Мухомор и Сыроежка...

Осенью, каждую субботу, по утрам деревня напоминает сказочный Китеж-град.
Но если Китеж выплывал миражом из воды, деревня проявляется миражом из клубов дыма.
Огромные зеленые ели, красные клены и желтеющие березы из-за стелящегося дыма, кажутся подвешенными, как новогодние гирлянды, расцвеченные красно-оранжевыми ягодами рябины. А виднеющиеся крыши домов похожи на устало поникшие черные крылья огромных птиц.
По субботам в деревне все топят бани.
Но летом или зимой дым поднимается столбом, клубясь и тая высоко в небе. А осенью, особенно в дождливую погоду, он струйками стекает вниз по ложбинкам шиферных крыш домов и бань, растекаясь по земле и укутывая деревню рваными клоками туманной ваты.
И именно рано утром, когда в печи закладываются первые охапки поленьев.
Позже, разогретые первым огнем печи перестают выпускать дымные клубы, и уже к полудню дым, съеденный горячим воздухом, еле-еле выливается из труб.
К полудню сказка кончается.
Мифический Китеж-град растворяется вместе с дымом, как все миражи, а на его месте вырастает простая сибирская деревушка, с обычными домами, банями, сараями и тайгой за околицей.
В эту субботу была погода, в самый раз для появления сказки - всю неделю шел мелкий нудный дождик, который пропитал воздух водой, как поролоновую губку. Казалось, сожми воздух в кулаке и станешь волшебником – из пустой горсти потечет вода!
Но в эту субботу бани в деревне не топили.
В эту субботу деревня провожала бабку Тамару. Тамару Ильиничну. Сыроежку.
Бабка Тамара - добрая тихая старушка.
Её страстью была рыбная ловля. Не такая, как у всех в деревне - на лодках или с сетями, что больше походило на добычу, а с удочкой на берегу протоки. В любую свободную минутку она брала свою удочку - старую, из уже потертых бамбуковых коленцев и шла на берег. Хотя ее улов составлял, чаще всего, только завтрак для кошки.
Еще она пекла очень вкусные пироги с грибами - даже у мамы не получались такие вкусные - и постоянно старалась всех угостить ими.
Почему бабку Тамару звали Сыроежкой, по-моему, никто в деревне уже не помнил. Ну, может быть, несколько стариков. Но у них никто не спрашивал, а они и не стремились поделиться. Вот почему ее супруга - деда Николая - звали Мухомором, знали все.
Дед Николай гнал самогон. Гнал он его всегда. И при Хрущеве, и при Брежневе, и в приснопамятные антиалкогольные горбачевские. А для крепости и настроения в самогон он добавлял приготовленный по каким-то своим рецептам сушеный и толченый мухомор. Наверное, эта приправка всё-таки прибавляла настроение, потому что мужики всегда уважали самогон деда Мухомора.
Сам он не пил этот самогон.
Он не пил вообще никаких напитков крепче кваса.
У деда Мухомора была другая вредная привычка. Он курил.
Нет, курят у нас почти все мужики, даже женщины, и те курят, правда, не деревенские, а те, кто пожил в городе. Дед Мухомор дымит, как паровоз. Всегда. Нет, не “всегда”, как временной отрезок – с молодости до старости, а “всегда”, как постоянное состояние! Не курящего, без сигареты или папиросы во рту его никто никогда не видел.
Мужики всегда смеялись:
- С тобой дед, хорошо в тайгу ходить. Вся мошка, комары и мухи подохнут в радиусе километра!
Бабка Тамара жаловалась, что у Мухомора нет одного легкого, а второе на рентгенснимке совсем белое. И врачи сказали ей, когда прошлой осенью Мухомор лежал в районной больнице, что если он не бросит курить, то протянет, от силы, полгода. Помню, бабка Тамара говорила маме:
- Вот, похороню его по-божески, и сама буду к нему собираться. Хорошо, что он сначала, а я опосля, а то остался бы один, никому не нужный. Наталья, вы уж мне с похоронами помогите, по-соседству. Обмыть-то мы, с Макридой, сами управимся, а оформить документы надо, чтобы твой съездил в контору. Со столом, можа Варвара приедет, поможет, она деда уважала всегда.
Варвара, о которой бабка говорила, была их невесткой. Их старший сын, бывший муж Варвары, погиб в автокатастрофе много лет тому назад. Детей у них не было, но Варвара часто приезжала из города проведать стариков, помочь им с хозяйством, хотя хозяйство-то у них было небольшое – несколько кур, коза и кошка.
