла нервного"изношенного Миху более молодым и приспособленным. Это был ее актив в глазах Зуева.
А вот дальше... Почему не постаралась приспособить "выброшенную на берег рыбу" к какому-нибудь посильному делу, где военная кос¬точка была бы полезной? Почему позволила опуститься? Неужели такая слепая, что не видела, как близкий человек на глазах погружается в трясину? Нет, сам себе отве¬тил Игорь, не слепая и не дура, а сложная и противоречивая натура...
При первом знакомстве с Юлией в рентгенкабинете больной Зуев подслушал обрывок ее разговора со Славой. "...Ты знаешь, я нашла ключ к его серд¬цу, - радостно сообщила Шерстова Селеневичу, - это детская железная доро¬га. Она недавно у нас открылась, мы проехались только один раз, но впе¬чатление неизгладимое. Сам он почему-то не догадался попроситься, но ког¬да я случайно заговорила, буквально загорелся. Я обещала похлопотать, ес¬ли он будет послушным, чтоб его весной взяли дежурным по перрону... там мальчик стоял в красной шапке, постарше, наверное, уже школьник, но Ва¬лька этого не заметил. Пока действует безотказно. Стал шелковый. Надол¬го ли?". Игорь сообразил, что речь шла о сыне, и тут же поймал Юлю на слове, учинил допрос и припер к стенке. "Ага, к сыну, значит, сумела най¬ти ключ, а к мужу нет. Почему?" И сам ответил: "Очень просто. Не нашла потому, что не искала. А не искала потому, что не любит его".
"Но где ж тут логика? - встрепенулся внутренний оппонент. - Ведь если муж был бы пристроен, если б они жили нормально, ей было бы лучше. Что же, она во вред себе действует?"
"Бывает, - сообразил Игорь, - то есть она не считает, что действует себе во вред. Просто раньше звучали одни струны души, теперь другие. Снача¬ла пожалела, потом каждый увидел, что ничего общего с другим супругом нет, и стал жить своей жизнью. Как, к примеру, отец Крикуна со своей красавицей Нехамой. Как, возможно, Альберт Солянников со своей миловидной чешкой. Таких поздних прозрений бывает сколько угодно. Спросишь: почему не расходятся? Причин, наверное, очень много, общих и частных, типичных и индивидуальных. Почему, скажем, Пучков не расходится со своей мегерой? Если б не война, дядя Паша никогда б не оставил тетю Клаву, хотя у них тоже было очень мало общего, даже ребенка не завели. Конечно, если бы Станислав предложил Юле руку, она ушла б от Михи сию минуту. А так... Во-первых, трудно преодолеть инерцию. Во-вторых, все-таки ей еще Миху, по-видимому немножечко жалко. Так он хоть сыт, в чистом ходит, а без нее, гладишь, под забором околеет. В-третьих, хоть духовной общности нет, но "прикрытие" имеется, видимость, что все "как у людей"...
Игорю собственная аргументация представлялась очень веской, мудрой и глубокой. И он, увлекаясь игрой, продолжал мысленно загибать пальцы. "В-четвертых, не исключено, что Юля принадлежит к тому типу женщин, не столь уж редкому, как он предполагает, которым даже нравится "нести крест", причислять себя к лику святых великомучениц. Она жалеет себя, испытывает от этого своеобразное удовольствие, удовлетворение. В-пятых, кто знает, не све¬тись над ее головой нимб великомученицы, дождалась бы она когда-нибудь нежности от Селеневича? И, наконец, в-шестых, "крест" является для нее оправданием супружеской неверности.
Игорь перевел дух, победоносно взирая на притихшего внутреннего адвоката: так-то, брат. Вот что значит умело применить диалектический метод. Что называется, без рентгеновского аппарата высветил душу доктора, все "затемнения" выведал.
"Ну и что? Какие из этого следуют выводы?" - На сей раз глаза незримого оппонента засветились насмешливо-победным блеском. И поставили Игоря в тупик. Ответ так сразу не находился, хотя интуиция подсказывала ему, что он висит в воздухе. Он задержал дыхание в поисках подкреплений. Ему очень захотелось поделиться своими новыми открытиями в науке человекове¬дения с кем-нибудь опытным и мудрым, получить у него поддержку, чтобы этот авторитетный некто сказал про Зуева, как Лермонтов про Пушкина: "он, с юных лет постигнувший людей..."
Он зажмурил глаза и перед ним всплыла фигура Крикуна в белой рубашке, домашних брюках и мягких тапочках, утопающая в кожаном кресле, какой она запомнилась ему при прощании перед отъездом к месту назначения. Профессор в тот вечер потчевал молодого гостя фруктами и рассказами про Веру Холодную, которые Игорь, конечно, почти дословно запомнил. Превращение недавней кино-золушки в кино-королеву произошло с такой головокружительной быстротой, что в привычные рамки не укладывается. Актриса, словно взмахом волшебной палочки, вызвала своего рода массовый психоз. Шла мировая война. Россия была беременна революцией. А люди ломились в кинотеатры. Однажды в Харькове в длиннющей очереди у кассы прошел слух, что кого-то пропустили без очереди. В толпе тотчас проснулись звериные инстинкты, и она буквально разнесла кинотеатр. Почему? Конечно, Холодная (это ее настоящая фамилия по мужу, отнюдь не характеризующая ее темперамент) была красива и грациозна. Но только ли этим взяла? Она не играла коронованных особ или девиц-кавалеристов. Она не входила в горящие избы и не останавливала коней на скаку. Она не проповедовала. Она не учила жить. Ее героинями были обыкновенные женщины с непростыми, порой надломленными, а то и трагическими судьбами. И она умела заставить зрителей сопереживать им, забывать свои беды и проблемы. Люди пропускали через свое сердце те волны, которые актриса излучала с экрана, и что-то для себя важное, сокровенное, решали. Зрители во время сеанса испытывали эмоции подобные тем, какие испытывают верующие в храме. И уходили просветленные, как после причащения или исповеди. Уже в очереди за билетами они, предвкушая это состояние, пребывали в состоянии транса. Потому так темпераментно отреагировали на святотатство дирекции кинотеатра.
Игорь чувствовал, что где-то здесь лежит ответ на провокационный вопрос внутреннего “злого мальчика”. И сердце его больно сжалось. Что Игорь сейчас отдал бы за возможность продолжить тот вечерний “треп”, за похвальный отзыв старого маститого хирурга о своих аналитических способностях! Но такая возможность утеряна навсег¬да, Исай Борисович умер. Печальную эту весть Любовь Афанасьевна на сей раз поведала сыну не в первый день и не сразу, как в свое время о замужестве Киры, а после подготовки, позолотив пилюлю рас¬сказом о поведении профессора во время последней болезни, и только потом разъяснила, что означали слова "последняя болезнь".
Люди умирают, как и живут, по-разному, анализировал Игорь, переваривая заново услышанное тогда от матери. Поведение на смертном одре - одно из "зеркал души". В этом зеркале ярко отразилось величие Пушкина–человека. Академик Павлов до последнего вздоха диктовал сотрудникам свои ощущения при расставании с жизнью, то есть работал. Крикун, готовясь отойти в лучший мир, не касался вопросов медицины, а занимал дежуривших у его постели учеников беседами о театральном искусстве, выявив при этом незаурядные способности театроведа и критика. Он имел собственное мнение по основополагающим направлениям развития сценического искусства, аргументировано не принимал позиций Художественного театра, хва¬лил великую Комиссаржевскую, сбежавшую от тирании Станиславского (исключение де¬лал лишь в отношении постановки "Дней Турбиных"). Детально и профессио¬нально разбирал манеру игры таких корифеев, как Федотова и Ермолова, Коонен и Дузе, режиссерские просчеты и находки Мейерхольда и Курбаса, давал остроумные меткие характеристики "уклонов" (андреевщина, арцыбашевщина, курбалесие и пр.). Он вспоминал встречи с Синельнико¬вым, Дунаевским, выдающимися чтимыми или забытыми деятелями сцены.
Серь¬езные рассуждения о воскрешении приемов античного театра в современных постановках перебивались едкими замечаниями и гневными протестами по поводу грубого и бесцеремонного вмешательства властей в хрупкую и нежную сферу искусства, насаждения огнем и мечом культа Художественного театра, тут же анекдотами, часто весьма пикантными, веселыми и озорными историями из театральной и околотеатральной жизни последней четверти девятнадцатого и первой четверти двадцатого столетия. Никакого ухода в болезнь, никакого нытья, никакого страха перед небытием. Он неоднократно излагал свою точку зрения на этот счет перед своими помощниками и даже в лекциях. Она сводилась к простой формуле: было время, когда меня не было, я пришел в этот мир случайно, пришел на короткое время, в исторических масштабах – миг. Пришел – ушел. Ничего трагического я в этом не вижу. Потом пройдут новые тысячелетия без меня. Я, к сожалению, не оставил прямых потомков. Но я льщу себя надеждой, что на, опять-таки, очень короткое время, оставил о себе у тех, кто меня знал, добрую память. Значит, не зря жил. И в последние часы он делал все, чтобы эту добрую память о себе закрепить. Молодой задор, молодая память, рыцарство и сила духа, исходившие от умирающего профессора, поразили и ошеломили всех, видевших его в эти дни. Только однажды, да и то в косвенной форме, в его речах промелькнула тема смерти. Он рассказывал о посмертной судьбе великой французской актрисы восемнадцатого века Ардиенны Лекуврер в связи с разбором исполнения Алисой Коонен заглавной роли в идущей на московской сцене пьесе. В свое время власти Парижа отказали выдающейся актрисе в сомнительной чести быть похороненной на городском кладбище в связи с родом ее занятий.
"Завидная судьба, - задумчиво проговорил хирург, - пережить себя на два века, и чтобы и теперь твоя жизнь волновала людей..."
А в последнем разговоре с Диной Иосифовной вспомнил про "гешефт" дирекции Харьковского театра Муссури то ли непосредственно перед революцией, то ли сразу после революции. Объявления, расклеенные в нескольких людных местах сообщали, что в такие-то дни (только два дня!) состоятся концерты Шаляпина, а объявление на окошке кассы театра извещало поклонников великого певца, что билеты на эти концерты уже проданы. Соответствующая агентура сбывала билеты по десятикратной цене. А когда подошли указанные в афише дни, на дверях театра появилось новое объявление, в котором сообщалось, что ввиду болезни г. Шаляпина концерты отменяются, и предлагалось сдать купленные билеты в кассу. Деньги возвращали, естественно, по номинальной стоимости билетов, а разницу дельцы от искусства раздели¬ли между собой в расчете на то, что смутное время все спишет. "Жулики всегда были очень изобретательны”, - заключил Исай Борисович. Это, кажется, были его последние слова на белом свете. Они запали Игорю в душу, звучали для него, как завещание. Похороны профессора были многолюдными, с проникновенными речами и женским плачем. Они, вместе с передаваемыми из уст в уста рассказами о последних днях покойного, его предсмертными галантными беседами о театре, стали событием в городе.
"Достойный впечатляющий конец достойной впечатляющей жизни, - думал Игорь с гордостью за Крикуна. - Тут человеческие начала явно превалировали над животными. Вполне достоин стать героем пьесы. Если бы я обладал даром писателя, уж постарался бы, создал шедевр, увековечил бы память хирурга и человека в назидание потомству. Но это мне не дано. Однако то, что перешло мне в наследство от Крикуна (и в переносном и в буквальном смысле - профессор передал через Сергея Васильевича лично для Игоря сразу после его отъезда все тома Малой Советской Энциклопедии) поможет мне создать свой шедевр - труд, преобразующий мир. В нем будет хоть малая частица почившего и, таким образом, "весь он не умрет". Только это надо делать интенсивно, не тянуть. Времени отпущено в обрез.
У него вновь засосало под ложечкой.
“Нет, если я говорю, что я совсем ничего не успел за последнее время, я слегка кокетничаю, - возразил он сам себе не без гордости. - Кое-что сделал. Точнее, не сделал, а кое-что важное прояснил для себя ”.Что касается творческого метода работы Зуева в последние недели, то он был заимствован у некоей ленинградской девушки, о которой говорил Илья Эренбург на Парижском конгрессе сторонников мира. Девушка скрашивала голодные и холодные блокадные ночи тем, что “перечитывала” в уме любимые книги: "Анну Каренину", “Госпожу Бовари”, "Тихий Дон". Это помогало ей бороться со смертью. Игорь аналогичным образом помогал себе бороться с болезнью, перебирая в уме мысли и поступки не только вымышленных персонажей, но и живых людей недавнего и далекого прошлого, анализировал собственные наблюдения и впечатления. Как и раньше, он отталкивался от положения дел в строительстве, но исходя из посылки, что здесь отражаются общие закономерности, делал выводы, относящиеся к "нашим порядкам" вообще. Кро¬ме того, теперь, в отличие, скажем, от подобных изысканий на пляже в Мариуполе, он не только классифицировал явление, но вскрывал "новые пласты", выходил на "новый виток спирали", предлагал метод "лечения болезни". Поскольку, однако, он это делал частями, разрозненными вроде бы узлами, так сказать, у него не складывалось впечатления цельности картины. Теперь неожиданно "количество перешло в качество", груды деталей, отдельные картинки, явления нанизались как бы на единый стержень.
Кто-то из великих, но нехороших людей (Макиавелли, Ницше или им подобный) считал борьбу за власть ("вес" в обществе, славу и т.д.) и матери¬альный интерес (обе эти цели часто взаимосвязаны) главными движущими силами в человеческом обществе. По Зуеву, и то и другое является формой самоутверждения, самовыражения личности. В такую форму трансформировалась на определенном этапе эволюции вида гомо сапиенс борьба за существование, свойственная другим видам всего сущего на нашей планете. Стремление к самоутверждению - фундаментальный закон. Проявляется он у разных людей по-разному, в зависимости от склонностей, склада ума и характера, темперамента, условий "внешней среды" и так далее. Дон-Кихот и Дон-Жуан, Раскольников и Гобсек, Герострат и Галилей, Борджиа и Наполеон, Альберт Швейцер и Адольф Гитлер - все это конкретные разновидности проявления всеобщего закона. Им, этим разновидностям, несть числа. Но самоутверждение любой личности во всех ее проявлениях - это борьба, состязание, преодоление сопротивления, препятствий, противодействия. Формы борьбы весьма разнообразны: от вульгарной драки до мировой войны, от спортивных соревнований или музыкальных конкурсов до состязания в изобретении дьявольских видов оружия для уничтожения миллионов себе подобных; от подсиживания и булавочных уколов сослуживцев и соседей до хитроумных дипломатических ходов в мировой политике. А в основе всегда и везде лежит противоборство личностей, диктуемое конкретными побуждениями, главным образом, низменными – завистью или ревностью, амбицией или тщеславием. Война всех против всех пронизывает жизнь человеческую на всех уровнях, в любой группе людей, связанных между собой какими-либо отношениями – производственными, семейными, общественно-политическими, религиозными и так далее: от неприязни между свекровью и невесткой до борьбы, скажем, между большевиками и меньшевиками, протестантами и католиками, неграми и белыми. Формула: “на Земле нет места для двух ханов” справедлива для любой ячейки человеческого общества, для всех временных и географических координат. Внутривидовая борьба, по крайней мере внутри вида гомо сапиенс - тоже всеобщий закон. В этом Игорь Зуев солидарен с Дарвином. Конечно, встречаются исключения - люди высокого долга и чести, подвижники, "блаженные". Такие нетипичные представители рода человеческого были во все времена. К этой категории в известной мере Игорь относит и себя. Но они всегда являлись и теперь являются исключением, ко¬торое, как известно, только подтверждает правило...
Итак, если кинуть взгляд с птичьего полета на породу человеческую, мо¬жно прийти к грустному выводу, что скорее не бог, а сатана создал венец творения по образу и подобию своему. Злее, свирепее и коварнее зверя нет. Отменять всеобщие законы не дано никому. Их можно только изучать и использовать. С таких позиций лозунг "свобода, равенство, братство" выглядит если не как преднамеренный иезуитский об¬ман, то, по крайней мере, как утопия, призрак, "опиум для народа", лозунг демобилизующий, обезоруживающий, притупляющий бдительность. И не удивительно, что люди, ставшие под это привлекательное, но ложное в своей первооснове знамя, терпят поражение, расчищают дорогу всякого рода робеспьерам и кавеньякам, а затем наполеонам и гитлерам всех мастей и оттенков. Так революция оборачивается реакцией, новым угнетением для большинства, несмотря на различие и разнообразие "вывесок". В каждом из нас сидит "частица черта" той старухи, которую Пушкин гениально явил нам в сказке о рыбаке и рыбке. И никакие революции и переустройства изменить этого не могут. Старик Ольховский очень образно сказал об этом Игорю словами умного француза. И все же Всевышний не остался безучастным в акте творения. Чудодейственное серое вещество в черепной коробке человека в состоянии обуздать колоссальную разрушительную энергию, затрачиваемую им на самоутверждение, направить ее в нужное русло, как оно заставило энергию взрыва добывать полезные ископаемые или энергию падающей воды вращать лопасти турбин. Для этого оно же изобрело организацию, правила игры, которые превращают драку в бокс.
За время болезни Игорь прослушал множество радиопередач на самые разнообразные темы. Приемник, который Селеневич в свое время "отомстил" у немцев, работал с полной нагрузкой - включался утром и выключался перед сном. Работал приемник с приглушенным звуком обычно и во время шахматной игры, чтения или неторопливых бесед с посетителями, часто помогая заполнять паузы. И вот однажды Игорь оказался невольным слушателем лекции о политической экономии социализма. Он узнал из той передачи, что идеологи Второго Интернационала, намеренно извращая марксизм в угоду буржуазии, утверждают будто при социализме объективные экономические за¬коны теряют силу. Среди прочих ничего Игорю не говорящих имен чужих и отечественных приверженцев этой в корне антимарксистской, по словам ав¬тора лекции, теории, фигурировала, к великому удивлению Зуева, Роза Люксембург. Она, собственно, и привлекла внимание юноши к передаче. Вождь немецкого рабочего класса считала, что заключительной главой политичес¬кой экономии является социалистическая революция пролетариата. Автор лекции объяснял подобную точку зрения грузом полуменьшевистских ошибок видной революционерки. При таком подходе, разъяснял далее автор, социалистическое хозяйство представляется каким-то царством произвола и случайностей, а политика государства, направляющего хозяйственное развитие при социализме, лишается всякой научной основы, превращаясь в вульгарный волюнтаризм.
"Вот-вот-вот. Договорились! Что называется, не в бровь, а в глаз. Именно это мы у нас на каждом шагу и видим, - подхватил Игорь. Он усмотрел в исходной посылке известной революционерки некий отправной для себя тезис, то звено, за которое можно вытянуть всю цепь. Или, скорее, ту “печку”, от которой следует плясать. В этой связи вспомнилось ему мимолетное замечание Эвальда Ивановича Герке, пришедшего проведать больного, в присутствии Гоши Добрецова. На тумбочке лежала газета. Герке пробежал глазами статью, излагающую в розовых тонах положение в ГДР (потом Игорь внимательно прочитал статью, и ничего нового и существенного для себя не обнаружил. Привычные штампы: ГДР является законной наследницей лучших исторических традиций немецкого народа, воплощением свободолюбивых и социалистических идеалов лучших его сынов; под руководством СДПГ двухлетний план восстановления и развития народного хозяйства на 1949-50 гг. выполнен досрочно, несмотря на то, что ГДР оказалась оторванной от основных сырьевых районов Германии и т п. В заключение отмечалось, что в ГДР идет процесс перерастания антифашистско-демократической революции в социалистическую) и, сам того не подозревая, “подставил Игорю плечи”. Он привел слова Геринга, сказанные им в 1936 году, что у Германии и Советского Союза сходные экономические методы. И назвал гитлеровский 4-летний план величайшим достижением, предпринятым за пределами России. А на возражения “буржуазных” экономистов, заявил: “Если фюрер скажет, что дважды два – пять, значит, будет пять”. Сам Гитлер грозил частным фирмам взять их под контроль государства, если они не справятся с заданиями четырехлетнего плана. Советские немцы тогда расценили эти заявления, как свидетельство стремительной подготовки Гитлера к войне, милитаризации всей экономики. И еще тогда предсказали неминуемое поражение Германии, если она пойдет войной на Советский Союз. “Дважды два – все-таки четыре, - заключил Герке. – И никакому фюреру не дано это изменить”. Гоша пропустил это замечание мимо ушей, а Игорь намотал на ус. И теперь, связав слова Герке и автора радиолекции, принялся “разрабатывать пласт”.
Да, констатировал он, при капитализме действуют волчьи законы. Но это законы. Их можно понять, изучить. И люди, мыслители, это делали. Они установили, что такое стоимость и прибавочная стоимость, вскрыли "механизм" погони капиталистов за прибылью, эксплуатации, конкуренции и так далее. Все помыслы и действия участников капиталистического способа производства укладывались в Игореву концепцию самоутверждения и самовыражения Человека через стремление к славе и богатству. Представлял себе Игорь в общих чертах и путь, пройденный человечеством от своего детства до старости, от первобытного состояния до империализ¬ма, этапы этого большого пути.
В каждом стаде должен быть вожак. А там, где есть вожак, есть и неравноправие. Во имя сохранения и развития рода-племени подчиненные мирятся с таким положением. Неравномерность развития отдельных групп человеческой популяции, в отличие от других видов, имела место во все времена. Какие-то племена совершенствовались быстрее, применяли технические и тактические новинки, благодаря чему становились сильнее, боеспособнее. Стремление к самовыражению гнало их на соседей, они давили более слабых, захватывали их территорию и имущество. Побежденных сначала убивали, подражая, "собратьям", и, как считает Альберт Солянников, съедали (если в конце XVIII века нашей эры гавайцы съели капитана Кука, если во времена голодухи в наше время были нередки случаи людоедства, то почему не предположить, что первобытные люди лакомились соседями, человека легче убить и разделать, чем мамонта) потом, освоив земледелие и скотоводство, подчиняли себе, одновременно удовлетворяя тщеславие, стремление верховодить, и добывая рабочую силу. Вожаки, разумеется, гребли себе лучшее, приобретая все большее вли¬яние и власть. Соответственно, росли и их аппетиты. Расслоение усиливалось, на одном полюсе концентрировались роскошь и бесконтрольность, на другом - нищета и бесправие. Этот период именуется в истории рабовладельческим обществом. Государства-метрополии разрастались до невероятных размеров, возникли "мировые" империи, суверены владели несметными богатствами и изобретали немыслимые способы удовлетворения собственного непомерного тщеславия.
Ввиду все усложняющегося хозяйства, связей и системы управления огромными государственными образо¬ваниями, а также необходимости удерживать покоренные народы в повиновении, верховные владыки вынуждены были прибегать к услугам наместников, сатрапов, в руках которых постепенно также накапливалась большая сила и власть. Это таило в себе опасность взрыва изнутри, и наступал момент, чаще всего после смерти очередного верховного правителя, отнюдь не всегда естественной, когда личные притязания брали верх над общими интересами, начиналась усобица, постройка (империя) давала тре¬щины и разваливалась под ударами растущих, еще не подточенных раздорам организованных, рвущихся к славе и богатству "варваров". На сме¬ну одним империям приходили другие, и снова все повторялось. Последняя такая рабовладельческая империя, Римс¬кая, разрослась настолько и наплодила такое количество жаждущих независимости и самостоятельности сеньоров, а неэффективный рабский способ производства настолько подточил корни, фундаменты "постройки", что собрать очередную "мировую" державу несколько веков не представилось возможным. Впрочем, может быть, и личность соответствующая не подвернулась. Так наступила эпоха феодальной раздробленности. Это оказалась зигзагом в прошлое, движением против течения, несмотря на прогрессивность экономического уклада. Поэтому на эпохе лежит печать застоя и мракобесия. Общие закономерности, тем не менее, давали о себе знать. Удельные самодержцы постепенно почувствовали, что, обретя вожделенную независимость и бесконтрольность, потеряли нечто не менее важное – безопасность. Толстые стены замков, рвы и прочие строительные ухищрения не могли противостоять неуемному стремлению рыцарей к подвигам, славе и обогащению. Сосед шел на соседа, брат на брата. Кроме того, изолированность и натуральное хозяйство мешали проявлению самоутверждения и самовыражения людей практического склада через такие невоенные сферы деятельности, как торговля, науки и проч. Историческая необходимость требовала устранения искусственных рогаток, установления элементарного порядка. А это было невозможно без соответствующей организации. Перво-наперво, для этого нужна была твердая власть, которая, в свою очередь, была немыслима без образования крупных государств и вооруженных сил, способных укротить строптивых и проучить охотников до буйных набегов. Новое объединение проходило долго, туго, с обильным крово¬пролитием и опять-таки в каждой стране по-своему. Но в конечном счете против исторической закономерности не попрешь. Оттяжка только мешала делу, поскольку, как известно, отсталых бьют. Последними в Европе закончили этот процесс Италия и Германия, причем если Италия объединилась усилиями народного героя Гарибальди, то Германия обязана этим бесконечно оторванному от народа "железному канцлеру" Бисмарку.
Соперничество между технически развитыми агрессивными державами разго¬релось в масштабах планеты. Но новые масштабы требовали новых средств борьбы, новой техники, новой организации. Теперь экономический прогресс давал одним преимущества перед другими. Так, в конце XV века крошечная Португалия благодаря великим географическим открытиям, совершенным под ее флагом, стала ведущей страной мира. Ее «подсиживали» другие. Но короли и их аристократическая камарилья, заевшись и почив на лаврах, на определенном этапе соперничества стали тормозом на пути экономического роста. Так создались предпосылки для буржуазных революций. И они грянули, только и в этом случае не одновременно во всей Европе, а последовательно, каждый раз в одной отдельно взятой стране. Консервативные англичане отрубили голову своему королю почти на полтора века раньше, чем темпераментные французы потому, что в Англии по стечению обстоятельств промышленная революция произошла раньше и среднему классу, соответственно, раньше потребовался простор и свобода делать деньги, для чего прибирать к рукам источники сырья и рынки сбыта. Постепенно в Европе, а потом в Америке и России восторжествовал капитализм, который потом перерос в свою высшую стадию – империализм.
До этого момента Игорю все ясно и понятно. А вот дальше...
В той радиолекции ленинско-сталинское учение о воз¬можности победы социализма первоначально в одной стране, в частности, Рос¬сии, было названо величайшим открытием общественной науки двадцатого века, равнозначным по своей ценности величайшим открытиям общественной науки девятнадцатого века - материалистическому по¬ниманию истории и учению о прибавочной стоимости. Тогда Игорь не сконцентрировал на этом свое внимание, а сейчас недоуменно спросил себя: - В чем оно, это величайшее открытие? Он просто не понимал, как может быть иначе. Если все предыдущие общественные формации утверждались в каждой стране отдельно, почему для последующей - социализма - надо делать исключение? Игорь не стал задерживать свое вни¬мание на бесполезном, с его точки зрения, схоластическом споре. Ладно, мол, Россия – родина слонов... Чем бы дитя ни тешилось... Для будущего теоретика марксизма было куда важнее разобраться в том, как и почему в огромной стране утвердился тот нелепый уклад, который нам выдают за самый прогрессивный и именуют социализмом.
К решению этой сложнейшей задачи Игорь и стал подбираться. При этом он, уверенный в своей правоте, решился вступить в полемику с самим “распронаивеличайшим” корифеем науки - Сталиным. “Вы утверждаете, - формулировал Игорь точку зрения оппонента, - что социалистическая революция разрешила извечный конфликт между производительными силами и производственными отношениями, уничтожив частную собственность на средства производства, ликвидировав эксплуататорские классы, и тем самым установила всеобщую гармонию (Гитлер все-таки частную собственность сохранил); что теперь подневольный труд на хозяина заменен свободным и радостным трудом, и что у нас вместо законов джунглей, вместо войны всех против всех царит мир, морально-политическое единство и дружба. Сии последние и являются, по- вашему, движущими силами нового общества. Так?”
Он выдержал паузу, как бы ожидая возражений со стороны “двойника”, принявшего на себя функции адвоката вождя, и, не встретив их, приступил к изложению собственной позиции.
"Итак, - начал он в манере Фастовского, - попробуем разобраться, что ликвидировала и что взамен породила социалистическая революция, какой толчок получил наш базис и куда мы движемся. Постараемся последовать совету Козьмы Пруткова и, как говорится, без гнева и пристрастия посмотрим в корень.
Тяга к собственности в многообразных ее видах и формах проявляется у человека буквально со дня рождения. Одним из первых слов ребенка являются "дай" и "мое". Эта самая тяга к собственности, к ее накоплению и умножению застав¬ляет людей искать пути и способы повышения производительности труда..."
Произнеся в уме эту фразу, Игорь засопел от натуги, чувствуя, что подобрался к основному пункту, который положит самого Сталина на обе лопатки. "Вот где собака зарыта. - Он победным взглядом оглядел воображаемо¬го оппонента в маршальском мундире. - Вот где цепь, привод, связывающие средства производства и производственные отношения. Это собственнические устремления человека, его ненасытная жажда "срывать цветы удовольствия". Устремления могут быть примитивными: набить брюхо и удовлетворить похоть, или утонченными, например, заставить двух королей боксировать перед балконом миллиардера, как у Горь¬кого в "Городе желтого дьявола". Некоторым достаточно лишь сознавать возможность при желании добиться исполнения прихоти, тщеславных замыслов и так далее, другие спешат взять от жизни максимум возможного. Это уже детали. Но что стремление к обладанию в самом широком смысле сло¬ва – двигатель всех поступков человека, не подлежит никакому сомнению. У нас же, вопреки вашим утверждениям о полном соответствии между производственными отношениями и производительными силами, все как раз наоборот, то есть полное несоответствие, поскольку искусственно разорвана цепь, из машины вырван двигатель. Вот где корень всех наших зол".
Игорь перевел дух и, воображая себя полководцем, в трудных кровопролитных боях измотавшим противника, взломавшим его оборону и, наконец, вырвавшимся со своими армиями на долгожданный оперативный простор, чтобы добить врага в его собственной берлоге, приступил к операции по охвату главных сил. Теперь поле боя было у него как на ладони.
"В истории государств случаются периоды, когда главные движущие силы на известный период отходят на второй план и люди объединяются для достижения какой-то общей цели на иной основе, когда общественное превалирует над личным, подавляя его, хотя и не уничтожая совсем. Между прочим, это случается не только в истории государств, а и в жизни значительно более мел¬ких групп, например в семьях, когда члены ее, прекратив временно грыз¬ню между собой, единым фронтом выступают против соседа по квартире; в учреждениях, когда сотрудники скопом ведут борьбу против вредного, но недостаточно сильного, чтобы пригнуть и придавить непокорных, начальника. В государственном масштабе люди объединяются для отпора супостату в периоды освободительных, справедливых войн. Наша Великая Отечественная война против фашизма в этом смысле не исключение".
"Вы говорите дальше, - гвоздил он генералиссимуса, - что в войне доказал свою силу и прочность наш общественный и государственный строй. Это не совсем так. Вы приписываете строю то, что надо отнести за счет другого - силы и крепости "веры в своего бога". Когда люди, воодушевленные этой верой, объединяются для священной борьбы с поработителями, их физические силы уде¬сятеряются. Слова поэта: "эта вера от пули меня темной ночью хранила" можно толковать расширительно. Она, вера, в 1812 году привела темную, забитую немытую царскую Россию к победе над первоклассной армией Наполеона, помогла маленькому народу Нидерландов устоять против натиска могущест¬венной агрессивной Испании, а потом, в свою очередь, партизанам одрях¬левшей уже Испании не спасовать перед тем же Наполеоном. Тысячи незаметных, серых индивидуумов, спаянные "верой", становятся чапаевыми и котовскими, матросовыми и талалихиными, кошевыми и космодемьянскими. Тогда возникают феномены осажденного Карфа¬гена, блокадного Ленинграда, Варшавского гетто. В такие исключительные периоды истории патриотизм и морально-политическое единство в самом деле становятся движущими силами. В такие периоды народ мирится с тира¬нией, ибо для мобилизации всех сил на отпор врагу нужен вожак-самодержец. В такие периоды, пожалуй, самодержавие действительно является наилучшей формой организации общества. Тут Верховный Правитель становится знаменем, символом Родины. Его отождествляют с Родиной, за него и за Ро¬дину одновременно идут в бой. Дело здесь не в личности, как не важно под флагом какого цвета строятся легионы...
Когда профессор Одновол на первой лекции перед первокурсниками восхищался романтикой, выдумкой, страстью, творческим накалом, энтузиазмом строителей в воен¬ное время, он говорил, я думаю, правду, хотя законы военного времени тоже нельзя сбрасывать со счетов. Но все это происходит только в особые, исключительные периоды истории. Сохранить такой накал в мирных, обычных условиях надолго нельзя. Здесь должны действовать другие, более постоянные, точнее, “вечные” движущие силы, в первую очередь такие, как тяга к наживе и власти. К сожалению, - бросил Зуев упрек корифею науки, - на стадии перехода от капитализма к социализму достойный заменитель вечному двигателю технического и всякого другого прогресса пока не найден, а образовавшийся вакуум заполнен грубой си¬лой, принуждением, жестким прессом, как во времена рабства, только прикрытыми фиговыми листочками Сталинской Конституции, выборов и прочих внешних атрибутов демократии. А это как раз и есть благодатная почва для процветания волюнтаризма и беззакония, в том числе экономического. Однако принудительный труд никогда не был и не может быть производительным и эффективным..."
Игорь запнулся, подыскивая эффектное разящее сравнение, и после неко¬торого раздумья остановился на следующем: Дрессировщику удается кнутом и пряником заставить тигра прыгать через огненное кольцо на арене цирка или проделывать еще какие-то номера на потеху зрителям, но, во-первых, не всякий хищник поддается дрессировке, а, во-вторых, даже тот, кого допустили на арену, выполняет команды очень неохотно, без “души", огрызаясь, рыча и замахиваясь лапой на эксплуататора. Так и подневольный человек. Конечно, авторитарные правители вольны выбирать направления, на которых концентрировать усилия своих подданных. Никто и ничто им не указ, в том числе и экономические, как и всякие другие, законы. И порой они для удовлетворения собственного тще¬славия и для утверждения собственного величия в глазах современников и потомков, наряду с завоевательными походами, часто, опустошавшими населе¬ние и казну, еще возводили "чудеса света". Сколько сотен тысяч особей, именуемых венцом творения, полегло при этом, никого не интересовало. Петр Великий специальным указом запретил строительство камен¬ных зданий на всей территории Российской империи, кроме одного города Пе¬тербурга, чтобы "назло надменному соседу" костьми и кровью крепостных ма¬стеровых воздвигнуть на болоте чудо-столицу. Сколько их, безвестных умель¬цев, дроворубов и каменщиков нашли там смерть во цвете лет?.. Мы руками "спецконтингентов" строим города, доменные печи и гидростанции. Даже высотные корпуса величайшего храма науки, светоча знаний – Московского университета на Ленинских горах – возводятся, говорят, руками заключенных. Кто считал жертвы в Норильске? В руках тоталитарных правителей производительные силы - пешки, которыми они располагают и жертвуют по своему усмотрению в силу своего умения, амбиции и азарта в игре. В этом смысле, наверное, если смотреть в корень, надо понимать слова Сталина об особых достоинствах и преимуществах советс¬кой системы хозяйства, таящей в себе колоссальные возможности для преодо¬ления всяких трудностей... "Трудностей, - расшифровал Игорь, вновь обра¬щаясь непосредственно к генералиссимусу Советского Союза, - мешающих са¬модержцу добиваться своекорыстных целей, даже если эти "трудности" имену¬ются объективными законами. И ничего особого в советской системе нет. В наших условиях, как и в условиях всех других неограниченных диктатур, цель оправдывает средства... Линцер как-то мимоходом заметил, что Екатерина Великая, приехавшая в Россию с темя платьями в своем гардеробе за счет русской казны, потом, став владелицей этой казны, раздавала миллионы своим многочисленным фаворитам. По подсчетам дотошных “бухгалтеров”, в общей сложности царица за свои плотские утехи заплатила примерно 100 миллионов рублей, при общем годовом бюджете России 80 миллионов. А если учесть поместья и крестьян, которых она им подарила, то эта сумма перевалит за миллиард. Неимоверная щедрость"…
Игорь вновь перестал "гнать картину". Последняя формулировка (в расши¬рительном смысле: средства и как способы достижения цели, и как затраты на ее достижение) показалась ему необычайно удачной. Чем больше вдумывался он в эту емкую формулировку, тем больше на¬ходил подтверждение ее правильности на всех ступенях нашей громоздкой иерархической лестницы. Начальники всех рангов, каждый в пределах своей вотчины, действует в соответствии с этой доктриной, все - прежде всего себе на уме, в первую очередь и главным образом блюдут свои интересы, преследуют свои личные цели под звуки фанфар, крики о благе народа, патриотизме, национальной гордости и движении к коммунизму. Отмеченное явление в основе своей отнюдь не но¬вое, - история знает цену "казенному пирогу", полакомиться которым во все времена и во всех уголках нашей планеты но¬ровили оборотистые любители легкой наживы. А у нас вся страна - казен¬ный пирог. И его рвут, долбят, режут, рубят, клюют и сосут миллионы "винтиков и гаечек" разной величины. Кромсают безжалостно, бездумно, хищно. Где уж тут заботиться об экономии, о качестве работ, об исполь¬зовании механизмов, о надлежащем хранении материалов, об организации ра¬бот, о быте рабочих, когда на первом месте своя сиюминутная выгода, стремление поскорее набить карманы, удовлетворить прихоти и амбиции, нас¬ладиться властью, пожить всласть. И это в теоретическом царстве плановой экономики, гармонии и правопорядка...
Раньше, когда Игорь читал за столом Пучкова стенограмму Макеевского совещания строителей, у него было желание дать по мордам секретарю горкома партии и начальнику главка. Потом он понял, что они не виноваты, что они тоже "гаечки и винтики" в буксующей машине, что они просто выполняют "правила игры", согласно которым полагается в заданных точках пространства и времени брать социалистические обязательства, зачитывать приветственные письма и телеграммы, избирать Почетный Президиум, хлопать в ладоши, провозглашать здравицы и кричать "ура", а остальное время действовать не по ритуалу, не играть роль кукол-марионеток, а жить в реальном сложном и противоречивом мире, ограниченном своеобразными рамками. В этом несценическом, реальном мире, далеко не часто отражаемом на бумаге, люди проявляют свой характер и волю, навыки и способности, иногда в силу обстоятельств и индивиду¬альных качеств поступают благородно, красиво, сознательно, а другой раз малодушничают, подличают, жульничают, кривят душой, то демонстрируют силу духа, а то верх берут звериные инстинкты. Но наш общественно-экономический и политический уклад, значительно больше, чем предыдущие у нас и сейчас на западе, предрасполагают к формированию рабской психологии, тактики улитки и страуса, к самоохранному стремлению "не высовываться", не выделяться из массы "песчинок", чтобы не быть раз¬давленным прессом "надстройки". Угодничество, лицемерие, двуличность - тоже типично рабские черты. Они крепко въелись в душу, разлагая ее изнутри. И то, что "техпомощь", Гоша Добрецов и многие сотрудники про¬ектного отдела, как когда-то сотрудники треста, где Зуев проходил практи¬ку, поначалу сочли его дураком, "блаженным", белой вороной, лезущей со своим ус¬тавом в чужой монастырь - следствие всеобщей заразы, всеобщего неду¬га, порожденного системой.
"Итак, главный вывод, который позволяет сделать "патологоанатомическое вскрытие" нашего уклада, состоит в том, что переход от капита¬лизма к так называемому социализму (нашего, советского толка) есть зигзаг в прошлое, в мрачные периоды "царства дикого", почти рабовладельческого общества, - произнес он тоном Генерального прокурора, пристально вглядываясь в глаза обвиняемого генералиссимуса. - И от¬сюда главное следствие: ликвидация архаичного уклада, замена его более прогрессивной экономической и общественно-политической формацией есть историческая необходимость. Чем скорее это произойдет, тем раньше свершится Суд Истории"...
На таком заключении Игорь посчитал операцию по "окружению противника" завершенной и, собравшись с духом, ринулся на штурм цитадели.
Из принципов, на которых должно основываться новое, истинно социалистическое государство, он выделил и, буквально на одном дыхании, сформулиро¬вал три фундаментальных и взаимосвязанных "кита".
“Кит” первый. Власть в стране должна быть сильной, твердой, централизованной, но не неограниченной и не бессрочной. Последние два условия обеспечиваются тем, что начальников всех рангов во всех сферах деятельности следует через какое-то время, скажем, через десять лет, заменять, а в течение этого пе¬риода каждые два года, к примеру, детально на общих собраниях анализиро¬вать их успехи и промахи, и решать, можно ли давать им бразды правления на последующие два года. Тех, кто выдержал десятилетний срок, надо с почетом провожать на другую, не руководящую работу (преподаватель, консультант и т. п.), давать ордена и высокие пенсии. Такая "кадровая политика" облада¬ет множеством преимуществ и лишена множества недостатков, свойственных ныне существующим и ранее существовавшим общественно-политическим систе¬мам. Во-первых, она обеспечит естественную постоянную подготовку и приток новых сил к руководству всеми звеньями государственного механизма; во-вторых, она будет побуждать, с одной стороны, действующих командиров ра¬ботать в полную силу в меру своих способностей, чтобы продержаться у руля максимально допустимый срок и доказать, что период их правления был лучшим, чем у предше¬ственника, а, с другой стороны, потенциальных преемников - бо¬лее интенсивно и целенаправленно готовиться к руководящей работе и завое¬вать право командовать в открытом соревновании с соперниками. Это и будет бокс вместо драки.
“Кит” второй. Управление страной должно быть построено по армейскому принципу, но с одной принципиальной особенностью. Весь офицерский корпус гражданской администрации в центре и на местах назначается из представителей победившей на выборах одной из двух равновеликих демократических политических партий. Каждый вышестоящий начальник сам подбирает себе “аппарат”. Каждый командир в пределах своей компетенции является полновласт¬ным хозяином, единолично принимает решения и несет персональную ответственность за положение дел и порядок во вверенной ему "епархии". Партия в его оперативную деятельность не вмешивается, пока он действует в пределах правил (как судья на ринге), но следит зорко, ибо он всегда под прицелом соответствующего "товарища" из оппозиционной партии, потенциального преем¬ника. Вообще, ничего страшного не случится, если между партиями все время будет вестись перепалка, если каждая будет иметь свои газеты, радиостанции и киностудии. Такая "расточительность" окупится. Правящая партия использует их для пропаганды достижений своих функционеров, оппозиционная - для выпячивания недостатков и промахов. А избиратель будет мотать на ус. При крупных упущениях, скандальных разоблачениях верхов оппозиция может потребовать досрочных выборов. Этот вопрос решается путем референдума...
Не забыл Игорь и про органы, которым по роду службы надлежит выявлять правонарушения, судить и карать виновных. Без служителей Фемиды, считал он, обойтись никак нельзя ни сейчас, ни в обозримом будущем. Суды должны функционировать, но на совершенно другой основе, нежели сейчас. Он где-то читал, а теперь видел перед глазами фразу: "При феодализме суд заис¬кивал перед властью". Помнил, конечно, и лермонтовскую строку: "...пред ними суд и правда - все молчи!" Но главным образом он в своих рассужде¬ниях опирался на страницы мемуаров графа Витте, посвященные институту земских начальников. Мудрый сановник пишет, что Александр III учредил этот институт в расчете на то, что во главе каждого земского участка бу¬дет стоять почтенный дворянин-помещик, пользующийся всеобщим уважением, способный по справедливости судить и рядить подопечных крестьян. Но, за¬мечает царедворец, даже если бы эта идиллия осуществилась, (а она оказалась иллюзией), то и тогда институт земства не мог бы плодотворно функци¬онировать, ибо он, по оценке Витте, к которой Зуев безоговорочно присое¬динился, покоился на первичной ошибке, первородном грехе, так сказать, заключающемся в том, что власть административная и власть судебная концентрируются в одних руках. Непременное условие всякой нормальной жизне¬деятельности всякого культурного государства, вещал демократически настроенный высокопоставленный чин царской России, заключается в том, чтобы суд во всех своих инстанциях, от низа до верха, был совершенно отделен от администрации. Как только этот принцип не соблюдается, сейчас же вме¬сто законности является произвол. "Наши порядки" - нагляднейший и печаль¬нейший тому пример. Поэтому задача разделения власти при общей реорганиза¬ции и демократизации управления является одной из первостепенных.
"Кит" третий. Превалирующей формой собственности является кооперативно-колхозная... Стоп! Остановись, мгновенье, ты прекрасно! - перевел дыхание Игорь. Сердце его забилось учащенно. Длинной каменистой тропой карабкал¬ся он к этой вершине. Он давно усвоил, что прогрессивность феодализма по отношению к рабству заключается именно в передаче нехитрых средств производства в собственность производителя. Феодально зависимый крестьянин относился к своему инвентарю уже совсем не так, как раб к чужому, а, кро¬ме того, крепостной был уже заинтересован в повышении производительности труда, чтобы с максимальной выгодой для себя и своей семьи использовать время, свободное от барщины.
Еще года четыре назад Марик Липкинд обращал его внимание на формулиров¬ку вопроса, заданного польским правительством своему народу в связи с под¬готовкой новой конституции, где особо подчеркивалось, что новый хозяйст¬венный строй сохранит возможность частной инициативы. Кирилл Адамович в свое время шумно приветствовал решение нашего правительства развивать кооперативное производство продовольствия и товаров ширпотреба, а, главное, разрешение артелям самим заготовлять сырье и выпускать продукцию на широ¬кий рынок. На том знаменитом совещании в Макеевке, стенограмма которой дала Игорю обильную пищу для размышлений, один управляющий трестом сетовал на то, что директорами кирпичных заводов идут лишь люди, выгнанные из артелей. Перечисление можно было бы продолжить, но все и так ясно.
Итак, вывод о преимуществах кооперативных форм организации труда был неоспорим, что называется, висел в воздухе, напрашивался сам собой. И все-таки, ко¬гда такое заключение облачилось в слова, оно поразило автора своей гениальной простотой и очевидностью. Вот воистину открытие в общественной науке, пусть не равнозначное по своему значению учению о при¬бавочной стоимости, но влекущее за собой коренную перестройку производственных отношений социализма. Именно социализма, подчеркнул Игорь. Это не уступка капитализму, как нэп. Тут сохраняются основные черты и устои социалистического способа производства - общественная собственность на средст¬ва производства, как гарантия недопущения эксплуатации человека человеком, плановое начало ведения хозяйства, как способ предотвращения диспропорций в сложном механизме, принцип "кто не работает, тот не ест"... С другой сто¬роны, такие движущие рычаги хозяйственной системы, как деньги, торговля, кредит, стоимость, прибыль и т. д. выступают уже не в преобразованном ви¬де, когда от них остались одни рожки да ножки, форма без содержания, а в первозданном, естественном, открывающем простор для проявления инициативы, предприимчивости и других тен¬денций самовыражения, заложенных в самой природе человека.
- Колоссально! - вслух возликовал Зуев и даже присел на кровати. Чтобы отличить сей основополагающий принцип от других, он дал ему дополнительное определение - краеугольный камень!
"Конечно, это еще только самая общая схема, - поспешил Игорь парировать невысказанное сомнение внутреннего оппонента в образе Сталина, потом умные головы в деталях разработают "правила игры в коллективную собственность" в артелях даже такого масштаба, как металлургический завод, строительный трест и так далее. Непременно должен быть сохранен принцип демократического цент¬рализма, ибо без подчинения меньшинства большинству, обязательности вы¬полнения принятых решений не сможет нормально функционировать и развивать¬ся крупный хозяйственный механизм, - продолжал Игорь развивать успех. - Дальше. Лодыри, воры и прочие "вредные элемен¬ты", наносящие ущерб производству, должны строго наказываться. Распреде¬ление доходов осуществляется в прямой зависимости от конечных результатов труда артели в целом и каждого звена по решению соответствующих правлений, утверждаемых собранием "пайщиков". Стремление получить побольше доходов побуждает артели соревноваться между собой за более высокое качество продукции, более низкую себестоимость, более короткие сроки строительства и другие показатели, нужные потребителям их товаров и самим производителям. Прибыль частично идет в доход государства, частично расходуется на расши¬рение и совершенствование производства, частично распределяется между тру¬дящимися. Банки остаются в руках государства и кредитуют новое строитель¬ство и другие расходы. Возможно, собственником всех недр, угодий и прочих даров природы следует оставить социалистическое государство, только пусть оно все свои основные фонды сдает в аренду артелям и берет не налоги, а как бы погашение ссуды, с процентами, разумеется, (нужно же покрывать расходы на оборону, здравоохранение, образование и прочие богоугодные дела). Это даже лучше. Так вообще все заветы основоположников марксизма остаются неприкосновенными. Госплан на научной основе устанавливает потребность в различных товарах, намечает наилучшие пути удовлетворения спроса, вносит предложения Высшему Совету Народного Хозяйства, и тот от имени Государства подряжает артели: одну на производство тракто¬ров, другую - ботинок, третью - молока и мяса. Процент погашения ссуд у всех одинаков, а не так, как теперь в колхозах: кто больше вырастил, у того больше и отбирают.

"Следующий вопрос: как распределять доходы среди "пайщиков"? Это самый сложный и деликатный вопрос, - со вздохом констатировал основоположник. - В нем, собственно, "собака зарыта". Нет сомнения, что основной ру¬ководящий принцип должен состоять в индивидуальном подходе. Равная плата за равный труд - формула, которая сейчас как будто положена в основу оценки вклада каждого индивидуума в общее дело - формула красивая и притяга¬тельная. Но по сути пустая, вводящая в заблуждение, лишающая людей сти¬мулов к усовершенствованию. Что такое "равный труд"? Ну, на простых опе¬рациях, например, на прополке сорняков тяпкой – понятно. А там, где можно что-то придумать, улучшить, упростить - как там сопоставить и оценить, кто чего стоит? Взять, к примеру, трех инженеров проектного отдела – Зуева, Добрецова и Ольховскую. В своем деле они фактически те же рабочие. Первые два получают по девятьсот рублей в месяц, Светлана – тысячу (Герке при посещении Зуева сказал, что рапорт о прибавке ему ста рублей в месяц уже лежит на столе управляющего трестом, но тот пока этот рапорт с соответствующей резолюцией в отдел кадров не передал. Нерешительность Щербины объяснима: до сих пор в тресте не было случая, чтобы молодым специалистам после четырех месяцев работы повышали зарплату. Свете добавили сотню через год, да и то, скорее всего, как жене нужного человека). Справедли¬вое ли это распределение? Отражает ли количество и качество выполняемой работы, уровень знаний и способностей, отношение к труду, меру ответст¬венности за порученное дело? Ни коим образом. Чистейшей воды уравниловка. В ней корень очень многих наших бед. Сию порочную систему надо изменить в корне. В этом у Игоря не было ни тени сомнения. Но как? Выжиманием пота? Безрабо¬тицей? Не годится!
"Социалистический строй по идее своей - строй справедливый и гуманный, - декларировал новоявленный теоретик марксизма, подавляя в себе острое желание исхлестать Сталина, прикрывающего этими высокими словами строй реакционный и уродливый, чтобы не отвлекаться от главного. - Истинно социалистическая система обязана найти место и хилым и неумелым, не выбрасывать их на улицу и обеспечить им прожиточный мини¬мум, скажем, для начала, рублей пятьсот в месяц. Меньше иметь никто не должен. В то же время, каждому трудящемуся должны видеться «впереди огни» в виде компенсации за его успехи в труде, усердие, вклад нервной энергии, которая может раз в десять или даже двадцать превышать нижний предел. Наибольшим "весом" об¬ладает лепта, связанная со всякого рода усовершенствованиями, позволяющи¬ми работать быстрее и лучше, дающими экономию денег, материалов, труда. Тут у Игоря тоже есть поучительный личный опыт. Его рацпредложение по усовершенствованию метода расчета перекрытия Зимелев не выпускал до тех пор, пока автор после соответствующей “воспитательной работы”, мастерски проведенной Селеневичами, согласился включить в число соавторов Герке с тем, как ему под большим секретом сообщили “воспитатели”, чтобы тот своим гонораром “по–братски” поделился с начальником отдела. Денег Игорю не жалко, он не жмот, но почему “так принято”, и при чем тут Зимелев ему пришлось долго объяснять. В нормальном кооперативе таким махинациям места не будет. Артели могут покупать друг у друга "рецепты", выручка от их продажи поступает в кассу артели, но существенная ее часть достается автору. Тогда инициатива воистину забьет ключом. И не потребуются речи, призывы и лозунги. Не нужны будут и всякие административные меры. Ведь заставлять или агити¬ровать обедать надо только больных...
Игорь остановился, вернулся на исходные рубежи, еще раз не спеша, прислу¬шиваясь к внутреннему критику, взвесил свои предложения, и остался весьма доволен: опорные киты представлялись ему надежными и устойчивыми, как быки моста, а сам "мост" - красивым и рациональным сооружением с каркасом из порядка и благоденствия. Народ радуется, Зуев принимает заслуженные знаки внимания и благодарности, но подхалимства, угодничества, пустого славословия не допускает. В дни праздников он вместе со своими коллегами по руководству строительством социализма стоит на трибуне мавзолея, но в колоннах демонстрантов нет его (и чьих-либо других) портретов. Там царство цветов, музыки, улыбок. Его не избирают в почетный президиум, ему не шлют бесконеч¬ных лицемерных приветственных писем и телеграмм. По поводу его (или чьего-либо) юбилея газеты не будут в течение года печатать "поток приветствий", как это сейчас происходит в связи с 70-летием Сталина. И конституцию не будут именовать "зуевской".
Окажутся, конечно, и недовольные. Это те, у кого отнимут возможность творить беззаконие, "жать где не сеял", ловить рыбку в мутной водице - опричники, акулы, хозяйчики-самодуры, ловкачи вся¬кие. Среди этой своры "бывших" привиделось Игорю и лицо бывшего друга Виталия Хрусталева. Они беснуются, шипят, корчатся в бессильной злобе, но беспокойства строителям нового общества не доставляют, ибо жало у них выр¬вано...
Только как, каким инструментом обезвредить тех, у кого сейчас сила и власть? Здесь Игорь вновь вплотную подошел к вопросу, от которого до поры до времени отмахивался тем, что слово "революция", связанное в его понятии с реками безвинной крови и невообразимой неразберихой, заменил сло¬вом "реформация". Однако, как ни крути и как ни называй, в основе лежит переворот, скачкообразное изменение уклада. Как оно произойдет? Кто даст первый толчок? Какой силы должна быть "ударная волна", чтобы наше самовластье "крахнуло" и превратилось в обломки? Ведь власти предержащие без боя не на живот, а на смерть не уступят. А у кормила власти стоит не кто-ни¬будь, а Сталин - наигениальнейший и наиковарнейший из владык всех времен и народов. Такой ни перед чем не остановится...
У Игоря заныло под ложечкой при мысли, что он подбивает атакующий класс на новую гражданскую войну, новые жертвы и муки. Ар¬гумент, что это будет последний и решительный бой, и что жертвы и муки будут несравненно меньшими, чем по милости Сталина, не принес утешения, но дал другое ответвление размышлениям. В черепной коробке юноши всплыли рецепты изменения состава и политики правительства мирным путем, через большинство в Советах - рецепты, предложенные Лениным в его знаменитых апрельских тезисах. Ямпольский утверждал, что большевики стояли за мирное развитие революции и, хотя Игорь твердо усвоил, что старое ничего не уступает новому без борьбы, и лично читал в "Коммунистическом манифесте", что коммунисты не скрывают своих намерений насильственно свергнуть капиталистический строй, он не допускал, чтобы Ленин лицемерил. А вот ученик и величайший продолжатель...
Игорь уже давно наметил привести в своем "Что делать?" в качестве приме¬ра лицемерия и лживости нашей переродившейся верхушки Советскую ноту Юго¬славии полуторагодичной давности по поводу ареста янычарами Ранковича советских граждан. Дома у него осталась вырезка из газеты, но он помнит ноту наизусть. “Югославское правительство, - говорилось в ней, - облыжно (Игорь раньше никогда не слышал этого слова и не знал точного его значе¬ния, но в нем звучало нечто язвительное, презрительное и высокомерное) приписывает некоторым арестованным "пропаганду насильственного свержения государственного строя в Югославии", связывая это с резолюцией Коминформа. Но в резолюции нет ни единого слова о свержении и тем более, о насильствен¬ном свержении... В резолюции говорится лишь о том, чтобы коммунисты Югос¬лавии заставили существующее руководство компартии изменить курс политики или, если это не удастся - обновили руководство КПЮ. Является ли такой путь партийно-конституционным и вполне законным средством?.."
Беспардонное, архибесцеремонное лицемерие ноты сбило Игоря с пути, лишило способности логически развивать мысль, он замешкался и дал фантазии унести себя в выси заоблачные, в зал суда, на скамью подсудимых. Вот ему дают последнее слово, и он произносит историческую обличительную речь, как Димитров на Лейпцигском процессе, заканчивая ее обращенным к лицемерам-обвинителям вопросом насчет законности обновления под давлением масс переродившегося руководства партии и государства... Нет, заканчивать историческую речь вопросом не годится. Тем более, что в цитированной на¬шей ноте содержится и ответ. "В марксистских партиях, - учили мы югослав¬ских отступников, - съезды собираются не для того, чтобы славословить вождей, а для того, чтобы критически рассмотреть деятельность существую¬щего руководства и, если это потребуется, обновить его или заменить новым руководством. Во всех марксистских партиях, где существует внутри¬партийная демократия, такой способ изменения руководства является естественным и вполне нормальным..."
Игорю виделись Сталин и присные, пригвожденные к позорному столбу, высекшие себя, подобно гоголевской унтер-офицерской вдове. Им ничего не остается больше, как освободить Зуева. Но поздно. Их дни сочтены. Присутствовавшие в зале несут пламенное слово трибуна в массы, поднимая их... стоп! Нет, не на вооруженное восстание, не на самосуд, а на организованную по¬литическую стачку... Вот оно - долгожданное решение, решение - первый сорт. Есть изначальный толчок в виде гневной пламенной обличительной речи, есть растущее как снежный ком, захватывающее все новые слои народа, в том числе армию, но мирное, бескровное политическое течение и... перед героем рушатся стены темницы. Он не помилован, он победитель...
"Эк, куда метнул, - охладил трезвый внутренний контролер пыл автора новых “исторических’ тезисов, - забыл, с кем имеешь дело. До судебного заседа¬ния, тем более открытого, многолюдного дело не дойдет, "судить" тебя будет "тройка", за три минуты даст "вышку", а до того еще измордуют, как Голубовского. А, скорее всего, и такого "суда" не будет. Что - что, а "пускать в расход" научились... На процессе Райка в Венгрии гово¬рилось, что Ранкович требовал от своих венгерских "янычар" разнообразия в убийствах: с одним устроить "несчастный случай", с другим "самоубийст¬во", с третьим внезапную смерть от "болезни", четвертого пристрелить "при попытке к бегству"... Так что оставь надежду..."
"Точно, - немедленно согласился Игорь, - никаких речей, никаких компромиссов. Действовать решительно и смело. С волками жить - по волчьи выть... с волками иначе не делать мировой, как снявши шкуру с них долой. Сила всегда шла впереди права. Теория вооруженного восстания разработана классиками марксизма с исчерпывающей полнотой: иметь достаточный перевес сил на направлении главного удара в решающий момент; наступать стремитель¬но и напористо (оборона есть смерть восстания!); захватить противника врасплох и всегда иметь моральный перевес...
Игорь при последних словах пришел в сильное возбуждение, внезапно осознав, что замахивается уже не только на нынешнего вседержавнейшего владыку, но и на его Учителя, основателя партии и государства нового типа. На одном из студенческих семинаров по “науке наук” старший преподаватель Ямпольский, разъясняя слушателям основы коммунистической морали, сослался на выступление вождя (естественно, “историческое”) на Третьем съезде комсомола. В той части своей речи, которая затрагивала вопросы морали, Ильич высказался в том смысле, что все, идущее на пользу пролетариату, безоговорочно морально. Так, во всяком случае, это звучало в пересказе Ямпольского. Игорь еще тогда воспринял эту ленинскую посылку, как весьма сомнительную с точки зрения принципов общечеловеческой морали, как он их себе представлял. Он смутно помнил упоминаемые кем-то из уважаемых им людей высказывания основоположников марксизма, не допускавших неразборчивости в средствах для достижения даже самых высоких и благородных целей. Теперь же, усмотрев в установке Ленина прямую аналогию с установкой основателя ордена иезуитов Игнатия Лойолы, допускавшей любые изуверства, если они шли на пользу церкви, он безоговорочно осудил формулу вождя мирового пролетариата. Главный иезуит развязал руки Инквизиции, как в нашем веке его последователи – Главный коммунист и Главный фашист – чекистам и гестаповцам.
“Кто определяет стратегические и тактические цели, программу-максимум и программу-минимум, “высшие интересы”, ради достижения которых все средства хороши, включая массовые пытки, расстрелы и газовые камеры? – набрасывался Игорь на Основоположника и его верного Ученика. – В условиях жесточайшей централизации и всеобщей покорности, при отсутствии всякого сопротивления – единолично диктатор! А он всего лишь человек, пусть распронаигениальнейший, но подверженный, как все особи данного вида, человеческим устремлениям, страстям, слабостям. Ленин вложил в руки Сталина отравленное теоретическое жало, а тот использовал его на всю катушку... во вред пролетариату! Как и крестьянству! Как и интеллигенции! Четверть века Сталин кормил свой народ такими “острыми блюдами”, что вызвал “заворот кишок”. Его историческая песня спета. Терпение подданных на пределе. Ни о каком моральном перевесе кровавого реакционного режима не может быть и речи! Все предыдущие изыскания Зуева направлены на создание морального перевеса именно противников режима. Это его историческая миссия, его "участок", "сектор" в грядущей революции. Остальное же должно лечь на плечи верных и смелых ребят под руководством и при непосредственном самом активном участии опытных военных, которым в такой ситуации це¬ны нет. Пусть тряхнут стариной Миха, Ишутин. Найдется роль и для Катюши Гапоненко... Кто любит меня - за мной! - как говаривала Орлеанская дева. Надо еще, конечно, удачно выбрать момент. Ленин учил, что восстания лучше под¬нимать в переломные моменты истории... приурочить его к смерти правителя, как декабристы. Как следует подготовиться, подобрать искусного, волевого энергичного военного руководителя... О! Эврика! Есть такой главнокомандующий - сильный и авторитетный, смелый и популярный, опытный и... обиженный.
Игорь зажмурил глаза и рядом с собой на трибуне мавзолея увидел плотную фигуру опального маршала Жукова. Они стоят плечо к плечу в скромной одежде, без лампас и звезд, как Мао Цзе-дун и Джу дэ... Восстание было молние¬носным и почти бескровным. До гражданской войны не дошло. И империалисты не посмели сунуться...
В дверь постучали и тут же, не ожидая разрешения, в щели приоткрытой двери появилась голова Светланы Ольховской.
- Гарик, ты не спишь?
Не дожидаясь ответа, Света распахнула дверь и пропустила вперед Софью Харитоновну.
- Лежите, лежите, - дама выбросила вперед руки, как бы удерживая в ле¬жачем положении сделавшего было движение, чтобы подняться больного, - а мы посидим возле вас. Мы вообще-то по делу... по общественному...
- Гарик, ты нужен нам как мужчина, - подмигнула Света, усаживаясь.
Игорь вопросительно поднял глаза, не улыбнувшись. Он еще не спустился с заоблачных высот.
Мы вот со Светочкой попытались сделать небольшой монтаж ко дню Красной Армии, - разъяснила Софья Харитоновна. - Мы каждый год к этому дню и к Восьмому марта готовим выступления... монтаж вместо доклада, а потом маленький концерт. Это не в клубе, а для своих, управленцев...
- Так вот, Гарик, нам не хватает исполнителя-мужчины...
- Монтаж - я пас, - замотал головой сквозь кашель больной, отворачиваясь от посетительниц.
- Ну, Гарик, не отказывайся так сразу. На кого ты нас покидаешь? Кто еще выручит нас, если не ты? - Света игриво погладила друга по плечу. - Ты наша главная и самая надежная опора...
- В клубе у нас теперь уже не просто драмкружок, а театральная студия, - зашла с другой стороны Софья Харитоновна, - они теперь не размениваются на "номера", а целые спектакли ставят. Слышали, теперь к областному смотру "Тайную войну" готовят. А на очереди "Свадьба с приданым" и даже "На дне". Все наши таланты ушли туда и в связи с подготовкой к смотру заняты по горло. А нарушать традицию не хочется. Почитайте на досуге, - она вытащила из сумки, которую Света держала на коленях пачечку сложенных вдвое лис¬тов с машинописным текстом, и протянула Игорю, - может, выберете что-нибудь по вкусу. Уважьте уж...
- Не мастак я выступать... Не умею и не люблю... - Игорь скорчил болезненную мину, но протянутые листочки взял, положил перед собой и, припод¬нимая за правый нижний уголок так, что открывалась только нижняя половина каждой страницы, стал пробегать глазами строчки, почти не вникая в их смысл. Встретив на одной из первых страничек знакомые с детства слова песни: "Разгромили атаманов, разогнали воевод, и на Тихом океане свой закончили поход", он презрительно поморщился: детский сад... Лишь на предпоследней странице он "зацепился" за стихотворный памфлет на главно¬командующего вооруженными силами Североатлантического пакта генерала Эйзенхауэра и со сложным чувством стыда и любопытства прочел его от начала до конца.
С новым годом! С назначеньем! Приступил к своим делам ты? - должен будет фамильярно обратиться чтец-декламатор со сцены челябинского строительного треста к высшему военному чину Соединенных Штатов, бывшему главкому со¬юзных армий, кавалеру советского ордена "Победа". Далее Игорю, если он возьмется за предлагаемую роль, предстоит дать "образ" командующего: Футболист, игрок, делец, Неграм зубовыбиватель. В проституции /?!/ ты спец. И махровый поджигатель... Был шпионом-дипломатом, Даже с Черчиллем знаком. Веришь в бога, в бомбоатом /?/ - Подходящий "сверхглавком"!
Заканчивался памфлет "убийственными" для прославленного генерала строками: Кличка есть еще для Айка – Уоллстритовская лайка!
- Кто это написал? – вновь болезненно поморщился Игорь, обращая страницу к Софье Харитоновне.
- Это было в газете, в "Челябинском рабочем", в новогоднем номере. А что, чересчур сильно сказано?
- Нет, почему... Нормально... Наши и с Трумэном не церемонятся. Только... Помнишь, Света, твой папа цитировал когда-то стих милиционера:
"А над океаном гриб... И кто-то у рыб от взрыва погиб..."
Светлана покраснела и метнула на старшую подругу быстрый взгляд, перехватив который Игорь понял по чьей инициативе в монтаж включен этот "шедевр". И ему стало неловко за пожилую активистку, которую он до сей мину¬ты уважал. "Вот как в один миг на пустяшном примере может вдруг раскрыть¬ся сущность человека, скрытая от посторонних светской шелухой", - сделал он для себя очередное открытие в науке человековедения.
- Критиковать легко, - надула губки Софья Харитоновна, - пожалуйста... если найдете лучше - я не против.
Игорь быстро нашел. Продолжая сопоставлять в уме таланты и успехи в прошедшей войне полководцев ныне противостоящих друг другу армий, Эйзенхауэра и Жукова, он перефразировал слова известной боевой песни: "Гремя огнем, стальным сверкая пузом, пойдут машины в яростный поход, когда нас в бой пошлет товарищ Зуев, и маршал Жуков в бой нас поведет..."
В глазах Игоря заблестели веселые огоньки, а губы непроизвольно растянулись в озорной улыбке. Чтобы, не дай бог, старшая гостья не приняла их на свой счет, он отвернулся и искусственно откашлялся.
- А это кто написал? - уже другим тоном, с нотками удивления произнес он, показывая Свете короткое стихотворение на другой странице.
- Нравится? - встрепенулась младшая гостья. Лицо ее просияло и Игорю стало ясно, чья это работа.
- Ага, - промурлыкал он, еще раз перечитывая про себя западающие в душу строки:

И та, что сегодня прощается с милым
Пусть боль свою в силу свою переплавит.
Клянемся мы детям, клянемся могилам,
Что нас покориться никто не заставит...

- Сильно. Так кто написал?
- Никогда не догадаешься. Анна Ахматова!
- Да? А за что ж ее тогда ругают?
- За то, - отчеканила Светлана, - что у нее не только такие стихи. - Она сделала ударение на слове "только". А что касается критики, так Софья Харитоновна абсолютно права. Критиковать значительно легче, чем делать. За примерами далеко ходить не надо. Один из последних папа недавно описал в письме. В Харьковском университете сразу после войны появился некто в гимнастерке без погон. Говорил, что воевал, но нашивок за ранения и наград не заработал. Впрочем, медаль за победу, кажется, носил. На филфаке он об¬ращал на себя внимание, главным образом, проявлением критического усердия. Выводил на чистую воду Рыльского... почему-то больше всего от него доста¬валось Максиму Рыльскому, и в неоклассиках он у него ходил, и в национа¬листах. Другим тоже перепадало: Яновскому, Петру Панчу... Самого Петра Первого не забыл - обвинил в низкопоклонстве... Пока других чехвостил - держался гоголем, а как самому пришлось лекцию прочесть - конфуз вышел: два ча¬са говорил студентам про Янку Купалу, а через день внес поправку. Исправьте, говорит, товарищи, в своих конспектах - то, что я вам в прошлый раз рассказывал про Янку Купалу, так то, говорит, было не про Янку Купалу, а про Якуба Колоса... У него, оказывается, в шпаргалке было обозначено: “Я.К.” - Света изобразила указательным пальцем в воздухе эти буквы с точками. - И смех, и грех...
- А если б тех, кто наш трест проверял, самих заставить... - усмехну¬лась Софья Харитоновна, а Света пояснила Игорю:
- Тут готовились к пленуму обкома партии по улучшению строительства в городе и области. Нас комиссия проверяла, человек, наверное...
- Да десятка полтора, пожалуй, было, - помогла старшая подруга.
Но дело не в этом. Интересно, на что они обращали внимание. Недостатков, конечно, в тресте хоть отбавляй. Последний вот нашумевший случай: сдали на заводе новый лабораторный корпус и тут же поставили его на капитальный ремонт... Но и трудностей хватает.
- Конечно, но дело не в этом. Поражает, что комиссию все это не интересовало. За чем же они приходили? За тем, чтоб выяснить, почему много членов партии работает в "службах", а не непосредственно на производстве, - Света воздела глаза в потолок и развела руками.
- Завскладом им чтоб непременно поставить плотником, раз коммунист, - попыталась вставить Софья Харитоновна, но Света упорно гнула свое.
- Почему на партийном собрании не слушали вопрос об авангардной роли коммунистов и почему семинары агитаторов проводятся нерегулярно; почему мало плакатов и призывов поддержать почин Александра Чутких о создании бригад отличного качества и почина москвичей насчет сверхплановых накоплений. Как будто можно улучшить строительное дело, увеличив ко¬личество плакатов и семинаров агитаторов...
"Во дает! Моя школа!" - только и мог отметить про себя Игорь. А Софья Харитоновна вдруг заторопилась.
- Который час? Представляете, часы стали, я вчера пошла отдавать их в починку. Специально обошла несколько мастерских. В одной сказали, что камушек выпал, еще что-то поломалось, могут сделать через неделю и стоить будет сорок рублей. В другой мастерской сказали, что часы замеча¬тельные, меня переживут, надо только почистить, велели зайти через три дня и запросили двадцать пять рублей. В третьей мастерской запросили тридцать два рубля за исправление какого-то валика, волоска и чего-то еще...
- Кому ж вы поверили? - усмехнулся Игорь.
- Одной симпатичной женщине из четвертой мастерской. Она взялась почистить за восемнадцать рублей. Все детали, сказала, в порядке. Сегодня должно быть готово...
- Жулики! - фыркнула Света.
- Ловкость рук и никакого мошенничества, - поправил Игорь. - Потому, что в нашей действительности обсчитывать, обманывать, втирать очки... вообще мошенничать - это правило, а действо¬вать по нормам и правилам - исключение. Эти безобразия пронизывают всю нашу жизнь... как тяжелая хроническая болезнь, скажем, почек изменяет, деформирует режим и вообще весь уклад жизни больного, делает отличной от жизни нормального здо¬рового человека. Даже психологию меняет...
- О какой болезни вы говорите? И при чем тут старые галоши? – опасливо прищурилась Софья Харитоновна, а Света снова зарделась.
- Ну, если бы часы были не ваши, а ... национализированные, вы бы тоже обошли пять мастерских, чтобы сделали быстрее, лучше и дешевле?
- Я - да! - с вызовом ответила старшая гостья.
- Ну а я - нет!
- Не наговаривай на себя, - вступилась за друга Светлана.
- Дело не во мне. Если бы я или кто-то другой болел за казенное, как за свое, это была бы аномалия, отклонение от нормы. В жизни такое случается, только не как правило, а как исключение. И на таких смотрят, как на блаженных...
Игорь понуро умолк, вспомнив свою мариупольскую эпопею, когда он, видя вокруг сплошной брак и неполадки, тупоумно "сигнализировал" по команде. Ему стыдно было, ведь все происходило при свидетелях. Света, вероятно, тоже помнит... - Игорь снова отвернул¬ся и покашлял, чтобы гостьи не видели его болезненной гримасы. - Ну, ни¬чего, теперь я извлек урок из ошибок молодости, теперь я разговаривал бы иначе, теперь Череп не отмахивался бы от меня, как от назойливой мухи...
- Это недостатки воспитательной работы, - услышал он реакцию Софьи Харитоновны.
- Дело не в воспитании. Все слова, слова, слова. Те, кто воспитывает - такие же... Нужно менять в корне. Нужно создать такие условия, чтоб человек выкладывался по доброй воле. Если человек для себя делает во сто крат больше и лучше, чем для общест¬ва, надо не провозглашать его хозяином того, чего у него на самом деле и в помине нет, а реально дать ему в руки какое-то "хозяйство"...
- Вернуть богатства капиталистам и помещикам? - всплеснула руками Софья Харитоновна.
- Ну зачем сразу - помещикам? - поморщился Игорь. - Между частной собственностью и бесхозной, ничьей... потому что государственная или так называемая общенародная - это ничья, потому к ней так и относятся, - есть еще нечто среднее, может быть, именно "золотая серединка" - это собственность кооперативная...
- Как в Югославии? - снова всплеснула руками Софья Харитоновна, и гла¬за ее испуганно округлились. – Там государственные предприятия передали в собственность "рабочим советам"...
- Гарик, тебе надо поскорее срываться домой и жениться, - заявила Света, решительно поднимаясь. Вот Софья Харитоновна недавно уже стала свекровью и скоро в бабушки выбьется. Покажете Гарику свою невестку?
Старшая дама достала из сумочки фотографию и, вздохнув, молча протянула Игорю. Тот взглянул и сразу все понял; на снимке рядом с молодым Полоцким стояла стройненькая тоненькая юная особа типично среднеазиатской внешности в темном платке, закрывающем нижнюю часть лица. Игорь открыл было рот, чтобы задать несколько вежливо-сочувственных вопросов, но Света решительно поднялась:
- Нам пора... Пока!
Игорь спустил ноги с кровати и Света предупредительно пододвинула ему пимы.
- Между прочим, приезжал замминистра... - Софья Харитоновна тоже, приняв назад и спрятав фото в сумочку, поднялась, - речь шла об установке на карьере треста двух мощных дробилок камня. Под них надо будет срочно проектировать фундаменты. Это сложные сооружения с большими динамическими нагрузками. Те, что там сейчас стоят, ведут себя неважно... трещат... с ними вечно возятся, ремонтируют. Линцер собирается эту работу поручить вам. Так что готовьтесь. Это будет одно из важных и серьезных заданий отделу, - продемонстрировала напосле¬док старшая гостья свою осведомленность. - Но все-таки как насчет монта¬жа? - помешкав, добавила она. - День Красной Армии не отметить нехорошо...
- Отметить я - пожалуйста. Готов выполнить любое задание: принести, прибить, переставить. Но выступать я не умею... и не хочу. Тут я - пас. А вам хлопать буду с удовольствием...
- Ладно, вздохнула старшая дама, - выздоравливайте... Но, может быть, еще раз прочитаете и подумаете что улучшить, что выбросить, чем заменить. Я передам вам материалы, вырезки, у меня их целая папка...
- Если можно, передайте лучше какие там у нас есть в библиотеке книги по динамике сооружений. Одну я точно видел, автор Баркан. Я пока подкуюсь по расчету фундаментов...
- Правильно, Гарик, займись. И обществу польза, и всякая ерунда в голо¬ву лезть не будет. - Света погрозила Игорю пальцем, потом послала воздуш¬ный поцелуй и женщины скрылись за дверью. Юноша вышел в туалет, вернулся, постоял в нерешительности перед кроватью, решая лечь или попытаться что-то делать, и снова растянулся на ложе. Он чувствовал себя усталым и раз¬битым, пытался заставить себя уснуть, но не получилось. "Ерунда" из голо¬вы не выходила. Ночью он ворочался, кряхтел, кашлял, забывался на короткое время в дреме, просыпался и снова принимался "черпать и промывать песок". Сомне¬вался, докапывался...
"Вот сегодня в этой комнате были две матроны. По опыту жизненному и по возрасту - мать и дочь. "Производственные отношения" мужей сделали их под¬ругами и тут же - в каком-то смысле соперницами. Как везде и всегда, где сталкиваются люди, воли, умы и характеры. Пока, похоже, победа за Светла¬ной, она проявила больше мудрости, хотя Софьей именуется побежденная. Воз¬можно, завтра старшая соперница возьмет реванш. Во всяком случае, будет к этому стремиться, ведя затяжную мелкую войну. Соперничество, соперни¬чество... Скучно жить на этом свете, господа... Мелкие войны ведутся пов¬семестно, на всех уровнях. До нас доходят отголоски крупных стычек. Эн¬гельс написал "Анти-Дюринг", Каутский - "Анти-Бернштейн". Вражда Константинопольского патриарха и Римского папы привела к расколу христианской церкви. Ныне в мировом масштабе соперничают Америка и СССР, Организация Объединенных наций и Всемирный Совет мира...
Игорю эти конфликты "вплоть до отделения" напоминали процесс развития клетки, которая, достигая в своем росте какого-то критического порога, непременно стремится к самостоятельности, независимости от родителя... Он совсем уж собрался было зафиксировать очередное открытие, очередной всеобщий закон, но "двойник" вовремя вмешался:
"Ну и что? Что здесь нового? Давно всем известно. Тоже мне "открыл Америку в Нью-Йорке на крыше", как сказано в пародии Александра Архангельс¬кого на Маяковского. А еще собираешься писать книгу под названием - ни больше, ни меньше - "Что делать?", которую в подзаголовке можно еще и рас¬шифровать: Анти-Сталин. Нашел соперника! Мылишься в вожди-теоретики, в Плехановы, а на поверку...” Сердце Игоря болезненно сжалось. Стоило представить себе, сколько грязи и злобы будет вылито на его бедную голову, вообразить горы газет и журналов с гнусными редакционными статьями, карикатурами, пасквилями, напичканными змеиным ядом и бранью, вроде горбатовского "Трумэна", и бездарной пошлостью, вроде сегодняшнего "Айка-лайка", "услышать" разносимую голосом Левитана по стране анафему в его адрес, "увидеть", как несведущие люди принимают обман и клевету за чистую монету, поносят Зуева, обвиняют во всех смертных грехах, зачисляют в обоз ренегатов, продавшихся империализму, - и мурашки пошли по коже, а на лбу выступил холодный пот. Наружу же вырвался сдавлен¬ный стон бессилия, заглушенный кашлем.
Прошло много томительных минут, прежде чем муть осела и "свет" отделился от "тьмы". Постепенно он понял, что вывело его из себя не зачисление официальной пропагандой в стан вра¬гов и ренегатов. Это само по себе не так страшно. Опыт учит, что рано или поздно история расставляет все по своим местам, всем воздает по заслугам, четко определяет, кто реакционер и враг, а кто революционер и патриот, где обоз, а где авангард. Перед собой и историей он честен и стесняться ему нечего. А вот претензии насчет новизны и приоритета - здесь допущен явный перебор. Было обидно, что его "китов" давно оседлали другие.
Но воз¬разить нечего. И тут внутренний обвинитель превратился в защитника. "Не беда. Это значит, что на нашей грешной Земле немало думающих индивидуумов, все они видят положение и ищут выхода. Это значит, что ты на магистральном пути. Один из наших вождей пустил в докладе крылатую фразу: "В наш век все дороги ведут к коммунизму". Не знаю, как другие, а по нашей так называемой советско-социалистической дороге можно только зайти в тупик. Не знаю, что такое коммунизм. Скорее всего - утопия. Но истинная магистраль к усовершенствованному общественному устройству (пусть оно именуется социализмом пока ничего другого не придумали) очевидно пролегает где-то на экваторе, если гитлеровскую и сталинскую автократии счи¬тать полюсами, англо-американский парламентаризм - тундрой, а югославские Рабочие Советы, владеющие собственностью - чем-то аналогичным по ту сто¬рону "экватора". Тебе предстоит взять у каждой из этих систем "рациональ¬ные зерна", очистить их от "шелухи", отсортировать, из деталей, пусть известных, собрать нужную "машину". Разве не достаточно, чтобы обессмер¬тить свое имя? Разве это не достойная цель жизни?”
Игорь отдал должное логичности и стройности аргументации адвоката, но не утешился, а, наоборот, расстроился. Его вера в собственные силы поколеба¬лась. Он спасовал перед необъятной горой "деталей", которые придется "подгонять". У него тьма предшественников, на плечи которых надо взгромоздиться. Состав из "платформ" различных направлений и оттенков опоясывает Землю. Попробуй разбе¬рись в их источниках и составных частях. Для этого ста жизней не хватит, даже если ничем другим не заниматься. Сегодня Софья Харитоновна безмолвно затронула еще одну животрепещущую и сложнейшую проблему, не отраженную в его “китах” - межнациональную. Тут “пережитков” хоть пруд пруди... И где добыть нужные первоисточники, чтоб не играть в испорченный телефон? Чуть протяни к ним руку - отсекут немедленно, а заодно и голову...
Измученный и подавленный Игорь принял решение сложить оружие. "Берись за то, к чему ты сроден, и за миллионом зайцев не гонись", - бросил он на¬последок внутреннему судье...
Утром, немного отоспавшись, но еще с тяжелой головой, он после туалета и завтрака улегся на кровать и раскрыл новенький учебник профессора Рабиновича "Курс строительной механики", привезенный Гошей из столицы и, пос¬тепенно вчитываясь, стал чувствовать, что "отходит". А под вечер, за кни¬гами "Динамика сооружений" Безухова и "Динамика оснований и фундаментов" Баркана пришло ощущение выздоровления в прямом и переносном смысле, восстановилась уверенность, вера в себя и свое предназначение. И затея с "Что делать?" снова не стала казаться такой уж неосуществимой. Если очень захотеть, если только не робеть...










ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

С момента подачи Игорем заявления о приеме его кандидатом в члены ВКП(б) чета Селеневичей установила за ним неусыпное наблюдение. В течение рабочего дня в будни гласный надзор осуществляла Светлана, вечера и выходные дни он проводил в компании Станислава, большей частью у них до¬ма к вящему удовольствию супруги. Иногда они втроем выходили "в город", посмотрели своеобразные, не похожие на наши, фильмы: “Рим - открытый город" и "У стен Малапаги", после чего Игорь стал приверженцем итальянского кино, побывали в Ильменском заповеднике, который тоже произвел на Игоря большое впечатление.
Заявление Игорь написал в доме Полоцкого, хотя обещание Славе вступить в партию дал значительно раньше, сразу после возвращения из Москвы. Себе в утешение будущий преобразователь советского общества такое решение квалифицировал, как смелый рейд разведчика в логово противника. В урочный день отмечали в Каштаке очередную 51-ю годовщину со дня рождения главно¬го инженера строительного управления, первый месяц со дня рождения его внучки и, заодно, первую годовщину пребы¬вания молодого специалиста Зуева в столице Южного Урала. Пили в присутст¬вии Зимелева и Линцера за то, чтобы Октябрьские праздники Игорь встречал дома, во второй столице Украины. Линцер, вспомнив по аналогии о второй столице России, прочел яркую запоминающуюся лекцию о принципах застройки Ленинграда, об удивительном сочетании в ней разнообразия и однообразия, когда сквозь очевидное разнообразие этажности, масштаба, стиля, цвета зданий проглядывается единообразие замысла. Низменное расположение города диктовало стремление зодчих “приподнять” его с помощью ряда доминант, первой и непревзойденной из которых явилась колокольня Петропавловской крепости. Адмиралтейство первоначально мыслилось, как производственное здание на заневской окраине, но постепенно притянуло к себе знаменитое “трехлучие магистралей”, включая Невский проспект, и стало великолепным украшением столицы. Советский немец говорил о род¬ном городе так проникновенно, с такой любовью и тоской, что Игорь в под¬питии заразился от него тяжелой формой ностальгии. Тогда он готов был очень многим пожертвовать, чтобы приблизить день своего возвращения на родину. Тут Станислав и "додавил" его. Беспартийный Полоцкий, видимо, по наущению Славы, тоже внес свою весомую лепту.
“Партбилет, – сказал он, - много места не занимает, а вес имеет большой. Так я написал своему сыну. Будущий тесть ему условие поставил, чтоб непременно до свадьбы в партию вступил. Вместо калыма, что ли, как у них принято. Зять инженер, офицер - это для них, наверное, почетно. И в хозяйстве полезный человек – машину водить и ремонтировать умеет. Руки у него золотые. Я как-то еще до войны на базаре в Днепропетровске случайно купил набор инструментов и подарил ему на день рождения. Он с ними все годы не расставался... Он и по дереву, и по металлу. Так еще чтоб был партийный. Отец невесты знатный скотовод, член райкома партии, делегат республиканского съезда партии. И своих личных барашков имеет. Не одного и не двух... На свадьбу нескольких зарезали... не последних. Зажиточно живут.
У них там дочь перечить отцу не смеет. Бывает, отцы паруют своих детей еще во младенчестве. И когда приходит срок (а там девочек выдают замуж рано, часто лет в четырнадцать – пятнадцать, иногда спешат получить калым, чтоб старший сын имел возможность жениться) – иди беспрекословно. Если девушка с характером и заупрямится – у нее один выход: облить себя керосином и поджечь. Это, между прочим, случается не так уж редко. Конечно, в газетах не пишут, но между собой говорят. По количеству самосожжений даже судят об эффективности воспитательной работы райкомов партии и комсомола.
- Рабство... торговля живым товаром, - зябко пожала плечами Света.
– Обычаи, - невесело поправил Натан Абрамович. – Традиции...
“А интересно, - ехидно обратился сейчас мысленно к Полоцкому Игорь, - как и с кем проводят райкомовцы воспитательную работу? Скорее всего, не с носителями варварских обычаев и традиций, а с жертвами. Терпи, мол, милая. Так заведено. Не порть нам показатели. А если уж твердо решила богу душу отдать, черт с тобой, гори себе ярким пламенем, только... в другом районе. Менять вековые традиции очень трудно. Для этого нужны желание и воля Петра Великого. Воли нашему самодержцу, пожалуй, хватило бы, а вот насчет желания... у него других забот хватает... хотя Татевосян как-то обмолвился, что больше миллиона немцев Поволжья во время войны выслали в Казахстан и Среднюю Азию как потенциальную “пятую колонну”, но те, освоившись на новом месте, выступят культуртрегерами, как при Петре”.
Брат нашего знатного свата тоже не последний человек в республике, - продолжал тогда в своем доме Натан Абрамович, - знаменитыми туркменскими коврами за границей торгует, в Ашхабадских верхах крутится, с писателем Берды Кербабаевым дружит. На свадьбе был... Наша Дульсинея, пишет Левушка, девочка неглупая, способная, хорошо училась. Из всей семьи (а семья большая – восемь детей, она по счету третья) одна прилично русский знает (лучше классика туркменской литературы), стихи любит. Свой школьный аттестат (с медалью) получала уже хорошо пузатая. Ее старший брат уже партировался (так выразился глава семейства). А Лева наш вместе с кандидатской карточкой получил должность начальника автохозяйства части. Для молодого техника-лейтенанта не так плохо... раз уж такое случилось, что туда попал. Он парень толковый, деловой. Справится. Таких, как ты и он по партийной линии особенно загружать не будут. На таких производство держится (кивок в сторону Зимелева, который и сам это уже понял, от агитпункта освободил и назначил рядовым агитатором). А ножками брыкать не надо... Я тебе в отцы гожусь. Твой отец сказал бы то же самое...”
Заявление было составлено под дик¬товку Зимелева и Селеневича, которые тут же предложили себя в качестве рекомендующих. Все партийные и беспартийные свидетели дружно "обмыли" это мероприятие.
Партийное бюро, на котором его принимали, собралось через шесть дней после подачи заявления, и прошло гладко. Как всегда, Игорь не шел "на арапа". Он основательно еще раз проштудировал от корки до корки "Краткий курс истории ВКП(б)", почти наизусть запомнил Устав партии, в течение двух месяцев под присмотром Светланы регулярно читал недельные международные обзоры в газетах, так что вопросы по политике его не смущали. Единственный вопрос, на который он не знал четкого ответа, был: "Зачем вы вступаете в партию?". Другим такие вопросы задавали. Было договорено, что ответ на сей каверзный вопрос возьмет на себя Селеневич, присутствовавший как рекомендующий, мотивируя скромностью соискателя кандидатской карточки. Однако вмешательство бдительного друга не потребовалось. Зуеву был задан единственный вопрос: чем конкретно занимаются родители? (Pассказывая автобиографию, он скромно указал: медицинские работники). После разъяснения: отец - хирург, заведующий кафедрой, доктор медицинских наук, член партии; мать - кандидат медицинских наук, доцент, - у членов бюро по-видимому не возникло сомнений в лояльности кандидата в кандидаты правящей партии. После зачтения хвалебных рекомендаций все члены бюро проголосовали "за".
В тот день Игорь особого волнения не чувствовал и удивлялся, что Света за него переживает. Сегодня, в день собрания, сердце тоже весь день билось ровно и он посмеивался над Светланой, не спускавшей с него глаз, часто подходившей как будто консультироваться и застревавшей возле него на длительное время, не оставившей его даже на время обеда, хотя обычно в перерыв бегала домой. А теперь, наблюдая, как управленцы стекаются на "представление", сам слегка заволновался. Но тут же успокоил себя: "Что может произойти? Все идет, как по накатанной дорожке. Все заранее извест¬но. Конечно, я мог бы “отколоть номер”, устроить "цирк", высказать, что я думаю о партии и ее вожде. Может быть, Света именно этого и боится? Не бойтесь, сударыня. Ничего непредвиденного не произойдет. Трудно было принять решение, но уж раз принял - выдержу до конца. На вопрос: зачем вы всту¬паете в партию? - не отвечу: "Париж стоит обедни".
Положа руку на сердце, Игорь не понимал, зачем Станиславу понадобилась вся эта канитель, для чего ему было создавать себе дополнительные заботы и волнения. Ведь то, что нынешняя Коммунистическая партия и Зуев - вещи несовместимые, ему видно нево¬оруженным глазом. Супруги Селеневичи в один голос утверждают: исключитель¬но заботясь о карьере талантливого, но не от мира сего друга, о создании ему благоприятных условий для проявления недюжинных способностей, для рос¬та и процветания в соответствии с данными, дарованными природой. Логично. Слава всегда покровительствовал другу и проявлял о нем за¬боту, причем, очевидно, делал это искренне, поскольку не извлекал для себя выгод. И все же сейчас, вновь подумав об этом, Игорь под слоем альтруистических напластований усмотрел в действиях покровителя и своеобразные эгоисти¬ческие устремления. У Станислава есть такая черта характера: поставить себе трудную задачу и разбиться в лепешку, но во что бы то ни стало своего добиться и, тем самым, удовлетворить собственное тщеславие. Кира Мезенцева тоже из той породы.
Игорь, вспомнив о “генеральше” (“вспомнил” - не то слово. Кира последние четыре месяца не выходила у него из головы ни днем, ни ночью), заерзал на стуле и Светлана успокаивающе тронула его ло¬коть: не дрейфь, мол, будет все в порядке. Он в ответ кивнул - понимай кивок как хочешь.
В этот момент к Свете подсела Софья Харитоновна, что-то тихо спросила, та ответила, между ними завязался заинтересованный разговор, а Игорь, освободившись от опеки, предался любимому занятию: копанию в себе и воспоминаниям. Слава и Кира дали для этого обильную пищу. Он сознавал, что, наделяя Селеневича и Мезенцеву некими демоническими чертами, мог бы снять с себя в собственных глазах часть давящего груза вины и ответственности за произошедшее в Москве. Но не поддался искушению.
Конечно, идея командировки Зуева в столичный Институт сооружений и его Харьковский собрат общим сроком на 10 дней, якобы для консультаций по расчету фундаментов под дробилку, за¬родилась в голове Станислава (той командировки домой, которую он обещал устроить Игорю еще в первый день приезда его на Урал, и таки своего добился). Он же, в основ¬ном, провел всю необходимую организационно-дипломатическую работу. Но ведь командируемый не возражал, не сопротивлялся, не отказывался, хотя расчет фундамента к тому времени был уже выполнен и ни у автора расчета, ни у начальников не возникало сомнений в его правильности. Тогда Игорь не злился, не осуждал очковтирателей, а считал их благодетелями. Он стро¬ил далеко идущие планы: в Москве не задерживаться больше двух дней, а в отпущенное для Харькова время сделать Миле официальное предложение, с Фастовским составить подробный план диссертации (перекрытие, запроекти¬рованное Зуевым по его методу, было уже построено, экономия в сравнении с расчетом по традиционному способу скрупулезно, с немецкой точностью, подсчитана еще при оформлении рацпредложения, а недавно Ольховская повторила его расчет для другого перекрытая, поэтому Игорь считал работу практически законченной) и, наконец, договориться с Гришиным и Пучковым о приеме на работу в Институт сооружений в порядке перевода. Эти цели представлялись легко достижимыми. Но человек, к сожалению, только предполагает...
Игорю вдруг все, что произошло в столице, показалось карой за "грех" - стремление воспользоваться служебной командировкой для личных целей. Он даже гла¬зами заморгал, ибо действительно события развивались так, словно были заранее спланированы в небесной канцелярии. Не будь Игорь до мозга кос¬тей материалистом и атеистом, он в такой ситуации в самом деле мог бы уверовать в божественное предназначение. И тогда выходило бы, что Всевышний ниспослал ему Великое Искушение. И тогда выходило бы, что раб божий Зуев не выдержал испытания... Хотя – как посмотреть…
Пока Софья Харитоновна продолжала отвлекать Свету, Игорь (в который уже раз!) перебрал в уме все звенья злополучной цепи в хронологической последовательности с момента, когда он вошел в вагон поезда на станции Челябинск.
Увертюра искушения состоялась в поезде. Там посланцами бога или черта, вселившими смятение в душу грешника, оказались соседи по купе. Облик и имена попутчиков - крепко сбитый большерукий сибиряк Гавриил и широкая в бедрах, грудастая голубоглазая волжанка Горислава - вполне соответствовали отведенной им Игорем роли. От них веяло чем-то исконным, былинным. Впрочем, скорее всего, Игорь задним числом наделил их теперь такими ка¬чествами, а на поверку молодые супруги, несмотря на редкие в середине двадцатого века имена, оказались вполне современными людьми. По профессии геологи, они, к своей великой радости, направлялись в Венгрию оказывать нашему союз¬нику помощь в разведке бокситов в районе озера Балатон. Бесцеремонные и бессовестные, они на правах "старожилов" вели себя в купе, как хозяева, а Игоря и подсевшего к ним младшего техника-лейтенанта войск МВД по имени Акрам (в "Божественной комедии" Игорь отвел своему собрату молодому специалисту, выпускнику Московского автомобильно-дорожного института, командированному по делам службы в Главнефтехимспецстрой МВД СССР, роль наблюдателя от божества-смежника Аллаха при совращении христианина) - низвели до положения квартирантов-угловиков. Вещи свои они примостили на полу, потому что ниша над дверью в купе и пространство под нижними полками были заняты "шмотками" геологов. Когда супруги спали на нижних полках (а спали они много), "угловикам" и приткнуться было негде.
Но больше всего Игоря поражало, шокировало, но вместе с тем как-то завораживало, гипнотизировало прямолинейное, неприкрытое, беззастенчивое бесстыдство "венгров". После еды и сна молодые супруги так откровенно тя¬нулись друг к другу, так красноречиво пожирали друг друга глазами, что "пацаны", как, называл попутчиков Гавриил, не выдерживали и выходили в коридор. Тотчас дверь за ними задвигалась и изнутри слышался щелчок замка. Игорь пробовал шутить, напевал Акраму старую озорную студенческую песен¬ку: "...а архангел Гавриил богу в рай доносил, что Владимир Святой развращается, что он горькую пьет, что он песни поет и еще кое-чем занимается...", цитировал строчки "Гаврилиады" из "Золотого теленка". Но ему было не по себе. И не только из-за ущемления в правах, принадлежавших ему и собрату, “согласно купленным билетам”. И не только от неловкости, которую все¬гда испытываешь, соприкасаясь с нарушением общепринятых норм, условностей, приличий. Было еще что-то такое, что и сейчас, спустя четыре месяца, не поддавалось точной формулировке. По смыслу своему, по сути своей тогдаш¬нее состояние и ощущения теперь Игорь классифицировал, как благоговение перед жизнью, жизнью настоящей и, быть может, зарождающейся, жизнью, что называется, в самом соку. Сквозь обиду, недовольство, томление плоти не¬вольно пробивалось ощущение радости жизни, гордости жизнью, слитности с пробуждающейся весенней природой, зеленью, простиравшейся за окном.
Была, конечно, как он теперь оценивал, и простая человеческая зависть. Он непроизвольно ставил себя на место Гавриила... нет, не вместе с Милой. Этого он вообразить себе в поезде, почти при свидетелях, никак не мог. Но с Галиной Дьяченко или Зиной Рояко... Нет, все-таки нет. Игорь еще раз придирчиво "взвесил" и твердо сказал: нет! Он не допустил бы. Ни при каких обстоятельствах! Никогда. Даже если бы он с какой-либо из прежних "любимых женщин" попал в одно купе с бесстыдны¬ми геологами, он не последовал бы их примеру, не дал себе воспламениться и перейти черту, когда в самозабвении сбрасывается груз цивилизации, и даже рафинированные в обычных условиях интеллигенты превращаются в тарзанов. Для Зуева это исключено. В крайнем случае, если б уж очень приспичило, постарался бы достать билеты в двухместное купе международного вагона. Что же касается Г-Г (так он именовал пару Гавриил–Горислава), то им Игорь теперь милостиво прощал нарушение этикета, учитывая, что с их стороны это был не грех, не разврат, не прелюбодеяние, а законное наслаждение, даже более того - супру¬жеские обязанности. Tой ночью, ворочаясь без сна на полке, заряженный токами чувст¬венности, генерируемыми молодоженами, oн усложнил себе первоначально наме¬ченный план командировки, решил возвратиться в Челябинск не женихом, а мужем Голубки, испив на законном основании из родника наслаждений и заб¬ронировав за собой райское блаженство до гроба. Для этого, по его расче¬там, ему понадобилось бы дополнительно недели две. Ну, что ж, по такому экстраординарному случаю не грех использовать влияние родителей в медицинском мире и заполучить больничный лист. До сих пор ни разу в жизни он такой привилегией не пользовался, ни разу даже школу без уважительных причин не пропустил. Один раз можно.
"Мама, ваш сын прекрасно болен, у него пожар сердца", - предполагал Игорь обратиться к маме за помощью словами Маяковского.. Для ускорения перевода в Харьков он рассчитывал на Гришина, который, конечно, не забыл последнего на прошлогодней сессии ГЭКа дипломника, взять не письмо-согласие, а письмо-просьбу на имя министра; Пучкова, который часто бывает в Москве, попросить похлопо¬тать за своего протеже в министерстве; Полоцкого, если потребуется, замолвить за него словечко на правах старого знакомого министра Райзера и, наконец, пустить в ход тяжелую артиллерию - дядю Федю, который может поз¬вонить тому же Райзеру или другому нужному чиновнику по правительственной "вертушке". Будущее виделось Игорю в розовом свете, он был полон ре¬шимости и уверенности в успехе. Если б он знал, что день грядущий ему уготовил...
За обедом тетя Шура мимоходом сообщила гостю, что Кира оконча¬тельно, через суд, развелась с мужем, работает архитектором с таким же, как у Игоря окладом, участвует в проектировании гидростанций на Волге. (А как же! Где еще такой "кадре" работать, как не на великих стройках коммунизма!), очень своей работой и жизнью довольна. Намекала тетя и на некие "шуры-муры' соседки с большим начальством, но Игорь принципиально любопытства не проявлял и старательно гнал от себя мысли про Киру и все с ней связанное. В этом ему помогала фотография Милы, привезенная Светой, которая покоилась в паспорте под командировочным удостоверением и с которой он, оставаясь один, вел нескончаемые беседы. Случайно ли Кира зашла к соседям прямо с работы, или была предупреждена, он не знал. И в ее предложении пойти в театр тоже не узрел ничего предосудительного и опасного. Наметили они себе спектакль "Пушкин" в театре имени Ермоловой, который пользовался в Москве популярностью, но Кира его до сих пор не смотрела, "потому что не с кем было пойти".
По дороге говорили, в основном, о проблемах архитектурного оформления сооружений и территории строящихся гигантских гидроуз¬лов. Точнее, говорила практически одна Кира, говорила увлеченно, заинтересован¬но, профессионально. Игорь проникся уважением к важной и сложной задаче так скомпоновать и композиционно связать гидротехнические сооружения меж¬ду собой, с берегами и примыкающей застройкой, чтобы они создали единый архитектурный комплекс, достойный по своим художественным качествам технического и политического значения строек - выразителей эпохи. Когда Кира характеризовала удачные с ее точки зрения решения ансамбля гидротехничес¬ких сооружений канала имени Москвы, где достигнуто единство архитектуры целого при сохранении индивидуального облика отдельных частей Убедительно для инженера звучала и ее критика в адрес архитектуры комплек¬са Волго-Донского канала, где все сооружения одинаково торжественны и грандиозны.
"Отсутствие контраста, отсутствие нарастания, нагнетания внимания к определенным, заданным пунктам общей композиции ослабляет впечатление. Кроме того, гигантские триумфальные арки несоразмерны с чело¬веком и окружающей природой, поэтому они выглядят немасштабными, не "смо¬трятся". Тут авторы утратили чувство меры. Излишняя тяжесть и монументаль¬ность форм давит на психику, вызывает ощущение неудовлетворенности. То, что было хорошо для каменной классической архитектуры, нельзя без разбора переносить в наше время. Оно противоречит структуре и тектонике современ¬ных сооружений, - пела Кира свою сладкозвучную песнь сирены. - А в гидротехнике есть еще и специфические особенности. Такие сооружения обычно рассматриваются с большого расстояния, на фоне неба и водных просторов. Гран¬диозные размеры наших новых ГЭС требуют создания вокруг них больших откры¬тых пространств для организации парадных площадей, как это удачно, напри¬мер, сделано на Днепрогэсе..."
Игорю было приятно шагать рядом с эффектной женщиной, которая отлично "смотрелась" на фоне московских улиц, слушать умные речи, ощущать прикосновение ее пальцев, запах любимых ею французских духов...
Сейчас, в ожидании начала открытого партийного собрания, сидя рядом со Светой и касаясь локтем ее руки, Игорь мучительно пытался вспомнить, возникали ли тогда, по пути в театр, у него "грешные" мысли и желания по отношению к спутнице. Нет, они не отложились в памяти. Скорее всего, рассуждал он, если и возникали (наверное возникали, такая женщина не возбуждать не может, особенно под влиянием "артподготовки"), то были не непреодолимыми и, можно считать, не совсем "вещественными". С та¬ким успехом можно мечтать о физической близости, скажем, с киноактрисами Любовью Орловой и Марикой Рокк. И эти бесовские мысли и желания, вероятно, заглушались частой сменой впечатлений. Но то, что он весь вечер пребывал в приподнятом настроении, помнилось отлично.
Случаю угодно было, чтобы в театр имени Ермоловой они не попали, а пош¬ли в Большой театр, где "давали" новую оперу про колхоз под названием "От всего сердца". Игорь немного покрутил носом, но аргумент Киры, согласно которому у командированных в Москве ни один вечер пропадать без развлече¬ний не должен, убедил его. Что бы артисты ни пели, но это артисты Большого театра... Билеты им достались дорогие, по 35 рублей, в четвертом ряду партера. Усевшись, Игорь осмотрелся: театр был полон, а ложи пусты. Но едва в зале погас свет и зажглась рампа, Кира толкнула его легонечко локтем в бок и указала глазами на левую нижнюю ложу. Там к величайшему своему удив¬лению Игорь узрел Маленкова, секретаря ЦК партии, первого помощника Сталина. Через секунду Кира еще раз подтолкнула его и повела глазами направо, где в верхней ложе восседала могучая фигура в черном костюме при галстуке. Игорь напряг память, но лицо мужчины не вызвало никаких ассоциаций.
- Композитор в штатском, - прокомментировала соседка еле слышным шепотом. После первой картины (не действия, как обычно) в зале зажегся свет.
- Пошли в раздевалку, возьмем бинокль, - потянула Игоря за рукав Кира.
- Зачем? - удивился Игорь, - до ложи метров пятнадцать, не больше.
- Ну... все-таки второй человек в государстве, рассмотрим как следует.
Они взяли два бинокля, и когда люстры померкли, навели их на левую ложу. И тут бинокль чуть не выпал из рук Игоря: в ложу вошел Сталин, за ним Молотов, потом Маленков, Берия и маршал Василевский. Сталин разместился в дальнем от зрителей углу ложи, Молотов перед ним, Маленков рядом, Берия у барьера, а Василевский так и остался стоять у шторы лицом к залу.
На сцене артисты косили и вязали снопы, выступали с речами-ариями на заседании правления колхоза, заблуждались и перековывались, митинговали с транспарантами и портретами Сталина по поводу открытия электростанции, а Игорь не мог оторвать глаз от четверки в ложе. Даже не верилось, что это наяву, что живой изверг и тиран, полубог в военной форме, как обычный человек, как все другие зрители смотрит на сцену, видит то же, что и Зуев, выглядывает из-за плеча своего заместителя, чтобы лучше рассмотреть происходящее, что-то говорит ему; что Берия во плоти и крови, перегнувшись через барьер, кого-то высматривает в зале, сверкая стеклышками пенсне. Кира тоже вгля¬дывалась в лица вождей.
- Мой начальник, - указала она на Лаврентия Павловича, и Игорь вытаращился на нее, вспомнив реплику тети Шуры про "шуры-муры" с начальством. Только в антракте Кира соизволила разъяснить, что институт Гидропроект и Управления строительств Волжских ГЭС находятся в системе МВД и, следова¬тельно, подведомственны сидящему в ложе невысокому человеку в пенсне. После спектакля вожди, как другие зрители, стоя аплодировали Большакову, Кривчене, Ирине Масленниковой и другим исполнителям, что тоже неимоверно удивило Игоря. По его представлениям, при появлении в ложе человека и бога зрители и артисты должны были устроить овацию ему.
Уже в Челябинске Игорь узнал, что "культурное мероприятие", которому он был свидетелем, не прошло бесследно для страны, что оперу разгромили в редакционной статье "Правды", что в связи с этим сняты со своих постов ми¬нистр культуры и директор Большого театра, что у автора оперы композитора Жуковс¬кого отобрали Сталинскую премию. Еще позже, когда Игорь немного опра¬вился от шока, он дажe позволял себе шутить: "мы с товарищем Сталиным..." А тогда, в Большом театре во время спектакля он ел глазами своих идеоло¬гических противников, пытаясь залезть им в душу и понять, как эти невзрач¬ные с виду люди, особенно тот, в глубине ложи, с усами (может быть, в них, как у библейского Самсона в прическе, кроется его сила), смогли добиться такой невообразимой власти, держать в узде многие миллионы себе подобных, кото¬рым принесли столько бед и страданий. Он пробовал мысленно полемизировать с сидящими в полумраке ложи, воскрешая в памяти свои недавние тезисы и план книги "Что делать?", но не мог сосредоточиться. Мысли путались, сердце колотилось, музыка и лицедеи отвлекали, нить уходила. Только выйдя из театра, он стряхнул оце¬пенение, вновь обрел способность рассуждать и стройно излагать ход своих рассуждений. На обратном пути говорил уже почти исключительно Игорь, дал выстраданный "образ" Сталина, сформулировал и обосновал свою "платформу". Кира шла рядом, об руку с ним, притихшая и, как казалось юноше, пораженная и приниженная, благоговейно слушала, иногда слегка кивала в знак согласия, и лишь во дворе перед подъездом задумчиво произнесла: - Ленин очень рано умер, еще пятидесяти четырех не было. Как и Петр Великий. Для мужчины это не возраст. Цезарь в такие годы как раз встретился с Клеопатрой...
А уже на лестничной клетке, вынимая связку ключей из сумочки, мягко попросила:
- Гарик, зайди, пожалуйста, на несколько минут... А? Я хочу тебе кое-что показать. Мне было б очень интересно слышать твое мнение. Это важно для меня.
- Поздно уже. Может, завтра? - Игорь, разумеется, ни на йоту не сомневался, что его попросят высказать мнение по поводу каких-то архитектурных проработок.
- Кто знает, Гарик, что с нами будет завтра.
- Неудобно, спят уже.
- Ничего... - Кира открыла дверь и пропустила гостя вперед. Она не включила в передней свет и бесшумно провела его в комнату за руку, но едва он переступил порог, его как током пронзила догадка: они в квартире одни.
- Дома есть кто-нибудь? - сдавленно прошептал Игорь, уже чувствуя, что попал в ловушку.
- Все на даче... - голос искусительницы звучал ровно, невозмутимо. - Уезжают туда ранней весной, даже еще топить приходится, а возвращаются поздней осенью. В этом году и рояль перевезли. Так что я здесь теперь одинокая и покинутая... проходи, я не кусаюсь.
В комнате, той самой, где почти шесть лет назад юная хозяйка недвусмысленно завлекала Игоря "при помощи Лермонтова" (из кладовых памяти всплыли слова песенки из репертуара Миши Копельмана: однажды я собралась при помощи со¬баки соседку свою, стерву, укусить...), а два года спустя, уже замужняя, кормила сказками про старую Москву. Кира включила настольную лампу под зеленым абажуром и указала ему на стул.
- Посиди, пожалуйста, минутку... можешь пока посмотреть французские журналы, у нас это большая редкость, я сейчас... воаси-воаля.
Она не появлялась довольно долго, минут, наверное, пятнадцать-двадцать, но теперь Игорь не мог вспомнить, о чем думал и чем занимался это время. Но зато отлично помнил, и долгие годы, всю жизнь будет помнить сладость и терзания последующих минут и дней.
Кира появилась в коротком домашнем халатике, который не скрывал, а подчеркивал ее пленительные формы, стройная, величавая, торжественная, неся на вытянутых руках большую хрустальную вазу с апельсинами. Она прошла... лучше ска¬зать - проплыла царственной походкой мимо искушаемого, плавящегося от вспыхнувшего желания и оцепеневшего Игоря, обдав его знакомым запахом французских духов и, задев его колени полой не застегнутого на нижние пуговицы халата, поставила вазу на стол, обошла вокруг стола и удалилась, снова произнеся, как заклинание, непонятное "воаси-воаля". Игорь на всем пути искуситель¬ницы откровенно пожирал глазами ее рельефные бедра, которыми она... нет, не виляла, не покачивала, нет. Кира как-то поигрывала большим ягодичным мускулом, словно атлет бицепсами.
Когда она проходила мимо во второй раз с коробкой конфет, Игорь не очень решительно протянул к ней деревянные руки, но генеральская дочь, грациозно изогнувшись, ускорила шаг и, проделав тот же путь, скрылась за дверью, пригрозив на поро¬ге пальчиком, а в традиционном уже "воаси - воаля" гость уловил удивленно-насмешливые нотки. В третий раз Кира вошла с ножами и вилками в ру¬ках. Подгоняемый толчками крови, грешник бросился навстречу, потеряв всякий контроль над собой. Блудница успела только отбросить в сторону металлические предметы и сдернуть с широкой кровати покрывало...
Первое ощущение, которое он зафиксировал, когда к нему вернулась способность воспринимать окружающее, была радость победы, успеха, превосходства. Рядом с ним лежала, прижавшись к нему, очаровательная, ослепительная, обольстительная и, в то же время, смирная, покорная, покоренная Королева. Чтобы убедиться, что это не сон Игорь сжал ее округлые плечи, и она ответила нежным поцелуем. По всему чувствовалось, что многоопытная столичная львица не ожи¬дала от него такой прыти и была приятно поражена. Он и сам не знал за со¬бой способности на столь бурное проявление страсти. Открытие окрылило его. Для него это было вроде выигранного смертельного боя, стремительного глу¬бокого прорыва обороны противника, после чего остается только брать города и считать трофеи. Он торжествовал победу прежде всего над самим собой, над своей провинциальностью, неуверенностью, робостью. Он как бы разорвал цепи, сковывавшие таящиеся в нем, как в ядре атома, богатырские силы. За¬одно он приписал себе победу над соседом по купе Гавриилом, и над Станиславом Селеневичем, ибо их "кадры" не идут ни в какое сравнение с его "противницей". Они, и тысячи других донжуанов разных возрастов и званий лопнули бы от зависти, если б могли наблюдать его, Игоря Зуева, "сражение" и победу. К побежденным он причислил и бывшего мужа Киры, которым когда-то восхищался, как эталоном настоящего мужчины, и место которого так легко "освоил". Он пестовал и холил в себе сладостное ощущение реванша за все обиды, муки и поражения, которые доставляла ему в прежние годы ныне сдавшаяся на милость победителя красавица-хищница. Когда они сегодня шли рядышком по улицам Москвы почти все встречные мужчины бросали на его спутницу жаркие взгляды. Некоторые, обогнав их, оборачивались. Вероятно, оборачивались и те, кто оказывался у них за спиной. Что бы отдали они за возможность оказаться в его, Игоря, положении! Ему сейчас все дос¬тупно. И он, ежели пожелает, может это блаженство продлить и узаконить. Решение, полагал он, всецело зависит от него... То был захватывающий миг триумфа.
Но только один миг. За ним наступила полоса сомнений и шатаний, острых схваток с самим собой, самобичевания и раскаяния. Достаточно было ему бросить косой взгляд на настольную лампу, так и не погашенную, на нож, поблескивающий в луче света у края ковра, на стул, где он восседал словно на электрическом стуле, чтобы он в мгновенье ока превратился в собственных глазах из победителя в пленника, невольника, пополнившего гарем своевольного хана в женском обличье. А ревнивая мысль о начальнике, который, может быть, еще вчера лежал на этом месте, подсказала новое обидное сравнение: Игорь уподобил себя – молодого, изголодавшегося, взвинченного - острой приправе к невкусному, но калорийному блюду. Он попытался представить, как может выглядеть любовник-начальник. Наверное, не очень еще старый, лет пятидесяти (не зря Кира вспомнила про Цезаря и Клеопатру, тоже небось сопоставляла!). Но очень влиятельный. Кем он может быть? Главным архитектором? Директором? Министром?.. Произнеся мысленно последнее слово, Игорь напрягся весь, как натянутая струна. Уж не сам ли Берия? А что? Почему бы и нет? Ее данные и ее родословная вполне подходят. От нее можно ждать любого сюрприза. И кому же, если не таким вот... архитуткам (Игорь счел такую кличку, включающую двусмысленное “архи” - часть слова "архитектор" и в значении "сверх ...тутка" как нельзя лучше отражает сущность Мезенцевой) делить ложе с сильными мира сего. Игорь с первого дня знакомства считал ее рожденной для занятий самой древней профессией, как и для службы в ведомстве Лаврентия Павловича. Так что все вполне закономерно. Только, как в таком случае она решилась с ним “спутаться”. Ведь у министра везде глаза и уши. Или он "для приправы" не возражает. А, может быть, он, Игорь Зуев, понадобился для прикрытия греха, может быть, блудница уже ждет ребенка от начальника (похожая ситуация показана в венгерском кинофильме “Странный брак”. Там нехорошая дочка нехорошего барона забере¬менела от попа. Чтобы спасти честь дочери барон насильно венчает с ней хорошего парня. Тот всеми силами рвется из плена. Он любит хорошую девуш¬ку. Но власть и церковь сильнее...) От этой мысли Игорь похолодел. 0, Бе¬рия и его люди найдут способ, как его, раба божьего Зуева, заарканить. Да и искать-то не нужно. Кире достаточно будет подтвердить, что молодой инженер говорил ей о "самом большом человеке", и ему капут. И не только ему одному, а и родителям, и Косте. Альтернатива - женитьба на "чуть-чуть" беременной (внешне Игорь ничего такого пока не заметил) наложнице большо¬го начальника с перспективой всю жизнь носить рога... От этой мысли его передернуло.
И, наконец, еще одно осознал невольный любовник, очнувшись от экстаза: путь в Харьков теперь ему закрыт. Быть в одном городе и не по¬видать Голубку – значит, окончательно потерять ее. А явиться пред ее очи тоже никак нельзя: мигом, как Ярославна, сердцем чутким все поймет... но не простит. Этот последний удар оказался для Игоря наиболее болезненным. В отличие от предыдущих размышлений, где все базировалось на гипотезах и домыслах, здесь картина была яснее ясного: его планы "крахнули". Эх, если б ему хоть на короткое время одолжить у Станислава его характер. Какую феерическую неделю (так и быть, четыре дня добавил бы за счет харьковских “больничных”) провел бы он в столице! Ведь пока женить¬бы от него никто не требует. Может быть, и не потребует. Уж тут затейница Кира постаралась бы для него, нашла бы как его занять и ублажить... На всю жизнь запомнил бы!
У него опять-таки на один миг дух перехватило. Только все это если бы да кабы... Одолжить характер нельзя. Он, Зуев, другой породы, другого склада, скроен из другого материала - прочного, но хрупкого. Его гнуть сильно нельзя - быстро сломается. Выхода Игорь не видел и пребывал в состоянии смятения. Кира немедленно уловила перемену в настроении возлюбленного. И произнесла слова, которых он, с одной стороны, столько лет ждал, о которых мечтал, за которые раньше отдал бы полжизни, и которые теперь, с другой стороны, в свете только что возникших предположений, выглядели для него "волчьей ямой".
"В целом мире я одна знаю как тебе нужна. Гарик, ты мне тоже нужен...", - томно прошептала “архитутка”, обвивая его шею и прижимаясь всем телом. Это была известная Игорю строка из американской песенки, в которой Джони заменили Гариком.
"Будь здорова, дорогая, я надолго уезжаю", - ответил Игорь. Теперь ответил, из Челябинска, из зала, почти уже заполненного сотрудниками управления строительного треста. А тогда, в Москве, в Доме Правительства, улучив момент, когда Кира, недоумевая по поводу его одубелости, разжала объятия, он подскочил, как ужаленный, и спрыгнул с кровати. Пока он лихорадочно собирал разбросанные по полу вещи, натягивал на себя, стараясь не глядеть в сторону кровати, и все-таки бросая туда жадные взгляды, Кира лежала на боку без движения, не укрытая, отвернувшись к стене. Игоря неудержимо влекло к ней, тянуло, как железо к магниту, как кролика в пасть удава, он сопротивлялся изо всех сил, кипятился, понимал, что поступает глупо, по-детски, что выставляет себя в идиотском свете, что мужчина не должен просто так "смазывать салом пятки", но более достойный венец их отношений в голову не приходил. Он инстинктивно чувствовал, что если заго¬ворит или вообще как-то затронет Киру, магнитное поле притянет его, заво¬рожит, не даст вырваться на волю, навечно превратит в безжизненного спут¬ника, только отражающего свет Солнца, наподобие Луны. Вооружившись злостью к разлучнице, подогревая ее многократным повторением придуманной клички "архитутка" с двумя ударениями: на первом "а" и на "у", призвав на помощь себе тургеневского Базарова с его циничным: "богатое тело, хоть сейчас в анатомический театр", мудрого графа Витте, заметившего, что особы, с которыми грешники предаются "благородным занятиям" (к тому же бесстыдницы, добавил он от себя, которые вот так не стесняются "показывать товар лицом") не могут претендовать на уважение, Игорь с внутренним музыкальным воплем: "О, дайте, дайте мне свободу, я свой позор сумею искупить...", пулей выскочил на лестничную клетку, с силой захлопнув за собой дверь. Здесь он осмотрелся, отдышался, завязал галстук и шнурки на туфлях, затянул пояс, машинально проверил, не выпал ли из бокового кармана пиджака паспорт с командировочным удостовере¬нием, фотографией Милы и деньгами за обложкой, причесался, помотал головой, стряхивая наваж¬дение и, вздохнув, позвонил в соседнюю дверь.
- Что случилось? - тетя Шура пристально вглядывалась в лицо племянника, вгоняя его в краску.
- Я видел Сталина, - нашелся любовник поневоле.
Александра Алексеевна с живым интересом выслушала краткий сбивчивый отчет о посещении Большого театра, не докучала вопросами, не вспоминала Киру, а попотчевала гостя молоком со свежим поджаристым бубликом и, пожелав спокойной ночи, оставила его одного. Покой, однако, ему и не снился. Правда, забылся и уснул он довольно быстро. И сон поначалу привиделся благостный: уральское озеро, окруженное невысокими горами с буйной растительностью по склонам; по озеру скользит одинокая лодка, там он с Кирой, слившись в страстных объятиях, счастливый и свободный; над ними парит птица и голосом Галки-Пончика поет “милый друг, наконец-то мы вместе, ты плыви, наша лодка, плыви..." Потом птица взмахивает крыльями и мелодия меняется: "...голубые глаза хороши, только мне полюбилися карие..." Птица взмывает вверх и со взрывным: "Я здоровая, веселая медичка, только тронь меня - и вспыхну я, как спичка. Не люблю подзаходов я банальных, а люблю мужчин я грубых и нахальных..." камнем пикирует на лодку.
Игорь проснулся с холодом ужаса в груди, затем постепенно оттаял и, ощущая еще на себе тепло Кириных ласк, некоторое время пребывал во власти грез: видел шикарную “генеральшу” рядом с собой на парадных церемониях - при вручении дипломов кандидата, затем доктора наук, Сталинской премии. Жена украшает, покоряет общество, а дома дарит ему минуты райского блаженства... Вдруг... - Игорь хорошо запомнил, что перемена произошла мгновенно, и теперь внешние признаки ее выразил словами Маяковского: "Вдруг как будто ожогом рот скривило господину..." - до него окончательно дошло, что он сжег за собой мосты. Часы показывали четверть второго. "Уже второй, должно быть, ты лег¬ла. А, может быть, и у тебя такое..." - машинально продекламировал он, и это было последнее, что четко зафиксировала память. Дальше наступил приступ отчаяния с умопомрачением. Игорь бесновался, дергался, вертелся волчком, комкая простыни, вскакивал, метался и рычал, словно загнанный зверь в клетке.
"Да, - констатировал он теперь, будоража прошлое, - в ту ночь Кира "завела" дремавших в недрах его души бесов. И сейчас еще, четыре месяца спустя, у него кошки скребут на сердце, когда он вспоминает об этом. Он перед самим собой стыдится проявленного тогда малодушия, считает его позорной страницей своей биографии, хотя и скрытой от посторонних глаз. И все же... не жалеет о случившемся. Эпизод этот, вероятно, до самой смерти останется одним из наи¬более ярких событий в жизни. "Чтобы пройти через такой "райский ад", познать и проверить себя на прочность, стоило и в столицу смотаться", - заключил он, поднимая руку, чтобы ответить на приветствие Селеневича, явивше¬гося сюда выступить, как положено по ритуалу, и похвалить принимаемого в великую партию, в качестве рекомендующего. Наверное, в таких случаях рекомендующие заверяют собрание, что вступающий будет верно служить партии, стойко бороться за дело Ленина-Сталина.
"Насчет “стойко” - ты прав", - подмигнул ему Игорь, - но вот за какое дело..."
Слава сел в первый ряд и тут же подключился к разговору рядом сидящих мужчин, а Игорь вновь стал будоражить переживания той ночи в Московском Доме правительства. "Значит, как пишут начальники на авансовых отчетах: "целесообразность командировки подтверждаю"? - Да, пожалуй, так и есть. Где ему еще могли уготовить та¬кое испытание, такую пробу сил? Существовал бы в самом деле демон, и он не придумал бы более коварное и сильное искушение, и он не мог бы прило¬жить большую "нагрузку". И все же Зуев оказался крепким, выдержал проверку, пусть не совсем так, как хотелось бы, пусть на самом пределе, пусть на троечку. Но не "крахнул", хотя находился на краю. И справился с кознями дьявола относительно быстро. Когда он в следующий раз глянул на часы, стрелки показывали пять минут третьего, а к этому времени он уже перебесился, внутренне сжался, подтянулся, ожесточился, мобилизовался и приготовился достойно снести арест и все, что за ним последует, как подобает истинному революционеру, борцу за великую идею.
В том, что его "заберут" по доносу Киры, он был уверен процентов на девяносто восемь. Если шесть лет назад она фактически ни за что, может быть, лишь за излишнюю робость, наказала его так хитро и болезненно, что он и сейчас вспоминает об этом с содрога¬нием, то как же она должна отомстить ему за действительно нанесенную смертельную обиду? Тогда коварная действовала руками одного неизвестного офицера. Теперь к ее услугам гигантский карательный аппарат МВД с его казематами, лагерями, системой изощренных пыток и издевательств, армией развращенных садистов. Упустит ли “архитутка” возможность отомстить обид¬чику, стереть его с лица земли, чтобы и след его навсегда простыл? Вряд ли. Прием сей отнюдь не нов. Еще древняя куртизанка Эвтибида навела Мар¬ка Красса на Спартака, пренебрегшего ее прелестями...
Игорь в ту ночь принял решение не юлить, не отнекиваться, хотя высказы¬вал свои суждения предательнице "о самом большом человеке" с глазу на глаз, не дать повода доносчице испытать злорадное удовлетворение. Нет, он не боится палачей, он повторит перед ними все, что думает о диктаторе и его опричниках. А дальше будь что будет...
Для пущего эффекта и удовлетворения мелкого тщеславия Игорь еще тогда "проиграл" в уме сцену свидания смертника с обеими невестами. Кира, пораженная силой духа приговоренного, его мужеством и стойкостью, держалась как побитая собака, плакала, молила прощения, клялась в любви до гроба. Арестант, избитый, изнуренный голодом и бессонницей, был гордым и непрек¬лонным, выразительно молчал... Это молчание помимо презрения означало еще и другое: неужели ты не понимаешь, говорили его глаза, что мы с тобой не пара. Тебе нужен сильный и свирепый самец, властный деспот, чтоб держал тебя в узде. Когда-то ты восхищалась Лжедмитрием. Ищи себе такого. Ты должна испытывать страх перед мужем или любовником. Берия или его подручные, вроде семипудового начальника Челябинского лагеря полковника Тясто - из них и выбирай. А если рассчитывала меня под каблучком держать – дудки. И терпеть твои идиотские сцены я тоже не намерен. Молодец Сева, что разорвал цепи. Я с ним солидарен. Роль простофили из песенки Беранже: "...ведь я червяк в сравненье с ним, его сиятельством самим..." - не для меня. Не надейся и не жди. Даже под угрозой смерти...
Потом впустили Голубку. Заключенный исповедался перед ней, ничего не скрыл, сказал, что любит и унесет эту любовь в могилу. Мила бросается ему на шею... После свидания невесты встречаются, понимают и оценивают друга, становятся подругами и союзницами, вместе вырабатывают план освобождения узника. План прост и бесхитростен: под утро Кира, обнимая разморенного, обмякшего министра, сознается, что из мести оклеветала невинного, посмевшего не поддаться искушению, не теперь, конечно, а давно, в юности... (Чтобы дать Кире возможность разыграть эту версию Игорь должен не трепаться, не метать бисер перед пешками воинства внутренних дел, а гордо молчать). Берия в исподнем садится за стол, на котором еще покоится ваза с апельсина¬ми, предназначенными для Зуева, и подписывает ордер на его освобождение. У ворот тюрьмы ждет Голубка, они целуются, как в кино...
"Вот-вот, как в кино... - вкрадчиво втиснулся до сих пор не подававший признаков жизни "двойник", - то есть понарошку".
Ответом ему была сконфуженная растерянность. Игорь старательно вызывал образ Милы, доставал фото, видел перед собой ее лицо, силился представить себе ее фигуру в различных положениях и ракурсах, а руки его и губы его вопреки воле хозяина ласкали другое тело: "богатое", сочное, горячее, мяли и лобзали до боли, до одурения. А когда удавалось отогнать наважде¬ние и вернуться к разыгранной концовке, пружина расслаблялась, однако поцелуй все равно выходил "братско-сестринским". В чувствах к Миле преобладала нежность, а не необузданная буйная страсть.
"Но нежность - это же так прекрасно, - мысленно услышал он голос Свет¬ланы Ольховской. - Это вечное, непреходящее, истинное. И потом... дру¬гого, того, что с Кирой, с ней ты еще просто не испытал. Кто знает, какой огонь бушует за занавесом из абсолютно черных глаз... Да и грациозная фигурка ее... кто понимает... Кроме того, ты ведь не наложницу себе вы¬бираешь, а жену! Пусть генеральская дочь неподражаема в постели. Но остальное время суток она - "генерал-директор", удав, спрут. Ты попадаешь в неволю, кабалу, бесправие. Да к тому же свой "пирог" тебе придется вкушать в компании, да еще такой, что пикнуть не дадут: ведь ты червяк в сравненье с ним... ты вша, блоха в сравненье с ним, Лаврентий Павлычем самим..."
С такими доводами далекой советницы-выручалочки Игорь не мог не согласиться. И еще от себя добавил: "да, конечно, с Милой проще и лучше, с ней будет как у моих родителей - душа в душу. И, наконец, надо же совесть иметь. Я просто обязан: взбудоражил, обнадежил, она простила, отказала другому. После этого отступить - не по-зуевски".
"Причем тут обязанность? - гневно, вскричала "несчастненькая". - Если два таких созданных самим господом друг для друга человека нашли друг друга, что еще надо!? Надо не мучить себя и другого, а воздавать веч¬ную хвалу Всевышнему за ниспосланное счастье. Смотри, Гарик, потом лок¬ти кусать будешь".
Игорь скосил глаз на Свету, запоздало благодаря ее за тогдашнюю своевременную и действенную поддержку. Та в данный момент сопровождала взглядом мужа, который на ходу решал свои дела, быстро переговорив с сидящими рядом, поднялся, прошел по рядам и примостился возле начальника тех¬отдела треста Кустерского. Перехватив взгляд Игоря, она отвлеклась от мужа, положила свою холодную ладонь на руку Зуева и успокоительно показала глазами: все, мол, идет как надо, не дрейфь...
"Все-таки Света и Слава настоящие друзья, надежные и верные, - удовлетворенно констатировал Игорь, - на них можно положиться. Если б они тогда были при мне в Москве, все, может быть, сложилось бы иначе, спокойнее, проще, естественнее... (в версию “горящей” аспирантуры друзья поверили, но Света рекомендовала поступать в заочную и жить в Харькове. Игорь при ней взял в отделе кадров и заполнил анкету, заверил копию диплома, все это вложил в конверт и якобы пошел на почту, а по дороге разорвал бумаги на мелкие части и выбросил в реку. О том, почему так долго из Москвы нет ответа, они не спрашивали)".
Игорь тяжело вздохнул и вернулся к прерванным воспоминаниям. Наутро, едва забрезжил рассвет, страдалец подхватился, быстро навел туалет и устремился в железнодорожные кассы. Простояв почти четыре часа в очереди, он, наконец, приобрел билет до Челябинска на завтра, билет, как говорится, не ахти - верхняя боковая полка в плацкартном вагоне, который потом оказался забитым до отказа (большую часть пассажиров составляли солдаты) и воздух, который был настолько спертым, что Игорь ночью несколько раз вы¬ходил в тамбур подышать. В кассовом зале он стоял, как на иголках, опасливо посматривая на каждого мужчи¬ну в форме. А тут еще как на зло стоявший за Игорем юркий разбитной мужи¬чок вел себя так, что давал повод парню подозревать в нем подосланного провокатора: то сообщал конфиденциально, что в Корее воюет много наших (даже анекдот ходит: там танки и самолеты сконструированы так, чтобы управлять ими можно было одной рукой, так как другая рука занята - ею растягивают глаза, превращая их в раскосые), то описывал охоту на бе¬лых медведей (обычные пули их не берут, шерсть и жир не пробивают, поэтому применяют разрывные, называются "дум-дум", по звукоподражанию... между прочим, если с белой медведицы содрать шкуру, отрезать голову и подвесить тушу - точно голая женщина) и тому подобное. Когда, наконец, эта пытка кончилась, Игорь сразу почувствовал себя усталым и разбитым. Его не покидало беспокойство, пока он добирался на автобусе и отмечал в отделе кадров Центрального института промышленных сооружений прибытие и убытие в командировочном удостоверении, а также обедал в институтской столо¬вой. Там, словно по заданию свыше, сосед по столу попался болт¬ливый и тоже касался тем, не позволявших Зуеву забыть о нависшей угрозе ареста. Немолодой благообразный коллега оказался проектировщиком из Ста¬лино, только что с помощью ученых вырвавшийся из цепких лап следственных органов. Это и наполнило все его существо радостью, вызвало потребность выговориться.
Его детективная история заключалась в следующем. Он запроектировал для одной из углеобогатительных фабрик так называемый сгуститель - резервуар, в котором осаждаются твердые частицы из жидкой смеси, именуемой пульпой. Крышка резервуара представляла собой довольно сложную конструкцию - железобетонный купол диаметром 32 метра. Примерно через две недели после того, как купол освободили от опалубки и поддерживающих ее лесов, он обрушился. Как водится, для расследования причин ава¬рии создали комиссию под председательством начальника строительного глав¬ка, а прокуратура, само собой, завела дело. Испытания проб бетона показали, что прочность его соответствует проектной. Стальная арматура тоже была установлена в указанном проектом количестве и месте. Следова¬тельно, делала вывод комиссия, виноват проект. А коли так, автор проекта должен отвечать перед законом, причем для установления меры наказания еще следует установить, являлась ли ошибка в проекте случайной или предна¬меренной, с целью вредительства.
Состояние автора проекта можно понять. Он самым тщательнейшим образом проверил расчет, нашел, конечно, несколько мелких огрехов, но они не могли сколько-нибудь существенно сказаться на несущей способности купола. Так в чем же все-таки дело? – терзался опытный инже¬нер, - чудес ведь не бывает... Он не спал ночами, исхудал, бросался во все концы, советовался, плакался, все сочувствовали, разводили руками, но ничем помочь не могли. Следствие тоже ничего устано¬вить не смогло, но за аварию кто-то отвечать должен?.. И проектировщик понуро ждал ночных визитеров с машиной под названием "черный ворон".
Вдруг однажды, сидя в кабинете главного инженера строительного треста и глядя на висевшую над стулом хозяина кабинета фотографию злополучного купола в готовом виде, автор проекта заметил, что один участок поверхности купо¬ла выглядит более темным, чем остальные. Долго вглядывался, соображал, перебирал возможные варианты, и догадался-таки: скорее всего, на этом мес¬те обнаружили участок некачественного бетона, его выбили и забетонировали вновь. Ничего не говоря начальству, спросил у нескольких рабочих: "сколь¬ко квадратных метров выбили?". Один ответил: "метрив, мабуть, двадцять", другой назвал примерно тридцать (потом при тщательном измерении действительно оказалось около ЗО, что и было занесено в материалы следствия). Выяснил автор шпионским путем и причину замены бетона. Оказа¬лось, опалубку установили осенью, но бетон не уложили, доски за зиму и весну деформировались и купол получился, когда опалубку сняли, с выпираю¬щим вниз "пузом". Строители решили тихонько исправить свой брак и, не согласовав с проектной организацией, не дав себе труда разобраться в ста¬тической схеме работы купола, выбили отбойными молотками весь бетон "пу¬за", установили новую опалубку в этом месте и уложили бетон. Но "старый" бетон уже "сам себя нес", то есть был в напряженном состоянии, а "новый" в работу не вступил и только добавил нагрузку на возведенные ранее участки, что и вызвало обрушение купола. Это проектировщик доказал комиссии, отведя, тем самым, от себя обвинение во вредительстве. Оставалось еще толь¬ко объяснить, почему купол рухнул не сразу когда убрали поддерживающие "пузо" конструкции, а через две недели после удаления опалубки. За этим он и прибыл в Москву. Ученые нашли объяснение и, таким образом, автор проекта был окончательно реабилитирован.
Слушая рассказ счастливого солидного инженера, Игорь примерял ситуацию к своей коллизии. Он видел в разговорчивом пожилом человеке очередного посланца Случая, призванного напомнить Зуеву об его исторической миссии, его долге перед современниками и потомками, о том, что он не волен распоряжаться своей жизнью и своими дарованиями, принадлежащими человечеству. Конечно, можно во время ареста и допросов эффектно блеснуть, сгорая, как метеорит на небосклоне. Не исключено, что и таким актом он чуть-чуть поможет про¬буждению самосознания народа и будет занесен каким-нибудь новым Эренбургом в очередной том книги "Золотых легенд". Но появление именно в момент терзаний и сомнений коллеги, вырвавшего себя собственными усилиями (как в свое время Полоцкого) из лап карателей, он расценил как указание, отвергающее подобное развитие событий, как указание сделать все возможное, разумеется, не пос¬тупаясь честью, чтобы остаться на свободе, чтобы иметь возможность осущест¬вить свое предназначение, создать свое эпохальное "Что делать?".
На прощание Игорь искренне поздравил случайного сотрапезника с благополучным завершением опасной одиссеи, а мысленно и себя с правильной расшифровкой "послания Судьбы", пожелав себе в борьбе с силами зла гибкости, изобрета¬тельности, стойкости...
Помня, что у него в кармане лежит письмо Гоши Добрецова к теще, он отправился автобусом в центр города выполнять поручение, обдумывая по пути план эффективной самозащиты. В основу такого плана был положен совет отца не обращать внимания на болтовню Крикуна, учитывая его лечебную и преподавательскую деятельность на благо советской медицины, а также предложение подследственного Голубовского своим мучителям проанализировать и сопоставить жизненные дороги его, Голубовского, и Кирова.
"Я сухарь-технарь, - помогал Игорь воображаемому следователю разобраться в личности арестованного, - все помыслы и склонности мои отданы теории железобетона. Чтобы убедиться в этом посмотрите мой дипломный проект, отдай¬те его на самую придирчивую экспертизу, пусть умные опытные люди скажут, может ли молодой человек с такой целеустремленностью, самоотдачей и знаниями, интересоваться, думать и заниматься еще чем-либо, кроме излюбленного предмета. А если при¬нять во внимание, что во время учебы в институте я еще выполнил научную работу, которую можно квалифицировать, как кандидатскую диссертацию (это подтвердят Фастовский и Пучков, люди весьма уважаемые и лояльные), все го¬ды консультировал сокурсников и тянул инвалида войны - кто поверит, что у меня оставались еще силы и энергия, чтобы хотя бы думать о "политике", не говоря уже о том, чтобы что-то делать вредное и недозволенное. Не на уме у меня такое, да и не по душе оно мне. По натуре я человек честный и дисциплинированный. Это тоже можно проверить, хотя бы по моей работе на агитпункте, которую я выполнял вопреки своим склонностям. По складу ума и характера я ученый, я во всем должен разобраться досконально, глубоко, а в наше время это можно сделать только в одной достаточно узкой области. Кое-что в науке о железобетоне я уже сделал. Но это лишь сотая, если не тысячная доля того, на что я способен. Если вы изолируете меня, не¬заслуженно оторвете от любимого и полезного дела, угробите ни за что ни про что, вы нанесете вред Родине. А возвести на человека поклеп можно легко, такие примеры бывали, их приводили и осудили на Восемнадцатом съез¬де партии. Своих догадок насчет причин, побудивших известную вам особу наговорить на меня, я высказывать не собираюсь. Думаю, вы в состоянии разобраться сами..." Получилось вроде солидно и убедительно. Что следователь может возразить? Доказательств ведь никаких. Будут бить, как водится, в карцере держать, голодом и жаждой морить, спать не давать. Выдержу...
Игорь немного воспрянул духом.
Теща Добрецова оказалась дамой, приятной во всех отношениях - пышной блондинкой с вкрадчивыми, "обволакивающими" манерами и голосом, в меру кокетливой и еще не потерявшей женской привлекательности. Если б Игорь не знал, что она уже бабушка, он дал бы ей не больше лет, чем тем "кад¬рам", которых ее зять приводил в общежитие. На ее белой коже не было за¬метно признаков дряблости, морщин. Одним словом - типичная аппетитная "пышка", привыкшая к вниманию мужчин. Она не набросилась на гостя с расспросами о житье-бытье, поведении и успехах Гоши вдали от зорких глаз жены, а прежде всего поинтересовалась, есть ли Игорю где жить в столице, предложила в случае надобности свою квартиру и пригласила сегодня отужи¬нать у них.
"Спасибо, - покраснел Игорь, вообразив моложавую бабушку в роли оче¬редной соблазнительницы. - У меня тут родной дядя. И у меня сегодня толь¬ко один вечер с ними. Завтра я уезжаю, и если хотите что передать...
- Как, в Москву на один день? - глаза Пышки удивленно расширились,
- Так получилось, - залепетал молодой человек, - я должен был дольше, еще в Харьков собирался заехать... по делам, только... - Игорь запнул¬ся, и неожиданно выпалил:
- Мне тут в Центральном институте сооружений предложили в аспирантуру поступить, нужно срочно собрать документы и сдать экзамены, иначе будет поздно. Так что...
- Наслышана, как же... - Глаза Пышки излучали теплоту и почтение. Игорь понял, что ловко придумал, попал, что называется, в точку и сразу решил придерживаться этой версии в Челябинске. А родным и московским родственникам сказать, что придется переделывать проект фундаментов и надо успеть, пока они еще не забетонированы.
Пожав мягкие пальчики бабушки, Игорь перешел на противоположную сторо¬ну улицы Горького и заказал телефонный разговор с Харьковом. Он ожидал часа полтора, и за это время многократно "прогнал" свою защитительную речь перед лицом пристрастного суда, "просеял" и "взвесил" аргументы, приемы, даже жестикуляцию, изображающую крайнее удивление, и так далее. 0н заучивал, временами корректировал текст и повторял снова, чтобы не потеряться на перекрестном допросе, не сбиться, не отрицать ничего из того, что может быть подтверждено свидетелями, и, в то же время, не признавать ничего из то¬го, что не может быть доказано обвинением. Речью своей он остался дово¬лен, и это придало ему уверенности. Отрепетировал он и интонации разгово¬ра с родителями. Благо, при телефонном разговоре не надо прятать глаза.
- Ты что-то неправильно сделал? - забеспокоился Сергей Васильевич, услышав, о планах сына.
- Да нет, папа, - поспешил Игорь успокоить отца. - По старым методикам все правильно. Но есть новые, более точные. Они еще не опубликованы. Можно, конечно, и так оставить, но тут экономия материалов. И хочется проверить. А проект уже выпущен, если не успею переделать – забетонируют, будет поздно...
Игорь говорил сбивчиво, неуверенно.
- Как знаешь, тебе виднее. - вздохнул старший Зуев. - Хотелось пови¬дать тебя... Ну, будем надеяться, скоро совсем приедешь. Как там на этот счет, ничего пока не изменилось?
- Пока нет, я сам очень надеюсь, что осенью...
После коротких сводок в общих словах о состоянии здоровья Игорь спро¬сил какие новости, надеясь что-то услышать про Милу.
- У нас сенсация в городе, - сообщил Сергей Васильевич, - Васыля Днепрового судили, семь лет дали...
- Давно пора... - Игорь не преминул отметить, что тема ареста и суда сегодня преследует его. - А за что?
- Взятки брали за поступление в зубоврачебную школу. Поставлено было на широкую ногу. Целая группа... Туда ему и дорога!
В трубке женский голос произнес: "заканчивайте", и разговор прервался. Игорь и сейчас еще хорошо помнит свои ощущения в тот момент: он вышел из кабины вполне спокойным и уверенным.
“Все-таки, - рассуждал он, - если Днепрового взяли, а Полоцкого и донбасского проектировщика нет – значит, разбираются, значит, без веских доказательств не хватают”.
Ощущение собранности, уверенности, неуязвимости не покидало его, пока он шел по улице Горького, Моховой, по Каменному мосту, по двору. Только при выходе из лифта на своем этаже сердце его тревожно сжалось и похолодело: к возможному поединку с Кирой он не был готов совершенно. А от нее ведь можно ждать чего угодно. Все, однако, обошлось. Лестница была пуста, на звонок соседние двери не открылись, "действующие лица" не сбежались, как бывает в театре, когда надо в финале заклеймить порок и утвердить справедливость. В поведении тети Шуры он тоже не заметил ничего подозрительного. Она приняла его сообщение о досрочном отъезде именно так, как ему хотелось бы: серьезно, без шуточек, подтрунивания, подковырок: служба есть служба, надо - значит, надо. Могла бы, конечно, и возразить: "подумаешь, несколько тонн цемента, железа, которых столько пропадает, труд нескольких человек в течение нескольких дней... Их теряются многие тысячи. Стоит ли из-за этого рваться из столицы, в которую так редко приезжаешь? Если б грозило аварией - тогда другое дело”. На это Игорь ответ подготовил: Бывают, конечно, дела и события разной значимости: маршальской, генеральской, лейтенантской, сержантской... Каждому свое, свой "уровень", свои задачи. Но "генеральский уровень" обеспечивается множеством лейтенантских. Каждый должен положить свой кирпичик в общее здание наилучшим образом". Тут Игорь душой не кривил. Таково было его кредо. И он был рад найти в тете Шуре понимание и отклик. Чутье подсказало ей ее задачу в данной си¬туации: обласкать напоследок "мужика", отправляющегося "на рать", накормить как следует, снарядить в дорогу. И Александра Алексеевна бле¬стяще справилась с этой святой обязанностью женщины. Вкусный, обильный, душевный прощальный ужин у него до сих пор в памяти. А на вокзал он унес с собой увесистый пакет с "сухим пайком" на двое суток пути, в котором оказались жареная курица, котлеты, крутые яйца, масло, соль, хлеб, баночка зернистой икры, конфеты, печенье, два апельсина и лимон. Остаток вечера Игорь провел на диване в обществе Коли, разбирая партии на первенство мира по шахматам между Ботвинником и Бронштейном. И, ка¬жется, впервые в отношениях двоюродных братьев друг к другу высеклась искра привязанности и родственной близости, которая в душе Игоря до сих пор теплится и даже разгорается.
На следующее утро Игорь сопроводил тетю Шуру в специализированную онкологическую клинику, куда она устроила приехавшего из Нижнего Тагила отца с диагнозом: рак желудка. По дороге Александра Алексеевна посвятила племянника в некоторые свои семейные тайны. Алексей Фомич теперь главный технолог вагоностроительного завода, который во время войны выпускал знаменитые танки Т-34. Мама по-прежнему сеет в школе разумное, доброе, вечное. Есть еще брат, Григорий, на два года старше Шуры, начальник котельного цеха ТЭЦ металлургического завода. Собственно, семейные дела Гриши и составляют семейную тайну. В 1938 году он, окончив институт в Свердловске, привез с собой хорошенькую жену – парикмахершу. Колтаковы приняли ее хорошо, она тоже легко прижилась. Все было нормально. В 39-м родилась Танечка. А в 42-м Наташа ушла от Гриши к директору макаронной фабрики, прихватив дочку. Ну, как говорят, дело житейское. Но Колтаковы, с точки зрения Шуры, прореагировали неадекватно. Они не порвали отношения с Наташей и ее новым мужем, часто брали Таню к себе, а при необходимости приходили и в ее новую квартиру, звонили, если надо было что-то согласовать. В 43-м Наташа родила Олечку и когда та чуть подросла, поставила условие: хотите общаться с любимой внучкой – общайтесь с двумя, одну Таню не отпущу. Гриша и его родители этот ультиматум приняли (у макаронщика есть еще сын от первого брака. Слава богу, он остался с матерью, а то и его подкинули бы). Так и тянется до сих пор: те разговаривают сквозь зубы, никогда ни с праздником, ни с днем рождения не поздравят, а эти из кожи лезут вон. Гриша всю неделю выкладывается на работе, а в воскресенье возится с девочками, создавая тем “условия для культуры и отдыха”. Бабушка сократила до минимума учебную нагрузку (совсем бросить работу не решилась, и на том спасибо), в ущерб собственной семье ежедневно тащится в трамвае, чтоб забрать девочек из садика и школы (теперь уже обе в школе), привезти к себе, накормить, сделать уроки, а потом на ночь отвезти к ним...
Шура с самого начала приняла такое христианское смирение (лакейство, угодничество, пресмыкательство) в штыки, резко отчитала родителей. Отношения между ними надолго разладились. Смертельная болезнь отца вернула Шуре дочерние чувства. Она подняла на ноги цвет московской медицины, через день посещает больного, приносит обильные передачи, подкупает медперсонал, достает какие-то народные средства. По дороге Игорь любовался и восхищался тетей и ее великодушием. Он ожидал встретить осунувшегося, отчаявшегося, ушедшего в свою болезнь старика (Алексею Фомичу шестьдесят три года). Но вместо живого трупа он увидел представительного крепко сбитого мужчину с волевыми чертами лица, седыми висками и живыми глазами, тщательно выбритого и причесанного (сильных болей он пока еще не ощущает). В течение двадцати минут свидания Алексей Фомич в основном интересовался делами молодого инженера. Только уже при прощании, в ответ на пожелание скорейшего выздоровления, спокойно произнес: “скорее б уж решилось, или туда, или сюда”.
Но перед этим между отцом и дочерью произошел диалог, который тоже, как укол в сердце, показался Игорю намеком свыше. И, вместе с тем, давал путеводную нить к разгадке более важной семейной тайны Колтаковых. Шура, чтобы развлечь отца, стала вспоминать свое счастливое детство в Алапаевске и перечислила уже известные Игорю достопримечательности городка. Алексей Фомич отреагировал неожиданно. - Была еще одна достопримечательность, - буркнул он, нахмурив брови. – красивый каменный собор Александра Невского. Его уничтожили… И еще одним наш город отличился, - добавил он, сосредоточенно помолчав и обращаясь, как показалось Игорю, больше к нему, причем с вызовом в голосе. – Там в восемнадцатом году, после расстрела в Екатеринбурге императора Николая Второго и его семьи, казнили нескольких великих князей и княгинь, в их числе святую Елизавету Федоровну. Ее тело через несколько лет удалось вывезти в Иерусалим и похоронить в храме святой Марии Магдалины… Членов императорской семьи сбросили в шурф заброшенной шахты и забросали гранатами. Но все равно еще несколько дней оттуда раздавались стоны и крики о помощи. Тогда там появились молодцы с кусками серы, подожгли ее и бросили в шахту. Голоса умолкли…
Тетя Шура была явно смущена и поспешила закруглиться. А в глазах Игоря лицо Колтакова тоже приобрело черты святости. Он понял, что причины разлада между Шурой и ее родителями были значительно более глубокими и принципиальными, чем отношения с бывшей невесткой. Конечно, ему очень хотелось бы узнать подробности, но Александра Алексеевна к этой теме не возвращалась, а задать вопрос Игорь не решился. Сам же факт уничтожения большевиками членов царской семьи Игоря не потряс, хотя он до сегодняшнего дня ничего об этом не знал. Если они своих тысячами расстреливали, то что уж говорить о ненавистных Романовых. Он лишь отметил для себя сходство методов расправы большевиков и гитлеровцев: молодогвардейцев тоже сбросили в шурф шахты и оттуда тоже стоны доносились несколько дней. Что касается отношения Колтаковых с новой семьей Наташи, то Игорь легко нашел в их поведении смягчающие вину обстоятельства. Он выдвинул следующую гипотезу. Макаронщик (типичный директор – хам, самодур и волкодав, но сильная личность) со своей парикмахершей прожигают жизнь, совершенно не уделяют внимания девочкам. Отец и прародители пригрели “сироток”, дарят бедным беспризорным недостающие тепло и ласку. Благороднейшая миссия. В такой трактовке негодование Шуры не выглядело столь уж праведным. И вообще образ тети поблек в его глазах, сделался каким-то постным, чересчур “правильным”, не женщина, а облако в юбке, рачительная хозяйка, распорядительница, добровольно ограничившая жизнь узким домашним кругом. Он прикинул, что Шура одного возраста с Юлией Шерстовой, но никак не смог представить ее в объятиях Селеневича. Скорее, в образе монахини, разумеется, руководящей. А тещу Гоши Добрецова, которая старше Шуры не меньше, чем лет на 10–12, вполне представлял... После свидания с Колтаковым его собственные страхи тоже почти рассеялись. Рецидив их возник, правда, когда он покидал гостеприимную квартиру родственников. Тетя Шура, словно уловив что-то, провожая его, стояла в проеме двери, пока за ним не захлопнулась дверь лифта (а может быть, уже все знала? Игорю при этой мысли и сейчас стало неловко, ибо в таком случае его “жалкий лепет оправданья” выглядел очень уж жалко). По дороге до станции метро “Павелецкая” он заставил себя ни разу не обернуться. В метро и на вокзале он украдкой осматривался, но ничего подозрительного не обнаружил. А, зайдя в вагон, успокоился окончательно. В вагонном смраде, в окружении сол¬дат, преимущественно раскосых (чтоб воевали двумя руками?!), вкушая, лежа на второй полке повернувшись к окну, "правительственные" деликатесы, каждой клеточкой своей благословляя перестук колес, уносящих его подаль¬ше от Москвы, развивая и детализируя основные положения "проектного за¬дания" переустройства государства Российского, Игорь и впрямь воображал себя главным революционером, подпольщиком, разведчиком, заброшенным самой Историей для выполнения сверхособого задания. И давал себе зарок впредь быть осторожнее и осмотрительнее, поскольку телеграмма: "сижу в чека. Пророк Лука" до адресата не дойдет и высокая миссия забойщика Истории может оказаться невыполненной из-за глупой случайности. И это будет большая, очень даже большая, возможно, невосполнимая потеря для человечества.
Всех своих знакомых Игорь разделил на два лагеря: обвинителей и сви¬детелей обвинения, защитников и свидетелей защиты. После некоторого раздумья двоюродного брата и его мать он поместил по эту сторону баррикады. И в ту ночь, в душном вагоне он снова окончательно утвердил¬ся в намерении приступить к созданию капитального фундаментального труда под тенденциозным вызывающим названием "Что делать?", вновь уверовал в свои силы и способности, почувствовал упоение боя, азарт опасной игры. Определил он и статус этой игры. Она будет тем занятием, тем увлече¬нием, которое, согласно Свете Ольховской, необходимо каждому мужчине. Это будет захватывающий марафонский бег с препятствиями на дистанцию до последнего вздоха, но состоящим из ряда этапов - пятилеток с промежуточными финишами, как многодневная велогонка или автопробег.
Сейчас, за считанные минуты до открытия собрания первичной партийной организации правящей партии, не подозревающей, кого принимает в свои ряды, Игорь, оглядываясь и оценивая прошедший с той ночи в поезде период, с удовлетворением удачливого охотника констатировал, что кое-чего уже достиг. Во-первых, достижением является уже то, что последний план, в отличие от нескольких предыдущих, начал осуществляться, ибо, как из¬вестно, лиха беда начало, наиболее труден первый шаг, для того, чтобы сдвинуть что-либо с места надо преодолеть инерцию. Теперь лед тронулся. В его рабочем столе уже хранятся четыре папки с “взрывчатыми материалами”, по одной на дне каждого из четырех ящиков тумбы, прикрытые другими папками, книгами и чертежа¬ми. В самих крамольных папках "взрывчатка" тоже перемешана с лояльными бумажками: выписками из технических книг и журналов, расчетами, конспек¬тами произведений классиков марксизма-ленинизма.
В одной папке сконцентрированы материалы из Большой Советской Энциклопедии. Только на букву "А" их набралось множество. Из статьи "Агитация" он выписал слова Калинина о том, что агитатор должен быть правдивым, не рисовать розовых картин, показывать действительность такой, какой она есть, не увиливать от постановки острых вопросов и не уклоняться от ответов. Игорь предполагал привести эти советы Всесоюзного Старосты во первых строках своей книги и затем следовать им... Из статьи "Адлер Альфред" он узнал, что сей реакционный венский психопатолог, ученик Фрейда, дви¬жущей силой психики считал стремление к власти, якобы возникающее из "чувства неполноценности", как результат внутреннего протеста против этого чувства. Не вдаваясь в анализ "неполноценности" человека, Игорь не смог противопоставить австрийскому реакционеру ничего веского и серьезного и вынужден был согласиться с ним, ибо помимо массы известных ему из литературы и жизни фактов нашел тьму подтверждений стремления всех и каждого к неограниченной власти и владычеству в том же томе Энциклопедии: война Алой и Белой розы за английский престол; завоевание Албании то Римом, то Византией, то болгарами, турками, сербами, итальянца¬ми (А когда в 1920 году Албания стала независимой, президент Ахмет Зогу при первой возможности провозгласил себя королем); персидские походы Александра Македонского, якобы из мести за обиды, нанесенные Ксерксом Греции, а на самом деле для устранения сильного соперника, а потом и ради созда¬ния "мирового государства" (и ради вожделенной возможности провозгласить себя богом Македонским и Греческим, фараоном Египетским, сыном бога Солнца Амона, не считаясь ни с какими человеческими нормами, казня направо и налево); борьба за австрийское и испанское наследство, Армения, переходившая из рук в руки, как разменная монета, пока не присоединилась к России.
Игорь не сомневался, что таких примеров в каждом томе можно будет най¬ти сотни, и предвкушал напрашивающийся предельно обоснованный вывод: свойственное человеку стремление к захватам и власти надо не отбрасы¬вать, а, познав, обуздать, обратить на пользу человечеству...
Многое открылось ему из статьи "Анархизм". Из заблуждений авторов различных утопических теорий вытекает цепь аргументов и контраргументов. В частности, не выдерживает никакой критики идея Бакунина о сочетании коллективной собственности с "абсолютной свободой" индивидуума (кстати, этот анархист утверждал, будто ни одно славянское племя само не создавало государства, поскольку им якобы свойственна неспособность образовать государствo. В опровержение подобного тезиса в статье "Аскольд и Дир" специально доказывается, что сии полулегендарные киевские князья, убитые Олегом по обвинению в узурпации власти - еще одно подтвер¬ждение властолюбия, как органически присущего человеку качества - были не варягами-скандинавами, а истинно славянскими душами). В предложении Кропоткина перенести метод изучения малых частиц в естествознании в общественные науки, то есть изучать индивидуумы, чтобы понять общие закономерности, Игорю виделось "рациональное зерно". Читая и выписывая это, он делал шифрованные пометки на полях, указывая пути очищения от "уто¬пической шелухи"...
Из статьи об английской буржуазной революции он взял характеристику Кромвеля, который, по словам Энгельса, прошел в своей политической деятельности два этапа и соединил в одном лице черты Робеспьера и Наполеона. Переписал он на листочек и разъяснение понятия “Аракчеевщина”: палочная дисциплина, мелочно-формальная регламентация, жестокое подавление любых проявлений недовольства, наряду с внешне-показным блеском. Слово А. стало нарицательным для характеристики произвола и полицейских методов во внутренней политике и жизни общества. Сам Аракчеев дважды увольнялся Павлом 1 в отставку, Николай I отстранил его от активной деятельности, но аракчеевские методы продолжали сохранять свою силу (в этом месте Игорь на полях поставил восклицательный знак, означавший: и до сего времени продолжают сохранять силу, ибо являются очень подходящими для тоталитарных режимов!). Попутно Игорь заносил в свой кондуит факты и события, непосредственно не относящиеся к намечаемому труду, но просто интересные и примечательные, например, что жена известного меньшевика Аксельрода Любовь Исааковна, тоже была членом ЦК меньшевиков, что Аристарх Самосский за 270 лет до нашей эры выдвигал коперниковскую теорию о Земле и Солнце, что в свое время алхимией увлекались Бойль, Ньютон, Лейбниц, что немецкий химик Бранд в 1699 году случайно открыл фосфор, желая получить философский камень перегонкой остатка от выпари¬вания человеческой мочи, и еще многое другое. Вообще, чтение Энциклопедии доставляло Игорю удовольствие и он твердо намеревался "освоить" все постепенно прибывающие тома.
В другой папке накапливаются улики против "партии нового типа" и про¬тив однопартийной системы вообще на примере гитлеровской, титовской и, между строк, ленинско-сталинской партий. Под предлогом изучения постанов¬лений ЦК по идеологическим вопросам Игорь просмотрел в библиотеке газеты за последние пять лет и обнаружил много интересного симптоматического материала в области партийного строительства. В частности, наш главный обвинитель на Нюрнбергском процессе Руденко дал убийственную характерис¬тику нацистской партии, заклеймив ее преступной организацией, которая являлась средством сплочения обвиняемых и их соучастников, инструментом для осуществления их заговора, планов подчинения себе германского народа и государства. Гитлер утверждал, что стал великим благодаря партии. "Ког¬да на процессе говорилось о геббельсовской лжи, гиммлеровском терроре и риббентропповском коварстве - это целиком относилось и к гитлеровской партии", - заявил Руденко (в первую очередь именно к ней, уточнял Игорь, ибо партия разрабатывала стратегию, намечала цели, ставила задачи, опре¬деляла средства их достижения и подбирала соответствующие "кадры"). Руководящий состав был особой избранной группой внутри партии. Все политичес¬кие и другие руководители назначались: одни лично фюрером (рейхслейтеры, гаулейтеры и др.), прочие - этими и, соответственно, более низкими его наместниками (у нас яркий пример официального открытого назначенства в партии - парторги ЦК, которые, являясь назначаемыми представителями цен¬тра, одновременно должны быть и выборными секретарями партийных комите¬тов, что в сознании Игоря никак не укладывалось). Аналогию с "нашими порядками" Игорь усматривал и во многом другом, в частности, в том, что руководящие партийные деятели одновременно занимали и руководящие посты в правительстве, в том, что партия находилась в тесном взаимодействии с тайной полицией и так далее. Теперь все, что Руденко говорил о национал-социалистической партии Германии, говорят и пишут про югославс¬кую компартию. "Мостик" к ВКП(б) напрашивается сам собой.
В статье секре¬таря ЦК Болгарской компартии Тодора Живкова под названием "Югославия - полицейское государство фашистского типа", опубликованной пару месяцев назад в "Правде", которую Игорь тоже вырезал, проводится аналогия между гестапо и титовской охранкой УДБ, охватившими своими щупальцами все государство и превратившимися во всевластный орган государства, кон¬тролирующий всю общественную, экономическую и культурную жизнь страны. Присоединить сюда ведомство товарища Берия было бы вполне логично, без всякой "натяжки". То место в статье Живкова, где критикуются экономичес¬кие преобразования в Югославии - передача промышленных предприятий в руки так называемых "рабочих советов", ликвидация пяти хозяйственных министерств и плановой комиссии, ликвидация МТС, то есть фактическое упразднение государственного сектора народного хозяйства под маской демагогии об отмира¬нии хозяйственных функций государства и переключение их тяжести непос¬редственно на производителей, Игорь тоже отметил серией вопросительных и восклицательных знаков, означающих намерение детально взобраться в этом с помощью, в частности, заграничных передач на английском языке.
Сия последняя мысль навеяна Игорю полемикой "Правды" с английским министром ино¬странных дел Гербертом Моррисоном, хранящейся в виде вырезок из газеты в отдельной папке среди чертежей перекрытия, рассчитанного по методике Зуева и по традиционному методу. Игорь читал и перечитывал Заявление Моррисона, выучил его почти наизусть, и все никак не мог поверить глазам своим. "Правда" как бы отве¬тила на заданные им, Зуевым, вопросы, специально для него чуть приоткры¬ла "железный занавес", указала канву и поощрила к действию. Г-н Моррисон на страницах центрального органа ЦК ВКП(б) заявляет: "...Знание правды необходимо для установления понимания между народами. Но правда может быть достигнута, только если имеется налицо возможность свободно изучить различные точки зрения; только тогда люди могут разобраться в них и само¬стоятельно решить, что они считают правдой... У вас многие факты и мнения скрывают от народа, у вас нет свободы слова и свободного доступа к сведе¬ниям о том, как живет и мыслит остальная часть мира. Эта неосведомленность порождает страх и подозрения по отношению к намерениям других на¬родов... Ваше правительство по причинам, мне непонятным (неужели такой непонятливый?!), не разрешает вам свободно путешествовать. Вы также могли бы многое о нас узнать, если бы наши газеты и журналы свободно распространялись в вашей стране – этого на самом деле нет - или если бы вы могли свободно слушать наши радиопередачи для Советского Союза на русском языке. Ваше правительство мешает даже этому, передачи искусственным образом умышленно заглушаются. Это для меня непонятно. Чего опасается ваше правительство?”. (“Вот это я и собираюсь разъяснить непонятливым. А вообще молодец, - похвалил Игорь английского министра из актового зала Челябинского строительного треста, - ловко использовал предоставленную возможность, без сомнения, заставил миллионы людей задуматься, чтобы для себя ответить на этот воп¬рос”). И дальше: "...В Британии мы глубоко ценим проявления личной свободы, в частности, свободы от произвольного ареста. Граждан Британии не забирают в жилищах, их не ссылают, не заключают в трудовые лагеря. Стука в дверь рано поутру не приходится бояться. Это не полиция. По всей веро¬ятности, это стук или молочника, или почтальона. Хотелось бы мне знать, может ли каждый из вас открыто сказать, что он испытывает такое же чувство личной безопасности?.. Мы предпочитаем такое положение, при котором правительство не в меньшей мере, чем частный гражданин, ограничено в своих действиях законом и при котором государство не имеет неограниченных прав действовать произвольно... Ни одна группа в Британии не имеет моно¬полии на власть..."
Игорь еще раз повторил мысленно все это для себя, и еще раз удивленно пожал плечами. Помнил он, конечно, и ответ "Правды", и удивлялся тупости и наглости его составителей и вообще тех, кто вынес на страницы эту по¬лемику... или их мудрости и ловкости, если предположить, что там, в вер¬хах есть оппозиционеры, ищущие пути собрать единомышленников под свои знамена, и таким хитрым образом подающим им сигнал думать, сопоставлять, искать и действовать.
Игорь перебрал в уме основные тезисы ответа центрального печатного органа: “Во всех утверждениях г-на Моррисона нет ни капли правды - рубит с плеча "Правда". - Ни в одной стране нет такой свободы слова, печати, личности... Не существует этих свобод лишь для врагов народа, воров, дивер¬сантов, для тех преступников, которые стреляли в Ленина, убили Володарс¬кого, Урицкого, Кирова, отравили Горького, Куйбышева. В тюрьмах и лаге¬рях содержатся эти преступники, и только они... Г-н Моррисон умалчивает о свободе от эксплуатации, имеющей более глубокое значение, чем свобода печати, слова и т. п. Что касается английских радиопередач на Советский Союз, то они, как известно, в большинстве случаев направлены на то, что¬бы поощрять врагов советского народа в их стремлении к восстановлению капиталистической эксплуатации. Понятно, что Советы не могут поддержать подобную антинародную пропаганду, являющуюся к тому же вмешательством во внутренние дела СССР. Что касается монополии на власть, то партия коммунистов в историческом развитии оказалась единственной антикапиталистической, народной партией. Надо ли ради сомнительной игры в оппозицию повернуть колесо истории вспять и воскресить давно умершие партии?..”
"На кого рассчитана подобная примитивная демагогия? - только и мог пожать плечами кандидат в кандидаты партии, - кого убеждает? Кто из имеющих глаза, уши и здравый рассудок (а других полемика в "Правде" не заинтересует) клюнет на такую неуклюжую приманку? А вот если это намек, толчок к размышлениям и затем, естественно, действиям - тогда налицо маневр похлеще, чем пере¬дачи Би-би-си. И дойдет он до сердец несравненно большего числа душ, чем потенциальных слушателей зарубежных "голосов".
Версия, согласно которой в высоких сферах сформировалось ядро новых революционеров-патриотов, не показалась Игорю такой уж фантастичной. В са¬мом деле, если в "нижних слоях" ему то и дело встречаются люди думающие, ищущие, анализирующие и делающие те или иные выводы, пусть пока частные, пусть пока не очень последовательные, но в нужном направлении, то поче¬му бы таким патриотам не оказаться там, в Москве, в Кремле? Им оттуда виднее, к ним стекается несравненно больше данных отовсюду, у них небось волосы дыбом становятся... Косвенным подтверждением наличия оппозиции являлись для Игоря слухи о новой волне арестов среди работников высокого ранга, в частности, в Ленинграде. Над оппозицией, рассуждал он, нависла угроза полного уничтоже¬ния. Вот они и забили тревогу, начали скликать рать, использовав для распространения острого заявления английского министра и нашего тупого ответа весь тираж главной газеты страны...
Игорь тотчас откликнулся. В той же папке, наряду со статьей " Правды", вызвавшей заявление Моррисона, ответом газеты на это заявление, сообщением об обмене посланиями между Трумэном и Шверником о свободе информации, цита¬тами из речей Молотова в Варшаве и Ворошилова в Бухаресте, где ораторы име¬нуют югославскую верхушку наемной бандой преступников, прорвавшихся к власти и удерживающей ее с помощью фашистского террора и фашистскими приемами управления, и где наши вожди подстрекают народы Югославии найти путь к свободе и ликвидации титовского режима, статьей "Демократический социализм - оружие империалистической реакции", покоятся синьки, исписанные его, Зуева, мелким бисером.
К разглагольствованиям Моррисона о невинности и миролюбии коварного Альбиона Игорь отнесся весьма скептически. Что же касается наших "свобод", то здесь он полностью солидарен с английским министром и в подтверж¬дение обвинения империалиста описал злоключения Голубовского и реакции на ночной звонок двух таких несхожих между собой индивидуумов, как соседка тети Клавы и покойный приятель остряка-сапожника, знакомого Крикуна... Наконец, в четвертой папке ждут своего часа "январ¬ские тезисы" переустройства политической и экономической жизни великой стра¬ны на началах демократизма и социализма (то есть Демократического Социализ¬ма?!), а также ссылка на Энгельса, который допускал даже при диктатуре пролетариата организацию общества в виде парламентской демократической республики, которую Ленин заменил государственной формой в виде республики Советов, "отходя от буквы марксизма, чтобы сохранить его сущность". В "Крат¬ком курсе истории ВКП(б)" сказано, что после смерти Энгельса величайший теоретик Ленин, а после Ленина - Сталин и другие ученики Ленина - были еди¬нственными марксистами, которые двигали вперед марксистскую теорию. Сталин говорит, что если бы Ленин спасовал перед буквой марксизма, партия блуждала бы в потемках. Советы были бы дезорганизованы, мы не имели бы Советской власти, марксистская теория понесла бы серьезный урон, пролетариат проиграл бы, а его враги выиграли бы. Зуев намечет план многолетнего фундаментального исследования, имеющего целью тщательно проанализировать и опровергнуть этот тезис. Он отнюдь не обольщается насчет уязвимости примененной системы конспирации, как и насчет последствий обнаружения органами "правопорядка" его записей. Однако, ощущение опасности не вызывало страха. Наблюдая за Зимелевым, открывающим собрание, он упивался азартом борьбы, балансированием "бездны мрачной на краю", давал себе клятву удвоить и утроить усилия для выполнения намеченного плана. С таких позиций вступ¬ление в правящую партию в самом деле выглядело верным тактическим ходом: позволяло ле¬гально интересоваться историей партии и партийным строительством, было сви¬детельством того, что он выдержал "проверку на лояльность" и что, следова¬тельно, его не должны подозревать и рыться в его папках...
"В годину смуты и разврата не осудите, братья, брата", - вспомнилась ему концовка второй части "Тихого Дона", когда он по приглашению председателя собрания направился к трибуне рассказывать биографию.
Перечисление вех на жизненном пути соискателя кандидатской карточки за¬няло минуты три. Родился... пошел в школу... эвакуировался... окончил школу... поступил в институт... после окончания здесь по настоящее время... вступил в комсомол... отец, мать, брат... не был... не состоял... не избирался... не привлекался...
- Вопросы к товарищу Зуеву есть? – протокольно спросил
председательствующий.
Цыганок поднял руку.
- Какие общественные нагрузки вы несли за время пребывания в комсомоле?
- Я вступил в комсомол в институте... я всегда хорошо учился и всегда помогал другим... Что поручали – выполнял, а таких нагрузок, как комсорг, член бюро, редактор газеты и тому подобное, у меня не было.
- А агитатор? - подсказал Зпмелев. - А агитпункт у нас?
- Был...
- Когда состоялся Десятый съезд ВКП(б)? Какие вопросы обсуждались на нем? Какие главные резолюции приняты? - спросил начальник планового отде¬ла треста, слегка привстав со стула.
- Десятый съезд был еще не ВКП(б), а РКП(б). Всесоюзной партия стала называться после Четырнадцатого съезда, съезда индустриализации, то есть с конца двадцать пятого года... - Игорь выдержал паузу, давая слушателям возмож¬ность оценить эрудицию спрашивающего и отвечающего. - А Десятый съезд состоялся в марте двадцать первого года. На нем был заслушан доклад Ленина о политической деятельности ЦК, о переходе от военного коммунизма к нэпу и о заме¬не продразверстки продналогом. Съезд также принял предложенную Лениным резолюцию “о единстве партии”, чтобы положить конец фракционной борьбе. По докладу товарища Сталина о задачах партии в национальном вопросе было принято постановление о необходимости ликвидации великодержавного шовинизма и местного национализма в отношении бывших цар¬ских колоний. Съезд указал, что профсоюзы - это школа коммунизма и что они должны строиться по принципу демократического централизма. Делегаты съезда приняли участие в штурме мятежного Кронштадта.
- Какие еще будут вопросы? Есть еще вопросы?.. Нет? Садитесь, пожалуйста, товарищ Зуев. Кто хочет выступить? Слово имеет товарищ Селеневич, - вел собрание дальше по заведенному плану председатель.
- Когда-то Чкалова спросили: какую партийную работу вы ведете? Моя партийная работа - летать, - ответил Валерий Павлович. Что-то подобное прозвучало и в ответе Игоря Сергеевича Зуева. И, я считаю, молодец Зуев, честно ответил. Я знаю его с сорок пятого года по совместной учебе. И не только по учебе. Мы с ним все годы дружим. Он не был похож на других студентов. Его почти с первого дня на курсе стали уважительно называть "профессор-доктор". По¬тому что он на удивление всем всегда все знал. И охотно делился своими зна¬ниями с товарищами. Обращались многие, и никто не оставался без ответа. Не списывать давал, - Слава повысил голос и поднял вверх указательный палец, - а объяснял, учил. Он взял добровольное шефство над инвалидом войны без двух ног. И полдиплома того инвалида, если не все три четверти, при¬надлежат Зуеву. Игорь Зуев по своему характеру никогда не сможет быть более или менее крупным партийным работником, руководить строительством крупного масштаба, занимать ответственный пост в министерстве. Он человек другого склада. Скорее всего, он будет ученым, большим, известным. Но дело не в этом. Такие люди, как Зуев, очень нужны партии. Потому что явля¬ются примером для других, на таких должны равняться другие, учиться отношению к делу, служению делу, которому посвятили жизнь. Он передовой не на словах, а на деле, передовой во всех отношениях. А передовые люди должны входить в передовой отряд. Я рекомендую товарища Зуева в партию и призываю членов парторганизации управления треста принять его кандидатом в члены вэкапэбэ. Не сомневаюсь, что где бы он ни работал, он ваше доверие оправ¬дает.
Софья Харитоновна и еще несколько человек захлопали в ладоши. Выступивший затем Зимелев представил молодого специалиста, как новатора в области проектирования железобетонных конструкций, напомнил о его очень ценном рацпредложении и похвалил его за работу "с полной отдачей" на агитпункте. Собрание единогласно приняло Зуева Игоря Сергееви¬ча кандидатом в члены правящей партии, председатель поздравил его с этим важным в его жизни событием и зал снова слегка поаплодировал. А воображе¬ние именинника, пожимавшего руку Светланы Ольховской, рисовало иную картину: в этом же помещении при таком же стечении сотрудников члены партии столь же дружно голосуют за исключение из партии врага народа Зуева, продавшегося империалистическим разведкам. Зимелев и другие выступающие бьют себя в грудь, каются, что недосмотрели, не разглядели, и воздают хвалу бдительной Кире Анатольевне Мезенцевой, разоблачившей предателя, скрывав¬шего свое истинное лицо под личиной новатора и честного труженика. И потрясают его "тезисами"...
"Чем же все-таки объяснить, что коварная мстительная “генеральша” до сих пор не донесла на меня? - лихорадочно соображал Игорь. - Почему не воспользовалась "железной" возможностью стереть с лица земли обидчика. Разумеется, она не подозревает о наличии письменных улик. Но разве они так уж необходимы. Разве у "Норильских академиков" они были? Разве одного слова ее покровителя не достаточно, чтобы обречь на муки и смерть и куда более важную "шишку", чем безвестный инженеришко? И вдруг его осеняло: не нужна ей его смерть или лишение свободы. И вообще вряд ли она считает себя обиженной. Хищница хотела добиться от него именно того, чего добилась. Нет, она, пожалуй, добилась значительно большего - не только "взяла" желанного мужчину и получила плотское наслаждение, не толь¬ко пополнила свою коллекцию еще одним, может быть, не совсем обычным экспонатом, но внесла смятение в его душу, разлад с самим собой. Он это недвусмысленно продемонстрировал "смазав салом пятки", чем по-видимому доставил ей немалое удовольствие.
Игорю послышался явственно мефистофельский смех на мотив: "Эх, сколько в этом есть приманки, такой восторг ни с чем нельзя сравнить... “Архитутка”, разумеется, отлично знает свои чары, понимает, что бесследно для такой натуры, как Игорь, московский инцидент пройти не может, что между ним и любой женщиной, любой потенциальной невестой воздвигнута сте¬на отчуждения, что он всю жизнь будет сравнивать, и сравнение всегда будет не в пользу его избранницы. Так стоит ли ей грубо и зримо заключать его в тюрьму, вызывать к себе ненависть, а к нему сочувствие, дать проявится его гордости и стойкости, если можно обречь его на невидимые адские муки и вечные терзания... Хитра, бестия, зловредна, коварна...
Игорь внутренне содрогнулся, отгоняя наплывающий на него абрис голой зеленоглазой тигрицы.
"А почему не предположить, что она просто любит тебя?", - подал голос внутренний наблюдатель. - И раньше любила, все эти годы. Только ты был не ровня ей и она по молодости лет не сориентировалась вовремя. Теперь, обнаружив, что ты во всех отношениях достоин ее, догнал и перегнал, решила привязать к себе старым, как мир, веками проверенным способом. Ну, в тот раз не получилось. Попробует еще раз, учтет “ошибок”, как говорил Ямпольский. Но для этого ты, как минимум, должен жить и время от времени появляться в Москве. Что может быть естественнее такого предположения? Никогда она тебя не выдаст. Нао¬борот, выручит, если потребуется, используя связи. А ты..."
"Сама виновата, - огрызнулся Игорь. - теперь пусть на себя пеняет. С ней покончено навсегда, возврата не будет, даже если она всех других отвадит. А строить домыслы насчет того, почему не донесла - дело пустое, мало ли что руководило ею. Может, и думать обо мне через час забыла, как лиса не помнит долго о съеденном цыпленке. Может, в отличие от пассии Зимелева, скрывает от начальника-любовника связи с другими мужчинами, и сохранить благосклонность высокого покровителя для нее важнее, чем досадить одному из многих. Ее дело. Мне что за разница. Я на свободе - и спасибо. Очередной перст судьбы... чтоб выполнить возложенную на меня той же судьбой миссию”.
Света легонько толкнула его в бок и указала на дверь, откуда Слава манил его пальцем, показывая глазами и жестами, что с Зимелевым согласовано. Игорь стал осторожно, на цыпочках продвигаться к выходу.
– У нас тут небольшой сабантуй намечается в "Южном Урале" по поводу сдачи одного трудного довольно объекта... Будет человек пятнадцать... заодно б отметили и твое событие... Поехали?
- Поехали, - махнул рукой Зуев, поблагодарив взглядом друга-опекуна.










Г Л А В А П Я Т А Я

- Это ж надо! Интересно получается! Когда приезжаю в Харьков "из дальних странствий возвратясь", обязательно в первые дни тебя встречаю, - воскликнул Игорь, пожимая руку довоенного одноклассника Тольки Усыка. - Когда из эвакуации вернулся - в первый же день на тебя нарвался. Сегодня, правда, двадцать первый. Но ведь за пять лет непрерывного проживания в Харькове после войны ни разу не встретились.
- И почти на одном и том же месте, - вспомнил Усык.
- Совпадение, конечно, но действительно забавно.
- А ты откуда прибыл нынче, если не секрет?
- Из Челябинска.
- По назначению ездил?
- Ага...
- На постоянное место жительства или в отпуск?
- Насовсем. Год и два месяца проработал в проектном отделе строительного треста. Через Министерство переведен для дальнейшего прохождения службы в специализированную проектную контору: “Промстройпроект” называется... тут в Госпроме находится.
- Знаю. У них в штампе на чертежах название тремя буквами обозначается: ПСП. Остряки расшифровывают: простой - спешка - простой. То делать нечего, то до девяти вечера каждый день сидят без выходных. Там Таська Фролиха... помнишь?.. сметчицей работает, - пояснил Толик, отвечая на безмолвный вопрос Игоря. - Строительный техникум закончила... Сослуживцами, значит, будете.
- Наверное, не будем. У меня немного другие планы, - признался Игорь, прикидывая в уме, в каких отношениях может состоять Усык с Тасей Фроловой. Был бы мужем, сказал бы: "жена" или "супруга". А то - Фролиха... А о режиме работы осведомлен хорошо. При этом внутренний ассистент не упустил случая напомнить автору будущего “Что делать?”, что режим “простой – спешка – простой” ярко и лаконично высвечивает еще одну грань нашей “плановой” экономики.
- Как так? - не понял Толик, - по переводу ведь.
- Хочу еще один перевод сразу оформить. Возможность такая есть. Бюро Харьковского обкома партии восемнадцатого августа этого года приняло специальное постановление, разрешающее и даже предписывающее переводить в институт, который проектирует Каховскую ГЭС, специалистов из других проектных организаций. Направление дает райком партии. Меня в этот институт как-то больше тянет, если уж по проектному делу специализироваться. В “Промстройпроекте” уже был. Тасю, правда, не видел... но почему-то душа не лежит. Они не возражают меня отпустить. Сейчас вот иду договариваться. Тот институт тоже в Госпроме. Там уже некоторые из наших институтских ребят работают. Говорят, ничего...
- На стройки коммунизма потянуло? - как-то криво улыбнулся Толик.
- А почему бы и нет? - невозмутимо парировал Игорь.
- Ни пуха ни пера.
- К черту.
- Ну, а ты как? - нарушил Игорь непродолжительное неловкое молчание, поскольку Усык не трогался с места. - Не женился еще?
- Парубкую пока.
- А делаешь что? Ты ж вроде военным был?
- Было да сплыло, - неохотно протянул Усык.
Игорь не счел нужным дальше выпытывать и уже вознамерился было протянуть ру¬ку на прощание, но школьный товарищ заговорил без понуждения.
- Демобилизовался в сорок седьмом... то есть, как ты - переводами: из училища связи сперва в Авиаинститут, потом в Электротехнический... те¬перь входит в Политехнический... на отделение радиолокации. Закончил три курса. Так, вроде шло ничего себе, только... - Усык сделал паузу, смерил Зуева взглядом, как бы решая, можно ли доверить соученику тайну, и решился.
- Собрали нас как-то и дали заполнять длинные анкеты с вопросами про прабабушек и прадедушек и все такое прочее... Заполнили, сдали. Через некоторое время снова собрали, но уже не всех, а человек двадцать, меня в том числе, и объявили, что будут нас готовить для Китая. Родители и дядька мой... он секретарем сельского райкома партии работает... стали отговаривать, Там, мол, скоро коллективизация начнется, пойдет классовая борьба в дерев¬не... не дай бог, насмотрелись... отрежут, потом иди доказывай, что ты не верблюд... Слышал анекдот?
Игорь невесело кивнул.
- Ну, я подумал-погадал, и послушался. Бросил институт. Заявлений не подавал, а просто перестал посещать, уехал к дядьке в район и устроился фотокорреспондентом в районную газету. Жил, скажу тебе, припеваючи. Денег вот здесь... - Толик отвернул полу кожаного пальто и оттянул пальцами под¬кладку – полным полно набивал. Ну, а деньги есть - есть и все другое... Неприятности, правда, были в институте. Исключили и на аттестате штампик поставили: без права поступления в вуз. Ну, а в школу поступать права не отняли… блат да гроши... пошел в десятый класс, устроился связистом на чулочную фабрику, при фабрике собственная вечерняя школа имеется... а в этом году в Строительный институт подался. Так что теперь опять первокурсник. А для пропитания – фотограф… дела идут…
- Выходит, мы с тобой теперь коллеги?
- Ну, до “коллеги” мне еще далеко. Пока приготовишка... - Толик опять криво улыбнулся и протянул руку.
- Если что нужно будет... помощь какая... пожалуйста. Знаешь где я живу? Телефон запишешь?
- Ага... а тебе ежели чего на фото снять потребуется... И вообще, мало ли что... Не имей, говорят, сто рублей...
- Спасибо.
- Будь здоров.
- До свидания.
Они разошлись.
"Когда-то Крикун правильно подметил, что в человеческой натуре главное скрыто, - размышлял Игорь, вышагивая по центральной аллее городского сада в направ¬лении Дома Госпрома, - что человека надо поставить в особые условия, что¬бы проявилась его истинная суть, высветились тайники души. Усык - нагляд¬ный тому пример. С виду статный красавец, атлет и выдумщик, сердцеед, од¬ним словом, "правофланговый", гусар. А разрежь на свету - червивое яблоко, слабак, хлюпик. Пока не встречает сопротивления - богует, рисуется. Но стоило пятикласснику Игорю его не испугаться, проявить волю к победе, и он скис, распла¬кался, как ребенок малый. По теории Селеневича в особых фронтовых услови¬ях такие, как правило, не выживают. Пять лет ловчил и изворачивался – Игорь скорчил брезгливую гримасу. - Потом, может быть, локти кусать будет. Потому что, - Зуев почему-то искренне верил в это - в Китае социалистические рефор¬мы должны пройти спокойнее, мудрее, естественнее, чем у нас, без диких искривлений и "головокружения от успехов". Не может быть, чтобы такие люди, как Мао Цзе-дун не учли наш печальный опыт. В процессе подготовки к приему в партию Игорь прочитал в "Правде" статью китайского вождя "О дикта¬туре народной демократии" и, несмотря на странно звучащее сочетание слов "диктатура демократии", почувствовал "свежий ветер". Ему очень хотелось, чтобы китайцы избежали наших ошибок хотя бы для того, чтобы Усык горько пожалел о содеянном... впрочем, не в правилах Зуева бить лежачего. Толик и так достаточно наказан, находясь теперь, как и в 45-м году, все еще лишь на исходном рубеже.
“В годину смуты и разврата не осудите, братья, брата”, - снисходительно подыскал он смягчающее вину обстоятельст¬во. Не дал он себе развернуться и в прямолинейных сопоставлениях своих успехов с "большим минусом" бывшего соученика, как классифицировал бы мари¬упольский прораб Пронь, а принялся пробовать "на червивость" некоторых своих знакомых. Однако, ставя поочередно различных по характеру и положе¬нию людей в критические условия и предугадывая их поведение в острых ситу¬ациях, Игорь, неизменно сам оказывался в центре событий и, таким образом, на поверку выходило, что он бесконечно испытывает себя. Результаты таких испытаний неизменно оказывались сходными: он ставил себе высокий балл. При этом, правда, он всегда, действовал с оглядкой на "двойника", призван¬ного пресекать всякие попытки сделки с совестью. Оценил он и свою скром¬ность и деликатность в разговоре с Усыком. Другой бы, в частности, тот же Усык, на его месте не преминул похвастать, обдать собеседника жаром клокочущей внутри и выплескивающейся наружу, переполняющей все его существо "лавой" счастья.
Последние полтора месяца он постоянно пребывал в состоянии эйфории. Проводы его из столицы Южного Урала были теплыми и сердечными. Он обменялся адресами со многими из местных и командированных сослуживцев, а руководству проектного отдела пообещал не только не противиться, если его уже от “Промстройпроекта” будут направлять в Челябинск в "техпомощь", но и самому напроситься, если вообще кого-то будут направлять. Под пристальным внутренним взором Зуева прошли десятки мужчин и женщин, говоривших ему приятные и добрые напутственные слова, желавших успехов на научном поприще и в устройстве личной жизни. Он с пристрастием, в разных, так ска¬зать, ракурсах, анализировал тон, взгляды, обороты речи, но не находил и намека на обвинения в свой адрес в карьеризме, дезертирстве, нарушении за¬кона. Все, общавшиеся с ним, понимали, что так должно быть.
Состоялся у него и долгожданный разговор на исторические темы с Татевосяном, причем по инициативе последнего. Они вместе вышли после шахматных баталий и перед тем, как распрощаться, часа два бродили по вечернему соцгороду. Тему навязал старший, беседа получила религиозно-националистический уклон, но оставила у Игоря светлые приятные воспоминания. И многое ему дала для будущего. Степан Ваганович “зацепился” за полукруглую дату: 1650-летие крещения Армении (почти за семь столетий до Киевской Руси!). Он с гордостью сообщил, что уже в начале пятого века на армянский язык с греческого была переведена Библия, для чего создана армянская азбука (кириллица возникла через пять веков!). В Армении было много каменных монастырей, которые несли людям не только веру, но и знания. Поэтому армяне – одна из древнейших (если считать от государства Урарту, в состав которого Армения входила в IX – VI веках до нашей эры) культурнейших наций. Она, несмотря на свою малочисленность и колоссальные потери от бесконечных завоевателей (в IV веке страна вообще была разделена между Ираном и Византией), смогла донести до наших дней свою самобытную национальную культуру и национальные антропологические особенности народа. Это было предметом национальной гордости советского учителя. (Как в свое время незабвенного советского профессора Крикуна по отношению к другой древней и культурной нации - не преминул отметить любитель сопоставлять и классифицировать). При этом Игорь уловил в словах учителя некий обидный упрек в адрес как бы “недоучек” русских. Он тут же нахохлился, зарядившись на полемику, но вспомнив: “Россия – родина слонов”, замешкался и упустил возможность сразу поставить националиста на место.
А вообще есть предположение… не домыслы, а научно обоснованное предположение, что Армения существовала задолго до возникновения государства Урарту, еще во времена Средне- Египетского и Древне-Вавилонского царств, цивилизаций Древнего Китая и Древней Индии, хотя название известно с шестого века до нашей эры, - продолжал Татевосян учительским тоном. – В Армении с тех древних времен до нас дошел праздник Навасард. В языческие времена он отмечался 11 августа. В этот день в 2492-м году до нашей эры… в будущем году исполнится 4444 года – интересная дата – четыре четверки… легендарный основатель армянского народа Айк разбил войско Ассирийского царя Бэла и создал первое армянское государство. Этот праздник отмечался как Новый год. Навасард – это название месяца. В христианские времена этот праздник отмечался в ноябре, а потом первого января. Во многих армянских домах было принято отмечать Новый год дважды – в ноябре и январе, как в России – Новый год и Старый новый год.
- А Грузия? – поинтересовался Игорь.
- Есть легенда, что у всех кавказских народов был один предок – Торгамос, сын Таршиса, внук Яфета, правнук Ноя. Он жил шестьсот лет и нажил многочисленное потомство. У армян и грузин много общего в обычаях, характере. У них сходная судьба. Обе страны находились на перекрестке путей из Европы в Азию, поэтому на них всегда зарились всякие завоеватели. Кто только не топтал наши земли. Потери наших маленьких стран при этом были огромными. Но бывали времена, когда эти страны переживали расцвет. При Тигране Втором Великая Армения простиралась от Палестины до Каспийского моря. А была еще Малая Армения и…
- Как Великая, Малая и Белая Русь, - съязвил Игорь, перебив старшего. Татевосян улыбнулся и развел руками, как бы говоря: “что поделаешь, из песни слов не выбросишь”. Потом с грустью в голосе добавил: - А в 1923-м году, уже в составе Закавказской федерации советских республик, лишилась большинства своих территорий – Нахичевани, Карабаха и других, где большинство населения – армяне. Исторический символ Армении, гора Арарат, высотой больше пяти километров, самый высокий потухший вулкан Армянского нагорья, находится в Турции… - Степан Ваганович снова скорбно помолчал. – Армения на пару десятков лет раньше Грузии сделала христианство государственной религией и на пару десятков лет позже вошла в Державу Российскую. Но несмотря на множество общих черт, армяне и грузины – два разных народа. В конце 1918–го года все жившие в Грузии армяне были объявлены военнопленными и помещены в концентрационный лагерь, - с нескрываемой обидой в голосе добавил Татевосян. Некоторое время шли рядом молча. – И религии у них немного разные, хотя обе являются разновидностями православия.
- Да? – удивился Игорь. – А я думал, что они католики, раз глава церкви носит титул католикоса.
- Обе церкви являлись автокефальными, то есть, независимыми, как от Византии, так и от Рима и Москвы, продолжал учитель-историк просвещать молодого инженера. – В Армении возобладали монософиты. Слыхали что-нибудь про них?
Игорь отрицательно покачал головой. - Монофиситы верят в Христа-богочеловека, Бога-сына (одного из троицы), спасителя мира и другие догматы православия, но имеют свои отличия: армяне крестятся слева направо, конфигурация креста не такая, как у славян, в обрядах есть некоторые особенности. Рождество они празднуют в ночь с пятого на шестое января. Монософизм возник как реакция на нестерианство, одну из христианских ересей, принижавших божественную природу Христа и называвших деву Марию не Богородицей, а Христородицей. На этой почве в 608 году произошел церковный раскол между Арменией и Грузией. Монософиты трактовали соединение двух начал в Христе – человеческого и божественного, как поглощение вторым первого. Впрочем, Россия при Александре Первом грузинскую автокефалию ликвидировала, и звание католикоса было упразднено. А временное правительство восстановило, но патриарх Тихон не признал. Все контакты между московским патриархатом были прерваны и восстановлены только в 1943-м.
- Так что, получается, что люди убили бога. Разве такое может быть? – искренне удивился Игорь.
- Убили человека, а воскрес бог, - засмеялся Степан Ваганович.
- Как всякая человеческая общность, - веско “взял Игорь быка за рога”, - религиозные объединения являются ареной борьбы властолюбцев за лидерство. И если не удается достичь верховенства в рамках сложившейся организации, вступает в силу сладкозвучная формула: “самоопределение вплоть до отделения”, исходя из посылок, что “на Земле не может быть двух ханов”, и что лучше быть первым в провинции, чем вторым в Риме. Конечно, обычно охотники за властью не выпячивают свои амбициозные устремления, а прикрываются ролью правдолюбцев, борцов с вопиющими перегибами. Лютер, к примеру, всплыл на волне борьбы с продажей индульгенций. Религии и секты грызутся между собой, а все скопом ненавидят евреев, возможно, не в последнюю очередь за их “древность”, постоянное напоминание (самим своим существованием), что христиане не первооткрыватели, что все христианские ценности вылупились из иудаизма. А в своих отпочковавшихся от некогда единого христианского дерева ветвях главари огнем и мечом, хитростью и коварством держат паству в повиновении, разжигают фанатизм, руководствуясь, как правило, холодным расчетом. Нам, помню, еще в школе, когда Толстого проходили, учитель... очень хороший был учитель, мы его звали Усач-русач... я его часто вспоминаю... рассказывал, что великого писателя раз в году во всех православных церквях предавали анафеме за сочувствие староверам вкупе с Мазепой и Гришкой Отрепьевым. Что представляли собой те, кто клеймил Льва Николаевича, по сравнению с ним?.. Кто вообще может указывать Толстому (как и всем другим), какой веры ему придерживаться? И чем новая вера лучше старой?..
Весьма эрудированный и опытный учитель, профессиональный историк, слушал речь молодого инженера с нескрываемым удивлением и интересом, довольно долго молчал, а потом, снисходительно отметив, что его подход “отдает вульгарным материализмом и механицизмом”, в основе своей все-таки с ним согласился. И дополнил еще одной не освещенной Игорем гранью – сложными взаимоотношениями светской и духовной власти. Во все времена духовенство стремилось влиять на мирские дела, естественно, с выгодой для себя, в первую очередь, материальной. А правители – использовать духовенство в своих целях, в первую очередь, для укрепления своей власти и возвышения своей персоны (а еще лучше – обожествления). Еще в XVIII веке до нашей эры повелитель Вавилона после завоевания соседних земель в долине Тигра и Евфрата провозгласил себя царем Вселенной, а жрецы тут же присвоили ему титул главного божества Вселенной. В Византии царя называли земным богом.
Сильные правители заставляли служителей культа работать на себя; слабые искали у них защиты. Римский папа специальной буллой в эпоху великих географических открытий от имени Всевышнего закрепил за Испанией и Португалией все новые земли, которые будут под флагом этих стран открыты в Новом Свете. В перманентной борьбе побеждал более сильный и волевой. В одиннадцатом веке в замке Каносса в Италии низложенный и отлученный от церкви король Генрих Четвертый три дня в одежде кающегося грешника униженно вымаливал прощение у папы Григория Седьмого, с которым до того много лет ожесточенно сражался. А английский король Вильгельм Первый Завоеватель примерно в то же время держал в своих руках и светскую, и духовную власть, сам руководил церковными соборами. Наш Петр Великий тоже, ликвидировав патриаршество, подмял под себя русскую православную церковь. Главным помощником Петра в проведении церковной реформы был Феофан Прокопович – один из образованнейших людей своего времени, блестящий проповедник, ученый и философ, но, в то же время, хитрый и лукавый приспособленец. Он потом верой и правдой служил Екатерине Первой, Петру Второму и Анне Иоанновне с Бироном. Пользуясь их покровительством, расправлялся со своими противниками. Екатерина Вторая проводила политику Петра. К тому же она хорошо поживилась церковным имуществом.
- Через все христианское учение красной нитью проходит идея любви к ближнему. Вся великая русская литература формировалась под влиянием христианской морали, - философски заметил Игорь. - Но беда в том, что прекрасные гуманистические идеи приходится воплощать в жизнь грешным людям, стремящимся из всего, в том числе из высоких идей и помыслов, извлекать свою личную выгоду. Есть очень много случаев, когда стойких людей не могли заставить отречься от своей веры. Но устроить жизнь по заветам божьим никому не удавалось. Нередко наместники божьи были самыми большими грешниками. Я не знаю, какую роль играла религия в Германии при Гитлере, но думаю, что ничтожную. Фюрера геббельсовская пропаганда представляла (и очень умело!) как выразителя дум и чаяний всего немецкого народа, всех его слоев. Один народ, один рейх, один фюрер. Вождь мудр и непогрешим. Он ведет арийцев от победы к победе, к полному господству над низшими расами, господству с помощью силы. Вперед! Через горы трупов!.. Такие фундаментальные христианские ценности, как человеколюбие, сострадание, жалость и другие были выброшены за борт. Их заменили “высшие государственные интересы”, которые придумывал сам фюрер и для достижения которых все средства хороши. Партия заменяла Гитлеру все другие государственные и общественные организации...
В голове Зуева уже сложился было “переходной мостик” от бесноватого фюрера к его аналогу-антиподу – нашему “вождю и учителю”, и соответствующие емкие фразы – намеки (без фамилий) готовы были сорваться с уст. Собирался он еще сказать, что Толстой своего Платона Каратаева не придумал, что одного типичного “каратаевца” - Алексея Фомича Колтакова - он лично знает. А то и не одного, Пучков тоже из той породы... Но Татевосян приостановился, настороженно-выжидающе повернулся к спутнику, нахмурил свои густые брови, и Игорь осекся. Степан Ваганович воспользовался минутным замешательством и увел разговор в сторону роз и шипов”, выпавших у нас на долю немцев.
- Правители приглашали на Русь практичных и добросовестных “штольцев”, чтобы они растормошили ленивых “обломовых”. Петр Великий начал, а Екатерина Великая открыла шлюзы для притока немцев–колонистов. Те в большинстве своем верой и правдой служили России. Многие обрусели. Многие породнились со знатнейшими боярскими и княжескими родами. В девятнадцатом веке иностранцы, преимущественно немцы, составляя по численности меньше одного процента населения России, занимали около половины важнейших государственных постов. Это, конечно, не нравилось русским. Они роптали. Они подзуживали “низы”, играя на патриотизме. Еще в начале семнадцатого века крестьянский вождь Иван Болотников шел на Москву под лозунгом: “бей бояр и немцев”. Тех немцев, которые осели здесь при Иване Грозном и которых было мало. А последние русские цари, в жилах которых почти на сто процентов текла немецкая кровь, издавали указы и создавали специальные комитеты по борьбе с немецким засильем. Во время Первой мировой войны по городам Украины и России прокатились немецкие погромы. Московским градоначальником тоже был немец, тоже давно обрусевший. Между прочим, Горки Ленинские – это было его имение. Так вот он, опасаясь антинемецких акций, в начале войны сменил свою немецкую фамилию на русскую...
В период коллективизации многие немцы были раскулачены и высланы в казахские степи. А с началом Великой Отечественной войны все советские немцы поголовно превратились в трудармейцев. У них конфисковали имущество и отобрали паспорта... по национальному признаку.
На этот раз Татевосян, поняв, что сам зарвался, быстро “перевернул пластинку”. Следующим предметом национальной гордости советского учителя истории оказался полководец Иван Христофорович Баграмян. Степан Ваганович считает, что на полководческой ниве генерал армии Баграмян догнал и перегнал своего почти однофамильца Петра Ивановича Багратиона. Символично, что звание Героя Советского Союза Баграмян получил за белорусскую операцию под кодовым названием “Багратион”.
- Между прочим, - снисходительно улыбнулся Татевосян, - Багратионы считали себя потомками иудейских царей Давида и Соломона, но наука этого не подтверждает.
Игорь тоже снисходительно улыбнулся про себя, водрузив мысленно на одну чашу весов Сталина, Орджоникидзе и Берию, а на другую – “торговца” Микояна. К утверждению Татевосяна, что в жилах самого Суворова текла армянская кровь, Игорь отнесся скептически. А о том, что в 1949-м году многих армян переселили из Армении в Восточные районы СССР, историк почему-то умолчал. Об этом Игорю поведала Света, когда он пересказал ей содержание своего разговора с “националистом”. И еще о том, что во время Первой мировой войны турки истребили почти миллион живших там армян. Только за то, что они армяне.
Уже прощаясь, Степан Ваганович просветил молодого любителя Истории насчет печального конца Великого князя Николая Михайловича, внука Николая Первого. Он был широко образован, либерально настроен, пользовался авторитетом в научных кругах, являлся Председателем Русского географического общества и Председателем Императорского исторического общества. После революции был арестован и вместе с еще несколькими Великими князьями расстрелян, как заложник, в ответ на убийство в Германии Карла Либкнехта и Розы Люксембург... Расставаясь, пожилой учитель, как любимого ученика, погладил Игоря по голове (по росту ученик был почти на голову выше учителя). Игорь долго не мог уснуть в ту ночь. А сейчас зачислил учителя в свой лагерь патриотов-антисоветчиков…
А через пару дней Линцер после церемонии прощания в проектном отделе треста развил “великокняжескую” тему, естественно, в своем преломлении. “Сад на другом берегу реки Мойки против Марсова поля старые петербуржцы до революции называли садом Елены Павловны, Великой княгини, жены брата Николая Первого, - поведал он, когда в комнате остались только Зуев, укладывавший в подаренный ему сотрудниками портфель свои папки, и Светлана. - Имя Елены Павловны она получила, перейдя в православие. А по национальности, как большинство принцесс и Великих княгинь, была немкой. Ее двор не жаловал, потому что она была “странной” Великой княгиней. Задолго до официального освобождения крестьян она освободила от крепостной зависимости крестьян своего имения. Во время Крымской войны в своем дворце создала склады медикаментов. Она собрала и на свои средства отправила в Севастополь отряд врачей во главе с Пироговым. Она организовала общину сестер милосердия. Числились за ней и многие другие богоугодные дела. Уже после ее смерти ее имя присвоили одной столичной клинической больнице. А потом о ней потихоньку забыли, сад назвали Садом и Музеем Александра Третьего, теперь это просто Русский Музей...
- Каратаев в юбке, - откликнулся Игорь. И еще вспомнил, что в Красноярске ходил слух, будто в одном из сибирских госпиталей не то санитаркой, не то медсестрой работала жена маршала Рокоссовского, чем несказанно удивил собеседников.
- А на Адмиралтейской набережной стоит монументальный дворец, построенный на рубеже 19-го и 20-го веков, - продолжал гарцевать на своем коньке Антон Карлович. - Он предназначался для Великого князя Михаила Михайловича. Но судьба распорядилась так, что внук Николая Первого женился, вопреки воле Александра Третьего, на внучке Пушкина Софье, дочери младшей дочки поэта, ослепительной красавицы. Так и не поселившись в своем дворце, опальный Великий князь уехал с молодой женой навсегда из России. Между прочим, первым мужем Натальи Александровны, отцом Софьи, был Дубельт, сын печально известного начальника тайной канцелярии, гонителя Пушкина. А сын Натальи Александровны от второго брака (с немецким принцем) женился на дочери Александра Второго и княгини Юрьевской. Так по иронии судьбы переплелись жизненные пути потомков Солнца русской поэзии и его “цензора”. Этот венценосный “литературный критик”, между прочим, узнав о гибели Лермонтова, изрек: “собаке – собачья смерть’. Неисповедимы пути господни...”
Уезжал Игорь с легким сердцем и радужными надеждами, умиротворенный и обласканный, и сейчас уже весь челябинский период виделся ему исключительно в розовом ореоле.
Молодой инженер прервал "философствования", чтобы зафиксировать пришед¬шее ему на ум очередное "фундаментальное открытие" в науке человековедения. В его глазах собственная победа в поединке с давним соучеником-противником переросла рамки выигрыша в соревновании одного лишь индивидуума с другим, хотя и в лич¬ном плане это состязание представлялось ему принципиальным. Она, эта победа, означала торжество одного правильного жизненного уклада, одной правильной жизненной позиции, одного правильного "категорического императива", олицетворяемого Зуевым, над другими, неправильными, олицетворяемыми Усыком. Как у Сталина: победил наш общественный строй, победил наш государственный строй... За¬конно, закономерно, неминуемо взял верх. Как в конце концов должно по идее брать верх все прогрессивное и "правильное". Не может не взять верх... если вся жизнь тому бы¬ла залогом...
"Что этим хочешь сказать? Что ты праведник? Святой? Что ты никогда не ловчил и не изворачивался? Неправда! - осадил зазнайку неугомонный внутренний цербер. - Ты тоже не отдался на волю волн при распределении в институте выпускников, а организовал себе вызов и отправился под крылышко Селеневича. Ты не отра¬ботал положенных трех лет и, опять-таки с помощью завоевавшего себе место под солнцем друга, вырвался домой. Тебе повезло с ангелом-хранителем, ко¬торый, как любящая женщина, души в тебе не чает, прощает все и всегда го¬тов помочь и выручить. Конечно, не все, что хотелось бы, сразу удается. Но ты делал попытки организовать себе перевод не в “Промстройпроект”, а в Ин¬ститут сооружений (другое дело, что не получилось: в Министерстве сочли, что перевод молодого специалиста сразу в научно-исследовательский институт – слишком “жирно” для него, пусть сперва хоть пару лет “повкалывает на живом деле”). Ты обсуждал с Фастовским и Пучковым возможности сдачи кандидатского экзамена в Институте сооружений, поскольку в Строительном институте ты опасался осложнений. Ты, наконец, идешь устраиваться на работу не в ту организацию, куда направлен, используя сложившуюся ситуацию. Так что насчет “святости” не очень уж задирай нос. Разумеется, ты человек способный, даже очень, может быть, способный. Ты очень работоспособный. В тебе заложена крепкая "зуевская порода", ты честный малый. На тебя можно положиться. Но ведь бывают в жизни случаи, когда по независящим от человека обстоятельствам юность, как в блатной песне поется, раскалывается как орех. Взять того несчастного демобилизованного солдата, про которого рассказывала тетя Клава. Откуда ему было знать, что он в парке на Холодной горе нарвет¬ся на шпану, поджидавшую среди бела дня "чужих", чтобы избить и ограбить до нитки? Как он мог предвидеть, что, спасаясь от погони (а за ним гналась орава человек в пятнадцать) забежит в хлебный магазин, выхватит у продавщицы длинный нож и с его помощью разгонит шпану. Если б они догна¬ли его безоружного, возможно, забили бы до смерти, потому что были разъяре¬ны "охотой". А бывший солдат тяжело ранил двух нападавших и получил десять лет. Кто знает, какие в нем таились способности, какие надежды и планы роились в его голове. Теперь попал за решетку - и жизнь искалечена. Не мог¬ло ли такое произойти с любым, в том числе с тобой? Не случилось - скажи спасибо! Ты кроме своих природных и воспитанных положительных качеств еще и, в конечном счете, везучий".
"Правильно все говоришь, - вздохнул Игорь. – Только негоже мыслящим людям, да еще вооруженным передовой теорией, лишь пассивно пользоваться милостями, дарованными природой. Часто приходится "поправлять" матушку природу... Милости... – Игорь мысленно ухмыльнулся. - Тут один корень с Милой. Ты, мой недремлющий прокурор и судья, не упомянул про самый главный в моей жизни бой, где речь шла о том, быть ли Игорю Зуеву свободным, или впасть в порабощение. Поле боя - город Москва, улица Серафимовича, дом 2, квартира генерала Мезенцева. Противник - божественное творение природы, "райское яблочко", спелое, сочное, вкусное, но с дьявольским ядом внутри. Бой был тяжелым, неравным. На стороне атакующей были такие мощные средства, как перманентные "восторги сладострастья", постоянная прописка в столице, генеральская квартира и дача, работа и аспирантура в Центральном институте сооружений... Вначале, как и положено, когда нападающий использует фактор внезапности, успех сопутствовал "противнику". Однако, после кратковременного сладкого помешательства, когда в дело вступили постоянно действующие факторы, мой "категорический императив", я опомнился, выстоял, преодолел дьявольское искушение, вырвался из плена. Я выбрал свободу..."
Игорь запнулся и даже непроизвольно огляделся по сторонам. “Я выбрал свободу” - так назвал свою книжечку предатель-невозвращенец Кравченко, в которой перебежчик тщился оправдать свой поступок невозможностью вынести "наши порядки". Конечно, критиковать из-за границы - тоже одна из форм борьбы. Уходили же в эмиграцию русские революционеры, печатали там "Колокол" и "Искру", созывали съезды, ковали кадры. Но себя вне русской почвы Зуев не мыслил. И вообще "шестое чувство" подсказывало ему, что Кравченко руководство¬вался не высокими идейными, а низменными, шкурными мотивами. Если бы беглец сейчас встретился ему, он не подал бы ему руки, хотя "наши поряд¬ки" возмущают его до глубины души и борьбе с ними он намерен посвятить жизнь.
Мысли его вновь вернулись к Москве. “В том трудном и опасном бою, - еще раз приценился Игорь, - я поступил честно. Я, как тот бывший солдат, за которым на Холодной горе гналась ватага недорослей, защищался всеми доступными средствами. В пылу борьбы, возможно, причинил противнику боль, ранил его. Бой eсть бой. Я отчаянно сражался за свободу. Может быть, и Киру мое “лекарство” излечило...” Игорь дорого дал бы за уверенность, что боль, нанесенная Кире, была болью не от холодного оружия, а от скальпеля хирурга. Гоша Добрецов ведь заметно изменился к лучшему под его влиянием. Это признавали все окружающие. А еще раньше "перековались" Галка-Пончик и Зина Рояко. Только Виталий Хрусталев, несмотря на все потуги шефа, не только не воспринял его уроки, а совсем скурвился. До сих пор со дня приезда бывшего шефа даже не дал о себе знать.
“Так или иначе, - заключил Игорь, - виновным я себя не чувствую. Я поступил согласно своим принципам и своей натуре".
Он вздохнул. Когда-то, глядя на свой выполненный рукой Киры портрет, Игорь жаждал причинить
“генеральше” сильную боль в ответ на боль, причиненную ему. Тогда она взя¬ла верх, встала между ним и Голубкой незримой, но прочной стеной. Теперь его желание сбылось, "матч-реванш" состоялся, но удовлетворения от сознания свершившейся мести не наступило. Нет-нет, а иногда сердце ёкало, хотя в последнее время образ Киры несколько померк, оттесненный в глубинные слои памяти той, благодаря которой все, что воспринималось им, окрашивалось в розовый цвет. И то, что Мила досталась ему не вдруг, не сразу, не легко, а как награда за терзания и муки, казалось влюбленному гарантом прочности, долговечности, устойчивости их отношений, залогом того, что два драгоценных слитка из металла девяносто шестой пробы, объединившись, создадут великолепный сплав "нержавеющей" любви и гармонии, наполнят особым немеркнущим светом дни оставшейся жизни, подобно тому, как недавно состоявшийся перевод советского рубля на золотую основу преобразует фундамент экономики. Он представил себе, как на соответствующие вопросы тети Шуры (во время торжественного обеда по случаю приезда четы Зуевых по какому-то очень важному поводу, о котором он тоже в свое время грезил, только теперь, конечно, этот обед состоится без участия Киры), ответит словами дяди Паши: "хорошо, так хорошо, что даже не верится". А маме еще добавит: "Какая удача, что дважды упустил генеральскую дочку. Даже не представляю, что было бы, если бы этого не случилось". Он мысленно стискивал в горячих сладостных объятиях хрупкое изящное тело Голубки, покрывал поцелуями...
Игорь еще из Челябинска хотел уведомить Милу о своем приезде, сообщить ей номер поезда и вагона. В пути он порывался сделать это на каждой круп¬ной станции. Но почему-то так и не собрался: то ли опасался, что может стушеваться в присутствии родителей и Кости в первый момент на вокзале, то ли втайне рассчитывал как-то обернуть себе на пользу эффект внезапности. Интуиция его не обманула. Встре¬ча, сулящая коренное, качественное изменение жизненного уклада, блаженство и счастье, встреча, запомнившаяся до мельчайших деталей, на вокзале, в суматохе, в кругу родственников, смазалась бы, не оставила столь глубокого следа. Без "помех" и "фона" картина вырисовывается рельефнее, четче, ярче, оставляя неизгладимое впечатление, как и подобает вехам на крутых поворотах жизненного пути. Впрочем, врасплох он Голубок не застал. Веро¬ятно, агентурные данные о прибытии суженого просочились к ним от Альки Селеневич. И его встретили во всеоружии.
Памятное свидание состоялось 5 ноября, в понедельник, на второй день после приезда. В первый день он не смог вырваться из дома и наслаждался домашним уютом, вкушал обильные вкусные яства, приготовленные тетей Кла¬вой, отвечал на бесчисленные вопросы родни и Дины Иосифовны Асбель, специально заскочившей поздравить тайного обожателя с возвращением в родные пенаты и с наступающим праздником. Ему нравилось чувствовать себя "пупом земли". Он был польщен вниманием со стороны красавицы, продолжавшей оставаться для него идеалом врача, женщины, жены, был рад отметить, что красота ее не поблекла, а как бы законсервировалась в зените зрелос¬ти. В семейной жизни Дина Иосифовна счастлива, хотя формально до сих пор остается вдовой. Неофициальный муж относится к ней безукоризненно, боготворит, на руках носит. Работает он на авиационном заводе и по совместительству в Авиаинституте, относительно неплохо зарабатывает...
Игорь поймал себя на том, что о злодее шекспировского толка, коварством убравшего с пути соперника и захватившего бесценную добычу, думает без прежней неприязни, даже с оттенком доброжелательства, чтобы не ска¬зать - уважения и гордости. Вот, мол, пожалуйста, еще одна разновидность, на сей раз "с плюсом", судьбы кадрового военного, выбитого из наезженной колеи, оказавшегося "без мундира и пенсии", без гражданской специальности у исходного рубежа. Тут, правда, не совсем тот случай, что у Михи, рогатого мужа патриотки Урала Юлии, или молодого пенсионера Ишутина. Подполковника-штурмана никто не "выбивал" из армии. Он сам сжег за собой мосты ради обладания идеальной женщиной. Но это не суть важно. Главное, что он не спасовал перед трудностями, выстоял, "пошел в рост", сам счастлив и осчастливил Прекрасную Даму. Конечно, тут роль и влияние Дамы никак нель¬зя сбрасывать со счетов. От нее во многом зависит, чтобы муж не разоча¬ровался, пресытившись любовью, как отец Крикуна, и не опустился. Но все равно штурман молодец. Это по-мужски. Это по-зуевски.
"Правду говоришь, да не всю, - вмешался “двойник”, заставив Игоря насторожиться и задержать дыхание. - Раньше ты относился к нему неприязненно, даже не видев его в глаза, потому что ревновал. И завидовал. Обстоятельст¬ва, связанные с гибелью Торяника, давали тебе формальные основания для та¬кой реакции. Но основная причина - ревность и зависть, пусть и глубоко спрятанные, пусть до конца не осознанные. Теперь у тебя появилось свое высокопробное сокровище. Вы с подполковником перестали быть соперниками, а стали как бы соратниками, коллегами, сравнялись в удаче. И еще тебя с ним роднит, как и с Крикуном-отцом, о котором ты, разумеется, не случайно вспомнил, одно пикантное обстоятельство: ваши избранницы - еврейки..."
Игорь не сопротивлялся. Да, он не случайно и не первый раз вспомнил Крикуна-отца. А на Крикуна-сына ссылался часто, практически, всякий раз, когда так или иначе затрагивался "еврейский вопрос". Он горько сожалел, что Исай Борисович не дожил до этих дней. Он дорого дал бы, чтоб старик, в гроб сходя, благословил молодых. Ну что ж, мертвых не воскресить. Остается довольствоваться тем, что в глазах живых женитьба подающего большие надежды инженера, чистокровного православного на дщери гонимого народа выглядит как акт гражданского мужества, даже, может быть, протеста.
Из кладовых памяти послушно выплыла тематическая подборка почерпнутых в разное время из разных источников событий, ситуаций, лиц. Вот чинно восседает влиятельный царский сановник граф Витте, вторая жена которого так и не была допущена ко двору по причине иудейского происхождения; пыжатся наместник Кавказа, великий князь Михаил Николаевич и Киевский генерал-губернатор Чертков, "половины" которых, по данным того же графа Витте, происходили из евреев; шагают в шеренге женатые на еврейках Плеханов, Молотов, Ворошилов и Артем (супруга последнего училась в Харьковском мединституте и работала там на кафедре нормальной анатомии); маячат дальше сын маршала Тито, увезший, как утверждает Марик Липкинд, из СССР в Югославию жену еврейку, зубной врач, по национальности поляк, вызволивший за золото во время оккупации Харькова уже обреченную на смерть жену и укрывший ее в надежном месте с надежными документами до освобождения... Все эти разнокалиберные интернационалисты составляли "лагерь Зуева", а противоборствующая сторона была несравненно более многочисленной. Там в пестрой толпе деникинцев, орущих: "эх, яблочко да на елочку, комиссаров-жидов на веревочку...”, черносотенцев, фанатиков и шкурников, ревнителей веры и расы, выделялись композитор Вагнер, привнесший расизм в музыку, ученый Ленард, создававший "немецкую" физику в противовес "еврейской" физике Эйнштейна, изверг рода человеческого Гитлер и его антипод-аналог Сталин...
Игорь Зуев от имени и по поручению своей группы гвоздит предводителя лагеря реакции Сталина убийственной цитатой из самого Сталина: "Антисемитизм, как крайняя форма расового шовинизма, является наиболее опасным пережитком капитализма. Антисемитизм выгоден эксплуататорам, как громоотвод, выводящий капитализм из-под удара трудящихся. Антисемитизм опасен для трудящихся, как ложная тропинка, сбивающая их с правильного пути и приводящая в джунгли. Поэтому коммунисты, как последовательные интернационалисты, не могут не быть заклятыми врагами антисемитизма". Здорово сказано. Лучше и не скажешь. Только, как и многое другое, правильно декларируемое тираном, это ложь и лицемерие, потому что дела-то свидетельствуют совсем о другом. Примеров у Игоря для обвинитель¬ной речи накопилось более чем достаточно. Как и свидетелей обвинения.
Один из них, Фима Вайнер, оканчивавший институт вместе с Селеневичем, открыто говорил Игорю об антисемитизме в государственном масштабе. Он испытал сей пережиток капитализма на себе. И теперь, по просьбе Зуева, пересказывает свою драматическую одиссею на суде, в укор Сталину. Учился Фима на круглые пятерки, участвовал в работе научного студенческого общества, был активным общественником, и его, несмотря на "двойку по пятерке", то есть, неудовлетворительный ответ на вопрос в пятой графе личного листка по учету кадров: "национальность" - все-таки допустили к конкурсным экзаменам в аспирантуру (наверное, еще и не без протекции), и по всем предметам поставили отличные оценки. Личное дело Вайнера в Министерство высшего образования для утверждения не отправили, как обычно, по почте, а в виде особой благосклонности, зная ситуацию, дали на руки: езжай, мол, сам, добивайся, пробивайся, спасение утопающих - дело самих утопающих. Фима отправился в столицу, полный решимости преодолеть все преграды и добиться своего.
Вообще, Вайнер, надо признать, человек неглупый, волевой, пробивной, энергичный, предприимчивый, работоспособный. Многое в нем Игорю импонирует. Когда Фима приехал по назначению в Донбасс, управляющий трестом, принимая его на работу, сказал: "а ну-ка покажите, на что вы спо¬собны, пустите бетонный завод, который мы уже полгода никак до пуска не дотянем. Даю вам месяц". Молодой специалист показал. Разобрался в недоделках, "выбил" чего не хватало, "взял за глотку" кого нужно. Дневал и ночевал на площадке. За день до истечения назначенного срока завод выдал бетон, и Фиму, согласовав с кем надо, назначили сразу главным инженером строительного управления. Справлялся. Когда узнали, что собирается в аспирантуру, пытались прельстить должностью заместителя главного инженера треста (совсем уж невиданно для молодого специалиста, только месяц числившегося на должности мастера, но строить надо, а толковых инженеров на весь трест - раз, два, и обчелся. В Америке, если надо выставить на соревнования классных бегунов или боксеров, неграми тоже не брезгуют, - пояснил Вайнер), но Фима рвался в Харьков. Его влекла научно-преподава¬тельская карьера.
Кроме того, тут был еще "металл попритягателъней" - пухленькая чернобровая медичка по имени Сима. В Мединституте ввели шести¬летнее обучение, и тем на год удлинили разлуку. Последней каплей, перепол¬нившей чашу, стало для Фимы оперативное совещание, на котором второй сек¬ретарь обкома партии при всем честном народе (присутствовало несколько десятков руководящих работников строительства, заказчика, городских служб) напустился на главного инженера проекта, еврея: “Окопались там у себя в конторах, за бумажками (то есть Государственными инструкциями и нормами!) прячетесь, ввод важного объекта срываете, саботажем занимаетесь, панику сеете! (Проектировщик, отстаивая необходимость выполнения работ в соответствии с проектом, употребил выражение: "...может быть чревато тяжелыми последствиями...") Я таких в войну к стенке ставил!”. А выполнять работы по указке высокопоставленного хама с отступлениями от проекта предстояло Вайнеру, и ответственность за последствия падала на него.
Аспирантура одним махом рубила сложный гордиев узел. Первую и, как казалось Фиме, решающую часть пути к заветной цели, он преодолел успешно. Оставался рывок на финише – “выбить” честно заработанное утверждение победителю конкурса. И здесь на начальном, подготовительном этапе он достиг максимума возможного - попал на прием к начальнику, от которого все зависело. Однако тут все его планы и надежды "крахнули", говоря языком Ямпольского. Нашла, как говорится, коса на камень. Фима просил и умолял: "Я уже здесь, перед вами, посмотрите, пожалуйста, документы и решите вопрос при мне. Я заслуженно должен быть принят. Я выдержал экзамены лучше соперника (претендентов было всего два). Харак¬теристики и все прочее в порядке". Чинуша твердил свое: "Зачем ехали? Кто вас послал? Так не положено. Пусть документы идут в установленном порядке. Исключения для вас делать не будем". После многократного "повторения ходов", когда все аргументы были исчерпаны, Фима пошел ва-банк. "Я не уйду из вашего кабинета без ответа, - заявил он, - без письменной резолюции. - Если не утверждаете, напишите почему. Я пойду выше". Проситель простоял в кабинете битых три часа. Хозяин кабинета что-то чи¬тал, писал, принимал подчиненных и посетителей, разговаривал по телефону, в том числе с министром (стоя по стойке смирно), не обращая на Вайнера ни малейшего внимания, словно перед ним маячит неодушевленный предмет. По окончании рабочего дня сановный чинуша спрятал часть бумаг в сейф, часть в ящик стола, из шкафа достал одежду и, не удостоив ответом и даже взглядом попытавшегося было возобновить разговор претендента, удалился. Вайнеру ничего не оставалось другого, как возвратиться домой. "В установленном порядке" его не утвердили. В Донбасс он, правда, уже не вер¬нулся, а устроился старшим инженером с окладом полторы тысячи рублей в месяц (на тысячу рублей меньше, чем на стройке, но для молодого специа¬листа по меркам Харькова совсем неплохо) в Украинское отделение института по проектированию гидроэнергетических объектов Министерства электростан¬ций СССР, куда сагитировал переметнуться и Зуева.
Они встретились случайно возле кинотеатра. Фима подошел к стоящему в очереди Игорю и попросил взять ему два билета. В зале сидели рядом, вместе шли домой от улицы Свердлова, то в одну шеренгу, то в две, Мила с Симой впереди, чтобы не тормозить движение по Сумской улице, и вели беседу. Фима сообщил ему еще одну сенсационную новость: Марик Липкинд с Инной и годовалым сыном переезжают жить в Харьков. Официальная версия: традиционно не сошлись характерами с тещей. Но от Фимы Марик не скрыл истинную причину: зять с такой фамилией в доме чиновника областного масштаба может навредить карьере последнего. Об этом ему намекнули в обкоме партии, конфиденциально сообщив, что дочери Сталина и Маленкова были замужем за евреями, но вожди – отцы заставили их разойтись. (Возможно, знатному скотоводу из Туркмении тоже намекнут, - почему-то сразу подумал Игорь.) Родители Инны на крайнюю меру не пошли, но решили упрятать дочь и ее “запятнанного” мужа в другой республике, пообещав давать деньги на оплату комнаты, ухода за ребенком и подарить Марику мотоцикл. Марик уже приезжал, хлопотал насчет жилья и перевода в Харьковское отделение “Теплоэлектропроекта”, вот-вот должны совсем перебраться...
Или взять случай, имевший место в “конторе”, где работает тетя Клава. Им срочно требовались инженеры-механики. Один такой специалист по чьей-то рекомендации явился. Поговорил с будущим непосредственным начальником, с сотрудниками, потом пошел по инстанциям. Поскольку внешность инженера не оставляла сомнений в его принадлежности к богоизбранному племени, начальник отдела кадров заявил, что место, к сожалению, уже занято. Механик оказался фронтовиком, членом партии. Он добрался до обкома партии (кажется, фронтовые связи по¬могли) и оттуда последовало телефонное указание: принять на работу без проволочек с максимально возможным ок¬ладом и об исполнении доложить. Клавдия Митрофановна как раз в этот мо¬мент оказалась рядом. Кадровик, положив трубку, недоуменно развел рука¬ми: "Не поймешь их... Вчера одно, сегодня другое. Семь пятниц на неделе. То ругают за то, что беру, кадры, говорят, засоряешь, синагогу, говорят, разводишь, политику партии не понимаешь... А то - на каком основании квалифицированному инженеру и заслуженному офицеру отказываешь? Так вы ж сами, говорю... А тебе, говорит, голова для чего на плечи посажена?".
Алиса Селеневич в присутствии своего Франтишека воспроизвела "жалостливый" рассказ преподавателя физ¬культуры Университета. Некий студент физмата, один из лучших конькобежцев, защищавший честь почтенного учебного заведения в составе его сборных команд, в прошлом году, после третьего курса, был переведен на отделение ядерной физики. А через год, вместе с еще несколькими "не¬верными" его вернули в прежнюю группу. Поскольку успеваемость спортсмена (почти круглые пятерки) не могла служить поводом для обратного перевода, официальным основанием выбрали, не мудрствуя лукаво, "состояние здоровья" (врожденный порок сердца), чем поставили кафедру физкультуры в неловкое положение и подвели Университет (в знак протеста против такой "акции" физик отказался участвовать в соревнованиях). И смех, и грех, как гово¬рится, или "это было бы очень смешно, если бы не было очень печально".
Усилием воли Игорь переключился на более приятные темы.
С приездом Игоря Мила заметно воспрянула духом и повеселела... "Это слишком слабо сказано "воспрянула духом и повеселела", - поправил себя Игорь, - она, можно сказать, возродилась из пепла, пробудилась от спячки, преобразилась буквально на глазах, засверкав, как драгоценный алмаз на солнце. Само собой, природный дар невесты подмечать и преподно¬сить смешное играл в этом блеске первую скрипку. Зуев и сейчас едва сдер¬жался, чтобы не расхохотаться вслух, вспомнив некоторые из созданных ею во время приема у Селеневичей выпуклых зримых образов.
"Положите книжку на стол и берите билет", - небрежно бросает она в роли экзаменатора вошедшему очередному студенту, всем видом своим изображая занятость и "затурканностъ". Студент переминается с ноги на ногу, оглядывается по сторонам, словно ждет помощи, потом тяжело вздыха¬ет, отворачивается, расстегивает пиджак (дело происходит летом, в аудитории душно и жарко), поясной ремень, достает из-под рубашки и кладет на стол увесистый учебник. "Я имел в виду зачетную книжку", - уточняет доцент...
Веселые, "юморные", как говаривал Станислав, невыдуманные истории из репертуара Милы Голубовской, Игорь, по склонности и привычке к систематизации, разделил на две группы. Одна из них, так или иначе связана с предметами мужской одеж¬ды.
Студент А., проживавший в общежитии и не всегда наедавшийся досыта, женился на дочери известного в городе закройщика. Через неделю после свадьбы А. явился в институт в новом шикарном драповом пальто. Он очень гордился обновкой, откровенно любовался, демонстрировал каждому встреч¬ному. "Отличная вещь, - похвалила подруга Милы Вика, пробуя пальцами ма¬терию, - носи, как говорят, на здоровье. Только... почему правое плечо выше левого? А ну, отойди... да, точно. Ну, не то, чтобы очень, но все-таки заметно, для такого мастера, как твой тесть..." С быстротой молнии "хохма" облетела коридоры и аудитории. И студенты обоего пола, отдавая должное мастерству и щедрости портного, удивленно констатировали: правое плечо выше левого... На следующий день А. пришел на занятия в старом пальто. "А где же свадебный подарок тестя?", - вскинула на сокурсника мла¬денчески невинные глаза Вика. "Он сопротивлялся, но я все-таки заставил его переделать".
Студент Б. попал в компанию молодых офицеров, приехавших к родным в отпуск из Германии, быстро прокутил всю наличность, которую имел и смог, не прибегая к помощи родителей, достать, а напоследок проиграл в карты полушубок и шапку. Дома и в группе он сказал, что его раздели и ограбили на Рымарской улице. Любящие и очень обеспеченные родители (отец, технорук какой-то мелкой артели, мо¬жет одеть на собственные деньги в добротные полушубки и шапки целую роту солдат) материальные убытки в счет не приняли и были счастливы видеть родное дитя целым и невредимым. Но в институте некая девушка, давно тайно вздыхавшая по Б., надеясь обратить на себя внимание видного парня, проявила о нем непрошеную заботу, воспользовавшись родственными связями в милицейс¬ких кругах. На Б. завели дело, его многократно вызывали на опознание, водили на "место происшествия", без конца надоедали, уточняя детали, к нему домой приходил следователь, после чего у мамы был сердечный приступ. Наконец ему "вернули" не его, но похожий полушубок. Б. согласился, чтобы прекратить кутерьму, но надевать, естественно, не решался, чтобы снова не стать объектом внимания милиции, на сей раз в качестве ответчика... (Это был переработанный и дополненный вариант призовой "хохмы" Вити Тютюника на свадьбе Селеневича. Игорь прекрасно ее помнил, но тактично смолчал. Возможно, Мила, запамятовав источник информации, сама трансформировала версию. Не исключено, однако, что она недавно вновь услышала ее уже в измененном виде. А может, на самом деле событие, как говорили, имело место быть. Это не суть важно. Главное крылось в мастерстве и зрелищности исполнения, приводившего Игоря в восторг и умиление.)
Доцент В., подтянутый, прилизанный, замкнуто вежливый, в студенческих святцах значился под кличкой "фонбарон". Вне дома его никто нигде не ви¬дел без пиджака и галстука. Один только раз, когда в аудитории стояла нестерпимая жара и совсем уж нечем было дышать, он, галантно испросив у женской половины потока разрешение, снял пиджак. И был "исхлестан и рас¬пят" смехом. В то утро он выходил за чем-то в магазин, задержался там дольше, чем позволяло время до начала лекции, быстро побрился и для эко¬номии времени галстук не снял, а перевернул на шее за спину, забыл об этом, в зеркало не посмотрел, а, пошарив по комнате и не обнаружив пропа¬жу, надел другой галстук. И надо же было именно в этот день изменить сво¬ему правилу и во время лекции явить свою оплошность публике. Можно только представить себе страдания педанта и сноба...
Серию "тряпичных" институтских "юморных" былей Мила сопроводила непри¬тязательным анекдотом из международной жизни. Во время жарких дебатов в жаркую летнюю пору в Кнессете государства Израиль некий разгоряченный молодой депутат позволил себе снять пиджак. Председательствующий сделал ему замечание. "А почему Бен-Гурион сидит без пиджака?", - поинтересовался неопытный парламентарий. "У него есть специальное разрешение британского короля", - последовал ответ. В перерыве дотошный депутат попросил уточнить, каким образом премьер-министру Израиля удалось получить у короля Великобритании столь странное разрешение. "Очень просто, - разъяснил председатель, - Бен-Гурион был в Лондоне на приеме у Его Величества, было жарко, и он снял пиджак. Слушайте, Бен-Гурион, - сказал король, - без пиджака Вы можете сидеть у себя в Израиле, а здесь - я извиняюсь..."
Игорь этот анекдот расценил как своеобразный пропуск, как допуск к сокровенному, и был польщен таким знаком доверия. Но снова вернул его к еврейской теме.
Да, с приездом суженого Милочка ожила и расцвела. Она много смеялась и смешила. И все же ни на минуту не забывала о принадлежности своей к проклятием заклейменному роду-племени. В беседах с ним обе Голубки то и дело возвращались к еврейским темам в тоне уже совершенно серьезном, в котором Игорю также слышались нотки предостережения. Казалось даже, что "двойка по пятерке" тяготила их больше, чем родственная причастность к "банде врагов народа". Впрочем, из рассуждений Милы логически вытекало, что скоро между этими понятиями может быть поставлен знак равенства. Глубоким диале¬ктическим и историческим анализом создавшегося положения и "железными" логическими построениями невеста убедительно продемонстрировала, что является достойной ученицей и соратницей Зуева, что времени в его отсутствие зря не теряла.
"Страны Ближнего Востока, - буквально вчера комментировала она опубли¬кованные в газетах ноты Советского правительства арабским государствам и Израилю в связи с намерением Атлантического блока создать так называемое Средневосточное командование, - слишком лакомый кусок, предмет вожделений всякой великой державы. Во-первых, они находятся на стыке Европы, Азии и Африки и, следовательно, являются торговыми и военными позициями первого ранга, как сказал Маркс про Босфор и Дарданеллы (как тут не впомнить лекцию Татевосяна про Армению и Грузию?!), а во-вторых, там сосре¬доточена половина всех разведанных запасов нефти капиталистического мира. До войны в этом районе господствовали Англия и Франция. Америка давно за¬рилась на их владения. Это, в частности, красной нитью проходило через все споры Рузвельта с Черчиллем во время войны, как пишет Эллиот Рузвельт. Сталин тогда довольно ловко играл на их противоречиях. Например, из соображений вытеснения Англии из ее колоний американский пре¬зидент поддержал план высадки союзников во Франции, а не на Балканах, за что ратовал английский премьер. Можно предположить, что мы попытались проникнуть на Ближний Восток, используя борьбу наших бывших союзников между собой за сферы влияния в этом районе. В этой борьбе хитро используются всякие местные течения, распри, инте¬ресы и привязанности. Британия, к примеру, поддерживает хашимитов, правя¬щих в Трансиордании и Ираке, дядя Сэм – антихашимитов; в Палестине Англия опиралась на арабскую верхушку, Америка - на еврейские организации. Амери¬ка во время войны окрепла, Англия, наоборот, ослабела. Мы тоже вышли из войны могучими, морально окрыленными, уверенными, активными. Восточной Европой овладели. Атомной бомбы не испугались, на Черчилля наплевали, не упускали любой возможности, использовали любые средства, чтобы расширить и укрепить свое влияние в странах Западной Ев¬ропы. Можно допустить, что мы не сидели сложа руки и не наблюдали безучастно, как у нас под носом, на Ближнем и Среднем Востоке бушуют страсти, может быть, приложили руку к национализации нефтяной промышленности Ирана и разрыву англо-египетского договора...
В Палестине по плану Моррисона англичане хотели создать федерацию из четырех областей: арабс¬кой, еврейской и еще двух под протекторатом Британии. Этот номер не про¬шел, как и план создания одного государства в составе двух враждующих провинций - арабской и еврейской. Наконец, 14 мая 48-го года, сразу же после отмены британского мандата на Палестину, в соответствии с принятым за полгода до того решением ООН о разделении Палестины на два независимые государства - еврейское и арабское, было провозглашено создание государства Израиль во главе с Временным Президентом доктором Вейцманом и премьер-министром Бен-Гурионом, малюсень¬кой страны, площадью всего 14 тысяч квадратных километров, из которых большая часть - пустыня Негев. Но событие это для евреев всего мира имело большое значение, ибо создание суверенного государства означало, что у многострадального народа после двух тысячелетий жизни "в прыймах" поя¬вился свой дом, свой национальный очаг. Для самосознания национального значение огромное, означающее как бы уравнивание в правах в международном масштабе... Англия отчаянно сопротивлялась. Амери¬ка лавировала, стремясь угодить своим богатым евреям и пробиться к арабс¬кой нефти. Советский Союз горой стал на независимый Израиль. Вне зависимости от целей и побуждений, которыми он руководствовался, эта поддержка сыграла решающую роль...
Конечно, как всегда, молодому государст¬ву сразу же пришлось себя защищать. Арабы и в Организации Объединенных Наций голосовали против образования Израиля, а когда он, вопреки их воле, все-таки был провозглашен, Египет, Сирия и Ирак пошли на него войной. СССР тогда принял сторону евреев, отстаивающих свою свободу и независи¬мость. Наши газеты печатали сообщения о боях со ссылкой только на израильс¬кие источники, разоблачали проект посредника ООН графа Бернадотта отторгнуть от Израиля пустыню Негев и вместе с арабской частью Палестины присоединить к Трансиордании; клеймили Лигу арабских стран за ее планы уничтожить Израиль и создать Великую Сирию под властью короля Трансиордании, английской марионетки. Думаю, что Советский Союз тогда помогал государст¬ву Израиль не только морально, поскольку, - я точно помню, - в газетах появилось опровержение ТАСС насчет поставок нашего оружия евреям, а нем¬ножко раньше такое же опровержение было насчет поставок нашего оружия китайцам... Так или иначе, Израиль выстоял и победил.
Но затем случилось так, что плоды этой победы пожинаем не мы, а Америка. Может быть, где-то проморгали, а, может быть, где-то перегнули. В результате, социал-демократическое правительство Израиля не с нами, а с Америкой заключило сначала соглашение о техническом сотрудничестве, а потом политический и военный союз, а также договор о дружбе, торговле и судоходстве... в общем, как мы с нашими странами народ¬ной демократии... Я думаю, что если все эти события рассматривать не изо¬лированно, а в увязке со всем ходом международных дел, то они не будут выглядеть такими уж неожиданными и вероломными. В послевоенные годы нас стали побаиваться и от нас отшатнулись многие - и Франция, и Италия, и совсем уж, казалось бы, наша Югославия. В Англии Черчилль опять стал премьером. Возможно, пример Чехословакии напугал... Одним словом, по ка¬ким-то причинам Израиль стал искать защиту не у нас, а у Америки, усили¬вая тем самым ее влияние на Ближнем Востоке и, соответственно, ослабляя там наше влияние. В это же время Египет, Сирия и Ливан требуют вывода иностранных войск со своих территорий, что играет нам на руку. Вот мы и ополчились на маленький Израиль.
На фоне волны судебных процессов по вы¬корчевыванию агентуры империалистов и титовцев в странах нашего лагеря, охоты за ведьмами в Америке, усиливших общую подозрительность и шпионома¬нию, кое-кому оказалось, наверное, выгодным и возможным представить вообще всех евреев, как пятую колонну империалистов и, соответственно, принять меры к их "обезвреживанию". Отголоски... или прямые результаты такой политики налицо. Это ликвидация Еврейского антифашистского комитета. Это зак¬рытие еврейского театра. Это аресты деятелей еврейской культуры и шель¬мование евреев - деятелей науки и культуры вообще. Слухи доходят, что многих известных московских евреев, которые общались, главным образом, на культурной почве, с послом Израиля в Советском Союзе Голдой Меерсон, теперь сажают, как агентов иностранной разведки. А сколько людей общалось с этими "агентами"? Так можно зацепить любого... Когда-то... помнишь, по дороге из филармонии, когда Слава примерно наказал пьяного антисемита, Кирилл Адамович высказал как будто здравую мысль, что, имея за спиной национальный очаг, наши ев¬реи должны почувствовать себя увереннее: все-таки не бездомные бродяги, где-то, пусть далеко, есть "дом", хранитель традиций, культуры, истории, религии... как у всех... не то, что Биробиджан. Может быть, и бьют за то, что воспряли духом, почувствовав прилив национального самосознания...
Игорь вновь, в который уже раз, воздал должное природному уму невесты, образу ее мышления, стройности и логике суждений, родству душ, являюще¬муся залогом дружбы и гармонии до гроба, а заодно честности и благородст¬ву будущей тещи, посчитавшей нужным посвятить его в тайны давней печаль¬ной семейной хроники. Оказывается, двоюродная сестра Аси Зиновьевны в пятилетнем возрасте, в 1906 году с родителями побывала в Палестине. Сбежали после тяжких погромов девятьсот пятого года. Думали обрести рай в кругу единоверцев на исторической родине, а попали в ад кромешный, име¬нуемый городом Яффа. Никому никакого дела до них не было, всем они были в тягость со своими болячками и просьбами. Даже ни к чему не обязывающих слов элементарного необременительного участия для них ни у кого не наш¬лось. Тетя и дядя с трудом устроились банщиками в отделение ванн физио¬терапевтической лечебницы, комнату сняли в подвале. Вскоре жара, мытарст¬ва, ностальгия подорвали здоровье матери. Через полтора года вернулись. Тетя умерла почти сразу после революции, а сестра с отцом погибли при немцах.
Сами Быстрицкие (девичья фамилия Аси Зиновьевны) тоже собрались было эми¬грировать, уже в советское время, и тоже из-за погрома. В Белоруссии, где они проживали, в начале двадцатых годов орудовало множество всяких банд. В оттенках их программ Ася Зиновьевна не разбиралась. Они и между собой частенько враждовали, но в "еврейском вопросе" были едины. Однажды груп¬па из нескольких десятков мужчин в красноармейской форме потребовала разместить ее на постой. Днем бандиты упражнялись в стрельбе, а ночью перебили и ограбили своих хозяев. У Быстрицких постояльцы спьяну замешкались и упус¬тили жертвы. Ася Зиновьевна, спасаясь от погони, в трансе перемахнула через высокий забор, который преследователи не одолели, все домочадцы тоже уцелели, но отец после той ночи заболел сердцем и через несколько лет умер. Налеты и бесчинства бандитов вызвали новую волну эмиграции евреев, правда, больше в Америку, чем в Палестину. Неко¬торые двоюродные и троюродные уехали в 1923-24 годах. А Быстрицкие ре¬шились лишь в 1927-м, после смерти отца, когда кое-кто из родственников уже освоился за океаном и на первое время обещал помощь. Добрались до Риги, однако дальше их не пустили из-за каких-то формальностей (кажется, выпускали "фермеров", а их таковыми не посчитали, денег на "подмазку" не было, да и оборотистого малого, способного похлопотать, не нашлось). На старое место не вернулись, по приглашению земляка обосновались в Харь¬кове, где разворачивалось крупное строительство.
В майские дни 1929-го Ася Зиновьевна стала женой заслуженного и ответственного героя войны и труда. Голубки с гордостью, как бесценные реликвии, в знак особого дове¬рия к Игорю продемонстрировали ему чудом сохранившиеся после обысков, эвакуации и реэвакуации "запрещенные" документы Михаила Моисеевича: удостоверение бывшего красногвардейца с перечислением льгот - выписками из постановлений, подписан¬ных в 1928 году врагами народа Постышевым и Чубарем; удостоверения члена исполкома горсовета и члена пленума райпарткома; мандат делегата губернс¬кой партийной конференции и приглашение на празднование 1 мая на ипподром (указано: в конце улицы Сумской, а обращение: просим пожаловать...); удо¬стоверение о присвоении звания "Герой труда"... Такое доверие поднимало Игоря в собственных глазах. Он представлялся себе смелым благородным витязем, новоявленным князем Гвидоном Салтановичем, мобилизованным и призванным освободить царевну Голубку из лап злого Коршуна, освободить мирным путем, с помощью такого необычного средства, как молоткастый, серпастый советский паспорт, куда скоро законно внесут дорогое имя. Людмила Михайловна Зуева - звучит вполне лояльно. Те же, ко¬му это придется не по вкусу, будут иметь дело с ним, мужем и защитником. Ну, а дети, Игоревичи, обретут совсем уж "непробиваемый" щит. Дети от та¬ких родителей, конечно же, должны быть незаурядными. Смешение рас, тоже, как он слышал, идет на пользу потомству. А "пятерка по пятерке" даст "зеленый свет"...
Игорь рельефно вообразил себе живую пирамиду достойных представителей рода Зуевых, ученых и борцов, новаторов и правдолюбцев, с дедом Васей на главной вершине и собою в качестве родоначальника одного из ведущих плодотворных колен, средоточия авторитетных специалистов и видных общест¬венных деятелей, приумножающих научную славу Родины и способствующих об¬новлению ее экономического, политического, государственного строя на основе разработанных им, Игорем Сергеевичем Зуевым, прогрессивных принципов. Это дружный, спаянный кровными и идейными узами клан.
Первый шаг к объе¬динению усилий ветвей рода уже сделан: Игорь обратил в свою веру младшего брата. Поводом для обстоятельного "вербовочного" разговора послужила га¬зета "Красное знамя", орган Харьковского областного и городского комите¬тов КП(б)У, областного и городского советов депутатов трудящихся за 15 апреля, расстеленная на письменном столе под грудой радиодеталей. Два подвала газеты занимает статья доцента кафедры философии Харьковского госуни¬верситета И. Бейгеля "Движущие силы советского социалистического общества" с подзаголовком: (в помощь изучающим марксизм-ленинизм), а в правом верхнем углу третьей страницы помещен фельетон под заглавием "В пылу администра¬тивного восторга". Автор "подвальной" статьи декларирует, что "громадной двигательной силой социалистического производства является сознание трудящимися того, что они работают не на эксплуататоров, не для обогащения тунеядцев, а на себя, на свой класс, на свое, советское общество, где у власти стоят лучшие люди рабочего класса..."; что "в советском обществе на смену капиталистической конкуренции с ее волчьим принципом пожирания слабых пришла такая могучая движущая сила, как социалистическое соревно¬вание с его принципом товарищеской помощи отстающим со стороны передовых в целях достижения общего подъема"; что "советское социалистическое общество свободно от классовых столкно¬вений и представляет картину дружественного сотрудничества рабочих, кре¬стьян и интеллигенции; что "в прогрессивных начинаниях Н. Российского - инициатора движения за коллективную стахановскую работу, Л. Корабельниковой - инициатора борьбы за комплексную экономию сырья и материалов, Г. Борткевича и П. Быкова - инициаторов соревнования за высокие скорости обработки металлов, в проявлениях инициативы тысяч и тысяч новаторов промышленности и сельского хозяйства, в творческом труде деятелей науки и искусства пов¬седневно сказывается вдохновляющая сила советского патриотизма".
Автор фельетона описывает один частный конфликт в одном небольшом коллек¬тиве одной дорожно-машинной станции Южной железной дороги, опровергающий всю эту высокопарную демагогию. Норми¬ровщик той станции Вера Павловна Шугаева, изучив на основе метода еще одного инициатора, инженера Ф. Ковалева, прогрессивные приемы труда передовых путейцев, разработала новую технологию перестановки рельсов, намного ускоряющую эту операцию. Начальник станции и главный инженер почему-то усмот¬рели в предложении новатора посягательство на свой авторитет. Они не только через послушный воле начальства "технический совет" (эти слова в фельетоне взяты в кавычки) отвергли технологическую карту, составленную инициативной нормировщицей, но и норовили проучить строптивую патриотку, организовали мелкую травлю, вынесли ей строгий выговор... "Надо полагать, - писал в зак¬лючение автор фельетона, - что руководители Южной железной дороги уймут не в меру расходившихся администраторов".
"Может быть, в данном конкретном случае после выступления газеты и уймут на время, для проформы, этих конкретных мелких держиморд, снимут с Шугаевой строгий выговор, - прокомментировал Игорь. - Но вообще в этом мелком заурядном случае, как в капле воды отражается психология и методы руководства наших "хозяйчиков" всех уровней, когда личные амбиции и вообще личное превалирует не только над общественным, но и прос¬то над здравым смыслом, когда между декларациями в газетных передовых и идеологических подвалах, и реальными делами зияет пропасть..." И подкрепил свой вывод ярки¬ми примерами с фамилиями и адресами, в которых самодурство и лихоимство, раз¬гильдяйство и злоупотребления служебным положением, очковтирательство и подхалимство, произвол и лицемерие образовали пышный ядовитый букет пороков, нелепостей и безобразий, посеянный еще "праотцами" и взлелеянный "под солнцем сталинской конституции". Костя был сражен наповал. Младший Зуев, оказывается, сам задумывался над "философски¬ми" проблемами, по внешним проявлениям пытался воссоздать картину нашего "мироздания". Игорь еще раньше чутко уловил это по презрительным ноткам в голосе брата, когда тот рассказывал про "идиотски смешные" нововведения в школе: в ответ на гениальные труды товарища Сталина по вопросам языкознания преподаватели физики, математики и других естественных предметов ста¬ли снижать отметки за грамматические и стилистические ошибки, включая описки, в письменных работах. Ну, это еще ладно. Но снижают еще за то, что пишут не фиолетовыми чернилами и не ученическими перьями, за то, что не соблюдают размеры полей в тет¬радях, красную строку, не имеют промокашек. Десятиклассников с плохим почерком заставляют писать в тетрадках в косую линию... Не смеялся Котик и говоря о кающихся грешниках - поэте Сосюре, композиторе Жуковском, драматурге Корнейчуке и прочих "несмышленышах" с громкими именами. Потому и решился Игорь испробовать на брате свое идеологическое оружие. И был вознаграж¬ден...
Игорь постоянно с гордостью, теплотой и нежностью думал о Константине, в котором в наибольшей степени аккумулировалась "зуевская порода". Такой не станет сгибаться вперегиб, рабски лизать бичующую руку и благодарить "за прин¬ципиальную большевистскую критику". Он будет упрямо гнуть свое, если счи¬тает его правильным, до конца, чего бы это ему ни стоило, как теперь не принимает во внимание возможных санкций и демонстративно игнорирует "идиотски смешные" школьные требования. В старшем брате эти черты тоже зало¬жены, но у Кости они ярче, выпуклее. Вообще, дед Вася почему-то передал свою натуру внукам, а не детям.
Своими планами создания "книги века" он пока ни с Милой, ни с Котиком не делился, но у него ни на йоту нет сомнения, что самые близкие родственники непременно одобрят его "январские тезисы", поддержат и помогут при надобности. Надеется он и на то, что московский двоюродный брат станет со временем его последователем и соратником. Каждый из них, в свою очередь, завербует одного-двух надежных родственников и друзей, те - своих, и так далее. Не спеша, не форсируя событий, осторожно, но на¬дежно, после тщательной проверки, чтоб без провалов, систематически и целенаправленно, создавая "опорные узлы" в промышленных и научных центрах, в армии. По наметкам и под руководством Игоря Зуева "штаб" из квалифицированных специалистов разработает новую передовую теорию, чтобы в нужный момент "оплодотворить" ею массы, превратить в материальную силу...
В этот момент из душевных подземелий вынырнул неугомонный “злой мальчик” и голосом Татевосяна язвительно-вкрадчиво пропел: “Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки Великая Русь…”
“Сплотила огнем и мечом”, - прокомментировал Игорь слова гимна.
“А как иначе?”
Он притормозил и задержал дыхание. У него мурашки пошли по коже и заныло под ложечкой при мысли, что Сталин оставит ему квадратуру круга межнациональных противоречий и “автокефальных” устремлений.
В смятении чувств подошел он вплотную к дому Госпрома, непроизвольно протянул руку, чтобы коснуться угла "трудового, железобетонного", прежде чем свернуть к нужному подъезду, и внезапно остановился, даже пригнулся и зажмурился, словно наткнувшись на шквальный огонь из засады. Перед его мысленным взором первое высотное строение страны трансформировалось в другую знакомую бетонную громаду, более приземистую, массивную, мрачную, давящую. Тотчас из множества окон-бойниц на него посыпался град незримых отравленных стрел-воспоминаний, и в каждом разящем без промаха наконечни¬ке амурной стрелы - порция "яда" Киры. "Архитутка" вновь предстала перед жертвой во всем своем многообразии и единстве, причудливом переплетении "божественного" и "дьявольского". Облик ее непрерывно менялся, будто она, как Аркадий Райкин, только во сто крат быстрее, меняла маски. Покорная и властная, ласковая и колючая, изысканная и бесстыдная, нарядная и го¬лая... Манящая, дразнящая, пьянящая. Туча стрел несла боль и блаженство, ранила каждую клеточку существа его, и тут же заливала раны бальзамом. "А счастье было так возможно, так близко...", - дергались в наркотических конвульсиях и бренное тело, и нетленная душа грешника. Все, о чем он толь¬ко что рассуждал и мечтал, в мгновенье ока отлетело и рассеялось без следа. Сама цель прихода на эту площадь и в это здание поблекла, сделалась мелкой, третьестепенной, никчемной. Пришлось мобилизовать волю, подавить внутреннее сопротивление, чтобы заставить ноги перешагнуть порог подъезда и пройти через турникет. Но тут он увидел лифт. И новая лавина чувственных воспоминаний неудержимо подхватила его и вознесла над землей.
В последнее десятилетие Игорь поль¬зовался лифтом только в Москве, в доме на улице Серафимовича, возносился на этаж, где соседствовали квартиры Зуевых и Мезенцевых. Характерный звук-удар остановившегося на нижнем этаже подъемника отозвался во всем существе молодого человека горячечным приступом эротического бреда. В видениях своих он то вымаливал у Киры прощение, как король Генрих Четвертый у папы Григория Седьмого, и победительница вели¬кодушно уступала, то брал презрительно отвернувшую его гордячку силой. Но финал во всех вариантах был один - хмельное исступленное забвение в сладостно-порочной близости с ней. Дальше - пустота. Провал.
Игорь, как лунатик вошел вместе с другими в кабину лифта, назвал номер этажа, все еще не приходя в себя и находясь во власти грез. Только когда глаз машинально, сквозь пе¬лену дурмана засек в проеме двери лифта на лестничной клетке одиннадца¬того этажа улыбающееся лицо Фимы Вайнера и рядом с ним знакомую фигуру Виталия Хрусталева на двух протезах с палкой, он очнулся от блаженного безвольного забытья, медленно приходя в себя, словно после тяжелого эпилептического припадка.
- Не ожидал? А я тут уже больше года. У меня был свободный диплом... Организация хорошая, растущая. Переводят многих, - затараторил Виталий.
- Переводят, как тут один остроумно сказал, "сливки общества", в смыс¬ле отбросы, помои... Отдают, сам знаешь, в первую очередь по послови¬це: "На тоби, божэ, що мэни нэ гожэ", - вставил Фима.
- Ну, почему? - смутился Виталий. И снова к Игорю: - о тебе тут уже у начальства разговор был. Ждут. Начинается важная, срочная и сложная работа. Кессон...
- В основании будущих сооружений гидроузла залегают на большую толщу илы и мелкие пески. Есть опасение, что при работе турбин они будут раз¬жижаться и засасывать здание гидростанции. Поэтому ученые решили опустить на несколько десятков метров кессон, чтоб своими глазами посмотреть гео¬логию в ее естественном виде, - пояснил Фима, жестом приглашая Игоря сле¬довать за ним.
- Мы все по зыбучим пескам ходим, - пробурчал себе под нос Игорь. - Не знаешь, где тебя засосет... - Он воспринимал слова Фимы сквозь призму собственных переживаний. В ушах его звенела поэтическая разноголосица, выплывшая из хранилищ памяти в минуту жизни трудную. Константин Симонов кивал на схо¬жую, видимо, по нраву с Кирой вдохновительницу творчества поэта:

Злую, ветреную, колючую,
Хоть ненадолго, да мою!
Ту, что нас на Земле помучила,
И не даст нам скучать в раю...

"Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей", - беспечно наставлял Пушкин.
"Любовью дорожить умейте", - парировал Степан Щипачев. "Не горюй, смотри на вещи проще", - похлопывал по плечу Маяковский. "И ты, Брут...", - читал Игорь безмолвный горький упрек в черных, как ночь, очах Голубки.
"...Только у любимой могут быть такие необыкновенные глаза...", - заливался Рашид Бейбутов.
"Неужели только на три недели хватило заряда, чтобы выбить из глаз Милы "вековую скорбь"? - вопрошал внутренний наблюдатель.
Игорь заскрежетал зубами. Три недели назад, прощаясь у двери, Голубка с детской непосредственностью выдохнула: "Ой, Гарик, как долго тебя не было..." Это был долго¬жданный, счастливый час, награда за переживания и муки. "Теперь я надол¬го... навсегда", - ответил он тогда, ответил искренно, честно, радост¬но, ощущая себя счастливейшим из смертных. Что скажет он теперь поверив¬шей ему, полюбившей его, простившей ему многое, необыкновенной девушке? Как посмотрит в ее необыкновенные глаза?.. "Жалкий лепет оправданья" в образе зыбучих песков был адресован ей. Игорю казалось, что произнес он эти слова в уме, беззвучно, переговариваясь со знаменитыми поэтами. Но Фима и Виталий остановились и удивленно уставились на него.
- Так в чем трудности с кессоном? - поспешил он переменить пластинку. - Кессоны опускают уже сто лет. Одновол, если помните, во время войны при строительстве доменной печи способом кессона соорудил скиповую яму, глубиной, кажется, метров пятнадцать.
- Тут поглубже, - уточнил Фима.
- У меня есть один знакомый... так он заявляет, что мо¬жет рассчитать балку любой длины, лишь бы она была однопролетная.
- Ты сегодня не с той ноги встал? Может, отложим? Если ты так и с начальством будешь заедаться с первого знакомства... - Фима с места не трогался, хотя Виталий тянул его за рукав, приговаривая:
- Я же говорил, что Гарик запросто справится... я же говорил... я же знаю.
- Пошли, будет все в порядке, - пообещал Игорь, глубоко вздохнув и мотнув головой, стряхивая наваждение.
Все трое прошли в большую комнату, тесно заставленную письменными сто¬лами и конторскими шкафами. На нескольких столах лежали с небольшим нак¬лоном чертежные доски, оборудованные рейсшинами на роликах, таких, какими Гоша Добрецов оборудовал доски проектировщиков челябинского треста. Тотчас на но¬вичка воззрились десятка полтора пар любопытных, преимущественно, женских глаз, провожавших его, словно сквозь строй, до угла, где разместилась самодельная раздевалка.
"Уставились как на заморскую диковину", - недоумевал, смутившись, Игорь.
- Если все силы ухлопать на выполнение проектного задания, что же останется на рабочие чертежи? - сострил Фима, прервав неловкое молчание и ука¬зывая на призыв во всю стену красным по белому: "Все силы на выполнение проектного задания Каховской ГЭС".
- Придут новые силы, - немедленно откликнулась из переднего ряда столов чернявая худощавая женщина с подвижным лицом, и Игорь сообразил, что это камешек в его огород. "Небось, этот идиот Виталий расписал меня так, что они ожидали увидеть не человека, а шагающий экскаватор", - мысленно выру¬гался он, но тут же про себя отметил, что зла к бывшему другу эта догадка у него не вызвала: что, мол, с него возьмешь?..
Начальника сектора Каховской ГЭС на месте не оказалось. В ожидании его прихода Фима в коридоре принялся объяснять Игорю структуру института, называл фами¬лии и должности наиболее известных и уважаемых сотрудников, участвовавших в проектировании и строительстве Днепрогэса, награжденных орденами, лауреатов Сталинской премии. Виталий пыжился, перебивал, стараясь тоже продемонстрировать свою осведомленность и, переходя на шепот, с оттенком злорадства сообщил, что готовится специальный пленум ЦК КП(б)У, посвященный строительству Каховской ГЭС, где, конечно, кое-кому из руководящих проектировщиков достанется на орехи. Игорь его замечания и реплики пренебрежительно пропускал мимо ушей. Навязчивость бывше¬го подопечного раздражала, а в том взрывоопасном состоянии, в котором Игорь пребывал, вспышка могла произойти от малейшей "детонации". Поэтому, когда чернявая сотрудница с "первой парты" позвала Виталия к телефону, Игорь облегченно вздохнул.
- Пристал, как банный лист. Всем представляется, как лучший друг будущего светила, начальнику уши прожужжал. Я удивляюсь, что тебя салютом не встречают...
- Дурак... - Игорь пожал плечами.
- Парень он вообще-то неплохой...
Игорь скривился и пренебрежительно махнул рукой.
- Недавно был у нас героем дня... Да, не удивляйся. С месяц назад пример¬но. Благородный, если хочешь, богоугодный поступок совершил. Работала у нас в архитектурно-строительном отделе техником одна...
- Архитутка, - подсказал Игорь. Фима на мгновенье застыл с открытым ртом, удивленно подняв брови.
- Точно. Собою так баба ничего, конечно. Все на месте...
- Габитус в порядке...
- Что? - не понял Фима.
- Умеет свое тело носить, - разъяснил Игорь.
- Не только носить, - подыграл, оживившись, Фима. - Доступ к телу, говорят, имели как отдельные трудящиеся, так и целые коллективы. А в этом секторе работает парень... ну, не то чтобы парень... ему тридцать лет. Женат. Детей, правда, нету. Толковый инженер... старший инженер, на скрипочке играет, наверное, тайком и стишки пописывает. В общем, что тебе сказать, втюрился он в эту б... по уши. А она, стерва, всем – пожалуйста, а перед ним выкамаривается. Извелся, бедный, совсем. Ему уж не до работы стало, бегает за ней, сцены устраивает. Пошли неприятности. Директору жаловалась, партийные и профсоюзные блюстители душеспасительные беседы проводили, воспитывали. Один раз он отказался в командировку ехать, чуть с работы не выгнали. И тут Виталий одним махом все разрубил: подстерег эту самую Надьку, заволок в пустую комнату, дверь на палку закрыл... Она было подумала, что он с добрыми намерениями, а он костыль над ней занес: - Вот тебе, падлюка, бумага, ручка, пиши, сука, заявление об увольнении. А не то прибью. Написала без звука. Он к начальнику отдела, директору. На следующий день духу ее здесь не было. И с тех пор ни разу не появлялась...
- Ну, а он, скрипач-то, что? Не вступился за возлюбленную? Он-то с Виталием как? Расскажи ты ей, о любви моей, может быть она еще вернется...
- Он - ничего. По пословице: с глаз долой - из сердца вон... Выздоравливает, приходит в себя потихоньку, говорят, уже из Москвы жене подарок привез.
- Не знал за Хрусталевым такой прыти. Сам у жены под башмачком, как песик бессловесный.
- Одно другому, значит, не мешает. А что он теперь многодетный отец знаешь?
- Как так?
- А так. Двойняшки у него родились. Два пацана...
Теперь настала очередь Игоря застыть в столбняке с открытым ртом. Это ж надо, Станислав Селеневич - бракодел. А этот сразу двух пацанов! Впрочем, как сказал классик (а за ним Света Ольховская), чтобы детей иметь кому ума недоставало. И потом, тут Наташкина доля вложена...
На этом мысль Игоря оборвалась, он отключился, ушел в себя. Ему снова привиделась Кира, только на сей раз уже не хозяйкой положения. Бал в генеральской квартире правил костыль Хрусталева, воздавая грешнице по заслугам. Зуев присутствовал при экзекуции, наблюдал со стороны, жалости к наказуемой не испытывал, на помощь не спешил, а пристально вглядывался в лицо бывшего друга, пылающее гневом и благородным негодованием. Когда минуту спустя Виталий во плоти и крови вернул его к действительности, обратясь виновато-просительным тоном:
- Наташка хочет поговорить с тобой. Подойдешь к телефону? - Игорь согласно кивнул. Он уже произвел "переоценку ценностей".
- Ну, я, наверное, пойду, - заторопился Фима. - Если что - Виталий в курсе... Пока.
- Спасибо... - Игорь благодарно тронул Фиму за рукав и последовал за ковыляющим через силу Виталием.
В комнате, которую Игорь минут пять назад покинул, за время его отсутствия "ми¬зансцена" изменилась. За ранее пустовавшим двухтумбовым столом с телефо¬ном сидел элегантный мужчина лет сорока, несколько старомодного вида в черном костюме и белой сорочке с круглыми крупными запонками на выступа¬ющих из-под рукава пиджака манжетах и золотым зажимом на галстуке. Пря¬мой нос, высокий лоб, прилизанные волосы с ровным пробором, золотые зубы. Мужчина, судя по всему, старший в комнате по рангу, что-то деловито гово¬рил сидевшим вокруг стола с заинтересованными лицами двум мужчинам и трем женщинам. При появлении Игоря он замолчал и все присутствующие опять с откровенным любопытством уставились на него. Игорь, ощущая неловкость под этими взглядами, поднес трубку к уху, но услышал короткие гудки.
- Разъединилось, - пояснил он Виталию, аккуратно укладывая трубку на рычаг и намереваясь покинуть комнату.
- Случайно... А, может быть, очередь у автомата собралась. Посиди немнож¬ко. Наверное, сейчас опять наберет. - Виталий пододвинул свободный стул. И к старшему:
- Это Зуев. Ждет Горелова.
- Петр Лукич скоро будет, - понимающе кивнул тот. - У главного инженера совещание было. Оно уже закончилось. Но тут как раз пришел начальник техотдела, он только что из Китая вернулся, ну все сразу, конечно к нему: что там да как там? Я тоже немножко послушал, вот сейчас товарищам перес¬казываю. Посидите. Интересно. Страна с гидротехнической, так сказать, точки зрения... как, впрочем, и с других тоже... уникальная. - Начальник запнулся, подыскивая подходящее слово. - Работы невпроворот на много пяти¬леток. И нам, разумеется, тоже вместе с ними. Там все еще находится на начальной стадии изысканий и схем. Но перспективы потрясающие. А специа¬листов своих пока что нет...
- Поможем, - бодро вставил Виталий.
- Непременно, - улыбнулся старомодный, показывая золотые зубы, а Игорь прикинул, что такой чистенький и прилизанный никогда не смог бы очертя голову влюбиться. Он словно отгорожен от грешных соблазнов сверкающим золотом. Впрочем, внешность часто обманчива. Напустить бы на него Киру...
- Гоминдановское правительство заключило было договор с Америкой на составление схемы использования реки Янцзы, - вернулся между тем старший к прерванной теме. - Это самая большая река Китая, длина ее больше пяти с половиной тысяч километров, а водосбросная площадь почти два миллиона квадратных километров, пятая часть всей территории страны. В бассейне Янцзы сосредоточена примерно половина всех гидроресурсов, которые пред¬варительно оцениваются в сто пятьдесят миллионов киловатт, и проживает почти половина населения. Но американцы только-только присту¬пили к изысканиям. Теперь от их услуг, естественно, отказались и схему будут составлять наши. Вероятно, и нам кое-что перепадет, а кому-то, возможно, придется и там побывать...
При последних словах глаза слушателей заблестели, а Игорь не без доли злорадства вспомнил Усыка, прилепив ему ярлык: "премудрый пескарь".
- Рельеф Китая благоприятствует развитию гидроэнергостроительства, - продолжал начальник, выждав паузу. - Наличие многих горных ущелий позво¬ляет создавать большие напоры. В частности, вроде намечается строительст¬во ГЭС с напором тысячу триста метров, который будет образован с помощью тоннеля длиной десять километров...
Глаза начальника при этих словах тоже заблестели, ноздри раздулись и Игорь сделал заключение, что, пожалуй, и этому "человеку в футляре" тоже ничто человеческое не чуждо. Для себя же он решил непременно остаться здесь работать. А начальник продолжал нагнетать эффект:
- Очень важной и нужной для будущего развития нашего союзника в Азии, но и очень сложной задачей является обуздание реки Хуанхэ. Бедствия от этой реки страшные. Под угрозой наводнения постоянно находится восемьде¬сят миллионов человек. А основная трудность заключается в невероятном количестве влекомых рекой наносов. Русло реки в нижнем течении непрерыв¬но заиляется и она течет по собственным отложениям... представляете?.. возвышаясь над окружающей местностью на три-пять, а местами и на десять метров. Поэтому Хуанхэ называют надземной рекой. По берегам соору¬жены земляные дамбы длиной больше семисот километров - начальник передер¬нул плечами, как бы содрогаясь от собственного страшного рассказа, - но они не спасают от наводнений. При больших прорывах дамб река меняет свое направление и сметает все на своем пути. На памяти людей таких крупных изменений течения великой реки насчитывается девять... Так вот, намечается составить схему комплексного использования Хуанхэ с несколькими десятка¬ми ступеней...
Старомодный начальник, как бы пройдя кульминационный момент, шумно вы¬дохнул и после красноречивой паузы перешел на более спокойный и деловой тон.
- Конечно, одновременно будут решаться вопросы борьбы с наводнениями, орошения, энергоснабжения… Достаточно сказать, что ожидаемая мощность ГЭС каскада составит примерно двадцать пять миллионов киловатт... и водного транспорта, и мелиорации... Но тут возникают сложные вопросы переселения. Уже при строительстве первого гид¬роузла потребуется отселить почти такой город, как Харьков. Стоимость пе¬реселения превышает стоимость основных сооружений, но деваться некуда. Шестьдесят процентов всей территории - это плато и горы...
Зазвонил телефон.
- Сотников, - представился старший в микрофон. - Да, здесь, сейчас... Он молча протянул трубку стоявшему на изготовке Виталию, а тот в свою очередь, отрапортовав: "ага, тут, даю", - передал ее Игорю.
- Здравствуй, Гарик. С приездом. Рада, что ты уже дома. Как у тебя дела?
- Спасибо, хорошо.
- По голосу что-то не чувствуется...
- Нет, все в порядке... Просто... Поздравляю тебя. Что у тебя? Как ты с двумя управляешься?
- Нормально. Я в институт поступила.
- Ну? В какой?
- В строительный... Помнишь, я писала под твою диктовку: "хочу быть инженером". Сейчас все учатся. Не оставаться же мне... Кроме того, чест¬но говоря, с двумя детьми учиться легче, чем работать. Можно когда надо домой сбегать, а дома между делом задания выполнить... А дети, слава богу, ничего, спокойненькие, даже поспать немножко ночью дают. Что от них сейчас требуется?.. Отсутствием аппетита не страдают. В общем, уже забавные пацанята. Если придешь - увидишь сам. Я б очень хотела...
- Приду обязательно, - пообещал Игорь. - Я только что встретил на улице своего соученика по школе, Усыка Толика, он тоже поступил в наш институт.
"Положим, диктовал тебе не я, а Марик Липкинд, - поправил он мысленно быв¬шую избирательницу. - Почти по песне: "я в убогой семье родилась... лет шестнадцати на кирпичный завод нанялась" (слова перед "лет шестнадцати" он забыл). Просто льстишь мне перед тем, как попросить помощи... или чтоб восстановить отношения. Ладно, так и быть..."
- Мы с ним в одной группе... Гарик, серьезно, приходи к нам. А? Обещаешь?
- Обещаю.
- Когда?
- Ну... договоримся.
- Заходи сегодня. Ты пирожки с капустой любишь? Вкусные... серьезно. У меня не всегда бывает...
- Ну, сегодня вряд ли получится. А вообще зайду непременно. Только специально не готовьтесь. И пирожки не обязательно.
- Ну, как знаешь. Заходи, когда сможешь. Будем ждать. До свидания, - с некоторой обидой в голосе закончила Наташа, и после секундной паузы деловым тоном, не попрощавшись, попросила:
- Дай, пожалуйста, еще на минутку трубку Виталику...
- Даю... пока.
"Делать за нее не буду, а объяснять, помогать восполнять пропущенное по семейным обстоятельствам - это пожалуйста! - немедленно выработал для себя программу Игорь, пока Виталий получал очередные хозяйственные поручения. – А, может, еще и Усык заодно попадет в ученики? - Последнее уже заранее доставляло ему тщеславное удовлетворение, как и предположение, что бывший агитатор еще до конца не выветрился из сердца избирательницы. "А ты, - пошутил он, мысленно обращаясь к Ви¬талию, - должен был бы назначить мне пожизненную пенсию".
Ниточка воспоминаний потянулась ко дню бракосочетания Селеневичей, когда пути Наташи Бевзюк и Виталия Хрусталева впервые пересеклись. Пере¬секлись в прямом смысле. Под влиянием только что услышанного от Сотникова, события, свидетелем и участником которых ему довелось быть с того дня предстали перед ним в гидротехнически-аллегорическом обра¬зе. Два ручейка, с трудом пробивавшие себе дорогу сквозь скалы и заросли разными путями, слились в плавном полноводном течении по руслу, вырытому для них высшим по сравнению с ними существом. Дальше жизнь реки стала развиваться уже по своим законам. Берега, поначалу рыхлые, укрепляются, прорастают корнями высоких деревьев, застраиваются и обживаются. В положенный срок артерия разветвилась на два новых рукава, которые постепенно наберут силу.
Затем беглые несвязные мысли о последствиях деторождения вов¬лекли в женский "хоровод" Машу Аверкову, единственную из лично известных ему женщин, кому материнство едва не стоило жизни. Маша долго находилась "на грани" и, по оценкам самих врачей, чудом выжила. По этой причине общение его с Георгием Тимофеевичем за все время пребывания в Челябинске огра¬ничилось двумя телефонными разговорами. Что именно произошло с Машей, как возникло заражение крови, Аверков не говорил, а Игорь, естественно, не проявлял до сих пор излишнего любопытства. Теперь же, вспом¬нив об этом, почувствовал под сердцем холодок тревоги за хрупкую изящную Голубку, которой еще предстоит когда-то в муках родить дитя свое... и его.
С новой силой нахлынули воспоминания того примечательного не только для Станислава и Виталия, но и для самого Игоря дня, воспоминания, окрашенные цветами стыда, вины и горечи. Сердце молодого человека сжалось от ощущения острой непоправимой вины перед Крикуном. Глупый или, точнее, оболваненный юнец в тот день по-хамски обошелся со "сходящим в гроб" муд¬рым стариком, который, видите ли, в присутствии правоверного комсомольца позволил себе усомниться в здоровой основе нашего "самого демократического в мире" общества, провести параллель между "самым гениальным вождем всех времен и народов" и бесноватым фюрером. Да, тогда больной профессор метал бисер перед свиненком.
"Но все-таки тот майский день был днем победы не только Красной Армии и Станис¬лава, как выразился тогда молодой муж, встречая гостей, но моей победы, ибо именно в тот памятный майский день мы с Милой по-настоящему нашли друг друга. Не затем, чтоб разлюбить сейчас", - убежденно добавил про себя Зуев. Спору нет, рецидив "Кириной болезни" был острым, мучительным, но не смертельным. Кризис позади. Что ж, бывает... мало ли какие болезни-напасти обрушиваются на "венца творения". Дело житейское: заболел-выздоровел. Жизнь - качели, как учил Крикун. У Игоря упало сердце при мысли, что он снова мог потерять Милу, и теперь уже наверняка навсегда. "Но все проходит, подругу друг находит, и в сердце ра¬дость входит вместе с тобой...", - не очень уверенно внутри зазвенело песней, и он не преминул отметить, что песня в ушах часто знаменует собой "пе¬ревалы" синусоиды быстротекущей жизни. Стихи и музыка более весомо и зри¬мо отражают суть "переломного момента". Потом незатейливую песенку сменила другая, назидательная: "Не забывай, что после вьюги всегда опять прихо¬дит май. Не забывай, не забывай своей подруги, своей любви, своей судьбы не забывай". "Не забуду, - клятвенно пообещал рыцарь. - Все намеченное остается в силе. Оформляюсь на работу, прописываюсь в милиции - и в загс. А что касается Киры, так она, даст бог, еще услышит обо мне".
Перед гла¬зами тут же возникла сцена: он, Игорь Сергеевич Зуев, возвратившись из Ки¬тая, докладывает в Москве о ходе строительства по его проекту десятикило¬метрового тоннеля, укрощающего непокорную коварную реку. С трибуны, отве¬чая на многочисленные заинтересованные вопросы, излагая свой оригинальный проект с множеством новинок, он наблюдает за реакцией Киры, спрятавшейся в дальний угол...
- Начальник у себя, - сообщил появившийся в дверях Фима Вайнер, спугнув видение, и Игорь, спустившись из заоблачных высей на грешную землю, в соп¬ровождении Виталия, оборвавшего на полуслове разговор с женой, направился в кабинет.
В тесной комнатушке за перпендикулярно расположенными друг к другу мас¬сивными двухтумбовыми столами сидели в сосредоточенных позах, склонившись над бумагами, полные седовласые мужи в роговых очках. И оба, разом вскинув головы, воззрились поверх очков на вошедшего незнакомца.
- Это Зуев, - представил Виталий.
Начальник - им оказался более грузный и, видимо, старший по возрасту - поднял очки на лоб, кивнул в знак того, что фамилия ему знакома, и рукой указал Игорю на стул. Виталий примостился у другого стола.
- Желаете у нас поработать? - с места в карьер поинтересовался начальник.
Зуев отреагировал неопределенно-замысловатым жестом: чуть склонил голову, слегка пожал плечами, немножко развел пуками.
- К работе по месту перевода не приступали? - показал осведомленность Горелов, не проявляя интереса к документам, которые Игорь ему пытался пододвинуть.
- Нет. - Игорь снова придвинул документы ближе к себе.
- А какая зарплата была у вас на прежнем месте?
- В последнее время тысяча двести.
- Ну, мы для начала такую вам и положим. А там посмотрим. Устраивает? Игорь опять повторил тот же неопределенно-замысловатый жест, не забыв мысленно отдать должное Селеневичу, по настоянию которого Зуеву за несколько недель до увольнения прибавили зарплату. Он поудобнее уселся на стуле, приготовившись к продолжительной беседе о содержании будущей рабо¬ты, намереваясь все-таки показать начальнику диплом с отличием, трудовую книжку с благодарностью, статью, заверить, что проект кессона будет выпол¬нен в срок, и уже открыл было рот, но начальник опередил его:
- Когда собираетесь приступить к работе?
- Хоть завтра.
- Ну, на оформление несколько дней уйдет, - улыбнулся Горелов. - Прой¬дите в отдел кадров. Ваш приятель проводит вас. Пожалуйста... - И Петр Лукич опустил очки на нос, давая понять, что аудиенция окончена.
- Вообще Горелов мужик неплохой, свойский, наверное, что-то срочное, - произнес сокрушенно-виноватым тоном Виталий, как бы извиняясь за начальст¬во, читая на лице приятеля неудовлетворенность приемом.
- А второй кто?
- Главный инженер проекта гидроузла, Лихачев Павел Максимович. Про его рассеян¬ность анекдоты рассказывают...
- Как два апостола - Петр и Павел... - Игорь скорчил презрительную гримасу. Виталий хихикнул. Дальше шли молча.
Сделав дела в отделе кадров и пообещав на прощание Виталию, если не сегодня, то в ближайшие пару дней зайти, Игорь стал спускаться по лестнице. Сначала шел медленно, осторожно, косясь на кабину лифта, потом ускорил шаг, с вызовом провожая лифт и удовлетворенно отмечая, что ритм работы сердца при этом почти не меняется, а последние марши преодолел, прыгая длинными ногами через две-три ступеньки, подгоняемый нетерпением дать отчет Миле о проделанной работе, приближающей счастливый день их навечного соединения. Выбежав из подъезда, он остановился и демонстративно стал вглядываться в окна дома Госпрома. Бетонная громада безмолвствовала.
"То-то", - мысленно погрозил он кому-то, укрывшемуся за бойницами кре¬пости, одновременно оценивая архитектурные достоинства удачного примера конструктивистского решения здания. Да, комбинация бетонных кубов весьма выразительна, рельефна, впечатляет и радует глаз. Здесь много воздуха и света. Московский дом на улице Серафимовича выглядит тюрьмой в сравнении с этой изящной, даже грациозной громадой. А ведь дом Госпрома – Государственной промышленности - общественное здание, официальное, так сказать. Оно должно быть более строгим, чем жилое. Но там просто фантазии и таланта не хватило...
"А ты зря к Кире задираешься, - подал голос внутренний страж. - Она для тебя не злой гений, а добрый. Как и Станислав Селеневич. Оба учили и продолжают учить тебя уму-разуму. Ты не раз убеждался, что их наука тебе на пользу. Ты просто напичкан сведениями, которые Кира в тебя втиснула. И пользуешься ими направо и налево для собственного самоутверждения. Сегодня она тебе очередной урок преподала. Конечно, не в лоб, а иносказательно. Как и положено сказочным гениям. И оригиналь¬но, своеобразно, как положено этому своеобразному экземпляру человеческой породы... Что она хотела тебе сказать? А то, что ты с Голубкой ведешь себя как монах..."
"Ну, не совсем как монах, кое-что себе позволяю, - пробовал оправдываться озадаченный молодой человек.
"А, - отмахнулся досконально осведомленный критик, - детский сад".
"Но ведь это не кто-нибудь, а Мила... можно все испортить".
"Она тебя очень любит. Она тянется к тебе. Она перед тобой выкладывается, развлекает, завлекает. А ты, чурбан, сидишь, как на концерте. Или тебя надо выводить из состояния истуканства только такими приемами, как Галка-Пончик, Зина Рояко и Кира? Воаси-воаля... Более тонкие намеки до тебя не доходят?"
Перед Игорем вновь возникло лицо злодейки Киры, только на сей раз лукаво улыбающееся. Оно пропело: "В любви надо действовать смело, задачи решать самому...", - подмигнуло и растаяло.
Некоторое время Игорь стоял в нерешительности, оглядываясь на окна железобетонной громады и ведя напряженный внутренний диалог.
"Вообще, конечно, правильно. Они тоже этого хотят. Такова природа. Но все-таки тут ведь не обычная "кадра", не инфузория. С Голубкой чуть что не так - взмахнет крылом и упорхнет, теперь уже навсегда. Конечно любит, конечно тянется. Но ждать осталось совсем недолго, всего, наверное, недели две-три".
"Тем более. Ведь все уже решено, только что не подписано. Неделей раньше, неделей позднее. Кто считает. В твоем рыцарстве и порядочности сомне¬ваться не приходится".
"Да, - исчерпал Игорь свои аргументы. - Чурбан чурбаном. Но ничего, мы еще себя покажем... Пока в личном листке по учету кадров, покоящемся сейчас в папке, в графе "семейное положение" будет стоять "холост". Покажу Голубке и скажу: "пока холост, но скоро в анкету внесу изменение. Один шаг сделан - на работу оформляюсь. Как выписка из приказа будет в руках - в милицию. Если паспортистке домоуправления заплатить, она за два-три дня все оформит. И тогда - в загс. "И скоро будешь, ангел мой, моею маленькой женой..." Нет, песни в сторону. Надо просто заключить ее в объятия и крепко расцеловать. А там видно будет. Игорь глянул на часы, прикидывая, когда Ася Зиновьевна уйдет на работу и оставит их наедине. В нем росла уверенность, что сегодня им будет не до визита к Хрусталевым…








ГЛАВА ШЕСТАЯ

Молодые супруги Зуевы и Сергей Васильевич коротали время на автобусной станции в ожидании посадки на Запорожский рейс. Рядом с ними пристроил свой увесистый чемодан сухопарый мужчина лет пятидесяти с морщинистым лицом в роговых очках с сильным увеличением. Одет он был, несмотря на довольно теплый майский вечер, в наглухо застегнутый синий плащ и синюю фетровую шляпу.
- Антропос, - шепотом произнесла Мила.
- Гигиенист, - еще более тихо уточнил Сергей Васильевич. Заметив Зуева, сосед почтительно раскланялся и приподнял шляпу, открыв жесткий седой “ежик”.
- В какие края, если не секрет?, - пригласил Сергей Васильевич по-видимо¬му малознакомого медика к разговору.
- В Каховку. Мы, как и все в стране, тоже небезразличны к великим строй¬кам, - улыбнулся "ежик". И на вопросительный взгляд хирурга пояснил:
- Наша кафедра участвует в работе по оценке влияния будущего канала, берущего начало в Каховском водохранилище, на возможные желудочные заболевания. По¬ка набираем статистику. Учитываем откуда люди, проживающие в зоне канала, берут воду, сколько человек на каждый колодец приходится и так далее. Ан¬кеты соответствующие составлены. Работаем в райздавотделах, сельских сове¬тах. Работа как работа... - Гигиенист как-то зябко повел плечами, вроде даже виновато улыбнулся, и Игорь сразу проникся к нему сочувствием.
- Мой сын, Игорь, - Зуев жестом представил наследника, - тоже в Каховку. Проектирует гидростанцию. Строитель... В медицину не пошел... будет вам попутчиком, если не возражаете.
- С превеликим удовольствием, - церемонно раскланялся гигиенист. - Сутки на пароходе по Днепру – прелесть. Ночь в автобусе, правда, в моем возрас¬те, это, как говорится, уже не Рио-де-Жанейро. Но путешествие от Запорожья до Каховки... мы двинемся от порта Ленина, чтоб на Днепрогэс полюбоваться и прошлюзоваться... компенсирует это неудобство. Немного отдохнем в каюте, а потом - на палубе... теплоходы здесь довольно комфортабельные... Литвин, Роман Лазаревич, - представился Игорю попутчик.
- Доцент, кандидат медицинских наук, - дополнил Сергей Васильевич. - Вы уже там раньше бывали?
- Два раза. И еще по всей трассе от Каховки до Севаша. Но то уже не столь занимательно. Красот особых не имеется. Автобусы, дороги, пыль... А вы впервые?
Игорь утвердительно кивнул.
- Получите удовольствие. И полезную школу. Стройка, что называется, на глазах разворачивается грандиозная. Панорама перед вами открывается вели¬чественная. Машины, шум, мерцающие огоньки ночью, как звездное небо рукотворное. Поселок над Днепром быстрыми темпами возводится. Вообще, везде зримо ощущается атмосфера созидания. Мне, неспециалисту, тоже инте¬ресно, даже как-то настроение подымается. А профессионалу, молодому специалисту... Вам очень, я считаю, повезло.
Игорь и Мила переглянулись.
"Везучую" командировку Зуев схлопотал себе не совсем обычным образом. Он "заелся" (выражение Хрусталева) с первым секретарем Дзержинского райко¬ма партии, тот, соответственно, "взъелся" на строптивого молокососа (вы¬ражение секретаря райкома). Чтобы сохранить ценного работника (за пять ме¬сяцев цену молодому инженеру начальство уже узнало, однако успело и понять, что тут сильно "закручивать гайки" тоже нельзя - недолго и "сорвать резь¬бу") и чтобы "убрать красную тряпку" (выражение Горелова) с глаз жаждущего крови районного самодура, приняли соломоново решение: отправить Зуева на некоторое время (пока на месяц) в Каховскую группу рабочего проектирования. Вполне благовидный предлог для такого решения есть. В конце февраля в Кие¬ве состоялся пленум ЦК КП(б)У, посвященный специально рассмотрению хода строительства Каховской ГЭС и Южно-Украинского канала (тот самый, которым Хрусталев пугал будущего сотрудника Зуева). В постановлении пленума указано, среди прочего, что проектные организации не обеспечивают своевременную выдачу проектно-сметной документации, допускают низкое качество этой документации и не осуществляют авторский надзор за строительством по своим проектам. Особенно досталось “Гипрограду”, который просто "работает неудовлетворительно" (очевидно, такая формулировка должна повлечь за собой оргвыводы). Но и Игорев институт задели, обязав, в частности, установить строгий авторский надзор за ведением строительных работ в соответствии с проектом. Группа рабочего проектирования была создана год назад. На нее и возложено официально осуществление авторского надзора. Однако, влияние ее на ход строительства до сих пор было мизерным, руководство "Днепростроя" не удовлетворяло, и оно требовало пополнить группу квалифицированными специалистами. Под этот "шумок" Зуева и командировали на усиление. Пока одного.
Стычка с главным районным начальником произошла на отчетно-выборном партийном собрании. Будучи принципиальным противником многочасовых пустопорожних словопрений (а таковыми на девяносто процентов являлись все собрания, на которых ему до сих пор приходилось присутствовать), Игорь еще в студен¬ческие годы, глядя на торжественно-чинные лица уважаемых им партийцев, сходящихся на свое двухактное (отчет-выборы) представление, невольно проникся уважением к этому неординарному сборищу. Настал час, и он сам стал его участником. Впечатления от этого первого в жизни отчетно-выборного собрания запомнятся ему надолго.
Шел он к месту сбора в приподнятом настроении, как на причащение. Даже книги с собой не взял, в отличие от всех других собраний. Обстановка открытия "представления" в самом деле была волнующе-торжественной. Степенный пожилой секретарь партбюро в черном парадном костюме на фоне красной скатерти и вазы с цветами за столом Президиума выглядел именинником-юбиляром. В помещении царила (или, может быть, Игорю только казалось) атмосфера подъема, спайки, единомыслия. Не увидел поначалу Игорь ничего странного и в том, что по указанию секретаря парторганизации каж¬дый из присутствующих предъявил соседу свой партбилет. (Уже потом, в ретроспективе он сначала удивился, а затем расценил эту процедуру не только как странную, но и в высшей степени нелепую, ибо "чужой" затесаться в неболь¬шую относительно группу партийцев, всего около семидесяти человек, тесно связанных между собой по работе и хорошо знающих друг друга в лицо, никак не мог.) Сообщение, что на собрании присутствуют члены ВКП(б) - начальники изыскательских партий, начальники Львовского филиала института, Каховской группы рабочего проектирования и первый секретарь Дзержинского райкома партии, было встречено одобрительным гулом. То обстоятельство, что первое лицо района почтило проектный институт своим присутствием, свидетельствовало о ''весе" организации, вызывало чувство патриотической гордости.
Но дальше, в ходе прений по отчетному докладу, секретарь райкома повел себя, как законченный хам, самодур, удельный князь. Он грубо обрывал выступающих, пресекал любые попытки апеллировать к райкому или райисполкому за какой-либо помощью, демонстративно смотрел на часы. Если кто-то, переходя к недостаткам, говорил: "имеются случаи...", требовал: "где конкретно? Назовите фамилии", и хватался за карандаш. Одна из выступавших женщин сказала: "Я неоднократно обращалась к Ивану Макаровичу, но..." И тут же последовал начальственный окрик: "Кто такой Иван Макарович? Фамилия и должность?" Прибывшего издалека изыскате¬ля, жаловавшегося на трудности, мешающие завершить работы по определению фильтрационных свойств грунтов, осадил: “Вы на партийном собрании, а не на производственном совещании. Говорите о партийной работе”. А на тихо¬го, выдержанного Олега Садовникова, отвечающего в партбюро за идеологичес¬кую работу, признавшего в качестве самокритики, что партбюро еще не добилось выполнения указания ЦК ВКП(б), чтобы все лекторы допускались к выступлениям только после утверждения текста лекции, напустился как на преступника (А ведь лекции читались о великих гидротехнических стройках, а не о политике, философии, драматургии, музыке и прочих вещах, где легко "сбиться" и "свихнуться"!). Партийцы вокруг Игоря между собой шепотом возмущались. А Зуев при очередном окрике "волкодава", как назвал "царька" сосед сзади, поднялся и во всеуслышание обратился к президиуму: "Ведите, пожа¬луйста, собрание как положено, чтобы каждый в пределах регламента имел возможность свободно высказаться, без помех..."
- Вы сами нарушаете, - немедленно среагировал председатель собрания, скосив глаз поочередно на секретаря райкома, директора и секретаря партбюро.
- Извините, больше не буду, - притворно-смиренно произнес Игорь и сел.
В помещении воцарилась тягостная тишина, а в президиуме замешательство. Председатель растерянно переглядывался со "светским" и "духовным" начальством, а те ели глазами вышестоящее (жандарм вопросительно смотрит на сыщика, сыщик на жандарма, - вспомнились сейчас Игорю хлесткие строки Маяковского). Наконец Ушанов (такова фамилия районного сатрапа) вмешался, дав команду Игоревыми словами:
- Ведите собрание.
Вот, собственно, и все, что тогда произошло. Дальше члены парторганизации уже без одергиваний читали свои речи, в основном, скучные самоотчеты, работы партбюро почти не касались, лишь изредка еле-еле кого-то беззубо, "по шерсти" критиковали и в заключение предлагали признать работу удовлетворительной. Последним выступал директор, и в течение 25 минут, вместо отведенных по регламенту "до десяти минут", говорил о Пленуме ЦК КП(б)У, приглашенным участником которого был; призывал "не покладая рук, не жалея сил и времени" трудиться над составлением проектной документации по основным сооружениям Каховского гидроузла, к возведению которых славные труженики “Днепростроя” уже приступают; издевался над "оскандалившимися на вес мир кичливыми американскими горе-гидростроителями", у которых за последние полвека вышло из строя двести плотин, в том числе много железобетонных; попутно воздавал должное скромным советским гидротехникам, "ни одно творение которых не было повреждено явлениями природы"; громко сморкаясь, возмущался гнусным преступлением американских поджигателей войны, применивших в Корее и Северо-Восточном Китае бактериологическое оружие. Закрывал прения секретарь райкома. Он был предельно краток и ограничился директивой в ближайшее время коренным образом перестроить свою работу в соответствии с указаниями партии, добиться безусловного выполнения всех заданий, ликвидировать все без исключения недостатки, и решению этих задач подчинить деятельность партийной организации, грозно пообещав в заключение, что именно по производственным показателям, а не по количеству проведенных собраний и заседаний, районный комитет партии будет судить о боеспособности партийной организации.
Первый акт представления, как водится, завершился принятием длинного решения, сначала "за основу", потом "в целом". Выдвижение кандидатур в новый состав партбюро разыграли как по нотам минут за десять, если не меньше, после чего устроили "антракт". Был уже час ночи, и Игорь, как не имеющий решающего голоса кандидат в члены партии, ушел домой.
За непродолжительное время работы в институте это у него была уже вторая стычка с вышестоящими. Первая, не менее принципиальная, произошла с главным специалистом сектора Сотниковым.
В секторе Каховской ГЭС два главных специалиста. Один, Сотников, возглавляет проектирование здания станции, другой, Ольга Панкратовна Егорычева - водосливной плоти¬ны. Зуев работает в "подсекторе" Сотникова. Работает, как всегда, добросовестно, инициативно, поражая окружающих своей подкованностью в области строительной механики и железобетона и готовностью бескорыстно делиться знаниями. К нему за консультациями обращаются не только сотрудники его сектора, но и подразделений, занятых проектированием так называемых средних ГЭС, в частности, Дубосарской на Днестре, подсобных предприятий и гражданских зданий, и он очень быстро утвердился в привычной роли "профессора-доктора". Когда Игорь получил повестку явиться в райвоенкомат (примерно через два месяца после того, как стал на военный учет), начальство не на шутку переполошилось. В последнее время на военную служ¬бу было призвано много молодых офицеров запаса, в том числе выпускников Строительного института, обитавших в проектных организациях. По-видимому, Зуева ждала та же участь. Горелов помчался к директору, тот, козыряя кры¬латой фразой “великие стройки коммунизма”, по телефону поплакался в жилетку перед областным военкомом насчет бедственного положения института с кадрами и отсутствия у него опыта рабочего проектирования крупных гидроузлов. Игорь, наряду с документами, указанными в повестке, предъявил начальнику третьей части райвоенкомата подписанную директором и заверенную гербовой печатью справку, удостоверяющую, что "тов. Зуев И.С. является одним из основных проектировщиков Каховской ГЭС". И его отставили.
Неудовольствие Сотникова Игорь вызвал тем, что не задерживался на рабо¬те по вечерам, а точно со звонком (ни на минуту раньше) прекращал работу, собирал вещи и уходил. Это в институте считалось непозволительной роскошью, чуть ли не нарушением норм внутреннего распорядка, чуть ли не своего рода забастовкой. Сотрудники обычно заранее предупреждали начальника, что сегодня по таким-то причинам не смогут задержаться. На Зуева смотрели кто косо, а кто (Игорь подозревал – большинство) с тайным восхищени¬ем и надеждой, что, может быть, его пример окажется заразитель¬ным. Возможной трактовки своих поступков как желания выделиться, продемон¬стрировать свою независимость, исключительность, Игорь не принимал во внимание. Право самому распоряжаться своим нерабочим временем даровано ему законом. А спешить домой у него были веские причины, и главная из них - молодая жена, в которую Игорь буквально с каждым днем все больше влюблялся. Не писать же об этом начальству заявление! А Сотников ежедневно вопрошал: "У вас, что, нет работы?" Вопрос каждый раз задавался один и тот же, а ответы Игорь старался разнообразить, заранее придумывая варианты: "работа не волк, в лес не убежит"; "от работы кони дохнут"; "за то, чтоб добиться восьмичасового рабочего дня боролись и погибали многие тысячи революционеров"... А однажды не удержался и перешел на личности: "Вы долго жили в Средней Азии, там к ишакам привыкли".
"Как вы преступно молоды", - откликнулась на эту реплику прокуренным басом Лидия Тарасовна Яровая, руководитель группы, худая, морщинистая, очень умная и добрая женщина, только что вернувшаяся с форума в защиту мира.
"Очень метко подмечено, - задним числом оценил Игорь, только не в том смысле, в каком имела в виду Яровая. - Я чуть было по молодости не упустил свое счастье. Вот это было бы преступлением, и по отношению к себе, и по отношению к Голубке..."
А перед Сотниковым Зуев вины не чувствовал. За восемь часов работы он успевал сделать больше и лучше, чем любой другой сотрудник сектора за два-три удлиненных дня, а то и за неделю. Начальники знали это отлично и, видимо, норовили задержать его не ради работы, а опасаясь заразительности дур¬ного примера. У Зуева, однако, есть свои принципы, свои планы и свои забо¬ты. Вечерами он "халтурил": рассчитывал и конструировал фундаменты под турбоагрегаты тепловых электростанций.
"Тоже работал на мельницу электрификации всей страны, - нашел он сейчас смягчающее вину обстоятельство. - Работал, правда, не бескорыстно. А почему собственно, надо бескорыстно? У нас ведь пока только социализм!"
"Сосватала" Игоря в институт "Теплоэлектропроект" Катюша Гапоненко. Она сейчас в декретном отпуске после родов, но пошла с ним в "контору", предс¬тавила своему руководителю группы, как "талантище". Ему там обрадовались и немедленно оформили инженером со сдельной оплатой труда, даже не потре¬бовав разрешения на совместительство с основного места работы (эта "неза¬конность" беспокоила Асю Зиновьевну, но Игорю официально разъяснили в ТЭПе, что в рамках одного министерства такое допускается). Работалось вечерами легко, вре¬мя до прихода Аси Зиновьевны проходило незаметно. Игорь весь стол занимал чертежной доской, другими чертежными приспособлениями, бумагами, книгами. Мила пристраивалась с ногами на кушетке со своими институтскими заданиями. Время от времени они прерывали занятия и обменивались какими-либо пришедшими на ум мыслями или нежными затяжными поцелуями. С приходом тещи делились дневными впечатлениями, много смеялись, пили чай. Спать молодые уходили к "соседке-оперет¬ке", у которой снимали комнату (собственно, только кровать) за четыреста рублей в месяц. На оплату “ночлежки” и частично свадебные издержки и ушел почти весь "халтурный" зарабо¬ток.
Разумеется, никто не заставлял Игоря подрабатывать. Родители, общая месячная зарплата которых доходила до десяти тысяч, открыли ему неограни¬ченный счет. Пять тысяч рублей молодые получили в качестве свадебного подарка. Но Игорю хотелось хотя бы иллюзии самостоятельности. И он по своей инициативе на будничные расходы не взял у родных ни копейки. А что касается свадебных, именинных и праздничных денежных вливаний, то они скоро уйдут на обмен квартиры. Объект для обмена Сергей Васильевич нашел в своем доме.
В соседнем с ним подъезде на первом этаже живут две сестры, пожилые уже женщины. Муж одной из них, бывший политкаторжанин, до войны был репрессирован, другая не была замужем. Сестры занимают комнату, площадью двадцать два квадратных метра в двухкомнатной квартире. Соседствует с ними директор одного из лучших в Харькове ресторанов, расположенного в начале Сумской улицы, Юлий Анисимович Плоткин. Он и подал Зуеву идею обмена и возможного последующего расширения жилплощади. Дело в том, что политкаторжане строили себе одновременно два дома с двумя дворами, и рядом с комнатой, занимаемой сестрами, был предусмотрен проход из одного двора в другой - коридор, длиной шесть и шириной полтора метра. Кажется, коридор никогда по своему прямому назначению не использовался, а дворники складировали там свой нехитрый инструментарий. План заключался в том, чтобы после обмена прирезать эту бесхозную площадь к смежной комнате, пробить в стене дверь, а дверь в торце коридора превра¬тить в окно. В результате Ася Зиновьевна получила бы себе спальню-колбаску, а хозяйство Зуевых стало бы практически общим. Об обмене в принципе уже договорились. Сестры, побывав в "каменном мешке" Голубовских, потребовали доплаты двадцать пять тысяч. Другая высокая договаривающаяся сторона дала согласие, не торгуясь. Это была ошибка. На следующий день, видимо, решив, что продешевили, они поставили дополнительное условие: сде¬лать предварительно в "каземате" ремонт и перевезти пожитки женщин за свой счет. "Быть по сему, - согласился Сергей Васильевич. - Если еще что-нибудь надумаете, выкладывайте до завтрашнего вечера. Договорились?" Новых тре¬бований не поступило, и начался этап оформления. Плоткин брался помочь максимально ускорить его, а также через "верных людей" придать законную силу расширению жилплощади. Все это должно обойтись дополнительно тысяч в десять, если не больше. А обзаведение? Надо мебель, одежду для женщин. Жена и теща Игоря Зуева должны "смотреться" как следует. Ребенок тоже немалых расходов потребует. А приемы по случаю новоселья и прибавления семейства?
Здесь уже накоплен некоторый опыт. После относительно немноголюдного, человек на двадцать, свадебного пира в день регистрации, молодые затем почти в течение всего медового месяца по два-три раза в неделю принимали гостей: на квартире родителей их многочисленных приятелей и знакомых, в том числе старшее поколение Селеневичей, а в "каземате" - молодежь. Все это - деньги, деньги, деньги. Что ж тут зазорного, если молодой глава семьи, даже если он сын обеспеченных родителей, не только не отказывающих в помощи, но навязывающих ее, все же еще и сам честным путем немного подзаработает, следуя поучению Галины Дьяченко-Губы, согласно которому мужчина должен уметь зарабатывать деньги, и уметь их тратить.
Наконец, Игорь, не видел необходимости в удлинении рабочего дня, поскольку основное, отведенное законом время работы, по его мнению, использовалось в секторе нерационально, руководители, в частности, Сотников, предвари¬тельно не продумывали детально задания подчиненным, часто, и далеко не всегда обоснованно, меняли их. Это приводило к бесконечным переделкам, расхолаживало исполнителей, сбивало с ритма. Газет и литературных журна¬лов, правда, здесь в рабочее время не читали, как в проектном отделе Челябинского треста, но разговоры на посторонние темы в отсутствие начальства, выполнение всяких общественных дел, длительный "треп" во время курения на лестничной клетке отнимали в среднем, пожалуй, не меньше полутора-двух часов ежедневно. Старший инженер Дюженко "бил баклуши" почти демонстративно. До войны он был главным инженером проекта, но оставался при немцах, за что и понижен в должности. Он знающий, толковый работник, начи¬танный, остроумный человек. Его основная работа - давать советы начальству, когда оно обращается. Дюженко считает, что в качестве такого консультанта свою зарплату полторы тысячи рублей в месяц вполне оправдывает. Сослуживцы, в том числе Горелов (они вместе учились в институте и Игорь не сомневается, что Дюженко успевал лучше и "тянул" Горелова) по-видимому придерживаются того же мнения, начальники не загружают обиженного, а рядом сидящие не возмущаются. Режим работы подавляющего большинства сотрудников сектора Игорь никак не может признать напряженным, а отдача отдельных из них, например, Виталия Хрусталева, практически равна нулю. В таких условиях категорическое требование Сотникова постоянно "прихватывать вечера" выглядело в глазах Игоря, как неоправданное голое принуждение, произвол, злоупотребление властью, против чего неизменно восставала его душа.
Считая себя по всем статьям правым, Игорь не нашел нужным извиняться и вообще объясняться с кем-либо. Он просто продолжал, не реагируя на замечания, точно со звонком (ни на минуту раньше) собираться и, попрощавшись, уходить. Постепенно к этому привыкли и как бы перестали замечать. Сотников тоже смирился. А молва о ершистом способном молодом инженере вызвала к нему повышенный инте¬рес в других подразделениях института. Таким образом, Игорь имел основания констатировать, что в инциденте с Сотниковым "зуевская порода" безоговорочно одержала верх.
На отчетно-выборном партийном собрании после своей злополучной реплики "в порядке ведения", ловя на себе заинтересованно-любопытные взгляды партийцев, Игорь некоторое время купался в лучах славы, воображая себя былинным богатырем, одолевшим огнедышащего дракона. Потом, постепенно, слушая вполуха выступающих, вернулся к обычным своим думам о проблемах насущных и забыл о случившемся. Он даже Миле, бодрствовавшей над книгой в ожидании супруга и неотступно сопровождавшей его, пока он умывался и пил чай на кухне, не рассказал о "подвиге", а на вопрос о впечатлении о собрании уклончиво ответил словами Сталина, которыми тот будто бы высказал свои впечатления от почти законченного строительством Харьковского железнодорожного вокзала во время остановки поезда вождя по дороге на Кавказ: "долго, дорого и нэкрасиво"...
Когда на следующий после собрания день Игоря вызвали к Григорию Степановичу Коноваленко, заместителю директора по хозяйственной части (или, как его еще именуют, заместителю директора по общим вопросам, что казалось Игорю очень смешным, нелепым и даже обидным для солидного и уважаемого работника), он недоуменно пожал плечами. До этого момента у него никаких контактов с хозяйственниками не было. Он терялся в догадках, но связать этот вызов со своей вчерашней "выходкой" у него не хватило фантазии. Увидев рядом с заместителем директора секретаря партийной организации института Михаила Емельяновича Додоку, он решил, что ему уготовлено какое-нибудь неприятное партийное поручение, вроде агитпункта, и мысль его немедленно заработала в направлении поиска веских аргументов для отказа.
- По поручению Первого секретаря районного комитета партии товарища Ушанова и директора института товарища Казанцева... он сам собирался встретиться с вами, но сегодня срочно выезжает в командировку в министерство, очень занят, поэтому лишен такой возможности... – Григорий Степанович перевел дух. Игорь почувствовал, что ему трудно дается первая фраза и насторожился, - поговорить с вами о вашем нетактичном, мягко говоря, поведении на отчетно-выборном партийном собрании.
Игоря как кипятком обожгло.
- Я нарушил Устав партии? - огрызнулся он, набычившись.
- При чем тут Устав? – скривился Коноваленко. - Устав каждый чих предусмотретъ не может. К Уставу еще голову на плечах иметь нужно.
- А что я не так?
- Вы выскочили, как дерзкий шкодливый мальчишка, - вступил секретарь. - Вы поступили бестактно по отношению к старшему товарищу, ответственному товарищу, облеченному доверием партии. Вы попросту нагрубили ему в присутствии всей партийной организации. Разве по отношению к уважаемому гостю?.. а первый секретарь райкома партии был почетным гостем на нашем собрании... за все время существования института... а раньше он назывался трестом... и за все существование треста Первый секретарь райкома впервые присутствовал... - так поступают? – усилил давление Коноваленко.
- Но...
- Никаких "но", - взревел Додока. - Я знаю, что вы сейчас скажете. Ваши доводы гроша ломаного не стоят. Партийное собрание - не великосветский салон и не пансион благородных девиц. Как уже сказал Григорий Степанович, товарищ Ушанов впервые побывал у нас в институте и при¬сутствовал на партийном собрании. Ему надо было составить себе мнение. По ходу прений он выяснял для себя, уточнял, направлял, поправлял, регулировал. Партия - руководящая и направляющая сила всего нашего общества. Руководить и направлять, между прочим, чтоб вы это знали, нельзя без соблюдения определенной... - Михаил Емельянович на мгновение запнулся, - дистанции между руководителями и руководимыми, без определенной строгости со стороны руководителей. Мы иногда обижаемся на нашего директора за его строгость. А подумавши, понимаем: в общем и целом, правильно. И наша обязанность - поддерживать и укреплять авторитет руководителя.
- В самый разгар войны в армии были введены погоны, - вставил Коноваленко. - Это было правильное, умное решение. Укрепление единоначалия, повышение авторитета офицеров, возрождение традиций русской армии - все это работало на победу, помогало воспитывать, дисциплинировать бойцов. После войны форма и звания введены во многих ведомствах, скоро и до нас дойдет очередь...
- Все замечания и указания товарища Ушанова шли на пользу делу, - подхватил Додока. - Семьдесят человек, более опытных и зрелых, чем вы, это понимали и не позволяли себе...
- Между собой они возмущались, - поправил Игорь.
Наступило неловкое молчание.
- Вы еще очень молоды, - с другой стороны зашел Коноваленко. - Вы еще только вступаете в жизнь. Вам не доводилось еще горя хлебнуть, как нашему брату... дай бог, чтоб и не пришлось... У вас еще нет опыта жизненного. Вы многого... со многими явлениями нашей сложной жизни еще не сталкива¬лись. У райкома, и особенно его первого секретаря, очень большая сила и влияние. Они могут использоваться на пользу организации, могут очень помочь и облегчить руководству института решение многих задач. К примеру, нам очень тесно в Госпроме на наших трех этажах. Организация быстро рас¬тет... Одним необдуманным, казалось бы, незначительным поступком можно и себе навредить... Вы ведь еще кандидат в члены партии... и организации своей оказать медвежью услугу.
- Что от меня требуется? - нахохлился Игорь. - Я должен сказать: больше не буду? Так я это уже сказал на собрании. Могу повторить... Если я зас¬лужил наказание...
- При чем тут наказание? – поморщился Додока. – Не в наказании дело. И вообще, содеянное вами в административном и партийном порядке не наказывается. Просто мы, как старшие товарищи, по поручению вышестоящих товарищей и от себя лично сочли
необходимым кое-что разъяснить вам и предупредить на будущее.
- Спасибо, - неопределенно отозвался Игорь. - Можно быть свободным?
- Идите работайте, - разрешил Коноваленко, пристально посмотрев в глаза строптивому несмышленышу. - А осенью мы направим вас учиться в Вечерний Университет марксизма - лени¬низма, - вдогонку пообещал Додока.
- В наказание за медвежью услугу, - буркнул себе под нос Игорь, уже по¬кинув кабинет. Он испытывал чувство стыда за двух солидных, степенно-рас¬судительных мужей с партийным стажем в три десятка лет, участников граж¬данской и отечественной войн, вынужденных "по долгу службы" в угоду вы¬шестоящим помпадурам юлить, нести околесицу, говорить не то, что думают. Коноваленко сам в предвоенные годы был, как рассказывал Виталий Хрусталев, партийным работником районного и областного масштаба. Игорь не представлял себе, чтоб он мог так хамить. Возможно, потому и не удер¬жался. Слухи ходили, что Каганович в бытность свою секретарем ЦК КП(б)У заявил, что в деле выполнения решений партии и правительства в Харьковской области рассчитывает на грубость Первого секретаря обкома партии и на работоспособность председателя облисполкома. Такой, видимо, укоренился стиль партийной работы, когда хамство и самодурство отождествляются с требовательностью и строгостью.
Пребывать в партии, в которой одни, "облеченные доверием", присвоили себе право боговать и мордовать, а другие, забитые и запуганные, придавленные гигантским прессом, должны все сносить и еще "по штату" оправдывать - не слишком велика честь, - думал Игорь. - Не примут - плакать не стану.
Он представил на своем месте перед этими же воспитателями беднягу скрипача, втюрившегося в непутевую Надьку (теперь Зуев уже знаком с ним и не понимает, почему “архитутка” отвергла притязания внешне приятного и, безусловно, порядочного человека), и ему стало совсем муторно.
Вскоре случай выбыть из неуважаемой партии ему представился, однако он им не воспользовался, точнее, воспользовался недостаточно решительно, недос¬таточно последовательно, легко дал уговорить себя "не дурить". Дело в том, что Ушанов не удовлетворился проведенной со строптивым "молокосо¬сом" душеспасительной беседой. Он требовал наказания. Но для этого был необходим подходящий предлог. И таковой тут же отыскался. Кто-то как-то докопался, что Зуев с сумм, полученных в “Теплоэлектропроекте”, не упла¬тил партийные взносы. Здесь уже налицо явное нарушение Устава партии, за которое полагается взыскание. Возразить тут было нечего. Теперь, когда все закончено и страсти улеглись, Игорь великодушно похвалил слуг сатрапа: молодцы, мол, ребята, ловко сработали, нашли удачную "контригру". Еще бы - поймать Игоря Зуева на обмане... Обвиняемый не отпирался, на вопросы Додоки в беседе с глазу на глаз отвечал прямо и честно. Да, он знал, что взносы должны уплачиваться со всех видов заработка. Да, умышленно, сознательно скрыл, но не из-за скупости. Такого порока в зуевской породе нет. Но о своей “халтуре”» он никому не рассказывал, а уплата "лишних" взносов вызвала бы нежелательные расспросы, кривотолки, "борьба за восьмичасовый рабочий день" получила бы тенденциозное толкование.
Игорь так и не узнал, кто и как проведал о его совместительстве. Он не спрашивал, а ему не говорили. Мало ли есть путей? Возможно, отделы кадров смежных организаций обмениваются информацией. Могли знакомые случайно разговориться. Это теперь роли не играет. Конечно, поначалу молодой инженер и кандидат в члены партии чувствовал себя неловко, но в конечном счете все обернулось в его пользу, поскольку он получил возможность показать себя еще с одной стороны. "Ответный ход" Игоря немало озадачил "противников". Он об этом до сих пор вспоминает с удовлетворением.
После личной беседы с Зуевым Додока спустил "персональное дело" для начала в партийную группу сектора. В эту группу помимо начальника сектора Горелова и провинившегося, входят еще три члена партии. Партгруппорг Саша Мелешко, выпускник Одесского гидротехнического института прошлого года, прибыл в Харьков по назначению. Он всего на два года старше Игоря, но прошел фронтовую выучку в морской пехоте. Парень он добрый, свойский, простецкий, только, несмотря на внешность биндюжника и боевое прошлое, перед начальством пасует, тушуется. Двое других судей - старшие инженеры, переведенные по партийной разнарядке (с повышением в должности) из институтов “Гипросталь” и “Гипрошахт”, тоже фронтовики, вступившие в партию на фронте. На проектном поприще они пока себя не проявили. Доверия и уважения к такому "составу суда" у Игоря не было. И он быстро "спутал карты" организаторов судилища. Выслушав доклад партгруппорга, перечислившего по бумажке прегрешения обвиняемого и давшего им в соответствии с полученными инструкциями должную оценку, Зуев молча поднялся и, как потом прокомментировал Дюженко, "проголосовал пятками". А на следующий день, в половине девятого, не заходя на рабочее место, явился к Додоке и без лишних слов заявил: "Я все продумал и, как говорится, в здравом уме и трезвой памяти, пришел к выводу, что преждевременно вступил в партию. Я еще не готов. Давайте пока не поздно исправим ошибку молодости..."
- Не юродствуй, - вcкипел секретарь парторганизации, переходя на “ты”. - Иди работай и мне не мешай работать...
С этого дня персональное дело Зуева разыгрывалось не по сценарию Ушанова. Игоря уже не обвиняли, а уговаривали, предостерегали, опекали, призывали "не дурить", "не петушиться", "не заедаться". Над его головой засиял нимб "храброго безумца". В его окружении образовался “блок коммунистов и беспартийных” для проведения разъяснительной работы. Об обмане партии, о нетактичном выпаде против ответственного партийца мгновенно забыли. Все наперебой старались проявить внимание, увлечь интересной работой, отвлечь и развлечь.
В широкое движение за сохранение Зуева в правящей партии включился и начальник технического отдела института Юрий Михайлович Шабельников. Этого красивого, статного, неторопливого мужчину с интеллигентными манерами Игорь приметил давно, но до "инцидента" ни разу с ним не разговаривал. А тут Шабельников, встретившись с ним на лестнице, сам остановил его.
- Вы не могли бы заглянуть ко мне на полчасика сегодня в конце дня. Хочу посоветоваться с вами по одному вопросу... из области теории упругости. Мы тут с товарищами разрабатываем одно интересное, на наш взгляд, предложение... ну, потом расскажу подробно.
- Зайду непременно, - поспешил заверить Игорь, несказанно польщенный таким предложением. Точно за полчаса до конца рабочего дня, поставив в известность руководителя группы и Сотникова, он явился в техотдел. Минут пять ожидал, пока Шабельников закончил разговор с начальником сектора средних ГЭС, потом подсел к столу. Юрий Михайлович отодвинул в сторону бумаги, положил перед собой чистый лист и взял из стаканчика карандаш.
- Ко мне, предварительно, пока в неофициальной форме, обратился главный инженер Днепрогэса, мой давний хороший знакомый, - начал Юрий Михайлович, одновременно схематически набрасывая на бумаге разрез здания Днепровской ГЭС. - В результате взрыва станции немцами при отступлении в сорок третьем году в бе¬тонных бычках отсасывающих труб... бычки эти выполнены из бетона без арматуры... может быть, это была... ну, не то, чтобы ошибка, а непредусмотрительность. Впрочем, кто мог предположить... На такие случаи проектировать нельзя, хотя теперь мы кое-что учитываем... Одним словом, в бычках образовались трещины, раньше едва заметные, так на¬зываемые, волосные. При восстановлении сооружений их не заметили. С течением времени под действием вибрации, вызываемой работой гидроагрегатов и потоками воды, проходящими через отсасывающие трубы, трещины стали раскрываться. Сейчас они уже хорошо заметны. Если этот процесс будет продолжаться, может возникнуть угроза смещения верхней части бычков. Для производства восстановительных работ надо откачать из отсасывающих труб воду. А это, в свою очередь, потребует вывести на бычки два железнодорожных крана, грузоподъемностью по сорок тонн и весом по девяносто тонн каждый для установ¬ки ремонтных затворов, что, сами понимаете, может повлечь за собой неприятности. Поэтому у нас тут возникло предложение усилить бычки верхней откалывающейся части, прижав ее к основному массиву с помощью металлических штанг, заанкеренных в бетоне и скале... - Шабельников изобразил трещину, перпендикулярно ей нарисовал скважины, уходящие глубоко в подводный массив и подсти¬лающую скалу. - Конечно, это дело не сиюминутное. Пока, насколько я понял из телефонного разговора, непосредственной угрозы нет. Пока они выставили "маяки", чтобы следить за динамикой развития трещин, и отбирают керны для определения фактической прочности бетона. Но когда понадобится, надо иметь вариант усиления. Мы прикинули: анкерные штанги будут располагаться в скважинах, пробуриваемых под углом сорок градусов к горизонту. Заанкеривание штанг будет осуществляться с помощью специального клиновидного устройства, - Шабельников жирно прочертил дно скважины, круглую штангу, расширяющуюся книзу и опоясанную набором не связанных друг с другом сегментообразных элементов. - При натяжении штанги домкратами "лепестки" расходятся и заклинивают штангу в скважине. Понятно?
Игорь утвердительно кивнул.
- Но ведь при этом в неармированном бетоне возникает объемное напряженное состоя¬ние. Правильно?
Игорь утвердительно кивнул.
- В каком-нибудь месте могут развиться недопустимые растягивающие напряжения?
Игорь неопределенно пожал плечами.
- Мы не должны допустить, чтобы наша конструкция усиления являлась источником образования новых трещин. Для это¬го надо решить пространственную задачу теории упругости. Правильно?
Игорь утвердительно кивнул.
- Это очень сложно?
- Ну, если строго решать по теории упругости - сложно. Но можно ввести кое-какие упрощения. У профессора Пивоварова есть такой метод. Будет полегче. То есть, выкладки довольно громоздкие, но относительно простые.
- Если придется, вы не будете возражать войти в нашу, так сказать, творческую группу и выполнить такой расчет? Если понадобится, дадим одного- ¬двух помощников.
- Сам сделаю, - пообещал Игорь, даже не поинтересовавшись, будет ли эта работа включена ему официально в план и вообще, на каких условиях работает "творческая группа".
Потом Шабельников завел разговор о несовершенстве применяющихся сейчас методов статического расчета гидротехнических сооружений, когда пространст¬венная массивная с внутренними полостями неправильной формы конструкция расчленяется на условные балки и колонны, напряженно-деформированное состояние которых отличается от фактического, как небо от земли.
- Может быть, правильнее и, если хотите, честнее, было бы вообще не делать расчетов, ре¬зультаты которых дают "погрешность" в пятьсот, скажем, процентов? - искал начальник техотдела института сочувствия у начинающего инженера. - Так что здесь еще, как говорится, конь не валялся. Целина. Если бы для начала хотя бы использовать методы теории упругости вместо сопромата, учесть хо¬тя бы совместную работу этих вырезанных нами искусст¬венно колонн и балок... Какие-то прикидки все-таки нужны. Иначе мы вернемся к тому историческому этапу, ког¬да проектировали по интуиции. Но тогда проектировали единицы, которые этой интуицией обладали. Теперь проектирует целая армия и если пустить ее без руля и без ветрил - понаделают такого... - Шабельников схватился за го¬лову, изобразив ужас. - Я, к примеру, иногда сам испытываю двойственное, так сказать, чувство, - продолжал он, снова взяв в руку карандаш, - не знаю, как бы это точнее выразить. Когда конструкция на бумаге и толщи¬на ее, скажем, два метра, а нагрузка - собственный вес и немного водички, думаю: зачем зря материал расходовать? Надо хоть на полметра уменьшить. А когда попадаю на действующую ГЭС, гляжу на бурлящую подо мною стихию, ощущаю легкую вибрацию здания станции, невольно сомнение закрадывается: может, я не все учел? Может, надо было назначить толщину три метра? Не дай бог треснет и вся масса водохранилища хлынет вниз на города и села... – Шабельников зябко поежился. - Где же выход? Я лично вижу выход в том, чтобы, усложнив в приемлемой мере расчет (а, может быть, и не очень усложнив, если разработать соответствующие вспомогательные таблицы и графики), а затем ввести поправочные коэффициенты в формулы на основе обобщения и статистической обработки данных испытаний "живых" конструкций на строящихся и действующих станциях. Понятно?
Игорь выразил полное согласие с необходимостью и первостепенным значением испытаний конструкций в натуре и тут же набросал ход и результаты испытаний ребристого перекрытия. Уже давно прозвенел звонок, сотрудники постепенно, один за другим уходили, а обоюдозаинтересованной беседе не видно было конца.
- Я до войны после окончания Ленинградского политехнического института устроился в научно-исследовательский институт гидротехники, тоже в Ленинграде. Ну, из-за лени моей или, выражаясь более мягко, недостаточной целеустремленности и настойчивости, полноценный научный работник из меня не получился. Официально считается, что война помешала, а фактически вой¬на не помешала, а помогла, поставила все на свои места. Кажется, я свое место и призвание нашел. Но это я, так сказать, к слову. А основная моя мысль сводится к тому, что мой бывший институт - организация весьма солидная, хорошо оснащенная, располагает высококвалифицированными специалистами. В нем есть лаборатория, призванная как раз проводить исследования в натурных условиях, есть соответствующие датчики и приборы, в том числе ими же сконструированные и изготовленные. Я хорошо знаком с заведующим лабораторией и основными исполнителями, контакт с ними и по официальным каналам, и по старому знакомству установлен, задание они уже получили, требуемые деньги в смете предусматриваются. Кстати, исследования в опытном кессоне, который прошел через ваши руки, тоже ведет этот институт. Нашему институту, как генеральному проектировщику Каховс¬кой ГЭС, тоже недурно было бы не с птичьего полета, а головой и руками поучаствовать в исследовании поведения основных железобетонных сооружений гидроузла, причем, с самого начала - составления программ, выбора мест замеров и типа датчиков, а потом обработки и использования результатов. Всег¬да хорошо и полезно, когда заказчик сам непосредственно участвует, а не бездумно подписывает акты. Тут, между прочим, и "липы" меньше, и эксперименты ведутся более тщательно, и польза обоюдная. Во всяком случае, я это буду доказывать руководству. Не исключено, и даже весьма вероятно, что, если с таким подходом согласятся, роль полномочного представителя нашей фирмы при их фирме будет поручена вам. Я, во всяком случае, более подходящей кандидатуры не вижу. А после сегодняшнего разговора еще больше укрепился в этом мнении. Вам, как говорится, и карты в руки. Только не надо самому себе осложнять и портить жизнь. Она и без того достаточно трудная и запутанная.
"Так вот где собака зарыта? Из таких крупнокалиберных пушек по воробью", – возликовал тогда Игорь, крайне польщенный хитроумным подходом маститого инженера. Он и сейчас, вспомнив об этом, почувствовал, как грудь его наполняется гордостью.
Мысли Игоря быстро набирали обороты. Он уже видел себя участником важного московского совещания, поразившим премудрых профессоров "сногсшибательными" результатами исследований и расчетов. Разумеется, он не забудет воздать должное тем, кто подставлял ему плечи. А Шабельникова и Фастовского наречет полноправными соавторами...
"А вы-то, уважаемый Юрий Михайлович, сами почему не в партии? - прищурился мысленно Игорь, прервав полет фантазии, - “анкета” помешала? (Вита¬лий Хрусталев говорил, что Шабельников происходит из небогатого дворянского рода, а его отец дослужился в царской армии до звания полковника), или лень? А может принципиальные расхождения с генеральной линией?".
Зуеву казалось, что принадлежность к монопольно правящей партии как-то отделяет и отдаляет его от основной массы специалистов-техников. Беглый анализ состава партийной организации института привел его к выводу, что это далеко не лучшая и не авангардная часть коллектива. Весь технический отдел, все главные инженеры проектов, большинство главных специалистов, руководителей групп и примерно треть начальников секторов и отделов, то есть про¬слойка, несущая на себе все бремя выработки технических решений и разра¬ботки проектов - беспартийные. Члены партии - это, в основном, администрация, обслуживающий персонал, недавние фронтовики и несколько участников гражданской войны. Вообще, у него сложи¬лось впечатление, что партийный билет многим из них заменяет профессиональные знания, способности и навыки. В частности, партийный Горелов, в области техники стоит на голову, если не на две головы ниже беспартий¬ного начальника куда менее значимого сектора средних ГЭС. Че¬ловек Горелов приличный, не вредный, Игорь к нему ничего не имеет, но по деловым своим качествам он занимает одну из наиболее престижных должностей в институте (с персональным окладом – три тысячи рублей в месяц - и приличными ежемесячными премиями) не по праву.
Есть среди партий¬цев и просто подонки, с которыми состоять в одной организации стыдно. Начальником снабжения недавно приняли бывшего заместителя председателя райисполкома, вышвырнутого оттуда со строгим выговором за слишком уж неблаговидные делишки: воровство, взятки, аморалку. Связи у него сохранились, кое-что для института может достать, а для начальства лично что-то в районных и городских организациях “продвинуть”, его ценят за это и он хо¬дит "хвост трубой". Бывший красногвардеец, состоящий в партии более тридцати лет, но в деловом отношении нуль (так называемый инженер-практик, то есть без специального образования) в командировке запил, задания не выполнил, документы потерял и был доставлен в Харьков органами милиции. И все это сошло ему с рук, даже персональное дело на собрании не рассматривалось, даже "на вид" не поставили. Так что Игоря больше устраивает "лагерь" беспартийных.
Однако, как резонно заметил Сергей Васильевич, наставляя сына, не вступать в партию, и выйти из партии - это “две большие разницы”. А что касается "безумства храбрых", так оно полезно когда дает ощутимые, зримые результаты: зажигает, поднимает в атаку, спасает, выручает. А если себе и близким вредит, а другим от этого ни холодно, ни жарко - одно идиотство. Ася Зиновьевна, когда узнала, всплеснула руками: несмываемое пятно на всю жизнь. Любовь Афанасьевна свое отношение к поступку сы¬на высказала одной короткой фразой: “Мало мне Кости. Я думала, хоть ты уже взрослый...” Мила глядела на мужа обожающи¬ми глазами. Костя, естественно, демонстрировал полную солидарность с братом.
В конце концов Игорь внял советам старших. К тому подтолкнул и приснившийся ему “вещий” сон. Он увидел себя в одной упряжке с Юрой Божичем, его старшим братом Владимиром и сестрой Татьяной, исключенными из партии и выгнанными с работы “за правду”. Все вместе они надрываются, как бурлаки на Волге, силясь сдвинуть с места неподъемный вагон на ржавых рельсах, но все попытки остаются безрезультатными... Утром он сообщил Саше Мелешко о своем согласии пойти на мировую. С секретарем партийной организации было достигнуто соглашение по процедурному вопросу, согласно которому Зуеву выносят выговор без занесения в учетную карточку, без вся¬кого обсуждения и проработок. Так и сделали, потом снарядили в Каховку...
"А интересно, гигиенист "оформленный большевик"?
Игорь поднял глаза на Литвина. Тот стоял, потупившись. И все молчали. Неужели мимолетный взгляд, которым мы обменялись с Милой, был настолько многозначительным и красноречивым, что смутил Литвина. Неужели он понял, что разбередил рану? Тогда это делает ему честь. Затем Игорь вопросительно глянул на провожающих. Сколько же времени длится неловкое молчание, если перед его мысленным взором успела прокрутиться столь длинная хроникальная лента?
- А вам ваша работа нравится? - решился Игорь сгладить неловкость.
- Работа как работа. Если она людям нужна, кто-то должен ее делать. Пло¬хих специальностей не бывает. А выполнять любую работу мож¬но хорошо и плохо, творчески и по-рабски. На больших гидротехнических стройках нам есть где приложить творческие силы. Кстати сказать, работа, проведенная гигиенистами по очистке воды на строительстве канала "Москва-Волга" была удостоена Золотой медали на Всемирной выставке в Париже в тридцать седьмом году. Значит, не впустую хлопотали... Вообще, там, где дело касается изменения чего-то сложившегося, устоявшегося в природе, требуется тщательнейший анализ всех факторов, следствий и последствий со всех точек зрения, требуется участие специалистов всех отраслей знаний. Иначе можно что-то очень важное упустить, что-то напортить, иногда без¬возвратно. Я слышал, например, что на территории будущего Каховского водохранилища и Южно-Украинского канала находятся выдающиеся памятники древ¬ности. Только между Запорожьем и Милитополем расположено почти триста древних курганов. Их нужно успеть раскопать, обследовать, описать и зафотографировать до затопления...
Литвин снова воодушевился, но прервал тираду на полуслове, услышав объявление по радио о начале посадки в автобус, поспешно подхватил чемодан и, раскланявшись с провожающими, засеменил на стоянку. Сергей Васильевич, пожелав ему счастливого пути и успехов в командировке, выдержал паузу и, обняв за плечи сына и невестку, заговорщически произнес:
- Мне предоставляется возможность купить автомобиль "Победа". Как вы считаете, доросли мы уже до того, чтоб иметь свой выезд? Маме я еще об этом не говорил...
Игорь и Мила от удивления и неожиданности рты раскрыли.
- Исай Борисович до революции, один из первых в нашем городе, приобрел авто, - продолжал развивать мысль старший Зуев. - Да еще с личным шофером. Ну, тогда такие времена были. Нам шофер не потребуется. Сами с уса¬ми. Так? Крикун не был буржуем. Он был выдающимся хирургом, даже тогда еще не профессором, а скромным приват-доцентом. За¬рабатывал своим трудом. Неплохо зарабатывал. Потому что умел делать то, чего другие не умели. Честно заработанные деньги можно потратить и на личный автомобиль. Тем более, что, как вы знаете, автомобиль не роскошь, а средство передвижения... Ну, что молчите? - Сергей Васильевич легонь¬ко прижал Игоря и Милу к себе.
- А что, папа, давай, - подмигнул Игорь. - Чем мы хуже Селеневича? Он, правда, "Москвич" купил. Но он пока еще не профессор. Переплюнем Селеневича...
- И то дело, - согласился отец. - Будем квартиру вам строить, заодно и гараж соорудим. Сарай приспособим. И погреб там выкопаем. Правильно? Семья растет - больше картошки потребуется...
- А куда мы ездить будем? - наивно поинтересовалась Мила.
- Ну как... - принялся возражать Игорь, но осекся, ибо, кроме того, что на собственной машине удобно отвезти жену в роддом и забрать ее оттуда с малышом домой, ничего в голову не пришло.
- Был бы выезд, а применение найдется, - пришел на выручку Сергей Ва¬сильевич. - И на базар легче, и за город в выходной, и попутешествовать можно. Потом, я думаю, так привыкнете, что без машины и жизни представить себе не сможете. Как без зубной щетки. Ну, пошли, автобус не свой, ждать не будет.
У автобуса постояли еще несколько минут.
- Ты будь осторожнее на стройке. Ворон не лови. Говорят, по строитель¬ной площадке нельзя ходить "руки в брюки". Зацепишься, споткнешься... надо иметь свободные руки, чтоб не попасть в хирургическую клинику, - пре¬достерегал на прощание отец.
- Учту, - улыбнулся дипломированный инженер-строитель.
- И давай о себе знать. Пиши, звони. Учти, Милочке нельзя волноваться.
- Учту.
- Пора прощаться. - Сергей Васильевич указал глазами на водителя, за¬нявшего место у руля.
- Муля, не нервируй меня, - напутствовала напоследок Мила мужа крылатой фразой героини комедийного фильма "Подкидыш" уже под шум включенного двигателя, но глаза ее при этом были грустными.
Игорь обменялся короткими энергичными поцелуями с отцом и женой и впрыгнул с вещами в автобус.
- Занимаю места согласно купленным билетам, - пошутил он, проходя мимо Литвина, цитатой из другой довоенной кинокомедии, а тон тоже получился не очень веселым.
Место его оказалось в предпоследнем ряду, однако свободным было только "полместа" рядом с "боровом". Такая кличка сама собой напрашивалась по отношению к молодому могучему мужчине, вольготно разместившемуся у окна.
- Вы до Запорожья? - невольно выдал Игорь беспокойство по поводу ожи¬дающих его неудобств и оценивая вес соседа примерно в полтора центнера, если еще не с дополнительным пудом.
- До Краснограда. Сто километрив видсиля, - сочным украинским выгово¬ром пробасил тяжеловес.
"Два часа, - прикинул Игорь, - потерпим. А если уж очень неудобно будет - пересяду, - нашел он выход, заметив на последней, во всю ширину ав¬тобуса, скамейке два свободных места. Но автобус почему-то не двигался, и Игорь заподозрил, что ждут именно хозяев этих мест.
Сергей Васильевич и Мила воспользовались задержкой и подошли к окошку. Они широко улыбались. Игорь тоже улыбнулся в ответ, думая при этом: Мужчина, давший жизнь мне, и рядом женщина, во чреве которой зреет зача¬тый мною плод. Вот она зримая связь времен! Высокая символика!
Теплая волна нежности, признательности, ощущения счастья разлилась в груди. Сегодня ночью он ласкал жену особенно жарко и страстно. Они то и дело сливались в долгих прощальных объятиях и поцелуях. Живая память об этом подняла вал острой жгучей горечи, тревоги, недовольства насильствен¬ным, необоснованным и несвоевременным отлучением от законных супружеских наслаждений.
"Месяц, тридцать дней, тридцать ночей, - подзадоривал внутрен¬ний злой мальчик, - а может быть и дольше. А потом уже и нельзя будет, наверное. Долго придется воздерживаться... даже если все пройдет гладко".
"Ничего, потерпим, - кивал он жене и отцу, и в дороге потерпим. Лишь бы у Милы все благополучно прошло". "А чего, собственно, должно быть ненормально? - Игорь буравил жену глазами, продолжая улыбаться. - Она только с виду хрупкая, а в жизни не хлипкая, на здоровье не жалуется. Ее даже отобрали было для занятий в секции художественной гимнастики. Беременность пока переносит хорошо. Находится под надежным медицинским присмотром. На какие-то курсы при гинекологической клинике собирается. Все, кажется, предусмотрено, чтоб избежать случайностей. А я, в свою оче¬редь, постараюсь, чтоб она не волновалась".
Постепенно сосущее чувство тревоги и раздражения покинуло область сердца. Будущее в дружной семье рисовалось теперь ему, как сплошной праздник. Но чтоб ощутить его, нужны и разлуки. "Но без расставанья ведь не было б встреч...", - призвал он се¬бе на помощь песенку еще из одного комедийного кинофильма. И шептал нес¬лышно: "Веселья час и боль разлуки хочу делить с тобой всегда..." С та¬ких позиций и "боров" рядом в автобусе тоже для контраста полезен, чтоб полнее ощутить блаженство на сидении собственного автомобиля. "Все будет хорошо, не беспокойтесь'', - успокаивал он провожающих губами и жес¬тами, всматриваясь в дорогие черты...
- Жинка? - осведомился сосед, когда автобус выбрался на трассу и наб¬рал скорость. Игорь утвердительно кивнул, продолжая думать о своем.
- У Запорижжя? - снова поинтересовался он после длительного молчания.
- Ага.
- У видрядження?
- Ага.
Не вызвав попутчика на беседу, "боров" после продолжительной пау¬зы заговорил сам.
- Пьять рокив з гаком я служив в охорони жиночого табору увьязнення у Варкути. Там такых лагерив до чорта. Йидеш, и на сотни километрив перед очима колючый дрот. Тилькы у нашему табори наличувалась майже тыща баб. Вильных майже не було. А видкиля йим взятысь, якщо у сэлыща навить имья не було. Называлы: "поселок шахт номер шестнадцать и семнадцать"...
Игорь не преминул отметить, что детина вполне владеет русским языком и невольно отодвинулся от него, а тот продолжал:
- Зибралы пид одним дахом и урок, и политычных. Политыч¬ных бильше. Просто каторжанам взагали жылось трохы краще ниж политкатор¬жанам. Воны и по форми видризнялысь: бандюгы носылы тры нашивкы з нуме¬ром - на голови, на спыни та на ляжци, а политычни лыше одну. Та цькувалы йих... Офицеры выховувалы нас у дуси непрымыренного ставлення до особлыво небезпечных злочынцив. А воны, злочынци ти... - бывший надзиратель криво ухмыльнулся. – Усяки, правда, траплялысь - истерычни, колючи, та, головным чыном булы тыхи, прыбыти. Що хочеш з нымы робы. Та робылы тилькы однэ... Выбир був велыкый, на кожен смак... Колы водылы на роботу в шахты вэлыкымы партиями - там складнишэ. Алэ частэнько траплялысь дрибни групы - щось прыбыраты, тощо. Тоди - абы сылы... Довго просыты не трэба було. Яку покликав - пишла... Ни одна нэ скаржылась. Навпакы... Якосъ выпадок трапывся. Солдаты выпылы лышку, так що ногы зовсим нэ нэслы. Пиднятысь з земли нэ могли. Так йих злочыньци... особлыво нэбезпечни... на руках дотяглы, разом з автоматамы. За стосункы з увьязненнымы наказувалы, та нэ дужэ. Яка щэ розвага? Выстойиш на шостыметровий вышци чотыры годыны... лыше в дужэ сыльни морозы по дви годыны стоялы... Нич, тундра. Завыва. Жах... Мий корыш-напарнык збожэволив тай кулю соби в рот... Одна втиха - водка та бабы. Спирт на дэрэвообробному комбинати у тырси ховалы. Через табир зализнычна колия проходыла. Домовлялысь з сопроводжуючымы, и ти у грилках з рэзыны кыдалы. Воювало з цым начальство, та марно... як и з звязкамы з жинкамы, будь воны хоч сто разив политычнымы ворогамы. Баба е баба... Бильшисть з ных за чоловикив сыдила… Прытерпилысь, прыгнулысь... Сэрэд мужыкив политычных буваы кляти. На вбывство йшлы щоб пид уголовну статтю... Алэ постанова выйшла стриляты такых бэз усякого. Двох-трьох стратылы - прыпынылось. Тикаты тэж пробувалы, та куды там втэчэш? Крим мэрзлойи зэмли та колючого дроту нидэ ничого... Солдат заохочувалы: за кожного биглого, жывого чы мэртвого видпустку давалы. Бувалы выпадкы, вьязнив навмысно вбывалы. Видправыть за зону... а попробуй ослухатысь... и помынай як звалы... Од¬ного разу выкрылы: солдат пальнув двичи, алэ першу кулю в чоловика всадыв, а вже другу у повитря... на вытягненний з тила вбытого кули залышылось мастыло зи стволу... замисть видпусткы сим рокив далы...
Бывший конвоир горестно вздохнул. Игорь и на эту тираду не откликнулся, но "боров" не унимался и продолжал, как бы разговаривая сам с собой:
- Годувалы нас добрэ, мьясо завжды з олэнины, масло у порошках, водою розбавыш... нэ такэ як тут, та йисты можно. Навить овочи та фрукты...
"Оно и видно, что нужды не испытывал, небось, еще у несчастных политических каторжанок последнее отбирал. Меры не знал, вот и превратился в тушу похлеще борцов и штангистов тяжелого веса... с женой Аверкова потягаться можешь. Так та ж уже отжила свое. А ты ж, можно сказать, парубок, наверное, тридцати еще нет".
- Та додому на Вкрайину тягло, спасу нэ було. Кожну нич щось риднэ уви сни бачыв, Ищэ б тришкы - миг и збожэволиты. Колы прыйшов додому - слизьмы плакав, землю цилував...
"Занятную картину, должно быть, являл собой плачущий надсмотрщик, припавший к чернозему, - мысленно ухмыльнулся Игорь, обводя косым взглядом необъятный торс, потом слегка поежился, как от шквального ветра, от нах¬лынувших образов. Поначалу хаотичные, сплетенные, они в секунду выстрои¬лись парами в причудливую колонну, словно группа детей, предводительст¬вуемая учительницей-воспитательницей, где в сложном диалектическом единс¬тве соседствуют противоположности.
Отрекшийся от власти тиран из стихотворения "Емшан", входившее в довоенную школьную программу (...не царь я больше вам отныне, смерть в краю родном милей, чем слава на чужбине...) соседствовал с кающимся поэ¬том Владимиром Сосюрой; рядышком вышагивали солдаты нашей и царской армий, надрывавшие глотки в пылу атак: "За Родину, за Сталина" и "За царя, за 0течество"; отставной преподаватель Ямпольский, некстати сообщивший как-то на лекции студентам, что, согласно Марксу, "пролетарии не имеют родины" (и что Ленин до революции активно поддерживал и развивал этот тезис "Комму¬нистического Манифеста"), держал за руку малолетнего героя кинофильма под названием "У них есть Родина".

...Люби Украину, как солнце, как свет,
Как ветер, и травы, и воды...
Люби Украины простор вековой,
Гордись ты своей Украиной... –

писал Сосюра в осужденном партией стихотворении. Осужденном и названном идейно порочным на том основании, что автор воспевает не социалистичес¬кую индустриально- колхозную республику, счастливую и цветущую под солнцем Сталинской Конституции, а некую "извечную" Украину, Украину "вообще". Под таким стихотворением, писала "Правда", подписался бы любой недруг украинского народа из националистического лагеря - Петлюра, Бандера и другие.
"Ну и что?", - удивился тогда Игорь, не понимая и не принимая аргумен¬тацию центральной газеты. Он прочитал этот стих (после нашумевшей критики) летом прошлого года в Челябинске, вдали от родины, маленькой, так сказать, родины, очага родного. Истого горожанина, не склонного к сентиментальности, его притягивала не украинская земля, как таковая, не ставок, млынок и вышнэвэнькый садок. Он допускал, что при известных обстоятельствах мог бы, подобно Станиславу Селеневичу, без особой боли сердечной осесть и освоиться в другой местности России. Но именно России. И тогда, и сей¬час, вернувшись к тогдашним своим размышлениям и переживаниям, он ограничивал для себя желаемую "черту оседлости" Великой и Малой Русью. Иноязычные республики, к примеру, Эстония или Туркмения, не говоря уже о чужих странах, в качестве места постоянного жительства им подсознательно не рассматривались. Игорь причислял себя к патриотам Боль¬шой Родины. Но он готов, как некогда Вольтер, бороться и, если потребуется, отдать жизнь за право людей иного склада мыслить и чувствовать иначе. Лю¬бовь к родине, - рассуждал сам с собой Зуев, ощущая тепло, исходящее от мотора и рядом сидящей туши, - это нечто сугубо личное, интимное, как любовь к женщине, и вторгаться в эту сферу, указывать, какую Украину разрешается любить, а какую нет - хамство и бестактность. Любовь к родине многолика в своих проявлениях - от лобзания почвы до призыва к белой эмиграции не поддерживать Германию в ее войне против СССР (Деникин), от жертвы собствен¬ной жизнью ради отечества до сотрудничества с могучими покровителя¬ми ради "спасения" или "освобождения" той же Украины. Рассказывают, буд¬то на одном из писательских банкетов Эренбург поднял бокал за родину. - А за какую родину вы пьете? - ехидно полюбопытствовал Шолохов, намекая, возможно, на Францию или государство Израиль. - За ту самую, которую донской казак Власов продал немцам, - парировал острый на словцо публицист. "Да, - констатировал Игорь, - родина понятие емкое и широкое..."
"Но в основе его лежит "род", - напомнил очень долго молчавший "двой¬ник", - то есть узкое, ограниченное, впитанное с молоком матери. Правиль¬но в песне сказано: "...И под звездами балканскими вспоминали неспроста ярославские, рязанские да смоленские места..." Интересно, сидящий рядом детина к львовскому, скажем, грунту тоже припал бы, если бы туда занесла его армейская служба, или только к харь¬ковскому?", – пригласил Игорь внутреннего контролера к размышлению. И напом¬нил ему анекдот про певца Вертинского, вернувшегося в Союз из эмиграции. Выйдя на привокзальную площадь в Москве, он поставил чемодан на мостовую, воздел руки к небу и патетически воскликнул: "О, я не узнаю тебя, Русь!" Когда он опустил глаза наземь, он обнаружил, что чемодан пропал. "О, я узнаю тебя, Русь", - вздохнул артист. "Ну, анекдот анекдо¬том, а любовь к родине - чувство сильное, устойчивое, исконное, фунда¬ментальное, основа толстовского "духа армии". И, разумеется, это не лю¬бовь к фабричной трубе, тракторам и сельсовету. Тут наша "Правда" ведет "не в ту степь".
Вдруг горестная исповедь "борова", до этого момента как будто пролетавшая мимо сознания Игоря, круто изменила ход его мыслей. Он сообразил, что экс-надзирателю не повезло со спутницей жизни. Образованная (учительница), добрая сердцем и привлекательная внешне, жена не устраивает избалованного "на казенных харчах" надсмотрщика ни как наложница, ни как экономка. А в последнее время и со здоровьем пошли нелады. Она не смогла сохранить беременность, а после выкидыша так расклеилась, что третий месяц "з ликарни нэ вылазэ". И вот мечтавший о житье сыра в мас¬ле на любимой Украине, познавший в неуютной тундре сладость безнаказанной и беззаботной житухи, бывший повелитель теперь вынужден помимо воз¬держания (он живет в приймах у ее имеющих вес в районе родителей) еще проявлять заботу о законной супруге. Сейчас он возвращается домой после очередного посещения областной больницы (все это разговорившийся “боров” успел сообщить случайному попутчику за какие-то полчаса пути).
- А баба твоя жыдивка, - проце¬дил сквозь зубы сосед, повернувшись к Игорю. - Нэнавыджу. Усих бы пэрэстриляв, - прошипел он затем, вызверившись, сжав кулаки и устрашающе стис¬нув челюсти.
Игоря словно током сразило. Он на мгновение потерял сознание, впал в состояние глубокого шока. Когда он очнулся, боров уже отвернулся от него и глядел в темноту, но свинцовый кулак его, с силой упершийся в спинку переднего сидения, словно взведенная пружина, был готов молниеносно отре¬агировать на возможное со стороны Игоря "оскорбление действием".
Первым порывом рыцаря и впрямь было - отвесить фашиствующему громиле звонкую оплеуху, а потом, стоя на площадке около водителя лицом к пасса¬жирам, сорвать маску с матерого петлюровца, пригвоздить его к позорному столбу, чтоб он, жалкий и оплеванный, покинул автобус среди поля. Но время было упущено. Сейчас пощечина уже не выглядела бы как рефлекторная реакция. Да и противник изготовился к ответному удару, который может стать для тощего Зуева роковым...
Игорь попытался спровоцировать соседа на новый выпад. И "заводил" себя, мобилизуя внутренние силы, как в детские годы в драке с более сильным Усыком из-за Марго.
- А за что? - с трудом выдавил он из себя.
Бывший надзиратель над особо опасными преступницами, казалось, ожидал этого вопроса.
- Якбы нэ жыды, хто щэ зна як бы громадянська вийна... Можэ Украйина була б нэзалежною... як Польща...
Игорь снова застыл в столбняке. Еще бы: рядом, в буквальном смысле сло¬ва бок о бок с ним, под личиной советского человека, демобилизованного воина, которому доверяли охрану преступников, скрывается ярый украинский националист, злейший враг.
"Значит, и ты считаешь, что социалистическая революция и все с ней связанное - это всего лишь жидовско-масонский заговор, - мысленно констати¬ровал Игорь, все еще скованный и ошарашенный. - Впрочем, о масонах ты, естественно, никакого понятия не имеешь и всю вину за все беды валишь на евреев". В ушах его опять зазвучала залихватская песня, которую горланили пьяные деникинцы, рвавшиеся к Москве: "Эх, яблочко да на елочку, комиссаров-жидов на веревочку..."
- А хто довив Украину до вэлыкого голоду у трыдцять третьйому? - не повышая голоса, только чуть повернув голову в сторону Игоря продолжал развивать тему злейший враг. - Загонамы кэрувалы, райкомамы, комисарювалы. Воны в усьому вынни, мать йих...
- Это украинцы их испокон веков притесняли, гоняли и резали, - против воли вступил Игорь в полемику с тюремщиком-врагом, не преминув подме¬тить, что тот как бы уловил его мысли.
- Було, було, - невозмутимо согласился сосед. - Та за дило. Мало щэ...
- Сволочь, - довольно громко выкрикнул Игорь и рывком, с силой оттолкнувшись кулаками от бычьей шеи, пересел на заднее сидение. Он задыхался от гнева, судорожно сжимал кулаки и челюсти, мысленно осыпал тушу градом ударов, но сквозь это кипение в собственном соку из глубин черепной коробки пробивались и постепенно вытесняли эмоции трезвые логические пост¬роения, из которых вытекало, что в данном случае его реакция, хоть и выг¬лядит малодушием, была оправданной.
Почти все пассажиры спят. Слева от него дремлет, посапывая, сухой морщинистый старичок в зимней солдатской шапке. Справа - женщина в "хусточке" с ребенком на коленях. Поняли бы соседи его порыв? Оценили бы? Отк¬ликнулись? Поддержали бы? Вряд ли. На его выкрик никто даже не оглянулся. Сонная серая инертная масса... Селеневичу было легче. Опытному боксеру противостоял пьяный хлипкий человечишко. Он был одинок. Улица пустынна. А рядом с Селеневичем был готовый помочь и поддержать друг. И Станислав был на виду. На него с надеждой и восхищением смотрели родители, сестра, Голубка. Здесь же обстановка иная, для рыцаря неблагоприятная. Одинок он. Ему противостоит громила, возможно, специально обученный приемам борьбы с матерыми преступниками. Силы слишком неравные. При пассив¬ности (если не при сочувствии, может быть, молчаливом, а может быть "словом и делом") окружающих, донкихотский выпад ничего кроме конфуза, "фо¬наря" под глазом в лучшем случае, а в худшем - увечья, ему не сулил. И еще молодой петушок мог бы подвергнуть опасности Литвина, если бы тот неосторожно принял его сторону...
Игорь подыскивал дополнительные аргументы в свое оправдание. Большинство пассажиров даже не разобралось бы в чем дело, чего взъерепенился возмутитель спокойствия. Если бы тут что-то решалось, если б Миле угрожала реальная опасность - он не спасовал бы. В этом не может быть никаких сомнений. Ни с чем не посчитался бы. Но тут слова, исповедь вроде... без свидетелей.
Игорь насторожился, затаив дыхание. Сомнений, неуверенности не возник¬ло. "Двойник" промолчал. А через некоторое время нашел для Игоря веские слова утешения.
"Чего требовать от бандюги-полицая, коль вокруг такие ветры дуют? Когда антисемитизм насаждается в государственном масштабе. В конце концов, одним головорезом больше в лагере реакции - что это меняет? Многострадальная Россия в середине века, как и в его начале вновь живет в тисках "безумного, слепого и жадного режима". Чтоб вызволить Голубку из лап коршуна окончательно, надо не петушиться в автобусе, а действовать последовательно и настойчиво, собирать силы, вырабатывать программу, цель которой - разжать тиски, сковавшие страну. Равноправие наций и народностей не на словах, а на деле станет одной из важных составных частей твоей программы. И тогда евреи, эта актив¬ная, энергичная, предприимчивая, традиционно революционная прослойка ста¬нет под твои знамена”.
Игорь помощь принял. С одним из таких потенциально полезных для него в предстоящих схватках помощником, двоюродным братом Аси Зиновьевны, Игорь недавно познакомился. Наум Эстрин, как величают нового родственника - фигура, обращающая на себя внимание. Высокий, подтянутый, уверенный в себе, расторопный, с энергичным лицом, он одним видом своим внушает уважение и доверие. Ему сорок один год. По образованию инженер–электрик. Войну закончил замести¬телем командира полка. Пару лет назад вернулся из Германии, где служил в органах Советской военной администрации. Вернулся не с пустыми руками. Немецкой мебелью обставлен дом, купленный в центральном районе Харькова. Жена и две дочки играют на немецком рояле и немецком аккордеоне. Шкафы и комод забиты немецкой посудой, немецкой одеждой и обувью. В качестве свадебного подарка молодые получили от двоюродного дяди невес¬ты комплект постельных принадлежностей, состоящий из пухового одеяла, пододеяльника, двух простынь, двух наволочек и двух махровых полотенец в придачу (естественно, все немецкое).
Упоминание о полотенцах вызвало в памяти забавную милую выходку Наума, связанную с этими вещицами. Голубки в ванной комнате держали только полотенца для ног, а "чистые" - в комнате, и, направляясь умываться, носили с собой. Наум, прежде чем сесть за праздничный стол по случаю брако¬сочетания племянницы, тоже посетил ванную комнату. Мила отправила мужа вслед за ним с чистым полотенцем. Но она замешкалась, выбирая совсем це¬лое, и посыльный явился, когда дядя уже пользовался "подручными средст¬вами".
- Вот этим, пожалуйста, - протянул Игорь "пасхальную" белизну из гардероба Голубок.
- А это чье? - спросил Эстрин.
- Это Милы, только для ног, - как на духу пояснил Игорь.
Наум на сие чистосердечное признание отреагировал неожиданным образом. Он стал прижимать ножное полотенце к губам и груди, пританцовывая и приговаривая: "Ах, Милочкины ножки, ах Милочкины ножки..." Чистой отутюженной тряпочкой он так и не воспользовался.
Импозантный дядя тогда выполнял роль тамады, виночерпия, не давал скучать женщинам. Конечно, темы разговора, среди прочего, касались и недавней заграничной жизни Эстриных. Игорь отметил способность Наума наблюдать и тонко подмечать как смешное, так и важное, глубинное. В частности, что вся Геббельсовская пропаганда была обращена не к уму, а к сердцу обы¬вателя. Нацистские доктрины умело преподносились в таких сладких оболоч¬ках, так ловко, что и после капитуляции, после Нюрнбергского процесса многие "средние" немцы все еще находятся под влиянием этого дурмана. Они, к примеру, и поныне продолжают считать, что Гитлер ликвидировал в Германии капитализм и антагонизм между классами, что немцы вне зависимости от социального положения имеют больше общих интересов и теснее между собой связаны, чем рабочие разных стран; что идея соединения национализма с социализмом - идея правильная, и так далее. Игорь немедленно сделал для себя вывод: он, Зуев со своими единомышленниками должен тоже построить свою пропаганду так, чтобы ему верили, только не слепо, как в религии, а по Энгельсу: понимать, чтобы верить. И тогда его последователям преград не будет, тогда небольшие отряды станут громить превосходящие силы противника. И никакие бандиты - полицаи, опричники, ни бог, ни царь, ни герой сколько-нибудь заметной роли играть не смогут. Он будет нести людям очищение. Это, прав¬да, всегда декларировали революционеры всех мастей. Но появлялись-то они, рево¬люционеры, на политической арене именно тогда, когда мерзость вокруг пе¬реполняла чашу.
Из архивов памяти очень кстати всплыл исторический пример, некогда почерпнутый из ветхой “Истории евреев” и, казалось, напрочь забытый.
В начале шестого века нашей эры ареной удивительных событий стала Персия. На престоле тогда оказался слабохарактерный и, видимо, не шибко умный царь. Будучи плохо "идейно подкованным", он попал под влияние некоего фанатика по имени Маздок. Сей мессия источником всех зол челове¬ческих (не совсем без основания) считал алчность и страсть к чужим женам. Поэтому, рассуждал он, если ввести коммунистическое равенство, общность имущества и женщин, исчезнут антагонистические противоречия и наступит рай земной. Сам Маздок, между прочим, вел аскетическую жизнь, как и подобает пророкам, одержимым идеей переустройства общества, но по отноше¬нию к другим был весьма "добрым". Зная природу человека, можно не удив¬ляться тому, что в первое время учение Маздока приобрело массу привержен¬цев. Они называли себя зендеками (поклонниками Зенда, религии "жизни и света"). Царь скрепил это учение своим Указом и повелел подданным посту¬пать в соответствии с его "генеральной линией". Оковы и путы, которые в целях самосохранения выработало человечество в виде понятий о правде и неправде, добре и зле, нравственности и безнравственности, законе и беззаконии, оказались разорванными. На поверхность выплеснулись первичные, звериные инстинкты. В стране воцарилась дикая вакханалия и невообразимый хаос вседозволенности.
Персидские вель¬можи свергли было царя-коммуниста с престола и заключили в темницу, но он каким-то образом освободился, естественно, казнил заговорщиков, после чего "экс¬проприации" и распутство зендеков вспыхнули с новой небывалой силой. Дол¬го, однако, такие противоестественные бесчинства продолжаться не могли. Чаша переполнилась. Инстинкт самосохранения, инстинкт собственности пода¬вили инстинкт "свободы". Тон задали евреи. Они восстали. Отряд в четыреста человек, предводительствуемый пятнадцатилетним юнцом, очевидно, при поддержке, пусть даже пассивной, большинства народа, соскучившегося по элементарному порядку, легко справился с превосходящими силами ортодок¬сальных приверженцев Маздока.
"Вот что значит не учитывать диалектическо¬го единства и игры различных начал, заложенных природой в человека, - сделал Игорь глубокомысленный вывод. - Вот в чем корень ошибок и заблуждений анархистов. Гитлеровцы - те научились эксплуатировать весь "струн¬ный оркестр" души человеческой. Для достижения своих неправых целей использовался весь арсенал доступных им средств, все слабости и пороки, такой первичный инстинкт, как воля к жизни, разнообразные физиологичес¬кие потребности. Эстрин утверждал, что непременным атрибутом обозов частей вермахта были публичные дома. Они, помимо поддержания “духа” солдат и офицеров, служили еще средством поддержания дисциплины: провинившихся могли лишить талона, а отличившимся – дать дополнительный. В концлагерях, по утверждению Наума, тоже создавались публичные дома, но, разумеется, доступ туда можно было заслужить лишь "при¬мерным" поведением или в виде награды за выполнение какого-либо специ¬ального задания. У входа в газовые камеры изуверы ставили внушающих доверие евреев, задачей которых было убеждать жертвы, что их ведут в душ... Внутри самой национал-социалистической партии служба безопасности Гейдриха создала обширную разветвленную разведывательную сеть для слежки и выявления особенностей характера, привычек, страстей, слабостей, любов¬ных связей членов партии, в первую очередь, конечно, руководящих, то есть всего того, что при необходимости можно было бы использовать в борьбе за власть и влияние".
Игорь брезгливо поморщился. Любые нечестные, коварные методы достижения целей (любых целей, какими бы красками их ни раскрашивали) были для него совершенно неприемлемы. Никаких тайн, полная гласность - вот его руководящий принцип. Он принимал в качестве отправной позиции при оценке дея¬тельности, роли и значения каждого индивидуума установку Международного Военного Трибунала, согласно которой никакие приказы, уговоры или любые другие меры воздействия, от кого бы таковые ни исходили, если они попирают нравственные основы общества, разрушают основы человеческого общежития - не могут служить законным оправ¬данием, не снимают вины с исполнителей, делают их соучастниками преступ¬лений. Но изучать досконально человеческие устремления, движущие силы, чтобы направить их в нужное русло, поставить на службу тому же человечеству - можно и крайне нужно. Подобно тому, как падающей воде "разрешают" вращать ло¬пасти турбин, но "запрещают" размывать берега.
Эстрин тогда упомянул еще, что мы из советской зоны оккупации Германии вывозили не только оборудование, но и “мозги” - ученых, руководителей производства. Приходили ночью, брали и увозили в Союз. Как пленных. У Игоря тогда (и теперь) это бесцеремонное насилие над немецкой технической интеллигенцией внутреннего протеста не вызвало: помогали Гитлеру, пришли к нам с мечом, ущерб нанесли колоссальный, теперь пусть поработают на нас – и руками, и головой.
Возникшая образная гидротехническая аналогия вместе с воспоминанием о вывозе немецких специалистов, напомнила, что автобус мчит его в своеобразную ссылку. Это снова "искривило" течение его мысли. Ссылка - свидетельство слабости властей, удел истинных революционеров, пламенных патриотов. В душе поднялось горделивое чувство причастности к великому сообществу сильных духом, стойких и бесстрашных бойцов, "готовых на горе, готовых на муки, готовых на смертный бой", чувство приобщения к архитрудному, архиопасному, но светлому и благородному делу "освобождения труда", чувство очищения, словно после причастия или посвящения в рыцари духовного орде¬на. Равномерный рокот мотора трансформировался в мелодии старых революци¬онных песен, среди которых выделялась: "динь-бом, динь-бом, слышен звон кандальный..."
Грызущее ощущение невыполненного долга почти полностью исчезло.
"Но ссылка - итог, результат, - напомнил внутренний злой мальчик, а до того должно быть достойное дело, улики, следствие, суд.
Игорь в ответ только хитро улыбнулся. Если б правители докопались, какой подкоп под них проектируется в черепной коробке молодого инженера...
Воображение немедленно воссоздало сцены жутких пыток, надругательств, издевательств, которым в бессильной злобе каратели подвергли новатора-оппозиционера. Присутствие рядом всамделишного тюремщика оживляло картины изуверств, делало их зримыми, выпуклыми. "Боров" - главное действующее лицо. Ему под стать и другие. Они зверски избивают Зуева, жгут кале¬ным железом, морят жаждой и бессонницей, вырывают ногти, наводят для острастки ружья на его грудь и набрасывают петлю на шею... Каждую ночь дюжий ублюдок уводит его на допрос, а на рассвете еле живого, но при сознании (обливают водой, тычут в нос нашатырный спирт) вместе с напарником, тоже изъясняющимся по-украински, заносят в зловонную камеру и бросают на нары. Ощущения страдания и боли были столь явственными, что Игорь, кажется, в самом деле на мгновение терял сознание, но в мыслях своих не допускал слабости, не лишался присутствия духа, не пасовал перед извергами и в конце концов одерживал над ними моральную победу. Этот процесс тоже представлялся ему ясно, зримо, в деталях. Поначалу "боров", пытая его, усердствовал, распалялся, доходил до исступления, почти сладострастного, но твердость духа политического заключенного действовала отрезвляюще, и постепенно подавляла волю палача, делала его послушным орудием в руках рыцаря. Примеру "бригадира" тюремщиков последовали подчиненные. Искра разожгла костер. Вспыхнуло вооруженное восстание, быстро переросшее во всесоюзное...
"Эк куда метнул", - пресек бдительный внутренний страж фонтан самолюбования и самодовольства. И тотчас лента видений пошла стремительно раскручиваться в обратном направлении. Из рыцаря-победителя типа Дзержинского он мигом превратился в беспомощную жертву. Зуев, естествен¬но, никого не предал, не сподличал, ничего не признал и не подписал. Но никто этого от него и не требовал. Процедура суда упрощена до край¬ности, приговор вынесен заранее. Его личность, его убеждения, его харак¬тер никого не интересовали. Он для палачей был одним из многих, почти безымянных, почти неодушевленных. Перед глазами возникла жуткая картина: Боров и его напарник с такой же фигурой и кулачищами равнодушно бросают, рас¬качав его, Зуева, нагое бездыханное тело в глубокую, уже наполовину заполненную трупами шахту...
Игорь бросил взгляд на пудовые кулачища бывшего конвоира, вцепившиеся мертвой хваткой в спинку переднего сидения, и вновь уныло опустил глаза. Что, мол, может один человек, даже если очень важный? Один в поле не во¬ин. Выходить одному на бой с отлаженной системой гнёта и подавления - самоубийство... Впрочем, зажечь, сгорая, можно. История донесла до нас легенду о благородной римлянке по имени Лукреция. Изна¬силованная отпрыском последнего римского царя Тарквиния Гордого, гордая красавица наложила на себя руки. Это переполнило чашу терпения плебса. Поднявшись на восстание, он не только покончил с жестоким правлением Тарквиния, но и на целых несколько столетий превратил римское государст¬во в свободную республику. Легенда ли это? Возможно. Но могло быть и правдой. Когда возникает взрывоопасная ситуация достаточно самого незна¬чительного повода. Вспыхнула же революция 1848 года из-за столь пустякового события, как запрет французского правительства на проведение какого-то банкета с либеральными тостами. А в конце прош¬лого века дело Дрейфуса привело Францию на грань гражданской войны...
Если предположить, что Лукреция и насильник - лица не только разного пола, но и разных, противоборствующих кланов, группировок, партий, самопожертвование оскорбленной добродетели создало огромный моральный перевес своему лагерю, что и предопределило его победу. На вопиющем беззаконии французской Фемиды набрала солидный политический капитал демократи¬ческая оппозиция. Надо только суметь вовремя эффектно поднести факел. Ленин, его, сподвижники и самый верный ученик Сталин умели ловко использовать каждый промах противников. "И за учителей своих заздравный кубок подни¬маю..."
С осени Зуеву предстоит стать слушателем "ночного заведения" (так Мила окрестила Вечерний Университет марксизма-ленинизма). Очень хо¬рошо. Прекрасная легальная возможности разобраться в делах и методах родной партии на всех этапах развития от рождения до перерождения! И - ни дня без строчки в "Что делать?". Тогда подходящий момент не застанет врасплох. А он непременно наступит, причем, видимо, не в очень далеком будущем. Потому что моральный упадок, разложение на всех этажах власти налицо. И никакие салюты, высота зданий и количество бетона в плотинах затушевать этого не могут. Для Игоря ничего удивительного и непонятного здесь нет. В стане победителей, покорителей, у тронов заевшихся, раз¬вращенных бесконтрольностью и лестью владык, такой этап развития вполне закономерен, как, к примеру, депрессия в циклическом развитии капиталис¬тической экономики. Умные полководцы обороняющихся армий обращали такую "депрессию" себе на пользу, применяя тактику выжидания, способствуя пе¬рерастанию депрессии в кризис.
Яркий пример тому в древности - борьба римлянина Фабия против гениального карфагенца Ганнибала. Римского дикта¬тора сограждане называли овечкой. Он был на вид тихим и медлительным, но, как пока¬зала жизнь, мудрым, осмотрительным и непреклонным. Он знал и трезво оце¬нивал силу противника, не переоценивал свои способности и возможности, "не высовывался", но и не поддавался на "слабо". Его не смущало, что сол¬даты смеялись над своим командующим, уклоняющимся от сражений. "Я был бы гораздо трусливее, чем кажусь, если бы боязнь насмешек и оскорблений зас¬тавила меня изменить своему решению", - говаривал тихоня. И гнул свою линию. Когда срок диктаторских полномочий Фабия истек, другие консулы двинули против Ганнибала огромную армию, но тот, устроив остроумную ловушку, меньшими силами наголову разгромил ее. Тогда вновь призвали "овечку". Фабий понимал, что время работает на него, и не торопил событий. В конце концов он, хоть и не добил окончательно Ганнибала (это сделал Сципион Африканский), но создал для этого условия, за что получил прозвище "максимус" - величайший из римских граждан. Образно роль Фабия рисовалась Игорю в виде футболиста, пробежавшего от своей штрафной площади до ворот противника с мячом через все заслоны и подножки, обманувшего трех за¬щитников, перебросившего через вратаря мяч так, что другому игроку, за¬бившему, гол, осталось только подставить ногу... Наш Кутузов тоже тихой сапой доконал великого Бонапарта. А сколько насмешек вынес мудрый Михаил Илларионович от своих отчаянных рубак, жаждущих рвать чужие мундиры о русские штыки!..
Зачислив, таким образом, себя в Клуб Великих Осторожных Стратегов, Зу¬ев обрел уверенность и спокойствие, резко возвысился в собственном мне¬нии, а примитивный "боров", соответственно, под его уничтожающе-презри¬тельным взглядом как бы сморщился, превратился в мелкого гномика, клопа, влиянием которого не только на судьбы страны, но и его, Зуева, жизнь мож¬но преспокойно пренебречь.
Вскоре Игорь, умиротворенный, задремал и открыл глаза, когда автобус остановился в Краснограде. "Боров" выскочил первым. Выйдя, зябко поеживаясь, "проветриться", Игорь его уже в поле зрения не обнаружил.
- Возле меня освободилось место, можете перейти, - предложил Литвин. Предложение было с благодарностью принято.
- Судьба-судьбина, - вздохнул санитарный врач, когда Игорь уселся рядом и автобус вырулил на трассу. - Впрочем, характер тоже... Я о своем попут¬чике. Занятная личность. Неугомонный. С пеплом Клааса в груди. - Литвин слегка откашлялся, прочистил горло и продолжал:
- В финскую войну "выбило ребро". После госпиталя окончил Ленинградское военно-политическое училище и служил на западной границе. В сорок втором был ранен в голову... на темени выбоина величиной с блюдечко для варенья. Отнялась рука и нога. Долго валялся в нейрохирургическом госпитале в Ка¬зани. Рана плохо заживала, оперировали без наркоза... - Литвин ежился и морщился, словно сам лежал на операционном столе. - Рука и сейчас "силы не имеет", хотя и двигается ограниченно. - Литвин показал, как именно. - А нога "высохла". Списали, как инвалида первой группы. Женился на мед¬сестре, ходившей за ним, как преданная нянька. В сорок четвертом вернулся на Украину. Заведовал орготделом в райкоме партии, был зампредом райисполкома. Весной прошлого года в числе двух тысяч партийцев работал уполномоченным ЦК компартии Украины по завершению коллективизации в Тернопольской области. Среди уполномоченных были убитые и раненые. Этого на сей раз пуля стрелка миновала, хотя покушение было. Участвовал в операции по захвату "крайовок" - подземных ходов оуновцев: забрасывали, говорит, сначала эти хода гранатами, ну, а потом лезли. Если кто-то там в живых оставался, мог и пристрелить. Уцелел. Вернулся домой. Пенсию получает. Работает в райсельхозотделе. Казалось бы, столько натерпелся, доживай спокойно. Так нет, душа не успокаивается. Продолжает воевать. У него сосед есть, тоже инвалид. В Гражданскую был в голову ранен. Ослеп. До войны преподавал политэкономию в каком-то из Харьковских вузов. (Может, дядя Паша его знает, - мысленно прикинул Игорь. – непременно при случае расскажу.) В войну что-то обострилось, скорее всего, на нервной почве. Переживал, что наши отступают, что ничем помочь не может, что беспомощен. Эвакуироваться не смог. Оккупацию пережил благополучно в деревне. После освобождения поначалу не трогали. А недавно вдруг вспомнили и исключили из партии. - Литвин недоумевающе развел руками. - И вот "мой" инвалид выступает ходатаем, стучится в разные двери, обивает пороги, не жалеет cил и времени...
Игоря как громом сразило. Чувство жгучего стыда, горечи, неудовлетворения мгновенно заполнило грудную клетку. "Ай-ай-ай, - мысленно терзался он, даже непроизвольно приподнимаясь над сидением, как бы освобождая незаконно занятое место, - если б знать... если б можно было, как в шахматной партии, взять ход назад".
В уме Игорь вернулся на исходные позиции, залепил "борову" звонкую пощечину, сопровождаемую коротким громким: подлец, подонок, предатель! С помощью неугомонного инвалида и Литвина, поддержанный затем всеми пассажирами, он в Краснограде сдал злейшего врага - украинского националиста, в руки правосудия (самосуда не допустил бы), стал героем рейса. Литвин после командировки сделал благородный поступок попутчика достоянием гласности в Медицинском институте, а Мила узнала о нем от свекра...
"Мечты, мечты, - со вздохом одернул себя незадачливый рыцарь, - прибежище слабых, способ хоть на время, хоть иллюзорно отрешиться от окружаю¬щего мира, укрыться в хрупкой скорлупе под сенью сладостных грез от его горестей и мерзостей. Занятие глупое и вредное, убаюкивающее и демобилизующее, следовательно, для революционера непростительное, - добавил он с большевистской принципиальностью, но не очень уверенно.
"Но мир соткан из гадостей и пронизан несправедливостью, - пролез внутренний адвокат в оставленную узенькую щель. - Темное царство. Со времен Островского и Белинского еще потемнело. Лучам света через него пробиться во сто крат труднее. Да и небезопасно отнюдь, причем, чем ярче "луч", тем опас¬нее, тем яростнее на него охота, тем свирепее кара.
"Так что, поднимать вверх руки и гасить "огоньки"?
"Не погасить, а упрятать. Создать надежную светомаскировку".
"Резонно", - смягчился "ссыльный". И тут же принялся развивать тезис. "Что дало бы разоблачение одного мелкого (хотя и неимоверно крупного фигурой) украинского “буржуазного” националиста и антисемита? Ничего. Черт с ним. Пусть погуляет, пока гигантская мина, проект которой конструктор вынашивает, сработает и потрясет темное царство до основания. Вот тогда мы с ним поговорим... Только доживу ли я? Кто изготовит "взрывное устройство" и приведет в действие? Да и будет ли проект закончен?”
“А пока что? Сносить и оставлять безнаказанными такие выходки негодяев? Как-то все-таки надо даже "в годину смуты и разврата", стараться сохранить человеческое лицо и человеческое достоинство”.
Игорь произносил какие-то нечленораздельные звуки, имевшие целью показать, что ему импонирует характер инвалида-правдоискателя, а в виски стучали знаменитые слова Павки Корчагина: "...чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое меленькое прошлое и чтобы, умирая, мог сказать, что вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире - борьбе за освобождение человека".
"Вот именно, к этому я и стремлюсь. Это моя цель. Во имя этого я должен избегать безрассудных поступков", - твердил он. Только опять-таки не очень уверенно. Вопросы жгли изнутри, не позволяли переключиться на что-либо другое.
"Ладно, - наконец уступил он, - ошибся, виноват, исправлюсь. Искуплю вину если не кровью, то честным трудом. Слава нашел очень меткое определение, выступая, как рекомендующий при приеме в партию, сославшись на Чкалова. Это ж надо, какие слова нашел: партийная работа – летать. То есть, работать, выполнять свое дело, а не словоблудием заниматься. Стать асом в области теории железобетона, соединить теорию с практикой, воплотить полет мысли в рациональные проекты, в здания и сооружения высокой надежности и красоты при минимальной сто¬имости, постичь в этой премудрости "высшего пилотажа" и учить своему ис¬кусству других - достойная миссия, отличная арена проявления способностей и всех человеческих, а не звериных качеств. Тут сочетание "поэта и гражданина". А если еще медленно, но верно, осторожно, но умно, с учетом обстановки, но настойчиво, соизмеряя цели и средства их достижения, делая максимум возможного, но не переступая черту, за которой зияет ров, заполненный безымянными трупами, указывать людям "куда несет нас ход событий", по выражению "босяцкого лирика" - тогда это уже будет сочетание поэта и Великого гражданина, будет настоящая беспокойная и праведная, по заветам Мцыри и Корчагина, полнокровная жизнь”.
Перед глазами Зуева возникло открытое, красивое, смеющееся лицо маршала Тито на портрете в шахматном журнале шести-семилетней давности, который он случайно обнаружил и пролистал в шахматном клубе при челябинском строительном тресте, с пророческим комментарием нашего гроссмейстера в том смысле, что для веселья особых оснований нет, поскольку на доске матовая для маршала ситуация... И вновь под сердцем зашевелился червь сомнения.
- Вы читали "Югославскую трагедию"? Печаталась в журнале "Знамя" за прошлый год, - обратился он к Литвину.
Сосед утвердительно кивнул.
- Черт те что... Канцелярист в аппарате Коминтерна... неврастеник и трус. Жадина. Любит золото и драгоценности. Кутила. Полуграмотный фанфарон и болтун. Неужели правда?
- Не знаю-с, виноват, мы с ними вместе не служили, - предостерегающим шепотом, наклонившись почти к уху, раздельно произнес гигиенист и отвернулся.
- Ни одного положительного качества, набор мерзостей и пороков, - не унимался Игорь, - а основное занятие: мешать выполнению или отменять правильные приказы Арсо Иовановича. У нас эту паскудную роль играл Троцкий...
- Я при том не присутствовал, - чуть громче, но очень сухо отрезал Литвин, и опять демонстративно отвернулся.
"А я когда-то присутствовал на вечере, на котором Марик Липкинд захле¬бываясь читал со сцены: "Хвала тебе, Тито, дорогою славы отважно идут за тобой югославы. К последним победам отчизну веди. Ликуйте, народы, живи¬те вожди". И никто этому не удивлялся, все воспринимали как нечто само собой разумеющееся. Попробовал бы тогда Орест Мальцев или другой какой умник не только в журнале или на собрании, а даже в узком кругу назвать Тито полуграмотным фанфароном, трусом и психопатом. Только этого умника и видели бы. А теперь пожалуйста - главу суверенного коммунистического государства рисуют в наших газетах с кровавым топором в руках, как во время войны Гитлера, не стесняются пи¬сать, что когда к нему приехала одна из его многочисленных жен, он ночью между собой и женой уложил секретаршу...", - беззвучно парировал Игорь.
Вслух, тоже перейдя на шепот, Игорь сказал:
- Автор приводит слова китайского мудреца Конфуция, что дружба не должна мешать видеть недостатки друга, а ненависть - отдавать должное хоро¬шим качествам врага, однако сам он явно пренебрегает этим правилом.
- Давать советы другим зна¬чительно легче, чем самому им следовать, - меланхолически откликнулся гигиенист. - Не¬нависть ослепляет. Как и любовь. Между ними, как известно, всего один шаг.
Литвин развел руками: что, мол, поделаешь, такова жизнь, и вновь отвернулся к окошку. Дальнейшего развития тема не получила, но Игорь остался до¬волен: контакт восстановился. А Зуев занялся привычным делом - углубился в философские дебри. Стремление к обогащению и "прожиганию жизни" - одно из фундаментальных свойств человека, отличающих его от всех остальных представителей животного мира. Со времен фараонов, царей, консулов и прочих древних повелителей ничего в сущности не изменилось. Смена эконо¬мических формаций, развитие производительных сил и производственных отношений этой отличительной особенности Гомо Сапиенс не поколебало. И в так называемом социалистическом обществе охотников "поубавить казны" не сче¬сть. За примерами далеко ходить не надо. Директор тети Клавы без зазрения совести тащит домой казенную мебель, краску, стекло, заставляет подчиненных составлять фиктивные акты на списание. "Князь" областного масштаба под недремлющим оком привередливой супруги отгрохал себе королевскую дачу. Член правительства Каганович позволяет себе, по словам вездесущей Киры, дарить собственную зарплату, очевидно играющую пренебрежимо малую роль в семейном бюджете, своему секретарю (последний живет в том же подъезде, где Зуевы и Мезенцевы и Кира с его дочкой училась в одном классе).
Когда-то Марк Красс, победитель Спартака, нажившийся во время проскрипций Суллы, позволил себе проявить невиданную щедрость - пригласить к себе в гости десять тысяч римлян и накормить их обедом. А сколько человек мот бы себе позволить накормить за государственный счет Сталин? Сто тысяч? Всю Москву? Вне всякого сомнения. Возможности безграничны. Все "народное достояние" к его услугам. А может ли, если захочет, кое-что еще и в ку¬бышку припрятать? А кто запретит? Кто хоть пикнуть посмеет? Почему в та¬ком случае маршал Тито или любой другой диктатор должен быть исключением? Что же касается кутежей и любовных утех, до которых охоч, по Мальцеву, югославский вождь, так это тоже типичные признаки "хозяйчиков" всех ран¬гов. Для секретарш подобное "обслуживание" начальников почти "законно" возведено чуть ли не в ранг их служебных обязанностей. Сколько анекдотов на сей счет придумано! Увидела, говорят, секретарша, что рабочие из кабинета директора диван вытаскивают, и забеспокоилась: "меня что, увольняют?"... Мудрено ли, что верховный правитель Югославии, да к тому же красавец мужчина, чувствует себя в своей вотчине как петух в курятнике! А наши вожди? Игорь много отдал бы за возможность хоть чуть-чуть приоткрыть за¬весу над "тайнами кремлевского двора". Верить тому, что у них нет других забот в жизни, кроме труда на благо народа, может разве что дошкольник. Опять-таки, если бы Сталину вздумалось устроить за толстыми кремлевскими стенами гарем под стать царю Соломону, кто бы ему воспрепятствовал? Да что там препятствовать. Тащили бы туда красных девок, соревнуясь в усер¬дии. К Распутину ведь высокопоставленные чинуши водили жен и дочек, не говоря уже о царях... Игорь только и мог ухмыльнуться, представив себе очередь у кремлевского бюро пропусков...
Впрочем, вернулся он к "образу" югославского маршала, секретарша в постели между супругами - это уже гипербола. Здесь Мальцев явно "перебрал". Мальцев вообще, с точки зрения Зуева, позволяет себе много вольностей. Например, во время путешествия Тито по Италии, сообщает он, гид показал по¬четному гостю акведуки древнего Рима. "Тито понимающе склонил голову. Его подмывало спросить, что такое акведук, но он не хотел показаться не¬веждой. Надо стараться придавать своим действиям и словам внешний отпечаток мудрости, величия и важности, - вспомнил он поучение Макиавелли" (значит, Макиавелли читал, а про акведук не ведает?!) А во время переговоров Тито с Черчиллем маститый британец, по Мальцеву, в уме прикидывал, какое эффектное место в его мемуарах займет колоритная фигура балканского мастера политической эквилибристики и камуфляжа, ефрейтора, возомнившего себя Наполеоном...
Игорю было стыдно за "мастера литературной эквилибристики". Писал бы роман с выдуманными героями - думай за них сколько влезет. Но когда пишешь про известных живых людей, будь добр придерживаться только фактов.
В чемодане Зуева покоится первый том пятнадцатитомного собрания сочинений Бальзака, полученный Сергеем Васильевичем по подписке. Во вступительной ста¬тье, которую пока только и успел прочесть Игорь, говорится, что Энгельс из "Человеческой комедии", где типичные харак¬теры изображены в типичных обстоятельствах, узнал больше, чем из всех книг специалистов - историков, экономистов, статистиков этого периода вместе взятых. Вот так настоящий писатель должен писать...
На тусклом фоне тьмы мелких душонок немеркнущим светом сияют души подвижников, идейных борцов, ученых - искателей. Потомки, разобравшись что к чему, очистив от шелухи и налипшей грязи все стороны медали, рано или поздно воздают им по заслугам. К их когорте Игорь причислил и себя.
Но тут снова дал знать о себе надоедливый червь сомнения. "Чтобы с медалью что-то делать, прежде всего надо эту самую "медаль" иметь в руках. Кто же твою медаль "отольет" для потомков? С Тито дело полегче, про него уже написаны горы книг и статей. Толковать содержащиеся в них данные мож¬но по-всякому. Но есть "тысячи тонн словесной руды". А чем будут пользоваться исследователи дней и деяний раба божьего Зуева? Кто подкинет им "материал"?
Игорь задумался. Разумеется, сам о себе он писать не будет, И тем не менее... Рукопись фундаментального капитального историко–политико-экономического "труда века" вне зависимости от степени его завершенности уже сама по себе способна сделать имя автора заметным. А еще будут наметки и планы разделов, глав, вырезки с комментариями, "исто¬рии болезни". Далее - труды в области теории железобетона, дающие представление о "хватке" ученого в постановке и решении задач, о манере подачи материала – четкой, лаконичной, с выделением исходных пред¬посылок, значения работы для теории и практики, выводов, следствий и нап¬равлений дальнейших исследований. Можно предположить, что в газетах и журналах о таком специалисте будут появляться, пусть не очень пространные, но всё же обстоятельные статьи и очерки (теперь о Великих стройках в ли¬тературных журналах и всех газетах постоянно появляются публикации, иног¬да весьма объемистые) в связи с вводом в строй объектов, присуж¬дением степеней и наград, юбилеями, некрологом, наконец, которые пробудят у будущих историков интерес к неординарной личности. И еще остаются уст¬ные семейные предания потомков Игоря и Константина Зуевых, Селеневичей, Хрусталевых, многих других, знавших лично или по рассказам этих знавших лично. Некоторое время сии соображения выглядели в глазах "ссыльного" пассажи¬ра рейсового автобуса вескими и серьезными. Они внесли в его мятущуюся душу облегчение, успокоение, умиротворенность. С чувством превосходства глядел он на ежик соседа, вынужденного в свои далеко уже не молодые годы трястись в ночном "дилижансе", потом скитаться по херсонским степям ради выполнения рядовой, незаметной, неброской и даже не творческой, а механи¬ческой "работы как работы".
Но таково уж было свойство характера Игоря, что чувство самоуспокоенности не может долго владеть им. И словно качели, на мгновенье задержавшись в высшей точке, начинают затем падать вниз, сомнения, на короткий миг заглохнув, постепенно вновь стали давать о себе знать. Как установить заранее, делаешь ты нужное, полезное дело, служишь прогрессу или совсем наоборот? Физики, бившиеся над разгадкой строения атомного ядра, объективно кому служили - богу или дьяволу? Химики, дающие "пищу" для фабрик отравляющих веществ? Вероятно, академик Марр считал, что честно выполняет свой долг и полезен обществу, а теперь товарищ Ста¬лин на примере разоблачения извращений школы Марра учит тому, как надо бороться за высокую идейность и принципиальность в науке. Кстати, пятнад¬цать лет назад первый всенародный кандидат в Верховный Совет заверял из¬бирателей в том, что сумеет выполнить перед ними свой долг. Что он вкла¬дывал в понятие долга? Не издевался ли над подданными? Ведь в то время кровавая рука его "правосудия" уже рубила направо и налево миллионы мужчин и женщин страны. А сколько "лишних" миллионов тогдашних избирателей спят в земле сырой по вине распронаивеличайшего стратега и провидца, попавшего в сети паука Гитлера? Так как считать: выполнил вождь и учитель свое обещание и свой долг? Подручные бесноватого фюрера, между прочим, тоже прик¬рывали долгом свои гнусные деяния и кровавые преступления...
"Ну, понятие, конечно, растяжимое, по науке - диалектическое, зависящее, как и все остальное, от условий, места и времени, - возразил сам себе Игорь. - Ну и что? Жизнь сложна и извилиста. Времена меняются, и мы меня¬емся вместе с ними. Разные люди в разные эпохи могут по-разному трактовать образы, скажем, Ивана Грозного, Шамиля или Достоевского, выпячивать одно и затушевывать другое; могут сознательно, из корыстных соображений, в уго¬ду чему-либо или кому-либо извращать, искажать, "выправлять" историю. На короткое относительно время. Потом жизнь все расставит по местам. Так бы¬вало всегда. Истина, как ее ни затирали, искажали, скрывали, рано или поздно все равно пробивала себе дорогу. Так что, если выполнять долг, как велит совесть, тянуть лямку изо всех сил, подбрасывать по¬томкам побольше материала, будет в конце концов и на нашей улице празд¬ник".
Тут вспомнился Игорю инцидент двухмесячной давности, характеризующий идейность и принципиальность деятелей строительной науки, и ему вновь ста¬ло несколько не по себе. Тогда он по договоренности с Фастовским зашел в Строительный институт "оформиться" сдавать первый кандидатский экзамен по английскому языку. Встретившийся ему на лестнице и очень обрадовавшийся встрече белобрысый Витя затащил его на "публичную защиту" кандидатской диссертации одним из ассистентов кафедры строительной механики. Игорь его хоро¬шо знает. Тихий и скромный, не хватающий звезд с неба, сорокалетний ассистент из года в год вел практические занятия со студентами и весьма либерально принимал у них зачеты. Игорь даже удивился слегка, увидев в объявлении его фамилию. Потом, во время защиты, удивлялся все больше и больше, но уже по иной причине. В течение двадцати минут, пока автор излагал содержание диссертационной работы, Витя вел себя нервно: ерзал, пожимал плечами, закрывал и подымал к потолку глаза, вздыхал. Во время выступления оппонентов он затихал, ожидая, видимо, от них той оценки работы, которой она, по его мнению, заслуживает. Поскольку, однако, этого не случилось, он не выдер¬жал и, когда председательствующий спросил, кто желает высказаться, первый потянул руку. Речь раскрасневшегося "поросеночка" была лаконичной и хлесткой. "Вот перед нами двенадцать плакатов. На первом приведены исходные данные, на последнем - окончательные формулы, на десяти промежуточных - метод решения, предложенный соискателем ученой степени. Но если исходное уравнение решать известным методом Галеркина, получится то же самое. Спрашивается, если один метод уже есть, если новый не проще и не точнее, то зачем этот самый новый метод нужен? А ведь именно в этом вся суть работы. Кому она нужна? И вообще, что это за диссертация на соискание ученой степени кандидата технических (а не математических) наук, если автор не проделал ни одного эксперимента?..
Оставив сей сакраментальный вопрос без ответа, Витя сошел с трибуны.
"Как вы преступно молоды!", - с нежной иронией послал Игорь мысленно при¬вет из ночного автобуса симпатичному "петушку".
Речь неофициального оппонента произвела впечатление разорвавшейся бомбы. В зале воцарилась напряженная тишина. Запланированные выступающие не подавали признаков жизни. Выручил Фастовский.
- В том, что рассматриваемую автором задачу можно решить другим способом, я не вижу ничего, порочащего метод, предложенный диссертантом. Наоборот, это дает уверенность, что автор прав; что его методом можно без опаски пользоваться на практике...''
- Но старый способ ничуть не хуже, и он уже есть. Зачем тратить время на разработку нового? Чтоб доказать, что Галеркин прав? Но в этом никто не сомневается, - шипел на ухо Игорю белобрысый правдолюбец.
- Все знают меня как сторонника экспериментально-теоретических работ, - продолжал адвокат. - Принципиального сторонника. В частности, если речь идет о таком материале, как бетон, и конструкциях на его основе. Но, това¬рищи, в данном случае я должен сделать исключение. Здесь рассматривается очень сложный для экспериментальной проверки вопрос. Сам по себе экспери¬мент, если бы автор вздумал его поставить, был бы чрезвычайно трудоемким, а погрешность результатов, вероятно, была бы такой, что свела на нет и сде¬лала бы бесполезными все усилия экспериментатора. Поэтому считаю, что автор поступил правильно. И это не умаляет достоинства его работы, которая, с моей точки зрения, соответствует требованиям...
Два другие доцента, выступившие после Фастовского, высказались в том же духе, а члены Ученого Совета единогласно проголосовали "за".
- Ну что ты кипятишься, - урезонил Игорь тоже на ушко все еще нервно дергающегося Виктора. – Ну, дошел уже человек до определенного профессионального уровня, перерос свою ассистентскую должность, заслужил прибавку к зарплате, а сделать это без остепенения штатное расписание не позволяет. Я соискателя знаю, он вправду заслуживает. Зачем человеку нервы портить?.. Твое выступление, если в ВАКе какому-нибудь зануде на глаза попадется, может все испортить. Я тебе советую, даже прошу, пойди и скажи, чтоб считали, что его не было. Фастовский дело понимает...
"Оформление" Игоря прошло без осложнений и заняло минут пятнадцать. За это время Витя "перекипел" и настроился на грустно-иронический лад.
- Артисты. Краснобаи. Ловко эксплуатируют великий и могучий русский язык. Сам Плевако позавидовал бы, - невесело усмехнулся он уже на улице. - Впрочем, это еще что, цветочки. Ты прав. В сравнении с нашим директором - на уровне самодеятельности или дворовой команды. Наш Гришин такие карнавалы-маскарады устраивает - зака¬чаешься. Недавно к нам министр собственной персоной пожаловал, так Гришин перед ним, как Потемкин пред матушкой Екатериной. Металлографический микроскоп, который купили "для порядка" и которым никто не умеет пользо¬ваться, поставил чуть ли не на дороге, чтоб высокий гость никак не смог его обминуть. Я по сценарию должен был состоять при сем чуде-юде и при появлении начальства начать крутить все ручки. В пресс заложили арматурный стержень и растянули его усилием, чуть меньше разрывного. В момент, когда министр переступил порог прессового зала, стержень с сильным хлопком разорвался, а Гришин тут же выпалил огромную сумму экономического эффекта, которую руководимый им институт принесет родной стране. Ему б в театре работать, Ей-богу. Режиссерский талант пропадает. Может, Станиславского и Немировича-Данченко вместе с Вахтанговым пере¬плюнул бы, - продолжал он цитировать Витю и злорадно ухмыльнулся, вспом¬нив про "большую лужу", в которую плюхнулся арапистый руководитель инс¬титута.
Несколько лет назад в Харьков приезжал министр Юдин. Он жил в сво¬ем салон-вагоне, там вечерами принимал посетителей, распекал подчиненных. Туда в свой черед явился с докладом Гришин, опрометчиво прихватив с собой кусок изобретенного в подведомственной ему "шараге" термоизоляционного материала. Сказав, что этот материал не боится ни воды, ни огня, что институт разрешил важнейшую проблему, над которой безуспешно бьются лучшие стройматериальные умы, директор развернул перед министром документы на преми¬рование. Юдин документы отодвинул в сторону, налил из графина в полоскательницу воду, бросил туда принесенный образец и сказал: "Вернемся к это¬му разговору завтра". Наутро чудо-материал превратился в бесформенную жижу.
"Вон отсюда! Чтоб духу твоего здесь не было!", - взревел министр, уви¬дя на пороге ученого жулика.
"Удаляюсь в соответствии с Вашим распоряже¬нием", - галантно поклонился Гришин.
Инцидент стал достоянием обществен¬ности. Думали, звезда ловкача-эквилибриста закатилась. Обсуждались, гово¬рят, кандидатуры на пост директора института. Потом все опять затихло. 'Стиль работы директора не изменился. Год назад, уже при Райзере, Гришин привез в Моск¬ву очередное великое изобретение - какой-то насос для механизации штука¬турных работ, и поставил его в приемной Министра. Проходя в свой кабинет и споткнувшись обо что-то железное, Райзер вопросительно взглянул на сто¬ящего рядом Гришина. Тот тут как тут: решена большая проблема, огромный экономический эффект... вот документы на премию... Министр не "клюнул", вызвал начальника технического управления, велел создать комиссию, испытать и составить официальное заключение. Насос куда-то увезли. Гришин не спал всю ночь, в пять утра встал, взял бутылку спирта, вместе с ав¬тором насоса выкрал злополучную машинку и немедленно переправил в Харь¬ков. И опять ничего. Оборудование, жилье, премии добывает. Живет припева¬ючи, продолжая действовать по-суворовски: кто удивил, тот и победил...
"Ну что ж, - заключил Игорь, разобрался человек в нашей системе, познал ее законы и использует их себе во благо. Такие "великие комбинаторы" всегда были, есть и будут. Охотники за учеными степенями, в сущности, тоже поступают в соответствии с объективными законами, потому что партия и пра¬вительство, установив надбавки к зарплате не за реальные достижения, а за “корочку”, сказали им: давай- давай... В ответ родилась народная мудрость: "ученым можешь ты не быть, но кандидатом быть обязан..."
Игорю было жаль способного честного Витю, Пучкова и других настоящих научных работников, вынужденных барахтаться в клоаке. И он возблагодарил судьбу за то, что сам туда не влез опрометчиво, как одно время собирался.
- Чехов писал, что назначение художественной литературы - показывать безусловную и честную правду. Так что уже говорить о литературе исторической, а тем более науке исторической, науке вообще? - наклонившись к уху Литви¬на, тихо и раздельно произнес Игорь.
- Пушкин тоже требовал от писателей воскресить минувшее во всей истине? - откликнулся гигиенист, пожав плечами... - Между прочим, наша партия раз¬громила известного нашего историка Покровского как раз за то, что он рас¬сматривал историю, как политику, "опрокинутую в прошлое", то есть трактовал исторические факты в угоду нынешней политике. И вся кампания шла под флагом того, что марксизм - враг всякого насилия над фактами, над исторической правдой и над объективной истиной вообще.
Игорь, озадаченный, надолго замолчал.
- Говорят все правильно... А делать... К науке и литературе людей недобросовестных, корыстных, карьеристов на пушечный выс¬трел подпускать нельзя, - безапелляционно заключил он, обращаясь не столько к Литвину, сколько к своему невидимому оппоненту.
- Очень правильная и резонная постановка вопроса, - тут же отреагировал Литвин, повернувшись к Игорю всем корпусом, и морщинки у его глаз в свете фар встречных машин резко обозначились. - Только вот... кто и как будет сортировать? Кто попадет в жюри? Кто назначит это самое жюри?..
- Сейчас объективно созданы условия для притока в науку карьеристов, жуликов, сынков-недорослей. В принципе, конечно, собак, которых готовят для охоты на матерых волков, надо хорошо кормить. И в шахтах забойщикам тоже хорошо платят. Но забойщик получает за уголь, выданный на-гора. А кандидаты и док¬тора - за дипломы. То есть получается что-то вроде ренты. Я считаю, что платить надо за конкретное дело, и дифференцированно, в зависимости от значимости этого дела, ну, хотя бы как сталинские премии трех степеней. Чтоб не крутились вхолостую. Принес реальную пользу - получай по заслугам. Не принес - перебивайся с хлеба на квас.
- Тоже в принципе очень правильная мысль, - на этот раз вполне серьезно проговорил Литвин. - Только опять-таки, что-нибудь значительное научный работник может "выдать на-гора", скажем, раз в три-пять лет. А зарплату должен получать каждый месяц. Какое жюри перед каждой получкой будет оценивать на сколько процентов выполнил норму, скажем, старший научный сотрудник. Рас¬ценок таких пока не придумали. При частной собственности это проще. Хозяин, в погоне за прибылью, в надежде обойти конкурентов, дает ученым заказ или принимает исходящие от ученого предложения. Ученые ставят условия, хозяин прикидывает, какой "навар" сможет получить от реализации ожидаемого резуль¬тата и, если договариваются, бьют по рукам. Хозяин рискует, как игрок. Его деньги, он один за все в ответе. Получилось - выиграл, не вышел номер - плакали его финансы. А как быть, если деньги не чьи-то, а общие? И ученые у нас не свободные художники. Они работают по планам, сог¬ласованным и пересогласованным, утвержденным вышестоящими. Нет, у нас зыбкие показатели не подойдут. Тут нужен постоянный, устойчивый, незыблемый, как каменный бык моста, критерий. Чтоб никаких кривотолков и разночтений. Вот, к примеру, звание "мать-героиня": произвела на свет и выкормила пять детей - достойна медали, десятерых вскормила - ор¬ден получай. Все четко и ясно.
- Ну, а если деньги хоть и не частные, но и не общенародные, а, скажем, артель¬ные, колхозные? - попробовал вставить Игорь. - И прибыль от работы ученых идет на трудодень. Правление колхоза или общее собрание колхозников может рискнуть?
Доцент посмотрел на соседа, как на назойливого ребенка-почемучку, отвлекающего взрослых от важных дел, пожал плечами и, помолчав, продолжал развивать понравившуюся ему мысль.
- А как вы считаете, может, стоило бы при распределении наград многодетным матерям учитывать еще и "качество" отпрысков? - В голосе звучали покровительственные нотки. - Не без влияния матери, очевидно, два брата Орбели, к примеру, стали академиками, выдающимися учеными: один физиолог, другой историк. Или братья Вавиловы - физик, президент нашей Академии наук, и би¬олог... - Литвин перешел на заговорщический шепот, - о котором, правда, теперь говорить вслух не принято. Основные качества будущих граждан воспитываются ведь в детстве, в семье, впитываются, как говорится, с молоком матери. Может, таких двоих детей можно при¬равнять к двум десяткам дубов и лоботрясов и десятку просто честных малых. Хотя, с другой стороны, обществу нужны не только гении, но и солдаты и хлебопашцы. Сложные, очень сложные вопросы.
- Сложные - да! Согласен. Но не неразрешимые. Кто создаст Жюри? Жизнь создаст. Обстоятельства. Жизненные потребности общества. Как война рассор¬тировала командиров всех рангов, и военных, и хозяйственных. Высветила, кто чего стоит и кто на что способен. Когда обстановка потребовала, выдви¬нулись люди, которые из любых критических ситуаций умели находить выход. Конечно, эти вопросы, как и всякие другие, нельзя рассматривать изолирован¬но. Их надо решать во взаимосвязи с другими, коренными, фундаментальными.
Литвин раздраженно сверкнул на него глазами, приоткрыл рот, издал какой-то нечленораздельный крякающий звук, но ничего не сказал и демонстративно показал спину. Игорю казалось, что он слышит его учащенное дыхание.
"Бог с ним, - махнул рукой Зуев, - не буду искушать старика, а то еще, чего доброго, услышит про две партии, и тут же умрет от разрыва сердца. - Он закрыл глаза и опустил голову, отгородившись "сном" от непрошеного вторжения соседа, и размечтался.
...Братья Зуевы, выдающийся строитель и выдающийся физик, сыновья известного хирурга... Звучит ничего. Достойная компания братьям Орбели, Вавиловым, Васильевым, Весниным, братьям Тур и братьям Гримм. Звучит, даже если не состоится "Что делать?". Так сказать, при выполнении программы-минимум. А если еще вся семья, как семья Ленина, примет участие в борьбе с тиранией и уродливым строем?..
В свое время отец Нерона Домиций, принимая поздравления в связи с рождением сына, будто бы самокритично заметил, что от него и его жены Агриппины ничего, кроме исчадия ада произрасти не может. Сергей Васильевич и Любовь Афанасьевна создали прочный, благородный сплав. Естественно, их дети не ангелы, не святые, а люди во плоти и крови. Но с ними не стыдно войти и в высшую общественную формацию, если б таковая при их жизни стала реальностью. А "легирование" такого сплава "изюминка¬ми" Голубки должно еще повысить "пробу"...
В полудреме Игорю привиделась большая светлая комната, длинный праздничный стол, уставленный яствами, отливающими всеми цветами радуги. В торце стола виновники торжества - состарившиеся, но все еще влюбленные друг в друга Людмила Михайловна и Игорь Сергеевич Зуевы. Справа и слева от них Константин Сергеевич и Николай Федорович Зуевы с милыми симпатич¬ными супругами, далее по старшинству - дети со своими семьями, следующие поколения, теряющиеся где-то в дымке, родственники жен и мужей детей, племянников и так далее, близкие друзья, ученики... Здесь цвет интелли¬генции страны - видные ученые и организаторы: инженеры, врачи, военные и гуманитарии, слетевшиеся со всех сторон необъятного государства, чтобы отметить юбилей здравствующего Старейшины Рода. За столом теплая дружественная обстановка, остроумные, не обидные ни для кого шутки, милые розыгрыши, умные тосты.
Юбиляр в своем выступлении воздал должное предкам, начиная с деда Василия (о более далеких предках он сам ничего не знает). Потом привиделось Игорю и официальное заседание, но только затем, чтобы он имел возможность с трибуны послать привет своей любимой Милочке, наподобие того, как это сделал пожилой Иоганн Штраус в кинофильме "Большой вальс".
Вскоре он крепко уснул и проспал до Запорожья.









Г Л А В А С Е Д Ь М А Я

В секторе Каховской ГЭС Игоря, возвратившегося из командировки-ссылки, встретили как триумфатора. Тому способствовало благоприятное для него стечение обстоятельств. За время его отсутствия убрали с поста первого секретаря райкома партии Ушанова. Конечно, такого держиморду следовало бы сместить давно. Точнее сказать, по правилам, его вообще не надо было сажать в столь ответственное кресло. И, разумеется, сняли хама-самодура вне всякой связи с "делом Зуева". Но в секторе и во всей органи¬зации хорошо помнили необычное персональное дело молодого кандидата в чле¬ны партии, пострадавшего "за правду", и невольно два события, почти совпавших по времени - выдворение зарвавшегося удельного князька и освобождение невинно изгнанного смелого рыцаря, связывали между собой.
Директор института Казанцев вместе с начальником сектора Гореловым и главным инженером проекта Лихачевым поехали в Каховку решать свои дела со строите¬лями. Скорее всего, они и не вспоминали про командированного инженера. Но вышло так, что Лихачеву пришлось по служебным надобностям задержаться на стройке, а Игорю как раз разрешили отбыть к постоянному месту работы, и он вместе с начальством прибыл в Харьков в служебной "Победе". Остроум¬ную мысль, что директор специально совершил вояж на берега Днепра, чтоб эскортировать победителя к месту триумфа, высказала за семейным ужином Мила. На работе Игорь подобных хохм не слышал. Но повышенное внимание к себе ощущал явственно. Горелов после совместной поездки при встрече улыбался, как своему. Шабельников просил участвовать в рассмотрении программы работ помощи великой стройке Института строительной механики Академии наук Украины, которую тот должен прислать (по всей стране образованы комитеты содей¬ствия великим стройкам коммунизма и каждый ищет работу, чтоб отчитаться перед контролирующими их партийными органами). Дюженко, присутствовавший при этом разговоре, позволил себе высказаться весьма скептически в отношении такого "охвата" и шумихи на примере, в частности, появившегося в печати сообщения о проекте Ленинградского института холодильной и молочной промышленности отапливать Сталинград, используя тепло от агрегатов и трансформаторов ГЭС, демонстрируя тем самым доверительное отношение к молодому товарищу. Он же, оставшись затем наедине с Игорем, иронично посетовал на собственную судьбу:
- Сейчас сотни людей, иногда, может быть, искренне желая приобщиться к всенародным стройкам и помочь нам, незнайкам, а иногда и спекульнуть на модном деле, берутся за перо. Пишут, как правило, в высокие партийные инстанции. А куда ж еще? Где еще поймут, оценят и поддержат новаторов? Те пересылают конверты, иногда увесистые, со своими резолюциями– приказами: разобраться и ответить по существу! Бывает, по несколько пакетов в день поступает. Когда-то некий изобретатель-самоучка представил на имя царя Александра Первого проект устройства тоннеля под Невой. Государь Император наложил резолюцию: “выдать автору двести рублей и обязать подпиской, чтоб он впредь прожектерством не занимался”. А мы разбираемся и пишем ответы - в два адреса. Пишем подробно, вежливо и уважительно. Несколько дней назад одному доброхоту ответил: спасибо за интересную идею. Однако, к сожалению, в таком виде, как вы предлагаете, осу¬ществить ее нельзя, поскольку она, извините, не в ладах с законом Архимеда...
В заключение Дюженко по ассоциации посочувствовал бедняге Фадееву, вынужденному по указке партии переделать свою "Молодую гвардию". Не поленившись сличить старый и новый вари¬анты романа, Дюженко может с полным основанием засвидетельствовать, что руководитель нашей писательской организации, как примерный ученик, добросовестно выполнил все, что ему было задано: внес указующий перст партии, заменил неорганизованную эвакуацию организованной и так далее...
Речи эти, вполне созвучные собственным представлениям и оценкам Игоря, вызвали у него живой отклик. Он возрадовался, обретя потенциального союзника и единомышленника в лице знающего опытного инженера, умного ироничного человека. Доверительный тон старшего бывалого товарища льстил его самолюбию. Он чуть было не разоткровенничался, но вовремя сдержался: все-таки надо лучше присмотреться, прощупать, спешить некуда...
Хрусталев смотрел на бывшего друга с бывшим обожанием, ходил за ним хвостиком, то и дело вспоминая на виду какие-то значительные и пустяшные эпизоды студенческого прошлого, демонстрируя перед сотрудниками свою близость к герою дня, купаясь в лучах отраженного света.
Сотников тоже присоединился к общему хору. Он, правда, знакомя Игоря с ближайшей перспективой загрузки и сообщая, что в связи с переездом института в новое здание триумфатору придется несколько дней поработать грузчиком, употребил слово "поишачить", давая понять, что не забыл недавнего нетактичного выпада молодого специалиста, но сказал это беззлобно, с добродушной улыбкой, всем видом показывая, что не держит камень за пазухой.
Острая на язык Тамара Вальцева, которая в первый момент появ¬ления Зуева в секторе метнула в его огород камень, теперь игриво заметила, что Игорь вернулся как раз вовремя, чтобы помочь сектору, как мужчина. А биндюжник Мелешко пригласил Игоря таскать мебель в паре с собой. И по-рыцарски поднимал стол или шкаф с таким расчетом, чтобы при движении по лестнице на него приходилась большая часть нагрузки, как бы искупая вину перед праведником.
Переезжает институт в старое банковское здание на площади Тевелева с шикарной парадной лестницей, большим светлым залом с встроенными сейфами, массивными металлическими дверями, которые каждый новый появляющийся в зале сотрудник норовил открыть, а когда это не удавалось, стучал кулаком или носком башмака, прикидывая их толщину и прочность. Сектор Каховской ГЭС разместили в бывших конторских помещениях на третьем этаже, и вещи приходилось таскать по довольно крутой лестнице.
Игорь, воодушевленный оказанным ему приемом, понимая, что находится в фокусе внимания, старался изо всех сил. Передохнуть останавливались только по предложению Саши Мелешко. Такие минуты партгруппорг старался использовать для воспитания молодого “незрелого” партийца (возможно, он просто добросовестно выполнял поручение Додоки). Впрочем, Саша, похоже, как и Аверков, в самом деле верит, что с окончанием строительства гидростанций на Волге и Днепре наступит светлая эра коммунизма. Над столом Саши кнопками прикреплена к стене газетная страница с картой Волго-Донского судоходного канала и трассами действующих и проектируемых оросительных систем с заштрихованными площадями орошаемых земель в Рос¬товской и Сталинградской областях.
Игорь в основном отмалчивался. Но однажды его все-таки прорвало.
- Передовые люди России издавна мечтали соединить Волгу с Доном, - возобновил Саша очередной урок, остановившись передохнуть на промежуточной лестничной площадке. - Еще Петр Первый, как только взял Азов, принялся рыть канал, но силенок тогда не хватило. При Александре Первом тоже толковали про канал, но до дела так и не дошло. Князь Голицын, губернатор тех мест, воспротивился. Если, говорил, бог создал реки и дал им направ¬ление, то не нам, грешным, его менять. А засухи и голод случались в За¬волжье чуть ли не каждую пятилетку. Только в наше время, нам оказалось под силу решить эту проблему, причем в небывало короткий срок...
Говоря это, Саша поднимал затекшие руки, давая отток крови, а получа¬лось, словно он демонстрировал: вот этими руками сооружен великий канал. А потом Мелешко потряс кистями, будто посылал привет демонстрантам с высокой трибуны. Все это раздражало Игоря.
- Передовые люди всех стран всегда мечтали летать. Но только в наше время уровень науки и техники позволил превратить эту мечту в явь, - ох¬ладил его пыл трудновоспитуемый напарник, доставая носовой платок и про¬мокая взмокший лоб. - И дело тут не в форме власти, точнее, не только в фор¬ме власти, - быстро поправился Игорь.
- Сравнил тоже, - обиделся Саша. - Каналы строят давно. Примеров мно¬го. Суэцкий, Панамский... Плохие примеры. Долго строили, дорого, на кос¬тях рабочих. Капиталисты о своем кармане думали. В хваленой Америке гидростанция Гранд-Кули на реке Колумбии строилась больше двадцати лет. Кри¬чали, что с пуском станции наступят золотые дни для промышленности и се¬льского хозяйства всего штата Вашингтон. На открытии одной из очередей станции выступал сам Трумэн. Он кричал, что электроэнергия становится "национальной силой" и "оплотом демократии", а пустил эту силу и оплот на производство атомных бомб. На то, что фермеры и простые крестьяне, которые, надеясь на орошение, специально сюда переселились, ему наплевать. Его капиталисты кормят и держат у власти. А капиталисты не заинтересованы решать вопросы комплексно. Каждый себе тянет. Ленин это давно понял. Куда ни кинь, - писал он задолго до революции, - на каждом шагу видишь задачи, которые должно и может человечество решить немедленно... ну, имелось в виду, чтоб жить стало лучше... Но мешает капитализм... Все подтверждается. В Америке без конца стихийные бедствия: суховеи, черные бури, наводнения. Если б верил в бога, сказал бы, что сам господь против капитализма. Только в бассейне Миссисипи-Миссури за десять лет было почти сто крупных наводнений. Но борьба с ними, как сами американцы пишут, напоминает борьбу против черной лавины сетками для ловли бабочек. Потому что страдают от наводнений и прочих бедствий не хозяева, а мелюзга, рабочие, народ. Это ж официаль¬ные данные, что пятьдесят миллионов гектаров земли потеряло почвенный слой и теперь там нельзя сеять. А леса... Пишут, что за сорок предво¬енных лет было уничтожено сорок процентов всех лесов, и теперь вырубают в четыре раза больше деревьев, чем вырастает. О потомках не думают... У нас тоже до революции так было, леса в Заволжье бездумно вырубались, климат становился хуже, урожайность падала. Теперь все это надо поправ¬лять...
"Блажен, кто верует, - прокомментировал про себя Игорь. - Только за¬чем он это мне? Не времена же Нагульнова? И тут не гремяченский колхоз. Не провоцирует ли высказаться на тему: "если у нас так хорошо, а у них так плохо, так почему же у них так хорошо, а у нас так плохо?", чтобы держать на крючке?
Игорь всмотрелся в простоватое, открытое крупное лицо, покрытое капельками пота, и определил: пожалуй, действует без злого умысла. Просто - инфузория. Солдат партии, призванный бездумно и добросовестно служить ей, "сполнять", "проводить в жизнь" указания вышестоящих. В сущности добрый, честный малый, но ограниченный, с "винтичной" психологией, он и мыслить себе не позволяет самостоятельно. Повторяя слово в слово газетные фразы, он как бы чувствует себя под защитой мощных фортификационных сооружений, где прорытые ходы не дают сбиться с пути, "уклониться от генеральной линии". Такие типы ему уже встречались. Наиболее характерный и запомнившийся - бывший секретарь факультетского комсомольского бюро в Строительном институте Ваня Колодяжный (по слухам, Ваня, кажется, единственный не только из комсомольского актива, но и вообще из выпускников 1948 – 51-го годов, осел в родном райцентре, прорабствует в местном “Сельстрое”. Уважаемый человек, депутат райсовета, в партийно-советскую номенклатуру не лезет. Игорь его запоздало зауважал).
Дать Саше достойную отповедь не составляло труда. Достаточно было напомнить партгруппоргу, что всего несколько лет назад, до кампании борьбы с "низкопоклонством" тон нашей печати был совсем иным, пересказать содержание стенограммы технической конференции в Макеевке, сослаться на напутствие Калинина агитаторам быть правдивыми и показывать действительность такой, какая она есть, подвести к выводу, что порочная в основе своей, в базисе, структура нашего уклада никогда не позволит нам догнать и перегнать Америку по производительности труда (а это, по Ленину, главный, решающий фактор в экономическом состя¬зании социализма с капитализмом) пока мы будем волюнтаристски пренебрегать заложенными в природе человека изначальными интересами...
Но невысказанные эти возражения Игорь теперь, по возникшей ассоциации, переадресовал другому оппоненту - Вене Вольскому в Новую Каховку.
Встреча с соучеником по сибирской школе существенно повлияла на "тонус" и ритм его командировочной жизни. Они не виделись семь лет (на празднике, посвященном 800-летию Москвы они так и не встретились, помешала Мира). Естественно, Игорь помнил приятеля примерным учеником, комсоргом класса, тщетно пытавшегося что-то "организовать", неглупым, обязательным, скром¬ным мальчиком. Единственным тогдашним невинным "искривлением" была коллекция анекдо¬тов. Теперь перед Игорем предстал бывалый светский лев, разбитной самоуве¬ренный "первый парень на деревне", под стать “самому” Станиславу Селеневичу, такой же, пожалуй, целеустремленный, но более тонкий, и, в то же время, более подозрительный и недоверчивый, хотя и пытается это скрыть под личи¬ной рубахи-парня. То, что Станиславу дала война, Вениамину - столичный "мир кулис". Началось с институтской самодеятельности, смотров, доставания реквизита в театрах, потом постепенно театральная богема, полусвет, как зыбучие пески, засосали и едва не погубили скромного студента. Слад¬кое забытье с красотками из кордебалета театра оперетты, ассистентками иллюзиониста Кио стоило немалых денег. Стипендии не хватало на один вечер. Веня скромно не распространялся насчет источников поступления денежных зна¬ков, однако, судя по обстановке комнаты, гардеробу и другим остаткам рос¬коши, они никак не могли быть законными и легальными. Теперь, видимо, Вольский взялся за ум, хотя Игорь не исключал и того, что его влекли на строй¬ку коммунизма не столько романтика, сколько необходимость, инстинкт само¬сохранения, то есть, попросту говоря, ему удалось вовремя смыться.
Пристроился Веня в отделе техинспекции “Днепростроя”, то есть своего рода ревизором, и сумел себя поставить так, что, с одной стороны, чувствует себя вольготно, не перетруждается, а, с другой стороны, слывет нужным, полезным, толковым работником. С ним считаются, на него рассчитывают. Он незаменимый член всяких комиссий, исполнитель каких-то деликатных дипломатических поручений начальства, его доверенное лицо. По совместительству Веня сотрудничает в многотиражке "Всенародная стройка" в качестве поэта-сатирика и фельетониста. Над некоторыми стихами под настроение он серьезно и долго работает, по несколько раз переделывает, но чаще халтурит, "выдает с ходу". И сходит. Печатают. При Игоре буквально за пятнадцать-двадцать минут родился такой шедевр.

Иван Иваныч славный малый,
Но в него вселился бес.
Очень много странных правил
Он завел в ОМТС.

Чтобы что-то взять на складе
Вынь пол-литра, сельдь с лучком,
А иначе на наряде
Не распишется Лучко.

Неужели в самом деле
На него управы нету?
Мы начальнику отдела
Задаем вопросик этот...

Бросив мысленный взгляд с птичьего полета на повадки и образ жизни одноклассника, Игорь еще раз с симпатией, замешанной на "белой зависти", отме¬тил его удивительную способность шагать в нашей буче вприпрыжку, пританцовывая, легко и беспечно. Как в спектакле легкого жанра. Баловень Фортуны постоянно настроен на "юморную" волну, незлобные веселые розыгрыши.
- Не видели Яшу Хейфеца? - интересуется кто-то прорабом управления строительства подсобных предприятий.
- Ищите у Буси Гольдштейна, - подсказывает Вольский. На комсомольском собрании кто-то из активных радетелей новой советской морали с трибуны посетовал на то, что некоторые девушки из аппарата управ¬ления слишком чтут внешний лоск и не хотят "дружить" с представителями ра¬бочего класса. В пример активист привел некую Машу Маслову.
- Про тезку твою, Катюшу Маслову, великий писатель целый роман нацарапал. Читала?.. Та Маслова свое дело знала, не перебирала, - балагу¬рил Веня при Игоре, встретив Машу в "посадке" - сквере между улицами Ленина и Карла Маркса. - То, правда, при царе было. Теперь все иначе: вме¬сто купцов стахановцы. Хочешь, я про тебя продолжение напишу. Тебе не приходилось читать рассказ Ильфа и Пет¬рова "Новый Робинзон"? Почитай. Там все как в старом романе, только на необитаемый остров выбрасывается Робинзон вместе с секретаршей и председателем месткома... Так и я... И тебя на весь мир прославлю, и мне слава и гонорарчик...

Гаврила, каменщик отменный,
К Марии в гости зачастил.
То дело Вольский заприметил
И водевильчик сочинил...

Веня потрепал смазливую девушку по щечке.
Маша Маслова внимала ему весьма благосклонно. Похоже было, что с ним "дружить" она бы не возражала. И тоже для него это происходило бы без особых хлопот и не¬приятностей, как связь с двумя "любимыми женщинами". Одна из них, Надя Валяшко, бухгалтер или, кажется, калькулятор столовой, проживает в соседнем доме и исполняет при Вене обязанности жены и прислуги, другая - преподавательница музыкаль¬ной школы, живет в Старой Каховке и, по-видимому, является "отдушиной". Характер отношений Вени с Надей у всех на виду. Надя может переодеться в домашний наряд и навести туалет, не покидая Вениной комнаты. В первый ве¬чер Веня при Наде предложил уступить Игорю на время его командиров¬ки свою комнату и не делал секрета из того, что будет ходить ночевать в соседний дом. Надя, в свою очередь, ничуть не смущаясь, предложила гос¬тю привести подругу, чем ввела его в краску. Она регулярно убирает ком¬нату Вольского, моет на кухне посуду после ухода гостей, приносит из сто¬ловой закуску. Тем не менее, Веня, очевидно, никогда не оформит с Надей от¬ношения. Она, как говаривали в войну, "полевая походная жена", сознает это свое положение и, вероятно, на большее не претендует. Сие следует хо¬тя бы из того, что она точно знает о существовании музыкантши и спокойно мирится с этим. Со второй любимой женщиной Веня не счел нужным познако¬мить Игоря, но сообщил, что дважды с ней встречался: в один из воскресных дней ездил к ней домой, а один день отдыха провел с ней на пляже острова Казачьего...
Разговоры о "философии", политике Веня ведет неохотно, хотя суждения его порой весьма оригинальны, точны, свидетельствуют о живом уме и неплохой эрудиции. Он сравнительно много читает, большей частью в рабочее время, выписывает газету "Культура и жизнь". Обсуждали они, естественно, и проблемы гидротехнического строительства, преобразования природы. Это были беседы единомышленников. Если по какому-либо вопросу их мнения не совпадали, орудием дискуссии становились аргументы, а не авторитеты.
Вспомнилась Игорю довольно интересная лекция о Туркменском канале, ко¬торую они слушали перед началом кинофильма "Незабываемый 1919-й" и кото¬рая положила начало таким обсуждениям. Лектор говорил, почти не заглядывая в бумажки, не нудил, избегал обкатанных словосочетаний, умело использовал ораторские приемы. Игорь внимательно слушал и многое запомнил. Веня тоже. Потом они поправляли друг друга...
- Руины тысячелетних мавзолеев Ургенча и Мессериана, развалины городов, засыпанных песками, повествуют о великих столицах, о реках, полных золота, но безводных. Целые государства с развитой культурой погибли от жажды. Сколько преданий и молитв сложили туркмены о воде... За воду для полива клочка земли хан, собственник канала, отбирал у отца дочь... Уду¬шение жаждой было страшным бичом. Кара-Кумы - черные пески... Трепещу¬щие миражи наполняли Кара-Кумы, призрачная вода струилась по пескам...
Добившись внимания, лектор перешел к истории вообще и истории гидротех¬ники в частности. Излагал он ее свободно и занятно, агитировал не натуж¬но, не прямолинейно. Поучиться б у него Саше Мелешко...
"В глубокий древности Аму-Дарья разделялась на дельты и текла левым руслом через Кара-Кумы в Каспий. Это русло называлось Окс. Берега его были густо заселены туркменами. Предания рассказывают: оба берега представляли сплошной ряд возделанной земли, виноградников и садов. Плотность населения была такова, что кошки могли пробегать по крышам домов от Каспийского моря до Аму-Дарьи. Но были у туркмен два горя. Первое - плен, в котором находились истоки их благодатного Окса. Хорезмские ханы держали их в своих руках. Второе горе - раздробленность, вражда и междоусобные распри. Волны завоевателей прокатывались по Хорезму: арабы, тюрки, мон¬голы. Одна династия сменяла другую, шли истребительные внутренние войны. Но жестокая власть ханов сохранялась.
В восьмом веке столицей Хорезма была Джорджания - город великого могущества, мудрой арабской учености и жесточайшего деспотизма. Владычество его распространялось на мно¬гие племена. Не покорились только туркмены. Чтобы привести их в повиновение и подчинить себе ханы в десятом веке перегородили Окс, Каспийс¬кое русло Аму-Дарьи, плотиной из хвороста и бревен. Плотина просуществовала два века. В шестнадцатом веке ханы опять перекрыли Окс, на этот раз у самого выхода его из Аму-Дарьи. Им помогла катастрофа: Аму-Дарья прорвала хребет Шейх-Дейли. Бешеная блуждающая река изменила русло, и уровень воды в Оксе сильно упал, облегчив сооружение плотины. Воды не стало. Так разыгралась туркменская трагедия. На плодородных землях легла пустыня, безмолвие и зной. Люди городов обратились в кочевников, вечных искателей воды...
В начале восемнадцатого века туркмены обрати¬лись за помощью к России. Петр Первый отправил на Аму-Дарью экспедицию в шесть тысяч человек во главе с князем Бековичем-Черкасским, чтобы, если окажется возможным, "обратить реку в старый ток". Но экспедиция погибла. В живых остались лишь четверо, и они поведали о черном предательстве хивинского хана. После нескольких боев с экспедиционным отрядом хан капитулировал и на Коране поклялся в покорности России. Доверчивый князь разделил отряд на мелкие группы и рассредоточил их для удобства снабжения и фуражировки, как просил хан. В первую же ночь рассредоточенный отряд был истреблен. Погиб и Бекович-Черкасский... Специалисты многих стран, в том числе американские, признали, что техника их не способна вернуть воды Аму-Дарьи в Кара-Кумы. Аму-Дарья проложила новые русла и несет по ним свои воды в Аральское море, словно никогда и не впадала в Каспий. И кто-то сказал по поводу туркменской трагедии: "мертвые из гроба не встают..."
Лектор сделал паузу, застыв с разведенными руками, наслаждаясь произ¬веденным впечатлением. Потом круто изменил весь строй речи. Даже голос как будто стал другим.
- Русская революция явилась в мир, как великий спаситель, дарующий ра¬зум и жизнь, - открыл он первую страницу нового этапа истории туркменс¬кого народа. И зал продолжал внимательно слушать про гениальный Сталинский план лесных насаждений, как первый авангардный бой перед невиданным грандиозным наступлением на природу, плоды которого можно сравнить с фундаментальными изменениями земной коры; про созвездие строек коммунизма, среди которых Главный туркменский канал сияет звездой первой величины (преобразование Кара-Кумов равно по масштабам сотворению новой страны, в полтора раза превышающей по площади Великобританию!).
Провожали лектора тепло. Игорь хлопал вместе со всеми, проникаясь гордостью от причастности к великому народу-созидателю и непосредственным участникам генерального сражения. Внимая словам опытного члена Общества по распространению политических и научных знаний, он воочию представлял себе панораму преображенной пустыни с утопающими в парках и садах городами, бассейнами и фонтанами, цветущими полями и виноградниками, асфальтовыми шоссе и линиями электропередач, здравницами и речными портами. Потом, уже на койке в общежитии рабочей группы, его одолели сомнения. Он подумал о сотнях тысяч заключенных, которые будут там копать и возить тачками землю под наблюдением сослуживцев Левы Полоцкого, чтобы пополнить тучные стада в личном хозяйстве советского бая-собственника, скотовода-аристократа Кардымова, по какой-то прихоти породнившегося с честным и порядочным инженером-строителем, способным организатором, энтузиастом-новатором с местечковым налетом Полоцким.
Игорь бросил беглый острый взгляд на бесхитростное лицо Саши Мелешко, покрытое капельками трудового пота, отдавая должное своему главному политическому противнику. Да, тут расчет верный. Планов наших громадье в области преобразования природы не может оставить равнодушным широкие массы. Это как бы касается защиты Родины, пусть не от захватчиков, а от опустошительных песков и суховеев. Тут разногласия с властью, обиды на чиновников, собственные бедствия и неурядицы, как и в случае отпора захватчикам, должны отойти на задний план. Значение развернувшейся битвы соизмеримо по влиянию на судьбы страны, скажем, с индустриализацией. Это не то, что борьба с низкопоклонством, извращениями в драматургии и музыке и т. п. Это очень сильный и своев¬ременный ход Сталина, осложняющий задачу Зуева.
Перед мысленным взором Игоря вновь молниеносно "прокрутилась" лента "Незабываемого 1919-го". Вот стремительный бронепоезд мчит Сталина сквозь огонь и дым в Петроград. Он появляется на решающих участках обороны как раз в критические моменты, мгновенно разбирается в обстановке, разоблачает врагов, предотвращает катастрофу и обеспечивает победу... Что и говорить - противник у молодого инженера ого-го! Куда уж сильнее и гениальнее! И коварнее... И все-таки он, Зуев, еще сильнее, потому что на его стороне правое дело, постоянно действующие факторы.
Антисоветчик Мережковский написал:

Давно ли ты, громада косная,
В освободительной войне,
Как божья туча громоносная
Вставала в буре и огне?
О, Русь! И вот опять закована,
И безглагольна, и пуста.
Какой ты чарой зачарована?
Каким проклятьем проклята?..

