Григорий Борзенко Золотой остров (1 часть)

ХОТИТЕ НАЙТИ КЛАД?

Перед вами, уважаемые читатели, совершенно уникальная книга. В тексте этого романа автор умело зашифровал местонахождение реального клада, который состоит из золотых банковских слитков, приобретенных за счет средств автора, а также любезно предоставленных для реализации этого проекта спонсором.
Эта книга - настоящий подарок для кладоискателей. У вас есть возможность не только прочесть захватывающую историю о страстях, бушевавших вокруг несметных пиратских сокровищ в далеком XVII веке, но и самим поломать голову над разгадкой тайны вполне реального клада, а главное, лично принять участие в его поиске. Наградой самому смекалистому и упорному кладоискателю будут не только упомянутые золотые слитки, но и чувство самоудовлетворения, при котором не грех воскликнуть: «Я сделал это!»
Автор приглашает к сотрудничеству банки, спонсоров и других заинтересованных лиц. Ведь в каждой книге из серии «Пиратские клады, необитаемые острова» автор зашифровал заранее задуманное место, где будет спрятан клад, связанный конкретно с каждой книгой. Пока что реализован проект только относительно романа «Золотой остров». Банкам и спонсорам, изъявившим желание предоставить золотые банковские слитки или средства для их приобретения, из которых и будет состоять клад для последующих книг этой серии, автор и издательство гарантируют широкую рекламу, размещение их логотипов на обложках книг и другие взаимовыгодные условия. С предложениями обращаться в адрес издательства:

73021 Украина, г. Херсон, ул. Дорофеева, 34/46
Тел. (0552) 27-96-46

Со всеми подробностями относительно этого проекта, вы можете познакомиться в «Предисловии автора». на стр. 5



Григорий Борзенко
«Золотой остров»

ББК
84.4 УКР
Б 82




Многолетняя работа автора этого романа над документами и хрониками далекого ХVII века дала свои результаты: родился захватывающим роман, в котором увлекательно и интригующе описаны события, бушевавшие около трех веков назад вокруг несметных пиратских сокровищ, спрятанных на необитаемом острове. Уже сейчас специалисты пророчат «Золотому острову» славу, соизмеримую с популярностью «Острова сокровищ», «Робинзона Крузо», «Одессеи капитана Блада» и других известных произведений.
Прочтите эту книгу! Она увлечет вас!


Охраняется законом Украины об авторском праве. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.
Исключительные права на публикацию книги принадлежат Частному издательству детской литературы «Антошкины сказки» (Зарегистрировано в исполнительном комитете Суворовского районного Совета народных депутатов г.Херсона. Распоряжение №498-р от 07.07.1994 г. Регистрационный №995) Любое использование материалов данной книги, полностью или частично, без письменного разрешения правообладателя запрещено.
С предложениями обращаться по адресу: Украина, 73021, г.Херсон, ул.Дорофеева 34/46 Тел. (0552) 27-96-46.


© Г.Борзенко, 2000
© Т.Крючковская, К.Прохоров иллюстрации, 2000
© Издатель Г.Борзенко, 2000

Вы можете стать обладателем клада!
Золотые слитки - такую награду получит самый внимательный и сообразительный читатель этой книги

Все мы родом из детства. Воспоминания детства самые добрые, самые теплые, самые светлые. Кому-то запомнилась колыбельная матери, кому-то первый школьный звонок, кому-то первое увлечение, со временем переросшее в первую, пусть и трижды наивную детскую любовь. Все это было и в моей жизни. Однако из детских и юношеских воспоминаний мне наиболее запомнилось то, какое потрясающее впечатление произвели тогда на меня прочитанные книги «Остров сокровищ», «Робинзон Крузо», «Одиссея капитана Блада»... Совершенно неповторимый и романтический мир, в который я окунулся при прочтении этих романов, настолько поразил меня, что и спустя годы, став уже взрослым человеком, я так и остался «болен» этим увлечением. Все книги, что я написал, и которые, дай Бог, напишу в дальнейшем, появились на свет благодаря упомянутому, все никак не проходящему, увлечению.
Дальние плавания и необыкновенные приключения, воинственный клич, доносящийся с палубы пиратского судна и жаркая абордажная схватка. Это то, что волнует души многих романтиков. Однако при всем этом существует и нечто иное, что еще больше приводит в трепет любителей приключений и кладоискателей. Я имею в виду клады и сокровища. Не обошла эта страсть стороной и вашего покорного слугу. Сколько литературы мне пришлось перечитать в детстве и юности, чтобы выудить оттуда все, что касалось таинственных историй о сказочных сокровищах, на островах Пинос, Оук, Григан, Кокос и других. Сколько вашим покорным слугой было перелопачено земли в местах, где по рассказам матери раньше находились дома помещиков, спешно бросивших их, и бежавших прочь, от революции семнадцатого года.
Однако самое удивительное заключается в том, что мне всегда нравилось не столько искать клады, сколько самому прятать их! Не один такой «клад» я закопал, будучи пацаном, на подворье родительского дома, да замуровал тайком от взрослых в стену дворовых построек, в то время, когда строители уходили на обед. Я не зря взял слово клад в кавычки, поскольку ничего сверхценного спрятать в шкатулки, выпрошенные для этой цели у матери, я тогда, естественно, не мог. Впрочем, это как сказать. Помимо моих «Обращений к потомкам» да дневников, там были и старинные дедовы пуговицы, с выгравированными гербами да годом изготовления, найденные на чердаке, XVIII века коллекция собранных мною же старинных монет, среди которых, помнится, были очень редкие.
Однако проходили годы, и мысль о самом настоящем, реальном кладе, приобретала все более зримые очертания. Повторюсь: мне хотелось не найти такой клад, а самому спрятать его. Было бы просто здорово, если бы мой клад начал интересовать и волновать кого-то так же, как меня самого увлекали в юности клады островов Григан, Кокос и других. Какие страсти кипели вокруг этих кладов! Какие величайшие драмы разыгрывались при поисках этих сокровищ! Так до сих пор, кстати, и не найденных! Сколько кладоискателей, с горящими от возбуждения и азарта глазами, копались в архивах, выуживая любые сведения обо всем, что касается интересующего их вопроса, а затем самолично брали в руки лопату и с трепетом в душе, замирали, когда ее лезвие натыкалось на очередной находящийся в земле камень.
Естественно, что самолично и в одночасье я не мог предложить миру клад, окутанный ореолом подобных легенд. Однако сделал все возможное, а может быть, и невозможное, чтобы моя задумка имела и неповторимую изюминку, и интригу, и конечно же, тайну! Что это за клад, если его не окружает все, перечисленное выше?! Идея самому спрятать клад, зашифровать координаты этого места и включить его в текст одной из своих книг, родилась, возможно, у меня еще в детстве, когда я исписывал толстые общие тетради своими первыми, пусть трижды примитивными, повестями и романами «Приключения одноглазого пирата», «Приключения на суше», «Морские приключения» и так далее.
И вот теперь, в зрелом возрасте, пришло время воплотить свою мечту в реальность. В каждом из своих романов, из приключенческой серии «Пиратские клады, необитаемые острова», я зашифровал место, где спрятан клад. Это не простая шифровка. Это целая история, умело вплетенная в сюжетную линию, которая и будет являться разгадкой того, где же находится обусловленное место. Сама по себе эта тайна, спрятанная в книге, должна волновать кладоискателей не меньше, нежели сам клад. Чего-чего, а опыт в подобных зашифровках у вашего покорного слуги имеется! Еще в детстве, мы, пацаны, начитавшись о похождениях Шерлока Холмса, зашифровывали друг другу послания в виде пляшущих человечков.
Долго пришлось поломать голову над тем, из чего же будет состоять клад. Решил остановиться на обычных золотых банковских слитках, которые ныне без проблем можно приобрести в различных коммерческих банках.
Кроме того уже сейчас серия «Пиратские клады, необитаемые острова», на мой взгляд, является настоящим подарком для любителей приключений, романтиков и кладоискателей. Как я любил раньше ломать голову над разгадкой всевозможных логических задач и прочих расшифровок! Хотелось бы верить, что и другие, читая мои книги, познают присущий вашему покорному слуге азарт, пытаясь разгадать тайну неуловимой зашифровки.
Утешу самых нетерпеливых: в «Золотом острове» я не так уж и сложно зашифровал вожделенное место, чтобы у вас была возможность рано или поздно добраться - таки до золотишка и убедиться, что автор вас не обманул. Но в следующих книгах... Вы знаете, я не против, чтобы мои тайны волновали многих и после меня. Я просто поражен выходкой знаменитого пирата Оливье Вассера, который во время казни, в последние мгновения своей жизни, уже с петлей на шее, с криком: «Мои сокровища достанутся тому, кто прочитает это!», бросил в толпу, собравшуюся вокруг виселицы, нарисованную им карту с замысловатыми и непонятными надписями по краям. С той поры прошло ни много, ни мало: два с половиной столетия, а ни одно поколение кладоискателей многих стран так и не могут разгадать тайну загадочной карты, которая не перестает будоражить их воображение.

Григорий БОРЗЕНКО.

I часть


Cобытия осени 163.. года дали обильную пищу для разговоров лондонским сплетникам. Люди всегда склонны посудачить о чем-либо новом, необычном, а когда все это сопряжено со сказочным богатством, окутано пеленой таинственности, оно тем более будоражит умы окружающих. Неожиданно яркий и стремительный взлет неизвестного графа Джоржа Сленсера заставил заговорить о нем даже в высших кругах лондонской аристократии. Сразу же нашлись знатоки, которые с озабоченными не в меру лицами, выражающими полную осведомленность во всех делах, (разумеется, из надежных источников), уверяли своих собеседников, что граф родом из Бристоля, и покойный отец его бил человеком отнюдь несостоятельным, во всяком случае, ничем не выделялся среди дворян. Когда же за дело взялся предприимчивый сын старого графа, успехи не заставили себя ждать. Удивительно, правда, как смог Сленсер с мизерного капитала, унаследованного от отца, начать сверхширокий размах своей деятельности. Ведь было очевидно, что для столь масштабных его начинаний нужны весьма значительные суммы. Поговаривали, что здесь, что-то не так, но дальше разговоров дело не шло, да и сомнительно, чтобы двинулось, поскольку многие деяния графа были покрыты густым туманом. В одном только все сходились; неспроста, ох и неспроста граф перебрался в Лондон, в этом поступке проглядывалось желание приблизиться ко двору. Да, собственно, граф и не скрывал его. Поражала противоречивость в поведении графа: многое в его делах окружалось ореолом сверх таинственности, иные же поступки он совершал нарочито открыто. То он вел себя как сверхбогач, то вступал в прямые контакты с чернью, и дамочки из высшего света, прослышав об этом, непременно ахали, усиленно работая веерами, или поспешно прикладывали к своим неотразимым, как им казалось, носикам кружевные платочки, обильно окропленные благовониями.
Пытаясь объяснить эту экстравагантность графа, иные отдавали себе отчет в том, что наверняка он делает это неспроста, и кроется за этим, без сомнения, какая-то выгода. Кто знает, но, может быть, благодаря именно причудам графа и пришел к нему колоссальный успех.
Наконец, мы подошли к событию, которого так ждала лондонская знать: граф готовился дать сверхроскошный, судя по разговорам, обед в своем новом, только что построенном доме, который “стоил своего хозяина”. Даже факт строительства сам по себе вызывал уважение к графу. Ведь издаваемые в 1580 году и другие в 1593, 1607 и 1625 указы о строжайшем запрещении нового возведения домов в Лондоне, дабы ограничить нездоровый рост города, отличались строгостью. Исключения делались в редких случаях и лишь в пользу богачей. Всем хотелось взглянуть на диковинные по тем временам строительные новшества, которыми изобиловал новый дом графа. К примеру, лондонцы давно привыкли, что все комнаты: передние, салоны, спальни - располагались анфиладой, и мыслить себе не могли, что может быть иначе. Изобретенные сэром Джоном Хэрингтоном уборные были широко внедрены графом в своем доме, и это было непривычно для многих лондонцев, которые по старинке продолжали выливать содержимое ночных горшков, простите за пикантную подробность, в окна.
Ну, да будет об этом! Итак, ближе к обеду к дому графа один за другим начали подъезжать роскошные экипажи, из которых, не спеша, выходили чинные дамы в шикарных туалетах, с прическами в фунт высотой, молодые люди в шляпах с золотыми галунами. Их встречала огромная, подчеркнуто торжественная приемная-зала, изобилующая орнаментами, скульптурой, парадной мебелью. По стенам висели роскошные блюда, картины, сами же стены были расписаны сложными причудливыми композициями, поражающими странным декором с бесконечным количеством оттенков. Другие комнаты также не уступали в роскоши своего убранства: драгоценные ткани на восточный манер, вышитые стилизованными цветами, китайский фарфор, серебреные подсвечники, агатовые чаши, инкские кубки, в обязательном порядке, помимо всего прочего, инкрустированные слоновой костью, серебром, перламутром или кораллом, горным хрусталем, перечным или эбеновым деревом, что подчеркивало баснословность богатства их хозяина.
Приглашенные были, конечно же, людьми весьма состоятельными: лорды, бароны и прочая лондонская знать, но все в доме было устроено так, чтобы и их поразить великолепием и блеском. И стоял за этим тайный умысел хозяина, открывающий ему дорогу к расположению высшего света Лондона.
- Прошу, господа, отведать скромные угощения, приготовленные моими поварами! - Голос графа, и без того громко звучащий под сводчатыми потолками, еще более усиливался при слове “скромные”, что дало основание присутствующим догадываться о том, что хозяин явно лукавит.
Уже в самом обращении чувствовалась неординарность: ведь обычно к столу приглашал метрдотель, здесь же сам хозяин прислуживал за столом.
Яства поражали разнообразием и богатством. Фаршированные трюфеля, легочный паштет и паштет из красных куропаток, паштет из тунца и белый соус, говяжий студень и студень из кабаньих голов, фаршированный окорок и вареные языки, колбасы и сыры. Ко всему этому подавались соусы, в которых были смешаны самые разнообразные ингредиенты: мускат, амбра, перец, миндаль, розовая вода. Трапеза состояла из бесконечного количества перемен, и при каждой метрдотель со шпагой отдавал приказания о смене тарелок, а через каждые две - и о смене салфеток. Разнообразно сервирован и убран стол: на скатерти, со всех сторон свисавшей до пола, выделялись столовые приборы с ручками из слоновой кости, солонки с причудливо изогнутыми краями-зубцами, подставки для больших блюд. И уж вовсе восхищало столовое серебро: великолепные ложки с ручками, инкрустированными благородными камнями, еще более изысканно разукрашенные вилки, что само по себе было диковинкой, так как в те времена они еще не употреблялись. Весь этот блеск еще больше поднял авторитет графа в глазах представительниц прекрасного пола, присутствующих на этом празднике. Ни для кого не было секретом, что тридцатипятилетний граф одинок, никогда не был опутан узами Гименея, и не нужно обладать исключительным умом и поразительной догадливостью, чтобы понять, как это обстоятельство действовало на дамочек, у кого количество бриллиантов на шее и пальцах не столь многочисленно, как того хотелось бы, а экипажи для поездок уступали великолепию других. Да разве только это! Каждая отдавала себе отчет в том, как изменится ее жизнь, если она покорит сердце графа, а затем, естественно, завладеет и его кошельком. Но сначала нужно сделать первый шаг, а это непросто, ведь вот какая в этом смысле разворачивается конкуренция. Надо чем-то выделиться, чтобы обратить на себя внимание графа, и каждая делала это по-своему, в силу своих возможностей. Одни считали, что добьются-таки своего, благодаря ослепительности нарядов; иные веровали в неотразимость своих бриллиантовых колье, третьи, не располагая столь весомыми аргументами, надеялись на чудодейственную силу благовоний, которые, по их мнению, несомненно охмелят графа, и на эффект припудренных розовых щечек. Знал бы он, на какие мучения пошли сударыни и мадемуазели, чрезмерно затянутые корсеты, и как увеличивались мучения эти в меру уменьшения яств на столе.
Но в компании находилась женщина, которая поставила целью добиться расположения графа, благодаря лишь силе своего ума. Ничего сложного для нее в этом не было, поскольку метод уже давно испытанный: всем, чего добилась в свои двадцать восемь лет, она обязана была своей сообразительности, смекалке и холодному расчету. Для нее стало истиной, что для достижения цели нельзя гнушаться никакими, даже самыми неблаговидными поступками, ибо цель оправдывает средства. Итак, знакомьтесь: графиня де Кайтрайт, которая сыграет роковую роль в развитии дальнейших событий. Даже именем своим она обязана предприимчивости и хитрости, с помощью которых в ранней юности, будучи девицей, отнюдь не благородного сословия, обольстила старого знатного графа с одной единственной целью: сделать себе имя и титул. Аппетит приходит во время еды. Зачем же просто бросать глупого старика, как она планировала вначале, когда можно прибрать к рукам фактически все его состояние, ведь старец проживал в полном одиночестве. Прямо и косвенно “подсобив” несчастному, к которому питала отчаянное отвращение, перебраться в мир иной, графиня стала обладательницей солидного состояния, которое, однако, через несколько лет таковым уже не являлось. Проявив полное безразличие к делам, сама их не вела и не передоверяла, предприимчивому помощнику, такая ошибка просто удивительна для рассудительной во всем графини, она увлеклась покупкой дорогих украшений, экипажей, не пропуская при этом всевозможных банкетов и пиршеств, и через некоторое время с ужасом обнаружила, что осталась почти ни с чем. Спасением могло стать новое удачное супружество с состоятельным человеком, но таковые графине не попадались, а молодые щеголи, с которыми графиня коротала свои вечера, сами не прочь были погулять за чужой счет и поэтому, кроме любовных утех, никакой выгоды графине не обещали.
Появление в поле ее зрения столь блистательного и, главное, состоятельного человека, при этом очень даже недурного собой, представилось для графини де Кайтрайт, как она посчитала, знамением судьбы. Тем более граф - новый человек, она надеялась, что он не был наслышан о ее слегка подмоченной репутации. Направляясь на банкет, дамочка нисколько не сомневалась, что не упустит возможности сделать первый шаг на сближение с графом.
А пиршество в это время достигало своего апогея. Гостеприимный граф олицетворял полное благодушие: весело болтал с гостями, толковал с ними об утонченности кухни, о полезных свойствах блюд, находящихся на столе.
- Светилами медицины доказано, что бульон расслабляет ткани желудка, поэтому употреблять его весьма полезно! - говорил граф.
Присутствующие одобрительно кивали в ответ и, уже и без того не в меру насытившись, все же соблазнялись еще одним блюдом.
- А сейчас, господа, - торжественно произнес хозяин застолья, - главное блюдо нашей трапезы!
С этими словами дюжина бравых слуг ловкими движениями взгромоздила посреди стола огромного жареного кабана, поданного целиком.
- Прошу прощения, что отниму минуту вашего внимания, но хотел бы, с позволения высокочтимых присутствующих, сказать несколько слов о приготовлении этого блюда! - Граф говорил торжественно и добродушно, настолько добродушно, что не будь гости к этому времени изрядно охмелевшими, они бы заметили, что он переигрывает, рисуя на своем лице неестественно добродушную улыбку. - Кабан, господа, кладется на решетку для жаренья и обкладывается горячими углями. Его шпигуют гусиной печенью, поливают горячим топленым салом, орошают самыми изысканными винами. Чудная еда, господа, чудная. Добавлю, что рекомендуется запивать свинину только бургундским!
И гости, минуту назад решившие ни за что на свете не прикасаться в этот вечер к пище, сейчас же дружно, как по команде, тянулись и к кабану, и к кубкам с бургундским.
Незаметно наступил вечер, зажглись свечи и масляные лампы. Весь вечер графиня искала случая подойти к хозяину дома и завести с ним разговор. Сделать это было не так-то просто, поскольку он постоянно был окружен представительницами прекрасного пола, которые осыпали графа комплиментами, восхищаясь то изысканностью его кухни, то им самим, наивно при этом веря, что чем больше будет произнесено комплиментов и чем восхитительнее они будут, тем больше у них шансов завоевать расположение графа. Сначала и известная нам дама предполагала начать с этого же, но, заметив такой поворот событий, решила действовать нестандартно. Уловив момент, когда Сленсер вышел, она незаметно последовала за ним и, дождавшись, когда он вошел снова, чтобы направиться к гостям, сделала несколько неровных шагов ему навстречу, придерживаясь за одну из стен.
- О, граф, прошу вас! Если не затруднит, проведите меня в сад. Здесь душно. Будьте любезны, помогите мне, милый граф.
И прежде чем он успел что-либо ответить, упала ему на руки.
- Конечно же, сударыня, прошу вас, - он бережно повел ее к дверям, выходящим в сад.
Изображая крайнюю степень усталости, графиня ахнула (но как она это сделала!) и в бессилии уронила голову на плечо своего спасителя.
Черные смоляные локоны рассыпались по щеке графа, разнося пьянящий аромат благовоний.
Графиня де Кайтрайт ликовала: первый шаг сделан! А уж как вести себя с графом в саду, она знала прекрасно.
Мама, отец, не волнуйтесь: все будет хорошо. Ждите нас к вечеру!
Возбужденная Штейла приподнялась в повозке и весело помахала родителям и отцу Уолтера, которые остались стоять у подворья.
- Уот! - Штейла в этот момент была похожа на маленькую девочку, радостную оттого, что ей подарили новую красивую игрушку. - Вот увидишь, это будет самый удачный наш день. Я уверена, что сегодня мы, как никогда, выгодно продадим свой скарб! Ну, чего молчишь, Уот?! Ты слышишь меня?!
Юноша в передней повозке оглянулся и помахал рукой: мол, слышу, согласен. Про себя он улыбнулся милому ребячеству Штейлы.
Наверное, у всех троих пожилых людей, оставшихся стоять у ворот и глядевших вслед своим детям, в этот миг подступили к глазам слезы. Слезы радости за своих детей. Сколько они мечтали о таком дне!? Может быть, еще с той далекой поры, когда сами были молоды, когда в доме Ленмана Берлоу радовались рождению сына, а в доме Гектора Сиддонса счастливые мать и отец не отходили от колыбели дочери. Да, собственно, и домов-то как таковых не было - так, жалкие лачуги. Всем, чего сейчас достигли, они обязаны своему трудолюбию. Труд и еще раз труд, с рассвета и до сумерек на своих крохотных клочках земли, что со временем увеличились благодаря подкопленным сбережениям, на которые удалось купить соседние участки, после чего дела заметно пошли на поправку, став единственным смыслом, их жизни. Кроме земледелия, теперь уже появилась возможность заняться скотоводством, оно стало большим подспорьем в хозяйстве. Завели быков для пахоты, лошадей, коров, телят. О таком они раньше и мечтать не могли. Появилась необходимость нанять рабочих из пауперов, которых не обижали ни в одной, ни в другой семье. Все жили дружно, можно сказать - одной семьей, питались за одним столом и работали все вместе.
Родители Штейлы и Уота, помогая друг другу в тяжелые времена неурожаев, радовались успехам друг друга. И, конечно же, не могли не любоваться своими детьми. Не могли не заметить родители, что, взрослея, дети сближаются, крепнет их дружба, хотя, собственно, дружбой это уже назвать было нельзя. Скорее тут совсем другое чувство.
Все вспомнилось престарелым родителям сейчас, когда они стояли у ворот и смотрели вслед счастливым своим детям. Жаль, что мать Уота не дожила до этого часа, не полюбовалась в этот миг на своего сына и на избранницу его сердца. Видя их вместе, она была бы спокойной и за будущее сына, и за будущее их хозяйства. Но если на плечах двадцатилетнего Уота дом держался уже давно, то для восемнадцатилетней Штейлы это была первая самостоятельная поездка на городской рынок. Конечно, она бывала там, но до этого вместе с отцом, который руководил торгом и своими рабочими, исполнявшими роль продавцов. Но теперь-то она едет сама, и едет как хозяйка. Штейла очень рада, что теперь хоть в этом может помочь своим старикам. Так хотелось удачно все продать, чтобы порадовать их. Ведь от того, насколько удачным будет торг, зависит благополучие всех, кто трудился все лето. Ведь питались они до сих пор не лучшим образом: ели просо, раз в неделю солонину, а на рынок везли все лучшее.
Лондонский рынок встретил их разноголосием и шумом своей бурно кипучей жизни. Лавки ломились от обилия фруктов, овощей, рыбы, овечьего сыра. Кого здесь только не было: живодеры, кузнецы, кожевники, гончары, красильщики. Уот и Штейла со своими работниками бойко развернули торговлю возле самых ворот. Живо пошли в ход привезенные ими мясо, масло, овощи, зелень, зерно, животные. У Штейлы в этот день открылся настоящий дар базарного зазывалы: звонкий голосок ее был слышен, наверное, еще на подступах к базару, и уж так зазывно звенел он, что прохожие не могли не остановиться, чтобы не купить что-либо у обаятельной девушки.
Штейла даже не подозревала, что все продастся так быстро и выгодно. Сияя от восторга, она принялась помогать Уоту, все время его подзадоривая и насмехаясь над его нерасторопностью. Уж здесь она поиздевалась над ним всласть! Сильный и отчаянный Уот всегда был первым во всех делах, и Штейле это, конечно же, нравилось, но сейчас она не могла упустить момент, чтобы не подразнить Уота: видишь, мол, я тоже могу кому угодно нос утереть.
Торги на рынке еще только подходили к самому разгару, а наши герои уже собирались в обратный путь, поскольку все, привезенное ими, уже было продано. Да еще как продано!? Веселая Штейла не умолкала ни на минуту. Подзадоривая мужчин и шутя ругая их, она, радостная, почти приплясывая, вертелась между повозок, успевая при этом помочь запрячь лошадей. Уот с умилением наблюдал за ней. Бесконечно дорогая его сердцу, сказочно красивая Штейла сейчас была еще краше, с этим светящимся от радости личиком и сверкающими от возбуждения глазами. Когда небольшой караван повозок наших героев приближался к старым городским стенам, служившим когда-то фортификационными сооружениями, ныне же игравшим роль лишь административной границы, Уолтер, до этого нетерпеливо мявшийся на своем месте в повозке, резко поднялся и скомандовал своим людям и людям Штейлы:
- Поезжайте все к дому Штейлы! Мы приедем немного позже!
При этом он спрыгнул с повозки, подошел к Штейле, как пушинку, подхватил ее и посадил рядом с собой. Круто развернул лошадей и подстегнул их. Штейла не спросила, куда он направляется, поскольку обо всем догадалась.
Лондонский порт встретил их лесом мачт, многочисленными причальными стенками, пристанями. По зеркальной глади воды сновали тендеры, паромы, лодки с тентами, барки, баржи, обеспечивающие переезд с одного берега реки на другой. Угольщики из Ньюкасла спешили к набережной Сент-Кэтрин, парусники со свежей рыбой из Грейвсенда - к набережной Биллингсгейта. У причала Винтри-Уорф покачивались на волнах парусники, из которых шла выгрузка бочек с вином, пришедшим с Рейна. Невдалеке возвышался Стильярд, бывший когда-то штаб-квартирой ганзейских купцов, ныне же приспособленный для дегустации рейнских вин.
Уолтер стоял у самой воды и восхищенным взглядом провожал величаво проплывающие мимо красавцы-парусники. Штейла молча следила за ним. Она давно знала о любви своего друга к морю, парусникам, морской романтике. Сколько раз в детстве Уот рассказывал ей увлекательные истории о дальних странах, неоткрытых островах, людоедах и дикарях! Штейла готова была слушать его бесконечно, хотя уже тогда задавалась вопросом: откуда он все это знает, ведь и моря-то никогда не видел? Девушка не сомневалась в том, что все это он выдумывает благодаря своему богатому воображению и огромному количеству прочитанных книг. Иного объяснения тому, почему он так любит море, Штейла не находила. Она не раз заводила с Уотом разговор на эту тему, и тот отвечал вполне искренне: ему никогда раньше не приходилось бывать дальше Лондона и его Саутуорского предместья. Лондонская гавань- это тот кусочек моря, которое он так стремился увидеть. По большому счету, это было не море. Это была всего лишь Темза, однако Уот довольствовался и этим, представляя себя на белокрылом паруснике, который вскоре покинет дельту реки и вырвется на широкие морские просторы.
Штейла, хотя и не бредила морем, уже имела возможность раньше не только самолично лицезреть широкие морские просторы, но и на своем горьком опыте убедиться, что море -это не только овеянная мечтами романтика, но и жестокая и беспощадная действительность. Первое же свидание Штейлы с морем могло закончиться для нее трагически.
Это случилось давно, когда она была совсем девчушкой. Однажды родители Штейлы собрались навестить родную сестру матери, проживающую где-то на побережье близ Колчестера. Хижина, в которой проживало семейство Окосламов, стояла так близко к берегу, что маленькая Штейла буквально запищала от восторга, видя у своих ног безбрежную водную гладь. Заметив восхищение в глазах своей юной родственницы, Нил, меньший из двух сыновей в семье, решил покатать ее на лодке. Как все поначалу понравилось Штейле! Тогда она восхищалась морем не меньше, если не больше того, как сейчас немеет от восторга Уот при виде лондонского порта. Лодка так приятно покачивалась на волнах, ветер ласково теребил волосы, щекотал кожу. Нил был еще подростком, ему было не больше шестнадцати лет, но он был так крепко сложен, так умело работал с веслами, что Штейла, помнится, тогда даже залюбовалась им: вот какой у меня, оказывается, есть славный братишка!
Однако, затем случилось то, о чем потом Штейла будет вспоминать с содроганием. Когда они удалились от берега на немалое расстояние, совершенно внезапно налетел шквал. Небо вмиг потемнело, ужасные порывы ветра подняли на море страшную волну. Как тогда Штейла испугалась! Что уж говорить о ней, если привыкший к морю младший Окослам и тот заволновался. Это девочка заметила по его взволнованному лицу. С каким остервенением, сцепив зубы, он безостановочно греб к берегу! Времени проходило все больше и больше, однако спасительной земли все не было видно!
Штейле до сих пор помнилось то отчаяние, которое тогда ею овладело! И что примечательно: ее испугали не столько ветер и волны, сколько то обстоятельство, что в непроглядной темени совершенно не было видно берега! Ей почудилось, что они провалились в некую черную и страшную яму, из которой уже никогда не выберутся. Если бы выл виден берег, думалось тогда Штейле, была бы понятна и ясна цель, к которой они должны двигаться. Появилась бы хоть какая-никакая надежда на спасение. А так... Нил изо всех сил налегал на весла, но онемевшей от страха девочке все это казалось, бесполезным. Она была уверена, что гребет он в совершенно противоположную от берега сторону. С этой минуты на бедного юношу легла двойная нагрузка: нужно было не только управляться с веслами, но и объяснять, начавшей ныть родственнице, что она ошибается. Что лодку направил он в нужном направлении.
- Берег там! Поняла?! Там! - старался он перекричать ветер, тыча дрожащим от перенапряжения пальцем куда-то в темень.- И не сбивай меня! Помолчи!
Однако у Штейлы, которая мало что смыслила в подобных делах, накрепко засела мысль: Нил все дальше уводит лодку от берега и что теперь здесь, посреди будущего морского простора, их не может ожидать уже ничего иного, кроме неизбежной смерти.
Каким же огромным был ее душевный подъем, когда она вскоре увидела темнеющий вдали берег, а затем и лодку, на которой отец и старший брат Нила спешили им на помощь. Когда вскоре Штейла ощутила под своими ногами спасительную твердынь земли, ей показалось, что она родилась заново на этот бренный свет! После всего пережитого у нее если и остались какие-то силы, то только лишь для того, чтобы доплестись до постели, упасть на нее и хорошенько отоспаться да прийти в себя. Однако видя, что она наконец-то на берегу, и осознав, что самое страшное уже позади, она устроила такой радостный визг и такую же пляску, что взрослые только умиленно покачали головами. Изначально они собирались утешать девочку, а получилось так, что она своей выходкой утешила их! Ведь они за это время переволновались не меньше ее!
С той поры прошло много лет, а повзрослевшая Штейла до сих пор помнит, как поначалу она умилялась морским простором, а потом в страхе трепетала перед неукротимым буйством грозной стихии. Она была безучастна к страданиям девочки: не будь Нил таким расторопным, пучина тогда легко бы приняла их юные жизни себе в жертву, не проронив при этом слезы. Именно поэтому Штейле теперь и не хотелось, чтоб любовь Уота к морю переросла в нечто большее. Пускай любуется им, но не более того! Уот должен быть рядом с ней, а не скитаться по морям! Сейчас же она впервые почувствовала беспокойство, глядя на Уота: ведь женское сердце любит домашний уют, вот и Штейла мечтала, как они вместе возьмутся за работу на своей земле, объединив хозяйства. Тогда дела у них еще более заладятся. Почему бы и нет? Ведь сегодняшний день показал, как у них может все неплохо получаться. Для этого требовалось совсем, казалось ей, немного: закатать рукава и уйти с головой в дела. Поэтому, наблюдая сейчас за Уотом, она нисколько не сомневалась, что его увлечение морем -дань юношеской романтике, мужчина из этого со временем вырастет, как из коротких штанишек.
Единственное, в чем не сомневалась Штейла в этот миг-это в благополучии их совместного с Уотом будущего. Она безумно любила его, видела, что безгранично им любима, и была уверена, что нет и не будет на земле такой силы, которая могла бы их разлучить, помешать их счастью.
Знала бы Штейла в тот миг, что такая сила находится в это время в двух шагах и что уже запущен зловещий механизм, который невозможно остановить.
Всего лишь на миг скользнул по ним взгляд недобрых глаз, но этого мига было достаточно, чтобы решить их дальнейшую судьбу. Посмотри эти глаза в ту минуту в другую сторону, не произошла бы вся эта история, не было бы этой книги. Но что уже об этом говорить! Случилось то, что случилось. С этого момента, собственно, и начинают разворачиваться события нашего рассказа.

