Деревнюшка-на-Холмах

АЙК ЛАЛАУНЦ












ДЕРЕВНЮШКА-НА-ХОЛМАХ

(почти политический почти детектив с прологом, но без эпилога)


























Пролог

Это была деревенька так себе. И ничего в ней примечательного не было, кроме названия. А название, о-го-го! Километровое. И деревенька-то микроскопическая, даже не деревенька и не деревушка, а так, деревнюшка. Она и называлась – «Деревнюшка» и не просто «Деревнюшка», а «Деревнюшка-на-Холмах». И холм-то всего один был, однако ж «на Холмах»!
И дремала бы себе Деревнюшка в глуши лесов и болот, и ползло бы неспешно время по крутым склонам холма, если бы однажды Большую дорогу, что стрелой мчалась к горизонту в десяти верстах от Деревнюшки, не закрыли на ремонт. Закрыли и забыли. Нет, сначала, конечно, о ней помнили, но, то песок вовремя не подвезут, то щебень, то битум, то работники уйдут в длительное «подполье», хорошо приняв горячительного, а потом, снова в «подполье», по причине, опять же, длительной невыплаты энных денежных эквивалентов. Когда же все выйдут из «подполья» и песок прибудет, и щебень, и битум, придет черед трактора – сломается, паразит. А трактор починят, так к тому времени песок растащат, битум вычерпают. И так по кругу.
Ждали дорогу, ждали и дождались – наиболее несдержанные стали ездить в объезд. А объезд проходил как раз по Деревнюшке. Теперь, вместо старой заросшей грунтовки, ответвляющейся от Большой дороги, змеилась между лесов и полей наезженная колея. И Деревнюшка, сама того не желая, стала центром Вселенной местного масштаба, что называется «пупом Земли». Торчал такой «пупок» посреди холма, на самой его макушке, грел на солнце кособокие хибары и в ус не дул. Вскарабкивались на холм машины, тряслись по единственной кривой улочке Деревнюшки, поднимая тучи пыли, затоваривались у бабулек огурцами и яблоками, и, съехав по ухабам вниз, пылили дальше. Было это крайне неудобно, и колеса дырявились постоянно, словно, кто-то насыпал на дорогу гвозди. А потом дорогу перекрыл фундамент, и над ним стал расти, как на дрожжах, теремок какого-то горожанина.
И трасса сместилась в объезд холма. Это было даже удобнее, чем ползти в гору и изрядно экономило водителям время. Но случилось так, что проходила теперь грунтовка как раз посреди огорода одного местного мужичка. Жил он на краю Деревнюшки на склоне холма, а огород его под холмом зарастал бурьяном и крапивой. Это был совсем никчемный мужичонка Пимыч. Никчемный-то никчемный, но быстро смекнул, что к чему. Съездил в город, похлопотал, заплатил и вернулся с бумагой. И на бумаге этой черным по белому начертано было, что земля сия является частной собственностью. И красовалась большая синяя печать, завораживающая своей авторитетностью.


Глава 1.
В которой выгодное стратегическое положение приносит свои плоды

Однажды утром автолюбители увидели выросший, словно из-под земли забор с воротами, перекрывший такую удобную грунтовку. Забор уходил, казалось, до самого горизонта. Перед воротами от одного края дороги до другого тянулась длинная веревка. Это был своеобразный шлагбаум. И завершался этот «шлагбаум» весьма любопытно. К его размочаленному концу была привязана коза. Она стояла основательно, упершись ногами в родную землю и нацелив копьеобразные рога на потенциального нарушителя границы. Всем своим видом коза давала понять, что настроена она решительно и серьезно. Ей было что охранять: за ее спиной исходил травянистым ароматом аппетитный ярко зеленый лужок. С другой стороны «шлагбаума» торчала ехидная морда неопределенного возраста с клочкастой бороденкой. Нетрудно догадаться, что принадлежала и морда, и бороденка тому самому Пимычу.
– Стоп, машина! – скомандовал Пимыч, – попрошу предъявить документики.
– Какие документики, ты что, старик, спятил?
– А вот таки! Хде виза, хде иностранный паспорт? Вы въезжаете на терряторию частного владения, сувяренной, можно сказать, террятории. Вы должны заплатить за провоз таможенный сбор, а такжа дорожный налог, за проезд по частному участку дороги и визовый сбор. Иначе не пропушу.
Автомобилисты завозмущались.
– Это немыслимо! – кричали одни.
– Старик сбрендил, какие сборы, какие налоги! – возмущались другие.
– Вчера проезжали, никаких документов и денег не надо было, – сокрушались третьи.
– Дак, то было вчёрась, нонче всё по-другому, а станете перечить, дак и за вчерашний день платить будете.
И Пимыч продолжал ехидно улыбаться, а коза, пялить красные от ярости глаза и угрожающе трясти головой. Промурыженные уставшие водители, в конце концов, выкладывали требуемую сумму, ворота открывались, и они спешили умчаться прочь. Так, в течение недели Пимыч приучил проезжающих раскошеливаться.
– А я ишшо настояшший шлахбам поставлю, с полосками, – похвастался Пимыч соседским старушкам, – а то повадились шастать, туды-сюды, тьфу! Надо жа и мне с мово выгодного стратегическо положения какой-никакой магарыч иметь. И ваще, независимость объявлю, ряспубляку значить. Не-а, лучша монархею.





Глава 2.

В которой независимость приводит к полной независимости

И Пимыч начал компанию за получение независимости. Для начала он написал письмо в ООН, где объявил о независимости своего огорода с прилегающими постройками. В тот же день Пимыч ввел собственную валюту: пимуль, который приравнивался по курсу к 15 рублям 18 копейкам. Откуда вылезли 18 копеек, Пимыч сам не понял. Пимуль складывался из ста пимок, а десять пимулей составляли один пимонец. Первые пимули Пимыч нарисовал от руки, а остальные стал штамповать через старую фиолетовую копирку. Правда, пошлины с проезжающих Пимыч брал в рублях, а вот сдачу сдавал в пимулях. Автомобилистов он быстро приучил у пимулям, но деревнюшкинцы его не поняли и в магазине наотрез отказались принять новую валюту. Пимыч попробовал вернуть в пимулях долг, но и здесь положительных результатов не добился. Поэтому Пимыч на время вернулся к прежнему рублевому эквиваленту, но внутри его владения пимули и пимки получили широкое хождение.
А на следующее утро вся Деревнюшка увидала высочайший шест с развевающейся тряпкой непонятного цвета. Любопытные деревнюшкинцы заслали полпреда. А полпред тот в лице деда Африканыча без обиняков спросил, что означает сия тряпица на палке.
– Энто мой государственный флаг, – подбоченясь заявил Пимыч.
И важно добавил:
– Ежели, я теперяча независимо государство, то флаг иметь в самый раз. Вон глянькось.
И Пимыч широким жестом обвел свои владения.
– Чо видишь?
– Да чо-чо! Забор вижу!
– Да ты сюды глянь, – Пимыч указал на ворота с криво прибитой вывеской. На ней крупными красными буквами значилось: «Сувяреное гасударство манархея Пимыча».
– Да ты чо ж энто, али разрешение како из ООН получил, – полюбопытствовал дед Африканыч.
– А почто ждать, разрешение никуда не денетси. Все едино дадуть. Сейчас ведь оно модно независимость объявлять. Вон намедни хдей-то в Африке совсем никудышная странчишка о своей независимости объявила. И ничаво, в ООНе ее поддержали. И меня поддержать. Вот, объявил в одностороннем порядке, а то покуда письмо получать, покуда рассмотрять, покуда решать… Чо ж время-то терять?
– Да ты чой-то, Пимыч, совсем сдурел? А коль ООНе энтой не понравится тако самоуправство-то. Да войной на тебя пойдуть? Да ты, Пимыч, и так независим, от денег, от пенсии, от медицины какой-никакой, да и все мы тут тожа независимы. Ни тебе почты, ни бани, ни лечебницы, ничегошеньки.
– Вот я и объявил независимость, ежели уж все равно от всего независим. Хоть не так обидно. Сам себе хозяин значить, в своей стране, а коли что не так, на себя и пенять буду.
Глава 3.
В которой расцветает антиглобализм и зарождается альтернатива
Эти слова Пимыча Африканыч и передал дословно деревнюшкинцам. – Да чо вы его слушаете! У него вечно одна дурость в голове,– непонятно про кого, Пимыча или Африканыча, сказала Федуловна и быстро пошаркала к своему двору.
На следующий день федуловский двор и часть прилегающей дороги были оцеплены веревкой, связанной из всевозможных шнурочков, веревочек, шпагатиков и тесемочек. И кособоко возвышалось бревно с намалеванными полосками и вывеской «Имперяя Федуловны. Праезд и праход в рублях». Как Федуловна допёрла эту хабазину, да еще и смогла вкопать, осталось никем не разгаданной тайной. А с другой стороны, чего не сделаешь ради собственных амбиций?
После этого вся деревня загудела подобно развороченному осиному гнезду. Все в одночасье захотели объявить независимость. Сход собрали, за независимость проголосовали. Каждый своей усадьбы… Но тут выступил Неумов, приятель Пимыча.
– Не-е, – сказал он, – слишком много независимых дворов получится. Начнутся усобицы, пограничные конфликты, опять же таможни понатычут, шагу не ступи. Вот мне, допустим, надо к Пафнутичу на другой конец деревни сходить, а это значит, надо пройти республику Дормидонтовны, монархию Савишны, королевство деда Устина да деда Афрыканыча… и каждый раз плати за переход границы. Нет, не пойдет. Эдак-то и разоришься в конец.
Но никто к Неумову не прислушался.
И вот, уже через неделю вся Деревнюшка была разграничена отдельными независимыми дворами-государствами. И началась эпоха раздробленности. Тут таможня, тут граница, здесь шлагбаум. Шагу ступить негде, чтоб чужую границу не нарушить. Хочешь пройти из одного конца Деревнюшки в другой, раз десять всякие пошлины да сборы уплатишь. К родственникам, что живут через дорогу спокойно пройти нельзя было. То и дело по всей Деревнюшке слышалось:
– Эй, Афрыканыч, куды прёшь? Плати за переход границы!
– А ты, куды намылился, Пафнутич? Пошлину хто платить будеть?
–Дормидонтовна! Чо ж ты хитра-то така!? Сама через свою границу никого без деньжат не пропустишь, а чужую так и норовишь проскользнуть!
Начались усобицы. Перессорились все. Последнее, что в кошельках звякало перекочевало к тем, кто занимал в пределах деревни более выгодное геополитическое положение. Мужики многие, морды друг дружке понабивали. Уйдут, бывало, на другой край деревни, все пограничные пошлины по пути заплатят, а обратно домой вернуться не могут, денег нет. Промучились так с неделю. И собрались на сходку. Те кто в центре Деревнюшки проживали, конечно заинтересованы, чтобы все как есть осталось, потому как, какие-никакие деньжата в кошельках оседали. И они, как наиболее горластые уже почти отстояли свои позиции. Но тут снова выступил Неумов:
– Я предлагаю альтернативу. Думаю объединиться нам надо и объявить независимость единой Деревнюшки. Так-то надежнее будет, а то слишком мелкие владения получаются. Али, мы антиглобалисты какие?
– А чо, – оживился, вынырнувший из-за спины Неумова, Пимыч. – сейчас можно и во всей Деревнюшке независимость объявить. Создадим Союз Свободных Дворов. Монарха выберем. Я, пожалуй, и соглашусь в монархи. Опыт руководства своей монархией у меня самый богатый из всех вас, да и до этого, я целым коровьим стадом заведовал. А могёт и перзидентом стану!
– Кем-кем!?
– Перзидентом! Ты вроде бы, Неумов, умный да грамотный, а простых вешшов не знашь! Я тоби русским языком говорю – пер-зи-ден-том!
– Ну, перзидентом, допустим, ты уже стал, а вот до президента тебе ишшо расти да расти! – ухмыльнулся Неумов.
– А я тожа хочу в перзиденты! – заверещала Федуловна.
– И я! – встрял дед Парфен.
– А я чем хужа? Ужо кому быть перзидентом так энто мне! – закричал кто-то. – Да сколько повторять-то! Не перзидентом, а пре-зи-ден-том!
– А по мне, чой перзидент, чой президент – один хрен! – откликнулся Пафнутич.
– Один-то может и один, да в разных огородах растет, – протянула Савишна. – Вы мне тут антимонию не разводите! Сказано, «президент», значит президент! И ни как иначе! – рассердился Неумов, – А ну-ка повторите правильно!
И он заставил деревнюшкинцев повторять слово «президент» до тех пор, пока все до одного не научились выговаривать так, как надо. Издали это очень даже смотрелось! Стоит толпа стариков и орет хором одно и тоже слово, как заклинание. И так раз десять. А Неумов перед ними руками размахивает, вроде бы как за дирижёра. Впечатляюще!
После того, как все научились произносить заковыристое слово, кто-то из деревнюшкинцев вновь изъявил желание занять этот пост Деревнюшкинского масштаба.
– Нет, – твердо сказал на это Неумов. – у нас будут легитимные выборы.
– Каки-каки?
– Легитимные, по научному это законные, стало быть, – важно пояснил Неумов, – это значит, что каждый желающий может заявиться на должность президента.





