Зоря. Старший

Он давно уже тогда, во время последней отсидки, после смерти Васи Манерного, въехал, что все не так просто.

А она книгу положила на пол, странную такую, прямоугольную, в длину сантиметров сорок, в ширину - десять, и открывается так, наверх, как блокнот такой, только наоборот, и золотистая кайма по внешней стороне идет, какая-то не книга даже, а странная такая прямоугольная книжка, говорит, даж не поздоровалась,а как будто знал ее всю жизнь, и любил, и за нее - в огонь, и в воду, и вот, взгляд этих глаз, так, наверное, жена императора Пу И, законная, не вторая, смотрела на стоящих в кожаных куртках высоких, и широких тоже, китайцев-коммунистов, когда их из Пекина в Маньчжурию вывозили, пристально, без никакого страха вообще, и без никакой любви, с силой кисти, на три фэня внутрь, хотя, наверное, все равно не так. И не на три фэня - не было у нее такой силы концентрации, быть не могло. Для этого надо, чтобы сначала в своем пруду вся вода почернела от туши, ди листья со всех своих деревьев оборвать, на которых пишешь.

А пришли японцы и говорят - кланяйтесь богине Аматерасу, на Восток, где восходит солнце, и китайцы кланялись, все, а маньчжуры - нет, может, он был в прошлой жизни маньчжур?
Он бы точно не поклонился, он за всю жизнь ни разу не опустил глаз, ни перед кем. И когда бралие его впервые, еше в отделении в камеру завели, он взял, и включил там всем ночью свет, ему кричай - давай, туши, люди спят, а он говорит, какие люди, и понеслась. Потом, как сделал всех там, они в дверь стучат - начальник, открывай. вампира в хату завели, счас нам всем аллес.
И на пересылке, и на зоне, когда прописывали, тоже.

А вот сейчас он нагнулся, гибко, с растяжкой, почти колени не согнул, на выдохе, а оторвать от пола не смог. Просто не отрывается. И все. Видно, не только она такая сама, и книга у нее такая же. Правду Переводчик говорил - есть такие книги, которые раньше времени лучше не читать, не безопасное это дело, читать книги, совсем не безопасное. Нож ранит на время, а книга - на всегда, если, конечно, не совсем децил. А есть такие, что лучше не открывать.

Он и Старшим стал, когда нашел в тюремной библиотеке «Книгу Пяти Колец». Написал ее один японский мастер, за всю жизнь не проигравший ни одного боя, Ми-я-мо-то-ка-кой-то, кажется, Мусаси. Да, Япония. У них даже сейчас Токио и Иокогама почти один город, кто видел эти порты, не забудет никогда, это будет похлеще кино у Тарантино, полный сюр. Вот только с наколками в баню нельзя, в рамках борьбы с якудзой. Какая там якудза, они "Белого лебедя" не видели и во сне. А тигра своего на левой руке он никому не отдаст, только вместе с рукой.

Случайно попалась книга. Не бывает случайностей. Нет дыма без огня. Он за слова свои всегда отвечал.

«Как плотницкий старшина, командующий должен знать естественные законы, и законы страны, и законы домов. Это – Путь Старшего.»

И он узнавал. Он досконально изучал понятия, как вести сходняк, как разводить рамсы, как избегать непоняток, кому накрывать какие поляны. Спорил до хрипоты с авторитетами, ворами в законе. Не давал никого опускать и установил в лагере дисциплину железную, наказанием проверенную. И ночью почти никогда не спал. То, что в зоне никто не садился в БУР и не было побегов бессмысленных, битых, было его заслугой. Было.

Зону он держал.

«Плотницкий старшина должен знать теорию строительства башен и храмов, планы многих дворцов.»

Он знал на ней все входы и выходы, и на поселении, когда их стали после перестройки иногда отпускать, тоже. Знал, кто и с кем чем дышит. И кто фраер, а кто мужик.

«Он следит за набором людей, чтобы возводить здания. Путь плотницкого старшины тот же, что и путь командующего. Перед началом строительства плотник отбирает пригодный материал. Ровные стволы без сучьев, красивые на вид, использует для открытых колонн, прямые стволы с небольшими дефектами пускает на внутренние опоры.»

И он отбирал. Ни одного кавказца в его охране не было, только славяне, русская кровь.

«Стволы безупречного вида, хотя бы и не очень прочные, пускает на пороги, притолоки, двери и раздвижные стены. Хорошее дерево, даже узловатое и суковатое, всегда можно с разумением использовать в постройке. Дерево слабое или совсем корявое пускают на леса, а позже – рубят на дрова.»

И он рубил - резал курицу, для того, чтобы показать обезьяне. Этих находили жертвами самоубийств и несчастных случаев – растлителей малолетних, отцеубийц, террористов, беспредельщиков, стукачей, сумасшедших спортсменов. Или не находили вообще, никогда.

