Турецко-подданный(отрывок главы 2 и 3)

ГЛАВА II
Ресторан "Геркулес".

Остап, держа Осю за локоток, сопровождал её по улице. Зося шла, опустив свою хорошенькую головку в чёрной косынке. Она позабыла, в какой ресторан ведёт её Остап. Но он уже рассчитал маршрут и шёл целенаправленно в "Геркулес". Шёл, и на душе у него было не спокойно. Уже на выходе из домоуправления он вдруг вспомнил, что у него в кармане всего пятнадцать рублей - все, что осталось от аванса. А он пригласил девушку в ресторан с такой суммой? Хватит всего на самый скромный обед без выпивки. А ведь он не хотел ударить лицом в грязь перед той, в которую был до сих пор влюблён. И эта влюблённость вспыхнула в сердце с новой силой. А тут всего пятнадцать рублей. Есть, отчего чувствовать себя не "в своей тарелке".
Но в "Геркулесе" после открытия ресторана, была сама дешёвая кухня, для привлечения клиентов. И Остап надеялся уложиться в сумму. Хотя он вначале пригласил Зосю в "Геркулес" по другой причине. Когда они подошли к дверям бывшей лесозаготовочной конторы, часы на расположенной напротив биржи труда пробили половину четвёртого по полудни. Рабочий день ещё не закончен. Сов. служащие ещё сидели за своими письменными столами, и вертящиеся стеклянные двери пропустили пару в прохладный вестибюль. У дверей стоял седовласый швейцар в костюме с галунами и фуражке с золотым зигзагом. Он узнал Остапа и сняв фуражку почтительно ему поклонился. В крематорий, как ему когда-то советовал Корейко, старик пока не попал, хотя строительство советского колумбария уже подходило к концу. Намечалось торжественное открытие Черноморского крематория. Пара поднялась на второй этаж, где при деревообделочных геркулесовцев располагалась столовая, для внутреннего пользования. Сейчас её переоборудовали под ресторан. Задрапировали тяжёлыми бархатными шторами широкие окна. Поставили вместо узконогих, широкие дубовые столы, спрятанные до этого глубоко в геркулесовском подвале под семью замками. Их извлекли наружу, покрыли лаком и кружевными скатертями и водрузили на свои старые дореволюционные места. Что было воистину удивительно, когда вокруг вся страна рвалась совсем в другую, голодную сторону. Повальная коллективизация уморила миллионы мужиков, баб и детей. Но, что для усатого "батьки-батоне" сморщенные в агонии крошечные детские кулачки, коли он решил извести всё "кулачество" под корень. Он решил устроить массовую рубку "леса". Векового. С корчеванием. Топоры были пущены в дело. Повалились сосны, ели и дубы. Полетели щепки. Полетели головы.
А старые царские дубовые столы вытаскивались из подвалов. Советские рестораны зажигали свои кроваво-тусклые огни. Предстоял пир во время чумы.
Вновь испечённый ресторан "Геркулес", в этот довольно ещё ранний час, оказался полупустым. Лишь за дальним от входа столиком сидела какая-то мужская компания. Остап, пропустив Зосю вперёд, мельком взглянул на пирующих. И тотчас узнал всех. За столом восседало почти всё руководство расформированного лесозаготовочного "Геркулеса" во главе с товарищем Полыхаевым. Рядом с ним сидели Скумбриевич, Берлага и почему-то благообразный Бонзе. Видно его пригласили в компанию, чтобы он со всеми соглашался.
Геркулесовцы вошедшего Остапа не заметили. Они были заняты каким-то, судя по всему серьёзным разговором. На столе стояло несколько открытых бутылок вина и разнообразные закуски. Все сидящие за столом склонили головы к центру и о чём-то сосредоточенно шептались, и по сторонам не оглядывались.
Остап понял, что ему крупно повезло. В общем-то, он и рассчитывал на подобную удачу, ведя Зосю в ресторан "Геркулес" с 15 рублями в кармане. Уже внутренне предчувствуя удачу, он усадил девушку за ближайший к пустующей эстраде столик, и, наклонившись, прошептал Зосе на ухо:
- Извините, я отлучусь ненадолго. Увидел старых знакомых. Нужно поздороваться.