У бабки с дедом еще был младший сын Дима – Непутевый. Но он пропал – уехал в Москву на заработки в середине девяностых, и с тех пор о нем никто ничего не слыхал. Может, погиб где, а может, наоборот, живет где сладко, жирует, а о стариках и вспомнить недосуг – зачем они старые нужны, одни хлопоты с ними.
Так и жили они одни. Копошились потихоньку. Друг друга поддерживали. Теперь дед остался один, без своей Сыроежки.
Сейчас Мухомор сидел возле зазеленевшей бочки с дождевой водой и думал какую-то свою грустную думу. По его сморщенным щекам, как дым по ложбинкам шифера, стекали тихие слезы. Дед не курил. Я первый раз увидел его без цигарки во рту. Наверное, ему было так горько, что даже сигаретный дым не мог перебить эту горечь.
К дому потихоньку подтягивались бабы в черных платках. Варвара, выглянув в дверь, прокричала:
- Дееед! Айда в хату! Володька позвонил, уже подъезжают! Иди переоденься, я в клетушке положила.
Мухомор нехотя поднялся, широким рукавом обтер щеки и поплелся в дом. В дом, где не было его любимой Тамарушки, где командовали чужие люди, готовя стол к поминкам. Хотя, какие чужие? Макрида приходилась бабке Тамаре двоеродной сестрой, Любка - Французиха была первой и самой близкой бабкиной подружкой…
Дед Матвей рассказывал, что много лет назад, когда они еще были не такими старыми, при этом он, смеясь, говорил: « Когда еще наши бабки подолом мели, а мы, в туалете, порты не снимали, а расстегивали”, то Мухомор подбивал клинья к Французихе, а бабка Тамара об этом узнала. Скандал был на всю деревню, с дракой и битьем окон. Думали, что их дружбе конец, но потом, говорят, они проплакали всю ночь, а на утро опять были подружками «не разлей вода».
… Варвара же была их бывшей невесткой. Ей, кстати, бабы и позвонили самой первой, что Сыроежка померла.
Она молодец. Не бросила деда в горе. Примчалась на следующий день. Правда не одна, с ней приехал ее новый супруг, вернее, он ее привез на машине, какой-то импортной и, видно, очень дорогой. Как только проехали на ней по расползшейся грунтовке?
Они-то и взяли на себя все заботы и хлопоты по похоронам. Оформили документы, заказали гроб, договорились с мужиками о рытье могилы, зря, конечно, – мужики и так собирались вырыть эту могилу, безо всяких денег, но коли платят – грех отказываться. Этот Володя и в морге договорился, и автобус заказал.
И вот, сейчас, вез бабку Тамару на нем. На деревенский погост – похоронить. Но с заездом в деревню – попрощаться и захватить всех на кладбище.
Хотя чего подвозить - кладбище в километре от деревни, даже бабки спокойно дошлепают пешком. Но Варвара захотела, чтоб всё было, как в городе – с удобствами. Она и на стол привезла разных всяких деликатесов, и готовила разные салаты, студень, блины. Целых два дня.
Нет. Молодец она все-таки. Бабы перед домом как раз это и обсуждали, не заходя в дом. А чего заходить – лишних рук не требовалось.
Привезли Сыроежку где-то к полудню. В дом заносить не стали. Дождика не было, даже солнышко из-за туч выглянуло. Табуретки вынесли и на них гроб поставили. Начали подходить прощаться. Много народу пришло - почитай вся деревня, кроме совсем старых неходячих, да молодежь сидела у бывшего сельмага, для них это, как лишнее развлечение, но лучше на такое смотреть со стороны.
Пришел проститься даже заклятый враг Сыроежки – питерский Серёга. Он сам местный, деревенский, но как в молодости уехал учиться в Ленинград, так там и остался, а сейчас вернулся, благо пенсию получил льготную и, видно, не маленькую и жил с матерью.
Что там у него в Питере с женой случилось, никто толком не знал, но поговаривали, что из-за этой самой льготы он перестал быть мужиком, вот его жена и спровадила, благо сын уже вырос и жил отдельно своей семьей. У Серёги с бабкой Тамарой вражда началась с давних пор, с тех самых пор, когда Сыроежка сдала его рыбнадзору вместе с сетями и с уловом.