Колеса кареты отплясывали по Флит-стрит, кварталу адвокатов и прокуроров да начинающих юристов, направляясь в сторону Стрэнда: района знати и роскошных лавок. Хозяин кареты пребывал в явно приподнятом настроении и весело вел беседу с двумя своими спутниками.
- Ну, и как вам, друзья мои, вчерашняя вечеринка?
- О, граф, просто великолепно! Высший свет Лондона был у ваших ног! Думаю, теперь о вас не просто заговорят при дворе, а и - кто знает - не сочтет ли король...
- Прекрати, Джозеф, - резко оборвал Сленсер. - Сколько можно повторять: меньше разговоров о Карле. Я понимаю, мы сейчас одни, но пускай это не входит в привычку. Сколько вокруг недоброжелателей, завистников, и всякий может по-своему истолковать твои слова, произнеси ты их где-нибудь не к месту. Не шокируют ли такие речи слуг?
Да, этих людей разделяла страшная пропасть, и в то же время объединяла не менее страшная тайна. Несказанно бы удивился любой, узнав, что этот необычайно богатый человек и двое его слуг, по сути дела, равны, если оценивать их по поступкам, замыслам, делам. Граф Джорж Сленсер прекрасно понимал, что своим огромным нынешним состоянием он в немалой степени обязан вот этим людям, сидящим напротив. Понимали это и они, его верные слуги, Джон Гоббс и Джозеф Гейнсборо. До сих пор в качестве слуг! А ведь были они таковыми много лет назад, когда молодой граф, только переступив порог юности, все чаще начал задумываться, как быстрей взять в свои руки дела стареющего отца и развернуться с размахом, не тратя денег на всякую блажь, как это делал отец, который был уж больно сердоболен к своим рабочим. Джоржу хотелось поприжать побыстрее этих ленивых голодранцев (уж у него-то они заработают) и начать качать свой капитал. Но в то же время он понимал, что для этого нужно с чего-то начать, а главное - с кем-то начать, это взаимосвязано.
С тех пор он приглядывался к рабочим, что трудились на мануфактуре отца, пытаясь отыскать среди людей алчных и корыстных, чтобы, сманив их, с их помощью совершить задуманное. Но чем больше он сближался с этими людьми, тем больше их ненавидел: с ними совершенно невозможно договориться, ведь каждый, кроме работы, ничего больше не хотел знать, а семья и дети, к которым они рвались и спешили, были явной помехой молодому графу. Тогда он начал пропадать в городе и сшиваться среди чистильщиков сапог, пильщиков дров, каменщиков, водоносов, носильщиков портшезов, крючников, каменотесов, починщиков фаянсовых изделий, мостильщиков улиц, коробейников. Но позже понял, что только упустил такое драгоценное время: ведь жажда совершить задуманное становилась все острей.
И вот когда Джорж начал совершать вояжи в трактиры и кабаки, другие злачные места, где собирались бесстыдные девки, моряки, ремесленники и воры, тогда он понял: здесь найдет то, что ищет. Он долго присматривался к кому-либо из этой разномастной братии, прислушивался к их разговорам и остановил свой выбор на двух вконец обнищавших бродягах, которых беспросветная нищета и хроническое чувство голода довели до столь ярко выраженной степени отчаяния, что они в этот миг ради куска жареной телятины да кружки пива и отца родного отправили бы на тот свет. Именно этого от них и потребовал Джорж Сленсер, только имея в виду своего отца. Разумеется, это было предложено не сразу, а после долгих разговоров и угощений, когда оборванцы готовы были обожествить своего спасителя. Однажды, после обильной дегустации без малого не всех крепких напитков, имевшихся в трактире, и щедро оплачиваемой молодым графом, он как бы невзначай завел разговор о скверном старике, отравляющем ему, Джоржу, жизнь, мол, если бы нашлись отчаянные малые, способные поставить негодяя на место, то и у самого Джоржа дела бы пошли на поправку, и помощников своих он бы уж никак не обидел. С каждым словом лицо графа приобретало столь серьезный и зловещий вид, что даже слепой в этот миг заметил бы: человек этот отнюдь не шутит, И уж насколько были у его собеседников замутненные глаза да затуманенный взгляд, но услышанное и увиденное заставило их мгновенно протрезветь. Возможность недурно подзаработать в довольно короткое время ( много ли его уйдет на пару ударов ножом? - а именно так они поняли свою задачу) сменилась перспективой иметь постоянный кусок хлеба. Об этом и пошел дальнейший разговор.
Представители явно не благородных кровей ударили по рукам со знатным графом и поклялись не покидать это заведение, чтобы он легко мог найти их, когда они ему понадобятся. Да и чего, снашивается, им не соглашаться, если их проживание на постоялом дворе и сытные обеды в трактире оплачены намного вперед щедрой рукой молодого графа? Тот же, все рассчитав, не торопился, дожидаясь удобного случая. И такой случай вскоре подвернулся, когда старый граф заболел и на несколько дней слег в постель. Друзья поняли намеки подъехавшего под вечер графа прекрасно. Ночь была темной, тропы и входы-выходы, благодаря подробным описаниям Джоржа, известны хорошо. С таким пустячным, как они считали, заданием справился бы любой из них двоих в одиночку. Ну, какое могло быть оказано старым человеком сопротивление? Его хватило только на то, чтобы ухватиться дрожащими от старости, а потом и от предсмертной агонии руками за скрученный в жгут кусок ткани, что, обхватив шею, с каждой минутой отнимал у него последние капли жизни.
Весть о смерти болеющего последнее время все восприняли как что-то само собой разумеющееся. Прекрасно понимая, какая участь ждет их при новом хозяине, люди оплакивали старого графа, который был к ним очень добр. И кто бы вы думали пуще всех оплакивал покойника? Догадаться, думаю, совсем нетрудно. Стоя у изголовья усопшего отца, Джорж Сленсер воплощал само неутешное горе и безмерное сострадание.
Унаследованный от отца капитал как раз и был для него стартовой площадкой, откуда Сленсер мог начать свое восхождение. Капитал этот начал приумножаться с первых же дней, когда Джорж ввел на своих мануфактурах новые порядки. Работу теперь полагалось начинать раньше, а заканчивать позже, оплачивался же этот непосильный труд отныне намного дешевле. Но это было только началом. Обладая незаурядной хваткой и предприимчивостью во многих делах, Сленсер развернул деятельность весьма и весьма бурную. Закупал, перекупал, перепродавал, - какие только “операции не совершались ради одной цели: приумножить свой капитал, а именно он мог открыть дорогу к настоящей жизни, к той жизни, к которой так стремился Сленсер. Далее пошла игра покрупнее. Торговые сделки, закупка более совершенных орудий труда, выгодные партии по приобретению новых мануфактур, ремесленных мастерских, земель. В ней граф не брезговал никакими методами устранения конкурентов. В особых случаях он прибегал к услугам знакомых нам Джона Гоббса и Джозефа Гейнсборо, ибо давно уже держал их при себе, хоть никто и заподозрить не мог, что двое довольно-таки примерных (а именно это от них требовалось) слуг тайно исполняют приказы отнюдь не безобидного свойства, исправно отрабатывают свой кусок хлеба в доме хозяина.
Когда Сленсер кое-чего достиг и, казалось, мог сделать небольшую передышку, он с не в меру разыгравшимся аппетитом бросился воплощать в жизнь свою главную мечту. Прозябать в провинции он считал чуть ли не преступным. Его давно манил блеск столицы, ослепительность двора, что теперь стало, как никогда, доступным.
И началась круговерть: новые сделки, новые приобретения - теперь уже все делалось с прицелом на Лондон. Так вырос в одном из престижнейших районов столицы упомянутый красавец-особняк, выгодно проданы старые и не менее выгодно приобретены новые мануфактуры, но теперь уже в Лондоне. Все шло чудесно. Граф Сленсер процветал.
Необходимо упомянуть еще об одной статье дохода графа, весьма интересной и в такой же степени засекреченной для окружающих. Как-то Джон Гоббс, уловив момент, когда хозяин был в добром расположении духа, рассказал ему о своем родном брате, неплохом моряке, без дела прозябающем где-то на окраине Дувра, тонко намекнув при этом, что он может пригодиться графу, надеясь, что и братца его благодетель пригреет возле себя. Но тот решил иначе. Вместе с Джоном они отправились в Дувр, отыскали затосковавшего без дел Роберта Гоббса, который жаловался на тоску по морю, а после непродолжительной беседы быстро нашли общий язык. Для большего успеха дела требовался еще один верный человек, и Роберт без заминки назвал его: Хэмфри Берне, “старый морской волк”, избороздивший не один десяток морей, умеющий выйти невредимым даже из пасти акулы.... Перечень подвигов еще долго продолжался бы, не останови граф вошедшего в азарт рассказчика...
Вскоре граф, через посредничество Роберта и Хэмфри, покупает два красавца-корабля, разумеется, стараясь не придавать приобретению гласности. В остальном полагается на вкус старых морских бродяг. Они набирают на свои суда экипажи (какими критериями при этом руководствуются, думаю, говорить не будем), закупают мушкеты, порох, свинец, фитили, боевой запас. Во всем царит полное согласие, не считая мелких деталей.
Читатель резонно задается вопросом: что же задумал граф на этот раз? Ничего, собственно, нового. На дворе - эпоха расцвета пиратского промысла, приносившего колоссальные богатства счастливчикам морского разбоя, и что удивляться затее графа, если известны случаи, когда подобные действия поощрялись и благословлялись самими королями. Потому новые начинания Сленсера лишний раз говорили о его сообразительности и расчете.
Читатель может и удивиться: а не махнут ли рукой на графа лихие морские ребята, занявшись промыслом самостоятельно? Что ж, резонно. Подумывал над этим и граф. Но такое, по его расчетам, не могло случиться: взаимная выгода существовала для обеих сторон. Граф получал часть добычи, пираты же, в свою очередь, хоть и лишались жирного куска, который, собственно, уже оказывался у них в руках (велик соблазн), но тем не менее шли на это: ведь, во-первых, такой договор, во-вторых, их устраивало, что граф обеспечивал все организационные вопросы их быта. И уж главным козырем для капитанов становилось обещание Сленсера их обоих устроить, Заимев к тому времени большой вес в высшем свете, где-нибудь попрестижнее, обеспечив тем самым им спокойную и безбедную, старость. Как уже договорятся со своими людьми - это их забота, считал граф, но строго требовал от капитанов в любых случаях не упоминать его имя, а ссылаться на “весьма значимое при дворе лицо”. Кроме того, Сленсер застраховал себя от измены с их стороны тем, что пообещал в благодарность за верность и преданность приобрести им дворянские звания и привилегии. Что ж, возможно, граф попал в точку, а возможно, у капитанов на сей счет имелось совершенно иное мнение. Не будем забегать вперед, время покажет.
То же самое обещал Сленсер и двум своим верным слугам-исполнителям. Но здесь оставался спокоен: карманы у них фактически пусты - бежать не с чем, да и зачем, если у графа сытно и надежно? А обещанное дворянство и приличная награда в золоте по завершению задуманного графом восхождения являлись, по его мнению, гарантией, не вызывающей никаких сомнений.
Карета, покачиваясь на рессорах, стучала колесами по брусчатке лондонских улочек, а Сленсеру вспоминалась вчерашняя интрижка с графиней де Кайтрайт. “Весьма, весьма забавно”, - подумалось графу, но вместе с тем он надолго задумался, поймав себя на мысли, что, увлекшись приумножением состояния, совсем забыл о притязаниях своей души и тела. За всем этим головокружительным галопом к достижению благополучия на второй план для Сленсера отошло то, что для иных молодых людей стоит на первом. Теперь же Сленсер понял, что, достигнув завидной карьеры, можно, наконец, позволить себе отведать и иные прелести жизни. Конечно же, граф рассчитывал на какую-нибудь выгодную партию с представительницей высочайших сословий, где будет важен даже не капитал будущей супруги, а сам факт женитьбы, который должен продвинуть графа далее к намеченной цели. При этом граф, однако, не намерен идти на компромиссы. Вдруг этой партией окажется одинокая старуха? Графу непременно хотелось молодости и красоты, трепета и задора. Но уж, конечно, не такого, какой продемонстрировала вчерашним вечером графиня де Кайтрайт.
Нет, отчего же - весьма забавное приключеньице, и не дурно бы и в дальнейшем разнообразить таковыми свою жизнь. Вся прелесть заключалась для графа в другом: хотелось ему отведать большого, сильного чувства, где бы пылкость юной красавицы сочеталась с кротостью и целомудрием. Простим’ графу эти порывы: он только сейчас начинает заболевать той душевной болезнью, которую иные мужчины испытывают обычно гораздо раньше.
Увлекшись своими мыслями, граф не заметил, как карета выехала к набережной Темзы. Весьма сильный запах дегтя дал понять графу, где они сейчас находятся. Граф приоткрыл уголок кисеи, выглянул в окошечко. Величавые морские красавицы покачивались на волнах. Сленсер невольно вспомнил о Гоббсе и Вернее: как они там сейчас? Как изменчива судьба: может быть, они мчатся к берегам Англии с полными трюмами золота, а может, уже давно лежат на дне Атлантики. Еще издалека граф обратил внимание на молодую пару, стоявшую у воды, на белокурые, прямо-таки золотистые волосы девушки. Проезжая мимо, Сленсер попристальней всмотрелся в ее лицо. Ветер теребил ее восхитительные волосы, милые глазки с таким обожанием вглядывались в своего спутника, а само личико было таким хорошеньким, что граф невольно издал какой-то нечленораздельный возглас. Всего мгновенье он видел ее, но этого было достаточно, чтобы понять, что может значить для него эта встреча. Конечно, он понял, что девушка не одна, а стоящая возле них повозка красноречиво говорила о социальном положении ее хозяев, но он уже не обращал на это внимания: какая-то мощная пружина распрямилась внутри него, и вернуть ее на место уже не представлялось возможным. Что-что, а принимать молниеносные решения Сленсер мог.
Карета по его приказу остановилась почти мгновенно.
-Джозеф, - Гейнсборо насторожила серьезность и важность интонации графа, - сейчас ты сойдешь и будешь прогуливаться по набережной. Да так, чтобы не вызвать подозрений у молодой пары, остановившейся у реки. Когда они отправятся в путь, проследишь за ними и узнаешь, где живут. Сам старайся оставаться незамеченным. Ты понял меня, Джозеф?
- Да, господин, все будет исполнено!
Сленсер в этом и не сомневался. Уж своих слуг он знал прекрасно.
- Возьми у Томаса лошадь!
Граф имел обыкновение держать в деловых поездках при карете еще и. всадника: мало ли что случится, вдруг понадобится лошадь. Вот и сейчас его предусмотрительность оправдалась. Спешившийся Томас покорно побрел к дому хозяина, а Гейнсборо стал ждать своего часа.
Молодые люди, отправившись в обратный путь, не обратили никакого внимания на одинокого всадника, скакавшего далеко позади. На сельском подворье, где радостно встретили прибывших, никто, естественно, даже при всем желании не мог заметить фигуру человека, который, спешившись, притаился на опушке рощицы, издали наблюдая за происходящим. Когда юноша с пожилым человеком и дюжиной селян на нескольких повозках через некоторое время продолжили свой путь, всадник украдкой отправился за ними. И убедившись, что их поездка окончена, с чувством выполненного долга вернулся назад. Обратный путь был гораздо веселей: не нужно было прятаться, да и согревала мысль о сытном ужине, ждущем его по возвращении.
Несмотря на позднее уже время, граф сразу же принял Джозефа и внимательно выслушал его.
- Что ж, чудесно, Джозеф, чудесно, - повторил Сленсер задумчиво и растянуто, прохаживаясь при этом из одного конца комнаты в другой, по чему нетрудно было предположить, что он принимает какое-то решение. Гейнсборо молча наблюдал за всем этим, ибо знал, что обращаться к хозяину в такие минуты не следует.
- Что ж, Джозеф, все складывается чудесно! - Приподнятые интонации в голосе графа говорили о принятом им только что решении. - Слушай, Джозеф, тебе никогда не доводилось видеть, как при одном выстреле падают сразу два оленя?
- Не видел, господин, - Джозеф в первое мгновение даже растерялся от необычности вопроса, про себя подумав: к чему это? - Олени - утеха для господ. Нам бы поскромнее...
- Ну что ж, скоро тебе представится возможность стать свидетелем чего-то похожего. Передай Джону: завтра нам предстоит небольшая прогулка.

Суeта на подворье Гектора Сиддонса начинается при первых же признаках рассвета. В зыбкой предутренней тишине, необычайно способствующей распространению звука, становится слышен лязг засовов, скрип дверей, а затем и веселый гомон обрадовавшейся своему освобождению скотины. Смешно перебирая ножками, с присущей им постоянной неугомонностью, овцы под присмотром пастуха спешат на луга, где их ждет столь милая их сердцу, а правильнее сказать - желудку сочная трава. Быки, наоборот, в своем движении медлительны и неповоротливы: впрочем, здесь, не в пример овцам, предстоит не увеселительная прогулка по зеленым лужайкам, а тяжелый изнурительный труд. И если с утра может просматриваться где-то какая никакая суета, то уже через некоторое время такого не увидишь: все при деле, каждый занят своим. Невидимый механизм отлажен отменно.
Когда приходит время обеда, все (за исключением пастухов, других рабочих, которые, находясь в это время в отдалении от дома, предусмотрительно берут с утра узелок с едой) собираются на подворье за длинным осиновым столом и принимаются за трапезу. Штейла с матерью проворно крутятся возле мужчин, понимая, что тем предстоит еще уйма дел и что снова они сядут к столу только поздним вечером.
И на этот раз все шло как обычно, каждый увлечен своей краюхой хлеба, когда послышался удивленный голос Штейлы:
- Всякое бывало, но такие гости у нас впервые!
Перед взорами дружно вскинувших головы людей открылась картина действительно диковинная для этих мест: подымая клубы пыли, в направлении к дому лихо мчалась запряженная шестеркой отменных лошадей роскошная карета. Два всадника неотступно следовали за ней. И помпезная карета, и достойная восхищения сбруя указывали на то, что гость, столь неожиданно пожаловавший, особа весьма и весьма важная.
Никто не обмолвился ни словом, но у всех к чувству удивления и любопытства добавилось чувство тревоги: к чему бы этот визит?
Хозяин поднялся и пошел навстречу гостям. Штейла с матерью в нерешительности стояли поодаль. Карета резко остановилась у самых ног старого человека. Она еще покачивалась на рессорах, а слуги уже успели открыть дверцу и услужливо помочь сойти своему хозяину. Гость окинул взглядом присутствующих.
- Что привело путников в наши края? - Сиддонс дипломатично повел разговор, начав издалека. - Чем сможем мы, бедные люди, быть полезны столь важному господину?
- Не беспокойтесь, мистер...
- Сиддонс, сэр, Гектор Сиддонс.
- Не беспокойтесь, мистер Сиддонс, я не стану злоупотреблять вашим временем. Я человек праздный, поэтому у меня нет, да и не может быть к вам никакого дела. Но просьба маленькая есть. Я давно в пути, устал. Хотелось бы размять малость ноги, отдохнуть. Если вы не возражаете, я пройдусь немного по вашей земле.
- Конечно, господин, рады вам услужить. У Сиддонса отлегло от сердца: волнения напрасны, неизвестный господин, судя по всему, был человеком добрым. Разговор он вел просто и добродушно, даже слишком добродушно, если учесть, что весьма знатный дворянин вел беседу с простым иоменом.
- Я граф Джорж Сленсер. Направляюсь к себе в Лондон из дальней поездки... О, у вас, вижу, дела ладятся! Какое хозяйство, сколько земли! Я только что проезжал лугами, это тоже ваши земли?
- Да, сэр, для нашей живности там отличное пастбище.
- О да! Я, право, не очень осведомлен о тонкостях крестьянских забот, но тем не менее вижу: у вас все прекрасно! Хотелось бы посмотреть ваш дом, если позволите.
- Конечно, господин Сленсер, разрешите я провожу вас. Сделав несколько шагов, Сленсер, как бы мимоходом, повернулся к женщинам.
- Это, как я понимаю, хозяйки дома.
- Да, сэр, это Тереза и наша дочь Штейла. Граф учтиво поклонился женщинам.
- У вас, миссис, прекрасная дочь, просто красавица.
- Граф говорил легко и непринужденно, добродушно глядя на Штейлу. Все умилялись столь доброму расположению к ним такого важного гостя, не предполагая в его словах и поступках какого-либо тайного умысла. Лишь только Штейла уловила в его взгляде несоответствие его словам. Граф с отцом пошли в дом, а Штейла с матерью принялись убирать со стола. Ее беспокоил взгляд графа. При всем добродушии и непосредственности выражения его лица девушка обратила внимание на голодный блеск сленсеровских глаз и женским чутьем уловила его значимость. Граф Смотрел на нес, как мужчина смотрит на женщину: с неудержимым и властным желанием владеть ею, ее душой и телом.
Граф долго ходил по комнатам и ахал, похваливая хозяина, как будто ничего лучшего в своей жизни еще не видывал. Никто не обращал внимания на одного из слуг графа, неотступно за ним следовавшего и с нелогичным для простого слуги любопытством осматривающего комнаты. Одна из них удивила графа причудливостью диковинных, наверное, возникших в воображении “автора цветов, которыми были расписаны стены.
- Это Штейла разрисовала свою комнату. Она вообще любит рисовать, - услышал граф и прищелкнул пальцами, выражая свое восхищение мастерством, вложенным в рисунок.
- Она у вас просто мастерица! Такой талант пропадает! Я бы советовал вам направить ее в Лондон к знаменитым мастерам. Они бы, ей Богу, заметили дар божий. Дали бы образование, а там, глядишь, подвернулся бы знатный жених. Она просто красавица.
Граф незаметно напрягся в ожидании ответа: он нарочно завел об этом речь, ожидая реакции.
- Что вы, господин, какие мастера! Это все детские забавы. Тут дел невпроворот. Мы старые, хозяйство и сейчас уже все на ней держится, дальше и подавно. А что касается женихов, так есть у нее. Сын хозяина, что по соседству с нами. Славный работник, хороший человек. Так что за дочь мы не волнуемся.
Роковая фраза была сказана. Граф на мгновенье задумался, а затем не спеша направился во двор и к карете. Старый человек последовал за ним, слуга графа также не отставал.
- Что ж, весьма -рад за вашу дочь. Это прекрасно, если человек хороший. Наверное, уж скоро они объединят свои судьбы?
Граф продолжал говорить непринужденно и добродушно, поэтому старик по простоте своей не мыслил, что в вопросах может быть скрыт какой-либо тайный подтекст, и отвечал вполне искренне и откровенно.
- Да, господин, завтра состоится помолвка. Женщины вот уже начали стряпню. Отметим это событие в меру наших скромных возможностей. Дай бог, чтобы жили они счастливо.
- Конечно, конечно! - Граф был - само участие. - Я искренне рад за молодых людей. Пусть им во всем сопутствует удача.
Слуги уже приготовились помочь графу войти в карету, но тот непонятно почему медлил. Более наблюдательный человек заметил бы, что граф что-то решает или собирается что-то сказать. Наконец, Сленсер повернулся к хозяину дома.
Старый человек добродушно смотрел в глаза гостю, не подозревая, что тот только что, в минуту этого короткого замешательства фактически решил судьбу и его самого, и его дочери, и всех остальных.
- И все-таки, мистер Сиддонс, у меня к вам большая просьба. Когда ваши женщины будут завтра вечером накрывать стол, вы в это время обсудите с хозяином соседних земель, я имею в виду отца избранника вашей дочери, мое предложение. Пускай оно будет сюрпризом для остальных, так что уединитесь где-нибудь. У вас наверху, например, чудесная комната для бесед. Обсудите с ним мое предложение. Вот я проехал немного по вашим землям. Прекрасно ухоженные поля. Сытые овцы. Шерсть добротная. Человек вы, вижу, надежный.
Надеюсь, что таковым является и ваш сосед, коль скоро вы о его сыне так хорошо отзываетесь. Так вот: я бы хотел постоянно покупать у вас и ваших соседей мясо, шерсть, овощи, зелень -все. Ежели вы это все будете доставлять прямо ко мне в Лондон, то обязуюсь платить вам двойную цену сверх предложенной вами. Я человек состоятельный, меня это устраивает, вас, думаю, тоже.
Старик не верил своим ушам.
- Что вы, господин Сленсер, это же... Я даже не знаю, как благодарить вас. Это просто...
- Значит, договорились, мистер Сиддонс. Вы все с ним обсудите, а потом можете вынести на суд остальных. Об одном прошу убедительно: уединитесь с соседом, обсудите все. Может, сидя там, наверху, в той комнате, вы не спеша придете к какому-то иному решению, может, предложите мне какие-либо выгодные для вас условия.
- Да уж куда выгоднее, господин Сленсер! Я не сомневаюсь, что и...
- Извините, мистер Сиддонс, буду спешить. Все дела, дела... Сленсер сел в карету и уже оттуда послышалось:
- Я потом пришлю за результатом вашего решения своего слугу.
Карета рванулась с места так же резко, как и остановилась. Всадники резво поспевали за ней. Через некоторое время она исчезла вдали, улеглось ;’ облако пыли, сопровождавшее путников, а старик еще долго стоял на одном месте и никак не мог прийти в себя после столь странного визита и заманчивого предложения удивительно доброго графа.
А тот в это время раскинулся на мягком, оббитом добротной тканью кресле своей кареты и полностью предался раздумью. Граф не мог не радоваться столь удачной поездке. Задумка приобрести землю где-то поблизости Лондона, повторяем, осенила Спенсера давно. Он понимал, какие выгоды это ему принесет. Собственно, ничего опять-таки нового в этом деле граф не открывал. Сотнями лет и лорды и крестьяне разводили овец и торговали шерстью. Но вот когда начала развиваться мануфактура, спрос на шерсть еще более возрос. Вот здесь-то и началось: лорды сгоняли мелких держателей земли - коттеров и более зажиточных самостоятельных сельских хозяев - иоменов с их пастбищ, угодий и пахотных земель. Сленсер также не думал оставаться в стороне от выгодного дела, понимал, что торговля шерстью принесет ему огромные прибыли. Задумки у графа были широкие: построить мануфактурные мастерские около пастбищ, разводить овец и тут же валять шерсть. Дело лишь за малым: приобрести землю поближе к Лондону. Конечно, Сленсер имел и другие возможности приобретения земли, но судьба преподнесла вот такую... Ох, не зря вспомнил граф о двух оленях. Благодаря своей смекалке и хитрости, он рассчитывал не только дармовым путем получить неплохие земли двух доверчивых соседей, но и завладеть при этом божественно прекрасным юным существом, которое хотя и не знатного рода, но тем не менее!.. Столь ослепительная красота компенсирует все остальное. Граф понимал, что для него просто необходима удачная партия с влиятельной особой из высшего света. Но он настолько увлекся мыслью покорить это юное божество, что потерял голову. Чего уж тут удивляться: кто из нас не терял голову, стараясь украсть сердце своей избранницы и завоевать ее расположение. Застенчивый делает это робко и несмело, отчаянный идет вперед решительно, а как, интересно, добивается своего в таких случаях человек подлый и расчетливый?
Граф тряхнул головой, очнувшись от раздумий, и бодро хлопнул в ладони.
- Ну что ж, друзья мои, все складывается для нас просто чудесно! Скажи мне, Джон, ты был внимателен, как этого я от тебя требовал, в доме старика?
- Как вы можете сомневаться, господин, в моей исполнительности! Ни одна малейшая деталь не ускользнула от моего, поверьте, опытного в таких делах глаза.
Глаза Гоббса смотрели преданно на своего хозяина, а губы расплылись в иронической улыбке: чего, мол, зря спрашиваешь, ведь прекрасно знает граф его способности.
- Что ж, хорошо. Значит, примемся за дело. Придется тебе, дружок, завтра немного потрудиться. Слушай меня внимательно...

Работа кипела - и было в ней все отлажено, как на хорошем конвейере: умелая рука резво и своевременно подбрасывала очередное полено в печь, отчего пламя еще веселей начинало хлестать своими языками днища и стенки сосудов, в которых булькало, подпрыгивало и шипело. Весь дом наполнен суетой. Все бегали, весело переговариваясь между собой, из чего следовало, что хлопоты эти приятные, а вечер особенно долгожданный. Достаточно взглянуть на разрумянившиеся щеки Штейлы и парадное одеяние Уота, чтобы все понять. Это был, конечно же, их со Штейлой вечер. Но и не только их. Поглядите на отца и мать Штейлы, на отца Уота: был ли в их жизни более счастливый день? Всю дорогу от своего дома к дому соседей, где и отметят две дружные, а отныне и скрепленные родственными узами семьи прекрасное событие, Ленман Берлоу сочинял в уме свою нехитрую речь, которую он обязательно скажет по случаю торжества. Мысли путались у него в голове, только что придуманные фразы вмиг забывались, что и не мудрено: не привык старый рабочий человек к красивым речам. Но сказать что-нибудь хорошее, доброе очень хотелось. Следовало вспомнить покойницу жену, которая стремилась дожить до этого часа, хотелось пожелать детям такой же любви, взаимопонимания и поддержки во всем, как это было у него с матерью Уолтера.
Гектор Сиддонс в свою очередь, похаживая по дому и проверяя готовность к приему гостей (хотя гостями они друг дружку давно уже не считали), тоже обдумывал, что бы сказать в этот торжественный момент. Планировал старик рассказать о заманчивом предложении насчет сотрудничества с графом Сленсером, это даст толчок процветанию их дела, а главное - подарить или доверить, уж как они там его поймут, все свое хозяйство, свои земли Штейле с Уотом, поскольку они с Терезой люди уже старые, а У от просто отличный хозяин. Старик хотел бы, чтобы земли объединились, а энергичные дети с молодецким задором взялись за работу. У старика от этой мысли даже слеза незаметно заблестела в уголочке глаза: какое счастливое будущее ждет их детей, как дружно и богато они заживут!
Начали опускаться сумерки. В доме были настолько увлечены делами, что не заметили, как из рощицы, подступившей к самому дому, незаметно выскользнула тень человека, давно там притаившегося и с нетерпением ожидавшего своего часа. Шаги человека были осторожны, пружинисты и неслышны. Подкравшись к тыльной стене жилья, человек на мгновенье прислушался, потом, резко вскинув голову, еще раз беглым взглядом осмотрел путь, который ему предстояло проделать. Он изловчился, подпрыгнул, уцепился за один из выступов, подтянулся на руках и, легко перемахнув через подоконник, оказался в комнате.
Пришелец застыл посреди комнаты, снова прислушался и, успокоившись, оглядел комнату. Было видно, он что-то искал. Этот поиск длился мгновенье. Заметив на другом конце стола, стоявшего посреди комнаты, скромную, но увесистую статуэтку, он перенес ее, поставил на край стола, еще раз прислушался и шагнул за угол шкафа-комода, за которым ночного гостя совсем не было видно. Время шло и шло, а человек терпеливо ждал, не издавая ни единого звука.
В доме заканчивались последние приготовления. Все исполнялось в основном рабочими Сиддонсона, которые уже не первый раз вот так разнообразили свою работу: днем трудились в поле, вечером стряпали и подносили. Мать со Штейлой следили за всем, отдавали приказания, сами помогали в нужный момент. До застолья оставалось какое-то время, и нужно было чем-то занять себя и гостей. Гектор Сиддонс вспомнил: все равно нужно, почему бы и не сейчас?
- Хотел я с тобой, Ленман, потолковать об одном деле, -положа руку на плечо соседа, Гектор повел его в верхнюю комнату.
Тереза окликнула мужчин:
- Вы смотрите там, не задерживайтесь!
- Да, да, мы скоро!
Еще по пути старые друзья завели беседу.
- Ты знаешь, Гектор, слышал я, что рис в Китае годами произрастает на одной и той же делянке, без отдыха земли. Что-то мне не верится!
- Да уж непривычно, - хозяин прикрыл двери верхней комнаты, зажег свечи (в честь сегодняшнего события в доме господствовал воск, сало на один вечер взяло маленький отдых), - но вполне может быть. Я сам последнее время слышу много всякой всячины. Например, рекомендуется проводить повторную вспашку наряду с внесением в почву навоза. А сколько иных премудростей: пшеница требует более тщательного унавожения, нежели тот же овес, рожь. Нет, таки нужно попробовать нам внедрить и у себя подобные хитрости. Авось урожаи-то получше станут, чем черт не шутит.
- Да, да! Уолтер не раз прислушивался на лондонских рынках к разговорам среди люда. Говорит, много везде судачат о всяких премудростях, от которых и урожай больше, и земля не страдает.
- Мы обязательно обсудим это как-нибудь, Ленман, обязательно. Я вот что хотел тебе сейчас сказать. Знаешь, останавливались у меня недавно странные путники. Некий граф Сленсер со своей свитой. Если я скажу, с каким предложением он обратился к нам обоим, - да, да, и к тебе тоже, - ты удивишься. Предложил сотрудничать, необычайно выгодно для нас. И все бы хорошо, но уж больно подозрительно. С чего бы он так добр к нам, да и каким образом он вообще попал к моему дому?
- А что за предложение-то было? - собеседника явно заинтриговал рассказ хозяина дома.
Человеку, спрятавшемуся за комодом, наверное, хотелось бы послушать, о чем пойдет далее разговор, но он понимал, что время дорого: их могут в любую минуту позвать, поэтому и приступил к действию. Хотя, возможно, мы ошибаемся: может быть, наоборот - ему совершенно неинтересно слушать продолжение беседы, которая, собственно, уже ничего не решала. Человек не стал тянуть время и приступил к исполнению задуманного.
Появление из-за комода тени человека, который не спеша, но твердо и уверенно шагнул к столу, было настолько неожиданным, что оба старика невольно застыли в растерянности и недоумении одновременно. Через мгновенье Гектор Сиддонс узнал в неожиданном ночном визитере слугу графа Спенсера, который вместе со своим хозяином так тщательно осматривал комнаты его дома. Но было уже поздно. Ночной гость спокойно шагнул к столу, взял с него знакомую нам статуэтку и, прежде чем старики успели что-либо сообразить, сделав короткий замах, со страшной силой обрушил ее на голову хозяина дома.
Практически не издав ни единого звука, обливаясь кровью, старик замертво рухнул на пол. Если за мгновенье до этого Ленман Берлоу стоял, застыв от неожиданности и растерянности, то сейчас еще больше оцепенел от пронзительного страха. Простим старому человеку эту слабость, ведь все произошло так неожиданно, да и что он мог противопоставить молодому и крепкому незнакомцу? А тот не спеша, явно смакуя ситуацией, протянул Ленману статуэтку. Старик, ничего не подозревая, загипнотизированный происходящим, чисто инстинктивно взял ее из рук незнакомца. Тот в который раз ухмыльнулся, снова-таки не спеша полез за широкий пояс, извлек из-за него пистолет, поднес к груди старика и выстрелил в упор. Вот здесь-то незнакомца словно подменили. Неторопливый в своих действиях до этого момента, он сейчас был ловок и быстр. Не успело еще тело Ленмана Берлоу рухнуть на пол, как незнакомец резким движением подпрыгнул к хозяину дома и быстренько вложил ему в правую руку дымящийся еще пистолет. Снова повернулся к агонизирующему Ленману и, убедившись, что тот не выронил статуэтку при падении, резво метнулся к окну. Конечно же, он понимал, что звук выстрела могли услышать внизу и кинуться наверх. Если его застанут здесь, сорвется задуманный план. Поэтому ночной гость был прыток. Легкое движение, и он уже на подоконнике, еще одно - и ноги уже стоят на выступе пониже окна. Придерживаясь одной рукой, второй беглец ловко захлопнул за собой окно. Легко спрыгнул на землю и, торопясь, направился к тем отдаленным густым зарослям рощи, где его ждала привязанная лошадь. Через некоторое время Джон Гоббс с нескрываемым ликованием в душе уже лихо мчался в сторону Лондона: задание графа Сленсера было исполнено!
Выстрел, конечно же, услышали и с тревожным недоумением бросились вверх по лестнице. Уолтер быстрее всех взбежал по ступенькам и первым толкнул дверь. То, что увидели в отблеске свечей, заставило всех содрогнуться. Невольный крик горя и отчаяния дружно сорвался с губ присутствующих. Дикость и чудовищность трагедии на какое-то время сковали людей. Первым пришел в себя и бросился на помощь старикам Уолтер. Следом кинулась Штейла. Но через минуту и они, и все остальные поняли, что помочь старикам уже ничем не могут: те мертвы. На Штейлу больно было смотреть: всегда задорная и веселая, сейчас она безудержно рыдала. Мать Штейлы застыла в нелепой позе, бледная, долго стояла так без движения, не имея возможности отойти от потрясения. Один Уолтер метался, пытался что-то предпринять, чем-то помочь, но чем помочь?
В огне обгорело и обуглилось забытое мясо и другое варево: до него ли было в те минуты? Весь дом стонал от горя и отчаяния. День, который обещал стать для двух .семей самым счастливым и радостным в их жизни, наоборот, оказался самым трагичным и кровавым.