Глава 4.
В которой намечается переизбыток кандидатов и проявляется тонкий
избирательный ход
И с этого дня ситуация в деревне стала напоминать сводки с мест боев. Деревнюшку охватила политическая лихорадка. Началась беспрецедентная предвыборная гонка. Тут же на дверях старого магазинчика был вывешен листок, куда записались все желающие в кандидаты. Каждое утро приносило что-либо новое.
– Н-да, – задумчиво произнес Неумов, прочитав первоначальный список кандидатов, – надо полагать, электорат оказался в абсолютном меньшинстве.
Действительно, процент кандидатов в разы превышал процент электората. Потом, многие подумали-подумали и вычеркнулись, видать, здраво оценили свои возможности. Правда злые языки болтали, что ситуация изменилась не в связи с победой здравого смысла, а совсем по другой причине. Некто, пожелавший для широких масс остаться неизвестным, с каждым кандидатом поработал индивидуально. Хотя конечно были подозрения, кто этот некто. Но отозвавшие свои кандидатуры, в ответ на все расспросы героически отмалчивались, хотя некоторых так и подмывало похвастаться приобретениями. Программа устранения конкурентов была продумана до мелочей. Взяточничество расцвело могучим бурьяном. Материальное стимулирование было проведено с учетом потребностей каждой конкретной личности, так, например, Пьянков, одним из первых заявившийся на кандидатство, получил большую бутыль первоклассной самогонки, а скуповатой хитрой Федуловне в качестве компенсации вручили сахарницу. Коррупция победила. Так что процент кандидатов и электората поменялись местами.
Пожалуй, единственный, с кем не провел работу этот некто, был Пимыч. Но Пимыч и сам заподумывал: не отказаться ли ему от борьбы. Выборы из альтернативных, грозили перерасти в тривиальный захват власти одним отдельно взятым лицом. Этакий путч местного пошиба. Этого Неумов допустить не мог. И, чтобы хоть как-то стабилизировать ситуацию, сам заявился на кандидатство. Одновременно Неумов переубедил Пимыча. И Пимыч, преисполненный вновь зародившимся оптимизмом, включился в гонку. Так возникла фракция Неумов – Пимыч.
Под избирательный участок отвели покосившийся домишко, в котором раньше была почта. Скоро бывший узел связи превратился в настоящий штаб и одновременно в своеобразный клуб, где постоянно толпились, подсчитывали рейтинги, до хрипоты спорили, кто победит, а также судачили, сплетничали и делились местными новостями все обитатели Деревнюшки. Единственное неудобство состояло в том, что расположен «штаб» был ниже по склону. И избирательной комиссии, и избирателям приходилось по несколько раз на дню бегать вверх и вниз.
Естественно, что кандидатом под №1 числился Пимыч. И тут возникла загвоздка. Когда избирательная комиссия в составе Фроловны, Дормидонтовны и Савишны стали заполнять документацию, то оказалось, что никто не знает имени Пимыча. Ни метрика, ни паспорт Пимыча картину не прояснили. Графа «фамилия, имя, отчество» в паспорте оказалась залитой чернилами, а метрики были настолько затерты, что не возможно было разобрать ни единой строчки.
– А чо тут гадать, – сказала Дормидонтовна, – Пимыч, он и есть Пимыч!
Но все-таки гадать стали. Перебрали все возможные варианты, в надежде, что у кого-нибудь всплывет в памяти настоящее имя Пимыча. Но не всплыло.
– Не могет такого быть, шоб у человека имяни не было, – засомневались люди, – надо б стариков порасспросить.
Порасспросили. Но даже самая древняя старуха Деревнюшки не смогла вспомнить имени Пимыча.
– А чаво прикажете мне в документе писать!? – заверещала Савишна.
– Да я с рождения Пимыч, по-другому меня никак и не звали, – изрек, наконец, Пимыч, – вы ведь избирательная-то комиссия, значит и прозвание мое природное знать должны, а не отвлекать меня по пустякам. Ничего без меня решить не могут. Давайте тут, робте, да не мудрите шибко-то, некодно мне тут с вами лясы точить, мне ишшо речь написать надоть.
И он ушел готовиться к избирательной компании.
– Значить, Пимыч, энто имя, – констатировала Фроловна, – так и запишем.
– А могёт энто фамилий такой? – задумчиво сказал дед Парфён.
– Стойте, а как батюшку-то у Пимыча звали?
– Да Пимыч, кажись… Нет, Пимен. Точно, Пимен. Значит Пимыч, энто отчество.
– А тогдысь имя како? И фамилий? – не унималась Савишна.
– А како напишешь, тако и ладно, – махнул рукой дед Парфен.
И Савишна написала.
Когда Пимыч увидел запись, то чуть дара речи не лишился. В графе ФИО стояло: фамилия – Пимыч, имя – Пимыч, отчество – Пимыч. Но потом он здраво рассудил, что Савишна права, очень тонкий избирательный ход, такого оригинального ФИО до него уж точно ни у кого не было.














Глава 5.

В которой накопления сталкиваются с и интеллектом
Главным противником Пимыча оказался Кузлякин. Тот самый, что в сщитаные дни возвел посередь Деревнюшки свой теремок. Богатенький был, из новых деревнюшкинских. Появился Кузлякин здесь не так давно, хотя и уверял, что из местных, своих деревнюшкинских, стало быть. Якобы, какой-то двоюродный дедка у него здесь проживал некогда. Снял Кузлякин сначала хибарку у одного из стариков, а затем выкупил, сравнял с землей и на ее месте установил свой теремок. Кстати, единственный магазинчик в Деревнюшке тоже принадлежал Кузлякину. Да уж, деньжата у него водились.
А сам из себя видный. Голос такой… ух! Вот это понятно, мужик! Солидный. Представительный. Накопления на всех участках тела. Голова так голова! Круглая, наголо бритая. Лицо такое, добротное. Правда, глазки немного подкачали, ну заплыли малость. Но зато, как блестят из-под хитрого прищура. Ну, и еще один небольшой изъян – ушей невидно из-за щек. Ну да, всем не выберешь…
Внушительно смотрится! Идет – за версту видать. Говорит – за две слышно. Чем ни кандидат!
Непонятно даже, за что недолюбливали его в Деревнюшке? Ну да, конечно немножечко скопидомом, но, ведь как без этого? Хочешь жить богато – скопидомничай. Тут ведь главное что? Свое скопидомство на показ не выставлять, а наоборот представлять себя как можно в более выгодном свете. Дескать, да, богат, но и что с того, живу по средствам и другим жить даю. Спонсорством и благотворительностью занимаюсь. Главное в струю попасть, вовремя кому надо спонсорство оказать, в связи с этим на экранах телевизоров помелькать, да на страницах газет помаячить. Смотрите, какой я щедренький и добренький! А то, что помощь-то эта по принципу «дай вам Боже, что нам негоже», так кто об этом узнает? Кроме как помощь эту получившие. Но об этом промолчим.
Да, щедреньким-то Кузлякин показаться умел и любил. И ласково говорить, тихоньким голосом тоже мастак был. Жил, прямо сказать, в постоянных неусыпных заботах о ближнем своём. А, когда в предвыборную борьбу включился, щедроты его превзошли все мыслимые пределы. Неумов очень даже подозревал, что тем самым некто, так хитро устранившим конкурентов, и был Кузлякин.
Третьим кандидатом на роль деревенского президента, как известно, стал Неумов. Вообще-то он был Никифором Ефимовичем Умовым. Но однажды давным-давно, вывесил какое-то объявление и подписался Н. Е. Умов. Озорники стерли точки после Н и Е, и превратился Умов в НЕУмова, да так и остался. Был он длинным, худым, несуразным каким-то. Не чета Кузлякину. Одно слово, Неумов.
Но, не смотря на такое прозвище, слыл он среди деревнюшкинцев очень умным. Уже давно утвердилось за ним это звание. Шло время, а Неумов продолжал оставаться местным и единственным грамотеем. Этакий доморощенный кандидат наук. Вечно он что-то пилил, строгал, паял, клепал. Вечно в ссадинах, в порезах, то на щеке пластырь, то на ладони бинт. Всё что-то придумывал, всё какие-то идеи в голове.
Он даже читал газеты! Два раза в неделю Неумов на своем немыслимом велосипеде, собранном из всевозможных попавшихся под руку деталей, ездил в райцентр за свежей прессой. От него то и узнавали деревнюшкинцы последние новости. Еще, у Неумова был транзистор, по которому он ловил радиопередачи. Это не то, что надсадно хрипящая черная тарелка-радио, оставшаяся у Пимыча с еще незапамятных времен.
Чего бы ни спросил у Неумова – всё знает. Широких взглядов человек. Энциклопедист! И где это только всё умещалось в его головенке?!


Глава 6.