«Плотницкий старшина распределяет работу между работниками соответственно их способностям. Он ставит задачи перед укладчиками полов, изготовителями раздвижных перегородок, порогов, притолок, потолков и прочего. Обладающие меньшим умением тешут половые балки пола, а тот, кто умеет совсем мало, режет клинья и выполняет тому подобную подсобную работу.»

Переводчик ничего делать не умел, совсем, только читать, и он устроил его в библиотеку. Рог зоны был в шоке, хозяин тоже, и кум с шелковым поверх кителя шарфом.

«Если плотницкий старшина хорошо знает и правильно распределяет всех своих людей, выполненная работа будет хороша, хороша. Старшина должен принимать во внимание способности всех, обходить их недостатки и не требовать ничего невероятного. Он обязан понимать настроения рабочих и подбадривать их, когда это необходимо.»

Весь загнанный ему личный грев он отдавал на сигареты для мужиков, лекарства и продукты в больничку.

«Как и воин, плотник сам точит свой инструмент.»

И он точил, два часа утром, два часа вечером, в обед - медитация, принимая любой вызов по любым правилам и без оных, с любым количеством противников, в полный контакт, по мужской игре. Ни разу не отошел. Он был не поддерживающий, он был стремящийся. Он и на воле всегда на все стрелки ездил один, шел до конца.

«Плотник носит принадлежности своего ремесла в ящике для инструментов и работает под руководством своего старшины.»

Каждый месяц, обычно, от смотрящего по региону приходила малява, и он точно выполнял все ее инструкции. Проблем у него в лагере не было, внезапных шмонов тоже.

«Он вытесывает колонны и балки топором, выравнивает доски пола рубанком, аккуратно режет узоры, полируя их настолько совершенно, насколько позволяет его умение. Таково искусство плотников.»

Все поселение было построенно по его чертежам, и мосты. Правда, с мостами ему помогал Директор – все время присылая чертежи из Москвы. Вот это у него пока не выходило, строить – не ломать.

«Когда плотник приобретает достаточный навык и понимание соразмерности деталей, он может стать старшиной.»

Он им стал, и не только в Москве.

«Достижения плотника – используя грубые инструменты, создавать малые храмы.»

Часовня была построена в первый же год. И буддийский алтарь. И синагога. И мечеть.

«Он должен уметь изготавливать подставки для письма, столы, бумажные фонари, кухонные доски и крышки для горшков. Это профессионализм плотника. Подобное верно и для солдата.»

И он оттачивал каждую свою связку, каждый захват, каждую козырку. С левой делал все то же самой, что и с правой. После выхода из зала, его, изможденного, обычно ждали разные бывшие в горячих точках, когда для потехи, а когда как. И он, на негнущихся ногах, побеждал опять и опять, чтобы потом, дохромав до барака, иногда почти ползком, свесить руки на пол, и уйти в чуткий сон, по другому не давала боль. Утром он, как инвалид, не мог встать без разминки, после которой был уже сверхчеловек. Недаром когда-то его называли Железным.

«Забота плотника – чтобы его постройку не перекосило, чтобы соединения были подогнаны точно, и чтобы работа была хорошо спланирована, чтобы она была не просто набором законченных деталей, а представляла собой единое целое. Это - существенно.»

И его звали – Старший, а он всегда, войдя в хату, говорил: «Здравствуйте всем, бродяги!».

«Если ты хочешь изучать Путь, глубоко размышляй о вещах, рассматриваемых в этой книге, перебирая одну за другой. Ты должен проделать большую работу. Если хочешь изучить ремесло войны, вчитывайся в нее. Учитель – игла; ученик – нить. Ты должен практиковаться непрерывно.»

И он никогда не прерывал.

«Возьмем дома. Дома знати, дома воинов, Четыре дома. Возьмем падение домов, процветание домов, стиль дома, традиции дома, имя дома. Плотник в работе имеет общий план строения, стратег, подобно ему, имеет план битвы. Если хочешь изучить ремесло войны, вчитывайся.»

И он узнал весь криминальный мир бывшего СНГ и весь криминальный мир признал его, и досрочно освободили за примерное поведение и веселую «работу», а потом, в Москве, даже сняли судимость, и почти без взятки. И в воровском эргрегоре он обошел всех, даже самых признанных крестных отцов и уважаемых авторитетов, начинавших, когда его еще не было на свете или он ходил под стол пешком.

И был коронован сам, хотя этого не хотел. А вот ее - обойти не сошлось.

А она так улыбнулась, чуть-чуть, уголками рта, по-цыгански, с пола подобрала и спокойно положила ее на стол. Он не смог даже оторвать, ни на дюйм, всеми своими поясничными ремнями закачанными и в лотосе закрепленными, а ей она как будто прыгнула в руки. А, да, там чаша еще была такая, круглая, вроде как в Соликамске режут мужики в бараках, он не часто бывал у них, все же козырной, да не дело ему было туда без повода навещаться, только другого цвета и из другого дерева. Вроде, как он видел в Таиланде у монахов, для подаяния. Ее он тоже оторвать от пола не смог. Не смог, и все тут. Не пускало.

