Солдат Васька

Айк Лалунц

Памяти моего деда Лалаева
Сергея Артемовича, фронтового
сапожника.

Солдат Васька

1.
Они шли по деревне, вернее, по тому, что от нее осталось. Справа и слева виднелись остовы сгоревших изб да почерневшие обугленные печи. На фоне закатного неба эти черные силуэты казались особенно зловещими и жуткими. В воздухе до сих пор стоял тяжелый запах гари. Жителей нигде не было. И ни одного фрица не встретилось. По всему было видно, что фашисты покинули это место в спешке: кое-где валялись брошенные автоматы и ящики с боеприпасами. У околицы скособочился подбитый фашистский танк. В одном из полусгоревших дворов стояла оставленная фашистами полевая кухня. На пунктуальных немцев это не походило. Видать, пришлось драпать в спешном порядке!
Они обошли деревню, но так никого и не встретили.
– Вот что сволочи наделали, фашисты проклятые! Пропади они пропадом, ироды, – в сердцах сказал старик-солдат.
– Привал, – скомандовал старшина, – дальше не пойдем.
– А ночевать – то здесь что ли?
– А что, боязно?
– Да не, просто как-то… – пожал плечами Лосев.
– Да чо уж, заночуем, все едино сегодня их уже не догнать, – ответил старик Лукич и скинул вещмешок.
–Да-а-а – протянул старшина, оглядевшись, – хорошо же их наши шандарахнули. Теперь здесь фрицев за десять верст не сыскать.
– А слышь, старшой, вон сараюшка. Какая-никакая, все ж крыша, – кивнул головой Лукич на уцелевшую чудом приземистую хибарку.
– Проверь, – скомандовал Лосеву старшина.
Лосев прошелся вокруг сараюшки, заглянул вовнутрь и махнул рукой.
– Чисто! Идите сюда!
Они расположились на полуистлевшем сене, развязали вещмешки, достали консервы и хлеб, и стали перекусывать.
– Да уж, верно сказано, ждать да догонять – хуже нет. Да что поделаешь, приказ у них видно вышел, вот и снялись с позиций. Ну, ничего, я эти места знаю, нагоним. Утром не по дороге пойдем, по леску срежем.
– А откуда знаешь, Лукич?
– А я бывал здесь, Петруша. В восемнадцатом в этих местах наша дивизия бандитов била. А потом, сестрица моя замуж за местного вышла. Ничего мужик такой, работящий, председателем здесь был. Ребятишки у них. Меня племянники-то, страсть как любят. Гостил я у них здесь как-то. Они меня все в лес да на рыбалку таскали.
Старик замолчал.
– А дальше, а дальше-то что?
– А дальше сам видишь что. Вот топаем, своих нагоняем.
– Ты, Лукич, пока погоди плохое думать, может, живы еще. Говоришь, муж у нее председателем был? Наверняка фрицев дожидаться не стали, партизанить ушли. Я слышал, отряд здесь хваткий, – ответил старшина.
– Дай ты Бог, – вздохнул Лукич и стал укладываться на ночлег.
– Ты, Лосев, тоже ложись, а я подежурю пока, – сказал старшина.
Примерно с полчаса старшина прислушивался к тишине, потом откинулся спиной на сено. Зато Лосев сел и сидел, обхватив колени.
–Ты чего?
– Не спится. Своих поскорее хочу увидеть. Завтра много еще топать?
– Да откуда я знаю. По карте близко.
– К полудню дойдем, Петруша, – откликнулся Лукич.
– Что, тоже не спится, Лука Лукич? – спросил старшина.
– Да-а, ночь-то какая, словно и не война вовсе. Вон звезды сквозь крышу видны, – вздохнул старик, – сейчас бы на рыбалку или в ночное. Я в детстве любил в ночное ездить. Ты давай, поспи, товарищ старшина, а я подежурю.
– Дядя Лука, ты меня, когда не в строю, можешь и не называть товарищем старшиной. Вон как в госпитале звал, просто по имени.
– Ладно, договорились.
– Ночь конечно чудная. Конец мая, а жара, как в июле. Только я думаю, скорее бы до своих добраться. Вот ведь, всего-то на чуть-чуть не поспели, – вздохнул старшина, – догоняй теперь! А все ты, Лосев! Приспичило тебя, с медсестричками попрощаться, стоял сколько, лясы точил.
– А сам-то, – буркнул Лосев, – кто с фельдшером да механиком спирт всю ночь глушил, а утром его не добудиться было.
– А это тактический ход был! Я уже с механиком договорился, с ветерком бы на полуторке до своих домчались! А не шлепали бы пехом, пехота.
– А что ж тогда шлепаем-то? Конечно, договариваться-то не с механиком и фельдшером надо было, им-то что! Они сегодня по закону после смены дрыхнут, и в ус не дуют. Умные люди с шофером договариваются!
– Вот сам бы и договорился, раз такой умный, – проворчал старшина, – и вообще, разговорчики не по уставу. Как со старшим по званию разговариваешь! Под трибунал захотел?
– Ага, «старшим по званию», – снова буркнул Лосев, – как сто грамм фронтовых отдать, так братишка, а как правду сказал, так со «старшим по званию».
– Ох, ты у меня сейчас договоришься, ох, договоришься, я не в трибунал, я… матери все напишу!
– Пиши, пиши, так она тебе и поверит.
– Вот ведь вляпался! Ладно бы только в один госпиталь, так еще и в роту одну с братцем угодил, – вздохнул старшина, – никакой, даже маломальской субординации.
– Это я вляпался! – тут же парировал Лосев.
– Да ладно вам, – примирительно сказал Лукич, – хватит. Спать давайте, а то ведь я завтра ни свет, ни заря подниму. А вставать не будете, вицей отхожу как старший по возрасту, по-отечески, стало быть, и на звания не посмотрю. – Да-а, ты Лукич можешь, тебе по возрасту положено. Ладно, спать. Если с рассветом выйдем, своих нагоним. Времени у нас еще сутки в запасе.
В сарае повисла непривычная тишина. В ночи стрекотали кузнечики и назойливо звенели комары, но бойцы спали, сморенные долгим жарким днем.
На рассвете Лукич проснулся от непонятного скрипучего звука, он прислушался. Звук смолк, но через некоторое время возобновился. Это был надсадный требовательный крик, точнее писк, переходящий в скрипение. Лукич снова прислушался, крик не прекращался.
И тут он услышал шепот старшины
– Лукич, а Лукич. Слышишь, животное какое-то ревет.
– Да это никак кот, – также шепотом ответил Лукич.
– Да откуда ж тут коту взяться. Что-то я не видел в деревне ни кошек, ни собак, ни даже воробьев.
– Вот и я не приметил. Всех проклятые фрицы извели, но сдается мне, что это кот. Вернее даже, по голосу-то, котенок, – и старик тихонько покискал.
Звук прекратился, но через мгновение начался с новой силой.
– Похоже, где-то рядом. Может, застрял где котишко, вылезти не может. Пойду, поищу.
– Погоди, я тоже. Все равно теперь уж не уснуть, – сказал старшина.
Они выбрались из сарая и обошли его несколько раз. Потом обшарили внутри сарая. Звук то стихал, то начинался с новой силой. Старшина вскарабкался под крышу и почти сразу же услышал этот голос. Теперь сомнения не осталось, это было мяуканье.
– Похоже, здесь, – сообщил он Лукичу и почти сразу же наткнулся на то, что искал.
На соломенной трухе лежала вытянувшись мертвая кошка с запекшейся на боку кровью. Рядом с ней три маленьких трупика котят, а среди них ползал и кричал такой же маленький и изможденный котенок.
– Ах ты, бедолага, – сказал старшина и, забрав котенка, спустился вниз.
– Во, Лукич, какой найденыш. Кошку, фашисты то ли специально подстрелили, то ли сама под шальную пулю попала. До гнезда, правда, добралась. Там, около котят и кончилась, котята тоже того, а этот вот живехонек, видать крепче других оказался.
Лукич достал из вещмешка краюху хлеба, откусил кусочек и тщательно пережевал, затем подтолкнул к мордочке котенка это месиво, но котенок не стал есть.
– Ну, тогда сделаем по-другому, – сказал старик.
Он взял валяющуюся рядом банку из под консервов, пригнул её острые края и плеснул из фляжки немного воды. Перемешал разжеванный хлеб с водой в кашицу и сунул туда мордочку котенка. Котенок, зачихал, заотфыркивался.
– Ну, давай ешь, – сказал Лукич, – уже совсем большой котяра. Вон и глазки уже открылись, а есть все еще не умеешь. У нас здесь сосок для тебя нет, – и он снова пригнул голову котенка к кашице.
Котенок замотал головой, но потом, видимо разобрал вкус и захлебываясь, давясь и чавкая начал жадно лакать.
– Вот так и учат вас, несмышленышей, – засмеялся Лукич, – ну ладно, хватит на пока, потом еще свою пайку получишь. А теперяча погрейся чуток, вздремни.
И Лукич собрался, было посадить котенка за пазуху. Но проснувшийся Лосев, до этого момента во все глаза смотревший на происходящее, взмолился:
– Слышь, Лукич, дай кота подержать. Сто лет кошек не видел!
– Да держи, жалко, что ли, – и Лукич протянул котенка Лосеву.
Лосев прижал котенка к себе и зажмурился:
– Урчит! Такой малявка, а уже урчать умеет! Я сейчас сам с ним заурчу.
– Ладно, урчалкин, собираться пора. Через пять минут уходим, – сказал старшина.
Они завязали вещмешки, взяли автоматы и были готовы к выходу. Лукич забрал котенка у Лосева и посадил его за пазуху.
– Стоп, а это еще что такое?! Ты его, что, с собой?
