С точки зрения собаки

Айк Лалунц


С точки зрения собаки

Моей собаке Фраму посвящается

I

Я так и не понял, как оказался в незнакомом месте. Кругом было сплошное движение. Мчались, окатывая все вокруг фонтанами грязной воды, лупоглазые чудища. Бежали люди всех возрастов и калибров. Я стоял у крыльца магазина и силился понять, где нахожусь. Двери периодически распахивались и оттуда вырывались умопомрачительные запахи. Мой чуткий нос, подстрекаемый голодным желудком, различал малейшие оттенки этих ароматов. Было сыро и ветрено. Моросил дождь, пролетала снежная крупа. Я заглядывал в глаза каждому проходящему, но на меня никто не обращал внимания, и от этого становилось все тоскливее и тревожней. Постепенно, страх заполонил мою душу. Я дрожал и никак не мог согреться. Я взобрался на крыльцо поближе к теплу, сел на ступеньку и сидел, пока не стемнело. Я чувствовал себя брошенным и одиноким. Было страшно. Прохожих становилось все меньше, а огней все больше. Двери магазина хлопали реже и реже. Я понял, что совсем никому не нужен, спустился с крыльца и побрел по улице. Тяга к теплу привела меня в теплотрассу. В одном месте была довольно объемная щель, я протиснулся в нее. Мне еще не приходилось ночевать в теплотрассе. Здесь было тепло и сухо. Пахло собаками. Я привалился к теплому краю трубы и мгновенно заснул, не смотря на противное посасывание в желудке. Проснулся я на рассеете от тихого повизгивания. К моему боку прижались и повизгивали во сне два щенка. Теперь я был не один.
Я снова заснул, но теперь спал беспокойно. Одни обрывки снов сменялись другими, накатывались друг на друга, а затем выстроились в полную картину того, что случилось некоторое время назад. Я видел всё так явно, словно это был не сон, и заново все переживал.
Мне приснилась большая черная собака. Она лизала меня горячим языком и даже сквозь сон, я чувствовал ее жаркое дыхание, и ощущал на губах вкус теплого молока. Это была моя мать. Я звал ее Вавва. Мы вместе с другими собаками жили на пустыре в подвале заброшенного дома. Где-то там за трубами в своем закутке жили кошки, я чувствовал их кошачий запах. Однажды я тявкнул на одну из них, и мать объяснила мне, что это наши подвальные кошки и трогать их не надо. Еще она объяснила, что есть «хозяин», это самое лучшее, что может быть у собаки. «Хозяин» не собака, это человек, и если он захочет стать твоим «хозяином», то надо этому только радоваться. Собаки куда-то убегали, прибегали. Моя мать тоже убегала и приносила мне вкусные кусочки. Иногда ко мне подбегали большие щенки и начинали со мной играть. Вавва выводила меня из подвала, и яркий свет слепил глаза, а вокруг разливалось невероятное множество запахов. Я играл среди других щенков, но больше смотрел по сторонам. И иногда видел проходящих мимо людей, но никто не спешил стать «хозяином», ни моим, ни других собак. Потом мы снова уходили в подвал. И Вавва вылизывала меня, а я всё тянул, причмокивая, её теплое молоко…
Четкое видение закончилось. Снова были какие-то обрывки снов, тревожных и непонятных. А потом яростный лай матери и других собак. Слезятся глаза и першит в горле. Собаки мечутся по подвалу в поисках выхода, а снаружи крики, грохот и стук, и нестерпимый запах сырого цемента вперемешку с чем-то удушающе-протианым…
В одно мгновение окна подвала, открывающие нам дорогу в большой мир, были наглухо заколочены и замурованы. И ни кому не было дела до того, что там остались собаки.
Вавва начала скрести лапами в уголке окна. Скоро стал пробиваться луч света, наконец, отверстие расширилось. Мать просунула в него морду, но оно было слишком мало, чтобы в него пролезла взрослая собака. Мать схватила меня зубами за шиворот и стала проталкивать в щель. Я почему-то понял, что надо ползти вперед и, через несколько мгновений оказался по другую сторону стены. Больше из расщелины никто не появился. Я слышал лишь визги и лай, переходящий в протяжное подвывание. Я долго сидел у расщелины, скреб лапой застывший цемент, замуровавший окна подвала.
Дни сменялись ночами, темнота – светом, свет – темнотой. Звуки из подвала становились все тише. Собаки уже почти не лаяли и не скулили. Лишь изредка доносилось жалобное мяуканье, потом смолкло и оно. Не знаю, сколько прошло времени. Я ждал мать. Я звал ее то тявканьем, то повизгиванием. Мне было страшно. Я очень ослаб.
Потом на пустыре появились мальчишки, они взяли меня на руки и долго таскали по улицам. Один даже догадался угостить кусочком булки. Впервые за это время во рту у меня было съестное. Стемнело. Один из мальчишек потащил меня домой, но родители устроили скандал, и я был оставлен у подъезда. Правда, мальчик украдкой выскочил из квартиры и принес мне котлету и кусок хлеба. Я проскулил всю ночь, а утром дворник метлой прогнал меня со двора. Я оказался на незнакомой улице. Нос учуял еду, и я побежал на этот невозможно манящий запах. Нос привел меня к огромным дверям, из которых на все лады неслись разнообразнейшие ароматы. Здесь было много людей, и я с радостью бросался навстречу каждому. Я так хотел стать хозяйским, но, на меня никто не обращал внимания. Потом я устал и просто сидел, прижавшись к дверям. Двери распахнулись, и я полетел кубарем. Вылетевшая толпа, смеясь, пробежала мимо, даже не заметив, что один из них наступил мне на лапу. Я взвизгнул и стал зализывать ушибленное место.
– Это что за собачий карапуз? – услышал я вдруг.
Надо мной склонилось лицо старого человека.
– Кто ж тебя так, дружок? Ах ты, чудо лопоухое, – старик почесал у меня за ушами. Потом, кряхтя, полез в сумку, достал кусок колбасы и сунул мне под нос. Я недоверчиво уставился на старика, не решаясь схватить колбасу.
– Ешь, – вздохнул старик, и вновь подтолкнул мне колбасу.
– Что ж, идем, пес, – сказал он, когда я расправился с колбасой.
И я понял, что это хозяин. Мой хозяин.
Я побежал за стариком. И хотя старик шел медленно, мои лапы еле поспевали за ним. Когда я уставал, старик нес меня на руках, потом отпускал на землю. Мы долго ходили по городу. Старик несколько раз заходил в магазины. Но это были странные магазины. Вдоль стен стояли полки, заставленные чем-то совсем не съедобным. Старик брал это несъедобное с полок и внимательно рассматривал. Он называл это книгами. Несколько книг он подал человеку за прилавком, тот завернул их в бумагу и отдал обратно старику. На улице старик купил мне сосиску в булочке. Потом он сидел на скамеечке. А я расположился у его ног. Он гладил меня и говорил:
– Какой же ты лохматый, дружок. Даже худобы твоей из-за шерсти не видно. Вот сейчас приедем домой, поселишься в будке, и будет у тебя своя жилплощадь.
На остановке, куда мы пришли, было людно. Старик взял меня на руки, подкатило большое рыкающее чудище под названием автобус. Старика сначала отпихнули от дверей, а потом волна подхватила его и занесла на ступеньку автобуса.
– Куда прешь с собакой, старый! – завизжала какая-то тетка.
– Бомж бомженка подобрал. Фу, он блохастый и грязный! – подхватила другая. – Да это мы сейчас поправим! – какой-то мужик выхватил меня из рук старика, и я больно шмякнулся об асфальт.
Старик что-то кричал, но дверь уже захлопнулась, автобус уехал. Передо мной были ноги, ноги, ноги, но это не были ноги старика…

***
Я снова проснулся. Сквозь щели теплотрассы пробивался свет. Щенки уже сидели напротив меня и помахивали хвостами. Потом один из них сообщил, что знает богатую помойку. Мы выбрались из теплотрассы и побежали по улице. Сегодня было тепло. В небе горел большой желтый цветок, такие же цветочки, только совсем маленькие проглядывали на обочинах. Еще совсем недавно, когда мать впервые вывела меня из подвала, она сказала, что большой цветок над головой называется солнцем, и добавила, что когда появятся под ногами такие же, только маленькие, будет совсем тепло.
Помойка действительно оказалась богатой. И я наелся так, что даже брюхо стало свешиваться на бок. Рядом была большая лужа. Я склонился над ней, чтобы попить и вдруг увидел незнакомого щенка, абсолютно черного, с круглыми сливовыми глазами и большими лохматыми ушами. Шерсть у щенка была длинная густая и очень всклокоченная. Я гавкнул. Щенок гавкнул в ответ. Я задел воду лапой, щенок протянул свою лапу к моей. Я отбежал к другой луже и увидел в ней все того же щенка. Незнакомец смотрел на меня в упор и повторял каждое мое движение. Насытившись, щенки стали играть, сначала они гонялись друг за другом, а потом начали тормошить меня. И я увидел, как на черного щенка в луже, налетели двое, пестрый и рыжий, точь в точь такие же, что играли со мной. И тогда я сообразил, что черный щенок это – я.
Мы стали постоянными посетителями этой помойки. В некоторые дни еды было много, ее хватало даже окрестным кошкам. Но, иногда помойку облепляли со всех сторон люди. В основном это были бродяги и пьяные. Они были такими же голодными и грязными, как и мы. И после них нам на помойке делать было нечего. В такие дни, щенки предпочитали держаться подальше от помойки. В их головах была свежа память о том, как Рыжего чуть не поймали бомжи, а старого серого пса поймали, и после этого его никто не видел. Но к счастью, нашу помойку бомжи посещали не часто. Впервые, я услышал слово «бомж» в автобусе, когда меня отобрали у старика, и до сих пор не могу понять, почему его так назвали. Старик совсем не походил на этих людей у помойки. Он иногда мне снился. Но днями мне некогда было о нем думать, мы бродили по городу, обследовали окрестности, ссорились с другими собаками, играли, прятались от собачников. Но однажды все это кончилось. Утром мы не обнаружили помойки. Контейнеров не было. А на их месте дымилась большая куча хлама. Так мы остались без кормушки, но не унывали. Город большой, мусорок много. И мы отправились на поиски.
Может быть, мусорки по всему городу это и плохо, но с точки зрения собаки, это в самый раз. Новая мусорка нашлась довольно быстро. Она была не беднее первой, попадались довольно лакомые кусочки: недоеденные булочки и пирожки, иногда даже объедки тортиков. Кости тоже встречались, но в основном куриные. Ну, а колбасных шкурок было на любой вкус. Однажды мы нашли целую упаковку тонких колбасок. Они слегка припахивали чем-то неприятным, но, в целом, есть было можно. Удивляюсь я людям, выбрасывают столько еды! С другой стороны, если бы они все это не выбрасывали, нам собакам, да и кошкам тоже, есть было бы совсем нечего. Если бы я был человеком, я бы ненужную еду не выбрасывал, а выставлял бы ее в бачках на улицу, пусть бездомные едят, жалко что-ли.
Самые сытные мусорки были те, куда везли отбросы со школьных столовых, вываливали еду целыми тазиками: и макароны, и каши всякие, вперемежку с остатками котлет или рыбы, а то и целые куски омлета попадались, или запеканок там всяких. А булочек, булочек и хлеба… Что, эти школьники совсем с ума сошли, такое добро не едят! Заелись, одним словом. Мы несколько раз попадали на такие мусорки, и наедались на несколько дней вперед. Правда, не всегда так везло. Обычно, такие мусорки контролируют бродяги и прогоняют нас собак. Но все-таки, если повезет, урвать что-нибудь можно. Это, на какого бомжа попадешь, не все же прогоняют. Некоторые, нас собак, очень даже жалеют. Но, все-таки, мы предпочитаем держаться от них подальше.
По словам щенков, самые бедные мусорки были на городских окраинах, около маленьких покосившихся домишек. Там съестного почти не встречалось, редко-редко заплесневелый сухарик или какая обглоданная косточка. Конечно, и на богатых мусорках не всегда случалось поесть, бомжи набегут, хоть караул кричи. Но в целом, жить можно, если только не собачники. Собачников мы ненавидели люто. Мы их за версту чуяли. Мне еще мать говорила, что собачники наши самые большие враги и на глаза им лучше не попадаться. Она их называла живодерами. Страх перед собачниками прочно засел в наших душах. Даже бомжи были лучше. Порой среди них встречались вполне симпатичные люди, которые нас не прогоняли от мусорок, а даже наоборот, подкармливали, конечно, таких было не много, но были. Так вот, как только появлялся фургон собачников, мы забивались по разным щелям, и пересиживали этот опасный период.
Я заметил, что люди по разному относятся к бездомным собакам. Одни всегда угощают чем-нибудь, другие равнодушны, третьи истошно кричат при виде собак, а некоторые, постоянно норовят обидеть. Однажды мы видели, как какой-то прилично одетый дядька, явно не бродяга, насмерть забил мирно дремавшего у обочины пса. Но все-таки, хуже всех были собачники.

***
Был конец весны, солнце палило нещадно и мы, разморенные жарой, заснули во дворе в тени деревьев, недалеко от пятиэтажки. Мы часто заглядывали в этот двор. А в последнее время, можно сказать, переселились сюда. Здесь жила добрая бабулька, которая нас подкармливала. Да и другие жители относились к нам неплохо, частенько перепадало от них что-нибудь вкусненькое, со двора не гнали, гладили нас, ребятишки с нами играли. Но, в семье не без урода. Нашлись двое, которые собак ненавидели. Устраивали бабуле скандалы, прогоняли нас. Однажды они выловили бабулю, когда она вынесла нам мисочку с едой. Бабуля была во дворе одна, и они подняли такой ор, что стекла звенели.
– Развела тут псарню! Забирай их себе, если они тебе так нужны, а во двор не смей привечать! – орал мужик.
– Мы выселим тебя, карга старая, добьешься! Своей собаки мало, так еще чужих по всему городу собирает! – визжала тетка.
Бабуля развернулась и ушла, не сказав ни слова.
– Ишь, какие мы гордые! Мы на тебя управу найдем! – не унимался мужик.
Нашу бабулю обижают! Вот тут мы ощетинились и зарычали. Мы впервые рычали на человека. Мужик с теткой завизжали еще сильнее и с криками «бешенные, бешенные!», забежали в подъезд. Несколько дней все было спокойно. Эти двое во дворе не появлялись, бабуля продолжала нас кормить, ребятишки с нами играли, и постепенно скандал забылся. Дни стояли очень жаркие, даже ночь не приносила прохлады. Вот мы и лежали в тени, периодически кто-нибудь из нас приоткрывал один глаз и следил за происходящим. Но все было в порядке, и мы задремали. Был разгар дня, люди во двор почти не выходили: кто на работе, кто спрятался от жары по домам. Собачники появились неожиданно. Я услышал истошный визг, вскочил, бросился бежать и запутался в сетке. Рыжий и Пестрый с лаем набрасывались на собачников и хватали их за штаны, один собачник схватил Рыжего за шкирку, но тот увернулся и цапнул собачника за палец. Собачник взвизгнул и выпустил Рыжего, и тот бросился бежать. Второй кинул на Пестрого другую сеть, но Пестрый увернулся и тоже бросился на утек.
– Держи их, держи! – орали собачникам, маячившие в окне мужик с теткой.
– Стойте! Что вы делаете! – услышал я крик. От подъезда к машине бежала наша бабулька.
Но было уже поздно. Меня швырнули в фургон, и машина рванула со двора.
По дороге машина часто останавливалась, и в фургон забрасывали других пленников. Скоро нас было уже довольно много, и здесь были не только бездомные бродяжки вроде меня, но и породистые псы, и несколько очень симпатичных, ухоженных кошек. В фургоне стоял визг, лай, мяуканье. Мне почему-то особенно жалко было кошек. Они казались такими беспомощными и маленькими. Я всегда хорошо относился к кошкам, может быть потому что, в нашем подвале, где я раньше жил с матерью и другими собаками, кошки были нашими соседями, они тоже обитали в подвале, и их никто из собак не обижал.
Нас привезли за город. Около большого здания, обнесенного высоким забором, машина остановилась. Кошек загнали в одно большое помещение, а собак сразу распределили по отдельным узким клеткам.
Здесь было очень неприятно. Тревога и страх словно повисли в воздухе, все кругом было пронизано ими. Когда меня вели вдоль клеток, я видел тоскливые, полные ужаса глаза собак. Некоторые клетки были пусты. Меня запихнули в одну из них и защелкнули задвижку. Весь остаток дня я не притронулся ни к миске с едой, ни к воде, стоящей рядом в небольшой чеплашке. Ночью я стал рыть подкоп, вспомнив, как это сделала моя мать. Пол в клетке был земляной, но земля оказалась очень твердой, и я разбил лапы в кровь, но достаточно большого хода, чтобы выбраться так и не вырыл. Утром пришел охранник. Он увидел подкоп и избил меня так, что я отлежался только к следующему утру. Каждый день из соседних клеток кого-то уводили, но клетки не долго оставались пустыми, появлялись новые собаки. Не знаю, сколько прошло времени с тех пор, как я попал сюда. Скажу одно, первые дни я не ел, но потом голод заставил меня притронуться к пище. Постепенно появился аппетит, а вместе с ним надежда, что я смогу вырваться из этой тюрьмы. Я все чаще стал думать о старике, и решил, что, как только вырвусь отсюда, обязательно его найду. Вспоминал я и бабулю. Но возвращаться к ней одному, без Рыжего и Пестрого, мне не хотелось. Вот если бы их найти, можно было бы появиться у бабули.
От собак я узнал, что это живодерня при мыльном заводе, принадлежат они какому-то богачу, и все богатство его держится на выделке шкур и на мыле. Иногда сюда по ошибке попадают собаки с именитыми родословными, и тогда происходят неминуемые скандалы. Появляются хозяева собак и грозят начальнику «прикрыть его лавочку», но, получив любимца обратно, забывают о своих словах. Еще я узнал, очень редко, но все-таки бывает, что охранники забывают закрыть после кормежки какую-либо клетку, и тогда счастливчик бежит, и если ему удается выбраться за ворота, он спасен. Я почему-то поверил в то, что именно мою клетку забудут закрыть. И ждал.
И дождался. Однажды утром, моя клетка открылась, на меня накинули брезентовый ошейник на палке, вывели во двор и повели в сторону длинного здания в глубине двора. У меня оборвалось сердце. Я понял, что спастись уже не возможно. Но я упирался изо всех сил и старался вывернуть голову из ошейника. Несмотря на сопротивление, меня продолжали тащить. При этом один из конвоиров усиленно хлестал меня плеткой.
К забору подкатила машина, охранник открыл калитку в воротах и вдруг упал. Ворота распахнулись, машина въехала во двор. А по двору что-то защелкало. Мой мучитель дернулся и тоже упал. За ним другой. От ворот уже бежали люди, в руках у них были стрекочущие палки и от вылетающего из этих палок огня все вокруг падали. Люди с палками пробежали по всему двору, заскочили во все помещения, и где бы они ни побывали, везде охранники падали на землю. Из одного здания выбежал человек и быстро побежал к стоящей у забора машине. Я узнал его, это был начальник. Он почти добежал до машины, но раздалось очередное стрекотание, и начальник тоже упал. Я вывернул голову из ошейника и спрятался за угол дома. Люди с палками прошли к клеткам, они явно кого-то искали. Наконец остановились у клетки, в которой сидел, появившийся на днях, большой и видимо очень породистый пес. Клетку открыли, пса выпустили. Он бросился на грудь одному из своих освободителей и облизал его лицо. Честное слово, когда пес встал на задние лапы, он был ростом со своего великана-хозяина. Освободив собаку, люди бросились к своей машине, и уже было сели в нее, как вдруг от машины отбежал один. Он бросился к клеткам и все их пооткрывал. Потом открыл комнату с кошками, сел в машину и она исчезла за воротами. Весь двор заполнился собаками и кошками. Я выбежал из ворот. Передо мной лежала дорога.
Дорога привела меня на окраину города. Но это был другой город, не тот, из которого я родом. Здесь тоже были собаки и помойки. Значит, жить можно. Но помойки оказались скудными, еда появлялась крайне редко. Городок был маленький и бедный. Пришлось попрошайничать. Я обычно садился у дверей единственного в городке магазина и терпеливо ждал, что кто-нибудь кинет кусочек хлеба или выронит маленькую рыбешку. Однажды, я увидел в стеклянной витрине черного щенка, он был значительно крупнее, чем тот, в луже, этакий щенячий подросток, длиннолапый, лопоухий, лохматый, с веселыми сливовыми глазами. Во всем его облике было что-то очень знакомое. И я узнал его. Это был я.
В городе было много стариков. И мне казалось, я непременно встречу своего, но время шло, я обежал весь город, заглянул в каждый двор, но старик так и не встретился. Не было даже намека на его запах, который я крепко запомнил. И я понял, что мне здесь делать больше нечего.

