О том, чего быть не могло, но всё-таки случилось

И почему Кузьма не выносил Александра? Обычно добродушный и спокойный, он настораживался, как только новый друг Марины переступал порог; при этом его глаза, кажется, готовы были выпрыгнуть из орбит, усы топорщились и весь он распушивался особенным образом, как будто видел собаку, а не симпатичного высокого парня. При этом ещё и шипел!
- Кузя, да что с тобой, дружочек? – смущалась Марина. – Александр ничего плохого тебе не сделал. Наоборот, смотри: «Вискас» принёс. Будешь эту вкуснятину есть?
Кот, однако, не обращал на презент никакого внимания. Задрав хвост трубой, он отступал, не переставая издавать злобное шипенье, и обычно прятался под старым креслом. В нём, кстати, обожала сидеть бабушка, а когда её не стало, Марина вынесла его в прихожую: кресло занимало в комнате много места, да и как-то не вписывалось в интерьер с новой мебелью. Кузьма считал его чуть ли не своей личной собственностью: день-деньской нежился на нём, иногда точил когти о крепкие деревянные ножки, сначала Марина пыталась отучить кота от этого, но потом махнула рукой: «А! Делай, что хочешь! Всё равно оно старое». Кузьма только ей разрешал сидеть в кресле. Александр, ещё ничего не зная об этом, как-то поставил на сиденье рюкзачок. И что вы думаете? Пока разувался, кот подобрался к рюкзачку и помочился на него. Вонища стояла потом неделю, если не больше.
- Ну, что делать будем, а? – вздыхала Марина, поглаживая Кузьму, который при всяком удобном случае подбирался к ней под бок. – Ты ведь понимаешь: Александр мне нравится, но ему уже надоели твои проделки. Свой рюкзак он так и не смог отстирать – выбросил. И в туфли ты ему напрудил. Ну, ващеее! Не босиком же Саше к нам приходить. Что с тобой, Кисин, творится?
Кузя, однако, ничуть не смущался. Умильно прижмурившись, он вытягивался, старательно мурлыкал и всем видом показывал полное довольство жизнью. Жизнью без Александра. Без которого Марина уже себя не представляла.
Впрочем, в этом она никому бы не призналась – боялась сглаза, а, может, зависти. Себя она считала девушкой просвещённой: всё-таки закончила педагогический университет, но в учителки не пошла – не захотела трепать нервы в школе за гроши, устроилась менеджером отдела продаж в крупную книготорговую сеть. Всё у неё, слава богу, получалось, но ни успехами, ни очередным повышением зарплаты она не хвасталась. Помнила бабушкин совет: ни счастья, ни радости не выказывай – люди бывают глазливые, иной человек, сам того не желая, подумает что-нибудь плохое – оно и сбудется. «Мысль материальна, - считала Марина. – Вот хотела потрясающей любовной истории – и, пожалуйста, получила!»
Вера Ивановна, с дня рождения которой Марина возвращалась поздним вечером, и подумать не могла, что на самом деле приключилось с её лучшим менеджером. Она почему-то считала: именно у неё Марина ближе познакомилась с банкиром Леонтием, ещё не старым, может, чуть за сорок, дважды разведённым, находящимся в поиске очередной спутницы жизни. Он и вправду заинтересовался девушкой, даже трижды приглашал на танец, наговорил кучу комплиментов и всё порывался вывести её на свежий воздух. На что, правда, Марина жеманно отвечала: ей, мол, совсем не душно и вообще там, на улице, полно комаров, которые только и ждут именно её, особу с тонкой кожей и первой группой крови, до которой эти крылатые малютки-вампирчики так охочи. А Леонтий, по-пьяному глупо ухмыляясь, всё просил: «Там - звёзды, и ночь такая лунная, душа радуется…» Марина, однако, была непреклонна: «Пусть дальше радуется. Я-то при чём?» Просто Леонтий ей не нравился: ему не доставало сантиметров пятнадцати до роста принца её мечты, и был он пухленький, занимался, видно, одним видом спорта – на длительность лежания на диване, и нет в глазах искры, чтоб взглянул – и сердце обмерло. Обычные глаза, с прищуром, будто Леонтий что-то высчитывал в уме.
Чтобы избавиться от назойливого ухажёра, Марина и сбежала. Как та Золушка. И даже туфельку чуть не потеряла! Оступилась на тёмной аллее. Туфельку нашла, но толку-то: каблук у неё оказался сломанным. Пришлось снять другую и топать босиком, туфли она держала в руке как двух беспомощных кутят. Картина, наверно, была ещё та!
Уже на выходе из парка, когда до ярко освещенной улицы оставалось каких-то несколько сот метров, пред ней внезапно выросла тёмная фигура.
- Куда, детка, идём?
Она вздрогнула. Голос громкий, с хрипотцой, но неожиданно тонкий, словно принадлежал подростку. Но на тинейджера парень явно не походил: здоровенный, метра под два ростом, косая сажень в плечах.
- Приличные девушки сейчас рядом с мамочками сидят, телевизор смотрят, - продолжал парень. – А ты… Может, ищешь кого?
От ствола высоченного дерева, нависшего над дорожкой, оторвалась ещё одна фигура. Тоже парень, и тоже нехилый, от него несло чем-то кислым, хмельным. Видно, накачался пивом, причём, дешёвым.
- Что с ней долго разговаривать, - пробурчал он и, покачиваясь, двинулся к девушке. – Ей скучно, нам скучно. Втроём веселее будет, нах…
Тот, что с тонким голоском, визгливо засмеялся и ухватил Марину за плечи. Обычно считается: руки у насильников липкие, но ничего подобного - крепкие, сильные и абсолютно сухие. Девушка попыталась освободиться, но парень лишь сильнее сжал её. Второй ни с того, ни с сего уткнулся жаркими губами в её ухо и тихонько, словно сообщал большой секрет, промычал слова известного романса: «Только раз бывает в жизни встреча…», и, довольный собой, загоготал.
- Тащим её вон туда, в кусты, - сказал первый. – Хлебальник-то закрой ей. Ещё драть горло вздумает принцесса…
Марина и теперь не понимает, как сразу не умерла от ужаса. Потом она вспоминала этот эпизод с юмором, но тогда… Вот уж точное есть выражение: быть ни живым, ни мёртвым! Она такой и была.