– А куда ж его девать? Он же, как дитё малое, один-то помрет. Уж лучше тогда совсем забирать не надо было. А так… в руках подержал, выбросить уже не смогу.
– Да ты что старик. Тебя же за нарушения устава…
– Ну, Серега, ну давай, возьмем кота, кому он помешает, – заканючил Лосев.
– Во-первых, не Серега, а товарищ старшина, во-вторых, если начальство узнает…
– А ты не говори ничего начальству, старшина, оно и не узнает. Да и в уставе насчет котов ничего не говорится, – засмеялся Лукич.
– Ну и хитрец же ты, старик, ладно, как нибудь выпутаемся, мне и самому его жалко. Ну, пошли, что ли.
К полудню они были у своих. Встретили, как водится, радостно, сообщили последние новости, рассказали о потерях, порасспросили не встретили ли кого знакомого в госпитале.
А потом и дело для каждого нашлось. Старшина к своим обязанностям приступил.
Лосев, как обычно, тем солдатам, что с грамотой не очень в ладах были, на привалах письма домой писал или читал вслух «Красную Звезду» с «Известиями».
А Лукича прямо таки завалили работой. Пришлось сапожничий инструмент в первый же день достать, и не покладая рук латать сапоги.
– Ты, Лукич, самый главный человек в нашем полку! Главнее повара будешь. Без каши обойтись можно, а вот без удобных да ладных сапог никак нельзя! Без них солдату совсем погибель.

2.

Уже два месяца на фронте было затишье и если бы не знать, что война, дни были вполне мирные.
Лукич с Лосевым не смотря на разницу в возрасте, сдружились очень. Лукич уже и раньше Лосева ненароком опекал, а в полевом госпитале Лосеву совсем заместо отца стал, перед старшиной заступался, но и уму-разуму учил.
– Ты, Петруша, на старшину-то не серчай, брат ведь он тебе родной, а то, что попадает тебе порой от него, так это за дело, добра он тебе желает, от пули бережет.
Старшина на правах старшего брата строжил Лосева, спуску ему не давал. Лосев-то супротив него совсем мальцом был, только-только семнадцать исполнилось. Да и на фронт Лосев попал, прямо скажем, обманным путем. Мать, с её институтом, да и с Лосевым тоже, должны были эвакуировать в глубокий тыл. Вот Лосев и подсуетился. Явился в военкомат, и два года себе прибавил, а штабному некогда перепроверять было. И Лосев отправился на фронт добровольцем.
Каково же было удивление Лосева-старшего, когда более полугода назад он увидел у себя в роте родного братца, которому надлежало еще за партой сидеть. Это, само собой, была полнейшая случайность, что младший попал в роту к старшему, но, тем не менее, случилось именно так. Брат-старшина прекрасно знал истинный возраст Лосева, но не выдал. Он понимал: отправь сейчас Лосева в тыл, все равно сбежит на фронт. Так что, остался Лосев в полку, но брат, конечно, как старший по званию и по возрасту дрючил его, спуску не давал.
Но, когда во время наступления началась рукопашная и старшина увидел, как на Лосева прет с ножом огромный немец, он, не раздумывая, бросился и закрыл мальчишку собой. И угодил в полевой госпиталь. Лосев тогда плакал и Бога молил, чтобы брат в живых остался. А через день в тот же госпиталь Лосева с Лукичом доставили, их взрывной волной накрыло.
Теперь у всех троих была общая тайна. Лосев для этой «тайны» выпросил на кухне сухого молока и вытаскивал из своей каши кусочки тушенки. Старшина тоже всячески подкармливал малыша, но главной мамой-кормилицей был все-таки Лукич, именно у Лукича за пазухой спал котенок большую часть времени. Но малыш подрастал, теперь он постоянно норовил вырваться на свободу. Он не мог больше сидеть под шинелью Лукича. И в один прекрасный момент солдаты узнали о нем. Лукич не стал вдаваться в подробности, просто сказал:
– Да вот, покорменка нашел, Васькой зовут.
– Не мог раньше сказать, – обиделись некоторые, – мы бы его тоже кормить стали.
– Да как-то не догадался. Да и подумал, а вдруг скажут: «старик совсем в детство впал».
– Да что ж ты, Лукич, о нас так плохо подумал, что мы, не люди что ли, понимаем поди-ко, что не забавы ради его подобрал. А вообще, ты молодец, Лукич, кот, он дом напоминает.
– Простите меня, мужики, не хотел вас обидеть, а не показывал его, так там и смотреть то еще не на что было, комок шерсти.
Тогда Лосев сказал:
– Одно боязно, как бы начальство не узнало.
– Не боись, Петруша, не узнает. Да если лейтенант и узнает, что будет? Он понимающий. Животное не обидит.
С этой поры Васька стал всеобщим любимцем. Рос он быстро, и к осени наверстал все, что не добрал во младенчестве. Теперь это был крупный полосатый котенок, серо-бежевого оттенка.
– Ну, у тебя Васька и масть! – смеялись солдаты, – военно-полевая раскраска, защитная! Боевой кот растет!
Васька и на самом деле был боевым. Лосев научил его некоторым командам. Солдаты только диву довались, как кот по команде ложился на землю и полз, припадая к земле, а потом по команде «пуф» вскакивал и молниеносно бросался на цель, выпуская при этом все свои когти. Был у них и сигнал опасности, обыкновенное «кш», при этом звуке кот стремглав мчался к Лукичу и прятался старику за пазуху. А уж на «кс» котенок со всех ног припускал к Лукичу или Лосеву, знал – перепадет что-то вкусненькое.
Он стал для солдат веселым забавным товарищем и одновременно символом дома. Его можно было взять на руки, прижать к себе, погладить, почесать за ушком, посидеть, уткнувшись носом в его мягкую шерсть. Кот был со всеми ласков, словно бы понимал, что он нужен этим людям. Но любил он одного Лукича, где бы ни бродил Васька, вечером он все равно появлялся около Лукича и забирался старику под бок. Когда шли куда-либо маршем, кот сидел у старика на плече, или забирался на свое привычное место – за пазуху. Так же он поступал и в случае опасности.
Командиры догадывались о существовании непоставленного на довольствие иждивенца, но делали вид, что ничего не замечают. А потом и вовсе удостоились чести его лицезреть. Кот как к себе домой заходил в командирскую землянку и располагался в самом теплом месте у печки или на топчане ротного. Он уже давно понял, что здесь ему может перепасть что-нибудь вкусненькое. Ротный Климов относился к Ваське очень тепло, угощал консервами и частенько брал кота на руки. Лейтенант Зорин тоже к котенку очень проникся и не упускал случая побаловать любимца. Однажды раздобыл где-то чеплашку настоящего молока, притащил и сунул ее Лосеву с приказанием немедленно реализовать коту. Лосев поил кота молоком, потом представил, как лейтенант тайком доит чью-то заблудившуюся корову, и дико расхохотался.
По первому снегу в одном из наступлений много человек полегло. Погиб и ротный. Новость о том, что будет новый ротный по фамилии Крысулин, принес кашевар.
– А там с другой фамилией никого не было? – осторожно поинтересовался Лосев.
– А что тебе фамилия? Фамилия как фамилия, главное, чтобы человек понимающий был.
– Да так, какая-то она не такая, – уклончиво ответил Лосев, – ладно, поживем–увидим.
Увидели уже через час.
Роту построили, начальство представило нового ротного и ушло, оставив роту с новым командиром. Крысулин обходил строй, оценивающе оглядывая каждого бойца, и под его взглядом многим становилось не по себе. Вдруг Крысулин остановился напротив Лукича и удивленно приподнял брови.
– Кто такой! Почему одет не по уставу!
– Гвардии рядовой Иванов, товарищ капитан. Одет по уставу.
– Это говоришь по уставу? С каких это пор на шинелях меховые воротники заведены?
И капитан ткнул пальцем в торчащий из под отворота шинели Лукича, кошачий хвост.
– Это не воротник, товарищ капитан. Это хвост.
– Хвост? Чей же это хвост, позвольте узнать?
– Да кота нашего, Васьки.
– Значит кота… А собаки у вас случаем нет, или скажем коровы? – растянул в улыбке губы Крысулин.
– Никак нет, товарищ капитан, не обзавелись еще, – улыбнулся в ответ Лукич.
– Молчать! – рявкнул Крысулин, – разговорчики в строю! Безобразие, распустились совсем! Какие-то коты, собаки. Вы еще слона заведите.
– И заведем! Тигра!– раздался вдруг голос.
– Это кто тут такой разговорчивый? Шаг вперед!
– Рядовой Лосев!
– Издеваетесь, рядовой.
– Никак, нет! – физиономия Лосева была абсолютно серьезна и выражала туповатую невозмутимость, – люди говорят, фашисты теперь, на наших тигров напускают. Вот и мы своего тигра заведем!
– А-а, так ты о танках, – протянул новый ротный, – да будет вам известно, товарищи бойцы, «тигры» это фашистские танки.
– А мы думали настоящие! – не моргнув глазом, выпалил Лосев, – хотели Ваську до размеров тигра подкормить и…
– Отставить! Это что за транжирование государственных средств! В то время, когда вся страна из последних сил героически сражается с врагом, голодает, но отправляет на фронт последний кусок хлеба, у нас здесь неучтенные коты едят армейское довольствие.
– Вы хотите сказать, товарищ капитан, что наш кот объел всю армию?! Я думаю, наша армия достаточна сильна, чтобы не почувствовать нанесенного котом ущерба…
Лосев не успел договорить.
– Отставить! Слушай мою команду! Кота с территории подразделения убрать, о выполнении доложить! – скомандовал Крысулин, – разойтись!
Но солдаты стояли как вкопанные.
