Симфония скупердяйства

Ловчиха
Не верилось, что через какие-то пять часов самолет забросит нас в Швецию. Мама вновь поменяла страну, а с нею норвежца Йохонсона на швейцарца Йонсона. Норвегия, Швейцария, Швеция… не последняя, наверняка, страна, куда в поисках архибогатого мужа занесет мою родительницу. И здесь ничего не попишешь, не выдумаешь иного, дабы скрыть огрехи сумбурного характера, разве что горестно вздохнешь. Эх, мама, мама - сам черт тебе ни брат, ни сват, а миллионы в валюте - свет в прорубленном в Европу оконце. Ни дать, ни взять королевишна из деревни Анучино Вологодской области. Оттуда она была родом. Оттуда и везла бабушку, еще не чахлую, боевитую старушку, дабы та расширила застоявшийся на деревенских просторах кругозор. Впоследствии выяснилось, что бабуля не столько повысила уровень развития, сколько набила мошну - на упокой, так она твердила всем, кто интересовался, зачем ей столько денег. В целом, родственники у меня что надо, самых честных правил. Править их и исправлять такой же дохлый номер, как танцевать вальс под звук барабана.
Я стояла на перроне Казанского вокзала и, нервно подрыгивая ножкой, ожидала чудное явленье. Быть с мамой, каждое мгновенье - подвиг. Невероятное напряжение здравого смысла и терпения.
Объявили прибытие. Зеленое тело вкатилось под сень вокзала. Всколыхнулось, зашумело, побежало кругом, точно пустили застоявшуюся кровь. Бешеным эритроцитом понеслась и я на поиски четвертого вагона. Как водится, он оказался в самом конце перрона. Тащиться со скарбом далековато, но две-три сумки дотащить до камер хранения нам под силу.
Издали я приметила родные блондинистые букли, энергично мелькающие около вагона.
- А, доча, - деловитым тоном, точно расстались не полгода, а полчаса тому назад, изрекла родительница, - здравствуй. Давай-ка, помоги бабушке с вещами. Она в вагоне. А я тут побуду, посторожу.
Мама уже успела забаррикадироваться пожитками. Баул, высящийся в центре, напоминал о великом Китайском переселении.
Из дверей вагона показалось натужное лицо бабушки, волокущей коробку.
-Внученька!- охнула старушка и скинула мне на руки груз,- крепче держи, не урони. Подавятся.
- Мама, что это? - подтаскивая ношу, спросила я. - Бабушка к тебе переезжает?
- Что? Ко мне?! Боже упаси, - выдохнула маман, - это подарки, вещи и все такое…
Обо всем таком и эдаком я узнала позже, едва не умерев от страха. А пока эти две особы, организованно напрягая меня, сгружали имущество. Когда была вынесена последняя коробка, необъятному количеству скарба позавидовала бы и отпетая сквалыжница.
- Вот и все, - удовлетворенно оглядывая гору вещей, вымолвила мама, - можно перекурить. Держи. - Протянула мне пачку «Вога».
- Мам, я не курю.
- А? Да? Ах, да! Я все время забываю.
- И правильно делает, - встряла бабуля, выуживая из сумки, а ля помойный раритет, любимую «Приму». Привычным жестом постучала по крепкому желтому ногтю и, сунув цигарку в блеклый рот, продолжила. - Курить - это для крепких здоровьем, а эта, - она ткнула в мою сторону папиросой, - сущая пигалица. Дунь - помрет. Куда ей… Мы вот в свое время…
- Ба! - взмолилась я. -Давай еще вспомним, что тысячу лет до нашей эры было.
- Я вам все вспомню. - Боевито выпалила старушка. - Научу уму-разуму. Одна только и знает, что по заграницам таскаться, да замуж ходить, вторая вообще непонятно чем занимается.
Мы с матерью переглянулись. Бабуля находилась в тонусе, способном очернить самое мрачное путешествие. С ее антагонистическими настроением пора было кончать. Пока мы подыскивали правильные слова для пришпоривания норовистой бабки, управа на нее появилась сама собой. Саранчой налетели носильщики, вернее сказать - катальщики грузов и старческий голос безнадежно потонул в гвалте по суетливому навязыванию сервиса.
Хладнокровно обозрев напирающие физиономии трудяг, мама оказалась верна себе:
- Ти-ха-аааа! - разлилось по вокзалу неповторимое контральто. Консерватория не пропала даром. Лица у мужиков, оцепенев в предпаническом состоянии, приняли сероватый оттенок. В гремучей тишине учтиво- певучий голос продолжил:
- Любезные, сколько?
