Преодоление. Ч 1.Прыгуны. Глава 30. Поезд Москва-Бухарест. Разоблачение

Глава 30. Поезд Москва-Бухарест. Разоблачение.

Период движения поезда от Киева к молдавской границе. Ноябрь 1994 год

Профессор и Нелли, наконец-то, перестали препираться или, если изъясниться конкретнее, состязательно обмениваться знаниями. Как происходило давеча, когда они запальчиво схватились взаимодействовать на тему, выхваченную Иван Ивановичем (наобум лазаря) из житейского ни к чему не обязывающего разговаривания. Он чуть ли не для подначки уцепился за процитированную блистательной пассажиркой безо всякого умысла индукцию «истина в вине», якобы высказанную кем-то и когда-то из древних мудрецов. Зараз ему и самому-то вспоминать погано! Он первым вдруг ополчился, зачем-то самонадеянно настропалился ошеломить «молодуху» своей эрудицией, наконец, осадить и остудить «фанфаронство» девицы. Накинулся как полоумный! Спорщики около полутора часов напропалую разгорячённо противоборствовали в энциклопедизме — наперебой окучивая друг дружку эквилибристикой сметливости.

Теперь же Иван Иванович прижух. Косо поглядывая оклычился, чувствуя себя «не в своей тарелке». Он проиграл. Облажался! По всем параметрам словесных состязаний продул закрученный поединок. Прежде, с ним такого ни в коем разе не случалось. А стало быть, ноне (по его расценке) он низко-пренизко пал; причём не столько утратил значимую весомость перед самим собой, сколько осрамился исперва в глазах, как оказалось, весьма грамотной и несравнимо дошлой спорщицы. Мало того, он даже потерял какие-никакие иллюзии в маломальской степени реабилитироваться, а не то что бы там реваншировать, аль поквитаться. Он как-то лётом потух, обломавшись, примолк — и теперь трусовато остерегался вторичного, куда как более «зубодробительного», разгрома.

Да и ни это его беспокоило. (Что греха таить!)

Поначалу знакомства, матёрый книжник истинно упивался благорасположением к нему (незнамо откуда взявшемуся) этой величавой девы. Сперва, ему не верилось … а потом, он просто-напросто услаждался её чуть ли не кричащей тягой к его персоне. «Чудеса в решете!» Вопил он себе и тащился от сладостного обстояния, буквально, загодя навязанного ему распригожей дамочкой. Поверив! Он едва ли не самохвалебно подслащивал её устремления и подкармливал их своими гипотезами и сам же, в собственных домёках, обмирал от восторга якобы этой её очарованностью им — как «гигантом мысли» как мужчиной, в конце концов! Хотя толком, не разумел и капелюшечки достойного резона этакому внезапному проявлению благоволения.

Однако только что, враз — положение вещей изменилось, душевная расположенность улетучилась, точно что-то ниотколе взявшееся и неизъяснимое сотворилось между ними. Словно чёрная кошка пробежала! «Бестия», вдруг охладела — допрежь привязав к себе крепко-накрепко. И его (воспринимавшего себя наружно неполноценным) отныне, так и тянет к ней! Неприкрыто скрючило его душонку и приковало невидимыми кандалами как махонькое судёнышко к шварту. «Примагнитила — что ни в жисть не отлепиться! Изгаляется, паскуда!» Про себя вздорил он — и влюблённо и вместе с тем тайно ненавидя, и боясь и ругая …

Впрочем, неужли он прав?! Да и чему тут удивляться, когда без излишних подробностей углядывается как с бухты-барахты сменилась её агрессивная симпатия на не менее яростную антипатию.

«О, женщины — постамент непостижимости!» Мельком боляво пронеслось в его черепяном закутке.

Он страдал. Ему сдавалось-таки, что отныне в лёд облачились и атмосфера, и отношения, и нотки болтовни, да и двухсторонний их перегляд. Ведь по каким-то же (вероятно объяснимым!) причинам потухло, это дотоле заискивающее блистание в её искромётных (теперь флегматично глядящих на него) очаровательных глазках. «Может быть капельку хитреньких, но однозначно-таки наичестнейших — открытых, прямо-таки по-дитячьи наивняцких». И именно эта — заключительная фраза, особенно застопорилась в его мыслесплетениях.

