СТИХ ИЗ СТАРИННОГО СУНДУЧКА

Что нужды? — Ровно полчаса,
Пока коней мне запрягали,
Мне ум и сердце занимали
Твой взор и дикая краса.
Друзья! Не все ль одно и то же:
Забыться праздною душой
В блестящей зале, в модной ложе
Или в кибитке кочевой?
А. С. Пушкин. “Калмычке”


Глава первая

Начало восьмидесятых годов. Новгородская область. Недалеко от Малой Вишеры, по направлению к поселку Окуловка, на берегу быстрой и многоводной речки Мета, расположился пионерский лагерь “Луч”. В нем отдыхали в основном дети из Ленинграда. Да и все сотрудники лагеря прибыли работать в это живописное место из города на Неве. Из местных деревень были лишь сторож, плотник и несколько уборщиц.

Однажды ко мне подошел плотник — Николай Степанович. Это был сорокапятилетний мужчина, невысокий, худощавый, чуть сутуловатый, с легким нездоровым румянцем на плохо выбритых щеках и лихорадочным блеском небольших темно-серых глаз.
-Доктор, — проговорил он немного хрипловатым голосом, чуть смутившись. — Я живу от нашего лагеря в получасе езды на моторной лодке, со своей бабушкой, Ольгой Кирилловной. Ей уже восемьдесят четыре года. В последнее время она чувствует себя неважно, но к врачам ее не вытащить. Я хотел бы вас попросить, если это, возможно, осмотреть ее. О вас я ей уже рассказывал, и она не будет против беседы с вами.

Через несколько дней после того разговора, мы уже ехали с Николаем к нему домой. Лодка быстро скользила по желтоватой речной глади вдоль высоких скалистых берегов.
— Мы живем с ней вдвоем, — отвечал он на мои вопросы — Когда мать умерла во время войны, мне не было и шести лет, а отец еще раньше пропал .Время же было такое неспокойное...
— Были ли вы женаты? – спросил я.
— Да, вздохнул он,- но уже давно развелся. Старшая дочь замужем. Я с ними не поддерживаю отношения. Живут они в соседней Псковской области.
Николай погрустнел и отвел глаза в сторону.

Вскоре мы были на месте.
Бабушка оказалась маленькой подвижной старушкой. На ее сморщенном добром лице светились удивительно живые темно-вишневые глаза.
Она с улыбкой встретила нас на пороге небольшого бревенчатого дома и пригласила в комнату.
Большая русская небеленая печь, стол, шкаф, полки вдоль стены и низкая деревянная кровать сразу бросились в глаза.
— Колюшка все здесь сделал своими руками, а печь перебрал лучше любого печника, — с гордостью за внука проговорила она. — Нужно бы угостить гостя, — продолжала женщина.
Я улыбнулся и, присев к столу, усадил старушку напротив себя.
-Мне уже много лет, пора прекратить топтать землю, - проговорила женщина - Только внука жаль, он у меня такой доверчивый и одинокий, пропадет без меня... Я в последнее время, — продолжала она чуть тише, — стала заметно уставать, часто голова пошаливает и шум в ушах, и с памятью стало хуже. Несколько дней назад очень закружилась голова, стало темно, и я упала во дворе. Коленька за меня испугался, расстроился и решил пригласить тогда вас...

После осмотра женщины я в доступной форме объяснил, что подобные явления иногда наблюдаются при возрастных сосудистых изменениях головного мозга. Рассказал вкратце, как питаться, какой необходимо соблюдать режим, предложил упаковку резерпина, пару флаконов корвалола, которые прихватил из аптечки, а затем продиктовал Николаю рецепт тибетских мудрецов: настойку чеснока на водке— и мы стали друзьями. Ольга Кирилловна повеселела и решила, что умирать ей пока рановато. А после моих слов: «Жизнь вам дана на добрые дела», — предложила мне погулять пока по саду, а она пока что-нибудь приготовит к ужину.

