История моих ошибок. Часть 4. Глава 38

Глава 38. Второй круг ада

В понедельник с утра на работе меня ожидала взбучка от Веры, она была вне себя от гнева:
как я могла совершить такую глупость! Она и раньше, бывало, меня отчитывала, порой довольно резко, безапелляционным тоном, но я всегда старалась отстоять свою точку зрения и доказать, что поступила правильно. На этот раз мне ничего не оставалось делать, а только помалкивать и кивать головой в знак согласия. Наверное, у меня был такой жалкий вид, что Вера перестала ругаться и отправила меня пообедать в институтскую столовую, сказав, что ей нужно обдумать сложившуюся ситуацию в тишине и одиночестве. Пока я стояла в очереди, меня окликнули ребята, работавшие с Кириллом, они уже уходили, поэтому я только помахала им рукой, спросить о Кирилле я не могла: во-первых, стеснялась, а во-вторых, не кричать же об этом через весь зал.
Вернувшись в наш кабинет, я рассказала Вере про встречу. Она констатировала: «Значит, он уже знает, что ты на работе». Я робко спросила: «Как ты думаешь, он придет?» Ответ прозвучал резко и громко, как удар хлыстом: «Нет! Даже не надейся: он больше никогда не придет и не позвонит! Но, если вдруг случится чудо, и Кирилл появится здесь, то не говори ему, что ты уже вышла замуж. Вот увидишь: он сделает тебе предложение, я не сомневаюсь в этом. Так что наступит час твоего торжества, и ты сможешь почувствовать себя счастливой и отомщенной за все его штучки. А вот тогда и скажешь ему, что поезд ушел и ты уже замужем!»» В этот момент дверь открылась и вошел Кирилл.
Обычно он выглядел довольно самоуверенно, мы даже позволяли между собой посмеиваться над его важной походкой, задранной головой и орлиными взглядами, которые он бросал на окружающих с высоты своего внушительного роста. Может, именно поэтому его многие недолюбливали — из-за довольно высокомерного вида. В этот день от его важности не осталось и следа: к нам вошел какой-то сгорбившийся растерянный мальчишка, с затравленным взглядом и повисшими руками. Он плюхнулся в кресло и молча уставился на меня. Вера попыталась начать светский разговор, поинтересовавшись, как у него прошел отпуск, но он, казалось, не слышал ее. Он просто, не отрываясь, смотрел на меня так, как будто видел в первый раз, и хотел понять, что я из себя представляю. И молчал. Этот изучающий взгляд меня окончательно добил: я вдруг почувствовала, как мое тело начинает сотрясать, пока только внутренняя, невидимая дрожь, а в голове, путаясь, проносились мысли — одна безрадостней другой: «Господи, что же я наделала! Зачем я вышла замуж — ведь я не в состоянии расстаться с этим человеком! Что же это за сила такая, которая притягивает меня к нему, помимо моей воли?» Бог свидетель: я пресекала даже мысли о нем, считая его чужим мужем. Однако, летом стало совершенно очевидно, что он не любит Марину и не собирается на ней жениться. Но мне казалось, что и меня он не любит: он как бы все время взвешивал на невидимых весах мои достоинства и недостатки: бывало, что я его раздражала, очень часто удивляла своими поступками, но, видимо, какая-то необъяснимая сила и его влекла ко мне. Не зря мне показали ту сияющую ниточку, которой нас, должно быть, соединили не в этом мире, и не нам было ее разорвать. Я ругала себя последними словами, корила: «Дура! Какая же я дура, что позволила себе расслабиться и втюриться в него! Что же мне теперь делать?» Ведь одно дело постараться устроить свою жизнь с нелюбимым человеком, но внимательным и заботливым, любящим меня. Я, как, наверное, большинство русских женщин, способна проникнуться симпатией в благодарность за хорошее отношение к себе. Я надеялась, что потом появятся дети, которые тоже сблизят нас, со временем выработаются общие привычки — как говорят: «Стерпится — слюбится». Но все это стало вдруг абсолютно невозможным: ведь я любила другого мужчину! Ужас!
