Над домом на Авениде Виена плыла жара, потрескивали на холмах раскаленные камни, трава на склонах пожухла. Старик, прервавшись, подошел к открытому окну, вгляделся в выгоревший пейзаж: «А в Москве сейчас конец лета, яблоки дозревают. Охота на уток началась…».
Рамон не спеша оделся, побрился, спустился в бар и выпил чашечку кофе с бриошами. Эйтингон передал Рамону на последнем свидании несколько сотен долларов, поэтому, не стесняясь, Рамон заказал рюмочку текилы и закусил желто-блестящим сыром с неровными дырками в нарезанных пластиках.
«Сегодня же вечером надо будет отпилить у ледоруба ручку и примерить плащ с вложением во внутренний карман. Надо еще нож охотничий взять на всякий случай. И конечно, обязательно, возьму пистолет. Нужно чтобы все закончилось разом. Уже сейчас Троцкий всего боится, всех проверяет, а если он выживет и на этот раз, до него будет добраться почти невозможно», - думал он, прожевывая ломтик сыра.
Рамон купил газету и пробежал заголовки: «Люфтваффе начинает решительный штурм английских авиационных баз. Около полутора тысяч бомбардировщиков будут задействовано в воздушной войне против Англии». «Гитлер пообещал разбить все аэродромы в Англии и тогда уничтожение флота и портов будет совершенно безопасной операцией».
Он отбросил газету и вспомнил рев немецких бомбардировщиков в испанском небе.
«Когда на тебя сбрасывают бомбы, ты чувствуешь себя совершенно беззащитным, - вспоминал он - кажется, что каждая бомбы, с гнусавым визгом летящая с неба, обязательно должна попасть в тебя!
Хочется выскочить из окопа и бежать куда-нибудь, лишь бы не ждать в бездействии, когда бомба долетит до земли и с гулким уханьем поднимет в воздух землю, в которой ожидаешь своей судьбы ты»!
Рамон заказал еще рюмку текилы, выпил одним глотком, не закусывая, как это делают русские. Расплатился и, поднявшись к себе, стал одеваться, но передумал - Сильвия ждала его к обеду у себя дома.
Потом сел за стол и стал писать по-французски завещание - Рамон исписал три листка, отложил их и долго сидел неподвижно…
Надев темную рубашку, жилет, пиджак и брюки, Рамон повязал галстук, надел шляпу, накинул сверху плащ и, осмотрев комнату, выходя из номера, нагнувшись, аккуратно приклеил темную нитку одним концом к косяку, а другим к боковой плоскости двери.
«На всякий случай», - подумал он и улыбнулся, вспомнив русскую пословицу: «Бережёного бог бережет»!
Спустившисьвниз, кивнув портье он прошел через холл и вышел на жаркое, яркое солнце.
Подойдя к машине осмотрел её, попинал ногой задний левый скат и словно случайно, осторожно обвел взглядом фасад отеля - все было спокойно.
Заведя мотор, он привычно вырулил на улицу, на первом же повороте свернул направо, потом, на следующем перекрестке налево и дал газу, глядя в зеркало заднего вида.
«Все чисто», - успокоил он сам себя и поехал в сторону центра…
Когда Рамон входил в кафе, Сильвия уже сидела за столиком и просматривала меню.
- Дорогой, - встретила она его полушутя, - ты опаздываешь.
Поднявшись со своего места, она поцеловала его в губы. Рамон отметил про себя её новый дорогой наряд и кокетливо заколотый в густых черных волосах маленький берет.
- Сильвия, извини! Я, как всегда, застрял в пробке, - привычно соврал Рамон и сев, сразу стал осматриваться.
В дальнем конце зала сидели две пары американских туристов, о чем-то громко говоривших и шумно смеявшихся. У окна напротив ворковала влюбленная пара, да за двумя дальними столами, объединилось почетное семейство, справлявшее очередной юбилей.
Подозвав официанта, Рамон не глядя в меню заказал бутылку вина.
- Ты ведь за рулем, дорогой, - посмеиваясь,
заметила Сильвия, но Рамон улыбнулся и ответил:
- А я с собой для штрафа деньги беру.
Потом, из принесенной официантом бутылки, налил в бокалы себе и Сильвии, поднял бокал, посмотрел вино на свет, выпил, долго держал во рту не глотая, затем проглотил, помотал головой и вскользь заметил:
- Слишком кислое.
Сильвия жеманясь выпила и сделав паузу, тоном знатока ответила:
- А мне кажется, что ничего. Конечно не французское Бургунское, но из местных вин, может быть самое лучшее.