Быстро стемнело. С реки несло приятной прохладой. Узкая дорожка петляла к реке вдоль кустов малины и черноплодной рябины.
Через час я уже сидел за столом, на котором дымилась картошка и на тарелочках горкой находились соленые и свежие огурчики. На деревянном блюде лежала отварная щука. Ее зубастая пасть была повернута в мою сторону. Николай поставил на стол бутылку вина.
Малиновая настойка, бабушка по собственному рецепту ее готовит. Если отказаться от угощения,— значит, обидеть ее, — сказал он, улыбнувшись одними глазами.

— Вы, доктор, оставайтесь у нас до утра, — проговорила Ольга Кирилловна, — спешить вам не надо, отдохнете здесь. А рано утром внук отвезет вас на работу.
Николай молча кивал, чувствовалось, что они уже обсудили это предложение между собой.
День для меня тогда был беспокойным, и я немного действительно устал. Отказываться от любезного предложения хозяев было глупо, к тому же, можно было расслабиться и посидеть за бутылкой отличного домашнего вина.
После ужина я повторно побродил по саду, поиграл с небольшим лохматым беспородным псом, послушал громкое стрекотание кузнечиков и, когда окончательно стемнело, возвратился в дом.
Николай пошел спать на сеновал. Ольга Кирилловна сидела у настольной лампы и перебирала содержимое старинного деревянного сундучка. Снаружи он был обшит металлическими полосками, а внутри — потемневшим от времени темно-зеленым бархатом.
Она осторожно вынимала из него на стол стопки старых писем, пожелтевшие фотокарточки, какие-то бумаги с гербовой печатью, несколько старинных монет, пару серебряных колечек, связку дверных ключей и несколько катушек ниток. Неторопливо и задумчиво рассматривала она свое «богатство». Наконец, вынула со дна сундучка пожелтевший листок бумаги и протянула его мне. На нем едва проступали слова. Буквы были мелкие, летящие, с небольшими завитушками. Некоторые слова зачеркнуты, с исправлением наверху. С большим трудом можно было разобрать только часть слов. В изгибах листа запись почти исчезла. Внизу листка — едва различимый женский профиль: тонкая шея, длинная коса и плотно сжатые полноватые губы. На обороте этой пожелтевшей бумажке мелась отчетливая карандашная запись и выведены ясно слова:
«А. С. Пушкин, весна 1828 год».

Я поднял глаза на Ольгу Кирилловну.
— Это — стихотворение Александра Сергеевича Пушкина. Он весной 1828 года проездом гостил в семье моей прабабушки — Татьяны Тихоновны. Она в то время жила в селе под Лугой и была замужем за младшим сыном богатого купца Егора Гавриловича. Даже и сейчас сохранился этот дом, но только перестроенный под магазин.
Татьяна Тихоновна происходила из бедной семьи. Ее выдали насильно замуж за больного сына купца. Прабабушка умерла в 1859 году, прожив всего пятьдесят три года. Ее внучка, моя мать — Елизавета Васильевна, хорошо знала историю жизни Татьяны Тихоновны. Мама умерла в 1927 году. До революции она несколько лет проработала учительницей в сельской школе. Сумела разобрать слова на этом листке, и на обороте сделала запись своей рукой.
Это небольшое стихотворение Александра Сергеевича Пушкина посвящено моей прабабушке — Татьяне Тихоновне. После встречи с Пушкиным, на следующий год зимой она родила дочку Наталью, которая и являлась моей бабушкой. Она как бы считается внебрачной дочерью Александра Сергеевича..
Как я уже говорила, муж Татьяны Тихоновны был очень больным человеком и не мог иметь детей.
Бабушка Наталья умерла в 1908 году. Я ее очень хорошо помню. Она была довольно высокой, прямой, чуть полноватой старушкой, с густыми седыми волосами и смуглой кожей. Соседи ее называли «цыганкой», даже «колдуньей», немного побаивались и не очень любили.

