Дети войны -19. И смех и грех

Осоргин
А вот Ленька Осоргин - совсем другого полета птица - балагур, весельчак и жизнелюб, что тебе Теркин. Все, о чем он рассказывал, наполнялось светом, добродушием и добрым лукавством неунывающего человека. Такой тип русского человека был описан в воспоминаниях графа Оболенского. Когда его упекли большевики в Бутырку, его здоровье было изрядно подорвано, но представилась возможность подлечиться у тюремного врача. При очередной встрече врач сказал: "Вот, батенька, таблетки. Принимайте по две штуки утром, в обед и вечером в течение трех дней. Я более для Вас ничего сделать не могу - завтра меня расстреляют". Вот так, без истерики, воплей, в заботе о таких же несчастных, человек готов встретить смерть, спокойно и достойно.
До войны в жизни Леньки ничего примечательного не было. Среди сверстников он почитался за отчаянную удаль. Это уж фамильная черта характера. Помнится дед его пришел хоть из плена, но с Георгиевским крестом. Хватил он лиха, хоть и был хват. Как-то сошлись по пьяному делу в драке деревня на деревню. Соседи прихватили его одного и готовы были отделать кольями, да не получилось. Фронтовик вырвал из рук нападающего парня кол, огрел его с плеча на плечо. Решительно кинулся на толпу, раздавая удары налево и направо. Нападавшие были скучены, да и поражены его отчайностью. Герой прорвался через толпу, кинулся к речке и поплыл. Желающих преследовать его не было, все конфузливо обсуждали происшедшее. Кто-то сказал, что такой один разгонял дюжину австрияк на фронте. Так что Ленька воспитывался на примерах своего героического деда.
В деревне ребятишек приучали к труду с измальства: малыши присматривали за цыплятами, гусятами и прочей живностью. Старшие помогали в огороде, пасли скот, заготавливали сено, гоняли лошадей в ночное, возили снопы и мешки на телеге. Ленька учился в школе легко и получал удовольствие от общения с друзьями больше, чем от уроков учителей. Это оборочивалось шалостями и хулиганством. Конечно же, чтил истину: "Не за то вора бьют, что ворует, а за то, что попадается!". Пришло время, когда днем работал на лошади, а вечером на звук гармошки приходил на мост, где присходило весельице: пляски, частушки, шутки-прибаутки и кадриль с молодецкой выходкой и притопыванием. Для девчат он стал много интереснее, когда, после окончания курсов, на колесном тракторе ХТЗ промчался по улице. От девок отбою не было, да только он присох к Анке, а другие - только для разных штучек-дрючек. Все нарушилось 22 июня 1941: "... Киев бомбили, нам объявили, что началася война". Пришла повестка в армию. Святое дело! Парни с гармошкой прошлись с песнями по деревне, по традиции в каждом доме что-то давали рекрутам: яйцы, шмат сала, меда, яблок. Потом парни крупно загуляли дня на два. Конечно, девчата к ним так и льнут. Анка крепится, а глаза то на мокром месте. Когда изошли песнями и пьяным загулом забрались они к ней в опочивальню, в погреб, где летом спят. Уж как ее Ленька не целовал-фаловал, а Анька так его и не уважила. Очень Ленька рассердился и порастратился в чувствах, да ушел домой с настоявшимся ...
Анька тоже настрадалась, в душе ее тревога - а ну-ка убьют ее миленка? И следующим вечером все у них разрешилось счастливо и по согласию, стыдливо и страстно, неумело, но с чувством. И еще целые сутки мир для них не существовал - так они впали в любовь. Анька проводила Леньку, как родного: она целовала и плакала, и висла у него на шее, ему даже было неловко перед матерью - такие телячьи нежности. Все смешалось - разлука, боль дурных предчувствий и тревоги, надежда на любовь и встречу. Война - судьба для каждого и всего народа, такого разного.
