История моих ошибок. Часть 4. Глава 39

Глава 39. Третий круг ада

Перебралась я в Киев в начале февраля, и сразу же начались поиски работы. Так как местной прописки у меня не было, то брать меня не хотел никто, и я уже начала впадать в отчаяние — если так ничего и не найду здесь, то придется вернуться домой, а куда: квартиру-то я сдала, да и работу потеряла, на которую устроилась по протекции Сережиного шефа, а теперь за меня некому было замолвить слово. В этот момент Аспирант решил открыть мне страшную тайну, которая, по его уразумению, должна была меня успокоить: он признался, что со студенческих лет сотрудничает с органами, то есть, по-простому говоря, является стукачом, поэтому стоит ему обратиться к своему куратору, тот обязательно устроит меня на хорошую работу без всякого труда. Именно так его определили на учебу в аспирантуру — просто привели к директору института, академику, и сказали: «Это наш человек. Он будет у вас учиться!» Новость повергла меня в шок. Скажи он мне об этом раньше, я бы никогда не связалась с таким человеком, готовым предать самых близких ради своего шкурного интереса. Сталинские репрессии еще были свежи в памяти народа, вызывая брезгливость и отвращение к доносчикам, погубившим миллионы ни в чем не повинных людей. Он, правда, попытался меня убедить, что занимается очень важным делом, потому что на Украине поднимали голову подпитываемые американскими долларами националисты, а он, как и многие другие добровольцы, стоял на страже интересов Советского Союза и построенного в нем социализма.
Через много-много лет, пережив распад огромной страны, казавшейся монолитной и неделимой, но успешно растащенной продажными националистическими элитами на якобы независимые княжеские наделы, я стала переосмыливать роль спецслужб в жизни государства и пришла к выводу, что, наверное, нужны и такие добровольцы, которые держат руку на пульсе настроений своего народа, чтобы вовремя сообщить врачу о тревожных симптомах, а тот уже будет решать, какое необходимо лечение, чтобы пациент поправился. Только люди эти должны быть порядочными и честными бессребрениками, а не корыстными хапугами, идущими к своим меркантильным целям по головам и трупам окружающих. Судя по развалу СССР, настоящие патриоты оказались в меньшинстве, а «жучков» благополучно купили, каждого по своей цене, чтобы не вякали. Думаю, что Аспирант им недорого обошелся.
А на работу он меня, действительно, устроил — в хороший академический институт, расположенный в самом центре города. Правда, профиль его не был связан ни с физикой, ни с математикой, так что пришлось попросить в отделе научно-популярную литературу по их тематике и начать освоение новой лексики. Первые две недели дались тяжеловато, вечерами я усердно зубрила терминологию и изучала специальную литературу, что избавляло меня от необходимости общаться с новыми родственниками. В конце месяца я уже так поднаторела, что щелкала статьи, как орешки, удивляя сотрудников скоростью и качеством работы. Они привыкли, что их бюро переводов, в котором трудились студентки-вечерницы пединститута, тратили на семи-восьмистраничные статьи по две недели, а я с ними справлялась за один день. Конечно, мне очень помогали сотрудники отдела, в котором нашлась для меня свободная ставка и рабочий стол. Поселили меня в «аспирантскую» комнату, где научные кадры в спокойной обстановке и тишине могли читать и писать статьи, там же устраивались пятиминутки и семинары. Встретили меня очень радушно и относились все время, пока работала, доброжелательно и даже дружелюбно. Сначала, наверняка, определяющим было то, что меня взял в свой институт сам директор, вице-президент Академии наук, а потом, возможно, и просто понравилась, потому что я человек искренний и открытый, да и специалистом оказалась неплохим.