– Как же так, товарищ капитан? – растерянно спросил Лосев, – куда же его девать, кот же пропадет один.
– Может, оставим кота, товарищ капитан, не кому же он не мешает, даже наоборот. Вон и капитан Климов ничего против кота не имел, – обратился к Крысулину старшина.
– Капитан Климов вас распустил! Кот подрывает дисциплину. Это нарушение устава. Как раздобыли игрушку, так и избавляйтесь. Вы, Лосев, исполняйте приказ. Об исполнении доложить лично мне.
– Это не игрушка, товарищ капитан, это живое существо, – громко и серьёзно сказал ротный балагур Ступенчиков.
– Я кота бросать на погибель не буду, и стрелять в него тоже не буду. Пусть это кто-то другой делает, – покачал головой Лосев.
– Нельзя так, товарищ капитан, не по-людски это. Мы же не фашисты, какие, слабых да беззащитных убивать. У нас в роте никто этого не сделает, – сказал Лукич.
– А кто сказал, что убивать! – заорал Крысулин. – я приказал избавиться от кота, а не убивать. Вон, хотя бы в деревню унесите!
– Здесь поблизости нет деревень, – сказал кто-то из строя.
– Да что вам кот-то сделал? Кому он мешает? – раздались голоса.
– Товарищ капитан, давайте оставим кота. Не надо обижать солдат, они к нему очень привязаны, – тихонько попросил капитана лейтенант Зорин.
– Неподчинение приказу! Да я вас всех под трибунал! И вас, лейтенант! Распустили роту! Черт знает что творится!
– Лукич, дай кота, – старшина повернулся к старику и вытащил Ваську на свет. Потом повернулся к капитану:
– Есть, убрать кота! – и быстро пошел в сторону леса.
– Разойтись! – скомандовал капитан, и, развернувшись, зашагал прочь.
На фронте нельзя быть вредным. Жестким, суровым, требовательным, это одно. Это понятно, потому что война, потому что нельзя иначе. Но вредным… Нет, нельзя. И буквоедом тоже. Потому что рядом с тобой люди с их горестями и радостями, потому что эти люди в любую минуту могут погибнуть. И нельзя их лишать на фронте безобидных маленьких радостей. Потому как, ежеминутно, ежесекундно их подкарауливает шальная пуля, шальной осколок. Бац и нет человека. Ты его обидел, а он погиб. Это очень хорошо понимал погибший ротный товарищ Климов.
Но, не Крысулин.
Огорошенные таким поворотом дела, недовольные бойцы обступили Лукича и Лосева.
– Ладно, Лукич, ты очень-то не убивайся, что теперь поделаешь.
– Да-а, познакомились с начальничком!
– Крысы кошек не жалуют, – протянул Ступенчиков.
– А Серега-то! Он, что совсем с ума сошел, брат называется! – негодовал Лосев.
– Ты, Петруша, на брата не обижайся, он приказ выполняет. Он-то ослушаться не может, старшина все-таки.
Старшина появился часа через два, нырнул в землянку и оттуда поманил Лукича.
– Бери свое имущество, – сказал он, протягивая Лукичу Ваську, – а вот сюда будешь его запихивать в случае опасности.
И старшина кивнул на плетеную корзину в углу землянки.
– Сам что ли плел? – поинтересовался Лукич, откидывая крышку корзины и осматривая ее изнутри.
– Ага, – кивнул старшина, – жалко кота.
Вот теперь кот по настоящему стал «тайной», но все тайное... Через несколько дней капитан Крысулин, зайдя в свою землянку, обнаружил сидящего на столе кота. Кот с наглым урчанием приговаривал кусок колбасы, вытащенной из промасленной газетки. Крысулин оторопел от возмущения, а потом, взревев, бросился на кота. Кот не дожидаясь продолжения, с колбасой в зубах выскользнул из-под рук Крысулина, и, выскочив из командирской землянки, помчался прямиком к группе солдат расположившихся неподалеку. Знал куда бежать, стервец!
В землянке стоял острый резкий запах. Кот, до этого никогда не пакостивший в землянках, на этот раз, судя по всему, очень усердно потрудился и пометил все, что можно было пометить. Крысулин принюхался, особенно сильный «аромат» исходил от его топчана и парадных сапог.
Рота была в спешном порядке построена, но ничего кроме издевательского «никак нет» и «ничего не знаю, никого не видел» Крысулин добиться не сумел. Все в голос твердили, что даже не подозревают, откуда вдруг снова взялся кот.
– Да вы его гоните–не гоните, все едино обратно придет, – лениво резюмировал один из солдат.
– Слушай мою команду! Кота убрать! О выполнении доложить! Да не так, как в прошлый раз.
Солдаты стояли молча, и, кажется, не торопились выполнять приказ. Вдруг один из них, нахальный и веселый Ступенчиков повел носом и громко спросил:
– У кого это такой ароматный одеколон? Очень, очень своеобразный запах!
И все почувствовали, как несет кошачьим духом. Крысулин прекрасно понял намек, но постарался остаться невозмутимым.
– Иванов! Выйти из строя!
– Слушаюсь! – старик Лукич сделал шаг вперед.
– Я вижу, хозяин кота не спешит выполнять приказ командира. Исключительно из уважения к старческим сединам я не отдаю тебя, солдат, под трибунал, а перевожу в другую часть.
– Как же так, товарищ командир, – раздались голоса, – Лукича нельзя в другую часть. Лукич единственный сапожник.
– Разговорчики! Хотите оставить Иванова – убирайте кота, – и Крысулин направился к землянке.
Старшина нагнал Крысулина. Следом за ним бежал Ступенчиков.
– Товарищ капитан, нельзя переводить Иванова. Солдатам без него совсем погибель, сапоги рвутся постоянно, а латать не каждый может. Сами понимаете, удобные сапоги большое подспорье в бою.
– Приказы не обсуждаются.
– Ну, товарищ капитан, я никогда ни за кого не просил, а за Лукича прошу.
– Да что он, единственный сапожник что ли? Другого пришлют.
– Такого как Лукич, нет, – возразил старшина, – он ведь не только чинить, он и шить умеет.
– А давайте, товарищ капитан, Лукич вам сапоги сошьет, такие ловкие, что ни у одного интенданта не сыскать. Ну, вот на спор, что за сутки сошьет, –вмешался Ступенчиков.
Крысулин покосился на свои «душистые» сапоги и повернулся к Ступенчикову.
– На спор? За сутки? Хорошо, на что спорим?
– А на кота! – выпалил Ступенчиков, – если Лукич справится, то кот останется в роте, ну, а на нет и суда нет.
– Хорошо, идет, – согласился вдруг Крысулин, – сутки и ни одной минутой больше.
Они стояли в глухой обороне. Периодически шли перестрелки, артобстрелы, вылазки в тыл, но наступления все не было. Солдаты были рады хотя бы какому-то развлечению. Мероприятие назначили на завтра. В тот же вечер старшина по каким-то своим каналам раздобыл для сапог большой кусок хорошо выделанного хрома, а весь остальной сапожнический припас был у Лукича. Вечером Лукич навощил дратву, приготовил колодки, наточил сапожные ножи и шило.
С рассветом явился Крысулин, Лукич снял мерку. И время пошло. Лукич работал спокойно и споро. И когда Лосев притащил ему котелок с кашей, он даже выкроил минутку на то, чтобы перекусить. В следующий раз Лукич отвлекся лишь, когда стемнело, чтобы зажечь свечку.
Незадолго до назначенного срока у землянки Лукича столпилась едва ли не вся рота. Был здесь и Крысулин.
– Время еще не вышло, – важно изрек показавшийся из землянки Лосев.
– Ну, что, как там? Успевает? Справится? – неслось со всех сторон. Крысулин нетерпеливо поглядывал на часы. Минутная стрелка неумолимо приближалась к намеченному сроку. Лукич с сапогами не появлялся.
– Ну, все. Время! Проиграл старик! – сказал Крысулин и решительно направился к землянке.
– Что здесь происходит!? – раздалось в тот же миг.
И все увидели подошедшего комдива в сопровождении комбата и офицеров.
– А-а, спор! – отозвался из-за плеча Ступенчиков.
Он единственный не оглянулся на подошедших, а продолжал заглядывать в землянку.
– Что за спор? – нахмурился комдив.
– Да, ничего особенного. Старшина с капитаном поспорили, что если Лукич сошьет за сутки сапоги, то кот останется, – также, не оглянувшись, продолжал Ступенчиков.
– Ничего не понял. Какой кот? Какие сапоги? – удивился комдив, – очень любопытно.
Он вопросительно взглянул на комбата, затем повернулся к Крысулину.
– Товарищ капитан, потрудитесь объяснить, о каком споре идет речь.
При этих словах Ступенчиков обернулся, ойкнул, козырнул и поспешно втерся в толпу солдат.
Капитан Крысулин вытянулся перед комдивом и уже открыл, было, рот, как с криком «Ура!», размахивая сапогами, из землянки выскочил Лосев. Следом, с уставшим, но довольным лицом на свет выбрался старик Лукич.
– Наша взяла! – заорал Ступенчиков, подбрасывая вверх пилотку, потом обратился к комдиву, – извините, товарищ комдив, но наша же взяла!
Комдив повернулся к старшине.
– Товарищ старшина, доложите обстановку. Вы здесь кажется единственный здравомыслящий человек.
Старшина приложил руку к пилотке.
– Товарищ комдив, у нас есть кот, которого товарищ капитан приказал списать из наших рядов. Не по уставу, говорит. Ну, тогда мы и поспорили с капитаном, что если рядовой Иванов сошьет за сутки сапоги, то кот останется с нами.
– Ну и как? Сшил? – полюбопытствовал комдив.