Нагнувшись к лицу Сыроежки, он долго всматривался в него, казалось, хотел удостовериться, что она мертвая. И тут бабки громко- громко визгливыми голосами запели «Со святыми упокой..».Это было так неожиданно, что все вздрогнули, а Серега, присев, вдруг ткнулся лицом прямо в крепко сжатые губы бабки Тамары. Со стороны было похоже, что он крепко- крепко ее поцеловал.
Вот правду говорят: «От грустного до смешного – один шаг”. Здесь был один поцелуй. Грустно-трагическая обстановка не позволяла засмеяться, но пересилить себя всем было тяжело, поэтому мужики усмехались в усы, у кого они были, или просто отворачивались, а бабы, вдруг все сразу решили кончиками платков вытереть уголки губ. Серега выпрямился, сплюнул и пошел по направлению к своему дому. Бабки не смеялись, они продолжали самозабвенно голосить молитву и ничего не заметили.
Не смеялся еще один человек – дед Мухомор. Он, казалось, вообще ничего и никого не замечал. Он сидел на ступеньках автобуса и, смотря в небо, что-то шептал. Было ощущение, что он с кем-то разговаривает, а может молится. Хотя вряд ли он знал хоть одну молитву.
Когда все попрощались, гроб поставили в автобус, куда уже залезли бабки и мужики, что копали могилу. В машину к Володе села Варвара, и хотели посадить Мухомора, но он отказался и поехал со всеми в автобусе. Некоторые бабы остались накрыть на стол, а остальные побежали по домам побыстрее сделать кой-какие дела, чтобы успеть вернуться к поминкам.
Мужики, кто не поехал на кладбище, остались сидеть на крыльце и лавочке перед домом, обсуждая различные хозяйственные дела: осень - заполошное время, надо успеть к зиме подготовиться, а тут вроде все собрались – можно спокойно всё обсудить, когда еще выгорит такой момент.
С кладбища обернулись быстро. А чего там делать-то? Закопали, да вернулись. Это уж по весне надо будет подсыпать холмик, да памятник Варвара обещала привезти поставить. Говорили, что она деду обещала, там, на кладбище, что на памятнике и его имя напишет, без чисел, рядом с именем сына и бабки Тамары. Молодец она всё-таки. И чужие они ей, всё-таки, а вишь – не бросает.
За стол садились в два захода. Хоть и большая хата, да и столов натащили, но все сразу не поместились. Вторая очередь садилась в четвертом часу. Но к пяти часам все уже разбрелись – хозяйство не бросишь надолго, да и стадо уже пригнали.
На этот раз всё прошло “чинно и благородно”, без скандалов и драки. Как часто бывает во время массовых застолий, независимо – свадьба это или поминки. Только дед Карась всё пытался запеть “Рябинушку..”, но Макрида быстро увела его домой. Дед Карась - это особенный разговор, над его выступлениями ухохатывается вся деревня.
Убрав и перемыв всё с помощью моей мамы, Варвара начала собираться домой, потому что Володе завтра надо было на смену. Она всё говорила, говорила, пытаясь растормошить деда Мухомора, который все поминки просидел на лавке возле печки, бормоча что-то и отказываясь сесть за стол:
- Дед, ты давай не хандри! Ты бы поел что-нибудь. Я в погребушку сложила в кастрюлях всё со стола, что не съели, ты давай ешь это всё, а то протухнет, жалко – пропадут продукты. На девять дней я приеду, стол сделаю. Ничего не покупай, я всё привезу. На кладбище без меня не ходи. Приеду, вместе и сходим, или Володя довезет. Ну, там видно будет.
- Варвара, ты постелю мне разбери, прилягу я. Чижало мне, чтой-то. - Дед впервые за целый день произнес членораздельную фразу.
Уложив Мухомора в кровать, Варвара с Володей уехали, а мы с мамой, прикрыв дверь, побрели домой. На душе было пусто и горько.
Но день еще не кончился. Стемнело. Около девяти вечера, когда родители укладывались спать, ко мне в комнату зашел дед Матвей:
- Хватит сидеть перед своим тырнетом. Пойдем, прогуляемся.
На улице было тихо. Дождь всё собирался, собирался, но так и не начался, и я с удовольствием согласился. Я вообще люблю общаться с дедом Матвеем – от него я очень многое узнаю о наших корнях, о жизни деревни, да и вообще о жизни.
- Наталья! – крикнул дед маме. – Мы сходим, прогуляемся перед сном, а то что-то сердце у меня дрожит! Мы недолго!