Война начиналась со стука колес, теплушек, скороспешной подготовки и бомбежек, по мере приближения к фронту. В августе немцы уверовали в блицкриг и готовились к тому, чтобы занять Москву и установить монумент Победы. С присущей им основательностью и пунктуальностью уже полировали красные гранитные блоки. Эти трофеи после войны использовали для облицовки цоколей нескольких зданий, построенных на улице Горького, ныне Тверской. Преимущество немцев в воздухе, парашютисты, диверсанты, пятая колонна, танковые рейды - так немцы наседали и жали, что спасу не было. Только закрепишься в обороне, бой, потери. Немцы вроде и отступили - приказ оставить рубеж, нас обошли. Первый бой, боевое крещение, Леньке не забыть. Было это где-то под Тулой. Оборудовали позиции в лесу. Он вырыл окоп возле сосны, благо можно было использовать мощные корни дерева. Землячек, месяц не выходивший из боев, наставлял как получше закрепиться, как стрелять и действовать, если дело дойдет до рукопашной или ежели попрут танки.
Ленька:
Атака началась после бомбежки, Немцы шли цепью, в полный рост, ведя стрельбу из автоматов. Лейтенант приказал подпустить метров на 40 и бить в упор. На Ленькин окоп шел фриц без каски, рыжий, с засучеными рукавами. Он неспешно бежал и Ленька взял его на прицел, выжидая эти 40 метров. Нажал на спусковой крючок - приклад ударил в плечо. Немец, как бы удивившись, повернулся в его сторону... Казалось, что секунда и он в ответ влепит в его башку очередь. Ленька жал на спусковой крючок, автомат отзывался одиночными выстрелами. Немец упал. Тенями возникали другие...
Ленька целился и стрелял пока бой не кончился. Все еще не веря, что наступила тишина, он побежал к убитому немцу. Это был крепкий малый, со значками - наградами, документами и фотографиями в кармане. Пуля разнесла череп и вид только что убитого человека был так жуток, что Ленька тут же стал блевать, а на глазах неудержимо выступили слезы. Что-то произошло в душе - он только что видел человека, врага; стрелял в него и убил потому, что фашист бежал, чтобы найти и убить его, Леньку, других, всех, кто встретится на его пути. Потом этот немец приходил к нему во снах, как совесть, молча и скорбно.
День ото дня наши войска откатывались под самые стены Москвы. Немцы хвастались, что скоро будут обстреливать Москву из дальнобойных орудий. Из Москвы эвакуировали Правительство, многие заводы, музеи и учебные заведения, но Сталин был в Kремле. Над городом висели аэростаты воздушного заграждения. Немцы прорывались к столице и бомбили, даже повредили здание Большого театра. Метро и важные городские объекты были заминированы, что держалось в глубочайшей тайне от москвичей. К этой работе привлекали самых надежных партийцев.
После знойного лета наступила холодная осень. Ротный сообщил, предстоит выполнение спецзадания. Погрузились в машины и с ветерком помчали по асфальту Подмосковья. Морозец пришпандоривал и бойцы сбивались потеснее в кучу, без удержу курили и травили байки. Приехали в Москву, в Сокольники. Здесь их разместили в каком-то павильоне, сводили в баню, постригли, а главное, дали зимнее обмундирование: полушубки, шапки-ушанки, рукавицы, валенки. Наутро началась строевая подготовка. Потом сообщили - будет парад на Красной площади.
Накануне на станции метро Маяковская прошло торжественное собрание трудящихся Москвы. С докладом выступил И.В. Сталин, приехавший на поезде со стоны Белорусского вокзала, потом был концерт известных артистов. Присутствующие перенеслись в невероятное - утраченное мирное время, услышали песни, романсы, арии, частушки. Немцы были в 23 километрах от Москвы, а здесь исполнялась залихвастски народная песня "Что мне жить да тужить", работал буфет в метропоезде. Знаменитый бас Михайлов, среди собратьев по искусству прозванный, "божья дудка", так как был из духовного сословия, был из Куйбышева доставлен самолетом и коньяком правил простуженное горло. Он пришел в ужас, когда ему передали, что И.В.Сталин просит исполнить романс "Гори, гори, моя звезда..."