– Сшил! – просиял старшина.
– А сапоги-то хоть хорошие получились?
– Вот смотрите сами, товарищ комдив, – сказал Лукич, протягивая комдиву добротные хромовые сапоги.
Комдив повертел сапоги в руках, помял голенище, сунул в них руку, чтобы ощутить каковы они изнутри.
– Да, хороши, хороши, нечего сказать. Да ты, старик – мастер! – покачал в восхищении головой комдив, – за сутки, говоришь, сшил? А еще такие сможешь? Конечно не за сутки, дольше.
– Смогу, товарищ комдив.
– Ну ладно! – засмеялся комдив, – после войны сошьешь мне такие же. Значит, ты и есть хозяин кота? А кот-то хоть хороший?
– Хороший. Вот таким котеночком, его нашли, тоже от войны пострадавший.
– Ну, показывай своего кота.
Лосев притащил кота. Комдив взял его на руки, почесал за ушком и погладил. Кот сразу же замурлыкал и стал ластиться.
– Да, хороший кот, ласковый.
– А знаете, товарищ комдив, какой он боевой! Можно его оставить. Лукич-то ведь спор выиграл.
– Ну, раз выиграл – оставляйте. Слово держать надо, товарищ капитан, – повернулся комдив к Крысулину.
– Ну, живи, кот! – комдив еще раз погладил кота, передал его Лукичу и ушел, не сказав больше ни слова.

3.

Прошло больше года. Лосев подрос и окреп, превратился в заправского солдата и по характеру уже мало напоминал того мальчика, каким был по приходу на службу. Конечно, если бы Лосева нарядили в штатскую одежду, он еще вполне бы мог сойти за парнишку–подростка, но в солдатской форме он был вояка хоть куда. Правда, усы и борода у него еще не росли, что очень огорчало Лосева. Хоть тресни, не росли и всё тут! Он даже стал покуривать, в надежде, что это повлияет на рост лицевой растительности, да куда там. А вот положенные фронтовые «сто грамм» все также отдавал желающим.
К коту Лосев был привязан по-прежнему. Кот за это время тоже очень вырос. Крупный, сильный, мускулистый. Настоящий БКП – боевой кот пехоты, как называли его бойцы. Как и раньше, на привалах и после боев он был отдушиной для солдат. Состав роты за этот год, конечно, изменился. На смену погибшим пришли другие бойцы, но все они сразу же проникались к четырехлапому любимцу глубоким расположением.
Самым страшным днем для Лосева был первый день наступления полгода назад. В тот день геройски пали многие из его роты. Лосева же, хотя он за чужие спины, само собой, не прятался, едва зацепило. Он даже в санчасть после боя не пошел. Не до того ему было. Спать после того боя Лосев долго не мог, все думалось и думалось. Как только он закрывал глаза, сразу же во всех деталях всплывали картины боя.
Высота была укреплена дзотами, а перед ней тянулись вражеские траншеи, усеянные пулеметными точками и опутанные колючей проволокой. В центре траншей и по флангам тоже находились дзоты. И взять эти позиции нужно было в лоб, После массированной артподготовки их роте предстояло ринуться в атаку и выбить фашистов из укреплений. Это была их задача на этом участке фронта.
После сигнала красой ракеты, они бежали к вражеским позициям, беспрерывно строча из автоматов, а по ним из фашистских траншей молотили пулеметы и безостановочно лупили автоматы. С визгом пролетали мины, выпущенные из вражеских минометов.
Атака была стремительной и яростной. От автоматных очередей и разрывов у Лосева заложило уши. Он видел, как, стреляя из автоматов, бежали вперед его товарищи, и некоторые вдруг падали, словно наткнувшись на невидимую преграду. Он видел бегущего впереди лейтенанта Зорина. Зорин размахивал автоматом и что-то кричал, показывая вперед, но что, Лосев не мог разобрать. В какой-то момент он увидел бегущего рядом старшину, тот хлопнул Лосева по плечу и вырвался вперед. Чуть позади Лосева строчил на бегу из автомата старик Лукич. И Лосев бежал вместе со всеми, и вместе со всеми стрелял, стрелял, стрелял. Солдаты рвались вперед, стреляли и падали, сраженные вражеским огнем. И вот уже вражеские траншеи. Видны нацеленные в упор дула автоматов, и различимы лица фашистов.
Они влетели на вражеские позиции на одном дыхании. Их стремительный бросок опрокинул оборону противника. Завязалась рукопашная. В ход пошли ножи и штыки. Это было месиво из орущих, рычащих, дерущихся тел.
Все это Лосев помнил уже урывками. Он только увидел бросившегося на него фашиста, и почувствовал резкую боль в предплечье. Удар фашистского ножа пришелся вскользь, но Лосев на какую-то долю секунды замешкался и увидел над собой во второй раз занесенный нож.
А потом, чья-то рука перехватила руку фашиста, и Лосеву бросилось в глаза искаженное яростью лицо брата. В следующее мгновение враг рухнул на дно окопа сраженный страшным ударом. Но в тот же миг брат медленно стал оседать вниз. Он успел глянуть на Лосева, словно хотел убедиться, что с тем все в порядке. Потом голова старшины дернулась, из уголка рта полилась кровь, и он замер с открытыми, смотрящими в упор на Лосева, глазами. Из спины брата торчала рукоятка ножа. На это раз нож достиг своей цели.
Лосев дико заорал и бросился на фашиста, напавшего на старшину сзади. Фашист видимо струхнул, увидев перекошенное яростью лицо Лосева. Вместо того, чтобы защищаться, он вдруг прислонился спиной к бортику, сполз на дно траншеи и закрыл голову руками. Не помня себя, Лосев разрядил в фашиста весь остававшийся запас патронов. Фашист давно уже распрощался с жизнью, а Лосев все строчил и строчил. Он пришел в себя, оттого, что кто-то тряс его за плечо. Это был Ступенчиков. Рядом в молчании стояли другие бойцы. Лосев оглянулся. По полю, то здесь, то там витали дымки. Санитары уносили раненых. Было тихо, неимоверно тихо, так тихо, что Лосев подумал сначала, что он оглох. Потом он услышал голос Ступенчикова.
– Всё, – сказал Ступенчиков, – наша взяла.
Но радости в его голосе не было слышно.
Лосев сидел около старшины, уткнувшись носом в колени. Он не мог плакать, он просто отрешенно сидел, потом встал, выбрался из траншеи и пошел по округе. Убитых и раненых было много. Около раненых копошились санитары, уносили их в тыл. Лосев бродил по недавнему месту боя как неприкаянный. Ступенчиков следовал за ним неотступно.
– Где Лукич? – спросил вдруг Лосев, и сам не узнал своего голоса. Голос был сиплый и какой-то надтреснутый.
– Не знаю, последний раз я видел его в атаке, – ответил Ступенчиков.
Потом они нашли Лукича. Он лежал недалеко от траншеи. Лежал так, как будто бы всё еще продолжал бежать. В руке его был зажат автомат. Рядом с Лукичом сидел кот Васька и беззвучно открывал рот. Ступенчиков молча положил руку на плечо Лосеву.
И Лосев заплакал. Нет, не в голос. Он просто стоял над Лукичом, а из глаз его текли слезы. Он не знал, о ком плачет. Он плакал о брате. Он плакал о Лукиче. Он плакал обо всех, погибших в этом бою.
– Вот ведь как бывает, – услышал он за спиной, – сколько людей полегло и хозяин погиб, а кот жив.
Лосев оглянулся. За спиной стоял комбат, лейтенант Зорин и еще какие-то офицеры. Комбат вдруг обнял Лосева и прижал к груди.
– Ты поплачь-поплачь, мальчик, – сказал он, – легче станет.
Но слезы у Лосева уже высохли. Он молча козырнул командиру. Взял на руки кота и серьезно посмотрел комбату в глаза.
– Молодец! – сказал комбат и в сопровождении офицеров пошел дальше по взятым позициям.
Гибель старшины и старика Лукича была для Лосева страшной потерей. Только теперь Лосев до конца понял, что значил для него брат. Строгий старшина, не дававший ему спуску, в минуту крайней опасности, так же, как и год назад, вновь принял удар на себя. Брат, который подарил ему вторую жизнь. Помнил он и Лукича, его мудрость и рассудительную неспешную речь.
Лосеву так не хватало Лукича и старшины. Единственное утешение, Крысулина перевели в другую часть. Конечно, грустить-то долго некогда было, бои шли за боями, Лосев лез в самое пекло, но его, словно что-то хранило.
Кот в первое время искал Лукича, потом привык к его отсутствию. Теперь, он по пятам ходил за Лосевым и в случае опасности, запрыгивал Лосеву на плечо или прятался за пазуху. А Лосев очень сдружился со Ступенчиковым.

4.

Наступление было в разгаре. Шли с боями, отдавливая фрицам пятки. Лосев и Ступенчиков были теперь в полковой разведке. Уходя на задание, Лосев засаживал кота в корзину и оставлял на попечении кого-нибудь из солдат, иначе бы кот бежал следом. Выпускали кота из корзины лишь, когда разведка уходила уже далеко.
Штаб получил донесение воздушной разведки о том, что в районе замечено скопление идущих маршем немецких танков и самоходок. Но на следующий день вновь высланная воздушная разведка не обнаружила танковой колонны. Танки неожиданно пропали из поля зрения летчиков. Перед разведчиками была поставлена задача: уточнить место дислокации фашистской бронетехники, определить количество боевых единиц и, взяв языка, явиться в расположение штаба.
Но в этот раз все пошло не так. Накануне ранило Ступенчикова. Не сильно, он остался в строю, но на задание его не пустили. По темноте группа разведчиков, включая Лосева, ушла без Ступенчикова. Кота сунули в корзину. А через некоторое время Ступенчиков обнаружил, что корзина пуста. Коту все-таки удалось отодвинуть задвижку.
