Звезда, Начертанная Кровью. Глава 6. Кирилл-Ловец

Кирилл Ловец был эдаким опричником, верным цепным псом Царской власти, безжалостным, как наевшийся своих мухоморов берсерк, настоящим ночным кошмаров всех противников старого режима – впрочем, ещё меньше ему были рады те, к кому он приходил наяву. Мускулистый юноша, но не гора мышц, скорее уместно сравнить его не с цирковыми борцами, или силачами, а с юными и прекрасными античными богами. Собственно, именно его гармоничное, рельефное тело, служило натурой для нескольких скульптур и картин, ни одна из которых, впрочем, ни была доведена до завершения. И этот, восхваляемый поэтессами ангел, с пронзительным взглядом, поймал и истребил не меньше сотни социалистов, и это только до гражданской войны – сколько народа было упокоено им во время конфликтов, никто не считал. Он стрелял без промаха, двигался стремительно и грациозно, умудрялся прятаться у всех на виду, спокойно обращался с любым холодным оружием, обходился и без оружия вовсе, и вообще - внушал ужас во всех возможных формах. Иные в него даже не верили, считая его выдумкой газетчиков, агит-символом, и их трудно было упрекнуть в этом, но он был самым настоящим.
Сотрудничать с таким человеком было невозможно, противоестественно, недостойно, тошнотворно, гадко. От одной только мысли об этом, от одного только допущения такой мысли, вскипала, как волна благородная ярость, и хотелось рыдать и отнекиваться, или хотя бы найти миллион-другой доводов (их, конечно, было больше, но хотелось ограничиться для начала миллионом) и контраргументов, проще говоря, неприемлемая это была идея.
Пётр Львович усмехнулся, поняв по выражению лица, да и по контексту какие эмоции испытывает Никита, и погрозил пальцем.
- Спокойно, спокойно, Колончёв, спокойно. Мы всё-таки немного соображаем, что делаем, и поверьте, он на это задание пойдёт в любом случае, а вот будете его сопровождать вы, или не вы – это уже другой вопрос.
Никита кивнул.
- Пойдёмте. Этой ночью вам не придётся спать, надеюсь, вы поспали в поезде. Сейчас мы поедем непосредственно к Ловцу, и вам немного объяснят, что он такое, и почему так важно что бы с вами был именно он.

Вечерняя Москва понемногу превращалась в ночную, с дирижаблями, крепкими снами, уютной страстной любовью и прочими формами ночного досуга трудящихся масс. Нависшую над городом тьму рассекал служебный автомобиль Петра Львовича - нечто несерийное, ярко-красное, внешне отдалённо напоминающее паровозик, на каком-то причудливом паровом двигателе. Ехал он неспешно, и Никита, с замиранием сердца, наблюдал за проплывающими в окне автомобиля электрическими звёздами окон. Казалось, как обычно, таким странным, что вот тут, совсем недалеко, есть какие-то ещё, кроме него, люди. У каждого из них была своя голова на своих плечах, вой жизненный опыт, под воздействием которого, у каждого сформировалось немного своё отношение к жизни, свои вкусы, и свои ценности. Все они смотрели на один и тот же мир, но смотрели с разных точек, и в итоге их картины несколько отличались одна от другой. Наверное, в человеке никогда не исчезнет какое-то фундаментальное одиночество, ведь для каждого, если смотреть на вещи серьёзно, есть только он сам, и всё остальное – только мир внутренний, и мир внешний. И хотя они так тесно перемешаны, и так сильно влияют друг на друга, что если разобраться, невозможно определить, где кончается один из них и начинается другой, каждый человек обречён смотреть на мир со своей колокольни, лишь на основании того, что он видит, делая выводы о жизни на других колокольнях. Вероятно, это происходит от того, что человек – действительно венец творения, одинокий среди прочих вещей и явлений. Так же одиноко животным среди мира неодушевлённых камней и минералов, так же одиноко планетам, и космической пыли, среди пустого, холодного вакуума, да и всему мирозданию, со всеми его процессами, наверное так же одиноко быть небольшой искрой, небольшим перерывом среди сплошного небытия, и отсутствия. А человек – в этой пирамиде, где чем выше, тем нерациональнее, беззащитнее, и живее – вершина, самое живое и уязвимое существо, слабее зверя, хотя бы из-за способности к рефлексии, и прочим интеллигентским соплям, и одиночество, мстительно заложенное в него отстранёнными процессами творения - самому основанию этой схемы, ощущается им особенно остро.