“Я знаю ответы на эти вопросы. Я знаю “чародея”! У меня против Сталина сильнейшие аргумен¬ты. Гнилость его экономической системы я покажу хотя бы на примере Каховской стройки, подведу к выводу о необходимости радикальных перемен. Cхваченные удачно и умело преподнесенные “голые” факты, картинки жизни, так сказать, разят наповал”.
Панорама новой "великой мирной битвы за Днепр" тоже поначалу явилась Игорю своей парадной стороной. Нарядные коттеджи на набережной. Мас¬сивный черный корпус мощного земснаряда "Онега" с множеством надстроек и дымящей трубой, растущие, как грибы после дождя, кварталы капитальных домов со стенами приятной расцветки (Казанцев в машине с особой гордостью, как бы ставя в заслугу лично себе, подчеркивал, что в Новой Каховке нет бараков и всякого другого "временного" жилья), колоннада летнего театра, линии электропередач, вышки буровых скважин, лес электрических и паровых подъемных кранов, ползущие, как жуки, экскаваторы, скреперы, тракторы, тяжелые грузовики, кессон - детище Зуева, опущенный уже на десять метров, лязг гусениц, треск моторов, запахи цветов и трав... Все это действовало на впечатлительную душу молодого инженера, как бодрящее игристое вино. Постепенно, однако, эйфория проходила. При взгляде "изнутри", из бесед с Веней, из актов разных комиссий, докладных записок и прочих деловых бумаг, проходящих через руки Вольского по службе, сиг¬налов в многотиражку, "трепотни" в группе рабочего проектирования и с гос¬тями приятеля по вечерам, ему открылись глубокие пороки и язвы, которые, как в капле воды, отражали пороки и язвы системы в целом, и сейчас, собран¬ные и систематизированные в Игоревом мозгу, приняли форму обвинительного заключения по делу Верховного Главнокомандующего Хозяйством страны.
"Надо будет сегодня же непременно все записать", - взял себе Игорь на заметку и тут же молниеносно перебрал в голове наиболее "стреляющие" примеры, разбив их на четыре класса.
Класс первый - "организованность".
а). По официальным данным, приведенным на общепостроечном совещании механизаторов и опубликованным в газете "Всенародная стройка", за 1951 год в среднем четверть рабочего времени машины и механизмы, имеющиеся в "Днепрострое", находились в работе только 35-40 процентов положенного им времени (в одну смену; о двухсменной работе пока лишь отдельные энтузиасты робко заикаются). В "Днепрострое" ходит такой анекдот или анекдотический случай. В конце двадцатых годов строительную площадку Днепрогэса посетил Каганович. Гидом его был главный инженер стройки, будущий академик Веденеев. Подъемных кранов в ту пору было еще мало и несколько вантовых дерриков (поворотных кранов большой грузоподъемности) являлись гордостью всенародной стройки. В момент обхода высоким визитером деррики "безмолвствовали". - Что ж это такое у вас творится, мощные механизмы простаивают, - укорил первый секретарь ЦК КП(б)У Веденеева. - В оркестре есть барабан, тромбон и так далее. Но они не все время "работают", а лишь тогда, когда им положено по партитуре. Наши ноты - технология строительства и график работ. Подойдет время - заработают, - парировал академик. Молодец. Достойный ответ инженера сановнику. А в теперешнем "Днепрострое" значительно более мощные, дорогие агрегаты простаивают не по графику, а из-за разгильдяйства, безответственности, нерадивости, беспечности по принципу: “якбы воно мое, а то воно наше, казна все спишет”.
б). Из-за того, что на асфальтобетонном заводе своевременно не было подготовлено битумохранилище, восемьсот тонн битума выгрузили возле железнодорожного пути, разогрели и пустили черную липкую дымящую массу ручьями в при¬легающую к полотну низину. Чьи “партизаны” орудуют?..
в). Выборочная проверка, организованная техинспекцией, парткомом “Днепростроя” и редакцией газеты "Всенародная стройка", выявила такие "чудеса" организации и снабжения, за которые судить мало. Только в управлении гражданского строительства в течение десяти дней из-за отсутствия кирпича простаивали все бригады каменщиков и, соответственно, из-за отсутствия фронта работ бездельничали плотники. В других местах, где в это время кирпич был, каменщики сидели без раствора. (Опять “пятая колонна”?)
г). Начальник одного из строительных управлений ссорится со своим главным инженером и эти руководители своими несогласованными действиями и противоречивыми распоряжениями вносят дополнительную сумятицу и неразбериху, оборачивающиеся многотысячными убытками (фельетон, сочиненный по сему поводу Веней Вольским, начинался фразой: "Как известно, перебранка между гоголевскими Иваном Ивановичем и Иваном Никифоровичем большого вреда Государству Российскому не наносила и главным образом тешила соседей..."). Куда смотрит руководство и партком?!
Класс второй: дисциплина.
а). В день уже упоминавшейся выборочной проверки только 50 процентов работников на проверяемых участках явилось на работу своевременно, остальные опоздали, причем, большинство более чем на 20 минут, за что по закону полагается их судить;
б). Процент рабочих, прогулявших полсмены и больше после пасхи в целом по “Днепрострою” перевалил за тридцать. Среди прогульщиков значились и итээровцы, в том числе из группы рабочего проектирования, к которой Зуев был прикомандирован. И, несмотря на строгости закона, никто не был наказан... (Здесь можно привести весьма симптоматичную интермедию наших известных конферансье Мирова и Дарского. Один жалуется: "Представляешь, говорит, шел на работу, встретил школьного друга... четверть века не виделись... детство вспомнили, про жен и детей расспросили, заговорились... на пол¬часа опоздал, теперь у меня полгода из зарплаты по 15 процентов ежемесячно высчитывать будут. Да еще анкету испортили... судимость..." "Эх, кто ж так делает, - поучает другой. - Ты пройди через проходную, сними номерок, а потом разговаривай хоть целый день").
Класс третий: качество.
а). В первых 150 домах, заселенных в Новой Каховке, силами жилищно-коммунального отдела ”Днепростроя” было переложено 260(!) печей, которые нещад¬но дымили. Игорь может это засвидетельствовать. В доме, где разместилась группа рабочего проектирования, после покраски, продолжавшейся 12 дней, каменщики практически полностью разобрали печи, а плотники - лестничные перегородки. Месяц возились, а потом снова две недели красили. Во многих домах не действует канализация, крыши и радиаторы отопления текут. Это тоже Игорь видел собственными глазами, точнее, не сам процесс, а его следы: комнату Нади Валяшко затопило. И ни один бракодел не был наказан;
б). На возводимом здании Управления “Днепростроя” переделывалось, иногда по несколько раз, буквально все, начиная от полной замены крыши и кончая многократной перестилкой полов (то вздувались, то разбирались для прокладки под ними труб). До сдачи здания еще очень далеко, а перерасход средств уже оценивается более чем в полмиллиона рублей;
в). Зимой каменщики не давали себе труда очищать кирпич ото льда (их тоже можно понять: почему-то в “Днепрострое” заведено так, что каменщики ра¬ботают без подручных, сами таскают кирпич и раствор. Когда в виде опыта каждому из них дали по два подручных, причем совершенно не обученных, производительность труда сразу вы¬росла в пять раз), швы выходили толстые и кривые. Удивитель¬но ли, что весной, оттаяв, простенки приняли форму дуги, а стена одного из цехов ремонтно-механического завода вообще рухнула? Скорее приходится удивляться тому, что не все развалились...
г). Ямы для опор линии связи ЛЭП "Кривой Рог - Каховка" на протяжении двадцати километров настолько отклонились от проектной трассы, что линия к монтажу проводов оказалась непригодной. Многие опоры пришлось выкапывать и ставить в новом месте. Когда можно было, наконец, приступить к монтажу проводов, на участке не оказалось ни одной годной пары когтей и ремней к ним, плоскогубцев, кусачек и других столь же необходимых простейших инструментов (все, конечно, было, но унесено “хозяевами своей страны”).
Не издевательством ли выглядят в таких условиях развешенные кругом пла¬каты с призывом бригад т.т. Дьяченко и Дорошенко ко всем строителям бо¬роться за звание бригад отличного качества?..
Класс четвертый: очковтирательство.
а). Управлению гражданского строительства, именно тому, где все "шиворот-навыворот", именно тому, где головотяпство явственнее всего чувствуют на себе люди, к майским праздникам присуждено Переходящее Красное Знамя ЦК КП(б)У, а монтажному участку ЛЭП "Кривой Рог - Каховка" - Переходящее Красное Знамя Херсонского обкома партии и облисполкома. Никого, кроме Зу¬ева, это не смутило и не возмутило. Никто не потрудился связать между собой хотя бы опубликованные факты брака и разгильдяйства, с одной стороны, и награды - с другой. В обоих случаях на митингах все шло как по-писаному: выступавшие курили фимиам, принимали на себя дополнительные социалистические обязательства, направляли (под бурные аплодисменты) приветственные письма товари¬щу Сталину...
б). Генеральный проектировщик Каховской ГЭС, институт, в списках сотруд¬ников которого на должности инженера значится будущий великий реформатор социалистического общества Игорь Сергеевич Зуев, обнародовал уникальное социалистическое обязательство: на последующих этапах проектирования снизить сто¬имость строительства на три процента против той суммы, которая будет(!) утверждена в проектном задании... И опять никого это не смутило.
Плавный ход отлаженного мозгового механизма Игоря у самого финиша классификации вдруг резко затормозился, словно в черепной коробке сработал некий стоп-кран. А оставалось совсем немного. Последний разящий пример бюрократически-формалистической неурядицы "подбросил" па одном из привалов по дороге из Каховки Горелов в присутствии Казанцева, выражая радость и удовлетворение по пово¬ду того, что удалось скорректировать график выпуска чертежей, отодвинув ранее согласованные сроки. Перед войной, вспоминал начальник сектора, проектировалась небольшая плотина на небольшой речушке в правобережной Украине. Строительные работы, находившиеся в начальной стадии, естествен¬но, с началом военных действий были прекращены, а к середине июля 41-го года район строительства вообще оказался в немецком тылу. Но указания от вышестоящих инстанций о прекращении проектирования не бы¬ло. А принять на себя ответственность на месте никто не решался. И вот в смертельно опасный для страны час сотрудники по инерции продолжали чертить, копировать, синьковать "листы", носить на почту пакеты, поскольку отчитываться следовало почтовыми квитанциями.
После этого можно подвести итог, сопоставить действительное положение вещей с формулой Ленина, вывешенной на од¬ном из управленческих домиков: "Коммунизм есть высшая против капиталис¬тической, производительность труда добровольных, сознательных, объединен¬ных, использующих передовую технику рабочих" (с наглядной агитацией в от¬личие от многого другого на стройке коммунизма полный ажур). А потом еще “пофилософствовать” насчет результатов и последствий преобразования природы в Туркмении.
Литвин на теплоходе много рассказывал молодому попутчику про выдающегося ученого и мыслителя Владимира Ивановича Вернадского и его теорию превращения биосферы в ноосферу, то есть рукотворную, разумную сферу на научной основе. Но для этого люди должны быть в этом кровно заинтересованы. Игорь тогда ничего не возразил гигиенисту, а в разговоре с Веней отозвался о теории Вернадского скептически. Он и сейчас на девяносто процентов уверен, что в наших условиях конъюнктурщики, карьеристы-прохвосты, втершись в доверие к вождю, наломают дров с преобразованием природы, как в случае “мичуринской биологи”. Веня с этим полностью согласен.
Мощным взрывным импульсом, заменившим один вид "гимнастики ума" другим, явились те мифические три процента экономии против не существующей еще суммы. За бумажным бахвальством замаячили конкретные люди - вдохновители, организаторы, исполнители, и над всеми выплыла импозантная фигура директора Казанцева. О нем Игорь уже знал довольно много из разных источников. Эти сведения, дополненные собственными наблюдениями во время совместной поездки, дорожных трапез, после которых у начальства развязывались языки, позволили ему в мгновение ока составить рельефный, зримый, развернутый образ "героя нашего времени", продукта сталинской эпохи. Проявляющиеся в будничных мелочах черты характера и привычки, уклад жизни и стиль работы четко очертили тип личности. Кажется, Игорь смог бы изобразить его даже на бумаге, чтоб "нутро" просвечивало, как на книжных изображениях Плюшкина или Иудушки Головлева.
В первый год своего директорства Казанцев пригласил к себе домой на день рождения тогдашних секретаря парторганизации и председателя месткома института и, представляя их жене, открытым, как говорится, текстом, ска¬зал: "Знакомься, Нинуся, это нужные люди..." Сказано было, разумеется, с улыбкой... На следующий год директору исполнилось пятьдесят лет. Юбиляр без ложной скромности заказал себе подарок (приемник), лично просматривал списки внесших деньги отдельно на подарок, отдельно на банкет, "организовал" звонок директору радиомагазина, чтоб выбрали подходящий экземпляр. Тогда ин¬ститут был еще не очень заметной в районе и городе "шарагой", постановле¬ния о стройках коммунизма еще не были обнародованы, поэтому "генералом на свадьбе" был зав. отделом райкома партии, которому и оказыва¬лись "генеральские" почести. Но и после того, как институт стал генеральным проектировщиком Каховской ГЭС и престиж организации неизмеримо вырос, отношения директора с местным начальством продолжали базироваться на прежних принципах, сущность которых выражается словами: "чего изволите?" и "слушаюсь". Казанцев не стесняется и не тяготится такой зависимостью. Просит, скажем, райком выделить на неделю машинистку - направляет самую лучшую и не раз¬решает поинтересоваться, когда ее вернут на рабочее место даже по истече¬нии трех недель. И это человек, не один год проработавший заместителем Председателя Совета Министров среднеазиатской Союзной республики!..
К любым комиссиям, частенько посещающим организацию, директор относится почтительно, внима¬тельно, лично беседует с ними, почти заискивает. "Подвоха можно ждать от любой из них, - учит бывалый руководитель, - причем совершенно не важно, какой вопрос подлежит проверке. Случалось, крупные администраторы "горе¬ли" на незначительных, пустяшных промахах".
С подчиненными, в том числе главным инженером института, своим заместителем по общим вопросам, секретарем партбюро, главными инженерами проектов, начальниками секторов, Казанцев держит дистанцию, мелких сошек (от руководителя группы и ниже) попросту игнорирует. Дюженко остроумно заметил, что когда смотришь на идущего по помещениям института директора, создается впечатление, что впереди вышагивает мундир, а уже за ним, как тень, человек во плоти и крови.
Назвать Казанцева самодуром в классическом значении этого слова, как, к примеру, директора Таточки Педан, по¬жалуй, нельзя. Властный хозяин - да! Строгий, требовательный руководитель - да! Злопамятный - и это есть. Служебное положение использует в личных це¬лях? Бывает. Но много ли найдется начальников, свободных от этих челове¬ческих слабостей? Сказывают, когда восстанавливали дом в районе парка имени Горького, где институту был выделен подъезд, и где директора ждала большая трехкомнатная квартира на четырех человек (сам, жена, сын и дом¬работница), он "выгонял" на строительные работы чуть ли не половину всего личного состава института ежедневно. Но ведь не только для себя, вселения ждали еще почти три десятка семей. А принцип: "обеспечь раньше себя" - на¬столько всеобщ, что ставить его в вину "рядовому" директору Игорь не видел оснований. Снисходительно он относился и к тому, что шофер служебной "Победы" Сергей состоит в услужении Казанцева и его супруги, помогает по до¬му, подносит, подвозит. Впрочем, Сергей в накладе не остается, кое-что ему перепадает от барского стола и от использования служебного автомобиля для собственных нужд (возможно, и для приработка).
А вот "досье", которое за¬вела для директора начальник отдела кадров Анна Михайловна Петракова, молодой инженер считал делом постыдным, запрещенным приемом, "отрыжкой" гестаповских методов. "Досье" - толстые тетради в линейку, где каждому члену коллектива отводится лист - содержат сведения, не относящиеся непосред¬ственно к выполняемой сотрудником работе, но полезные директору: профессия и место работы ближайших родственников, "темные пятна" в био¬графии, любовные увлечения, особые обстоятельства (например, строит дом и испытывает недостаток в строительных материалах), а, может быть, и отдельные высказывания... Тетради хранятся в директорском сейфе. Иногда Казанцев достает их во время приема по личным вопросам, при распределении премий, подписания благодарственных приказов к праздникам, рассмотрении кандидатур в выборные органы, при решении других кадровых вопросов и, разумеется, в связи с возникающими личными и семейными потребностями.
Метод распределения премий тоже характеризует стиль работы директора. Операция эта претерпевает три этапа. На первом из них специально уполномоченная комиссия на основе каких-то утвержденных правил составляет список премируемых, и с учетом известных им коэффициентов (в этой хитрой меха¬нике Игорь еще не разобрался) проставляет против каждой фамилии причита¬ющуюся сумму премии. На втором и третьем этапах первичный список "шлифуется" в кабинете Казанцева до неузнаваемости: сначала директор в присутствии председателя комиссии синим карандашом "правит бал" - кого-то дописывает, а кого-то вычеркивает за провинность (относи¬тельно редко) и почти всем изменяет сумму, подбивая постоянно результаты на канцелярских счетах; потом в кабинет приглашаются “углы общественного треугольника”, которые ставят визы на решение директора, иногда внося незначительные коррективы (сами "углы" неизменно фигурируют в списке премируемых и синяя цифра против их фамилий всегда больше первоначально намеченной).
В принципе, то обстоятельство, что директор оказывает решающее влияние и играет первую скрипку в деле поощрения сотрудников с учетом всех факторов, которые инструкция не в состоянии предусмотреть, Игорю представляется нормальным и правильным. На то он и единоначальник, но коробит видимость демократической процедуры.
Есть у Казанцева и официальная пассия по имени Татьяна Чебитько, занимающая должность руководителя группы. Она на два года раньше Зуева о¬кончила институт, три года получала девятьсот рублей в месяц, да и то, судачат, зря платили, а за последние полтора года "зряплата" ее выросла ровно вдвое. Выбор директора не делает чести его вкусу, и это мнение отнюдь не только Зуева. Кроме возраста (Татьяна вдвое моложе любовника) и веса (не менее 80 килограммов) она ничем не блещет. Игорь представил себе сценку: важный Казанцев на коленях, взывающий: "приди, прекрас¬ная Татьяна, на ложе моего дивана", и полез в карман за носовым платком, чтоб Мелешко не заметил его ухмылки. В "политику" Татьяна вряд ли вмешивается, пакостей как будто сотрудникам не делает. И за то, как говорится, спасибо. Могло быть хуже. В данном случае сотрудникам повезло. Но общая система такова, что даже окажись избранница директо¬ра отъявленной стервой, все равно начальник отдела регулярно подавал бы рапорта на продвижение ее по службе с соответствующим увеличением зарплаты, а "углы" безропотно санкционировали бы эти поощрения, как ныне визируют списки на премию, где фигурирует оплата директором "непро¬изводственных услуг" Татьяны из государственного кармана.
Отношения Казанцева с руководством “Днепростроя” тоже определяются пра¬вом и возможностью жонглировать государственными средствами. Институт регулярно выдает строителям дополнительные сметы, выдумывая “случайно возникшие” объемы работ на покрытие перерасходов и убытков, а строители с такой же легкостью переносят сроки выдачи проект¬но-сметной документации, позволяя институту "хорошо выглядеть", отчитываться о выполнении и перевыполнении плана и получать премии за досрочность отправ¬ки чертежей; не жалуются в вышестоящие инстанции, обнаруживая ляпсусы в чертежах или получая некомплектную документацию.
Оказываются услуги и в личном плане. Казанцев, к примеру, направил своего непутевого сына, с большим скрипом выпущенного из института, на престижную стройку коммунизма под гласный надзор лично начальника Управления строительства. Молодой шалопай с ходу получил должность прораба и отдельную комнату, непосредственные началь¬ники сквозь пальцы смотрят на его нерадивость, нарушения трудовой дисцип¬лины, выпивки в рабочее время. Строгие внушения высоко¬го начальства, которыми Алексей Казанцев даже гордится, никаких последст¬вий для него не имеют.
Игорь познакомился с ним у Вени Вольского. Шумный, хвастливый, самоуверенный отпрыск советского вельможи произвел на Зуева неприятное впечатление, а когда его за преферансом уличили в том, что он "забыл" записать себе проигрыш “на горку”, Игорь вообще демонс¬тративно перестал замечать сынка директора. Тот, в свою очередь, тоже игно¬рировал подчиненного отца, а о проектировщиках вообще отзывался пренебре¬жительно, свысока. Мнение это, как Игорь понял, базировалось в основном на том, что производственно-технический отдел “Днепростроя” несколько раз вносил изменения в проект планировки рынка и младшему Казанцеву пришлось выкапывать четырнадцать семиметровых столбов и вновь закапывать их на новом месте. Впрочем, провожая ранним утром харьковскую машину, Алексей держался просто, без спеси, пригласил Игоря в следующий раз навестить его. Игорь не исключал, что папаша в процессе домашнего воспитания рас¬толковал наследнику полезность контактов с толковым инженером, сыном про¬фессора. Сам директор в дороге вел себя по отношению к Игорю не как хозяин-барин, а как доброжелательный старший товарищ. "Мундира" на лице и фигуре санов¬ника не было заметно...
Исчерпав тему, Игорь почувствовал пустоту. Запал сразу пропал. Все, что только что представлялось ему важным, нужным, крупнокалиберным, разом по¬блекло, сжалось до мелочи, пустяка, крохоборства.
"Интересно, сколько времени я убил на эту ерунду? - с упреком обратился к себе самому Игорь и, взглянув на непросохшее еще лицо Саши, облегченно вздохнул: Слава богу, немного, минуты две-три..."
"Не спеши, - вмешался до сих пор безмолвствовавший внутренний оппонент, - все-таки запиши. Материал ценный, из первых рук. Пригодится. Наши порядки тут как на ладони".
"Пожалуй, - согласился: Зуев, - надо набирать, копить, будет из чего вы¬бирать".
- Ну, что, потянем дальше? - обратился он к притихшему Мелешко, оставив без внимания тираду насчет хищнического отношения капиталистов к природе.
- У меня в жизни случай один был, - задумчиво проговорил Саша, не трогаясь с места. - В Одессе я жил у своего дядьки, родного брата матери. Он жил один, сын в Москве на журналиста учится. С женой давно не жил. Когда я на четвертом кур¬се был, дядька заболел. Долго не могли разобраться что к чему, потом установили: рак желудка. На операцию взяли, но когда разрезали и посмотрели, зашили обратно. Выписали помирать дома. Прописали наркотическое средство, чтоб меньше мучался. Сперва сестра ходила колоть, потом я сам приспособил¬ся. Однажды дядя мне говорит: я, говорит, тебя, Сашко, как родного сына люблю. Сделай, говорит, для меня одно последнее дело, тебе, говорит, твое добро зачтется. С сегодняшнего дня, говорит, мы будем по одной ампуле эко¬номить, а когда я тебя попрошу... когда мне невмоготу станет, ты мне сра¬зу все вколешь. И так на меня посмотрел... Я обещал. Прошло недели две, и он говорит: давай, сынок, время пришло. Смотрю я на него: кожа да кости, высохший, как мумия, пролежни, струпья какие-то. Расцеловал он мня крепко, глаза закрыл и руки сложил, как покойник... Все окружающие были готовы к его смерти... днем раньше, днем позже... Вскрытия не делали, без звука справку выписали... Я на фронте был, смертей насмотрелся, сам стрелял и колол, и в меня палили и тыкали. Командиры и политработники учили не бояться смерти, пренебрегать ею... Мне никогда фронтовые кошмары не снятся. А тут... вроде от мучений избавил, он, может, завтра скончался бы. А до сих пор успокоиться не могу. Запросто мог в Одессе остаться, комната готовая. Люблю я Одессу... а вот уехал. Места се¬бе не находил. И сейчас ноет... – Саша ткнул пальцем в область сердца. - Никому не рассказывал, только тебе...
- Спасибо, - пробормотал Игорь, глядя на партгруппорга широко раскрытыми гла¬зами, словно на заморскую диковину. Он не подозревал в напарнике-увальне таких движений души, был глубоко поражен, понимал, что должен про¬изнести нечто утешительное, умное и веское, но нужные слова не приходили.
- Ну что теперь зря изводить себя? Не вернешь ведь, - наконец выдавил он из себя. - А если б и вернул, наверное, надо было бы повторить. Дядька твой мужественный человек, выкинь из головы. И никому никогда больше не исповедуйся. И мне не надо было. Но у меня - могила... Я считаю: если ты сам чувствуешь, что душой не кривил, своих шкурных интересов не преследовал, значит, совесть твоя чиста и перестань терзаться и копаться...
Игорь постепенно обретал уверенность.
- Вместе с дядькой с таким же диагнозом в больнице лежала одна бабка. В коридоре, в палате места не нашлось. Все время причитала, что ночью спать не может, потому что свет в глаза бьет. Потом, когда боли сильные пошли, по ночам кричала истошно. А дети... их у нее трое, дочь и два сы¬на, один, кажется, врач... деньги кругом давали, а домой забрать не хотели. Сколько там протянула - не знаю...
Гримаса боли подернула Сашино лицо.
- Мои родители осваивают Павловское учение, - срочно переменил Игорь тему, увидев растерянность на круглой физиономии напарника, напоминающей лицо актера Бори¬са Андреева. - Теперь все медики в обязательном порядке его штудируют. Отец целый трактат написал на тему "Ленинская теория отражения и учение Павлова", мать - на тему: "Фрейдизм на службе империалистической реакции". Кроют на чем свет стоит, камня на камне не оставляют от буржуазной медицинской науки, которая по приказу Уолл-стрита снабжает поповщину "научной аргументацией" для отравления сознания трудящихся масс и, в частности, философией бессознательного, конечно, вкупе с вейсманизмом-морганиз¬мом, спиритуализмом и прочей мистической дребеденью...
Игорь изучающе вглядывался в глаза Саши, силясь разгадать, принимает ли партгруппорг за чистую монету его газетные выражения, или понимает их истинный смысл. Мелешко слушал рассеянно, иронии как будто не улавливал.
- А что в сущности говорит Зигмунд Фрейд, если я правильно понял, - продолжал Игорь, уже чувствуя, что его "заносит", что интуитивный порыв провести "разведку боем", проверку партийца на доверие и порядочность в свете проступившего "второго плана" личности Мелешко пересиливает доводы осторожности и благоразумия. - Фрейд говорит, что человек по природе своей существо паскудное, с первичными инстинктами тигра и крокодила. Современный английский философ Бертран Рассел, подпевая Фрейду, учит, что все поведение человека определяется наследственно обусловленными инстинктами голода, пола и агрессии. Мама моя в письменном виде заклеймила этого "философа", как мрако¬беса и поджигателя. Он, видите ли, такой-сякой необразованный, утвержда¬ет, вопреки фактам, конечно, что страшное порождение капиталистичес¬кой системы - захватнические войны, якобы способствуют удовлетворению инстинкта агрессии и в этом смысле представляют собою положительное явление. А в устном виде мы с ней пришли к выводу, что полезнее для все¬го человечества будет, если мы не будем отвергать с ходу и начисто чужое мнение, не будем отмахиваться, как от заведомо глупого и несуразного, раз оно не наше, а попытаемся разобраться, изучить, познать и использовать все, фактически присущее этому виду млекопитающих, на пользу цивилизации, как мы научились использовать силу воды, ветра и атома.
Между прочим, тот же Рассел, сам крупный ученый в области математической логики, еще в двадцатых годах высказал глубокую философскую мысль, что наука, сильно укрепив позиции сильных мира сего в их борьбе против внешних и внутренних врагов-соперников, не дала человеку ни больше самоконтроля, ни больше доброты, ни больше силы в обуздании своих инстинктов. Если честно и объективно в себе покопаться, то придется согласиться, что в этом Рассел прав, что первичные инстинкты то и дело дают знать о себе. Они материализуются, к примеру, в нашем постоянном стремлении ко всякого рода удовольствиям. Но в чело¬веке, как продукте общества, заложено и нечто другое, позволяющее успеш¬но подавлять звериные инстинкты. По Фрейду, в каждом из нас идет постоянная борь¬ба между бессознательным и сознательным, причем, как вообще всякая длительная борьба, она идет с переменным успехом: то в человеке побеждает человеческое, "духов¬ное", то животное. Так и балансируем. Что тут неправильного и реакцион¬ного? По-моему, наоборот, материалистическая диалектика чистой воды. Мож¬но привести сколько угодно примеров победы духа над плотью. Разве голодовка во имя идеи, справедливости, солидарности - это не преодоление пер¬вичного инстинкта? Но история знает примеры, когда обезумевшие от голо¬да матери ели своих детей. А смерть во имя идеи, для спасения командира, победы в бою? Но есть же и тьма примеров предательства ради спасения собственной шкуры. А благородство по отношению к женщине, преодолевающее вожделение? И, наоборот, насилие ради его удовлетворения...
Между прочим, наши братья по классу млекопитающих тоже иногда демонстрируют нам "силу духа". Знаешь историю про слона, которого персидский шах подарил Ивану Грозному? В ту пору в Москве разразилась чума. Кто-то распустил слух, что ее занес перс, сопровождавший слона. Когда перс умер, не знаю, от чумы ли, или его прикончили, слон разбил клетку, улегся на могиле погибшего и не двинулся с места даже в минуту смертельной опаснос¬ти, не делал никаких попыток сопротивляться и защищаться. Так его и добили. А многие животные в неволе не размножаются...
Игорь сделал паузу и посторонился, пропуская Горелова с Сотниковым. По¬том, придвинувшись вплотную к партнеру, тихо заговорщически продолжал:
- Высокие взлеты духа, мобилизация всех физических и духовных сил человеческих, подвиги и самопожертвование, все лучшее, все, что мы больше все¬го ценим в людях - все это наиболее полно и наиболее ярко проявляется во время войны, ну, конечно, войны справедливой. Но чтоб для кого-то война была справедливой, должна же быть противная сторона, должно быть зло, насилие, жестокость. Это мама глупость откуда-то переписала, что захватнические войны - порождение капитализма. Македонский, Дарий, Чингисхан жи¬ли в докапиталистическую эпоху. Вся история человечества, от первобытно¬общинного строя до наших дней - это история непрерывных войн. Я ехал в Каховку с одним умным человеком, доцентом мединститута. Он утверждает, что для человека и человечества война - нормальное, естественное состоя¬ние. А мир - это только кратковременная передышка для подготовки к новой войне. Мировые войны - дело другое. До капитализма их не было, потому что средства ведения войны, в частности, средства связи, не позволяли. Думаю, что за десять тысячелетий вряд ли наберешь год, а то, может быть, и месяц, когда на всей земле царил бы мир. Сейчас ведь тоже воюют... Война движет вперед науку и технику. На войну работают лучшие умы. Самые знаменитые люди всех времен и народов - полководцы. С таких позиций войну, может быть, и можно рассматривать как положительное явление. Палка ведь всегда о двух концах, а у медали две стороны.
Между прочим, Бертран Рассел тут не оригинален. Зря его наш фельетонист Заславский обзывает мракобесом, светилом английского идеализма, обозленным и обанкротившимся расистом, поставляющим идеологию поставщикам оружия. До него такую точку зрения высказывали очень многие, в частности, Лейбниц, Гегель... Кстати, мой умный доцент предрекает, что у нас с Китаем дружба долго не протянется. Во-первых, говорит он, две относительно равновеликие державы мирно сосед¬ствовать длительное время не смогут по самой природе своей, неудовлетворенный инстинкт агрессивности будет толкать каждую из них подмять под се¬бя другую, а, во-вторых, как могут два брата жить в любви и дружбе, если у одного на два человека семьи, скажем, пять комнат, а у другого семья из пяти человек ютится в одной комнатушке? А если еще учесть, что Россия во второй половине девятнадцатого века оттяпала у Китая весь левый берег Амура, Уссурийский край и другие земли? Это в Малой Советской Энциклопедии написано, правда, изданной больше двадцати лет назад... Мы не могли простить Японии Курил. Не предъявят ли нам китайцы счет, когда с нашей братской помощью станут на ноги?..
Кстати сказать, приверженцы теории бессознательного считают, что конфликт между детьми и родителями тоже первородный, и чтоб относиться к матери с почтением и любовью надо силой воли преодолеть эту органическую неприязнь. Общество выработало инструмент, рычаги, позволяющие это сделать, на религиозной или другой основе. История знает примеры и сверхпочтительного, и зверского отношения к матерям. В древности один ренегат пошел войной на родной Рим и осадил его. Тогда перед нападающими выступила мать полководца и заявила, что сын сможет войти в город только через ее труп. И сын отступил. "Ты победила, - сказал он, - ты меня погубила, но спасла Рим". Его казнили как изменника, но похоронили, как героя, и римлянки, тронутые таким проявлением сыновней любви, десять месяцев носили по нем траур, как после смерти отца, сына или брата. А другой римлянин, Нерон, убил собственную мать, позволившую себе осудить образ жизни сына, убил не в порыве гнева, а обдуманно, а когда увидел труп матери, цинично ощупывал ее прелести... Дети твоей знакомой бабки хоть в больнице ее держали, деньги платили, так что они еще молодцы, хорошие дети... Между прочим, ходили слухи, что Не¬рон предавался с собственной матерью кровосмесительному разврату. Это, по-моему, уже предел паскудства, дальше некуда... - Игорь изобразил на ли¬це гадливую гримасу, которую в знак согласия изобразил и Саша. - У отцов с дочерьми это случается чаще. История зафиксировала случай, когда сам папа римский Александр Борджиа прелюбодействовал с собственной дочерью. Ну, если помнишь, шолоховскую Аксинью тоже папаша изнасиловал...
По-латыни похоть называется либидо. Так Фрейд обозначил мощный источник энергии в человеке, приводящий в движение его умственные и физические "турбины". Одна моя московская знакомая в полном согласии с теорией Фрейда тоже утверждает, будто абсолютно все, что делают мужчины - научные открытия, растраты, революции и так далее - они делают исключительно ради одной цели: порисоваться перед своими избранницами, заслужить их признательность и награду от них "натурой". Я думаю, она преувеличивает. Это не единственная причина, но одна из главных. Есть и другие: властолюбие, чревоугодие. Мария Стюарт ради любви пожертвовала короной и, в конечном счете, жизнью, а Марина Мнишек ради короны связала свою жизнь с двумя или даже с тремя, кажется, безродными авантюристами–самозванцами. Бальзаковский Гобсек все свои человеческие силы сосредоточил на золоте, как средстве удовлетворения тщеславия, а горьковский миллиардер из "Города желтого дьявола" находит наслаждение в сознании того, что при желании может заставить боксировать перед своим балконом двух королей. Власть имущие всегда стремились по возможности сорвать побольше "цветов удовольствия", удовлетворить все желания и не в последнюю очередь, конеч¬но, либидо. Восточные правители делают это открыто, содержат многолюдные гаремы, западные предпочитают не афишировать, но суть от этого не меняет¬ся. Бабы, когда есть возможность, тоже. Яркий тому пример – Екатерина Великая. У нее это дело было поставлено на поток. При особе императрицы даже состояла специальная придворная дама, в обязанности которой входило на себе проверять мужскую прыть очередных кандидатов в фавориты. Чтоб без осечки. Чтоб каждый день максимум удовольствия. Так получилось, что про эту незаурядную царицу и блудницу мне разные люди много рассказывали. Если захочешь, как-нибудь тебе перескажу… Конечно, женщины сдержаннее. Это обусловлено самой природой, предназначением самки, ее подчиненной, более пассивной, или, может быть, правильнее сказать - реактивной ролью в половом сношении, глубинным инстинктивным стремлением "свить гнездо", обзавестись потомством, выходить и вырастить его. Это хорошо видно на детях. У нас двор на два больших дома, детей много. Смотришь на них и четко различаешь: пацаны воюют, отнимают, носятся, де¬вочки нянчат... Но при соответствующих обстоятельствах и у женщин тормоза сдают и они "расковываются". Только если у мужчин тут выплескивается первичная грубая агрессивность, то у женщин это выглядит как нечто колдовское, приворажи¬вающее, ведьмовое...
Мелешко глядел на напарника, по-детски широко раскрыв глаза и приоткрыв рот. Игорь всем существом своим ощущал, что победил, подмял, покорил Сашу, вознесся над ним, и сейчас может по своему усмотрению командовать и пове¬левать им. Это был миг триумфа. Игорь ликовал и должен был отвернуться, якобы проверяя, не подслушивал ли их кто-нибудь, чтобы скрыть от напарника переполнявшие его чувства.
- Итак, вернемся к началу, - усилием воли обуздал Игорь рвущееся наружу торжество. - Фрейд утверждает, что в недрах человечес¬кого существа клокочут бессознательные порывы и страсти, рвется, как из атома урана, энергия либидо. Как ни крути, по здравому размышлению, при¬ходится признать, что холуй империализма имеет рацию. В качестве домашне¬го задания попробуй сосчитать со сколькими женщинами ты в грешных помыслах своих переспал. Батальон, небось, наберется. А потом попробуй предста¬вить себе, что всех их по твоему указанию собрали в один лагерь. Они заключенные. На краю света. Кругом тундра. Ты начальник лагеря. Все они в твоей власти. Можешь накормить досыта, лакомствами попотчевать, можешь от работы освободить. А можешь на самую тяжелую работу бросить, в карцер посадить или вообще при попытке к бегству прикончить. Тебе ничего не стоит каждую из них иметь. Только помани... Дядьку своего ты больше не трогай, дух его не вызывай. Ни к чему это. А вот насчет того, о чем я сейчас говорю, покопайся в себе. Попробуй. Это очень даже полезно будет.
Развиваю задание: ты человек сознательный, член партии, знаешь заповеди, которые нельзя нарушать и в обычных условиях действуешь в соответствии с уставом. Либидо и прочие бурные порывы глубоко внутри, под крепкими зам¬ками. Но вот ты перенесся в тундру. За окнами полярная ночь, ветер завы¬вает. А в кабинете тепло и светло, есть вино и закуска, приемник и пате¬фон. И есть возможность скомандовать конвоиру, чтоб привел ту, на которую сегодня днем упал твой либидовый взор. Причем совершенно безнаказанно. Вокруг на много километров ты самый большой начальник. Тебе тут все под¬властно. Все боятся тебя, все трепещет кругом, как во владениях Кончака. Попробуй, положа руку на сердце, "проиграть ситуацию", определить, что возьмет верх - темные силы подсознания, животные влечения или смирительная рубашка цивилизации, причем именно у тебя, не у половецкого хана, не у фашиста или полицая, а у тебя, воспитанного комсомолом и партией моряка и советского инженера Саши Мелешко.
Если будет охота, можешь на досуге выполнить еще одно домашнее задание: припомнить, как наши начальники от директоров, включая Казанцева, все выше и выше... кого ты сам наблю¬дал, про кого читал или слышал... как они, приноравливаясь к обстоятельс¬твам, в рамках сложившейся системы удовлетворяют свое честолюбие, власто¬любие и либидо... И попутно еще одно самое последнее и сложное задание: если была бы твоя воля, что и как ты считал бы нужным изменить, улучшить у нас, в нашем общественном устройстве, чтобы, принимая во внимание двойственную природу человека, с двойственным - вредным и полез¬ным - влиянием для общества цивилизации, как можно больше ограничить первое и дать простор второму? Могу дать наводящие вопросы: бокс - это та же драка. Только под контролем, только на виду, только в рамках принятых правил. Можно ли нашу жизнь, наши производственные и прочие отношения заключить в такие рамки, чтобы каждому не на словах, а на деле была предоставлена возможность самовыражения, чтоб каждый, исходя из своих личных интересов и побуждений, выкладывался, в честной открытой борьбе завоевывал место под Солнцем, чтоб побеждали достойные? Как в спорте.
- А ты знаешь?
- И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи, - сощурился Игорь, - хватит трепаться, пошли дело делать. - Он взялся за угол стола, и Саша последовал его примеру.
- Ну, ты даешь, - выдохнул Саша, когда они, установив стол на место, вновь вышли на лестничную клетку, и придержал Игоря за рукав.
- Что я даю? - пожал плечами Игорь, не останавливаясь. - Я только вопро¬сы задаю. А вопросы, сам знаешь, задавать легче, чем отвечать на них. Не зря ведь, говорят, что один дурак может столько поназадавать вопросов, что сто мудрецов не ответят. Так и будем считать, что я дурак, а ты муд¬рец. Забудь и не отвечай.
Саша пристально, глаза в глаза, глянул на Игоря и ничего не сказал. С лестницы спускались молча.
"Дернул меня черт разболтаться, - корил себя Игорь, бросая быстрые ко¬сые колючие взгляды на бредущего рядом биндюжника. - Теперь опять полная неопределенность. Гадай снова: выдаст - не выдаст! Этот увалень может донести не по злому умыслу, не ради мести, не из зависти, а по недомыслию: поде¬литься с кем-нибудь, как сегодня с Зуевым про дядьку, посоветоваться, а то и похвалить Зуева. Вот, мол, какой вумный. Тот передаст дальше, "дойдет до попечителя..."
Игорь криво усмехнулся, вспомнив нелепого чеховского "человека в футляре" (и похожего на него внешне, только очень глубокого и мудрого Литвина), но облегчения эта ассоциация не принесла. От мысли, что затеется новый тур копаний, разбирательств и проработок, у него заныло под ложечкой.
"Ну, на сей раз не дам втянуть себя в омут, буду молчать, как партизан на допросе. Будь что будет. Но... - Игорь скривился невольно, словно от зубной боли. - Некстати это очень. Сейчас как раз пошла полоса удач и подъема. Предстоят разнообразные приятные и ответственные заботы и хлопо¬ты, дорога каждая минута. Нужны сила, здоровье, нервы..."
Милочка держится молодцом. Любовь Афанасьевна шутит, что она сотворена из теста, из которого лепятся матери-героини. Разумеется, ее наблюдают наиболее авторитетные и знающие врачи города, один приходит домой, а на приемы в поликлинику и больницу Сергей Васильевич непременно лично сопро¬вождает невестку, что как "сезам" открывает все двери. По дому вполне управляется Ася Зиновьевна с небольшой помощью Милы и всегда готовыми прий¬ти на помощь Зуевыми. Так что будущий отец пока только сопереживает. Но с рождением наследника (Игорь уже давно свыкся с мыслью, что родится сын и что нарекут его Владимиром, хотя еще никому об этом словом не обмолвился) он готов взвалить на себя гору самых тяжелых обязанностей, чтобы не отвлекать Милу от ее главной роли матери.
Ущемленная паховая грыжа у заместителя директора Cтроительного институ¬та, с которой мастерски справился Зуев-отец, сдвинула с мертвой точки дис¬сертационные дела Игоря. Защищать он будет в его альма-матер. Он уже без рогаток и проволочек сдал экзамен кандидатского минимума по спецпредмету. Подписанию соответствующего приказа предшествовала беседа зама с Фастовоким (заместитель директора - сантехник, на строительном факультете лекций не читал и с Игорем лично знаком не был; хотя фамилию краем уха слышал. Блестящая аттестация, данная соис¬кателю Фастовским, его настолько поразила, что он тут же позвонил Сергею Васильевичу и рассыпался в похвалах сыну). Таким образом, семафор, как говорится, открыт. Самуил Семенович обещал сразу же после отпуска, то есть практически примерно в середине сентября, приступить к чтению и правке диссертации, следовательно, к этому времени первая редакция труда должна быть готова, а оформительской работы еще много. Еще неплохо бы успеть обучиться вождению автомобиля к моменту, когда новенькая "Победа" займет свое место в переоборудованном для нее дворовом сарае. И зарезервировать время для обучения в Вечернем Университете марксизма-ленинизма.
Конечно, при сложившейся теперь конъюнктуре можно было бы и закапризничать. Вероятно, его освободили бы. Пришло в голову даже остроумное обоснование: если диплом об окончании "ночного заведения", как именует Вечерний Университет Мила, освобождает от канди¬датского экзамена по "науке наук", то, очевидно, должно быть справедливо и обратное... Но не в правилах Игоря Зуева облегчать себе жизнь, тем более, что эти занятия могут являться "легальным прикрытием" сбора материалов для "Что делать?", поскольку пока работа над фундаментальной книгой застряла на мертвой точке.
На таком разгоне втянуться в кампанию по проверке лояльности с непредвиденным результатом (могут осудить или, в лучшем случае, затормозить при¬ем в члены партии, если вообще не исключат из кандидатов, дать плохую характеристику, что равнозначно запрету на защиту диссертации, и еще мно¬го-много пакостей могут сделать). Это все равно, что бросить бревно по¬перек взлетной полосы на пути разбегающегося самолета. Это катастрофа. Кроме того, нервная встряска не сможет не сказаться пагубным образом на состоянии будущей матери. Нет, доводить дело до гласного разбирательства никак нельзя. Это бревно, - Игорь снова скосил глаз на биндюжника, - на¬до во что бы то ни стало обезвредить.
- Ты не обращай внимания на то, что я тут молол, - сделал первый заход кающийся грешник. - Это так, сотрясение воздуха. Игра воображения. В какой-то статье по поводу труда товарища Сталина "Марксизм и вопросы языкознания" или, может быть, учения Павлова... я особенно не вчитывался, даже названия не помню... я встретил высказывание Энгельса, который считал главным признаком формирования людского вида в обезьяньем обществе потребность особей что-то сказать друг другу. Так и я... чтоб время скоротать и ощущать себя человеком, а не вьючным животным...
- За больших начальников не могу сказать... не знаю. Знакомых тоже трогать не буду, - задумчиво и назидательно откликнулся Мелешко. - А так, вообще, вроде, значит, в некотором царстве, в некотором государстве...
"Давай, родимый... Дошло до тебя, о счастливый царь", - мысленно возликовал Игорь, почувствовав, что тиски в голове мгновенно разжались.
- ...жил да был начальник отдела кадров крупного УРСа, он же и секре¬тарь партийной организации. УРС - это махина, больше двух тысяч народу, столовые, буфеты, мастерские сапожные, швейные, склады... Работа, в основном, сам понимаешь, с "наваром". Прибывает, к примеру, вагон овощей. Приходит эксперт и составляет акт: тридцать процентов брака. Шлют поставщику телеграмму: присылайте представителя. Не присылают, то ли договорились, не задарма, конечно, то ли тем связываться неохота. И тридцать процентов идет налево.
- Ты там работал? - вырвалось у Игоря.
- Не я, - замялся Саша, - не в этом дело. - Мелешко помолчал, как бы восстанавливая в уме прерванную нить рассказа. - Да, так когда к этому начальнику отдела кадров приходила наниматься мало-мало смазливая бабенка, он норовил увести ее в партбюро "для беседы по душам". Некоторые шли безропотно, другие сопротивлялись. Этих строптивых он не уговаривал, не на¬силовал, а писал направление кому положено и как положено, а когда уходила, звонил, чтоб не брали. Многие опять к нему возвращались. Сколько так через его руки прошло - покрыто мраком. Большинство, когда их допрашивали, не призналось. Думаю, не меньше сотни, а то и на две потянет. Лет пять-шесть тянулось...
- А кто их допрашивал? И зачем?
- Одна шухер подняла. Сначала вроде согласилась, зашла с ним в партбюро, а когда он стал дверь запирать, крик подняла. А тут как раз какая-то комиссия случилась...
- Ну и что дальше? Что этому кадровику-секретарю припаяли?
- Ничего. Перевели куда-то. На партсобрании задавали вопрос: как это так, секретарь парторганизации как сквозь землю провалился, почему не отчитался, как положено, почему все шито-крыто? Толком ничего не объяснили.
- Неужели в таком деле нужны комиссии, выяснения? Неужели сто баб не моли найти трех мужиков, чтоб устроить этому кобелю темную в подворотне? Пусть бы он жаловался... если бы смог...
Мелешко удивленно-одобрительно посмотрел на Зуева и ничего не сказал. Спустились в сосредоточенной задумчивости, молча подняли очередной книж¬ный шкаф. Когда остановились передохнуть на прежнем месте, Саша первый нарушил молчание.
- Могу тебе еще одну историю рассказать в виде выполнения домашнего задания. Было это в одной строительной шараге, принадлежащей управлению местной промышленности. Махинации там творились страшные. Потом главного инженера, главного бухгалтера и еще кое-кого из начальства под конвоем приводили сдавать дела... Рабочие с каждой получки отдавали по сто-двести рублей мастерам, те - выше. Пили на работе, романы заводили... в общем, малину устроили. Одна деваха наша попала туда по распределению. Сначала ее хотели сразу главным инженером. Баба - будь здоров... На факультете была председателем профбюро. Первый разряд по легкой атлетике. Не то, чтоб красивая, но сбита крепко. Трех мужиков за пояс заткнет. Сказала: упаси боже, это тюрьма... Пошла начальником ПТО. Когда освоилась и разобралась, написала письмо в обком партии. Подписалась. Комиссию создали, собрание было. Только жуликов кто-то заранее предупредил. И что ж ты думаешь? Никто не сознался. А жалобщицу освободили по собственному желанию. И на том спасибо, могли б и под монастырь подвести...
- Бывает... да что говорить, и не такое бывает. Но это уже из другой оперы. Я хотел только сказать, что дела амурные не обязательно выносить на публичный суд. Стрекозла можно проучить иначе. Я тебе тоже могу один пикантный случай рассказать. В некотором техническом вузе некий студент волею судьбы оказался в укромном месте бокового коридора в момент, когда некий институтский туз открыл ключом пустую аудиторию и уединился там с дамой треф, преподавательницей физкультуры. Какими упражнениями они там занимались можно только догадываться. Загадкой остается и то, почему они предпочли неприспособленную аудиторию под крышей удобному кабинету с ди¬ваном на втором этаже. Это, как говорится, их заботы. Важно, что они не заметили свидетеля и в трансе оставили ключ в двери. Студент их тихонечко запер и стал ждать. Дверь дернули изнутри минут через тридцать-сорок, стучать стали примерно через час, сперва тихо, потом все громче, ногами. - Кто там? - спросил студент, словно только что нечаянно тут оказался.
- Откройте...
- А кто вас закрыл?
- Не знаю... быстрее.
- А ключ где?
- Не знаю, может, внизу... быстрее, и без шума...
Студент помурыжил их еще полчасика, потом открыл. Туз вышел один, поблагодарил избавителя, сам закрыл аудиторию и положил ключ в карман.
- Давайте я отнесу ключ, - предложил студент.
- Не надо, спасибо, я сам...
- Ну, это уже из оперетты, водевиль, - продемонстрировал свои знания Мелешко.
- Может и оперетта, - согласился Зуев, - только после такого водевиля некоторые лечатся от полового бессилия. - Игорь под собою ног не чуял. Торжествующая радость, озорное веселье клокотало в нем, выплескиваясь через край. Ме¬лешко, напротив, был настроен на минорный лад.
- Начальник УРСа справлял свое пятидесятилетие в одном из подчиненных ему заведений. Ну, деликатесы всякие, коньяки выдержанные, шампанское, оркестр, в общем тысяч на двадцать пять - тридцать потянуло. А заплатил десятую часть. На него тоже написали. Ничего. Сидит на месте, потому что начальство у него на содержании, зацепи его, так он стольких за собой потянет...
- Понятно, у нас тоже... директор ресторана "Люкс", например... - поддакнул Игорь. Больше он не распространялся. Дальше шли чужие тайны, поэтому продолжение монолога шло беззвучно.
"Денег и драгоценностей у Плоткина куры не клюют. Какую-то не очень крупную сумму Ася Зиновьевна согласилась хранить у себя вместе с несколькими золотыми вещицами и сберкнижкой на предъявителя. Можно предположить, что у "рыцаря ресторанов" это не единственная "камера хранения". Родня у Юлия Анисимовича и его супруги Раисы Аркадьевны многочисленная. Живут Плоткины внешне скромно, напоказ богатство не выставляют, в еде умерен¬ны, пьют редко и мало, в карты, по крайней мере, дома, не играют. Жена, юрист по образованию, домохозяйка по призванию, верховодит искусно, не унижая достоинства номинального главы дома. По отношению к соседям богачи ведут себя безукоризненно: уважительно, предупредительно, по-родственному. Поначалу отказывались от денег за доставленные продукты: ерунда, мол, "...если б вы знали, сколько представителей власти и закона безвозмездно ежедневно латается, обед первоклассный получают и с собой прихватывают". Однако Ася Зино¬вьевна категорически отказалась уподобляться представителям "власти и закона".
Полученные от Зуевых деньги Плоткин, естественно, в кассу ресторана не вносит. Свободные деньги постоянно нужны, оправдывается он, получить то, что надо на базе, грузчики, транспорт - за все наличными. А начальству по команде... Однажды как-то вложил в один конверт девятьсот рублей вместо тысячи - на следующий день звонок: ты, брат, ошибся...
Зуевы, в свою очередь, оказывают Плоткиным мелкие услуги: Ася Зиновьевна помогает сыну Леничке по делам школьным, Любовь Афанасьевна всей родне по делам зубным. У Игоря отношение к Юлию Анисимовичу двойственное. Как мужчина, статный и жизнерадостный, неглупый и находчивый, с правильными чертами лица, приятным баритоном и обходительными манерами, ресторатор ему по-человечески симпатичен. Льстит ему доверительная уважительность влиятельного богача-воротилы. В то же время к чувству симпатии порой примешивалось ощущение брезгливости, гадливости знающего себе цену честного интеллигента к необразованному жуликоватому нуворишу-комбинатору. По отношению к Селеневичу-отцу он почему-то этой "ложки дегтя” не ощущал, может быть, из уважения к его прежним "идейным заблуждениям".
В биографии 43-летнего Плоткина вспышки "идейности" не просматривались. В молодости ученик парикмахера, потом плановик-практик в каком-то тресте и зять управляющего трестом. В армии оборотистый снабженец, не забывающий себя и угодный начальству, пригретый и обласканный в штабе армии на завершающем этапе войны и принятый там в партию по рекомендации члена военного совета. Характеристики, подписанные генералами, боевые награды (ордена Отечественной войны II степени и Красной звезды, медали), деньги и связи тестя обеспечили ему тепленькое местечко после демобилизации. Надо отдать должное Юлию Анисимовичу: при своем сомнительном образовании говорит и пишет он довольно грамотно и складно. Налет "местечковости" в нем отсутствует совершенно, а статью и манерой держаться он "тянет на профессора", пожа¬луй, даже больше, чем профессор Зуеев. Сложись иначе обстоятельства, он, вероятно, преуспел бы на поприще планирования, "оформил" экономическое образование и не подозревал бы в себе способностей снабженца и самоснаб¬женца-махинатора, - искал Игорь смягчающие вину обстоятельства.
Вообще, с позиций нынешнего своего видения мира и накопленного опыта, Игорь в последнее время стал значительно более терпимо, чем раньше относиться к, мягко говоря, не безукоризненным с точки зрения высокой морали торгово-финансовым операциям знакомых. Он как бы часть вины, причем большую, относил на счет пороков системы. Теперь в его представлении каждое отдельное прегрешение такого рода отдельного лица подходило под формулу: "в годину смуты и разврата не осудите, братья, брата". В свете этих новых философских воззрений он снисходительно, как на малолетних шалунишек, тайком от родителей покуривающих папиросы, взирал на чету Хрусталевых, прирабатывающих спекуляцией "шмотками", занимался с Наташей перед экзаменами, причем без отрыва от ее материнских и хозяйственных обязанностей, ходил за ней из комнаты в кухню, что-то объясняя на ходу, что-то подавая, разговаривая, что-то держал или ставил на место. Он обедал у них, играл с детьми, дарил погремушки, в общем, чувствовал себя в их семье непринужденно, уютно, даже вроде чуть-чуть ревновал расцветшую Наташу к рисующемуся перед ней Усыку.
Для себя, разумеется, Игорь начисто исключал подобного рода дея¬тельность, и не мог представить себе причин или обстоятельств, которые могли бы его заставить нечестно добывать пропитание. Попробовал было он вообразить себя “для смеха” на месте Плоткина, и получилось в самом деле очень смешно, еще "смешнее", чем у Голубок с козой. С базы в ресторан вдруг перестали поступать продукты. Директор мечется, требует, доказывает, взывает. На него все издевательски смотрят, обещают, заверяют, но что-то все время мешает выполнить обещание: то транспорт забарахлил, то грузчики куда-то запропастились, то товар выделили "не тот". Посетители беснуются, повара и официантки кивают на директора, начальство распекает, власти грозят. Наконец, объединенная банда подчиненных, начальников и подвыпивших завсегдатаев устраивают Зуеву "темную". Жаловаться бесполезно: везде он опять наталкивается на непробиваемую стену, ощетинившуюся издевательскими ухмылками и нахальными глазами. Каждая попытка заканчивается новыми синяками и шишками. В результате провокаций, наветов и лжесвидетельств с неугодным ди¬ректором расправляются: создают громкое дело, шельмуют в газете, снимают с работы, исключают из партии и препровождают в тюрьму. И ему остается только в утешение родным и близким подобно толстовской Катюше Масловой истошно выкрикнуть после вынесения несправедливого приговора: "Не виноват я..." Но голос его тонет в буре аплодисментов и одобрительного свиста представителей торгово-снабженческого воровского мира, их сановных покровителей и разного рода прислужников, включая милицию.
. - Да, директор "Люкса", - повторил Игорь вслух. - Я немножко в курсе. Твой начальник УРСа, конечно, подонок и жулик. Но виноват отнюдь не он один. Он ведь не в безвоздушном пространстве обитает. Он никогда б не позволил себе, если б не был уверен, что его прикроют те, чьи руки "его рука моет". В том-то и трагедия, что подонки и жулики смыкаются с теми, кто призван стоять на страже закона и порядка.
- Точно, - закивал головой Мелешко, - я тоже одного знал, директора макаронной фабрики... лично, правда, не знал... его сын учился в одном классе с моим двоюродным братом... ну, который сейчас в Москве на факультете журналистики. Мой брат хорошо учился, парень способный, трудолюби¬вый, читал много, пописывать стал чуть ли не со второго класса. А тот, сын макаронщика, учился плохо, папаше приходилось не раз из мили¬ции вызволять... куда такого после школы определить? Надумал в мореходку на перевоспитание. Туда поступить тоже блат нужен. Но и аттестат зрелости, и характеристика должны выглядеть прилично. Сначала макаронщик сам пробовал с завучем столковаться, потом с директором. Наверное, немалые тыщи предлагал. Те не согласились... или побоялись. После говорили, что было бы стыдно в глаза учителям глядеть. А если бы, не дай бог, дети узнали?.. Но их выз¬вали не то в горком партии, не то в гороно и заставили. Завучиха сама ат¬тестат заполняла и на машинке печатала характеристику, чтоб никого больше не впутывать. И при этом, говорят, плакала. Но все равно узнали...
- Кто-то из мудрецов сказал, что в отличие от воды, куда нельзя опуститься ниже отметки, определяемой законом Архимеда, в моральном болоте, чем человек ниже опускается, тем легче идет погружение и тем глубже и капитальней его затягивает. Это и к "макаронщикам" всякого рода относится, и к тем, "пред кем и суд, и правда - все молчи".
- И про отношение к маме могу сказать… Знал я одного… не важно, - Саша пренебрежительно махнул рукой. – Он перед моим отъездом сюда из тюрьмы вышел, два года отсидел… говорил, подрался в компании с сыном шишки какого-то, который к его девушке приставал, нанес ему незначительные телесные повреждения. А оказалось, он свою мать по пьянке покалечил, она ему денег на бутылку не дала…
- Что вы, мальчики, тут все секретничаете? - прервала Сашу Тамара Вальцева, остановившись рядом и положив папки, которые несла перед собой, на шкаф.
- Болтаем... так... о том, о сем... Вот сейчас говорили, что мелкие пес¬ки - коварная и опасная штука. Я в Каховке слушал лекцию профессора из Днепропетровска, - нашелся Игорь. - Он таких страхов нагнал. Засасывают, говорит, со страшной силой. В конце прошлого века, например, на глазах изумленной публики мол в одном из заграничных портов, состоящий из двух массивных каменных стен и грунтового слоя между ними, во время сильного шторма внезапно, в полном смысле слова сквозь землю провалился. Вот и строй после этого гидротехнические сооружения на мелких песках... Что происхо¬дит? Почему вдруг пропадает трение между пылеватыми песчинками? Одному аллаху ведомо. - Игорь красноречиво развел руками.
Тамара была явно разочарована, а глаза Саши свидетельствовали, что он понял и оценил аллегорию.
- Ну так что же надо делать? - спросил Мелешко, когда они, установив мебель на место, отправились за очередной вещью.
- В чем она, истина-то? - позволил себе Игорь переспросить тоном прокуратора Иудеи Понтия Пилата. - Очень трудный вопрос. Очень даже трудный, труднее не бывает. - Он выигрывал время, взвешивал, колебался и решил, что на сегодня откровений хватит.
- Ну, прежде всего, я думаю, мы, в частности, я, должны жить и вести себя так, чтобы иметь моральное право указывать другим, учить других. Это мне понятно. А вот как учить и чему учить?.. - Игорь беспомощно пожал плечами. - Одного личного примера мало. Уже пробовали. И ничего из этого не получилось, как из всякой утопии. Нужно что-то другое. Но что? То есть, я знаю, что именно. Нужно новое "Что делать?". Только кто его напишет? Не нашего с тобой ума это дело. Но жить так, чтобы тот, кто будет писать, мог нас с тобой поставить в пример - наш долг и обязанность. По Островскому, чтоб не стыдно было в старости.
- Хочешь, я дам тебе рекомендацию в партию? - предложил Мелешко, лаская напарника теплым преданным взглядом.
- Спасибо, буду очень рад и благодарен.
У входа на парадную мраморную лестницу Игоря окликнул Сотников.
- Поздравляю. Только что Казанцев согласился перевести вас на должность старшего инженера с окладом тысячу четыреста. Вы будете у нас самым моло¬дым старшим инженером. Дерзайте...
Мелешко при словах: "должность старшего инженера с окладом...", полоснув по лицу Игоря недобрым завистливым взглядом, тут же отвел глаза и как-то вроде съежился. От внимания Игоря это не ускользнуло. Мелешко, в свою очередь, приметил Игореву реакцию. Наступило молчание.
До этой секунды в душе Зуева звучали победные гимны. Напарника-увальня он зачислил в свои верные оруженосцы. "Путы культуры" на его руках и ногах казались Игорю стальными канатами. Но вот не выдержали, оказались гнилыми, лопнули при первом легком "натяжении". Как верить после этого рядом иду¬щему? Даже если он морской пехотинец. Даже если он с тобой откровенничает. Даже если он выглядит простецким и бесхитростным...
- Спасибо... Рады, как говориться, стараться.
- Служу советскому народу, старшине и помкомвзводу, - оскалился Мелешко. Сотников тоже уловил неловкость.
- Желаю успехов. О ваших новых обязанностях поговорим завтра, - поспешил он закруглиться. Они разошлись. Игорь и Саша спустились в вестибюль, прих¬ватили каждый по четыре стула и без остановок снесли их наверх, не проро¬нив ни слова. Зуев переваривал новость, примерялся к новому своему положе¬нию, вживался в него, радовался тому, что вышел победителем в неравной трудной борьбе, что доставит приятные минуты Милочке, родителям, теще и брату (реакцию каждого он себе очень четко представлял), старался предугадать мгновенную непроизвольную реакцию отдельных сослуживцев. Последнюю, однако, проверить не удалось. Сотников уже успел сообщить кому-то новость, и она в миг стала достоянием сектора. Эффект внезапности пропал. Когда Игорь с растопыренными руками с парой стульев в каждой неуклюже втиснулся в комнату, его встретили приветственными возгла¬сами, улыбками, поздравлениями и напутствиями.
- Спасибами не отделаетесь, - кокетливо ответила за всех Тамара Валъцева на лаконичную благодарность именинника. - Первую повышенную зарплату пола¬гается обмыть.
Игорь пообещал пригласить весь "подсектор" Сотникова в ресторан "Люкс". Это предложение было встречено шумным одобрением. Завершив сей парадный церемониал, Игорь вознамерился вернуться к сегодняшним обязанностям, поискал глазами напарника, но не обнаружил его. Это огорчило и обидело Зуева. “Эх, люди-людишки”, - покачал го¬ловой Игорь и тут же решил, будь что будет, прекратить всякие сношения с партгруппоргом, продемонстрировать презрение к завистнику, де¬монстративно не пригласить его в ресторан. Всех персонально пригласить, а его обойти. Потом сотрудники станут бередить раны, рассказывать ему и при нем вспоминать: "...какой обед нам подавали, каким вином нас угощали", как хорошо и весело прошел прием, как сам директор ресторана открыл бал, произнес хвалебную речь в адрес молодого соседа и в течение всего вечера сле¬дил, чтоб все шло наилучшим образом, какая у именинника очаровательная супруга... Пусть локти кусает...
Однако, оказалось, Мелешко ждал Игоря на лестничной клетке и, завидя его, двинулся, рассчитав так, чтобы спус¬каться по лестнице они начали вместе. Игорь мгновенно остыл, почувствовал жалость к бывшему морскому пехотинцу. Намерения его круто изменились.
- Случается иногда, что человеческие слабости, даже пороки, страсти, вожделения приносят пользу, - произнес Игорь, как бы про¬должая прерванную беседу, но с учетом инцидента с назначением. - Я вспом¬нил, один знакомый фронтовик рассказывал. Этот парень и сейчас внешне франтоватый, броский, любит пофорсить, одет всегда с иголочки, начищенный, наглаженный, пылинки с себя сдувает, носит велюровую шляпу бутылочного цвета. Но по натуре простой и добрый, в компании свойский и веселый. Отец его известный трубоклад, и сейчас еще работает. До войны был награжден орденом Ленина и очень этим гордился. Был не дурак выпить, на верхушке трубы выпивал из горлышка четушку водки. Но орден надевал только в трезвом состоянии. Все знали: раз с орденом - значит, как стеклышко. Одеваться тоже любил по моде. Сын в отца пошел. В армии своим правилам не изменял. На сапоги его какие-то особенные внимание обращали. Служил он связистом в звании старшего лейтенанта. Но однажды пришлось поучаствовать в бою. Пехота прошла вперед, немцев выкурила, но какой-то их маленький отрядик затерялся где-то в са¬дах-огородах. Идет себе франтоватый офицер связи по деревне и вдруг заме¬чает: фашист в него из окна целится. Выстрелили одновременно. И оба упали. Немцев быстро перебили, а своего в суматохе забыли. Только через час или больше один вспомнил, только не про офицера, его посчитали убитым, а про сапоги. И вернулся в ту деревню. Раненый к тому времени пришел в себя, но двигаться сам не мог. Заметив выражение разочарования на лице спасителя и предвидя длительное лечение в госпиталях, он начал с того, что подарил ему сапоги, а тот, радостный и довольный, принес офицера в часть.
- А я тоже вспомнил... Прислали к нам в часть одного парня. До того служил в конвойных войсках. Сопровождал эшелон пленных немцев в Караганду. Кто в дороге умирал, складывали в последнем вагоне, но не выбрасывали и не хоронили, потому что сдать по акту на месте надо было всех, живым или мертвым, а оформление похорон требовало времени, да и возиться неохота было. Солдатик тот мертвых обчищал, а у живых менял вещи на хлеб, табак и мыло. Сочли мародером и отправили на фронт... Паскудный был тип. До победы не дожил...
От последних слов Игоря покоробило. Что значит: не дожил? Свои прикон¬чили? Может, сам Мелешко? Возможно, тот того и стоил, даже наверное стоил, но... Игорь скосил глаз на руки напарника, как бы пытаясь отыскать на них следы крови мародера. Нет, - решил он, - такой специалист по "мокрым" де¬лам мне не напарник в чистом и благородном деле освобождения труда и обновления общества. И какие-то сомнительные связи в одесском уголовном мире выплыли. Может, он не из-за дяди в Харьков назначение выпросил, а просто вовремя смылся, как Веня Вольский в Каховку. - Игорь даже невольно отстранился от Саши, замедлил шаг, а потом и вовсе остановился, наклонился, подтянул вроде бы опустившиеся носки, перевязал вроде бы развязавшиеся шнурки на туфлях.
"А почему не напарник? - поинтересовался недремлющий внутренний страж. - Казнить паскуду - акт благородный и честный. Конечно, в нормально функ¬ционирующем обществе в мирное время самосуд не должен иметь место. Но в особых условиях... А, впрочем, это пока ведь только твоя догадка. Может, сам под немецкую пулю или мину попал, а может, свои кокнули, но не Мелеш¬ко. И насчет причастности Саши к каким-то неблаговидным делам – это тоже твои домыслы. Просто у него жизненный опыт больше, чем у тебя. И вообще, новой революции, как и всем прочим, наверняка придется себя защищать. Тут с твоим чистоплюйством и ханжеством далеко не уедешь".
"Пожалуй, - согласился Игорь. - Мелешко простодушен, не коварен, честен и исполнителен. Если завистлив, так откровенно. Способен к покаянию. Такой участник борьбы надежен, на него можно положиться, поручить ему ответственное задание. Он уж если уверует, не подведет".
Беспокойные извилинки в черепной коробке Зуева пришли было в движение, "буравчик" нащупал новый неразработанный пласт человеческой породы. Но он почувствовал, что новая "проходка" ему уже не под силу. И физическая усталость дала о себе знать, и острота восприятия не та.
- Что-то я устал сегодня, - признался он, догнав замедлившего движение Сашу.
- А ты бери только по два стула, - участливо откликнулся Мелешко.
"Ну уж нет! Чтоб дать кому-то повод сострить насчет того, что не успел узнать о продвижении по службе, как уже счел возможным дать себе послабление? Не дождутся! Если б мог, взял бы шесть. Впрочем, шесть тоже не нужно, иначе руководитель группы должен брать по восемь, а начальник сектора - десять. Четыре - в самый раз".
"Ну вот, напросился на сочувствие, распустил нюни. Кто тянул за язык? Нужна мне жалость откровенного завистника?" - корил он себя, неприязненно косясь на свидетеля своей слабости. Саша ведь должен был по идее измотаться больше, потому что всегда двигался с мебелью так, что на него приходилась большая часть нагрузки.
"А зачем так брал? Точнее, почему я допускал? Нехорошо! Надо было поровну: один раз он, следующий раз я".
- Я тоже малость пристал. Мы с тобой сегодня заслужили отдых. Может, сходим по стаканчику винца выпьем? Тут на Пушкинской улице возле Театральной площади новый ганделык появился, я пару раз уже бывал, - предложил "трубку мира" Мелешко. - Я угощаю...
- Угощаю я, - безапелляционно возразил Игорь. - Только, наверное, дотянем уж до конца работы...
- Лады, - согласился Саша.
Они степенно развернулись и рядышком, в молчаливом единении, вразвалочку двинулись к своим рабочим местам.











ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Игорь в задумчивости неспешно шагал по площади Тевелева. Сегодня пред¬стояло закрывать наряды и он прикидывал, как бы побыстрее и полегче управиться с этим не очень приятным делом. По сторонам он не оглядывался, и когда незнакомые прохладные руки обвили сзади его голову и ладони зак¬рыли глаза, от неожиданности вздрогнул и остановился. Потом, как слепой, ощупал пальцы, рукава, прислушался к дыханию над ухом. Никаких ассоциаций не возникло.
- Не знаю, не догадываюсь, - признался он, пожимая плечами.
Ладони разжались. Игорь повернулся и вскрикнул от радости и удивления: перед ним стоял Миша Копельман.
"Не только не поправился, но еще больше усох, - отметил про себя Зуев, - и не возмужал, а как-то осунулся. Видать, ему хорошо плохо, как он любил говорить, скорее всего, в личном плане. Наверное, Лариса отвергла".
- Ну, рассказывай, когда приехал и надолго ли, где оста¬новился? - перешел Игорь к делу после нескольких нечленораздельных возг¬ласов, похлопываний и крепкого рукопожатия. - Сообщил бы, что едешь - встретили б честь по чести.
Он глянул на часы. До начала работы оставалось еще двенадцать минут. Друзья отошли к бордюру, чтобы не мешать прохожим.
- Чтоб меня встречали, я не привык. Не та персона. Добрался своим ходом благополучно. Остановился у Липкиндов. Марик заранее списался. Тебе, меж¬ду прочим, большой привет...
- Спасибо. Как они там?
- В общем нормально. Даже совсем неплохо. Отец Инны важная шишка, заместитель председателя Облисполкома, ты же знаешь. Туз-барин. Марик рассказывал, как он с тестем за компанию летел самолетом в командировку в Москву. Николай Петрович сказал: заходи ко мне на работу с вещами, подвезу в аэропорт. Зашел, рассчитав примерно время, чтоб прибыть за час до посадки. Ждет. Уже до вылета полчаса осталось, Марик волноваться стал, что билет пропадет, а тот и в ус не дует: по телефону разговаривает, бумаги какие-то подписывает. Выехали за двадцать минут до срока. Мчались с сиреной со скоростью километров сто, если не больше. Милиционеры на перекрестках освобождали путь и отдавали честь. Въехали прямо на летное по¬ле уже после окончания посадки пассажиров. Только их ждали... Марик тогда в “Теплоэлектропроекте” работал. Сидел на ставке инженера, на сдельщину переходить не хотел. По профсоюзной линии преуспевал. Собирался было в РИСИ переходить ассистентом, у них лепший друг кафедрой заведует, но там Инна работает, двоим супругам нельзя... семейственность. Теперь вроде как в бегах.
- Он же, мне Фима Вайнер говорил, в наше отделение ТЭПа переводиться собирался, чтоб не портить карьеру тестю. Я ему уже квартиру насмотрел. У мамы Гали Дьяченко. – Игорь сделал паузу, но Миша глазами показал, что объяснять не надо. – Там не то, что комната отдельная, а почти целый дом. Мария Гавриловна одна осталась, иногда в Ленинград наезжает, а когда здесь, в случае чего могла бы по хозяйству помочь и за ребенком их присмотреть. Я с ней договорился. И ей веселее, и деньги... вообще, она не нуждается, но все-таки... дорого не взяла бы, но это я до приезда Марика не уточнял.
- Переиграли. На полпути между Ростовом и Харьковом есть город Амвросиевка, “цементная столица Украины”. Дядя Инны по маме там директор цементного завода. А проектирует цементные заводы там Харьковский “Южгипроцемент”. Так вот Марик теперь является представителем этого института при том заводе. В ранге старшего инженера. Сам себе хозяин. Живет у родственников на всем готовом. К маме сюда регулярно в командировки ездит. А Инна каждые две недели к нему на два-три дня наведывается с сыном. Сам Марик в Ростове ни разу не появлялся...
– И у меня сын, - вырвалось у Игоря. - Сегодня как раз месяц исполняется. Надеюсь, вечером заглянешь. А у Виталия Хрусталева сразу два сына. На праздники будет торжественно отмечать первую пятилетку счастливой супружеской жизни. Если будешь еще здесь, сходим.
- Спасибо... Поздравляю... - голос Миши дрогнул, он замолчал и отвернулся.
- Что-нибудь случилось? - участливо и требовательно спросил Игорь.
- Лариска Барсукова погибла...
- Где? Как? Когда?
- В августе. Разбилась на автомобиле... собственном "Москвиче", вместе с Люсиком... купили на погибель свою... а радовались, как дети. Лара все ходила вокруг, поглаживала, терла, чистила без конца, наряжала... коврики там всякие, чехлы, занавесочки, игрушечки. Пара, конечно, была, скажу тебе... смотрелась и сама по себе, а с машиной... Куда там всяким артистам. Все заглядывались. Лариска тоже водить научилась, курсы закончила. В тот день на Дон купаться поехали, а на обратном пути в пожарную машину вреза¬лись. Та, как установила милиция, поворачивала на большой скорости. Води¬тель говорит, что сигналил и показывал поворот. Кто знает? Свидетелей не осталось. Признали виновными погибших, пожарного не наказали даже. Кожухов тоже особенно не вмешивался. А для чего, собственно? Мертвых не воскресишь. Может, они и вправду виноваты, может, поссорились в дороге... это у них бы¬вало. Следов опьянения при вскрытии не обнаружили. Накануне я у них был, тоже не выпивали. Ну, да теперь что гадать?..
- У них, кажется, ребенок...
- Дочка, Ирочка. Скоро три годика. Чудная девочка. - Миша сделал паузу и выдохнул: - Теперь это будет моя дочка. Я ее удочерю. Уже со всеми договорился. После праздников оформим. Бу¬дет мне вечно напоминать... - Глаза Миши увлажнились и он снова отвернулся, а Игорь опустил очи.
- Хочу увезти ее подальше от "добрых людей"... Как ты думаешь, в Каховке можно устроиться? Так, чтоб с комнатой... ну, пусть не сразу, в вашей группе рабочего проектирования... у меня кое-какой опыт набрался.
- Попробуем... Постараемся. Что-нибудь сообразим. Пошли! Игорь решительно двинулся, увлекая за собой приятеля.
От Горелова Зуев вышел удрученный и подавленный. С первого захода зару¬читься согласием и активной поддержкой начальника сектора не удалось. И основную вину за неудачу он не без основания относил на свой счет. Во-пер¬вых, он явился явно не вовремя. Движимый состраданием и нетерпением помочь Копельману, он не обратил внимания на настроение начальника, а тому, чем-то очень озабоченному и расстроенному, было не до ходатайств раннего визи¬тера. Во-вторых, разговор сразу пошел "не в ту степь". Вместо краткого изложения сути просьбы, деловой характеристики и ручательства, которые в устах Зуева, возможно, возымели бы на Горелова соответствующее действие, он стал невнятно, сбивчиво и невразумитель¬но излагать нервно ерзавшему на своем стуле начальству печальную историю "любви втроем", пытаясь из Горелова выжать слезу.
- Извините, - прервал начальник излияния Зуева, - у меня срочное задание директора.
- Но... - пытался ходатай еще что-то возразить, но Горелов уткнулся в бумаги, давая понять, что аудиенция окончена. Игорь встал и понуро удалился.
"Вот черт, - сокрушался он уже за дверью. - Поспешишь, говорят, лю¬дей насмешишь. Я пошел без подготовки. Даже не узнал чем конкретно Копельман занимался на Волго-Доне, какую должность занимал, сколько получал. Глупо, конечно. Немножко, правда, тут Мишутка виноват, сегодня что-то всю ночь капризничал, дергался, выбивал ручонкой в зашитом рукавчике соску изо рта, заходился плачем. Вчера вечером до купания вроде было все в порядке, в корыте мальчик как всегда лежал умиротворенный, раскрывал в подобии улыбки беззубый рот, после купели лениво пососал грудь и уснул, примерно с часу ночи до шести утра практически не спал, а потом опять уснул, раскинув ручонки в позе милиционера-регулировщика, разрешающего проезд. Бессонная ночь, разумеется, сказалась, чувствовал я себя с утра усталым и разбитым. Это, пожалуй, наиболее тяжелая ночь за три недели после выписки из роддома. И вот вышел конфуз. Ну что ж, будет наука. А пока предстоит исправить испорченное, что, как известно, всегда труднее, чем делать заново. С чего начать новый заход? Что сказать Мише, ожидающему меня на рабочем месте, надеющемуся на меня?” После некоторых колебаний Игорь принял решение пока не огорчать несчастного приятеля. Авось еще как-нибудь образуется.
- Начальник очень занят. У него срочное задание директора. Дело, видимо, какого-то неприятного свойства, потому, что он очень расстроен. Подожди немного, - доложил он Копельману, вставшему было ему навстречу в нетерпеливом порыве. - Кстати, я не выяснил, чем ты там конкретно занимался, если бы Горелов поинтересовался, было бы неудобно.
- Сначала я участвовал в проектировании и авторском надзоре за строительством бетоновозной эстакады...
- О! Это как раз то, что надо! Чудесно! - возликовал Зуев. У нас тоже такая скоро будет проектироваться. Наверное, статические расчеты и конструирование поручат нашему сектору, поскольку тот металл ее нижней части, который навечно останется в бетоне основных сооружений, будет учтен в расчете плотины и здания ГЭС, как арматура. По зданию ГЭС, скорее всего, придется мне заниматься этими расчетами. Но закоперщиком, компоновщиком, генеральным проектировщиком, так сказать, является Фима Вайнер. Задание на проектирование мы будем получать от него. Давай подойдем к нему. Совсем не вредно будет, если он подтвердит, что инженер, знакомый с проектированием бетоновозной эстакады, нам не помешает. - Игорь даже потянул Мишу за рукав, приглашая следовать за ним и прикидывая возможности устройства Копельмана, минуя Горелова.
– Ладно, - согласился Миша, - только про Ирочку ему не говори.
Игорь развел руками и пожал плечами: мол, какой разговор, тоже мне, на¬шел трепача...
- А, между прочим, бабушки и дедушки, что, легко согласятся отдать внуч¬ку? - Игорь на миг запнулся, ибо на язык навернулась концовка: "чужому мужчине", и, лихорадочно пошарив в черепной коробке, подыскал замену: "...неустроенному мужчине"?
- Бабушка там только одна - Люсика мама. Она невестку терпеть не могла и перенесла свою нелюбовь и на внучку. У нее еще сын есть, старший, и внук-школьник. Те любимые, и к невестке той терпимо относится. А здесь...
Даже на похоронах двух слов с отцом Лариски не проговорила, вообще, много о себе воображает, молодится, следит за собой. Ей уже за шестьдесят. В молодости, конечно, интересная была, ничего не скажешь, и сейчас еще выг¬лядит ничего, погулять была не дура, муж под каблучком, надрывался, чтоб ей красивую жизнь дать, пока богу душу отдал. Люсик в нее... Имея такую жену красавицу, как Лариска, изменял ей направо и налево, хотя относился к ней хорошо и в дочке души не чаял. Но ему все можно, вольный казак... Бабка, когда Лариску судила, про себя и про сына не вспоминала. А отец Лариски в прошлом году один остался. Мать больная лежала, с сердцем. Ироч¬ка куда-то полезла, Анна Владимировна подхватилась с кровати за ней, упа¬ла, захрипела, и все... Отец тоже не теряется, наверное, скоро женится. Кто о сиротке побеспокоится? А ко мне она льнет... Конечно, для виду пококетничали. Может, рассчитывали, что Алик, брат Люсика удочерит. Он сразу даже вроде бы и предложил, а потом в кусты, наверное, жена воспротивилась. Что, в детский дом отдавать? Ну уж нет! Справимся как-нибудь. Но на всякий пожарный случай увезти ее подальше от Ростова не мешает. Вот договорюсь, съезжу документы оформлю... ну, туда-сюда месяц-два, и тю-тю...
- Оформление что-то должно стоить? Кому-то дать нужно?
- Ну, не без того... - замялся Миша.
- Так тебе наверное деньги нужны будут? - предположил Игорь. Миша скромно потупил глаза.
- Сколько?
- Ну, мне неудобно...
- Тысяч пять хватит на первый случай?
Миша радостно и растерянно заулыбался.
- Сегодня после работы сразу зайдем к нам. День рождения сына в семейном кругу отметим и сразу с родителями договоримся. Мы пока такими свободными капиталами не располагаем.
- Но я не знаю...
- Отдашь, когда сможешь. Через год, два, три... Не беспокойся, не последнее отбираешь. Будут, как в сберкассе, только что без процентов.
- Ну, большое спасибо. Конечно, на устройство не мешает запас иметь, комнату снять придется, кому-то за ребенком присматривать, то-се... А как сына назвали? - спохватился Миша. Чувствовалось, что настроение его круто взмыло вверх.
- Твой тезка... Я хотел Владимиром Игоревичем, но назвали в честь деда, отца Милы. Говорят, стоящий был мужик.
- А на кого похож?
- Пока не поймешь, - усмехнулся Игорь, - белесый, лысый. Сейчас уже хоть просто на человечка становится похож. А первый раз глянул: розовенький сморщенный комочек... - Он не стал продолжать, боясь не только Копельману, но и себе самому признаться, что жаркие отцовские чувства в нем пока не пробудились.
Последние недели перед родами жены он постоянно пребывал в состоянии напряженного тревожного ожидания, был переполнен вниманием, со¬страданием, чуткостью к будущей матери. Первые недели отцовства фей¬ерверком промелькнули в торжественно-праздничной суете. Поздравления, тос¬ты, радостные хлопоты по экипировке малыша, посещения роддома, переговоры через окно, записочки от Милы, с каждым разом все более теплые и остроум¬ные, впечатления родителей, которых пару раз поочередно пропускали в па¬лату во время кормления, ставшая легендой реплика роженицы пожилому врачу, проводившему занятия по обезболиванию родов (в ответ на его уговоры не концентрировать внимание на болевых ощущениях, а мобилизоваться и действо¬вать, как учили, Мила в сердцах простонала: "сами бы попробовали..."), облегчение от сознания, что все обошлось благополучно, и гордость тем, что зуевская традиция производить на свет наследников не нарушена - во всех этих заботах и движениях души ребенок, сын фигурировал как-то опосредство¬ванно, как некая обобщенная, отвлеченная, почти абстрактная субстанция. Это отчуждение имело место даже тогда, когда отец прогнозировал, фантази¬руя на много лет вперед этапы и вехи жизни чада. Глядя на родимую кровин¬ку, Игорь часто ловил себя на том, что испытывает не трепет сердечный и даже не швейцеровское благоговение перед жизнью, а своеобразное изумление: вот, мол, как удивительно устроено в нашем мире, ничего не было, и вдруг возникло живое существо, младенец. Из чего? Из удовольствия, наслаждения, страсти?.. Что-то невидимое, неосязаемое пошло в рост и превратилось в особь, уже наделенную определенной наследственностью.
Эти нечеткие размышления трансформировались затем в различные построения философского свойс¬тва, навеянные тревогами Аси Зиновьевны по поводу пристального, пристрастного внимания, проявляемого чиновными ревнителями материалистической диалектики к ней лично и к ее предмету, которые сейчас вновь всплыли и отвлекли Игоря от основной темы. Мелкие, тихие, но колючие "обезьяньи процессы" вспыхивают то тут, то там постоянно, и обвиняемые часто лишаются работы. А для того, чтобы в глазах новой "инквизиции" переметнуться из лагеря передового советского творческого дарвинизма в лагерь его заклятых врагов, достаточно иногда одного неосторожного слова. Кто-то из довольно видных даже в масштабе страны биологов брякнул, что перенаселенность не является основным фактором ес¬тественного отбора, вместо того, чтобы категорически заявить, что она, эта самая перенаселенность, вообще никакого влияния на естественный отбор не оказывает, - и приобрел клеймо носителя и распространителя мальтузи¬анских ошибок Дарвина. Другому прилепили ярлык сторонника антинаучной дарвиновской теории дивергенции из-за недостаточно категоричного и недос¬таточно последовательного, с точки зрения "истинных мичуринцев", отстаива¬ния тезиса академика Лысенко, согласно которому никаких промежуточных разновидностей, ступенек превращения одного вида в другой никогда не бы¬ло, нет и быть не может. Третий плавал в объяснении "механизма" порож¬дения индивидуумами одного растительного вида других, близких видов, теории видообразования, как зарождения в недрах старого некоего нового каче¬ства, противоречащего этому старому, например, в теле пшеницы зачатков ржаного тела. Четвертый поплатился должностью за утверждение, будто обмен веществ – главное свойство, отличающее живое от неживого, в противовес Энгельсу, считавшему, оказывается, что об¬мен веществ свойствен и неживым телам. Пятый "скатился в болото вирховианства", поведав ученикам, что всякий многоклеточный организм развивается из одной клетки. И так далее, и тому подобное... Силу сотрясения воздуха, так сказать, напряженность звукового поля при критике учителем на уроке лженаучной реакционной хромосомной теории вейсманизма-морганизма, тоже учитывают. Чтоб никакой уступки классовому врагу даже в тоне не усмат¬ривалось.
Игорь обычно в разговорах старших на эти темы активного участия не при¬нимал, только посмеивался про себя да мотал на ус. А в часы ночных бдений, стирки и вываривания пеленок и прочих занятий, связанных с обслуживанием малыша и не требующих больших затрат умственной энергии, часто возвращался к ним, анализировал, подвергал все сомнению, пытаясь, по сво¬ему обыкновению, в поисках ответов на трудные вопросы докопаться до кор¬ней. Особенно он акцентировал свое внимание на вопросах народонаселения.
Школьникам полагалось объяснять, что теория Дарвина не была до конца последовательно материалистической, что великий натуралист в силу ограничен¬ности знаний той эпохи, а также классовой ограниченности собственного мировоззрения, попал под влияние человеконенавистнических идей мальтузианст¬ва и Гоббса ("война всех против всех"). Отсюда проистекает главный ошибоч¬ный тезис Дарвина, будто в природе возникает зародышей значительно больше, чем имеется условий для их жизни, что приводит к внутривидовому перенасе¬лению, внутривидовой борьбе, дивергенции и образованию новых видов. Этого не может быть, потому, что этого не может быть никогда. Мальтуса крыли на чем свет стоит все прогрессивные материалисты и гуманисты. Маркс называл его бесстыдным защитником врагов трудящихся. В Малой Советской Энциклопе¬дии, из которой Игорь почерпнул массу разнообразных интересных сведений, сказано, что учение Мальтуса зародилось в эпоху черной реакции против Французской революции. В одном из литературных журналов в прошлом году был помещен стихотворный памфлет сатириков Дыховичного и Слободского под наз¬ванием "Откровения людоеда" - отклик на книгу американского ученого, про¬поведующего мальтузианские идеи. Реализация мероприятий по сокращению численности населения, считает американский мракобес, была бы самым луч¬шим вкладом в дело всеобщего мира и процветания. С этой целью он рекомен¬дует широко пользоваться противозачаточными средствами, стимулировать стерилизацию, поощрять, по примеру древней Греции, проституцию и детоубийство, а в Китае, для блага всего человечества, "организовать" голод. Сатирики гневно и хлестко бичуют наймитов империалистов и поджигателей войны, сожалеют, что родители "каннибала с ученым званием" не воспользова¬лись в свое время рекомендациями сына.
Игорю, однако, такое простое отмахивание от проблемы представлялось недостаточно серьезным и обоснованным. По его дилетантскому мнению, тревога Мальтуса, Дарвина и их последователей не беспредметна. Разумеется, крайние меры, дикие человеконенавистнические приемы омерзительны и недопустимы, но планомерное регулирование роста народонаселения, разумное научно обоснованное ограничение во имя предотвращения самоуничтожения и сохранения земной цивилизации вряд ли так уж неправомерно. Кстати сказать, в Китае кампания за сокращение рождаемости уже ведется. Шабельников сам видел соответствующие кинофильмы, присутствовал на лекциях. Китайский коллега в частном разговоре порицал индусов, "размножающихся с безответственностью кроликов".
Игорь вполне солидарен с этим китайским гидротехником. Действительно, в середине ХVIII века на земле проживало 750 миллионов человек, в конце ХIХ века - полтора миллиарда, то есть дополнительные 750 миллионов наплодились за полтора века. Следующее увеличение численности землян на 750 или даже больше миллионов произошло уже за полувековой срок. И это за годы, когда планета пережила две мировые войны и десятки местных. И это притом, что сорок процентов индийских детей умирает, не достигнув пятилетнего возраста, а две трети населения Латинской Америки голодает. Что же будет, если борьба за мир увенчается успехом, если освобождающиеся от колониального гнета государства справятся с голодом, а успехи медицины сохранят жизнь миллионам детей и взрослых? Не выйдем ли мы в таком случае на "мальтусовский темп", то есть на удвоение населения через каждые четверть века? Конечно, нашей стране перенаселение по-видимому в течение ближайших столетий не угрожает. С нашими просторами и ресурсами те 9,5 миллиона чистого прироста советских граждан за последние три года (такую цифру привел Маленков в отчетном докладе Х1Х съезду партии) - капля в море. Особенно, если хоть мало-мало навести порядок в своем хозяйстве.
Порядок... Это слово имеет для Игоря смысл почти магический. Безусловно, не войны, не эпидемии и не голод должны регулировать численность наших собратьев. Зуев мечтает о мировом правопорядке, при котором каждой супружеской паре в зависимости от физического, умственного, нравственного состояния, потребностей и возможностей страны будет устанавливаться "лимит" на детей. А налоги или штрафы будут взиматься не за бездетность, а за превышение нормы. "План" на потомков, разумеется, будет формироваться на строго научной основе, по данным различных умных приборов. Соответствующие ка¬бинеты представлялись ему похожими на пульт управления гидростанции. А ведь еще надо учитывать, что по мере внедрения механизации и автоматиза¬ции производственных процессов нужда в рабочей силе будет уменьшаться...
Молодой отец вглядывался в личико крошки пытливым внимательным взглядом исследователя.
- Кричит по ночам? - поинтересовался Копельман.
- Случается.
- Когда Ирочке было полгодика или чуть побольше, ей сделали, как положено, прививку. Температура поднялась. Может, болело или чесалось. В об¬щем, девочка всю ночь прокричала. Лариска ходила с ней на руках взад-впе¬ред, качала, танцевала, пела. А Люсик как ни в чем не бывало дрыхнет себе, сладко посапывает. Зло ее взяло и она мужа со всей силы ногой в живот... - Глаза Миши весело заискрились. Похоже было, что это воспоминание, а, мо¬жет быть, и еще что-то с ним связанное, ему приятно. Он вообще как-то сра¬зу приободрился, подтянулся, стал спокойнее и увереннее. Это дало Игорю основание предположить, что добывание денег на обзаведение было одной из главных целей его приезда, и то, что ему вот так легко, без усилий и даже высказанной вслух просьбы удалось заполучить солидный заем, взбодрило и окрылило его. Пока Игорь соображал, как лучше, потактичнее представить Вайнеру ситуацию, перед ним внезапно выросла фигура Казанцева. Директор приоста¬новился и вопросительно покосился сперва на Копелъмана, потом на Зуева.
- Мой институтский товарищ, - представил начальству Игорь чужака. - Три года отработал на Волго-Доне. Имеет опыт проектирования, в частности, бетоновозной эстакады. Теперь я агитирую его применить этот опыт на Каховке. Он вроде не возражает, если, конечно, вы не против. Сейчас он в отпуске. Приехал ко мне в гости. В Харькове ему жить негде, а случилось так, что он остался один с трехлетней девочкой на руках. Его бы в нашу Каховскую группу...
Казанцев откровенно оценивающе оглядел тощую фигуру претендента, полос¬нул острым взглядом по лицу рекомендующего, глянул на часы и уже на ходу бросил:
- Ладно, заходите минут через двадцать.
Игорь, проводив глазами начальство, нацелил победный взгляд на приятеля: вот, мол, учись, как надо дела делать и разговаривать с руководством. От¬ныне он не сомневался в положительном решении директора и, естественно, львиную долю успеха относил за счет собственного веса и влияния.
- Ну что, сходим на двадцать минут к Фиме? - предложил он. - Надобности в его помощи большой нет, но не торчать же тут на "пятачке". Или ко мне поднимемся? Директор возвращаться будет, не надо зря глаза мозолить...
Миша жестом дал понять, что ему все равно, и Игорь повел его к Вайнеру. Нанести визит однокашнику не в качестве просителей, а отдавая дань вежли¬вости, представлялось ему вполне уместным и небесполезным "на всякий по¬жарный случай".
- У нас пока только пятнадцать минут, - предупредил с ходу Игорь, сразу взяв в свои руки инициативу, лаконично изложил суть де¬ла, разумеется, не касаясь личного аспекта, и предложил:
- Для начала расскажи, пожалуйста, коротко, что нового в нашей группе и на стройке, что по-твоему нам сможет пригодиться при разговоре с Казанцевым, а потом все обговорим подробнее.
- Руководство “Днепростроя” требует, чтоб рабочее проектирование основных сооружений велось, главным образом, в Каховке, под его неусыпным глазом, во взаимосвязи с технологией выполнения работ, ка¬кая на месте складывается, имеющейся техникой и так далее. По опыту восстановления Днепрогэса они убедились, что это лучше, чем по каждому поводу вести переписку или без конца на месте переделывать чертежи и плодить неувязки. Тогда в связи со сложностью работ по восстановлению с учетом фактического состояния сооружений после расчистки правительство разрешило организовать в Запорожье специальное отделение института, численностью человек семьдесят, куда нахватали специалистов из других отделений. Собственно, в преимуществе проектирования непосредственно на объекте убедились еще раньше, во время войны. Но тогда проектировщиков, волею судеб выбитых с насиженных мест, легко было перебрасывать и собирать в нужных точках. Да и военное положение обязывало. Теперь же они опять осели. Теперь труднее. Но в “Днепрострое” народ настырный. Шлюз уже сейчас там це¬ликом проектируется. А хотят, чтоб и основные узлы ГЭС. Так что всем нам придется позагорать на Днепре. А чем больше толковых людей будет постоянно работать в группе рабочего проек¬тирования, тем меньше надо будет гнать отсюда. Так что, по-моему, тут за¬интересованность обоюдная. Казанцев, думаю, противиться не должен. Разве что вожжа под хвост попадет, но это уже от вас зависит. С жильем, конечно трудновато, чтоб не сказать - почти беспросветно. Общежития перенаселены, вместе с одинокими живут семейные. За 51-й год “Гражданстрой” задолжал шесть тысяч квадратных метров жилья. Но постепенно... Полтора года назад заложили первый фундамент первого дома первого квартала. А теперь уже в двадцатом квартале двухэтажные сборные дома сдаются. При определенной настойчивости и оперативности... в общем, можно ждать пару лет, а может случиться, и за нес¬колько месяцев образуется. Начальник группы... ну, ты ж его знаешь, этим делом заниматься не любит, да и не очень умеет. Он больше насчет рыбалки и разговоров на общие темы, хотя отношения у него с начальством неплохие. Надо будет и на него жать, и самому не зевать...
Игорь почувствовал себя несколько неуютно. Фима как бы снял его с пьедестала, сбил спесь, причем сделал это, как он вынужден был объективно признать, умно и тонко.
- Ну, а что там нового вообще? - быстро переменил тему Игорь, поглядывая то и дело на часы.
- Да как сказать... - Вайнер с помощью рук и плеч показал, что на такой вопрос ответить крайне затруднительно. - Вы же знаете, что при обсуждении проекта директив пятилетнего плана строители обязались пустить ГЭС на год раньше намеченно¬го срока. Слово - не воробей... Теперь надо выполнять. К концу го¬да нужно подготовить весь основной котлован под укладку бетона. Кое-что, правда, уже успели сделать, - Вайнер хитро улыбнулся, - построена подъезд¬ная железная дорога длиной больше ста пятидесяти километров и линия элек¬тропередач примерно такой же протяженности, при этом сооружено сорок че¬тыре моста, восемь пассажирских вокзалов, подстанции и так далее. Я, меж¬ду прочим, случайно присутствовал на митинге в честь открытия дороги. Это было десятого февраля. И надо сказать, красочное было зрелище. Погода сто¬яла прескверная, мелкий холодный дождь шел беспре¬рывно, но народу собралось тысячи три, если не больше. Специально триумфальную арку соорудили, хвойными ветками украсили. Ровно в двенадцать часов дня разукрашенный паровоз с вагонами, платформами, цистернами и мощ¬ным железнодорожным краном под музыку прошел через арку на строительную площадку... - Фима глянул на гостя, убедился, что тот слушает с интересом, и продолжал:
- А подсобных и вспомогательных предприятий понастроили - глаза разбега¬ются. Тут тебе и причалы, и склады, базы автомобильная и машинопрокатная, лесохозяйство, сортировочная станция, ремонтно-механический завод. Это ж потом после пуска станции все останется. Мощный промышленный узел. Одни карьеры чего стоят... Это целое сложное хозяйство со многими экскаваторами, бурильными машинами, железнодорожными думпкарами, автопарком, дробильным оборудованием. При Запорожском карьере даже свой жи¬лой поселок построили, между прочим, под руководством нашего Генки Хромца. Его туда вроде как сослали. Проштрафился он: ввязался в пьяную драку на танцплощадке. Но справился неплохо. Оправдал... Оценили и простили. За одного битого, как известно, двух небитых дают... Мог бы вернуться, но теперь сам не хочет. Опыта набрался. Может, на этом карьере карьеру сделает... - Фима широко улыбнулся собственному каламбуру.
Игорь прекрасно помнит этого участника “десятки молодцов” Селеневича, в поте лица своего разгружавшего не лес для харьковских строителей, а тяжеленные тюки с награбленным бывшим начальником военного госпиталя у родного государства добром. И ему представлялось глубоко символичным, что бывший грузчик успешно командует на одной великой стройке, а бывший командир-хапуга отбывает срок на другой великой стройке - Сталинградской ГЭС. Игорь зримо представил себе Геннадия как на строительной, так и на танцевальной площадке и был рад тому, что и он держит марку выпустившего его вуза.
- “Пожирать” огромную массу заполнителей будет строящийся центральный бетонный завод с механизированным складом заполнителей, силосами для цемента, арма¬турным двором... всего не перечислишь. А проблема водопонижения... Это, можно сказать, уникальные по сложности и трудоемкости работы, которых практика гидротехнического строительства в таких масштабах до сих пор не знала. Открытый водоотлив здесь применить нельзя, так как откосы и дно котлованов сложены песками, склонными к оплыванию. Когда начали откачи¬вать воду из котлована шлюза плавучими насосными станциями, откосы тут же поползли. Пришлось перейти на иглофильтры, а потом на артезианские колодцы с мощными насосами. Сначала сделали опытный участок. Получилось хорошо, это я тоже видел лично... Кстати, в поселке открыли новый стадион, я уже побывал там на футбольном матче между коман¬дами Новой Каховки и Полтавы. Пять тысяч зрителей болели не хуже, чем в Харькове. Каховчане разделали полтавчан, как шведа под Полтавой. Гол за¬били уже на первой минуте, а вообще выиграли три :ноль. Я вообще-то не сильный болельщик, чтобы не сказать, что был на матче третий или четвертый раз в жизни, но заразился, вместе со всеми вскакивал с места и что-то орал...
- А при мне... я тоже не болельщик, в газете “Всенародная стройка” случайно прочитал, что каховская “Энергия” проиграла Херсонскому “Спартаку” со счетом 6:1, - с вызовом прервал Игорь разошедшегося Фиму. И тут же, устыдившись, отключился, совершив молниеносный марш-бросок внутрь себя. Из хранилищ памяти выплыла картинка далекого детства. Когда Игорю было девять лет, Зуевы отдыхали летом в городе Бердянске на Азовском море. Играя с детьми около дома, он услышал от проходящих мимо мужчин новость: команда Бердянска выиграла у кого-то (у кого - мальчик так и не поинтересовался) со счетом 2:0. Игорь бросился в дом и с порога закричал: “Па, два - ноль в пользу Бердянска”. Эта фраза стала крылатой в семье.
Игорь до сих пор не задумывался над истоками и зигзагами футбольного патриотизма. Теперь этот феномен неожиданно попал в поле его внутреннего зрения и вызвал очередное “озарение”.
“Вся наша жизнь, как я уже не раз отмечал - непрерывная борьба, состязание с кем-то во имя чего-то. Борьба как в одиночку, так и “стенка на стенку”. Вот сейчас я соревнуюсь с Фимой за возможность лучше, значительнее выглядеть перед Мишей, то есть на почве ревности. Но если вдуматься - зачем? Разве Миша нас не знает? И разве от этого что-нибудь зависит? Но такова человеческая натура, - вздохнул Игорь. - Христианская доктрина: “возлюби ближнего, как самого себя” на практике не работает. И мне, как представителю своего вида млекопитающих, ничто человеческое не чуждо: и зависть, и ревность, и агрессивность. Я, как и подавляющее большинство моих собратьев, эгоист. Но у меня есть и “противоядие”: разум, здравый смысл, склонность к самоанализу и самокритике, способность к покаянию и состраданию. И есть сила воли, чтобы превозмочь в себе зверское. А что касается футбольных страстей - как на поле, так и на трибунах, а часто и далеко за их пределами - так это просто одна из форм самовыражения личности. Игорь откуда-то запомнил шуточный детский стишок:

В семье у нас сплошная драма,
Доходит чуть ли не до драк:
Болеет мама за “Динамо”,
Болеет папа за “Спартак”.

Но только сейчас до него дошел глубокий смысл, заложенный в четырех строчках. Это отражение противостояния на уровне первичной ячейки общества. В то далекое лето мальчик, временно пребывая в городе Бердянске, найдя там товарищей, купаясь в море и набираясь впечатлений, на своем детском уровне подсознательно приобщился к жизни курорта, проникся стадным чувством, ощутил себя частью “стенки”, ограниченной чертой города Бердянска. Новая Каховка – это не родина собравшихся на стадионе людей. Полтора года назад этого поселка вообще не существовало. Возможно, среди зрителей были и полтавчане. Но и тут уже сложился свой территориальный патриотизм. Если бы играли между собой команды двух стройуправлений “Днепростроя”, противостояние проявилось бы на цеховом уровне. На недавних Олимпийских Играх “стенка” разрослась до масштабов государств. Учитель истории челябинской школы Татевосян, еще в детстве покинувший Армению, гордится тем, что армянин Баграмян обскакал грузина Багратиона на полководческом поприще, а игрок московского “Спартака” Никита Симонян “переплюнул” всех других советских футболистов, забив в одном сезоне рекордное количество голов – кажется, 34. Этих связывает национальная принадлежность. Такая связь безобидна, пока не перерастает в национализм и шовинизм. Только как удержаться в рамках и не перейти грань? Символические мама и папа могут принадлежать к разным партиям, религиям...
Зуевы не являются футбольными болельщиками. Игорь не следит за игрой харьковской команды, не знает ее положения в турнирной таблице и фамилий игроков (за исключением одного, по фамилии – Зуб; он наиболее популярен и, кроме того, ассоциируется со специальностью мамы). Но во время трансляции переигровки между советскими и югославскими футболистами 22-го июля этого года на Олимпийских играх в Финляндии, вся семья вместе со всей страной приникла к приемнику. За первым матчем 20-го июля они не следили. Но на следующий день на работе только и говорили про драматические перипетии игры. Первый тайм советская сборная проиграла 1:3. За 15 минут до окончания второго тайма проигрывала 1:5. И тут произошло невероятное: Всеволод Бобров сквитал счет, дополнительное время не выявило победителя, и команда получила право на переигровку. Тут уж Зуевы тоже “заболели”.
Игорь не считает Тито извергом рода человеческого. Более того, вождь и народный герой Югославии симпатичен ему. Он уважает маршала за мужество и смелость в противостоянии с самим Сталиным. Ему импонируют титовские идеи социалистического самоуправления, хотя он о них имеет пока весьма смутное представление. А Сталина он ненавидит. И все-таки он, и даже Голубки страстно желали победы советской команде, они ликовали, когда Бобров первым забил гол, и искренне горевали, когда Анатолий Башашкин “заработал” за неосторожную игру рукой одиннадцатиметровый штрафной удар в свои ворота. Наши, стремясь во что бы то ни стало к победе, играли откровенно грубо и проиграли, если быть объективным, заслуженно. Так Игорь считает теперь. А тогда он где-то подспудно “точил зуб” не только на команду-обидчика, но и на страну, которую они представляли. А в финальном поединке Зуевы дружно болели за венгров и радовались их победе. Сейчас Игорь подумал, что наверное и оставшиеся в живых норильчане у своих “тарелок” испытывали такие же чувства. Это еще один вид временного массового психоза. В каких-то случаях всего лишь душевная разрядка, в других – из искры может возгореться пламя. Если бы, скажем, кто-то где-то в нужный момент бросил клич: “бей титовско-фашистских приспешников”, эмоции болельщиков могли бы выйти из берегов...
Игорь очнулся и посмотрел на часы. Он “отсутствовал” примерно минуту.
- А ведь все это пока только подготовка к основному строительству, - не спешил закругляться Фима. - Цветочки, так сказать. Ягодки - в будущем году, ты как раз поспеешь. Меж¬ду прочим, рабочие чертежи шлюза, в частности, его камеры с предваритель¬ным натяжением арматуры в днище, причем, создаваемым без применения натяжных устройств, а только за счет определенной последовательности бетониро¬вания и нагрузки от веса стен... Ты не рассказывал? Этот проект, повторяю, будет выдаваться именно Каховской группой...
Фима продолжал говорить, а Игорь снова перестал слушать. Он был растерян. Все, что он только что услышал от Вайнера, было для него откровением. До сих пор общая "панорама" строительства гидроузла оставалась вне сферы его внимания. Интересы Зуева были сконцентрированы на собственно здании гидроэлектростанции, а еще точнее, его подводных железобетон¬ных массивах. Даже будучи в Каховке, слушая суждения сотрудников, Вени Вольского, Казанцева и Горелова в дороге, касающиеся тех или иных объектов, он не воспринимал их, как часть чего-то целого. Он слышал краем уха о сложностях и проблемах, возникших при выборе типа здания станции, о стремлении максимально поднять уровень подошвы фундаментной плиты, чтобы облегчить водопонижение. Доходили до него и мнения скептиков, в частности, Дюженко, считавших, что потери в ре¬зультате снижения коэффициента полезного действия турбин при уменьшении высоты отсасывающих труб, пусть даже незначительное, но проявляющееся в течение всего срока эксплуатации станции, не идут ни в какое сравнение с кратковременной выгодой от уменьшения объема земляных работ и глубины водопонижения во время строительства. Но в детали не вникал. Ему по горло хватало его собственных проблем и забот.
Инженерных, то есть пригодных для использования в обычной проектной практике методов расчета толстостенных пространственных сооружений, "массивов с дырками", как выразился Шабельников, хоть в какой-то мере отражающих их истинное напря¬женно-деформированное состояние, не существует. После памятной "душеспасительной" беседы с Шабельниковым идея посвятить себя усовершенствованию методов расчета толстостенных пространственных систем владела им безраздельно. Работы здесь хватит на несколько жизней и, конеч¬но, двигаться к заветной цели надо шаг за шагом, этапами, "последователь¬ным приближением". В результате длительных раздумий, поверхностного пока знакомства с литературой, и бесед с Фастовским основные этапы сейчас уже проглядываются. Кое-что даже сделано, причем, что называется, без отрыва от производства, от "текучки", как бы между делом. Инженер (Саша Мелешко по его собственной просьбе) и техник Тина Мамаева, прикрепленные к нему, всегда на несколько дней вперед обеспечены четкими заданиями. В свою очередь, проверку расче¬тов, выполненных во всем подсекторе Сотникова, которую ему поручает руко¬водитель, он тоже делает в срок и самым добросовестным образом. И в консультациях по-прежнему никому не отказывает. Время для науки и технического прогресса выкраивается за счет уплотнения минут и часов. В обеден¬ный перерыв, пережевывая бутерброды с котлетами, колбасой, жареной кури¬цей, попивая чай с домашним печеньем (несмотря на великие хлопоты Голубки дают с собой главе семейства неизменно обильные вкусные завтраки, стараясь максимально разнообразить пищу), он тоже продолжает работать...
“А время для крохоборского коллекционирования и систематизации недостатков, упущений и промахов строителей находишь, - укорил внутренний прокурор. – За деревьями не видишь леса. Разве это патриотично?”.
“Одно другому не мешает. Разве осознание того, что “Днепрострой” делает большое дело, сооружая гидроузел и мощный промышленный узел, дает ему индульгенцию, предохраняет от критики за разбазаривание государственных средств? Мне стесняться нечего. Я делаю шаг в неведомое, шаг, можно сказать, пионерный в научном плане и сулящий огромную, особенно если учесть в масштабах страны, выгоду”.
В тренированной мыслительной системе прирожденного ученого немедленно сложился стройный план изложения Мише Копельману проблемы. Само собой, он просто так, ни с того ни с сего не станет "раскрываться". Но не может же быть, чтобы коллега, хотя бы даже просто из вежливости, не поинтересовался, чем его неординарный друг занимается. Вот тогда он и узнает. Начнет Игорь, конечно, с Шабельникова, подставившего ему на сей раз плечи, выпятит суть намечае¬мых работ и "полочку", какую они займут на "стеллаже" достижений строи¬тельной науки. При этом он воздержится от хлестких максималистских определений: день и ночь, небо и земля, целина и тому подобное. А вот "погрешность" в пятьсот процентов, пожалуй, упомянет. "Белые пятна" Юрий Михайлович высветил здо¬рово. Они и на Фастовского произвели впечатление.
В вопросах стратегии эти весьма уважаемые Игорем специалисты едины, как и в характеристике состояния про¬ектирования массивных сооружений. Пожалуй, честнее было бы вообще не делать расчеты, согласился Самуил Семенович, и дополнил аргументы Шабельникова новым "сногсшибательным" примером. Еще в двадцатых годах был проведен грандиоз¬ный эксперимент в натуре: испытана на прочность днищевая плита железобетон¬ного парома (тогда почему-то стали увлекаться железобетонным судостроени¬ем). Результаты испытаний оказались более чем неожиданными: плита разрушилась при нагрузке, в пятьдесят раз превышающей расчетную. Что же касается так¬тики, то здесь наметились расхождения. Шабельников уповает на испытания сооружений в натуре, анализ и соответствующая обработка результатов которых позво¬лит скорректировать формулы. Фастовский считает методы натурных обследований несовершенными и ненадежными. Для достоверного статистического обоснования ка¬ких-то коэффициентов потребуются многие сотни "точек". Более правильным подходом Самуил Семенович считает такой: постараться выжать максимум того, что может дать усовершенствованная теория и результаты экспериментов на малых образцах в лабо¬раторных условиях, а натурный эксперимент использовать лишь для грубой, качественной оценки порядка величин. Игорь теперь целиком согласен со своим профессором. На этом пути дорога тоже отнюдь не усеяна розами. Тут тоже "белых пятен" хоть отбавляй. Но в таком подходе используются обоснованные допущения и приемы. Здесь просматривается "этажность", последовательное приближение к цели. Впрочем, Игорь будет не покладая рук трудиться и на ниве натурных испытаний. После такого введения можно, пожалуй, совершить небольшой экскурс в историю и современное состояние строительной механики...
В проблеме такой важности и сложности решение даже каждой конкретной задачи является заметным событием в научно-инженерном мире, не говоря уже о какой-то обобщающей теории. Такие корифеи, как академики Галеркин и Крылов, многие наши и зарубежные корифеи строительной механики бьются над преодолением математических трудностей, используя всяческие ухищрения (так называемые вариационные методы, методы численного интегрирования дифферен¬циальных уравнений, методы тригонометрических и других рядов), стремясь добиться приемлемой точности расчетов при приемлемом объеме вычислитель¬ной работы. А ведь они рассматривают куда более простые конструкции, чем подводный массив ГЭС. При этом они не учитывают многих важнейших для массивных конструкций факторов... По прогнозу Зуева, само перечисление проблем и столь необычных для уха рядового инженера понятий высшего анализа, должно вызвать у Копельмана священный трепет преклонения перед произносящим их, как перед шаманом. Игорь непро¬извольно расправил плечи, переполняясь горделивым чувством уже оттого, что не испытывает страха перед математическими символами, как подавляющее большинство проектировщиков. Сейчас, конечно, он еще в самом начале пути, но дорога к сияющим вершинам в дымке зримо просматривается. Этапы большого пути. Оригинальные, остроумные приемы, таблицы и графики, облегчающие проектировщикам труд, глубокие, но не заумные статьи и книги. Игорь уже видел себя в ряду корифеев, не обойденным степенями, званиями и наградами, но, главное, уважением коллег, на фотографиях с надписями: сидят слева направо...
Он смерил глазами Вайнера. Говори, друг, говори, сотрясай воздух. Я свое еще скажу. А потом за меня скажут другие, заговорят плоды трудов моих. И тогда Миша и все остальные поймут: Вайнер супротив Зуева, как плотник супротив столяра... И это, если рассматривать Зуева только как реформатора в области строительной механики. А ежели он еще и реформатор всего общественного и государственного уклада страны?..
Игорь покровительственно улыбнулся, слушая объяснения Вайнера по поводу предложения ленинградского профессора создать предварительное обжатие бетона в камере Каховского шлюза, используя в качестве напрягающей силы вес самого бетона.
- И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи, - прервал он с высоты своего Олимпа краснобайство Вайнера, выразительно ткнув пальцем в циферблат часов.
- Ты только не стесняйся торговаться. Ставь условия, требуй должность старшего инженера. Лучше это делать сразу, потом труднее будет, - поспешил за¬круглиться Фима, и Игорь с оттенком обиды отметил, что он демонстративно обращается непосредственно к Копелъману, игнорируя будущее светило. - Там у них с толковыми ребятами туго. На каком-то их творении начальник техни¬ческого отдела “Днепростроя” начертал резолюцию: "бывают мальчиковые ботинки, но не должно быть мальчиковых проектов". Так что тебе там выпадет быть од¬ним из забойщиков. На это и нацеливайся. И не тушуйся.
Миша благодарно глядел на наставника. Игорь потянул его за рукав.
С директором столковались буквально за три минуты. "Выбили" без всякого сопротивления должность старшего инженера, а Миша без торговли согласился на предложенный Казанцевым оклад тысячу триста рублей в месяц. Возможно, тут сплоховал Игорь. Ему полагалось, видимо, вступиться, расписать достоинства Копельмана и выторговать хотя бы еще сотню, но он скромно промолчал, считая, что директор дал "красную цену". Все же, если по справедливости, он “стоит” значительно меньше Зуева или Вайнера.
Игорь провел Мишу в отдел кадров, пригласил к себе после работы на обед и, извинившись, протянул руку. Надо, дескать, наряды заполнять.
- Не имей сто рублей, а имей сто друзей, - резюмировал Копельман впечатления от первого утра пребывания в Харькове, отвечая на рукопожатие. Игорь промолчал. Умом он считал свою миссию выполненной честно, однако, на душе кошки все-таки скребли от подозрения, что Миша не совсем удовлетворен результатами переговоров с директором. Фима так расписал и так обнадежил, что он, небось, рассчитывал на все полторы тысячи. Ну, мечтать можно о чем угодно. Но надо же и совесть иметь, - утешал он себя, но от мысли, что если бы Мишу сопровождал к директору Фима, удалось бы добиться большего, ему было не по себе
Условились, что Миша подойдет к концу работы с заполненной анкетой и прочими бумагами, требующимися для оформления на работу, и разошлись, И сразу же к терзаниям по поводу возможной неудовлетворенности Копельмана его посредничеством, добавились новые. Конечно же, он поспе¬шил с приглашением. Надо было предварительно согласовать с женой и тещей, которые и так буквально с ног валятся от усталости и недосыпания. Неоднократно ставился на семейный совет вопрос о домработнице. Зуевы согласны не только оплачивать ее услуги, но и поселить у себя, если не удастся найти приходящую. Но каждый не решается взять на себя ответственность. Ни у Зуе¬вых, ни у Голубовских никогда домашней прислуги не было. Зная характер Аси Зиновьевны (а именно она больше всех нуждается в помощи), еще трудно предугадать, кто кого будет обхаживать. Скорее всего, Милочке придется все-таки взять на год академический отпуск, что даст возможность обойтись без наем¬ного труда. А там видно будет. Через год, наверное, мальчик сможет обходиться без двух нянек, а к моменту ухода тещи на работу Мила будет возвращаться.
Больше других щадят молодого отца. Он и Вечерний Университет марксизма-ленинизма посещает, причем, почти без пропусков, в отличие от большинства несравненно менее загруженных слушате¬лей, и уходит к родителям заниматься диссертацией (после незначительных правок Фастовского работа уже набело перепечатана очень квалифицированной машинисткой из Института сооружений по рекомендации Пучкова), кое-когда еще и почитать успевает. Игорь никак не может допустить, чтобы Милочка даже в самой крайней степени раздражения позволила себе пырнуть спящего мужа в живот. Несмотря на хроническое недосыпание и переутомление (в зачетке почти круглые пятерки), она по отношению к благоверному неизменно нежна и предупредительна.
У Игоря перехватило дух от нахлынувшей горячей волны любви и нежности. Дождавшись трех часов, когда Костя обычно возвращается из универси¬тета, Игорь снизу, от вахтера позвонил брату и, стараясь говорить как можно тише, обстоятельно обрисовал ситуацию, поручив Косте дипломатично выведать у Голубок их отношение к появлению к обеду гостя. Через час, как было условлено, он позвонил снова, на этот раз из своей комнаты, поскольку теперь ему предстояло в основном слушать. Доклад посла успокоил и обрадовал его. Мишутка весь день вел себя относительно спокойно, чрезмерных хлопот маме и бабушке не доставлял и они имели возможность навести в квартире порядок. Женщины примут Копельмана по высшему разряду. Костя по их поручению уже успел сбегать в гастроном.
Игорь втайне надеялся услышать от брата именно такое сообщение. И все же только услышав, почувствовал облегчение, словно разжались тиски, сжимавшие виски и сердце. Вскоре появился Миша. Он побывал у Селеневичей и, напичканный сенсацион¬ными новостями, спешил "разрядиться". Первая сенсация: Света ждет второго ребенка. Ксения Кузьминична, с радостью сообщив эту новость гостю, добавила, что младший сын или дочь поможет укрепить семью, и что она вообще не сторонница "айнкиндерсистем", в отличие от Валентина Владимировича, считающего, что в наших сложных жизненных условиях даже второй ребенок - непозволительная роскошь. Это бьет по карману, закабаляет женщину в замкнутом круге "киндер-кюхе", не говоря уже о жилищных условиях, при которых боль¬шинству советских горожан двух и более детей просто "негде держать". Конкретно к молодым Селеневичам это, правда, не относится, и здесь вся семья сходится на том, что Света поступает правильно. Игорь тоже согласен с этим. Такой отец, как Станислав, найдет и где "держать" детей, и как устроить все остальное. Что касается укрепления семьи, то тут сначала надо установить, что понимать под "крепостью". Заставить Славу быть верным одной женщине не сможет и дюжина отпрысков. А в остальном он и муж, и отец вполне подходящий. Света за ним как за каменной стеной. Вряд ли она с самого начала не сознавала, что всю жизнь придется "есть коллективный пирог". И шла на это не только добровольно, но и с большой радостью. Игорь тому свидетель. Тут все честно, поэтому осуждать Славу нет оснований, он, скорее, достоин восхищения...
Как-то в разговоре Дины Иосифовны с Любовью Афанасьевной в присутствии Игоря упоминались фамилии двух известных харьковских медиков, живущих на две семьи. Тогда юношу поразил такой штрих: уважаемый в городе про¬фессор, заботливый супруг и отец, снял в Полтавской области дачу, отвез туда семью, все устроил, обо всем договорился, включая разрешение детям уп¬ражняться на клубном пианино, всем обеспечил, прожил с семьей два дня, а потом укатил на Кавказ с дамой сердца. Игорь тогда безоговорочно осудил мерзавца. Поступок профессора показался ему хамским, демонстративным, вызывающим, что называется, ножом по живому без наркоза. У Славы все это выглядит естественнее, без натуги, по-молодецки. Светлане второй ребенок послужит утешением и... развлечением.
Игорь успел мысленно пожелать Свете благополучного разрешения от бремени пока до него дошел смысл второй сенсации: бывшие соседи Селеневичей Фаня и Гриша уехали на постоянное жительство в Польшу. Первой реакцией его на это сообщение было: Зачем? Чего они там не видели? В Америку, скажем, как Кравченко - понятно. Но в Польшу? От той жизни, которую Гриша тут имел? Считался одним из лучших закройщиков. От именитых и богатых клиентов отбоя не было. Денег загребал, небось, как три профессора вместе взятых. Комната приличная. У Фани тоже практика. Все бросить - ради чего? На что туда едут? Ни кола, ни двора... Правда, Гриша, в отличие от Кравченко, не покидает Родину, а возвращается на Родину. Это кое-что объясняет и оправдывает, больше того - вызывает уважение.
- А как разрешили? - поинтересовался он у Миши.
- Какое-то постановление вышло, - пожал плечами тот. - Именно в Польшу.
- Альку видел?
- Ага. И чеха ее видел. Он, похоже, у них в доме уже свой, на правах официального жениха. Парень симпатичный, мне понравился. Бойкий и неглупый, наших бюрократов-чиновников остроумно высмеивает. Ему по каким-то делам своего землячества пришлось с райисполкомом столкнуться, так он до сих пор успокоиться не может. У нас, говорит, такие и даже значительно более крупные вопросы по телефону решаются, а тут, говорит, заявление писать заставили, резолюциями вдоль и поперек измалевали, а конкретного ответа так не дали. Еще ходить придется. Как будто специально показывают, чтоб мы учились как не надо делать.
- Может, Гриша-Гидеон-Гидалий и в Польше расскажет, как не надо делать, - меланхолически произнес Игорь и, поскольку друзья остановились у двери отдела кадров, деловито добавил:
- Старайся не дышать. И держись подальше, а то водкой и луком от тебя несет. Миша вышел через две минуты.
- Нужна виза Горелова на заявлении, - доложил он.
- Вот то-то и оно-то, - вырвалось у Игоря. - С директором обо всем договорились, что еще нужно? Что ему сказать? Что уже все решено и обращение к нему - чистая формальность? А не сказать тоже нельзя... Знаешь, давай, пожалуй, отложим Горелова на завтра. А то вдруг он еще поговорить с тобой захочет, а ты на него спиртным... И глаза блестят. Да и подготовиться к разговору надо. Знаешь, как бы чего не вышло, все-таки через его голову прыгнули.
Миша не возражал. Договорились после звонка встретиться у входа. Когда Игорь вышел, рядом с Мишей уже стоял Фима Вайнер. Миша прервал разговор и сообщил Игорю еще одну новость сенсационного характера. Касалась она двоюродного брата друга Станислава боксера Бори, которого Фима не знает, а Игорь один раз мельком видел.
Окончив Автодорожный институт, молодой специалист по распределению попал в Свердловск на строительство местного аэропорта, быстро там освоился, проявил организаторские способности и сноровку, был оценен начальством и, как и Фима Вайнер, вскоре назначен главным инженером стройки. Получил комнату. Через год к нему приехала невеста, выпускница архитектурного факультета Строительного института (познакомил их, конечно, Слава). Тут бы жить да поживать, но молодая супруга захандрила, беременность, а потом и роды протекали с осложнениями, рожать уехала к родителям в Харьков и в обозримое время возвращаться к мужу не собиралась. Главный инженер тоже заболел ностальгией. В это время в Свердловске объявился маршал авиации Жаворонков, проявивший почему-то повышенный интерес к строительству аэропорта, требовал ускорить его окончание.
"Беру обязательство сдать объект на три месяца раньше срока, - высунулся технический руководитель стройки, - только после этого прошу откомандировать меня в Харьков по семейным обстоятельствам".
"Ладно, - согласился маршал, тут же на совещании на своем бланке собственноручно написал соответствующее распоряжение, расписался и вручил главному инженеру.
Тот свое обязательство выполнил. Об этом свидетельствовал официальный акт сдачи аэропорта в эксплуатацию и приказ о премировании ряда итээровцев стройки, в том числе главного инженера двухмесячным окладом в сумме пять тысяч рублей. Однако вторая высокая договаривающаяся сторона о своем письменном обещании забыла и вместе с приказом о премировании подписала другой: о назначении Вити Кроля (так звали родственника боксера Бори) главным инженером строительства Ташкентского аэропорта. Витя пробовал качать права, доказывать, возмущаться, размахивал перед носом начальника и более высоких чинов бланком с подписью маршала, но те только руками разводили: “приказ есть приказ, сверху виднее. Ташкент - стратегический дублер Свердловска, международная обстановка напряженная, надо ввести как можно скорее, нужен толковый технический руководитель. Что поделаешь, Родина требует. Ты еще молодой, все еще впереди, два-три года ничего не значат. Родина оценит, может, выше пойдешь”.
Витя, однако, рассудил иначе: снял копии со всех приказов, заверил их у нотариуса и прилетел к супруге в Харьков. Самовольно.
- Не завидую ему, - сказал Фима. - Между прочим, Указ от двадцать шестого июня сорокового года о судебном преследовании за самовольный уход с работы и за опоздание, был принят по инициативе профсоюзов...
- Да, на родине ему пришлось хлебнуть горя. 0 приеме на работу никто и разговаривать не хотел, даже кочегаром в домоуправление. А с прежнего места работы и из Москвы летят телеграммы с угрозами упечь в случае неподчинения приказу в места не столь отдаленные. В один не очень прекрасный день перед Витиной мамой предстал важный генерал-лейтенант авиации и настоятельно порекомендовал уговорить сына не упрямиться во избежание грозного суда. Виктор, однако, как говорится, закусил удила и ушел в глухую защиту. И в общем победил. Суд, правда, состоялся и ответчик был осужден (еще бы, если в качестве истца выступало Министерство обороны Союза СССР), но приговор вынесен мягкий: удерживать из зарплаты пятнадцать процентов в течение полугода. Наверное, письменное обещание маршала сыграло все же свою роль. Больше Витю не трогали. Селеневичи принимали его как героя. Случилось это несколько месяцев назад, а они и сейчас с восторгом рассказывают.
- Это победа так себе, по очкам, - махнул рукой Фима, - а то ничья. Так, помахали руками, обменялись ударами и разошлись. А вообще бокс - штука полезная. В наших условиях надо уметь уходить в глухую защиту... и подниматься после нокаутов... Ну, мне туда. - Он указал в сторону проспекта Сталина, торопливо сунул приятелям руку и зашагал прочь.
- С ним тоже произошло нечто похожее, - вспомнил Игорь, - только он проиграл бой за аспирантуру, хотя в Харьков переехал.
- Краем уха слышал.
Долго шли молча, глядя под ноги. Игорь мысленно перебирал вехи собственной жизни, жизней Селеневича, Копельмана, Вайнера, с удивлением и гордостью отмечая, что их хватило бы на нескольких Онегиных, Печориных и Базаровых вместе взятых. Да, в нашу эпоху на этом свете не соскучишься... Три мушкетера... – Игорь скосил глаз на тощего, "засушенного" приятеля, мысленно окинул взором свою фигуру, и улыбнулся: на д’Артаньяна не тянем.
Вот, разве Костя! Склад ума и характера братьев во многом схожи, но сдерживающие центры у младшего слабее. Он более запальчив, непреклонен, часто резок. 0н всегда готов рыцарски прийти на помощь, верен и постоянен в привязанности, но вскипает мгновенно и в пылу полемики порой не стесняется в выражениях. Он, вне всякого сомнения, талантлив. Это признавали учителя и, в первую очередь, директор школы. Зуевы лично с ним не знакомы, только один раз видели на выпускном вечере, но от Кости слышали, что до войны он несколько лет преподавал в этой же школе математику, в войну был зенитчиком, демобилизовался в звании майора и вернулся в свою школу. Скорее всего, у него были из-за Константина неприятности (трудно предположить, что никто не сигнализировал в вышестоящие организации или многочисленным комиссиям, проверявшим по разным поводам школу, о фрондерских выходках неординарного ученика), но зенитчик, видимо, стойко держал оборону. Игорь воздал ему (и еще кому-то благородному и порядочному “наверху”; без поддержки директор не устоял бы) за это должное. Вокруг Кости был устроен своеобразный заговор молчания. Никаким показательным проработкам он не подвергался, родителей в школу не вызывали, а на редких родительских собраниях, которые посещала Любовь Афанасьевна, о Косте практически не упоминали. В аттестате зрелости у младшего Зуева все пятерки, но медали ему не дали, и поступал он в Университет на общих основаниях.
Игорь после тщательного пристрастного сопоставления и анализа вынужден был чистосердечно признаться себе, что по признаку одаренности пальма первенства принадлежит младшему брату. Но в жизни ему будет очень трудно. Он непрерывно и активно ввязывается в словесные баталии и слишком пылко отстаивает свои взгляды, наживая врагов. Круг его интересов необычайно широк - от космогонии до учения Ганди и философии Бердяева, познания глубоки, однако взгляды в большинстве случаев не совпадают с официальными. Oн, не сообразуясь с обстановкой, петушится, доказывая каждому встречному-поперечному, что мы (то есть научные и всякие другие "верхи") подобно средневековым христианским "псам господним" присвоили себе право судить о том, что истинно, а что ложно в науке, сообразуясь только с догмами нашего "священного писания", и игнорируя объективные наблюдения и факты; что мы, подобно инквизиторам, проявляем варварскую нетерпимость, душим всякую живую мысль, хоть малость отличную от канонизированных догматов и установок, огнем и мечом насаждаем смирение и благочестие, и при этом кричим о пользе дискуссий и недопустимости аракчеевщины в науке. "Что, считаете, в мои лета не должно сметь свое суждение иметь?" - обезоруживает он старших, пытающихся его урезонить. Игорь часть вины за такую невыдержанность брата принимает на себя, ибо сам в свое время неоднократно внушал ему сии еретические мысли, тревожится за Костю и гордится им. Мелькнуло озорное намерение: устроить для гостя представление, "завести" Котика насчет расширения Вселенной, ошарашить, оглушить Копельмана, продемонстрировать, чем живут и о чем дискутируют Зуевы. Или не стоит? Ладно уж, пусть на проверенных слушателях упражняется. Для Миши “нетрадиционной” строительной механики надолго хватит. А впрочем, посмотрим по обстановке...
Гипотеза, согласно которой вся невообразимо колоссальная материя всех неисчислимых галактик миллиарды лет назад была сконцентрирована в “точке”, а потом вдруг от гигантского взрыва разлетелась как осколки бомбы, и по сей день продолжает разлетаться во все стороны, мягко говоря, не нашла сочувствия в благородном семействе. Наиболее рьяным оппонентом в квартире Игоря выступал Плоткин. "А кто собрал все звезды вместе? Из чего? Разогрел из пыли? Или сотворил из духа? Чем и как взорвал?", - набрасывался бывалый директор ресторана на необстрелянного студента-первокурсника. Остальные в основном посмеивались. Даже Игорь, который больше других старался вникнуть в доводы брата и в часы ночных бдений пытался беспристрастно все проанализировать, кроме бреда, игры больного воображения, идеализма чистейшей воды в откровениях Кости ничего не усматривал. И как ни хотелось ему поддержать младшего братишку, приободрить его, понимая, что именно от него Костя ждет поощрения и помощи, против элементарной, казалось, логики и здравого смысла пойти не мог.
"Ну, не знаю, - разводил руками бу¬дущий физик. - Не могу на ваши вопросы ответить. Никто пока не может. Ну и что? Мало ли что мы сейчас еще объяснить не можем? Мало ли чему удивляемся? Так что, если факт пока не находит объяснения, значит, с этим фактом можно не считаться? Я подчеркиваю - фактом! То, что галактики убегают от нас со скоростью, пропорциональной расстоянию до них, причем самые дальние почти уже со скоростью света - это науч¬ный факт. Он признан всеми, кто не закрывает глаза шорами и не кричит: этого не может, быть, потому что этого не может быть никогда. Конечно, это трудно себе представить, это непривычно для нас. Ну и что? Люди не сразу дотумкали, что земля круглая. И что не наш шарик - центр мира. Мракобесие может на какое-то время задержать развитие науки, но остановить не может. Когда-то теория относительности считалась такой оторванной от практики, такой да¬лекой, как самая далекая галактика. Кто мог думать, что эту теорию не только удастся проверить и подтвердить экспериментально, но и использовать в технике? Людей, понимавших эту теорию, можно было сосчитать на пальцах. Правда, и теперь еще не перевелись ревнители "истинной веры", с налета отвергающие все, что их умишко постичь не может. И у нас в Университете они есть. Один такой подонок с ученой степенью и партийным билетом в кармане недавно с трибуны назвал теорию относительности лженаучной, конечно, не утруждая себя какой бы то ни было аргументацией, да еще позволил себе облаять Эйнштейна, который сам, якобы, ничего нового в физику не внес, обокрал Лоренца и Пуанкаре, и, кроме того, так все запутал, что разобраться невозможно. Если б я был на этой лекции... Ну, ничего, мы с этим дубом еще встретимся. Но дело не в этом..."
И Костя, пренебрегая элементарными правилами хорошего тона, принимался вбивать в головы непосвященных, нередко вопреки их желанию, премудрости реля¬тивистской физики, доводя себя почти до исступления.
Игоря озарила мысль-образ. Да, круг интересов Кости в самом деле широк и разносторонен. Но все его интересы все-таки, как электроны вокруг ядра, вра¬щаются вокруг физики, которой он поклоняется и которую боготворит. Он отзы¬вается о теории относительности, как о Прекрасной Даме: стройная, изящная, красивая. Игорь тоже не совсем безразлично относится к своей специальности, но такой безоглядной увлеченности, честно говоря, завидует. У него пока не было времени и возможности детально ознакомиться с книгой В. Паули "Тео¬рия относительности", которую Костя с друзьями зачитали до дыр, и в ближайшее время вряд ли найдется. Физика же в школьном и институтском изложении не выглядела для него столь уж привлекательной и занимательной. Только со слов младшего брата, который, к удивлению старшего, оказался блестящим лектором, он зримо ощутил не только величественную картину нашего материально¬го мира, скрытую за бездушными символами уравнений, но живое дыхание разви¬вающейся науки, биение сердец ее творцов. Перед величием физики - основы основ не только всего естествознания, философии, но и вообще всей человеческой цивилизации, науки - двигателя прогресса, науки, в первую очередь и быстрее всех приближающую нас к познанию Истины, собственные труды и заботы блекли, казались мышиной возней. В такие тягост¬ные минуты разочарования и неуверенности утешением служила перспектива соз¬дания "Что делать?", своей масштабностью и значением, может быть, соизмери¬мой с эпохальной физической теорией. Тогда возникали интригующие аналогии. Как развивалась физика последние три столетия? Как осмысливалась картина мира? В каких диалектических противоречиях и столкновениях выковывалась? Сейчас Игорь в сжатом, спрессованном виде способен изложить сию захватывающую историю Мише Копельману, если к слову придется.
Он мгновенно "проиграл" ее в уме. Из многих "источников" и "составных частей", "стоя на плечах" их авторов, порой именитых, вроде Галилея, порой напрочь забытых, гениальный Ньютон соткал классическую механику, вершину древа познания для своего вре¬мени. Наступил "золотой век" физики, растянувшийся почти на два столетия. Ньютоновская механика и закон всемирного тяготения дали мощный импульс раз¬витию смежных дисциплин. Астрономы получили возможность с высокой точностью вычислять траектории движения планет и даже предсказывать существование еще не открытых небесных тел. Расцвели и принесли рясные практические пло¬ды такие науки, как гидродинамика, теория упругости, электростатика и электродинамика постоянных токов. Тогда вряд ли у кого-либо могло зародиться сомнение в том, что творение Ньютона является универсальной всеобщей теори¬ей, которую можно бесконечно "сосать" и, в крайнем случае, немножко уточ¬нять. Но, как всегда бывает, в недрах старого, даже великого и совершенного, исподволь зреет нечто новое, чреватое кризисом. Приходит время, и скрытое до поры новое прорывается на поверхность, словно раскаленная лава из недр земных. С классической механикой это случилось после открытия Фарадеем электромагнитной индукции. Понять и объяснить новое явление на основе старой теории не удалось. Потребовались смельчаки, способные посягнуть на твердыню. И они появились. Между прочим, идея, согласно которой электромагнитное поле является объективной физической реальностью, особой материальной субстан¬цией (до этого материей считалось только вещество) принадлежала Фарадею, но он, будучи гениальным экспериментатором, был слаб в математике, поэтому создать стройную теорию оказался не в силах. Эта честь принадлежит гениаль¬ному "мыслителю" Максвеллу. Потом Герц подвел под теорию Максвелла опытную базу. Наступил новый "золотой век" физики, ознаменованный электродинамикой материальных сред Лоренца, развитием электротехники, а затем и радио. Но этот век не просуществовал и полвека, сменился новым кризисом, преодолеть который сумел гениальный Эйнштейн.
Игорь с подачи Кости проникся нежной симпатией к лохматому старичку и, чувствуя вину перед младшим братом в деле защиты атакуемого мракобесами и неучами всех мастей ученого, готов был немедленно броситься ему на помощь. "Да, - убеждал он словами Кости воображаемого противника, - Лоренц своими преобразованиями, связывающими пространство и время, и Пуанкаре принципом одинаковости протекания всех физических явлений во всех инерционных систе¬мах "подставили плечи" Эйнштейну. Но вы же не станете отрицать, что, во-первых, Эйнштейн добавил к ним еще фундаментальное условие постоянства ско¬рости света в пустоте, что является "китом" теории относительности, а, во-вторых, именно он выпустил "конечный продукт" во всем его великолепии в то время, как предшественники лишь снабдили его "полуфабрикатами".
Тут Игорь не преминул отметить, что вообще питает слабость к людям, уста¬новившим какие-либо постоянные величины в науке, некие незыблемые парамет¬ры, надежные островки тверди среди всеобщей хляби, своего рода километровые столбы на дороге познания. Но среди множества этих людей Эйнштейн в его представлении занимает особое место. К нему вслед за Костей Игорь испытывает чувство трепетного преклонения. Здесь сказывают¬ся и драматические коллизии жизненной и научной биографии великого физика, смелость, независимость выдающегося философа, мыслителя, гуманиста, и его высочайшие требования к собственному творчеству. Этих последних требований три и они для Игоря звучат призывным набатом, как романтические: свобода, равенство, братство, только базирующиеся на прочной материальной основе:
1. Внешнее оправдание, то есть соответствие теоретически вычисленного и экспериментально измеренного;
2. Внутреннее совершенство, то есть значимость и широта выводов при мини¬мальном количестве допущений (как тут не вспомнить гордое ньютоновское: "гипотез не измышляю"), красота и стройность методов, решений, окончатель¬ных формул;
3. Реалистичность, то есть познаваемость в противовес "священному писа¬нию".
Очень импонирует Игорю музыкальность ученого, его почитание Достоевского, "святая простота" облика, одежды, манер. Наконец, сопереживает Эйнштейну Игорь еще и потому, что обаятельный мудрец не только подвергается нападкам наших "псов-рыцарей", которые со всей большевистской принципиальностью и нетерпимостью к уступкам классовому врагу причислили его к прислужникам империалистической реакции, ополчились на него за геометризацию четырехмер¬ного пространства-времени, но еще и злорадствуют в связи с неудавшейся пока попыткой создать единую теорию поля, отнявшую у автора четверть века жизни. А сторонники так называемой статистической физики, по нашим оценкам, тоже лженаучной, со своей стороны, обвиняют Эйнштейна в консерватизме. Сопереживает, и от всей души желает выстоять в “глухой защите”.
Игорь честно старается в дискуссиях с Костей разобраться в сути концепций и разногласий, сможет, если потребуется, популярно рассказать Копельману про принцип неопределенности, постоянную Планка, дифракцию, хотя сам, серд¬цем, так сказать, не принимает версию, согласно которой реальная крупица вещества одновременно обладает свойствами и частицы и волны, как не принимает версию разбегающихся Галактик. Но он страстно хочет помочь ве¬ликому физику... руками Кости. Теория поля Эйнштейна–Зуева. Недурно. Со временем трансформируется в теорию Зуева-Эйнштейна, а потом просто Зуева. Ну уж нет! Этого Зуевы не допустят. Не та порода! Впрочем, мелькнуло у Игоря, Константин, как честный и порядочный человек, не должен забыть среди многих, подставивших ему плечи, и старшего брата...
"Старшого", - вспомнил он ирони¬ческий оттенок в голосе бездарного московского дяди- чиновника и на мгновение почувствовал нечто похожее на обиду, но тут же сам себя укорил: Во-первых, переоцениваешь свою роль, а во-вторых, за Костю можешь быть спокоен. А что касается роли старшего брата, так это как посмотреть. Конечно, в Косте несомненные задатки большого ученого. Он талантливый и цепкий, быстро схватывает, постигает и удерживает в памяти множество весьма сложного для усвоения материала. Его не смущают авторитеты. Он в выбранных областях физики несомненно сможет глубоко копнуть, многого достичь, что-то важное не¬решенное решить, что-то, до него необъясненное, объяснить. Большому кораблю... - Игорь поймал себя на том, что чувства зависти к младшему брату не испытывает, и искренне обрадовался этому. Он оглянулся, прикидывая расстояние, пройденное за время популярного изложения физической картины мира. Оказалось, не больше ста метров. То-то, похвалил он себя. А еще надо будет при случае потолковать с Костей про Ганди...
Игорь внутренне сжался, испугавшись как бы Миша каким-нибудь вопросом или замечанием не сбил его с творческого философского настроя, не приземлил, спугнув капризное вдохновение. Но Копельман шагал молча, понуро опустив го¬лову, и Зуев стал лихорадочно лепить образ великого индуса. Игоря заинтересовал этот лидер индийского национально-освободительного движения главным образом, потому, что наши клеймят его, как приспешника им¬периализма, врага собственного народа, виновника раздела страны... Какое "плоскостопие"... Ганди - личность, по мнению Зуева, несомненно, выдающаяся, сильная, притя¬гательная. И, конечно, как и все великие личности, противоречивая. Пламенный патриот, одержимый благородной идеей освобождения Родины от колониальной зависимости. Умел сплотить и повести людей за собой, пробудить национальное самосознание народа, зажечь лучших его представителей, в первую очередь, молодежи. Но ребенок, несмышленыш в диалектике, утопист, толстовец. Исходил из внутренней, изначальной порядочности человека, мерил всех по своей и толстовской мерке. Источник порока видел не в природе вида, а в цивилиза¬ции. Из этого порочного корня произросло ядовитое дерево. Отсюда трагедия "отца нации", крах его идеалов; отсюда весь клубок противоречий и наслое¬ний. Был апостолом ненасилия, а умер насильственной смертью. Защищал инте¬ресы богатых, а сам неоднократно голодал. Добился без пролития крови неза¬висимости Индии, а предотвратить кровопролитие на почве общинных и религиозных распрей не смог. И перед смертью вместо вожделенного царства любви и гармонии видел вокруг только ненависть и антагонизм. Так что, оставшись у разбитого корыта, скорее всего, как Пушкин, жаждал гибели. Эх, не было возле него Игоря Зуева, чтоб популярно объяснить элементарные истины...
Когда-то лирик Тютчев в ответ на заявление Бисмарка насчет методов реше¬ния мировых проблем красиво написал:

Единство, - возвестил оракул наших дней,
Быть может спаяно железом лишь и кровью...
Но мы попробуем спаять его любовью,
А там увидим, что прочней...

Ганди попробовал. И увидел, - резюмировал очень довольный своей находкой Игорь. - Ну, что упущено - не вернешь. Возле Ганди не было, возле Константи¬на Зуева - есть. Всякому актеру, даже очень талантливому и самобытному, как говорил Фастовсий, все таки бывает нужен режиссер или, во всяком случае, критик, в общем, некто, понимающий "сверхзадачу", способный оценить внутреннее совершенство и дру¬гие эйнштейновские критерии, и при необходимости указать общее направление движения, даже просто в чем-то усомниться, от чего-то предостеречь, чем-то поделиться, мобилизовать, заставить думать и искать. Такую роль настоящего "товарища" он, Игорь, наделенный от природы способностью анализировать, сортировать и отсеивать лишнее, второстепенное, отточивший и развивший эту свою природную способность систематическими упражнени¬ями и имеющий к этому охоту, считал в состоянии играть даже при очень талантливом физике.
Короче: сейчас Костя крайне нерационально, практически вхолостую растрачивает свое "высококалорийное топливо", пытаясь вдолбить всякие астрономические премудрости в невосприимчивые к ним головы ресторанщика и юриста, биолога и медиков. Он почти насильно пичкает случайных слу¬шателей схемами и выкладками, объясняя законы термодинамики, толкует о неэвклидовом пространстве, инерциальных сис¬темах, "лифте" и сферическом пространстве Эйнштейна, и упорно не отстает, наталкиваясь на стену непонимания, недоверия, отчужденности и красноречивых вздохов. Отдельные всплески интереса к щекочущим нервы явлениям, таким как отклонение световых лучей вблизи Солнца, встреча Земли с кометой в 1910 году, ожидающееся в 1954 году полное солнечное затмение, последнее в нынешнем столетии, к недавно открытой гигантской звезде в десять миллиардов раз больше нашего светила, или к белым карликам, где кусок вещества величиной с яблоко весит тонны, тонут в "пассивном сопротивлении". Надо посоветовать Косте не перегружать мозги слушателей, подавать непривычные сведения нена¬вязчиво, небольшими порциями, постепенно, продуманными "квантами", как приключенческий роман с продолжениями, да еще в диалектическом, зигзагообраз¬ном, а часто и драматическом развитии, как борьбу мнений, за которыми сто¬ят живые творцы, сложные противоречивые личности. Тогда еще посмотрим, кто к кому будет приставать. И не только посоветовать, но и самому показать брату как это делается.
Вот сегодня проведу первый опыт в присутствии Миши, - решил Игорь, а потом разберу с Костей. И так несколько раз, а, может, много раз, пока подопечный не освоит на практике диалектический метод, который в дальнейшем ему здорово пригодится, а заодно осознает свое предназначение, свою роль и свое место в жизни вообще и в физике в частности. Теперь стали писать, что советские астрономы, наконец, в основном признали теорию образо¬вания планет из холодного рассеянного газопылевого облака. А еще совсем недавно автора этой теории героя Челюскинской эпопеи Шмидта со всей большевистской принципиальностью обвиняли в механицизме, агностицизме, позитивизме и прочих лженаучных грехах. У Игоря бородатый полярник и раньше вызывал уважение и симпатию. Теперь, в качестве творца новой теории происхождения Земли, отвечающей эйнштейновским критериям, Отто Юльевич необычайно вырос в его глазах, став очередным ориентиром, на которого следует равняться и которому следует подражать. Костя, ярый сторонник и пропагандист теории Шмидта, и здесь перегибает, стремясь втолковать неподдающимся, почему орбиты планет лежат в одной плоскости, почему эти небесные тела вращаются почти по круговым орбитам, а не по эллиптическим, как прочие космические объекты, что такое момент количества движения и как непропорционально он распределен между Солнцем и планетами Солнечной системы. Здесь Константина надо подправить, как и от¬учить обзывать нехорошими словами корифеев астрономии, критикующих не огульно, а предметно, обоснованно, идею Шмидта о захвате нашим светилом протопланетного облака в глубинах Галактики (о таких серьезных оппонентах Игорю по¬ведал приятель Кости Дима Волженцев, физик в третьем поколении, как он сам себя представлял). Только подправить тактично, не нравоучениями, а приме¬ром. Все, что будет исходить из-под пера старшего брата, будь то труды по строительной механике и железобетону, будь то эпохальное "Что делать?" - будет пронизано диалектическим подходом, железной логикой. Стиль изложения допустимо принять сталинский. Этому у вождя вполне можно поучиться, а потом и поучить младшего. То будут предметные уроки... фактически работа второго научного руководителя. Но за такую работу уже недостаточно просто мимоходом упомянуть... Через несколько шагов он уже видел свой портрет на стене кабинета Конс¬тантина рядом с портретами великих физиков и Достоевского.
Одновременно, по ассоциации с гипотезой Шмидта о захвате космическими телами частичек окружающего вещества, он мысленно воспроизвел рассказ Славы Селеневича со слов Юлии Шерстовой про метеоритный дождь летом 49-го года под Челябинском.
"Вот Юля умеет увлечь слушате¬лей, - похвалил он, представив себе ее подвижное раскрасневшееся лицо, - даже такой циник, как его приятель, передавая, видимо, ее интонации, гово¬рил с почтением к божественному знамению: - Было синее безоблачное небо... Утро. Жара еще не наступила. Тишина... И вдруг, в буквальном смысле гром среди ясного неба, удары наподобие орудийных залпов... И на землю градом посыпались, камни. Потом их подбирали и изучали. Народу объяснили, что на высоте двадцать пять километров раскололся и рассыпался на части довольно крупный болид. Самый большой метеорит весил пуда два".
Игорь с высоты собственного орлиного парения снисходительно улыбнулся. Юлия астрономией не интересовалась, как и физикой. А увлечь ей требовалось лишь одного слушателя, и она с этим блестяще справилась с помощью различных ухищрений и среди них - краеведения. Метеоритный дождь она причислила к достопримечательностям Челябинской области, наряду с такими, как ее площадь (в два раза больше Дании или Швейцарии), пребывание в Челябинске Ярослава Гашека в 19-том году или деда Ленина в Златоусте в середине прошлого века. Она гордилась количеством докторов и кандидатов наук в мединституте, словно сама их там вырастила. И этим южноуральским патриотизмом заразила Славу, крепче привязала к себе...
- Ну, расскажи хоть как тебе в Челябинске жилось, - поднял Миша глаза. - А то ты так о себе ничего и не рассказал.
- Хм... Знаешь, я только что как раз вспомнил Челябинск. Именно сейчас, за секунду до того, как ты спросил. Ты веришь в передачу мыслей на расстоянии? - Игорь, в свою очередь, удивленно уставился на приятеля.
- Так недолго в боженьку поверить, - пожал плечами Миша.
- Ну зачем же сразу в бога? Внушение ведь существует. Гипноз. Этим врачи пользуются. И кое-кому помогает. Распутин кровь у царевича останавливал. Прикладывал какую-то кору, что-то нашептывал, и кровь сворачивалась...
- Не знаю. Распутин жулик и проходимец.
- Очевидцы пишут. Я читал мемуары Арона Симановича, петербургского бога¬ча-ювелира, завхоза Распутина по совместительству. У сына Симановича тряслась рука и вообще он был частично парализован. Отец много раз просил Распутина полечить юношу, но старец все отнекивался. Потом, пишет Симанович, когда сам увидел больного и почувствовал к нему сострадание, сказал отцу: "Приведи его завтра ко мне, когда я еще буду спать. Меня разбуди, но так, чтоб я тебя не видел”. Сделали, как было уговорено. Разбуженный Распутин выскочил из комнаты, долго тряс мальчика за плечи, пристально глядя ему в глаза, потом отпустил, выждал паузу и дико заорал: вон отсюда! И мальчик побежал... Самого Симановича "старец" тоже успешно лечил "наговором", или, иначе, внушением от пристрастия к карточной игре. Он "завораживал" своих убийц. На жизнь Распутина неоднократно покушались. Но когда он замечал и таращил глаза на убийцу, тот не выдерживал. Одни склонялись перед ним и просили прощения, другие вместо того, чтоб стрелять в Распутина, пускали себе пулю в лоб. Не веришь? А про Наполеона веришь? Когда он высадился с острова Эльбы, армия склонила перед ним свои знамена и головы. Что стоило "обезвредить" безоружного императора, то есть, бывшего, низложенного импе¬ратора, пролившего море крови французов, обездолившего миллионы подданных? Но сила воли этого человека подчиняла себе подобных, врагов превращала в слуг, и не просто там каких-нибудь серых и темных людишек, а даже таких, как мар¬шал Ней. В это ты веришь?..
Моя мама недавно рассказала удивительную историю. Произошло это у нас в Харькове. У одной девочки, которая учится в музыкальной школе, на пальцах появились бородавки. Поскольку наросты мешали девочке играть, мама повела ее к врачу. Тот посмотрел и сказал маме девочки: "Вы останьтесь в коридоре", а сам таинственно склонился к уху больной и прошептал: "каждый день в течение двух недель точно в семнадцать ноль-ноль, где бы это время тебя ни застало, остановись, отвлекись от всех дел и десять минут внимательно, не отрываясь, смотри на свои бородавки". Мама обиделась на столь легкомысленного врача, обозвала его шарлатаном и пригрозила, что пожалуется начальству, да к счастью для врача, не привела свою угрозу в исполнение, а то по нынешним временам врач мог бы и загудеть. Конечно, он поступил легкомысленно и подверг себя опасности, но что должен делать врач, если он уверен в своем методе и может помочь больному? Я считаю, это настоящий врач. Короче говоря, дочка аккуратно выполняла предписание, и через две недели бородавок не стало. Моя мама самолично в этом удостоверилась и была поражена, как и все, кто был посвящен в тайну. Есть и другие подобные случаи. Одна медсестра ожоги успешно лечит "заговором", даже очень сильные ожоги. Водит над обожженным местом руками, пальцами шевелит и что-то бормочет. Говорят, отец ее перед смертью передал ей, но другим передавать не велел, ибо "все пропадет" и у тебя...
- Внуши завтра Горелову, - отмахнулся Миша.
“Ну, вот и я уподобился Косте, - горестно усмехнулся Игорь. - Как мудро сказано, врачу - исцелись сам”.
- Я наверное сегодня не зайду к вам, - поднял на долговязого Игоря кроткие глаза Копельман, когда Зуев приостановился, пропуская гостя первым в подворотню. - Что-то я уже уморился. И пить больше не могу. Я ж сегодня не уезжаю. Зайду в другой раз.
Игорь неопределенно пожал плечами, но едва Миша сделал движение протянуть руку на прощание, в нем проснулось сострадание к одинокому неприкаянному бедолаге. Он корил себя за недостаток внимания к приятелю и искал способ за¬гладить вину.
- Ну, немножко побудешь, посмотришь на маленького тезку, насильно задержи¬вать не буду. Мила уже знает, что ты приехал... 0, а вот и они, - указал он на появившуюся во дворе жену с коляской и, не ожидая согласия Копельмана, двинулся навстречу. Гость поплелся за ним.
- Помнишь, я тебя впервые привел к ней стеклить окно? - Игорь взял Мишу об руку. Воспоминание о тогдашнем состоянии напряженного ожидания встречи с некими непознанными могущественными силами, пребывающими в услужении у московской генеральской дочки, сейчас вызвало у него улыбку снисхождения. Он оценивающе-влюбленно оглядел жену и остался доволен: прекрасно смотрится мо¬лодая женщина. И коляску покачивает с непередаваемой грацией. Такой ему ви¬делась царевна-лебедь. Даже отяжелевшая, на сносях она умудрилась не утратить легкость и изящество движений. Когда она для гимнастики мыла полы и со¬бирала рассыпанные по полу спички, Игорь, наблюдая за ней, одновременно и тревожился, и таял от восхищения. Роды тоже не испортили ее фигуру, что муж не преминул отметить сразу же, когда Милу привезли из больницы. Игорь еще раз возблагодарил судьбу, отвратившую его от рокового шага в Москве, рас¬плылся в счастливой улыбке, но тут же устыдился проявления телячьего востор¬га в присутствии неустроенного страдальца, и принялся подыскивать для гостя слова утешения, отвлечения, развлечения.
- Привет славным строителям Волго-Дона, первенца великих... - опередил его Сергей Васильевич. Профессор, судя по одежде, собрался в гараж, но, увидев родных и гостя, завернул к ним.
- Тсс... - оборвала Мила его приветственную речь, приложив палец к губам, и кокетливо улыбнулась... - Так можно разбудить нашего первенца.
Сергей Васильевич подошел на цыпочках, извинительно тронув невестку за плечо, и крепко пожал руку Копельмана.
- Твой тезка, - шепотом представила Мила, тоже протягивая Мише руку, поворачивая коляску так, чтоб гость смог увидеть личико малыша, и очаровательно улыбаясь.
- Знаю. Поздравляю. Желаю вырастить здоровым, умным и красивым, похожим на отца, мать и деда...
- И святого духа, - ласково закончила Мила, одновременно привычным движением запуская руку под одеяльце в коляске.
- Ну, какие интересные впечатления привезли с великой стройки? - на правах старшего направлял светскую беседу Сергей Васильевич. Игорь затаил дыхание. Ничего себе: интересные впечатления...
- Я видел как работала археологическая экспедиция, - достойно вышел из положения Копельман. - Они нашли стоянку неандертальцев. Больше ста тысяч лет пролежали тут наши предки. А уже тогда, говорят, кое-что умели: огонь высекали, на мамонтов охотились с каменными топорами. Кость мамонта я своими глазами видел. А откапывали, говорят, почти целые скелеты. Это открытие. Раньше, говорят, считалось, что в этих краях первобытные люди вообще не водились - слишком холодно.
- А на Днепре новые курганы обнаружили... в зоне затопления...
- Ой, мальчики, тут у нас и так целая академия наук. От астрономии голова кругом идет, ночью кошмары снятся... будто белый карлик тебя всасывает... не хватало только археологии со скелетами, - взмолилась шепотом Мила.
- Папа, Котька тебе не говорил... Мише очень нужно, - приступил Игорь к деловой части разговора.
- Говорил. Я потом зайду. А может, к нам подниметесь? У нас новая забавная игрушка есть - телевизор. Можно в пижаме не отрываясь от дивана кино смотреть. Игрушка, правда, не очень еще совершенная, но иногда кое-что разобрать удается. Маленькие человечки на экране двигаются, разговаривают, стреляют. В общем, посмотрите, если найдете нужным. Дети этим редко балуются, больше научные споры ведут. В общем, как будет угодно...
- Спасибо большое. Я бы с удовольствием... - Миша смущенно потупился и покраснел.
- Ну, сходите, - разрешила Мила. - Впрочем, Плоткин тоже предложил свои услуги. Как в том анекдоте, когда во время денежной реформы один еврей купил на тысячу рублей пирамидона: пусть, говорил, мне хоть за эту тысячу голова не болит. Плоткин рад положить хоть пять тысяч в надежную сберкассу, пусть и без процентов. Он и десять готов. Так и сказал.
- Но я не смогу сразу... чужому человеку, - заикнулся было Миша. - Кто знает, как еще сложится...
- Подождет, - заверил Игорь. - Не последние отдает. В крайнем случае, если вдруг срочно понадобятся, мы вернем. Не беспокойся и устраивайся. А когда сможешь... премию получишь или за рацпредложение.
- Я думаю, соседей путать не будем, сами разберемся. Так пять хватит или надо больше? - подвел итог профессор Зуев.
- Хватит... - снова засмущался Миша.
- Договорились. - Сергей Васильевич вывел в воздухе рукой запятую. И к Мише:
- Хотите, я вам еще одну игрушку покажу пока там наши на кухне управятся. "Победа" называется... Я пока водитель не бог весть какой, а слесарь и того хуже, но удовольствие от этого процесса получаю огромное. За рулем, знаете, человеком себя чувствуешь, венцом творения...
- Я с удовольствием... И если что помочь...
- Пока помогать особенно нечего. Она еще новая, бегает ничего. Просто мне приятно на нее смотреть, так мне кажется, что и другим тоже... как и на внучонка. Там еще вроде и смотреть не на что, но когда он на меня глазки поднимает и следит, когда я в сторону ухожу, мне кажется, соображает...
- Я попросила Котьку сходить за Викой, - защебетала Мила, когда Миша и Сергей Васильевич удалились. - Она еще не видела масика. И юбилей месячный отметим, и пусть познакомятся... Ни к чему же не обязывает... Любовь Афанасьевна сейчас у нас, на стол с мамой накрывают... подарок принесла - тысячу рублей. Масик сегодня... тьфу-тьфу... весь день спокойненький, не плакал почти... О, мокрый, - всполошилась она, снова сунув руку под одеяльце. - Я пойду с ним в дом, а ты подожди Мишу и коляску внесешь. Ладно?
- Ага, - согласился Игорь.
Мила ловко извлекла из коляски малыша, повернула его лицом к отцу, потом к себе, приложилась губами к щечке сына и поплыла к подъезду. Игорь с нежностью проводил ее глазами, а в ушах пело: "...за твои за глазки дорогие всю Вселенную отдам".










ГЛАВА ДЕВЯТАЯ


Сотрудники, выделенные для несения траурной вахты у бюста товарища Сталина на сцене в большом зале, собрались еще до начала рабочего дня в мрачном про¬хладном "каземате" - бывшем банковском сейфе. Все присутствующие уже не в первый раз выполняют эту миссию за прошедшие после кончины вождя дни. Зуев в паре с Мелешко – четвертый раз. Первую двадцатиминутку Игорь выстоял с трудом, от напряжения сводило мышцы ног, покачивало. К концу срока он едва удерживал равновесие и чувствовал себя крайне усталым. Во второй раз он уже научился незаметно для постороннего глаза расслабляться, в третий закрепил эти навы¬ки и теперь, как бывалый постовой, без страха и волнения ждал своей очереди. Разговаривали мало, приглушенными голосами, отрывистыми фразами. Время в бездействии тянулось медленно. Очередная пара входила в сейф после смены караула, молча, не спеша развязывала друг у друга на рукавах красно-черные повязки, передавала по указанию Олега Садовникова следующей паре и на цыпочках бесшумно уходила в зал. Мелешко и Зуев значились в списке одними из последних. Им предстоит стоять на виду у переполненного зала во время трансляции траурного митинга на Красной площади.
Прислушиваясь к доносившимся из репродуктора в зале сообщениям о движении траурного кор¬тежа от Колонного зала Дома Союзов к мавзолею и машинально наблюдая за коротавшими время в склепе передовиками производства и активными общественни¬ками, Игорь читал на лицах, помимо приличествующей случаю скорби, постоянный безмолвный вопрос: Что дальше будет? Что день грядущий нам готовит? Эти тревожные вопросы в большей или меньшей мере занимали всех без исключения нормальных людей, но здесь сейчас, при исполнении гражданского долга, они вслух не обсуждались.
Известия о болезни и смерти Сталина прозвучали для Игоря, что называется, как гром среди ясного неба. Разумеется, он в принципе допускал и то, и дру¬гое, и даже связывал с этими событиями определенные не очень ему самому яс¬ные надежды на изменение существующего порядка вещей в желаемом для него на¬правлении. Только когда-то в будущем, не скоро, тогда, когда Зуев сможет предложить конструктивную программу, когда сформируется новая организация революционеров. У Игоря, как и у многих других, единственный раз подозрение на возможное расстройство здоровья вождя возникло во время празднования его семидесятилетия. Юбиляр вел себя в тот день крайне странно: сидел, как истукан, не проронил ни слова, не поблагодарил за приветствия. Тогда поговаривали о кровоизлиянии в мозг, о нарушении речи. Однако потом, на спектакле в Боль¬шом театре Человек-Бог выглядел нормально, следил за действием, выгляды¬вая из-за плеча Молотова, аплодировал стоя, как все, на Х1Х съез¬де выступил с небольшой заключительной речью, присутствовал на всех парадах и сессиях, отвечал на вопросы журналистов. Ничто не предвещало скоропостиж¬ной развязки.
Первой реакцией Игоря на услышанные по радио сообщение и бюллетень было удивление. Болячки рядовых смертных - гипертония и атеросклероз, кровоизли¬яние в мозг, нарушение функций нервных центров и расстройство дыхания, мер¬цательная аритмия пульса и расширение сердца, как-то не вязались с единст¬венным и неповторимым, величайшим и недосягаемым. Затем Игорь испытал некоторую досаду и разочарованность оттого, что главный преступник ушел из жизни в зените славы и поклонения, не пригвожденным к позорному столбу, умер естественной смертью (в том, что Сталин уже мертв они с Милой почти не сомневались сразу после обнародова¬ния бюллетеня на 2 часа 5-го марта, хотя под сообщением стояли подписи Министра здравоохранения, начальника лечсанупра Кремля, действительных чле¬нов и членов-корреспондентов Академии медицинских наук, профессоров), а не расстрелян по приговору Справедливого Трибунала, Суда Народов, так и не узнав и не увидев в лицо своего достойного оппонента, не ощутив всей разящей силы его аргументов. Не содрогнулся и не скорчился под его: “Я обвиняю!” И только потом спросил себя: “Что же будет с нами и со всей огромной страной? В частности, разбушуется неуправляемо или пойдет на убыль бешеная антиеврейская кампания, принявшая в последние месяцы особо острые формы и грозящая непредвиденными последствиями лично мне?”
С осени прошлого года участились повсеместные массовые уволь¬нения евреев из учебных и научно-исследовательских институтов под видом "сокращения штатов". Без работы остался гигиенист Литвин. Он до сих пор не мо¬жет никуда устроиться. Директриса Аси Зиновьевны приютила у себя в вечерней школе в качестве преподавателя физики “вычищенного” из Физико-технического института опытного и способного научного сотрудника, кандидата наук, почти закончившего докторскую диссертацию, но потерявшего, естественно, всякую надежду ее защитить, поскольку она содержит секретные материалы, доступ к которым ему закрыли. По протекции Любови Афанасьевны в зубоврачебную школу приняли оказавшегося за бортом Стоматологического института доцента Кримера, того самого, от которого в свое время сбежал Фастовский, убоявшись вида щипцов, специалиста высокого класса и человека доброго, покладистого, порядочного. Таким примерам несть числа. Все это на почти официальном языке называется борьбой с "засоренностью кадров".
Настоящий девятый вал наступления новоявленных крестоносцев поднялся после опубликования без малого два месяца на¬зад хроники ТАСС об аресте группы врачей-вредителей. Виднейшие профессора обвиняются в том, что по злому умыслу, продавшись американской и английской разведкам, планомерно подрывали здоровье советских людей, в первую голову, руководящих работников, ставили им неправильные диагнозы, а затем губили их неправильным лечением. Жертвами презренных отравителей стали, в частности, товарищи Жданов и Щербаков. Большинство обезвреженных участников террористической группы - евреи: Вовси, Коган, Фельдман, Гринштейн... Все они, как явствует из официального сообщения, были завербованы международной еврейской буржуазно-националистической организацией."Джойнт дистрибьюшн комити" (Объеди¬ненный распределительный комитет), прикрывающейся благотворительной деятельностью. Шпионско-диверсионный характер "Джойнта", его тесные связи с финан¬совыми и политическими воротилами Америки и мировым сионизмом, разветвленная массовая агентура, изощренные методы подрывной деятельности - все это усиленно муссируется в печати, на лекциях, митингах и собраниях. Среди руководителей "Джойнта" фигурируют Форды и Рокфеллеры, Моргентау и Лимэны, поливающие обильным золотым дождем свое гнусное детище.
Оказывается, еще до войны “Джойнт” имел свою агентурную сеть в более чем пятидесяти странах на четырех конти¬нентах. Европейский отдел возглавлял матерый американский шпион Шварц, кото¬рый после войны всю свою "работу", естественно, направлял на подрыв существующего строя в странах народной демократии. Это со всей очевидностью было вскрыто на про¬цессах Райка в Венгрии и Сланского в Чехословакии. В декабре 1949 года директор организации "Джойнта" в Венгрии некий Якобсон был выдворен из страны за беспардонный шпионаж. В Чехословакии агентами всепроникающего "Джойнта" оказались заместители министров финансов и внешней торговли, выкачивавшие путем темных махинаций народную валюту на потребу сионистских лидеров и го¬сударства Израиль. В СССР деятельность "Джойнта" была предусмотрительно за¬прещена. Однако, как показало следствие по делу изуверов в белых халатах, его платная агентура творила свое гнусное дело тихой сапой. Бывший главный терапевт Красной армии, генерал-майор медицинской службы, действительный член Академии медицинских наук Вовси сознался, что директивы об истреблении руководящих кадров СССР получал от главного врача Московской Боткинской больницы Шимелиовича и "известного буржуазного националиста"(?!) Михоэлса, народного артиста, погибшего несколько лет назад в автомобильной катастрофе.
Многократное повторение всего этого в устной и письменной форме нагнетало атмосферу подозрительности и страха, а вместе с черносотенными фельетонами со смакованием специфических имен-отчеств, изобличающими воров и жуликов еврейской национальности, окопавшихся на доходных местах, паразитирующих и разъедающих здоровый организм великого простодушного русского народа (а такие фельетоны помещаются почти ежедневно в центральных, республиканских и местных газетах) - создавало впечатление массовости, повсеместного распрос¬транения заразы. Методично и последовательно в сознание патриотов вдалблива¬лась мысль о грандиозной, смертельной опасности, исходящей от "богоизбранного" племени, вывод о необходимости срочно, пока не поздно "спасать Россию". До открытых погромов пока как будто дело не дошло, однако брожение умов на¬лицо. Нередки, к примеру, случаи отказа больных лечиться у врачей-евреев. В свою очередь, последние невольно осторожничают, не рискуют браться за сложные операции. Это вызывает нарекания некоторых коллег. Наиболее опасливые избегают лишний раз появляться на улице. Говорят, кое-где явственно чувству¬ется размежевание, "православные" сторонятся иудеев, однако в своем инсти¬туте Игорь ничего подобного не обнаружил.
"Пока не обнаружил, - уточнил он. - Возможно, люди не проявляют инициативы. Выжидают. Привыкли действовать по указке, ждут конкретных четких указаний". Когда и какое будет указание - в этом вся соль.
В ожидании указаний страна замерла. Ясно, что пропагандистская кампания такого размаха затеяна неспро¬ста, что она предваряет некую карательную акцию, разработанную несомненно "на самом верху", с ведома, если не по инициативе почившего вождя. Вопрос только - какую? Если исходить из "уровня" разработки, масштаб операции дол¬жен быть более чем внушительным. У Сталина гора не может родить мышь...
Когда Игорь в своих логических построениях доходит до этого пункта, серд¬це его падает и тренированный ум начинает буксовать. Личность Иосифа Сталина по своему влиянию на судьбы миллионов людей, на судьбу планеты в целом, по ширине и глубине рек, наполненных слезами и кровью подданных, несоизмерима с другими государями всех времен и народов. К ней приближается разве что Гитлер, хотя и стоит, по оценке Зуева, на ступеньку-две ниже по упомянутым показателям. Следовательно, не имея других эталонов, деяния этих двух Верховных извергов нужно измерять сходными мерками. Уж не вознамерился ли Стадии осуществить то, что не удалось бесноватому фюреру: "оконча¬тельно решить еврейский вопрос" в пределах своей державы? И не договорились ли они об этом во время их недолгой дружбы - вот вопрос вопросов. "Почерк" отца народов в "паводковый" предвоенный период при выкорчевывании врагов народа Игорю хорошо известен. Взрыв бомбы 9 февраля на территории Советской миссии в Тель-Авиве и последовавший за этим разрыв дипломатических отношений с Израилем - зловещий симптом. Мила сравнивала его со злодейским убийством Кирова, послужившим сигналом к началу кампании по выкорчевыванию. Но вот прошел месяц. Казалось, все мыслимые способы обработки общественного мнения исчерпаны. Артподготовка закончена. Настало время поднимать пехоту...
Но... Стоп! На кого поднимать? На поработителей? На классового врага? Что за глупые вопросы? Ответ готов: на пятую колонну. Яснее ясного. Хотя... Игорь мысленно прошелся по "правофланговым" этой колон¬ны: Исаак Дунаевский и Натан Рахлин; Давид Ойстрах и Эмиль Гилельс; Илья Эренбург и Самуил Маршак; "Главные" строители страны Гинзбург и Райзер; чемпионы мира Михаил Ботвинник и Григорий Новак; любимцы публики Леонид Утесов и Аркадий Райкин. Плеяда блестящих физиков, из которых Костя особо выделяет гениального и близкого ему по духу взрывного и ершистого академика Ландау. Учитель и старший товарищ (так теперь Игорь определяет) Фастовский. За ними тысячи крупных ученых, командиров производства, лауреатов Сталинских премий, сотни тысяч способных, плодотворно работающих инженеров, врачей, учителей, музыкантов, представителей всех сфер человеческой деятель¬ности. Бывшие партийные и советские работники. Теперь в эту сферу путь евре¬ям наглухо перекрыт. А до войны, особенно в двадцатые годы и первой половине тридцатых они играли там видную роль. Ася Зиновьевна оперирует десятками фамилий из числа хороших знакомых и приятелей мужа - руководителей районного, городского и областного звеньев. Бывший председатель одного из райисполкомов города Харькова (еврей) сейчас работает заместителем директора Института сооружений по хозяйственной части. Из торговли и других доходных сфер тоже интенсивно вытесняют. Плоткин уже не директор ресторана. Больших трудов и, наверное, немалых денег стоило ему устроиться директором вагона-ресторана одного из поездов "очень дальнего следования". Теснятся в шеренгах немощные старики, фронтовики с орденскими колодками и нашивками за ранения, женщины с грудными детьми. Безоружная, разобщенная, обреченная масса. Каждый боит¬ся соседа, подозревая в нем "стукача" или, быть может, врага, агента "Джойнта". Ловкачи-комбинаторы тоже здесь. Они в своем репертуаре: вынюхивают, шныряют, ищут лазейки, норовят раствориться, улизнуть, вывернуться... Наум Эстрин рассказывал, что в созданных гитлеровцами гетто некоторые евреи, норовя выслужиться, стали “шестерками” фашистов и их прислужников (что, впрочем, не спасло их от газовой камеры). Плот¬кин старается держаться солидно, примазывается к интеллигентам...
Ну, а каратели, палачи кто? Подонки вроде "борова" из Краснограда, давно лелеявшего мечту всех их без разбору поставить к стенке? Да, таких хватает. Охотников стрелять, душить, вешать, людей с садистскими наклонностями, люби¬телей поживиться за счет жертв, недовольных, патологических антисемитов, злобствующих завистников, просто уголовников у нас более чем достаточно. Ими можно укомплектовать не один десяток дивизий. Но станут ли организаторы "акции" формировать подобные "спецконтингенты"? Зачем? Разве у них есть опасение, что обычные регулярные части выйдут из повиновения? Кто посмеет воспротивиться? Или хотя бы отмежеваться, отказаться участвовать? Стоит кому-нибудь хоть слабо пискнуть - исчезнет навсегда, сгинет бесследно.
"И никто-о не узна-а-ет где могилка моя..." - прозвучал в ушах голос Миши Копельмана. Беднягу тоже неминуемо постигнет участь его соплеменников, как, на¬верное, и его дочку- полукровку". Не минет чаша сия и самого Игоря Зуева, поскольку он, естественно, не будет безучастно глядеть, как от него уводят любимую жену.
"Нет, весь я не умру, - утешал себя Игорь. - Если уж придется погибать, так с музыкой, на виду, воздвигая себе памятник нерукотворный, чтоб на обломках самовластья и для его имени отыскалось место". Как это конкретно сделать он пока не знает. По месту видно будет. И Константин, конеч¬но, поддержит.
“Может быть, ценой собственного здоровья, а то и жизни”, - горестно и, вместе с тем, с гордостью за младшего брата вздохнул Игорь. Недавно он вновь продемонстрировал свой бойцовский харак¬тер, пригвоздив к позорному столбу преподавателя марксизма-ленинизма.
В пер¬вом номере журнала "Вопросы философии" за текущий год некто Максимов в статье "Борьба за материализм в современной физике" ничтоже сумняшеся изрек: "Направление, которое дает научному развитию теория относительности, является ложным. Поэтому мы считаем правильным не только отбросить всю концепцию Эйнштейна, но и заменить название для проблем пространства, времени, массы, дви¬жения для больших скоростей, выражаемое словами "теория относительности", другим названием". Преподаватель “науки наук” Харьковского университета процитировал на семинаре этот опус в качестве "установочного положения". Несколькими "прицельными" вопросами, остроумными, аргументированными возражениями Костя быстро завел в тупик, обнажил дремучее невежество "учителя". И вызвал смех и одобрение сокурсников. Естественно, "голый король" классифицировал произошедшее, как срыв Зуевым семинарского занятия. Чем сие чре¬вато для Кости, пока неясно. Студент из Костиной группы, сын бывшего артельщика, напичканного деньгами и сумевшего выйти сухим из воды, парень способ¬ный, но избалованный и взбалмошный, вознамерился перевестись в Московский университет, прельщенный, видимо, главным образом, новым высотным зданием на Ленинских горах. Он от имени своего папы и от себя лично предложил Кос¬те составить ему компанию, пообещав, что папа "все устроит как надо". Костя в ответ высокопарно произнес: "Когда царское правительство установило в Московском университете черносотенный режим, его в знак протеста покинул основной состав профессоров, в том числе такие корифеи, как Лебедев и Чап¬лыгин, Зелинский и Вернадский. Какой там сейчас режим, как и здесь, сам знаешь".
"Не значит ли это, что и наш Котик, по примеру корифеев, задумал расстаться с вузом", - мелькнула тревожная догадка. Ведь все это происходило в самый разгар "артподготовки".
Сам же Игорь подобной “большевистской принципиальности” не проявил. В Вечернем Университете марксизма-ленинизма семинарское занятие на тему: "Ленинско-сталинское учение по на¬циональному вопросу" прошло без сучка и задоринки. Выступающие, почти не отрывая глаз от конспектов, сыпали цитатами, "освещая" вопросы, поставлен¬ные в отпечатанных типографским способом и розданных каждому слушателю программах. Перед Игорем тоже лежал такой листик и конспект, но он угрюмо молчал и только фиксировал количество выступивших, время, остающееся до конца занятия и количество оставшихся "пунктов". Глаза его машинально скользили по строчкам. "Исторические условия появления произведений В.И. Ленина "О праве наций на самоопределение" и И.В. Сталина "Марксизм и национальный вопрос"; “Ленинско-сталинское определение нации"; "Разоблачение И.В. Сталиным реакционных определений нации"; "Три периода в развитии национального вопроса"; "Две стороны, две тенденции в национальном вопросе при империализме"; "Ленин и Сталин о принципах пролетарского интернационализма. Разоблачение И.В. Сталиным реакционной сущности программ "национально-культурной автономии" (австрийской социал-демократии, Бунда, меньшевиков) и расовых теорий"; "Образование социалистических наций"; "СССР как образец многонационального Советского государства равноправия и дружбы народов"; "Всемирно-историческое значение разрешения национального вопроса в СССР".
Один из выступавших вскользь коснулся "еврейского вопроса" в связи с кри¬тикой теории австрийского социал-демократа Бауэра, согласно которой основ¬ной признак нации - так называемый "национальный характер". Следовательно, евреи, живущие в США, Европе и других частях света и говорящие на язы¬ках тех наций, среди которых они живут, тем не менее, составляют одну нацию. Оратор камня на камне не оставил от теорий буржуазных социологов, смешиваю¬щих понятие нации с понятием племени, расы, с религиозными и бытовыми особенностями тех или иных народностей, теорией идеологов империализма, которые в угоду денежным мешкам Уолл-Стрита и Сити выводят нацию из мистического "национального характера" и "национального сознания". После каждого выступления преподаватель спрашивал, есть ли вопросы. Вопросов и дополнений не было. Игорь тоже безмолвствовал, хотя вопросов рой у него возникал непрерывно.
"Как вы полага¬ете, товарищ преподаватель, - мысленно вопрошал он, - то обстоятельство, что пресловутому буржуазно-националистическому "Джойнту" удалось так много видных деятелей легко завербовать в "пятую колонну" - не следствие ли это тех самых мисти¬ческих национального характера и национального сознания? Или, по-вашему, все основано на голом "чистогане"? Впрочем, у него возникали не только, и даже не столько вопросы, сколько возражения и дополнения, основанные на истори¬ческих аналогиях. Тренированная память и сейчас подала ему богатый материал, отрывочный, правда, но уже сгруппированный, вчерне, так сказать, системати¬зированный, целенаправленный. Он прозвучал бы как звонкая пощечина. Но...
Игорь тяжело вздохнул, вновь перебирая веские аргументы.
Евреи издревле занимались врачеванием и немало преуспевали на этом поприще. В средние века почти каждый уважающий себя европейский вельможа обзаводился собственным лейб-медиком. Даже отдельные князья церкви доверяли свое святое тело уходу врача-еврея, несмотря на строгий церковный запрет иудеям практи¬ковать среди христиан, а христианам, под угрозой отлучения, обращаться к ев¬реям за медицинской помощью или пить лекарство, приготовленное евреем. Иные из приближенных медиков достигали заметного влияния, правда, в безопасности они никогда себя не чувствовали. Над ними постоянно висел дамоклов меч. При дворе великого монгольского хана лейб-медик одновременно исполнял обязаннос¬ти министра финансов и вообще "первого человека". Однако когда владыка смертельно заболел, фавориту немедленно отрубили его умную голову.
Испанский король Дон-Педро, сын Альфонсо Х1, тоже пригрел у себя в качест¬ве министра финансов еврея, вопреки специальному решению кортесов (не говоря уже о давнем постановлении собора в Авиньоне, обязывающем всех баронов и других суверенов не давать евреям никаких официальных должностей). Но и этот высокопоставленный представитель "богоизбранного народа" умер под пытками. В предреволюционном Петербурге власти всех евреев считали либо социалистами, то есть, врагами трона, либо шпионами. В зоне военных действий Великий князь Николай Николаевич нещадно истреблял их на этом зыбком основании без разбо¬ра. Так что пребывать в шеренгах "пятой колонны" им не впервой.
В общем, рассеянные по миру осколки "богоизбранного" племени многие столетия жили и про¬должают жить под давящим прессом "инонационального компактного большинства". Однако степень этого давления периодически, можно даже ска¬зать, циклически изменялась весьма существенно, иногда, главным образом, во времена прогрессивных революций, ослабляясь до почти неощутимого, а порой, во времена черной реакции, достигая или даже превосходя "предел прочности материала". Отмечено также, что такие скачкообразные изменения, как правило, были приурочены к смене правителей. Папа Иннокентий IV слегка отпустил гайки, закрученные "до упора" Иннокентием III. Сын Филиппа IV Красивого Людовик Х вернул во Францию евреев, изгнанных отцом. Когда Николай Второй сменил на посту Главнокомандующего Николая Николаевича, евреи вздохнули свободнее: их хотя бы перестали физически истреблять. Так и приспособились их общины существовать на качелях истории: изгонялись и возвращались, уничтожались и возрождались.
Сейчас центр печальной еврейской истории переместился в наше царство Свободы и Дружбы народов. Советские евреи переживают один из наиболее тяжелых, трагических периодов. Они находятся, так сказать, в нижней точке своей послевоенной циклической синусоидальной траектории. Тогда на семинаре слушатель Зуев оценивал "текущий мо¬мент" крайне пессимистически, как стремительное движение к страшной крова¬вой развязке. Теперь, со смертью тирана, забрезжил луч надежды на избавление, подкрепленный установленной исторической закономерностью. По всем прогно¬зам, верх должны взять здоровые, прогрессивные силы. Они, конечно, в Кремле есть. Они везде есть, только притаившиеся до поры.
Троюродная сестра Наума Эстрина по материнской линии (с Голубовскими он в родстве по отцу) в начале тридцатых годов вышла замуж за немца из числа работавших у нас иностранных специалистов, и уехала с ним в Германию. Голу¬боглазая блондинка не типично семитской внешности, она благополучно прош¬ла через многочисленные гестаповские проверки, пережила войну, сейчас про¬живает в Восточном Берлине и работает переводчицей. Муж тоже выжил и занимает какой-то видный пост в новой администрации. У них двое детей. Ближайшая родня мужа знала о ее национальности, но не выдала. И это в са¬мом сердце гитлеровского рейха, в период, казалось бы, тотального нацистс¬кого психоза. Наум несколько раз виделся с ней, бывал у них дома. С упоминания об одном таком посещении и завязался разговор, внешне мимолетный, отрывочный, как бы вскользь, после которого Игорь провел бессонную ночь, терзаясь вопросом: что день грядущий мне готовит?
Наум сказал, что зашел к Голубовским просто так, на огонек, но сейчас Игорь склонен думать, что целью его визита было обменяться мнениями по тому же сакраментальному вопросу. За чаем говорили о том, о сем. Коснулись неисчерпаемой темы о роли случая в жизни людей. Гость вспомнил рассказ берлинской родственницы об инциденте, имевшем место в июле 45-го года. Наши допрашивали очередного немца. На вопрос: специальность? - тот ответил: прокурист. Лейтенант перевел: прокурор. Тогда немца стали с пристрастием допрашивать. Тот в одну душу: ни¬когда никого не судил, не понимаю о чем вы... А наши свое: “выкладывай, скольких антифашистов загубил”. Тут как раз и подвернулась случайно сестра Наума. “Прокурист, - сказала она, - это не прокурор, а коммерческий директор по-нашему”. Доказала. Фрица отпустили. "Вот это то, что надо. Так и должно быть среди нормальных людей, - задним числом прокомментировал Игорь. - Добропорядочные немцы в самом что ни есть "логове", рискуя, можно сказать, репутацией, положением, если не самой жизнью, спасают от верной смерти еврейку, а та при случае выручает немца, не исключено, в прошлом ярого нациста, представителя той нации, которая принесла столько горя и бед ее народу и ее родине, выручает без всякой для себя выгоды. Вот это по-человечески. Если бы все, или хотя бы большинство так поступало, на нашей грешной Земле давно воцарился бы рай. Но, к великому сожалению, такие поступки - редкое исключение. А правило..."
В тот же вечер со слов той же свидетельницы Наум рассказал о так называемой "хрустальной ночи" в ноябре 38-го года - первом опыте массового заключения евреев в концлагеря. Поводом для этого тоже послужил Его Величество Случай, всегда подворачивающийся в нужные моменты. Сначала немцы выгнали в Польшу всех евреев - выходцев из этой страны (наши для начала поступили мягче: разрешили уехать в Польшу добровольно уроженцам этой страны, чем воспользовались бывшие соседи Селеневичей Фаня и Гриша. Возможно, они полагали, что там будут чувствовать себя в большей безопасности, предвидя сталинскую “акцию”). Действовали, как всегда, четко и оперативно: всех арестовали, набили в теплушки, привезли к польской границе, высадили и погнали через рубеж. Имущество (все, что нель¬зя было унести в руках), как водится, перешло в собственность Рейха (закон о так называемой "экономической измене", поощрявший открытый грабеж "неарийцев" был принят еще в начале гитлеровского правления). Один из несчастных изгнанников, по профессии сапожник, имел неосторожность посетовать на свою горькую судьбину в письме к сыну, проживавшему в Париже, а тот не нашел ничего лучшего, как убить в отместку извергам, разорившим семью, сотрудника германского посольства во Франции. Естественно, он намеревался своим отчаянным поступком потрясти цивилизованный мир, приковать его внимание к бесчеловечной противоправной акции гитлеровцев, поднять общественное мнение в защиту невинных жертв. Однако цивилизованное человечество не всколыхнулось. Оно "проглотило" вторжение немцев в Австрию "для наведения порядка после крова¬вого коммунистического восстания", отторжение от Чехословакии Судетской об¬ласти. Оно пасовало перед наглостью Гитлера, тешась иллюзией умиротворения. Юного мстителя упекли в Парижскую тюрьму, а десятки тысяч германских евре¬ев - в концлагеря "для защиты от народного гнева". Горели синагоги. Грабились магазины. Убитые и раненые исчислялись сотнями...
"А перед моими глазами чеченцы, которых привезли в переполненных товарня¬ках в Казахстан, - не утерпела выдержанная Ася Зиновьевна. - Как сейчас ви¬жу их на площади возле станции. Глубокие старики и грудные дети. Крепкие мужички начальственного вида во френчах и сапогах, и фронтовики на костылях. Всю площадь перед станцией заполнили. Стенания... детский плач... Ужас, как вспомню...”
Игорь тогда лаконично, без междометий, как свидетель, поделился впечат¬лениями о житье-бытье советских немцев на Южном Урале. Но промолчал о раз¬говоре с Татевосяном перед отъездом из Челябинска, а также с Литвиным. Встретились они недавно в поликлинике, где Игорь "зак¬рывал" больничный лист. Литвин проводил молодого Зуева почти до дома и, удрученный и подавленный, от отчаяния что ли, разоткровенничался. Он поведал, что из той командировки, куда вместе добирались, привез несколько сотен анкет. Дан¬ные обработали, составили отчет, оформили, как следует, и отправили куда следует. А первичные материалы (пять или шесть папок) пылились в шкафу на кафедре. Уже после ареста врачей вдруг обнаружилось, что папки пропали. Заведующего кафедрой (тоже еврея) обвинили сначала в ротозействе, а потом в пособничестве врагам. Пока не арестовали и не уволили (некем заменить), но подписку о невыезде взяли. Раньше, когда материалы собирались и обрабатывались, никто не предупреждал, что они секретные, но Литвин на всякий случай дома уничтожил все бумаги, которые при обыске (чем черт не шутит!) могли быть признаны компрометирующими, в том числе материалы действовавшего во время войны Антифашистского Еврейского Комитета (его председателем был Михоэлс) и материалы собственной кандидатской диссертации (там имелись какие-то данные, косвенно связанные с производством токсичных веществ).
Сергей Васильевич, зайдя проведать внука, упомянул в тот вечер Крикуна, откуда-то прослышавшего, что у гитле¬ровцев в свое время обсуждался план высылки евреев на Мадагаскар. Повздыхали, попереглядывались, заговорили на другие темы... А совсем уже перед сном, в ночной рубашке, перед тем, как юркнуть в постель, Мила, вро¬де шутя, заглянув мужу в глаза, спросила: "как ты думаешь, будут уводить ночью или вызовут по повестке?". Игорь поначалу оторопел, потом обругал же¬ну, может быть с большей горячностью, чем ему хотелось бы, ибо она выдава¬ла неуверенность, потом, как мог, успокоил, утешил, приласкал. Мила уснула, а сам он всю ночь терзался сомнениями и тревожными предчувствиями. Горькое сознание бессилия, бесправия, беззащитности бесило и подкашивало. В редкие моменты полузабытья ему виделись то победоносные батальные сцены, когда он, орудуя не то шашкой, не то лопатой, увлекая за собой соседей, одолевает вооруженных, но трусоватых "слуг закона", и вызволяет из их грязных липких лап любимую жену, то сцены допросов с пытками, издевательствами и надруга¬тельствами, и тогда он просыпался в холодном поту...
Постепенно, пока время шло, а сигнал к началу "акции" задерживался, боль притупилась. Люди затаились как бы в ожидании избавителя. Игорь не состав¬лял исключения. Вспоминалось, что два тысячелетия тому назад аналогичная ситуация сложилась в египетской Александрии. Там жрецы, преследуя свои цели, науськивали на несчастных евреев темное "национальное большинство", внушая ему, что "богоизбранные" происходят от прокаженных, что они в своих святая святых поклоняются огненной голове, в праздники пьют кровь молодых греков и при этом заключают тайный еврейский союз против всех остальных народов. Кажется, кто и что мог противопоставить всесильным жрецам? Кто мог спасти "прокаженных" от заведенной дикой толпы? Однако такой человек, точнее, такая, нашлась. Наложница царя своими женскими приемами добилась отмены жестоких антиеврейских репрессий. (Кстати, и тут "исторические качели": тысячелетие назад украшением многочисленного гарема царя Соломона являлась дочь правящего тогда в Египте фараона). Так неужели в наш героический и просвещенный век в гигантской стране не найдется одной современной Пышки? Ки¬ра Мезенцева, пожалуй, с этой ролью справилась бы блестяще. Будь Игорь с ней не в столь непримиримых отношениях, он мог бы подать ей сию идею. Воз¬можно, перспектива остаться в истории в роли избавительницы целого народа пришлась бы ей по душе. Все равно “жизнь поломатая” (выражение Миши Копельмана)…
По сигналу разводящего очередная пара ушла на сцену, а через минуту отстоявшая там свою смену бригада вернулась и вручила повязки Игорю и его напарнику. И почти тотчас диктор сообщил, что траурный кортеж остановился у мавзолея. Образ медленно движущейся тесной колонны людей трансформировался сначала перед его мысленным взором в поток пленных немцев летом 44-го года, а потом в бесконечный поток древних евре¬ев, то освобождаемых из египетского плена, то уводимых в царство Навуходоносора. И тут же явился ему ответ на сакраментальный вопрос: что день гряду¬щий готовит советским евреям? Это - насильственное переселение. Конечно! Само собой разумеется, по примеру Гитлера. С учетом чеченского опыта Сталина. Как можно было сих пор не догадаться! Слепота! Куда? Тут тоже двух мнений быть не может - на Дальний Восток, в Еврейскую автономную область, подальше от глаз "патриотов".
Эта посылка все ставит на свои места. Яснее ясного: раздувалось пламя "гнева народного", чтобы со¬вершить гуманный акт защиты граждан СССР еврейской национальности, предот¬вратить кровопролитие и тому подобное. Так мерещились Игорю заголовки га¬зет, строки Заявления ТАСС или Хроники ТАСС, речей на митингах. Логика есть: защищать сподручней, когда подзащитные собраны вместе и не в столь густонаселенном районе, а еще лучше - за колючей проволокой...
Игорь поймал себя на том, что думает об этой акции без содрогания. На скрижалях "периодической системы" Истории такая операция заняла бы свою клеточку, как еще один характерный штрих отживающей, дикой, реакционной системы, требующей замены, которая будет знаменовать собой новый виток в извечном и непре¬рывном движении общества по спирали. И высылка - это все-таки не физическое уничтожение. Потом маятник качнулся бы в другую сторону. Пусть не всем и не сразу разрешат вернуться. Потихоньку начнут сниматься единицы, мел¬кие группы, в порядке исключения, по особому распоряжению...
Решение созрело мгновенно: если "акция" все же состоится, он не будет подвергать себя неразумному риску и демонстрировать петушиную храбрость, а отправится в ссылку вместе с женой, тещей и сыном...
"Как жены декабристов", - съязвил внутренний оппонент. Игорь не оставил этот выпад без внимания.
"Конечно, - парировал он, - жены за мужьями - дело более естественное, примеров таких больше. Но ведь я буду демонстрировать не только свою личную привязанность к юбке. У меня это форма протеста. И еще практическая помощь, польза, защита, причем, не только по отношению к своим родным. Не пустят в теплушку - поеду следом. Не дадут поселиться в "зоне" - пристроюсь поблизости. Буду связным с "волей", поскольку мне-то не должны ограничить свободу передвижения, буду приводить в действие рычаги через родителей (на Федора надежды мало, этот побоится пальцем шелохнуть). Может, я явлюсь зачинателем движения, и моему примеру последуют многие (смешанные браки до войны и сейчас не такое уж редкое явление), возникнет "общество", ячейки. Уж решали б скорее, или туда, или сюда. Чтоб люди хоть знали на каком они свете. Нет ничего хуже неопределенности. Но тут же оборвал себя, устыдившись внутреннего стража, встрепенувшегося при словах "туда или сюда".
В этот момент председатель комиссии по организации похорон Хрущев открыл траурный митинг, предоставил слово Маленкову и Игорь дальнейшую свою речь адресовал выступающему на Красной площади.
- Если исходить из альтернативы: или уничтожение, или ссылка, то последнее – благо. Хотя и то и другое, какими бы словами ни прикрывалось и каким бы туманом ни обволакивалось, вопиюще бесчеловечно и архибеззаконно. Сверхдикий произвол. И это в середине Двадцатого столетия новой эры! В стране победившего социализма! Для этого человечество прошло длинный тернистый путь развития через рабство, феодализм, капитализм, его высшую стадию и переходный период к социализму???
Прислушиваясь к звонкому голосу Маленкова, доносившемуся из репродуктора в зале, Игорь обратил внимание на то, что речь преемника построена по типу клятвы, что в ней многократно повторяются обороты: "...Наша священная обязанность состоит в том, чтобы..." и т. п., поэтому с удвоенной настойчивостью засы¬пал нового Председателя Совета Министров убийственными обвинениями.
"Вот вы разработали вопрос о строительстве многонационального социалис¬тического государства в обстановке капиталистического окружения, вопрос о формах государственного объединения национальных республик, принципы советской федерации и автономии, вопрос о преобразовании буржуазных наций в социалистические, живущие в дружбе и сотрудничестве. Это теоретически, для семинаров и газет. А ваша практика выворачивает вашу теорию шиворот -навыворот, превращает в свою противоположность. Право наций на самоопределение "вплоть до отделения" - звучит более, чем издевательски..."
Неожиданно перед мысленным взором Игоря всплыло лицо маршала Тито.
"Вот Югославия продемонстрировала воочию это свое право, выскочила из вашей "Солнечной системы", не убоявшись даже гнева Громовержца", - торжествующе произнес маршал, кивнув на гроб.
"Не совсем так, - поправил правителя Югославии Зуев. - Выскочила не нация, а многонациональное государственное объединение. А попробуй у вас, к примеру, хорваты воспользоваться этим правом - что сделаете? Потопите в крови. "Заводил", даже если их окажутся десятки тысяч - изничтожите, а остальных приведете в повиновение. Так?"
Маршал исчез, а течение анализа Игоря изменило русло.
Чтобы Югославии решиться на отделение, Тито надо было иметь прочный тыл, надо было, чтоб ведомство Ранковича работало без сучка и задоринки...
Совеем недавно Игорю нечаянно довелось заглянуть в "мастерскую" вождей, почувствовать, как формируется этот самый "прочный тыл". Готовясь к семинару по книге "Экономические проблемы социализма в СССР", он взял у отца журнал "Коммунист” с подборкой статей, разжевывающих программные положения труда вождя, и нат¬кнулся там на сокращенную стенограмму лекции "вассального монарха" Венгрии Матиаса Ракоши в Будапештской высшей партийной школе под названием "Путь нашей народной демократии". Поначалу он бегло пролистал странички, но, заце¬пившись за удивительные откровения автора, прочел всю статью настолько вни¬мательно, что многие абзацы запомнил почти дословно.
"Единственным органом, руководство которым наша партия с первого момента потребовала безраздельно себе, ни под каким видом не соглашаясь ни на какое разделение власти, было управление государственной безопасности, - похвалялся генеральный секретарь правящей партии. - Хотя врагу до некоторой степени и удалось тайно проникнуть сюда, мы с первого дня создания этого органа твердо держали его в руках и заботились о том, чтобы он оставался надежным и острым оружием в борьбе за народную демократию".
Это признание проливает свет на весь ход политического развития Венгрии (и не только Венгрии) в послевоенный период. На первых парламентских выборах в 45-м году, через семь месяцев после освобождения страны Советской Армией, партия мелких сельских хозяев получи¬ла абсолютное большинство голосов - 56 процентов, половину министерских портфелей и пост премьер-министра. Коммунистическая и социал-демократичес¬кие партии собрали поровну - по 17 процентов голосов. А через четыре года власть Ракоши в стране была уже практически безраздельной. Как удалось этого добиться? Элементарно просто: путем устранения конкурентов, оказавшихся, все как один, “шпионами”. Несмотря на то, что, по утверждению самого Ракоши, Советская Армия сделала заранее безнадежными вооруженные выступления реакции и защитила новую Венгрию от иностранной интервенции, а Советский Союз в целом - от дипломатического вмешательства западных держав, один за другим были раскрыты и пресечены "кровавые заговоры", руководимые главарями противостоящих коммунистам партий. Зимой 1946-47 года во главе заговора оказался генеральный секретарь партии мелких сельских хозяев Бела Ковач.
"Мы поняли, - откровенничает Ракоши, - что разоблачение заговора является таким поражением, в результате ко¬торого мы, коммунисты, сможем перейти от медленной, осторожной тактики продвижения шаг за шагом, к ускоренному продвижению к цели". Органы госбезопасности сработали на славу, в результате оппозиция была практически обезглав¬лена. В мае 1947 года во время визита премьер-министра Ференца Надя в Швейцарию "найденные неопровержимые улики" протянули нити заговора к нему, и он на родину не вернулся. За премьер-министром сбежал из Венгрии председатель парламента. От опростоволосившейся партии мелких сельских хозяев отделилась так называемая Венгерская независимая партия, но ее лидер тоже был разоблачен как организатор заговора и сбежал в Вену. Руководителей социал-демократической партии уличили в сотрудничестве с фашистами и с империалистическими шпионами, после чего в этой партии возник кризис, приведший к ее объединению с коммунистами на основе ленинско-сталинских принципов. Потом раскрыли и ликвидировали "заговор кардиналов". Путь к неограниченной власти был расчищен.
"Когда в нашу пользу решилась борьба на политической арене, - бахвалится далее Ракоши, - наша партия взяла в свои руки министерство обороны и поли¬ции". И в заключение добавляет: "Так были опровергнуты клеветнические утверждения империалистов о "диктатуре меньшинства в Венгрии"...
"Ну и ну, - только и мог подвести итог Игорь. - Впрочем, молодец, неплохой “материальчик” для моего будущего "Что делать?" подкинул. Иллюстрацию к положению, высказанному более четверти века назад товарищем Сталиным (его Ракоши приводит в начале лекции) о том, что ленинская теория диктатуры пролетари¬ата есть не чисто "русская" теория, а теория обязательная (слово "обязательная" Ракоши выделил курсивом) для всех стран, что большевизм является образцом тактики для всех".
Зорким пристрастным глазом умного соперника Игорь еще раз с "птичьего полета" окинул пройденный Ракоши путь к вассальному трону, и объективно вынужден был, презрительно при этом скривившись, выставить ему высокий балл. Грубо, конечно, сработал, но задание выполнил, поставленной цели достиг. Победителей не судят. Что и говорить, достойный ученик, хорошо, вернее, отлично усвоил "предмет". Основным, наиболее радикальным средством устранения конкурентов являлось “хирургическое вмешательство” (разумеется, под руководством и под прикрытием советских патронов и, скорее всего, по инициативе Сталина – это его почерк). Но не брезговали и менее острыми, "терапевтическими" приемами. Создали, чтобы укрепить свое воздействие на государственную машину, Высший Экономический Совет, через который постепенно подчинили своему контролю ключевые позиции экономической жизни; внутри Фронта Независимости сколотили левый блок из коммунистов и представителей других партий. То же в профсоюзах; организовали в Будапеште демонстрацию четырехсот тысяч рабочих в поддержку требований левого блока к правящей партии мелких сельских хозяев. Одним словом, обложили со всех сторон избранную демократическим путем власть. Молодец... если можно таким хорошим словом характеризовать столь гнусные, с точки зрения общечеловеческой морали, деяния. И еще попутно с "внутривидовой" борьбой справился.
Ярким отражением этой паучьей грызни у подножья трона предстал сейчас перед исследователем процесс Райка, бывшего руководителя Будапештской коммунистической организации, министра внутренних дел, ближайшего сподвижника. Игорь помнит целые страницы наших газет, посвященные этому “суду”. В ходе допросов, речи прокурора раскрывался мерзкий облик предателя и изувера. В 30-е годы полицейский осведоми¬тель, направленный с провокаторской целью в Испанию. Сотрудничал с гестапо, потом с английской и французской разведками, с Даллесом. По указанию Тито-Ранковича должен был, опираясь на националистические, шовинистические, мелкобуржуазные элементы (и это, будучи видным членом руководства коммунистической партии, безусловно играя важную роль в ее борьбе за власть?! Не на поверженную ли при его активном участии партию мелких сельских хозяев?) взять власть в свои руки и способствовать американо-югославской интервенции (изначально безнадежной, по определению самого же Ракоши!) с целью восстановления буржуазных порядков. Все подсудимые признали себя виновными...
Игорю стало муторно. Он был обескуражен и подавлен. Нахальный, демонстративный, издевательский цинизм и беспардонная ложь, пронизывающие статью, обезоружили его. И еще дремучая политическая слепота, которой он наделил не только распоясавшегося венгерского наместника Сталина, но и наших ротозеев из журнала “Коммунист”. Они, по мнению Зуева, подобно пресловутой гоголевской унтер-офицерской вдове, сами себя высекли. Высекли публично, перед всем мыслящим миром. Нет, - категорически заключил Игорь, - мне ввязывать¬ся в "политику", где действуют столь грязно-кровавыми методами и негоже, и бесполезно: оклевещут, опозорят, раздавят. И еще перед позорной смертью во имя спасения Мишутки, Милы, родителей заставят покаяться, признать себя шпионом и диверсантом, а то и агентом "Джойнта", раз уж породнился с "нечистыми". Имя мое войдет в историю "с большим минусом", подобно извергам из “бухаринско-троцкистской банды”, продолжал он "храбро страдать", - меня заклей¬мят как предателя и подонка, вознамерившегося за "чечевичную похлебку" предать Родину, расчленить СССР, превратить его в колонию империализма. Обо мне напишут словно про дохлую кошку, пинком отброшенную с дороги, как в биографии Сталина про тех врагов народа: "...Сталин вооружил партию для борьбы с врагами народа, научил срывать с них маски. Партия и Советская власть разгромили осиные гнезда! Советский суд раскрыл их злодеяния и приговорил бандитов к расстрелу. Советский народ одобрил разгром троцкистско-бухаринской банды и перешел к очередным делам - к подготовке выборов в Верховный Совет".
Теперь ему было яснее ясного: он не только руководителем государства (республики, области), но даже хозяйственником (управляющим трестом, директором института), разумеется, дееспособным, "удовлетворяющим требованиям", быть не может. Таких как он, наивных и доверчивых во имя их же блага на пушечный выстрел нельзя допускать к начальственным креслам - и себя и других погубят. Его дело - вскрывать закономерности, тенденции, указывать дорогу, освещать путь. Он - штурман, а не капитан. Он - драматург, а не постановщик. Вдохновитель, но не организатор. Он, как бы правильнее выра¬зиться, даже не совсем композитор. Его задача - наметить главную тему, лейтмотив, лад. Остальное - дело профессионалов...
Игорь встряхнулся...
Среди титанов нашего революционного движения его внимание привлекла фигура Плеханова. И он сразу пожалел, что до сих пор эта выдающаяся личность выпала из его поля зрения. Листая тома "Малой Советской Энциклопедии", прозорливо завещанной ему мудрым Крикуном, он проявил интерес к статьям о Троцком, Зиновьеве, Каменеве, а Плеханова пропустил. Если бы сейчас потребовалось дать "образ" этого Патриарха русской социал-демократии, что он мог бы сказать? Только самые общие слова. Образованнейший из марксистов. Большой знаток истории, литературы, искусства. Выдающийся философ и пропагандист. Но почему-то постоянно впадающий в теоретические и политические ошибки. Не странно ли? И еще уди¬вительная вещь. Вряд ли где-нибудь у нас в стране есть, к примеру, улицы имени меньшевиков Мартова, Засулич или Аксельрода. А Плехановская улица в Харькове есть. Имя Плеханова выбито на памятнике в саду у Московского Кремля среди девятнадцати наиболее знаменитых борцов за народное дело, на плечах которых стояли Ленин и Сталин. Сталин в начале войны в ряду великих представителей великой русской нации назвал Плеханова первым, перед Лениным (а потом шли Белинский и Чернышевский, Пушкин и Толстой). Что это все значит? Что за этим кроется?
Игорь почувствовал знакомый азарт собаки-ищейки, пущенной по следу. Единственным источником, к "разработке" которого он мог приступить немедленно, является книга Ленина "Шаг вперед, два шала назад". Книгу эту он в свое время проштудировал честно, и теперь память, как всегда в минуты творческого подъема и вдохновения, подала нужный материал.
Ленин на Втором съезде партии вел себя, употребляя выражение Мартова, бешено. Владимир Ильич этого не отрицает и открыто признает, что главари противоборствующих групп вели борьбу, главным образом, не "за идею", а за "дирижерскую палочку", то есть за влияние на ЦК. Так и пишет со всей прямотой: "Мартов ставит мне в вину желание влиять на ЦК, а я ставлю себе в заслугу то, что я стремлюсь закрепить это влияние организационно". Мартов, впрочем, тоже не скрывал своих намерений верховодить. Разница, как чувствуется из контекста книги, была лишь в средствах достижения цели. Возможно, допускал Игорь, Мартов, в самом деле, находясь еще в плену кружковщины, утопически рассчитывал добиться торжества своих организационных принципов интеллигентной пропагандой, доказательством их обоснованности. Приемы Ленина представлялись ему "бонапартизмом худшего сорта”. Ильич разъясняет, что означает это особенно понравившееся ему словечко: приобретение власти путем формально законным, но по существу дела вопреки воле народа. Что это были за приемы на II съезде партии, можно понять из воспроизведенного в книге разговора Ленина с кем-то из представителей "центра". Центрист жаловался на тяжелую атмосферу, царящую на съезде, на ожесточенную борьбу, резкую нетоварищескую полемику, обвинения друг против друга. "Какая прекрасная вещь наш съезд, - отвечал Ленин, - этап пройден! Это жизнь! Вперед!". Интеллигент из "центра" только смотрел недоу¬менными глазами и пожимал плечами. Делегаты разных групп говорили на разных языках.
Но, конечно, та словесная борьба, с открытым забралом, без "подножек" была детской игрой в сравнении с "бонапартизмом худшего сорта", "технологию" которого раскрыл Матиас Ракоши полвека спустя. Причем сам Ракоши отнюдь не претендует на авторство. Он лишь последователь, верный способный ученик. Теперь Игорь еще раз утвердился во мнении, что многочислен¬ные заговоры против партии и Советского государства троцкистско-бухаринских и прочих агентов империалистических разведок - не что иное, как "ловкость рук" органов госбезопасности, одной из функций которых (если не главнейшей функ¬цией) является "законное" (то бишь относительно правдоподобное для несведущих) устранение соперников в борьбе за трон. Почерк уж больно схож. Далеко не всякий, даже сверхгениальный и сверхобразованный в состоянии вести и выдержать борьбу без всяких правил, борьбу, где все средства хороши, борьбу не на живот, а на смерть, где в основном орудуют заплечных дел мастера, где "бьют, и плакать не дают". Плеханов до такой борьбы не дожил. Он не выдержал и той, "детской". Отказавшись "стрелять по своим", пытаясь примирить непримиримое, предотвра¬тить раскол, призывая пойти на уступки при комплектовании руководящих центров, избегать излишней резкости и т. д., он тем самым "пустил себе пулю в лоб". И остался в истории, написанной победителями, воплощением ошибок и заблуждений, честным, умным, но слабым и нерешительным первопроходцем-интеллигентом, замкнувшимся в своей "скорлупе", достойным уважения и сожаления, как подававший надежды кандидат в чемпионы, сошедший с дорожки.
Другое дело - Троцкий. Этот, тоже несомненно выдающийся деятель нашей революции, “выпихнутый с дистанции”, симпатии у Игоря в общем не вызывает, хотя послужной список ближайшего сподвижника Ленина весьма внушителен. В 1905 году (в 26 лет) - Председатель Совета рабочих депутатов в Питере. В годы реакции вторая ссылка и второй побег. В 1908 в Вене основал “Правду” (?!). В 1917 опять Председатель Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. После Октября пребывал на самых ответственных руководящих постах: наркоминдел, наркомвоенмор, Председатель Реввоенсовета Республики, наркомпути... Немудрено, что тогда говорили: Ленин и Троцкий, как теперь: Ленин и Сталин. Кому же, казалось, после Ленина вручить бразды правления, как не Троцкому? Но - характер подвел. В течение всей своей революционной деятельности, написано в Малой Советской Энциклопедии, Троцкий откровенно стремился стать вождем партии. Ну что ж, снисходительно заметил Игорь, это было в духе того времени и тех нравов (как и вообще в природе человека). Он был "в русле". Человек блестящих способностей, он всегда старался выдвинуть себя на первое место, проводить свою линию (то есть, подобно Ленину, оформить свое влияние организационно! Что ж, если честно, в открытой борьбе, почему нет?). Человек, который всегда приходит со своим собственным стулом, как выразился о нем однажды Мартов (ну и что? Опять-таки, достойный ученик Ленина!). Кто-то метко определил Троцкого, как человека, который всегда смотрится в историческое зеркало и ценит революционную работу, главным образом, за яркий блестящий наряд революционера, за то, что она дает ему возможность продемонстрировать свои незаурядные способности (то есть думает не только об освобождении рабочего класса, не только о благе народа, а еще использует, точнее, эксплуатирует благородные лозунги для удовлетворения собственного честолюбия. Так что, это уже "бонапартизм худшего сорта"? Но ведь на каторгу шел!.. А в Октябрьские дни и после них так ли уж ясно было “кто кого”?..).
Стремление верховодить тол¬кало его даже на противопоставление себя Ленину, которого он называл “профессиональным эксплуататором отсталости русского рабочего движения”. А почему нет, если считает себя достойным соперником? После смерти вождя Троцкий написал печально знаменитые "Уроки Октября", где, как говорят, вообще пытался скомпрометировать Ленина, приписать себе руково¬дящую роль в Октябрьском перевороте и даже силился изобразить дело так, что Ленин (ни больше, ни меньше!) пришел к троцкизму... Конечно, его хитрым и ловким противникам под знаменем защиты Ленина и ленинизма удалось сравнительно легко с ним справиться. Вот если бы он, сейчас подумал Игорь, как хитрый Сталин, скромно признал: "я только ученик Ленина и моя цель - быть достойным его учеником" - бабка еще надвое гадала. Но тогда он не был бы Троцким!..
Умная голова, да дураку досталась, - вынес вердикт Игорь. Тоже, между прочим, не так уж редко встречается. Если уподоблять Троцкого Наполеону, то Сталин действовал по-кутузовски. Тихой сапой. Пока его главный соперник красовался на трибунах, исподволь собирал и выкармливал “гончих стаю”, прибирал к рукам соответствующие органы, чтоб в подходящий момент обрушить на конкурентов громящий кулак. И ловко лавировал, интриговал. В частности, в 1923 – 24 годах Зиновьев и Каменев, сами того не ведая, “работали у Сталина гончими”. Потом дошла очередь до пособников. Они, конечно, как “нормальные” люди и политики, сокрушая Троцкого, надеялись расчистить путь к власти себе и претендовали на первые роли, причем, как Игорь объективно оценивает, не без основания. Зиновьев, к примеру, в июле 17-го вместе с Лениным скрывался в шалаше на станции Разлив. Не знак ли это величайшего доверия вождя? После Октября - Председатель Петроградского Совета, позже - Председатель Исполкома Коминтерна... Но оказался ротозеем, вступил в блок с Троцким и Каменевым слишком поздно, когда уже все ключевые позиции были в руках Сталина. Дальше все уже было "делом техники”. “Заговоры” и их своевременное разоблачение доблестными органами НКВД не заставили себя ждать. Бухарин, Рыков и прочая "мелочь пузатая" были смяты и подавлены "одной левой", как говорят боксеры. Путь к трону оказался свободным... Но самое интересное, что это прозорливо предвидел Мартов и иже с ним. Игорь снова вернулся к захватывающей книге Ленина.
Наиболее массированный огонь критики меньшевики сосредоточили на ленинском принципе централизации, гипертрофии централизации, как выразился Мартов, корне вселенских бед и ужасов. Партия, построенная по иерархической схеме "сверху вниз" рисовалась им самодержавно-бюрократической системой с чисто формальным единством, охраняемом сугубо механическими средствами, путем систематического подавления индивидуальной инициативы и общественной самодеятельности. Оппоненты Ленина сполна использовали бо¬гатство русского языка, изображая будущую партию в виде огромной фабрики с директором во главе и закрепощенными рядовыми членами, бездушными "колесиками и винтиками". Тут и "партийная диктатура", и "автократическое господство партийного начальства", и "слепое повиновение", и "лакейское подчинение", и "мертвящая дисциплина"... Как в воду глядели. Все сбылось. Только в еще несравненно белее гнусном виде, чем они могли себе представить. Эх, если б можно было воскресить Ленина, Плеханова, Мартова, Аксельрода и других участников того исторического съезда, преподнести им "на тарелочке" нашу "книгу бытия" и сопроводить ее одной единственной фразой, чуть измененной репликой, адресованной Лениным Горькому в фильме "Ленин в 1918 году": “Вот вам и решение нашего спора”. А ведь положение Ленина не всегда было прочным и устойчивым, чаша весов колебалась. Могла победить и противная сторона... Что сыграло решающую роль: случай? воля? талант стратега и тактика? умение стать "по ту сторону добра и зла"?
Вспомнив крылатые слова Сталина: "создается нечто вроде единого фронта от Чемберлена до Троцкого", Игорь протянул ниточку от простодушных недальновидных главарей оппозиции в ВКП(б), пытавшихся законными легальными средствами противостоять "горному орлу, не знающему страха в борьбе" (в борьбе за власть, расшифровал Игорь, и не знающего не только страха, но и правил, и моральных ограничений), а потом к Рузвельту, которого Сталину удалось фактически нейтрализовать и даже почти "обратить в свою веру" в схватке с матерым империалистом Черчиллем, и у него даже дух захватило при мысли, что если бы Рузвельт принял сторону английского премьера, поднялся над политической игрой, продиктованной межимпериалистическими противоречиями, руководствовался бы классовыми интересами в мировом масштабе, жизнь сотен миллионов людей могла бы сложиться совсем иначе. Алька Селеневич, к примеру, не встретила бы своего Франтишека, и вся семья не имела бы переживаний, выпавших на ее долю сейчас. Так глобальные процессы вовлекают в свое поле рассеянные по миру песчинки.
Вышло так, что Алиса ждет ребенка, но оформить отношения с отцом будущего младенца, несмотря на страстное обоюдное желание, не может из-за какого-то дурацкого закона, где сердечные влечения и государственные границы входят в противоречие. Сейчас Алиса формально является “грешницей” и может стать объектом проработки со стороны ретивых ревнителей коммунистической морали, а летом будущего года Франтишек окончит институт, должен будет возвратиться на родину и оставить красавицу возлюбленную мыкать горе матерью-одиночкой. Ксения Кузьминична едва богу душу не отдала. Кирилл Адамович ходит темнее тучи. Можно себе представить, какие надежды связывают они с переменами в руководстве страны, в первую очередь, с назначением Ворошилова Председателем Президиума Верховного Совета.
Садовников предупредительно тронул Игоря за плечо и воззрился на секундную стрелку своих часов. Зуев и Мелешко, придав лицам торжественно-траурное выражение, застыли на исходной позиции у двери, не спуская глаз с ладони поднятой правой руки разводящего, а затем, по его сигналу, осторожно, стараясь производить как можно меньше шума, шагая в ногу, прошли на сцену и в соот¬ветствии с предписанной процедурой, сначала встали рядом с отстоявшими караул, а затем, когда те сделали шаг вперед, заняли их место по обе стороны бюста усопшего. Эти передвижения целиком заняли внимание Игоря, и лишь спустя минуту-другую он обрел способность вновь воспринимать окружающее.
Он увидел зал, заполненный сотрудниками до отказа. На лицах скорбь и суровое сосредоточенное внимание. Никто ни на что не отвлекается, не переговаривается, не разминается с ноги на ногу. Лишь изредка то тут, то там раздается сдержанное покашливание. Некоторые женщины присели, остальные, в том числе Виталий Хрусталев, внимают стоя. Плачущих не видно. Вероятно, выплакались под музыку, когда выносили из Колонного зала Дома Союзов, подвозили к Красной площади, предположил Игорь. И еще придется, когда понесут в мавзолей.
Вот на переднем плане импозантная фигура директора. Рядом с ним Додока. Позавчера на митинге в этом же помещении он зачитывал Обращение ЦК КПСС, Совета Министров и Президиума Верховного Совета СССР ко всем членам партии и всем трудящимся, продемонстрировав незаурядные данные артиста-чтеца. В ушах Игоря до сих пор звенит его богатый интонациями хорошо поставленный голос, наполненный то глубокой скор¬бью, когда сообщал о постигшей страну тягчайшей утрате, то сердечным теплом, выражающим чувства народные к своему отцу и учителю, то пафосом и гордостью за вождя, приведшего народы многонациональной державы к всемирно-историческим победам.
Дома, вчитываясь в текст Обращения, изложенный на бумаге, Игорь отметил, что имя "Ленин" набрано маленькими буквами, а "Сталин" - большими, что имя "Сталин" всегда соседствует со словом "товарищ", а “Ленин” нет. На митинге же голос Додоки его загипнотизировал, и он поддался общему настроению. Директор в своем выс¬туплении на том же митинге, воздав должное гениальному продолжателю бессмертного дела Ленина, перешел затем к делам производственным, как на рядовом собрании, и лишь в конце речи казенно призвал сотрудников трудиться еще самоотверженнее, чем раньше. В принятом, по традиции, письме, только на сей раз на имя ЦК, коллектив заве¬рил руководителей страны, что не пожалеет сил и еще больше сплотится. И вернул Игоря в лагерь оппозиции. Такие вот странные психологические трюки. Наука управлять настроением масс. Цэ дило треба розжуваты...
Да, вроде все как обычно, - вернулся Игорь в зал. - И Берия, который сейчас выступает, произносит привыч¬ные фразы насчет напрасных надежд врагов на разброд и растерянность в наших рядах. Но все-таки шестое чувство подсказывает провидцу, что какие-то важные перемены грядут. И не только "шестое чувство", точнее, если вдуматься, это са¬мое "шестое" зиждется на четкой материалистической основе. Во-первых, в ис¬тории никогда не бывало так, чтобы при смене правителя все оставалось по-прежнему. Уже первые опубликованные государственные акты дают основание считать, что нынешняя "смена караула" тоже не будет исключением из правила. Основной из этих документов - Постановление совместного заседания Пленума ЦК, Совета Министров и Президиума Верховного Совета. Вроде дело житейское - вынужденная дележка портфелей. Но пытливый аналитический ум Зуева разглядел за скупыми формулировками "глубокие тайны морей".
Большая часть Постановления посвящена объединению ряда министерств. На этом все знакомые Игоря не фиксировали свое внимание. Какая, мол, разница. Всех, главным образом, интересует личность Маленкова, взявшего в руки бразды правления. Все одобряют назначение на пост Всесоюзного старосты Ворошилова, несравненно более популярного в народе, чем Шверник. Все недоуменно пожимают плечами по поводу назначения сразу че¬тырех человек Первыми заместителями Председателя Совета Министров. Желчный Дюженко предложил именовать их, по аналогии с параллельными классами в шко¬ле, Первым "а", Первым "б" и так далее.
Объяснение как будто лежит на поверхности. Сталин стоял высоко над всеми. Между ним, Человеком и Богом, и остальными соратниками и учениками, даже ближайшими, зияла про¬пасть, дистанция огромного размера. Они, остальные, были лишь исполнителями его воли. В кинофильме "Падение Берлина", где членам правительства отведена роль безгласных статистов, эта дистанция показана "весомо, грубо, зримо". Теперь четверка, обозначенная Первыми заместителями, почти вплотную подтя¬гивается к Маленкову. Но именно в этом Игорь усматривает источник будущей смуты. Образовался как бы новый консулат, нареченный Президиумом Совета Министров СССР во главе с Председателем. Соответствующие малые консулаты и триумвираты образованы и в некоторых объединенных министерствах. Это первое нововведение, вполне логичное и понятное Зуеву, как ему представляется, по аналогии со всякими подобными союзами в истории, должно быть временным, непрочным.. Между его участниками, по мнению диалектика-аналитика, рано или поздно должна вспыхнуть “внутривидовая борьба”, которая, учитывая “сталинскую науку побеждать” обещает быть свирепой и беспощадной. Что день грядущий нам готовит?..
"...Одним из важных решений является назначение на пост Председателя Совета Министров талантливого ученика Ленина и верного соратника Сталина Георгия Максимиллиановича Маленкова, - донеслись до его ушей из репродуктора, как бы в ответ на его пессимистические пророчества, слова Первого "а", и тут же перед глазами Игоря всплыла фотография из вчерашней "Правды": почетно-траурная вахта у гроба вождя в Колонном зале Дома Союзов иллюстри¬рует сложившуюся иерархию. Ближе всех к голове покойного стоят Маленков и Берия, причем, как единодушно отметили все Зуевы и Голубовская, выражение лиц у них запечатлено бесстрастным объективом отнюдь не скорбное и растерянное (на кого ты нас покидаешь?!), а скорее энергично-одухотворенное. В первом ряду дальше расположились остальные Первые и Ворошилов, во втором ряду Хрущев, Микоян и другие второстепенные члены Президиума ЦК.
"...С чувством горделивого уважения смотрят советские люди на славных со¬ратников великого вождя, несущих у гроба своего гениального воспитателя тра¬урную вахту... В их верные, закаленные в богатырских трудах руки передал наш родной вождь боевое знамя... Их мужественным сердцам передал он драгоцен¬ное чувство ответственности за судьбу народа...", - вспомнились Игорю газетные строки репортажа Алексея Суркова из Колонного зала.
"Ну что ж, все резонно. Так и должно быть. Жизнь продолжается. Король умер, да здравствует временный зыбкий квинтет!", - мысленно прокомментировал Зуев, пытаясь предугадать, кому из его членов удастся подмять под себя остальных и установить единоличную власть. Маленков казался сегодня Игорю наиболее вероятным претендентом на трон, хотя... после Сталина трудно слишком быстро "оторваться" от остальных соратников-богаты¬рей...
Есть и другие предвестники грядущих перемен, - вернулся Игорь к анализу. - В Постановлении сказано: "Признать необходимым иметь в ЦК КПСС вместо двух органов ЦК - Президиум и Бюро Президиума, один орган ЦК КПСС, как это определено Уставом партии".
Стоп! Раньше Игорь на это место не обратил должного внимания. Теперь его мозг словно током прошибло. Выходит, официально признается, что при Сталине, под самым его носом и, несомненно, с его ведома в святая святых - ЦК КПСС - допускались нарушения Устава партии. И это когда еще не успел остыть труп вождя и учителя! Весьма симптоматично... То, что за компанию упразднено и Бюро Президиума Совета Министров усугубляет ощу¬щение надвигающихся, пока еще еле заметных, противосталинских акций, как и демонстративное, с точки зрения Зуева, назначение опального маршала Жукова Первым заместителем Военного министра. Дает ли такая цепь прозрачных намеков основание считать предпринятые руководством страны шаги началом ревизии генеральной линии? Вне всякого сомнения, - заключил Игорь. Он до боли сжал челюсти и опустил глаза, чтобы не выдать ликования. А в голове уже вызревал план докладной записки на имя нового Председателя Совета Министров с изложением общей программы движения к социализму (пока еще только к социализму!).
Знает ли Маленков и его квартет истинное положение дел в стране? Или сквозь толстые кремлевские стены к ним доходят только звуки победных фанфар и барабанного боя? Кое-что, конечно, знают, - предположил молодой инженер, - но далеко не все, потому что все видно только "изнутри". Значит, начать записку надо с относительно подробной характеристики общей картины. Но как кратко и емко сформулировать, чтоб сразу взяло за душу и заставило читать дальше, а не выбросить в корзинку с указанием: "подать сюда Тяпкина-Ляпкина"? О! А что если начать с анекдотов? - мелькнула шальная мысль. Что может больше тро¬нуть сердце патриота, руководителя, ответственного за судьбы родины, чем горький юмор народный, улыбка горькая обманутого сына?.. А России верные сыны изощряются. "Это что, уже, наконец, социализм, или будет еще хуже?». "Крошка сын к отцу пришел, и спросила кроха: если это хорошо, то что такое плохо?." "Ничего, - утешает лектора слушатель, - голод пережили, блокаду пережили, бог даст, и изобилие переживем".
Хорошо, - остался доволен Игорь, - целит, что называется, в десятку. Неужели после такого вступления выбросит? А дальше каждую страницу я для удобства усвоения разделю вертикальной линией пополам, слева в продуманной последовательности буду описывать нынешнее положение, и к чему могут привести "гениальные предначертания" усопшего корифея всех наук, а справа мои контрпредложения, естественно, крупными мазками, как задания, директивы для дальнейшей детальной разработки, как иллюстрации истинно творческого марксизма.
Игорь внимательнейшим образом изучил как сам последний труд Сталина, так и его многочисленные толкования. И у него сложилось впечатление невообразимой путаницы, сумбура, неразберихи. Но самое главное - ничего в сущности нового. В полемике с распронаигениальнейшим вождем и учителем молодой дилетант обрел второе дыхание.
"Вот пишут: вершина марксистско-ленинской теории... величайший вклад в сокровищницу... В чем он, этот величайший вклад? - запальчиво вопрошал караульный, силясь сохранить каменное выражение лица. - Давайте разберемся. Вы утверждаете, что экономические законы имеют объективный характер, что люди по своему усмотрению не могут создавать или отменять их, а только познавать и использовать в своих целях. Возражений нет. Но где тут "вершина"? У этой прописной истины длиннейшая борода. Автор лекции, которую я во время болезни слушал по радио в Челябинске, говорил об этом как о вопросе, решенном окончательно и бесповоротно еще во время полемики с Розой Люксембург. Надо ли теперь заново вводить в бой такую сверхмощную и сверхдальнобойную артиллерию, чтобы палить по каким-то несчастным недоучкам, которые, видите ли, догматически восприняли образную формулу Энгельса о том, что переход от капитализма к социализму есть скачок из царства необходимости в царство свободы, и истолковали эту формулу идеалистически? Вы бы, гениальнейший продолжатель, лучше объяснили, почему в нашем царстве свободы произвол и авантюризм в экономической политике, что называется, лезет из всех дыр, а политическая экономия вывернута наизнанку и вместо элементарного здравого смысла и целесообразности бал правит вульгарный волюнтаризм, заклейменный теоретически.
Начнем хотя бы с военного коммунизма с его уродливым главкизмом, продотрядами, военным положением для "хозяев страны" - рабочих и служащих, при котором оставление даже на непродолжительное время работы приравнивалось к дезертирству (так и напрашивается слово "закабаление"). Скажете: это диктовалось необходимостью - войной, разрухой. Ладно, допустим. Но почему после кратковременной нэповской "передышки" такие порочные чрезвычайные методы вновь возобладали? Скажете: классовая борьба. Но о какой классовой борьбе может идти речь, если власть со всеми ее атри¬бутами не у меньшинства, а у подавляющего большинства? И с кем теперь ведется классовая борьба?..
Принцип продразверстки устами преподавателя Ямпольского формулировался так: с бедняка ничего, с середняка умеренно, с богатого много (на практике получалось: со всех все подчистую). Теперь этот принцип усовершенствовали и применяют уже не к отдельным липам, а к коллективным хозяйствам в целом. У "крепких" и нера¬дивых изымают практически все, оставляя на трудодни и тем и другим жалкие крохи. Если это считать творческим развитием марксизма-ленинизма, то оно несомненно налицо.
А армия бездельников-уполномоченных, цепных псов аппарата принуждения - разве это не "отрыжка" бывших прод¬отрядов? Только теперь с выкачиванием "излишков" справляются уже не воору¬женные отряды, а чернильные чинуши. Одного такого выродка Игорь в прошлом году лично наблюдал "в деле", когда выезжал на две недели на уборочную. Зуев, являясь бригадиром отряда из 40 проектировщиков, в поте лица вкалывал вместе со всеми, а районный уполномоченный вечерами пьянствовал с колхоз¬ным начальством, а днем спал под скирдой. Лишь однажды этот "трудовой ритм" на глазах Игоря был нарушен. Завидев вдали направляющийся на ток райкомовский "бобик", уполномоченный вскочил, выхватил вилы у пожилого колхозника, стал суматошно бросать копны, а когда начальство подъехало, энергично воткнул вилы в землю и, вытирая рукавом пот со лба, при всем честном народе воскликнул: "вот так, Николай Семенович, как видите, личным примером и большевистским словом".
Дальше. Наши признают, что при военном коммунизме о прибыльности, убытках, себестоимости, хозрасчете не заикались. Ну, а теперь сии фундаментальные экономические категории сильно в чести? Никак нет, коль скоро многие (чтобы не сказать - большинство!) председа¬тели колхозов и другие артельные чины напропалую пьянствуют, потворствуют лодырям, раздают направо и налево колхозные земли, стремятся занизить данные об урожайности, хапают себе и преподносят начальству продукты, присваивают общественные деньги, разбазаривают семенной фонд и так далее, и тому подобное.
Игорь ничего не придумал, он только обобщил конкретные примеры, почерпнутые из судебной хроники в центральных и областных газетах. Например, один председатель, член партии, смешал хорошее зерно нового урожая с негодным прошлогодним и пытался сбыть эту ядовитую смесь в счет хлебосдачи; другой "хозяин" возил зерно в непокрытых машинах, и оно у него сгнило... Если читать газеты регулярно в тече¬ние нескольких лет, создается устойчивое впечатление, что такие факты от¬нюдь не единичны, их массовость и география свидетельствуют, наоборот, что они являются органическими признаками системы. Действиями каких объективных законов обусловлена подобная дикость? - гвоздил караульный спящего в гробу оппонента и его преемников. - Если, как опять-таки сообщают газеты, - колхозы и сов¬хозы засевают необозримые поля овощами, а потом их ни разу не пропалывают, на кой черт вкладывать миллиарды в орошение и обводнение? Чтоб бурьян лучше рос? Или только для "планов громадья" (в три раза больше, чем в США, в тридцать раз больше, чем вся посевная площадь Голландии - звучит гордо!).
Директора государственных предприятий, выделявшие “за чечевичную похлебку” ресторану Плоткина государственные материалы, государственные автомашины и рабочих, какими объективными экономическими и всякими другими законами руководствовались? Но ведь такие, как Плоткин, тоже не исключение, а норма. Они тоже являются неотъемлемой частью сложившейся экономической системы. Порочной системы. Если выработка экскаваторов, кранов и другого оборудования на стройках составляет только треть нормы; если миллиарды тонн строительных материалов нагружаются, разгружаются, перелопачиваются вручную, переносятся на большие расстояния лопатами, ведрами, носилками; если текучесть кадров достигает почти половины личного состава армии строителей; если только четверть всего инженерного корпуса трудится непосредственно на производстве, а три четверти барахтаются в безбрежном бумажном море; если никудышная организация работ, огромные потери рабочего времени и брак являются не исключением, а повсеместной нормой, - то как быть, извините, с прибылью, хозрасчетом и вообще с хваленым соответствием производственных отношений характеру производительных сил? Если и можно говорить здесь о политической экономии, то разве что с приставкой "анти".
А казарменное положение трудящихся - ушло ли оно в прошлое с ликвидацией военного коммунизма? – продолжал Игорь, еще более воодушевившись. - Три года назад Маленков в своей предвыборной речи (Сталин тогда не выступал, и эта речь была как бы "тронной") вдоволь поиздевался над клеветниками из империалистического лагеря, распространяющими фальшивки насчет "принудительного труда в СССР". Это подтолкнуло Игоря полистать попавшуюся ему на глаза у отца в книжном шкафу брошюру Общества по распространению политических и научных знаний о принудительном труде в капиталистических странах, из которой он, между прочим, узнал, что одной из разновидностей принудительного труда при капитализме является труд заключенных (заимствовали у Троцкого?!). О масштабах использования труда "спецконтингентов" на наших стройках, включая великие стройки коммунизма, в брошюре, естественно не упоминается, как и о содержании "меморандума о принудительном труде", внесенного в ООН Американской федерацией труда, но зато приведен полностью наш проект о создании широкой международной комиссии для выявления действительных условий труда в странах с господством частной капиталистической собственности, а также в странах народной демократии.
Игорь специально принес брошюру Миле, еще невесте, чтобы показать ей одно место из этого нашего предложения, крайне симптоматическое. Если по американскому проекту комиссия Международного бюро труда, названного "обломком печальной Лиги Наций", должна проводить обследование условий труда в СССР непосредственно на рабочих местах, то мы предлагали широкой представительной комиссии никуда не выезжать, а лишь анализировать официально полученные от правительств, профсоюзов и других государственных и общественных организаций данные. Как и в тот раз, вместе с Милой, Игорь сейчас мысленно расхохотался, представив себе ла¬вину писем от всех наших завкомов, фабкомов, месткомов, всех предприятий, колхозов и совхозов, учреждений и учебных заведений, в которой барахтались бы и тонули наивные члены Международной комиссии. Форма, естественно, была бы выдержана. Все письма принимались бы на собраниях, где выступающие захлебывались бы от восторга, превознося счастливый радостный труд, зажиточную и культурную жизнь у нас, и гневно клеймя империалистов и их продажных профсоюзных лидеров. К письмам могли бы быть приложены соответствующие фотографии и кинохроника...
Сжав до боли зубы, чтобы не растянуть рот в столь неподходящий момент, Игорь стал выхватывать попадавших в поле его зрения сотрудников и "вытаскивать" их на трибуну.
Вот сосредоточенно слушает, собрав глубокие морщины на лбу, Иван Васильевич Пляшко, молчаливый, сдержанный, хозяйственный мужичок, по должности руководитель группы. Игорь уже однажды видел его на трибуне, при¬чем при обстоятельствах, воспоминание о которых опять-таки вызвало прис¬туп мысленного смеха и вынудило опустить глаза и сжать зубы.
К предоктя¬брьскому вечеру в прошлом году силами институтской самодеятельности готовили сцены из пьесы Виктора Гусева "Слава". На роли молодых героев исполнители нашлись, а вот роль пожилого полковника Тараса Петровича, началь¬ника военного училища, напутствующего своих воспитанников перед отправ¬кой на опасное задание, долго оставалась вакантной. А тут как раз Пляшко обратился к Коноваленко с просьбой помочь ему, как индивидуальному зас¬тройщику, приобрести кое-какие стройматериалы, кажется, доски. "С этим делом туго, - сказал заместитель директора, - но если согласитесь сыграть роль полковника, постараемся помочь". Тот долго кряхтел, отне¬кивался, ссылаясь на полную свою бесталанность, но доски все-таки были нужны, а других способов их приобретения у него не было. Пришлось согла¬ситься, благо, учить роль не надо было, поскольку на трибуне положили шпаргалку. Праздничный концерт состоял из двух отделений: в первом выс¬тупали самодеятельные артисты, а во втором - приглашенные профессионалы из филармонии. Игорь сидел в последнем ряду, у самого входа, в зале стоял ровный шум, герои "Славы" говорили тихо и он почти ничего не улавливал, думая о своем. Артисты областной филармонии появились в дверях как раз в момент, когда Пляшко в форме полковника, опустив глаза в бумажку, читал свой монолог. "Мы рано пришли, - сказала, надув губки, миловидная декольтированная певица партнеру. - У них еще доклад идет". Это привело тогда Игоря в превеселое расположение духа. Теперь он легко мог представить себе Пляшко на трибуне собрания, читающего другую бумажку по другому сценарию...
С Толей Морозовым, "упертым" молодым инженером, будет немного посложнее. Он упорно уклоняется от всяких общественных нагрузок, даже в комсомоле не состоит. Пробовали назначить его агитатором на избирательном участке - не удалось. “Ну чего мне туда топать? - чистосердечно недоуме¬вал Толя. - Они будут жаловаться, что-то просить, кто квартиру, кто ремонт, кто в садик или ясли ребенка пристроить. Помочь я ничем не смогу. А баснями кормить - не-э...” Мелешко как-то просил его поучаствовать в по¬хоронах родителя сотрудницы, кажется, сантехнического отдела. Отказался: "Я ее не знаю, и отца ее не знаю. Вот если б тебя или батьку твоего - другое дело..." Игорь задержал взгляд на бесстрастном лице и спортивной фигуре Морозова, прикинул и сделал вывод: с ним, пожалуй, есть смысл поработать. Звезд с неба не хватает, но цепкий, добросовестный, старается вни¬кнуть в то, что ему поручают, обстоятельный, добродушный. Если уж "прики¬пит" - можно положиться...
Рядом стоит моложавый, тоже спортивного вида и с постным лицом начальник смежного сектора Алексей Никитович Задорожный, человек из породы первых парней на деревне: мыслящий знающий инженер, деловой волевой организатор, видный собой мужчина, язык хорошо подвешен. Держится независимо. "Полити¬кой", похоже, интересуется мало, больше женщинами и фотографией. Выступит ли на тему: Кому на Руси жить хорошо? Выступит, наверное, если очень попросят... - Игорь слегка сощурился, буравя взглядом лоб Задорожного, - да еще выступит толково, нестандартно, убедительно для международной комиссии...
Игорь поискал глазами и нашел в первых рядах Веру Владимировну Терентьеву, незамужнюю профсоюзную активистку бальзаковского возраста, очередную покинутую пассию Задорожного. Ее выступление на траурном митинге было самым театральным. Когда она произносила: "...трудно представить себе, что перестал работать тита¬нический ум великого вождя и учителя", как трагическая актриса, подносила пальчики к вискам, а когда говорила о всеобщей безграничной любви к почив¬шему, картинно складывала руки на груди. Выступление такой советской тру¬женицы, предназначенное для ООН, хорошо смотрелось бы на кинопленке...
"Дорогие товарищи и друзья! - донеслось из репродуктора. Это начал свою речь Молотов и Игорь навострил уши. - В эти дни мы все переживаем тяжелое горе - кончину Иосифа Виссарионовича Сталина, утрату великого вождя и вме¬сте с тем близкого, родного, бесконечно дорогого человека. И мы, его ста¬рые и близкие друзья, и миллионы-миллионы советских людей, как и трудящие¬ся во всех странах, во всем мире, прощаемся сегодня с товарищем Сталиным, которого мы все так любили и который всегда будет жить в наших сердцах...
"Ой ли?" - слегка прищурился Игорь, - неужели человек, приказавший арес¬товать Вашу дражайшую половину... А ведь упек-то ее в тюрьму, как агента "Джойнта" именно Сталин. Кто еще посмел бы? Неужели такой человек может после этого оставаться самым близким, родным и бесконечно дорогим? Или я совсем уж идиот, или темните, Вячеслав Михайлович, лицемерите, играете свою роль, как Пляшко. Только платят вам не досками... Вождь и учитель, которого вы сейчас лицемерно оплакиваете, провозгласил, что целью социалистического производства является Человек, максимальное удовлетворение его материальных и духовных потребностей. Какой Человек, - разрешите спросить. Маленков? Берия? Молотов? Согласен. А еще кому на Руси жить хорошо? Рабочим и крестьянам? В фильмах и газетах - да! А в жизни? Кто у нас теперь господ¬ствующий класс? Ну, пусть не класс, пусть слой, прослойка, привилегированная каста... Называйте, как хотите. Полуофициально он или она именуется загадочным словом - номенклатура. Вернее, не совсем так, конечно. Нельзя, естественно, в теоретическом смысле утверждать, что целью нашего социалис¬тического... опять-таки называйте, как хотите... производства является удовлетворение потребностей номенклатурных работников. Но во всеобщей бес¬хозной буче им созданы благодатные условия для самоснабжения, лихоимства, других всяких злоупотреблений, "пережитков" и "родимых пятен". Гоголевский полицмейстер, который наведывался в лавки и в гостиный двор как в собственную кладовую, выглядит наивным приго¬товишкой в сравнении с тучей налетчиков, опустошающих наши магазины и базы, столовые и рестораны, колхозы и совхозы, предприятия и организации. Сонм номенклатурщиков из многочисленных надстроечных "органов": партийных и советских, карательных и контрольных, хозяйственных и общественных, вместе с хозяйчиками, распоряжающимися от имени народа средствами производства и потребления, создал круговую поруку... Круговая порука в порочном круге!"
Этот каламбур очень Игорю понравился, и он несколько раз повторил его в уме, предвкушая впечатление, которое произведет на высших руководителей страны, стоящих нынче на трибуне мавзолея.
"У нас приняты довольно крутые меры борьбы с хищениями, - продолжал он дальше раскапывать пласт, - но коснулись они в подавляющем большинстве тех, кому доставался не бублик, а дырка от бублика, не защищенных круговой порукой. Рядовой колхозник похитил с артельного тока мешок зерна, и приго¬ворен к семи годам заключения в исправительно-трудовых лагерях. А когда председателю одного из сельских райисполкомов доложили, что его подопечный председатель колхоза присвоил себе три тысячи рублей общественных денег, сотни килограммов зерна и всякую другую снедь, глава районной советской власти ограничился повелением провести в этом колхозе собрание на тему: "0б усилении борьбы с нарушениями Устава сельскохозяйственной артели", на котором об их председателе не было сказано ни слова... Это я тоже прочитал в газете".
Дальше Игоря "занесло", течение мысли утратило стройность и строгость. Из глубин памяти выпорхнули и стали собираться вместе, как растревоженная стая птиц у кормушки, зримые образы, ассоциации, аллегории. "Номенклатура” приобрела контуры астрономической Вселенной, наполненной "Солнечными сис¬темами". Планеты - чиновники разной массы и объема вращаются на разном уда¬лении от своих "светил". У планет есть свои луны, прочие косми¬ческие "шестерки", именуемые "аппаратом". Все эти скопления вращаются вок¬руг Центра Галактики и так далее, по аналогии с небесной сферой. Центр всех Центров, главная звезда ныне погасла. Взошла новая, пока не такая яркая, вызвала соответствующее "искривление пространства". Начавшийся этап эво¬люции "Вселенной" Игорь связы¬вает с надеждами на установление хотя бы элементарного порядка и справедливости...
"Вся власть, все правительства - большие разбойничьи шайки... вели их зарезать...", - пропел в голове Зуева Августин Блаженный отрешенным голосом Козловского, явившись в обличье Юродивого из оперы "Борис Годунов".
"Всех не перережете", - усмехнулся Ушанов, переведенный из районной "зве¬зды" в "планету" областного масштаба - начальником отдела культуры облис¬полкома.
"Чем не киевский городовой из "Золотого теленка", переквалифицировавшийся после революции в музыкального критика?" - вставили, хитро сощурившись, "сиамские близнецы" Ильф и Петров.
Выплыли на мгновение, как бы освещенные "лучом света в темном царстве" и исчезли тут же фигуры разочарованного Чайльд Гарольда, мрачного Писемс¬кого, не видевшего ни в чьей душе ничего хорошего, Писарева, основным свойством человеческой натуры считавшего эгоизм, Раскольникова с его идеей вседозволенности для избранных...
Стоп! Избранных... избранных, то есть выбранных в партийные, советские, профсоюзные, комсомольские органы. Этот каламбур тоже очень понравил¬ся составителю докладной записки на "высочайшее имя".
"Долой диктатуру! Да здравствует республика!" - выкрикнул тщедушный Мартов. Промелькнул безликий Бухарин (как он выглядел при жизни Игорь не знает), некогда твердивший о принципиальной враждебности рабочего класса государству, (тому государству, которое олицетворяет "я", - прокомментировал машинально Зуев).
Потом статуей Командора зашагала знаменитая скульптура Мухиной "рабочий и колхозница", только преображенная: вместо серпа и молота в их руках “шабашки”. А на постаменте высечено: "... и по винтику, по кирпичику..."
Игорь ощутил легкое головокружение. Подмывало размяться, подергать нога¬ми и... посмотреть на часы. Он с трудом удержался, чтобы не ринуться навс¬тречу сменщикам.
В опустевшем сейфе он несколько раз сладко потянулся, присел, нанес серию боксерских ударов по воздуху, засек время. До двенадцати часов, до мо¬мента погребения тела вождя рядом с учителем и другом, до тридцатизалпового артиллерийского салюта и трехминутного салюта гудками, до момента, ког¬да вся страна и весь прогрессивный мир замрет на пять минут в благоговей¬ном трауре, оставалось почти десять минут. В зал он не вышел, а остановил¬ся у настежь открытой массивной железной двери. И тотчас к нему шагнул из зала Фима Вайнер.
- Что с тобой? На тебя страшно было смотреть. Ты так переживал, будто не только отца родного хоронишь, а всю семью. Не стоит так волноваться. Ты ж слышал: партия знает куда и как нас вести. Король умер. Да здравству¬ет король!.. - Фима дружески положил руку на плечо Игоря.
- Чтобы правильно всегда вести дело, без "уклонов" и "закидонов" неплохо бы иметь две партии, - неожиданно для себя выпалил Игорь.
Фима на мгновение оторопел, потом увлек Зуева вглубь, подальше от глаз мирских, почти прижал к холодной стенке сейфа.
- Знаешь, - зашептал он на ухо Игорю, - в одном колхозе на занятиях по¬литкружка, голова спросил: "Ось ты, Мыколо, скажи, чому у нас тилькы одна партия?". "Та я так думаю, товарищу голова, що дви партии нам нияк нэ прокормыть".
Фима отстранился и на цыпочках вышел в зал, а Игорь застыл в столбняке. Это ж надо, так точно и так к месту. Потом устало прислонился к стенке, чтобы никакой случайный посетитель не мог видеть его лица. А мозг тем вре¬менем уже набирал обороты, навязывая наследникам почившего властелина "дискуссию о партии". "Что есть наша партия? - вопрошал он стоящих на трибуне мавзолея. - Высшая форма классовой организации? Мозг класса? Сила класса? Рука миллионнопалая, сжатая в один громящий кулак? Пустые общие слова. Что за ними, притом если еще смотреть не с птичьего полета, а из¬нутри, на клеточном, так сказать, уровне. Какое "вяжущее" цементирует пар¬тию? Идея? Программа? Я утверждаю: партия - одна из форм самовыражения личности, возможно, наивысшая в том смысле, что в наших условиях может кратчайшим путем привес¬ти к вожделенной власти и связанным с ней материальным благам и возможно¬стям относительно бесконтрольно "срывать цветы удовольствия". Это главное. Теперь главное, - уточнил он, - когда речь идет о правящей партии. А на этапе завоевания власти партия давала право и возможность участвовать в захватывающей борьбе с ее упоением в бою и бездной мрачной на краю, проя¬вить и развить способности, умение, волю, характер, вырваться из плена серых будней, получить "завтрашнюю радость". О будущем тогда не думали. Главная задача - взять власть и прежний уклад до основания разрушить - поглоща¬ла все силы и энергию. То есть, конечно, думали, но "взагали", неконкретно, расплывчато, скорее, не думали, а мечта¬ли, воображали себе райские кущи в розовых облаках. Ну, добились, взяли, разрушили... Казалось бы, самое время оглядеться, сообща разобраться куда идти, сосредоточиться. Вроде, инстинкт самосохранения такое решение подска¬зывает. Но нет! Борьба не на живот, а на смерть - тоже от природы. Вечный бой - форма движения, образ существования изощренного и ненасытного вида материи, именуемой Человеком Разумным. Стан победителей превратился в аре¬ну внутривидовых схваток. После многочисленных естественных и искусственных "чисток" в партии возобладали люди безыдейные, беспринципные, холодные карьеристы, хапуги-самоснабженцы, прожигатели жизни, авантюристы. Я имею в виду, - уточнил Игорь, не работяг, у которых наряду с партийным билетом в кармане по-прежнему путы на ногах, а функционеров, хозяйчиков, номенкла¬туру и ее аппарат. Что их сейчас цементирует? Стремление "удержаться в сед¬ле", перескочить на более близкую к Солнцу "орбиту", спрятать концы в мут¬ную воду. Партия - отличная форма такой спайки, что предельно точно, лаконично и остроумно отражено в анекдоте. Это в свое время обстоятельно разоб¬рал и разложил по полочкам Николай Дробот. Партия, точнее, то, что ее олицетворяет - оторвавшаяся от масс "элита" разных уровней, образовала касту, как некогда родовая знать. Она стала тормозом на пути развития. Нужна новая очистительная буря. Если вы не осознаете это наверху, то вам "подскажут" снизу".
Игорь опять сделал красноречивую паузу, победно "вглядываясь" в лица квинтета, и поймал себя на том, что отыскивает во втором или третьем ряду волевое лицо маршала Жукова.
Игорь попробовал распустить партию. И тотчас в "шапку" посыпалось все, что он знал о "демократическом централизме", "рабочей оппозиции", "опрофсоюзивании государства", о титовских "рабочих советах".
Идея рабочего съезда в качестве высшего органа, как, помнится, объяснял старик Ямпольский, была выдвинута меньшевиком Аксельродом на пятом съезде РСДРП в 1907 году, причем автор основывался на опыте объединения несколь¬ких профсоюзов летом 1905 года в Москве до появления Советов. Вообще, меньшевики всегда, и на том съезде тоже, неустанно предостерегали, что выделение передовой части рабочего класса в партию со време¬нем приведет к ослаблению ее связи с массами, а потом и отрыву от них. Ленин яростно доказывал обратное. И победил. Съезд постановил, что члены РСДРП должны содействовать признанию профсоюзами идейного руководства партии. На этапе борьбы за власть это сработало. А дальше, в новых условиях не скорректировали, хотя многим было ясно, что, как ни печально, меньше¬вики оказались провидцами: передовой отряд очень скоро "оторвался". Это вызвало протест честных партийцев, как в свое время протест против усиления власти магнатов капитала породил течение анархо-синдикализма. “Комкуклы”, “комчванство”, “закомиссарились” - так оппозиция клеймила "мозг и силу" класса.
Платформа "демократического централизма" (между прочим, ее идеолог Сапронов был Председателем Харьковского губревкома) и “рабочей оппозиции” вызывает у Зуева симпатии и сочувствие. Подобно Пушкину, честно признавшемуся царю что, окажись он в день восстания декабристов в Петербурге, был бы на Се¬натской площади, Игорь, приведись ему беседовать с Маленковым, тоже не скрыл бы своих симпатий. Синдикалисты считали профсоюзы высшей формой организации рабочего класса. Бухарин тоже вроде видел в профсоюзах "аппарат управления". Шляпников ссылался на образную формулу Энгельса о "свободной и равной ассоциации производителей" (ох уж эти образные формулы, которые легко толковать догматически и идеалистически!). Шляпников, правда, если Игорю не изменяет память и он правильно понял Ямпольского, все-таки был не до конца последовательным, ибо партию не распускал, оставляя ей "поли¬тику", тем самым противопоставляя партию профсоюзам и обрекая их на вечную драчку. Кроме того, по Зуеву, это вообще чушь несусветная, поскольку од¬ни и те же люди могли бы быть одновременно и членами партии, и членами профсоюза, то есть должны были бы воевать сами с собой, не говоря уже о том, что, согласно Ленину, политика - это концентрированная экономика, следовательно, искусственно разделить их тоже нельзя...
Игорь попробовал проиграть беспартийный вариант в общей системе своих давних "январских тезисов". При беглом анализе вроде бы "киты" существен¬ных изменений не претерпевают. Запроектированная им в Челябинске надстройка "истинно социалистического общества" в виде крепкой власти, организованной по армейскому принципу с единоначалием и ответственностью руководителей перед производителями, обязательной периодической сменяемостью командиров всех рангов и общей заинтересованностью членов "артели" в максимальной упорядоченности произ¬водства и распределения - все это остается и в случае упразднения партии. В конце концов формирование всех руководящих органов может осуществлять центральный комитет не победившей партии, а профсоюза. ВЦСПС. Выборы мо¬гут быть не прямые и всеобщие, а ступенчатые, как сейчас принято в партии. Коллектив небольшой ячейки, в которой все знают, кто чего стоит (цех, колхоз, институт или факультет и т.п.) выбирает рабочий совет, комитет, в об¬щем, коллективный руководящий орган.
Профком или завком выбирает де¬легатов на общезаводские, районные конференции своих профсоюзов, те - на межотраслевые форумы, которые формируют соответствующие органы управления. Аналогичным образом создаются штабы областей, республик, министерств, вплоть до ВЦСПС, а тот, в свою очередь, выбирает главу государства, главу правительства, утверждает министров и послов, присваивает высшие воинские зва¬ния и так далее. Похоже, логично.
“Но все-таки, где гарантии против злоупотреблений?" - тут же зашевелился неугомонный червь сомнения. - Против заго¬воров и узурпации власти в ВЦСПС, например, министром внутренних дел или министром обороны? Где независимый суд? Где "щука, чтоб карась не дремал"? Только наличие двух противоборствующих примерно равновеликих общественных сил может обеспечить принцип: "действие-противодействие", создать "ринг". Но такие силы и есть - партии. Все-таки именно они - высшая форма организации каких-то крупных общественных групп, способных вести в рамках правил борьбу за власть... "Кит номер 2", начавший было уплывать, снова занял прежнее место в качестве "опоры моста".
Игорь на цыпочках двинулся к двери, но тут из репродуктора снова понеслась траурная мелодия. Митинг окончился. Ближайшие ученики и соратники понесли набальзамированные останки Сталина в мавзолей...
"Уплотнили Владимира Ильича, соседа подселили...", - мелькнула в голове озорная мысль в качестве завязки разговора с Фимой. Тот должен "клюнуть". А потом можно преложить вопрос: Как ты думаешь, если б оба вождя вдруг воскресли, Ленин очень обрадовался бы такому соседству, особенно разобрав¬шись в положении дел? Сказал бы: молодец, вел партию и страну по ленинскому пути, или, наоборот, возмутился бы: что ты, мол, туды твою в качель, натворил? Разве я тебя этому учил? А еще моим именем прикрывался?..
Игорь вздохнул. Он полжизни отдал бы, не задумываясь, за возможность при¬сутствовать при такой "очной ставке". Воображение рисовало ему Ильича в состоянии крайнего раздражения и гнева. Взять хотя бы для начала те же проф¬союзы. Здесь "ножницы" между декларациями и реальной действительностью наглядно разительны. Студентов учат, что здоровые силы партии, не тронутые мелкобуржуазной гнилью, после гражданской войны ратовали за отказ от воен¬ных методов работы в профсоюзах, за демократические процедуры формирования руководящих органов, за их выборность и отчетность, что ленинское ядро, и Сталин в том числе, как первый и самый верный ученик, считало, что профсо¬юзы есть организация обучения трудящихся управлению, хозяйствованию, организация, позволяющая практически реализовать полученные навыки, в общем - "школа коммунизма". Злокозненный же Троцкий добивался насаждения в профсоюзах методов командования и администрирования, принуждения вместо убежде¬ния, "перетряхивания" за шиворот, огосударствления профсоюзов, то есть пре¬вращения их в придаток государства, короче, призывал командовать рабочими, как солдатами, а заводами и колхозами, как дивизиями и полками. А что мы имеем сейчас, спустя три десятка лет после тех теоретических баталий, в результате которых Троцкий был разбит наголову? - обратил свой лукавый во¬прос Игорь уже не столько к Фиме Вайнеру, сколько к преемникам Сталина. - Если бы и Троцкий вдруг восстал из могилы, вот он мог бы потирать руки: дескать, мы все эти годы шли не по ленинскому, а по троцкистскому пути, на ходу "перетряхивая" и партию, и профсоюзы и вообще государство снизу доверху и до упора "завинчивая гайки". О таком воплощении своих идей Троцкий и мечтать не мог, даже если бы он сам верховодил. Впрочем, - философски заметил Зуев, - когда монархическое, самодержавное управление не было военно-бюрократическим? Можно, конечно, "для хохмы" назвать Сталина троцкистом (не сильно, между прочим, погрешив против истины), но по существу умный Троцкий, видимо, отдавал себе отчет в том, что при однопартийной системе и огосударствленных средствах производства вся надстройка неизбежно выродится в единоличную неограниченную диктатуру. Нет, мозговать тут нечего. Две партии - и никаких гвоздей! Все "киты" остаются на местах...
С удовлетворением от удачно найденного решения труднейшей задачи Игорь осторожно шагнул в зал, окинул взглядом тесно сбившуюся людскую массу и в глубоком смущении опустил глаза. На лицах сотрудников он прочел непод¬дельную скорбь, искреннее горе, даже отчаяние, как при прощании с самым близким человеком, кормильцем. Лица всех попавших в поле его зрения женщин мокры от слез. Ольга Панкратовна Егорычева, степенная, рассудительная немолодая деловая женщина, всхлипывает, как ребенок, губы ее дрожат, мокрый носовой платочек беспомощно повис в руке. Да и у многих мужчин глаза на мокром месте. Этого он никак не ожидал и на минуту-другую оцепенел.
Откуда такой вселенский плач? Ведь традиционные здравицы искренними не были. Неужели из страха? Или своеобразный всенародный гипноз? Как удалось всех ослепить и одурманить? Наверное, даже школьники притихли и, поддавшись обще¬му настроению, не проявляют радости по поводу освобождения от занятий. Так притворяться нельзя... Тут что-то другое... Игорь вновь подумал о Кире Мезенцевой. Неужели и она слезу пустила? Ну нет, вряд ли. Эту не прошибешь. Конечно, лицу придала постное выражение, но если бы встретились после митинга, сказала бы, что за траурные дни вдоволь наслушалась хорошей музыки. Но таких единицы.
Игорь ощущал себя мудрым взрослым среди огромной толпы малолетних несмышленышей, чувствовал в себе силу исполинскую. Освободи ее от оков, дай волю - она горы свернет, жизнь переделает. "Русь! Какая непостижимая связь таится между нами? - безмолвно вопрошал он словами Гоголя, машинально отсчитывая количество залпов артиллерийского салюта. Шесть, семь... - Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему?.. десять, одиннадцать...
"А ты намеревался приурочить к этому дню выступление со своей "платфор¬мой", - ехидно напомнил внутренний "злой мальчик". - Многого ты достиг бы?.. Попробовал бы пискнуть. Те же умные, опытные, солидные сотрудники и сотрудницы разорва¬ли б агитаторов в клочья, мокрого места не оставили б".
"И то правда, - согласился исполин земли русской, - хотя товарищ Сталин учит, что агитировать - это не только уговаривать, но и изобличать. Но знаем мы и учение Ленина, согласно которому одного наличия переломного момента в истории, конечно, недостаточно для победы восстания, нужны еще разные условия и, прежде всего, чтобы в рядах врагов и "попутчиков" были колебания. "Раскачать" толпу трудно, но зато если удастся... Только так, чтоб вожжи из рук не выпустить, а то понесет... Надо в первую очередь са¬мим организоваться... Четырнадцать... Как организоваться? В этом сейчас весь вопрос. Поговоришь по душам с Вайнером... ладно, этот, наверное, не продаст. А еще два-три "верных" товарища появятся - и накроют нашу "лавоч¬ку", загудим, как Козырь с Дроботом... если вообще душа в теле останется. И - конец всему... Шестнадцать... Но все-таки... Логика всех коллаборационистов сводилась к тому, что плетью обуха не перешибешь, не трать, мол, куме, силы. Но, тем не менее, во всех странах, оккупированных Гитлером, и даже в самой Германии движение сопротивления возникало и подавить его полностью нигде не удавалось. Кто-то должен начать, высечь искру. И пойдет цепная реакция... восемнадцать... Так бывало во все времена во всех частях света. В смелых, мужественных людях никогда недостатка не было. И чем сильнее бывал гнет - тем яростнее было сопротивление. Действие - противодействие, всеобщий закон природы. Жертвы неизбежны. Но они не напрасны. Риск, ко¬нечно, есть. А у летчиков, моряков, шахтеров его нет? Волка бояться - в лес не ходить. Работать по специальности, естественно, надо продолжать, работать не за страх, а на совесть, получая от этой работы и средства к существованию, и моральное удовлетворение. Но истинная цель жизни в наших условиях - борьба с самодержавием, за "настоящий социализм", ради которого пролито столько крови... двадцать три, двадцать четыре... Решено. Начнем с Фимы Вайнера, начнем сегодня же, по горячим следам...
Игорь расправил плечи и в этот момент из репродуктора донеслись звуки гимна. По Красной площади пошли войска, послышался гул приближающихся са¬молетов. И вновь вспыхнула надежда на "новую метлу", грядущие перемены.
Игорь продвинулся к Фиме, и когда тот обратил на него внимание, едва заметно заговорщически улыбнулся. Фима в ответ тоже еле заметно подмигнул.








ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Фима Вайнер привез из Каховки сенсационную для Игоря новость: Миша Копельман женился. Лично познакомиться с супругой Миши Фиме не привелось, но по отзывам сотрудников и сотрудниц группы рабочего проектирования, "особые приметы" новоявленной мадам Копельман таковы: на год старше мужа, ростом на голову выше, лицом и фигурой бог не обидел, а ножки - "вообще закачаешься". Родом из Запорожья, там успела побывать замужем и разойтись. Уже в Каховке пережила бурный роман с семейным мужчиной, забеременела от него, а когда тот ее бросил, сделала "после срока" аборт, получила заражение крови, в общем, что называется, с того света вернулась. "Выбила" себе комнату в двухэтажном доме, куда Миша с дочкой и переехал. Работает в ремконторе ЖКО нормировщицей. Зовут Оксаной. Свадьба произошла скоропостижно, раньше их вместе никто не видел. Точнее, свадьбы-то, как таковой, не было, во всяком случае, из группы никто приглашен не был. На работе брак на скорую руку постфактум обмыли в отсутствие молодой. Резюме: Миша "влип капитально".
Игорь очень огорчился за приятеля. Умом он входил в его положение: жил¬площадь нужна, нянька для девочки нужна, да и женщина любимая тоже, притом такая, чтоб хоть в какой-то мере замещала красавицу Ларису. Оксану тоже можно понять: обрела благословенную "тихую пристань" после изнурительных бурь и гордого затворничества. Копельман - "якорь" надежный, не "уплывет", будет всю жизнь безропотно нести свой крест. Но душа Игоря не принимала выбо¬ра Миши. Ну, хотя бы в другой город переехали, а то ведь рядом хахаль, которого Оксана вероятно продолжает втайне любить и в сравнении с которым новый законный муж наверняка проигрывает. С таких позиций Вика в качестве жены Миши выглядит в глазах Игоря предпочтительней. Две комнаты, малень¬кие, правда, выгороженные из одной большой, и с кучей соседей, но почти квадратные, светлые, хорошо обставленные. В центре города, на Сумской улице. У многих других значительно хуже: шкафом или ширмой отделяются от родителей, а то и вообще спят кровать к кровати.
Вика единственная дочь обеспеченных родителей. Папа - главный бухгалтер универмага. На фронте один глаз потерял, но, судачат - управляется, как Кутузов, с остав¬шимся единственным, на комбинациях с лимитными книжками в первые послево¬енные годы солидно прибарахлился. Дочь изысканно одевает и кормит, и зятя с приемной внучкой не обидел бы. Вика, похоже, не возражала бы. Обосновал¬ся бы в Харькове, вместе работали бы, дружили семьями. Вика при муже осталась бы. А теперь должна ехать по назначению в Ереван... Что же касается ножек, то, как в песне поется: "быть может, не прекрасные, но в общем подходящие". В целом "габитус" тоже в порядке. То, что у них не сладилось в прошлогодний приезд Миши, все объяснили тенью Ларисы, которой рыцарь дал обет верности до гроба. И вот, на тебе...
Собирая Игоря в командировку, Мила и старшие женщины наставляли: “не вздумай вмешиваться. Это сугубо его личное дело. Слушать слушай, но не выска¬зывайся. Поздравь, пожелай счастья - и все”. И буквально всучили свадебный подарок - коробочку с шестью чайными ложечками. Игорь обещал следовать этой генеральной линии. Впрочем, делать над со¬бой какие-либо усилия во имя соблюдения светских правил не потребовалось. Миша с первой минуты встречи (Игорь прямо с парохода направился в группу рабочего проектирования, Миша принял у него чемодан и сразу вывел на свежий воздух) держался достойно, не да¬вая повода комментировать свое решение. Сдержанно поблагодарив за поздравление и пригласив приятеля к себе "посмотреть мое новое житье-бытье" на субботу, Копельман не стал больше развивать личную тему, а увлек приезжего в дебри проблем общенародных.
- Как тебе нравится? - без предисловий выпалил он. - Я сам слышал, во дворе мальчишки лет, наверное, двенадцати-тринадцати, орали во все горло: "Товарищ Берия вышел из доверия, товарищ Маленков - в зад его пинком". И никто им ничего... Вообще, удивительно получается: все прямо как с цепи сорвались. Те же самые люди, которые еще вчера свои выступления неизменно начинали со ссылки на доклад товарища Берия на торжественном заседании в Москве, где тот давал строителям ценные указания; те самые, которые, как библию, цитировали книгу Берии про революционное движение в Закавказье и которые всегда подчеркивали особую, выдающуюся роль Берии в обороне Кавказа, - теперь вдруг прозрели и остервенело клянут его. До смешного доходит. В ремконторе ЖКО есть один старик, печник, такой себе нормальный дедок, выпить не дурак, был человек, как человек. Но однажды его попросили высту¬пить на какому-то поводу на митинге, и с тех пор он не упускает случая произнести речь. Говорит всегда одно и то же: вспоминает проклятое прошлое, когда за двенадцать копеек в день гнул спину на кулака и помещика, когда на святой Руси строились не гидростанции и заводы, не театры и клубы, а корчмы и остроги. Потом рассказывает, как его все любят, награждают грамотами и каждый год отправляют в санатории, и благодарит товарища Сталина за нашу счастливую жизнь. Теперь этот печник кричит, что подлый изменник Берия хотел вернуть то самое проклятое прошлое и отнять у нас счастливую жизнь... Я что-то не могу понять. Как ты думаешь, Берия в самом деле такой подлец и негодяй?
- Ну, я, как и ты, читал то, что пишут, - Игорь пожал плечами и поглядел на приятеля сверху вниз, как мудрый опытный учитель на приготовишку. - Вскрыли преступные антипартийные и антигосударственные действия, направленные на подрыв советского государства в интересах иностранного капитала. Правда, не совсем ясно, зачем это ему надо было, чего ему не хватало. Допускаю, что он намеревался поставить министерство внутренних дел, точнее, себя, как руководителя этого ведомства, над правительством и пар¬тией. Но что от этого выиграл бы мировой империализм? Я так себе по рабоче-крестьянски понимаю, что он просто имел намерение сместить Маленкова и самому "на Путивле князем сести", опираясь на верных янычар. Я знал, что всякие консулаты и триумвираты недолговечны. История этому учит. Я предполагал, что рано или поздно драка произойдет, но не думал, что так скоро. Ты же слышал, что в речи на траурном митинге именно Берия назвал мудрым решение назначить на пост Предсовмина Маленкова. Вот он первым и поплатился. Маленков расправился с одним из соперников. Теперь, конечно, его положение упрочнится. Интересно - кто следующий?
Вообще, должен тебе сказать, министры внутренних дел - люди очень опасные. С ними надо ухо востро держать. У них сила и огромный опыт дворцовых интриг, у них квалифицированные заплечных дел мастера, поэтому не случайно из них рекрутируются современные бонапарты. Ласло Райк был министром внутренних дел в Венгрии, а Кочи Дзодзе в Албании. Классический при¬мер в этом деле - Гиммлер. Наши писали: СС было государством в государстве. Все соперники шефа в борьбе за власть и влияние в рейхе были за¬ранее обречены. СС насчитывало примерно четверть миллиона человек, а дер¬жало в ежовых рукавицах многомиллионную армию, партию, весь рейх. Правда, была еще так называемая служба безопасности, сокращенно СД - глаза и уши Гитлера и Гиммлера. Так как считать - стояли они над партией и правительством? Нет, над партией и всей государственной махиной стоял Гитлер, опираясь на своего верного Генриха и его аппарат. А у нас – Сталин. У них вообще много общего. Но есть и принципиальное отличие. Гитлер не скрывал, что все гнусности, которые творили подопечные Гиммлера, они творили по его приказу. А у Сталина его сатрапы служили еще козлами отпущения. Поэтому, очевидно, Берия так откровенно радовался, когда его патрон лежал в гробу. Конечно, при сильном хозяине начальники тайной и явной полиции на самую верхнюю ступеньку власти не претендуют обычно. Но Маленков... Я хорошо помню, в сорок шестом году Берия и Маленков в один день стали членами политбюро, возраст тоже примерно одинаковый. Чем я ху¬же? - наверное решил Берия, - да и сила в моих руках.
Почти всегда после кончины богатого отца между наследниками вспыхивают распри. Такое и в семьях случа¬ется, а в княжеских бывало, как правило. Наша верхушка тоже из живых людей состоит. Ты ж помнишь из истории, в том числе из истории партии: после смерти Ленина какое мордобитие пошло... Ну, тогда еще не вышли из моды вся¬кие там интеллигентские штучки-дрючки, дискуссии, фракции, платформы. Теперь не то. Теперь могут быть только тайные, дворцовые козни, заговоры. Вот мы и наблюдаем... Я вспоминаю фотографию... ну, я ее видел в "Медицинском работнике" уже после разоблачения Берии, поэтому обратил внимание, но такие фото обошли все газеты... я говорю о трибуне мавзолея на последнем первомайском пара¬де. Маленков и Берия стоят рядом. Улыбаются Хрущев, Маленков, Каганович, Микоян. А Берия поднял руку для приветствия, но лицо хмурое, суровое. Может, как раз обдумывает план свержения Маленкова. Ты спрашиваешь, очень ли большой негодяй и подлец Берия. Как сказать... - Игорь лукаво улыбнулся. - Где-то просчитался. Вполне возможен был, наверное, и другой исход. И тогда твой печник теми же словами клеймил бы Маленкова. По мне, все они одинаковые агенты мирового империализма, потому что зако¬вали в цепи народ и всю страну. Хотя, Берия, наверное, один из самых свирепых. Сейчас победил Маленков. Как мы знаем, победителей не судят. А побежденным горе. Борьба есть борьба. Что будет дальше? Никто из нас, простых смертных, не знает. Может, остальные смирятся... Как сказал поэт, его пример другим наука. Настоящее, полное единство наблюдается у искусного всадника с лошадью...
- С объезженной лошадью, - подыграл Миша.
- Именно. Совершенно справедливо изволили заметить. - Игорь покровительственно тронул приятеля за локоть и на мгновение задержал взгляд на его лице и фигуре. Копельман не поправился, по-прежнему узкий, плоский, усохший, но все-таки изменился со времени их последней встречи. Изменился к лучшему. Посвежел, загорел, повзрослел что ли. - Игорь затруднялся дать четкое определение. Понятие "посолиднел" как-то с ним не сочетается. Стал сдержаннее. Рубашка и белые парусиновые брюки хорошо, без лишних складок, отутюжены. Скорее всего, Ми¬ша гладит свои вещи сам, он няньками не избалован, но, очевидно, у него появились время и дополнительные стимулы следить за собой с повышенной тща¬тельностью. Особое внимание Игорь обратил на рукава рубашки, закатанные выше локтя с необыкновенной аккуратностью. Мила тоже старалась делать это аккуратно, но так у нее никогда не получалось.
Интерес к политике - тоже новый нюанс. Раньше жизненные заботы не оставляли ему для этого ни времени, ни сил. Теперь Оксана, видимо, сняла с его узких плеч груз бесконечных хозяйст¬венных дел, и он получил возможность время от времени, как другие мужчины, отвлекаться от мелочной жизненной прозы и "покалякать за жизнь вообще". Это наблюдение несколько смягчило сердце Игоря. Тому же, что "на ловца и зверь бежит", что Копельман сам, первый, по собственной инициативе, как Вайнер в день похорон Сталина, провоцирует "агитацию по обращению в истинную веру", он почти не удивился. Впрочем, мелькнула догадка, что Фима провел предварительную работу, расчистив от мин поле для наступления основных сил. Ну что ж, так и надо. Лед, как говорится, тронулся...
С Фимой Игорь теперь в большой дружбе, домами общаются, майские праздни¬ки вместе встречали у подруги жены Фимы, Мары (Марьяны) Зусманович, врача-уролога, незамужней дочери профессора той же специальности, умной и остроумной собеседницы, способной шахматистки (Игорь сыграл с ней три партии и все она легко выиграла); пару раз вчетвером в кино ходили. А на работе нет дня, чтоб не поговорили. Обычно, приходит Фима, чаще всего в перерыв, но, бывает, и в рабочее время. Это нареканий не вызывает. У них есть общая работа, пока, правда, полуофициальная, на общественных началах, но начальство о ней знает и даже интересуется результатами.
После событий 9 марта Игорь несколько дней делал робкие попытки встре¬титься с Фимой тет-а-тет, да все как-то не удавалось. Потом "засосала текучка". Сближение произошло с началом функционирования добровольной творчес¬кой бригады, созданной Шабельниковым для разработки эскизного проекта "ле¬чения" треснувших бетонных бычков Днепрогэса. Юрий Михайлович, избранный недавно председателем Совета первичной организации научно-технического общества института, включил эту работу в план гидротехнической секции и, таким образом, дал возможность ее участникам понемногу заниматься ею в ра¬бочее время. Фима стал душой творческой бригады, забойщиком, как дружес¬ки именует его Шабельников. Вайнер ездил в Москву и раскопал там статьи на английском языке о применении метода заанкеривания сооружений в скаль¬ные породы с помощью тяжей, устанавливаемых в пробуренные скважины, в частности, для повышения устойчивости существующих плотин. Игорь их перевел (Фима учил и неплохо знает немецкий). Оказывается, такой метод у них, у "загни¬вающих", применяется широко с 1934 года, есть много примеров, на этом специализируется несколько фирм в нескольких странах. Конечно, исчерпывающих данных привезенные материалы не содержат, многое придется додумывать и доделывать самим. Это не страшно, даже хорошо.
А вот тот факт, что идея Шабельникова не нова, Игоря огорчил. Фиму же сие обстоятельство не обеспо¬коило, скорее, обрадовало: есть опыт, значит, есть уверенность в правильности выбранного решения, в успехе дела. Работал Фима увлеченно, азартно. Игорь свою часть работы тоже выполнил на одном дыхании. Он досконально изучил докторскую диссертацию Пивоварова, любезно предоставленную ему автором.
У Игоря появилась потребность обсудить кое-какие вопросы с Пивоваровым. Он пару раз заходил к нему на кафедру, совето¬вался при выборе расчетной схемы, количества точек и, соответственно, уравнений, потом показывал результаты расчета. Пивоваров не скрывал удовлетворения и радости по поводу возобновления контактов с бывшим "подручным", делился с ним планами активизации научной работы на кафедре, обсуждал возможную тематику студенческих и аспирантских работ (с недавнего времени он возглавляет кафедру, а заслуженный Александр Семенович числится профессором, хотя по состоянию здоровья посещает инсти¬тут редко). Естественно, Фастовский был информирован полностью об этих визи¬тах.
Расчеты, проведенные Зуевым, показали, что применение самозаанкеривающихся тяжей (это наше новшество, за рубежом скважина в месте анкеров просто заполнялась цементным раствором) с точки зрения прочности бетонного массива является безопасным, а допус¬каемая нагрузка существенно превышает принятую. Таким образом, Игорь дал Фиме зеленую улицу. Вайнер все делал сам, ни к кому за помощью не обра¬щался, ни с кем не советовался, показывал руководителю творческой бригады уже готовое. На совет Игоря взять в руководители Одновола и попытаться на такой выигрышной теме сделать кандидатскую диссертацию. Вайнер поначалу уклончиво отмахнулся: наше, мол, дело - вкалывать, пахать, посмотрим сначала, что еще получится. Потом, когда они уже близко сошлись, Фима признался, что имел об этом предварительную беседу с одним из московских корифеев. Конечно, Игорь напросился в добровольные бескорыстные помощники.
По мере приближения работы к завершению, когда мысль уже не билась над решением трудных задач, а действовали, в основном, руки, когда между Игорем и Фимой установились и с каждым днем крепли дружеские отношения, они все чаще позволяли себе "лирические отступления".
Относительно противоестественного характера нашего общественного уклада и необходимости его коренного изменения с учетом природы человека у них разногласий не возникало с самого начала. Каждый мог без конца приводить и множить примеры, где, как в кривом зеркале, виделись искаженными, деформи¬рованными, вплоть до превращения в полную свою противоположность, декларации и лозунги вождей. Что же касается трех Игоревых "китов", то тут на первых порах Фима выступал в роли гарпунера-китобоя.
"Конечно, если бы боженька дал нам готовые две партии, крупные, сформи¬ровавшиеся, со своими штабами, кассой, печатными органами и радиостанциями, - иронизировал он, - мы были бы застрахованы от многих ошибок и перегибов. Еще лучше было бы, если бы у нас с самого начала сохранились большевики и меньшевики. Но теперь, после всего, что было, как создать оппозиционную партию? Политическая стачка, как средство давления на правящую верхушку, даже если бы такую стачку каким-то чудом удалось организовать, явилась бы актом самоубийства. 9-м января в тысячекратном масштабе.
Кооперативный план Зуева Вайнер тоже вначале принял враждебно. Он еще в большей мере, чем Игорь, считает Человека Разумного неисправимым эгоистом и собственником. Артельная форма производства себя не оправдала, считает Фима, артель - это только прикрытие для жуликов, их всех надо было давно прикрыть, а всех их членов и, особенно, руководителей, изолировать от об¬щества с конфискацией имущества. Сферу обслуживания населения, по его мне¬нию, следует отдать целиком в частные руки. В самом деле, если хочешь иметь внимание, качество работы без обмана - иди к частнопрактикующему врачу, портному и так далее.
Сестра Фимы с мужем и дочерью отдыхали этим летом в Крыму, под Керчью. Хозяйка, у которой они снимали комнату, кормила их и еще несколько семей, обитателей "клоповников" (домиков, флигелей, сараев) обильными, вкусными и относительно недорогими обедами, которые ни в какое сравнение не идут не только с обычными общепитовскими, но даже санаторными. Легализовать бы деятельность подобных хозяек - может быть, и общественное питание подтянулось бы... Впрочем, соглашался Фима, если бы такие хозяйки объединились в кооператив и кормили сотни "диких" отдыхающих - было бы, возможно, еще лучше.
Что касается индустриальных гигантов - заводов, шахт, строительных трестов, то тут Фиме виделись акционерные общества, как "ринг" для проявления способностей и харак¬тера участников. Что-то стоящее сделал, придумал - получил поощрение, но не для "кубышки", а для развития "дела". Дивиден¬ды распределяются как по величине личного денежного вклада (стабильный процент), так и по заслугам в данный период - месяц, год (зарплата). Посколь¬ку ты заинтересован и в том и в другом - вкалывай в полную силу.
Игорь доказывал, что кооператив - все-таки социалис¬тическая форма собственности, не полный возврат к проклятому прошлому. В настоящем, полноценном колхозе легче обеспечить декретируемую заботу о людях труда, чем в "банке с пауками- акционерами". А привлекать личные средства членов кооператива для развития производства в принципе не возбраняется, как и выплачивать им проценты на капитал, больший, чем гарантирует сберкасса.
Постепенно точки зрения сторон сближались. Согласились на том, что если даже когда-нибудь кооперативы превратятся (трансформируются) в акционерные общества, директором должен быть не обязательно тот, кто внес больший взнос, а тот, кто больше соответствует этой должности по орга¬низаторским способностям, уровню знаний, человеческим качествам. Одним сло¬вом, назначаться не келейно, не начальством, а выбираться тем коллективным органом, допустим, тем же Рабочим Советом, который вручает свою судьбу и свое благополучие в его руки. Любое начальство и любые, даже самые крупные вкладчики, должны быть строго подотчетны избравшим их органам. Верховные государственные и общественные орга¬ны, такие как, например, ВСНХ, Госплан, Госбанк, ВЦСПС и другие призваны не допускать произвола. Крупные вкладчики, к примеру, не могут вдруг, ни с того ни с сего забрать свою долю и, тем самым, дезорганизовать производство; уволить кого-либо, наказать или поощрить может только собрание или Совет. Не вызвало возражений со стороны Фимы предложение Игоря, чтобы вообще величину вклада одного лица или семьи ограничить, скажем, десятью процентами общего капитала "фирмы", чтоб не плодить "хищных акул". Достигшим предела допустимого вклада предоставляются неограниченные возможности самовыражения и удовлетворения тщеславия на ниве благотворительной деятельности: строить за свой счет больницы, картинные галереи, научные лаборатории, детские городки, физкультурные залы, которые нарекаются именами меценатов, учреждать премии и стипендии для поощрения юных дарований, вносить, наконец, денеж¬ную лепту в борьбу за мир, как во время войны вносили деньги на танковые колонны (в мемуарах графа Витте упоминается некий железнодорожный туз, богач, который, желая оставить след в истории, занялся проповедью всеобщего мира, разоружения: издавал книги, хлопотал об устройстве некоего музея ми¬ра, ездил на конгрессы и т.д.)
Разговоры велись нескончаемые, увлекательные. "Новые времена" давали пищу для размышлений и прогнозов.
В конце апреля в газетах была опубликована большая редакционная статья: "К выступлению президента Эйзенхауэра". Прежде всего, друзья отметили, что тон полемики нашего нового руководства с новой американской администрацией стал более деловым, без грубых выпадов против официальных лиц, хотя, конечно, рецидивы былых приемов еще имеют место ("гоминдановское чучело, торча¬щее в ООН вместо законного представителя великого Китая" и др.). Солидность, твердость позиции, уверенность великой державы в собственной силе, тоже импонировали доморощенным комментаторам. Вместе с тем, некоторые положения ответа президенту вызывали вопросы, несогласие и стыд.
На сессии Всемирного Совета мира в Будапеште некий западногерманский пастор указал, что тот, кто действительно хочет мира, должен прежде всего стремиться и искать взаимопонимания с другой стороной. В противном случае политики просто злоупотребляют словом "мир" и обманывают простосердечных людей, которым это слово дает надежду. Из духа же и буквы статьи явно сле¬дует, что каждая из противоборствующих сторон по-прежнему представляет свою политику, как полностью, на все сто процентов, правую, радеющую о благе человечества, а чужую - как полностью, на все сто процентов, неправую, ко¬варную, злонамеренную, и, соответственно, каждая приветствовала бы "всякое подлинное свидетельство мирных намерений" другой, понимая это "подлинное свидетельство", как переход на точку зрения оппонента.
С каких позиций подойти, скажем, к восстановлению национального единства Германии? Да, в принципе, на словах, и мы, и американцы согласны с тем, что каждая страна обла¬дает неотъемлемым правом на создание по собственному выбору своей формы правления и своей экономической системы. Но как выявить истинные чаяния немецкого народа? Этому вопросу молодые мыслители уделили много внимания в связи с событиями 17 июня в Берлине, теми событиями, которые мы трактуем, как подлую фашистскую провокацию иностранных наймитов, отрабатывающих деньги, выплаченные им американскими империалистами в соответствии с законом о так на¬зываемом взаимном обеспечении безопасности, а Запад представляет эти же события, как благородную безрассудную попытку освобождения, потопленную в крови советскими оккупантами, попытку, подтверждающую тезис Эйзенхауэра о навязанных странам Восточной Европы формах правления. Конечно, ни Вайнер, ни Зуев не сомневаются в том, что подстрекательство имело место и свою роль сыграло, нес¬мотря на то, что военные коменданты западных секторов Берлина поспешили откреститься от этой акции. В то же время Игорь и Фима отдавали себе отчет в том, что поднять на бунт восточных берлинцев при определенных навыках было по-видимому не столь уж сложно, имея под рукой такой "агитпункт", как Запад¬ный Берлин. Были затронуты и религиозные чувства берлинцев. Тот же миролю¬бивый пастор намекнул на непримиримый конфликт между протестантской церковью и властями Германской Демократической Республики. Он, правда, заявил, что за неделю до берлинских событий произошла некая перемена, ослабившая напряженность отношений, но, вероятно, слишком поздно.
Одним словом, выходит, что постулат Бисмарка насчет железа и крови, как основы решения мировых проблем (и не только мировых), равно, как и старая пословица: "хо¬чешь мира - готовься к войне", отнюдь не утратили своего значения. Наоборот, подтверждения их правоты можно видеть на каждом шагу. Равновесие страха, рычаг "действие - противодействие" - только они могут обеспечить и гарантировать "сосуществование", о котором говорил немецкий пастор. Это всеобщий закон. Президенту самой могущественной державы капиталистического мира, бывшему Главнокомандующему это должно быть лучше известно, чем моло¬дым инженерам, не нюхавшим пороха. Поэтому подсчеты Эйзенхауэра: что было бы, если бы мечи перековать на орала, если вместо эсминцев и бомбовозов строить больницы и школы, расценивались Фимой и Игорем, как верх лицемерия и ханжества. Между прочим, пацифиствующий железнодорожный король из мемуа¬ров графа Витте делал такие же подсчеты. По свидетельству высокопоставленного мемуариста, он пытался увлечь благо¬родной идеей императорскую чету, но безуспешно. И немудрено: первой заботой монархов всегда било расширение своих границ и влияния в мире. И они не знали других средств, кроме армии. Попробуй, скажем, собрать карманных во¬ришек и втолковать им, что, изымая кошелек, они тем самым лишают человека завтрака. Много ли карманников "перекуется"? А вот если как сле¬дует припугнуть Страшным Судом, пусть даже на том свете - возможно, кое-кто и задумается (это, между прочим, учитывали купцы в Новгороде, когда прилавки гостиного ряда возводили в районе церквей, а в подвалах последних устраивали склады).
Разочаровало молодых философов и выступление на конгрессе Ильи Эренбурга.
"...Перемирие в Корее пугает Ли Сын-Мана ... Идея мирного соглашения великих держав по германскому вопросу страшит Аденауэра... Миролюбивая Германия не должна входить в какой-либо военный блок..."
"Товарищ Эренбург упрощает", - прокомментировал речь лауреата международной Сталинской пре¬мии за укрепление мира Зуев (так называлась ругательная статья в "Правде" в конце войны), а Фима должным образом оценил этот каламбур.
Вместе с тем, новые времена принесли целый ряд добрых знамений, реальных вестников наступивших серьезных позитивных перемен. Главными событиями в этом ряду несомненно явились сообщения о восстановлении дипломатических отношений с Израилем, об освобождении врачей, бывших "извергов в белых халатах", аресте их мучителей и публичной пощечине сволочи Тимашук в виде лишения ранее выданного ордена Ленина. Семьями Зуевых и Вайнеров эти акции были восприняты как сигнал отбоя. Оказалось, что депортацию всех евреев в качестве конечной цели развернутой травли они прогнозировали одинаково. Очевидно, многие так думали, потому что, едва чуть спало гнетущее напряже¬ние, появился анекдот: "Ты слышал, - говорит один еврей другому, - всех нас собираются выслать в Биробиджан. - Мне это не угрожает, - отвечает другой. - С меня взяли подписку о невыезде".
. Весть о восстановлении дипломатичес¬ких отношений с Израилем была объявлена после ареста Берии, поэтому на клеймящих митингах ему, кроме прочего, инкриминировалась попытка посеять вражду, рознь между нациями и народностями СССР, то есть как бы намекалось на инициатора кампании. Однако, справедливости ради, друзья отмечали, что признаки улуч¬шения общего "климата" в стране чувствовались и в бытность Берии “Первым-а”. В конце марта объявили амнистию. С газетных полос исчезли антисемитские фельетоны, карикатуры и статьи про фашистский режим Тито-Ранковича. Больше того, в Югославию назначен Чрезвычайный и Полномочный Посол. По этому поводу молодые философы могли уже только недоуменно разводить руками и по¬жимать плечами. Литвина взяли на работу, правда, не в мединститут, а в горсанстанцию, но все-таки... В конце июля приезжал Марик Липкинд - увольняться из “Южгипроцемента”. Он возвращается в Ростов, но в ТЭП уже не вернется. Тесть “распределил” его в отдел капитального строительства одного из крупных ростовских заводов. Должность звучит солидно. И получать он будет 1700 целковых в месяц. Это ли не зримый признак “перемены ветра”?..
Появились и недвусмысленные намеки на то, что авторитет самого Сталина дал крен. На занятии в политкружке в Институте со¬оружений, причем в том, которым руководит сам Гришин, дотошный руководитель лаборатории экономики осмелился заявить, что закон планомерного (пропорци¬онального) развития народного хозяйства СССР, как и другие "открытия" последнего гениального труда товарища Сталина, есть у Ленина. На него набросились: еще труп вождя не успел остыть, а вороны уже слетаются... Кто-то обо¬звал экономиста бернштейнианцем, кто-то даже (о, ужас!) троцкистом. Директор прервал занятие. С "ревизионистом" кое-кто на всякий случай перестал здороваться. А тот, не будь дураком, написал в "Правду". Примерно через месяц пришел от¬вет: редакция органа ЦК КПСС подтверждала его правоту. Теперь экономист ходит гоголем, но сам факт, что в течение того месяца он оставался на свободе и продолжал ходить на работу - тоже более чем благоприятный симптом.
А в последних числах июля в газетах появились тезисы отдела пропаганды и агитации ЦК и института Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина при ЦК КПСС, посвященные полуве¬ковому юбилею партии. Даже при самом беглом чтении документа бросается в глаза основная его идея: назад к Ленину. Если в былые времена во всех публикациях, включая традиционные январские доклады памяти Ленина, в основ¬ном цитировали и превозносили Сталина, то в новых программных тезисах руководящего органа партии уче¬ник и продолжатель именуется лишь великим, который только "...в ряде воп¬росов обогатил революционную теорию новыми положениями", а Ленин - гениаль¬ным, мудрым вождем и т.д. Но особенно друзей поразил пункт тезисов №23, где говорится о коллективности руководства и соблюдении требований Устава партии. "Необходимо искоренить из практики пропагандистской работы, - сказано в официальном партийном документе, - неправильное, немарксистское освещение вопроса о роли личности в истории, выражавшееся в пропаганде чуждой духу марксизма-ленинизма идеалистической теории культа личности. Культ личности противоречит принципу коллективного руководства, ведет к принижению роли партии, ее руководящего центра и к снижению творческой активности партийных масс и советского народа…" О какой личности идет речь? Ответ однозначный. Двух мнений быть не может. "С песнями борясь и побеждая, наш народ за Сталиным идет..." "3 писнэю про Сталина почынаем дэнь, краще мы нэ знаемо на Земли писэнь..." ЦК и его институт подают пример такого искоренения. В пункте 16 тезисов, касающемся работы партии в годы Великой Отечественной войны, не упоминается имя величайшего стратега всех времен и народов. "...Партия выступила как вдохновитель и организатор всенародной борьбы... "...Партия направила к общей цели все усилия советских людей..." и т.д. Верховного Главнокомандующего, Председателя Государственного Комитета Обо¬роны, Генерального секретаря ЦК партии как не бывало. Можно ли было себе вообразить нечто подобное несколько месяцев назад? Вот уж поистине, еще тело вождя не успело остыть...
Игорь с Фимой рассматривали каждый отдельный факт и симптом как зримое проявление неких тектонических процессов, бушующих за толстыми кремлевски¬ми стенами, радовались торжеству элементарной логики и здравого смысла во внутренней и внешней политике, видели в них залог грядущих более ра¬дикальных перемен, оптимистически смотрели в будущее. Мила снова ожила, расцвела, заблистала всеми гранями жемчуга. На вечеринке у Вики по случаю окончания института она сверкала звездой первой величины, а ее невыдуманные "юморины" вызывали взрывы хохота. Когда она рассказывала про верзилу-недотепу, поверившего, что перед распределением будет родительское собрание, и явившегося на комиссию вместе с папой, Игорь вместе со всеми смеялся до слез и колик...
По ассоциации перед ним возникло лицо другой Великой Насмешницы - Киры Мезенцевой, и Игорь тут же поймал себя на том, что беспокоится о ней. Как никак, она "проходит" по ведомству Берии и, не исключено, была близка если не с самим низвергнутым агентом мирового империализма, то с кем-то из его подручных, может быть, тем же Рюминым, осужденным за "дело врачей" и названным в передовой "Правды" презренным авантюристом. До смеха ли ей сейчас?..
Прислушиваясь к своему внутреннему голосу, Игорь удостоверился, что неприязни к "архитутке" не испытывает, камня за пазухой не держит и зла ей не желает, совсем даже наоборот, желает ей выйти сухой из этой грязной воды. У него тут же созрел план: о защите диссертации сообщить тете Шуре не телеграммой, а лично позвонить по телефону и, между делом, передать привет соседке. Конечно, родственница не замедлит проинформировать Игоря о делах Киры, а ту - об успехе племянника. Защита назначена на конец сентября, так что терпеть осталось чуть больше полутора месяцев. Галка-пончик уже в курсе как насчет намеченной защиты, так и дальнейшей работы, из которой, по оценке Фастовского, должна лет через пять получиться незаурядная докторская диссертация. Крупномасштабный эксперимент по выявлению в натуре фактического напряженно-деформированного состояния массивных железобетонных сооружений Каховского гидроузла: здания ГЭС, водосливной плотины и шлюза в различные периоды их воз¬ведения и функционирования, в котором Зуев по милости Шабельникова принимает самое активное участие (с целью сбора исходных данных для разработки проекта установки датчиков он и при¬был нынче на стройку, а до этого неделю знакомился с соответствующими ра¬ботами в Ленинградском институте гидротехники) неминуемо должен вызвать живой интерес в гидротехнических кругах, и информация об уникальном эксперименте с упоминанием имен его главных исполнителей может коснуться и ушей Киры. Вполне вероятно, что и встретиться доведется...
Воображение тут же разыграло сцену свидания. Объявление о сенсационном сообщении Зуева было вывешено в вестибюле “Гидропроекта” заранее, Кира успе¬ла подготовиться и на доклад явилась в обличье сплава из скромного достоинства, тонкого вкуса и обворожительной грации. Актовый зал института полон. Кира расположилась в его центре в окружении солидных представительных муж¬чин, бросающих на нее жаркие нескромные взгляды. Некоторые из них пытаются во время доклада и ответов на вопросы заговорить с ней, но она предупреждающе поднимает палец: не до вас, мол, дайте послушать, и при этом едва заметно кивает докладчику, как бы показывая: видишь, успехом пока пользуюсь, вниманием не обойдена, да ну их всех, очень рада снова видеть тебя... Доклад продолжался час или даже больше. Игорь воспроизводил перед зачарованными слушателями, среди которых выделяются и убеленные сединами корифеи, и горячая молодежь, "игру внутренних сил" в бетонных массивах и вытекающие из факта познания этих сил возможности их регулирования. Сам процесс проектирования, естественно, усложняется, требует от исполнителей более высокой квалификации, несмотря на то, что Зуев постарается, "взгромоздясь на плечи" Пивоварова и Фастовского, свести процесс расчета к отно¬сительно простым, хотя пока и достаточно громоздким математическим операциям. Однако, ради ожидаемой умопомрачительной выгоды (Шабельников оцени¬вает экономию от приближения расчетных схем к условиям действительной ра¬боты сооружений, учета влияния различных процессов, протекающих в бетонных массивах в течение всей "жизни" объектов, не меньше, чем полмиллиарда рублей ежегодно при нынешних объемах гидротехнического стро¬ительства) можно и потрудиться.
Он, Зуев, готов учить, организовать курсы повышения квалификации проектировщиков, например, при Инженерно-строительном институте. Это будет весьма кстати. Буквально неделю назад заместитель директора по научной работе, бивший больной Зуева-отца, встретив Игоря в коридоре, официально пригласил его перейти работать ассистентом недавно открывшейся кафедры гидротехнических сооружений с заманчивой перспективой через два-три года занять должность доцента. Игорь, одержимый захватившими его идеями, вежливо отказался. Семейный совет и Фастовский одобрили его ре¬шение. Но это в данный момент, а после завершения серии задуманных экспериментов, которые явятся основой будущей докторской диссертации - совсем другое дело...
Доклад вызвал множество вопросов, - вернулся Игорь от реальности к гре¬зам. - Они, разумеется, Киру мало интересовали, но она стоически высидела часа два. А потом осталось несколько дотошных энтузиастов, которые долго еще не отпускали приезжего докладчика. Кира все ждала. И, наконец, дождалась.
- Здравствуй, Гарик... Можно мне продолжать называть тебя так? Или перейти на "вы" и "Игоря Сергеевича"? Ты теперь такой важный, хотя внешне почти не изменился, все такой же молоденький и худенький. Что не поправля¬ешься? Аль жена плохо смотрит? (Галка-пончик в Ленинграде все допытыва¬лась, счастлив ли он в браке, “генеральше” тоже, естественно, не терпится прощупать прочность брачных уз.)
- Здравствуй, Кира. А ты все цветешь и хорошеешь.
- Вашими молитвами... - Зеленые глаза Киры в ответ на комплимент, конечно, вспыхнут охотничьим блеском и из них на жертву посыпятся искры-стрелы. - Когда приехал? Где остановился? У родственников пока вроде не появлялся...
- Приехал сегодня, остановился в гостинице "Москва", ваш институт забронировал номер (в Ленинграде его устроили в общежитии Политехнического ин¬ститута). Вечером собираюсь к родственникам.
- А то, может, в театр вечером сходим... по старой памяти, ну, после обеда у родственников. У меня как раз два билета случайно завалялись, и именно на тот самый спектакль "Пушкин", на который мы когда-то не попали.
- В театр? Ну что ж, если билеты случайно завалялись... Сходим.
"А почему бы и нет? - спросил себя Игорь. - Почему не провести культурно вечер с такой приятной во всех отношениях дамой? Я не монах-затворник".
"Вы с Милочкой на редкость подходящие и нужные друг другу особи. Господь Бог словно по заказу вылепил вас друг для друга, - напомнил строгий внут¬ренний моралист. - Не "архитутке" положено петь: "в целом мире я одна знаю, как тебе нужна", а твоей верной жене. Вашу нежную страсть, вашу чудную гармонию любви и согласия нельзя расшатывать обманом. Трещины залечивать очень труд¬но не только в железобетоне. Опомнись! Ты прошлой ночью в автобусе позво¬лил себе маленький "грех" и до них пор не можешь отделаться от ощущения не¬ловкости и стыда. Угомонись! Раз о непутевой “генеральше” помышляешь, раз с попутчицами заигрываешь - значит, недогружен. Надо поднажать”...
Игорь мысленно вернулся к ночному автобусному приключению.
В этот раз ввиду болезни Мишутки Мила не провожала мужа, и Игорь ждал ав¬тобуса на автостанции в одиночестве. При посадке он обратил внимание на су¬етливую пожилую пару и их великовозрастную дочь, невзрачную женщину лет тридцати. Они всё норовили пролезть вперед, опасаясь, ви¬димо, как бы их места не оказалась занятыми. Вышло так, что дочь размести¬лась впереди Игоря рядом с незнакомой пожилой женщиной, а ее родители - пе¬ред ней. На первом и самом длинном перегоне от Харькова до Краснограда Игорь прикорнул, а потом сон не шел, и он задумчиво глядел в темноту, "пере¬лопачивая" в уме недавние ленинградские впечатления. Сейчас, вспомнив о них, Игорь вновь отвлекся, хотя "несчастненькая" попутчица совсем не улетучилась, а лишь как бы отошла в тень.
Судьбе угодно было, чтобы на второй день пребывания в городе Ленина, явившись вечером с тортом и огромной куклой в руках в гости к родному дяде, Игорь застал там Галку-пончика с супругом и дочкой. Дядя Паша разъяснил, что они с Дементием вместе работают, как земляки дружат домами и накануне, после звонка племянника, за обедом в столовой он поделился с приятелем новостью, не по¬дозревая, разумеется, о пикантных обстоятельствах их знакомства. А за день до отъезда командированного домой Галка закатила в честь бывшего любов¬ника шикарный обед, и Игорю довелось побывать у них на Васильевском острове.
“Как это все понимать? - не переставал удивляться Игорь, - как может уважающий себя солидный мужчина, старший офицер, преподаватель Академии, допустить такое?» А еще ему очень хотелось бы знать, какие аргументы использовала Галина? Клялась, что любовь в ее душе угасла совсем? Но разве здравомыслящий чело¬век может верить таким уверениям? Если бывший любимый стал безразличен, зачем, спрашивается, с ним видеться и, тем более, приглашать к себе? Пред¬положение, что Дема специально привел жену, чтобы понаблюдать за ней и про¬верить таким образом, правдиво ли клянется, тоже как-то не выглядело убе¬дительно. Ос¬тавалось заключить, что подполковник интендантской службы настолько уж под каблучком у старшего лейтенанта медицинской службы запаса, что не может ей отказать даже в таком требовании. Разумеется, Ломазовы сопровождали приез¬жего, но это не суть важно: прием был дан в честь Зуева. Вообще, у Игоря создалось впечатление, что Зоя (новая тетя официально разрешила так себя называть, чтобы избежать нелов¬кости и держалась с ним не как старшая, а по-дружески, на равных, сама то¬же обращалась к нему по имени, но на "вы") полностью осведомлена о его прежних отношениях с Галей. В свою очередь, Галя успела поведать приезжему родственнику основные вехи жизненного пути тети, и этот рассказ заставил Игоря взглянуть на Зою другими глазами, увидеть в ней не только "разлучницу".
Зое тридцать три года. Она коренная ленинградка, перед войной перешла на четвертый курс исторического факультета Университета и вышла замуж за башковитого преуспевающего инженера Кировского завода. В армию его не взяли, но протянул он "в тылу" недолго, очень тяжело переносил голод, заглатывая все, что под руку попадалось, однажды принес какую-то кожу, перекрутил на мясорубке и съел. Умер первым в тяжких муках. За ним тихо скончался отец. Зою с мамой в полуживом состояния вывезли в апреле 42-го по "дороге жизни", на которой они едва не погибли: две передние машины провалилась под лед, а их шофер успел среагировать и чудом вывернул "газик". Выгрузили в Свердловске. Молодая женщина очень медленно приходила в себя, а мама так и не выкарабкалась и через несколько месяцев умерла. Зоя и через год выглядела, как живые мощи, но рвалась домой. Летом сорок третьего попала на Ленинградс¬кий фронт, в политотделе оказалась под началом Павла Афанасьевича. После войны окончила университет, но историком не работает, а заведует библиоте¬кой в одном из институтов. В муже души не чает, а дядя Паша смотрит на нее, как молодой любовник. Ну, что ж, считает Игорь, Зоя свое счастье честно выстрадала, а дяде Паше на ее несчастье здорово повезло. Умная, сердечная, открытая, элегантная. Обликом своим очень напоминает Юлию Шерстову, только законная любовь без игр и тайн наложила на ее чело печать мадонны. С тетей Клавой, разумеется, она не идет ни в какое сравнение.
Прием, оказанный ему в Ленинграде, Игорь расценивает, как безукоризненный. За шубкой, которую Зоя на прощание вручила для Мишутки, наверное, немало пришлось побегать. 0 возврате денег за эту дорогую вещь, разумеется, и речи быть не могло. С Милой у Зои Игорь также усмотрел нечто общее. Они вероятно со време¬нем подружатся, несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте.
Все это Игорь мгновенно прокрутил в черепной коробке и "вернулся" в ночной автобус. Тогда, вспомнилось ему, он, анализируя ленинградские впечатления, еще машинально фиксировал по шуму тип встречных машин: автобус, грузовик, легковая... Вдруг буквально перед его носом резко взметнулись и нервным движением скрестились на затылке руки "несчастненькой". Некоторое время Игорь, прервав умственную работу, созерцал эти руки, освещаемые на корот¬кое время светом фар проходящих автомобилей. Пальцы тонкие, длинные, с коротко остриженными ногтями, без украшений. Стараясь получше разглядеть изучаемый предмет, Игорь нагнулся и случайно коснулся пальцев незнакомки ще¬кой. Руки напряглись, оцепенели, но остались на месте. Тогда Игорь вновь, уже умышленно, слегка приложился щекой к ручке. Никакой реакции не последо¬вало. Тронул пальцы своими. Погладил. Оставил свои руки на ее руках на несколько секунд. Не встретив сопротивления, снова накрыл ее руки своими, потом положил на свои руки голову и оставался в таком положении минуты две-три. Постепенно мышцы рук женщины расслабились. Прошло еще несколько минут, и Игорь почувствовал, что пальцы попутчицы под прессом его рук осторожно зашевелились. Тогда он снял нагрузку. "Несчастненькая" еще некоторое время сидела в прежней позе, потом опустила руки. Других попыток продолжать зна¬комство они не предпринимали. Вышел Игорь в Запорожье не на конечной автобусной ста¬нции, а раньше, у плотины и, прежде чем поставить ногу на ступеньку, не удержался, глянул на попутчицу и встретил взгляд не то, чтобы презрительно-холодный, как он ожидал, а скорее тоскливо-покорный. “И с тоской немою вслед ему глядели черные ресницы, черные глаза”, - теперь уныло прокомментировал он словами романса, а сердце его сжалось. Чувство неловкости и даже вины не прошло до сих пор.
"Ну, а если бы вы ехали в одно учреждение, если бы вас потом судьба случайно свела по работе, если бы она предложила вечером сходить в театр и если бы потом оказалось, что в общежитии или в гостинице, где вы остановились, она в комнате одна? - допытывался внутренний моралист. - Конечно, я понимаю, жаль несчастненькую, но с жалости все начинается, а чем конча¬ется - сам знаешь".
"Между прочим, если покопаться, Киру, как всякую "неустроенную" женщину, тоже есть основания пожалеть, хотя выглядит она отнюдь не несчастненькой, - по-своему отреагировал Игорь на реплику дотошного внутреннего судьи, вспомнив крепко запавший в душу эпизод сладкой близости и постыдного бегства. Взгляда генеральской дщери в момент дезертирства он не видел, та лежала, повернувшись к стене, но четко представлял себе, зная ее норов и "воображение". Однако что это за генерал, хоть и в форме с двумя большими звездами на погонах, ежели не армией командует, а, как и Федор Зуев, протирает штаны в "аппарате". Бумажный генерал. Генерал от канцелярии", - неожиданно "разрядился" Игорь, и чувство неловкости и вины ослабело, а выпятилась забавная сторона ночного приключения.
- Тут недавно приезжал в командировку из Ростова один знакомый Барсуковых, - вывел Миша Игоря из мира воспоминаний и грез. - Гостинцы Ирочке передал. Не забывают все-таки родную кровинку. Ну, посидели, выпили немножко, поговорили. Он интересную вещь про сына своего рассказал. Парень тот учится в Ростове в Военно-инженерном училище МВД. Доволен. Говорит, курсантам там лучше живется, чем в войсковых училищах: одевают лучше, кормят лучше, на хороших кроватях спят. Правда, шагистики тоже много, но ничего, терпимо... Парень в духовом оркестре играет, ему вообще легче. Два раза в училище приезжал Берия, оба раза курсант видел его в плаще без погон. Личный состав строили, министр делал смотр, пристально, сверляще, говорит, вглядывался через пенсне в глаза ребят. Некоторые из них потом старались подражать ему и примеряли эти взгляды друг на друге... А однажды, говорит, рано утром училище подняли по тревоге, приказали построиться без оружия. Когда выстроились, обнаружили, что окружены общевойсковой частью. Несколько часов простояли в полном неведении, потом распустили. Только на следующий день узнали, что их шеф арестован.
- Мои родители с Костей впервые путешествовали на своей машине по Кавказу. Заехали в Нальчик к бывшему папиному начмеду, теперь он там заведует горздравом. Вспомнил я об этом потому, что они оттуда привезли такую притчу. Один русский Иван страстно полюбил стройную молодую кабардинку... ну, это все давно случилось, до войны, а может еще до револю¬ции, не важно. Девушка согласилась выйти замуж, а отец ни в какую, пусть, говорит, раньше примет нашу веру... Парень бал безбожником, какая, говорит, мне разница, в какого бога не верить, согласен, говорит, обратиться в твою веру. Позвали муллу или кто там у них обращает, не знаю. Тот что-то покол¬довал, пошептал, палочкой покрутил, приговаривая: "был Иван - стал Хасан, был Иван - стал Хасан". И дело с концом. После свадьбы Иван-Хасан увез жену в свою деревню. Прошел год. Старый кабардинец решил проверить, как там дочь поживает. Поехал. Встретили хорошо, поужинали крепко. А наутро папаша заглянул в сарай и ахнул: Иван-Хасан заколотого кабана разделывает. “Ты что ж, говорит, такой-сякой, вытворяешь? Ты ж нашу веру принял!”. “Сейчас, - отвечает Иван-Хасан, - все уладим”. Проделал над кабаном все, что год назад мулла проделал над ним и при этом приговаривал: "был кабан - стал баран, был ка¬бан - стал баран". Нечто подобное и с Берией происходит: "был кумир - стал вампир, был кумир - стал вампир".
Между прочим, тебе не кажется странным, что никто из выступающих, прежде чем гневно клеймить, называть выродком и горячо благодарить правительство за то, что изверга своевременно разоблачили, не полюбопытствовал, а чего же именно Берия хотел, какова его программа? Вот Маленков свою программу изложил на сессии Верховного Совета. А почему бы не дать возможность Берии изложить свою? А то некрасиво получается: выступают печники и мясники, доярки и санитарки, одними и теми же фразами от Москвы до самих до окраин полностью одобряют принятые своевременные и решительные меры, объявляют их единственно правильными, а в чем конкретно дело - сами не знают. Получается зримая демонстра¬ция нерушимого монолитного единства деревяшек на веревочках, а если вдумать¬ся, издевательство над трудящимися. Дали бы ему самому публично высказаться, потом бы обсудили, проголосовали. Если б голоса разделились, снова размежеваться на большевиков и меньшевиков. Большевики правят - меньшевики в оппозиции, собирают силы, вырабатывают новые программы, следят, чтоб правящие не злоупотребляли властью, со временем, возможно, поменяются местами. Был Иван, стал Хасан... Владимир Ильич на Втором съезде партии говорил: меня обвиняют в стремлении влиять на цека, а я ставлю это себе в зас¬лугу. Пожалуйста, влияй, только в пределах закона. Почему, спрашивается, если твое мнение не совпадает с мнением власть имущих по какому-то вопросу, пусть даже частному, чисто тактическому, а не стратегическому, ты немедлен¬но становишься предателем и шпионом? Почему это несовпадение мнений непре¬менно должно стоить тебе жизни? Ну, ладно, я не буду касаться претендентов на царский престол. Эта профессия всегда била опасной... впрочем, я не так выразился. Во времена рабства и феодализма - да! В самом деле, если у тебя есть сила, власть и нет узды в виде закона, кто или что может удержать те¬бя от стремления действовать по пословице: "труп врага хорошо пахнет"? Я имею в виду труп твоего личного врага... Совесть? Но с ней люди, особенно власть имущие, научились ладить. Логика тут простая: не я его, так он меня. Между тем, нашли ведь люди-человеки противоядие такой железной логике в ви¬де двухпартийной системы, набросили узду закона. И ничего, обходятся без кровопролития. В Англии Эттли сменил Черчилля, потом опять победил Черчилль. И оба живы. В Америке Эйзенхауэр сменил Трумэна. И тоже обошлось без Вер¬ховного суда и смертного приговора. Почему б и нам не допустить мирного со¬перничества двух партий? Можешь себе представить, в зале заседаний Верхов¬ного Совета в Кремле с одной стороны - партия Маленкова, с другой - партия Берии... И нет надобности окружать училище МВД армейскими подразделениями.
- Я схожу спрошу, не сообщил ли начальник, когда будет. Неудобно тут долго прохлаждаться, - засуетился вдруг Копельман и поспешно юркнул в помещение.
"Смылся от греха подальше, - хмуро констатировал Игорь, - впрочем, я, наверное, переборщил для первого раза. Так с наскока нельзя. Надо постепенно, малыми дозами, как ядови¬тое лекарство. Ну ладно, хоть выслушал, и на том спасибо. Теперь пусть пе¬реваривает, пищи надолго хватит. Дядя Паша ведь и слушать не стал".
Он снова перенесся в город на Неве.
Уже в первый вечер за ужином дотошный инженер норовил выяснить у специа¬листа- политэконома некоторые мучавшие его вопросы, например, такой: если, как пишет товарищ Сталин, рабочая сила у нас не является товаром, поскольку рабочий класс владеет средствами производства и, следовательно, не может сам к себе наниматься и сам себе продавать свою силу и умение, то чем он тогда является? Разве у нас отсутствует потребительская стоимость рабочей силы, создающей прибавочный продукт? Разве этот прибавочный продукт не появляется в результате неоплаченного труда рабочих? Нас учили, что римс¬кий раб был прикован цепями, а наемный рабочий привязан невидимыми, но крепкими нитями к своему собственнику - классу капиталистов. Ну, а наши доблестные труженики, выходит, привязаны только к себе. Значит, мы от себя не можем уйти, когда нам вздумается к другому "себе"? У себя тащим домой “шабашки”? К себе не можем опоздать на работу? Как оценить с точки зрения политэкономии деятельность на¬ших временщиков-хозяйчиков, безмозгло, хищнически управляющих заводами и фабриками, колхозами и совхозами, стройками и прочими "вотчинами", прикрываясь высоким именем Государства и Советской власти?
Или еще такой вопрос. В первые послевоенные годы в газетах мелькали сообщения о создании совхозов на базе нескольких колхозов. Что это было - подтягивание в принудительном порядке колхозной, кооперативной собственности до уровня общенародной? Тогда почему не все, а только отдельные? Если колхозная, групповая собственность создает такие уж непреодолимые препятствия для полного охвата всего народного хозяйства государственным планированием, так ликвидируйте одним махом. Какой от нее толк в наших условиях, когда председатели колхозов, как и директора совхозов, одинаково назначаются райкомами и те же райкомы, райисполкомы и прочие "комы" запускают свои лапы в хозяйства без оглядки на форму собственности?
Или вопрос "на засыпку". В "Малой Советской Энциклопедии" написано, что социалист-утопист Оуэн пытался при помощи меновых базаров организовывать прямой обмен товарами между производителями. Базар принимал от про¬изводителей продукты по трудовой оценке и выдавал на них боны, соответс¬твующие определенному количеству вложенного труда. Базары были составной частью мероприятий, которые, по мысли Оуэна, должны были привести общест¬во к коммунизму. Но, во-первых, кто определял эквивалент труда? По какой шкале? Во-вторых, чем боны лучше денег? Оуэн считал, что деньги, как ис¬кусственное мерило стоимости, скрывают от трудящихся реальную трудовую стоимость товара. Но что меняется от замены одной бумажки другой? В-третьих, человеку мало есть, пить и прикрывать тело. Если бы удалось этими нехитрыми потребностями ограничить человеческие вожделения, коммунизм восторжествовал бы еще во времена Спарты. Но гомо сапиенс стремится к власти, к захватам, к роскоши, хочет "срывать цветы удовольствия", ему нужно выделиться среди себе подобных. Это на оуэновских складах не выда¬валось. По каким бонам можно заставить двух королей боксировать перед своим балконом? Естественно, все начинания благородного социалиста оказались утопическими. После всего сказанного главный вопрос напрашивался сам собой: не являются ли и сталинские планы замены товарного обращения систе¬мой продуктообмена столь же примитивно-утопическими?..
В Ленинграде Игорь ставил свои вопросы не в такой острой обличительно-полемической, а более деликатной форме, и тем не менее Павел Афанасьевич ни на один вопрос по существу не ответил: или обращал в шутку, или одергивал племянника. Неловкие паузы заполнялись сюжетами из неисчерпаемой темы - Ленинград, его история и архитектура. Тут первую скрипку играла Зоя. Игорь и тут не ударил лицом в грязь. Пригодились лекции Линцера. Да и в Институте гидротехники и Политехническом институте, где ему пришлось побывать, ленинградцы-патриоты всячески просвещали провинциала. Дядя Паша, к при¬меру, не знал, что первая морская крепость в нашей стране - трехъярусная башня с тридцатью орудиями, названная Кроншлотом, покоилась на ряжевом фундаменте из девятиметровых бревен, загруженном камнем и опущенном на дно залива (кстати, в Западной Европе ряжевые конструкции стали применяться на полвека позднее); что для фонтанов Летнего сада вода накапливалась с помощью паровой, "огнедействующей" машины, первой паровой машины в стране - насоса Сэвери, установленного в начале восемнадцатого столетия и просуществовавшего сто лет; что имелся грандиозный проект центр торговой жизни города - Васильевский остров, где ныне освоилась Галка-пончик, прорезать системой каналов общей длиной более 250 километров с широкими бассейнами на поворотах для решения транспортных проблем, питания города водой и, одновременно, снижения пика наводнений.
Вообще, из-за наводнений гидротехника в Петербурге была на высоте. В этой области трудился и оставил свой след отец Светлейшего князя фельдмаршала Кутузова Илларион Матвеевич. Он руководил постройкой Екатерининского канала, продолжавшейся четверть века, за что получил от Екатерины Великой золотую табакерку, усыпанную бриллиантами. Это, возможно, была самая высокая награда, вроде нашего ордена Победы. Аналогичную табакерку позднее получил от Александра Первого его любимец генерал Бенкендорф за спасение людей во время наводнения 7 ноября 1824 года (Зоя добавила, что гидротехником был не только отец фельдмаршала, но и прадед Пушкина Абрам Ганнибал). Галка откровенно гордилась бывшим любовником, подмигивала подруге: вот, мол, что я тебе говорила! Такого всезнайки свет не видывал! Та, в свою очередь, в знак согласия прикрывала веки. И все эти красноречивые безмолв¬ные переговоры велись в присутствии гостя и мужей...
"Ну, ничего, - убежденно произнес шепотом Игорь, - с первого раза не удалось обратить родственников в свою веру, не страшно. Еще будет время – многое обсудим. Начнем с Зои, а через нее и дядю Пашу подключим. Никуда не денется''.
Игорь знает, что в ноябре в Ленинграде состоится совещание по проектированию и строительству гидростанций. Шабельников уже велел ему подготовить доклад. А потом еще будет много командировок, связанных с совместной работой...
Одно замечание Зои, о котором Игорь сейчас к месту вспомнил, дает осно¬вание надеяться, что она не безоговорочно будет на стороне мужа. Речь шла о творениях Растрелли. Охарактеризовав со знанием дела манеру рисунка ве¬ликого мастера и ее воплощение в Воронцовском, Строгановском, Зимнем дворцах и ансамбле Смольного монастыря, Зоя сказала: "Зодчий получил от императрицы Елизаветы Петровны, приверженки древнерусского стиля в архитектуре, официальное предписание переделать свой начальный однокупольный вариант Смольного собора на пятиглавый по образцу Успенского собора в Мос¬ковском Кремле. И придумал прекрасное решение, где стройному, компактному пятиглавому собору как бы аккомпанируют четыре однокупольные церкви по углам замкнутого двора, образуя пространственную пятикупольную композицию. Талантливые архитекторы, - заключила Зоя, - могут и по указке правителей создавать шедевры».
“Зацепка есть”, - констатировал Игорь, и тут же разыграл несколько вариантов развития и разветвления дискуссии. Ему есть что преподнести Зое, а заодно и Кире. У Растрелли, как он усвоил из лекций Линцера, усложненная пластика фасадов, использование замысловатых колонных ордеров, фигурных наличников и сандриков, крупной скульптуры и прочей архитектурной премудрости отвечает замыслу и назначению зданий, то есть все это несет большую смысловую наг¬рузку. Зодчий сам говорил, что Зимний дворец строился "для общей славы все¬российской". А наши "архитутки" обоего пола, выполняя "высочайшие" указания, обряжают индустриальные здания в классические, точнее, эклектические фор¬мы, пренебрегая экономикой, техникой и не только смысловой нагрузкой, но и просто элементарным здравым смыслом. Об этом был разговор с автором архитектурной части про¬екта Каховской ГЭС. Толковый, думающий архитектор сравнил роль своих соб¬ратьев в нашей стране с ролью портного, которому заказывают все: фасон, крой и прочую "идеологию".
Глянув на часы, Игорь обнаружил, что Миши уже нет больше четверти часа. Он подождал еще пару минут, потом прошел в домик. Миша сидел за своим ра¬бочим столом.
- Извини, Гарик, - тоном очень занятого человека проговорил Копельман, - звонил начальник, он сейчас в конторе шлюза, велел мне идти срочно туда, надо подобрать кое-какие материалы. А ты, сказал, можешь топать к вашим ребятам. К концу дня сегодня, а завтра с утра он будет здесь. А хочешь, сходим к нему туда...
- Сходим, - согласился Игорь. - Заодно, может, сразу что-то решим на месте.
"Ребята" - четверо командированных из Харькова сотрудников Игорева сектора, в их числе Саша Мелешко, которые уже почти месяц безвыездно живут здесь. Им выделили трехкомнатную квартиру, где они и работают и спят. Место для Зуева там предус¬мотрено (в квартире восемь коек), так что можно не спешить. Он пристроил чемодан в углу комнаты возле книжного шкафа, и снова в ожидании Миши вышел на воздух.
- Я, пожалуй, смогу отдать тебе часть долга, пока две тысячи, - были первые слова Копельмана, когда он с папкой под мышкой вышел к Игорю.
- Можешь не спешить. Батя пока не требует. Тебе, наверное, нужнее...
- Нет, лучше отдам, а то незаметно разойдутся.
- Как знаешь...
Некоторое время шли молча.
- Я в Ленинградском политехническом институте на кафедре оснований и фундаментов интересный эксперимент наблюдал. Они придумали определять напряжения в конструкциях камер шлюзов оптическим методом. Модели размером двадцать пять на тридцать сантиметров изготовляли из бакелита, замораживали в специальном термостате - баке с маслом, потом разрезали на тонкие пластинки и просвечивали на оптических установках. Так они смогли проследить за изменениями напряжений в сооружении в процессе его бетонирования...
На Игоря это зрелище произвело большое впечатление. Вот это наука, - по¬завидовал он. У него возникло много вопросов и предложений насчет исполь¬зования метода для оценки напряжений в более сложных, чем камера шлюза, конструкциях здания ГЭС. Сейчас он вознамерился поделиться плодами своих раздумий с приятелем, а до этого заинтриговать его интересными деталями. Однако Миша интереса не выказал, и Игорь сконфуженно замолчал. И вновь перед его глазами всплыли торжественные и стройные корпуса Ленинградского Политехнического института, двух- и четырехэтажные, с выступающими портиками, высокими окнами, крупной рустовкой и обильными лепными украшениями. Основан институт графом Витте в начале века, воспитал когорту славных русских инженеров-интеллигентов, революционеров в истинном значении этого слова. Немудрено, что новые методы испытаний и расчета головы шлюза, как пространственной конструкции, состоящей из элементов различной жесткости, были созданы именно здесь. На кафедре царит, насколько Игорь мог уловить, "питерский" интеллигентный дух, арис¬тократическая скромность и предупредительность. Разумеется, Зуев сочтет за честь с ними сотрудничать. А Копельману, видно, это не дано понять. И не¬чего перед свинтусом бисер метать...
- Вот наш центральный бетонный завод, - наконец прервал затянувшееся молчание Миша, указывая на две рядом стоящие железобетонные коробки и при¬мыкающую к ним длинную наклонную галерею. - Собственно, тут у нас два завода, но основную массу бетона будет давать этот двухсекционный автоматизированный. Если хочешь, взглянем быстренько. Ты ж его еще не видел, он только с месяц или полтора, как запущен. Помнишь, когда мы с тобой к Фиме Вайнеру зашли, он рассказывал. Автоматизированный... это тот самый, в натуре.
- А кто директор? - спросил Игорь.
Миша недоуменно пожал плечами.
- Этот директор - агент мирового империализма. Не смейся. Точно тебе говорю. Не какой-то конкретной разведки, в списках у них не значится. Но, сам того не подозревая, агент. Ты посмотри только, всего месяц или полтора работает, еще "большой бетон" не пошел, а тут уже бетонные горы вокруг. Вот уж воистину запущен, правильно изволили заметить. Это ж все рубить придется...
- Ага, - подтвердил Миша. - Здесь, где вываливают остатки после чистки бетономешалок, как раз должен пройти железнодорожный путь на бетоновозную эстакаду, а тут уже монолит, толщиной, наверное, с метр и площадью метров триста.
- Ну, а цемент, посмотри вон на железнодорожные пути около силосов, ле¬жит тоже чуть ли не метровым слоем. Дождь пройдет - тоже превратится в монолит. Разве это не вредительство? Разве это не равносильно диверсии? Пустить под откос эшелон с цементом - разве не тот же эффект? Между прочим, я в свой прошлый приезд то же самое слышал и читал про асфальтобетонный завод. Ну, директора журили. А он невинно пожимал плечами: разве так только у меня, у всех так. Чувствуешь - этот диверсант не кустарь-одиночка, тут действует хорошо организованная диверсионная группа...
- Я тебе еще скажу, - заговорщически наклонился к Игорю Миша, хотя вок¬руг никого не было, - канализацию на территории завода построили не из лотков или каналов, которые можно было бы периодически чистить, а из труб. Они, сам понимаешь, тут же забились, поскольку в сточные воды попадал це¬мент. Это уже проектировщики маху дали...
- Ничего нет удивительного. У нас все так, снизу доверху. И в этом смысле все являются агентами мирового империализма, потому, что дружно льют воду на его мельницу. И Берия не исключение... Ничего себе - вся страна сплошь - коллективный агент империализма. Как ты думаешь?
Миша ничего не ответил, а Игорь, вспомнив данное себе обещание, не стал дальше развивать скользкую тему.
- Ты говорил, Иван-Хасан... Про Хасана не знаю, в мусульманских краях не бывал, а что касается Ивана, то он в последнее время заметно потянулся к боженьке... на тридцать пятом году революции, - проявил инициативу Копельман. - Наш институт тоже прославился. Один техник нашей экспедиции ровно через неделю после того, как его приняли кандидатом в члены партии, крестил своего сына. Узнали как-то. Может, поп отчитывается... или сам в парторганизации состоит... Шум был. Исключили, конечно. Но в характеристиках-то писали: политически грамотный, идеологически выдержанный... В газету попал.
- В Харькове тоже крестят, за крещение тридцатку берут, да еще за свечку, за крестик. Влетает в копеечку... а иногда жизни ребенку стоит. Тоже в газете было: трехмесячного ребенка в купели простудили, умер от крупозного воспаления легких. Родители шума не поднимали, но общественность и тут как-то пронюхала, чем кончилось - не знаю... А в одной квартире, писалось, устраивали сходки, коллективно читали евангелие, некая девица под влиянием этих сборищ демонстративно ушла из комсомола...
- А в Ростове в каком-то институте, кажется сельскохозяйственном, такой случай был. Молодой преподаватель, фронтовик бывший, член партии, женился на красивой студентке. Жили хорошо. Только муж постепенно стал замечать, что в определенные дни и часы жена регулярно куда-то пропадает. Приревновал, выследил. Оказалось, ходит на собрания баптистов. Продолжала ходить и дальше. Спрашивал: кто вовлек в секту? Отвечала: бог вовлек... Развелся, хотя очень переживал.
- Папа рассказывал про одного врача. Он сейчас живет в Одессе. А до войны жил в Молдавии. В начале войны уехал со своей семьей с госпиталем. А родители ехать не захотели. У них был свой дом, хозяйство, семья многодетная. А советская власть за год хозяйничания успела им изрядно напакостить: многих выслали в Среднюю Азию, коллективизацию провели и так далее. Сын не настоял, а немцы всех, и стариков и детей, как евреев, расстреляли. И еще многих родственников и друзей. Врача того совесть мучает, он как бы считает себя виновником гибели родных и близких. И ударился в религию, синагогу посещает, дома молится. В положенные дни ест вместо хлеба мацу или совсем ничего не ест. Ну и что? Кому какое дело до этого?.. Конечно, кто-то в своих корыстных интересах может использовать и использует религию во зло. Ну и что? А благородные революционные идеи и лозунги, а достижения чистой науки разве злые люди не использовали во зло? Под флагом Христа, как и под флагом святой Свободы и прочими флагами творятся и добрые, и пакостные дела. Один из "князей церкви", он же доктор медицины... я тебе о нем рассказывал... говорил, что человеку нельзя без веры. Может, он и прав... Может, что-то и студентку ту подтолкнуло. Надо б разобраться, а не рубить с плеча...
Игорь замолчал, вспомнив, что из окна своей комнаты Дементий Губа и его дражайшая половина, бывшая Галка-пончик, ежедневно видят Андреевский собор и церковь трех святителей на шестой линии Васильевского острова (действи¬тельно, странно получается с этими линиями: на одной улице нечетные номера расположены на шестой линии, а четные - на седьмой...) Что жители седьмой линии думают, глядя из своих окон на храмы? Влияет это как-то на их поступки? У Сталина и Берии постоянно перед глазами маячили соборы...
- Царство божие внутри нас, - продолжал он, вздохнув, - по-моему, не совсем вредная идея. А есть бог на небе или нет его - дела не меняет... Буржуазные астрономы, бог им судья, "научно" доказывают, что Вселенная наша стремительно разлетается во все стороны. А коли так, выходит, что когда-то она была спрессована в одной точке. Трудно представить, но Костя мой говорит, что расширение - это факт. А значит…
Миша и на сию сентенцию никак не прореагировал.
- А статью в газете про крещение часом не Веня Вольский сочинил? - сделал очередной поворот Игорь.
- Нет, у него теперь другая тема: он воюет через газету, чтоб музыкаль¬ной школе выделили новое помещение. - Глаза Миши превратились в хитрые щелки, а Игорь понимающе улыбнулся. - Вообще-то правильно воюет. Школа ютится в трех малюсеньких комнатенках. Негде проводить концерты, негде поставить новое пианино... купили, как пишет Веня твой, даже не одно, а несколько новеньких инструментов. Учиться там сейчас более шестидесяти детей. И еще есть много заявлений. Мне тоже уже пора начинать думать, пока очередь дойдет как раз и время подойдет учить музыке.
Заговорили о детях. Игорь уже успел крепко полюбить сына, но, боясь быть навязчивым, не стал много распространяться, а лаконично и обстоятельно, как врачу или следователю, обрисовал "уровень". Два верхних и два нижних зуба уже есть, еще один режется. Интенсивно ползает: отбросишь погремушку метра на три, стремглав бросается за ней; когда он уже совсем у цели, бро¬саешь назад - малыш разворачивается и чешет за ней. И так десятки раз. Соска висит на тесемке на шее, сам хватает и энергично забрасывает в рот, часто держит в углу рта, как Черчилль сигару. Когда с ним заигрывают, хохочет заливается, попискивая. Звуки издает: ги... га... воркует... Из ложечки есть не любит, предпочитает лакать из бутылки через соску, охотно жует корочку черного хлеба. Засыпает трудно, капризничает, приучили укачивать на руках. Это упущение воспитания. Наум Эстрин поставил психологический опыт: удалил всех из комнаты и выразительно мимикой показал Мишутке: видишь, мол, никого нет, некому тебя на руках качать, придется засыпать в коляске. И тот преспокойно уснул. А со своими несомненно поднял бы плач. Богатая гамма улыбок: от радостно-простодушной до вольтеровской, как определил смотревший маль¬чика по просьбе Сергея Васильевича самый модный детский врач. Отца встре¬чает радостно: подпрыгивает, гикает, тянет ручонки, песни любит лирические протяжные. Глазами безотказно отвечает на вопрос: где лампочка?, а ручками - где у папы (мамы, бабушки, дедушки, дяди) нос и ушки? Не боится падать когда отец отпускает руку, давая малышу возможность перейти из вертикаль¬ного положения в горизонтальное и начать ползать. Вес около десяти кило¬граммов...
Игорь теперь мог бы часами смотреть на сына, наблюдать, как тот сосредо¬точенно вертит в руках тряпичного медвежонка или погремушку. Но смотреть выпадает, главным образом, ночью, и он старается подольше подержать на ру¬ках уснувшего ребенка, прижаться к теплой упругой щечке перед тем, как уложить сына в кроватку и потом до тех пор, пока сам не уснет, ощущать прият¬ное тепло тельца родимой кровинки. Но об этом Игорь промолчал.
Миша характеризовал дочь общими определениями: болтунья, певунья, обезьянка, кокетка; показал, как Ирочка демонстрирует свои впечатления после по¬сещения поликлиники: как будто стучит молоточком по коленке, прикладывает стетоскоп к уху, заглядывает с ложечкой в горло... - А, впрочем, что расска¬зывать, сам увидишь, - заключил счастливый отец.
- А на какой фамилии Ирочка? - поинтересовался Игорь.
- Копельман... Оксана тоже приняла мою фамилию.
- Да? - вырвалось у Игоря, - а была на какой?
- Панасенко... Говорит, одна семья - одна фамилия...
- Один папин коллега, профессор Коган, как-то остроумно сказал, что в наше время удобнее жить, если "ко" стоит в конце фамилии, а не в начале...
- Я ее не заставлял, - буркнул Миша.
Приятели остановились у котлована шлюза, и их взору открылась впечатляю¬щая картина: кран устанавливал огромную арматурную ферму в проектное положение. По команде мастера, стоявшего на дне котлована с растопыренными руками и казавшегося совсем маленьким жучком в сравнении с махиной крана и армоконструкцией, трос натянулся, как струна, длинная ажурная стрела крана плавно покачнулась в воздухе и пошла вверх, легко оторвав от земли и подняв метров на десять многотонную армоферму. Арматурщики ловко нацелили ее в нужное место и кран мягко опустил. Вся операция длилась несколько минут, рабочие, как казалось с птичье¬го полета, действовали слаженно, четко, умело.
- Молодцы, - похвалил Игорь, стараясь перекричать шум моторов бульдозе¬ров, дробь отбойных молотков, лязг гусениц экскаваторов. Миша, поняв смысл по движению губ, молча кивнул и тронул друга за рукав, призывая продолжать путь. Но тут перед ними вырос Алексей Казанцев.
- Здорово, ребята, - рявкнул он. - Вы в контору? Не ходите, я только оттуда. Начальника вашего домой вызвали, его обокрали.
Приятели оторопело переглянулись.
- Как так?
- А так, залезли в квартиру и обчистили... без разрешения... амнистированные. - Алексей помахал рукой и с озабоченным видом поспешил в котлован.
"Что будем делать?" - взглядом спросил Игорь.
- Ты постой здесь, а я сбегаю, - предложил Миша.
- Сходим вместе.
В конторе все подтвердили, и приятели понуро двинулись в обратный путь.
- Это уже не первый случай у нас, повыпускали шпану всякую и рецидивис¬тов. Ну, ничего, скоро, бог даст, опять посадят, только скорее б уж, - вздохнул Миша.
- В Харьков Днепровой вернулся, я тебе про него рассказывал. Дядя Све¬ты Ольховской, а с моим отцом вместе в институте учился. Во время войны был начальником крупного госпиталя.
- Помню, - откликнулся Миша.
- Отбывал на строительстве Сталинградской ГЭС, и там сумел неплохо при¬строиться, врачом работал, лечил лагерное начальство и их жен... он пыль в глаза пускать и корчить из себя важную персону умеет. В последнее время был расконвоирован, амнистию быстро оформили, выглядит, говорят, хорошо, не похудел... Витя Кроль тоже попал под амнистию, с него сняли судимость и взяли на работу в “Горстройпроект”. Он уже там проявил себя и стал руководителем группы с окладом тысячу шестьсот рублей...
- Ну, ладно, про Ленинград лучше расскажи. Где бывал? Что видел? Как там Невский? Ездил ли куда на природу? В Петергоф там или Царское село.
- В пригороды не ездил, некогда было. Весь день с самого утра в институте, вечерами два раза в гости ходил, а остальное время по городу шлялся. Невс¬кий и прилегающий к нему район исходил вдоль и поперек. Ну, что тебе ска¬зать про Невский? Зоя, жена дяди Паши, назвала его знатнейшей из улиц Российской империи. Она находит в этом проспекте некое колдовское начало. Я честно искал, но пока не нашел. Когда от Московского вокзала пошел, участок до Набережной Фонтанки особого впечатления не произвел: дома добротные, но какие-то… доходно-купеческие...
Меня когда-то один умный архитектор просвещал, что замечательной особенностью Петербурга является создание так называемого регулярного города и применение типовых проектов или, как тогда говорили, "образцовых домов". Их бы¬ло три серии: для "подлых", для зажиточных и для именитых хозяев. Я ожидал увидеть нечто необыкновенное, сногсшибательное, поэтому был поначалу нес¬колько удивлен и разочарован. Потом, от пышного дворца на углу набережной Фонтанки на одной стороне, и дома напротив, где жил Белинский, пошло поинтересней, и так, с нарастающим интересом до самой Невы. Хорошо, очень даже хорошо соображали и строили. Дворяне в общем, доложу тебе, понимали что к чему. Внутрь во дворцы и соборы не заходил, все пока вокруг да около... Зоя много фотографий показывала и объясняла занятно. Сказочный город... Только, знаешь... У Вольтера, говорят, каждый год в день Варфоломеевской ночи поднималась температура. А мне как-то все время было не по себе от мысли о миллионах скелетов загубленных человечишек под ногами. Когда-то Адам Мицкевич написал:

Рим создан человеческой рукой,
Венеция богами создана,
Но каждый согласился бы со мной,
Что Петербург построил Сатана...

Я, кажется, согласен. К тому, что я читал в “Дне Петра” Алексея Толстого и о чем я тебе, помнится, рассказывал, Зоя много добавила. И навела на грустные размышления. Земляными работами занимались пленные шведы, а также согнанные со всей Руси Великой “спецконтингенты”, как теперь говорят. Были там и русские, и татары, и друзья степей калмыки, и прочие “сущие в ней языки”. Они делились, как и теперь на наших больших стройках, на “вольных” и “казенных”. Казенные получали только еду, а вольным платили еще по три копейки в сутки. Земляные работы в основном производились голыми руками, а вырытую землю рабочие носили на себе в мешках, а то и в полах своей одежды. Петр, правда, не говорил, что у него самый ценный капитал - это люди, но тем не менее...
Все списывают на радение о величии России. Что это такое? Какой смысл вкладывается в понятие "Россия"? Гитлер собирался создать Великую Германию за счет безграничного расширения "жизненного пространства", на костях туземцев "низшей расы". Это четко и понятно, хотя ненаучно и бесчеловечно. Тут речь идет именно о величии Германии, как метрополии, владычице в планетарном масштабе, где всем или большинству немцев отводилась руково¬дящая и направляющая роль в новом мировом устройстве, то есть интересы фюрера и большинства немецкого народа совпадали. При этом Гитлер намеревался достигнуть своих (и национальных) целей малой кровью своего народа. За¬думано было именно так, другое дело, что у него не вышло. Между прочим, в том, что у него не вышло, я "виню" вторую сторону медали: возвеличивая свою нацию, неизбежно принижаешь другие. И, следовательно, обижаешь их, вызываешь сопротивление, противодействие. А Гитлер в этом деле слишком уж перегнул, слишком круто, жестко и жестоко повел себя, низвел побежденных до уровня скота, если еще не ниже, сделал ставку на одну грубую силу. В высшей степени глупо и тупо. Я думаю, это в первую очередь от недостатка культуры. Ефрейтор - он и остался по нутру своему ефрейтором, даже став Главнокомандующим. Наполеон, кстати, в свое время не смог тоже преодолеть свои сословные, классовые путы и отменить в России крепостное право, дал волю солдатне, разжег поведением захватчиков пламя священной освободительной народной войны, чем сам себе могилу и вырыл. А послушай он мудрого совета, еще кто знает, чем бы все обернулось и какую историю мы бы учили. Но это между прочим. Я говорю, что у Гитлера речь шла о величии именно державы, а не только лично фюрера и еще нескольких его сподвижников на "Г". А если правитель своим поддан¬ным не только ничего не сулит, но, наоборот, бездумно губит их во имя этого самого непонятного величия державы, причем даже не в бою с супостатом, а просто потому, что свои сограждане для него такие же "недочеловеки", как славяне для Гитлера, а то и хуже? Как это трактовать? Я кроме "идиотизм" слова не могу придумать. Ведь любой мало-мальски думающий хозяин в здравом уме и трезвой памяти не станет зазря гробить рабочий скот. А по велению Петра только на строительстве Петропавловской крепости, на маленьком остров¬ке одновременно махали руками, топорами и лопатами по двадцать тысяч мастеровых людишек, которые жили в нечеловеческих условиях, ежедневно гибли многими сотнями от голода, холода и непосильного труда. Подручные великого государя гнали и гнали православных и инородцев на верную гибель. Тут уже речь может идти не о величии державы, величии нации или расы, а только о стремлении необузданного неограниченного властителя возвеличить себя. Точнее, тут устанавливается такой тип восточной государственности, когда величие империи отождествляется с величием императора, или, еще точнее, величие владыки олицетворяет величие державы. Получается вроде двух полюсов. На одном из них - император, богочеловек, воля которого является единственным законом и движущей силой, своего рода абсолютным ду¬хом, на другом - многомиллионное безликое, бессловесное серое стадо, живой пластилин... Времена меняются, а классический тип восточной деспотии остается. Он существует и поныне. Норильский металлургический комбинат, к примеру, строился таким же макаром.
- И все-то ты знаешь, и все-то ты понимаешь... - Миша демонстративно отвернулся.
“Аж противно, - закончил он мысленно за Мишу. – Жалкий, ничтожный человек. Продукт эпохи. Впрочем, отнюдь не самый худший. Обывателиус-вульгарис. Что с него возьмешь? В свою команду я его не беру, но ссориться с ним не за что” - А я что? – примирительно произнес Игорь. - Я говорю, что на болотах и топях строить очень тяжело. Тут количеством, в том числе количеством погибших, не возьмешь. Я как раз хотел рассказать тебе, что Огюст Монферран, автор Исаакиевского собора, архитектор первоклассный, сотворил шедевр ис¬кусства и строительной техники. Но при проектировании свайных фундаментов дал промашку. Конечно, опыта строительства таких грандиозных сооружений в таких сложных условиях у него, да и ни у кого другого, не было, наука тоже в ту пору была в этой области слаба, все держалось на инженерной интуиции, а она в данном случае подвела француза. Выполнили основание в виде свайного поля с одинаковым шагом свай. А центральная часть собора почти в четыре раза тяжелее его боковых частей и, соответственно, нагрузка на основание. И геологичес¬кую разведку грунтов не провели, как следует, хотя строили сорок лет. В результате уже в процессе постройки неравномерная осадка основания достигла почти полуметра, появился крен здания, а в стене и сводах образовались большие зияющие трещины.
Аналогичная картина наблюдалась в середине ХVIII века при возведении одного из храмов в Александро-Невской лавре. Тогда императрица Елизавета Петровна проявила характер и, недолго думая, приказала разобрать собор до основания. Что и было выполнено. Щебнем, образовавшимся после разборки, вымостили Невский проспект. Монферран тоже часть кладки заменил, а трещины поменьше расклинил медными клиньями. Не помогло.
И еще в одном интуиция подвела автора. Металлический купол собора и цилиндрический барабан с двадцатью четырьмя гранитными колоннами опирается на так назы¬ваемый стилобат - кольцевое основание, лежащее на пилонах. В промежутках между пилонами стилобат поддерживается четырьмя так называемыми подпружинными сводами. Все вроде задумано хорошо, надежно, чтоб на века. Но не учли, то есть не догадались, интуитивно не почувствовали, что кладка стилобата будет работать не просто на изгиб, а на изгиб с кручением. И поплатились: опять-таки образовалось множество трещин. Одно время вообще считалось, что собор вот-вот рухнет, но поскольку он выстоял в годы блокады, когда вокруг рвались снаряды, малость успо¬коились. Возни, однако, и сейчас с собором хватает, комиссии всякие посто¬янно ходят, ученые трудятся. Между прочим, и в Александровской колонне на Дворцовой площади, которую тоже строил Монферран, была обнаружена трещина. Тогда один из сотрудников француза придумал состав для ее заделки. Колонна, как ты знаешь, стоит и по сей день, так что состав оказался в буквальном смысле вечным, выдержал сто лет во вредном северном климате. Использовался ли еще где-нибудь этот состав и дошел ли рецепт до нас – никто из тех, кого я спрашивал, не знает. А жаль. Может, и нам пригодился бы.
А Монферран впал в немилость. Он просил Николая Первого захоронить его прах в одном из подземелий Исаакиевского собора. Николай ничего не ответил, а Александр Второй отказал. Вдова зодчего увезла его тело в Париж, но он всю свою жизнь отдал России, во Франции его никто не помнил. В России все-таки след его остался. Монферран изображен в античной одежде с моделью Исаакия в руках на фронтоне западного портика. А великий Растрелли сгинул бесследно. Отставленный от любимого дела, забытый вчерашними сановными друзьями и покровителями, он умер в нищете. Могила его неизвестна...
Игорь помолчал, как бы собираясь с духом или сомневаясь, стоит ли тратить на столь неблагодарного слушателя красноречие, потом все-таки заговорил снова.
- Бывают такие трудности, например, природные, которые строителям преодолевать необходимо. Никуда не денешься. Скажем, железные дороги строить надо во всех районах. Без них никак нельзя. Строителей Военно-Грузинской дороги преследовали бесконечные обвалы и оползни. При сооружении Закаспийской магистрали барханы засыпали выемки, ветер сметал насыпи, нагро¬мождал песчаные холмы на рельсах, выдувал песок из-под шпал. Возникала даже мысль всю дорогу проложить в искусственном тоннеле. Придумывали вся¬кие другие ухищрения, пока кто-то предложил поднять полотно до уровня барханов. Просто, как все гениальное... Великий сибирский путь - это не только крупнейшее событие в истории железнодорожного строительства, но и рукотворный памятник инженерному искусству и смекалке. Подумать только: работы велись в необъятной и непроходимой тайге. К дороге надо было стро¬ить подъездные пути из бревен, осушать болота, создавать сеть водоотлив¬ных каналов, очищать их и так далее. И все это при отсутствии какой бы то ни было производственной базы. Все материалы, оборудование, инструмент везли из центральной России. В районе Байкала в очень трудных условиях пробили тоннели... Известно, что Великая сибирская дорога была великой не только по своей длине, но и по размерам лихоимства, казнокрадства и эксплуатации рабочих. К великому патриотическому начинанию, "великому народному делу" присосались кровопийцы-хапуги. Они на всякий казен¬ный пирог как акулы набрасываются. Но нужда в дороге для освоения Сибири была несомненная. Тут нет вопроса. А зачем на болотах и топях столицу строить? Разве это жизненно необходимо было? Ну, допустим, место стратегически важное. Возведи крепость. Но зачем столицу? Между прочим, так считали многие умные люди, например, знаменитый историк и писатель Карамзин.
Миша и на этот новый эмоциональный всплеск демонстративно не отреагировал. Он мерно вышагивал, отчужденно глядя себе под ноги. Игорь собрался было круто развернуться и порвать с бывшим другом всякие отношения.
"К нему следует быть снисходительным, - вступился внутренний адвокат, - жилось ему всегда тяжко, только обрел счастье, боится потерять, боится даже, скорее всего, неосознанно”.
"Ладно, бог с ним", - мысленно ог¬рызнулся Игорь и с этой минуты потерял к Мише всякий интерес.
- Пока, - произнес он сухо, не подавая руки.
- Обедать пойдем? - поинтересовался Миша тоже без особого энтузиазма.
- Не-а. Я к своим пойду.
- Когда здесь появишься?
В ответ Игорь только неопределенно пожал плечами.
- Так в субботу мы с Оксаной ждем тебя...
- До субботы еще дожить надо.
- Я зайду за тобой после работы, если до этого не увидимся.
Игорь плечами показал: как хочешь... По дороге в общежитие он пытался переключиться на дела рабочие, но неприятный осадок от ночной автобусной "интрижки" и разговора с Мишей не только не проходил, а как бы загустевал, превращался в давящий комок.
"Наверное, и к Вене Вольскому вечером идти не стоит. Полосу срывов надо пережить одному, собраться, - подумал Игорь, но тут же упруго подтянулся, приосанился - никаких забобонов. Намеченное надо выполнять. Да и обидится Веня, когда узнает, что приехал и не зашел сразу. Поди объяс¬ни про осадок, комок и все такое прочее. Веня искренне будет рад мне. Он гордится дружбой со мной, это видно невоору¬женным глазом. Но дискутировать на философско-политические темы не буду. Как и лезть в личную жизнь. Что сам расскажет, то и выслушаю, а если у него с музыкантшей сладилось, коробочка с ложечками пригодится”. "Ну, а как быть с визитом к Копельманам?" - все-таки сверлил голову вопрос. Вразуми¬тельного ответа пока не было, кроме мысли вообще постараться до субботы завершить дела и махнуть домой, не повидавшись с Мишей. Интересно, правда, посмотреть, что за фрукт эта Оксана, но успеется в другой раз...
"Совсем рвать с Мишей отношения нет ни повода, ни резона, - решил Игорь, - но дать времени сгладить неприятное впечатление от сегодняшнего разговора надо и мне, и ему. Он, как истинный мещанин-обыватель, принципиально неприязненно относится ко всякой неординарной личности, тем более, к "смутьяну", "радикалу", возмутителю болотного спокойствия. Ему надо, чтоб было "все, как у людей". Можно чуть-чуть полиберальничать с приятелем, которому доверяешь, чтоб, с одной стороны, ощущать себя мыслящим индивидуумом, а с дру¬гой - не дай бог не перейти безопасную черту... Хм... не нравится, что больше тебя понимаю. А я еще не все сказал. Я еще мог бы, к примеру, объяс¬нить тебе, почему у тебя нервы взвинчены. Все очень просто: ты ревнуешь Оксану к недавнему мучителю. Эта ревность тебя постоянно гложет и не дает покоя. Ты подозреваешь, что она решила "поменять кожу", приняв твою неблагозвучную фамилию, чтобы доказать тебе, а, возможно, в первую очередь са¬мой себе, что под прошлым подведена черта, но не уверен, что это ей удалось.
В памяти Игоря по какой-то внутренней ассоциации всплыла озорная студенческая песенка из репертуара Миши Копельмана:

Жил-был великий писатель,
Лев Николаич Толстой,
Не ел он ни рыбы, ни мяса,
Ходил по аллеям босой.

Жена его, Софья Андревна,
Напротив, любила поесть.
Она не ходила босая,
Спасала фамильную честь...

Георг Валентиныч Плеханов
Считал, что Толстой был велик
Не только как русский писатель,
Но также как русский мужик.

А Ленин, напротив, считает...

"А интересно, где сейчас тянет лямку Максим Балюк? - неожиданно вспом¬нил Игорь кратковременного приятеля Кости, которого видел лишь однажды, однако запомнил хорошо. - Как ему служится? Наверное, трудно. Такому в армии должно приходиться туго. Армейская жизнь - не для таких... - Игорь некоторое время подыскивал подходящее определение и, наконец, нашел: партизан...
Отец Максима - врач-накожник, мать - партийный работник. Живут в "профессорятнике" - доме № 6 по улице Артема (там Зуевы и Вайнеры встречали у Зусмановичей первомай). Максим - средоточие талантов, но по натуре - интеллигентный шалопай, анархист-бунтарь. Про таких тоже, вероятно, сложили присказку: "умная голова, да дураку досталась". В школе, в восьмом классе Максим сочинил на директора памфлет в стихах, очень меткий и хлесткий, который вся школа немедленно выучила наизусть. Директор вынужден был уйти, правда, с повышением, зав. районо, но в другой район, а Максим, несмотря на мамины связи, из школы все же был исключен. В вечер¬ней школе, куда его определили, увлекся химией и поступил на химфак Уни¬верситета. Там они с Костей и оказались на некоторое время в одной компании. Учился поначалу хорошо, с увлечением, потом, разочаровавшись в методах преподавания, бросил вуз и ушел в армию, возможно, не без помощи, если не по инициативе мамы.
Игорь зашел к родителям как раз в тот момент, когда Сергей Васильевич отечески наставлял будущего бойца:
- Старайся не опаздывать к построению, по тревоге быть на месте одним из первых, и беречь ноги, чтоб не натереть; один раз натрешь, потом нет времени залечить - и будешь мучиться...
Максим вежливо слушал, а глаза изучали какой-то демонический блеск, от которого Игорю стало не по себе. "Пропадет, - подумал он тогда, - и за собой может потянуть тех, кто окажется рядом. Такой запросто может завлечь молодых и неопытных. Но достойной цели-то у него нет".
Сейчас у Кости компания хорошая, - с удовлетворением отметил старший брат, - деловая, трудолюбивая. Костик, разумеется, выделяется способно¬стями, но и остальные не "середняки". В каникулы ребята подрядились что-то считать для военных. Один расчет состоит из ста пятидесяти операций. Платят за каждую операцию. Косте пришла идея упростить формулу, в результате чего количество операций значительно сократилось. Заказчики согласились с новшеством. Расценку, конечно, снизили, но все равно ребята зара¬ботали прилично.
"Тебе, несомненно, после защиты сотни две-три к окладу добавят, а то, может, и больше. Не обеднеете, если Копельману простите долг, зачтете в качестве свадебного подарка", - вкрадчиво произнес внутренний соглядатай.
Эта мысль понравилась Игорю. Знай, дескать, наших. "Родителям можно отдавать постепенно, частями после каждой поездки в Каховку, а то и не связывать с командировками: мог ведь Миша передать и с кем-то другим. Мишу, разумеется, поставить в известность надо, препятствий с его стороны, думаю, не будет. Впрочем, родителям вряд ли придется отдавать. Скорее всего, отец махнет рукой: оставь, мол, себе. Но предложить нужно. Зуевы - из породы мужчин, умеющих зарабатывать деньги (именно зарабатывать!) и не дрожащих над ними..." Грудь его наполнилась гордостью...
Дверь в квартиру оказалась заперта. Игорь несколько раз постучал, подергал ручку, потоптался в нерешительности, вышел во двор и присел на крыльцо.
"Но остается еще уговорить графа Потоцкого, - как любил говорить Марик Липкинд, - напомнил внутренний цербер. - Миша может не принять такой дар и даже оскорбиться".
"Естественно, уговорить надо. Попробую. Скажу, что Сергей Васильевич сам предложил, по своей инициативе. Эх, хорошо бы ввернуть, что дар преподносится еще и в честь избрания членом-корреспондентом Академии медицинских наук. Это звучало бы, - прикинул Игорь, - и отказаться от такого дара неловко. Однако Зуева не выбрали. Точнее, не "не выбрали", а какой-то "нижний чин" в ЦК партии, где заранее рассматривались и утверждались "выбираемые", по каким-то соображениям на этот раз предпочел ему другого кандидата. Бывали случаи, что отвергнутым обещали на следующий год "пропустить". Зуеву никто ничего не обещал и вообще никто с ним не разговаривал, он о решении (конечно, до выборов) узнал окольным путем. Ну, что ж, поищем другой предлог. Скажу: может, найдете нужным перебраться в другой город жить, чтоб, как говорится, с глаз долой - из сердца вон... Нет! Так не скажу, больше вообще ни с какими советами и предложениями соваться не буду. Если не захочет принять подарок, скажу, что не совсем подарил, а просто отсрочил вексель на неопределенный срок. Вдруг когда-нибудь по облигации выиграешь - вот тогда и отдашь, Ну, а если гордость возобладает и будет совать деньги в руку - что ж, навязываться силой не стану. Как говорится, была бы честь предложена..."
Игорь поднял глаза, и лицо его расплылось в улыбке: к нему размашисто шагали, широко улыбаясь и делая ему приветственные жесты руками, Веня Вольский и Саша Мелешко. Игорь порывисто поднялся и устремился им навстречу, на ходу протягивая руки...
































Г Л А В А О Д И Н Н А Д Ц А Т А Я

Этот дом мне знаком с детства, - элегически заметил Игорь, остановившись перед входом в здание Кагановичского райкома партии на улице Дарви¬на. - До войны тут был Дом врача. Богатое здание. Особенно меня всегда поражала парадная лестница. Идешь но ней, и тебя охватывает чувство... не знаю, как определить... благоговения что ли, робости, трепета какого-то...
- Трепета не занимать и тем, кто сейчас по этой лестнице топает. И робости, и страха... когда идут по вызову, - невесело улыбнулся Олег Садовников, сопровождающий Игоря вместо секретаря партбюро на заседание бюро райкома, ко¬торое должно утвердить решение собрания первичной парторганизации о при¬еме инженера Зуева в члены КПСС.
- И еще с тех времен мне запомнилось воздушное полотенце возле умываль¬ника в столовой, - оставил Игорь без внимания реплику сопровождающего. - Такое полотенце я только здесь и видел. С удовольствием подставлял руки и лицо теплой струе воздуха. Так и стоял бы часами, если б родители не теребили. Мама моя не большая охотница кашеварить, и мы частенько тут обедали по воскресеньям. Наверное, в теперешнем здании Дома врача на улице Ольминского столовой нет, что-то я не слышал, чтоб родители там питались. Вообще, с этой улочкой у меня многое связано. Школа моя здесь стоит, в военном доме, - Игорь указал на примыкающее к зданию райкома безликое коробчатое строение, - и в этом, - он указал на дом за забором напротив, - жили многие мои одноклассники и товарищи. Тихая, симпатичная, уютная улочка. – До войны вообще была тупи¬ковой. Домики - особнячки...
- Мне тоже в общем нравится, - согласился Олег. - Я воспитывался в семье архитектора, с детства в этом кругу вращался, разговоры слушал, суждения разные, библиотека у отца приличная. В частности, есть несколько томов дореволюционного издания под названием: "Императорские дворцы". Если хо¬чешь, могу принести... или зайди как-нибудь посмотреть... Отец умер перед самой войной, я как раз дипломный проект делал... злокачественную опухоль нажил... сам тому способствовал, всегда твердые воротнички носил... - Олег тяжело вздохнул и несколько секунд молчал. - Меня лично господь не умудрил рисовать, но готический, романский стиль от модерна и неоклас¬сицизма отличаю. Фасад этого дома, к примеру, сочетает в себе элементы модерна и классицизма. Знаю, что построен он перед революцией, как частный особняк. Кто строил - забыл, помню только, что фамилия автора называлась и была нерусской. Знаю, что на этой улице жил знаменитый актер Синельников, архитектор Величко, автор дома архитектора, и сам академик архитектуры Бе¬кетов. Его в этом районе целый ряд домов, в том числе, между прочим, твоя школа. Она выполнена в так называемом мавританском стиле. А, кстати, знаешь, за что Бекетов получил звание академика? Нет? За здание библиотеки имени Короленко. А первое его творение - Юридический институт, бывшее Коммерческое училище. За него я б тоже выбрал в академию... настоящий зодчий, какие остаются в памяти потомков. Меня в институте учили, что улица Дарвина (раньше она называлась Садово-Куликовской) - это яркий пример беспринципности в архитектуре, средоточие пороков капиталистического градостроительства, пестроты стилей. И я верил... Но, однако, надо топать. Опаздывать на такие мероприятия не положено. - Олег посмотрел на часы и шагнул через порог. Игорь последовал за ним.
С работы они ушли загодя, шли не торопясь, калякали о том, о сем. Олега первого потянуло на воспоминания.
- Отлично помню Дворец пионеров, - оглянулся он прежде, чем свернуть в переулок с площади Тевелева. - Я попал туда впервые чуть ли не в день его открытия, в тридцать четвертом году, когда Украинское правительство переехало в Киев. До того в этом здании был ВУЦИК, а до революции Дворянское собрание. Шикарный дворец. Там для ребятни оборудовали лаборатории, мастерские, музыкальные классы, зимний сад, комнату сказок, организовали клуб юных полярников. Жаль, что не уцелело. Другого такого у ребят никогда не будет. А вот здесь, - Олег указал рукой примерно на центр площади, - неизвестная девушка застрелила в упор немецкого генерала...
Около здания института имени Мечникова Олег тоже вознамерился было просвещать Игоря, но его внимание отвлекла встретившаяся им женщина с маленьким ребенком на руках. Ребенок был укутан в одеяльце, из которого торчали ножки в гипсе.
- Да-а... - со вздохом протянул Олег, провожая мать сочувственным взглядом. - Жизнь иногда преподносит такие сюрпризы... Был у меня в полку друг один, ну, в общем, не то чтоб уж очень друг, но время часто вместе проводили. Летчик классный... Меня призвали в начале августа сорок первого, институт я успел окончить, но к работе по назначению так и не приступил. Сперва в пехоту попал, до Миллерово отступал, потом перевели в авиацию, вроде больше по специальности, командовал отдельным взводом, занимался выбором площадок для полевых аэродромов, маскировкой и прочими околоави¬ационными делами... Так летчик этот, русский по национальности, но родом с Кавказа, бравым парнем был, этаким, знаешь, парубком-гусаром. Грудь в орденах, он и Героя в общем-то по всем канонам заслужил, но ершистый, с замполитом не в ладах был, вообще политработников не здорово жаловал, а тут еще на личной почве схлестнулись. Среди прочих баб, которые липли к нему, как мухи... к летчику, а не к замполиту... была у него одна свя¬зистка Валя, родом из Воронежа, краснощекая высокая блондинка. Покрутил он с ней недолго, потом попал в госпиталь, в нашу часть не вернулся, а она от ухаживаний и мести замполита тоже куда-то перевелась, в общем, я ни его, ни ее больше не видел. А нынешним летом мы с женой отдыхали в Новом Афоне, поехали на экскурсию в Сухуми и там на набережной встретили Володю того. Посидели вместе, вина выпили. И он рассказал жуткую историю.
Иду, говорит, я в пятидесятом году по Москве и вижу: навстречу Валентина с пацаненком. Смотрю, говорит, мальчик ну точно я в детстве. Одно лицо... “Ты что ж, говорю, ничего мне не сказала?” “А ты кто такой, - отвечает, - чтоб перед тобой ответ держать... Ну, было на войне по молодости лет, теперь я замужем, муж хороший, меня любит, так что все - я тебя не знаю, ты меня не знаешь и не встречал... будь здоров, прощай навек”. “Нет, не все, - говорит Володя. - Я знаю, что ты меня по-прежнему любишь, не отпирайся, но глазам вижу. И ребенок мой. Давай адрес, завтра зайду, а там посмотрим”. Ну, немножко посопротивлялась, но парень настырный, адрес взял, назавтра по¬дарков всяких накупил, цветов, выпивку и закуску, пришел, а там народ у входа, слезы... Заглянул в комнату и обмер: мальчик на столе мертвый... с бабушкой гулял и попал под трамвай... Володя долго убивался, места себе не находил, несколько раз специально приезжал в Москву, молил Валентину выйти за него замуж. Не согласилась. Он, говорит, меня с ребенком взял, любит, живем хорошо, останусь навек с ним... У них еще общая дочка есть. Теперь Володя летчик-испытатель. Зарабатывает хорошо. А жизнь личная не сложилась.
Потом Олег со слов другого фронтового товарища поведал про еще одну ка¬тастрофу: в озеро Байкал в прошлом году рухнул целый эшелон с допризывни¬ками, причем, утверждал Садовников, это уже не первый такой случай. Колея проходит рядом с кромкой воды, если машинист превышает скорость, поезд идет по касательной на очередном повороте...
Порассуждали о том, могло ли это быть актом диверсии или являлось следствием нашей русской беспечности и разгильдяйства. Согласились на последней версии. В свое время знаменитый юрист Анатолий Федорович Кони, расследуя обстоятельства крушения царского поезда под Харьковом, пришел к заключению, что не бомба народовольцев, а преступные непорядки на железной дороге едва не отправили на тот свет императорскую семью. В наше время, по оценке молодых дилетантов, масштабы преступной халатности, нерадивости, злоупотреблений на транспорте, как и в народном хозяйстве страны вообще, выросли пропорционально росту мощности локомотивов. Естественно, в той же пропорции возросла и опасность аварий. А сколько людей гибнет на строительстве, на дорогах. Только об этом у нас не пишут. Тайна, покрытая мраком... Потом вспомнили, что тот же смелый и принципиальный Кони вынес всколыхнувший всю честную Россию оправдательный приговор народнице Вере Ивановне Засулич, в будущем одной из основателей группы “Освобождение труда” и члену редакции “Искры”, покушавшейся из благородных побуждений на жизнь петербургского градоначальника Трепова. Понимающе переглянулись...
Затем плавно перешли к проблеме бандитизма. Многих из выпущенных по амнистии уголовников уже вновь упрятали за решетку, но далеко еще не всех. Игорю тоже было чем пощекотать нервы Олегу. Нес¬колько дней назад два весьма подозрительных типа сильно напугали Асю Зи¬новьевну и Милу. Женщины были одни в квартире, когда в дверь позвонили. Звонок был коротким, не требовательным, подозрений не вызвал. Ася Зиновьевна открыла, глянула на визитеров, и душа ее ушла в пятки. Два дюжих небритых мужика попросили стакан: человеку, мол, плохо, лежит во дворе, надо дать валерьянку. Теща не постеснялась накинуть дверную цепочку, благо, биндюжники не препятствовали, прошла в кухню и вынесла стакан. Через нес¬колько часов опять позвонили. Игорь и Плоткины были уже дома, но в качестве парламентера отправили Асю Зиновьевну. Она, не открывая двери, спроси¬ла кто там, выслушала слова благодарности и велела оставить стакан под дверью. Утром, выходя на работу, Игорь подобрал его, но теща тут же выбросила...
В приемной секретаря райкома и в коридоре перед ней теснились приглашенные, поэтому Садовников и Зу¬ев, оставив пальто в раздевалке, остановились на лестнице. Огляделись. Олег открыл было рот, намереваясь продолжить архитектурную тему применительно к интерьеру дворца, но тут в дверях появилась импозантная фигура Казанцева.
- Можете быть свободны, - бесцеремонно отпустил директор заместителя секретаря партбюро. - Я буду там. Все будет в порядке. И к Зуеву: - Спрашивают в основном по сентябрьскому пленуму...
- Мог бы раньше предупредить, - недовольно пробурчал Олег, когда директор скрылся за дверью. - Да и я не догадался спросить, и Додока... Ну, ладно, ни пуха...
- К черту.
Игорь подождал, пока Олег оделся, еще раз на прощание помахал рукой и по¬дошел поближе к двери приемной, чтоб не пропустить вызов.
Прием Зуева в члены партии на заседании партбюро и на открытом партийном собрании (между прочим, вторым пунктом повестки дня этого собрания значи¬лось: “решения сентябрьского пленума ЦК КПСС и задачи парторганизации по их выполнению”) прошел, что называется, на ура, без сучка и задоринки. Перед обсуждением заявления о приеме в партию сняли выговор, вынесенный (без за¬несения в учетную карточку) за неуплату членских взносов с "халтурного" заработка. Рекомендующие Горелов и Мелешко (третий рекомендующий, Фастовский, сам еще молодой коммунист, не присутствовал, но характеристику дал блестящую). Сомнений в том, что "способный, инициативный, постоянно повышающий свой профессиональный и идейный уровень, дисциплинированный, пользующийся уважением и авторитетом в коллективе, охотно передающий свои знания другим, принимающий активное учас¬тие в общественной жизни организации" (за несколько дней до заседания партийного бюро Зуева избрали членом Совета гидротехнической секции первичной организации научно-технического общества энергетиков), заслуживает быть приобщенным к "передовому отряду", ни у кого не возникло.
Политических вопросов не зада¬вали. Какие могут быть политические вопросы, если никто толком не знает, куда нынче "загибается" генеральная линия? Лектор в Вечернем Университете марксизма-ленинизма весной говорил во всеуслышанье, что одна из наших главных задач состоит в том, чтобы в соответствии с гениальными предначертаниями товарища Сталина имеющиеся зачатки продуктообмена развить в широкую систему продуктообмена, и что это надо делать хотя и без особой торопливости, но неуклонно и без колебаний. А на первой лекции осенью тот же лектор объявил, что только неумением разобраться в существе марксизма-ленинизма можно объяснить стремление некоторых ответственных товарищей поставить задачу образования системы продуктообмена в практику сегодняшнего дня, недооценивая значение торговли и товарооборота в условиях социализма. Что это, если не прямая ревизия сталинского учения. Дальше больше: начнешь дотошно копаться - долго ли попасть в очередные "уклонисты'? Чем черт не шутит?.. "Спрашивают в основ¬ном по сентябрьскому Пленуму... Хм... Что именно спрашивают? И для чего спрашивают? Чтобы получить в общих словах не отвечающий жизненной правде ответ, что социалистическое се¬льское хозяйство и в мирные и в военные годы неоспоримо доказало свою жизненную силу и решающее преимущество перед мелкотоварным производством, а также перед крупным капиталистическим производством, с чего начинается Постановление Пленума и доклад Хрущева, избранного, кстати, на этом Пленуме Первым секретарем Центрального Комитета партии? Или, совсем наоборот, желают выяснить, как мы дошли до жизни такой, что в колхозах и совхозах трудовая дисциплина ниже всякой критики, перерасходы денежных средств, материалов и себестоимость продукции - выше всяких мыслимых пределов, а в животноводстве вообще катастрофа?.. Хм... Обо всем этом, достопочтенные партийные деятели, мне полагалось бы спросить у вас, поскольку то, что именуется "социалистическим сельским хозяйством", создавалось под непосредственным и неусыпным руководством партийных комитетов всех рангов, их ак¬тивистов и их уполномоченных. Кто допускал вредную практику завышения за¬даний для передовых колхозов, чтобы выровнять средние показатели? Кто за¬вел неправильный порядок планирования и учета выполнения заданий по развитию животноводства на 1 января каждого года, вынуждавший хозяйства сохранять и кормить до нового года непродуктивный и выбракованный скот? Кто ответственен за огромный падеж скота из-за никудышного ухода и безответственного отношения к заготовке кормов? Кто посадил основную массу агрономов, инженеров и прочих специалистов в конторы, а председателями кол¬хозов в подавляющем большинстве ставил людей не только без высшего, но и без среднего образования, хапуг и пьяниц? Кто установил такие заготовительные цены на продукты животноводства, которые отбивают охоту у кол¬хозников развивать эту отрасль сельского хозяйства? И так далее... Такие вопросы можно продолжать без конца.
Все вы - облеченные наибольшей реаль¬ной властью партийцы. Вы - злые духи нашего времени. Недаром для начала в МТС ликвидировали должность заместителя директора по политической части. Да, это только начало. Дальше... Хм... Что дальше? Пленум предписал партийным комитетам всех уровней изменить методы руководства сельским хо¬зяйством, покончить с поверхностным, бюрократическим подходом. Пустые сло¬ва. Уже было. В сентябре 46-го и в феврале 47 годов принимались аналогичные постановления, я прекрасно помню, в мою восприимчивую башку тогда крепко вбили. Ставилась задача: обеспечить такой подъем сельского хозяйства, который позволил бы в кратчайший срок создать изобилие продовольствия для нашего населения и сырья для легкой промышленности. Указывалось, как на основную причину тяжелого положения в сельском хозяйстве, неудовлетворительное, а то и просто неправильное руководство колхозами и совхозами со стороны местных партийных и советских органов. Осуждалась практика подмены упорной систематической организационной работы в колхо¬зах и воспитания кадров голым администрированием, частой сменой председа¬телей, постоянное нарушение внутриколхозной демократии. Разъяснялось, что сие конкретно означает. Это чрезмерное расширение административного и управленческого аппарата, который, злоупотребляя своим служебным положением, пренебрегая элементарными нормами партийной этики, беззастенчиво и нахально запускает руки в колхозные карманы, становясь на путь беззакония и про¬извола, развращая руководящие кадры артелей и государственных хозяйств и толкая их, в свою очередь, на всякого рода беззакония и злоупотребления; это положение, при котором колхозники фактически полностью устранены от участия в делах артели. За них все решает один председатель. Часто дело доходит до того, что они уже даже формально не избирают председателя, а он назначается и снимается районными партийно-советскими властями. Естест¬венно, что руководители хозяйств оказываются в полностью независимом поло¬жении по отношению к своим коллективам и, наоборот, в полной зависимости от вышестоящих, которым верно служат. Предписывалось решительно и беспово¬ротно покончить с подобными безобразиями, а виновных в перечисленных нарушениях и извращениях руководителей снимать с постов и предавать суду, как врагов колхозного строя и уголовных преступников. Мы тогда все радовались таким Постановлениям, думали: наверху все знают, правильно поставили диагноз и лечение назначи¬ли правильное, теперь дело должно пойти.
Но вот с тех пор прошло шесть-семь лет. Что изменилось? Аж ничегошеньки. Сам нынешний Пленум лучшее тому сви¬детельство. Этот тезис скрыто, завуалировано звучал в нескольких выступ¬лениях на собрании при обсуждении второго пункта повестки дня после приема Зуева в партию. А один из выступавших, геолог Павел Иванович Носач, старый большевик, участник Гражданской войны, значительно приблизился к моей, точнее, теперь к нашей с Вайнером, "платформе". В его речи, пламенной и страстной, явственно прозвучала мысль: партийным и другим бюрократическим органам надо не менять стиль руководства, который они по своей уже второй натуре и своим корыстным интересам и не могут изменить, а вообще перестать вмешиваться в дела колхозов, пре¬доставив им самим организовывать работу на полях и фермах. Если артели по-настоящему, а не на бумаге заинтересовать экономически, - гремел Носач, - они сами со всеми своими делами управятся, как управляются земледельцы во всех развитых и даже неразвитых странах, хотя бы так, как управлялась Рос¬сия при царе батюшке. Павел Иванович не постеснялся напомнить собравшимся проектиров¬щикам, что даровой принудительный труд на полевых работах издревле называл¬ся сгонной барщиной, и закончил на высоких тонах: "Помню, еще в тридцать третьем году на приеме колхозников Днепропетровской области товарищ Сталин ска¬зал, что если все колхозники будут работать честно, то колхозы завалятся всякими продуктами и наша страна будет самой богатой в мире. Но где и когда, скажите мне, из-под палки работали честно?..” Однако, до предложе¬ния, вопреки Сталину, "опустить" общенародную, казенную собственность до уровня кооперативной, вместо того, чтобы кооперативную "поднимать" до уровня казенной, он, разумеется, не дотянул, не говоря уже об образо¬вании второй, соперничающей партии.
"Предложи это ты сегодня. Такая возможность, между прочим, была и на том собрании, но ты почему-то не счел нужным ею воспользоваться. Воспользуйся теперь. Члены бюро и Казанцев в частности, будут в восторге, - яз¬вительно вставил "двойник". - Директора от всей души поблагодарят за то, что пригрел такого умника. И единодушно проголосуют за принятие в партию... только другую, соперничающую”.
Игорь скорчил кислую мину. Фастовский не так давно рассказывал про курьезный случай с приемом в кандидаты партии одного студента. Парень толко¬вый, активный общественник, по всем статьям проходит. Только почему-то в автобиографии вместо общепринятого "родился тогда-то", написал: "был рожден тогда-то". Засомневались: не верующий ли? И решили на всякий случай пока воздержаться... Можно только представить себе не¬мую сцену за столом в кабинете секретаря райкома после изложения принимаемым в партию своей программы. Впрочем, скорее всего, ему не дадут высказаться и выгонят после первых фраз. И тут же позвонят, куда следует.
"Ну, а если серьезно, то, конечно, не на бюро Кагановичского райкома пар¬тии города Харькова следует излагать свою "платформу", а в обстоятельной записке на имя Маленкова и Хрущева. Не исключено, что теперь, если в са¬мом деле вознамерились поправить дела в сельском хозяйстве и вообще в стране, прислушаются... Нет, - тут же засомне¬вался Игорь, - не только не прислушаются, но и со света сживут, потому что правящему слою, номенклатуре всех рангов очень уж хочется жить и уп¬равлять по-старому, сохранить бесконтрольную власть и привилегии. Без боя они свои позиции не сдадут”.
Хм... Перед Игорем всплыло лицо Саши Луковцева. Вот кто был бы ошарашен, узнав имя автора "платформы", подкладывающей мину огромной разрушительной силы под всю систему, в которой произраста¬ют и процветают подобные "луковички". Саша на глазах делает стремительную партийную карьеру. В свои 29 лет, только-только выйдя из категории молодых специалистов, он в качестве заведующего строительным отделом об¬кома партии фактически заправляет всеми строительными делами в масштабе крупной области, стоит над управляющими трестами и директорами заводов стройматериалов, поучает их, держит в страхе, кого-то может по своему усмотрению "прикрыть", выдвинуть, представить к награде, а кого-то придержать, придавить, а то и бросить на жертвенный алтарь (нарушения, промахи и провалы есть у всех). Он упивается своей властью, "богует", и никто ему не перечит, наоборот, заискивают. Игорь попытался представить себе вальяжного директора Института сооружений Гришина в угодливой позе “на ковре” перед “мальчишкой” Луковцевым, и это ему легко удалось. Саша считается перспективным, с его прыткостью, хитростью, умением "согнуться вперегиб" перед начальством и "вы¬давить" что нужно из подчиненных, он вполне может "дойти до степеней известных", ибо такие внешне благообразные, велеречивые, а внутренне беспринципные унтеры-исполнители очень нужны сложившейся системе. Они питают "офицерский корпус" аппарата власти и, разумеется, мечтают, чтоб им “досталось в генералы”.
Последняя встреча Зуева с Луковцевым произошла в неофициальной обстановке в нерабочее время. Было воскресенье. Накануне Алису Селеневич привезли с дочкой из роддома. Посторонние в квартиру не допускались (практически, не допускаются и поныне), но для Милы, как уже опытного консультанта по обращению с новорожденным, сделали исключение. Игорь с коляской больше часа ждал на улице, потом они прошлись по Сумской до памятника Шевченко и присели на скамейку. Мишутка сладко спал. Луковцев с каким-то мужчиной проходил мимо, увидел Зуевых, распрощался со спутни¬ком и присел рядом. Настроение у него было игриво-приподнятое и держался он подчеркнуто демократично, чтоб не сказать панибратски: сюсюкал с разбуженным Мишуткой, с Милой делился впечатлениями о Гаграх, где недавно впервые провел месяц в привилегированном санатории, проявил осведомленность о предстоящей защите Игорем диссертации, пожелал успеха и тоже, как ныне Казанцев, заверил, что все будет в порядке. В ответ на чистосердечное признание соискателя, что защита держит его в Харькове в то время, как ему следовало бы быть сейчас в Каховке, где вот-вот начнут монтировать арматуру в блок бетонирования фундаментной плиты здания ГЭС с предусмотренной по его проекту аппаратурой, Саша только ухмыльнулся и махнул рукой:
- Блоков еще в твоей жизни будет много, а ученая степень - это... - он причмокнул губами - это как дворянская приставка к фамилии, это всегда кусок хлеба... - И, кивнув проходящему мимо милиционеру, козырнувшему ему, принялся сопоставлять ученые степени и звания с воинскими званиями. Обладателя ученой степени кандидата наук он приравнял к майору, добавив, что в войну многие майоры полками командовали; президента союзной акаде¬мии наук - к маршалу Советского Союза; президентов отраслевых академий к маршалам родов войск, правда, не всех академий: академию архитектуры, к примеру, он вообще ни в грош не ставил, но, подумав, с генерал-лейте¬нантом уравнял, наряду с президентами среднеазиатских республиканских академий.
- А если один человек, он же академик, он же еще и генерал, это ж совсем здорово, - поддержала игру Мила. - Вот Бурденко, к примеру, был главным хи¬рургом Советской армии, академиком и генерал-полковником медицинской службы.
- Ну, то медик, возьмем ближе к нашим делам. Рабинович, автор учебника по строительной механике - член-корреспондент Академии наук СССР и генерал-майор, - добавил Игорь. Произнося эту типично еврейскую фамилию, он буравил взглядом лицо ответственного партийца, и засек на его губах некое подобие брезгливой усмешки. Саша, видимо, по невольной реакции на лице Игоря, прочел его мысли и затараторил:
- Вот-вот, я и говорю, все от жены зависит, наседайте на него покрепче, заставляйте вкалывать, пусть докторскую поскорее крапает, может, пригласят преподавать в Военно-инженерную Академию, тогда и звание присвоят. Для начала, скажем подполковника, а то и сразу полковника... Я читал, что знаменитый наш металлург Бардин стал сразу академиком, минуя промежуточные ученые степени, будто бы по предложению самого товарища Сталина... (Хм... небось, партийная блоха примеряет этот скачок крупнейшего нашего металлурга, Героя Соцтруда, лауреата Сталинских премий, к себе, прыгнувшему “в мутной воде на безрыбье” сразу в кресло зав. отделом обкома партии, минуя промежуточные иерархические ступени, - сообразил Игорь на лестнице Кагановичского райкома. - Это ж надо! Тогда, в саду Шевченко он до этого не додумался).
- Вот, значит, все от вас зависит, все в ваших руках. - Саша отечески тронул Милу тогда за рукав и перешел к обсуждению проблем семейства Селеневичей. Станислав приезжал сюда на пару дней как раз в тот период, когда Игорь бы в Каховке, и к Зуевым заскочить не успел. А для Луковцева время выкроил. Прибыл Слава сюда победителем: ему удалось добиться в Москве разрешения на брак Алисы с Франтишеком. Луковцев дал понять, что и он приложил к се¬му богоугодному делу руку, хотя, по информации самой Алисы, основную роль сыграл фронтовой друг Станислава альбинос Женя, с которым Игорь в свое время познакомился в столице. Тогда Евгений служил в суде и учился на юридическом факультете, теперь подвизается в Министерстве иностранных дел. Использовал Слава и связи в том же министерстве своего челябинского знакомого Портнова, потерявшего должность начальника отдела из-за болтушки мамы (и как будто так пока и не восстановленного).
Поскольку Алька в будущем году собирается насовсем перебраться в Чехословакию, Станислав совершил новый головокружительный взлет - принял предложение министра занять должность управляющего строительным трестом в одном из промышленных центров Ворошиловградской области, где сооружается большой химический комплекс (при условии, что главным ин¬женером этого треста назначат Полоцкого). Луковцев обещал позвонить свое¬му коллеге в Ворошиловградский обком партии, чтоб там без проволочек согласовали, а со временем присмотреть аналогичное место для неразлучной пары руководителей в Харькове.
Еще с одним другом Славе пришлось на время расстаться. Тут романтическая подоплека. Красавец атлет Василек Можин влюбился в дочку Зимелева. А та уже серьезно встречалась со своим однокурсником по мединституту и на шофера никакого внимания не обращала. Тогда бесшабашный “рыцарь склада матрацев Каштакского дома отдыха”, скорее всего, под хмельком, ночью забрался на одну из многочисленных заводских дымовых труб, и закрепил на верхней светофорной площадке белую простынь с надписью через все полотнище красной краской: “Ада! Люблю!”. Осудили за хулиганство условно, но из треста уволили. Теперь Станислав на новое место службы везет и его...
Игорь поймал себя на том, что радуется больше за Свету, чем за Славу. Она и к отцу оказывается близко (всего каких-то часов пять езды на служебной “Победе”), и от надменной Алисы все же на достаточно почтительном расстоянии, чтобы встречаться только по большим праздникам, и, наконец, увозит Станислава от Юлии Шерстовой, которая бог весть какими чарами и ухищрениями крепко привязала его к себе.
Побывал Слава в гостях в Москве и у Левы Полоцкого. В мае этого года стараниями родни жены, по приказу чуть ли не самого Берии, старший техник-лейтенант войск МВД Лев Натанович Полоцкий был переведен для продолжения службы в столицу. Жилье - две
маленькие комнатушки в густонаселенной квартире - ему выделили в районе площади Восстания, рукой подать до Юридического института, куда поступила Мила (так ее называют в семье Селеневичей, по паспорту она, кажется, Джамиля). Проведенным у них вечером Слава остался доволен. Лева оказался остроумным человеком и отличным рассказчиком. И пил почти наравне с гостем. О Леве Слава вынес такое впечатление. Выше подполковника не поднимется, причем, не только из-за “пятого пункта”. Таков его потолок по “подъемной силе”. Но на своем уровне дело, как и его отец, будет вести умело, будет пользоваться авторитетом и у начальства, и у подчиненных. А вот Мила явилась для Славы приятным открытием. Недавняя колхозная девчонка, конечно, пока не высовывается, держится скромно, но не, как подобает мусульманке, покорно и безропотно. В застольные разговоры мужчин она, естественно, не вмешивалась, но на обращенные к ней вопросы отвечала толково, не тушевалась. Слава не преминул отметить наличие у нее нужных для ее будущей профессии ораторских способностей и даже некоторого артистизма. Понимает юмор. Красивой ее назвать нельзя, но и в известной пикантности ей тоже не откажешь. С соседями отношения нормальные, те, при необходимости, присматривают за малышкой, пока молодая мама грызет гранит науки. Натан Абрамович и Софья Харитоновна давно примирились с выбором сына. Когда переберутся на Украину, смогут чаще общаться, а, может быть, и забрать к себе на время внучку, в которой души не чают... Это все Игорь узнал от Селеневичей.
- Ну, пока... ни пуха... Будет все нормально. Если что понадобится, заходи, - дружески проговорил в саду Шевченко Луковцев на прощание.
"Ну уж нет, не дождешься, - погрозил Игорь обкомовцу из здания райкома. - Свою мощь и власть будешь демонстрировать на других. А мне никогда и ни при каких обстоятельствах от тебя ничего не понадобится. Тоже мне, благодетель нашелся. Чего доброго, в разговоре с каким-нибудь однокашником как бы невзначай, между прочим, намекнешь, что не без твоего участия или даже высокого покровительства защита Зуева прошла успешно. Но что я могу сделать? Не кричать же на всех перекрестках, что, мол, если Луковцев вздумает лукавить, не верьте ему. Черт с ним, пусть болтает и пыжится. Кому надо – разберутся. А ученая степень будет при мне..."
Игорь вернулся мыслями к событиям, связанным с так называемой публичной защитой диссертации, ритуалом посвящения в Ученые, приобретения первой, низшей "дворянской приставки к фамилии". По установившейся традиции Ученые Советы на одном своем заседании, то есть примерно за три часа пропускают две кандидатские диссертации. Зуев проходил вторым. Его напарник, очный аспирант кафедры технологии и организации строительного производства и, “по совместительству”, зять начальника областного управления строительных материалов, который сидел на заседании Ученого Совета, как генерал на свадьбе, представил к защите пухлый том "килограмма на четыре, раза в полтора тяжелее моей докторской", как охарактеризовал сей труд Фастовский на банкете у Игоря.
“Рациональное зернышко в ней, конечно, есть, - поддержал Пивоваров, - но если его "отжать" - можно уложить страничек в двадцать-тридцать”.
В отзывах оппонентов работа аспиранта характеризовалась, как большая, трудоемкая и весьма полезная с теоретической и практической точки зрения. Зачитывался и отзыв от заместителя министра, разумеется, хвалебный. По свиде¬тельству Фимы Вайнера, присутствовавшего на защите, реакция зала на этот "понятно как организованный отзыв" была молчаливо отрицательной, однако на результатах голосования все эти нюансы не отразились: аспирант получил искомую степень единогласно. Впрочем, Игорь не усматривал здесь ничего крамольного, поскольку соискатель продемонстрировал способность проводить самостоятельно исследование, читать и анализировать литературу, излагать устно и на бумаге суть работы, не
"плавал" при ответах на вопросы.
У самого Зуева все происходило спокойнее, естественнее, не столь торжественно-парадно. Посвященные понимали, что докладывается пройденный этап, были наслышаны насчет начатой большой рабо¬ты, вопросов задали много, но не для проформы. Фастовский и Пивоваров говорили, в основном, не о содержании работы, а об ученом, который находится в начале большого творческого пути. На¬чальник технического отдела “Промстройпроекта” долго не распространялся, а только сообщил, что по методу, разработанному соискателем, запроектировано перекрытие силосного корпуса одного из коксохимических заводов при непосредственном участии автора (Зуев даже получил за консультацию четыреста рублей, и заплатил с этой суммы партвзносы). И красноречиво потряс над головой книжкой, на обложке которой красовались имена авторов в алфавитном порядке: И.С. Зуев, С.Р. Одновол, Ш.С. Фастовский (его настоящее имя не Самуил, а Шмуль, отца звали Шимон, но в паспорте он Шмуль Семенович). В деле фигурировала справка, подписанная главным инженером Челябинского треста Плетневым, удостоверяющая сумму экономического эффекта, полученного в результате использования рационализаторского предложения Зуева И.С. Он тоже прошел единогласно...
Игорь попытался вспомнить свои ощущения в тот день. С утра хлопотал по хозяйству, помогал женщинам накрывать на стол, потом принял душ, поо¬бедал, в институт пришел около 3-х часов (заседание Совета началось в два), но в аудиторию не зашел, а медленно прохаживался по коридору. Нельзя сказать, чтоб был совершенно спокоен, но особого волнения и трево¬ги тоже не испытывал. Больше всего, кажется, его беспокоило, как бы уло¬житься с докладом в отведенные двадцать минут, поскольку текст речи он так и не удосужился написать и прорепетировать. Можно увлечься и затянуть, как это произошло во время обсуждения работы на кафедре. Наверное, Фастовский должен был настоять, но он этому тоже не придал значения. Другие подробности Игорь не мог вспомнить, а общее впечатление, насколько он те¬перь мог оценить, практически не отличалось от знакомых ощущений после удачно выдержанного экзамена. Более стойкими оказались впечатления от банкета, который, по общему мнению, удался на славу.
Присутствовало почты тридцать персон: вся Игорева группа, Сотников, Вайнеры, Хрусталевы, Плоткины, Эстрины, Фастовский, Пивоваров, оппоненты, Гармаш, Пучков, шестеро Зуевых, если считать и тетю Клаву, которая за стол не садилась (отсутствовала Ася Зиновьевна; застолье происходило в квартире родителей, а теща осталась с малышом дома). Начальство представ¬лял Шабельников. Дирекцию института Игорь не пригласил, Лихачев был в ко¬мандировке, а Горелов почему-то не пришел. Люди собрались в основном со¬лидные, семейные, немолодые, но, как оказалось, отнюдь не скучные. Почти все тосты и шутки теперь, спустя почти месяц, представлялись ему глубоки¬ми и остроумными, воспоминания бывалых людей - интересными и поучительны¬ми, хоть записывай для потомков. Текущие производственные вопросы, в от¬личие от "бала после корабля" в Челябинске, почти не затрагивались. Естественно, "каждый кулик толковал про свое болото", но в общедоступной и за¬нимательной форме. За столом и в перерыве между едой царила непринужденная атмосфера, без чинопочитания, пожалуй, даже с оттенком изысканности, га¬лантности. Разговор, практически, не умолкал ни на минуту, одна история сменяла другую, ветвилась, вызывала то цепь серьезных замечаний, то весе¬лых остроумных реплик. Впрочем, как в симфонии "тема
рока", так и здесь среди веселья и благополучия то и дело прорывались темы войны и "наших порядков", правда, преподносимые в соответствующих случаю героическом или лирическом звучании.
Тон задал Фастовский. В первом тосте он воздал долж¬ное таланту, одержимости и работоспособности молодого кандидата наук; отметил, что ученая степень получена им вполне заслуженно и честно по са¬мым высоким меркам, поблагодарил подопечного за доставленное удовольствие и даже честь руководить столь неординарным дипломником и соискателем. А потом, выдержав небольшую паузу, отвесил церемонный низкий поклон всем тем, кто, не ведая, разумеется, что творят, помешали заведующему кафедрой оставить Зуева при себе сразу по окончании института. - Это перст Судьбы, - сказал Самуил Семенович, - ибо мы тогда не смогли бы поставить перед вы¬пускником такие масштабные, сложные теоретические и экспериментальные за¬дачи, мы просто их не знали. И средств для их осуществления, ни людских, ни материальных выделить не имели бы возможности. Одним словом, я хочу подчеркнуть, - закончил профессор, - что на данный момент Судьба распоря¬дилась жизненной дорогой Игоря Сергеевича наилучшим образом. И предложил выпить за то, чтобы и дальше сия капризная Распорядительница поступала таким же образом, создавая благоприятные условия для проявления Зуевым своих способностей и других качеств, наделенных родителями, хранила и поддерживала в трудные минуты на пути по каменистым тропам науки к ее сияю¬щим вершинам в избранной области.
Шабельников в наступившей после опорожнения рюмок и бокалов паузе добавил, что Распорядительница, как и все Дамы, любит, что¬бы избранники хранили ей верность, и призвал Игоря не изменять гидротехнике, которая будет снабжать его масштабными и интересными зада¬чами до конца дней, и предложил составить и официально утвердить на секции научно-технического общества института личный план работы товарища Зуева в области расчета массивных гидротехнических сооружений на ближайшие сто лет.
Лестную оценку Игорю дал и непосредственный его начальник Сотников. "Когда я впервые переступил порог проектного отдела “Свирьстроя”, - начал он издалека, - меня предупредили, что начальник судит о поступающих к не¬му молодых инженерах по характеру вопросов, которые они задают. Если спра¬шивает, как делать то-то и то-то, значит бесперспективный, будет исполни¬телем, возможно, хорошим, но не более того, то есть от сих до сих. Если спрашивает, почему надо то-то и то-то делать так-то и так-то, значит есть надежда, что из него со временем получится творческий специалист. Игорь Зуев не спрашивает ни как делать, ни почему так делать. Ему надо только дать план работы, а до всего остального он дойдет сам, да еще часто своим путем, удивляющим и бывалых спецов".
Группа приветствовала своего новоявленного руководителя стихами, но пе¬ред этим была разыграна такая сцена. Мелешко по-военному скомандовал: "Группа, встать! На вожатого равняйсь! К борьбе за дело досрочного выпуска проекта сварных армокаркасов бычков здания ГЭС будьте готовы!"
"Всегда готовы!" - дружно рявкнули сотрудники и сотрудницы разного воз¬раста и семейного положения, вскинув руки в пионерском салюте.
Некоторое время спустя, когда основные традиционные тосты были уже произнесены и "величальные" пропеты, Любовь Афанасьевна привлекла внимание гостей к доктору медицины архиепископу Красноярскому, вспомнив попутно недавний случай из своей практики удаления по методу отца Луки большого карбункула верхней губы. Она начала тихо, для близсидящих, но стол притих, заинтересовался и попросил повторить. Выслушали, покачали головами, удивляясь, что какой-то там карбункул губы, большой прыщ вроде, может привести человека на край гибели: вызвать температуру, потрясающие ознобы, тахикардию, помутнение сознания, бред...
Темы и "тональность" разговора за столом изменились. Пучков по ассоци¬ации поведал "историю болезни" фундамента доменной печи "Запорожстали" еще в предвоенном году.
- Запроектирован фундамент был неудачно, чтобы не сказать - просто плохо, особенно если учесть, что возводился он на просадочных грунтах. В результате за пять лет печь просела больше, чем на метр. В тридцать девятом году сделали капитальный ремонт, подняли печь на семьдесят сантиметров, обнаружили во время ремонта трещины в фундаменте, расходящиеся книзу ши¬риной в палец и даже больше...
- А что авторам проекта сделали? - задело за живое Пивоварова.
- Авторов привлекают, понимаете, после аварии. А когда так, шито-крыто. Авария произошла летом сорокового. Тогда уже вредителей не так выкорчевывали, наоборот, многих выпустили. Обошлось как-то... Проектировщики, само собой, виноваты, но и строители с ремонтом напортачили, цементацию трещин выполнили для виду, только сверху, да и то не всех, бандажи поставили кое-как, все ж надо быстрее, понимаете, стране металл нужен. И чугун прорвало. Впечатление было, знаете... вроде маленького вулканчика. Языки пламени, выбросы газов и искр, хлопки, как из духового ружья... Потом пришлось, понимаете, горн и фундамент печи взрывать...
- А как этот... с карбункулом дошел до жизни такой? - спросил, как жи¬раф, Виталий Хрусталев.
- А так, - ответил за Любовь Афанасьевну Наум Эстрин. - Авось. Немец, конечно, обратился бы к врачу вовремя.
- Мой приятель во время войны работал главным инженером цементного за¬вода на Востоке, - вступил Гармаш. - У него было много рабочих немцев. Не пленных, а наших, сосланных. Когда они дежурили, главный инженер был спокоен. А когда наш брат дежурил, даже по ночам на завод бегал. Немец, если что испортилось, или сам исправит, или найдет, кого нужно, а наш сидит, курит, ждет пока слесарь или электрик сам придет. А тот тоже не спешит...
Тут Игорь получил возможность внести свою лепту, помянув добрым словом челябинских немцев, хотя большинству присутствовавших его уральская эпопея была известна. Едва он закончил, ему дал отповедь Пучков.
- Немцы молодцы, когда все от и до по железной схеме, а в нашей буче, понимаете, когда сам черт ногу сломит... – Алексей Леонтьевич выразительно посмотрел поочередно на поклонников немецкого характера. - Тут наши куда бойчее. Между прочим, хваленые немцы на Днепродзержинском металлургическом заводе первую сталь получили только через два года оккупации, а чугун так и не смогли получить. А мы после освобождения Днепродзержинска первую сталь получили через несколько недель, прокат - через полтора месяца, чугун - через год. Кто видел, как все происходило, сколько и каких задач решалось на месте, не отходя, как говорят, от кассы, тот оценит нашу сметку. Ну, а насчет "авось" - тут, понимаете, что есть, то есть. На Нижнетагильском заводе оно довело доменную печь до очень серьезной аварии. По принципу "даешь план во что бы то ни стало", и "тяни, ребята, авось обойдется", печь в конце кампании работала без огнеупорной кладки в шахте, а кожух охлаждали наружной поливкой. Как и следовало предвидеть, наступил момент, когда вода по какой-то случайной причине отключилась, а с оста¬новкой печи промедлили, кожух раскалился, раздулся, потерял устойчивость, в нем образовались разрывы. Шахта наклонилась, осела на два метра, разорвала газопровод и другие примыкающие конструкции. Пришлось кожух разрезать по деформированным местам, потом все сооружение поднимать и выравнивать домкратами. Опыт вообще-то такой есть, так восстанавливались подорванные немцами доменные печи в Мариуполе и Енакиево. Но там к этому специально готовились, копили материалы и оборудование, обучали людей. В Мариуполе я видел монтажника, монтировавшего звезды Кремля, строившего Крымский и Каменный мосты, собирав¬шего каркас Дворца Съездов. А тут внезапно: ни оборудования, ни материа¬лов, ни кадров, ни проекта. И, тем не менее, через три месяца печь все-таки запустили. Пусть немцы попробовали бы...
- Лучше нас никто не умеет создавать себе препятствия, чтобы потом их героически преодолевать, - подал голос Вайнер.
"Это точно, - подтвердил задним числом Игорь. - Вся жизнь и деятельность Пучкова посвящена этому преодолению. Белобрысый Витя, которого они с Милой в прошлую субботу встретили в кинотеатре "Парк" (с тем же его другом музыкантом Додиком Берляндтом) рассказал о последнем подвиге неутомимого Алексея Леонтьевича. На одном из металлургических заводов отечественные строители смонтировали домну с такими перекосами, что Правительственная комиссия пришла в ужас и, несмотря на давление со стороны обкома партии и министерства, акт о приемке не подписала. Как всегда, пригласили "палочку-выручалочку". Пучков долго лазил, что-то измерял, считал, рисо¬вал, снова лазил. Наконец, составил заключение: там-то и там-то приварить по два уголка таких-то размеров и - можно задувать... Гришин, подписывая заключение, сказал: "какой-нибудь кровопийца-капиталист за такую работу вас озолотил бы. Я со своей стороны тоже вас отмечу - объявлю благодарность к первому мая в приказе". А за столом на реплику Вайнера откликнулся оппонент из Киева.
- В двадцать девятом году в городах и селах Украины появились плакаты: "Товарищ, тебя ждет Магнитострой!" Меня вербовщик сагитировал быстро. Год жили в палатках, потом перешли в барак, спали на топчанах, увернувшись в полушубки и нахлобучив шапки. Никто меньше двух смен подряд не работал. Помню, установкой котлов на электростанции руководил приезжий иностранец. Он ровно в четыре часа собирался, запирал свою ком¬нату и уходил домой. А наши ребята: даешь три смены. А чертежи-то остались в столе у специалиста. Пришлось выкрасть. И: "даешь рекорды!" Вместо ста сорока замесов бетона в смену по норме давали тысячу. Правильнее было бы сказать, что рекорды стали нормой. Первую домну пускали в тридцатиградусный мороз при сильнейшем ветре. Были обмороженные. Может, теперь думаю, правильней было бы подождать. Но тогда, если б кто-то предложил подождать лучшей погоды, его б затюкали, а то и побили бы. Когда Калинин доложил семнадцатой партконференции: "домна номер один 31 января тридцать второго года в девять часов пятнадцать минут - задута!" - мы ликовали. И каждый бил себя в грудь: и я, мол, свою лепту внес... Давали серебряные значки "Лучшему ударнику ВСНХ". Некоторые иностранцы тоже заразились нашим энтузиазмом. А другие, не иностранцы, свои, кричали: "бей ударников!" Всякое было. Если случался пожар или вместо цемента прибывали вагоны с овсом, это, считали, враги орудуют. Шахтинское дело еще было у всех на памяти.
- На строительстве Днепрогэса и вообще Запорожского комплекса заводов, он именовался "Объединение Днепровское строительство", подобрались выдаю¬щиеся руководители: Винтер, Веденеев, Роттерт, построивший, кстати, Харьковский дом Госпрома, и другие, - вступил Шабельников. - Они начинали со строительства жилья, больниц, фабрик-кухонь. Все это в основном было сооружено до начала возведения основных сооружений. Поселки барачного типа вокруг будущего комплекса тоже были более благоустроенные, чем на других крупных стройках того времени. Старики до сих пор вспоминают субботник 1 мая 28-го года, когда посадили больше ста тысяч деревьев. По объему строительства Днепрокомбинат был в семь раз больше ХТЗ, больше Магнитостроя и Кузнецкстроя, а людей было почти в два раза меньше, чем на Магнитке. - Шабельников выразительно посмотрел на приезжего профессора. - Потому что очень большое внимание уделялось организации работ. Старались брать не числом, а умением. Президент американской фирмы Купер сказал, что после Днепростроя его строителей можно брать на работу куда угодно, а многих он с удовольствием взял бы с собой в Америку. Похвала столь же лестная, сколь и заслуженная.
"Молодец, - похвалил Игорь опять-таки задним числом старшего беспартийного товарища. - Бей ударников-рекордсменов – лозунг по сути своей правильный. Они-то и есть настоящие вредители. Как можно дать тысячу замесов в смену вместо ста сорока по норме? Значит, не перемешивали, как следует, воды много лили, то есть технологию нарушали, качество снижали, это потом к авариям приводило, которые удобно было на врагов списывать... Штурмом брали, как Перекоп, вместо того, чтоб правильно организовать, по науке...
Игорь представил себе Одновола за столом. Тот свое веское слово тоже вставил бы. Хм... Интересно, чью сторону он взял бы? Поддержал бы оппонента из Киева: "...Это была настоящая романтика! Сколько выдумки! Сколь¬ко страсти!", или Шабельникова, пропев гимн организации и теории потока?
И еще вспомнилась Игорю запавшая в душу вступительная речь Серафима Родионовича: "Советские строители накопили гигантский опыт... Теперь этот опыт должен быть всемерно развит и многократно преумножен с учетом новых усло¬вий и задач..." Где теперь это все? Куда "провалился", как "выветрился" накопленный гигантский опыт? Почему в Мариуполе, Челябинске и Каховке все "шиворот-навыворот"? "Если какое-то предприятие работает неэффектив¬но, - резонно заметил Одновол, - то это вызывается только одной из двух причин: либо администрация не знает основных принципов производительной работы, либо она ими пренебрегает". Многие руководители разных рангов, с которыми Игорю приходилось сталкиваться, были людьми знающими, толковы¬ми, умными, старались изо всех сил, но как бы крутились вхолостую. Почему? Потому ли, что над ними стоят люди некомпетентные, как партийный деятель у Вайнера в Дон¬бассе или чванливый неуч и приспособленец Луковцев у нас? Конечно, это сказывается. Но это следствие. А причина в том, что такие заносчивые неучи пробиваются в начальники. Вот главное свидетельство "порчи системы".
Игорь мог бы развивать эту тему бесконечно, но сейчас его заинтересовал другой вопрос: если бы всех этих толко¬вых, знающих и старательных собрать за одним столом лет эдак через двад¬цать, что и как они будут вспоминать? Не исключено, что будут в столь же благостных патетических тонах преподносить молодым дела не столь уж далеких дней. Хитрая, лукавая диалектика. Между прочим, - поймал себя Игорь, - я сам не так давно хорохорился пе¬ред Мишей Копельманом, пел гимны строителям железных дорог, к которым никакого отношения не имел. Поди объясни. А сейчас мы пока печально глядим на наше поколенье.
Недавно приезжал в “Гидропроект” весьма ответственный чин “Днепростроя”. Приезжал с единственной целью: "выбить" дополнительные сметы на покрытие убытков, поскольку перерасход только за прошедшие месяцы текущего года приближается к двадцати миллио¬нам рублей. Разумеется, руководство “Днепростроя” предварительно получило принци¬пиальное согласие Казанцева на составление таких смет. С помощью Вайнера наскребли требуемые объемы работ, естественно, "липовые". "Грабите матушку Россию", - вздохнул начальник сметного отдела, подписывая бумаги. "А она вам матушка?'' – парировал солидный бывалый гидростроитель. Фима Вайнер все правильно понимает и оценивает. Впрочем, и год назад, когда он хорохорился перед Зуевым и Копелъманом, расписывая размах строительства вспомогательных объектов, тоже понимал, но его почему-то "занесло". А Одновол, искренне ли пел гимны? Eсли да, то чем же он объяснит то, что произошло потом?
Игорь вздохнул. Серафим Родионович уже два месяца не встает с постели. Мало сказать - не встает. Ему до последнего времени врачи на бок поворачиваться не разрешали. У него тяжелейшая болезнь сердца - закупорка сер¬дечных вен, именуемая инфаркт миокарда. Случается обычно, как говорят врачи, после переживаний и нервотрепки. Этого добра у него хвата¬ло...
“Ба, - неожиданно прервал ход мысли Игорь. - Все очень просто, как я раньше не догадался? Дело опять-таки в самоутверждении. У Одновола, как и у всех остальных, проявилось извечное стремление ощутить свою персону частицею, причем возможно более крупною, весомою в шумном бурлящем историческом потоке, а заодно утвер¬дить и правоту несущего его шквала, оправдать свое существование, в пер¬вую очередь, перед самим собой, но и получить соответствующий отклик от других”.
Это можно было наблюдать за столом воочию. Волна делового, отраслевого, цехового патриотизма никого не оставила в стороне. В соревнование включились гидротехники. “Барон” Сотников зашел сразу с ко¬зырного туза. Оказывается, великий Коперник не только "век трудился, чтоб доказать Земли вращенье", но целых тридцать лет и три года до самой кон¬чины занимался гидротехническим строительством. На одной из водоподъемных башен в Прибалтийской области Польши было высечено дошедшее до нас сле¬дующее латинское четверостишье:

Здесь покоренные воды течь принуждены на гору,
Чтоб обильным ключом жителей утолить жажду.
В чем отказала людям природа, преодолело искусство Коперника.
Это творение, в ряду других, свидетельство его славной жизни.

При этом, как и положено великим, Коперник комплексно использовал воды своей речушки для регулирования стока (маленькая Бауда в период ливней и снеготаяния превращалась в бурную многоводную реку, а летом иногда воо¬бще пересыхала), а также вращения колес нескольких мельниц, водоснабжения города и обеспечения местного судоходства. Таких водоподъемных устройств, какие соорудил Коперник, не имели даже крупнейшие европейские города...
Ненадолго задержались на заслугах гидротехников в лихую военную годину. Зимой 41-го скромная обслуга сооружений канала Москва-Волга одним поворотом рукоятки создала непреодолимую преграду на пути наступавших с севера на Москву гитлеровцев. Вода, устремившаяся через плотину Иваньковс¬кой ГЭС в реки Ярохму и Сестру, взломала лед, вышла из берегов, образова¬ла глубокое озеро, смыла на своем пути переправы, затопила дороги. Наступление врага захлебнулось. Изобретательность и мужество ленинградских энергетиков позволили подать ток в блокадный город от Волховской ГЭС в обход оккупированной территории по линии электропередач, часть которой проходила по дну Ладожского озера, а зимой по льду...
К рассказам из цикла: "наши гуси Рим спасли" подключился и Сергей Васильевич, козырнувший небывало высоким процентом возвращенных в строй ра¬неных и продуманной общей организацией медицинской службы в армии.
"Так-то так, - вздохнул сейчас Игорь, - может быть, все это в самом деде имело место. Но ведь папа при мне как-то в разговоре с Диной Иосифовной и ее мужем обронил нечто совсем не то, а именно, что в Отечествен¬ной войне в огромных масштабах дали знать о себе "наши порядки", что без¬дарность начальства, очковтирательство, рапортомания стоили народу миллионных жертв и огромных лишений, что многих потерь, неудач и трудностей можно было избежать, и что вообще истинные виновники гигантских прома¬хов и просчетов наказания не понесли, а свалили все на козлов отпущения (речь тогда шла о мемуарах бывшего Председателя Государственной Думы Родзянко с отчеркнутыми Крикуном абзацами, где говорилось о безобразиях в военно-санитарном ведомстве во время Первой мировой войны и в интендантстве, о бездарности и самоуправстве Великих князей, о махинациях в артил¬лерийском управлении, в которых была замешана влиятельная балерина Кшесинская и т.д.). Правда, с другой стороны, Сергей Васильевич всегда подчерки¬вал, что в эту войну санитарная служба в общем и целом справилась со сво¬ими задачами, с уважением отзывался о людях в белых халатах, а многих, к примеру, профессора Мещанинова, организовавшего во время оккупации Харькова в больнице на Холодной горе лечение наших раненых, считал достойным звания Героя Советского Союза и увековечения в бронзе. Но он обычно не употреблял таких патетических выражений, как на банкете. В общем, сложная диалекти¬ка".
Игорь на мгновение прервал нить размышлений и, как у него уже бы¬вало не раз в подобных случаях, сформулировал "теорему" о побудительных причинах проявления столь безудержного патриотизма слегка захмелевших гостей: люди в тот торжественный день старались поддержать соответствующий тонус, не сбиться на мелочи, повседневную суету, освободиться от многолетнего гнетущего страха и постоянной неуверенности в завтрашнем дне. А он, виновник торжества, тогда не понял этого и поступил как злой мальчик: достал из письменного стола отца серенькую брошюру и зачитал собравшимся довольно длинный отрывок. Это был отдельный оттиск статьи Крикуна в журнале "Новый хирургический архив" за 1929 год. Статья называлась: "Впечатления от заграничной поездки летом 28г.". Игорь ее перечитывал неоднократно. Она давно, еще при первом чтении, произвела на него сильное впечатление. Читая, он видел перед собой муд¬рого, доброго, всесторонне одаренного старика, наставника, крупную неординарную личность. Уже начало статьи - легкая, непринужденная манера изло¬жения - вводит читателя в атмосферу курорта, комфорта, чудодейственной, целебной природы.
"Двоякая цель легла в основу моей поездки, - доверительно, по-домашнему сообщает известный профессор своим коллегам, - полечить тяжкий послегриппозный нефрит и поучиться, если поправлюсь. Врачи направили меня в Баден около Цюриха, и я не могу не поделиться хоть несколькими словами об этом старом, но сравнительно мало известном курорте. Его целебные источники были известны еще со времен Юлия Цезаря. Из каждого источника трубы про¬ведены в огромный бассейн, который в течение многих столетий служил мес¬том общественных купаний. В настоящее время он перекрыт и на перекры¬тии устроены площадки для игры в теннис. Из этого резервуара серная вода самотеком переливается по трубам в ванные помещения гостиниц. Гостиниц, имеющих свои ванные отделения, тринадцать, и живущим в них приходится, ко¬нечно, затрачивать минимум энергии для получения ванны, так как по лифту больной опускается и поднимается. Интересно, что химический состав минера¬льной воды не изменился с 1846 года, изменился только способ пользования ваннами. Жители 15-16 века обладали, по-видимому, очень выносливыми серд¬цами, раз они могли выносить семичасовое пребывание в воде (начинали с двухчасового и ежедневно прибавляли по одному часу). Естественно, что при таком способе лечения в бассейне были приспособления для приема пищи и питья. В дальнейшем у людей очевидно выносливость серд¬ца падала, поскольку в середине девятнадцатого столетия Миних рекомендует начинать с получасовой ванны и не превышать в конце двух часов, и то в два приема: утром и вечером. Он уже предостерегает больных от увлечения горячими ваннами. А нашим современникам пребывание в ванне больше четверти часа уже не под силу".
"А ведь и ты не исключение из общего правила, - вступил давно молчавший "двойник", - ты такой же, как все. Ты извлек пыльную брошюру вовсе не для того, чтобы сбить пафос, как тебе казалось, то есть, конеч¬но, и для того, я не так выразился, но в первую очередь опять-таки для самоутверждения: смотрите, мол, с каким человеком я был накоротке знаком, кто не гнушался вести со мной многочасовые беседы, обращать в свою "веру", и даже отписал мне наследство.
"...Подлечившись, я взялся за выполнение второй своей задачи: познакомиться с современным состоянием тех швейцарских клиник, которые дали ученому миру таких великих людей, как Билльрот, Кохер, Ру, Реверден и другие. Посетил я Женеву, Лозанну, Берн, Цюрих и Лейзен. Женева обогатилась вновь построенной клиникой. Превосходная аудитория, копия блестящей ауди¬тории Ровзинга в Копенгагене, рассчитана на двести слушателей, но их в настоящее время очень мало. Нет прежнего наплыва русских учащихся... Участились переломы в связи с развившимся автомобилизмом... В большом ходу переливание крови. В клинике Клермон подчеркнули, что в донорах у них недостатка нет, и не было случая, чтобы кто-либо из дающих свою кровь, поже¬лал получить за это плату. Многие, наоборот, охотно дают свою кровь пов¬торно... Особое внимание уделил я Лейзену. Я посетил его 23 года назад. Тогда Лейзен представлял собой небольшую деревушку, над которой доминировала одна санатория. Сейчас он разросся до неузнаваемости, выросли прекрасные санатории-клиники, виллы-пансионы, вмещающие в общем до трех тысяч чело¬век. Огромная заслуга в этом отношении принадлежит Роллье. Его имя, его успехи в гелиотерапии привлекают больных со всех концов мира. Само собой понятно, что теми чудесами, которых достигает Роллье в своем лечении, он обязан климату и чудодейственным свойствам горного солнца, но честь и слава ему, что он сумел своей энергией и наблюдательностью использовать силы природы и направить их по им намеченному руслу, и тем дать жизнь и здоро¬вье страдальцам... Из Швейцарии я отправился в Париж… Из германских клиник скажу только несколько слов о клинике Бира. Вот поистине достойный уважения человек! Он, как вино: чем старее, тем ценнее. Выносливый, подвижный, энергичный, он в свои лекции вносит много содержа¬ния, остроумного юмора и глубокого интереса..."
"Крикуну, как видишь, тоже пафоса не занимать, - поддел внутренний оппонент, - про Роллье не знаю, но Бир - главный хирург гитлеровской армии. На что направле¬на была его энергия?".
"Насчет пафоса согласен. Ну что ж, он тоже такого склада человек. А вообще поистине удивительный человек, матерый человечище, думаю, не чета Биру. Интересно б узнать про последние часы Бира: с какими чувствами покидал наш бренный мир? Сожалел ли, что служил верой и правдой гитлеровскому режиму, или утешал себя сознанием выполненного долга? Умирал стойко, как Пушкин? Спокойно, по-деловому, как академик Павлов? Весело, как Крикун? Или цеплялся за жизнь, плакал, молился? Вряд ли, судя по тому, что он разрешил впрыскивать себе раствор кокаина в спинномозговой канал и проделывал на себе другие болезненные опыты. Похоже, человек и врач был настоящий, а в политику просто не вмешивался. Оперировал раненых - и все.. Да, если бы дали дочитать и высказаться, разговор мог бы завернуть в очень интересные философские и психологические дебри. Но виновника торжества прервали на полуслове. Зримая, количественная характеристика степени падения выносливости сердца современного человека взволновала присутствующих. Заговорили почти разом. Подходящие случаи у каждого оказались наготове. У Плоткина буквально на глазах в нарзанной ванне Кисловодского санатория "Минтяжстрой" умер относительно молодой и здоровый на вид председатель ук¬раинского колхоза.
"Вот я слышал его громкий хрипловатый голос, он просил сестру добавить горяченькой и еще раз перевернуть песочные часы, а потом вдруг истошный женский крик... Смерть наступила мгновенно, - повторил Юлий Анисимович уже неоднократно слышанную Игорем историю... Каким образом директор Харь¬ковского ресторана с супругой-домохозяйкой в самый пик курортного сезона попал в один из лучших Кисловодских санаториев, принадлежащих строитель¬ному ведомству - вопрос особый, - отвлекся Игорь на минутку от воспоминаний. Впрочем, строителей там вообще было, по выражению Плоткиных, "один-два в поле зрения". Сосед необычайно гордился тем, что общался с такими знаменитостями, как композиторы Кабалевский и Табачников, шахматист гроссмейстер Котов, дирижер Натан Рахлин, артистка Лидия Смирнова и другие "строители коммунизма" и не упускал случая по всякому поводу упомянуть об этом. Сима Вайнер предположила, что покойный председатель колхоза не придерживался принципа: "прощай, вино, в начале мая, а в октябре прощай любовь". Жена Плоткина возразила, что в древности, мол, тоже не ангелы ванны принимали. Фима Вайнер поддержал не собственную жену, а ее оппонентку, заявив, что в наше время и без вина, и даже без женщин раздражителей достаточно: на веку того же председателя были две мировые и Гражданская война, коллективизация и голод... Потом Пивоваров, то ли умышленно пов¬торив прием Игоря, то ли случайно, открыл книжный шкаф и достал, видимо, ранее встречавшуюся ему, тоненькую книжицу в твердом переплете. Перелистав несколько страниц, он показал ее почтенному собранию.
- Называется: "Против универсализма и упрощенчества в медицине", - без предисловия сказал он, и за столом воцарилась тишина. - Автор Бернштейн, судя по стилю изложения, профессор, доктор медицины. Я приведу вам только названия глав. Первая: "Первые примеры упрощенчества", вторая: "первые примеры тенденциозности", далее идут "дополнительные примеры тенденциозности и дополнительные примеры упрощенчества". И последняя: "Недоброкачественная методика - источник иллюзорных фактов". Это об академике Лине Штерн. - Вам не напоминает: "Главная ошибка товарища Ярошенко" и "другие ошибки товарища Ярошенко" из гениального труда товарища Сталина, который нам пришлось учить чуть ли не наизусть? - Пивоваров сделал паузу, но все скромно промолчали и он продолжал:
- Я не медик, судить не берусь, может, она и не права. Я о тоне, в каком пишут о коллеге. После всего сказанного насчет примеров, автор дает послесловие. Послушайте. "В этом обзоре
приводятся только отрицательные иллюстрации из работ школы Штерн, но ничего не говорится о положительных. Пос¬ледние тоже можно найти в этих работах, но это не входит в мою задачу. Моя цель - показать на конкретном примере, что универсализм и упрощенчес¬тво отражает тот механистический тупик, в который попадает любой исследо¬ватель, игнорирующий (не на словах, а на деле) диалектический метод". Вот так. В гроб загнал и гвоздями заколотил! Да, еще вот концовка интересная:
Неизбежно возникает вопрос, не лишенный общественного значения... Это я цитирую автора... Как могло случиться, что в течение многих лет явно сомнительная концепция считалась правильной и формально общепризнанной? Вряд ли это объясняется отсутствием инакомыслящих, но, скорее всего, тем, что последние засели в окопах скептицизма и не решались из них выйти, дабы не нарушить собственный и чужой покой. В одних случаях это, по-видимому, яв¬ляется следствием "небольшевистской трусости"... эти слова автор взял в кавычки... в других - проявлением "круговой поруки"... тоже в кавычках. Вряд ли приходится доказывать, что и то и другое в равной мере чуждо вы¬сокой этике советской науки". Конец цитаты... В этой книжонке высокая этика прямо-таки бьет через край... Мне уже раньше приходилось листать эту книжонку…
Пивоваров с чувством захлопнул книжеч¬ку и водворил ее на место. В комнате повисла напряженная тишина. Все пе¬реваривали услышанное, прикидывая, вероятно, что каждому из присутствую¬щих снижает выносливость сердца.
- Не по-джентельменски это, - первый очухался Плоткин. - Все-таки женщина.
- Лидия Тимашук тоже женщина, - огрызнулся Эстрин.
- Пешка тоже женского рода, - вставил молчавший до сих пор на правах младшего Костя Зуев.
- Если драматург в пьесе предусмотрел роль, пусть даже отрицательную, кто-то же должен ее сыграть, - философски заметил Фастовский, бросив поощрительный взгляд на Костю. - А вообще практика давать нашим ученым заведомо подлые роли в политических спектаклях, к сожалению, уже давно вошла у нас в норму.
- И использовать женщин в политических спектаклях, - вспомнил Игорь Кирину науку. - Это очень давно вошло в норму. Мария Нагая, к примеру, последняя жена Ивана Грозного, - публично признала Лжедмитрия своим сыном, а гордая полячка Марина Мнишек - Лжедмитрия второго своим мужем.
- Як у Сирка очи, - прокомментировал Мелешко.
- А каково теперь нашим писакам, сделавшим из гадючки Тимашучки национальную героиню. Елена Кононенко. Татьяна Тэсс, солидные журналистки, - проговорил Сергей Васильевич. - Любить так Советскую Родину, как Тимашук, работать каждому на своем посту, как простая советская женщина Тимашук, - и тогда мы не прозеваем ни одну гадину, пытающуюся исподтишка нанести вред нашему великому делу. Поймать продажных тварей, которые прятали под белыми халатами нож и яд помогла простая советская женщина... Она всем нам стала сейчас родной... Ее стыдят за медицинское невежество (!), обвиняют в легкомыслии, бестактности, - профессор Зуев слегка наклонил голову в сторону профессора Пивоварова, сделав ударение на последнем слове, - у этой своры везде расставлены свои люди... Но патриотка не опускает ни головы, ни рук...
- А, - махнул рукой Пучков, - у нас есть один сотрудник, он в тридцать шeстoм гoду имeл
неосторожность послать доклад на международную конферен¬цию по механике грунтов. Ехать, конечно, не разрешили, ссылаясь на то, что как раз перед этим оказалось много невозвращенцев, но доклад за границей опубликовали. В связи с этим попал в космополиты. Ну, ругали все, кому это поручали, только одни так себе, сквозь зубы, а другие кусали больно, среди них женщины. И
ничего, здороваются, разговаривают как ни в чем не бывало.
- А наша правоверная Софья Натановна Лурье, - обратился Гармаш к Фастовскому и Пивоварову, - вдоволь кровушки попила у того же Серафима Родионовича. Сердце у бедного не выдержало. Ну и что? Чувствует угрызения совести? Впрочем, может и чувствует, но подавляет чувством выполненного перед пар¬тией долга...
- А у Лиины Соломоновны Штерн, между прочим, интересная биография, - продолжил Зуев-отец. - Родилась в России, учиться поехала в Женеву... в числе того наплыва, о котором писал Исай Борисович, стала там первой женщиной–профессором, заведовала кафедрой, вернулась в Союз где-то в середине двадцатых годов, у нас стала первой женщиной-академиком.
Ее учение о барьерных функциях ор¬ганизма, насколько мне известно, признано во всем мире. В тридцатом году в Харькове проходил Всесоюзный съезд физиологов, она выступала, встречали очень хорошо. Ее метод выведения из травматического шока при ранениях введением фосфорнокислого калия в мозг применяли в условиях полевых госпиталей. И получали эффект, часто просто спасали от смерти... Между прочим, говорят, она уже вернулась в Москву из ссылки, но точно не знаю. Посадили, вроде, за слишком тесную дружбу с Голдой Меерсон...
Снова за столом, несмотря на оптимистическую концовку, воцарилась тревожная тишина. Теперь первым нашелся Фима Вайнер.
- Слово имеет прелестная спутница жизни кандидата технических наук Игоря Сергеевича Зуева Людмила Михайловна, - торжественно провозгласил он, поднимаясь.
Мила в тот вечер в основном выполняла функции официантки, и в разговоре участия практически не принимала, предыдущих высказываний не слышала, в комнате появилась с очередным подносом на вытянутых руках, и поручение Вайнера застало ее врасплох. Игорь затаил дыхание. Задание было сложным, нужно было придумать нечто нейтральное, пригодное на все случаи. И спутница сориентировалась мгновенно.
- Поскольку все вы говорите, что мой муж очень умный и талантливый, я не могу вам не верить, - скромно произнесла она, устанавливая поднос. - И обещаю вам сделать практи¬ческие выводы: ценить его драгоценное время, не отвлекать от научной ра¬боты на такие мероприятия, как, например, выносить мусор... ну, разве что раз в месяц натирать пол... Если считать, что на мусор у него ежедневно уходило минут пять, и помножить это на тридцать, то в месяц получится сто пятьдесят минут, два с половиной часа, а в пересчете на год...
- Не-ет, - в один голос запротестовали Вайнер, Мелешко и Хрусталев, - наоборот, кандидат наук должен больше вкалывать, чем просто инженер, и везде поспевать. Грузи, пусть тянет...
"Молодец, Голубочек, - задним числом похвалил Игорь, - выручила, внесла разрядку. А ты, - мысленно обратился он к Фиме, - сам-то ничего придумать не смог, а переложил на хрупкие пле¬чи спутницы... Прелестная-то прелестная, но нехорошо, не по-джентельменски, дорогой друг. И ты, - это уже к Виталию, - туда же. Уж ты б насчет нагруз¬ки помалкивал. Толку от тебя, по крайней мере, на работе, как с козла моло¬ка. Так всегда было, а сейчас еще и подавно... когда стал рогоносцем". - Игорь вздохнул. О том, что Ната¬ша изменяет Виталию с Усыком раньше он мог только догадываться, а недавно увидел их вместе на улице и все сомнения рассеялись.
Игорь обычно не ждет, когда жена или теща его о чем-нибудь попросят, а сам спрашивает: "какие будут поручения?" или "срочные задания есть?". В то воскресенье он вышел с покупками из гастронома, а любовники только что прошли мимо. Он их засек, а они его нет. Наташа вела Толика об руку и вре¬мя от времени нежно прижималась к нему. Игорь имел возможность беспрепятст¬венно наблюдать за ними пока они не свернули на улицу Фрунзе в сторону Политехнического института, направляясь очевидно в родительский дом на Даль¬ней Журавлевке, откуда Наташа заблаговременно сплавила куда-то домочадцев, а Виталия оставила с детьми. Впрочем, Усык живет на улице Фрунзе, так что они могли итди к нему. В результате наблюдений Игорь сде¬лал вывод, что связь их тянется уже давно и вступила в такую фазу, когда не мужчина "с томленьем упованья" домогается любви, а женщина изо всех сил старается удержать охладевшего к ней любимого. Разумеется, о своих наблюдениях и выводах он никому ни единым словом не обмолвился, даже Миле ничего не сказал, но с изменщицей и ее партнером все контакты прекратил, а Виталия взял в свою группу, смотрел сквозь пальцы на его ничегонеделанье, и аккуратно "выводил зарплату". Разговоров на скользкую тему не заводил, но внимательно присматривался к подопечному и никаких отпечатков глубокого семейного разлада не улавливал. Неужели не знает? Как можно такое скрыть? Слепому ведь видно. А может, знает, но искусно скрывает? Нет, на Виталия не похоже. Интересно б, конечно, узнать, было ли решающее объяснение, был ли в ходу костыль. Скорее всего, предположил Игорь, объяснение было, то есть был бунт на коленях, Наташа обещала "перебеситься" и дальше быть верной, а, возможно, и пригрозила разводом, и верный раб утихомирился, довольствуясь ролью Светы Оль¬ховской в своем семейном дуэте. Но "перебесится" ли? Лиха беда начало. После Усыка, скорее всего, пойдут другие...
(Хм... А ведь на месте Усыка впол¬не мог бы быть я. Точнее, Толик занял вакантное место, которым я пренеб¬рег. Не исключено, что Наташей владело чувство мести, так что и на мне лежит часть вины. А что? Молодка, как говорится, в соку, габитус в по¬рядке... За что такое обидное пренебрежение?).
В приемной началось какое-то шевеление, и Игорь подошел ближе. Лицо ми¬ловидной секретарши, хорошо одетой и модно причесанной, солидно восседаю¬щей за массивным столом с мраморным чернильным прибором, вазой с букети¬ком цветов и несколькими телефонами, показалось ему знакомым. Он медленно прошелся несколько раз взад-вперед, бросая беглые шпионские взгляды на женщину, когда она попадала в поле его зрения. Наконец вспомнил: Зойка Щапова, подруга Бевзючки, недвусмысленно предлагавшая ему себя пять лет назад на свадьбе Виталия. Вот так встреча! Только что перемывал косточки Наташи, рассуждал об упущенной возможности, и вот на тебе - еще одна к месту... на блюдечке с золотой каемочкой... Вон какой гранд-дамой стала. Не узнает, конечно. Один раз виделись, да и то в подпитии. А если и узнает - не подаст виду. Важная распоряди¬тельница, держится подчеркнуто скромно, но независимо. Своеобразный рычажок в системе власти. Вероятно, перед ней посетители должны заискивать, пронюхивая, к примеру, о сегодняшнем настроении начальства...
За прошедшее пятилетие ни Наташа, ни Виталий ни разу не упоминали ее имя. Почему? Поссорились? Похоже. Из-за чего? Из каких соображений скры¬вают? Может, Зойка не одобряет спекуляции Бевзючки? Игорь поймал себя на том, что "Бевзючкой" называет Наташу по примеру Усыка, и невольно поморщился. Впрочем, гримасу вызвало еще и предположение о причине ссоры. Нет, прищурился Игорь, благородный гнев Зойки вряд ли послужил причиной разрыва. Аппарат берет пример с головы. А начальнички... Если уж об их безоб¬разиях, лихоимстве, казнокрадстве и прочих "художествах" не стесняются писать в решениях пленумов, значит, зараза глубоко въелась, стала правилом, нормой.
Первый пришедший ему сейчас на ум пример - директриса Аси Зиновьевны. Она пришла в школу из райкома партии, где восемь лет была "последним секретарем", и быстро ввела там свои порядки. В школе числятся "мертвые души", зарплата которых делится между директором и несколькими доверенными приближенными, идет бойкая торговля аттестатами. Недавно она, используя былые связи, за взятку избавила от тюрьмы непутёвого сына продавщицы овощного магазина, который украл и разбил мотоцикл (получил два года условно, несмотря на имевшуюся уже судимость). Зойка попала в привилегированный круг, познала его прелести и разорвала прежние связи. Поэтому и не упоминают... Такая рабочая гипотеза показалась Игорю вполне правдоподобной. Он удовлетворился и "пе¬ревернул страницу".
"Авангардная" роль партии - любимый конек Фимы Вайнера. Удивительное дело, не устает он повторять, тот кто знает, умеет, по¬нимает - ничего не значит и ничего не решает, а кто ничего не знает и ни¬чего не понимает - все может и все решает. Самоуверенность, самомнение, апломб, самолюбование - вот их "багаж". И еще пузо и поза... Секретари и даже инструкторы райкомов, горкомов, обкомов направо и налево раздают технические решения и идеи. Это для них абсолютно безопасно. В случае чего влетит ведь не им, а от них тем же несчастным технарям. “А вы где были? Вы же специалисты!” “Скучно жить на этом свете, господа”, - вздохнул он.
То обстоятельство, что теперешний реальный правитель Маленков занимает пост не генсека, а Предсовмина, а должность Первого секретаря ЦК КПСС отдана второразрядному Хрущеву, Игорь и Фима рассматривали как свидетельство начала конца власти партии, по крайней мере, в сфере народного хозяйства. Молодые “философы” такие тенденции одобряют и приветствуют... Однако, интересно все-таки как сложилась жизнь Зойки? Вышла ли замуж за номенклатурщика или довольствуется ролью "любимой женщины" секретаря райкома? В том, что эта "кадра" живет не на зарплату и выполняет функции не только технического секретаря, у него сомнений не было...
Из кабинета Первого секретаря стали с интервалом в три-четыре минуты выходить новоиспеченные члены правящей партии - политехники, стоматологи. Игорь зашел в приемную. Зойка остановила на нем взгляд, но на лице ее ни один мускул не дрогнул. Ничего удивительного, - не обиделся Игорь, - за прошедшие годы перед ее глазами на такой работе прошли тысячи... Зазвонил один из телефонов. Зойка грациозным выверенным движением поднесла трубку к уху.
- Приемная... А... Ага, да-да... - Она некоторое время молча слушала, потом опять издала нечленораздельный звук типа "ага", мягко положила трубку на рычаг, несколько секунд оставалась в отрешенной позе, потом посмотрела на ручные золотые часики и что-то коротко отметила в лежащем перед ней листике бумаги.
"Хм... звонок важный для нее и явно не деловой, - получил Игорь новую пищу для размышлений и анализа. Во-первых, слово "приемная" было произнесено хотя и вежливо, но официальным тоном, а последующее восклицание уже совсем иначе, как показалось внимательному наблюдателю, с оттенком интимности. Что касается конспиративного "ага", то оно, по предположению Игоря, было произнесено в ответ на вопрос: "У тебя там много народу?". А при дальнейших "да-да" щеки Зойки под слоем пудры слегка порозовели. Во-вторых, лицам, обращающимся по делам в райком партии, нечленораздельным "ага" вымуштрованные технические секретари не отвечают. В-третьих, эта отрешенность... Несомненно, разговор был с близким человеком. Очень близким. Может быть, она долго с замиранием сердца ждала этого звонка. Но кто же он, таинственный "звонарь"? Муж? Но скованность, отрешенность, краска... Нет. Влиятельный покровитель? Очень похоже. Но тогда, выходит, он вне райкома, ибо все секретари сейчас на заседании бюро. Где же? В вышестоящих?.. У, какая птица...
Игорь спохватился, обнаружив, что пристально до неприличия рассматри¬вает секретаршу, вышел за дверь, снова несколько раз прошелся, бросая на нее в зоне видимости короткие изучающие взгляды, постоял около двери и опять вошел в приемную. Зойка вновь обрела олимпийское спокойствие. Очередь Зуева дошла, когда в комнате оставалось пять человек, а на лестничной площадке уже ска¬пливались люди с портфелями и папками в руках, вызванные на следующий вопрос повестки дня заседания бюро. Зойка бесстрастно назвала организа¬цию и фамилию и достала из ящика стола зеркальце.
Находясь еще во власти захвативших его онегинских дум, связанных с метаморфозой упущенной "кадры", Игорь ступил на ковровую дорожку кабинета Главного районного начальника. За столом хозяина восседал кряжистый мужи¬чок лет сорока пяти энергичного вида с крутым подбородком и обозначившимися залысинами. Первая мысль, пришедшая Зуеву в голову при взгляде на этого удельного князька была: 80 процентов всех вузов и научно-исследовательских институтов города (а всего их больше 60, как он слы¬шал недавно по радио), расположено в Кагановичском районе и, следователь¬но, подчинено ему. Сейчас опосредствованно. Но если вдруг оступится (например, не захочет уступить вышестоящему свою “законную” Зойку), может стать директором одного из них. В виде мягкого наказания.
Заняв указанное место в торце длинного с зеленым сукном стола, перпендикулярного столу председательствующего, Игорь огля¬дел присутствующих. За его столом разместились кроме него восемь человек, по четыре с каждой стороны, среди них одна женщина, блондинка с пышным бюстом в красной шерстяной кофте и платочком на шее. Еще пять участников заседания, в их числе Казанцев, сидели вдоль стены. Худой очкарик по зна¬ку Первого секретаря зачитал требующиеся по ритуалу справочные данные.
- Вы когда закончили институт? - спросила блондинка, когда очкарик закончил чтение, не дожидаясь традиционного вопроса председательствующего: у кого есть вопросы?
- Летом пятидесятого.
- Кандидатом в члены партии вас принимали в строительном тресте, куда вы были направлены по назначению?
- Да.
- Так почему вы оказались здесь раньше положенного срока?
- По переводу Министерства в подведомственный институт.
- Мы его переманили в соответствии с данным нам областным комитетом партии правом, - вступил Казанцев. - И очень правильно поступили. Мы очень довольны. За два года товарищ Зуев вырос от инженера до руководителя груп¬пы, защитил диссертацию. Здесь его место. Это его призвание. Здесь от не¬го наибольшая отдача...
- Понятно, - прервал Хозяин. - Еще вопросы есть? Нет? Так что, утвердим рeшeниe
первичной парторганизации о приеме товарища Зуева Игоря Сергеевича в члены КПСС? Других предложений нет? Поздравляю вас, Игорь Сергеевич. Желаю вам быть стойким активным борцом за дело партии Ленина-Сталина и успехов в работе на благо нашей Родины.
- Спасибо.
Казанцев в упор глядел на Зуева, ожидая по-видимому благодарности за оказанную помощь. Игорь удовлетворил это его желание, кивнул и улыбнулся ему.
- До свидания.
- Всего вам хорошего, - за всех откликнулся Первый секретарь.
- До свидания, - буркнул Игорь, проходя мимо Зойки.
- Всего хорошего, - как эхо ответила секретарша, официально улыбнувшись. На углу улиц Дарвина и Пушкинской Игорь притормозил и посмотрел на часы. До конца рабочего дня оставалось чуть больше часа.
"А все-таки откройся, как на духу, если бы Зойка тебя узнала, возлюбила, предпочла тебя большому начальнику, покинула ради тебя "постылый двор и шумный свет", не претендуя при этом на законное оформление ваших отношений, как бы ты поступил? – прищурился “двойник”. "Не "клюнул" бы ни за что. Не поддался бы, - уверенно выпалил он. - Как на духу. Ни Зойке, ни любой другой "кадре", будь она хоть семи пядей во лбу. Пофлиртовать, пошутить - пожалуйста. Вместе время проводить, скажем, в командировке - пожалуйста. Шарахаться от женщин, как от чумы не намерен. Но до известной черты, до той границы, за которой – измена. Перейти эту грань, нарушить ради минутного забытья удивительную гармонию, сложившуюся по милости Судьбы в сложном переплетении брачных отношений - ни с кем и никогда".
"Ой ли? - засомневался внутренний исповедник. - Ну, с Кирой, допустим, все кончено. По двум причинам, - напомнил он. - Во-первых, такие женщины таких обид, которую ты ей нанес, не прощают вовек, а, во-вторых, как не преминула сообщить по телефону тетя Шура, она очень удачно вышла замуж (между прочим, как раз в те дни, когда ты в Каховке размечтался о встрече с ней). Новый супруг - ее сотрудник, тридцати восьми лет от роду, кандидат геолого-минералогических наук, разумеется, ушел от жены, на момент разговора оформлялись в Китай. Между прочим, в сценарии встречи после триумфальной лекции в зале “Гидропроекта” как-то, помнится, Китай тоже фигурировал еще задолго до информации от тети Шуры. Не исключено, что именно в эти дни решался вопрос о командировке. Не чудеса ли? Телепатия! Но вернемся к исповеди. Итак, Киру спишем. А другие? Допустим, встретил бы ты Зину Рояко в подходящей обстановке, что, так бесцеремонно отверг бы? Мол, я другому отдана и буду век ему верна? За что обижать искренне привязавшуюся к тебе и ни на что не претендующую "русалку"?
"Не знаю, - признался Игорь, - может, и объяснил бы, что для меня теперь изменить Миле – значит, обречь себя на пожизненные муки и терзания. Пусть уж простит... как простила Катюша Гапоненко... по крайней мере, внешне держится дружески, подчеркнуто уважительно, даже почтительно, как со старшим. Ну, можно же в конце концов объяснить человеку, что натуры бывают разные. Слава Селеневич - одно, Игорь Зуев — другое, а Мила - не Света”.
"Но ведь грешные помыслы в отношении других женщин тебя посещают, и не так уж редко, чтобы не сказать - регулярно. Ту же Зойку ты за полчаса не¬однократно раздевал взглядом. Так согрешить в грезах или наяву - принципиальная разница есть? Я имею в виду не с точки зрения партийного бюро или профкома, а собственной совести и сохранения супружеской гармонии... и при условии, конечно, что в том и в другом случае жена будет в полном неведении. Разумеется, помыслы скрыть легче, чем поступки, но в принципе... – не унимался дотошный внутренний "святой отец".
“Ну, разве можно противостоять природе?” - начал Игорь не очень уверенно. Потом вспомнил, что когда-то ему попалось на глаза стихотворение, кажется Державина, где рифмой: "в прахе истлеваю" и "громам повелеваю" обозначалась дистанция между реальным положением вещей и полетом мысли. Игорь даже машинально вместо "громам повелеваю" беззвучно произнес: "богам повелеваю". Да, инстинкт продолжения рода всемогущ для всего живого. И для надежности, для “страховки” природа вложила в каждую живую особь стремление к осеменению с множеством партнеров противоположного пола. Чтоб без осечки! Однако, в отличие, скажем, от мух или собак, у Человека Разумного естественный биологический акт обставлен множеством условностей, массой привходящих обстоятельств, клубком высоких чувств и низменных побуждений. Отсюда тьма “вариантов на темy”... Например, в чем, если вдуматься, суть интриги замечательных “Трех мушкетеров”? Всесильный кардинал Ришелье, грубо говоря, склоняет к сожительству королеву. Та, не испытывая к нему симпатии, отказывает. “Серый кардинал”, как серый обыватель, из мести затевает мелочную войну. Слабый духом король, пребывающий под пятой кардинала, не в состоянии защитить жену. Женщина ищет защиты и убежища у “настоящего мужчины” - герцога Букингема. Это базис. Остальное - надстройка. Важнейшую роль во взаимоотношениях полов особей человеческой популяции играет иерархия партнеров, то есть, власть и деньги.

“Все куплю”, – сказало злато,
“Все возьму”, - сказал булат.

Жила-была в начале ХVIII века в прибалтийском городке Мариенбурге сиротка по имени Марта, пребывая в услужении (выражение Зои Ломазовой) у некоего пастора. Была она весьма недурна собой, но так и канула бы, скорее всего, в Лету, если бы не Его Величество Случай. В ходе Северной войны городком овладели войска “птенца гнезда Петрова” фельдмаршала Шереметева. На правах пленницы Золушка поначалу досталась какому-то сержанту. Как она дальше “продвигалась по службе”, Зоя не говорила. Но в один прекрасный для Марты день на нее положил глаз сам фельдмаршал. Потом у Шереметева ее отобрал “полудержавный властелин” Меншиков, который, в свою очередь, уступил ее царю. Безродная Марта сумела прочно овладеть сердцем Петра, вытеснила пресловутую Анну Монс и вошла в историю под именем Екатерины Первой. По иронии судьбы, укрепившись на троне, царица сделала своим любовником брата Анны Монс. Последний за близость к государыне поплатился головой (в буквальном смысле: его отрубленную голову Екатерине преподнесли на подносе). Тут налицо “тьма власти”. Это можно сказать и о восточных гаремах, и о наших лагерях заключенных.
А если говорить о материальных ценностях, брошенных на алтарь любви, то здесь История тоже зафиксировала свои рекорды. Римский полководец Марк Антоний прирезал к владениям своей “гражданской жены” египетской царицы Клеопатры завоеванные им Сирию, Армению и еще несколько стран. Лжедмитрий Первый оплатил согласие Марины Мнишек стать его женой тремя пудами жемчугов. С воистину царской щедростью одаривала своих “наложников” Екатерина Вторая, опустошая казну. Примеры можно множить бесконечно. Наша мелкая сошка Казанцев расплачивается с пышнотелой “инфузорией” Таней Чебитько из государственного кармана. Он, конечно, не исключение, а правило. Тот, кто оплачивает “услуги” Зойки Щаповой, несомненно, имеет значительно больше возможностей. Взаимоотношения режиссеров и актрис тонко подмечено в анекдоте, где на вопрос молодой смазливой артистки, скоро ли она получит хорошую роль, художественный руководитель ответил: “поживем – увидим”. А браки по расчету: ради денег (достаточно вспомнить пьесы Островского), ради карьеры (лейтенант на дочке генерала, аспирант на дочке академика и.т.п.), даже ради квартиры (персонаж одного из анекдотов доложил маме в провинцию: “женился окнами на Арбат”).
Я - один из миллиардов особей вида гомо сапиенс класса млекопитающих типа хордовых и т. д. И ничто, свойственное моим собратьям, мне не чуждо. При виде аппетитной “кадры” меня посещает вожделение. Я в уме проигрываю восторги сладострастья. Но только в уме. В жизни мы, Зуевы, в основе своей морально устойчивые однолюбы, хотя иногда, как ты знаешь, в силу обстоятельств, я “клевал на живца”. А потом горько раскаивался. Мила чутким сердцем своим это поняла и простила. И не пожалеет об этом. Супружеская гармония вне опасности... Даже если бы сейчас у нас воцарились нравы средневековых персидских зендеков...
Игорь сделал было несколько нетерпеливых шагов в сторону дома, уже мысленно сжимая в нежных объятиях обожаемую законную супругу, потом остановился, несколько секунд выждал и решительно повернул к площади Тевелева, показав в сторону райкома язык. А, уже набирая скорость, как бы показывая язык на¬доедливому внутреннему стражу, внезапно изрек, едва шевеля губами: "И еще в ответ на наглые происки блудливой Бевзючки возьму вот и напишу Виталию Хрусталеву диссертацию". Эта мысль привела его в веселое расположение духа, и он устремился к своему рабочему месту почти вприпрыжку.









ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

- Ну, мне, наверное, пора... - Игорь, посмотрев на часы, виновато вздох¬нул и поднялся из-за стола. - Спасибо большое. Извините за хлопоты. Все было очень вкусно. Вообще, командировка очень интересная получилась. Никогда не думал.
- На здоровьячко вам. Рада за вас. Приятно было познакомиться. Приезжайте еще... - Наталья Макаровна Кущ, сухонькая аккуратненькая старушка с живы¬ми глазами, акушерка по специальности, к помощи которой и сейчас еще не¬редко обращаются киевляне (а до войны она была необычайно популярна, о чем свидетельствует такая легенда: некоего студента Мединститута на экзамене по акушерству и гинекологии спросили, что он будет делать в случае таких-то осложнений при родах. “Позову Наталью Макаровну”, - ответил студент), подала Игорю руку, а когда тот пожал ее, нежно накрыла ладонь гостя другой рукой, и так подержала несколько секунд.
- Спасибо, - смутился Игорь, - может, в самом деле еще при¬дется, хотя на первый случай вроде закончили.
- Будем надеяться, что первый случай - не последний, нам есть с вами над чем подумать и поработать... Я провожу вас до троллейбуса, - предло¬жил Тихон Иванович, старший сын Натальи Макаровны, худощавый подтянутый сорокавосьмилетний холостяк, старший научный сотрудник Института строительной механики Академии наук Украины, ответственный исполнитель темы по расчету плотины Каховской ГЭС. В его обществе Зуев, командированный в качестве представителя заказчика участвовать в обсуждении отчета по теме на засе¬дании Ученого совета института, провел в Киеве насыщенные три дня. Собственно, ехать полагалось бы по правилам не Зуеву, а сотрудни¬ку смежного подсектора, занимающегося проектированием водосливной плотины, то есть прямому потребителю результатов разработки, но Дюженко, который мог бы справиться с этой миссией и толково выступить на заседании Совета, в отпуске. Да и он вряд ли стал бы вникать в тонкости расчета, а, скорее всего, отделался бы общими фразами насчет практической пользы работы, которой в действительности, как говорится, кот наплакал. Других подходящих кандидатур в том подсекторе не нашлось, и Горелов попросил Игоря "не в службу, а в дружбу'', поскольку в свое время он формально участвовал в составлении программы сотрудничества с Институтом строительной механики, съездить в столицу Республики.
Поначалу Представитель заказчика и Ответственный исполнитель темы присматривались друг к другу настороженно. Остроносый, с колючими глазами и хрипловатым голосом, красивой русой с проседью вьющейся шевелюрой и усами "подковой", в украинской сорочке без галстука Кущ с первого взгляда не вызвал у Игоря симпатии. Он не без основания расценил манеру поведения науч¬ного работника, как хамскую, неуважительную, надменную, плохо скрываемую под маской холодной вежливости. Столичный ученый, как он потом сам сознался, посчитал приезжего тем "темным" проектировщиком-практиком, к тому же молодым и неопытным, которому не дано постичь и оценить великую премудрость, заключенную в пухлом отчете с множеством подписей на титульном листе. Именно такие проектировщики часто приходят к Кущу и другим сотрудникам института на консультацию, отвлекая от дела. Они не желают вникать в суть методов расчета, а норовят получить готовую конечную простую формулу, а еще лучше - табличку, пользование которой не требует расхода умственной энергии. Внеш¬ность обманчива, и при первом взгляде на приезжего Кущ решил, что прислали куклу для формального представительства. Так или иначе, но, не дав себе труда "прощупать" гостя, Тихон Иванович принял¬ся с ходу элементарно излагать ему суть вопроса, намереваясь, видимо, за¬тем дать канву краткого выступления на заседании Совета, не утруждая молодого оболтуса знакомством с отчетом, за исключением, может быть, странички выводов. Высокомерно-брезгливые нотки в самом деле звуча¬ли в его голосе, когда он вещал:
- Строгое решение пространственной задачи теории упругости, особенно для тел такой сложной конфигурации, как плотина с бычками, практически невозможно. Поэтому мы старались разработать приемы, дающие возможность улучшить решение, сводя решение пространственной задачи к решению отдельных плоских задач методом сеток. Использование сеточного электроинтегратора дало возможность аппроксимировать рассматриваемую область достаточно густой сеткой с количеством узлов по¬рядка сотен, что позволяет хорошо учитывать местные концентрации напряже¬ний...
- Мне модель профессора Пивоварова... слыхали про такую? Ну, у него искомая функ¬ция записывается в конечно-разностной форме для всех переменных, кроме одной, в отношении которой функция определяется в аналитической форме, то есть по его методу трехмерная задача прикладной теории упругости сводится к одномерной... Так вот эта модель мне представляется для таких сооруже¬ний более подходящей, - спокойно, почти бесстрастно парировал Зуев. - Не говоря уже о том, что вообще расчет массивных железобетонных соору¬жений в упругой постановке и близко не отражает их истинного напряженно-деформированного состояния...
Кущ потерял дар речи. До обеденного перерыва он не проронил ни слова. Листал какие-то бумаги, что-то подсчитывал на логарифмической линейке, складывал на счетах, итог заносил карандашом в таблицу и время от времени косил глаз на "ревизора". Никуда сам не отлучался, и никто его не тревожил. Три стола в комнате оставались свободными. За одним из них примостился Игорь и стал с пугающей исполнителя сосредоточенностью вчитываться в текст отчета. Каждый раз, когда он переворачивал несколько страниц назад, воз¬вращаясь к чему-то исходному, или брал в руки карандаш, чтобы поставить на полях еле видимый вопросительный знак, Кущ задерживал на нем недоумен¬но-настороженный взгляд.
Знакомство с отчетом вызвало у Игоря противоречивые чувства. В примененном подходе он не узрел ничего принципиально нового. Так называемым методом сеток он успешно пользовался при расчете стен силоса в своем дипломном проекте. Только там он "пахал" вручную, по¬этому количество узлов сетки было меньше, а здесь вместо арифмометра использовался электроинтегратор и, соответственно, количество узлов и точ¬ность расчета повысились. Только и всего. Между тем, в договоре значилось: "Разработка метода расчета..." С другой стороны, результаты расчета, особенно с учетом усилий, возникающих на контакте подошвы плотины с грунтом основания, показали, что растягивающие напряжения в бетоне, для восприя¬тия которых в бетон укладывается стальная арматура, отсутствуют. Другими словами, выходит, что тысячи тонн стали в виде арматурных каркасов и се¬ток, предусмотренные в проекте плотины на основе элементарных "ненаучных" расчетов, труд сотен, а то и тысяч людей, миллионы рублей по милости коллег Игоря выброшены на ветер. Умник Кущ со всей очевидностью это доказал.
Однако, его расчет выполнен "в упругой постановке", то есть справедлив только для абсолютно упругого тела, ка¬ким бетон отнюдь не является. В твердеющем цементном бетоне возникают так называемые "собственные напряжения", вызванные не внешней нагрузкой, а физико-химическими процессами, которые коренным образом изменяют картину, могут явиться источником образования и развития недопустимых трещин. Так чего стоит этот, с позволения сказать, расчет? Кому он нужен? Как им воспользоваться? За что за¬казчик платит деньги (правда, не свои)? Что представитель заказчика должен сказать Высокому научному собранию по поводу проделанной бесполезной работы? Если быть честным, так и следует заявить: попробуйте очистить от¬чет от наукообразной оболочки, которую Дюженко именует "матемутикой", и вы увидите, что "король голый". Но, вместе с тем, где-то внутри шевелился и червь сомнения. Ведь и сопромат, и строительная механика, и теория упругости - все "киты" строительной науки оперируют идеально упругими элементами, то есть Кущ "действует в русле", что-то улучшая, совершенст¬вуя. Это его специальность. Он чистой воды "считакер". Что от него требовать? Не так давно Зуев определял напряжения в бетоне бычков Днепрогэса, решая задачи теории упругости, и никто его в этом не упрекал. Правда, там усилия возникали все-таки только от внешней нагрузки натяжения штанг, а физико-химические процессы в твердеющем бетоне давно затухли. А в новой плотине они будут играть решающую роль...
За обедом в столовой института Тихон Иванович задумчиво, как бы размышляя вслух, произнес:
- До сих пор многие тысячелетия человек удлинял себе руки. В этом был гвоздь прогресса. А нам выпало стать свидетелями того, как человек учится увеличивать свой мозг...
Игорь не понял.
- Я имею в виду счетно-аналитические машины электронного действия. Вот где воистину чудо света. Они производят вычисления с умопомрачительной быстротой, почти со скоростью света, потому что с такой скоростью движутся электроны в их катодных лампах. С применением таких машин, которые не без основания можно назвать, и уже называют, думающими машинами, мы связываем начало новой эры цивилизации. Потому что эти ма¬шины в корне, принципиально отличаются от всех остальных. Это настоящие комбайны умственного труда. Они к тому же обладают электронной памятью, что дает основание говорить даже о "мыслящей неживой материи", электронном моз¬ге. Уже создан так называемый алгоритм игры в шахматы для демонстрации возможностей машины. Для выбора хода в заданном положении перебираются все возможные варианты на некоторую "глубину", то есть на несколько хо¬дов вперед. Возможно, за границей уже и турниры проводятся. Мы пока в хвосте...
Теперь настала очередь Зуева замереть с открытым ртом. Потом удивление сменилось озорным весельем. Вспомнилась студенческая песенка: "Коперник целый век трудился...", только Коперника Игорь заменил Галеркиным, академиком, жизнь потратившим на составление таблиц для облегчения ручного счета плит в той же "упругой постановке". Затем он мысленно показал язык Мокритину: вот, мол, тебе кровопийцы-империалисты и продавшиеся им ученые, денно и нощно пекущиеся, как бы понадежнее отгородить эксплуататоров от гнева народного. А в следующий миг подступила горечь. Подумать только, корифеи строительной и других наук из кожи лезли вон, придумывая всякие ухищрения, чтобы, как можно меньше поступаясь точностью, упростить вычисления, сообразуясь со слабыми возможностями "считакеров", вооруженных логарифмическими линейками, конторскими счетами и, в лучшем случае, арифмометрами. Фастовский и Пивоваров - из их числа. Что же всем им делать теперь, когда растленный и загнивающий "англичанин-мудрец", придумавший вместо "дубинушки" "машинушку", лишил их работы и цели в жизни? Трагедия... Придется переквалифицироваться в управдомы. Или крошить "думающие" машины, как в свое время разбивали паровые? Слава богу, братьев Зуевых новая промышленная революция застала в самом начале их пути, и они будут действовать уже с учетом возможностей "электронного мозга". От открывающихся перспектив захватывает дух. В самом деле, запиши себе уравнения, задай граничные условия и поплевывай в потолок.
- Между прочим, - продолжал Кущ, насладившись произведенным впечатлением, - первая такая советская машина, так называемая, малая машина, сокращенно МЭСМ, была создана у нас в Киеве. Авторство связывают с именем Лебедева, теперь директора Московского института точной механики и академика союзной Академии. Там уже действует... быстро действует... так она и называется - быстродействующая или большая машина - БЭСМ...
Игорь промолчал, и тема дальнейшего развития не получила.
- Вообще, с Украины все тащат в Москву: и уголь, и хлеб, и академиков, - сделал Кущ новый, "вираж", когда они, отобедав, вышли из столовой. - Побольше выкачать в ненасытные Москву и Питер - основная забота всех прави¬телей Республики, сколько их тут перебывало с октября семнадцатого. Кто больше эшелонов отправил - тому больше почета и орденов. Я очень хорошо помню, когда в Запорожье пустили цех тонкого листа, крупные заголовки в газетах: первый эшелон с холоднокатаным листом ушел в Москву. А сюда что ввозят... кроме идеологии?
Игорь невольно приостановился.
- Думаете, перед вами ярый националист? - усмехнулся Тихон Иванович.
- Буржуазный... злейший враг, - буркнул Игорь, но без осуждения, с теплотой вспомнив о Татевосяне.
- Нет, я не националист. Я интернационалист чистой воды. Пролетарский. - Кущ поднял вверх указательный палец. - Отец мой был землемером, а деды и по отцовской, и по материнской линии - землепашцы, как говорят, от сохи. Я не противопоставляю украинцев другим нациям, не считаю их выше или лучше, чем другие. Я ничего не имею против русских, евреев, цы¬ган. Я за мир и дружбу всех наций и народностей, проживающих на Украине.
(В моей программе равенство всех наций и народностей предусматривается как один из важнейших постулатов, - отметил про себя Игорь. – И я знаю, в частности, что ответить Татевосяну насчет урегулирования территориальных претензий Армении к Азербайджану. Украинский поэт написал про Кирова:

Слава, честь биильшовыку,
Що у мисти у Баку
Пид едынэ из знамэн
Клыче тюрок и вирмэн.