В которой кандидатство превращается в спикерство со всеми
вытекающими последствиями

Неумов с Пимычем были вечными приятелями и оппонентами. Если между ними заходил спор, то гвалт стоял на всю Деревнюшку. В последнее время он постоянно спорил с Пимычем, да и со всеми деревнюшкинцами, что монархия и президент вещи не совместимые, но доказать так ничего и не смог. Деревнюшкинцы как путали монархию с республикой, а короля с президентом, так и продолжали путать. И даже популярная лекция, прочитанная Неумовым, не помогла. Наконец Неумов спорить перестал, но свою линию гнул, непреминет поправить, ежели, кто не так на предмет монархии выскажется.
Неумов вовсе не хотел на президентство, но в связи со сложившейся ситуацией, решил не отставать от передовой части населения Деревнюшки. Он, конечно, понимал, что шансов у него маловато. Считали его в деревне уж больно умным и несколько странным, поэтому хоть и уважали, но немного побаивались разных Неумовских придумок.
Неумов быстро смекнул, что одержать победу можно лишь в союзном политическом блоке и через несколько дней предвыборных гонок снял свою кандидатуру в пользу Пимыча. Теперь Неумов деятельно включился в избирательную компанию на стороне Пимыча и стал его главным консультантом. За это он взял с Пимыча слово, что в случае победы последнего, станет первым спикером.
– А хто ж энто такой спикёр? – заинтересовался Пимыч.
– Ну, это первый помощник, – охотно объяснил Неумов.
– Да ладно, чо уж там. Будешь спикёром, жалко чо ли, – пообещал Пимыч, – только уж ты подмогни.
– Помогу, и для начала создадим партию.
– Дак, партея-то у нас уже была когдытось.
– А ты что ж, считаешь партия всего одна чтоли. Их вон сколько, зубов во рту не хватит, чтоб сосчитать. Нет, мы свою партию придумаем.
– Дак, ты эвонде чо удумал. А коли посадют? – усомнился Пимыч.
– Да кто посадит-то? Сами себя чтоли? Нет, независимость объявлять не боится, а партию создать, так страху не оберёшси.
– Дак, то па-артею. Партея-то всегда одна была, – погрозил пальцем Пимыч. – Ну, послушай, мил человек. Коли мы объявили независимость Деревнюшки, то нам нужен и свой президент, и свой парламент, и флаг, и валюта. Ты ведь согласен с этим? И что из этого вытекает? А из этого вытекает… Правильно, раз мы независимая страна, то и партия своя нам полагается.
С этими доводами Пимыч согласился.
– Хоть на старости лет партейным побуду, – вздохнул он.
И партия была провозглашена. Она получила звучное название «Пинеум – Засводер», что означало «Пимыч и Неумов – за свободную Деревнюшку».
Теперь надо было бороться за привлечение деревнюшкинцев в партию и за голоса электората. Неумов так и сказал:
– Будем бороться за электорат! Для начала попробуй составить речь, это будет твое обращение к избирателям.
И Неумов сунул Пимычу бумагу и карандаш. Пимыч что-то почиркал-почиркал, и через минуту речь была готова. Пимыч подбоченился и выпалил:
– Лекторат!
– Кто-кто?
– Лекторат!
– Да не лекторат, а электорат! Сколько раз тебе говорить.
– Ну ладно. Електорат, так електорат. Я жа не спорю.
Неумов заглянул в писанину Пимыча, потом критически взглянул на кандидата.
– Да-а-а, прямо скажем, речи писать, тебе не дано. Хотя и говорят, что первый блин всегда комом, но у тебя этот ком, похоже, будет на всех блинах. Ну, что ж, придется возложить эту обязанность на себя. Ничего, не боись, Пимыч, чай не по слогам читаем, карандаш из руки не вываливается. Так что, поборемся за электорат!
И они начали борьбу. А борьба требовала денег, поэтому Пимыч не забывал в промежутках между борьбой исправно взимать с проезжающих пошлины.






Глава 7.

В которой на стариков посыпались блага цивилизации

Кузлякин тоже не дремал. Вокруг него сбились несколько мужичков, из тех, кто помоложе да поскопидомистее. И начали они с того, что в один прекрасный день собрали всех стариков посреди деревни, и Кузлякин стал соловьем заливаться, горы золотые обещать. Бегал циркулеобразный фотограф, вывезенный специально из города, щелкал фотокамерой на лево и на право. А под занавес каждому избирателю был вручен календарик с физиономией Кузлякина. Напоследок, сделали коллективную фотографию на фоне кузлякиного теремка. А через день вся Деревнюшка была уклеена плакатами. На каждом Кузлякин в окружении стариков: вот он вручает календарики, вот дружески здоровается за руку с Африканычем, вот смеясь, хлопает деда Парфена по плечу, вот внимательно и вдумчиво выслушивает стариков. На коллективном фото сияющий Кузлякин слегка приобнял древнюю старуху Ниловну и старика Пафнутича. В центре плаката красовалась крупная благообразная физиономия Кузлякина. Лицо выражало такую доброжелательность, что прослезиться хотелось: вот ведь, остались еще в глубинке такие люди! Глаза честно и прямо смотрели на избирателей, и даже уши были видны. На плакате значилось: «Кандидат в президенты Кузлякин с электоратом». А следом приписка: «Каждому старику все блага цивилизации!»
И этот благообразный Кузлякин проникновенно взирал теперь с каждой деревнюшкинской избы, даже с Пимычевской
– Хм, – хмыкнул Неумов, отдирая плакат от стены Пимычевской хибары, – из всех благ цивилизации электорат получил пока что Кузляку и календарики. Нам, стало быть, тоже пиар нужен.
– Пияр, пияр! Какой ишшо, к лешему, пияр. Пошто он нам? Его едят, али как?
– Али как! Пиар, это пропаганда и агитация по нашему-то, по-старому. А по нонешному пиар значит. У них, конечно, все по всамделешнему, но и мы, почитай, не из поганок грибницу хлебаем. Мы ответим вот чем!
И он отвел Пимыча к себе, и долго крутил перед допотопным фотоаппаратом на треноге. Потом сидел, запершись в темноте кладовки и наконец вынес на свет божий две фотографии Пимыча.
– Вот, – сказал Неумов, – к сожалению, только две, фотобумага кончилась. Теперь такой ни за какие коврижки не сыскать. Но ничего предвыборную агитацию проведем как надо! Такой пиар закатим, только держись.
Весь вечер они клеили и подписывали два агитплаката. И на утро Пимыч, серьезный, и даже с печатью интеллекта на челе и расчесанной бородой, взирал с плакатов на своих потенциальных избирателей. Подпись под фотографией гласила: «Голосуйте за народного кандидата П.П. Пимыча! Пимыч – наш кандидат!»
Но не успели плакаты с Пимычем провисеть и часа, как исчезли неизвестно куда. А ведь Пимыч с Неумовым только и отлучились, что горло промочить, да не самогонкой, конечно, а кваском. Неумов, он зеленого Змия очень не уважал и употреблял лишь в самую крайность, когда жизнь по его словам, «совсем хреноватенькой» становилась.
Плакаты спёрли. Избирательная компания Пимыча оказалась под угрозой срыва.
Неумов и здесь оказался на высоте. Он осмотрел место обрыва плаката, зачем-то обнюхал, потом вытащил из кармана большущую лупу и долго ползал около избы, внимательно вглядываясь сквозь лупу. При этом, Неумов периодически хмыкал.
Пимыч заглядывал Неумову через плечо и нетерпеливо спрашивал:
– Ну, чо там?
Наконец Неумов поднялся и отряхнул колени:
– Все ясно. Носом чую, без кого здесь не обошлось.
– А чо чуешь-то? – уставился на него Пимыч.
– Да одеколонищем прёт. А кто у нас в Деревнюшке одеколоном с ног до головы обливается и ароматит как клумба?
Пимыч совсем по-бабьи сплеснул руками.
– Да ты чо! Точняк. оне!
– Ничего, – сказал Неумов, – они так и мы так.
– А чо, тоже плакаты тырить будем? – поинтересовался Пимыч.
– Не-е, мы пойдем другим путём, – ответил Неумов.
– Хдей-то про энтот другой путь я уже слыхал, – откликнулся Пимыч.
– Ну да, слыхал, – подтвердил Неумов, – у классиков это.
Услышав строгое и непонятное слово «классики» Пимыч замолчал и задумался. Потом все-таки спросил:
– Так чой делать-то будем!
– Увидишь, – загадочно ответил Неумов, – дождемся темноты.
На утро вся Деревнюшка покатывалась с хохоту. На каждом плакате физиономия Кузлякина напоминала высокохудожественные шедевры из школьных учебников, над портретами которых в течение ряда лет трудилась плеяда безвестных, но весьма талантливых художников. На каждом портрете Кузлякина красовались усы и борода, исполненные черной краской, кое-где, то на левый, то на правый глаз была подрисована пиратская повязка. Кроме того, на каждом плакате был приклеен клочок козьей шерсти, и шла размашистая надпись: «с паршивого кузла – хоть шерсти клок!»
Кузлякин когда увидел, даже зубами заскрежетал. А к вечеру на заборах вновь появились еще недавно разорванные, а теперь аккуратно склеенные портреты Пимыча с намалеванными по каждым глазом синяками и приклеенным под физиономией Пимыча валенком. Портреты были подписаны: «Не потеряй пим!»
Ни Пимыч, ни Неумов на другой день перед односельчанами не показывались. Злые языки болтали, что под глазами Пимыча и Неумова появились симпатичные синие кругляши.
На этом плакатный этап борьбы закончился. Стороны перешли к активным экономическим действиям.

Глава 8.
В которой блага цивилизации продолжаются и приумножаются
Первый шаг опять же сделал Кузлякин. На следующий день каждый избиратель Деревнюшки получил мешок семечек.
– Вот, – сказал Кузлякин, – лузгайте на здоровье!
– Да как лузгать-то, зубов-то уж нет, – откликнулся Африканыч.
Старики разошлись разочарованными.
И Неумова осенило. Поколдовал немного Неумов над чем-то, слазил на крышу, поставил какие-то блестящие пластинки, затем слез и укрылся в доме. Три дня он носа из своей избушки не выказывал. Окна были занавешены, дверь закрыта на крючок. Даже Пимычу вход был запрещен. Зеваки слышали лишь визжание какой-то машинки, лязг железок да постукивание молотка. Любопытные деревнюшкинцы только диву давались и нетерпеливо заглядывали в окна, пытаясь разглядеть что-либо за шторками. И вот, наконец, ворота неумовского двора распахнулись и он выкатил перед собой на тележке агрегат, отдаленно напоминающий пулемёт системы Максим и сепаратор одновременно.
– Вот, – скромно, но с достоинством в голосе сказал Неумов, – АЧСН-2 к вашим услугам.
– А чо энто!? – удивленно выдохнули любопытные.
– Автомат чистки семечек системы Неумова! – гордо ответил Неумов.
– А почему два?
– Потому что двойного действия. Смотрите!
Неумов засыпал в бункер аппарата семечек, повернул рычажок и тотчас с одного края посыпались чищенные семечки, а с другой как из пулемета тугой струей ударила семечная шелуха.
– По противнику огонь, – заорал Неумов и, развернув агрегат в сторону козлякинского теремка, обдал его шелуховой очередью.
– Вот, – ласково хлопнул он свое изобретение,– владейте! На нем можно не только подсолнечные семечки лузгать, но и тыквенные тоже!
Ответный шаг Кузлякина был тоже необычен. За день на лужайке у его теремка сколотили навес, поставили скамейки, напротив скамеек возвышалось нечто прикрытое покрывалом. К возвышению от дома Кузлякина тянулись провода. К вечеру всех деревнюшкинцев собрали под навесом.
– Дорогие избиратели! – обратился к ним Кузлякин, – старость достойна уважения и я вашу старость очень уважаю. Разрешите в этот знаменательный день признания уважения мною вашей старости подарить вам этот скромный подарок.
Кузлякин картинно сорвал покрывало с таинственного возвышения, и все увидели телевизор с видеоплеером. Старики, конечно, о существовании видеоплеера и не подозревали, и поэтому были поражены, когда увидели вдруг на экране самих себя и Кузлякина. Бодрый женский голос отрапортовал с экрана о заслугах Кузлякина.
– Вот, – продолжал Кузлякин, – это только начало. Скоро такие телевизоры будут в доме каждого деревнюшкинца.
– А пошто нам оне? Все едино електричества-то нет, – резонно заметил Африканыч.
Надо сказать, что кузлякинский теремок да еще дом некого Размашкина, единственные во всей Деревнюшке снабжались электроэнергией.
– Ничего, дед, и электричество проведем, и… и… и каждому старику отдельную благоустроенную жилплощадь!
– Да чо уж нам теперяча благоустроенную-то. Ты б лучша похлопотал, чтоб хлебушек почаще подвозили, а ишшо лучша кажный день. Коль прязидентом хочашь стать, старайси. Прязидент-то он ведь что отец родной, обо всем думать должон.
Вопрос о «хлебушке» поставил Кузлякина в тупик и он, буркнув что-то невразумительное, поспешил ретироваться.
А вслед неслось:
– Трахтор бы какой-никакой, а то дюже трудно огороды вручную копать!
– И самогонный аппаратик бы нам хде спроворил, хотя б один на всю деревню, а то старый-то распался уж весь. А Неумов, змей такой, чинить не хочет! Говорит: «Змий это, зеленый змий, погибель ваша». Да сам он змий! – вопил деревенский пьянчужка Пьянков.
– А что, Кузляка, может, своих молодцов подкинешь, картошечку старичкам окучить!
– И баню бы построить, а то гляди, последняя скоро развалится!
– Да что ему баня! Он-то сам в собственной ванне моется!
Неумов с Пимычем, надо признать, тоже на сходку по темноте прокрались.
– Надо знать все действия противника в лицо, – пояснил Пимычу Неумов.
– Слышь, Ефимыч, а на крышу-то ты тогда пошто лазил? Чо опять удумал? – тихонечко спросил Пимыч.
– Да так. Пришлось по ходу дела солнечную батарею изобрести. Электричество-то нужно было, агрегат делать. Сам ведь знашь, почитай уж пять лет без электричества живем, с той самой поры, как провода спёрли. А я давно уж хотел батарею испробовать, да все недосуг было. Вот погоди скоро и другим такие батареи поставлю.
– А ты поставь, поставь, а я тебе подсоблю. Тогда електорат энтот точно наш будеть! – обрадовался Пимыч, – не только ведь Кузляке електричеством-то пользоваться!
– Нет, электричество на всю деревню мне пока не потянуть. Мощности батарей не хватит.
– А чо, тогда может самогонный аппарат сробишь?
– Нет, мы другое сделаем.


