Капитан Сорви-голова. Возвращение ( отрывок глава 2 часть 1)

Глава II 1
На койке, за спиной Жана, заворочался Фанфан. За эти три ме­сяца сидения на маяке он превратился в какую-то сонную муху. Куда девалась его необычайная подвижность, неиссякаемая энер­гия и истинно парижское остроумие? Разговаривал он однослож­но и почти все дни спал, отвернувшись лицом к стене, отрываясь от своего занятия только в необходимых случаях. Похлёбка, ко­торой «баловали» своих пленников английские тюремщики, не отличалась вкусовым разнообразием и вызывала иногда неприят­ные ощущения. Жан в первые дни после их заточения не находил себе места, метался по камере, как тигр, обдумывая планы побе­га. Но как сбежишь почти с вершины 50-метровой башни без ве­рёвки, даже если каким-нибудь невероятным образом перепилив толстые железные прутья на оконце? И, в конце концов, Жан Грандье как будто бы смирился со своей участью. Как будто бы...
— Хозяин, ты всё пишешь?! — сонно проговорил Фанфан.— А ростбифы ещё не принесли? — добавил он, спуская босые ноги с койки на циновку, служившую ковриком.
Жан с грустью посмотрел на своего друга и бывшего лейтенан­та Молокососов. Ещё месяц-другой такого сидения, не только Фанфан, но и он сам превратится в физиологическое существо, думающее только о еде и сне. Но пока Жан, как мог поддерживал себя в хорошей физической форме. По утрам занимался гимна­стическими упражнениями, укрепляя мускулатуру, тренировал твёрдость ладоней. Он ещё на что-то надеялся.
Окошко в старой деревянной двери противно заскрежетало и почти мальчишеский незнакомый голос произнёс: «Обед». В от­верстие просунулась рука с деревянной миской, наполненной ка-

\* Луи Буссенар. Капитан Сорви-голова.\

ким-то варевом. Сверху варево украшала также деревянная лож­ка. Другая рука протягивала кусок просяного хлеба. Фанфан, не теряя остатков чувства собственного достоинства, не спеша по­шлёпал босиком к двери и принял оббитую по краям миску, по­ставил её на столик рядом с неподвижно сидящим Жаном Грандье и затем принял из рук тюремщика вторую порцию похлёбки.
В окошко заглянул любопытный глаз. Мелькнула часть без­усого лица. Окошко захлопнулось. Фанфан принялся с аппетитом хлебать тюремную пайку. Жан к своей пока не притронулся, что-то обдумывая. Наконец он обратился к жующему за обе щёки Фанфану:
Кажется, к нам приставлен в сторожа какой-то новенький.
Точно, хозяин, новенький, и совсем ещё мальчишка,— пе­рестав жевать, подтвердил Фанфан.
Хочешь отсюда удрать? — наклонившись над самым ухом шёпотом спросил Жан.
Ещё бы,— так же шёпотом воскликнул юный парижа­нин.— Надоел мне этот морской курорт. Дырки в животе уже дав­но зажили. Хочется ещё англичашек поколотить — отомстить им за погибших в ущелье.
Может, скоро такая возможность нам представится,— про­изнёс Жан заговорщическим голосом.— Только нужно подо­ждать ужина и... зюйд-оста. Слышишь, начинает завывать.
И в самом деле, со стороны Столовой горы послышались сви­стящие и воющие звуки, словно пока далёкая ещё стая волков медленно приближалась в голодной жажде добычи. Дьявольское пиршество начиналось, но в разгар оно, судя по всему, войдёт по­сле захода летнего январского солнца.
— Нужно подождать до вечера,— закончил Жан,— и если ты
сделаешь всё, как я скажу, то, возможно, мы вырвемся из этой
тюрьмы.
Порывы ветра всё нарастали, а солнце медленно ползло по жаркому небосклону. Но внутри маяка-тюрьмы было довольно прохладно и узники не чувствовали испепеляющего летнего жа­ра, стоящего обычно в эти дни над Кейптауном. Но сегодня дья­вольский зюйд-ост принёс и на улицы города долгожданную про­хладу. И вот, наконец, горячее южно-африканское солнце стало медленно тонуть в океанской глубине.
Вой ветра усилился, и очень быстро потемнело. Заморосил сна­чала мелкий дождик, скоро перешедший в бурный тропический ливень. Сверкнула молния, ударил гром. Чем не адская вакхана­лия?!
Жан Грандье между тем инструктировал Фанфана. Именно ему предстояло сыграть главную роль в спектакле, задуманном хитроумным капитаном Молокососов, во что бы то ни стало ре­шившим именно сегодня вырваться из английского плена.
