Грехи отцов

Грехи отцов

А ежели Господь несправедлив,
То он не Бог…
Дж. Милтон «Потерянный рай»

Далеко за пределами небесного свода поднялась и слетела с привычной орбиты звезда. И хотя время звезд еще не пришло, она показалась: скользнула над голым осенним лесом. Заметив свет, заверещала жирная белка, но тревожилась она не о падающей звезде, а о чем-то своем. По лесной тропе шел монах, за ним бежала черная овчарка. Хозяин пса не верил в силу падающей звезды, а псу и вовсе не было дела до звезд. И все же пес насторожился и замер, затем бросился в чащу. Вскоре оттуда послышался громкий лай и скулеж. Хозяин пса остановился, вгляделся в лес, но ничего не увидел и свистом подозвал пса к себе, потом закричал: Аглай, Аглай ко мне! Пес не вернулся, и тогда хозяин пошел за ним сам. Он упал ничком, зацепившись ногой за ветку. Чертыхнулся. Пес подбежал к нему, стал лизать руки. – И зачем ты меня сюда притащил, Аглай! Хозяин пса поднялся и увидел перед собой человека распятого на осине. Голого в синяках с разбитым лицом. Голова распятого мертво свешивалась на грудь. – Пойдем Аглай! Пойдем. Нечего здесь крутиться, - сказал хозяин пса отступая. Но пес не послушался, подбежал к распятому и, заскулив, стал лизать ему ноги. Хозяину пса показалось, что распятый человек шевельнулся, но он подумал, что виной тому ветер, качавший ветки осины. – Пойдем, Аглай, - повторил он настойчиво, и увидел, как из-под разбитого века выкатилась слеза. – Ты прав, - он вздохнул, – мертвый не должен плакать, - и принялся снимать распятого с дерева. Это оказалось нелегким делом. К тому же одна рука распятого была привязана к ветке, а другая гвоздем прибита за запястье к обломку доски, в свою очередь привязанному к ветке. Сняв человека, хозяин пса соорудил волокушу, использовав для нее свою рясу. Тем временем пошел мелкий дождь. Прикрыв распятого своей курткой, поежился, оставшись в футболке и тонких спортивных штанах. – Ничего, теперь не замерзнешь, - зло сказал себе и поволок свою ношу.
Голые безлюдные дачи лоскутами резали бурый склон. Хозяин пса подошел к дому с высокой стрельчатой крышей. Нагнулся, отыскал в куртке ключ. Вставил в замок, набрал код. Замок тихо щелкнул, дверь отворилась. В доме было натоплено, но темно. Красный жар светился в красивом большом очаге, и отбрасывал слабый свет на обитые вагонкой стены. В полумраке диваны и кресла казались звериными тушами. Свалив снятого с дерева на диван, хозяин пса, распрямился и застонал схватившись за поясницу. Прихрамывая, он прошелся по комнате, отдергивая шторы и обнажая забранные решетками окна. От колебаний воздуха длинные колокольчики свисавшие с потолка зазвенели тихо и нежно. Впустив в комнату свет, хозяин пса осмотрелся, увидел на столе большую чашку с радужным петухом, сморщился горько и зло. Потом подошел к распятому, опустился возле него на колени и приложился ухом к его груди. Пес вбежал в комнату, отряхнулся и стал вынюхивать по углам. – Тихо, Аглай! – прикрикнул хозяин. – Ни черта же не слышу!
Из комнаты на втором этаже выглянула растрепанная, заспанная женщина. Увидев в комнате хозяина пса, она стянула халат на груди и перекрестилась на образа в углу.
- А, Соломония! С добрым утречком, – сказал хозяин пса, хотя было уже под вечер, и насмешливо поклонился. – Крестись, крестись. Не кажусь - не надейся.
- Чего тебе надо? Кто тебя сюда звал?
- Ах! Простите! Виноват! Нарушил ваше уединение. В следующий раз, перед приездом, пришлю телеграмму.
- Ладно! – резко перевала она и указала пальцем на тело. - А это что это такое?
- Это? Это висело на дереве, тут неподалеку в лесу. Я проходил мимо, увидел и снял. Чем черт не шутит, может быть пригодиться? Промокло правда, но ничего.
- Опять твои идиотские шуточки! – зло закусила губу. – Убирайся вместе со своим пьяным дружком!
- Хороши шуточки! Человека распяли. Подвесили на осине. Не знаю, сколько он там провисел, но пока еще жив. Сама посмотри.
Женщина стала спускаться, но пес залаял, зарычал на нее. Она остановилась, вцепившись рукой в перила.
- Лежать!– прикрикнул на пса хозяин. – Спускайся спокойно. Теперь не тронет.
- Распятые умирали от удушья - грудная клетка сжималась под весом тела, - сказала женщина. - Смерть долгая и мучительная. Фу! Слюна у него течет.
- С чего бы? Может, наглотался чего-то?
- Тебе видней! – женщина презрительно хмыкнула.
- Еще бы. Раз ты такая крупная специалистка по казням, помоги мне вытащить гвоздь.
- Лучше сообщить о нем куда нужно. Пусть они занимаются.
- Ага! Куда бы это нам сообщить? В милицию? Или погоди, в ФСБ?
- А у тебя с документами все в порядке?
- Увы, увы. Не надейся! Все в полном порядке. В таком полном, что даже тошно.
- Тогда сходи в поселок и позвони.
- Идти в такую даль, под дождем, на ночь глядя? Ничего, до утра обойдется. И вообще пусть скажет спасибо, что я его сюда притащил.
- А вдруг он умрет? – резко спросила женщина. – Что тогда?
- Тогда вся вина ляжет на ваши плечи, мадам! Неоказание помощи статья уголовная. Угадай, сколько тебе дадут? Давай-ка держи здесь, а я вытащу гвоздь. Вот так. А теперь тащи аптечку. И кто, интересно, его так приколол?
- В последнее время здесь много всяких отбросов шатается, - женщина принесла желтую картонную коробку от обуви. – Там, наверху, за поселком сделали базу отдыха, - пьянь разная, наркоманы… Покоя от них нет.
- И как такая светская львица уживается среди мерзкого сброда? – спросил ехидно хозяин пса.
Лицо женщины налилось, стало пунцовым. Она топнула короткой, толстой ногой и побежала наверх. Хозяин пса довольно хмыкнул ей вслед.
Все лекарства в коробке были давно просрочены. Таблетки пожелтели и раскрошились, но йод в пузырьке еще не весь высох. – Возись тут теперь, - ворчал хозяин пса, - разрывая пакет с бинтом. Закончив, он открыл стенной шкаф и выбросил все на пол. Выбрал одеяла и простыни, постелил на лежанке и перетащил туда человека.
За очагом в нише была устроена кухонька с резными деревянными шкафчиками и полками, раковиной и низеньким холодильником. Хозяин пса открыл холодильник. Там было пусто: только тарелка с оладьями и начатая бутылка водки. – Ох, Соломония, Соломония! – проворчал он, извлекая на свет и оладьи и водку. Налил себе полный стакан, выпил, подцепил оладью на вилку и откусил. Оладьи оказались жирными, склизкими и невкусными и он бросил их псу. Потом лег на диван и заснул, подложив под голову плюшевую вытертую подушку. Ночью пес ткнулся слюнявым носом в лицо и заскулил очень тихо. Хозяин оттолкнул его и отвернулся к стене, но пес схватил его за рукав, зарычал, потащил с дивана.
– Коль ты его нашел, то сам бы и опекал! – недовольно вздохнул хозяин. Потянулся и неохотно поднявшись, подошел к человеку. Тот не спал, беспокойно вертелся.
- Ну чего тебе? – спросил грубовато хозяин.
- Стена горячая... – снятый с дерева повел чересчур блестящие глаза кверху. - Почему?
- Печки, ты, что ль не видел? Это камин с лежанкой и конфорками. Сам придумал, сам выложил.
- Надо же, а я подумал…- человек засмеялся, задел больную руку и застонал.
- Нечего ржать! Аглаю спасибо скажи, это он учуял тебя в лесу.