Глава 9.

В которой схлестнулись рыба и технический прогресс
И опять Неумов засел за чертежи, а деревнюшкинцы умирали от любопытства. Пимыч, хотя и ленивенький был мужичонка, на предмет работы совсем даже никчемный, а тут на него что-то нашло. Взял да и окучил картошку сначала старухе Ниловне, потом деду Парфену, а затем и за огород Пафнутича взялся. Так и не заметил, как все огороды окучил.
Кузлякин тоже не дремал. Он откопал где–то мороженой рыбы килограммов тридцать и подкинул местным старикам за просто так. Да, благотворительность его не знала границ! От таких щедрот растроганные старики пообещали, как один проголосовать за Кузлякина. Обрадованный электорат растащил рыбу по домам в предвкушении вкусного обеда. Благодетеля на все лады восхваляли. Брошенная на раскаленные сковородки и в брызгающие кипятком чугунки рыба вдруг заисточала такой умопомрачительно воинствующий запах, что задыхающиеся старики с вытаращенными глазами повыскакивали из своих хибар один за другим. А потом, когда оставшаяся рыба разморозилась, началось вообще что-то невероятное. Ох, и тянуло же гнильем на всю округу! От невыносимого запаха деться некуда было. Светопреставление, одно слово. Еще долго рыбий дух витал над Деревнюшкой.
Прогорев с рыбой, Кузлякин решил реабилитироваться в глазах общественности. Он лично прошелся по дворам старушек и выяснил, кому необходимо расколоть дрова. Остановились на кандидатуре соседской старушки. Кузлякин взял в руки топор, поставил полено на топчан и энергично колонул. Полено рухнуло, а топор крепко застрял в топчане. Топор вытащили, но оказалось, что треснуло топорище. И когда Кузлякин снова замахнулся, топор слетел с топорища и бесследно исчез в бурьяне. Притащили другой топор. Кузлякин, что есть силы хряснул по полену и отлетевшая увесистая щепка бумерангом взмыла вверх, а затем треснула Кузлякина по темечку. Кузлякин взвыл и выронил топор, который плашмя шлепнулся ему на ногу. Кузлякин схватился за ногу, и в этот момент рухнувшее полено звякнуло его по другой ноге. У Кузлякина отпало всякое желание заниматься благотворительностью, и он похромал в свой теремок. После обеда приободрившийся Кузлякин предпринял вторую попытку. На этот раз все прошло как по маслу. Кузлякин рубанул еще по двум поленьям, отсняли видеоролик, и довольный кандидат удалился. Благодетель, одно слово. Третье полено дорубил один из его помощников. А потом ролик прокрутили перед избирателями не один раз. В общем, два раза рубанул, а треску на всю деревню.
Между тем Неумов закончил работу и победоносно выкатил со своего двора агрегат не менее странного вида, чем предыдущий.
– Вот, – гордо объявил он, – мацепура–техническое чудо современности! Новое в науке и технике! Щас старики с картошкой будут.
– Дак, мы щас итак с картошкой!
– Что? Кто-то уже до меня успел мацепуру соорудить?
– Да не… на кой нам мацепура, у нас теперяча Пимыч есть. Пимыч окучил, без всяких ахрегатов, – простодушно отозвалась Савишна.
– Да-да, – заподдакивали старики, – Пимыч нам теперь заместо мацепуры энтой.
Пимыч как вспомнил себя в компании с окучником, сразу заподумывал, что мацепура это очень даже благое дело. Хотя народ и сомневался в рабочих качествах нового агрегата, на всякий случай мацепуру решено было испытать.
Испытывать стали как всегда на огороде Неумова. Он тщательно записал в толстой амбарной книге: «Мацепура №1 Неумова. Испытание №1»
Агрегат поставили в борозду. Неумов покрутил какие-то рычажки, мацепура затарахтела и двинулась, вращая лопастями.
– Смотрите-смотрите, она сейчас будет еще и сорняки выкашивать! – закричал в восторге Неумов.
Но тут мацепура взбрыкнула, выкинула Неумова из седла и, гордая своей свободой, яростно воя и попрыгивая в борозде, двинулась дальше.
Из расположенного сбоку отверстия с желобком полетело зеленое крошево. Зрители ахнули. Мацепура ходко двигалась вперед, оставляя за собой абсолютно лысые рядки, где еще минуту назад буйно зеленела картошка. А следом за ней тянулся ярко-зеленый шлейф измельченной ботвы. Неумов ринулся вперед и встал на пути мацепуры, широко раскинув руки. «Техническое новшество» уткнулось в Неумова и недовольно затарахтело. Мацепура явно желала сдвинуть Неумова с места, а по возможности и разобраться с ним. Пока Неумов, оседлав её как разъяренного быка, искал нужный рычаг, мацепура в ярости рвалась на волю. Наконец Неумов добрался до рычага, и взбесившийся агрегат замер.
– Перебор – задумчиво изрек Неумов, – ну что ж, вернемся к старым дедовским методам.
И укатил несостоявшееся «техническое чудо» в сарай.
На следующий день он вновь представил на суд зрителей свое детище.
– А на какой тяге? – поинтересовался Пимыч.
– На какой, на какой. На ножной. Давай впрягайся.
– Не-е, сам сробил – сам и впрягайси.
Видя, что спорить бесполезно, Неумов впрягся. Но перед тем, он снова записал в амбарной книге: «Мацепура №2 Неумова. Испытание №2»
Испытывали снова на огороде Неумова. Обливаясь потом, Неумов тянул мацепуру, а с другой стороны на ручки мацепуры налегал Пимыч. Через час такой работы Неумов рухнул в борозде. И вопрос о целесообразности дальнейшего использования этого блага цивилизации отпал сам собой. Технический прогресс спасовал перед суровой реальностью.



Глава 10.

В которой выдается государственная тайна
Пимыч после мацепурной компании продолжил свою трудовую деятельность на чужих огорода. А потом блестяще выступил с речью перед избирателями в лице Ниловны и Пафнутича, и заручился их поддержкой.
– А как же ты, Пимыч, сподобился до независимости-то додуматься? – спросил часом позже Неумов.
– Дак, вынужден был, – вздохнул Пимыч, – помнишь, в прошлом годе бумаги-то оформлял? Вот уж набегалси, так набегалси по кабинетам-то энтим. Пока нужные справки справил, на десять потов изошел. Две недели почитай бегал. А потом дамочке-то той в собесе их принес, а она поновой гонять стала. То одна справка не так написана, то друга, то ишшо какой не хватить. Неужто, нельзя сразу сказать, каки-таки справки нужны. А за кажную бумажку заплати. А потом когда все собрал она и говорить, а хде туть прописано, что у тебя, дедко, печное отопление? Ты мне справку энту предоставь, с печатью. Ну, пока я энту-то справку справил, да дамочке-то той принес, остальные справки просрочились. Поновой собирай теперь.
– Да, бюрократия бессмертна, – задумчиво произнес Неумов.
– Ну, знамо дело, – продолжал Пимыч, – я поругалси маненько, чо, мол, за безобразие тако. А она знай твердить: «Ничаво не могу поделать, такой закон. Не мы их писали – не нам их и переделывать, а ежели тебе, дед, наши законы не по нраву – езжай в другу страну». Вот я и подумал, а чо ж энто я-то со своей-то землицы неведомо куды поташшусь. Я лучше свою независимость объявлю. Сам себе начальником буду.
– А почто ты раньше-то об этом не сказывал. Я б поехал, навел порядок. Сразу бы этих бюрократов не место поставил.
– А ты думашь я не пыталси? Вот что, говорю, дамочка, хдей тут у вас самый главный начальник. Я ему сейчас всё обскажу. А она мне, это, мол, государственна тайна. Да не, Ефимыч, проща независимость объявить, нежели сквозь таких вот дамочек прорватьси.
И Неумов с ним согласился, только поинтересовался, как же в таком случае Пимычу удалось так быстро выхлопотать бумагу на землю.
– А-а-а, так энто друго дело. За хорошую мзду начальство каку угодно бумагу дадуть. Вот энто и есть сама главна государственна тайна.
И Неумов снова вынужден был согласиться.









Глава 11.