***

Я вновь пустился в путь. Теперь я бежал в обратном направлении. Пробегая мимо своей тюрьмы, я убыстрил бег и проскочил это место на одном дыхании. Так я снова оказался в городе.
В тот же день я столкнулся у магазина с человеком, до этого я видел его несколько раз на рынке. У магазинов он тоже часто околачивался. Это был худой незаметный на вид дядька. Я так и стал его про себя называть. И вот он протянул мне булочку. Я был голоден, булочку проглотил в одну секунду, он протянул мне сосиску, и я почувствовал к нему несказанную благодарность. И когда он меня позвал, я пошел за ним. Он жил в полуразрушенном домишке на окраине города. Дом был покосившийся, маленький, зато двор большой, заставленный какими-то лотками и столами. Дядька держал меня в доме и следил за каждым моим шагом. Конечно, он меня кормил и даже иногда гладил. Но я не считал его хозяином, я почему-то не мог забыть старика. В первый же день он научил меня команде «лежать», а затем стал учить ползать. Он бросал передо мной кусок мяса, привязанный к веревочке, но хватать не давал, а заставлял меня ползти к нему. Но как только я подползал, кусочек начинал от меня убегать.
Мне казалось это веселой игрой. Я вскакивал, кидался следом и сразу же получал удар по голове. После нескольких таких ударов, я понял, что вскакивать нельзя, а надо ползти, как можно сильнее прижимаясь к земле. Потом надо дотянуться до стола и постараться незаметно стащить курицу или кусок мяса. Но есть добычу нельзя, ее надо принести дядьке. Потом он перенес занятия во двор. Я должен был ползти до стола, хватать курицу, незаметно скрываться с ней, а затем бежать и относить курицу дядьке. Честно сказать, мне этого делать совсем не хотелось, с каким бы удовольствием я сам расправился с этой курицей. Но я боялся ремня, которым постоянно угощал меня дядька. Я усвоил урок прочно, и делал, видимо, все хорошо, потому что дядька был доволен. Затем он усложнил задачу. Теперь я должен был таскать из сумок и карманов курток кошелек. Кошелек был намазан курицей, но был совершенно не съедобен. Работать с ним мне было совсем не интересно.
Дядька научил меня еще двум командам: «курица» и «кошелек». Он произносил эти команды очень быстро, и у него получалось «курц» и «кшелк». Теперь я уже по команде «кшелк» реагировал даже на ненамазанный курицей кошелек. Через несколько дней дядька решился пойти со мной на рынок. Он скомандовал «курц» и отошел в сторону. Я сделал все так, как меня учили, подкрался к зазевавшемуся продавцу, незаметно стащил с лотка курицу и бросился со всех ног к дядьке. Он стоял рядом с незнакомцем и что-то быстро ему говорил. Я направился прямо к дядьке и стал совать курицу ему в руки. Но он почему-то вдруг стал от меня отмахиваться и кричать.
– Пошел прочь! Уберите собаку! Граждане, чья собака?
Я ничего не понимал и продолжал навеливать ему курицу.
– Так, – сказал незнакомец, – очень интересненькая картинка.
И попытался забрать у меня курицу. Я зарычал. Это было настоящее безобразие. Я с трудом смирился с тем, что курицу надо отдавать дядьке и тут, вдруг появляется какой-то совершенно незнакомый и пытается отобрать у меня мою законную добычу. От негодования я зарычал еще сильнее.
– Возьмите курицу, гражданин М–ов, видите, собака для вас старалась.
– Это не моя собака! Люди добрые, что же делается, невиновного человека в воровстве обвиняют! – завизжал на весь рынок дядька.
Потом он дернулся и побежал. Незнакомец рванулся за ним, а я с курицей в зубах за незнакомцем. В несколько прыжков незнакомец догнал беглеца и защелкнул на его руках какие –то железки.
– Это собака ворует, собака ворует! – продолжал кричать дядька.
– Значит собака, а ты не причем. Нда-а… А ты, оказывается предатель, М–ов. Впрочем, я всегда это подозревал, – ответил незнакомец, – но предать собаку, это уж, совсем последнее дело.
– Это не моя собака, я же говорю, впервые вижу эту воровку.
– Ну да, конечно, собака виновата, а ты у нас бедный несчастный пострадавший, ответил незнакомец.
К нам подбежал еще один человек, он схватил дядьку за железки и затолкнул в подкатившую машину. Незнакомец присел передо мной на корточки и твердо сказал: «Дай мне курицу, а я тебе дам вот что». И он протянул мне конфету. Конфеты я просто обожаю. Я немного поколебался между курицей и конфетой, и выбрал в пользу конфеты. Незнакомец сунул курицу в пакетик, сказал мне: «Ну, бывай, друг, не воруй больше». Залез в машину, и она уехала. Я снова остался один.
Самое противное было то, что меня на этом рынке уже знали, и начинали гонять всякий раз, как только я появлялся поблизости.

***
Я вернулся в теплотрассу и обнаружил, что мое место уже занято. Здесь обосновались беспризорники. Один из них подозвал меня и протянул сухарик. И хотя, я очень любил детей, все же подошел с большой опаской, я уже научился бояться некоторых людей. Но мальчик, судя по всему, был безобидный, он кинул мне сухарик и стал ласково со мной говорить. Мой хвост заработал пропеллером, и я стал выпрашивать еще сухарик, и просил до тех пор, пока он не скормил мне весь свой запас. Скоро я к нему совсем привязался. Другие беспризорники меня тоже не обижали, и каждый старался чем-нибудь угостить. Я теперь ходил с ними на «работу». Они промышляли тем, что кто-то из них мыл машины, другие воровали или попрошайничали. Мой мальчик мыл машины. И в некоторые дни, у него выходило с заработком очень даже не плохо. Но к вечеру, неизменно появлялись двое, с наглыми мордами подходили к мойщикам машин и вытрясали у них всю выручку. А мальчишкам выдавали по булке с куском колбасы и сигареты. Так же они поступали с воришками и попрошайками. Уже на второй день один из них сказал мальчику: «Или, чтобы я твоего нахлебника здесь больше не видел, или пусть тоже работает».
На следующее утро, те двое заставили мальчишек обмотать мою голову и ухо длинной белой тряпкой. Я пробовал содрать ее, меня наказали. Мне обвязали шею веревкой, а потом привели в переход и привязали веревку к скобе на стене. Передо мной поставили баночку с несколькими монетками, налепили на стену лист бумаги, приказали сидеть и ушли. Неподалеку от меня осталось только два мальчика, которые сидели около таких же баночек и что-то умоляюще говорили прохожим. Порой в их баночки что-то бросали. Я удивился, когда ко мне тоже подошли и стали бросать в мою баночку. Я понюхал. Но это было совсем несъедобно.
– Подождите, – остановился вдруг один из прохожих, – что здесь написано? И он стал громко читать.
– Помогите собаке – инвалиду, героически сражавшейся в Чечне и потерявшей во время службы ухо.
– Чего только не придумают, попрошайки, – сказал другой.
– Подожди, а вдруг, правда, – сказал первый и бросил в мою баночку несколько бумажек.
– Да нет, это ж совсем щенок, когда б успел воевать, – ответил его спутник, но все-таки тоже бросил в мою коробочку.
Потом, целый день подходили какие-то мужчины, женщины, старушки. Мужчины молча бросали в коробочку деньги. Женщины и старушки причитали о том, какая я несчастная собака. Кто-то из женщин постелил около меня пакет и положил на него пачку печенья. Другие, тоже стали класть продукты и наложили целую кучу всякой еды: котлет, колбасы, булочек, печенья. К вечеру, я уже есть не мог, а около меня возвышалась гора продуктов, и место напоминало прилавок магазина. Когда парни пришли за сбором дани, они долго чертыхались, увидев мою добычу. Потом, они тщетно пытались отобрать собранное мною. Но я рычал и не подпускал их.
– Отстаньте от собаки! – услышал я вдруг резкий мужской голос, – дожили, уже у собак отбирают, рекетиры проклятые!
А женщина, идущая с ним, положила в общую кучу булочку. Я, почувствовав поддержку, с лаем бросился на обидчиков, но короткая веревка откинула меня обратно. К великой радости мальчишек, вымогатели ушли ни с чем. На следующий день, я снова работал попрошайкой, и снова моя добыча превосходила добычу мальчишек. Маленькие попрошайки притащили все полученное мной в теплотрассу и мы наелись до отвала. Так продолжалось несколько дней. В один из вечеров в переходе появились те двое. На этот раз, они были с железными прутьями. Они вдвоем набросились на меня и стали хлестать прутьями по чему придется. Я сначала пробовал обороняться. Но короткая веревка держала меня, не давая развернуться. Вскоре, я совсем выбился из сил. Мальчишки бросились мне на помощь. Один из парней, что было силы, хлестнул мальчика прутом по голове. Мальчик схватился за голову и страшно закричал. Из рассеченного лба лилась кровь.
– Ах, вы сволочи! – послышалось вдруг.
Раздался топот ног и на тех двоих обрушился град ударов. Я увидел, что несколько парней в формах набросились на наших мучителей. Появились люди в белой одежде и увели мальчика. Остальные мальчишки отвязали меня, и мы пошли в теплотрассу.
Этой ночью мальчишки решили бежать. Я слышал, как они говорили об этом. Но ночью бежать не получилось, мальчишки были такими уставшими, что не выдержали и заснули. Из их разговора я кое-что понял, оказывается, те двое были не главными, они тоже только выполняли свою работу, и мальчишки боялись, что их не оставят в покое. Они оказались правы. Утром у теплотрассы нас уже ждали. Но мальчишки не собирались так просто сдаваться. Мы проползли по теплотрассе к другому ходу и, выбравшись на свет, припустили в сторону речного порта. Мы вплавь добрались до очень большой лодки, которую мальчишки называли баржой. Она была прицеплена к лодке поменьше. По узкой металлической лестнице они забрались на баржу и затащили меня за собой. Мы спрятались внутри баржи. Потом раздался гудок и маленькая лодка под названием буксир, потащила нашу баржу. На ней кроме нас и множества ящиков, больше никого не было. Мы выбрались наверх, и я увидел, что город удаляется. Мне стало тревожно, я прыгнул с баржи и поплыл в сторону города. Мальчишки кричали, но я их уже не слышал.

***
Плыть было трудно, ведь я плыл второй раз в жизни. И когда я добрался до берега, в глазах у меня потемнело, и я еле выполз из воды. Обессиленный я лежал у самой кромки реки и не мог даже пошевелиться. Здесь меня нашел человек, и забрал с собой. Так я очутился в собачьем приюте. Приют находился за городом. На большой зеленой поляне за забором стоял дом в окружении многочисленных собачьих будок. Меня вымыли, расчесали и поселили в маленькой уютной конуре. После вкусной кормежки меня осмотрел человек в белом халате. Мне очень понравилось, что он дал мне конфету, только конфета оказалась маленькой и кислой, но все равно, я разгрыз ее с удовольствием. Только совсем не понравилось, что сразу же после этого, он пребольно уколол меня между лопаток. Но боль быстро прошла, а я получил в награду небольшие вкусные мясные шарики.
Я оценил новое место. Здесь было хорошо, сытно, спокойно. При мне двух щенков отдали в «хорошие руки». За одним из них приехала молодая женщина с девочкой, а другого забрала семья с двумя детьми. Работники приюта вместе со щенками вручили им какие-то бумаги и люди, очень довольные ушли, уводя щенков. С приютскими собаками я быстро познакомился и по вечерам носился по двору в компании бывших бродяжек. С работниками я тоже подружился, особенно с немолодой женщиной, разносившей по будкам миски с едой. Мне здесь нравилось, и я решил, что так будет всегда. Но мне определенно не везло с пристанищем. Через несколько дней после моего появления в приюте, к директору приехали люди, предъявили бумаги и заявили, что эта земля куплена частным лицом и приюту необходимо в течение трех дней освободить территорию. Директор сначала стал доказывать, что этого не может быть, земля передана приюту в безвременное пользование. И тоже показывал бумаги. Люди предупредили, что завтра они приедут не одни и исчезли. На следующий день они появились в сопровождении людей в форме. Я уже знал, что такое форма и понял, что нам придется уступить. Работники стали обзванивать всех знакомых с просьбой приютить собак, часть собак разобрали, часть забрали сами работники, и через три дня территория была освобождена. Когда грузили собак в машину, я вспомнил, как нас везли на живодерню, испугался, незаметно выпрыгнул и спрятался за домом. Машина уехала, а я вновь ничейный и свободный побежал в сторону города.
Недалеко от города я встретил свору собак и заметил среди них рыжего щенка. Мне он показался очень знакомым, и я не ошибся, это действительно был Рыжий. Мы обнюхались, и он меня тоже узнал. Мы всей сворой обосновались в районе западного рынка. Это было удобно. Мы ночевали под лотками, а днем можно было найти среди лотков, что-нибудь съедобное, особенно у мясных рядов, там всегда было полно обрези. Можно было стянуть из сумки зазевавшегося покупателя окорочок или кусок сала. Только таскать надо было так, чтобы никто не заметил. Особенно хорошо умел таскать из сумок большой лохматый пес, он делал это незаметно и молниеносно. И он никогда не съедал один, стащит и принесет нашей команде. Мне даже показалось, что он был когда-то учеником дядьки. Этот пес и верховодил сворой. Мы прижились на этом рынке.
Свои вылазки мы совершали обычно вдвоем с Рыжим. Рыжий садился напротив лотка и начинал тихонько скулить. Обычно было два варианта поведения хозяев лотков. Они или начинали усиленно гнать Рыжего прочь, или сердобольно бросали ему какой-нибудь объедок. В любом случае хозяин лотка отвлекался, и я ухитрялся стащить что-нибудь. И сразу давал деру. Я люблю морковку. И таскать ее мне часто помогали, сами того не подозревая, воробьи. Обычно они садились на мешок с семечками и клевали, а торговки, которые помимо семечек торговали еще и овощами, начинали сгонять их с мешков. Вот глупые. Можно подумать воробьи у них много семечек съедят! Я внимательно следил за воробьями и торговками, и как только торговка отвлекалась, подлетал, хватал морковку, а то и две, и мчался сломя голову в укромное место. Там меня поджидал Рыжий, мы делили с ним добычу и снова выходили на охоту. Все изменилось в одночасье.
В тот день у лотка я учуял знакомый запах. А потом и голос услышал. Я бросился за этим голосом и запахом. Мне пришлось сновать между многочисленными ногами. Я летел как снаряд, но все-таки не успел. Фигура старика мелькнула на другой стороне улицы и скрылась среди прохожих. Пока я перебегал улицу, старик подошел к остановке и сел в подошедший автобус. Я пытался бежать за автобусом, но конечно не догнал. Где-то сильно грохнуло, но я не обратил внимания. Я долго бродил по улицам, силясь уловить знакомый запах, а когда вернулся к рынку, то увидел, что от него остались одни головешки. Рынок был окружен людьми с палками, такими же, как у тех, на живодерне. Я уже знал, что эти палки называются оружием. Противно пахло дымом и гарью. Собак нигде не было. Я всю ночь пробегал по пепелищу, но так никого из них и не встретил. Под утро я наткнулся на нескольких погибших собак. Рыжего среди них не было. Я несколько дней просидел около пепелища, поджидая Рыжего, но он так и не появился. И я ушел с этого места.