Приближалось время ужина. Кормили узников старинного ма­яка два раза в сутки, наверное, беспокоясь об их здоровье: чтоб не переедали. По старой деревянной лестнице, заглушаемые свистом и воем наружного ветра, послышались шаги. Фанфан по знаку Жана плюхнулся на свою койку и завыл почти так же, как дья­вольский зюйд-ост. При этом он обеими руками хватался за жи­вот, натурально изображая мучения от резей и коликов.
Окошко в двери раскрылось, но слово «ужин» произнесено не было. Несколько минут надзиратель наблюдал за «адскими мука­ми» на койке, и стоящему за дверью Жану уже почудилось, что он не клюнет на такую простую приманку. Но засов лязгнул, дверь со ржавым скрипом петель приоткрылась и в камеру один за другим вошли два совершенно незнакомых Жану человека в полувоенной униформе английских тюремщиков. Должно быть новые надзиратели ещё не усвоили свой устав, который запрещал им обоим одновременно заходить в камеру к заключённым во из­бежание нападения. На это, собственно, и рассчитывал Жан Гран-дье. И он оказался прав. Теперь нужно было действовать быстро и решительно. А решительности Жану было не занимать. Когда первый из надзирателей наклонился над корчившимся в притвор­ных муках Фанфаном, Жан одним прыжком подскочил сзади ко второму, совсем молодому парню и ребром ладони ударил его по шее. Тот тоненько охнул и упал бездыханным на каменный пол камеры. Второй надзиратель, тоже молодой, но более плотный и на вид сильный, успел только оглянуться на вскрик своего напар­ника, когда мнимый больной Фанфан ловким ударом босой пятки попал ему точно в пах. Надзиратель взвыл и упал на колени. Жан, как тигр, набросился на него с полотенцем в руках. Скрутил ему запястья, заткнул рот его же носовым платком, вынутым из кармана мундира. А потом для пущей верности проделал то же, что и с первым надзирателем: ударом ребра ладони привёл его в бесчувственное состояние.
Затем Жан и Фанфан действовали быстро и слаженно. Оба над­зирателя были раздеты в считанные минуты. А двое заключённых также быстро облачились в их форму. Надзирателей скрутили по рукам и ногам и уложили на кровати, прикрыв одеялами. Пере­одетый Жан Грандье осторожно выглянул в коридор. Там никого не было. Только на полу, возле двери, стояла кастрюля с маисо­вой кашей и две деревянные миски.
Жан вышел в короткий закруглённый коридор. Следом выско­чил Фанфан. Широкое окно коридорной площадки маяка закры­вала толстая решётка. Над головой деревянная лестница уходила вверх. С другой стороны такая же лестница уходила вниз, к сво­боде.
Нисколько не раздумывая и словно бы ничуть не опасаясь, Жан Грандье стал спускаться по скрипучим ступеням, слабоосве-щённым несколькими газовыми фонарями. Фанфан последовал за ним. Они спокойно, не встретив никого на пути, миновали не­сколько лестничных пролётов с такими же обитыми железом две­рями, закрытыми на засовы. Жан спускался не торопясь, ощу­щая на груди кипу бумажных листов. Оставлять в камере свои за­писи он не захотел и спрятал их под мундиром надзирателя. Мундир пришёлся ему почти впору. От него пахло чужим густым потом, но Жан в своих похождениях по Южной Африке сумел терпеть и не такие запахи.
Наконец беглецы спустились на самый нижний этаж. Здесь, как помнил Жан, когда их привезли из кейптаунского госпиталя, располагалось караульное помещение. Баня и столовая были рас­положены в другом крыле нижнего яруса маяка. Раз в две недели заключённых под конвоем водили в баню. И Жан неоднократно проходил мимо закрытой двери, ведущей в нижний холл. Вот эта дверь. Но закрыта ли она сейчас? Жан Грандье толкнул дверь, та неохотно, со скрипом отворилась. Несказанная удача. Всё же ты родился под счастливой звездой, капитан Сорви-голова! Тебе опять повезло. Но повезло ли?
В холле было полно английских солдат. Все они, мокрые до нитки, сидели на деревянных стульях, расставленных вдоль стен, придерживая между коленей винтовки. Наверное, патрульно-сто-рожевой отряд укрылся на маяке от бушующего снаружи тропи­ческого ливня.
Дверь была открыта, и некоторые солдаты машинально повер­нули головы при её распахе. Отступать было поздно, да и нельзя. Жан Грандье и Фанфан спокойно вошли в холл и не спеша, чтобы не вызвать ни малейшего подозрения, стали пересекать его. Когда до входной двери оставалось шага два-три, из караульного поме­щения, расположенного рядом, вдруг появились два человека в униформе и перегородили нашим беглецам путь к свободе. Один из них был начальник дежурного караула, а другой — сам комен­дант тюрьмы — рыжеусый здоровяк, раненный в самом начале войны в ногу и списанный из армии. В тюрьме его звали майор Хилл, памятуя о прежнем воинском звании.