Когда геркулесовцы наконец заметили подходящего к их столику тигриной походкой Остапа Бендера, у них случился нервный срыв. Полыхаев вспыхнул, как деревянные опилки. Скумбриевич побледнел и захлопал губастым ртом, словно выброшенная на берег рыба. Берлага, закатив глаза, медленно пополз со своего стула под стол. Лишь один бородатый Бомзе попробовал вежливо улыбнуться, но это у него плохо получалось.
Подойдя, Остап выдержал многозначительную паузу, ожидая, когда геркулесовцы придут в себя. Ждать пришлось минут пять. Полыхаев стал постепенно "тухнуть". Скумбриевич слегка порозовел и закрыл рот. Берлага выглянул из-под стола и первым пролепетал:
- Здравствуйте, Остап Ибрагимович. Как поживаете? Как ваше драгоценное здоровье?
- Не жалуюсь, - односложно ответил Остап, а потом добавил, оглядывая сумрачным взглядом удава группу кроликов:
- Что празднуем?
Полыхаев сразу поперхнулся неизвестно чем и покраснел. Скумбриевич снова разинул рот и принялся им глотать воздух. Берлага опять "утонул" под столом. Лишь один Бомзе вежливо улыбался, поглаживая толстовскую бороду.
- Чувствую, Александр Иванович возвратился из дальних странствий, - убеждённо проговорил Остап и заново оглядел своих "кроликов".
- Вам и это известно? - выдохнул рыбьим ртом Скумбриевич.
- Мне известно всё! - многозначительно изрёк "Великий комбинатор" и навис над "геркулесовским" столом, словно античный Геракл.
- Сколько? - тихо спросил пунцовый Полыхаев.
- Сколько есть, - снисходительно изрёк Остап, с суровой миной на лице.
Полыхаев покорно кивнул головой и достал из бокового кармана пиджака пухлый кошель. Вытащил всю имеющуюся наличность и поглядел на своих подчинённых. Те вняли взгляду начальника и взору Остапа. Приличная кучка червонцев перекочевала в карман командора.
- Мы в расчёте? - с надеждой в голосе пробормотал Полыхаев, подобострастно взглянув на Остапа.
- Расчёты в бухгалтерии, - безапелляционно сказал тот. - Здесь же творческий процесс. А он - перманентен.
Полыхаев покорно опустил свою лысую голову.
Остап вернулся к своей даме, возле которой уже вертелся половой-официант с надеждой получить заказ. И он его получил. Остап решил поразить Зосю своей щедростью. Полученные от геркулесовцев деньги он не пересчитал. Но их явно было много. Столик был заставлен шампанским, закусками и бутербродами с чёрной и красной икрой. Здесь же стояло блюдо с фруктами. Позже должны были подать мороженое и кофе со сливками.
Зося, питавшаяся почти каждый день в "столовой ФЗУ академии пространственных искусств" не могла поверить своим глазам при виде такого изобилия. И с жадностью стала пить шампанское, закусывая его икрой и фруктами. Остап только успевал подливать и провозглашать тосты.
Зося, естественно, очень быстро захмелела и поглядывала на Остапа томно-призывными взглядами. Остап понял, что бедняга Фемиди, во всяком случае, на этот вечер позабыт и не упустил своего шанса.
Примерно через час после начала застолья, когда геркулесовцев и след простыл, на эстраде появились "лабухи". К этому времени зал ресторана уже на половину наполнился состоятельной публикой. Дамы были в лёгких вечерних платьях. Их кавалеры - в светлых костюмах "Москвошвей". Появились даже два красных командира под ручку с какими-то вульгарного вида девицами явно не жёнами.
"Лабухи" в морской форме вытащили из футляров инструменты: аккордеон, саксофон и контрабас. На сцену выбежал конферансье в косоворотке и красных "революционных" галифе, заправленных в яловые сапоги "гармошкой".