Первоначально отряд петлял по лесу. Стояли первые дни сентября, и уже начавшая опадать листва, шуршала под сапогами. Густой грибной дух витал в воздухе, и Лосеву порой казалось, что война закончилась, и они с друзьями вышли на грибную охоту. Это было как наваждение, различив под листвой гриб, Лосев еле сдерживался, чтоб не склониться за ним. Короткие команды старшего возвращали Лосева в реальность.
Разведчики двигались ходко и к рассвету были в тылу врага. С опушки обычно открывался вид на окрестные деревни, но в то утро стоял густой туман. И в бинокль, и просто глазами трудно было что-либо различить.
– Ну что ж, Петруша, – сказал командир, – похоже, тебе пора. Твоя задача обойти окрестные деревни, может быть, что и встретишь. Не найдешь, к вечеру возвращайся. Пойдем дальше за «языком», по глубоким тылам.
Лосев вытащил из вещмешка замызганные холщевые штаны и такую же замызганную рубашку. Он переоделся и вымазал землёй лицо, шею и руки. Взлохматил волосы, насовал в них травинок. Пошлепал босыми ногами по грязи. Теперь перед командиром стоял подросток в грязных штанах еле доходящих до щиколоток босых запыленных ног, в мятой заплатанной рубашке. Ступни были грязны, исцарапаны и загорелы. Всклокоченные давно нестриженные и нечесаные волосы свисали сосульками на лоб и шею, кое-где из них торчала солома. На худом обветренном грязном лице ярко выделялись большие серые глаза. Казанки худых загорелых рук были сбиты и исцарапаны, а пальцы с обкусанными ногтями выглядели давно не мытыми. Довершала образ драная холщовая сумка, перекинутая через плечо. В сумке лежала большая черствая краюха ржаного хлеба и пара испеченных в золе картофелин, да еще газетный кулек с двумя горстями подсолнечных семечек. Парнишка дрожал от утренней промозглости.
Командир критически оглядел Лосева, повертел перед собой и остался доволен. Грязный оборванный подросток не вызывал подозрений. Таких много бродило по дорогам. Это образ сложился сам собой и использовался разведчиками в исключительных случаях. Для сохранения образа, Лосеву официально было разрешено не стричься, и он единственный из всего полка щеголял спускающимися на воротник гимнастерки волосами.
Они молча пожали друг другу руки.
– Ну, до встречи, – сказал командир, – вечером ждем живым и здоровым. Мы пока прочешем лес, может быть танки спрятаны на лесных полянах. Встречаемся вот в этом квадрате. Если ничего не найдешь, пойдем искать вот в этом и этом квадратах.
Командир, указал место на карте.
Разведчики напутственно хлопнули Лосева по плечу. Лосев кивнул и исчез в тумане.
Лосев шел по проселочной дороге и обдумывал легенду, на случай если попадет в поле зрение полиции. И вдруг за спиной он услышал звук, напоминающий мяуканье. Лосев подумал, что показалось. Звук повторился. Лосев остановился и стал всматриваться в туман. Что это? Неужели он так быстро подошел к деревне. Но сквозь туман очертания изб не проглядывались, и Лосев решил, что все-таки померещилось. Он двинулся дальше. Звук повторился с прежней настойчивостью. Смутное подозрение шевельнулось в голове, но Лосев его тут же отбросил: «Да нет. Откуда?!» И в тот момент, когда он вновь прибавил шаг, вдруг ощутимо почувствовал, что нечто теплое мягко опустилось на него сзади, и больно вцепилось в плечо. Тут же раздалось довольное мурканье. И это нечто стало настойчиво тереться о шею и щеки Лосева.
– Так. Ну и дела, – подумал Лосев, – только этого еще не хватало.
Стаскивая наглеца с плеча, Лосев уже знал, кого он увидит перед собой, и не ошибся.
– Ну и что теперь делать? – подумал он, растерянно гладя кота.
Но потом ему пришло в голову, что это может быть даже и не плохо. Беспризорник идущий по дороге в сопровождении кота, это как раз то, что не вызовет подозрений. Он вытащил из котомки семечки и высыпал их в правый карман.
Постепенно туман развеялся, и солнечные лучи заработали в полную силу. Еще издали Лосев увидел деревенские крыши и верхушки тополей. Он вошел в деревню и огляделся. Это была совсем маленькая деревенька. Кособокие избушки, дышащие на ладан, уныло стояли по обе стороны единственной улицы. Ни каких признаков, что здесь могут быть немцы. Он толкнул ворота крайнего двора и вошел.
Лосев окинул двор взглядом. Кругом запустение, конюшня, явно, давно не обитаема, двор зарос бурьяном, и лишь под навесом дымилось в казанке какое-то варево.
Он поднялся на крыльцо и постучал в дверь. На стук выглянула старушка, такая дряхлая и сморщенная, что Лосеву стало, её жаль до слёз.
– На старости-то лет такое навалилось, оказаться в оккупации, да еще, наверняка, совсем одна осталась, – подумал он.
А вслух сказал:
– Люди добрые, дайте водички испить.
– Да дала бы, касатик, дала. Да только нет воды-то, вон, последнюю в казанок слила. И сил нет, за ней идти, прихворнула я малость, – ответила старушка, – да ты заходи в избу-то.
Лосев вошел и огляделся. Все вокруг было таким же старым, как и сама хозяйка. В углу иконка в обрамлении белого рушника. На стене в большой темной раме фотографии родни. У окна лавка и, когда-то скобленый до желтизны, а теперь темный от времени стол. На окнах старые занавески. Печь давно не белена. На лавке у печи большая бадья для воды и ведро, оба пустые.
– А что, бабушка, давайте, я принесу воды.
– Принеси, принеси, дитятко, коль не шутишь, там вон колодец, – ответила старушка и указала вдоль улицы.
Лосев с ведром вышел за ворота и пошел к колодцу. По пути он внимательно смотрел по сторонам, но присутствия врага так и не заметил. Да и деревенских было не видать. Он натаскал полную бадью воды, наполнил водой бочку во дворе, и налил воды еще в пару ведер, найденных в сенях. Всякий раз, выйдя со двора, он цепко оглядывал округу, но так ничего и не выяснил.
– Вот теперь с водой будешь бабушка, – сказал он.
– Спасибо, родной, спасибо, теперяча мне водицы-то надолго хватит. На вот поешь картошечки, – ответила старушка, которая успела уже притащить со двора казанок с вареной картошкой.
Лосеву было очень стыдно объедать старушку, но рот против его воли наполнился слюной.
– Будем проходить по деревне, обязательно оставлю бабке тушенки и повара упрошу крупы отсыпать, – подумал он, очищая картофелину от кожуры.
Он выложил из котомки ржаную краюху, разломил и протянул большую половинку старушке.
– Вот, – сказал он, – если в кипятке размочить, то есть вполне можно.
– Спасибо, родной, спасибо, – прослезилась старушка, – я всегда знала, что мир не без добрых людей.
– Бабушка, а можно, я коту картошки дам? – спросил он.
– Конечно, покорми котика, тоже ведь, божье создание, кушать хочет. А что твой чтоли котишко-то?
– Мой, я его еще давно на дороге нашел, так с тех пор за мной и ходит.
– Гляди-ко ж ты? – удивилась бабуля, – какой баской да упитанный.
– А что упитанный, так на мышей охотится, да и я что порой подкину.
– И то верно, настоящий хозяин сам не съест, а животное накормит, – согласилась старушка, потом спросила, – а ты, сам-то, откуда будешь? Издалека, али как? Шой-то я не видала у нас в деревне, таких-то парнишек. Чей ты будешь, дитятко?
– Я и вправду не здешний, бабушка. Еще в начале войны с мамкой на поезде ехали, под бомбежку попали. Маму так и не нашел. Брат на фронте погиб еще в самом начале, а батя воюет. А я вот с тех пор всё хожу, думаю, может, где родню встречу.
– А ты оставайся у меня, внучком мне будешь, – сказала старушка, вытирая фартуком слезы.
Лосев стал сам себе противен из-за вранья. Но потом вдруг подумал, а чего он наврал-то, в принципе? Брат действительно погиб, конечно, не в начале войны, но ведь погиб же, и теперь никто не вернет Лосеву брата. Мать в эвакуации, их засекреченное НИИ несколько раз перебрасывали с места на место, и он теперь не знает где она, писем давно не было. А отец, как и все настоящие мужики, воюет с фашистами. Так что, всё истинная правда. И потом, он сейчас не Лосев, а безвестный мальчишка-беспризорник, каких много. И рассказал он возможную судьбу любого из них.
– Спасибо, тебе, бабушка, только я дальше пойду, мне своих искать надо. А что, немцев в деревне много? Не хотелось бы на них нарваться.
– Да не, у нас теперь немчугов нет, ушли окаянные. А что им теперяча тут делать-то? Почитай, все пожрали да пограбили. Скотину, какая была, порезали и сожрали. Ничего не осталось. Вот и ушли. Бабы сказывали, они теперь в соседней деревне. Там у них вроде б как штаб. Так что, за околицу-то выйдешь, по дороге не иди, а то прямиком к ним попадешь, а ты леском-леском, вот и обойдешь супостатов.
– А полицаи есть? Тоже не очень-то приятно с ними встречаться.
– И полицаи в той же деревне. Они нас здесь теперяча только проведают, как бы кто чужой не обернулся. Так, что ты понял меня, иди леском.
Лосев распрощался с доброй старушкой и пошел по деревне к околице.
– А как тебя звать-то, внучок? Я за тебя молиться буду! – уже вдогонку крикнула старушка.