Директор лично принимал меня на работу, задавал разные вопросы и внимательно слушал ответы. Я очень смущалась под его хитровато прищуренным взглядом и ощущала, как мороз пробегает по коже, когда он сурово сдвигал свои кустистые, наполовину поседевшие брови. Чувствовалось, что в институте он являлся настоящим и единственным хозяином, непререкаемым авторитетом, и все подчиненные беспрекословно, и даже с некоторым подобострастием, подчинялись ему. В Москве все было совсем по-другому: на семинарах нахальные аспиранты не боялись спорить с признанным во всем научном мире академиком, потому что уже в те годы физики жили по демократическим принципам, что, возможно, и привело в итоге к феномену Сахарова, как борца за права человека. Когда я рассказывала своим новым знакомым, что наше московское светило самолично проверяло в моем кабинете температуру батарей и по-отечески журило меня за то, что я слишком рано вышла на работу после воспаления легких, то читала явные признаки недоверия на их лицах.
Приблизительно через месяц меня вызвал к себе директор и поручил срочно перевести целую главу из только что присланной ему из-за рубежа книги. На следующее утро он делал доклад на Президиуме АН, в подчиненном ему отделении, и, видимо, решил блеснуть, преподнеся публике самую свежую информацию. Отдав мне книгу, он ушел по академическим делам, но должен был поздно вечером зайти в институт, поэтому велел оставить и книгу, и перевод на вахте. Прикинув объем предстоящей работы, я решила, что мне, наверное, придется заночевать прямо за столом, но текст оказался совсем не трудным, написанным на хорошем английском, наверняка, носителем языка, а не иностранцем, с трудом формулирующим свои мысли на чужом наречии. Поэтому часам к восьми-девяти вечера я, уставшая, но довольная, что успела выполнить задание в срок, вручила пакет вахтеру и отправилась домой. Конечно, на сердце было немного тревожно: вдруг шефу не понравится мой перевод.
На следующий день я постаралась подкараулить академика — мне не терпелось узнать его мнение. И вот с проходной сообщили: поднимается к себе на этаж. Наша комната располагалась рядом с его кабинетом, поэтому мое появление в коридоре было вполне естественным. Увидев меня, шеф воскликнул: «Вот ты-то мне как раз и нужна! Ну-ка, иди-ка сюда!» Вид у него был довольно грозный, и я прямо обомлела от страха: «Неужели ему не передали книгу, и я его подвела?» Прочитав написанный на моем лице вопрос, он заулыбался, обнял одной рукой за плечо и, заводя в кабинет сказал: « Ну, Наталья, ты меня удивила: я думал, что беру на работу московскую вертихвостку, а ты переводчик вы-ы-ысокой квалификации. Молодец: в переводе ни одной ошибки — когда только успела терминологию выучить? А какой язык: как будто не научную книжку читаешь, а роман Галины Серебряковой. Ты хоть слышала о такой писательнице?» Я робко ответила: «Да, конечно: я читала ее романы о Карле Марксе и его жене». Шеф был сражен наповал моим признанием — ведь жанр политической беллетристики более, чем специфический, во всем институте, кроме нас двоих, вряд ли кто читал эти романы, то есть мы как бы оказались посвященными в то, что было неведомо остальным. С этого дня шеф признал меня своей, часто со мной беседовал по-отечески, рассказывал о родителях, простых рабочих людях, порой немного брюзжал на взрослых сыновей, которые хотели идти по жизни своим путем. Он с интересом выслушал и мой рассказ о пережитом, и было видно, что понимает и сочувствует мне. Еще он рассказывал анекдоты, при этом, хитро прищурившись, наблюдал за реакцией. Я совершенно перестала его бояться, как никогда не испытывала страха перед своим московским начальником.