- Уважаемая публика! - выкрикнул он в гудящий голосами зал и более тихо добавил:
- Дорогие товарищи, - а потом после паузы снова повысил голос почти до крика:
- Сегодня весь вечер для вас выступает Черноморский джаз-банд "Клёш" и его руководитель, любимец публики - Мотя Фрезерский! - и первым бурно зааплодировал, глядя за кулисы. Зал нестройно поддержал конферансье. Из-за кулис держа в одной руке гитару, солидной неспешной походкой вышел подстриженный под "бобрик" человек небольшого роста, одетый белоснежный с искоркой костюм. На шее у него контрастно прилепилась угольно-чёрная бабочка-галстук. Мотя Фрезерский устало улыбнулся залу лучезарной фиксатой улыбкой, не спеша надел на плечо гитарный ремень и ударив по серебряным струнам толстыми не музыкальными пальцами, выдал несколько нестройных аккордов. Джаз-банд "Клёш", маша широченными штанами, подхватила мелодию, пританцовывая невпопад "Яблочко".
Мотя Фрезерский запел хриплым картавым голосом с какими-то цыганскими интонациями про город у Чёрного моря. На вид Моте было лет пятьдесят. Он красил седую шевелюру "под блондина". Но седина так и лезла из-под краски. Так же, как из-под цивильного белого костюма проглядывался блатной уркаганский прикид. Что и подтвердилось, когда Мотя захрипел следующий "шлягер" про двух сбежавших уркаганов. Затем пошли "Кирпичики", "Гон со смыком" и, конечно же, бессмертная "Мурка".
Зал рукоплескал своему музыкальному кумиру. Отовсюду раздавались крики "браво", "бис", словно пел какой-нибудь Энрике Карузо. Захмелевшая от шампанского Зося сидела в профиль к Моте, и Остап опытным глазом вдруг заметил, что тот в перерывах между своим "блатняком" бросает пристальные взгляды на девушку. Остапу от этих взглядов стало неприятно, и он позволил себе заказать четвертинку коньяка, от которой в купе с шампанским он тоже прилично запьянел. И принялся вожделенно поглядывать на Зосю. Та отвечала ему томными взглядами из-под длинных ресниц. Остап сквозь пелену опьянения понял, что заново влюбился. И он, осмелев, пригласил Зосю на танец, когда Мотя допел до половины свой блатной репертуар и скрылся за кулисами под гром аплодисментов. Джаз-банд "Клёш", тряся штанами, принялся наигрывать импровизации на "черноморские темы" без своего лидера.
Зося прижалась в танце к Остапу своим красивым стройным телом. У "Великого комбинатора" закружилась голова. Пара плыла в задымлённом зале ресторана, плавно изгибаясь в аргентинском танго. И на несколько минут Остапу Бендеру почудилось, что он танцует танго в ресторане Рио-де-Жанейро. И рядом с ним знойная бразильянка - дочь местного плантатора. А за окнами ресторана бушует карнавал.
Но "знойный" танец быстро подошёл к концу. Остап сопроводил Зосю к столику. Она полупьяно - нежно взглянула на своего кавалера. Тот лучезарно и влюблено ей улыбнулся. Но тут взгляд Зоси испуганно вздрогнул, когда она перевела его на соседний столик. Остап тут же заметил эту перемену, и проследил направление взгляда девушки.
За соседним столом в гордом одиночестве сидел какой-то похожий на бульдога мордоворот в мундире без знаков различия. Он красными злыми собачьими зенками пристально уставился на Зосю. И видно ей стало не по себе. Зося села спиной к "бульдогу", на стул Остапа. "Бульдог" тут же стал "буравить" ей спину, иногда бросая злобные "выстрелы" в сторону Остапа. От этой "пальбы" Великому комбинатору стало не по себе.
- Кто это? - наконец спросил он, наклонившись к Зосе через столик. - Вы его знаете?
Зося зябко со страхом передёрнула плечами.
- Не знаю, - негромко ответила она, - Но он меня преследует уже целый месяц. Какой-то большой начальник. Автомобиль у него закрытый. Несколько раз предлагал меня подвезти. Розы дарил, в ресторан приглашал... Противный он и... страшный, - добавила Зося после небольшой паузы и завершила:
- Уйдём отсюда.
Остап с этим предложением согласился. Сидеть за столом под "бульдожьим" взглядом никакой выдержки не хватит. Он подозвал полового-официанта и щедро с ним расплатился геркулесовскими червонцами. Зося поднялась первой и быстро, не оглядываясь, поспешила к выходу. Остап догнал её у самых дверей, и оглянулся. "Бульдог", не отрываясь, следил за уходящей парой, мрачно из-под лобья.


ГЛАВА III
В тёмном проулке.