В вентиляционных коробах лежали снайперы...
Это отступление я воспроизвожу по рассказу кинооператора Панова, который снимал это событие.
Утро 7 ноября 1941 года выдалось пасмурным. Падал снег, налет немецких самолетов был маловероятен, но тем не менее, участники парада шли с заряженными автоматами, готовые отразить возможный парашютный десант. Отдохнувшие и откормленные бойцы прошлись перед трибуной мавзолея, напутствуемые Верховным Главнокомандующим.

Запись речи вождя к звукооператоров получилась только с третьей попытки, но никто из операторов из-за этого не пострадал - важная политическая акция прошла удачно и произвела глубокое впечатление на умы советских людей и политиков.
Конечно же, Ленька живописал происходящее в лицах и красках, в жестах и мимике, в ядреных словесных образах - это же историческое событие, ёноть!
Ленька:
Нас сразу погрузили, на передовую и в бой. В ноябре и декабре немцы подыхали от холода - не могли они предвидеть такой стужи; перли из последних сил, а одолеть не смогли, выдохлись. Тут и Жуков развернулся. В День Сталинской Конституции, 5 декабря, началось наше контрнаступление. За неделю до этого события немцы сбили боевое охранение перед мостом через канал имени Москвы и захватили Перемиловские высоты. Сибирские стрелки и тихоокенцы прямо с колес вступили в бой и сбросили немцев, а вот с Яхромой повозились. Надо было подниматься в гору. Так эти аспиды что сделали, все улицы залили водой, по ним, по натечному льду, невозможно было подняться, все подвалы - огневые точки. Хоть силы и свежие - а хватки боевой еще нет. Народу полегло - жуть. Теперь свидетелями тому братские могилы от Дмитрова до Клина.
Не приведи Бог попасть в похоронную команду. Целый день собирают убитых. Сначала воспринимаешь как покойника, а ухондокаешься - обращаешься как с бревнами. Земля что бетон, только взрывчаткой и возьмешь, использовали воронки. Полагалась оприходовать медальоны смерти. В попыхах многое терялось, у иных их просто не было, а иногда на это сил нехватало - сколько их без вести пропавших оказалось!
Подзалетели мы под Вязьмой, Вот уж проклятущее место! Из окружения - в окружение и плен, Гоняли нас немцы вдоль фронта - чинили дороги, делали им сортиры и блиндажи. Как-то разразилась пурга. Дороги занесло. Их машины встали. Тут они взялись за нас - шагайте и расчищайте! Наше дело подневольное - взялись за лопаты. Конвоир покрутился, покрутился и слинял погреться, а мы, как мыши, шасть по машинам. Там, мама родная, чего только нет. Жратвы - навалом и даже шнапс. Мы поставили ребят на стреме, как навалились - от пуза, да запили это дело. Известно - жадность губит фраера. Нет сил как хочется заначку жратвы сделать; вешаешь круг колбасы либо на шею, либо на грудь приспособишь, да и по карманам всякую мелочь, шоколад, сигареты. Почистили дорогу, ждем не дождемся их отъезда, тут-то и началось! Увидели погром и ну нас обыскивать. Потом мы с этими трофеями прошлись перед их воинством, перед их фотоаппаратами и прямым ходом в сарай. Потом нас оттуда по очереди на допрос и в наказанку. Совсем окоченевшего вводят меня в просторную избу - стол стулья, шкаф застекленный с посудой, офицер и солдаты. Я уже шпрехал к этому времени и понимал, что они от меня хотят, но отвечал только через переводчика. Выспросили они, чего хотели, а потом объявляют наказание - 25 ударов палкой! Хвать меня под руки и на скамью, а и начни дрыгаться и вырываться. Вмазали мне при этом, навалились, и начали счет. После первого удара я заорал, стал лягаться и лупанул по шкафу ногой. Офицер, уже считавший Кузнецовский фарфор своим добром, заорал на всю ивановскую. Солдаты стали битые чашки собирать, а два других лупили меня палкой. Я все пытался извиваться и рукой закрываться, что помогло, но один удар пришелся по мослу и рука на глазах пухнуть стала. Еще до порки слышал по их радио, что все про Сталинград талдычут, что там котел и вроде бы траур у них. Отвели меня в сарай. Холодно, голодно, рука болит больнее отбитой жопы, а все же весть о Сталинграде греет. Тут я стучу в дверь. Немец охранник открывает - объясняю надо по нужде сходить. Ведет он меня, я говорю вот ты меня сейчас порол - ваша сила, даже руку мне сломал, а ведь все может быть наоборот и здесь может быть Сталинград. Он промолчал, а когда вернулись через какое-то время пришел наложить мне повязку и принес еду.