Всю ночь и последующий день обитатели дома Сиддонсов пробыли в шоковом состоянии. То же самое можно сказать и о семействе Берлоу. Хотя семейства как такового уже не было: остался сам Уолтер Берлоу и рабочие его хозяйства. Но и они не были равнодушны к случившемуся. Все задавались одним и тем же вопросом: как же такое могло случиться?! Ведь дружно жили обе семьи, дружны были между собой главы семейств Ленман и Гектор. Что же побудило их сцепиться в кровавой схватке? А что было именно так, в этом практически никто не сомневался. Людям просто в голову не мог прийти никакой другой вариант. Чтобы в комнате в тот роковой момент находился кто-то еще - об этом просто никто не подумал. Все давно сжились в своем небольшом мирке, в дружбе и согласии: в поле и в хозяйстве трудились на равных, в минуты отдыха веселились вместе, в тяжелую днину делились краюхой хлеба. Откуда этим добрым людям знать о тонкостях расчетливых интриг, о подлости и мерзости в угоду своим прихотям и амбициям? Все видели, что старики в комнате оставались одни, и наивно верили, что так оно и было на самом деле. Для всех было все ясно. Но мучило другое: какой чудовищной должна быть причина, чтобы толкнуть лучших друзей на такой шаг? Каждый в воображении рисовал свою картину случившегося в тот злополучный вечер, но, отбросив детали, все примерно сходились в одном: Гектор и Ленман поссорились во время беседы, а ссора зашла так далеко, что в порыве гнева Ленман сгоряча схватил подвернувшуюся под руку статуэтку и обрушил ее на голову Гектора, а тот, защищаясь, выхватил в последнее мгновенье пистолет и, когда его противник практически уже обрушивал удар на его голову” успел все-таки выстрелить. Две смерти буквально оглушили людей. Конечно, многие понимали, что здесь далеко не все ясно. Так, к примеру, никогда не видели у Гектора Сиддонса пистолета, и думать не думали, что он у него есть. Может, у кого и промелькнула в глубине души мысль о нелицеприятном прошлом двух друзей, а прошлое могло быть связано с этим пистолетом. И теперь, много лет спустя, всплыли и дела прошлого, и самому пистолету пришлось вспомнить свое прежнее ремесло, но никто об этом вслух не говорил, стараясь отогнать глупую, порочащую добрых стариков мысль.
Больше всех был взвинчен Уолтер, который, не находя себе места, все приговаривал: “Да как же такое могло случиться?! Да не может этого быть!” Ему ни разу не пришла мысль о загадочном прошлом пистолета и какой-то связи его с молодостью стариков, но странное и непонятное чувство таинственности и недоумения все же не оставляло. Не на это ли рассчитывал граф Сленсер, замыслив свое злодеяние: перессорить обе семьи, посеять между ними неприязнь и злобу? Ведь все было обставлено так, что отец Уота фактически был убийцей отца Штейлы и наоборот. Уот, по логике мышления графа, должен был возненавидеть Штейлу и ее мать, а Штейла (и это главное) с матерью имели все основания возненавидеть Уолтера. Уолтер, наоборот, по мере сил утешал и Штейлу, и особенно безутешную мать, которую настолько потрясло случившееся, что на нее больно было смотреть. Вся резко осунулась, с лица постоянно не сходила бледность, а затуманенно-мутный взгляд устремлялся постоянно куда-то вдаль. Женщина никак не могла выйти из шокового состояния, вызванного разыгравшейся в ее доме трагедией.
Видя, что и Штейла, и ее мать в таком состоянии, Уолтер ни на минуту не покидал их и даже остался ночевать в доме Сиддонсов в первую ночь, чтобы поддержать женщин. Он был благодарен в этот тяжелый для всех час людям Сиддонсов и своим крестьянам за поддержку. Столько было сказано сочувственных слов, предложено помощи! Крестьяне покойного Ленмана Берлоу примчались к дому Сиддонсов сразу же, как узнали о случившемся. И уж совсем молодцом была старая добрая женщина Мэйми Лазроп, которая стала для Уота второй матерью. Еще в детстве она помогала матери малыша ухаживать за ним. Все хозяйство в доме Берлоу держалось в основном на ней: и стряпня, и обязанности швеи, и многое другое. И хотя она в свое время нанималась к Берлоу как работница и служанка, со временем фактически стала членом семьи, как впрочем и многие другие работники. И вот теперь Мэйми всячески помогала Уоту утешить убитых горем Штейлу и ее мать, взяла на себя приготовление к погребению.
Усопшие были преданы земле. Гектор Сиддонс почил на одном из самых высоких холмов недалеко от своего дома, а Ленман Берлоу захоронен в шаге от могилы его покойной жены. И как бы не угнетало сознание всех то обстоятельство, что эти люди лишили один другого жизни, оба семейства дружно совершили захоронение тела Гектора Сиддонса, отдав при этом в скорби последние почести, а потом все вместе проводили в последний путь старого Ленмана Берлоу. Долго стояла траурная процессия над двумя могиль-ными холмиками, долго скорбела о случившемся, так и не найдя ответа: как же такое могло случиться?
Когда солнце начало клониться к закату, люди Берлоу не спеша отправились домой. Старенькая Мэйми Лазроп осталась у могилы своего бывшего хозяина, разглаживая ладошкой последние неровности и бугорки, а Уолтер отправился проводить домой Штейлу и ее мать, которая за это время так и не обмолвилась ни единым словом. Утешив их на прощание нехитрыми добрыми словами, он, так и не дождавшись ответа (лишь Штейла отрешенно кивнула головой в знак благодарности за хлопоты ), медленно поплелся назад. Грустные мысли одна тяжелей другой угнетали его на обратном пути. Как такое могло случиться? Что рассорило стариков? Что-то в этой истории неладно. Ну, не могла подняться отцовская рука на друга - отца невесты сына. Да и мог ли слабый уже здоровьем отец нанести столь мощный удар? Да, нужно разобраться во всем этом и как можно скорее! А как же теперь сложится у них со Штейлой, как отнесется ко всему мать? Ведь, как бы то ни было, они наверняка уверены, что его отец виновник беды. Ведь это он первый сделал роковой шаг к двум смертям. Это его рука нанесла варварский удар, лишивший Терезу мужа, а Штейлу -отца. Тяжелы, ох как тяжелы думы Уота.
Он появился дома, когда уже наступила ночь. Изнуренный всем происшедшим, две предыдущие ночи практически не спавший, уставший до невозможности за эти два безумных и трагических дня, юноша, едва дойдя до своей постели, завалился, не раздеваясь, и мгновенно уснул мертвецким сном.
Уот спал настолько крепко, что не слышал (да, собственно, и не мог слышать), как из ближней рощицы к дому метнулись две тени. Долго, томясь, ждали они момента, и вот час настал. Шаги этих двух людей были неслышны, движения осторожны. Тихонько приоткрыв одну за другой двери, они бесшумно вошли в комнату Уота. Действовать можно было и в потемках: давно они приглядывались к дому, а когда все его обитатели дружно отправились на похороны своего хозяина, непрошеные гости спокойно ознакомились с расположением всех комнат. Даже если бы кто и нагрянул сюда, у них был отличный выход из положения, придуманный еще заранее. Расчет оказался верен: не нашлось ни единого человека, кто не пошел бы проститься с умершим. Убедившись, что крайняя в левом крыле комната является именно комнатой Уота, непрошеные гости вновь спрятались в близлежащей рощице и стали ждать появления хозяина. Дом давно уже уснул, а его все не было. Когда же со временем он появился, в кустах прозвучал никому не слышный вздох облегчения. Подождав еще некоторое время, достаточное для того, чтобы человек успел заснуть, оба ночных пришельца принялись за дело. Оказавшись в комнате Уота, один из них извлек из-под камзола заранее приготовленный бесформенный камень и, коротко размахнувшись, нанес отчаянный удар в голову спящего хозяина дома. Второй злоумышленник оказался не менее проворным: быстро обмотал приготовленным заранее лоскутом ткани голову Уота. Делалось это все, повторяем, очень быстро и тем не менее второй “гость”, пряча камень, которым было совершено злодеяние, под камзол, недовольно ворчал:
- Быстрее, Джозеф, быстрее. Ни в коем разе нельзя оставить следы крови.
- Да не ворчи ты, Джон, - недовольно оскалился тот. -Займись-ка лучше своим делом.
Названный Джоном извлек из-под камзола веревку и связал Уоту руки и ноги. Потом друзья быстро взяли его за руки и ноги, чтобы, прибрав все предварительно в комнате, унести в дальнюю часть рощи, где их ждали лошади. Уот был крепкого сложения, и ноша оказалась тяжелой, злоумышленники несколько раз останавливались, чтобы передохнуть. Но это их не беспокоило. Хуже было бы, если бы связанный человек метался, вырывался. Ноша оставалась недвижимой, и двум друзьям не составляло большого труда взвалить ее на одну из лошадей, самим сесть в седла и направиться в сторону дома Сиддонсов.
Ночь стояла безветренная и тихая, но темным темна. Такая как раз хороша для скверных дел. Хотя, впрочем, почему? Разве такая плоха для влюбленных сердец или для сказочных безмятежных детских снов? Все на этом свете противоречиво и непредсказуемо. Разве мог Уот предположить, что именно так он проведет сегодняшнюю ночь? Все-таки это крайне несправедливо, что человек порой не властен распоряжаться своей судьбой, а она, судьба эта, является лишь игрушкой в чьих-то грязных и недобрых руках.
Думаю, читатель уже догадался, что за люди столь подло поступили с Уотом. Да, да, это они и есть: Джон Гоббс и Джозеф Гейнсборо, верные исполнители приказаний графа Сленсера. Вы уж, наверное, подумали, что случаем со стариками граф утолил свою кровожадность? О, вы слишком хорошо думаете о графе! Кровавая драма была лишь прелюдией в задуманном графом спектакле.
- Джон, что он там молчит? Не перестарался ли ты? Может, его душа уже на небесах?
- Да нет, сдается мне, живой, хотя вообще-то признаков жизни не подает. А околеет - дьявол с ним! Сути дела это уже не меняет.
Лошади, пофыркивая, то ускоряли, то замедляли свой шаг, с каждой минутой приближая всадников к цели. И вот вдали, при мерцающем свете звезд, показались смутные очертания крыш домов Сиддонсов. Всадники спешились, привязали лошадей к одному из самых высоких деревьев, хорошенько осмотрелись вокруг, чтобы лучше запомнить это место, и, сняв человека с лошади, осторожно двинулись в сторону построек. Предварительно Гоббс отвязал прикрепленные к седлу своей лошади две грубые, сучковатые дубины, туго обмотанные на одном из концов лоскутом ткани, которая, в свою очередь, была пропитана смолой, и, засунув их себе за пояс, понес вместе с Гейнсборо недвижимого Уота к Сиддонсам. Шли прямо, стараясь никуда не сворачивать, .чтобы легче отыскать обратный путь. С каждым шагом роща редела, они вышли на открытую местность: луг пролегал до самого дома, который был уже не так далеко.
Положив свою ношу на землю, Джон и Джозеф быстро забегали вокруг, подыскивая какой-нибудь овражек или хотя бы небольшую ямку. Труд их увенчался успехом: Джон нашел небольшой и невысокий, но довольно-таки крутоватый овражек, куда они и перетащили Уота.
- Ну, что, Джозеф, приступим к делу. - Голос Гоббса звучал тихо, но уверенно. - Не забудь: ты возвращаешься с пустыми руками.
Друзья еще раз склонились над связанным Уотом: тот не подавал никаких признаков жизни.
- Ну, это только облегчает дело. Держи, Джозеф. - И Гоббс протянул своему приятелю одну из вынутых из-за пояса дубинок.
Тихонько крадучись, оба неслышно подобрались к дому. Тишина вокруг стояла изумительная. Друзья прислушались: нигде ни шороха, дом спал безмятежным сном. Правда, поодаль, где находились изгороди для овец, сараи для других животных, изредка слышалось тихое блеяние, пофыркивание, но это не тревожило ночных визитеров.
- Итак, начинаем веселиться.
Джон поджег сначала факел Джозефа, потом свой... Начался неистовый танец огня. Друзья в сумасшедшей спешке метались вокруг дома, поднося факелы к самым легковоспламеняющимся местам, стараясь успеть за это время как можно больше всего поджечь, чтобы у несчастных оставалось меньше шансов загасить разбушевавшуюся огненную стихию. Это им удалось на славу, ведь дом был в основном из дерева, погода - сухая, и через несколько минут огонь заплясал везде. Видя, что здесь работа сделана, друзья бросились к сараям, чтобы и там успеть сделать свое черное дело: вскоре запылали и они.
Джозеф на мгновенье остановился, оглянулся вокруг, любуясь содеянным, и, бросив свой факел в самую гущу огня (с расчетом, что он сгорит дотла), побежал к тому месту, где они оставили Уота. Джон быстро затушил свой факел, и, крепко зажав его в руке, со всех ног кинулся следом за Джозефом. За спиной уже слышались отчаянные возгласы погорельцев, выскакивающих в окна горящего дома.
Друзья легко отыскали овраг с телом Уота. Все делалось молниеносно: взмахом ножа канаты, связывающие Уота, были разрезаны, а тело уложено на дно оврага с таким расчетом, чтобы оно находилось в семи-восьми футах от обрыва. Джозеф снял с головы Уота повязку, которой еще недавно сам перемотал ему рану, и принялся затем собирать обрезки веревки, пряча их у себя под камзолом. Джон же в это время извлек из-под своего камзола знакомый уже нам окровавленный камень и аккуратно уложил его рядом с головой Уота. Затем Гоббс сунул в неподвижную руку Уота дымящийся факел и, наклонившись, прислушался.
- Вот дьявол! Зря только с веревками возились. Напрасно подстраховывались: они вовсе и не нужны были. Он уже на небесах.
- Ну, и дьявол с ним! Шевелись!
Друзья еще раз оглянулись на зарево: люди беспомощно метались вокруг неукротимо бушующего огня, слышались пронзительные возгласы и стоны. Поторапливаясь, злодеи направились к роще, отыскали своих лошадей, запрыгнули в седла и галопом помчались прочь. Черное дело было сделано.
Когда утреннее солнце сначала озарило макушки деревьев, а затем и само выглянуло из-за холмов, перед его взором предстала грустная картина. На том месте, где еще вчера стоял ладненький домик с многочисленными сарайчиками, сейчас зияла чернотой выжженная площадка с еще дымящими горками давно перегоревшего пепла. Женщины сбились в кучку и недвижимо и молча, в шоковом состоянии смотрели неотрывным взглядом на пепелище. Все были настолько потрясены случившимся, что долго не могли прийти в себя после столь кошмарной ночи. Мужчины оказались более собранными. Пережив первое потрясение, они, понимая тщетность попыток спасти сам дом, кинулись спасать животных, которые беспомощно метались в горящих изгородях и сараях. Большая часть их, благодаря мужеству и расторопности людей, была спасена, но все же немало овец и лошадей погибло под обугленными обломками. Уцелевших животных отогнали чуть поодаль; их давно следовало отправить на пастбище, но сделать это было некому. Мужчины продолжали суетиться на пепелище, вытаскивая оттуда то обугленные трупы животных, то кое-какую металлическую утварь, которую не сумел взять огонь. Уцелевшие животные стояли, сбившись в кучу, испуганно блеяли и мычали, но с места не сходили. Видимо, тоже напугались происшедшим и по-своему растерялись. Некоторым сильно обгоревшие бока, безусловно, причиняли невыносимую боль. Это потом мужчины примутся за скот, а сейчас никто не обращал внимания на животных. Сколько лет всеми создавалось хозяйство, столько лишений пришлось вынести, чтобы, наконец, зажить в относительном достатке, а главное - в дружбе и радости, и вдруг в течении каких-то двух дней все рухнуло, исчезло, разбилось. Нетрудно представить состояние людей, стоящих сейчас у кучи остывшего пепла.
Все еще стояли люди в оцепенении, когда послышался шум, и из-за холма показалась карета с добротными лошадьми в упряжке и несколько всадников. Движение их было неспешным, но как только процессия попала в поле зрения людей, находящихся в долине, как лошади тут же были подхлестнуты, и путники стремительно помчались к погорельцам. Не успела еще карета остановиться у людского островка, возле остатков дома, как из нее практически на ходу, не дожидаясь лакеев, выскочил человек, которого многие погорельцы узнали по его недавнему визиту к ним. Им оказался небезызвестный нам граф Сленсер. Лицо его выражало крайнюю степень изумления и сочувствия. Граф торопливо направился к людям.
- Верить ли очам своим!? Умоляю вас, добрые люди, скажите, как же такое могло произойти?! О, горе какое!
Эти слова только разжалобили людей: некоторые женщины заголосили. Старик Мак Хант, на склоне лет своих попавший в работники к Сиддонсам, ни в чем хозяевами обижен не был. И вот, казалось, когда можно быть спокойным за свою старость, случилось такое. Старик боялся, что после происшедшего и его жизнь, и судьба остальных обитателей хозяйства Сиддонсов будет весьма и весьма неопределенна. Участливые слова графа тронули и его душу, он первым прервал молчание:
- Да, господин, беда. Страшная беда постигла нас. За что же наказание нам такое выпало. Господи всевышний? Граф отыскал глазами Штейлу и ее мать.
- Скажите, миссис, - граф учтиво коснулся ладошкой ее предплечья • что за причина столь страшной трагедии? Как это все произошло?
Старая женщина даже не пошевелилась. Стеклянные глаза смотрели неподвижно, словно сквозь прозрачное тело графа. Он сразу же почувствовал неладное в поведении Терезы.
- Миссис, вам, наверное, плохо? Может быть, требуется помощь с моей стороны?
Штейла только сейчас очнулась от шока и обратила внимание на странное поведение матери. Участливо обняла ее, пытаясь помочь. Граф тем временем повернулся к остальным.
- Да может мне, наконец, кто-нибудь сказать, что здесь произошло?! Кто виновник столь страшного злодеяния?! Из толпы снова послышался голос Мака Ханта:
- Да мы и сами, господин, не знаем, как это все случилось. Проснулись среди ночи от дыма и огня, который уже бушевал вовсю. Хвала Всевышнему, хоть спастись успели, а вот скотину жалко.
- Не поработала ли здесь чья-то злодейская рука? - Лицо графа стало суровым и сосредоточенным. - Вы не заметили ничего подозрительного?
Все понуро молчали, предоставив право отвечать уже ввязавшемуся в разговор старику Маку, а когда тот ответил, что ничего, мол, подозрительного, остальные закивали в знак согласия.
- Все равно проверить на всякий случай нужно. - Граф повернулся к своим людям. - А ну, живо осмотрите округу: нет ли чего? Не исключен случай умышленного поджога. Что заметите подозрительное, дайте знать. Отличившегося награжу!
Слуги без промедления бросились исполнять волю хозяина, а погорельцы с теплотой посмотрели на него. Тронуло их, что такой важный господин заботится о них. Штейла, слыша этот разговор, тоже с легкой благодарностью посмотрела на него. Женщинам так необходима в тяжелый момент поддержка!
Граф подошел еще ближе к людям. В эту минуту его главной задачей было расположить их к себе, а главное - Штейлу. И он с удовольствием осознавал, что это ему удается.
- Я не так давно проездом был в ваших краях, и мне очень понравилось, как здесь ведутся дела. Ухоженные овцы, добротные поля. Я предложил мистеру Сиддонсу весьма выгодные для него условия сотрудничества и вот приехал узнать о его решении, а здесь вдруг такое... Кстати, а где же сам мистер Сиддонс? Что-то я его не вижу...
Над присутствующими повисла гробовая тишина. Все, как по команде, посмотрели на старика Мака, тот понял, что придется отвечать ему и в этот раз. Он рассказал графу обо всем, что случилось здесь накануне пожара. Надо было видеть лицо графа в те минуты! С каждым словом рассказчика оно становилось все более опечаленным и скорбным. Если есть на свете эталон лицемерия, то в данную минуту он был воплощен в облике графа Джоржа Сленсера. Последний отчаянно закачал головой из стороны в сторону, поохивая при каждом слове рассказчика. С минуту, наверное, после того, как старик закончил свой рассказ, граф не мог обрести дар речи. Наконец, он заговорил.
- Какие страшные испытания выпали вам, добрые люди! Как прискорбна смерть мистера Сиддонса! Вы извините меня за неучтивость, может, что-то я недопонимаю в ваших отношениях в прежние времена с семьей убийцы, но теперь-то! Как могли вы простить родным этого изверга, который лишил жизни прекрасного человека мистера Сиддонса? Ему, сердешному, ничего не оставалось делать, как защищаться, и его никак нельзя осудить за тот выстрел, который, увы, прозвучал слишком поздно...
Граф говорил нарочито громко, чтобы слышала Штейла. Народ приумолк, осмысливая услышанное. Штейла, видя безуспешность своих попыток привести в чувство мать, растерянно подняла глаза на присутствующих:
- Не знаю, что и делать. Может, послать за Уотом... Ее прервал крик одного из слуг графа на опушке рощи, лежащей возле лугов, соседствующих с землей Берлоу. Не было слышно отдельных слов, но все видели, как он махал руками, подзывая всех к себе. Граф на слова в этот миг не поскупился:
- Пойдемте, друзья, пойдемте туда! Не иначе как найдены следы злоумышленника или он сам. Неужели такое страшное злодеяние может остаться безнаказанным!? Ну, скорее же, друзья, пойдемте!
Мы помним, как на пирушке в доме графа даже высший свет Лондона повиновался его воле. А что уж говорить об этих несчастных людях, столько переживших в одночасье... Немудрено, что даже мужчины были сломлены, подавлены и растеряны. В такие минуты любой тянется к лидеру, к человеку, способному что-то предпринять, как-то помочь. Поэтому вовсе не удивительно, что большая часть присутствующих покорно поспешила за графом, который очень даже проворно, как для его положения, бросился к месту события, увлекая за собой остальных. Стоять остались только Штейла, которая ухаживала за матерью, и еще несколько женщин.
Многие из тех, кто спешил сейчас к месту события, про себя удивлялись своей же несообразительности: мол, как же сами не догадались о таком повороте событий, почему не сообразили раньше о возможном поджоге?
Когда прибежавшие столпились полумесяцем у края оврага, им открылась картина, объясняющая, казалось бы. все. На дне оврага лежал человек с окровавленной головой, а рядом - остроугольный булыжник. В руке человек зажал угасший факел, а что это означает, было ясно каждому. Запыхавшийся от торопливой ходьбы граф подошел к своему слуге, обнаружившему поджигателя.
- Молодчина, Джон! Держи обещанную награду за свою расторопность!
Тот буквально на лету поймал пожалованную щедрой рукой графа горсть монет и быстренько отправил их в карман.
- Вот, друзья мои, вы видите: Господь сам совершил правосудие над подлецом. - Граф говорил нарочито громко, уже самой интонацией стараясь внушить присутствующим, как именно все было. - Кара Господня настигла злодея в тот момент, когда он, совершив свое черное дело, убегал с места преступ-ления, но в темноте не заметил оврага, свалился с обрыва, и, падая на большой скорости, ударился головой о камень, находившийся на дне оврага. Да, очевидно, все так и было. Будь благословенна рука человека или природы, что положила этот камень именно на этом месте. Иначе мы никогда бы не узнали, кто отважился на страшное злодеяние, никогда бы справедливое возмездие не настигло бы мерзавца!
Граф торжествующим взглядом обвел вокруг, но смутился, увидев, с какой жадностью люди смотрели на человека, лежавшего в овраге. Конечно, все узнали Уота, и нетрудно представить их состояние. Это было настоящим потрясением, уже третьим за столь недолгий срок. Подумать только: Уот поджог их дом, где в числе остальных находилась и Штейла! Чего-либо более дикого и безумного они не могли себе представить.
- Что с вами, друзья? Чем вы так удивлены? Долго все стояли в оцепенении, не в силах промолвить ни слова. Наконец, кто-то произнес:
- Да это же Уолтер!
Графа при этих словах передернуло, будто его поразил гром.
- Как?! - вскричал он. - Тот самый, что является избранником мисс Штейлы Сиддонс?!
Все молча отрешенно смотрели на графа и на Уолтера.
- Так да или нет, я вас спрашиваю?! - граф был страшен в своем гневе.
- Да, сударь, это он. - Чей-то голос из толпы срывался от волнения.
На графа страшно было смотреть в этот миг.
- Какая неслыханная подлость! Как так можно, как можно! - Граф был неутешен. - Как рука могла подняться, и на кого! Какая мерзость, Господи, какая грязь!
В это время кто-то из погорельцев спустился на дно оврага и приподнял тело Уота. Послышался тихий слабый стон.
- Живой, братцы, он живой!
Вот уж поистине: эмоции разуму не подвластны. Для погорельцев он теперь - виновник всех их бед, и резонно желать его смерти. Но этот радостно звучавший голос говорил о другом. Все любили и уважали Уота, поэтому и сейчас, узнав, что он не мертв, как это показалось сразу, обрадовались. Уот еще громче застонал и открыл глаза. Лицо его перекосилось от боли, было видно, что это дается ему с трудом, но глаза он все-таки открыл.
Граф в первую минуту даже растерялся от неожиданности. Такой поворот рушил все намеченные планы. А вдруг Уот сейчас начнет говорить, отрицать свою причастность к поджогу? Он понимал, что парня здесь все уважают. Лишний раз об этом свидетельствовал только что прозвучавший радостный крик при его пробуждении. А может быть, даже хуже: Уот что-либо запомнил из событий минувшей ночи, и сейчас откроется самое нежелательное для графа и его людей. Но уж что-что, а выходить из сложных ситуаций граф умел прекрасно.
- Ах так, подлец, оказывается, только ушибся. Всего лишь! - Граф старался говорить быстрее, чтобы его не прервали. - Но все равно возмездие должно настичь бандита, из-за которого столько людей теперь должны будут терпеть лишения! - И поворачиваясь к своим слугам, изрек молниеносно:
- Сейчас же возьмите его, доставьте в Лондон и отдайте в руки правосудия! Живо, олухи!
Джон с Джозефом быстро взвалили еще не пришедшего в себя Уота на лошадь и в сопровождении нескольких слуг направились в сторону Лондона. Граф хотел Уота побыстрее отправить отсюда, настолько быстро, чтобы не дать возможности погорельцам осмыслить происходящее, а то еще вступится кто-то за него, выскочит с глупым предложением разобраться на месте.
Сознавая, что Штейла обязательно постарается встретиться с Уотом, поэтому теперь убирать его просто опасно, а именно это и” могут сделать его бравые ребята по пути в Лондон где-то в лесу, Сленсер что есть мочи закричал им вслед, стараясь, чтобы слуги обязательно услышали:
- Смотрите, ни один волосок не должен упасть с его головы! С ним должно разобраться только правосудие! Вы слышите меня?!
Всадники со своей ношей ускакали далеко, и никто так и не понял, услышали они графа или нет, но с уважением посмотрели на чужака, благодаря мысленно за то, что он приказал не чинить самосуд над Уотом. Все сейчас перемешалось в головах этих людей: искреннее уважение к Уоту, поджог, совершенный его же рукой... Об этом и думал. каждый, загипнотизированный происходящим, и верил напористым убеждениям знатного вельможи, с которым вроде и соглашался, но одновременно и укорял в душе за то, что он так быстро отправил Уота в тюрьму, не дав с ним переговорить и что-нибудь выяснить.
Обсуждая происходящее, процессия медленно двинулась обратно. Кто-то не выдержал и побежал к Штейле и другим женщинам сообщить ошеломляющую новость. Когда граф подошел к ним, рассказчик только заканчивал выкладывать подробности. В этот момент граф и стал вместе со всеми свидетелем драмы, которая начала разворачиваться у всех на глазах. Все смотрели на Штейлу, мол, как же она отреагирует, но та лишь успела сорвавшимся голосом произнести: “Этого не может быть!”. Потом все обратили взоры на старую хозяйку дома, хоть, собственно, дома уже не существовало. Женщина издала сначала какой-то нелепый рваный возглас, а потом как-то странно, дико, истерически закричала. Это был даже не крик, а какой-то нечеловеческий вой, от которого всем присутствую-щим стало не по себе. Штейла бросилась успокаивать мать, ей стали помогать другие женщины, но их старания оставались тщетными. Наконец, после долгих утешений Тереза успокоилась, но ее стеклянные глаза продолжали смотреть в одну точку, а губы неустанно что-то бормотали скороговоркой, и не было бормотанию конца, как ни старались Штейла и другие утешить старую женщину. Все стояли безмолвные, пораженные происходящим, ибо отчетливо поняли, что миссис Тереза не выдержала непрерывного потока трагедий и лишилась рассудка. Шутка ли: за столь короткое время столько бед, одна ужаснее другой: не мудрено, что разум старой женщины отказался воспринять их. До Штейлы тоже дошло, что случилось с матерью, и от растерянности, от беспомощности она просто расплакалась. Граф догадался, что пришло его время: надо действовать, пока она не пришла в себя. Он решительно подошел к девушке.
- Простите, сударыня, что я вмешиваюсь в ваши дела, да еще в столь нелегкий для вас час, но именно поэтому я и позволяю себе, ибо вижу, что сейчас, как никогда, вам нужна поддержка. А я, наверное, простите за нескромность, в данную минуту единственный человек, кто может ее вам предложить. Я вижу, что матушка ваша в крайне плохом состоянии и нуждается в неотложной врачебной помощи. Смею вас заверить, что у себя в Лондоне я имею честь быть лично знакомым со многими медицинскими светилами, которые, уверяю вас, способны творить чудеса. Нисколько не сомневаюсь, что матушке вашей сейчас необходимо как можно скорее предоставить соответствующую помощь этих людей. Поэтому нижайше прошу не отвергать мое предложение и поехать вместе со мной в моей карете в Лондон, где я все устрою.
Для Штейлы слова графа были словно соломинка для утопающего. Нет, конечно, она сразу не поняла, что хочет от нее граф, но человеку, притом женщине, так необходимы в тяжелую минуту поддержка и доброе слово. Сейчас же все, даже мужчины, были растеряны и беспомощны после случившегося. Граф, наоборот, располагал к себе трезвостью мысли и рассудительностью, что было весьма немаловажно, ведь у многих просто опустились руки. Разве помнила Штейла в эту минуту о том жадном взгляде мужчины, поедающем ее, женщину, при первом его визите к ним в дом? Память молчала, ничего не подсказывала, а голос графа - вот он, звучит ласково и добродушно. Она с благодарностью подняла на него глаза.
- Спасибо за вашу доброту, матери действительно необходима помощь, но как же здесь все оставить, ведь...
- Простите, мисс Штейла, что прерываю вас, но что вы тут можете сделать, если сами нуждаетесь в помощи? Я уже не говорю о вашей матушке. Будьте благоразумны. Сюда же я немедля пришлю лучших своих специалистов, имеющих опыт ведения сельскохозяйственных дел, они помогут со всем управиться. И уж позабочусь, чтобы здесь как можно скорее стоял новый дом для вас, это не сомневайтесь: лучшие плотники и каменщики над этим потрудятся. А пока поухаживаете за матушкой, поживете с ней у меня или в другом месте, по своему желанию. В обиде не будете. Поймите правильно цель моих забот о вас. Я всего лишь короткий срок находился здесь, и то проездом, а хозяин дома, ныне, как мне сказали, покойный отец ваш мистер Гектор Сиддонс отнесся ко мне тогда весьма гостеприимно и благодушно. Поэтому считаю своим долгом отплатить тем же его семье.
В это время на Терезу снова напал приступ истерического крика и смеха, что окончательно надломило. Штейлу. После долгих попыток успокоить мать ( та со временем все же поутихла), Штейла произнесла:
- Да, сударь, вы, наверное, правы: нельзя оставлять мать в таком состоянии. Но меня, не скрою, поразило ваше бессердечие по отношению к Уолтеру. Как могли вы так опрометчиво распорядиться его судьбой?!
- Простите, сударыня, но он ведь - причина всех ваших бед. Поймите меня правильно, я не хочу оскорбить ваших чувств, но как можете жалеть его вы, если он вас не пожалел, если...
- Это все какой-то бред! - Штейла бесцеремонно прервала графа. Глаза ее загорелись в азарте доказать ему свою правоту. - Такого не может быть! Здесь какое-то недоразумение! Вы поймите: У от не мог плохого сделать!
У Штейлы был такой вид, словно она хотела броситься с кулаками на графа, даже сделала шаг к нему. Тот сразу же нашелся:
- Приношу глубочайшие извинения, что я поступил столь необдуманно. Я просто оказался жертвой эмоций. Я был в тот миг подвластен вполне естественному гневу в адрес человека, который... Извините, сударыня. Но я буду только рад, если мое первоначальное предположение ошибочно, а вы, наоборот, правы, и парень окажется непричастным к поджогу дома. - И здесь граф применил ход, который, по его мнению, должен был убедить Штейлу поехать с ним. - Увы, этого человека увезли самые проворные из моих слуг, на моих лучших лошадях. Сейчас нам за ними, конечно же, не угнаться. Но я уверяю вас: сразу же по приезду в Лондон займусь делом вашего друга и постараюсь освободить его. Если это не удастся, даю слово всячески содействовать освобождению Уолтера, а если он всеже окажется виновным, в чем я теперь - видя вашу, поверьте, святую веру в него, пред которой я преклоняюсь, более чем сомневаюсь, я приложу все старания и влиятельные связи, чтобы его освободили, или, если такое окажется невозможным, подвергли самому мягкому наказанию, какое только возможно в данной ситуации. Но, думаю, для пользы дела очень бы не помешало ваше присутствие. Возможно, ваша святая убежденность в его невиновности помогут. Прошу вас, сударыня, не отказывайте мне в возможности оказать вам услугу. Мне даже приятно сделать это для хороших людей.
Граф, конечно, понимал, что главный аргумент высказан, видел беспокойные взгляды Штейлы на неутешную мать и понимал, что девушка уже практически у него в руках, но, чтобы подстегнуть ее, громко крикнул:
- Томас, готовь карету!
Штейла как будто очнулась от сна, стала собранной и решительной.
- Да, сударь, вы правы. Для пользы дела будет лучше, если мы поедем. Конечно, Уоту следует помочь. Но сначала очень бы хотела, чтобы вы помогли...
- Не смейте сомневаться: матушку вашу сразу же доверим лучшим специалистам.
- Все! Решено: едем! Мэри, помоги матери сесть в карету.
Женщины кинулись помогать, но слуги графа опередили их. Сделали они это учтиво, бережно по отношению к Терезе. Штейла начала отдавать распоряжения по ведению хозяйства в ее отсутствие, но и здесь граф постарался вставить свое слово, обязуясь немедленно прислать людей, и продукты, и все остальное, что понадобится. Обессилевшая и уставшая от всего происходящего, Штейла согласилась с неожиданным покровителем.
Когда девушка села в карету рядом с матерью, чтобы дорогой присматривать за ней, а следом и граф взгромоздил свое тело на противоположное от женщин сиденье, все обитатели дома Сиддонсов столпились вокруг кареты. Они желали выздоровления хозяйке и скорейшего возвращения.
Кучер хлестнул лошадей, и карета стремительно тронулась с места, увозя обеих хозяек все дальше и дальше от места, где еще тлели останки уже несуществующего дома, в котором прошла жизнь Терезы, детство Штейлы, где было столько радости, доброты, а вот теперь и горя. Когда долина уже практически потерялась за горизонтом, Штейла еще раз взглянула в окошко на такие родные ее сердцу места. Чувство горести овладело душой, вполне естественное при расставании с родным домом, местами. Недоброе предчувствие сжало сердце, но она сразу же отогнала его, твердо решив, что для спасения Уолтера и матери готова пойти на все. Штейла мысленно твердила себе: все образуется, и они втроем скоро возвратятся сюда и снова заживут в мире и согласии, как это было всегда. Ах, как Штейле этого хотелось! Бедная девочка! Разве могла она в то время знать, что жизнь распорядится совсем иначе. Что... Впрочем, не будем забегать вперед. Всему свое время.