Не всем сотрудникам понравилось то, что академик так расположился ко мне. Большинство вело себя подчеркнуто вежливо и даже порой подобострастно, демонстрируя свою преданность шефу — так было у них заведено. А я вела себя уважительно, но естественно, без тени подхалимства, и это ему нравилось. Помню, как мы с подругой опаздывали на Ленинский субботник, проводимый по всей стране в конце апреля и обязательный для посещения. Подбегая к институту мы увидели, что наш директор стоит на высоком крыльце из красного гранита, взирая сверху на спешащих сотрудников, одетых в разное старье по случаю предстоящей уборки. Сдвинув брови, он высоко поднял руку с часами, чтобы дать нам понять, что он не доволен таким опозданием. Народ готов был распластаться на асфальте, пасть ниц перед кумиром, чтобы вымолить прощение, а мне ситуация напомнила первомайскую демонстрацию на Красной площади, и я воскликнула: «Михаил Константинович, Вы прямо как Леонид Ильич на трибуне Мавзолея, приветствуете демонстрантов!» Все замерли от ужаса, но у него с чувством юмора было все в порядке, и он широко заулыбался и не стал никого ругать. Зато кое-кто из старых сотрудников высказал мне свое неодобрение по этому поводу.
В общем, и работой, и коллективом я была довольна, особенно подружились мы с молодой женщиной, только что закончившей аспирантуру в МГУ и приглашенной на работу в наш институт. Лера, хоть и родилась, и выросла на Украине, но за три года, проведенных в Москве, так полюбила столицу, что очень по ней скучала — вот это и сблизило нас. Ей обещали предоставить небольшую квартиру гостиничного типа, потому что у нее была дочь-старшеклассница, которая до весенних каникул жила в другом городе, с бабушкой. Пока же Лера снимала жилплощадь недалеко от дома моих новых родственников, она приглашала нас в гости, так что у меня появился свой человек в Киеве.
Да и остальные сотрудники были очень дружелюбными, никакого национализма я в институте не замечала. Был единственный случай, когда шеф послал меня за документами в Президиум АН буквально в первые дни моей работы. Я зашла в указанную комнату, поздоровалась и объяснила, по какому делу я здесь. Седовласый мужчина с молодым лицом начал мне что-то говорить по-украински, я извинилась за то, что не понимаю, и попросила объяснить по-русски. Вот то, что он стал меня отчитывать и стыдить, что живу в Киеве, а даже не удосужилась выучить язык, - это я поняла, и объяснив, что приехала сюда совсем недавно, пообещала научиться говорить по украински как можно скорее. Ответ ему понравился, он выдал мне необходимые бумаги, и я ушла. Поразительно, какие зигзаги выписывает судьба: позже выяснится, что он очень близкий друг моего следующего мужа, который всегда будет стоять на моей стороне, пытаясь отучить моего будущего супруга от пагубных привычек, которые грозили разрушить наш брак.
Единственным неудобством, которое не то, чтобы отравляло мне жизнь, но несколько раздражало — это было довольно назойливое ухаживание заведующего нашим отделом. Он был холост, невысокого роста, полноват и лысоват, как-то все время суетился, дергался и глаза у него горели каким-то жутким светом, как у маньяка, по моим представлениям. Он считался исключительно одаренным и умным человеком: кандидатскую диссертацию защитил лет в 25, а давно написанная докторская валялась в сейфе до наступления лучших времен — ему необходимо было ощутить прилив вдохновения, чтобы наконец довести ее до ума и защититься. К моему несчастью, в музы он выбрал меня. Самое удивительное, что у него не было отбоя от поклонниц - одиноких женщин в институте хватало, всем хотелось внимания, а он был горазд на комплименты, льстив и несколько вульгарен. Его поведение в окружении женщин мне напоминало моего отца: назойливого, подобострастного, но мастерски владеющего приемами дешевого обольщения и языком неискренних похвал. Для умной женщины весь этот незатейливый арсенал провинциального ловеласа был невыносимо пошл и омерзителен. Этот «бонапартик», как и большинство низкорослых мужчин, видимо старался компенсировать свой физический недостаток покорением как можно большего количества женских сердец — лучше бы докторскую диссертацию доработал и защитил! Он меня так раздражал, что однажды, едва за ним закрылась дверь, я оглянулась и показала ему вслед язык - чего даже в детстве никогда не делала. Дома я пожаловалась Аспиранту, что он не дает мне прохода, чем очень растревожила беднягу.