В которой пиар остается пиаром
Предвыборная гонка набирала обороты. Пимыч теперь ежедневно готовился к выступлению перед электоратом. Для начала Неумов решил сделать из Пимыча оратора.
– Надо бы тебе, Пимыч, белый плащ справить.
– А на кой мне белый плащ? Саван чтоля.
– Да окстись, Пимыч, типун тебе на язык. Белый плащ – это знак того, что ты у нас нонча кандидат. Это в Древнем Риме все кандидаты белый плащ носили. Он кандида назывался. Белый плащ справим, ходить в нём будешь. Тебя издалека узнавать начнут. Опять же ход такой политический, пиар называется, помнишь, я тебе о нем говорил.
– А нахрена мне еще один пияр?
– Пиаров лишку не бывает. Нонча без пиара никуда. Никуда и все тут. Их чем больше пиаров-то, тем лучше.
На том и порешили. Тут же из старой простыни соорудили накидку. И Пимыч подвязав ее под горло, ходил теперь по кухне и брал у Неумова уроки красноречия.
– Ты, Пимыч, должон как римский патриций накидку-то, тьфу ты, кандиду, вот таким широким жестом на плечо закинуть. Гляди, учись, – и Неумов снова и снова давал Пимычу мастер-класс.
Наконец, у Пимыча получилось как надо.
– Ну, а теперь, речь! – скомандовал Неумов.
Пимыч картинно закинул край накидки на плечо и изрек:
– Електорат!
– Стоп! Ну что за «електорат»? К массам нельзя так обращаться. Нужно душевненько «Дорогие избиратели…» чтоб все видели, как ты близок к народу, его лучший представитель, стало быть.
На следующее утро Пимыч ни свет, ни заря уже был у Неумова. Он вновь облачился в свой простынный наряд, и занятия начались. Неумов находил, что смотрится Пимыч в этом белом убранстве хоть куда, но вот дикция не годится.
– Буду готовить тебя по методике Демосфена, – решил Неумов, окинув Пимыча критическим взглядом.
Он вывалил перед Пимычем горсть мелких камешков.
– Конечно, в идеале нужны морские камешки, – пояснил Неумов, – да только где их взять-то.
– Чичас! – Пимыч рванул с места в галоп и через некоторое время вновь появился перед Неумовым.
– Вот! – выдохнул он, протягивая Неумову смятый кулек, – самые, что нинаесть морские камешки.
– Откуда? – вытаращил глаза Неумов.
– Да из магазинишки, откуда ж ишшо, – пояснил Пимыч и развернул кулек со полурастаявшими слипшимися конфетами.
– Не-е, не пойдет. Не успеешь в рот взять, как растают. Придется довольствоваться этим.
И он заставил Пимыча набрать полный рот мелких камешков и на полную мощь включил старенький проигрыватель.
– Представь, что ты на берегу моря перекрикиваешь его рокот! Это очень укрепляет голос! – крикнул Неумов в ухо Пимычу.
Два часа с полным ртом Пимыч орал вслед за Неумовым скороговорки. Неумов так увлекся, что не замечал, как постепенно менялось выражение лица Пимыча. Наконец Пимыч выплюнул камни и заорал, перекрикивая проигрыватель.
– Все! Баста! Ты Ефимыч меня совсем без голоса хотишь оставить!?
– Да что ты, Пимыч. Я ж тебе добра желаю. Ну ладно, на сегодня хватит. Завтрась жду тебя на репетицию. Я тебе к завтрему речь подготовлю.
Но на завтра Пимыч не мог даже рта раскрыть. Острые края камешков изрезали язык, и он распух так, что едва умещался во рту. Весь день бедный язык Пимыча подвергался народномедицинскому воздействию. Он (язык) перенес попеременное полоскание: содой, марганцовкой, подорожником. Затем Неумов вспомнил о лечебных свойствах крапивы и хрена, и язык покорно принял и эту процедуру, пока Пимыч, морщась, пережевывал эту адскую смесь. Все без толку. Пимыч мог только мычать и таращить глаза.
– Ну, ничего, – сказал Неумов, – небольшие издержки неизбежны. Время у нас еще есть. А пока займемся вот чем.
Он накинул на Пимыча плач, подвел его к зеркалу, напротив которого на длинной веревке был подвешен большой кухонный нож. При виде ножа, глаза Пимыча окончательно вылезли из орбит, и он метнулся к выходу. Но Неумов перехватил его железной хваткой.
– Стоп! Пимыч, не метлеси. Все по методике Демосфена. Я вижу, у тебя плечо иногда дергается. Правда у Демосфена меч был, но ничего, нож тоже пойдет.
Пимыч схватился за сердце и, через силу ворочая языком, просипел:
– Ты чо ишшо и плечо укоротить удумал? Не дамси! Ты меня и так уж инвалидом уделал.
– Да не дрейфь, Пимыч! Методика надежная, это еще Демосфеном испытано!
Он подтолкнул Пимыча к зеркалу, и поставил плечом как раз под нож.
– Говори! – приказал Неумов.
И Пимыч, покорно замычал что-то невразумительное, размахивая руками и подергивая плечом. В какой-то момент плечо дернулось чуть сильнее, и нож вонзился в плечо Пимыча. Пимыч взвыл и ринулся прочь. Вслед ему еле поспевал Неумов. В конце концов, Неумов безнадежно отстал.




Глава 12.

В которой Деревнюшка подвергается нашествию приведений

Пимыч мчался по Деревнюшке. Его белая простыня развивалась на ветру, и ярко светилась в темноте. Пимыч несся, не разбирая дороги. Внезапно, он запнулся и растянулся во весь рост, при этом, угодил физиономией в какую то жидкую светлую грязь. Белое сметанообразное залепило глаза и стекало с бороденки Пимыча. Пимыч протер глаза кулаками и метнулся к первой попавшейся хибарке, в надежде ополоснуть физиономию. Это оказалась избушка Федуловны, владелицы единственной на всю деревню коровёнки, и одной из немногих поклонниц Кузлякина.
Федуловна чаевничала. На столе пыхал жаром самовар, рядом стояла глубокая миска с баранками и красивая, прямо-таки роскошная сахарница с надписью «сахарок на зубок», в которой вместо сахара по-обыкновению были сливки. На сливки нацелился Федуловнин кот и только ждал удобного случая. Федуловна макала баранки поочередно в кружку с чаем, потом в сахарницу со сливками и затем, с большим аппетитом поглощала. Одновременно она бдительно следила за котом, в корне пресекая все поползновения в адрес сливок. И в тот самый момент, когда Федуловна отправила по направлению к зубам очередную баранку, двери, ведущие из сеней, распахнулись, и на пороге возникло белое приведение. Приведение, страшно вращая глазами и мыча, бросилось к рукомойнику и ожесточенно застучало металлическим язычком. Федуловна икнула, и застыла с баранкой во рту. Но уже через секунду она оказалась на самом верху крыши избенки, маячившей напротив. Только после этого с крыши раздался громкий и протяжный вой. Неожиданное препятствие в лице Федуловны на пути кота к сливкам было устранено. Дорвался, значит. Когда всполошившиеся соседи сбежались на крик, их взорам предстала занимательная картинка: на столе важно восседал кот с непомерно раздувшимся пузом. Он, жадно урча, зарылся мордой в сахарницу с кокетливой надписью «сахарок на зубок».
– Во-о-от это да! Федуловна-то со свой жадностью совсем кота довела – уже сахар жрет!
Затем услышали мерзкое завывание, доносившееся откуда-то сверху. А потом разглядели и саму Федуловну, вцепившуюся в крышу.
– Ты чой-то, Федуловна, на крыше-то как оказалась? Звезды чтоль считаешь?
– При-ви-де-ние… – замогильным голосом сквозь баранку прогудела Федуловна.
– Хде? Чой-то ни одного не видать! Слезай, давай.
Федуловна осторожно стала спускаться, но где-то на середине пути её глаза снова выцепили в темноте белое пятно. Баранка вылетела изо рта. Федуловна с диким ревом: «Привидение!» вновь устремилась к верху и уселась на трубу. Больше она ни за какие посулы спускаться не желала. Тогда вперед выступил Неумов. Он был как всегда в центре событий. Неумов, конечно же, быстро смекнул, что это за привидение и теперь увещевал Федуловну:
– Слезай, Федуловна. Это не привидение.
– Ни за каки коврижки! Я лучша тута посижу. Тута хорошо!
Вмешалась Савишна:
– Дак, чой ты, али там посялиться желашь?
Но Федуловна была непреклонна.
– А чо, и посялюсь! Я баба независима, сама себе хозяйка! Где хочу там и живу. И нихто мяня отседова не сгонить. Правов таких не имеяте! Вот тута жить и буду. Имею право на жалище, я-то законы знаю, меня не провядёшь!
– Слышь, Федуловна, да это ж совсем не привидение, – снова начал Неумов, – это ж Пимыч наш, свой собственный, деревенский, просто он накидку белую нацепил, навроде б как халата медицинского.
– А чо ж тогдысь, он по человечески-то не говорить, а токмо мычить, как корова. Да вот оно, вот оно! – снова завопила Федуловна.
И все увидели, как из темноты появилось белое страшилище, размахивающее руками и изрыгающее нечленораздельные звуки. Толпа дружно выдохнула: «А-а-а!» и рванула в рассыпную. Пимыч, напуганный не меньше, что-то силился крикнуть им в след, но из его горла рвалось нечто хриплое.
– Да стойте вы! – заорал Неумов, – это ж Пимыч!
Но его уже никто не слышал. Толпа растворилась в темноте. Они остались втроем, Федуловна на крыше и Неумов с Пимычем на земле.
– Слезай, Федуловна, иначе все кости затекут. Смотри это Пимыч, – и Неумов сорвал с Пимыча простыню.
– Не верю я тебе.
– Ну, как хошь. А, между прочим, кот все сливки сожрал, а собаки с улицы забежали и со стола баранки таскают.
Не успел Неумов произнести последнее слово, а Федуловна уже неслась к дому, размахивая на ходу вицей. Вот так и закончилась эта история с привидением. Утром обнаружилось, что Пимыч шлепнулся ночью как раз посередь известковой лужи. А как оказалась на дороге лужа извести, так и осталось тайной, пока сама Федуловна через неделю не призналась, что, не смотря на всё своё уважение, втихушку спёрла у Кузлякина со двора ведро известки, да запнулась в темноте, и разлила злополучную известь на дороге.











Глава 13.
В которой Пимыч предъявляет иск
История с привидением неожиданно подняла рейтинг Пимыча среди деревнюшкинцев. Кузлякин тоже решил поразить воображение электората. Он съездил в райцентр и приехал оттуда очень довольный. На следующий день деревнюшкинцев собрали под кузлякинским навесом и продемонстрировали видеозапись, на которой Кузлякин на фоне огромной летающей тарелки лично здоровался с инопланетянами. При этом инопланетяне лепетали что-то на непонятном языке, а голос за кадром переводил хвалебные речи в адрес Кузлякина.
– Дешевый трюк, – констатировал Неумов, – обыкновенный монтаж.
Но рейтинг Кузлякина так стремительно взлетел вверх, что никто Неумова даже слушать не стал. Но вот сам Кузлякин после слов Неумова задумался.
На следующий вечер, когда Пимыч уже по темноте возвращался от Неумова, он увидел, как по черному небесному бархату пронеслась белая тарелка, за ней следом другая. Одна за другой тарелки упали за холмом. Пимыч бросился обратно к Неумову. И уже вдвоем они выскочили на улицу и понеслись вниз по холму, туда, где в ночи мигали яркие огни, и периодически вырывалось пламя. В свете пламени копошились какие-то фигурки
– Глянь, – прошептал Пимыч, который уже мог более-менее членораздельно ворочать языком, – инопланитяни, глянь, глянь, чой-то они робят?
- Да тише ты, не гундось, тут надо б тихо. Ты, Пимыч, все примечай. Потом уфологам напишем, обскажем все как есть.
– Комусь, комусь? И хто ж энто таки ухологи? Уху чоли хлебают без меры?
– Да погодь ты, Пимыч, глаза-то разуй, уши раскупорь да и запоминай, что видишь. А про уфологов, я тебе потом обскажу.
Пришельцы были далековато, до наших разведчиков доносились лишь обрывки непонятной речи.
– Нуку ики какак накам выкыбикиракатьсякя откосюкюдака.
– Дака неке стоконики. Декенекежкики в каркамаканеке ики ладканоко. Закатоко покохокохмикилики, ака прикидукуркики поковекерикилики.
– Это они по-каковски? – снова зашептал Пимыч.
– Да по инопланетянски, надо полагать, – отозвался Неумов.
Потом что-то страшно взревело, заскрежетало, вырвался огонь, и инопланетяне растворились в ночной мгле.
– Тарелка взлетела, – прошептал Неумов, – видал, сколько огня из сопла вырвалось.
– Какое еще такое сопло, сопли наверно? – усомнился Пимыч.
– Да какие сопли. Сопло это у ракеты штукенция такая, оттуда завсегда огонь при старте вырывается. Улетели… Пошли однако, Пимыч на боковую, завтра поглядим, что там.
Утром посреди пустыря Пимыч с Неумовым увидели огромный выжженный круг и отходящие от него непонятные фигуры.
– Знаки… – прошептал Неумов, – ты, Пимыч, об этом пока никому ни слова, а я обмозгую, как это все уфологам сообщить.
– Да каки-таки знаки, потрава это, все посевы потравили. Буду в суд на энтих инопланетян подавать.
– Да какие посевы, ты что, Пимыч, сбрендил, здесь жа бурьян один.
– Да ну и чо, а мы скажем, што здесь культурны, стало быть, растенья произрастали. Пусть раскошеливаются инопланетяне треклятые, а то ишь, разлетались.
И Пимыч закричал в небо, размахивая кулаком: «Желаете летать – платите нам землянам! А то много вас таких на дармовщинку. Так и шастають по нашей атмосфере туды-сюды!».
И Пимыч побежал составлять иск, но как назло чернила в ручке закончились, и Пимыч решил, что иск подождет, и направился к избирательной избе, где уже бойко судачила и перемывала свежие новости вся передовая деревнюшкинская общественность. Кузлякин был тут же, он так и норовил попасться на глаза Пимычу с Неумовым. Мужички несколько раз ловили на себе его въедливый испытующий взгляд, но делали вид, что не замечают. Потом вдруг в людном месте появилась Федуловна и заверещала, мол, ночью над Деревнюшкой носились тарелки пришельцев и она собственными глазами их видела.
– Это они к Кузлякину прилетали. Точно, к нему. Они его дюже как уважают, обещали Деревнюшке помощь оказать, в ейных инопланетянских рублях, ежели, мы Кузлякина выберем, – стрекотала Федуловна.
Федуловну обступили, стали расспрашивать, как и что. Кузлякин несколько раз выразительно взглядывал на Неумова с Пимычем, видимо в надежде, что те подтвердят слова Федуловны. Но Неумов с Пимычем стоически молчали. Неумов, потому что хотел сперва разобраться, в чем дело, а Пимыч боялся, что кто-нибудь перехватит его идею с иском к инопланетянам.
Неугомонная Федуловна уже сгоношила всех бежать смотреть следы пребывания инопланетян, но тут вновь прибывшие представители электората принесли очередную весть, да такую, что толпа собравшаяся смотреть на стоянку братьев по разуму, резко повернула в противоположную сторону, а Пимыч тутже забыл про иск инопланетянам.