Есть правда на свете! Наши поперли в наступление. Немцы занервничали и к нам, пленным, подобрели. Поняли, сукины дети, наше предсказание: "Гитлер - капут". Советский фронт для них был сущим наказанием - это тебе не Франция, где вино и красотки. Поэтому лихости 41 года да и фашистской заносчивости поубавилось.
Война раскручивается по своим правилам: сила - успех - наступательный порыв - ПОБЕДА!
Ленька:
Так нам пофартило оказаться на направлении Главного удара. Танкисты, как циркачи, форсировали речку - прошли по сваям разобранного немцами моста. Их появление было столь внезапным, что фрицы драпнули на чем Бог послал. Дело было лихое, десант малочисленный, и потому нам дали оружие и на броню. Выскочили на аэродром. Протаранили стоящие на земле самолеты - все горит, рвутся боекомплекты, а нашим того и надо. За этот рейд все получили награды, а нас оставили в этой части.
После освобождения из плена парни из СМЕРШа усердствовали - это их хлеб. Я сподобился доверия и в штрафбат. Куда нас только не бросали - хоть бы царапина. Вот и гадай - в рубашке родился. Даже такой случай был. Был я в карауле. Прибегает землячек и говорит: "Леша! На станции, только что отбитой у немцев, наши обнаружили цистерны со спиртом, бежим!". Я же на посту - не могу.
Представь себе, что все наше воинство в едином порыве рванулось к этим цистернам. Наиболее проворные черпали касками из горловины и разливали во все, что подставляли. Жадные до выпивки пили от пуза. Одни тут же падали, другие едва волокли ноги, а потом и началось... Спирт оказался ядовитый. Кишки сжигало и народ в муках корчился, слеп и отдавал Богу душу. В корчах угасал мой землячок.
- Ты пропиши моим... Пал де геройски... Перед людьми совестно... Сгинуть на войне по пьянке...
Радость победителя Ленька познал при форсировании Днепра.
Вот уж где поквитался с фрицами. В 41 они прижали нас к Днепру и мы дунули на левый берег вплавь, на подручных средствах. Они, как в тире, стреляли по нам из всех видов оружия.
Теперь на нашей улице праздник! Нас ввели в прорыв и сразу в наступление. Теперь и артиллерия и самолеты и танки! Понятно - сила силу ломит. Как Гитлер не грозил Голубой линией - наступили им кранты. Навалились мы на них так споро, что побежали они из первой линии траншей во вторую. Не зря говорят горцы: "Счастье - это видеть спину врага". Так вот они бегут во всю прыть - мы за ними, ну как за зайцами. Им стрелять несподручно, а нам в самый раз. Ну уж на овец - я молодец! Да только мы здорово оторвались от своих и выдохлись. Тут-то немцы опомнились и зачали нас утюжить их "Ванюши" - это девятиствольные минометы, самолеты начали долбать - свету божьего не видно. Закопались мы, заняли круговую оборону, а они атакуют волна за волной. Хоть и грамотно воевали, а немец достает. Почти все раненые, а убитые так лежат - некогда ими заниматься. Что и говорить, дали фрицы нам прикурить! А тут нам подмога пришла - и ведь, как заговоренного, ни пуля, ни осколок, ничего меня не взяло. Видно шибко за меня молились.