Пара шла по тёмным улицам Черноморска. Город был освещён крайне скудно. Керосиновые фонари некому было заправлять, и их разбили из пращей и рогаток местные мальчишки-хулиганы. Электрические светильники горели в основном. Только на центральной площади вокруг памятника первому Вождю, который был установлен и с торжественной помпой открыт в апреле прошлого года, в день его шестидесятилетия. Лампочки Яблочкова-Эдисона на фонарях горели тусклым жёлто-красным огнём и частенько перегорали. Их заменяли на новые. Фуражка, надвинутая, на мудрую каменную лысину Вождя по ночам вследствие оптического фонарного эффекта, будто полыхала оранжевым пламенем. Лицо же с худосочной бородёнкой оставалось в тени по недосмотру местных властей. Кровавыми огоньками блестели только глазки.
Злопыхатели из числа старичков - пикейных жилетов, глядя на это зрелище, ухмылялись, бормоча что-то вроде "На воре шапка горит". Но бормотали тихо, понимая, что за более громкое бормотание можно было угодить в "кутузку" ГПУ, что располагалась в подвалах под домом купца второй гильдии Промотаева. Сам купец давно уже сгинул в горниле гражданской войны. В подвалах под домом купец Промотаев хранил свои товары, не доверяя их портовым складам. Но после октябрьского переворота товары растащили по своим блат-хатам люмпен-пролетарии, а когда Черноморск был "освобождён" героической Красной Армией, в подвалах дома Промотаева уютно обосновалось местное отделение Чрезвычайной Комиссии. Контрреволюционные элементы, буржуазия, реакционные попы и прочая мелкобуржуазная нечисть до отказа наполнила "промотаевские подвалы". Конвейер экспроприаций, экзекуций и расстреляций работал бесперебойно, ярко проявляя все признаки верности теории беспощадной классовой борьбы, которая сильно обострилась во времена "диктатуры пролетариата". А любая диктатура - безжалостна. Особенно - люмпен-пролетарская. Трупы с продырявленными затылками не успевали закапывать в огороженном полигоне за городом.
Ходили слухи, что в "промотаевских подвалах" стоят какие-то средневековые пыточные станки: типа дыбы и "испанских сапог", и сам начальник местного ГПУ тов. Блудман очень любит допрашивать при их помощи представителей контрреволюционного элемента с целью разоблачения многочисленных заговорщиков, мечтающих свергнуть в Черноморске Советскую власть. заговорщики под неоспоримостью и тяжестью улик во всём, естественно, сознавались. Тов. Блудман числился на хорошем счету у высшего руководства карательных органов. И потому, весь Черноморск подспудно боялся "промотаевских подвалов".
Остап Бендер был в Черноморске относительно новым человеком. Он считал себя "человеком мира" и длительному осёдлому образу жизни пока не приспособился. Черноморск стал вынужденной стоянкой Великого комбинатора после полного фиаско его последней комбинации с "миллионом Корейко". Он уже подумывал рвануть в столицу или в "Северную Пальмиру", чтобы развить там очередную кипучую деятельность, когда неожиданная встреча с Зосей Синицкой всколыхнула его душу.
Ход мыслей Остапа принял иной оборот. В его душе снова проснулся давно спящий поэт и вольный художник-лирик. Рядом с ним по тёмным улицам приморского города шла хорошенькая девушка, в которую он был почти год назад влюблён. Усилием титанической воли Остап заглушил эту влюблённость, узнав о замужестве Зоси. Но сейчас всё переменилось. С ночного весеннего моря дул лёгкий чуть солоноватый ветерок. На набережной бурно цвели каштаны. Они горели в темноте, словно белые фонарики. Голова слегка кружилась от выпитого в ресторане шампанского. Зося держала Остапа под руку. Она тоже была немного пьяна. И это общее обстоятельство придало обеим смелость. Остап остановился, порывисто обнял Зосю и поцеловал её в мягкие податливые губы. Зося ответила на поцелуй и прижалась всем телом, как недавно во время танца. Они стояли возле Чёрной рамки какого-то проходного двора, неподалёку от дома Зоси.
- Я люблю вас, Зося. Я вас по-прежнему люблю, - проговорил Остап девушке на ухо между двумя поцелуями.
Зося ничего не ответила, но поцеловала Остапа так страстно, что он всё понял без слов.