Зловеще заскрипел засов, и металлическая дверь со страшным скрипом отворилась. Перешагнув через порог, двое дюжих надзирателей втащили в камеру человека, который, по всей вероятности, был без чувств, поскольку тело его беспомощно и вяло болталось в руках этих людей. Дотащив до середины камеры, они бесцеремонно бросили его на пол и молча ушли. Дверь за ними захлопнулась, все так же зловеще лязгнул засов, и в камере воцарилась глубокая тишина. Некоторое время она ничем не нарушалась, пока бедолага, лежавший на полу, не издал слабый стон. Несколько пар глаз с любопытством наблюдали за происходящим.
Первым не выдержал и соскочил со своего ложа если таковым можно назвать обыкновенный каменный выступ в стене - широкоплечий юноша и, подойдя к стонущему человеку, наклонился над ним.
- О! Да тебе, братец, видать, здорово досталось! Ужасная кровоточащая рана на голове у незнакомца красноречиво говорила о том, в каком состоянии находится пострадавший. Юноша ещё ниже наклонился и, заметив, что пострадавший дышит, - в чем он было усомнился, увидев столь ужасную рану, - подхватил несчастного на руки, что было непростой задачей, поскольку потерпевший оказался весьма мощного. телосложения, и отнес его на свою каменную постель.
- Иной, братец, на твоем месте давно бы был на небесах. Ты, видать, крепкий малый, коль со столь страшной раной продолжаешь бороться с костлявой старухой. Молодчина, братец, не уступай ей! Мы на твоей стороне!
Он бережно уложил незнакомца на свое место, но, чувствуя, что чего-то все же не хватает, что-то не так, в растерянности закрутился на одном месте. Все остальные старожилы камеры молча наблюдали за ним. Вдруг тот прищелкнул пальцами: мол, выход найден. Юноша быстрым уверенным шагом подошел к одному из заключенных, который, запрокинув руки за голову, спокойно наблюдал за происходящим, возлежа на весьма поношенном и жалком на вид камзоле, тем не менее служившем отличной для данной обстановки “периной” его хозяину.
- Послушай, Давид. Новичок совсем плохой, у него страшная рана на голове. Нужно помочь страдальцу в трудную минуту. Не дело это - с такой раной валяться на голом камне. Уступи на время свою одежину, станет ему лучше - верну я тебе твое богатство, даю слово!
Тот от удивления приподнялся на локоть.
- Видел наглецов, но такого встречаю впервые! Да где же это ты, очумелый, видел, чтобы последнее с себя отдавать неизвестно кому, а самому нагишом остаться?!
Надменная злобная рожа старого ворюги выражала искреннее удивление.
- Дэвид, я давно понял, что ты подлец, которых свет не видывал, но никогда не вмешивался в твои дела. А сейчас я искренне хочу помочь этому бедняге. Он мне симпатичен. Прошу тебя по-доброму: уступи свое рванье. У другого бы взял, да все, кроме тебя, на кулаке спим.
Сказано это было твердым голосом, который с каждым словом становился все более уверенным. Все с любопытством наблюдали за происходящим, понимая, что юноша на грани срыва и что-то сейчас должно произойти. То ли старый ворюга недооценил серьезности намерения своего собеседника (хотя какая уж это беседа!), то ли понадеялся на свои широкие плечи да увесистые кулаки, которые не раз выручали его в трактирных драках, но спокойно ответил:
- Пошел к дьяволу, голодранец!
Эта капля переполнила чашу терпения сердобольного сокамерника. Заскрипев от избытка негодования зубами, юноша молча взялся обеими руками за края камзола и что есть мочи дернул его на себя. Камзол остался у него в руках, а возлежавший от резкого рывка с шумом грохнулся на грязный пол. Весь дрожа от негодования, юноша склонился над ним и, сдавив пальцами правой руки горло ворюги так сильно, что у того медленно глаза как бы стали вылезать из глазниц, прошипел:
- Если ты сейчас вымолвишь хотя бы слово, я задушу тебя, собака!
То ли обиженный еще не пришел в себя после падения, то ли, ощутив незаурядную силу юноши и поняв, что имеет дело с соперником, который может его одолеть, но ворюга умолк, не сопротивляясь, прислонившись спиной к каменной стене, сидел там же, на полу. Юноша оставил побежденного соперника и направился к новичку. Подсунул под него “трофейный” камзол, скатав один из краев, подложил его под голову потерпевшему. Теперь тому стало явно удобней.
- Сэм, может, помочь тебе чем-нибудь? - еще один обитатель камеры не выдержал и, спрыгнув со своей каменной постели, подошел к месту, где лежал новичок.
- А, это ты. Билли... - Они были практически ровесниками, как впрочем и третий их новый товарищ по несчастью, который лежал сейчас перед ними с окровавленной головой, - Да нет, спасибо, тут особой помощи не нужно. Ему бы другое сейчас: рану обработать зельями, что в таких случаях нужны, ведь туда уже, наверное, и грязь успела попасть, а это грозит весьма плачевными последствиями.
- Ну, что касается целебного зелья, то я бессилен в этом деле, а вот перевязать рану, хотя бы на первый случай - это можно.
Уильям надорвал край своей полотняной сорочки и резким движением отделил полоску ткани. С помощью Сэмюэля он перевязал несчастного и проследил, как тот будет чувствовать себя дальше. То ли повязка на ране уменьшила боль, то ли относительно мягкая подстилка, а скорее всего, наверное, такой долгожданный покой сыграл свое дело, и через некоторое время пострадавший открыл глаза.
- О! Вот это дело! - Радостно воскликнул Сэмюэль. - Я же говорил, что он утрет нос этой... с косой! Как чувствуешь себя, братец?!
Тот молча смотрел на двух юношей, склонившихся над ним, и ничего не отвечал. Было видно, он только приходил в себя.
- Видать, тебе сейчас не до разговоров. Ну, да и не торопись, спешить теперь уж некуда. Лежи, набирайся сил. Хотя вообще-то рано радоваться. Если в такую рану попало что-либо из грязи или пыли, а это весьма вероятно, то...
Сэмюэль некоторое время ходил взад-вперед раздумывая, а потом уверенно пошел к двери и постучал в нее. Через некоторое время маленькое окошечко в верхней части двери отворилось и в нем показалось лицо надзирателя:
- Чего надо? Почему стучишь?
- Тут, братец, человеку совсем худо: лекаря бы позвать, а? Сотвори, братец, доброе дело: тебе воздается...
- Может, тебе и мадемуазель сюда доставить? - Ехидный тон надзирателя перерастал в раздраженный. - Лекаря, видите ли, ему надо! Еще раз постучишь, лекарь уже не понадобится, нужно будет звать священника!
Прежде чем дверца снова захлопнулась, обитатели камеры услышали наглый смех надзирателя. Видно, ему понравилась собственная шутка, и он не мог отказать себе в удовольствии потешиться ею.
Сэмюэль ходил взад-вперед, нервничая и досадуя, не зная при этом, что предпринять. Прошло немало времени, и он снова кинулся к двери, принялся стучать в нее. Дверца снова открылась, и в ней показалось злое лицо надзирателя.
- Если ты снова...
- О нет, сэр, дело приняло весьма неожиданный поворот. - Голос Самюэля звучал ласково и покорно. - Новичок наш пришел в себя и хочет сообщить что-то весьма важное. Говорит и клянется, что необычайно важное. Просит, чтобы пришел самый главный из ваших.
Сказано это было таким доверительным тоном и так интригующе, что надзиратель растерянно крякнул в знак согласия и удалился. По всей видимости, поспешил за “самым главным”.
Все недоуменно смотрели на Сэмюэля, понимая: он что-то задумал.
- Что затеял, Сэм? - Уильям явно удивлен таким поворотом событий. Новичок, который все больше приходил в себя, но еще был слаб, чтобы говорить, с удивлением молча смотрел на Сэма: зачем тот от его имени делает какие-то заявления, да и что он может сейчас сказать?
- Все задумано правильно. Только прошу, не встревайте, этим можете только навредить.
В это время лязгнул засов, заскрипела дверь, и в камеру вошел в сопровождении двоих надзирателей начальник тюрьмы собственной персоной. Будучи человеком алчным, он старался не пропускать и подобные случаи, когда отчаявшиеся узники, разуверившись в том, что эта бесконечная вереница однообразных дней и ночей когда-либо кончится, решались либо исповедоваться от отчаяния, либо, веря, что удастся подкупить начальника тюрьмы и обрести взамен такую желанную свободу, доверялись ему, поведав о своем припрятанном где-то в сокровенном месте скарбе, а то и немалом тайнике с настоящим кладом. Хозяин тюрьмы, делая вид, что проникался доверием к бедолаге, располагал его к себе, а когда несчастный, доверившись, открывал свою заветную тайну, то вскоре бесследно исчезал. Не трудно, думаю, догадаться, с чьей помощью. А последнему ничего не оставалось делать, как завладеть тем, что когда-то принадлежало очередной его жертве. Вот такими и другими - какими именно, мы узнаем позже - путями и росло состояние нечистого на руку, да, впрочем, и душой, хозяина этого каменного мешка.
Так вот, услышав от прибежавшего второпях и запыхавшегося надзирателя сбивчивый рассказ о том, что один из заключенных хочет поведать ему какую-то страшную тайну, начальник тюрьмы быстренько поспешил в камеру, гонимый не столько профессиональным долгом, сколько назойливо сверлящей его в этот момент мыслью: а не поведает ли несчастный о чем-либо сокровенном, что будет выгодно использовано им, начальником тюрьмы, приумножит его богатство?
Перешагнув порог камеры, он мигом окинул ее хозяйским глазом и, оглядевшись, быстренько направился к месту, где лежал новичок. Видя, что тот пришел в себя и смотрит на него, начальник начал ласково и учтиво:
- Вы звали меня, сэр? Я начальник тюрьмы. Зовут меня Рольф Аддисон. Не будет ли вам угодно проследовать с нами в отдельную камеру, там удобней, сэр? Вы хотели что-то сообщить мне, ведь так?
Еще совсем недавно, когда новичка доставили сюда, Аддисон даже не удосужился взглянуть на него повнимательней, а лишь, скользнув взглядом, не смутившись бесчувственным состоянием юноши, велел бросить его в одну из камер, а теперь же вдруг стал учтивым и внимательным. Юноша смотрел на него широко открытыми, но бесчувственными глазами. Было видно, что он, превозмогая боль, силился что-то сказать, но, еще толком не придя в себя, не мог этого сделать. Аддисон начинал понимать, что здесь что-то не так, все же не желал упустить свой шанс, на который уже настроился. Он еще раз пролепетал, но не столь учтивым, а уже слегка раздраженным тоном:
- Так вы намерены поговорить со мною о своем важном деле или нет?
Стоявший рядом Сэм сделал шаг к тюремщику:
- Видите ли, сэр, - начал Сэм покорным и неестественно льстивым голосом, - несчастный рад бы рассказать о своей беде, да вот незадача: уж больно глубока и загрязнена рана на голове у него, это мешает сосредоточиться да собраться с мыслями. Тут бы в самый раз позвать несчастному доктора, что я и попросил сделать одного из подчиненных вам надзирателей, но он, бревно неотесанное, не в пример вам, мистер Аддисон, не понимает всей тонкости и только накричал зря. Вот я и осмелился позволить себе оторвать вас, несомненно занятого человека, от ваших дел, чтобы вы распорядились... Будем надеяться, что лекарь с божьей помощью поможет встать на ноги этому несчастному, и тогда он поведает вам о своей страшной тайне, о которой вот обмолвился в бреду. Не сомневаюсь, что столь рассудительный человек как вы, мистер Аддисон, поступит мудро, ибо в таком положении, в каком этот несчастный находится сейчас, недолго и Господу душу отдать и тем самым унести с собой в могилу свои секреты.
Возможно, Сэм знал об алчности Аддисона, возможно, просто как человек сообразительный сыграл на человеческом любопытстве и жадности, но в любом случае задумал все он просто здорово. Аддисон был заинтригован, а это обещало успех задуманного.
- Что ж, - Аддисон в раздумье потер подбородок, - резонно, резонно...
Он снова подошел к несчастному и склонился над ним. Тот смотрел широко раскрытыми глазами в ожидании дальнейших событий: он слышал весь разговор и, конечно же, был не против того, чтобы ему оказали врачебную помощь.
- Что же, поможем страдальцу, - Аддисон говорил нарочито громко, чтобы обязательно услышал лежащий рядом юноша и, оценив ныне его доброту, потом бы доверился ему, ведь кто знает, что за тайной владеет этот еще совсем с виду мальчишка. - А ну-ка, живо, - обратился он к надзирателю, - приведи сюда тюремного доктора, да не мешкай!
- Слушаюсь, сэр!
Тот уже сделал шаг к двери, и все в камере облегченно вздохнули, как вдруг раздался голос Дэвида, который не мог смириться с потерей своего камзола, да и ждал удобного момента, чтобы отомстить Сэму за обиду. Он и решил, что сейчас такой момент настал:
- Постой! Врет он все, господин Аддисон, выдумал это он, все выдумал! Грех будет вам не наказать его за это, что он вас, столь уважаемого человека, так нагло дурачит!
Надзиратель резко остановился в дверях и, медленно развернувшись, взглянул на своего начальника. Тот, как и все в камере, застыл в оцепенении. Первым пришел в себя Сэм: одним прыжком подскочил к Аддисону, левой рукой обхватил сзади его шею, а правой резко выхватил из-за пояса какой-то остро заточенный металлический предмет и поднес к горлу опешившего начальника.
- Стоять! Всем стоять! Если кто-либо сделает хотя бы шаг ко мне, я перережу глотку вашему начальнику! - Было ясно, что эти слова Сэм адресовал надзирателям, которые сразу кинулись было к нему, но потом остановились в нерешительности. - Мистер Аддисон, думаю, благоразумие не покинуло вас и вы согласитесь на мои требования. Я хочу всего лишь помочь этому несчастному. Сейчас вы прикажете своим людям, чтобы они позвали доктора. Тот всячески должен помочь новичку, после чего я отпускаю вас, не причинив вам ни малейшего вреда. Но если вы вздумаете...
- Нет, нет, я выполню ваше требование! Сейчас же позовите доктора!
Да уж, помирать Аддисону, конечно же, не хотелось, да еще при таких глупых обстоятельствах.
Вскоре прибыл доктор. Долго колдовал над новичком: промыл рану, приложил мази, поменял повязку. Когда вся работа была закончена, доктор, слегка поклонившись Аддисону, ушел.
- Ну что же, господин Аддисон, Сэмюэль Хогарт держит свое слово. - Сэм отпустил своего пленника, который сразу же кинулся к двери. - Но Господь свидетель: я не хотел этого. Ведь просил же по-христиански, так нет же, в ответ только ругань. А помочь-то страждущему - святое дело. Но если такой язык вам более приемлем, то уж извините...
Аддисон, который минуту назад в руках Сэма был тихим и послушным, сейчас, побагровев, истерически заорал:
- Схватить, схватить эту мразь!
Сам, прижавшись на всякий случай поближе к спасительной двери, подталкивал вперед своих подчиненных. Те с опаской, но все же кинулись к Сэму, который не стал сопротивляться, схватили его. Видя, что Сэм беспомощен, Аддисон смело шагнул к нему и прямо в лицо заорал:
- Да ты знаешь, мерзавец, кого ты хотел одурачить?! Да мыслимо ли запугать самого Рольфа Аддисона! Ты жестоко поплатишься за это, мерзавец! Увести его!
И прежде чем надзиратели успели утащить его из камеры, Сэм, обернувшись на ходу, крикнул:
- Будь всегда здоров, братец, выздоравливай скорей! Вспомяни когда-нибудь добрым словом Сэма Хогарта! А ты, Дэвид, помни: ответишь за свое предательство! Я хоть на том свете, а отыщу тебя, подлая гиена!
Когда скрип двери и лязг засова умолкли, первым нарушил тишину не кто иной, как осмелевший теперь старый ворюга.
- Ну, что же, защитников больше нет, самое время возвратить себе свою одежину.
Дэвид спрыгнул на каменный пол и уверенно направился к больному с твердым намерением выдернуть из-под него свой камзол. Но вдруг на его пути встал Билли.
- Ошибаешься, Иуда, защитники не перевелись, и ты ответишь сейчас за свою подлость!
Хотя Уильям был отнюдь не слабак, но все же внешне уступал Сэму, поэтому Дэвид взглянул на него с усмешкой:
- Ну, таких-то заступников мы сумеем обуздать. Завязалась драка. Соперники стоили друг друга. Мощные удары сыпались один за другим. От некоторых они ловко уворачивались, некоторые были точны и, достигнув цели, сотрясали головы драчунов. Все, доселе безучастные, сейчас не выдержали, повскакивали со своих полок, окружили плотным кольцом дерущихся и громкими криками азартно поддерживали их. Собственно, не их, а именно Билли, поскольку были свидетелями случившегося и после происшедшего явно симпатизировали последнему.
Драка тем временем продолжалась. То ли Дэвид был уже в летах и усталость сказалась быстрее, чем у юноши, то ли отчаянно дрался Уильям, озлобленный происшедшим, но все чаще Дэвид стал пропускать удары, все реже наносить свои, и в конце концов обессилено упал на колени. Билли все же продолжал наносить удары, пока на шум прибежали надзиратели, оттащили его от уже лежавшего на полу тела Дэвида и, то ли решив не связываться с этой уже надоевшей им за день камерой, то ли руководствуясь иными мотивами, не нашли ничего лучшего, как просто утащить Давида, закрыть за собой дверь.
Уильям отряхнулся после схватки, ощупал ссадины -мол, мелочь, заживет, направился к ложу новичка. Остальные обитатели камеры загудели, одобрительно похлопывая его по плечу, поздравляя с выигрышем в поединке. Тот лишь махнул рукой: все в порядке. Новичок за это время полностью пришел в себя и, конечно же, видел происходящее.
- Спасибо, - молвил он еще не совсем окрепшим голосом, - отныне я ваш должник.
- Да пустяки, бывают ситуации и посерьезней. Вот Сэм уж действительно отчаянный малый. Каково там ему сейчас? - Уильям присел рядом с новичком. - Как чувствуешь себя?
- Спасибо, боль утихает, скованность в теле проходит. Надеюсь, еще немного, и все будет в порядке.
- Ну, и хвала Господу, если так. Ты бы поведал нам, кто ты, из каких краев будешь, за какие грехи попал сюда? Меня зовут Уильям Стиль или просто Билли.
Уильям говорил душевно и доверительно, располагая к разговору. Уот проникся доверием к нему, потому и ответил так же искренне и добродушно.
- Имя мое Уолтер Берлоу. Зови меня также просто Уотом. А вот за какие грехи я попал сюда, то это и для меня загадка, ибо. Господь свидетель, никаких злодеяний я не совершал.
И Уот начал свой рассказ.


Камень играл великолепными огнями. Судья Джекоб Гилберт восседал в своем любимом кресле возле камина, протянув ноги ближе к огню (хотя было совсем не холодно, но привычки ради он соблюдал этот ритуал), и, поднеся его к самым глазам, вертел в пальцах великолепный большой бриллиант. Тот весь играл в отсветах пламени, бросая во все стороны пьянящие зайчики-блики. Это было вершиной наслаж-дения для судьи. Такие же или примерно такие чувства испытывает влюбленный, заключивший наконец-то в свои объятия после долгой разлуки любимую. Или усталый странник, выбившийся из сил в песках пустыни, потерявший всякие надежды на спасение, но вдруг, поднявшись на очередной бархан, замечает с его высоты раскинувшуюся внизу утопающую в зелени долину с ласково журчащими ручьями, с блаженно отражающимися в них лучами теперь уже не настырного и знойного, а ласкового и милого солнца. Список примеров, думаю, можно продолжать бесконечно, но и того, считаю, достаточно, чтобы читатель мог понять: много значили для Джекоба Гилберта эти камушки. Впрочем, чему удивляться, каждый человек имеет увлечение, и таким для судьи была его коллекция. Он готов был часами сидеть в кресле перед камином и любоваться в лучах пламени сводящим с ума магическим блеском камней.
Когда Гилберт досыта налюбовался бриллиантом, он осторожно поднял крышку ларца, находящегося у него на коленях, бережно уложил туда обожаемую игрушку и достал другую, которую тотчас же поднес к глазам и принялся наслаждаться. Через некоторое время и этот камень был бережно уложен, а пред взором судьи появился следующий, нежно лаская кончики пальцев. Так на свет божий поочередно извлекались бриллианты, изумруды, рубины, жемчуг.
Конечно, увлечение необычно дорогое, если бы Гилберт не был судьей. Он всячески использовал это обстоятельство для пополнения своей коллекции да и всего состояния в целом, поскольку не брезговал ни золотом, ни серебром, ни даже перламутром и бирюзой, хотя главная страсть была одна: камни. Как потрошить свои жертвы, судья знал прекрасно. Хотя этому его никто и не учил, но алчность способна двигать человеческую смекалку и предприимчивость так, как не сможет никакое иное чувство.
Неожиданный шум в дверях заставил Гилберта очнуться от раздумий и поспешно спрятать разглядываемый им в это время камень в ларец. В комнату вошел лакей и, застыв возле порога, произнес:
- Господин, прибыл граф Джорж Сленсер! Просит принять его.
Судья был крайне у дивлен. Столь шумная слава посетителя в кругах лондонской знати, столь фантастический фейерверк сплетен, домыслов, догадок и тайн, окружавших его имя в последнее время, конечно же, будоражили воображение Гилберта, и он искал возможность лично познакомиться с графом. Но было это крайне сложно, поскольку Гилберт еще не достиг тех высот, которые уже покорил граф, поэтому круг общения у них не совпадал. И вдруг одиозный гость сам пожаловал к нему! К чему бы это?
- Просите! Конечно же, просите!
Судья почувствовал, что слегка даже разволновался в ожидании предстоящей встречи. Граф вошел резко, быстрым решительным шагом, и почти с порога громко произнес:
- Прошу прощения, уважаемый мистер Гилберт, что отнимаю у вас время, но неотложное дело заставило меня потревожить вас.
- Что вы, что вы, господин Сленсер! Сочту за честь принять у себя столь блистательную особу, слухами о которой полнится Лондон.
- Вы мне незаслуженно льстите, мистер Гилберт, явно переоценивая внимание к моей персоне.
- О, вы, конечно же, скромничаете, уважаемый господин Сленсер! Столько разговоров, столько восхищений вашим чудесным взлетом!
Обмен любезностями продолжался еще некоторое время, а когда эта процедура была завершена, граф, удобно расположившись в кресле напротив хозяина дома, повел разговор, который приобрел уже более деловой характер.
- Так вот, мистер Гилберт, ради чего я решил потревожить вас. Может быть, вам, привыкшему по долгу службы едва не ежедневно сталкиваться с разного рода преступлениями, мое дело покажется пустячным, но меня, как христианина, неукоснительно исполняющего заповедь Господню “не убий”, до глубины души потрясло злодеяние, невольным свидетелем которого стал я лично.
Судья внутренне облегчено вздохнул. Хотя он и был рад визиту, но в глубине сознания брезжил испуг: а не сулит ли этот визит каких-либо неприятностей? Теперь же, понимая, что граф пришел с просьбой, судья с каждой минутой начал разогревать в себе азарт охотника: как бы повыгодней использовать это дело в своих интересах? Ведь если граф просит об услуге, то и ему необходимо как-то незаметно повернуть разговор в сторону личной выгоды. Ну, конечно же, знакомство со столь высокой персоной просто грешно не использовать, чтобы и самому пробиться в высшие сословия лондонского общества. Эта мысль пришла как нельзя кстати и, памятуя о ней, Гилберт принялся выслушивать рассказ графа. Тот был долгим, подробным, и пересказывать его читателю, считаю, нет смысла, поскольку мы уже знаем о событиях, о которых ведет граф свой рассказ. Единственное, я бы уточнил, хотя вы, несомненно, и сами догадались об этом: все в рассказе граф представил и выгодном для себя свете. Да и чему, собственно, удивляться: разве мог поступить иначе этот человек?
Повествуя, граф сначала мельком, а потом, присмотревшись, основательно подметил, что все время хозяин дома не сводит глаз с его руки. Сначала он не придал этому значения, но, поймав еще и еще раз взгляд судьи на своей руке, недоуменно и сам взглянул на нес, ожидая увидеть какую-то неаккуратность, невесть откуда взявшуюся грязь, которая могла так смутить хозяина дома. Но не заметил ничего предосудительного: все та же ухоженная рука с большим количеством дорогих перстней. Удивившись, граф тем не менее продолжил свой рассказ. Но Гилберт вновь и вновь отвлекал его своим странным поведением. Граф призадумался, и через мгновение удивительная догадка пронзила его сознание. Для Сленсера с его проницательностью не такого большого труда стоило догадаться, что значит этот взгляд, увидеть в нем ярко выраженные искорки жадности, нескрываемой страсти завладеть тем, что сейчас открылось его взору: перстнем. Граф облегченно вздохнул: теперь судья у него в руках, а это явно упрощает задачу.
- Вот такая, мистер Гилберт, история, невольным свидетелем которой довелось мне стать. - Сленсер откинулся в кресле, как бы закончив тяжелый труд и давая теперь возможность себе отдохнуть. - Скажу, не скрывая: я как честный человек до глубины души потрясен жестоким происшествием. Поэтому искренне хотел бы, чтобы восторжествовала справедливость. Негодяя следует строжайше наказать. Не буду кривить душой: если завтра на суде из ваших уст в адрес злодея будут произнесены слова о смертной казни, я испытаю глубочайшее удовлетворение. - Граф слегка приподнялся в кресле и, взглянув в глаза судье, каким-то более важным и торжественным тоном, чтобы обратить внимание Гилберта, произнес:
- Позволю себе повториться: если завтра этому негодяю, Уолтеру Берлоу, вынесут смертный приговор, я весьма и весьма щедро отблагодарю вас, ибо душа моя этим утешится. Благодарность, разумеется, может быть разной. Как тонкий ценитель камня - и, надеюсь, вы также, подобно всякому уважающему себя дворянину, - здесь уже граф начал играть, - хотел бы преподнести вам удивительный экземпляр. Но это, как молвится, по успешному окончанию дела. А пока что уж не откажите в любезности принять от меня скромный задаток.
И с этими словами граф, говоривший твердо и уверенно, не давая при этом судье вставить хотя бы слово в свой монолог, снял с пальца один из перстней с массивным и тяжелым камнем и протянул его судье. Тот потерял дар речи, ибо это был именно тот перстень, камень на котором все это время неукротимым магнитом притягивал взгляд Гилберта. И хотя обещания графа можно было использовать более выгодно, алчность судьи и его болезненная страсть к камням взяли верх над здравым смыслом. Что-то прошептав невразумительное (“Ну что вы, не стоит!” или “Как можно!”), судья одновременно протянул руку за дорогим его сердцу подарком.
Видя, что увлекшись созерцанием камня, судья позабыл о госте, граф шумно поднялся и деликатно прикоснулся к плечу хозяина. Тот встрепенулся, вспомнив о своих обязанностях.
- О, граф, вы уже уходите? А...
- Да, да, уважаемый мистер Гилберт, спешу: дела, заботы. Но вот еще на чем хотел бы заострить ваше внимание.
Сказано это было твердо, настойчиво, что и заставило судью полностью отвлечься от подарка да выслушать гостя.
- Видите ли, мистер Гилберт, в чем пикантность ситуации. Юная и прекрасная особа, невзирая на все случившееся, видимо, по-прежнему влюблена в злодея. Я сочувственно отношусь к бедняжке и не хотел бы травмировать ее психику. Нужно как-нибудь сгладить горечь утраты, и я хочу взять слово на суде, чтобы смягчить немного краски. Но вы, подчеркиваю, вы не должны обращать никакого внимания на мои слова. Приговор должен быть один: смертная казнь.
Незаметно они подошли к двери. Судья доверительно обещал графу, что отнесется к делу весьма серьезно.
- Ну что ж, господин судья, надеюсь на справедливое завершение этого дела, в моей благодарности можете не сомневаться.
Хозяин дома вежливо поддакивал, заботливо провожая столь важного гостя до самого экипажа. Отвесив на прощание графу легкий реверанс, если таковым можно назвать услужливый поклон-кивок головой, и подождав пока карета тронется с места, он, не дождавшись даже, когда карета отъедет, почти сразу же бросился обратно в дом и, отдав предварительно распоряжение слуге не тревожить, быстро упал в любимое кресло, уселся в нем поудобней и, бережно достав из кармана камзола свое новое бесценное приобретение, поднес его к глазам. И долго еще отражались яркие блики чудесного камня в сверкающих от блаженства зрачках мистера Гилберта.

Все время, прошедшее после той страшной ночи, озаренной пламенем горевшего дома, Штейла ни на минуту не отходила от постели матери. Справедливости ради нужно заметить, что граф - таки действительно выделил и Штейле и матери отдельные, поражающие своим роскошным убранством комнаты, но девушка и минуты не находилась в своей, специально отведенной лишь для нее, а постоянно обитала, как уже было сказано, в комнате матери, возле ее постели. Спала, сидя на стуле, положив голову на подушки старушки. Граф всячески отговаривал ее так издеваться, как он считал, над собою, предлагал любое, какое пожелает Штейла, количество служанок, которые бы ухаживали за женщиной. Но дочь категорически отказывалась, ссылаясь на то, что она более внимательно отнесется ко всем пожеланиям матери, если таковые будут. А Тереза до сих пор не могла ничего внятно говорить, бормоча что-то неразборчивое.
Как и обещал граф, к больной приставили доктора, очень доброго и внимательного. В ход было пущено бессчетное количество трав, снадобий, отваров и прочей всячины, но вопреки всем ухищрениям доктора лучше больной не становилось. Все тот же невнятный бред, которому, казалось, не будет конца. Штейла оказалась на грани отчаяния. Если прибавить к этому раздирающую душу мысль о судьбе Уота, то можно представить состояние несчастной девушки.
Граф пообещал Штейле послать за одним из знаменитейших лекарей Европы, который непременно поможет. Он просил Штейлу” только запастись терпением. Что ж, она согласна на все, лишь бы мать пришла в себя. Попутное беспокойство за Уота просто разрывало ее сердце. Сегодня она решила непременно поговорить с графом о нем и категорически потребовать, как и обещал граф, организовать им свидание. Все утро она хлопотала возле больной, а ближе к полудню хотела встретиться с графом, но узнала от слуг, что он отбыл по делам. Штейла стала нетерпеливо дожидаться его приезда. Все это время она не находила себе места, была в каком-то недобром предчувствии. Вспомнились все, кто остался сейчас там, возле сгоревшего родного очага. Как они сейчас? Она уже справлялась об этом у графа, но он поспешил успокоить ее. сказав, что на следующий же день распорядится о постройке нового дома на месте сгоревшего и всевозможных построек для животных. Граф просил Штейлу не беспокоиться, ибо уже в это время, как он сказал - там стучат топоры, вырастают стены дома. Что ж, хоть одно утешение, что же касается матери и Уота, то здесь голова у Штейлы шла кругом.
- Сударыня, - неожиданно прозвучавший голос заставил Штейлу встрепенуться, отвлек ее от раздумий. Перед ней стоял один из слуг графа и пристально смотрел на девушку. - Я доложил прибывшему только что графу о том, что вы хотели видеть его. Он тотчас же готов принять вас. Если позволите, я провожу вас к нему.
- О, благодарю! Сию минуту мы к нему отправимся. Мистер Рейнольдс, - она обернулась к доктору - вы присмотрите за матушкой? Хорошо?
- Не беспокойтесь, мисс. Будем надеяться, она, с божьей помощью, в скором времени поправится.
- Вы так добры, мистер Рейнольдс, я очень вам благодарна.
Девушка крепко сжала локоть доктора, кивнула ему и направилась вслед за слугой. В хлопотах Штейла нисколько не обратила внимания, как смотрел на нее все это время Джон Гоббс, а это был именно он. Да, красота Штейлы пленяла многих. Совсем еще не старый доктор тоже с восхищением посмотрел вслед уходящей Штейле, но что ей до этого?
Гоббс завел Штейлу в большую, с дорогим убранством комнату.
- Подождите здесь, сударыня. Граф вскорости освободится и примет вас.
Гоббс еще раз взглянул на нее, попутно услышал краткую благодарность и удалился. Штейла некоторое время в нерешительности постояла посреди комнаты и, видя, что графа нет и нет, решила осмотреть комнату. Штейлу давно поражало убранство этого дома. Наверное, в самом сказочном сне ей не снился такой, фейерверк роскоши. Скажи кто раньше, что ей придется окунуться в такое богатство, она, наверное, была бы в восторге. Сейчас же все это великолепие ее ничуть не радовало. Молча Штейла переходила от одной статуи к другой, от одной роскошной вазы к другой и равнодушным взглядом ни на чем не задерживалась. Впрочем, нет, не равнодушным. Она восхищалась великолепной работой неизвестных мастеров и не могла не восторгаться тонкостью линий, выверенностью граней. Штейла остановилась у камина и, окинув его праздным взглядом, а потом присмотревшись внимательней, отметила про себя: обычное приспособление для согрева комнаты, а какую прелесть сделали из него! Колпак над очагом украшен барельефами, навес над камином - фресками. Опоры его завершались резными консолями и капителями, вытяжной колпак тоже украшен замечательно.
Увлекшись, Штейла не заметила, как в комнату неслышно вошел граф, незаметно подошел к ней сзади в положил тихонько руки ей на плечи. Поначалу она даже и не ощутила этого прикосновения, невольно продлив тем самым графу сладкие минуты удовольствия, вызванного близостью нежного и желанного тела. Спустя какое-то время Штейла встрепенулась и резко оглянулась. Граф сразу же поспешил ее успокоить:
- Не пугайтесь, сударыня, и вместе с тем простите меня за задержку и неожиданное появление, которое, надеюсь, не пугало вас. Но я думаю, вы простите меня за эту смелость, ибо я переполнен эмоциями: у меня радостная весть! - Видя, как у Штейлы радостно заблестели глаза, но решив еще немного потянуть время и тем самым набить себе цену, граф как бы вдруг вспомнил:
- Впрочем, мне доложили, что вы хотели видеть меня. Может, сначала рассмотрим вашу просьбу, а потом я уже поведаю свою новость.
- Не томите меня, граф, говорите поскорей о радостных вестях: я так от них отвыкла! А поговорить я хочу с вами об Уолтере. - Лицо Штейлы стало серьезным: она вознамерилась говорить твердо и настойчиво о крайне важном для нее деле. -Вы ведь обещали, граф, посодействовать, но до сих пор...
- Прошу нижайшее прощение, что прерываю вас на полуслове, сударыня, но поверьте - делаю это впервые в жизни, ибо твердо уверен: прерывать во время разговора даму - недостойно мужчины. Но сейчас позволю себе такую смелость, поскольку как раз именно об Уолтере я и хотел рассказать вам. Не тратя понапрасну время, выслушивая ваши, извините, беспочвенные упреки, ибо Бог свидетель: сколько хлопот доставило мне улаживание этого дела! Невзирая на уйму неотложных забот, я, чтобы сдержать данное вам слово, все эти дни посвятил облегчению участи несчастного юноши. Не буду утруждать вас подробностями о всех перипетиях и преодолении бесконечных трудностей, с которыми невольно довелось столкнуться, скажу лишь о главном, что, надеюсь, существенно повлияет на благополучный исход дела Уолтера. Впрочем, что я за хозяин? Прошу вас, садитесь поудобней.
Штейла чисто инстинктивно присела на краешек роскошного мягкого кресла, предложенного графом, не сводя взгляда со Сленсера, что он скажет? Граф неторопливо сел рядом, намного ближе, нежели позволял этикет в такой ситуации, и взял ее руки в свои. Та была настолько взволновала предчувствием радостной вести, что совершенно не обратила на это внимания.
- Да говорите же, граф! Вы, право, испытываете мое терпение.
- О да, конечно, вы сгораете от любопытства, поэтому говорю лишь о самом главном. Собственно, я несколько обнадежил вас словами о радостной вести. Вам, наверное, подумалось, что все уже позади, и все счастливо разрешилось. Увы, еще не поставлена точка в этом деле, но будем надеяться, что все будет благопо-лучно. Так вот: завтра состоится суд над Уолтером. Но не пугайтесь, ради бога, сударыня! Я встречался со многими судебными чинами, только что возвратился прямо от верховного судьи, который будет завтра хозяином на заседании. Они уверили меня, что посодействуют, и несчастный юноша окажется на свободе. Я думаю, можно положиться на этих уважаемых господ и запастись терпением до завтра. Скоро вы сможете заключить в свои объятия этого юношу, коли он вам уж так мил.
Штейла запищала от восторга и на радостях бросилась на шею графа. Конечно же, он нарочно свою речь закончил на высокой ноте, что давало повод надеяться на благодарность Штейлы. Но самые смелые ожидания графа не могли предполо-жить такое. Возможно, воспитывайся Штейла сызмальства где-нибудь при дворе, она бы по привычке повела себя сдержанно, как велит этикет. Но простодушная эмоциональная девушка не смогла удержать поток нахлынувших чувств и заключила на радостях графа в объятия, чем едва не довела его до экстаза. И граф потерял голову. В эту минуту он мысленно поклялся себе сделать все, чтобы завладеть девушкой. Он, конечно же, понимал, что торопиться сейчас просто преступно. Главное - расположить Штейлу к себе, а когда удастся избавиться от соперника, тогда у нее не будет иного выбора, как только остаться с ним, графом. Главное, повторял он в уме, вызвать ее симпатию. Поэтому он не упустил прекрасного шанса лишний раз преподнести себя Штейле в выгодном свете.
- Успокойтесь, мисс Штейла. Не стоит меня благодарить. Я только исполнил свой долг. Буду откровенен: вы мне очень симпатичны, и я искренне желаю вам счастья. И хотя в душе завидую Уолтеру (такая девушка полюбила его!), тем не менее сделаю все, чтобы вы снова были вместе. Буду рад за вас, когда все образуется.
Взгляд Штейлы излучал благодарность. Ее можно понять: столько всего пережить, и вот, наконец, впервые в этой веренице бед и несчастий мелькнул долгожданный луч света.
В дверь постучали, и вошел слуга, который, застыв у порога, громко произнес:
-Господин, прибыла графиня де Кайтрайт! Просит принять ее.
Граф, испытывающий сейчас лучшие мгновения своей жизни, был откровенно раздосадован столь неуместным визитом нежданной гостьи.
- Вот дьявол! Скажите, что я занят и не могу сегодня принять.
- Нет - нет! - Штейле было неловко от того, что из-за нее отказано в визите какой-то женщине. - Я не буду отнимать вашего времени, граф, а поспешу к постели матушки, она, наверное, заждалась меня. Я очень благодарна вам за то, что вы сделали для нас. Очень!
И чтобы граф не стал ее останавливать, Штейла поспешила из комнаты. Выйдя в холл, она лицом к лицу столкнулась с ожидавшей аудиенции графиней. Их взгляды встретились. Но если Штейла не придала этому никакого значения, поскольку была увлечена своими мыслями и поспешила в комнату к матери, то графине стало ясно многое. Она, оценив ее красоту, с первого мгновения узрела в Штейле соперницу и притом весьма серьезную. От опытного глаза графини не скрылась ни одна малейшая деталь. Этого короткого мгновения хватило опытной женщине, чтобы заметить, что на белокурой красавице совершенно отсутствуют дорогие украшения. Да и наряд не столь блистательный - скромный, но подобранный со вкусом: платье из голландского сукна на подкладке из муара с мило выглядевшими прорезными рукавами великолепно сидело на изящной талии. Графиня отдавала себе отчет в том, что неожиданная соперница не принадлежит к высшим сословиям, но красота ее, красота...
Почувствовав холодность в приеме, какой ей оказал хозяин, графиня утвердилась в правильности своей догадки. Это еще больше раздосадовало ее. И когда она во гневе покидала теперь неласковый к ней дом, в ее голове созревал план, как побыстрей убрать с дороги невыгодную соперницу.