Откуда взялся Александр, Марина так и не поняла. Он как будто из воздуха возник. На привидение, однако, не походил: высокий, подтянутый, в модной цветастой рубашке навыпуск, узкие джинсы подчёркивали стройность ног, разве что лицо бледноватое, это даже в потёмках было заметно. Прозрачные глаза парня сияли в лунном свете. Вдруг запахло пустынным морским берегом, залитым светом луны, лёгкий бриз шевельнул волосы, воздух наполнился свежестью и вместе с тем густым осенним ароматом: так пахнут яблоки, пролежавшие под дождём и солнцем в густой траве неделю-другую.
Маринины обидчики оцепенели, но ненадолго: тонкоголосый, выхватив из кармана складной нож, щёлкнул им и, размахивая лезвием, двинулся к незнакомцу, хищно оскалившись, он приседал, бросался то в одну, то в другую сторону – эти обманные движения, по замыслу хулигана, видно, должны были сбить с толку противника; другой парень крепко сдавил горло жертвы и спокойно, как-то даже равнодушно процедил сквозь зубы: «Пацан, не встревай, ведь и придушить её могу: ни нам, ни тебе не достанется».
Незнакомец, однако, спокойно взирал на бандюганов, Марине даже показалось: он снисходительно прищурился и чуть заметно с сожалением вздохнул, как это обычно делают взрослые перед тем, как приструнить расшалившихся детей.
- О, сколько я перевидал таких железок! – незнакомец кивком показал на нож. – Меня им не возьмёшь. Не расстраивал бы ты меня, парень. Ведь пожалеешь…, - и улыбнулся. Спокойно и как-то жутко. Улыбка – словно наклейка, ни один мускул не дрогнул на его лице.
Это разозлило парня, пританцовывающего со сверкающим лезвием, и он, приглушённо ухнув, присел и внезапно метнул нож в грудь парня. Но тот засмеялся и к удивлению девушки молниеносным движением руки перехватил смертоносное оружие в каких-то десяти-пятнадцати сантиметрах от себя. Как он это сделал, было абсолютно непонятно, но то, что случилось потом, вообще походило на сцену из какого-нибудь крутого боевика. Отбросив нож, незнакомец оттолкнулся от земли и молниеносно подлетел к обидчику, он с размаху саданул его ногами в плечи и наотмашь ударил в голову – нехилый бандит рухнул и остался лежать без движения. Тот, который стискивал шею Марины, изумлённо крякнул и ослабил хватку; его руки задрожали.
Незнакомец пристально вперил взгляд в Марининого обидчика, и было в его глазах что-то такое, напугавшее бандита до такой степени, что он разжал руки и визгливо, по-бабьи запричитал:
- Ты что, ты что?! Не трогай меня. Ничего я ей не сделал, - и подтолкнул Марину вялой ладонью. – Забирай! Только не смотри на меня так…
Марина сбоку не видела выражение глаз незнакомца, но когда он на какое-то мгновение повернулся, смахивая с головы упавший с дерева лист, ей показалось: в глазницах нежданного спасителя полыхали голубоватые огоньки. Будто горел газ.
- Поздно, - шепнул незнакомец. – Ты – мой!
Он подпрыгнул, воспарил над дорожкой и, захохотав, совершил фантастический кульбит: перевернулся через голову, подлетел к застывшему в оцепенении парню и со всего размаха сел ему на плечи. Сжав колени, он сдавил шею жертвы – послышался лёгкий щёлчок, словно дверь открыли ключом. Парень упал. Незнакомец отряхнул прилипшие к джинсам травинки и неловко улыбнулся:
- А теперь – здравствуйте! - и, оглянувшись на поверженных противников, смущенно пожал плечами. – Сами виноваты. Нечего к беззащитным девушкам приставать.
Марина, как ни была напугана всем происшедшим, почему-то спросила:
- Это что было? Кунг-фу?
Нашла о чём спросить, дурашка! Нет бы, поблагодарить, восхититься, сказать что-нибудь подобающее случаю. Но, во-первых, она ни разу не попадала в такие переделки и не знала, как себя вести с благородным спасителем. А во-вторых, её почему-то действительно занимал этот вопрос: какими приёмами он пользовался, это же просто фантастика, Джеки Чан и тот подобных вещей не делает. Потом, уже на другой день, Марина, вспоминая ситуацию, решила: человек в стрессе ведёт себя порой довольно странно, и, возможно, этот дурацкий вопрос о кунг-фу – всего лишь способ выйти из ступора, так сказать, переключиться. Она даже постановила: нужно непременно взять несколько книжек по психологии, из тех, которые строчит один гламурный психотерапевт, одно время не сходивший с телеэкранов. Его брошюрки всё-таки пользовались популярностью, и Марина, ориентируясь на покупательский спрос, всегда старалась заказать для магазина все новые его труды. Хотя сама подобной чухни не читала. «Может, и зря», - решила она.
- Нет, это не кунг-фу, - сказал незнакомец. – Почему все буквально помешались на восточных единоборствах? Тому, что я умею делать, молодых людей учили в графстве Корк. Это Ирландия, и это было давным-давно.
- А с ними что будет теперь? – Марина оглянулась на неподвижно лежавших парней. – Ужас, как они меня напугали!
- Ничего не будет, - незнакомец опустил глаза. – Каждый должен получить то, что заслуживает. Они – заслужили. А вы, кстати, не ходили бы больше в одиночестве по тёмным аллеям. Видите, что может получиться…
- Я неподалеку живу, - сообщила Марина. – И это самый короткий путь.
- Иногда самый длинный путь на самом деле – самый короткий, - загадочно сказал незнакомец. – Меня зовут Александром. Извините, Марина, забыл представиться …
Она, конечно, удивилась. Откуда ему известно её имя? Может, Александр тоже был на вечеринке у Веры Ивановны, и слышал, как её называли знакомые? Но она тут же отмела это предположение: не заметить такого парня - слепой надо быть!
- Это имя вам на роду написано, - как ни в чём не бывало продолжал Александр. – У вас глаза цвета морской волны, и вообще, вы любите море, чаек, белые паруса, теплый песок… Я угадал?