Они стояли, целовались, не отрываясь друг от друга. И вдруг на плечо Остапа легла тяжёлая рука.
- Чудачек, - произнёс не грубый, а даже какой-то мелодичный голос, - табачком не богат?
Остап оторвался от Зоси и взглянул на "просителя". Но лица в полутьме не разглядел. На лоб была надвинута фуражка, и внешне он напоминал биндюжника. Если только не запах дорогого одеколона и напомаженных волос. Такой же запах источали и трое его подельников, стоящих чуть позади.
- Не курю, - мрачно проговорил Остап, отстраняя перепуганную Зосю за спину, к кирпичной стене.
- А может у тебя, чудачек, деньжата водятся. Одолжи на денёк, - издевательски - вежливо спросил уркаган. - Я видел у чудачки твоей перстенёк. Он ей к пальчику не подходит. А нам - в самый раз. Отпустим мы вас, голуби тогда. Поворкуете ещё...
Зося за спиной Остапа стала стягивать с пальца перстень. Но не таков был Бендер - потомок янычаров, чтобы позволить свободно себя ограбить, какой-то подворотней шушаре. И не успел уркаган вытащить из своих широких штанин ножик - пёрышко, как тут же получил сильнейший удар под тёмную фуражку. Он по-бабьи взвизгнул, уронив на мостовую своё "пёрышко". Остап вторым боковым "хуком" оправил любителя чужих папирос, денег и перстней в глубокий нокдаун, усадив его рядом с финкой на тротуар.
И тут на Остапа обрушился град ударов. Трое уркаганов бросились мстить за своего "другана". Остап мужественно отбивался. Подставлял по удары "блоки" и бил точно в цель. Но он был ограничен в манёвре. За спиной, прижавшись к стене и, закрыв лицо руками, стояла, дрожа от страха, Зося. И "мстители" тоже оказались в драке не "любителями". К тому же они имели численное превосходство. И всё чаще пробивали "турецкие блоки" своими здоровенными кулачищами. Яркие вспышки ударов обжигали лицо Остапа, мутили его сознание. Он понял, что его сейчас "сломают" и станут примитивно избивать и топтать ногами. И в конце концов убьют на глазах у любимой девушки. А потом ограбят и, наверняка, изнасилуют и её.
Это всё очень напоминало недавнее избиение на румынской границе. Но тогда рыцарь "золотого руна" защищал своё богатство, а теперь свою девушку. Но какое здесь может быть сравнение?
Остап отбивался, как лев. Но силы, были неравными. Он уже получил несколько увесистых ударов в лицо, и сознание стало мутиться. Из разбитого носа текла кровь. Левый глаз заплыл и плохо видел. Вот-вот его собьют с ног. А это - конец. И вдруг позади бандитов раздался чей-то ревущий крик.
- Убью! - заорал неизвестный и стал расшвыривать урок, как тряпичных кукол. Те поняли, что с ним драться бесполезно и исчезли во тьме подворотни, потирая отбитые места. Отбитых мест было много и у Остапа. Он едва держался на ногах и вначале плохо разглядел своего внезапного спасителя. А когда, наконец, узнал, то боль на время мгновенно прошла.
Перед командором стоял, дыша от возбуждения прошедшей потасовкой, бортмеханик "Антилопы Гну" - Александр Балаганов.
- Шура, - пробормотал разбитыми губами удивлённо, Остап, - на этот раз вы появились вовремя.
- Остап Ибрагимович, - выдохнул Балаганов. - Как вы себя чувствуете? - и подставил плечо командору.
- Мои чувства невозможно передать словами, - болезненно попытался улыбнуться Остап.
Зося подхватила его под другую руку. Глаза её наполнились слезами.
- Я здесь недалеко живу, - проговорила она, - пойдём Осечка, тебе нужно раны обработать, - и поцеловала Остапа в щёку.
Все трое медленно пошли по улице в сторону дома Зоси Синицкой. Остап чувствовал себя скверно. У него кружилась голова, и заплыл левый глаз. Но он всё же пытался бодриться, чтобы не терять своё достоинство в глазах девушки, да и Балаганова тоже. Они зашли в тёмный затхлый двор, пахнущий не весенними ароматами, а отбросами и помойкой, стоящей в углу, невдалеке от деревянного сортира на четыре посадочных места за каждой скрипучей гнилой дверью. К дверям по утрам выстраивалась очередь из жильцов обоего пола. Сортир тоже "благоухал". Из водопроводной колонки, установленной посередине двора, непрерывной тонкой струйкой текла влага. Ручеёк вытекал со двора и журча, устремлялся вдоль тротуара вниз, в сторону недалёкого моря.