Выйдя из дома, дед Матвей сразу направился к хате Мухомора, да таким быстрым шагом, что я на своём кресле никак не мог угнаться за ним. И это называется – прогуляемся?
Подойдя к дому деда Мухомора, мы увидели, что света в окнах нет. Значит, дед так и не просыпался с тех пор, как Варвара его уложила в кровать.
-Дед, да спит он! Пойдем, побродим. – Было как-то тоскливо на душе и тянуло под ложечкой. Фонарь плохо светил, и наши тени, вытягиваясь, улетали в небо.
Мы уже повернули к развалинам сельмага, чтобы пройтись вокруг деревни, но вдруг услышали тихое поскуливание. Дед Матвей от неожиданности даже крякнул. Я направил луч фонарика в ту сторону, откуда раздались странные звуки. Возле бочки с дождевой водой сидел дед Николай – Мухомор. Растерявшись, я ничего лучше не придумал, чем спросить:
-Деда Коль, ты же спал?
-Холодно, Андрюня, в хате. Холодно и зябко смотреть по углам, - Мухомор поежился и плотнее натянул на плечи ватник.
Господи, как же постарел Мухомор за эти три дня. Он и раньше выглядел гораздо старше деда Матвея, хотя, на самом деле, был моложе его лет на десять, а сейчас, вообще стал похож на Кощея Бессмертного.
Из темноты на свет вышел дед Матвей:
- Николай, а мы за тобой! Наталья послала! Сходите, грит, к дяде Коле, можа ему плохо и скушно одному. Ведите, грит, его к нам, чайку попьем, побалакаем по-соседски. – Дед говорил так убежденно, что я даже задохнулся от такого вранья, но каким-то нутром понял, что так надо, что мне сейчас лучше промолчать.
Мухомор, как-то радостно быстро согласился, и мы потихоньку пошли к нам домой. Вернее, они брели и о чем-то тихо говорили, а я ехал впереди и фонариком освещал дорогу. Хотя, чего им ее освещать, они всю свою долгую жизнь ходят по этой дороге, наверное, знают ее наизусть.
Уже у дома я опять вспомнил, что уже дня два не видел, как дед Николай курит, видать совсем ему было плохо и горько.
Дома дед Матвей о чем-то пошептался с мамой, и она быстро, в гостиной, накрыла стол – поставила чашки, достала варенье, пряники…Дед Матвей притащил горячий еще самовар. Даже папа вышел в халате, хотя давно собирался спать. Мама достала графинчик с настойкой, но ее никто не стал пить, даже дед Матвей. Они просто сидели, пили чай и разговаривали о каких-то хозяйственных делах, о том какая будет зима, вспоминали прошлое …Мне стало скучно, и я отправился спать.
Дверь в мою комнату оставалась чуть приоткрытой, и я слышал, как они продолжали какие-то пустые разговоры. А потом я начал думать  : «Какой всё-таки дед Матвей молодец, что сообразил привести Мухомора к нам, и он не сидит сейчас возле этой зеленой бочки, одинокий и никому не нужный. И мама молодец, ведь не заругалась, что мы притащили Мухомора на ночь глядя, и папа тоже молодец – не спит сейчас, наплевав на всё, а сидит с ними за столом и разговаривает ни о чем. И Варвара с Володей тоже молодцы – вон как всё организовали, и бабы наши деревенские тоже молодцы – не заполошничали на поминках, и мужики молодцы – не напились и не поскандалили. Вот только дед Карась, зараза, со своими песнями чуть всё не испортил, но он тоже молодец – вон какие пимы скатал в прошлом годе деду Мухомору, он даже сейчас вон в них сидит, и маме, и папе, и деду Матвею, да почитай всей деревне он всегда катал пимы. Он и мне обещал скатать такие пимы - лечебные, с травками - что ноги в них никогда не будут болеть и я, наконец, смогу сам ходить. Хорошо бы. Вот было бы здорово! Успел бы только - не умер, а то совсем старый стал...».
Уже сквозь сон я почувствовал, что запахло папиросным дымом. А так как в нашем доме никто не курил – дед Матвей уже год как бросил и поклялся маме моим здоровьем, что никогда не закурит, я понял, что закурил дед Мухомор – значит полегчало, значит отпустило….
Наутро деревня превратилась в сказочный Китеж-град. Наутро все в деревне затопили бани.
Наутро было Воскресение.