И тут Кирилл заговорил: «Это правда?» Я сделала вид, что не понимаю, о чем он. Тогда он повторил: «Это правда?» Я, стараясь изо всех сил, скрыть бурю, бушующую в моей душе, сказала: «Не понимаю, что ты имеешь в виду». Тогда он как-то неуверенно спросил: «Говорят, ты замуж выходишь. Это так?». Первой мыслью было последовать совету Веры и испытать минуту торжества, но он выглядел таким расстроенным и несчастным, что с моей стороны было бы просто подло воспользоваться его слабостью и подвергнуть унижению. Не могла я его обидеть и превратить в своего врага. И я призналась: «Кир, я не выхожу замуж, я уже вышла: вот и кольцо на пальце» и показала ему руку. Он покачал головой, как бы отгоняя от себя услышанную фразу: «Это не обручальное кольцо», я: «Обручальное — просто я выбрала такое, с алмазной гранью». Он стоял на своем: «Не может быть! Не верю!» Тогда я предложила посмотреть на печать в паспорте. Он долго-долго рассматривал страницу, потом вернул мне документ и, уже с иронией, начал расспрашивать о том, за кого я вышла, сопровождая каждый мой ответ саркастическими комментариями. Такого ехидства я от него не ожидала: подумаешь — какая-то печать! Если любишь женщину — борись за нее, какая разница, что написано в ее паспорте! Но, видимо, не любил он меня, или себя любил намного больше, и обида оказалась сильнее, но он, увы, не сказал мне того, на что я так надеялась. Письмо мое, написанное на юге, он получил, когда у него уже были куплены билеты в Крым, да и нам с Любой пора было готовиться к отъезду домой, ведь мы намеревались провести на море всего две недели, а пришлось задержаться на три. Отпуск у него сложился не совсем удачно — погода была холодной, море штормило и так далее. Вернувшись в Москву, он в первый же рабочий день поспешил к нам, услышав от ребят о моем предстоящем замужестве, но дверь оказалась закрытой, так как Вера бывала в институте довольно редко, а я улетела в Киев. Он не удержался от упрека: «Я, как дурак, рвался в эту дверь, а ты в это время развлекалась неизвестно с кем!» Постепенно Кирилл пришел в себя, начал расспрашивать Веру о ее поездке в Болгарию, начал шутить, говорить ей комплименты, абсолютно игнорируя меня — как будто меня вообще в комнате не было: взяла и растворилась в воздухе. А потом ушел и не появлялся больше двух недель и, конечно, не звонил.
Вера меня отругала за то, что, не последовав ее совету, я сразу же выложила все карты, но, все равно, настаивала на том, что ехать в Киев мне больше не следует: новоиспеченный муж потоскует-потоскует, да и поймет, что ничего из его затеи не вышло, и, в конце концов смирится и даст мне развод. И опять все пойдет по-старому, то есть долгие одинокие зимние вечера, ехидные вопросы знакомых насчет личной жизни, выходные дни, проводимые на кладбище, постоянная зависимость от чужих людей: их желаний, привычек, капризов. Я уже была сыта по горло всем этим, поэтому, поразмышляв пару недель, купила билет, чтобы уехать в Киев на ноябрьские праздники, где жила семья, принявшая меня в свое лоно с распростертыми объятиями. Аспирант ждал меня с нетерпением, прислал мне в подарок деньги, чтобы я купила себе то, что захочу. Я приобрела зимнее пальто — не хотелось ехать в Сережиной шубе. Как раз демонстрировала Вере свою обновку, когда вошел Кирилл. Узнав, что это подарок супруга, он раскритиковал покупку в пух и прах. Он продолжал дуться и бросать колкие замечания в мой адрес, но и я в долгу не оставалась. Так мы и переругивались довольно долго, он не спешил уходить, болтая с Верой и одновременно бросая на меня изучающие взгляды. Теперь надулась я, молча делала свою работу, не принимая участия в разговоре.
