КВАРТИРА, КОТОРАЯ ЛЮБИТ ТИШИНУ

МАЙК АДАМ

КВАРТИРА, КОТОРАЯ ЛЮБИЛА ТИШИНУ


Однокомнатная квартира молчала. Молчала гнетущей тишиной. Даже будильник на столе и тот не солировал. Квартира молчала, а могла бы говорить с книгами, они на то и созданы, их и было в квартире больше всего, однако и книги сохраняли неподвижность тишины. Они, в виде стола, кресла, кровати, шкафа, сложенные креативно и с завидной аккуратностью, недвижимо слушали тишину, подчинялись ей. На спинке кресла лежал пиджак, кровать застелена пледом с изображением уссурийского тигра, шкаф на двух плечиках держал мужское пальто и женский шелковый халатик, ее халатик, той, которая часто приходила в квартиру, чтобы разрушать тишину. Ей ничего не принадлежало в квартире, кроме халатика, подаренного хозяином квартиры. Не принадлежала и тишина, но она разрушала ее, не убивая. Играла, будто в кубики из детского набора, и тишина разрешала ей делать это с собой, поскольку знала наверняка, что завтра, как и вчера и позавчера, снова обовьет хозяина квартиры, крепче девушки. Хоть та, чей халатик висел на плечиках вместе с мужским пальто очень сильно прижималась к хозяину квартиры и шептала ему на ухо что-то горячее и сладкое, от чего он переставал курить и смотрел на владелицу халатика как-то странно, а потом они ложились в постель.
На подоконнике стояла литровая стеклянная банка, наполовину заполненная сигаретным пеплом и окурками. Дым, также , как и тишина, нравился квартире. И он растекался по комнате и слушался тишину.
Из кухни послышался звук упавшей капли из-под крана в раковину. Случайно. На нее обращать внимания не было никакого смысла. Скоро ночь придет на помощь тишине и тогда вообще станет хорошо. Больше всего квартира любила ночь и тишину.
Щелкнул дверной замок. Дверь, чуть слышно, отворилась, но захлопнулась с сильным грохотом, покачнулись книжные полки. Хозяин квартиры, черноволосый молодой человек с рейверской бородкой, в расстегнутой куртке, швырнул пачку «Примы» на стол, вытянув сначала из нее одну сигарету. Он подкурил ее от огонька спички, после чего, как и пачка сигарет, на стол полетел коробок. Глаза его бегали по всему внутреннему пространству, нигде не задерживаясь, губы дергались и кривились, рука с сигаретой дрожала, дым он выдыхал шумно, а пепел стрясал на пол.
Молодой человек сел за стол. Локти на столе, пальцы с сигаретой возле губ, а глаза, прищуренные в неизвестной злости, смотрели в зеркало, стоявшее на окне. Злость и обида читались на его лице. Он подсунул ближе к себе телефон, невольно сбросив при этом преграждавшие телефону путь бумаги и книги, набрал номер.
Долго никто не отвечал. Молодой человек нервно кусал губы и, когда услышал в трубке голос, хрипло закричал:
-- Саня, ты? Это Виктор! Слышишь?
-- Да слышу, не глухой, не реви так на ухо, -- ответил оппонент. -- Что стряслось?
-- Да ничего. Просто… Места еще остались в тех списках, что ты мне показывал? Я еще просил тебя одно придержать для меня…
-- Надумал ехать?
-- Да.
-- Значит, все-таки что-то случилось. Ты подумай еще раз, стоит ли ехать...
-- Некогда думать, Саня, поздно.
-- Ты же свадьба, говорил, у тебя скоро…
-- Забудь. И не задавай лишних вопросов. Есть место для меня или нет?
-- Да есть…
-- Вот и ладно.
-- Что ладного, Витек? Опять свою Ритку приревновал к «голубому»?.. Потом же…
-- Чувак, это мои проблемы…
-- Ну, как знаешь.
-- Когда и куда мне приехать?
Саня назвал место и время, Виктор дал отбой. «Сука!» -- вырвалось у него. Он смотрел на стены своей квартиры, оклеенные ее фотографиями. Но срывать их не стал.
Он прошел на кухню, открыл холодильник, достал банку шпротов и банку маринованных помидоров, из хлебницы -- батон. На скорую руку соорудил бутерброды, захватил стакан и вернулся в комнату. Из внутреннего кармана куртки вытащил бутылку водки, откупорил, налил, выпил, откусил бутерброд, закурил.
-- Сука! -- зло прошипел.