Майор Хилл только взглянул Жану Грандье в лицо и, конечно, его узнал. Они познакомились при передаче пленников из военно­го госпиталя и даже перебросились несколькими фразами. Майор Хилл, как показалось Жану, стеснялся своей новой должности тюремщика. Но ничего другого искалеченному бравому вояке ан­глийское командование предложить не смогло и он, скрипя серд­це, взял на себя эту неблаговидную роль.
В холле было полутемно, но, несомненно, майор Хилл узнал своего пленника. Он преградил ему путь, но капитан Сорви-голо­ва останавливаться не собирался. Он уже вскинул руку для удара, когда майор Хилл сделал шаг в сторону, освобождая дорогу. Он мрачновато улыбнулся Жану и тихо, почти на ухо произнёс:
— Вы знаете, куда идти.
Удивляться поведению коменданта Жану Грандье было неког­да. Удивился он потом, когда они с Фанфаном вышли в бушую­щую ливнем темноту и почти тут же промокли насквозь. Можно было понять английских солдат. Но понять майора Хилла пока не удавалось. Он отпустил своего самого именитого пленника и не попытался его задержать, что не представило бы особого труда. Сидящие в холле солдаты уж непременно ему бы помогли. Или Хилл испугался кулаков капитана Сорви-голова, что казалось ма­ловероятным. Майор был не из робкого десятка. Значит, что-то изменилось до этого. Но что именно? Жан терялся в догадках, спешно, как мог, пробираясь вместе с Фанфаном по узкой тропин­ке между скалистых камней. Тропинка вела от морского побе­режья в сторону города. Ливень стал понемногу стихать. Небо на юго-востоке прояснилось. На нём уже кое-где показались чистые яркие звёзды, словно умытые дождём. Гроза, сверкая молниями и грохоча громом, как пустая телега, откатывалась на северо-за­пад. Сейчас, по логике, нужно было ожидать погони, если Хилл заранее не задумал что-нибудь поизощрённее. Например, какого-нибудь убийцу, стерегущего беглецов в кустах вдоль этой тропин­ки. Не будет никаких проблем с французским консульством. Мол, бежали и были убиты какими-то бандитами. Но ведь Хилл не знал, что они сегодня побегут. Скорее всего, разбойники-бандиты отменяются.
Возле обросшего мокрым кустарником валуна тропинка раз­ветвлялась. Одна вела вниз, в тёмную глубину зарослей, а другая резко сворачивала налево за валун и тоже уходила вниз, но толь­ко чуть дальше и более полого. В гущу водянистых кустов заби­раться что-то не хотелось и беглецы, не сговариваясь, свернули налево и скорым шагом стали удаляться от своей тюрьмы.
После спёртой затхлости камеры прохладный, пахнущий осве­жающим грозовым озоном воздух закружил голову Жана Грандье и он не сразу остановился, когда его слух уловил лошадиный храп и слабые человеческие голоса, доносящиеся внизу за стеной кус­тарника. И всё же инстинкт сработал. Жан, а вслед за ним и Фан-фан замерли и даже присели, чтобы их не смогли заметить с доро­ги, которая, очевидно, проходила параллельно тропинке.
Послышался нарастающий топот копыт. Стоящие внизу лоша­ди встретили этот звук призывным ржанием. Было слышно, как прибывший всадник спрыгивает с коня. Снова раздались голоса. Говорили по-английски. И голос первого Жан узнал сразу:
Они сбежали,— проговорил майор Хилл.— Сами.
Куда же они девались? — второй и тоже удивительно зна­комый голос спросил с сильным французским акцентом.
Им нужно выбираться из города морем или железной доро­гой,— сказал Хилл.
Надо постараться их где-нибудь перехватить,— произнёс его собеседник.
Тогда вам необходимо поспешить. А то они — парни быст­рые и решительные. Могут уйти из-под самого носа,— прогово­рил Хилл, а затем спросил: — Надеюсь, наша договорённость ос­таётся в силе? Я сделал всё, что мог,— добавил он.
Вы ни в чём не виноваты,— успокоил его француз,— те­перь это уже наше дело.
Ну, тогда прощайте, и желаю вам удачи в поисках,— ска­зал Хилл,— документы у вас в полном порядке.
— Да, пропуск в зону оккупации мы получили. Спасибо.
Хлопнула дверца пролётки. Лошади зафыркали, заскрипели
колёса. Экипаж тронулся с места и покатил по мокрой дороге вниз, в город. Лошадь майора Хилла пошла в обратном направле­нии лёгкой неспешной рысцой. Жан обернулся к Фанфану. В тем­ноте лицо юного парижанина выглядело чёрным, словно у негра, только в глазах отражался блеск звёзд.