– Петька! Друзья Петрушей зовут! Я за вас тоже молиться буду! – на ходу крикнул в ответ Лосев и помахал старушке рукой.
Кот припустил за ним.
На душе у Лосева было очень светло. Так бывает, встретишь человека и понимаешь, что после никогда его не увидишь, но за какие-то минуты человек становится тебе своим, и ты уже не можешь выбросить его из своего сердца. Такие случайные встречи, порой, оставляют неизгладимый след. Уехал, ушёл, завертелся в своих делах, но нет-нет, да всплывёт мимолётное воспоминание и вырисуется облик того, кто пусть на краткий миг, но обогрел твою душу. Так было и с этой старушкой, и Лосев понимал, что пока он жив, её уже не забудет.
Он быстро шел по дороге, загребая тучи пыли, и уже через час был таким пропыленным, что никто бы и не подумал, что еще на рассвете, этот самый бездомный парнишка был гвардии рядовым Лосевым. Было жарко, как летом и не было ничего удивительного в том, что босоногий беспризорный парнишка с котомкой через плечо бредет по дороге, а следом за ним по густой траве и бурьяну крадучись бежит кот.
Показались дома. Лосев замедлил шаг, и устало пошел по деревенской улице. Многие фашисты видели идущего оборвыша. Но мало кто обратил на него внимание, а уж на кота-то и вовсе. Полицаи, те, несомненно бы, обратили. Они со своим служебным рвением и стремлением выслужиться могли сцапать Лосева для выяснения личности. Но на его счастье, в тот день их в деревне не было. Еще накануне были вызваны по делам службы в главное полицейское управление.
Лосев подошел к колодезному срубу, зачерпнул воды и жадно стал пить прямо из ведра. Струйки воды стекали по подбородку, оставляя на грязной коже светлые следы. По усталому и изможденному облику было видно, что парнишка шел долго и очень голоден. Он полез в карман и стал щелкать семечки. Слышалась немецкая речь, хохот. Откуда-то тянулся запах каши с тушенкой. У Лосева защекотало в ноздрях, снова захотелось есть. Лосев присел у колодца, развязал котомку. Он сунул в рот краюху и отгрыз кусок. Разжевал, проглотил. Вроде бы голод немного унялся.
Никто не обращал на него внимания, ну сидит себе у колодца и грызет черствую горбушку оборванный мальчишка. Что тут такого. Лосев жевал и украдкой глазел по сторонам.
Кое-где у дворов стояли автомашины. Лосев насчитал также парочку танков и самоходных установок. Больше танков не было видно. Он сунул в левый карман две семечки и две шкурки от них.
– Неужели, ошибочные сведения, – подумал Лосев и решил, что не уйдет до тех пор, пока не прояснит обстановку, а если надо, пойдет и дальше, по соседним деревням.
– А кто тебе сказал, что танки будут стоять вот так в открытую. Их наверняка замаскировали. Надо смотреть внимательнее, – подумал он немного погодя.
Он сунул в котомку недоеденную краюху и пошел на запах каши. Он здраво рассудил, где каша, там полевая кухня, а где полевая кухня, там лагерь, а лагерь наверняка недалеко от места укрытия танков. Кот неотступно следовал за Лосевым, его тоже привлекал запах каши.
За поворотом дороги начиналась околица, а за околицей на огромной поскотине стояли танки и самоходки. Они были завалены сеном и заложены ветками. Лишь кое-где из стогов и кустарника проглядывали дула. Издали казалось – стоят на лугу в окружении густого кустарника стога сена, заготовленные запасливыми хозяевами. Но, наметанный глаз Лосева сразу различил, что к чему.
– А сверху, с самолета их и вовсе можно принять за стога и кусты, – подумал Лосев.
Рядом с околицей, во дворе большого дома был лагерь фашистов. Из дома доносилась музыка, слышалась немецкая речь. Кто-то смялся. Один солдат купался прямо в бочке, стоящей в углу двора. Дымилась полевая кухня. К ней тянулась очередь с мисками. Солидный повар накладывал варево в каждую миску с «горой».
– Жируете, гады, – подумал Лосев, – ну ничего, недолго вам осталось.
По опыту он знал, что если идешь под видом беспризорника, то лучше не прятаться. Это меньше вызывает подозрений. Фашистов поблизости не было, они все еще толпились у кухни. Он прислонился к жердям околицы и стал щелкать семечки, внимательно пересчитывая при этом стога и кусты. Конечно, Лосев только по размерам стогов мог догадываться, где танк, а где самоходка. Но его больше интересовало количество техники в целом.
Лосев щелкал семечки и скидывал шелуху в левый карман. Иногда, видимо по рассеянности, вместе с шелухой туда отправлялись и нерасщелканые семечки. Непосвященному невозможно было догадаться, что каждая семечка обозначала танк, а шкурка от семечки – самоходку. Ну, даже если бы кто и поинтересовался содержимым карманов, все равно бы ничего не заподозрил. Подумаешь, в том и другом кармане семечки и шелуха от них. Было тихо и сонно. Кот играл травинкой. Пора уходить. Лосев незаметно отошел от околицы. Еще несколько шагов и он скроется из вида.
– Ком! – услышал вдруг Лосев, – малшик, ком суда.
Перед ним стоял фашист с большущей миской, наполненной до краев мясом. Фашист улыбался и большими кусками поглощал содержимое миски. Лосев понимал, что надо подойти, ни в коем случае не бежать, иначе, всё насмарку. Он подошел и остановился чуть поодаль, застенчиво глядя на фашиста
– Кушат, ням-ням, – сказал фашист и швырнул Лосеву кусок мяса.
Лосев не ожидал и не успел поймать. Шмоток шлепнулся у ног Лосева и стал добычей кота. Фашист засмеялся и швырнул еще кусок. Лосев поймал и теперь растерянно держал в руках мясистую косточку, источающую непередаваемый аромат. Фашист снова засмеялся и закричал:
– Бэ-э, бэ-э!
Потом полез в миску, и очередной кусок отправил себе в рот. Лосев догадался, что немец имел в виду баранину.
– А вдруг отравлено? – промелькнуло в мозгу Лосева.
Но тут же ему пришло на ум, что, будь мясо отравлено, фашист не ел бы с таким аппетитом из той же тарелки. Видно у фрица просто благодушное настроение.
Фашист снова кинул. Лосев на лету поймал источающий жир кусок и сунул оба шмотка в котомку.
– Найн! Найн! – протестующее закричал немец, – кушат! сам!
– Маме, – сказал Лосев, – это маме.
– Мутер, – повторил он, вспомнив нужное слово.
– О, мутер, мутер! Гут! – обрадовано закивал немец и швырнул один за другим два куска.
Лосев снова поймал.
– Кушат! – приказал немец и наставил на Лосева перемазанный жиром палец, – Пух-пух!
Он явно давал понять, что будет с Лосевым, если тот не станет есть.
И Лосеву ничего не оставалось делать, как вонзить зубы с нежное жирное жаркое. Ему пришлось съесть все, что ему кинул немец, и он почувствовал себя сытым.
Лосев усмехнулся в уме:
– Вот не думал, не гадал, что буду за обе щеки уплетать фашистские подачки. А что, довольно вкусно. Даже кот оценил.
Потом он вытер жирные ладони о штаны и сказал немцу:
– Спасибо! Можно, я теперь пойду к маме.
И добавил по-немецки:
– Данке шон! Битте! Ком! Мутер, мутер!
При этом Лосев показывал рукой как он идет к маме.
– Гут! Гут! – фашист махнул рукой, и вдруг, встав в позу, словно бы стреляет из автомата, дал по Лосеву воображаемой очередью.
– Та-та-та-та-та!
Лосев знал, что поворачиваться спиной ни в коем случае нельзя. Он отступал по дороге, развернувшись лицом к фашисту, при этом ему приходилось улыбаться и махать рукой, как при прощании. У его ног терся кот, мешая переступать, Лосев несколько раз запинался за собственные ноги и за кота, и чуть не падал. Это смешило немца. Он все стоял и не уходил, и тоже махал Лосеву. Так Лосев дошел до поворота и развернулся только тогда, когда околицу не стало видно. Ему не верилось, что удалось унести ноги. Лосеву хотелось как можно скорее уйти отсюда, он еле сдерживался, чтоб не побежать. Черт знает, что на уме у этого фашиста. Вдруг он сейчас бросится следом с целой толпой солдат, чтобы схватить Лосева. Но все было спокойно. Может, действительно, изнывающий от скуки солдат решил просто немного позабавиться, глядя, как голодный бродяжка уплетает за обе щеки дармовое угощение.
Наконец, ни кем не остановленный, он добрался до колодца. И тут Лосеву страшно захотелось пить. Он зачерпнул воды и с наслаждением припал к ведру. Вода приятно холодила горло, и Лосев никак не мог оторваться от ведра. При этом, он из-за ведра не забывал следить за обстановкой. Никто не обращал на него внимания. Был полдень, и разморенные жарой фашисты видимо устроили себе послеобеденный сон. А селяне старались лишний раз со двора нос не выказывать.
Лосев никем не замеченным вышел из деревни. Но по дороге он не пошел, а направился через поля, заросшие бурьяном, к лесу. Кот, то ехал у него на плече, то бежал следом. Деревня уже давно скрылась из вида, но до леса было еще далековато. И вдруг в животе у него забурлило и резануло так, что сперло дыхание. Ему казалось, что во все внутренности у него забит кол. Лосева скрючило в три погибели. Он рухнул на землю и катался от боли, схватившись руками за живот.
– Отравил, все-таки, гад! – последнее, что пронеслось в голове Лосева, и он отключился.