Глава 14.

Которая не нуждается в комментариях
Размашкин заложил баню.
Глава 15.

В которой обостряется банный вопрос

Казалась бы, что особенного, ну баню, так баню. Ан, нет. Это была не просто баня, а банища! Шесть на шесть квадратов.
Раньше-то в каждом дворе, у каждого хозяина была своя небольшая банька. Но хозяева старились, и баньки ветшали и старились вместе с ними. А починить ни сил, ни средств у стариков не было. Вот уж год, как пала в Деревнюшке предпоследняя баня. У Размашкина конечно была банька, но она не в счет, от неё деревнюшкинцам было ни жарко - ни холодно. Считай, что ее нет. Так что, осталась единственная, у Неумова, он правда ни кому не отказывал – топи да мойся. Да банька-то была такая уж ветхая, того и гляди, рухнет, чини, не чини.
А тут… Неужто, Размашкин проявил заботу. Обрадованные старики столпились неподалеку и судачили о том, как, однако, будет славно мыться в этой бане в зимнюю стужу. Обнадёжились, одно слово. Наконец, Африканыч не выдержал и полюбопытствовал у Размашкина, не колхозную ли баню тот так любовно отстраивает. На что Размашкин буркнул: «Нет!»
Тогда Африканыч снова осторожно спросил, а можно ли рассчитывать старичкам на эту баньку и снова услышал все тоже короткое «Нет!»
Африканыч, сокрушенно качая головой, подошел к старикам. По его кислой физиономии они поняли, что тут им ничего не обломится. Наивные, они-то подумали, что такая большая баня явно велика для одного семейства. Только теперь все заметили, как высоко поднялся над Деревнюшкой огромный пятистенок Размашкина. Был он даже выше кузлякинского теремка. Рядом возвышались такие же гигантские гараж, сарай и теплица. У теплицы внушала уважение своими размерами тачка. Вместительная. Сгрузи на неё всю Деревнюшку со всем её скарбом, увезет, и колесо не подогнется. Да и как ему было подгибаться этому колесу от самосвала. В общем, не тачка – танк на единственном колесе, бронемашина без боекомплекта. И окрашена она было в защитный цвет. А ведь замышлялась обыкновенная тачечка, наподобие подсмотренной как-то у Кузлякина. Да, крепкое хозяйство. И все за высоченным двухметровым забором. Пока вся Деревнюшка взапуски участвовала в предвыборной гонке, Размашкин под шумок строил да строил. Хозяин, одно слово, и домина, и машина. Вот только со скотиной подкачал, никого кроме жены. Не любил Размашкин всякую мяукающую, гавкающую, мычащую и прочую живность. А так, всем хорош! Что с того, что Размашкин был тщедушным мужичонкой, даже еще тщедушнее Пимыча и, видимо, на почве своей тщедушности страдал гигантоманией. Зато, все делал с размахом, оправдывал так сказать, фамилию. Ну и что с того, что был он блеклый, неприметный и скрытный? Ну, и что с того, что голос у Размашкина противный, нудный такой, бабий? Зато мужик хозяйственный, прижимистый, такой даже соринку со двора не выбросит – в печке сожжет, а как же, экономия топлива. И что с того, что в деревне его откровенно терпеть не могут, за нудность, вредность и правильность. Зато в долг ни у кого не возьмет, но и сам не даст. Человек так сказать, новой постиндустриальной формации, сам за себя, из тех, кого издавна называют «себесамец» (ударение на «а»).
А деревня что… Деревня, она ж вся на виду. В любой деревне, издавна повелось, двери никогда не запираются, ни днем, ни ночью. Входят друг к другу без стука, как к себе домой. Всем миром живут. Миром ссорятся, миром мирятся, миром грустят, миром веселятся. И, главное, помогают друг другу. Только в деревне до сих пор существуют «помочи», это когда всей деревней выходят помочь соседу, причем совершенно бескорыстно. Каждый знает, сегодня ты поможешь, завтра помогут тебе. И почти все жители Деревнюшки, за редким исключением, были такими. Даже Кузлякин, помаленьку стал проникаться деревенским духом. А вот Размашкин был не таков, в «помочах» не участвовал, с мужиками не болтал и за руку не здоровался, в приятелях ни с кем не состоял и за воротами по вечерам не курил. Он вообще не курил и горячительное не пил, положительный так сказать мужичонка. Только вот от этой положительности всех почему-то воротило. Больно уж поучать и указывать любил. Можно сказать – мастер. А еще, власть любил, чтоб все непременно по его было. Как-то Размашкин даже возжелал стать деревенским старостой, но это его желание наткнулось на стену глухого непонимания. Вся Деревнюшка помнила, как несколько лет назад Размашкин купил за бесценок в соседней деревне целую дорогу, вымощенную бетонными плитами. Это ему родственник из районного начальства подфартил. Дорога вела к ферме. Дорогу разобрали. Плиты Размашкин пустил на постройку своего гигантского гаража. Ну, а что такого, все по-честному, на свои кровные купил. Ну и что с того, что за бесценок, не украл ведь. А что доярки в грязи утопают по дороге на ферму – это уж, как говорится, их проблемы.
Да, не поняли деревнюшкинцы тогда своего счастья, такой бы мужик к власти пришел, работящий, рачительный, он бы порядок быстро навел. Ан, нет…
В общем, разочарованные старики разошлись, а немного погодя Размашкин при полном параде направился в избирательную избу. К вечеру от Савишны стало известно, что Размашкин заявился кандидатом под №3. Коллективное безумие захватило, наконец, и его.







Глава 16.

В которой на карту ставится международный престиж Деревнюшки
Вот тут-то и началась настоящая борьба. Судя по всему, Размашкин взялся за дело основательно. Он создал собственный предвыборный штаб в лице себя и своей жены – женщины необъятных размеров, (как известно, он же любил все гигантское!) и стал думать: как привлечь избирателей. Правда, был у него беспроигрышный козырь – отдать в общественное пользование новую баню. Да жалко ведь. Свое, кровное. А вдруг не выберут. Тогда и власть не получит, и баня пропала! Нет уж, тут надо что-то другое, чтоб и себе ни в накладе, и чтоб вроде бы как для общего блага.
Штаб решил: привлечь избирателей на свою сторону можно лишь чем-то экстраординарным, тем, чего еще не у кого не было. И такое придумал! В общем, никто не ожидал от Размашкина подобного выверта. Вот уж это был пиар, так пиар! По размаху и масштабу замыслов все предшествующие попытки Кузлякина и Пимыча привлечь внимание избирателей казались жалкими поползновениями, сморчками радом с белыми грибами.
– Надо повысить международный престиж, – решил Размашкин, – а что более всего повышает престиж? Правильно, победа в международном футбольном матче.
– А какой приз? Соревнования же всегда проводят на приз чаго-нибудь, – поинтересовалась жена Размашкина.
– А вон твою хрустальную вазу призом сделаем, – расщедрился Размашкин.
– Еще чаго! Не дам! Моя ваза! Где хошь, там и бери приз, а на мою вазу рот не разевай, – отрезала Размашкина.
– Ну, тогда придется просить у Федуловны ейную сахарницу, – решил Размашкин.
Федуловна отдать сахарницу на благое дело наотрез отказалась. Она тут же нашла ей альтернативу. Вытащила из сараюшки старый медный самовар без краника и предложила его Размашкину заместо кубка. Размашкин самовар взял, смекнув, что сгодится на что-нибудь, но продолжал стоять на своем.
– Ну, ты пойми, – уламывал ее Размашкин,– это же самый настоящий кубок. Ты, Федуловна, еще гордиться будешь, что твоя сахарница станет кубком на международных соревнованиях, она жа в историю войдет.
– Нет уж, лучше пусть она войдет на эту полочку в шкафчике. Она сюда хорошо входит, – заворковала Федуловна, пряча сахарницу в буфет.
Никакие уговоры не помогали. Федуловна была непреклонна. Она согласилась на это лишь, когда ей пообещали, что международный футбольный матч получит официальное название «матч на кубок Федуловны» и в придачу Размашкин посулил ей материальную компенсацию в виде большой эмалированной кастрюли. Жена Размашкина кастрюлю как от сердца оторвала, но что поделаешь, стратегия!
Самое странное, что, не смотря на свою крайнюю непопулярность в среде деревнюшкинцев, Размашкину удалось убедить в своей правоте львиную долю мужского населения Деревнюшки. И завертелась подготовка к матчу. Команду набрали весьма быстро. В нее, кроме самого Размашкина, вошло еще несколько мужичков помоложе. Размашкин, естественно назначил себя играющим тренером. Решить вопрос с вратарем было посложнее. Кончилось тем, что кто-то предложил поставить на ворота жену Размашкина, мол, она своими габаритами прикроет в воротах всё до мельчайшей щелочки.
Теперь встал вопрос: сборной, какой страны послать вызов. Остановились пока на Андорре. Мол, тоже небольшое государство, под стать Деревнюшке, поэтому быстро разделаем их команду в пух и прах. Тут даже Кузлякин предоставил свой телевизор и видеомагнитофон в распоряжение футбольного штаба. Размашкин неоднократно выступал перед благодарными слушателями со своими футбольными идеями. Деревнюшка, по мнению Размашкина, в скором времени должна была стать мировой столицей футбола. Ну, а что? Мечтать никто не запрещал.
Отсняли победные ролики и целыми днями гоняли их под навесом. Основной темой роликов были обещания, как Деревнюшкинские футболисты разделают андоррцев «под орех». Приподнято и восторженно, деревнюшкинские игроки и их фанаты, заверяли всех остальных граждан Деревнюшки, что в этом матче века победа, несомненно, будет за деревнюшкинской сборной. А что? Все верно! Главное ведь, о предстоящей победе заявить во всеуслышанье, орать о ней на каждом углу. Надо морально забить противника еще до игры, и тогда удача в кармане. Главное, чтобы все поняли: знай наших! Мы играем так же хорошо, как и обещаем победить! А уж победишь – не победишь, это дело десятое.
Андоррцы, получив вызов, долго искали Деревнюшку на карте, а, не найдя, решили, что с ними кто-то нехорошо пошутил. В результате, повысить международный престиж Деревнюшки не получилось. Тогда, вызвали на матч команду райцентра.
– А что, – сказал Размашкин, – они наши пограничные соседи, уже другая страна. Покажем класс игры, завоюем признание. Их-то мы тем более разобьем «в сухую».
Как ни странно, райцентровцы откликнулись, и матч состоялся, не надо долго гадать в чью пользу. Разбили действительно «в сухую». Зато потом Размашкин оправдывался: это, мол, из-за того, что играли на поле противника, хотя все знали, что поле было нейтральное – большая поляна на полдороге от Деревнюшки до райцентра. Сахарницу-кубок, правда, в последний момент Размашкин успел подменить, так что к соседям-победителям в качестве кубка уехал тот самый самовар.
Эта эпопея с футболом имела неожиданное продолжение. Кузлякин потребовал от Размашкина плату за аренду своего навеса, телевизора и видеомагнитофона. И Размашкину пришлось расплатиться голосами своих будущих избирателей. Ни много, ни мало, а 10 процентов голосов от своих потенциальных выборщиков, он пообещал отдать Кузлякину. Правда, Размашкин попервоначалу попытался сделать ход конем. По наущению жены, предложил Кузлякину объединиться и провести в Деревнюшке альтернативу «Евровидения». Он этой альтернативе даже придумал звучное название «Холмовидение». По словам Размашкина, это событие должно было еще больше повысить международный авторитет Деревнюшки и принести немалый куш. Сам он вызвался быть продюсером и главным организатором «Холмовидения».
– Чем мы хуже, у нас тожа голоса есть. Моя жена как запоет, только держись, любую певичку переорет. Во голосише. Или вон внук Пафнутича Тимка Белый, что хошь споет, да ещё и спляшет! Так что первый приз нам обеспечен, – уверял Размашкин.
– Так он вроде бы как не деревнюшкинский? – удивился Кузлякин.
– Дак мы ему деревнюшкинское гражданство охлопочем. Ну, или политическое убежище предоставим.
– А чо ж ты, Размашкин, вдруг за такие дела взялся, ты ж вроде мужик не авантюрный.
А Размашкина как подстегнули, он вдруг неожиданно для себя разоткровенничался, что, мол, нынче только шоу-бизнесом и выгодно заниматься, да еще в футбол вкладывать, а все остальное, это так, ерунда одна, а не коммерция.
На этот раз Кузлякин проявил разумность и продемонстрировал трезвость мысли:
– Ну да, жилка-то коммерческая у тебя, конечно, есть. А коли, опять прогорим? Я так разумею – ежели не дано, так нечего и лезти, Или еще голоса избирателей отдать желаешь?
И больше вопрос на тему «Холмовидения» не поднимался.