Я вглядывался с волненьем в листок бумаги, вслушивался в пояснения Ольги Кирилловны, переводил взгляд на ее лицо и не знал: верить ли мне ее словам или считать их результатом возрастных изменений, когда в пожилом возрасте отчетливо проявляются нарушения памяти, внимания и даже часто наблюдается снижение интеллекта.
Ольга Кирилловна почувствовала мои сомнения и недоверие. Сверкнула глазами, поджала губы и, молча, взяв из моих рук пожелтевший листок, хотела положить его на прежнее место.
— Вы меня ради Бога простите, — быстро проговорил я. — Александр Сергеевич не только гениальный поэт, которого я считаю одним из чудес света, но одновременно и самый обыкновенный человек. Он всегда смеялся над толпой «писак», которые заглядывали ему в рот и говорил:
Не офицер я, не асессор,
Я по кресту не дворянин,
Не академик, не профессор.
Я просто русский мещанин.
— Разрешите переписать эти строчки Пушкина в свою тетрадь?
Ольга Кирилловна успокоилась, улыбнулась и тихо промолвила:
— Пожалуйста, если они вам понравились. В нашей семье долго хранились воспоминания Татьяны Тихоновны, но они безвозвратно погибли еще в революцию во время пожара, а часть рисунков и писем пропала уже во время войны.
— А как вы сами относитесь к тому, что Александр Сергеевич являлся вашим предком? — задал я не особенно корректный вопрос. Женщина посмотрела на меня, пожав плечами.
— В нашей семье никто не писал стихов. Говорили, что бабушка отлично рисовала. Сам Пушкин вращался в высшем свете, любил женщин и не пропускал ни одного хорошенького личика, а Татьяна Тихоновна, со слов бабушки, была удивительно хороша, свежа, но очень несчастна.
— Это настоящая музейная реликвия, — проговорил я, наблюдая, как листок исчезает на дне сундучка.
-Для чего его в музей? Это только наша память. Я уже стара, а внуку просто ничего не надо. Он обычно мне говорит: «Ты, бабуся, хорошо помнишь, как развелся я с Клавдией потому, что она гуляла на стороне, вторая твоя внучка, вернее всего, не моя дочь. Сохранились у меня письма любовника жены, а доказать ничего было нельзя. Алименты я и сейчас выплачиваю...
А у нас одно-единственное стихотворение, написанное как будто рукой Пушкина, один ветхий листок! И все! Прошло почти полтора столетия, и я не хочу выглядеть жалким и смешным».

Мы еще долго сидели за столом, пили чай, и Ольга Кирилловна вспоминала свою нелегкую жизнь и снова возвращалась к далекому прошлому. Только в двенадцать часов ночи я пошел отдыхать.


Глава вторая

В комнате было несколько душно. Со стороны реки доносились отдаленные раскаты грома, над ухом назойливо комары пели свои бесконечные песни.
Ольга Кирилловна ушла спать в маленькую комнатку, отгороженную русской печкой. Мне не спалось. Я включил бра и, придвинув к себе листок бумаги, дописал: «Татьяна Тихоновна, весна 1828 года, скончалась в 1859 году. Правнучка Ольга Кирилловна родилась в 1898 году». Затем взял в скобки 84 г. и коротко записал беседу с этой удивительной женщиной.

И перед тем, как заснуть, представил себе добротный купеческий дом, большой двор, обнесенный высоким забором.
По чистым ступенькам деревянного крыльца поднимается стройный, среднего роста, смуглый молодой человек. На его плечах темный длинный плащ, вокруг шеи красивый светлый шарф, на голове шляпа, а в руках трость. Его встречает плотный седой пожилой господин и приглашает в дом.
Мне писал о вас старший сын из Петербурга, говорит он осипшим голосом, — друзья сына — мои друзья. Я рад, что вы не проскочили мимо моего жилища и привезли привет от Алексея.