Куда делось кокетство? Куда сгинули, распаляющие в нём похотливость, ужимочки?!

Он припоминает. Пожалуй, нет — живописует! — как она личностно для него (когда они остались тет-а-тет) устроила сумасшедшее шикарнейшее представление. Выказывание (да куда там — поистине разнузданное демонстрирование!) перед ним собственных прелестей. Это же неспроста! Все эти дамские штучки … эти её психические воздействия на него, эти — любострастные заламывания ручек! бесстыдные и масленые тисканья собственноличных форм и пышностей! Манящие поглаживания по телу. Эти, с позволения сказать, её неоспоримые заигрывания с ним. Наконец, запрещённые «удары ниже пояса»! К чему они??? Если не … (а они ему так знакомы!) от студенток, от его воспитанниц — и … но мотив тех поступков очевиден. Он накрепко изучил молоденьких финтифлюшек! А здесь, надысь … она эксплицировала нечто иное. Явную приязнь или даже влечение … которые загнали его тотчас в тупик.

Взбаламутила, зараза!
Словом, Иван Иванович теперь терзался в неясностях, и я не знаю, какая пружина воздействовала на механизм его мышления, но он отныне пребывал в нерешимости и в рассудочном непроглядье.

Раньше, профессору сплошняком именно таким модусом и удавалось возвести себя в кругу обворожительных вертихвосток на пьедестал «величия» — или, по крайней мере, массового их почтения. Теперь же, воспользовавшись его отупелой молчанкой, развязал трещотку Павел, иже буровил тот сейчас что-то отстранённое и малопривлекательное. По мнению Иван Ивановича — даже низменное и первобытное! Высококвалифицированный преподаватель с досады не очень-то прислушивался, не шибко вникал в его пустобрёхство, а Нелли (кабыть вперекор как раз ему) любезно и похвально ответствовала молодому человеку. Одначе непосредственно последние слова дружбанчика, произносимые елейным (с возрастанием децибел) голоском, донеслись до его ушей наипаче отчётливо. Наверное, потому что Паша, как изнову периферическим зрением ненамеренно усёк Иван Иванович, повернул свою физию к нему, значительно придвинувшись, подхалимисто пальчиком тормоша за локоток и вопросительно вглядываясь в его задумчивость, обратился значимо ко всем:

— Слухайте сюда! А что если нам для продолжения банкета отправиться в вагон-ресторан? Я приглашаю! — горячечно проверещал он, поочерёдно переглядываясь на собеседников и знаменательно приложив пятерню к сердцу, где очевидно (во внутреннем боковом кармане курточки) запрятывались и его денежное хранилище, и его благонамерения.

Иван Ивановича эта мыслишка ни на йоту не обрадовала, хотя ему и манилось прибавки хмельного (внутрях попросту зудело от желаньица принять добавочную порцию выпивки!) и — он почесть понуро, безо всяких упований, подозревая первосего облом, зыркнул на часы и, скрючив упадническую физиономию, сокрушённо констатировал:

— Неплохо бы (я бы и сам проставился!), но … мы не успеем дойти до ресторана, как он закроется.

Егор Александрович полным ходом засыпал, и их бурчания слышались ему, будто болтовня велась где-то уже вдалеке, как бы в тоннеле. Не въезжая и не совсем понимая — для чего, он непредумышленно сосредоточился, навострил слых — нечто вроде искушаясь уловить смысл шушуканий, поднапрягшись стал вслушиваться в логическое содержание «отдалённого» перемолвья.

— А нам и не надо туда идти … — вдруг буквально перед самым носом Егора Александровича прозвучал бойкой голосок Нелли. Он даже кожей, порами поличья ощутил щекотливую теплоту её выдыхания при говорении.

(Намеривалась ли плутовка вторительно пригласить его к распитию спиртного?!)