Пять обветренных, прокопченных солнцем лиц распустились, заиграли подобострастными улыбками. Пролетариат ценил интеллигенцию, умеющую быстро и ловко вступать в торг. Зазвучала цена, включающая скидки, бонусы и просто халяву. Родительница внимательно и благосклонно слушала, потряхивая кудрями в такт особо лестным предложениям, дотягивала бычок. Присмиренная бабуля энергично дымила папироской в сторонке, с любопытством наблюдая сцену. Я тоже, оцепенев от восторга, сожалела об одном - не прихватила с собой кинокамеры. «Труженики и мама» вполне достойные кадры для комедии нравов. Элегантным движением холеных рук мать швырнула окурок себе под ноги, обвела испытующим взглядом из-под приспущенных, точно стяг, ресниц притихшую стаю и гортанно выдала:
- Вы, безбожники! Страх потеряли?! Да ради Бога, побойтесь же Бога! Мы что, какие-то там магнатки?! Чтобы нас вот так безбожно обирать?!
Мужики опасливо затихли, затоптались на месте. И тогда на арену выступил самый смелый, и весь какой-то измызганный мужичок в синем халате сестры хозяйки казенного учреждения:
- А чего его бояться. Мы вон и так вам стольничек спустили, сами в убыток. А у вас вона поклажи сколько набралось, в аккурат на пятисотку тянет.
Мамуля подобралась, напружинилась, завопив с отчаянным надрывом:
- Я вам покажу пятисотку! Боже, какая обдираловка. Я найду управу. Я буду жаловаться! Ишь чего захотели, денег с бедных женщин слупить. Пользуются беззащитностью. Кр-рахоборы!
- Ну и волоки сама, - буркнул пожилой мужчина, по виду старший из всех и неторопливо отвалил. За ним потянулись остальные. Мама недоуменно глянула вслед удаляющейся ватаге, потом растерянно на гору пожитков и расстроено прошептала:
-Нет, ну надо же какие…
- Мамуль, я заплачу, - очнулась я, заорав вслед рабочим призывное: «эй-йй».
Возле камер хранения оба предка, как один встали на защиту четырех коробок, ни в какую не желая с ними расставаться.
- Что вы затеяли? - подозревая нехорошее, пыталась доискаться правды.
- Они нам нужны и все, - отрезала бабуля.
- Это не займет много времени, - упрямо процедила мамуля.
Я сдалась. Противоречить им, что мешать в миксере тучи.
Охая и отдуваясь, поволоклись мы к близстоящим палаткам.
- Жди здесь. Карауль. - Приказала маман, подхватывая две коробки. Бабушка вцепилась в другую. - Мы скоро.
Прошло не больше сорока минут и они вернулись, сияя почище куполов на Храме Христа Спасителя.
-Мама! - вдруг поняла я, - вы что, втихаря торговали?!
-А что?- невозмутимо отозвалась,- денежки лишними никогда не бывают.
-Да вы что, обе рехнулись что ли?! - завопила я, - быстро уходим отсюда.
-А? Что? Что тут такого? – невинно заморгала бабуля.
- Да вы знаете, что здесь каждый сантиметр земли! Да что там - воздуха, продан?! Вы…Вы…- задыхалась я.
Мать посмотрела на меня, как на безмозглую жужелицу, настойчиво ползущую под армейский сапог.
- Спокойно, дочь. Две тысячи у нас в кармане. Отбили деньги и за хранение, и за носильщиков, и еще осталось.
Я была потрясена. Не тому, что она с двумя высшими академическими образованиями приторговывает – с детства привыкла, - а тому, как они виртуозно сорвали куш.
Сколько помню, мать всегда артистично извлекала денежную выгоду из любой ситуации.
Мне тогда было лет десять. Мы ехали в автобусе. На улице буйстовала осень. На маме красовалась ярко-голубая кокетливая шляпка с тонким загнутым полем.
- Ах. Какая симпатичная,- на свою беду восхитилась тучная женщина, сидящая напротив. - Где вы ее достали? Неужели в магазине?
- Да что вы, - отмахнулась мама, - разве такое в магазине добудешь, при нынешней-то нищете?
- Да, да, - закивала головогрудная дама.