***
Я снова устроился в теплотрассе и оттуда делал вылазки, то на окрестные мусорки, то к магазинам. Я, конечно, попрошайничать не люблю, уж в самом крайнем случае, когда совсем есть нечего. Но, иногда помойки оказывались пусты, так что, случалось, приходилось и к магазинам. У магазинов можно было что-нибудь выпросить.
Я заметил, что охотнее и чаще всего угощают собак старушки. Они расщедриваются на кусочки колбасы, копченую рыбку, булочки, печенюшки. Поэтому, я очень хорошо отношусь к старушкам с большими сумками. Я обычно тычусь носом в сумку и с шумом втягиваю в себя воздух, а потом заглядываю бабулькам в глаза. На большинство старушек, это действует безотказно. Они тут же начинают рыться в своих чудно пахнущих кошелках и обязательно, хоть чем-нибудь покормят.
Ребятишки тоже неплохо угощают, но они обычно ограничиваются кусочком шоколадки или мороженки. Но, все равно я детей люблю больше, даже больше, чем старушек с сумками. Когда я вижу детей, то сразу же начинаю вилять хвостом и выказывать свое самое лучшее расположение. Я почему-то тоже многим нравлюсь. Может быть поэтому, меня почти все угощают.
Я нашел один хороший способ. Надо подойти к жующему человеку, сесть напротив и внимательно смотреть в глаза. В большинстве случаев это действует безотказно, люди не выдерживают взгляда и обязательно делятся съедобным. Но не всегда. Однажды я долго гипнотизировал взглядом одного сидящего в открытом кафе человека. Он ел с большим аппетитом, постоянно бегал к прилавку и покупал беляш за беляшом. Огромное количество съел. Я в упор смотрел на него, он смотрел на меня и не переставал работать челюстями. Я уже начал истекать слюнками и тихонечко взвизгнул. Он протянул мне промасленную бумажку. Так что, на кого попадешь. Большинство все-таки угощают.
Самые жадные – это молодежь, никогда ничего не дадут. Идут, едят пироженки всякие, сосиски в тесте, чипсы и прочее, а что не доедят, в мусорку бросят, нет, чтобы собачку или кошку какую угостить. С точки зрения собаки, такая жадность вообще не понятна, ну что им, жалко, что ли, немного еды для собаки, ну самую капелюшечку.
И вообще, я не самого лучшего мнения о некоторых людях. Бегут, кричат, ругаются. Мне несколько раз доводилось видеть людей с самых неприглядных сторон. И вот что странно, по одиночке, они почти все нормальные, но, стоит им сойтись вместе… Я замечал, что они готовы друг другу глотки перегрызть из-за какой-нибудь ерунды, предают друг друга, грызутся между собой, как самые бешеные собаки. Бродяги устраивали потасовки из-за этой мерзкой вонючей водки, забивали друг друга. Или толпой наваливались на одного. Да что бродяги, сколько раз я видел, как разъяренная толпа отнюдь не бомжей набрасывалась на каких-нибудь мальчишек, заподозренных в воровстве, или обрущивала свой гнев на любого встречного чем-либо не угодившего ей. Друг к другу они относятся даже хуже, чем к собакам. Честное слово, нравы у нас собак лучше, чем у людей.
Лично у меня отношение к людям самое противоречивое, как и у всех собак. Одних я сторонюсь, к другим сразу же проникаюсь симпатией. Люди разные: добрые, веселые, злые, усталые, равнодушные. Всякие. Но все равно мы хорошо к ним относимся, во всяком случае, к отдельным их представителям. Без людей мы не можем, хотя и делаем вид, что сами по себе. И каждый из нас мечтает заполучить хозяина. Хозяин, он всегда самый лучший, он не такой как все. А еще я знаю, есть такие люди, к которым всегда липнут все кошки и собаки. Они безошибочно распознают этих людей в толпе. Сразу направляются к ним и готовы следовать за ними по пятам. Мне тоже несколько раз встречались такие люди. Но, к сожалению, их не много.
Вобщем, я снова столовался на мусорках. Но теперь было очень голодно. Люди разъехались по дачам и курортам. Школы летом не работали, пришкольные лагеря закрылись, и богатых отбросов на мусорках не было. Я совсем оголодал. Иногда удавалось найти черствый кусок хлеба или кусочек оброненной печенюшки, и часто это была вся пища за целый день. Люди угощали с большой неохотой. Мне постоянно хотелось есть.
И однажды у магазина я увидел малыша, сидящего в коляске. В руках малыша была булочка. Он смотрел на меня, улыбался и лопотал что-то на своем малышовском языке. Я подошел совсем близко к малышу. От булочки исходил умопомрачительный запах. Малыш продолжал лопотать и махал булочкой перед моим носом. Я решил, что он хочет меня угостить, и осторожно взял булочку из рук мальчика. И вдруг малыш истошно закричал. Я так испугался, что уронил булочку. Прибежала молодая женщина. Вытащила малыша из коляски и стала ласково уговаривать.
– Булочку уронил? Ничего, мы эту булочку сейчас собачке дадим, а Мишеньке печенюшечку, – и она сунула печенье малышу в руку.
Малыш перестал плакать и снова потянулся ко мне. Печенье выпало у него из руки, малыш снова заплакал. Я взял печенье в зубы и протянул малышу. Малыш засмеялся. Я завилял хвостом, показывая, как рад встрече. Говорят, что собачья улыбка в хвосте. Моя «улыбка» ходила ходуном от одного бока к другому.
– Ах ты, лучший друг всех детей! – сказала женщина, – чей ты, песик? Хотя, что я спрашиваю, ясно, что ничей. Ну, пошли, придумаем что-нибудь. И она поманила меня за собой.

***
Теперь я жил в настоящей квартире. Меня вымыли в ванной со специальным собачим шампунем, расчесали шерсть. У меня было свое место, каждый день я получал суп и кашу с косточкой. Мою шею украшал ошейник, а на дверном крючке висела цепочка для прогулок. На ошейнике было написано мое имя. По улицам я гордо вышагивал рядом с хозяйкой, строго следя за тем, чтобы к малышу не приблизился никто чужой. Я играл с малышом, лаял, если кто-нибудь подходил к нашей двери и почти забыл, что еще совсем недавно жил на улице. По вечерам, когда хозяйка садилась в кресло и раскрывала книгу, я ложился у ее ног или забивался под кровать малыша. И на свете не было собаки счастливее меня. Теперь я вспоминал старика все реже и реже. Хозяйка была добрая и заботливая. И я платил ей верностью. Иногда мы втроем садились на ковер и катали мяч. Малыш тянул меня за шерсть, ползал по ковру, раскидывал игрушки и требовал, чтобы я их ему подавал. И все мы были абсолютно счастливы.
Хозяйка стала учить меня командам. Я уже знал все эти «сидеть», «лежать», «рядом» и не понимал, почему она так довольна. Иногда к ней приходили гости, две ее институтские подруги. Они приносили с собой тортик и мне от него, конечно, тоже кое-что перепадало.
Я теперь каждый день видел себя в зеркало, и всякий раз удивлялся: на меня смотрел крупный сильный щенок, лохматый, с блестящей черной шерстью, большими пушистыми ушами и все теми же сливовыми глазами. Почему-то, всем нравились мои уши, они были большие и треугольные, как у овчарки, но торчали не на самой макушке, а ближе к краям головы. И за эти пушистые уши каждый норовил меня погладить. Мне казалось, что я почти взрослый пес. И я себе определенно нравился. И мне нравилось так жить.
Я окончательно уверился, что каждый бездомный пес в душе мечтает стать хозяйским. Поэтому, с такой надеждой и доверием заглядывают собаки в глаза каждому встречному, с такой радостью бросаются навстречу тому, кто, по их мнению, может стать хозяином. Честно сказать, собаки в способности стать хозяином, подозревают каждого. И как они бывают разочарованы, когда их возможный хозяин проходит мимо. Мимо меня на этот раз не прошли, и, уже поэтому, я был неописуемо счастлив. Я даже понемногу стал забывать старика.
У хозяйки было много чего интересного. В книжных шкафах полно книг, на полке кораблик с парусами. Но самым замечательным была корзина, в ней лежала целая куча мячиков и резиновых игрушек, которые можно было так здорово грызть. А еще, у нее была коллекция монет. Я видел, как иногда она задумчиво их рассматривала.
Однажды подруга сказала ей: «Продала бы ты эту коллекцию от греха подальше. А то, у меня один ею интересовался. Откуда только узнал».
– Что ты, – удивленно взглянула на нее хозяйка, – это же коллекция Леши. Он приедет, что я ему скажу?
– Ну, как знаешь, – пожала плечами подруга.
Через несколько дней, в квартиру позвонили. На пороге стоял молодой человек, прилично одетый, но он мне почему-то не понравился. И я тихонечко зарычал.
– Здравствуйте, – сказал молодой человек, – я из милиции. Нам стало известно, что вы продаете коллекцию монет.
И он протянул хозяйке удостоверение. Хозяйка взглянула в корочки и пригласила его войти.
– Да ничего я не продаю. И коллекция это не моя, а мужа. Да и нет в ней никакой ценности, чтобы продавать.
– Вот и хорошо, – обрадовался человек, – мы берем на учет всех коллекционеров, поставим вам сигнализацию, и можете больше не беспокоиться о своих ценностях.
– Да нет в ней никакой ценности, – еще раз повторила хозяйка.
– Вы позволите взглянуть?
– Пожалуйста, – она вытащила из шкафа альбом с монетами и протянула человеку. Он полистал альбом, спросил, где хозяин коллекции и, получив ответ, достал бланк, заполнил его и сказал: «Распишитесь вот здесь. Теперь вы под охраной милиции. Возможно, скоро вам поставят сигнализацию, ждите». Попрощался и ушел.
Мне не понравилось, что хозяйка пригласила его в дом, и когда он уходил я даже пару раз гавкнул. Хозяйка засмеялась: «Охранник ты наш!» и погладила меня по голове. Но потом она задумалась и позвонила по телефону:
– Привет, ты не знаешь, коллекционеров берет под свою охрану милиция? Узнай, ладно.
Но никто больше нас по поводу коллекции не беспокоил, сигнализацию не поставили. Сначала она волновалась, но потом решила, что коллекция не стоит установки сигнализации, и постепенно успокоилась.
Хозяйка каждый день бегала к почтовому ящику, но письма приходили редко. Если не было писем, она становилась очень грустной, подолгу смотрела на портрет молодого мужчины, одетого в военную фуражку и полосатую футболку. Я знал, что это ее муж и, что, сейчас он в плавании. Она часто говорила малышу: «Вот скоро вернется папа из далеких южных морей, и мы с тобой его больше никуда не отпустим». Но иногда в ящике оказывался конверт, уклеенный маленькими пестрыми картинками, которые хозяйка называла марками.
Она быстро прочитывала письмо, становилась веселой, смеялась, подбрасывала малыша на руках, а меня угощала печеньем или конфетой. Прочитав письмо, хозяйка осторожно отклеивала над паром от конверта марки и помещала их в толстую книгу под названием альбом.
Еще, она часто звонила кому-то по телефону и спрашивала о здоровье.
– Приезжайте, – говорила она, –- мы так давно не виделись.
Выслушав трубку, отвечала: «Лучше вы приезжайте. Я понимаю что море дел, что с утра до вечера на работе. Нет, я не могу, вдруг Леша радиограмму пришлет. Хорошо, приедем, как только дед вернется из санатория».
Иногда она кричала в трубку: «От Леши письмо, он передает привет!» Последний раз она радостно сказала: «Приезжает?! Когда? Хорошо, мы будем у вас через два дня. Да, с Мишенькой и еще кое с кем. Это пока секрет. Ну, ладно, это щенок. Вам понравится. Я думаю, Леша тоже будет доволен. Да, он такой симпатяга, весь черный, пушистый. Очень милое существо. Вобщем, сами увидите. Ну, конечно приедем. Надо же повидаться с дедом».
Но приехать не получилось

***
Вечером, хозяйка развешивала на лоджии выстиранное белье . И вдруг перед ней на уровне пятого этажа выросло из темноты бледное лицо. Хозяйка едва успела вскрикнуть от испуга, а человек уже запрыгнул на лоджию, схватил ее за руки и стал толкать к перилам, он видимо, хотел скинуть ее вниз. Хозяйка страшно закричала. Малыш проснулся и заплакал. Я бросился на лоджию, хозяйка сумела увернуться и теперь отбивалась от грабителя. В свете фонаря я увидел, что глаза у него были совершенно белые и безумные. Я узнал его, это был тот самый, что приходил к нам под видом милиционера.
Я бросился на пришельца, и, не давая ему опомниться, схватил за руку, которой он выворачивал ладонь хозяйке. Он завизжал, вскочил на стоящую у бортика лоджии скамейку, на которой обычно находилась корзина с овощами, и попытался сверху пнуть хозяйку. Тогда, я снова цапнул его, на этот раз за ногу. От него несло спиртом, а я от этого запаха буквально зверею. Он снова закричал. Замахал руками, не удержался и полетел через перила вниз. Хозяйка бросилась звонить в милицию и в «скорую». Ее трясло, слезы градом катились из глаз. Она взяла кричащего малыша на руки и ходила с ним по комнате, пока не приехала милиция. Она объясняла милиции, как все произошло, но ей, кажется, не верили. И даже то, что упавший налетчик остался жив, не произвело на милицию впечатления. И хотя врачи «скорой» говорили, что он пьян и возможно обкурен наркотиками, к ним не прислушались.
Уже за полночь плачущей хозяйке велели одевать ребенка и собираться самой. Меня выгнали из квартиры. На дверь налепили бумажку и поставили синий оттиск.
На улице у хозяйки отобрали плачущего малыша и передали женщине в форме. Когда я это увидел, у меня внутри все заклокотало и я бросился защищать хозяйку с малышом.
– Ах ты, гад! – заорал один из милиционеров и хотел пнуть меня, но я увернулся.
– Фу! – кричала хозяйка, – Фу! Это свои!
Первый раз, за все это время, что жил дома, я ослушался. Какие уж тут «свои». «Свои» так не набрасываются на моих хозяев. И я снова бросился в атаку.
– Нет! – закричала вдруг хозяйка, – не стреляйте, не надо! Он совсем еще щенок! Фу! Фу! Беги!
Что-то сухо щелкнуло и просвистело у моего уха, Я снова увернулся и ринулся на обидчика. Он пытался отпихнуть мою хозяйку, повисшую на его руке и снова целился в меня.
– Отставить! – рявкнул старший милиционер и схватил руку с направленным на меня пистолетом.
Не смотря на мои яростные протесты, женщина в форме села с малышом в одну машину, хозяйку запихнули в другую и машины покатили со двора. Я бросился за машиной, увозящей хозяйку, и бежал следом, пока безнадежно не отстал.
Эх, если бы здесь была моя бывшая свора! Мы бы окружили это урчащее чудище, мы бы искусали его круглые лапы, мы бы разорвали его на клочки. Я брел по улице, сам не зная куда, но лапы привели меня к дому. Я прождал до утра, но хозяйка так и не появилась.