- Угадал, - растерянно кивнула Марина. И подумала: он, должно быть, ясновидящий или экстрасенс. Ну, если ни тот, ни другой, то просто наблюдательный человек: на браслетике, который она носила на левой руке, болталась эдакая легкомысленная висюлька, на ней надпись – Marine. Подарок отца. Он утверждал: блестящие буковки выведены алмазной пылью. Пусть настоящей, но всё ж таки пылью…
Алмазы Марина видела только в ювелирных магазинах, да на некоторых знакомых, вроде той же Веры Ивановны. Эта дама обожала обвешиваться всякими побрякушками. Новогодняя ёлка, ей-богу! Но это и понятно, у неё муж богатый, да и, как поговаривали злые языки, была ещё и рота поклонников. Пятьдесят лет отметила, а ведь и не скажешь, что через пять лет на пенсию: холёная, в меру упитанная, юбка выше колен, открытая ажурная кофточка на каких-то немыслимых крючочках: кажется, неловко повернётся и они отскочат, дав свободу пышному бюсту, а ещё она ходила на высоченных каблуках, и шею никакими платочками не скрывала. Хорошо сохранилась!
Кстати, на морях-океанах Вера Ивановна бывала не по разу в год: отпуск делила обычно на несколько частей, недельку – на Карибах, недельку – на Гоа или ещё куда-нибудь, иногда, впрочем, и Приморьем не гнушалась, а вот о Таиланде отзывалась презрительно: «Отстой! Куда ни плюнь, везде наши, никаких впечатлений – одни родные маты слышишь…»
Марина ещё ни разу не бывала на заграничных морях, и ей казалось: какая разница, кто находится на пляже рядом, или громко, чисто по-русски, выражает эмоции непечатными словами, или, разглядывая какие-то музейные диковинки, сопит над ухом, или бесцеремонно, с каким-то тоскливым бурчит: «Господи, как хочется уже борща и жареной картошки, опять эти креветки, имбирь и какая-то фиготень на завтрак»; ах, господи боже мой, ещё бы блинов и редьки попросили, зачем ехали-то в чужую страну, если не хочется чего-то нового попробовать? И пусть никуда от соотечественников, какими бы они ни были, не деться и не скрыться там, за рубежом: всё-таки они – свои, птицы из одной стаи, но ведь главное совсем-совсем другое – воздух, напоенный ароматом незнаемых цветов, тихий шёпот волн, лёгкий бриз, паруса на горизонте, может быть, даже алые – от предзакатного солнца.
Но, увы, настоящее море она видела лишь однажды. Родители по случаю окончания института подарили ей путёвку в санаторий под Владивостоком. Всё было просто замечательно! И даже случилась у Марины любовь. Ласковые глаза, красивые слова, голова кружилась и земля уплывала из-под ног, всё было замечательно и, казалось, навсегда. Его звали Марат. И он был, конечно, самым-самым. Впрочем, ей не с кем было его сравнить, но это неважно, всё равно – неповторимый и единственный! А потом, когда до конца смены оставалось всего два дня, утром к ней постучала соседка и с каким-то торжествующим видом невинно и тихонечко молвила: «Иди-ка в коридор, в окно посмотри…» Ей не хотелось вставать, потому что свиданье с Маратом закончилось перед рассветом, и вообще он должен бы рядом быть, но, видно, куда-то ушёл, может, за клубникой отправился и за кофе – парень баловал её, и ей это ужасно нравилось.
Встала, накинула халатик и почти с закрытыми глазами, выставив руки вперёд - сомнамбула! – двинулась к окну. Там, внизу, аспидно чернела машина, в марках авто она не разбиралась, но явно шикарное, большое, с затемненными стеклами. Возле машины прогуливался крупный толстый мужчина в смешных коротких шортиках и какой-то слишком легкомысленной футболке с попугаями, а Марат, её Марат, обнимал смеющуюся толстушку, молодую и задорную, и – глазам не верила! – целовал её, так, как любил, - в ушко. Потом парень взял чемодан, стоявший на асфальте, поставил его в багажник, шутливо хлопнул дамочку по бедру, она кокетливо передёрнула плечиком и нырнула в салон на заднее сиденье, Марат – следом. Толстяк сел за руль.
- Вот и всё, - сказала соседка. – Ну, видела? Говорила тебе: все они тут холостые…
Марина в тот же день тоже уехала. Слава богу, нашлись билеты в общий вагон, а то бы, наверно, она пешком до Хабаровска отправилась. Оставаться в санатории ей было невмоготу. Как, впрочем, оказалось: и жить – невмоготу. Нашла у отца в тумбочке снотворные таблетки и, чтобы уж наверняка подействовали, запила их французским коньяком, который родителю подарили на юбилей, он его берёг, пил по крошечной рюмочке в праздники. А Марина – сразу четверть бутылки, всё, что в ней оставалось. Коньяк приятно отдавал шоколадом, дубовыми листьями и чем-то солнечным, тягуче-густым, призрачным как марево над июльской цветочной поляной…
Хорошо, отец вернулся с работы раньше положенного. Что-то у него сердце защемило, давление поднялось. После того, как мамы не стало, он вообще часто и подолгу болел. Знакомые говорили: тоскует, мол, по любимой жене, а Марина считала: возраст! Хотя какой это возраст для мужчины – шестьдесят четыре года?
Как её спасали в токсикологии, какие дивные дела пришлось сотворить врачам, считай, с того света её вытащили, как за неё переживал отец, о том Марине никто рассказывал, да она и не просила. Первое время чувствовала себя как тот ёжик в тумане: всё виделось смутно, нечётко, то пелена серого тумана, то редкие сверкающие просветы, и оттуда, с немыслимой, казалось, высоты, глядели на неё чьи-то глаза, порой вырисовывались расплывчатые тёмные лица в ореоле яркого света – то ли ангелы, то ли демоны, то ли её спасители – медики. Она лежала отрешённая, не обращая никакого внимания ни на себя, ни на окружающих, разве что радовалась отцу: он присаживался на кровать, осторожно клал ладонь на её руку – и она чувствовала, как нечто, сходное с тихими, чуть печальными и одновременно светлыми звуками одинокой скрипки, струилось из его пальцев, какие-то токи любви и ласки, надежды и скрытого отчаяния. «Всё будет хорошо, девочка моя, - шептал отец. – Ты самая лучшая, поверь…» И она поверила. А может, ей просто стало жалко отца? Лёжа на больничной койке, она впервые рассмотрела его внимательно: изморозь седины на висках, редкие, спутанные волосы, заостренный нос, птичий подбородок, грубые, глубокие морщины на переносице и от уголков носа, худая шея с резко выступающим кадыком. Постарел-то как! В ней взвилась волна нежности, захлестнула все её существо девятым валом, и она, ошеломленная и почти ничего не соображающая, выдохнула: «Это ты хороший!»