- Сама сшила, - горделиво изрекла, напрочь «забыв» об истории происхождения головного убора, который произвела на свет мамина подруга тетя Агата, портниха. И видя неподдельный интерес собеседницы, мать мигом взялась за рекламное продвижение продукта, - три дня не разгибала спины. Ох, и тяжко. Выкройки, лекала и все прочее… А знаете, как трудно нынче найти хороший материал?
- Конечно, конечно.
- А вам бы она подошла, - лицемерно утвердила родительница.
-Правда? - оживилась женщина.
-Правда, правда, - мать сняла аксессуар, протянула женщине, - примерьте.
Та жадно вцепилась в добычу, аккуратно пристроив ее на косматой гриве.
-Вот посмотрите, - произнесла, ловко выудив из сумочки зеркальце,- идет - ужас как!
-Сколько? - Выдохнула жертва.
- Да за шестьсот отдам, делов-то, - изрекла мать, понимая, что сумма, возможно, составляет всю месячную зарплату тети. Заметив, что та заколебалась, мгновенно нашлась:
- Вижу она вам приглянулась, как женщина-женщину я вас понимаю: хочется, чтобы красиво и не дорого. Пятьсот пятьдесят.
Мать в торгашеском экстазе набавляла-убавляла, а я сидела втянув голову в плечи, будто моя дочь, находясь за званым обедом в высшем обществе, вдруг взяла и издала непристойный звук. С самого раннего возраста с болезненной остротой я ощущала лживое лицемерие меркантильного мира. Горько видеть собственную мать, готовую ради копейки собственноручно удавиться.
- Учись, Женька,- довольным голосом произнесла она, когда тетя вышла из автобуса, - четыреста восемьдесят два рубля и сорок копеек на дороге не валяются...

Новоприобретенный «папаша» и не подумал нас встречать. Мама в другую пору взвыла бы от такого неуважительного – невнимания, а тут – ничего, даже повеселела. И все потому, что общество, суженного давалось ей с трудом.
- На улице, а особенно в такую жару, видеть его противно, - утверждаясь на заднем сиденье такси, объявила мама, гадливо передергиваясь,- представляете: рожа у него и так «свинячья», а тут еще и багровеет, руки становятся липкими, пот стекает по жирным складкам в три ручья, рубашка мгновенно намокает и смердит от него, как от строго хряка. Смотреть тошно, не то, что рядом сидеть.
Конечно, внешний вид пятого моего отца не вызывал эстетической благости: мешки под водянистыми глазами, толстые губы стиснутые брылями и аккуратный носик заблудший в чертогах оплывшего лица. Йонсен показался, хоть и несимпатичным с виду, но добродушным увальнем, способным обхватить весь мир, если тот не успеет увернуться.
Дом, где обретались пожилые молодожены, смотрелся несколько вычурно, точно его вырезали с рекламной картинки и прилепили в швейцарский ландшафт. Внутри же эхо множило каждый шаг, распыляясь на гулкие отзвуки в каждом из девяти помещений. В «моей» комнате одинокий надувной матрац и стул - вся роскошь. Обследовав другие комнаты, я выяснила, что нищенский интерьер сохранен везде, кроме гостиной и кухни.
С последнего места и повлеклась, потащилась за мной, точно кандалы за каторжником, непредсказуемая цепь событий.
На следующий день я встала довольно поздно, часу в одиннадцатом. Приплелась на кухню. Бабушка над чем-то колдовала, склонившись над тазиком. Пригляделась – грибы! Пока я туго соображала, откуда они взялись, бабуля, заметив меня, забухтела:
- Вот ведь, внученька, что на белом свете-то твориться – лес ягод да грибов полон, а никто не зарится, будто поослепли все энти иноверцы разом.
- Ба-ааа! – завопила я, в раз очнувшись, - ты чего позоришься?! Тут же заграница! Тут цивилизация! Тут не принято ничего из леса тащить! Все в магазине!
-Ничего себе, выдумала чего. Лешие мясо, да ягоды в магазине брать, когда их в лесу полно. Еще на эту дармовщинку я деньги не тратила, - фыркнула бабуля.
- Ты не в России! - возмущенно верещала я, - тут другие законы, обычаи. И раз попала сюда, так надо им соответствовать! У себя в деревне хоть навоз собирай!
- И буду! Ты мне не указ, – отбрила бабка, ни на секунду не оторвавшись от дела.
Противостоять ее железобетонному разуму, - что выходить на медведя с перочинным ножом. Я опустилась на стул, бессильно наблюдая, как старая залихватски орудует холодным оружием.
Вошла мать. Она уставилась на нас потусторонне-мутым взглядом перебравшего накануне человека.