Когда перешли госграницу и пошли по Польше, веришь ли, настроение веселее стало. Не все было гладко. Поляки сводили счеты с немецким населением. Лютовали - куда нам! Нам приходилось даже охранять немцев от них, так они при случае и по нам, заодно, лупили. Вот уж и к Висле подошли и Варшава видна, а мы стоп: -"Перейти к обороне". Чудно! Нашему брату не понять такой военной хитрости. Потом слушок прошел - поляки, вишь ли, якшались с англичанами и решили своими силами освободить Варшаву. Сечете? Мы форсируем Вислу, подходим к Варшаве, а нас на белом коне встречает их король или Главнокомандующий. Это и ежу ясно: на чужом херу собрались в рай въехать.
На войне привыкаешь ко всему - к смерти, внезапной опасности, думать о предстоящем дне и хлебе насущном. Наше дело - действуй по приказу и не высовывайся. После плена я все никак не мог наесться. Жизнь стала другой, настроение - другое, письма из дому и морда репой. Известно, что кобели с жиру бесятся. У нас на перекурах только разговоры о бабах, а они вот, смотрят на нас, как на освободителей. Разместили нас по домам на отдых. Житуха у них не мед, надо сказать. Мы сразу столковались - наш харч с их продуктами объединили и нам и им хорошо. Вечером надо готовить еду на завтрак - картошку чистить. Мои корешки сачканули, а я с паненкой Ядвигой стал чистить картошку и турусы на колесы наматываю. Понятно, что языковые трудности, сидим-то вдвоем, на кухне. Выручает язык жестов. Прошелся по ейной грудочке, а ей вроде так и должно. Коневое дело, до плоти чувственной достиг, а сам-то изнемогаю. Елки-моталки! Она, верите ли, расстегивает мне ширинку: "Пожалте, мол, пан!" Я с голодухи аж задрожал, да и она-то, видно стосковалось по этому делу. Загорелся я, как петух, сколько мочи есть всаживаю, а она, курвища, с разными фантазиями. Чувствую - все, больше у меня на подвиг не встанет. Так что она мне говорит!?
- "А другой Иван - будет?".
Вишь ли, пощадила меня и душу отвела, на всю катушку, на служивих.
Надо заметить, что за границей к этому делу относятся проще. Немецким солдатам полагалось по довольствию получать презервативы, это чтобы не заразиться, а ихние фрау прямо на чулках имели такие карманчики и там такая нужная для страсти штучка, едрена вошь. Все это мы постигали, когда попали в Пруссию. Тут, конечно, пощады не знали. Любая баба - трофей. Они, немчура, намылились бежать навстречу американам, чтобы сдаться в плен, да попали к нам. Обычно длинные крытые повозки, запряженные парой битюгов, везли семейство и весь скарб, не чета нашему, русскому. Как только мы войдем в кураж и по девкам. Спрашиваем, где madhen und jung frau? Ну, конечно, скрывают. Лезем в их шарабаны, а они, любезные, там, в перинах. К этому времени мы насмотрелись ихних картиночек с разными позами и способами, но было сподручнее старым казацким методом. Вскоре, однако, вышел приказ - чтоб этого дела ни-ни. Да дело-то молодое, жизнь требует, а некоторые еще и мстили за зверства фашистов. Это особая статья. По приказу нельзя - а если очень хочется - можно. Как-то идет по шоссе колонна, а дороги у них скажу вам - блеск, и движение у перекрестка застопорилось. Оказывается, в аккурат у перекрестка, служивый фалуется с бабой. Наш командир послал адъютанта: дай этому мудаку по жопе прикладом и чтоб его духа больше не было. По всякому складывалось. Вроде бы бабынька и не хочет, когда предлагаешь fuken, а только начнешь - она же еще и подыгрывает, да еще как поддает!
Борис имел биографию, непохожую на его товарищей. После десятилетки его направили в военное училище, а в дело попал летом 1942 года.