- Аглай, человечье имя… не для пса...
- Мой пес много лучше некоторых людей. Ну что еще?
- Человек ничего не ответил, прикрыл глаза.
- Как знаешь, - сказал хозяин Аглая, улегся и тут же заснул.
Под утро пес снова его разбудил – попросился на двор. Хозяин потрепал его между ушей, выпустил и подошел к человеку. Тот не спал, попросил таблетку от головы.
- Таблеток нет. От головы здесь только топор и водка. Выбирай! Хотя извини, забыл: водку я вчера выпил. Могу дать воды.
Вода из крана на кухоньке сначала не шла - капала, но потом потекла ровной сероватой струей. - Надо ж водопровод мой еще работает, - хозяин Аглая протянул человеку стакан воды. – Вкусная? Прямо из родника. Что еще? А удобства? Во дворе за углом налево. Вставай и иди! Ах, не можешь? Ну и я не могу! Так вчера тебя натаскался, все кости болят! Ты вот что, - хозяин пса огляделся, схватил со стола чашку с радужным петухом и сунул распятому в руки. – Лей сюда! Аккуратно не расплескай.
Брезгливо держа от себя подальше, хозяин пса вылил мочу прямо в раковину. Не ополоснув чашки, поставил ее обратно на стол и быстро заходил по комнате, громко щелкая пальцами. Человек с лежанки следил за ним с напряженным вниманием.
- А ты, значит, новоявленный спаситель?! – сказал хозяин Аглая, внезапно остановившись. – Ну и кому и зачем ты принес себя в жертву?
Человек на лежанке заморгал растерянно и виновато.
- Неужели не знаешь? А имя твое случайно не Иисус?
- Я не совсем понимаю… - смутился совсем снятый с дерева, - А вы думаете, что я?.. Нет! Я помню, как звонил на автовокзал, узнать, когда отходит автобус. Дальше все. Потом я услышал Аглая и позвал. Он пришел и монах. Это был ты?
- Точно так, - подтвердил хозяин Аглая. - Только я не монах! Уже! Еще! Никогда! Меня постригли насильно. Имечко дали подходящее - Иакинф! Но ничего я привык. Хочешь, можешь взять мою рясу. Дарю!
- Ряса… Иакинф… - стал повторять снятый с дерева. - Насильно постригли…- он задумался: - Нет, не верю, не может такого быть.
- Не веришь? - хозяин пса навис над человеком. - Почему же тебя распяли?
Тот отодвинулся и нервно облизнувшись, сказал:
- Я ехал в монастырь.
- Еще один чокнутый фанатик, - усмехнулся хозяин пса, выпрямляясь. – И откуда вы такие беретесь в век всемирной глобализации?
- Нет, не то! Погоди! Ты не о том говоришь, - остановил его - Покойный Шлыков мне посоветовал туда съездить. Но доехал ли я?.. не помню…
- Какой? какой Шлыков? – насторожился хозяин пса.
- Геннадий Викторович - собиратель икон. Я еле-еле его разыскал… в психоневрологическом диспансере, то есть интернате. Он умер в тот же день, когда мы с ним говорили.
- Скончался в дурдоме, – хозяин пса заходил по комнате, потом вдруг хлопнул себя по лбу и остановился! – Вот дурак! Как я мог такое забыть! - Он провел рукой где-то под шкафчиком и извлек бутылку водки. – НЗ! Неприкосновенный запас! – сказал он, открыл бутылку, налил и выпил залпом полный стакан, а человеку на лежанке даже не предложил. – Отлично! Значит, старый дурак откинулся, а ты поехал себе в монастырь.
- Нет, не поехал. Я остался на похороны. Шлыков был человек одинокий, только двое его друзей были на похоронах. После похорон я сразу вернулся домой, у меня командировка кончалась.
- Когда он умер?
- В том месяце двенадцатого числа… Мне рассказывали, что он плакал в своей комнате по ночам и…
- Вчера были сороковины… - перебил человека хозяин пса, забрал бутылку и ушел. Сразу же, после его ухода, женщина сбежала вниз по ступенькам.
- Куда он ушел? Надолго? – стала пытать она снятого с дерева человека, но тот ничего не знал. Заметавшись, она побежала в сени, закрыла дверь на замок и вернулась. Остановилась, повернулась вокруг себя, подбежала к креслу и стала перетаскивать наверх какие-то коробки, стоявшие в нем. Делала она все очень быстро, но последнюю, самую тяжелую и большую коробку поднять не смогла и аккуратно прикрыла ее старым пальто. Осмотрев комнату, заметила на полу вещи, собрала и сложила их в шкаф. Выдохнула через надутые щеки, отправилась в кухоньку и загремела посудой. Человек задремал под ее возню, но тут же проснулся от громкого стука в дверь. Женщина сидела за столом и не обращая на стук никакого внимания, ела, размачивая пряник в чашке с радужным петухом. Круглая жестяная банка кофе «Пеле» стояла рядом с ней на столе. В сенях загрохотало пустое ведро. Хозяин пса вошел и, остановившись в дверях, удовлетворенно взглянул на чашку в ее руках.
- Ты здесь одна, Соломония? – спросил он, слегка удивленно.
Женщина сделала вид, что не слышит, продолжала есть, как ни в чем не бывало.
- Одна? Без отца?
Задумавшись, она стала жевать значительно медленней, тщательно и подолгу размачивая свой пряник.
- Почему? – настойчиво переспросил хозяин собаки.
Женщина тяжело вздохнула и ответила, словно сделала одолжение.
- Его здесь нет.
- Это я и сам вижу. Где он? Может ты все-таки, соизволишь ответить?
Она кивнула и сообщила спокойно: - Он умер.
- Давно?
- В прошлом месяце, в среду, двенадцатого числа. У него был инфаркт обширный. Врачи ничего не могли сделать.
- А что же ты тогда здесь сидишь? Почему не отмечаешь сороковины?
- Я всю ночь читала за упокой его души.
- Достаточно долго, - усмехнулся хозяин пса. – Надеюсь, ты была с ни до последнего вздоха?
Она коротко и быстро кивнула, подтвердив, что была.
- И что отец обо мне не спрашивал? Не вспоминал? Вот так! Умер и все. Ни благословления, ни прощения. Ни напутственного словечка!
– Чего ты от меня хочешь? – покраснев, спросила она. – Где ты был, когда он умирал?
- В какой больнице он умер? – очень тихо, почти беззвучно спросил хозяин Аглая.
Она не ответила, и он переспросил еще дважды: - В какой больнице? В какой?
Но женщина упорно молчала, читая надписи на кофейной банке.
– А вот он говорит, – глаза хозяина пса остекленели, стали отливать бешеной синевой. – А вот он говорит, - повторил он, показав большим пальцем за спину, и оглушительно крикнул: - Он говорит, что мой отец умер в дурдоме!
На женщину его крик не произвел впечатления; она сидела так же спокойно, как раньше. Борода Иакинфа встопорщилась, кулаки поднялись, он широко, размашисто шагнул к женщине, но человек в черной рясе неожиданно возник перед ним, загородил дорогу.
- Постой!
- Ты еще чего лезешь?
И толкнул-то вроде не сильно, но тонкий с горбинкой нос вдруг оказался у ног хозяина пса. Женщина воспользовавшись моментом, рванула к входной двери, но там лежал Аглай, и она побежала наверх в мансарду.
- Семнадцать лет, - хозяин пса присел на корточки перед упавшим, и с сожалением проводил взглядом заплывшую жиром спину женщины. – Семнадцать лет я просидел из-за этой гадюки, как пес на цепи. А она и отца уморила в дурдоме…
- Ты? – Человек вцепился в вязанный серый рукав. – Ты сын Шлыкова?
- Он самый.
- А она, значит, твоя сестра?
- Мачеха. Пять лет у нас всего разницы. Ты думаешь, откуда у нее такое дурацкое имя? Отец в каком-то скиту ее подцепил. Он туда ездил, старые иконы искал. А нашел эту тупую, грубую девку. Не знаю, что его соблазнило: ее молодость, наглость или десяток другой икон, доставшихся ей от какой-то бабки? Присосалась к нему, точно пиявка – не оторвешь.