Потом, когда отца не стало, она часто вспоминала этот эпизод своей жизни. И тот простенький букетик, который папа собрал из лютиков, львиного зева, душицы и череды, совершенно явственно вставал перед глазами, и она ощущала аромат лета, пылкого солнечного дня и той полянки возле деревенского дома, который они снимали на лето. Ей было пять лет, и жизнь казалась бесконечной, счастливой и радостной, а родители – бессмертными богами, знающими тайну бытия. И можно было бегать босиком по траве, не боясь наступить на осколок стекла или пораниться о пивную банку.
- Наденьте туфли, ноги пораните…
Марина очнулась. Господи, что это ей, в самом деле, вдруг вспомнилось далёкое лето детства?
- Эти твари бутылку разбили об асфальт, - брезгливо поморщился Александр. – А каблук починил. Вот, смотрите, будто и не отваливался…
Марина послушно обулась. Они пошли в направлении света, к широкой улице, на которой горели фонари и шуршали об асфальт колеса машин. Александр что-то говорил, и она что-то отвечала, но о чём шёл разговор, ей потом трудно было вспомнить. Обо всём и ни о чём. Было легко и просто, словно они знали друг друга сто лет, ну, ладно, не сто, но долго-долго, может, с самого детства. Выяснилось, Александру тоже нравилась деревенская жизнь, бабушка рассказала ему об особом цветке, одолень-трава называется, кто его носит на груди, того никакой враг не победит. Путнику полагалось иметь его при себе, тогда где он ни пройдёт, немало добра обрящет.
- Оказалось: одолень-трава – это белая кувшинка, - пояснил Александр. – Но я это уже потом узнал, спустя много лет… Считается, это растение отводит все болезни, оберегает от злых сил, возжигает огонь ответной любви, представляете? Правда, всё это лишь легенды, - он вздохнул. – Любовь возжигается по неизвестным законам…
Марине совсем не желала поддерживать любовную тему, но и букой выглядеть не хотелось. И тут как нельзя кстати вспомнила книжку «Легенды и мифы Древней Греции» Куна, её всегда старались на сентябрь заказать – в магазин шли первокурсники гуманитарных вузов, у них античная литература значится в программе. Так вот, одна нимфа влюбилась в могучего Геракла, а тот – никакого внимания на неё, и тогда, исстрадавшись от безответной любви, она превратилась в белую кувшинку. И другая есть легенда. Болотный царь вознамерился добиться брака с прекрасной Мелиндой, и однажды, когда та залюбовалась жёлтыми кубышками, оборотился пнём; он пришёлся девушке как нельзя кстати: она встала на него, чтобы дотянуться до цветка. А пень – раз, и ушёл под воду вместе с красавицей. И там, где это случилось, распустились белые цветы с жёлтой сердцевиной. Кувшинки по-нашему!
- Вообще, парадокс: этот цветок считается любовным, хотя появился в результате безответной страсти, - заметил Александр. – А мне нравятся эльфы. Они днём спят в водяных лилиях, а ночью, проснувшись, раскачивают пестик кувшинки наподобие колокольного языка - созывают собратьев на беседу , а ещё, говорят, они обожают плавать в лодочках-кувшинках.
- Красиво! – восхитилась Марина. – Целый флот эльфов плывёт! И таинственно светит луна, и ветерок бежит по воде, мелкая рябь ласково покачивает отражения звёзд, и где-то далеко вдруг вскрикнет удивлённая птица…
- Вы, Марина, романтик, - то ли спросил, то ли констатировал Александр. - Но мне тоже нравятся теплые лесные озёра, и звёздная ночь, и чтобы полная луна висела эдаким экзотическим фруктом на большом дереве, и ещё хорошо бы – туман клочками, которые, кажется, можно потрогать как сахарную вату…
Незаметно подошли к выходу, и тут Александр остановился под аркой, помпезной и вычурной одновременно, с орнаментами на колоннах из еловых шишек и лавровых венков, и чтоб никто не ошибся – мраморная доска с надписью бронзой «Городской парк».
- Извините, не могу сопровождать вас дальше, - Александр смущённо кашлянул. – И не спрашивайте, почему. Есть тому причины.
- А тут уже не страшно, - улыбнулась Марина. – Светло как днём. Спасибо вам за всё. И так вы из-за меня столько времени потеряли…
- Какие пустяки! – он неловко пожал плечами. – Если надумаете гулять ночью в парке, одна не ходите. Кстати, я обычно совершаю моцион примерно в это время.
Она восприняла это как приглашение к свиданию, с утра только и думала о нежданном своём спасителе, была рассеяна и невнимательна, Вери Ивановна, свежая как огурчик, не смотря на вчерашнее бурное застолье, даже бесцеремонно хмыкнула: «Уж не влюбилась ли в кого?» Девушка смутилась, но виду не подала, рассмеялась: «Было бы в кого! Ну, не в Леонтия же, Вера Ивановна, в самом деле…»
Кстати, Леонтий позвонил. Как бы на правах знакомого. Интересовался, всё ли нормально, не случилось ли чего, а то вот, в парке-то, нашли двух парней, избитых, без сознания, в реанимацию увезли, по телевизору сегодня показывали, он так волновался, так волновался… Марина, не дослушав, поспешно произнесла шаблонную фразу: «Спасибо, что позвонили» и положила трубку. А сама разволновалась: как же так, неужели Александра теперь разыскивают как преступника, но эти двое ведь сами виноваты, о, господи, что делать?