Только призывать под одно знамя – недостаточно. Надо еще создать условия. Если экономика Закавказских республик, организованная по моим наметкам, обеспечит процветание их жителям, люди не захотят ввергнуть себя в межнациональные конфликты. А противоборствующие партии, борясь за голоса как азербайджанцев, так и армян, обеспечат порядок и равноправие на деле).
-Я только против национальной обезлички, сплошной стрижки под ноль, в первую очередь, в области культуры, - продолжал между тем Кущ. - Нам говорят, что нехорошо быть Иванами, не помнящими родства. А делают все для того, чтобы мы потеряли память, утратили самобытность. Это понятно: беспамятными легче управлять. Не так давно я про¬читал в газете заявление Мориса Тореза. Он очень обиделся на кого-то, кто утверждает, будто Франция идет к моральному упадку и закату нации. А Украина? Государство, между прочим, по территории и населению примерно такое же, как Франция... Как вы считаете, не идет она к моральному упадку и закату нации? Я имею в виду не выплавку чугуна...
- Земля - крестьянам, хлеб - государству, - поощрил Игорь, уже чувствуя пробуждающийся живой интерес к собеседнику.
- Украинцам не только земля. Нам еще дым и сажа. Знаете песню: Эх, хорошо на родимой сторонке у нас... в этом зареве, в этом мареве... цвети, наш любимый Донбасс... Если приходилось когда-нибудь бывать в славном городе Макеевке, к примеру... у меня там брат родной... дышать нечем. У меня там кашель не проходит, а если в белой рубашке выйдешь - через час надо в стирку. Город со всех сторон окружен метал¬лургией и коксохимией, поэтому направление ветра роли не играет. Так-то... Вот вы живете на Украине, наверное, и родились здесь.
Игорь подтвердил.
- А что вы знаете об истории Украины, ее культурном наследии? Искусст¬ве? Литературе? То есть об истоках, корнях, питающих древо жизни нации? Только то, что в школе "проходили"?
- Ходылы там, чы нэ ходылы, аж ось вэрнулыся назад, и чэпухы нагородылы...
- То-то же. Чэпухы нагородылы... Вы говорите: буржуазный националист. Несколько лет назад хорошо дали по мозгам Институту исто¬рии нашей Академии. Это было в период так называемых дискуссий, о которых Маленков на девятнадцатом съезде сказал, что они вскрыли огромные идеологические прорехи в философии, биологии и других науках. Обвинения в ад¬рес наших историков выдвигались нешуточные: в распространении идеологии украинского национализма. Во! Ни больше, ни меньше... Оказывается, все наши ведущие историки из-за слабой марксистско-ленинской подготовки за¬блудились и попали в стан злейших врагов украинского народа и фальсификаторов его истории Грушевского, Винниченко и даже Петлюры, как и я в ваших глазах. Что же они бедняги накуролесили? Оказывается, рассматривали историю Украины изолированно от истории других на¬родов Советского Союза, в частности, утверждали, что Киевская Русь была украинским государством, а надо говорить, что это колыбель трех братских народов: русского, украинского и белорусского. И при этом надо подчеркивать их историческую общность. А если в чем-то усматриваешь нацио¬нальную особенность - значит, поддерживаешь в сознании людей националис¬тические пережитки и, тем самым, льешь воду на мельницу врагов... злей¬ших.
- Так ли уж важен этот спор “за наследство”? – Он ведь разъединяет, сеет вражду между братьями славянами, недоверие, сепаратизм. Мы и так, я считаю, слишком много внимания уделяли таким надстроечным вопросам, как драматургия, музыка, “Россия – родина слонов”. И это в то время, когда не решены многие насущные задачи. Надо ли еще будоражить вопросы тысячелетней давности?
- Я считаю, очень даже важен. Важен для самосознания народа, между прочим, не только украинского, но и русского, и белорусского, - примирительно произнес Тихон Иванович. – Вообще, русскую историю в виде более или менее системного изложения стали писать в 18-м веке. Писали немцы. После великих реформ Петра Великого вся жизнь российская перестраивалась на немецкий лад. Соответственно, немцы занимали ведущие позиции в науке и государственном аппарате. И на троне сидели немцы. Так вот, ученые немцы создали так называемую норманнскую теорию, согласно которой славяне по причине неспособности создать свое государство пригласили скандинавов “володеть и княжить ими”. Рюрик сел князем в Новгороде, его братья – в других “областных центрах”. Потом сын Рюрика Игорь со своим опекуном Олегом в начале 10-го века двинулись на юг и положили начало образованию Киевской Руси. Расцвета это государство достигло при сыне Игоря Святославе, за которого во времена его малолетства и походов правила его мудрая мать Ольга, и внука Владимира, крестившего Русь. Такого официального признания своей неполноценности не знает история ни одного другого государства. Но это так, к слову... Вы впервые в Киеве?
Игорь утвердительно кивнул.
- Если у вас на сегодня не предусмотрено ничего более заманчивого, я могу организовать вам первое поверхностное знакомство с городом.
- Большое спасибо, буду очень вам признателен.
"Скользкой" темы в стенах института больше не касались. Кущ проявил интерес к замечанию Зуева относительно необходимости учета пластических свойств бетона при расчете гидротехнических сооружений, и Игорь в полной мере удовлетворил его любопытство.
- Глупость несусветная получается, - быстро вошел он в раж, - мы проектируем конструкции так, чтобы в бетоне не возникало трещин, то есть, чтобы в нем практически не возникали растягивающие напряжения. Но дело-то в том, что трещины все равно появляются от температурно-усадочных напряжений. Самообман вы¬ходит. А с этими внутренними напряжениями сам черт ногу сломит. Они зависят от многих факторов, которые в проекте предусмотреть невозможно. Даже с помощью “думающих машин”. Дальше. Плотина или здание ГЭС бетонируется не в один присест и не в один день, а наращиваются постепенно в течение многих месяцев. Весь массив, как известно, разбивается на блоки бетонирования. Поскольку швы нарушают монолитность и водонепрони¬цаемость сооружения, объем блоков стараются увеличивать. На строительстве Менгечаурской ГЭС самый большой блок насчитывал тринадцать тысяч кубо¬метров. Это, кажется, рекорд. Бетонирование шло непрерывно пять суток. На нашей стройке забетонировали блок фундаментной плиты ГЭС об¬ъемом больше семи тысяч кубов. Я сам видел его в последние дни перед по¬дачей бетона. Зрелище, скажу вам, впечатляющее. С бетоновозной эстакады он напоминал взбудораженный жужжащий муравейник. Мы хотели заложить при¬боры для контроля температуры, деформаций арматуры и бетона, да куда там... яблоку негде было упасть... Электрики со сварщиками по телефону переговаривались...
Между прочим, бетоновозная эстакада длиной больше километра, стала у нас использоваться только совсем недавно, на год позже срока, намечен¬ного в проекте, когда больше половины всего объема бетона уже уложили. А на эстакаду пошло шесть тысяч тонн металла, из которых две тысячи нав¬сегда похоронены в бетоне. А сколько труда вложено почти впустую, фактически только для того, чтоб отчитаться “честь по чести”, что, дескать, не отстаем от передовых, работаем на современном уровне...
“То же самое, - мысленно добавил он, - можно сказать и про вашу работу. Никому она в сущности не нужна. Во-первых, результаты расчета далеки от истины, как небо от земли. Во-вторых, поезд, как говорят, ушел. Если бы ваш расчет даже соответствовал действительности, польза от него применительно к плотине Каховского гидроузла все равно была бы практически нулевой. Проект плотины уже у строителей, многое выполнено в натуре, и любые изменения, если бы они даже принесли стране миллионную экономию, но хоть на день задержали ввод станции в эксплуатацию, министерство и партийные органы всех рангов зарубили бы на корню. Так что, как говорится, дело по делам, а суд по форме. Игра в бирюльки, которую ведут солидные серьезные дяди, позволяет такому высокочтимому учреждению, как Академия наук Украины, отчитаться перед ЦК КПУ о существенной помощи (а какую ж еще помощь может оказать Академия?!) Великой стройке коммунизма, а генеральному проектировщику отчитаться перед своими вышестоящими о высоком качестве и высоком уровне проекта, основанного на высоконаучных исследованиях”.
Кущ очевидно по выражению лица Зуева разгадал ход его мысли.
- Мы выполнили вашу просьбу в соответствии с официальным заданием, подписанным главным инженером проекта Лихачевым, главным специалистом Егорычевой и утвержденного главным инженером института Юшко, - заявил ответственный исполнитель официальным тоном. - Задание приложено к отчету.
“Положим, вы сами напросились, я перед отъездом читал письмо, подписанное вице-президентом Академии, с перечнем вопросов, по которым ученые могли бы сотрудничать с проектантами. Надо отдать должное Казанцеву и весьма уважаемому Игорем знающему и работящему, но скромному, мягкому “подкаблучнику” директора Евгению Павловичу Юшко - они выбрали самый безобидный, - парировал мысленно Игорь. - Я тогда сказал им то, что сейчас говорю вам, они со мной согласились, но отказаться совсем не решились: показуха и очковтирательство у всех начальников уже в крови. А казенных денег никому не жалко. И вот проектировщики составили никому не нужное, но простейшее по трудоемкости задание, а ученые “по накатанной дороге” его выполнили”. Вслух Игорь без обиняков заявил:
- Я вас не виню. И то, что я сейчас скажу, останется между нами. Ваша работа нам, честно говоря, ни к селу, ни к городу. Хотя ваш вывод, что в бетоне плотины от внешней нагрузки не возникают растягивающие напряжения, в случае чего может пригодиться. А в принципе сотрудничество науки и практики, при правильной его организации, это как раз то, что надо. Я за него обеими руками... Но это, как вы говорите, к слову.
Коснувшись "болевой точки", Игорь привычно оседлал своего конька. Большинство датчиков, заложенных в забетонированный в прошлом году блок, не работает. Поначалу Зуев сгоряча винил в этом Морозова, который, по его мнению, и то не доглядел, и там проморгал. Потом выяснилось, что это общая и повсеместная беда. Многие выступавшие на Всесоюзном совещании по проектированию и строительству гидротехнических сооружений в Ленинграде, где от Харьковского института участвовали Шабельников и Зуев, обращали на это внимание. После совещания харьковчане два дня провели в институте гидротехники. Пока Шабельников общался со старыми знакомыми, Игорь обсуждал с коллегами проблемы иссле¬дования "внутренних болезней" массивных гидротехнических сооружений. Выявилось, что "первородные грехи" многих приборов изначально обуслов¬ливают их неработоспособность. Были выработаны соответствующие рекоменда¬ции, намечены направления поиска, кое-какие усовершенствования конструк¬ции датчиков и способов их установки внесли на месте. Комплект таких усовершенствованных приборов для Каховской ГЭС уже изготовлен. Все это Игорь обстоятельно изложил Кущу. Тот внимательно выслушал. Потом сообща сформулировали задачи, а на следующий день записали уравнения, которые можно будет со временем "пустить на машину", проигрывая различ¬ные варианты граничных условий, действующих нагрузок, свойств материалов, и исследуя влияние значений входящих в уравнения параметров.
- Ваше место в научно-исследовательском институте, - резюмировал Кущ, - не в учебном, а именно в научно-исследовательском, где можно сосредоточиться на решении крупной сложной проблемы, не отвлекаясь на всякую мишуру, подобрать деловых, инициативных ребят. Диссертации тут будут лепить¬ся, как блины, причем, "живые", бесспорные, не высосанные из пальца... в общем, то, что нужно. Подумайте.
- На Всесоюзном совещании в Ленинграде в адрес научно-исследовательских организаций высказывалось много претензий. Один оратор даже заявил, что от них вообще никакого толку нет. - Игорь спохватился, что допустил очередную бестактность, но не сообразил сразу, как выпутаться, и продолжал: - Поскольку ученые, сказал тот проектировщик, забиты своей утвержденной тематикой и не могут оперативно откликаться на запросы практики, было бы целесообразно при каждой крупной проектной организации создать свой научно-исследовательский центр. Это предложение было встречено аплодисментами.
- Превосходная мысль, - воскликнул Кущ, - но при одном условии... - Гла¬за Тихона Ивановича иронически сощурились. - При том условии, что есть биржа труда квалифицированных научных работников, которые ждут не дождутся, чтобы их пригласили в проектные организации.
Игорь понял, что зашел слишком далеко. На его лице появилось выражение растерянности.
- Впрочем, к вашей организации это не относится, - великодушно пришел на помощь Кущ. - Руководитель центра... научный руководитель, я его вижу перед собой. Между прочим, есть интересная идея. Если вы сами будете ставить перед своим Министерством вопрос о создании у себя научно-исследовательской ячейки - это одно дело. Как еще посмотрят? Поймут или не поймут, сочтут или не сочтут, в долгий ящик упрячут. А вот если ваше предло¬жение поддержит Академия наук Украины, да будет гарантировать помощь, шефство, совместные работы по вашим заявкам... А? Как ваше мнение? Игорь неопределенно пожал плечами.
- Это не мой вопрос. Как шутит главный инженер нашего института, наше дело бабье, пусть мужики решают...
- Ну, зачем же?.. Я ведь поинтересовался пока только вашим личным мнением, и не в письменной форме. Конфиденциально. Один из главных постулатов демократизма гласит, что каждый индивидуум имеет право на свое личное мнение, точно так же, как на свой личный характер, склонности и так далее.
Игорь шмыгнул носом, сжал зубы и надулся. Он готов был сквозь землю провалиться. Еще бы: ему, главному инженеру проекта переустройства всего государственного и общественного уклада великой державы на истинно демократической основе, преподносят азы демократизма. И надо терпеть. Крыть нечем. Оплошал, ничего не поделаешь. Кроме того, Кущ только подтвердит то, о чем Игорь думал сам, когда отводил себе роль инженера-ученого, а не преподавателя.
- Ладно, - подобрел Кущ. - Дело не срочное. Подумайте, посоветуйтесь. Хотите, завтра с нашим руководством предварительно обговорим. А сейчас, - он глянул на часы, - я схожу в канцелярию, там уже должно быть готово письмо в гостиницу. Договоренность есть, но без бумаги... - Кущ развел руками и удалился, оставив гостя переваривать случившееся. И Игорь принялся интенсивно "переваривать", варьируя на все ла¬ды онегинское: "позор, тоска, о, жалкий жребий мой..." В качестве радикального ответного шага было поползновение сорваться, уйти куда гла¬за глядят, побродить по Днепровским кручам, там где-нибудь ночь скоро¬тать, обдумав и отточив на свободе свою будущую речь с трибуны Ученого собрания. О, это будет примечательная, "историческая" речь. Она произве¬дет впечатление разорвавшейся бомбы, атомной бомбы. О ней будут долго вспоминать. После этого заседания Совета ученые хорошо подумают и почешут затылки, прежде чем заключать договор и драть солидные деньги за беспо¬лезную работу, голые математические упражнения, забаву для себя. А на Ку¬ща станут пальцем показывать и в конце концов вынудят уйти из академичес¬кого института... Хитрый какой - шефство, совместная работа. Почуял золо¬тоносную жилу и сразу примазаться норовит. Вот тебе... - Игорь показал ку¬киш двери, за которой скрылся Кущ, - выведу на чистую воду...
Сейчас, взглянув на Тихона Ивановича, расчесывающегося перед зеркалом, Зуев зябко пожал плечами, вспомнив о том своем мальчишеском порыве. Скольких незабываемых часов активного общения с незаурядным человеком, богато одаренной и сильной духом личностью, глубоким философом и тонким человековедом мог он лишиться! Мог сам уехать в пакостном настроении, и о себе оставить мерзостное впечатление. А дома еще выслушать тьму упреков, назиданий, а то и выговор получить за невыполненное задание. Ужас... К счастью, непоправимое не произошло. Кущ вернулся через считанные минуты, и тугодум Зуев не успел привести в исполнение свое петушиное намере¬ние. А сквозь мрачную насупленность гостя мудрый Тихон Иванович сумел разглядеть родственную душу и достойного партнера. Беседы их были внеш¬не бессистемными, сумбурными. Они то и дело перескакивали с одной темы на другую, отталкивались от чего-то увиденного, через не¬которое время, иногда назавтра, возвращались к прерванному разговору. Однако теперь, перед отъездом Игорю все эти беседы представлялись проведен¬ными в едином ключе. И уезжает он с ощущением полного удовлетворения. Да, Зуев в грязь лицом не ударил, держался на равных. Расстаются они, несмотря на разницу в возрасте, настоящими друзьями-единомышленниками.
- Еще год назад я б ни за что с вами, да и ни с кем другим, так не разговаривал, - произнес Тихон Иванович, едва они оказались на улице. - Боялся бы. За последние четверть века мы приучились в каждом встречном и рядом сидящем видеть сексота, доносчика, бдительного Иуду. Они, конечно, не перевелись, в том числе и в научной среде. Режим развратил новую интеллигенцию. То есть, интеллигенцию вырезал, уничтожил, в бараний рог скрутил. А всплыло... - Кущ запнулся, заглянул Игорю в глаза, и закончил: эрзац... Но вот прошел всего год без травли, политических арестов, стало вроде чуть легче дышать, и уже затеплилась надежда, что со Сталиным и Берией ушла в прошлое дикая и перманентная "охота за ведьмами", что последний "сталинский призыв" был в самом деле последним, и уже люди... не все... единицы пока что, но все же потянулись друг к другу. Открываются, как я замечаю, больше случайным людям, попутчикам в поезде, ночью, но все же... хочется, чтоб твой слабый писк хоть кем-то был услышан...
- Тянутся, особенно в пьяном виде, - буркнул Игорь, пребывая все еще в ощетинившемся состоянии, но тут же дал задний ход. - А вообще, вы пра¬вы, конечно. У меня у самого так. Но должен вам сказать, что не толь¬ко сейчас, но и в самые черные времена, в самый что ни есть разгул "при¬зывов"... - Игорь интонацией дал понять, что оценил находку, - больше того, сами "призывники"... Я точно знаю, мне рассказывала жена одного из них... моя теща! - он произнес последние слова с вызовом, глаза в глаза. Кущ тактично промолчал, но взгляд не отвел, лишь на мгновение прикрыв веки, что можно было истолковать, как выражение благодарности за оказанное доверие. - Она ездила к мужу в Норильск. Он тогда уже был на поселении. Познакомилась со многими его "однополчанами". Кого там только нет... Ученые, генералы, крупные хозяйственники, творческая интеллигенция, партийные, советские, профсоюзные работники, старые боль¬шевики, политкаторжане. Самых главных, конечно, расстреляли, большинство сразу, то есть еще до войны, многих потом... там тоже шли свои "призы¬вы", многие умерли... Моего тестя тоже уже нет в живых, но успел рассказать.
И Игорь лаконично, обстоятельно изложил случайному собеседнику "Краткий курс Норильской Академии", а затем и свои «январские тезисы». Они шли медленно, прогулочным шагом. Кущ слушал сосредоточенно, периодически удивленно вскидывал глаза, но ни разу не пере¬бил. Только убедившись, что Зуев высказался полностью, откликнулся, вздохнув:
- Программа рационалиста-технаря, механика чистой воды...
(Опять в унисон с Татевосяном, - не преминул подметить Игорь. - Тот тоже обвинял меня в механицизме и вульгарном материализме. Если тебе двое опытных товарищей говорят, что ты пьян, надо идти спать. Надо подумать. Спасибо).
- С точки зре¬ния строгой логики тут все резонно и взвешенно, - продолжал Кущ. - В общем, стратегически вы рассуждаете правильно и в принципе я с вашей программой вполне солидарен. В том смысле, что разделяю ваши цели. Но вот насчет средств достижения декларируемых целей - тут вы очень глухо пока выражаетесь. Превратить драку в бокс - хорошо сказано. Но как это сделать? Вы меня понимаете?.. если действуют не марионетки, не оловянные солдатики, а живые люди со всеми своими... Даже в соревнованиях по бок¬су, когда весь ринг на виду и боксирующих всего двое, не все судьи всегда единодушны, не говоря уже о зрителях. Кто-то в чем-то усматривает запрещенный прием, а кто-то не замечает, или не хочет замечать явных, очевид¬ных нарушений. Бывает, один судья присуждает победу одному, а другой - другому. И это даже если не принимать во внимание нарочитого подсуживания. А как быть с психологическим давлением болельщиков на "чужого", пусть даже более сильного и ловкого бойца?.. то есть я имею в виду необъектив¬ное поведение зрителей. Так это ж все на ринге, где на виду у всех бьются обученные спортсмены. А в нашей сложной, запутанной жизни? С ее тайными скрытыми пружинами, стремлениями и амбициями.
- Война всех против всех, - буркнул Игорь, уже угадывая ход мысли оппонента.
- Именно. Вы понимаете, к чему я клоню? В вашей строгой схеме не фигурирует нравственное начало.
(Знаю без вас. Пока не фигурирует. Но я об этом много думал в связи с коммунистическим экспериментом зендеков в средневековой Персии. Конечно, оковы нравственности, выработанные человечеством в целях самосохранения, не должны быть нарушены. Вы правы, но никакое это для меня не открытие. Будет вам со временем и белка, будет и свисток).
- У вас к самовыражению стремятся хотя и не совсем ангелы, но все же некие идеализированные существа, открытые и... плоские, прямые, бесхитростные. А в реальной жизни каждый субъект... О! Это штучка... Это целый мир, огромный и не¬исчерпаемый. Источник всего прекрасного и мерзопакостного вокруг нас. Возьмем, например, близкую нам обоим область - науку. Вы не станете спо¬рить, что этические вопросы здесь туго перекручены с производственными. Взаимоотношения между сотрудниками, начальниками и подчиненными прямо и непосредственно, ежедневно и ежечасно, буквально на каждом шагу сказываются на работе, ее результатах, темпах и так далее. От обстановки в коллективе или пробуждается творческая энергия, или гаснет; ты или летишь на работу, как на крыльях, или тащишься, как на каторгу. Перед ученым, особенно руководящим, всегда стоят нравственные проблемы: как, к примеру, реагировать на интересное, неординарное достижение коллеги-подчиненного? Дать зеленую улицу? Поздравить от души? Поддержать, защитить от нападок завистников? Подсказать, подправить, если видишь с высоты своего опыта какую-то шероховатость? Представить к награде? Или затушевать, чтоб не затмила собственный скромный результат? Или поставить условие, чтоб своя фамилия красовалась впереди автора? А может быть, на всякий случай заклеймить работу, как вредную, идеалистическую, если она уж больно "выпирает"? И такое случалось.
Успех одного - это непременно зависть и обида других. В других творческих коллективах и союзах тоже не идиллия. В театрах, к примеру. На собраниях мы говорим, что это только у них, империалистов так, а у нас, за исключением отдельных временных "срывов", сплошная большевистская принци¬пиальность и честность. А на деле сплошь и рядом идеологическое и административное давление... это имело место и в случае работы для вашего института, которая послужила поводом для нашего знакомства. Она нам тоже не нужна. Нам ее навязали. И деньги ваши нам не нужны... не говоря уже о том, что исполнителям от них ни копейки не перепадает... Это так, для сведения... Да, так на чем я?.. Одним словом, все очень, очень непросто. Объективности в чистом виде не бывает... Один мой знакомый, - улыбнулся Кущ, заметив, что Игорь задержал взгляд на фигуре молодой плиточницы на лесах. Девушка грациозно брала в руки свет¬лую керамическую плитку, точным, размеренным движением примеряла "насухо", готовила "постель", устанавливала плитку и отодвигалась, оценивая, как художник, качество работы. Совсем юная подручная подносит материал и помогает закрепить облицовку проволокой.
- Да, так один мой знакомый, - повторил он, - способный научный работник моих лет, теперь уже доктор наук, года два назад в разгар работы над докторской обнаружил в печати статью неких московских авторов, почти один к одному воспроизводящую его статью, опубликованную ранее в менее популярном украинском издании. Возмутился. Написал в Москву. Приложил обе публикации. Ждал несколь¬ко месяцев. Ни ответа, ни привета. Написал еще раз, зло написал, требо¬вательно, пригрозил в суд подать. Явилась сюда смазливая бабенка, один из авторов плагиата. Потолковали. Потом их вместе видели в ресторане, потом он провожал ее на вокзале. Инцидент был исчерпан, при этом моему знакомому пришлось внести некоторые коррективы в свою диссертацию.
Или вот еще одна вариация на ту же тему. У нас есть соседка, относительно молодая. Тридцать шесть лет. Тоже разбитная и недурна собой. Каждый год ездит в Москву утверждать заявки на какие-то фонды. Вообще-то, положено ехать ее начальнику, но один раз тот не смог, послали ее, а там она приглянулась тому, кто эти фонды распределяет. Другие ездят группами, там день и ночь вкалывают, нервничают, переделывают по десять раз, перепечатывают. И возвращаются «обрезанными». А эта управляется одна и привозит все, что нужно. Десять дней гуляет по Москве. Командировочные получает, с гостиницей проблем нет. А тут еще потом премии дают за отлично выполненное задание. Мужу говорит, что все дело в коньяке и мускате, который она передает начальству, а маме моей призналась, что места себе не находит: и мужа потерять боится, и с работы уходить не хочет. У нее двое детей...
Игорь заподозрил, что за этой тирадой скрыта какая-то личная драма Тихона Ивановича, какое-то крупное разочарование, обман, предательство со стороны женщины, в результате чего он остался бобылем, и ему стало не по себе.
Чтобы подавить щемящее чувство стыда, он обратился к своему альтер эго: “А ты занеси в свой кондуит эту пару кущевских вариаций на неисчерпаемую любовную “прозу”. И про Нину Филатову. Она, как рассказала Галка-Пончик, приглянулась адмиралу, стала его официальным лечащим врачом, мужа сплавила на пять лет учиться в Москву в Военно-политическую Академию имени Ленина, а сама с Олежкой въехала в просторную двухкомнатную квартиру. И, наконец, отметь в своем реестре “рекордсменов” по части платы за любовные услады еще императрицу Елизавету Петровну и ее гражданского мужа Алексея Разумовского. Родившийся, как говорят, в рубашке, Алешка Розум пас коров и пел в церковном хоре в глубокой украинской глуши. Его приятный голос услышал проезжий полковник и увез парня в столицу. А там он был взят в покои дочери Петра Великого и четверть века исправно нес службу в ее постели. За ним не значилось ни выдающегося ума (несмотря на “умную” фамилию), ни способностей, ни особого рвения на государственном и военном поприще. Тем не менее, императрица пожаловала ему не только имения, дворцы и прочее движимое и недвижимое имущество, но и титул графа, и высший военный чин фельдмаршала”.
Это был фрагмент из запомнившейся ему очередной мимолетной лекции Зои Ломазовой у них за обедом в честь его приезда, и он снова перенесся мыслями в Ленинград.
Поселили их с Шабельниковым, как делегатов важного Всесоюзного совещания, в гостинице “Октябрьская”. Еще стоя в очереди на поселение, он попросил у администратора разрешение и позвонил родственникам. Зоя оказалась дома и пригласила на обед сразу после работы. Явившись около 7 вечера с большим тортом, он застал там и Галину с Дементием. Это не стало для него сюрпризом, он ожидал их там встретить, поэтому захватил с собой два экземпляра своей книги, но, на всякий случай, дарственную надпись заранее сделал только на одном, родственникам. Со второй надписью вышла небольшая заминка. Он достал из кармана авторучку, из портфеля, подаренного сотрудниками проектного отдела перед отъездом из Челябинска, книгу, отвернул обложку... и застыл в нерешительности. Как написать: “Дементию и Галине Губе... Губам... не звучит”. Вообще, он не знал, приняла ли Галя фамилию мужа. На него смотрели четыре пары ожидающих глаз, молчание затягивалось, а он, застыв с выражением мучительных раздумий на лице, не мог выдавить из себя несколько слов. Наконец, он все же решился и вывел: “дорогим друзьям и землякам Галине и Дементию на добрую память. И. Зуев”. Расписался и поставил число. И в ответ получил шумные поздравления, аплодисменты и пожелания “так держать”. За обедом разговоры о том, о сем перемежались, как обычно, рассказами Зои о людях, достопримечательностях и истории своего родного города. На сей раз она много внимания уделила Елизавете Петровне.
“Петр Первый сделал самый трудный шаг - первый. Его воля, настойчивость, энергия и невероятная работоспособность преодолели саботаж вельмож, в том числе ближайших его сподвижников. Но фактически до самой кончины царя город, именуемый Петербургом, еще не вышел из поселковых пеленок. Екатерина Первая и Анна Леопольдовна мало что добавили. За двадцать же лет правления Елизаветы Петровны город преобразился. При ней были воздвигнуты Зимний и Царскосельский дворцы, Смольный монастырь, Строгановский и Шереметевский дворцы и многие другие роскошные здания, в том числе Аничков дворец для своего тайного мужа Разумовского...” Тут Зоя и ввернула историю про баловня судьбы. Игорь к месту вспомнил рассказ Линцера про дворец на Адмиралтейской набережной (на следующий день он мимо него прошелся), предназначавшийся Великому князю Михаилу Михайловичу, который тот потерял, покинув Россию с молодой женой Софьей, внучкой Пушкина, поскольку Александр Третий возражал против этого брака.
- А знаете, почему возражал? – помолчав, продолжила Зоя. - Между нами... у нас эта тайна за семью замками... возражал потому, что этот брак православной церковью расценивался, как кровосмесительный. Младшая дочь Пушкина Наталья, родившаяся в 1836 году, была дочерью Николая Первого. Выходило, что внучка Николая Первого Софья, урожденная Дубельт, выходит замуж за внука Николая Первого Михаила. При дворе это было известно. Современные пушкинисты тоже знают, только помалкивают.
- Про дочку я не знал, но что Наталья Николаевна была любовницей царя понял, когда прочитал, что Николай после смерти Пушкина проявил необыкновенную щедрость и великодушие, - промолвил потрясенный Игорь, - оплатил огромный долг Пушкина, издал за свой счет собрание его сочинений, присутствовал на свадьбе Натальи Николаевны с генералом Ланским… кстати сказать, ему “из полковников досталось в генералы” перед свадьбой. Тоже царская милость?..
Больше к этому вопросу не возвращались. Когда мужчины вышли покурить, а Зоя за чем-то отправилась на кухню, Галина подошла к Игорю, наклонилась, нежно притянула за уши его лицо к своему, обвила руками шею и одарила затяжным поцелуем. Так она традиционно провожала его в сладкие периоды расцвета их сердечной привязанности. Потом вернулась на свое место и уже оттуда пожелала, как при расставании в Харькове, большому кораблю большое плавание. И добавила, что будет эту книжку класть под подушку.
Когда Зоя вошла, Игорь уже успел оправиться от легкого шока и мысленно, теша свое тщеславие, проигрывал аналогичную сцену с участием Киры, а Галя рассказывала ему про забавное клиническое недоразумение. У одной молодой роженицы реакция Вассермана, свидетельствующая, как известно, о заражении сифилисом, оказалась - три плюса. Поднялся шум, поместили в изолятор. Поскольку женщина клялась, что вышла замуж девственницей и никаких внебрачных связей не имела, виновником считали мужа. Он тоже клялся и божился, что не имел внебрачных связей, но ему никто не верил... пока некий начитанный доцент Мединститута не показал статью, где описывался аналогичный случай и сообщалось, что виной тому - пенициллин. Проверили мужа и ребенка, и выписали роженицу...
“Что и говорить, - только и мог заключить Игорь, выхаживая рядом с Тихоном Ивановичем, - жизнь - это очень сложная комбинация. Век живи, век учись, а дураком помрешь...” А Кущ между тем продолжал излагать свою концепцию, как бы приняв эстафету:
- Так что “натянуть ринг” не так просто. Тут надо не судейским методом, а постепенным, но неуклонным воспитанием нравственности, совестливости. Понятия, конечно, не очень четкие, математическими формулами трудно описываемые. Помните афоризм, приписываемый Талейрану, согласно которому совесть - вещь хорошая, только не для ее обладателя, а для тех бессовестных, которые имеют с ним дело. То есть совестливый человек всегда в накладе, непременно действует во вред себе (на этот счет тоже афоризм существует: джентльмен, говорят, всегда проигрывает). Однако на таких совестливых земля держится, а с бессовестными все благие начинания обречены на провал. Как все это вписывается в вашу схему? Какие судьи в состоянии уследить за всеми такими пассажами и установить справедливость. Да и что понимать под термином - спра¬ведливость? Сколько потребуется судей? И, наконец, а сами-то судьи кто? Много ли найдется таких, кто с чистой совестью сможет сказать: я никогда не обманывал, не кривил душой, не лукавил, не злоупотреблял служебным положением в личных целях...
- Я пока вопросов личной жизни не касался, - почему-то произнес Игорь не то, что думал.
- Но личная жизнь тесно переплетена с общественной и производственной. Нас всю жизнь учат, что государственное, общественное, интересы ли, собственность ли, и так далее - это основное, главное, первичное, высокое, а личное - это второстепенное, по¬бочное, несущественное, низменное, о чем и упоминать неприлично. Что во всех без исключения случаях надо личное, в том числе здоровье и саму жизнь приносить в жертву общему. Но в реальной жизни все как раз наоборот, личное не только не подчинено общественному, но у подавляющего большинства людей превалирует, довлеет над общественным. Вообще, в нормальной жизни, если не считать войны, стихийных бедствий и революций, нормальные люди живут главным образом и в основном личными интересами. Так есть. С этим нельзя не считаться...
“Господи, кому он рассказывает? Я ведь все это сам уже давно объяснял своему Котику. И вообще то, что он в профессорской манере излагает как открытие, имеет длинную бороду. Я могу сейчас...” Но он не только не произнес висевшие уже на языке убийственно колкие фразы, но возрадовался тому, что у него обнаружился такой единомышленник. И возгордился собой, проявившим еще раз свою способность притягивать, заставлять открыться умного “посланца Рока”.
- При разработке схем радикального переустройства общества, я тут с вами, еще раз повторяю, полностью солидарен, надо исходить из того непреложного закона, что человек лишь тогда действует на пользу обществу, когда его личные интересы и стремления совпадают с общественными. Что выгодно Форду - выгодно Америке, - провозглашает знаменитый автомобильный король. Он не совсем идиот, хотя и капиталист...
(Одновол вам поклон шлет, - мысленно откликнулся Игорь не без гордости за себя, кому столько мудрых солидных людей подставило свои плечи).
- Ну, интерес и выгоду не обязатель¬но понимать, как нечто низменное, шкурное, примитивное. Это может быть и "дум высокое стремленье". Я хочу только сказать, что личность, осознавшая и признавшая общую цель, как свою собственную, способна и на большие дела, и на большие жертвы. Та¬кая личность сама себе командует: ни шагу назад! А когда этого нет - требуются заградотряды. Они использовались и используются не только на фрон¬те. Они были и есть у нас везде. У нас это основной метод государственно¬го воздействия на индивидуум во всех сферах: от коллективизации до под¬писки на заем, от атеизма до музыкального творчества. Так оно сподручнее тем, кто вершит нами. Возни меньше, то есть, вообще никакой. Спустил вказивку, топнул ножкой, пальчиком погрозил, гайку подкрутил, и винтик за¬жат намертво. Но это только видимость надежной сборки, потому что без самоограничения и самоконтроля винтик при всяком удобном случае "разбалты¬вается" и творит черт те что. Когда бог мертв - все дозволено, - сказал Достоевский... Я знаю, что вы мне сейчас возразите. Вы скажете, что высокая духовность и нравственное благородство Сократа, Платона, Сенеки, китайских и индийских мудрецов, гуманистов Эразма Роттердамского, Спинозы, Просветителей, учение Христа и так далее не сделали основную массу людей ангелами, что зло и пороки легче воспринимаются людьми и объединяют людей, чем проповеди всеобщей любви и всепрощения. Согласен... Как вспомню бесконечные чистки - волосы дыбом. Не сом¬неваюсь, что достаточно много украинцев, сотрудничавших с немцами - не что иное, как ответная реакция. - Кущ скорбно опустил голову и помолчал, словно над могилой близкого уважаемого человека.
- Спрашивается, как очеловечить винтик, - заговорил он снова через некоторое время, вскинув голову. - Трудно... очень трудно... Особенно теперь, когда мы вообще разучились работать с отдельным человеком. Когда-то, до революции члены РСДРП брали обязательство: каждый сагитировать одного человека в партию. Выбирали себе подходящие кандида¬туры и осторожно, чтоб тот, не дай бог, не догадался, что его агитируют, обрабатывали, пока он "созревал" и как будто сам приходил к мысли, что без партии и вне партии ему жизни нет. У нас уже давно таким хлопотным делом не занимаются, тебе приказывают явиться туда-то к такому-то часу, где тебя и еще пару десятков таких как ты (или сотен) будут "агитировать". - Кущ брезгливо, поморщился. - Убеждения не могут быть восприняты извне, готовыми, они должны быть выстраданы каждым лично. Это аксиома. В свое время у Сократа спросили: что легче всего? Поучать других, - ответил муд¬рец. А что труднее всего?. Познать самого себя. Только это очень трудно. Человек познает процессы, протекающие в глубинах Вселенной и атомного ядра, а душу свою познать и дать ей ладу не может.
(Я только то и делаю, что копаюсь в своей душе и, кажется, не без успеха, - в уме возразил Игорь. - Полагаю, что познал ее досконально. Рад был удостовериться, что и вы этим занимаетесь. Значит, нам по пути).
- Я думаю, воспитание нравственности надо начинать с того, что помочь человеку... не массе, не коллективу, не группе, а каждому отдельному человеку приступить к самопознанию, пробудить для начала вкус, интерес к познанию себя. А что это значит в первую очередь? По-моему, это, прежде всего, определить свои координаты в пространстве и времени. Пространство - территория, время - история. Какая территория? Какая история? Та, куда ты уходишь корнями. Я имею в виду принадлежность каждого индивидуума к определенной общности, имеющей свою территорию и свою историю. Что это за общность - класс? Нет, класс космополитичен. Только нация, народность, то есть та общность, у которой есть своя неповторимая душа - песни, предания старины глубокой, свои герои, вековые традиции. Осознав себя частичкой этой общности, чело¬век уже непременно захочет воздать должное предкам и передать эту неповторимость по наследству потомкам. Ничего в принципе не меняется, если ты или дети твои смешанных кровей. Изучай и чти и тех, и тех. Если подходить грубо и примитивно, то я бы сказал: классам - материю, нациям - дух... Во время войны национально-государственная точка зрения была допущена и свою роль сыграла. А после войны снова отброшена. У меня сохранился дома журнал “Вопросы истории” за 48-й год. Если побываете у нас, я вам его покажу. Впрочем, суть статьи могу кратко пересказать. В ней ругают историков, которые оправдывали войны Екатерины Великой теми соображениями, что Россия якобы стремилась к своим естественным границам, и что в результате ее территориальных приобретений советский народ имел спасительные плацдармы для обороны. Я думаю, что историки не по своей инициативе это писали… у нас историки уже давно инициативы не проявляют… а выполняли сталинское задание оправдать его довоенные и послевоенные приобретения – Финляндия, Польша, Прибалтика, куски Германии и Японии. И приобщить нашего «собирателя земель» к его великим предшественникам – Ивану Четвертому, Петру Первому и Екатерине Второй. А также к великим владыкам и полководцам прошлого – Александру Македонскому, Чингисхану, Наполеону. Но потом, когда он поссорился с бывшими союзниками, и на волне борьбы с “буржуазным национализмом” его установки изменились. Образ Великой Руси стал формироваться, как оплот мира, светоч разума, мира и счастья людей труда всей планеты. В противовес не только англо-американским агрессорам, но и царской России - “жандарма Европы” и “тюрьмы народов”. Козлами отпущения стали историки, которые “поднимали на щит” генералов Скобелева, Драгомирова, Брусилова и даже министра внутренних дел при Александре Втором графа Лорис-Меликова, жестоко преследовавшего революционеров, но заигрывавшего с либералами.. Потребовалось прямое вмешательство ЦК, созвавшего специальное совещание историков, чтобы вправить им мозги и не дать подменить классовый подход к анализу исторических событий “прогрессом вообще”… “Прогресс вообще” наши солдаты и офицеры видели в Германии, Австрии, Чехословакии…
“Правильно понимаете. И насчет прогресса (точнее, уровня жизни людей). И насчет приоритета национальных интересов над классовыми. Так что, возродить национал-социализм, вложив в него новое содержание? – Игорь почувствовал, что сердце его учащенно забилось. - Очень даже оригинальное решение. Соединить “Что делать?” с “Майн кампф”. Оно и ничего бы, несмотря даже на жуткие ассоциации, вызываемые этим словосочетанием. Только... если б у нас была одна нация, как в Германии. А если их сто. Значит, “интернационал-социализм”. Что это такое? С чем его едят?”. Игорь почувствовал, что почва уплывает у него из-под ног.
- Вот перед Вами Крещатик, уже, можно оказать, поднявшийся из руин и пепла, благодаря усилиям “Крещатикстроя”, - сменил Кущ тему, чем вывел Игоря из обморочного состояния. - Главная улица города сложилась естественно, пройдя между двумя возвышенностями. Когда разобрали разрушенные здания, красота этих склонов предстала перед нами воочию. И тогда мы поняли, что былые строители Крещатика не использовали возможностей рельефа, как это в свое время сделали зод¬чие Печерской лавры и Андреевского собора. Эти сооружения стоят на своем месте, их безболезненно переставить на другое место нельзя. Много потеря¬ют, я имею в виду, конечно, не как хозяйственные постройки, а как культур¬ные ценности. Так и люди... Доставлять максимум пользы собратьям человек может, если он "вписан в рельеф". Товарищ Сталин, пусть ему мавзолей бу¬дет пухом, и иже с ним не раз вспоминали Антея, только забывали уточнить, что питательные соки для каждого свои и в своем месте...
Когда-то это мес¬то называлось Крещатицким оврагом, здесь был Крещатицкий источник, считав¬шийся святым местом. Между прочим, иноземец Растрелли, прежде чем прис¬тупить к проектированию Андреевской церкви, долго изучал архитектуру Ки¬ева, лавры, Софиевского собора. Он нашел прекрасное решение. Тут, по вы¬ражению одного умного человека, природа и искусство подали друг другу ру¬ки. Мы еще, если найдете нужным, побываем с вами. Там как раз закончилась реставрация. Церковь строилась по указу императрицы Елизаветы Петровны. Апостол Андрей Первозванный считался покровителем Российской империи. Но Растрелли пос¬троил блестящий образец украинской архитектуры.
(“Моя тетя Зоя вам кланялась”, - машинально отметил Игорь).
Для меня это душевный оазис, извините за такой высокий штиль, среди осточертевшей окружающей действительности. А это... - Кущ указал на вычурный фасад дома и махнул рукой. - Нам объясняли, что насыщенность украшениями - это украинское барокко. Андреевская церковь - тоже, говорят, украинское барокко. Только там - изящество, тут - безвкусица. Хотя варианты зас¬тройки Крещатика и принимались на основе так называемых конкурсов, но мы¬-то с вами знаем, что у нас значат конкурсы: куда указующий перст начальс¬тва ткнул - то и жюри выбрало.
- У нас архитекторы, как, впрочем, и другие "бойцы идеологического фронта" - вроде портных: и крой, и фасон, и материал – все по воле заказчика, - веско поддакнул Игорь.
- А что он собой, этот заказчик, представляет? - брезгливо сощурился Тихон Иванович. - Как в науку после погромов хлынула серость и угодники, толь¬ко отнюдь не святые, так и во все дыры... Зодчие тоже исчезли. Им на смену пришли рисовальщики, порой способные, но не знающие и не интересующиеся истоками, болью и нуждами своего народа. Такие выполняют заказ.
(“Линцер вам кланялся”, - со все нарастающим удивлением, уважением, даже каким-то трепетом мысленно произнес Игорь).
- Но как бы ни был пышен главный фасад, он не скрывает, а наоборот, выпячивает невежество. Я имею в виду невежество заказчиков. Никого это не волнует, если не считать отдельных блаженных, на которых, как я уже говорил, земля держится... У нас фасад - основа, самоцель. И не только в архитек¬туре. Фасад нашей Республики просто великолепен. Есть свой Верховный Со¬вет, Правительство, гимн, флаг, все атрибуты истинной государственности. Украина - член ООН. Куда уж больше? Даже не просто член ООН, а устроитель. Тогдашний министр иностранных дел Украины, старый деятель приказавшего долго жить Коминтерна Мануильский в сорок пятом году подписал Устав этой международной организации. Недавно прошли восемнадцатый съезд компартии Республики и юбилейная сессия Верховного Совета с гостями от всех других рес¬публик. На фасаде у нас: "веселые песни поет Украина, счастливая юность цветет". А внутри нашего дома что? Что есть в действительности Украина? Бесправная колония, из которой высасывают недра и вытравливают националь¬ный дух. Правда, Крым присоединили, но что нам от этого? Цельносварной мост через Днепр протянули. Торжественно-чинно отпраздновали трехсотлетие воссоединения Украины с Россией. По гопаку годовой план досрочно выполнили. Все это пыль в глаза, дымовая завеса. Для кого? Может, для иностранцев. Нет, я, еще раз повторяю, не националист, - поспешил Кущ отвести невысказанное обвинение. - Я не стою за какие-то привилегии или преимущества для украинцев на Украине. Я, повторяю, за мир, единение и дружбу всех здесь проживающих. Но я не могу спокойно смотреть, как нас обкрадывают и мордуют, лишают культуры, истории, языка. Если бы я сейчас заговорил с вами по-украински, что бы вы подумали: кугут, дэрэвня? Или - буржуазный националист. Нет, еще и еще раз, я - не национа¬лист, тем более, буржуазный.. Понятие "национальный" и "националистический” это не одно и то же. Вам понятно?
Игорь утвердительно кивнул.
- Мы все называем себя интернационалистами, - продолжал Кущ, - но скажите, вы ясно себе представляете, что это такое? Партийное и прочее начальство и придворные борзописцы очень любят подсчитывать, люди скольких национальностей трудятся на таком-то предприятии. Раз коллектив многонациональный - значит, это, мол, и есть интернационализм в действии. Глупо! Сверхпримитивно! Это не интернациона¬лизм, а антиинтернационализм. Провозглашали: отречемся от старого мира... Отреклись! Начисто! Обрубили корни. И чего добились? К чему пришли? Стали варварами по отношению к своей земле и своему наро¬ду. Да куда варварам до нас? Во сто крат хуже варваров... Призывали: весь мир насилья мы разрушим... Разрушили старый мир со всем его плохим и не совсем плохим, и так "заходылысь" разрушать, что никак не остановимся, все режем, косим, выкорчевываем... потому, что когда бог спит - все доз¬волено. Вот я на вопрос: что делать? - и отвечаю: надо сначала осознать свое положение, ужаснуться надо, чтоб оторопь взяла... я имею в виду тех молодых представителей прослойки, именуемой трудовой интеллигенцией, ко¬торые еще не совсем скурвились на комсомольской работе. Нужны подвижники, проповедники, если хотите.
“Мы, Зуевы, особенно Константин, из этого теста. И, не ожидая ваших “вказивок”, потихоньку делаем. Если объединимся с вами - будет намного эффективнее. Будем вместе выявлять и привлекать “каратаевцев”. Но не так все сразу. И Москва не сразу строилась”.
- Я и начал с того, что теперь, хочется ве¬рить, настало время когда между собой поговорить можно, не рискуя попасть за решетку, - снова как будто прочитав его мысли, продолжал Кущ. - Вот так, по одному, как когда-то в партию, поделиться сокровенным, облегчить душу...
- Так а я что говорю?
Кущ не ответил. Незаметно взошли на Владимирскую горку. Постояли. Игорь обошел вокруг памятника, напоминающего часовню, прочитал по чьему проекту сооружен, узнал, что открыт был 30 сентября 1853 года, а в 1953 году перестроен, отметил с некоторым удивлением, что барельефы напоминают наш орден Отечественной войны. Фигура князя с крестом не задержала на себе его вни¬мание.
- Тут князь изображен как бы миссионером. В действительности было не так. Святошей и праведником, благопристойным христианином Владимир Святославович никогда не являлся, ни до крещения, ни после. Приобщения к лику святых он дожидался несколько столетий. Но акт крещения Руси свершил исторически праведный. Он положил начало мировоззренческой и культурной революции. Языческой мерзости была противопоставлена христианская просвещенность. Причем, у нас в Киеве эта революция свершилась практически без насилия. Православное христианство стало объединяющим началом в борьбе с татарами, с турками, с поляками. Но главная его историческая миссия на Руси - культурно-просветительная. Культура... культ... Чувствуете? Нет, не тот культ идола, которым у нас была четверть века окружена личность обожествленного фараона. Вы меня понимаете... Это ближе к язычеству, нрав¬ственному одичанию. Культовая архитектура, культовая живопись, культовые песнопения. - это возвышало, окрыляло. Мы их тоже выбросили, как ненужный хлам, и дошли до последней черты нравственной деградации, духовного рабст¬ва, той черты, когда пора снова сбрасывать в Днепр чучело Перуна. Если во многих из нас убиты понятия личной чести, благородства, порядочности, великодушия и сострадания; если нас могут заставить подличать, таить собственное мнение, кривить душой... я уже не говорю о доносчиках, клевет¬никах, лжесвидетелях и просто палачах; если мы молчим, когда надо вопить, голосуем и аплодируем по указке, дрожа за свою шкуру - значит, мы стреми¬тельно катимся от человеческого... даже, я бы сказал, не к скотскому, а сатанинскому что ли. Да, собственно, не катимся, а давно докатились. Мы стали злыми, мелочными и двуличными. Значит - настало время новой культурной революции. Теперь, когда грозный языческий Пан мертв, об этом можно говорить. И не только говорить, но, может быть, кое-что начинать и делать. Если вера кому-то сможет помочь, подкрепить подкошенные моральные устои - с богом. Мы вместе с предрассудками, суевериями и мистикой выплеснули за борт и душеспаситель¬ную функцию вероучения. И, как во времена зарождения христианства, дошли до общего бесправия, утраты надежды на перемены к лучшему, всеобщей апа¬тии и деморализации. Поэтому именно сейчас в первую очередь нужны подвижники-проповедники. Нужны примеры, как и во времена Иисуса. Впрочем, они всегда нужны. И всегда бывали.
Вон там на Подоле когда-то размеща¬лась Киево-Могилянская духовная академия. Заведение считалось одним из главных центров просвещения, культуры и передовой философской мысли в славянском мире. Там помимо духовных дисциплин научали геометрию, иностранные языки и другие светские предметы, не чурались Декарта, Бэкона, Коперника. Случалось, критиковали отдельные места Священного писания, не говоря уже о церковных порядках. Расцвет академии относится к ХVII-ХVIII векам. Там учился, а потом недолго преподавал Григорий Саввич Сковорода. Слышали, конечно, хотя бы потому, что его именем назван Харьковский пединститут?
Игорь утвердительно кивнул.
- Но только и того, что имя знакомое?
Игорь скромно промолчал.
- Образованнейший для своего времени человек, непоседливый неутомимый проповедник по призванию, демократ, гуманист, философ. Несколько лет пел в придворной хоровой капелле царицы Елизаветы, побывал на дипломатической работе, в Харьковском коллегиуме преподавал поэтику, греческий язык, катехизис. Учительствовал. Но главный смысл и цель его жизни - поглубже заглянуть в человеческую душу, отыскать под наслоениями божье зерно духовности. Последние четверть века своей жизни скитался, нигде не поселяясь, ходил с су¬мой за плечами по городам и весям Харьковщины, проповедовал, просвещал, являя собою воплощение бескорыстия и подвижничества. Познавай себя, - на всех углах призывал Харьковский Диоген, как его называли, хотя он в "бо¬чке" не замыкался, а совеем наоборот, всегда был на людях, - перебирай, выведывай семена доброго в закоулках души своей, прислушивайся к благо¬родным порывам, удовлетворяй "премудрейшее любопытство" - и обретешь радость сердечную. Счастливым, счи¬тал Сковорода, человек может быть лишь тогда, когда познает своего бога, то есть свою "невидимую натуру", выберет линию поведения, свойственную именно этой натуре. Для Сковороды, как и для Толстого, Христос - не сын божий, а дотошный искатель истины и правды. “Счастье твое, и мир твой, и рай твой, и бог твой - внутри тебя”, - твердил украинский Сократ. Не грешно бы сейчас об этом почаще напоминать.
Между прочим, в философии Сковороды просматривается материализм и диалектика. Марксистом он, конечно, не был, как и законченным атеистом, но не стеснялся высмеивать бога, который "плачет, злится и спит", хотя и рассматривал материю как "тень божью", за что был нашими учеными мужами причислен к объективным идеалистам. Он не признавал христианских таинств, не уповал на воздаяние на том свете, а искал в Святом писании ответы на "проклятые вечные" вопросы, за библейскими образами видел символы и аллегории, разъясняющие сокрытую в них мудрость. И не зря искал. И не он один искал. Ньютон, к примеру, то¬же всю жизнь выискивал исторические факты, являющиеся воплощением пророчеств древних мудрецов. У меня дома есть небольшая книжечка, объемом в тридцать страничек. Осталась от отца, как я уже говорил, землемера. Я ее много раз перечитывал, и не перестаю удивляться. Называется: "Туркестан и его река по библии и Геродоту", в скобках: "по поводу Аму-Дарьинского вопроса", изданная в городе Владимире семьдесят лет назад, с "ятями", как положено...
Игорь скосил глаза на письменный стол, из ящика которого Кущ перед едой достал и показал гостю заветную книжечку (вместе с журналом “Вопросы истории” и, наверное, другими важнейшими для Зуева материалами), и почувствовал, наряду с радостью и благодарностью очередному “посланцу Рока” некий священный трепет, словно прикоснулся руками к седой вековой древности. Эх, знать бы эту историю до лекции в Каховке перед кинофильмом, вот удивил бы Веню Вольского. Потом снова вернулся к позавчерашнему монологу Тихона Ивановича, отпеча¬тавшемуся в памяти.
- Вполне научная работа, - охарактеризовал Кущ брошю¬ру. - Автор ее, по фамилии Чайковский, видимо, специалист в историко-географической области. Он догадался сопоставить содержание тридцать пер¬вой главы библейской книги пророка Иезекиля и исторический труд Геродота. И вот послушайте только, что из этого получилось.
Иезекиль излагает сло¬во Господне, сошедшее к нему в одиннадцатом году от разрушения Иерусалима, то бишь, по нашему в 576 году до рождества Христова. Слово, произнесенное Господом в назидание Египту, процветавшему благодаря благословенному Нилу. Предостерегая фараонов от зазнайства, пророк излагает печальную судьбу другой страны, благополучие которой тоже зависело от ирригации. Страна эта аллегорически изображена в виде величественного кедра, с которым ни одно дерево в саду Божьем не равнялось ростом и красотою. Однако за великие прегрешения Господь жестоко наказал страну-кедр, остановил реки, задержал большую воду. И весь край пришел в упадок. 0 каком крае идет речь, в библейской притче не говорится.
Историческое, светское повество¬вание Геродота относится к Туркестану. Там без всякой мистики указывает¬ся, что ровное место внутри гор в короткий миг стало озером, в которое реки впадают, наполняют его, но не имеют выхода оттуда. Лишившись пита¬тельной влаги, благодатный еще совсем недавно край превратился в пустыню. Виновником трагедии у историка выступает, естественно, не всевышний, а злой Персидский царь, соорудивший плотины и шлюзы, чтобы укрепить свою власть над жителями Туркестана, отпуская им воду по своей прихоти. И взимать с них дань. Указывает Геродот и точное место библейской "бездны", "затворенной воды", "корня великих вод" - долину озера Иссык-Куль. Другой подобной местности внутри гор, ставшей озером, во всем Туркестане нет. Теперь это озеро по административному делению на территории Киргизии. Там могила Пржевальского... Если катастрофа на Иссык-Куле отозвалась трагедией на всей обширной тер¬ритории Туркестана, делает вывод Чайковский, значит, воды, орошавшие равнину, должны были составлять с Иссык-Кулем один общий бассейн. И действительно, в наше время, через двадцать пять веков еще можно видеть высохшее русло главной реки, по Геродоту, Ак, от Иссык-Куля до Каспийского моря, у которой нынешние Сыр и Аму были притоками.
0 причинах катастрофы, как я уже говорил, у пророка и историка есть расхождения. Ученый Чайковский больше склонен верить пророку, который не упоминает никаких шлюзов и плотин. То, что в притче выступает в роли воли Божьей, наш, можно сказать, почти современник, объясняет мощным землетрясением. После Ашхабадской трагедии мы легко можем в это поверить. Поскольку Иезекиль писал свой труд на сто пятьдесят лет раньше Геродота, ученый не исключает, что люди в поисках способа поднять уровень воды в реках воздвигли эти сооружения и что, следовательно, "отец истории" принял следствие за причину. Это тем более вероятно, что никакими гидротехническими ухищрениями реку Ак восстановить не удалось. Так что версия землетрясения пред¬ставляется более обоснованной. Так двадцать пять веков назад пророк Иезекиль изобразил картину бедствия в назидание Египту, чтобы никакие "дере¬ва при водах" в периоды расцвета не зазнавались, ибо "рост и красота" может рассыпаться в прах от одного толчка, от которого никто не застра¬хован. Актуальное назидание на все времена.
И еще одно важнейшее заключение: человек - это составная часть природы, ее продукт, ее дитя. Но в гордыне своей венец творения забыл о праматери, вообразил себя ее хозя¬ином, покорителем. "Мы покоряем пространство и время, мы молодые хозяева земли". Вековая мудрость, заложенная в священных книгах, предупреждает: роковое заблуждение. Природа отплатит опустошением и горем людским...
“Литвин вам кланялся”, - беззвучно пролепетал Игорь, все больше проникаясь симпатией, доверием и даже преклонением перед спутником.
- Был и практический интерес к описываемым событиям у современников Чайковского, в связи с чем и появился этот примечательный труд. В тот период рассматривался проект переброски Аму-Дарьи в русло высохшей главной реки. Чайковский предостерегает от та¬кого бессмысленного шага, доказывая, что одна Аму-Дарья не в состоянии наполнить то русло, которое некогда питали все выходившие на равнину Туркестана реки. В этом суть так называемого Аму-Дарьинского вопроса, выне¬сенного в скобках на обложку книги. Надо "отворить бездну" Иезекиля, счи¬тает ученый. Для этого он рекомендует прорыть короткий канал от Иссык-Куля до реки Чу, по которой воды озера хлынут в Аму-Дарью и Сыр-Дарью, а Аральское море станет играть роль резервуара, предотвращающего чрезмер¬ный подъем уровня Каспийского моря. Можно также построить регулирующие сток плотины и шлюзы. Здесь они будут вполне уместны. И тогда вновь зацветет и разовьется "великолепный кедр"... с учетом, конечно, предостереже¬ний пророка Иезекиля...
Несколько минут тянулось молчание, насыщенное работой мысли.
- Возвращусь к учению Сковороды, - продолжал Кущ, дав молодому собеседнику очередное "домашнее задание". - У него присутствуют три "света": ма¬крокосм, то есть весь великий, обитаемый мир; микрокосм - человек в его единстве видимого и невидимого (духовного) мира, и свет символов - биб¬лия с ее аллегориями. Только что я вам продемонстрировал один из разгадан¬ных библейских образов с его глубочайшим философским смыслом и практичес¬кой пользой. Я бы сравнил этот "свет" с нашими так называемыми "фундаментальными" науками. Вот вам и дурман для народа... «Все то свято, что есть доброе», - говаривал Григорий Саввич. Можно, конечно, и даже в соответ¬ствии с действующими установками, нужно официально считать его учение уто¬пией. Конечно, он не анализировал смену формаций и классовую борьбу. Но все-таки идеи и проповедь высокой этики и гуманистической морали, единение человека с природой - глядь, да и отзовется в чьей-то еще не зачерст¬вевшей до конца молодой душе. А за это не грех поклониться скитальцу, помянуть незлым тихим словом. И взять его метод на вооружение. Для этого теперь не нужно ходить с сумой без прописки, в наше время проповедовать можно без отрыва от производства. А что касается веры в нечто возвышенное, парящее над "низовыми подлостями" (выражение Сковороды) человека... называйте как хотите... так мне она не совсем чужда. Не спешите только причислить меня к "одурманенным". Я не верующий в принятом смысле этого слова. Я не молюсь, не общаюсь со священнослужителями, обрядов не выполняю, вообще внешне у меня ничего никак не проявляется.
(“Покойный Исай Борисович Крикун вам кланяется”, - мысленно поклонился Игорь в пояс Кущу, как пророку).
- Просто, я не совсем уверен в том... мо¬жет быть мне очень не хочется верить, что после меня от меня ничегошень¬ки не останется. Мне, как и Пушкину, очень хочется надеяться, что весь я не умру, что умная природа наделила род человеческий таким уникальным инструментом, как мозг, не для того, чтобы он вот так разом сгинул, сгнил, стал только пищей для насекомых и червей, ни во что не трансформируясь, ну хотя бы в какой-то особый вид удобрения или особый вид энергии. При¬рода в этом случае поступила бы не по-хозяйски, нерационально, а это ей не свойственно. Об этом человечество не перестает размышлять от самого свое¬го зарождения. Конечно, у язычников, препровождавших в загробный мир вмес¬те с усопшим все, что ему нужно было на этом свете, включая жен и слуг, представления о потустороннем царстве были чересчур примитивны. Как и у тех, кто оборудовал вечное обиталище фруктовыми садами и смоляными чанами. Сково¬рода возвышался над этими наивностями. Но что какие-то мои и ваши элект¬роны или волны не запишутся в память Земли или Вселенной, как в запоми¬нающее устройство вычислительной машины, созданной человеком, еще никто не доказал. А в какой-то момент и обернется каким-то "наитием" кому-то восприимчивому... Впрочем, я не возбраняю вам считать меня свихнувшимся. Я не обижусь...
Игорь ничего не ответил, но про себя подумал: "Странное дело, меньше года назад в разговоре с Мишей Копельманом я сам не усматривал ничего зазорного в вере. А сейчас признание "Ивана, потянувшегося к боженьке", меня почему-то неприятно поразило. Почему? Потому, что это интеллигент, науч¬ный работник? Умный проницательный человек, улавливающий мои мысли? Но сибирский архиепископ, академики Павлов и Филатов - куда уж интеллигентнее? Некоторое время Игорь колебался, но все-таки нашел в себе мужество признаться: все дело в том, что эти мысли излагает Кущ, а не он, Зуев. А он по логике вещей должен был бы откликнуться словами Копельмана: "И все-то ты знаешь, и все-то ты понимаешь, аж противно!" Это было бы в струе той роли, которая ему сегодня уготована.
В вестибюле гостиницы было немноголюдно. У стойки администратора в томительном ожидании стояло четверо мужчин солидного вида, две женщины расположилась в креслах. Миловидная пышная дежурная "хозяйка гостиницы" разговаривала по телефону. Над ее головой возвышалась грозная табличка: "мест нет". Игорь в нерешительности замешкался перед стойкой, недоуменно уставившись сначала на грозную табличку, потом на сопровождающего, остановившегося у двери. Кущ глазами показал: не обращай внимания, давай направление. 3уев вытащил из кармана заветную бумажку и положил на стойку, но хозяйка продолжала как ни в чем не бывало давать указания, очевидно, дочке-школьнице насчет уроков, еды, воротничка и так далее.
"Важная птица, коль домашний телефон имеет", - не преминул отметить Игорь. Тут же, по аналогии, мелькнула задорная мысль: наверное, у Зойки Щаповой тоже телефон есть, чтоб “отец города” имел возможность позвонить жене... Как в анекдоте, рассказанном в свое время Кирой. “Спальня в нашем доме. Двуспальная кровать, трюмо, тумбочка с телефоном у изголовья. Полночь. На подушке две головки. Зазвонил телефон. Женщина сняла трубку. “Слушаю... нет еще... читаю... хорошо, милый... жду, целую”. Мужчина: “Муж?”. “Ага”. “Что сказал?”. “Сказал, что кончает с тобой партию в шахматы и через полчаса приедет”.
Закончив свое богоугодное дело, дежурная администраторша взяла направление, повертела в руках, заглянула в какой-то список под стеклом и положила молча на то же место анкету. Игорь, не отходя от стойки, запол¬нил ее.
- Скажите пожалуйста, - обратился к дежурному администратору один из "бездомных", - если бы вдруг сейчас у вас тут объявилась недавно занявшая престол английская королева, для нее нашелся бы номер?
- Ну, для английской королевы... – протянула, улыбнувшись, хозяйка.
- Так отдайте его нам, потому что английская королева точно сегодня не приедет.
Игорь воспринял эту хохму как камешек в свой огород, и ниже склонился над паспортом, имитируя близорукость, чтобы скрыть выступившую краску. Процедура оформления заняла минут пять. При этом он все время под завистли¬выми взглядами жаждущих обрести крышу над головой испытывал неловкость. Наконец все было закончено, Игорь заплатил за двое суток проживания и с квитанцией в руках подошел к опекуну, ожидая предложений насчет дальнейшего времяпрепровождения.
- Очень вам благодарен, Тихон Иванович, за все...
- Не стоит благодарности. Я хотел вам сказать еще вот что. Любые общественные преобразования, пусть даже самые прогрессивные с точки зрения их целей и задач, но еще естественно не вызревшие, насаждаемые методами "революционного насилия", методами бури и натиска, мне не по душе. Толк от них в конечном счете невелик. Больше вреда и убытков. Христианизация Руси назрела. Пусть Владимир колебался, пусть он в награ¬ду от Византии еще одну жену царевну заполучил, он вовремя сделал исторически верный шаг. Отмена крепостного права несомненно назрела, поэтому "мероприятие" прошло успешно и дало свои результаты. Февральской револю¬цией, с моей точки зрения, тоже Россия была беременна... Ну, ладно, - прервал он сам себя, - на сегодня, пожалуй, хватит. Уморил я вас, отдохните с дороги. Да и сам я что-то устал. До завтра... - Кущ торопливо протянул руку и зашагал прочь.
"Хм... значит, надо понимать, Октябрьская революция не созрела, - досказал за него Игорь. - По Плеханову, не из той муки испечена. Пирог не¬съедобный получился".
Он постоял еще несколько минут, глядя вслед удаляющейся фигуре Куща, потом поднялся на свой этаж. Дежурная по этажу открыла ему номер с четырьмя свободными аккуратно заправленными кроватями.
- Как же так, - удивился постоялец, - там очередь стоит, написано "мест нет", а тут койки пустуют.
- То меня не касается... - Дежурная подозрительно оглядела приезжего и невозмутимо удалилась.
Игорь выбрал себе место у окна, открыл форточку, умылся, поужинал в буфете с пивом, вернулся, потянулся было к розетке включить радио, раздумал, разделся до трусов и с удовольствием растянулся на кровати, заложив руки под голову.
“Все-таки, несмотря на досадные просчеты и потери, жизнь прекрасна и удивительна, - констатировал он. - Причем, одна из главных прелестей заключается в таких вот неожиданных поворотах, когда человек или явле¬ние вдруг открывается тебе с неожиданной стороны, приятно поражает, дает новый импульс исканиям, размышлениям, надолго запоминается”.
Затем, верный своему методу, попытался вписать тип и личность Куща в свою "Галактику". На первый взгляд - очередной Чрезвычайный и Полномочный Посол Судьбы, снабжающей своего Избранника материалами для выполнения им предначертанной исторической миссии. Посол действительно Полномочный, своеобразный, самобытный, самостоятельный. Тут, если иметь склонность к мистике, голова кругом пойдет. Черт знает, что такое... или тут, наверное, более уместно сказать: сам Бог (Кущ не убедил Игоря в своем атеизме; упоминание о ка¬ком-то непознанном виде энергии представлялось ему детским лепетом). Но Игорь быстро отыскал сугубо материалистическое объяснение: коллективный человеческий ра¬зум стремиться познать себя, думает, анализирует, сопоставляет. А Кущ молодец, смелый человек, устроил проверку, как он, Зуев когда-то Юре Хазанскому, в стиле "Подвига разведчика". И не ошибся, "посев" пал на благодатную почву, урожай будет отменным, на удивление всем... Но надо действовать. Время подталки¬вает. Умер грозный языческий Пан, призрак перемен бродит по России. Гря¬дет новая эра. Новое руководство, привыкшее только исполнять гениальные предначертания Сталина, может быть, сейчас на перепутье. Надо ему помочь. Надо спешить...
Игорь невольно поерзал по одеялу, потом стремительно подхватился, достал из портфеля лист бумаги, ручку и, как был в одних трусах, присел к столу. Однако, превратить благой замысел в действие и на сей раз не удалось. Дверь без стука распахнулась и в комнату стремительно прошли трое мужиков с кожаными папками и хозяйственными сумками в руках. Они на ходу сня¬ли пиджаки, поздоровались с соседом и поинтересовались, очень ли ему нужен стол. Игорь молча спрятал листик и ручку. Пока каждый из вновь пришедших постояльцев мыл руки, двое других готовили "рабочее место": отодвинули стол на середину комнаты, вытащили шесть бутылок пива, бутылку водки, хлеб, колбасу, сыр, банку консервов, самый старший вытащил из папки две колоды карт, карандаши, пачку "Шахтерских" папирос, спич¬ки и двойной тетрадный лист, заранее расчерченный для преферанса. Вся подготовка заняла не более десяти минут. Игорю принять участие в игре не предложили. Он залез под одеяло и отвернулся к стене.
Спал он очень неспокойно. Игроки громко переговаривались, курили, свет горел всю ночь. Улеглись соседи на рассвете, когда Игорю уже надо было вставать. Ночью он надумал позвонить Горелову и уже в восемь утра заполнял бланк заказа на центральном переговорном пункте. Разговор дали примерно в половине одиннадцатого. Горелов оказался на месте. Он дал четкое указание работу принять, на Совете похвалить "без превосходных степеней", поблагодарить ученых за помощь и туманно отметить, что результаты будут учтены. Что касается предложения Куща насчет организации в институте научно-исследовательской ячейки под патронажем Украинской Академии наук, то тут указание начальст¬ва было еще более категоричным: никаких переговоров ни с кем не вести, потом поду¬маем и обсудим с руководством института...
В тоне вежливого вопроса Куща: "Ну, как устроились? Как отдыхалось?" Игорю почудился подтекст: "Изволили почивать почти до обеда, товарищ командированный?” Он мысленно смиренно парировал: “Вашими молитвами, спасибо”, и снова надулся. На рабочем месте он еще раз пролистал отчет, фиксируя моменты, которые можно отметить в выступлении как достижение, а вывод решил сформулировать так: “исследования в целом подтвердили, что выбранные проектировщиками решения являются достаточно надежными. Это для нас важно”. Такая формулировка представлялась ему очень удачной, он и против истины не грешит, и инструкцию начальника выпол¬няет, и прозрачно намекает на то, что ничего нового ученые не создали. Кущ в это время, как и накануне, занимался своими делами, что-то писал, что-то считал, но, в отличие от вчерашнего дня, несколько раз куда-то отлучался. Перед обедом Игорь рассказал Кущу о соседях по гостинице. Не утаил и про телефонный звонок, но о содержании разговора умолчал. Тихон Иванович любопытства не проявил, а за обедом предложил гостю продолжить беглое знакомство с городом. Предложение было с благодарностью принято. Они побывали в Киево-Печерской лавре, поброди¬ли по парку на противоположных от Владимирской горки со стороны Крещатика склонах, посмотрели кинофильм "Судьба Марины". И разговаривали, раз¬говаривали...
На сей раз "мелодию" вел Зуев. Вспоминал все, относящееся прямо или косвенно к затронутым накануне вопросам. Рассказал про сибирс¬кого хирурга-архиепископа, Альберта Швейцера, Крикуна и его отца, про Оксану Копельман, Костю Зуева, теорию разбегающихся галактик; продемонстрировал эрудицию в области архитектуры вообще и пятиглавой пространственной композиции Смольного монастыря в частности; охарактеризовал наше государство, как полицейское в соответствии с признаками, указанны¬ми для такого типа державы в Энциклопедии; обосновал, почему из двух предла¬гавшихся путей решения мировых проблем - пути Ганди-Тютчева, и пути Бис¬марка, он, Зуев, выражаясь словами Сталина, "стоит на почве последнего", разумеется, не в смысле жажды крови, а исходя из земных реальностей, обус¬ловленных природой Человека Разумного и характеризуемых житейской мудростью: хочешь мира - готовься к войне. Скрупулезно проанализировал симптомы "потепления общественного климата" в стране после смерти Сталина; попытался высветить природу так называемого национального самосознания, понимая его, как одну из форм выражения своих особенностей, непохожести среди других, "группового индивидуализма " что ли, то есть, опять-таки стремления к самовыраже¬нию, которое не должно в демократическом государстве "зажиматься" пока и поскольку оно не направлено на пропаганду национальной исключительности, на ущемление прав других наций, на покорение или уничтожение представите¬лей "низших" рас; оценку положения трудящихся в нашем государстве при Сталине дал слегка дополненной строкой из партийного гимна: "владыкой ми¬ра станет принудительный труд"; не побоялся, правда, после наводящих во¬просов Куща, солидаризоваться с богоискателями, критиковавшими большевиков за их пренебрежение интересами личности, а также анархо-синдикалистами, ведущими свою "подрывную" работу под флагом защиты прав человека и возможности его свободного развития (оговорив, что соглашаться с отдельными посылками, положениями - это еще не значит соглашаться с учением в це¬лом).
Сейчас, вспомнив эту часть разговора, Игорь задержал взгляд на массив¬ной резной дверце старинного шкафа и подумал, что квартира Куща - вполне надежное место для хранения рукописи гениального Зуевского труда "Что делать?": ни жены, ни детей, а старушка вряд ли станет рыться в папках... Потом снова окунулся мысленно в события вчерашнего дня.
Кущ дал волю гостю, почти не перебивал. Лишь у памятника Ватутину вста¬вил любопытный эпизод из истории его сооружения, характеризующий личность скульптора Вучетича. Гранитные плиты для памятника за неимением других подходящих видов транспорта доставляли на танках. Где-то нужно было прое¬хать по довольно хлипкому мосту. Офицер засомневался в надежности моста и запретил въезжать. Доложили автору памятника. Тот прибыл на место, ос¬мотрел конструкции моста, потом стал под мостом и крикнул: Слушать мою команду! Тут я главный, я за всё отвечаю. Тихим ходом - вперед! Никто ос¬лушаться не посмел. Провезли благополучно...
Эти слова Куща звучали гор¬до. А вот всеобщего казенного ликования по поводу приведения в исполнение смертного приговора Берии он не одобрял. В то же время Игорь явственно слышал нотки презрения в голосе Тихона Ивановича, когда тот упомянул о поведении Берии перед казнью (по слухам, бывший всесильный министр-палач и претендент на престол плакал, ползал на коленях, молил о помиловании. Это, считал Кущ, вполне в духе наших беспринципных карьеристов-временщи¬ков). Игорь присоединился к этим оценкам. Одним словом, хозяин и гость демонстрировали полное единение и согласие и Игорь чем дальше, тем больше проникался не просто сим¬патией, а прямо-таки сыновней любовью к Тихону Ивановичу. На такого вполне можно положиться, не подведет, на допросе имя автора найденных при обыске записок не назовет, - подвел итог Игорь. - Как и я его.
Последнее Игорь уже имел случай продемонстрировать на заседании Ученого совета. Речь заказчика в самом деле оказалась удачной и интересной членам высокого собрания, но отнюдь не в скандальном смысле. Для начала Зуев приятно поразил аудиторию своей эрудицией в строительной механике, теории упругости и теории железобетона. Говорил в основном не об отчете институ¬та, а о насущных проблемах совершенствования методов проектирования гидротехнических сооружений. Упомянул об открывающихся возможностях в связи с использованием новой вычислительной техники. Потом попла¬кался по поводу трудностей проведения натурных обследований; признал, что организационные неурядицы изначально заложены уже в самой конструкции датчиков. Игорю задавали вопросы, давали советы. Об отчете Куща, для обсуждения которого собрался Совет, практически не вспоминали. Он был утвержден без замечаний.
После заседания Кущ о нем тоже не произнес ни слова, речь приемщика работы никак не прокомментировал, только пригласил на ужин. Игорь пробовал отнекиваться, предложил посидеть вместе в ресторане, но Тихон Иванович настоял.
Игорь еще раз поблагодарил милую старушку, пожелал ей всего хорошего и в сопровождении Тихона Ивановича покинул гостеприимную "голубятню" - самодельную двухкомнатную надстройку над двухэтажным домом. Спустились по крутой деревянной лестнице, вышли на Владимирскую улицу. Разговор, прерванный процедурой прощания и сборов, возобновился. Игоря заинтересовала личность директора института, председательствовавшего на заседании Совета, действительного члена двух украинских академий: наук и архитектуры, по совместительству заведующего кафедрой сопротивления материалов Киевского инженерно-строительного института. Раньше ему имя ученого не попадалось на глаза, и он спросил, чем академик славен, какими трудами заслужил поло¬жение и почет. Кущ удовлетворил его любопытство. Подход и результаты ис¬следований работы деревянных конструкций с учетом пластических деформа¬ций древесины в различных условиях нагружения показались Зуеву весьма солидными. Внешний облик директора и манера ведения заседания Совета к такому выводу предрасполагали.
У памятника Богдану Хмельницкому Кущ снова вернулся к прежней тематике.
- Мы с вами говорили о неразрывном единстве личного и общественного. Давайте посмотрим на примере этого всадника с булавой, обращенной к Москве. Я не историк. Я окончил, как и мой директор, Киевский политехнический институт. Историки могут трактовать, как хотят. Я приведу только известные мне из литературы, естественно, факты. В свя¬зи с празднованием трехсотлетия воссоединения Украины с Россией, Постановлениями об опере "Богдан Хмельницкий", спектаклем "Навикы разом" много печаталось. Но я и раньше немного интересовался. В опере есть сцена, где Богдан убеждается в предательстве жены. А в спектакле вдова Хмельницкого Ганна вместе с полковником Пушкарем возглавляет борьбу против предателя, агента Ватика¬на Выговского. Многие не понимают, путаются в женах, усматривают какие-то противоречия у авторов. Я как могу объясняю. Дело в том, что Богдан Зиновий Хмельницкий был женат трижды. Первая жена умерла в 1647 году. Я называю дату, потому что это имеет существенное значение. В том же го¬ду на хутор Субботов под Чигирином, которым владел Хмельницкий (кстати, как будто официальных прав на это владение у него не было) совершил раз¬бойный набег Чигиринский подстароста Чаплинский, разграбил поместье, за¬сек до смерти десятилетнего сына Хмельницкого. Увез жившую у Хмельницкого, не знаю точно на каких правах, женщину и обвенчался с ней по католическому обряду. Богдан ездил в Варшаву, к королю Владиславу Четвертому искать управу на Чаплинского, ничего не добился, а когда появилась возможность, женился на жене своего заклятого врага. Вот и догадывайтесь теперь о причинах вражды и набега. О предательстве именно этой второй жены и идет речь в опере. В отсутствие Богдана его сын Тимофей в 1651 году убил мачеху. За что? Опять, как говорится в известном анекдоте, эта проклятая неизвестность... Третья жена, Ганна, была вдовой полковника. После смерти Хмельницого... не сразу, а лет через десять она постриглась в монахини. Вот такие страсти-мордасти.
Но я немного отвлекся в сторону. Итак, сопоставьте: в 1647 году смерть жены, разбойный набег, убийство сына, чело¬битная королю, а в 1648 году в Запорожье под ру¬ководством Хмельницкого вспыхнуло восстание, положившее начало освободи¬тельной борьбе. Еще недавно Богдан искал защиты у польского короля, теперь склонил Крымского хана к союзу в борьбе с Польшей, разбил атамана Потоцкого у Желтых Вод, потом обратил свои взоры к Московии. А если бы король Владислав внял просьбе, принял сторону Хмельницкого и наказал Чаплинского?.. Конечно, Украине не светило быть самостоятельной. Петр или Екатерина все равно присоединили бы ее к набирающему огромную силу Государству Российскому. Но я веду речь о причинах, о связях маленьких, личных, эгоистических устремлений отдельных смертных индивидуумов, и важных исторических событий. Можно, например, посудачить о том, что было бы, если бы царь не казнил, а помиловал старшего брата Владимира Ильича. Вы тоже, безусловно, могли бы привести подобные примеры...
Игорь не успел отреагировать: подошел троллейбус.
- Ну, до свидания... Желательно бы - до скорого. Счастливого пути. Приезжай¬те, по возможности. - Кущ протянул руку.
- Спасибо. - Игорь крепко пожал руку Тихона Ивановича.
- Постараюсь. Всего вам самого хорошего. А вообще мы с вами многое... почти все воспринимаем одинаково. Я очень рад...
Игорь примостился у окошка и несколько секунд пока троллейбус стоял, молча внимательно глядел на провожающего, как бы стараясь получше, поточнее запечатлеть его черты. Потом озорно констатировал: "Ну вот, первая троица сформировалась. Первичная, так сказать, организация. Триумвират, причем интернациональный - русский Зуев, украинец Кущ, еврей Вайнер. Начало очередному Интернациона¬лу положено".
"Гнилые интеллигенты-болтуны, пикейные жилеты, заговорщики-прожектеры, бесконечно оторванные от народа", - презрительно заклеймил недремлющий внутренний сторожевой пес.
Троллейбус тронулся. Игорь приветливо помахал Кущу рукой, некоторое вре¬мя оглядывался назад, затем устало вытянул ноги, откинулся на спинку сидения и закрыл глаза.









ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Первую неделю пребывания в городе-курорте Сочи чета Зуевых в основном отсыпалась. Игорь медленно приходит в себя после потрясения, пережитого в Каховке непосредственно перед отпуском. Вспоминая о той нелепой случай¬ности (которая, впрочем, если посмотреть глубже, в наших условиях может квалифицироваться, как выражение закономерности... если вообще была случайностью, а не преднамеренной пакостью), он и сейчас еще сокрушенно качает головой, сжимает зубы и кулаки.
Больше месяца он, что называется, не знал ни дня, ни ночи, Днепра не видел. Ценой невероятных усилий, нервов, недоедания и недосыпания, изворот¬ливости, вовсе ему не свойственной, и даже "подмазки" сварщика, разумеется, из личных средств, удалось, наконец, вмонтировать в арматурные каркасы поч¬ти все заготовленные датчики. Были приняты необходимые и, как казалось Игорю, достаточные меры предосторожности: провода от датчиков уложили в траншеи на глубине около 30 сантиметров, засыпали песком и ого¬родили частоколом из обрезков арматуры, всю эту систему бригадиры сдавали своим сменщикам по акту, причем Игорь лично являлся на все без исключения пересменки и к актам непременно присовокуплял личную просьбу отнестись с должным вниманием к важным научным изысканиям, разъясняя всем и каждому их цель и значение. До последнего дня все шло благополучно. Как говорится, счастье было так возможно, так близко... Но в ночь накануне подачи бетона в одно мгновение все рухнуло. Бульдозер по каким-то своим надобностям проезжал мимо и передавил все провода, на самой границе со смежным, уже забетонированным блоком. Игорь дождался момента снятия опалубки, пробовал удлинить провода. Все напрасно, никаких показаний снять не удалось. У него опустились руки. Повторить весь цикл подготовки еще раз он уже вряд ли сможет. На работе и дома все его утешали, заверяли, что у него еще все впереди, но он только мрачно отмалчивался. Мила очень переживала за мужа, Мишутка часто покоя не давал. В общем, ус¬талость накопилась.
Стараниями свекра инженер-технолог по специальности "технология жиров" Людмила Михайловна Зуева, выпущенная в прошлом году из института со "свободным" дипломом, зачислена на скромную должность лаборанта с высшим образованием в Харьковский научно-исследовательский институт фармацевти¬ческой промышленности. На семейном совете решили отправить "детей" к морю. Игорь с родителями до сих пор лишь один раз в жизни отдыхал у моря в Бердянске, а Мила еще ни разу моря не видела.
Условия отдыха у них вполне приемлемые. Они снимают отдельную, не про¬ходную, небольшую, но уютную, хорошо обставленную, всю в коврах комнату на втором этаже двухэтажного дома, известного в округе, как особняк полко¬вника Григория Афанасьевича. Платят, правда, не десять рублей с человека в сутки, как здесь принято, а двадцать пять с двоих, но торговаться не стали, и полны благодарности Дине Иосифовне Асбель, снабдившей их адресом. Имелось у них еще несколько адресов, но начали они с это¬го, здесь остановились и по другим уже не ходили.
С хозяйкой дома и дру¬гими постояльцами (полковник умер два года назад) почти не общаются, ложатся спать рано, спят до девяти утра, после обеда снова спят, остальное время проводят на пляже. Там познакомились с приятной "марьяжной" парой: молодым учителем из Одессы Эммой Бергером и выпускницей Харьковского авиационного института Фирой Фрейман. Фира влюблена по уши и рассчитывает в недалеком будущем оформить свои отношения с Эммануилом. На курорте им осталось быть вместе десять дней. Она с удовольствием пробыла бы и дольше, несмотря на наличие уже билета в Новосибирск, куда должна отбыть по назначению, но Эмма проявляет благоразумие. Bчетвером ходят обедать в ресторан, изредка играют на топчане в подкидного дурака, калякают о том, о сем. Зуевы ни о чем не расспрашивают новых знакомых, в душу не лезут, но Фира сама, как на духу все поведала Миле. Рассказывает в несколько приемов, пока Игорь с Эммой совершают часовые заплывы вдоль берега на уровне заградительных буйков, а Мила, естественно, в свойственной ей манере все обстоятельно пересказывает мужу. Игорь слушает и не перестает удивляться: что ни человек - то неповторимая судьба, невероятное стечение об¬стоятельств, воистину, микрокосм, на познание которого трех жизней не хва¬тит.
Эмма родился и жил с родителями-учителями в городе Измаиле. К 41-му году закончил четыре класса гимназии. Жили не роскошно, но и не бед¬ствовали отнюдь. Была нянька. Запомнил, что когда кормила (плохо ел, кап¬ризничал, отворачивал голову), неизменно приговаривала: "У, за шею б тебе вылить хоть раз", хотя была по характеру доброй и заботливой. Еще одно яркое воспоминание детства: на семью из четырех ртов покупали воз арбузов, сваливали в погреб, для еды отбирали лучшие, причем, только серединку, остальное выбрасывали. Бергеры и их круг знакомых были настроены в основном просоветски. Все хорошо говорили по-русски, читали нашу прессу, слушали наши радиопереда¬чи. Почти у всех были родственники в Союзе. Правда, связь с ними как-то не¬заметно давно прервалась, но на этом почему-то не акцентировали внимания. Сосед и приятель Бергеров, владелец магазина рыболовных снастей, букваль¬но прыгал от радости, когда пришли наши. "Ну, так я буду не хозяином, а директором, на мой век хватит, а дети университеты покончают", - беспечно возражал он скептикам, пугавшим его экспроприацией. Женат этот богатый ев¬рей был на венгерке, очень красивой и способной, легко освоившей румынский, русский и еврейский языки, со вкусом одевавшейся и являвшейся признанным украшением измаильского общества. Считали, что “богоизбранный” народ в Советском Союзе - привилегированная нация, принадлежность к которой чуть ли не автоматически обеспечивает путь "наверх", в начальство. Отраже¬нием таких настроений был расхожий анекдот. “Если, спрашивают, за столом сидят шесть комиссаров, то что под столом?” “Двенадцать колен иудейских”... Легкость и быстрота, с которой в стране победившего социализма решен слож¬нейший национальный вопрос, поражала и восхищала, как и высокий культур¬ный уровень, на который стремительно, скачкообразно поднялись отсталые в совсем недалеком прошлом республики.
Вскоре, однако, истинный "уровень ", как и вообще "наши порядки", предстали перед ними воочию. А 13 июня 1941 го¬да почти всю теплую измаильскую еврейскую компанию, включая приятную во всех отношениях венгерку, бесцеремонно погрузили в теплушки и отправили в солнечный Узбекистан. Добирались почти три недели. Наиболее яркое воспоминание у Эммы - процедура отправления естественных надобностей. Эшелон периодически останавливался в степи и раздавалась команда: выходи опорожняться! Поначалу соблюдался этикет: мужчины выстраивались по одну сторону состава, женщины высаживались по другую. В конце пути, когда узнали о вторжении немцев, светскими условностями пренебрегали. (Игорю в этой связи тоже было что вспомнить, но он это делал в уме. Старуха из их вагона во время эвакуации, для которой упомянутая процедура представляла сложную проблему, вскоре после приезда в Красноярск умерла, а жена начмеда госпиталя, особенно во время болезни мужа, заметно похудела).
На одной из очередных станций без предварительного предупреждения всех высадили. Несколько дней прожили под открытым небом и под охраной, правда, символической, не назойливой и не вредной. Потом стали приезжать представители районов и колхозов, отбирать нужных работников. Основной спрос был на плотников, слесарей и других квалифицированных рабочих. Кому-то понадобился бухгалтер, и учитель математики Бергер рискнул предложить свою кандидатуру. Переход к новому месту жительства совершили через пустыню. Учитель никак не мог приспособиться ехать верхом на верблюде и большую часть пути (почти двести километров) проделал пешим ходом. Когда отставал, часами брел по пустыне один, пока жена уговаривала погонщика подождать. Эмма ехал верхом, а ма¬му и еще нескольких женщин с малолетними детьми затолкали в бричку, рассчитанную на двоих. Отдых выпадал во время песчаных бурь, когда отсиживались в укрытии, созданном хитро расставленными верблюдами.
0т совхоза, где обосновались Бергеры, до ближайшей железнодорожной станции было 180 километров. Глава семьи жил и трудился на централь¬ной усадьбе, а семье выделили угол в "мазанке" на дальней ферме. Выбирать не приходилось. До "бессарабов" совхоз уже успел принять партию украинцев - "западенцив", так что с жильем было туго. Потом добавились еще эвакуиро¬ванные, но папа к тому времени уже настолько освоил новую специальность, что выбился в главные бухгалтеры совхоза, получил две комнаты и забрал семью к себе. От этого зажиточного периода жизни с родителями в памяти запечатлелись тушки новорожденных ягнят, которых забивали на высококачест¬венный каракуль. Бараны и коровы в общественном стаде, как правило, боле¬ли бруцеллёзом. Мясо перед употреблением надо было несколько часов вываривать. Не у всех хватало на это терпения, и некоторые поплатились жизнью за свою беспечность. Бергеры неукоснительно выполняли все предписания и вы¬жили. Отец и поныне процветает на той же должности в совхозе, мать учительствует, а сын после окончания школы (приняли в седьмой класс, был на несколько голов выше других учеников практически по всем предметам, экзамены сдавал экстерном и одновременно бомбардировал письмами все инстанции, вплоть до товарища Сталина, просясь на фронт или в вуз), поступил в Чим¬кентский учительский институт. Проучился два года, получил паспорт (до того имел на руках только справку, как и все спецпереселенцы), и "рванул" в Одессу-маму. Приютили дальние родственники, паспорт "утерял" и получил новый, где вместо "выдан на основании справки такой-то", значилось: "выдан взамен утерянного, номер такой-то", окончил институт; во время учебы вступил в комсомол и даже состоял внештатным инструктором горкома комсомола. Сейчас уже завуч школы (самый молодой в городе), но собственного жилья пока не имеет и снимает угол.
Хозяин - весьма колоритная фигура, типичный одессит. Зовут Вениа¬мин Зусевич Зильберман. Маленький, юркий, энергичный и невыдержанный, острослов и хвастун. 56 лет. Основные темы бесконечных воспоминаний: интервенция, погромы, отряд самообороны. Послереволюционный период освещает скупо, сдержанно, неохотно. Участие в последней войне было кратковременным. После контузии под знакомым Игорю Бердянском и недолгого лечения по¬пал в Караганду, в охрану лагерей заключенных, первое время стоял на вышке, был конвои¬ром (Игорь не мог сдержать улыбку, представив себе тщедушного пожилого еврея в роли сменщика антисемита “борова”), но быстро выдвинулся в каптинармусы, а потом даже - зав. столовой. Сейчас работает экспедитором в Гастрономе. Очень даже неплохо, по оценке квартиранта, ус¬троился, в деньгах не нуждается (хотя и берет их с Эммы исправно), а пус¬тил углонанимателя из симпатии и жалости к "бездомному". И еще "чтоб было с кем слово сказать". Жена умерла, сын окончил военно-морское политическое училище в Выборге и служит в Мурманске. С другими родственниками в Одессе не в ладах. Несмотря на "шибко идейного сына" соблюдает еврейские праздники, ходит в синагогу, много времени проводит на кладбище...
Фира описывает старый трехэтажный дом в виде буквы "П" с окнами, выхо¬дящими внутрь узкого двора ("окно в окно"), и повадки хозяина так, словно сама там живет много лет. Как и домик в узбекском совхозе, куда Эмма обе¬щал свозить ее в качестве невесты в зимние каникулы (из Новосибирска, молодого специалиста, которому не положен отпуск, после полугодовой разлуки... Ой ли. Свежо преданье... Но это их личное дело).
Возлюбленная пара уже совершила экскурсии в Сухуми, Новый Афон и Гагры. Следующую наметили на озеро Рицу. Зуевы согласились составить им компа¬нию. Согласились охотно, с радостью. Вылазка означает для них как бы свидетельство исцеления от затяжного недуга, возвращение к жизни, подводит черту...
В день экскурсии встали рано, искупались, позавтракали, как всегда, бу¬тылкой шоколадного молока на двоих и мягкой булочкой, запаслись в дорогу колбасой, голландским сыром, французскими булочками (их теперь официально называют “городскими”) и конфетами, и вот вышагивают по главному проспекту города. Игорь слегка размахивает большой полной сумкой, где кроме продуктов находятся мокрые купальные принадлежности и кофточка Милы (на всякий случай, озеро-то высокогорное).
Накануне звонили в Харьков ( Мила не прочь бы переговариваться еже¬дневно, а то и по два раза в день, но на ожидание уходит, как правило, не менее двух часов, и она, скрепя сердце, согласилась на два звонка в неделю - в среду и воскресенье), и Любовь Афанасьевна сообщила новость: была с визитом Вика, приехавшая к родителям рожать.
За прошедший год Мила получила от подруги три письма. Первые два (сразу по прибытию и на октябрьские праздники) содержали описание столицы Армении, рабочих и житейских будней, и были выдержаны в пессимистическом тоне; третье, к майским торжествам - в восторженных выражениях с приложением свадебной фотографии. Рядом со счастливой Викой на снимке стоял рослый бравый парень с правильными чертами кавказского лица, в строгом кос¬тюме с артистической "бабочкой" и крупными запонками. Он по профессии артист, как пишет Виктория, разговорного жанра (в скобках: чтец-декламатор). Зовут Сергеем. Отец его армянин, мать украинка, живут в Баку, а в Ереване у него тетка. Намерен обосноваться с женой в Харькове, но пока Вика приехала одна.
- Хоть и артист, но человек порядочный, - прокомментировала Мила, сопоставив сроки замужества и декретного отпуска, тем более, что еще и не житель Еревана, а залетная птица. Мог бы упорхнуть...
Сейчас, направляясь на стоянку экскурсионных автобусов, они, по ассоци¬ации, вспомнили литературные концерты Сурена Кочаряна, очень им понравившиеся (они слушали композиции "Крейцерова соната", "Шахерезада" и "Декаме¬рон"). Игорь даже попытался воспроизвести низкий сочный голос чтеца и его выразительную мимику.. Сначала Зуевы шли на концерт неохотно: ну, что там может быть интересного, сидит на сцене в кресле пожилой человек и глаголит. Мы ж сами почитать можем. Потом не жалели и другим советовали.
В результате непродолжительного обсуждения ситуации решительность Вики одобрили: молодец, мол, баба, не посчиталась с условностями, рискнула и одержала победу, оправдав свое имя.
Не обошли вниманием, опять-таки по ассоциации, и самодеятельную артистку разговорного жанра Альку Селеневич, уже отбывшую на свою новую Родину. Отъезжающие нанесли Зуевым прощальный визит. Мужчины тогда втроем с Плоткиным выпили бутылку коньяка и напоследок еще по рюмке неразведенного спирта. Франтишек, среди прочего, поведал, что не сразу решился ехать на учебу в Советский Союз (теперь, естественно, не жалеет, хотя остаться здесь ни за что не согласился бы, даже если бы пришлось “до лучших времен” расстаться с Алисой). Оказывается, после войны СССР заключил соглашение об обмене гражданами не только с Польшей, но и с Чехословакией. В те годы из Союза в Чехословакию выехало несколько десятков тысяч человек, а немного, может быть, несколько тысяч, наоборот, приехало к нам, но большинство из них вскоре попало в Сибирь. В Польшу выехало несколько сотен тысяч "западенцив", говорят, миллион набе¬рется даже. К нам тоже много перебралось, и тоже большинство оказалось в Сибири и Средней Азии. По словам Франты, подтвержденным Плоткиным, литовцев, латышей и эстонцев за две недели до начала войны (не всех, конечно, но многих) также "вычистили" из своих республик, как и "бессарабцев". Тогда Игорь подавленно молчал. А сейчас ему пришел на ум не¬веселый каламбур: "великое спецпереселение народов". Он высказал его Ми¬ле. Жена отреагировала неожиданным образом.
- Эмма единственный сын у мамы. Сколько намаялась с ним, пока вырастила. То болел, то капризничал, плохо ел... Пусть даже няня была - беспокоилась все равно постоянно. Папа не так. У него работа, еще что-то, например, марки собирает, а у мамы на первом месте семья, сын. И теперь постоянно о нем думает, ждет не дождется весточки. А он десять лет назад уехал из дому, не считаясь с родителями. Конечно, какая ж мать не отпустит сына учиться и устраивать свою жизнь. Но считай - отрезанный ломоть. А другого ребенка нет... Я не спрашивала, сколько раз за эти десять лет он навещал родите¬лей, но думаю - раза два-три, не больше. Вот и сейчас почему-то не поспе¬шил в отпуск в узбекский совхоз, а в Сочи поехал. А когда женится и собственные дети пойдут... Эмма вообще на меня производит приятное впечатле¬ние. Парень, видать, серьезный. Такой, наверное, пишет регулярно и в помощи, если вдруг, не дай бог, потребуется, не откажет. Но - далеко. Случись что с мамой - не дозовешься. Ксении Кузьминичне в этом смысле легче. Сын уезжал - дочка была рядом, дочка уехала - сын почти что рядом, двумя внучками пора¬довал. Да и детям в нашей неспокойной жизни уютнее, когда близкий родной человек есть. Возникла у Альки драматическая ситуация, попала в сложное положение, Слава употребил свои связи. Мало ли что в жизни может случить¬ся - вы с Костей всегда друг друга выручите, детей друг друга в беде не оставите...
- Хочешь еще ребенка? - простодушно спросил Игорь.
- Надо, конечно, на работе немного освоиться, ну год-два. А вообще дочку... - Мила покраснела и опустила глаза, а Игорь нежно взял жену об руку, как бы скрепив соглашение. Остаток пути к месту сбора экскурсантов прошли в торжественно-сосредоточенном молчании.
- Видишь, вон трое мужчин стоят... - Игорь сжал локоть жены и указал глазами. - Левый - Мокритин. Слышала такую фамилию?
- Как же, всесильный парторг ваш, теперь наш доцент.
- Он самый.
По молчаливому обоюдному уговору остановились на противоположной стороне площади. Но избежать общения не удалось: они оказались в одном "дилижан¬се", по определению Милы, открытом небольшом автобусике с очень удобными мягкими сидениями.
На пути до Гагры функции экскурсовода для своей компании выполнял Эмма. Он, "кроя эрудицией вопросов рой", кое о чем упоминал вскользь, поверхност¬но, а в некоторых суждениях чувствовался глубокий подтекст. Игорь узнал, на¬пример, что едут они по шоссе Новороссийск-Батуми, проложенном в прошлом веке во исполнение царского Указа "О заселении Черноморского округа и управлении оным", и что из "оного округа" предварительно большую часть аб¬хазов насильственно переселили в Турцию; что, хотя древняя Колхида, по территории которой они едут, была од¬ной из стран раннего распространения христианства (с 4-го века, чем гордился Татевосян), за триста лет владычества турки обратили абхазов, в отличие от грузин (по физическому типу абхазы схожи с западными грузинами), в свою веру, что породило многовековую неприязнь между абхазами и грузинами. В отместку за перемену веры нехорошее царское правительство проводило по отношению к абхазам политику русификации. А наше прекрасное неверующее коммунистичес¬кое правительство, создавая всем народам Советского Союза условия для всемерного всестороннего развития и дружбы, почему-то армянам разре¬шило репатриироваться после войны (и около ста тысяч человек вернулись в Союз), а про абхазов забыло. И еще с этого года переводит абхазскую пись¬менность (как в 1940 году азербайджанскую) на русскую гра¬фику (с 1938 года абхазы писали грузинскими буквами, а еще раньше латинскими); что в подарок в Харьков надо везти вина "Букет Абхазии", "Хваньч-кара", "Апсны" и "Псоу", считающиеся лучшими из всех советских вин; что морской воздух, обильно насыщенный кислородом и целительными солями нат¬рия, йода и брома, повышает работоспособность всех физиологических систем организма, а состав солей морской воды почти точно соответствует составу солей крови человека...
Указывая на корпуса санатория имени Орджоникидзе, мимоходом упомянул, что Серго в1905 году сражался тут с царскими войсками во главе рабочих сотен, но в Грузии его не особенно "празднуют", считая виновником отторжения от республики и присоединения к РСФСР района Сочи. А Берию продолжают чтить, в частности, воздавая должное его роли в обороне Кавказа в 1942 году; дендрарий и Мацестинский курорт оставил без внимания, а про да¬чу певицы Барсовой и ее вокальные упражнения в море вспомнил, как и про санаторий для высшего комсостава Советской Армии имени Яна Фабрициуса...
Игорь внимал, глядел на субтропические пейзажи, проносящиеся мимо, сам вступал в беседу, пересказал, в частности, спутникам описанные в “Новом хирургическом журнале” впечатления Крикуна о Швейцарском горном курорте Лейзен, где под руководством доктора Роллье достигнуты потрясающие результаты лечения туберкулеза, рахита, тяжелых кожных заболеваний исключительно солнечными и воздушными ваннами. Однако, чувствовал он себя неуютно оттого, что постоянно ощущал на своем затылке давящий, сверлящий взгляд Мокритина. А перед глазами стояли сцены "допросов", проработок, на кото¬рых прихвостни секретаря парткома изощрялись в демагогии и домыслах. Сам бывший контрразведчик держался как будто в тени, но у кого могут быть сом¬нения, что вся эта гнусная травля направлялась и вдохновлялась именно им?
В Гаграх сделали остановку. У дверей автобуса столкнулись нос к носу (Игорь вышел раньше, но не убегать же). Поздоровались. Владимир Григорьевич представил ему "сопровождающих лиц", друзей по армейской службе (Игорь об этом догадывал¬ся, и был доволен, что догадка подтвердилась). Один из спутников - кругло¬лицый крупноносый "хохол" назвался Петром Назаровичем, другой, грузин - Отаром Ивановичем. Игорь представил старшим свою компанию, общими фразами ответил на вопросы о сроке пребывания в курортной столице страны, районе проживания и купания, впечатлениях. Постепенно, поскольку Мокритин, стоя рядом с Зуевым, обращался непосредственно к нему, интересуясь судьбой общих знакомых, а Игорь в меру своей осведомленности отвечал, они отделились от остальных.
O своих однокашниках он мало что мог сообщить, так как ни с кем, кроме Виталия Хрусталева, не общался. Знал, что Аллочка Головина, которая обещала никогда и нигде не работать инженером, неплохо справляется со своими обязанностями в конструкторском бюро Семипалатинского треста, а ее муж Ростик Найденов прорабствует в том же тресте. Они в этом году приезжали в отпуск с годовалой дочкой и оставили девочку у родителей Аллочки, поскольку добираться приходится с двумя пересадками, в Новосибирске и Москве; вскоре намерены вернуться в Харьков насовсем, Ростик уже договорился о работе в тресте “Южтяжстрой”, а Аллочка в институте “Гипрошахт”. Катюша Гапоненко уехала за мужем куда-то далеко на Восток, и тоже оставила ребенка родителям. Надеется, что эта “ссылка” окажется временной и полезной с точки зрения продвижения мужа по службе.
“Особенно, если в качестве жены пойдет по стопам Нины Филатовой”, - лукаво добавил про себя Игорь. Его подмывало доказать бывшему чекисту, что он плохо разбирается в людях на примере жизненных судеб Селеневича и Филатовой, но он ограничился лаконичной производственной характеристикой своего лучшего друга.
Поток Селеневича-Ольховской в начале лета отмечал первое пятилетие со времени окончания института. Многие харьковчане, отработав положенные три года, уже вернулись и устроились, в основном, в проектных организациях. Но есть и выпускники, осевшие в местах назначения. Собирались бывшие однокашники в здании института, потом пьянствовали в ресторане "Динамо", некоторых из них Игорь встречал в городе, о других получил достаточно полную информацию от Славы и Светы, с которыми встречался трижды, в том числе у себя дома. Станислав произвел на Игоря и всех его домашних очень хорошее впечатление. Он значительно посолиднел, в словах и жестах появилось больше начальственной твер¬дости (уверенности в себе ему и раньше было не занимать). Чувствовалось, что он органически "вписался" в кресло управляющего крупным строительным трестом, гнет свою линию, держит в руках вожжи, но, в то же время, важни¬чанья, когда буквально зримо видится на плечах выдвиженца груз ответственности, у него не проявлялось. Он остался самим со¬бой, у него, как и раньше, все вроде получается легко и естественно. Его видение "наших порядков", хватка, умение ориентироваться и находить выход из трудных положений, и при этом не бравировать и не выпячивать себя, очень импонируют Игорю, Миле и родителям.
- Мы с Полоцким начали с того, - говорил Слава с гордостью, но без бахвальства, аппетитно хрустя огурцом, что поставили в обкоме условие: в первую очередь, прежде чем развернуть основные работы на промплощадке, поскольку строительство рассчитано на много лет, надо ускоренным темпом возвести жилой поселок из капитальных благоустроенных домов для строителей. Чтоб ни одного барака, ни одной времянки. Чтоб к нам народ просился, чтоб мы не брали кого придется, не прибегали к оргнабору, а отбирали, кто нам нужен, чтоб от нас не бежали. Мы обещали, что общий срок пуска основных объектов выдержим, да еще качество обеспечим, убедили, что обкому наше предложение тоже в актив пойдет. И общими усили¬ями пробили. Параллельно еще специализацией строительных подразделений занялись. Одно управление ведет только земляные работы, другое стены ставит, перегородки, перекрытия, третье отделку обеспечивает. Так снабжение легче организовать, механизмы сосредоточить и закрепить и так далее. В “Магнитострое” по такой схеме уже три года работают, преимущества всем видны, никто по существу не возражает, но дело с места не двигается...
Дальше Станислав вознамерился "прирезать" к своему тресту какое-то убы¬точное "чужое" подразделение. Аргументация и тут у него веская: карлико¬вые организации не имеют возможности маневрировать, отсюда простои, пере¬расходы, кустарщина. Надо объединять, укрупнять, подчинять одному "хозяину".
- У нас фактически уже повсеместно на крупных стройках сложилась система руководст¬ва во главе с начальником комплекса, объединяющим все специализированные организации, числом иногда до двух десятков, - развивал дальше свои притязания молодой управляющий. - Это правильно, хотя еще и не узаконено. К этому придут везде. И на одной терри¬тории, такой, скажем, как Харьков, неплохо бы иметь одного хозяина-строи¬теля. Ведь сейчас что получается? Тут работают десять только союзных строительных трестов. Каждый норовит иметь собственный комбинат подсобных пред¬приятий. Зачем? Почему не создать один мощный завод товарного бетона и раствора и так далее. Ну, пусть два. Так нет, каждый в свою норку тянет. Я говорил об этом Сашке Луковцеву, но тот только рукой махнул: не до того, мол. Надо план давать. А я считаю - именно до того. Чем мелочами всякими заниматься, пробил бы одно это - памятник при жизни заслужил бы...
"Какой молодец все-таки Слава, - еще раз про себя подумал Игорь, излагая все это Мокритину, - готовый министр строительства в правительстве будущего демократического Союза".
Мила сразу отметила новый "уровень" старого друга. Она же первая подсказала мужу то, о чем он только что подумал, сострив после ухода Селеневичей: "барон фон Клоц в министры метит...", при этом в тоне ее чувствовалась доброжелательность и симпатия.
И еще сейчас пришла Игорю в голову мысль, что содружество такого уче¬ного-проектировщика, как Зуев с таким настоящим прогрессивным руководителем-практиком, как Селеневич - просто идеальный случай. У Славы задуманный эпохальный эксперимент точно не сорвался бы. Тот бы сам ночью дежу¬рил. И результаты обоим пошли бы на пользу.
Света тоже теперь мыслит по-государственному, возмущается бесхозяйственностью, глупостью и некомпетентностью начальников.
- В пусковой комплекс блюминга Челябинского металлургического завода еще в 49-м году заказчик включил травильное отделение, - вторила она мужу. - Ну, проект был, смета была - построили, затратив, естественно, положенное количество денег, материалов и трудодней. Потом оказалось (как будто раньше не знали), что "травилка" не может работать без купоросной станции и кислотохранилнща, а их предусмотреть в титуле строительства забыли. Блюминг работает с 50-го года... Гарик зна¬ет... а готовенькое травильное отделение и поныне бездействует, потихоньку разрушаясь от мороза и ржавея. И продукция идет худшего качества. А главный инженер проекта, по чьей халатности страна понесла миллионные убытки, по-прежнему на месте. Даже выговора не получил... Вообще, за время строительства стана "300" строители получили от проектировщиков больше пяти сотен чертежей с внесенными изменениями, влекущими за собой переделки, часто серьезные, уже возведенных конструкций. Отсюда - бесконечная нервотрепка, авралы... все грызутся, как шакалы.
Или вот уже на новом месте. В самые первые дни после приезда, еще дела Слава не принял. Посмотрели щебень, поступивший из карьера по железной дороге - ужас один. Процентов тридцать, если не больше - глина и мусор. На Урале тоже всякое бывало, но такого не видели. Полоцкий собрался с ходу рекламацию писать. Местные премудрые старожилы сказали: что вы? Как можно! Они совсем отпускать перестанут. Пока будем торговаться - план сорвем. Что делать? Сортировать и промывать у себя и нести убытки большие, или пускать в дело такой щебень, как есть, и "гнать брак"? Третьего вроде не дано. А Слава нашел: поехал лично к карьерному начальству с какими-то дарами, что-то обещал им построить или отремонтировать, с кем-то поговорил "через ресторан" - и пошел отличный щебень. За счет других, конечно...
Света работает старшим инженером в местном филиале Московского проектного института. Есть домработница. Весь трест, можно сказать, к ее услугам. В городе видная фигура. А выглядит все так же "несчастненькой".
Имя Юлии Шерстовой и других "кадров" Славы не упоминалось ни разу, как в присутствии Светы, так и без нее. Вообще, за время последнего общения амурной темы коснулись мимоходом один лишь раз, за столом у Зуевых, причем сделала это именно Света, рассказав со слов своей подруги Наташи Русановой, прочно обосновавшей¬ся в городе Макеевке, курьезный случай с тамошним "хозяйчи¬ком" - директором то ли завода, то ли шахты. В тот достославный город угля и металла прибыла по назначению молодая супружеская пара вра¬чей - муж хирург, жена окулист. Ребенок у них. "Глазница", как именовала ее Света, приглянулась своенравному князьку примерно Славиного ранга (возможно, предположил Игорь, поликлиника тоже была ведомственной и принадлежала тому заводу или шахте), и он стал нахально преследовать ее. Повадился регулярно ходить к ней на прием, проходил, естественно, без очереди, бесцеремонно отсылал из кабинета медсестру, подолгу всю очередь больных задерживал. Во время одного из таких визитов в кабинет ворвался заранее предупрежденный муж и так "врезал" незадачливому Помпадуру, что тот неделю на работу не ходил, больничный взял...
С Витей Тютюником у Наташи почему-то не срослось, хотя в Мариуполе они фактически жили, как муж и жена и, казалось, были вполне довольны друг другом. Уехала Наташа одна, но за прошедшие пять лет уже выбилась в заместители начальника техотдела треста, вышла замуж, родила сына, которого в честь Хрущева назвали Никитой (муж Сергей), зарабатывает больше мужа и держит его под каблучком (возможно, такая перспектива и испугала Тютюника), стала депутатом райсовета, вступила в партию. Из "девочек" их потока, пожалуй, самую яркую карьеру сделала. Ребята многие в армии служат, приехать не смогли. А про других приехав¬ших и местных Игорь не успел рассказать. Как и задать Мокритину вопрос, неотступно вертевшийся на языке: кто донес про Трумэна? Появился экс¬курсовод, высокая светлая шатенка с голубыми глазами и золотыми серьгами в ушах, лет около сорока, в сарафане и белой панаме, и они присоединились к группе. Краем уха Игорь уловил концовку разговора Эммы с Отаром Ивановичем.
- ...установили очень высокий курс рубля, - говорил Эмма, - сорок лей за один рубль. Самая лучшая пара обуви стоила четыреста лей, то есть де¬сять рублей. Жены офицеров размели все магазины. И, между прочим, "дуньки" в самом деле появлялись на улицах в шелковых ночных сорочках. Это не анекдот...
- Здравствуйте, товарищи отдыхающие. Меня зовут Стелла Васильевна. Мы с вами совершим небольшую пешеходную прогулку-экскурсию по старой части города-курорта Гагры. Вы приехали в ордена Ленина Абхазскую автономную республику, благословенную страну апсов, край щедрой природы, раскинув¬шийся между Черным морем и цепью величественных Кавказских гор. Здесь вы можете встретить самые разнообразные растения - от хинного дерева, цитру¬совых и уникальной реликтовой сосны, уцелевшей еще с доледниковой эпохи, до северной ели, различных животных и птиц - от барса и горного орла до зайца и снегиря. Это поистине огромный естественный музей и лаборатория. И тут же ласкающее море, таинственные пещеры, ущелья и скалы, вечные сне¬га, водопады... Антон Павлович Чехов, побывав в этих местах, писал: "я в Абхазии. Природа удивительна до бешенства и отчаяния. Если бы я жил в Абхазии хоть месяц, то, думаю, что написал бы с полсотни обольстительных сказок... Из каждого кустика, со всех теней и полутеней на горах, с моря и с неба глядят тысячи сюжетов". Между прочим, действие повести Чехова "Дуэль" происходит в окрестностях нашего города-курорта...
Группа двинулась по направлению к морю. Мокритин и Зуев снова чуть поотстали. Игорь набрался духу.
- Владимир Григорьевич, дело прошлое, но все-таки интересно, от кого вы узнали про мою...
- Про твои антисоветские высказывания? - перебил Мокритин. - Я так и думал, что ты спросишь. Могу сказать. Дело, как ты говоришь, прошлое. Не от одного узнал. Тут цепочка целая потянулась. До меня дошло через полковника Савицкого и Ивана Колодяжного, те тоже от нескольких человек слы¬шали, а первоисточниками называли двух или трех ваших ребят, Костина, ка¬жется, у него на руке двух пальцев не было... а кого еще, уже сейчас не помню.
- Да, это он, - подтвердил Игорь. - Других у нас с таким дефектом не было. Во время войны работал фрезеровщиком на военном заводе. Руку в станок затянуло.
“Уж не умышленно ли? - добавил он про себя. - Помнится, Гриша рассказывал, что военкоматы, чтоб выполнить план призыва, ночью дома с постели поднимали “броневиков” и прямо грузили в эшелоны. А потом оформляли, как добровольцев. Костин 1925 года рождения, значит, призывного возраста достиг в 43-м, в самый разгар боев”.
- Мы тогда посоветовались в парткоме, - продолжал между тем Мокритин, - и решили, что реагировать надо, поскольку дело получило достаточно широкую огласку. Договорились на первый случай ограни¬читься моим с тобой разговором наедине. Тем бы и кончилось, может быть, если б ты не полез в бутылку, да еще в присутствии подполковника Сомова. Пришлось дать делу ход. Но мы сразу договорились, что серьезных оргвыводов не будет, что потерять такого студента жалко и мы этого не допустим... даже если кто-то пожалуется в вышестоящие инстанции. Тогда я пошел бы в еще более высокие...
Помолчали. Возможно, бывший парторг ждал благодарности, но этого у Игоря и в мыслях не было. После довольно продолжительной паузы Мокритин поинтересовался рабочими делами Зуева, сказал, что про защиту кандидатской диссертации и прием в партию знает от Луковцева, справился о родителях, о сыне. Игорь кратко и сухо изложил идею усиления тяжами бетонных бычков Днепрогэса, выпятив вклад Вайнера и Пивоварова, а в остальном отделался неопределенными общими выражениями типа: ничего, нормально, растет и т. п. Владимир Григорьевич, видимо, почувствовав холо¬док отчуждения, достал из бумажника фотографию своей четырехлетней внуч¬ки и, задумчиво улыбнувшись, сказал:
- Как-то она очень уж расшалилась и я, перепробовав несколько способов уговора, пригрозил, что если она сейчас же не успокоится, из зоопарка привезут клетку и запрут ее. Помогло. А вечером я случайно подслушал, как она в кроватке, обнимая куклу, бубнит себе под нос: "есть ремень, есть угол, так еще надо клетку из зоопарка". У меня просто сердце сжалось. С детьми надо осторожно...
"Ох уж эти чекисты, - мысленно отреагировал Игорь, - и дома не могут без клетки с решеткой, даже по отношению к родненькой девчушечке".
Группа остановилась у пансионата "Жоэквара". Стелла Васильевна скороговоркой поведала про горькую участь русского гарнизона в этом гибельном каменном гробу, как его именовали сто лет назад, про посещение Гагры царем Николаем I в год смерти Пушкина, про прохождение здесь службы в должности командира батальона секунданта Пушкина подполковника Данзаса, про застройку курорта принцем Ольденбургским в начале нашего века, про небывалый расц¬вет курорта в советское время и захватывающие перспективы его развития в будущем. Гуськом, не разделяясь на "фракции", прогулочным шагом прошлись по набережной до колоннады и назад, полюбовались пальмами. Лестница в ресторан “Гагрипш” напомнила Эмме знаменитую Потемкинскую лестницу, а колоннада - красавицы колоннады здания бывшей Одесской городской Думы и Воронцовского дворца. Заговорили "за Одессу". Фира польстила милому, напомнив, что герцога де Ришелье, градоначальника и благодетеля Одессы, звали Эммануилом.
- Арман Эммануэль дю Плесси Ришелье, - уточнил Эмма. - После пораже¬ния Наполеоновской Франции отбыл из Одессы в Париж, чтобы занять пост премьер-министра побежденной страны. Но я хотел сказать другое. Когда кусок земли, где сейчас стоит красавица Одесса, отбили у турок и присоединили к России, тот населенный пункт был заштатным городишком Тираспольского уезда...
Мокритин в ответ воздал должное генералиссимусу Суворову, отбившему у турок этот населенный пункт, как и Тирасполь, и Рымник, и Измаил. Помяну¬ли ссыльного Пушкина, не забыли профессора глазника Филатова и воспитателя многих выдающихся скрипачей самородка Столярского. Отар Иванович коснулся боевых действий одесситов в минувшую войну, высказав, по оценке Игоря, крамольную мысль в отношении команду¬ющего округом, который, получив данные разведки о концентрации румынских войск на границе, под свою ответственность, не согласовав с Москвой, на¬правил к границе и развернул в боевые порядки 25-ую Чапаевскую и 51-ую Перекопскую дивизии, вопреки приказу избегать “провокаций”, что позволило 26 дней удерживать границу, причем, практически, без танков.
Игорь уже раньше слышал об этом от Кирилла Адамовича Селеневича и, вспомнив его грустный монолог, с ехидцей в голосе спросил, что было бы, если бы все командиры двигали бы свои части и соединения, не согласовывая с вышестоящими, но ему никто не ответил, а Отар Иванович, обращаясь к Эмме, рассказал про самодельные танки - трактора, обшитые корабельными листами, которые не потерявшие и в тяжелую военную годину юмора одесситы окрестили НИ, что означает - на испуг. Это должным образом оценили все присутствующие. Они также разделили восхищение Отара Ивановича дерзкой операцией партизан, взорвавших поезд "люкс" с одесским оккупационным начальством.
Зуевы помалкивали. Они в Одессе не бывали, а Сергей Васильевич, лечившийся в санатории "Аркадия" от радикулита, и Любовь Афанасьевна, побывавшая в при¬морской красавице на конференции стоматологов, рассказывали все про ту же лестницу и про оперный театр. Да и очень неловко чувствовал себя Игорь, опять некстати влезший со своим ёрничаньем (хотя сам для себе на свой вопрос четко ответил: в критические моменты, когда вышестоящее начальство не контролирует ситуацию, именно так должен поступать командир-патриот, брать на себя ответственность.. Это не партизанщина, а мужественный шаг. Если бы так поступил командующий Белорусским округом генерал Павлов, его бы не расстреляли, а произвели в маршалы. Победителей не судят!) А в мозгу параллельно, заглушая и подавляя недовольство собой, активно "прокручивались" песни, по которым у него в основном и складывался образ Одессы и одесситов. Марк Бернес пел:

Шаланды, полные кефали,
В Одессу Костя приводил,
И все биндюжники вставали,
Когда в пивную он входил...

Обстановка этой самой пивной раскрывалась для него в блатной песенке из репертуара Миши Копельмана:

На Дерибасовской открылася пивная,
Там собиралася компания блатная,
Там были девушки Маруся, Роза, Рая
И их всегдашний спутник Костя-шмарoвоз...

Лирическая песенка про маленького Мишку-одессита в исполнении Леонида Утесова перебивалась опять-таки озорно-блатной:

Как на Дерибасовской, угол Решильевской...
Оц-тоц-бирбиртоц, так, часов у шесть
Три бандита, три бандита у столетней бабушки,
Оц-тоц-бирбиртоц... похитили честь...

Копельман тоже присутствовал на первой юбилейной встрече однокашников, и тоже нанес визит Зуевым. Год назад Игорь уехал из Каховки в субботу утром, именно в тот день, когда был приглашен на обед для знакомства с Оксаной и Ирочкой, уехал, не предупредив Мишу и не попрощавшись с ним. Конечно, были на то свои причины, Игорь и занят был очень, и обижен на приятеля, но уже в дороге терзался угрызениями совести. Потом он несколь¬ко раз находил случаи напомнить Мише о себе, а в Харькове принимал его по "высшему разряду". Предлоги для посещения Зуевых были у Миши основательные: во-первых, он с благодарностью возвратил занятые день¬ги, а, во-вторых, просил Сергея Васильевича устроить Оксане консультацию у профессора-гинеколога. Супругам очень хочется иметь общего ребенка, а Каховские и Запорожские эскулапы заявили, что после того неудачного абор¬та счастье материнства Оксане не светит. Старший Зуев обещал сделать все от него зависящее. В последний свой приезд в Новую Каховку Игорь держался подчеркнуто по-дружески, но виделись они редко и говорили в основном о рабо¬те. Миша, видя "затурканностъ" друга и его хроническую "потрясучку", ста¬рался, по возможности, помочь, оперативно, не в службу, а в дружбу, вы¬чертил по эскизам Игоря и сам скопировал несколько форматок. О размолвке не вспоминали и о политике не заговаривали. Оксана в это время проводила с ребенком отпуск у родителей в Запорожье, а к концу командировки Игоря и Миша отправился к теще на пироги. Катастрофа с приборами произошла в его отсутствие...
Подумав о ребенке и посочувствовав Мише, Игорь снова нежно взял жену об руку. Мокритин шагнул к ним.
- Это правда?.. Мне рассказывали, что если у вас в организации два инженера о чем-то по делу спорят, и у одного аргументы иссякли, он говорит: "Зуев тоже так считает". И тогда другой соглашается. Правда?
- Не знаю... - Игорь пожал плечами и улыбнулся. До него такая информация не доходила, но если это и гипербола, то в известной мере отражает непререкаемость его авторитета в области расчета железобетонных конструк¬ций. Мила расплылась в счастливой улыбке.
Воспоминания и этот пассаж Мокритина отвлекли Игоря от разработки сценария расправы над Гришкой Костиным во время предстоящего в будущем году сбора его потока. И он не скоро к ним вернулся.
- Мир тесен, - зашептал на ухо Игорю Эмма, когда "дилижанс" тронулся. - Представляешь, жили на нашей улице в Измаиле глубокие старики, по фа¬милии Гофман. Их старший сын давно уже обосновался в Бухаресте, был пред¬ставителем какой-то французской фирмы, франтоватый такой, жил припеваючи. Немецкий и французский, ну, и румын¬ский, конечно, знал в совершенстве. Русский и еврейский немного хуже, но тоже вполне прилично. Младший сын был в Измаиле активистом-коммунистом. Когда стало ясно, что немцы войдут в Румынию, старший тоже приехал к роди¬телям, потом стал советским гражданином, вместе с родителями и младшим братом попал в Среднюю Азию, в трудармию, затем в действующую армию взяли. Когда подходили к Румынии, перевели, как владеющего языками, переводчиком. Скрывал, что жил в Бухаресте. Но когда с войсками вошел туда, неосторожно повел начальника своего и друзей по штабу в хороший ресторан. А там оказался знакомый официант: "О, господин Гофман, рад Вас видеть, чего изволите?.." Попал в лапы СМЕРШа... можно сказать короче: в ла¬пы смерти. Но как-то выкарабкался. И, представляешь, оказывается, одним из тех, кто допрашивал его, был этот Отар Иванович. Надо же!.. Говорят, Одесса - большая деревня. А тут... Намекает, что выручил Гофмана. Кто знает?.. А еще говорит, что певца Лещенко тогда же в Бухаресте арестовали. Что с ним дальше было - не знает.
Игорь некоторое время смотрел по сторонам, потом, остановив взгляд на Эмме и Фире, вернулся мыслью на старую “наезженную колею”.
- Хм... Бергер и Гофман, Бер¬нес и Утесов... В песне про пивную на Дерибасовской фигурируют еще маркер Моня и некто Арончик...

...А когда мы уже лежали на панели
Арончик все-таки дополз до Розатели,
И ей сказал, от страсти пламенея:
"Ах, Роза, или вы не будете моею..."

Экскурсовод Стелла Васильевна между тем цитировала графа Витте, изобличавшего Его Высочество принца Ольденбургского, как человека хищного, ненасытного, падкого на государственные и вообще чужие деньги. А Игорь вновь перебрал в уме страницы мемуаров графа с упоминанием лиц еврейской крови. Таких страниц много, причем, из множества людей разных национальностей, встречающихся в воспоминаниях, национальная принадлежность подчеркивается в основном у евреев. То, что сановник приводит со знанием дела многочисленные факты и данные про евреев и евреек в высших сфе¬рах Российского общества - весьма похвально и для потомков полезно. Но с его трактовками, по мнению Зуева, поверхностными и дилетантскими, можно и даже нужно поспорить.
Так, о жене Великого князя, наместника Кавказа, он говорит, что она была скупа по причине семитского происхождения, то есть приписывает эту черту всей общности. Но сын Киевского сахарозаводчика Бродского, чистокровный еврей, наследовавший все богатство отца, по свидетельству того же автора, в основном болтался по заграницам и проигрывал огромные суммы в карты, то есть был типичным мотом, а не скупцом. С другой стороны, мемуарист признает, что ни с кого местная администрация не дерет столько поборов и взяток, сколько с евреев. И это на протяжении веков. Богатым евреям, естествен¬но, было легче откупиться и они даже приобретали известное влияние на административные чины, а бедным приходилось копить копейки, экономя на всем. Поневоле за много столетий это станет второй натурой. Однако, диалектической связи между отмеченной с осуждающим оттенком чертой характера семитов и условиями их существования в окружении "компактного большинства", граф не прослеживает.
В другом месте Витте замечает по поводу начальника движения Одесской железной дороги, красавца, пользовавшегося огромным успехом у дам, в том числе титулованных (тоже не совсем расхожий образ еврея!), что он имел один недостаток, свойственный его расе - нахальство. Опять обобщение без анализа. Интересно получается у графа: нахальство, оказывается, свойственно не заносчивым, но малокультурным субъектам, вознесшимся по стечению обстоятельств в верхние слои общества, а именно расе, то есть, предопределено изначально. Граф признает, что притеснения способствовали крайнему революционизирова¬нию еврейских масс, особенно молодежи. Из феноменально трусливых людей, которыми были почти все евреи тридцать лет назад, - вещает сановник, - явились люди, жертвующие своей жизнью для революции, сделавшиеся бомбистами, убийцами, разбойниками. Несомненно, - подчеркивает он, - что ни одна национальность не дала России такого процента революционеров, как еврейская.
"Правильно, согласился Игорь. - Действие - противодействие". Наблюдение верное но - голый факт. Без причинно-следственной связи. А вот если исходить из того, что человеческая душа - многострунный инструмент, что в разные периоды в зависимости от условий, места и времени, характера внешних и внутренних раздра¬жителей звучат разные струны, создавая соответствующий тон, настрой, лад, все становится на свои места. Становится сразу понятным, что, почувство¬вав возможность стать полноценными людьми, уравнять себя в правах с остальными гражданами, у евреев взыграла кровь, и они устремились на барри¬кады, скачкообразно превратившись из забитых, запуганных, "феноменально трусливых" в фанатично революционных.
"Ничего, - успокоил Игорь покойного графа Витте, - я тоже когда-то, не прочитав еще ваших воспоминаний, упрекал евреев в феноменальной трусости и покорности, но Крикун быстро меня разубедил, доказав однобокость моих взглядов и рассуждений. С тех пор я далеко продвинулся вперед и могу теперь помочь вам усвоить азы "науки на¬ук".
Игорь с нежностью вспомнил вдохновенное раскрасневшееся лицо Крикуна, его сияющие глаза, когда он рассказывал про “Героическую симфонию, сыгранную на струнах отчаяния в Варшавском гетто” и еще раз горестно вздохнул по поводу "безвременной утраты". Сегодня беседа с ним могла бы быть весьма содержательной.
"Однако, можно ли причислить Крикуна к категории "нахалов"? - продолжал Игорь со свойственной ему обстоятельностью "разрабатывать пласт". - Такой вопрос звучит просто смешно. Истинный интеллигент, мудрец, исцелитель, добившийся положения и благополучия собственными неустанными трудами, своими руками и головой. Уж скорее под эту категорию подпадает его отец, еврей не по крови, а лишь по бумагам".
Игорь заерзал на сидении, довольный находкой. Куда ни кинь - везде подтверждение диалектической посылки, "бессмертной, потому что верной". Если продолжать сопоставление, то в характере "пра¬вославного" Славы Селеневича "нахальства" несравненно больше, чем у тихого, честного и порядочного, своим горбом все добывающего Миши Копельмана. А с чем сравнить нахальство, скажем, директора Таточки Педан, ди¬ректора Макеевского завода или шахты? Ученого Гришина? А ведь они никакого отношения к мировому еврейству не имеют. Уж если распространять это качество или свойство на какую-то общность, так это выдвиженцы-хозяйчики. И, само собой, "номенклатура", удельные князьки типа Ушанова".
Игорь ско¬сил глаз на Эмму: интересная весьма тема для обсуждения на досуге. Потом ее можно будет продолжить с Фимой Вайнером. Кстати сказать, как классифи¬цировать поведение Фимы в кабинете московского начальника в период его борьбы за место в аспирантуре? Можно считать его нахальством, настойчивостью или даже самообороной. И еще Игорю пришла в голову пикант¬ная "затравка". Витте удивляется, что за тридцать лет евреи сильно революционизировались. Посмотрел бы он, что произошло на протяжении жизни одного поколения с немецкой нацией. Совсем недавно немцы в массе своей не считавшей евреев людьми, методич¬но истребляли их, убивая, травя, сжигая, и при этом сортируя и складируя вещи, вырывая коронки и остригая волосы. А теперь выплачивают государству Израиль большую контрибуцию, замаливая гитлеровские грехи...
Автобус свернул с Батумского шоссе и запетлял вверх по вьющийся круто серпантином узенькой дороге. Мила, Фира и Эмма зачарованно глазели по сторонам. На некоторое время отвлекся от своих мыслей и Игорь, потом вернулся к еврейскому вопросу, но уже с другой стороны.
"Вот вместе с нами в экскурсии участвует примерно два десятка мужчин и женщин, из них большинство явно славянского типа, - констатировал он. - Чем Эмма и наши спутницы отличаются от них и от меня, если не считать семитской внешности? Или иначе: что в нашей стране в наше время отличает еврея от нееврея? До революции было понятно: евреи ходили не в церковь, а в синагогу, не работали в субботу, говорили на непонятном языке, многие картавили, по-русски изъяснялись с акцентом, то есть по виду, одежде, обычаям отлича¬лись от коренных жителей. А теперь? Все окружающие меня евреи неверующие, своего языка не знают, истории своего народа тоже. Я в двадцать раз больше про их предков читал. Что в них еврейского, кроме носа (далеко не у всех) и графы в паспорте? За что они волокут свой крест? Почему их могут оскорбить, выс¬меять, а то и побить? Как правило, безнаказанно. Почему им почти офици¬ально на государственном уровне дают понять, что они люди второго сорта или, по терминологии гитлеровских расистов, недочеловеки? Почему мы с некоторым, ставшим даже привычным, удивлением обнаруживаем в списках наг¬ражденных или лауреатов еврейские имена, отчества и фамилии? Между прочим, до революции в паспорте указывалась не национальность, а вероисповедание и там писали не "еврей", а "вероисповедания иудейского". Еврей мог при желании креститься и законным путем, не изворачиваясь, не тайком полу¬чить в паспорте запись: "вероисповедания православного". Немало карьерис¬тов так и поступало. В Харькове есть церковь, именующаяся в народе Гольдбергской, с шестиконечными звездами на фасаде. Многие ренегаты, как это им и положено, становились антисемитами. Фима Вайнер даже вычитал где-то такой дореволюционный анекдот. Два друга-иудея решили креститься, в назначенный день пришли к батюшке. Один зашел раньше, и когда еще иудей спросил у уже православного, как было дело, тот презрительно ответил: “пошел вон, жидовская морда”. Были редкие случаи и перехода в иудейство, как это случилось с отцом профессора Крикуна. А теперь? Куда деться с несмываемой "графой" в паспорте? Национальность ведь не вы¬бирают...
Склонный к сравнительному анализу, Игорь сопоставил или, точнее противопоставил две в общем-то мало сопоставимые общности в нашем госу¬дарстве: крестьянство и евреев. Каждая из них выполняет свою отведенную ей функцию: крестьяне кормят страну, а евреи служат громоотводом, козлом отпущения, перепускным клапаном для сброса лишнего "пара" народного не¬довольства. Соответственно, и формы узды разные: селян привязали к земле, лишив паспортов вообще, а евреев отделили от остальных равноправных "пятой графой" в паспорте. И так этим крепко подкузьмили, что они мрачно шутят: меняю одну национальность на две судимости.
Эта молоткасто-серпастская находка-аналогия так понравилась Игорю, что он не удержался и тут же тихонько поделился ею с Эммой. Тот настороженно про¬молчал. И только во время остановки у карстового Голубого озера, улучив момент, откликнулся.
- Работал в Одессе до недавнего времени заместителем председателя райисполкома один товарищ по имени Григорий Иванович, по национальности тат. Слышал про такую?
Игорь отрицательно замотал головой.
- Ну, горец в общем. Родом из Махачкалы, типичный кавказец и по внешно¬сти, и по темпераменту, и по выговору. Настоящие имя и отчество у него какие-то замысловатые, но отдаленно напоминающие Григория Ивановича... может быть в такой же мере, как Сруль и Акакий из известного анекдота. Дело не в этом. Работал себе наш Григорий Иванович не хуже других, и тянул бы себе дальше, если бы кто-то не докопался, что тат - это горский еврей. Сняли с работы. Теперь гаражом заведует...
- А у нас в Будиевицах, - развил тему Игорь, - в Стоматинституте, где моя мама работает, студент был. Соколов Иван Ефимович, в скобках: Соколовский Соломон Хаймович. В начале войны восемнадцатилетним рядовым по¬пал в плен, бежал, прошел штрафбат, госпиталь, краткосрочную учебу, бое¬вую практику, закончил войну командиром батальона с пятью орденами, в том числе орденом Ленина, членом партии. Учился хорошо, и голова и руки есть. В партком написала жена, разумеется, покинутая... сама еврейка. На засе¬дании парткома предъявил выписку из решения парткома или политотдела части, точно не знаю, санкционировавшего смену фамилии, имени, отчества и национальности. Обошлось, из партии не исключили и "красный" диплом дали. Есть у нас еще все-таки мужественные и порядочные директора...
Дорога на Рицу идет по ущелью. Кругом горы, отвесные скалы.
- Вот смотри, - наклонился к уху Игоря Эмма, - сплошной камень, а вся поверхность покрыта зеленью. И не чахлой какой-нибудь. - Эмма повел глаза¬ми вокруг. - Пышная разнообразная растительность - самшитовые деревья, цветы. Так и евреи. Не создают им черноземных условий, не удобряют почву, рубят нещадно. Две тысячи лет гонений непрерывных. Да что там две тысячи лет. Считай от Вавилонского плена: Навуходоносор, Рим, христианские короли, султаны, инквизиция, у нас Хмельницкий, гайдамаки, черносотенцы, Петлюра, наконец, Гитлер. Какая еще нация оказалась бы способной пройти через все это и сохранить свою самобытность? Сколько народов исчезло с лица Земли...
Игорь молча кивнул в знак согласия. Конечно, Татевосян привел бы еще в пример армян, но евреи, пожалуй, наиболее яркий.
Ущелье становилось все теснее, а горы все отвеснее и выше. Автобус нырнул в тоннель.
"Но как понимать самобытность в наше время? - вернулся Игорь к прерванному анализу, на сей раз обращаясь мысленно к Эмме. - Что от нее осталось? Что будет дальше? Мой Мишутка, когда будет получать паспорт, запишется русским, дочка Дины Иосифовны тоже, Ирочка Копельман – украинкой. Это только моя семья и мои близкие знакомые, а сколько смешанных браков по всей стране?! Сколько солдат и офицеров еврейской национальности запи¬сались при демобилизации русскими?! Нация на глазах вырождается. Получа¬ется не мытьем, так катаньем: не травят в газовых камерах, так создают такие условия, что они сами растворяются в среде компактного большинства, как песчинки сахара в кипятке. В создавшихся условиях какие мероприятия следует наметить в будущей программе Реформации? Как остановить ассими¬ляцию? Не запрещать же смешанные браки?.. Вообще, государство, основанное на подлинно демократических принципах, в личную жизнь своих сограж¬дан вмешиваться не должно. Как же возродить самобытность? Да, теперь уже речь должна идти не о сохранении, а именно о возрождении утерянной самобытности. Открыть еврейские школы? Можно бы, конечно, если бы нашлись учителя, а, главное, ученики. Сейчас не представляю себе, чтоб мамы и па¬пы в здравом уме отдали своих чад в такие учебные заведения. Уж если интеллигентные украинцы стесняются употреблять родной язык на работе, то что уж говорить о евреях? Даже ввести преподавание еврейского языка в русских школах, естественно, факультативное, в наше время вряд ли реаль¬но. То есть, не вряд ли реально, а совершенно точно даст обратный эффект. Подавляющее большинство ребят будет бойкотировать эти уроки, дабы не на¬рываться на дополнительные насмешки, унижения и побои.
Франтишек вспоминал, что, хотя большинство чехов и словаков - католики, в школах уроки закона Божьего вели и раввины, и православные священники. Заходили в класс и уводили свое меньшинство, а потом ребята возвращались и продолжались совместные уроки. Он не помнит, чтобы на национально-религиозной почве среди детей были какие-то стычки. Но то в Чехословакии, которую он в сравнении с нашими порядками считает царством свободы, демократии, благоденствия и правопорядка. У нас же надо сначала создать соответствующий "климат", предпринять от имени государства такие шаги, которые были бы расценены в народе, как антиантисемитские, напри¬мер, восстановить в Москве еврейский театр. Он, вероятно, не пустовал бы, как не пустуют в Харькове места на концертах Анны Гузик и других гастро¬леров, правда, достаточно редких (Эстрины, в частности, такие концерты посещают регулярно). Кружки по изучению языка, истории, литературы орга¬низовать при дворцах культуры в крупных городах, где еврейское население исчисляется сотнями тысяч человек. До войны ведь у нас еврейские писате¬ли издавались! Если интересные материалы подобрать, героические страницы далекого и недавнего прошлого, вклад в мировую науку и культуру, песни и рассказы передавать по радио, народ постепенно свыкнется. Это же отно¬сится в равной мере и к другим нациям и народностям, населяющим нашу страну. Вот тогда наступит настоящий расцвет..."
"...культурно-национальной автономии, - влил ложку дегтя в бочку меда ехидный внутренний цербер. - Бунд тебе кланялся, все националисты и оп¬портунисты, на критику которых и размежевание с которыми Ленин не жалел сил, начиная со Второго съезда партии..."
"Что за черт, - только и мог в который уже раз констатировать Игорь, - любое предложение, с моей точки зрения, толковое и здравое, непременно "отклоняет меня от генеральной линии", толкает в "уклон". Почему? Интересно бы потолковать об этом с Мокритиным в неофициальной обстановке. Неуже¬ли отделается казенными фразами о вреде размежевания рабочих по признаку национальной культуры, которое неизбежно должно вести к разрушению интер¬национального классового единства пролетариата? Неужели эти два признака так уж непримиримы и несовместимы? Что скажет по поводу формулы Куща насчет классов и наций, как своего рода материи и духа людей?”.
"Дилижанс", вырвавшись из живописных карстовых Юпшерских ворот в месте слия¬ния двух бурлящих речек, преодолев крутой подъем и совершив еще несколь¬ко поворотов, въехал на каменистое плато и "пошел на снижение". Игорь внимательно оглядел позы и лица ближайших спутников и, не обнаружив приз¬наков "морской болезни", оглянулся назад. Мокритин в ответ на безмолвный вопрос успокаивающе кивнул, его пергаментная кожа сморщилась у рта и, как показалось Игорю, в жестких "бериевских" глазах сверкнули теплые бли¬ки. "Что ж, поговорить можно, - решил Игорь, - заодно и проверочку ему устроим. Конечно, надо осторожно, не в лоб".
Вскоре экскурсанты увидели бирюзово-синее озеро и заметно оживились. Семерка, связующим звеном которой являлся Зуев, поначалу держалась вмес¬те. Молча полюбовались зеркальной гладью озера, прорезанной в нескольких местах белыми "хвостами", оставленными на воде глиссерами, крутыми скло¬нами, покрытыми густым лесом, вершинами Кавказского хребта, симпатичным, словно игрушечным домиком на противоположном берегу.
- Когда-то, гласит легенда, озера здесь не было, а простиралась долина, по которой плавно несла свои воды большая река, - прервал молчание Отар Иванович. - А на берегу жили три брата-охотника. И их сестра пастушка Рица, из кра¬савиц красавица. Губы ее были пунцовы, как горные тюльпаны, глаза голубые как море, кожа - белее снега на вершинах гор, а косы черны, как агат. Однажды братья увлеклись охотой, ушли далеко от дома и долго не возвраща¬лись. Рица ждала их на берегу. Спустилась ночь, зажглись яркие звезды. Погода стояла чудесная, красота вокруг неописуемая... Помните, у Мая¬ковского: конечно, глупость эдемы и рай, но если пелось про это, должно быть, Грузию, радостный край, подразумевали поэты... Радость переполняла сердце Рицы. И она запела. Услышали ту песню разбой¬ники. Один из них, по имени Юпшера, пошел на голос и увидел в лунном свете Рицу. Никогда еще не встречал он такой красавицы. Звериная страсть вспыхнула в его злом сердце. Разбойник бросился к девушке и совершил над ней насилие. Рица билась в его объятиях, звала на помощь братьев. Но они были далеко. Горный сокол разыскал их в горах, они примчались быстро, как только могли... Но уже слишком поздно. Один из братьев метнул в на¬сильника свой богатырский щит, но промахнулся, щит запрудил течение и вода хлынула на берег. Рица, не перенеся позора, бросилась в озеро. Братья Рицы бросили в озеро и Юпшеру, но вода не приняла его, закипела, перебросила через щит и понесла в море. Разбойник и его брат Гега, бе¬жавший вслед за ним по берегу, превратились в бурные горные реки. А три брата Рицы, охваченные горем, окаменели и превратились в высокие скалы. - Отар Иванович повел рукой, указывая на горы вокруг озера.
Игорь в ответ поведал спутникам версию образования озера Исык-Куль в изложении древнего историка и библейского пророка с актуальным назидани¬ем зазнайкам и кичливым "покорителям природы", кото¬рая была выслушана с большим вниманием. Мед¬ленно прошлись, переваривая услышанное, потом заняли очередь в ресторан. Мила робко предложила легкую закуску из своих припасов, но мужчины запротестовали. Прикину¬ли, что ждать придется минут сорок, если не больше. Петр Назарович и Эмма вызвались покараулить. Отар Иванович добровольно присоединился к ним, остальные четверо спустились к кромке воды. Мила с Фирой шли впереди, Игорь с Мокритиным несколько отстали. Пока Игорь соображал с какой стороны подобраться к Мокритину с еврейским и вообще национальным вопросом, Владимир Григорьевич заговорил сам.
- Когда-то Лейбниц мечтал о том времени, когда философы, вместо того, чтобы надрывать горло в многословных спорах, сядут за круглый стол, возьмут бумагу и ручки и вычислят, кто прав. Он этот процесс называл исчислением умозаключений. Тогда, да и вообще до недавнего времени это выглядело чудачеством. Теперь, похоже, мы на реальном пути к осуществлению "мудрости чудака". Пока, конечно, в самом начале пути, но "маршрут" проглядывается. Я имею в виду новую науку, математическую логику. Я этим немножко стал интересоваться, не в специальном плане, конечно, а в миро¬воззренческом. В техническом вузе работаю, положение обязывает. Студенты попадаются любознательные, да и среди профессорско-преподавательского состава...
Игорь вытащил из кармана и поднес к лицу носовой платочек, чтобы скрыть усмешку. С "большими философами" ему пока не довелось сталкиваться, но у тех обществоведов, которых он слушал на лекциях и семинарах, и у тех, с которыми постоянно конфликтует Костя, он априори предполагал в лучшем случае "шапочное знакомство" с математикой даже в пределах школьного курса. В этой связи вспомнилась ему статья, которую он случайно увидел у отца и принес домой, чтобы показать Асе Зиновьевне. Сам он ее просмотрел не очень внимательно и сейчас уже не мог вспомнить, по какому поводу там приводились выдержки из записной книжки Темирязева, но суть врезалась в память. “Математики, - записал корифей естествознания, - отравили существование Дарвина. Менделизм соблазнителен тем, что по его схеме можно печь сколько угодно докторских диссертаций: сколько растений - столько опытов”. Таким образом, делает вывод автор статьи, Темирязев видел, что законы органической природы не могут укладываться в надуманные математические схемы. Игорь с ним был солидарен. Как и Костя. Братья Зуевы, несмотря на их глубочайшее уважение к математике, различали области, где сия почтеннейшая наука необходима, где она приносит громадную реальную пользу, и области, где она затемняет, превращается в “матемутику” - пыль в глаза. Великий Ломоносов, между прочим, в своих фундаментальных изысканиях математикой почти не пользовался. Так что уж говорить о философах?..
- У нас ведь как принято считать, - продолжал между тем Мокритин, - раз формализация - значит, непременно отход от насущных задач практики. Но теория автоматического регулирования, теория связи, например, как я понял, это вовсе не отрыв, а как раз вещи, обусловленные запросами практики, хо¬тя и являются "чистой математикой". Без математической логики не обходят¬ся конструкторы электронных счетно-решающих устройств. А говорить обо всем этом стесняются, боятся, как бы их не зачислили ненароком в идеалис¬ты, лжеученые и прислужники империализма. Конечно, опасаются не без осно¬ваний, случались и оргвыводы, что греха таить...
Игорь уже в процессе своих рассуждений почувствовал шаткость той исходной позиции, а после высказывания Мокритина вообще сформулированная посылка рассыпалась в прах. Что за несусветная глупость - искусственно ограничивать применение математи¬ки техническими науками? – хлестал сам себя Зуев. Есть ли в принципе зависимости, закономерности, которые с той или иной степенью точности нельзя было бы описать математи¬чески? И виновата ли математика, если кто-то пользуется ею для прикрытия собственной бездарности и научного бесплодия? Да, несколько лет назад такой разговор с Костей имел место. Но теперь младший брат так не думает, теперь он верит в безграничные возможности "думающих" машин. И было обид¬но и досадно слышать свежие, здравые, справедливые мысли от философа-хамелеона вместо того, чтобы самому их активно проповедовать.
- Понимаю, - вслух сказал Игорь. - У меня брат такой, из породы шибко любознательных, будущий физик. Он как-то на семинаре задал вопрос насчет теории алгоритмов и ее связи с теорией программирования... это тоже из области математической логики, краем уха слышал, но точно не знаю... Преподаватель тут же обозвал его формалистом и идеалистом, и вместо вразумительного ответа велел хо¬рошенько изучить какую-то статью, кажется, в "Известиях", где, как ему сказали, изложена точка зрения партии по данному вопросу и, как водится в таких случаях, пригрозил, что на экзамене припомнит.
- Ну, что уж про нашего брата-обществоведа говорить, - снисходительно заметил Мокритин, - если мне показывали статью доктора технических наук в узко-специальном техническом сборнике, где тот на чем свет стоит поносит своего коллегу, занимающегося теорией передачи радиосигналов при наличии помех... кажется, проблема чисто техническая, ну, может, ошибается мужик. Возрази по существу, поправь. Так нет, обзывает философствующим спекулянтом, и это, я повторяю, в книге, предназначенной только для специалистов в области радиотехники. Я слышал, как профессор химии клеймил другого профессора химии за то, что тот пытался "шулерскими приемами" ввести в органическую химию какие-то "новейшие достижения" физики. А физик, в свою очередь, выводил на чистую воду другого физика, который, преклоняясь перед буржуазной физикой... даю слово, я цитирую дословно... вместе с конкретными фактами и выводами ус¬воил и весь идеологический хлам гнилого Запада. Вот так... Поэтому я на каверзные вопросы отвечаю: партия учит, что никакая наука не может развиваться без творческих дискуссий. Возражения есть? Нет. Значит, правильно учит. Дальше. Партия учит и какой должна быть критика... ну, я не буду сейчас цитировать... Правильно учит. А то, что многие товарищи на местах превращают дискуссии в тотальную критику кого-то или тотальное отрицание чего-то, так это, извините, извращение указаний партии. С этим надо бороться, учить наших ученых глубже усваивать теорию марксизма-лени¬низма.
Это касается и философов. Философы должны выйти из своих дотов. Они, отгороженные от жизни, в свое время прозевали ошибоч¬ную, немарксистскую суть теории Марра в языкознании и еще многое другое. И сейчас продолжают "ворон ловить". Я говорю, что нельзя также считать абсолютом посылку, согласно которой любой ученый, в том числе зарубежный, не придерживающийся или не знающий марксистских положений и принципов, заведомо не может сделать в своей области науки ничего путного. Это, я говорю, чересчур упрощенный, примитивный подход. Критика, объясняю я дальше, во всех случаях должна быть обоснованной и предметной. В партийных доку¬ментах неоднократно подчеркивалось, что крикливый тон, злорадство по по¬воду ошибок товарища, преувеличение их значения, замалчивание положитель¬ных сторон критикуемых работ, несовместимы с духом большевистской критики и сурово осуждается партией. Что критик и критикуемый - это не судья и подсудимый, а товарищи по работе, солдаты одной армии, борющиеся за одно общее дело. Кто виноват, что эти установки партии не выполняются? После таких объяснений вопросы обычно отпадают, и я могу дальше спокойно вести занятия. Я выступаю за то, чтобы планирование науки проводилось с учетом результа¬тов дискуссий. При этом, по-моему, не надо бояться так называемого пара¬ллелизма в научных исследованиях. У нас, я считаю, неправильно толкуют этот термин, полагая априорно, что одновременная разработка одной и той же темы в двух или нескольких организациях является упущением, результа¬том плохой организации работы, напрасной тратой денег. Я называю такой подход догматическим. И удобным для недобросовестного начальства, которое под флагом борьбы с па¬раллелизмом, да еще нередко прикрываясь идеологическим щитом, зажимает и охаивает конкурентов, чтобы выпятить и продвинуть свои далеко не луч¬шие разработки, а иногда и вообще порочные. Я это не стесняюсь гово¬рить и нахожу понимание, особенно у молодых. И еще я не устаю повторять, что в науке, как и вообще во всех делах, связанных с творчеством, глав¬ную и решающую роль играет личность - носитель идеи и организатор ее раз¬вития и воплощения.
- Свободная личность, - уточнил Игорь словами младшего брата.
- Свободная в своих научных воззрениях, - поправил Владимир Григорьевич.
- А про национальную политику вопросов не задают?
- Что ты имеешь в виду? - острый режущий взгляд полоснул по лицу Игоря.
- Мне приходилось слышать жалобы некоторых украинцев, ученых-технарей, между прочим, что в их собствен¬ном государстве, главным образом, в Восточной Украине, Донбассе украинс¬кий язык и украинская культура в загоне...
- Не задавали пока. А если б задали, я б им рассказал легенду про Ва¬вилонскую башню. В чем ее смысл? В том, что люди, обладающие одним язы¬ком, хорошо понимающие друг друга, едины и сильны. Они могли бы построить гигантскую башню и добраться до самого бога. Всевышнему, естественно, планы вторжения непрошеных гостей в собственную квартиру не нравились. И он разъединил нахальных строителей на множество групп, и дал каждой из них свой язык, непонятный другим. Вместо единства цели и организационного единства пошел разлад, усобица, вражда. В арамейском языке "святой дух" оказался женского рода, поэтому он, естественно, не мог быть отцом Иисуса Христа. В Евангелии от евреев сказано: "Святой дух - мать моя". В резуль¬тате такого языкового несоответствия из христианства выделилась секта, не признающая догмата святой троицы. Вот такие последствия... Или рассказал бы им басню про басню "Стрекоза и муравей". В первоисточнике она называлась: "Кузнечик и мура¬вей". По-французски кузнечик - женского рода. Крылов, когда переводил басню на русский язык, посчитал нужным сохранить женскую сущность "попры¬гуньи" и превратил кузнечика в стрекозу, погрешив против жизненной прав¬ды, потому что в действительности стрекозы не поют и не танцуют. Таких примеров можно приводить сколько угодно. Люди всегда мечтали обрести ког¬да-нибудь один общий язык, всем понятный и всех объединяющий. У наших народов такой язык есть - русский. Великий и могучий...
- Но традиции, обычаи, могилы предков, легенды у каждой нации свои, - пробовал сопротивляться Игорь, - что-то должно сохраняться в под¬линнике, а не в переводе на русский...
- В Байкал впадает сто речек, а вытекает из Байкала одна - Ангара. Наш Союз - это Байкал, Ангара - магистральный путь его развития. Все должно на это работать, в том числе и то, о чем мы толкуем, работать на объеди¬нение, а не на разъединение. Если традиции и могилы способствуют объеди¬нению - используй, пропагандируй; если способствуют разъединению, уводят в сторону от магистрального направления - разъясняй вред и отбрось. Тут двух мнений быть не может. Сейчас страна наша - одна Великая стройка. Сегодня ты нужен на Каховке, а завтра - на Туркменском канале. А ты выключно украинською мовою... чи узбецькою... Как ты знаешь, февральско-мартовский Пленум цэка нашей партии принял Постановление о дальнейшем увеличении производства зерна и об освоении целинных и залежных земель. Скоро в Ка¬захстан и другие восточные районы потянутся люди с Запада и центра. Этот процесс уже начался. Иначе нельзя. Таковы объективные закономерности раз¬вития нашего общего единого народного хозяйства. Если углубляться в обычаи и традиции, в свой национальный мирок в ущерб магистральному и интер¬национальному - это будет отвлечение от главной цели, будет тормозом на пути вперед. Из этого надо исходить.
Я думаю, Академия наук Украины поступает неправильно, когда издает свои труды по техническим дисциплинам на украинском языке, потому что это затрудняет их использование теми, для кого они предназначены, причем, не только в других республиках, но и на Украине. Это тот случай, я считаю, когда здравый смысл приносится в жерт¬ву догме. Одно дело - обиходный язык, культурное наследие, и совсем другое - специальные термины, на которых сам черт ногу сломит при переводе и великую путаницу может породить. Академии есть во всех республиках, ес¬ли все они начнут выпускать труды по естествознанию и технике на родных языках, всему нашему народному хозяйству вред будет, дополнительные труд¬ности. Неужели надо доказывать, что если что-то толковое придумал русский, армянин или казах, то все мы заинтересованы в том, чтобы оно быстрее стало достоянием всех украинцев, узбеков и так далее. Что же касается культуры, истории СССР, то они, естественно, складываются из культур и истории народов, его населяющих. Кто с этим будет спорить? Литературу, песни надо развивать и пропагандировать, но опять-таки, не упуская из виду общей цели. Я имею в ви¬ду содержание произведений. Но разве на Украине в русских школах отменили преподавание украинского языка и литературы? Разве мало выпускают книг на украинском языке? Разве мало самодеятельных украинских хоров? Я не говорю о государственных украинских театрах и творческих коллективах, которые есть во всех областных центрах и больших городах. Разве перестали устраивать декады украинской литературы и искусства в Москве?..
- Нет, по гопаку план выполняется. Тут вы правы. Я не о том хотел... - Игорь намеревался переадресовать профессиональному философу вопросы Куща насчет нравственного аспекта нашей кипучей жизни и нравственного воспитания строителей коммунизма. Но вместо этого почему-то сказал совсем другое: - Я о дру¬гих, не "главных" народах. Например, на Украине живет много евреев. Они имеют право на изучение своего родного языка, истории, литературы?
- Право-то имеют, естественно. Между прочим, где-то четверть века на¬зад, когда Харьков был столицей Украины и еще не развернулась индустриа¬лизация, у нас украинских школ было в несколько раз больше, чем русских; было штук пять, наверное, еврейских школ, польская школа была, кажется. Но неумолимые процессы, о которых я говорил, внесли свои коррективы. Надо ли искусственно возрождать? По-моему, нет. От реальностей жизни не уйдешь...
- Но так древняя нация, сумевшая сохранить себя на протяжении тысячелетий страшных гонений, погибнет, растворится. Родной язык для них русский, много смешанных браков...
Мокритин только руками развел: такова, мол, жизнь. - Ну, - добавил он, - есть теперь у них очаг, государство Израиль... Но, между прочим, я, естественно, точно не знаю, но на девяносто процентов уверен, что технические книги там издаются на английском, а не еврейском. А духовные и исторические... может, придет время, когда такие книги на языке оригинала
будут и у нас доступны всем желающим. Но, повторяю, почти уверен, что технические книги в Израиле издаются и будут издаваться в основном не на еврейском, а на английском языке.
- А ограничения при приеме на работу и в институт когда-нибудь снимут?
Мокритин снова просверлил глаза Игоря "бериевским" взглядом, слегка сощурившись, тяжело засопел, но взял себя в руки и, после небольшой пау¬зы, спокойно ответил:
- В позапрошлом году Воронежский инженерно-строительный институт сильно расширил набор, и у них оказались вакантные места. Объявили дополнительный прием и много абитуриентов из Киева, Харькова и других городов, в большинстве, еврейской национальности, поступили. Образовался, говорят, сильный поток. И в самодеятельность хорошее вливание получилось, и в спо¬ртивные секции. Вот и смотри... Везде и всюду все зависит от живых людей.
Игорь намеревался возразить: мол, единичный случай, исключение, только подтверждающее правило, и еще неизвестно, чем это для директора кончилось. Но промолчал. Слова Мокритина произвели на бывшего "подследст¬венного" впечатление свежего ветра, ворвавшегося в затхлое помещение, па¬ли на благодатную почву, ибо были созвучны его чаяниям и прогнозам на грядущие благоприятные перемены. И насчет языков он прав. Путаница в переводе специфических технических или медицинских терминов может обернуться тяжелыми последствиями.
Игорь совсем уж было раскрыл рот, чтобы пуститься в рассуж¬дения о путях перевода советского общества на демократические рельсы, но в последнее мгновение снова какой-то внутренний тормоз удержал его, ибо он почувствовал в словах опытного агитатора некую фальшь, недосказанность, полуправду, ловкую демагогию под личиной новаторства и даже задушевности, хотя сейчас не смог бы членораздельно сформулировать эти ощущения. Он, круто изменив тему, как бы включившись в тонкую дипломатическую игру, “доверительно” поделился со старшим товарищем наметками усовершенствования методов расчета массивных железобетонных элементов зданий ГЭС. Они медленно прохаживались по берегу озера, почти у самой кромки воды в пяти-шести шагах за Милой и Фирой. Мокритин слушал, каза¬лось, заинтересованно, но через некоторое время посмотрел на часы.
- Нам пора, - спохватился Игорь.
- Да, пожалуй, надо идти.
Они двинулись к ресторану, женщины за ними.
- Молодец, - похвалил Мокритин, положив руку на плечо Зуева, - тема масштабная, "докторская", безусловно важная и стоящая. Действуй. Желаю успеха. Если найдешь нужным сотрудничать с кем-либо из нашего института, турбинистами или стройматериальщиками, приходи, я постараюсь помочь. Ма¬тематики у нас тоже очень знающие.
- Спасибо.
Своих знакомых они застали в окружении еще четырех молодых здоровяков. Беседа шла на повышенных тонах.
- Я хорошо помню, сам видел, мне тогда четырнадцать лет было... войска оцепили весь район, начали в двенадцать ночи, к двум часам всех собрали... Вывозили на станцию Саки, там грузили в эшелоны, - убеждал один, по виду борец тяжелого веса. - Сопротивления никакого не было, даже, помню, жен¬щины почти не голосили и не причитали...
- А ты не помнишь, что их делегация ездила к самому Гитлеру просить хоть одну ночь, чтобы начисто всех русских вырезать? - огрызнулся Отар Иванович. - А в Бахчисарае, между прочим, многих вырезали без разрешения. Бахчисарай у них считался столицей Крыма.
- Специальный карательный отряд, говорят, был, укомплектованный в основном, татарами. Свирепствовал страшно, - поддержал его совершенно лы¬сый крепыш лет сорока.
- Слышал. Впрочем, там было много украинцев и русских тоже. Сказать, что только татары...
- Когда мы освобождали Латвию, нашему латышскому стрелковому корпусу противостояла латышская дивизия СС, - с нажимом, почти сквозь зубы про¬изнес Петр Назарович. - И в карательных отрядах их хватало...
- Если б перед самой войной не выселяли насильно, может, и поменьше бы¬ло бы, - возразил Эмма.
- Я таких в войну к стенке ставил, - совсем уж сквозь зубы про¬цедил Петр Назарович.
- Брэк, - поднял Игорь руки, прекращая принявшую опасное направление дискуссию и оттащил Эмму в сторону.
- У, сука... - Эмма задыхался от возмущения и гнева.
- Ладно вам, - в голосе подошедшего Мокритина прозвучала не терпящая возражений командирски-властная нотка. Ладони Владимира Григорьевича осторожно прикоснулись к плечам Эммы и Иго¬ря. - Погорячились и довольно. Успокойтесь, оглянитесь, посмотрите, какая природа вокруг... располагает к философскому созерцанию. Вспомните, зачем сюда пожаловали. Сейчас подкрепимся, очередь как раз подходит, прогуляемся - и все забудется. Не надо обращать внимания.
- Я в ресторан не пойду, - отрезал Эмма.
- Ну, стоит ли отказывать себе?.. Из-за чего? Ну, у всех нервы... Че¬ловек прошел всю войну, работал там, куда его направляла партия, служил в меру своего разумения и, между прочим, по оценке командования, чест¬но, по долгу службы постоянно приходилось сталкиваться с предателями, изменниками, пособниками врага. Это наложило свой отпечаток. Ну, завелся. Не усложняйте, ребята. - Затем к Игорю:
- Очень был рад тебя встретить, поговорить... Не надо портить себе впечатления. Пошли. - Руки Мокритина не очень сально, но требовательно сжали локти "ребят". - В крайнем случае, сядете за другой столик.
- Не пойду, - набычился Эмма.
- А ты? - рука Мокритина крепче сжала локоть Игоря и помогла преодолеть инерцию. Несколько секунд Игорь колебался. На душе у него было муторно. Он вроде предает Эмму, соглашаясь идти, переходит в лагерь против¬ника, как бы солидаризуется с теми, кто на самом деле ему неприятен, но, с другой стороны, он не видит причин, почему он должен демонстративно порвать с Мокритиным. Эмме он ничем не обязан, знаком с ним без году неделю. Да и есть очень хочется, доносящиеся из кухни запахи щекочут ноздри.
- Ладно, - решился Зуев, дав Миле знак, что они идут с чекистами. Эмме же, стараясь, чтоб не звучало виновато, сказал:
- У нас в сумке кое-какое пропитание есть. Подкрепитесь. - Он взял Милу за руку, дабы пресечь возможное неприятное объяснение с Фирой и, не обращая внимания на оставленную сумку, присоединился к компании "отцов". Через несколько довольно томительных минут они зашли в ресторанный зал.
За столом командовал парадом Отар Иванович. Он на правах хозяина со знанием дела заказывал блюда, а в заключение сказал официанту, немолодому солидному мужчине холеного вида, несколько слов по-грузински, и тот понимающе склонил голову, бросив почтительно-любопытствующий взгляд на Мокритина. От последнего это не ускользнуло, он поинтересовался, что приятель наговорил про него, но хозяин только буркнул: "будет все в порядке" - знакомое Игорю словосочетание, вызвавшее сразу несколько ассоциативных воспоминаний. Отар Иванович, однако, быстро завладел его внима¬нием. Сотрудник ведомства Берии оказался знатоком легенд и живописных развалин своего края. Игорь услышал захватывающую версию гибели прекрас¬ного древнего города в районе нынешней Сухумской бухты, города, "взятого волнами" с его величественными дворцами и храмами, которые в тихую пого¬ду и сейчас просматриваются на дне бухты. Чекист так красочно, с увлечением и подробностями описывал мраморный памятник пятого века до нашей эры, изображенные на нем фигуры двух женщин и мальчика, а также технологию извлечения надгробия со дна бухты, словно сам лично руководил прошлогодней археологической экспедицией. Произвела на младшего партнера впечатление и история сооружения Беслетского моста.
- Тысячу лет назад, - с легким акцентом увлеченно говорил еще один, встретившийся Игорю патриот своей "маленькой родины", - тучи завоевателей оккупировали все Чер¬номорское побережье Кавказа. Ударить по оккупантам можно было только со стороны гор, но для этого надо было, не привлекая внимания гарнизона, пе¬ребросить мост через ущелье. Камни и песок были в избытке, а вот вяжущее, известь готовить некогда было. Тогда был брошен клич и в считанные часы собрано сорок тысяч куриных яиц... Мост построили, как и намечалось, за одну ночь. Внезапная мощная атака в тыл врага завершилась его полным раз¬громом. А мост с тех пор до наших дней исправно служит людям.
Когда официант поставил на стол минеральную воду, Отар Иванович пощекотал нервы сотрапезников рассказом о "чуде": неиссякаемом источнике, нагорном колодце чистейшей "святой" воды в Новом Афоне, питающемся невесть откуда, поскольку все окружающие горы трещиноватые и воду не держат.
"Хм... - машинально фиксировал Игорь, - святая вода в Ново-Афонском колодце, святая вода в Крещатицком источнике. Легенды, корни, координаты. Отар Иванович - Тихон Иванович... чекист - буржуазный националист... Игорь, не выдавая интереса, вглядывался в черты рассказчика, и ничего сви¬репого, садистского не обнаружил - радушный, гостеприимный хозяин. Кущ производит куда более "жесткое" впечатление. Может быть, если бы с этим Отаром вот так по душам с глазу на глаз пару дней поговорить, и он присо¬единился бы к "интернационалу"... хотя провокаторы и шпионы именно так и должны маскироваться... тут надо ухо востро".
За этими рассуждениями будущий глава зарождающегося очередного Интер¬национала упустил повод для следующего предания старины глубокой, относя¬щегося на сей раз к Бзыбскому храму и крепости, расположенных на разных берегах реки. Долгое время население этих столь разных по назначению соо¬ружений разделяла вражда, потом они устали воевать и решили установить между собой отношения мира и дружбы. И так сблизились и породнились, что стали есть, молиться, добывать пищу и так далее по единому распорядку, в одно и то же время. Перебросили через Бзыбь виноградную лозу и подерги¬ванием ее давали друг другу знать, что собираются делать. Все было хоро¬шо, но это единение и дружба не давали покоя соседям-завистникам. Они ре¬шили поссорить друзей, для чего стали посылать ложные сигналы: одних, к примеру, приглашали к молитве, а других - к трапезе. Между товарищами, которых еще недавно, бывало, водой не разольешь, возникла подозрительность, а потом и вражда. Раздоры привели к войне и оба сооружения были разрушены...
"Люди, будьте бдительны! Спасибо за напоминание, - мысленно улыбнулся Игорь. - Учтем, и, прежде всего, в отношении вас. Только волков бояться - в лес не ходить. Чрезмерная бдительность породит бездействие. Осторож¬ность, конечно, нужна. И тактика соответствующая: не раскрываться, а только небольшими шажками подталкивать, чтоб сам дошел, по примеру дореволюционных партийцев. Задача трудная, но тем интереснее. А в случае удачи будет кандидатура на пост министра внутренних дел".
Игорь зябко поежился, "примерив" к благообразному облику говорливого грузина печально известное теперь лицо в пенсне. "Подопытный", между тем, как будто нарочно продолжал интриговать "агитатора". На вопрос Мокритина о различиях в технологии приготовления Кавказских и Крымских вин Отар Иванович, отделавшись по существу дела одной общей фразой, рассказал про своего соотечественника, дипломата Ее Величества Екатерины Второй, в немалой степени обеспечившего императрице и ее фавориту Потемкину покоре¬ние Крыма.
- Вообще надо сказать, - начал он издалека после краткой "затравки", - что еще до присоединения Грузии к России в Петербурге и Москве существо¬вали достаточно большие грузинские колонии. Они возникли еще при Петре и дали русской короне много видных деятелей в разных областях. В “Большом посольстве” Петра Первого в Европу сопровождал его друг, сын грузинского царя Арчила Александр. Он потом стал начальником артиллерии Российской армии, но попал в плен к шведам. Царь Арчил организовал в Москве грузинское землячество. В заговоре против Павла Первого тоже принимал один грузин. А тайный
советник Сергей Лашкаришвили прославился на дипломатическом поприще. Еще в самом начале своей карьеры он добился у Турции согласия на пропуск че¬рез Дарданеллы русских военных кораблей, что противоречило принятой рань¬ше конвенции. Это был большой успех. Екатерина отблагодарила Сергея тем, что стала его свахой. Дело в том, что небогатый молодой дипломат влюбил¬ся без памяти в дочь швейцарского консула, а тот, решив, что Сергей польстился на приданое дочери богача, не дал согласия. Тут матушка Екате¬рина и поспособствовала. Она же приняла на себя расходы на свадебный пир и "продвинула" своего протеже по службе, назначив генеральным консулом при Крымском хане. И тут Лашкаришвили вообще совершил чудо: склонил хана вместо Оттоманской порты переориентироваться на Россию и даже самому пе¬реселиться туда. Так усилиями одного талантливого грузина грозное неког¬да Крымское ханство, много раз опустошавшее Украину и во всех войнах вы¬ступавшее на стороне Турции, перестало существовать. Вот и говори после этого, что один в поле не воин... Екатерина щедро вознаградила Сергея: отпустила ему тридцать тысяч рублей на покупку дома в Петербурге, пода¬рила перстень с крупным бриллиантом из собственной шкатулки, допустила ко двору.
- Но он же не в поле воевал. В поле действительно один не воин, - вста¬вил Мокритин, как показалось Игорю, недовольным тоном.
- Багратион воевал в поле, не один, конечно, но флеши его имени у Бородина французы взяли только после смертельного ранения Петра Ивановича. Солда¬ты верили в его непобедимость, и это придавало им силы, - пришел Игорь на помощь "чекисту-монархисту", как он успел окрестить Отара Ивановича. - Душа как будто отлетела от всего левого фланга после гибели Багратиона, пишет академик Тарле.
- Лучший генерал русской армии, как называл его Наполеон. Только он не погиб при Бородине, - мягко поправил Отар Иванович, обращаясь теперь непосредственно к Игорю. - Он не вынес позора сдачи Москвы. Уже выздоравливал, мог бы еще пожить и послужить отечеству, но... горячая кавказская кровь... Как узнал от вестового, что белокаменная пала, вскочил, раздробленной ногой топнул... Пятьдесят тысяч рублей, пожалованные ему Государем за Бородино, пришли уже посмертно...
"Вот бы сюда Татевосяна, - хитро сощурился Игорь. - Может, из их дискуссии на тему: “наши гуси Рим спасли”, кое-что интересное для себя почерпнул бы. А вообще чекист, похоже, мужик неглупый, знающий, не "зашоренный", болтает, правда, без умолку, но не пустозвон. Если прощупать на оселке морали и долга, "взагали", абстрактно, на чем может засечь? Должен клюнуть. Кроме того, видать, деньги любит. А вообще, говорить-то будет все время он, пусть на себя пеняет. Знакомство полезное", - заключил Зуев. И уже не жалел об измене Эмме.
Во время послеобеденной прогулки он без труда выведал у Мокритина фамилию Отара Ивановича, узнал, что проживает он в Сухуми и по-прежнему работает в "органах". Уже кое-что. При расставании можно намекнуть, что собирается на экскурсию в Сухуми, может, пригласит. А нет - сказать, что в будущем году хотели бы там отдыхать и попросить помочь с жильем...
"Настанет лето, и поедем мы в Сухум, там будешь кушать виноград, рахат-лукум", - иронически напутствовал всегдашний оппонент строками блатного фольклора. Игорь и сам понимал, что чушь несет, хотя... чем черт не шу¬тит. Посланцы Судьбы-индейки всякие бывали. Может, дошла очередь и до "органов"...
В "дилижансе" расселись по-старому. Большинство экскурсантов было навеселе и, едва автобус вырулил на "серпантин", затянули песни. Это избавило Игоря от необходимости разговаривать с Эммой (ему, как "изменнику", полагалось бы протянуть трубку мира первым), и он мог предаться любимому занятию - "философствованию".
"Ваш друг Мокритин призывает философов выйти из укрытий, - обратился он мысленно к Отару Ивановичу. - Но разве они сами выбрали себе бастионы? - В этом месте по сценарию Зуева Отар Иванович должен опустить глаза, да¬вая понять, что ему все ясно без слов: в нашем оберполицейском государстве все его граждане, в том числе ученые, только солдаты, которым партия, точнее, сановники, вещающие и действующие от ее имени, указывают их место в строю, окопе и так далее, могут бросить любого нижестоящего в любую географическую точку, а то и за решетку. В некрологах обычно, так и пишут: "на всех постах, куда направляла его партия..."
Оппонент академика Лины Штерн профессор Бернштейн (Бернштейн против Штерн - это, вероятно, тоже продумано, чтоб никакого "душка", одна лишь большевистская смелость, принципиальность и высокая научная этика... Между прочим, по свидетельству Плоткина, на фронте практиковалось при приведении в исполнение смерт¬ных приговоров трибуналов формирование команд по национальному признаку: русские расстреливали русского, евреи - еврея, белорусы - белоруса, киргизы - киргиза... Вам, навер¬ное, это лучше известно) объясняет молчание инакомыслящих боязнью нарушить свой и чужой покой. Наивничает профессор или, скорее всего, лукавит, ибо у нас солдат ни самовольно выйти из окопа, ни отсидеться в нем, ког¬да всех поднимают в атаку, не может - тотчас будет взят на мушку сексотом или просто бдительным Иудой, как очень точно выразился Кущ. На место ос¬лушника партия немедленно поставит другого - исполнительного и послушного. Система, заказывающая музыку, занимается также подбором, расстановкой и воспитанием музыкантов. Это одна из основных ее функций и в этом ее реаль¬ная сила. Профессор Бернштейн - один из рядовых бойцов, опять-таки по выражению Куща, очередной "человек с ружьем". Он по команде высунулся из укрытия, чтобы выстрелить в поверженную женщину, лишенную возможности за¬щищаться.
Вся наша "идеологическая гвардия" постоянно пребывает в мобили¬зационной готовности, чтобы в любой момент по разнарядке выступить в по¬ход против "контры" - кулаков, вредителей, шпионов, космополитов, идеалис¬тов... Мораль в таких "марш-бросках" - ненужная обуза. Нравственно все то, что в данный момент выгодно или соответствует желанию царя. Все средства и способы, даже самые грязные и гнусные, хороши. Любые, даже самые чрез¬вычайные меры допустимы. Партия говорит - надо, ее верные ландскнехты отвечают - есть! Все как на войне: Верховный Главнокомандующий определяет "генеральную линию", направления главного удара, командиры всех рангов разрабатывают "операции". Только в отличие от войны, где противников от¬личает форма одежды, где можно обозначить флажками линию фронта, здесь никакой четкости нет. Враг рядом и со всех сторон. Тут, скажем, командир полка, увлекающий бойцов в атаку, не подозревает, что сам находится под прицелом командира или политработника дивизии (для плана-разнарядки) или командира батальо¬на (для карьеры или в отместку за строгость). Мокритин сам несколько лет назад в точном соответствии с указаниями партии называл попытки амери¬канцев создать "думающие" машины и применить их в школьном и университетском образовании дикостью и духовным средневековьем. Человек, безусловно, умный, все понимающий, но, в духе времени, жесткий и неумолимый солдат партии, готовый выполнить любую директиву свыше, почему вдруг призывает к "братанию"? Учуял витающие в воздухе "флюиды перемен"?..
Между прочим, - вспомнил Игорь, - недавно вышел Указ об отмене формы и званий в гражданс¬ких министерствах и ведомствах, который лишил Зуева майорского чина. Не является ли это одним из зримых симптомов ослабления в стране всеобщей шагистики и казарменных нравов? И, соответственно, появления хоть неболь¬шой дозволенной "степени свободы" в суждениях и действиях дисциплиниро¬ванных партийцев, которой проницательный Мокритин тут же воспользовался, чтобы раньше других выйти на "передовые рубежи". Отар Иванович, возмож¬но, из той же породы ищеек. Тогда, может быть, риск - благородное дело...
- А знаешь, этот Отар Иванович в компании ничего себе, много грузинских легенд знает, с ним не скучно, - прошептал Игорь на ухо Эмме.
- Анекдот такой был, говорят, еще до войны, я его сразу после войны слышал. Одна старушка обозвала милиционера легавым, а он за это оштрафо¬вал ее на три рубля. Старушка вручает ему десятку со словами: легавый, легавый, легавый, и на рупь сволочь, - тоже на ушко пробурчал Эмма. Игорь тут же мысленно ответил каламбуром, слышанным от Вени Вольского: "А" и "Б" сидели на трубе. "А" упало, "Б" пропало - "И" работал в МГБ", но, расценив состоявшийся диалог как обмен нотами о восстановлении дип¬ломатических отношений, под гласным надзором "органов" не счел нужным дальше распространяться, сосредоточившись на разработке "окопно-походной" темы. Исконная жажда поиска, стремление докопаться до корней, сразу ув¬лекла его в дебри дедукции и индукции. Примеры нанизывались на "оси системы", как намисто на нитку. На него, как на Чехова, набегали, теснясь, сюжеты, однако, отнюдь не обольстительного свойства. Они, постепенно об¬растая характерными подробностями, как в капле воды отражали признаки и свойства нашей архиполицейской державы, а дальше, сплетаясь паутиной при¬чинно-следственных связей и результатами сравнительного анализа, оконтуривались, как большая емкая глава грядущего эпохального труда. Свое дело почти семилетней давности он диалектически повязал с двумя другими, известными ему из компетентных источников. По первому из них "проходил" дальний родственник Аси Зиновьевны, такой дальний, что правильнее было бы его считать не родственником, а просто приятелем-земляком. Жил он с семьей в Ворошиловграде и служил (в фельетоне, опубликованном в местной газете после его ареста, был употреблен глагол "подвизался") администра¬торам в театре. Он состоял в постоянной переписке с Голубовскими еще с довоенных времен, а когда ехал отдыхать в родные места, обычно на день-два останавливался в Харькове. Жена Мирона (по паспорту - Меера) после его отправки на Колыму перебралась к своим родным в Витебск. Она-то и поведала Голубкам сию печальную историю. Возможно, он устраивал "левые" концерты, не исключено, что еще какие-то финансовые нарушения допускал (у него трое детей), но свободы его лишили на восемь лет не за это, а за антисоветскую агитацию, выразившуюся в одной единственной фразе в ответ на всякие вздорные (по оценке жены) клеветнические обвинения: уж одно из двух, либо дали бы здесь спокойно работать, или отпустили бы в государство Израиль...
Второе дело касалось родного дяди Оксаны Копельман, редактора районной газеты в Запорожской области. У него антисоветская агитация объективно была более ярко выражена: в заголовке одной из статей вместо утвержден¬ного: "зберемо весь урожай без втрат" - было набрано: "здеремо весь урожай..." И это произошло в самый разгар "последнего сталинского призыва". Перетрусили он и вся его родня здорово. Но обошлось, отделался легким взысканием, даже должности не лишили.
"Почему? - задался вопросом Игорь. - Что здесь - ирония судьбы, игра случая? Или прослеживается некая, если не закономерность, то внутренняя логика?"
"Логика есть, - ответил он сам себе убежденно, в той мере, в какой вершители судеб людей, властелины соответствующих рангов, не связанные на деле законами государственными и нравственными, мыслят логически. Логика тут, конечно, своеобразная. Она проявляется в том, что если нет указаний свыше, наместники чуют "дух", общую атмосферу, оценивают, какую реакцию то или иное их действие может вызвать у начальства и, если нюхом улавливают, что встретят благосклонность либо, на крайний случай, оставят безразличными, действуют согласно каким-то своим соображениям, привязанностям или просто давая волю прихо¬ти. В соответствии с этим общим "духом" устранение скромного Ворошиловградского театрального деятеля на пороге пятидесятых годов объяснимо и, можно сказать, закономерно. Во-первых, он занимал доходное место, на ко¬торое мог претендовать "национальный кадр", в том числе проштрафившийся партийный или советский функционер, следовательно, было кому "настучать"; во-вторых, театральный администратор нешаблонно высказался, то есть проя¬вил непозволительную подозрительную самостоятельность, "высунулся" без предварительной санкции, выделился неким более крупным комочком из "мел¬копесчаного полупространства". И жесткий штампующий пресс неминуемо дол¬жен был его раздавить; в-третьих, в отчетность об успешной борьбе с зата¬ившимся классовым врагом попала любезная начальству личность - безродный космополит, нечистый на руку делец от искусства, антисоветчик, потенциальный лакей империализма. Таким образом, его арест на руку всем "дейст¬вующим лицам" и, следовательно, был предопределен. Логика железная.
Студент Игорь Зуев тоже выделился из однородной пылевидной массы, и при желании вельможных чинуш его раздутое дело тоже могло бы украсить чекист¬скую отчетность. Но на другой чаше весов: из ряда вон выходящий по успе¬ваемости "кадр"; "теплого" места не занимает, никому не мешает, а, совсем наоборот, многим помогает; сын известных в городе медиков, к которым, не дай бог, придется когда-нибудь обратиться; православный (хоть и не крещеный). Как еще в местных верхах посмотрят на такую "контру"? И умный многоопытный Мокритин выбрал золотую середину: постращать без оргвыводов. Тоже вполне объяснимо.
Наконец, запорожский казак-редактор. Этот не выделялся, никому на пятки не наступал, благонадежен стопроцентно, по всем показателям - свой. Чуток не доглядел, так с кем не бывает? Не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. Решили "прикрыть", а формально отреагировали, заслушали и наказа¬ли. И себе, наверное, польза: редактор станет еще послушнее. И будет смотреть в оба. За одного битого, как известно, двух небитых дают...
Игорь остался очень доволен результатами своих изысканий, мысленно потирал руки, но "двойник" к месту (он всегда все делает к месту, в отличие от первого "я"!) напомнил формулу изобретателя Эдисона, согласно которой гений - это один процент вдохновения и девяносто девять процентов - "потения". Игорь тут же отреагировал, дав обещание внутреннему контролеру сегодня же перед сном "попотеть", то есть перенести дорожные выводы на бумагу. Впрочем, - тут же засомневался "философ", - не исключено, что это будет напрасный труд. Похоже, новое руководство страны знает все отнюдь не хуже меня. И знает что делать. Кое-что, возможно, уже и предпринимает в направлении, если не падения, то хотя бы ослабления тяжких полицейских оков. До меня доходят отголоски. У Мокритина, видимо, "локатор" более чувствительный. И "сигналов" больше. Чекистам положено лучше всех других смертных знать истинное положение дел на всех этажах общества. Наброски для памяти ко¬пить, разумеется, никому не возбраняется, но с советами Правительству пока не спешить.
"Двойник" в знак согласия промолчал, однако, когда по¬тенциальный реформатор вздохнул, пожалев о том, что процесс обновления начинается без его участия, вновь подал голос: "Не дрейфь, без тебя дале¬ко не уедут, потому что вопреки элементарной человеческой логике на господство бесхозной казенной собственности и бесконтрольной переродившейся партийной бюрократии не посягают, то бишь, истинные движущие силы развития общества все еще остаются взаперти. Автомобиль по-прежнему пытаются завести, не залив в бак горючее. Напрягшись, по команде: тяни-толкай, его можно сдвинуть с места, немножко прокатить, с горки спустить, но в гонках он участвовать не сможет. Так что, жми, Гарик"...
Игорь снова подтвердил свое намерение сегодня и ежедневно до конца от¬пуска, вместо дневного сна и вечером заносить в тетрадку тезисы, сформулированные за прошедшие сутки.
На остановке попрощались с чекистами. Мокритин предложил встретиться на пляже "Ривьера", где он обыч¬но бывает с восьми до одиннадцати утра и с пяти до восьми вечера. Игорь поблагодарил и, в свою очередь, пригласил Владимира Григорьевича на пляж "Светлана".
- Сегодня я, наконец, выяснил, кто на меня настучал тогда, - доложил Игорь жене, когда они остались одни. - Там, правда, был не один бдитель¬ный верноподданный, а сразу несколько, но Мокритин пока вспомнил одного. Раньше я собирался ему публично морду побить, а теперь решил с ним не связываться. Мерзость, конечно, только что с него возьмешь? Так воспи¬тали. Не знаю достоверно, но думаю, по крайней мере, каждый десятый мог бы отца родного предать, по примеру Павлика Морозова. Так что уж говорить о сокурсниках. Германия превыше всего! Для блага партии все дозволено. Бога нет, а революция все спишет... Сколько омерзительных, жестоких, подлых дел скрыто за благозвучным и притягательным словом - Революция! Как, впрочем, и за словом - Бог...
Мила в ответ нежно взяла мужа об руку и прижалась щекой к его плечу.












ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Четверг 30 декабря, когда коллектив сектора Каховской ГЭС уже полностью "расслабился" в преддверии Нового года и без зазрения совести на глазах у начальства коротал рабочие часы в праздных беседах, чтении художественной литературы и прочих далеких от служебных обязанностей занятий, для Зуева выдался насыщенным деловыми заботами до предела.
Бук¬вально через минуту после утреннего звонка Сотников, проговорив по телефону одну минуту, подозвал его и увел к главному инженеру. Там они уже застали Шабелъникова, Горелова и Лиха¬чева. Хозяин кабинета без предисловий изложил содержание полученной накануне из Москвы депеши под грифом "совершенно секретно". В ней предписы¬валось срочно выявить возможность сокращения сметной стоимости гидроузла за счет исключения из проекта еще не выполненных мероприятий по защите сооружений от воздушного нападения. Зуев в свое время приложил руку к разработке защитной оболочки здания ГЭС, способной устоять без разрушения при прямом попадании десятитонного фугаса. По его расчетам (исходные данные, разумеется, были ему заданы) стены здания запроектированы из густо армированного бетона толщиной три метра, а крыша еще на полметра толще. Теперь московское начальство исходит из того, что на объект такой стра¬тегической важности заправилы агрессивного Североатлантического пакта не пожалеют атомной, а то и водородной бомбы, от которых никакие железобетонные мастодонты не спасут.
После короткого обмена мнениями ре¬шили, что сразу же после праздника Лихачев с Зуевым должны отправиться в Каховку и там совместно с руководством группы рабочего проектирования и Управления строительства выявить рацио¬нальный объем уменьшения защитных работ, исходя из минимума переделок и незыблемости сроков ввода основных сооружений. Мероприятия будут касаться не только здания ГЭС, но и плотины и шлюза, однако, на первом этапе сочли возможным не привлекать специалистов других групп, "чтобы не устра¬ивать толкотню в спецчасти “Днепростроя”. Таким образом, Игорю поручали заниматься объектами, к которым он до сих пор никакого касательства не имел, если не считать памятной ему трехдневной командировки в Киев, и на предварительное ознакомление с проектами отводили один день. В Каховке, как он понимал, ему тоже предстоит выполнять срочное задание одному, поскольку "общий стиль руководства" со стороны главного инженера проекта и его заместителя, начальника группы рабочего проектирования, ему хорошо известен, а других сотрудников группы, допущенных к совершенно секретным материалам, нет. Игорь ясно представлял себе, как все произой¬дет: его представят начальнику спецчасти, общими фразами наставят и, сославшись на неотложные дела, оставят разбираться, потом бегло ознакомятся с результатами и, не вникая в детали, согласятся.
Это вызывало внутренний протест лошади по отношению к наезднику. Кроме того, непредвиденная командировка крайне не¬желательна для него еще и потому, что в январе ему предстоит выпускная сессия в Вечернем Университете марксизма-ленинизма. А это как-никак три экзамена (история КПСС, диамат и политэкономия) и два зачета (история СССР, внешняя политика СССР и современные международные отношения). Игорь намеревался не только основательно подготовиться в соответствии со своими правилами, но и использовать этот предлог для пополнения своих секретных архивов.
С другой стороны, Игорь, был польщен. Ему сегодня впервые пришлось участвовать в подобном совещании. До сих пор он выполнял конкретные задания, полученные от Сотникова, а каким образом они "созревали" у начальников, не знал. Ныне он был допущен в "мастерскую", генеральный штаб. И еще он сразу сообразил, что получает шанс дос¬тойно проявить себя, что теперь фактически от него одного будет зависеть сумма, которая дополнительно поступит в бюджет государства, а это, веро¬ятно, будут миллионы. Как можно упустить такой шанс?
Покончив с вопросом, послужившим причиной сбора, его участники не сразу разошлись, а посудачили минут двадцать на тему: что год грядущий нам готовит? Главный инженер поставил в известность подчиненных о намечающихся в наступающем году мобилизациях. Уже у директора лежит разнарядка райкома партии на комсомольцев и молодежь, "желающих" участвовать в стро¬ительстве заводов железобетонных изделий во исполнение постановления ЦК комсомола, объявившего призыв добровольцев на эти стройки - всего по стране сто тысяч человек. В Харькове в 1955 году должны быть построены цехи и полигоны для выпуска сборных железобетонных конструкций объемом сто тысяч кубометров. При обкоме комсомола создан штаб. Торопят. Уже в январе пойдут регулярные воскресники для планировки площадок. Ну, это дело привычное. Труднее будет в первом квартале отправить, тоже, конечно, "добровольно" двенадцать человек в Казахстан на освоение целинных земель по комсомольским путевкам. Предупредили: ни одним человеком меньше, боль¬ше можно... Ну, понятно, как всегда, дали разнарядку с запасом, но человек шесть-семь выделить придется (и это при том, что другие организации совсем недавно выделяли своих людей нам!). Поговаривают о возможности набора в деревню для укрепления колхозов и МТС. Повздыхали...
- В конце февраля выборы в Верховный Совет Республики и местные орга¬ны, - напомнил Горелов. - Времени кампания забирает массу. Слух прошел, что в “Гипрошахте” додумались назначать стар¬шими агитаторами начальников отделов, так те по пол-отдела чуть ли не ежедневно выгоняли на участок.
Шабельников выразил обеспокоенность решениями Всесоюзного совещания строителей. Прогнозы мрачные. У нас ведь привыкли рубить с плеча и с ос¬тервенением сжигать все, чему вчера поклонялись.
- Сколько "правильных" гневных и презрительных слов произнесли наши правящие архитекторы в ад¬рес растленных и морально опустошенных западных зодчих, приверженцев обезличенного стандартного заводского домостроения, выражающего непре¬рывную деградацию обреченного капиталистического общества, идейное оскудение, утрату образа и стиля. Они трактовали "новую рациональную архитектуру", функционализм, как отказ от самого понятия искусства во имя безоговорочного подчинения архитектуры технике. Если бы еще совсем недавно кто-нибудь вслух объявил себя приверженцем тезиса Корбюзье: "Техника - носитель но¬вого лиризма" или очень образного: "геометрия и боги восседают на одном троне", его приравняли бы чуть ли не к диверсантам и шпионам, потому что нам не уставали напоминать, какой гигантский вред нанесли облику наших городов лженоваторы-конструктивисты. Нам вдалбливали, что советская архитектура, в отличие от загнивающей западноевропейской и американской, должна рассматривать город как систему художественных ансамблей. Нас учили, что советская архитектура развилась и окрепла в борьбе с формализмом, конструктивизмом и функционализмом, что идейная выхолощенность и убогость философской концепции этих течений оказались в непримиримом противоречии... заметьте - непримиримом! - с идейно-художественными задачами социалистического переустройства советских городов и мировоззрением... чувствуе¬те? - мировоззрением! - советских людей.
Наше поколение архитекторов впитало все это, что называется, с молоком матери. Я вчера имел с некоторыми из них продолжительную беседу. Это они напомнили мне то, что я вам сейчас пересказал. Они в полной растерянности. Произошел неожиданный поворот на сто восемьдесят градусов. Теперь нам с такой же безапелляционностью черным по белому растолковывают: архитектура - не живопись, не музыка, которые создают художественное обобщение действительности. Теперь начальство грозно предупреждает: мы еще разберемся, почему наши архитекторы выдвигали на первый план не экономическую и конструктивную целесообразность сооружений, а их внешние атрибуты? Вот и соображай теперь, что все это означает для нас практически? Чем это для нас непосредственно чревато? Что придется переделывать? Кто окажется "крайним"? Ведь как раньше слова нельзя было сказать в защиту гнилой и безыдейной архитектуры прогнившего насквозь Запада, так теперь пикнуть нельзя будет в защиту того, что сложилось у нас столетиями...
Лица слушателей были постными. Лихачев теребил пальцами кончик собственного носа. Сотников пристально разглядывал ногти на свих руках. Разошлись в минорном настроении.
До конца рабочего дня Игорь трудился не поднимая головы в спецотделе, знакомился с чертежами, перепиской, оформил справку о допуске к "совер¬шенно секретным" документам и командировочное удостоверение на себя и Лихачева. Получил в кассе деньги. Время текло незаметно. Думать и анализировать услышанное утром было недосуг. Только по дороге домой вернулся он мыслями к проблемам, затронутым во время "лирического" отступления на совещании у Юшко. Там он на правах новичка сидел, словно воды в рот набрал, хотя имел возможность блеснуть глубоким проникновением в сущность идеологии конструктивистов, роли архитектуры, как выразителя духа эпохи (застывшая идеология) и как участника создания материально - технической базы общества, а также принципов творчества Ле Корбюзье. О последнем Света Ольховская вместе с теплыми приветами от сотрудников проектного отдела треста привезла и почерпнутые от Линцера новые сведения. В частности, они касались изобретенного зодчим универсального масштаба - модулора, основанного на средних размерах человеческого тела, а также на “золотом ряду” чисел, где каждое последующее равно сумме двух предыдущих. Этот свой принцип Корбюзье реализовал в очень интересном, с точки зрения Линцера, жилом комплексе в Марселе. Дом покоится на столбах (под домом сохранена зеленая зона), на крыше тоже сад. Украшений никаких (“большое искусство живет бедными средствами” - тоже один из афоризмов великого, опять-таки по оценке Линцера, зодчего). Утром некий внутренний голос удержал его. А тут он прочел своим начальникам пространную лекцию на "окопно-походную" тему, а заодно додумал и четко сформулировал уди¬вительную закономерность в нашем "королевстве кривых зеркал", до которой не дошел во время экскурсии на озеро Рицу и позднее, когда вместо после¬обеденного сна до конца отпуска методично переносил свои "открытия" на бумагу.
Между прочим, Фима Вайнер со слов бывшего однокашника Игоря Феликса Аровина, приезжавшего в отпуск техника-лейте¬нанта войск МВД, пополнил коллекцию примеров взаимоотношений наших советс¬ких крепостников и крепостных еще одним весьма пикантным случаем, характеризующим внутреннюю логику и практику "самой демократической системы в мире", где правят бал не законы, а наместники. Дело было в городе Ангарске Иркутской области. Строительство там ведется огромное, возводится одно¬временно нефтехимический завод и город. Руководит стройкой генерал-лей¬тенант инженерно-технической службы, являющийся, как водится, полным хо¬зяином над всем и всеми в его округе. Феликс считает его рачительным хо¬зяином, умеющим навести порядок и железной рукой его поддерживать.
Од¬нажды случилось так, что прибыло немецкое оборудование то ли без каких-то важных деталей, то ли без документации. Наши специалисты не смогли разобраться и найти выход из положения, а это грозило срывом графика мон¬тажа. "Генерал-губернатор" дал команду поискать желающих попытать счастье среди заключенных. Нескольких человек нашли. Хозяин лично имел с ними беседу, с каждым в отдельности с глазу на глаз, и выбрал одного. Слух прошел такой, что предупредил зэка: сдела¬ешь - в долгу не останусь, нет - придется расстрелять (смельчак проходил по 58 статье, как шпион и вредитель, а по ходу работы его нужно было ознакомить с какими-то "закрытыми" материалами). Зэк с заданием справился, был расконвоирован и поселен в отдельном коттедже, ему выделили спецпаек и даже разрешили приехать жене. Генералу тоже, видимо, нельзя отказать в смелости и мужестве. Могли ведь обвинить в сговоре с матерым шпионом. Сказывали, ему все-таки пришлось выдержать бой со своим заместителем по по¬литической части, но он проявил характер, согласовал в Москве и слово свое сдержал. Замполита, естественно, после этого перевели в другое место...
"Такой экстраординарный случай надо немедленно занести в заветную тет¬радку, - тут же дал себе команду Игорь. - А что касается общей закономерности, то получается все логично и складно, хотя и жутковато. Для нашей партийно-чиновничьей камарильи перманентные мобилизации нужны как воздух. Это, можно сказать, ее среда обитания, питательный бульон. Без мобилизаций ей смерть. В самом деле, если жизнь общества хорошо органи¬зована, зиждется на законах, движется по накатанной колее, то зачем нуж¬на громоздкая надстройка? Какую роль играет армия людей с портфелями и папками, ведомая партийно-советско-профсоюзно-комсомольскими Помпадура¬ми? Никакой! Безработные! Просто балласт. А вот в периоды мобилизаций, "походов", "чрезвычайки", когда цель оправдывает средства - тут они, обу¬ченные давить, запугивать, заставлять, "выжимать", поднимать на борьбу, незаменимы. Тут они, с одной стороны, имеют возможность "ловить рыбку в мутной водице", заниматься самоснабжением и "срывать цветы удовольствий", а с другой стороны, упиваться бесконтрольной властью над бесправными согражданами, потенциальными рекру¬тами всякого рода трудармий и спецконтингентов, и заодно демонстрировать перед начальством свои способности и радение. Отсюда вытекает непрелож¬ный вывод: бесконечные мобилизации для преодоления всяческих мыслимых и немыслимых препятствий и происков классового врага ни в коем случае нель¬зя квалифицировать, как следствие тупости и некомпетентности "верхушки" и присных. Это продуманная хитрая и коварная политика. И дальше: раз эти самые мобилизации выгодны, точнее, просто необходимы могущественному господствующему классу эксплуататоров, то естественно предположить, что он, класс кровопийц, с помощью холуев, в том числе "ученых", искусственно и целенаправленно выискивает действительных и мни¬мых врагов и организует против них "походы". Даже обычная ежегодная убор¬ка урожая сопровождается непрерывными мобилизациями...
"Ну, каково, начальнички? - хитро сощурился Игорь, представив себе выражения лиц участников утреннего совещания, а потом и своих экзаменато¬ров. - Что вы скажете про партию нового типа, вдохновителя и организато¬ра всех наших побед всемирно-исторического значения? - Зуев бросил победный взгляд на всю иерархическую лестницу над собой в проектной орга¬низации и выше, вплоть до Кремля. Однако, ликование длилось недолго. Возникшее подозрение, что, ус¬лышав крамольную речь молодого коллеги, "блок" из пяти быва¬лых коммунистов и беспартийных бросился бы наперебой "сигнализировать куда следует", свело на нет радость от снизошедшего на него очередного "озарения". И теперь он уже другими глазами посмотрел на выступление начальника технического отдела.
- В сущности, уважаемый Юрий Михайлович, вы никакой Америки, не открыли, - укорил Игорь уважаемого стар¬шего товарища. - Ну, к чему свелось ваше выступление? Вы прокричали: "ка¬раул!". Диалектически осмыслить явление вам уже не дано. Весь смысл вашей речи Пучков почти десять лет назад в ответ на "далеко не праздный" вопрос вчерашнего школьника афористически емко и точно сформулировал буквально несколькими фразами.
Игорь мысленно воссоздал обстановку той поездки и "историческую" бесе¬ду "отцов и детей". Мудрому Алексею Леонтьевичу уже тогда было ясно, что неизбежная индустриализация строительства, как веление времени, диктует переход на стандартный тип здания. Он прекрасно видел и предвидел следствия и последствия. Если архитектуру подчинить индустриализации, - чека¬нил он слова, - будет однообразие и уныние; если индустриализацию подчи¬нить архитектуре - будет расточительно и неэффективно, нерационально, не по-хозяйски и, между прочим, не всегда красиво. Как в воду глядел. До последнего времени в угоду господствующей идеологии, не считающейся с рациональностью и эффективностью, безраздельно господствовал второй подход. Теперь, похоже, маятник качнулся к другой крайнос¬ти. Трубачи протрубили новый поход. Этот голый факт и за¬свидетельствовал сегодня утром Шабельников. Больше ничего. А Пучков, как и Линцер, смо¬трел глубже. Он видел в объективной необходимости преодоления диалектического противоречия между искусством и техникой источник развития, совершенствования как архитектуры, так и строительной техники. Шабельников до такого вывода не дотянул...
"Впрочем, как сказать, - тут же засомневался Игорь, - Шабельников тоже достаточно мудр, но пользующемуся диалектическим методом полагается учитывать особенности момента. Для нормального человеческого общества Пучков правильно наметил путь преодоления кризиса. Тогда, десять лет назад, "кривозеркальность" нашей системы еще не прос¬матривалась столь четко, как в последующие годы. Он не мог предвидеть грядущих постановлений ЦК ВКП(б) по идеологическим вопросам и перманентной "охоты за ведьмами". Шабельников все это учитывает. В его представлении Всесоюзное совещание велело крестоносцам обнажить мечи. Возможно, паникует не зря. Грозный языческий Пан умер, но дело его прочно укоренилось в руководящих партийных рядах...
- Что-нибудь случилось? - обеспокоено спросила Мила, вглядываясь в лицо мужа, едва тот переступил порог квартиры.
- Особенного ничего. Устал немного, день суматошный выдался, задачку одну довольно каверзную поставили. Но стоящую. Экономия может быть приличная. Второго января в Каховку еду...
Игорь нежно приложился к щечке жены.
Из комнаты Плоткиных выскочил Мишутка, с силой распахнув дверь, и бро¬сился в объятия отца.
- Папа холодный, простудишься, - попробовала Мила заслонить собой малыша, но Игорь, сбросив пальто и шапку, поднял сына высоко над собой и, несколько раз подбросив, взгромоздил себе на плечи.

Мча'ись танки, вете' поднимая,
Наступа'а г'озная б'оня,
И 'ете'и наземь саму'аи
Под напо’ом стаи и огня, -

чистенько тоненьким звонким голоском пропел Мишутка, продолжая прерванное приходом отца музицирование с соседями. Он запоминает песни и сказки с первого чтения, держит в своей маленькой головке по несколько десятков тех и других, и по первому требованию воспроизводит, не заставляя себя долго упрашивать.
Пока Игорь раздевался и мыл руки, Мила успела сообщить, что у них в гостях Вика, что она официально разводится со своим чтецом-декламатором, что в связи с этим завтра быть у них на торжестве не сможет, потому зашла сегодня поздравить всех с новым годом, а Игоря еще и с днем рождения, что в подарок принесла книгу армянских рассказов (“выносит из дома армянский дух”, - шепнул Игорь на ушко жене); что стол уже нак¬рыт, все голодны и ждут только хозяина.
- А ты когда пришла? - поинтересовался глава семейства, ибо обычно они возвращались с работы примерно в одно время.
- Я сегодня с обеда в Госпромовскую библиотеку ходила, но управилась быстро, уже часа два дома.
- А Вика?
- Вика с полчаса, прямо с работы...
После первой рюмки водки Игорь почувствовал, что приятная теплота и легкий туман в голове заметно снижает внутреннее напряжение и он, закусывая, в спокойных тонах рассказал об утреннем совещании у начальства, не касаясь, естественно, сути секретных дел. Вика, произнеся поздравительный тост, тоже выпила почти до дна полную рюмку водки и заметно оживилась. Она в русле темы о "добровольных мобилизациях" удивила Игоря информацией, что гитлеровцы, угоняя наших юношей и девушек на каторгу в Германию, ставили в паспорте штамп: "добровольно на работу в Германию".
После следующего тоста она, разговорившись, поведала полезную для Зуева-летописца историю про своего соученика по школе, "мирового", по ее оценке, парня, Саньку Рапопорта. Он в прошлом году о¬кончил Горный институт по специальности "горные машины". Назначение по¬лучил на донбасскую шахту, работал конструктором, получал 880 рублей в месяц плюс премии. B начале этого года послали механиком МТС в Орловскую область. Пытал¬ся доказывать мобилизационной комиссии, что горные машины и сельскохозяй¬ственные машины - не совсем одно и то же, что отдельно существует Горный институт, а отдельно Институт механизации и электрификации сельского хо¬зяйства; что вообще молодых специалистов по закону не имеют права трогать. На последнее только рукой махнули, а насчет специальности сказали: "что там разбираться? Механик - и все. Требуется именно механик. Какого про¬филя - не расшифровано. Ты еще вообще не механик, а так - полуфабрикат. Тебя все равно учить надо. Там есть главный инженер, главный механик - все покажут и расскажут. Дуй, говорят, нам отчитаться в райком надо”. Поехал, куда денешься? Летом приезжал. Попал, говорит, в село Ольшаны, ка¬жется, Верхние. Не знает как Нижние, а Верхние - не подарок, пятнад¬цать километров от райцентра, десять - от железной дороги. Когда-то было, говорит, зажиточное село, теперь злыдни страшные. Всего, говорит, в Ор¬ловской области 85 МТС, а механиков из городов прислали сотни полторы, если не все две. Живет еще с одним парнем из Харькова у одинокой бабки, получает тысячу сто рублей... между прочим, тем, у кого до мобилизации оклады были выше - сохранили. Но света нет, керосиновыми лампами пользуются. С питанием тоже проблема. В общем, ждет не дождется, чтоб смотаться сюда. Похудел...
Игорь в ответ вспомнил одну из многочисленных невыдуманных историй, ко¬торыми его обильно потчевал в Челябинске заведующий агитпунктом началь¬ник технического отдела треста Семен Викторович Кустерский. В годы коллек¬тивизации его с отрядом комсомольцев направили изымать у кулаков из¬лишки хлеба. Сам он, правда, комсомольцем тогда не был, но активничал в клубе, за что его приравняли к комсомольцам и мобилизовали. Истый горожа¬нин, Семен, в зерновых, как, впрочем, и в других культурах, был полный про¬фан. В будке путевого сторожа (теперь они называются обходчиками), куда они неведомо как забрели, он проявил инициативу и, указав пальцем на ме¬шочек с просом, строго спросил: "а это что за гречка?"
Вика в долгу не осталась. Ее мама тоже волею судеб была привлечена к раскулачиванию, состояла в специальной женской комиссии, помогала обыски¬вать женщин. У одной спросили, где прячет золото. Та при всех задрала юбку: вот мое золото...
Игорь, приняв эстафету, воспользовался эпизодом из жизни Ро¬мана Лазаревича Литвина. В 1923 году, когда в Германии создалась револю¬ционная ситуация, был объявлен секретный партийный призыв в армию. И, опять-таки случайно, по чьему-то недосмотру туда "примазали" беспартий¬ного студента-медика. Его направили в Одессу. Дома велели сказать, что вре¬менно направляют на юг на профсоюзную работу (почему не санитарно-гигиеническую?) и Литвин в точности выполнил указание. Считались все рядовыми, но готовили для политработы. Занятия проходили интересно и активно. Например, одному новобранцу поручали подготовить доклад с обоснованием вы¬вода, что в Германии неизбежно победит социалистическая революция, а его товарищу предлагали этот вывод опровергнуть. Командиры и комиссары считали, что в такой полемике слушатели хорошо усваивают материал и набира¬ются опыта толково объяснять его другим. Через некоторое время назначили политруком санчасти дивизии. Пребывали в состоянии постоянной мобилизаци¬онной готовности, никуда не отлучались, в любой момент были готовы выступить. Нарком Семашко, посетивший в те дни Одессу, проявлял нетерпение: мы тут ждем у моря погоды, а в Берлине, на баррикадах, может быть, решается судьба немецкой и мировой революции... Потом узнали, что восстание в Гамбурге подавлено и большую часть мобилизованных, в том числе всех сту¬дентов, распустили по домам.
Вика зашла со следующего семейного козыря. Если мама вступила в борьбу с врагами партии и советской власти в двадцатилетнем возрасте (в девят¬надцать она родила Вику), то папа уже в двенадцать лет был делегатом Первого съезда пионеров в Харькове. Вел активную работу в организации "юных Спартаков", редактировал стенгазету, четырнадцатилетним подростком написал книжечку, где поделился опытом газетчика. Книжечку издали. Был очень активным, не знал ни дня, ни ночи, бегал перевоспитывать бес¬призорников, собирал деньги в помощь германским детям. В партию почему-то не вступил ни в молодые годы, ни на фронте, всегда был “сочувствующим”.
Гостья разговорилась, раскраснелась, словно сама зарядилась родительским революционным энтузиазмом. Игорь наливал ей, как себе, и она не отка¬зывалась. Мила и Ася Зиновьевна отхлебывали из своих рюмок сладкую налив¬ку собственного приготовления и участия в соревновании рассказчиков не принимали, возможно, выражая этим осуждение легкомысленного злоупотреб¬ления спиртным кормящей матерью, а может быть, переваривая перипетии состоявшегося до прихода главы семейства трудного женского разговора. Поэтому Игорь и дальше один вел свою партию. Закончил он, чув¬ствуя некую предгрозовую напряженность, на мажорной ноте.
- В наше время тоже не перевелись энтузиасты. Я знаю трех ребят... точнее, две теперь уже супружеские пары, а один пока холостяк, но именно он во всем заводила и всему голова. В общем, жили-были в Но¬вой Каховке три хлопца, в том подъезде, где нашей группе рабочего проектирования выделили квартиру для приезжающих из "метрополии". Мы на первом этаже, они на втором. Занимали втроем одну комнату. Заправилу, о котором я говорил, зовут Юркой. История его молодой жизни весьма поучи¬тельна. Если б какой писатель взялся, сюжет получился бы весьма завлекательным. Не хуже горьковских университетов. В 47-ом году пятнадцатилетним юнцом ушел из дома, рассорившись с отцом. Конфликт начался годом раньше. Юра по голодовке съел маленький кусок сала, предназначавшийся, как он потом узнал, для жарки картошки на всю семью. Отец в гневе крепко всыпал пацану, потом еще несколько раз избивал за более мелкие прегрешения, и вообще "взъелся". И парень сбежал. Помыкался немало, много профессий перебрал, в разных компаниях побывал, но с пути не сбился, сявкам не подчинился, а наоборот, подчинил их себе. Стал классным шофером, заочно строительный техникум окончил. Откуда в Каховку приехал с двумя дружками, Иваном и Вячеславом из числа им перевоспитанных, не помню. Жили коммуной. Общее хозяйство вели, сообща решали, что кому из шмоток в какой очередности поку¬пать, где и с кем проводить время, в общем, как три брата в сказках. Я в Челябинске видел дружную компанию наладчиков, но те, хоть и жили дружной семьей, но все-таки в командировке были, и у каждого своя семья имелась. А эти, наверное, года два, не мень¬ше такой коммунистической ячейкой прожили. Это при нас, а что было до нас не знаю. Чтоб когда-нибудь ссорились не слышно было. Потом Иван с Вячеславом женились на сестрах-близнецах и съехали. А Юрка вместо того, чтоб радоваться, что один в комнате остался, взял да и подал заявление на целину. Абсолютно добровольно. Те две пары тоже за ним увязались...
- Гарик тебя проводит, - предупредительно сказала Мила, когда Вика сделала попытку подняться, - посиди еще немножечко.
- Пора. Мне что-то кажется, вроде Лялька плачет - заходится. Да и вам трудиться надо, я знаю, что значит на двадцать человек приготовить. - Ви¬ка поднялась.
- Работа не волк, в лес не убежит, - поддержала Ася Зиновьевна, - искупаем и уложим Мишутку, тогда за торт примемся. Гарик к тому времени вер¬нется, он у нас мастер взбивать крем. Тут свои тонкости имеются...
- По маминой методе надо обязательно по часовой стрелке сорок пять минут, - пояснила Мила.
- Ну, Гарик у вас вообще...
Игорь по тону и блеску в глазах не понял, восхищается гостья им или относит его к тем скучно-"правильным" субъектам, которыми истинные женщины пренебрегают, и на всякий случай, надулся. Мила же нежно расцеловала под¬ругу и пожелала, чтобы в новом году она обрела покой и счастье, чтобы все образовалось в соответствии с ее желаниями, чтобы все поколения семьи бы¬ли здоровы. Ася Зиновьевна тоже по-матерински обняла Вику и дружески по¬советовала не сжигать за собой мосты, а стараться искать пути к примире¬нию, чтобы не лишать малышку отца. - Она ведь копия отец, - напомнила старшая Голубка, - будет красавицей.
- Не могу видеть его самодовольную морду, - отрезала Вика. Лицо ее застыло в жесткой неподвижности. - До свидания.
- Пока, - вздохнули хозяйки.
На улице некоторое время Вика и ее сопровождающий держались отчужденно.
- Интересно получается, - наконец счел нужным прервать молчание Игорь, найдя, как ему казалось, удачную нейтральную тему в продолжение застольной беседы. - То есть, не столько интересно, сколько дико. Многие строи¬тельные тресты... да можно сказать, не многие, а почти все, за очень ред¬ким исключением, гоняют по всей стране вербовщиков, чтобы хоть как-то обеспечить себя рабсилой... я уже не говорю о качестве, то есть профессиональной пригодности этой рабсилы. А областные партийные начальники, отвечающие за строительство в своей области, заставляют те же самые тресты выделять рабочих на целину и другие строй¬ки. Одно и то же начальство сегодня требует строить быстрее и лучше, а завтра - выделять людей. Во вред себе. Я понимаю, конечно, что не по своей воле, а по указанию из Москвы. Но дикость - сплошной тришкин кафтан в масштабах всей страны...
- За хорошим мужем я б и на целину, и куда угодно, - повернула на свой лад Вика.
- А какого мужа ты бы считала хорошим?
- Такого, чтоб был опорой, защитником, за которым жена могла бы себя чувствовать женщиной... Но не рабыней, - добавила она, секунду помедлив. - Чтоб уважала и охотно, добровольно, а не по должности слушалась, чтоб знала, что всегда есть с кем поделиться и посоветоваться. Такому я бы всегда рада была доставить радость, ублажить... В общем, чтоб был настоящим хозяином в хорошем смысле этого слова, а не квартирантом-любовником. А вольных и безответственных вокруг, знаешь... - Вика махнула рукой, поскользнулась, и Игорь подхватил ее об руку.
- Я тебя понимаю, - воспользовался он возникшей паузой. - А вообще, я считаю, профессия жены... мужа тоже, но особенно жены... сложная очень. Каждый человек - свой неисчерпаемый микрокосм. А тут соединяются два микрокосма. Соединяются вначале относительно легко. Об этом позаботилась природа. Биологическое влечение, как первичный инстинкт, безусловный рефлекс, легко парует особи. А вот надолго удержать, сохранить пару - это уже чисто человеческое. Природа, наоборот, толкает к разнообразию партнеров. Чтоб преодолеть многочисленные искушения, нужна непрерывная работа души и мозга. Это своего рода искусство. И тут, как в искусстве, много жанров...
У нас в институте занималась на курсе старше меня некая Вера Васютина. Отец погиб на фронте, всегда выпивал крепко, мать безалаберная какая-то, есть еще две сестры младшие. Вера с детства привыкла верховодить, быть фактически главой семьи, потом замуж вышла за своего однокурсника и продолжает хозяйничать, как ты говоришь. Мужа называет старшим сыном. Так к нему и относится, наверное. Обхаживает, не требуя особых ответных галантных ходов. Чтоб он был очень недоволен, я не замечал. И за собой Вера следить успевает... в смысле внешности. Шутить любит и петь. Выдумщица. Все довольны. Здоровая крепкая советская семья... Другая студентка того же потока Наташа Русанова, откровенно командует мужем. Если он терпит - бог ей в помощь, как говорится. Только давить каблучком и закручивать гайки надо с умом. Расскажу тебе еще про одну пару – соседей моего дяди по Дому Правительства в Москве. Пара, cкажу тебе – загляденье. На них в самом деле люди на улице заглядывались. Можно сказать, былинные Добрый молодец и Красна девица в современном исполнении. Архитекторы. Любовь, что называется, с первого взгляда. Дочка у них родилась, тоже красавица. Только жена, генеральская дочка, норовила держать удалого казака возле себя на привязи. Скандалы устраивала. Не из-за ревности, он к этому повода не давал, и вообще любил ее очень. Просто – характер такой командирско-генеральский. Муж несколько раз уходил жить в общежитие, возвращался, и все-таки они разошлись… Вот так, - вздохнул Игорь, помолчав. - А Света Ольховская все прощает своему хозяину. У каждой своя судьба, своя линия поведения. Жизнь - это очень сложная комбинация...
Я когда-то читал воспоминания княгини Марии Николаевны Волконской. Слышала про такую? Это из серии:”«есть женщины в русских селеньях”. Дочь прославленного Героя Отечественной войны генерала от кавалерии Раевского. В двадцать лет, как раз в год восстания декабристов, вышла замуж за тридцатисемилетнего генерал-майора князя Сергея Григорьевича Волконского. Казалось, молодую княгиню ждет блестящая судьба, высший свет, двор. Сплошной праздник. А вышло... До свадьбы Мария почти не знала жениха. Считают... я говорю о биографах, историках... что и не любила. Допускаю. Ее судьбу решали “взрослые”... Не успела как следует узнать мужа и после свадьбы. Он командовал дивизией и был активным деятелем тайного общества. Через несколько месяцев ее блестящая партия получила двадцать лет каторги. Естественно, бывший князь и генерал был лишен титула, звания, орденов, имущества, всех прав. Молодая жена, ждавшая своего первенца, едва разродившись, приняла мужественное решение - следовать за мужем на Нерченские рудники. Никто ее не заставлял, наоборот, отговаривали, как могли. Родня и общество ее не отвергли как “члена семьи изменника родины”, как было принято у нас. Но она видела свой долг в том, чтобы разделить судьбу мужа, которого, как она пишет, считала благороднейшим и достойнейшим человеком. Когда Александр Второй разрешил им вернуться, Сергей Григорьевич, оставшись верным своим идеалам, сблизился с Герценым и Огаревым. Он, каторжник, пережил жену на два года, хотя был значительно старше. Это я уже вычитал потом в Энциклопедии...
Говоря это, Игорь думал об Асе Зиновьевне и Миле, представлял себя на месте князя Волконского, и сердце его сжималось от боли.
“К какому “классу” жен можно отнести Милу? - привычно анализировал он. - Конечно, очень меня любит, выкладывается, по определению Вики. Старается предупредить все мои желания. Свои интересы подчиняет моим. В общем, внешне своим отношением ко мне напоминает Свету. Но есть принципиальное отличие: чувство собственного достоинства. Попробуй поступить с ней по-хамски, как Сергей с Викой, или завести на стороне “кадру”, как Станислав, и - поминай как звали... “Но ты и дорог мне такой”... Мила неповторима. Конечно, если меня не расстреляют, а сошлют, Мила поедет за мной хоть на край света, но за что ей такая мука? Мало Голубкам уже пережитого? Я не должен допустить... К черту выбросить свой никому не нужный и ничего нового не содержащий “архив”, делать свое прямое дело, обеспечивая семье нормальную жизнь, и наслаждаясь законной любовью, коль уж судьба послала такую спутницу”.
Дальше Игорь мысленно поведал Вике про еще одну искореженную в “развороченном бурей быте” семью. Дальний родственник Голубовских, бывший театральный деятель из Ворошиловграда, освободился по амнистии после смерти Сталина, но на Украину и в Белоруссию не вернулся, а устроился начальником отдела охраны труда на каком-то заполярном золотопромышленном предприятии. Жена с младшим сыном поехали к нему. Старший сын остался в Витебске (у него уже своя семья), а дочери, несмотря на “двойку по пятерке” и отца-врага, удалось поступить в Красноярский мединститут. Это, по нашим понятиям, сказка со счастливым концом, - заключил Игорь.
- За других ручаться не могу, бывают всякие, - не сразу откликнулась Вика. - Мне нужен такой, как я ска¬зала. Или никакой... Дочку он мне сделал, прочерка в графе "отец" не бу¬дет. Ну, еще в Ереване через тетку свою помог мне уволиться. Все, свою миссию выполнил. Кстати сказать, мой недоросль поначалу мне представлялся именно таким, какого я ждала. На это его актерского талан¬та хватило. С кем не живешь...
- Ты помнишь, у Веры Пановой в "Спутниках" один несознательный врач по фамилии, помнится, Супругов, мечтает, чтобы жена считала счастьем предупреждать каждое его желание, в общем, как по своду законов Российской империи, повиновалась и угождала мужу.
- Мечтать может всякий, а заслужить такое отношение надо уметь. Оно со штампом в паспорте само собой не приходит. Не те времена. Я именно о таком мечтаю. Только чтоб мое отношение не принималось как должное. А такой, как мой, мне даром не нужен...
- Какой?
- Хочешь характеристику? Могу дать. Твоим женщинам я уже объясняла. Если одним словом сказать - недоросль. По уму, интересам, пристрастиям он затормозился где-то на уровне лет пятнадцати. Капризный, упрямый, беспечный, безответственный, легкомысленный, эгоистичный, лени¬вый барчук. Все в нем какое-то ненастоящее, игрушечное. Человек позы. Корчит из себя вельможу. Перед зеркалом может торчать часами. В ванне тоже по часу киснет... с песнями. Слава богу, мода на содовые ванны по рецепту Лепешинской прошла, а то ни мы все, ни соседи туда не могли б никогда попасть. Но чтоб хоть когда-нибудь помыть за собой ванну? Это, видите ли, не мужское дело. На это есть слуги. Как никогда после еды даже тарелку от себя не отодвинет, вставая из-за стола. Такой в голодуху все отобрал бы у семьи до последней крошки, в том числе у со¬бственных детей... В чай он кроме сахара кладет еще варенье и заедает конфетами. Очень любит семечки. Мама моя, чтоб сделать зятю приятное, поку¬пает сырые, моет и жарит. Сколько б ни сделала - в один вечер съедает, больше никому не достается... Говорит папе: можно, я ваши выходные туфли надену на концерт? Разрешил... разрешил раз, разрешил два, потом тот уже и спрашивать перестал. А когда один раз что-то не разрешил, был недоволен, мне жаловался. Я говорю: для хорошего человека ничего б не жалели, а для оболтуса... Ему главное, чтоб сейчас, в данную минуту в данном вопросе вышло по его, о следствиях и последствиях, как ты хорошо выразился, он не ду¬мает. Пусть ребенок потом две недели болеет или еще что, лишь бы сделали так, как барин велел. И будет нудить, пока своего добьется...
Препирается он со всеми по любому поводу, по мелочам, конечно: на какой сеанс идти в кино, по какой улице, что мне надеть и так далее. Голова ничем не занята, а энергия бьет через край, нужно же ее куда-то расходовать... На кухню тоже свой нос сует, хотя ничего не понимает и сам ничего не умеет. Все, за что берется - ломает, а то, что сломать нельзя, например, постирать пеленки, делает так, чтобы второй раз уже не заставляли. Один раз с трудом упросила вкрутить лампочку на лестничной клетке. Прошу: “сходи, пожалуйста, вниз, включи свет, проверим, горит ли”. Иди сама, - отвечает, - мне лень”... За молоком пробовала послать. Я, говорит, и без молока обойдусь, мне лишь бы мясо было. А тебе надо - иди...
Основная "стойка" в свободное от еды, сна, ванной и зеркала время - развалясь в кресле-качалке или на диване нога на ногу, газета рядом, но он не читает. Вопросов: "а почему?" он задает много, как пятилетний ребенок, но надо все, как тому же ребенку, разжевать и в рот положить. Чтение, если не про футбол - это для него большая нагрузка, он может принимать ее небольшими порциями, с отдыхом. А вот кино - это доступно. И мне заниматься не дает, каждую минуту отвлекает. Когда он дома, я должна уделять внимание только ему... Спит до десяти, а то и до одиннадцати, но если договорился на лыжную прогулку или еще на какое-то увеселительное мероприятие - чуть свет подскочит, всех разбудит. А перед ним, когда дрыхнет, надо на цыпочках... ребенка как хочешь ути¬хомирь... В выходной просыпается со словами: куда сегодня пойдем? И пусть у ребенка температура, пусть пожар в доме - надо идти. Папа говорит, что он в семье выбрал себе роль члена военного совета: во все может вмешиваться, по всем поводам давать руководящие указания, но ничего не делать и ни за что не отвечать. Не отходя от кресла-качалки командует: принеси то-то, убери то-то, почему не сделано то, почему не в порядке это? Отчитывайся перед ним за каждый чих. В Армении, как он любит рассказывать, во времена Тиграна Второго правители носили титул "царь царей", да плюс к этому еще эпитет "бог". Так вот и мой недоросль норовит... барахло такое... видеть эту самодовольную рожу не могу...
Тут вспомнилось Игорю крылатое выражение, сообщенное ему Костей по нальчикским впечатлениям и характеризующее взаимоотношения кавказцев с их же¬нами: “когда джигит говорит, ворона помалкивает”, но вслух он, снова воспользовавшись паузой, только осторожно поинтересовался:
- А работа?
- Та... - Вика брезгливо поморщилась. - В городе он за все время один раз вякал. Он и тут поступает так, чтоб второй раз не приглашали. По деревням с какими-то левыми бригадами шастает...
- Но зарабатывает?
- Не знаю, я его заработков не вижу. Он говорит, что у мужчины всегда должны быть карманные деньги. Это он понимает. И вообще все, что ему надо для удовольствия, развлечения он хорошо понимает. А про то, что мужчина должен семью кормить - об этом не помнит. И напоминать ему - ни-ни... Не смей. Нам его заработ¬ки сто лет не нужны, но хоть бы сидел себе тихо. Так нет - барин, видите ли, объявился.
- Джигит, - вставил Игорь.
Вика снова брезгливо скривила губки и махнула рукой, что заставило его усомниться в мужских достоинствах чтеца-декламатора. Впрочем, как Вика правильно говорит, с кем не живешь, того не знаешь. Разумеется, этой сфе¬ры он затрагивать не будет.
- Я когда-то читал, помню, в Челябинске на агитпункте про такой судебный случай, - заглушил он в себе желание чуть покрепче сжать руку спутни¬цы. - Некий разведенный супруг работал на какой-то маленькой должности и получал гроши. С этой мизерной суммы и платил алименты. А на стороне под¬рабатывал прилично. Суд установил его истинный доход и заставил платить из суммарного заработка.
- Пусть он подавится своими доходами...
- Но ребенку нужен отец, полная семья, как говорят. Я лично знаю одну девочку, которая в садике хвасталась перед своими однолетками, что ее строгий отец за что-то наказал, хотя она своего отца совсем не знает.
- Отец должен быть человеком, служить примером для детей, опекать детей и заботиться о них. А этот... Чему он научит Ляльку? - парировала Вика. И снова знакомые уже Игорю гримаса и жест.
Игорь больше не допекал Вику вопросами, а на сей раз углубился в анализ, в первую очередь, роли суда в укреплении семьи. Пройдет пара дней, Вика положит на стол судьи официальное заявление о разводе. Что должен и что может сделать служитель Фемиды, даже если он не закостенелый чиновник и искренно хочет помочь? Ведь в суд обращаются, когда семья уже фактически распалась и тот один маленький шажок, который, согласно народной мудрости, отделяет любовь от ненависти, сделан. К чему публично сыпать соль на раны и обрекать на дополнительные муки и так вконец издерганных людей? Неужели судье удастся то, что не удалось родителям, друзьям и близким?
Игорь попробовал поставить себя на место чинуши, с которым, вероятно, столкнется Вика. Вот она сейчас, можно сказать, прорепетировала перед ним свою речь в "судебном присутствии", и своим холодным пристальным анализом характера и поведения мужа как нельзя лучше показала, что любовь кончилась. "В этот час ты призналась, что нет любви", - мрачно пропел Игорь. - Так что еще надо? Есть ли надобность заводить официальное дело? Что он, Зуев, на месте судьи мог бы ей ответить? Что посоветовать? Только то, что сказал. Но слова его никакого действия не возымели, как и до него увещевания Голубок. Неужели слова чужого равнодушного человека окажутся весомее? Конечно, всегда следует выслушать и другую сторону. Если есть взаимные имущественные претензии - дело другое. Это компетенции суда. Но жить или не жить вместе, любить или не любить законного супруга... Интересно все-таки, что возразит муж. Будет напирать на несоответствие своей артистической натуры мещанскому складу характера жены и ее родителей? Станет препираться по мелочам? Изображать непонятого гения? Или по недомыслию прямо и открыто выпалит: объясните ей, что я глава, и она всегда и во всем должна мне безоговорочно подчиняться?..
Тут к месту вспомнилось Игорю аллегорическое высказывание какого-то американского журнала о Франции, напечатанное в нашем "Новом мире", который он просматривал не так давно на очередном многословном открытом партийном собрании.
"Марианна, - философствует некий остряк-американец, - это капризная и эмоциональная женщина, которая желает, чтобы, ее принудили. Если мы силой заставим ее отдать руку, она подчинится, будет восхищаться нами и даже, возможно, полюбит нас". Вика, похоже, тоже достаточно эмоциональна. В ее речах недвусмысленно звучит тоска по силе. Выходит, ее артист просто изнеженный избалованный слабак? Слабость, как известно, может иногда проявляться и в сильных формах по отношению к более слабым физически. Вот он, за неимением других рычагов и аргументов, и пытается диктовать и ко¬мандовать по-унтерпришибеевски. Тогда все ясно, диагноз поставлен. Сергей из той же породы, что и Миха Юли Шерстовой. Тот тоже претендует на роль главы семейства на основе одной лишь принадлежности к "брюконосящим". Но тот хоть заслуженный в прошлом воин, ходил в начальниках, и в своем военном деле мастак. Ему вроде простительно. А этот... Впрочем, перебил сам себя Игорь, - не исключено, что здесь все значительно проще: левые концерты, бесконтрольные деньги, певицы, танцовщицы, кавказская кровь. Там растрачивает деньги и энергию, а законной семье не платит ни за квартиру, ни за любовь, а то еще, чего доброго, супружескими обязанностями пренебрегает...
Игорь приостановился у подъезда, пропуская Вику вперед.
- Я подожду, ты крикнешь, когда дверь откроют.
- Спасибо, мне открывать не надо, у меня свой ключ. Пока...
"А что если взять сейчас, да и спросить напрямик, вроде в шутку: Вика, а я б тебя устроил, как муж? - сощурился Игорь, рассматривая при тусклом свете грязной электролампочки стройную фигуру молодой женщины, легко и грациозно преодолевшую лестничный марш, и приглашая к диалогу Альтер эго.
"Ну, допустим, ответит: "Да, Гарик, на все сто процентов. Именно о таком я мечтаю. С тобой хоть на край света, - с готовностью принял вызов внутренний судья. - Не исключаю даже, что в отместку мужу она прямо сию минуту готова отдаться тебе, только помани. То, что Мила ее подруга, вряд ли остановит ее. А дальше что? Дальше придется тебе драпать, как от Киры. Так что лучше не шути. А вот подумать вместе с Милой как ее отвлечь и развлечь в минуту жизни трудную надо бы".
"А что если посоветовать ей воспользоваться опытом деревенской озорницы и выкинуть номер с демонстрацией золота под юбкой в суде? - предло¬жил Игорь "двойнику" новый вариант. - У нее это, наверное, получилось бы классно, эфф¬ектно и, может быть, избавило от публичной исповеди”. - Игорь попытался представить себе выражения лиц свидетелей этой сцены: судьи, заседателей, мужа, зевак - и сам настроился на веселый лад.
На первой лестничной клетке Вика притормозила.
- Извини, пожалуйста, заморочила тебе голову, не обращай внимания. В жизни все пройдет, все позабудется. Еще раз - поздравляю. Будь здоров и счастлив. Береги жену, она тебя очень любит... просто души в тебе не чает. Вам повезло. Живите дружно и счастливо.- Вика сложила над головой руки в шерстяных рукавицах, широко, открыто улыбнулась и сделала новый рывок по лестнице.
"Вот сейчас как раз момент подходящий, - подзадорил внутренний озорник, - она ждет и смутно надеется, - догони, обними, и она побежит за тобой, про ребенка, про родителей забудет".
- Еще раз спасибо, - ответил Игорь одновременно Вике и "двойнику".
“Эк, какой ты непоследовательный, - пожурил он соглядатая. - То стыдишь и упрекаешь, то подстрекаешь и искушаешь”.
“Я помогаю тебе, как могу, познать самого себя”.
“Ну, тогда еще раз спасибо”.
Через несколько секунд с третьего этажа донеслось:
- Гарик, все нормально, никто на меня не покушался. Ты свободен. Спасибо...
- До свиданья, приходи, когда сможешь.
- Непременно... пока.
"Хм... она меня освободила, - кисло усмехнулся Игорь, развернувшись и отгоняя от себя мысль, что Вика прочла его шальные мысли. - Ладно, бог с ней... хотя надо быть поосторожнее даже в мыслях. Они как-то проявляются во взгляде, мимике, и люди их улавливают. Но вообще, что значит - свободен? От чего свободен?” - Он передернул плечами, как бы освобождаясь от невидимых, но хорошо ощутимых пут.
Некоторое время он шел, собираясь с мыслями. Потом нашелся: Свобода - это, прежде всего, возможность выбора. А каковы эти возможности у меня и моих сограждан? Мы живем в паутине связей, писаных и неписаных законов, ограничений, условностей. Попробуй дернуться, сде¬лать лишний не предписанный писаными или неписаными законами шаг, связи натянутся, как струны, вопьются в нежную, насыщенную нервами и кровью ткань. Часовых, стоящих на страже - тьма. Они свирепы и выдрессированы. Одно слово начальника: взять! - и от несчастной жертвы одно мокрое место останется...
Услужливая память преподнесла на блюдечке выдержки из речей на митин¬гах по поводу приведения в исполнение смертного приговора некогда все¬сильному Берии: “Гнусный бандит и изверг Берия еще в годы революции пытался отдать цветущий Кавказ националистам- муссаватистам... От имени... я благодарю наш Верховный суд за суровый, но справедливый приговор”.
“...Выродок человечества Берия и его свора хотели лишить нас счастливой
жизни, продать иностранному капиталу. Он долго ловко маскировался. Надо еще больше повысить революционную бдительность, чтобы впредь своевременно разоблачать всех, кто попытается подорвать наше могущество, под какой бы личиной они ни скрывались. Мы горячо одобряем смертный приговор предателю. От имени... заверяю, что будем трудиться с удвоенной энергией, отдавать все силы...”
Это было ровно год назад. Конечно, симптомы "потепления" налицо. Чуткие локаторы Игоря, Фимы, Куща и других их улавливают. И все же у Игоря мурашки пошли по коже. Прошла еще минута-другая, прежде чем он обрел способность восстановить нить рассуждений.
"Да, церберы бездушны и безжалостны, но вымуштрованы. Они кусают избирательно: кому-то за "колоски" достается изрядный срок, а кто-то безнаказанно путает понятие "мое" и "государственное" (или "колхозное"). Выборочно грызут солдафоны и нарушителей морально-семейных устоев. В качестве иллюстрации последнего, в общем-то, априорного тезиса, Игорь извлек из хранилищ памяти два характерных примера, которые, по его мнению, могут достойно пополнить главу о "самой демократической в мире" системе. (О своем недавнем твердом решении выбросить к черту собранные улики и свернуть глубокие обществоведческие изыскания, чтобы не подвергать опасности родных, он сейчас почему-то не вспомнил).
Во время эпопеи с установкой датчиков он познакомился с симпатичным молодым грузином по имени Нодар, и даже перед отъездом в Сочи, несмотря на депрессию, послал ему обещанные несколько пачек лезвий для безопасной бритвы, которые тогда почему-то исчезли из Каховских магазинов. Нодар считался лучшим мастером в управлении, кандидатом в прорабы, но в моральном плане подкачал: покинул жену после рождения ребенка. Брак, правда, оформлен не был, считал это, как он сам говорил Игорю, ненужным формализмом, "бумажной волокитой", но жили вместе. Думал, что полюбил навек. Потом понял, что – не то. Комитет комсомола “Днепростроя” в столь хрупкую материю, как эволюция любви, не вдавался, а вынес вердикт: Нодару не место в рядах строителей коммунизма, тем более, на руководящей должности. Начальник его строительного управления долго сопротивлялся, тянул, но партком все-таки "додавил" и свободолюбивому мастеру пришлось покинуть Великую стройку.
А Самуил Семенович Фастовский поведал своему ученику пикантную историю, связанную с будущим Президентом Академии строительства и архитектуры Украины (так будет называться реорганизованная Академия архитектуры).
Жил себе в городе Днепропетровске солидный немолодой заслуженный строитель - управляющий местным строительным трестом. Энергичный, деловой, волевой, авторитетный. Дела треста шли хорошо, управляющего хвалили, награждали, избирали в разные Советы и коми¬теты. Да вот незадача: влюбился преуспевающий хозяйственник, как простой мальчуган. Не интрижку завел, не увлекся, а "втюрился по уши". Такое "не задушишь, не убьешь". Скрыть невозможно. Скандал в благородном семействе. И так, и сяк пробовали. Не поддавался. У него благородные намерения, а ему твердят: нельзя, не положено. Сам первый секретарь обкома обламывал, потом бюро в полном составе. Избранницу, жену какого-то шишки-выдвиженца, преподавательницу английского языка одного из технических вузов, в свою очередь, обрабатывали, даже, кажется, от работы отстранили. В конце концов вырвали обещание быть паиньками, но, на всякий случай, решили сплавить из города. А тут как раз в ЦК компартии Украины подбирали кандидатуру на выборный пост Президента. В ожидании официального постановления Совмина республики и для участия в его подготовке пока пристроили на какое-то тепленькое местечко в Киеве...
Разная "степень свободы" начальников разных рангов образно представлялась Игорю в виде различ¬ных видов транспорта. Для трамвая сойти с рельсов - катастрофа; дуги троллейбуса дают водителю возможность объезжать препятствия в пределах жестко задан¬ного маршрута; ограничением для автомобиля или танка является проходимость дороги, самолета - запас горючего. Вот люди грешные и рвутся к "су¬веренитету”, чтобы, по возможности, удлинить, а в недосягаемом пределе - совсем разорвать "связки". "Самолетной" степени свободы в “либидовой” сфере достигли восточные правители с их многочисленными женами и наложницами, наш Николай Пер¬вый со своим институтом благородных девиц. Ходят туманные слухи о сотнях сожительниц казненного Берии...
Стоило Игорю представить себя в кресле судьи, а Вику и Сергея в качестве "обрабатываемых", нужные примеры тут же выстроились в очередь.
Белобрысый Витя как-то указал Игорю на пожилого, внешне ничем не примечательного начальника отдела оборудования Института сооружений. Ему по роду занятий часто приходится бывать в промышленных центрах Донбасса и Приднепровья, где расположены филиалы института. В каждом из этих городов его ждет вдовушка. Знакомился он с ними в кино, парках, на базаре, в ма¬газинах: заведет разговор про житье-бытье, проводит домой, сумочку подне¬сет, зайдет чайку попить, если пригласит... В гостиницах и столовых не нуждается, командировочные средства расходуются экономно и с толком. С премий что-то тайком от жены откладывает на подарки.
А вдовушки? Игорь попы¬тался посмотреть на ситуацию их глазами. Каждая норовит хоть на время стать полноценной женщиной со всеми ее заботами и обязанностями. И жизнь, и слезы, и любовь... Есть о ком заботиться, есть с кем время скоротать. "Приходи вечор, любимый, приголубь и обогрей...". Ждет - и уже не чувст¬вует себя одинокой. С одной из своих пассий пожилой советский донжуан познакомил Пучкова. Живет пятидесятидвухлетняя вдовушка в двухкомнатной квартире. Муж четыре года назад погиб в шахте (тогда дали квартиру, до того с мужем и двумя детьми ютились в одной маленькой комна¬тушке), замужняя дочь обосновалась во Львове, сын служит в армии. Вдовуш¬ка при госте справлялась у своего "хахаля" о здоровье жены, детей и вну¬ков, привычно хлопотала, поднесла выпивку... "Значит все честно, нормально, законно, - резюмировал Игорь, - потому что на добровольных началах, обе стороны довольны и обществу никакого ущерба нет. Чисто личное дело. Посторонним, как пишут, вход воспрещен. Вмешательство допустимо или даже необходимо только в случаях обмана и, естественно, на¬силия. Но и тут тьма нюансов.
Работает в одной из Харьковских клиник медсестра по имени Марина (почти Марианна!), "справна жинка", умелая, старательная, обходительная. Больные в ней души не чают, а муж бьет. Однажды, приревновав, спьяну так поколотил, что ей самой пришлось почти две недели провести на больничной койке. Об¬щественность клиники приняла живое участие в судьбе несчастной сотрудницы, наперебой агитировала разойтись с хулиганом-деспотом, или хотя бы на время оставить, чтобы проучить, предлагала временно приютить с шестилетним сы¬ном у себя. Уговорили. Марина отвезла сына к маме в деревню, а сама переб¬ралась к старенькой одинокой библиотекарше. Условия были неплохие, многие старались развлечь Марину, даже знакомить с потенциальными женихами, правда, не первой молодости, но она угрюмо отмалчивалась, ходила грустная и рассеянная. В одну прекрасную субботу Марина сбежала, а в понедельник при¬шла на работу умиротворенная... с "фонарем" под глазом. Что представляет собой муж Марины, Игорь не знает, но может предположить, что он не барчук-недоросль, праздно в кресле-качалке не болтается, не хлюпик. И, возможно, по-своему сильно любит. Таким "настоящим мужикам", сильным, волевым, необузданным и страстно любящим женщины, наверное, способны простить очень многое...
Кроткую современницу Марину "в очереди" заменили героини рассказов Купри¬на, некогда прочитанных в кабинете Крикуна: забитая Харитина, еженощно в течение пяти лет вымаливающая прощение у пьяницы и садиста мужа за свой единственный мимолетный грех молодости, и отчаянная юная акробатка Нора, прикованная, как цепью, страстью к пресыщенному клоуну-дрессировщику. За ними выплыли две мученицы Эсфири, "любимые женщины" Джонатана Сфифта, ко¬торых автор "Гулливера" своими чудачествами, как утверждается в альманахе "Минувшие дни", свел в могилу...
"Тпру, - натянул вожжи внутренний жокей, - не туда свернул. Ты что, совсем отказываешь лучшей половине человечества в чувстве собственного достоинства? Да, факты, которые ты привел, имеют, как говорится, место, но ты подобрал и сгруппировал их тенденциозно. Можно привести кучу других примеров, где отношения между супругами или любовниками отнюдь не вписы¬ваются в твою схему: самодур-повелитель - покорная бесправная раба. Взять хоть царицу Астис у того же Куприна. Разве она не владела искусством превращать достойных мужей, хоть единожды обладавших ею, в жалких безвольных тварей? Но, с другой стороны, разве та же царица не сочла бы за великое счастье для себя стать кроткой и послушной женой своего кумира Соломона? А пресловутая Купринская полковая Мессалина? Она веревки вьет из храбрых боевых офицеров, но попадись ей соответствующий "кадр" - вмиг присмирела бы. Одним словом - диалектика. Все, как всегда, зависит от условий, мес¬та и времени. Человек, как я не устаю повторять - многострунный инструмент. И не так уж редки слу¬чаи, когда крепкий, рослый на вид дуб вмиг превращается в пресмыкающееся перед богом того злата, которое явила обыскивающим активисткам озорная подкулачница. Так что ты, хваленый диалектик, на сей раз сплоховал.
Окинь глазом всю историю человечества. Сколько усилий затратили мужчины на протяжении веков, чтобы убить в женщине ее человеческое достоинство, принизить ее, покорить, низвести до положения "движимого имущества"! Ис¬пользовали для этого всю мощь государственной машины, религиозный дурман. Основным предназначением женщины провозглашали усладу хозяина. Устраивали гаремы, которые по сути своей, если вдуматься, мало чем отличаются от ко¬нюшен или псарен. Жен и наложниц отправляли в лучший мир за компанию с усопшим господином вместе с домашней утварью. В Японии до сих пор, по свидетельству дяди Паши, существует средневековый обычай испытания невесты. По дороге в дом жениха над ней все, кому не лень, всячески измываются, обливают водой, обсыпают землей, и так далее, одним словом, испытывают терпение и способность безропотно нести тяжкое бремя семейной жизни. Кое-чего, конечно, достигли, многие смирились. Бесприданница Лариса из пьесы Островского так и заявляет: я вещь... Плохо воспитанный чтец-декламатор Сергей это усвоил. Но главного он не понял: несмотря на все ухищрения убить в женщине гордость, свободолюбие и человеческое достоинство не смогли, а только загна¬ли эти качества поглубже. Когда же создаются условия, они обнаруживаются во всей своей полноте и прелести. Некоторые "прорывали блокаду", обретали свободу и отстаивали человеческое достоинство ценой жизни. Земфира, Кате¬рина, Анна Каренина, Кармен, акробатка Нора, леди, которую взбешенный отказом матрос бросил в ревущее и стонущее море. Всех не перечесть...
А порой, в подходящие моменты, и женщины “прорывали блокаду”, вырывались на оперативный простор, превра¬щались в комиссаров и атаманов, как в прямом смысле, так и в переносном, на производстве и в семье. Кого-то такая метаморфоза может удивить, как и в случае с евреями, революционизировавшимися на глазах одного поколения, скачкообразно превратившимися из жалких трусов в лихих бомбистов. Но диалектику все понятно: это два следствия одного всеобщего за¬кона. Тебе ли надо объяснять? Ты ведь еще на заре туманной юности писал сочинение о женщинах. Наверное, смог бы дописать за Пушкина его сказку о рыбаке и рыбке. По логике вещей, старуха с ее характером и наклонностя¬ми, непременно должна была истребовать у волшебницы для удовлетворения фрейдовского либидо по меньшей мере тридцать три богатыря во главе с Черномором".
"Да, ты, конечно, прав. Таких примеров и в жизни достаточно. Взять хоть ту же Екатерину Великую… - Игорь снова перенесся мыслями в город не Неве и очередной лекции Зои Ломазовой. В тот раз она рассказывала о Петре Третьем. И, к удивлению Игоря, говорила о нем уважительно, представляла его не как придурка, солдафона, холуя прусского короля, люто ненавидевшего все русское, а как жертву обстоятельств, оказавшегося в смутное время в неподходящем месте. Как и свергнутый несчастный император-младенец Иван Шестой Антонович, правнук соправителя будущего Петра Великого Ивана Пятого. Оба они с полным правом могли бы воскликнуть: “Боже, за что ты сделал меня царем?”
Случилось так, что Елизавета Петровна, совершив переворот, фактически отменила смертную казнь. Поэтому она не истребила всю Иванову линию царя Алексея Михайловича, а ограничилась ссылкой в Холмогоры. За пять лет ссылки мать Ивана Анна Леопольдовна родила еще четверых детей – двух сыновей и двух дочек – претендентов на русский престол. А Елизавета Петровна официально считалась бездетной. Поэтому, чтобы обеспечить престолонаследие по Петровской линии, она вызвала из Гольштинии сына своей старшей, уже покойной сестры Анны Петровны 14-летнего отрока Карла Петера Ульриха, крестила его и нарекла Петром Федоровичем (отца звали Карл-Фридрих). А для продолжения рода по совету прусского короля Фридриха призвала в Россию будущую Екатерину Великую. Она была на год моложе жениха.
Внук Петра I и Екатерины I наследовал от деда и бабки влюбчивость. У него было много романов с фрейлинами, как утверждает Зоя, исключительно платонических. Хотя ходили слухи, что после какого-то хитрого хирургического вмешательства он все-таки стал “настоящим мужчиной”. Ко времени знакомства с невестой он был увлечен красавицей Натальей Лопухиной, дочерью той писаной красавицы, соперницы Елизаветы Петровны, Натальи Федоровны Лопухиной, которую дочь Петра с вырванным языком сослала в Сибирь. А перед тем еще подвергли позорному наказанию плетью. Это стало тяжелой драмой для Петра. Потом была Елизавета Воронцова, дочь Бирона и многие другие. Екатерину все это не смущало. Как и полное безразличие мужа. Она шла к заветной цели – Российскому престолу. И, не дождавшись мужских ласк от законного супруга, ударилась в загул, продолжавшийся до ее смерти. При веренице фаворитов, эта порфироносная “жрица любви” попутно позволяла себе “забавляться” с нижними чинами из дворцовой охраны и слугами. Широко была известна ее мимолетная связь с истопником, который вошел в спальню императрицы с охапкой дров, а вышел оттуда полковником и потомственным дворянином, получив фамилию Теплов (“согревший”). Потемкин после первой ночи получил чин генерал-лейтенанта и миллион рублей. (Но, став Светлейшим, направо и налево изменял своей матушке). Послы европейских стран доносили об этом своим дворам. Австрийская императрица Мария Терезия отказалась встретиться с “развратницей”. (И это притом, что Елизавета Петровна в свое время помогла Марии Терезии удержаться на троне Священной Римской империи и сохранить австрийские земли от притязаний прусского короля Фридриха Второго). Доходили, конечно, эти “сплетни” и до ушей законного супруга. Сев на короткое время на трон, Петр Третий, помимо заключения мира с Пруссией, ликвидации Тайной канцелярии, провозглашения веротерпимости, создания Государственного банка и прочих важных государственных дел объявил о намерении развестись с Екатериной и жениться на Воронцовой. Для Екатерины это означало не только крах всех честолюбивых замыслов, но и монашество до гроба. И она нанесла упреждающий удар.
Екатерина всячески старалась принизить значение как реформ, так и личности убитого по ее приказу мужа (взбалмошный, недалекий, вечно пьяный), но простой народ ему симпатизировал. Об этом свидетельствует хотя бы множество самозванцев (самый известный и талантливый – беглый казак Емелька Пугачев). А о себе Екатерина сама составила следующую эпитафию: “Она желала своим подданным добра, счастья, свободы и благополучия. Она легко прощала и никого не лишала свободы. Она была снисходительна, не усложняла себе жизнь и была веселого нрава. Имела республиканскую душу и доброе сердце. У нее были друзья. Работа была для нее легка, дружба и искусства несли ей радость”.
Под влиянием этой лекции Игорь на следующий день долго бродил вокруг памятника Екатерине на Невском. Скульптор Микешин (автор памятников “Тысячелетие России” в Новгороде и Богдану Хмельницкому в Киеве) воплотил в металле содержание той эпитафии. На людей смотрит мудрая величавая государыня-матушка с лавровым венком на голове и скипетром в руке. Трон окружают сподвижники – Потемкин, Суворов, Дашкова, Державин и другие. Плоды ее мудрого правления символизируют на памятнике книга с надписью “Закон”, фанфара, меч и якорная цепь, колосья. Справедливость, мощь и благополучие. Воистину Великая императрица. Игорь, опираясь на знания, почерпнутые у Киры и Зои, из Малой Советской Энциклопедии, воспоминаний графа Сегюра и других источников, по своей привычке вступил в полемику с автором памятника.
“Екатерининскую эпоху называют золотым веком Российской империи. И еще веком просвещенного абсолютизма, - сформулировал он исходную предпосылку. – Для кого золотой век? И в чем усматривается просвещенность абсолютизма? Землицы, конечно, прирезала прилично: Причерноморье, Приазовье, Правобережная Украина. Стерла с карты мира Польшу. В этом смысле продолжательница дела Ивана Грозного и Петра Великого. Предтеча Сталина. Радетельница величия империи. Это на одной чаше весов. А на другой? Численность армии возросла вдвое, а флота – втрое. Но это же дополнительное ярмо на шею народа! Восстановила Тайную канцелярию. Ввела черту оседлости для евреев. Запретила крестьянам жаловаться на своего барина. До Екатерины запрещалось продавать крестьян отдельно от земли, а также членов одной семьи в розницу. Она разрешила. Ликвидировала Запорожскую Сечь и украинских крестьян “уравняла в правах” с русскими крепостными. И все это - закон и справедливость? Ни в грош не ставила “просвещенная” императрица своих “людишек”. А счастья, свободы и благополучия желала (и обеспечивала) правящему классу. Как и Иван Васильевич, Петр Алексеевич и Иосиф Виссарионович (последний – партийной номенклатуре).
И “семейные отношения” сходные. Иван Грозный отправлял своих немилых жен в монастыри, а то и на тот свет, и собственноручно убил своего старшего сына. Петр Великий отправил первую жену в монастырь, а старшего сына – на казнь. Жена Великого советского вождя и учителя застрелилась, не вынеся издевательств мужа, а старший сын Яков погиб в немецком концлагере, поскольку отец пальцем не пошевелил, чтобы его освободить (эти сенсационные новости Наум Эстрин почерпнул из передачи на немецком языке недавно открывшейся радиостанции “Немецкая волна”). Екатерина Великая порешила мужа и ненавидела старшего сына Павла. Сын отвечал ей тем же. Первая жена Павла умерла при родах, не без помощи повивальной бабки, подосланной свекровью. Детей Павла от второго брака бабушка отобрала у родителей и держала их при себе. Она лишила Павла прав на престол и назначила своим преемником старшего внука Александра. После смерти императрицы Никита Иванович Панин – канцлер, воспитатель Павла и один из “дежурных” любовников Екатерины – сжег ее завещание, но Александр знал о нем. И фактически санкционировал отцеубийство”.
“Очень даже интересно, - откликнулся внутренний критик. – Совершил глубокий экскурс в историю. Установил типовые повадки типовых верховных владык. Блестяще проиллюстрировал основные положения учений Фрейда, Макиавелли и Ницше. Честь и хвала тебе. Но какое это имеет отношение к Вике и Сергею?”
“Никакого, - признал Игорь. - Но вообще, форма правления, которая обозначается словосочетанием “Просвещенный абсолютизм” мне нравится. Даже не просто нравится, а представляется лучшей из всех возможных… если просвещенный монарх заботится не об одной какой-то прослойке, а о большинстве населения. А для этого нужно, чтоб монарх был выборным, а не наследственным. И не пожизненным. – А Вике и Сергею…- Он приостановился и задумался. – Наверное, перед бывшими супругами общих слов и наставлений произносить не надо. Их надо убеждать примерами.
“Конечно, надо признаться, дорогие Вика и Сережа, мир полон соблазнов, особенно "мир кулис". Веня Вольский еле ноги унес. Но проявил мужество и волю, сумел справиться со страстями, обрел покой и счастье со своей музыкантшей. Конечно, тут есть пострадавшая – прежняя "любимая женщина". Но она иллюзий и не питала. Пройденный досвадебный этап. Школа... А я? Можно ли, милый Сереженька, кого-либо из твоих "левых" певиц и танцовщиц хот¬ь отдаленно сравнить с моей "архитуткой"? Чего мне стоило вырваться из поля притяжения ее колдовских чар, только нам с "двойником" известно. Но разорвал цепи, и ничего: жив остался... И не только жив, но и совершенно счастлив. И благодарю Всевышнего, давшего мне силу в тот тяжкий час... хоть и не верю в него”.
Игорь расправил плечи. Он уже давно убедил себя в том, что его позорное бегство от коварной оболь¬стительницы было героическим поступком.
"Только, стоит ли рассказывать это Вике от первого лица? - на секунду засомневался проповедник. - Ведь донесет тут же. Можно приписать сей подвиг кому-нибудь другому, тому же Вольскому, например. Можно говорить с такими подробностями, чтоб сами догадались, о ком речь. Но догадка - одно дело, а утверждение - совсем другое”.
“А ты, Вика, должна помочь мужу. Не обостряй, а иди навстречу, но всегда, как учит Света Ольховская, оставляй место еще для одного шага, заманивай, обволакивай, но сохраняй некую загадочность и недосказанность. Мало ли приемов и приманок в арсенале "лапочек" и "цыпочек"?.. И еще постарайся занять его чем-нибудь увлекательным, вытащи из кресла-качалки. Например, автомобиль купите. Потом постепенно и к домашнему хозяйству приобщишь, для начала в качестве шофера и носильщика... Можешь, конечно, в пылу спора повторить то, что сказала мне: надо мне перед ним выкладываться! Подумаешь, цаца нашлась! Пусть катится на все четыре стороны. - Нет, отвечу, так нельзя. Это эгоизм, должна о доч¬ке подумать. И, наконец, надо заботиться, чтоб было "все, как у людей". Это тоже не пустяк. Так выработало человечество. Это одна из "расчалок", призванная держать человека в рамках”.
Игорь принялся разыгрывать в уме сцены застолья в честь примире¬ния чтеца-декламатора и его супруги стараниями инженера Зуева (в тосте, произнесенном в честь миротворца, отец Вики, по мысли Игоря, назвал его "профессором человеческих душ"), но тут внутренний соглядатай, на сей раз в образе Мефистофеля, тут же осадил его, напомнив строку из знаменитой (не своей) оперной арии: "Ах, какой же я чудак, я женщину учить собрался...". И сразу все его “железные” логические построения полетели вверх тормашками...
Игорь в глубокой задумчивости шагнул в свой двор и отпрянул, ослепленный светом фар автомобиля. А еще через секунду перед ним открылась дверца отцовской "Победы". Игорь был очень удивлен. До сих пор зимой Сергей Васильевич машиной не пользовался. Чтобы выехать сейчас ему, должно быть, пришлось серьезно повозиться. Ради чего? Он виделся с отцом вчера и ни о чем таком экстраординарном речи не было. Или ради кого? - добавил он, заметив на переднем сидении рядом с отцом щупленькую женскую фигурку в пальто с пушистым воротником и платком, повязанным поверх котиковой шапочки.
- Садись, Гарик, - обратился к сыну Сергей Васильевич, - прокачу с ветерком. Проводим гостью, нашу давнюю приятельницу... Дору Марковну, район "Луча"... с мамой в институте учились, лет двадцать не виделись. Из дальних странствий вернулась. У нас остаться ночевать постеснялась почему-то. И мне на обратном пути веселее будет...
- Я обещал помочь, - неуверенно произнес Игорь.
- К вам мама пошла с Клавой, справятся без тебя.
Игорь примостился на заднем сидении.
- Это тот маленький Гарик, который не выговаривал "к" и говорил: "статан татао"? - повернула гостья улыбающееся лицо к Игорю.
- Вымахал... Тощий, правда, но ничего, мы на него не в обиде в общем, - с явственным оттенком гордости откликнулся отец. - Как и на меньшого. Бог не обидел...
Игорь не включился.
- А вообще, Сережа, вы это напрасно затеяли, - через секунду вновь заговорила Дора Марковна, поскольку мужчины хранили молчание. - Я не бо¬юсь. Я теперь ничего не боюсь. От комфорта отвыкла и ко всякого рода удобствам отношусь философски. Я уже не говорю о том времени, когда строила дорогу на Воркуту и обитала в общем бараке. О том лучше не вспоминать. Но даже когда стала врачом работать... Я обслуживала много лагер¬ных пунктов, отстоящих друг от друга на десятки километров. Таскала с собой инструменты в деревянных ящиках, в том числе бормашину, общим ве¬сом больше пуда. Перевозили, как правило, заключенные, бандюги, от одно¬го вида которых все внутри холодело. Случалось, и ночью переезжала... не говоря уже о том, что зимой там почти сплошная ночь... На много километров тайга, ни души. Поначалу дрожала, как осиновый лист всю дорогу, потом привыкла и даже, бывало, засыпала. Выработала такой прием: знакомство с очередными сопровождающими головорезами начинала словами: "я регулярно составляю отчеты начальникам лагпунктов о проведенной работе. И они обязательно требуют указать, кто как помогал, перевозил и так далее. Так что вы, пожалуйста, представьтесь, я запишу". Конечно, я понимаю, что для того контингента это все смешно, там жизнь человеческая ничего не стоит. Но вот - бог миловал, вернулась цела и невредима. Так что проехаться мне на трамвае по вечернему Харькову, пройтись по любому его району, пусть совершенно безлюдному - не страшно... Даже, думаю, сердце учащенно не забьется. Хотя... мышей боюсь, несмотря ни на что. А в темном лесу одна страха не испытываю... почти... Как вспомню тамошние поселки: Урдома, Айкино, Микунь, Гав... и такой был - просто Гав... - Дора Марковна изобразила собачий лай, - так по сравнению с ними тут чувствую себя как за толстыми стенами. Даже мысли нет об опасности... И еще интересно: не болела там, и так закалилась, что и потом черт не брал... А вы, папа сказал, строитель? - снова после небольшой паузы вызвала на разговор Игоря болтушка гостья, но, не ожидая ответа, продолжала сама:
- Мой муж, царство ему небесное, был строителем... по санитарной технике. Окончил в тридцатом году здешний строительный институт. Поступал в техникум, а пока учился, его преобразовали в институт. Работал тут в “Укрцивильбуде” начальником участка. В двадцать девятом был у них на практи¬ке, заключил с ними договор, ему платили стипендию сто пятьдесят рублей, тогда было так принято... в договоре значилось, что после окончания дол¬жен отработать у них три года. Но в это время как раз он женился, а в Харькове жить было негде... Вообще, у меня почти всю жизнь своего угла не было. В тридцать первом году предложили организовать участок в Кривом Роге. Делать было нечего - согласились. Город был ужасный, если вообще можно было назвать то, что мы увидели, городом. По центральной улице ходили коровы, козы, дома - покосившиеся хибары. А вокруг голая степь. И все вокруг покрыто красной пылью. Все жили будущим, стройка разворачивалась огромная, невиданных масштабов. Муж строил соцгород... Социалис¬тический город. А пока жили... одной мечтой. С огромным трудом сняли комнатушку площадью семь квадратных метров... кровать узенькая, столик и одна табуретка, на которой в корыте спала Танюшка... переехали, когда ей исполнилось семь месяцев.
Работы было очень много. Организовывать участок значительно труднее, чем когда все уже устоялось. И одновремен¬но сдавали дом за домом. Муж уходил в семь утра, приходил в девять вече¬ра, я с дочкой и с нехитрым хозяйством сама управлялась. И не роптала. В тридцать втором вышел приказ Орджоникидзе об организации единого “Криворожстроя” и закреплении всех кадров. Тут уж я проявила характер. Сказа¬ла: больше так не могу, бежим... Позвонил в Харьков, объяснил, получил разрешение, взяли подводу и ходу... Тут обещали две комнаты в бараке, но все тянули. Ждали, мыкались, потом махнули рукой и подались на Урал.
- Южный? - спросил Игорь.
- Северный. На строительство коксохимического завода. И города, конечно. Там устроились ничего, несколько лет пожили, как люди. Природа кра¬сивая, белые ночи... Еще Бэллочка родилась. Во всей моей взрослой жизни я, пожалуй, только эти несколько лет и жила по-человечески. Помню, ка¬кой праздник был, когда выдали первый кокс пятого декабря 36-го года, как раз Конституцию Сталинскую приняли. Весь город ликовал... Кто мог думать, что через полгода все рухнет...
Дора Марковна горестно вздохнула и умолкла.
- А вы в Кривом Роге не слыхали такую фамилию - Весник? - подал голос Игорь. - Был начальником строительства и первым директором завода. Четыре ромба в петлице носил. Потом тоже арестовали как "врага народа"...
- Как вы сказали? Весник? Нет, что-то не слышала. Или запамятовала. Муж, помню, называл фамилии Фукс, Бирман. Кто они - точно не помню. Какие-то начальники... Помню, принимали решение строить бараки из камыша, чтоб быстрее и проще. Никогда их сама не видела...
“У рояля тоже Хаим", - невесело улыбнувшись про себя, прокомментировал Игорь присказкой Наума Эстрина, и тут же устыдился, подумав, что и эти, скорее всего, "загудели".
- А такую фамилию - Фастовский - слышали, в Харькове? Он тоже поступал в техникум, а окончил институт в тридцатом.
- Муля? Как же. Не только слышала, знакома была. Где он? Жив? Был, помню, очень сильным студентом...
- Здесь. Мой научный руководитель. Специалист тоже очень сильный. Профессор-доктор. Один из лучших профессоров. Лекции прекрасно читает. Кафедрой заведует. Скоро академиком будет. Академии архитектуры, и союз¬ная, и украинская, преобразуются в Академии строительства и архитекту¬ры, говорят, по предложению Хрущева. Фастовский в фундаторах ходит, то есть считается отцом-основателем.
- На Урале я тоже работала. Маму к себе выписала из Горького. Она там у сестры жила. Потом, когда нас забрали, опять туда вернулась с моими девочками. Спасла их от гибели. Муж сестры был директором школы, поста лишился, стал простым учителем, но не отрекся. На фронте погиб... А я люблю работать, я всегда много работала, и не ради денег только. У нас в лагере был один примечательный человек, Александр Иванович Анохин, доктор технических наук, что-то изобретал по землеройным или лесным машинам. Говорил: мозг работает по инерции, отнимите еще и это - и я умру, зачахну. Но это отнять нельзя. Ученый свободен и в цепях. У него подчи¬ненные были, инженеры и рабочие. Я попросила, чтоб сделали плевательницу для кабинета. Было выполнено в тот же день, сам пришел проверить... Ра¬бота, говорил он, самый лучший способ наслаждения жизнью. Любимое дело - неисчерпаемый источник наслаждения. А подневольный, принудительный труд ничего, кроме злобы и отупения, не вызывает. Это уже я говорю. Когда стала работать по специальности - ожила. Я получала удовлетворение и даже удовольствие от сознания, что помогла человеку, сняла боль... даже если больной - матерый уголовник... А до того - ужас один. Ну, немножко юмор выручал, если б еще не он, с ума посходили бы. Мы старались вообразить, что все это не с нами происходит, что мы вроде жуткое кино смотрим. Поселок назывался Айкино, вот мы по разным поводам на раз¬ные лады повторяли: Ай, кино! Это было в республике Коми, и мы говорили: - Ну, комики... Всякие смешные истории вспоминали, когда-то прочитанные книги друг другу рассказывали, так дух поддерживали...
"Вот она, одна из бесконечных разновидностей состояния человека, именуемого Свободой. Одна из самых таинственных и непостижимых: свобода духа! Неповторимое порождение породы человеческой. Впрочем, наверное, не только чело¬веческой. Если млекопитающие перестают размножаться в неволе или слон умирает от голода после смерти хозяина - это тоже своеобразные проявления духа свобо¬ды, виды протеста против подавления и притеснения. А человеку еще дана мысль творца. Палачи пока не придумали способа заковать ее в цепи. Про нее с полным правом можно сказать: "Эту песню не задушишь, не убьешь!" Животворящий дух! Ну, если и не животворящий, - поправил себя материалист, - то, безусловно, сохраняющий человека в самых нечеловеческих условиях, ког¬да свобода действия сведена почти к нулю и жизнь - дешевле копейки. Тут свободное парение мысли подавляет даже изначальный животный инстинкт самосохранения. Архимеду его чертежи, может быть, уже мелькнувшее, но еще не "пойманное" решение сложной задачи, над которой долго бился могучий ум ученого, были дороже жизни. Он думал о них, а не об опасности. И был убит...
Игорю неоднократно приходилась слышать, что русскому характеру свойственны нравственные искания, что у русских “дух” превалирует над плотью, что душевные качества ценятся выше, чем телесные. Поэтому-де, Русь дала так много талантов на душу крепостного населения. Игорь, соглашаясь в принципе с постулатом народной мудрости, которую впитывает, концентрирует и выражает интеллигенция, не склонен считать развитый духовный мир прерогативой русских. Он великодушно наделяет этим качеством все человечество. Только духовный вклад каждой нации в развитие цивилизации переживает взлеты и падения. Русские на этом поприще особенно отличились в девятнадцатом веке. А раньше свое слово сказали французы и англичане, немцы и итальянцы, индусы и китайцы, древние греки и египтяне. Каждый народ давал миру своих просветителей, пророков, романтиков, одержимых...
В этой связи вспомнился Игорю недавний забавный рассказ Кости про молодого талантливого физика. Он каждую свободную минуту на работе и дома использует для своих важных, интересных и сложных, по его оценке, теоретических физических экзерсисов. Это вызывает неудовольствие его молодой жены, которая любит кино и театры, танцы и вечеринки. Теща сочувствует дочке: “Ну что делать? У одних мужья пьяницы, у других гуляки. А тебе такой достался. Надо терпеть”.
“Еще одна разновидность супружеских отношений, - констатировал Игорь. – Тут каждый сам по себе, в своей скорлупе. Такое случается не только у “мещан”. Валентин Владимирович Ольховский как-то обмолвился, что Ольга Сократовна Чернышевская напропалую изменяла своему великому революционному демократу.
Это воспоминание снова вернуло Игоря к прежней теме. Почему великий мыслитель не разобрался в своей инфузории? Как Наташе Русановой, которая внешне выглядит вертихвосткой, удается командовать и дома и вовне. Почему такая мастерица обольщения, как Кира Мезенцева, не смогла удержать своего Севу, хотя, по свидетельству тети Шуры, безумно его любила? Может быть, любить надо не безумно, а умно, как сама тетя Шура, которая верховодит мужем от его имени, как наше правительство народом от имени народа? Неисповедимы пути Господни...
Не найдя выхода из лабиринта, Игорь снова изменил направление мысли. Он представил себе своего брата Котика в смраде тю¬ремной камеры, пытающегося вдолбить бандюгам- рецидивистам идеи Эйнштейна и Бора, и у него мороз пробежал по спине.
- Расскажите Гарику про зубы Гейне, - попросил Сергей Васильевич, вернув Игоря к действительности.
- А, это стихотворение пользовалось большим успехом...

