Конфетка

Редакционная верхушка газеты «Наш мир» пыталась наладить благотворительную традицию: за неделю до Нового года в народ вливались журналисты, переодетые Дед Морозом и Снегурочкой. Намерение было просто и добродетельно, как и все, чем устлана дорога в ад: собрать для детей-сирот сладкие подарки.
Наташа репортер, она же Дед Мороз, прибаутничала, а Марина криминальный журналист, по совместительству внучка, подставляла тару. Торговый и праздный люд на Центральном рынке, подстегиваемый грядущим весельем, на заботу не скупился, и уже к обеду корзинка-побирушка наполнилась.
Около редакции журналисток ждали старенькие «санни».
Водитель Сан Саныч сычом сидел в салоне автомобиля. В выходной день, понятное дело, труд был тошен. Угрюмо поинтересовался:
- Куда?
- К цыганам, - бодро сморозила Наталья и «Ниссан» рванул так, что Дед Мороз мигом прикусила язык.
- В многопрофильную. Туда заболевших детей-сирот со всего города привозят. Мы подарки им собрали, - притормозила Марина.
-Понятно, - отозвался водитель, сбавляя ход. – Хорошее дело делаете. Детишкам конфеты в радость. А этим, жизнью обиженным и подавно. Они, может, их вовсе не видели. У меня дочь в детском доме «Теремок» работала. Через три недели сбежала. «Не могу, - говорит, - смотреть на этих несчастных деток». Рассказывала, что там все поголовно с рахитом, дистрофией, сифилисом и это еще цветочки. Говорит, смотреть больно, как они едят. Схватятся ручонками за тарелку и быстро, быстро так хлебают, некоторые через край пьют. Не обучены ложкой. Жадно так едят, будто кто вот-вот отнимет. Одним словом, все им в жидком, растертом виде дают. Давятся бедные.
Книжки детские из дому уволокла. Рассказывала про девчушку белокурую, застенчивую, ласковую такую, точно ангелок. Всё Нинке моей книжные листики драные-передраные читать таскала. Дочь, когда узнала, что малышка с рождения СПИДом заражена, дня два в слезах ходила. Про другую девочку рассказывала… Даже не знаю, стоит ли вообще… Жутко. В голове не укладывается, чтоб так. Родная мать и… Шалавы безбожные… Да как-то это… Мамашка, одним словом…, блядище. Извините, конечно, девчата, иначе не назовешь… Как бы помягче-то? Да что там…, как есть. Заставляла дочь свою…. черенком от лопаты себя… Мужикам за стопку... Девчушке-то всего годков пять-шесть от роду.
Эх-хх, они ведь еще жить не начали, а уже так… Нинка говорила, что больше не видела ни у кого в глазах столько печали и боли такой, знаете такой щемящей, за душу хватающей. А ведь надеются... Надеются, бедные. Говорит: «Сгрудятся возле меня, в лицо заглядывают, будто спрашивают: мама? Ты моя мама»?
А вы молодцы. Настоящий праздник устроите.
В больницу зашли пришибленные, оглушенные. Всех, всех одарить! Пусть хоть чуть-чуть счастья, пусть хоть чуток сладкой радости.
…Всем…!!!

Дед Мороз – отец, бьющий наотмашь. Снегурочка – голая, окровавленная мать на полу. Он не знал, что родители могут быть добрыми и дарить подарки. И что такое подарки, мальчик тоже не знал.
В соседней палате вдруг зашумели, загалдели ребята. Ему захотелось посмотреть что там, хоть одним глазком, но из кровати не вылезть. Он вцепился ручонками в прутья, такие высокие, такие толстые и замер, прислушиваясь.
Вдруг - шаги, смех. Почти рядом, почти здесь. Дверь открылась.
- Ой, почему-то здесь один, - женским голосом воскликнул тот, кто был в халате цвета крови со снежной бородой, - странно. Худенький какой, бледный, наверно, - наш.
Сообщивший переступил порог, за ним вступила тетенька в голубом халате. Почему-то не было видно привычных, в белых.
- Да, похоже. Чахленький. И смотрит, так жалобно. – Шепотом отозвалась спутница. – Дай ему побольше.
- А вдруг ему нельзя? Не зря же он в палате один. – Нерешительно усомнился дед.
- Да ну. Что с того? Всем детям конфеты можно, а если нельзя – врачи бы предупредили.
-А может все-таки спросить?
-Да ты чё!? – недовольно вскрикнула внучка, - весь персонал по конурам разбежался чай с дармовыми конфетами пить. Пойди – найди. А у нас полкорзины не роздано. Время – цыгель ай- лю-лю. Ты же знаешь, что редакторша три шкуры снимет, если статью не вовремя сдадим, а еще писать. Так что давай быстрей.
Подошли.
Мальчик, что есть силы, вцепился в прутья. Большие черные глаза распахнуты.
Побьют? Ударят? Дадут горькое? Уколют?
- Держи, - оживленно произнес в красном, протягивая жменю конфет. – Выздоравливай. Расти большой, здоровый и сильный.
Малыш обеими руками принял. В немигающем взгляде ни удивления, ни страха, ни радости - пропасть, безнадежная пропасть одинокой тоски.
Ушли.
Он сел. Положил конфеты перед собой и долго внимательно рассматривал, осторожно перебирал. Шелестели красочные обертки, мелькали яркие рисунки. Развернул ту, что круглая была, с какой-то красной ягодкой на бумажке. Однажды он пробовал. Сладкая, сладкая… Соседка тетя Таня дала. Он тогда весь день ее сосал: вынимал, прятал, доставал… Вкусная, сахарная. Как же было горько, когда она вдруг раз… и растаяла на языке. Он сидела на ступеньках лестницы ведущей в подвал, и ни разу не всхлипнув, молча утирал градинки слез. Не от обиды, нет: от неожиданной утраты самого дорогого, что у него было. А было красное стеклышко конфеты «Барбариска». Незначительно для другого, но важно для затравленного малыша в бесприютном мире. Потом заболел живот и тошнило, но он никому не сказал, мать бы орала, отец – побил. Боль сама прошла, на утро.
Теперь сладкого богатства много. Можно даже набраться смелости: откусить, пожевать. Это, наверное, еще вкусней.
Попробовал.
Сладость заполнила рот.
Причмокнул.
Как хорошо медленно, неторопливо глотать тягучую, сладкую слюну.
Зажмурился.
А если зайдет тетенька-врач он спрячет. Почему-то мальчик знал, что драгоценное лакомство обязательно отнимут.
Наташа и Марина, переполненные радостью от прекрасного и – главное, –проворно исполненного доброго дела, спорно отщелкивали последние аккорды в статье, как они делали детей-сирот счастливыми.
А в отделении гастроэнтерологии тихо умирал малыш, сжав кулачок с последней, чуть надкусанной конфетой.