Едва-едва дождавшись полуночи, она напилась настойки пустырника, чтобы успокоиться, и отправилась в парк. Тени деревьев, падавшие на дорожку, были плотными, иссиня-чёрными, пахло свежескошенным сеном – видимо, днём подстригали газоны, небо налилось тусклым отсветом желтых фонарей, луна зацепилась за верхушку высокого тополя и, казалось, равнодушно дремала среди ветвей. Навстречу в обнимку прошла смеющаяся парочка, за ней – другая, чинная, с прямыми спинами, даже рукавами не соприкасающаяся, парень курил, выпуская дым в сторону, и Марина невольно поморщилась, когда внезапный порыв ветра окутал её запахом дешевых сигарет. В ту же минуту она увидела в начале аллеи фигуру, она казалась продолговатым тёмным пятном, то пропадавшим, то смутно проявлявшимся в иссиня-чёрных тенях. Чем ближе Марина подходила, тем фигура становилась явственнее, и уже по её очертаниям она поняла: Александр!
Встретившись, они застыли как вкопанные: он почему-то напряженно смотрел в её глаза, прямо, не отводя взгляда; она хотела сразу сказать о телесюжетах, своём волнении и готовности быть свидетельницей, если понадобится, но и слова не могла молвить. Её поразили глаза парня, которые, казалось, мерцали голубоватыми огоньками. Впрочем, возможно, такой эффект давал отсвет фонаря, стоило отойти от него и глаза Александра погасли.
Они снова говорили обо всём на свете, избегая, впрочем, обсуждения самого происшествия, познакомившего их. Марине было неловко за свои страхи, Александр же держался как ни в чём ни бывало, снова рассказывал ей о травах, птицах, прочитанных книгах, просмотренных фильмах, ирландском графстве Корк, которое, кажется, пленяло его воображение; впрочем, ей самой нравились ирландские танцы, одно время даже хотела пойти в дансинг-клуб учиться им. «А вы, Марина, знаете что-нибудь о диргдалях?» – вдруг спросил Александр. «Даже слова такого не слышала», - честно призналась она. «Кажется, только Монтэгю Саммерс Джереми Кёртин хоть что-то о них знали, - покачал головой Александр. – Они интересовались ирландским фольклором». Но на все расспросы Марины о диргдалях он отвечал уклончиво, обещая рассказать всё в другой раз. «Повод для встречи будет! – пояснил он и как-то очень смешно подмигнул, изображая эдакого ловеласа. – А то иной раз и не знаешь, чем девушку заинтересовать, чтоб ещё хоть раз увидеться…» Она рассмеялась, и он тоже. Жизнь казалась ей забавной, лёгкой и безбрежной, впереди было целых два выходных дня, и она, сама от себя не ожидая, предложила: «А приходите ко мне в гости!» Через секунду она почувствовала, что краснеет. Боже, что он о ней подумает? Но Александр, слава богу, не заметил её смущения, спросил: «Хотите, принесу сливки? Вы ещё не пробовали кофе по-ирландски?»
В первый же их общий вечер он показал, как готовят этот напиток. Александр сварил кофе на турке, забавно высчитывая вслух секунды: шапочка пены, оказывается, должна подниматься в течение определённого времени, нужно успеть снять турку с огня, и повторить нагревание через минуту. Пока кофе настаивался, он плеснул в высокие бокалы немного кипятка: «Пусть тоже нагреются!» Вылив воду, он заполнил кофе каждый бокал наполовину, положил сахар, кажется, две ложечки, размешал. После этого, улыбнувшись, таинственно приложил палец к губам: «Тсс! А сейчас принесу то, без чего настоящий кофе не бывает!» И ушёл в прихожую, где оставил рюкзачок. Вот тут-то и обнаружилось: Кузьма, что называется, обработал его туфли, они мокли в дурно пахнувшей лужице. Марина, конечно, разволновалась, засуетилась, побежала искать стиральный порошок. «А! Бросьте! – махнул рукой Александр. – Ваш кот – ревнивец, оказывается. Но ему не удастся испортить кофепитие». Он помахал небольшой бутылочкой светло-коричневого стекла: «Вот необходимый ингредиент, а вот и другой, - Александр достал из рюкзачка пакет со сливками. – Жаль, они пастеризованные, но ничего, сойдут и такие…»
«Old Bushmills Irish Whiskey» - прочитала Марина на бутылочке и запротестовала:
- Я не пью!
- Это для кофе, совсем чуть-чуть, вот столько! – он плеснул немного виски в каждый бокал, размешал, после чего почти доверху налил сливки. - Можно, если хотите, корицы добавить, но не советую. Всё! Кофе готов.
Оказалось, очень вкусно. И необычно. У Марины чуть закружилась голова, но это, скорее, не от виски, а от какого-то странного, волнующего аромата напитка, и от того, как парень смотрел – ласково прищурившись, он не сводил с неё глаз и, кажется, что-то хотел сказать, но не решался. Пауза затянулась. И Марина, встрепенувшись, решила вести, так сказать, светскую беседу.
- У нас сотрудница есть одна, Вера Ивановна, так она хвалилась: пила в Дублине такой кофе, - начала она. – Где она только не бывала, даже в Ирландии!
- И вы, Марина, можете побывать, - сказал Александр. – Даже быстрее, чем успеете подумать. Нужно только очень захотеть.
- Ну что вы? – засомневалась она. – Я не умею копить деньги на путешествия. Они у меня вообще как-то очень быстро кончаются.
- Иногда деньги ровным счётом ничего не значат, - хмыкнут Александр. – Всего лишь бумажки! Люди придают им слишком большое значение. Знаете, меня удивляет: допустим, на ожерелье из агатов люди не жалеют средств, и в то же время ходят по агатам и сердоликам…
- Да ну?
- Точно! Эти камушки принимают за обыкновенную речную гальку. Люди ленивы и любопытны, выдумывают всякие фетиши, без ума от золота, но не способны оценить красоту березового листа. Лёгкий, лимонного цвета, с эдакими подпалинами, золотистые прожилки, он – настоящая драгоценность…
- Представляю, что бы сейчас вам ответила Вера Ивановна, - рассмеялась Марина. – А ещё так и вижу её, обвешанную всякими осенними листьями – вместо ее дорогих побрякушек. Смешно! Она вообще какой-то вампир. Из мужа деньги высасывает, а из сотрудников – энергию. Нет-нет, не смейтесь! У меня от неё голова болит. Есть энергетические вампиры, наука это подтверждает.
