Ветер

А как ноченька пришла, овес вылез из мешка, тумтария-тум!"
Ярослав Гашек, "Похождения бравого солдата Швейка"

Он дочитал до абзаца, захлопнул "Книгу сумерек", как всегда стоя, так учли Брюс Ли, надел тапочки, прямо на босу ногу, без носка, если что, кафтан и бейсболку и вышел из подъезда, рывком толкнув дверь. Бриться не стал. У настоящего воина должна быть бородка.

Заскрипели старые пружины и стало ветрено. Ветер дул откуда - то спереди и справа, прямо в лоб, и на телеграфном столбе перед входом наклеенные прочно, но вкривь и вкось, отрывные полоски на объявлениях шелестели вверх и вниз, иногда полностью зависая в этом ледяном потоке, иногда - опускаясь и умело притворяясь замершими и замёрзшими. Они играли с людьми, и казалось, без сострадания.

Он оглянулся на свое окно и сразу сжал заледеневшие кулаки. Пальцы слушались плохо. За десять секунд ветер пронизал его почти до мозга костей. Это было серьёзно. Ветер крепчал.

Он прищурился – одновременно храбро и цинично - подошел ближе и пристально посмотрел прямо на то, что было наклеено на уровне его глаз.

Пожелтевшее от ветра и времени холодное объявление гласило: «Наказываю подлецов и обидевших вас, звонить после шести». Ни одна из полосок с телефоном еще не была оторвана.

Он замер на миг, резко вздохнул холодного воздуха, используя нос как инструмент, прямо в живот на четыре пальца вниз и вглубь от пупка, и, замерев, резко оторвал одну полоску, начав движение, как учили в Японии, от бедер и потом всем телом, вкручивая таз. Каждая клетка его тела завибрировала, чувствуя ветер.

Потом он быстро положил оторванный клочок в нагрудный карман потрепанного кафтана, когда-то бывшего чисто-белым, супермодным и целомудренным, и энергично зашагал в сторону метро - ноги-циркули - деформированные от постоянных ударов по льду на холодных ветрах. Было освежающе и страшно. Ветер крепчал.

До Тимирязевской он добежал быстро, на подушечках пальцев, лавируя гусиным шагом по обледенелой серой тропинке между пока еще не снесенными торговыми палатками с озабоченными суетящимися в них кавказцами и ржавыми синими и красными жигулями в нелегальных ракушках, иногда для разнообразия переходя на боксёркий приставной шаг, плечи поближе к ушам, спина круглая, язык - к небу. Он был уже совсем не молодой.

В голове крутилось - "…для развития мудрости наибольшую проблему представляют собой различные и постоянные в нашем обществе загрязнения сознания, которые лишают нас возможности видеть явления такими, какие они есть на самом деле, а именно - ненависть, жадность, невежество, влечение разного рода, гордость, надменность, жажда власти и сна, а также стремление к удовлетворению во что бы то ни стало всех наших пяти желаний. Все это в значительной мере искажает получаемую нами информацию и мешает оценить степень этого искажения, что делает проблему практически нерешаемой. Кроме того, информация может содержать в себе и искажения, вызванные загрязнениями передающих ее других людей. И во всех случаях, когда мы начинаем ощущать какое-то расхождение между нашими действиями и духовными учениями, мы немедленно истолковываем ситуацию таким образом, что толкователем мгновенно оказывается само наше эго, в роли духовного советчика, боясь саморазоблачения и стремясь к комфорту. Метафорически это соответствует положению в стране, где церковь и государство отделены друг от друга, как у нас в СССР.».

Точно, закрывая глаза и начиная вращать головой, подумал он. Я и сейчас в СССР живу. Я умер после Олимпиады. На которой победил всех. Чемпион, мать мою. Чемпион.

Мы все думаем, что мы не такие, как все, а мы на самом деле точно такие же. Знать это и есть прогресс. У нас у всех неправедная концентрация. А мудрость состоит в том, чтобы интуитивно знать, как поступать в следующий момент, добродетель же, конечно, состоит в самом поступке. Нам только кажется, что мы знаем все, и еще кажется, что мы - добродетельны. Вот и не дается нам алмазная истина, а жизнь всегда показывает - вот ты какой. Вместе со всеми делами своими. Фантомные боли. Знаем, что нет у нас никакой ноги, а пальцы - болят. И можно даже пошевелить, если есть баян(1). Или просто – втянуть дорожку(2). Теперь уж чего. Чего уж теперь.

А читать о себе - не любим, лучше читать очерки, что там и как в других странах дальних, чужая жизнь, описание красивых обычаев и горизонтов, или стихи. Приятно ведь, и кошельку автора тоже. Хотя какая там литература - в грубую модальность бежим и прячемся, принимаем все за реальность, а потом жалуемся, что устали, мол, ветер.

Внезапно порыв подул так, что узор его бега весь распался, как стоящий на льду без фундамента замок из картона и чуть не уронил его на колени. Словно rookie.

Его тут же снесло прямо от входа в подземку, к грязной красной стене, на которой черно- красным граффити большими буквами было написано: "Бодхисаттва рождает ни к чему не привязанное сознание".

Сказали бы ещё, «в чём смысл прихода Бодхисаттвы с юга».