Ну, брат Фанфан, ищет нас кто-то. Только пока что не анг­личане, а наши с тобой соотечественники.
А для чего же мы им нужны? — почему-то шёпотом спро­сил Фанфан, оглядываясь по сторонам.
Вот это и мне любопытно,— задумчиво произнёс Жан Гран-дье.
Кейптаун расположен узкой дугой вдоль побережья Столовой бухты. Дальше ещё южнее тянется на сорок пять километров по­лоса земли, оканчивающаяся всем известным мысом Доброй На­дежды. Здесь в апреле 1652 года высадились первые 70 голланд­ских колонистов с кораблей, прибывших сюда под командовани­ем Яна фан Рибека — эмиссара Ост-Индской компании. Но сам мыс был не пригоден для поселения, продуваемый всеми ветрами, и голландцы обосновались севернее, в более закрытой бухте у под­ножия огромной, похожей на стол, горы. Город разрастался. Строились сначала деревянные, а затем каменные дома. Несмот­ря на дефицит строительной земли, улицы в Капштадте были на голландский манер широкими, словно площади и поначалу по­крывались деревянным настилом, который быстро гнил под про­ливными дождями. Затем в горах стали добывать камни, обтачи­вать их и стелить мостовые при помощи труда местных афри­канцев, превращенных переселенцами в рабов. Рабы также трудились и на плантациях за городом. Рабский труд был тогда естественен, и никому из буров не приходило в голову мысль о ра­венстве белой и чёрной расы. Какое может быть равенство между цивилизованным человеком и дикарём? На этом постулате тогда жил весь мир. В Америку из Африки завозили тысячи рабов. И здесь, на краю Африканского континента, существовала та же экономическая система — рабство. И одна из причин «Великого трека» буров на север — отмена английской администрацией раб­ства в Капской колонии. Этот указ подорвал экономическую осно­ву землевладения буров. И помноженный на чувства свободы, независимости и патриотизма заставил африкандеров (так себя на­зывали буры) сняться с обжитых мест и устремиться в неведомые края, полные смертельной опасности.
Капская колония после ухода большинства буров стала напол­няться английскими переселенцами, прибывающими сюда из метрополии. Кейптаун постепенно превращался в типичный ко­лониальный город. Широкие улицы сужались новым строитель­ством. Появились виллы с верандами и лужайками. В порту воз­водились новые причалы и доки. Корабли под флагами морских европейских стран стояли на рейде под выгрузкой и загрузкой. Глухой уголок далёкой африканской земли постепенно оживал. Кейптаун становился центром торговли на юге Африки.
Англо-бурская война несколько видоизменила состав населе­ния Кейптауна. Город наводнился военными. Именно отсюда шли воинские эшелоны для захвата бурских республик. Здесь солда­ты, прибывшие из Англии, проходили акклиматизацию, а затем их бросали в бой против борцов за свободу. А там уже несколько тысяч захватчиков окончательно «акклиматизировались» с крас­но-оранжевой почвой бурского вельда, зарытых в его братских могилах. А пароходы всё подвозили к Кейптаунскому порту но­вые порции «пушечного мяса».
Жан Грандье и Фанфан вошли в город уже поздно ночью. Ноч­ная тьма окутала Кейптаун, умытый перед сном вечерним лив­нем. Предгорные улочки почти совсем не освещались. Здесь сто­яли небольшие домики-коттеджи, выкрашенные, как правило, в жёлтый цвет под красной черепичной крышей. Кейптаун ещё на­зывали «жёлтым городом» по типичной окраске большинства до­мов.
Беглецы решили пробраться поближе к железнодорожному вокзалу, чтобы там, улучив момент, как-нибудь суметь пробрать­ся в состав, следующий в сторону бурских республик. Если их вы­слеживают, то уехать будет чрезвычайно трудно. Но Жан Грандье надеялся на свою счастливую звезду, приносившую ему до сих пор удачу. Парни шли по тёмным улицам почти не таясь. Их одежда медленно подсыхала. Единственно, что смущало и досадо­вало Жана — промокшие листы бумаги у него на груди. Они слиплись в один сырой комок, и наверняка чернила расплылись, и напряжённый трёхмесячный труд потерял всякую ценность и значение. Душу несостоявшегося писателя мучила обида. Но, с другой стороны, свобода, полученная ими, должна была стоить каких-нибудь жертв. Жертвой оказалась рукопись с описаниями приключений капитана Сорви-голова в первый период англо-бур­ской войны. Но рукопись можно восстановить потом, когда он вернётся домой в любимую Францию. А сейчас думать о возвра­щении пока рано. Война за свободу буров ещё не окончена, и он должен помочь им в этой борьбе.