Зал суда заполнила праздная публика, среди которой было подавляющее большинство ротозеев, желающих поглазеть на то, как вершатся судьбы людей. Им совершенно незнакомы были люди, сидящие каждый раз на скамье подсудимых, они шли сюда в ожидании острых ощущений. Ведь какое это блаженство: находиться безбоязненно и неприкосновенно в зале, где на импровизированной сцене в это время зачитывается приговор, в котором оглашается смертная казнь очередному неудачнику. Для иного обы-вателя это вершина удовольствия - сознавать, что он в безопасности и что по окончании всего, прейдя домой, окунется в домашний уют, а на шею несчастного вскорости будет наброшена петля. И давая волю своей фантазии, обыватель начинал рисовать картины казни: как затянется смертоносный канат и побагровеет шея, как задергаются в предсмертных судорогах ноги бедолаги. И нечего удивляться таким мыслям обывателей; ведь собирали же в то время не такие уж редкие публичные казни целые толпы зрителей. И ни для кого не была секретом причина, побудившая столпиться вокруг эшафота. Так продолжалось не один век: будь-то виселица, плаха или гильотина - любопытный и нетерпеливый мещанин поднимался на корточки, вытягивал в волнении шею, чтобы не прозевать момента, когда обезглавленный труп камнем рухнет на пол, а лишенная тела голова, будто мяч, покатится по деревянному настилу, орошая грубо струганные доски увесистыми каплями крови.
Верховный судья Джекоб Гилберт занял место в высоком председательском кресле, возвышавшемся практически над всем залом, и в ожидании, пока умолкнет шум да разместятся поудобней присяжные заседатели, достал из кармана камзола, поверх которого была наброшена строгого черного цвета мантия, кисет с жевательным табаком. Это давняя привычка судьи, ей он никогда не изменял. Иные, заметив, как исполняет Гилберт этот ритуал перед началом каждого заседания, считали, что он помогает ему собраться, сосредоточиться. В действительности же судья немного дурачил всех, окружая свою личность диковинными привычками, странностями. Ему хотелось, чтобы о нем говорили. Постепенно игра стала привычкой, без которой Гилберт уже не мог обойтись. Как истый гурман, он перепробовал несколько видов табака, подыскивая более подходящий. Наконец, судья остановил свой выбор на чудном по своим вкусовым качествам табаке с мальтийским запахом. Лениво разжевывая его, Гилберт поискал глазами в зале своего вчерашнего гостя и сразу же заметил его в первом ряду. Но внимание судьи тут же привлекла сидевшая с ним рядом девушка. Ее ярко выраженная красота пленила Гилберта. В свои отнюдь немолодые годы он давно уже перестал обращать внимание на красивых и смазливых дамочек, но здесь другой случай, он начал присматриваться и к девушке и к графу. От взгляда судьи не ускользнуло, как вел себя граф с девушкой. Как он внимателен и заботлив! Смутная догадка зародилась в сознании судьи. Он еще некоторое время пристально понаблюдал за парочкой и начал кое-что понимать.
Зал загудел: ввели заключенного. Штейла всем телом приподнялась с места, чтобы лучше разглядеть Уота. Увидев на его голове повязку, она вся сжалась от боли и сострадания. Уот, в свою очередь, начал обводить взглядом весь зал и сразу же заметил Штейлу. Она подавала ему безмолвные знаки: мол, крепись, все будет хорошо. Уот в первый миг обрадовался и успокоился, но затем обратил внимание на ее соседство с весьма знатным господином. Червь ревности с каждой минутой сильнее и сильнее начинал глодать его душу. Штейла, ничего в этот миг вокруг не замечавшая, кроме Уота, перестала совсем реагировать на графа, на его обращения к ней. Отдавшись эмоциям, она, увлеченная, не подумала, что ее соседство с графом, разговоры с ним Уот может растолковать по-своему. Правда, еще раньше, утром, такая мысль мелькнула, но Штейла ее быстро прогнала. До того ли сейчас?
А когда, думала она, все благополучно разрешится, и они после такой томительной разлуки заключат друг дружку в объятия, она Уоту все объяснит: человек этот друг, он только помог им. Впрочем ... Когда Штейла с графом собрались ехать на суд, у крыльца их уже ждал экипаж, граф пригласил Штейлу зайти к нему и, достав из шкатулки шикарное колье да несколько перстней, попросил ее принять от него “скромный подарок”. Предвидя резонный отказ Штейлы, тут же твердым голосом стал убеждать: так нужно; на суде будут присутствовать высокие чины, для успеха общего дела нужно поддержать свою репутацию, произвести впечатление на влиятельных лиц. Возможно, граф не допускал возражений, возможно, Штейла в первый миг поддалась естественной слабости (кто из женщин в состоянии запросто отказаться от подарков?), так или иначе, но Штейла приняла драгоценности. Они всю дорогу жгли ее, она с каждой минутой все сильнее понимала, как неправильно поступила. Она ясно себе представила, что думает Уот, увидев эти драгоценности, сняла дорогие побрякушки и проворно спрятала на себе.
Публику призвали к тишине, а когда шум улегся, стали зачитывать длинное обвинительное заключение, от которого у Штейлы с каждой минутой на сердце становилось тревожней и тревожней. Уолтер Берлоу был представлен в таком неприглядном свете, что в зале начал нарастать злобный гул, а публика все откровенней выражала негодование в адрес человека, совершившего столь дикий поступок. Когда судебный клерк закончил речь, Уот в ответ на вопрос, считает ли он себя виновным, ответил отрицательно, зал возмутился неслыханной наглостью. Отрицать очевидное?! Штейла едва не расплакалась и в растерянности принялась тормошить за рукав графа: как же так? Ведь вопреки обещанному ситуация накаляется. Тот поспешил ее успокоить, мол, все будет хорошо.
Начался опрос свидетелей, первым назвали имя графа Джорджа Сленсера. Зал заинтриговано зашелестел, услышав столь знаменитое в городе имя. Тот сжал руку Штейлы, кивнул ей: не стоит волноваться, и поспешил к столу, где восседал верховный судья. Сленсер окинул взглядом огромный зал, на миг задумался, вдохнул полной грудью, как бы собираясь с силами, и начал свою речь.
- Уважаемые господа присяжные. - он сделал легкий поклон в их сторону. - Ваша честь, - поклон в адрес верховного судьи. - Мне довелось быть невольным свидетелем случившегося, и я искренне потрясен. Но я категорически против безусловного обвинения во всех смертных грехах этого несчастного юноши, объясню почему. Накануне случившегося мне пришлось несколько минут побыть в качестве гостя у мистера Гектора Сиддонса. Милейший человек, приветливый. Был удивительно гостеприимен и добр. Беседу с ним я имел непродолжительную, но я заверяю присутствующих, что львиную долю в его разговоре занимала именно тема взаимоотношений его семьи с семьей соседа, то есть Ленмана Берлоу и его сына Уолтера. Мистер Сиддонс радовался тому, как дружно они живут с соседями, как помогают друг другу в тяжелые минуты. Прошу учесть этот, господа, весьма важный, с моей точки зрения, момент. В годы неурожаев соседи делились между собой последним. В. богатый год тот, кто закончил жатву на своих полях, помогал соседу. Ни о какой давней вражде, как некоторые могут подумать, не может быть и речи. То, что случилось в роковой вечер между двумя главами семейств, какая-то нелепая, дикая, трагическая случайность. Не сомневаюсь, что происшедшее между двумя старыми людьми крайне нелогично, не поддается никакому осмыслению. Скорее всего мы так никогда и не узнаем причину ссоры, если это вообще была ссора, поскольку тайну свою эти люди унесли в могилу.
Не нужно обладать пророческим даром, чтобы представить, каким горем обернулось случившееся для обеих семей. Я хочу спросить у всех находящихся в этом зале: все ли мы в минуты безутешного горя можем сохранить холодный рассудок и беспристрастное мышление? Не кривите душой, господа, признайтесь себе, что в минуты отчаяния человек может потерять голову. Так почему мы удивляемся, что несчастный юноша поступил именно так? Совершенно с вами согласен: поступок его чудовищен и достоин всяческого осуждения, Но руководствоваться злобой и гневом в этом конкретном случае крайне неуместно. Давайте помнить о милосердии и сострадании, ибо юноша, причинив своим безумным поступком боль другим, сам, я в этом глубоко уверен, нуждается в сострадании. Он сам жертва каскада трагедий. Какое еще чувство можно испытать к человеку, который потерял отца, единственно близкого человека на свете. Потерял, прошу обратить внимание, господа, не по причине естественной смерти, а именно, заостряю ваше внимание, в результате насилия. И разве не естественно желание сына отомстить за убийство отца? Это мы сейчас с вами понимаем, что не все так просто и ясно с нелепыми этими смертями: с чего началось и кто первый занес руку? Месть несчастного в результате обрушилась не на виновника смерти отца, а на его родных и близких, которые были в этой истории такими же жертвами, как и он сам. Но, повторяю, это понимаем мы, все взвесив и оценив, мы, которых лично не коснулась эта драма. А теперь давайте представим состояние обезумевшего от горя юноши именно в разгар событий, когда он только лишился отца. Прошу высокочтимый суд учесть это и быть к подсудимому снисходительным.
В зале послышался негромкий одобрительный гул наиболее мягкосердечных присутствующих, а граф, сделав едва заметную паузу, позволяющую ему немного перевести дух после столь пространной речи, с еще большим запалом и вдохновением продолжал:
- И еще прошу высокочтимый и глубокоуважаемый суд учесть одно, на мой взгляд, важное обстоятельство. - Речь Сленсера уже перестала быть похожей на речь свидетеля, и будь на месте графа кто-либо другой, Джекоб Гилберт давно его прервал бы. Сейчас же судья был даже рад потоку слов, поскольку понимал: чем больше граф увлечется, тем солидней выгоду можно извлечь из этого дела. - Прошу обратить ваше внимание на вот это юное божественное создание, на которое, согласитесь, невозможно смотреть без замирания сердца. - Все устремили взгляды на Штейлу, ибо и взгляд и слова графа были обращены к ней. - Пусть с моей стороны несколько нетактично раскрывать перед вами сокровенные душевные переживания несчастной девушки, теребить ее израненную душу, но мне кажется, в интересах дела немного посвятить вас в подробности. Дело в том, что эта несчастная до глубины души, чисто и беззаветно влюблена в юношу, - граф слегка развел руками и наигранно унылым тоном закончил фразу: - расправы над которым вы, судя по гневным выкрикам в зале, совсем недавно так страстно желали. Мало того, - граф сделал паузу, подчеркнув интонацией свой упрек всем враждебно настроенным к Уоту, -дело еще и в том, что юноша также безумно влюблен в это прелестное создание. Нам бы радоваться за них и восхищаться милой парой юных сердец, да вот вдруг беда, которая может все перечеркнуть. В связи с этим, высокий суд, призываю к милосердию, ибо в противном случае наказан будет не только этот заблудший, но,’в первую очередь, и эта ни в чем не повинная девушка. А этого никак допустить нельзя. Кто знает, каким ударом для нее будет несправедливый суровый приговор возлюбленному, не повлечет ли это новые трагедии, как уже случилось. Вглядитесь в ее лицо, господа присяжные, вглядитесь в эти полные слез и горя глаза и вынесите такое решение, какое подскажет вам ваша душа и совесть. Взываю к вашему разуму, господа присяжные, и умоляю вас оправдать несчастного. Да! Именно оправдать! - Граф произнес это твердо и решительно и даже угрожающе сурово, что опять-таки возымело действие. -Ибо только в этом случае прервется бесконечная цепь трагедий. Я прошу- обратить внимание: в результате пожара никто из людей физически не пострадал. Сгоревшие постройки и дом -дело поправимое. И хотя еще недавно эти люди мне были совершенно чужие, меня, казалось бы, не коснулась лично их драма, я не могу остаться равнодушным. Поэтому я уже отдал соответствующие распоряжения, и в самое ближайшее время лучшие мои рабочие отправятся возводить на месте прежнего новый дом, постройки и все прочее.
Зал одобрительно загудел, так как простолюдины, которые составляли большинство в зале, были восхищены щедростью графа и таким поворотом событий. Граф тоном, не вызывающим возражений, продолжал:
- Смею вас заверить, что работа там будет проведена безукоризненно, если не сказать больше. Я не искушен в тонкостях судопроизводства, но если понадобится за подсудимого внести денежный или какой-либо иной залог, я готов сделать это немедленно, сколь бы крупной не была сумма!
Зал восторженно взревел. Возгласы восхищения великодушием графа сливались с выкриками, требованиями помиловать Уота; не было ни единого голоса против такой развязки. Лишь присяжные сидели в явном замешательстве, удрученные услышанным. Из года в год повторялась одна и та же картина, не приходилось напрягаться и терзаться в поисках справедливости: виновен все-таки или нет очередной бедолага, представший перед ними в ожидании своей участи? Каждый раз одно и то же: монотонным голосом зачитывалось обвинение, несколько вопросов к очередной жертве, судьба которой никого абсолютно не волновала, и решение присяжных, неизменно единодушное: “ Виновен!” Кто мог вступиться за простолюдина, а именно они в основном являлись теми, чьи судьбы вершились в этом здании, а если и находился такой, то к его мнению никто не прислушивался. Сейчас же, к удивлению присяжных, ситуация резко изменилась. Зал, совсем недавно жаждущий крови, утопал в эйфории совсем по иному поводу, скандировал, требуя прощения. Известность, красноречие и широкий жест графа в конце сделали свое дело.
Последний с чувством выполненного долга и собственного достоинства прошел на свое место и сел рядом со Штейлой. Та поспешно положила свою ладонь в его руку и, лихорадочно тормоша ее, сбивчивым и срывающимся от волнения голосом шептала слова благодарности. Глаза ее безумно светились, угасшая было надежда теперь становилась реальной. Граф тактично прервал ее, мол, не стоит благодарить, он всего лишь выполнил долг честного человека. Но он видел, каким теплом светятся глаза Штейлы, и понял, что сделал первый шаг к завоеванию ее души. Ведь если не будет Уота, он, Сленсер, станет единственным, в ком Штейла будет видеть своего защитника и покровителя. Дело осталось за малым: убрать с дороги Уота. Это он сделает руками Джекоба Гилберта, сам, естественно, оставаясь в стороне. И граф с интересом взглянул на верховного судью, гадая: как же он поступит, памятуя их недавний разговор?
Гилберт неторопливо поднялся и не успел еще призвать присутствующих к порядку, как зал мгновенно притих: многие были здесь не впервые, знали его суровый нрав и порядки, которые требовалось соблюдать. Некоторое время в зале, боясь быть нарушенной кем-либо, стояла исключительная тишина. Все ждали слов верховного судьи, а тот, чуть помедлив, глубоко вздохнул, как будто собирался с силами перед предстоящей трудоемкой работой, и начал:
- Что ж, только того, у кого каменное сердце, могла не тронуть речь глубокоуважаемого графа Джоржа Сленсера. Склоняю голову перед душевным благородством и добротой этого человека. - Гилберт принял условия игры и даже повел встречную, надеясь извлечь из этого максимальную выгоду. -Признаюсь честно: от слов графа у меня самого заболело сердце. Гляжу на это очаровательное юное создание и сам терзаюсь мыслью относительно будущего несчастной девушки. Повторюсь: как мирянин я глубоко поражен трагедией и сочувствую горю людей, которых оно коснулось. Но как должностное лицо, - верховный судья повысил голос, и тон его речи стал жестким, почти зловещим, - находящееся на государственной службе и неукоснительно исполняющее свои обязанности, я просто не имею права отдаваться эмоциям, а обязан строжайше следовать букве закона. Хочу, чтобы об этом помнили и господа присяжные.
Гилберт многозначительно посмотрел на последних, те съежились под его взглядом, а у Штейлы тревожно кольнуло в груди. Зал насторожился. Гилберт тем временем продолжал:
- И если во многом я согласен с графом, то некоторые его утверждения я категорически отвергаю. Жаль, безусловно, жаль, девушку, на плечи которой свалилось столько испытаний, но говорить о жалости к злодею, - Гилберт гневно посмотрел в сторону Уота, - это уже слишком. Сколь бы ни глубока была его душевная рана после случившегося с отцом, она не оправдывает безумный поступок. Сегодня мы пожалеем одного, а завтра другой злодей среди бела дня лишит любого из нас жизни и будет требовать безнаказанности, ссылаясь на то, что накануне у него приключилась большая неприятность и он, дескать, с горя куролесил. Не кажется ли вам абсурдным такое? Так почему же мы сейчас должны поступить иначе? Я хочу, чтобы господа присяжные отдали себе отчет: а что же произошло? Очень боюсь, что у многих после предыдущей речи сложилось представление о поступке подсудимого, как о некой детской шалости, где даже никто из людей не пострадал. Да поймите же вы, что лишь благодаря случайности нет жертв среди обитателей дома. Эта случайность не должна служить смягчающим вину обстоятельством. Ведь только по независящим от него причинам не случилось большой трагедии, которую он задумал. Прошу обратить внимание на слово “задумал”, оно вырвалось из моих уст непроизвольно, но оно очень точно характеризует вину подсудимого. Ведь одно дело, когда на человека обрушивается страшная весть, и он, находясь в шоке, сгоряча, не отдавая себе отчета в том, что делает, творит что-либо ужасное. И другое дело, когда по прошествии времени, рассчитав все и взвесив, сознательно, подчеркиваю, сознательно, с хладнокровной рассудительностью идет на преступление. Считаю это очень существенной деталью и прошу отнестись к ней внимательно.
Зал сначала нерешительно, а затем одобрительно загудел, сердце Штейлы сжалось в дурном предчувствии. Она растерянно взглянула на графа, но тот лишь недоуменно сдвинул плечами и, хотя и старался утешить, сам недоумевал, и это не ускользнуло от глаз Штейлы. Что, собственно, и требовалось. А судья тем временем продолжал:
- Я очень хотел бы, чтобы господа присяжные осознали и уяснили, о каком преступлении идет речь. Вероятно, заблуждаясь, считают, что мы ведем сегодня разбор дела о поджоге. Согласился бы с вами, если бы злоумышленник поджег копну сена или даже дом: но днем - в разгар работ в поле, когда поджигатель осознает, что в доме в такое время никого быть не должно, ибо все работы в это время в основном происходят под открытым небом. Тогда бы можно было понять, что цель подлеца действительно лишь сам поджог, и хотя совершал он при этом подлость, тем не менее оправданием ему служило бы то, что он при этом все же сделал так, чтобы не случилось другой непоправимой беды - не погибли люди. Такое преступление действительно требовало бы не столь сурового наказания. Поверьте мне, после столь проникновенной речи уважаемого графа Сленсера первым бы замолвил слово в защиту обвиняемого и воззвал бы к снисхождению в решении его участи. Но весь ужас нашего преступления, - голос судьи стал громче, грознее, чеканное -состоит в том, что поджог был совершен глубокой ночью, что является самым важным моментом в этой истории, ибо подлец не мог не знать, что дом в это время полон спящих людей, следовательно, не мог, повторюсь, не отдавать себе отчет в том, что в результате его злодеяния неминуемо погибнут ничего не подозревающие, мирно спящие люди. Поэтому, - голос судьи стал еще громче, он встал со своего места, чего с ним прежде никогда не случалось, и, расхаживая вдоль длинного стола, за которым минуту назад восседал, продолжал, выделяя при этом практически каждое слово, - мы сейчас рассматриваем преступление, которое нельзя назвать иначе как убийство!
Судья буквально выкрикнул последнее слово. Зал взорвался. Негодующий гул нарастал с каждым мгновением. Сленсер, у видя, что Штейла вскакивает с места, по возможности тактичнее, волевым движением руки придержал ее. Думаю, не стоит сомневаться в том, что граф в тот миг произнес самые теплые слова утешения. И хотя они, конечно же, не могли успокоить Штейлу, время, так сказать, было выиграно. Голос же судьи звучал по нарастающей:
- Да! Именно убийство! Подлое, низкое, хладнокровно рассчитанное и исполненное. Притом убийство не одного человека, а многих, ибо злодей не мог не знать, что в доме в это позднее время находится не один человек. На основании этого у каждого не должно быть и тени заблуждения в том, кого мы судим. Взываю к господам присяжным со всей строгостью отнестись к своему решению, памятуя о том, что всякое злодеяние в конце концов должно быть строжайше наказано! - Судья повелительным жестом заставил умолкнуть нарастающий в зале негодующий гул.
- Вы, надеюсь, заметили, что я все время не называл поджигателя иначе как “злодей”, “подлец” и все в том же духе. Согласен, что это несколько резковато. Но я как всякий человек подвержен эмоциям. И все мое естество не может не возмущаться низостью содеянного. Ведь каждый уважающий себя джентльмен, каждый мужчина, к какому сословию бы он не принадлежал, просто обязан при виде беды кинуться на помощь - особенно в тот момент, когда в помощи нуждаются женщины. Этот же злодей, совершив свое черное дело, зная, что в горящем доме женщины, подло и низко, крадучись в темноте, беспардонно убегал, что может быть гаже? И убежал бы, и подло отсиделся в своей норушке, а потом лицемерно сочувствовал бы, если бы в темноте не угодил в овраг. Воздадим должное Творцу, который пророчески поставил овраг в нужном месте, дабы не оставить безнаказанным преступление! -Судья перевел дух, сделал шаг назад к столу и объявил:
- Для дачи свидетельских показаний приглашается Джон Гоббс!
Тот, будучи предупрежденным и готовым к такому повороту событий, неспешно прошел к импровизированной сцене, становясь тем самым одним из участников спектакля, и, соблюдая все ритуальные в таких случаях правила, застыл в ожидании вопроса.
- Прошу вас, мистер Гоббс, рассказать нам обо всем, что вам известно по этому делу.
- Слушаюсь, ваша честь. Все, свидетелем чего мне довелось быть, поведаю как на духу. В то утро я, в числе других слуг, сопровождал господина графа Сленсера. Когда мы подъехали к месту, где раньше находился дом мистера Сиддонса, пред нами, ваша честь, открылась ужасная картина. Возле догоревших обломков дома сбилась в кучку горстка растерянных людей, на которых жалко было смотреть. С трудом узнав от подавленных страдальцев о происшедшем, мой господин не растерялся и отдал несколько приказов - как я понял, с целью хоть что-либо предпринять, поскольку у всех от растерянности просто опустились руки. Хозяин приказал осмотреть на всякий случай окрестности, и я этим занялся. На опушке рощи я наткнулся на овраг, на дне которого и заметил этого человека. - Гоббс глазами показал на Уота. - Лежал он неподвижно, но в нелепой позе, раскинув руки; поначалу я решил, что нашел труп. Но когда коснулся его плеча, услышал стон. Вот тогда я всех и позвал. Уже потом, присмотревшись, я заметил кровавую рану на голове у подсудимого, а рядом - увесистый камень со следами крови. Я догадался, что он, убегая в темноте, свалился в овраг и, падая, врезался головой в камень. Думаю, благодаря ему, злоумышленник не остался безнаказанным. Вот, ваша честь, и все, что я могу сообщить высокому суду по данному делу и свидетелем чего, волей случая, мне довелось быть. - Гоббс, покорно наклонив голову, сразу же встрепенулся, как будто вспомнив что-то, хотя это “что-то” он, для большего эффекта, умышленно оставил для финала своего рассказа. - Извините, ваша честь, я упустил, наверное, важную деталь. Когда я увидел человека лежащим на дне оврага, в глаза мне сразу же бросился зажатый в его руке дотлевающий факел.
Зал взорвался негодующим ропотом, но судья снова повелительным жестом призвал к порядку. Нет, он ждал, жаждал, он хотел этого возмущения, но приберегал до нужного момента, когда скопившийся в душах людей гнев вырвется наружу и наверняка подействует на присяжных, а следовательно, и на их решение.
- Благодарю вас, мистер Гоббс, и сейчас, думаю, время предоставить слово самому обвиняемому и услышать, что он может возразить против столь безоговорочных свидетельств, доказывающих его вину.
Уот все еще сидел в оцепенении, будучи не в состоянии осмыслить чудовищную, оглушающе навалившуюся на него лавину обвинений, которые даже слушать было страшно, а не то что осознавать, что вся эта дикость приписывается ему. Жестоко обвинить Уота в нерешительности - кто знает, как бы вел себя в такой ситуации каждый из нас. К тому же учтем главное: после страшного удара по голове злосчастным камнем Уот действительно не помнил, что происходило с ним. А после потока обвинений готов был уже сам поверить, что все так и было.
- Я тебя спрашиваю, негодяй! Или тебе нечего возразить?
Уот медленно поднялся и, повернувшись к судье спиной, обратился к залу:
- Если бы мне раньше кто-нибудь рассказал подобное, я не меньше вашего возмутился бы. Понимаю ваш гнев и не осуждаю вас за это. Но представьте хотя бы на миг. что все эти страшные обвинения вдруг адресуются любому из вас. Понятно, что душа каждого восстала бы против абсурда. Это же испытываю и я сейчас, слушая. Мне и поверить до сих пор тяжело, что такое может случиться на белом свете, не то что самому совершить подобное. Для меня все это - непостижимая загадка. Твердо помню, как после тяжелого и изнурительного дня похорон я возвратился домой поздним вечером и сразу же уснул. Происшедшее у меня в памяти не отложилось. Все как будто провалилось куда-то. Пришел в себя в какой-то жуткой камере, с раной на голове...
- Господа присяжные! - Судья был вне себя от ярости. -Неужели вы не содрогнетесь перед пределом лицемерия? Неужели сердце не подскажет, вам решения, способного справедливо наказать это исчадие ада! Можно проявить какую-то долю милосердия к человеку, если он хоть запоздало, но признал свой грех, чистосердечно покаялся! Еще бы теплилась надежда, что он может исправиться, искупить свою вину. Но, скажите мне, что можно ожидать от него - воплощения подлости, лжи и лицемерия? Неужели стоит подарить подсудимому жизнь для того, чтобы он и дальше творил свои страшные злодеяния? Граф Сленсер просил пощадить его юные годы и его любовь. Простите меня, но это во стократ умножает вину подлеца! Предательски убегать от им же подожженного дома, зная, что в это время в дыму и огне погибает юное сердце, пылко его любящее, это... это... - Гилберт задыхался от возмущения, лоб его покрылся испариной. - Да разве место этому преступнику среди нас?! - Судья вскинул руки к слушавшим, лицо его артистично выражало крайнюю степень страдания. - Да разве место этому негодяю из негодяев на земле?!
“Смерть негодяю!” - мощно пронеслось по рядам и долетело до ушей присяжных. В чудовищном реве и гуле потонул крик Штейлы:
- Нет!!! Нет!!! Как вы можете!..
Она рванулась вперед - то ли к Уоту, то ли к судье, сама еще не решив, куда и зачем, но со страшным желанием что-либо предпринять, прервать этот кошмар. Граф удержал ее в первое мгновенье, а второго уже не понадобилось: то ли не выдержав безумной нагрузки, то ли в результате нервного шока, то ли осознав бесполезность своих попыток изменить что-либо, Штейла вся обмякла и опустилась на свое место. Граф что-то ей говорил, а она с безучастным лицом стеклянными глазами уставилась на Уота.
А в зале тем временем создалась обстановка, какую можно было бы назвать апогеем. Уже не делая никаких попыток успокоить людей, верховный судья в одиночку, сам, казалось, перекрикивал всех:
- Народ ждет, господа присяжные, вашего решения! И принимая его, пусть сердца ваши содрогнутся при мысли, какие еще беды может принести преступник людям, пусть разум ваш осознает всю глубину несчастья погорельцев, которые в одночасье лишились и крова, и пищи, и веры в добро. Пусть пред взором вашим встанут страшные картины мук погибающих в огне и дыму, корчащихся в предсмертной агонии ни в чем не повинных людей, которых от всего этого спасло только чудо. Пусть кровь и плоть ваша подскажет:” Смерть негодяю!”, а уста твердо и уверенно произнесут: “Виновен!!!”
Гилберт выкрикнул последнее слово на самой высокой ноте, на какую только способны были его голосовые связки. Наверное, в этот миг зал взревел. Но Штейла этого уже не слышала. В глазах все поплыло, в ушах гул, шум, звон, в котором она ничего уже разобрать не могла. Она только видела в сплошном тумане, как резко вскидывали руки присяжные, но понять слова была не в состоянии. Лишь когда в зале все вскочили и бурными жестами начали выражать высшую степень восторга, Штейла осознала, что случилось непоправимое. Как во сне, она не сопротивлялась условиям графа и его слуги Джозефа помочь ей покинуть зал. Лишь оказавшись на свежем воздухе, девушка немного пришла в себя и стала смутно понимать, что ей говорят. Граф безостановочно клялся, что сейчас же вернется к верховному судье и попытается сделать все возможное и невозможное, чтобы облегчить участь Уота. Сленсер усадил ее в свой экипаж. Штейла, все еще находясь в шоке, застыла на бархатном сиденье и все тем же стеклянным взором бессмысленно смотрела в никуда. Граф приказал отвезти ее к себе в дом, вызвать врача. Умолял лечь отдохнуть. Сам же клятвенно заверил, что не вернется без обнадеживающих вестей. Карета застучала по камушкам дороги, устремившись вперед, а Штейла все сидела неподвижно, не в силах выйти из оцепенения.
Вмиг все прошло. Резко, неожиданно отрезвляюще. Штейла всегда обладала крепкими нервами, решительностью характера. Сейчас вдруг она разом осознала происшедшее.
Ужас и смятение охватили ее. Как же так? Как могла она уехать, бросить Уота в такой момент - ничего не предприняв для его спасения? Почему не попыталась помочь? Штейла полностью овладела собой, к ней вернулось самообладание. Мысленно ругая себя за постыдные минуты слабости, она лихорадочно силилась сообразить: не поздно ли еще что-либо сделать для спасения Уота? Еще не решив, что будет делать, засобиралась. Ну, конечно же! Сейчас она прикажет кучеру вернуться, и камня на камне от суда не оставит, но Уота спасет. Как именно - неважно, главное, мчаться ему на помощь! У нее все получится! Она добьется своего!
Штейла приоткрыла шторку окошка, чтобы отдать приказание кучеру, и в тот же миг увидела, как какой-то мужчина в черном вспрыгнул на козлы и сильным ударом сбросил того на землю. Схватив вожжи, он моментально остановил карету. В тот же миг обе дверцы одновременно распахнулись, два других незнакомца ворвались внутрь и прежде, чем Штейла успела что-либо сообразить, подхватили ее под руки и выволокли из кареты. Бесцеремонно и грубо. Штейла решила звать на помощь, но лишь первый звук сорвался с ее уст, как тут же ладонь незнакомца плотно закрыла ей рот. В последний миг пленница увидела перед собой дверцы незнакомой ей кареты, куда ее грубо втолкнули. Злодеи расторопно вскочили следом, и карета стремительно сорвалась с места. Люди в черном сели с обеих сторон и плотно сжали ее плечами. Девушка пыталась вырваться, но руки ее были зажаты мертвой хваткой. В отчаянии Штейла снова сделала попытку закричать, но грязный тряпичный кляп оказался у нее во рту. Досада и возмущение переполнили Штейлу, но тут же пришло понимание, что ей не удастся ничего предпринять. Больно было сознавать, что в то время, когда Уот так нуждается в ее помощи, и она уже торопилась с ней к нему, вдруг так некстати новое приключение, слепая сила так беспардонно вмешалась опять в ее жизнь. Чувство досады, что нельзя ничего этому противопоставить, угнетало до слез. Штейла попыталась взглянуть в окно, чтобы проследить, куда ее везут, но окна были плотно зашторены. Только теперь Штейла поняла, что все это далеко не шутка или шалость. Она вдруг с леденящей ясностью осознала, что в ее жизнь ворвалась какая-то новая, доселе неведомая ей сила, которая коренным образом может изменить ее дальнейшую судьбу.