Виктор сел на кровать и опустил голову. Волосы он носил длинные, но шрам от раны они все-таки полностью не скрывали, хоть рану эту он заработал не на войне. Да, он поучаствовал, находился там, где не положено быть нормальному человеку, да и не знает ни один нормальный человек о якобы государственных делах, и снова собирается туда. Зачем? Он бы тоже хотел знать -- зачем? Смешно и глупо из-за какой-то стервы погибнуть и он сам понимает, что смешно, да иначе не может, хоть потом и пожалеет о сделанном либо не сделанном, какая к хренам разница!
Она говорила: интеллегентные люди не ругаются… Тут не то, что ругаться… Хотя, глупости все это. Да и какой он в сущности интеллегент? Три курса филфака, журналистская практика, война… Он же, кроме как стрелять и писать, ничего не умеет. Да и писать, по ее словам, тоже.
Виктор еще выпил, закусывать не стал.
… В тот раз он поехал не из-за нее. Виктор вообще ее тогда не знал. Работал в газете, точнее, подрабатывал, писал стихи, которые хвалили, советовали книжку выдавать и вступать в Союз писателей.
Любовь? Любовь была, да не та, не такая, как к Ритке, поэтому и вернулся оттуда живой-здоровый. Это уже здесь ему по башке настучали, а там только поцарапали. Сейчас же, если поедет, сам под пули лезть будет, знает по себе. И тогда лез, потому что молодой-бестолковый. Лермонтова начитался, романтика в одном месте ерзала… дурак был. Теперь дурак вдвойне.
Виктору предложили поехать в «горячую точку» как журналисту. Он загордился: доверяют такой важный шаг сделать в карьере! Это потом уже узнал, что вся редакция от подобных предложений открещивалась руками и ногами, поскольку известно ведь, что такое война, хоть на ней ты и журналист. Пуля не рассуждает, журналист ты или солдат. Ей все равно… А Виктор чуть до потолка не прыгал от счастья, что едет в Таджикистан. На прощание редакция в его честь организовала банкет, шеф обещал хорошо заплатить и «платит» по сей день… К Ритке вся эта война не имеет никакого отношения, да и при чем тут Ритка?
Третий тост за тех, кто не вернулся из боя. И Виктор выпил полный до краев стакан, закурил.
С Риткой он познакомился год назад. На свадьбе друга. Она тоже что-то писала и любила советский боевик про мушкетеров, как и Виктор. Возможно, это их и сблизило. Виктор сходил с ума, когда ее не было рядом. Раньше жизнь его была насыщена риском и игрой со смертью, с Риткой -- другое. Каждый день без нее казался пустым. Но она, как заноза, лезла к нему с вопросами и просьбами рассказать ей о себе все. Обижалась, что он ничего не рассказывает ей о войне… Но это же не анекдот, не отрывок из любовного романа. Да и что он мог рассказать? Как его ранило? Рассказывал. Похвалился, как же, герой! На бодах вывел машину из-под обстрела с шестью человеками, там его одного-единственного и зацепило, не тяжело, правда, на вылет бедро было прострелено. Что еще?..
Самому вспоминать жутко…
… Поселок Пештар… 27-ая застава… Отара овец… капитан Остроух -- обруселый беларус, белобрысый и носатый, как Бержерак, высокий и худой, будто Кафка, с усиками белогвардейского офицера… Ваня Рябинин, московский студент пятого курса журфака… Белые подворотнички, которые Виктор никогда не менял, до сих пор не научившись их пришивать, из-за чего воротник приходилось застирывать чуть ли не каждый вечер… Стрельбище, где он всегда посылал пули в неизвестность из-за плохого зрения… Библиотекарша Алеся -- синеглазая 25-летняя вдова… Ночные воспоминания о боях тех, у кого скоро «дембель»… Тревоги… тревоги… тревоги…
… Убитые часовые, ножами в спину… Красные от злости и ярости лица, окаменевшие руки на «калашах», когда видишь, как на твоих глазах срезали товарища, другана, с которым еще час назад курил сигарету на двоих… Матерщина… Ругань… Стрельба в никуда… Снова ругань… Горы… Слезы, и их не сдержать… Серега Гвоздиков, располосованный от пупка до шеи пятнадцатилетним щенком, который попросил огонька… Удары кулаками по чем попало нарушителей границы… Стоны… Библиотекарша Алеся, истерзанная и убитая… Карательный отряд… «Царандой»… Перестрелка… Матерщина… Повальное уничтожение афганского поселения… Крики… Стоны… Арык… Афганская девочка… Мордобой между своими… Чача… Сигаретный дым… Сон, как избавление… Крики во сне… Разборки с «Царандоем», или как его там… «Да пошел ты на хер! -- это капитан Остроух на афганского полковника. -- У меня 19 пацанов полегло! Какая на хер компенсация!»… Дорога через горы… Песок… Пыль… Лычки старшего сержанта… Медаль… Еще один карательный отряд… Ваня Рябинин с разбитым лицом… Ваня Рябинин, который некоторое время потом работал на НТВ спецкорреспондентом… Ваня Рябинин, который, считай, спас жизнь Виктору… Ранение… Больница…
А потом -- редакция… Кислая физиономия шефа… Через три дня -- трое в спортивных костюмах у подъезда… Драка… Опять больница…
Так было. Об этом ли Ритка хотела знать или ура-патриотическую «утку» ждала от него?..