- Такая милая женщина…
- Милая?! Обтесалась. Умные люди, интересные разговоры. Но внутри она осталась такой же. Все ее штучки я насквозь видел. А отец не замечал ничего! Не хотел замечать… Она поначалу и ко мне клеилась, а потом увидела, что бесполезно и упекла… Милая! Ты вот что! Передай этой милой, - крикнул он громко, рассчитывая, что женщина услышит его наверху. – Если она еще раз запрется - дверь вышибу и мозги заодно!
- Не стоит…
- Милая! Все они милые пока тебя коснется! Аглай, охраняй! - приказал псу и ушел, повторив со злым удивлением: - Милая.
Пес улегся в дверях, заворчал и затих. Тишина разлилась по дому, только мягко, почти неслышно, стучали где-то часы. Они тикали как-то чересчур быстро, и их торопливый ритм досаждал человеку. Он оглядел комнату, но не увидел часов, и вспомнил, что так работает древоточец, и вспомнил еще, что этот звук французы называют часами смерти.
В бежевом мягком пальто и в золотом палантине, затканном кленовыми листьями и с черной дорожной сумкой через плечо женщина сошла вниз, и поспешила к двери, не удостоив снятого с дерева взглядом. Ее розовые туфли, с длинными загнутыми кверху носами, шаркали и задники хлопали при каждом шаге. И эти туфли дешевые истрепанные, давно вышедшие из моды, не вязавшиеся со всем остальным нарядом, сильно разочаровали снятого с дерева человека. Псу, кажется, тоже что-то пришлось не по вкусу в ее туалете и он зарычал, обнажив клыки. Соломония держа сумку перед собой, отступила назад.
- Вам не стоило так себя вести с ним. Вы же видели, что он пьян. Он мог вас ударить.
- Кто Мишаня? – спросила она презрительно. – Он не посмеет!
- Кто знает? Он настроен серьезно… Вы слышали, как он кричал, чтобы вы больше не закрывали входную дверь?
- Еще чего! Это мой дом! Буду закрывать что и когда захочу! – Брякнула пустая бутылка. – Все вылакал! Паразит! Геннадий его в монастырь устроил, чтоб от водки и наркоты подальше. Настоятеля за ради бога упрашивал, иконы особо ценные подарил, и потом уже каждый год делал монастырю большие пожертвования. А этот не успел выйти, опять за свое.
Вытащив из морозилки кусок мороженой рыбы, она оглянулась украдкой на человека. Тот лежал, прикрыв ладонью глаза и горбатый нос.
– На, на, - Высунувшись из кухоньки, бросила рыбу псу. Кусок упал довольно далеко от пса. Тот повел на рыбу глазами, но не шевельнулся.
- На, на! Возьми. Вкусная рыбка, жирная. Небось, никогда такой не ел, – Говоря так, женщина присела на корточки и подтолкнула кусок кочергой к мощным собачьим лапам. – На, на.
Пес зарычал, и к куску не притронулся.
– Вот тварь! – женщина вскочила и топнула, отшвырнув от себя кочергу. Человек на лежанке, вздрогнул от грохота. Приподнялся, позвал собаку. Пес подошел к нему, аккуратно и мягко переступая на лапах. Человек свесился и потрепал его за ушами.
- Вы можете идти, пес вас не тронет, - сказал он женщине. – И незачем было его травить.
- Я никого не травила!
- И не запихивали в рыбу иглу?
Она презрительно хмыкнула и быстро выскользнула из комнаты. Пес заскулил и стал лизать человеку руку. – Ты прав старина, - сказал ему тот и встал. Он подобрал с полу рыбу и бросил ее в камин. Оглянулся на пса и, увидев, как тот выскальзывает за дверь, улыбнулся.
Покинув дом, женщина быстро, почти бегом пошла по тропинке между домами, но внезапно остановилась. Черный пес сидел под кустом шиповника и смотрел на нее. Не решившись пройти мимо пса, женщина вернулась обратно.
- А тебе уже лучше? На диване сидишь? – сказала она.
- А вы не ушли? Почему?
- Куда ж я пойду из своего дома?
- У вас есть какое-нибудь болеутоляющее?
- Есть, - сказала она, роясь в сумочке. – Что рука болит?
- Рука еще ничего. Вот голова, невозможно приступами. Раскалывается, пульсирует и давит вокруг головы, как будто снаружи. Никогда так не болела. Но наверно такая боль за пределами тела физического доказывает существование тела астрального…
- Это кто такое сказал? – заинтересованно спросила она. – Профессор Мулдашев или Юрий Лонга?
- Никто. Это я сейчас вдруг подумал…
- А… - она с насмешкой прищурившись, посмотрела на его жилистые и нелепые голые ноги, торчащие из-под рясы. – Вот лекарство. Французское, очень хорошее. Воды тебе дать?
Увидев, что она взяла кружку с радужным петухом, человек отказался, сказал что проглотит таблетку так.
- Как хочешь, но учти, что не запивать лекарство очень вредно для печени.
- Соломония, простите, не знаю вашего отчества?.. Дело в том, что я переписывался с Геннадием Викторовичем. Может быть вы в курсе? Моя фамилия Плотников.
- Плотников? Тот самый Плотников, из-за которого Геннадий и помешался!
- Из-за меня?! Но я всего-то и написал пару писем!
- Вот, как раз-то из-за твоих писулек Геннадий взбесился, - сказала она пронзительно. - На людей стал кидаться. Я ему второе даже не показала…
- Но в этих письмах не было ничего такого… Совершенно обычные письма. Может, были какие другие причины?
- Какие еще другие? Не было никаких других! Много ли старому человеку надо?
- Но вы же не отдали ему мое второе письмо, хотя я и сомневаюсь, что это правильно, но…
- Все вы правильные когда вас не касается!
Человек озабоченно потеребил свой горбатый нос, вышел из дому и сел на крыльце. Через сени ему было слышно, как ходит по комнате женщина. Потом стало тихо, и только два землекопа копали песок, у человека в висках и перекидывали в запястье.
Мужичок, в засаленном армейском ватнике с большими пакетами в обеих руках вдруг появился из-за угла, подошел вплотную к крыльцу и стал буравить сидящего серыми колючими глазками. Человек в свою очередь вопросительно на него посмотрел.
- Ты один пришел или как? - недружелюбно с подозрением спросил мужичок.
- Я…я с Иакинфом, – припомнил человек имя хозяина пса.
- Ну, понятное дело, с Мишкой. А чего ж босяком?
Человек промолчал.
- Схимничаешь? Холодновато однако. И что зимой так будешь ходить? – не унимался тем временем мужичок. - Не уважаю я этого! О спасении души думаете? Исключительно о спасении собственной души! Эгоисты!..
А что в этом плохого? Монахи же никому не мешают.
- И детей не рожают? И в армии не служить не хотят? Ладно, мадам-то где?
- Там наверху.
- Ага! Значит у себя в голубятнике. А Мишка?
- Не знаю. Куда-то ушел
- А ты обеты блюдешь?… Да, Генка от ревности не помрет. Мадам под бочок, а Мишку в монахи и все шито-крыто.
Человек вздохнул и пожал плечами.
- Чего это они сюда зачастили? Сначала Генка. Теперь мадам засела. До зимы, что ли собирается тут торчать? Разошлись небось! Оно и понятно! Нечего было за старого козла выходить!
- Кажется это не наше дело.
- Так, ладно. Продукты мадам я купил. Все как заказывала, – Мужичок поставил на дорожку свои пакеты. Ручки на них обвисли, сникли кроличьими ушами. - Я пошел. Да! Газетки мои на курево. Вон там, на ведерке с углем за тобой. Передай!
Из середины газетной пачки выглядывала обложка общей тетради. На курево она не годилась, разве, что на растопку, и мужичок не возражал, когда тетрадь перекочевала на покрытые рясой колени.
- Куда подевались отсюда листы?
- Скурились! – буркнул мужичок и торопливо исчез за углом.