- Да что она знает, наука-то? – Александр прищурился. – Все говорят о вампирах, но мало кто их видел. И никто, в принципе, ничего о них знает. Всё – сказки, легенды, мифы. Вокруг да около в тени от плетня…
- Ох, не надо на ночь глядя о них говорить, - Марина шутливо передёрнула плечиками, как будто её охватил панический озноб. – Я девушка впечатлительная…
В воскресенье с самого утра, не вылезая из постели, она открыла книжку, в которой, согласно аннотации, рассказывалось о графстве Корк, а также о всяких сверхъестественных существах и контактах с ними. Между прочим, та самая Вера Ивановна посоветовала: «Возьми, почитай, шикарно! Только смотри, не заляпай, а то потом не продадим…»
Вот в этой книжке она и встретила это слово «диргдаль». Оказывается, это ирландский вампир. Ещё она узнала: есть такая сказка «Привидение, тянущее кровь», очень популярна в Ирландии. Как будто давным-давно жила-была молодая дама по имени Кейт. Ею заинтересовался один господин из того самого графства Корк. Но чтобы уж наверняка жениться на достойнейшей, он присмотрел ещё двух женщин. И всем троим предложил испытание: положил свою трость у могилы недавно умершего человека, предложил сходить на кладбище в одиночку, взять трость принести ему. Только храбрая Кейт отправилась к могиле. Возле неё она встретила странного незнакомца, как потом оказалось, он был ожившим мертвецом. Он заставил Кейт привести его его в город. Всякими хитростями диргдаль добился расположения трех молодых людей, выпил у них крови, отчего они умерли.
Диргдаль заставил Кейт готовить особый завтрак: кровь надо было тщательно смешать с овсяной мукой. Причем, он принудил и женщину есть эту мешанину, но она умудрилась спрятать свою порцию. Не зная, что Кейт не съела завтрак, вампир разоткровенничался: оказывается, смесь крови с овсяной мукой могла бы оживить погубленных парней. «Ты и сама захочешь крови, голубушка, - добавил он. – Её вкус на твоих губах…»
Когда они вернулись к могиле диргдаля, он поведал Кейт о спрятанном неподалеку сокровище. А смекалистая женщина плюнула на претендента на её руку: нечего посылать девушек на могилы, ишь какой, хромай со своей тростью по изумрудной ирландской травке! Она пошла к родителям умерших парней и сказала: знает, как их вернуть к жизни, только пусть самый красивый из них женится на ней. Кейт знала, что земля, на спрятано сокровище, принадлежит семье этого молодого человека. Парни ожили от овсяной муки с кровью. А сметливая Кейт вышла замуж, выкопала вместе с муженьком золото, жила в довольстве и богатстве. О счастье ничего в легенде не говорилось, но дети этой пары ни в чём не нуждались и даже потом приумножили полученное наследство. Смышленостью в мать пошли!
Постепенно диргдалей стали называть просто – вампиры. Марина и не знала, что именно в Ирландии родились два самых знаменитых писателя о вампирах - Шеридан Ле Фэню, написавший новеллу «Кармилла», и Брэм Стокер, автор «Дракулы». Даже Джеймс Джойс, сочинивший толстенную книгу под названием «Улисс», которую Марина несколько раз принималась читать, но так и не осилила, тоже упоминал о вампирах. В начале его, без сомнения, великого романа (умом Марина это понимала, но, увы, тем дело и ограничивалось) Стивен произносит о луне, целующей океан высокопарную фразу: «Он - луна, бледный вампир - приходит сквозь шторм ее глаз, его паруса как крылья летучей мыши кровавят морскую поверхность, и припадает устами к ее устам». Сила вампира – от уст к устам. Но почему же, почему тот диргдаль не поцеловал Кейт, а?
Кузьма, дремавший рядом с Мариной, поднял голову и навострил уши. Что-то его явно насторожило. Кот спрыгнул с дивана и, осторожно ступая, с воинственно поднятым хвостом, отправился в прихожую. Марине вставать было лень, хотелось ещё понежиться и почитать, но она отложила книгу и, вставив ноги в смешные мохнатые шлёпанцы-собачки, пустилась вслед за Кузькой, не столько проследить за ним, сколько захотелось пить.
Кот с озадаченным видом сидел перед большим, от потолка почти до пола, зеркалом; оно было старинное, отцу досталось ещё от его бабки, в тёмной дубовой раме со всякими резными финтифлюшками – настоящий антиквариат. Напротив него стоял мягкий пуфик, на который Марина порой бросала все свои сумки и пакеты. Отец, между прочим, этого не любил. Ему нравилось, вернувшись с прогулки, немного посидеть на нём, отдышаться и просмотреть газету, только что взятую из почтового ящика. Теперь на пуфике нравилось сидеть Кузьме, зато Марине это было не по душе: от кота оставалась шерсть. Уж лучше пусть сумки лежат.
Зеркало однажды напугало Марину. Надвигалась гроза, небо потемнело, где-то далеко урчал гром, порывом ветра распахнуло окно в комнате, и девушка, закрыв фрамугу, пошла на кухню запереть форточку. Блеснула молния, и её отсвет мертвенно-бледно осветил даже прихожую. Марина взглянула в зеркало и похолодела: в нем отражался отец, сидевший на пуфике и читавший газету. Он оторвался от своего занятия и улыбнулся ей. Снова блеснула молния, и видение в ту же секунду исчезло.
Что это было, Марина так и не поняла. Потом, успокоившись, решила: просто нервы, на работе – отчёты, оформление заказов, всякие заморочки. Никому об этом случае не рассказывала, и уж тем более не пошла к врачу, тот точно бы решил: у неё что-то не в порядке с психикой, и снова – на три месяца в больницу. Спасибо, не надо!
Кузьма напряженно всматривался в зеркало, и ему определённо виделось там нечто: он отступил, выгнул спину, распушил хвост и даже предостерегающе зашипел. Но Марина не обнаружила в зеркале ничего особенного, разве что его поверхность чуть потемнела, но это, скорее, от того, что давно не протирала его. В какое-то мгновение ей, впрочем, показалось: пошла лёгкая рябь, мелькнула тёмная тень, стекло как бы потускнело и мгновенно очистилось, как будто и не было туманящей мути.