Расположения улиц Кейптауна Жан Грандье совершенно не знал, и где находится железнодорожный вокзал представлял крайне смутно. По логике вещей, он должен быть сооружён непо­далёку от порта. А порт, скорее всего, находился внутри Столовой бухты. Для чего же тогда с краю её был возведён маяк, с которого они сбежали?
Улицы города освещались очень скверно. Небольшие газовые фонари тускло горели голубыми огоньками только в начале и в конце истёртых ногами булыжных тротуаров. Густая зелень де­ревьев, посаженных очень часто, делала эту темноту ещё непро­ницаемее. Но такая густая тьма была только на руку нашим бег­лецам, которые беспрепятственно шли по направлению к морско­му порту в надежде на счастливую случайность.
Чем ближе они подходили к бухте, тем оживлённее станови­лись улицы. Освещение явно прибавилось. Мимо проехало не­сколько крытых пролёток. По тротуарам шли, стояли или сидели на скамеечках возле высоких каменных домов мужчины и жен­щины в длинных вечерних платьях. Пробежали два негритёнка и скрылись за углом боковой улочки. Отовсюду слышалась англий­ская речь. И военных было гораздо больше, чем гражданских. В основном, это были офицеры, видно, свободные от дежурств. Они, кто поодиночке, кто группами по несколько человек, а кто и под руку с дамами прогуливались по тротуарам, заходили в ресто­ранчики и пивные — пабы, чтобы там насытить свою утробу и за­лить спиртным, таящийся на дне души страх перед, хотя и далё­кой отсюда, но ощутимой войной. Ведь большинство из этих офи­церов не служили в Кейптаунском гарнизоне, а отдыхали после ранения и лечения в госпитале. Некоторые опирались на трости и слегка прихрамывали. Другие неестественно держали руки на пе­ревязи. Через некоторое время им снова предстоит отправиться в край, который они должны покорить. Но жители этого края поко­ряться завоевателям не желают, предпочитая смерть на поле боя несвободе и зависимости от чужих законов и порядков. Они сра­жаются за свою страну и убивают тех, кто по чужой или своей во­ле вступил на их землю с намерением отнять её у хозяев.
Жан Грандье и Фанфан шли рядом по улице, которая, судя по табличкам на домах, называлась Роуд-стрит. Форма надзирате­лей пока давала возможность беспрепятственно миновать поли­цейские посты, и военные патрули тоже пока не обращали на двух молодых людей внимания. Но сколько такое везение про­длится?
Друзья уже почти миновали вышеуказанную улицу. Невдале­ке, за деревьями, уже просматривалась водная гладь бухты и на­бережная светилась голубыми огоньками фонарей. И тут путь им преградила какая-то тёмная фигура в широкополой шляпе, сдви­нутой набекрень. Фигура была затянута в английский военный мундир. На боку висела кобура с револьвером. Фигура сильно шаталась, даже стоя. От неё за версту несло перегаром. Жан сразу узнал в фигуре имперского волонтёра, с представителями кото­рых он уже имел дело. Волонтёр и к тому же, несомненно, судя по белому шарфу, офицер, был сильно пьян. Он стоял широко рас­ставив ноги в сапогах и не проявлял никакого намерения усту­пать место идущим навстречу.
— Солдаты! — хрипло-пьяным голосом заорал он.— Смирно!
Жан и Фанфан хотели обойти его, но офицер расставил свои
длинные руки и ухватился ими за плечи наших друзей.
— Солдаты! — снова заорал он, выпучив пьяные глаза.
— Почему не в части? Почему шляетесь по городу ночью? Де­
зертиры?! — определил он статус схваченных им. Крик его в лю­
бой момент мог привлечь внимание какого-нибудь ближайшего
патруля. И тогда беды не миновать.
Правая рука у Жана Грандье была свободна и он, не долго ду­мая, нанёс англичанину сильный удар кулаком в горло. Крик во­лонтёра прервался, перейдя на хрип, который тут же почему-то смолк. Офицер бессильно осел на руках молодых людей. Они, не сговариваясь, оттащили его в ближайшую подворотню. Там было темно. Пахло сыростью и отбросами. Фанфан наклонился над ле­жащим офицером. Минуту-другую прислушивался, потом повер­нулся к Жану.
Не дышит,— прошептал Фанфан,— укокошил ты его, хо­зяин, одним ударом.
Не хотел я этого,— сожалеюще прошептал в ответ Сорви­голова.
Ну, раз уж так получилось, нужно пошарить у него в кар­манах,— решительно проговорил Фанфан и тут же приступил от слов к делу. Он расстегнул пуговицы мундира и вытащил всё, что лежало в карманах.
Гляди, хозяин,— здесь кошелёк, бумаги какие-то, навер­ное, документы. А тут пистолет и патроны к нему. И ножик в фут­ляре, и штука какая-то ещё, металлическая. Ба, да это кастет! — воскликнул юный парижанин.— Зачем он офицеру — ума не приложу?