Однако подымать вежды через охватившую дрёму ему нешто было лень. Любопытство же побеждало, и он полусонно, но и опасливо (стремясь не выдать себя) скрозь прищуренные веки, скрозь ресницы, попробовал разглядеть перед собой предполагаемое. И он был напуган! Перед ним, почитай впритын, нос к носу, сияло жуликовато улыбающееся настороженное личико Нелли. Внутренне он даже вздрогнул потому, как было дико узреть в такой близости её неожиданно вплотную придвинутую, «огромную» и розовощёкую мордашку. К тому же всматривалась она с какой-то хитрецой, каким-то странным поглядом — собранно, но и насмешливо, как бы намереваясь уличить его в бодрствовании. Типа: авось не спит человечек?! И минула всего-то секундочка, но ничего не заподозрив или даже ублаготворившись чем-то, она, практически не останавливаясь и ничуточки не выказывая для окружающих важности интересуемого, сходу прошагала к двери купе. Задвинула её и, защёлкнув на замок, выставила блокатор. Без задержки на всех парах проследовала к своему месту у окна, присела на скамью и запустила руки в сумку-запасник.

— Для данного события, — меж тем залихватски щебетала она, и было слышимо, что Нелли ковыряется в сумке, что-то спехом ищет в ней (щёлкали ремни, бряцали застёжки … доносилось шуршание), — у меня имеется ещё одна такая же конфетка. — Заключила мадам, и наконец, до слуха Егора Александровича, отчётливо донёсся стук поставленного на стол-жертвенник твёрдого предмета (вероятно, это и была новоиспечённая бутылочка винца).

Громогласно прозвучали возгласы одобрения и экзальтации … охи да вздохи!

Мысельки Егорки невообразимо лихо закрутились. То ли догадки, а то ли выкрутасы измышлений навязчиво тотчас вклинивались в его ошалелый мозг. Какое-то неладное предчувствие повеяло холодком, пробежав от затылка к копчику … кстати, и — оставшись там. «Плохо! Ох, как плохо я стал думать о людях!» Попытался, он было остепенить свои испорченные суждения, свои искалеченные о человеках соображения. И всё-таки осмысляя основание, вызванное всё той же — пусть относительно далёкой, но и всё ещё не забытой болью, породившей в его сущности психически больное недоверие, которое в недрах его самоуспокоения настойчиво кочевряжилось (не укладываясь и не успокаиваясь) — и это была почему-то гадкая уверительность в подвохе. Интуиция? Или всё-таки фантазия! Вся эта теребень, пульсируя в висках и протаскиваясь вместе с кровью через вены в его серую массу, в его сознание, — преобразовывалась в какое-то неясное осенение, и теперь само по себе навязывалось допущением.

«Да … чутьё не обманешь!» Уже почти прокричал он себе и — застыдился.

«Ладно-ладно, хорош дурковать! Не иначе — паранойя. В натуре параноиком стал. Что — теперь так и будешь доброго люда бояться?» Шипел в извилинах он себе. «А Неля — она ж замечательная! Простая как ситцевые трусы. Тут треба поразмыслить о своих делах-делишках. Какой раз я в Стамбул еду? Пятый ли? Шестой? По путёвке через турфирму летать вольготно, но дорого. Не выгодно. Безделюжная прибыль, хоть и комфортабельно. Да мне не до удобств ща … мне навар важен! Санёк — опытный «челночара», кучеряво надоумил! а, кстати, чем он сам челночит? По-моему, турецкой кожей … молодец, своевременно посоветовал — поездом до Бухареста, а там автобусом через Болгарию в Турцию, тоже до Стамбула. Гораздо дешевле. И виза всего пять баксов». Перешнуровывал он в головушке раздумки.

А разноголосица гуляющих за столом однокупейников отдалялась дальше и дальше …

Он их совсем уже не слышал. И звучала говорильня эта — точно откуда-то из-под копани, точь-в-точь со дна колодца.

После потери завода и семьи, ибо жена через месяц подала на развод и суд без задержек их развёл. Оклемавшись и поскребя по сусекам, обнищалый бедолага-бизнесмен влился в шеренги челночников и занялся привозом из-за границы запчастей для иномарок. Собственно, получалось так, будто бы события происходили по хитроумному сценарию судьбы. К его удаче — у него был в наличии оформленный заграничный паспорт. Его бывший соклассник и корифей (с которым они по случаю повстречались) содержащий частный ларёк, расположенный у специализированного автомагазина «Стрела», предложил ему (по собственной мульке) выгодное предложеньице. Тогда, в кафе «Пилигрим», за стаканчиком винца они самочинно обговорили обоюдную выгоду этого проекта. И свежеиспечённый компаньон стал собирать для него заказы различных автопричиндал к элитным зарубежным автомобилям. В список входили и Audi, и BMW, и Mercedes-Benz, да и всякие другие мажорные модели тачек. Конечно, автозапчасти были «левыми», которые он привозил из Стамбула. Иначе говоря, это была недоброкачественная подделка фирменных запчастей, но никто из контингента клиентов (созданного ими впопыхах) и не нуждался в оригиналах, ибо они мало кому были по карману. А эти! рассматривались клиентурой как раз — как дёшево, и сердито. Судите сами, вполне достаточно: поменять (пусть и на лажевые, но временно функционирующие) либо прокладки, либо кольца, либо поршневую или шаровую … бампер или битую фару и т.д. и т.п., да и продавай авто худо-бедно в надлежащем (в коммерческом отношении) виде.