Внутри обложка была исписана косыми быстрыми строчками. И снятому с дерева представилась Соломония раздирающая перед камином тетрадь. Ах, если б рукописи и вправду бы не горели! Но они горят! Горят, еще как. Пылают и без огня! Сгорают и тлеют уже от того, что их никто не читает.
- Эй Плотников, ты тут что заснул? Подвинься! – женщина толкнула его и, протиснувшись мимо, забрала пакеты.
«Мы живем на обломках империи и вынуждены до блеска натирать старую пыль…» - Он прочел эту строчку вслух, и женщина кисло скривилась.
– Дверь закрой! Нечего тут сидеть! – приказала она сердито. – Дом выстуживаешь! Мухи летят!
Он послушно свернул тетрадь трубочкой, и пошел за женщиной в дом, плотно прикрыв входную дверь. Она стояла у стола и перебирала продукты внутри пакета.
- Я так понял, что это были записи Геннадия Михайловича? Почему вы отдаете их на самокрутки?
- Ты мне еще будешь указывать! Геннадий, между прочим, был мой законный муж!
- Тем более вы должны понимать…
С тревогой, взглянув в окно, женщина побежала наверх, прихватив с собою пакеты. Остановившись на площадке перед дверью, она посмотрела вниз и сказала:
- Геннадий записывал все, что в голову что взбредет. Что ж, теперь весь этот хлам хранить?
- Всенепременно, - ответил ей человек, тоже выглядывая в окно. Он увидел хозяина пса, возвращавшегося домой. Пес плелся за ним с виноватым несчастным видом.
- Ты зря отругал Аглая, - сказал человек, хозяину пса, когда тот вошел. - Это я послал его за тобой.
- Что значит зря? Пес должен слушать только хозяина! Иначе, зачем такой пес? Я был в лесу возле твоей осины. Думал, одежду твою найду или еще там чего. Но ни черта ни нашел. А Соломония, конечно успела удрать?
- Она наверху. Продукты ей принесли, так она все с собой забрала. Ничего в холодильник не положила.
- Чтоб ни крошки не досталось врагу! Черт с ней! У нас будет королевский обед. Видал какие грибы, – хозяин пса вывалил на стол коричневые сморщенные пластинки - Это дрожалки - иудино ухо. Китайцы их любят. Ты бывал в китайском ресторане?
- Никогда.
- И я тоже. Но в монастыре один повар китаец научил меня эти грибы готовить.
- У вас что, в монастыре повар китаец?
- Нет, до этого наши иноки еще не дошли, - хозяин пса ухмыльнулся. – Он в городе ресторан держал, а у нас грибы покупал. А потом обратно в Китай уехал, захотел там русский трактир открыть. Со щами и половыми. Дурак! Тараканов бы еще напустил!
- Ты знаешь, мне не хотелось бы подливать масла в огонь, - сказал человек, - но она отдает записи твоего отца какому-то человечку на самокрутки.
- Ну, масло-то она нам оставила! – сказал хозяин пса, шаривший в шкафчиках. – И картошка есть. Так что не пропадем.
- Ты слышал, что я сказал?
- Да слышал-слышал. Какому человечку?
- Маленькому, сухонькому, с недоверчивым взглядом.
- А это Грошик. Застрял таки здесь бедолага. Когда-то мы вместе строили этот дом.
- Я говорил про записи твоего отца…
- И что? Он все время мысли записывал! Мысли, мысли, мысли. Покоя от этих мыслей не было никому. По всему дому валялись. А потом он их нам читал. Вот они у меня где сидели! – хозяин пса провел ребром ладони по шее.
«Истинное национальное наше величие пребывает в общности «мы» разлитой в бесконечности. Личное «я» не важно перед общим «мы» - личное всегда отступает на второй план, «я» не имеет ценности перед «мы». Вот черта истинно русская, вот откуда наша сила, вот откуда эта способность к самопожертвованию ради общности, ради блага всех «мы»». По-твоему это плохо? Из этих мыслей можно было бы сделать хорошую книгу.
- И кому это нужно?
- И это про труд отца! Да это все равно, что святыня! Как та чудотворная икона, которую в вашем монастыре выставляют в великие праздники!
- Ну, ничего такого там не выставляют. Не успели приобрести. Только несколько старых досок у отца Гедеона. Такие, знаешь, прокопченные, тараканами засиженные.
- А без тараканов нельзя?
- Как же без них? - язвительно возразил хозяин Аглая. - Они ползают, там, где тепло от лампад. И мысли его были, как те тараканы: бегали, шевелились, но мало было смысла в их шевелении. Так брат извини, без тараканов никак.
- Я искал одну икону, и потому написал твоему отцу. Он ответил, но так расплывчато и пространно, что я написал ему второе письмо. Соломония призналась, что второе письмо припрятала и ему читать не дала. Сказала, что он заболел, прочтя первое.
- Ха! И ты ей поверил?! Соломония обвинит кого угодно кроме себя. Она из породы любителей валить с больной головы на здоровую!
- Действительно?
- Даже не сомневайся! Наврала она! И еще наврет! Прямо в глаза будет смотреть и врать. И припереть ее невозможно, потому что у нее немного ума, зато наглости и подлости хватит на четверых.
- Мне покоя не дает, что твой отец умер сразу же после нашей встречи.
- А то что тебя пригвоздили к дереву, тебя значит не беспокоит?
- Повешенные на дереве прокляты перед господом. Так, кажется, во Второзаконии
сказано …
- Точно так! А может, ты себя сам распял? Наглотался чего-нибудь и влез на
осинку. Левую руку прибил гвоздем, а правую засунул в петельку и затянул?
- Да ты что? Да зачем же мне это делать?
- А во Второзаконие значит веришь?! Вот что! Надо нам с тобой Соломонию расспросить.
- Как? Она наверно нескоро спуститься, тем более, что забрала с собой все продукты.
- Очередной приступ жадности! Она бывает добра, когда ей это ничего не стоит, и любит давить на жалость, а когда ты уступишь, расценит это как проявление слабости и цапнет быстро и больно. Она умеет нравиться. Но ей все очень быстро надоедает, от этого она очень жестока и лжива. Так что, будь с ней поосторожней.
- На чудовище она как-то не тянет.
Хозяин Аглая хмыкнул и затопал по лестнице на второй этаж. – Эй, Соломония, выходи! У меня есть к тебе дело! Если не выйдешь, пеняй на себя! Что ты там гундосишь? - хозяин пса рассмеялся. - Дом подожгу, вот что! Короче, спускайся! Даю тебе пять минут!
За окнами зарядил дождь. В доме сделалось мрачно, сыро и неуютно и хозяин Аглая вышел в чулан за дровами. Как только он вышел, женщина спустилась.
- Он совсем пьяный? – спросила она. – Городит не весть что. Как бы чего не натворил!
- Он совсем не пьяный, он злой и обиженный. Но вы не волнуйтесь, если что я за ним посмотрю.
- Ты то? Нет, не справишься! Он же бешеный, совсем как его отец. Убьет. Если, что так давай вместе… - она осеклась и быстро села в кресло, выпрямилась и замерла, увидев, как входит хозяин пса. Он растопил камин, затем собравшись сесть в свободное кресло, поднял пальто и обнаружил под ним коробку.
- Это еще что за черт?
- А это сервиз столовый. Осторожней, Мишаня! Нет, нет, поставь подальше за кресло, а то кто-нибудь наткнется и разобьет случайно!
Хозяин пса сделал все, как она просила, хотя и был недоволен.
- Ну и зачем ты меня позвал? – спросила женщина, когда он уселся.
- По моей просьбе, - ответил снятый с дерева. – Я хочу с вами поговорить. Но прежде, должен сам рассказать все что знаю.
- Правдолюбцы гораздо хуже, чем дураки, - зло сказал хозяин Аглая.