Он же волонтёр-доброволец — подстраховаться решил, на всякий случай,— немного иронично рассудил Жан, а затем более серьёзно добавил: — На мародёрство всё это смахивает.
Да, брось ты, хозяин,— отмахнулся Фанфан.— Офицерик с кастетом — единственный наш шанс отсюда вырваться. Тебе нужно в его мундир переодеться.
Жан Грандье с этим предложением рассудительно согласился. Вдвоём они раздели труп, и Сорви-голова облачился в мундир офицера. Он рассовал документы и вещи обратно в карманы, а ка­стет с отвращением выбросил в сторону. Тот, упав, издал дребез­жащий металлический звук. И, словно отвечая на этот звук, со­всем рядом раздался громкий голос:
— Роберт, ты где? Куда ты провалился?
Молодые люди инстинктивно замерли, затаив дыхание. Мимо проулка тяжело, полупьяно прошествовала тёмная фигура в очер­таниях шляпы на голове. Снова послышался тот же голос. Он уда­лялся вместе с фигурой в шляпе:
— Роберт, чёрт возьми! Не опаздывай завтра!
Интонации голоса показались Жану Грандье чем-то неуловимо знакомыми. Второй раз за вечер. Но он не придал этому значения. Мало ли что почудится? Когда шаги вместе с голосом замолкли в гулкой тишине ночного города, наши друзья осторожно выбра­лись из проулка и поспешили подальше от места происшествия. Мундир убитого офицера был Жану Грандье почти впору. Может, немного великоват. Офицер отличался завидным ростом, но сей­час ему уже нельзя было позавидовать. Свою промокшую руко­пись Жан спрятал под английским мундиром, и она влажно холо­дила его разгорячённую грудь.
Наши беглецы шли по улицам Кейптауна в сторону порта, на­деясь найти неподалёку и железнодорожный вокзал. Но он оты­скался сам и гораздо ближе, чем они предполагали. Они услыша­ли паровозный гудок и лязг вагонов. Железнодорожная линия оказалась рядом и проходила по городской окраине со стороны Саймонстауна — городка, расположенного вблизи самого мыса Доброй Надежды. Из него чуть больше года назад отправился в сторону театра военных действий в качестве служанки миссис Адаме капитан Сорви-голова, бежавший из плена с английских понтонов. Тогда санитарный поезд, в котором он ехал, долго сто­ял на железнодорожном вокзале в Кейптауне. Но лжеслужанка из вагона не выходила, опасаясь непредвиденных ситуаций.
Сейчас беглецы шли по тому же маршруту, вдоль железнодо­рожной насыпи. Офицерские сапоги, как и вся форма, оказались Жану Грандье великоваты. Босые ноги «гуляли» внутри, вызы­вая опасения за возникновение мозолей. Нужно было срочно где-то найти носки, и Жан сожалел, что побрезговал снять их с трупа.
Железнодорожный вокзал, естественно, усиленно охранялся, и попасть на станцию незамеченным было очень трудно. А «све­титься» раньше времени даже в английской форме и с настоящи­ми документами Жану очень не хотелось. К тому же необходимо было взглянуть на эти самые документы и хотя бы узнать под чьим именем сейчас скрывается капитан Сорви-голова. За не­сколько сот метров до станции начинались железнодорожные по­стройки: склады, лабазы, виадуки. Туда сейчас идти было очень опасно, и друзья решили переждать до рассвета, когда бдитель­ность часовых несколько ослабнет. Вообще рассвет — самое удоб­ное время для всяческих тайных акций и военных операций. Именно на рассвете охрану смаривает сон, и Жан надеялся прой­ти мимо дремлющих постов, не вызвав ночных подозрений.
Неподалёку от пути чёрной горой громоздились шпалы, а рядом с ними очень удобно разросся кустарник, где можно было без помех пересидеть до рассвета. Беглецы забрались внутрь кустов и распо­ложились на влажной земле, покрытой мхом и жухлой травой. Жан с облегчением вытянул усталые и уже натёртые сапогами но­ги. Фанфан развалился рядом. Изнутри кусты оказались не таки­ми густыми, как показалось снаружи. Сквозь тонкие ветви и лист­ву даже проглядывали звёзды. Но всё равно было темно и сыро.
Жан стал выгружать из карманов к себе на колени наследство убиенного волонтёра. В боковом обнаружил металлическую коро­бочку, которую при первом обыске пропустил Фанфан. Коробочка оказалась бензиновой зажигалкой. Тут же лежала другая коробка с ополовиненном количеством пахучих сигар. Жан чиркнул коле­сиком зажигалки, огонёк вспыхнул, тускло осветив их неуютное убежище. Нужно было осмотреть документы убитого офицера. При свете бензинового огонька Жан Грандье вытащил из портмо­не отпечатанное на машинке удостоверение, в котором «предъ­явитель сего капитан по особым поручениям Роберт Смит на­правляется в город Блюмфонтейн для выполнения специального задания. Всем военным и гражданским чинам британской адми­нистрации предложено оказывать ему всяческое содействие». Внизу круглая гербовая печать и факсимиле подписей: Сесиль Роде и Альфред Мильнер — премьер Капской колонии.