Глава 17.

В которой на арену выплывает политический шпионаж

Вновь завертелись серые будни. Правда «серые», это как сказать. Каждый день приносил, что-то новое, только держись. Предвыборная гонка разогналась до предела. Неумов и Пимыч, немного отошедшие в тень в связи с этой футбольной эпопеей, вновь вышли на арену политической борьбы.
Три лагеря вступили в стадию жесткой конфронтации. Каждый день за высокими заборами Кузлякина и Размашкина, как подозревал Неумов, свершалось нечто интересное, замышлялись очередные козни, плелись интриги, готовились новые наступательные операции.
– Надо заняться политическим шпионажем, – решил Неумов и пояснил Пимычу, – кто информирован, тот вооружен.
Средство для осуществления своей цели они выбрали самое простое. Как раз посередине Деревнюшкинского холма рос высоченный тополь. Именно на этом тополе устроили Неумов с Пимычем свой наблюдательный пункт. Рано утром, то один, то другой прятались в его кроне и наблюдали в бинокль, что творится во дворах их конкурентов – Кузлякина и Размашкина. Ничего особенного они там не выглядели, но теперь досконально знали, что любит на завтрак и ужин Кузлякин, и что подает на обед Размашкину его жена. Вся Деревнюшка делала вид, что ничего не знает об этом наблюдательном пункте. Пимыч и Неумов продолжали свою ежедневную «тайную» слежку.
В один прекрасный день со двора Размашкина выехала размашкинская машина, и покатили хозяина и хозяйку в сторону Большого города, еще через некоторое время, во двор к Кузлякину въехал грузовик с крытым верхом. Тут же, сгорая от любопытства, вся Деревнюшка собралась под тополем. Разумеется, Пимыч был среди зевак. Поэтому толпа закричала, глядя наверх:
– Эй, Неумов, чо там?
– Да ничего особенного, двор, – откликнулся рассекреченный Неумов.
– А в машине-то, в машине-то чо? – неслось снизу.
– Да ничего особенного, корову привезли, – в сердцах ответил Неумов, слезая с тополя, – эх, такое место рассекретили. А все из-за своего непомерного любопытства.
– Да не боись, Ефимыч, ужо мы-то умеем хранить тайны, – заверил Африканыч, – ладно, храждане селяне, идемте отсель.
И любопытные разошлись.





















Глава 18.

В которой столкнулись мечты и родео
Корова, привезенная Кузлякину, оказалась на редкость смышленой. Она сама ходила на пастбище, осторожно спускаясь по склонам холма, сама возвращалась вечером домой. В коровьем тандеме она, конечно, сразу же стала главной, федуловская корова ни в чем ей не перечила. В общем, по интеллекту кузлякинская корова опережала некоторых представителей человечества. Один у неё был недостаток, она, как и многие рогатые не любила красный цвет.
Однажды вечером корова, сытая и довольная возвращалась домой с пастбища. Была она в самом безмятежном состоянии духа, а в предвкушении предстоящей дойки иногда трубно возвещала об этом на всю деревню. В этот же самый момент примерно с той же скорость навстречу ей двигался Размашкин, облаченный в новую малиновую рубашку в сочетании с оранжевым галстуком.
Размашкина переполняли радужные мечты. Конечно, Размашкин был реалистом и мечтал крайне редко, но если уж мечтал… Вот и теперь, он видел себя в кресле президента, отдающим приказания. И все его приказания исполняются по одному мановению руки. Кресло огромное и сам он, Размашкин, огромный и величественный. А дом его, уже даже и не дом, а дворец с бассейном и тронным залом, а при нем двухэтажный гараж, и телевизионная антенна по высоте превышающая Останкинскую башню. А жена… у нее такие габариты… нет стоп, это уж слишком, не мешало бы габариты жены несколько уменьшить, поэтому во дворце будет тренажерный зал. И вообще, это не дворец, а Белый Дом, он ведь, в конце концов, президент, значит нужен Белый Дом. Этакий свой самостроенный Белый Домик. Кстати, почему самостроенный? Пусть строят другие. И почему вдруг домик? Дом! А то какие-то ненормальные ассоциации. Действительно, название это не очень, так и тянет назвать дом домиком. Да еще белым. Надо будет переименовать.
Размашкин так размечтался, что не заметил приближающейся коровы. В какой-то момент их дороги пересеклись. От безоблачного настроения коровы не осталось и следа. Увидев перед собой приближающееся отвратительное малиновое пятно, она сначала остановилась и предупредительно замычала. Пятно не поняло предупреждения, оно продолжало двигаться в заданном направлении. Это вывело корову-эстетку из себя. Издав боевой клич, она ринулась в атаку.
Преисполненный чувством собственного достоинства Размашкин сначала не понял, что этот предостерегающий коровий рев предназначен для него. А когда понял, корова мчалась на него во весь опор.
Размашкин развернулся и бросился на утек, ощущая своим затылком яростное коровье дыхание и слыша боевой ритм копыт. Когда на пути Размашкина вырос тот самый тополь, он взлетел на него на одном дыхании. Только сидя на толстой ветке, он почувствовал себя в безопасности. Корова яростно отфыркивалась, победно мычала и била копытом. Судя по всему, уходить она не собиралась, и осада обещала быть длительной. У Размашкина затекли ноги. Он пошевелился и вдруг услышал отвратительный скрип. Ветка трещала, обещая вот-вот сломаться. Размашкин хотел перебраться на другую ветку, но вдруг с ужасом вспомнил, что именно на этом тополе он нынешней ночью собственноручно подпилил все толстые ветки до единой, рассчитывая, что шпионы в лице Пимыча и Неумова попадутся в эту ловушку. Сознавая всю безвыходность положения, он попробовал вцепиться в ствол, но было уже поздно. Ветка обломилась, и Размашкин кувыркнулся вниз, сбивая по пути другие подпиленные ветки.
Приземлился он удачно. Точнее сказать прикоровился. Потому что очутился он сидящим на спине коровы, правда, задом наперед. Корова замычала от такой бесцеремонности и взбрыкнула ногами, стараясь сбросить седока. Но Размашкин крепко держался за коровий хвост, чем приводил ее в бешенство. Взбрыкивая и тряся головой, корова проскакала по Деревнюшке на виду у всех ее жителей. А ненавистный ездок трясся на коровьей спине как кавалерист. Это было удивительнейшее дефиле: ярко малиновый Размашкин в сочетании с коровой скромных оттенков.
Так они и промчались по всей деревне, взбесившаяся корова и сидящий верхом задом наперед Размашкин, пока корова не врезалась в стог сена и резко не затормозила. От неожиданности. Размашкин слетел с коровьей спины и перелетел на другую сторону стога. А корова, разом успокоившись, начала жевать сено.
Размашкин, охая и кряхтя, огородами пробрался к себе домой и до конца предвыборного периода на людях больше не появлялся. Правда, он попытался отомстить и Пимычу, и Кузлякину. Про одного он написал в комитет по защите животных, что Пимыч жестоко обращается со своей козой, держит ее привязанной за рога к колышку, чем ограничивает права животного на свободу передвижения. А на Кузлякина написал заявление в милицию, что тот украл цирковую корову и теперь использует ее не по назначению.
После этого события с коровой все как-то утихомирились. И до начала голосования время прошло относительно спокойно.












Глава 19.