В марте я почувствовала, что Аспирант занервничал: в доме явно что-то затевалось, и я насторожилась. От греха подальше я отнесла привезенные с собой Сережины облигации на работу и заперла в сейфе. В свое время я рассказала ему об этих бумагах, но он думал, что они остались у меня дома. 8 марта я сидела у себя в комнате, когда в дверь постучал свекор. Он где-то уже отметил праздник, но, вернувшись домой, решил поздравить невестку и вручить подарок. Он, вообще, меня часто баловал: то шоколадку принесет, то какой-нибудь фрукт или конфеты, причем всегда просил молчать об этом, прижимая палец к губам. Мне было неловко, ведь в доме был ребенок, но свекор ничем не обделял и внучку, в которой просто души не чаял. Он не хотел, чтобы узнали дети и жена о том, что он меня жалеет. Как-то, в самом начале знакомства, он с грустью сказал мне: «Дочка, как же тебе, наверное, было плохо, раз ты вышла замуж за моего дурака!» Вот и в этот день, наверное, под влиянием алкоголя, он расслабился и стал мне рассказывать, как много лет назад он вляпался в этот неудачный брак, который погубил его жизнь. Пожилой мужик, бывший военный летчик, мужественный человек, гордый и порядочный, достойный всяческого уважения, плакал, размазывая по лицу слезы, когда вспоминал события давно минувших дней.
Закончилась война, но эскадрилья, в которой он летал, еще несколько лет находилась за границей. Молодые ребята с жадным интересом изучали чужую жизнь, так не похожую на свою собственную. Была у них возможность и что-то приобрести в этой стране, так что вернулись они не с пустыми руками, а довольно обеспеченными людьми, бравыми лейтенантами, красавцами и героями, победившими врага — в общем, завидными женихами. Перевели их в небольшой украинский городок и расквартировали по хозяйским хатам, ведь гарнизон еще только предстояло отстраивать. Впрочем, женское население не только не было против, а, наоборот, старалось заполучить к себе в дом молодых и здоровых мужиков. Из-за свекра даже возник спор, но одной, более хитрой и расторопной хозяйке, удалось договориться со старшим офицером и поселить парня у себя в хате. Как оказалось, она старалась пристроить свою дальнюю родственницу, приехавшую к ней, чтобы жить в городке и работать прислугой в обеспеченной семье. Однако, таковых в разоренном фашистами местечке не нашлось, вот она и сидела на шее у своих родичей, а те не чаяли, как от нее избавиться. Тут как раз и выпал счастливый билет: прибыли молодые, горячие хлопцы. Дивчин красивых было полно, так что действовать надо было быстро, пока ребята не выбрали себе невест.
Вот и ухватились за моего свекра: он был парень видный, высокий, со светлыми волнистыми волосами, широкими плечами — просто загляденье. Истопили хозяева баньку, подпоили хлопчика, а потом заслали свою уродливую деревенскую родственницу, чтобы спинку помыть, там все и произошло. И стала она к нему каждую ночь наведываться. Какой мужик, молодой, здоровый, изголодавшийся по женскому телу, а, может, и не успевший даже отведать его до войны, оттолкнет от себя навязчивую бабенку, ласкающую его каждую ночь!