- Вероятно, вы не слышали об археологической экспедиции Бороздина? Нет? Это неудивительно. Она состоялась в 1809-10 годах по распоряжению императора Александра I. Экспедиция имела целью посещение русских крепостей, монастырей и церквей от русского Севера до Киева и Чернигова. Материалы экспедиции составили четыре альбома; были сделаны планы крепостей, списки летописей, археологические рисунки и описания к ним. Изучая документы в свенском архиве, я нашел письма одного из участников той экспедиции, художника Ермолаева к двоюродному брату, обитавшему в наших краях. Среди них были рисунки - копии фресок из монастыря, находившегося неподалеку от Тихвина и список, поясняющий фрески. К сожалению, моя находка не вызвала интереса в научных кругах. Ну да ладно. Отображенные в фресках события относились ко времени взятия Константинополя турками и рассказывали о чудесном спасении константинопольской святыни иконы божьей матери Одигитрии. По преданию являвшейся поясным портретом девы Марии, написанным с оригинала евангелистом Лукой. В списке говорилось, что спасена икона была греческим монахом Харисимом и кметом Гребенкой. Икона едва не погибла в огне, верхний край ее обгорел, а правая рука Богородицы была пробита стрелой. Харисим и Гребенка долгое время скрывали святыню. А потом повезли на Русь. По дороге Харисим умер, а в Гребенке князь Иван Патрикеев узнал своего беглого раба. И бил его батогами, а затем отправил в отдаленный монастырь, где его постригли. Так константинопольская святыня оказалась в бедном, никому неизвестном северном монастыре. По времени это событие совпало с началом внутрицерковной войны между заволжскими старцами во главе с Нилом Сорским и приверженцами Иосифа Волоцкого. Нестяжательский монастырь, опасаясь от иосифлян разорения, хранил Одигитрию в глубочайшей тайне. Потом грянули времена еще более страшные и кровавые и тайна, так и осталась тайной. Я ездил туда, надеялся посмотреть, если не фрески, то хотя бы стены, что их хранили. Но монастырь закрылся еще до революции, а во время гражданской там был толи пороховой склад, толи завод по производству снарядов. В общем, все взлетело на воздух. Только одно я выяснил: во время раскола монахи, не признавшие новых обрядов и не желавшие подвергнуться участи своих соловецких братьев, покинули святую обитель и ушли на восток. След Одигитрии потерялся и я думал, что навсегда. Но однажды вечером включил телевизор, там читали дневник белогвардейского офицера, сейчас часто читают подобные дневники. Он писал, как в этих местах в скиту молился перед древним образом Богородицы, у которой был обожжен верхний край, а рука выщерблена, а потом замалевана…
- Скорей всего совпадение.
- Я все время об этом думаю. Но чтобы узнать точно, нужно сначала найти… Мне дали адрес Шлыкова, и я ему написал. Он ответил, но конкретного ничего не сказал. Я написал еще раз, более развернуто и подробно, но письмо до адресата не дошло, так как Соломония –э-э.
- Наложила на него лапу. Она и с моими письмами к отцу поступала так же.
- Ты в каждом письме требовал у отца денег! – возразила женщина, резко взмахнув рукой.
Хозяин пса удивленно вскинул брови, но промолчал.
- Потом меня послали сюда в командировку, - продолжил человек, - И я решил поговорить со Шлыковым лично. Нашел номер и звонил из гостиницы несколько дней подряд.. Но телефон не отвечал. Поехал к нему. Квартира заперта, на сигнализации. Спросил соседей. Никто ничего не знает. Потом узнал совершенно случайно, что он в... ну…
- В дурдоме, - подсказал хозяин пса человеку. – Впредь называй вещи, как они называются. Здесь нет слабонервных и детей тоже нет. Так что стесняться некого.
- Шлыкову в тот день нездоровилось. Он дважды при мне принимал какие-то таблетки. Но впечатления сумасшедшего не производил. Я бы скорей сказал, что во мне он видел ненормального чудака. – По свидетельству Михаила Дуки турки икону разбили на четыре части, - сказал он, узнав, кто я. Но Дука же не был очевидцем падения Города, писал свою историю с чужих слов! - возразил я ему. Ченстоховская, три Казанские, две Смоленские, – он перечислял, загибая пальцы. - Шесть! Все они считаются константинопольскими и называются Одигитриями. Поразительно, как он сходу в подробностях изложил историю каждой из этих икон. А потом ему сделалось плохо, и я побежал звать врача, а он задержал меня и сказал, чтобы я посмотрел Одигитрию в здешнем монастыре и, чем скорее, тем лучше. Я поехал в монастырь, как только смог…
- А оказался на дереве. Теперь твой черед Соломония! Расскажи дядям сказку.
- Буду я тут распинаться перед, какими-то наркоманами!
- Будешь, Соломония, еще как будешь! – хозяин наклонился и погладил лежащего у его ног Аглая. Пес привстал, зарычал. Его хозяин усмехнувшись, добавил: - И чем ты скорей начнешь говорить, Соломония, тем лучше!
Женщина вцепилась в подлокотники кресла и выкрикнула хрипло и низко:
- Да! Я его бросила! Бросила твоего отца! И что? Что ты мне за это сделаешь? Что? Я не могла больше с ним. Я вся седая из-за него! Он из меня тянул. Энергию забирал.
- Ну да, прямо вампир какой-то.
- Где уж тебе понять? – она воздела кверху унизанные кольцами красные лапищи. – Сколько сил я ему отдала. Молодость. Горшки этими вот руками! Грелки, уколы, протертый суп. Ни днем, ни ночью покоя. Седая вся! А он как зверь на меня смотрел. А письмо когда получил так вообще! Ходит всю ночь по квартире, слова поперек не скажи. А утром собрался и уехал. Два дня его не было, а когда вернулся, потребовал, чтоб я все деньги со счета сняла. Икону присмотрел. Сам же клялся, что никогда ничего покупать не будет, а тут… Это ж на похороны! На черный день! Я отказалась снимать! Не буду! Никаких тебе денег! А он на следующий день к нотариусу. Завещание написал. Всю коллекцию городскому музею. Как же так! Я столько работала! И бабушкины иконы там есть. Выдели мою долю. Я ее хотя бы продам. А он на меня как затопал, как закричал. Все продавай! В милицию на тебя заявлю! Совсем рехнулся! Иконы, иконы, иконы. Всю жизнь промаялась возле его икон. Тут не дыхни, здесь не чихни…Да…
- За все надо платить, Соломония! За все! Это в Библии сказано! Пока он был в силе, при деньгах ты блистала. А как заболел, вращаться стало негде и не на что! Звезда, твою мать!!!
- А сам-то ты, где был? В скиту своем прохлаждался! А у него язва двенадцатиперстной, а в прошлом году обширный инфаркт… А после письма этого еще и еще. Я одна маялась - помощи никакой.
- Точно, я прохлаждался… Но как инфаркт может быть связан с дурдомом не понимаю.
- Откуда мне знать. Я ушла от него. Давно тут на даче живу.
– Вас не было на похоронах, - возразил ей распятый. – Вас не было, а там между тем говорили, что это вы пристроили Шлыкова в интернат.
- Ах, подумаешь, говорили?! Люди всегда говорят! Всех осуждают! А что они могли знать? Они-то с Геннадием вместе не жили! Он на них не кричал. Не размахивал перед лицом кулаками. Имущества не лишал… - Она осеклась и с досадой махнула рукой.
- Действительно, все они удивлялись. Никто от вас такого не ожидал. Они думали, что вы его любите и будете с ним до конца. Говорили, что Геннадий Викторович души в вас не чаял.
- Друзья! А как случилось - помощи никакой! Им бы только языками чесать!
- Вы сказали, что Шлыков куда-то ездил? – спросил человек у нее.
- Даже не представляю…
- Все ты знаешь! Он в монастыре был!
- Иакинф?
- Он приезжал ко мне, но я отказался с ним встретиться. Последний раз он приезжал четырнадцать лет назад. Посмотрел на меня и ушел. Я даже рта не успел раскрыть. А в этот раз, я не захотел его видеть. Откуда ж мне было знать, что он скоро умрет.
Человек повернулся на диване, и пружины слегка заскрипели. Пес повернул голову и внимательно посмотрел на него. А его хозяин тем временем горько выговаривал женщине.