Рамон кивнул, разлил по бокалам, поднял свой бокал, чокнулся с Сильвией, чему тоже научился у русских и произнес:
- За нас!
А про себя подумал: «Она сегодня очень мила - надо будет увезти её в отель».
Поговорили о газетных новостях, о полетах гитлеровской авиации на Британские острова и о потерях с обеих сторон. Сильвия стала рассказывать, что Американская СРП раскололась, что левое крыло, во главе с известным троцкистом Шахтманом заявляет, что Советский Союз перестал быть пролетарским государством.
Старик не согласен с этим и очень сердится на разногласия и сам говорит, что Союз по-прежнему пролетарское государство, но благодаря сталинской бюрократии, это дегенеративная власть…
- А та знаешь, - прервал её Рамон, - я вчера показывал свою статью Старику.
Сильвия засмеялось:
- Ого! Ты становишься политическим писателем. Я знаю, ты талантлив, - она перегнулась через стол и с нежностью погладила его по щеке.
- Но Старик не в восторге, - продолжал Рамон.
- Да он просто ревнует!
Оба весело засмеялись, допили вино, поели и договорились, что пойдут вместе в ресторан с Шусларом, их общим приятелем, который обещал их познакомить со своей невестой и назначил встречу на 20 августа.
За обед расплатился Рамон после, прихватив бутылочку виски, поехали к Рамону в гостиницу. Сильвия опьянела, выходя из кафе, поскользнулась и сломала каблук. Рамон бережно подхватил её на руки и донес смеющуюся и смущенную Сильвия до машины - на Рамона выпитое вино никак не подействовало. Он, уже садясь в машину, решил, что поедет к Троцкому именно 20 августа.
Старик стал уставать. Он все чаще сидел за столом в кабинете и читал газеты - книга двигалась плохо. Казалось, что основные характеристики Сталина он уже высказал в начале и потому, оставалось только пересказывать историю воцарения Вождя «на престол», следить за фактографией или цитировать других политиков, а Старик этого не любил.
Вот и в этот раз он до обеда сидел в кабинете, потом вышел покормить кроликов и надев рабочие перчатки вычистил клетку, а потом положил туда, нарезанной кем-то из охранников свежей травы.
« Как я устал, - размышлял Старик, рассматривая самого бойкого, черного с белыми пятнами кролика, - мне надоело работать, надоело сидеть в этой дыре, отделенной от Европы тысячами и тысячами километров.
Как бы я хотел побывать в России, пусть нелегально, пусть инкогнито! Просто постоять на ясной, росистой зорьке с ружьем, где-нибудь в березовом перелеске или на берегу болотистой речки, в ожидании перелета диких уток. Меня убивает изоляция - не с кем поговорить, почитать главы из книги, просто поболтать по-русски, не только все понимая, но и со смаком выбирая слова, выражения, образы, обороты и метафоры для собственной речи…»
Краем глаза он заметил, что на стоянку подрулила машина, и из неё вылез этот странный полу-бельгиец, полу-канадец Джексон. «Странно, на улице жарко, а он в плаще»? - подумал Троцкий, продолжая наблюдать за Джексоном.
Джексон прошел в дежурку, поздоровался с молодым охранником и спросил, не приехала ли Сильвия?
Сильвии не было.
Джексон вошел во двор, увидел Старика и направился к нему.
Наталья услышала звук подъехавшей машины и тоже поглядела в окно. Из дежурки вышел незнакомый мужчина и только когда он снял шляпу перед Троцким, определила, что это Джексон. У неё отлегло от сердца, и она пошла в спальню, дописывать письмо Розмерам – в этом письме, Наталья пригашала их приехать на следующей неделе в гости.
Поздоровавшись, Джексон показал Старику выправленный и напечатанный на машинке текст.
Старик, обрадовавшись, повел его в свой кабинет.
Войдя в дом, они встретили Наталью, которая, поздоровавшись с Джексоном и увидав его бледное лицо, спросила:
- А вы здоровы ли Фрэнк? Мне кажется, вы сегодня неважно выглядите.
Джексон мотнул головой и, после паузы ответил:
- Я сегодня почти не спал, готовил статью.
Он мельком взглянул на Наталью, тут же отвел глаза и вытер тыльной стороной ладони пот, выступивший на лбу. Троцкий стоял рядом, непонимающим взглядом смотрел то на Наталью, то на Фрэнка и порывался идти дальше.