***
Теперь я снова бродяжничал, но к вечеру, неизменно, появлялся во дворе. Поднимался на пятый этаж и скреб дверь квартиры лапой, хотя этого можно было и не делать, там была все та, же неизменная бумажка. Так я ходил несколько дней, пока меня не начали гонять из подъезда. Тогда я стал пробираться в подъезд крадучись, стараясь не попасться на глаза.
Моим домом опять стала мусорка, и там у меня произошло столкновение с одним из бродяг. В один из дней я нашел целую палку колбасы, слегка подпорченную, но все-таки вполне съедобную. Я вытащил колбасу из груды мусора и вдруг почувствовал, что не могу сдвинуться с места. В эту же самую колбасу с другой стороны вцепился какой-то бродяга и старался вырвать ее из моих зубов. Я уперся всеми лапами и сильнее стиснул колбасу зубами. Бродяга тянул колбасу к себе, я к себе. Я не собирался уступать, это была моя добыча. Он споткнулся и упал, но продолжал тянуть колбасу на себя. Я мотал головой и старался вырвать добычу из его рук. Наконец он выпустил колбасу, и я бросился наутек. Бродяга с криками и проклятиями бежал за мной. Найдя укромный уголок, я перевел дух и съел колбасу до последней шкурки. Впервые за несколько дней я был сыт. Но, придя на следующий день на ту же свалку, я был встречен градом камней.
Так я нажил себе врага. И как оказалось не одного. Я прибился к собачьей своре, и сначала все шло довольно хорошо. Я быстро перезнакомился со всеми собаками. Но потом появился большой злобный пес, и я сцепился с ним из-за косточки, которую он пытался у меня отобрать. С точки зрения собаки, все найденное тобой – твоя добыча и ты имеешь право ее защищать. Но этому псу, говоря человеческим языком, закон был не писан. Он постоянно все отбирал, он, можно сказать, жил тем, что грабил своих. Найдет кто-нибудь что-то повкуснее, Злобный тут как тут, отымет и съест. Собаки огрызались, но вступить с ним в открытую схватку никто не решался. Со мной он вообще решил не церемониться, понаглому подошел и схватил мою добычу. Но не на того попал. За свою беспризорную жизнь я уже научился защищаться. Я естественно зарычал. Злобный выпустил кость, схватил меня за загривок и начал трепать. В какой-то момент он ослабил хватку, я вывернулся и вцепился ему в ногу. Он цапнул меня за ухо. По неписанным собачьим законам, драться надо по-честному. Настоящий пес никогда не кинется на собаку много меньше себя, он может лишь рыкнуть или окинуть пренебрежительным взглядом. И настоящий пес никогда не цапнет другого в запретное место. Запретными местами считаются нос и уши, потому что собаки не могут зализать раны на них. Только самые подлые нарушают этот запрет. Злобный нарушил. Я отпустил лапу и схватил его за горло. При этом мое ухо в его зубах вывернулось чуть ли не наизнанку. Он выпустил мое ухо, и через секунду мы снова вцепились друг в друга. Рычащий лохматый шар катался по усыпанной мусором земле. Собаки стояли рядом и не решались вступить в драку. Это был взрослый пес, гораздо сильнее меня, и я уже совсем выбился из сил, как вдруг мы оба заметили, что предмет нашего спора исчез. Косточку прихватила пробегающая мимо собака. Злобный выпустил меня и бросился в погоню. Искусанный, но непобежденный, я ушел из этой своры.
***
В поисках приличных мусорок, я обшарил все окрестные районы, но ничего стоящего так и не нашел. Пришлось перебазироваться на рынок. Здесь я перебивался разными подачками, пока совсем не оголодал. Тогда я решил действовать. Я долго выслеживал одного вредного лотошника, торгующего окорочками, морожеными курицами и всякими прочими вкусностями. Этот лотошник никогда никого из собак не угощал, а только криками отгонял от своего лотка. Когда он проходил около какой-нибудь собаки, всегда старался пнуть и наступить на лапу или хвост. Я рассудил, что такого противного торговца не плохо было бы наказать, и решил стащить у него курицу. Наконец я его выследил. Когда лотошник отвернулся, я подскочил и схватил курицу, лежащую с краю. Но в этот момент лоток дрогнул и опрокинулся. Все съестные припасы посыпались прямо на меня, сверху грохнулся лоток. Лотошник заорал, схватил валяющуюся рядом палку. Я выронил курицу и старался выбраться из-под лотка. Лотошник откинул лоток, треснул меня по хребтине и стал лупить по чему придется. Не знаю, чем бы все кончилось, но в этот момент к россыпанным по земле продуктам подскочили собаки и беспризорники, и стали хватать все, что попадет. Лотошник заорал на весь рынок, на помощь ему бросились другие лотошники, охрана рынка и покупатели. Я под шумок исчез с окорочком в зубах. Спина после побоев болела, но я все-таки был доволен.
К вечеру я крадучись пробрался в подъезд и вдруг учуял знакомый запах. Это был смешанный запах табака, кострового дыма и чего-то еще невообразимо приятного. Это был запах старика и тянулся он к пятому этажу. Я махом взлетел на этаж и почуял его еще явственнее. Запах шел от дверей. Значит, старик был здесь, он приходил к моей хозяйке. Я бросился вниз, вслед за запахом. Но он становился все неразличимее, пока я совсем не потерял след.
На следующий день я снова пришел к дому, но двери подъезда были плотно закрыты, в них вставили замок. А еще через день на подходе к дому меня встретил человек с бульдогом на поводке. Завидев меня, он отцепил бульдога, дал команду и тот понесся на меня с горящими злобой глазами. От собак мне было известно, что с бульдогами лучше не связываться. Я не стал ждать продолжения и дал деру. Он гнал меня несколько кварталов, но где этому коротколапику было угнаться за бродячей собакой, у которой все ее спасение в лапах. Он отстал. А я продолжал мчаться, пока не оказался в совершенно незнакомом месте. Мысль о том, что старик был где-то рядом, а я его упустил, не давала мне покоя, и я бросился искать хотя бы намек на его запах. Так я попал на окраину, за которой начинался лес.
До этого я не видел так много деревьев сразу в одном месте. В лесу летала паутина, падали листья, было тепло и тихо. И всюду были совсем незнакомые запахи. И вдруг я услышал крик. Скрипучий и очень громкий. Я бросился на этот крик и скоро наткнулся на пластиковый пакет, в котором что-то копошилось. Я разорвал пакет зубами и увидел двух маленьких котят. Один котенок был совсем плох, он лежал и только изредка поднимал голову, и все время кричал, громко и скрипуче. Второй котенок, пушистый и глазастый, сидел рядом и только изредка беззвучно открывал рот. Я обнюхал котят, облизал их и лег рядом. Пушистый котенок, почувствовав тепло, подобрался ко мне, уткнулся мордой в мою шерсть и громко зачмокал. «Вот еще новости», – подумал я, но отшвыривать котенка не стал. Второй котенок не обращал на меня внимание. Он продолжал кричать, но все тише и реже. Потом он дернулся, повернулся на бок и затих. Я заскулил, подтолкнул его носом, но он был не подвижен. Я пролежал рядом всю ночь, но котенок больше не шевелился. Зато другой, вцепился в мою шерсть когтями и явно не хотел отпускать. Я поднялся. Котенок и не думал отцепляться, он только вскарабкался мне на спину. Так я и пошел, таща на своей спине этот пестрый пушистый клочок шерсти. Я выбрался из леса и пошел к домам в надежде, что котенок спустится с меня и найдет себе другого хозяина. Но котенок, видимо, думал по-другому. Я побежал, котенок вцепился еще сильнее.
К вечеру я добрался до другой городской окраины. Но и здесь старик не встретился. Мы с котенком наткнулись на мусорку, немного пожевали скудных объедков и двинулись дальше. Я бродяжничал и везде со мной был котенок.
Погода стала портиться. Следующие дни были ветреными и дождливыми. Ветер срывал с деревьев листья и швырял их прямо в морду. Стал пролетать снег. Один из дней был совсем холодным. На ночь мы укрылись в канаве заваленной бумажным мусором. А утром все кругом оказалось усыпано снегом.
Я был рожден когда снег уже почти сошел и поэтому совсем его не помнил. Снег поразил меня белизной и тем, что попадая на нос или язык мгновенно превращался в воду. Это было кстати, потому что за ночь лужи застыли и пить было не откуда. Я нашел полуразрушенный дом на самом краю улицы. За домом начиналась дорога в соседнюю деревушку. Неподалеку я наткнулся на мусорку.
Дом был деревянный, сложенный из толстых бревен, обшитых снаружи досками. Теперь от стен осталась одна обшивка, а сами бревна были давно вытащены и пущены на дрова. По дому гулял ветер. Но подвал был хороший, сухой и теплый. В него вел полузасыпанный узкий лаз. Я натаскал в подвал всякого тряпья и устроил лежанку. С утра я убегал на мусорку, и если не удавалось найти чего-нибудь съедобного, бежал дальше. В сторону больших домов. Там тоже была мусорка. Только значительно богаче. Уж на ней-то я обязательно находил что-нибудь для котенка. Обычно встречались банки с недоеденными рыбными консервами, пакетики из–под майонеза и сметаны, которые можно было разорвать и вылизать остатки содержимого. Куриные и рыбные кости тоже встречались. В хорошие дни попадались и объедки котлет, и недоеденные черствые пироги. Все это я таскал котенку, не забывая, конечно, и себя. Самое странное, что на таком скудном питании, котенок подрос и видимо окончательно поверил в то, что я его мама. Я уже привык к нему и теперь, когда он начал вылазить из своего убежища на улицу, у меня появились опасения, как бы он не потерялся. Но, к счастью, была уже почти настоящая зима, и котенку очень не понравился снег. А снег шел то и дело, и становилось все холоднее.
Через несколько дней я наткнулся на маленького белого щенка. Он смотрел на меня и вилял хвостом. И самое главное, он меня совсем не боялся, а я ведь, был его крупнее раза в три. Когда я нашел куриную косточку, щенок сунулся к ней, словно это он ее нашел. Он видимо еще не знал наших собачьих законов. Я рыкнул на него для острастки. Он удивленно на меня взглянул и сел, склонив голову на бок. Так мы и смотрели на эту косточку, пока я не отошел. Наевшись и найдя еды для котенка, я отправился домой и вдруг заметил, что Белый увязался следом. Я остановился, рыкнул на него, но он, не обращая на это внимания, подбежал ко мне. Хвост его ходил из стороны в сторону, словно флаг на ветру. Я понял, что мне от него не отделаться.
Кажется, у меня набиралась собственная ватага. Щенок быстро освоился на новом месте. Втроем стало даже теплее. Мы спали, прижавшись, друг к другу, а в середине всегда оказывался котенок. Теперь котенок был уже достаточно большим, он даже научился ловить мышей. Они со щенком часто устраивали веселую возню. Щенок лаял на котенка, припадая на передние лапы, а котенок, выгнув спину и задрав хвост, боком наскакивал на щенка. Иногда к их игре присоединялся и я. Мы носились друг за другом по подвалу или, вцепившись с разных сторон в одну тряпку, тянули каждый на себя.
***
Была уже настоящая зима. Теперь, еду, если она была, приходилось выковыривать из-под снега. И я приноровился бегать на мусорку вечером, когда пришедшие с работы люди, выносили мусор.
В один из таких вечеров, возвращаясь домой, я почувствовал вдруг странную тревогу. Я бросился вперед и услышал крики, пьяные голоса, глухие звуки ударов. Еще издали я учуял резкий противный спиртовый запах, самый ненавистный для меня.
Четверо парней яростно пинали лежащего на снегу человека. Он пытался вскочить, но его снова валили и пинали. Не знаю почему, но я понял, что за него надо вступиться. В горле у меня заклокотало. Я бросился на ближайшего парня и вцепился ему в руку. Тот заорал и стал отпинываться. Но я висел на его руке крепко. Другие двое бросились ему на помощь. Четвертый продолжал пинать лежащего. Видимо я подоспел вовремя. Силы теперь стали равны, и тот, которого пинали, сумел подняться и теперь отражал удары. Мне становилось все труднее. Один из парней схватил меня сзади за шею и стал крепко сдавливать. Но я не отцеплялся. Внезапно, я почувствовал обжигающую боль в боку и разжал зубы. Тот, который сдавливал мне шею, вдруг заорал и схватился за ногу. Я обернулся.
Рыжий! Мой верный Рыжий трепал парня за ногу. Я снова ринулся в атаку. Но третий парень замахал руками, повернулся и побежал. Я догнал его и хватал сзади за ноги, пока не повалил. Потом силы оставили меня и я упал. И уже, словно сквозь туман видел, что к месту побоища подбежал какой-то человек. Он схватил одного из парней, завернул ему руку и повалил на снег. Потом приказал Рыжему сторожить. Дальше я провалился в пустоту и ничего не помню.

***
Когда я открыл глаза, то увидел сначала белые стены и почувствовал резкий запах лекарств. Потом я услышал голос, густой и мощный, и он показался мне знакомым. Да, несомненно, это был голос хозяина Рыжего. Обладатель голоса склонился надо мной и прогудел:
– Ну вот, теперь все страшное позади. Ну-ка, посмотрим, посмотрим.
Он стал снимать намотанные на меня длинные белые тряпки. Потом засмеялся, вынул из кармана белого халата конфетку и сунул мне в рот. Конфетка оказалась кислой. У меня защекотало в носу, и я чихнул. Он засмеялся сильнее и крикнул в полуоткрытую дверь: «Заходи!» Дверь раскрылась, и я увидел на пороге другой белый халат, а в нем… мою хозяйку.
Через несколько дней «Халат», как я назвал про себя доктора, посадил меня в машину и повез. Уже в машине я почувствовал страшное волнение. Мы подъехали к домику, стоящему в глубине двора и въехали в ворота. И первое, что я увидел – на крыльце стояли хозяйка и … старик. А в окно выглядывали Рыжий и малыш.
Весь день я не верил своему счастью. Я увивался вокруг старика и хозяйки, облизывал им руки, заглядывал в глаза. Я играл с малышом и устраивал возню с Рыжим. От Рыжего я успел узнать, как он попал в этот дом. Оказывается, когда на рынке прогремел взрыв, там начался пожар. Приехала милиция, пожарные, «скорая». «Халат» проходил мимо, он бросился помогать врачам, а потом, когда обходил рынок, наткнулся на раненого осколком Рыжего. Так Рыжий стал хозяйским.
«Халат» то и дело гудел: «Отец, ты опять забыл про таблетки» или «Ну, куда ты собрался, я сам схожу за дровами».
Хозяйка не вылезала из кухни. И когда сели обедать, стол ломился от еды. Нам с Рыжим перепало по большой косточке. Хозяйка поставила на стол торт и сказала:
– Дедушка, дядя Петя, как я счастлива, что мы с Мишенькой живем теперь с вами. Спасибо вам, что не бросили меня с сыном.
– Ну что ты, Марья, – прогудел «Халат», – как же я родную племянницу в беде оставлю.
– Ты не волнуйся, Марьюшка, неужто, родной дед с дядей не помогут, когда такие дела.
– Да с самого начала было ясно, что твоей вины во всей этой истории нет. И вообще ты молодец, такого грабителя обезвредила, он всех коллекционеров в страхе держал, – добавил «Халат».
– Это не я молодец, это псина мой, молодец, – и она потрепала меня по голове.
– Да, это, конечно, они переборщили, увезя тебя в отделение, – вздохнул старик, – ну ладно, хоть разобрались, что к чему. Я же тебе сразу говорил, живите с нами, нет, тебе все самостоятельности хочется. Никуда больше не отпущу, здесь, при мне будете.
И старик посадил малыша на колени.
Вечером хозяйка присела передо мной на корточки, обхватила меня руками и сказала:
– Песик ты мой миленький. Скоро наш папа Леша приедет. А ты молодец, человека спас, хулиганов задержал.
Ночью я почувствовал тревогу. Я вспомнил котенка и Белого. Как они там без меня. Утром, когда меня выпустили погулять, я перемахнул через забор и бросился по направлению к своему прежнему жилищу. Белого и котенка я застал на месте. Белый радостно залаял, а котенок мявкнул и принялся тереться о мои лапы.
Я привел их к дому старика, мы взобрались на крыльцо и уставились на двери. Я в нетерпении гавкнул. Когда дверь распахнулась, и в проеме показался старик, я снова гавкнул.
– Вот они мы. Здрасте!
И старик засмеялся:
– Петя, Маша, смотрите, что за явление!
И мы поняли, что у нас теперь есть дом.