Очнулся Лосев оттого, что шершавый кошачий язык старательно лизал ему лицо. Ощущение было не из приятных, будто теркой скребли по щекам. Но Лосев несказанно обрадовался: значит, он жив и теперь только от него зависит, получит ли командование данные разведки. Идти он не мог, ноги подкашивались. Его скрючило так, что он не мог разогнуться. Противный кол словно застрял в желудке. Боль немного приутихла, но была теперь неотступно ноющей. И Лосев пополз. Он хватался руками за траву и подтягивал тело, затем все повторялось снова. Он упорно двигался вперед. Он полз и думал:
– Обидно, конечно, предстать пред командиром в таком вот виде. Ну ладно, был бы ранен в геройском бою, а то ведь тьфу… живот скрутило! Вот ведь рана какая боевая! Смех сказать! Хорошо еще, что без всяких там рвот и прочих неприятных последствий. Вот тебе и героическая разведоперация! Подумают еще, что, поди со страху крутануло. Ну и что! Пусть думают! Главное – добраться и сообщить всё, что узнал.
И он продолжал ползти. Ползком ли, ногами ли, но ему надо было добраться до своих во что бы то ни стало и сообщить добытые сведения. Это Лосев понимал четко. Он потерял счет времени. Когда боль немного отпускала, он шел, когда начиналась с новой силой, отлеживался, а затем обессиленный, снова полз. Было уже совсем темно, когда он добрался до леса. Лосев брел в темноте, интуитивно выбирая дорогу. Точнее, он брел и полз туда, куда бежал кот. Лосев совсем выбился из сил. В какой-то момент он вновь потерял сознание.
Сколько он так пролежал, Лосев, естественно, не знал. Он пришел в себя так же резко, как и впал в забытье. Он почувствовал, что в грудь ему что-то упирается. Лосев открыл глаза и увидел сапог давящий на его грудную клетку. Потом, он даже не увидел, а скорее ощутил, направленное на него дуло автомата. Уже близился рассвет, и над ним на фоне светлеющего неба возвышался громадный немец. Во всяком случае, он показался тогда Лосеву громадным.
Лосев так и не понял, как оказался фашист один в ночном лесу, он-то хорошо знал, что фашисты не были поклонниками одиноких ночных прогулок. Но Лосеву было уже все равно. Он понял, что это конец. Сейчас фашист выстрелит, а у него от боли в животе нет сил даже рукой пошевелить, не то, что вскочить и дать отпор. А тут еще этот ужасный сапог, давящий на грудь. Жаль только, такие были разведданные!
Лосев вдруг разозлился. Боль стремительно отступила, и он, собрав все свои силы, дернул ненавистный сапог. От неожиданности фашист упал, автомат вылетел из его рук и шлепнулся в темноту. Фашист тут же вскочил и бросился на Лосева. Но Лосев был уже на ногах. Боль в животе бесследно прошла, как будто её и не было.
Конечно, силы были неравны. Огромный гориллообразный фашист и Лосев, на целую голову его ниже. Этакие, Голиаф и Давид военного времени. Лишь только эта аналогия промелькнула в голове Лосева, он мгновенно несказанно развеселился. Нет, врешь! Не так-то просто взять Лосева. Недаром, он Пётр – камень. А значит, не сгибаем. Подавишься, фашист поганый, этим камешком! И на всякого Голиафа есть свой камень и свой Давид.
Они сцепились в яростной схватке. Откуда у Лосева только силы брались. Фашист напирал, но и Лосев не собирался сдаваться. За спиной Лосева уперлась корнями в землю толстенная сосна, а справа и слева ощетинился шипами густой подлесок из шиповника и малины. Он прижался спиной к сосне и мельком взглянул в бок. Внизу чернел крутой обрыв, склоны которого также густо поросли шиповником. Отступать Лосеву было не куда. И он пошел в атаку.
Как-то в детстве в одной из мальчишеских драк Лосеву сильно досталось по горлу в том самом месте, где у него предполагался кадык. Ощущение было препоганое и Лосеву еще долго было противно в горле. Потом брат объяснил ему, что это запрещенный прием и Лосев в честных ребячьих боях никогда им не пользовался. Но видимо, где-то подспудно, в глубинных тайниках сознания воспоминание об этом приеме, хранилось про запас, на самый непредвиденный случай. И теперь этот случай настал.
Все произошло в мгновение ока. Лосев с разворота, вложив в удар всю свою ярость, что было силы хряснул фашиста ребром крепко сжатой ладони по кадыку. Фашист на мгновение замер и стал судорожно хватать ртом воздух.
Лосев не стал ждать продолжения, и бросился в овраг. Он рассчитывал спрятаться где-нибудь среди кустарника, а затем, по возможности, прокрасться к фашисту и, оглушив ссади, вывести из строя. В том, что фашист будет его непременно искать, Лосев не сомневался ни сколько. И он не ошибся, фашист взревел и ринулся за ним.
Лосев нёсса по склону, и ветки шиповника хлестали его по лицу и рукам, но он даже не замечал боли от царапин. Как и не замечал того, что следом за ним вприпрыжку припустил кот. И вдруг Лосев оступился и кубарем полетел по склону оврага. Он тут же вскочил, но фашист был уже рядом. Он снова бросился на Лосева.
Фашист, по-видимому, неплохо боксировал. И пару раз Лосев ощутил всю весомость его ударов. Фашист был громоздок, так что, верткий и проворный Лосев успевал увернуться от его выпадов и в свою очередь нанести удар. Но в какой-то момент он всё-таки дал маху. Кулак фашиста пришелся Лосеву прямо в переносицу.
Перед глазами замелькали яркие вспышки, голова налилась горячей болью, и его повело в сторону. Лосев еще пытался садануть в ответ кулаком, но почему попадал все время в пустоту. Фашист при этом странно раздвоился, затем соединился вновь. Потом Лосев на мгновение отключился. И этого было достаточно, чтоб фашист завернул ему руки железной хваткой. Другая рука фашиста схватила его сзади за шею и стала пригибать к земле. Лосев дернулся, но это не принесло результата. Вдобавок он получил удар сапогом. Это его не остановило. Лосев лягался и дергался, пытаясь вырваться, но фашист держал крепко и все сильнее сдавливал шею. При этом он продолжал правой рукой выкручивать Лосеву ладони.
Лосев, что есть силы, саданул фашиста пяткой и, кажется, попал в колено, во всяком случае, фашист тут же снова врезал ему сапогом. Что могла сделать босая лосевская пятка против фашистского сапога? Другой бы, в этой ситуации, может быть, прекратил всякое сопротивление, но только не Лосев. Лосев был упрям и дерзок, он не любил проигрывать. И он продолжал отпинываться пятками и вырываться. Во всяком случае, живым он сдаваться не собирался. Но фашист был силен. Он пригнул голову Лосева почти к самой земле. Длинная сухая трава лезла в нос, противно щекотала лицо. Лосев попытался сдуть прилипшую к носу травинку, не получилось.
– Пф-пф, – снова подул на нос Лосев. Но, дурацкая соринка не поддавалась.
И вдруг, Лосев почувствовал, что хватка ослабла, и тут же лес огласился отчаянным, полным ярости и боли воплем. Лосев дернулся еще раз и вырвался. Он ринулся на фашиста и замер в удивлении.
Фашист судорожно размахивал руками, силясь сбросить с себя неизвестно откуда свалившийся на его голову кошмар. Всё было тщетно. «Кошмар» не собирался попадаться в руки своему врагу. Всякий раз, как только рука фашиста тянулась в его направлении, «кошмар» обрушивал на неё град отточенных дерзких ударов.
Лосеву вдруг стало неимоверно смешно. На голове этого огромного детины сидел кот и остервенело рвал открытые участки тела когтями и зубами. Всеми четырьмя лапами и всеми имеющимися в наличие клыками и зубами. И это было самое грозное и поистине непобедимое оружие, какое только пришлось испытать на себе фрицу. Услышав знакомое «пф», кот среагировал так, как его учили.
Атака кота была неожиданной и стремительной. В его маленьком сердце проснулись все дикие инстинкты всех предыдущих поколений кошачьих со времен эволюции. Он чувствовал себя, вероятно, тигром, львом, леопардом и рысью в одном кошачьем лице. Кот одержал сокрушительную победу.
Выведенный из строя фашист с залитыми кровью лицом и руками, полуослепший, в изнеможении опустился на землю. Лосеву не стоило большого труда крепко стянуть побежденному руки, оторванной от котомки лямкой и сунуть в рот кляп, также оторванный от подола рубахи.
Медленно–медленно они поднимались наверх по склону оврага. Деморализованный фашист уже не думал сопротивляться, а покорно брел впереди. Видел бы он, что было в руках у Лосева вместо оружия! Фашиста бы точно удар хватил, знай он, что Лосев конвоирует его палкой, выломанной на ходу из сушняка, и теперь взятой на перевес, подобием автомата. А на плече у Лосева гордо восседал, преисполненный боевого задора, кот и бдительно следил за побежденным противником. И кошачий хвост явно давал понять, что благородная ярость и негодование еще не улеглись на дне кошачьей души.
Уже почти совсем рассвело, когда они вскарабкались, наконец, наверх. Там, среди деревьев Лосев нашел выроненный фашистом автомат.
Так они и шли через лес до назначенного места встречи. Впереди фашист, со связанными руками, стонущий, при каждом шаге и еле передвигающий ноги. Следом, Лосев, еле шагающий от усталости и вновь начавшейся боли в животе, а на плече у него бдительный кот.
В какой-то момент они вышли на лесную дорогу. Тут в оба в раз увидели брошенный посреди дороги мотоцикл. И фашист, собрав последние силы, рванулся к спасительной технике. Хотя руки его были связаны, он видимо еще на что-то надеялся. Ему удалось вскочить в седло, и он об осколок бокового зеркала стал разрезать веревку на руках. Тут только Лосев понял, какую он совершил ошибку, связав руки пленному не за спиной, а спереди. Вот-вот фашист перережет веревку и уйдет.