Возвращаться в постель Марина не стала, решила приготовить что-нибудь вкусненькое, свинину по-китайски под кисло-сладким соусом, например, можно и телячьи рёбрышки запечь в рукаве, чего они уже месяц в морозилке лежат, всё случая не представлялось заняться готовкой капитально, а тут – Александр, обещал вечером заскочить на огонёк. Интересно, почему он не предлагает ей погулять днём, сходить в кино или ещё куда-нибудь, просто в кафешке посидеть? Появляется вечером, ничего о работе не говорит, а спросишь, отшучивается: «Может, я звёзды зажигаю» или что-нибудь в таком же плане. А, может, он бандит? Но она тут же и прогнала эту мысль, даже движение рукой сделала, будто от надоедливой мухи отмахнулась.
Александр ей нравился. Очень! Вот как увидела его в первый раз, когда он, такой бесстрашный и спокойный, возник внезапно, и так легко, играючи наподдавал этим двум ублюдкам, - так и … Влюбилась? Нет-нет, больше никого не полюбит, хватит с неё и этого романа с Тимуром, главное – благоразумие, никаких шекспировских страстей в жизни, лучше на них глядеть из партера… Но отчего же, отчего так замирает сердце, и где-то там, в груди будто звучит флейта, тихонечко, почти не слышно, и серебряные иголочки покалывают спину, отчего?
Ближе к вечеру, утомлённая домашними хлопотами, Марина присела перед телевизором, незаметно задремала и проснулась от густого, терпкого запаха, так пахнет пижма , она сразу узнала её аромат, хотя с того её деревенского лета прошло, ох, как много лет.
- А вот и я! – услышала она голос Александра. – Букетик – тебе!
Её не удивило обращение на «ты», она и сама хотела избавиться от холодного «вы». Удивило, как Александр оказался в квартире, неужели дверь была незапертая?
- Сегодня вечер сюрпризов, - пленительная улыбка озарила лицо Александра. – Не обязательно входить через дверь, и не надо лезть к девушке по балкону, который, кстати, у тебя незакрыт, можно войти, например, через зеркало…
Она приняла это за шутку, рассмеялась, что-то пролепетала насчёт своей рассеянности, восхитилась очаровательному букетику, а также чародейству Александра, который удивительно точно чувствует её вкус, ещё что-то говорила и говорила; и они сидели друг напротив друга, и не включали свет, хотя уже совсем-совсем стемнело. В конце концов, она подумала: неприлично оставаться в темени наедине с молодым человеком и потянулась к выключателю. «У меня глаза болят от яркого света, - сказал Александр. – Особенность такая. Можно вот так…», - и, как по волшебству, на столике воспылали оранжевые свечи, появилось блюдо с любимыми Мариниными марокканскими апельсинами, зелёными яблоками, отсвечивающие глянцем, красиво уложенными кисточками винограда, между ними живописно красовалась свежая клюква, брусника, ежевика, крыжовник, посередине – ананас с тёмно-зелёными перьями, на которых мерцали капельки воды. И два высоких бокала! Кажется, в них был кофе по-ирландски.
- Волшебник! – восхитилась Марина.
- Не совсем, - усмехнулся Александр. – Но стараюсь!
Он потянулся к бокалу, но вдруг вскрикнул, гримаса боли исказила его лицо. Из-под ног Александра выскочил Кузьма и пулей вылетел в прихожую.
- Укусил! – Александр вскочил. – Он ненавидит меня… Зачем ты держишь такого кота? Он сейчас станет… О, проклятье! Кровь. Твой кот станет…
Кем станет Кузьма, Александр не договорил. Он в бешенстве выскочил из комнаты. Марины услышала яростный верезг кота, проклятья Александра, что-то с грохотом упало, вспыхнул и погас свет. Испуганная, она поднялась и, опасливо двинулась к прихожей, но вляпалась во что-то горячее и жгучее. Включив верхний свет, девушка обнаружила у кресла, на котором сидел Александр, чёрное дымящееся пятно; оно пузырилось и, как масло на сковородке, скворчало и брызгалось. «Господи, - прошептала Марина, - что это? Ужас!»
В прихожей она ужаснулась ещё больше. Свет не горел, но и без него был виден силуэт Александра, резко очерченный красным, от парня исходило зеленоватое свечение, глаза горели красными фонариками. И кот, о боже, тоже светился, и, кажется, увеличился в размерах – стал ростом с небольшую собачку.
Держась за стену, Марина сползла по ней на пол и, похолодев до бесчувствия, не в силах даже закричать, увидела: Александр изловчился, поймал кота и, гортанно захохотав, прижал его к груди. Кузьма, на удивление, сразу успокоился.
- А! Ты тут? – Александр обернулся, вперил в Марину горящие глаза. – Создатель свидетель, не даст соврать: я не хотел всего этого. Всё получилось неожиданно. Быстрее, чем я предполагал.
- Ты кто?
- Я тот, кого провела хитроумная Кейн. С тех пор не люблю женщин, которые ищут богатства и знатности. Ты – другая. Не бойся меня.
Кот спрыгнул с рук Александра, подошёл к Марине, хотел погладиться, но она нашла в себе силы отстраниться от него – её ужасал его вид.
- Кузьма, шёл бы ты отсюда, - приказал Александр. – Тебе здесь не место.
Кот покорно приблизился к зеркалу и как-то по-особенному мяукнул – нежно, успокаивающе, после чего … вошёл в зеркальное полотно. Оно на мгновение вспыхнуло оранжевыми огоньками и погасло.
- Люди удивляются самым обычным вещам, - вздохнул Александр и усмехнулся. – У вас пелена в глазах. Вы даже неспособны задаться вопросом, почему младенец видит мир перевёрнутым и с кем играют кошки, когда, кажется, играть им не с кем. А вглядываясь в зеркало, кого вы видите на самом деле? И что там, в глубине зеркал? Ничего вы не знаете!