- Чего спозаранку глотки дерете? – вяло поинтересовалась.
Я живо подскочила:
- Мама, ты только посмотри на нее, что она творит! Так же нельзя в чужой стране!
Родительница перевела сонный взгляд на посудину и ахнула:
-Грибы!
Живо подскочила к тазику и ни чуть не переживая за сложный маникюр, запустила туда обе руки, весело защебетала:
-В прошлом году два ведра насобирала. Мой жрал и думал, что магазинные, а я копеечку в карман. Всё какая-никакая, а прибыль. Эти лопухи- швейцарцы, не хотят объедать оленей. Считают, что корм у них отбирают. Грибы на фермах искусственные, растят. А они такие ватные, тьфу одно. А эти мы в супермаркет сдадим – мигом сметут.
Парочка заговорщицки переглянулась, а я удрученно вздохнула. Если они заодно, то их меркантильные устремления и гильотиной не перешибешь.
Вдруг мама напряглась, повернув всклокоченную голову к двери, и уловив что-то слышное только ей, нервно шепнула бабке:
- Прячем!
Старушка мгновенно оценила обстановку - чего-чего, а шустрости в бабке сохранилось не на шестьдесят восемь лет - рьяно кинувшись помогать дочери, распихивать по закромам охотничьи трофеи.
Только они приняли расслабленные позы ни в чем неповинных людей, как на кухне обозначилось обширное пузо в грязной майке. За ним, неспешно переваливаясь, вступил сам хозяин, в то ли коротких шортах, то ли в длинных трусах сиреневого цвета. Грузно завалился в затертое кресло во главе стола.
Мать принялась за «приготовление» пищи.
В этой местности мало-мальски богатый человек обеспечивал себе состояние примитивным образом: разводя и продавая семгу, которая в изобилии водилась в реках, при том чудовищно экономя на всем, включая клочки туалетной бумаги.
Большинство дней в году на вилле питались исключительно рыбными блюдами. Мама на завтрак ограничивалась черствой четвертинкой хлеба с тонким слоем масла и стаканом несладкого чая. От семги ее уже давно воротило. Но нам с бабушкой подобное скупердяйство пока не приелось. Я ухватила три, а старушка снабдилась четырьмя кусками рыбы. Отец энергично лопал все, - пуская слюни и часть пережеванного себе на брюхо.
- Скоро уйдет дрыхнуть, - тихо сообщила мать бабушке, когда та благодатно рыгнув, вытерла рот концом фартука, - тогда быстро посушим в микроволновке. Экономит. За свет дорого платить. По три дня носки не меняет, а в майке ходит пока та от грязи не почернеет.
Папину «бережливость» я испытала чуть позже, буквально на собственной шкуре. Пока дамы остервенело сушили грибы, я совершила вылазку в город.
Видимо, все европейские сити и тауны чисты и опрятны, словно чопорный ученик элитной школы. Улицы напомажены и белы, как пробор на его голове, во дворах и двориках, как в ранце - идеальный порядок, одежда фасадов говорит о безукоризненном вкусе их владельца. Городок размеренно дышал целомудрием и невинностью. 3Эдакий мальчуган, не причиняющий небесному учителю неудобств. Россия же, вечный сорванец-непоседа, мешающий преподавать Господу скучный урок.
Во рту у меня скопилась приторная слюна, захотелось харкнуть прямо в идеальную гладь асфальта, на худой конец, оплевать урну. Так я и поступила, предварительно оглядевшись, нет ли кого рядом. Смыть чистоту, вот что незамедлительно требовалось моей «измызганной» душе.
Дома я с удовольствием залезла в душ, тугими струями ополаскивая с себя снобский лоск иностранной жизни. Напряжение медленно, но верно стекало в слив, когда за дверью раздался зычный голос маман:
- Быстрей смывайся. Йонсен поплелся к рубильнику, свет выключать.
Так «папаша» боролся с расточительством капитала.

Мамины затеи с подвохами мне не в новинку, но что бы такое – впервые…
Королевской поступью она вошла в мою комнату и лучезарясь, точно получила халявный бонус на покупку шнурков, объявила: «Завтра у нас званный ужин и оч-ч-чень и очень интересный молодой человек. Чтобы выглядела хорошо».
Опс, вот и приехала погостить. Что за хитроумная комбинация пришла ей на ум?
С раннего детства я была будто пешка, способствующая приумножению материальных завоеваний.