В которой железные монстры вносят свои коррективы
Приближалась знаменательная дата. За день до выборов Неумов сгоношил всех заняться подготовкой избирательного участка. На этот раз даже Размашкин включился в общее дело. «Избирательный участок» и окрестную территорию скребли и чистили, подбеливали стволики деревьев, вырубали бурьян. Кузлякин тоже был здесь. В общем, дело нашлось каждому. Потом все ушли на обед, и тут Кузлякин увидел торчащий в замочной скважине ключ. Он легонько толкнул дверь, и она открылась. В мозгу Кузлякина мелькнула безумная мысль. Он вошел. Кажется, дверь осталась открытой, но ему было некогда отвлекаться на это. Кузлякин добрался до бюллетеней и начал лихорадочно вычеркивать из них графу с Размашкиным. Пимыча серьезным конкурентом он не считал. Но тут послышались шаги. Кузлякин в панике метнулся под стол и замер скрываемый спускающейся скатертью. Он чувствовал себя препоганенько, как отличник, попавшийся со шпаргалкой на экзамене. Впервые, со времен сопливого детства ему, Кузлякину, сильному мира сего, пришлось скрываться под столом, как последнему нашкодившему коту.
Дверь скрипнула, и Кузлякин явственно различил голос Савишны.
– Ну вот, все ушкандыляли по домам, как чо и есть, а участок нараспашку.
А потом также явственно Кузлякин услышал, как в замке повернулся ключ. Шаги удалились. Кузлякин подергал двери. Попробовал надавить на них плечом. Намертво. Старая работа. Он разбежался и, как таран со всей силушки бахнулся в двери. Бесполезно. Кузлякин понял, что попался. Он, уважаемый человек, железный характер, экономический монстр местного масштаба, и так вляпаться! Его обуяла небывалая тоска. Вот сейчас придут, а он здесь с подпорченными бюллетенями. Это всё! Гибель карьеры!
Кузлякин сунул голову в окно. Где-то когда-то он слышал, что если пролезет голова, то пролезет и всё остальное. Голова пролезла. Но всё остальное… Обратно голова тоже никак не хотела. В более дурацкое положение Кузлякин ещё ни разу не попадал. Кузлякину оставалось только крутить головой и надеяться на чудо.
Неумов еще накануне сколотил огромный ларь, который замыслил использовать как сейф и несколько деревянных ящичков с прорезями, их предполагалось задействовать под урны. Теперь Неумов волочил этот ларь к избирательному участку. Ларь был добротный тяжелый, сколоченный из толстенных досок, и Неумов еле переводил дух. В этот момент на его пути и появился Размашкин.
– Это… Чо хочу сказать-то… тачку бы сподручнее было.
– Да где ж ее взять-то?
– Дак это того… щас приведу, – проявил непомерную щедрость Размашкин.
И через несколько минут Размашкин появился со своей необъятной тачкой. Кряхтя, они погрузили на неё ларь, и Размашкин вызвался сам доставить груз по назначению. Конечно, ведь для вождения тачки нужно специальное водительское удостоверение, как же Размашкин мог доверить свое сокровище Неумову!
Размашкин взялся за ручки и «эта боевая машина пехоты» сдвинулась с места. Ларь перекатывался в тачке, единственное колесо громыхало на колдобинах. Из-за этого транспортного средства Размашкина и видно-то не было. Со стороны казалось, дребезжит по ухабам сама по себе никем не управляемая тачка. В какой-то момент, она вышла из повиновения и понеслась вниз по косогору. С каждым витком колеса, тачка набирала скорость. Потом ее развернуло. Огромные ручки хищно и устрашающе торчали, как рога неизвестного животного. Размашкин оказался впереди тачки. Он судорожно вцепился в ручки-«рога», но, поняв тщетность своих усилий, бросил их и помчался впереди, преследуемый бронированным монстром. Размашкин мчался, не разбирая дороги. А сзади с угрожающим грохотом неслось, обещая отдавить пятки своему хозяину, его детище. Этакая помесь бизона и танка. Судя по всему, Размашкин побил по бегу все мыслимые и немыслимые рекорды книги Гиннеса. «Бег свободных лошадей» закончился так же стремительно, как и начался. Размашкин в какой-то момент вильнул в сторону, а бронированное чудовище со всего маху протаранило «избирательный участок», который вырос как раз на пути. Изба не смогла пережить такой атаки. Её подбросило вверх, и уже в воздухе она раскатилась по отдельному бревнышку. Брызнули в стороны доски и досочки рассыпавшегося ларя-сейфа, и избирательных урн. И, как прощальный салют вверх взметнулось нечто объёмное и явно увесистое. А потом это объемное оказалось в тачке. И она покатилась дальше, увозя в своих недрах остолбеневшего Кузлякина.
Сбежавшаяся толпа ахнула. Всё! Избирательная компания накрылась. И не медным тазом, а железной тачкой.














Глава 20.

В которой деревнюшкинские «медвежатники» вскрывают сейф и
грабят банк
Неумов не был бы Неумовым если б не нашел выход. И уже через час на его собственной избе красовалась вывеска, намалеванная наспех на куске фанеры. Вывеска гласила «избирательный участок №».
Настал день выборов. Ни свет, ни заря в «избирательную избу» потянулся электорат. С первыми петухами выборы стартовали. Организованы они были по всем правилам. Тут Неумов превзошел сам себя. Он отгородил избирательные кабинки и установил в них урны. В качестве урн были использованы старые почтовые ящики, которые Неумов собственноручно закрыл на маленькие замочки, а ключ положил в сейф. Сейфом теперь служил огромный кованый сундук, запертый на, неменее огромный, амбарный замок. Ключ от замка Неумов сдал на хранение в банк. Банком служил колодец, а охранять «банк» была приставлена небезызвестная коза Пимыча. Разумеется, было продумано и то, как после выборов попасть к ключикам от избирательных урн. Нырять в колодец за ключом, конечно, никто не собирался, после выборов ведро с ключом просто должны были вытянуть из колодца. Как запасной был намечен еще один вариант, так называемый «вариант Б» – в случае непредвиденных обстоятельств, сундук с разрешения хозяйки Федуловны решено было просто взломать.
Избиратели получили по бюллетеню, на котором, каждая в своей графе, красовались фамилии: Пимыч, Кузлякин, Размашкин. По совету Неумова в бюллетени были внесены еще две графы «против всех» и «мой кандидат».
– Так будет больше демократии, – пояснил Неумов.
Бюллетени были написаны от руки. Да, избирательной комиссии пришлось повозиться, переписывая каждый каллиграфическими печатными буквами. Их сделали с запасом! Более сотни бюллетеней!
Выборы прошли без всяких эксцессов. Правда, оказалось, что несколько бюллетеней безнадежно испорчены: в них была вычеркнута фамилия Размашкина. Тем не менее, с кольями стенка на стенку никто не шел, морду никому не бил, обидных частушек не пел. Впервые за всю историю избирательного дела была достигнута стопроцентная явка.
Пришло время подводить итоги. Счетная комиссия во главе с Неумовым направилась к колодцу. Наступил торжественный момент извлечения ключа. Все замерли в благоговейном ожидании. Наконец, ведро, служившее банковской ячейкой, было извлечено из «банковских» недр. Ведро было полно воды. Воду слили, и вся счетная комиссия в едином порыве склонилась над ним.
Ключа не было. Неумов перевернул ведро, заглянул со стороны днища. Потом вновь заглянул в ведро. Ключ не появился.
Необходимо было приступить к «варианту 2». Но вдруг возникло неожиданное препятствие в лице хозяйки сундука. Она вцепилась в сундук и заверещала:
– Не дам! Не дам портить реликвяю!
И как её не уламывали посулами, Федуловна была непреклонна.
– Тьфу ты! – выругался Неумов, – так я и думал. Вот свяжешься с такими…ладно, ждите.
И пошел домой. Вернулся Неумов через полчаса с огромным магнитом, привязанным к веревке. Теперь у колодца толпились все избиратели. Началась беспрецедентная операция по вылавливанию ключа. Магнит на веревке попеременно забрасывали в колодец самые признанные рыбаки Деревнюшки. В результате операции со дна колодца было поднято 161 утопленное некогда ведро, 73 «кошки», утопленные при спасении некогда утопленных ведер, наручные часы «Ракета», утерянные невесть когда, невесть кем.
При виде часов Пьянков икнул и вытаращил глаза, затем, взял часы в трясущиеся руки и прослезился:
– Так вот вы хде, родненькие, а я ведь почитай двадцать лет думал, что пропил вас.
Неумов повертел часы в руках, потряс, приложил к уху и вынес резолюцию:
– Просушить, смазать и пойдут как миленькие. Точные! Не хуже гринвичских.
Но проблема с ключом все еще была не решена.
– Ну что ж, будем нырять, – бодро сказал Неумов, перегнувшись над колодцем и внимательно вглядываясь в толщу воды.
Разогнувшись, Неумов понял, что эту его бодрость никто не разделил – у колодца никого не было.
К полудню Неумов с загадочным видом вновь появился у колодца. Он тащил за собой не менее загадочный мешок. Электорат помаленьку снова стал стягиваться к центру событий.
– Вот, – сказал Неумов, – акваланг системы ДАН -1 к испытанию готов.
– А чо ж энто тако? – полюбопытствовали зрители.
– Дыхательный Аппарат Неумова №1 – пояснил Неумов.
– А я слыхал, таку вот штуку-то ктой-то уж давно придумал, – заметил Африканыч.
– Ну да, вообще-то акваланг изобрел Кусто, а я токмо вот эту его модификацию, – согласился Неумов, – вот погодите, я ее еще запатентую.
Он вытащил из мешка старый противогаз, с прицепленным с нему длиннющим шлангом.
– Смотрите внимательно, – сказал он, – маска одевается на голову. Вот эта пимпочка со шлангом называется загубник.
– Энто чо ж, ты загубить нас хочишь? – послышалось из толпы.
– Ну, вы и неучи! Не перебивайте, а слушайте и внимайте. Так вот, загубник, вставляется за губы, а другой конец шланга я закреплю вон здесь у верхнего края колодца, надеваете маску, и остается только нырнуть. Ну, кто смелый. Давай, Пимыч, пробуй, ты ведь у нас кандидат номер один.
– Ну, ты, Куст доморощенный, ваще-то, ученые свои задумки сами и испытавають, – огрызнулся Пимыч.
– Точно!
– Сам придумал сам, сам и ныряй!
– Шланг тебе в зубы!
– Хто такой сейф удумал, пущай тот и нырят!
– И нечего нам тут про загубник байки сказовать! Загубитель энтакий!
– Вот и печись о благе человечества! – вздохнул Неумов и натянул противогаз со шлангом.
– Подергаю за веревку – тягайте наверх, – крикнул он мужикам.
И не успела толпа ахнуть, как Неумов, обхватив руками веревку с ведром, прыгнул в колодец.
Потянулись долгие секунды ожидания, складывающиеся в не менее длинные минуты.
– Дергаетси! – заорал вдруг Пимыч и ринулся к вытяжному вороту.
Веревку вытянули. Злющий Неумов сдернул маску и заорал:
– Чо ж вы делаете, паразиты! Какого лешего выдернули, разве ж я дал знак? – А то как жа, а хто за веревку дерганул?
– Да веревка-то за борону зацепилась.
– За каку таку борону?
– А таку, которую магнит не взял! Тяжелая, паразитка!
– А борона-то там чо делат?
– А лешак его знает!
– Это я в прошлом годе утопил, – признался вдруг один из Кузлякинских работников, – решил помыть, да не удержал.
– Да кто ж бороны-то моет! Ты бы ишшо её лаком покрыл!
– Да не, им лаком не надо. Я ж её в металлолом хотел сдать.
Африканыч на эти слова только рукой махнул, мол, что ты тут скажешь.
Неумова вновь запустили в колодец, и в результате оной одиссеи ключ с третьей попытки был все-таки найден.
И вот тогда к колодцу приковыляла Федуловна, до этого бдительно сидящая на сундуке в избирательной комиссии, и сказала:
– Да бог с ней с ряликвияй-то, ломайте ужо, ироды. Ладно, уж пожертвую на общее дело.



Глава 21.

В которой…

Наконец, счетная комиссия в лице Савишны, Дормидонтовны и Фроловны начала работу.
Электорат напряженно ждал результатов. Кузлякин и Пимыч с Неумовым места себе не находили. Неумов нервно ходил кругами. Пимыч поминутно заглядывал в окна. Кузлякин курил сигарету за сигаретой. Размашкин, делал вид, что результаты выборов его мало интересуют и что-то у себя во дворе в очередной раз колотил, но по остервенелости звучания его молотка было ясно, что происходящее ему далеко не безразлично, а Размашкинская жена то и дело появлялась разузнать, что к чему. Время тянулось неимоверно долго. Счетная комиссия трудилась, не покладая рук и не давая извилинам ни малейшего передыха. Пересчитали на десять раз.
Результаты ошеломили. Когда жители Деревнюшки узнали итоги выборов, они только ахнули. Большинством голосов победил… старик Африканыч.
– Ну, вот чта, – сказал Африканыч, – монархея отмяняетси, ряспубляка отмяняетси. Сурярянитет отмяняетси. Деревнюшка присоединяется обратно. Поигрались и баста.
Так и закончилась недолгая эпоха Деревнюшкинского суверенитета.

2005 г.