Пританцовывая по скалам и перебирая лапами да курлыча, во мраке ночи орёл расправил крылья. Встрепенувшись, он величаво взмахнул, а взбодрившись, дважды похлопал ими. Что-то нарушило первосоние … неспроста потревожило засыпание. Поверх дремоты невзнарок никчемушное примерещилось Егору Александровичу. Будто бы шумнуло что-то аль поезд трепыхнулся. Шорох подозрительный по ушам скользнул, а не то и вовсе чуйка сработала, но у него нараспах раскрылись гляделки. Сон как ветром сдуло!

И опять он в купе, снова в поезде. Вроде всё, как и было: на потолке так же тускло плафон светит, тот же стук колёс да проекции и мельканья по стенам — бликов да отсветов … только вот почему-то балаканья смолкли. Притихла беззаботная погудка прежде кутящих попутчиков. Он поднял голову, оглядел клетушку. На своём месте Иван Иванович с мраморной оттенью лица, сидя раскинув ручищи и неестественно завалившись в угол, спиной поджимая скомканный матрас, подобно мертвецу запрокинув головушку с широко раскрытым ртом (кверху воронкой!), находился в недвижности. Павел, тот ещё смешнее — свесив клешни и уткнувшись носопыркой в собственные сведённые сухопарые коленки, так же был в состоянии близком к мёртвому. Прямо под Егором Александровичем целеустремлённо подавшись вперёд, руками навалившись на стол, занятая своим делом, сидит Нелли. Его взгляд упёрся ей прямо в маковку и, не повернув и не задрав головы видеть Егора Александровича, та не могла. Чуть в сторонке, ближе к окошку стоят в кучу сгруженные стаканы (один из них полон тёмно-бардовой жидкостью), а прямо перед ней возлежали портмоне Иван Ивановича и кошелёк Павла и — разложенные на столике инодержавные ассигнации. Видимо иностранные банкноты были уже пересчитаны ею и сложены в аккуратненькие стопочки.

Возмутило Егора Александровича в увиденном то, — с каким хамством, с какой небрежностью! —раскрасотка сейчас рассматривала, выворачивая кармашки и оттопыривая отделения, предметы чужой отрады, вытаскивая оттуда и документы, и другие какие-то бумаженции. Не шевелясь, свидетель необычайной наглости лежал, выглядывая из укромного гнёздышка затаив дыхание. У него наворачивался целый навал разоблачающих и клеймящих вопросов. Почему девица пересчитывает (явно же!) заимствованные капиталы? Почему Иван Иваныч и Павел в таких закомыристых, можно сказать потешных, позах уснули? И вообще — спят ли они?! И как без них (без их ведома!) она осмелилась так поступать?

А когда своевольница поспешно глянула на циферблат часов и пронырливыми движениями рассовала огромные охапки купюр по отсекам сумки, когда она уже было привстала, собираясь с вещами, в том числе и с заранее приготовленным чемоданом подняться — он удержаться не смог. Откинувшись на подушку и приготовившись к спрыгиванию, он для начала громко откашлялся. Внизу вмиг всё замерло.