Часть II

Я – Собака. Нет, конечно, по физическому типу я человек, но по восточному календарю – ярко выраженная Собака. Я, конечно, во всю эту чушь гороскопную не верю, но то, что люди по сути своей напоминают животных – это точно. Поэтому, приятно все-таки думать, что ты собака, а не какая-нибудь крыса или пресмыкающееся.
У собак, как правило, две ипостаси: одна – злобность, подозрительность, неуживчивость, другая – дружелюбие, общительность и верность. Злобные и подозрительные, готовые в любую минуту броситься в драку – это «экстремисты», они ненавидят всех и вся. И люди – собаки первого типа такие же, готовы гавкаться по каждому пустяку. К счастью, их не много. И о них мне говорить совсем не хочется.
Другие – «дворняги» вне зависимости от происхождения. Пусть они хоть с самой распрекрасной родословной и самой необычной породы, все равно «дворняги». «Дворняги», потому – что добродушны, веселы, приветливы, хотя, при случае, подраться тоже не прочь, но они не экстремисты. «Дворняги» – это, прежде всего, друзья. Так вот, я Собака второго типа. Эта моя «собакость» проявляется во многом и чем дальше, тем больше. И друзья у меня такие же. Особенно Димка. Он даже внешне похож на подросшего щенка хаски. Когда он делает удивленную и одновременно задумчивую физиономию и запускает в свои синенькие глазки совершенно собачье выражение, он становится вылитым Дарби, как зовут его собаку. Мне иногда кажется, что если бы я на самом деле была собакой, то, наверное, из меня бы получился неплохой грюнендаль, а может быть обыкновенная дворняга, только обязательно большая черная и лохматая. Два моих самых закадычных приятеля Светка и Димка тоже собаки. Ну, Светка, несомненно, была бы золотистым ретривером, а Димка, ясно, хаски.
Но больше всего моих знакомых поражает один совершенно необъяснимый момент: где бы я ни появилась, одна или в окружении приятелей, меня обязательно выловит какой-нибудь ничейный пес, кот, голубь, с единственным, но очень явно выраженным желанием – «усыновиться». Причем ни на кого другого они ни коим образом не реагируют. Такое впечатление, что вся эта живность меня специально подкарауливает, вот просто тривиально сидит в засаде и ждет моего появления, а потом с приветственными звуками бросается навстречу. Дошло до того, что уже воробьи проходу не дают, недавно один желторотик выскочил на меня из травы и так нахально, и требовательно заверещал, явно претендуя на угощение. Пришлось, отламывать от свежей буханки краюху и крошить наглецу. А голуби, так те вообще подозревают, что я их близкая родня – подлетают и в лицо заглядывают. Мне уже знакомые говорят, что со мной ходить не безопасно, всякий раз рискуют подвергнуться нападению какой-нибудь живности.
На этот раз животное сидело у обочины и смотрело на мир абсолютно круглыми испуганными глазами. Увидев меня, оно открыло рот и совершенно беззвучно, что-то произнесло. Это был маленький костлявый кошачий заморыш, тщедушный, неопределенной расцветки. Шансов стать чьим-то у него явно не было. Я только на миг притормозила и взглянула на бедолагу.
– Жаль, малыш, сегодня у меня ничего съестного нет.
Но этого оказалось достаточно, чтобы он тотчас пошел за мной. Я оглянулась, шикнула на малыша, в надежде, что он отстанет. Уже заходя в подъезд, я обнаружила, что все это время котенок преспокойно шествовал следам.
– Вот еще новости, и вовсе ты мне не нужен, – неуверенно проворчала я, в глубине души понимая, что теперь мне уже от него не отвертеться. Потому что, твердо знаю – нельзя сначала обнадеживать бездомных животных, а потом вновь оставлять одних.
Дальше все пошло как по накатанному сценарию. Котенок расценил эти слова в свою пользу, он потерся о мою ногу, потом сел, уставился на меня и снова беззвучно открыл рот. Я вздохнула, нагнулась и взяла заморыша в руки.
– Ладно, – подумала с небольшой долей сомнения, – попробую кому-нибудь пристроить.
У меня и так уже есть две собаки и три кошки, кроме того, в квартире постоянно появляются очередные найденыши, которых до сего времени мне удавалось пристраивать в «хорошие руки». Мои собаки и кошки уже привыкли к частой смене постояльцев и воспринимают их как само собой разумеющееся. Прежде всего, я накормила новое приобретение и хорошенько вымыла шампунем от блох. Когда он высох, то оказалось, что котенок очень даже ничего, симпатичненький. Похож на «сиамца», но не совсем. Он был бело-кремовый, с нежно рыжими ушами, мордочкой, лапками и хвостом. А глаза неправдоподобно большие светло-голубого, какого-то, совершенно небесного оттенка. По всем признакам, он был представителем, очень модной сейчас породы.
– Ну и что с тобой делать? Имей ввиду: при первой же возможности сплавлю тебя надежным людям.
Котенок моментально освоился на новом месте. Мало того, в свои покровители, а вернее в маму он выбрал большого полосатого Зевса, самого серьезного кота в этой компании. Не успевал Зевс развалиться на диване, как найденыш моментально оказывался рядом, пристраивался к теплому пушистому боку и начинал яростно чмокать в поисках источника молока. Кот поначалу удивленно отстранялся, спрыгивал с дивана и бегал по комнате, но котенок, не отцеплялся, присосавшись к его длинной шерсти, тащился за ним следом. Наконец, кот видимо понял тщетность своих попыток отвязаться от малыша, и принял такое положение дел как данность, а некоторое время спустя, вообще стал вылизывать котенка, словно заботливый папаша. Через несколько дней котенок заметно прибавил в весе, стал игрив и подвижен. Теперь он целыми днями носился по квартире, катая перед собой всевозможные круглые предметы.
В один из вечеров нижняя соседка, встретив меня во дворе, закричала во всю Ивановскую, что если я не прекращу издевательств над ней, она подаст на меня в суд. Я не поняла, в чем состоят мои издевательства, и лишь несколько минут спустя из ее отрывистых каких-то гавкающих звуков в моем сознании сложилась фраза, что мой кот своим топотом мешает ей жить. Соседка была крикливая, вздорная, успевшая за несколько лет перецапаться почти со всеми соседями. Настоящая склочница. Я старалась по возможности обходить ее стороной и не сталкиваться во дворе или в подъезде. У меня вообще это в характере, если я кого-то не люблю или кто-то мне неприятен, и очень уж не хочется с ним здороваться, я лучше перейду на другую сторону улицы. И, вобщем-то, это всегда срабатывало. Лишь однажды обойти ее не представилось случая. Мы с приятелями решили заскочить ко мне за видеокамерой, и, поднимаясь по лестнице, наскочили на соседушку. Вот тут-то мы и нарвались. Она спустила на нас, что называется, всех собак.
– Что вы тут ходите, грязь таскаете! – оголтело завизжала она, став посреди лестницы.
Мы оторопело остановились, и ребята хотели, уже было, повернуть обратно, но тут Димка со своей самой проникновенной интонацией и очаровательнейшей улыбкой произнес:
– Не бойтесь! Мы у вас много грязи не унесем!
Теперь уже пришла очередь соседки оторопеть. Она так и осталась стоять с открытым ртом, пока мы, обойдя ее, поднимались по лестнице.
С той поры какое-то время она меня не трогала, а то ведь до чего доходило. Однажды написала письмо моим родителя, что у меня в квартире бог знает, что творится. Не знаю, где уж раздобыла адрес, какие доброхоты ее им снабдили, но письмо было отправлено и благополучно дошло до адресата. Представляете мое удивление, когда однажды в пять утра в замке что-то заскрежетало. Вернее, я сначала страшно испугалась, подумала, что среди ночи лезут воры. Вскочила и заорала, что пусть они только попробуют сунуться, я сразу же буду стрелять без предупреждения, и для пущей убедительности добавила:
– Папа, мама! Вставайте! Папа, бери второе ружье!
Но ключ неумолимо повернулся, я отчаянно вцепилась в ручку и стала тянуть дверь на себя. С другой стороны так же отчаянно дверь тянули в противоположном направлении. Наконец сквозь собачий лай я с удивлением услышала знакомый голос и увидела на пороге встревоженную маму. Я, конечно, бросилась к ней на шею. А мама с порога:
– Что здесь происходит?!
Я растерялась.
– А чего здесь может происходить!? Все в порядке.
– Да?! – сказала мама, – а у меня вот другие сведения.
Она обошла квартиру и только потом немного успокоилась и села. Я терялась в догадках.
– Да скажи же, что случилось?! Ты в отпуске? Почему не сообщила о приезде. Я бы встретила.
– Некогда было, что же мы с отцом могли подумать после такого послания, – вздохнула мама и протянула мне письмо.
В нем мелким каллиграфическим почерком сообщалось, что я веду себя отвратительно, дерзю соседям, от меня днями и ночами не вылазят подозрительные компании, постоянно грохочет музыка и так далее им тому подобное.
– Да уж, – обескуражено вздохнула я, – действительно, есть от чего перепугаться. Грохочущая музыка… Но мама, я надеюсь, ты не поверила этому. Это все ложь от начала и до конца. Не веришь, спроси у соседей. Интересно у кого же это такая воспаленная фантазия?
– Между прочим, это соседка и написала, нижняя.
– Ну и стерва! – вырвалось у меня.
Мама искоса взглянула в мою сторону, но промолчала. Мне показалось, что она со мной абсолютно согласна. Она прекрасно знает, что я не переношу грохочущей музыки и вообще, ничего такого грохочущего. Мое единственное музыкальное пристрастие – это барды, а они, как известно, не грохочут. Так что, увидев в квартире полный порядок, мама мгновенно успокоилась. Да и что она еще в принципе могла ожидать. А то, что у нас с сестрой с раннего детства полно друзей, она уже привыкла, и то, что с первого класса мои приятели от нас буквально не вылазят, ей хорошо известно. Сама их всегда привечает. У мамы железный принцип: пусть лучше ее дети с друзьями смеются и дурачатся на виду, или там клеят, пилят, поют, рисуют у нас в квартире, чем шастают по подворотням.
Но то, что теперь она очень разозлилась, было очевидно. Конечно, не ближний свет, бросить все и мчаться сломя голову, и не на каком-то там тривиальном трамвае с окраины города, а из Заполярья, самолетом. Дело в том, что два года назад отцу предложили хорошую работу в Заполярье, для мамы тоже нашлась приличная должность, и родители, забрав мою младшую сестру, переехали туда. Я же, только окончила первый курс университета, и родители решили, что я вполне взрослая и смогу жить самостоятельно в нашей кооперативной квартире. Мы почти ежедневно перезванивались, денег мне высылали достаточно, хватало и на книги, и на кормежку животным, да и себя я вкусненьким не обделяла.
– Пойми, – сказала мама, – мы с отцом тебе, конечно, абсолютно доверяем, иначе бы не оставили тебя одну в городе, но что мы могли подумать после такого письма? В конце концов, я примчалась еще и потому, что надо поставить эту склочницу на место. И потом, тебе не кажется, что животных несколько больше, чем когда мы уезжали.
– Само собой, но сама то ты тоже не очень-то проходишь мимо брошенной на произвол судьбы живности.
Потом оказалось, вот что, вздорная бабенция узнала, что Димка учится вместе со мной и накатала на него в деканат. А наш декан Димкин отец, он вызвал сыночка на беседу, и Димке попало по первое число. Потом декан, конечно, разобрался, что к чему и сокрушенно спросил сына, что ему ответить на жалобу. На что Димка сказал:
– Ну, напиши ей, что ты меня выпорол.
Мама, когда узнала об этом, долго смеялась. Мама пробыла в городе неделю. За это время она получше познакомилась с моими университетскими друзьями и совершенно успокоилась в отношении их. А уж Димку, она давным-давно знает. И самое главное, мама постаралась утихомирить соседку. Потом она уехала обратно в Заполярье, и все пошло своим чередом. Правда вредная старуха на какое-то время в отношении меня успокоилась. И вот опять.
Я вообще не понимаю, почему людям хочется скандалить, патология какая-то, право слово. Куда уж лучше ни кому не капать на нервы. Не переношу, когда вмешиваются не в свои дела, да еще и всем все указывают. Ну и склочников, конечно, тоже не переношу. Лично я терпеть не могу цапаться, все конфликты предпочитаю решать мирным путем. Но не дай Бог длительно испытывать мое терпение. Я терплю, что называется, до поры до времени, потом, пружина, которая меня так долго сдерживала в какой-то момент, словно лопается, и я срываюсь. Как настоящая собака бросаюсь в драку. Ну, нет, конечно, все в рамках приличия, терпеть не могу нецензурщину. Но поколотить равного по силе могу. Правда, после этих срывов долгое время чувствую себя очень погано. Так что, меня лучше не доводить. Когда чувствую, что могу сорваться, предупреждаю задир:
– Имейте в виду, я бешеная, швыряюсь всем, что под руку попадет.
Обычно это проходит. Но иногда некоторые не понимают и продолжают зудеть, как комары, право слово. А с комарами что делают? Правильно, прихлопывают. В общем, меня здорово все эти мелочные дрязги раздражают. Конечно, я понимаю, когда речь идет о чем-то принципиально важном, отстаивать истину просто необходимо, невозможно же спокойно смотреть, если кого-то заклевывают. Но мелочные склоки – это пустое.
Так вот, соседушка стала мне угрожать судом. Я только посмеялась и прошла мимо. Пусть себе разоряется, если это ей так нравится. Котенок, который легче пушинки, топает! Это ж надо такое придумать! Но все оказалось не так-то просто.

***
Вечером ко мне завалились взволнованные Димка со Светкой. Оказалось, что на Светкину родную тетку, которая воспитывает Светку с малолетства, нижняя соседка подала в суд. Обвинение было совершенно абсурдно. Более дурацкого не придумать.
У Светкиной тетки есть кот, очень чистых кровей, страшно породистый. И конечно совершенно ясно, что тетушка им очень дорожит и не просто дорожит, она обожает, своего ненаглядного Коника. А Коник действительно хорош. Пушистый, голубоглазый красавец бело-персикового цвета. Причем, он страшно ленив, и постоянно пребывает в лежащем состоянии, в позе диванной подушки. Пройтись для него, это все равно, что вылезти из своего любимого кресла Ниро Вульфу, а уж пробежаться и подавно. «Подушка ты диванная!» – смеется обычно Светкина тетя. А Светка добавляет: «Мечта кошака, чтобы миска подползла!» Коник – лапушка, стоит его погладить, как он на полвечера заводится в бесконечном мурлыканье.
И вот на этого самого милейшего Коника подали в суд. Обвинение было более чем серьезным. Оказывается, кот постоянно бегает по квартире и своим непрерывным топотом доставляет массу беспокойств нижней соседке. Когда я услышала о том, что кот топает, вытаращила глаза, дураку ясно, что коты физиологически топать не могут, они не собаки, поступь у них мягкая и бесшумная. Законы эволюции. Если бы кошачьи топали, то мы бы никогда не гладили этих милых созданий. Предки их вымерли б от голода еще в незапамятные времена. Ведь мягкая бесшумная походка – залог удачной охоты. Но соседке было глубоко плевать на эволюцию с ее законами, на кошачью физиологию, на подушечно-диванный образ жизни Коника и его нировульфовский характер. Ей главное было слупить с кошачьей хозяйки моральный ущерб, который она оценила ни много - ни мало, в пятьдесят тысяч. Да еще и материальный приплюсовала, у ней, видите ли, известка с потолка сыплется.
– Ремонт чаще делать надо, ничего сыпаться не будет! – разозлилась я, – дикость какая-то, чушь собачья. И что, в суде этот маразм приняли к рассмотрению? Что, у них более важных дел нет?
– Да, – тяжело вздохнула Светка и вытерла накатившуюся слезинку, – эта дура наняла хорошего адвоката. А у тети на адвоката денег нет. Сегодня состоялось первое заседание. Но потом его перенесли.
Я только присвистнула.
– Неужели все так серьезно?
– Хуже не бывает, – ответил Димка, – вся дикость и глупость заключается в том, что у кота в родословной написана его полная официальная кличка.
– Ну и что? – удивилась я, – у всех домашних животных есть клички, что в этом такого
– Да-а, а знаешь какая кличка написана в родословной?!
Светка уже чуть не ревела. Поняв, что от нее уже ничего вразумительного не добиться, я повернулась к Димке.
– И какая же?
– Ты офигеешь! – сказал Димка, – Бешеный Конь!
– Что-о-о?!
– Ну, я же говорил, офигеешь! Официальная полная кличка кота, записанная в родословной – Бешеный Конь! Бывшие хозяева его так назвали. Как тебе это нравится! Адвокат у злыдни оказался умный и пройдошистый. Он уцепился за эту запись, и заявляет, что раз в документе написано Конь – значит конь, да к тому же еще и бешеный. А если он конь, то, значит, топает при ходьбе копытами, и требование истицы абсолютно справедливо. И главное с ним не поспоришь, официальная бумага. С печатью, с подписью регистрирующей организации, все честь по чести.
– Да уж, – подумалось мне, – может быть котам этой породы и полагается быть бешеными, но это уж никак не про Коника.
А вслух спросила:
– И как же на это суд?
– Сказали, что дело чрезвычайно запутанное и перенесли заседание. Вот теперь нам надо доказать, что Коник совсем даже не конь, а обыкновенный кот и топать по коняжьи не умеет.
Я не выдержала и расхохоталась! Комичнее ничего придумать было не возможно. Светка тоже улыбнулась сквозь слезы. И тогда я подумала, что это обыкновенный розыгрыш. Приятели были большими мастаками по части всевозможных хохмачек и розыгрышей. Ну, здорово они меня купили! Я даже поверила.
– Вы шутите?! Байки травите! А я-то, дура, уши развесила!
– Какие уж тут шутки, – сказал Димка совершенно серьезно и протянул мне повестку на следующее заседание. Повестка была самая настоящая.
Я выпучила глаза.
– Да уж, ну дурость из дуростей! Такого я еще не слыхала!
– Дурость то дуростью, смех смехом, а если мы не докажем, что Коник кот, а не лошадь, и что коты топать не умеют, а передвигаются как раз бесшумно, то Светкиной тете придется выложить кругленькую сумму. Представляешь, как они будут жить. Им негде взять таких денег. С тёти Ириной зарплатой библиотекаря не разбежишься. Хоть квартиру продавай.
Я посерьезнела.
– Значит, нам надо явиться на суд во всеоружии. Адвоката мы раздобудем, есть хороший знакомый, недавно закончил юридический, можно даже сказать дальняя родня. Так что адвоката мы достанем и соседкиного адвоката тоже «достанем»! Справку о том, что коты не топают как лошади, возьмем у ветеринаров. А может быть еще на кафедре зоологии биофака. И еще есть одна мысль…
– Мне кажется без толку. Дело в принципе совсем не в коте. Кот – это только повод. Все дело в квартире.
И Светка рассказала, что соседка уже несколько раз подкатывала к ним с просьбой продать квартиру какому-то ее родственнику. А когда тетя наотрез отказала, та решила действовать через суд. В общем, не мытьем, так катаньем.
Я разозлилась. Ну ладно, это мы еще посмотрим, кто кого. Ненавижу, когда людей обижают.
И вдруг меня как подбросило. Моя соседка тоже угрожала мне судом по поводу топанья моего котенка, что-то уж очень похоже. И спросила, как зовут истицу. Получив ответ, я все поняла. Да они же сестры! И фамилии одинаковые и отчества. Так вот откуда ветер дует! Интересно, долго ли они думали? Очень изощренно, ничего не скажешь! Ладно, мы тоже не лыком шиты. Она не знает с кем связалась, она думает, за тихую беззащитную Светкину тетю Иру и вступиться не кому. Так, Светка с тетей живут на третьем, значит мымра на втором, достаточно высоко, но не для меня, никто же не знает, что у меня за плечами два года альпсекции, да и у Димки тоже, а Светка так, сочувствующая. Тем лучше, теперь-то она у нас взвоет, навсегда забудет, как за счет других наживаться. И главное, на тихую скромную Светку никто не подумает.
Мой мозг лихорадочно заработал, прокручивая все возможные варианты. Прежде всего, мы поехали к Палычу. Палыч ветеринар. Он живет на окраине города в небольшом домике с садом. Вместе с ним в доме проживает его отец Павел Семеныч и племянница. И, конечно же, огромное количество всяческой живности. Павел Семеныч профессор геологии, он давно на пенсии, но продолжает ходить, как он говорит, «на службу». Палыча и всю его семью я знаю давно, уже два года, с тех самых пор, когда, учась еще на первом курсе журфака, брала у него интервью по поводу уникальной операции сделанной бродячей собаке. А потом, притащила Палычу кота, найденного на улице с перебитыми лапами и он его спас. Теперь этот кот обитает у Палыча и только так дерется с окрестными котами. У Палыча удивительная судьба, об этом мне как-то поведала его племянница, с которой мы подружились. Сначала он закончил филфак университета и сразу по окончанию, совсем еще наивным юнцом устроился преподавать латынь в медучилище. Принимая его на работу, директор подписал с Палычем трудовой договор, в котором говорилось, что новичка берут в качестве заместителя преподавателя на время декретного отпуска оного, и что Палыч обязан будет освободить место и уйти в совместители, как только основной преподаватель выйдет на работу. Все это они зафиксировали письменно. Скрепили печатью, и Палыч поставил свою подпись. А сроки выхода преподавателя они обговорили устно.
– Да нет, – заверил его директор, – в этом учебном году она вряд ли выйдет на работу, в крайнем случае, в конце мая.
А то, что прежняя «латынянка» жена директора училища, и что нет такой должности «заместитель преподавателя», Палыч, конечно же, тогда еще не знал. И до февраля он работал как проклятый, ему ставили по пять – шесть пар в день. Да он еще вел агитбригаду в качестве комсомольской нагрузки. Приходил домой и валился с ног от усталости. Таким образом, к Новому году он выдал почти все часы полагающиеся на год. А платили-то ему не как совместителю, за отведенные часы, а как «заместителю преподавателя», то бишь, основному преподавателю, только за те часы, которые полагается выдать за неделю.
В общем, надули его основательно. Работал, работал, а соответствующую зарплату не получил. Его уверили, что в первом полугодии он проведет почти все часы, а во втором, работать почти не будет, так как часы уже выданы, а деньги уже заработанные им, будет получать исправно. И он поверил. Но в конце февраля директор вызвал его к себе и показал договор.
– Подпись ваша? – спросил директор.
– Моя, - ответил Палыч.
– Не припомните, о чем здесь говорится? - продолжал крокодил, как про себя окрестил его Палыч.
– Я должен освободить место преподавателя, как только выйдет из декрета основной преподаватель, – процитировал Палыч.
– Так вот, она уже вышла, и я перевожу вас в совместители, я оставляю вам тридцать часов, – ответил директор.
– Тридцать часов на полгода? Я же теперь совсем не буду ничего получать, все часы выданы. Как же так, вы же обещали до конца года.
– Я ничего не обещал и здесь ничего не написано, – ткнул пальцем в договор директор, – так что, извольте освободить место и перейти в совместители.
После этих слов Палыч написал заявление об увольнении, и устроился кинологом в районное отделение милиции, а летом поступил в Сельхозинститут на ветеринарию.
– С животными лучше. Они хотя бы подличать не умеют, – объяснил он отцу свой выбор.
Услышав Светкину историю, Палыч просто рассвирепел. Ему видимо сразу вспомнилось, как его самого надули в юности. Естественно, он моментально согласился выдать заверенную кучей печатей справку о том, что кошки в силу особенностей строения их лап совершенно не способны к топанью. Кроме того, Палыч вызвался лично подтвердить данный факт в суде.
Еще одну справку подобного содержания Димка раздобыл у одного из профессоров биофака, специалиста по кошачьим. Тот был ученым с мировым именем и поэтому, на данную справку Димка возлагал особые надежды.
Я тем временем переговорила со своим дальним родственником, молодым, но очень перспективным юристом. Сначала он хорошенько прохохотался над этим казусом, но потом посерьезнел и выразил желание заняться делом вплотную. Разузнав у Светкиной тетки все подробности, он буквально на следующий день засел за специальную литературу и начал он с литературы о кошачьих. Вроде бы формальная сторона была обеспечена. Но мы с ребятами прекрасно понимали, что, несмотря на все предпринятые меры, суд может закончиться и не в нашу пользу. И каждый из нас втихушку обдумывал альтернативный план действий. У меня сразу же появилось подозрение, что Димка замышляет еще что-то. И я напрямик спросила его, что он задумал. На это Димка ответил, что или истица, заберет своё заявление и навсегда забудет, как выживать людей из квартиры или съедет сама. И изложил мне свой план. В целом я его одобрила, тем более, что одна половина его задумки почти полностью совпадала с моей. Но эту часть плана мы решили приберечь на крайний случай.
Дальше события завертелись как в калейдоскопе: что ни день, то новая картинка. Ездить к Светке мне пока было некогда. Я каждый день теперь торчала в библиотеке юридического института в поисках всевозможных юридических казусов. Больше всего меня интересовал ход их решений. Гошка, тот самый родственник, юное юридическое дарование, так глубоко занырнул во всю эту специальную литературу, всевозможные кодексы, законы, поправки и тому подобное, что не выходил из читального зала даже на обед. Я таскала ему бутерброды и кофе в термосе. Если я находила в книгах, что-нибудь, на мой взгляд, интересненькое, я тот час подсовывала сей факт Гошке. Гошка читал, хмыкал и откладывал статью в сторону. Я узнала много нового о дореволюционных адвокатах, а такие светочи адвокатской мысли как Плевако и Кони казались мне теперь чуть ли не родственными душами, а как же, они ведь тоже совершенно бескорыстно вели некоторые, заведомо не выигрышные дела бедняков и самое поразительное – выигрывали. Особенно меня поразила личность Плевако. История о том, как он оправдал старого священника – это просто классика. Одной единственной фразой спас от тюрьмы обвиняемого, даже двух минут не потратив на защитную речь. Оправдывая уличенного в краже старика – священника, Плевако был предельно краток. Это надо же додуматься сказать: «Батюшка так долго отпускал нам наши грехи, так давайте же сейчас отпустим ему его один единственный грех!» Гениальнее не придумать! Естественно, после этих слов старика оправдали.
А до этого всех адвокатов я считала продажными шкурами, готовыми за хорошую мзду, оправдать любого подлеца.
Я основательно пополнила свой багаж знаниями из области юриспруденции и приступила к изучению особенностей жизнедеятельности кошачьих. Гошка ежедневно уверял, что нарыл кое-что интересное, и каждый раз излагал очередную версию защиты. В конце концов, он выстроил свою окончательную защитную речь. Она была грамотна, логична, остроума и неожиданна. Речь мне понравилась, и я, как журналист и большой любитель яркой выразительной остроумной речи и неожиданных поворотов, весьма одобрила ее.
Через несколько дней ко мне прибежала взмыленная Светка и сообщила, что они с тетей уже прямо сейчас на время съезжают в деревню к двоюродной бабушке, а в квартиру пускают квартирантов.
– А как же суд? – удивилась я.
– А суд никто не отменял. Он состоится примерно через месяц, точную дату нам сообщат повесткой.
– А как же в школу?
Школой мы по привычке называем университет, поэтому Светка не удивилась моему вопросу.
– Так сейчас же каникулы! Ты забыла? – засмеялась она, – а к сентябрю мы вернемся. И вообще, мы же не на край света съезжаем, тут в пригороде будем, так что приезжай к нам со всеми своими собаками и кошками. Туда каждые полчаса маршрутный автобус ходит. Да мы бы и не поехали, но у тети совсем расшатались нервы, она видеть не может эту соседку, а я еле сдерживаюсь, чтоб не броситься на нее с кулаками. Поэтому лучше уж мы до суда поживем в деревне. Деревенский адрес мы в суд предоставили, так что не бойся, на заседание явимся.
И она умчалась.
– Да уж, – подумала я, – если тихая спокойная Светка готова наподдавать соседушке, то, видать, она их и впрямь доконала. Действительно, лучше им на время съехать.