"А может и в Рио-де-Жанейро так же?" - подумалось вдруг ни с того ни с сего Остапу, когда он шёл в сопровождении Зоси и Шуры Балаганова по вонючему двору к металлической лестнице. Лестница вела наверх к Зосиной квартире.
Дом уже спал. Огни горели только в нескольких окнах, да на одном из балконов второго этажа стоял жилец в белой обвислой майке, курил самокрутку и полусонно плевался в грязную глубину двора. Он услышал шаги, посмотрел на идущих и, узнав соседку, крикнул назад, внутрь открытой комнаты:
- Глянь, Зоська двух мужиков ведёт к себе! Мужа, вражину, месяц, как заарестовали, а она уже двоих е...й притащила!
На балкон вывалилась толстая бабища в рваной ночной рубашке, с растрёпанными волосами. Она тоже взглянула на троих, поднимающихся гуськом по лестнице и злорадно хмыкнула:
- Блядь она, и есть блядь! А тоже скромницу из себя корчила! Комсомолку!
Услышала ли Зося этот "супружеский диалог", Остап, уловивший почти каждое слово, не знал. Но виду она не подала. Внешне. Все трое поднялись в квартиру третьего этажа. Зося открыла ключом дверь. Прошла первой. Следом тяжело вошёл Остап. Зося провела его в комнату, уложила на диван и побежала на кухню. Балаганов сел рядом на стул и виновато поднял взгляд на побитого командора.
- Как вы, Шура оказались здесь? - с трудом спросил Бендер. - Вас же арестовали в трамвае. В Москве.
- Отпустили Остап Ибрагимович. Дали, конечно, полгода. Деньги ваши забрали. Отсидел я. А неделю назад отпустили... Вот я и приехал сюда, в Черноморск.
- Советская власть оказалась гуманной, - усмехнулся невесело Остап, - за пятьдесят тысяч - всего полгода. Вам, Шура, крупно повезло.
Балаганов потупил взгляд и сильно покраснел. Но командор, при слабом освещении комнаты тусклой лампочкой, перемены в своём бортмеханике не заметил. К тому же, сильно опух и болел подбитый глаз. Не до наблюдательности тут.
Вернулась Зося с мокрой тряпицей и пузырёчком йода в руках. Тряпицу она приложила к глазу Остапа. Йодом принялась смазывать ссадины и синяки на лице. При этом она шептала ласковые слова, от которых боль проходила, словно, сама собой. Что удивило и успокоило Остапа. После процедуры, Зося сняла с него штиблеты, пиджак, рубашку. Брюки остались на комбинаторе. Зося постеснялась их стянуть. Она укрыла Остапа тёплым одеялом и напоила горячим чаем. Выпил чай и Балаганов.
- Где вы живёте, Шура? - спросил Остап - И зачем вы покинули Москву?
- В Бутырках всю зиму было холодно, - признался Шура, - и хотелось увидеть вас. Думал, может вы ещё здесь, а не в Рио.
- Спите на вокзале?! - утверждающе спросил Остап.
Балаганов молча кивнул курчавой головой.
Остап порылся в кармане брюк. Достал ключ от английского замка и протянул его Шуре.
- Я снимаю комнату от домоуправления - и назвал адрес. - Ночуйте сегодня там. Я приду в себя, и мы ещё обсудим наше благостное положение.
- Спасибо, - сказал Балаганов, принимая ключ, - я буду вас ждать Остап Ибрагимович, - и добавил:
- Тарелочка с голубой каёмочкой ещё цела?
- Она разбилась вдребезги, - ответил Остап, - и вместе с ней и все голубые мечты о Рио-де-Жанейро. Но об этом потом. Идите, Шура, я очень устал. Я хочу спать.
Балаганов поднялся со стула, пожал усталую руку командора, попрощался с Зосей и скрылся за дверью. Остап прикрыл один глаз, Зося поцеловала его в губы.