Егор Александрович по-молодецки соскочил на пол и, раскинув руки по обе стороны локтями привалившись на полки, встал в проходе. Секунд пять (наверно для Нелли показавшиеся вечностью) он изучающе и неодобрительно взирал на полпути пойманную и встревоженную мадам. Та же, застуканная на недовершённости передвижения, застыла как стеклянная. Очевидец происходящего, осуждающе хмуря брови и мучительно долго посматривая — то на неё, то на попутчиков, обнаруженных им выключенными, к тому же в таких несуразных асанах, наконец, делово шагнул к Павлу и, быстрым жестом знатока, приложил три пальца к его сонной артерии. Едва-едва прощупывался пульс. Значит, он жив. Вероятно, то же самое и с Иваном Ивановичем и — он с облегченьем выдохнул. Нелли же, с широко раскрытыми глазами молча таращилась на него, будто бы пыталась проникнуть в самую глубь его намерений: то ли смущённо, а не то даже испуганно, но, во всяком случае, она, захваченная врасплох, явно застопорилась в этаки нелепом полу сидячем положении. Как она прекрасна! Как пригоже горели её щёчки! А глазищи, сверкали как два царских червонца! Девица растерянно разглядывала его — о чём-то маракуя, что-то въяве сопоставляя. Губы девицы слегка дрожали, и могло выказаться — будто бы она молилась! В ее взволнованном облике, ее онемении, безусильно отгадывалось запредельное отчаяние, но женщина, передюжив свой страх, вдруг спазматически переглотнула и — необычайно дружески, прямо-таки лучезарно! — улыбнулась. Верно уясняя бесспорную неотвратимость произошедшего и смахнув с лица тревогу, она: не то обречённо, а не то дерзновенно — принимая ситуацию таковой, какая она есть, сказала, обращаясь к нему:

— Ну, наконец-то! А то я уже заждалась … — просветлённо и по-олимпийски ничтоже сумняшеся защебетала прохиндейка. Оставив в покое дорожные принадлежности и преспокойненько достав из бокового кармана саквояжа загодя приготовленную скрутку стодолларовых купюр, накрепко стянутую крест-накрест шпагатом, она эту заготовку располагающе протянула ему, словно они договаривались об этом заранее и подытожила концовкой, — … дело сделано и это ваша доля.

Колёса мчащегося экспресса как минимум километр накрутили на ось допрежде, чем взволнованная профурсетка вторично заговорила.

— Берите же, это ваше … здесь целых пять косых. Ну!!! хватайте, смелей … — импульсивно хихикая, весомо выговорила она, в свою очередь абсолютно обомлевшему мужчине, смотрящему теперь на неё с распахнутым сомнением.

— Через десять минут моя станция. Поезд стоит всего одну минуточку. Я должна буду сойти. — Лопотала она ускоренно, но и внятно выговаривая слова, как будто вопрос уже решён и оставались лишь бисерные формальности. — Берите деньги и ложитесь спать! Утром, как ни в чём не бывало, поднимитесь позже этих лохариков. Они ничего не поймут, будут пребывать в потерянности … и вам — поверьте! останется всего лишь корчить глупый и сочувствующий вид, да, фальшиво удивляясь, слушать их несуразицы. — Робко пододвигалась она к выходу. — Пусть эти болваны сами на себя обижаются … ропщут и сетуют.

Вразумляя и наставляя, Нелли настаивала на своём. Окончательно взяв себя в руки, должно, уже уверившись в удачно состряпанном дельце, она утвердилась в положительном завершении своего изуверского мазурничества. И вдруг смолкла, всматриваясь в него ожидающим, долгим и полным благонадеяния взглядом — мука изобразилась на её восхитительном и взгорячённом личике. Егор Александрович, подозревая умышленное отравление, будто не слыша настоятельных напутствий, раздумчиво и вовсе не глядя на протянутую долларовую накрутку, в конце концов, процедил сквозь зубы:

— Что с ними? Полагаю, они живы … им, ничего не угрожает?!

— Ерунда! Поутряне здоровей вас будут … это всего-навсе клофелин.

— Нет, так нельзя. — Искренне взбутетенился мужчина. — Это идиотизм! Хамство!!! Возмутительно! Немыслимо … — недоверчиво рассматривая с ног до головы женщину, протягивающую ему долларовый моток, нетвёрдо бормотал он и даже руки спрятав, сцепил за спиной, будто бы опасаясь их самоличного разрешения ситуации. — Верните назад, что вы взяли у спящих … и ступайте вон.