- Что ж, пригрел на груди гадюку. Думал ли, что после стольких лет, могла ужалить так подло.
- Да он сам меня выгнал! «Катись, - говорит.- Кому, какое дело, что я развожусь с женой!»
- А денежки с его счета ты тогда же и заграбастала?
- А завещать все музею? – губы ее задрожали. - Разве правильно? Правильно все музею? Чужое: бабушкино, мое…. Я почти двадцать лет ухаживала, стирала, убирала, готовила. К тому же, еще работала и зарабатывала неплохо. Неужели я ничего не заслуживаю? Ничего да?
- А столовый сервиз? – спросил вдруг хозяин пса, нагибаясь к коробке. Женщина запнулась и замолчала.
С треском оторвался скотч от картонной крышки. Веселенькая в голубой горошек бумага сползла, обнажив старую, в темных потеках доску.
- Молодец! – сказал хозяин пса с чувством. – Отчаянная баба! Коллекцию умыкнула, завещанную музею! Как продавать будем, в розницу или оптом?
- Я отдам тебе часть икон, - быстро сказала женщина.
- Иконы! На кой мне твои иконы! Бедный отец остался среди пустых стен! Без своих драгоценных досок. Это была катастрофа!
- Я ему, между прочим квартиру оставила! Квар-ти-ру! – произнесла по слогам.
- Ты ему ничего не оставила! Никаких шансов жить! Ни одной причины, чтобы продолжать жить!
- А моя жизнь, значит, не в счет? Почти двадцать лет. Вся молодость! А деньги за тебя в монастырь! Огромные деньги! Это не в счет? У него квартира осталась! – убежденно сказала она. – Недвижимость!
- Когда я искал Геннадий Викторовича, - сказал человек, – Я ходил в адресный стол. Мне там сказали, что он прописан теперь в интернате, а по прежнему адресу только вы...
Хозяин пса рассмеялся.
- Все Соломония, все досталось тебе! Быстро и без проблем.
- Я не знала, что он умрет! – закричала она. – Ты только что сам говорил, что не знал! Так я тоже не знала.
- Ты все сделала, чтобы приблизить его конец…Ты! Ты его убила…
- Никого я не убивала!
Хозяин пса в ярости дернул себя за бороду. Пес вскочил и громко залаял. Женщина забилась с ногами в кресло.
- Тихо, Аглай, тихо. Угомонись, - очень тихо сказал человек.
Пес подчинился, с ворчанием улегся в углу, успокоился. Человек, вздохнув и болезненно сморщившись, спросил у хозяина пса, как он попал в монастырь, если не во что не верит, не ищет, не кается?
- Перед кем мне каяться? – усмехнулся тот. – В монастырь поехал отцом, хотел посмотреть. Монастыри тогда только начали открываться. Восстанавливались, строились заново. И наш строился, ну я и остался помочь. Думал, что вера это что-то высокое, светлое, чистое, и что верующие лучшие из лучших. Дурак!
– А как тебя постригли?
– Очень просто. Ножницами чиркнули, тропарь пропели. «Господи Боже наш, взаконив достояния Тебе сущая…» и т.д. Я и опомниться не успел. Да я в монахи, то и вовсе, не собирался! Помню, все и смутно и отчетливо сразу. «Како ти есть имя», лобзания… А я делал все что мне говорят, словно пьяный был. – Хозяин пса на секунду задумался. – У нас там провизор есть, - его это были штучки
- А что же ты не ушел после, когда опомнился?
- Из тюрьмы, наверно, легче: там товарищи по несчастью, могут посочувствовать, помочь. А здесь одни добровольцы на службе у Господа. И каждый служит во что горазд. Потом, меня отправили строить скит отцу Гедеону. Он тогда готовился в старцы. Дом на болотах со всеми удобствами я ему выстроил. Никто тогда этого не умел, я один был мастер, - он обвел комнату взглядом. – А уж оттуда не было ходу. Однажды я все же ушел, заблудился. Но они меня отыскали, и обратно в скит. Я так и не смог, не научился верить, но бежать уже не пытался.
- И что же отец Гедеон не вошел в твое положение?
Хозяин пса усмехнулся:
- Гедеон лицемер. Променял партбилет на рясу и делает дальше карьеру. Нагорная проповедь вместо партийной программы. Старец!
- Что ж там в монастыре все такие?
- Всякие. Есть лицемеры вроде отца Гедеона, есть тупые фанатики и кающихся грешников тоже хватает. Только нутра не изменишь. Все замазаны, а эти… Позволяют себе и прощают, то чего не прощают другим. Иногда я и вправду молился. Но что толку. Сперва правда легче, - надеяться начинаешь, а потом еще хуже. Никто меня не слышал. Никто. Да и кому бы услышать. Кто такой бог? Где он? Кто его знает?
- Богохульник! – выкрикнула женщина и, грозя бывшему монаху пальцем, пообещала: – Господь накажет тебя.
- Конечно, - с усмешкой ответил хозяин пса. – Конечно накажет! Судьба у меня такая! Терпеть от тебя и тебе подобных мерзавцев! Только вот в чем загвоздка: почему твой Господь наказывает только меня? Не тебя, ни твою покойную бабку, (та еще была паучиха), ни Гедеона с Викентием он никогда не наказывает, а даже наоборот - поощряет. Неужели потому, что все вы большие праведники? Почему он посылает испытания исключительно хорошим людям? А на ваши грязненькие делишки смотрит сквозь пальцы? Не потому ли, что он такой же, как вы?
- Проклят будешь! – взвизгнула женщина. – Проклят! Сгоришь в аду за свои слова.
- О! какой слог! какой пафос! Только в слова я не верю! Ни в их силу, ни во власть, и не в их справедливость! Слово - это сотрясение воздуха и ничего больше. А ты себя к тому же рукой Господа мнишь. Ты думаешь, заповеди написаны для безбожников? А с таких как ты взятки гладки? Продала, упекла, помолилась и дело с концом? Кто тебе грехи отпускает? Отцы твои духовные тоже люди! Людишки! Торгуют всем от святых таинств до божьей милости, как на базаре.
- Иакинф! – сказал ему человек. – Давай не будем об этом сейчас говорить.
- Почему же не будем? Ах! Я задел ваши религиозные чувства? Простите! Извините… Как будто у меня нет чувств! Как будто я бревно бесчувственное, если я не желаю верить не хочу, не могу! Я прекрасно знаю Писание. И Ветхий завет и Новый. По заповедям столько лет жил и что? Зато у вас чувства, а у меня нет! Ах, как вы праведники! Ах, вы сильно верите! Вон в углу Деисус, у двери Иверская, а по окнам колокольчики - дерьмо китайское, чтоб отгонять злых духов. А спроси, во что верите, так не скажете. В зеленых человечков, в колдунов, в гороскопы, в газетные утки. Во все и во всех без разбору. Дремучие…, как сапог! Ваша вера от страха! Все вы перевертыши, и старые верующие и вновь обращенные и заново обратившиеся. Обряды рьяно блюдете, и заставляете неверующих насильно блюсти. Ничего нет отвратительнее, чем насилие над душой. Вы никогда не задумываетесь, кем был ваш бог? Нищий, босой бродяга без царя в голове. Инфантильный, наивный, высокомерный. Он отвергал имущество и любил вовсе не всех подряд, а только избранных. Так написано в притчах. Остальное, домыслили после, исходя из коммерческих интересов.
- Ты видишь в Иисусе не бога, а человека. Да он и был человеком. Но в то же время и богом, потому мог себе позволить и высокомерие и наивность. Он принес в этот мир любовь к человеку, за что и пострадал - искупил всечеловеческую вину.
- Искупил? Что за жестокая мысль подвергнуть человека истязанию за чужие грехи. Убить одного за всех. А потом причащаться его плотью и кровью. Каждый должен нести свой крест сам и расплачиваться за свои грехи сам, перед собственной совестью и никак иначе.
- А что же делать тогда с общей моралью?
- Человеческая и христианская мораль - это совсем не одно и тоже. В основе христианской морали лежит страх. Страх расплаты за грех.
- Запрет лежит в основе любой морали. Таков общий принцип.
