Два выстрела

Что-то с шумом падает на меня сверху. Сейчас завалит! Кто-то крикнул. Меня чем-то придавило! Что это?! Да это же… доисторический птеродактиль навалился, бьет крыльями! Я вспоминаю: у них же тут гнездо рядом! Выследили! Как же я забыл? Сейчас он воткнет в меня огромные когти-крючья! Надо вырваться! Я дергаюсь от ужаса, пытаюсь вскочить, но шершавое крыло птеродактиля прижало меня к земле… Я просыпаюсь в темноте.
- А-а … т-твою…! Чтоб тебя… Вот же… Зар-раза! – злобно ругается где-то рядом Кирпич.
Я успокаиваюсь… Это был сон, кошмар. Теперь я понимаю: на нас, спящих, обрушилась палатка. Кирпич уже снаружи. Тоже, видать, перепугался. С трудом пытаюсь выбраться на воздух, поднимая брезент.
- Скотина проклятая! Пш-шшла прочь! Быдло тупое… Пошла отсюда, пошла!
- Ммму-у-у-у! – раздается в ответ. Корова! Откуда? – Мму-и-ии!
Я высунул голову из-под рухнувшей палатки. Уже утро, светло. Роса на траве. Саргон, спаниель Кирпича, с лаем носится по поляне. Вылезаю, встаю на ноги. Над рекой стелется туман, холодно… Кирпич, размахивая веткой, преследует неуклюже убегающую корову. Две другие стоят поодаль и наблюдают, двигая челюстями и роняя слюни. Меня трясет от холода и от… вчерашнего. Хорошо посидели! Ночь, звезды, пара бутылок “Столичной”, шашлычок, уха… Ха-ха! Вторую “Столичную” не допили.
Вокруг все истоптано коровами, видны глубокие следы, свежие “плюшки”. В животе пусто, а есть не хочется. Согреться надо, чаю бы горячего…
- А нагадили-то сколько, ступить некуда! – говорит Кирпич, возвращаясь. – Тут все стадо прошло, что ли? За веревку корова зацепилась, колышки вырвала.
- Ага, - соглашаюсь я, увидев в траве вырванный колышек. Конечно, палатка без опоры рухнула.
- Они, видать, к реке спускались, на водопой. Надо посмотреть, - он пошел к берегу, я за ним. На песке, метрах в пяти от берега валялась кирпичевская удочка с порванной леской. Другие удочки и снасти не пострадали.
- Вот ч-черт! – выругался Кирпич. – Одно слово – животные. Что с них взять?
- А пастух-то что ж, интересно? Где был? – спросил я.
- Где… В Караганде… Может, его и вообще не было. А ну, пошли отсюда! Пошли-и-и! – он стал отгонять оставшихся коров за кусты, где паслось основное стадо. Оттуда изредка доносилось мычание.
Меня знобило, болела голова. А вчера было прекрасно! Кирпич поймал жереха и несколько лещей, я тоже - леща и подлещика. А уж всяких ершей и окуней не считали. Мы ловили с каменистой косы, далеко вдающейся в реку. Загорали, купались. На соседней косе тоже рыбачила компания, приехавшая на “Волге”. Там были две дамы, одна симпатичная; как определил Кирпич, “щука в джинсах”. Он даже хотел сходить туда “на разведку”, но поленился. А может, не решился. Вечером Кирпич немного поспиннинговал с новенькой резиновой лодки, плавая вдоль берега; дальше не получалось – лодку сносило течением. На соседней косе звонко смеялась “щука в джинсах”. К ночи их компания уехала.
Потом, как водится, была задушевная беседа, огромное черное небо с красными искрами от костра и разнокалиберными звездами… Я рассказал кое-что Кирпичу, в общих чертах. Он советует написать ей письмо. Раз не сумел, говорит, объясниться, а душа, так сказать, болит, - напиши. Так, мол, и так - люблю. А то что ж получается? Уехал, живете в разных городах. Мало ли что? Ясность нужна. Пусть почитает, подумает. И ответит. А по телефону хуже: неожиданно будет, мало ли… Лучше письмом.