Жан даже присвистнул от удивления, прочитав этот документ, чем вызвал оживление со стороны Фанфана. Тот сразу догадался, в чём дело:
Ты теперь, хозяин,— большая английская шишка.
Да уж не малая,— ухмыльнулся Жан.— Капитан по осо­бым поручениям Роберт Смит к вашим услугам.
Главное чин совпал,— хихикнул Фанфан.
Ну, с таким пропуском мы куда угодно пройдём,— удов­летворённо сказал Жан, а затем добавил: — Да тут и железнодо­рожный билет лежит. На сегодняшнее утро; купе до Блюмфон-тейна.
Поедем как короли! — воскликнул Фанфан, но тут же осёк­ся: — А у меня же билета нет.
Ничего, куплю тебе в кассе. Тем более деньги имеются. О,— воскликнул он,— целых 500 фунтов! Да мы с тобой, Фанфан, бо­гачи!
Жан, пересчитав деньги, сложил их обратно в портмоне вместе с удостоверением и пачкой визитных карточек Роберта Смита.
— Нам нужно дождаться рассвета,— сказал Жан,— а он уже
не за горами,— и усмехнулся про себя пришедшей мысли: здесь
солнце на рассвете как раз и поднимается из-за гор.
И правда: беглецы находились в своём убежище всего-то пару часов, когда тьма стала постепенно таять. Одна за другой погасли звёзды. Верхушки недалёких гор окрасились в красно-оранжевый отблеск, который с каждой минутой всё разрастался, пока не превратился в яркую раскалённую дугу. Солнце выглянуло из-за Столового хребта и озарило своими ещё не жаркими лучами при­морский город.
Жан Грандье очнулся от полудрёмы, сморившей его после ноч­ных приключений. Фанфан сладко спал рядом, свернувшись по-детски калачиком. «Всё-таки он совсем мальчишка»,— подумал Жан, глядя на своего друга и ординарца. Вдвоём они уже испыта­ли много невзгод. Сколько их ещё будет впереди? Сумеют ли они остаться в живых и вернуться на Родину? В душе, признаться, Жан давно уже соскучился по Франции за почти полтора года пребывания в Южной Африке. Но чувство солидарности и глубо­кого сочувствия к борьбе за свободу и независимость маленького смелого народа не позволяло ему смалодушничать и уклониться от своей помощи в этом благородном деле.
И пора было подниматься и идти на вокзал, чтобы снова всту­пить в рискованный, полный опасностей круговорот смертельных схваток с захватчиками.
Жан растолкал Фанфана. Тот зевнул, открыл глаза и сладко, по-детски, потянулся.
— Ба, да уже светло! — произнёс он снова в своём стиле.— Пора отчаливать,— и вскочил в полный рост, позабыв, что нахо­дится внутри зарослей кустарника. Ветки хлестнули его по лицу. И от этого удара Фанфан, видно, окончательно проснулся.
Они быстро привели себя в порядок. Жан Грандье осмотрел своё лицо в маленькое зеркальце, оказавшееся в нагрудном кар­мане английского мундира, и остался вполне доволен своей внеш­ностью. Из зеркала на него глядел голубоглазый блондин, выгля­девший старше своих восемнадцати лет. Единственно, что смуща­ло Жана — это слегка заметная щетина, пробивавшаяся по низу подбородка. Бриться он ещё не начал, но процесс превращения юноши в мужчину оказался неукротимым. Его так же подчёрки­вал светлый пушок над верхней губой, почти уже превративший­ся в усики. «Ну, что же,— подумал Жан,— так я выгляжу ещё старше. Сойду за английского капитана».
Друзья выбрались из кустов и не спеша направились по тро­пинке, идущей вдоль железной дороги в сторону Кейптаунского вокзала. На голове у Жана Грандье красовалась широкополая фетровая шляпа с загнутым бортом. Фанфан был простоволос, и мундир смотрителя тюрьмы сидел на нём, откровенно говоря, как на пугале. Это могло вызвать подозрение какого-нибудь опытного сыщика, которые шныряли на вокзалах в поисках вражеских ла­зутчиков. Тем более у Фанфана не было никаких документов, и Жан надеялся только на своё «прикрытие». И всё же риск снова попасть в руки англичан оставался огромным. Но Сорви-голова надеялся на удачу. И на этот раз она сопутствовала ему.