Потом Никита понял, что незаметно заснул – но, кажется, совсем ненадолго, машина ещё даже не выехала за пределы города, но из-за этого минутного сна во рту появилось неприятное жжение, а на мысли легла печать тяжести – их приходилось ворочать, как мешки мокрой соли. Он отстранённо смотрел, как Пётр Львович ведёт автомобиль, и как изредка навстречу едет машина-другая.
Мысль о нежелательном сотрудничестве всё ещё не давала покоя, как назойливый комар в сонной, ночной темноте, но вела себя спокойно, под тонким слоем решения дождаться разъяснений начальства.
Автомобиль, наконец-то выбрался за пределы города, и вскоре подъехал к кирпичному четырехэтажному зданию, окружённому заборчиком.
Остановив неподалёку от заборчика машину, Пётр Львович вышел и поманил за собой спутника.
Вдвоём они вошли в здание. Какой-то усталый, немолодой – лет пятидесяти, человек улыбнулся вошедшим, и поздоровался с Петром Львовичем за руку.
- Это наш Серёжа. Серёжа отвечает за содержание, тренировки и информационную наполненность Ловца. Но пойдёмте, сначала взглянем на него самого.
Поднялись, по лестнице, на третий этаж, изредка встречая сосредоточенный персонал, подошли к большой двери, возле которой стояло двое часовых с винтовками, в красноармейской форме, но без знаков отличий. Серёжа кивнул им, и прошёл за дверь. Никита и Пётр Львович последовали за ним.
- А что нас так пропускают, даже у нас в РВС спрашивали пароль, даже у знакомых, дисциплина же? - озадачился Никита.
- У нас свои пароли, - объяснил Пётр Львович, - вы сейчас сами увидите, что системе в целом, практически ничего не угрожает. Вы, конечно, не обратили внимания, что я, ещё с лестничного пролёта, шёл, наклонив голову вперёд, и прихрамывал на левую ногу? Это и было паролем. Причём это пароль на этот час, и именно для такой погоды. Слово что - можно забыть, отгадать, выудить. А то, что у нас, тут только те, кому следует, знают, и то весьма недолго, а потом забывают. Солдатикам, конечно, не позавидуешь, приходится в голове держать целый том шифров и нюансов. Какой день, который час, какая погода – всё идёт в дело. Но у них и смена по два часа, что бы глаз не замыливался, и что бы не уставали.
- И что было бы, если бы вы, скажем, забылись? Например, второпях? – заинтересовался Никита.
- Ну, сначала они бы дали знать, что я на подозрении. А если я бы не заметил – тут в зависимости от ситуации, юноша.
Пока он говорил, дошли до ещё одной двери, возле которой так же стояли часовые. Один из них жестом велел остановиться, и достал из кармана связку ключей. Пока часовой искал нужный ключ, Никита всё пытался понять – кажется ему, или тот действительно поглядывает на Серёжу? На взгляд Никиты, Серёжа не делал ничего особенного, и оставалось непонятным, является заминка просто небольшим эксцессом, или частью причудливой системы, заменяющей здесь стандартное «пароль-отзыв». Наконец, часовой подобрал нужный ключ, и отпер дверь.
Дверь вела в лифт. Серёжа вошёл в кабину вслед за Петром Львовичем и Никитой, часовой снаружи закрыл дверь, и лифт быстро поехал вниз.