- Пойду, донки проверю. А ты не стой, двигайся - согреешься. Сейчас завтракать будем.
- Не хочется что-то…
- Захочется. Ты пока чай сооруди.
Я разжег керосинку. Вынул из коляски мотоцикла воду, продукты. Чай вскоре закипел.
- Нет клева. Ничего не поймалось, собираться будем, - сказал вернувшийся с берега Кирпич и стал нарезать ветчину и сало. Затем достал недопитую вчера “Столичную”; крепкий мужик. – Будешь?
- Не-е… - после ночного одиночного бдения даже ее вид был мне противен. Не рассчитал, черт возьми! За Кирпичом все равно не угнаться. Да и сало это… подозрительное какое-то.
Сначала я долго не мог заснуть, потому что меня тошнило. Потом, дрожа от холода, торчал на свежем воздухе у кустика, наблюдал двоящиеся звезды и отгонял комаров. Звезды двоились только в моих глазах как следствие алкогольного отравления, а комары были реальны и решительны. В дальних кустах мне мерещились чудовища и привидения, особенно, когда под ветерком кусты раскачивались и шуршали. Приходили в голову мысли о первобытной жизни, когда люди ночевали среди дикой природы. А Кирпич иногда похрапывал в палатке. Только после рвоты мне стало легче, под утро уснул... А дальше - пришли коровы.
- Х-ха! – Кирпич опрокинул второй стаканчик. Бутылка полетела в кусты. Он явно повеселел. А что? Жизнь прекрасна, “погода шепчет”! Вообще-то его звали Валера, а Кирпич – это кличка. Потому что лицо красное. Он был лет на десять старше меня, сосед; мы дружили. Кирпич был настоящий охотник и рыболов, состоял в соответствующих обществах. Вот пригласил меня на рыбалку и охоту на уток. Мне после чая тоже стало лучше. Даже хорошо стало! Надо выпить чаю побольше, чтобы уменьшить концентрацию ядов в организме и ускорить их выход. Я взбодрился и съел кусок ветчины.
- Ты зря пьешь-то, - сказал я. - Как на уток поедем потом?
- Молча.
- Ты ж за рулем.
- А ты что, гаишников здесь видел?
Мы свернули палатку, собрались. Пошатываясь, Кирпич оседлал свой “Урал”. Саргон уже сидел в коляске, я забрался позади Кирпича. Дороги местами не было совсем; в ухабах и ямах порой казалось, что мы перевернемся. “Хорошо, что три колеса, а не два, – с радостью думал я. - На двух мы б уже завалились”. Остановившись у какого-то озерца в поле, Кирпич достал двустволку и, спотыкаясь, пошел к камышам. “А ты с другой стороны зайди, может, вспорхнет кто!” – крикнул он мне. Саргон бросился вслед за хозяином.
Я зашел с другой стороны. Было еще прохладно. Сразу налетели комары – надо двигаться! Я потоптался в кустах у берега. Солнце уже поднялось и припекало.

Перед глазами опять сцена прощания. Она сказала: “Долгие проводы – лишние слезы.” Поэтому мы чуть не опоздали к поезду на Варшавский вокзал. А потом она зачем-то бежала за вагоном, когда поезд тронулся, и махала платком. Поезд тронулся, и она не осталась стоять, а пошла рядом с вагоном, все быстрее. А потом побежала. Я не ожидал этого. Зачем?
- Не беги! – кричал я ей и делал знаки остановиться. Вдруг она споткнется и упадет? Мне было очень неловко. Рядом в вагоне стояли люди, что они подумают? Девушка бежит за поездом… А она бежала и смеялась, глядя на меня. И ей не было неудобно. И я понял, что… не смогу без нее. Что-то оборвалось внутри и заныло. Она такая красивая! Стройная, гибкая, длинноногая, а глаза карие и добрые. Зачем она бежит? Я сейчас выпрыгну к ней! Я не уеду!
Потом я зашел в свое купе и сел у окна. Попутчики как-то напряженно молчали, поглядывая на меня. Стучали колеса. Включилось радио под потолком вагона.
