Когда гудит Скала

Тёмной монолитной короной Скала венчала гору. В ясный летний полдень солнечными бликами искрились её отвесные, отполированные временем и ветрами, бока. А в тёмные ночи мрачной громадой дыбилась она, подпирая своей вершиной звёздное небо.
Была ли она стара? Такого понятия для неё не существовало. Казалось, что она была всегда. И когда не было ещё этих лесов, раскинувшихся у подножья горы. И когда не родилась ещё эта речушка, неумолкаемо журчащая под кронами столетних деревьев. И даже когда только дымящиеся россыпи валунов и огнедышащие горы виднелись от края и до края горизонта, Скала уже была и с высоты своего пьедестала спокойно и снисходительно смотрела на мир, такой неустойчивый, такой непостоянный.
Когда-то, давным-давно она играючи встряхивала своими миллионотонными плечами. Тогда грохот проносился над округой и, поднимая огромные тучи пыли, падали глыбистые части её тела. Но для Скалы лишь забавой было терять их. Ведь именно в такие моменты она росла, поднимаясь всё выше, будто собираясь пронзить собой эту голубую оболочку такого прозрачного и такого зовущего пространства.
Когда это было! С тех пор прошло так много веков, тысячелетий! Скала лишь туманными неясными эпизодами вспоминала то время. Теперь она уже успокоилась, стала солидной, неподвижной и мудрой в своей созерцательности. Ничто не пугало её, ничто не удивляло и ничто не радовало. Так было сто лет назад, так было вчера. И даже ещё сегодня, в этот весенний день, когда она подставляла свои лоснящиеся бока под ласковое тепло солнечных лучей.
Но в наступившей затем холодной темноте ночи, Скала вдруг ощутила беспокойство. Оно было непонятным, а потому - неприятным. Каменная громада прислушалась к себе, напрягшись. От этого напряжения в ней родился гул. Низкий, рокочущий, грозный, он был проявлением изумления.
Этот гул был недоступен человеческому уху. Но старая, осторожная волчица, пробегая мимо, вдруг замерла, а затем прянула в сторону, испуганная густым рокотом, который она ощущала больше своими лапами, чем чутким слухом.
Удивление Скалы было недолгим. Она вообще отвыкла удивляться. И сейчас, после стихания вырвавшегося из её глубин гула, она размышляла.
На груди Скалы, у левого её края, когда-то в незапамятные времена образовалась трещина. Долгие годы могучая громадина залечивала свою рану, грунтуя её мельчайшими пылинками, цементируя дождевой влагой, сдавливая своими многотонными плечами. Лишь едва заметный шрам узкой чёрточкой оставался на месте ранее зиявшей раны.
И вот, именно в этом месте, Скала ощутила присутствие какой-то тёплой, живой, но безмерно слабой и малой точки. Она просыпалась, оживала, очевидно, согретая весенним теплом, пробившимся сквозь каменную оболочку её склепа. Однако эта зарождающаяся жизнь заранее была обречена на гибель. Это семя, чудом проникшее в чрево Скалы, не могло найти там для себя пищи. Оно не могло раздвинуть слабыми бледно-зелёными ростками каменные стены своей темницы, столь крепкие, что их не разрушили даже сотни тысяч ураганов и бурь, часто и злобно бившихся о них.
Скала понимала, дрогни она хотя бы самую малость, незаметно ни для кого, вздохни чуть-чуть - и не будет больше существовать эта безумная капля жизни, проникшая в неё и заставившая ощутить беспокойство. Но в тоже время не было у Скалы желания убить росток тёплой жизни. Может быть потому, что эта победа слишком ничтожна для величия Скалы.
В философском рассуждении каменная громада неожиданно ощутила в себе могущество Дарующей Жизнь и, от этого чувства прониклась состраданием к гибнущему, ещё не успев родиться, ростку. Ещё продолжались его слабые движения, но вот-вот они должны будут затихнуть, и опять наступит покой, нарушить который не дано никому.
Простояв тысячелетия, Скала ещё не дарила жизнь и не создавала её. Каменистые глыбы, случалось, скатывались с крутых откосов, хоть и были частью плоти её, но, упав, становились грудой камня, не растущего, не чувствующего, не живого. Скала привыкла к этому и даже не думала о других возможностях. Однако, сейчас, она по иному ощутила свою бесплодность, всю безрадостность такого бытия.
И пробудилось страстное желание. До дрожи в теле захотелось сохранить жизнь крохотной искре тепла, так неразумно попавшей в каменный, холодный плен.
И тогда, напружинив всю мощь грузного, неподатливого и неподвижного тела, Скала раздвинула грудь, обнажив давно заросшую трещину. В ней, цепляясь за острые края, ожил росток, мгновенно вобравший в себя спасительную силу весеннего дурманящего воздуха и живительные лучи солнца.
Страшную боль ощутила Скала. Она застонала, и тогда громовой гул пронёсся над лесом и речкой, а потом, не успев затихнуть, возобновился вновь. Многотонная каменная глыба оторвалась и, грохоча, скатилась к подножию горы. Потом гул стал утихать и, казалось, замер. Но чуткое ухо могло уловить его внутри Скалы. А она, прислушиваясь к боли, впервые почувствовала наслаждение, потому что эта боль родила жизнь. Новую, хрупкую, беззащитную, но вполне реальную. Скала вправе была считать себя родительницей. Хоть и не её плоть, а её боль цеплялась сейчас тонкими корешками за острый излом камня и наливалась молодой безрассудной силой, черпая её из воздуха, камня и даже из света далёких звёзд.
Теперь каждый день имел для Скалы смысл и не походил на предыдущий. Каждую ночь она ждала рассвета, чтобы ещё и ещё раз убедиться в существовании своего детища - слабого, беспомощного ростка. А тот уже превращался в стройное деревце.
И вот что странно: от ожидания, от беспокойства время не замедлило свой бег, а наоборот, помчалось вперёд с пугающей скоростью, и приобрело важный смысл, а жизнь Скалы - свою цель.
Когда Скала слышала, что кто-то восхищается силой и живучестью хрупкого деревца, выжившего на голом камне, она вспоминала ту страшную боль, наполнившую её блаженством и умиротворением. Тогда она начинала тихо, но мощно, как и подобает величественной Скале, гудеть.