Вскоре они сидели уже за столом. Неожиданным вечерним гостем оказался Александр Сергеевич Пушкин.
На столе появилась водка, самодельное вино, различная закуска и огромный запеченный гусь.
Только недавно закончился пост, и птичье поголовье стало быстро таять на многих дворах.
Егор Гаврилович, так звали хозяина, угощая гостя, и приговаривал:
— Мой покойный батюшка, дай Боже ему царство небесное, часто приговаривал: «Что за важность, что вошь в пироге? — Хорошая стряпуха и две запечет», — и с аппетитом подносил ко рту кусок пирога с яблоками.
В комнату вошла старуха с бутылью кваса и чуть не растянулась на полу, зацепившись ногой за половик. Хозяин крякнул, ударив бабу по спине, и с полным ртом промычал:
— Скачет баба задом и передом, а дело идет своим чередом.
Пушкин почти не притронулся к вину, но пироги и гусь ему явно пришлись по душе.
В стороне, на массивном кресле, у окна, сидел толстый круглолицый парень и качался из стороны в сторону. Рядом с ним стояла женщина в сарафане, в пестрой кофте и с платком на голове, который закрывал почти все ее лицо. Она пыталась накормить парня с помощью большой деревянной ложки, а тот откидывал голову назад, высовывал толстый язык и издавал довольно высокие звуки...
— Мой младший сын, — равнодушно проговорил Егор Гаврилович, обсасывая гусиную ножку, — он не совсем здоров. Моя жена — Глафира Никитична, царство ей небесное, бывало, говорила мне: «Егорушка, не приведи в дом мачеху для сына, она его сживет со свету». И я, по ее совету, живу один. Но самого сына все-таки женил. Пусть женушка теперь около него танцует. Мы все ходим под Богом. А если он не захочет, то и пузырь не вскочит.
Александр Сергеевич перевел взгляд на хозяина и проговорил:
-В жизни этой нет нам ни радости вечной, ни печали бесконечной...

Ему отвели небольшую комнату для гостей на втором этаже.
Тускло горели две свечи. От печки шло приятное тепло. Полукруглое окно смотрело во двор.
В последнее время Пушкина преследовала бессонница, грудь сжимала непонятная тоска, тревога, уныние. В голову лезли мрачные мысли. Но он понимал свое состояние: весной всегда он испытывал подобный дискомфорт. В такие дни он редко брал в руки перо, даже избегал общества женщин.

Он, не раздеваясь, прилег на узкую деревянную кровать, предварительно задув одну свечу.
Ночью проснулся от сильной жажды. Вспомнил, что после кислого и жирного почти не притронулся к воде.
Взяв вторую горящую свечу, и вышел из комнаты. Прошел темный коридор и стал спускаться по узкой деревянной лестнице на первый этаж. Дверь в столовую была полуоткрыта. На круглом столике в серебряном подсвечнике горела свечка. В темном углу едва мерцала лампада перед образом.
У зеркала стояла молодая женщина в белой нижней юбке и расчесывала длинные светло-русые волосы. Они волной спадали на ее грудь и доходили, чуть ли не до пояса. На бледном чистом лице выделялись большие темно-синие глаза. Длинные ресницы, как стрелы, бросали тень на круглые щечки. Полные яркие губы казались крепко сомкнутыми. Красивые, чуть полноватые руки были подняты до уровня головы.
Их глаза встретились в зеркале, и женщина, вскрикнув от испуга и неожиданности, повернула лицо в сторону гостя, прижав руки к полуобнаженной груди. А он был еще более поражен, чем она.
В этом гостеприимном доме он просто не ожидал встретить не только красавицу, но даже просто женское лицо, на котором можно бы было задержать взгляд.
Недалеко от него на подносе лежали горкой моченые яблоки. Александр Сергеевич выбрал наиболее крупное и, сделав шаг вперед, протянул незнакомке.
— Кто ты, чудесное виденье? Какие таинственные силы перенесли тебя сюда? Как ты свежа, прекрасна, хороша! – с волнением в голосе проговорил он.
Женщина машинально взяла яблоко и, сделав движение в сторону, с испугом посмотрела на закрытую дверь. Затем едва слышно произнесла:
— Ах, как вы меня напугали! Я же невестка Егора Гавриловича, жена его младшего сына.
— Почему я тебя не приметил? Где этот старый лис тебя держал?
— Он меня не прятал. Я всегда бываю рядом с мужем. Но батюшка запрещает мне при гостях находиться без платка. Поэтому вы меня не приметили.
Женщина подняла платок, висевший на спинке стула, набросила его себе на голову, прошептав: «Извините!», быстро скользнув мимо Пушкина, исчезла за одной из дверей.
-Ах, как жизнь, о, Боже мой, становится полна! — подумал он, внезапно ощутив прилив сил.