— О, я знаю! — вы честный и благородный человек. Я это сразу заприметила. Поняла и влюбилась в вас как девчонка … — разгорячённо запела деваха, не умолкая, меленькими шажочками ближе и ближе пододвигаясь, подступая к нему и так же настоятельно протягивая баксовый рулон. Тот был уже практически у него перед самым носом, когда она, вдруг внезапно извернувшись, приглушённо взвизгнула и осуществила резкий выпад другой рукой, сжатой в кулак. Это был явно великолепно поставленный удар крюком «Агэ-цуки» снизу-вверх в подбородок из каратэ стиля киокушинкай! И если бы наш дружище не ожидал чего-то подобного, если бы не его натренированность реакции, если бы он не доверился шестому чувству (как человек, некогда испытавший единомоментную опасность), то возможно сейчас бы он уже валялся нокаутированным на полу. Кулачок девицы пролетел буквально в нескольких сантиметрах мимо и застыл на мгновение ока в воздухе, но для вторичной аналогичной активности Егорка уже не дал нападчице ни времени, ни возможности. Поймав и схватив дерзко настроенную женщину за оба запястья (правда, сильно оторопевшую, как-то теперь уж не очень сопротивляющуюся) он, препятствуя допустимости ей воспользоваться ногами, крутанул её и завернул ей руки за спину. Обнял сзади, обхватив крепким хватом, и завалился с ней набок прямо на лежак, на корню сковав дальнейшие действия. Нюхом, вкушая аромат духов и ощущая возбуждаемую теплоту — мягкую хрупкость девицы, мужчина козырнул ей на ушко:

— Ух, какая вы прыткая! Какая опасная!!! В конце концов, учитесь проигрывать … верните взятое моим друзьям …

— Какие они вам друзья!!! Горе-попутчики. Они что — ваши родственники? Вы знаетесь-то всего символически … — проговоривши тоном, каковым обычно обвиняют в идиотизме, съехидствовала дама, — и не увидитесь больше никогда.

— Но это не аргумент для их обкрадывания. Немедля воротите краденое!

— Я не могу этого сделать. Понимаете?! — наэлектризовалась она, вроде смирившись с переделкой, бесплодно или вернее для проформы подёргиваясь высвободиться. Урывками остаточно содрогаясь, она вздрагивала ненапористо, скорее, с выявлением напоказ женской слабости и торопливо стрекотала. — Моему бой-френду требуется операция. Уясняете?! Срочная. Дорогостоящая. У него стриктура уретры. Он мучается. Уреторопластику готовы сделать лишь в Израиле. Но самое страшенное! Он ходит по лезвию ножа … в любой момент рискует умереть или от почечной недостаточности, или ещё от чего-то более ужасного. Вы сами хотели бы умирать обездвиженным? Окочуриться длительной и мучительной смертью? — она почти что исповедовалась, она почитай рассказывала правду.

Они с гражданским мужем, Виталиком, поистине решились однажды на этакую авантюру ради денег необходимых только лишь на операцию. Но со временем, когда так влёгкую получилось и раз, и другой … когда слишком бестягостно стали удаваться махинации (с её-то талантами и артистизмом!), преуспев, мошенники (кстати, по настоянию муженька) до времени забыли об основной цели. И, отложив жизненно важную процедуру, занялись самообогащением.

Тем не менее, Егор Александрович разглядывал дамочку с некоторым скепсисом, хотя и существенно ослабил зажим, сдерживающий её инициативность. Находясь у неё за спиной, и вдыхая чарующее благоухание девичьих волос, он волей-неволей досадовал, что не может сию минуту заглянуть ей в глаза. Наконец он недоверчиво спросил:

— Надеюсь, вы, не станете впредь использовать свой смертоносный гранатомёт?

— Отпустите меня! а то — я закричу и обвиню вас в попытке изнасилования … — сдавленно полушутя, но и прекрасно понимая, что лопочет бессвязицу, проверещала Нелли и тут же одумавшись, засмеялась. — Простите, это была глупость. Забудьте о ней!

— Что ж, пожалуй, доверюсь … но, если что — я и сам подниму такой гвалт! — который вам не приснится и в кошмарном сне.

Притворно по-стариковски и дурашливо покряхтывая, но и одновременно изображая обострённую бдительность, Егор Александрович встал, оставив вполуоборот распростёртой на скамье изобличённую в воровстве красотку. Видя, как та — поелозя, квёло поначалу скучковалась, а затем приняла с достоинством сидячее положение, вытянув длинные и красиво сконструированные ноги — невольно залюбовался её фигуркой. Он, чуть посторонившись, однако, не ослабляя наблюдения за Нелли, сперва похлопал по щекам Иван Ивановича, который абсолютно не отреагировал на его лёгкие похлопывания и по-прежнему состоял в качестве овоща. Тогда он потормошил Павла, но и того не удалось привести в чувство. А время шло.