Лосев нажал на курок автомата. Сейчас очередь срежет фашиста, и прощай «язык»! Но выстрелов не последовало, рожок автомата был пуст. Лосеву стало понятно, почему фашист не пристрелил его сразу. Ага, патроны кончились у вояки!
Лосев отбросил ненужный автомат и, вцепившись фашисту в ногу, стал тянуть его из седла. Фашист пытался отпинываться, не переставая при этом перепиливать веревку. Лосев держал фашиста за ногу и орал что-то невразумительное. Кажется матом. Слышала бы его сейчас мама! Сказала бы: «Молодец, сынок! Ничего не скажешь, интеллигентный мальчик! Выучился, освоил грамоту!» Эта мысль рассмешила Лосева и придала ему силы.
И он снова орал, и тянул, и бил фашиста кулаком по голове. Наверное, ему снова помог кот, потому что Лосев видел мелькающий серый комок и слышал жалобное поскуливание фашиста. И они ведь стащили фашиста с седла! Ему так и не удалось перепилить веревку.
Фриц шлепнулся около мотоцикла и уже не пытался сопротивляться. Лосев пинками заставил его подняться, и они пошли дальше, навстречу разведчикам. Перед глазами у Лосева все плыло, ныла голова, и саднили ссадины. Потом он уже не помнит, что было дальше. Кажется, он в очередной раз упал. Нет, сначала свалился фашист. А уже потом в двух метрах от него Лосев.
А разведчики в условленном месте ждали Лосева. Все контрольные сроки уже истекли. Лосев так и не появился. Высланные еще по темноте на его поиски двое разведчиков вернулись ни с чем.
Ступенчиков, который после исчезновения кота, все-таки выпросился у командования и нагнал разведчиков, места себе не находил. Он появился уже после ухода Лосева. Вырос перед разведчиками, словно из-под земли, ведя перед собой «языка» – какую-то важную персону в майорском звании.
Этот майор в сопровождении автоматчика и мотоциклиста ехал по лесной дороге и Ступенчиков не мог отказать себе в удовольствии устроить засаду. Догоняя разведчиков, он решил срезать и вышел к лесной дороге. Вот тут-то до его уха и донеслось надсадное стрекотание мотоциклетного движка.
Если сказать, что Ступенчиков видел в темноте как рысь, значит, ничего не сказать. Он не только великолепно видел в темноте, но и мог различить малейший шорох, малейшие оттенки звука. Лесной человек Ступенчиков был прирожденным разведчиком. Ловкий, смекалистый, дерзкий, он обладал еще и неукротимой удалью. Этакий удивительный сплав: живой ум и надежность характера, и внешняя нагловатая бесшабашность. Лихой разведчик, одно слово. Недаром, как только его увидел командир полковой разведки, так сразу захотел иметь у себя в команде подобного молодца. Командир разведчиков сам был не промах, и поэтому умел ценить таких людей. Ступенчиков заявил, что перейдет в разведку только вместе с Лосевым. Командование подумало и решило, что боец, внешне похожий на мальчика-подростка, к тому же умный, сообразительный, будет в разведгруппе очень даже не лишним. В разведроте оба пришлись как нельзя кстати. Там все были как на подбор, Умные, ловкие храбрецы и пройдохи, они такие дерзкие вылазки совершали, что бывалые вояки, только диву давались.
Поэтому, ничего удивительного не было в том, что Ступенчиков решил перехватить фашистов в одиночку. Время до появления мотоцикла у него еще было, и он хорошо подготовился к встрече. Завалил участок дороги валежником и бревнами, и подготовил длинную сосновую сухостоину. Разведчик рассчитал все точно. Как только мотоцикл вынырнул из-за поворота дороги, он сразу же наткнулся на непреодолимую преграду, в виде завала на дороге. Мотоциклист гнал на хорошей скорости, и врезался в преграду. Послышался звон разбитого стекла, наверное, зеркала. От резкого удара мотоцикл на влажной от росы дороге развернуло, а пассажира, судя по регалиям офицера, выбросило из коляски. В этот момент и рухнула поперек дороги сухостоина, окончательно перекрыв все пути к объезду. Автоматчик дал в темноту длинную очередь, но тут же получил пулю из ответной очереди, и больше не давал о себе знать. Мотоциклист тоже дал очередь из автомата, а потом исчез. Майора Ступенчиков взял живьём. Теперь «язык» сидел связанным с кляпом во рту. Жаль, что мотоциклисту, удалось уйти.
Разведчики понимали, что с Лосевым что-то случилось. Уже забрезжил рассвет, но они все ждали, и никто не решался первым сказать, что всё, больше ждать бесполезно, пора идти дальше. Вдруг до чуткого уха Ступенчикова донесся звук, заставивший его насторожиться. Несомненно, это было мяуканье.
– Кот, ей богу кот! – повернулся Ступенчиков к командиру.
Командир прислушался. В рассветной тишине явственно слышалось требовательное и настойчивое мяуканье. Они двинулись на звук, и через некоторое время в сумеречном свете леса их взорам предстала удивительная картина. Под деревом со связанными руками в полуобморочном состоянии валялся раненый фашист огромного роста. Чуть поодаль скорчившийся Лосев, с зажатым в руках фашистским автоматом, а около него, кот. Кот громко звал Лосева, одновременно не спуская глаз с поверженного противника.
– Нашлась пропажа! – только и сказал на фашиста Ступенчиков, а потом, внимательно осмотрев его раны, взял кота на руки и совершенно серьезно сказал:
– Ну, ты и солдат, Васька!
И все увидели, что фашист буквально исполосован кошачьими когтями и зубами. Глубокие кровоточащие рваные раны бороздили его лицо и руки, с закатанными по локоть рукавами.
– Кому скажи – не поверят, – покачал головой командир и впервые за это время улыбнулся.

5.

Сведения, добытые Лосевым, были чрезвычайно важны, а ступенчиковский «язык» оказался очень ценной добычей, и всю разведгруппу представили к награде.
Весть о том, что кот Васька помог Лосеву взять пленного, мигом разнеслась в полку, затем стала известна и в дивизии. А уже через день она обросла такими подробностями, что не осталось и малейшего намека на первоисточник. Когда она в одном из вариантов дошла до Лосева, то он узнал много интересного о своей эпопее. Роль Лосева в этой истории автоматически свелась к нулю. Получалось, что все героические поступки в этой незабываемой вылазке совершил исключительно кот. Именно кот, а ни кто иной, взял важного «языка», сосчитал количество танков и вывел из строя целую немецкую дивизию, оставив её без стратегического мясного запаса. Но Лосев со Ступенчиковым не обижались.
Васька стал неимоверно популярен. На него приходили посмотреть из других полков и просили отдать кота им.
– Хитрые, какие нашлись! – отвечали им разведчики, – своего кота заводите, а на нашего, нечего рот разевать.
Но погладить Ваську все-таки разрешали. Кот за эти дни разъелся неимоверно, приходили-то ведь с гостинцами, и каждый норовил угостить героя чем-нибудь вкусненьким. Кличка «Солдат Васька» так и закрепилась за котом.
– Кстати, а почему у тебя все-таки живот-то скрутило? – поинтересовался Ступенчиков после того, как львиная доля лекарств запущенных в медсанчасти в Лосева, возымела свое действие, и тому значительно полегчало.
– Да все просто. Фельдшер объяснил, что я после горячей баранины сразу выпил холодной воды. А этого ни в коем случае нельзя было делать. Баранина-то очень жирная, вот она и застыла мгновенно в желудке. Смех смехом, но оказывается, как сказал фельдшер, это все очень серьёзно, я совсем загнуться мог. А я уж грешным делом подумал, что фашист меня отравил.
– А с котом, почему все нормально было?
– Да кот-то воду не пил! – засмеялся Лосев и серьезно добавил, – а кот на самом деле молодец! Это ведь действительно он меня спас. Настоящий солдат.
И Лосев ласково погладил кота.
У них потом было еще много совместных вылазок, пока Ступенчиков не погиб в одном из боев. В том же бою Лосев был тяжело ранен и угодил в госпиталь. Когда Лосева увозили, он был без сознания. Кот запрыгнул следом в санитарную машину, но санитарка выбросила его из кузова. Кот долго бежал следом, пока не отстал, и следы его постепенно затерялись.
Лосев, вылечившись, искал Ваську. При встречах расспрашивал незнакомых солдат, может быть, кто видел или слышал об удивительном коте.
После войны Лосев специально приезжал в эти места, но кота так и не нашел. Местные жители говорили, что какой-то кот долго бродил по окрестным деревням, так, словно бы кого-то искал. Подходил к людям, особенно к солдатам, и с мяуканьем заглядывал в глаза. Он бросался на встречу каждому проходящему солдату, а затем, с тем же мяуканьем, уходил.
Лишь однажды какой-то мужик, по виду явно не воевавший, сказал Лосеву, что он дурью мается, люди друг друга ищут, найти не могут, так война всех раскидала, а он какого-то кота.
– Что ты знаешь о войне, тыловая крыса, – сказал Лосев, – этот кот, мой боевой друг, он мне жизнь спас.
И, развернувшись, ушел, оставив мужика с раскрытым от изумления ртом.
Потом Лосев узнал, что какой-то кот прибился к воинской части, дошел с ней до Праги, а затем вместе с частью уехал на Дальний Восток, но был ли это Васька, он мог только догадываться. Во всяком случае, Лосеву хотелось думать, что это был именно его кот, по прозвищу Солдат Васька.

2007 г.