Лето я проводила у бабушки. Мама, занятая налаживанием быта с очередным хахалем, наведовалась изредка, один-два раза в месяц. Вставала она спозаранку, часов в пять утра. Полусонную, встрепанную усаживал меня сзади на стонущий от старости велосипед с высокой рамой, и мы тряслись к государственному кукурузному полю, что располагалось в трех километрах от деревни. Родительница запускала меня в самую гущу растений, где я должна была надрать початков. Сама же каталась или пряталась неподалеку, зорко следя за появлением сторожа дяди Миши. Который, кстати сказать, охранял добро ответственно, с незаряженным ружьем и собакой, маленькой ласковой псинкой по кличке Фаня. Драть нужно было быстро и не потому, что мать опасалась быть застуканной, а чтобы сварить дома кукурузу и успеть к первому транзитному автобусу в город. Завидев его, мама совала мне заранее выбранную хилую кукурузину. Голодная, я жадно глотала зерна, что возбуждало аппетит пассажиров, особенно маленьких. Товар расхватывали мгновенно.

Подобно инородному телу за столом торчал гость. При виде меня его узенькая мордочка выразила залихватский восторг. Ликующе раздвинулась щель губ.
- Это, Карл, - церемонно вихляясь, представила мать. Отец радостно загулил, заагукал. Бабуля чинно прямила спину, сосредоточенно жуя царскую рыбу. –О-оч-чень хороший человек, у него заводик по производству консервов.
- Понятно, - буркнула я.
- Веди себя достойно, - прошипела мама, улыбаясь остальным с искренней симпатией.
Натужные речи, вымученная радость тягостного застолья привела меня в упадническое настроение, граничащее с бессильной злобой. Мама зашла слишком далеко, желая выдать меня за это состоятельное убожество.
Хлипкий викинг смотрел на меня так, будто уже сделал выгодное приобретение. Русская баба всем хороша, она и в избе и на скаку, все сумеет, все снесет. Особенно, когда за деньги, как моя мамуля. Вон, как расстаралась, всяческих яств наготовила. У Йонсена аж глаза от счастья выпучились, ест, не разгибая спины, точно раб на галерах. Бабуля тоже ведет себя компанейски, смеется вставными челюстями, Карлу в тарелочку еду подкладывает, найдя в женихе один изъян: «худоват больно».
Семья объединилась в едином порыве охомутать меня безбедным существованием, только вот я себя ощущала свободной кобылой.
Дипломатично додавясь положенным куском жареной семги, я встала и молча вышла из-за стола. Поднявшись в свою комнату занялась отбраковкой фотокадров, которые наснимала гуляя по городу.
Шумно ворвалась в комнату мать, гневно засипев:
-Тебе что, ссаного места жалко?! Я для нее стараюсь! Дура! Такой шанс!
- Мама, у тебя сколько еще таких шансов в запасе?
- Сколько понадобиться! Пока ты не образумишься.
Потихоньку я начала терять самообладание:
- По-твоему, образумиться это выйти за муж за подсунутого тобой мужика, так что ли? Сколько можно распоряжаться моей жизнью? Я уже не та маленькая девочка, которой ты могла помыкать как вздумается.
Родительница снизила тон:
-О чем ты говоришь, Женечка?! Ведь я тебе только счастья желаю. Всё, всё... Всё ради тебя. Твоего благополучия. Мы же богаты будем. Подумай! Я не для того пять лет на этого козла горбатилась, чтобы взять все и коту под хвост. Это же миллионы евро и до конца жизни в роскоши. А не в этой убогой, грязной России.
- Только вот страной не надо прикрываться, ты в ней родилась и выросла.
- Как, как?! Да ты…,- мать побагровела, наливаясь «праведным» негодованием. Потом вдруг отступила на шаг, спав с надутого кровью лица и райским тоном, аж божьи птички в ушах запели, продолжила, - ладно, ладно не об этом сейчас разговор.
-О чем? Что ты задумала?
Мать оживилась, напружинилась. В серых глазах вспыхнула надежда. Придвинувшись ближе, жарко зашептала:
- Он так составил завещание, что если до его смерти мои близкие родственники не станут гражданами Швеции, то денежек мне достанется - кот наплакал. Тысяч двести-триста евро и все. Остальное уйдет в какой-то благотворительный фонд по охране лесных животных. Черт бы побрал этих бонвиванов с их любовью к оленям.