Днем молодые офицеры трудились в поте лица на аэродроме, вылетали на задания - одним словом, несли службу. Вечером собирались в небольшом парке, танцевали под гармонь, знакомились с девчатами. Свекру приглянулась черноокая красавица Галя, скромная и веселая одновременно, она не позволяла ему никаких вольностей и тем еще больше распаляла его. Скоро она пригласила его в гости, чтобы познакомить с семьей, он всем понравился и ему дали понять, что будут рады, если молодые поженятся. Наконец все было решено, и уже назначен день свадьбы. Жених хотел , было, перенести свои пожитки в дом будущей жены. Ан нет! Не тут-то было: ему объявили, что услужливая карлица беременна, и он обязан на ней жениться, иначе вылетит и из партии, и из армии, но уже не на самолете. Пошли к начальнику части, и парня заставили жениться. Обманом! Потому что родила она своего никчемного сыночка только через год после свадьбы. Хитрая баба разбила жизнь и мужу, и Гале. Но и ей счастье не выпало: муж ее ненавидел всю жизнь, а дети выросли моральными уродами.
Закончив свой горький рассказ, свекор взмолился: «Дочка, беги отсюда: они страшные люди, убьют они тебя!». Значит, чутье меня не обманывало: против меня что-то замышлялось. Вскоре их план был обнародован. Аспирант наотрез отказался со мной разговаривать на эту тему, поэтому его озвучила сестра-потаскушка. Схема была такова: поскольку сестре надо было срочно отдавать долги за кооператив, а денег не было, она нашла мне фиктивный обмен с Архангельском. За мою однокомнатную квартиру там давали двушку и приличную сумму наличными. Но я бы туда, конечно, не поехала, а прописалась в квартире у родителей Аспиранта, и жили бы мы вместе с ними, до самой их смерти, а потом их трешка досталась бы нам. Ну, а деньги, вырученные за мою жилплощадь, естественно, забирала золовка. Как говорится: простенько и со вкусом! Моя мать хотела отобрать квартиру для моей сестры, а теперь я должна была просто подарить ее чужой тетке, да еще с отклонениями в психике. Конечно же, я отказалась наотрез, объяснив, что буду жить только в своем доме.
Тут я такого наслушалась: и о себе, и о том, что моя халупа никому в Киеве не нужна и много чего еще. Зато сразу стало понятно, почему нас так спешили поженить и перетащить меня в Киев, оторвав от друзей, знакомых и лишив меня работы. Я оказалась полностью в их власти, и началась , в первое время, обработка и попытка уговорить меня — свекровь рта не закрывала, убеждая, как нам будет хорошо жить вместе с ними. А когда поняли, что им меня не уломать, последовало хамство: сестрица без конца лезла в нашу комнату, рылась в моих вещах, в истерике бросалась на меня с кулаками. Аспирант мрачнел день ото дня, находясь меж двух огней: он, с одной стороны,был полностью под каблуком у матери, а с другой стороны, все-таки по-своему любил меня и боялся потерять. Конечно, он нервничал и из-за бесконечных ухаживаний за мной на работе начальника нашего отдела. Но больше всего его расстраивали письма, которые присылал мне Кирилл.
Я не смогла попрощаться с Кириллом, потому что уезжала в спешке, а он в это время лежал в больнице с подозрением на язву желудка. Конечно, я бы навестила его, если бы не отъезд, поэтому, устроившись на новом месте, я написала несколько писем: всем приятельницам и Кириллу. Первый ответ пришел от него, он рассказал о том, какой, на самом деле, оказался диагноз, что занимается лечебной физкультурой, поинтересовался, как у меня дела, передал привет мужу. Я ответила, задала свои вопросы — получила весточку от него, пару раз, гуляя по Крещатику, звонила ему, а Аспирант стоял рядом. Наверное, это было некрасиво и жестоко с моей стороны, но ведь я от него ничего не скрыла, он знал, на что идет, когда женился на мне. Как-то трубку взял папа Кирилла и, когда я представилась, он так обрадовался: «Наташенька, как хорошо, что ты позвонила — Кирилл будет просто счастлив!» От его писем и телефонных разговоров, очень коротких, не более трех минут, мне становилось легче дышать в той душной, давящей атмосфере, в которую я попала, приняв неправильное решение. Обстановка становилась все более и более гнетущей и нервозной, приближалась развязка, не хватало только последней капли, чтобы чаша терпения переполнилась. И она упала!