Ну что вы, господин граф, я только исполнял свой долг, - лицо верховного судьи было воплощением любезности и добродетели. Но вмиг сообразив, что сказал совершенно не то, добавил:
- Кроме того, приходилось постоянно помнить о вашей просьбе, дорогой граф, а всякая добродетель должна быть вознаграждена. Знак вашего внимания при нашей первой встрече и обещания на будущее были столь щедры, что я просто не имел права поступить иначе.
Намек был более чем прозрачен. Предвкушая близость желанного момента, Гилберт утратил выдержку и, пожалев времени на обмен любезностями, мечтал поскорее приблизить желанное.
Комнатушка, в которой Гилберт любил уединяться после каждого судебного процесса - отдыхать, приводить себя в порядок, хоть небольшая, но весьма богато убранная: за закрытой дверцей резного шкафа спряталась снятая только что строгая, черная мантия судьи, туда же отправился и колпак. А вот роскошный парик судьи, с бесконечным каскадом локонов, - водружен на специальный болван, вырезанный в форме человеческой головы и установленный на столике, инкрустированном слоновой костью, с причудливо выгнутыми ножками. Граф понял намек судьи и не заставил себя долго ждать. - Вы совершенно правы, ваша честь, касательно добродетели, и я также глубоко убежден, что любое доброе деяние человека должно быть щедро вознаграждено. А именно таковым, ваша честь, я считаю то, что вы сегодня совершили. Ибо наказать зло - это уже, вне всякого сомнения, является добрым поступком. Душа моя также переполнялась справедливым гневом к негодяю, но столь странная защита его с моей стороны, дабы не показалась вам более чем странной, была обусловлена, как я вам уже говорил, лишь жалостью к несчастной девушке, и в просьбе своей смягчить его участь я был искренен, как и в своем желании помочь ей. Но в то же время душа моя противилась, ибо сознание подсказывало: злодейство должно быть непременно наказано. Спасибо вам, мистер Гилберт. Вы поставили все на свое место, совесть моя в любом случае чиста, и негодяй непременно понесет наказание. И в награду за ваши старания не откажите в любезности принять от меня обещанный скромный презент.
Граф достал из кармана небольшой футляр со сверкающими металлическими уголками, обшитый добротной кожей, и протянул судье. Тот, жадно следя глазами за движением руки графа, почти мгновенно протянул в ответ свою и взял футляр.
- Ну что вы, любезный граф, не стоит благодарности, -скороговоркой выпалил судья уже после того, как вожделенный предмет оказался в одном из ящичков его стола. - Но коль вы так настойчивы, не могу обидеть вас, принимаю этот знак благодарности. Весьма рад, что оказал вам услугу, и надеюсь, что смогу и впредь, в случае необходимости, помочь и поддержать.
- О, благодарю, но надеюсь, такая необходимость больше не возникнет. Единственное, что еще волнует меня, так это забота, чтобы справедливая кара скорее обрушилась на голову негодяя. Вы не могли бы мне ответить, как скоро и где это случится?
- О, я исполнил свой долг, негодяя из зала суда отправили сразу же в старую городскую тюрьму, где он, видимо, в ближайшее время и будет казнен. Надеюсь, вы понимаете, что Тауэр или двор старого Вестминстерского дворца - большая честь для негодяя.
- О да, благодарю вас, мистер Гилберт, бесконечно благодарю.
Собеседники обменялись легкими учтивыми поклонами ради приличия, и тут для судьи начался особый, понятный только ему отсчет времени, он жил уже в другом, опять-таки ведомом только ему одному измерении. Все последующие формальности во дворце правосудия, дорога домой и путь в свою комнату пролетели в каком-то сплошном тумане, как будто происходили не с ним, а мысль была подчинена одной цели: быстрее бы наступил долгожданный миг. Желание распахнуть футляр и взглянуть на содержимое влекло непреодолимо, но Гилберт, во-первых, не хотел изменять своей старой привычке, а во-вторых, оттягивая желанный миг, как бы растягивал удовольствие, так как минуты предвкушения сладостного подождет своего часа. И тогда это ювелирное творение создателя само прейдет к нему, он будет вознагражден за все заботы и хлопоты. Граф уже сейчас мысленно ощущал ее жаркие поцелуи на своих губах, вкушал сладостное тепло и нежность ее тела. Изголодавшаяся по страсти за все последние годы плоть графа жаждала своего, и он был рад каждому шагу, приближавшему его к заветной цели. Джоржа все сильнее одолевал азарт охотника и он, с хищным блеском в глазах, стремился к своей добыче.
Итак, практически все сделано, кроме одного маленького штришка - поставить точку в истории с Уотом. Чем раньше будет казнен его соперник, чем скорее Штейла узнает об этом, тем быстрее заживет ее душевная рана, а значит - прейдет и естественное желание утешиться в новом чувстве.
У кареты уже стояли верные ему Гоббс и Гейнсборо, услужливо приоткрывшие при его появлении дверцу, разложившие небольшую выдвижную лесенку-ступеньки. Граф, воспользовавшись их помощью, сел в карету, удобно расположился на сиденье и взглянул на своих верных слуг, которые, задвинув лесенку, покорно ожидали приказаний. Граф звонко рассмеялся:
- Ну что же, господа, сегодня у нас удачный день, мы на славу потрудились. Молодчина, Джон, ты был великолепен, а вот Джозеф за это время отдохнул и теперь ему самое время поработать. Так вот, Джозеф, слушай меня внимательно. Сейчас ты берешь у Томаса лошадь, скачешь к старой городской тюрьме и любыми средствами добиваешься встречи с ее начальником. Можешь сослаться на весьма важное и неотложное дело от имени очень влиятельного человека, но переговорить ты с ним должен с глазу на глаз. Можешь в случае крайней необходимости сослаться на меня, но если позволят обстоятельства, действуй инкогнито. Объясни, что в его тюрьму направлен преступник, суд над которым только что свершен. Скажи, что влиятельный при дворе человек так потрясен неслыханным злодейством этого негодяя, что готов не жалеть никаких средств, лишь бы справедливая казнь поскорее свершилась. Намекни, что в случае расторопности он будет щедро вознагражден, а это - всего лишь задаток.
С этими словами граф извлек из кармана камзола небольшой, но достаточно увесистый для такого случая мешочек и бросил его слуге. Тот проворно поймал его на лету, а легкий недвусмысленный перезвон поведал о содержимом мешочка.
- Будет исполнено, господин.
Граф отдал приказания, Гоббс вскочил на козлы рядом с кучером, и карета помчалась. Сленсер мысленно подбирал слова, которые сейчас скажет Штейле. Как он ни старался, мол, доводы и просьбы его разбивались о стену равнодушия верховного судьи. Но он, конечно же, на этом не остановится и сделает все, - пусть Штейла этому поверит, - для спасения Уота. Главное, немного выиграть время, а там уж и сообщить Штейле о непоправимом и лишь смиренно вздохнуть: я сделал все, что было в моих силах, но такова воля Господня...
Карета умчалась. Гейнсборо, вскочив в седло, пришпорил лошадь и поскакал в сторону городской тюрьмы, а спешившийся Томас медленно побрел к дому хозяина.

Монастырь жил своей повседневной жизнью. Пришло время обедни, и монахини спешили вознести Богу молитву, надеясь быть услышанными, прощенными, очищенными. Обилие лампадок, подсвечников и самих свечей способно было поразить постороннего. Многочисленные лики святых придир-чиво строго взирали на монахинь, словно пытаясь узреть в их поведении что-либо грешное, дабы строго наказать за это. Чувствуя этот проникновенный взгляд, боясь кары господней, те старались всем своим видом и поведением доказать всевышнему, что каждая - образец смирения и покорности. Неискушенному человеку стало бы, наверное, дурно в бесконечном угаре чадящих лампад и свечей, но для послушниц они - неотъемлемая часть мира, теперь уже ставшего таким родным и привычным образа жизни. Это там, за стенами монастыря, званные балы и сытные пиршества, оркестры придворных музыкантов и пески уличных трубадуров, сладостные стенания на деревенских сеновалах и развратные оргии на надушенных перинах дворцовых спален. Все осталось там, за стенами монастыря. Радости и горести, эмоции и переживания. Здесь жизнь течет размеренно, однообразно и монотонно. Сегодня все будет происходить так же и в той же последовательности, что и вчера, и завтра. Так проходят недели, месяцы, годы. Так пройдет вся жизнь.
Настоятельница монастыря мать Мария, застыв в глубоком поклоне перед образами, услышала за спиной чьи-то шаги. Неспешно подняв глаза, она увидела свою неизменную помощницу монахиню Фанни. Несчастная, немая от роду и рассудком не от мира сего, - беспрекословная и пунктуальная исполнительница воли игуменьи, прямо говоря, безотказное оружие в ее руках. Фанни давала знаки следовать за ней, и игуменья по жестам поняла, в чем суть дела. Отвесив еще один поклон образам, настоятельница решила этим и ограничиться, поскольку любопытство взяло верх. Пройдя следом за Фанни, она подошла к окну, из которого были видны ворота монастыря и лежащая среди окрестных лугов дорога, ведущая к ним. Перед воротами увидела роскошную карету, запряженную шестеркой добротных лошадей, и с первого взгляда, конечно же, узнала экипаж.
- Прикажи пропустить графиню и проводи ее ко мне. Фанни на мгновенье склонилась в смиренном поклоне и сразу же бросилась исполнять приказание.
Настоятельница прошла в свою келью, что служила ей неизменным местом приема важных гостей, которые хоть и редко, но появлялись в монастыре. Иногда, в исключительных случаях, она вызывала сюда кого-либо из провинившихся обитательниц монастыря, слепо веруя, что строгость и величие самих стен этой цитадели местной власти усмиряюще подействуют на нечестивицу.
Прошло совсем немного времени, и в келью вошла молодая дама, шикарные туалеты которой никак не сочетались со скромными стенами монастыря.
- О, графиня, дорогая, рада видеть вас в нашей скромной обители!
- Вы, матушка, как всегда, любезны и доброжелательны.
- Боюсь злоупотреблять вашим вниманием, но прекрасно знаете, графиня, я всегда рада вашему приезду. Сгораю от любопытства узнать, какое на сей раз дело привело вас ко мне. Расскажите все по порядку. Как там Лондон, какие новости в свете? Да вы присаживайтесь, графинюшка, с дороги отдохните, это святое дело.
- О, благодарю вас, матушка! - Гостья села в кресло напротив настоятельницы. - Вы даже дух не даете перевести. Право не знаю, с чего и начать. Впечатлений, разумеется, масса, ведь жизнь при дворе такая бурная, полная интриг и любовных приключений. Ох, дорогая, вы здесь...
- Ну полно вам, графиня, ведь мы с вами уже говорили об этом.
- Прошу прощения, но я до сих пор не могу свыкнуться с этой мыслью. Ну, да Бог вам судья. При дворе же сплошной поток впечатлений. Балы, обеды и снова балы, элегантные кавалеры, удачные партии. Собственно, в этом причина и моего приезда. Я вам уже рассказывала о иском графе Сленсере, который столь стремительно ворвался в светскую жизнь Лондона. Баснословное богатство, роскошные экипажи, обеды, экзотичности и уникальности которых могла бы позавидовать даже королевская кухня. Обилие статуй и картин, принадлежавших кисти великих мастеров, в усадьбе графа просто поражает. Он может просто так, забавы ради, сделать кому-либо щедрый подарок. Удивительная легкость, с какой он все это делает, ибо, уверена, даже король Карл не может позволить себе подобных широких жестов. Во всяком случае, я ни разу о таковых не слышала. Одним словом, дорогуша, думаю, вы сами понимаете, какой фурор произвел граф среди столичных светских львиц. О более удачной партии даже мечтать невозможно. Можете себе представить, какое удовольствие я получала, потешаясь над тщеславными попытками безмозглых куриц опутать графа узами Гименея. Они просто смешны перед неприступностью гордого графа. Но я, даже не успев по-настоящему забросить сеть, спокойно взяла его голыми руками, поскольку он беспомощно барахтался в ней. Практически уже был мой, матушка, представляете? То, что казалось фантастически недосягаемым для всех, для меня в одночасье стало доступным и реальным. Казалось бы, свершилось! О чем еще можно мечтать? Еще немного и терпящая некогда насмешки заносчивых щеголей графиня де Кайтрайт сможет поспорить в блеске туалетов с самой королевой.
И тут графиня неожиданно вскочила и возбужденно начала ходить перед игуменьей. Та поняла, что рассказчица подошла к главному в своем повествовании.
- И вдруг, совершенно неожиданно, как снег на голову, появляется ничтожество, эта грязная крестьянка, и все рушит. Я и раньше была наслышана об экстравагантных выходках графа, который мог запросто - то ли для куража, то ли потехи ради - снизойти до того, чтобы на равных общаться с простолюдинами, но привести эту чернь себе в дом... Другому на месте графа не грешно было бы забыться: справедливости ради скажу, что эта девка довольно-таки недурна собой и способна увлечь. Но граф ведь, граф... Он столь знатен, что опуститься до того, чтобы принимать у себя отбросы общества, - это просто непростительно для графа. Видели бы вы, как холоден после этого он со мной был, а ведь накануне так любезничал. Граф, граф... Как посмел он меня поставить на одну доску с этой...
Графиня резко остановилась и поспешно села в кресло, из которого минуту назад вскочила. Сейчас она являла собой образец спокойствия и хладнокровия.
- Надеюсь, вы понимаете, как важно убрать глупую назойливую муху с моего пути. Думаю, граф быстро успокоится и забудет ее, а тогда уж все будет зависеть от меня. Она с графом или граф с ней (какое теперь это имеет значение?) сейчас находятся в здании городского суда, где рассматривается дело бывшего дружка этой девицы. Довольно странная история, но о ней потом. В случае, если граф отправит ее к себе одну, а такое весьма вероятно, на пути к дому в одном из наиболее безлюдных мест этого маршрута ее карету будут поджидать мои люди. Люди надежные и проверенные, так что если все будет хорошо, они вскоре доставят ее сюда. Вот в этом, матушка, и кроется причина моего приезда. Надеюсь, дорогая, вы не откажете и на этот раз в моей скромной просьбе, а я, зная надежность вашего монастыря, утешусь мыслью, что более никто и ничто не помешает достижению моей цели.
- О, какой может быть разговор, графиня. Сочту за честь оказать вам услугу. И уж постараюсь, чтобы репутация этих стен, как вы изволили выразиться, не пошатнулись в ваших глазах. Можете быть спокойны. Прошу прощения, что на минуту оставляю вас, но, думаю, уместно будет прямо сейчас отдать распоряжение пропустить их, а ее доставить к нам, как только приедет.
- О, Мария, вы каждый раз поражаете меня своим участием, ну, конечно же, милая, конечно же! Господи, что бы я без вас делала...
Игуменья вышла, а графиня, дабы скоротать время, начала неспеша прохаживаться взад-вперед по келье, осматривая непривычную для себя обстановку и интерьер. Подойдя к окнам, графиня отметила прекрасный вид из ворот монастыря и невольно задумалась, глядя вдаль, на убегающую за горизонт дорогу. Мысли ее витали вокруг этой нахальной простушки, так неожиданно и так стремительно ворвавшейся в ее жизнь, испортившей тем самым все ее, такие смелые и заманчивые, планы. Ну что ж, если камень некстати попадает под колесо, его просто-напросто нужно убрать с дороги, чтобы не мешал продолжать путь. Таким камнем для графини оказалась Штейла, как для графа - Уот. Граф и графиня склонны были играть судьбами человеческими, словно камушками, для достижения своих целей. У сильных мира сего своя мораль, и история изобилует случаями, когда государства схлестываются в смертельной схватке, гибнут в огне целые города, захлебываются в крови тысячи и тысячи людей - всего лишь ради эффектного жеста молодого честолюбивого короля в глазах соседней красавицы. Дикий, бесконечно дикий и безумный мир, в котором жили наши предки, живем мы и придется жить нашим детям! Никогда сознание наше не сможет свыкнуться с подобными примерами. Но вернемся к нашим героям.
Графиню отвлекли от раздумий шаги. Оглянувшись, она увидела входящую в келью игуменью.
- Не беспокойтесь, милая, я распорядилась немедленно по прибытию доставить ее сюда, а тем временем, поскольку так или иначе нам все равно необходимо коротать время до их приезда, расскажите мне эту историю поподробней, если это вас не затруднит. Вы говорили о каком-то суде и дружке этой грешницы.
Графиня отошла от окна и снова поудобнее уселась в кресло.
- О, дорогая, это целая вереница всевозможных любопытных происшествий, и мои люди славно потрудились, чтобы побольше разузнать обо всем.
Графиня принялась рассказывать своей давней приятель-нице о том, что ей было известно. Так прошло немало времени, но игуменья слушала с интересом, ибо при всей суровости нрава и пуританском укладе жизни ей то ли для разрядки, то ли для развлечения небезынтересны истории из мирской жизни.
Прервала графиня рассказ, лишь когда услышала шаги.
- Если не ошибаюсь, то вот и наша гостья. Вы знаете, матушка, мне хотелось бы понаблюдать за ней со стороны. Да и не следует пока открывать карты. Позвольте воспользоваться убежищем, а вы, я думаю, знаете, что делать.
- Да, да, графиня, пройдите. Я думаю, вам будет удобно в этом небольшом кабинете. А я уж, дорогая, постараюсь для вас.
Графиня проворно юркнула в узенькую дверь, игуменья же чинно уселась в рабочее кресло, придав при этом себе важный и строгий вид. В келью неслышно вошла Фанни и застыла в ожидании приказаний.
- Введите ее!
На мгновенье застыв в покорном поклоне, Фанни вышла и почти тотчас же вошла вновь, но уже с двумя монахинями, державшими под руки Штейлу.
- Подождите у двери!
Монахини удалились, а игуменья, выйдя из-за стола, подошла к Штейле и ласково положила ей на плечо руку. И если мгновенье назад приказ был отдан строгим и повелительным голосом, то сейчас он зажурчал нежным ручейком:
- Рада приветствовать тебя, дочь моя, в нашей скромной обители.
Штейла после безуспешных попыток освободиться в карете решила взорваться негодованием сразу же, как отворилась дверца ее передвижной темницы, но видя, как, подхватив под руки, ее спешно куда-то поволокли, она осознала тщетность подобных усилий в данной ситуации, поэтому позволила волочь себя куда-то вверх, по каким-то каменным лестницам и коридорам. По одеянию монахинь она начала догадываться, куда попала, но решила подождать конца странного путешествия, где, по ее мнению, выяснится страшное недоразумение. Вообще-то девушка понимала, что все неспроста, вряд ли стоит надеяться на благополучный исход, но надежда, как говорится, всегда теплится в душе до последней минуты. Увидев пред собой игуменью и заметив, как поспешно исполняются повелительные приказы, Штейла поняла, что перед ней та, к которой ее везли, и только с ней следует говорить обо всем случившемся, ибо все остальные, и это нельзя не заметить, были просто исполнителями ее поли. Штейла обрадовалась столь ласковому обращению и уже затаила надежду на скорое освобождение. Но тут же поймала себя на мысли, что тон игуменьи выдавал нотки высокомерия и насмешливости. Штейла внутренне почувствовала беду и приготовилась к худшему. Понимая, что эмоции здесь не помогут, решила действовать осторожно и хладнокровно, хотя клокочущее внутри возмущение буквально вырывалось наружу. Штейла собрала все силы и сдержанно, но подчеркнуто холодно и вызывающе ответила:
- Мне приятно, что вы испытываете радость при моем появлении здесь, но я ничего подобного не чувствую.
Игуменья на миг застыла в растерянности, ибо, привыкшая за все эти годы к покорному лепету не помышлявших о возражении подданных, была ошеломлена дерзким ответом. Понимая, какая опасная собеседница находится перед ней, игуменья резко сбросила с себя маску и, медленно опустившись в кресло, как бы раздумывая, как поступить, холодеющим тоном произнесла:
- Осознай, грешница, сколь дерзок ответ, столь сурово должно быть и наказание.
Из леденящего тона игуменьи, нескрываемой угрозы в ее голосе, из осознания серьезности последствий скандальной ситуации в их разговоре следовало, что нужно стараться решить все по-доброму. И Штейла, пересилив себя, произнесла как можно искренне и добродушно.
- Извините, если мой ответ показался вам неучтивым, но меня всегда учили, что грешно говорить неправду. Согласитесь: любой на моем месте не стал бы радоваться тому обстоятельству, что его избивают, помимо его воли увозят и бесцеремонно и грубо куда-то волокут.
Удовлетворение разлилось в душе игуменьи. Такая строптивая и уже у ее ног. Победа хоть и незначительная, а приятная. Но чувство мщения уже ^захлестывало хозяйку монастыря. Мыслимо ли: надерзить, и не кому-либо, а ей, именно ей!
Штейла тем временем решила не откладывать на потом самый главный для нее вопрос и сразу же приступила к делу:
- Прошу вас, объясните мне, что происходит, зачем меня сюда привезли?
- Я уже начала верить в искренность твоих извинений, а ты лукавишь, безбожница, дабы только поддобриться ко мне, выведать побольше.
- Как же меня может не волновать моя дальнейшая судьба? Искренность - не предмет осуждения.
Отметив про себя временную капитуляцию собеседницы, игуменья заметила, что уступка эта незначительная, а держится Штейла, невзирая на будто бы покорные речи, тем не менее с чувством собственного достоинства. Ну, что же, игуменья прекрасно знала, как обходиться с людьми покорного склада. Крики и грубость оборачиваются против тебя же, издевка и насмешка доводят соперника до исступления, чувство же беспомощности и безвыходности в этом случае терзает и разрывает душу. Что может быть выше наслаждения наблюдать такую вот душевную агонию ненавистного тебе человека? И игуменья вошла в роль.
- В твоих словах, раба божья, есть резон, и, буду откровенна, искренность твоя начинает пробуждать во мне чувство уважения. - Игуменья знала, что особо горек миг разочарования после появившейся было надежды, потому и старалась не лишить себя этого удовольствия. - Что же, отвечу тебе вполне искренне на беспокоящий тебя вопрос. Дело в том, что мне поведали твою грустную историю, и я не могла не проникнуться состраданием к твоей горемычной судьбе. Столько несчастий свалилось на юные неокрепшие плечи - такое нечеловеческое испытание не каждому по силам. Нередко несчастные, в лучшем случае, трогаются умом, в худшем - накладывают на себя руки, а это уже непоправимо. Так вот. Проявляя к тебе искреннее сострадание, дабы обезопасить тебя от подобной участи и поддержать в тяжелую минуту, мы решили предоста-вить тебе приют в этих гостеприимных стенах, ибо забыться в молитве - самое лучшее лекарство от душевных недугов в минуты испытаний тяжелых.
От услышанного Штейла на некоторое время даже потеряла дар речи. Ей трудно было поверить, что все происходящее не шутка, хотя лицо игуменьи, полное участия и сострадания, говорило о другом. С трудом овладев собой, Штейла удивленно, стараясь сохранить спокойствие, промолвила:
- Вы хотите сказать, что привезли меня сюда для того, чтобы я... стала монахиней?
- О, дочь моя, разве можно об этом говорить таким кислым тоном? Нужно гордиться! Ибо посвятить остаток жизни своей служению Господу - величайшая благодать, которая может снизойти на человека. Это значит возвысить себя над земными похотями и желаниями, обрести блаженный покой, ибо мирские горести и тревоги больше никогда не будут беспокоить тебя.
- Остаток жизни... - Штейла почувствовала, как холодок подкрадывается к ее сердцу. - Что вы хотите этим сказать?
- Ты плохо обо мне думаешь, дочь моя. - В душе игуменья ликовала, наслаждаясь видом все более бледнеющего лица Штейлы. - Неужели я так жестока, чтобы, приютив тебя в тяжелый для тебя час, потом выпустить из этих стен, за которыми ожидают новые горести и несчастья, ибо жизнь мирская без них неизбежна. Нет, дитя мое, можешь не сомневаться в моей привязанности. Сколько хватит сил моих и лет, я буду заботиться о тебе, и уж, пожалуйста, не нужно благодарности. Думаю, очередная благодетель зачтется мне в будущем.
Штейла начала понимать, что к чему в этой гнусной комедии лицемерия и ехидства, но тем не менее с невероятным усилием побеждая в себе взрыв негодования и возмущения, все же сделала очередную попытку уладить все по-доброму, сохраняя при этом, хотя и мизерные, призрачные, но все-таки спасительные проблески надежды:
- По примеру родителей я всегда преклоняла колени перед Всевышним и возносила молитвы Господу, как и подобает христианину, но тем не менее никогда не отличалась особой набожностью. Поэтому не могу принять всерьез ваши слова. Насколько я знаю, в монастырь идут по убеждению, доброволь-но, меня же привозят сюда насильно, вопреки моей воле. Вы искренне верите, что совершили благодеяние?
Графиня в соседней комнатушке, прильнув к небольшому отверстию в стене, откуда хорошо просматривалось происхо-дящее, а хорошая слышимость позволяла понять все, что говорилось за перегородкой, испытывала то же блаженное чувство злорадства, которое в это же время одолевало и игуменью. Растерянность и беспомощность, которые выдавал срывающийся голос Штейлы, были сладкой музыкой для слуха де Кайтрайт.
- Видишь ли, дитя, - продолжала игуменья тем же заунывным и монотонным голосом. - Большинство, действительно, идут к нам добровольно и по убеждению, как ты говоришь. Это те, кто осознал свое высокое предназначение служить Господу, кто сумел возвысить себя над жалкой толпой. Мы искренне таким людям рады, а врата этих гостеприимных стен всегда открыты для них. Но есть и такие, милочка, - настоятельница повысила голос, заблуждаясь, или же в силу невежества своего, не осознают столь очевидной истины, что только в молитве они могут забыться, что только лишь Господь спасет их, согреет и защитит, укажет праведный путь. Помочь грешникам, направить их на верный путь - наша святая обязанность. И делаем мы это не только по божьей воле, но и по велению сердец, дабы уберечь несчастных от необдуманных и непоправимых шагов. Вот потому-то, сердешная, ты и была доставлена сюда возможно, не совсем по твоей воле, но во благо тебе. В этом ты можешь не сомневаться. Поверь мне, дитя, пройдет совсем немного времени и упадешь ты к ногам моим со слезами благодарности за то, за что сейчас по глупости и непониманию стараешься упрекнуть.
От беспредельного возмущения Штейла готова была броситься на ненавистную женщину с неуемным желанием задушить ее. Но, понимая, что это ничего не даст, - ведь помимо игуменьи есть еще и стены вокруг, из которых невозможно будет вырваться, - Штейла решила еще раз попытаться тронуть сердце настоятельницы, хотя подсознательно понимала, что бесполезно.
- Я прошу вас, я умоляю вас, мне никак нельзя оставаться здесь. Мне очень... Мне просто необходимо быть сейчас в другом месте, где крайне нуждаются в моей помощи, а я бесполезно трачу здесь время.
- Довольно! - взорвалась, поднявшись, игуменья Высокую и почетную обязанность, каковой является служение Господу, ты называешь бесцельной тратой времени?! Безбожница! Ересь! Фанни!
Сценарий был отработан идеально. Не успела настоятельница закончить фразу, как в дверях показалась маленькая немая, а за ней следом две монахини, которые доставили Штейлу сюда.
- Займитесь еретичкой, дабы ей не повадно было богохульствовать в следующий раз, - прозвучала команда.
Видя, как исполнительницы воли хозяйки направились к ней, чтобы через мгновенье зажать ее локти в мертвой хватке, Штейла взорвалась. Клокочущее в груди чувство протеста, возмущения и негодования, накопившееся за это время, наконец, вырвалось наружу. Взрыв эмоций придал силы. Резко оттолкнувшись от пола, Штейла одним прыжком преодолела расстояние, отделяющее ее от игуменьи, и, крепко вцепившись обеими руками в волосы игуменьи, сбив колпак, резко дернула ее на себя. Истерический крик настоятельницы слился с грохотом, издаваемым крышкой стола после удара об него игуменьи. Через мгновенье Штейла находилась в крепких объятиях монахинь, но дело уже было сделано. Когда трясущаяся от страха Фанни помогла приподнять голову своей госпоже, то все увидели окровавленное лицо и свернутый набок нос.
Монахини от неожиданности застыли на месте, не зная, что делать, а игуменья еще некоторое время не могла прийти в себя, потеряв от изумления дар речи. Все эти годы она привыкала к обожествлению, когда окружающие старались не только не перечить ей, но даже взглянуть на нее и то не смели. А тут вдруг такое...
Теперь разразиться негодованием пришел черед игуменьи.
- Сука! Ах ты... сволочь! Да я!.. Да ты у меня!.. Игуменья задыхалась от ярости, что позволило Штейле вставить свою язвительную реплику:
- Вот тебе раз! Столь примерная раба божья позволяет себе в божьей обители произносить не богоугодные слова. Они больше подходят для грязной таверны, нежели для храма господнего. Боюсь, что, забывшись в гневе, вы, матушка, невольно выдали не только свое истинное то воспитание, но и свое прошлое.
Это было уже сверх всего. Игуменья захлопала беззвучно ртом, как бы задыхаясь, и в то же время, пытаясь, что-то сказать, но вместо крика вырвалось слабое:
- В подземелье... В подземелье ее...
Ноги подкосились, она обмякла и свалилась в кресло. Фанни бросилась к игуменье, а монахини поспешили исполнить приказ, увлекая за собой полную отчаяния Штейлу.
Когда те ушли, графиня де Кайтрайт поспешно оставила свое укрытие и бросилась помогать Фанни приводить в чувство игуменью. Через некоторое время, та оклемалась.
- О, Боже! Мария, дорогая, какой ужас! Как эта низкая крестьянка могла позволить себе так обращаться с вами! Вы нуждаетесь в срочной помощи, матушка.
- О, да. Сейчас спустимся вниз.
- Я помогу вам, матушка, - лепетала графиня, беря игуменью под руку и, помогая ей идти. - Прошу простить меня, что я доставила вам столько неприятностей. Ведь не привези я эту дикарку к вам...
- Полно вам, графиня. Наоборот, я благодарна за такой экземпляр. Уж я отведу душу, можете не сомневаться.
Келья опустела, но безмолвная тишина не долго властвовала в ней. Сквозь открытые окна послышался мелодичный колокольный перезвон, а внизу, на монастырском дворе, можно было увидеть, как послушницы по одной или небольшими группами, образовывая живые ручейки, дружно потянулись в молельню.