Когда дверцы лифта разъехались, немелодично скрипнув, перед Никитой предстала такая картина: огромный, залитый ярким, чуть синеватым, электрическим светом зал, в центре которого располагался прозрачный куб, по меньшей мере, четыре на четыре метра. Вокруг куба сновали какие-то люди, кто в белых халатах, кто в вязаных свитерах, кто в пиджачках – почему-то других вариантов гардероба здесь не водилось. Людей было не так, что бы уж очень много, но они создавал такую суету, что казалось, что их сотни: кто-то записывал что-то в блокнотики, кто-то ловил кого-то за локоть, и что-то втолковывал, кто-то сосредоточенно смотрел в карманный калькулятор. Никита вышел из лифта, и оказалось, что слева от него стоит ряд ЭВМ, издавая утробное урчание, сквозь которое то и дело прорывалось атональное пищащие, и сияя разноцветными лампочками. Кто-то в вязанном свитере вводил в ЭВМ какие-то данные, азартно глядя в синий экран, на котором появлялись белые надписи, но, судя по тому, что машина принималась пищать всё чаще и чаще, ЭВМ не нравилось то, что он ей втолковывал. У другой ЭВМ стоял кто- то в пиджаке, наматывая на ладонь лист бумаги, который распечатывала машина, рассеянно глядя на все эти закорючки. Когда было распечатано всё, что могла предложить современная электроника, он недовольно замотал головой, аккуратно оторвал ленту с распечаткой, и сердито подозвал к себе спешащего куда-то человека в халате. Когда человек в халате подошёл, тот, что был в пиджаке начал усиленно жестикулировать, и только что не тыкать новоявленному собеседнику в лицо этой распечаткой, он явно был очень недоволен тем, что ему предоставили. Халат же стоял с таким видом, словно пытался понять, кто он, и что он здесь делает, и никак не мог. В общем, со всей определённостью Никита мог сказать только то, что здесь кто-то что-то явно делает, а кто-то явно куда-то спешит, и, вероятнее всего кто-то делает что-то где-то ещё.
В прозрачном же кубе, ютившемся посреди всей этой суеты, была устроена целая комнатка. В ней были ванная, кровать, книжный шкаф, стол, ещё какая-то мебель, расположенная так, что бы, не закрывать обозрение вовсе, а у дальней, относительно Никиты стены, даже был камин. У камина в кресле-качалке сидел человек, облачённый в красный халат, и читал газету.

- Подходите к стенам, не бойтесь. Толстое, небьющееся стекло, не пропускающее никакого звука, к тому же одностороннее - он нас не видит, - сказал Серёжа, - не слышит, и вообще, по идее не знает о нас.
Это был, без сомнения, Ловец, и Никита пытался разглядеть его. Действительно, настоящий атлант, Давид, одним словом - красавец. Кажется, высокий, хотя с такого расстояния, да ещё когда он сидит, понять тяжело. И эта непонятная аура угрозы, чужеродности, как-то сразу понятно, что этот человек, безмятежно перелистывающий газету, может раздавать, может растоптать, может уничтожить.
- А как он вообще у вас оказался? – спросил Колончёв.
А Ловец между тем лениво сложил газету, потянулся, встал с кресла. Прошёлся, словно нарочно, что бы можно было рассмотреть, как он двигается, и движения его были как странный, минималистичекий танец: вроде просто идёт человек, но с какой-то кошачьей грацией, и сразу видно – ничего ему не стоит в одну секунду переключиться, и начать убивать.
Вдруг, молниеносно, в несколько прыжков, совершённых с совеем уже нечеловеческой гуттаперчивостью , Ловец оказался прямо напротив Колончёва.
Никита не сомневался, что Ловец его не видит, но всё-таки рефлекторно отпрянул от стены, и рука привычно дёрнулась к поясу, где обычно находилось оружие, которого сейчас там, конечно, не было.
Они стояли друг на против друга, их разделяло только стекло. «Это стекло непробиваемое, так они сказали, - попытался успокоить себя Никита, - этому чудовищу не вырваться, мне ничего не угрожает, да он меня и не видит!» Но ноги задрожали, как будто не было испытания гражданской войной, как будто это не он давно уже отвык бояться далёких выстрелов, как будто не он три часа отстреливался – один, среди мёртвых товарищей, от десятка белогвардейцев, как будто не оставил, не потерял, не умертвил весь свой страх там.
Глаза Ловца оценивающе смотрели прямо на него.