— Не пытайтесь меня разжалобить, деточка. — Наконец прореагировал он, контролируя ситуацию, будучи постоянно на стрёме. — Я понимаю, что влюблённая женщина способна на многое, но … — он всего лишь мгновение искал нужные слова, — в конце концов, не такой же ценой — не преступным же путём. Для этого есть другие способы — более плодотворные и гуманные, что ли! Есть благотворительные общества … ассоциации милосердия … — компостировал он ей мозги и сам разумел, что болтает безлепицу. Где что сейчас найдёшь?!! Да и ясное дело, что люди таким банальным образом просто-напросто зарабатывают себе на хлеб … с маслицем и икоркой.

Поезд тем временем уже зримо и слышимо замедлял ход. Где-то там, за дверью шоркая, проводница пробежала по коридорчику вагона с объявлением об остановке, о времени стоянки … и ещё о чём-то … кто-то ещё, видимо, собирался сходить на этой станции. Во всяком случае, из задверья доносилось чьё-то тяжёлое перетаскивание или передвижение, вероятно кто-то переставлял громоздкие вещи.

Трепеща и полыхая лицом, Нелли со страдальческой гримасой, стремительными движениями выполняя манипуляции, вынула две крупные охапки купюр, те самые, каковые давеча рассовывала … и бросила их на стол. Обозлённо и проницательно уставившись на Егора Александровича, словно что-то себе сообразив, до чего-то дойдя, она грозно рявкнула:

— Дурак!!!

Но сощурившись и ненавистно впившись в него взором, она уже не торопилась уйти, как бы вычитывая его потаённые планы, внезапно выпалила:

— На! подавись бессовестный хапуга. Пользуйся моментом! Живоглот! — и вдруг девица озарилась неуверенной догадкой, что подсознательно подразумевает нечистоплотное и, отвернувшись и не веря изрекаемым словам, прошептала, — неужели присвоит? — но, отмахнувшись от этой мысли, громко примолвила. — Полагаюсь, теперь я свободна, теперь я могу исчезнуть?!

Егор размазал по мордени простодушную ухмылочку и выразил согласие кивком головы. Та, психованно (но и горделиво!), едва совладавши собой, пару раз в спешке промахнувшись, но едва уцепившись за защёлку, порывисто крутанула её — и, открыв замок, сотрясаясь всем телом, принялась судорожно и хаотично дёргать дверь в разные стороны. Её всё бесило! И она страшилась этого бешенства. «Как бы не натворить безбашенных пакостей!» Забеспокоилась про себя девица. Казалось, в настоящий момент в её душе бушевала гекатомба! но дверь (как назло) лишь приоткрылась, полностью открыться ей помешала блокировка. Нелли ещё хлеще распсиховалась и опять лихорадочно захлопнула проклятущую дверь, едва сдерживая ярость, отрывистым махом ожесточённо утопила стопор и вновь в лихом буйстве отодвинула препятствие. И уже не глядя по сторонам, похватала вещи и, еле-еле протиснувшись в проём, обернулась к нему и антагонистично прошипела:

— Что ж, радуйся, хитрая мразь. Крыса! Весь куш теперича твой. — И стремительно поскакала к выходу.

Егор Александрович вышел следом и остановился у окна. Он раздвинул шторки, ребром ладони мазанул по вспотевшему стеклу и заглянул в проделанный прозор. Моросил осенний дождь. Вдалеке, внутри светового ореола, он увидел стоящий возле невзрачного полустанка под фонарным столбом шикарный коричневый «Джип-Чероки», а рядом с ним двухметрового и статного гиганта. Тот, кому-то уже нетерпеливо и приветливо махал рукой. Вскоре, он увидел и семенящую к мужчине, мелкими и расторопными шажочками, Нелли. Она подошла к гиганту, небрежно обок скинула чемодан, и они несдержанно обнялись. Состав плавно тронулся, и возлюбленная парочка стала неотвратимо отдаляться.

Продолжение следует ...