Вокзал к этому раннему часу уже наполнился, в основном во­енными. В Африке принято, особенно летом, вставать очень рано, даже до рассвета, пока жаркое солнце не опрокинуло на землю свой испепеляющий зной. И в толпе солдат и офицеров, снующих взад и вперёд по обширной вокзальной территории, двое наших беглецов быстро растворились. Цвет «хаки» и здесь сыграл мас­кирующую роль.
Они наскоро, но довольно сытно позавтракали в вокзальном ресторанном буфете, прихватив с собой на дорогу кое-какие съе­стные запасы, загрузив их в купленную неподалёку в лавке кор­зину. Затем Жан по своим документам купил в кассе билет для Фанфана на поезд Кейптаун—Блюмфонтейн. Состав был, естест­венно, военный и места продавались только по спецпропускам. Жан опять сильно рисковал, практически продублировав уже приобретённый Робертом Смитом билет. Но несколько лишних банкнот с изображением св. Георгия разбили кассовую «оборо­ну». «Кавалерия» всадников на конях снова одержала полную по­беду.
До отхода поезда оставалось ещё около часа, и наши друзья ре­шили уйти подальше от посторонних глаз и поближе к составу, что­бы не разыскивать его в последние минуты перед отправлением. Они вышли на перрон, и не спеша, словно прогуливаясь, двину­лись вдоль путей, на которых уже на парах стоял состав из пяти ва­гонов, обитых металлическими листами, окрашенными в цвет «ха­ки». Сам паровоз был тоже забронирован. Торчала только верхуш­ка трубы, периодически выпускающая в голубое утреннее небо порции чёрного угольного дыма. Очевидно, это был тот самый по­езд, на котором беглецам, возможно, удастся приблизиться к теат­ру военных действий. Как они станут продвигаться дальше от Блюмфонтейна до Драконовых гор на востоке Трансвааля, где по слухам расположились главные силы буров под предводительст­вом генерала Бота? Об этом Жан Грандье пока не задумывался. Главное, сесть беспрепятственно в поезд и проехать почти 900 ки­лометров. К вагонам стали постепенно подтягиваться пассажиры. В основном, это были офицеры с денщиками. Поезд был элит­ный — офицерский. Но вот строем приблизилась солдатская полу­рота. Она разделилась на две равные части и, возглавляемая сер­жантами, стала в полном боевом порядке грузиться в передний и задний вагоны. В головной даже затащили зачехлённый пулемёт.
Пора было идти на посадку и двум нашим беглецам. Они быс­тро отыскали свой вагон, который находился как раз в середине состава. К вагонным дверям стояла небольшая офицерская оче­редь. Жан Грандье и Фанфан встали в хвост. И тут Жан почувст­вовал, что на него кто-то смотрит. Это было одно из тех необъяс­нимых, но очень ощутимых чувств, вызванных, должно быть, подсознанием, когда чей-нибудь пристальный взгляд в спину передаётся всему телу, всему организму. Смотрящего не видно, но глаза его «жгут спину».
Жану очень хотелось обернуться, но он из последних сил сдер­живал своё желание. Кто-то узнал их. Кто-то следил за ними. Сей­час их, наверное, схватят. До двери вагона оставалось всего две офицерские спины. А может, их уже ждут в тамбуре? Бежать? Тогда уж точно привлечёшь к себе внимание, и тогда их схватят наверняка. Усилием воли капитан Сорви-голова подавил волне­ние, переходящее в страх, и почти спокойно предъявил докумен­ты и билеты офицеру железнодорожной охраны, стоящему перед вагонными дверями. Офицер прочитал удостоверение и почти­тельно приложил пальцы к своей каске.
— Счастливого пути, господин капитан! — проговорил он.
Жан кивнул головой и, пропустив вперёд Фанфана с корзиной, поднялся в прохладный тёмный тамбур, а оттуда беспрепятствен­но в коридор. Их купе тоже находилось в середине вагона. Но Жан не пошёл туда, жестом руки удержав Фанфана. Очень хоте­лось узнать, кто смотрел ему в спину на перроне. Окна в вагонном коридоре были раскрыты настежь. Прохладный утренний вете­рок гулял по коридору. Жан остановился возле ближайшего рас­пахнутого окна и взглянул на перрон. Он сразу увидел того, кто глядел на него. Тот и сейчас пристально вглядывался в окна ваго­на, словно убеждаясь в своей догадке. Это был молодой человек с небольшой светлой бородкой на добродушном лице. Голову его украшала широкополая шляпа, а одеждой служил лёгкий охот­ничий костюм. Взглянув в большие сине-зелёные глаза, Жан Грандье сразу его узнал. И видно по всему и Жана узнал его друг и зять Леон Фортен. Он бросился к поезду. Паровоз засвистел и тронул состав с места.