Не знаю, чего он там заметил в моем настроении или поведении, и какие из этого сделал выводы, только опять начал захаживать довольно часто, но ни о чем серьезно не говорил, лишь однажды спросил: «Ты довольна?» Именно «довольна», а не «счастлива», в ответ я лишь пожала плечами и сказала: «Время покажет». Кирилл помолчал и, как бы размышляя вслух, обронил: «Ну, и на ком мне теперь жениться?» И опять я совершила ошибку, выпалила, не подумав: «Женись на Марине Соколовой — она тебя любит!». И впервые услышала его признание: «Не нравится мне она, ни как человек, ни как женщина!» Мне бы сказать: «Женись на мне: я разведусь и никуда не поеду, но только женись, а не тяни в свою постель, как Марину», но мне показалось, что этим предложением я поставлю себя в унизительное положение, как бы напрашиваясь ему в жены. Я же видела, что ему без меня плохо, и была уверена, что сумею сделать его счастливым, но, видимо, он, действительно, меня побаивался — что я посмеюсь над ним, да и брошу. Надо, надо было поговорить начистоту, высказать друг другу все, что чувствовали и чего хотели, а также объяснить, что нам нравится друг в друге, а что раздражает и обижает, а потом вместе решать, как нам действовать дальше, но каждый боялся сделать первый шаг: мешала гордость — и в итоге проиграли оба.

На своей волынке заиграла осень,
Дождика рыданьям ветер подвывал.
На душе вдруг стало как-то зябко очень -
Не бодрит и листьев пестрый карнавал.

Не закружит в танце листопад багряный,
Не разгонит ветер тучи-облака.
Самый лучший доктор не залечит раны,
Что на сердце наше нанесла тоска.

Белою периной снег укроет землю,
Обогреет нежно чистотой своей.
Шепоту природы всей душою внемлю:
«Поправляйся, Солнце! Больше не болей!»

В ноябре состоялась свадьба, конечно, не в ресторане, как было обещано, а в какой-то рабочей столовке, но родственников из провинции приехало много, так что человек сорок, а то и пятьдесят присутствовало. Впрочем, родители Аспиранта не разорились, поскольку подаренная гостями сумма, оказалась больше потраченной. Деньги сразу же забрала сестра, объяснив, что вся в долгах из-за строящегося кооператива. Тепла по отношению ко мне в семье поубавилось: наверное, надоело напрягаться. Муж, правда, старался изо всех сил показаться приятным и обходительным — все было бы более или менее терпимым, если бы ночью не надо было ложиться с ним в одну постель. Спать я с ним не могла и каждый вечер при одной только мысли о предстоящем испытании, заливалась слезами и готова была бежать, куда глаза глядят. Вот тогда я поняла, какое физическое отвращение испытывала к постылому мужу Ирэн, героиня романа Голсуорси «Сага о Форсайтах». Муж ее боготворил, спас от нищеты, готов был выполнить любое ее желание, но так и не смог завоевать ее любовь, потому что каждое его прикосновение было противно ей до дрожи, до потери сознания. Мой второй муж, правда, не настаивал, щадил меня, надеясь, что со временем все образуется.
После ноябрьских праздников я с огромным облегчением вернулась домой. Меня стал забрасывать письмами отец. Он не посчитал нужным откликнуться на мой призыв о помощи, прозвучавший в самом начале лета, но вдруг в конце июля пришло извещение на перевод от него. Мне уже не нужны были деньги в долг: благодаря полученной премии я смогла починить телевизор, но я решила заглянуть на почту, чтобы прочитать, что он написал на бланке перевода. Я ждала хоть одного теплого слова в ответ на письмо с описанием всех моих несчастий и злоключений. Получив деньги и бланк со страничкой для письма, я вышла на улицу, чтобы прочитать записку на свету. Увидев написанное, я чуть не упала в обморок — у меня сосудистая дистония, и от сильных переживаний я порой теряю сознание. Там было написано: «Получение подтвердить». Ни моего имени, ни единого, хотя бы формального, слова сочувствия — только сухое распоряжение. К сожалению, у меня с собой не было денег, чтобы немедленно отправить перевод назад, да и написать адрес на бланке я бы не сумела: на нервной почве руки ходили ходуном. Я шла домой через лес и рыдала во весь голос, благо никто не встретился по пути. Мне было так обидно, так тяжело!