Но Наталья не уходила, а снова обратилась к Фрэнку:
- Вам ведь жарко. Снимите плащ, я его отнесу на кухню. Уходя, вы его заберете.
- Меня знобит, - сквозь зубы ответил Джексон - и потом я не хочу вас утруждать.
Он сделал движение в сторону кабинета и Троцкий спохватился
- Да, да, пойдемте.
И подхватив Джексона за локоть, повлек его к кабинету.
Наталья, вернувшись на кухню и протирая чайные чашки, думала: «Какой-то он сегодня странный. Может быть, с Сильвией поругался. Она, конечно, избалована мужским вниманием…».
Со двора раздались голоса охранников – кто то кричал с наблюдательного пункта в левой башне: - Принеси нам ящик с инструментами. Он стоит под столом в дежурке. Кто-то сразу откликнулся: - Хорошо…
«Хансен говорил мне, что сегодня они будут устанавливать систему тревоги на башне,- вспомнила Наталья и успокоилась - Левушка сегодня в хорошем настроении. На днях говорил, что не хочет видеть Джексона, а сегодня сам ведет его в свой кабинет».
Джексон поднимался по лестнице вслед за быстро идущим Стариком. Он старался идти как можно прямее, так как стоило ему наклониться, как тяжелый ледоруб, в тайном кармане плаща, оттопыривал плащ. В какой-то момент ему показалось, что лезвие ледоруба, раскачавшись от шагов, стукнуло по лезвию кинжала, спрятанному в узком карманчике на другой стороне плаща!
Время двигалось скачками. То ускоряло свой бег, то останавливалось.
Пока Наталья его спрашивала, оно томительно тянулось, а сейчас, когда с каждым шагом приближался момент действия, оно стремительно летело. «Боже! – повторял про себя Рамон, - неужели я это сделаю?».
Второе его я отвечало первому: «Ты это должен сделать! Надо убить лицемерную гадину!
То, что рассказывали мне знакомые, не укладывается в голове. Оказывается, они и сами пытались убить и когда?
Еще в восемнадцатом году, когда революция в России висела на волоске».
Троцкий остановился на верхней площадке и ждал его. Рамону показалось, что Старик очень уж пристально смотрит на его плащ.
Рамона снова бросило в жар, руки судорожно прижали вздувшийся плащ к телу - каждый шаг вверх по лестнице давался Меркадеру все с большим трудом.
- Вы сегодня действительно себя плохо чувствуете, - строго, но с сочувствием, произнес Троцкий открывая ключом дверь кабинета:
- Проходите…
Касаясь стенки лестницы, Рамон старался быть как можно дальше от Старика - руки дрожали, на лбу выступил пот!
Троцкий, впустив его прошел к столу, взял у Рамона отпечатанную статью и сел.
- Плащ можете положить вот сюда, - он указал на стул, стоявший у левой стены.
Рамон осторожно снял плащ и тут часы, стоявшие на подставке за его спиной, начали бить шесть ударов. Рамон от неожиданности чуть не уронил плащ на пол!
«Спокойнее, спокойнее, - повторяло второе я и подбадривая сравнивало - это как перед атакой: страшно, непонятно, зачем надо подниматься из окопа, бежать под пулями! Но когда побежал, страх уже не тревожит, все делаешь автоматически».
Он положил плащ, пощупал в заднем кармане брюк пистолет и посмотрел на Троцкого. Тот сидел к нему спиной, склонившись над статьей - седой ежик волос на затылке был хорошо, ровно подстрижен.
«Пора, - подталкивало второе я, - бить надо вот сюда, в центр этого венчика из седых волос. И не сомневайся: тот, кто сам убивает других чужими руками, должен быть убит, как трусливая гадина»!
Троцкий читал статью, слышал шуршание плаща за спиной.
«Какой вздор! - думал он, - откуда этот Джексон взял такие цифры. Я совсем недавно читал статистику французского рабочего движения. Там были другие цифры. Что он там делает? – вдруг подумал старик, но не обернулся, - еще подумает, что я его боюсь и подозреваю…»
А для Рамона время неудержимо стремилось в будущее. «Решайся!» - вкрадчиво подталкивало второе я. «Боже мой, боже мой! – причитало первое я: - Как я это сделаю?!»
Трясущимися руками он достал ледоруб, снял с него мягкую, легкую тряпицу, сжав двумя руками ручку замахнулся и опуская острый, зазубренный клюв ледоруба на голову Старика, инстинктивно зажмурился!