ДВА ВРАЧА (часть первая)

Нужно сказать, что Сергей Петрович всегда получал, что хотел. С самого детства. Даже в автобусе маленький Серёжа требовал, гнусавя и топая ножками, что хочет сесть, к окошку, и дёргал за одежду мать, чтобы та его посадила.

Но, мать как будто не слышала и не вставала, а уступал место сидящий рядом с ней, будь то молодая женщина, или пожилой человек, без разницы, — так нестерпимо было слушать вопли мальца. «Ну надо же» - притворно, и как бы с укоризной, удивлялась мать - «Всегда своего добьётся», и Серёжа чувствовал поощрение.

Даже когда поездки в общественном транспорте прекратились, борьба за своё место продолжалась, отцу даже иногда приходилось платить штраф за то, что ребёнок не сидит в детском кресле, сзади.

Так случилось и с мед. институтом, куда ему почему-то загорелось поступать, а родители были против. Сергей Петрович до сих пор помнит, как отговаривали — то ласково, то грозно — грозя даже отлучением от дома, если он будет упрямиться и приобщится к категории «нищенствующей публики».

Отец, правда, поразмышляв, вскоре решение переменил: «Ладно, пусть попробует. Тем более, что все больницы скоро будут частными — а там не бедствуют». Сказал и устроил сына в институт на коммерческое место. Так что тому даже топать не пришлось, достаточно было один раз, как бы между прочим, произнести, что в семье следовало бы иметь своего врача (намекал на далеко не могучее здоровье отца).

Правда, радость от осуществления своего «хочу» стала быстро растворяться — действительность оказалась совсем не такой, какой виделась в мечтах: вот идёт рядом с профессором, который показывает ему больного и спрашивает, что Сергей Петрович может сказать по данному случаю, не согласится ли с его, профессора, мнением, и Сергей Петрович снисходительно кивает, соглашаясь; а вот он сам консультирует больного и смущённо отказывается от предлагаемого родственниками вознаграждения, но, те так тактично настаивают, что не взять — обидеть этих милых людей.

А вместо этого приходилось торчать в вонючей «анатомичке», вызубривать какие-то бугорки, отверстия на черепе, копаться в не первой свежести, дурно пахнущих, мышцах конечностей, выловленных из чана с формалином, тыкать пальцем в студень головного мозга. Тьфу. До сих пор тошнит при этих воспоминаниях.

Немного оживился Сергей Петрович чуть позже, когда рассказали ему, что существует в институте кружок судебной медицины. Он тут же распалился, воображая, как с сиреной будет мчаться с нарядом милиции на происшествие, как будет определять время смерти женщины (причём, виделась обязательно молодая), как весь ход расследования будет зависеть от его заключения. Короче, в кружок он записался.

Даже съездил с экспертами на один вызов, правда без сирены. Долго же потом снился тот сарай, в котором при свете ручного фонарика возник из темноты мертвец с вывалившимся чёрным языком, невесть сколько провисевший в петле. Как Сергей Петрович его приподнимал за ноги, как не рухнул вместе с ним, когда перерезали верёвку, как его тошнило, когда еле выполз, шатаясь, на улицу, лучше и не вспоминать. Вместе с рухнувшим на плечи висельником рухнула и нелепая мечта стать мед. экспертом.

Последующие годы снова долго не могли внести ясность в отношении будущей профессии — хирургом он не хотел становиться ни за какие коврижки (кровь, да ещё, не дай бог, не то отрежешь); терапевт никак не ассоциировался с будущим финансовым благополучием; при мысли о гинекологии с акушерством впадал в ступор — после увиденных родов и абортов даже забеспокоился, сможет ли вообще быть состоятельным с женщинами; при изучении нервных болезней никак не мог понять, как можно умудриться, тыкая по телу иголочкой и постукивая по конечностям молоточком, рассуждать, где и что поражено; в венерологический диспансер без флакончика со спиртом не ходил — постоянно протирал руки.

А в психиатрической больнице сам чуть умом не повредился. Что там им показывал и рассказывал преподаватель, из памяти стёрлось напрочь, зато до сих пор в ночных снах наплывает периодически один и тот же кошмар: он засмотрелся, присев на корточки, на больного, лаявшего из-под кровати и старающегося укусить его за ногу, и не заметил, что группа из отделения вышла.

Дверь, естественно, снаружи тут же заперли. Спохватившись, бросился следом и стал стучать, высматривая через засиженное мухами стеклянное окошечко, санитарок. Одна из них, дородная, грузно сидела на табурете спиной к двери и что-то вязала.
- «Ну что ты, миленький, стучишь? Шёл бы и лёг в коечку, а то укольчик придётся сделать. Ведь не хочешь аминазинчику?».
- «Не хочу» - машинально откликнулся «миленький» - «Откройте дверь, пожалуйста».
- «Скоро открою. Вот обед принесут, и открою».
- «Да я не больной, я — студент».
- «Студент, студент» - охотно соглашалась санитарка - «И хорошо, что студент. Только не шуми очень».
- «Да откройте же!» - уже чуть не плача - «Я — Серёжа Мамонов, я от группы отстал».
- «Ну и ничего, Серёжа, вот вылечишься, тогда и догонишь свою группу».
За спиной бедного Серёжи нарастало оживление. К нему подскакивали, или подходили на цыпочках мирные до этого обитатели, внимательно разглядывали, лаяли, подвывали, дёргали за полы халата и даже старались оттащить от двери. Неизвестно, чем бы это всё кончилось, не пересчитай вскоре студентов преподаватель.
Нет, к чертям собачьим эту психиатрию, сам там заболеешь.