- При любых принципах существует свобода выбора: подчиняться или не подчиняться. Грех – это выбор, выбор осознанный и свободный, выбор вопреки страху. Объявить греховным свободный дух, дух не желающий подчиняться – вот порок. Христианство одряхлело под гнетом надуманного греха. С головой увязло в собственных догмах. Теперь, вот, умирает и бьется в агонии.
- Оставим в покое догмы. Свободный дух стремиться к богу, чтобы обрести в нем свободу. Вот в чем величие христианства, а не порок как ты говоришь.
- Люди! Люди все уродуют – портят, все к чему прикоснутся. Вот и христианство за две тысячи с хвостиком лет они сумели изгадить так, что его суть потеряла всяческий смысл. Жизнь любого вероучения длиннее человеческой жизни, но и она когда-то заканчивается. Время! И твою Одигитрию не пощадило оно, а ведь была чудотворной святыней.
- Бес в тебе сидит! – выкрикнула вдруг женщина.
- Да сидит! И этот бес мой собственный разум! - Кто-то тихо стукнул в окно и хозяин пса обернулся. - Грошика нам только и не хватало! – раздраженно сказал он человеку. – Пойди, узнай чего ему надо.
Маленький мужичок топтался за дверью, попыхивая самокруткой.
- Беседуете? – спросил он, подозрительно оглядывая вышедшего к нему. – Богословские споры ведете?
Человек не отвечая, только смотрел на мужичка вопросительно, и тот вдруг смутился.
- Я не подслушивал, ты не подумай. Случайно… Ты вот Генкиными записями интересовался. Вот разыскал для тебя листочек. Остальные скурил. Писал человек зачем-то?..
Он принял у мужичка лист и развернул, неловко придерживая больной рукой. Увидев перебинтованное запястье, мужичок с осуждением покачал головой.
- Я свое при социализме прожил, - сказал он, - и ничего в вашей духовной жизни не понимаю. Но скажу тебе точный научный факт. Страдание оно не всегда очищает, бывает наоборот, превращает в такую мразь…
- Да, - согласился человек. – И так бывает. Все зависит оттого, что заложено у человека внутри. Если сплошная гниль, то его уже ничем не очистишь. А если есть место для света, то может что и получиться. Скажи-ка мне в какой стороне монастырь?
- Во дает! – повеселел мужичок. – Что ж ты не помнишь, откуда пришел?!
- Да вот, не могу тут у вас сориентироваться...
- Вон там. Сейчас-то не видно. Мрак, а в хорошую погоду бывает, кресты на солнце блестят, хоть тут километров тринадцать.
Вернувшись в дом, человек увидел, что хозяин пса ходит по комнате, ощупывая, идущие вдоль стен толстые трубы. Женщина с отрешенным видом сидела в кресле.
- Отопление засорилось, - проворчал хозяин пса. – Сливать, чистить надо. Чего там Грошик? Поллитру небось просил?
- Нет. Принес мне листок, с записками твоего отца, который не успел на самокрутки пустить.
- Да? Значит, ты ему сильно понравился. Чтобы Грошик кому-то даром принес, пусть даже исписанный лист. Такого еще небывало! На то он и Грошик!..
- Я прочту. Тут немного совсем.
- Что ж читай, если хочешь, - без особого энтузиазма согласился хозяин пса.
«Неужели я проворонил? Посчитал Одигитрию списком средины семнадцатого. Не может этого быть! Этот Плотников дилетант…» - человек усмехнулся. – Плотников – это я, - сказал он хозяину пса.
Тот кивнул и велел продолжать.
«Этот Плотников дилетант задал мне перцу своими химеричными домыслами. Я все время пытался представить кто такой этот кмет Гребенка? Кмет, то есть воин. Скорей всего суррогатный продукт нечто вроде Нестора-Искандера. Думал и незаметно заснул. Сон был яркий и необычно связный. Будто я - не я, а холоп князей Патрикеевых, сын дворовой девки от князя Юрия. И что в обиде и гневе крадусь к кровати княжонка Ивана, бью его ножом в грудь, но попадаю в лицо. Начинаются крики, вопли, толкотня. Меня хватают, я вырываюсь, убегаю и сижу в камышах. Мне холодно, страшно, хочется есть, но вернуться назад нельзя, и я бегу в Дикую Степь. И вот я в войске султана Мехмеда, под стенами Константинополя. Кругом смрад, трупы и склизко от крови и казненные корчатся и кричат на колах. Я со стены смотрю на осажденный город. По улицам идет крестный ход, несут икону в золотом тяжелом окладе, и сам император седой и согбенный идет в багряном плаще. Начинается буря и разгоняет процессию. Я вижу, как из окон огромного храма вырывается пламя, поглощает весь купол, и, поднявшись столбом, уходит в высокое небо. Господь покинул Константинополь, и мы штурмуем стены, врываемся, бьемся на улицах. Я хочу того золотого оклада и прорываюсь к храму. Но поздно: все горит, оклад снят, разграблен. Мне достается только одна доска, и я в ярости топчу и швыряю ее в костер. Она мироточит, и обреченный младенец смотрит на меня из огня. Я поднимаю доску. Червяк, какой-то убогий обрубок шевелиться, ползет, бросает в меня обломком копья. Но Богоматерь отводит его от меня рукой. Я в ярости бью червяка.
- Спаси и сохрани, - шепчет он. И тянет к иконе руки. – Спаси… - просит на моем родном языке. И я, обрезанный воин султана спасаю убогого вместе с иконой. Вывожу из Константинополя тайно в горы, в какой-то монастырь и возвращаюсь в войска. Потом я снова в этом монастыре и лет мне уже немало. Удивительно: тот обрубок не умер, ждал меня. Он просит, чтобы я передал икону племяннице последнего императора Зое. Почему ей? Она теперь жена великого московского князя. В православной стране иконе быть надлежит. Проклятый Харисим! Почему я должен исполнять твою последнюю волю? Ведь ты пытался убить меня! В Москве меня ждет погибель, я это знаю, чувствую и все-таки еду. Меня встречает князь Патрикеев, Иван Юрьевич - мой хозяин и сводный брат. Он согнулся в плечах, зарос бородой и похож на отца Викентия. Прошло столько лет с тех пор, как я пытался его убить и я молю небо, чтобы он меня не узнал! И мне кажется, он не должен меня узнать. Но он узнает: хватайте его! Вот Гребенка! Я пытаюсь бежать, но ноги меня не слушаются. А Иван обо мне все знает: и кто я, и что я, и зачем я приехал. Он говорит, что Зоя - княгиня Софья Фоминична коварная, злобная чернокнижница и колдунья, и что икона порченная. Икона много претерпела, но она святая и чудотворная. Разве можно осквернить святость? А отдать ее княгине на то воля божья. Иван топает ногами, рвет на себе бороду, кричит, что я вор велит меня бить батогами и выколоть мне глаза. Меня волокут на казнь, а потом оказывается, что Гребенка вовсе не я, а мой непокорный Мишка. Его пытают и бьют, потом постригают и снова бьют. Он плачет так, что у меня сжимается сердце. Я проснулся весь в поту. Сердце и вправду расшалилось. Мишка, Мишка! Как он там? Говорят, что он до сих пор плохо себя ведет. Сколько лет уже. Пора бы и образумиться. Приехал тогда желтый, худой, ошалелый. Думаю, я все же правильно сделал, определив его в монастырь, иначе бы он погиб. Никогда не забуду лица своей верной Солохи, прячущей в карман халатика шприцы, что нашла у него под кроватью. Она думала скрыть от меня. Славная моя, она не хотела меня расстраивать.
- Славная! Она же их и подбросила, - сказал хозяин Аглая. - То был знаменательный день. Я впервые в жизни увидел одноразовый шприц. Тогда это был большой дефицит.
- Ты колол себе черную коноплю!
- Это ты сказала.
«Мишка живет, а это самое главное. И нечего сомневаться. Я видел следы уколов у него на руках».