Конечно, я всегда знала, что не нужна ни отцу, ни матери, но все-таки должно же быть в людях что-то человеческое: как можно свое дитя ненавидеть до такой степени, чтобы пинать и терзать его, лежащее на земле, как подстреленная птица. А, главное, за что? Я была настолько благополучным ребенком: отличница, одаренная многими талантами, вызывавшими восхищение окружающих, послушная и заботливая дочь, которая выхаживала заболевшую мать, взвалив на себя все заботы и хлопоты по дому, и даже получившая им отдельную трехкомнатную квартиру! Но, видно, как начали меня проклинать еще в утробе, так уже не могли остановиться. Конечно, приехав в понедельник на работу, я тут же отправила перевод назад, сопроводив его такой же надписью. Вера одобрила мой поступок, добавив, что отец у меня оказался ничуть не лучше матери, с которой ей посчастливилось познакомиться ранее.
Вернувшись с моря, я обнаружила письмо от отца, в котором он, хоть и не просил прощения, но высказывал желания наладить со мной отношения. Наивная дура, настрадавшись от одиночества, я все приняла за чистую монету и написала ему о своей жизни, о сделанном мне Аспирантом предложении и о том, как со мной поступили мать с сестрой, когда я приехала посмотреть на племянника. Папаша начал мне регулярно писать, поздравил со свадьбой и сообщил, что сразу же после зимних каникул выходит на пенсию. Но я и тут не почувствовала никакого подвоха — за что и поплатилась в свое время.
Приближался Новый год, Кирилл захаживал довольно часто, ведь за ним уже никто не следил, да и соперников у него не осталось: Вадик работал в другом институте, а все остальные потенциальные женихи исчезли, прослышав о том, что я вышла замуж. Новость разнеслась по институту мгновенно, одна любопытная тетка, известная сплетница, поздравив, добавила: «А мы все думали, что ты за Кирилла хочешь выйти замуж!» Я притворилась удивленной и ответила: «Вот уж нет! Мы с ним просто дружим: как брат с сестрой.» Тетка поинтересовалась: «А чего так — он парень видный». Я согласилась: «Несомненно! Только какой-то больной.» Зачем я это ляпнула — не знаю, просто вырвалось, я только через несколько лет поняла, насколько двусмысленным было это признание. Кириллу доложили немедленно и дословно, так что он пришел, очень обиженный, и стал меня упрекать: «Зачем ты так обо мне сказала?» На что я, не моргнув и глазом, ответила: « А зачем меня об этом спросили? Разве моя личная жизнь кого-то касается? К тому же ты, действительно, часто болеешь».
Зайдя еще через пару дней, Кирилл поинтересовался, почему я не уезжаю к мужу, а продолжаю работать в Москве. Я объяснила, что не хочу жить с его родителями и жду подходящего варианта обмена квартиры. Действительно, Аспирант занялся вплотную обменом, пару раз звонили какие-то люди, а однажды мне пришлось даже показать свои хоромы какому-то мужику, якобы пожелавшему перевезти свою мать из Киева в Подмосковье. Ему, правда, не понравился ни наш город — по его словам, очень далеко от столицы (сегодня это 15-20 минут до ближайшего метро на маршрутке) , ни моя квартира, которая и сейчас считается одной из лучших в своем роде, с огромной комнатой и десятиметровой кухней. Думаю, что это было подставное лицо, чтобы убедить меня в том, что моя жилплощадь не представляет собой никакой ценности.