“…Я видала, как по небу две звезды летели рядом. Ты мне веришь или нет? Веришь мне иль нет?...” – пело радио девичьим голосом.
Она сказала, что мне пора ехать домой: “Там твоя мама одна, ждет. Мама – это святое. А ко мне ты еще приедешь!” Конечно, приеду! «Разве могут быть сомненья?» - подтвердило радио. Мы снова пойдем в ее любимый Эрмитаж, в Русский музей. Будем пить кофе и есть выпечные пирожки на Невском и смеяться, глупые и счастливые. И ездить в метро: “Переход на Невско-Василеостровскую линию…” И мы будем вместе, уже навсегда.
А сейчас мне оставалась еще неделя, а потом опять в Москву, в институт.
У ее родителей был другой кандидат в женихи, Олег. Он был выше меня ростом и старше на шесть лет. Инженер, учился в аспирантуре. И жил он, как и она, в Ленинграде. Он дружил с ее отцом. Пришел как-то “вернуть книгу”; мы встретили его, спускаясь по лестнице в ее подъезде, когда шли гулять. “Здравствуй, Олег! – сказала она. – Папа дома.” А я стоял рядом и держал ее за руку. “Да, знаю… - он старался приветливо улыбаться. - Мы созвонились,” – и, ответив, сразу стал подниматься вверх по лестнице, глядя себе под ноги. Я понял, что он ее любит.

В кустах зашумело и, фыркая и виляя обрубком хвоста, ко мне выскочил Саргон. Забежал проведать. Покрутившись вокруг, он умчался обратно к Кирпичу. Я пошел следом. На ровной глади озерца не было видно ни одной утки; в небе тоже. Я услышал, как Саргон плюхнулся в воду и поплыл. Что ему там понадобилось? Охладиться, что ли? Вдруг из прибрежных зарослей с шумом взмыли вверх две… нет, три!… похоже, что утки? Утки! Ну! Что же Кирпич не стреляет? Они улетают! Давай! … Улетели…
Кирпич шел навстречу.
- Что ж ты не стрелял? Ты видел? – спросил я.
- Далеко было, бесполезно.
- А то утки были?
- Да. Они такие… На бутылочки похожи, когда летят. Не спутаешь.
- Мне-то дашь пальнуть?
- Конечно, обещал же. Там дальше еще пруды есть.
Мы объехали озерцо и через поле подобрались к другому водоему, поменьше. “Ну, вроде никого, - Кирпич опасался: ведь у меня не было охотничьего билета. - Бери!” – Кирпич дал мне ружье. Я взял его наперевес и пошел к воде, напряженно ожидая внезапного взлета уток. Походил вдоль берега, иногда останавливаясь. Кирпич держался в виду неподалеку. “Смотри, в меня не попади!” – крикнул он. Саргон весело метался по прибрежным кустам.

С тех пор, как мы расстались, я непрерывно думал о ней; что бы я ни делал, о чем бы ни говорил. И это постоянное ноющее чувство в груди, в сердце; приятное и в то же время грустное, беспокоящее. Я как бы одновременно раздвоился: на свои дела и мысли о ней. Я вспоминал ее слова, жесты. Как у Гоголя: “Пропал человек, обабился совсем.”
Сначала я воспринимал ее, как одну из многих. Я думал, что впереди вся жизнь; будут и моложе, и красивей, а я ведь только начинаю. А потом мне стало страшно: вдруг я не встречу больше такую девушку? Которая бы так меня понимала и… наверное, любила бы так. Без претензий. Ну, почему я с ней не объяснился?