- Еще бы тебе сомневаться! Перед тем как к нему приехать, я здорово отравился и мне делали внутривенные, капельницу ставили тоже. Я ему говорил, но он предпочел поверить ей, а не мне.
- Потому что ты варил и колол себе коноплю, - упрямо и убежденно повторила она.
Хозяин пса только зло рассмеялся.
«Я почти не помню ту икону. Столько их прошло с тех пор через мои руки. Не помню, был ли на обороте крест. А если та самая, – за исколотые Мишкины вены невеликая плата. Что скажет отец Викентий, когда узнает?» - человек со вздохом расправил лист, положил рядом с собой на диван: - А кто такой отец Викентий?
- Наш настоятель, - ответил хозяин Аглая.
- Значит, Геннадий Михайлович не зря меня посылал в монастырь. Он сам подарил монастырю ту Одигитрию.
- Геннадий купил иконы у моей бабушки почти даром, а потом сказал, что это семнадцатый век и продал за хорошие деньги. А эту и еще две других отдал монастырю.
- А вы не помните, был ли на обратной стороне Одигитрии крест?
Женщина сначала замялась, потом подтвердила, что крест на обратной стороне был, но подтвердила как-то так слишком уверенно, что и человек и хозяин пса не поверили ей и даже переглянулись.
- Не трудись – бесполезно! Нет в монастыре тех икон, - сказал хозяин пса человеку. – Отец Гедеон и отец Викентий сплавили их по-тихому – продали, два года назад, тому китайцу из ресторана.
- Но зачем китайцу иконы?!
- Для интерьера. Пречистая Дева теперь в кабаке, и пьяные азиаты пялятся на ее скорбный лик. Отцы святые христопродавцы. Волосы на заднице рвут.
- Все хватит! Я больше не желаю этого слушать! – Женщина заторопилась наверх, и, зацепившись носом туфли, растянулась на верхней площадке. Аглай до этого спокойно лежавший, рванулся с оглушительным лаем, и зубы его громко клацнули, сомкнувшись на ее щиколотке.
- Фу, Аглай! Фу! – закричал человек. – Нельзя! Да убери ты его!
Хозяин не спеша, поднялся по лестнице и оттащил пса за ошейник. Женщина встала, оправила задравшуюся юбку и так быстро нырнула за дверь, что человек ни о чем не успел ее спросить.
- Ты его натравил! – сказал он хозяину пса.
- Вот уж нет! – Хозяин пинком отправил Аглая вниз, и уселся на ступеньки. – Он ее ногу даже не прокусил, так, приласкал. Вот Аглай Первый, его отец тот был матерый зверюга! Цап и сразу за горло. А этот хлипкий! Щенок монастырский. Ни разу не видел женщин, - занервничал.
- Но ты же его учил.
- Так. Первого Аглая я выдрессировал как следует. Думал, выйду, натравлю, загрызет. А с этим только забавлялся от скуки. Уже не надеялся выйти.
- Но как же ты вышел? Сбежал?
- Сами выперли, - с довольным видом сообщил хозяин пса. – Донесли игумену, некоторые мои соображения по поводу церкви.
- Но… вероятно ты и раньше высказывал свои соображения?
- Я никогда не скрывал их. Христианство было первоначально сектой, и могло бы таковой и остаться, если бы не везение, позволившее ему перерасти в конфессию. Но принципы и методы воздействия на паству точно такие же как и у мелко-пакостных секток, хотя святые отцы это усиленно отвергают. Все эти веточки, сучки и листочки – производное одного корня, все питаются соком одного хищного, жестокого мифа. То что смогли под себя подгрести – святое, а что не смогли, то от беса. А завтра и бесовское подгребут и святым объявят. Тысячи раз уже так бывало. Вот так я сказал игумену. Разумеется, он меня выпер, даже вещи собрать не дал. Хотя какие там вещи? Ключ от этого дома у меня всегда был с собой. Вроде как талисман. Я только и успел свиснуть Аглая. У ворот, на выходе оделили меня кошельком! Милостыня от отца Викентия. Гады! Я так обалдел, что взял. – Хозяин пса извлек старенький тисненый бумажник, и стал считать деньги. – Вот только сейчас вспомнил. Эх! Надо было им в морду швырнуть! Пять бумажек по тысяче. Синенькие. Новые. Я таких и не видел. Это много теперь или мало?
- Не так чтобы очень много. Загляни в боковой кармашек, там должен быть билет на поезд на мое имя, и еще желтый такой клочок с расписанием автобусов и адрес Шлыкова на другой стороне.
- Есть? – вопросительно сказал хозяин пса, извлекая из кошелька билет. – Значит, бумажник твой?
- Мой. Только денег там было тысяча восемьсот.
- Прибавилось милостью божьей, - усмехнулся хозяин Аглая. – Старинные иконы в Китай, тебя на дерево, меня в убийцы и концы в воду. И отец мой возможно в дурдоме не без помощи святых отцов. Забери! - он перебросил бумажник человеку на колени. - Был ты в монастыре. Ну, вспоминай!
Но человек сказал, что не помнит.
- Они на днях служили молебен по святому великомученику императору Николаю. Человека, обагрившего руки кровью тысяч невинных жертв и прозванного Кровавым, причислили к лику святых. И я подумал: почему бы всех палачей не причислить к святым, а Соломония сойдет за великомученицу.
- Ты собираешься убить эту женщину?
- Хотел бы я, чтобы она раскаялась. Но она не раскается никогда, потому что считает себя во всем правой. Потому что уверена, что весь мир вертится вокруг нее и исключительно для нее. И доказать ей обратное я не в силах.
Человек заметил, что дверь за спиной хозяина пса приоткрыта, и увидел, что за ней стоит женщина.
– Она же прекрасно понимает, что сделала, – произнес он, твердо, отчетливо, веско как приговор. – Не раскаяние - страх осуждения будет ее терзать. Никогда она не решиться высунуть нос из той норы, куда загнала себя сама. Деньги, иконы, квартира ее не утешат. Старых знакомств она не возобновит, а новых, таких приличных, как раньше не заведет. Проводить свою жизнь в одиночестве, не блистая в привычном кругу для нее хуже смерти.
Хозяин пса скептически улыбался его словам, но человек продолжал говорить:
- Не стоит тебе обагрять руки кровью. Не думаю, что ты испытаешь удовольствие или удовлетворение от убийства, - ничего кроме отвращения. Как бы ты не отрицал, как бы ни не верил, но в каждом из нас есть частичка Святого Духа, можешь называть это энергией жизни. Ты тысячу раз пожалеешь, что сделал, но ничего нельзя уже будет вернуть.
- И что же мне остается?
- Тебе остается жить, - сказал снятый с дерева, подумав, что не знает, что сказать этому разуверившемуся, изломанному человеку.
Хозяин Аглая долго сидел, свесив голову, уронив руки между колен, и желваки ходили у него на скулах. Потом резко, вдруг, встрепенулся и рассмеялся.
- Ты искушаешь меня свободой?.. Безумие считать свободу грехом. И я не святой... Что ж, пусть живет бестия. Все они пусть живут. На божью кару надеяться нечего. Но может и в самом деле она поймет, что-нибудь?.. Скажи ей, что мне от нее ничего не надо. Ничего отцовского не возьму. И никаких претензий... Пойдем Аглай!
- Подожди! Тут три тысячи твоих.
- За семнадцать лет работы во имя Господа, - Хозяин пса усмехнулся, перетирая в пальцах купюры. – Как думаешь, на ужин в китайском ресторане мне хватит?
- Должно хватить. А что ты закажешь?
- Уши предателя, закажу, - пообещал хозяин Аглая.
Человек поднялся на второй этаж и постучался, но женщина не открыла.
- Он ушел, - крикнул через дверь. – Вы слышите? Я тоже ухожу. Вам нечего опасаться. - Он подождал немного, но женщина не отозвалась.
Выйдя из дому, человек оглянулся. Светло-малиновый луч, отразившись в окне мансарды, блеснул и исчез. В окне, за реденькой шторой он увидел приземистую плотную тень, махнув ей рукой, он крикнул: живите с миром! - и исчез за почти уже облетевшей живой изгородью.