***
Утром ко мне взлетел взъерошенный Димка и, давясь от смеха, рассказал следующее. Оказывается, за те дни, что я пропадала в библиотеке, произошло много чего интересного. Обнаглевшая нижняя соседка Светки уже до такой степени чувствовала свою безнаказанность, что стала оголтело дубасить по батареям, выражая тем самым очередное замечание соседям, по каждому пустяку. Уронит Светкина тетя ручку от сковородки, сразу заполучи замечание в виде стука по батарее, запнется за ножку табуретки, та перевернется и упадет, всё – батареи начинают яростно выражать свое недовольство. Самое странное, в последнее время как назло все падало, шлепалось, вылетало из рук. Видимо, у тети Иры и впрямь сдали нервы. Они уже и ходить пыталась на цыпочках, но все равно, постоянная яростная дробь батареи, врывалась в их жизнь. В один из дней Димка заскочивший узнать как дела, застал тетю и племянницу, передвигающихся на цыпочках и говорящих шепотом.
– Что случилось? – удивился Димка, естественно, в полсилы своих голосовых связок.
– Тише–тише, – раздалось тут же, и тетя Ира приложила палец к губам.
В этот же самый момент Димка неловко повернулся в тесной прихожей и зацепил плечом вешалку. Вешалка сорвалась со стены и с грохотом рухнула на пол. Буквально рефреном раздалось негодующее буханье по батареям. Димка сразу же все понял.
– Так, новый нюанс. И давно это продолжается?
– Да вот уже три дня, Димочка, – ответила тетя Ира и смахнула слезинку.
– Ладно, исправим.
Димка схватил молоток и стал яростно прибивать вешалку. Он грохотал так, будто в его руке был, по меньшей мере, отбойный молоток.
Тут же батарея ответила звучным буханьем. Но Димкин молоток не хотел уступать. Завязался длительный и очень бурный диалог молотка и батареи. Вешалка уже давно была водружена на место, но молоток продолжал свою веселую тарантеллу, потом перешел на степ. Он прошелся по всем требующим срочного и не очень срочного молоткового вмешательства предметам домашнего обихода и везде выстукивал звонкий и дразнящий ритм. Батарея заходилась в негодовании. Стукаток стоял уже по всему дому. Испуганный Коник забился глубоко под диван. Тетя Ира и Светка зажали ладонями уши и в страхе ожидали, что сейчас сюда ввалятся разъяренные соседи со всего околотка. Но видимо соседи дружно находились на работе, и эта стуковая какофония никому не мешала жить. Молоток не сдавался и, наконец, батарея уступила. А через несколько секунд в дверь яростно и негодующе заколотили. Димка широким жестом распахнул дверь и увидел на пороге взбеленившуюся тетку средних лет, но ближе к пожилому.
– Немедленно прекратите безобразие! – завизжала тетка.
– А! Не слышу! Говорите громче! – во всю силу связок заорал Димка, продолжая орудовать молотком.
– Я буду жаловаться! – заходилась криком тетка.
– Ремонтные работы! – орал в ответ Димка, продолжая, что есть силы, колотить по гвоздю, – бюро добрых услуг. Вам тоже что-нибудь починить? У нас запись на месяц вперед! Но по знакомству могу прийти завтра, починю все что надо, но конечно придется заплатить не по таксе!
– Немедленно прекратите! – уже хрипела от злости тетка.
Димка, продолжая стучать, нес всякую околесицу, насчет быстрой и качественной работы. Мрак, да и только. Со стороны казалось, что это трудотерапия в сумасшедшем доме. Наконец соседка замолчала. Димка перестал стучать и проорал ей в самое ухо:
– Говорите громче! Я плохо слышу! Я совсем глухой. У нас в фирме все глухие! Так что вам надо починить? Мы придем с товарищем починим!
Соседка дико глянула на него, и прошипев: «Я это так не оставлю!», скатилась с лесенок и скрылась за дверью своей квартиры, хлопнув напоследок так, что в подъезде отвалилась штукатурка. Димка запер дверь и расхохотался. Светка посмотрела на него и тоже засмеялась весело и самозабвенно. Тетя Ира выглянула в коридор, в глазах ее прыгали искорки смеха. Но все же она опасливо спросила:
– Ой, что теперь будет?
– А ничего не будет! До двадцати трех часов имеете полное право проводить в своей квартире ремонтные работы, танцевать, крутить музыку, ходить всей ступней, говорить во весь голос! – засмеялся Димка.
– Я знаю, но ведь эта фурия не оставит нас в покое.
– А я вот что придумал, – понизил голос Димка и быстро изложил свою задумку, утаив, разумеется, некоторые детали.
– Наверное, ты прав, – ответила тетя Ира, – мне действительно надо привести нервы в порядок. Только к вам на дачу мы не поедем, неудобно стеснять твоих родителей. А съездим-ка мы ненадолго к моей тете, она здесь в пригороде живет. Свежим воздухом подышим, молока деревенского попьем. Поехали, Света. А здесь пока добрые люди поживут. Денег я с них брать не буду, хоть за квартирой присмотрят. Есть у меня одни люди на примете, ты их, Димочка, найди и передай, что я прошу пожить у нас. Вот адрес, вот запасной ключ.
И на следующее утро они отправились в деревню. А на их место заехали квартиранты. Уже к вечеру от музыки, топота ног и грохота неясного происхождения, доносящихся из квартиры тети Иры, у нижней соседки вспухли мозги. Батарея с ее железным голосом, гневно вещающая о малейшем нарушении тишины в верхней квартире, на этот раз оказалась бессильна. Проводимые сквозь нее отчаянные попытки привести разбушевавшихся соседей к порядку, просто тонули в сложной гармонии остальных звуков. В принципе, больше ни кому они не мешали, так как остальные жильцы небольшого восемнадцати квартирного дома были кто на работе, кто на даче, кто грелся под южным солнышком. Наконец, взбеленившаяся соседка взлетала на третий этаж и стала колотиться в двери всеми четырьмя конечностями. Минут через пятнадцать, когда она основательно отбила себе руки и ноги, дверь неожиданно распахнулась, и на пороге появился парень, жующий колбасу, нанизанную на вилку толстой стопочкой. Не переставая жевать, он весело закивал головой и проговорил растянутым в широкую улыбку набитым колбасой ртом:
– О! Проходите-проходите! У нас тут маленький праздничек! Колбаски хотите?!
И он стал совать ей вилку с объеденными кусками колбасы. Соседка попятилась, но в этот момент в коридор выскочило еще три человека и один из парней, держа в руке бутылку, брызжущую шампанским закричал:
– На новенького! На новенького! Пей до дна! Пей до дна!
И протянул соседке бутылку. Из-за его спины выпрыгнули две девицы в шортах и пестрых коротюсеньких футболках и стали прыгать вокруг оторопевшей тетки подобно папуасам. При этом они вторили парню:
– На новенького! На новенького! Пей до дна!
Следом выскочила еще одна девица с тарелкой салата в руках и заверещала:
– Ой! У нас еще гости! Я так рада, так рада! Проходите, поздравьте нас с новосельицем!
И тоже стала совать в руки тетке тарелку с салатом.
Соседка окончательно лишилась дара речи. В этот день ее с раннего утра не было дома и от ее бдительного ока, от которого обычно ничего не ускользало, на этот раз укрылся сей факт, что соседи уехали, а на их место прибыли другие.
Наконец она, отчего-то заикаясь, выдохнула:
– А-а, г-г-г-де…
Не успела она закончить, как девица с тарелкой весело закричала, перекрывая грохот музыки:
– А они уехали! Теперь мы здесь жить будем! У нас семья большая веселая! Мы еще из деревни родню сюда перетащим! Не знаете, тут в доме никто квартиры больше не продает? А может быть, сдают? А то мы брату хотели квартиру купить, или снять, как получится. Он скоро с зоны вернуться должен, да вы не бойтесь, он мирный! Соседей не трогает. Он за воровство сидел. У него куча детей и жена пьяница, мы за ними хоть доглядывать будем!
Всю эту информацию девица выдала на едином дыхании, потом
выхватила у парня бутылку с шампанским и, запрокинув голову, лихо стала глотать прямо из горлышка. Соседку перекосило.
– Я, пожалуй, пойду, – пискнула она слабым срывающимся голоском и, покачиваясь, спустилась с лестницы.
В след ей несся дикий гогот. Веселье видимо было в самом разгаре. Дрожащей рукой соседка набрала 02 и запричитала в трубку:
– Алло! Милиция? Немедленно выезжайте, здесь пьяный дебош.
Когда через какой-то период времени в квартиру на третьем этаже постучали милиционеры в сопровождении нижней соседки, двери им открыла испуганная заспанная девушка.
– Ой, извините, – пролепетала она, – я читала и видимо заснула. Вы давно стучите?
– Разрешите, – проговорил старший милиционер и шагнул в квартиру.
– Что здесь происходит? - осведомился он, обойдя квартиру несколько раз и заглянув в каждый уголок. Потом он проверил документы, которые оказались в порядке, и выглянул в коридор.
– Гражданка, пройдите сюда.
Соседка зашла в квартиру и оторопела. Перед ней стояла заспанная зевающая Светка с книгой в руках. Все вокруг сияло чистотой. За пять минут, прошедших после вызова до приезда милиции, такой порядок навести было бы ни кому не под силу: ни сигаретного дыма, ни окурков, ни накрытого стола, ни грязной посуды, которая в воображении соседки должна была возвышаться повсюду горами, ни запаха вина, ни других следов застолья – ни чего. В общем, ни малейших признаков дебоша. Все чисто, пристойно, полнейший порядок.
– Так, – нахмурился милиционер, – ложный вызов, давайте оформлять протокол.
– Не может быть! Проведите обыск! Они где-то здесь! – завизжала соседка.
– Здесь нет никого, вы же видите, – возразила девушка, – я сначала читала, а потом видимо заснула с книгой и ничего не слышала. Постойте, а может быть, дебош был в нижней квартире под нами, я сквозь сон, кажется, слышала какие-то звуки.
Милиционер вопросительно взглянул на тетку.
– В нижней живу я, – буркнула вредная баба и явно раздосованная, пошла к выходу.
– В следующий раз сначала разберитесь, гражданочка, откуда шум, а уже потом вызывайте милицию, – сказал ей в след милиционер. Потом он козырнул девушке и удалился.
Через полчаса после отъезда милицейского наряда сверху вновь раздалась музыка, песни, топот, крики, пьяный смех. Соседка бросилась, было, к телефону, но передумала. Она крадучись поднялась на третий этаж и припала ухом к замочной скважине. В квартире было тихо. Ничего не понимая, она спустилась к себе и вновь шум пьяной компании отчетливо и громко прорвал тишину вечера. И снова он шел сверху с третьего этажа. Злыдня решительно подошла к телефону и набрала 02. Но как только на другом конце провода кто-то снял трубку, резкие звуки в верхней квартире прекратились, и наступила полнейшая тишина. И тотчас стрелки будильника показали девять вечера. А разлившаяся вокруг тишина казалась теперь зловещей. Тетка с сожалением повесила трубку.
Обо всем этом Димка рассказывал, так весело, так заливисто смеялся, как будто видел все собственными глазами. Я поняла, что тут дело нечисто и в упор спросила:
– Твои проделки?
– Ну, почему сразу мои. Мы все вместе.
– Кто это мы?
– Ребята с театрального и я.
– Ну и что лихо порезвились?
– Ага!
– А что пили?
– Да газировку, ясное дело и детское шампанское еще. Оно так классно брызжет, как настоящее! Такие хохмы на трезвую голову делают. Там в театральном народ веселый, они и без выпивки придуриваться умеют. А одежду пивом облили. Вот она и воняла выпивкой. В бутылке из-под шампанского тоже детское шампанское было, в принципе, та же газировка, если бы старуха из нее глотнула, сразу бы нас раскусила.
– Так не глотнула же.
– На это и рассчитано.
– А когда прибрать успели?
– Так не надо же было ничего прибирать. Порядок полнейший был. Стол не накрывали. Одна тарелка бутафорского салата, да несколько кусков колбасы, правда, настоящей. Мы магнитофон врубили, топали да песни орали. Главное, ведьма поверила, что это новые жильцы. А когда она милицию вызвала, ребята преспокойненько успели уйти.
– А Светка, что не уехала?
– Уехала. А потом вернулась, за тети Ириным медицинским полисом, без него теперь хоть умри. Ну, Светка, конечно, сразу же врубилась в чем дело и подыграла. Когда милиционеры прибыли, она им двери открыла и свой паспорт показала с пропиской. А, после их ухода она плеер на полную мощь включила, дебош-то, был на кассету записан. А теперь она снова в деревню рванула.
– А как Светка узнала, когда ребятам уходить, и когда магнитофон включать и выключать?
– Так все же предельно просто, – засмеялся Димка, – старый, можно сказать, классический трюк, во многих фильмах используется. Напротив окна тополь высоченный видела? Так я на нем сидел с биноклем и по мобильнику информацию передавал. Так сказать, руководил процессом. С тополя, да еще в бинокль, прекрасно видно, что у соседки в квартире делается.
– Не могли уж мне сказать, – обиделась я, – тоже, друзья называется.
– Да ты целыми днями из библиотек не вылазишь. Попробуй тебя вылови! Ладно, не дуйся, в следующий раз непременно вместе что-нибудь учудим.
– Знаешь, что, – сказала я в знак примирения, – давай сейчас перекусим, у меня кексик классный есть и кофе я уже сварила, а потом рванем к Гошке, надо узнать, как дела продвигаются.
Вскоре от кексика остались одни крошки. Мы поскребли в карманах мелочь на автобус, потом вдруг Димка сказал:
– Айда пешком. Лучше на эти гроши по мороженке зажевать.
До Гошки было не так уж и далеко, два квартала по дворам, а потом для скорости срезать по берегу реки мимо пустыря. И мы отправились по давно знакомому маршруту. По дороге я призналась, что задумала вставить в щели, которые рассмотрела над окном мымры, горлышки от бутылок, чтобы в них завывал ветер и пугал обитательницу квартиры. Старая хохма, ее я вычитала еще в детстве в «Хижине дяди Тома». Для этого нам с Димкой надо было ночью спуститься по веревке с крыши и проделать весь этот фокус. Но теперь я признала, что Димкина проделка была во много раз лучше и действеннее. Димка задумку, конечно, одобрил, но как крайний вариант.