Как-то в самом начале знакомства я ждал ее у выхода из метро «Чернышевская». Мимо перемещались люди, топталась группа курсантов, хохоча и обсуждая что-то; видимо, эротического характера. И вот она завернула с улицы и направилась прямо ко мне. Короткая свободная черная юбка, светлая блузка, босоножки на каблуках, стройная спортивная фигура, прическа «хвостиком». Лена двигалась уверенно и грациозно, с веселой улыбкой и глядя на меня, – тоже узнала издалека! Сердце мое стучало, руки стали еще холоднее. Как по команде затихли курсанты, уставившись на нее. Потом с завистью на меня. Опять с тупым восхищением на нее…
Мы съели по мороженому и пошли в Таврический сад. Ходили по дорожкам, разговаривали, иногда садились на скамейки. Я чувствовал, что некая сила нас тянет друг к другу. Народу было немного; с детьми и без, группами и в парах; играл духовой оркестр. Я заметил, что взгляды людей оценивающе и с интересом останавливались на нас. Мне это было приятно. Почему-то я сразу проникся к Лене доверием, хотя понимал, что оснований для этого не было.
Кроме покоряющей красоты в ней явно присутствовали интеллект и проницательность. Она была лучше, чем просто красавица! То, что называется «глаз не оторвать». Я старался не смотреть на нее, но даже не видя, представлял ее всю, от ровных белых зубов до каждого пальчика на изящной ножке.
- Я маме сказала: если не выйду замуж до двадцати пяти лет, то ребенка в подоле принесу… Сама рожу, как институт окончу, - она училась в медицинском. - Хочу ребенка.
- Материнский инстинкт заработал? – спросил я; и тут же подумал, что вопрос пошловатый, стало стыдно.
- Он у меня давно работает… Как и все остальные, - добавила она весело и, видимо, поняв, что мне неловко.
Мы помолчали.
- Почему не выйдешь замуж? Ты красивая… - Я хотел добавить: «Вот за меня, например» - но постеснялся. Она усмехнулась, взяла меня за руку и сильно сжала мою ладонь в своей.
- Спортом занимаешься? – спросил я.
- Заметно? Да так… аэробика, - снова улыбнулась она
На следующий день мы поехали в Пушкин. В электричке я продолжал смотреть на ее загорелые ноги, которые теперь были так близко, и вдыхать аромат девичьего тела. Иногда она касалась меня локтем или бедром в качающемся вагоне. А меня уже слегка трясло от волнения, и я всячески хотел это скрыть. Я видел, что ей хорошо со мной, она радостно, с интересом меня слушала; в ее прекрасных карих глазах я читал, что мое состояние ей понятно и принимается как должное. И что она чувствует то же, что и я…
Надо вернуться, письмо не поможет. Сейчас же! Ее выдадут за Олега, она хочет ребенка, она не выдержит борьбы в одиночку! Но куда я ее возьму? В студенческое общежитие в Москве? И родители не отпустят: она единственная любящая дочь и ей надо учиться. Воевать с ее родителями бессмысленно и не хочется. Переехать в Ленинград? И что, мне снимать комнату? Бросить учебу, пойти работать? Это не по мне. А вечернего отделения у нас нет. Перевестись в какой-нибудь ленинградский вуз? Для этого опять же надо сначала жениться и прописаться в Питере...
- Поедем домой, - прервал мои размышления подошедший Кирпич. - Ни черта мы тут уже не дождемся.
- А ГАИ не боишься? Ты ж с градусами.
- Ништяк… Все выветрилось уже. И выписалось.
Снова по полям, виляем в сухом песке на проселочной дороге. Двигатель стучит мощно и уверенно. Ветер приятно холодит, пахнет сеном, рекой, летом. Слева и справа поля и кусты, иногда островки из деревьев: это, возможно, разрушенные немецкие «фольварки» с заброшенными садами. Но вот у дороги ушастый “Запорожец”, а около трое охотников - с ружьями, один в высоких резиновых сапогах. Кирпич притормозил.
- День добрый! Как успехи? – обратился к ним Кирпич.
- Глухо! – ответил тот, что в высоких сапогах. Другие без интереса смотрели на нас и на Саргона, чья морда выглядывала из коляски. – Уток нет. А у вас?
- Да… Мы даже не стреляли.
- Там, правда, дальше, – сказал другой охотник и махнул рукой в ту сторону, куда мы ехали, - стая какая-то в поле. Да то хрен поймет, что за птица. Мелочь какая-то. Мы уже все, по домам.