Бурным, удивительно бурным было то время, о котором мы ведем свой рассказ. Пройдут годы, десятилетия, столетия, и мальчики с присущей им юношеской увлеченностью станут зачитываться романами о времени, которое в их воображении будет овеяно сплошной романтикой, а эпоха начнет ассоциироваться с белоснежными парусами красавцев-парусников, с бесшабашной жизнью пиратского братства и с чарующим человеческий слух звоном золотых монет. И мало кто вспомнит о другой стороне романтического оттенка тех времен. Ибо далекие события изобиловали и другими, менее романтичными подробностями, которых в ту пору вполне хватало. Ведь прежде, чем золотые монеты застучали о днища сундуков купцов, капитанов, лордов и королей, должен был завершиться тот длинный и драматичный процесс, в результате которого эти монеты появились на свет. Прежде, чем выложить золотой за заморский товар, нужно его сначала привезти. Да и привезти, собственно, не так уж мудрено: новые земли с огромными планта-циями маиса, табака, сахарного тростника были не совсем близко. Чтобы посадить, вырастить и убрать эти культуры требовалось много рабочих рук. Очень много. И потянулись к берегам Африки караваны за дешевой рабочей силой. Там в обмен на дешевые зеркальца, пестрые тряпочки и прочие безделушки, преданные своими вождями ради этих самых безделушек, а где и с помощью неизменных аргументов силы всех времен - огня и меча - десятками, сотнями, тысячами насильно бросались чернокожие невольники в трюмы пузатых кораблей и направлялись к берегам Америки.
Сколько крови!? Сколько загубленных судеб!? Никогда еще история человечества не знала такого периода, кроме войн, рано или поздно завершившихся, когда люди так легко и безумно уничтожали бы себе подобных. Их безжалостно умерщвляли на их же родной земле, если возникали трудности с поимкой. На пути к новым землям они сотнями гибли в трюмах кораблей от духоты, грязи и голода. Они умирали от непосильного труда под знойным солнцем на плантациях далеких земель, от побоев надсмотрщиков, которым неведомо чувство жалости.
И чтобы компенсировать эти потери, шли и шли к берегам южных земель все новые корабли за новыми партиями живого товара. Но бедолаги, наученные горьким опытом, уходили все дальше и дальше вглубь материка или надежно прятались, учуяв беду. Вояжи работорговцев с каждым разом становились все менее удачными. Не желая терять столь прибыльного бизнеса, они шли на новые, более изощренные уловки, и, в конце концов, дошло до того, что вовсе противоречило всяким нормам морали. Белые работорговцы начали возить в качестве живого товара своих же соплеменников! Сначала это были осужденные пожизненно или приговоренные к смертной казни. Дальше вход пошли бродяги, нищие, а потом и простые бедняки - кто за долги, завербованные, а затем обманутые. Не брезговали и вылавливанием на безлюдных загородных дорогах одиноких путников, насильно переправляя их на корабль. Тех потом безрезультатно искали убитые горем родственники. Много, очень много горя принесла эпоха освоения новых земель. Но не зря мы говорим: противоречивое время. Другие, наоборот, успели сказочно обогатиться, скопив капитал не только для себя, но и для своих потомков. Богатства многих нынешних сильных мира сего зарождались еще в то время: в свисте плетей на невольничьих плантациях и в свисте пуль в абордажных схватках пиратских набегов.
В то утро Ральф Аддисон, по своему обыкновению, готовился к предстоящей проверке всего тюремного хозяйства. Он уже справился, не было ли за ночь каких-либо происшествий: смертей, побегов и прочего, а теперь, сидя в своем полутемном кабинете, извлекал книги с нужными записями. В дверь постучали, и на порог ступил один из охранников, дежуривших в то утро у тюремных ворот.
- Сэр, Том Биггс, капитан “Барбары”, говорит, что с предписанием от короля. Просит принять.
- Конечно же! - оживился начальник тюрьмы. - Немедленно проводите его ко мне.
Рольф Аддисон удовлетворенно потер руки. Ну что же, день начался прекрасно. Всякий очередной визит Бигса сулит Аддисону немалое пополнение личного бюджета.
Когда гость перешагнул порог его вотчины, Аддисон радостно, с добродушной улыбкой шагнул навстречу.
- Рад, искренне рад, мистер Бигс, каждому вашему визиту. Думаю, и сегодняшняя встреча доставит нам обоюдное удовольствие.
На последнем слове Аддисон сделал ударение. Гость не остался в долгу.
- Взаимно, уважаемый мистер Аддисон, взаимно. Каждый визит к вам для меня - пре приятнейшее событие и, смею верить, что и на этот раз покину вашу гостеприимную обитель весьма удовлетворенным.
- О да, капитан. Зная вашу щедрость, я думаю, ничто не помешает мне.. то есть нам испытать взаимное удовольствие от встречи.
Даже из ритуала приветствия, обмениваясь любезностями, Аддисон старался извлечь максимальную выгоду. Намек насчет щедрости был более чем прозрачным. Но капитан не позволял брать себя голыми руками.
-Ода, мистер Аддисон, вы правы. Но наравне с репутацией щедрого человека я прочно придерживаюсь имиджа пунктуального и консервативного в финансовых делах партнера. Поэтому, гордясь первой репутацией, я в равной степени строго придерживаюсь и второй. Так что не будем изменять своим правилам и привычкам. Не правда ли, мистер Аддисон?
- Да, да, вы правы, - сдался тот.
- Вот и отлично. Если позволите, не теряя времени, приступим к делу. Вот предписание короля.
Вольф взял протянутое ему августейшее послание. Разорвав печати, пробежал глазами по строкам. Новыми были только имена, текст послания привычен. В интересах королевства и для пополнения государственной казны повелевалось предоставить перечисленных ниже узников в распоряжение капитана Биггса для последующей отправки их в западные колонии английской империи, чтобы использовать в качестве рабочей силы на плантациях сахарного тростника и так далее...
Ну что же, Аддисон послал за тюремным писарем, приказал подготовить охрану для конвоирования заключенных и, когда все было готово, приступил к делу.
Своеобразная процессия во главе с начальником тюрьмы и капитаном Биггсом, переходя от камеры к камере, вершили свое дело. Один из помощников Аддисона у дверей каждой из камер оглашал список находящихся там узников. Аддисон смотрел в королевский указ: не значатся ли там таковые? А ежели имелись, Аддисон давал команду охране, те волокли будущего раба плантаций в тюремный коридор, где ново поступающих сковывали цепями по пять человек и выводили в тюремный двор. При этом не только тюремный писарь составлял список покидающих тюремные стены узников, но и капитан Биггс также скрупулезно вел свои личные записи, что лишний раз подтвер-ждало его репутацию пунктуального человека.
Но это еще не все. Аддисон внимательно просматривал записи, касающиеся каждого осужденного. Ежели смертный приговор бедолаге вынесен, но его имя отсутствовало в королевском списке, начальник тюрьмы также давал указание выводить его для отправки, но при этом делал условный знак писарю и капитану, и те поспешно заносили его имя в иной, особый список. Указывал Аддисон и на тех, кто осужден на пожизненное заключение, и на некоторых других, суд над которыми уже состоялся.
Улучив момент, когда морской капитан оказался рядом с ним, а все остальные, по воле случая, очутились поодаль от них, Аддисон шепнул компаньону:
- Ну, как, капитан, вы довольны?
- О да, конечно. Я забыл сообщить вам об одной немаловажной детали: с недавних пор под моим началом стало находиться два судна, так что чем больше вы дадите мне товара, тем лучше.
Аддисон понимающе кивнул.
Далеко за полдень этот своеобразный обход был закончен. Заключенные, звеня цепями, под охраной надзирателей поплелись в гавань, где предстояла погрузка на корабли, а начальник тюрьмы, писарь и капитан направились в сырой кабинет начальника тюрьмы. Перед входом Аддисон дал знак писарю, и тот остался за дверью.
- Итак, уважаемый мистер Биггс, сегодня я предоставил вам как никогда много лишнего товара. Думаю, вы по достоинству оцените мое старание.
- Мистер Аддисон, мы ведь уже говорили о моей репутации консерватора. К чему повторяться? Аддисон нерешительно замялся.
- Извините, капитан, но, сдается мне, у вас однобокие консерватизм и постоянство, или пунктуальность, как вы выра-зились. Это лишь в расчетах со мной цены у вас постоянны, а там, за океаном, вы их для плантаторов, небось, повысили.
- Прекратите дешевый торг! В Англии найдется немало тюрем, с которым я предпочел бы иметь дело. Не думаю, чтобы вам было выгодно терять столь прибыльное сотрудничество.
Аддисон пошел на попятную.
- Ну, капитан, вы уж совсем лишены чувства юмора. Сегодня у меня прекрасное расположение духа и я позволил себе сострить.
- О, с таким даром великого шута и - в этих стенах, Аддисон?
Тот проглотил обиду и молча протянул список с “левым” товаром. Купец пробежал глазами, сверил его со своим, на минуту задумался, производя в уме расчеты, и вскоре зазвенели о деревянную крышку стола золотые монеты. Когда нужное их количество было отсчитано, капитан учтиво поклонился и молча удалился, Аддисон только и успел в ответ кивнуть, поскольку все его внимание было увлечено иным. Чем именно, нетрудно догадаться. Какой любезной и чинной была встреча этих людей, и каким коротким и сухим оказалось расставание!
Аддисон несколько раз лихорадочным движением рук пересчитал деньги. Все правильно. Вскоре желтые кругляшки исчезли в кармане камзола Аддисона, но три монеты остались лежать на столе. Он долго смотрел на них, затем быстрым движением послал одну вслед за остальными, а с двумя монетами в руке подошел к двери, позвал писаря и шумно уселся за стол. Тот поспешно последовал примеру своего начальника.
- Ну что же, долг перед короной мы исполнили, а теперь не грех позаботиться и о себе.
И с этими словами он протянул писарю руку. Зная, что это означает, тот поспешно подставил обе ладони навстречу ожидаемому подарку. Движения пальцев Аддисона на миг замедлились. Какая-то мысль промелькнула у него в голове. Видно, приняв решение, он ослабил пальцы. Одна монета упала на подставленные ладони, а вторую он поспешно спрятал в карман. В который раз повторяется подобный ритуал, и в который раз алчность берет верх над залихватским желанием осчастливить щедростью соучастника темных дел.
Писарь в знак благодарности услужливо поклонился и поспешно спрятал золотой в карман.
- Итак, подытожим сделанное за день.
- Джон Близерс, - начал читать писарь. - Приговорен к смертной казни 24 сентября 163.. года.
- Та-а-ак, сегодня 12 ноября. М-м-м. Пиши: приговор приведен в исполнение 14 ноября 163.. года.
Писарь прилежно скрипел пером, заносил услышанное в тюремную книгу. Закончив писать, он снова заглянул в свои списки.
- Уильям Стиль. Приговорен к пожизненному заключению решением суда присяжных 3 ноября 163.. года.
- Так... Пиши: был застрелен при попытке к бегству в ночь с 10 на 11 февраля.
- Сэмюэль Хогарт. Приговорен к двадцати годам тюрьмы...
- В результате болезни умер в тюремной камере 19 ноября 163.. года, что подтверждено и засвидетельствовано тюремным лекарем...
- Уолтер Берлоу. Приговорен к смертной казни 10 ноября 163.. года.
- О, это мой крестник, - вспомнил Аддисон не давний эпизод и то, что ему уже заплатили за быструю расправу. Ну что же, медлительность Аддисона в данном случае оправдалась. За одного узника получить деньги пришлось дважды. Правда, первый проситель настаивал на смертной казни. Но не все ли равно, где тот отдаст богу душу: в тюремном дворе или на одной из плантаций Нового света? - Пиши: приговор приведен в исполнение 12 ноября 163.. года. Тело предано земле...
Звеня цепями, две толпы бывших узников - будущих рабов плантаций - столпились, окруженные охраной, на самом краю набережной. Невдалеке на волнах лениво покачивались два судна, на которых бедолагам предстояло пересечь Атлантику. Между этими группами было небольшое расстояние: ярдов сто-двести. И у той и у другой скопились лодки и надзиратели. Началась оживленная погрузка живого товара на лодки, которые затем переправляли его на корабли и спешили за очередной партией. Одну группу заключенных грузили на “Барбару”, вторую - на “Паж”. Два судна, как мы знаем, с недавних пор образовывали эдакую мини-флотилию, которой командовал капитан Том Биггс.
В одной связке с Уотом оказался Билли; оба были рады, что судьба свела их вместе. Ведь старые друзья, это много значит. Друг друга поддержат в пути, а это уже немало в незнакомой обстановке. Но вскоре мысли Уота отвлеклись от того, что происходило вокруг. С одной стороны, после душной тюремной камеры он буквально пил простор вокруг себя и свежий морской ветер, треплющий волосы. Сама свобода говорила с ним, но вместе с тем он понимал, что ждет впереди. Новые лишения - полбеды. Но ведь судно сейчас увезет его далеко от Штейлы, от родных мест. Штейла... Где она? Что с ней? Может, она нуждается в помощи, а он здесь... Мало того, судно доставит его, чуть ли не на другой конец света, и, кто знает, суждено ли будет им снова увидеться когда-нибудь? Больно сжалось сердце...
Тут его внимание привлек крик, раздавшийся из соседней группы заключенных. Он поднял голову.
- О, наконец-то! Братец! Ты что, совсем уж нос повесил, что ли?
Лицо Уота просветлело. Он узнал своего заступника в тюремной камере.
- Здравствуй, Сэм! Спасибо тебе за тот день, когда ты выручил меня. Я очень тебе благодарен, лови на слове: отныне я твой должник.
- Да что ты! Пустяки! Хотя потом та крыса, Аддисон, поизмывался надо мной в отместку. Впрочем, детали. А вот помочь хорошему человеку - святое дело!
В это время пришел черед садиться в лодку пятерке, в которой находился Сэм. С окриком: “Шевелись!” надзиратель грубо толкнул его прикладом ружья в спину.
- Ах ты, иуда! - Заорал Сэм так громко, что все находящиеся поблизости оглянулись на крик. - Своего же, христопродавец, посылаешь в рабство, свой живот на нем отъедаешь, и на него же, паскуда, руку поднимаешь?!
Он двинул обидчика кулаком в подбородок со всей мочи. Поскольку дело происходило на самом краю пирса, незадачливый охранник упал в воду. Шумный всплеск поднял кучу брызг, а когда они рассеялись, все увидели, как в двух местах на воде расходятся круги. Большие - на месте, где свалился несостоявшийся задира, поменьше - где упало его ружье.
Через мгновенье неудачник вынырнул из воды, издавая громкие истерические крики:
- Ружье! Мое ружье!
Раздался громкий смех заключенных, а к Сэму подскочили надзиратели, скрутили руки, вместе с остальными его сотоварищами по связке погрузили в лодку, и та, благодаря усердной работе гребцов, помчались к “Пажу”.
- Не бойся за меня, братец! - Изловчившись, закричал Сэм. - Я выкручусь из этой передряги!
И здесь внезапно Уот посмотрел на все иными глазами.
Он поразился силе воли этого человека. Да, на долю Уота выпало немало испытаний, и не грешно сломиться под таким напором бед. Но и Сэму тоже пришлось не сладко, а он ведь не раскис! Мало того: еще помогает другим и вселяет в них веру. Почему же он, Уот, все это время как в воду опущенный? Пора бы уже давно выйти из оцепенения.
Уот встрепенулся. В глазах заиграл огонек, да и само тело как бы наполнилось живительной энергией. Он что есть силы закричал вслед другу:
- Крепись! Я обязательно разыщу тебя! Мы еще скажем свое слово!
Искупанный Сэмом надзиратель тем временем несколько раз нырял, пытаясь достать со дна оброненное оружие. Но в том месте было так глубоко, что он не только не нашел пропажу, но и ни разу не достиг дна. В расстройстве вылез на пристань и долго еще ходил, чертыхаясь и проклиная строптивого узника, а оставшиеся на пристани долго шутили над ним, отчего сердился еще больше. Тем временем пришла очередь погрузки Уолтера и его компаньонов по предстоящему плаванию. Когда лодка оказалась загруженной, гребцы взмахнули веслами, и Уот увидел, что они направились к “Барбаре”. Ему было очень досадно, что пути их с Сэмом разошлись, но он тешил себя мыслью, что цель у обоих кораблей общая, и они еще встретятся.
Но вскоре другие мысли завладели Уотом. С каждым ударом весел судно становилось все ближе, все величественней возвышались его борта над водой, все стремительней вздымалась в небо громада мачт, рей, такелажа. Первое в его жизни восхождение на палубу корабля (о, как он мечтал об этом!) было чисто символическим: всего несколько шагов и сразу же трюм. Кратковременная эйфория, вызванная ложным чувством относительной свободы с того времени, как мрачные тюремные стены остались за спиной, сменилась новым приливом отчаяния после того, как за последним узником, погруженным в трюм, был задраен вход - единственное место, куда до этого времени пробивался свет.
Трюм был переполнен. Воздух тяжел, а через отсутствие доступа свежего ситуация еще более усложнялась. Духота усиливалась с каждым часом. Легкая испарина, покрывшая вначале чело Уолтера, со временем переросла в крупные капли пота, которые непрерывно бежали по телу, вызывая неприятные ощущения.
Время все уходило, дни казались вечностью. Новые и новые неудобства мучили пленников.Чувство голода, жажды - все смешалось в сплошном страдании. Со временем добавилось еще одно: зловоние, которое усиливалось и усиливалось. Запах нечистот сводил с ума, а спасения не было. Неимоверная теснота, усугубляя положение.
Многим ненавистные тюремные камеры показались теперь раем, большинство в этот час было не против вернуться назад. Особенно угнетало чувство, что это только начало. Пребывание в аду стало сразу же невыносимым, а ведь плавание еще даже не началось. И осознание этого приводило всех в чувство глубочайшего отчаяния. А уж мысль о том, что в таких условиях предстоит плыть неделями, вообще сводила с ума.
Поэтому, когда обитатели трюма наконец-то ощутили, что судно начало двигаться, они вздохнули с облегчением. Уолтер в это время поймал себя на грустной мысли: как он мечтал раньше о морском путешествии, как многократно рисовал в своем воображении первое плавание! Ему раньше казалось, что где бы он ни находился на палубе, а все равно будет возвышаться над всеми, ветер станет теребить его волосы, и душа его будет переполняться радостными чувствами. Разве мог он тогда представить, что первое плавание окажется вот таким, а место и роль самого Уота в этом походе будут столь плачевными?


Дни проходили за днями, а в темницу Штейлы никто не заходил. Первые дни негодующая девушка ходила взад-вперед по подземелью, стараясь найти выход из этого каменного мешка. Вначале она перещупала каждый шов в стене, затем, найдя в дальнем углу небольшой камешек, обстучала им все стены, но безрезультатно. Ожидаемого звука, характеризующего пустоту, так и не услышала. Рассмотреть что-либо вокруг невозможно: слабый лучик света, пробивавшийся откуда-то из-под потолка, по всей видимости, из отверстия, служащего для доступа воздуха в подземелье, был настолько слаб, что толком невозможно что-либо различить. Поэтому действовала Штейла почти на ощупь.
Зря она стучала в дверь, безрезультатно. Никаких признаков жизни по ту сторону этого кованного железом каземата. Долго пыталась девушка найти какую-либо зацепку, позволяющую открыть дверь или проделать в ней не то, что отверстие - щель. Все тщетно.
Штейлой начало овладевать отчаяние. ПОДВИЖНАЯ, привыкшая к постоянному действию, она с ума сходила от пассивности, уготовленной ей этими стенами. Мысль об Уолтере и матери не давала покоя. Что с Уотом? Помогли ему старания графа? Может, ее милый уже на свободе, он тщетно пытается разыскать ее? А может быть, граф не смог помочь Уолтеру, ее милому грозит в это время самое страшное, что можно только представить. А мать? Может, она уже поправилась и теперь переживает, бедняжка, за свою дочь? А ежели наоборот? Если мать еще больше занемогла, как никогда, нуждается в лечении и уходе? Чувство, что близкие ей люди сейчас нуждались в ее помощи, а она бесцельно проводила здесь время, мучило Штейлу больше всего. Эта мука несоизмерима со всеми иными неудобствами, выпавшими на ее долю.
По появляющемуся и пропадающему со временем лучику света под потолком она ориентировалась, когда за этими стенами загорался день, а когда наступала ночь. По ее подсчетам, пошел уже пятый день пребывания здесь. И ко всем иным душевным и физическим страданиям добавилось еще одно: резкое чувство голода. Пускай и раньше Штейла не была избалована изысканными блюдами, но в их доме всегда лежал кусок хлеба или солонины, поэтому никогда раньше подобным мучиться не приходилось. Обострялся голод с каждым днем все больше и больше, становясь совсем невыносимым. Все чаще и чаще начали приходить на ум мысли о смирении, которые она тут же отгоняла от себя. Как покориться этой мерзкой женщине, она ведь ничего, кроме презрения, не заслуживает, не может ни при каких обстоятельствах заслуживать? Впервые в жизни Штейла сталкивалась с такой гнусностью и просто не знала, как поступить. Никогда не испытывая унижений и оскорблений, она теперь крайне болезненно все это восприни-мала. Нет! Унизиться и покаяться - выше ее сил. Все, только не это!
А может, действовать с хитринкой? Сделать вид, что примирилась, согласиться принять ионический постриг, усыпить бдительность настоятельницы монастыря, а при первом удобном случае бежать? Бежать подальше от этого жуткого места. Штейла терялась в догадках и предположениях. Ей казалось, что все уже бесполезно, что выхода из этого тупика для нее никогда не будет.
В порыве очередного приступа ярости она бросилась к двери, стучала в нее руками и ногами, кричала, что есть мочи, но гробовая тишина вокруг и по ту сторону двери говорили о том, что все старания ее были напрасны. Обессилев, Штейла опустилась на пол, прислонилась спиной к стене и долго-долго смотрела в исступлении на крошечный лучик света, пробившийся из-под потолка. Лучик постепенно тускнел, пока не исчез совсем. Там, в совершенно другом мире, таком далеком и недостижимом теперь для Штейлы, медленно наступала ночь...
Проснулась Штейла от какого-то непонятного чувства, непривычного, подсознательно ощущая, что что-то происходит не так, как всегда, что-то нарушило привычный и размеренный ритм ее бытия. Она открыла глаза, но абсолютно ничего не увидела. И в следующее же мгновенье, осознав, что происходит, резко вскочила на ноги. За дверью четко послышались шаги, а затем и металлический лязг отпираемых запоров. Мысль заработала быстро и ясно. Штейла поспешно нашла камень, которым обстукивала стены, крепко зажала его в руке и стала рядом с дверью, плотно прижавшись спиной к стене.
Но в следующее мгновенье она сообразила: совладать одной, обессилившей, с несколькими людьми не под силу. Она отбросила камень в сторону, отошла к стене, прислонилась к ней, ожидая дальнейших событий.
В это время металлическая дверь со скрипом отворилась, и яркий свет ударил в глаза. Привыкнув к темноте, она сразу же зажмурилась, но постепенно глаза адаптировались к свету и Штейла могла рассмотреть гостей. Впереди стояла настоятель-ница монастыря, упорно наблюдающая за поведением узницы, а за ее спиной - уже знакомые Штейле монахини, с безучастными и равнодушными лицами. Одна из них держала в руке горящий факел, непривычно ярко освещающий своды подземелья.
Сердце Штейлы учащенно забилось в волнительном предчувствии того, что сейчас в ее судьбе может что-то измениться. Девушка терялась в догадках: как ей поступить сейчас? Преклониться перед этим чудовищем? Нет! Никогда! Она сама себя перестанет уважать. Ожидать снисхождения от бессердечной женщины? И хотя Штейла понимала, что это нереально, надежда, пусть даже небольшая, жила и теплилась в ее душе.
Некоторое время стояла гробовая тишина. Лишь легкое потрескивание факела нарушало ее. Первой заговорила игуменья:
- Вижу, безбожница, наказание не пошло тебе впрок. Я-то по доброте душевной полагала, что ты, осознав чудовищность своих слов и поступков, бросишься мне в ноги с мольбой о прощении, едва лишь я успею переступить порог. Стало быть, негодница, прошло недостаточно времени, чтобы ты обдумала свой проступок и пришла к пониманию того, что мольба о помиловании с твоей стороны столь же неизбежна, как недопустима с моей стороны мысль простить тебя раньше, нежели услышу от тебя эту просьбу. Ну что же. Уж чего-чего, а времени для раздумий я могу предоставить тебе предостаточно.
И прежде чем потерявшая от неожиданности дар речи Штейла смогла прийти в себя, игуменья и ее помощницы удалились. Лязгнули засовы, стихли шорохи шагов, и лишь тогда девушка поняла драматизм происходящего. Почему же она их не окликнула? Почему не попыталась договориться с игу-меньей? Когда теперь она снова прейдет? А вдруг это произойдет нескоро, а у нее нет сил сносить одиночество, эту безысходность и чувство голода. Штейла опустилась на пол и едва не разры-далась. Досада, обида и отчаяние одолевали’ ее. Чувство беспомощности разрывало душу. Что же делать? Упасть к ногам чудовища при первом ее приходе? Как жить после этого на свете без чувства брезгливости к себе? Воззвать к се милосердию? Смешно и глупо. Впрочем, какой смех? Уж чего-чего, а смеха меньше всего в этой ситуации. Бежать? Штейла снова и снова пыталась найти хоть маленькую лазейку из своего ада, но все тщетно. Но что же все-таки делать?
Прошло еще несколько дней, счет которым Штейла, будучи на грани срыва, уже начала терять. Голод и жажда не просто мучили, они творили с ней такое, что невозможно выразить словами. Боли и рези в животе были столь мучительны, что девушка едва не теряла сознание. Спустя еще некоторое время началось то, к чему слово “едва ли” уже не применялось. Начались настоящие, глубокие голодные обмороки.
И вот однажды, когда Штейла снова услышала приближающиеся к двери шаги, се вдруг осенило. Как же раньше об этом не подумала! Ведь она совсем забыла о драгоценностях, подаренных ей графом Сленсёром, которые она спрятала после нападения на карету. Ведь эти кольца, перстни и колье безумно дорого стоят, она может обменять их на свободу. Сердце ее учащенно забилось от близости желанной развязки. Ну, неужели игуменья сможет устоять перед соблазном? Ведь едва ли не целое состояние!
Когда дверь со скрежетом отворилась, Штейла сразу же приступила к делу.
- Матушка, прошу выслушать меня. Думаю, что лично я никакой ценности для вас не представляю. Я такая же девушка, каких много. Но не каждая сможет предложить вам целое состояние. Обещаю вам, что в обмен на свое освобождение вручу вам бриллиантовое колье, кольца и перстни с драгоценными камнями. Ну, какой вам от меня прок, матушка? Я же предлагаю сокровища!
Штейла была готова прямо сейчас вручить настоятельнице свой скарб, но понимала, что это будет безрассудно. Та просто отнимет у нее все, ничего не предложив взамен. Хотелось каких-то гарантий. Тысячу раз понимала Штейла, что такого черствого человека, как та, что стоит перед ней, ничем не тронуть. Ну, а все-таки? Возможно, вот сейчас?..
Но в ответ послышалась истерическая брань.
- Ты что, потаскуха, считаешь, что оскорбление, нанесенное мне, может остаться безнаказанным?! Неужели ты, ничтожество, думаешь, что я смогу успокоиться, не увидев тебя, животное, ползающей у моих ног, целующей их и молящей о прощении? Да никакие бриллианты мира не заменят мне удовольствия наблюдать эту сцену! Ты вылижешь, мразь, мою обувь, и лишь только тогда я подумаю: стоишь ли ты, существо, недостойное моего мизинца, чтобы я простила тебя?
Игуменья сделала шаг к двери, но потом остановилась и на удивленье спокойным голосом, но, тем не менее насквозь пронизанным язвительными нотками, сказала:
- А что касается того, что ты такая, как все, что никакой ценности для меня не представляешь, то в этом ты, голубушка, заблуждаешься. Отныне будешь особым экземпляром в моей коллекции. - И сделав еще шаг к двери, добавила: - Бриллиан-товым колье.
Дверь шумно захлопнулась, а Штейла беспомощно осталась стоять посреди подземелья с острым желанием, пришедшим к ней впервые в жизни, наложить на себя руки.
Сколько бы ни несла в себе мудрости пословица, что каждый человек хозяин, творец и кузнец своей судьбы, на примере Штейлы видно, что и прописные истины можно иногда оспорить. Уж кем-кем, а хозяином своей судьбы она в данную минуту не была. Тут Штейла который раз вспомнила о матери и Уолтере. Как может она, глупая, считаться с какими-то личными амбициями в то время, когда они там ждут от нее помощи? Ну что, убудет от нее, преклони она колени перед этой женщиной? Главное - быстрее выбраться отсюда, а затем и из монастыря. Как могла она свою гордыню поставить выше жизни матери, Уолтера? Нет! Только бы поскорее вернулась игуменья!
Лежа на полу своей темницы и вглядываясь в непроглядный мрак, властвовавший вокруг, (видимо, там, наверху, начали сгущаться вечерние сумерки), Штейла почувствовала, как вместе с темнотой ею стал овладевать страх. Ей вспомнилось, что подобное ощущение она испытывала в детстве, когда непроглядная мгла окружила лодку, в которой они находились с ее братом Нилом. То обстоятельство, что она перестала видеть спасительный берег, ту цель, к которой в такую трудную для них минуту они с Нилом должны были стремиться, тогда просто удручающе подействовало на девочку. Как нынешнее ее положение, отметила для себя Штейла, было схоже с упомянутым! Тот же мрак, та же неопределенность, то же предчувствие неминуемой трагической развязки!
Чувствуя, как предательское отчаяние овладевает ее душой, и понимая что ей никак нельзя опускать руки и отдаваться во власть эмоций, Штейла тут же вспомнила о Ниле, который в такой безнадежной, как ей тогда казалось, ситуации не сдался на милость стихии, а упорно налегал на весла и все повторял:»Берег там!» Столько лет прошло, а она отчетливо помнит его дрожащий от перенапряжения палец, устремленный куда-то в темень, сыгравший тогда роль этакой стрелки компаса, указывающей верный путь. И этот путь оказался верным! Они спаслись! Спаслись тогда, когда парализованной от страха маленькой Штейле казалось, что уже ничто и никто их не спасет.
Так почему же теперь, строго спросила себя девушка, она впала в отчаяние и даже надумала наложить на себя руки?! Нет! Нужно жить! Нужно как-то выпутываться из этой ситуации! Любой ценой, прибегая к помощи любых уступок! Встреча с матерью и Уотом должна являться для нее той конечной целью, тем спасительным берегом, к которому она должна стремиться! Вот она перед ней, пусть и воображаемая, рука Нила с устремленным вперед указательным пальцем, подсказывающим ей нужный путь, по которому она должна следовать, невзирая ни на что! Только тогда можно чего-то добиться, только при такой целеустремленности можно увидеть лучик желанного света в непроглядной темени! Лишь бы только силы раньше времени не покинули ее! Лишь бы только игуменья явилась прежде, чем остатки жизненной энергии не покинули оконча-тельно ее многострадальное, вконец измученное и обессиленное тело!
Время тем не менее шло, а изменений не было никаких. Штейла не просто обессилела, она уже не могла подняться с пола. Временами ей казалось, что вот сейчас она закроет глаза и уже никогда их не откроет. Мысли о смерти стали появляться все чаще. Она уже почти не чувствовала тела. О, бедное тело! Столько времени немытое, оно было липким и вызывало омерзение к себе, хотелось орать от исступления. Орать-то орать, да сил уже не было не только на это, но и на самое незначительное движение.
Когда, наконец, она уже думала, что не доживет до этого, Штейла услышала скрип и скрежет открывающейся двери, она уже знала, как поступить. Ощутив закрытыми веками свет, девушка с большим усилием подняла их, и, увидев игуменью, медленно поползла к ней. На большее она была просто не способна. С каким трудом давались ей эти движения! Но, твердо понимая, чего хочет от нее настоятельница, Штейла горела желанием сделать это. Невзирая ни на что! Лишь бы выжить, лишь бы сохранить себя для борьбы за освобождение Уота, для того, чтобы помочь матери. Ради них она сейчас совершит то, - твердила она себе, - чего никогда в жизни при иных обстоятельствах не совершила бы. Возможно, этим несчастная утешала себя, но не будем строгими судьями. Нам ли судить?
Коснувшись грязными жесткими волосами сутаны настоятельницы, Штейла скорее ощутила, нежели увидела, что игуменья рядом. Обессилев, она уронила голову и уткнулась лицом не в твердый каменный пол, а в башмаки игуменьи.
Все! Вот и преодолела себя. Она у ног игуменьи. Теперь та обязана освободить ее из подземелья, ведь Штейла выполнила ее требование. Все, еще мгновенье и завершится эта чудовищная пытка.
- Я ведь говорила тебе, ничтожество, что ты будешь целовать мне ноги? Итак, я жду.
Штейла, понимая, что пасть ниже, чем она пала, уже нельзя, что силы могут покинуть ее в любую минуту, а она так и не выполнила желание игуменьи, собрала остаток сил, нащупала (глаза ее уже ничего не видели от слез) пыльные башмаки настоятельницы и прикоснулась к ним губами раз, второй... Слезы непрерывно бежали по ее щекам, падали вниз, оставляя свежие отметины на пыльном полу и обуви игуменьи. От столь неслыханного унижения грудь, казалось, разорвется. Судороги сковывали горло.
- Языком, стерва! Языком!
Больше уже Штейла ничего не слышала. Силы враз покинули ее, она без чувств упала на пол.