***
Мы шли и болтали всякие глупости и смеялись над буквальнейшей ерундой, согнувшись в три погибели и схватившись за животы. Смеялись так, что даже слезы на глазах выступали, причем этот дикий гогот раздавался по каждому пустяку. Нам все вокруг казалось предельно смешным. Например, в витрине аптеки мы вычитали рекламу: «Покупайте пластырь «МЕЧТА ТУРИСТА». А рядом красовалось изображение огромного липкого пластыря, разматывавшегося из рулона подобно дороге, на которой виднелись четкие отпечатки босых ног. Я живо представила туриста, который сидит на пеньке и мечтает только о том, как бы укутать себя пластырем с ног до головы, а рядом стоит другой, уже закутанный в пластырь как мумия и спрашивает у первого, куда бы еще приклеить кусочек пластыря. От этой картинки мне даже дурно стало и одновременно дико смешно, а Димке, оказывается, представился турист, проваливающийся ступнями в пластырь, как в жидкий асфальт, и бедняге ежесекундно, чтобы сделать следующий шаг, приходится отдирать от него намозоленные пятки.
А потом в одном из дворов нам бросились в глаза мусорные контейнеры, на одном из которых был приторочен щит с грозным предупреждением: «Мусор не бросать! Штраф 100 рублей». Ну, как тут было остаться серьезным.
Мы с Димкой всегда понимаем друг друга, что называется с полуслова и в любую минуту можем подыграть не сговариваясь. Это и не мудрено, мы знакомы с садика. Потом в школе в одном классе учились и были большими приятелями. Причем Димкина мама всегда ставила меня в пример раздолбаистому Димке. Самое смешное, что и моя мама ставила, положительного в ее глазах Димку, в пример своей раздолбаистой дочери. Потом, по странному стечению обстоятельств, мы одновременно поступили на журфак университета. Хотя, чего тут странного, мы чуть ли не с первого класса писали в школьную газету всяческие заметки, а, став постарше, иногда в творческом тандеме выдавали какую-нибудь литературную хохмачку. Так, написав в одиннадцатом классе совместную юмористическую статью на республиканский конкурс юных литературных дарований, мы умудрились занять первое место. А это место давало льготу на поступление. Так мы и оказались оба в одной группе. А потом в нашу компанию влилась наша одногруппница Светка. Так вот, мы с Димкой, словно однояйцовые близнецы, появившиеся по чьему-то недосмотру у разных родителей. Поэтому взаимопонимание удивительное. Вот мы и ржем, как бешеные, увидав что-либо, кажущееся нам чрезвычайно смешным.
На этот раз в поле Димкиного зрения попали две невероятного объема фигуры, но разной высоты. Димка движением подбородка указал на них. Я взглянула и прыснула в кулак. На встречу нам медленно и важно плыли необъятных размеров, по-видимому, мать с сыном лет десяти, их пропорции повторяли друг друга один к двум. В этом в принципе не было ничего смешного. Мало ли тучных людей. Но одно обстоятельство вызвало у нас неуёмную потребность рассмеяться, такую, что мы еле сдерживаясь, фыркали в кулаки. В их четырех руках было по огромному кремовому торту в прозрачных пластиковых коробках. Четыре торта! И даже не торта, а тортища! И сами они напоминали пышные, благоухающие ванилью и шоколадом, тортики. Они шествовали с важными преисполненными достоинства лицами, не обращая ни малейшего внимания на окружающих. Это был комизм ситуации. Как тут было не рассмеяться. И мы, как только они величественно удалились на приличное расстояние, расхохотались в голос. Я думаю, они не поняли, в чей адрес был этот смех, и не обиделись.
Так мы подошли к пустырю.
Вдруг, Димка насторожился и резко рванул с места. Ничего не понимая, я бросилась следом. И тот же миг до меня донесся истошный вопль. Кричал ребенок лет десяти.
– А-а-а! Велик угнали!
Мы поравнялись с мальчиком. Он испуганно озирался, и слезы не останавливаясь, катились из его глаз. Я остановилась рядом с мальчишкой, а Димка, даже не притормозив, понесся дальше. Я увидела впереди трех подростков с велосипедом. Они почему-то бежали, катя велосипед рядом, видимо не додумались на него сесть и умчаться.
– Стой! Гады! Сволочи! – заорала я, – убью!
Парень, кативший велосипед, услыхав мой яростный вопль, попытался вскочить на него, но почему-то никак не мог попасть ступнями на педали, каждый раз ноги срывались. Было смешно видеть, как он пытался в воздухе крутить ногами, и буксовал на месте. Наконец он попал на педаль, но переднее колесо резко повернуло в сторону, потом в другую. Велосипед явно не слушался. Димка был уже рядом, он молниеносно схватил велосипед за сиденье и рванул на себя. Парень выпустил руль, соскочил с велосипеда и бросился бежать, петляя, как заяц. Его дружки покинули горе-угонщика еще раньше. Димка бросил велосипед и в два прыжка нагнал парня. Мы с мальчиком, подбежали к велосипеду. Я подняла его и передала руль мальчику. Он обрадовано поднял на меня глаза и, размазывая ладошками все еще катящиеся по щекам слезы, прошептал: «Спасибо». Мы подошли к Димке. Он заломил парню руки за спину и держал его в таком положении. Хватка у Димки была железная, и парень даже не пытался вырваться, а только тихо скулил.
– Ну и что будем делать? – поинтересовался Димка, – сдадим в руки правосудия или разберемся своими силами.
– В руки правосудия, – сказала я, – будем блюсти законность.
– Не, лучше своими силами, – подал голос парень.
– Тут кто-то вякает? – удивился Димка, – кто-то получил право голоса? Кто-то сам выбирает себе кару? Нет, только правосудие в силах вынести соответствующий характеру преступления приговор. А статья, мой друг, будет более, чем серьезнейшая. Ограбление несовершеннолетнего, более того, малолетнего, группой лиц по предварительному сговору. Лет так на пять колонии строгого режима тянет.
Парень взвыл.
– Отпусти! Гадом буду, если на мелких еще полезу. Первый и последний раз, честно говорю.
– Так значит своими силами, в обход законности. А не пожалеешь?
– Не-а, – мотнул парень головой.
– Ну что ж, сам напросился, – ответил Димка и с силой саданул парня коленкой под зад.
Парень взвизгнул.
– Ну вот, а говорил, не пожалеешь, не захотел по законности, сам виноват, а то сидел бы сейчас безболезненно в СИЗО, – укорил его Димка, и вновь саданул коленкой.
Парень снова взвизгнул.
– Ладно, некогда нам тут с тобой. Проверь документы, – повернулся ко мне Димка.
– А где? – удивилась я.
– В карманах пошарь.
– Не имеете права! – взревел парень.
– Имеем – имеем! Ты же считаешь, что имеешь право отнимать чужое, почему же мы не должны иметь такого права? Ты нарушаешь чужие права – мы твои. Все по справедливости.
К моему удивлению, в кармане у парня оказался билет учащегося городского училища, с фотографией и печатью. Теперь мы знали имя и фамилию грабителя.
– Так, – сказал Димка, – документик пока побудет у нас в целях профилактики. Теперь, если где что – сразу ясно кто. Пойдешь по этапу. А пока тебе это за моральный ущерб, а это за материальный! – и Димка так пнул парня дважды под зад, что тот взвыл в очередной раз.
Потом Димка неожиданно ослабил хватку и отпустил парня, одновременно с этим он отвесил ему еще один пинок, такой, что парень с разбегу растянулся на асфальте.
– А это все для той же профилактики, – пояснил Димка и повернулся к улепетывающему парню, – еще раз услышу о твоих проделках, тебе не жить… – тут Димка добавил такое слово, что у меня уши узлом завязались, и я с удивлением глянула на него.
– А с такими, только так и надо, – сплюнул Димка, – они человеческого обращения не понимают.
Мальчик подергал Димку за рубашку и поднял на него счастливое лицо с дорожками высохших слез.
– Спасибо дядя!
– Дядя… – хмыкнул Димка.
Потом повернулся к мальчику:
– Как тебя зовут, чудо велосипедное?
– Димка.
– Надо же, тезка! – обрадовался мой приятель, – ну пока, Димка! Не давай себя в обиду, да и других тоже.
Счастливый парнишка вскочил на велосипед, и уже отъехав чуток, прокричал: «Ладно!» и помчался во весь опор.
Ну вот, в этом весь Димка, то смеется до упаду, то сломя голову бросается кого-нибудь спасать.
– Зря ты забрал у него документ.
– А! – отмахнулся друг, – напугать-то его надо было, может быть поумнеет немного. Потом билет в училище отдам.
– Он, между прочим, тоже несовершеннолетний. Не надо было его пинать. Теперь получается, взрослый избил ребенка.
– Нет! Надо было по головушке погладить и сказать: «Грабь дальше, родной, продолжай в том же духе, и ты добьешься больших успехов!» – разозлился вдруг Димка, – тоже мне несовершеннолетний! Как грабить и воровать, так он вполне взрослый, а как отвечать за свои поступки, так дите малое неразумное. Да ему лет семнадцать, он меня всего-то года на два младше. А в нашем возрасте два года уже не разница.
– Надо было его в отделение сдать, а не самосуд устраивать, – не унималась я.
– Так ему надольше запомнится. Пусть знает, что люди не собираются спускать бесчинства и что можно нарваться и на такого, который уроет и не задумается. Нет, я твердо уверен, что добро должно быть с кулаками.
Потом вдруг Димка засмеялся:
– А сама-то не помнишь разве…

***
Да, уж, напомнил, было дело. Год назад у нас вскрыли гараж и угнали мотоцикл, и мой велосипед в придачу. Мотоцикл был старинный, послевоенный, еще дедушкин, и отец им очень дорожил. А так как, родители у меня на Севере, мне пришлось самой иметь дело с заявлением об ограблении, следователями, допросами, беседами. В общем, ничего приятного. Целый месяц мне приходили повестки к следователю, и он все выяснял какие-то недовыясненые детали, но ничего конкретного по поводу мотоцикла сказать не мог. Лишь разводил руками и говорил: «Ищем, как найдем, сообщим». И вот в один из дней я вновь явилась в кабинет к следователю, и он радостно объявил, что мотоцикл найден, но в разобранном состоянии.
– А велосипед? – осторожно поинтересовалась я.
– Насчет велосипеда узнайте сами у угонщика, он сейчас лежит в больнице со сломанной ногой. Уж извините, мне не до велосипеда, столько дел. А узнаете – изъять поможем.
И следователь рассказал следующее. Оказывается, в городе орудовала шайка подростков, которыми руководил взрослый. Они занимались угонами, специализировались в основном на мотоциклах. Велосипедами, тоже не брезговали. Угоняли, разбирали и продавали запчасти, а все, что не нужно, топили в пруду. Наш мотоцикл был пятым по счету угнанным ими. А на тринадцатом они погорели. Угоняли злополучный мотоцикл ночью, гнали во весь опор по известной им, уже обкатанной дороге. Но в тот день на ней начались ремонтные работы, дорогу перекопали и перегородили каменными блоками. Угонщики же, ничего этого не знали и врезались в темноте в один из этих каменных блоков. Тот, кто был за рулем, сломал ногу и потерял сознание, остальные отделавшиеся далеко не легким испугом, подумав, что он зашибся, бросили его и сбежали с места аварии. На рассвете травмированного нашли грибники и вызвали «Скорую» и милицию. Так все и раскрылось. Всю банду вычислили.
Еще следователь назвал мне имя и фамилию угонщика и номер палаты. И я отправилась в больницу, выяснять судьбу велосипеда. По дороге я купила яблок и помидор, хотя и угонщик, но раз травмирован, то надо какой-то гостинец. А потом, проходя мимо стройки, я нашла в куче щебня симпатичную каменюгу, размером в два кулака. По всем признакам каменюга была явно яшмовая. У нас с сестрой неплохая коллекция минералов, мы с самого детства ее собираем. И когда находим интересный камушек, обязательно тащим домой. Отец сделал точильный станочек и достаточно мягкие камни, мы наловчились обтачивать. И вот сунув каменюгу в небольшую сумочку, висящую у меня через плечо, я принесла свои стопы в больницу, прямиком в отделение травматологии. В приподнятом настроении я вошла в палату и наткнулась на стену глухого непонимания со стороны угонщика. На мой вопрос о велосипеде это юное, но видать уже донельзя порочное существо, нагло и лениво, с презрительно оттопыренной в сторону губой процедило:
– Отвали…
И он послал меня откровенным ничем не завуалированным матом.
Я взглянула на его приподнятую, привязанную к агрегату с гирькой, загипсованную ногу, на бритую голову, на тупую, наглую и самодовольную морду. расплывшуюся как квашня по подушке и в моей груди заклокотала ярость. Из-за этого стервеца там, на Севере узнав, что стало с мотоциклом, заболел и попал в больницу мой отец, и другие люди тоже возможно слегли на нервной почве, лишившись своих мотоциклов. А эта мразина лежит тут на всем готовом, лечится лучшими лекарствами, получает не самую плохую медицинскую помощь, да еще меня матом посылает.
Моя мама как-то руку сломала, так ее десять часов в трампункте промурыжили, пока помощь оказали. Все подождите да подождите, в первую очередь резаных, битых, а эти все резаные и битые сплошь пьянчужки поступали, а их сразу под капельницу. Это года четыре назад случилось. Отец тогда в командировке был, и в больницу с мамой я поехала. Я смотрела, смотрела и не выдержала. Между прочим, говорю, мама у меня учительница, двадцать лет в школе проработала, так неужели она не заслужила, чтоб ей безотлагательно руку загипсовали. Эти пьяни подзаборные, от которых обществу никакой пользы, все почему-то вне очереди помощь получают, а маме моей уже много часов руку загипсовать не могут. Врач на меня тогда вытаращился, медсестры зашикали: «Разве можно, девочка, такое говорить», потом все же помощь оказали, но в больнице так и не оставили, хотя перелом серьезный был.
Я как это вспомнила, так меня вообще затрясло от обиды. А этот, преступник и надо же, все условия ему!
Не помня себя от гнева, я кинулась на мерзавца. Кажется, сначала я хотела долбануть его по сломанной ноге, но потом, мелькнула мысль, что сломается ни в чем не повинный вытягивательный аппарат, к которому привязана нога этого урода. И я всю свою ярость обрушила на голову угонщика. Я кричала, что урою его вместе с потрохами, если он не скажет где велосипед, и что есть силы хлестала пакетом с гостинцами и сдернутой с плеча сумочкой по чему придется и, кажется, попадала в основном по голове. Бумажный пакет порвался, помидоры раздавились, и их сок стекал по его противной физиономии. Он корчился на кровати, прикрывал голову руками и тоже орал:
– Ой-ой! Больно! Помогите!
– Что вы делаете! – заорал его сосед по палате.
Я зыркнула на него так, что он сразу заткнулся.
– Замолчи мужик, не видишь, с бандитом разбираюсь.
Я не заметила, как около меня столпились больные, прибежавшие на крик из других палат. И какая-то старуха заверещала:
– Хулиганка! Вызывайте милицию! Медсестра, медсестра! Помогите!
Я повернула к ней разгневанную, красную от ярости физиономию:
– Бандита покрываешь! Да он тебя же в следующий раз и пришибет. Дозаступаешься!
Я даже не заметила, что обращалась к старухе на «ты». Старуха попятилась, бормоча какие-то слова. Тут в палату влетели две медсестры. Они прыгали вокруг меня и уговаривали:
– Успокойтесь! Успокойтесь!
И одна из них все совала мне в руки мензурку с валерианкой. Самое интересное, что меня никто и не думал останавливать, медсестры и большинство больных видимо знали, почему попал сюда этот парень и, возможно, сочувствовали мне. В голове всплыли бабкины слова:
– Я же еще и хулиганка! Ах, так!
Я последний раз гневно оглянулась на окружавшую меня толпу. Нагнулась, схватила из-под кровати судно и одела его на голову парню. Содержимое горшка вперемежку с соком раздавленных помидоров, который уже украшал его физиономию, потекло вниз.
Неожиданно успокоившись, в полной тишине я вышла из палаты. Никто даже и не пытался меня задержать. Я преспокойно вышла из отделения, потом из больницы и пошла по улице. И только завернув за угол, почувствовала, что ноги у меня стали совершенно ватными. Меня затрясло, и начался просто какой-то истерический хохот. Прохохотавшись, и вновь почуяв силу в ногах, я помчалась по улице, периодически переживая смеховые приступы. Потом, я подумала, почему он так орал «больно, больно!» и вдруг вспомнила: в сумочке лежала довольно увесистая каменюга. А я орудовала этой сумочкой как булавой. Я снова расхохоталась. Со стороны, наверное, думали, что девка с ума сошла. Так, давясь от смеха, я и влетела в квартиру к Димке, и взахлеб рассказала о происшествии в больнице. Димкина мама сначала очень испугалась.
– Тебя же привлекут, – запаниковала она.
Зато Димкин отец и сам Димка безудержно расхохотались. И так они заливались, что Димкина мама улыбнулась.
– Все нормально, – сказал Димкин отец, – ничего ей не будет. С такими только так и надо. Ой, ну насмешила, так насмешила!
И он снова захохотал.
Теперь Димка припомнил мне эту историю.
Остаток пути до Гошки прошел без приключений. Но как ни странно дома его не оказалось. И никого другого из семьи тоже не было. Не застали никого мы и на другой день, и телефон упорно молчал. Я запаниковала. Что же могло случиться? На третий день утром, зазвонил телефон, и Гошкина мама сообщила, что Гошка лежит в больнице и очень хочет меня увидеть. Не успела я положить трубку, как в квартиру ворвались запыхавшиеся Димка со Светкой и сообщили очередную новость. Суд состоится через три дня. У меня ноги подкосились. Так я и знала, что какая-нибудь неприятность все равно приключится. Мы опрометью бросились в больницу.
Гошка лежал весь бледный с перевязанным горлом и еле выговаривал слова. Голос у него был хриплый и очень слабый.
– Вот, – сказала Гошкина маменька, – умудрился в тридцатиградусную жару ангину заработать.
Оказалось, что у Гошки три дня назад ночью поднялась температура до сорока градусов, и он начал задыхаться. Вызванная «Скорая» установила жутчайшую ангину, такую, что воспаленные миндалины почти закрыли проход для воздуха. И, разумеется, не смотря на Гошкины протесты, его сразу же госпитализировали. А потом он два дня валялся в бреду.
– Мама, принеси, пожалуйста, водички, – попросил Гошка.
Гошкина маменька понимающе кивнула и вышла.
– Когда суд? Повестка пришла?– сразу же поинтересовался он, и, получив ответ, помрачнел.
– Просто зла не хватает, – проскрипел он, – ангина, будь она не ладна. Ни раньше, ни позже. Да ладно бы с ним, с постельным режимом, самое противное – говорить не могу. Да и голова, словно свинцом залита.
– Ты выздоравливай, Гоша, и не переживай, все нормально будет, – попыталась подбодрить его Светка.
– Да как не переживать, подвел вас.
Потом повернулся ко мне.
– Вот что, сестрица, придется тебе самой защиту вести. Тонкости дела ты знаешь, защитную речь мать тебе отдаст. Выкрутишься. Только не забудьте у нотариуса доверенность взять о том, что ты представителем ответчика будешь.
Да, ну кто мог предположить, что так получится. Все последующие дни я думала, как пройдет суд. Речь, конечно, я выучила, но чувствовала, что она не моя, хорошая конечно, но не моя, Гошкина речь. Он бы, наверное, с ней победил, а я вряд ли. Ну да попробую. В конце концов, Гошка выздоровеет – на пересуд подадим.
Я поняла, что надо действовать и за оставшиеся дни провернула еще одно дельце. Правда, для этого мне пришлось проникнуть на кафедру психиатрии нашего мединститута.