Александр Сергеевич спустился в столовую в одиннадцать утра. Он почувствовал себя значительно лучше. Глаза его заискрились таинственным блеском. В движениях появилась упругость, энергия, сила.
— Я отлично отдохнул, — проговорил он, обращаясь к Егору Гавриловичу, ощупывая глазами столовую. — Если Вы не будете возражать, я поменяю завтрак на прогулку в роще, которая хорошо видна из моего окна.
Только при одном условии: если вы останетесь здесь еще на одни сутки!

В течение дня несколько раз мимо него, как тень, проносилась женщина в платке. Ему даже казалось, что он улавливал блеск ее глаз и слышал приглушенное дыхание. Он делал попытку на мгновение остановить ее, но она испуганно отступала и растворялась в многочисленных комнатах и закоулках.
Вечером, наконец, встретившись с ней на узкой лестнице, он незаметным движением руки вложил в ее маленькую теплую ладонь записку, в которой умолял о встрече.

Он опасался, что она не придет, еда во время ужина застревала у него в горле и появлялась ноющая боль в груди. Раньше времени он пошел отдыхать, боясь проспать.
В два часа ночи они встретились у того же зеркала.
— Я пришла, — проговорила она полушепотом, — но это очень тяжелый грех!
Ее глаза наполнились слезами. Она вытирала их кончиком платка, который сейчас покрывал ее плечи. В полумраке комнаты видел он своим острым зрением ее прекрасное лицо, тонкую нежную шею и красивые полные губы.
— Не смотрите на меня так, прошу вас, — шептала она,— ваши глаза прожигают меня насквозь.
Александр Сергеевич подошел к ней, взял за руки и поднес их к своим губам, чуть слышно спросил:
— Как тебя зовут, прекрасное, ночное виденье?
Никто твоей любви здесь не достоин.
Ты плачешь, я уже спокоен!
-Татьяна!
-Как я люблю это имя!. Ты - настоящий ангел, свет, струившийся из темноты.
— Ради Христа, — задыхаясь от волнения, проговорила женщина. —Прошу вас не надо! Я вас очень боюсь, а еще больше страшусь Егора Гавриловича и даже саму себя.
В свете горящей свечи глаза ее казались еще более темными, и от них исходило какое-то сияние.
Он с усилием притянул ее к себе и губами ощутил упругость и влажность ее шеи. Она почти не сопротивлялась, прижавшись к его горячей и сильной груди. Он слышал только ее жаркий шепот: «Господи, услышь меня и прости! У меня нет сил сопротивляться!. Что вы со мной делаете?»

Утром Пушкин встал рано. Затем за столом в комнате для гостей быстро что-то писал, подходил неоднократно к окну, прислушивался к уличному шуму, поглядывал с волнением на закрытую дверь. У ворот вскоре остановилась повозка. Александр Сергеевич открыл окно, помахал рукой и возвратился к столу. Не найдя исписанного листка, пожал плечами, стремительно сбежал с лестницы. Приблизился к Егору Гавриловичу, пожал ему руку и, бросив прощальный взгляд на дом, сел в экипаж. Его саквояж был уже там.
Две лошади с места резво понеслись по заснеженной дороге.

А в эти минуты легкая женская фигурка поднялась по узкой лестнице и проскользнула в комнату для гостей. Внимательно оглядела ее всю.
На полу, у ножки стола, лежал листок бумаги. Вероятно, сквозняком сбросило его со стола, и он дожидался той, к кому были обращены написанные на нем слова. Женщина подняла его и с замиранием сердца прочла:

Каков я прежде был, таким и ныне буду!
Беспечный, влюбчивый — тебя я не забуду!
Татьяна, милая! Желанием томим
Боролся сам с собой я из последних сил!
Но наступает тяжкий миг разлуки,
И возвращаются ко мне страданья, боли, муки...

Моисей Шен.