- Ну, бывайте! – простился Кирпич. Мы продолжили свой путь. Еще два поворота и справа в поле я увидел большую стаю. Некоторые птицы взлетали и снова садились. Они были величиной с чаек, наверное. Расстояние – как раз для стрельбы.
- Давай! Пальни! Тут промахнуться трудно, – сказал Кирпич, остановившись и заглушив мотор. Я достал из коляски ружье. За нами по дороге клубилась пыль. – Сидеть! – скомандовал Кирпич Саргону, который уже рвался на волю и просительно повизгивал. – Посмотрим, что за дичь. Может, не пустыми вернемся.
Я слез с мотоцикла, взял двустволку и прицелился. Стая была большая и густая. Куда конкретно? Выбрал одну из птиц, а с ней рядом и за ней в траве копошились еще несколько. До сих пор мне не приходилось стрелять из охотничьего ружья; только из пистолета и из малокалиберной винтовки. Наверное, отдача сильная? Нет, выберу лучше другую птицу, что поближе… Там их еще и погуще. Площадь поражения на таком расстоянии, наверное, около метра в диаметре. Дробь разлетится и захватит несколько штук рядом и позади, лишь бы попало. А после первого выстрела – второй раз, по взлетающим!
- Ну, что ты тянешь? Улетят! – усмехнулся Кирпич.
Я нажал на курок. Отдача была совсем не сильной и звук выстрела тоже. Птицы закричали и с шумом оторвались от земли. Я приподнял ствол и выстрелил второй раз, в кучу тел и хлопающих крыльев. Саргон выскочил из коляски и с лаем ринулся вперед, в поле. Его большие уши смешно болтались, как черные крылья. Мы пошли за ним. Приблизившись, я увидел, что Саргон держит птицу за крыло, а она трепыхается у него в зубах. Увидев нас, она задергалась сильнее. Метрах в десяти, в траве билась еще одна, трава шевелилась от ее движений. Это поразило меня: почему-то я думал, что птицы будут уже мертвые. И что же делать?
- Они живые! – сказал я, остановившись.
- Подранки. Дай-ка ружье! - Кирпич вырвал у Саргона птицу, правой рукой схватил ее, зажав крылья и лапы, а затем с размаху ударил головой о приклад. На прикладе остался кровавый след. Птица затихла. Саргон, рыча, уже тащил Кирпичу вторую жертву. С ней Кирпич проделал то же самое.
Мы вернулись на дорогу. Стая уже улетела. Кирпич бросил птиц на землю, вытер руки тряпкой и закурил. Птицы были в крови. Вдруг одна шевельнулась и попыталась уползти, ковыряя крыльями дорожный песок.
- Вот живучая, падла! – сказал Кирпич, поймал ее и дважды стукнул головой о приклад. – Да, не поймешь, что за порода. Чирки, что ли? Бекасы?
- Может, кхе… чибисы? – предположил я, чтобы поддержать разговор и потому, что першило в горле. Я не знал, какие они, чибисы. Просто пришло в голову - “чибисы”.
- Нет. Мелкие, блин… Чирки. Есть-то их можно, но стоит ли связываться… из-за двух воробьев? Возьмешь, что ли? Свой трофей?
- Нет, не хочу, - ответил я.
Было жарко, стрекотали кузнечики. Неизвестные птицы лежали в пыли на дороге с раскрытыми клювами. Глаз одной птицы был выбит, а у другой - открыт и выпучен. Мне показалось, что он карий и смотрит на меня с ужасом.
- Может, Саргон сожрет? – сказал Кирпич. – Ну-ка, взять! Саргон, возьми! Возьми! – и показал собаке на птиц. Саргон подошел, понюхал, поднял голову и замахал хвостом. Потом сел и залаял, глядя на Кирпича. – Не хочет. Правильно... Скажи, подстрелили, я их вам принес - жрите сами теперь, хе-хе! Ну, поехали.
И тут я вдруг почувствовал, что с Леной у меня все… Больше я ее не увижу. Я не понимал, почему не увижу, но чувствовал, что это так. Тогда это было в последний раз, на Варшавском вокзале: она бежала за поездом и смеялась.