***
В назначенный день у здания суда собралось столько народу, что Светка и тетя Ира даже растерялись. Маленький зал не вмещал всех желающих. Димка хорошо поработал. На суд явились почти все ребята с нашего курса, кто не разъехался на каникулы. Секретарь была удивлена.
– Граждане, это же не уголовной дело, а гражданское. Попрошу посторонних удалиться.
– А мы не посторонние, мы все заинтересованные лица, мы все друзья ответчиков, – последовал ответ и никто не сдвинулся с места.
Пришлось секретарю найти более вместительный зал. Потом начался суд, и сначала все шло как обычно: представление сторон, представление адвокатов, исковое требование, изложение сути конфликта, слово ответчика. За истицу говорил адвокат. Он просто упивался своей речью, которая, как и предполагалось, сводилась к букве закона. Если сказано в паспорте конь, значит, конь и никаких разночтений быть не может. А если уж там указано, что этот конь бешеный, то ответчицу надо привлечь еще и за содержание животного больного бешенством, так как она подвергает опасности окружающих. А где там написано кот? Нигде не написано, а вот, что конь, да еще и бешеный, черным по белому. А кони, как известно, топают, потому что у них копыта, причем подкованные. Поэтому истица испытывает неимоверные муки, когда этот конь ежеминутно носится по квартире, как по загону. И вообще, это безобразие держать в городской квартире лошадь.
И все в таком духе. На беду, в паспорте Коника, по халатности или недосмотру заполнявшего документ человека, действительно не было указано, что он кот. Там значилась только кличка – Бешеный Конь, назывались родители и перечислялись предки с обеих сторон. И называлась порода, опять же без ссылки на принадлежность к кошкам. Я лично видела этот паспорт. И вот теперь адвокат истицы решил сыграть именно на этом. И самое обидное, закон пока что еще был на его стороне. Вот парадокс нашей действительности. Зрение являет одно, но написано в документе другое. И вопреки здравому смыслу и собственному зрению, мы придерживаемся того, что написано в бумажке, скрепленной печатью, даже если это совершеннейшая глупость.
Потом адвокат вызвал свидетеля со стороны истицы. Как я предполагала, это оказалась моя соседушка и одновременно сестрица истицы. Она, увидев меня в качестве адвоката, стала возмущаться, что кто же меня выпустил в этой роли, что у меня самой куча кошек и собак. Но ее быстро заткнули, сказав, что это к делу не относится. Тогда она заявила, что, неоднократно бывая в гостях у истицы, постоянно слышала топот копыт и конское ржание.
Вот это что-то новенькое, до ржания, ее сестрица-истица как-то не додумалась. И я сказала, что за лжесвидетельство привлекают к уголовной ответственности. Меня, конечно же, сразу оборвали, сказав, что еще предоставят мне слово.
Потом наступила моя очередь как адвоката. И я стала вызывать своих свидетелей. Выступала Светка. Выходили наши однокурсники и говорили, что, бывая в гостях у Светланы и ее тети, они постоянно видели у них ленивого кота по имени Коник, целыми днями лежащего на диване. По их словам это был кот, которому лень даже пошевелиться. А вот лошадей они не видели, потому, что их там просто нет.
Наконец свидетелем вышел Палыч и закатил яркую выразительную речь о физиологическом строении кошек, об устройстве их лап, о манере и способах охоты. Палыч говорил очень красноречиво, это была не речь, а целая лекция о кошачьих вообще и домашних кошках в частности. И сводилась она к тому, что кошки топать не умеют, лапы у них не так устроены. И каждая очередная его тирада неизменно заканчивалась этой мыслью, высказанной прямо или завуалировано. Он был прямо как старый Катон на заседании Римского Сената, заканчивающий все свои выступления постоянной фразой, что Карфаген должен быть разрушен. Обычно немногословный Палыч, превзошел сам себя. Когда он закончил, судья даже закивал, только я не поняла, что означали эти кивки.
Следующим выступал профессор зоологии нашего университета, и он полностью подтвердил слова Палыча.
Но адвокат истицы гнул своё. Он продолжал нести полную чушь, но я его уже не слушала и так ясно, что ничего нового он уже не скажет. Меня больше занимал вопрос, куда же делся Димка. Он так и не пришел к началу заседания, а ему предстояло выступить свидетелем, что он лично в подарок Светке купил кота Коника в Клубе любителей кошек, и брал он этого Коника совсем даже не от лошади, а самолично отнимал сосущего котенка от матери - кошки. Но Димки не было. Я видела, что Светка начала уже тихо паниковать. Противоположный адвокат плел уже полную околесицу. Он просто заливался соловьем и видать был в восторге от собственной ахинеи, То, что предоставлена справка от ветеринара и с кафедры биологии – это не аргумент. То, что говорят свидетели – тоже не аргумент.
– Предоставьте аргумент! – требовал адвокат, – ага, нет аргумента.
И в этот самый момент звонко и радостно на весь зал раздалось:
– Есть аргумент!
И в зал ввалился Димка, ведя перед собою свою собаку. На Дарби был намордник, и он дружелюбно махал хвостом, но все равно в зале раздались истерические вопли:
– Уберите собаку!
Как оказалось, это визжала истица.
– Что за безобразие! – возмутился судья, – немедленно выведите из зала собаку.
– Это не собака, а аргумент! – парировал Димка, – и потом, покажите мне документ, в котором говорится, что собаке нельзя присутствовать в суде. Собака в наморднике и совершенно здорова. Вот справка от ветврача.
И он положил на стол судье документ.
– А теперь, кто скажет, что это не собака, а какое-то другое животное, тот испытает на себе силу его клыков. Ну, что же вы замолчали? Или вы не признаете что это собака?! Может быть, по-вашему, это кот или кролик, и справка от ветеринара, подтверждающая видовую принадлежность животного, для вас ничего не значит?! Вы же уже признали одного кота лошадью! – запальчиво выкрикивал Димка истице и ее адвокату.
На каждое слово Димки, пес одобрительно вилял хвостом. При виде собаки все оживились. Тетя Ира удивленно глянула на Светку, но та только пожала плечами. Светка, почему-то напялившая на себя в такую жару несуразный огромный плащ, который ее очень толстил, тоже была удивлена не меньше тети Иры.
– Дарби, – сама не понимая зачем, тихо позвала собаку Светка.
Хвост Дарби превратился в пропеллер, а на морде растянулась уморительная улыбка. С радостным выражением он бросился к Светке и тут случилось непредвиденное. Раздался негодующий вопль и словно стремительная ракета, что-то вырвалось у Светки из-под плаща, и, издавая дикие звуки, заметалось по залу. Мне показалось, что пронесся рыже-белый орущий вихрь, который смел бумаги со стола у секретаря и судьи, а затем, взметнулся вверх, и повис на люстре, раскачивая её из стороны в сторону и продолжая вопить. Вихрь качался так минуты две, потом сорвался и вновь заметался по залу. Дарби, думая, что началась увлекательная игра, оглушительно залаял. В зале стояли крики, смех. Напрасно судья и секретарь, силясь перекричать эту какофонию, призывали всех к порядку. Наконец вихрь пронесся в последний раз, мощным прыжком преодолел ползала и затих, повиснув там, куда донесла его сила инерции.
И тут раздался еще более ужасающий вопль. И все увидели, что на голове адвоката повис большой белый кот с нежно-рыжими, прямо таки персиковыми подпалинами на ушах, морде, хвосте и лапах. Нет, повис не то слово. Он испуганно вжался в голову адвоката и, что есть сил, вцепился в нее всеми имеющимися в наличии когтями. И он явно не собирался покидать свое убежище. При этом он истошно орал, и этот ор переплетался с таким же, не менее истошным воем адвоката. Светка сорвалась с места. Подбежала и с трудом оторвала кота от головы защитника. И стала успокаивать разбушевавшегося Коника. Ход заседания явно вышел из-под контроля.
– Ну, этого я так не оставлю! – гневно прокричал адвокат.
– Считайте, что это издержки профессии, – произнес вдруг судья, еле сдерживая смех.
Адвокат истицы оторопел от таких слов, а потом повернулся и выбежал из зала, бабахнув при этом дверью.
– Что здесь вообще происходит? Зоопарк какой-то, – спросил судья у Светки.
– Я ни чего…я не хотела… Это… это тоже аргумент, это он так на собаку среагировал, а вообще-то он тихий, – залепетала Светка.
Потом она немного успокоилась и заговорила более смело.
– Я подумала, что надо показать кота суду, продемонстрировать, как мягко он ходит и совсем не умеет топать. Ведь должен же победить, наконец, здравый смысл. Ну, если прежние хозяева не подумав, назвали кота Бешеным Конем, это еще не значит, что он на самом деле конь, просто принято давать такие клички породистым кошкам.
Светка совсем осмелела. Голос ее лился теперь легко и свободно.
– Вот, например у одних людей кота зовут Вегас, что означает – Великолепный Гонсалес, а у другой кошки полное имя Лучезарная Царица Клеопатра Вторая. Попросту – Клёпа, а помните у Сентона-Томпсона Королевскую Аналастанку… А то что Коник собаки испугался, это лишний раз доказывает, что он кот!
Тут Светка перевела дух и замолчала. И все услышали голос судьи:
– Да уж, действительно Бешеный Конь. Ни чего себе, аргумент.
И тогда в игру вступила я, потому что поняла: вот она, кульминация. В зале царила неправдоподобная тишина.
– Тогда еще один аргумент! – разорвав тишину, сказала я и извлекла из-за пазухи моего недавно найденного котенка.
– Вот! – торжественно провозгласила я, – это мой кот Персик. А вот его паспорт, где черным по белому написано, что это кот, по кличке Персик и указана его порода. И если вдруг кто-либо из присутствующих в зале вообразит себе, что это фрукт с одноименным названием и попытается его укусить, я сразу же объявляю этого человека сумасшедшим, равно как если он назовет моего кота лошадью, коровой, свиньей, овцой, ежом или другим животным. Это кот и никто более. А теперь посмотрите на Коника.
И я подняла над головой Коника и Персика.
– Они одной породы. Они совершенно идентичны. Только разных размеров, в силу того, что Персик еще котенок, а Коник взрослый кот. Ну, кто теперь посмеет утверждать, что Коник лошадь? Здесь в зале присутствует ведущий психиатр, профессор с мировым именем доктор медицинских наук Сергей Федорович Севастьянов, и он сразу же зафиксирует отклонение от психической нормы лица, назвавшего кота лошадью.
При этих словах старый профессор поднялся и раскланялся. Светка взяла его профессорское удостоверения и отнесла судье.
– А на улице, этого, психически неполноценного человека, уже ждет карета Скорой помощи, – продолжала я, – и уж тогда, психушка ему обеспечена на долгие годы, потому как, ни один здравомыслящий человек не назовет кота лошадью, это нонсенс. Ну, давайте, определяйте видовую принадлежность этого существа, а то оно бедное, до сих пор не знает кем является и докажите заодним, что кошки топают.
В зале установилась полнейшая тишина и, наконец, судья стукнул молотком.
– Суд удаляется на совещание, – провозгласила секретарь.
Я не знаю, сколько времени прошло. Помню только, как вышел судья и зачитал постановление. И постановление это гласило: окончательно и безоговорочно признать кота по кличке Бешеный Конь, в просторечье Коник… котом. Впредь вопросов о видовой принадлежности кота не поднимать, признать за ним право передвигаться по квартире в любом направлении, а так же право прогулки во дворе, и, наконец, признать, что кошки в силу строения лап топать не могут. А стало быть, иск гражданки Надуваевой оставить без удовлетворения. Решение окончательное и обжалованию не подлежит.
Тут судья посмотрел на Коника, затем перевел глаза на Персика и Дарби, и неожиданно для всех улыбнулся.
– Хорошие у тебя друзья, кот, – сказал он и направился к выходу.
Тогда Димка вскочил и тихонечко так, то ли закричал, то ли спросил:
– Ура?
И тут Светка, запрыгнув на скамейку, замахала руками и закричала во все горло: «Ура!». И в ответ грянуло еще более громкое и дружное: «Ура!»
Судья оглянулся, покачал головой и вдруг рассмеялся звонко и весело, как-то совсем по-детски.
– Ну, такого суда у нас еще не бывало, – тихо сказал он секретарю.
– И надеюсь, больше не будет, – так же тихо ответила секретарь.
И они вышли из зала.
– А как тебе удалось прорваться с собакой сквозь охранника? – осведомилась я., – только не говори, что ты сунул Дарби в карман или заговорил охраннику зубы.
– Сила денег, – сокрушенно вздохнул Димка и развел руками.
– ?
– Да бомжи развели в трех шагах от входа в суд костер. Обед варить, – хмыкнул приятель, – вот охранник и пошел разбираться. Отвлекся, так сказать.
– Та-а-к! Бомжи твоя работа?
– Гы-ы! – растянул рот до ушей Димка и направился к выходу.
Когда вся наша толпа вывалила на улицу, то оказалась в еще большей толпе. Люди были с собаками и кошками на руках. Некоторые держали в руках лозунги: «Животные тоже имеют права!» и «Защитим Коника!»
– Так, Димка, опять твоя работа?! – нарочито грозно спросила я.
Он скромно потупился.
– Да какая там работа, просто заметку в «Вечерку» тиснул, ну и упомянул, когда суд.
– Ну, Димка, ты и пройдоха! – только и смогла сказать я.
– Нет, он настоящий журналист! – возразил оказавшийся рядом Палыч.
И вдруг, кто-то повис у меня на шее, и стал уцеловывать в обе щеки. И я увидела свою подругу Марью, которая буквально затормошила меня, как тормошат маленьких и горячо любимых детей. А потом увидела ее сына Мишку на руках у вечно пропадающего в плаваньях, а теперь невесть откуда взявшегося, Марькиного мужа Лехи. А рядом улыбающегося Павла Семеныча. И, конечно же, довольную физиономию Палыча.
– Какой вы молодец, Петр Палыч! И все вокруг молодцы! – закричала я.
Но мне не дали полностью выхлестнуть свои эмоции, потому, что, тут же на меня налетели две мои собаки и три собаки Палыча, Триколор, как он их называет: черная, белая и рыжая, и, конечно ж, Димкин Дарби. Потом, все шестеро завертелись в клубке шутливой потасовки. В довершении всего, сверху на эту кучу - малу уселся хохочущий во все горло Димка.
А неподалеку, счастливо улыбаясь, стояли с Персиком и Коником на руках Светка и тетя Ира, и ласково смотрели на нас.


2006 г.