- Ах, вот почему я тебе понадобилась?! А я-то думала… - Голос мой, дрожа, сорвался на крик. - Где ты была?! Где ты была, когда я нуждалась в тебе? Когда меня изнасиловали! Где? Никогда! Никогда тебя не было рядом! Я ждала! Звала! Где? Где ты была, мама?!
Я вымещала. Боль одинокой тоски, когда не к кому придти и прошептать: «МАМА». Боль разодранной, искромсанной юности с самым страшным, что может испытать молодая девушка. Я не прощала, я не могла простить.
Она встала прямая и жесткая, будто лишенная всех чувств. Не единой эмоции на заиндевевшем лице.
- Видимо, нормального разговора у нас не состоится, - решительно объявила и вышла, хлопнув дверью.

Восхитителен воздух в предгорьях Альп. Ни с чем несравнимый аромат бриллиантовой свежести отдавался ритмичными толчками восторга глубоко в груди. Каждый вдох, как откровенье. Хотелось заглатывать, жевать, пить этот изумительный поток, до предела заполняясь тончайшими оттенками жизни.
Вместе с Йонсоном и соседским мальчишкой Роном, прихватившим с собой санки, мы шли к подъемнику, который должен был вознести нас на невысокую гору, с которой мы планировали покататься.
«Папашка», красноречиво указав на область сердца и закатив глаза, остался внизу. Вместо сердца – механический мотор, вот уже третий год «отец» носит литиевый кардиостимулятор.
Подъемник за считанные минуты доставил нас к месту высадки. День был неурочный, резвящегося народу на трассах почти не наблюдалось: мы, да еще пара начинающих горнолыжников, подавшихся выше в горы. А нам для лихого спуска годился и пологий склон с редкими камнями, облепленными снежным пухом.
Санок у меня сроду не было, каталась на чем придется. И теперь двадцатитрехлетняя девица визжа и гогоча наверстывала упущенный экстаз детства.
Буравили санками снег мы достаточно долго. Так что скрюченный холодом Йонсен мужественно поднялся к нам. Он что-то лопотал, тыча пальцем то в салазки, то вниз. Его живейшую жестикуляцию я поняла по-своему. Стащив с салазок упирающегося пацана, усадила туда не менее активно сопротивляющегося деда. И… толкнула. Леденящий ор окоченел в ушах. И…вспомнила забытое в азарте: у него - сердце! И… мысленно похоронила «отца», представив разъяренную мать. Недаром говорят, что в рискованные минуты жизнь - своя, чужая стремительно проносится перед глазами, в то же время медленно движется реальное время, будто кто-то главный неторопливо натягивает тетиву. На мгновенье я прикрыла глаза, уповая на хорошую износостойкость иностранного прибора, а когда открыла - Йонсен ковылял прочь. Схватив за шкирку ничего не понимающего мальчонку, я потащила его к подъемнику, тупо твердя: Йонсен капут.
Ближе к дому мы нагнали бредущего «папу». В лице его сохранилось выражение обреченного на казнь человека, не верящего в пришедшее за минуту до смерти помилование. Йонсен упорно влекся пешком, игнорируя остановки транспорта. Это меня сильно взволновало. Старик, как впрочем, и другие представители цивилизованного поколения отличался малоподвижным образом жизни. Однако, это был не самый экстравагантный поступок «папани».
-Ну, ты даешь! – вскрикнула мать, рассматривая костюмы: деловой и спортивный, - мне они ни разу ничего подобного не покупал. Как тебе удалось?
- Да так… свежий воздух, наверное.
- Молодец внучка, наша кровь, - горделиво изрекла бабуля.
Было очень странно, что до моего отъезда на Родину разговор об иностранном замужестве больше не поднимался. Однако я чувствовала – мать затаилась, ждет, лелея надежду сломить сопротивление в самый уязвимый момент.
Международный звонок раздался, в неурочный час, час ночи. Обычно мама «берегла» мой сон, названивая в предутреннее время. Я взяла трубку, намереваясь, наконец, сказать всё! Всё о чем терпела. Деятельно-приказной голос матери звучал нынче в трубке как-то необычайно тускло. Да и само начало разговора о том, о сем и издалека чрезвычайно насторожило.
- Мама, - не выдержала я, - у нас начало второго ночи, в конце-то концов, говори, что надо.
И она сказала:
- Йонсон умер.
-Как?!
- Обыкновенно. Позавчера взял и скопытился.
- Что?! Как? Почему?!
- Врач сказал, что незадолго микроинфаркт был.
- О-оо-о…
-Опять все сначала, - вздохнула и положила трубку.