Он говорил о том, что мир гораздо шире, многомернее, жизнь – бесконечна, если, конечно, хочешь этой беспредельности, но она не имеет никакого смысла, потому что главное в ней любовь, двигающая всё мироздание; ничего без неё не бывает, и даже смерть – это любовь, возвращение к самому себе истинному. А ты идёшь по жизни медленно, и всё чего-то ждёшь, может быть, какого-то чуда, но всем говоришь: сюрпризы бывают лишь в лотереях и всяких конкурсах, невидальщина потому так и называется, что её не бывает – какое, к чёрту, чудо, реально нужно на вещи смотреть, вот и всё. Но на самом деле ты врёшь и другим, и себе, потому что там, в глубине души, ты ждёшь чуда, пусть самого маленького, но настоящего, нежданного и прекрасного.
У тебя, может быть, хорошая работа, неплохие коллеги, отличные знакомые, в общем – всё хорошо, даже отлично, и ты держишь улыбку даже когда хочется расплакаться, пусть все думают: ты без проблем, в общем-то, всё хорошо, однако чего-то не хватает, наверное, тех моментов, когда в душе всё переворачивается и ни о чём не хочешь думать, быть глупой, и счастливой, но человек, из-за которого ты под собой не чуешь ног, вдруг оказывается не тем – не тем, кого видела в снах, о ком мечтала и кого полюбила бы больше жизни. И всё кончилось, ты чувствуешь себя одноразовой женщиной: Не только тело, но и твои чувства, извини, поимели и отложили, до следующего раза, а, может быть, даже выбросили, как выкидывают использованную вещь. Так бывает, милая, ничего не сделаешь. Но ты возвращаешься к жизни и снова тихо, неслышно ступаешь по ней, сначала ни во что не веришь, и, может быть, даже думаешь: не выйти ли замуж, без всякой любви, был бы человек хороший, но сама же и пугаешься этой мысли, а она становится всё навязчивее. Тебе хочется просто тепла и чтобы всё было, как у всех. ты снова идешь по жизни, годами ждешь чуда. Но принц на белом коне проскакал в другом направлении…
Знаешь, милая, продолжал Александр, люди научились много чему, только не свободе. В бедности, убогости, зависимости они грезят о ней, но как только получают её, не знают, что с ней делать. А любовь – это свобода! Когда видишь пустоту и никчёмность жизни, живёшь, как все или, во всяком случае, большинство из людей, начинает бояться даже смерти, ибо она кажется пустотой, тьмой и небытиём. Но смерть – это жизнь, только другая; ты и представить себе, милая, не можешь, до какой степени другая, волнующая и восхитительная, высокая и гармоничная. Многие люди боятся жить. Им только кажется, что они живут: элитная квартира, дача-замок, какая-то немыслимая модель машины, курорт на Гоа или Мальдивах, бриллианты, меха и золото – как это скучно, и что всё это значит по сравнению с жизнью осмысленной, вечной и прекрасной?
- Пойдём со мной, - продолжал он. – Я долго искал тебя, и ты меня искала. Да, я вампир-диргдаль. Так нас называют люди, вернее – называли, ибо само слово «диргдаль» уже забыто. Но разве ты не хотела найти того, кто всегда тебя защитит, не предаст, не позволит быть бедной и несчастной? Ты станешь равной мне. Всего-то и нужно: секунда на вдох, вся жизнь – выдох! Сначала тебе станет больно и страшно, это от того, что наша кровь смешается и ты переродишься, но всё рождается в муках, и они святые.
Александр поднял Марину с пола за руку, обнял её и ласково прикоснулся жаркими губами к похолодевшему лицу. Она не сопротивлялась.
- Ты пойдёшь со мной?
- Да.
Александр бережно коснулся поцелуем губ девушки, голова у неё закружилась, стало легко и просто, и она пожала его руку, выражая полную готовность идти с ним до конца. Он дотронулся её уха, как будто хотел шепнуть какой-то секрет, но ничего не сказал, только спустился, лаская кожу языком, ниже мочки и поцеловал тонкую пульсирующую жилку. И укусил…
- Она так страшно кричала, - сказала медсестра Люся. – Офигеть! Как будто её какой-то диргдаль укусил. Это порода собак – диргдаль?
- Не знаю, я в них не разбираюсь, - ответил Антон Петрович, психиатр со стажем, спокойный и сосредоточенный мужчина. – Сейчас у неё нет приступов страха?
- Так она на успокоительном, столько секуксена и амитриптилина заставили её проглотить! – Люся улыбнулась. – Знаете, она опять отбивалась от нас, насильно пришлось таблетки пихать в рот, кричала, будто она подруга вампира. Представляете?
- Представляю, - Антон Петрович устало вздохнул. – Люся, самое парадоксальное, она не врёт: действительно, подруга вампира.
- Антон Петрович, да вы что? – глаза медсестры расширились. – Как это так?
- Если просто объяснять, то так: вампир как бы поселился в ней, вернее, стал идеей-фикс, она его взрастила в своём подсознании, - врач задумчиво посмотрел на спящую Марину. – Ну а потом пошли галлюцинации, которые девушка принимала за реальность. Всё было натурально. Для неё. На самом деле – игра воображения.
- Бедняжка!
- А может, она была счастлива? – усмехнулся врач. – Одинокая, никому не нужная, даже с работы её уволили: оказывается, воровала книги о вампирах и оборотнях, целый склад этой макулатуры у неё в квартире нашли. А тут – такая красивая история, может быть, самая потрясающая в её жизни…
- Она об укусе вчера говорила, - заметила Люся. – У неё вправду за ухом ранка, кровоточит, не знаем, что делать.
- Скорее всего, овод укусил, - сказал врач. – Аллергическая реакция. Нужно её дерматологу и аллергологу показать, если опухоль не спадёт. Запиши, кстати, в назначения…
Однако никаких консультаций не потребовалось. На следующее утро Марину нашли мёртвой. Никто из медиков этого не ожидал. А Люся потом ещё долго вспоминала: девушка безмятежно лежала на сером больничном одеяле, такая спокойная, с ясной улыбкой на губах, глаза открыты и в них отражалось бесконечное голубое небо. Но как оно могло отражаться? Шёл дождь, всё было серым и невзрачным, в палате пришлось даже свет включить. А Марина улыбалась…