Вот так и стоял, как фраер самый что ни на есть. Не вписался он с ней, никак.

Потом вспомнил, кто он по жизни, и говорит, сестра, может, мол, поедем гульнем где, шампанского выпьем, там, чайку-кофейку, фрукты, вино, угощаю, или там, машину общаковую,а она ему вдруг на фене такое сказала, он даже чуть не потерялся вообще.

Слова эти приводить не хочется никому, все уважительно так,и по теме вроде, без наезда, только после этого он не спал пол-месяца, и не брал даже демидрол с водкой. Никакие колеса, импортные там, этих о-кейцев, лохи валютные, ни наши, советские.

Потом ему Врач какие-то иголки поставил, и так десять дней, спать захотелось смертно.
И спал, трое суток, братва подумала, его отравили, хотела ехать, спрашивать, как с понимающей ,по-большому, на глушняк.

А он эти трое суток не видел ничего - никаких снов, а только океан, и океан - неподвижный. Ни единой волны. Мертвый штиль. И месяц, ясный-ясный, над головой. И отражение луны в воде. И на сердце - ни одной заботы, как в детском сне.

Океан - голубой, и живой какой-то, как та планета, Солярис, у них на зоне показывали кино, он потом читал книгу, автор из Поляндии, умное такое море, мыслящее, может принимать форму любую, и шутки с ним плохи. Ничем его не взять, мазы никакой. А как открыл глаза - ее глаза перед ним стоят - закрываешь -тоже стоят - открываешь - тоже.
Хоть трижды моргай, хоть сто раз, хоть выколи напрочь.

Врут все, что глаза человеку выколоть лекго, он в Феодосии пробовал, когда на него напали пролетари, красные косынки, им объяснять, кто ты по жизни, смысла не было никакого, много, полсотни; засунул тогда два пальца туда в глубь наполовину, ничего вообще. Потом просто двойку дал, с левой в голову, с правой в корпус, и тот пассажир затих, похоже, надолго, может, навсегда. Так что басни это все, пацаны, лучше по-старинному - слева в голову, справа - в корпус, двоечку.

Тогда точно упадет, кто б ты там ни был, если пройдет, конечно, а падают они все одинаково. Но обычно проходило. Не боги обжигают горшки. Тут главное, первым. Кто первый начал, тот и выиграл. И дух. Получить можно. главное - духом не упасть.

И вот эти глаза ее необыкновенные, как взаимосвязанные образы геометрических фигур, кругов, треугольников, различных невидимых орнаментов, черных, африканских, формировали какую-то диаграмму изысканности, изящества и красоты, от которой невозможно было оторваться, какую-то схему, какие-то воротам космические. Одним словом, "Алеша, космос".

Он смутно даже понимал, куда - туда, откуда он вышел, где был до рождения, планом, схемой, и - одновременно - ключом. Кием мудрости, если по-англицки.
А что дальше делать, он не знал.

И вот еще что - после этого не берет спиртное, хватишь стакан коньяку, или виски там, и ни в одном глазу, а еще плотнее все тело, крепче, и чувствуешь себя хорошо, как будто отоспался после бани, полный сил - не берет.

Но он почти не пил. И не двигался, и не нюхал. Он был Старший.

...А Врачу, конечно, с мамочками везло.

Кроме той гандболистки, что ему, в финале, как сжала ноги, сломала сразу два ребра, с обеих сторон, и той кубинки из эскадрона смерти, что училась в Лумумбы, тогда он еще прятался от нее по всей Москве, и, долго - у него на даче.

Но у подружек таких глаз точно не было, и ничего не казалось, и с пары рюмок - жар по телу. А один раз он мерин припарковал свой бронированый, тюнингованный в Бельгии, трехсоткосаревый "Карат" - братскую могилу - на пупочку нажмешь и весь салон пеной заливает - домой пришел, один, куртку бросил на диван, прожженый, и точно знает, чуйка - она в комнате. Чуйка-то его никогда не подводила, вот пока и живой. Правда, это всегда легко исправить.

Плотно так знает, не надо спрашивать, это как когда кто-то тебе гонит, а ты точно знаешь, что это - развод, но виду не подаешь, готовясь к бою.

И не говорил никому, а молча, сцепив зубы, как волчара, напрягши сердце так, что оно не билось совсем, ходил по Арбату от «Глобуса» до Плющихи, туда-сюда, ему тамошние пиковые даже сделали братский подгон - новые колеса, чтоб ходить удобней было - искал ответ.

Никому не верь, ничего не бойся, ни у кого ничего не проси. Вот Тургенев брал только розы и в белых перчатках, и это не помогло. Он - не Тургенев, это точно.

А потом Малыш от Розика приехал, и говорит, батя, кончай подгоняться, мы-то поймем, другие могут нет.

И все прошло. Да только, как он ее в офисе у Директора встречал, или там на мажорном тусняке, стоял по стойке смирно, как пионер, и не мог двинуться.

А она мимо пройдет, и сразу -хорошее здоровье.


© Copyright: Грант Грантов, 2009