Я наместник, я владею
Золотом в дублонах, в слитках.
У меня в подвалах груды
Самоцветов, жемчугов.
Но смотрю на этот жемчуг
И всегда вздыхаю грустно,
Ах, иметь бы лучше зубы,
Зубы юности счастливой.

Вообще, надо сказать, дантистам в тех краях работы было сверх всякой меры. Я говорю о больных зубах от той пищи. А выбитых не счесть - это само собой... Вот сюда, налево, пожалуйста... Все. Спасибо большое, побаловали меня.
- Всегда буду рад повторить, приходите запросто.
- Приходите завтра, - неожиданно выпалил Игорь.
- Ну, так часто...
- Но завтра же праздник.
- Праздник... у меня теперь каждый день праздник... До свидания.
- До скорого, - подхватил Сергей Васильевич. - И вообще, если что понадобится, мы всегда к вашим услугам. Не стесняйтесь.
- Еще раз, большое спасибо за все.
Маленькая фигурка стремительно проскочила за угол дома.
- Садись сюда, - пригласил отец.
- А можно я попробую за рулем? - попросил Игорь.
- Скользко, сынок, ты давно не практиковался, весной попробуешь, дело не шуточное. Между прочим, один наш профессор учится водить, даже уже не учится, права получил... Так он, когда поворачивает, сам всем корпусом поворачивается. Жена говорит: или сиди ровно, или высади меня... – Сергей Васильевич засмеялся, а Игорь покорно сел рядом.
"Да, насчет свободного и принудительного труда докторша правильно выс¬казалась, - еще раз мысленно оценил он, машинально наблюдая за руками и ногами водителя и повторяя в уме его движения. - Чувствуется, что идет от души. Непосредственный собственный опыт, особенно горький опыт, все¬гда убеждает. Вообще, видать, баба неглупая и мужественная. Молодчина. Но это здесь, в машине высказалась, в виде особого доверия к давним проверенным знакомым и не для чужих ушей. А на людях как бы себя повела? Если бы у нее "попросили" свидетельств для Международной комиссии, к примеру? Говорила бы с тре¬буемым пафосом и "актерской правдивостью" то, что от нее хотели услы¬шать? Скорее всего - да! Повторить "опыт" вряд ли кому захочется. Прав¬да, ветер перемен налицо, но резать правду матку в глаза пока почему-то люди решаются с глазу на глаз. Наступит ли когда-нибудь время, когда советский человек сможет свободно делиться с другими своими мыслями, не опасаясь сексотов и бдительных Иуд?
Вспомнилась Игорю некогда поразившая его статья в "Новом мире" двух¬летней давности. Там излагалось содержание вышедшей в 1950 году в Америке книги под названием "Трумэновская карусель". Авторы, соотечественн¬ики Президента, характеризуют Гарри Трумэна многократно повторяемым эпи¬тетом "ограниченный": обладает ограниченным пониманием отдельных проб¬лем, ограниченным воображением, ограниченным чувством личной инициати¬вы... Всей этой ограниченностью он заполняет Белый дом. И это напечата¬ли в Америке! И никто не попал за это за решетку: ни авторы, ни издате¬ли! И ограниченностью там не ограничивается. Американцев информируют, что Трумэн рассматривает свое президентство, как коробку со сластями; что он темные личности назначает на важные посты; что в Белом доме еще никогда не собиралось столько тупиц; что темными делами занимается сам министр юстиции (!), и так далее... Это ли не иллюстрация к тому анек¬доту, где утверждается право каждого американца кричать сколько угодно перед Белым домом: Трумэн дурак! Неужели когда-нибудь и мы сможем на Красной площади кричать не только "Трумэн дурак!", но и... Ну, пусть без ругательств и оскорблений, но хоть мягко покритиковать, пожурить за дело наших правителей, еще не арестованных? Неужели когда-нибудь у нас от¬дельная личность обретет свободу не только в своих научных воззрениях (хотя и до этого еще далеко-далеко!), но и в мировоззрении?..
Сергей Васильевич тоже находился под впечатлением услышанного и здесь, в машине, и до этого дома.
- Исковеркали жизнь человеку. За что, спрашивается?
- Может, где-то что-то ляпнула? - предположил Игорь.
- Нет, такого обвинения ей не предъявляли. Просто как жену, за компанию, мол, не могла не знать. Так и классифицировали: член семьи измен¬ника родины, сокращенно ЧСИР. - Сергей Васильевич болезненно сморщился, произнеся эту аббревиатуру. - Говорят, такое правило было: жен тех, ко¬го судила Военная коллегия Верховного Суда, брали всех. А еще дейст¬вовало Особое Совещание НКВД, так жен тех, кто попадал туда, обычно не брали... Там, на Урале, говорит, брали их как-то шумно, со скандалами. За ними пришли сразу шестеро дюжих ребят в одинаковых плащах гражданс¬кого покроя, трое зашли, трое остались у входа. Те, в квартире, невообра¬зимый шум-гам подняли, погром учинили, посуду били, кожаный диван рас¬пороли, подушки вытряхивали, книги трусили и разбрасывали по полу, арес¬тованных в машину волоком тащили и силой вталкивали. Дора орала благим матом. Дочка их все это наблюдала, с тех пор заикаться стала... Хоро¬шо, бабушка детей забрала, а то б еще что с ними беднягами стало... Я не все слышал, долго в гараже возился... решил побаловать страдалицу... У Изи Шамеса, мужа Доры, я его знал... тут родственник есть, двоюродный брат. Дора сунулась было к нему... не жить, а в гости, визит вежливости что ли. Так он ее на порог не пустил. Мне, сказал, еще тут троцкистов не хватало. Поплакала бедняжка. Да, так та часть разговора, что велась при мне, касалась в основном ее соседей там...
- Однополчан, - подсказал Игорь.
- Кого там только не перемешали... Одна американка была, чистокровная, так сказать. В Америке родилась, к нам приехала с отцом инженером в начале тридцатых годов и загорелась, как она сама говорила, идеей построения социализма и коммунизма в одной отдельно взятой стране. Осталась здесь. Что с отцом сталось - не знаю, про маму она вообще не упоминала, а дочь и в лагере продолжала твердить, что готова за свою идею все муки снести и жизнь отдать. Держалась мужественно, других подбадривала...
Или вот такой тип: русский еврей, в 905-м в Черкасах был команди¬ром отряда самообороны, во время погрома, в пылу борьбы убил одного чер¬носотенца. Вынужден был скрываться, потом убежал, между прочим, с помощью городового, в Западную Украину, позже перебрался в Австрию. Неплохо там пристроился. Университет окончил, вообще, говорит, широко образованный человек, несколькими языками свободно владеет, сам социал-демократ, жена коммунистка. После аншлюса сбежал от немцев в Польшу, в тридцать девятом оказался во Львове. Там его вместе с женой и "загребли". Теперь вот еще профессор-изобретатель. И тут же отпетые бандюги-рецидивисты... Был, между прочим, один тоже шибко вумный ученый, экономист, который в самом деле лишнее ляпнул. Он, сидя в зубоврачебном кресле, признался Доре, что в частном разговоре одному своему хорошему знакомому дал такую справку: в 27-м году кулаки засевали десять процентов площади зерновых, а хлеба собирали почти четверть от всего валового сбора. Тот тут же донес, но заграбастали почему-то обоих... Или еще одна яркая лич¬ность: боевой красный командир, в гражданскую кровь проливал, в те годы был награжден орденом Красного Знамени и именным оружием. До ареста дивизией командовал. По всем канонам должен был быть расстрелянным, жив остался чисто случайно, а уже в лагере поделился с кем-то давними впечатлениями от речи Троцкого в Екатеринославе. Оратор, мол, был классный, умел зажечь, четыре часа говорил на площади под дождем, а мокрые слушатели стояли, как зачарованные, никто не ушел. А комдив тот после своей крамольной речи исчез бесследно. Еще один из больных Доры был партийным работником в Приморском крае. Этот никому ничего недозволен¬ного не говорил, но его жена приглянулась какому-то подлецу. Тот напи¬сал, куда следует, будто слышал от этого, что Дальний Восток не мешало бы отдать японцам... Вот такая галерея... только то, что я услышал...
А Изю Шамеса обвинили в том, что он состоял в террористической организации... Не верится, не того склада человек... рос без отца, все своим горбом... Дора боевая, а он всегда незаметный такой, скромный, тихий, мухи не тронет. И когда ж ему было заниматься подготовкой покушения на вождей, если он с утра до вечера на своем стро¬ительном участке, а по вечерам дома...
- В тихом омуте, как известно, черти водятся. А участок мог быть и хорошей конспирацией, - сказал Игорь просто так, из духа противоречия, потому, что сам ни на йоту не сомневался в лояльности сантехника, как и всех других, о ком рассказывала Дора Мар¬ковна. И еще, сам, может быть, того не подозревая, Игорь бросил отцу пробный камень, устроил "проверочку". Сергеи Васильевич "клюнул".
- Я б сам, может быть, так думал, если б до меня не доходили слухи, вернее, свидетельства надежных источников, какими способами совсем недавно из наших "извергов в белых халатах" выбивали... в буквальном смысле... показания и признания.
В ответ Игорь с воодушевлением изложил отцу свое видение нашего недавнего прошлого в виде царства небывалой темноты, настоящего с пробивающи¬мися лучами света, и путей к светлому демократическому будущему через Ре¬формацию по проекту произносящего эту речь. Это было нечто вроде сокра¬щенной стенограммы лекции, прочитанной Кущу во время прогулки по Киеву. На площади Тевелева лектор поставил точку.
- Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела, - жестко отрезал отец. - Неужели примеры про болтунов, как будто специально для тебя подобранные, тебя не убеждают, или хотя бы настораживают? Могу добавить еще один. Подруга Доры, тоже с мамой вместе занималась... до войны, вернее, до ареста, работала стоматологом в летной части. Работала хорошо, все хо¬тели к ней попасть, начальник позавидовал, написал донос, обвинили в антисоветской пропаганде и дали десять лет. А за твою речь сколько положено? Когда ты уже хоть немножко соображать станешь?
- Но, - пробовал возразить Игорь, - симптомы... новые времена...
- Люди те же, - жестко перебил отец. - Маленков, говорит Дора, в свое время инспектировал лагеря, и после этих инспекций режим еще ужесточался, хотя, кажется, куда уж больше... А Каганович... мне один больной в при¬падке откровенности рассказал... до войны проводил какое-то совещание угольщиков в Донбассе. Задал кому-то из ученых какой-то вопрос. "Дело не простое, - ответил специалист, - так сразу сказать нельзя, надо по¬сидеть, подумать". "Думайте, пожалуйста, - говорит Лазарь Моисеевич, - только не очень долго, а то надолго сядете". Ты что, считаешь, образ мышления и замашки сразу переменились? Очень тебя прошу, сынок, держи язык за зубами. Ты уже взрослый, семейный. О Милочке своей и Мишутке своем подумай. Когда Дора сцену ареста описывала, у меня волосы на голове шевелились, я представлял себе Асю Зиновьевну и Милу в такой ситуации. Да еще бабушки рядом не было. Сколько детей в детдомах погибло!.. Вот ты со мной поделился, я тебе свои соображе¬ния высказал. И крышка! Договорились?
- Угу, - промычал Игорь. Сердце его снова сжалось при мысли, что Судьба уже дважды подводила его Милую Голубку к краю пропасти: в 37-м и 53-м. Два предупредительных звонка Рока. Хватит, пожалуй. – Он горестно вздохнул, но тут же упрямо сцепил зубы, понимая, что заставить его бросить свое «Что делать?», не в состоянии уже никто и ничто.
Остаток дороги проехали молча.
- Заходи. - Сергей Васильевич остановил машину у подъезда. - А я с машиной упораюсь и тоже приду, минут через двадцать.
- Я с тобой.
В гараже тоже возились молча.
- А ты откуда шел? - спросил отец, проверив, хорошо ли заперт замок, и пряча ключи в карман. Игорь в нескольких словах передал ему суть раздоров Вики с супругом.
- Мне рассказывали такую интересную, вернее, больше поучительную историю. Можно сказать, целую педагогическую поэму. Шестилетнюю девочку, воспитывавшуюся в чисто женской семье, только с мамой и бабушкой (дед погиб в самом начале войны, то есть до рождения девочки, мужа у мамы вообще не было), положили в больницу что-то оперировать. Малышка привязалась к зав. отделением, как к отцу родному. Ни на шаг от него не отходила, во время "пятиминутки" сидела у него на коленях, утром чуть свет подскакивала и ждала у входа, потом возле операционной, провожала до двери и подставляла щечку для поцелуя, во время операции вела себя, как взрослая, когда закончили, сказала спасибо. Все тайны семейные рассказала. Мама даже не предполагала, что дочка-дош¬кольница так осведомлена. Когда выписывали, не могли оторвать. Врач сам, говорят, плакал. Расскажи это Вике...
Игорь отворил дверь, пропустил вперед отца, мужчины прошли в квартиру и с ходу окунулись в предпраздничную суету.












ГЛАВА П Я Т Н А Д ЦА ТА Я

В прошлом году супруги Вайнеры сменили Зуевых в полковничьем особняке в Сочи, и остались очень довольны отдыхом. Как-то вечером в ресторане "Горка" они случайно встретили одного из бывших студентов ХИСИ, окончившего институт на год раньше Фимы. Он в своем родном Казахстане уже успел выбиться в заместители республиканского министра строительства и, естественно, лечился в правительственном санатории. Несколько вечеров провели вместе, обменялись адресами. Теперь эти курортные контакты очень пригодились. Фиму вместе с другими восьмью инженерами отправили на освоение целинных земель. Пункт назначения был установлен всем один - город Актюбинск, но Вайнер едет в столицу Казахс¬кой ССР Алма-Ату, где по протекции заместителя министра ему забронирова¬но вакантное место главного инженера проекта в одном из центральных про¬ектных институтов республики. Едет пока один, семью предполагает забрать сразу, как только "зацепится". "Актюбинцы" уехали после майских праздников, а Фима задержался почти на месяц.
Чета Зуевых, заехав по дороге на рынок за цветами, прибыла на вокзал проводить приятеля минут за сорок до отхода поезда. На улице накрапывал дождик, и кучка провожающих собралась в ожидании посадки в главном зале нового Харьковского вокзала. Лица Игорю все знакомы, они встречались на семейных праздниках Вайнеров: старшая сестра Фимы Роза с мужем Яшей и восьмилетней дочкой Инночкой, двоюродный брат Симы Иосиф (дома его зовут Осиком), четверо более дальних родственников разных возрастов, школьный товарищ Фимы, пара сослуживцев Симы. Из сотрудников Фимы в церемонии участвует один Игорь.
Между прочим, он тоже "имел шанс загудеть" в те края по милости Луковцева. В институте его не выделили, но заведующий строительным отделом обкома партии, которому Додока отнес список "добровольцев", после общих упреков по поводу невыполнения разнарядки, спросил: "А Зуева не сочли возможным потревожить? Там строительство разворачивается огромное, способные проектировщики и ученые нужны, как воздух, своих кадров очень мало. Бухтарминская ГЭС на Иртыше возводится, как вам должно быть известно, в очень сложных условиях. Трест “Актюбстрой” тоже помощи просит. Зуева и многих других к вам, когда требовалось, на¬правили в соответствии с решением областного комитета партии. A во исполнение решений январского пятьдесят второго года Пленума ЦК компартии Украины на строительство Южно-Украинского канала и Каховской ГЭС республика моби¬лизовала шестьсот инженеров и техников, три тысячи квалифицированных рабочих и пять ты¬сяч рабочих по оргнабору. Теперь пришло время отдавать долги и помогать другим. Такова жизнь".
Додока доложил Казанцеву: "обком считает..." Не Луковцев персонально, а весь коллективный выборный орган.
Директор, надо ему отдать должное, и на сей раз не спасовал, отстоял, вер¬нее, не то, чтобы принципиально отстоял, а слукавил: “Если обком считает, что надо пос¬лать именно Зуева - пошлем непременно, но наверное же это не единственная партия, бу¬дет еще набор... я прошу на несколько месяцев отсрочку, - смиренно сказал он второму секретарю обкома, будучи у него на приеме по своим делам. - Зуев сейчас зани¬мается одной крупной работой по линии спецчасти, надо время, чтобы оформить соответствующий допуск другому и тому принять от Зуева дела”. Секретарь не возражал, тем более, что фамилия хирурга Зуева была ему знакома. Потом Луковцев после одной из планерок на строительстве завода железобетонных изделий сказал Фастовскому, что пошутил насчет Зуева. Хороша шутка! Чем по сути отличается от “шутки” тюремщиков, обставивших увод Голубовского из камеры в карцер, как увод на расстрел? Или, если смотреть в корень, чем в принципе отличается манера мышления партийного функционера областного масштаба с высшим образованием, от манеры мышления лагерных держиморд эпохи сталинских “призывов”? Игорь, завидев “шутника” на Сумской улице около фонтана "Стеклянная струя" (он шел со стороны Совнаркомовской улицы, уж не из Управления МВД ли?), демонстративно у него на виду перешел на другую сторону и, дабы не быть окликнутым, укрылся в аптеке.
А Фима очень обижен на свое начальство и на свой проектный институт в целом. В самом деле, он работал, что называется, не за страх, а за совесть, болел душой за институт и за производство, много читал и старался все новшества применить в проекте Каховс¬кой ГЭС. Только за прошлый год внес не меньше десятка рацпредложений, пи¬сал в разные инстанции, проявляя заботу о совершенствовании строительного дела в стране в целом.
Отклик на проекты новых сборников норм и расценок, который он перед отправкой в московский журнал дал Игорю почитать, представлял собой полноценный научный труд с глубоким всесторонним анализом, выводами и практическими предложениями. На примере обработки столярных изделий он убедительно продемонстрировал, что если нормы ориентированы не на законченное изделие, а на отдельные операции, можно ухитриться превышать эти нормы на 200-300 процентов и при этом не выполнять план ввода объектов в эксплуатацию. Такой порочный пооперационный подход к нормирова¬нию, заключал Фима (пусть об этом говорили и писали и раньше, но почему-то в новых нормах не учли), не способствует внедрению комплексной организации тру¬да и аккордной системы его оплаты, тысячи мастеров и прорабов, отвлекаясь от дела и своих прямых обязанностей, вынуждены целыми днями считать, сколько было перепилено, нарублено, порезано, выдолблено, просверлено и так далее... Обнаружил Фима и разрыв норм выработки смежников, связанных между собой одной технологической цепочкой, в частности, каменных и транспортных работ. Чтобы ликвидировать это несоответствие мастер вынужден сознательно делать приписки в нарядах.
. Фима предлагал простой и понятный способ сти¬мулирования заинтересованности всех работников единого процесса в выполне¬нии большего объема работ, а также обосновывал целесообразность корректировки норм непосредственно трестами в зависимости от особенностей работ на каждом конкретном объекте. Он изучал и пропагандировал опыт укладки боль¬ших объемов бетона с помощью бетононасосов на “Волго-Доне” и в уральских трестах, показывал преимущества сочетания при бетонировании больших блоков плотины и здания ГЭС разных способов укладки бетонной смеси и так далее. Явная неблагодарность начальства и равнодушие сотрудников потрясли его.
Проницательный, колко-ироничный Дюженко доверительно уверял Игоря, что именно непомерная, не по чину, активность, постоянное "шебуршение" Вайнера, его самоотдача в работе и явились причиной опалы: начальство-де не лю¬бит держать под боком не в меру любознательных, шустрых и напористых под¬чиненных. Им, начальничкам, с такими неуютно живется. А Ефим еще высовы¬вался наверх от своего имени, из-за спины старших по должности. Вот они и сплавили надоедливую муху под благовидным предлогом... Простодушный Игорь не сразу принял эту версию всерьез, даже с женой вначале не поделился. Уж очень неверо¬ятной представлялась она ему. Он не допускал та¬кого коварства со стороны знакомых ему людей, с которыми он ежедневно здо¬ровается, разговаривает, которые приветливо жмут ему руку, улыбаются, хотя, казалось бы, столько знает про пакостную людскую породу. Однако, скоро с горечью согласился. О, времена! О, нравы!..
Фима, похоже, тоже проявил благодушие, притупил бдительность. Вернувшись из Каховки, где он по случаю присутствовал на совещании в связи с приемом там делегации шведских энергетиков, Вайнер, захлебываясь от восторга, делился впечатлениями от встречи с "живыми капиталистами". Он с нетерпением ждал и мечтал достойно отметить важную веху в строительстве гидроузла - затопление котлована шлюза, которое несколько дней назад уже состоялось в присутствии министра Логинова, но без Фимы, и затопление большого котлована, которое произойдет через несколько дней, когда Фима уже будет далеко. Такой вот неожиданный поворот, удар, что называется, в солнечное сплетение.
Заступничество директора за Зуева, разумеется, усилило обиду, подлило масла в огонь. Все мы опять-таки всего только люди-человеки. Объяснений по этому поводу не было, но оба чувствовали, что кошка между ними все-таки пробежала. Когда первое потрясение прошло, отношения установились почти прежние. Этому способствовало и обещание Селеневича, когда Фиме удастся с помощью покровителя вырваться из Казахстана, забрать его к себе на должность зам. главного инженера треста или, в крайнем случае, для начала, главного технолога или начальника производственного отдела, а по первому требованию Фимы отпустить его в Харьков. Имея такой послужной список за спиной, рассуждал Слава, можно и здесь рассчитывать на приличную должность. А нынешняя должность старшего инженера для такого специалиста - просто смех...
Игорь, со своей стороны, тоже убеждал приятеля, что для него обстоятельства сложились не так уж скверно. Могло быть значительно хуже. Мобилизациям конца не будет, потому что для луковцевых и их патронов это питательная среда. Строительство Каховской ГЭС и, соответственно, ее проектирование заканчивается, следующая, Кременчугская ГЭС будет попроще, в ее основании скала, а не песок, да и опыт накопился, обком это учитывает и будет "тянуть жилы", так что многим придется собираться в дорогу.
Очередной "добровольный" призыв объявлен для руководящей работы в колхозах. ЦК КПСС и Совет Министров СССР обязали республиканские ЦК, обкомы и так далее до I июля, направить на постоянную ра¬боту в деревню не менее тридцати тысяч "наиболее способных, примерных на работе и в быту, достойных доверия товарищей, за которых ручается партий¬ная организация и коллектив". Вайнер всем этим критериям удовлетворяет, и мог бы "загудеть" в первую очередь. Поговаривают, что на сей раз дирек¬тору придется отстаивать главного инженера проекта схемы использования реки Днепр, обосновывающей строительство всего каскада гидроузлов, своего любимца, которого Казанцев, как считает Шабельников, хотел бы видеть главным инженером института, хотя Юшко, как представляется Зуеву, должен удовлетворять его по всем показателем (знающий, опытный, деловой и не высовывается) и на которого почему-то зарит¬ся обком (возможно, потому, что он по образованию мелиоратор, следовательно, хоть формально какое-то отношение к сельскому хозяйству имеет). По этому поводу в соответствии с имеющимся предписанием готовят общее собрание коллек¬тива. Куда еще будут "добровольно" призывать, одному Аллаху (Президиуму ЦК КПСС и его Первому секретарю) ведомо. Может, и раба божьего Зуева не минет чаша сия.
Правда, с другой стороны, перед ним маячит иная перспектива. Принято, хотя еще юридически не оформлено, решение, согласно которому некоторые научно-исследовательские институты строительного профиля, в их числе Украинский институт сооружений, будут переданы из Минтяжстроя СССР вновь организуемой Академии строительства и архитектуры УССР. Гришина прочат в заместители министра стройматериалов республики и членкоры этой Академии (он соглашается принять руководящий пост в Киеве лишь на этих условиях). Кандидатуры на должность директора института, ко¬торой одновременно могли бы предложить и звание академика, пока подобрать не могут, поэтому будущий Президент Академии предложил будущему действи¬тельному ее члену профессору Фастовскому занять должность заместителя ди¬ректора по научной работе (от поста директора тот категорически отказался по причине отсутствия способности и склонностей к административно-хозяйственной деятельности). Конечно, Строительный институт не хочет терять круп¬ного ученого и первоклассного лектора, переговоры идут в высоких партий¬ных сферах, но по оценке самого профессора, перемещение может состояться если не в этом году, то в начале будущего. Самуил Семенович уже сейчас вникает в дела Института сооружений, чтобы не сказать, что фактически жи¬вет его заботами. На открывающейся завтра в московском Колонном зале Дома Союзов Всесоюзной конференции по железобетону и бетону, для участия в ко¬торой он вчера вечером отбыл в столицу, ученый, к удивлению Игоря, намеревается затрагивать не фундаментальные проблемы теории, над которыми не¬устанно трудится, а чисто практические вопросы из серии "наши порядки". В Киеве и Запорожье бездействуют установки для изготовления предварительно напряженных конструкций. В Макеевке еще в 1946 году была изготовлена партия предварительно напряженных железобетонных шпал, но потом соответст¬вующее оборудование было законсервировано и вскоре совсем уничтожено. Предприятия сборного железобетона Харькова выпускают конструкции и детали более тысячи типоразмеров, что, естественно, приводит к дезорганизации работы и порочит саму идею поточного производства... Из уст "кабинетного" ученого Фастовского слышать такие речи странно... если не учитывать "дух времени".
В последнее время на страницах периодической печати вновь муссируются предложения о замене деревянных шпал железобетонными. В феврале Правительство приняло специальное Постановление, обязывающее изготовить в текущем году 222 тысячи таких шпал. За два месяца после принятия Постановления, правда, не изготовили ни одной шпалы. Но Фастовского задевает, что одного из пионеров разработок - Украинский институт сооружений, оттерли и даже не упоминают нигде. Он ругает непорядочных москвичей, заодно, неактивное руководство своего будущего института, упустившее приоритет. По его мнению, можно было бы не постесняться напомнить о себе самому Хрущеву. Он собирается это сделать с высокой трибуны Всесоюзной конференции. Интересуется Самуил Семенович и такими далекими от личных пристрастий разработками Института сооружений, как, например, использование доменных шлаков в качестве легких заполнителей для бетона. Все это, несомненно, свидетельствует о том, что ожидаемое новое назначение пришлось профессору-доктору по душе. Да и будущее почетное академическое звание, очевидно, обязывает...
Учитель хочет иметь любимого ученика при себе. Игорь тоже был бы рад работать бок о бок с Фастовским, но как благородный человек, сказал, что не считает для себя возможным "наплевать в душу" своему директору, проявившему о нем трогательную заботу (в отличие от самого директора, наплевавшего в душу Вайнера). Фастовский намекнул, что Казанцева берет на себя. Ученик не стал допытываться. Всего этого, учитывая сложившуюся обстановку и состояние Фимы, Игорь приятелю не рассказывал. А говорил (и говорил совершенно искренне), что, исходя из общей ситуации в стране, столица Казахстана, проектный институт, должность главного инженера проекта - вариант не из худших. В свою очередь, Вайнер с его опытом руководящей работы на стройке, опытом проектирования технологии строительства крупного гидроузла, вдумчивый эрудированный инициативный инженер, человек с организаторской жилкой - и для Казахской республики находка. Таким образом, обе стороны не должны быть в накладе. Немного освоится, а там с помощью друга - заместителя министра, чего доброго, пойдет выше, станет директором института или управляющим трестом. Ну, а если что-то не сладится, в запасе есть предложение Селеневича. Готовую в основе своей диссертацию тоже "дотянуть" уже особого труда не составляет. В общем, тужить нечего, даже наоборот, сам с места не сдвинулся бы, да "несчастье помогло". Фима в общем соглашался. Конечно, Игорю очень не будет хватать Фимы, но хоть знать, что где-то есть на свете настоящий друг, верный соратник, с которым можно мысленно переговариваться, переписываться, изредка встречаться, надеяться, что в далеком Казахстане возникнет ячейка новой организации. Фима достаточно подкован и эрудирован, чтобы правильно вести общую линию...
Сейчас перед мысленным взором Игоря галопом пронеслись их недавние совместные увлекательные "изыскания". У Игоря обычно по дороге на службу складывались темы для обсуждения, касающиеся как местных, институтских, так и общесоюзных и мировых проблем. Фима, в свою очередь, тоже предварительно готовился к беседам. Например, после сенсационного сообщения об освобождении Маленкова "по собственному желанию" от поста Председателя Совета Министров, он принес газету "Правда" за 10 марта 1953 года со статьей Мао Цзе-дуна "Величайшая дружба", кото¬рую редакция сопроводила фотографией троицы: Сталин, Мао и Маленков. Игорь в свое время видел это фото, но только после снятия Маленкова уяснил себе его потаенное значение: намекнуть народу, что Сталин еще при жизни видел в Маленкове своего преемника. Эта символическая фотография и послужила молодым "шифровальщикам" отправным пунктом для упражнений в искусстве чте¬ния между строк, ибо друзья исходили из посылки, что "во строках" о произошедшем (не на самой сессии Верховного Совета, естественно, а там, где фа¬ктически решался кадровый вопрос), как и в большинстве публикаций наших газет, за исключением разве что фельетонов, содержится заведомая ложь.
Насчет "законности" наследования Маленковым верховенства власти после Сталина у Зуева и Вайнера сомнений не было. Еще на Х1Х съезде стареющий вождь передал своему ближайшему помощнику бразды правления в партии. Правда, тогда пост Генерального секретаря ЦК (то есть главного, резко, качественно отличного от остальных "рядовых" секретарей, как, скажем, генерал от офицера или маршал от генерала) был вообще упразднен и введен пост Первого секретаря (то есть как бы первого среди равных), а вершитель судеб страны - Политическое бю¬ро - заменено приземленным неопределенным Президиумом, но именно Маленков фактически стал этим самым Первым. Он выступал с отчетным докладом съезду, он вместе со Сталиным подписывался под Постановлениями ЦК и Совета Министров. Потом, став премьером, Маленков почему-то отказался от должности Первого секретаря, уступив ее Хрущеву, человеку, казалось, второстепенному, в свое время обруганному Сталиным за "агрогорода", а еще раньше смещенному с "первой ступеньки пьедестала почета" на Украине и замененному там Кагановичем, то есть человеку, с одной стороны, обиженному и, наверное, по логике вещей, жаждущему реванша, а, с другой стороны, обидного для партийной верхушки, которая хотела бы, наверное, видеть на этом посту самого авторитетного в стране человека. В этом опрометчивом недальновидном шаге, по-видимому, добровольном, друзья постфактум усматривали "начало конца" благодушного законного престолонаследника.
Имя Сталина не нуждалось в должностном обрамлении. Он, распронаигениальнейший, вне зависимости от занимаемого поста, все равно Верховный и недосягаемый вождь, Человек и Бог, высоко вознесенный над остальными смертными, в том числе ближайшими соратниками. Там о "подсиживании" не могло быть и речи. И вождь мог позволить себе пококетничать, поиграть в демократию. Маленков же, уступив пост главы партии, до¬пустил появление на одном политическом небе двух "солнц" или, иначе, на одной земле двух "ханов". Неужели не понимал, что коль скоро все властные структуры партии в центре и на местах сохранены, лицо, оказавшееся во главе этих структур, будет править бал? - удивлялись молодые инженеры. - В первую очередь - кадровый бал. А кадры, как известно, решают все. Ну, пусть не читал Макиавелли. Но ведь сам взращен парией. Сталин в двадцатых годах и вассальные монархи Ракоши и другие в сороковых, действовали на его глазах, а то и по его указке. Неужели не понимал, что при сложившейся у нас системе попытка поставить над партией не только Министерство внутренних дел, но и Совет Министров должен обернуться провалом? Кто же даром отдает неограниченную власть?! Если не понимал, значит, слепец и пустозвон-фантазер. Значит, недостоин стоять во главе такого государства. Значит, поделом ему...
С этих быстро согласованных позиций исследовате¬ли и приступили к "микроскопическому" анализу заявления Маленкова об отставке.
"Просьба моя вызвана деловыми соображениями о необходимости укрепления руководства Совета Министров и целесообразностью иметь на посту Председа¬теля Совета Министров другого товарища, обладающего большим опытом госу¬дарственной работы. Я вижу ясно, что на выполнении сложных и ответственных обязанностей Председателя Совета Министров отрицательно сказывается мой недостаточный опыт местной работы, и то, что мне не приходилось в министерс¬тве или в каком-либо хозоргане непосредственно управлять отдельными отрас¬лями народного хозяйства...", - произвели Пинкертоны-самоучки первую "вскры¬шу" изучаемого пласта. И первой их реакцией было: детский лепет! Как не стыдно! На кого рассчитано? Прежде всего, примечателен уже сам по себе тон заявления. Гордый свободный прави¬тель, решивший сбросить с плеч непосильную ношу, так унижаться не станет. Подобным образом может писать хорошо "проработанный", побитый, побежденный, спасающий свою шкуру совслужащий. Заявление напоминает очень привычный стиль покаяния грешников литераторов, киношников, композиторов, заблудших идеалистов и прочих "бойцов идеологического фронта" после критики в партийных инстанциях. Значит, делали вывод следователи, силу, спо¬собную таким образом "покритиковать" Главу Правительства, он чем-то не устроил. Какую силу? Праздный вопрос. Разумеется, Президиум ЦК, возглавляемый Хрущевым. Следующий вопрос: чем же он мог не устроить этот высочайший партийный орган? Ответ предельно ясен: посягнул на его неограниченную власть! Следовательно, произошедшее можно квалифицировать, как типичный дворцовый переворот. Мавр сделал свое дело, дав пинка Берии. Те¬перь его самого, непослушного, вздумавшего отдать предпочтение товарам народного потребления, или просто лично неугодного, в непомерной гордыне своей посягнувшего на абсолютную власть партийных бонз, пинком убрали с дороги. Сила одолела силу. Восторжествовало единоначалие.
При такой посылке все становится на свои места. Дальнейшее сопоставление "анкетных данных" нового и старого премьеров толь¬ко подтверждает согласованную трактовку. Булганину, сменившему Маленкова (по предложению Хрущева), судя по биографической справке, опыта государст¬венной работы не занимать. Сколько профессий и сфер деятельности за 60 лет жизни поменял! В 18-22 годах - сотрудник ЧК, с 22 по 27 год трудился в органах ВСНХ, с 27-го директор завода, с 31 - Председатель Моссовета, с 37-го Председатель Совмина РСФСР, потом Председатель Правления Госбанка, по¬том головокружительная военная карьера, вплоть до Военного министра и звания маршала. На все руки мастер! И швец, и жнец, и на дуде игрец! Поистине, яркая иллюстрация к гениальному предвидению товарища Сталина, согласно которому по мере продвижения к коммунизму люди будут получать возможность свободно выбирать профессию, а не оставаться на всю жизнь прикованным к одной какой-либо профессии...
У молодых инженеров полное единодушие при обсуждении "философских" про¬блем наблюдалось редко. Тогда, они считали, это было бы не обсуждение, не "исследование", а просто обмен информацией. Это было бы скучно, не оставляло бы следа от взаимной "игры ума". Поэтому они в таких случаях выискивали и подбрасыва¬ли друг другу "провокационные" вопросы, побуждая искать дополнительные веские доказательства. В процессе таких поисков нередко высказывались ори¬гинальные и глубокие суждения, оригинальные, разумеется, с точки зрения авторов, ибо они доходили до них сами. Так произошло и в тот раз. Игорь спросил:
- Может ли один и тот же человек, будь он хоть семи пядей во лбу, квалифицированно руководить поочередно заводом, банком, армией и так далее? "Кэрувать взагали" - да! Но какой толк от такого руководства?
- Управлять большими массами людей, направлять их усилия к единой цели с учетом специальности каждого; уметь распознать, на что способен каждый из помощников, и поставить его на такое место, чтобы его склонности и способности раскрылись наилучшим образом. И чтобы он, в свою очередь, дал раскрыться в полной мере склонностям и способностям своих подчиненных. Уметь из всех вариантов, предлагаемых советниками, выбрать тот, ко¬торый и быстрее, с наименьшими издержками, ведет к намеченной цели. Проверять, держать в "тонусе" ведомых; предвидеть и своевременно "расшивать узкие места"... Все это особая наука... а, может быть, искусство. Это дар божий, - возразил Фима. - А какой тут объект командования - банк, завод или армия - принципиальной разницы нет. Конечно, понимать, чем занимаются твои ведомые надо, термины освоить, цели хорошо представлять себе, с людьми познакомиться. Но для всего этого опытному способному руководителю нескольких месяцев хватит. В детали вникать, становиться специалистом, односторонним флюсом, по определению Козьмы Пруткова, не обязательно, а то даже и вредно. Сталин, я уверен, сам не разрабатывал те десять ударов по врагу, которые вошли в историю под его именем. Он про¬сто физически не смог бы успеть, даже если бы умел. Он давал общие установки, знал кому что лучше поручить, учитывал обстановку на других фронтах и вообще в мире. Люди, способные к такому роду деятельности - уникальны. Им надо руки цело¬вать. Возможно, Булганин - один из них. Поэтому его и держали Военным министром, а в замы дали таких специалистов, как Жуков и Василевский. И, меж¬ду прочим, Булганин не менял профессии часто, как ты говоришь, а менял толь¬ко объект управления.
"Очень интересная трактовка, - сейчас снова оценил Игорь. - И, похоже, Маленков тоже из той породы. Шабельников, вернувшийся позавчера из Москвы, с удивлением рассказывал, что не имеющий опыта, не справившийся с работой премьер очень быстро освоился с ролью министра электростанций. Надежды ап¬парата на то, что его можно будет дурить и "обтяпывать" свои делишки за его спиной, быстро рухнули. Теперь начальники главков, директора институтов и прочие руководители, собираясь на доклад к министру, готовятся даже более серьезно и тщательно, чем к его предшественнику Павленко. Кстати сказать, друзей удивила и пора¬зила бесцеремонная формулировка причины смещения прежнего министра, точнее, отсутствие какого бы то ни было обоснования. Дословно Игорь сейчас воспроиз¬вести не смог, но тогда смысл был совершенно ясен: не потому, что не спра¬вился, а только из-за необходимости освободить место. Во всем просматривался один почерк: локтем потеснили Маленкова и, соответственно, того, чье место он занимает. Одним словом, "деловые соображения" Маленкова шиты белыми нитками. Впрочем, друзья никогда ни на одну минуту их всерьез не принимали. На истинные причины отставки намекали, по их мнению, другие строки Заявления.
"Теперь, когда Коммунистическая партия Советского Союза и трудящие¬ся нашей страны сосредотачивают особые усилия по быстрейшему подъему сель¬ского хозяйства, я особенно ясно вижу свою вину и ответственность за сло¬жившееся неудовлетворительное положение дел в сельском хозяйстве, так как в течение ряда лет до этого на меня была возложена обязанность по контро¬лю и руководству работой центральных сельскохозяйственных органов и мест¬ных партийных и советских организаций в области сельского хозяйства..."
Не напоминает ли опять-таки это назойливые покаяния, которые, может быть, по его указке произносили на собраниях и Пленумах наши заблудшие ученые, писатели и композиторы? Или последние слова подсудимых, бывших когда-то “вождями”, а потом “врагами народа”, стремящихся “чистосердечным признанием” сохранить себе жизнь. И, хотя все как будто было ясно, честные и добросовестные изыскатели выискивали все новые подтверждения подковерной борьбы в Кремле.
В самом деле, если вспомнить характеристику положения дел в нашем сельском хозяйстве, данную Хрущевым на пос¬ледних Пленумах ЦК, так ответственного за полный развал надо не назначать практикантом-министром и зампредом Совета Министров, а четвертовать, как злейшего врага и наймита империалистов (если вредил сознательно), или нап¬равить в дворники, если к руководящей работе негоден и специальности не имеет. Решение Верховного Совета (а до него, несомненно, Президиума ЦК) свидетельствуют, что ни изменником, ни бездарностью его не считают. Если бы упорствовал и сопротивлялся - добили бы, а коль скоро принял на себя роль козла отпущения - что ж, пусть еще попасется...
Но тогда, почему его бросили на электростанции, где у него действительно нет опыта, а не на сельское хозяйство? Почему не дали возможность исправиться с помощью и при поддержке Хрущева? Может быть, рассчитывали, что он завалит дело электрификации и пойдет по наклонной плоскости вниз? Но теперь можно утверждать, что адресованное Верховному Совету обещание честно работать на порученном новом участке под руководством монолитного своим единством и сплоченностью ЦК бывший премьер и "законный наследник" сдержал. Что ж, значит, Хрущев правильно разобрался. Ему плюс. В общем, Хрущев "фортово обтяпал это дело", - заключили тогда друзья. Им даже было как-то обидно за опростоволосившегося благородного Дон-Кихота. Они даже почти сочувствовали ему. Это был первый порыв. А сейчас Игорь обратил внима¬ние на еще один абзац из Заявления Маленкова, который раньше они как-то недоо¬ценили.
"Можно ожидать, что разные буржуазные кликуши займутся клеветническими измышлениями в связи с моим настоящим заявлением...", - писал Маленков. Эта фраза дала толчок новому “глубокому бурению”. Какими именно измышлениями? Не кроится ли здесь намек на ошибку самого товарища Сталина не только при выборе ответственного за развитие сельского хозяйства страны, но и при выборе преемника?
От мысли, что верные ученики и соратники посмели бросить камушек в огород распронаигениальнешего и распронаипрозорливейшего вождя и учителя, сердце Игоря учащенно забилось. Теперь лежащий, как говорится, на поверхности вывод о поединке между Маленковым и Хрущевым, в котором последний вышел победителем, но великодушно не добил побежденного, показался ему не столь уж глубоким. Да, Хрущев расчистил себе дорогу, оттеснив на обочину законного правителя. Первое лицо в партии, как ему и положено, выступает "забойщиком". Никита Сергеевич взял в свои руки дело подъема сельского хозяйства. Он делал доклады на Всесоюзных совещаниях строителей и работников промышленности, вообще, беспрестанно забегает вперед. Но тогда возникает вопрос: если Маленков со своей второй ролью согласился и если он не так опасен, как Берия с его "щупальцами" и аппаратом подавления, то зачем было смещать Председателя Совета Министров? Ведь достаточно бы¬ло один раз в газетах написать: "в президиуме появились товарищи Хрущев, Маленков и так далее", чтобы всем все стало ясно. Не нужно было бы менять "шило на мыло" и дразнить буржуазных кликуш, являя им монолитное единство пауков в банке. А вот если решили намекнуть на грубейшие ошибки Сталина, подвергнуть публично сомнению его непогрешимость - тогда эта фраза заявления Маленкова многое объясняет.
"Впрочем, - сам себе тут же возразил Игорь, - возможно, дело обстоя¬ло значительно проще и естественнее". Аргументы пришли опять-таки в форме исторической аналогии. В свое время при Петре Великом вторым человеком в государстве был Меншиков. Эту роль он исполнял великолепно. Бывали даже случаи, когда гонец приносил ему приказ царя, а "полудержавный властелин" с тем же гонцом доносил Петру о выполнении приказа. Казалось бы, после Петра он мог бы стать Александром Первым. Но этого не произошло. Вторая скрипка - его потолок. Современники и историки свидетельствуют, что Меншиков при Петре Первом, и Меншиков после Петра - это как будто два разных человека. Если петровский фаворит был выдающимся государственным и военным деятелем, хотя и жуликоватым, то при Екатерине Первой и Петре Втором он превратился в напыщенную, непомерно тщеславную и алчную куклу. Он “выбил” себе чины Генералиссимуса и полного адмирала. Он нахапал себе еще имений и крепостных душ. Но все это не спасло слабака, каким он на поверку оказался, от опалы и ссылки. Таков мог быть и Маленков. Он прекрасно изучил патрона, мог предвидеть его волю, безукоризненно ему служил, а проверить его на ро¬ли "фюрера" при жизни Сталина, естественно, не представлялось возможным. Если принять эту посылку в качестве рабочей гипотезы, заявление Маленкова можно посчитать в какой-то мере добровольным. Осознал, мол, что сел не в свои сани, и, как принципиальный коммунист, уступил место. Только, рядовой зампред Совмина - это же не второй человек в государстве, а, наверное, за первой десяткой. Такое перемещение не может быть добровольным...
Очень жаль, что эти соображения уже нельзя будет обсудить с Фимой. Как и новое сенсационное сообщение, переданное позавчера по радио: в столицу Югославии Белград прибыла советская правительственная делегация во главе с Хрущевым. В делегацию входят Булганин, его заместитель Микоян и другие (вот вам и зримая демонстрация фактической иерархии в руководстве страны, Маленкова в делегации нет). Югославскую делегацию на переговорах возглавляет Президент (на американский манер! Эк, куда метнул!) Иосип Броз-Тито. На аэродроме Хрущев заявил, что целью визита является упрочение и развитие дружбы между народами СССР и Югославии и нормализация отношений между государствами.
Игорь должен был ущипнуть себя, чтобы убедиться, что это наяву. Ибо, в его представлении, этим своим визитом Хрущев в самом деле прокричал на Красной площади: “Сталин дурак!”. Он тут же побежал к родителям и разыскал в шкафу русский перевод книжечки француза Рено де Жувенеля под названием: "Тито - главарь предателей", а сегодня утром во дворе, пока Мишутка копался в песочнице, бегло перечитал ее. Не выветрилось у него из памяти и содержание "Югославской трагедии" Ореста Мальцева (эти книги вышли и были прочитаны им почти одновременно).
Для характеристики высшего должностного лица независимой коммунистической страны авторы не пожалели слюны и желчи. "Международный авантюрист... Провинциальный жандарм, играющий роль Цезаря, которого видел, наверное, в шекспировской пьесе в загребском театре... Живет только для себя и думает только о том, что может упрочить его власть... Жаден и тщеславен. Любит кутежи, вино и женщин... Двулик, как Янус... Служил Австро-Венгрии, Советской России, королевской Югославии, Германии, и никому из них не был ве¬рен... Труслив: Черчиллю достаточно было стукнуть кулаком по столу, чтобы этот ефрейтор, возомнивший себя Наполеоном, стал навытяжку..." Под стать шефу другие члены Югославской делегации. Кардель - трус, троцкист и анархо-синдикалист, а общим для всех уклонистов является то, что они связаны с полицией и, как марионетки, управляются из-за рубежа. Коча Попович - офран¬цузившийся серб, разделяющий философию Ницше. Об Александре Ранковиче, титовском Берии, и говорить нечего, это вообще исчадие ада, для характеристи¬ки которого подойдет разве что отборная матерщина. И все они - в списке агентов гестапо, который немецкий полковник СС вручил "по наследству" американскому полковнику-разведчику.
Если во всем этом есть хоть капля исти¬ны, как можно с подобной сворой садиться за стол переговоров? А если это сплошная клевета, то как можно им смотреть в глаза? Ну, ладно бы одни щел¬коперы упражнялись? Это еще куда ни шло. Но как быть с нахальными издевательскими официальными советскими правительственными нотами? Рено де Жувенель цитирует одну из них.
"Бывают дезертиры случайные, дезертировавшие по трусости, думая спасти свою шкуру. А бывают другие, злостные дезертиры, которые дезертируют не только для того, чтобы спасти свою шкуру, но и для того, чтобы вредить тому лагерю, откуда они сбежали. Приходится констати¬ровать, как это ни печально, что советские люди и советская общественность относят Югославское правительство к разряду не случайных, а злостных дезертиров. Но злостные дезертиры тоже бывают разные. Есть злостные дезерти¬ры, которые чувствуют свою вину, тяжело переживают свой позор и стараются не бросаться в глаза, ведут себя почти что скромно. А есть такие злостные дезертиры, которые из своего позора делают для себя доходную статью, крикливо кичатся своим дезертирством, как своего рода геройством. Приходится констатировать, как это ни печально, что советские люди и советская общественность относит Югославское правительство к разряду таких именно хвастливых злостных дезертиров... Надеемся, Югославское правительство поймет, что оно не может рассчитывать на любезности и, тем более, на уважение к нему со стороны Советского правительства..."
В цитированных строках совершенно явственно просматривается сталинский стиль, так и видится лицо автора с бичующе-ироничным прищуром глаз, и рука с трубкой, слегка взмахивающая в такт словам. Прошло всего лишь два года после смерти Сталина, и Первые руководители великой державы, державы-победительницы, державы-освободительницы, едут на поклон к Тито, расточают любезности и перед всем миром демонстрируют уважение, похожее на заискивание, а "международный авантюрист и двуликий Янус" принимает это, как должное. Рено де Жувенель предрекает неизбежный крах титоизма, который якобы держится лишь террором, полицейскими методами и фанфаронством, которого поддерживает только клика спекулянтов, бесчестных мошенников и полицейских шпиков. А ленинец-сталинец Хрущев предлагает дружбу и сотрудничество в борьбе за процветание двух стран. Рено де Жувенель утверждает, что Тито, как и Гитлер, нуждается в войне, как единственном средстве продлить существова¬ние своего режима. А Хрущев целью своей поездки называет укрепление все¬общего мира и безопасности народов...
Эти, казавшиеся до последних минут Игорю кощунственными, противоречия и несуразицы стали предметом обсуждения супругов Зуевых по дороге на вокзал.
- Ну ладно, - рассуждал Игорь, - допустим, насчет клики спекулянтов и своры мошенников перегнули в пылу перебранки. Но дезертиры-то точно. Другое дело, что в принципе я симпатизирую югославским переменам, в первую очередь передаче власти на предприятиях рабочим советам, ставке на развитие кооперативного движения и вообще “социалистическому самоуправлению”. Я, образно говоря, стоя аплодирую Тито. Я преклоняюсь перед его мужеством. Но децентрализация управления отраслями промышленности, ликвидация органов госконтроля, восстановление частной торговли и обеспечение простора рыночному закону спроса и предложения; наконец, возрождение класса помещиков (как еще назвать человека, владеющего лично десятью тысячами гектаров земли, что допускается недавно введенными югославскими законами?) - объективно это же полный разрыв с тем лагерем, откуда они сбежали. Признать такой факт надо. И дать ему оценку. Это было бы принципиально: дезертирство осуждаем, но во внутренние дела не вмешиваемся. Партиями разошлись, а на государственном уровне сосуществуем...
Мила предположила, что восстановление межгосударственных отношений с Югославией, как и рань¬ше с государством Израиль - правильный дипломатический ход, де¬монстрация великодушия, которое может себе позволить мощная великая держа¬ва по отношению к более слабым, ранее обиженным, причем обиженным несправедливо и нагло, по закону джунглей. Такие ходы способствуют созданию климата доверия к новому руководству в мире...
«Так-то так, мой ангел, - мысленно погладил Игорь Милу по головке, - но ведь - вопреки Сталину! Вот в чем вопрос! Люди, которые тысячу раз публично клялись в верности вождю и учителю... Используя крылатый оборот Ямпольского, напрашивается вывод: “Хрущев учел ошибок Сталина”. Но это все равно, что произнести, скажем: “Христос учел ошибок Бога”. Богохульство!.. Партия Ленина-Сталина ему не простит. Дни Хрущева сочтены”.
Игорь ощущал себя провидцем, пророком...
“А если, наоборот, он выражает мнение партии и действует по поручению ЦК, - вкрадчиво проговорил “двойник”. - Ведь в ЦК заседают не дундуки. Они все видели и понимали не хуже тебя. Только молчали... Что, если делегация поехала изучить югославский опыт и взять рациональное зерно? Тогда ты, как в ночном запорожском автобусе, струсив и не пискнув в переломный момент, как собирался, должен себе локти кусать”.
“Нет, - не очень уверенно возразил Игорь. - Насколько я понимаю, народ в основной массе своей, измордованный, оболваненный, скованный цепями страха, меня в тот момент не только не поддержал бы, а разорвал на части. А если теперь Хрущев потихоньку, уловив мои “флюиды”, начал бескровную Реформацию сверху и будет действовать в “моем русле” (уже, в частности, назначил “моего” маршала Жукова министром обороны), значит, я на правильном пути. Я на него не в обиде. Сочтемся славою”.
А Мила тем временем, видимо, сочтя, что дальше по сему поводу распространяться нечего, перевела разговор в другую плоскость, уце¬пившись за слово "перегнули".
- И в книгах, о которых ты говоришь, и в газетах совсем недавнего прошлого масса страниц посвящалась судебным процессам Ласло Райка в Венгрии, Трайчо Костова в Болгарии, Коче Дзодзе в Албании, Рудольфа Сланского в Чехословакии и так далее. Все они, как две капли воды, похожи друг на друга, все подсудимые, как студенты по одному конспек¬ту, четко, в деталях прослеживали свой и, параллельно, титовский путь от троцкистских убеждений к предательству, шпионажу, вредительству и превра¬щению в марионетку иностранного капитала.
Игорь, продолжая полемику с внутренним “я”, покровительственно согласился и развил мысль жены. В свое время именно Костов при поддержке активных троцкистов Бела Куна и Максимилиана Валецкого рекомендовал направить Тито из Москвы в Югославию, где тот и развернулся. Несколько раз попадал в тюрьмы, но всегда как-то легко и быстро освобождался, очевидно, находя общий язык с душителями. Продажную натуру "народного героя" Югославии легко раскусил Черчилль, "ехидна с сигарой в зубах", как характеризует английского премьера фран¬цузский журналист, и где-то с момента наметившегося перелома в войне решил сделать на него ставку в деле создания Балканской федерации под эгидой Анг¬лии и Америки. А с 1944 года, как опять-таки выяснилось на процессе Райка, Тито был связан с Алленом Даллесом. Райк заявил, что американцы, располагая компрометирующими материалами относительно Тито, держат югославс¬кую верхушку в своей власти.
- Ты припомни, пожалуйста, те места признаний Райка, где Тито-Ранкович давали ему указания организовать государственный переворот в Венгрии, убить Ракоши и других руководителей, обещав помочь силой, - попросила Ми¬ла. - Если признать, что и это может быть правдой, и что к таким бякам пое¬хали Хрущев с Булганиным, то остается только заключить, что и наши вожди являются агентами империализма...
Игорь "припомнил" и, уловив направление мыслей жены, тут же протянул ни¬точку к откровениям Ракоши насчет опыта разоблачения "заговорщиков" в Венгрии, пыткам для "выбивания" показаний подсудимых, применявшимся по отно¬шению к "извергам в белых халатах", свидетельствам "Норильских академи¬ков" и Доры Марковны Шамес об изощренных зверствах и издевательствах над заключенными, и с убийственным сарказмом подвел итог словами наивного или, скорее всего, продажного циничного щелкопера Жувенеля (а еще с приставкой "де"!) "Нет нужды подробно останавливаться на мотивах, побудивших Райка сознать¬ся в совершенных им преступлениях. На мой взгляд, если он признался, значит, был виновен и не имел возможности отрицать то, что столь же ясно всему миру, как и ему самому". Железная логика!..
Игорь сообразил, что посыпает солью рану любимой жены (Голубовский ведь тоже признался в причастности к убийству Кирова), у него мурашки пошли по коже, и он поспешил дать ей "успокоительные таблетки".
- Я знаю, о чем ты думаешь, - произнес он прокашлявшись, - но времена изменились. Визит Хрущева в Югославию - лучшее тому свидетельство. И с Маленковым он не расправился. Разве это не симптом? Можно представить себе, как на его месте поступил бы Берия? Сколько голов полетело бы... И архитекторы-украшатели все на свободе. В отличие от вейсманистов- морганистов при Сталине... Конечно, люди еще боятся. Наш один архитектор был не так давно в Москве, и попал в Дом архитектора на пленум Союза архитекторов, на ко¬тором рассматривалась планировка юго-западного района застройки Москвы. Проект разработан под руководством главного архитектора столицы Власова, теперь уже бывшего главного архитектора. В кулуарах, говорит, плевались: и планировка улиц плохая, и длина домов не та, и размеры кварталов не го¬дятся, и расположение школ неудачное. А во время официального обсуждения либо хвалили подобострастно, либо отмалчивались... К такому стилю “обсуждений” привыкли. Мы еще в самом начале "весны", еще форма одежды зимняя. Но лед тронулся. Академику Жолтовскому уже рот не зажимают, как раньше, и разрешают проповедовать свои идеи об использовании классического наследия. Он спорит с теми, кто утверждает, будто классика мешает освоению прогрессивных методов строительства, и что пора прекратить освоение классики... - Игорь понимал, что Мила думает о своем и ничего этого не воспри¬нимает, но ему для себя нужно было что-то говорить, и он с ученым видом продолжал:
- Что утверждает академик Жолтовский? Он говорит, что без глубокого ус¬воения прошлого труднее двигаться дальше. Кто против этого может возражать? Он говорит, что надо не копировать, а проникать в те законы, на основе ко¬торых наши предки создавали свои высокие творения. Что тут плохого или вредного? Кто против этого может возразить? Я согласен с ним, и с Линцером, и с его учителем Фоминым, и с французом Корбюзье, что красота может быть выражена и в простых формах, без колоннад и портиков, что единство много¬образия, как он выражается, может компоноваться из небольшого количества деталей, которые могут поточно эффективно изготовляться на заводах. А отсюда вытекает, что на красоту жилых домов необязательно тратить много денег. А вот серое вещество архитекторов тратить надо... В свое время при¬мерно то же самое нам со Славой втолковывал мудрый Пучков.
Игорь сделал паузу, но Мила ничего не возразила.
- В общем, я лично за Хрущева. Пока, с моей точки зрения, он делает все правильно. В частности, постановлениями партии и правительства дается простор дарова¬ниям архитекторов. Другим постановлением снято табу на пользование иност¬ранными публикациями и, даже наоборот, нас грешных теперь обязывают изучать и использовать иностранный опыт. Вопреки “линии Сталина-Жданова”. Чувствуешь?..
- "Архитекторы" судилищ и ироды-исполнители тоже пока на воле. Ну, нескольких самых главных и одиозных убрали... еще, правда, неизвестно по ка¬ким мотивам... А это миллионная свора... многомиллионная... с приспешни¬ками, в том числе писаками, - вскинула глазища Мила. - У них рыльце в пушку... и огромная сила.
"И бдительными Иудами", - мысленно добавил Игорь. А вслух произнес:
- Я же сказал, что мы только в самом начале пути. Черед дойдет...
Мила только скептически улыбнулась и поджала губы.
Компанию, провожавшую Фиму, интересовали более приземленные проблемы. Лю¬ди, уехавшие на целину раньше, шлют тревожные письма. Они полагали, что там их будут встречать с музыкой и цветами, некоторые даже телеграфирова¬ли в обком комсомола, предупреждая о своем приезде. А оказывается, их ник¬то там не ждал, условий не создают. Оказывается, вообще казахи, прирожден¬ные скотоводы, в принципе не очень одобряют "зерновое вторжение" в их рес¬публику, а отсюда и холодное отношение к приезжим. Тут Игорь ничего воз¬разить не мог. "Наши порядки" в действии: шумиха, неразбериха, левая рука не знает, что делает правая, всеобщий формально-бюрократический подход - лишь бы выполнить указание, выпихнуть, отрапортовать - и с плеч долой. Тут пока ничего не изменилось. За примерами далеко ходить не надо. Не успели руководители партии и правительства подписать правильное постановление о развитии производства сборных железобетонных конструкций и деталей для строительства, как тут же пошли сигналы об извращениях. Некий ловкач додумался изготовлять сборные блоки ленточных фундаментов прямо на краю котлована в дощатых формах. Зальет бетон в формы, а через неделю поставит краном блоки в котлован. Как говорится, и дома, и замужем. Здравый смысл говорит, что раз уж бетон до¬везли до кромки котлована, то и уложить его следовало бы сразу в опалубку фундамента. Но тогда "хозяйчик" получил бы меньше двухсот рублей за кубо¬метр бетона, а, совершив нехитрую комбинацию и, фактически, дискредитиро¬вав идею превращения строительной площадки в площадку монтажную, он полу¬чил почти в три раза больше. Дурные примеры заразительны. Теперь строители стали требовать у проектировщиков все конструкции выдавать им в сборном варианте, даже не массовые, а единичные элементы. Грабь, братва, матушку Россию! Это, конечно, тоже можно было бы объяснить "началом пути", но Игорь не спешил со столь поспешным и легковесным выводом. Система слишком инерционна, сразу не сдвинешь. Да и кому двигать, люди-то остались те же. И все же Игорь искренне смотрит вперед с оптимизмом, пусть и с осторожным.
Когда объявили посадку, Игорь вызвался вместе с Фимой тащить самый боль¬шой, обшитый скатертью и перевязанный ремнями чемодан. Груз оказался столь увесистым, что по пути до платформы друзья несколько раз останавливались и меняли руки.
- Теперь Марик Липкинд снова оседлает своего югославского "конька", - бросил Игорь пробный камень. - Дождался...
- Як у Сирка очи, - откликнулся Фима, имея, естественно, в виду не столько Липкинда, сколько наших вождей.
- Значит, чувствуют свою вину и каются... невзирая на сталинские заветы. По-моему, это похвально. И кое о чем свидетельствует. Значит, совесть не на сто процентов потеряна, зна¬чит, и по другим направлениям, может быть... да не только может быть, уже симптомы прослеживаются, сдвиги видны.
Фима не прореагировал, и дальнейшего развития тема не получила.
- Когда у вас сбор выпускников? - спросил Вайнер на второй остановке.
- В следующее воскресенье.
- Гришка Костин приезжает, не интересовался?
- Интересовался. Не приезжает. Письмо прислал... с поздравлением в стихах. Сообщил, что работает на¬чальником ПТО отдельного аэродромно-строительного полка в Иркутской облас¬ти... Болтун, не знаю, как пропустили, впрочем, он мог написать не из части, а, может, кто передал, я не спрашивал. Не приезжает - и ладно... В партию вступил, пишет...
- Значит, в гору пойдет, охранную грамоту получил. А Сёма Кронер уже приехал. Демобилизовался. Знаешь?
- Слышал, но его не видел еще. В ресторане встретимся.
- Он ко мне приходил, советовался насчет устройства. Я ему к нам... то есть к вам... не советовал. Большинство отбывших срок и нашего, и вашего потока обосновались в “Промстройпроекте”, “Гипростали”, “Гипрококсе”, “Гипрошахте”. Он тоже, скорее всего, в какое-нибудь “Гипро” подастся, но еще точно не решил. Намаялся, бедняга. Служил в МВД в Татарии, в Альметьевске. Это начальный пункт нефтепровода “Дружба”. Призвали, как и многих наших, в конце пятьдесят первого. Месяц в Москве толкался, никак не могли придумать назначение. Была, говорит, даже поговорка: где начинается МВД, там кончается порядок.
- Порядок у нас везде одинаковый, - вставил Игорь, вытирая пот со лба.
- Пристраивали было в часть специального дорожного корпуса, - продолжал Фима, показав глазами, что насчет порядка согласен. - Отказался: не дорожник. Зря, наверное... Обещали направить в Полтаву, забрали личное дело, а потом вручили предписание: в "хозяйство" генерал-майора Харченко. Это "хозяйство", как выяснилось на месте, состояло из двух полков МВД, двух лагерей заключен¬ных по три тысячи человек каждый и положенных сопутствующих служб, а рас¬полагалось оно в ста километрах от железной дороги и в таком бездорожном районе, что из шестисот грузовых машин, числившихся в "хозяйстве" к моменту приезда Кронера, ко времени его отъезда осталось меньше двухсот. Службу свою вспоминает, как кошмарный сон. Офицеры стояли на постое в домах, то есть в "углах". Сёма первую неделю нигде не мог пристроиться, даже в сарай не пускали, спал в кабинете начальника района. Тот торчал на рабо¬те до полночи, а в шесть утра приходила уборщица. Уже собирался было дезертировать, до ручки дошел, зашел в парикмахерскую постричься и в кресле уснул. Это его и спасло, парикмахерша сжалилась: у меня, говорит, стоит офицер, сейчас уехал за женой в Тулу, пока поживи... Бабуля была не дура вы¬пить, каждый день приходил с бутылкой, так и прижился в тесноте да не в обиде. Пил каждый день и на работе и дома, даже в зоне пил. Работал старшим прорабом на строительстве города. Звание лейтенанта дали, но в форме почти не ходил, там вообще особого чинопочитания не было, все собутыльни¬ки. Если б не женился, спился бы... Жена врач, в начальстве ходила, горздравом заведовала… В 53-м поселок приобрел статус города. Кубанская казачка. Тоже по назначению. Тут уже зажил ничего, но при первом удобном случае вырвался. В прошлом году части МВД... я имею в виду строи¬тельные части... стали понемногу расформировывать. При этом, как водится, офицеров, прослуживших двадцать-двадцать два года, которые молили и просили дать им возможность дослужить до пенсии, увольняли насильно, а моло¬дых, рвущихся домой, не отпускали.
- Нормально, - снова прокомментировал Игорь, - наши дела...
- Дела обычные, - уточнил Фима, - и с тех, и с других взятки брали... Сёма пару раз хорошо выпил с тем начальником района, в кабинете которого раньше спал, а тот у хозяина был в чести, взял у Кронера рапорт и где-то через месяц, опять-таки за бутылкой, вернул с резолюцией: ОК, оформить де¬мобилизацию после сдачи таких-то домов. Потом с женой вышла заминка: номенклатура Минздрава автономной республики. Выпил как следует с ребятами из отдела кадров, и те состряпали выписку из приказа о переводе в Харьков для дальнейшего прохождения службы, на основании которой прокурор (тоже знакомый, и тоже после возлияний) предписал освободить жену от работы в течение 24 часов... Я, между прочим, посоветовал ему написать заявление на имя министра Круглова о возмещении затрат на переезд...
Сергей Козаченко тоже приехал, правда, пока не насовсем, а в отпуск, но рапорт уже подал. Он где-то под Самаркандом служит. Жениться успел тут, перед армией... его взяли в начале пятьдесят второго. Жену забрал сразу и она разделяла с ним тяготы. Сначала жили в землянке, жара неимоверная. Потом комнату снимали, а сейчас уже в военном городке квар¬тиру дали... когда уезжать собрался... При нем этот городок на пустом ме¬сте построили. А заодно танкодром. Как раз в тот день, говорит, когда его жену в роддом забрали, его на афганскую границу перебросили... не его од¬ного, конечно, а какую-то группу: там ЧП случилось, засекли вроде амери¬канский самолет на высоте почти двадцать километров, а у наших потолок меньше пятнадцати километров... Скандал, конечно, только не пойму, причем тут строители... А Витя Тютюник ассистентом на кафедру стройматериалов ХИСИ пристроился. Тарас Иванович Зерний его руководитель. Витя из него что надо, в первую очередь для своей диссертации, щипцами вытянет. Ну, ты ж знаешь... И заодно сразу зам. декана. И, конечно, по партийно-профсоюзной линии. Школа Мокритина... В общем, потихоньку ребята собираются, думаю, с целины скоро тоже начнут драпать. - Фима вздохнул и обиженно поджал губы...
Больше до отхода поезда с Фимой поговорить не пришлось, только без слов крепко пожали друг другу руки на прощание, но покидал Игорь перрон с ощущением, что отношения с лучшим другом восстановлены на сто процентов.
Путь до трамвая прошли в компании Симы и Иосифа Голосовкера. С последним Игорь знаком с прошлого года. Тогда на вечеринке по случаю дня рождения Симы, он обратил внимание на не совсем обычную пару: крупного представительного мужчину с правильными чертами лица, вьющимися волосами с проседью (Осику 34 года) и его низкорослую некрасивую жену с крючковатым носом и редкими зубами по имени Ида, которую муж ласково обхаживал и называл "котяра", но они практически не общались. В тот вечер Осик много пил, ел и гово¬рил, в основном, про себя, про свою горькую судьбину. Работает он главным инженером завода силикатного кирпича, вкалывает без выходных с семи утра до девяти вечера. В семь часов вечера каждый день у директора оперативка, каждый день констатируют, что положение аховское и каждый день не находят выхода. Христом богом молили обком партии, чтоб хоть раз в неделю, хоть в воскре¬сенье давали одну смену для ремонта оборудования. Не разрешили. Требуют, чтоб 360 дней в году (кроме I и 2 мая, 7 и 8 ноября и I января) работали в три смены на полную мощность. Топают ногами, грозят кулаками, а доводов никаких и слушать не хотят. Ведь за аварии не они отвечать будут!.. Домой приходит расстроенный, на ходу спит, помо¬щи от него никакой. Такой же режим у директора, начальников цехов...
Фиму Осик пришел провожать один, в свой законный выходной день вырвался с завода после обеда, и по случаю болезни жены решил "сачкануть" и на рабо¬ту не возвращаться. Он находится сегодня в возбужденном состоянии под впе¬чатлением рассказа директора завода после месячного пребывания в Чехословакии (Осик этот месяц исполнял обязанности директора). Группа в основном трудилась в городе Брно, в тамошнем Институте строительных материалов, но вырывалась и в другие города. Директор сам словно после сладкого сна очнулся, никак в себя прийти не может, и сотрудников завел. Получал он сто крон в день командировоч¬ных, была закреплена машина, жил в одиночном номере в гостинице со сказочными по нашим меркам удобствами. На еду (с угощением шофера) уходило не больше тридцати крон, туфли стоят 30-50 крон, костюм 40-70... За один месяц одел и обул всю семью, привез много подарков, что-то довольно ценное из чешского стекла и Осику досталось. Директора поразило, что в Праге в уличной телефонной будке лежала телефонная книга, в ней были все страницы, не разорванные, не разрисованные и не исписанные похабными сло¬вами. И люди, заходя в магазин, оставляли велосипеды у входа... Есть от чего завестись!
- У нас всю жизнь проповедовали аскетизм, жертвенность во имя великих и благородных идей, самоотверженный энтузиазм. А там живут... не только начальство, а все... вообще большой разницы в уровне жизни начальников, в том числе партийных, и "массы" не чувствуется. К нашим вообще, и к той группе в частности, относились хорошо, уважительно, вроде как к старшим. Домой приглашали, только наших предупредили, что дома посещать не дозволе¬но, чувствовали себя неловко, отказывались под разными предлогами. Те сначала не понимали, обижались даже, потом то ли сами догадались, то ли кто-то подсказал... Чего боятся, спрашивается? Порядок там везде, живут скромно, но в достатке, В общем, побывал, говорит, в социализме... А у нас те, кто проповедует, сами своим проповедям не следуют...
Игорь не считал нужным углубляться в дебри с малознакомым, хотя и внешне симпатичным попутчиком, но и просто промолчать было неудобно. Поэтому он поддакнул:
- Милын дядя три года прожил после войны в Германии, разгромленной и поверженной. Говорит, никогда так шикарно не жил, получал 3400 рублей в месяц, 1700 марками и 1700 - рублями на книжку, понавез всякой утвари и шмо¬ток, тут домик купил... Мама моя мечтает попасть в Германию, там есть один хирург, потрясающие носы делает... ну, пластические операции, - добавил он, уловив на лице Осика удивление. - А отца в Америку потянуло, в клини¬ку братьев Мейо. Прошлым летом в Киеве был Всесоюзный съезд хирургов, там какие-то материалы показывали. ...
- К нам на завод парень приходит, западэнэць, в аспирантуру в Политехнический институт поступил. Жил где-то в маленьком городке под Львовом. Говорит, когда в 39-м Западную Украину присоединили, сразу колхозы не создавали, а разделили землю по полгектара-гектару... раньше польскому князю принадлежала... Все были страшно довольны, думали, райс¬кая жизнь настала. А после войны, говорит, так свирепствовали... всех и каждого подозревали в помощи оуновцам... те и вправду набегали по ночам, скот отбирали, одежду... силой отбирали. Это что, помощь называется? Не отдашь - пришибут, расскажешь - опять-таки прибьют... А многих выселили по подозрению в сочувствии националистам. За Польщи, говорит, был очень симпатичный городок, в центре ратуша, вокруг двухэтажные домики, на первом этаже лавка. Держали в основном евреи... круглый год фрукты. После вой¬ны, конечно, мало кто уцелел, и вообще жизнь как-то зачахла. Парень уехал учиться, два года назад Львовский политехнический окончил, назначение сначала получил в Магнитогорск, но потом перерешили: Украине оказались нужны национальные научные кадры и ему предложили аспирантуру в Харькове. Сдал экзамены, ждал-ждал, а вызова все нет. Потом сказали, что проверяли, нет ли связи с бандеровцами. Через несколько месяцев... сколько ж можно си¬деть без зарплаты на маминой шее?.. дали направление в Николаев. Там пре¬доставили койку в общежитии, девятьсот рубликов в месяц положили, потом один рабочий предложил жить у его тещи, условия были хорошие, оплата за жилье и стол четыреста рублей в месяц. Только зажил по-человечески - вызов прибыл из Харькова... Я тоже посмотрел, посмотрел - и решил податься в науку, - неожиданно закончил Осик.
- В Политехнический?
- Нет, в Институт сооружений.
- ???
- Там сейчас усиленно занялись пробужденными бетонами, нужны работоспо¬собные люди, а мне - как ни буду там вкалывать, по сравнению с тем, что здесь - курорт. В зарплате, правда, теряю... прилично теряю, там дают пол¬торы тысячи... ну, когда-никогда премии... должность - главный технолог лаборатории, а здесь со всеми поощрениями в два раза больше, если не в два с половиной. Но не в деньгах счастье. Правда? Зато в здоровье выигры¬ваю, семью видеть буду, хоть немножко для себя пожить, а постепенно, может, и в кандидаты наук выбьюсь. Тема благодарная...
- Краем уха слышал.
- Одно слово чего стоит - пробуждение! Это измельчение некоторых матери¬алов на тяжелых бегунах с водой и активизаторами твердения, - пояснил Осик. - Можно "будить" доменные, мартеновские и котельные шлаки, горную породу, кирпичный бой... Гранулированные доменные шлаки после помола медленно твер¬деют, а если добавить известь или цемент - твердение ускоряется. Я для начала собираюсь заняться шлаковым кирпичом, можно на нашем заводе попробовать. В Жданове вроде собираются пятиэтажные дома строить из крупноразмерных шлакоблоков весом до трех тонн на пробужденных шлаках и литом шлаковом заполнителе. Это, можно с полным правом сказать, целая революция. Шлаков горы, значит, с материалами никаких проблем. И дешево...
Игорь встрепенулся. Насчет "края уха" он слукавил. Еще в двадцатые годы при реконструкции одного из старых металлургических заводов строителям понадобилось уб¬рать отвал гранулированного шлака и они, к своему великому удивлению, об¬наружили, что от долгого лежания под влиянием влаги атмосферы гранулы преврати¬лись в монолит, который обычными способами разбить не удалось. Пришлось взрывать. Прочность камня превышала двести килограммов на квадратный сантиметр, то есть была больше прочности бетона, уложенного в Днепровскую плотину. Уже тогда местные рационализаторы получили бесцементный бетон, используя в качестве вяжущего размолотый на бегунах старый шлак с водой и небольшим количеством извести. Такой бетон в два-три раза дешевле цементного, но, как оказалось, работа с ним требует более высокой культуры производства или, попросту говоря, больше возни, и по этой причине он широкого распространения не получил. Кому в наше время охота стараться ра¬ди мифической "общенародной" экономии? Но энтузиасты все же не унимались. В середине тридцатых годов в Краматорске получили так называемый шлакопортландцемент путем совместного помола 1/4 цементного клинкера и 3/4 ста¬рого гранулированного шлака. Это новшество нашло применение.
Особый интерес представляет проблема утилизации жидких шлаков, которые почти полностью идут в отвалы, загромождая территорию заво¬да. На каждую тонну выплавленного чугуна приходится полтонны шлака. Из не¬го при самом простом оборудовании можно изготовлять высокопрочный камень для бутовых фундаментов. Путем дробления шлакового бута и грохочения можно получить все фракции щебенки для бетона, балласта для железных дорог самого тяжелого типа и щебеночных шоссейных дорог. В Америке и Англии еще по довоенным данным шлаковая щебен¬ка для перечисленных целей использовалась в миллионах тонн (не дремлют, чертовы загнивающие!). Из таких шлаков можно отливать в специальных формах изделия типа черепицы, кирпича, брусчатки для мощения дорог, плит, канализационных труб и так да¬лее. При продувании сжатым воздухом струи горячего доменного шлака получа¬ется так называемая шлаковая вата - прекрасный теплоизоляционный материал, потребность в котором огромна. Фастовский намечает развить исследования по использованию металлургических шлаков в строительстве в одно из главных, приоритетных направлений деятельности академического института, сочетающее обширные комп¬лексные экспериментальные работы с серьезным теоретическим обоснованием. В беседе с Учителем Зуев воспринимал эти планы как нечто отвлеченное, не¬посредственно к нему не относящееся. Теперь, когда отвлеченная идея мате¬риализовалась в живом образе Иосифа, в его подкорке зашевелился червь за¬висти, а нива, которую по замыслу Фастовского предстояло "пахать" ему, Зуеву, представилась чахлой и "неродючей". Конечно, из бетонов на шлаковом вяжу¬щем и заполнителях будут изготовлять конструкции, их надо уметь рассчиты¬вать, значит, надо знать свойства таких бетонов, все это так и, тем не менее, тут первую скрипку должны играть технологи, возглавлять такое направление сам бог велел директору института, а стройматериальщики и "считакеры" будут на вторых ролях...
Знает Игорь и то, что Зерний с Тютюником в ХИСИ примазались с согласия Гришина именно к проблеме утилизации металлургических шлаков. Спешат зачерпнуть из золотой жилы... Он не очень представляет себе, как, ведя ежедневно занятия со студентами, работая в деканате и активничая на партийно-профсоюзном поприще, можно еще и проводить сколько-нибудь серьезные научные исследования, быть в курсе новинок, но почти не сомневается, что Тютюник будет действовать по принципу: “ученым можно и не быть, но кандидатом - очень хочется”. И, если это будет касаться шлакового кирпича, тогда Иосифу придется догонять. Надо будет своевременно предупредить его, отдавая дань дружбе с Фимой, - взял он себе на заметку...
- Это уже решено? - спросил Игорь, отметив про себя, что импозантная фигура Осика вполне будет смотреться за столом президиума.
- Что? - не понял Иосиф.
- Что переходите.
- Да, осенью, после отпуска. Уже со всеми договорено, и замена есть... Вам на какой трамвай?
- Одиннадцатый
- Тогда поедем вместе.
- Меня тоже Фастовский Самуил Семенович агитирует перейти в этот институт. Он туда котируется на замдиректора по науке. Я пока согласия не дал, но чем черт не шутит, когда бог спит, может, сотрудниками будем...
В трамвае набилось довольно много народу. Игорь стремительно, чтоб Иосиф его не опередил, взял билеты на всех и с трудом протиснулся к нему.
- Мой дед до войны... собственно, не до войны, а до смерти... он умер зимой тридцать девятого, - почти шепотом произнес Иосиф, когда Игорь ока¬зался рядом, - не имел привычки брать билеты в трамвае. "Они мне больше должны", - говорил он. И, представляешь, ни разу не был оштрафован и во¬обще на контроль не нарывался. Так везло, а бабушка волновалась.
- Он из нэпманов? - предположил Игорь.
- Он из неудачников. Вообще-то коммерческая жилка у него была, но вечно подводила доверчивость и, я бы сказал, детская наивность. Специальности никакой, так... крутился, что называется. Во время нэпа работал по снаб¬жению на Кременчугской табачной фабрике, до революции некоторое время оти¬рался тут в Харькове при каком-то ювелирном деле. Бывали периоды, когда он жил широко, потом на месяцы и годы оставался гол, как сокол. Сбережений не делал. Был набожным, синагога из него деньги тянула. Дети и внуки его очень любили, он тоже в них души не чаял. Дети вообще были его слабостью, не только свои. В "хлебные" периоды он и чужих щедро одаривал, сахар спе¬циально доставал, вещи довольно дорогие, милостыню на кладбище раздавал десяткам нищих. Всем своим детям, а их у него было шестеро, дал высшее образование. Из четверых сыновей двое на фронте погибли, один Военно-воздуш¬ную академию окончил, полковник. Мой отец - адвокат... Умер, как святой: вечером лег спать, а утром не проснулся. Не болел, никого не беспокоил, накануне ничто не предвещало...
У нас на работе месяца два назад такой случай был, - продолжал Осик после довольно длинной паузы совсем другим тоном. - Умерла наша кадровичка. Жила одна. Держала собаку и кошку. Не хотела в больницу ложиться, потому что их не на кого было ос¬тавить, с соседями из-за них не ладила. Соседи позвонили нам: приезжайте, говорят, она уже больше суток из комнаты не выходит, собака воет. Предсе¬датель завкома поехал, потом в милицию пошел, чтоб ее в морг забрали пока с формальностями управятся. Те приехали, но сказали: "забирать не будем, тут ограбление, нужен следователь. Наши потом тоже побывали, своими глаза¬ми видели: соседи сняли ее с кровати и уложили на полу, кругом все обшарили, какие-то шмотья забрали, может, и деньги в кровати под матрацем были...
- Судили?
- Не знаю, я вообще не участвовал.
- Вор на воре сидит, вором и погоняет, - отрезал Игорь. - Соседи вашей кадрицы - мелочь пузатая, инфузории. А в Москве сидят... я имею в виду ученых, - поспешил уточнить он, видя, как округлились и стали стеклянными гла¬за Иосифа. - Взять, например, историю с железобетонными шпалами. Свою первую ознакомительную практику после второго курса я проходил по рекоменда¬ции Пучкова в Институте сооружений. Знаете Алексея Леонтьевича?
- Слышал, но лично не знаком.
- Руководитель лаборатории. Он, между прочим, меня в Инженерно-строи¬тельный институт поступать сагитировал, а тогда на практику увлек темой, как он сказал, исключительной государственной важности. Разработали конст¬рукцию, испытали по всем правилам науки, установили шпалы в натуре, вели наблюдение. Было все в порядке, работали прекрасно. Хрущеву в свое время докладывали... он тогда на Украине княжил... Скажу вам больше: в этом же институте еще в те годы одним сотрудником, Давидом Вульфовичем Бромбергом, теперь он доцент на кафедре Фастовского, был предложен исключительно эффективный и простой способ "самозаанкеривания" арматуры при электротер¬мическом натяжении. Его применили, в частности, для шпал. Слышали?
Осик глазами и плечами показал: это не по моей части.
- Ну, я в подробности вдаваться не буду, скажу только, что за такую разработку памятник автору надо при жизни поставить. Изверги-империалисты его озолотили бы. А у нас опыты проделали, шпалы изготовили, испытали в лаборатории, уложили в трамвайный путь в районе лесопарка, за три года наблюдений убедились, что ведут себя прекрасно. А массового серийного производства так и не организовали. Столичные воры до этого не дошли, а вокруг железобетонных шпал, изготовляемых обычным способом, вдруг невообразимый шум подняли, превозносят на все лады, как пос¬леднее выдающееся достижение, а об Институте сооружений, о Пучкове, который тогда был руководителем этой темы, и о Бромберге не упоминают, хотя я точно знаю, что они про те работы знают. Фастовский будет об этом говорить на Всезоюзной конференции по железобетону. Только - як у Сирка очи... Посмотрим.
Произнося эти слова, Игорь все время видел перед собой лицо Куща, выражение которого беспрерывно менялось, от удивленно-испуган¬ного в первые часы знакомства с "нестандартным" заказчиком, до иронично-уверенного, когда, критикуя Игоревы "тезисы", иллюстрировал нюансы челове¬ческих взаимоотношений и мотивацию человеческих поступков примером "полю¬бовного" разрешения дела о плагиате. Потом он глядел на Игоря отечески-влюбленно. В момент сочинения письма с просьбой дать согласие на использование совместно выработанных наметок для соискания докторской степени Игорь приписал лицу Тихона Ивановича заискивающее выражение.
Прочитав письмо, Игорь поначалу испытал некое смешанное чувство горечи и разочарования: мол, и ты, Брут!.. Но уже на следующий день он сам себе попытался объяснить свою первую реакцию тем, что считает вопрос, выбранный для докторской диссертации, частным, относительно мелким.
О проблеме усовершенствования расчета массивных железобетонных конструкций сам Игорь думал неотступно, неоднократно обсуждал отдельные ее аспекты (не в диссертационном плане, об этом пока ни разу не упоминалось) с Фастовским и Пивоваровым. И при этом "копал" несравненно глубже, чем Кущ. В частности, рассматривались не только плоские плиты, но и пустотелые железобетонные коробки, заполненные балластом вместо бетона, или сооружения такого профи¬ля, который позволяет использовать вес воды для повышения устойчивости, опять-таки вместо веса бетона. Он понимал, что из всего этого можно "соо¬рудить" не одну незаурядную докторскую диссертацию. Но у него и мысли не было обойтись без солидных трудоемких экспериментов и обширного набора разно¬типных конструкций. А тут на тебе: раз-два, прыг-скок, и в доктора! Как с той работой, принимать которую Зуев приезжал в Киев: деньги брали за разработку метода, а подсунули в сущности "пустышку", которая так и не была использована и легла мертвым грузом на полку архива... И все же, выра¬жая в ответном письме свое согласие и желая скорейшего завершения заду¬манного, он не кривил душой. Такому "очищению" в немалой степени поспособ¬ствовала Мила.
- В Университете на химфаке, - сказала она, держа в руке письмо, - есть один старший преподаватель, потому что не удосужился "остепениться". Он необыкновенно талантлив, но столь же необыкновенно ленив, или, может быть, до абсурда альтруистичен и нечестолюбив. У него невероят¬ное количество оригинальных идей, он их рассыпает направо и налево при разговоре с первыми встречными в коридоре, на улице, в компании. "На нем" за¬щитили кандидатские и докторские диссертации десятки людей, в том числе мои нынешние начальники. А на удивленные вопросы, почему он сам при академической эрудиции, не "оформляется", только отмахивается.
Для Игоря притча жены прозвучала, как откровение Божье "в назидание Егип¬ту", и одновременно, как слово великой любви, великой похвалы и великой ве¬ры в мужа. И он принял твердое решение не мелочиться. Позже вспомнилась ему некогда попавшаяся на глаза характеристика нашего выдающегося ученого Жуковского, "отца русской авиации", который тоже, не заботясь о приорите¬те, раздавал налево и направо идеи, а сам не удосужился запатентовать ни одно свое изобретение. А сейчас добавилась еще одна интересная деталь: сам Жуковский рассказывал, что решение многих крупнейших и красивейших в математическом отношении задач приходили к нему не за письменным столом, а на лугу, в поле, в лесу...
" А мне - в трамвае!" - почти вслух воскликнул Зуев. В этот миг перед ним ярко и четко вырисовалась схема его собственной будущей докторской диссертации, работы фундаментальной, крупномасштабной. Значение ее будет по крайней мере равнозначно вкладу Василия Захаровича Власова, члена-корреспон¬дента Академии наук СССР, дважды лауреата Сталинской премии. Власов соз¬дал общую теорию строительной механики тонкостенных пространственных сис¬тем, используя несколько рабочих гипотез, заимствованных из строительной механики стержневых систем. Игорь Сергеевич Зуев создаст общую теорию расчета массивных и пространственных толстостенных систем. Свои уравнения он составит так, чтобы общая задача разбивалась на несколько более простых подзадач. Часть из них будет напоминать (по форме) привычные задачи расчета стержней и тонких плит, а другая, дополнительная часть будет учитывать отличие напряженно-деформированного состояния толстых элементов от тонких. Но это, так сказать, задачи высшей категории трудности. Это все равно, что покорить Эверест или полюс".
Игорь гордо расправил плечи и вскинул голову оттого, что, в частности, ясно представляет себе расчетную схему такой сложнейшей массивной конструкции, как водосливная плотина, со стрелочками, изобра¬жающими приложенные к ней равнодействующие вертикальных и горизонтальных нагрузок и крутящих моментов (последние в настоящее время вообще не учитываются). Это конечная схема. А до того будет ряд промежуточных - столь¬ко, сколько будет блоков бетонирования. Так будет учитываться наслоение процессов, происходящих в материале сооружения в течение всей его жизни от начала возведения до установления стационарного режима эксплуатации. Техника составления и решения уравнений ему тоже в общем ясна. Де¬тали придут по мере надобности. Тут, в конкретных узких вопросах и Кущ, и Пивоваров и университетские математики не откажут в помощи. А что касается методов Пивоварова и Куща, составляющих основу их докторских диссертаций, то они войдут составными частями в общую теорию Зуева. Можно учесть нали¬чие трещин в бетоне, что существующие методы, базирующиеся на постулатах теории упругости, не позволяют сделать. Между прочим, массивные элементы гидротехнических сооружений есть смысл изготовлять двухслойными: из высокопрочной относительно тонкой водонепроницае¬мой железобетонной скорлупы со стороны напора воды, и низкомарочного бетона в остальном объеме.
Перед глазами Игоря запрыгали умопомрачительные чис¬ла со многими нулями, отражающие экономию цемента и, соответственно, денеж¬ных средств и труда. Сейчас средний расход цемента на один кубический метр бетона в Каховке превышает триста килограммов. В двухслойных элементах он безусловно может быть снижен по крайней мере до двухсот. Одна тонна цемента стоит около 150 рублей. Есть данные, что на один киловатт установленной мощности ГЭС укладывается около одного кубометра бе¬тона, то есть на тот же один средний киловатт может быть сэкономлено 100 килограммов цемента, или 15 рублей. А запланированный ввод гидроэнергетических мощностей в СССР на ближайшие десять лет превышает 20 миллионов ки¬ловатт. Считается, что для производства одной тонны цемента расходуется примерно полтонны угля. А экономия арматуры? Тут тоже целый Клондайк возможностей. От незнания истинного распределения напряжений и деформаций в конструкциях проектировщики суют в бетон огромное количество железа. Толь¬ко для строительства Куйбышевской ГЭС потребность в арматуре превышает 500 тысяч тонн. А стоит одна тонна почти 700 рублей и на ее производство рас¬ходуется две тонны высококачественного каменного угля. Уточнение эпюр на¬пряжений и здесь сулит миллиардную экономию.
В общем, если принять, что в научном плане теории Власова и Зуева будут покоиться на одной полочке стеллажа строительной науки, то практическое значение последней существен¬но выше. Метод позволит рассчитывать массивные элементы на температурные воздействия, деформации, вызванные усадкой бетона и так далее, то есть он будет универсальным. Конечно, вычисления окажутся весьма громоздкими, но появилась уникальная возможность переложить их на плечи машин.
От грандиозности внезапно открывшегося замысла и, в то же время, ощущения реальности его осуществления в обозримый период, ну, скажем, пяти¬летку (которую в соответствии со сложившимися у нас традициями полагается выполнить за четыре года), "в зобу дыханье сперло" и закружилась голова. Самое главное - здесь все зависит только от него самого. Тут и без собственных громоздких и трудоемких экспериментов вполне академический уровень. Если они появятся, результаты опытов и расчетов легко сопоставить. Если они будут намечаться, можно (даже нужно!) принять участие в разработке программ и анализе результатов. Основная же его работа ни с кем и ни с чем, кроме бумаги, чернил, книг и серого вещества в голове автора, не связана. Пока дело не дойдет до машинного счета, но то еще не скоро. Вот только... государственная служба мешает. Есть график выпуска проектов, надо "обсчитывать" и загружать группу, отвечать на вопросы, за¬крывать наряды. Ну, допустим, один час в день на работе выкроить можно. И два часа дома... не всегда.
Нет, между делом такую задачу решать нельзя. А ведь придется еще восполнять пробелы в математическом образовании, осно¬вательно изучить весьма трудные для усвоения специальные разделы математи¬ки, о которых в технических вузах вообще не упоминают. Василий Захарович Власов тоже прошел путь "школярства": параллельно с работой в Центральном институте промышленных сооружений усиленно штудировал математику в Москов¬ском университете. Но у него еще не было проблем машинного счета, а это особая наука, и тоже отнюдь не из легких, в которой будущий корифей пока полный профан. Если Фастовский такое направление исследований одобрит (а разве может быть иначе?!), надо на все плевать, все бросать и переходить вместе с ним под его крылышко, ставить в Институте сооружений одну за другой соответствующие темы в порядке их усложнения, и легально, с утра до ве¬чера изо дня в день ими заниматься. Теперь, слава богу, уход по собствен¬ному желанию с работы не влечет за собой судебного преследования. А, кро¬ме того, темы-то все приложимы к гидротехническим сооружениям. Если Казанцев ни за что платит Кущу приличные деньги, то для Фастовского и Зуева их тем более ему не должно быть жалко. И Шабелъников поспособствует... Нужно немедленно засесть за составление хотя бы первого наброска программы, чтобы к приезду Фастовского из Москвы иметь базу для предварительного разговора.
Игорь стал непроизвольно слегка раскачиваться, как бы подгоняя трамвай, заблаговременно, за две остановки до своей, торопливо пожал руку Иосифу и стал пробираться к выходу.
- О чем вы разговаривали? - озабоченно поинтересовалась Мила, когда они оказались на улице.
- Ничего особенного...
- Ты так сразу изменился в лице, я думала, вы поцапались по политике.
- Да? Неужели так изменился? Мне одна интересная идея вдруг пришла в голову, больше ничего.
- Очень интересная?
- Не то слово... Только... придется, наверное, в университет поступить, иначе не осилю, тут самоучкой не пройдет. Но игра стоит свеч...
Мила поджала губки и замолчала.
Игорь в ответ насупился, почувствовав легкое раздражение. Вот они, невидимые и в обычных условиях неощутимые, как давление атмосферы, но крепкие цепи. В момент, когда истинного учено¬го озарила блестящая идея; когда мечта жизни, наконец, обрела реальные очертания, когда вызрели этапы ее воплощения, а вместе с этим и честно за¬служенная докторская степень, а то и академическое звание; когда от всего этого его отделяет один мощный марш-бросок, - самое дорогое и близкое су¬щество "натягивает расчалки".
"Да, на пятилетку я практически полностью отключаюсь от всего, не связанного с задуманной работой, помощи дома от меня никакой почти не будет, - попробовал он стать на ее позиции, - будет как бы соломенной вдовушкой при живом муже... Ну что ж, придется потерпеть, раз уж согласилась выйти за такого одержимого. Еще молодые, через пять лет тебе будет только трид¬цать, к этому сроку постараюсь в основном управиться, потом наверстаем. Жена Осика Ида тоже почти вдовствует. Но он ведь практически крутится вхолостую, как белка в колесе. Деньги, правда, на жизнь приносит. А у меня высокая наука. Творчество. И отдача достойная – степени, звания, известность, награды. И зарплата соответствующая".
Игорь скосил глаз на грациозно вышагивающую рядом супругу.
"Конечно, - продолжал он развязывать узел, - понять ее первую естественную реакцию можно. Молодая, элегантная, умненькая, только после замужест¬ва начавшая относительно сносно жить... можно сказать, незаурядная женщи¬на во цвете лет, в муже души не чает, в трамвае глаз с него не спускала. И сама любима, что для женщины является первостепенным. Это ли не настоя¬щее счастье?! Сейчас, поговаривают, пересматривают дела "вра¬гов народа", надеется, что и с нее клеймо снимут. На работе обстановка благоприятная. Непосредственная начальница, старший научный сотрудник Наталья Филипповна Журавлева, и руководитель лаборатории, умный еврей-одессит Аркадий Львович Паценкер, относятся к ней прекрасно, учат, опекают, приобщили к теме, которая вполне может стать диссертацион¬ной. Мила на работу ходит с удовольствием, библиотеку посещает не по при¬нуждению. Дома, правда, рабочими делами не занимается, но в институте, видимо, зря времени не теряет. В общем, теперь бы только жить да жить. И вот на тебе - собственный обожаемый муж становится помехой. Работа, универ¬ситет, домашние задания - ни на что больше ни сил, ни времени не хватит. У него в этом вся жизнь, а ты должна быть при нем, тянуть на себе дом, стать затворницей. Натураль¬ные цепи. Крепчайшие... Да, понять можно. И раздражаться нечего. Но... душа Игоря горела непреклонной решительностью и жертвенной отвагой. Нет такой силы и таких препятствий, которые не только остановили бы, но даже задержали движение к намеченной цели, сбили бы темп..."
- Надо за хлебом сходить, - проговорила Мила, как бы стряхивая оцепенение.
- Мне сходить?
- Вместе сходим, пять минут...
- Поверь, это очень надо, - извинительно произнес Игорь, - то, что задумано, без фундаментальнейшей математической подготовки не осилить... даже и начинать не имеет смысла... раньше я недооценивал... точнее, переоцени¬вал свои силы и возможности. Но, можешь мне поверить, стоит... То, что мне в трамвае пришло в голову, точнее, оформилось... в голове оно сидело неот¬ступно, но... как бы тебе сказать... в виде какой-то жижи, которая вдруг закристаллизовалась, поверь, очень интересно, важно и ново. Целый Клон¬дайк, ставь драгу и черпай золото... только сначала научись. Я говорю: интересно и необыкновенно важно, для меня в первую очередь. Я не буду распространяться о народнохозяйственном значении. Это, как и научную ценность, пусть другие оценивают. Тут я спокоен, и то, и другое сомнений не вызыва¬ет. Но есть еще нечто личное, совсем мое... Это "девушка моей мечты", ко¬торая не покидала меня с того дня, когда я решил податься в Строительный институт. Мечту эту зародил во мне Пучков, за что я готов платить ему пожизненную пенсию и вытягиваться перед ним во фрунт. Только до сегодняшнего дня мечта была беспочвенной... ну, не совсем беспочвенной, но зыб¬кой, не опирающейся на твердь земную... Когда-то, еще во время войны Веня Вольский такой анекдот рассказывал. Приходит один... - Игорь на мгновение запнулся... - одессит к президенту Америки и говорит: "Я хочу предложить вам всего за сто тысяч долларов великолепную идею. У вас на столе стоит ящичек с кнопками. Вы нажимаете одну - Берлин взлетает на воздух, нажимаете другую - Москва, и так далее". "Прекрасно, - отвечает президент, - идея восхитительная. И у вас есть проект, как это осуществить?" "Нет, - скромно разводит руками посетитель, - у меня только идея, а как ее осуществить - дело инженеров".
Игорь хихикнул, но Мила даже не улыбнулась.
- Так, или почти так и я: что делать представлял себе, а как делать - представлял себе весьма туманно. А теперь задача зримо оконтурилась, стали видны пути ее воплощения в жизнь... пока тоже в общих чертах. Во всяком случае, сейчас уже можно составить план, оглавление, определить после¬довательность этапов... Между прочим, - продолжал он, отметив про себя, что жена все еще хмурится, - анекдот анекдотом, а ту задачу инженеры ре¬шили. Нам подполковник Сомов на лекции рассказывал. Отступая из Харькова, саперы заложили в одном из домов, где, по предположениям командования, мог размещаться немецкий штаб, специальные фугасы. А в нужный момент где-то в другом городе, кажется, Воронеже, нажали на кнопку, и по радиосигналу дом вместе с находившимися там гитлеровцами взлетел на воздух. Наш Холодногорский путепровод тоже таким же макаром взорвали. Представляешь, как ликовали авторы... Но работы предстоит... - Игорь зажмурился и затряс головой.
- Но отпуск ученому полагается? - чуть слышно спросила Мила, вскинув на мужа распахнутые траурные глаза, кольнувшие в самое сердце. - По закону...
- Ну, отпуск... - смилостивился на миг твердокаменный боец, но тут же преодолел секундную слабость. - В отпуске тоже придется вкалывать на всю катушку. По закону... по закону ничего у нас не делается. Когда требо¬вали не уходить с работы вовремя, Казанцев после звонка становился на две¬рях и у всякого уходящего опрашивал: у вас что, нету работы? А когда при Маленкове велели не задерживаться на работе, тот же Казанцев обходил комнаты и у всех сидящих спрашивал: вы что, в рабочее время не управляетесь?.
- Сима предлагает нам махнуть с ними в Керчь, - не приняла Мила отвлекающего маневра. - Розе там очень понравилось, условия, говорит, приличные, обеды домашние, вкусные, питательные и обильные. Если мы сог¬ласны, Роза спишется с хозяйкой. Тянуть нельзя, потому что клиентов у нее много. Я бы хотела Мишеньку на море вывезти. И ему может быть полезно, и мне в их компании будет с кем слово молвить. В Керчи, Сима говорит, кли¬мат не очень от нашего отличается, не то, что на Кавказе... Обещаю, что ты сможешь заниматься сколько душе угодно. Там пляж дикий, примостишься в сторонке... или дома, в общем, как найдешь нужным. Постараемся не ме¬шать и создать все условия, даю слово...
- Вот жизнь, - вздохнул Игорь. - Мало того, что как подумаешь о математических трудностях решения поставленных задач - оторопь берет. Дай бог за пятилетку управиться... даже при ежедневной работе по шестнадцать ча¬сов в сутки без выходных и праздников. Мало того, что задуманная общая теория вбирает в себя, как составные части, то есть частности, все то, над чем бьются Фастовокий, Пивоваров, Кущ и многие другие профессора-док¬тора, и еще кто знает, как они воспримут и отреагируют, все ведь люди-человеки. Сколько примеров: охаивают, затирают... раньше идеализм или еще чего пришивали. Кущ про научную этику в Киеве долго распространялся, мол, ученые - пауки в банке, с ними надо ухо востро... так еще собствен¬ная любимая женушка вместо того, чтоб благословить на подвиг ратный, вы¬ражает недовольство.
- Какое недовольство? Я же сказала: все условия... - Мила не договори¬ла, шмыгнула носом и поспешно юркнула в магазин. Игорь остался на улице.
"Может, супруга имеет рацию? - робко вступил внутренний соглядатай. - За¬мысел, конечно, грандиозен, масштаб академический. Но надо ли так форси¬ровать и гробить себя? Ну, так не одна пятилетка уйдет, а полторы или да¬же две. Ну так изберут в академию в сорок или в сорок пять лет, все равно, наверное, будешь самым молодым. Но все эти годы будешь не только ишачить, но и жить нормальной, полнокровной жизнью. Она ведь, эта самая жизнь, да¬ется, черт возьми, один раз, наверстывать упущенные годы трудно. Да и здо¬ровье при таком интенсивном двухсменном вкалывании в течение пяти лет без выходных и праздников начисто подорвешь. Придется милой твоей Голубушке вместо законного и заслуженного наслаждения ходить за больным мужем. И Мишутка будет фактически расти без отца. А ведь ты сам собирался красноречиво втолковывать Вике и Сергею, как плохо ребенку в "неполной семье". Если сын будет постоянно слышать: не лезь, не мешай, не шуми, отец очень занят, ему некогда, ему не до тебя, контакта у вас никогда не будет. И потом, ты ж еще намереваешься потрясти мир новым "Что делать?" Это еще одна "девушка твоей мечты". И что, наконец, важнее для мира и истории: сэкономить двести или даже пятьсот миллионов рублей, которые все равно при нашей системе "уйдут в песок" и на благосостоянии народа не скажутся, или двумстам мил¬лионам граждан страны дать людскую жизнь, создать условия для нормального развития, а потом процветания и счастья? За что потомки будут помнить и чтить?".
Эта речь, особенно последний коварный вопрос, завел Игоря в тупик окон¬чательно. Он совершенно растерялся и только ошалело захлопал глазами. Призванный на выручку афоризм Козьмы Пруткова: "не обнимешь необъятного" не только не помог, но, наоборот, усугубил растерянность, вызвав ответ¬ный едкий совет неугомонного внутреннего соглядатая: "нэ трать, кумэ, сылы, иды на дно".
Мила, выйдя из магазина и бросив беглый взгляд на лицо мужа, кажется, уловила его замешательство. И пришла на выручку.
- Знаешь, что за болезнь у Иды? Осик тебе не говорил? - совсем другим, игриво-веселым тоном спросила она, грызя отломанную от теплой еще бухан¬ки хлеба краюху и протягивая мужу буханку. Игорь отрицательно покачал го¬ловой, еще занятый дискуссией с внутренним оппонентом и, параллельно, перебором этапов будущей научной работы.
- У них есть сиамская кошка. Ида вывела ее гулять, точнее, вынесла, а как только поставила на землю, откуда ни возьмись - кот. Хотела снова взять на руки, но кошке это почему-то не понравилось, и она укусила хо¬зяйку. Болела тяжело... не кошка, а Ида, рука как будто отнялась. В общем, сколько кошку ни корми и как ни холи, а мешать ее свиданию с котом опасно. Вот так и ты, - вкрадчиво добавила она, помолчав. - У тебя своя "кошка", не менее притягательная. Кто попытается чуть-чуть помешать, воспрепятствовать или хоть придержать немножко - укусишь больно. - Мила нежно взяла мужа об руку.
- Не укушу, - Игорь прижал локоть жены к себе. – Только… Разве моя задача - это и не твоя задача тоже? Это не та "девушка", которая разлучает. А если в твоей работе будет что-то, где я смогу помочь, разве я откажусь? Даже при своей занятости... А вообще, я только что сам обо всем этом думал. Я изо всех сил буду стараться от вас не отбиваться. Чтоб мои упражнения ни на тебе, ни на Мишутке сильно не отражались. Буду стараться. Но без университетской подготовки не обойтись. Тут... - Игорь развел руками. - Ну, можно не на вечерний, а на заочный, будет больше домашних заданий, а лекций и практических занятий меньше. Если перейду в Институт сооружений, большую часть заданий постараюсь делать на работе, что в рабочее время, что прихватывать буду после работы...
- Ладно, Гарик, - вздохнула Мила. - Можешь не оправдываться. Бачылы очи що купувалы... Умчался вдаль казак лихой, каким ты был, таким ты и остался, но ты и дорог мне такой... одержимый. Дерзай, милый. Мешать не будем, будем помогать.
Игорь, полный признательности, локтем легонько сжал руку жены.
"А интересно, что бы Вика по такому поводу закатила? - почему-то спро¬сил он себя. - Ее бы такой одержимый устроил? Или бы ножкой брыкнула?"
С Сергеем она официально разошлась, он съехал от них, но пока прописан. Два-три раза в неделю, когда Вика на работе, приходит и гуляет с дочкой. Может, поспешила, погорячилась. Впрочем, чужая душа - потемки. Бывшая жена категорически видеться с ним отказывается, никаких уговоров и советов слушать не хочет. Игоря Мила предупредила: "не вмешивайся, у нее, похоже, кто-то есть". На вечеринке по случаю 25-летия Милы Вика была одна, выглядела умиротворенной и довольной, спиртным не злоупотребляла, ни с кем не отк¬ровенничала и ее никто ни о чем не расспрашивал, в кино, театре или на улице ее с мужчиной не встречали, из чего был сделан вывод о "незаконнос¬ти" отношений. Из возможных любовников рассматривались: хозяйчик, толстосум-артельщик, кобель-прохвост. Ответ на свой вопрос Игоря не интересовал. Как и ее любовные тайны. Мимолетная мысль улетучилась, не оставив следа. Хотя, нет... косвенно как-то повлияла.
- Знаешь, пожалуй, Фастовскому и Пивоварову, да и вообще никому пока своих планов раскрывать не буду. Скажут: выскочка, зазнайка... ну, в гла¬за, может, и не скажут, но подумают точно. Буду говорить о частных зада¬чах, о которых уже и раньше мы говорили. Насчет университета - конечно, одобрят. Что могут возразить? Хочешь - учись! Моя подготовка и им пригодит¬ся. Впрочем, без нее и с частными задачами применительно к массивным конструкциям ничего не сделаешь. Потом, по мере решения каждой задачи, буду ставить в известность, обсуждать следующий шажок, постепенно количество перейдет в качество, общая теория со временем выплывет как бы сама собой. Как ты считаешь?
- Тебе виднее. Вообще, в принципе я считаю, что делиться своими замысла¬ми и планами, особенно крупномасштабными и длительными в исполнении, луч¬ше только с самыми близкими. Но, с другой стороны, я помню, ты говорил, что режиссер нужен даже очень талантливым артистам. Фастовский, по-моему... судя по твоим рассказам, человек порядочный и широко мыслящий.
- Ты у меня как всегда умница.
- Так все-таки что Симе скажем? - спросила Мила, удержав мужа на пороге подъезда. - Еще, конечно, с родителями посоветуемся. Но как твое мнение?
- Давай, я согласен.
Игорь достал из кармана брюк ключ и, прежде чем открыть дверь, ворова¬то оглянувшись, порывисто заключил супругу в объятия и крепко расцеловал.










ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

В первый день по возвращению из отпуска Игорь до начала работы, не за¬ходя на рабочее место, явился к Горелову "доложиться". И был огорошен новостью: Сотников уходит доцентом вновь образованной кафедры гидротехнических со¬оружений Инженерно-строительного института и есть мнение назначить Зуева на его место с окладом 2400 рублей в месяц. Горелов выпалил это без пре¬дисловий, не успев еще опустить руку после пожатия, не задав даже традиционного вопроса: как отдыхалось?
Игорь растерялся. Сказать начальнику, что он собирается тоже драпать, у него не хватило духу. Не сообразил он и попросить время подумать, а покраснев, невнятно пробормотал слова благодарности за доверие и удалился. К такому повороту событий он совершенно не был готов.
С собой на отдых он набрал полдесятка книг по математике и теории уп¬ругости, захватив в придачу свежеотпечатанный труд Фастовского "Об исходных предпосылках уравнений механического состояния реальных материалов''. День его был распланирован жестко и график выполнялся неукоснительно. Вставал в половине седьмого, в семь был уже на пляже и там занимался, периодически поворачиваясь, чтобы загорать равномерно, до половины девятого. К этому времени к нему приходила Мила с Мишуткой, они вместе купались и шли домой завтракать. Примерно с 10 до 12 часов он занимался дома, занося в общую тетрадь суть усвоенного, решая примеры, делая для себя пометки на будущее. Затем снова все спускались к морю, а в час дня отправлялись обедать, после чего Мила укладывала малыша спать, сама читала, если не засыпала вместе с сыном, а Игорь еще часа полтора корпел над книгами тут же в комнате или во дворе (когда словоохотливого хозяина не было дома). В остальное время суток, пребывал ли он в компании, смот¬рел ли кино, беседовал ли на исторические темы с хозяином и так далее, в его мозгу происходила дополнительная утряска, систематизация и закрепление пройденного. Он жил этим, нетерпение снедало его, намечен¬ная работа составляла смысл и цель его существования.
Конечно, в ближай¬шие дни он подавать заявление об уходе не собирался, но и тянуть особен¬но в его намерения не входило. В принципе для себя этот вопрос он решил, а буквально вчера оконтурились и сроки. Постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 23 августа "О мерах по дальнейшей индустриализации, улучшению качества и снижению стоимости строительства", опубликованным в газетах, предусмотрено создание при Госкомитете по делам строительства Совмина СССР Академии строительства и архитектуры СССР с возложением на нее решения важнейших научных проблем в этой области. Одним из таких важнейших направлений деятельности НИИ и вузов названо дальнейшее развитие теории расчета конструкций и сооружений, что придало Игорю до¬полнительный импульс. Аналогичное постановление в отношении подобной украинской Академии, очевидно, не заставит себя долго ждать. На разработку предложений, связанных с организацией союзной Академии пра¬вительством отведено два месяца. Все бумаги, касающиеся республиканской Академии, давно подготовлены и согласованы, так что остановка только за сигналом сверху. Значит, Фастовский вот-вот переместится в кресло науч¬ного руководителя Института сооружений. Значит, даже с учетом "хвостов", которые Зуеву здесь придется доделывать, чтобы расстаться красиво, он через три-четыре месяца смог бы положить на стол Горелова заявление об уходе.
Много размышлял Игорь и о будущих отношениях со своим научным, а впоследствии и административным, руководителем. До сих пор он никаких допол¬нительных бесед о своих научных планах с учителем не вел и встречались они редко. Но готовился к этим обсуждениям постоянно, вырабатывал форму постепенного дозирования информа¬ции при постановке задач, их решении, оценке результатов и наметках на дальнейшее логическое развитие работ. Для смягчения нежелательной реак¬ции и обеспечения необходимой помощи и поддержки он решил практиковать совместные публикации с Фастовским, Пивоваровым, Кущом, а также ближайшими помощниками. Установил он и примерный общий объем ста¬тей и книг с привлечением соавторов - до 50 процентов, сохраняя, таким образом, за собой "контрольный пакет акций" (это в пересчете на "бумагу". Научная сердцевина, естественно, остается за ним). Нельзя сказать, что такой компромисс дался ему легко и сразу. Нет, он шел к нему трудным и кружным путем. Разумеется, он с самого на¬чала даже в самых глухих закоулках души не допускал и намека на возмож¬ность присвоения себе чужих идей и разработок. Но и свои, добытые собст¬венным умом и горбом, не склонен был раздавать. Ссылки, сноски, указыва¬ющие точно, что у кого заимствовано, кто "подставил ему плечи" и чьей по¬мощью и в чем именно он воспользовался - безусловно. Но соавторство - это нечто качественно отличное, то, чем в принципе разбрасываться него¬же. Грань тут, правда, не очень четкая, можно судить да рядить по-всяко¬му. Это ему стало особенно ясно после одного эпизода в Каховке, давшего повод вдоволь пофилософствовать насчет сути и процесса коллективного творчества.
Зуева направили на стройку в начале июля для участия в ответственном испытании уже установленных армоферм в роли авторского надзора. Дело в том, что по выполненным Игорем расчетам, того количества стальной арматуры, которое заложили в трехметровые стены здания ГЭС, оказалось достаточно для восприятия усилий, вызываемых максимально возможной "гражданской" нагрузкой от двух спаренных мостовых кранов (около 600 тонн), и подвешенной к ним наиболее тяжелой деталью - ротором генератора (его вес без втулки и вала составляет 400 тонн). Эти стены - "пережиток прошлого". Но арматурные каркасы стен монтажной площадки к этому моменту были уже смонтированы, их грех было не использовать рационально. Для придания пространственным конструкциям, составленным из относительно тонких круглых стержней, необходимой жесткости при движении кранов, и предохранения стержней от выпучивания, пришлось еще немножко добавить железа в виде поперечных и крестовых связей (проект по инерции еще шел по "закры¬той" линии и Игорь выполнил его практически сам), но перспектива присту¬пить к монтажу первых агрегатов, не ожидая, пока строители забетонируют стены и бетон наберет необходимую прочность была столь заманчива, что о небольших относительно затратах никто не упоминал. В июне завершили монтаж кранов, завезли на монтаж¬ную площадку в торце здания станции детали турбины и генератора - и насту¬пил ответственный момент испытаний кранов и несущих конструкций.
Первый рабочий день командировки Игорь, как обезьяна, с утра до вечера карабкался по прутьям каркаса, проверяя надежность приварки связей, и ос¬тался доволен. Дальше до момента начала испытаний кранов под нагрузкой, которые почему-то на несколько дней откладывались, время Зуева не было строго регламентировано, и он в основном проводил его в обществе Вени Вольского, недавно назначенного заместителем главного инженера ГЭС и Миши Копельмана. Вместе они наблюдали столь необычное и впечат¬ляющее зрелище, как перекрытие Днепра - весомое, грубое, зримое действо, олицетворяющее покорение природы.
По наплавному мосту, покоящемуся на ше¬сти попарно соединенных металлических баржах, словно полчище жуков снова¬ли пыхтящие рычащие самосвалы МАЗы, сбрасывая в "кипящую" воду каменные глыбы, бетонные кубы, тетраэдры и стальные "ежи". Мощная река после не¬прерывного 48-часового штурма сдалась на милость победителя. Вольский да¬вал пояснения. Он, в частности, упомянул, что пролетное строение моста между баржами изготовлено из металлических шпунтин, извлеченных из так называемой продольной перемычки. Игорь вспомнил, что три года назад присутствовал при забивке шпунта в эту самую перемычку. Довольно массивные фасонные полосы длиной 12-16 метров, напряженно подрагивая под веселый, как казалось Игорю, шум электровибратора, поддерживаемого подъемным краном, медленно, но верно врезались в песок. Тогда это было в новинку, потом стало привычным. Фактически весь гидроузел из опасения возможного разжи¬жения песчаного основания, по контуру обрамлен непрерывной линией металлического шпунта, общий вес которого превышает 20 тысяч тонн. Теперь от¬служившие свой срок по прямому назначению "ветераны" обрели новую жизнь и в ином качестве снова служат людям. Такая рачительность Игорю импони¬рует.
Миша Копельман обратил его внимание на оригинальное решение причалов в виде мощного железобетонного верхнего строения, опирающегося на шпунтовые ячейки. Это рацпредложение, созревшее в недрах группы рабочего проектирования, позволило обойтись без трудоемких и продолжительных дноуглубительных работ в котловане. Таким образом, разнообразная полезная роль шпунта в постоянных и временных сооружениях Каховского гидроузла крепко въелась в созна¬ние (или подсознание) Игоря. Поэтому, когда по дороге домой Веня посетовал на отставание строительства автодорожного моста через Днепр из-за сложности изготовления предварительно напряженных железобетонных ба¬лок пролетного строения, что тянет за собой затяжку бетонирования плотины и, в конечном счете, срывает подготовку к приему будущего паводка, Игорь предложил выполнить эти балки из сваренных между собой в виде дву¬тавра шпунтин с последующим их обетонированием. Предложение как бы напрашивалось само собой, удивительно, что оно до сих пор никому в голову не пришло, но прозвучало оно именно из уст Зуева. Тем не менее, Игорь не считал себя единоличным автором, и когда Веня предложил оформить его, как официальное рацпредложение, он сам назвал троицу: Вольский, Зуев, Копель¬ман (в алфавитном порядке). От внутреннего храни¬теля чести замечаний не последовало.
Дома Зуев проявил инициативу, предложив все еще не изготовленные несущие армоконструкции балок междуэтажных перекрытий многоэтажного здания распределительных устройств выполнить с арматурой из отработанных шпунтин. Сотников, Горелов и Лихачев не возражали. Но на сей раз оформить рацпредложение Игорь отказался, за¬явив начальству, что для шпунтины все равно, в какой балке лежать: то ли пролетного строения моста, то ли в междуэтажном перекрытии, но если бы его уговорили, он непременно вновь поставил бы авторами прежнюю троицу. Так все подводило его к мысли о целесообразности, законности и справед¬ливости привлечения к соавторству и тех, кто подставляет плечи, и тех, кто честно и добросовестно воплощает замысел "идеолога". Мила тоже внес¬ла свою лепту, процитировав уважаемого ею завлаба, который внушает под¬чиненным житейскую мудрость, согласно которой простым смертным опасно предаваться гордыне и забывать приносить жертвы богам. Боги этого не прощают и жестоко мстят. "Опыт" Вайнера тому наглядное подтверждение. Игорь не сразу согласился с женой, назвал ее начальника умиротворителем - оппор¬тунистом, но какое-то влияние на его решение и это оказало. 0дним словом, так или иначе, компромисс был найден: роль истинного автора фундаментальной обобщенной теории должна быть подчеркнута, то есть стратегическая линия должна быть выдержана, а тактические ходы допустимы любые. Все было продумано. И вот на тебе - оказали доверие, продвинули по службе и... спутали все карты.
На лестничной клетке Игорь задержался, чтобы перевести дух. "Решения июльского Пленума ЦК - в жизнь!" - мрачно прокомментировал он.
Постановление, принятое по докладу Булганина, под названием: "О задачах по дальнейшему подъему промышленности, техническому прогрессу и улучшению организации производства" произвело на Игоря сильное впечатление. Конечно, тон постановления, его слова привычны, "обкатаны", в другое время он не придал бы им значения, считая обычной пропагандистской трескотней. Но в общей атмосфере "свежего ветра" в соче¬тании с итогами советско-югославских переговоров, о которых на том же Пленуме докладывал Хрущев, он в самом деле почти уверовал в то, что, как ут¬верждают передовые статьи, ЦК партии теперь являет собой подлинно коллективный руководящий орган, ведущий партию и страну по правильному пути, сочетая твердость и верность принципам во внутренних и внешних делах с необходимой гибкостью, смелостью в постановке и решении сложных задач с ленинской мудростью. К новому руководству страны у него крепло доверие. Доклад Булганина на Пленуме Игорь прочитал очень внимательно и даже внес (мысленно, естественно) свои поправки. Так, к знаменитой ленинской формуле, согласно которой "верх берет тот, у кого величайшая техника, организованность, дисциплина и лучшие машины", Зуев добавил еще: "у кого больше личный интерес". Однако личный интерес - это уже измена принципам, для чего пока не созрели условия, - снисходительно заключил он. Но разделы доклада и пункты Постановления, направленные на обеспечение технического прогресса с конкрет¬ным перечислением материалов, машин и способов производства в конкретных отраслях промышленности, ему импонировали. Как первые шаги (так ему хотелось думать; мол, раз начали двигаться и проявлять гибкость, дальше, когда увидят, что иначе не получается, придут к Игоревым реформам, а не придут сами - придется подсказать, не рискуя, слава богу, попасть за решетку). Как и установки, пусть пока декларативные, на последовательное осуществление ленинского (!) принципа матери¬альной заинтересованности работников в результатах их труда, совершенствование структуры управления, упразднение лишних организационных звеньев и приближение аппарата управления к производству.
В свою очередь, червь сомнения тоже не унимался.
На встрече однокашников в ресторане "Динамо" Саша Потапенко, начальник строительного участка в Донбасской Горловке, рассказывал, что в их тресте еще в прошлом году, перед открытием знаменитого Всесоюзного совещания строителей, провели показательное сокращение административно-управленческого аппарата. Трубили, что эта мера позволит высвободить и направить непосредственно на производство четырнадцать инженеров и техников. Но за прошедшие после этого полгода ни один из сокращенных на стройку так и не попал, все ос¬тались в аппарате треста под разными штатными наименованиями. Саша говорил об этом спокойно, без возмущения, как о чем-то естественном, периодически повторяющемся в соответствии с некими правилами игры. Аналогичная картина наблюдалась в тресте, где начальником производственно-технического отдела СМУ трудится Спартак Есаян.
Значит, рассуждал Игорь, декларациями, призывами и предписаниями ничего не добьешься. Зна¬чит, в силу сложившихся условий трестам важнее иметь квалифицированных "бумагомарателей" для составления бесчисленных сводок, справок, протоколов и планов мероприятий, чем образованных прорабов и начальников участков. Если, согласно опубликованным официальным данным, по всем строительным министерствам страны две трети инженеров и половина техников сидят в аппаратах управлений, трестов, главков и так далее, значит, это не чья-то блажь, и уж, конечно, не вредительство на местах, а общая закоренелая болезнь. Где спрос, там и предложение. Конечно, Игорь не закрывает глаза на то, что на основные корни зла - ничейную собственность и монопольную власть партии - нынешние правители вряд ли решатся покуситься; понимает, что радикальные перемены грядут не скоро. И вместе со всеми смеялся над анекдотом об управленцах, которые теперь на чих собрата вместо традиционного: "будь здоров", желают ему: "будь в штате". Хорошо представляет он себе и привычную официальную реакцию на решения Пленума в организациях: горячее одобрение, единогласное голосование, резолюции с непременным: "принять к неуклонному исполнению", ра¬порты о выполнении планов мероприятий и... "ловкость рук, и никакого мошенничества". Реформация сверху, скорее всего, в ближайшее время будет куцой, больше на словах. Первые шаги всегда самые трудные. И все же все Зуевы единодушно смотрят в будущее с надеждой и настроены оптимистично. По их оценке, в горячем центре сложившейся холодной инерционной (и реакционной!) системы происходит некое мощное бурление, способное встряхнуть и сдвинуть с места поверхностные слои. Хрущев с Булганиным, решившиеся на крутой поворот в отношениях с Югославией после всего, что между этими странами происходило, показали, что способны на многое.
“Давай-давай, - подталкивал их Зуев, в низах есть кому вас поддержать”. Только среди личных хороших знакомых и коллег Игоря это Фастоввкий и Пучков, Селеневич и Полоцкий, Вайнер... Беспартийный Пучков уже весомо и зримо откликнулся на призыв партии. В преддверии раз¬ворота каркасно-панельного и панельного домостроения он предложил "малой кровью" поднять грузоподъемность ныне существующих подъемных кранов с трех тонн до пяти. Способ усиления настолько прост, что его можно выполнить непосредственно на месте, не отходя от кассы, как вы¬разился сам автор предложения. В Госстрое Украины, который ныне возглавляет весьма уважаемый Игорем бывший главный инженер “Днепростроя” Петр Степанович Непорожний, расценили предложение Института сооружений, как очень удачное решение большой государственной важности народнохозяйственной проблемы (можно сразу задействовать несколько тысяч "живых" кранов), тут же оперативно поручили одному из киевских трестов (управляющий сам вызвался!) совместно с Институтом сооружений провести усиле¬ние и сравнить фактическую грузоподъемность двух-трех кранов до и после усиления, а потом, в случае, если расчеты оправдаются, организовать массовое внедрение разработки. Правильное решение, деловой подход. Сколь¬ко таких предложений можно раскопать и внедрить в каждом городе и районе, в каждой отрасли, если не отмахиваться от новаторов, как от назойливых мух, а поддерживать и поощрять их!..
В Постановлении июльского Пленума ЦК специально подчеркивается, что руководители некоторых министерств, ведомств и предприятий, а также отдельные партийные органы (ох уж эти лукавые “некоторые” и “отдельные” люди и недостатки, призванные создать впечатление, что в общем и целом у нас все в ажуре!) недостаточно выдвигают на руководящие должности способных молодых специалистов, проявивших себя на практике, и предписывает¬ся им смелее и решительнее двигать вверх молодые кадры. Такие призывы и раньше звучали, но теперь Игорь может привести примеры быс¬трого реагирования тех, кому они адресованы, опять-таки применительно к своим знакомым. Алексей Казанцев назначен главным инженером комбината производственных предприятий “Днепростроя”, пост ответственный (этот выбор руководства и парткома Управления строительства Игорь, как и Веня Вольский, не считают удачным, есть значительно более подходящие кандидатуры, тут больше просматривается блат, но опять-таки, лиха беда - начало. Не справится - заменят).
Фима Вайнер пару недель назад прошел согласование в ЦК компартии Казахс¬тана на предмет утверждения в должности главного инженера крупного строительного треста в столице республики и через месяц-два ожидает получения отдельной двухкомнатной квартиры. Главным инженером проекта Кременчугской ГЭС стал 32-летний Федор Емельянович Цымбал, оставивший пост какого-то чиновника в министерстве и обосновавшийся после Москвы не в Харькове, а непосредственно на строительстве. Даже если причиной перемены места жительства, как поговаривают, являются неполадки с легкими, у Игоря эта фигура вы¬зывает симпатию. И вот сам Зуев попал в выдвиженцы...
Игорь снова вернулся мыслями к курсовому сбору в ресторане "Динамо". На невнимание к своей особе, как со стороны однокашников, так и со сторо¬ны присутствовавших преподавателей, он пожаловаться не может. Статус незаурядного дарования, достопримечательности и маяка курса, за ним устойчиво сохраняется. Его обхаживали и занимали, не ос¬тавляли в одиночестве, не давали скучать. Должностью никто не интересо¬вался. И все же он поймал себя на том, что официальное признание, выра¬зившееся в новом назначении, ему отнюдь не безразлично, а словосочетание "главный специалист" (таково наименование его должности с сегодняшнего дня) ласкает слух. Более того, применительно к нему, Зуеву, приобретает свой истинный, первозданный смысл. Теперь он будет возглавлять проектирование здания Кременчугской ГЭС, выбирать основные технические решения, и постарается не ударить в грязь лицом. На этом объекте он сможет "обкатать" свою теорию. И сразу получить ощутимый эффект. В новом амплуа он получит право официально представлять организацию в отношениях с Киевским институтом строительной механики, договариваться о выполнении расчетов массивных железобетонных конструкции на электронно- вычислительных машинах. Ради такой перспективы стоит, пожалуй, и повременить с переходом в Институт сооружений.
Присмотрел себе Игорь сразу и преемника на свое преж¬нее место руководителя группы - Ростислава Найденова. С ним он сидел рядом за столом в ресторане и сосед заинтересованно, похоже, не для про¬формы расспрашивал Зуева о его работе. А рассказывая о своем житье-бытье, мимоходом упомянул про случай, произошедший не так давно на одном из возводимых его строительным управлением цехов. В бри¬гаде кровельщиков оказался эпилептик. До того на работе приступов не бы¬ло, он вообще на здоровье не жаловался, за прошлый год ни одного боль¬ничного листа не брал. Никто ничего не подозревал. А тут вдруг на крыше забился в припадке. На сей раз обошлось - успели навалиться. А если бы упал и разбился? Для Ростика этот случай стал как бы "первым звонком", и очень его взволновал. Опыта работы в проектном институте у него нет, но для способного и работоспособного человека, усвоившего курсы строительной механики и железобетонных конструкций в объеме института, чтобы войти в курс дела хватит нескольких месяцев. Если предложить ему для начала должность старшего инженера на время своеобразного испытательного срока, наверное, согласится и бу¬дет считать Зуева своим благодетелем.
“В общем, все к лучшему в этом лучшем из миров, - подвел Игорь итог. - И хорошо, что сразу зашел к Горелову, а не в свою комнату, получил возможность подготовиться к встрече с коллективом, лишил сотрудников возможности огорошить нового начальника и насладиться его смятением”.
Ощутив легкое сердцебиение и приняв нейтральное выражение лица, Игорь шагнул в новое "владение". Первое, что бросилось ему в глаза - ваза с цветами на его рабочем столе. Он слегка покраснел и непроизвольно остановился в дверях.
- Привет начальству, - поднял кулак в приветствии "рот фронт" Мелешко.
- С возращением из праздника в будни, - пробасила Лидия Тарасовна Яро¬вая и, оценивающе оглядев с головы до ног своего нового руководителя, удовлетворенно добавила:
- Загорел, посвежел, даже вроде немножко поправился.
Толик Морозов несколько мгновений смотрел исподлобья, потом чуть улыбнул¬ся и дружески кивнул.
"Этого уже тоже пора в старшие инженеры", - наметил про себя Игорь. - Мелешко, правда, затаит обиду, но что поделаешь. Платон мне друг...
Сотников поднялся навстречу, широко улыбаясь и протягивая руку.
- Поздравляю... с окончанием отпуска и выходом на работу. Как отдыхалось? - После крепкого рукопожатия он остался стоять.
- Ничего, - не стал распространяться Зуев.
- Отдыхать всегда неплохо, - прокомментировал Мелешко.
- На новом пароме хоть проехался? - подала голос Тамара Вальцева.
- Да, - соврал Игорь. Он не счел нужным тратить драгоценное время на пустую прогулку. Мила тоже не поехала, отчасти из солидарности с мужем, отчасти полагая, что для Мишутки такое мероприятие будет слишком утомительным. Но "сопляжники" пропутешествовали на Кавказ и обратно и впечат¬лениями поделились, так что на возможные вопросы, если не вдаваться в подробности, ответить можно.
За все время отдыха Игорь лишь однажды побывал в городе, сопровождая жену на почтамт для телефонных переговоров. В ожидании очереди побродил с сыном по ста¬рым узеньким улочкам, медленно, с несколькими остановками, поднялся с Мишуткой на руках на вершину горы Митридат, долго сосредоточенно глядел на открывшуюся панораму города, дымящий железорудный комбинат, бухту, про¬лив с перегораживающей его косой, на рыбацкие суда, на возвышенный, тающий в дымке кавказский берег - и ощущал некий священный трепет. На этом месте два тысячелетия назад мог стоять царь Митридат VI Евпатор, обду¬мывая дерзновенные планы сокрушения могущественного и ненавистного Рима. А поодаль - свита, особняком - непокорные сыновья, плетущие заговоры. Игорь презирает их. Властолюбивые, жадные, коварные, они загубили дело великого отца, развалили царство. Ведь это именно один из отпрысков Митридата оставил след в истории тем, что дал повод Юлию Цезарю лаконично отрапортовать: "пришел, увидел, победил".
Сейчас, стоя у стола Сотникова, будущего своего рабочего места, Игорь, наряду с этими промелькнувшими воспоминаниями, припомнил еще одно лако¬ничное донесение, связанное с Керчью. Оно ушло четверть века назад на имя Ленина за подписью Фрунзе: "Сегодня нашей конницей занята Керчь, Южный фронт ликвидирован". Это по-зуевски, не размусоливать...
Зашла Ольга Панкратовна Егорычева, главный специалист-смежник, и тоже надолго зацепилась возле Зуева. За время его отсутствия в институте произошло событие из ряда вон выходящее: распределение квартир в новом доме, построенном тут же рядом, на площади Тевелева. Со дня "исторического" заседания профкома уже более двух недель прошло, а страсти все еще кипят и перипетии того заседания интенсивно обсуждаются в рабочих помещениях, туалетах, на лестничных клетках, будоражат сотрудников. Как и следовало ожидать, в конечном счете профсоюзный выборный орган утвердил то, что предложил директор, но людей больше занимает не результат, в котором вряд ли кто-либо сомневался, а процесс. В ходе заседания, затянувшегося за полночь, выплеснулась наружу вся мерзостная природа человека. Претенденты подготовились на славу, обзавелись "непробиваемыми" бумагами с солидными печатями, почти у всех неожиданно сильно "разбухли" семьи: появились новые иждивенцы, да еще нередко с запущенной открытой формой туберкулеза. Всех перещеголял добрый молодец, занявший место Фимы Вайнера, заядлый игрок в настольный теннис (тоже новинка, появившаяся незадолго до отпуска Игоря), предъявив справку, согласно которой он страдает таким психическим заболеванием, что непременно нуждается в изоляции (квартирной именно, а не больничной). На сомневающихся и возражающих выливались потоки брани, члены профсоюза не стеснялись в выражениях.
- О, здесь моя бессильна лира, здесь музы требуют Шекспира! - подсказал Игорь Ольге Панкратовне, когда та развела руками, не решаясь воспроизвести высказывания коллег с высшим образованием.
Выступление директора выглядело речью хозяина, имеющего над подчиненными неограниченную власть. Казанцев сказал: "Я понимаю, что большинство справок и заявлений – липа. Я мог бы легко все это проверить и "сделать веселую жизнь" как тем, кто давал справки, так и тем, кто их добывал и не постеснялся тут предъяв¬лять, считая нас дураками. Вплоть до лишения их вообще права на получе¬ние жилплощади, а то и до привлечения к уголовной ответственности. Но я не буду идти на крайние меры. Я с удовольствием голосовал бы за то, чтобы дать каждому все, что он просит. Но наши возможности ограничены. Мы тут долго ломали голову, взвешивали, совещались, крутили и так, и сяк, са¬ми кое-какие справки наводили, где считали нужным, и вынесли на ваше решение то, что считаем наиболее рациональным. Исходя, повторяю, из наших реальных возможностей. Спорить и доказывать свою правоту и обоснованность своих претензий можно до посинения, но, повторяю, была проведена большая подготовительная работа, в ней участвовало много людей, людей не случайных, а наших уважаемых товарищей. Если вы им, и мне в их числе, не дове¬ряете, что ж, можно начать все заново. С тщательной проверкой обоснованности заявлений. А менять что-то с ходу, без проверки и перепроверки, уступать тем, кто берет горлом за счет более скромных, думаю, нам негоже. – Директор выдержал многозначительную паузу и бросил в притихший зал: какие есть предложения?”.
“Есть предложение голосовать за подготовленный проект решения”, - сказал председатель профкома.
“А что касается грубых и недостойных выпадов, которые тут отдельные товарищи позволяли себе, - завершил директор свою речь, - то, я думаю, партийному бюро и профкому нельзя оставить их без внимания, к ним надлежит вернуться осо¬бо".
Участники расширенного заседания профкома понуро разошлись.
Когда Егорычева ушла, Сотников пригласил Игоря сесть рядом с ним и стал посвящать преемника в текущие дела.
- В соответствии с новыми веяниями решено разработать в техническом проекте Кременчугской ГЭС вариант верхнего строения здания станции в сборном железобетоне. - Он вытащил из ящика стола и положил перед Игорем несколько исписанных листочков. "Основные расчетные положения к техническим условиям проектирования здания Кременчугской ГЭС (строительная часть)" - прочитал Игорь заголовок. Расчетные схемы подземных (точнее, подводных) элементов, коренному усовершенствованию расчета которых Зуев намеревается посвя¬тить жизнь, занимающие три-четыре листочка, Сотников небрежно отложил в сторону. А Игорю пододвинул расчетную схему рамы пролетом 24,3 метра, высотой более 20 метров с верхним ригелем арочного очертания, и приложенными нагрузками, в том числе от двух мостовых кранов грузоподъемностью по 250 тонн каждый, и от натяжения проводов, закрепленных к колоннам каркаса.
- Вот я начал, вам придется продолжать и заканчивать... - Он сделал паузу, видимо, ожидая какой-то реакции, но Игорь сосредоточенно молчал, и Сотников, как-то непонятно крякнув, продолжал:
- Подкрановые балки задумано выполнить сборными из предварительно напряженного железобетона. Армирование я предусмотрел мощными арматурными пучками. - Сотников достал из того же ящика книгу: "Пролетные строения железнодо¬рожных мостов из предварительно напряженного железобетона" и положил на рукописные листочки сверху. - Может, вы что-то другое придумаете...
Зазвонил телефон.
- Сотников... здравствуйте... да, появился, тут, возле меня... - Он молча протянул Зуеву трубку.
- Алё...
- Здравствуйте, с приездом, как вы? - услышал он голос Шабельникова.
- Нормально.
- Вы там очень заняты? Могли бы сейчас ко мне подойти?
- Юрий Михайлович спрашивает, могу ли я сейчас к нему подойти, - обратился Игорь к пока еще начальнику, приложив трубку к груди.
- Да, пожалуйста, это терпит. Я еще две недели...
- Иду, - сообщил Игорь в трубку и опустил ее на рычаг, но двинулся не сразу.
- Задача, конечно, интересная, только элементы, наверное, получатся неподъемно тяжелые, нагрузки-то сумасшедшие. Можете себе представить, сколько придется возиться, чтобы такие конструкции изготовить, привезти и смонтировать. Можно, конечно, если очень надо, все сделать, но зачем? - высказал преемник свое первое впечатление. - На Каховке изготовление сборных преднапряженных балок для автодорожного моста, куда более легких, чем эти, могло сорвать пуск станции, и мы, если помните, заменили их сварными из шпунтин. Мое мнение - такие уникальные конструкции надо выполнять из высокопрочной стали. Расход металла тут относительно небольшой, а выгода в стоимости и трудоемкости очевидная...
- Смотрите, - пожал плечами явно обиженный Сотников. - Каркасы тепло¬вых электростанций сейчас тоже начинают проектировать сборными. Генеральная линия...
Игорь тоже молча пожал плечами. Он как-то сразу почувствовал себя усталым, не в своей тарелке. Двинулся медленно, словно с тяжелой ношей на плечах, и только уже спускаясь по лестнице, "разрядился": "Веяния, генеральная линия... Нос по ветру - вот это что. Служу советскому народу, старшине и помкомвзвода. Непременно сейчас же в струю, где надо и где не надо, где полезно, и где вредно. Конечно, теперь пар¬тия в лице луковцевых, которые ни за что не отвечают и которым нужны только впечатляющие “рапортоемкие” цифры, будет давить. Но есть, есть божий суд, на¬персники разврата. Главный специалист Зуев на своих объектах перегибов не допустит. Может, Шабельников поддержит. А нет - "сами будем стоять насмерть".
Шабельников был не один. Перед ним в скованной позе сидел узкоплечий, худощавый, бледнолицый с ранними залысинами парень примерно Игорева возраста во всем белом: белой рубашке, белых брюках и белых парусиновых туфлях. Игорь тут же окрестил его монахом и слегка развеселился, заметив на коленях у гостя книгу "Введение в гидротехнику". Юрий Михайлович под¬нялся навстречу, приветливо улыбаясь.
- Рад вас видеть в добром здравии. Как отдыхали?
- Хорошо.
- Ну и чудесно. Знакомьтесь, пожалуйста: аспирант исторического факультета нашего университета. Имя его сейчас среди молодежи редко встречает¬ся: Егор... - Шабельников заглянул в бумажку. - Завалишин.
Егор поднялся и Игорь, подавая руку, снова, теперь с удивлением, воззрился на книгу.
- Так вот, - продолжал Юрий Михайлович тоном радушного хозяина, - товарищу Завалишину предложена тема будущей кандидатской диссертации: "Роль партийной организации “Днепростроя” в обеспечении досрочного пуска Каховской ГЭС". По свежим следам, так сказать. Так вот деканат направил его к нам, - Шабельников указал глазами на письмо, лежавшее перед ним на столе, - на консультацию, ну, для ознакомления с гидроузлом: компоновкой, этапами строи¬тельства, новыми прогрессивными решениями, трудностями и проблемами, с которыми сталкивались строители и, между прочим, проектировщики... Одним словом, надо его ввести в курс наших дел, объяснить понятия, термины, которые могут ему встретиться, когда он будет изучать протоколы партий¬ных собраний и заседаний, читать газету “Всенародная стройка”, разговаривать со специалистами. Книгу для самообразования... свеженькую, только что вышла... я товарищу предложил, но живое слово, сами знаете, доходчивее. Я полагаю, что вы, часто бывавший на площадке, пони¬мающий все тонкости, сам ученый, единственный у нас кандидат наук, да к тому же член партии, не откажетесь помочь коллеге, думаю, очень много времени это у вас не отнимет. Если по ходу дела по каким-то отдельным вопросам понадобятся консультации других специалистов - организуем. Но главный консультант - вы. Я понимаю, что вы сегодня первый день. Я понимаю, что на вас свалились новые обязанности. Сердечно поздравляю. Но вы договоритесь...
- Я только что приехал из Керчи, - угрюмо проговорил Игорь, глядя в пол. - Там все пропитано историей. Там целый карьер диссертаций по истории, черпай себе и грузи на самосвал. И это необыкновенно увлекательно. Греки, римляне, скифы, турки... Керчь, оказывается, входила в состав легендарной Тмутаракани. А в конце восемнадцатого века адмирал Ушаков блестяще разгромил турок. Он же был создателем Черноморского флота. Взятием Керчи красной конницей под командованием Фрунзе Южный фронт белых перестал существовать. А в Отечественную войну... Были бесславное бегство в сорок первом и позорная десантная операция в сорок третьем. Их тоже надо изучать, чтоб не повторять. А были героические страницы... Катакомбы. Это мне наш хозяин, у которого мы жили, рассказывал. Он по профессии рыбак, никакого специального образования не имеет, просто неглупый и любознательный мужик. Он любил со мной поговорить, потому что я молчал и давал ему возможность выговориться. Так это ж только один город Керчь...
- Ну зачем же мы будем вмешиваться во внутренние дела университета, - заерзал на стуле Шабельников. - Это, знаете ли, даже ... э-э... не сов¬сем прилично. Нас просят оказать помощь, надо оказать...
- Всегда готов, - смиренно согласился Игорь. И к Егору:
- Извините, лукавый попутал. Просто я под впечатлением... Вот там в вестибюле боковая лестница, третий этаж, к вашим услугам в любое удобное для вас время. Хоть сейчас...
- Спасибо, - буркнул Егор, - я сначала сам почитаю. Так книжечку мож¬но взять? Через пару дней верну. До свидания... Между прочим, - добавил он, уже сделав шаг к двери и остановившись, - про Тмутаракань тоже кое что наслышаны. Это было русское удельное княжество. В "Слове о полку Игореве" упоминается. В одиннадцатом веке там Мстислав княжил. Он прославился тем, что вместо своих дружин сам сразился с предводителем противника князем Редедей. По примеру библейского Давида, схватка которого с Голиафом решила исход войны между филистимлянами и израильским царем Саулом. Занимательная история. Только каждому свое. Мы занимаемся современностью, стараемся осмыслить происходящее сейчас, чтобы в меру сил своих помочь ныне живущим выработать кое-какие практические рекомен¬дации на ближайшее будущее.
Егор круто повернулся и стремительно вышел.
- За что человека обидели? - укорил Шабельников. - Парень, видать, неплохой, скромный, и, как вы, наверное, почувствовали, знающий, с чувством собственного достоинства. Какая разница на чем степень заработать? Будет препо¬давать...
- Юрий Михайлович, хотите, я, строитель, на спор за месяц напишу Егору вашему диссертацию, причем, никуда, ни в какие источники не заглядывая, - снова завелся с пол-оборота Игорь. И перешел на шепот. - Могу начать прямо с выводов. Могу написать в двух вариантах... - Глаза Игоря запальчиво заискрились. - В первом варианте обосную великую, решающую роль парторганизации. Это проще простого: отнести на счет партийной организации все, что ее члены и ведомые ими беспартийные выполняли по долгу службы. А во втором варианте докажу, что толку с парткома и его ячеек (об отдельных членах партии я не говорю) - как с козла молока, только время зря забирали на собрания и заседания. Могу на эту тему типовую диссертацию написать, в ней аспиранту достаточно будет заменить “Днепрострой”, скажем, “Керчьрыбпромом”, плотину - косяком рыб и так далее. Давай-давай, а не то смотри у меня, туды твою в качель... Вот и вся роль. Суть такой диссертации, если подойти честно, можно в один анекдот уложить. Кто-то умный придумал. Статистика, говорят, знает все. Так вот оказалось, что жизнь среднестатистического начальника в нашем социалистическом обществе ко¬роче, чем жизнь среднестатистического рядового сотрудника. Составили справку Хрущеву и Булганину. Те, как водится, поручили Академии наук разобраться и доложить. Президент, в свою очередь, включил такую тему в план соответствующего института, а там, как положено, составили программу иссле¬дований, разработали методику, провели эксперимент. Взяли две одинаковые стеклянные посудины, поместили в каждую по десять крыс, на одной напи¬сали: "начальство", на другой: "рядовые". Прошел год, руководитель работы докладывает на Ученом совете: да, подопытное начальство приказало долго жить раньше, чем рядовые крысы. “А условия эксперимента, режим питания, сна и так далее, были одинаковыми?” - поинтересовался некий дотошный член совета. “Так точно, совершенно одинаковыми”. “Но чем-то жизнь начальства отличалась все-таки от рядовых?” “Так точно, отличалась. “Чем же?” “А тем, что крысам-начальству два раза в день через стекло показывали кота”.
- Представляете, - хихикнул Игорь, - такой автореферат разослать... ну пусть бы такую диссертацию взялся писать секретарь парткома без от¬рыва от своего производства. Ладно уж, бог с ним. Но очный аспирант!.. Тема, конечно, беспроигрышная. Займись действительно "белыми пятнами" истории - можешь, чего доброго, в лужу сесть. Тут не только аспиранты конфузились. Академики и профессора без “помощи” партии не смогли, например, разоб¬раться в сущности мюрадизма и Шамиля. Развернулись разоблачать банду Тито-Ранковича, а тут на тебе... Мне уже рассказывали, будто один ловкий нищий в трамвае пел: "Дорогой товарищ Тито, ты теперь нам друг и брат, как сказал Хрущев Никита, ты ни в чем не виноват". У нас в институте был освобожденный секретарь парторганизации, по образованию историк. Теперь он доцент Политехнического, историю партии читает. Долго писал диссертацию на тему: "Сталин и "Правда". И, конечно, доказывал, что без Сталина не было бы и “Правды”. Теперь, учуяв, что Хрущев и компания слегка свернули со сталинского пути, на всякий случай, как сказал мне один наш бывший активист, изменил тему. Совсем немножко изменил. Теперь его труд называется: "Ленин и "Правда". Только и всего... А роль партии - это железно! Кто может что возразить?!
Вообще-то парень вроде в самом деле ничего. А насчет истории про поединок двух князей на глазах их боевых дружин - тут логика убийственная: зачем подданных губить? Давай сразимся сами. Моя победа - я твои земли к своим присоединю со всем, что на них стоит, растет и проживает, твоя возьмет - всё к тебе перейдет. Вот бы сейчас такое правило возродить! Не нужно будет подписи собирать. Сколько людей и средств освободится! Вот рекомендации для ныне живу¬щих! И во веки веков!.. Ну, это я так, между прочим. А за парня все-таки обидно: три года молодой жизни убить на такую ерунду. Как людям в глаза смотреть? Если все-таки придет, я с ним потолкую по душам, и тоже на темы современной истории, у меня к нему тоже вопросы есть, думаю, поладим как-нибудь...
- Нет уж, пожалуй, лучше я с ним сам потолкую, - невесело улыбнулся Шабельников.
- Кстати, еще раз о роли партии, - не унимался настырный Зуев. - Когда вы позвонили, мы с Сотниковым обсуждали вариант здания машзала КремГЭС в сборном железобетоне. Он собрался проектировать подкрановые балки сборными с натягиваемыми проволочными пучками. Говорит: это генеральная линия партии. А я считаю - абсурд. Вы представляете, что это будут за балки под нагрузку тысячу тонн? Какое оборудование потребуется для натяжения? А подъемные механизмы? Это все надо специально запроектировать, изготовить, наладить. Сколько людей задействуют? Сколько времени ухлопают? Ну, сделают несколько десятков балок, намучаются вдоволь, а потом что? Выбросить всё? Ради чего затевать? Где сказано, чтоб вопреки здравому смыслу? Чтоб прямо по пословице: "загадай дурню богу молиться, так он и лоб разобьет"? Вот благодарнейшая (я имею в виду благодарность потомков!) тема: разобраться почему то, что выгодно Форду - выгодно и Америке, а то, что выгодно нашей партийной номенклатуре - губительно для Советского Союза. Я бы назвал противоречие между "освобожденными" партийцами и остальным народом основным противоречием социализма...
- Как у вас дела дома? - перебил Юрий Михайлович. - Все здоровы? Всё в порядке?
- Спасибо, понял, больше не буду, извините. Все здоровы... с женой и тещей не ссорился. Извините еще раз. А, возвращаясь к подкрановым балкам, если уж приходится под нажимом где надо и где не надо совать сборный железобетон, я бы, чтобы не очень уж сильно сокращать жизнь своему начальству, надул партию, в которой состою: поставил бы сталежелезобетонные балки, то есть мощные сварные стальные двутавры с обетонированным для блезиру верхним поясом, причем только с краев, поскольку подкрановый рельс сподручнее крепить к ме¬таллу, чем к бетону. Одним словом, пыль в глаза на алтарь закрученной генеральной линии.
- Может, обойдется и без обмана, - утешил Юрий Михайлович. Глаза его, отражавшие во время крамольной тирады Зуева гамму отвергающих эмоций - возмущение, испуг, осуждение, - с последними словами потеплели. От Игоря, пребывавшего в состоянии сильного возбуждения, это все же не ускользнуло. И его охватило щемящее чувство вины и недовольства собой.
“Ну почему так получается, что хорошие, порядочные, интеллигентные люди должны страдать от моих дерзких мальчишеских выходок? - вопрошал он кого-то “наверху”. - Почему мои благие намерения часто оборачиваются конфузом? Я ведь никого не хотел обидеть. Я из лучших побуждений”.
“Да потому, что ты присвоил себе право поучать других, возомнив себя великим мудрецом, провидцем и всезнайкой. А демонстрируешь, если говорить начистоту, элементарную слоновую невоспитанность. Познавай самого себя и делай выводы. Тебе до сих пор попадались интеллигентные и воспитанные люди. А то б и врезать могли, как следует. Меньше самомнения… Но сейчас я хочу обратить твое внимание на другое. На то, что мудрый и выдержанный (учись!) начальник техотдела позволил тебе выговориться. В рабочее время! В рабочем помещении! При свидетеле! Пусть даже занятом телефонным разговором. Это еще одно зримое свидетельство перемен в умах сограждан, “оттепели” - емкого словечка, запущенного в общественный обиход с легкой руки неугомонного Эренбурга. О том, как бы прореагировал на твой монолог тот же выдержанный и интеллигентный Шабельников два-три года назад, можно только догадываться. Скорее всего, поскольку сумасшедшим он тебя не считает, принял бы тебя за примитивного сексота-провокатора. И, чтоб доказать собственную лояльность, донес бы, ну если не в “органы”, то директору и Додоке точно. А нынче... Да, глаза Юрия Михайловича выражали несогласие. Инерция еще полностью не преодолена. Но выражение глаз к протоколу допроса не приложишь”.
- Сейчас прорабатывается вариант здания станции вообще без верхнего строения с установкой гидроагрегатов под специальными герметичными колпаками, - продолжал между тем Шабельников. - Если этот вариант пройдет - а он у нас, наверное, будет основным - тогда необходимость в тяжелых конструкциях каркаса машзала отпадет сама собой.
- Вот тебе и на! То трехметровые стены, а то совсем под открытым небом.
- Диалектика...
Игорь зашмыгал носом. Завораживающее, дурманящее шаманское слово из "Священ¬ного писания", слово всеохватное, все объясняющее, всё выворачивающее и переворачивающее в угоду тем, кто присвоил себе право им манипулировать. Всё зависит от условий, места и времени. Понимай, как знаешь...
Керченский хозяин, потомственный рыбак и патриот своего полуострова, хотя и называет его кизяком, посахаренным с краю, совсем даже неплохо разбирается в тонкостях новей¬шей истории, в частности, истории Гражданской и Великой Отечественной войн, и когда навеселе (а это бывает практически ежедневно) охотно, даже навязчиво делится с первым встречным своими познаниями, мыслями и наб¬людениями. Игорь старался по возможности улизнуть от "прилипалы". Во-первых, считал его бездельником (жена в пять утра уже на ногах, возится день-деньской не приседая, чтобы накормить расквартированную у них и по соседству ораву почти в три десятка ртов, ей помогает дочка-девятикласcница, а хозяин - барин, который, по свидетельству супруги, отменно готовит и вообще на все руки мастер, “заправившись”, точит лясы); во-вторых, манера изложения фразами, наполовину состоящими из матерщины, вызывала у него раздражение, несмотря даже на интересное содержание; в-третьих, голова была занята другим. А вот теперь слово "диалектика" вновь вытянуло всё слышанное на поверхность.
Рыбак диалектику учил не по Гегелю. Вся его родня, близкая и дальняя, за исключением и поныне здравствующей матери, которая тоже прикладывается к рюмочке, большинство дружков и членов их семей, погибли. Своей смертью умерли единицы. Отец его, революционно настроенный беспартийный пролетарий, сложил голову, штурмуя турецкий вал (возможно, те укрепления, которые строил предшественник Фастовского на кафедре железобетонных конструкций ХИСИ - мир тесен!). Дядя, родной и двоюродный братья, сосед два сослуживца пали смертью храбрых на войне. Есть в их роду зарубленные шашками беляков, расстрелянные и повешенные гитлеровцами, удушенные оккупантами в Аджимушкайских каменоломнях, искромсанные татарами в годы революции (татар вообще считает лютыми врагами, самыми свирепыми и беспощадными, а к махновцам относится снисходительно). Сам рыбак во время последней войны служил ординарцем у какого-то офицера береговой службы на Север¬ном флоте, возможно, политработника, пороху не нюхал, но орден Красной Звезды и несколько медалей имеет. Теперь он, выпивая, неизменно поминает погибших. Это у него вроде свечки (а, может быть, оправдание перед горопашной женой, как он ее называет). Мишутку от него старались изолировать, дабы ребенок не повторял нецензурщину, но иногда они все же встречались, рыбак сажал малыша на колени, обратной стороной ладони гладил его щечку. Сима разучила с Мишуткой песенку под названием "Две ласточки", и однажды Игорь стал свидетелем сцены, когда мальчик, подпрыгивая на коленях у хозяина, по собственной инициативе пропел чистенько: "...Но здесь как видно в´аг п´ошел, ни девочки ни дома нет, и от ´одных цветущих сел остался толь¬ко дымный след..."
"Любимый город может спать спокойно...", - похлопал ребенка по плечу рыбак. И, зацепив Игоря, пустился в рассуждения-воспоминания. Образ огненного кроваво-дымного следа (в районе Огненной земли у рыбацкого поселка Эльтиген штормовое море, по свидетельству хозяйки, было густо крас¬ным от крови брошенных на верную погибель тупыми генералами тысяч наших доблестных бойцов и командиров) накрепко закрепился в мозгу впечатлительного Игоря. А дома, по приезде, Ася Зиновьевна преподнесла “материал”, который Игорь сейчас тоже положил на полочку с наименованием: ДИАЛЕКТИКА.
В отсутствие детей она принимала само¬го близкого друга мужа по лагерю и ссылке Марка Мееровича Фиша, одного из самых уважаемых и авторитетных в Норильске "академиков", раскрывшего глаза Михаилу Моисеевичу Голубовскому на многое, до чего тот сам не мог (или боялся) дойти. До ареста Фиш был крупной “шишкой” в области промышленности строительных материалов Украины, в годы первой пятилетки набирался ума в Германии и Америке. Одно время после освобождения из-под стражи, два "ме-ме", как друзья сами себя именовали, снимали вместе комнату. Потом к Фишу приехала жена, отбывавшая свой срок, как ЧСИР (член семьи изменника Родины) в Казахстане, суп¬руги получили комнату в новом доме с удобствами, у них родилась дочь (восьмилетний сын после ареста родителей попал в детский дом в поселке Зеленый Гай под Харьковом, и следы его затерялись), но дружба Фиша и Голубовского продолжалась до самой смерти последнего.
Ум, опыт, умение работать с людьми оценило Норильское начальство и до начала 1953 года он верховодил в Управлении строительных материалов горно-металлургического комбината. Руководил бы, вероятно, и дальше, но подвел напарник (начальник, если Фиш был главным инженером, или главный инженер, если Фиш был начальником, этого Ася Зиновьевна точно не знала), тоже еврей, и тоже из заклю¬ченных.. Жили они с напарником душа в душу, понимали и "подпирали" друг друга, вместе их и понизили в должности. Напарник, по образному выражению Фиша, сам себя снял. Кто-то из его даль¬них родственников (десятая вода на киселе!) оказался замешанным в "деле врачей", он, как честный коммунист (член партии с 1919 года, прошедший все чистки, несмотря на не совсем пролетарское происхождение - его отец был купцом первой гильдии), пошел в горком партии и заявил. Там долго думали, мялись, не хотелось терять делового полезного руководите¬ля, но идеологические соображения (с учетом, видимо, бушевавшего в стране антисемитского шабаша) все-таки взяли верх, сняли (за две не¬дели до объявления о невиновности "извергов в белых халатах"), а заодно на всякий случай потеснили и Фиша. Марка Мееровича заменили "чистой" и идей¬ной комсомолкой, прибывшей по назначению после окончания Московского химико-технологического института (правда, тоже не совсем "чистой", поскольку она вскоре вышла замуж за ссыльного, но честной, отзывчивой, исполнительной и неглупой). Фиш хорошо относился к своей новой начальнице, для которой бремя руководителя столь сложного хозяйства было явно непосильным (после рождения ребенка она буквально вымолила себе должность заместителя главного инженера), помогал ей, опекал ее, факти¬чески, работал за нее. Они дружили семьями (муж комсомолки почти на 20 лет старше жены, человек суровый и властный, инженер-кораблестроитель).
Когда узнали о смерти Сталина, вместе ликовали, отчаянно шумели на улице (оживленной, как в новогоднюю ночь), поздравляли друг друга, разби¬ли по бутылке шампанского об угол дома. А летом 53-го, после ареста Берии в заполярном Норильске произошло событие в наших советских условиях совершенно невероятное: все лагеря и шахты (всего больше 30 тысяч узников) забастовали.
Слушая тещу, Игорь испытывал двоякие чувства. С одной стороны, он каждой клеточкой своей ощущал, что в своих общественно-политических исканиях находится на правильном пути. Что при умной и доходчивой пропаганде его идеи найдут поддержку в народе. А, с другой стороны, его не покидало щемящее чувство досады и горечи от сознания упущенной возможности… как в том памятном ночном запорожском автобусе.
В марте 1953 г. в стране еще не было условий для задуманной Зуевым Реформации нашей экономической и политической системы. Летом 1953-го соответствующие условия сложились. Великий тиран умер, а преемник либеральничал. Это наверху. А внизу, в лагерях после войны незаметно для постороннего взгляда претерпел существенные изменения нравственно-политический климат. Ряды каторжников пополнили солдаты и офицеры, бывшие военнопленные и “пособники палачей” - люди сильные, смелые и закаленные в горниле войны, не раз смотревшие смерти в лицо. Раньше в лагерях безраздельно правили бал бандюги-рецидивисты, отпетые уголовники, которые с благословения начальства насаждали и поддерживали там железную палочную дисциплину. Теперь политкаторжане-фронтовики создали им мощный противовес. А методы “воспитания”, применяемые администрацией и охраной – расстрелы, издевательства, попрание человеческого достоинства узников – остались прежними. И зэки подняли “восстание духа”.
Осведомленный Фиш утверждает, что забастовки не были заранее подготовлены, возникли стихийно и не одновременно во всех лагерях. Но потом были организованы комитеты, выработаны требования, как местного значения, так и общеполитические, например, “Свободу – народу и Человеку”. Помимо забастовок использовались голодовки, митинги. Распространялись листовки. Устраивались концерты самодеятельности. И это притом, что паек заключенным был уменьшен вдвое, а вход в зону вольнонаемному медперсоналу был запрещен. Комитетчики сдерживали горячие головы, чтобы не допустить провокаций. Стукачей публично осуждали, но физических методов воздействия к ним не применяли. Короткое время в лагерях существовала “республика заключенных”. Прибыла представительная комиссия из Москвы, успокаивала, уговаривала, взывала к долгу и патриотизму (?!), обещала во всем разобраться, но не угрожала. Еще один "вираж" диалектики! Массовых репрессий в самом деле не последовало. Но штурма и жертв среди безоружных “коммунаров” избежать все же не удалось. Для подавления бунта из Красноярска прислали два полка автоматчиков. Мобилизовали коммунистов и комсомольцев из гражданского населения Норильска и, говорят, “своих” уголовников. Погибло больше сотни зэков, и больше двухсот получили ранения. Потом были суды. Но восстание свое дело сделало. Были расшатаны устои бездушной, бесчеловечной, изуверской, можно сказать, человеконенавистнической сталинской репрессивной системы. “Вот где покопаться историку, уважаемый Егор Завалишин, чтобы осмыслить происходящее сейчас и помочь ныне живущим выработать кое-какие рекомендации на ближайшее будущее. Выявить “зачинщиков”, чтобы присвоить им звания Героев. Народ вам в пояс поклонится. Я первый”.
Самому Фи¬шу предложили прежнюю должность, но он предусмотрительно отказался, уловив свежее дуновение ветра, сулящее, быть может, свободу и возвращение домой. Через год "ме-ме", как и многим другим, предложили написать заявление с просьбой о пересмотре дела, а еще через год ссыльных партиями стали вызывать в Москву для участия в разборе их заявлений. Фиш ходил в военную прокуратуру на улицу Кирова, дру¬гие - в прокуратуру Союза на Пушкинскую улицу. Обращались с ними исклю¬чительно вежливо, уважительно, предупредительно, как с дорогими гостя¬ми, извинялись, заверяли, что судимость снимут, восстановят в партии (Марк Меерович вступил в партию в 1924 году по Ленинскому призыву). Любезно разрешили съездить в Харьков похлопотать насчет квартиры (он жил в Харькове до переезда правительства республики в Киев, три года занимал правительственный пост в новой столице, но возвращаться туда не хочет), помогли с железнодорожным билетом. Здесь по звонку из ЦК КПСС его принял секре¬тарь обкома партии, за руку поздоровался и попрощался, устроил на ночь в обкомовскую гостиницу, выразил сожаление по поводу "ошибки", исковеркавшей жизнь преданному партии специалисту. Что касается жилья, то отдельную двухкомнатную квартиру, на что претендует бывший враг народа, секретарь обкома не обещал, но большую светлую комнату с балконом в об¬щей относительно малонаселенной квартире гарантировал. Опытный диалектик на эту приманку не клюнул, снова "мотнулся" в ЦК, оттуда еще раз позвонили, и Фиш уехал отсюда с выпиской из решения горисполкома о выделении ему двухкомнатной квартиры на втором этаже строящегося дома в центре города.
Гостиницу на сей раз ему не предложили, и он четверо суток прожил у Аси Зиновьевны, оставив о себе у Зуевых самое благоприятное впе¬чатление. Побывал он и в "своем" спецдетприемнике, ничего определенного о судьбе сына не выяснил и возвратился в крайне угнетенном состоянии. Ася Зиновьевна прибегла к помощи Сергея Васильевича. Мужчины весь вечер провели вместе. Профессор оправдал надежды, развлекал, как мог, не мол¬чал ни минуты, рассказывая все, что на ум приходило, в частности, сыпал, как из рога изобилия примерами из истории медицины. Ася Зиновьевна всего не запомнила, но и то, что она пересказала, сильно обогатило познания Игоря. Он узнал, что в древнем Египте по велению Птоломея трупы казненных передавались медикам для научных исследований; что знаменитый Андрей Везалий в ХVI веке излечил принца Дона Карлоса, сделав ему трепанацию че¬репа, вопреки запрету отца - фанатичного католика Филиппа Второго; что в Германии в год рождения Игоря врач Вернер Форсман ввел себе в вену у локтя тоненькую трубочку-катетр и продвинул ее больше, чем на полметра к самому сердцу, наблюдая на экране рентгенаппарата за движением трубки; услышал знакомые истории из жизни Крикуна, Пирогова, лейб-хирурга Федорова, к которому на операцию приезжал один из братьев Мейо. Давал Зуев гостю и практические советы, и не только из области хирургии, в частности, рекомендовал промывать глаза крепким чаем, чтобы не слезились на морозе.
Неисчерпаемой темой гостя были "однополчане". Асе Зиновьевне запомнился рас¬сказ о Главном комсомольце страны Александре Косареве со слов его жены Марии, отбывавшей срок за мужа в Норильске. Шепотом без свидетелей она го¬ворила Фишу, что вожак молодежи очень не любил Берию и не скрывал это¬го (тогда Лаврентий Павлович еще был далеко не всесилен, а вот Мария осмелилась поведать чужому, пусть и очень уважаемому человеку об этом, когда Главный Палач находился в зените могущества). Поэтому, навер¬ное, Берия сам руководил арестом четы Косаревых. Характерно, что когда незадолго до собственного ареста, взяли родного брата Марии, пар¬тийного работника, Саша не только не вступился за родственника, хотя точно знал, что тот ни в чем не повинен, но еще и обругал жену, посмев¬шую всплакнуть по такому поводу. Отрезал: раз взяли, значит, враг. Любил Сталина, как отца родного, безоговорочно верил ему, очень помог в борьбе с оппозицией, готов был жизнь за него отдать. Сталин, как Мария поняла уже за решеткой, был очень хитрый, коварный и вероломный, прекрасно играл роль отца и учителя, а Косарев - открытый и простодушный, все, что говорил и делал Сталин, воспринимал без задней мысли, старался угодить ему и сделать как лучше по его поня¬тиям, в частности, организовал отряды "легкой кавалерии", которые по за¬данию ЦК комсомола и его Генерального секретаря рыскали без всяких ман¬датов по нашим конторам, вытаскивая на солнышко бюрократов и лодырей, хозяйчиков и бесхозяйственников. "Комкуклам" это, естественно, не нрави¬лось. Да и вообще, оказалось, он не то делал, пришло время ловить не бю¬рократов и разгильдяев, а затаившихся под маской советских тружеников агентов иностранных разведок, а он не сориентировался, не перестроился, обласканный Сталиным, забылся и посмел высказать вождю сомне¬ние в том, что в стране враг на враге сидит и врагом погоняет. И тем, как считает жена, погубил себя, ее и дочь.
"Ме-ме" смотрит глубже. Прос¬то в то время при дворе изменились условия. Сталину уже не требова¬лись инициативные самостоятельные работники, популярные трибуны вроде Косарева и... Кирова, а нужны были лишь безгласные исполнители его же¬лезной монаршей воли. Саша оказался слабаком в диалектике, не сориентировался вовремя, и его вышвырнули, как собаку. Косарева, несомненно, пустили в расход, люди такого ранга других мер наказания, кроме "вышки" не получали, а Маша верила, что муж жив и, по Симонову, не переставала ждать. Ее не разубеждали, конечно. Уже после основной от¬сидки Марию снова арестовали и куда-то из Норильска отправили. Держалась стойко, поддерживала своих однокамерниц девизом Павки Корчагина: сумей жить и тогда, когда жизнь становится невозможной, и сделай ее полезной. Это, в меру своих сил и возможностей, делали многие политические зэки. Фиш упомянул, что легендарный спартаковец Андрей Старостин тренировал норильскую футбольную команду, и она при нем превратилась в команду мастеров. А в дальневосточных лагерях, как утверждает дядя Паша, гремела труба Эдди Рознера. Сам Фиш, которому относительно повезло, закончил рассказ не совсем по Островскому: "Жизнь дается один раз, а у нас ее украли". Сергей Васильевич утешал, как мог. Разошлись мужчины очарованные друг другом.
Все это в один миг пронеслось в Игоревом мозгу, и на реплику Шабельникова он отреагировал, почти без запинки:
- Говорят, один чудак на вопрос анкеты: "были ли колебания в проведе¬нии линии партии?" чистосердечно ответил: "колебался вместе с партией". Вот где покопаться историку.
- Придет время, покопаются...
Это замечание вызвало у Игоря новую душевную смуту. Помимо жены Коса¬рева Фиш упоминал еще дочь Николаева, убийцы Кирова. Она, делая, по выражению Марика Липкинда, "тонкие намеки на толстые обстоятельства", говорила, тоже, разумеется, на ушко с глазу на глаз, что ученые историки со временем докопаются "кто водил рукой отца". Судя по тому, что и Голубовского обвиняли в причастности к убийству Кирова, а теперь Ася Зиновьевна под диктовку Фиша написала заявление о пересмотре дела и посмертной реабилитации мужа, в этом замечании дочки может таиться глубокий смысл. Ведь именно покушение на Кирова подняло волну арестов и расстрелов, девятый вал которых пришелся на 1937 год. Вот бы что "распутать". - У него раздулись ноздри и заблестели глаза, но, уловив в реплике Шабельникова нотки недовольства и перехватив его колючий взгляд, он тут же переключился на деловой тон.
- Я тут кое-что на досуге прикинул насчет общих подходов к расчету массивных конструкций. Может получиться очень интересно, особенно, если договориться в Киеве или в Москве считать на электронно-вычислительной машине.
- Действуйте, с Цымбалом договоримся, я думаю, включим эти расходы в смету на проектирование, - проговорил он, как показалось Игорю, без особого энтузиазма.
- Ну, это не только проектирование, тут сначала надо уравнения, алгоритмы и программы соста¬вить, это не так просто, ну, в общем, если вы одобряете, я свяжусь с Кущом... помните, я вам рассказывал по приезде из Киева… Теперь он на основе наших разговоров докторскую написал, ему самому будет интересно, так что поспособствует.
- А вы?
- Что?
- Диссертацию докторскую.
- Я пока не думал. Надо работу сделать, я вообще считаю, что диссертация - не самоцель, когда работа сделана - можно оформить.
- Дерзайте, я - за... Выясните, сколько это будет стоить и, между про¬чим, можете сами поговорить с Цымбалом, это даже лучше, а я в случае чего подсоблю. Только учтите, что сооружения КремГЭС будут возводиться на скальном основании, - лукаво сощурился Шабельников. - ДнепроГЭС, как вы знаете, возводили из бетона, а не железобетона, там почти нет арматуры, так что с чем сравнивать будете?.. И нагрузки теперь появились особые, которых тогда не было... слава богу, что не было. – Шабелъников вздохнул, выдвинул ящик стола, порылся там, достал и протянул Зуеву "домотканую" книжечку, отпечатанную на пишущей машинке и размноженную в светокопии.
"Расчет сооружений, устойчивых против взрывной волны атомной бомбы (перевод)", - прочитал Игорь заглавие, а, открыв первую страницу, уточнил: "журнал Американского института бетона (протоколы), том 26, N 6, март 1955 г., стр. 589 - 732, выборочный перевод, авторы..." Предисловие, занимающее четверть страницы, вновь возбудило в нем охотничий азарт.
“Материалы, представленные в настоящей статье, получены при выполнении контрактов таких-то, заключенных с военным отделом Главного бюро инженеров (Вашингтонский военный округ). Было получено разрешение распространить эти материалы среди инженеров. Эксперименты, проведенные в Эниветоке (Тихий океан), явились пер¬выми, выполненными над специально построенными в натуральном масштабе сооружениями. В связи с этим рассматриваются некоторые вопросы эконо¬мики и другие практические проблемы”.
Дальше шло "введение". "...После окончания военных действий в Японии в Хиросиму и Нагасаки из многих стран были направлены группы экспертов для получения данных о степени разрушительного действия первых атомных бомб. В то же время были развернуты широкие научные исследования, по своим масштабам, пожалуй, во многих отношениях превосходящие все прошедшие исследования в области строительства… Уста¬новлено, что современные здания в городах Америки весьма уязвимы для атомного взрыва, однако проведенные опыты в натуральных условиях пока¬зывают возможности и пути значительного повышения их сопротивляемости ударной волне".
- Потом почитаете, - вывел Игоря из состояния экстаза Шабельников. - Совсем свеженький материал, заполучил в Москве, сам из светокопии заб¬рал, стоял над душой, пока разрезали и переплетали. Дали один экземпляр, но я именно вам и предназначал. Вам карты в руки... Я еще одно пособие для вас припас. - Он вытащил из того же ящика еще один томик "синек".
"Справочные таблицы для расчета прямоугольных железобетонных плит на равномерно распределенную и трапецеидальную нагрузки", - прочитал Зуев.
- Спасибо большое, сегодня урожайный день на новинки, - кисло улыбнулся он. - Ну, ладно, пойду дерзать, как вы говорите. Девятнадцатый съезд партии поставил перед советскими учеными сложную и ответственную задачу - занять первое место в мировой науке. Уже скоро будет Двадцатый съезд, надо спешить...
Шабельников движением век отпустил Зуева. Игорь протянул руку к двери, но она открылась сама и в проеме появился Виктор Семенович Воскобойников, начальник так называемого Первого отдела, бывший военный юрист, где-то оступившийся и со строгим партийным выговором брошенный на низовую работу.
- 0! Появился! - обрадовался главный хранитель секретов организации Иго¬рю, словно сыну родному. - Подожди минутку, зайдем ко мне, тебе надо с парочкой новых документов ознакомиться.
- Прямо сейчас? Я еще к работе не приступил.
- Желательно сейчас, это не долго.
Воскобойников поздоровался за руку с Шабельниковым, энергичным шагом обошел трех главных специалистов (два из них зашли за несколько минут до него), каждому пожимая руку, что-то с улыбкой произносил и от каждого получал ответ. Игорь воспринял увиденную сценку себе в назидание, ибо сам зашедших в комнату солидных пожилых специалистов после месячного отсутствия приветствовал общим сухим "здравствуйте", и теперь убоялся, как бы коллеги не приняли его сдержанность, вызванную состоянием транса, за высокомерие и зазнайство. Направляясь после процедуры приветствий к начальнику, молодцеватый Виктор Семенович мимоходом отечески-фамильярно потрепал по плечу секретаршу техотдела смазливенькую Риточку, шедшую со стопочкой бумаг к своему месту, перекинулся с Шабельниковым почти шепотом несколькими фразами и, поддерживая Зуева за локоток, сопроводил его к сверкающей белой жестью двери своего обиталища. За время пути "лорд хранитель печати", как мысленно обозвал его Игорь, успел выспросить, где и с кем ведомый сотрудник отды¬хал, и рассказать анекдот про то, кто с кем проводит отпуск: бобер с лисой, рабочий конь тяжеловоз - с женой, вьючный осел - с семьей, а кот - сам. Игорь, слушая, вел свою партию.
"Здоровый, еще не старый мужик, образованный, язык подвешен неплохо. Почему такого не послать председателем колхоза? Живое полезное дело. А здесь что - фиксировать в журнале по¬ступающие бумажки, давать их кому-то читать, брать расписку в том, что имя рек ознакомился. Да и то эту работу делает в основном не сам Воскобойников, а его помощница Валентина, а начальник с важным видом носит в кожаной пал¬ке бумажки с "грифом" директору или главному инженеру. Зачем тут два че¬ловека? Впрочем, - догадался Игорь, одному никак нельзя. Если заболеет или в отпуск уйдет - важнейший участок оголится. Что будет, если в это время империалисты нападут?.. Вот и сейчас Валенти¬ны почему-то нет, - отметил Зуев, бросив взгляд на ее чистый стол. - Значит, одно из трех: либо в отпуске, либо болеет, либо в колхозе. При¬ходится важному доверенному лицу выполнять черновую работу".
Охотничья тропа познания увела Игоря в дебри науковедения, в стан "приживал", как именует обществоведов Костя Зуев, "бойцов агитпропа", ломающих копья по такому, скажем, "жизненно важному" для страны вопросу, как - относится ли наука к надстройке. Некий наш остроумный уче¬ный, по словам Кости, разделил все науки на три класса: сверхъестественные (он имел в виду математику, проникающую во все другие науки и делающую их "точными"), естественные (пояснений не требует) и противоестественные (общественные). Игорь воздал должное остроумию ученого... Поиски "философских основ" в кон¬кретных научных разработках, современной ереси ("идеализма, метафизики, буржуазного объективизма"), классово-партийное истолкование результатов работ специалистов, вроде не ведающих, что творят, раздувание ожесточенной борьбы двух идеологий в сфере науки - этим занята целая армия высокооплачиваемых надсмотрщиков. Перед отпуском Костя по¬казал брату статью в вестнике МГУ некоего Гладкова под названием: "Кибернетика - псевдонаука о машинах, животных, человеке и обществе".
В суть Игорь не вдавался, только бегло пролистнул открытые Костей странички, но и этого было достаточно, чтобы оценить "форму". Статья пестре¬ла выражениями типа: "шулерский прием", "вздорные выводы", "нагло уверя¬ет" и т.п. Месяц назад тон статьи не удивил и не обескуражил бы Игоря. Дело, мол, привычное. Бывшие времена еще дают о себе знать, привычка - вторая натура, не все могут сразу сжечь то, чему поклонялись. А сейчас, в свете решений... задним числом возмутился: какое право имеет кто-либо из смертных выносить вердикт, наука это или псевдонаука, да еще не на страницах "Правды", где и не такое случалось, а в научном из¬дании Главного Университета страны? Кто осмеливается решать за Историю?
Память подсказала ему множество примеров, когда даже сами авторы, в том числе такие выдающиеся, как Герц, Рентген, Резерфорд не могли оценить важность и перспективность своих эпохальных открытий, и уж во всяком случае, не видели возможности их практического применения в обозримом будущем. А сколько было случаев, когда сами ученые и изобретатели понимали, что у них оказалось в руках, выбивались из сил, тщась доказать современникам важность и полезность своих творений, но те не были готовы воспринять их, третировали провидцев, издевались над ними, порой доводили до сумасшествия и гибели, и только годы спустя, а иногда и столетия, воздавали им должное. Неужели так ничему и не научились?.. По словам Кости, кибернетика триумфально шагает по планете, ее появление сравнивают с революцией, равнозначной внедрению пара и электричества, а у нас, в одной отдельно взятой стране, пока торжествует матерое мракобесие и каленым железом выжигается "ересь". Правда, по дошедшим до Кости слухам, в том же Московском Университете гонимые и проклятьем заклейменные энтузиасты кибернетики собираются на какие-то семинары, что-то обсужда¬ют, разрабатывают, в частности, программы для машинного перевода с одного языка на другой. И, слава Всевышнему, пока все на сво¬боде, так что, похоже, и в этой деликатной сфере "впереди огни"...
Игорь глядел на Воскобойникова, открывающего сейф, чтобы достать нуж¬ные документы, и в его пылком воображении ключ в руке мелкого службиста легко трансформировался в пистолет - испытанный универсальный "аргумент" не только в политических, но и в ученых, литературных, музыкальных и прочих так называемых дис¬куссиях. Бывший "боец Правосудия" направил дуло Игорю в висок, нажал на курок, но произошла "осечка". То же повторилось еще и еще раз - символ того, что времена меняются...
Зазвонил телефон. Воскобойников привычным движением запер сейф, выта¬щил ключ, сунул его в карман и только после этого снял трубку. Зуев при¬сел на край стула у свободного стола, раскрыл томик в красном картонном переплете и окунулся в любезный его душе мир технических понятий и сим¬волов. Первые же строки, посвященные экономичности проектирования, его разочаровали. Игорь быстро составил себе общее (весьма нелестное) представление об образе мышления американских инженеров-строителей.
"Удивительный народ эти чертовы империалисты, - поражался Игорь, - по всему миру содержат военные базы, тратят миллиарды на подрывную работу в странах народной демократии, а тут крохоборничают. И на чем экономят? На обосновании выбора средств защиты от сверхоружия, одной единицы которого достаточно, чтобы стереть с лица земли целый город! Для чего же придумали быстродействующие "думающие" машины? Где ж их использовать, если не в таких громоздких и ответственнейших расчетах? Неужели удивить соотечественников машинной игрой в шахматы важнее и заманчивее, чем сохранить им жизнь?.."
В поисках истолкования обнаруженной несуразицы советский инженер извлек из архивов памяти отрывок из когда-то прочитанного доклада отца о борьбе принципиальных советских материалистов против извратителей Павловского учения. Там Сергей Васильевич проводил мысль (разумеется, не свою), что буржуазия, отстаивая свои классовые интересы, ограничивает развитие науки и использование ее результатов, чтобы не допустить или задержать обесценение существующего основного капитала. И толь¬ко жестокая конкуренция вы¬нуждает ее, скрепя сердце, бросать какие-то крохи ученым, да и то в первую очередь тем, которые прямо или косвенно связаны с военными программами. То, что сейчас Игорь прочитал, наглядное, как ему показалось, тому подтверждение. Создание бомбы, чтобы разговаривать с нами с позиций силы - это прямо, тут деньги не считают. А защитить города от бешеной взрывной волны – это “скрепя сердце”.
Несколько лет назад, Игорь с большим интересом случайно прослушал часть передачи на английском языке о погоне специального научно-военного под¬разделения американцев в Германии в конце войны за документами и людьми, в том числе выдающимися учеными физиками, имеющими отношение к ураново¬му проекту. Там, между прочим, указывалось, что немцы обогнали американ¬цев в аэродинамике потому, что Геринг давал "своим" ученым не только не¬ограниченные средства, но и не связывал их всякого рода "догмами" и "док¬тринами". Американцы аналогично поступили с разработчиками своего урано¬вого проекта. - Вот тут-то и собака зарыта, - заключил Игорь. – В моей программе переустройства социалистического общества найдет отражение ”линия Геринга”.
"А ведь, наверное, и у нас подобные исследования проводились, - предполо¬жил Игорь. - В речи при вручении ордена Ленина России на сессии Верхов¬ного Совета РСФСР Ворошилов заявил, что агрессивные силы, возглав¬ляемые американскими миллиардерами и стремящиеся развязать новую войну, не застанут нас врасплох и на любую провокацию получат должный ответ. “Нас нельзя запугать баснями о том, что в случае новой войны погибнет ми¬ровая цивилизация, - провозгласил бывший первый маршал. - Погибнет не цивилизация, а отжившая свой век капиталистическая система”. Как понимать такие слова? Неужели как пропаганду? Такое уже было. Перед войной наш незадачливый нарком Клим Ворошилов неоднократно делал хвастливые заявления. Чем это обернулось в первые годы войны, лучше не вспоминать. Но теперь во главе военного министерства стоит любезный его сердцу маршал Жу¬ков, и окружают его не тимошенки и буденные, а полководцы, сокрушившие хваленый гитлеровский вермахт, люди ответственные и серьезные. Значит, мы, с одной стороны, готовимся ответить атомным ударом на атомный удар, а, с другой стороны, должны предпринимать меры, чтобы выстоять, выжить по¬сле атомного нападения. Из этого непременно следует, что нужны новые достоверные методы расчета зданий и сооружений на особые нагрузки. Вот тут-то мы и дадим щелчок по носу жмотам-империалистам, догоним их и перегоним, заткнем за по¬яс. Кстати сказать, вариант здания Кременчугской ГЭС без верхнего строе¬ния с точки зрения сопротивляемости ударной волне ядерного взрыва явно предпочтительнее, это дополнительный веский аргумент в его пользу...
- Валентина звонила, - вывел Игоря Воскобойников из состояния парения. - Соседи у нее ужасные попались. Семья такая: муж из заключения вернул¬ся, сидел за пьяную драку с членовредительством, жена тоже пьет, крикли¬вая базарная баба, по ночам дерутся, матом друг друга кроют, ребенок ма¬ленький орет без присмотру. И все за тоненькой перегородкой. Каждый звук слышен. А у Валентины мать хворая, за ней уход нужен, из-за матери и из-за соседей ночами не спит. Что от нее можно требовать на работе? Я тут кое-кого из своих старых знакомых подключил, постараемся найти на тех соседей управу.
- А где она живет? - поинтересовался Игорь просто так, продолжая думать о своем.
- На Черноглазовской.
Игорь, конечно, знает эту улицу в своем районе, много раз ходил по ней. Но сейчас перед ним замаячил выплывший из глубин памяти по звуковой ассоциации образ строгой челябинской судьи Чернокнижной (Света как-то мимоходом упомянула, что их с Плетневым единственная дочка Неля поступила в Московское балетное училище, снимает комнатушку в районе Красной Пресни в многонаселенной квартире и столичная жизнь девушки родителям влетает в копейку).
- Так, комната ничего себе, квартира со всеми удобства¬ми, есть еще одни соседи, те ничего, жить можно, тихие, а эти... - продолжал Воскобойников.
Игорь представил себе типичную квартиру с тремя столами на кухне, табличкой на входной двери с указанием, кому сколько раз звонить, с графиком уборки общих мест и с "нетипичными" соседями и, по контрасту, вспомнил некогда поразившую его при чтении "Финансиста" Драйзера деталь. Когда отец Френ¬ка Каупервуда получил скромную должность помощника кассира в банке, он с семьей из шести человек (возможно, еще и прислуга водилась) переехал в трехэтажный особняк, а после следующего повышения по службе занял четырехэтажный дом. Следуя этой логике, директор банка должен обитать в собственном небоскребе, - мысленно ухмыльнулся он, - и из столовой или кабинета в спальню добираться лифтом. Потом в романе встречались описа¬ния поражающих воображение апартаментов, но изумило именно "наращива¬ние этажей". Правда, дело было сто лет назад.
А теперь? Все побывавшие за рубежом до войны, во время войны и после войны, млеют от восторга (в доверительных приватных разговорах, естественно), описывая "краси¬вое гниение капитализма". Фиме Вайнеру во время одной из производственных практик пленные немцы, рядовые, отнюдь не толстосумы, показывали фотогра¬фии своих семейств на фоне очень симпатичных коттеджей наподобие таких, в каких в Каховке живет начальство. Илья Эренбург в многочисленных руга¬тельных статьях, кроя, на чем свет стоит культуру американцев, точнее, их бескультурье, не скрывает своего восхищения их техникой, главным обра¬зом, бытовой: автомобилями, радиоприемниками, стиральными машинами, до¬машними барами для коктейлей, холодильниками и так далее.
"Живут же лю¬ди", - вздохнул он, принимая из рук Воскобойникова несколько писем и циркуляров на официальных бланках, - ну, а нам за неимением этих "мещанских" атрибутов, остается "культура" (понимая под сим термином, в частности, моральное удовлетворение от трудов своих).
Просматривая бумаги, расписываясь в графе, указанной пальцем Воскобойникова (ничего сколько-нибудь важного и интересного для себя Игорь в этих документах не усмотрел), он параллельно продолжал разрабатывать "американскую" тему. Теперь ему припомнились рассуждения о двух тенденциях в строительном проектировании: немецкой и американской. Немцы экономят материалы и "вылизывают" конструкции, американцы экономят время и труд. Применительно к "считакерам" это наглядно проявилось у "атомщиков". Хо¬рошо ли это? Оправдано ли? Может быть, учитывая слишком уж ориентировоч¬ные значения нагрузки, зависящие от многих неопределенных факторов, стремиться к боль¬шой точности в данном случае нецелесообразно. Здесь, возможно, достаточ¬но грубой оценки. Хотя, кто знает? Почему не иметь "красивого" решения, максимально приближенного к самым разнообразным условиям и допускающего варьирование параметров в широких пределах? Ведь затраты на восстановление только одного крупного здания, наверное, неизмеримо больше затрат на самый сложный расчет, не говоря уже о безвозвратных людских и материальных убытках. А упростить всегда можно. Но это будут сознательные упрощения с оценкой погрешностей. Это, как говорят в Одессе, "две большие разницы". Наконец, можно составить таблицы и графики, удобные для пользования.
Он стремительно поднялся и, развив скорость, чтобы избежать новых пустых разговоров со случайными встречными, взбежал на третий этаж. Пос¬ледней мыслью было: у нас типичным представителем американского подхода к проектированию является Пучков...
Игорь, не сбавляя скорости, ворвался в свою комнату и тут невольно при¬тормозил, словно наткнувшись на препятствие: он увидел на своем рабочем месте помощника Пучкова - белобрысого Витю. Тот поднялся навстречу, усту¬пая хозяину его стул.
- Извини, что побеспокоил... здравствуй. Я знаю, что ты сегодня первый день после отпуска, говорил - неудобно, а Алексей Леонтьевич говорит: "ничего, извинись, попроси от моего имени, надо, мол, срочно". Тебе при¬вет передавал.
- Садись, - пригласил Игорь, пододвигая гостю стул. - Давай, что там у тебя.
- Отзыв на автореферат нужен, срок очень поджимает...
- Когда?
- Желательно, завтра или, в крайнем случае, послезавтра. Может, я могу тебе помочь, ну, констатирующую часть, а ты замечания, можешь на словах, а я оформлю...
- Не надо, завтра будет готово. Надо утверждать у начальства?
- Нет, только: "подпись товарища Зуева удостоверяю" и печать... два экземпляра...
Витя вытащил из папки и положил перед Игорем тонкую брошюрку. "Исследование действительной рабо¬ты подкрановых балок и совершенствование их расчета на вертикальную ди¬намическую нагрузку", - прочел рецензент название под шапкой» Ленинградского института инженеров железнодорожного транспорта. А на внутренней облож¬ке аккуратно черными чернилами: "Уважаемому т. Зуеву Игорю Сергеевичу от автора". Игорь не сразу сориентировался, как реагировать на первое в жиз¬ни авторское подношение с именем и отчеством и, хмыкнув и слегка покраснев, перевернул стра¬ницу, пробежал глазами введение. Оно ему понравилось. После традиционно¬го вступления насчет соответствия данной работы общим установкам ХIХ съезда партии, автор энергично берет быка за рога: "Существующий расчет подкрановых балок на вертикальную подвижную нагрузку не соответствует действительной работе таких конструкций, поэтому не может обеспечить на¬дежную их эксплуатацию. Вертикальное динамическое воздействие мостового крана, которое учитывается при статическом расчете балок умножением нормативных нагрузок на расчетный коэффициент динамичности, приводит к заведомо искаженным ре¬зультатам. Отсюда многочисленные случаи деформаций подкрановых и тормоз¬ных балок, износа путей и расстройства рельсовых креплений".
Он бегло перелистал автореферат, чуть задержал взор на исходных форму¬лах, принятых методах решения дифференциальных уравнений четвертого порядка, на расчетной схеме системы "кран - подкрановая балка", затем на схеме испытаний реальной подкрановой балки, на таблице сравнения экспе¬риментальных и теоретических данных, внимательно прочитал выводы, и с удовлетворением закрыл брошюру, прихлопнув ее ладонью.
“Молодец, - порадовался он за старого хорошего знакомого. - Не стыдно предъявить в один из старейших и солиднейших вузов страны. Солидное, кропот¬ливое, нужное исследование. Не то, что "Роль парторганизации..."
- Хорошо, - вслух заключил рецензент, - как принято писать, представляет на¬учный и практический интерес, соответствует предъявляемым к кандидатс¬ким диссертациям требованиям, а ее автор Виктор... Иосифович, - Игорь приветливо улыбнулся, заглянув на обложку, - заслуживает присуждения ему искомой степени. Завтра к концу дня сможешь забрать, думаю, особых замечаний не будет. Можно ведь и без замечаний?
- В одном отзыве написано, что замечания были сделаны в устной форме и в представленной редакции учтены. Но я думаю...
- Ладно, что-нибудь придумаю. Как вообще жизнь? Что в вашем институте нового? Как Алексей Леонтьевич? Давно мы с ним не виделись...
- Ничего, процветает... Несколько месяцев назад произош¬ла такая интересная и поучительная история. На одном металлургическом заводе в прокатном цехе нужно было заменить краны на новые, большей грузоподъемности, значит, как положено, усилить подкрановые балки и колонны. Выполнили по всем правилам проект. Но к балкам и колоннам подвешено множество коммуникаций, их надо было снять, провести усиление конструкций, потом опять подвесить, что влекло за собой остановку цеха на длительное время. Директор завода к своей старой палочке-выручалочке Пучкову: нельзя ли что-нибудь придумать, чтоб хотя бы сократить время простоя. Стали разбираться, взяли расчеты. Они оказались выполненными правильно, то есть без ошибок... арифметических, в полном соответствии с Инструкцией по проектированию одноэтажных промышленных зданий. По этой инструкции расчет колонны на изгиб ведется в двух направлениях: поперек цеха и вдоль цеха. В данном случае изгиб вдоль це¬ха давал большие напряжения, из-за этого и потребовалось усиление. Пуч¬ков сказал: ошибка в самой Инструкции, там не учитывается, что жесткая подкрановая балка работает как распорка, не дает возможности колоннам деформироваться самостоятельно, вовлекает в работу соседние рамы, попробуем доказать экспериментально. Заключили договор, поставили тензометры, погоняли краны с максимальной нагрузкой (а цех пока нормально работал), выяснилось, что действительно перемещения и деформации колонн вдоль цеха меньше допустимых. Алексей Леонтьевич дал за своей подписью предварительное заключение, что усиление колонн не требуется, проектировщики согласились, и завод приступил к работам по замене кранов. А у нас как раз Гришина в Киев перевели, официальное заключение попа¬ло на утверждение к заму по науке, он в этом деле не тумкает, занимает¬ся технологией бетона, но и там, говорят, "не Ойстрах". Его фамилия Рудницкий, а за глаза его зовут: Руководицкий. Прочитал он это заключение - и отказался подписывать. Вы что, говорит, умнее тех, кто составлял и утверждал Инструкцию? Поставили несколько тензометров и на этом основании опровергаете официальный документ! А если что случится? Пусть даже не по нашей вине, где-то что-то не так сварили. А отвечаем мы, потому что разрешили нарушить Инструкцию... Заставил дать телеграмму, что институт считает предварительное заключение недействительным и предписывает выполнять работы в соответствии с проектом. Че¬рез неделю приходит телеграмма из Москвы от министра... с красным верхом, прави¬тельственная: командировать Пучкова на завод. А он и меня с собой при¬хватил. У директора завода собралось совещание: весь его штаб, проектировщики в лице главного инженера института, главного инженера проекта и главного специалиста строительного отдела, выпускавшего проект, и мы с Алексеем Леонтьевичем.
- Чем вызвана ваша телеграмма? - с ходу спросил директор завода Пучкова. - Вы изменили свое мнение или руководство не подписало?
- Руководство не согласилось.
- Докладывайте.
- Доложили результаты экспериментов, привели расчетные схемы и резуль¬таты расчетов с учетом данных замеров. Проектировщики не возражали. Составили протокол: делать по предварительному заключению Пучкова... без упоминания Института сооружений и вообще автора заключения, под личную ответственность директора завода. Когда протокол в новой редакции с “утверждаю, директор завода” в левом верхнем углу и гербовой заводской печатью Пучков показал Рудницкому, он смущенно промолчал, но теперь все, что визирует Пучков, утверждает без звука.
- А что, составителям Инструкции в голову не пришло учесть подкрановую балку как распорку, или соображения какие-то имелись? Вы не интересовались? - выразил сомнение Зуев.
- На совещании у директора завода тоже такой вопрос поднимался. Вопрос, конечно, не праздный, как любит выражаться Алексей Леонтьевич.
- Не только не праздный, но, я считаю, вполне законный.
- А разве я возражаю? Пучков на этот вопрос отвечал так: "У составителей Инструкции мы не выясняли, но я лично думаю, что они не прошляпили, а сознательно ввели дополнительный скрытый коэффициент запаса на наше разгильдяйство. Инструкция предназначена для использования на стадии проектирования, проектировщик не знает, как будут смонтированы конструкции, с какими отступлениями от проекта, которые у нас, к сожалению, всегда имеют место. Не исключено, что какая-то колонна может оказаться и не распертой. Я лично за то, чтобы все Инструкции, которые у нас действуют, выпол¬нялись. Если бы речь шла о проектировании нового цеха, вопроса не возни¬кало бы. Но ведь цех существует, конструкции смонтированы, краны бегают. Мы имеем возможность определить фактические перемещения и деформации лю¬бой точки в любом элементе. Если можно быстро и относительно малой кровью предотвратить длительную остановку цеха, избежать ненужных расходов мате¬риалов и средств - так почему этого не сделать? Я считаю, что это не есть нарушение Инструкции, потому, что она, эта Инструкция, повторяю, таких возможностей не предусматривает".
- Звучит логично и убедительно, - согласился Игорь. - Молодцы. Вот посмотри, что пишут американские империалисты. - Он показал Вите заглавие переведенной книги (авторы называют ее статьей), потом полистал, нашел нужный абзац, отчертил ногтем и еще раз внимательно перечитал.
"Хотя данные расчетов являются логическими (вытекающими из установившихся и проверенных на практике закономерностей, - расшифровал он), они все же могут подвергаться сомнению, если не были подтверждены непосредственным опытом (из-за несоответствия свойств реальных материа¬лов и расчетных схем идеальным материалам и расчетным схемам, - снова разъяснил Игорь Виктору). Поэтому военный отдел Главного Бюро Инженеров подготовил и провел испытание сооружений в натуральном масштабе… Наиболее характерным разрушением являлось смещение на уровне крыши в двух-трехэтажных домах. Один из таких домов имел металлический каркас, другой - железобетонный. Замеренные смещения лишь на 20 процентов не совпадали с теми, которые были определены расчетом. Такое совпадение теоретических и опытных данных, кото¬рое наблюдалось и в других случаях, показывает, что расчет сооружений, способных выдержать импульсную нагрузку, можно произвести довольно точно.
- Вода на нашу мельницу... Если у тебя еще минутки три есть, я расска¬жу тебе про один очень любопытный натурный эксперимент, участниками которого нам с Пучковым выпало быть. Ты говоришь - убе¬дительно. Это не то слово...
- Да, конечно, - откликнулся Игорь из вежливости, сокрушаясь в душе по поводу того, что сегодня люди, словно сговорившись, полдня не дают ему приступить к работе, и не ожидая услышать что-то для себя очень уж интересное. Предисловие Вити его не заинтриговало.
- Дело было в Днепродзержинске. На металлургическом заводе произошла странная авария: вроде ни с того, ни с сего, без видимых на то причин, взорвался и упал каупер, стальная махина диаметром с эту комнату и высотой с десятиэтажный дом. По-русски - воздухонагреватель при доменной печи. Валился, говорили, медленно, раскачиваясь, люди успели разбежаться, жертв, к счастью, не было. Как водится, для рассле¬дования причин аварии создали большую Правительственную комиссию во гла¬ве с зампредом Совмина Украины Розенко. Пучкова ввели в комиссию, а меня в рабочую подкомиссию по тензометрированию. Входили в комиссию академики-металлурги, сотрудники Института электросварки имени Патона, видные стро¬ители, проектировщики. Выдвигались всякие гипотезы причин взрыва, но одна за другой отметались, не выдерживая критики. Техническое обеспечение работы комиссии было идеаль¬ным, стоило что-нибудь попросить у людей с малиновыми петлицами, пристав¬ленных к комиссии, все заявки удовлетворялись немедленно. А работа не двигалась. Пошли перебранки, взаимные обвинения, металлурги катили бочку на строителей, те - на эксплуатационный персонал. Результаты опытов сви¬детельствовали о довольно высоком качестве работ, в частности, сварных швов. "Так в чем же дело?" - допытывался Розенко. Профессора разводили руками... Подозревали, что в обшивке от чего-то воз¬никли большие деформации, но тензометрия не подтвердила. Кроме того, каупер типовой, если бы были крупные ошибки в проекте, все должны были падать, или хотя бы несколько, но остальные, построенные по этому проекту, прекрасно работают... Время шло, Розенко нервничал, всех теребил, а члены комиссии мялись и только плечами пожимали.
В один прекрасный день Председатель комиссии представил ее членам нового эксперта - неопрятно одетого старичка, под стать Пучкову, профессора какого-то не очень солидного института охраны труда или что-то в этом роде.
"Могут ли при каком-либо эксплуатационном режиме в каупере возникнуть условия, при которых образуется взрывоопасная смесь?" - спросил его Розенко при всем честном народе.
"Могут, - не смутился старичок, - если в таком-то порядке оперировать такими-то задвижками”.
Академики-металлурги подняли его на смех. Мировая наука не знает случаев, чтобы кауперы взрывались самопроизвольно. Это первый уникальный случай, а, может быть, и не случай... Тут уже звучал намек на диверсию. Розенко вы¬шел в аппаратную рядом с кабинетом директора завода... комиссия заседала именно там... и попросил соединить его с министром и зампредом Совмина СССР Тевосяном. Походил, покурил, минут через десять-пятнадцать дали Москву. Поговорил, вошел в кабинет и отчеканил: "Иван Федорович разрешил провести на действующем каупере опыт. Для науки, для выяснения истины, выявления виновных и оправдания невиновных. Двое суток на подготовку".
Двое суток работали, как бешеные, ставили приборы, проверяли, убирали все лишнее, спали часа по три, когда уже просто с ног валились и соображать переставали. Всех членов комиссии проинструктировали где, на каком делении каждого прибора должна оказаться стрелочка, если вдруг невзрачный профессор прав. В день опыта солдаты оцепили район доменной печи, все сидели, как на иголках (члены комиссии, да и то не все, остальных вывели за опасную зону). Розенко дал сигнал, профессор переходил от задвижки к задвижке, командовал и следил, как исполнили и что получилось. И, о ужас! - совсем скоро стрелочки дошли до критической черты. Завыли сирены, рабочие по команде профессора стали крутить задвижки назад... Взрыва не произошло. Пучков говорил, что чувствовал себя так, будто самолично разгрузил два вагона. А профессор никому ничего не сказал, попрощался с Розенко и ушел. Больше мы его не видели...
- А как же так вышло, что создали самый неблагоприятный режим? Случай¬но или все-таки умышленно? - спросил Игорь прерывающимся голосом. Эффект¬ный строй рассказа Вити, и сама драматическая коллизия научного экспери¬мента в зоне оцепления произвели на него впечатление почти ошеломляющее. В памяти всплыл восторженный рассказ Пучкова о подъе¬ме взорванной оккупантами Мариупольской домны. Там прораб командовал, рискуя жизнью, здесь - профессор. Ту работу Алексей Леонтьевич охаракте¬ризовал, как фронтовую. Но тогда еще шла война, люди ежедневно гибли тысячами, а фронт требовал металла. А ради чего могли погибнуть академики теперь? “Ради науки! Ради истины! - ответил он сам себе. - Я счел бы за честь участвовать. Простых две жизни за одну, но только полную тревог...”
- Ну, до этого "малиновые петлицы" докопались быстро, - ответил Витя на прозвучавший вслух вопрос. - Оказалось, в ту смену не вышел старший газовщик печи. Заболел внезапно. А его помощник, который и орудо¬вал задвижками, недавно лечился в сумасшедшем доме. Был не в себе. Не имели право допускать. Специальная комиссия установила, что нарочно он этого сделать не мог, не тот уровень. Крутил просто так. Движимый порывами своей нездоровой души. А вообще этот случай еще раз подтверждает, что на каждом участке, в каждом деле должны быть настоящие специалисты, понимающие тонкости, чувствующие нутром, где что можно до¬пустить, а где самодеятельность не допускается... Пока. - Виктор поднялся.
- До свидания, до завтра. Заходи часам к четырем, будет готово.
Игорь проводил гостя до лестницы и снова немножко постоял там, прежде чем вернуться на место. Его распирало от жажды кипучей деятельности, не¬терпения проявить себя на очень ответственном, трудном и даже опасном деле. Он видел себя на посту руководителя работ по испытанию построенных по его расчетам сооружений различного назначения на атомном полигоне, испытаний, поставленных с небывалым размахом, который американским жмотам и не снится. Разумеется, все его расчеты подтвердились...
В дверях Игорь нос к носу столкнулся с Виталием Хрусталевым.
- На минуточку... - Зуев взял Хрусталева за локоть и подвел к своему столу. - Вот тебе срочное и ответственное задание. - Он вручил ему книжечку в красном переплете. - Внимательно прочти, потом поговорим. Двое суток на проработку. Ясно? Без отрыва от основной работы. Давай!..
В этот момент прозвенел звонок на обеденный перерыв. Комната мгновен¬но опустела. На месте остался только Сотников, перебирающий бумаги в ящике стола. Игорь подошел к нему.
- Извините меня, пожалуйста, за мою резкость. А вообще, возможно, в верхнем строении здания ГЭС отпадет необходимость, как мне сказал Юрий Михайлович. Агрегаты герметичными колпаками накроют. Из крайности в крайность...
Я про этот вариант знаю. Заманчиво, но еще не решено... приятного аппетита... - Сотников, вначале волком посмотревший на подскочившего преемника, кажется отошел. Игорь возвратился к своему месту, сел за стол, подпер подбородок кулаками и, не доста¬вая еду, надолго застыл в таком положении. Он за полдня устал так, словно два вагона разгрузил...










ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Сергей Васильевич Зуев в единственном числе, без сопровождающих, поехал на своей "Победе" забирать жену из больницы, а все семейство ожидало ее при¬бытия дома. Игорь по такому поводу отпросился с работы с 11 утра до трех часов дня, Мила еще вчера оформила "местную командировку", якобы на опыт¬ный завод института, а Костя не пошел на занятия. Сегодня рано утром мла¬дший сын мотнулся на базар и притащил огромный букет цветов, не бог весть какой пышный, но ведь как раз накануне выпал настоящий первый снег и на дворе белым бело. Вчера вечером всем миром устроили в квартире генеральную уборку. Работали сосредоточенно, разговаривали мало и вопрос о составе "делегации" в больницу не обсуждался. Сыновья тактично не напрашивались, зная традицию родителей проводить часы радос¬ти и скорби, по возможности, наедине, и предоставив инициативу Сергею Ва¬сильевичу. Ко времени выезда они пребывали в полной боевой готовности, но отец молча оделся и ушел.
Любовь Афанасьевна оперировалась по поводу рака яичников. Муж присутствовал в операционной, и коллега держал с ним совет. Признаки злокачественной опухоли оказались налицо. "Злой канцер", - сообщил детям Сергей Васильевич в тот вечер, непроизвольно избегая произнести роковое слово по-русски, но тут же дал надежду, сказав, что операция сделана радикально, мастерски, и, по мнению участников консилиума, по крайней мере лет пять жизни больной обеспечено. Привилегированную пациентку выписывают досрочно, она еще очень слаба, но неудержимо рвалась домой и главврач, заведующий отделе¬нием и профессор, оперировавший ее, согласились.
Ничто не предвещало столь драматического поворота событий. Отпуск родители и Костя провели на Рижском взморье, где их хорошо встретили и устроили. Двигались "своим ходом" не спеша, отец и сын поочередно сидели за рулем, через каждые двести-триста километров останавливались, знакомились с достопримечательностями, потом, устроившись, еще попутешествовали по Латвии, Литве и Эстонии. Весь путь запечатлен на многочисленных фотографиях, которые Костя уже дома почти целый месяц печатал, перебирал и сортировал. Мужчины снимали попеременно, а Любовь Афанасьевна неизмен¬но присутствует на первом плане и выглядит здоровой, радостной и доволь¬ной.
Перед отпуском отметили пятидесятилетний юбилей Ломазовой. Торжество по протекции Плоткина состоялось в бывшей его вотчине - ресторане "Люкс". Стол был шикарный, Зуевы денег не пожалели, присутствовало, несмотря на летнюю "межень", человек сорок, однако, по оценке Игоря, в целом вечер прошел довольно скучно, однообразно. Именинница чинно восседала на председательском месте в торце длинного стола в стро¬гом светлом костюме, с улыбкой Джоконды, чуть склоняя голову принимала протокольные дифирамбы от институтских и кафедральных "треугольников" в свой адрес, нежно обнялась и расцеловалась с Диной Иосифовной и Дорой Марковной (последняя зачитала целую поэму в стихах, не всегда безупреч¬ную с точки зрения стиля и рифмы, но остроумную, живую, сочную, выбива¬ющуюся из общего почти сплошь казенного ритма. У Дины Иосифовны, все еще поражающей своей ослепительной красотой, Игорь с искренним огорчением отметил начинающуюся дряблость кожи на шее, а мама слегка зарделась при оглашении приветственных телеграмм от бывшего начальника сибирского эвакогоспиталя Голобородько (он теперь важная шишка в Минздраве Украины), и его бывшего начальника КЭЧ Бирштейна, ныне заместителя главного инжене¬ра строительного треста в Ленинграде. Игорь по достоинству оценил этот сюрприз и еще в ресторане собирался выяснить у отца, кто организовал его тайком от именинницы, вряд ли те сами вспомнили, если вообще когда-либо знали дату рождения Ломазовой, да сразу не спросил, а потом забыл. А вот Аверков-то точно знает, а не поздравил. Время свое берет...
Сергей Васильевич, кажется, не пропустил ни одного танца (профессор не сильно охоч до этого занятия, но число жела¬ющих потанцевать женщин значительно превышало число танцующих ка¬валеров, и он считал своим долгом поддерживать настроение гостей). Любовь Афанасьевна не отбивала партнеров у дам, только раз прошлась с мужем в вальсе, а во время танцев старалась развлечь тетю Клаву, которой мужчины уделяли не очень много внимания.
А на трехлетнем юбилее Мишутки бабушка Люба, кажется, вообще перед гостями не показывалась, а провела весь день и вечер вместе с тетей Клавой на кухне, не снимая передника (Ася Зиновьевна грипповала), была неутомима, ни на что не жаловалась...
Любови Афанасьевне выпало в жизни высшее, по оценке сына, счастье, предел мечтаний каждой нормальной женщины: страстно любить и быть страстно любимой, пронести это прекрасное чувство через всю жизнь, не расплескав ни капли.
"Если б меня спросили, сколько лет я живу на белом свете, - сказал в своем тосте на том юбилейном банкете Сергей Васильевич, - я бы ответил: двадцать восемь". Признаки такой идеальной взаимной любви видны, как говорится, невооруженным глазом.
Отец очень тяжело воспринял неожиданный удар судьбы, осунулся, плохо ест, плохо спит, места себе не находит, беспрерывно рвется в больницу. Если бы жена лежала не в многоместной палате (маломестных в этом отделе¬нии этой больницы вообще нет, поскольку сему медицинскому учреждению бо¬лее ста лет, а тогда палаты-клетушки не строились), а, скажем, в ордина¬торской, он бы, возможно, взял отпуск и переселился к ней. Больная, в свою очередь, с появлением мужа преображалась (словно, после обезболи¬вающего укола, подметила лечащий врач), интересовалась его рабочими делами, разделяла его заботы, старалась утешить, ободрить и развеселить, рва¬лась домой. Жизни своих родителей друг без друга Игорь себе не представ¬ляет. Ему кажется, что со смертью одного земное бренное существование другого тоже прекратится. И вот для Любови Афанасьевны отныне временной жизненный круг реально оконтурился, и с каждым новым месяцем и годом родные и близкие будут с тревогой фиксировать неумолимое приближение даты истечения гарантированного пятилетнего срока.
Отчего и как чертова на¬пасть привязалась? Милочкин завлаб утверждает, что это заболевание не заразное, но может вызываться при определенном предрасположении различными внешними воздействиями, например, химическими или механическими. У курильщиков чаще наблюдается рак легких, а у курильщиков трубок еще и рак губы. Отец Олега Садовникова "натер" себе злокачественную опухоль твердым воротничком. Пишут, что в Англии рак является профессиональной болезнью трубочистов. Все это никакого отношения к стоматологу Ломазовой не имеет. И все же страшная болячка прилепилась. Не принимать же всерьез мнение Тамары Вальцевой, согласно которому счастье не дается человеку безнаказанно, за него, как и за грехи, приходится платить полной мерой.
Свою нематериалистическую посылку Тамара проиллюстрировала на примере судь¬бы своей родственницы. Лиля (так зовут кузину) по всем статьям не была обижена богом. Красивая, умная, добрая и отзывчивая, одна у родителей, отец в областном земотделе работал, свой дом на Лысой Горе со всякими надворными постройками, всегда, даже в голодные годы в доме достаток был, родители холили и лелеяли единственное дитя, на врача выучили, счи¬талась (и сейчас считается) хорошим педиатром, замуж очень удачно по любви вышла. Муж военным врачом был, подполковником медицинской службы, в гарнизонном госпитале работал, крупный такой мужчина, весельчак, за¬водила в компании. Пара была - залюбуешься, друг на друга наглядеться не могли, девятнадцать лет прожили душа в душу. Не поверите, говорила, но он ни разу голоса не повысил, не перечил ни в чем, как говорится, на руках носил. И она, конечно, старалась ублажить, как могла. Сын у них оказался способным к рисованию, лепке, не могли нарадоваться его успехам. А потом все разом вдруг пошло под откос. Будто в самом деле сглазили. В один год потеряла мать и мужа, через год рассорилась с отцом (он привел в дом молодую стерву с двумя детьми, отец которых в вой¬ну пропал без вести, и лишил родную дочь наследства), сына в армию забра¬ли и отправили в Азербайджан, он там после службы женился на армянке и поселился в Ленинакане - осталась одна, как перст. А тут еще ревматизм привязался, стала пло¬хо ходить. С отцом судиться не хочет, где-то угол снимает...
Игорь и Костя в принципе отторгают "теорию равновесия" счастья и несчастья, хотя сами могут привести (и приводили) множество примеров, когда эта "теория" вроде работает. Конечно, очень многое в жизни человека определяется обстоятельствами, от него практически не зависящими. Он может родиться уродом или красавцем, нормальным или с врожденным пороком, активным или вялым. Pебенок может воспитываться в достатке или бедности, родители, окружающие могут на него влиять положительно или отрицательно; ему может быть суждено пережить войну или не пережить, на войне он может безвестно погибнуть, возвратиться беспомощным инвалидом или со звездами на груди и на погонах, и так далее. Оттенков и вариаций бесчисленное множество. Бывает, и не столь уж редко, что фортуна благоволит к посредственностям, а то и просто к негодяям и преступникам, а талантливых, достойных во всех отношениях оставляет в тени, а не так уж редко в наше время безвинно превращает в лагерную пыль, как выразился Фиш. Встречаются как хронические неудачники, так и “везунчики”. Здесь никакой системы, закономерности, тем более, предопределенности Игорь не допускает принципиально, не говоря уже о том, что такие понятия, как счастье и несчастье сугубо индивидуальны в зависимости от черт характера, уровня духовной культуры, склонностей, темперамента и еще многого другого. Если, скажем, творца по складу характера лишить возможности творить - для него это станет трагедией, а обломовы избавление от труда почтут за счастье. Однако, часто сам "венец творения", в массе своей тщеславный и завистливый, упрямый и нечуткий, ревнивый и эгоистичный, переполненный амбициями, методично и усердно кует свое несчастье. В этой связи теория равновесия Вальцевой в качестве предостережения (memento mori!) может играть в жизни полезную роль. Чтоб не упивались бездумно и безответственно блаженством, когда оно случайно выпадет, не зазнавались и не сильно воображали. Такое предостережение Игорь полностью относит к себе...
Он со смешанным чувством нежности, благодарности и беспокойства скользнул взглядом по фигуре жены, сидящей за столом с Мишуткой на коленях, и невольно залюбовался. Можно ли представить себе более идиллическую картину: малыш, сосредоточенно тыкающий пальчиком в буквы на обложке книги, бормоча названия букв себе под нос, и обнимающая его мать.
Игорь уверен в собственной жене, как в себе самом. Недавние его... ну, нельзя сказать, чтобы очень уж сильные и болезненные терзания ревности, но все же подозрения, отравляющие существование, теперь представлялись ему сумасбродными и нелепыми, из цикла "лукавый попутал".
Подобных рецидивов в дальнейшем он, конечно, не допустит. Слава Богу или Року, все обошлось благополучно, "упругие деформации" не привели к образованию даже микротрещин в супружеской гармонии. Их отношения, пожалуй, даже еще окрепли и закалились, но лишь благодаря Миле. Она оказалась на высоте, ей за поведение в сложившейся сложной ситуации Игорь ставит полновесную пятерку, да еще с тремя восклицательными знаками, а себе разве что тро¬ечку с натяжкой. Что ж, познавая себя, на ошибках учимся. Правда, кто-то из мудрых, кажется Марк Твен, предупреждал, что всех возможных ошибок и за несколько жизней “для науки” не перепробуешь, они чаще всего не повторяются, но хотя бы из этого очень важного “ревнивого” класса...
Игорь закрыл глаза, и перед его мысленным взором вновь разыгралась не¬давняя буря в стакане воды во всех подробностях и в хронологическом порядке.
Появлению в лаборатории нового сотрудника Дмитрия Колесника, предшествовала легенда, распространившаяся в институте со скоростью звука и взбудоражившая в первую очередь женскую половину коллектива. Над его образом сиял романтический нимб. Блестящий 35-летний холостяк. Перед войной секретарь фа¬культетского комсомольского бюро Университета, трибун, способный студент, спортсмен и сердцеед, в начале войны лихой командир ополченцев. Но потом объявился вместе с матерью, в прошлом доцентом университета, в оккупи¬рованном Харькове и вместе с ней уехал в Германию; мать после войны ока¬залась в Бельгии и, по слухам, неплохо там пристроилась, а Митя, погова¬ривают, вернулся "по зову сердца", но подруга не дождалась. Дальше - про¬вал. Где пребывал до этого года, есть ли отец, был ли женат - тайна, пок¬рытая мраком. Еще поговаривают, что когда Дмитрий вышел из кабинета ди¬ректрисы, к ней немедленно кинулись доброхоты раскрыть глаза ротозейке, но та заверила бдительных бывших сокурсников Колесника, что "вопрос с кем надо согласован".
В лаборатории Милы из 18 штатных единиц 15 занимают женщи¬ны, и почти половина - незамужние или вдовы. Двое мужиков: заведующий ла¬бораторией, примерный семьянин с незапятнанной репутацией, и самый старый в институте младший научный сотрудник, личность бесцветная, которого за глаза называют не иначе, как старик с хохолком, для них совершенно бесперспективны, а третий, бывалый офицер-фронтовик, вполне "может соответствовать", но почему-то предпочитает “промышлять на стороне”. В других подразделениях с мужчинами тоже не очень густо, есть ловеласы по призванию, есть поневоле. Мила расска¬зывала иногда про ставшие достоянием гласности пикантные истории, малень¬кие драмы. Игорь смеялся или сочувствовал, но у него и мысли никогда не возникало каким-либо образом связывать эти истории с собственной женой.
Слухи о появлении на горизонте лаборатории легендарного рыцаря Колесника его тоже не взволновали. Мила в своей обычной остроумной мане¬ре изображала "девичий переполох", вызванный ожиданием Принца-Чародея, прогнозировала, на какие ухищрения пустятся потенциальные невесты или, на крайний случай, "любимые женщины", какие подножки уготовили конку¬ренткам. Дмитрий приступил к работе в отсутствие Милы, к моменту ее выхода из отпуска еще не определился, со всеми поддерживал ровные отно¬шения и не поддавался на "провокации". А, познакомившись с Зуевой, бук¬вально с первого взгляда "прилип". Возможно, предположила Мила, она ему напомнила ту, ради которой он оставил за границей маму и пустился в рис¬кованное путешествие на родину. Вел он себя исключительно корректно, по-джентельменски, не позволял себе ничего лишнего, но несомненно старался произвести впечатление и понравиться: вникал в работу Милы, что-то пред¬ложил изменить (Журавлева и Паценкер похвалили и одобрили), натаскивал по специальным разделам химии, между делом "разряжался лирическими отступлениями", занимательные истории сменялись драматическими. Интересовался он и делами мужа, "хохмами" сына.
О себе говорил скупо, в его биографии для Милы и поныне еще множестве белых пятен. Рассказал, что в Германии работал "вольным" техником на строительстве целлюлозной фабрики; что рабочие в массе своей были пленными или заключенными, из которых выделялись немцы, отказавшиеся по религиозным убеждениям брать в руки оружие; утверждал, что держался от рабочих на расстоянии и политикой не занимался. Мама устроилась на сахарном заводе, там снюхалась с рабочим-бельгийцем и уехала с ним после освобождения американцами. О советском периоде своей послевоенной жизни говорил совсем уж скупо, без подробностей (был горняком, жил в бараке и т.д.), а Мила лишних вопросов не задавала.
Сотрудницы смотрели на Зуеву косо, считали чуть ли не коварной предательницей- разлучницей, она чувствовала себя крайне неловко, но Дмитрий ни разу не дал повода для отпора. Создавшаяся ситуация тяготила ее и она обратилась за советом к мужу, но тот вспылил и пригрозил "поговорить по душам с фашистским прихвостнем". Мила замкнулась, это дало импульс подозрениям. Разумеется, измены в прямом вульгарном смысле со стороны жены он не допускал и в мыслях, но и просто не совсем безразличное отно¬шение горячо любимой спутницы жизни к чужому мужчине, да еще неизбежные в таких случаях пересуды, где и его, Игоря, косточки, несомненно, перемываются - думы об этом лишили его покоя.
Год назад в Ленинграде на обеде у Галки-Пончика Дементий, знакомя приезжего гостя со своими приятелями, дружелюбно, даже, как показалось Иго¬рю, с некоторым оттенком гордости, представил его, как любовника своей жены. В ее присутствии. Игорь вспоминает, что Губа не употребил даже слова "бывший". Галка не опровергла. Игорь тогда очень сконфузился, гус¬то покраснел, весь вечер не находил себе места. Он и сейчас, год спустя, заерзал в кресле при воспоминании о том конфузе, когда предстал перед солидными офицерами этаким молокососом -шалунишкой. К Дементию он в тот день потерял всякое уважение и дал себе зарок никогда больше с ним не встречаться. Потом время все расставило по местам.
Женщин, смотрящих сквозь пальцы, скре¬пя сердце, на "вольноказацкиё" приключения мужей ради сохранения семей¬ного очага, он, если не оправдывал, то во всяком случае понимал и не осуждал, особенно, принимая во внимание сложившееся в результате войны соот¬ношение между числом молодых мужчин и женщин. Отпущение Милой его собственных грехов молодости считал поступком не только мудрым и великодушным, но и естественным. Но могло ли Свете или Миле прийти в голову бахвалиться амурными похождениями мужей? Мужчина же, тем более бравый офицер, в роли благодушного тюти-рогоносца долгое время вызывал у него брезгливое чувс¬тво. Уж на что слабый духом человек, Виталий Хрусталев, и тот в конце концов взбунтовался, добился от Бевзючки клятвы, что "все кончено" и от¬вадил любовника от дома. Все так. Только теперь Игорь осознает, что Дементий не ревновал жену к нему. Зуев был у Гали до Губы. И он не был ее мужем. Майор с серебряными погонами отбил ее у Игоря, следовательно, одержал победу. А этим можно и похвастать. Слава Селеневич, когда Игорь как-то разоткровенничался и рассказал ему этот эпизод, немедленно отреагировал: “Она тобою прикрыла перед ним те два взвода мужиков, которые были у нее до тебя. Как их перед тобой - Петькой Седых”. Игорь допускает и такой ловкий ход бывшей возлюбленной. И даже похвалил ее за находчивость. Но это детали. Главная победа досталась Галине. Она выглядит вполне довольной, явно остепенилась, стала верной супругой, добродетельной матерью и уважаемым врачом. Нормальная советская семья. С прошлым, вызванным особыми обстоятельствами (война), навсегда покончено.
С Милой же ситуация другая. Ее беззастенчиво, на глазах у сотрудников охмуряют при действующем муже. Неисправимому собственнику Игорю само предположение, что его дорогая и любимая супруга, пусть даже не в действительности, а только в мыслях или во сне тает в объятиях другого; что, может быть, Мила, поддавшись общему настроению, все же как-то поощрила Дмитрия, было не¬выносимо, каленым железом жгло сердце. Имело мес¬то и подозрение, что Мила не до конца простила мужа и пользуется случаем слегка отомстить ему. Все это лишало Игоря покоя. Конечно, до каких-либо объяснений он не снисходил, "храбро страдал", но от внимания чуткой жены состояние супруга не ускользнуло. И она нашла способ благородно раз¬рубить сложный узел, доказать мужу свою верность и преданность, осущест¬вив заодно давнюю мечту заиметь дочку. Игорь столь решительный и эффект¬ный способ "отшить фраера" одобрил... хотя поначалу в душе и посетовал на хлопот¬ность последствий (беспокойные ночи, теснота, никаких условий для занятий...) Сказано - сделано. На третий день после операции Любови Афанасьевны, когда шоковое состояние семьи, вызванное страшным словом "канцер", чуть-чуть прошло, Мила сообщила мужу, что их старания увенчались успехом: она беременна. Игорь быстро свыкся с мыслью о прибавлении семейства, теперь о тяготах и забо¬тах, связанных с появлением маленького существа, уже не думал, а предвку¬шал новые великие радости.
Мишутка этих радостей доставляет массу. Он очень забавный, знает уже все буквы, считает до двадцати, складывает две единицы и вычитает единицу из двойки и тройки, помнит наизусть множество стихов и сказок и охотно фантазирует на заданную тему, правильно употреб¬ляет падежи. Мила и Ася Зиновьевна млеют, пересказывая его бесконечные хохмы. Например, он, с опаской приближаясь к псу с него ростом, приго¬варивает: "собака, ты не кусаешься?". Или, на обращенный к нему, заку¬танному уже в зимние одежды, вопрос: "девочка, как тебя зовут?", не заду¬мываясь бросает: "меня зовут мальчик". Отец очень сожалеет, что не име¬ет возможности подолгу возиться с сыном, что лишает себя огромного непе¬редаваемого наслаждения. Но - назвался груздем, полезай в кузов...
Буквально за два дня до обнаружения у мамы страшной опухоли, сразу после Октябрьских праздников произошло объяснение с Фастовским, под впечатлением которого Игорь пребывает по сей день. Самуил Семенович пригласил Игоря вечером к себе домой и показал любимому ученику свое последнее дети¬ще - наметки плана исследований Института сооружений в области совершенс¬твования теории железобетона на 1956-1960 годы. Предусматривается комплекс разносторонних экспериментальных и теоретических разработок. Игорь уловил в формулировках учителя отголоски своих прежних бесед с ним и ощутил себя почти соавтором эпохальных наметок. Ему трудно было сосредоточиться на содержании материала, его голову распирало, мысли о собственной величественной программе вытесняли все остальное. Фастовский именует свою теорию обобщенной, устраняющей неоправданное разделение теории железобетона на независимые разделы, относящиеся к обычным и предварительно напряженным конструкциям, а также к кратковременному и длительному нагружению. Последующее (за пределами пятилетки) развитие теории Самуил Семенович видит в возможности получить теоретическое решение проблем долговременного сопротивления материалов - предела их выносливости и т.д. А ведь все это вместе взятое является частью (важнейшей, но все же частью) еще более общей его, Зуева теории, охватывающей как относительно тонкостенные, так и массивные конструкции. Есть от чего вскружиться голове!
Подсчетом экономи¬ческого эффекта, даже сугубо ориентировочного, ученый себя не утруждает, ограничиваясь общим замечанием, что он, этот самый эффект, будет боль¬шим "благодаря тем возможностям снижения затрат, которые всегда реали¬зуются по мере углубления наших познаний действительной работы конструк¬ций и сооружений"... Организационному обеспечению выполнения намечаемой работы уделено намного больше внимания. Фастовский предлагает перепрофилировать существующую в институте лабораторию железобетонных конструкций, переи¬меновать ее в лабораторию теории железобетона, укрепить несколькими высококвалифицированными специалистами, обеспечить приток научных кадров че¬рез аспирантуру, а всю текущую тематику, мелкую и случайную, по оценке будущего научного руководителя, передать филиалам института, разбросан¬ным по Донбассу и Приднепровью.
В качестве руководителя новой теоретической лаборатории Самуил Семенович видит только Зуева, и никого другого. Это ему было заявлено без обиняков и официально предложено готовиться занять сию почетную должность. Кандидатура, по мнению Фастовского, со всех точек зрения подходящая, никакой комар носа не подточит: член партии, русский, кандидат наук, в недалекой перспективе доктор, главный специа¬лист престижного проектного института, автор очень интересной монографии, ряда статей и, наконец, просто талантливый че¬ловек. Конечно, очень еще молодой, это в глазах почтенного президиума Академии фактор несколько настораживающий, но что поделаешь... Придется побороться. Аргумент есть "железный": меньшую должность предложить просто нельзя, будет значительная потеря в зарплате.
Оклад руководителя лаборатории с научным стажем до 5 лет 2800 рублей в месяц, премии редки и малы, а у Зуева сейчас оклад 2400 плюс премии не менее 300-400 рублей еже¬месячно. В связи с пуском первых двух агрегатов Каховской ГЭС ожидается большая премия, вероятно, не менее 5000 рублей. А у старшего научного сотрудника, следующей по лабораторной иерархии должности после руководителя со стажем до 5 лет, оклад всего 2100 рублей (при наличии диплома кандидата наук) и лишь по достижении десятилетнего научного стажа поднимается до 2500 рублей (у руководителя лаборатории 3400). Учитывая изложенные элементарные соображения, Самуил Семенович не предвидит непреодолимых препятствий. Не ожидал он тем более возражений со стороны Зуева. Возмож¬ные сомнения морально-этического характера он отмел заблаговременно. Евгений Иванович Бабенко, нынешний завлаб, в новых условиях обеспечить выполнение поставленных крупномасштабных задач на надлежащем уровне не в состоянии, сам это прекрасно понимает и охотно уступит место, которое занимает лишь потому, что является единственным "остепененным" сотрудни¬ком лаборатории.
В прошлом он имел репутацию способного и серьезного на¬учного работника, но постоянно разбрасывался, брался за решение вроде бы актуальных и перспективных вопросов, получал интересные результаты, публиковал их, потом забрасывал, принимался за темы из совершенно другой области. Диссертацию защитил, но "научного лица'' так и не приобрел. Игорю его фамилия знакома, в частности, он как-то обратил внимание на довоенный сборник в книжном шкафу Фастовского со статьей и дарственной надписью. Статья была посвящена весьма сложной задаче распределения напряжений в высоких бал¬ках, так называемых балках-стенках, лежащих на упругом основании. Но в послевоенные годы Бабенко полностью потерял интерес к работе, пустил лабораторию "без руля и без ветрил" и сам плывет по те¬чению. У него не все ладно со здоровьем, случаются периоды депрессии, он нередко прямо за столом "клюет носом", и тогда ручка оставляет на листе бумаги неразборчивый волнистый след. У него сложные взаимоотношения с двумя бывшими женами и детьми от каждой из них. Отвлечение от всех житейских забот и неприя¬тностей он находит в обустройстве собственной дачи в Высоком поселке (наследство родителей последней, третьей жены, которая держит его в ежовых рукавицах). Тут он проявляет завидную сноровку и изобретательность. Свой дар и навыки исследователя он, к примеру, успешно применяет при испытании изобретенного им приспособления для ловли мошек в саду: какой-то трубки с лампочкой. Он варьирует диаметр отверстия, длину трубки, силу света, ведет журнал по правилам науки, мастерская изготовляет (все, ес¬тественно, в рабочее время).
Инсти¬тут в основном специализируется на тематике, связанной со строительными материалами (уровень этих исследований Фастовский охарактеризовал, как "ведро и лопата"), а также (и главным образом) на оказании текущей повседневной помощи строительным трестам че¬рез свои филиалы, являющиеся фактически трестовскими лабораториями. Расчетно- конструкторские разработки оказались в загоне, некогда мощный кулак специалистов рассосался по вузам, лаборатория железобетонных конструкции захирела, каждый там занимается чем хочет, а кто не хочет ничем заниматься, вполне может годик-другой "прокантоваться на подхвате". Самуил Семенович горит идеей возродить былую славу института в этой области. И делает ставку на Зуева. Задача более чем почетная, предложение более чем лестное, отношение учителя к учени¬ку - само благородство. Мог ли академик предположить, что Игорь проявит строптивость и откажется? Очевидно, такой вариант им просто не рассматривался. Поэтому, когда Зуев в ответ на официальное предложение подавать документы на конкурс, который вскоре должен быть объявлен, потупив взор, произнес: "я не справлюсь, Самуил Семенович, только подведу вас, придет¬ся снимать...", он воспринял это как вполне объяснимое кокетство.
- Справляться будем вместе, - заверил учитель.
- У меня к административно-хозяйственной деятельности нет ни способностей, ни тяги, - продолжал отнекиваться Игорь.
- У меня тоже нет, - парировал профессор-доктор. - Но когда знаешь, что это тебе нужно, не кому-то, а тебе для реализации тобою выстраданных идей, когда видишь конечную цель и когда хочешь к этой цели поскорее добраться - появляются и способности, и тяга. Надо только проникнуться этим стремлением. Для пользы дела, для нашей общей пользы. Будем тянуть вместе, - снова пообещал академик. И бросил последний козырь: "не оставите же вы меня"?
Что оставалось Игорю после такого отпора? Только идти ва-банк. И он как на духу выложил учителю всю свою задумку, в полном объеме, от "а" до "я", не утаив ничего. И, как оценил сразу после беседы по дороге домой, и оценивает теперь - правильно поступил. Во-первых, с этически-моральных позиций, а, во-вторых, с позиций приоритета, ибо если бы он что-то не высказал сам, придерживался бы своей тщательно разработан¬ной тактики постепенного дозирования "горьких пилюль", даже остановился бы на секунду перевести дух, все остальное досказал бы за него Фастовский, мгновенно схвативший проблему во всей ее совокупности, и тогда Зуев оказался бы только исполнителем замысла старшего и более широко мысляще¬го товарища. К счастью, Игорь сориентировался вовремя, проявив прямо-та¬ки вратарскую реакцию, а академик деликатно дал ученику высказаться до конца. И открыл рот лишь после того, как Игорь завершил свой почти часовой доклад сентенцией насчет того, что сотрудникам лаборатории в принци¬пе все равно чем занимается их руководитель -приспособлением для ловли мошек или решением каких-то непонятных уравнений, важно, что он не живет их жизнью, не уделяет им постоянного внимания, не цементирует коллектив, не питает его идеями, а совмещать руководство лабораторией в период ее становления с самостоятельными исследованиями задуманного масштаба физи¬чески невозможно.
Игорь был уверен, что нашел неотразимый аргумент. Но он ошибся. Многоопытный профессор разъяснил ученику разницу в характере работы заведующего лабораторией НИИ или заведующего кафедрой вуза, и начальника отдела проектного института или начальника цеха предприятия. В последних случаях коллектив связан единым технологическим про¬цессом, вожжи которого в руках начальника. В научной работе такой жест¬кой связи нет, и руководитель имеет возможность выкроить достаточно вре¬мени для собственных исследований, включив их в план и загрузив соответ¬ствующих сотрудников. Возможностей маневрирования ресурсами, финансами и людьми у завлаба тоже достаточно, чтобы параллельно решать задачи, интересующие и его, и научного руководителя института.
К своему удивлению, Игорь в реакции Фастовского на услышанные откровения не уловил ни шока зависти, ни бурных восторгов, ни обиды за "предательство". Обсуждение сразу приняло деловой, практический характер, словно речь шла об обычной, рядовой, а не эпохальной работе. Собственно, обсуж¬дения сути грандиозного замысла Зуева не было. Самуил Семенович велел автору изложить все высказанное им на бумаге в виде программы по образу и подобию его программы, предусмотрев там участие лаборатории Куща и кафедры математики ХИСИ. Поступать сейчас Игорю в университет он не считает целесообразным, заниматься можно и нужно под руководством не¬давно перешедшего из Университета в ХИСИ зав. кафедрой математики, относительно молодо¬го, толкового и знающего, по словам Фастовского, профессора-доктора, с привлечением через него при необходимости любых наших университетских или даже столичных светил. И обещал приложить все силы, чтобы "пробить" программу Зуева в президиуме Академии, доложить о ней лично Председателю Госстроя УССР Непорожнему, которому, несомненно, не безразличны вопросы совершенствования методов расчета гидротехнических сооружений. Об¬щую стоимость исследований на предстоящую пятилетку академик определил в 750 тысяч рублей (половину расходов на собственную программу), обосновав это тем, что намечаемая работа не связана с трудоемкими эксперимен¬тами и не требует большого числа участников. Конечно, предполагал Самуил Семенович, кое-что срежут, но и того, что останется, на первое время хватит. А там видно будет.
Игорь не спорил. Он согласился бы и на пятую часть этой суммы, он вообще пока не чувствовал ни объема работы, ни требуемых затрат, он мечтал только "зацепиться". Вопрос о руководителе темы (это не тема, а сложная и важная проблема, в которой десятки сложных и важных тем) не поднимался. Игоря это тоже не тревожило. Для него было яснее ясного, что истинный автор, сформулировавший такую пробле¬му, видящий конечную и промежуточные цели и представляющий себе пути их достижения, и должен быть поводырем. Это его неоспоримое право. Вернув¬шись от Фастовского в одиннадцать часов вечера, он тут же за¬сел за программу, и спать лег в четвертом часу утра. А в семь утра его словно током прошибло: а кто подпишется под его программой? Не может же она пойти в Президиум Академии и Госстрой республики за подписью просто специалиста, кандидата технических наук Зуева, даже если он “аж” главный специалист сектора Каховской ГЭС? И вообще, уместна ли на документе, исходящем от Института сооружений, подпись человека, не являющегося сотрудником данного института? А если нет, то при чем же он, автор и руководитель? Значит, Фастовский отводит ему роль певца за сценой?..
Вскоре, однако, страхи улетучились. Какая разница за чьей подписью пойдут предложения? Это же не результат, и даже не рабочая программа, а только общие контуры. Пусть подписывает хоть сам черт-дьявол. Лишь бы дали деньги, включили в план и дали возможность ле¬гально работать, не отвлекаясь на разные другие дела. Вот кому подписывать рабочую программу, кому докладывать на Ученом совете института, ко¬му подбирать помощников и распределять работу, то есть, кому распоряжать¬ся выделенными средствами - вот за это стоит повоевать, хотя, рассуждал Игорь, вряд ли придется обнажать мечи. Благородный Фастовский не будет претендовать. Его по-видимому должно удовлетворить уже то, что из руководимого им института, следовательно, под его пат¬ронажем выходит столь крупномасштабная фундаментальная работа (безусловно соизмеримая по народно-хозяйственному эффекту с работами по использованию в строительстве металлургических шлаков). Не обязательно ведь заместителю директора лично возглавлять все направления? А в тех разделах, где он прямо или косвенно (советом, замечанием) примет участие, это будет непременно отражено в соответствующих отчетах и совместных публикациях. Ну, а самое главное, кто будет докладывать на всех уровнях и публиковать результа¬ты?..
Игорь интенсивно трудился над программой все прошедшие дни, правил, дополнял, шлифовал. Теперь она практически готова. Получилось, с точки зрения автора, весьма солидно, в самом верху не стыдно показывать. Сперва он собирался подписать ее просто: канд. техн. наук Зуев И.С., потом намеревался только поставить в углу визу, а в конце концов решил отдать шефу без подписи, пусть сам решает...
“Первое время, может, годика два, - прикидывал Игорь, - вкалывать придется по-черному. Но потом он рассчитывает войти в колею, постичь необходимую математическую премудрость, получить первые весомые результаты, убедиться, что все было намечено правильно, и дать себе послабление. К этому времени младший сын или дочка как раз войдут в забавный возраст и, таким образом, отец постара¬ется возместить недополученную долю родительских удовольствий. И вдоволь насладиться общением с Милой. А пока в его отношении к любимой жене заметно возросло чувство тревоги.
Игорь регулярно навещал маму в больнице, видел там несколько совсем молодых женщин с аналогичным диагнозом, узнал из книги "Опухоли яичников", обнаруженной у отца на столе, что среди всех разновидностей рака рак яичника является наиболее коварным и трудным, как для своевременного рас¬познавания, так и для лечения, и еще больше забеспокоился. Гнездящееся все же где-то на задворках мозга мысль о неминуемой грядущей расплате за ниспосланное счастье он старательно гнал прочь.
Рецидив этой тревоги связан с торжествами, на которых Зуевы побывали накануне Октябрьских праздников. В ресторане “Театральный” Витя Новик и Додик Берляндт отмечали свои свадьбы, а Витя еще и успешную защиту диссертации. Два друга породнились, женившись на сестрах-близнятках, которых Игорь неизменно видел на симфонических концертах в филармонии. Они там бывали с отцом, известным в городе адвокатом. А их мама, артистка театра Украинского драматического театра, в 1946 году в возрасте сорока двух лет умерла в том же столичном Онкологическом институте, где шесть лет спустя закончил свои дни Алексей Фомич Колтаков, отец тети Шуры. Анна Бенционовна (так звали маму невест) была хороша собой, окончила Институт сценических искусств в Ленинграде, восприняла идеи Курбаса, сыграла много ролей (не главных) в театре, снялась в двенадцати фильмах (в эпизодах). С концертными бригадами ездила на фронт. Почетных званий и наград не заработала. Ее считали способной актрисой. Но она не мнила себя Сарой Бернар, Элеонорой Дузе, Марией Ермоловой или Верой Комиссаржевской. Она была преданна искусству, своему театру, однако не фанатично. Не собственная карьера, а дом, муж, дети были у нее на первом плане (еще одна умная жена!). Лев Яковлевич Гуткин (так зовут адвоката) души в жене не чаял, тяжело переживал потерю, больше не женился, посвятил себя воспитанию дочерей. Они в будущем году оканчивают Политехнический институт по специальности “лакокрасочные покрытия”, обе окончили музыкальную школу. Одна (жена Додика по имени Регина, остается жить с отцом, другая, Нора, переходит в семью Вити).
"Вот еще одна несомненная польза от беременности Милочки, - утешал Игорь себя, - будет регулярно показываться гинекологу, надо будет настоять, чтобы и потом регулярно навещала его, чтоб в случае чего вовремя обнаружить..."
Игорю захотелось сделать для жены что-нибудь очень приятное, доброе и значительное. Вот подойти б сейчас, притянуть к себе и прошептать на ушко: "родненькая Милушечка, ты даже представить себе не можешь, как я люблю тебя. Я все сделаю, чтоб тебе, пока я жив, всегда было спокойно и радостно. Хочешь, пошлю к черту пятилетнюю программу, над которой столько бился вместо того, чтоб уделить это время тебе. Знаю, конечно, что ты такую жертву не примешь. Я и предлагать не буду. Ладно, занимать¬ся расчетом массивных конструкций буду, но только в рабочее время, а дома все внимание тебе и детям, будем все делать сообща. И никогда больше ни при каких обстоятельствах не позволю всплескам ревности глухой нарушать твой покой. Верю в тебя, дорогая подруга моя..."
Исполнять свое намере¬ние он, разумеется, не стал, условия, место и время к тому не располага¬ли, но устремил на Милу пристальный взгляд в надежде, что она его почувствует, обернется и все сама прочтет в глазах мужа. И еще он как бы прос¬верливал взглядом ее живот, словно пытаясь разглядеть, как там в утробе быстро делятся клетки, образуя мозг и сердце младенца (он от кого-то слышал, что именно эти органы формируются в первую очередь). Мила не шевельнулась.
"Правильно делает, что не обращает внимания, - вступил в диалог долго молчавший внутренний цербер. - Ты непродуманно обещаешь то, что выполнить не сможешь. Не для тебя такое тыхэ жыття, друг Гарик. Ты не создан для такого блаженства. Закваска не та, характер не тот. И очень хорошо, что не тот. Ее амплуа - боевая подруга бойца, сражающегося на передовых рубежах своей науки. Скучного и слащавого, погруженного в пеленки и ку¬хонные заботы, как и ленивого и праздного, бесцельно качающегося в кресле, либо препирающегося по пустякам, такая женщина не вынесла бы. Вот тут Митя Колесник имел бы все шансы на успех. Помогать жене в наше трудное советское время, конечно, надо, но брать на себя тяжелую физическую работу и... бремя ответственности, чтоб жена могла позволить себе чувствовать себя женщиной в том смысле, какой вкладывала в это понятие Вика. И, естественно, обеспечивать материальное благополучие семьи и надежную за¬щиту от всяческих посягательств. Но, главное, нужно давать ей постоянную возможность находиться рядом со значительной личностью, жить напряженной жизнью мужа, вместе с ним штурмовать укрепленные высоты, вместе с ним выходить на старт и "рвать финишную ленточку", чтобы непрерывно поддер¬живать, переживать, ликовать. Вот такой ты ей нужен, от такого она без ума. И такому она никогда ни при каких обстоятельствах не изменит. А, повторяю, "ручная болонка", как и пустой праздный лентяй, даже красивый и по-мужски сильный, ей не пара. Так что будь уж, пожалуйста, самим со¬бой и не занимайся словоблудием".
Снова вспомнилась Игорю его примечательная беседа с Викой почти год назад. Тогда подруга сформулировала свое кредо: чтоб был настоящим хозяином, за которым жена чувствовала бы себя как за каменной стеной, подсобницей, но не рабыней, слабой, но не униженной. О таком спутнике жиз¬ни, вероятно, мечтает подавляющее число женщин. Но как найти нужную па¬ру, как раскусить? Нельзя же, исходя из посылки: "з кым нэ жывеш, того нэ знаеш" сходиться, пробовать, расходиться и снова пробовать (недаром Марик Липкинд вопрошал: если все невесты милы и прекрасны, откуда берутся жены-стервы? А тещи, про которых сотни анекдотов?).
Вика по¬началу ошиблась, не разгадала нутра своего Сергея, нашла в себе силы порвать с ним, а потом и разорвать цепь внебрачных отношений с дру¬гим горячо любимым ею мужчиной. Это произошло совсем недавно. После развода с Сергеем (а, может быть, и до того, потому так торопилась с судом) она "снюхалась" с бравым офицером, преподавателем танкового училища, способным, волевым, выдержанным, по ее собственной оценке, командиром. Он по-видимому в самом деле серьезно увлекся Викой, безукоризненно, даже с ее теперешних позиций, к ней относился, щедро одаривал ласками и подарка¬ми, но, тем не менее, жертвовать "ради юбки" военной карьерой, как штур¬ман Дины Иосифовны (он был уволен из армии с формулировкой: “за поступки, позорящие честь советского офицера”) или оперный Хозе, и даже задерживать присвоение оче¬редного майорского звания (бракоразводный процесс для воспитателя курсантов был безусловно этим чреват) не торопился. Говорил, что сам мечтает официально соединить свою судьбу с любимой, но просил на время смирить¬ся с ролью тайного приложения к законной супруге, потерпеть, не отравлять себе жизнь и наслаждаться любовью. Вика почти год так и поступала, была счастлива "текущим моментом" и надеждами. Потом, вероятно, не без влияния родителей, взбунтовалась и поставила вопрос ребром: или - или... Была, видимо, уверена, что уже достаточно крепко привязала его к себе и ультиматум подтолкнет офицера на решительный шаг. Расчет оказался неверным, капитан не спасовал. Вот уже месяц они не видятся, но ни он, ни она сделать первый шаг навстречу друг другу не решаются. Вика очень переживает, но держится гордо и независимо, выпячивает перед Милой свою волю и мужество. Игорю эти качества в ней импонируют. Напрасно прибеднялась, когда утверждала, что рада была бы служить хозяину, сами, как говорится, с усами.
Капитан в его глазах тоже подлецом-соблазнителем не выглядит. Да, любит. Да, имеет серьезные намерения, но есть обстоятельства, есть служба, есть правила игры. Он преуспевает, он связал свою жизнь с армией, его специальность - командир, воспитатель, другой нет. Без армии он рыба на берегу (в лучшем случае, военрук в школе). Подруга должна это понимать и с этим считаться. А не можешь понять, не хочешь считаться, шантажируешь - будь здорова, дорогая... Это по-мужски. Но каждому от этого не легче. Наверное, каждый из них не раз вздыхал: где ты, милый (милая) прятался (пряталась) раньше, когда я был (была) свободен (свободна)... Ну, ничего, - утешал их мысленно Игорь, - гора с горой не сходятся... Хотя, две сильные на¬туры...
Организованный рациональный ум Игоря не хочет мириться с тем, что решение столь важного для каждого человека вопроса, как выбор спутника жизни, предоставлено случаю. Ну, отцу и сыну Зуевым повезло с первой попытки, дяде Паше и штурману Дины Иосифовны - со второго раза. Но мир огромен, сколько несчастных, разбитых судеб... Конечно, многое определяют обстоятельства, но все-таки что-то как-то можно упорядочить….
"Я с Милой и дядя Паша с Зоей, вероятно, схожие пары, - продолжал Игорь анализировать. - А маму "подсобницей" не назовешь, как и папу "настоящим хозяином". Тут должны были ужиться равноправные партнеры... чтобы не сказать, что Любови Афанасьевне Богом больше уготовано “хозяйничать»”. Но природный ум и такт прочно удерживает ее на своем “законном” месте, создавая удивительную гармонию (отец это понимает, поэтому часто повторяет: “умная жена - крепкая семья”). Тетя Шура тоже ‘не высовывается”, но тут главенствующая роль супруги явно просматривается, значит, уровень, мастерство "инженера семейной гармонии" ниже. С дядей Федей такое допустимо, но в принципе, наверное, подавлять в мужчине чувство хозяина опасно. Такое ущемление прав "главы" может привести к тому что он станет искать отдушину, форму самовыражения на стороне, то ли в контактах с более мягкими и послушными женщинами, то ли в иных сферах. Володя Рассохин, муж Веры Васютиной, которого я тогда ставил Вике в пример, сказывают, серьезно выпивает. Тут тоже следовало бы все на научную основу поставить, создать какие-то кабинеты, наподобие женских консультаций, и каждой паре, изучив "параметры" партнеров, черты характера, темперамент и так далее, давать рекомендации насчет "генеральной линии" поведения. Наверное, это дало бы больший эффект, чем судебные заграждения при разводе.
А интересно, - подумал Игорь, - как бы чувствовал и вел себя Миша Копельман под пятой Веры, если бы она ему в свое время отдала предпочтение? Скорее всего, честно нес бы свой крест, заимел бы пару законных детей, возился с ними и по хозяйству, был бы у владычицы на посылках, ничего другого не знал и ни о чем другом не помышлял. На работе трудился бы без огонька, лишь бы день до вечера, ни к каким "вершинам" не стремился. А Вера держала бы вожжи, рули¬ла и вкалывала бы на работе и дома (что и сейчас делает). Судьбе, одна¬ко, угодно было распорядиться иначе. Вера выбрала другого, а Мишу милостиво допустила и накрепко привязала к себе божественная Лариса Барсуко¬ва. Если бы она была жива, он так и оставался бы бобылем, состоя при ней в качестве "довеска", всегда готового ко услугам, почитающего за сча¬стье возможность лицезреть богиню, выполнять ее поручения, ничего не требующего, довольствующегося тем, чем богиня найдет нужным одарить верноподданного.
После Лариски он уже не мог сойтись с обычной “земной” женщиной. Ему требовалась не менее "шикарная", из ряда вон выходящая. Вика не дотянула, а Оксана подошла "по основным параметрам". Ее величест¬венная фигура, благородная "королевская" осанка, неторопливость в движениях, достоинство, с которым она держалась, причем, по единодушной оценке Зуевых, достоинство естественное, природное, без тени высокомерия, логичность и здравость суждений, могли бы, пожалуй, сделать честь и княгине. Миша рядом с ней смотрится плюгавым хлюпиком. Фортуна обошлась с Оксаной жестоко. Впрочем, и Мишу она не шибко потчевала. Они друг друга за муки полюбили. Только вот полюбили ли? Отношения между супругами Копельман Игорь склонен скорее считать "производственными", чем истинно супружескими. В них, может быть, для стороннего наблюдателя (хотя, с какой стати законные супруги должны таиться!) не проглядывается чувственность, нежность. Такие отношения, наверное, могли бы быть у глубоких стариков, у которых все интимное в прошлом и которых теперь, на склоне лет, связывает привычка, общее хозяйство, выработанный за много лет уклад жизни, насущные повседневные заботы да спасение от одиночества. В этом смысле Игоревы родители представляются сыну значительно моложе и динамичнее. Очевидно, общий ребенок больше сблизил бы Копельманов, но увы, по заключению и харьковских гинекологов, стать настоящей матерью Оксане не светит. К девочке она относится хорошо, в квартире порядок, Миша собственноручно сделал ремонт, понастроил массу полочек и антресолей, при¬емник купили, в общем, внешне все, как у людей. Тем не менее, заключил сейчас Игорь, все-таки с Викой Мише было бы лучше, эта экспансивная, темпераментная женщина по-настоящему "раскочегарила" бы его...
Сделав это заключение, он посчитал тему закрытой и переключился на младшего брата, стоящего в дозоре у окна. Какая пара ему суждена? Как жаль, что у Милы нет младшей сестры, во всем на нее похожей... Константин, несомненно, талантливый парень с большим научным будущим. Правда, он принципиально не занимается обществен¬ной работой и доставляет много хлопот преподавателям общественных наук, поэтому в деканате и комсомольском бюро факультета числится баламутом, но в кругу сокурсников он, по от¬зывам студентов, как и в свое время в своем кругу старший брат, слывет "профессором-доктором", хотя его так не называют.
Над какими вопросами в сфере своей теоретической физики он бьется, Игорь знает весьма приблизительно. Костя не распространяется, да и вообще в послед¬нее время братья как-то мало общаются, не потому, что охладели друг к другу, а из-за своей затурканности. Если Константин забежит, так непременно по делу, что-то сообщит или спросит, что-то отдаст или возьмет, на ходу перебросится с Мишуткой несколькими фразами, потаскает немножко на руках или на плечах, что-то мимоходом подскажет Лёне Плоткину, который ходит за ним хвостиком, и убежит. А если Игорь зайдет к родите¬лям, так тоже или по поручению, или позаниматься. Для свободного "тре¬па" ни времени, ни настроения, ни условий нет. А поговорить с Котиком и есть о чем, и очень надо бы. Младший Зуев, кроме физики, глубоко интересуется философией, преимущественно, "неофициальной", в частности, еще с несколькими сокурсниками, причем не только физиками, но и математика¬ми и астрономами, где-то тайком достают и основательно штудируют Бердя¬ева и других "идеалистов-реакционеров".
Все, за что Костя берется, он делает очень основательно, профессионально, фундаментально. Легковес¬ности не терпит. Он значительно лучше отца водит автомобиль и знает его устройство. А последние года полтора пристрастился к фотографии. Увлек его этим занятием один из бывших соучеников, сводил на Благовещенский базар, где по воскресеньям торгуют собранными из ворованных деталей аппаратами "ФЭД". Костя купил за половинную государственную цену "ФЭД-2" с жестким тубусом (аппарат поначалу оказался с каким-то дефектом, в следующее воскресенье приятели отнесли его продавцу, тот беспрекослов¬но принял и через неделю вернул исправленным, причем без всяких распи¬сок и квитанций) и заодно книгу "25 уроков фотографии", весь набор при¬способлений, реактивов и оборудовал в ванной комнате прекрасную фотолабораторию. Через месяц он получал снимки, вполне способные конкурировать с фотоательевскими, а потом прекрасно освоил и цветную фотографию, догнав и пе¬регнав учителя. Но это все между прочим. Главной же его страстью является квантовая теория. Он посещает какие-то специальные семинары, к которым очень тщательно готовится. Старшему брату это импонирует, хотя к самой теории отношение у Игоря настороженное. У него пока не укладывается в голове, что поведение крупных физических частиц и тел описывается одни¬ми законами, а микрочастиц, из которых сложены крупные - совсем другими. Как и то, что микрочастица одновременно является и корпускулой, и вол¬ной, непрерывно "прыгая" в то время, как крупная частица или тело пребы¬вает в полном и устойчивом покое.
Но это еще так-сяк, с этим можно свык¬нуться. Вводили же ученые когда-то понятия эфира, теплорода. На самом деле они не существуют, но с помощью таких несуще¬ствующих субстанций многое выясняли и объясняли. Не тот ли и здесь слу¬чай? Какие-то наблюдаемые электромагнитные явления "не вписывались" в законы классической механики, создали квантовую механику. Бог с ней. Время все поставит на место. Но Костя и его компаньоны норовят распрос¬транить положения квантовой теории на человеческое общество, представить гомо сапиенс с его необозримым "микрокосмом" этакой элементарной части¬цей, траекторию поведения которой в тех или иных условиях можно описы¬вать и прогнозировать с помощью каких-то алгоритмов. Такого кощунства Игорь принять не может. По его понятиям, это недостижимо не только в обо¬зримом будущем, но и вообще, принципиально. Сами разговоры о создании "единой теории поля" применительно как к отдельным индивидуумам и их группам (нациям, партиям и т.д.), так и всему обществу в целом (чего не удалось сделать великому Эйнштейну применительно к неживой материи) представлялись ему не только пустой, но и вредной тратой времени, недопустимой блажью, занятием заумным и надуманным, из разряда "чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало". Единственным смягчающим обстоятельством в этих изысканиях брата Игорь считал "гимнастику ума", полезную с точки зрения более глубокого проникновения в дебри квантовой теории, по¬нимания и усвоения ее нюансов и тонкостей.
Относительно подробные сведения о поисках молодых людей в сферах "сверхвысокой материи" Игорь почерпнул из вторых рук, в основном, от мамы, которая старалась развлечь его во время больничных посещений. Возможно, младший брат многое уточнил бы и прояснил, но "старшой" и мысли не допускает, что чьи бы то ни было аргументы и пояснения могут сбить его с твердой реалистической и материалистической позиции. Он отдает должное остроумному сравнению пределов допустимой "степени свободы" в поведении человека со спином элементарной частицы и, соответственно, со¬поставлению устойчивости человеческой массы, именуемой обществом, с ус¬тойчивостью физического тела. И в том, и в другом случае проявляется всеобщий закон сохранения момента количества движения, согласно которо¬му геометрическая сумма моментов количества движения системы остается постоянной даже тогда, когда моменты количества движения составляющих эту систему частей и частиц изменяются. Но не более того.
Пожалуй, главу об этом в будущем "Что делать?" можно было бы для разрядки начать со ссылки на Константина, чтобы затем общую декларацию развить и конкретизировать. Как и мельчайшие физические частицы, составляющие элементы общества, люди-людишки, чтобы нормально существовать, должны в пределах своего ''спина", определяемого человеческими законами, которые принимаются людьми же, исходя из безопасности и "устойчивости" общества, его морали к так далее, непрерывно "крутиться" и "прыгать", не останавливаясь ни на миг. В допустимом диапазоне они свободны действовать в целях самоутверждения. Пытаться искусственно тормозить это броуново дви¬жение, втискивать его в тесную "трубу" под давлением – значит, умерщвлять общество, признаки чего у нас налицо. Но и безбрежного разлива допус¬тить нельзя, будет невообразимый хаос и анархия. Рамки устанавливаются на основе глубоких разносторонних, но взаимоувязанных научных исследова¬ний, в том числе математического моделирования. Красиво? Безусловно! Но только и всего. Тем более, что еще и не оригинально: задолго до Констан¬тина Зуева сравнивал венца творения с неорганической частицей и предлагал выводить общественные законы на основе изучения "души" индивидуума знаменитый анархист князь Кропоткин. Хороша компания!..
Игорь улыбнулся, закрывшись газетой, и слегка заерзал в кресле, вспомнив некогда услышанный анекдот. В пустой комнате к потолку подвесили бу¬тылку водки и запустили туда пьяницу. Тот немедленно стал подпрыгивать, старался изо всех сил, но достать не мог. Санитары внесли в комнату та¬буретку. Подопытный ноль внимания. "Оглянись, - говорит врач, - подумай". "Некогда думать, надо прыгать". Поведение такой вот "элементарной час¬тицы" (инфузории, по давнему определению Любови Афанасьевны) наверное, можно описать несложным уравнением. Только зачем?..
Костя чуть ли не в качестве мирового достижения преподносит чье-то утверждение, что походка любого человека может быть математически выражена в виде тригонометрического ряда Фурье, состоящего всего из несколь¬ких членов, то есть рядом с хорошей сходимостью. С точки зрения "чистой" математики это, весьма возможно, в самом деле интересный результат, его авторам нельзя отказать в остроумии. Что же касается пользы... Тут Игорь снова лукаво ухмыльнулся, на сей раз возразив брату устами Энгель¬са. Великий диалектик как-то высказался в том смысле, что теплота - это значительно более емкое понятие, чем просто движение молекул. То же самое можно сказать и о походке. В ней есть нечто такое, что никак не втиснешь в бесстрастный тригонометрический ряд. Но, самое главное, какие вы¬воды могут следовать из математической интерпретации походки? Легче ли узнать милого по коэффициентам ряда Фурье? Что должна ощутить, скажем, жена Аверкова, глянув на формулу движения своих ног-тумб? Если очень по¬стараться, можно, к примеру, записать в виде математических символов траектории движения копыт скачущей в кавалерийской атаке лошади, а затем долго изучая норов животного и сноровку всадника, определить численные значения параметров. С точки зрения математики занятно. Только как сии выкладки отразятся на результатах боя?.. Костя утверждает, что подобная "матемутика" может помочь выработать практические рекомендации для тренировки бегунов, прыгунов, балерин. Возможно, чуть-чуть поспособствует появлению парочки новых чемпионов и народных артистов. Но стоит ли игра свеч? Не мышь ли это, рожденная горой? Ведь на 95, если не на все 99 процентов достижения тех же артистов и спортсменов определяются задатка¬ми, волей, честолюбием, умением и способностями тренеров.
Кстати о мы¬шах. Недавно Игорю попалась на глаза остроумная стихотворная басня про ученого (псевдоученого) кота, которая, пожалуй, здесь придется как нельзя более к месту. Тот басенный кот собрался охотиться по всем пра¬вилам. Игорю запомнились строчки с привычными сопроматовскими терминами: "определил он эМ и Ку и приготовился к прыжку". Но пока незадачливый охотник упражнял¬ся в строительной механике, добыча благополучно ускользнула...
Игорь еще раз придирчиво смерил взглядом фигуру брата, и удовлетворен¬но хмыкнул, сделав заключение, что разгадал подоплеку кибернетических "закидонов" Константина. Все, оказывается, очень просто. Это - фрондерст¬во, реакция на запрещения новомодной науки и гонения на ее приверженцев. Реакция вполне естественная, понятная и оправданная: ага, запрещаете, преследуете, будем в пику вам тыкать ее куда надо, и куда не надо. Сквозь такую призму юношеский максимализм Кости немедленно окрасился в благо¬родный розовато- голубоватый колер.
Следующим логическим следствием оче¬редного "озарения" стало, пусть еще с некоторыми оговорками и сомнения¬ми, снисходительное признание правомерности попыток использовать кибер¬нетический подход не только в технике (тут у Игоря недоверие рассеялось практически полностью), но и в организации и планировании производств. Особенно не нашего сегодняшнего производства, а будущего, базирующегося не на словах, а на деле на объективных экономических законах, того про¬изводства, которое воспрянет ото сна после претворения в жизнь его, Иго¬ря Сергеевича Зуева, предначертаний. Потом он, скрепя сердце, допустил, что изучение и описание походки, то есть тех же скоростей и моментов ко¬личества движения ног, тоже может иметь практический выход, в частности, способствовать разработке новых эффективных протезов, а ради этого, наверное, стоит и повозиться разным специалистам, в том числе математикам. Дальше этих уступок, однако, дело не пошло. Тектологию, науку об управ¬лении жизнью человеческого общества, он усилием воли отверг категоричес¬ки, несмотря на симпатии к основоположнику этой науки философу ("богоис¬кателю"), экономисту и медику Богданову. Что же касается человеческого интеллекта, то тут усилия воли не потребовалось. Вмешательство математи¬ки в сию тончайшую сферу представлялось Игорю святотатством. Он настроился на боевой лад.
Любовь Афанасьевна со слов младшего сына утверждает, будто академик Павлов трактовал действия обезьяны, подставляющей ящик, чтобы достать банан, как проявление умственной деятельности, то есть мышления, а мозг сравнивал с электрическими переключательными системами. Сомнительно, все-таки верующий. Да и с известными фактами не вяжется...
Игорь еще раз скользнул полным нежности взглядом по фигуре супруги и закрыл глаза. Ему припомнился один из дней его медового месяца, неисповедимыми путями господними связанный с именем Ивана Петровича Павлова. В то воскресенье Зуевы были приглашены к тете Клаве на день рождения. Утром Мила ушла заниматься к Вике, а к трем часам ее ждали здесь. Она опоздала почти на час и Игорь, сидя в том же, что и сейчас кресле, от нечего делать "залпом проглотил" случайно подвернувшуюся книжечку под названием "Великий физиолог И.П. Павлов" из серии "Естественно-научная библиотечка школьника". С тех пор четыре года минуло, Игорю эта кни¬жечка больше на глаза не попадалась, он, кажется, ни разу о ней не вспомнил, а вот сейчас случайно полученная и вроде не очень нужная ему информация всплыла в памяти, поставив вескую аргументацию в мысленном спо¬ре с братом.
Через всю книгу красной нитью проходит мысль, что великий новатор-материалист в физиологии категорически отвергал домыслы психологов-идеалистов о присутствии в деятельности животных "душевного" на¬чала. В свое время в лаборатории Павлова возник серьезный принципиаль¬ный спор при толковании установленного в опытах факта: способности со¬баки выделять слюну при виде и запахе пищи. Один из учеников Павлова, идеалист по своим философским воззрениям, утверждал, что собака, увидев кусок мяса, представляет в своем воображении его вкус на языке. Это представление, мол, и является возбудителем нервов слюной железы, то есть не непосредственное внешнее воздействие, а внутреннее состояние собаки, ее "воображение" или "желание". Павлов же, написано в книге, ни¬когда не употреблял сам и требовал от других никогда не употреблять таких выражений, как "собака подумала" или "собака захотела" и т.п., как не отражающих суть явления и противоречащих фактам. Тысячами последующих опытов великий физиолог доказал свою правоту, был оценен и признан всем миром, а его ученик - противник, упорствуя в своих заблуждениях, навсегда покинул лабораторию. А впереди были классические эксперименты над чело¬векообразными шимпанзе Розой и Рафаэлем. Разве результаты этих и многих других опытов не свидетельствуют неопровержимо о качественной разнице в поведении животных, тех же человекообразных обезьян, и самого прими¬тивного доисторического человека, уже приобретшего в процессе многове¬ковой эволюции способность что-то создавать, что-то предвидеть, накапли¬вать и передавать опыт, оперировать некими отвлеченными категориями? Поэтому собаку, произносящую несколько слов в фельетоне Ильфа и Петрова "Их бин с головы до ног", или собаку, подвывающую в такт песне у Джека Лон¬дона, как и "говорящего" попугая, принципиально нельзя отнести к сущест¬вам мыслящим. Тут надо четко определиться и не путать праведное с греш¬ным.
Да, всякий живой организм, пройдя свой эволюционный путь, стремится уравновесить (так выразилась Любовь Афанасьевна) себя с перманентно меняющейся внешней средой, сохранить относительное постоянство температуры тела, состава крови и других параметров жизнедеятельности. Для этого в процессе естественного отбора выработались определенные механизмы. Можно их назвать регулирующими системами, имеющими какие-то переключатели, передачи, тормоза, другие детали и узлы. Конечно, это самые совершенные в природе "приборы и аппараты". Мозг не возбраняется именовать пультом управления. Принципы их работы можно и нужно изучать и переносить в технику. Согласен на сто процентов. Но чтоб наоборот, нашими топорными техническими средствами моделировать, воспроизводить, прогнозировать тончайшие и сложнейшие физиологические и, тем более, психологические процессы - я извиняюсь!..
Говорят, будто сам Павлов под внешней средой понимал не только географическую и прочую "бездуховную", но и социальную среду, и ввел понятие жизненного такта, свойство человека стараться строить свои отношения с другими лицами таким образом, чтобы отношение к нему со стороны окружающих было всегда благоприятным. Справедливо в общем. Только старо, как мир. Народная мудрость гласит: с волками жить - по-волчьи выть. Более пространно и интеллигентно ту же мысль отражает "категорический императив" Канта. Средства достижения благоприятного отношения тоже известны: одни льстят, угодничают, выслуживаются. (На эту тему тоже есть блестящий анекдот: Птичка спрашивает у гусеницы, оказавшейся на самом верху высокого дерева: "как тебе удалось так высоко забраться?" “Пресмыкаясь, дорогая, пресмыкаясь".) Другие заслуживают уважение, совершая героические или просто благородные поступки, жертвуя собой (не обязательно своей жизнью, можно, к примеру, карьерой, какими-то благами) ради других. Третьих уважают за принципиальную жизненную позицию, за то, что они честно и незаметно выполняют свой долг, как они его понимают. Хотя в реальной жизни все не так просто. Попробуйте спросить у ста человек мнение об их хорошем общем знакомом, и получите, по крайней мере, пятьдесят разноречивых ответов с множеством оттенков, оговорок. Как, к примеру, трактовать проделки Робин Гуда? Да, защитник бедных и обиженных. Но ведь творит самосуд, то есть беззаконие... Или спросите у сотрудников ремконторы ЖКО “Днепростроя”, что они думают про своего примитивного печника-“трибуна”, обласканного начальством...
“Уровень благоприятности”, в свою очередь, колеблется в широких пределах. Но дело, видите, не в том, как пел в кинофильме одесский рыбак Константин. Главное: какие опять-таки практические рекомендации вытекают из Павловской констатации-декларации, кроме известных десяти библейских заповедей? Вмешательство “матемутики” и машины во внутренний мир человека, по убеждению Игоря, столь же бесперспективно, сколь и безнравственно. Ведь что ни личность, то свое индивидуальное видение мира, своя "предыстория" (опыт, воспитание и т.д.). При попытке описания “предыстории” бетонного кубика многоопытный Фастовский столкнулся с почти непреодолимыми математическими трудностями. Так что уж говорить про “венца творения”?
Человек постоянно ставит себе какие-то цели, обычно сразу несколько (в работе, личной жизни и т.д.), причем, в отличие от всех других живых существ, цели близкие и дальние, конечные и промежуточные, стратегические и тактические, оценивает шансы, средства и сроки их достижения в рамках собственного понимания “правил игры”, в частности, путем обхода законов. В пути движения к цели маневрирует, меняет тактику, кого-то устраняет с дороги, что-то от кого-то скрывает, что-то перед кем-то выпячивает, случается, подтасовывает. Прямой столбовой дорогой в наше сложное время редко кто скачет. Взять, к примеру, длинный, многоходовой, полный интриг, коварства, вероломства и жестокости путь Сталина к единоличной власти. Какой математический ряд в состоянии все это описать?
Дальше. На одно и то же внешнее раздражение разные особи реагируют по-разному. У Вольтера ежегодно в день Варфоломеевской ночи, к которой он не имел и не мог иметь ни малейшего отношения, поднималась температура, а шофер душегубки, нормальный по всем физическим и психическим параметрам русский парень, которого еще во время войны судили и повесили в Харькове, ежедневно, в нужный момент хладнокровно включал газ... В других условиях он, возможно, так и прожил бы добрым малым (еще одна жуткая вариация на тему: “люди - это на гражданке, а здесь – солдаты”, а в самом обобщенном виде: “все зависит от условий, места и времени”). Да у того же академика Павло¬ва в душе соседствовали столь вроде несовместимые "продукты работы моз¬га", как матерый материализм и вера в бога. Сколько еще членов ряда Фурье или другого уравнения надо написать, чтобы все это учесть и предвидеть, какая именно "струна" в огромном многоголосом инструменте человеческой души в той или иной ситуации "зазвенит"? И какая машина в состоянии "переварить" такой Монблан разноречивых исходных данных? Говорят, речь идёт не о точном предсказании поступка того или иного индивидуума в конкрет¬ной ситуации, а лишь о предсказании вероятности события. Но о какой сте¬пени вероятности можно толковать, имея такое количество далеко не всегда четких исходных данных? А как, например, быть с тем, что на задворках души человеческой еще неясно мерцают потаенные, так называемые, "задние" мысли?".
'Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда", - прервал ехидный внутренний соглядатай патетическую обличительную речь первого "я" как раз на том месте, когда тот выстраивал в ряд примеры, один другого ярче и убедительней. Игорь снова заерзал в кресле, только на сей раз не от подпора гордости, а от крайнего смущения и недовольства собой. Он от имени внутреннего оппонента с той же энергией запустил маховик в обратную сторону.
"Вокруг тебя идет стремительная работа по переоценке ценностей. На мировой арене ошеломляющая инициатива нормализации отношений с Югославией переросла в "дух Женевы". Внутри страны возвращаются в родные пе¬наты бывшие "враги народа" и высокие руководители не считают для себя зазорным извиняться перед ними. Приутихли "научные дискуссии". Совсем недавно устами одной из главных наших идеологических твердынь, журнала "Вопросы Философии" кибернетика из разряда лженауки или псевдонауки и прислужницы империализма, переведена в разряд самой настоящей науки. "Сверхъестественная" наука – математика - стремительно вторгается в - "просто естественные" дисциплины. Семинар в Московском университете, посвященный кибернетической сущности условных рефлексов и подходам к их моделированию, происходил в большой аудитории механико-математического факультета на Ленинских горах. Аудитория была переполнена. Присутствовавшие на семинаре приятели Кости аспирант-математик Харьковского университета Анатолий Радько и студенты - математик Мирон Аптекман и его друг астроном Сергей Ганжа приехали потрясенные и окрыленные. И заразили своим энтузиазмом физика Зуева. Врач-стоматолог Любовь Афанасьевна Ломазова, женщина дельная и проницательная, с безусловно рационалистическим складом ума, уверовала сама и пытается внушить тебе, что внедрение математических моделей в науки о живой природе, использование здесь приемов конструктивизации, формализации и алгоритмизации (о, боже, еще совсем недавно сплошная крамола, почти уголовщина!), двинет вперед семимильными шагами разви¬тие этих наук.
Пусть конкретные практические результаты пока еще скромны. Но важно уже то, что освоение естествоиспытателями таких моделей и приемов означает переход их на новый, более высокий интеллектуальный уровень. Результаты такого скачка не заставят себя ждать. Твоя мама сравнительно легко освоилась и без суеверного страха произносит столь непривычные для медика словосочетания, как "метаматематика", "системно-структурный подход", "биомеханика", "вероятностная вселенная". А ты, технарь с математическим уклоном, как будто серьезный и беспристраст¬ный, с ходу все отвергаешь и выступаешь в роли держиморды, гонителя нового и - кто знает? - может, передового и прогрессивного, в роли защитника и ревнителя догм, в роли Савонаролы..."
Игорь даже дыхание невольно задержал и глаза широко открыл, пораженный точностью и меткостью сравнения его позиции с непримиримой твердокаменностью средневекового монаха, вобравшего в себя черты революционера-республиканца и диктатора-теократа. Он попытался отыскать существенные различия, козырнуть признаками, характеризующими его как благородного рыцаря и истинного интеллигента, но это ему не удалось. Он не мог сосредоточиться и отогнать навязчивый образ: языки пламени “священного” костра лижут бренное тело Савонаролы, намертво привязанное к кресту и оно, тело, под влиянием смертоносного внешнего воздействия, включив на полную мощность все силы и средства самосохранения, дергается, из¬вивается, корчится, а потом, обугленное, замирает... У Игоря мурашки пошли по коже. "Двойник" смилостивился и перевел дискуссию в русло спокойной взвешенной аргументации.
"Ты совершенно справедливо заметил, что у разных людей реакция на внешние раздражители (конечно, не такие "безусловные", как огонь и меч) очень различна. Эти различия обусловлены “предысторией”, наследованными и приобретенными признаками. Значит, есть основа для классификации признаков и индивидуальных особенностей, значит, есть что хранить в "памяти" машины. Из великого множества исходных параметров можно отобрать наиболее важные, существенные для данной задачи. Если же их окажется чересчур много, можно каждую задачу разбить на несколько подзадач. Такие приемы известны, следовательно, не здесь кроются главные трудности. Они - в характере самих задач, возможностях формализации и перевода на машинный язык расплывчатых и "растягивающихся" субстанций. Однако, все зависит от постановки задачи. Конечно, если бы мы задались целью точно (численно) определить как именно поступит конкретный человек в конкретной ситуации, мы приписали бы себе прерогативы Господа Бога. Но другие, более скромные вероятностные задачи, имея под рукой такую машину, как "Стрела" (а в дальнейшем и более совершенные), нам под силу.
Вот первое, что мне пришло в голову: из двух (или десяти) кандидатов на высокую руководящую должность выбрать наиболее достойного, в частности, оценить вероятность того, что он выдержит испытание властью. Вот возьми и предусмотри в своем "Что делать?" неукоснительное правило: все начальники, деятельность которых может оказывать значительное влияние на судьбы подчиненных, обязательно проходят испытательный срок, скажем, годичный, как кандидаты в члены КПСС. Каждый день записываются на пластинку или заносятся в таблицу решения испытываемого по тем или иным возникшим вопросам, его высказывания на совещаниях, личных приемах, докладах вышестоящим и проч. Машина по заданной программе поступившие данные обрабатывает, сопоставляет с выработанным заранее "эталоном" и выносит вердикт: годен или не годен. И объясняет, почему именно: ум недостаточно гибкий или вообще недостаточный, знаний мало, хотя задатки есть, диктаторских наклонностей не лишен, красивую жизнь любит и в средствах неразборчив. Отсюда оргвыводы: на учебу отправить или подержать пока в замах, либо держать подальше от материальных ценностей или власти. Чем плохо?".
"Кто говорит, что плохо? Отлично просто! - Игорь даже губами причмокнул, представив себе, каких неисчислимых потерь, бед, несчастий можно было бы избежать, если бы в свое время подвергли беспристрастному машинному экзамену Гитлера и Сталина. - Но это мы с тобой сейчас сообразили. А мой дорогой братец Котик носится с бредовыми утопическими идеями "персонализированного социализма" Бердяева и управления жизнью и развитием индивидуализированного анархического общества с помощью мудреных ухищрений математической логики, какой-то еще вероятностной логики, математической теории связи, дискретной математики, в общем, "матемутики".
"Анархисты, как нас учили, всегда славились "левацкими" загибами. "А в Большой Советской Энциклопедии анархисты и анархо-синдикалисты названы агентами американского империализма, которые проводят свою подлую, предательскую работу под фальшивым флагом защиты прав личности и (о, ужас!) проповедуют равноправие всех взглядов, как бы реакционны (с чьей точки зрения?) они ни были. Может быть, пришло время и с них снять клеймо "прислужников", как с кибернетиков, и разобраться по существу. В свое время знаменитый тезис Вольтера: “я могу быть не согласен с вашей позицией, но я готов жизнь отдать за то, чтобы вы имели право и возможность ее беспрепятственно высказывать” не вызывал возражений. Совсем даже наоборот, встречал полное одобрение. Разве анархисты проповедуют не то же самое? А Бердяев? Никто не возбраняет тебе считать его идеи бредовыми или утопическими. Это на твоей совести. Но он отстаивал принцип духовной свободы личности. Для него личность являлась высшей ценностью в прямом, а отнюдь не в сталинско-бериевском смысле".
Игорь прикусил язык, вспомнив "юмор висельника" бывшего врага народа Марка Мееровича Фиша во время его последнего приезда в Харьков. "Ме-ме" говорил толково и складно, наше прошлое и настоящее оценивал философски, без яда и пены у рта. Игорь не все запомнил, беседа в квартире родителей сопровождалась обильными возлияниями, но одна тирада и завершивший ее “анекдот” крепко засела в голове. Заветной мечтой всех тиранов, по Фишу, является воспитание подданных в духе бездумной, фанатичной преданности вождю, готовности идти ради него на любые жертвы и лишения, муки и смерть. Сам же диктатор видит в своих подданных не личности, не людей вообще, а некую серую массу, внимающую ему, преклоняющуюся перед ним, парализованную его волей, легко управляемую и направляемую. Игорь ярко представлял себе это безликое стадо, поэтому анекдот прозвучал для него особенно "юморно". Товарищ Сталин медленно прохаживается по кабинету, потом останавливается, вынимает трубку изо рта и раздельно назидательно произносит, пряча в усы улыбку: "У нас самый ценный капитал - это люди. Правильно я говорю, товарищ Берия?".
"Не вызвана ли твоя позиция потаенной завистью к брату, от которого буквально веет свободой и независимостью?" - не унимался внутренний злой мальчик. Игорь еще раз смерил глазами фигуру брата. Сейчас она выражает озабоченность и сосредоточенность, но насчет излучения волн казацкой вольности и гордой независимости - чистая правда. - Ладно, - повторил он, - дерзай, братец, не только препятствовать, но и спорить не буду. Посмотрим. А найдешь нужным прибегнуть к моей помощи - не откажу. Сам навязываться не буду. Только мой тебе совет: наряду с проблемами общества в целом, а то и в первую очередь, обрати внимание на конструктивизацию, формализацию и алгоритмизацию процесса поиска и выбора спутницы жизни".
С женщинами Костя пока не знается. Если бы дело обстояло иначе, он не сумел бы это скрыть. Он вообще лгать и выкручиваться не умеет, мама его тут же "застукала" бы. После занятий он большую часть времени проводит дома, тут чаще всего собирается и его философский кружок. Приятели его то¬же не ловеласы. В свои физико-философские изыскания они, видимо, деву¬шек не посвящают, а других точек соприкосновения пока нет. Газеты и художественную литературу, не относящуюся к их интересам, они читают редко, в кино бывают не чаще раза в квартал, в театре - раза в год, телевизор тоже смотрят очень редко (для Доры Марковны домашнее кино - любимое развлечение, однажды Костя не утерпел или просто не подумал, и в присутствии гостьи рассказал анекдот: "к одному обладателю "ящика" соседи повадились ежевечерне смотреть фильмы. Тогда хозяин прикрепил на двери своей ком¬наты табличку: "здесь живет Рабинович, кинотеатр за углом", за что после ухода подруги юности получил от мамы крепкий нагоняй). Праздники от¬мечает в домашнем кругу или, редко, в случайных компаниях. Одним словом, призна¬ки "пожара сердца" пока отсутствуют. Но когда-нибудь на какую-нибудь особь противоположного пола он же, как говорится, положит глаз. Или, скорее всего, некая опытная оборотистая львица (либо лисичка) сама проявит инициативу, легко окрутит и заарканит простодушную и неискушенную жертву. Не проявить ли, пока соответствующая программа еще не разработана, мне инициативу старым способом, не подкинуть ли брату подходящую избранницу, поискав ее, например, среди учениц Додика Берляндта (он преподает в музыкальном училище и еще “халтурит” во Дворце культуры Электромеханического завода. На свадьбе по рукам ходил альбом фотографий, на многих Давид запечатлен в окружении молодых дарований, и некоторые из них, как Игорь успел отметить, весьма привлекательны).
"Не суй свой нос в эту хрупкую сферу, не высовывайся, - встрепенулся "двойник". - Гарантий "качества" ведь не дашь. И вообще пока спешить некуда, молод еще. Когда созреет, сам выберет, и сам будет расхлебывать. Хотя, с другой стороны, жалко парня. Во-первых, не чужой, во-вторых, талантище. И характер кремневый, может при¬вязаться сильно, если обманет (мол, какой-то дурацкой философией занима¬ется, а мне внимания не уделяет), чего доброго, глупостей наделает. Кто еще предостережет, подскажет и придет на помощь, если не свои более опытные родные. Да и виднее со стороны. Активно действовать пока, пожалуй, рано, но в поле зрения дер¬жать не мешает".
Тут по ассоциации вспомнился ему другой холостяк, бывший сокурсник Юра Божич, сменивший по призванию строительную специальность на геологическую. Ростик Найдёнов случайно встретил его недавно на улице и затащил на пару часов к себе. За ужином хорошо "погутарили". После ухода из ХИСИ Юра два года провел “во глубине сибирских руд”, набираясь практического опыта, потом как-то быстро окончил геофак Московского университета (может, заочно) и снова вернулся в Сибирь, работает геологом поисковой партии, выглядит солидно, на лацкане пиджака колодка ордена "Знак Почета". На родину приезжал по печальному поводу - похоронил мать, в Харькове пробыл один день, решал какие-то свои вопросы в университете и прямо от Найде¬новых ушел на вокзал (чемодан оставил в камере хранения). Ростика и его супругу в манере поведения разведчика недр по¬разила та самая таежная вольность и независимость, которая исходит и от горожанина Константина Зуева.
0 себе Юра говорил мало, больше занимал хозяев глобальными интригую¬щими загадками затейницы Природы. Особое впечатление произвела на Ростика теория разбегания континентов (мало на нашу голову разбегающейся Вселенной, так на тебе, материки, оказывается, дрейфуют). Несмотря на пер¬вую реакцию отторжения, возникшую у Игоря при разговоре с Ростиком, сейчас версия выглядит весьма логично. С чего бы, спрашивается, при формировании лика планеты образовались разрозненные сравнительно небольшие участки суши, омываемые многочисленными морями и океанами? Условия, по-видимому, были относительно однородные. Игорь интуитивно сог¬лашается с гипотезой, согласно которой до определенного момента (по утверждению Божича, до каменноугольного периода), вся суша составляла единый гигантский материк, которому дали название Пангея. Остальную часть поверхности планеты занимал опять-таки единый океан. Но потом вдруг пошли катаклизмы: земная твердь стала трещать, расползаться на части, корчиться, вздыбливаться. Почему? Что произошло?
В объяснении причин катастроф ученые, как обычно, разбились на два лагеря: нептунистов, сторонников решающего влияния поверхностных сил, в первую очередь, воды, и плутонистов, отдававших предпочтение влиянию подземных огнедышащих стихий. Были и приверженцы внеземных, космических возмутителей геолого-географического спокойствия. Сейчас Игорь снисходительно заключил: если теория раздвижки материков объясняет некоторые явления, не укла¬дывающиеся в рамки прежних теорий, в частности, похожесть очертаний бе¬регов по обе стороны Атлантического океана, а также геологического стро¬ения побережий - она, эта теория имеет право на жизнь до тех пор, пока не будет заменена более обоснованной.
Начертанная Юрием схема зарождения и протекания процесса деформирования, разлома и расползания частей прежней Пангеи оперирует привычными ему понятиями, и потому выглядит в его глазах вполне правдоподобной. Материалы, слагающие земную кору, обладают реологическими свойствами, то есть способностью деформироваться во времени, "течь" даже в том случае, когда нагрузка, вызвавшая первоначальную деформацию, сохраняет постоянное значение. Иными словами, нагрузка не увели¬чивается, а вызванные ею деформации материала с течением времени растут. Применительно к искусственному камню - бетону именно это явление изуча¬ет Фастовский. Пангея - огромная плита на упругом основании (мантии Земли) даже под собственной тяжестью могла за время предшествующих геологических эпох прогнуться, образовав "блюдце". Непосредственные замеры (топосьемка) показывают, что даже в наше время за период одной человеческой жизни (в геологическом масштабе - мгновенье) лик поверхности Земли за¬метно меняется, кора нашей планеты постоянно корежится, пульсирует, "ды¬шит". Абсолютные отметки не остаются постоянными: одни участки поднимаются, другие опускаются. Это, говорят, было известно еще Аристотелю. В результате местами море заливает бывшую сушу, местами суша теснит море. Время, к которому относят начало разлома праматерика, совпадает с ледни¬ковой эпохой. Это невольно наводит на мысль о взаимосвязи явлений: лед добавил нагрузку, деформации превзошли критическую величину, блюдце лоп¬нуло. Конечно, величина дополнительной ледовой нагрузки ничтожна в сравнении с весом пород коры, но зато длительность ее действия измеряется многими тысячелетиями.
Фастовский доказывает, что даже кратковременное действие нагрузки вызывает в неупругих материалах существенные деформации ползучести. Неожиданно этот постулат получил весьма экзотический резонанс. Упоминание об этом, несомненно, доставит удовольствие Самуилу Семеновичу. Юра, очевидно, с учетом ожидаемого перехода в ближайшее время Ростика в проектный гидротехнический институт привел поразительный пример резкого увеличения сейсмической активности после заполнения водой крупного водохранилища в Америке. Вот тема для светского разговора с Фастовским и Казанцевым, - причмокнул языком Игорь. Ну, с Фастовеким поводов еще найдется сколько угодно. А вот с Казанцевым один благоприятный момент уже упущен. Когда еще такой случай подвернется?..
Недели за две до встречи Божича с Найденовым Зуев в составе большой группы проектировщиков, возглавляемой Казанцевым, посетил Управление строительства Кременчугской ГЭС, где на техсовете рассматривались основные решения, закладываемые институтом в проект третьего по счету гидроузла на Днепре. Ехали поездом. На обратном пути Игорь ока¬зался в одном купе с Казанцевым и Шабельниковым. Как водится, не обошлось без коньяка и икры. Вообще, закуска в основном была рыбная. Это дало повод директору и в разговоре развивать рыбную тему, причем он, разгорячившись, вел длинную сольную партию, как не на совещании даже, а, скорее, на политзанятии. “Пропагандист” счел нужным напомнить попутчикам известную им истину, что рыбохозяйственное освоение проектируемых Днепровских гидроузлов проводится, наряду с использованием природных ресурсов реки для энергетических нужд, создания глубоководного пути от Черного моря до Киева, расширения площади орошаемых земель и мелиорации заболоченных территорий в Бассейне Верхнего Днепра. То есть, от реки берут все, что она может людям дать. Потом назвал требуемую сумму капитальных вложений для рыбохозяйственных целей - более миллиарда рублей - и намечаемый в конечном счете среднегодовой улов - около 300 тысяч центнеров, и лишь затем, продемонстрировал эрудицию в собственно рыбном деле.
Рыба в Днепре, оказывается, представлена 70 видами, сгруппированными в три основные группы: туводные (лещ, плотва, красноперка, карась и др.), полупроходные (тарань, рыбец, судак и др.), и проходные (тюлька, сельдь, осетровые). Игорь узнал, где располагаются нерестилища этих рыб и будущие места их размножения, как намечается очищать водоемы от сорных пород и заселять их производителями ценных пород. Он, тоже под хмельком, слушал без большого интереса. Можно представить себе, насколько более увлекательной была бы вагонная беседа о проблемах влияния водохранилищ на землетрясения. Зуев, сообщивший сенсационные данные, естественно, находился бы в центре внимания. И даже при желании мог бы польстить директору. Дело в том, что Божич в застольной беседе у Найденовых покритиковал наше правительство за его однобокий подход к использованию месторождений, за разрыв между геологией, техникой и экономикой, за неумение комплексно использовать природные ресурсы. У нас, как правило, из руд извлекается только один элемент, а сопутствующие, иногда очень ценные, идут в отвал. Тут вполне уместно было бы (спокойно, без патоки в голосе) воздать должное гидроэнер¬гетикам, которые, не в пример горнякам и металлургам, комплексно подхо¬дят к использованию водных ресурсов.
“Хорош-ша комплексность, - прошипел бдительный внутренний скептик, - построить за десятки миллиардов рублей гидростанции и города при них, наладить судоходство, развести рыбу, а потом одним махом все уничтожить”...
Игорь обомлел и покрылся испариной. Перед его мысленным взором поплыли жуткие картины: города Запорожье, Новая Каховка, Херсон в руинах, наподобие Ашхабадских, тысячи жертв, миллионы оставшихся живых людей без крова, плач и при¬читания матерей над трупами детей, невообразимая паника... Но это - лишь цветочки, ягодки впереди. Платформа, или как там она называется, медленно, но верно прогибается и, достигнув предела прочности на растяжение при изгибе пород в нижних слоях коры, по всем правилам строительной механи¬ки с невероятным треском лопается. Вместе с земной корой раскалывается мощная железобетонная плотина Кременчугской ГЭС, наиболее рационально запроектированная по его, Зуева, расчетам, на которые ушло столько нервной энергии, и провали¬вается в бездну. В образовавшийся гигантский пролом врывается расплав¬ленная лава и превращает Киев, другие большие и малые населенные пункты Приднепровья в безжизненные Помпеи. Выжженные пустыни Правобережья и Левобережья расползаются в разные стороны и пускаются в дрейф, скользя по поверхности мантии. Цветущая Украина опускается в море...
"Надо срочно что-то предпринимать. Воистину промедление смерти подоб¬но, - заморгал глазами Игорь, заслонившись газетой, чтобы Мила не засекла изменившегося выражения лица и не стала приставать с расспросами. - На¬до идти в народ, кричать на всех перекрестках, организовать сбор подписей под воззванием о прекращении строительства гидроузлов на Днепре и Волге. Пусть хватают, пусть объявляют сумасшедшим, лишь бы услышали. Вот как мне суждено войти в историю".
"Подожди, не пори горячку, - остановил его “двойник’, проявив в нужный момент завидную рассудительность, - не спеши поднимать народ, сначала разберись. Во-первых, Божич мог что-то напутать. Влияние ничтожно малой нагрузки от воды в сравнении с весом земных пластов за ничтожно малый промежуток времени на заметную подвижку коры, вызвавшую землетрясение, надо еще до¬казать. Во-вторых, русла Днепра и Волги могут располагаться не в центре "блюдца", а на его периферии, тогда дополнительная нагрузка не увеличит, а наоборот, уменьшит прогиб. Так что "нэ кажы "гоп", покы нэ у курси дела". Другое дело, намотай на ус, что следует привлечь геологов, организовать систематическую топосъемку прилегающих к водохранилищам террито¬рий, посмотреть, как во времени изменяются абсолютные отметки поверхности. И заодно показать Божичу, что он только подставляет тебе плечи; чтоб ты дальше видел”.
"И то дело", - согласился Игорь, машинально отмечая, про себя, что обескровленное мертвенно бледное лицо постепенно приходит в норму, и покачал головой в знак сожаления, что не привелось на сей раз встретиться с Божичем. Возможно, идея сотрудничества сразу пришла бы ему в голову.
Как Ростик понял из туманных намеков гостя, Юра занимается поисками нефти в Сибири, и причастен к разработкам предложений руководителям партии и правительства изменить в ближайшие годы структуру топливного баланса страны в сторону существенного увеличения удельного веса нефти и газа (сейчас уголь дает 80 процентов тепла и света, а нефть, газ и остальные виды топлива - только 20). По расчетам, эти предложения вполне реальны, сулят многомиллиардную экономию и как будто нашли благоприятный отклик в кругах, близких к Кремлю. Возможно, они найдут отражение в готовящихся Директивах, которые будут приняты очередным XX съездом партии на оче¬редную пятилетку. Юра очень горд своим участием в таких масштабных раз¬работках. Очевидно, они сулят и соответствующие почести авторам, в том числе научные (Юра вскользь упомянул, что в 1918 году Харьковский университет присудил выдающемуся геологу, будущему академику Обручеву степень доктора наук без защиты диссертации. Не соискание ли ученой степени, пусть пока кандидатской, привело сюда Божича?) Правда, поиски нефти в Сибири пока не дали желаемого результата, но Юра очень верит в нефтеносность Сибирской платформы. Дай ему Бог...
Игорь с нежностью, сожалением и состраданием снова обвел взглядом фи¬гуру супруги. "Но я не создан для блаженства, его чужда душа моя, напрасны ваши совершенства... - вздохнул он, - нет, тыхэ жыття, голубиная семейная идиллия в этой жизни нам не светят. На работе действительно, как я планирую, "идеология" расчета массивных железобетонных сооружений воплотится в первые системы уравнений и машинные программы примерно через года полтора - два, после чего напряжение моей мозговой деятельности должно снизиться. Но как раз тогда, наконец, можно будет отдаться работе над эпохальным "Что делать?", отдаться до конца жизни. Сейчас я получил еще одно подтверждение величайшей актуальности и прямо-таки жизненной важности такого труда. Пусть Божич сколько угодно пыжится, "кроя эрудицией вопросов рой", де¬монстрируя свою значительность и причастность к делам особой государст¬венной важности. Все равно он со всеми своими потугами, наравне со многими другими, спрессуется в один из кирпичиков, из которых мною будет сооружено вели¬чественное здание. В частности, комплексность использования природных ресурсов станет неотъемлемой частью моей программы. И непременный систематический жесткий контроль за следствиями и последствиями преобразования природы, чтобы, не приведи Господь, не выкопать собственными руками могилу потомкам. Это должно быть одной из основных функций Государства, наряду с обороной... Мой Котик тоже станет одним из "несущих элементов" каркаса нового общества имени старшего брата. У него я возьму технические средства для решения отдельных, поддающихся формализации задач и, тоже не исключено, кое-какие философско-нравственные посылки. Возможно, тут и Бердяеву "полоч¬ка" найдется. Чем черт не шутит... Придется и в этом по свободе разоб¬раться".
- Едут! - воскликнул Костя и бросился из комнаты.
- Оденься! - крикнула ему вдогонку Мила и спустила Мишутку на пол. Игорь сорвался с кресла и вслед за братом устремился на лестницу, сорвав по пути шапку с вешалки...













ГЛАВА В0СЕМНАДЦАТАЯ

В институте у Милы доклад Хрущева на закрытом заседании XX съезда пар¬тии о культе личности и его последствиях читали на партийно-комсомольском собрании неделей раньше, чем в “Гидропроекте”, а в Мединституте еще раньше, так что на свое собрание Игорь шел даже не очень уже охотно, как на повторный урок. Отец поначалу ограничился немногословным сухим отчетом: груб и капризен, не так уж крепко дружил с Лениным, Крупскую позволил себе очень обидеть во время болезни Ленина, лично дал санкцию на применение пыток при допросах "врагов народа" и вообще являлся организатором и вдохновителем массовых необоснованных репрессий. (Ха-ха! Открыл Америку! Студенты Игорь Зуев и Мила Голубовская поняли это на пятилетку раньше). Не прислушался к предупреждениям Черчилля и многих других о готовящемся нападении Гитлера (наверное, подслушал разговоры Кирилла Адамовича Селеневича), не руководил вначале военными операция¬ми Красной армии, да и потом часто проявлял некомпетентность, линию фро¬нта, случалось, проводил по глобусу, игнорировал мнение Хрущева о невозможности наступать под Харьковом в 1942 году и загубил сотни тысяч людей. То есть, по сути, является главным виновником наших поражений, но всегда вину перекладывал на других, а все победы приписывал себе; ни с кем не считался, все ре¬шал сам, чинил беззаконие и произвол, даже ближайшие сподвижники не мог¬ли быть уверенными, что вернутся от него живыми и невредимыми (заимствовал у “Норильских академиков”, которых почему-то не расстрелял). Имел сла¬бость переселять народы (украинцы избежали этой участи только по "техническим причинам" - вследствие своей многочисленности).
Мила же по све¬жим следам, придя домой после собрания, записала все, что запомнила (на самом собрании конспектировать не разрешили, поскольку на тексте доклада имеется гриф: "не для печати"), потом вспоминала и дополняла новыми ужасающими подробностями. На этом этапе Сергей Васильевич тоже внес свою лепту. Рукопись едва уместилась в школьной тетрадке в ли¬нейку (вместе с обложками). В течение прошедшей недели семья в различных сочетаниях то и дело возвращалась к сенсационному докладу, обговаривала те или иные его положения, "просвечивала" под разным углом зрения, сокрушаясь, негодуя, проклиная и, вместе с тем, анализируя, докапываясь до истоков, прогнозируя дальнейший ход событий, поднимаясь порой до глобальных философских обобщений.
Конечно, считали Зуевы, Хрущев проявил незаурядное мужество, прямо-таки героизм, решившись низвергнуть идола, предав гласности его крова¬вые злодеяния. За это новый лидер достоин звания сразу трижды Героя Советского Союза. Даже если бы он завтра скоропостижно скончался, место в учебниках истории грядущих поколений ему обеспечено. Суворов смотрел в корень, когда учил: кто удивил - тот и победил. Можно только представить себе, в какое смятение и столбняк поверг Никита Сергеевич правоверных делегатов партийного съезда, если и теперь, когда состоялись областные, городские и районные активы и собрания в большинстве первичных партийных организаций, когда люди, пришедшие слушать доклад, уже знают его основное содержание, они уходят с собрания оглушенные, потрясенные, подавленные. Однако, оправившись от первого шока и попытавшись объективно и беспристрастно оценить доклад, молодые супруги Зуевы между собой сочли его повер¬хностным, иллюстративным (учитывая его историческое значение). Конечно, содержащиеся в докладе факты, собранные вместе, ошеломляют слушателя, но общая-то картина каждому мыслящему человеку, если он из страха не от¬гораживался от окружающей действительности шорами, была известна.
Первому секретарю правящей партии, входив¬шему в ближайшее окружение Человека и Бога, причастного к Кремлевской кухне, где “шеф-повар” варил свои острые блюда, вроде бы полагалось пойти дальше, заглянуть глубже, вскрыть причины и условия, позволившие всплыть на революционной волне и закрепиться у кормила власти под личиной отца и друга народов такому самодуру-садисту-антихристу. При этом в семейном дуэте Игорь придерживался более "центристских" взглядов, нежели его супруга, защищая перед ней Хрущева, говоря, что это только первый шаг, как известно, наиболее трудный и неуверенный, за которым непременно должны последовать другие, более четкие. Дальше, мол, все будет разложено по полочкам. Именно в первом звуке "а" Игорь усматривал всемирно-историческое значение смелой (героической!) инициативы нынешнего лидера партии.
Однако в последнее время появились настораживающие моменты, заставившие Игоря пересмотреть свои позиции и согласиться с Милой. И признать, что она оказалась более дальновидной и проницательной. События развиваются по ее сценарию. Людям стали затыкать рот. Не веря в способность советских граждан разобраться в сути дела или, скорее всего, как раз наоборот, опасаясь, что люди разберутся и пригвоздят к позорному столбу приспешников, из центра на места спустили инструкцию, устанавливающую дозволенную границу критики, глубину "раскопок".
Суть официальной канонизированной версии послереволюционного периода истории нашего народа и государства такова. Ленин велик, лучезарен, мудр и непогрешим. Сталин является одним из самых сильнейших марксистов, наиболее верным и последовательным продолжателем дела Ленина, имеет выдающиеся заслуги в подготовке и проведении Октябрьской революции, в Гражданской войне. Сталин отстоял истинный ленинизм в борьбе против его извратителей-оппортунистов. Труды Сталина, его логика, его воля оказывали большое влияние на кадры, на работу всей партии. Линия партии, ведомой Сталиным, была правильной. Под руководством партии, во главе которой на посту Генерального секретаря ЦК долгие годы находился Сталин, советский народ достиг огромных успехов в деле строительства ком¬мунизма, дальнейшего укрепления нашего общественного и государственного строя, роста международного авторитета страны. Это создало заслуженный авторитет Сталину, популярность в народе. Именно на фоне таких гигантских всемирно-исторических достижений возник и развился культ личности Сталина, который постепенно приобретал все более уродливые формы, при¬вел к извращению партийных принципов коллективного руководства, партий¬ной демократии, к нарушению революционной законности и необоснованным репрессиям. Все это тормозило наше движение вперед к сияющим вершинам коммунизма, но не сбивало с правильного (единственно правильного!) пути. Политика партии была и остается ленинской. Вся наша партия единодушна в одобрении мудрой ленинской политики. Только темные, гнилые, чуждые народу элементы могут клеветать на родную партию, денно и нощно пекущуюся об интересах народа.
Каждому коммунисту в рамках Устава КПСС предостав¬лена свобода обсуждения политики и всех аспектов жизни партии и страны. Но партия (в интересах народа!) никогда не терпела и не потерпит мелкобуржуазной распущеннос¬ти, обывательских, болотных настроений в ее рядах, тем более антипартий¬ных высказываний; никогда не допускала и не допустит, чтобы свобода об¬суждения вопросов толковалась как свобода пропаганды чуждых марксизму- ленинизму взглядов, как свобода чернить прошлое партии и народа, как свобода оживлять давно разбитые партией антиленинские троцкистские и правооппортунистические взгляды, сеять сомнения в правильности ленинских указаний об авторитете пролетарских вождей.
Инструктаж центра неуклонно проводится в жизнь. Ораторам, точка зрения которых не вписывается в эту канонизированную схему, не только затыкают рот, но и "выкручивают руки". Один немолодой уже до¬цент Cтроительного института позволил себе среди своих, на закрытом партийном собрании с трибуны заметить, что из доклада вытекает, будто все зависит опять-таки от особенностей личности. Если основоположники марксизма-ленинизма в силу индивидуальных черт их харак¬тера, воспитания и прочих субъективных свойств, презирали угодничество, резко отрицательно относились к превращению вождей в икону, пресекали попытки непомерного возвеличивания их персон, эти уродливые явления не имели места. А поскольку Сталину обожествление его личности импонирова¬ло, и он не только не пресекал славословия в свой адрес, но и всемерно поощрял его, мы и получили доведенный до абсурда культ с его кровавыми последствиями. Так ли марксизм-ленинизм трактует авторитет пролетарских вождей?.. И с революционной законностью не очень вяжется. Говорят, заправлял в карательных органах Берия - были вопиющие нарушения, разоблачили - все стало на свое место. По мнению преподавателя технологии строительного производства, не марксистское это объяснение. Вампиры высокого ранга действовали не в безвоздушном пространстве и не са¬ми пытали и расстреливали. Приспешники, наместники и "мундиры голубые" тоже буйствовали не с завязанными глазами. Значит, была некая "технология", заложенная в самом государственном и общественном строе, допускающая такое развитие событий... Секретарь парткома немедленно дал отповедь доценту, но не по существу, а, “вспомнив старые порядки”, как писал в свое время раскритикованный Ждановым поэт Хазин (между прочим, харьковчанин), про новоявленного Онегина, пригрозил “пос¬мотреть, может ли человек с такими взглядами воспитывать молодежь в со¬ветском вузе, даже если этот человек честно воевал и является неплохим специалистом в своей узкой области”.
Игорь сделал для себя выводы. Он не повторит ошибку юности, не станет сотрясать воздух громогласными декларациями, которые тут же будут истолкованы, как голословные клеветнические измышления с чужого (империалистического) голоса, которые уходят корнями в давнее антисоветское прошлое. Пока характер “партии нового типа” в основе своей не изменился. Нет, теперь "безум¬ство храбрых" он предоставляет другим. Игорь Зуев в состоянии и, следовательно, обязан идти дальше, решить задачу несравненно более масштабную и сложную, но и несравненно более значимую как для ныне живущих, так и для грядущих поколений: вскрыть и разоблачить до кон¬ца Великий Обман, обнажить глубинные истоки уродства, органических пороков системы, стыдливо скрываемых под шифром "культ личности". Обожеств¬ление вождя, разгул беззакония, все, что выпячивается в докладе Хрущева - это только надводная часть айсберга. A под водой - надуманные, извращенные, противоестественные, но хорошо, со знанием дела спланированные, скоординированные и отлично служащие поставленным целям идеология, политика, экономика и организация, превращающие венца творения в прибитый, измор¬дованный безгласный "винтик" бездушной государственной машины, в государственного раба.
Он в очередной раз поклялся себе отныне и до гробовой доски ни на один день не прерывать эту необходимейшую народу работу. И с недавнего времени возобновил планомерный целенаправленный сбор доступной информации: накопление тематических “мэтэлыков” - выписок, вырезок, фиксации увиденного и услышанного из уст бывалых и заслуживающих доверия людей (старший Селеневич, Ольховс¬кий, Одновол, Божич, Козырь и Дробот, Линцер, Вайнер, Мезенцева, Кущ, Фиш и многие другие), выпукло и глубоко отражающих те или иные стороны "наших порядков", спрятанных за пышным фасадом высотных домов, гигант¬ских плотин, "планов громадья" и победных рапортов. Возобновил, действуя в соответствии с Завещанием великого физиолога Павлова: неутомимо и последовательно накапливать и систематизировать факты, стремясь как можно глубже проникнуть в суть явления, трудиться со всей страстностью, на которую способен, но только честно, без всяких "подчисток", тщательно проверяя и всесторонне аргументируя каждый вывод. Прежде всего, он перебрал и рассортировал без камуфляжа материалы, привезенные из Челябинс¬ка. Разумеется, с особым пристрастием вчитывался Игорь в строки, посвященные главной преступной организации, по определению главного нашего обвинителя на Нюрнбергском процессе главных нацистских военных преступников генерала Руденко, "средства сплочения заговорщиков и инструмента для выполнения заговора" - единолично правящей партии. (Крикун не зря считал опасным печатать у нас материалы Нюрнбергского процесса, поскольку сопоставления напрашивают¬ся сами собой. Власти предержащие не додумались наложить вето, слишком уверены были в своей силе, "имели везде глаза, чтобы видеть, и везде руки, чтобы схватывать - так Руденко характеризует гестапо - считали, что, как во времена Петра Великого, "думать, даже чувствовать что-либо, кроме покорности" никто не смеет). Что ж, посеяли ветер - пожнут бурю...
Сергей Васильевич Зуев, в свою очередь, сам того не ведая, крепко поспособствовал сыну: подгадал с приобретением последнего седьмого издания сборника "КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК". Игорь основательно проштудировал попавшие в руки документы, которые дали обильную пищу для раздумий, сенсационных разоблачений и пробудили полемический азарт.
К своему Третьему партийному съезду большевики шли под флагом борьбы за строгую централизацию, но против наивного бюрократического ее понимания - отождествления централизации со слепым бездумным повиновением - за установление реального единства партийной организации и возможно широкой автономии местных комитетов на основе сознательно-товарищеских отношений.
В резолюции Первой конференции РСДРП (Таммерфорс, декабрь 1905 г.) эта стратегическая установка конкретизировалась: "признавая бесспорным принцип демократического централизма, конференция считает необходимым проведение широкого выборного начала с предоставлением выбранным центрам всей полноты власти в делах идейного и политического руководства наряду с их сменяемостью, самой широкой гласностью и строгой подотчетностью их действий..."
Записав это в левой части разделенной пополам вертикальной линией тетрадной страницы, Игорь намеревался в правой части того же листа изложить телеграфным стилем свою "кочку зрения" и обозначить возможные источники ее подтверждения и обоснования. Однако едва он вывел мелким бисером первое слово: "Утопия!", его "занесло". На одном дыхании родился целый философско-полемический (с самим мудрейшим, светлейшим и непогрешимейшим основателем партии и государства нового типа и вождем мирового пролетариата!) трактат.
"Утопия! Воздушный замок! Слова, слова, слова! Фальшивый флаг, бумажная основа! Немудрено, что на практике восторжествовал (в наихудшем ва¬рианте!) именно "наивный" бюрократический централизм, гипертрофирован¬ный централизм, который предсказывал и которого так боялся Мартов; централизм с неограниченной властью центра, точнее, верховного правителя, и уделом остальных - лишь безропотно повиноваться; "радикально-заговорщическая организация", "система самодержавно-бюрократического управления" (это все цитируемые Лениным в его "Шаге вперед..." меньшевики). Все закономерно. Иначе и быть не могло, потому что большевики "забыли" о принадлежности вида гомо сапиенс к классу млекопитающих. Всякий "нормальный" человек стремится повелевать, а не подчиняться. Ленин, правда, со ссылкой на Каутского, приписывает это свойство только интеллигенции, а пролетарий-де ведет свою борьбу с величайшим самопожертвованием, как несамостоятельная частичка великого и сильного орга¬низма (разумеется, не жизненно важная частица, не голова и не сердце) без помыслов о личной выгоде и личной славе, исполняя свой долг на всяком посту, куда его поставят, добровольно подчиняясь дисциплине (читай: приказу начальника!), проникающей все его чувства и все его мышление. (Аналогия: вступающий в СС принимал присягу, в которой клялся персо¬нально Адольфу Гитлеру повиноваться ему до смерти, а также тем, кого фюрер найдет нужным назначить командовать эсесовцем). Такой наивно-формально-бюрократический классовый подход, однако, не выдерживает критики. Можно ли отнести Старуху из "Сказки о рыбаке и рыбке" к интеллигенции?..
Человек, считал “мракобес и прислужник империалистов” Фрейд, существо более страшное, прозаическое и низменное, чем это представлено в самых горьких художественных изображениях; что в непроницаемой капсуле бес¬сознательного сидит эгоист, жаждущий удовольствия и жестокости. Человек поглощен только собой, влюблен только в себя и наслаждается только со¬бой. Сознательное "я" вступает в тяжкую и нескончаемую борьбу с огромным и опасным зверем, притаившимся в глубине человеческой природы. Су¬щая правда. На сто процентов согласен, ибо при определенных условиях звериное, как раскаленная магма из недр земли, выплескивается наружу. Но даже если не брать особых условий (война, лагерь заключенных и т п.) в нашей обычной жизни можно узреть стремление "нормального" человека как можно больше прибрать к рукам, присвоить, скопить. Власть в руках очень облегчает эту задачу. Достигнув какого-то уровня власти, то есть, под¬чинив себе в какой-то степени и в каком-то смысле какую-то общность себе подобных, всякий гомо сапиенс норовит эту власть сохранить, упрочить и расширить, в пределе сделать ее неограниченной и бесконтрольной.
Обуздать непомерные собственнические и самодержавные стремления личности реально способна только равновеликая оппозиция. Отсюда непримиримость радикальных правителей к оппозиции вплоть до физического уничтожения последней. Неужели Ленин этого не понимал? Почему Мартов, Аксельрод и иже с ними сквозь строки параграфа первого Устава смотрели в будущее на десятилетия вперед, а титанический мозговой аппарат Ленина буксовал, рисуя утопические картинки типа сна Веры Павловны из предыдущего "Что делать?" и выстраивая гигантское здание на зыбком основании сознательно-товарищеских отношений? Не логичнее ли предположить, что Ленин просто хитрит, лукавит, симулирует "близорукость", преследуя свои далеко идущие интересы? Не правильнее ли заподозрить, что Ленин уже тогда, в начале пути, предвосхищая Гитлера, отводил партии роль золотой рыбки из Пушкинской сказки? В таком случае ответ Ленина "практику" из новой, оппортунистической "Искры", где вождь разъясняет неустойчивому интеллигенту разницу между дисциплиной на капиталистической фабрике, основанной на страхе голодной смерти, и дисциплиной на будущем высокоразвитом социалистическом предприятии, основанной на совместном радостном труде и не обременительной для пролетария, звучит просто издевательски. Вот бы сейчас "проиграть" заново Второй съезд РСДРП! И превратить его в Суд Истории. И спросить у Владимира Ильича: призна¬ете ли вы, что, конструируя свою катапульту для прыжка на российский трон, вы посеяли зубы дракона и взрастили перманентный военный коммунизм, принудительный труд, аракчеевский режим в десятой или сотой степени, невиданного объема застенки, неимоверное насилие над народом под крики о демократии высшего типа, оболванивание и вытравление всего человеческого в за¬крепощенных подданных под вывеской формирования новой всесторонне развитой личности, массовые садистские избиения интеллигенции под маской свободы дискуссий и критики. Впрочем, спрашивать бесполезно, поскольку на чистосердечный искренний ответ надеяться не приходится. Зададим этот вопрос себе и постараемся ответить, опираясь на документы, факты и логику.
Поставив в тот субботний вечер точку, Игорь откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Он почувствовал себя наездником, укротившим буйное свирепое животное или, может быть, точнее, полководцем, войска которого, выполняя его стратегический замысел, мастерски прорвали считавшийся неприступ¬ным оборонительный вал противника. Больше у него пока нет ничего так оформленного, но только из-за недостатка времени. В голове у него роит¬ся множество таких трактатов.
Уже Четвертый, так называемый Объединительный съезд партии, достаточно прояс¬нил вопрос о "наивности", искренности и дисциплинированности большеви¬ков. Каутский и Ленин ставят интеллигентам в пример Маркса, который "никогда не протискивался на первое место и подчинялся партийной дисциплине в Интернационале, где он не раз оставался в меньшинстве". Таким же "не¬типичным" интеллигентом был и Либкнехт. Подобного смирения Ленин требует от Мартова... "Когда люди употребляют на борьбу из-за дирижерской палочки последние дни съездов, это явление естественное и вполне законное. А вот когда из-за дирижерской палочки дерутся после съездов, тогда это есть дрязга". Владимир Ильич высмеивал "принципиальность" Мартова, защищавшего бойкот, когда он ведется меньшинством, и осуждавшего бойкот, когда он грозил самому Мартову, попавшему в большинство.
А следовал ли сам вождь большевиков этому проповедуемому им честному и справедливому принципу? На словах - да! На IV съезде большевики и меньшевики поменялись ролями: в ЦК вошло 7 меньшевиков и только 3 большевика, редакция ЦО была сплошь сформирована из меньшевиков. Ленин отреагировал обращением (фракционным!) к партии: "...Против тех решений съезда, которые мы считаем ошибочными, мы должны и мы будем идейно бороться. Но при этом мы заявляем перед всей партией, что мы против всякого раскола. Мы стоим за подчинение решениям съезда. Отрицая бойкот ЦК и ценя совместную работу, мы согласились на вступление в ЦК наших единомышленников, хотя они будут там в ничтожном мень¬шинстве. По нашему глубокому убеждению, рабочие социал-демократические организации должны быть едины, но в этих единых организациях должно широко вестись свободное обсуждение партийных вопросов, свободная товарищеская критика и оценка явлений партийной жизни... Мы все сошлись на принципе демократического централизма, на обеспечении прав всякого меньшинства и всякой лояльной оппозиции, на автономии всякой парторганизации, на признании выборности, подотчетности и сменяемости всех должностных лиц. В соблюдении на деле этих принципов, в их искреннем и последовательном осуществлении мы видим гарантии от раскола, гарантию того, что идейная борьба в партии может и должна оказаться вполне совместимой со строгим организационным единством, с подчинением всех решениям общего съезда..." Прекрасные слова. Честная и благородная платформа!
Четвертая конференция РСДРП (Третья общероссийская) в конце 1907 года, где перевес был на стороне ленинцев, предписывала местным, областным и национальным организациям прикладывать все усилия к тому, чтобы идейная борьба между различными частями партии ни в коем случае не принимала формы организационной борьбы, то есть подавления посредством механических (?) средств в данной местности одной части партии другою. Все по форме правильно, чинно, честно. Но по сути - коварный обман, фарисейство. Большевики и не помышляли осуществлять на деле проповедуемые ими принципы, не подчинились ре¬шениям "объединительного" съезда. Значение съезда Ленин, как указано в официальном, сто раз профильтрованном сборнике партийных резолюций, усмотрел лишь в том, что он помог более отчетливой размежевке правого и левого крыла социал-демократии. То есть эту оценку съезда и послесъездовское обращение к партии писала одна и та же рука.
На местах больше¬вики действовали именно "механическими", силовыми средствами, не отделяя борьбу идейную от борьбы организационной, даже с упором на последнюю. В канонизированной биографии Сталина черным по белому написано: "Сталин организует работу по вытеснению меньшевиков из рабочих районов Баку” (как раз во время и сразу после Четвертой конференции, предписывавшей так не поступать. Правда, пока мы имеем дело только с вытеснением, но не с физическим уничтожением, то есть с "цветочками", "ягодки" впереди). В январе 1912 года происходит крупнейшее событие в жизни партии. Пражская конференция РСДРП, изгнав из партии меньшевиков, положила начало партии нового ти¬па, партии ленинизма... Большевики готовили такую партию давно, уже со времен старой "Искры" (то есть изначально, еще в период "кружковщины" Ленин наметил и неуклонно проводил свою генеральную линию, когда надо прикидываясь наивным простачком, а при нужде проявляя "бешенство", но непременно, любыми путями, не в пример Марксу и Либкнехту, стремился "протиснуться на первое место").
Первый случай соединения идейной борьбы с борьбой организационной в непосредственном окружении Ленина, и первые оргвыводы в отношении инакомыслящего зафиксированы в июне 1909 года. Тогда расши¬ренная редакция "Пролетария" (фактически Большевистский центр, избран¬ный на заседании Большевистской фракции V съезда РСДРП) под личным руководством Ленина, осудив Каприйскую школу "богоискателей", как центр откалывающейся от большевиков фракции, исключила из партии Богда¬нова (честнейшего и благороднейшего, по оценке Крикуна, человека), "ставшего на путь ревизии марксизма и подмены его реакционной идеалистической философией". Как Игорь заключил из соответствующей ста¬тьи в Малой Советской Энциклопедии, основной "вредностью" для большевистского марксизма являлась недооценка Богдановым значения идеологии и установление классовых различий на основе противопоставления не угнета¬телей и угнетенных, а "организаторов и исполнителей". Соответственно, разрешение классовых противоречий он видел не в захвате власти и установлении железной диктатуры пролетариата (читай: самодержавного правителя!), а в следовании принципам созданной им "организационной науки" - тектологии.
Поначалу факт исключения из пар¬тии "теоретика" еще до организационного размежевания с меньшевиками вызвал у Игоря некоторое недоумение. Это и заставило его в очередной раз заглянуть в Энциклопедию. “В чем дело? - удивлялся он, - двурушников Зиновьева, Каменева, Рыкова, Томского, Бухарина, не говоря уже о Троцком, которые, по канонизированной версии, только то и делали, что ставили Ленину палки в колеса, при Ленине из партии не исключали. Даже когда Каменев и Зиновьев выдали Вре¬менному правительству дату вооруженного восстания - не исключили. Даже когда "изменники революции, предатели, трусы, дезертиры и пособники бур¬жуазии" Каменев, Зиновьев, Рыков, Шляпников и другие покусились на свя¬тая святых партии нового типа - неделимость власти и в ультимативной форме "проголосовали ногами" за коалиционное правительство, оргвыводы по отношению к ним не последовали. А Богданов поплатился партбилетом (между прочим, из партийного документа 1909 года следует, что в основном вредные идеалистические тенденции пропагандировал Луначарский, а Богданов только встал на их защиту). Когда же Игорь понял, что за заум¬ными философскими определениями скрывается вопрос о захвате власти, его удивление и замешательство прошло.
Константин Зуев полностью солидаризовался с мнением старшего брата и рассказал ему о принудительном выд¬ворении из России в 1922 году, то есть, безусловно с согласия, если не по инициативе Ленина, группы виднейших беспартийных ученых, в том числе его любимого Бердяева. Тогда, объяснил Костя, после кровавой гражданской вой¬ны, военного коммунизма и красного террора, после ликвидации всякого рода "банд" и голода 1921 года, с введением нэпа народ вздохнул свободнее. Большевистская олигархия с появлением относительного достатка в городе и деревне перестала опасаться крестьянских и матросских восстаний. Нас¬тал час, когда можно било в преддверии нового "закручивания гаек" приструнить интеллигенцию, как рассадника потенциальной оппозиции. Меньшевики и эсеры заполнили тюрьмы. Но известных ученых, далеких от мятежей, в тот момент не решились объявить врагами народа и агентами империализма (Хрущев в своем докладе ХХ съезду заявил, что зловещий ярлык “враг народа” ввел в оборот Сталин). Вообще же философы и прочие мыслители, как рассадники и питательная среда инакомыслия или хотя бы сомнений и критического анализа, всегда были для диктаторов бельмом в глазу. Тираны всех времен и народов не могли смириться с тем, что над духом они не властны, что внутренний микрокосм человека нельзя заковать в кандалы. Для большевистских лиде¬ров Богданов стал первой ласточкой...
Игорь, в свою очередь, дополнил рассуждения Кости историческими примерами. Во времена средневековой реакционной католической контрреформации римские папы с подачи Александра Борджиа еще в 1503 году ввели жесточайшую духовную цензуру и массами изгоняли из Италии гуманистов. А древнегреческие демократы осудили шибко независимого старца Сократа, "пришив" ему непочтительность по отношению к местным богам и развращение (духовное) молодежи.
XII партконференция в том же 1922 году приняла резолюцию "Об антисоветских партиях и течениях", закрепив в нашей стране монополию правящей партии на всю полноту власти, и санкционировав применение репрессий к оппозиционерам. Статья “Соловецкий монастырь” в Малой Советской Энциклопедии заканчивается бесстрастной констатацией: "Теперь - концентрационный лагерь". Так что не Гитлер придумал это жуткое словосочетание..
Свое толкование понятия “демократия”, одним из ключевых признаков которой, как известно, является подчинение меньшинства большинству, Ильич дал в “Правде” вскоре после захвата власти на примере отношения к Учредительному собранию. Большевики принимали участие в выборах на равных правах с другими партиями, но даже в условиях совершенного ими военного переворота потерпели поражение: за эсеров отдали голоса около 60 процентов избирателей, а за большевиков только 25 (“раскопки” Дробота с Козырем в изложении Светланы Ольховской). Ленин отреагировал быстро и решительно: “всякая попытка, прямая или косвенная, рассматривать вопрос об Учредительном собрании с формально-юридической стороны, в рамках обычной буржуазной демократии, вне учета классовой борьбы и гражданской войны, является изменой делу пролетариата и переходом на точку зрения буржуазии... Кризис в связи с Учредительным собранием может быть разрешен только революционным путем, путем наиболее энергичных, быстрых, твердых и решительных революционных мер со стороны советской власти...” Эти ленинские революционные меры вошли в историю в виде краткой издевательской реплики матроса Железнякова (более краткой, чем рапорт Юлия Цезаря: “пришел, увидел, победил!”): «караул устал”. Законно избранное (по правилам “буржуазной” демократии) Учредительное собрание не просуществовало и дня. А для победивших на выборах и прочих “попутчиков” наступили “годы длинных ножей”.
Сразу после Октябрьской революции на заседании ЦК РСДРП, где шла речь об оппозиции внутри ЦК, Ленин, будь он искренним, мог бы уточнить выс¬казанное на II съезде суждение: Какая прекрасная вещь наш ЦК! Очередной этап пройден! Вперед... к самодержавию и бонапартизму худшего толка! Разве не такой смысл скрывается за строками принятой резолюции: "ЦК признает, что сложившаяся внутри ЦК оппозиция целиком отходит от всех основных позиций большевизма и пролетарской классовой борьбы во¬обще... саботируя начавшуюся диктатуру пролетариата и беднейшего крестьянства. ЦК подтверждает, что без измены лозунгу советской власти нельзя отказываться от чисто большевистского правительства. ЦК подтверждает, что в день образования теперешнего правительства, за несколько часов до этого образования ЦК пригласил на свое заседание трех представителей левых эсеров и формально (!) предложил им участие в прави¬тельстве. Отказ левых эсеров, хотя бы он был временным и условным (?!), возлагает всецело и всемерно всю ответственность за несостоявшееся соглашение с ними на этих левых эсеров... (Истинно ленинский стиль! В сталинских нотах Югославии четко прослеживается почерк верного и способного ученика!).
В другой резолюции на том же заседании ЦК сказано, пожалуй, еще откровеннее: "...разрешить членам нашей партии, ввиду уже состоявшегося решения ЦИК, принять сегодня участие в последней попытке левых эсеров создать так называемую однородную власть с целью последнего разоблачения несостоятельности этой попытки и окончательного прекращения дальнейших переговоров о коалиционной власти".
Расправившись с бывшими попутчиками и не нуждаясь больше в масках, заговорщики принялись осуществлять то, ради чего все и было затеяно: обратить народ в послушание и покорность, в предсказанные с самого начала меньшевиками “колесики и винтики” (по официально введенной в оборот Сталиным терминологии "винтики и гаечки"). Тон партийных документов разительно меняется. Еще на апрельской (1917г.) конференции РСДРП говорилось о грядущей после революции демократизации всего государства, уничтожении полиции, постоянной армии, привилегированного чиновничества и введении самого широкого, вполне свободного от надзора и опеки сверху местного самоуправления... А всего через 11 месяцев VII съезд РКП(б) ставит перед партией в качестве первейшей и основной задачи "принять самые энергичные, беспощадно решительные и драконовские меры для повышения самодисциплины и дисциплины рабочих и крестьян" (где тут прогнозируемые Лениным сознательно- товарищеские отношения, как основа не обременительной для рабочих и крестьян дисциплины?). Полицию и бывшее привилегированное чиновничество в самом деле упразднили. Но на их месте, как грибы после дождя, росли командно-карательные организации с неограниченными практически репрессивными полномочиями - ревкомы, реввоенсоветы, ревтрибуналы, комбеды, ЧК и так далее, чтобы вместо “свободного от надзора и опеки сверху местного самоуправления”, строжайше связать везде и повсюду, скрепить единой железной волей массы.
Для проведения такой линии в жизнь нужны были "драконы". Сталин - один из наиболее рьяных и жестоких. Страницы его биографии этого периода пестрят выражениями: "железной рукой подавил, беспощадно ломая сопротивление", "брал в свои твердые руки руководство" и т.п. Он уже не "вытеснял" меньшевиков и троцкистов, а уничтожал их. Сколько из них действительно было врагами и изменниками, а сколько невинно сложили головы, оказавшись почему-либо неугодными Сталину, те¬перь, зная "ндрав" диктатора, мы можем только гадать. Неужели до Ленина это не доходило? Трудно поверить. Но вождь не одергивал своего верного ученика и соратника, а поощрял, орденом "Красного Знамени" наградил. Бесконтрольная власть над людьми, безнаказанные казни и произвол, воз¬можность объявить врагом народа любого, оказавшегося на пути к поставленной цели - эта школа, которую Сталин во время Гражданской войны прошел в качестве "помощника режиссера" сослужила ему отличную службу.
Мыслители всего мира веками мучались над тем, как обуздать тиранов, обеспечить элементарные права подданных. И придумали систему "сдержек" в виде разделения властей, "равновесия" законодательной, исполнительной и судебной властей. “Эта теория, - поясняет автор статьи в Малой Советской Энциклопе¬дии, - сложившаяся в эпоху борьбы буржуазии с абсолютизмом, отразилась в той или иной мере в конституциях буржуазных стран, особенно США. Конституции СССР и союзных республик, основанные на диктатуре пролетариа¬та, не признают разделения властей ни теоретически, ни практически. Дик¬татура пролетариата заменяет теорию разделения властей теорией концен¬трации власти”. То есть абсолютизмом?! Поясняя смысл диктатуры исполни¬тельной власти на примере фашизма, тот же автор указывает: "буржуазии гораздо удобнее командовать послушным, сплоченным и тайным кабинетом, чем гро¬моздким многопартийным парламентом", а потом добавляет, что наш Совнар¬ком фактически является и законодательным органом. Зуеву, чтобы все рас¬ставить по своим местам, остается самая малость - слово "буржуазия" за¬менить словом "заговорщики", а после слова "сплоченным" упомянуть пар¬тию, как испытанное средство сплочения банды. Если Ленин все это понимал (можно ли в том сомневаться?), то стоило ли ему плакаться в жилетку по поводу того, что Сталин, сделавшись (?) генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть и воспользуется ею по своему ус¬мотрению в соответствии со своим характером и наклонностями. Ты этого хотел, Жорж Данден! Твоих рук это дело. Учитель и ученик по праву лежат рядышком в мавзолее...
С таким “багажом” Игорь шел слушать доклад Хрущева. Основные тезисы доклада тоже разместится в левой части "мэтэлыка", а в правую Игорь внесет дополнения и опровержения, компенсирующие одно¬сторонность, недосказанность, поверхностность и отсутствие программы реальных коренных преобразований, туда же попадут и хлесткие отточенные формулировки относительно ответственности приспешников диктатора за со¬вершенные по воле последнего злодеяния.
Чтобы иметь удовольствие "исхле¬стать и распять" наше "ленинское ядро ЦК" (пока в уме!) Игорь совершил пало¬мничество в библиотеку имени Короленко. Конечно, особой необходимости и, тем более, срочности в таком походе не было. Но, если быть до конца откровенным, его гнала в храм книги не только и даже не столько конкретная цель пролистать подшивки газет времен Нюрнбергского процесса, сколь¬ко чувство "упоения в бою и бездны мрачной на краю", азарт разведчика. Зуев не знал, выдают ли теперь беспрепятственно всем желающим газеты десятилетней давности, а предположение, что спущенные сверху инструкции содержат какие-то ограничения, для политически грамотного гражданина нашей страны не выглядит таким уж нелепым. До Игоря доходили слухи, что какие-то комиссии, проверявшие институт в прежние годы, иногда просмат¬ривали формуляры отдельных сотрудников в институтской библиотеке. Он готовился правдоподобно ответить на возможный вопрос бдительных сотруд¬ников библиотеки: “а зачем, для какой производственной или личной надобности вам требуются старые газеты? Какие именно публикации тех лет вас интересуют?”. Он ожидал, что могут потребовать письмо от организации на официальном бланке, подтверждающее, что такому-то специалисту для такой-то работы нужны такие-то газетные статьи. Придуманная им "легенда" - под¬готовка к сбору выпускников 1951 года - диктовала выбор газеты: не "Пра¬вды", а местной, "Красного Знамени". Не исключал он и объяснения с руко¬водством библиотеки, а также "сигналов" в адрес Казанцева (после про¬верки, когда окажется, что в затребованных подшивках названные читате¬лем материалы отсутствуют). Все это придавало операции "библиотека" привкус разведки боем.
Страхи, однако, оказались сильно преувеличенными, подшивки "Красного Знамени" за 1946-1947 годы выдали без всяких вопро¬сов, проверок, задержек. Даже удивления на лице миловидной девушки, в которое он пристально всматривался, сдавая требование и получая заказ, Игорь не заметил. Шпионского "хвоста" за собой в научном читальном за¬ле он тоже не обнаружил, а "урожай" за шесть часов интенсивной работы собрал отменный. Искомые абзацы в заключительной речи нашего главного обвинителя нашлись без труда. Переписывая их, Игорь сопел носом и раз¬дувал ноздри, как гончая во время охоты. Все уже было. Хрущев не оригинален. Защитники военных преступников еще тогда выдвинули версию, сог¬ласно которой только Гитлер, как единоличный диктатор, должен нести от¬ветственность за совершенные преступления. Они представляли Геринга и других подсудимых лишь как технических исполнителей воли Гитлера и доказывали, что такие действия не подлежат наказанию. Геринг в последнем слове заявил, что самые тяжкие преступления совершались тайно и он о них якобы вообще ничего не знал. Такими же незнайками прикидывались Кейтель, Шахт и другие. Руденко дал им достойную отповедь. Часть его заключительной речи так и называется: исполнение приказа.
"Некоторые подсудимые, - говорил сталинский посланец, - безгранично преувеличивали роль Гитлера, рассчитывая представить себя убогими карликами, слепыми и покорными исполнителями чужой воли. В поисках правовой базы для этой позиции защитник Яройс много говорил о значении при¬казов Гитлера, которые были "чем-то совершенно иным, чем приказы любого руководителя, были актами неприкосновенными в правовом отношении”. Но в Уставе Трибунала специально оговорено, что исполнение явно прес¬тупного приказа не освобождает от уголовной ответственности..."
Далее наш генерал от юриспруденции, словно специально чтобы подковать Зуе¬ва для выполнения уготованной ему Историей миссии, пояснил: "Почти в каждом преступном сообществе существует определенная иерархия среди его участников. Весьма часто атаманы преступной шайки присваивают себе не¬ограниченную власть над другими членами шайки вплоть до права жизни и смерти. Однако ни одному юристу в мире, кажется, не приходило в голову отрицать наличие преступного сообщества на том лишь основании, что уча¬стники его не были равны, а один имел власть над другими..."; "...заго¬вор предполагает соглашение относительно достижения общих преступных целей. Такое соглашение бесспорно имелось. Разумеется, в настоящем слу¬чае, поскольку заговорщиками было захвачено управление государством, нити и рычаги, связывающие членов заговорщического преступного сообще¬ства, весьма сложны..."
Неужели Руденко, готовя это свое обвинительное заключение, сам с собой, по ночам не проводил параллели, не подставлял вместо высших чинов гитлеровской клики фамилии членов нашего Политбюро? - допытывался сам у себя Зуев, - а Молотов, Ворошилов, Каганович и другие сподвижники нашего атамана, читая эти строки, не примеряли их к своим персонам? Игорь готов отдать полжизни за чистосердечные признания наших главарей на сей предмет, да где там... у нас все иезуитски замаскировано. Гитле¬ровцы значительно откровеннее и прямолинейнее. Геринг открыто говорил: "когда я слышу слово "культура", я хватаюсь за пистолет", а наш вождь провозглашал: "коммунистом можно стать лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые накопило человечество..." Но ничего, - утешал он себя, - по крупицам, с миру по нитке попытаемся соткать Истину, которая, как известно, дороже всего.
“Как бы не так, - встрепенулся, как всегда вовремя, ехидный “двойник”, ввергнув Игоря в невероятное смущение. - А нужна ли простым смертным труженикам твоя истина во всей ее неприглядной наготе? Не прав ли был Пушкин, утверждая: "тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман"? Наверное, прав. И наши мудрые вожди это учитывали. Обман в самом деле выглядел возвышающим”.
"Да уж куда более возвышающим, - согласился Игорь. - Если успехи, то непременно всемирно-исторические; если демократия, то высшего типа, если стройки, то коммунизма, если партия, то ум, честь и совесть эпохи", все открытия - наши, все рекорды - наши, все самое лучшее, самое передовое и прогрессивное - у нас, героизм на каждом шагу. Правда, так случилось, что "отец, друг и учитель", ве¬личайший и мудрейший на поверку оказался изувером, деспотом и садистом. Но расставаться с прекраснодушными иллюзиями не так-то легко, да и не хочется очень. Каждому приятно, даже сидя по шею в дерьме, ощущать се¬бя в строю авангарда, несущего людям свет великой идеи, заветной мечты человечества. Да, случилось так, что волею судеб и роковым стечением обстоятельств у кормила власти в огромной многострадальной державе ока¬зался изверг рода человеческого. Он себе в угоду извратил гениальное уче¬ние, затормозил на двадцать лет стремительный полет в коммунистический рай. Но он почил в бозе, а новый лидер нашел в себе силы публично предать его анафеме. Надо ли копать глубже? Надо ли пере¬живших столько бед, не одну войну и не один голод, только-только чуть-чуть оправившихся граждан лишать еще и гордости от сознания причастности к ударному отряду, прокладывающему всему человечеству путь к сияющим вершинам, и низвести до уровня букашки? Это было бы жестоко. Кроме того, на волне разоблачительства снова всплывет всякая пакость".
Пока Хрущев кое-что норовит делать. Оставшиеся в живых жертвы сталинских репрессий возвращают¬ся домой, им дают квартиры, выплачивают какую-то компенсацию, уже за это одно Хрущев достоин золотого памятника при жизни. Как реабилитированные отнесутся к копанию в грязном белье? Скорее всего, осудят, во всяком случае, не одобрят. Они в массе своей, похоже, генеральную ли¬нию партии, особенно до ХVII съезда партии, поддерживают, об изменении системы не помышляют. Предложи им заменить общенародную собственность кооперативной и создать оппозиционную партию - заклюют, а то и физичес¬ки растерзают (За что боролись? За что кровь проливали?). Видимо, общество еще к коренным переменам не готово, значит, надо его готовить, готовить постепенно и терпеливо, впрыскивая "яд" мелкими дозами, но систематически, сочетая восстановление исторической правды с далеко идущими выводами и предло¬жениями.
Фиш дал Игорю в этом смысле туманный намек. Он как-то обронил, что, по слухам, комсомольский генсек Косарев в быту отнюдь не был идеаль¬ным коммунистом, но распространяться на сей счет не стал, дав лишь по¬вод для раздумий. Другой намек Игорь почерпнул из газет во время своего похода в библиотеку. Бегло пробегая страницы уже перед самим уходом, он наткнулся на письмо "Вождю большевистской партии и Советского наро¬да товарищу Сталину" по случаю 30 годовщины Октябрьской революции, подписанное М. Литвиновым, В. Бонч-Бруевичем, Н. Семашко, А. Коллонтай, Г. Кржижановским, Е. Стасовой, Н. Подвойским и другими бог зна¬ет каким чудом избежавшими репрессий ветеранами "ленинской гвардии".
"Мы, старые большевики, обращаемся к Вам, чье имя олицетворяет рус¬скую революцию, со словами любви и благодарности за все то великое, что дали Вы нашей партии, рабочему классу и народам нашей страны... Благодаря Вашей большевистской бдительности наша страна вовремя освободилась от угрозы "пятой колонны" и страшные испытания огнем и мечом, обрушившиеся на нашу страну в 1941 году, не застали нас врасплох..."
Можно ли придумать более наглядную иллюстрацию Великого Обмана в дейст¬вии? Можно почти со стопроцентной уверенностью утверждать, что если бы Сталин вдруг изменил себе, внял крику истерзанной души заключенного бывше¬го члена ЦК Эйхе (его письмо Сталину Хрущев приводит в своем докладе) и помиловал преданного старого большевика, его подпись тоже стояла бы под юбилейным панегириком вождю. Эта "жемчужина" должна засверкать в его опусе, как ярчайший самородок. Однако удовлетворения и радости находка у него не вызвала, а скорее сострадание. Игорь прекрасно понимал, что "любовь и благодарность" тирану из ветеранов "выбили", как выбивали в буквальном смысле признания о принадлежности к "пятой колон¬не" у их собратьев по подполью и царской каторге. Он отдавал себе самокри¬тично отчет в том, что не знает, и никогда не узнает даже сотой доли той правды, которую хранят в памяти седобородые свидетели и творцы Истории РСДРП-ВКП(б). Им не требуется читать между строк и выковыривать по кру¬пицам просочившиеся в открытую печать по недосмотру цензоров куцые доку¬ментальные свидетельства нашей "геббельсовской лжи, риббентроповского ко¬варства и гиммлеровского террора". Им достаточно сесть за стол и записать. Возможно, некоторые из них тайком с усвоенными в подполье предосторожнос¬тями пишут свои "Былое и думы", в сравнении с которыми его, Зуева, поту¬ги будут оценены потомками, как детский лепет. Он представлял себе выраже¬ния лиц этих "выжатых лимонов" партии большевиков, читающих его самодеятельность, и заливался краской стыда.
Двое суток муки сомнений одолевали Игоря. В известной мере, избавиться от них помог Казанцев. После полутора¬часовой беседы Зуев покинул директорский кабинет, утвердившись в решимости довести задуманное дело до конца, выполнить в меру своих сил и возмож¬ностей проповедническо - просветительско - подвижническую миссию, к которой призывал его Кущ, и к чему, как он сам давно определил, предназначила его Судьба, снять с глаз народа пелену, убрать шоры, чтоб простой люд огля¬нулся вокруг и ужаснулся, чтоб его оторопь взяла. Детали тут не важны, пусть другие дополняют и поправляют. Главное - указать путь очищения, обновления. Задача "разоблачений" - создать слой чернозема, на котором потом прорастут пышным цветом посеянные Зуевым семена Реформации...
Беседа с директором началась "за здравие". Казанцев сообщил, что в неко¬торых ведущих московских проектных институтах, в частности, “Промстройпроекте”, создаются сектора механизации вычислительных работ для облегчения выполнения статических и динамических расчетов сложных рам, оболочек и прочих "крепких орешков", составления смет и так далее. Назвав Зуева наи¬более подкованным в данной области сотрудником института, директор попросил у него совета насчет целесообразности организации подобного подраз¬деления и во вверенном ему учреждении.
Игорь, несмотря на прозвучавший в преамбуле лестный отзыв в его адрес, догадываясь, что соответствующее ре¬шение руководством института уже принято и, возможно, предварительно сог¬ласовано в головном институте, а то и в министерстве, ожидая предложения взвалить на свои плечи хлопоты по организации сектора и, естественно, возглавить его, не определившись еще для себя, как отреагировать на такое лестное предложение, осторожно высказался "за". Дирек¬тор, однако, предложил не должность, а для начала творческую командировку в Москву, результатом которой должна стать служебная записка с обоснова¬нием целесообразности (или нецелесообразности) введения в структуру инс¬титута новомодного сектора, соображениями о количестве и квалификации его сотрудников, оснащении и составе основных работ. Включая, подчеркнул Ка¬занцев, расчеты массивных железобетонных гидротехнических сооружений "разрабатываемыми в институте новыми прогрессивными методами". Разумеется, записка должна содержать впечатляющие технико-экономические выкладки. Игорь, не раздумывая, с нескрываемой радостью согласился. Вопрос о его переходе в институт сооружений пока повис в воздухе. Составленную им и подписанную Фастовским программу фундаментальных исследований на пятилет¬ку президиум Академии строительства и архитектуры Украины до сих пор не удосужился рассмотреть. Ученое начальство республики больше занимают про¬блемы технологии и организации строительства, повышения его индустриали¬зации, роста производительности труда, а в области теории - расчет входя¬щих в моду крупнопанельных сборных зданий. Не исключено, что руководство Госстроя УССР и Академии осведомлено о работе Куща, посвященной той же теме. Тихон Иванович уже успел разослать автореферат докторской диссертации, Игорь получил его на домашний адрес с очень теплой дарственной надписью и прос¬транным лестным сопроводительным письмом. Он немедленно отправил положитель¬ный отзыв, хотя видит, что диссертация содержит в основном старые разработки, а намеченные в свое время совместно новшества при¬сутствуют, как “столбики” на дальнейшее, в виде общих мест, без детализации. До практи¬ческой реализации этих "изюминок" еще далеко, как до неба. Возможно, что по формальному сходству наименований, ученые чиновники, не вдаваясь в подробности, сочли на данном этапе "параллелизм" непозволительной рос¬кошью.
Между тем, Зуев уже значительно продвинулся в решении задуманной пространственной задачи и вплотную подошел к тому, чтобы "пустить свои уравнения на машину". Он обзавелся книгами "Счетные машины" и "Электрон¬ные вычислительные машины", но чтение их отложил до отпуска, не видя перспектив использования приобретенных знаний на практике в ближайшее время. И вдруг нежданно-негаданно сам директор по собственной инициативе "броса¬ет щуку в реку", предлагает предоставить в его пользование, по его усмот¬рению выбранную им самим чудо-технику, и заниматься своим детищем легаль¬но, в рабочее время, с помощниками, тоже им подобранными. Волшебство ка¬кое-то, манна небесная...
Дальше Казанцев попросил подчиненного коротко и в популярной форме ознакомить его с сутью разрабатываемого во вверенном ему институте "революционного" метода и принципиальными отличиями этого метода от имеющихся, а также реальными возможностями его применения при проектировании Кременчугского, а в дальнейшем Днепродзержинского гидроузлов. Зуев с превеликим удовольствием удовлетворил любопыт¬ство директора. В обстоятельной лекции, занявшей примерно академический час, нашли отражение, как собственная расчетная модель и приемы решения исходных уравнений, сопоставленные с теорией расчета тонкостенных пространственных систем Власова, так и предложения Куща, Пивоварова и других авторов. Казан¬цев слушал внимательно, неохотно откликался на телефонные звонки и, хотя своих суждений не высказывал, Игорю казалось, что происходит разговор единомышленников.
Увлекшись, он рассказал директору о совещании в Ленинграде, где проектировщики дружно ратовали за организацию при крупных институтах научно-исследовательских ячеек для оперативного решения возника¬ющих у гидростроителей вопросов, не скрыл предложений Куща насчет совместных работ с Институтом строительной механики Академии наук Украи¬ны, обозначил первоочередную тематику таких исследований, высказал свои соображения о путях совер¬шенствования методов проведения натурных исследований и используемых для этого приборов. В заключение он выразил уверенность, что если подобрать в такой научный центр несколько толковых ребят, в частности, из текущих выпускников гидротехнического факультета Строительного институ¬та, предварительно, по рекомендации Сотникова, взяв их сюда на дипломное проектирование, а потом, ес¬ли подойдут, обеспечив им соответствующее назначение, можно неплохо сработать с пользой, в первую очередь, для общего дела, но, в то же время, и для сотрудников центра, и привел слова Куща о диссертациях, которые "будут лепиться, как блины". И вот тут Казанцев, забывшись, "вышел из образа" и открыл карты. Оказывается, он вознамерился определить своего отпрыска Алексея в аспирантуру к Фастовскому. С академиком в принципе договорились...
Первой реакцией Игоря, которую ему, конечно, не удалось скрыть, было недоумение: зачем? что за блажь? Алексей ничегошеньки не смыслит в желе¬зобетоне и строительной механике. У него нет ни малейшей склонности к научной деятельности. Более того, у него к этой деятельности презрительное отношение. Его издевательское замечание: "пусть правительство отменит свое постановление о досрочном пуске Каховской ГЭС, тогда все займемся наукой" в точности отражает его примитивное мировоззрение. Он чванлив и заносчив. Усидчивостью тоже не страдает. Прекрасный набор качеств для научной карьеры? Позор! Тоска!.. Чем не уст¬раивает нынешний солидней пост директора комбината производственных пред¬приятий “Кремгэсстроя”? Ради чего ломать стремительно начавшуюся карьеру, покидать благословенную номенклатурную орбиту, выставлять себя на посмешище? А заодно подводить своего ни в чем не повинного научного руково¬дителя?..
Неловкую паузу прервал спасительный для обоих телефонный звонок, и на этот раз директор проговорил довольно долго, не спуская при том глаз с Зуева. А тот, уставившись в стол и силясь придать лицу безразличное выражение, активно "пережевывал" новость, постепенно "закипая". Ответ на вопрос: "зачем?" не заставил себя долго ждать. По-видимому, с работой директора он не справляется. Не по Сеньке шапка. А уходить на более низкую должность гонор не позволяет. Да и понять могут неправильно. С другой стороны, молодому человеку (27 лет!) с таким послужным списком (прораб, начальник участка, главный инженер и директор комбината. То, что этому стремительному продвижению по службе в решающей степени способствовали обильные сметные вливания, за счет которых руководители “Днепростроя” и ‘Кремгэсстроя” латают свои прорехи и покрывают промахи в технологии и организации строительства, ни в каких документах не значится) да еще с "корочкой" кандидата технических наук в кармане, лег¬че прыгнуть в какое-нибудь синекурное кресло, например сменить отца на посту директора института, либо солидного министерского чиновника. А с диссертацией больших хлопот не предвидится, на то есть подходящий "негр", которого надо только "озадачить" да приманить костью с барского стола.
"Ну что ж, - интенсивно работали желваки Игоря, - за моей спиной сговорились, посмотрим, многого ли добьетесь. На мне не попашете”.
"Погоди петушиться, - предостерег трезвый внутренний страж, - тебе пока еще директор ничего, кроме творческой командировки в столицу конкрет¬но не предлагал. Ты завелся от своих домыслов. Может быть, Самуил Се¬менович имеет в виду приспособить чадо Казанцева к своей тематике, на ко¬торую, кстати, деньги уже выделены, хотя и в урезанном объеме. Возможно, он понимает, что твоя "заумь" ему не по зубам".
"Но тогда с чего бы прожженный администратор, далекий не только от на¬уки, но и от "механики" проектирования, вдруг заинтересовался моими "высокими материями", абсолютно недоступными ему? - парировал Игорь. - И почему разговор один на один? Нет, тут двух мнений быть не может".
"Да, пожалуй, ты прав, - согласился трезвый голос, - но все-таки брыкаться и хлопать дверью не торопись. Подожди, пока Казанцев и Фастовский расставят точки над "и". Кущ правильно подметил, что у наших номенклатурщиков общественное неотделимо от личного и, как правило, превалиру¬ет над ним. Твой случай, скорее всего, не исключение. Однако, ты не можешь не признать, что в данном случае ты никак не в накладе, что малень¬кий частный интерес директора вполне в русле твоего личного и, одновременно, большого общественно важного интереса. Алексей будет не у тебя в штате, а в аспирантуре при Институте сооружений, для своих же дел ты найдешь ребят по своему усмо¬трению. Тематику тоже сам назначишь. Опека директора избавит тебя от постороннего вмешательства и забот о финансировании. Ну, к твоим пяти-шести толковым работягам в виде "довеска на общественных началах" будет приставлен один оболтус. Считай это издержками производства. Но зато какие для тебя открываются перспективы! Подумай и не дури".
Игорь не мог не признать железной логики благоразумного оп¬понента. И когда Казанцев, положив телефонную трубку на рычаг, не возвра¬щаясь к скользкой теме, закончил аудиенцию словами: "оформляйте командировку с воскресенья в наш головной институт на неделю, если понадобится - продлим", ничего не ответил, но глазами дал понять, что руководитель может не беспокоиться, все будет сделано наилучшим образом. Однако за две¬рью он вновь дал волю негодованию. Пусть бы любой другой, с удовольстви¬ем помогал бы, тянул. Но Алексей Казанцев, и только потому, что сын гос¬подина-барина, "комкуклы", который присвоил себе право использовать в личных целях служебное положение и государственные средства, право распо¬ряжаться судьбами подчиненных... Подумать только, на глазах у всего чест¬ного народа вероломно выпер из института делового способного Вайнера, как надоедливую муху, а Таню Чебитько, инфузорию в проектном деле, которая и должности ин¬женера не соответствует, не постеснялся назначить руководителем группы и повесить на Доску почета...
"Ну чем я в его помпадурском понимании от¬личаюсь от шофера Сергея и "подстилки" Татьяны? - гневно вопрошал он внутреннего соглядатая? Только видом услуг. Но не на того напал. Дудки! Помнишь наставле¬ние Куща: "если во многих из нас убиты понятия личной чести, благородства, если нас могут заставить подличать, таить собственное мнение, кривить душой... если мы молчим, когда надо вопить - значит, мы не люди, а скоты". Казанцев - наглядная иллюстра¬ция утверждения Куща о том, что у большевиков на словах главное - общественное, партийное, а на деле из всех пор прет личное, эгоистич¬ное, собственническое. И я постараюсь доказать, что во мне еще не все че¬ловеческие качества умерщвлены. Доказать и Казанцеву, и Фастовскому! Они оба достойны того, чтоб фигурировать как одного поля ягоды, взращенные под одним "солнцем сталинской конституции". Долг перед потомками обязыва¬ет меня вскрыть Великий Обман во всех его проявлениях. А если милостью директора дадут медаль "За трудовое отличие" (Казанцев "между прочим" упомянул, что сейчас составляются наградные списки за Каховку и Зуев там фигурирует в качестве претендента именно на эту медаль. Интересно, Чебитько тоже "фигурирует"?) при всех тут же выброшу ее в окно по примеру Арте¬ма Ишутиа".
"А от командировки в Москву не откажешься?" - ехидно поинтересовался вездесущий внутренний праведник. Игорь умерил пыл, сообразив, что с медалью перегнул, как, впрочем, и с другими "заскоками".
Такие дискуссии с небольшими вариациями повторялись многократно, но приемлемое решение не приходило. С одной стороны, действительно от дирек¬тора никаких конкретных просьб или предложений насчет участия в "остепенении" сына не поступало, поэтому его тайные помыслы и умыслы можно во внимание не принимать и с творческой командировкой не связывать. Это, так сказать, видимая сторона Луны. Однако, с другой стороны, такой акуле, как Казанцев-отец, только мизинец протяни - он не только руку откусит, но и целиком заглотнет. Конечно, теперь не сталинские времена, можно положить на стол заявление об уходе, и поминай, как звали, причем момент для такой акции выбрать самый что ни есть неподходящий с точки зрения нагло¬го и самоуверенного хозяйчика, то есть когда в Зуеве будет наибольшая нужда, когда наследник без поводыря уподобится слепому в лесу. И продик¬товать условия безоговорочной капитуляции. Но кто знает, что в ответ при¬думают коварные, мстительные, воспитанные "культом личности" и порожденной им системой гниды! Они на все способны, глядишь, так под монастырь под¬ведут - до гроба не очухаешься...
Временами Игорь почти успокаивался, а потом, вспоминая наглую физиономию Алексея и раздутые телеса Татьяны Чебитько, вновь "возгорался". В таком смятении чувств, так и не выработав за два дня никакой линии поведения, он занял забронированное ему место в бывшем банковском зале рядом с Сашей Мелешко, чтобы прослушать уже зна¬комый ему в главных чертах текст доклада Хрущева. Саша сидел тихо и чинно, даже, как показалось Игорю, торжественно, словно аршин проглотил (наверное, так выглядят благочестивые прихожане в храме в ожидании проповеди самого папы римского, - мельком отметил Игорь, но, поглощенный мучающими его бесконечными вопросами, тут же забыл про соседа и отключился от окружающего). Пропустил он мимо ушей и процедуру открытия собрания, и первые абзацы доклада, ухватил несколько фраз насчет проницательности Ленина относительно несоответствия Сталина должности генсека, а потом опять углубился в дебри своих проблем. На "хрущевскую волну" его настроило лишь "персональное дело" Крупской в связи с оскорблением, нанесен¬ным супруге гениального зачинателя будущим гениальным продолжателем, и с этой минуты мозг его заработал, как мощный генератор. Он четко фиксировал соответствие реферата Милы хрущевскому тексту, полемизировал с докладчиком, формулировал и обосновывал добавления, возражения, опровержения.
При изложении сути жалобы Крупской на Сталина Мила не забыла отметить, что письмо жалобщицы адресовано всегдашним, если верить нашим источникам, противникам Ленина Каменеву и Зиновьеву, но упустила существенную деталь: Надежда Константиновна называет этих отъявленных бандитов, предателей, капитулянтов и т. д., и т. п. наиболее близкими товарищами Ильича, Зиновьева имену¬ет просто Григорием. Для Игоря такое признание и такое дружеское обращение были откровением, полной неожиданностью.
Острая память и азарт охотника тут же присовокупили к крику души Крупской бесстрастное свидетельство Малой Советской Энциклопедии, согласно которому Ленин в 1914 году напра¬вил Каменева из эмиграции в Россию для руководства "Правдой" (интересно, найдет ли этот факт и в каком контексте отражение в диссертации Мокритина). А потом избранные места из биографии Сталина, где Иосиф Виссарионович неизменно именуется ближайшим и наиболее последовательным сподвиж¬ником Ленина, его главной опорой в борьбе против, как теперь выясняется, ближайших друзей, спасшим драгоценную жизнь Ленина, решительно воспроти¬вившись предательскому предложению все тех же представителей Сатаны при боге Владимире Ильиче выдать скрывавшегося в шалаше (вместе с Зиновьевым!) вождя на суд контрреволюционного Временного правительства. Личное ульти¬мативное письмо разобиженного Ленина Сталину с угрозой полностью разор¬вать отношения, если генсек не извинится перед Крупской, тоже, оказыва¬ется, было в копии направлено Каменеву и Зиновьеву. Понятно после этого, какой лютой ненавистью горело к Льву и Григорию сердце грубого, деспотичного, капризного, пожираемого честолюбием и властолюбием Иосифа, понятно стремление сконцентрировавшего в своих руках необъятную власть генсека любыми способами убрать с дороги к вершине власти доверенных лиц предшественника, опорочить их, приписать им мыслимые и немыслимые грехи и "уклоны". Но вот как могли умные, опытные и битые бойцы попасться на удочку Сталина и объединиться с ним в борьбе против Троцкого - уму непостижимо (не против троцкиз¬ма, это фикция, дымовая завеса, а именно против Троцкого, как соперника).
В биографии Сталина написано, что верный ученик Ленина вместе со своим учителем громил Троцкого и его последователей, предательская политика которых на “завинчивание гаек” военного коммунизма, голое администрирование и принуждение партийцев в отношении крестьянства и вообще беспартийной массы была попыткой оторвать Антея от матери-земли. А из доклада Хрущева явст¬вует со всей очевидностью, что Сталин, достигнув высшей власти (наивыс¬шей! распронаивысшей!), так намертво завинтил гайки, явил миру такие при¬меры голого администрирования и принуждения, и применил при этом такие "инструменты", что у бедного Троцкого небось чуб и борода дыбом торчали и глаза из орбит выкатывались. Потом бедняги, наконец, прозрели, раску¬сили коварного вероломного генсека, выступили со своим запоздалым: "назад к Ленину", но то уже был глас вопиющего в пустыне. Сталин крепко держал вожжи. И кнут... Неужели и вправду были слепыми котятами, как именовал Сталин своих приспешников?..
"Следует сказать, - раздельно, чеканя слова, читал Додока, - что партия провела большую работу против троцкистов, правых, буржуазных националистов, идейно разгромила всех вра¬гов ленинизма. Эта борьба была проведена успешно, в ходе ее партия еще более окрепла и закалилась. И здесь Сталин сыграл свою положительную роль... Это была упорная, тяжелая, но необходимая борьба, потому что политическая линия и троцкистско-зиновьевского блока, и бухаринцев по существу вела к реставрации капитализма и капитуляции перед мировой буржуазией..."
"Чепуха, Никита Сергеевич, детский лепет, - откликнулся беззвучно Игорь, - никакой такой угрозы по существу не было, ее придумали Сталин и его подпевалы, как сильнодействующее средство для последовательного, одного за другим, устранения конкурентов в борьбе за власть. Эту борьбу Сталин в самом деле организовал на редкость умело, всех смел с пути, взобрался на невиданную вершину могущества и власти, вознесся на небеса, со¬здал между собою и остальными смертными такую дистанцию, что наверное никто не удивился бы, если бы он вдруг воскрес..."
Игорь ощутил себя золотоискателем, наб¬редшим на богатейшую россыпь. Он прочертил в уме "генеральную линию", нанес, как экспериментаторы наносят на теоретическую кривую результаты опытов, основные вехи Истории партии послеленинского периода, и все прек¬расно "сошлось". Генеральная линия вела к неограниченной, в полном объеме самодержавной диктатуре. Уложились в предложенную схему и такие гигантские, соизмеримые с Октябрьским переворотом, преобразования, как индустри¬ализация промышленности и коллективизация сельского хозяйства. Неограни¬ченная власть - это есть возможность по усмотрению самодержца вмешиваться во все без исключения сферы жизни страны, каждой ее ячейки и каждого подданного в отдельности. Для воплощения в жизнь такой возможности надо было изобрести соответствующий передаточный механизм. Сталин с этой задачей справился блестяще. В созданной им системе отдельно взятые "гаечки" и "винтики" (а это все рабочие и крестьяне, служащие и учащиеся, интеллиген¬ты и военные, старики и молодежь, мужчины и женщины, включая самих близ¬ких к трону сановников), никакой самостоятельной ценности не имеют, они что-то значат только как детали единого гигантского агрегата. Организованный коллектив: завод, строительный трест, колхоз, войсковая часть с четкой иерархической структурой и полной зависимостью нижестоящих от вышестоящих - идеальные структуры с точки зрения осуществления диктатуры.
Непосредственные производители бесправны. Они пребывают в собственности тех, кто в данной ситуации в данный момент олицетворяет Государство, тех, кто уполномочен Сталиным по пирамиде власти управлять ими. Через начальников, партийных, профсоюзных, комсомольских и других функционеров до каждого советского гражданина доводятся установки и повеления Человека и Бога, диктуется линия поведения и контролируется его "примерность", от которой зависит благополучие и даже жизнь любого смертного. Да что уж говорить о каждом смертном, если, как признается Хрущев, меч был занесен над головами Молотова и Микояна, а Ворошилова объявили английским агентом. Партийные чи¬новники осуществляли (и пока продолжают осуществлять) такой контроль над мышлением, о каком хваленые американские империалисты, которыми когда-то институтский партийный наместник вождя Мокритин пугал "разболтавшегося винтика" Зуева, и мечтать не могут. Руководители всех рангов, пока и поскольку пользуются доверием вышестоящих, имеют определенную степень свободы, кор¬релированную с привилегиями и возрастающую по мере приближения к трону. Партийные боссы - удельные князья в своих вотчинах, пред ними суд и прав¬да - все молчи. Но перед вышестоящим наместником-сатрапом: чего изволите? (если известный грибоедовский сановник иногда, по мере надобности "сгибал¬ся вперегиб", то для наших "несгибаемых большевиков" это, похоже, основная стойка). Чуть забылся, "сошел с рельсов" - тут же попадает в аварию, не¬взирая на прежние заслуги и почести ("король танков" Зальцман, член Политбюро Вознесенский и даже Заместитель Верховного Главнокомандующего маршал Жу¬ков).
Игрок волен сделать ход любой из фигур или пешек, либо пожертвовать ею. Стаханову, Изотову, Виноградовой, Ангелиной и другим "винтикам от ста¬нка и сохи" было предписано удивить мир производительностью свободного социалистического труда; Чкалову, Гризодубовой, Папанину – возвеличить страну и ее вождя впечатляющими подвигами. Бывший следователь Родос, которого Хрущев цитирует в своем докладе, правильно заметил, что, истязая подследственно¬го, выполнял своеобразное партийное поручение (другое дело - избавляет ли оно от наказания?!) Лидии Тимашук, негласному сотруднику органов госбезопасности, по признанию того же Хрущева, было поручено по каким-то сообра¬жениям "высшей политики" разоблачить "извергов в белых халатах". Из док¬лада также явственно вытекает, кто направлял руку Николаева - убийцы Ки¬рова. “Есть основание думать, - говорит Первый секретарь ЦК, - что убийце Кирова – Николаеву – кто-то помогал из людей, обязанных охранять Кирова… Крайне подозрительным является то обстоятельство, что когда прикрепленного к Кирову чекиста 2-го декабря 1934 года везли на допрос, он оказался убитым при “аварии” автомашины, причем никто из сопровождавших его лиц не пострадал. После убийства Кирова руководящие работники Ленинградского НКВД были сняты с работы и подверглись очень мягким наказаниям, но в 1937-м были расстреляны. Можно думать, что их расстреляли затем, чтобы замести следы организаторов убийства Кирова” (ох уж эти “можно думать” в устах одного из ближайших приспешников-“незнаек”!).
В общем, Сталин своими “острыми блюдами” сконструировал монолитный, как каменная глыба, государственный (он же общественный) строй на 1/6 части земной суши. Нэпманы, кулаки, во¬обще, какие бы то ни было собственники, пусть самые мелкие - уже не стопроцентные государственные рабы. Ими нельзя помыкать так, как "безлошад¬ными". Значит - к ногтю их! Раздавить! Ликвидировать, как класс! А для этого сменить весь руководящий состав в центре и на местах, подобрать на¬местников всех уровней по признаку личной преданности, закамуфлировав ее под личину "политических качеств", по которым подбираются кадры, послу¬шания и покорности. И еще ретивости при выполнении высочайших предписа¬ний (под последний пункт подпал Ягода, оказавшийся, по мнению Сталина, не на высоте в деле выкорчевывания врагов). Сталин утверждал, что по мере продвижения к социализму сопротивление свергнутых классов и групп возра¬стет. Отчасти, похоже, он был прав... если отождествлять продвижение стра¬ны к социализму с продвижением Сталина к полному абсолютному самодержавию. В борьбе за власть Сталин проявил себя, как гениальный стратег, - еще раз отдал ему должное Игорь, - сломил сопротивление в городе и деревне. В таком смысле все годы правления Сталина можно в целом охарактеризовать, как годы Великого Перелома.
Сталин не принимал в расчет и такие "мелочи", как объективные экономические законы. Бешеные темпы индустриализации и коллективизации, дикий волюнтаризм, голое администрирование и принуждение в невиданных масштабах искривили, исковеркали "базис", привели к обнищанию основной массы населения страны, ужасающему голоду, карточной системе на долгие годы, совсем оторвали привилегированную прослойку от народа (“творца истории”!). Всякий здравомыслящий человек, наблюдая эту дикость, должен был спросить: а туда ли ведет нас царь? Сталин, естественно, на сей счет не заблуждался. И придумал дьявольскую контригру: списать свои вселенские огрехи (чтобы не сказать - массовые преступления) на действительных и мнимых противников, одним махом, по рецепту Макиавелли, расправиться с оппозицией и отвести гнев народный от истинного виновника его бед. Эту очень сложную, громоздкую и рискованную операцию Сталин тоже провел блестяще с помощью таких своих подручных, как Ежов, Берия, Вышинский, мно¬гих миллионов профессиональных и добровольных провокаторов, бессовестных карьеристов и просто прытких ретивых исполнителей.
Сигналом к началу "акции", искрой, из которой возгорелось кровавое пламя, послужило убийство Кирова. Bремя выбрано со знанием дела: оппозиция была уже разгромлена и внутри страны не было силы, способной воспрепятствовать бойне. Вот тогда коса смерти и пошла гулять по рядам нерушимого блока коммунистов и беспартийных... Жутко, но строго и логично. Если бы Хрущев, готовя свой эпохаль¬ный доклад, провел подобный анализ, он не стал бы удивляться тому, что массовые репрессии развернулись именно после съезда Победителей, и сокрушаться по поводу того, что Сталин, пользуясь неограниченной властью, допустил много злоупотреблений, действуя от имени ЦК, не спрашивая мнения членов ЦК и даже членов Политбюро (в частности, от имени ЦК санкционировал применение пыток при допросах "врагов народа"). Можно ли пенять на Бога за то, что он не согласовывает свои действия с презренным грешным людом? Для того ли он по трупам взобрался на единоличный Олимп, чтобы потом по собственной воле поступиться хоть малой толикой достигнутого бесконтрольного владычества? Вызвать в разгар войны в Москву членов ЦК, продержать два дня в приемной и отправить домой восвояси, так и не удостоив аудиенции - вот это по-сталински. Расстрелять 70 процентов членов и кандидатов в члены ЦК, избранных ХVII съездом партии и больше 50 процентов делегатов, избравших тот руководящий орган - это тоже почерк "остроблюдного венценосного повара". Наивный Постышев силился противопоставить произволу вос¬точного деспота элементарную логику. Неужели не понимал смысла "акции" и целей ее вдохновителя? Как и Косарев...
Ну, ладно, согласимся (хоть верится с трудом), что в то время многие даже приближенные ко двору деятели тешили себя иллюзией, будто Сталин не в курсе дела, а гну¬сные деяния по собственной инициативе за его спиной творят пробравшиеся в органы безопасности провокаторы и бессовестные карьеристы. Сталин лов¬ко и умело поддерживал это заблуждение, убрав сначала Ягоду, потом Ежова, как козлов отпущения. Те же Эйхе, Рудзутак, Якир искренне (к чему притворяться перед закланием) считали себя жертвами врагов, орудующих в НКВД (надо же уметь так замаскироваться, чтобы и приспешники не распознали волчий оскал за благопристойной шкурой!). Но то же самое сейчас утверждает Хрущев! Как трактовать такой сумбур в голове? Такую простодушную слепоту? Такую вопиющую непоследовательность? Как несусветную глупость, или за этим кроется некий злой умысел?..
Игорь недоуменно-презрительно засопел носом. Неужели, когда Первый секретарь ЦК читал показания бывшего "врага" Розенблюма о том, как высокий чин НКВД Заковский цинично склонял его дать на суде заведомо ложные пока¬зания насчет мифического ленинградского вредительского шпионско-диверсионного и тер¬рористического центра, обещая в случае примерного поведения на процессе сохранить "кочан" (голову), кормить и поить до смерти за государственный счет, раскрывал перед подсудимым подлую механику фабрикации дела, у ны¬нешнего лидера партии не возник вопрос: "кому нужна была эта фабрикация и для какой цели? Вообще, в докладе подробно и обстоятельно показано, как Сталин вершил свои злодеяния. А вот зачем он это делал (не искусство же ради искусства!) - не раскрыто. Нао¬борот - затушевано. Хрущев квалифицирует вселенские злодеяния, о которых поведано в докладе съезду партии, не как холодные целенаправленные действия развращенного властью зарвавшегося и озверевшего диктатора-самодура, а как трагедию заблуждающегося фанатика, искренне пекущегося о благе пар¬тии и всех трудящихся. Следовательно, или не "раскусил" шефа, с которым бок о бок протрубил много лет (что все-таки представляется слишком уж маловероятным), или сознательно темнит. Cказав "А", остановился с открытым ртом и не произнес "Б"?
Игорь сощурил глаза и покачал головой, как бы уличая шалунишку в обмане. А как же могло быть иначе? Ведь сам обличитель - ленинец-сталинец до мозга костей. "Наступить на горло собственной песне" оказалось не в его силах. Как Наполеон, скажем, не смог пересилить себя и отменить крепост¬ное право в России. Всем содержанием своего доклада Хрущев подводит лю¬бого непредубежденного здравомыслящего человека к неопровержимому выводу: оппозицию нужно не уничтожать, а лелеять, точнее, никакая партия не долж¬на иметь возможности расправиться с политическими противниками, значит, не должна сращиваться с государственными структурами, армией и карательны¬ми органами. Полноценная полнокровная оппозиция нужна как воздух для нормальной жизнедеятельности государственного и общественного строя. До этого вывода оставался маленький шажок, Никита Сергеевич как будто уже занес ногу, но тут же попятился назад, ибо сам плоть от плоти большевик, то есть ни с кем не согласен делить власть...
Сделав сие заключение, Игорь как бы воспарил птицей над залом, обозре¬вая дали, недоступные сидящим внизу. "Он, с юных лет постигнувший людей", - аттестовал он сам себя словами Лермонтова. И ему стало неловко за мелко¬травчатого ограниченного человечка, пыжащегося плечом свалить вековой дуб. "Если бы в Центральном Комитете партии, в Политбюро ЦК существовала нор¬мальная обстановка...", - плачется в жилетку Хрущев. К кому апеллирует? Как и с жалобами на усилившиеся после войны капризность, грубость, подозрительность Сталина и еще увеличившийся отрыв Человека и Бога от окружаю¬щего его коллектива. Захотелось брезгливо сплюнуть. Но одновременно Игоря подмывало крикнуть во весь голос: люди! Вдумайтесь, на грани какой катаст¬рофы стоял мир, если Хозяин могучей ядерной державы был подвержен одновре¬менно мании величия и мании преследования, да еще утратил чувство реаль¬ности! Переселение целых народов, бесцельная гибель сотен тысяч солдат и офицеров под Харьковом по причине нежелания Верховного выслушать доводы своего доверенного представителя на фронте - все это выглядит игрушками в сравнении с тем, что могло произойти, вздумай невменяемый самодержец погубить окончательно капитализм в огне третьей Мировой войны... Кстати сказать, нынешний “президент” Ворошилов именно это недавно провозгласил, несомненно, с ведома, если не по прямому указанию Хрущева. Яблоки от яблони...
В голове Игоря сработал некий "перепускной клапан" и он, отогнав апока¬липтические видения, уставился на Додоку, словно на случайно увиденный под ногами туго набитый кошелек. Член партии со времен Гражданской войны. Ко¬нечно, не творец, не Литвинов или Кржижановский, но свидетель и в какой-то мере участник. Небось, слушал пламенные речи Троцкого, читал дискусси¬онные листки, то есть видел все изнутри, "диалектику учил не по Гегелю". Его зацепить насчет странной ситуации, когда наиболее близкие Ленину лю¬ди оказались оппозиционерами, капитулянтами, а потом вообще предателями, шпионами и террористами - может "расколоться" во благо Правды для потом¬ков. А то, что молодой коммунист, потрясенный разоблачениями Хрущева, при¬шел к секретарю партийной организации излить душу и получить из первых рук ответы на некоторые мучающие его вопросы, не должно вызвать у настав¬ника подозрений. Скорее, наоборот, должно обрадовать, побудить ответить откровенностью на откровенность.
А дальше, слово за слово, можно будет и про Казанцева погутарить. Додока, по слухам, пребывает вроде как в оппозиции к директору. Последний недавно принял на работу в бухгалтерию свою близкую родственницу. Для этого потребовалась санкция партбюро. Разумеется, Казанцев ее получил. Решение, как водится, было принято единогласно, практически без обсуждения. Это был один из тех случаев, когда каждый в отдельности - против, а все вместе - за. Разумеется, секретарь партбюро был предварительно подготовлен, точнее, обработан директором. Разумеется, согласование было получено и в райкоме партии. И все же, сказывают, при самой постановке вопроса в повестку дня Михаил Емельянович позволил себе высказаться в том плане, что бюро предстоит вроде как бы покривить душой, опять-таки, учитывая заслуги и прочие обс¬тоятельства, которые и сформулировать непросто. Одно дело - рабочая или ученая династия, - пояснил Додока, - когда сын продолжает и развивает де¬ло отца, как бы принимая из его рук эстафету, и совсем другое дело - семейственность, когда один близкий родственник работает под началом друго¬го близкого родственника, тем более, когда в близком родстве состоят директор и работник бухгалтерии. Высказывание секретаря партийной организа¬ции влияния на конкретное решение бюро не оказало, но "выскочило" и пошло гулять в коллективе. Человеку, придерживающемуся таких взглядов, втолко¬вать, что дело, которое Казанцев вознамерился "обтяпать" руками Зуева - семейственность худшего толка, труда, наверное, не составит. Речь преис¬полненного благородного негодования трудяги-мастера по отношению к шало¬паю, норовящему "жать, где не сеял" лишь по праву родства с чинушей, не отделяющим личное от общественного, должна вызвать отклик в душе не до конца утратившего совесть старого коммуниста. И удержать от прямолиней¬ных шаблонных толкований и рецептов, настроить на откровенную доверительную беседу. Конечно, надо удачно выбрать время, чтобы секретарь не суетился, не очень спешил и не нервничал. Дать "образ" директора для Игоря пара пустяков. В свое время, таская в паре с Сашей Мелешко мебель, он в уме составил исчерпывающую характеристику Казанцева, разобрал по косточкам его принципы жизни и руководства, отношения с подчиненными и начальством, и хорошо все помнит. Додока, вероятно, знает все это не хуже Зуева, но вряд ли способен дать столь отточенные формулировки. Он, несомненно, в душе отдаст должное уму, наблюдательности и аналитическим способностям Игоря, но захочет ли вступить в борьбу, пусть даже безусловно справедливую, с начальством? Скорее всего - нет. Он воспитан в духе чинопочитания (куль¬та личности). А формула "сильнее кошки зверя нет" дает о себе знать ежечасно...
"А вот ты как раз на себе меньше всего ощущал стиль и характер директора, - как всегда вовремя вмешался справедливый “двойник”. - Тебе на него грех жало¬ваться. От тебя лично ему пользы пока никакой. А он за время твоей недол¬гой службы успел тебя от армии освободить, областному военкому зво¬нил, засвидетельствовал своей подписью и печатью, что ты являешься одним из основных проектировщиков Каховской ГЭС, когда ты еще таковым не был, хотя и подавал надежды. Xодатайствовал за тебя перед секретарем обкома партии; упрятал тебя от гнева волкодава Ушанова в группу рабочего проектирования; без задержек продвигал по службе и добавлял зарплату; дает зеленый свет твоей "зауми" и, следовательно, докторской диссертации. Много ли найдется в институте сотрудников, к которым бы строгий и удерживающий положенную дистанцию Казанцев так благо¬волил?
Может он рассчитывать на благодарность, как он ее согласно своему ми¬ровоззрению и воспитанию понимает? Или ты уготовил ему, чиновнику до моз¬га костей, всю сознательную жизнь пахавшему на взращенной Сталиным ниве, впитавшему все ее соки, солдату партии, вознесенному ею на определенный холмик власти за верную службу, роль этакого прекраснодушного ангелочка, безликого облака в штанах? Много ли найдется в партии солдат, способных отказаться от заслуженных, по их разумению, трофеев? Для этого надо быть очень уж гнилым и бесхребетным интеллигентом. Казанцев не таков. Он злоупотребляет властью в меру дозволенного вышестоящими. Ты это знал и раньше. Почему вдруг проявление типичных черт номенклатурных партийцев тебя так расстроило. Будь снисходителен. И не дури. Ты, безусловно, фигура в институте заметная, мож¬но сказать, "забойщик", но все же не преувеличивай свою значимость. Инс¬титут и без тебя свою задачу выполнил бы, как сотни других. Проявишь стро¬птивость, а тем более, станешь поперек дороги - даст коленкой под зад, подведет под очередной призыв. А воспротивишься - организует исключение из партии или еще какую-нибудь пакость похлеще устроит. И - можешь жало¬ваться. На его улице праздник. Додока промолчит, он тоже "продукт эпохи", фрунтовой солдат. Откровенничать с ним не стоит. В свое время он по долгу службы оправдывал "строгость" директора, самодурство и хамство Ушанова, теперь "по штату" посоветует отнестись к злоупотреблениям Казанцева как к обычному и не очень обременительному для окружающих "довеску" к большому и важному для Родины делу. Другое дело - Павел Иванович Носач, тоже член партии с 1919 года, но менее выдержанный и не обремененный обя¬занностями "вожатого". И он обижен на директора лично. Казанцев не под¬писал его характеристику для командировки в Китай, припомнив ему не в ме¬ру темпераментное критическое выступление на собрании по поводу сентябрьс¬кого (1953года) Пленума ЦК КПСС. Это, пожалуй, в самом деле находка, из него легко вы¬сечь искру".
Игорь доводы благожелательного оппонента принял благосклонно. Действительно, в свете ранее выведенного образа ничего неожиданного не произош¬ло. Казанцев живет и действует в соответствии с принятыми в его среде нормами. А то, что он не интеллигентен, никого удивлять не должно. Ин¬теллигенция никогда не была в чести у большевиков (как и у национал-со¬циалистов). Интеллигенты сродни кулакам, только в своей специфической области, где диктаторы особенно нетерпимы к “ереси". Ленин удалял "опасных" интеллигентов из страны, Сталин их физически уничтожал.
В последнее время наступление широким фронтом на "буржуазную идеологию" развернулось в Китае. Борьба затронула философию и историю, литературу и изобразительное искусство, архитектуру и языкознание, и развивается, судя по сообщениям нашей периодической печати, по знакомому до боли сценарию. Никакая это не борьба, а публичные избиения, циничная игра в одни ворота. На очереди естественные науки... Один разобла¬ченный китайский "прислужник" метко назвал намеченные компартией Китая "пять направлений главных ударов по очищению науки и искусства от идеалистической скверны" пятью мечами, занесенными над головами китайской интелли¬генции. И это притом, что к своей городской и сельской буржуазии коммунис¬тические правители, по наблюдениям наших специалистов, относятся либераль¬но, во всяком случае, к мелкой и средней буржуазии.
Очередное небольшое ис¬следование, походя проведенное Игорем, еще рельефнее высветило гениальный сталинский план строительства скоростной магистрали, ведущей к вершине самодержав¬ной власти и кровавой восточной деспотии, его источники и составные части. Собственная "генеральная линия" или "красная нить", пронизывающая правую колонку "мэтэлыка", посвященного докладу Хрущева, тоже четко обозначилась. Хоть сейчас садись и формулируй по горячим следам основополагающие тезисы, скелет, который будет постепенно обрастать "мясом". В свете такой общественно значимой задачи личные амбиции и пристрастия, вся история с Казанце¬вым мгновенно потускнели, размылись, потеряли актуальность и остроту. Более того, близость к маленькому трону, доверительные отношения с "самим" дирек¬тором, дружба с его сыном - стали восприниматься, как желаемое развитие событий, к которому следует стремиться и которому следует способствовать. Более надежную и остроумную маскировку и придумать трудно. Он ехид¬но улыбнулся, вспомнив озорных подпольщиков, умудрившихся разместить революционную типографию в доме полицмейстера.
Итак, решено: представляя ди¬ректору отчет о командировке, он сам проявит инициативу и предложит помочь в “остепенении” отпрыска, предварительно как ни в чем не бывало обсудив с Фастовским варианты диссертационной темы. Он снова ехидно ухмыльнулся и шмыгнул носом. Неожиданная "смешинка" наложила отпечаток на реакцию Игоря на ту часть доклада, где Хрущев касается гипертрофированного тщеславия Ста¬лина, вносящего правки в текст собственной биографии, и без того сверх вся¬кой меры превозносящей роль и заслуги вождя. Зуев решил украсить свою пра¬вую колонку анекдотом, слышанным некогда от Вени Вольского. На торжественном собрании в преддверии очередного революционного празд¬ника в одном из райцентров Грузии докладчик - 2-й секретарь райкома партии, закончил свой доклад здравицей в честь товарищей Маркса, Ленина, Сталина и нашего родного и любимого Зураба Гигиенишвили - 1-го секретаря райкома. После собрания 1-й пожурил 2-го: "насчет здравицы ты, братец малость того...” “Что? - заволновался младший, - я про Зураба Гигиeнишвили что-то не так?” “Нет, - успокоил его старший, - про Зураба Гигиенишвили ты все правиль¬но, только почему Энгельса пропустил?”
Концовка доклада снова заставила Игоря брезгливо поморщиться.
"Нам надо решительно, раз и навсегда развенчать культ личности, сделать надлежащие выводы как в сфере идейно-теоретической, так и в сфере практи¬ческой работы, - вещал Первый секретарь ЦК. - Для этого надо вести беспо¬щадную борьбу против всех и всяких попыток возродить его в той или иной форме".
"Чепуха! Болтовня! - мысленно откликнулся Игорь. - Кто будет вести эту борьбу? Какими средствами? Уже Казанцев на своем уровне расправится со всяким, кто попытается ущемить его начальственные права, как он их понима¬ет. А с ним то же самое сделают вышестоящие. Надо изменить форму собствен¬ности, ликвидировать контроль над мышлением, узаконив оппозицию. Другого пути нет. Все остальное - уловки".
Он поднялся с чувством разочарования. Люди молча двигались к выходу с сосредоточенными лицами, отрешенными, как-то осторожно ступая, словно в доме покойника. Игорь остановился у лестницы, поджидая Носача. Он еще не решил, будет ли сегодня начинать разговор, не подумал с чего начать, про¬сто ему захотелось взглянуть в лицо одному из старейших в организации и не совсем скурвившемуся большевику. К нему подошел Олег Садовников.
- Вскоре после освобождения Харькова, - начал он нерешительно после до¬вольно продолжительного молчания, - тут судили четырех военных преступни¬ков, не главных, далеко не главных, трех немцев и одного нашего пособни¬ка. Суд был громким, хотя, повторяю, подсудимые - мелкие сошки, широко ос¬вещался в печати, про него писали Алексей Толстой, Илья Эренбург, Констан¬тин Симонов. Были и иностранные корреспонденты. Судил трибунал 4-го Украинского фронта. Жителей пускали по специальным пропускам. Я такой пропуск видел. На нем было написано: “смерть немецким захватчикам”. Но я не о том. Я говорю, мелкие сошки, совсем мелкие, они только выполняли приказы, хотя и усердствовали, то есть по их понятиям, честно выполняли приказы начальников, были верны присяге. Суд признал их всех виновными и приговорил к смертной казни через повешение. Повесили их на базарной площади. Я знаю людей, которые были на суде и присутствовали при казни. Осужденных никто не жалел и не оправдывал, все видели в них преступников. А наши, катовавшие своих, - Олег перешел на тяжелый шепот, - чем они от тех отличаются? Преступники! Вешать их надо!
- А судьи кто? - почти одними губами ответил Игорь. - Если б Нюрнбергский процесс... А тут все, как Геринг при Гитлере - слепые котята. Кроме Сталина и Ежова с Берией никто ничего не знал и не видел...
Олег промолчал. Вышли вместе.
- Одного не могу понять, - снова заговорил Олег. - То есть, не одного. Я многого не понимаю, но все же как ты думаешь, что за дьявольская магическая сила была у этого человека? Как заставлял слушать себя, подчиняться себе, выполнять изуверские приказы? Чем парализовал волю смелых и больших людей? Почему боевые генералы, которых по его приказу пытали и чудом не успели к началу войны поставить к стенке, которые по его милости пережили по отношению к себе вопиющую несправедливость, которые видели воочию до чего он довел армию, в какие беды и страдания вверг народ и страну, почему эти генералы в сорок первом или сорок втором году не организовали против него заговор, как немецкие генералы против Гитлера в сорок четвертом? Почему верой и правдой служили садисту? Почему беспрекословно подчинялись? Почему преклонялись перед ним и славословили его? Скажешь, из страха? Но неужели же все генералы поголовно такие трусы? Скажешь, служили не царю, а отечеству? Но сам Сталин сказал, что гитлеры приходят и уходят, а народ немецкий остается. То же самое можно сказать про Сталина и про советский народ... А советский народ в большинстве своем искренно оплакивал тирана. На похоронах “вождя и учителя” в давке погибли сотни людей. Как полвека назад на Ходынском поле во время коронации Николая Второго. Тогда виновником трагедии москвичи посчитали генерал- губернатора Великого князя Сергея Александровича и прозвали его Ходынским. А после похорон Сталина москвичи Трубную площадь прозвали “трупной”.
- Да, загадка. Я сам об этом думал. Действительно, непонятный феномен. Но умные люди давно предсказывали... У моей жены есть один... - Игорь зап¬нулся, подбирая определение феномену Мити Колесника, продолжающего нести рыцарскую службу при Миле, несмотря на предстоящий ей в недалеком будущем декретный отпуск: друг, вздыхатель, поклонник. Игорь до сих пор с ним лич¬но не познакомился, но к его существованию привык, а поскольку Колесник пока не женился и не спутался ни с одной из институтских претенденток, в научной организации поползли слухи о его якобы мужской неполноценности, возможно, вследствие перенесенной венерической болезни... - Один сотрудник, читавший произведение Гете "Правда и вымысел", между про¬чим, в подлиннике... так вот этот сотрудник утверждает, что великий немец давно предрекал появление кровавых демонических правителей типа Гитлера и Стали¬на, против которых не сработают никакие доводы рассудка, за которыми народ слепо пойдет, поправ законы морали и нравственности и не вняв предостережениям всяких там гнилых интеллигентов. Пойдет, и будет боготворить тира¬на. Как в воду глядел Гете... Тот же мужик говорит, что у Эренбурга в одном из его ранних романов тоже есть прообраз такого вождя...
- Потомки чтят тиранов, которые своих современников топили в крови, а им, потомкам, дают основание гордиться чем-то некогда великим, как бы пе¬решедшим к ним по наследству...
- Наши гуси Рим спасли....
- Выходит так. Древний царь Давид вышел из пастухов, был атаманом шайки разбойников, царскую власть узурпировал, правил, как беспощадный восточ¬ный деспот, но прославился в веках, как создатель самого большого, могуче¬го и процветающего еврейского государства. В истории много таких примеров. Тут есть своя логика. Всякое стадо тоскует по незаурядному, выдающемуся, из ряда вон выходящему предводителю. Поклоняться - так Богу. Это не зазорно. На Божью кару не всегда и не всякий ропщет...
Некоторое время шли молча.
- О, я гастроном проскочил, - всполошился Олег, - пока.
- Кто куда, а я в сберкассу, - невпопад ответил Игорь, вяло пожимая протянутую руку. Растерянность вновь овладела им. "Правда и Вымысел, Правда и Обман... Кто более матери-истории ценен? - допытывался он сам у себя. - Примет ли народ, современники и потомки, мои откровения и разоблачения? В самом деле, стоит ли ворошить грязное белье? Оправданно ли угробить на это жизнь?". Прикидывал, примерял и так, и сяк, убеждал себя, подыскивал вроде бы веские аргументы, а чаша весов помимо воли склонялась к ответу: нет, не стоит. Грядущие поколения, вероятнее всего, будут чтить кровавого деспота. Они будут видеть в генсеке не садиста, не виновника неисчислимых бед и страданий сотен миллионов "венцов творения", а великого собирателя земель, победителя, правителя мировой державы, олицетворяющего собой надежду мира, вековую мечту человечества. А его хулителей, пусть тысячу раз правых в своей мелкой правде, поглотит медленная Лета...
Bсю дорогу домой Игорь упорно возвращался на исходные позиции, вопрошая: может ли историческая правда быть вредной? На ум приходили все новые аналогии. Одного иноземного культуртрегера, сочувствующего нам, спросили, понимает ли он абстрактное искусство. Он ответил: "понимаю, но не приемлю". Достойный ответ. А если бы ответил: "не понимаю и не стремлюсь понять" - это был бы ответ высокомерного невежественного чинуши. Пусть потомки, если найдут для себя приемлемым, почитают или даже боготворят великого тирана, пусть оценивают по взлетам, а не падениям; пускай сами решают в соответствии со своим мировоззрением, что считать взлетами, а что падениями. Это их законное и никем не оспариваемое право. Но пусть решают осознанно, не бездумно. Времена дурмана, наивной детской веры (я маленькая девочка, танцую и пою, я Сталина не видела, но я его люблю) не должны повториться. Пусть выносят вердикт согласно своим убеждениям, но зная всю поднаготную. Как в суде. Правда, правда, одна только правда, и ничего, кроме правды. Значит, кто-то должен провести следствие, по крупи¬цам собрать свидетельские показания, вещественные доказательства, систематизировать их и преподнести на блюдечке желающим вникнуть. А дальше - принять ли сторону обвинения или адвокатуры - дело совести...
Сопоставил Игорь свой будущий капитальный труд и с книгой Вересаева "Пушкин в жизни". И установил принципиальное отличие. В личную жизнь Ста¬лина Зуев совать свой нос не будет, хотя, по его убеждению, исследования типа Вересаевского тоже имеют право на жизнь, поскольку служебные и об¬щественные деяния человека неотделимы от его характера, воспитания, "сре¬ды обитания" (тот же Митя Колесник объясняет жестокость и мстительность Сталина не в последнюю очередь "горскими" чертами и наклонностями, впи¬танными с молоком матери ценностями: дешевизной человеческой жизни и культом "чести"). Цель изысканий Игоря: анализ корней, движущих сил, сложнейших переплетений идей, обстоятельств, личностей, мириады "векторов", равнодействующая которых привела к возникновению большевизма, искривившего до неузнаваемости светлую мечту и надежду человечества.
"Между прочим, - несколько отвлекся Игорь от основной цепочки рассужде¬ний, - Митя Колесник подметил верно, но копнул недостаточно глубоко. Национальные особенности - видимая часть айсберга. Анализ надо начинать от фрейдовской печки. В глубинных пластах человеческой психики гнездится, притаившись, злобный кровожадный зверь, рвущийся к власти и наслаждениям. В обычных условиях он в клетке, но при известных обстоятельствах заграждения, выра¬ботанные цивилизацией, оказываются недостаточно надежными. Когда-то Фастовский рассказывал про одного весьма солидного в масштабах республики деятеля, человека с виду неглупого, рассудительного, делового, но имеющего склонность к бахвальству. На работе за ним ни¬чего такого не замечали, однако случайно узнали, что когда он подъезжает, на служебной машине, естественно, к родной деревне, приказывает шоферу: "дуды, дуды на всю катушку, щоб уси чулы, що Ленька йидэ". Сейчас, на его уровне, это безобидная комическая рисовка. Ну, а если бы он волею судеб сделался генсеком и сосредоточил в своих руках необъятную власть?.."
Игорь вернулся к прерванным рассуждениям, и вновь быстро погру¬зился в пучину терзаний. Надо - не надо... Стоит - не стоит... Быть или не быть?.. Умом он понимал - быть. Но перед глазами стояла моська, лающая на слона. "Нет, - твердил он себе, - моське можно уподобить Хрущева, только лающего и ничего не предлагающего. А если на основе всестороннего анализа разработать хотя бы в общих чертах программу реорганизации государственного и общественно¬го строя на гуманных, истинно социалистических началах, соединив англо¬-американский парламентаризм с коллективной формой собственности, поставив тем самым неприступный заслон попыткам возрождения культа личности не на словах, а на деле, тут уж извините-подвиньтесь, как любит говорить Ростик Найденов. Это именно те самые надлежащие выводы, до которых не дотянул Хрущев.
Игорь медленно описал круг по улицам Гиршмана, Сумской, Иванова и Пуш¬кинской, и за время пути сумел заставить себя начисто вытравить сомнения. В дом он вошел твердым шагом, полный решимости во что бы то ни стало довести задуманное грандиозное дело до конца.











ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

- Гарик, быстрее, Милу в Харьков увозят, - на ходу выкрикнул Костя.
Игорь, примостившийся полулежа со своей всегдашней писаниной в укромном живописном уголке в тени на берегу большого пруда, вскочил, как ужаленный, схватил в охапку бумаги и книги. Костя подхватил спальный мешок, служив¬ший Игорю подстилкой, и братья, словно наперегонки, сорвались с места. По¬том Костя слегка отстал, а Игорь расстояние метров в триста, отделяющие облюбованное им место на пляже от дачи с довольно крутым подъемом, преодо¬лел на одном дыхании, и оказался у ворот как раз в момент, когда Сергей Васильевич, открыв их, усаживался за руль своей "Победы". Рядом с ним уже сидела Ася Зиновьевна, вся в волнении и тревоге, а на заднем сидении - Мила и хо¬зяйка дачи, акушерка местной больницы Вера Федоровна Хорунжая. Любовь Афанасьевна держала протянутую через окошко машины руку невестки, отсчитывая удары пульса. Увидев подбегающих сыновей, она отступила и Мила протянула руку мужу. Игорь нежно сжал и трепетно прикоснулся губами к пальцам жены.
- Поехали, - поторопил Зуев-отец.
- Я еду следом, - твердо проговорил Игорь.
- Не надо, не торопись, все нормально, я чувствую... - Мила, подавшись вперед, подставила мужу губки для поцелуя.
- Надо, - поправила Любовь Афанасьевна, - надо быть там, с цветами...
Машина плавно тронулась. Игорь несколько минут простоял в глубокой задумчивости у ворот, потом медленно прошел в комнату, собрал машинально бумаги в папку, уложил последнюю на шкаф (вне предела досягаемости ручонок Мишутки) и прилег на кровать, свесив ноги.
В ожидании волнующего события разрешения Милы от бремени и в связи с не¬важным еще самочувствием Любови Афанасьевны все семейство Зуевых, включая Константина, обосновалось на отдых на окраине города Люботина в 25 кило¬метрах от Харькова. По рекомендации главврача Люботинской больницы сняли добротный кирпичный четырехкомнатный дом с верандой и летней кухней. Вера Федоровна, вдова погибшего на фронте школьного учителя, приняла именитых дачников, что называется, с распростертыми объятиями, как почетных гостей, постоянно оказывает им всевозможные знаки внимания, регулярно обеспечивает коровьим парным и козьим молоком, овощами прямо с грядки, свежим мясом и куриными яйцами. Сын Веры Федоровны, Виктор, преподаватель физкультуры в местной школе и сам гимнаст-перворазрядник с семьей (жена Варя, бухгалтер железнодорожного депо, восьмилетняя Танюшка и годовалая Маринка) построились рядом на выгороженной из бывшего общего участка низеньким штакетником территории. Младший сын слу¬жит в армии в Литве. Свекровь, как водится, не совсем ладит с невесткой, но, тем не менее, категорически отказалась от предложения Зуевых жить в своем до¬ме и ночует у сына. Виктор и Варя тоже постоянно демонстрируют готовность услужить, Танюшка опекает Мишутку, играет с ним, как с куклой, читает ему, укладывает днем спать в гамаке и сидит рядом. Зуевы в долгу не остаются. Учитывая всю совокупность обстоятельств (воздух, свежайшие продукты, обс¬луга, включая внимательную, опытную и доброжелательную акушерку под боком, личный транспорт у крыльца и нормальное течение беременности) семейный совет счел возможным держать Милу на даче "до упора". Игорь взял отпуск с таким расчетом, чтобы предполагаемая дата родов пришлась примерно на его середину. Почти так оно и получается, идет семнадцатый день из отпущенных двадцати восьми (включая воскресенья). Прошедшую часть отпуска Игорь оценивает, как весьма плодотворную, он отдохнул душой и телом, нем¬ного поправился, загорел, посвежел и... хорошо поработал.
Месяца два перед отпуском он трудился крайне напряженно, без выходных, зачастую засиживаясь за полночь. В институте официально завершилось про¬ектирование здания Каховской ГЭС, на стройку ушли последние подписанные Зуевым рабочие чертежи, и одновременно набирает темп проектирование основных сооружений Кременчугского гидроузла. На этапе разворота работ и выбора основных решений доля непос¬редственного участия Зуева в текущей работе была очень высокой, массу вре¬мени отнимали различные совещания, как правило, малопродуктивные, для тво¬рчества, в том числе отчета о командировке в Москву, использовать рабочее время практически не удавалось, вот и приходилось вкалывать по две смены.
Соображения о механизации инженерных расчетов вылились в книгу, объемом более 150 страниц машинописного текста. Шабельников, которому Казанцев поручил написать официальный отзыв на монографию (так начальник техотдела назвал рецензируемую работу) оценил ее, как капитальный научный труд, дос¬тойный быть изданным для широкого распространения. Директор на этом отзы¬ве начертал резолюцию, предписывающую размножить "отчет" в ста экземпля¬рах по форме сборников научно-технического общества и разослать во все научно-исследовательские и проектные институты Министерства. Игорю было очень приятно, что его труд не пропал даром и оценен по достоинству. Между прочим, Шабельников в беседе с автором привел выписанные им игривые слова академика Крылова о полезности математики для ограниченного челове¬ческого ума, как подспорья при составлении умозаключений, поскольку, по заключению знаменитого кораблестроителя, “ум ограничен, а глупость беспре¬дельна”. Под влиянием этой намотанной Игорем на ус остроумной характеристики, он при редактировании текста книги перед передачей в отдел выпуска продукции для размножения изменил первый абзац Введения. В окончательном варианте книга открывается словами: "Применение современных средств вычис¬лительной техники создает предпосылки для выбора наиболее обоснованных и, следовательно, правильных решений различных инженерных задач и позволяет избежать ошибок, связанных с ограниченностью возможностей человека".
Из Москвы Игорь вернулся окрыленный. Он не представлял себе, что в на¬шей стране создана такая гамма цифровых машин от простейшего арифмометра до математических моделирующих устройств и быстродействующих электронных агрегатов для облегчения труда "считакеров" всех мастей. Арифмометром он пользовался сам, о "думающих" машинах знал понаслышке, промежуточные устройства (клавишный арифмометр, гибрид пишущей машинки и суммирующего счетчика, комплект счетно-перфорационного оборудования, электрический и гид¬равлический интеграторы, моделирующие логарифмические приборы и др.) яви¬лись для него откровением. С такой техникой его, Зуева, "заумные" задачи перестают быть пугалом для проектировщиков, их решение может быть поставлено на поток. А завязанные узелки отношений в сто¬личных проектных институтах и университете открывают такие перспективы внедрения его метода, о которых он и мечтать не смел.
С начальником отдела вычислительных работ института “Московский Промстройпроект” Владимиром Абрамовичем Дворкиным с первых минут знакомства установилось полное взаимопонимание и теплые, доверительные, почти приятельские отношения. Этому способствовал сразу найденный визитером верный тон беседы.
Уже при беглом взгляде на низкорослого, остроносого, с нервно взметающимися бровями и умными, пронизывающими собеседника через толстые стекла очков глазами человека за столом, беспорядочно заваленном папками, бумагами и книгами, Игорь подсозна¬тельно определил, что появление очередного лазутчика, на которого надо тратить время, ничего не приобретая себе, восторга у него не вызовет. Поэ¬тому он предусмотрительно скрыл истинную цель визита, сказав, представив¬шись, что, будучи здесь в командировке по служебным делам, решил проконсультироваться насчет возможности и целесообразности использования вверенного Дворкину парка вычислительной техники для решения слож¬ных, но сулящих миллиардную экономию инженерных задач, связанных с уточ¬нением расчета массивных пространственных железобетонных конструкций гидротехнических сооружений. Вла¬димир Абрамович, смерив длинного посетителя не очень дружелюбным взглядом, молча указал ему на стул. Зуев вытащил из портфеля бумагу, из кармана авторучку и подчеркнуто скромно, чтобы не сказать - приниженно, взял с места в карьер.
- В свое время профессор Власов, как вам, очевидно, известно, применитель¬но к расчету тонкостенных стержней, плит и оболочек предложил метод реше¬ния дифференциальных уравнений теории упругости в частных производных, задавая неизвестные величины не числами, а в виде функций, зависящих не от всех переменных параметров, а только от части их. Для оболочек - от одной переменной коорди¬наты. Это позволило существенно повысить точность расчета в сравнении с ранее применявшимися вариационными методами, а также ускорить сходимость. Потом Власов ввел еще одну рабочую гипотезу, позволившую составить соответствующие уравнения с уче¬том поперечного обжатия, пригодные для расчета более толстых оболочек. А в “Известиях Академии наук” за 51-й год он опубликовал статью под названием: "Пространственные облегченные формы гидротехнических сооружений”, где развил свои идеи дальше. Эти исходные положения я и попытался приспособить к расчету массивных конструкций, преимущественно гидротехнических сооружений. Заимствовал я у Власова и саму форму построения метода с его четкими расчетными моделями. Это мне кажется важным и полезным с методической точ¬ки зрения, чтобы не отпугивать практиков-расчетчиков, даже очень квалифи¬цированных, привыкших к определенному виду уравнений и формул. Выведенная мною система уравнений по своей структуре напоминает структуру известных из институтских курсов канонических уравнений строительной механики стержневых систем, поэтому я по аналогии назвал свои уравнения каноническими дифференциальными уравнениями в частных производных для расчета массивных пространственных конструкций...
Говоря это, Игорь одновременно изобразил в аксонометрии массивное тело неправильной формы, заштриховал на нем "элементарный" объем, ощетинивший¬ся стрелочками, и записал по памяти длинные многочленные уравнения. - Я использую известные уравнения равновесия элементарного параллелепипеда сплошного тела, чем обусловливается относительная простота способа при обеспечении, в то же время, его пригодности для расчета массивных или тонкостенных, а также многослойных конструкций, "коробок" постоянного и переменного сечения в каких угодно криволинейных координатах, то есть, - Игорь сделал паузу, подчеркивая значимость напрашивающегося вывода, - метод является в какой-то мере универсальным.
В этом месте Дворкин пролил бальзам на сердце молодого визитера, поинтересовав¬шись, какое учебное заведение тот окончил, а, получив ответ, только удив¬ленно вскинул выше, чем обычно брови и нечленораздельно хмыкнул. Игорь, воодушевившись, развил успех.
- Формулы учитывают напряжения от температурных воздействий, причем, как в установившемся, так и в неустановившемся режиме. Члены уравнений, призванные определять температурные напряжения, позволяют также оценивать напряжения от усадочных деформаций и изменения влажности бетона, если за¬менить температурную функцию и коэффициент термического расширения соответствующими функциями и коэффициентами. И, наконец, если в интегральных условиях напряжения выразить через деформации не с помощью закона Гука, а через зависимости, учитывающие упруго-пластические деформации, можно привести трехмерную задачу к двухмерной с учетом реологичес¬ких свойств бетона...
Для иллюстрации практической применимости предлагаемого метода его автор, не встречая сопротивления со стороны слушателя, более подробно изложил этапы расчета водосливной части массивной бетонной плотины, привычно набросав ее расчетную схему с нагрузками от собственного веса, давления воды, реакцией основания, сил трения под подошвой фундаментной плиты и т.д. Общий расчет Зуев предложил расчленить на две части: на расчет водосливной части плотины в продольном направлении, и на расчет секции плотины с быч¬ками в поперечном направлении. Первую задачу разбил, в свою оче¬редь, еще на две более простые подзадачи. У Дворкина такое манипулирова¬ние удивления и, тем более, возражения не вызвало, как и замена криволинейного очертания водослива набором прямоугольников и треугольников. Он внимательно и заинтересованно следил за числовыми выкладками и преобразованиями под рукой молодого виртуоза, изредка прося что-то повторить, объяс¬нить или детализировать.
В заключение Игорь не отказал себе в удовольствии обратить внимание Владимира Абрамовича на одно вытекающее из всего изложенного следствие. Так называемые гравитационные плотины вы¬полняются массивными не из условий прочности, а в основном из условий ус¬тойчивости при горизонтальном давлении и вертикальном Архимедовом противодавлении воды, то есть бетон здесь выполняет роль простого пригруза. Если научиться более или менее достоверно определять напряжения и деформации в ячеистых, “сотовых” конструкциях, роль пригруза можно поручить местным заполнителям, экономя цемент и привозной щебень. Примеры применения ячеистых конструкций для малых сельских плотин имеются, но крупные ответственные сооружения выполнять такими до сих пор не решались из опасения “как бы чего не вышло”. А если как следует посчитать, поэкспериментировать в лабораторных и натурных условиях, можно будет рискнуть. Окупится!
Насчет конструктивных вариантов ячеистых сооружений можно с уверенностью сказать, что подходящие предложения ждать себя не заставят. Они уже есть. В частности, представляется весьма инте¬ресной и перспективной конструкция из круглых ячеек, образованная железо¬бетонными трубчатыми сваями. Это можно, наверное, с полным основанием назвать перево¬ротом, революцией в гидротехническом строительстве. Представьте только се¬бе: русло реки перегораживается цепью цилиндрических ячеек, внутреннее пространство которых используется для размещения агрегатов ГЭС. Строительство основных сооружений ведется непосредственно в русле реки без устройства перемычек и котлована, отпадает необходимость креплений в верхнем и нижнем бьефе. Аж дух захватывает...
Игорь был чрезвычайно горд собой и потом, многократно воспроизводя в уме свою программную лекцию для одного слушателя, благодарил судьбу за вовре¬мя ниспосланные ему вдохновение и находчивость.
Дворкин в ответ посвятил нежданного необыкновенного гостя в “идеологию” и технику программирования на примере статического расчета многопролетных многоярусных рам с помощью электронно-вычислительной машины М-2 и снабдил его материалами, которые Игорь со ссылкой на источник информации и с его разрешения подробно описал в своей книге-отчете. Идеологическая кон¬цепция Дворкина, с которой Зуев полностью солидаризовался, найдет отражение в соответст¬вующем разделе докторской диссертации последнего и, естественно, в совмест¬ной публикации. Договоренность об этом была достигнута при прощании.
В принципе сформулированная Дворкиным концепция ничего особенно нового не представляет. Примерно такие же посылки лежали в основе рассуждений Зуева и Куща, а затем и Фастовского при планировании перспек¬тивных работ. Но в той творческой обстановке, в устах специалиста-программиста, подкрепленная экономическими выкладками (например, увеличение числа арифметических действий на один миллион (!) по сравнению с минимально требуемым для данной задачи, приводит к увеличению машинного времени той же М-2 всего на восемь минут и удорожанию расчета всего на четыре рубля), усиленная ссылкой на Президента Академии наук СССР Несмеянова, сравнившего прорыв в науке и технике, вызванный созданием электронно-вычислительных машин, с атомным прорывом в физике - она произвела на Игоря сильное впечатление, и он при¬нял ее в качестве первоисточника. Конечно, программирование решения задач, которые ставит Зуев - дело весьма сложное, трудоемкое, но крайне интересное. Дворкин загорелся, и Игорю не стоило больших трудов вырвать у него принципиальное согласие выполнить такую работу применитель¬но к элементам здания ГЭС и водосливной плотины Кременчугского, а впоследствии и Днепродзержинского гидро¬узлов. Сумму Владимир Абрамович запросил мизерную, почти в четыре раза мень¬шую, чем была предварительно заложена в сметно-финансовый расчет для Киевского института строительной механики. Тем не менее, Игорь счел возможным пококетничать.
- Я человек подневольный, у меня голос совещательный, решает начальст¬во, причем, не всегда из соображений только технических, но постараюсь уговорить. (После возвращения домой вопрос о договоре с “Московским Промстройпроектом” на разработку программ по Игоревым алгоритмам и счету по ним был решен положительно в течение часа. Кроме того,. Казанцев и Шабельников обещали прозондировать в головном институте возможность использования этих прог¬рамм при проектировании основных сооружений крупнейших сибирских ГЭС).
Деловой разговор продолжался и за обедом, а если иногда и выходил за рамки узкой темы, послужившей поводом для знакомства, "философских" проблем коснулся только один раз, но очень запомнился, потому что затронул самую болевую точку Игоря.
На столе Дворкина лежала “Правда” двухнедельной давности, служившая папкой для нескольких машинописных страниц. Когда Владимира Абрамовича позвали к главному инженеру и он отсутствовал минут двадцать, Игорь от нечего делать просмотрел перепечатанную из китайской официозной “Женьминьжибао” статью, в которой выпячивались заслуги Сталина и подчеркивалось, что диктатура пролетариата обладает бесконечной способностью исправлять ошибки. Зуев тогда только усмехнулся про себя улыбкой бесконечного превосходства над детским лепетом хваленых профессиональных марксистов. Потом, увлеченный своими уравнениями, забыл о статье. А по дороге в столовую прощупал уважаемого коллегу насчет удивительной способности отдельных личностей тиранического (и титанического!) склада подчинять себе и слепо вести за собой массы. И сослался на великих провидцев Гете и Эренбурга. Дворкин, которого “физиономист” Игорь с первого взгляда посчитал “забацанным” сухарем-технарем, сразу сбил Зуева с толку.
- Таких провидцев было еще много. Кафка, например. - Владимир Абрамович вопросительно сверкнул на Игоря стеклами очков и, хотя Зуев постарался показать, что фамилия ему знакома, вероятно “белое пятно” обнаружил. - Этот “певец страха”, умерший в год смерти Ленина, пророчески, почти протокольно описал ужасы фашизма с его концлагерями, аппаратом подавления, абсолютизацией государства и беспомощностью простого человека. А Фрейд не художественным чутьем, а научно предсказал появление в ХХ веке великих культов, когда на место мифических божеств встанут люди во плоти и крови, типа Гитлера и Сталина, и миллионы будут слепо им поклоняться. Поэтому и в Германии, и в Советском Союзе Фрейда не жаловали.
- Моя мама написала трактат на тему: “Фрейдизм на службе империалистической реакции”...
- В 1938 году, - продолжал Дворкин, пропустив мимо ушей реплику Игоря, очевидно, не восприняв ее иронического смысла, - после вторжения фашистов в Австрию, Зигмунд Фрейд стал узником гетто. Его всемирно известные книги, такие, как “Толкование сновидений”, “Очерки по теории сексуальности”, “Очерки по истории психоанализа”, “Остроумие и его отношение к бессознательному”, “Моисей и монотеизм” и другие, публично сжигались. Этой культурной акцией руководил лично Геббельс. Перефразируя Геринга, министр пропаганды бахвалился: “Когда я слышу слово “психоанализ”, я хватаюсь за револьвер”. Четыре сестры Фрейда погибли в газовых камерах Освенцима. Великого ученого спасла принцесса Мария Бонапарт, внучка французского императора, выкупившая его у Гитлера, для чего продала два своих замка. Но к тому времени у Фрейда уже развился рак горла. В сентябре 1939 года его лечащий врач, видя неимоверные страдания больного, сделал ему спасительную смертельную инъекцию...
“Это ж надо! Предтеча Саши Мелешко! Вот бы раньше знать... А теперь теребить снова прошлое не буду”, - отметил про себя Игорь.
Уже дома, после разговора с отцом, он приготовил для Дворкина сюрприз. Он явственно представляет себе выражение подвижного лица Владимира Абрамовича, когда услышит произнесенное как бы мимоходом: “я лично знал человека, который лично знал Фрейда. И был весьма нелестного мнения о его человеческих качествах - гипертрофированном болезненном честолюбии, нетерпимостью к инакомыслию и критике, жаждой признания и успеха. Рассорился со своим лучшим учеником Карлом Юнгом, позволившим себе свое суждение иметь, отличное от трактовок учителя”. А в тот тень Дворкин еще больше поразил молодого гостя. Поразил, можно сказать, в самое сердце.
- Массы никогда не знали жажды истины, - учил Фрейд. - Им нужны иллюзии. И тот правитель, который угадает желание толпы, не нуждается в строгом логическом обосновании своей аргументации. Ему достаточно заманивать, обольщать, разукрашивать, преувеличивать и без конца твердить одно и то же.
В беспокойной душе Игоря поднялся новый “девятый вал” гамлетовских терзаний. И только присутствие в столовой рядом чужих людей удержало его от очередного непредсказуемого “заноса”. За едой говорили в основном на технические темы. В частности, Дворкина заинтересовал применявшийся еще при строительстве Днепрогэса остроумный метод определения свободных деформа¬ций (вызванных химическими процессами, протекающими в твердеющем бетоне и изменениями его температуры и влажности) с помощью так называемого "усадочного конуса" – Зуев подробно объяснил “считакеру” принцип его работы.
Этот мимолетный эпизод за обедом имел далеко идущие последствия. Назавтра Игорь на собственный риск и страх, без согласо¬вания с начальством, провел обстоятельную беседу с начальником научно-ис¬следовательского сектора головного института на предмет создания комплекс¬ной программы натурных исследований массивных сооружений на всех строящих¬ся гидроузлах. Один только перечень больше чем десятка параметров, для определения которых в сооружения должны закладываться многие сотни контрольно-измерительных приборов, вызвал у Игоря легкое головокружение. За показаниями всей этой аппаратуры надо систематически следить в течение длительного времени. Кро¬ме того, натурные исследования дадут наибольший эффект, если их сочетать с обширными целенаправленными лабораторными исследованиями. Колоссальная работа больших коллективов! Но московских ученых это не очень смутило. И Москва не сразу строилась... Договорились, что для начала каждый подумает над программой отдельно, а потом совместно выберут рациональные зерна, в том числе последовательность и объемы исследований. Первый набросок программы, составленный Зуевым и подписанный Гореловым (слава Богу, Игорю простили самовольную инициативу и его чистосердечное признание: “так в разговоре случайно повернулось” - приняли благосклонно), будет рассматриваться на техническом совете. Тем не менее, Шабельников для пущей важности уже поставил на ней свою визу, а главный инже¬нер проекта Кременчугской ГЭС высказал свое одобрение устно; днем позже Игорь получил от Горелова официальное задание подготовить для институтского техсовета доклад.
По поводу ожидаемого гигантского экономического эффекта от внедрения нового метода расчета сооружений с применением новых средств вычислительной техники произошла скоротечная, но принципиальная полемика. Дворкин к названным Игорем умопомрачительным суммам отнесся скептически.
- Я недавно читал в "Строительной Газете" про дела... вернее, про бездействие на строительстве Куйбышевского комбината стройматериалов. Я об¬ратил на эту статью внимание потому, что раньше слышал хвалебные отзывы о проекте комбината. Задуман он был как один из крупнейших комплексов, наме¬ченных к вводу в шестой пятилетке. Его продукция - цемент, шифер, асбо¬цементные трубы, - конечно, очень нужна. Строительство поручено вашему хваленому “Куйбышевгидрострою”. Заранее планировались мировые рекорды или, по крайней мере, всесоюзные. У нас обычно отдельные цементные заводы строят 5-6 лет, а тут на строительство всего комбината отвели 2,5 года. Чудеса, да и только. А на деле? Первая половина первого года уже закан¬чивается, а на площадке еще и конь не валялся. В конце прошлого года, пи¬шут, завезли мощную технику, в том числе трехкубовые экскаваторы "Уралец", и все эти машины до сего дня простаивают. Вот теперь и считайте. Если б это был единичный случай - ладно уж. Но это, к сожалению, система. Поч¬ти все наши строительные тресты убыточные. Только и слышишь: потери, перерасход, простои... Моя жена работает на транспорте. Там тоже предлагается и внедряется, по крайней мере, по отчетности, много интересных и полезных разработок. Должен быть огромный экономический эффект, учитывая наши масштабы - 120 тысяч километров железных дорог. А Каганович на сессии Верховного Совета в прошлом году сказал, что только из-за непродуманных встречных и сверхдальних перевозок, достигающих 50 миллионов тонн в год, убытки оцениваются почти в 2 миллиарда рублей. И еще признал, что средние скорости движения у нас раза в два ниже, чем в Западной Европе и Америке. Теперь прикиньте...
Игоря подмывало вскочить на любимого конька и развернуть перед пораженным Дворкиным величественную панораму преобразования неэффективного советского хозяйства на сфо¬рмулированных им, Зуевым, началах, но он благоразумно сдержался. И теперь хвалил себя за сдержанность. Не все сразу, сотрудничество намечается на годы, будет время наговориться.
Шабельников, в свою очередь, независимо от Дворкина, тоже охладил пыл Игоря в отношении оценки экономического эффекта. Игорь мог только поди¬виться единомыслию умудренных опытом старших товарищей. Юрий Михайлович привел поучительный пример на тему: "человек только предполагает, а располагает Бог".
По проекту строительства первой станции Днепровского каскада русло великой реки было разделено перемычками на три рукава. Это было правильное и разумное решение, оригинальный подход, учитывающий местные условия, в частности, наличие как у левого, так и у правого берегов естественных возвышенностей дна в виде маленьких островков. Все было продумано до мельчайших подробностей, организация работ была отличной, поэтому и успехи всех удивляли. В знаменитый Год Великого Перелома за один сезон уложили в гребенку плотины в районе левой протоки больше ста тысяч кубометров бе¬тона, что позволило пропустить воду через эту прото¬ку, а среднюю перекрыть. Если б за один сезон не управились, пуск станции задержался бы на целый год. Это всем участникам стройки элементарно разъяснили, поэтому, ког¬да был объявлен всепостроечный аврал и перешли на трехсменную работу (во¬преки возражениям иностранных консультантов), такие чрезвычайные меры были восприняты с пониманием. Люди старались, как могли. Но когда откачали средний котлован, оказалось, что над "здоро¬вой" скалой еще находится довольно толстый слой выветренной породы, кото¬рый следовало удалить, то есть заглубить основание плотины, заполнив уда¬ленный объем камня бетоном. Кроме того, уже в пригодном для фундирования плотины скальном основании обнаружили четыре крупные тектонические трещи¬ны, которые предстояло расчистить на глубину до десяти метров, забетони¬ровать и выполнить цементацию пород в прилегающих зонах. У многих руки опустились. Но энергия Днепрогэса была очень нужна, рядом строился уникаль¬ный промышленный комплекс. Было ясно, что любые затраты и меры, обеспечива¬ющие пуск станции в намеченные сроки, окупятся с лихвой. Поскольку своих сил уже не хватало, прибегли к мобилизации местного населения, как во вре¬мя войны для рытья окопов и противотанковых рвов. В следующем, тридцатом году, пришлось временно затопить строительный котлован чтобы пропустить пришедшийся как раз на тот год катастрофический паводок. Тоже "подарочек"... И все-таки ценой неимоверных усилий управились, ввели станцию не только в установленный срок, но на четыре месяца досрочно. Вот тогда и наступило время оглядеться и оценить экономический эффект. Были оценены и заслуги участников стройки. А ее руководители стали академиками...
Народную мудрость, согласно которой хвалиться следует не идя на рать, а по осени, Игорь поведал в процессе изложения Алексею Казанцеву сути своих теоретических изысканий (добровольно, по собственной инициативе). Объясне¬ние с Фастовским произошло сразу по возвращении Зуева из Москвы. Выясни¬лось, что академик не имел в виду эксплуатировать любимого ученика, а намеревался приобщить будущего аспиранта к своим экспериментальным работам. Игорь, почувствовав себя почти уязвленным, как бы обойденным при распреде¬лении наград, сам преложил свою помощь в разработке теоретической части диссертации директорского сынка. Учитель не возражал, но и восторга не высказал. Многое из того, что Игорь из¬рекал, было Алексею в общих чертах известно, но Специалист не мог отказать себе в удовольствии заставить спесивого Администратора во втором поколении покорно внимать, сознавая зависимость приготовишки от мастера.
Пересказал Игорь Алексею и повесть Шабельникова о мирной битве за Днепр, присовокупив новые данные, почерпнутые в головном московском институте. Изыскатели Братска "учли ошибок запорожцев", как сказал бы марксист Ямпольский, и не экономили на буровых работах. Правильно делали. Раньше считали, что ниже Падунского порога дно Ангары относительно ровное и мо¬нолитное. А при бурении (со льда, а река только три месяца в году покрыта прочным слоем льда) обнаружилась большая промоина. Появилась возможность своевременно и продуманно скорректировать проект и избежать больших непредвиденных затрат и “потрясучки” в процессе строительства. Изыскатели уже появились и в районе строительст¬ва еще более мощной Красноярской ГЭС. Там за что ни возьмись - сплошные научные проблемы. В районе будущего створа могучий Енисей сужается до 800 метров и, соответственно, увеличивается скорость течения (река ежегодно сбрасывает в Ледовитый океан более 500 кубических километров воды). Какие перемычки надо возвести, чтобы их не снес рвущийся на волю разъяренный поток? А проблема судоходства? Говорят, разрабатывается "бредовая" идея гигантского судоподъемника. Сколь¬ко "каверзных" вопросов возникнет при его проектировании и возведении? Но считается, что потенциальная мощность станций на Енисее может превысить 20 миллионов киловатт, а годовая выработка электроэнергии - 1ЗО миллиардов киловатт-часов (для сравнения: все электростанции Советского Союза в 1955 году выработали 170 миллиардов киловатт-часов). Значит, игра стоит свеч. При планируемых многомиллиардных вложениях в освоение наших гидроресурсов даже если на науку затратить, скажем, сто миллионов рублей, расходы со временем во сто крат окупятся. В частности, на той же Братской ГЭС геологи уже применяют геофизическую разведку (опять-таки со льда) для обнаружения крупных трещин в скале. Надо использовать и другие наработки. Недавно в "Комсомолке" опубликовали снимок колоссаль¬ного радиотелескопа с зеркалом диаметром 25 метров, построенного в Гол¬ландии. Не отрицая важности радиоастрономии и других "небесных" наук, не пора ли, втолковывал Игорь Алексею, обратить взоры физиков всех оттенков (не для проформы, а по сущест¬ву) на решение насущных земных задач!..
Получалось солидно, весомо, убедительно: науке должна отводиться веду¬щая роль при осуществлении столь масштабных проектов, как строительство ги¬дроузлов. Долж¬ны, считал он, сложиться мощные творческие коллективы из теоретиков и экспериментато¬ров- естествоиспытателей всех мастей во главе с крупнейшими организаторами, возможно, типа Маленкова, и крупнейшими учеными. Но потом Игорь "сорвался", допустил промашку, заговорил о сокровенном, коснулся области, недоступной ограниченному и примитивному интеллекту филистера. Эта слабинка, как показалось Зуеву, уронила его в глазах молодого Казанцева, он быстро закруглился, но чувство превосходства ушло.
С некоторых пор (конкретно с момента ознакомления с программой Фастовского на грядущую пятилетку) Игоря стало тянуть к экспериментальной работе. Разработка практических методов решения пространственных задач теории упругости, ра¬нее полностью поглощавшая его творческую энергию и казавшаяся ему эпохаль¬ным достижением, по мере продвижения и оконтуривания, меркла в глазах ав¬тора. То есть он в значимости и полезности своей работы не разуверился, как и в том, что она по заслугам откроет ему путь в доктора, а потом в членкоры и действительные члены последовательно респуб¬ликанских и союзных Академий строительства и архитектуры и наук. Он наме¬рен продолжать и развивать свои теоретические изыскания до гробовой доски. Однако не ограничиваться ими, ибо теперь они уже не приносят стопроцентного удовлетворения. Игорь неоднократно ловил себя на неком подобии ностальгии по тому нервному и драматичному периоду своей жиз¬ни, когда он по-донкихотски "пробивал" крупномасштабный (сообразуясь с воз¬можностями) натурный эксперимент в Каховке, принимая активное непосредст¬венное участие в составлении программы и проекта, сборке, тарировке и ус¬тановке датчиков, решая "потом и кровью" на ходу множество организационных вопросов, общаясь с десятками работяг и начальниками разного ранга, нрава и интел¬лекта. Казалось, нож бульдозера тогда подвел черту под экспериментальными притязаниями Зуева. Ан нет. В его мозгу постепенно зреют планы организации хлопотных, дорогих, трудоемких, но, в случае удачи, эффектных и эффективных комплексных экспериментов, несоизмеримых по масштабу и сложности с намеченными академиком Фастовским с учетом приобретенного печального опыта (как известно, за одного битого двух небитых дают). Этот "экспериментальный зуд" и толкнул его сунуться без спросу со своей "авантюрой" в НИС головного института. Обед с Дворкиным был лишь последней каплей, переполнившей чашу...
Масло в огонь постоянно подливает младший брат, выбравший для себя сте¬зю физика- экспериментатора и всячески выпячивающий в своей максималистской манере важность и решающее значение опыта в науке. Нынешней весной Игорю довелось случайно присутствовать на одном из регулярных доморощенных Костиных семинаров, заметно оживившем его ностальгическую тоску. В семинаре принимали участие семь сту¬дентов Физико -математического факультета Университета - шесть парней и одна девушка, не красавица, но очень живая, умная, острая на язык Клара Пороховник. Ей ребята, возможно, в порядке очереди, доверили председательствовать на том примечательном для Иго¬ря занятии, и она с этими обязанностями справилась отлично. Тематику семинара, вылившегося скорее в занятие по науковедению и истории науки, чем по физике, определили экстраординарные события в "околофизическом пространстве". В тот день или накануне газеты сообщили о сенсационном выступлении академика Курчатова в атомном центре Харуэлле в рамках визита в Англию советской правительственной делегации во главе с Булганиным и Хрущевым. Наш академик сообщил такие подробности работ советских ученых-атомщиков, которые в Америке и Англии считаются совершенно секретными. Триста британских коллег устроили ему овацию. В открытой печати появились статьи, посвященные созданию уникального атомного ледокола с реактором, мощность которого соизмерима с мощностью сверхмощной турбины для Братской ГЭС, проектируемой впервые в мировой практике Ленинградским металлическим заводом. За неделю до семинара исполнилась первая годовщина со дня смерти Альберта Эйнштейна. А за три недели до него в Стокгольме открылась Чрезвычайная сессия Всемирного Совета Мира, посвященная разоружению и запрещению атомного оружия, на которой не присутствовал председатель Совета Жолио-Кюри в связи с недавней кончиной его супруги Ирэн.
Все это вместе взя¬тое наложило отпечаток на содержание и тональность выступлений и реплик одаренных и эрудированных петушков. Физика предстала перед Игорем как арена, где в драматических поединках схватывались титаны мысли, и где победа од¬ного над другими редко бывала полной и очевидной, а, как правило, присуждалась "по очкам". Приводился даже такой уникальный пример, когда в борьбе за приоритет в области теоретической гидродинамики скрестили шпаги отец и сын Бернулли. В таких зачастую семилетних или тридцатилетних войнах победа доставалась тому, у кого оказывался не только "быстрее разум", но и сильнее воля, бойцовские качества. Не последнюю роль, естественно, иг¬рало стечение обстоятельств (Эйнштейну, к примеру, очень повезло в том, что его друг математик Марсель Гроссман специализировался именно в облас¬ти тензорного исчисления) и просто Его Величество Случай (так, Ганс Хри¬стиан Эрстед открыл явление отклонения магнитной стрелки током - явление, названное его именем - во время публичной демонстрации каких-то опытов с током, когда случайно рядом оказался компас)...
"Затравку" ребятам дал на лекции заведующий кафедрой экспериментальной физики Харьковского государственного университета, он же директор Физико-технического института Академии наук Украины академик Синельников, однокашник, друг и близкий родственник Курчатова, поведав, что, учась в Крымс¬ком университете, Курчатов одновременно работал сторожем в кинотеатре. Как тут было не вспомнить "пролетария" Фарадея, в юности сторожа физичес¬кой лаборатории, проходившего свои "университеты" в переплетной мастерской, а в зените мировой славы гордо отказавшегося от предложенного ему почетного поста Председателя Королевского общества, предпочтя оставаться до конца жизни и в памяти потомков просто гениальным самоучкой Майклом Фарадеем. Исаак Ньютон, "разумом превзошедший род человеческий", подобное предложение с благодарностью принял.
Колоритная и, как Игорь для себя вывел из приводившихся молодыми людьми фактов и мнений, мрачная и не очень симпатичная фигура Ньютона неоднократ¬но всплывала в процессе дискуссии. Один ярый приверженец сэра Исаака категорически протестовал против промывания его косточек. Игорь, по-прежнему неуклонно и последовательно придерживающийся тезиса, согласно которому людей следует судить по их взлетам, этого ортодокса не поддерживал (мысленно, конеч¬но). Он был на стороне тех, кто, не отрицая, разумеется, великих заслуг Ньютона перед человечеством, в частности, его "железного" научного метода, сочетавшего тщательно продуманный и выполненный количественный экспери¬мент с несокрушимой логикой, "не измышляя гипотез", не опускались до примитивного: "И бог сказал: явись, Ньютон! И всюду свет разлился".
Путь Нью¬тона к вечному пьедесталу почета не был усеян розами. Колоссальное умственное перенапряжение, постоянная боязнь не успеть, упустить пальму пер¬венства, необходимость непрерывно отбиваться от оппонентов и соперников, привели даже к временному умопомрачению, психическому расстройству, пос¬ле которого наступило сорокалетнее, до конца жизни, творческое бесплодие. Сэр Исаак пожинал плоды ранее содеянного, занимался хозяйственной (дирек¬тор монетного двора), политической (член парламента, правда, пассивный, весь срок промолчавший) и научно-общественной (председатель Королевского общест¬ва) деятельностью, вращался в высшем свете. Это было весьма огорчительным для Игоря откровением, фигура уникального гиганта мысли, но капризного, властного, упрямого, замкнутого, нетерпимого к инакомыслящим старого холостяка сильно поблекла в его глазах. И, соответственно, личности "романтического", отмеченного пе¬чатью гения, но не столь целеустремленного, разбрасывающегося Гука (он, оказывается, помимо того, что был автором первого правильного абриса теории тяготения и теории горения, описал клеточное строение растений, предложил температуру замерзания воды считать исходной термометрической точкой, сконструировал массу всяких оригинальных приборов, являлся еще и незаурядным архитектором, автором ряда жилых и общественных зданий, в том числе знаменитой больницы Бедлама) и необычайно разностороннего искрометного Лейбница (именно его Петр Великий счел подходящим для разра¬ботки плана создания Российской академии наук) существенно прибавили в весе на чаше его весов. Однако позднее, по здравому размышлению, он сно¬ва водрузил Ньютона, впервые породнившего математику с физикой и создав¬шего первую классическую теорию - механику, на вершину научного Олимпа. Органическое соединение "сверхъестественной" науки с естественными в самом де¬ле можно считать божественным актом творения, переворотом. Со своей стороны, запросы бурно развивающейся физики дали мощный импульс расцвету математики. Теория электромагнитного поля потребовала совершенствования векторного анализа, теория относительности - тензорного исчисления, квантовая механика - математической теории групп и так далее. И все это от первого толчка Ньютона, который сам выс¬тупал в роли двуединого Бога.
Высказанная мимоходом и не получившая раз¬вития пророческая реплика Мурки (так друзья величают Мирона Аптекмана), что постигшая Эйнштейна неудача в его многолетних потугах создать единую теорию поля не в последнюю очередь объясняется отсутствием нового, невиданного доселе, ждущего своего творца математического аппарата, глубоко запала Игорю в душу. Как и гимн эксперименту и его богам-экспериментаторам, крас¬ной нитью звучавший в большинстве выступлений. Экспериментаторы - Верховные судьи, выносящие окончательный вердикт относительно "науч¬ности или лженаучности" теории. Но одновременно - великие труженики и подвижники. От их умения, виртуозности, терпения и работоспособности зависит в конечном счете полочка на стеллаже науки, уготованная Време¬нем и потомками теоретикам. Эпохальные теории Фарадея-Максвелла и Эйн¬штейна оставались гипотезами, может, гениальными, а может - бредовыми, пока Генрих Герц и Артур Эдингтон не подтвердили воочию предсказанные теориями эффекты. А кумир Костика академик Лев Ландау, впервые в мире применив аппарат квантовой механики для описания явлений, протекающих в макромире, объяснил установленную экспериментаторами сверхтекучесть жидкого гелия в узком температурном диапазоне вблизи абсолютного нуля. Игорь может только догадываться, каких героических усилий стоит экспериментаторам продвижение на десятые или даже на сотые доли градуса к температурному Полюсу Недоступности. И склоняет голову перед героями- подвижниками... (А еще он подумал, что, может быть, что-то аналогичное происходит с мелкими песками, которые “вдруг” обретают сверхтекучесть и поглощают крупные каменные сооружения. Надо будет, решил он, при случае обратить на это внимание Днепропетровского профессора, лекцию которого он слушал в Каховке, пусть попробует связаться с Ландау).
В течение четырех академических часов (двух лекционных пар без переры¬вов) отношение Игоря к обсуждаемым за овальным обеденным столом вопросам, "действующим лицам" и самим участникам семинара неоднократно менялось. Коррективы, иногда существенные, вносились и после семинара, можно сказать, что процесс активного усвоения Игорем полученного урока не закончился и сегодня. Поначалу он, глядя на самоуверенно умничающих молодых людей, не мог отделаться от мысли, что они, как дети, играют в ученых, нахватавшись терминов и определений квантовой ме¬ханики и биографических данных "князей физики". В споре Эйнштейна с Бором и другими отцами и приверженцами квантовой теории он безоговорочно при¬нял сторону первого (естественно, с философских, мировоззренческих позиций, ибо существо теории до него просто не доходит), и только недоуменно пожимал плечами, познакомившись с эволюцией отношений автора теории относительности к квантовой теории. Когда в 1923 году французский принц Луи де Бройль выдвинул гипотезу корпускулярно-волнового дуализма, причем применительно не только к излучениям, но и к веществу, ученый мир отнесся к этому, как к бреду сумасшедшего. Однако, поскольку автор был королевских кровей, его не направили на медицинскую эксперти¬зу, а послали диссертацию на экспертизу Эйнштейну. И тот, на удивление всем, идею одобрил. И вскоре она нашла экспериментальное подтверждение (по капризу судьбы в семейном кругу: Джи-Джи Томсон доказал частицеподобные свойства электрона и измерил массу этого элементарного отрицательного заряда электричества, а его сын - волновые свойства; тут в отличие от случая с Бернулли родственники не соперничали, а совместно лили воду на мельницу квантовой механики).
Факт есть факт, против него не попрешь. Другое дело - истолкование факта. Когда квантовая теория логикой своего развития привела к выводу о непознаваемости мира (а как иначе трактовать, если выходит, что микромир для нас не существует, пока мы его не измери¬ли, измерить в принципе нельзя, так как результат напрямую зависит от способа измерений, а точность и достоверность результата описывается формулой "бабка надвое гадала"?) в глазах Эйнштейна она стала выглядеть неполноценной, некачественной, временной, промежуточной, которую должна сменить настоящая теория. Сам Макс Планк, впервые выдвинувший идею кван¬тов, тоже не мог полностью принять квантовую механику, улавливая шестым чувством какую-то червоточинку в ней, которую пока еще просто не обнару¬жили. Однако потом постепенно Игорь как-то незаметно примирился с ее существованием (как и с теорией относительности с ее растягивающимся и искривляющимся пространством, замедляющимся ходом времени и неимоверно возрастающей массой). Этому в решающей степени способствовала цитата из Эрнста Маха, субъективного идеалиста, в свое время раскритикованного Ле¬ниным. Путаник-философ, но талантливый физик-экспериментатор, психолог, популяризатор и историк науки в год Парижской коммуны словно специально для грядущих скептиков изрек: “При своем появлении теория тяготения беспокоила почти всех естествоиспытателей, поскольку основывалась на нео¬бычных и непонятных представлениях. Теперь тяготение никого не беспокоит, оно стало привычной непонятной вещью”. Такую же эволюцию пережила и еще более непривычная и непонятная теория относительности, на создание которой, как Игорь с удивлением узнал, Эйнштейна вдохновили именно “лженаучные” воззрения Маха, хотя бы уже поэтому сыгравшие свою положительную роль (как и феноменологические взгляды Маха, подстегнувшие Больцмана интенсифицировать работу по обоснованию статистической ме¬ханики).
Игорь кожей почувствовал, что сидящие за столом молодые люди в соответствии с глубоким и остроумным "законом Планка" не отказались от ста¬рой теории под напором аргументов новой, а сразу восприняли то, что, скажем, планеты движутся вокруг нашего светила не по эллиптическим орбитам в привычном пространстве, а по прямым, так называемым геодезическим ли¬ниям в искривленном массой Солнца пространстве. Им это не представляется странным и не беспокоит их. Почему же надо отказать в аналогичной "типо¬вой" эволюции квантовой теории в умах посвященных? Если логично объясняет какие-то наблюдаемые явления и предсказывает события, которые затем экспери¬ментально подтверждаются - хай жывэ!..
Сдав, таким образом, неприступные, казалось, позиции, Игорь на некоторое время закрепился на следующем ру¬беже обороны. "Ладно, - рассуждал он, - согласимся, что теория относи¬тельности и квантовая механика в основе своей верны. Но они уже созданы. Прорыв свершился. Что дальше?" Поскольку "семинаристы" обсуждали дела давно или недавно минувших дней и не касались перспектив развития физи¬ки, у Игоря сложилось впечатление, что эта наука сильно притормозила в беге, почти застыла. Мавр сделал свое дело. Атомная и водородная бомбы взорваны, опытная атомная электростанция построена, на очереди атомный ледокол, одним словом, настала очередь технических приложений, звездный час инженеров, как после создания последней классической теории Фарадея-Максвелла-Герца. Выпадет ли этим птенцам счастье быть свидетелями и участниками нового прорыва, или "опоздавшим - кости"? В последнем случае амбициозные замашки и богемные манеры будущих теоретиков и экспериментаторов выглядят неуместными, хорошей миной при плохой игре. Но вот в устах Кости как-то вроде обыденно, мимоходом прозвучало: “физика плазмы”, “управляемые термоядерные реакции” (о работе наших ученых над проблемой получения этих практически неиссякаемых источников энергии якобы Курчатов тоже доложил английским коллегам), и этот непрочный бастион пал. Наступило состояние, которое поэт выразил строчками: "знать оттого так хочется и мне, задрав штаны, бежать за комсомолом". Между прочим, профессор Синельников, давая студентам “затравку”, охарактеризовал своего друга и родственника Игоря Васильевича Курчатова, академика, трижды Героя Социалистического Труда и четырежды Лауреата Сталинской премии, как человека не надутого, не спесивого начальника, упивающегося своей славой и значением, а простого, доступного, свойского, хлебосольного, любящего шутку и розыгрыши. Зуеву это импонирует. Еще один пример для подражания...
Игорь откровенно завидовал будущим ученикам Клары Пороховник в какой-нибудь Изюмской школе (там ее родители и младший брат, она живет в общежитии, намеревается, в отличие от остальных участников семинара, посвятить себя не науке, а воспитанию юношества и, если не "зацепится" за мужа-харьковчанина, получит, скорее всего, назначение в родной Изюм). Внешность ее нельзя от¬нести к разряду очень привлекательных, но все же в це¬лом она произвела на Игоря очень благоприятное впечатление, он не возра¬жал бы приобрести такую родственницу, но почему-то с того раза в доме Зуевых ее больше не видели. У нее, похоже, незаурядный педагогический дар плюс прекрасная подготовка, плюс оригинальное мышление, плюс способ¬ность доходчиво и даже с юмором излагать сложные и серьезные вопросы, как научно-технические, так и морально-этические. Ее уроки физики будут для учеников хорошей школой жизни, школой воспитания на примерах многовеко¬вой не утихающей борьбы за Истину в области "натуральной философии", при¬мерах, достойных пера Конан-Дойля. Школьный учебник будет для нее, веро¬ятно, только канвой, поводом для размышлений, дискуссий, творчества. Де¬ла прошлых творцов неотделимы от личности, индивидуальности последних. Под¬ростки будут судить о них по взлетам (для этого надо хорошо понять и ус¬воить смысл и суть достижения, как и обстоятельств, доводов оп¬понентов), но с открытыми глазами. Нет сомнения, что при таком способе подачи материала он закрепится в детских головках на всю жизнь.
Ярчайшей звездой на физическом небосводе в течение последних 50 лет сиял (и закрепился навечно рядом с Ньютоном) Альберт Эйнштейн. По свиде¬тельству многих знавших его современников, это была неповторимая, из ря¬да вон выходящая личность, великий гуманист, светоч, совесть человечест¬ва. Но не святой. Так, он настолько возненавидел немцев, что уже не отличал эсэсовцев от анти¬фашистов и не только сам отказался восстановить свое членство в немецких академиях после войны, но и сурово осудил близкого друга Макса Борна, вернувшегося на родину. Да и в научной биографии величайшего физика есть "пятна на Солнце". Прозвучало даже мнение, что специальную теорию относительности следовало бы именовать теорией Эйнштейна-Пуанкаре-Лоренца-Минковского, а при упоминании автора общей теории относительности не забы¬вать выдающегося математика Давида Гильберта. Действительно, как будто протокольно зафиксировано, что одновременно с Эйнштейном (в ноябре 1915 года), и независимо от него Гильберт представил на суд немецких ученых статью, со¬держащую концепцию четырехмерного пространственно-временного мира с соответствующей, отличной от Эйнштейна, но тоже правильной математической интерпретацией. Однако, на сей раз тяжбы о приоритете не последовало. Гильберт самокритично и чистосердечно признал, что нашел лишь своеобразное математическое решение, а на физической ниве Эйнштейн распахивал свою целину в одиночку. До этого пикантного стечения обстоятельств ученые не были лично знакомы, потом их связывали дружеские отношения. Гильберт не толь¬ко отдал пальму первенства счастливому сопернику, но и активно помогал ему пробивать толстую стену непонимания и неприятия непривычной теории.
Личность Гильберта, своего рода анти-Сальери, очень заинтересовала Игоря. Однако, в Малой Советской Энциклопедии, к помощи которой он обратился в тот же день, этому великому математику, по характеристике Мурки Аптекмана, места не нашлось (там упоминается Франк Бункер Гильберт, американский инженер, один из пионеров научной организации труда, а в статье: "теория относительности", подписанной С. Вавиловым, фигурирует один Эйнштейн). Вообще, отношения между собою ученых, работающих в одной области, но придерживающихся разных взглядов, по-разному трактующих одни и те же факты, людей разных характеров, темперамента и моральных устоев - необъятный психологический пласт. Эйнштейн умудрялся сохранять добрые личные отношения с приверженцами чуждой ему квантовой механики (совместное музицирование с Планком и Борном и т.п.). Людвиг Больцман, яростно громя махизм, поддерживал личную дружбу с Махом. Можно ли себе представить такое у нас, к примеру, между мичуринцем и вейсманистом-морганистом?..
А поучительные примеры цеховой солидарности ученых! Макс Планк, Макс фон Лауэ, Отто Ган не только не "пели в общем гитлеровском академическом хоре", изливавшем потоки грязи на Эйнштейна, но и не побоялись в условиях того режима пуб¬лично выступить в его защиту. Джозеф Джон Томсон принял живое участие в судьбе вдовы и дочерей Герца в трудную для них годину. Нильс Бор приютил многих "расово неполноценных" беженцев из Германии. Наш Абрам Федорович Иоффе, физик мирового класса, ученик Рентгена, учитель Курчатова и Синельникова, организатор Ленинградского (и Украинского) физико-техническо¬го института, отстраненный во время "последнего сталинского призыва" от руководства своим детищем, а после смерти диктатора назначенный директо¬ром Института полупроводников и ставший "кавалером Золотой Звезды", в ме¬ру сил и возможностей с безусловным риском для собственной карьеры и даже жизни ста¬рался облегчить участь физиков - "врагов народа". То же делал и любимец Резерфорда наш академик Капица. В 1911 году Московский Университет покинуло больше ста виднейших профессоров и преподавателей в знак протеста против полицейского произвола и попыток ущемления автоно¬мии вуза. В том же году Парижская академия наук "прокатила на вороных" всемирно известного ученого, лауреата Нобелевской премии по физике Марию Склодовскую-Кюри по одной лишь причине - принадлежности кандидата к прекрасному полу. Позорное решение "бессмертных" вызвало бурю протестов в ученом ми¬ре почти такого же накала, как дело Дрейфуса во Франции и дело Бейлиса в России. Стокгольмская академия наук, тоже как бы в знак протеста, но, разумеется, за ее выдающиеся работы, приведшие к открытию радия и установлению его места в Периодической системе, присудила ей еще одну Нобе¬левскую премию, на сей раз по химии. Ни один ученый в мире ни до нее, ни после до наших дней не удостаивался такой чести.
Яркий пример мужества, стойкости, верности избранному делу и принципам - долгий земной путь Макса Планка, прямо-таки невыдуманная иллюстрация библейской притчи про многострадального Иова. Разносторонне одаренный че¬ловек, Планк, возможно, достиг бы степеней известных и как филолог, и как музыкант, выбери он для себя это поприще. Но он прозорливо посвятил себя теоретической физике, где ему выпала доля стать революционером- буревестником. Если Эйнштейн несколько кокетливо произнес: "Прости меня, Ньютон”, Планку следовало извиниться перед всеми предшественниками, издревле полагавшими, что природа не знает скачков. Именно ему довелось опровергнуть на рубеже веков это заблуждение величайших умов всех времен и народов. Он достиг признания, славы и почета. Он предусмотрительно перетащил Эйнштейна из Цюриха в Берлин, и сотрудничество двух королей теоретической физики сделало столицу Германии общепризнанным центром передовой физической мысли планеты. Все складывалось как нельзя лучше. Казалось, Небеса выбрали для него путь счастливчика, баловня Судьбы. В личной жиз¬ни тоже все складывалось счастливо: любимая жена, четверо детей, общест¬во выдающихся мыслителей.
Но потом в соответствии с законом о равновесии счастья-несчастья (не считать же это происками Сатаны!), на него, как из рога изобилия, посыпались беды и напасти: умерла жена, старший сын погиб под Верденом, во время родов умерли обе дочери, единственный сын от второго брака был казнен нацистами за участие в заговоре против Гитлера. Тяжким ударом для добропорядочного немца-патриота были два позорные по¬ражения Германии в мировых войнах. Сам великий физик все годы правления бесноватого фюрера пребывал у него в немилости, а однажды едва не погиб под бомбами союзников. Но мужественно и стойко переносил горе и невзго¬ды, непрерывно упорно работал, писал глубокие научные и философские тру¬ды, учил молодежь, и умер на пороге своего девяностолетия, увенчанный лаврами. Он был очень организован, пунктуален, придерживался железного распорядка, умел чередовать напряженный труд с отдыхом, не истощил нервную систему, как большинство знаменитых физиков. Его пример тоже другим наука...
Девушки, обдумывающие житье, прикидывающие, жизнь делать с кого, получат мощный заряд душевного "ядерного горючего" на занятиях, посвященных уче¬нию о радиоактивности, неразрывно связанному с именами Марии Склодовской-Кюри, ее дочери Ирэн и их супругов. Поразительная, уникальная семейственность с преемственностью по материнской линии. Возможно, некоторые вдумчивые волевые ученицы Клары (пусть по одной в выпуске), начертают на своем жизненном знамени, в отличие от прибедняющейся “хвостистки” Вики, гордые слова: не куколка, не придаток, а самостоятельная личность; не экономка, а напарница; не за каменной стеной, а рядом, в одном строю; не подсобница, а соратница; не болельщица, а игрок в общей команде...
Из всего этого животворящего духа вылупятся личности независимые и принципиальные, волевые и стойкие, честные и деловые, то есть именно такие, какие нужны... ему, Игорю Зуеву для воплощения в жизнь его проекта Реформации. Покидал он квартиру родителей с ощущением, что не плетется в хво¬сте компании младшего брата, а шагает в одной шеренге, с правого фланга, пожалуй, даже чуть-чуть впереди.
Чувство превосходства и прочие наслоения быстро улетучились, а обильная калорийная пища для размышлений, заглотанная на том семинаре и из других источников, продолжала (и продолжает еще и теперь) перевариваться и усва¬иваться. Напоминание о классических опытах Фарадея и Герца, триумфах уче¬ных, умевших органически сочетать эксперимент и теорию, физику (или ма¬териаловедение) и математику, обострило и усилило у Игоря "тоску по напильнику" - мечту создать новые остроумные и простые приборы для исследования напряженно-деформированного состояния массивных железобетонных сооружений в натурных и лабораторных условиях. Здесь, как и во всех случаях, о кото¬рых говорилось на семинаре, исследователи движутся гуськом. В Ленинград¬ском институте гидротехники предложен оригинальный, так называемый ком¬пенсационный способ измерения напряжений в бетоне (именно напряжений, а не деформации с последующим пересчетом по закону Гука с неизбежными погрешностями вследствие влияния неупругих свойств бетона). Другими искателями разработан значительно более простой и надежный метод, основан¬ный на использовании магнитоупругого эффекта (магнитоупругой анизотропии, то есть изменения магнитных свойств материала в зависимости от знака и величины напряжений). Для стальных элементов этот метод, пишут, уже опробован. Почему бы не приспособить его для железобетонных массивов? По оценке зубров - тензометристов НИСа института “Гидропроект” принципиальных трудностей тут не предвидится. Естественно, должны быть сконструированы со¬ответствующие датчики и измерительные устройства, столь же простые и неприхотливые, как в классических опытах корифеев.
Испытывал Игорь и ревни¬вую тревогу: не трудятся ли день и ночь в своих неплохо оборудованных мас¬терских те зубры, которых он снабдил великолепной идеей? Беспокоила его и возможная судьба предложенной им комплексной программы экспериментального исследования рабо¬ты гидротехнических сооружений: он в поте лица над ней работает, в том числе во время своего законного отпуска, потом ее отправят в головной ин¬ститут, там обобщат и переработают с учетом предложений других орга¬низаций и хоть костяк оставят зуевский, авторство его "размоется", имя появится в числе десятков других где-то в середине списка (если вообще появится). Этими своими заветными чаяниями и тревогами Игорь тоже поделился неосторожно с толстокожим циником Алексеем Казанцевым, о чем теперь сожалеет.
Первые попытки применить на практике педагогические приемы Клары Пороховник, приведшие в восторг Игоря на самодеятельном семинаре, не дали ожидаемого результата. Реакция "подопытных кроликов" - матерого проектировщика Дворкина и студента Николая Зуева - оказалась совсем не той, какую воспита¬тель-новатор прогнозировал.
За обедом в столовой “Московского Промстройпроекта”, говоря о зависимости между напряжениями и деформациями, выражаемой в теории упругости с помощью обобщенного закона Гука, он как бы мимоходом упомянул, что в этот закон в общем случае входит 21 разновидность коэффициента, именуемого модулем упругости материала. Один из этих коэффициен¬тов пропорциональности, всем известный из курса сопротивления материалов модуль упругости при растяжении и сжатии, количественно равный напряже¬нию, которое возникло бы в материале, если бы испытываемый образец удли¬нился (или укоротился) вдвое, в старых учебниках именовался модулем Юнга. Это имя и Дворкину известно, однако на вопросы, кто он такой, когда и где жил, чем еще знаменит, "считакер"-ас, проникший в глубины творчества Кафки и Фрейда, только плечами пожал (в смысле: что, мне больше делать нечего?)
Между тем, Томас Юнг был личностью необычайно одаренной и разносторонней, оставившей заметный след в науках и далеко еще не оцененной по заслугам. Его судьба во многом схожа с научно-исторической судьбиной Роберта Гука, так что их имена грустно-символично соединились в одной простой формуле. Блистательный физик и врач, филолог и биолог, полиглот и музыкант, игравший на многих инструментах, жил и творил в Англии в знаменательную эпоху Вели¬кой французской революции и Наполеона Бонапарта. В комсомольском возрас¬те был избран действительным членом Королевского общества за выдающиеся исследования по анатомии глаза. Он открыл явление интерференции звука, дал объяснение природе "колец Ньютона", измерил длину световой волны, оп¬ределил размеры молекулы (на полвека раньше лорда Кельвина). Именно Юнг обнаружил у известного химика Дальтона "цветовую слепоту", которую с тех пор прозвали дальтонизмом. Какой впечатляющий букет на иерархической шка¬ле "взлетов"! Игорь с гордостью, словно сам имел к этому отношение, изла¬гал "простой" и остроумный опыт Юнга, заставившего интерферировать два луча, идущих от одного источника света через близко расположенные отверс¬тия в непрозрачном экране. На Дворкина же это не произвело практически никакого впечатления. Лишь однажды его дергающееся лицо озарилось светом интереса и удивления: при упоминании о весьма пикантном обстоятельстве биографии Юнга, когда тот, уже будучи академиком, "подрабатывал" в цирке канатоходцем...
После длительной паузы, проглотив котлету и приступая к компоту, по какой-то сложной ассоциации Дворкин привел молодому визитеру оригинальный пример нетрадиционного подхода китайских изыска¬телей к решению технических задач. В Китае, по утверждению Дворкина, отсутствуют кладбища и умерших хоронят "по месту жительства". Для крупных мандаринов устраивали склепы и хоронили их вместе с женами, слугами и ут¬варью. Такие пустоты могли мешать фундированию зданий. При проектирова¬нии одного крупного завода додумались для выявления могильников использо¬вать опыт "специалистов" по ограблению склепов, знавших, естественно, их расположение. Привлечение уголовников к процессу проектирования Дворкин считал проявлением великой китайской мудрости. "Чистоплюй" Зуев придержи¬вался иного мнения. Подумав, он, не столько на основе осознанных соображений, сколько повинуясь внутреннему голосу, не включил Дворкина в число своих ближай¬ших сообщников в деле политико-экономического реформирования Союза ССР, огра¬ничив (пока!) область тесного и плодотворного сотрудничества строительной механи¬кой.
С двоюродным братом Колей Зуевым Игорь вообще не нашел точек соприкосновения. Близкие родственники сразу оказались по разные стороны баррикад. В свои 20 лет Николай предстал перед Игорем уже оформившимся "солдатом партии", окостеневшим чинушей. Он студент гидротехнического факультета Инженерно-строительного института (очевидно, подался туда под влиянием Киры), но учебный процесс идет практически мимо него (зачетная книжка, естественно, планомерно заполняется, в основном, отметками "хорошо"), а главным объектом приложения сил является комитет комсомола. Он не первое лицо в комитете, не освобожденный секретарь, но судя по тому, что удосто¬ился чести участвовать в совещании молодых строителей в Кремле - "шишка". В сопротивлении материалов, строительной механике, теории железобетона - полный профан. Ну, ладно, готовит себя к карьере "партайгеноссе", - шел на компромисс Игорь (Коля уже в школе почувствовал вкус не столько к комсомольской работе, сколько к власти), но он и в эле¬ментарных вопросах политической экономии, философии, истории СССР и ис¬тории КПСС безбожно "плавает", отделываясь повторением нескольких расхожих цитат, пригодных на все случаи жизни. Тем не менее, в тоне, манере поведения, безапелляционности суждений, явственно проступа¬ют приобретенные властные навыки, пренебрежение к чужому мнению, кроме, разумеется, вышестоящего авторитета, жесткий, требовательный (к нижестоя¬щим) характер. Поскольку все эти качества демонстративно выставлялись напоказ, они в глазах Игоря приобретали какой-то карикатурный оттенок. Личность плоская, ограниченная, - вынес вердикт Игорь, - инициативу никогда не проявит, ни на шаг от полученных инструкций не отступит, но исполнитель надежный, нужный начальникам ре¬зультат "выжмет" любой ценой. Очень высоко не взлетит, но на парторга ЦК крупной стройки или второго - третьего секретаря провинциального райкома - горкома вполне может потянуть. А это уже приличная "степень свободы". К новым методам расчета массивных гидротехнических сооружений, как и к комплексной программе исследования их, Коля, конечно, не проявил ни малейше¬го интереса, даже для приличия слушать не стал. Такая бестактность вывела Игоря из себя.
- Что есть комсомол? - тоном Понтия Пилата вопрошал старший брат. - Од¬на из форм закабаления народа. Хрущев сказал, что сей так называемый Со¬юз насчитывает 18,5 миллионов членов. Сколько из них составляют "сливки", которые угнетают рядовых и кормятся за их счет? Пусть полмиллиона карьеристов - сек¬ретари "первичек", инструкторы, секретари районных и других "комитетов" и прочие холуи удельных партийных князьков. Это в самом деле верный ре¬зерв и помощник партийной номенклатуры, из которого рекрутируется "комис¬сарский корпус". Поскольку структура и методы работы комсомольских ор¬ганов копируют структуру, стиль и методы органов правящей партии, буду¬щие "цепные волкодавы" проходят здесь производственную практику. А ос¬тальные 18 миллионов? Бездонный резервуар дешевой рабочей силы, своего рода спецконтингент, который можно бросить на прорыв, не заботясь о создании элементарных человеческих условий существования. Чем еще занимается гигантская армия, пышно именуемая Коммунистическим союзом молодежи? Какие актуальные задачи решает? Как влияет на реальную жизнь молодежи? Аж никак, если отбросить демагогию.
Николай поначалу пытался бормотать что-то насчет подвигов Талалихина, Матросова и Космодемьянской, но был немедленно повержен нокаутом - примерами му¬жества, стойкости и героизма военных и гражданских бойцов с угнетателями во все времена. Тут наши воины и партизаны не оригинальны. А вот иезуитс¬кие методы "агитации" выкручиванием рук при "вербовке добровольцев" на целину, стройки, в колхозы, при подписке на газеты и так далее - это пар¬тийно-комсомольское изобретение. И еще нацисты их применяли на оккупиро¬ванных территориях.
- Хрущев все прекрасно видит, знает и понимает, - не давал Игорь поднять голо¬ву раненому, но тупо разъяренному хищнику. - Он к тебе и таким как ты об¬ращался, когда говорил с трибуны: “вот вы тут аплодируете, а у самих не¬бось поджилки трясутся: а вдруг самим ехать придется”. Как в воду глядел. Пока собрания, речи, президиум, торжественные проводы других - вы на вы¬соте. А как самим в дальний путь - справки всякие, звонки, знакомства, папы с мамами пороги обивают. И правильно, между прочим, делают. Что ждет бедолаг на великих стройках? В декабре прошлого года студеная Ангара вдруг взъерепенилась и вышла из берегов. Брезентовый палаточный городок как ко¬рова языком слизала. Ты бы хотел там оказаться?..
Коля по существу ничего не возражал, а только "возбухал", грубил, гро¬зил, однажды даже было за стул схватился. Тетя Шура, как могла, старалась утихомирить "детей", заклинала "не обострять", протянуть друг другу руки, но зуевская порода брала свое, двоюродные братья закусили удила, расста¬лись не попрощавшись, чужими и чуждыми друг другу людьми. Дядя Федя внеш¬не демонстративно держался над схваткой, но в душе, конечно, принял сто¬рону сына, с племянником почти не разговаривал и попрощался подчеркнуто холодно, отчужденно, сквозь зубы.
В домашнем отчете о командировке Игорь старался "не обострять", акцен¬тируя внимание в основном на внешней стороне событий. Федор пошел на по¬нижение по службе, из аппарата Совмина СССР его перевели на такую же долж¬ность в Совмин РСФСР и скоро переселят в маленькую двухкомнатную квартир¬ку в менее престижном доме в каком-то 5-м Донском проезде у Калужской за¬ставы. Домой он теперь приходит рано, но не знает, куда себя деть и вечера напролет просиживает у телевизора. Тетя Шура по-прежнему сдувает пылинки с мужа, ограждает его от всего и решает за него все, что не связано с его чиновничьими обязанностями (своей статью и вкрадчивостью "пышечка" или "пончик" Шура очень напомнила Игорю обольстительную тещу Гоши Добрецова). Выглядят хорошо, в доме, как всегда, образцовый порядок, в сентябре собираются в Кисловодск на отдых и лечение (профилактическое).
"Ну что ж, - сцепил Игорь зубы, - значит, отрезано. Когда-то в ночном автобусе по пути в Запорожье фантазия рисовала мне идиллические картинки единения и спайки двух колен Зуевых, средоточия талантов-интеллигентов, играющих отнюдь не последнюю роль в судьбах страны и мира. Жизнь вносит свои коррективы. Отныне моей ноги там не будет. Но какой контраст с Кос¬тей! Ведь внуки одного деда! И какая метаморфоза за пять лет!"
- Гарик, иди перекуси перед дорогой, - позвала мама.
Игорь разжал челюсти, тряхнул головой, как бы отгоняя наваждение, под¬нялся. Вид подпрыгивающей и потрескивающей на сковородке яичницы, розовеньких ломтиков сала в обрамлении кружочков свежего и малосольного огурчика, большого красного помидора и пучка зеленого лука отогнал злость.
- А Котик?
- Вот тебя отправим, будем обедать. Можешь и ты подождать, но это минут сорок.
В ответ Игорь взялся за вилку, но в этот момент послышался скрип тормо¬зов резко остановившегося у ворот легкового автомобиля, и лица Любови Афанасьевны и ее старшего сына тревожно вытянулись. Первым среагировал Костя.
- Ложная тревога! - крикнул он выскочившему из дома брату. - Встречай гостей.
Из служебной "Победы" поочередно вылезли Станислав Селеневич, Света Ольховская и Леня Плоткин, которого прихватили в качестве поводыря (он пару раз проводил здесь выходные с родителями). Шофер Василек остался в машине.
- Что случилось? На тебе лица нет, - Света поспешно погасила радостную улыбку.
- Десять минут назад с этого места на такой же машине Милу отвезли в роддом.
- А ты почему здесь? – строго ткнул Слава указательным пальцем в пуп друга.
- Собираюсь... в машине места не хватило.
- Так садись. Здесь как раз для тебя...
- Нет, - перебила подоспевшая Любовь Афанасьевна. - Время есть. Милос¬ти просим. - Она поклонилась, приглашая дорогих гостей в дом. Супруги Селеневичи переглянулись и, придя к соглашению, проследовали во двор.
- Ты, Гарик, покажи гостям территорию, можешь минут на десять на пруд сводить, а мы тут с Котиком быстро что-нибудь сообразим.
- Не извольте беспокоиться, у нас все с собой. - Станислав мотнулся к машине и через пару минут они с шофером внесли в четырех авоськах и выставили на стол две бутылки водки, высокую бутылку белого вина, консервы и колбасу, вареные яйца и голландский сыр, овощи и фрукты, буханки черного и белого хлеба. Хозяйка с помощью младшего сына накрыла стол белоснеж¬ной скатертью, расставила столовые приборы, добавила бутылку коньяка, потом постепенно появилось сало, буженина, кетовая икра. Света за это время успела рассказать Игорю о цели приезда мужа. На шахтах использует¬ся инертная пыль для пескоструйного тушения пожаров. Она внешне напоми¬нает цемент. По ошибке (вряд ли тут злой умысел) эту пыль применили вместо части вяжущего для бетона. Когда сняли леса, часть перекрытия рухнула. Слава Богу, никого не придавило. Селеневич договорился с проектировщиками, что они неофициально, за наличные деньги быстро выполнят на месте проект усиления перекрытия, проверят прочность бетона в других местах зло¬получного объекта (с привлечением, если потребуется, соответствующих специалистов), и последят за воплощением в жизнь своего проекта. А дальше все здания и сооружения, возводимые Славиным трестом, будут проектировать исключительно в сборных конструкциях (милое дело: привез и поставил краном на место, приварил - и нет проблем...) Заодно, раз уж все равно машина идет, решил "догрузить" ее семейством, доставить дедушкам и бабушке удовольствие с внучками пообщаться. Сейчас дед Кирилл с ними на детс¬кой железной дороге катается. С делами Слава уже управился, завтра рано утром домой...
- Ну, времени у нас в обрез, - приступил управляющий трестом к обязанностям тамады, - будем действовать по системе профессора Бекицер, как го¬ворит Натан Полоцкий. Существует поверье: когда рождаются девочки - это к миру. Мы со Светиком свою лепту в борьбу за мир уже внесли. Очередь за тобой, Гарик. Сын есть. Теперь - за здоровье дочки! Чтоб все прошло глад¬ко, нормально, без сучка и задоринки. Чтоб через неделю были дома... - Слава чокнулся с Игорем, с остальными на расстоянии, запрокинул голову и влил в глотку, как в емкость, содержимое рюмки.
- Пошла, - сказал он, крякнув. - Будет все хорошо.
Потом пили за любимых жен, за дружбу, за здоровье представителей старшего и младшего поколений. Через полчаса Слава скомандовал: время истек¬ло, по машинам! И, церемонно приложившись к ручке Любови Афанасьевны, до¬бавил:
- Большое спасибо. Очень рады были застать вас и всех в добром здравии.
- Не за что, - улыбнулась Ломазова, - сработали по системе самообслуживания. Вам большое спасибо. Мы тоже рады были...
- А у нас в семье тоже прибавление есть, - лукаво сощурился Слава, когда машина взяла разбег. - У Алъки нашей сын появился, шестнадцатилетний, на десять лет моложе мачехи... Франтишека своего она бросила и вышла замуж за ответственного работника Совмина Чехословакии. Знаешь, про которых пишут: "и другие официальные лица..." Вдовец. Сорок четыре года. Фото прислали. В сравнении с Алькой выглядит замухрышкой. Она такая шикарная гранд-дама. Она всегда была не совсем дурнушка, а сейчас, Гарик, - закачаешься. Я сам не ожидал. Пишет, что очень довольна и счастлива. Само собой, в Прагу переехала. На всяких там дипломатических приемах присутствует, уже в Берлин съездила за компанию, теперь вроде в Женеву нацелились. Во дает госпожа министерша. Ну, бог, как говорят, в помощь. Старосветские родители, конечно, вздыхают да головой качают. Она их не спрашивала, сооб¬щила, как говорят, постфактум. Ну, не поздравили - велика беда. Им, ви¬дите ли, Франта нравится. Но жить-то ей... Нам со Светиком честь оказыва¬ют: в гости приглашают. Но мы пока не торопимся: бедными родственниками быть не привыкли, а денег тут меняют - кот наплакал... Написали, пусть сюда приезжают, ну, если не прямо к нам в глубинку, пусть в Москву. Встре¬тим и там по первому разряду, опыт встречать министров имеется... Надолго запомнят. Чехи, они жмоты по натуре, им русского размаха и хлебосольства не понять. Сидят в кафе вечерами за гроши, чистые и трезвые, как раствор борной. Франтишек тоже прижимистый, прежде чем копейку выложить семь раз за ухом почешет. Может, это тоже одна из причин развода. Алька - королева. Невозможно глаз отвесть, как сказал великий поэт. Ее и содержать надо соответственно...
Игорь скосил глаза на Свету. Та сидела, словно аршин проглотила, потупившись и поджав губки.
"Что, обиделась? Что, муж допустил бестактность? В доме повешенного заговорил о веревке? В утешение тебе могу засвидетельствовать, что внешность обманчива, что надменная и холодная гранд-дама Алька твоей подметки не стоит. Я думаю, что Франтишеку даже повезло. Перебо¬леет, найдет себе другую. Дело молодое... Официальному лицу, возможно, нужна декорация "для служебного пользования". Тут Алька на высоте. А Франте нужна нормальная жена. Бог ему в помощь".
Игорь почувствовал потребность утешить Свету не только мысленно.
- Мы тут с одной забавной парой познакомились, - произнес он не совсем твердым голосом. - Они недалеко тоже дачу снимают. Не дачу, а две комнатки, вместе с хозяевами... У них как раз все наоборот: он красивый. Точнее, он считает себя неотразимым красавцем. Мила правильно говорит, что черты лица у него правильные, пропорции соблюдены. Но красивым его назвать нельзя, потому что оно не освещено изнутри мыслью, на нем печать тупости. Но это интересный тип. Он не просто рядовой тихий дурак, а воинствующий поборник глупости, демонстративно выставляющий глупость напоказ, гордя¬щийся и хвастающийся своей глупостью, требующий за нее награду. Например, ко всякому встречному-поперечному он пристает с одним и тем же вопросом: кто главнее - маршал Конев, Главнокомандующий объединенными вооруженными силами стран Варшавского договора, или наш прославленный маршал Жуков, являющийся, наряду с другими военными министрами стран-участниц, одним из заместителей Главнокомандующего. Меня тоже не миновала чаша сия. Потом я стал от него прятаться...
- Ладно, дался тебе этот балбес. Хрен с ним, - поморщился Станислав. - Расскажи лучше, как докторская продвигается, когда на-гора выдашь. Очень не терпится по этому поводу граммулю пропустить...
- Рассчитываю где-то к весне будущего года, если ничего непредвиденного не произойдет, закруглиться... в основном... а там... казала Настя - як удастся... - Игорь икнул. - Извините...
Наступила продолжительная пауза, в течение которой недовольный собой за лишнее выпитое и излишнюю болтливость Зуев усердно рас¬капывал вскрытый пласт.
"Женщине положено холить, нежить и при необходимости подправлять всеми доступными средствами свою внешность, чтобы наилучшим образом справиться с главной предначертанной ей природой биологической функцией: привлечь и завлечь самца для продолжения рода. После столь кровопролитной прошедшей войны, когда ряды самцов-производителей сильно поредели, умение подать себя приобретает особую ценность. Тут все средства хороши. Но только на стадии привлечения и завлечения. Чтобы надолго удержать около себя мужчи¬ну одной внешности уже мало. Даже писаная красавица, "королева", быстро наскучит, если кроме кукольного декора ничего за душой. А тут все шиворот-навыворот, "в зеркальном отображении". Тут единственным достоинством мо¬лодого здорового мужчины, мужика, является благопристойный фасад, кото¬рый он холит и лелеет. А за ним - пустота.
Работает он в научной части института "Южгипроцемент" на амплуа "принеси-подай", зарабатывает крохи, в семью не отдает, а тратит их на собственные детские удовольствия: кино, пирожные, мороженое, фут¬бол... Выставить бы такого в музее на потеху ротозеям? Так нет, он не уни¬кален, Вова Гринберг - почти двойник бывшего супруга Вики Сергея. Такой же недоросль с амбициями, такой же воинствующий бездельник; такой же неуч и неумеха; такой же эгоист-квартирант, пекущийся не о том, как бы получ¬ше обеспечить семью, а лишь о том, как бы побольше урвать для себя лично из того, что приносят жена, вкалывая на сдельщине в проектной части того же института, и ее родители; такой же во все вмешивающийся приставучий ни за что не отвечающий комиссар в “прыймах”. Так же подолгу любуется собою в зеркале и допытывается у домочадцев: "как я сегодня выгляжу?"; так же "корчит из себя вельможу" (Игорь лично наблюдал, как Вова по крайней мере в течение получаса, распластавшись на пляже и глядя бездумными глазами в небо, сладко "затягивался" воздухом через соломинку и манерно выдувал его, словно сигарный дым). Но Сергей хоть артист и "восточный человек" (что в глазах Игоря является в какой-то мере смягчающим вину обстоятельством), а этот бездарный инженер и еврей! Тут все "чудачества" выглядят во сто крат карикатурнее.
Вова, "как большой", покрикивает на жену, выговаривает ей за какие-то хозяйственные и воспитательные промахи, в компании позволяет себе под¬трунивать над ней, иногда просто унижает ее. Он при Миле, например, зая¬вил: "все, что в Грине есть хорошего, положительного - от меня и моих родителей, а все, что в нем нехорошего, отрицательного - это от тебя и твоих родителей". При этом Мила не уловила шутливого оттенка (шестилетний Гриня внешне симпатичный, смышленый, с очаровательной улыбкой, но очень невоспитанный, капризный и своенравный, типичный маленький деспот). Со стороны эту пару с большой натяжкой можно назвать семейной. Галюша, ее родители Фаина Ильинична и Яков Михайлович Корсунские - безусловно семья. Гриня шарахается, но все же больше тяготеет к Корсунским. А Вова - отдельно, сам по себе, с боку-припеку. Жена придумывает ему всякие поручения вне дома, два раза в неделю выталкивает его к родителям, охотно отпускает од¬ного к приятелям и даже в кино. Но, в отличие от Вики, держится за него, поит и кормит, стирает и штопает. И еще терпит его "коники", нудоту и чванство. Почему? Ради чего? Первое, естественное объяснение: сильно любит, не может преодо¬леть "притяжение", как медсестра Марина с хроническим фонарем под гла¬зом, или та же Света Ольховская. Если б это было так, Игорь пожалел бы Галюшу, от души посочувствовал ей. Но, взвесив собственные наблюдения и всю информацию, почерпнутую от Милы в ее излюбленной незлобной подражательно-насмеш¬ливой манере, вынес вердикт: не любит! Тогда остается одно: несет на себе лишний груз, "архитектурное излишество", ради того лишь, чтоб выглядело "как у людей''. Несет, скрепя сердце. Это время от времени прорывается. Найдя в Миле уме¬лого, тактичного слушателя, Галюша, облегчая душу, неоднократно высказывалась откровенно, без обиняков, называла мужа не иначе, как "Адиком" (то есть идиотом), смаковала случавшиеся с ним казусы.
Недавно Корсунские обзавелись долгожданным холодильником "Саратов". Подключить пригласили соседа-электрика. Вова неожиданно проявил прыть и энергично включился в работу, втаскивал на четвертый этаж, суетился воз¬ле мастера, прислуживал, самостоятельно установил пружины под мотор. Ког¬да включили вилку в розетку, раздалась громкая пулеметная дробь. Все опе¬шили, стали проверять. Оказалось: пружины сжатия расположены не по направлению силы, а перпендикулярно, "лежа". Дипломированный инженер, выпус¬кник Политехнического института (правда, вечернего отделения) без тени смущения, объяснил, что у него нет опыта установки домашних холодильников...
В колхозе Вова влез в какую-то вонючую жижу. Почувствовав, что вязкая навозная топь его засасывает, он выкрикнул, обращаясь к своему бригади¬ру: "товарищ начальник, принимайте решение!". "Вылазь! Быстро!" - скомандовал начальник. Вова вылез...
"Интересно, спрашивал ли он после этого у окружающих, как выглядит?" - брезгливо поморщился Игорь. Интерес к Вове тут же пропал. Потом, поко¬сившись на единственную в машине представительницу прекрасного пола, горестно покачал головой: учительница милостью Божьей Клара Пороховник бу¬дет из кожи лезть вон, пичкая учениц знаниями, пробуждая в них чувства добрые и дум высокое стремленье. Глядишь, какая-нибудь из не совсем дур¬нушек "клюнет". А потом ей достанется вот такой "адик". Или случится, как с Оксаной Копельман. С последней судьба обошлась крайне жестоко. При сво¬ем "габитусе" она вполне могла бы украшать собою дипломатические рауты. А обречена прозябать в глуши. Мишу она по-видимому не бросит, будет верна ему, но всю жизнь будет чувствовать свою ущербность и оплакивать несчастную долю. И отравлять жизнь мужу. Миша, доставшийся ей в утешение, человек, безуслов¬но, очень порядочный, добрый, честный, работящий. Но - птица невысокого полета. При Оксане (как и при Ларисе) он - не в своих санях. Не по Сеньке шапка...
- Скоро перед Мишей Копельманом встанет жизненно важная проблема, - прервал Игорь долгое молчание. - Надо будет куда-то перебазироваться. В этом году все шесть агрегатов Каховской ГЭС пустят. Ну, пусть еще полгода бу¬дут "хвосты" подчищать. А дальше? “Днепрострой” в Днепродзержинск постепенно переберется. Но там когда еще жилье для Копельмана появится?..
- А сам-то он что думает? - обернулся к Игорю Слава.
- Пока на Запорожье ориентируется, у тещи там домишко кое-какой имеется. Но колеблется...
"Правильно делает, что не решается, - добавил Игорь про себя. - Каково будет теще, тоже, наверное, в молодости "не совсем дурнушке", постоянно видеть рядом с дочерью-Королевой местечкового замухрышку, да еще с бог знает чьим ребенком? На расстоянии - одно, при временных довольно редких посещениях можно не проявлять характер и держать себя в рамках. А жить под одной крышей - дело совсем другое".
- Скажи пусть по свободе к нам наведается, если подойдет - пристроим, с жильем, - откликнулся Станислав. Света для пущей важности движением век подтвердила обещание управляющего трестом.
- Скажу. А Оксану его вы не видели?
- Нет... Пусть вдвоем приедут, познакомимся...
- Втроем, - поправила Света.
- Втроем, - согласился Слава.
- Королева, - аттестовал Игорь. - Величественная, как Екатерина на Невс¬ком проспекте...
- Недавно сестрица Славику небольшую работенку подбросила, - воспользовалась Света возникшей паузой. Это, Гарик, печальная история, драма в истинном значении этого слова. У Яна, нашего нового родственника, знакомый есть, довольно близкий, судя по тому, что Алиска зовет его Эдиком, хотя он лет на пятнадцать, наверное, старше Яна. Тоже какой-то ответственный работник. Во время нашей Гражданской войны судьба забросила его в Россию и он попал в плен. Потом оказался в составе того чехословацкого корпуса, который, если помнишь историю, взбунтовался против советской власти. Где-то на Урале (белочехи тогда Челябинск взяли, вообще большую территорию заняли, против них Восточный фронт открыли), молодой чех Эдуард встретил молодую русскую Надежду. Они поженились и были, пишет Алиса, счастливы. Как-то обустроились, жили не в центре, трудились, сына воспитывали. А через несколько лет Эдика вдруг потребовали на Родину, то ли в армии дослужить, то ли еще что... Страшно не хотел ехать, Надя тоже предчувствовала неладное. Но наши “органы” настояли. Уехал... и не вернулся. Сначала писал нежные бодрые письма, потом тревожные, потом горестные. Потом связь прекратилась. Долго горевал, места себе не находил, тыкался во все инстанции. Но время знаешь какое настало... потихоньку утихомирился, завел новую семью. А Надежда тут за связь с белочехом свое отсидела, после лагеря, но еще в ссылке тоже замуж вышла за солагерника-ростовчанина. Когда Чехословакия стала народно-демократической, а точнее, после смерти Сталина и Готвальда, Эдуард стал разыскивать свою первую жену (не забыл-таки!). Но безрезультатно. Поделился с приятелем, а тот через Алиску попросил Славика помочь. Друг твой развернул кипучую деятельность, как он умеет. И что ж ты думаешь – разыскал. В Таганроге. Не буду распространяться, сколько сил, энергии и нервов это отняло у него. И кого он подключил к поискам. Конец - делу венец. Они уже списались и на Октябрьские праздники встретятся в Киеве. Там их сын живет, поваром в ресторане работает... Две семьи... Жена одного не отпускает... Две жертвы. Два листочка, разнесенные ураганом. Нас, конечно, пригласили. Не знаю, может, съездим.
Игорю показалось, что Света всхлипнула. Леня Плоткин сидел с открытым ртом. У Зуева тоже комок подкатился к горлу.
- А что у Хрусталевых слышно? - нарочито небрежно спросил Слава, закуривая и протягивая серебряный портсигар шоферу.
- Нормально. Между прочим, Виталий неплохо освоил методы расчета слож¬ных рамных конструкций, с докладом выступал.
- Тебя по гроб жизни благодарить должен, - заметила Света. - Вы со Славиком - два сапога пара.
Игорь скромно промолчал. В последние месяцы он по причине неимоверной занятости не уделял подопечному должного внимания, однако ранее намеченная программа, хоть и со значительным отставанием и с большим скрипом, все же выполняется. Вообще, Виталий стал намного серьезнее и ответственнее относиться к служебным обязанностям. Такую положительную перемену отмети¬ли сотрудники сектора, в их числе Ростик Найденов, его непосредственный начальник, и Горелов. Ко дню Победы Хрусталеву даже, кажется, впервые в жизни объявили благодарность в приказе. Это, конечно, начало, но много¬обещающее, ибо преодолена инерция, "тело" сдвинуто с мертвой точки, те¬перь появилась возможность постепенно придать ему ускорение. Свое влия¬ние на сей невероятный сдвиг Игорь оценивает процентов в 80 (остальные 20 он великодушно оставляет жене), а шанс выполнить в обозримое время свое дерзкое намерение "остепенить" Виталия - процентов на 50. Вот будет триумф, - потирал Игорь загодя руки, - вот где наставника вознесут на не¬беса!
“Сейчас вот походя помог Копельману, - продолжал Игорь мысленно заги¬бать пальцы. - Был бы поближе, и его в ученые люди вывел бы. Найденова уговариваю поступить в заочную аспирантуру, формально к Фастовскому, а фактически ко мне. Он пока мнется, но, думаю, уговорю, он как раз наиболее подготовленный. И это лишь ближнее окружение, однокашники- ученики. За ними пой¬дет молодая поросль. Моего "питательного бульона" хватит на роту соискателей. Это больше, чем просто пристроить на работу. Это дать путевку в жизнь”. Игоря распирало от гордости, от сознания собственной праведности и значительности. “Подвиг’ Фимы Вайнера, который перетащил в Алма-Ату, поселил у себя (у него большая трехкомнатная квартира) и пристроил в тамошний мединститут доцентом (пока исполняющей обязанности) подругу Симы Мару Зусманович, новоиспеченного кандидата медицинских наук (защитила в Москве хорошо, но в ВАК пришло письмо, что диссертацию написал отец, были неприятности, здесь, конечно, работа на кафедре ей в обозримом будущем не светила) сильно поблек в его глазах. Он высунулся в окно, чтобы остудить горя¬чую голову.
"Вот он смысл жизни, - зафиксировал Игорь очередное кардинальное озарение. - Постоянно продвигаться вперед и тянуть за собой других, включая неподатли¬вых и "трудных". Творить добро терпеливо, методично, упорно и скромно, не выставляя своих “иисусовских” качеств напоказ, внешне хвалу и клевету приемля равнодушно. Вот он, кантовский категорический императив на практике, вот что мож¬но принять в качестве эталона для всеобщего подражания! А если еще рядом любимая жена, очаровательные дети, дружная семья - это, наверное, и есть вожделенное человеческое счастье. Великое и заслуженное".
“За счастье положено платить высокой ценой”, - вкрадчиво напомнил недремлющий внутренний пожарный. Игорь заморгал глазами и замотал головой: перед ним замаячили призраки дочерей Макса Планка... Он подался вперед, уцепившись руками за спинку переднего сидения, весь превратившись в ожидание и нетерпение...












ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ


Ушел из жизни Пучков. Что называется, сгорел. Всего месяц назад, отправляясь в свою последнюю командировку в Днепродзержинск на ударно-комсомольскую стройку какого-то мудреного прокатного стана, ни на что не жаловался (от него вообще никто никогда не слышал жалоб и хныканья), а по возвращении вдруг "захандрил". Врачи сразу заподозрили рак легких, уложили на операционный стол, но было уже поздно. Разрезали, посмотрели и зашили. Через одиннадцать дней Алек¬сея Леонтьевича не стало. Сегодня похороны. Гроб с телом покойного к часу дня подвезут к Институту сооружений.
Это скорбное известие накануне Игорю сообщил его преемник на посту заведующего лабораторией (пока, естест¬венно, исполняющий обязанности, ему предстоит пройти формальный конкурс) Виктор Новик и пригласил отдать последний долг замечательному инженеру и человеку. Сотрудники Зуева, свидетели телефонного разговора, конечно, заметили резкую перемену настроения начальника (вытянувшееся побледнев¬шее лицо, суровая сосредоточенность, замкнутость, ответы невпопад на обычные производственные вопросы), но тактично помалкивали и только бросали на него солидарно-сочувственные взгляды, связывая очевидно смятение Игоря с неприятным поворотом очередного "персонального дела" Зуева.
Первый инцидент, послуживший причиной противозуевской идеологической кампании, произошел на демонстрации 7 ноября. В ожидании начала движения колонны Игорь прохаживался у места сбора коллектива с Олегом Садовниковым. Вышагивали уже довольно долго и успели бессистемно перебрать мно¬жество тем. 30 сентября вступил в строй последний агрегат Каховской ГЭС. Традиционный доклад о годовщине Октября нынешний главный идеолог партии Суслов делал во вновь построенном огромном Дворце спорта на Центральном московском стадионе имени Ленина и, между прочим, пообещал, что в будущем году рабочий день будет сокращен до семи часов при сохранении зарплаты. С радостью восприняв эту приятную перспективу, "пикейные жилеты" тем не менее не преминули мрачно поострить насчет того, за счет какой части рабочего дня произойдет сокращение: той которая отдается работе, или той, которая непроизводительно теряется...
В “Комсомольской Правде” прошла дискуссия на тему: “О званиях и знаниях”. Авторы первородной статьи и откликов единодушно соглашались с несовершенством существующей системы оплаты труда ученого люда и предлагали ее изменить. Олег с Игорем, как и когда-то в ночном автобусе с Литвиным, единодушно сошлись на том, что ничего с такой реформой не выйдет. Причинами тому являются, во-первых, отсутствие четких критериев оценки каждодневных результатов, а во-вторых, "своеобразие текущего момента": сильные мира сего взяли за моду пристраивать своих детей к науке и их вполне устраивает существующая ны¬не пожизненная рента "за корочку".
По поводу переименования исправительно-трудовых лагерей в исправительно-трудовые колонии (в недавнем постановлении, о котором оба знали, правда, лишь понаслышке, это названо реорганизацией) недоуменно развели руками и пожали плечами: что, мол, может измениться? Люди-то остались прежние, они могут делать то, к чему приучены. А без "спецконтингентов" стройки зачахнут...
Отмену уголовной ответственности за невыработку колхозниками обязательного минимума трудодней, как и женщин за производство абортов, безоговорочно одобрили, а за закон о пенсиях, вступивший с первого октября в действие, даже выразили на полном серьезе благодарность партии и правительству...
Нашумевший роман не известного им до того Дудинцева "Не хлебом единым", напечатанный в “Новом мире”, Игорь по причине неимоверной занятости еще не прочитал, но на основе разрозненных сведений, почерпнутых из нескольких заслуживающих доверия источников, солидаризовался с позицией “мыслящих демократов”, идущей вразрез с официальной критикой. И опять-таки похвалил руководителей партии и правительства за “добро” на появление крамольного романа в печати.
Под влиянием войны новой Антанты (Англия, Франция, Израиль) против Египта коснулись истории строительства Суэцкого канала. Как пишут, еще во 2-м тысячелетии до нашей эры существовал построенный египтянами канал, соеди¬няющий Нил с Красным морем. Позднее он почему-то оказался заброшенным. Римский император Троян повелел восстановить канал. В VIII веке нашей эры его засыпали. Наполеон Бонапарт, высадившись в Египте, тут же приказал начать изыскания на перешейке, но до строительства канала дело так и не дошло. Только в середине IXX столетия Всемирная акционерная компания за десять лет соорудила канал.
Игорь в принципе сочувственно относится к стремле¬нию Египта самому управлять каналом. В самом деле, сооружение располага¬ется на его исконной территории, землю рыли феллахи, более 120 тысяч из них погибло, как утверждает Насер, а почти 90 процентов акций принадлежит англичанам и французам. Явная несправедливость. Однако вызывающе- революционная форма провозглаше¬ния национализации Зуева несколько шокирует.
10 лет минуло со времени окончания Нюрнбергского процесса и казни главных немецких военных преступников. Об этом зашел разговор на торжестве по поводу 30-летия Светы Ольховской. Игорь оказался наиболее информированным участником застолья, поскольку слушал, хотя и не очень регулярно, передачи Би-Би-Си и “Голоса Америки” на английском, а Наум Эстрин почти ежедневно – “Немецкой волны” на немецком. Эти передачи давали Игорю обильную пищу для размышлений.
Нюрнбергский процесс был последним актом проявления единодушия стран-победительниц, и завершился уже в атмосфере “холодной войны”. Причем, если Игорь правильно понял, в одной из передач говорилось, что, поскольку вина нацистов в развязывании агрессии и бесчеловечных методах ведения войны очевидна, необходимости в проведении длительного публичного суда с соблюдением принятых правовых норм не было. Так якобы считали многие видные юристы и политики, в их числе Рузвельт. Дескать, око за око, зуб за зуб. Публично казнить извергов рода человеческого – и никаких гвоздей! Игорь давно пришел к выводу, что Сталин допустил ошибку, согласившись на проведение этого суда. Во-первых, все, что там говорилось о нацистском режиме и нацистских главарях, как о клике заговорщиков, можно один к одному перенести на его режим, его самого и его приспешников (что Игорь и делает в своих наметках к “Что делать?”. А во-вторых, создан прецедент для привлечения к суду руководителей государств. Многие ли из них всегда и во всем действуют исключительно в пределах правовых норм? Не подпадает ли, скажем, агрессия Советского Союза против Польши (в сговоре с Германией), Финляндии и Южной Кореи (совместно с северной Кореей и Китаем) и в последние дни против Венгрии под статьи Нюрнбергского права? А коммунистический путч в Чехословакии в 48-м? А Берлинский кризис с “воздушным мостом”? И, наконец, что дал тот процесс века? Кому послужил уроком? Как до, так и после Нюрнберга “сила идет впереди права”. Селеневичи и их гости тогда, и Олег Садовников сейчас полностью солидаризовались с Игорем в том, что процесс практически никакого влияния на морально-политический климат в международных отношениях не оказал. Противоборство идеологий, как и до Второй мировой войны, является определяющим. Бывшие союзники – Англия и Америка – стали заклятыми врагами Советского Союза, а бывшие заклятые враги Америки и Англии – Германия и Япония – стали их друзьями и союзниками. Идеологически противостоящие друг другу военные блоки ощетинились атомными и водородными бомбами и ведут непрерывную “разведку боем”. Организации Объединенных Нации, контролируемой западными “империалистами”, противостоит “борьба за мир” под водительством СССР. Так ради чего было затрачено столько времени, сил и денег на 403 заседания Нюрнбергского суда? Теперь в глазах Зуева казнь не самых главных военных преступников (главные успели покончить с собой, а Борман сбежал) выглядит как акт мести победителей над лежачим противником. Садовников в принципе согласился и с этим: казнить, конечно, следовало, но без такой помпы.
Прослушанные Зуевым и Эстриным передачи подтолкнуло будущего Великого Реформатора еще раз критически взглянуть на свои исходные “киты”. Игоря поразило стремительное возрождение из пепла побежденных и оккупированных стран – Германии и Японии.
“Экономическое чудо” в Западной Германии объясняют мудрой внутренней и внешней политикой престарелого канцлера Аденауэра (в этом году он отметил свой 80-летний юбилей). Личность этого государственного деятеля, как она вырисовалась в процессе беседы с Наумом Эстриным, стала для него не только приятным откровением, но и ярким примером роли личности (в данном случае положительной) в истории, которую он противопоставит Сталину. До сих пор он воспринимал фигуру канцлера как “прислужника американского империализма”, у которого он находится на содержании, реваншиста и даже фашиста. Так его представляли наши газеты и радио. Когда его в прошлом году встречали в Москве (вскоре после вступления ФРГ в НАТО) с почетным караулом, исполнением гимнов и прочими атрибутами дипломатического протокола, Зуевы недоуменно пожимали плечами и недовольно морщились. Теперь для Игоря он не просто умный политик, но честный, мужественный, волевой, решительный человек, истинный патриот своей страны. Чтобы проявились все эти его качества, он должен был появится в нужное время в нужном месте. Так и случилось.
“Фашист” при Гитлере дважды подвергался аресту. После войны стал одним их учредителей партии, базирующейся на демократических принципах и христианских ценностях. И сам неуклонно им следовал.7 лет назад в запенсионном возрасте с перевесом в один голос был избран канцлером. И совершил “чудо”.
Страна пребывала в крайне плачевном состоянии. Разруха. Каждый второй немец – безработный. Финансовая система в полном расстройстве, процветает черный рынок. В душах идейный разброд и шатания, вызванные сначала гитлеровским “помутнением”, а потом горечью поражения и унижения. И еще на шее 12 миллионом беженцев из земель, отошедших к Польше. Аденауэр твердой рукой провел ряд реформ, преодолевая сопротивление социал-демократов и коммунистов (компартию совсем недавно запретили, поставили вне закона через конституционный суд, длившийся несколько лет, конечно, в условиях антикоммунистической истерии, бушевавшей в западной Европе и США). Экономику перевел на рыночные рельсы, освободив от опеки государства. Ввел твердую валюту – дойчмарку (как у нас во время нэпа золотой червонец). Провел ряд либеральных законов, в частности, об участии рабочих в управлении производством. Очень эффективно использовал деньги, полученные по “плану Маршалла” - каждый доллар (а их поступило больше полутора миллиардов) принес десятикратную прибыль. Были созданы условия для проявления инициативы, развития науки и техники. И Западная Германия скачкообразно вышла в могучие державы с высоким уровнем благосостояния народа. Черный рынок исчез. В стране правит закон. Вопреки запрету Нюрнбергского трибунала, с согласия новых союзников и, опять-таки, вопреки своим левым создана современная армия – бундесвер.
Во внешней политике Аденауэру удалось превратить ФРГ в равноправного союзника стран-победительниц, преодолеть отчуждение и страх стран, пострадавших от Гитлера (в 1951 - 55 годах он совмещал посты канцлера и министра иностранных дел, то есть его личный вклад в достижение этих успехов можно считать решающим). Все это укрепляло у Игоря чувство уважения к “старине” (так ласково называют канцлера жители Западной Германии).
В Японии либеральные реформы были проведены по инициативе и под руководством императора Хирохито, которому американцы сохранили трон. “Священный и неприкосновенный микадо” снял пелену с глаз подданных, провозгласив, что божественность императора – ложное понятие, основанное на легендах и мифах. Страна превратилась в конституционную монархию, наподобие английской с двухпалатным парламентом, кабинетом, возглавляемым лидером победившей на выборах партии и т.д. Игорю больше нравится американская модель с демократически избираемым президентом, наделенным большими реальными властными полномочиями. “Экономическое чудо” обеспечили продуманной эффективной организацией труда, поощрением национального производства (в первую очередь, автомобильных корпораций, химической и электронной промышленности, бытовой техники). Разумеется, Зуев возьмет все это на вооружение. Но он планирует добиться экономического чуда в Советском союзе руками избранных демократическим путем и подотчетных рабочим советам председателей “артелей”. Типовым руководителем многотысячной промышленной артели ему видится директор металлургического завода, который, как рассказывал Витя Новик, болея за дело, не в пример перестраховщикам из Института сооружений, взял на себя ответственность и утвердил смелое (но обоснованное) заключение Пучкова. Если бы сегодня выбирали директора института “Укргидропроект”, Зуев предложил бы кандидатуру Алексея Никитовича Задорожного, начальника сектора средних ГЭС. “Аморалку” ему Игорь прощает (как и Славе Селеневичу), пока и поскольку услуги их пассий не оплачиваются из народного кармана.
Не оставили без внимания недавний крошечный амурный скандал в секторе Каховской ГЭС. Саша Мелешко в сентябре женился на Тамаре Вальцевой. Скромную свадьбу сыграли, когда невеста была уже на пятом месяце. “Грех” случился в Каховке. Игорь четко представляет себе ситуацию. Была весна. По какому-то поводу в общежитии рабочей группы проектирования выпили, задорная разбитная Тамара подтрунивала над увальнем. Посмотрели кинофильм “Анна на шее” (в Харькове он шел в прошлом году, но они пропустили).
Интерес к фильму подогревается, кроме его художественных качеств, обстоятельствами пикантного свойства, связанными с именем исполнительницы главной роли красавицы Аллы Ларионовой. Бывший министр культуры (!) академик-философ (!) Александров на своей подмосковной даче устроил своего рода публичный дом для высокопоставленных партийно- государственных чиновников, в том числе с академическими званиями. Разоблачению этой номенклатурной малины посвящено специальное закрытое письмо ЦК КПСС, его зачитывали на закрытых партийных собраниях, имя ослепительно красивой актрисы там фигурировало в качестве участницы оргий. Наверное, глядя на экран, и Саша, и Тамара в воображении своем, подогретом алкоголем, видели божественную Аллу в другой обстановке, нагую, в сладострастных позах в моменты дикой вакханалии наших “культуртрегеров” в элитном подмосковном борделе. И инстинктивно в “либидовом” порыве тянулись друг к другу. После кино по инициативе Тамары пошли прогуляться на Днепр, прихватив с собой что-то из верхней одежды и остатки спиртного (вечер был прохладным). Знакомая картина...
Хотя их роман развивался на глазах у сослуживцев, Саша не сразу согласился официально оформить отношения. Он у Тамары был отнюдь не первым. А сам до нее встречался со скромной двадцатитрехлетней Тиной Мамаевой, которая, по оценке Игоря, значительно больше ему подходит (Вальцевой двадцать девять; брошенная Тина с благословения Зуева перешла работать в ТЭП). Но под давлением общественности, которая почему-то сочла Тамару пострадавшей стороной, сдался. Казанцев, чтобы подтолкнуть упирающегося морского пехотинца, пообещал молодым комнату в недавно сданном доме. И свое обещание выполнил. Чета Мелешко оказалась соседями шофера директора Сергея Вербицкого. И тут оказалось, что Сергей с семьей в своей комнате не живет, а появляется там от случая к случаю. У него есть собственный приличный дом (оформленный на имя брата жены) на Нетеченской улице. Молодым бы возрадоваться, поскольку фактически они оказались в изолированной квартире, а Саша, как правоверный коммунист, возьми, да и подай заявление в партбюро. То есть подвел своего благодетеля (никто не верит, что Казанцев не знал). Шофера вот-вот должны выселить и освобождающаяся комната снова разбередила улей...
Когда поравнялись с громко разговаривающей группой из шести мужчин явно навеселе, до Игоря сквозь грохот духовых оркестров, песни и хлопки лопающихся воз¬душных шариков донеслась реплика:
- Ну и ничего страшного. Венгрия, в конце концов - это не Китай...
- Это в каком смысле? - вскипел Игорь. - В том, что маленькая страна не может оказать достойного сопротивления, и ее можно безнаказанно наказать за непослушание?
- А что, прикажешь сидеть сложа руки, когда под боком берут власть поме¬щики и капиталисты? Спокойно смотреть, как они развязывают фашистский тер¬рор? Как убивают русских? - тут же пришел зычным голосом на подмогу снаб¬женец, бывший райисполкомовец.
- Сегодня я стыжусь, что я русский...
- Ты, должно быть, и своего партийного билета стыдишься! - угрожающе выкрикнул Мисюра.
Игорь поперхнулся и ничего не ответил, только бросил на подонка гневно-презрительный взгляд. Он обернулся, ища поддержки у Садовникова, но того рядом не оказалось, Олег стоял метрах в двадцати, что-то активно втолко¬вывал Саше Мелешко, несущему вахту у не разобранных еще портретов и флажков.
- Гнида, - процедил Игорь сквозь зубы, развернулся и стремительно зашагал в сторону парка культуры и отдыха имени Горького. В нем клокотало него¬дование. Но мишенью его стал не примитивный воинствующий демагог, и не разложившийся "практик", а скромный труженик, мыслящий инженер и гражданин, потомственный интеллигент Садовников.
- Трус... Хлюпик... Иуда... Такими, далеко еще не самыми крепкими эпитетами гвоздил Игорь одного из самых близких себе по духу (пожалуй, наи¬более близкого после Шабельникова) сослуживца. Встречались и беседовали они от случая к случаю, но разговоры, как правило, были содержательными и чем-то Игорю запоминались. И мнения обычно сходились. Сейчас Игорю вспомнилась одна из таких спонтанных бесед. Оказывается, еще год назад вышел Указ об амнистировании осужденных за сдачу в плен врагу и за сотрудничество с оккупантами (следствие Норильского восстания, - отметил для себя Игорь, - надо постараться выудить у Фиша побольше подробностей и записать). Некоторые следствия этой милости Игорь наблюдал воочию (повысили в должности Дюженко, приняли на работу Митю Колесника), но о существовании официального документа узнал от Олега. Тот разоткровенничал¬ся и поведал Зуеву одиссею своего двоюродного брата. Парень в 19 лет же¬нился и почти сразу же был призван в армию. Прошел финскую войну, потом служил в Прибалтике. Когда в 41-м в одиночку проби¬вался из окружения, забросил винтовку и живым и невредимым сдался в плен. Работал у хозяев электриком (до войны учился в Харьковском радиотехникуме), не то, конечно, чтобы жил припеваючи, но в общем не жаловался. Относились сносно, вниманием женщин не был обделен. На исходе зимы 45-го сломал ногу и попал в госпиталь, там и встретил американцев, которые быстро переправили его в нашу зону. Тут уход, питание и лечение были уже совсем не те, и больной сам сбежал из больницы. Кое-как добрался домой, и немедленно был отправлен на северные шахты искупать грехи. Вкалывал чернорабочим, едва богу душу не отдал, но почти сразу же после смерти Сталина жена "выкупила" его за ящик тушенки.
Игорь, в свою очередь, тогда рассказал Олегу аналогичную историю, не лишен¬ную к тому же некоторой пикантности. Мужа акушерки Веры Федоровны, дачной хозяйки Зуевых, тоже в свое время выкупили (этой семейной тайной невестка Варя поделилась по секрету с Милой чуть ли не в первый день знакомства). Директор сельской школы, воспитывавший своих и чужих детей в духе патриотизма, воевал честно, в бою на подступах к Ленинграду был ранен и контужен, так что в плен попал практически в беспомощном (а, может быть, и в бессознательном) состоянии. В немец¬ком госпитале чуть подлечили, но кормили плохо, еле-еле душа в теле держалась. Насмотрела и выкупила его чужая русская женщина, сама потерявшая на фронте мужа. У нее было хозяйство, скот, нужен был работник. Откормила доходягу, пригрела, приласкала. Помогал по дому, учил окрестных ребят и... честно выполнял супружеские обязанности, однако после освобождения вер¬нулся к семье, все, как на духу, выложил жене и райвоенкому, немножко помурыжили, что-то где-то проверили, потом взяли в действующую армию. Вто¬рой раз он не вернулся...
Дальнейшего развития, тем более, какого-то обобщения тема судьбы военнопленных не получила, и Игорь никакого значения тому мимолетному разговору не придал. Теперь же гнев и обида, сопоставив тематику предыдущих и сегодняшней бесед, высекли в разгоряченном мозгу умопомрачительную догадку: Садовников - секретный агент охранки и по ее заданию провоцирует неорди¬нарную, выделяющуюся на общем безликом поле личность на антисоветские высказывания, чтобы в нужный момент выступить в качестве главного свидете¬ля темных сил.
- Ну что ж, ты своего добился, но пока я на свободе ты еще успеешь пожалеть об этом, - шипел Игорь, мысленно раздавая разоблаченному агенту хлесткие пощечины на глазах всего коллектива и приговаривая в такт словами лермонтовского героя: "...и я вас здесь отмечу, чтоб каждый почитал обидной с вами встречу".
Постепенно, отмеряя километры, Игорь остывал, его суждения и оценки становились более взвешенными, трезвыми и объективными. Нет, конечно же к армии платных сексотов Олег не принадлежит. В обыденной жизни он чест¬ный малый, по своей инициативе не донесет, не оклевещет. Но робок, слаб духом. Если сверху нажмут, а то еще, не дай бог, пригрозят - расколется. Может, сам будет по ночам мучиться, кряхтеть и ворочаться, но желаемые показания "мундиры голубые" из него вытянут. Непротивленец - этот не затасканный еще эпитет показался Игорю наиболее точным и сочным. На всякий случай он выработал для себя линию поведения: демонстративно отношений с Садовниковым не рвать, своего "фе" в открытой форме не высказывать, но откровенничать перестать. Достаточно, чтобы неглупый Олег понял и угрызения совести испытал.
Дома Игорь об инциденте на демонстрации умолчал, не желая нервировать Милу (у нее не хватает молока и Анечку рано начали прикармливать). На работу после праздников шел, правда, с некоторой опаской, но вызова к начальству не последовало, и он быстро успокоился, успокоился настолько, что во время обеденного перерыва позволил себе прокомментировать речь маршала Жукова на Красной площади, именно ту часть речи, где министр обороны заявил о готовности советской армии принять участие в ближневосточ¬ной войне на стороне Египта. Обсуждение шло довольно долго. Главный спе¬циалист скромно молчал, пережевывая котлету с соленым огурцом, слушая вполуха и думая о своем, а потом словно сработала какая-то внутренняя пружина и он, фаталистически искушая судьбу, произнес:
- Неужели трудно догадаться, что Насер, не получив предварительного благословения Хрущева, никогда не решился бы на такой дерзкий шаг и что, следовательно, военное противостояние было предрешено заранее?
Далее Зуев, отключив тормоза, напомнил сотрудникам, что всего полгода назад во время визита Хрущева и Булганина в Англию Высокие Договариваю¬щиеся Стороны обязались, строя свои отношения на новой союзнической основе, использовать в духе Женевы свой авторитет и мощь для мирного урегу¬лирования ближневосточных конфликтов. И еще процитировал речь Жукова на обеде после подписания акта капитуляции Германии (Игорь вычитал ее в ши¬карно изданной еще в 1945 году и тем привлекшей его внимание книге “Взятие Берлина”), где Заместитель Верховного Главнокомандующего заверил союзников в искренности России, верности ее союзническому долгу, договорам и обязательствам.
- Ну, про искренность и верность Сталина мы уже наслышаны. А теперь вот Хрущев... - закончил свою тираду Зуев.
Ему никто не возразил, но разговор сам собой свернулся, кто-то вышел, кто-то уткнулся в бумаги, давая понять начальнику, что тот явно перегнул.
Игорь и сам это почувствовал, пожалел о бесполезном самоедстве и на всякий случай приготовился держаться с достоинством. Однако, к его удивлению, и последующая неделя прошла спокойно. А затем, как на грех, по институту пронесся слух, что Мисюру прочат в секретари парторганизации. Зуев опять не сдержался и откликнулся репликой:
- Трудно поверить, но в нашей жизни всякое бывает. История знает примеры и похлеще. Калигула, как известно, вознамерился было продвинуть в римские консулы своего любимого скакуна. Большинство запуганных верноподдан¬ных, наверное, проглотили бы горькую пилюлю. Но не успел - его убили...
Сказано было опять-таки в собственной рабочей комнате, но скоро "хох¬ма" стала достоянием всего коллектива. Слух подтвердился. Реакция после¬довала на отчетно-выборном партийном собрании. Уходящий секретарь упомя¬нул фамилию Зуева в том разделе отчетного доклада, где перечислялись не¬доработки партийного бюро в идеологическом воспитании трудящихся, и проз¬рачно намекнул, что в характеристике, которая вскоре понадобится соискателю ученой степени доктора технических наук, традиционных формулировок: "Политически грамотен. Идеологически выдержан" - ему не видать, как своих ушей. (Между прочим, на том собрании Олег Садовников при обсуждении кан¬дидатур в партийное бюро неожиданно для всех дал себе самоотвод. Правда, партийцы не признали веским его довод - уже много лет в бюро, в идеологической работе много недостатков, надо ввести свежие силы - и оказали до¬верие, но Игорь расценил выпад Олега, как акт своеобразного протеста, раскаяния, извинения, солидарности, и простил ему вполне объяснимую слабость на демонстрации).
До Игоря дошло окольными путями, что Казанцев в узком кругу назвал его баламутом с непомерным самомнением, а Мисюра, в тон директору, нашкодив¬шим пацаном, которого давно пора поставить в угол ("Практик" при тайном голосовании получил наибольшее количество "черных шаров" и прошел в бюро только потому, что число внесенных в список кандидатов точно соот¬ветствовало числу вакансий, и все же стал секретарем). Эти и некоторые другие разведданные давали основание предполагать, что "персональное де¬ло" формируется, вызревает, пока проходит утробный, так сказать, этап развития и вскоре наберет обороты. Реакция Игоря на непонятный телефонный звонок была, естественно, истолкована сотрудниками, как сигнал к на¬чалу атаки. Подобная трактовка имела под собой еще и то основание, что приказ о зачислении Алексея Казанцева в аспирантуру руководством Акаде¬мии строительства и архитектуры Украины уже подписан, а именно с этим обстоятельством наиболее проницательные аналитики, как и сам виновник, связывали либеральничанье правоверных большевиков с идеологически неустойчивым "гнилым интеллигентом" Зуевым.
Игорь не виделся с Пучковым больше года и поч¬ти не вспоминал о нем, но известие о смерти Алексея Леонтьевича воспри¬нял, как потерю близкого, родного человека. Сутки до похорон он пребывал в заторможенном, парализованном состоянии. Однако у сотрудников покойного, сгруппировавшихся кучками в вестибюле Института сооружений в ожидании прибытия машины с телом усопшего, он такого оцепенения не обнаружил. Лю¬ди буднично переговаривались между собой, иногда даже посмеивались чему-то. От группы пожилых научных сотрудников отделился Осик Голосовкер, родственник Фимы Вайнера, подошел к Игорю, сиротливо застывшему у двери, и молча по¬жал руку. Подчеркнув таким образом траурный повод неожиданной встречи и выразительно изобразив с помощью рук и губ печальную покорность судьбе (ничего не поделаешь: медицина пока не всесильна; конечно, потеря велика, но жизнь продолжается), он удовлетворил невысказанное любопытство Игоря в отношении Вайнера.
В Казахстане Фиму оценили по достоинству. Министр приблизил его к себе, сделал фактически личным советником, официально назначил членом научно-технического совета Министерства республики. И Фима развернулся...
Во всей стране проекты организации производства строительных работ, разрабатываемые проектными организациями - пустая формальность. На практике ими почти не пользуются, потому что они "книжные", далекие от нашей реальной действительности. Фима вдохнул в них жизнь: наблюдал за осуществлением, отмечал промахи и пробелы, советовался с непосредственными исполнителями, вносил поправки. И довел до такой кондиции, что теперь по этим проектам строит не только его трест, их не ус¬певают размножать для других, причем не только казахских. Недавно Фима полуофициально получил предложение занять пост начальника технического управления Министерства строительства республики и ждет собеседования в ЦК КП Казахстана. Кого-то из бывших сотрудников и однокашников он успел перетащить из провинции в столицу республики и пристроить в свой трест или проектные организации. Тут никакого “блата” Игорь не усматривает, все они соответствуют занимаемым должностям. Мара Зусманович тоже уже неплохо проявила себя, успешно прооперировала какую-то
“шишк” по поводу аденомы предстательной железы, теперь наблюдает и, при необходимости, оперирует других номенклатурщиков. Скоро должна свое жилье получить...
Осик все это произнес с нажимом, чтобы Игорь до конца ощутил и вместе с Казанцевым горько пожалел о невозвратной потере. Игоря в этом убеждать не надо. Практику малых дел в исполнении Фимы он полностью одобряет и поддерживает. Он рад за Фиму. Когда Сима уезжала, передал другу свою книжку с теплой дарственной надписью. Фима, получив подарок, позвонил Зуевым, ждал пока Костя сбегал за Игорем и они проговорили больше двадцати минут. Собирается Игорь послать ему и свой новый труд...
С улицы зашел и быстро прошел в здание раскрасневшийся от легкого морозца Рудаев, руководитель лаборатории экономики строительства, которого Игорь раньше заприметил по внешнему сходству со Станиславским.
- Теперь у него много работы, - усмехнулся вслед ему Осик. - На него мода пошла, по два-три доклада в день иногда делает. Месяца два назад в "Строительной газете" появилась статья под названием "Наши предложения по улучшению планирования и организации строительства", - пояснил Ио¬сиф. - Говорят, появилась по указанию чуть ли не самого Хрущева. Соответственно, ее и обсуждают наподобие постановления ЦК. Рудаев выступает в качестве толкователя и главного эксперта.
Как водится, недостатки пере¬числяются со знанием дела. Ну, а что же предлагается? Сдавать подрядные работы после полного завершения объекта? Старо, как мир, только почему-то не прививается. Снабжение материалами производить строго по проекту и смете? Сколько лет я знаю Фиму, столько лет он это пропагандирует. Дать возмож¬ность руководителям трестов самим устанавливать штаты и структуру управления? А что ж будет делать масса чиновников? Чем будет заниматься Министерство? Некоторые тресты были переданы в ведение союзных республик. Так они все пищат. Это не только не развязало инициативу и не расширило прав, а как раз наоборот. Есть вообще абсурдные предложения, например, оплату работы снабженцев поставить в прямую зависимость от поступления материалов. Как? Ведь они сами материалов не производят. Значит, взятки давать производителям, как магазины и рестораны - базам?.. Много шума из ничего. Очередная говорильня.
Я помню, в 50-м году 88 московских предприятий в письме товарищу Сталину взяли обязательство изыскать у себя колоссаль¬ные резервы: путем рациональной перепланировки оборудования, вынесения вспомогательных служб из основных цехов и прочих оргтехмероприятий обес¬печить почти без дополнительных капвложений выпуск дополнительной продук¬ции на миллиард рублей. Прекрасная инициатива. Почин, естественно, был всеми одобрен и подхвачен. Мы тогда тоже чуток попетушились, план разработали, справку в обком послали. На том все и заглохло.
- Правильно, - согласился Игорь. - У всех починов один конец, потому что не затрагиваются основы. Зачем трудящимся стремиться хозяйствовать рационально, если они не хозяева и ничего от этого, кроме лишних забот и хлопот не имеют, если над ними надсмотрщики, если им не доверяют? Между прочим, правильно делают, что не доверяют, потому что казну всегда и везде обкрадывали. У человека в природе заложен "хватательный рефлекс" - урвать что "плохо лежит"...
Потенциальному кардинальному реформатору не довелось развернуть перед Иосифом свою гигантскую революционную антисоветскую программу. У входа остановилась директорская машина и в вестибюль вошла в сопровож¬дении дочери и Вити Новика Анна Андреевна Пучкова. В помещении воцарилась гробовая тишина.
Дворянка, высохшая и сморщенная, с плотно сжатыми губами и колючими глазами, показалась Игорю не столько опечаленной, сколько рассерженной, обозленной. Несколько человек направилось к ней со словами соболезнования, но она продолжала смотреть как бы мимо них. Благодарила, вытирая глаза, дочка. Вскоре появились шесть мужичков в шапках-ушанках и полушубках с духовыми инструментами и тут же, словно по сигналу из внутренних покоев института потянулась непрерывная цепочка сотрудников, в том числе приезжих из филиалов и даже представителей донбасских и приднепровских строек. А несколько минут спустя, когда привезли гроб с телом покойного, вместе с "треугольником" института спустились секретарь Кагановичского райкома партии, бывший заведующий строительным отделом обкома партии Луковцев и еще двое каких-то персон начальственного вида.
Игоря тронуло и обрадовало такое проявление внимания к скромному беспартийному научному работнику, руководителю одной из лабораторий одного из многих, далеко не самого значимого в областном центре научно-исследовательского института. Такое же чувство гордости за почившего коллегу он испытал весной, читая в газетах описание похорон на Красной площади ми¬нистра промышленности стройматериалов Павла Александровича Юдина. Церемония прощания, воздаваемые покойному почести, как ему казалось, формально не соответствовали общественному положению покойного, который был всего лишь кандидатом в члены ЦК КПСС, то есть лицом, не обладавшим даже решающим голосом в главном руководящем органе страны, насчитывающем несколько сотен членов. А тут гроб с телом в Колонном зале Дома Союзов, в почетном карауле все Политбюро, полосы в центральных газетах... Значит, за¬ключил Зуев, хоронят личность, а не должность (хотя почерпнутые из разных независимых источников данные давали основание считать, что промышленность строительных материалов при правлении Юдина заметного скачка не сделала, в частности, качество продукции, за исключением, может быть, цемен¬та, по-прежнему никудышнее). В своих масштабах Алексей Леонтьевич Пучков представлялся ему фигурой не менее значительной.
Замыкал начальственное шествие Фастовский, причем не в свите, а отдель¬но, в значительном отрыве от компактной группы.
Гроб установили на четырех табуретках, секретарь парторганизации объя¬вил, что траурный митинг состоится на кладбище, а здесь призвал собрав¬шихся почтить память усопшего минутой молчания. Постояли минуту с непок¬рытыми головами, прослушали траурный марш. Многие женщины держали платоч¬ки у глаз, да и некоторые мужчины кривили рты и смахивали слезу, но голо¬са не подавали. Тишина во время минуты молчания стояла такая, что Игорь ясно различал шумы, доносившиеся с соседних улиц. Ляля Соколец не удержалась было и зарыдала, но, не поддержанная другими, умолкла и закрыла лицо руками. Потом по команде заместителя директора по хозяйственной части гроб снова установили в ку¬зове грузовика с откинутыми бортами, впереди машины выстроилась колонна с наградами на подушечках (орден Трудового Красного Знамени и несколько медалей) и венками (их было не меньше тридцати), сзади сгрудилась толпа человек в двести.
Игорь не делал попыток протиснуться в первые ряды, старался держаться на почтительном расстоянии от Луковцева и покачивающуюся голову мертвеца увидел лишь когда гроб поднимали на машину. Он успел заметить, что скоро¬течная болезнь сильно изменила знакомые черты: лицо вроде уменьши¬лось в размерах, усохло, сморщилось. Когда колонна тронулась, он остался стоять на месте, намереваясь пристроиться в хвост и проводить уважаемого старшего товарища в последний путь, но Фастовский тронул его за рукав.
- Я простужен, у меня гнилое гриппозное состояние без температуры, идти боюсь. Может, зайдем ко мне? Есть разговор, я собирался специально зво¬нить. Впрочем, можно и в другой раз, если...
Игорь глазами дал согласие поговорить. Они подождали, пока колонна, свернув на Пушкинскую улицу, скрылась из вида, потом Зуев молча прошел за Фастовским в его кабинет.
- От нас ушел удивительный человек, - задумчиво произнес Самуил Семено¬вич, сняв пальто и погрузившись в кресло за массивным письменным столом. - Самородок. Со своим своеобразным видением и подходами к строительным проблемам. В обычном смысле таких научных работников, каким был Алексей Леонтьевич, много. Тут он, как говорится, звезд с неба не хватал. В обыч¬ном смысле, я подчеркиваю, то есть когда пишут программу, ставят эксперимент, подводят теоретическую базу... Он не сделал яркого открытия, не возглавлял крупного научного направления, не написал солидных монографий и учебников. Это, если хотите, был просто выдающийся инженер. Он занимал особое место, играл особую роль, причем не только в институте, но и в масштабах министерства.
Это был добрый доктор Айболит. Руководители строек и заводов шли к нему со своими болячками. Он никому не отказывал. И находил выход в самых, казалось, безвыходных ситуациях. Он никогда не стре¬мился чрезмерно "онаучить" вопрос, как, что греха таить, многие из нас делают, может быть, даже не всегда осознанно, а норовя применить знания, ну и немножко, конечно, блеснуть. И еще немножечко сделать работу интересной для себя, для души, так сказать. Он всегда искал и находил наикратчайший, наипростейший путь решения поставленной задачи, заботился не о себе. Он самоотверженно и бескорыстно служил делу. В работе, как и в быту, ему был совершенно чужд внешний лоск. Его не стесняли рамки нормативных документов и всяких там указаний. Он дерзал, он творил. Его рекомендации часто находились где-то на грани искусства, но базировались на природном тонком чувстве "игры сил" в конструкции, наблюдательности и огромном опыте. И здравом смысле, понятном всем и убедительном для всех. Я не помню случая, чтобы его заключения, выводы и рекомендации оказались бы ошибоч¬ными, а если они и не всегда осуществлялись, то отнюдь не по его вине. Взять хотя бы его предложения по увеличению грузоподъемности башенных кранов - предложения изумительные по своей простоте и эффективности. Ра¬боты пустяк, а выгода колоссальная. Алексею Леонтьевичу очень хотелось увидеть эти предложения осуществленными. Но нет. Инерционная система туго поворачивалась. Мы как могли, старались поспособствовать, вопрос действи¬тельно того стоил. Но не успели. Все одобряли, записывали поручения то одному, то другому тресту, но они застревали в какой-то вязкой массе... Теперь он ушел. Где и когда взрастится подобная волшебная палочка-выручалочка?.. И вообще большой души был человек. Настоящий человек. Пусть земля ему будет пухом...
"Жаль, что такая речь прозвучала только для одного слушателя, - подумал Игорь. - Наверное, на митинге лучше никто не скажет". Он почти с обожа¬нием смотрел на Учителя.
- Ну, а как вы отметили тридцатилетний юбилей Волховской ГЭС - первенца ГОЭЛРО? - спросил после минутной паузы, как бы стряхивая с себя оцепенение, Фастовский.
Игорь мысленно откликнулся сакраментальным: "мертвый в гробе мирно спи, жизнью пользуйся, живущий", одновременно недоуменно пожимая плечами: он ничего о таком юбилее не слышал.
- Мне тут ваш директор днями целую лекцию прочитал. По его данным выходит, что после непродолжительного бурного расцвета гидроэнергетика всту¬пает в полосу заката. Да, не удивляйтесь. Такие ветры подули... - Самуил Семенович поднял глаза к потолку. - До вас еще не докатилось. Конечно, энергия воды, можно сказать, даровая, многие ГЭС уже многократно окупи¬лись. Но сейчас на первое место выдвигается фактор времени. Владимир Ильич пророчил, что наше коммунистическое хозяйственное строительство со временем станет образцом для грядущей социалистической Европы и Азии. Ленинс¬кий цэка торопится выполнить и эту заповедь вождя, максимально приблизить это время. Исходя из предпосылки, как теперь выясняется, не вполне обос¬нованной, что гидростанции, благодаря низкой себестоимости киловатт-часа безусловно предпочтительнее тепловых, наряду с действительно эффективными ГЭС, строились гидроузлы с непомерно высокой удельной стоимостью. А тепловой энергетике не уделялось должного внимания. Строились мало¬мощные станции с маломощными турбинами, в которые подавался пар низкого давления и температуры. Опасаясь перебоев в энергоснабжении при выходе из строя крупного агрегата, перестраховщики искусственно сдерживали рост мощностей турбин, хотя единичная мощность сто тысяч киловатт была достигнута еще в 37-м году. Для обеспечения бесперебойного электроснабжения на станциях устанавливались резервные котлы. Теперь это считается большой ошибкой. Стратегия коренным образом меняется. Тепловая энергетика на пороге технической революции. Строятся тепловые электростанции значительно быстрее гидравлических, капитальные вложения не омертвляются... - Самуил Семенович поднял брови и указательный палец, вот, мол, какими категориями оперируем. - Это обыч¬ные промышленные здания, там можно девяносто процентов объемов железобетона выполнить в сборном варианте. Все, как говорится, в струю...
Атомная энергетика пока еще в пеленках, но в обозримом будущем и она свое слово скажет. Тут вообще топлива кот наплакал. Строй где угодно, в самых недоступных районах. Недаром говорят, что овладение энергией атомного ядра по своему значению для человечества равносильно покорению огня. А гидростанции будут в основном использоваться для покрытия пиков нагрузки и как быстродействующий резерв в энергосистемах, но с образованием планируемой единой энергосистемы СССР потребность в резервных мощностях существенно уменьшится... Заметьте... - Фастовский снова поднял указательный палец, - эту лекцию мне прочитал не теплоэнергетик, а матерый гидростроитель. Нет, ко¬нечно, гидроэнергетику нельзя совсем сбрасывать со счетов, - поспешил профессор смягчить удар, видя искреннее удивление и огорчение на лице любимого ученика. - Там, где для этого благоприятные условия: большой перепад высот, малая площадь затопления угодий, скалистые берега, позволяющие возводить экономные арочные плотины, малая плотность населения и так далее, или в тех районах, где остро стоит проблема орошения - там будут строиться гидроузлы, но без того размаха и помпы, какие имели место в последнее пятилетие. К коммунизму эти стройки прямого отношения иметь не будут. Так что работы вашему институту поубавится. И в нашем Инженерно-строительном институте вряд ли гидротехнический факультет долго просуществует... - Фастовский замолчал, ожидая реакции слушателя.
- А еще что-нибудь Казанцев говорил? - сдавленным голосом произнес Игорь и прокашлялся.. Он лихорадочно искал ответ на вопрос, куда клонит академик, для какого разговора он сюда приглашён, и томился мрачными предчувствиями.
- Говорил... - Лицо профессора приняло официально-непроницаемое выражение.
"Как у посла, явившегося объявить министру соседней державы: иду на вы", - мысленно прокомментировал Игорь и, как ни странно, задышал ровно, почти успокоившись.
- Он вашей крови не жаждет. Но очень удивляется... как и ваш покорный слуга, вашей... - Самуил Семенович на миг запнулся, подыскивая слово - непонятливости что ли, или, лучше сказать, несолидности. Вы позволяете себе демонстрации протеста, или это может быть правильнее назвать иностранным словом "фрондирование", не выбирая места, времени и компании, причем с явным элементом игры на публику, бравирования. Перед кем?.. Конечно, на миру и смерть красна. Конечно, рисковать, ставить на карту будущность и благополучие собственной семьи - личное дело каждого. Безумству храбрых поют славу. Впрочем, не совсем личное дело, точнее, не только личное. Ваш талант... а я вас считаю безусловно талантливым ученым, принадлежит не только вам лично, но и является одновременно достоянием страны, гражда¬нином которой вы состоите, и на средства которой вы учились в школе и в институте. Теперь страна вправе по-хозяйски распорядиться вашим природ¬ным даром и приобретенными знаниями. Вы ставите в трудное положение не только себя, но и тех, кто относится к вам доброжелательно, кто от имени государства уполномочен с толком использовать ваши способности и умение на пользу общему делу. Кто гарантирует, что среди ваших случайных слуша¬телей не найдется доброхот, который заявит, куда следует? Директор тоже действует в определенных рамках. Он тоже связан определенными "производ¬ственными отношениями". Неужели это не понятно? Вы же не ребенок, ситуацию в стране и мире представляете, Постановление ЦК КПСС о преодолении культа личности прорабатывали...
- Чепуха, - махнул рукой Зуев, - жалкая демагогия, детский лепет...
- Вы забываетесь, молодой человек, - повысил голос Фастовский, стукнув кулаком по столу. - Если вы будете разговаривать со мной в таком развяз¬ном тоне, эта встреча будет у нас последней. - Шея профессора побагрове¬ла, а на лбу выступили капельки пота.
- Извините, - буркнул Зуев, в свою очередь, густо покраснев.
- Я значительно старше вас, - взял себя в руки Фастовский. - Вы и ваша семья мне, поверьте, отнюдь не безразличны. Это, я полагаю, дает мне моральное право говорить с вами откровенно, без обиня¬ков. Я понимаю и разделяю... - последнее слово Самуил Семенович произнес с нажимом, - вашу боль по случаю прискорбных событий в Венгрии. Тем не менее, должен подчеркнуть: я считаю, что человеку вашего интеллектуального уровня и воспитания не пристало вот так по-солдатски безапелляционно и прямолинейно рубить с плеча в вопросах, где он, мягко говоря, не полностью в курсе дела. Если бы вы располагали исходными данными, на основе которых принималось роковое решение - тогда другое дело. Вы можете быть с ним не согласны, иметь свое мнение и его высказывать, выбирая для этого место и форму в соответствии с обстоятельствами и своим характером, не теряя все же чувства меры и не превращаясь в кликушу-обывателя. Однако вы такими мате¬риалами не располагаете, видите, как и мы все смертные, только верхушку айсберга. В подобном случае фрондировать - не комильфо, как говорят французы. - При этом академик развел руками и скривил губы, выразительно де¬монстрируя свое "фе", как сказала бы подруга Вика. - Так вот, раз мы уж затронули сии высокие материи и учитывая сегодняшний общий нерабочий нас¬трой, давайте, если не возражаете, немного порассуждаем.
Игорь мрачно промолчал, не поднимая глаз на учителя.
- Двадцатый съезд, можно без преувеличения сказать, всколыхнул современный мир, потряс его, может быть не меньше, чем те десять дней в семнадцатом. Я по себе сужу. Я не слепой, существовал не на необитаемом острове, кое-что видел, кое о чем догадывался. Но, прослушав речь Хрущева, содрогнулся от ужаса. Не одну ночь провел без сна, ворочался, кряхтел, глотал таблетки и капли. Переживал мучительный стыд: как мог есть и спать, смеяться и шутить, ходить хоть изредка в гости, кино и театр, читать лекции, писать книги и статьи и так далее, когда вокруг такое творилось? И естественно, искал ответ на мучительный вопрос: что делать дальше? Пус¬тить себе пулю в лоб, как Фадеев? Но я не чувствую соответст¬вующей такому наказанию вины. Посыпать голову пеплом и вопить: какой ужас! Но что бы это дало? Сочли бы за сумасшедшего. Опустить руки и опуститься. Залить горе и стыд вином? Такая форма забытья весьма распространена. Но кому от этого польза - превратиться из кормильца в обузу и горе семьи? Остается одно, решил я: стиснув зубы, мобилизовав волю, с удвоенной энергией, рвением и старанием продолжать делать свое дело, возделывать свою ниву, в меру сил и возможности способствовать наметившимся... заметьте, я говорю осторожно - наметившимся тенденциям обновления, выпрямления неимоверных, диких искривлений. Я имею в виду в первую очередь развернувшийся процесс реабилитации невинно осужденных; я имею в виду нормализацию отношений с Югославией по нашей инициативе; я имею в виду, наконец, Декларацию нашего Правительства от 30 октября. Я не знаю, во что выльются наши высокопарные заявления по вопросам внутренней политики, в частности, экономической. Может быть, как у нас часто бывало, гора родит мышь. Как гласит пословица, що було - бачылы, що буде - побачымо. Но все-таки ког¬да с самого верха провозглашают, что шестая пятилетка будет пятилеткой широкого внедрения новой техники во все отрасли народного хозяйства, пя¬тилеткой серьезного повышения всех качественных показателей и улучшения хозяйственного руководства - мой слух такие речи ласкают.
Мне не пришлось в последнее время в беседах с Алексеем Леонтьевичем касаться этих тем. Но, зная его общий настрой, думаю, что и его такие установки радовали. Я удлинил и уплотнил свой ра¬бочий день. Я стал больше внимания уделять конкретным практическим воп¬росам, внедрению законченных и даже не совсем еще законченных научных разработок, стараясь максимально использовать фактор времени, идя в не¬которых случаях на некоторый, с моей точки зрения, обоснованный, риск. Мой доклад на грядущей весьма представительной конференции в Киеве я старался построить на органическом сочетании и взимопроникновении науки и практики. Я принимал посильное непосредственное участие в подготовке государственного плана внедрения преднапряженных железобетонных конструкций. Мы сей¬час вышли с инициативой пригласить в институт нескольких опытных инжене¬ров типа главных конструкторов проектных институтов, и в течение несколь¬ких лет платить им ставки кандидатов наук, а также помочь им быстро оформить диссертации. Я стал конкретнее заниматься бытом сотрудников, улуч¬шением их материального положения. Вот передо мной письмо директора стройкомбината номер один. Пишет, что вверенное ему предприятие заканчивает год с хорошими показателями по производительности труда, экономии цемен¬та и так далее. Признает, что во многих мероприятиях, обеспечивших такие показатели, принимали активное творческое участие такие-то и такие-то сотрудники института. А дальше хитромудрый хозяйственник пишет, что, премируя к новому году сво¬их работников за достигнутые успехи, включить наших специалистов в спис¬ки на премирование он, видите ли, возможности не имеет и, проявляя трогательную заботу о них, просит не забыть их при составлении институтских списков. Позвонил, поговорил по душам, использовал свой авторитет и громкие титулы. Подействовало, обещал изыскать возможность... А мы само со¬бой премируем. - Самуил Семенович с победным видом спрятал письмо в ле¬жащую на столе кожаную папку и, задумавшись на мгновение, как бы восста¬навливая прерванную нить повествования, продолжал:
- Такую линию поведения я для себя наметил. Наивно полагаю, что в принципе она тянет на "генеральную линию", норму поведения для всех. Это, скажете, "теория малых дел"... Вы меня просветили, помню, что была такая теория в народническом движении в противовес боевикам-террористам. Я не знал... Была в свое время раскритикована Лениным, как не ведущая к подрыву основ. Но теперь дело идет не о расшатывании и разрушении фундамента... Во время войны мой сын был еще мал для фронта, но я хорошо представляю состояние матерей и отцов, потерявших на поле брани сыновей, отчаяние жен, получивших похоронки. Боль, естественно, остается на всю жизнь, сколько слез впитывали подушки по ночам одно¬му богу известно. Но люди брали себя в руки и самоотверженно работали на победу, в массе своей не озлоблялись, не дичали. Скорее, наоборот, ста¬новились добрее, отзывчивее. Должен сознаться, что ваш подвиг... я не боюсь этого громкого слова и не могу подобрать другого для характеристи¬ки многолетнего опекунства над вашим приятелем Хрусталевым, на меня про¬извел сильное впечатление. Я не могу поверить, что терпеливый сдержан¬ный Зуев, Зуев-наставник, Зуев-поводырь, и Зуев - легковесный фрондер - это одно и то же лицо. Не вяжется как-то в моем представлении.
Впрочем, чему тут удивляться, если и выдающиеся профессиональные политики, бойцы с седыми головами, оступаются. За примерами далеко ходить не надо, Пальмиро Тольятти, генеральный секретарь одной из наиболее многочисленных и боевитых коммунистических партий Европы, во всеуслышание заявил о перерождении советского общества... Общества! Не отдельных лиц и даже не каких-то там верхушечных слоев, а общества в целом... двухсот миллионов. Я сейчас не хочу касаться того, какая доля правды содержится в заявлении лидера итальянских коммунистов. Это особый вопрос, который должен решаться компетентными специалистами. Но что его упрек прозвучал не вовремя - в этом я абсолютно уверен. Да, вскрылись ужасные вещи. Что поделаешь? Из песни слов не выкинешь, из истории наш прискорбный этап не вычеркнешь. Что было, то было. Но ведь сами признали, сами вскрыли, сами обнародовали. Для че¬го? Чтобы попытаться исправить. Чтобы больше не повторилось. Да, укоренилось крепко; да, выкорчевывать трудно, сопротивление огромно, особенно со стороны тех, у кого рыльце в пушку. Но надо действовать, а не клику¬шествовать. Для врагов материальчик, конечно, сверхблагодатный: еще бы, обожаемый вождь, друг и учитель оказался на поверку злодеем, кровопийцей собственного народа. Их, наших противников, задача - расшатать изнутри наше государство и общество - существенно облегчена. Они, естественно, развернули мощнейшую пропагандистскую кампанию. И кое-чего, надо признать, добились. Многие не только злобствующие или шатающиеся, но и чест¬ные искренние наши друзья оказались сбитыми с толку, дрогнули, потеряли перспективу. Тольятти подлил масла в огонь. Правильно ли он сделал? Я имею в виду именно в это время. Думаю, что нет. И не потому, что он стал на позицию Троцкого, который без устали твердил о перерождении компартии, ее обуржуазивании. И не потому, что он - повторяю и подчеркиваю - говорит неправду. А потому, что время для такой критики выбрано слишком неудачно, если, конечно, отбросить мысли о его сознательной помощи нашим противни¬кам. Теперь, еще раз повторяю, когда сами разоблачили и нащупывают пути преодоления того негативного, того ужасного, о чем вел речь Хрущев с три¬буны Двадцатого съезда - это выглядит кликушеством, злопыхательством, оборачивается вредом, а не пользой общему делу. Руководителю такого ранга, такого опыта, такого авторитета - не комильфо. На слона лаять положено моськам...
Эдвард Кардель, у которого больше оснований обижаться на нас и не любить нас, чем у Тольятти, проявил, на мой взгляд, больше проница¬тельности и понимания обстановки. Он заявил буквально на днях на сессии Югославской скупщины, что, по его мнению, подоплекой Венгерских событий являлся не вопрос быть или не быть социализму в Венгрии, а логика борьбы главных противоборствующих сил на мировой арене. Я склонен с ним согласиться. В самом деле, после последней мировой войны политический климат на нашей планете определяют две великие ядерные державы: Советский Союз и Соединенные Штаты Америки. Естественно, между ними идет явная и скрытая борьба за сферы влияния. Любое ослабление одного означает укрепление дру¬гого. Раньше борьба велась, к примеру, между Америкой и Великобританией, но не такая ожесточенная. В нашем же случае речь идет о двух непримиримых системах, двух неприми¬римых идеологиях. Я где-то читал высказывание какого-то, не помню точно какого и из какой страны, но известного деятеля, для которого само сущес¬твование коммунистов являет собой оскорбление господа бога. Вам в таком заявлении не слышится призыв к крестовому походу?..
Надо признать, что в последние годы Америка очень укрепила свои позиции во многих районах мира. Она экономически господствует в большинстве стран Азии, Африки и Латинской Америки. У нас под боком они прочно окопались в Иране, присое¬динили эту страну к Багдадскому пакту. Что мы предпринимаем? По ряду признаков можно заключить, что мы тоже не дремлем. Сейчас практически нет ни одной зависимой страны, где бы в той или иной форме не шла бы борьба за независимость, как экономическую, так и политическую. И это страны, которые, как правило, щедро одарены природными богатствами. Мы всячески поддерживаем движения за независимость. И тоже кое-чего добились. В не¬малой степени здесь сыграло роль наше реноме державы-победительницы, дер¬жавы-освободительницы. Но главное - реальная могучая сила. Если помните, свои войска в Корею отказались послать все латиноамериканские страны за исключением Колумбии. И Соединенные Штаты не посмели их взять за горло. Почему? Да только потому, что, хоть и далеко за океаном, но существует мощный противовес. А разве не примечательно, что организаторы СЕАТО из всех стран Юго-Восточной Азии смогли вовлечь в этот блок только Таиланд, Филиппины и Пакистан, где проживает всего десять процентов население Азии? Могло бы так случится, не будь на азиатском континенте Советского Союза и Китая?.. В развитых капиталистических странах не утихают классовые битвы. Профсоюзам и партиям нашей ориентации, возглавляющим эту борьбу, тоже нужна наша моральная (не знаю насчет материальной) поддержка. Поряд¬ка тридцати компартий ведут свою работу в условиях подполья, преследований. Они тоже должны чувствовать наше крепкое плечо, видеть в нас маяк, освещающий им путь.
А если у нас самих под носом черт те что творится, если мы не можем обеспечить порядок в своем собственном лагере, в государствах, обязанных нам самим своим существованием, какое доверие и ува¬жение могут к нам испытывать вовне: и те, кого мы поддерживаем и кому покровительствуем, и те, кому мы противостоим? Перед событиями в Венгрии, как вы знаете, имели место не очень для нас благоприятные события в Поль¬ше. Не секрет, что июньская забастовка в Познани проходила под антисоветскими лозунгами. Можно квалифицировать это как вылазки и провокации "рыца¬рей плаща и кинжала", состоящих на содержании у американских толстосумов, но осведомленные политики не могут сбрасывать со счетов акции подобного масштаба. Понимают во всем мире и то, что нам пришлось смириться с прихо¬дом к власти в Варшаве Гомулки после того, что предпринимались попытки этому воспрепятствовать. Это как-никак небольшая... а, может быть, и весьма ощутимая пощечина великой державе, свидетельство ослабления ее влияния и авторитета. И тут Венгрия. Не санкционированный нами Имре Надь создает рабочие советы на предприятиях по типу югославских, намечает "свободные выборы", декларирует отмену дейст¬вующей конституции и выход из Варшавского пакта. Активные коммунисты, наши представители подвергаются физической расправе. Вот какие факторы, я полагаю, дов¬лели при принятии нашими руководителями трудного решения. Вот на каком фоне разыгрывалась Венгерская трагедия. Дело шло о престиже великой дер¬жавы в мировом масштабе. Дело шло о защите наших кровных интересов на наших западных границах. Вот что, я думаю, имел в виду Кардель. И я, пов¬торяю, с ним солидарен. А как иначе должно было реагировать наше прави¬тельство? Попробуйте поставить себя на их место? У вас есть альтернатив¬ные предложения? Что, подставить левую щеку когда хлопнули по правой?.. Конечно, кровопролитие - это ужасно. Но вспомните сотни тысяч наших ре¬бят, сложивших головы при освобождении Венгрии... и Польши. Если бы решительно не пресекли, кто гарантирует, что не подняли бы голову соответс¬твующие силы в Румынии, Чехословакии и так далее? Разве нет там людей, готовых при удобном случае предъявить нам территориальные претензии? Что греха таить - есть. Какими последствиями было бы все это чревато - кто возьмется предсказать? Вплоть до третьей мировой войны... Возможно, ма¬лая кровь предотвратила большую...
Фастовский глубоко вздохнул, словно сбросив с плеч тяжелую ношу. Плечи его опустились, он промокнул аккуратно сложенным носовым платочком капельки пота на лбу и над верхней губой, приложил ко лбу наружный участок ла¬дони между большим и указательным пальцем, проверяя температуру, и надолго ушел в себя. Зуев продолжал сидеть, не меняя позы, вперив взор в предме¬ты белокаменного чернильного прибора на зеленом сукне массивного старинного письменного стола, машинально фиксируя детали меблировки кабинета. А в его черепной коробке шла незримая лихорадочная работа, борение сложного напластования противоречивых дум и переживаний, аргументов и контраргументов, мнений и сомнений. Пробудился давно не подававший признаков жиз¬ни "двойник". Он олицетворял собою холодный рассудок, осмотрительность, здравый смысл. В его глазах Фастовский выглядел образцом добродетели. Ос¬новная аргументация в защиту такой точки зрения сводилась в общих чертах к следующему: хорошо потрудился, честно, добросовестно, в буквальном смыс¬ле в поте лица, не пожалел времени на подготовку, выжал максимум воз¬можного из имевшегося в его распоряжении материала. А если еще учесть, что трудную и, в общем-то, весьма обстоятельную политическую проповедь подготовил и прочел технарь до мозга костей, наступив, что называется, на горло собственной песне ради одного слу¬шателя, то уже одно это, вне зависимости от содержания нотации, заслуживает того, чтобы испытывать к такому человеку чувство благодарности и прислу¬шаться к его советам.
“Подумай, все помыслы академика проникнуты заботой о тебе, о том, чтобы не загубить твой талант, будущее жены и детей. А ведь он еще не все про тебя знает, он имел в виду только твои техничес¬кие способности и знания. Но мы-то с тобой не должны забывать и про твои фундаментальные изыскания в области общественных наук. Они тоже должны быть доведены до логического конца и принадлежать народу", - вкрадчиво, но настойчиво стучал "альтер эго" в Игоревы виски.
"Кто говорит полуправду, того господь изблюдет из уст своих, - запальчиво возражал Зуев убийственной цитатой из писания, которой неоднократно и по примерно аналогичным поводам клеймил наших правоверных писак Ольховс¬кий, с годами все больше брюзжащий и шамкающий. - Типичный ленинско-сталинский прием замалчивания одного, выпячива¬ния другого, "искривления" третьего, подмены понятий. Я только что явился объектом обработки со стороны умного академика-технаря имен¬но в таком духе беспринципной защиты огромной Потемкинской деревни. В частности, в устах Фастовского Красная Армия - это безоговорочно армия-освободительница. Но я не забыл давнюю лекцию Самуила Семеновича на политзанятии. Тогда он сухо и казенно читал, не отрываясь от бумажки, что в капиталистических странах армия - орудие подавления собственного и других народов, а Советская Армия - совсем наоборот. Тогда чувствовалось, что профессор выполняет неприятную обязанность. Сейчас я такого подтекста не заметил. Поэтому у меня возникло ощущение, что Самуил Семенович добросовестно выполняет партийное поручение.
Академик умиляется, слушая декларации о техническом про¬грессе. В прошлом году после июльского Пленума я тоже развесил уши. Но прошло полтора года, и что? Хоть что-нибудь хоть на йоту сдвинулось с места? Аж ничегошеньки. А разве могло сдвинуться, я спрашиваю, если собственность, основа основ экономики, по-прежнему остается ничейной, отданной, как завоеванный город, на разграбление? А основанное на животном страхе стопроцентное единомыслие и единодушие всех слоев и сфер общества? Вся жуть и мразь сохранилась в неприкосновенности, прикрытая пустопорожней трескотней. А выглядеть вовне мы хотим чистенькими, праведными, почти святыми, чтоб на нас молились. Социалистический реализм в действии! И "действующим лицом" выступает не какая-то там полуграмотная и опустившая¬ся комкукла вроде Мисюры, путающая югослава Карделя с венгром Кадаром, и не парторг из анекдота, настоятельно рекомендовавший архитекторам за¬менить все стили одним - ленинским, а высокообразованный интеллигент, уважаемый старший товарищ. Да еще в какой форме выступает! Поучает, как приготовишку. Отчитывает, как нашкодившего мальчишку. Такого я от отца родного не потерплю, да отец и не позволит себе подобного обращения. Думает, если титул действительного члена захудаленькой академии носит, так можно воображать. А что он понимает?! Его глубокомысленные рассуждения при ближайшем рассмотрении - сплошная чушь, чепуха на постном масле. Их разбить в пух и прах такому “приготовишке”, как я - раз плюнуть... Я сейчас ему такую лекцию прочту - придется скорую вызывать. Знай наших... А потом - как захочет, можно и разойтись. Лучше умереть стоя”...
"Подожди, не лезь в бутылку, - остановил его добровольный внутренний адвокат Фастовского. - Ты же отлично знаешь, что Самуил Семенович отнюдь не простак и уж, конечно, не дурак. Он прекрасно все видит и понимает, как сам тебе, между прочим, сказал. Ну, конечно, не так глубоко и всеобъемлюще, как ты, он, наверное, это честно признает, когда выслушает твой доклад, как это случилось с твоей программой работ по совершенствованию методов расчета массивных конструкций. И еще вспомни, он прямо сказал, что солидарен с тобой, разделяет твои взгляды и твое возмущение. Но он, как человек пожилой и умудренный опытом, меньше поддается эмоци¬ям..."
"Но зачем же чепуху городит?"
"Я бы сказал иначе: немножко кривит душой. Но это ложь во спасение. Ты должен понять и простить. Да, твои глаза зорче, вот и давай попробуем окинуть твоим взором, с учетом твоих навыков в диалектическом разборе явлений и событий и твоей подготовки оценить главный стержень проповеди профессора. Он призывал поставить себя (тебя) на место Хрущева. Давай проведем такой мысленный эксперимент. Будем считать, что Никита и иже с ним видят и понимают, в какой жути и мрази мы пребываем, и искренне хотят что-то сделать. Но не могут. Тому много причин, но основные из них две. Во-первых, им не на кого опереться, ибо всем тем, кому надлежит проводить в жизнь либеральные директивы, это не выгодно, бьет по собственному благополучию, привилегиям, выбивает из-под ног привычную и приятную твердь. A, во-вторых, они и сами не очень наста¬ивают, ибо представляют собой типичный продукт ленинско-сталинской сис¬темы и переступить через себя, допустить создание конкурирующей оппози¬ционной партии и изменение формы собственности никак не могут. Поговорить - это пожалуйста, записать прекрасное решение, единогласно проголосовать "за" - опять пожалуйста. А делать - ни сил, ни возможностей, ни истинного желания и настойчивости нет. К таким действиям подтолкнуть "верхи" могут только "низы". А "низы" для этого должны созреть. Следовательно, твои за¬думки и твои обществоведческие изыскания не потеряли актуальности. Без того, чтоб открыть народу глаза, снять шоры, движение вперед невозможно. Но чтобы ты смог выполнить выпавшую тебе историческую миссию ты, как ми¬нимум, должен жить и, желательно, на свободе. Вот Учитель тебе и говорит: "Не бросайся под танк, не в этом твое предназначение, не разменивайся на легковесное фрондерство, а сцепи зубы и вкалывай, потрудись во благо Рос¬сии на том поприще, где от тебя может быть получено максимум отдачи и пользы”.
"Не ложью такие дела делаются, не полуправдой. Блаженны гонимые за всю правду. Это тоже из писания. Так сказал Ольховский про Козыря и Дробота. А про Фастовского так сказать нельзя. И не ему меня учить. И уж во всяком случае, не в такой форме. Я взрослый человек, за свои поступки отвечаю, и сам в состоянии оп¬ределить в каком строю и под какими знаменами шагать", - пробурчал мыс¬ленно Игорь, но уже без прежнего металла в голосе. Он сделал нервное дви¬жение, которое можно было истолковать, как попытку подняться.
- Но я вас сюда пригласил не для политического просвещения, - чутко отреагировал хозяин кабинета. - Это так, к слову пришлось. Прошу извинить, если где-то перешел грань дозволенного. Я думаю, у вас нет оснований сом¬неваться в моих благих намерениях. А прислушаться ли к голосу доброжела¬теля или пропустить мои менторские речи мимо ушей - дело ваше. Проблемы отцов и детей... - Самуил Семенович снова глубоко вздохнул. Игорь открыл было рот для ответной реплики, но академик не дал ему возможности высказаться, а сразу перешел на деловой тон.
- Я хотел затронуть с вами проблему другого плана. В Советском Союзе, Западной и Восточной Европе, в Америке и так далее широко распространены так называемые лессовые грунты. По оценке специалистов, в СССР они зани¬мают более шестидесяти процентов территории, а на Украине - до семидесяти пяти процентов. Лессовые грунты представляют собой разновидность глинис¬тых пород и подразделяются на собственно лессы, лессовидные суглинки и супеси. Это коварные грунты. В обычном сухом состоянии их прочность весьма велика и небольшие давления от зда¬ний не приводят к заметному изменению плотности. Увлажнение же таких пород вызыва¬ет резкое падение их прочности и сильное уплотнение, сопровождающееся значительными и неравномерными по периметру здания осадками или, как в таких случаях, говорят, просадками, достигающими иногда метра и даже боль¬ше при одновременных и тоже весьма значительных горизонтальных смещениях. В угольных районах после выемки полезного ископаемого земная поверхность приобретает форму блюдца. По-научному, такая впадина называется мульдой сдвижения. Естественно, и в том и в другом случае в конструктивных элементах возведенного здания появляются сложные деформации изгиба, круче¬ния, растяжения, сжатия и, соответственно, дополнительные усилия. Проектировщики пытаются оценить эти усилия расчетным путем, но делают это при¬митивно, и есть все основания полагать, что полученные таким путем значения усилий мало соответствуют действительным.
А в стране разворачивается крупнопанельное домостроение. Крупнопанельные здания особо чувствительны к неравномерным осадкам, в частности, расстройство стыков, перекос пане¬лей могут быть чреваты весьма тяжкими последствиями. Наш институт вышел в Президиум Академии строительства и архитектуры и Госстрой Украины с предложением провести всесторонние комплексные исследования прочности и устойчивости зданий, включающие уникальные натурные испытания несколь¬ких четырех-пятиэтажных крупнопанельных домов на просадочных грунтах и на подра¬батываемых территориях в Донбассе и Приднепровье. Принципиальное согла¬сие днями получено, сейчас уточняются вопросы финансирования. Как вы по¬нимаете, исследования должны быть поставлены так, чтобы получить максимум информации для разработки обоснованных рекомендаций по проектированию крупнопанельных зданий в столь сложных грунтовых условиях.
Вообще, должен вам сказать, что по вопросам строительства на лессовых грунтах у нас и за рубежом ведутся интенсивные и достаточно плодотворные исследования, собираются всесоюзные и международные конференции, публикуются книги и статьи. Мы не пионеры в этом деле. Но то, что задумано у нас, раньше нигде и никем не практиковалось. По содержанию и размаху, повторяю, планируемые исследования уникальны. К работе привлекаются наши филиалы в Запорожье, Днепропетровске и Сталино, Институт геологических наук Украинской академии наук, другие ин¬ституты, в том числе ведущие московские, но возглавлять и координировать всю работу будет наша "метрополия". Общее руководство будет осуществлять лично директор, а конкретное - специально создаваемая лаборатория, кото¬рая так и будет называться: лаборатория строительства в сложных геологических условиях. Естественно, в первую очередь встал вопрос о руководите¬ле этой лаборатории. Я предложил вашу кандидатуру...
Игорь поперхнулся и вытаращил глаза на профессора. Он ожидал предложе¬ния поучаствовать в разделе: "совершенствование расчетов" и прикидывал, стоит ли отвлекаться на подобную "халтуру", а если нет, то под каким веским предлогом удобно отказать Учителю. Но чтоб совсем изменить профиль, бросить коту под хвост богатейший материал, накопленный, что называется, на пределе человеческих возможностей, ценой постоянного нервного перенапряжения, недосыпания, всяческих самоограничений, включая отказ от радости общения с детьми, в которых он души не чает, и притом в момент, когда основные трудности преодолены, когда осталось положить последние отделочные мазки и явить миру совершенное творение, удовлетворяющее, пожалуй, знаменитым критериям Эйнштейна - уму непостижимо! Как язык повернулся произнести такое! Может, у академика в самом деле сильный жар? Но нет, не похоже. Тут бредом и не пахнет. Скорее, ловко расставленная ловушка. Но зачем? Неужели для того только, чтобы притормозить выход в свет капитального труда, затмевающего собственные, пусть и немаловажные, достижения? Но это же шито белыми нитками. Стоило ли приплетать сюда байки о закате гидроэнергетики, упреки в политической близорукости и легкомысленном фрондерстве, лестные отзывы и признания в любви?..
- Я понимаю, конечно, что все ваши помыслы, вся ваша душа и весь ваш нынешний научный интерес далеки от проблем, о которых я вам только что говорил, - продолжал Самуил Семенович, легко разгадав смысл красноречивого взгляда Зуева. - Я понимаю, что там у вас солидный задел, который можно много лет "доить", стричь купоны. Я понимаю, что вы с той работой сжились, сродни¬лись и связали свою будущность. А тут опять темный труднопроходимый лес с множеством "волчьих ям", журавель в небе. Я вас не уговариваю и не то¬роплю. Подумайте, взвесьте, посоветуйтесь, время есть... недели, скажем, две-три. Я хочу только подчеркнуть, что планируется уникальная работа, эксперименты, которые до нас нигде и никем в мире не проводились, по объему, может быть, равнозначны тем, которые были проведены, с ваших слов, для изучения влияния на прочность и устойчивость сооружений атомного взры¬ва. В частности, мы предварительно намечаем имитировать влияние сдвиговых мульд различного радиуса поддомкрачиванием "живых", как я уже сказал, четырех-пятиэтажных домов нескольких типовых серий, а просадки вызвать искусственным замачиванием лессовых пород раз¬личной степени просадочности.
Естественно, чтобы реализовать желаемый режим деформирования оснований и конструкций, и контролировать его ход надо непрерывно замерять массу параметров, для чего иметь соответствую¬щие методики и оборудование. Будем стараться не отставать от современного мирового уровня. Ну, для примера, характер распространения влажности в грунте предлагают фиксировать с помощью радиоактивных изотопов, поверхностные и послойные перемещения основания, а также выгибы отсеков зданий - путем точного прецизионного нивелирования. Специально разрабатываемые датчики и соответствующие коммутирующие устройства призваны с высокой степенью достоверности установить действительные условия на контакте "фундамент-основание". Ценно, что деформации земной поверхности и деформации элементов зданий будут замеряться синхронно. И еще одна особенность: эксперименты будут вестись дли¬тельное время, безусловно, не один год, поэтому здесь методы и приборы, используемые для кратковременных натурных исследований, непригодны. Следовательно, предстоит разрабатывать новые методики и комплекты приборов, ко¬торые, естественно, потом найдут применение и в других исследованиях, в том числе, если проявим инициативу, и в энергетическом строительстве. Ну, а дальше обработка и анализ полученных данных, и на этой основе совершенст¬вование методов расчета... Что это все значит, каков масштаб работы, вы можете себе представить.
Я понимаю, конечно, что даже суворовскому чудо-богатырю после перехода через Альпы перед следующим марш-броском полагалось бы устроить привал, дать перевести дух. Но что делать, если так случилось, что новое очень перспективное направле¬ние выплыло именно сейчас. В претендентах, жаждущих его возглавить, недос¬татка нет, но мне хочется, чтобы оно попало в умелые и надежные руки... Кстати, с местом защиты вы уже определились? - круто изменил тему Самуил Семенович, не дав Игорю раскрыть рот. Игорь пожал плечами и отрицательно покачал головой.
- Ну, мне так думается, что есть два подходящих места - наш Центральный институт промышленных сооружений в Москве и Институт строительной механики в Киеве. И если бы вы спросили у меня совета, то я рекомендовал бы вам выбрать первый. Академи¬ческий институт... я имею в виду Украинской академии наук, насколько я могу судить, в значительной мере оторван от практики, для них математи¬ческие экзерсисы имеют самодовлеющее значение. Ваша работа, конечно, и в этой части на высоте, но в Москве она пройдет всестороннюю и, так сказать, всесоюзную апробацию. Конечный результат будет одинаков, и там, и там за вас безусловно проголосуют и искомую степень присудят, но моральное удовлетворение, которое сохра¬нится на всю жизнь, вы получите именно в Москве. Но если вы все же оста¬новите свой выбор на Киеве, я все равно рекомендую вам доложиться в ЦНИИПСе и получить развернутый отзыв. Никаких отрицательных последствий для вас я здесь не предвижу, а польза будет несомненная...
На этом деловая часть разговора закончилась, но прежде чем отпустить Зуева с миром, Фастовский еще для порядка порасспросил гостя о делах семейных: здоровье старшего поколения, распределении Константина, хохмах Мишутки и крохотной Аннушки. Игорь в лапидарном стиле удовлетворил вежли¬вое любопытство академика и замолчал, предоставляя хозяину инициативу завершить перенасыщенную и крайне утомительную аудиенцию, но все же не удержался и пересказал Фастовскому коронный номер сына под семейным названием "биолого-философская дискуссия". Произошел этот скоротечный диспут на детском утреннике по случаю дня рождения Мишутки. Во время не то игры, не то хо¬ровода, ровесница именинника Норочка из соседнего подъезда, задала подруге Милы Вике, взявшей на себя в тот день обязанности массовика, сакраменталь¬ный детский вопрос: из чего людей делают? Взрослая тетя Вика сразу не сориентировалась и брякнула первое, что пришло в голову: замешивают специальное тесто, лепят фигурку, кладут в духовку, потом подуют, ребенок глазки открывает... "А вот и неправда, - выступил вперед виновник торжества, - обезьянка берет палку, сбивает яблоко с дерева и становится человеком".
"Так ты из обезьянки получился?", - бесхитростно поинтересовалась любознательная девочка. "Нет, это только первые люди. А я из животика". Вече¬ром за "взрослым" столом в той же комнате, где днем играли дети, а раньше собирались Костины физико-философские семинары, разговор то и дело воз¬вращался к детским мировоззренческим исканиям, и, по общей оценке, прозвучавшие перлы могли бы достойно пополнить знаменитую коллекцию Корнея Чуковского. Дочка Дины Иосифовны Асбель в трех-четырехлетнем возрасте сокрушалась: "Папу больше нельзя посылать в магазин за дочками, потому что он покупает таких, чтоб на него были похожи..." (ей уже в то время очень хотелось походить на маму!) Сын Виталия Хрусталева пару лет назад допытывался у мамы: "Ты меня в магазине купила?" "Да, сыночек". "А много денег за меня заплатила?" "Да, сыночек, очень много". "Мама, а если я умру, тебе их вернут?.." Дружно улыбнулись "хохме" Аси Зиновьевны: "Как будем сегодня купать ребен¬ка - с головой или без?". Однако Мишутке за толковое разъяснение основ исторического материализма выставили высший балл. Самуил Семенович присоединился к такой оценке. Так, начавшись "за упокой", трудный разговор закончился "за здравие". Игорь покинул кабинет почти умиротворенный. Но на улице внутренняя полемика разгорелась с новой силой.
"Ну, Фастовский - понятно, - вновь "заводился" Зуев во плоти и крови. - Институт сооружений выторговал очень престижную и перспективную для себя тему, точнее, целое направление исследований. Теперь надо не ударить в грязь лицом. Чтобы заполучить подходящую во всех отношениях рабочую лошадь научный руководитель организации пошел на военную хитрость. Одобрить ли ее - дело другое, но понять можно. Да и обижаться вряд ли стоит, предло¬жение безусловно лестное. Но Казанцев - директор института по проектиро¬ванию гидроузлов, он почему "подыгрывает"? Почему "топит" гидроэнергетику? Ему-то прекрасно известны ее неоспоримые достоинства и преимущества. Коэф¬фициент полезного действия гидроагрегатов достигает 90-95 процентов в то время, как лучших тепловых - едва дотягивает до сорока. Стоимость одного киловатт-часа электроэнергии на ГЭС составляет 1-3 копейки, а на уголь¬ных станциях 5-10 копеек. Затраты электроэнергии для собственных нужд на ГЭС в 20-30 раз меньше, чем на ТЭС, а численность обслуживающего пер¬сонала тоже в несколько раз меньше. Разве это не веские аргументы? Ну, ладно, пусть он в верхах не решается писать против ветра, но в лекции, про¬читанной один на один с Фастовским, мог бы раскрыть истину и заодно блес¬нуть эрудицией. Почему, упомянув о юбилее Волховской ГЭС, не сказал, что первенец ГОЭЛРО за 25 лет службы окупился 13 раз? А решение проб¬лем речного транспорта, орошения? Только в районе Каховского гидроузла орошается больше 1,5 миллионов гектаров засушливых земель..."
Игорь даже сплюнул от удивления и возмущения.
"СССР - страна колоссальных и еще почти нетронутых гидроэнергетических ресурсов, - продолжал он эмоционально убеждать не то Фастовского, не то своего “двойника”, - использовано пока меньше двух про¬центов. А капиталисты, черт их дери, вовсю эксплуатируют реки. В Канаде, к примеру, 90 процентов всей потребляемой электроэнергии вырабатывают ГЭС, а в перенаселенной Европе - 30 процентов. Делегации наших специалистов (в большинстве, правда, состоящих из высокопоставленных чиновников), зачастившие в последнее время за рубеж, в своих отчетах опять "раболепству¬ют перед иностранщиной". Почему их опыт в использовании энергии рек не перенимаем? Говорите, капитальные вложения в гидроэнергетическое строительство велики, продолжительность строительства велика, из народнохозяйственного оборота на длительное время отвлекаются значительные материальные ценности без соответствующей отдачи. Да, это, на первый взгляд, имеет мес¬то. Я говорю “на первый взгляд”, потому что так представляется тем, кто опять-таки, видит только надводную часть айсберга. Давайте разберемся. Во-первых, на стоимость собственно гидротехнических сооружений "навешива¬ют" тьму затрат, "урожай" с которых снимают другие ведомства: поселки (а то и целые города), мосты, рыбохозяйственные объекты и так далее. Если эту "присоединенную массу" исключить, генеральная смета гидроузла похуде¬ет наполовину. То же можно сказать и про временные сооружения (бетонные узлы и проч.), которые потом станут основой строительной базы всего района. Во-вторых, не надо путать выправление искривлений с закатом гидротех¬ники. Да, ставить на командировочный бланк штамп "стройка коммунизма", дающий право на приобретение без очереди железнодорожных билетов и мест в гостинице, в самом деле ни к чему. Да, раздутые по всей стране гидротех¬нические факультеты придется, по крайней мере, переполовинить. Да, в наших условиях можно пока воздержаться от строительства ГЭС в густонаселенных районах на равнинных реках с массивными плотинами распластанного профиля, потому что освоение таких рек, как Ангара, Обь, Енисей и им подобных не¬измеримо эффективнее. Наконец, если очень постараться, можно резко сокра¬тить стоимость и сроки строительства гидроузлов и тем самым, выбить у тупоголовых приверженцев тепловой энергетики последний козырь".
Тут Игорь повторил Фастовскому основные положения лекции, прочитанной в свое время тоже перед одним слушателем - Дворкиным. В заключение он победно адресовал неким таинственным "верхам" злободневный куплет эстрадника Ильи Набатова: "...но доннер помер, с ним не вышел номер, а вэтэр дует, толь¬ко не туда..."
"Нэ трать, кумэ, сылы, - охладил его пыл Зуев бестелесный. - Ты не тот разбор затеял. Зри в корень, как учил Козьма Прутков. И тогда обнару¬жишь в подводной части айсберга адскую кухню, где куча "академиков лысенков" по всем отраслям знания варит свое ядовитое пойло или, если хочешь, "пускает ветры". Пройдя через усилители, санкционированные самодурной и самодержавной властью, эти вонючие вихри обрушиваются на головы инакомыслящих (здраво мыслящих, самостоятельно мыслящих!) "гнилых интеллигентов". Доводы разума, логика, расчеты, хоть чуть-чуть не совпадающие с официоз¬ным направлением ветра, во внимание не принимаются, больше того, бумеран¬гом бьют по авторам. Там господствует правило: если факты против меня, то тем хуже для фактов. Испускаемые сверху директивы приводятся в испол¬нение бездумными и беспощадными роботами (помнишь меткое высказывание Дробота: я только после ранения стал Дроботом, а до того был роботом). Исполнительность там ценится превыше всего. Казанцев повадки тех кулина¬ров прекрасно усвоил, поэтому мгновенно перековался и дует в начальствен¬ную дуду не только на миру, и даже не только в беседе один на один с хоро¬шо знакомым и уважаемым человеком, но даже, похоже, наедине с самим собой. А хочешь знать, почему он вдруг запел перед Фастовским свою странную пес¬ню? Думаю, не очень ошибусь, если предположу, что он совсем не прочь сплавить тебя в Институт сооружений. Спросишь: почему? Зачем избавляться от сотрудника, являющегося своего рода достопримечательностью вверенного ему учреждения, создающего и постоянно поддерживающего марку института, чело¬века, способного принести народному хозяйству страны огромную выгоду, а институту и его директору - соблазнительную честь? Нелепость? Нет. Усло¬вия существования, правила игры. Не будет большого эффекта или даже будут убытки - не беда. Но вызвать неудовольствие какой-нибудь сошки районного масштаба - упаси боже. Да и себе хлопоты. Фима Вайнер тебе кланялся... "
Подавленный Зуев-действительный в пику роботу-директору и “полуавтомату-академику” стал лихорадочно перебирать варианты контригры, чтоб не зави¬сеть ни от одного, ни от другого. Например, перейти в какой-нибудь “Энергосельстрой”. В опубликованных материалах работы секции по применению желе¬зобетонных конструкций в гидротехническом строительстве Всесоюзной конференции по бетону и железобетону Игоря привлекли прозвучавшие в нескольких выступлениях предложения использовать сооружения маленьких сельских ГЭС в качестве моделей аналогичных крупных сооружений, оснащая их соответствующей аппаратурой. Как говорится, и де¬шево, и сердито. Он, с одобрения Шабельникова, внес соответствующие коррек¬тивы в составленную ранее программу и теперь положил ее на другую чашу весов. Эта чаша, однако, даже с места не сдвинулась.
"Бумага все вытерпит, - скептически прокомментировал Зуев-мнимый. – Ты же читал в докладе на той же секции московского профессора-доктора Гришина, что технический совет Министерства давно принял решение построить на одном из объектов тонкостенную железобетонную плотину с применением всех научных достижений, но оно, как и многие другие благие постановления, осталось на бумаге. В частности, предложение того же Гришина создать постоянный центр по изучению опыта эксплуатации гидросооружений из бетона и железобетона. А Фастовский предлагает реальное дело, подкрепленное необходимыми организационными мероприятиями и финансированием. И работа вызвана требованием момента. Крупнопанельные дома нужно строить по всей стране, и они не должны разваливаться. Работа попала в струю могучего партийного ветрила и это очень облегчает задачу".
Игорь притормозил и зажмурил глаза. Мощный волевой напор из заоблачных высот персонализировался в его представлении в образе неукротимого и жесткого Четырежды Венчанного министра обороны. Во время войны политработники говорили: там, где Жуков - там победа. Да, по-сталински твердая рука полководца, не стесняясь в средствах, сея страх у противника и подчиненных, мертвой хваткой сжимала руку миллионнопалую в громящий кулак. Верховный Главнокомандующий по достоинс¬тву оценил заслуги своего заместителя, обильно усеяв грудь последнего драгоценными металлами и камнями. Но двух солнц на небе, как известно, быть не мо¬жет. И Солнце всей Земли после войны напустило на Солнце - спутника небольшое затмение. Со смертью Сталина запасное Солнце снова взошло и, похожее, ныне пребывает в зените. В Венгерских событиях явно прослеживается его почерк. Совсем недавно теперешний первый маршал принял из рук бывшего первого маршала четвертую Звезду Героя. Уже после кровавой жандармской акции. Значит, и эти правители оценили. Или...
Следуя вновь призыву Фастовского попробовать поставить себя на место властей предержащих, Игорь мысленно перенесся на заседание Президиума ЦК. И увидел такую картину: крепко скроенный, в туго затянутом мундире, Жуков по-солдатски четко и бесцеремонно отдает приказания вытянувшимся перед ним генерал-лейтенанту запаса Хрущеву, маршалу от канцелярии Булганину и прочим членам большевистского синедриона, приученным Сталиным ходить по струнке...
"Вот теперь ты чуть-чуть заглянул в подводную часть айсберга", - похвалил “двойник”, а у Игоря живого свело скулы и заныло под ложечкой от мысли, что, прими он предложение Фастовского, разработка проекта переустройства советского общества на истинно социалистических началах, проекта всемирно-исторического, важность которого не сопоставима ни с какими научно-техническими разработками, откладывается на неопределенное время.
- Настоящий ученый, - услышал Зуев радом с собой голос и открыл глаза. Перед ним стоял Виктор Новик, преемник Пучкова.
- Не снимай, - добавил он, заметив движение Игоря, и протянул руку в перчатке. Помолчали, покачали сокрушенно головами.
- Жил, как святой, и умер, как святой, - промолвил Витя. - Тихо угас, никого не обременяя, никому не в тягость. Когда спрашивали: “больно?” - отвечал: “невыносимо”. Но ни крика, ни стонов никто не слышал. Если б бог существовал, он должен был отпустить ему, как библейскому Аврааму, сотни лет жизни. А он до шестидесяти не дотянул. В тридцать пять, говорят, был уже совсем седой. Мы вроде все осиротели. Да что там мы, весь главк ско¬ро почувствует невосполнимую потерю, можно даже сказать, все министерство. Я серьезно. Руководители министерства часто меняются, их методы руковод¬ства тебе известны, рубят с плеча, а его мнение, его принципиальность, его мужественная позиция, его авторитет, его честность, неоднократно вли¬яли решающим образом на ход событий. Чтоб не быть голословным, приведу пример. В прошлом году замминистра Лукашкин пускал в Череповце домну. Пе¬ред самой сдачей правительственной комиссии вызвал туда Алексея Леонтье¬вича, а тот счел нужным прихватить с собой меня. Мы знали, что вопрос ка¬сается кранов- перегружателей и мостовых кранов, поэтому прямо с поезда пошли на завод, потом предстали пред ясные очи самого босса.
- Мне через два дня нужно иметь заключение, что означенные краны можно принять в эксплуатацию, - без обиняков поставил задачу Лукашкин.
- Конструкции смонтированы с большими перекосами, могут быть значитель¬ные перенапряжения, без испытаний и перерасчетов не получится.
- Делайте, что хотите, меня это не касается. Через два дня у меня на столе должна лежать бумага. Все.
- Через два дня не получится, - невозмутимо повторил Алексей Леонтьевич. Вельможа испепелил взглядом стоящего перед ним неопрятно одетого подчи¬ненного... Институт тогда еще принадлежал министерству. Вообще, надо ска¬зать, что из всех там присутствовавших, Пучков был единственным, к кому Лукашкин обращался на "вы". А присутствовало тогда в "штабе" человек со¬рок, не меньше, и все замерли и опустили глаза в ожидании бури. Основания для опасений были, заместитель министра держал себя, как большой барин, приехал с собакой, занимал один, не считая собаки, весь второй этаж боль¬шого коттеджа, разговаривал в основном трехэтажным матом... Некий прыткий подпевала предложил было истребовать сюда из Москвы более сговорчивых ученых, к тому же докторов наук, но громовержец не удостоил его даже взгляда, а Пучкову после долгого молчания коротко бросил: "де¬лайте все что нужно, только, пожалуйста, как можно быстрее. Привлекайте, кого сочтете нужным, сделайте эскизный проект усиления, ну, в общем, вас учить не надо. А в двадцать ноль-ноль прошу прибыть ко мне, там на первом этаже есть холл..."
Лукашкин обычно приезжал домой, принимал ванну, выгу¬ливал пса, а в восемь приходил ужинать "в народ" и кутил с приспешниками до полуночи, за столом суд-дела вершил, в том числе кадровые перестановки. За неделю разобрались, с помощью бригады “Гипромеза” сделали не эскизный, а почти полнокровный проект, только что без излишней деталировки. После этого меня отпустили домой, а Алексея Леонтьевича Лукашкин еще на неделю задержал в качестве советника-консультанта. По примеру моего шефа и дру¬гие члены правительственной комиссии осмелели. Вскоре стало ясно, что пуститъ "Северную Магнитку" в намеченные сроки не удастся. Лукашкин мотнулся на Кольский полуостров, на строительство горно-обогатительного комбината и взял там бумагу, что ввод комбината задерживается по сверхобъективным причинам, на основе этой бумаги подготовили в Москве соответствующий про¬ект постановления правительства об отсрочке пуска Череповецкого завода, а когда пришло время, получили причитающиеся (!) премии и награды. Алексея Леонтьевича “забыли”. Так бывало не один раз...
Игорь пожелал Вите продолжать и развивать традиции лаборатории и ее ушедшего в лучший мир руководителя.
Невосполнимая потеря, - повторил Витя дрогнувшим голосом. - Человек был необыкновенный. Николай Прокопьевич Чистов рыдал над могилой, как ребенок. А Анна Андреевна - кремень. Он на койке в палате лежит еще не совсем ос¬тывший... когда умер, никого возле него не было, глаза закрыл зав. отде¬лением, он и нам сюда позвонил, наши съездили за женой, а она пришла и стала собирать вещи. Ни слова, ни слезинки. И на кладбище стояла, как истукан... Я на поминки не пошел... наготовили, говорят, много, но я не лю¬блю, когда люди, нализавшись, забывают по какому поводу собрались... А ты почему в последний путь не проводил?
Игорь рассказал о той части беседы с Фастовским, где речь шла о предло¬жении создать и возглавить новую лабораторию.
- Я не знал о намерениях начальства, но тоже почему-то о тебе подумал. Дело действительно стоящее, оно должно попасть в надежные руки. Конечно, попыхтеть придется, но тема такая, что при умелом подходе, рекламе и свя¬зях глядишь, и на Ленинскую премию может потянуть... слышал, конечно, что такие учредили... это не то, что Сталинские, которые раздавались пачками. Твоя задача - изготовить конфетку, а уж как обернуть ее, подать товар лицом и продать - тут наш директор большой мастак. Он лично заинтересован, собирается на ней докторскую заиметь, а потом и в академики сигануть. Он па¬рень не промах... Во время войны на некоторое время застрял в Сталинграде по дороге в Магнитогорск, боев в тех местах еще и в помине не было, а же¬на вообще в оккупации оставалась, тем не менее, медали "За оборону Сталин¬града" получили и он, и она. Но он не из тех, надо ему отдать должное, кто только все себе хапа¬ют, он не забывает тех, кто оказывает ему услуги, а тем более тех, на чьем горбу въезжает в рай. Если сам в действительные члены выскочит, тебя в членкоры выведет, в список на премию включит и будет следить, чтоб на каком-нибудь этапе прохождения не вычеркнули. Твоя тема будет обеспе¬чиваться всем необходимым в первую очередь, ты за его спиной будешь, как у бога за пазухой... Нашу лабораторию тоже собираются привлечь, в части
приборного обеспечения экспериментов, так что еще, может, вместе поработаем.
"Ну уж нет, - мысленно ответил Игорь, пожимая Виктору руку на проща¬ние, - тем более после того, что я от тебя услышал. Чтоб работать на дя¬дю - пусть поищут другого".
Он минуту постоял в нерешительности на углу, посмотрел на часы и, махнув рукой, двинулся по направлению к дому.
"Не на дядю, а вместе с оборотистым дядей на общее благо... и немножко - на себя, - снова подал голос назойливый “двойник”. - Не поддавайся гордыне. Помни, наш мир так устроен, что смертные люди обязаны приносить жертвы богам. А если верить тому, что пророчит Витя, ты в накладе не останешься. Между прочим, тебе же Шабельников рассказывал, что ночной штурм Берлина при ос¬лепляющем свете прожекторов - это изобретение не Жукова, как писали газе¬ты. Еще осенью сорок третьего танки генерала Лелюшенко ночной психической атакой с зажженными фарами взломали "неприступную" оборону немцев у Запорожья и пробили путь к Днепру. Жуков, конечно, не мог об этом не знать, но поче¬му-то молчал, когда хитрую тактическую находку приписывали ему. А у тебя положение другое, тебя замолчать или даже оттеснить никак не могут. Координация работы всех соисполнителей будет в твоих руках, ты будешь вместе с ними разрабатывать их программы, ты будешь принимать у них работу; они вынуждены будут перерабатывать или дорабатывать свои отчеты в соответст¬вии с твоими замечаниями; ты будешь составлять общую комплексную програм¬му и докладывать ее на Ученом совете; ты из частных отчетов должен будешь составить общий комплексный отчет и опять-таки доложить на Ученом Совете. Наконец, есть область, куда директор при всем своем нахальстве не посмеет сунуть нос - наивысшая математика. А она у тебя будет пронизывать всю работу, составлять ее неотъемлемую часть. Скорее всего, даже в Академии и Госстрое он без тебя обойтись не сможет, и будет брать тебя с собой. Таким об¬разом, ты будешь всегда на виду. А руководители предприятий и министерские чиновники в качестве советника-консультанта, почувствовав твою силу и мощь, станут приглашать тебя, а не твоего директора. При твоей эрудиции и глубине поз¬наний ты быстро завоюешь авторитет "палочки-выручалочки". А принципиаль¬ности и смелости тебе не занимать".
Игорь засопел носом и чуть не подпрыгнул от волнения и радости. "Да, - без ложной скромности заключил он, - я в состоянии заменить Пучкова в той сфере, где он представляется незаменимым, и не просто заменить, а сделать это на более основательной научной базе, то есть даже превзойти его. Но я этого последнего никогда выпячивать не буду. Наоборот, я при всяком удобном случае буду ссылаться на Алексея Леонтьевича и при этом подчерки¬вать, что считаю его своим учителем. И тут будет изрядная доля правды, ибо "затравку" мне дал именно он и основы метода преподал мне тоже он. А такая плата с моей стороны не будет жертвой, он ее заслужил. Тогда никто уже не станет говорить, что он не оставил учеников: одного такого ученика более, чем достаточно. Пускай нам общим памятником будет... Но это ж не все, - подумав секунду выпалил мысленно Игорь - Пучков своим самоотвер¬женным многолетним трудом оказал неоценимую услугу строительной практике. В этом я постараюсь быть его достойным преемником. Но он, как не преминул подчеркнуть Самуил Семенович, не создал своего направления в науке, не написал солидных монографий и учебников. Я же способен и это сделать".
"Объединить достоинства Пучкова и Фастовского, да еще при этом превзой¬ти достижения каждого из них в своей области. Фантастично! - возликовал “двойник”. - Слух о тебе пройдет по всей Руси великой. Помнишь, Кущ наставлял, что твое место в НИИ. Именно там ты сможешь развернуться в качестве руководителя важного для народного хозяйства и сложного в исполнении научного направления. Теперь тебе дается шанс осуществить его пророчество. Перст судьбы! Конечно, перспектива взобраться на пьедестал непогрешимого основополож¬ника всепобеждающего общественно-политического учения очень даже заманчива. Но сумеешь ли ты там сказать свое новое веское слово, настолько новое и веское, чтоб тянуло на концовку "изм" к твоей фамилии? В позитивном смысле, без иронии. Ты ж уже имел возможность почувствовать, сколько всякой мути там наворочено, как все страшно запутано. Не заплутаешь ли в непроходимых дебрях? А здесь широкая столбовая дорога, надежная синица в руках вместо маленького журавлика очень высоко в небе".
Игорь засопел носом и снова едва не подпрыгнул на месте. Настроение его круто взмыло вверх, возникло радостно-волнующее предчувствие стремительного победного стартового рывка. Бдительный внутренний соглядатай попытался было напомнить "по какому поводу собрались", но тут Игорь взял реванш.
"Вспомни ритуал похорон вождей на Красной площади: пока усопшего "отпевают", звучат траурные мелодии, а после захоронения солдаты маршируют под торжественную жизнеутверждающую музыку. В этом заложен глубокий смысл: мертвый в гробе мирно спи, жизнью пользуйся живущий. Выпавшее из рук знамя подхвачено. Король умер - да здравствует король!".
"И не забывай про жертвы богам, - с другой стороны заехал “двойник”. - Докторскую диссертацию директору придется писать тебе или какому-то небольшому коллективу под твоим руководством, причем не между делом, а, как говорится, впереди паровоза. И включать его, а может быть и еще кого-то из сильных мира сего по его подсказке, в коллектив авторов статей и моно¬графий".
"Не беда, - беспечно отмахнулся Игорь. - Скольким людям я помогаю бескорыстно, Виталия Хрусталева за волосы тяну в кандидаты наук, если б Фастовский попросил - и так поработал бы на директора. Один раз будет на взаимовыгодной основе".
Во дворе он поймал себя на том, что шагает пританцовывая, а потом в ушах зазвенела совсем уж несерьезная песенка из азербайджанской кинокоме¬дии: "Танцевать я не устану, счастлив я теперь вполне, ай, спасибо Сулейману, он помог советом мне". Это уже было слишком. Усилием воли он "изгнал беса" и придал лицу подобающее случаю выражение. Положительный ответ Фастовскому, который он собирался было дать завтра же, он решил отложить на неделю и за это время осторожно, но основательно подготовить Милу.













ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ


Игорь занял место согласно купленному с рук "лишнему билетику" в зрительном зале театра имени Вахтангова, кивком просигналил умостившемуся на несколько рядов дальше соседу по общежитию Госстроя СССР, выпускнику Московского архитек¬турного института, ныне проживающему на своей родине в столице Донбасса Игорю Супруну, с нас¬лаждением вытянул ноги и смежил веки. Накопившаяся за многие месяцы ус¬талость давала знать о себе. Теперь дело в основном сделано, можно поз¬волить себе расслабиться.
Принципиальное согласие на переход в Институт сооружений Зуев дал Фастовскому в канун нового года. С тех пор пробежало почти три месяца, а воз, как говорят, и ныне там. Еще в Киеве официально не утвердили план и бюджет института, штатное расписание, не объявлен через газету конкурс на замещение должности заведующего лабораторией. Оформление перемены места работы ожидается в начале мая. Игорь не ропщет. В данном случае неповоротливость нашей системы ему на руку. Он ценой невероятных усилий, главным образом в нерабочее время, полностью завершил диссертацию, полу¬чил в преддверии расставания требуемую хвалебную характеристику, дважды побывал за казенный счет в Москве у Дворкина и “между делом” получил в головном гидротехническом институте страны необходимую справку о внедрении предлагаемого им метода расчета. Честно говоря, практическое внедрение применительно к конкретному объекту (Кременчугской ГЭС) находится еще в зачаточном состоянии, а в диссертации содержатся отвлеченные примеры, хоть и “привязанные” к определенным сооружениям, но не использованные пока в реальных проектах. Руководство “Гидропроекта” это знает, но справку подписали без звука. А сегодня, наконец, соискатель сдал свой капитальный труд (более трехсот машинописных страниц с множеством таблиц и рисунков) со всеми полагающимися документами в Ученый Совет рекомендованного Фастовским Центрального института строительных конструкций. Резолюции директора на прошении допустить соискателя к публичной защите предшествовала сорокаминутная беседа с ним, которую маститый организатор науки (директор од¬новременно является Председателем строительной секции ВАКа) завершил такими словами:
- Пространственные железобетонные конструкции типа оболочек, сводов и т.п. впервые стали применять в двадцатых годах в Германии. Советские инженеры очень быстро восприняли эту благотворную идею, наиболее полно воплощающую сущность и преимущества железобетона - добиваться большой несущей способности, создавая при этом конструкции любой формы, которые могут являться и подлинно художественными произведениями. У нас была создана наиболее полная и обстоятельная теория расчета оболочек. Но потом мы отстали. Ну, война, конечно, период восстановления...
Сейчас в Англии, США, Италии, Франции, странах народной демократии пространственные покрытия распространены значитель¬но более широко, чем у нас. Там создаются оболочки сложных конструктивных форм: сетчатые, крестовые, висячие и так далее. Я видел ангар в аэропорту Орли, вы¬ставочный зал в Турине... впечатляет, скажу вам. Мы пришли к выводу, что наше отставание является не в последнюю очередь следствием неоправданного увлечения наших теоретиков созданием точных методов расчета, учитывающих влияние множества факторов, подчас малозначащих. Это, я считаю, было стратегической ошибкой. Теперь мы стараемся исправить положение. В нашем институте разрабатываются приближенные практические методы расчета, существенно расширяются экспериментальные исследования, в том числе испытания крупномасштабных моделей и реальных пространственных конструкций в натуре.
Мы придаем этому направлению большое значение. Во-первых, оно сулит значительную экономию материалов. Дос¬таточно сказать, что при пролете сто метров толщина оболочки составляет пять-шесть сантиметров. Во-вторых, открывается невиданный доселе простор воображе¬нию архитекторов. И, наконец, перекрытые оболочками разной формы промышленные цехи, ан¬гары, стадионы, рынки, выставочные павильоны и так далее - это не только уникальные сооружения. Это еще и зримый, ощутимый обобщенный показатель уровня развития строительной техники и науки в стране. Эйфелева башня, башня Шухова, другие выдающиеся сооружения из стали дали мощный толчок развитию массовых металлоконструкций. Точно так же и уникальные оболоч¬ки, наиболее концентрированно воплощающие в себе строительно-архитектур¬ные возможности железобетона, будут содействовать широкому и рациональному его применению в массовом строительстве.
Итак, совершенствова¬ние и дальнейшее развитие теории оболочек - одна из важных и перспектив¬ных задач строительной науки. Ее решение будет базироваться на разработ¬ке практических методов расчета с использованием счетных машин. Это и составляет суть вашей работы. Следовательно, она актуальна. В содержании разберутся специалисты. Однако, как я уже сказал, у нас тоже разрабатываются такие методы, создана специальная лаборатория тонкостенных пространственных конструкций. Вы, хотя и занимаетесь толстостенными конструкциями, методически, так сказать, вторгаетесь на их территорию. Отбиваете хлеб. Я это приветствую. На то и щука в реке, чтоб карась не дремал. Но будьте готовы к тому, что научные сотрудники этой лаборатории... а именно им я направлю вашу диссертацию, куда ж еще?.. постараются, защищая, или, может быть пока правильнее будет сказать, утверждая честь мундира, вас основательно пощипать, особенно не на публичной защите, а на предварительном рассмотрении. Не смущайтесь, это в порядке вещей. У них своим, уже зарекомендовавшим себя кандидатам, выбиться в доктора наук очень даже непросто, а тут пришлый и очень молодой человек из провинции, так сказать. Я не хочу вас обидеть. Харьков всегда был одним из крупнейших научных центров, но... вы меня понимаете... Из нашей беседы я вынес убеждение, что вы достаточно прочно стоите на ногах. Защищайтесь! Любые неджентльменские выпады, если таковые, паче чаяния, возникнут, я буду пресекать в корне, но думаю, до этого не дойдет. Желаю успеха. Полагаю, в строительном мире вы еще не один год будете носить ти¬тул самого молодого доктора наук...
Речь директора пролила бальзам на сердце Игоря. Перспектива скрестить шпаги в честном научном поединке "в собственной берлоге" соперника не ис¬пугала, а, наоборот, взбодрила его, вызвала ощущение упоения в бою. За обедом в институтской столовой и по дороге в общежитие он неоднократно "парадом разворачивал страниц своих войска", придирчиво "про¬ходя по строчечному фронту" исходных посылок, примененных методов и полученных результатов, но опасных брешей в обороне не находил. Итог учебного сражения он выразил словами знаменитой песни времен битвы за Москву: "Нерушимой стеной, обороной стальной разгромим, уничтожим врага". И на всякий случай, во время грядущих словесных баталий решил постараться выявить побольше “разведданных”: не опубликованных еще результатов, основных наметок на будущее, чтобы в ответ на "неджентльменские выпады" (если директор вдруг будет отсутствовать на публичной защите или не сдержит слово) перейти в решительное контрнаступление. Однако такое развитие событий представлялось ему маловероятным. До сих пор действие разворачи¬валось по сценарию, составленному им, Зуевым.
Игорь из принципиальных соображений (некоторые родные и близкие, в их числе отец, называли это мальчишеским духом противоречия) отказался принять любезно предложенную директором Института сооружений (будущим “богом”, которому предстоит приносить жертвы) Леонидом Митрофановичем Телятниковым, и академиком Фастовским протекцию, и в одиночку пустился в плаванье по опасному не столько штормами, сколько подводными рифами научному морю (возник сам по себе, как выразилась тетя Шура). Правда, в представленных документах, среди прочих полагающихся бумаг, имеется протокол рассмотрения диссертации на заседании научно-технического совета Всесоюзного института "Гидропроект", подписанный знаменитым гидростроителем, генералом (теперь запаса, поскольку институт выведен из состава МВД и переподчинен гражданскому министерству), Героем Социалистического Труда, где сказано, что работа выполнена на высоком научном уровне, соответствует требованиям, предъявляемым к докторским диссертациям и рекомендуется к защите. Но одно дело - мертвая бумага, и совсем другое - личная просьба коллеги, сопровождаемая дифирам¬бами. И потом, чтобы увидеть бумагу, директор должен был прежде соблаговолить принять посетителя и не отправить сразу восвояси, узнав, что соиска¬тель дерзнул направиться прямо к нему, а не по лесенке снизу, как обычно принято. Игорь и здесь действовал не по шаблону, атаковал, что называется, в лоб и, использовав фактор внезапности, похоже, одержал решающую победу.
Что касается жилья в Москве, то тут Игорь милостиво разрешил Телятникову проявить заботу о будущем сотруднике. У родственников он твердо решил больше никогда не останавливаться, а, живя в гостинице, один командировочный вечер посвящать им. Сергей Васильевич Зуев поступает так же. С избранием, наконец, членом-корреспондентом Академии медицинских наук он стал чаще бывать в столице. Однажды, когда возникли какие-то непредвиденные затруднения с устройством на ночлег через Академию, Федор "сделал" ему номер в гостинице "Москва". Возможно, по случаю официальной защиты докторской диссертации племянник тоже воспользуется услугами дяди (защита состоится после летних каникул Совета, у членов которого, как у всех докторов наук Союза, двухмесячный отпуск, то есть не раньше сентября-октября, Аннушке к тому времени исполнится годик и, бог даст, удастся прихватить с собой Милу). Родственники, в свою очередь, будут приглашены новоиспеченным доктором на традиционный банкет. В прошлый приезд Игорь жил в очень неудобном общежитии очень солидного института "Гидропроект", теперь вот - в общежитии совсем уж солидного правительственного учреждения - Госстроя СССР. Удобства здесь тоже не ахти какие, но главное неудобство - очень уж шум¬но. Комнаты трехместные и семиместные (оба Игоря в семико¬ечной, правда, достаточно просторной), бесконечные тары-бары, ужин со спиртным, храп. Телефон на этаже один и используется почти непрерывно и почти круглосуточно. Как в Смольном в Октябрьские дни, пошутил один ин¬теллигентный постоялец. География переговоров - "от края и до края": Рига, Иркутск, Алма-Ата, Мурманск... Содержание - сводки, согласования, справки и т. п. Длительность - минут по 10-15, как норма, иногда до по¬лучаса. И всегда очередь. Игорь сообщить родителям о достигнутом успехе не смог, пришлось просить тетю Шуру...
Игорь Супрун тоже весьма словоохот¬лив. Цель его командировки - добиться включения в план так называемых важнейших работ Госстроя СССР на грядущие три года темы по совершенствованию надшахтных построек. Предварительный зондаж у руководства главка дирек¬ция донбасского Института шахтного строительства провела, теперь наступил этап шлифовки формулировок и обоснований (подведения железобетон¬ных фундаментов под воздушные замки, как однажды сострил Фастовский по аналогичному поводу). Основное содержание намечаемой "важнейшей" работы состоит в объединении множества отдельных куцых строений надшахтной поверхности в одно или несколько зданий, именуемых блоками или секциями. Супрун одержим этой идеей, и не устает пропагандировать ее соседу по койке. Зуев признает рациональность такого подхода, но насчет "диссертабельности" (Супрун одновременно с Алексеем Казанцевым поступил в аспирантуру при Украинской Академии строительства и архитектуры, но с обуче¬нием "без отрыва от производства") высказался скептически. Ну, собрал несколько технологических узлов под одной крышей, уменьшил тем самым периметр стен, сэкономил материалы; ну, добился большей архитектурной выразительности. Очень хорошо, дайте приличную премию. Но при чем тут уче¬ная степень? Если это наука, то что же такое проектирование? Неужели оно сводится лишь к бездумному черчению?
Супрун не обижается и каждое утро приводит новые аргументы.
Зуев, чтоб отделаться от настырного зодчего (в принципе такая одержимость ему импонировала) готов был признать свою неправоту и извиниться, но Супрун не унимался, все расширяя число рассма¬триваемых параметров. А упоминание о шахтных копрах, которые, будучи высотными сооружениями, хорошо обозреваемыми с больших расстояний, должны рассматриваться в качестве архитектурной доминанты целого района, окончательно добило его, вызвав воспоминания о лекции Ки¬ры Мезенцевой шестилетней давности по дороге в Большой театр.
"Отсутствие контраста, нагнетания внимания к определенным, заданным пунктам общей композиции ослабляет впечатление...", - передразнивал он ковар¬ную обольстительницу, перебирая в памяти события того апокалипсического вечера, и с удивлением отмечая, что и сейчас еще не может спокойно, без волнения в крови думать об очаровательной плутовке-"архитутке". К своей ответной лекции на обратном пути из театра у него принципиальных претен¬зий нет, однако теперь он мог бы ее существенно развить, а на выраженное Кирой сожаление по поводу безвременной кончины Ильича кое-что возразить. И противопоставить праздничной патетике генеральской дочки горькие "мелочи жизни".
Супрун дал тому повод. Кадры кинохроники постоянно показывают нам парадный фасад шахтерского житья-бытья: довольных и радостных чумазых молодцов после рекордной смены, чистеньких благопристойных стахановцев, аплодирующих на собраниях и принимающих заслуженные награды Родины. Тезка слегка приот¬крыл щель в заборе, огораживающем "внутренний двор". Зуев узнал, что в глубоких шахтах температура достигает 35 градусов, что за смену работы там шахтер теряет 3 - 5 литров пота, а с ним 50 - 80 граммов солей, витаминов и других важных для здоровья веществ. Одежда, насыщенная влагой и солями, разъедается грибками, как и кожа шахтеров. А запыленность в бытовых помещениях во время пересменки превышает запыленность в самой шахте. В Донбассе ежегодно несколько сотен смертельных случаев в результате аварий на шахтах. Чаще всего виноваты сами, халатно относятся к технике безопасности, начальство тоже не очень требу¬ет, ему лишь бы уголек шел на-гора, хотя за групповые смертельные случаи судят. Зарабатывают хорошо, но ежедневно попойки, драки, с похмелья море по колена.
Пополнил Зуев и свою копилку "наших порядков" на "сладкой" стороне "двора", силясь хоть черепашьими темпами, хоть урывками продвигаться к заветной цели "познать землю свою и народ свой в корне и в ветвях" (изречение Гоголя).
Журнал ЦК КПСС 'Партийная жизнь" сообщил не так давно, что в городе Сталинабаде нескольких республиканских министров выселили из шикарных домов, которые они незаконно себе присвоили (дома в документах числились много¬квартирными и проходили по титулам каких-то организаций; о кубатуре этих строений можно судить по тому, что в них разместились детские учреждения). У "среднего комсостава" проектных институтов (таков был в основном состав жильцов Игоревой комнаты) эта заметка вызвала злорадное удовлетворение. А в одном из московских литературных журналов напечатан маленький рассказик под наз¬ванием "Рычаги". С содержанием сенсационного произведения соседей ознакомил путеец, инженер старой закалки из Ленинграда. Содержание рассказа таково. Де¬ревенская партийная организация, состоящая из нескольких человек, собра¬лась на свое закрытое собрание. До начала и после окончания собрания члены первичной ячейки - нормальные обыватели, занятые своими мелкими проблемами, трудностями и неурядицами. А во время собрания они преображаются, как бы надевают маски, изменяют облик, образ мышления, язык, повадки, Партийцы теряют индивидуальность, превращаются в "оловянных солдатиков", болванчиков с "винтичной" психологией, в "приводные ремни", "рычаги пар¬тии в деревне" (в представлении Зуева, автору, судя по реакции официаль¬ных органов и массы, удалось на нескольких страницах выпукло изобразить ту партийную фабрику, которую более полувека назад у колыбели партии но¬вого типа прозорливо увидели в дымке будущего Мартов и иже с ним, то есть то, что сам Игорь собирается доказать в констатирующей части своего капитального труда, но он признал в литераторе не соперника, а соратника).
Прецедент публикации в солидном издании такого острого материала развязал языки членам случайно сложившейся группы командированных технарей-интеллигентов. Полный состав собрался в комнате часам к 10 вечера. Ели, стели¬лись, укладывались. И делились впечатлениями. Зуев активничал меньше дру¬гих, иногда отключался вообще, уходил в себя, а когда возвращался, добро¬совестно вел мысленно протокол, намереваясь дома занести услышанные поучительные невыдуманные истории на бумагу. "Прения" в тот вечер затянулись за полночь. Многоопытные специалисты (все семеро члены партии) избегали обобщений и выводов, излагая одни только факты, случаи, как говорят врачи. Но “случаи” весьма симптоматичные.
На заседании бюро горкома партии крупного промышленного центра слушает¬ся отчет управляющего строительным трестом.
- Почему к такому-то сроку не сдали то-то, - грозно вопрошает председательствующий Первый секретарь, хотя все прекрасно знает и понимает.
- У меня не было того-то и того-то, - оправдывается Управляющий.
- Знаете, я вам анекдот расскажу, - играет на публику Главный Градоначальник. - Цыган посылает сына за продуктами. Купи, говорит, то-то и то-то. А сын не уходит. - Ты чего, - спрашивает отец, - стоишь? Чеши в магазин. - А деньги?.. - Э, за деньги и дурак купит. А ты так. И чтоб все, как я велел. А не принесешь - пеняй на себя... Вот так и я скажу: когда тебе все на блюдечке - и дурак построит, а ты так, невзирая на трудности, хоть кровь из носа, а важное задание выполни. Вот это по-большевистски...
Слово берет Председатель горисполкома. - Вот вроде перед нами стоит взрослый человек, инженер, руководитель. А по сути - дитя малое. Ему, видите ли, чего-то там не дали, не доставили. И это причина, чтоб не выполнить важнейшее задание. Вы что думаете, мы вас за ручку водить будем? Нет, нам недоросли на посту управляющего трестом не нужны. Я предлагаю...
Другие секретари и члены бюро горкома на разные лады варьировали ту же тему, вдоволь поизмывались над “близоруким несмышленышем”, в результате ограничились “строгачом” и перешли к следую¬щему вопросу повестки дня.
- Таким манером и дурак может городом управлять, - прокомментировал Зуев. Он ярко представил эту возмутительную сцену и дал себе слово постараться, чтобы и у будущего читателя создалось соответствующее впечатление (этот эпизод хорошо сочетается с призывами начальника “Главчерметстроя Донбасса» драться за материалы в стенограмме “технического совещания’ в Макеевке в 1947 году, показывая, что за десять лет практически ничего не изменилось). Однако вскоре он почувствовал в описании данной коллизии некую подспудную фальшь. Все-таки в реальной жизни во взаимоотношениях партийных боссов и хозяйственников не так все примитивно. То есть, в принципе все правильно, в основе партийного руководства лежит глубокое пренебрежение (чтобы не сказать - презрение) к нижестоящим и раболепие перед вышестоящими. Ленин заложил крепкий фундамент, а Сталин отладил систему до совершенства.
Одним из краеугольных камней системы является повальное очковтирательство. На очень многих объектах, разбросанных по необъятным просторам шестой части земной суши, в марте еще в разгаре общестроительные (не отделочные, а основные строительно-монтажные) работы, проектировщики еще вносят изменения в чертежи, а объект уже числится сданным в эксплуатацию (30 декабря прошлого года). И все это с ведома и попустительства партийных органов. Буквально следующий выступающий, как будто прочитав его мысли, сказал, что в его городе сданный в конце года большой четырехэтажный дом был тут же поставлен на капитальный ремонт (в Челябинске Игорю уже такой случай встречался, следовательно, его можно отнести если не к типичным, то, во всяком случае, не исключительным). А начальника инспекции Госархстройнадзора, отказавшегося подписать акт о приемке дома, горисполком просто вывел из состава комиссии.
Требовалось срочно сдать важный большой оборонный объект. Площадь кровли измерялась гектарами. Утеплитель и рулонный ковер укладывали зимой, сбивать корку льда с поверхности железобетонных плит было некогда, приня¬ли “смелое” решение: всю площадь густо посыпали солью. Сроки выдержали, ми¬тинг с банкетом устроили, а весной несущие плиты от соли, вызвавшей коррозию арматуры, разрушились, вместе с кровлей были демонтированы и заменены новыми. И все шито-крыто. Никто авторов “рационализации’ не упрекнул, а то, может, еще и похвалил: молодец, дескать, проявил сме¬калку, выполнил задание, невзирая на трудности. Это по-большевистски...
Такой "смекалки" кругом хоть отбавляй. Главный сантехник Белорусского про¬ектного института удивлялся: "зачем мы только чертежи выпускаем? Был на пусковом объекте и глазами хлопал: ну всё, буквально всё сделано не по проекту, всё на соплях".
- Чему тут удивляться? - парировал добродушный толстяк из Заполярья. - Мы "пускали" завод железобетонных изделий. Готово было только формовочное отделение, да и то, как вы говорите, на соплях. Бетонного и арматурного хозяйства не было еще и в помине. Бетон привезли из действующего завода километров за пятнадцать, сфотографировали момент, когда из канала трехпустотной плиты перекрытия вытаскивали пустотообразователь. На следующий день в газете это фото было помещено под заголовком: “Завод в строю”. Начальство, само собой, все знало... Сейчас временный (!) бетонный узел достраивается, но склада песка и щебня все еще нет. До настоящего пуска дойдет ли в этом году - не уверен. Но отрапортовали...
Его поддержали остальные. "Бородатые" стройки - не исключение, а прави¬ло. Периодически "наверху" об этом вспоминают и принимают грозные постановления. Вот и очередной (декабрьский 1956 года) Пленум ЦК КПСС в очередной раз потребовал от всех и вся прекратить это безобразие. И в очеред¬ной раз ничего не изменится. Потому что все понимают: дело по делам, а суд по форме. Всех устраивает, чтоб “гладко было на бумаге”.
Качество строительства вообще не входит в число контролируемых показателей, поэтому им никто не интересуется (как и десять лет назад). К акту сдачи любого объекта неизменно прикладывается длинный перечень "недоделок". Правда, там указываются сроки их ликвидации, но этот документ, по установившейся традиции, никого ни к чему не обязывает и носит чисто формальный (ритуальный, по выражению Ленинградского путейца) харак¬тер. Причем, по-видимому только в нашей стране допустимость передачи заказчику незавершенной или бракованной продукции узаконена официальными Строительными нормами и правилами, утвержденными Госстроем СССР. И, вероятно, только строительной продукции. Можно ли, скажем, представить себе Инструкцию, разрешающую портному отпустить из ателье клиента, полностью оплатившего костюм, без одного рукава и со списком других недоделок в кармане...
О снижении стоимости строительства регулярно сверху спускаются правильные строгие директивы, но они остаются на бумаге, ибо идут вразрез с жизненными интересами строителей (а, значит, и местных контролирующих орга¬нов, заинтересованных опять-таки лишь в том, чтоб "гладко было на бумаге").
В городе-герое Ленинграде уже несколько лет на глазах у всего честного народа, в том числе отцов города и его районов, творится неприкрытая панама, явное очковтирательство: прямо на строительной площадке у возводимых или ремонтируемых домов устраиваются кустарные полигоны, где вручную в деревянных рамочках изготовляются облицовочные плитки из цвет¬ного бетона, а затем их на растворе лепят на фасад. Глупость? С точки зрения элементарной логики и здравого смысла - безусловно да. Нанести тот же слой прямо на стену проще и надежнее. Но тогда этот процесс назывался бы не облицовкой, а штукатуркой, и расценка была бы вдвое меньшей. Вот и перекраивают "карася в порося" (аналогичный подход деляг от строительства наблюдался применительно к сборным фундаментным блокам, изготовляемым прямо у кромки котлована)...
Случаи, случаи... Мазки, штрихи, которые под рукой мастера превратятся в яркую по форме и глубокую по содержанию панораму (и историю “болезни”) нашего общества. И все же факты, даже типичные, это еще не вся правда. Реформатор копнет глубже, обнажит корни. В его, Зуева, изложении, наши несуразицы, в частности, эпизод на бюро горкома партии, "под микроскопом" не будет выглядеть публич¬ной демонстрацией безграничной тупости, чванства и некомпетентности руководящих провинциальных держиморд. Тут, как Игорь уже давно подметил, прослеживается своя "кривозеркаль¬ная" логика, система, стиль (ленинский?!). Незадачливого управляющего трес¬том прогнали сквозь строй, несомненно, за какую-то серьезную, с их точки зрения, промашку, но, скорее всего, не за невыполнение какого-то конкретного задания. Это был предлог, а не причина или, быть может, последняя капля. Возможно, "недоросль" кому-то из отцов города не угодил лично или себе хапанул не по чину, наподобие таджикских министров, или "потерял чувство дистанции" (последним, как утверждает Селеневич, полезно обладать не только боксерам). Да еще имел наглость оправдываться, искать объективные причины. Сверчку указали его шесток, и сделали это "весомо, грубо, зримо", чтоб понял и запомнил на всю жизнь. И не только он...
В нашей партийно-хозяйственной иерархии сложился определенный эталон, тип образцового администратора-строителя. Это человек, сумевший, не нарушая неких неписаных правил и норм, наладить деловые и прочие отношения с местными грандами, министерскими чиновниками, други¬ми полезными (или могущими навредить) инстанциями; ловко сочетающий дос¬тупный ему кнут с пряником (например, коллекцию ошибок проектировщиков со служебной машиной, отправленной за главным инженером проекта прямо к его подъезду, чтобы выбить дополнительную смету на покрытие убытков); умеющий, где надо, поплакаться, где надо, пошутить или рас¬сказать анекдот, кого надо должным образом принять и одарить, сообразу¬ясь со вкусами и наклонностями принимаемой персоны. С другой стороны, образцовый руководитель генеральной подрядной организации "выжимает со¬ки" из субподрядчиков, в случае крайней необходимости может "подставить" кого-то из них, чтобы отвести удар от себя (а потом, когда буря проне¬сется, выручить и как-то компенсировать ущерб). Свой аппарат должен чувствовать твердую, строгую руку Первого лица.
Зуеву та¬кая образцовая фигура Управляющего рисуется в виде циркового дрессировщика, отношения которого с младшими братьями основываются на принципе: слава и деньги - мне, исполнителям - куски мяса или сахара за удачно выполнённый трюк. На такие ассоциации, помимо образа Телятникова, который уже прочно укрепился в его сознании, Игоря навел симптоматичный случай, рассказанный военным строителем, проведшим в общежитии Госстроя лишь одну, ту самую “трепливую” ночь.
Начальник лаборатории крупного передового орденоносного строительного треста Марьяна Лазаревна Бренер прибыла прошлой осенью в командировку в Москву. Эта статная, деловая, энергичная, ост¬рая на язык женщина, помимо своих основных служебных обязанностей, выпол¬няет еще в тресте функции чиновника по особым поручениям или, иначе, умного еврея в юбке при губернаторе: составляет планы оргтехмероприятий, проекты решений собраний, нередко на время от¬пусков и командировок главного инженера треста замещает его, хотя по штату главный технолог или начальник производственного отдела ближе к техническому руководителю, чем начальник лаборатории. Нужного человека в министерстве не оказалось на месте, сотрудники сказали, что он на совещании у заместителя министра Дымшица, а потом, возможно, не заходя на свое рабочее место, отправится в Госплан. Решила подкараулить его в приемной, чтобы испросить аудиенцию хотя бы на следующий день. Встреча с самим заместителем министра не планировалась, несмотря на давнее лич¬ное знакомство (во время войны вместе работали на Урале), но случай распорядился по-своему. В совещании наступил перерыв и первым из кабинета вышел его хозяин. Увидев знакомое лицо, притормозил:
- Зачем приехала?
- Ходоком... по делам, - уклончиво ответила Марьяна Лазаревна.
- Ко мне?
- И к Вам, - не растерялась Бренер.
- Ну, заходите после совещания.
Помчалась на телетайп, упросила немедленно связать с управляющим трес¬том и получила инструкцию что просить: лес, мебель, ассигнования и т.д. Поговорили, вспомнили совместный "доблестный труд" в тяжкую военную годи¬ну. Дымшиц вызвал нужных людей и дал установку: “Чтоб была довольна!”. Удовлетворили почти все заявки, а насчет ассигнований сказали: “Пусть сам решает”. Снова пошла на прием.
- Чай теперь ваша душенька довольна? - спросил заместитель министра, подписывая бумагу.
- Не совсем, - набралась нахальства Бренер.
- Что еще?
- Очень хотелось бы попасть на открытие Лужников, осталось бы впечатле¬ние на всю жизнь, внукам бы рассказывала... Пробовала просить, сказали: на все министерство выделили не то двадцать, не то тридцать билетов, не всем начальникам главков достались...
Вызвал референта: Из моего лимита один дайте ей. И к гостье: - Чай те¬перь ваша душенька довольна?
- Почти...
- Что еще?
- По сроку моей командировки мне надо выезжать завтра, а открытие пос¬лезавтра.
Наложил резолюцию на командировочном удостоверении: "Продлить на два дня", а референту велел позаботиться о билете на самолет. Управляющий трестом, в свою очередь, в долгу не остался и наградил смелого и находчивого “ходока” бесплат¬ной путевкой в Карловы Вары...
На этом случае Зуев положил конец "трепу" бывалых строителей, демонстра¬тивно повернувшись спиной к рассказчику и накрывшись с головой одеялом, протестуя таким образом против прозвучавшей однобокой тенденциозной трактовки замести¬телем главного инженера одного из солидных проектных институтов отно¬шений Бренер-Дымшиц как проявления всеобщей еврейской солидарности (осанистый инженер даже сострил по этому пово¬ду, обыграв звучание фамилий участников эпизода: Бренер в переводе с не¬мецкого и еврейского - горящий, Дымшиц, без перевода - дымящий), стирающей даже естественную иерархическую дистанцию между столь далекими по положению людьми, как начальник строительной лаборатории периферийного, пусть даже орденоносного, треста, и лицо из первой тройки руководителей Союзного министерства. Сосед “тонкий намек” понял, молча поднялся и погасил в комнате свет. Зуев вскоре уснул, днем вчера и сегодня было недосуг анализировать услышанное, вчерашний вечер он провел у родственников, а сейчас, в последние минуты перед началом спектакля позавчерашнее "представление" прозвучало для него как очередное напоминание избраннику Судьбы - Игорю Зуеву - о его историческом предназначе¬нии.
Случаи, случаи... Бесконечный ряд невыдуманных житейских эпизодов, отражающих особенности уклада в "королевстве кривых зеркал" со всеми его перегибами и перекосами, ярко и достоверно иллюстрирующих очевидную фундаментальную закономерность: вся¬кий нормальный человек в силу своей естественной природы, сделавшись функ¬ционером и допущенный к государственным кладовым, в меру предоставленной ему некими неписаными нормами "степени свободы" волюнтаристски и хищни¬чески распоряжается общенародным достоянием, насыщаясь в первую очередь сам и бросая “кости” подчиненным по признаку личных привязанностей, "с какой ноги встал " и так далее. Конечно, Дымшиц мог потакать Марьяне и в силу близких отношений, которые, можно предположить, между ними когда-то были. Так или иначе, материальные и финансовые средства, доставшиеся волею случая тресту Марьяны Лазаревны, недополучит кто-то другой, кто, быть может, из-за их отсутствия не справит¬ся с заданием и поплатится карьерой. В лечении на международном курорте безусловно многие действительно больные люди нужда¬ются неизмеримо больше, чем Бренер.
Истина для Зуева не новая, он давно усвоил ее, свыкся, сросся с ней. Он и сейчас не задержал бы на ней свое внимание. Но неожиданно снизошедшее на него очередное "озарение'', вывело его из состояния равновесия. Он нервно заерзал в кресле, а сердце гулко заби¬лось. Игорь должен был сделать над собой невероятное усилие, чтобы не закричать на весь зал: “Люди, будьте бдительны!”
Последний (февральский) Пленум ЦК выпустил очередной огромный мыль¬ный пузырь. Затея Хрущева с перестройкой управления промышленностью и строительством по мнению Зуева изначально порочна, бесплодна и несостоятельна, ибо не затрагивает основ. Это мелкая зыбь над темными океанскими глубинами. А фра¬за Ленина насчет "громче всех крикунов" - бьет наотмашь как раз по "ленин¬скому" ЦК..." Потом крик души патриота немного заглушило злорадное удовлетворение от сознания неувядающей ценности и актуальности будущего капитального труда, тревожные, давно не посещавшее его, казалось, напрочь отвергнутое подозрение о происках злокознен¬ных врагов, внедренных в свое время Берией в "самое сердце партии". Игорь снова попытался поставить себя на место Хрущева и его ближайших подручных, но как ни старался, с какой стороны ни подходил, никакой логики и здравого смысла в потугах нынешних правителей не усматривал. Неужели они всерьез рассчитывают верхушечными перестановками в духе басни Крылова что-то изменить, оставляя в неприкосновенности "ничейную" собственность и главных управителей, становой хребет, ствол ветвистого древа надстройки - партийные органы? Правящие удельные князья (секретари партийных комитетов) ни с кем делить свою реальную власть не станут - может ли кто-либо в этом усомниться? А метод управле¬ния у всех один - нагонять страх и раздавать зуботычины. Таким же обра¬зом они будут руководить и новыми хозяйственными образованиями, как бы их ни нарекли. Иного не дано. То есть, конечно, дано - можно освободить партийные комитеты от "руководства" хозяйством, сделать начальника эконо¬мического района независимым от обкома, крайкома, ЦК партии союзной респу¬блики, но...
Игорь беззвучно рассмеялся над собственной детской утопией, представив себе, скажем, Первого секретаря Ленинградского обкома партии, являющего¬ся "по штату" членом Президиума ЦК КПСС, на приеме у какого-нибудь быв¬шего министра, присланного в Ленинград ломать ведомственные барьеры. А вот обратная картина: самый высокопоставленный хозяйственник "на задних лапках" в кабинете Смольного, у него улыбки не вызвала. Дело нормальное и привычное. Можно, конечно, назначить Первого секретаря обкома и хозяйственным руководителем области, только зачем это ему, если он и сейчас пользуется всеми правами и привилегиями хозяина области, а отвечают, если что не так, как правило, другие. Но тогда зачем срывать министров и других столичных сановников с насиженных мест? Чтоб они постоянно "сидели на чемоданах"? Выдворенные из Москвы министры, считая себя обиженными, будут недовольны Вами, будут “точить на Вас зуб”, мстить Вам. Они ведь тоже люди-человеки, - пожимал Игорь плечами, обращаясь к Хрущеву. - Зачем рубить сук, на котором сидите?.. Впрочем, давай-давай, - панибратски похлопал он мысленно по плечу Первого секретаря ЦК, - а я уж постараюсь это обыграть как следует. Лей побольше воды на мою мельницу”.
Кровавого подавления Венгерского восстания Игорь, видит бог, не хотел. Совсем наоборот, он всей душой был на стороне смелых повстанцев. Однако коль уж так случилось, потенциальный реформатор и в этом печальном событии увидел указующий для себя перст судьбы, ибо если бы правительство Имре Надя взяло верх, оно, не исключено, самостоятельно встало бы на путь, предлагаемый Зуевым. На такие размышления его натолкнули живые лич¬ные впечатления от тамошних событий еще одного обитателя “ночлежки”, оказавшегося в то время в нашей туристской группе.
"Вечером 23 октября, - рассказывал он, вытянувшись на койке, - мы смо¬трели "Сильву" с Анной Хонти. В антракте мы заметили, что все военные (венгры), как по команде покинули театр. Удивились, но большого значения не придали. Мало ли что... Еще больше удивились когда, возвращаясь после спектакля домой в гостиницу "Мир" пешком, услышали звуки выстрелов, и не то, чтобы одиночных, случайных, а довольно-таки частых. До этого мы встречали какие-то демонстрации, но нам говорили, что транспаранты призывают идти по ленинскому пути, больше заботиться о нуждах трудящихся и даже, что шествия проводятся в порядке подготовки к международному фестивалю моло¬дежи и студентов. Потом пошло-поехало... На наших глазах фашиствующие молодчики разгромили магазин "Советская книга", жгли на кострах охапки книг без разбору, я видел трупы с вырванными глазами, слышал крики на венгерском и на русском: “смерть оккупантам!". Первого ноября нас глухими переулочками отвели в порт и на пароходе Красного Креста отправили до Братиславы, а оттуда поездом в Союз".
- А какую программу предлагал Имре Надь? - как бы невзначай, из празд¬ного любопытства, поинтересовался Зуев. - Почему его народ поддерживал? И какие позиции он одну за другой сдавал контрреволюции, как писали газеты?
- Точно не знаю, но как будто предла¬гал нечто схожее с титовскими преобразованиями и нашим нэпом, министерс¬тва ликвидировались, на предприятиях создавались Рабочие Советы, а мел¬кие предприятия, магазины, мастерские и так далее отдавались в частные руки. Но это не точно. Мы не допытывались.
Зуев кивком головы поблагодарил соседа. Услышанного ему было достаточ¬но, чтобы сердце ревниво замерло. Теперь ему опасаться нечего, соперник насильственно устранен, все в основе своей вернулось на круги своя. От¬меченному Судьбой Зуеву дали дополнительное время и, по-видимому, нема¬лое. После, уроков Берлина 1953-го и Венгрии 1956-го в ближайшее по край¬ней мере десятилетие вряд ли кто-то из наших сателлитов поднимет голову. Надо это время использовать с толком, в частности, детально разобраться в программах Тито и Надя, лучше всего, на месте. Теперь туристские поезд¬ки входят в моду, хорошо б хоть ближний свет, так сказать, посмотреть, и Миле показать, а заодно использовать возможность завязать узелки отношений с единомышленниками - реформаторами, которых он, как ему казалось, запросто отличит от контрреволюционеров, не говоря уже о фа¬шиствующих головорезах.
В зале погас свет, действие началось, но Игорь не сразу включился. Он смотрел на сцену, отмечал передвижения актеров, однако смысл их реплик не доходил до его сознания. Он оставался во власти дум, пополняя копилку "случаев" для грядущей "песни песней" марксизма, и одновременно сортируя их по полочкам.
О "порядках" в проектном деле. Наташа Хрусталёва, распределившись в “Харьковский Промстройпроект”, быстро разобралась в ситуации. Первая заповедь, как и в строительстве - выдержать (а еще лучше - опередить) сроки. Чтобы выпол¬нить это главное условие проекты выпускаются в несколько приемов: снача¬ла черт те что, но в директивные сроки на основе "потолочных" исходных данных, потом более или менее реальные чертежи, но в спешке и, наконец, вдогонку скорректированные листы, по которым уже строят (и нередко переделывают). В эту же рубрику попадет острота Шабельникова: "исполнители получают премии за досрочный выпуск чертежей. Я хочу спросить, кому пола¬гается премия - тем, кто чертил, или тем, кто ловко перенес сроки?.."
О руководителях-"укротителях". Витя Новик не без ехидства пророчит, что ушлый Телятников одним из первых в Харькове получит недавно учрежден¬ную медаль "За освоение целинных земель", поскольку расписался в графе "Утверждаю" и скрепил печатью института бумагу, разрешающую применять доменные шлаки Магнитогорского металлургического комбината на территории прилегающей Кустанайской области Казахской ССР, а в последней, как из¬вестно, осваиваются целинные и залежные земли.
Из жизни частников-кустарей. Дора Марковна Шамес снимает у хозяйки на поселке Герцена две комнатки - приемную и зубоврачебный кабинет. Работает квалифицированно, осложнений почти не бывает, цены божеские, быстро приобрела популярность в районе, хорошо зарабатывала. Но отравлял жизнь фининспектор: караулил во дворе, выспрашивал у больных, сколько заплатили, бы¬ло ли больно, другие подробности, а затем поражал поднадзорную своей ос¬ведомленностью. Нервничала, терзалась сомнениями, наконец, решилась сунуть взятку. Инспектор вдоволь поизмывался над горемыкой, поиграл, как кошка с мышкой, зачитал, в частности, выдержку из статьи Уголовного кодекса с указанием сроков заключения, полагающихся как берущему взятку, так и дающему, но деньги напоследок взял. Так завязалась их "дружба". Однажды сам предложил Доре Марковне написать заявление, будто она два месяца боле¬ла и не работала, сам оформил, где следует, а возвращенный налог подели¬ли пополам. Теперь у врача другая "зубная боль": "друга" переводят в со¬седний район с повышением в должности, серьезно подумывает о перенесении кабинета в его "епархию"...
Центральные газеты пару лет назад поместили так называемое открытое письмо Харьковского рабочего по имени Степан (фамилию Игорь не смог вспомнить) своему совокупному американскому коллеге. Наш "хозяин необъятной родины своей" с законной гордостью кормильца сообщал о колоссальных достижениях в области науки, техники, культуры, медицины, образования, преобразования природы и так далее, а также еще более грандиозных планах превращения в ближайшие 10-15 лет 1/6 части суши в сплошной цветущий сад при одном условии: если заокеанский адресат проявит пролетарскую соли¬дарность и приструнит местных поджигателей войны.
Процитировав это послание, Игорь дополнительно от себя (а еще лучше не от себя, а, как принято на митингах, от имени всех ученых или всех строителей страны) добавил упрек: медленно, мол, шевелишься, не отреагировал должным образом на наглое прошлогоднее заявление Белого Дома, провозгласившего основой целью внешней политики США освобождение стран "народной демократии" от советского господства, и на провозглашенную совсем недавно не менее наглую "доктрину Эйзенхауэ¬ра"; даже стекла не выбил в здании Организации Объединенных Наций во вре¬мя "обсуждения" там пресловутого "венгерского вопроса". Хватит спать, вставай, поднимайся, рабочий народ...
Игорь вздохнул и усилием воли заставил себя вникнуть в происходящее на сцене. А там действо разворачивалось бурно, стремительно, по канонам отнюдь не социалистического реализма. "Случай", который заприметил автор, был причислен Зуевым к корневым, ибо здесь марионетка вышла из повиновения, высоко вознеслась непокорной главою над серостью, произволом и несправедливостью.
Простая, бедная, полностью зависимая от “патрона” итальянка Филумена Мортурано на пороге своей марьяжной сереб¬ряной свадьбы вознамерившись ввести в закон свои отношения с сожите¬лем, пошла на хитрость: притворилась умирающей, а, обвенчавшись "на смер¬тном одре", ожила. Околпаченный супруг выходит из себя, поносит, оскорб¬ляет мать своих троих детей. Жена, уязвленная до глубины души, как бы ища поддержки у зрителей, в состоянии аффекта выплескивает в зал все пережитое, наболевшее, сокровенное. Негодяй “феодал” Доменико, в свою очередь, оправдывается перед зрителями. Такой интересный режиссерский прием, как и сама коллизия, экспрессия, вырывающаяся, словно лава из огнедышащего кратера вулкана, вся подноготная "героев", были столь непривычны, так контрастировали с нашими "железобетонными" художественными принципами, что Игорь невольно включился в сценическое действие, сопереживая, сострадая Филумене в ее стремлении любыми средствами добиться, чтоб у нее и у де¬тей все стало "как у людей".
Трудная судьбина итальянской бабы и Супруна не оставила безучастным. По дороге в буфет он рассказал тезке две невыдуманные истории, которые в умелых руках тоже могли бы дать жизнь пьесам.
В Архитектурном институте училась гордая неприступная красавица. В стен¬газете к 8 марта поместили ее портрет с такой подписью:

Когда Господь, мужику на беду,
Задумал создать Деву,
Должно быть, такую имел он в виду
Адаму явить Еву.

Многие парни и солидные мужики, гражданские и военные в чинах, разными путями и способами искали ее расположения, но она никого близко к сердцу не подпускала. Претенденты на ее руку и сердце один за другим "отшивались", и лишь один ничем не выдающийся сокурсник в течение всей студен¬ческой пятилетки стойко, преданно и самоотверженно нес свою вахту на определенной дистанции от божества. Над ним подтрунивали, его жалели, од¬на девица на вечеринке в присутствии Супруна даже во хмелю предлагала ему себя в качестве утешительницы. Никто из окружающих в его успех не верил. Случилось, однако, чудо, длительная осада сделала свое дело и на пороге выпуска неприступная крепость пала. Они поженились, ребенок родился, а через три или четыре года муж ее бросил. Она на этой почве рехнулась, в больнице для умалишенных лежала, теперь дома, но с головой не все в по¬рядке, постоянно работать не может, пенсию по инвалидности получает...
А ровесница той писаной красавицы, кассирша ведущего отраслевого проект¬ного донбасского института, ждет суда. Проворовалась. Наслушалась восторгов наших "иванов", побывавших "у загнивающих", насмотрелась чужих фильмов, начи¬талась фельетонов про оргии подпольных миллионеров вкупе с продажными "официальными лицами", наблюдала мелкие злоупотребления и блуд у себя под боком, и размечталась о красивой жизни, пальмах, голубых экспрессах ("Золотой теленок" она тоже читала). Через ее руки ежедневно проходили значительные суммы денег, они дразнили, манили и, в конце концов, соблазнили. Она добавила к имевшимся в арсенале Остапа Бендера четыремстам одному способу отъема денежных знаков свой, четыреста вто¬рой и, как ей казалось, простой, оригинальный и надежный способ. Командируемого в Москву или Ленинград сотрудника просила купить ей какие-то туфли, парфюме¬рию, украшения и т.д. Но, говорила, у меня сию минуту нет денег, я пришлю вам на Главпочтамт до востребования. Ротозей получал прибывшие день¬ги и, как правило, не найдя заказанных товаров, возвращал их кассирше наличными. Если этот или другой командированный должен был возвращать в кассу неистраченные подотчетные деньги, к примеру, пятьдесят рублей, кас¬сирша услужливо своей рукой заполняла ордер, давала должнику расписать¬ся, а затем дописывала впереди еще, скажем, сто. В подробности бухгалтерских махинаций Супрун не вникал, но ловкой кассирше в течение нес¬кольких лет мошенничество сходило с рук, как-то списывала на какие-то статьи. Главный бухгалтер доверял и не проверял, ревизоры ни разу не усекли. Подвела невыдержанность. В отличие от миллионера-конторщика Корейко из классического романа Ильфа и Петрова, кассирша не берегла себя для капитализма, ловила момент: выставляла напоказ драгоценности, напропалую кутила с вереницей прихлебал-любовников в ресторанах курортов Прибалтики и Кавказа. Это не могло остаться незамечен¬ным. Вспомнили, что на почтовых переводах стояли штампы института, потя¬нулась ниточка...
- Зря погибнет талант, - откликнулся Зуев. - Жалко. Если б ее способ¬ности да смекалку вместе с размахом купеческим направить на полезное де¬ло... Знаешь, что бы я сделал на месте нашего Всесоюзного старосты Ворошилова? Я б ее помиловал. Не оправдал бы, нет. Пусть суд вынесет свой суровый приговор, а потом кассация и помилование. Чтоб всю жизнь помнила и благодарила. И посоветовал бы Булганину пригла¬сить ее на работу в Министерство финансов. Там все, наверное, давно забюрократились, закомиссарились, она внесла бы свежую струю. В сущности, она ведь нанесла урон государству мизерный, микроскопический. Пропадает про¬сто так и уходит в карманы всяких дельцов, жуликов и властей предержащих в миллион раз больше. Урок бы в процессе суда получила, и хватит. А на государственной службе развернулась бы. Или главным ревизором назначить...
- А тебя б на место Ворошилова. - Супрун смерил Зуева взглядом с ног до головы.
Зуев скромно промолчал...
В буфете их внимание привлекла группа "классических стиляг", словно сошедших с газетно-журнальных карикатур: парни в кричащих разноцветных клоунских пиджаках и галстуках с печатью самодовольной тупости на лицах, и девицы с прическами "а ля гарсон" в туфлях "а ля гусеничный трактор".
- А этим бы я лопаты в руки... - начал было Зуев, но вдруг как-то странно дернулся и обмяк, словно его током ударило. Ноги его стали подкаши¬ваться, к горлу подступил противный ком, лицо и шею залила густая краснота, а затем покрыла мертвенная бледность, на лбу выступили бисеринки пота. Он судорожно вцепился в локоть соседа и втянул голову в плечи.
- Что с тобой, тебе нехорошо? - Супрун участливо заглянул ему в глаза. Игорь проглотил слюну и ничего не ответил: язык стал деревянным и при¬лип к гортани. Он слегка наклонился, как бы изготовившись к старту на рекордный забег, но было уже поздно: Кира Мезенцева, занявшая очередь через два человека за Игорями, узрела жертву и с лучезарной улыбкой "девять на двенадцать" оказалась рядом.
- Гарик миленький, что с тобой? На тебе лица нет, - проговорила она, гася улыбку.
- Устал, - еле слышно буркнул Зуев, пряча глаза.
- Он сегодня сдал в Совет докторскую диссертацию, - высунулся Супрун.
- Знаю. - Кира отстраняюще подняла ладонь и слегка скривила губки. Суп¬рун осекся и отступил на полшага.
- Ничего, без труда, сказывают, и рыбку не вытащишь из пруда. Теперь отдохнешь, сейчас немножко взбодримся и подкрепимся... Тебе понравилось? Правда, Симонов молодец?.. Я имею в виду не Константина Симонова, а Евгения, режиссера этого спектакля. Ну, а Мансурова просто бесподобна... Точно уловили и прекрасно доносят до зрителя дух итальянского неореализма. Мой супруг... - Кира поманила пальцем оставшегося стоять на своем месте в очереди мужчину ростом с Зуева, но коренастого, широкоплечего, русоволосого и голубоглазого, в отлично сидящем на нем дорогом костюме в елочку. - Знакомьтесь, это Гарик, о котором я тебе уши прожужжала, собственной персоной... ну, теперь уже, конечно не Гарик, поскольку представил докторскую диссертацию к защите, а Игорь Сергеевич...
- Владимир, - протянул мощную волосатую руку муж.
- Красное Солнышко, - добавила Кира, потершись щекой о плечо "биндюжника", демонстрируя нежность. - Городошник-перворазрядник. И кроме того... об основной работе я не говорю... большой любитель и тонкий ценитель театра и кино. Требовательный зритель. К примеру, фильм "Убийство на ули¬це Данте" мне понравился, а ему нет. Говорит, это как холодный бенгальс¬кий огонь. А сегодня, говорит, огонь настоящий. Очень жалеет, что не попали на прошлогоднюю Неделю итальянских фильмов. Мы вернулись из Китая под самый Новый год и почти "с корабля" помчались на заключительный кон¬церт Ива Монтана. Мой Шлыков... я теперь тоже Шлыкова... коллекционирует, вернее, мы вместе собираем разные биографические и прочие данные про ве¬ликих артистов немого кино - Чарли Чаплина, Макса Линдера, Рудольфа Валентино и других. Вова неплохо английский знает, я - французский. Недав¬но вышла на русском языке книжка “Жизнь Чарли” французского автора, мы там для себя почти ничего нового не нашли. Сам мог бы написать не хуже, только очень писать не любит... Об итальянском неореализме может лекцию прочи¬тать, а то и курс лекций. Тебе было бы интересно. Может, когда-нибудь выберешься к нам, посидим, покалякаем. Не пожалеешь. - Кира многозначитель¬но повела бровями и лукаво подмигнула Зуеву. - Неореализм - это взлет раскрепощенного духа, бурный весенний поток на освобожденной ото льда реке... - Кира вопросительно взглянула на мужа, тот поощрительно одними глазами улыбнулся, а плутовка продолжала строчить, как из пулемета.
- Чернорубашечники от искусства насаждали крикливую помпезность, якобы отражающую потомственное величие наследников великого Рима. В театре и кино фашистской Италии царили нарядные маски, постоянная парадность, ак¬теры изображали всеобщее счастье и героические подвиги подданных великого дуче. - Кира произнесла последнюю фразу хоть и быстро, но с расстановкой, как бы давая возможность Зуеву успевать проводить параллели. - Поражение фашизма принесло отрезвление, сорвало маски. На смену проповеди национального величия, национальной избранности, на смену культу войны, идолопоклонству, помпезной лжи, на смену казарменной унификации пушечного мяса передовые люди искус¬ства, в ком двадцатилетнее насильственное принуждение и пропагандистская обработка не вытравили честь и совесть, утвердили новые принципы: раскованность, жизненную правду, откровенность, обнаженность, если хочешь. На авансцену вместо марионеточных надутых героев вышли обыкновенные люди с их житейскими проблемами, неурядицами, бедами, голодом и безработицей. И простые маленькие "итальяшки", высвеченные прожектором и показанные крупным планом, засверкали изумрудами своих непростых душ. Они, оказывается, как это блестяще показано в первом шедевре неореализма, фильме "Рим - открытый город", могут стойко выносить нечеловеческие пытки и дос¬тойно принять смерть. Вообще, оказывается, фашизм не вытравил из простых людей, исконное человеческое начало. И оно, раскрепощенное, вырвалось из душевных клеток. Художникам ничего не нужно было придумывать, а только выхватывать из жизни и умело, профессионально, по правилам жанра, доносить до зрителей. Вот в чем суть, новизна и сила итальянского неореализма. Правильно я говорю? - она одновременно обращалась и к мужу, и к Зуеву, переводя взгляд от одного к другому.
Муж хитро ухмыльнулся и согласно кивнул.
- Ну вот, после "Рима - открытого города" шедевры посыпались, как из рога изобилия: "Похитители велосипедов", "Под небом Сицилии" и другие. Неделя итальянских фильмов это воочию продемонстрировала. Французское движение Сопротивления принесло в театр и кино свою свежую струю. Тут то¬же есть о чем потолковать. Правильно я говорю? - и опять то же движение глаз. - В свое время потолкуем. А сейчас мы угощаем шампанским. Надо же отметить неожиданную встречу. - Кира вывела за руки из очереди обоих Игорей, сама принесла стаканы, бутерброды с голландским сыром, пирожные и апельсины. Владимир не спеша очистил фольгу, снял проволоку и направил горло бутылки в лицо Кире, но та, уверенная в сноровке мужа, не пошевельнулась. Шлыков действи¬тельно оказался на высоте, откупорил бутылку без сильного хлопка и, не пролив ни капли игристой жидкости, равномерно разлил ее по стаканам.
- За приятную встречу, - подняла Кира свой стакан. - За успешную защиту, в чем я ни капли не сомневаюсь. Скажи, что ты вместе с твоими родственниками приглашаешь нас на правах старой дружбы отметить с тобой успешную защиту. Пожалуйста. Мне очень хочется...
- Приглашаю, - с трудом выдавил из себя Зуев, зардевшись, - но сперва надо...
- Прекрасно. Спасибо большое, мы с удовольствием принимаем. - Она церемонно поклонилась и, чокнувшись поочередно со всеми мужчинами, отхлеб¬нула глоток. Зуев залпом осушил стакан до дна.
- Сейчас, говорят, бытует мнение, что театр скоро прикажет долго жить, - снова взяла Кира нить беседы в свои руки, прожевав бутерброд, - что его вытеснит кино и телевидение. На первый взгляд такая опасность вроде существует. Кино, как учил вождь, самое важное и самое массовое искусство, может дойти до самой глубинки и, наконец, каждому прямо на кухню. А я думаю: не так страшен черт, как его малюют. У театра свои особенности. В театре видишь живых людей, замечаешь их успехи и промахи именно на данном, сегодняшнем спектакле, бывает, переживаешь за артистов, особенно, знакомых. Наконец, поход в театр - это маленький (а иногда и не маленький - Кира подмигнула Зуеву) праздник. Тут раздеваются, к этому надо готовиться... Перекусить тоже можно по-разному: одних устраивает набить пузо на ходу пирожками, а дру¬гие выкраивают время для еды за столом, где те же пирожки, но с какой-то приправой при соответствующей сервировке воспринимаются совсем иначе. - Кира выразительно посмотрела на мужа. - Китайцы в этом толк знают. В общем, не принижая значения кино, я остаюсь поклонницей театра. Или взять стадион. Футбол тоже можно смотреть по телевидению. Можно даже, если очень надо, одновременно чистить картошку... - Кира снова покосилась на мужа, словно продолжая незримую для окружающих дискуссию. - Но полное отключение от серой повседневности, нервная разрядка, своеобразная "нирвана" достигается только среди ревущей толпы. Правильно я говорю? - обратила она на сей раз свой вопрос одному Зуеву. Игорь неопределенно крякнул, в свою очередь вопросительно взглянув на мужиков. Шлыков невозмутимо, одну за другой, посылал в рот апельсиновые дольки, а Супрун откровенно пожирал глазами блестяще подававшую себя "ведьму".
"Когда же, наконец, пантера выпустит свои когти?" - в настороженном ожи¬дании дожевывал пирожное Зуев, считая секунды до второго звонка (первый уже прозвенел). Он загадал, что именно по этому сигналу произойдет нечто, в результате чего ему сегодня попасть в зрительный зал уже не дове¬дется. Однако прозвенел второй звонок, потом третий, ничего экстраординарного не произошло, и компания торопливо разошлась по своим местам. Супрун сделал было робкую попытку расплатиться со Шлыковым, но Кира властным запрещающим “генеральским” жестом подавила его инициативу.
Опустившись в кресло, Зуев ощутил такую общую слабость во всем сущест¬ве своем, словно пробежал марафонскую дистанцию или переболел тифом. Возобновившиеся сценические перипетии его не встревожили, загадка Киры напрочь выбила его из колеи, сковала мозг, лишила способности диалектически мыслить и рассуждать. Он не только не находил объяснения странному, по укоренившимся представлениям о ней, поведению коварной гордячки, но был так потрясен, что просто не мог сосредоточиться на поисках решения, пьяно плутая вокруг да около, выхватывая отдельные хаотичные обрывки событий, цепляясь за нить, но тут же упуская ее. Воспоминания о постоянном замирании сердца при входе во двор и, особенно, в подъезд Дома Правительства от страха встретиться носом к носу с надменно- презрительной и хитрой на выдумки "генеральшей" (звонкая пощечина и даже плевок в лицо представлялись ему почти детски безобидны¬ми формами мести) сменялись досадой в адрес приставучего соседа, ставше¬го свидетелем его, Зуева, позорного замешательства, а подозрения насчет "двойной игры" тети Шуры, которой он сообщил сегодня по телефону о наме¬рении посетить театр имени Вахтангова - укорами в собственный адрес по поводу проявленной на миру слабости.
Практически текстуальное совпадение описания Кирой лживой парадности итальянского искусст¬ва при режиме Муссолини с отмеченной двумя днями раньше Супруном "лакировкой" нашими киношниками шахтерской жизни (а раньше разглагольствованиями Крикуна и лекциями Линцера), повергло его в почти пани¬ческий ужас: он явственно "увидел" сатанинское обличье ясновидящей кол¬дуньи за ослепительной солнечной маской. А потом сам менторским тоном объяснял Супруну, что та его сокурсница не обладала "частицей черта", излучала холодный бен¬гальский огонь, потому и опостылела скоро мужу, несмотря на писаную кра¬соту. При этом Игорь ясно “видел” сатанинскую улыбку мужа недоступной красавицы, получившего сатисфакцию за пятилетние муки и унижения в период “осады”.
Теряясь в догадках о степени осведомленности Шлыкова насчет меры близости Киры с ним, Игорь то содрогался, как тряпичная кукла, от ударов железных кулаков “биндюжника” и, наконец, безжизненно распластывался на асфальте, то, невзирая на боль и кровь, яростно сопротивлялся и выходил победителем в неравной борьбе, как в школьной драке с Усыком из-за Марго. В последнем случае он в качестве награды "слышал" признание Киры давними словами Галки-пончика: “сплю с мужем, а воображаю рядом тебя, и когда он засыпает, даю волю слезам” (в тоне фразы Киры "я теперь Шлыкова" ему чудились нотки тоски: мечтала, мол, зваться Зуевой, да знать не судьба). А затем сердце снова падало от проникающего во все поры гнетущего чувства унижения и оскорбления, объяснить которые он точно не мог, но и подавить был не в состоянии. И то и дело ловил себя на том, что страстно, до умо¬помрачения желает Киру и, помани она пальцем, безоглядно пойдет за ней; что никакие доводы разума, угрызения совести, чувства долга и вины перед Милой и детьми не перетягивают чашу весов...
Когда спектакль закончился, зал почти опустел и стали гаснуть люстры, он стряхнул оцепенение и с удивлением отметил, что не помнит, кто сидел рядом. Оглянувшись, он заметил, что Супрун терпеливо ждет у выхода из зала, и тяжело поднялся.
- Извини, я что-то неважно себя чувствую, не спешил, чтобы не стоять в очереди в раздевалку. Кажется, даже прикорнул слегка, все-таки долгое перенапряжение сказывается.
- Да, конечно, - сочувственно кивнул Супрун. - Ты медленно спускайся, я возьму...
Шлыковы тоже не спешили, Владимир стоял в очереди одним из последних, а Кира в стороне, явно выглядывая Зуева. Они заметили друг друга одновре¬менно, Игорь на мгновенье притормозил, задержав взгляд на группе "стиляг", прикидывая лихорадочно пути отступления, но под уставленным на него взгля¬дом тяжелой поступью, упираясь, словно преодолевая сопротивление воздуха, как кролик в пасть удава, приблизился к ней.
- Экстравагантные моды и причуды бывали всегда и, наверное, у всех наро¬дов... то есть они поначалу инертным большинством воспринимались как вы¬зывающие, шокирующие обывателя. В мире ведь все, как известно, относитель¬но, - философски заметила Кира, указывая глазами на стиляг и как бы про¬должая прерванную минуту назад беседу. - Японские модницы, я читала, в древности чернили себе зубы, брили брови и тушью наводили их в другом месте, где-то на лбу. А варварский обычай китайских женщин уродовать себе бинтами ноги... Это я сама не видела, калечат только аристократок… Я допытывалась: зачем? Это же очень больно и неудобно. Никто толком не ответил. Один сказал - чтоб не могла работать. Но разве в других странах барыни работают? Другой сказал – чтоб без помощи из дворца не могла выйти, чтоб всегда была при хозяине-мандарине. Но проще для этого евнуха приставить. Бррр… - Кира жеманно поежилась и, повернувшись к Игорю спиной, словно высматривая у входа кого-то, сделала шаг в сторону, мастерски поиграв при этом ягодичной мышцей, как в тот приснопамятный вечер после оперы "От всего сердца", вызвав у Зуева очеред¬ной приступ "плавления" плоти, потом вернулась в исходное положение и заговорила как ни в чем не бывало.
- Начинают обычно "чудаки". Но ежели чудачества получают распростране¬ние, становятся заметным явлением общественной жизни, значит, они отвеча¬ют каким-то духовным потребностям, каким-то чаяниям, может быть, не сра¬зу и не всегда осознанным. А ежели власти запрещают, карают, так это только подстегивает, помогает идее овладеть массами. В Китае скоро, думаю, свои стиляги должны появиться, ну, я не имею в виду точную копию, но не могут в нормальном государстве долго все женщины и мужчины ходить в одинаковой униформе с косичками. Это противоестественно. Наверное, в каких-то слоях молодежи зреет протест и в свое время в какой-то форме проявится, возможно, с точки зрения большинства, в безобразной. Правильно я говорю? - обратилась она к подошед¬шему с одежками Владимиру и, не дожидаясь ответа, сунув Зуеву подержать сумочку под цвет элегантного розового костюма и губной помады, просовы¬вая руки в рукава протянутого мужем пальто, продолжала:
- Впрочем, особо безобразных форм я там не предвижу. У них все перемены проходят скорее эволюционно, чем революционно, легче, безболезнен¬нее, чем у нас. Вообще, в Китае все настолько отличается от нашего, что порой кажется, будто ты попал на другую планету. У них, говорят, не было воров, пока мы не завезли замки.
- В Китае нет классовой борьбы, - вставил Владимир. - Там бывшие владельцы национализированных предприятий получают пять процентов от экспроприированного у них капитала. Капиталисты пачками пишут заяв¬ления с просьбой освободить их от их фабрик, поскольку им стыдно эксплу¬атировать труд братьев-китайцев. Некоторые даже отказываются от законного пая, лишь бы с них сняли клеймо "бывший капиталист". Я не слышал, чтоб кого-нибудь принуждали...
- Мирное врастание капиталистов в социализм. По Бухарину, правый уклон, - блеснул своими познаниями в области Истории КПСС Супрун, протягивая Зуеву его кожаное пальто и шапку-кубанку.
- Похоже, - усмехнулся Шлыков. - Жалоб как будто не слышно, жалуются в основном на обилие заседаний...
На улице, вдохнув с наслаждением свежий воздух, Зуев, наконец, обрел дар речи.
- Один наш знакомый доцент Харьковского мединститута еще несколько лет назад предрекал, что мы с Китаем скоро подыркаемся, поскольку, говорил он, не могут жить в мире и вечной дружбе два брата, если один с семьей в два человека занимает пятикомнатную квартиру, а другой с пятью детьми ютится в одной комнатушке. Пока, как говорят, бог миловал, во время не¬давнего визита в Москву Чжоу Энь-лай по-прежнему клялся в вечной дружбе.
- Как в воду глядел твой доцент, - перебила Кира, как показалось Игорю, со злостью в голосе. - Пока на нашу территорию вроде не зарятся, - Кира сделала упор на слове "пока", - а вот в "Истории Китая", вышедшей в пятьдесят четвертом еще году, Монголия именуется "насильственно отторгнутой территорией". А что значит: насильственно отторгнутой? Это значит - несправедливо, следовательно, надо восстановить справедливость. Когда? Тог¬да, когда поднакопится достаточно сил. К этому идет. Следующий вопрос: кем насильственно отторгнутой? Во время Гражданской войны, когда японцы захватили Приморье, они посадили в Монголии своего ставленника барона Унгрена. Красная Армия разбила барона, освободила Приморье, но Монголию к СССР не присоединила. Могла бы присоединить? Безусловно! Но из каких-то высших соображений этого не сделала. Сначала там несколько лет правил "живой бог" буддистов, а когда он приказал долго жить, Монголию нарекли "Народной республикой". Не знаю точно, но думаю, что у нас с Монголией есть договор о взаимопомощи в отражении агрессии...
- В "Малой Советской Энциклопедии", изданной в конце двадцатых годов, черным по белому написано, что царская Россия в девятнадцатом веке от¬торгла у Китая левый берег Амура, Уссурийский край и другие территории, - не ударил в грязь лицом Зуев.
- То-то и оно-то, - вздохнула Кира. - Да, Чжоу Энь-лай распинался в любви и дружбе, рассыпался в благодарностях за оказываемую помощь. Кста¬ти сказать, Вовочка мой удостоился чести присутствовать на митинге в Большом Кремлевском дворце. Но мы-то знаем, что в Китае выражение: "сулянь туньджи - ляу даге", "советский товарищ - старший брат", уже выходит из моды. Мы уехали в декабре, а одна наша сотрудница вернулась на прошлой неделе и по секрету рассказала, что переводчице вменили в обязанность записывать все, что “старшая сестра” в течение дня делает. В день отъезда что-то ценное по китайским меркам подарила переводчице, и та в знак благодарности показала вчерашние записи. Они начинались словами: с девяти до девяти ноль пять причесывалась и губы красила... Вот так-то, воаси- воаля... вам тоже по секрету рассказала, - обратилась Кира непосредственно к Супруну и, ради приличия, спросила по каким делам он в Москве и откуда прибыл. Тот немедленно оседлал своего конька. Получилось так, что коллеги-архитекторы ушли шага на три вперед, а Зуев со Шлыковым рядышком вышагивали сзади.
- Вообще я историей и, особенно, политикой интересуюсь постольку-поскольку, - прервал Владимир довольно продолжительное неловкое молчание. - Но у нас в Китае появился... ну, не то, чтобы приятель, a, будем говорить, хороший знакомый, профессиональный востоковед, сотрудник нашего посольства. Мы постоянно жили в городе Ханькоу на реке Янцзы, но иногда по делам службы или для приятного времяпрепровождения наведывались в Пекин. Заранее созванивались и проводили время вместе, осматривали город, гуляли по окружной стене... Пекин - своеобразный архитектурный музей, напичканный старинными причудливыми, изумительно красивыми дворцами, храмами, пагодами, мостами, бассейнами. От всего этого глаз нельзя оторвать. А наш гид еще и рассказчик прекрасный. Попутно во время прогулок, а по вечерам у него дома за чашкой чая он просвещал нас, главным образом, Киру по истории и политике, причем высказывался весьма откровенно и смело. Ну, в том, что его слова останутся между нами, он не сомневался...
Он считает, что капитализм чужд духу китайцев, он ассоциируется у народа с понятием: “иностранная интервенция”, поэтому местные капиталисты без боли сердечной расстаются со своими фабриками. У подавляющего большинства народа в крови другое. Достижения древних китайцев в технике удивительны: они три с половиной тысячелетия назад знали колесную повозку; из Китая пришло умение использовать природные горючие газы; они изобрели компас, порох, книгопечатанье; они построили Великую Китайскую стену, протяженностью шесть тысяч километров, Великий канал, длиной тысячу триста километров. Но в целом, как раньше, так и теперь, Китай - это деревня с населением в полмиллиарда душ. Психология, мировоззрение подавляющего большинства китайцев - общинно-крестьянские, и Мао Цзе-дун - наиболее типичный, яркий и последовательный их выразитель. Он возглавляет коммунистическую партию, но по своему мировоз¬зрению больше тяготеет к народникам или эсерам. Это крестьянский вождь, а не пролетарский.
Я в такие дела особо не вникаю, но знакомый, о ко¬тором я говорю, в курсе дела. Во время освободительной войны, рассказы¬вал он, обработка земли вменялась в обязанность всем гарнизонным частям, государственным органам и так далее, каждому отводился земельный участок и от этой трудовой повинности не освобождался никто - ни сам Мао, ни Чжу де. Особой необходимости в этом не было, рабочих рук и без командующих в Китае хватает, но это принцип, идеология.
Основоположник Гоминдана и патриарх китайской революции Сун Ят-сен тоже разделял взгляды русских народников и, частично, эсеров, вплоть до использования индивидуального террора и заговоров для борьбы с феодалами. Мой знакомый, можно сказать, потомственный китаевед, его отец работал на КВЖД и лично видел, слушал и читал Сун Ят-сена. Это, говорит, была личность выдающаяся, но непоследователь¬ная и противоречивая. По профессии он был врачом, возглавил крестьянское восстание 1911 года, победил, сбросил правящую династию, стал первым Пре¬зидентом Китая, потом почему-то отрекся от власти в пользу нехорошего человека, который быстренько провозгласил себя императором. Сун снова неоднократно поднимал восстания, но терпел поражение за поражением. Упустил момент... У нас принято считать, что Сун Ят-сен был большим другом СССР, молился на Ленина и собирался строить в Китае социализм по нашему образцу. Мой знакомый трактует несколько иначе. Сун долго жил за границей, в Китае был сторонником проаме¬риканской ориентации, а американцы по каким-то соображениям поставили на другую китайскую лошадку. И тогда патриарх революции незадолго до смерти переметнулся к нам, да и то, говорит, постольку-поскольку. Правда, принял китайскую компартию в ряды Гоминдана. А те, как водится, вознамери¬лись верховодить.
Преемник и ближайший сподвижник Суна Чан Кай-Ши, бу¬дущий генералиссимус и злейший враг китайского народа, увидев, что наши советники во главе с будущим маршалом и врагом советского народа Блюхером, навязывают ему гражданскую войну по нашему образцу, повернул оглобли. Между прочим, один старый китайский коммунист, чудом уцелевший после всех восстаний, войн и террора, расска¬зывал нашему знакомому, что Мао в двадцатые годы активно поддерживал правое гоминдановское руководство и никогда не участвовал ни в одном кон¬грессе Коминтерна. И еще один интересный штрих. Когда, в середине тридца¬тых годов, восставшие офицеры и солдаты арестовали Чан Кай-Ши, Мао послал на выручку предателя и душителя революции своего друга и соратника Чжоу Энь-Лая, и спас его от три¬бунала. В сорок первом году Чан объявил, как известно, войну Японии, Гер¬мании и Италии, идя в упряжке с Рузвельтом и Черчиллем, рассчитывая с их помощью утвердиться на троне всей Поднебесной. Не вышло. Просчитался...
- Эллиот Рузвельт в своих воспоминаниях об отце пишет, что на всех совещаниях, обедах, даже в такой компании, как Рузвельт и Черчилль, если присутствовал Чан Кай-ши, то непременно с женой, причем говорила в основ¬ном она, - проявил эрудицию Зуев, понимая, что затрагивает опасную тему, дразнит быка красной тряпкой, но не в силах совладать с собой.
- Наверное, дело говорила, - спокойно предположил Владимир. - Баба она, по мнению людей, далеких от симпатий к генералиссимусу, умная, деловая, воспитывалась в Америке, большими делами, по слухам, еще до замужества ворочала. Между прочим, она - родная сестра жены Сун Ят-сена, тоже женщи¬ны незаурядной во всех отношениях, тоже получившей американское и евро¬пейское образование и воспитание. Она была намного моложе мужа, у Суна это был не первый брак, не знаю, говорила ли за него на совещаниях, но влияние на него несомненно имела. Как и он, естественно, на нее. После его смерти и поражения той китайской революции она какое-то время жила в Москве. Сейчас еще здравствует и проживает в Пекине на положении примерно нашей Крупской...
- А у Мао?.. - заинтересовался Игорь.
- Не знаю, речь об этом никогда не заходила. - Владимир пожал плечами, а после паузы, как бы рассуждая сам с собой и понизив голос, произнес:
- История Китая знает много примеров, когда безродные победители крестьянских восстаний быстро осваивались в роли правителей-богдыханов. - И, еще помолчав, почти шепотом добавил:
- Сталина Мао уважал и боялся. Да и зависел от него целиком. А теперь...
Зуев бросил на мерно вышагивающего рядом "биндюжника" шпионский косой взгляд, почувствовав в нем родственную душу, возможно, будущего соратни¬ка, и почти успокоился. Он даже мысленно заменил озорно Супруна всесиль¬ным китайским богдыханом, отметив, что и такая пара "смотрелась" бы, по¬том для сравнения попробовал заменить Киру Алькой Селеневич, и на основе быстротечного сопоставительного анализа безоговорочно отдал предпочтение "архитутке".
- Вы говорите, что в Китае нет классовой борьбы, а я читал про идеологические сражения, похожие на наши, - осмелев, произнес Игорь.
- Я говорил в том смысле, что там никто ни у кого насильно ничего не отнимает, никого не выселяют, не ссылают. А идеологическая борьба - конечно. Идет борьба за молодежь...
- С кем? - тоном экзаменатора спросил Зуев и, видя некоторое замешательство на лице партнера, пришел на помощь.
- С интеллигенцией, я думаю. С этой думающей прослойкой у богдыханов всех времен и наро¬дов были нелады. С собственностью проще, ее можно отобрать или создать такие условия, что сами отдадут. Идеи, убеждения, в том числе научные, вышибать труднее, иногда вместе с головой приходится.
- В Китае только два года назад были созданы Академия наук и Союз писателей, как будто специально для того, чтобы ринуться в бой против идео¬логии Ху Ши, ректора Пекинского университета. Подумаешь – шишка, чтоб вести дискуссию во всекитайском масштабе...
- Пять мечей над головами деятелей литературы и искусства? - снова блес¬нул познаниями Игорь.
- Не только литературы и искусства. По всей стране идет пересмотр учебников, вообще всей печатной продукции, архитекторов ругают за идеализа¬цию древности и формализм. Знакомая картина... В университете нас учили... я заканчивал МГУ уже после войны, а начинал до войны, в армию ушел со второго курса, а после окончания сразу остался в аспирантуре... Да, так нам твердили, что в классовом антагонистическом обществе наука никогда не была и принципиально не может быть свободной, ученый или должен делать то, что ему приказывают толстосумы, или он обречен на нищету, забвение, а то и физическое унич¬тожение. Разговоры, мол, о свободной науке в мире капитала - это отвратительное лицемерие и наглая циничная ложь. А у нас и в странах народной демократии, как раз наоборот, истинно свободное научное творчество и постоянный небывалый расцвет науки, поскольку марксистско-ленинское мировоз¬зрение удесятеряет возможности науки, освобождая ее от метафизических фе¬тишей и заряжая патриотизмом.
- И вы верили? - Игорь готов был расцеловать “биндюжника”.
- Ну, я не то, чтобы очень, я до того кое-что повидал. А молодежь зеле¬ная в основном верила.
- Университеты, насколько я знаю, всегда были рассадниками ереси. Я помню, об этом в нашей местной газете писали, что во времена знаменитых "дис¬куссий" по биологии некий профессор биофака Харьковского университета перевел с английского статью западного "мракобеса", камня на камне не ос¬тавившего от теории "нашего Дарвина", академика Лысенко, и вроде случай¬но "забыл" этот перевод в аудитории. Конечно, донесли, конечно, статью (вместе с переводчиком) изъяли, но студенты успели переписать...
Как-то незаметно перешли к перспективе развития китайской и советской гидроэнергетики. Вчера Игорь не мог отказать себе в удовольс¬твии пощекотать нервы родственникам изображением мрачных картин предстоящего загнивания отрасли, избранной в качестве питательного бульона для Николая Зуева. Дядя Федя воспринял поначалу скептически пессимисти¬ческие прогнозы ученого племянника, сказал, что развитие алюминиевой промышленности и других энер¬гоемких производств в Bосточных районах страны напрямую связывается с сооружением мощных сибирских ГЭС, но аргументы Игоря и, особенно, ссылки на Ленина поколебали его уверенность. Тетя Шура наказала мужу все как следует разузнать и доложить. Шлыкова такое предсказание совершенно не встревожило.
- На наш век хватит. - Владимир провел ребром ладони по шее. - Ангара, Енисей, Обь никуда от нас не уйдут. Китайцам сам бог велел базировать свою экономику и, в первую очередь, сельское хозяйство на гидротехнической и гидроэнергетической основе, а они пока без нас обойтись не смогут, как бы ни пыжились. В нашем институте вот-вот приступят к предварительным проработкам, а потом технико-экономическому обоснованию сооружения круп¬ного гидроузла на Ниле в Египте, уже такая группа подобрана, и я туда попал, может, бог даст, и на пирамиды посмотреть доведется. Днепровский каскад, я уверен, тоже будет строиться...
- Дорого и долго. У нас приводили такие данные: на площадку строительс¬тва Каховской ГЭС за пять лет было доставлено железнодорожным и водным транспортом больше семи миллионов тонн различных грузов, а внутрипостро¬ечные перевозки материалов и конструкций за то же время превысили пятьдесят миллионов тонн, или двести пятьдесят миллионов тонно-километров. Это ж разорение для страны...
- Ничего, вытянем, страна велика и обильна... Два Управления строительства действуют, их не расформируют и без работы не оставят...
Игорь в самых общих чертах ознакомил попутчика со своей программой теоретических и экспериментальных лабораторных и натурных иссле¬дований гидротехнических сооружений. Владимир дополнил ее соображениями о необходимости разработки геомеханических моделей района водохранилища, учитывающих влияние последнего на деформации основания, фильтрационные напоры и так далее. А в северных областях создаваемый незамерзающий нижний бьеф гидроузлов вообще может изменить климат района.
Игорь так увлекся, что на некоторое время перестал мысленно раздевать грациозно плывущую впереди пленительную фигуру ведьмы-искусительницы.
На углу у библиотеки имени Ленина первая пара остановилась.
- Здесь что ни дом, то своя композиция, что ни дом - видна индивидуальность архитектора, и каждый дом в отдельности прилично смотрится. Ес¬ли б каждый дом стоял сам по себе в поле, можно было бы сказать: молодец зодчий. А в целом композиция улицы получилась скучная, однообразная, отдельных зданий глаз не воспринимает, а видит унылый ряд - стена к стене. А есть примеры, когда даже центральные улицы застроены двумя-тремя типа¬ми домов, а впечатление разнообразия достигнуто, потому что пространство улицы органически связано с внутриквартальным пространством, потому что за домами просматривается зелень... - услышал Зуев прокурорский речита¬тив "архитутки", остановившись в шаге от нее.
- Твой тезка сетовал, в том числе и от твоего имени, на два глубоких перелома, постиг¬ших нашу архитектуру: в начале тридцатых и в середине пятидесятых, - по¬яснила Кира, сделав шаг навстречу. - Да, конечно, переломы или, если хочешь, кризисы, были для очень многих талантливых архитекторов весьма болезненными. Но я пыталась доказать ему, что и в это трудное время те, кто не раскис и не растратил по мелочам свой талант, создавали стоящие вещи и, между прочим, немало продвинули вперед общую теорию архитектуры и архитектурной композиции. Правильно я говорю?..
Зуев, к которому был обращен вопрос, только молча пожал плечами.
- Ну, будем прощаться. - Кира протянула Зуеву руку. - Немножко проводи¬ли нас, спасибо. Я не спросила у вас согласия, как-то не подумала. Ниче¬го? Можно было б, конечно, еще к нам зайти посидеть, мы иногда такие посиделки после театра или кино практикуем. - Кира сделала паузу, но Иго¬ри промолчали. - Но ты, я вижу, очень устал. Понимаю. Очень рада была встретиться. Надеюсь, будем встречаться еще. До свидания...
- А как Римма? - спросил Зуев. - Уже большая ведь...
- Ну, ты бы посмотрел. Невеста...
- Красавица, - подтвердил отчим.
- А у тебя, я знаю, жених...
- Ну, он еще совсем маленький, - простодушно возразил Зуев.
- Это ничего, подрастет. А для твоей невесты у нас тоже жених имеется, придет время, надо будет познакомить. Он на семь лет старше, как раз то, что надо.
- Ладно, - махнул рукой Зуев, слегка поежившись от мысли, что его Аннушка примет фамилию - Шлыкова.
- Счастливого пути. Пока. - Владимир тоже протянул руку.
- Привет супруге, - вспомнила Кира.
- Спасибо...
Они разошлись. Через несколько шагов Супрун обернулся. Зуеву тоже хотелось это сделать, проявить инициативу он не решался, но вслед за Супруном мет¬нул глазом в сторону Каменного моста. Кира семенила об руку с мужем, тесно прижавшись к нему. Зуев попробовал поставить себя на место Шлыкова - не получилось. Место, похоже, занято капитально.
"Ну и не надо, - обозлившись, обратился он мысленно за поддержкой к внутреннему соглядатаю и одновременно к младшему родному брату, от которого в свое вре¬мя услышал цитату из академика Павлова: "Жизнь наша к тому и сводится, что в определенной обстановке и в определенный момент мы должны проявить известную деятельность, а в другой - задержать ее".
"Сейчас как раз тот случай, когда требуется задержать, - пояснил он брату. - Так и сделаем, не дрейфь. Зуевская порода не поддастся. Подумаешь - Шлыковы. Мы тоже не лыком шиты".
Этот каламбур сразу и успокоил немного, и развеселил, и раздраз¬нил его.
“Как я мог распустить слюни? - корил он себя, - как мог даже в мыслях, даже на одну минуту предательски оставить Милу? Да моя дорогая Милушка на тысячу голов выше и в тысячу раз достойнее ведьмы-архитутки. Это я недостоин... - Зуев запнулся, забыв библейское изречение то ли насчет ног, то ли насчет сапог. - Бросить чего доброго, в объятия только того и ждущего Мити Колесника!.. - Игорь заскрипел зубами. - Не приглашу я ведьму ни на защиту, ни на банкет. Впрочем... - он непроизвольно расправил плечи и гордо вскинул голову, - могу и пригласить. Пусть все видят: ни один мускул на моем лице не дрогнет при твоем появлении. Любезный хозяин, именинник – вот и все. А Миле подчеркнутое постоянное внимание и нежность, тост за умную, верную, любимую... Кстати, один полезный урок я у колдуньи возьму: я теперь уже совсем точно и окончательно знаю, как вести себя с Гришей Костиным и Ваней Колодяжным. Бить и даже ругать я их не стану, вместо публичного скандала продемонстрирую подчеркнутую вежливость, великодушие. Бог, мол, с вами, ибо не ведали, что творили. В сущности, мол, вы неплохие ребята, но - продукт эпохи победившего большевизма. Вы и на отца родного донесли бы, по примеру Павлика Морозова. Так вы понимали свой долг, так проявляли свой патриотизм. Вы - рычаги. Даст бог, постепенно поумнеете".
Супрун тоже на ходу копался в собственной душе, но, в отличие от Зуева, вслух.
- Я женился поздно, мне тридцать один, жена на год всего моложе, а дочке нашей четыре месяца, и то, сказать по правде, потому женился, чтоб не вышло по пословице: "в тридцать лет жены нет - и не будет". Женился на некрасивой, худой, тонконогой. Так специально выбирал. Да, не удивляйся. Почему? Сейчас скажу...
У нас в Москве в институтском общежитии женский состав такой подобрался, что поиметь можно было любую... ну, за небольшим исключением, причем, сегодня одну, завтра другую из той же комнаты, потом третью или снова первую. Это называлось интрижками. Конечно, одна про другую знала, но почему-то не обижалась и не отказывала. Поманил - пошла. Это не по мне, но нельзя же белой вороной выглядеть... Я удивлялся: вроде с виду скромные, аккуратненькие, тихони. Ничего вызывающего, завлекающего, шлюхарского, так сказать... или шлюхерского... Лекции посещают, конспекты пишут, проекты делают, шпаргалки... перед экзаменами мандражируют. А после ужина - как в первобытном обществе. Пьянок не было... только по праздникам. И денег не требовали, искусство для искусства.
Постепенно прилип к одной, ничего себе так, все на месте, и живая, заводная. Нравилась она мне, думал о ней, тянулся к ней. Но жениться не собирался, и от нее не скрывал. Не верил, ревновал и к прошлым, и к будущим. Знал, что никогда не поверю и вечно буду терзаться ревностью. Изменяла ли мне - не могу сказать, может, дома, на каникулах... она тулячка. После четвертого курса выскочила за военного, в Военно-инженерной Академии имени Куйбышева учился, я его ни разу не видел, даже на защите дипломного проекта, между прочим, довольно интересного, не появился, как другие мужья с цветами. Из общежития ушла, они где-то под Москвой в получасе езды хибару сняли, диплом уже брюхатая защищала. Где теперь - не знаю...
Дома такая же волынка вышла: только на работу пос¬тупил в институт, перед праздником на ночное дежурство назначили, одна сама за компанию увязалась. Поначалу в охотку было, про загс речь не шла, потом предупредил, чтоб не рассчитывала.. Полтора года бодяга тянулась, а как-то раз из командировки вернулся, говорят - на целину подалась... добровольно. Мне ничего не сказала и записки не оставила.
У жены моей я был первым, но, кажется, не очень желанным... От супружеских обязанностей не отлы¬нивает, но как будто мне одолжение делает, пассивно как-то, вяло, без огня. Я от этого уверенность теряю, приходится аккумулятор подзаряжать на других, ну, в колхозе, в командировке. Так и живем. Думал, раз некра¬сивая, другие не позарятся, будет ценить, обхаживать... Отец жены до войны полком командовал, три шпалы носил в петлице, за польскую кампанию орден Красного Знамени получил, жили припеваючи. В сорок первом пропал без вести, ни похоронки, ни весточки. Думали, может, еще объявится, а между собой с матерью не ладили никогда. Они по нраву и характеру - полная противоположность друг другу. Теща моя и сейчас еще, в свои пятьдесят три, бабенка ничего себе, знатная мастерица готовить и угощать, рюмочку пропустить не дуроч¬ка, на язык бойкая, почему "интрижки" не заводит - не знаю, могла бы... Может, помнит: "жди меня..."? А Зинка моя хозяйка никудышняя, ленивая. Раньше бывало, теща рассказывала, одними сладостями питалась, накупит себе конфет и печенья... Халву обожает, полкило в один присест уминает... ни шить, ни вязать, ни стряпать... Работает хорошо, начальство довольно, с детьми умеет... она учительница географии. С учениками в походы ходит, а дома лежит и читает. К иностранным языкам пристрастилась, по-немецки читает и пишет свободно, польский выучила, теперь, говорит, на очереди чешский и французский. Но такая медлительная, невозмутимая - сил нету...
"Ты нудный рассудительный эгоист, думаешь только о себе, в них людей не видишь, а только наложниц, держал себя, как богдыхан с невольницами, - поставил диагноз Зуев, - поделом тебе, заслужил расплату в виде флегматичной кикиморы". А вслух не нашел ничего лучшего, чем посоветовать:
- Ты бы поговорил с ней, выяснил, что не так, может, надо больше лас¬ки, внимания... Я слышал, один муж в первую брачную ночь спьяну вел себя грубо и тем надолго отбил охоту...
- А ты бы говорил? Выяснял?.. - огрызнулся Супрун и ушел в себя. Зуев, в свою очередь, занялся переработкой поступившего "сырья", вспомнил нравы общежития молодых специалистов Челябинского треста, давний анекдот про наши публичные дома, официально именуемые домами отдыха, поначалу хихикнул, а затем содрогнулся при мысли, что услышанное - это не случай, а закономерное следствие процесса "воспитания нового человека" нашим "кривозеркальным" строем. А коли так, то задача высветить подоплеку и механизм такого "воспитания" является одной из важнейших при решении об¬щей "сверхзадачи", принятой па себя по велению Рока потенциальным вели¬ким Реформатором. Здесь, как всегда, требуется рабочая гипотеза...
"Идти надо от противного, - высунулся внутренний советник. - От результата. Те проявления, о которых идет речь - суть "чудачества", выражающие некий зреющий протест и проявляющиеся в различных формах, в том числе безобразных и безнравственных. Масштаб распространения свидетельствует о том, что "чудачества" уже стали заметным общественным явлением. А против чего протест, яснее ясного: против официального ханжества, фарисейства, лжи, лицемерия и "лакировки".
"Жесткой регламентации всех атрибутов общественной жизни, подавления всякой, не предписанной свыше инициативы, всякого, не укладывающегося в тесное прокрустово ложе писаных и неписаных уложений, способа человечес¬кого самовыражения, - добавил Зуев- телесный. - В рассматриваемой дели¬катной сфере вольные нравы в общежитиях могут в известной мере быть обус¬ловлены еще и проявлением феминизма - стремлением уравнять себя в "пра¬вах" с ловеласами-мужчинами. Отсюда "искусство для искусства", а не при¬работок к стипендии. Надо ли с этим бороться? Надо. Но не запретами и тупо-прямолинейными проповедями-нотациями. Вообще, лечить надо перво¬причину, основное заболевание. И наконец, нравы первобытного общества для большинства женщин могут рассматриваться как максимализм молодости, детская болезнь левизны, которая со временем подавляется их извечной тягой к "осед¬лости". Галка-пончик прекрасно "перековалась" в добропорядочную граждан¬ку, верную супругу и добродетельную мать. Похоже, у Шлыковых та же метаморфоза случилась, следовательно, это уже не единичный случай, не из ряда вон выходящий эпизод".
Зуев широким жестом выдал индульгенции всем "интрижанткам-архитуткам" и мысленно записал себе в памятку задание в ближайшее время, вы¬брав удобный момент, рассказать Миле о дьявольском совращении раба божье¬го Зуева ведьмой Мезенцевой в преддверии женитьбы Игоря, да¬бы застраховаться от возможного конфуза во время защиты. Порассуждав таким образом, он счел, что благополучно отошел на заранее подготовленные позиции. Однако Супрун не дал ему отсидеться в "окопах".
- А Кира твоя ослепительная пиявка, - меланхолически произнес он. - Не оторвешься...
- Пантера, - поправил Зуев. - Не только кровь высосет, но и проглотит с потрохами.
- Я всегда, когда встречал очень красивых женщин, пытался представить себе состояние счастливцев, допущенных к их сердцу, то бишь к телу. Я завидовал победителям, как мальчишки геро¬ям-летчикам или полярникам, - гнул свое Супрун, - Но таких я до сих пор не встречал. У нее не писаная, не точеная красота. На ней печать царст¬венности. Такой видится царица мира...
- Подруга Демона?..
Супрун недовольно передернул плечами.
- Это не ты ли сочинил про Адамову Еву?
Ответа не последовало.
- Заманит, обманет и по миру пошлет... я про "царицу мира".
- Ну и пусть. С такой не грех и голову потерять, потом всю жизнь вспоминать будешь, как счастливый сон...
"Спасибо, уважил... я такого же мнения... вкусил на практике... Однако куда подевались твои рассудительность, эгоизм, "принципиальность" собственника живого товара?" - поддел Зуев, подавив зашевелившегося было в собственном нутре "червя ревности", и тут же подыскал "полочку": пикантное проявление всеобщего диалектического закона о зависимости всего сущего от условий, места и времени. Условия представились ему в виде анало¬гии физической магнитной индукции, напряженности магнитного поля: хватит гауссов - присосет намертво... Такая проза не устроила "альтер его", ко¬торый брезгливо поморщился: "и все-то ты знаешь, и все-то ты понимаешь, аж противно".
- А что тебе Кира насчет архитектуры толковала? – поспешил Игорь переменить пластинку, чувствуя, что голова пухнет.
- Очаровательная забияка, - блаженно улыбнулся Супрун. - Я пытался слабо возражать, но она не дает слово вставить. Мы в институте с упоением, раскрывши рты, слушали увлеченные проповеди, - думаю, что это точное определение - академика Жолтовского о сокровенных тайнах мастерства зодчих Ренессанса, стремились приспособить их учение и опыт к ритмической органи¬зации фасадов современных зданий. Сложившаяся на основе такого подхода грамматика художественного языка архитектуры... это я цитирую учителей своих... была грубо сломлена, как у нас принято, решительно, но бездумно. Подрубили под корень. А что предложили взамен? Да, случались у нас соо¬ружения формалистического толка. Бывало, авторы таких зданий забыва¬ли не только об экономичности, но и о доходчивости архитектурно -художест¬венного образа. Ну, разгромили, выплеснули вместе с водой и ребенка. А новых принципов формообразования, новой системы средств выразительности, отвечающих технико- экономическим и социальным задачам, не выработали. Образовался эстетический вакуум. Отдельные, ну, относительно приемлемые находки изредка пробиваются, но отнюдь еще не теория и не система, как утверждает твоя очаровательная знакомая. Еще и намека нет, еще, как говорят, конь не валялся. На практике же господствует унылая серость, а то и просто уродство. Сняли со зданий излишества, все равно, что кожу с человека содрали и выставили напоказ внутренности. И трак¬туют такое уродство-убожество, как новое слово в архитектуре. Да какое ж оно новое? Конструктивисты в гробу бы перевернулись, увидев такую “новизну”. По сравнению с этими те были прямо-таки украшателями. У меня после института были свои мечты и планы, я не для надшахтных построек себя готовил, хотя и тут есть привлекательные изюминки.
Супрун махнул рукой и снова ушел в себя. А перед Зуевым воз¬никло видение: Супрун на подмостках сдирает с себя кожу под вой, визг и аплодисменты зала. "Ну, шутки - шутками, - пустился он в рассуждения, стряхивая наваждение. - Но разве драма такой в общем непростой разновидности "нового" человека нашей эпохи, как Супрун, раскрытая методами неореализма, меньше взволновала бы публику, чем драма итальянской домашней хозяйки Филумены? Среднестатистический советский интеллигент новой формации в определенном месте в определенное время в определенных условиях оказался у разбитого корыта! Щепкой при рубке леса... Роман¬тик по натуре, рисовальщик с неплохими задатками и пятерочным аттестатом зрелости в кармане, наивный и невинный юноша, пропитанный официальной скучно-пресной, игнорирующей природу Гомо сапиенс моралью, прибыл из шахтерской глубинки в столицу полный радужных надежд и, столкнувшись с реальными "пережитками", "язвами" и "родимыми пятнами" реальной советской действительности, если и не сов¬сем "крахнул", то деформировался до неузнаваемости. Здоровый душой и телом видный собою молодой мужчина добровольно обрекает себя на про¬зябание с бесчувственной лягушкой; поборник красоты, рыцарского служения Прекрасной Даме, довольствуется случайными колхозно-командировочными случками-отлучками; квалифицированный, воспитанный на классике, архитектор увлеченно занимается компоновкой надшахтных коробок. Разве это не благодарный сюжет для пьесы, а то и романа!
"Как сказать, - откликнулся внутренний критик. - Филумена - яркая личность, отважный боец за справедливость и честь. По-суворовски применила военную хитрость, обвела вокруг пальца “хозяина”. Честь ей и хвала! А этот - дезертир. Хлюпик. Плетется безвольно по линии наименьшего сопротивления. Почему не проявил настой¬чивости в "осаде" неприступной красавицы? Почему не попытался что-то сде¬лать для заполнения эстетического вакуума в архитектуре? Лишний человек... Заинтересует ли в наше время такой “герой” зрителя- читателя? Вот про тебя написать - совсем другое дело, на роман, многотомную сагу потянуло бы".
Так, рядышком, но порознь, наедине с собой, добрели до проезда Серова, 15. Общежитие уже погрузилось в сон. Расстелили постели и разделись, не зажигая света.
- Спокойной ночи, - шепотом пожелал Супрун, заскрипев кроватью.
- Взаимно.
"Дай-то бог, - добавил внутренний контролер. - Только вряд ли для вас двоих ночь будет спокойной. Слишком сильно током трахнуло".
"Мне что-то вообще спать перехотелось'', - признался сам себе Зуев.
"Как положено: "первой роте сегодня ты ночью приснилась, а четвертая рота заснуть не могла", - поддержал “двойник”.
"Похоже". - Зуев крепко сжал руками подушку, вообразив рядом жену, и с радостью ощутил ее возбуждающее тепло...


КОНЕЦ ВТОРОЙ КНИГИ