Прорывая, как на ринге, грудью этот упругий ледяной заслон немного вбок и назад, он вкинул себя в ведущий вниз тёсный проем и рука привычно заскользила по перилам. Он покатился по ступенькам, как маленький хрустальный шар, которого нет. Прямо в ведущий в метро узкий и кривой переход.

Ветер в переходе был другой.

Наверху был такой нордический Wind, словно из Валгаллы, разваливавший тело на две половины сразу, быстро, молча, без рефлексии и по прямой, как фрисландский двуручный меч.

А этот наоборот, из Средней Азии или Персии, с зехаром(3), медленный, коварный, как мягким кривым бронзовым – или медным? - ножом. Он расслаблял и медленно резал, забираясь вместе с десятью тысячами хворей прямо внутрь, куда мог достать, а если ему фартило, в центр, в сердце, почки и печень, такими маленькими смертельными квадратиками и кругляшками.

Пока времени было немного, его еще можно хоть и трудно, но как-то выдавить, а как вживался - съедал, точно и неумолимо, сжевывал, почти безболезненно и навсегда. При этом он ещё лицемерно обещал надежду, как правитель и в глава церкви, совмещённый в одном лице.

Сжав губы и стараясь не дышать, он нырнул, доскользил в этом бассейне спёртого гниющего воздуха до ближайшего разбитого телефона-автомата, вынырнул наверх, вставил пластик и набрал номер.

Потом, коротким от усталости, разочарования и ненависти к городу Москве выдохом через рот вернул себе самообладание и ритм. В живот приятно закололо. Энергия не рассеивалась.

После трех гудков ему ответил. Мужчина.

- Ветеров слушает. Как Вы?
- Как обычно, - сказал он. - Обидели меня, сильно .
А потом помолчал и добавил. - Хрук.

В этот момент идущая мимо него к противоположному выходу пенсионерка в тусклом дутом пальто с традиционным нестареющим лицом и беретом вдруг остановилась, обернулась, улыбнулась как-то нехорошо и посмотрела ему прямо в глаза.Ветер прекратился, на миг.

Обычный взгляд пенсионерки – тоже. На щелчок пальцами ее глаза медленно изменили свой цвет с черного на голубой и сверкнули, пытаясь проникнуть прямо в середину его груди.

Он сразу вспомнил, как там было дальше.

«Благодаря этой пустотной мудрости человек превращает с помощью переданных ему путём нашёптывания заклинаний то, что кажется плохой кармой, в хорошую, и даже не приближается к тому, что, являясь плохой, на первый взгляд выглядит, как хорошая карма.»

Нехорошо сверкнувшие глаза пенсионерки погасли. Теперь они были пустые и словно набитые плотной стекловатой. Её взгляд не выражал ничего. Абсолютно неживой, как у погибшей птицы. Да и людей здесь больше не было. Только он, телефон -автомат, пенсионерка и ветер. Это на него, наверное, смотрел Хрук.

Незвано, ветер задул опять, мгновенно раскидав по переходу мусор из бачков, бумажные стаканы, обрывки газет и пустые стержни от авторучек. Погас свет.

- Хрука я наказать не могу, - помолчав, сказал на другом конце трубки Ветеров. Потом еще помолчал и добавил: - Боюсь попутать(4). Что еще?
- Ничего, -сказал он. - Дует.
- Дует сейчас везде, - Ветеров снова помолчал. – Всем сейчас дует, и всегда. Вы, если выживете, звоните.

Ему захотелось закричать, изо всех сил, но крик все равно был бы молчаливым. Он сдержался, напряг живот.

- Спасибо, брат, - ответил он. - Извини. Всех благ. Созвонимся, без базара.

И повесил трубку. Полузасохшая мандариновая шкурка ударила его в лицо, стало сухо во рту, пропал голос. Бабушки давно не было.

«Поскольку развитию пустотной мудрости препятствуют загрязнения, необходимо очистить душу и тело, что очень трудно и для чего хорошо подходит «практика исполнения задуманного» и ряд упражнений, обычных и особых.»

И все-таки Хрука обязательно надо остановить. Всё равно, как. Ветер крепчал - он поменял цвет.

В метро он был желто-рыжий, цвета измены, наверху черный, открыто, как капитан Черная Борода, а сейчас он был никакой, не притворялся даже серым. Это был Хрук.

Он устало опустился на пол - сел прямо в грязь. Потом достал из кармана дешевую китайскую зажигалку, фляжку и старую немецкую губную гармошку, три вещи, которые он любил кроме спортзала, войны и книг. Он хлебнул, продул инструмент, потом посмотрел вверх, глубоко вдохнул, зажал его в левой руке, правой чиркнул кремень и задержал выдох.

Звезды видели взрыв даже в Москве. Наступил полный штиль. Капитаном сборной он так и не был. Но остановить ветер - он смог.

баян(1) - шприц; дорожку(2) - способ приёма кокаина; с зехаром(3) - с сильным орпсным подвохом; попутать(4) - поступить неправильно. Сленг преступников и принимающих наркотики людей.

Вверху - различные варианты написания иероглифа "ветер".


© Copyright: Грант Грантов, 2009