Виктор написал о тех двух месяцах роман в общих тетрадях, но никому так и не показал. Когда возвращался в Минск, подписывал бумагу о неразглашении.
А в больнице радовали только написанные стихи, которыми Ритка унижала его. Она говорила, что стихи эти никому не нужны, что читать их никто никогда не будет, что пишет он не так и не то, что он вообще человек без будущего, хоть и с очень большим прошлым.
Виктор запил. Пил с друзьями и без друзей. А что ему оставалось делать? Безусловно, что ему делать знала Ритка, кричала и требовала, чтобы устраивался на работу, да калеку, Виктор получил инвалидность, никуда не хотели брать. В принципе, он получает пенсию, да и не калека никакой, если только духовный…
… Сегодня она должна была прийти к нему. Он прождал девушку еще три часа после назначенного времени, потом двинулся к Поняковке. Обычно Ритка там проводила свои досуги. Виктор не ошибся. Она была там, но не одна и не с подругами, что Виктор еще понял бы. Ритку окружило кольцо здоровых лобастых «быков», один обнимал ее, тискал, целовал. Ритка улыбалась, жмурилась от удовольствия, ей было приятно. Увидев Виктора, который медленно подходил, она скривила презрительную ухмылку.
-- А я, дурак, жду… -- вырвалось у Виктора.
-- Кто это? -- спросил парень, обнимавший девушку Виктора.
-- Так, поэт один, -- снова презрительно улыбнулась Ритка.
-- Это интересно, -- смотрел парень на Виктора. -- Я люблю поэзию. Пушкина там, Достоевского. Почитаешь стихи? Я заплачу. Баксами. Сколько?
Виктор нервно сжимал кулаки и кусал губы.
-- Хочещь 100 долларов? Мало? Дам 200? Какой-то жадный он у тебя, не по таланту, Ритуля.
После этих слов тот, кто обнимал Ритку, навернулся с лавки со сломанным носом: за силу своего удара Виктор никогда не переживал. Он приготовился к серьезному бою, но на него никто не обратил внимания. Даже Ритка. Сбитый им с ног парень поднялся и она ойкала над ним, вытирая кровь своим платочком.
-- Слушай сюда, поэт, -- произнес потерпевший. -- Вали отсюда, пока я добрый и молись своему Тургеневу или как там его, чтобы не попасться мне больше на глаза, задавлю. Или тебе помочь исчезнуть?..
Окружение Ритки ощерилось на Виктора волчьими клыками. Виктор плюнул в сторону девушки и пошел к метро «Вот и вся любовь!» -- как поет Лагутенко.
-- Сука! -- выпил в четвертый раз Виктор. Он смотрел на халатик, висевший на плечиках рядом с его пальто. В одно мгновение он сорвал халатик с плечиков и разодрал его в лоскутья, потом швырнул на пол, стал рыться в бумагах, наконец извлек из бумажной груды две общих тетради, завернул их в оставшиеся от халатика лохмотья и поджег. Лицо его улыбалось.
Виктор распахнул окно настежь, чтобы потом не воняло в квартире, и долго смотрел, как сгорало самое важное в его жизни.
Когда на полу остался только пепел, Виктор позвонил. Он спросил Ритку, но той не было дома. Риткина мама узнала его и спросила, что передать, но Виктор этого уже не слышал. Трубка выпала из его рук.
Виктор выпил еще, закурил… Последняя мысль засвербела в голове голосом любимого преподователя с филфака: «Лучше бы ты в бою погиб, чем накладывать на себя руки из-за того, что тебя какая-то Машка бросила!»
Но было поздно.
А квартира молчала. Из квартиры этажом ниже, правда, послышалось «… пожалуйста, не умирай…», но квартира молчала, теперь уже настоящей тишиной.
Завтра управдом схватится за голову, когда увидит в своем журнале, что за все существование дома только из этой квартиры под самой крышей зарегистрировано двадцать одно самоубийство.
Но это будет завтра...