Встречать Новый год в Киеве я не собиралась. Накануне мне предстояло съездить на кладбище, потом собрать друзей на поминки — прошло два года со дня гибели Сережи. С тех пор я не отмечаю этот праздник, только, если кто-нибудь неожиданно приедет. Да и елку стали наряжать небольшую, когда родились дети. Я предложила Аспиранту приехать в Москву, но он вдруг мне сообщил, что 31 декабря у его матери юбилей, соберутся все родичи, и я тоже должна приехать. Пришлось срочно добывать билет, покупать подарки всем, особенно порадовалась тому, что смогла урвать колготки для племянницы, отстояв огромную очередь. Смоталась в фирменный магазин за хорошим венгерским вином, а то вся семья хлестала один самогон, который отец варил раз в неделю: получался огромный армейский бидон, которого едва хватало до следующей варки. Где-то в середине декабря Кирилл вдруг поинтересовался, уеду ли я на праздники и на этот раз, или останусь дома. Я ответила, что остаюсь, ведь тогда еще не знала, что у свекрови день рождения. Еще через неделю он опять появился и спросил, приедет ли мой муж на Новый год. Теперь я уже знала, что уезжаю, поэтому, не моргнув и глазом ответила, что муж остаётся на праздник дома из-за матери. Кирилл удивился: «А как же ты? Ты будешь встречать Новый год с друзьями?» Я сказала, что останусь дома в одиночестве, и поинтересовалась его планами. Он собирался отмечать праздник в компании, и я вдруг предложила: «Возьми меня с собой!» Он как-то помялся, не проявив никакой радости, а потом согласился: «Ладно, только ребят предупрежу, что приду не один». Теперь я понимаю, что, в очередной раз, некрасиво подшутила над ним, но мне хотелось сделать ему больно, чтобы он ощутил то же, что и я, когда он старался меня задеть. 29 декабря он зашел, чтобы окончательно обо всем договориться, потому что 30 декабря я взяла отгул, и тут я ему призналась, что уезжаю в Киев, поэтому никуда с ним не пойду, да и вообще, не хочу ставить его в неловкое положение — как он меня представит своей компании: «Познакомьтесь, я пришел с чужой женой». Опять он обиделся на меня.
Никаких гостей в Киеве не оказалось, даже сестра с мужем, прихватив привезенное мной вино, отправилась в компанию. Родители легли спать, а я, чтобы избежать выполнения супружеских обязанностей, провела всю ночь у телевизора. Сестра отказалась от съемной квартиры и переехала вместе с новым мужем жить к родителям, поэтому дом был полон с утра до ночи. Аспирант, под предлогом, что не было билетов, задержал меня в Киеве на целую неделю, правда, снабдив больничным листком. В стране свирепствовала эпидемия гриппа, и я, едва вернувшись домой, свалилась с высокой температурой. Болела я очень тяжело, наверное, потому что здоровье уже было подорвано перенесенным стрессом. Меня навещала Ира, приносила лекарства и продукты, она же вызвала Аспиранта, который сразу же прилетел и так трогательно обо мне заботился, что в душе затеплилась пока совсем крохотная искорка признательности и тепла к чужому человеку. Он проявил твердость и заставил меня немедленно подать заявление на увольнение, поэтому, выйдя на работу, я начала бегать с обходным листом, собирать необходимые подписи и сдавать дела. Вера рассердилась на меня и перестала разговаривать. Зашла я и к Кириллу, но его не застала — он лежал в больнице, ребятам было жалко прощаться со мной, они мне посоветовали ни в коем случае не менять квартиру в Киев, а сдать ее знакомым и время от времени наведываться в Москву. Помню одну сказанную мне фразу: «Наташка, ты такая необычная девица — доверчивая, с распахнутой душой, смотри, как бы хохлы не наплевали в твою чистую душу!» Я была удивлена, но именно это предостережение, возможно, спасло мне жизнь.
В последний раз в моем доме собрался «женский клуб». Всем было грустно: оказалось, что с крутым поворотом в моей личной жизни, и моих знакомых ожидают большие перемены - не будет теперь теплого, уютного гнездышка с пирогами и долгими девичьими разговорами, то есть они оставались наедине со своими постылыми мужьями и в выходные дни, а пар выпускать уже было негде. Котика своего я пока не забрала с собой — в чужом доме ему не было места, за ним должны были присматривать ребята, которые не захотели обитать в коммуналке в центре Москвы, и попросились пожить у меня хотя бы пару месяцев. На Первомайские праздники я собиралась приехать домой, так что поселила их до конца апреля. А дальше мне предстояло определиться: смогу я привыкнуть к новому мужу — тогда можно будет, при наличии хорошего варианта, обменять квартиру на Киев, а если нет — то оставался путь для отступления.