Вот уже несколько недель попутный ветер гнал “Барбару” и “Пажа” к берегам Америки. День сменяла ночь, ночь сменял день, а два судна, упорно держась друг друга, продолжали свой путь, покачиваясь на волнах, которым не было ни конца, ни края. Одна вахта сменяла другую, следующая - предыдущую, и так бесконечно, по замкнутому кругу. Чей-то взгляд периодически устремляется на компас, чьи-то руки неизменно крепко сжимают штурвал, чьи-то глаза неотрывно следят за горизонтом, чтобы вовремя подать команду в случае каких-либо изменений. Порция рома в награду за усердие - слабое утешение для бедолаги. Даже на палубе качка доводит некоторых до исступления, а там, наверху, на крюйс-марсе, амплитуда движения вовсе чудовищная, и матроса, отстоявшего вахту и спустившегося вниз, долго еще бросает из стороны в сторону, словно мертвецки пьяного.
Но тем не менее, наверху свежий ветер и совсем другой мир, намного отличающийся от того, что внизу, в трюме. Мы уже говорили об обстановке там. Осталось только добавить, что все мучения, неудобства и невзгоды, что свалились на долю людей в трюме, усугублялись с каждым днем, с каждой неделей плавания. Духота и зловоние усиливались. Вокруг слышались стоны, крики, вопли отчаяния: кто-то тронулся умом. Снова стоны и проклятия и опять гулкие удары: кто-то в горе бился головой об основание фок-мачты. Все это угнетающе действовало на Уота. Хотелось зажать ладошками уши и самому орать, чтобы не слышать этого кошмара.
Голод и жажда мучили больше всего. Пища была столь безвкусной, а иногда и просто подпорченной, что порой приходилось с трудом пересиливать себя, чтобы съесть ее. Но даже этой пищи было очень мало, и поэтому доставалась она далеко не всем. Чувство радости раба, кому перепал вожделенный кусок, скоро сменялось чувством досады и отчаяния. От испорченных продуктов в желудке появлялись невыносимые боли и рези. Это ужасно: массовая дизентерия при таком скоплении народа, в таком маленьком пространстве и в такой почти непроветриваемой атмосфере! Стоило лишь одному заболеть, страдали и остальные четверо в связке. Один бежал в отведенный самими же несчастными угол, и остальные бежали за ним. Со временем всем такие вояжи надоели, да и уже не было возможности совершать их, и весь трюм превратился в сплошной нужник. Тут же и спали, тут же и принимали пищу. Крайне неприятно описывать такие вещи, но необходимо, чтобы читатель осознал весь ужас происходящего. Зачастую он ехидно посмеивался: мол, преувеличил автор свою историю, сгустил краски. Уж так невероятно все выходит у его героев! Нет, в жизни не всегда все бывает гладко, а сказочная на первый взгляд удачливость чередуется с ужасными потрясениями.
Уолтер, поначалу столь эмоционально воспринимавший все ужасы ада, начал понимать, что так можно известись. Спасение, внушил он себе, в том, чтобы заставить отключить свое сознание от происходящего вокруг. Иначе можно или сойти с ума, или усугубить свои мучения, поддавшись всеобщему угнетению.
- Да мы так, братцы, тронемся умом, - обратился он к своим сотоварищам по связке, - если каждый замкнется в себе. Поговорить, поддержать друг друга - большое дело. Иначе мы станем сумасшедшими от отчаяния и безысходности.
- Разве только от отчаяния? - отозвался самый крупный из их связки. Имея мощные массивные плечи, он был обладателем столь же массивного живота, который настойчиво требовал пищи. - Меня мучает не столько отчаяние, сколько голод. Я бы и рад потерпеть, да он с этим не согласен.
И он кивнул на живот. Кто-то вяло хмыкнул.
- Во! - Оживился Уот. - Вот, пожалуйста. Пусть и маленькое, но все же первое оживление в наших рядах. Это уже кое-что.
- Так то оно так, - поддакнул Билли, - но сил уже нет терпеть это кошмар.
Уот покачал головой.
- Если бы, конечно, такая участь была уготована нам до конца дней наших, тогда, действительно, не было смысла в дальнейшем существовании. Смерть в этом случае - лучшее избавление от мучений. Но ведь каждый из нас должен понять: это временно! Лишь на дни плавания! Возможно, совсем скоро путешествие закончится, и всему конец. Ну, неужели нельзя взять себя в руки, вытерпеть ради того, чтобы выжить? Понятно, что нас ждут там не райские сады, но и не каменные стены тюрьмы, из которых нет выхода. Уверен: мы найдем возможность, чтобы убежать, вырваться из рабства!
Видя легкую тень улыбки на лицах друзей, Уот взбодрился:
- Там, наверху, нас ждет свежий ветер, зелень лесов. Нет, друзья, мы просто обязаны пережить плавание.
Пятерка стала держаться более дружно, что во многом помогало им выжить. Пример с одной только кормежкой говорит о многом. Пища доставалась далеко не всем, и зачастую ослабевший не имел возможности урвать свой кусок хлеба, что медленно, но верно вело его к угасанию. Иных соседей по связке это мало интересовало: каждый хотел сам выжить в передряге. Связка же Уота делилась пищей постоянно, а это позволяло худо-бедно поддерживать жизненные силы.
Постепенно друзья перезнакомились. Кроме Уолтера и Билли, в связке был Джек Гилл, здоровяк, о котором мы упоминали. Ему приходилось труднее всех. Огромный массивный живот, большая мышечная масса требовали энергии и калорий, но он стойко переносил недоедание. В какой-то мере невзгоды пошли ему на пользу: живот со временем заметно спал, а при оставшихся в прежних размерах мощных плечах и спине он стал более подтянутым. Постоянно взъерошенная копна светлых волос и стабильно добродушный вид великана располагали к себе, вызывали чувство уважения со стороны окружающих.
Гарри Грей - в меру худощав, молчалив, но если и вступал в разговор, речи его были рассудительны, деловые. Заметно, что раньше этот человек отличался аккуратностью. Он и здесь, в таких неподходящих условиях, продолжал постоянно расчесы-вать свои волосы (а это с каждым разом давалось все трудней) гребнем, сделанным из рога какого-то животного, и перевязывал затем коротким куском тонкой веревки пучок волос на затылке. Лоскут уже лоснился от грязи и жира, тем не менее, Грей упорно продолжал наводить марафет. Был он высок, строен, черняв. Еще тогда, когда в связке следовали из тюрьмы на пристань, Уот обратил внимание на его походку. Чувствовалась армейская выправка.
Пятым был Ник Рау, среднего роста и телосложения. Молчун ужасный! А в то же время подельчив, помогал друзьям, когда такая помощь требовалась. Так, к примеру, при погрузке на лодку с пирса Джек оступился, и Ник первым кинулся поддержать его. И хотя тот всей своей массой навалился на Ника, Ник в ответ на извинения только махнул рукой - мол, переживу. Если на Гарри Грее был хоть и видавший виды, но все же добротный когда-то камзол, то Ник облачен в простую холщовую домотканую рубаху и в такие же десять раз протертые и рваные брюки. Чувствовалось, что он простолюдин.
Вот с такой, если вкратце, компанией Уот совершал первое в своей жизни и весьма необычное плавание.
Прошло несколько дней, ко всем иным прибавилось еще одно испытание: все усиливавшийся трупный запах. Умершие лежали в трюме уже давно, но вот только сейчас начали разлагаться. Обстановка и без того кошмарная усугубилась вдвойне.
- Не могу понять, - задумчиво сказал Гарри Грей, - как можно так относиться к делу. Ладно, за людей они нас не считают, но любой товар, а именно таковым мы являемся в их понятии, требует к себе бережного отношения, коль ты хочешь его продать. Какие потери! Притом совершенно неоправданные. Ведь какой-то труд ими в дело вложен. Погрузить, переправить через океан. Как же можно так относиться к результатам своего труда? Ведь с владельцев сахарных тростниковых плантаций, а именно туда нас везут, я не сомневаюсь, или владельцев рудников, что тоже возможно, они за нас возьмут золотом. А каждый умерший - это потеря дохода. Неужели же нельзя организовать мало-мальски приличное питание, врача, сносное содержание? Пусть чувство жалости им неведомо. Но алчность-то уж наверняка присуща.
Да, время, о котором мы ведем речь, жестокое, но и противоречивое одновременно. Совершенно разные примеры можно привести, говоря об одном и том же. Конечно же, нередко организация подобного дела была на высоком уровне. Но все же преобладало варварство и хаос. Справедливости ради нужно сказать, что трупам в трюмах приходилось гнить не так уж часто, и все же. Выбрасывать их за борт на невольничьих кораблях - дело обыденное, никто особо не сокрушался. Иногда лишь капитан мог позволить себе огорчиться, если какая-то эпидемия доводила дело до того, что трупы выбрасывали за борт десятками.
Все зависело от добросовестности хозяев и капитанов. В нашем же случае капитан Том Биггс воплощал все недостатки, которые присущи людям подобного сорта.
В долгие минуты раздумий во время столь длительного плавания Уот вновь и вновь обращался мыслями к Штейле. Чувство неизвестности: где сейчас она, что с ней - мучило его. Дурное предчувствие терзало душу. Возможно, она сейчас в беде, ей необходима помощь? Он мучился от мысли, что ничем не может помочь. Терзаясь, все же успокаивал себя: нет, с ней должно быть все в порядке. Ведь заботу о девушке, как понял на суде Уот, принял какой-то весьма влиятельный человек, который не оставит ее в беде. И хотя казалось, что он был учтив с ней, пытался искренне помочь и ему, Уолтеру, при всем при этом Уот не мог отделаться от мысли, что что-то здесь не так. Какое-то непонятное чувство вызывал у него этот человек. Уот до сих пор помнит взгляд, которым граф смотрел на Штейлу. Юноша понимал, что любой мужчина не смог бы равнодушно смотреть на его возлюбленную, и тот взгляд был данью женской красоте, но все же...
Уот старался отогнать от себя самые худшие предположения, и каждый раз успокаивал себя тем, что это плод его воспаленного воображения, но грустные мысли возвращались вновь и вновь. Он поймал себя на том, что никогда раньше не ревновал Штейлу, и вот теперь понял, сколь болезненно это чувство. Оно усугублялось еще и его жалким положением, осознанием того, что он ничего не может предпринять. И это причиняло еще большие страдания. Так что, говоря о многочисленных испытаниях, выпавших на долю наших героев, нужно к ним добавить еще одно, которое для Уолтера было, возможно, самым болезненным. Он мысленно представлял Штейлу, окруженную вниманием и подарками блистательного графа, затем смотрел на себя, окруженного дерьмом, блевотой и прочими нечистотами, и ужасался контрастности сравнения. И тут же прогнал ужаснейшую для него мысль. Нет! Как бы там ни было, ни при каких обстоятельствах она его не променяет ни на кого другого. Почему он, глупец, помнит лишь только взгляд графа на девушку? Почему он, неблагодарный, не вспомнит взгляд, которым Штейла смотрела на него, Уота? Каким нежным, добрым и ласковым он был! Как переживала любимая за него на суде! Ведь он все видел, он не отрывал от нее взгляда! Она напрягалась, вздрагивала, воспринимая каждое слово, касающееся участи Уота. -Какой была ее реакция на приговор! Нет! Это его, Уота, нужно корить за то, что он посмел сомневаться в подруге, бросил пусть даже легкую тень на ее светлое имя.
Казалось, уже все, что только может выпасть на долю человека, довелось испытать нашим героям. Но нет! Судьба-злодейка уготовила им еще один кошмар, пережить который не суждено было... -Впрочем, обо всем по порядку.
Однажды в привычно размеренной обстановке плавания наступил непонятный для многих сбой. Судно, подгоняемое ветром, упорно двигалось вперед, волны монотонно стучали о борта, корабль легко покачивало в пути. К этой размеренной качке все давно привыкли и воспринимали ее как что-то неотъемлемое и само собой разумеющееся. Уот сначала даже и не понял, что случилось. А закавыка в том, что ничего вроде бы и не произошло на первый взгляд, но в то же время что-то было не так. Лишь после нескольких попыток осознать, что же все-таки произошло, Уот наконец-то понял суть случившегося. Она была настолько проста, что Уот даже улыбнулся. Это же надо!? Ломать голову над разгадкой столь очевидного факта! Просто судно остановилось. Исчезло монотонное покачивание, ощущение движения. Видя, что никто, кроме Гарри, никак не реагирует на происшедшее, Уот воскликнул:
- Э-э-э! Да мы стоим на месте, братцы!
Все удивленно и настороженно приподняли головы. После минутного замешательства Билли утвердительно закивал головой.
- Действительно. Слушайте! А не приплыли ли мы? Небольшая пауза..
- Неужели закончились наши мучения? - отозвался Джек.
- Боюсь, они только по-настоящему начинаются, - послышался спокойный и размеренный голос Гарри Грея. - Это затишье перед бурей. То-то сейчас начнется!
И правда, Уот давно почувствовал какое-то смутное беспокойство, какой-то дискомфорт. Сама атмосфера вокруг наэлектризована, ощущалось давление на виски. Это уже настоящее давление атмосферы, а не атмосферное давление, давало о себе знать.
Вдруг судно несколько раз легко вздрогнуло - это пробежала по океану легкая рябь. Спустя некоторое время вздрогнуло еще раз, второй. Первые волны навалились на корабль. И скоро началась круговерть...
Огромные волны швыряли судно из стороны в сторону, как ореховую скорлупу. Удары водяных валунов о борта корабля были настолько мощными, что казалось, он сейчас рассыплется от такой ужасающей силы. Все вокруг скрипело, было ощущение, что судно начало трещать по всем швам. У многих, непривычных к качке, началась морская болезнь. Ко всему прибавился еще один ужас: несколько массивных предметов, находящихся в трюме, сорвались со своего места и сотворили кровавое месиво. Вся громада перекатывалась и металась хаотично по днищу трюма, круша и раздавливая все на своем пути. Изуродованные тела, размозженные черепа...
- Нужно забраться как можно выше! - заорал Уот, стараясь перекричать рев бури.
Друзья с трудом взобрались повыше, уцепившись за выступающий брус, и это спасло их от опасности. Но, избежав одной, они столкнулись с другой. Новое положение их было крайне неудобно, приходилось постоянно держаться за брус, чтобы сохранить спасительное для них положение. Легко сказать - держаться. Судно так швыряло из стороны в сторону, толчки и рывки иногда были такими резкими, что приходилось не просто держаться, а держаться на пределе сил. Вначале терпимо, но со временем руки начали неметь, пальцы не слушались, друзья мысленно молили небо, чтобы поскорее закончилась буря.
А она не утихала. Слышно было, как там, наверху, ревет и свирепствует. Невообразимый грохот стоял в трюме. Здесь и до бури из-за плохого доступа солнечного света установился полумрак. Сейчас же вообще стояла почти непроглядная темень. Это действовало еще более зловеще и угнетающе. Внезапно Уот услышал внизу, совсем рядом, плеск воды. Он напряг зрение и вскоре сумел различить в слабых проблесках света темную водяную массу, укрывшую днище трюма.
- Корабль дал течь! - громко, чтобы быть услышанным в этом реве, закричал Уолтер. - Смотрите. Внизу вода!
Друзья устремили свои взгляды вниз - неизвестно, увидел ли кто из них то, о чем предупредил Уот, но в ответ не послышалось и звука. Да, собственно, и говорить-то нечего, все понятно и без слов.
Внезапно сверху раздался сухой пронзительный, оглушающей силы треск. Друзья встревожено переглянулись.
- Бурей сломало мачту! - прокричал Грей.
Час от часу не легче! Уолтеру впервые пришлось попасть в бурю, и он при всей крепости организма, силе духа и выносливости все же болезненно переносил столь непривычные условия. Морская болезнь, отекшие руки, муторное душевное состояние еще полбеды, еще терпимо. Рано или поздно этот кошмар закончится. Он переживет, как и другие, последующие за этим лишения, выпутается, в конце концов, из всего и рано или поздно вернется к Штейле. Ради нее он должен перенести, пережить все. Лишь бы обстоятельства не сложилось так, что его твердая воля, вера в будущее не помогут ему при всем его желании, каким бы огромным оно не было. Это Уот особенно ясно понял сейчас, при разгуле стихии. Будучи свидетелем торжества неукротимой мощи, Уот осознал, сколь жалок порой бывает в таких обстоятельствах человек, и сколь нелепы его попытки противостоять. Все предыдущие невзгоды казались теперь пустяком, безделицей. Это-то препятствие, возможно, им и не суждено пережить.
Внезапно Уот ступнями ног ощутил влагу. Скорее инстинктивно, нежели осознанно он взглянул вниз и ужаснулся: его ноги по щиколотку находились в темной массе воды, которая уже больше чем наполовину заполнила трюм и с каждой минутой прибывала...

По-немногу Штейла начала привыкать к жизни в монастыре. Впрочем, привыкнуть она не смогла бы никогда, а вот отходить от потрясения первой встречи с матерью игуменьей и страшного кошмара монастырского подземелья действительно начала. Каменная темница - одна из самых страшных страниц ее жизни, девушка содрогалась при воспоминании о том, что ей пришлось там пережить. Сцена же чудовищного унижения в финале этой драмы повергла Штейлу в беспамятство, а сколько времени находилась она в этом сознании, не могла определить. Она помнит, что начала приходить в себя в какой-то небольшой келье с двумя остроконечными окошками-бойницами под самым потолком. Придя немного в себя и оглядевшись, Штейла заметила лежащую рядом с ней аккуратно сложенную сутану монахини, а на небольшом столике рядом с постелью, придвинутой изголовьем к стене, находились сосуды с водой и пищей. Чувство неопределенности, горечи и обиды все еще терзали Штейлу, но она, минуту поколебавшись, все же уверенно, насколько позволяли неимоверная усталость и истощение, принялась за еду. И не только жгучее чувство голода возобладало. Она вновь и вновь вспомнила о матери и об Уоте, и неуемное желание во что бы то ни стало вырваться из этого заточения и примчаться им на помощь крепло час от часа. Если даже в безвыходном, как ей тогда казалось, положении каменного плена она не теряла надежды на освобождение, то теперь, имея относительную свободу действий, просто не имела права не предпринять что-либо. Но для всего нужны силы. А их-то у Штейлы сейчас было меньше всего. Поэтому, невзирая ни на что, она принялась за пищу.
Насытившись и немного переведя дух, Штейла решила ко всему присмотреться. Осторожно подойдя к двери, она неуверенно взялась за массивную металлическую ручку, ожидая, что и здесь дверь окажется запертой. К большому ее удивлению она легко поддалась и свободно отворилась. Штейла осторожно переступила порог и огляделась. Первое, что ее поразило - это свежий ветер, чистый воздух и удивительное чувство простора. Именно то, за чем она так соскучилась в полутемном и душном мешке монастырского подземелья. Штейла от неожиданности даже вскрикнула, поскольку ей показалось, что она уже находится на свободе. Не было за дверью ни коридора, ни ступенек: выход вел на открытую каменную площадку, которая хотя и была обрамлена с двух сторон стенами, тем не менее впереди, за невысокими каменными выступами-зубцами, виднелась бесконечная синь неба. Штейла едва не кинулась бежать к краю этой каменной площадки с надеждой увидеть за ней вольные просторы полей или леса. Собственно, так оно и вышло. Сделав несколько шагов, Штейла увидела, как за выступами показалась линия горизонта с бесконечным количеством верхушек деревьев. Лес! Совсем рядом лес, а с ним и свобода! Сердце Штейлы в волнении затрепетало. Сделала еще несколько шагов. Вот он, лес, совсем рядом. Но подойдя к самому концу зубчатой изгороди, она в ужасе застыла на месте. Казавшиеся совсем рядом спасительная свобода и простор оказались непостижимо далеки и недоступны. Фактически Штейла стояла на краю умопомрачительного обрыва. А где-то там, далеко-далеко внизу, у самого подножия отвесной каменной стены, виднелась тоненькая лента небольшой реки, с каменными выступами-порогами в некоторых местах. Дальше то тут, то там были разбросаны небольшие луга, а еще дальше уходил к линии горизонта густой лиственный лес. Штейла оказалась на столь головокружительной высоте над всем этим, что мечтать о побеге было просто бессмысленно. Она разочарованно вздохнула. Расставаться со сладостной мыслью о реальной возможности оказаться на свободе было мучительно больно. Но надежда не давала покоя. Штейла повнимательней огляделась вокруг. Слева от двери ее жилища до самого обрыва протянулась высокая стена, и уже следующая стена за углом сама по себе являлась фактически продолжением обрыва и отвесно уходила далеко вниз. Справа она же не доходила до края обрыва фунтов шесть, резко, на девяносто градусов, поворачивала снова вправо, образуя естественный угол здания, а следующая шла параллельно обрыву, образуя тем самым такой себе тротуар-дорожку с отвесным обрывом, от которого ее отделяли только зубья-выступы. Дистанция между зубьями настолько велика, что человек, споткнувшийся нечаянно на этой дорожке в сырую погоду, мог скатиться к самому краю пропасти и беспрепятственно полететь вниз.
Штейла еще раз внимательно огляделась вокруг, и, видя, что, кроме этой дорожки, никакого другого выхода отсюда нет, не спеша пошла по ней. Она была бесконечно длинной, эта уложенная плитами дорожка, но вдали Штейла увидела еще одну большую площадку и более уверенно направилась вперед. Та тоже оказалась уложенной такими же большими каменными плитами и логически завершала этот не совсем обычный тротуар. И как только Штейла вышла сюда, она сразу же увидела монастырский двор. Стена справа закончилась, вниз с площадки пошли широкие ступеньки, вели они на просторный и большой монастырский двор. Штейла остановилась. По краям двора находилось несколько каменных строений, более высокие и крупные располагались вокруг двора, образуя тем самым естественную изгородь, которая в центре этого своеобразного кольца увенчалась большими и массивными воротами, обитыми железом, с многочисленным количеством запоров и щеколд. По монастырскому двору изредка торопливой походкой проходили монахини, но в основном он пустовал.
Про себя Штейла отметила, что монастырь располагался на склоне холма, спускающегося к реке. Если возле самых ворот стены и были высоки, то не сильно, здесь же Штейла уже практически стояла на самой вершине, а живописная местность находилась настолько далеко внизу, что была еще более недостижимой, чем там, возле монастырских ворот. Штейла вдруг с разочаровывающей ясностью поняла, что убежать отсюда будет очень и очень непросто, если вообще возможно.
Штейла некоторое время постояла на площадке. Что же делать? Что предпринять? Сомнения терзали душу, чувство досады побороло обычное ее хладнокровие. И все же одно для себя Штейла смогла решить: предпринимать какие бы то ни было попытки к побегу прямо сейчас не стоит. Этим она только все испортит. Нужно пообвыкнуться, оглядеться. А вдруг найдется какая-то хотя бы крохотная лазейка из этой цитадели, хотя бы маленькая возможность как-нибудь улизнуть. Штейла не спеша побрела обратно. Опять бесконечно длинная причудливая дорожка на самом краю пропасти и такие заманчивые просторы, раскинувшиеся внизу! Вот она, свобода! совсем рядом. Иметь бы крылья, и через несколько минут планирующего полета ты уже свободна. Все рядом и в то же время так далеко.
Штейла снова зашла в свою келью: кровать, стол и небольшой шкафчик в углу, вот и все убранство комнаты. Взгляд пал на аккуратно сложенную сутану. Надеть? Да ни за что! Штейла чувствовала, что поступает неверно, что не стоит ей снова идти на конфронтацию с настоятельницей монастыря, что нужно временно смириться, принять условия игры, но сердце противилось. Ну, как можно облачать себя в наряды, которые не милы ей, и делать что-либо вопреки своей воле и убеждениям? И в то же время одежда Штейлы, неимоверно испачканная от пребывания в подземелье, требовала срочной замены. Да и после того, как Штейла относительно утолила голод, первым ее неуемным желанием было хорошенько выкупаться. Но надевать на себя этот балахон...
Штейла вдруг вспомнила о спрятанных драгоценностях, которые вполне могли обнаружить у нее, когда, по всей видимости, переносили ее сюда. К удивлению своему и неподдельной радости она нашла все на месте и извлекла на свет божий даренное когда-то (как это было давно и почти в другом мире!) графом колье да несколько колец и перстней. Разложив их на столе и полюбовавшись, Штейла про себя отметила, что они могут еще сослужить ей добрую службу (ведь нельзя же не попытаться использовать возможность подкупа когда-либо с целью побега), и не время сейчас наслаждаться, а нужно побыстрее и получше их спрятать. Что она и сделала. Штейла не нашла лучшего места, как схоронить все под шкафчиком на очень коротких ножках, расстояние между его днищем и полом было столь ничтожным, что туда едва просовывалась рука. Завершив дело, Штейла слегка перевела дух и снова задумалась над тем, что ей еще предпринять. Внезапно дверь резко отворилась и на пороге показалась игуменья. Она важно и чинно вошла в комнату, и тут же следом за ней вошла пара ее неизменных помощниц, а завершила небольшой кортеж знакомая нам Фанни. Штейла посмотрела прямо в глаза игуменьи и поразилась. Взгляд ее был полон презрения, насмешки, величия и превосходства. Вначале смело и уверенно взглянув на игуменью, Штейла теперь слегка стушевалась, ибо поняла, что даже сейчас соперница, глядя на нее, видит другую Штейлу - ту, стоящую перед ней на коленях и целующую носки ее башмаков. Чувство обиды, а, главное, чувство унижения вновь вспыхнуло в душе девушки и заставило больно сжаться сердце. А презрительно-насмешливый взгляд игуменьи угнетал морально. Она готова была сейчас проклясть себя за тот поступок, но сразу же овладела собой, отдавая отчет в том, что не было тогда иного выхода, не имела она права, памятуя о матери и Уоте, поступить иначе. Гордая, с обостренным чувством собственного достоинства, всегда твердо верившая в то, что каждый человек - хозяин своей судьбы, Штейла с пронзительной ясностью убедилась, что судьба порой может жестоко играть с человеком, и, главное, что сам он, при желании, не в силах этого предотвратить.
Игуменья скривила рот в презрительной усмешке.
- Ну что же, голубушка, - язвительный тон сквозил пренебрежением и отвращением к Штейле, - не скрою: самолюбие мое частично удовлетворено. Можешь себе представить, какое это удовольствие - видеть гордую и неукротимую, оскорбившую тебя, ползающей у ног, покорно облизывающей башмаки. Согласись, милочка, зрелище занимательное.
Игуменья ехидно засмеялась, и смех был действительно искренним: настоятельница явно наслаждалась ситуацией.
- В то время я наивно полагала, что она действительно осознала свою вину и искренне раскаялась. По всей вероятности, думалось мне, эта заблудшая душа, наконец-то, прозрев, поспешит посвятить себя служению Господу, чтобы в молитвах просить у него искупления своих грехов. И вот прихожу и что вижу? Ты до сих пор в мирском одеянии, следовательно, игнорируешь высокую честь, предоставленную тебе. Ну что же! Урок, я вижу, никак не пошел тебе впрок, поэтому продолжим наставлять тебя на путь праведный. Сестры, коли уж она столь нерешительна, помогите освободиться ей от мирского.
Штейла еще не до конца поняла, что игуменья имела в виду и что сейчас должно произойти (уж больно дикой и не поддающейся здравому смыслу была первая догадка), как монахини резво подошли к ней, мертвой хваткой вцепились в ее одежду и каждая резко потянула в свою сторону. Раздался треск рвущейся ткани, и через несколько мгновений Штейла уже стояла перед ними совершенно нагая. От такой неожиданности и дикости Штейла просто окаменела, застыв в судорожном оцепенении, ибо стыд, возмущение, обида сковали ее волю, сознание. Игуменья снова презрительно захохотала, наслаждаясь этой сценой, и процедила сквозь зубы:
- Пора бы тебе, негодница, понять, что только беспрекословная покорность и послушание с твоей стороны позволят мне смягчиться к тебе.
Игуменья еще раз сверху вниз поглядела на Штейлу, презрительно хмыкнула и вышла. Фанни поспешно собрала с пола разорванное платье и торопливо последовала за своей хозяйкой. Последними, не проронив ни слова, покинули келью сверхисполнительные монахини, даже не прикрыв за собой дверь. Прежде чем уйти, одна из них скривила брезгливую гримасу, глядя на Штейлу:
- Фу, какая гадость. Фу-у-у...
Долго еще стояла Штейна в оцепенении, не в силах овладеть собой. Судьба просто смеялась над ней: один удар следовал за другим, каждый жестче другого. Еще несколько минут назад она радовалась своей относительной, по сравнению с пребыванием в подземелье, свободе, и вдруг новое унижение. Совершенно нагая в этой полупустой комнате, а рядом аккуратно сложенная сутана монахини. Выбора не было.


Мы уже говорили, сколь бурным и примечательным в историческом смысле было время, о котором идет речь в нашем рассказе. Сейчас я хочу поведать еще об одной примете его, поскольку это имеет непосредственное отношение к нашей истории.
Итак, после того, как в 1492 году нога первого европейца ступила на землю Багамских островов, Кубы и Испаньолы, началось бурное завоевание и освоение Нового Света. По дорожке, проторенной Христофором Колумбом, потя-нулись полчища всевозможных искателей легкой наживы. А когда в Перу и Мексике были найдены несметные залежи золота и серебра, началась в буквальном смысле слова золотая лихорадка в водах Карибского бассейна. Как хищник, учуяв запах крови, стервенеет в безумном желании завладеть добычей, так звон и блеск золота затмил умы бессчетного количества авантюристов того времени. Если одни, начав разработки богатых земель, предприняли покупку рабов для тяжелой работы, погрузили золото в галионы и переправляли его через Атлантику в Испанию (она вначале являлась почти единовластной хозяйкой земель Нового Света), другие стали нападать на суда и, перебив команду, завладевали таким желанным грузом. Конечно, в этой кровавой бойне были и потери, зато доля оставшихся в живых увеличивалась. Так, в Карибском бассейне была разыграна драма пиратского промысла. Кипела работа и на обширных сахарных плантациях. Невольничьи суда регулярно доставляли сюда очередные партии рабов для каторжной работы. Имели баснословный доход и капитаны, ведущие свои корабли к берегам Африки, где силой и обманом завладевали живым товаром; и плантаторы, что пожинали плоды труда этих бедных людей; и торговцы, нагревающие руки на всевозможных товарах, здесь производимых. В этой круговерти бурных исторических событий каждый старался не упустить свой шанс, обогатиться поскорее, не брезгуя ни методами, ни средствами. Я имею ввиду расцвет пиратства в Карибском бассейне в шестнадцатом-семнадцатом веках. Ни деяния датских морских разбойников в начале нашего тысячелетия, ни - скандинавских на рубеже девятого-десятого века, ни даже подвиги знаменитых киликийских пиратов невозможно сравнить с размахом республики буканьеров и флибустьеров, которая просто опустошала Испанскую Америку в семнадцатом столетии. Вот уж действительно не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Казалось бы, в самый раз радоваться и гордиться Карлу V своим фантастически мощным государством, каким, без сомнения, и являлась Испания в шестнадцатом веке. Шутка ли: под ее владычеством находились почти все земли Нового Света в то время. Правда, кое-какие крохи достались и Португалии, но они - почти ничто по сравнению с могущественной Испанией. Несметные богатства стекались с заморских владений в Севилью - единственный поначалу испанский порт, имеющий право на торговые сношения со всеми заокеанскими землями. Трансатлантические караваны, именуемые в Испании Золотым флотом, груженые золотом, алмазами и другим добром, что его щедро дарила богатая земля по ту сторону океана, не давала покоя не только отчаянным одиночкам, вставшим на путь морского разбоя. Высокие монархи в Лондоне, Париже и Гааге спали и видели богатства Нового Света в своей казне. Конечно, они понимали: Испания с Португалией раньше других государств Европы приступили к основанию новых земель по ту сторону океана, но как они посмели так дерзить в дальнейшем! В 1493 году Папа Александр VI беспардонно делит все земли Нового Света только между Испанией и Португалией, а дальше все сыплется как из рога изобилия. В 1494 году заключается соглашение между этими государствами о демаркации сфер будущих захватов, тут же появляется демаркационная линия, разделявшая всю Атлантику от полюса до полюса.
С годами связанное с этим недовольство других государств Европы росло, и тут-то и была произнесена французским королем Франциском I его знаменитая фраза, в коей он просил королей Испании и Португалии указать ему, где, когда и при каких обстоятельствах Адам завещал этим монархам право на раздел земного шара. Она, собственно, и положила начало бурным событиям в водах Атлантики. С благословения Франциска I французские пираты начали беспощадную охоту за испанскими кораблями в Карибском бассейне. И вот первая крупная удача: захвачены на полпути к Севилье сокровища мексиканского властителя Монтесумы, которые завоеватель Мексики Кортес направил из Веракруса в испанскую казну. Весть об этой крупной выходке пиратов вдохновила других приверженцев этого ремесла. Вот тут-то вслед французам вышли на морские пути Атлантики и англичане, опять же с ведома своего монарха. И сразу же серия крупных удач, начиная с высадки Френсиса Дрейка на Панамском перешейке, где он на сухопутье перехватил караван с перуанским серебром. Началась эпоха каперства в Атлантике. Это уже нечто новое после разгула здесь буканьеров и флибустьеров. То были разбойники-одиночки, на свой страх и риск пускавшиеся в авантюры, а все награбленное оставлявшие себе. Теперь же грабеж становился узаконенным в самом прямом смысле этого слова. В Лондоне, Париже и Гааге прекрасно понимали, что действия пиратов ослабляют ненавистную им испанскую колониальную империю, подрывают мощь самой Испании.
Ведь и Англия, и Франция, и Нидерланды в те времена часто вели войны с Испанией, а пиратство, направленное именно против Испании, было хорошим подспорьем этим державам в борьбе против общего врага. Поэтому нашла широкое применение практика каперства. Верховные власти и сами монархи названных выше стран выдавали так называемые каперские патенты бывшим пиратам, которым после их получения вполне законно разрешалось захватывать купеческие корабли неприятеля, а то и нейтральных стран, и те с двойным усердием начинали бесчинствовать на морских просторах Атлантики. Даже если и наступало перемирие в войнах, пираты оставались вроде бы в стороне от политики, продолжая расшатывать морскую и торговую мощь Испании, что было крайне выгодно конкурентам. Самодовольные монархи злорадно потирали руки: перемирия они не нарушают, а мощь неприятеля тем временем ослабевает. Любопытная дипломатическая игра, не правда ли?
Конечно, самым лакомым кусочком для корсаров был Золотой флот. Это - заманчивая цель, манящая добыча. Раз-два в год из Севильи в Америку отправлялся целый караван торговых судов под охраной боевых кораблей, и порядок следования этого важнейшего для Испании каравана был установлен на века и никогда не менялся. Нагрузив трюмы своих галионов золотом и серебром в Веракрусе, Пуэрто-Бельо, Картахене, на Материковой земле, флотилии через Карибское море и Атлантику шли обратно к берегам Испании. Вот тут-то и начинались золотые - и в прямом, и в переносном смысле - деньки для пиратов. Не в силах справиться с мощной охраной каравана, они старались выхватить одно судно и, если это удавалось, завладевали кораблем и желанным грузом.
Но случалось это нечасто, поэтому не брезговало береговое пиратство и захватами купцов-одиночек и прочих судов, на которых можно было хоть чем-нибудь разжиться. Действовали морские разбойники не только на море, но и на суше. Участились нападения на прибрежные города, а со временем и на довольно отдаленные от побережья.
Слава о подвигах пиратов разносилась по всему свету. Удивительное время! Чем богаче добыча пиратов, тем больше было восхвалений их доблести и славы, тем с большим почтением произносились имена пиратских вожаков. И мало кто задумывался, что чем крупнее пиратский куш, тем больше утоплено в крови безвинных людей, сожжено, разрушено и уничтожено творений рук человеческих, будь это отправленный ко дну корабль или большой город, выжженный пиратами до тла.
Вот в такое бурное историческое время происходили события, о которых рассказывает эта книга.
Наблюдательный читатель невольно задается вопросом: а к чему, собственно, этот экскурс в историю? Да к тому, мой дорогой друг, что это не только фон, на котором будут разворачиваться события в нашем рассказе. Все это напрямую связано с нашими героями, ибо судьбе будет угодно окунуть их в события, напрямую связанные с разгулом пиратства. Вот мы уже и столкнулись с первым таким случаем. Ибо речь сейчас пойдет... о ком бы вы думали? Менее внимательные читатели, наверное, уже и позабыли о лихих молодцах, которых мы хотя и мельком упомянули в своем повествовании, но тем не менее им суждено сыграть немаловажную роль в жизни наших героев. Итак, напомним их имена: Роберт Гоббс и Хэмфри Берне. Вспомнили? Да, это брат верного слуги графа Сленсера со своим другом, коим граф помог начать собственный пиратский промысел. И пускай придирчивый читатель не удивляется, мол, зачем граф это сделал. Многие английские, голландские и французские купцы, банкиры и прочие люди большого бизнеса прямо или косвенно были связаны с пиратскими вожаками, что приносило им немалые барыши. Мы уже знаем, что и Сленсеру доставался лакомый кусочек из всего того, что награблено этими отъявленным негодяями. Конечно же, добывая им каперские патенты, Сленсер знал, что делает. Свою обусловленную долю с награбленного он надеялся получать и впредь. Хотя причина не только в этом. Но о том чуть позже.
Итак, в то солнечное утро, упорно рассекая волны и оставляя позади длинную, слегка пенящуюся кильватерную струю, два тяжелых фрегата мчались по волнам бескрайней водной глади навстречу новым сражениям, новым добычам. Роберт Гоббс стоял на капитанском мостике одного судна, Хэмфри Берне хозяйничал на другом. Пока что их связка не давала никаких сбоев. Все было в их действиях слажено и согласовано.
Конечно же, могли возникнуть споры при разделе добычи, выяснении старшинства, мол, кто же все-таки имеет право на окончательный голос во время решения спорных вопросов, но пока что все шло как по маслу. При всей безусловной схожести с другими пиратскими вожаками, было у этого дуэта существенное отличие: если те действовали открыто, стараясь разнести славу о своих победах во все уголки, где они только не побывают, чтобы имена их звучали громко и вызывали зависть и восхищение, то наши друзья к этому не стремились. Главное - грабеж и нажива, все остальное - чепуха. Есть и еще одно, наверное, самое главное отличие от иных предводителей корсаров, что сделало их, на мой взгляд, едва ли не самыми отъявленными негодяями, когда-либо занимающимися пиратством в Карибском море. Имея каперский патент, они нападали не только на суда неприятеля (имеются в виду испанцы, когда Англия вела с ними войну) и суда нейтральных держав, но и на корабли своих же соотечественников англичан. Не брезговали ничем, даже невольничьими судами. Завладев живым грузом, они сбывали его плантаторам на Ямайке, Малых Антильских островах или на Барбадосе. Самое же зловещее заключалось в том, что друзья имели эдакую невинную привычку: убирать всех свидетелей своих злодеяний, тем более соотечественников. Обязательно убивали всех живых и раненых, а поверженное судно отправляли ко дну.
- Впереди по курсу судно! - Громкий крик матроса с крюйс-марса привел в движение всех на первом корабле.
Скоро оживились и на ведомом судне. Команды никакой не последовало, но и там, и там уже шли приготовления к атаке. Жизнь в экстремальных условиях уже выработала автоматизм действий. Конечно, еще неизвестно, что за судно впереди. Возможно, оно с пустыми трюмами и не стоит даже внимания, но, возможно, что здесь ждет богатый улов, а он был смыслом их существования. Трудно поверить, чтобы страстный охотник, полдня бивший ноги в поисках добычи, увидев, наконец, таковую, спокойно прошел мимо, не вскинув даже ружье. Грубое, конечно, сравнение, но, думаю, верно объясняющее ситуацию. Азарт охотника, азарт погони, и азарт добычи опьяняли и кружили голову веселым роджерам.
Преследуемое судно приближалось с непонятной быстротой. Пираты, привыкшие к тому, что их жертвы стараются спастись бегством, а всякому сражению почти неизбежно предшествует погоня, с удивлением обнаружили, что она в этот раз не понадобится. Подойдя ближе и увидев жалкое состояние корабля, измотанного бурей, что свирепствовала накануне, они все поняли. О какой погоне могла идти речь при сломанных мачтах, реях, спутавшихся снастях. При этом судно было накренено, сильно погружено в воду. Чем ближе они подходили к своей жертве, тем отчетливей осознавали картину бедствия.
- Да-а, - задумчиво протянул Бэзил Ханс, помощник капитана Бэрнса. - Боюсь, что надежды на добрую добычу нам придется отложить до лучших времен.
Да, бедствующий корабль, на борту которого красовалась надпись “Барбара”, казался совершенно безлюдным. Когда пираты поднялись на его палубу, то увидели лишь нескольких обессилевших матросов. Услыхав родную речь, те вначале обрадовались, а затем поведали соотечественникам, что ужаснейший ураган разбросал в океане два судна, которые везли рабочую силу в английские сахарные колонии, расположенные на островах Нового Света. Что случилось со вторым судном, никто, конечно, не знал, а вот они пострадали от сильного, редко встречающегося урагана настолько, что в этой схватке со стихией погиб едва ли не весь экипаж. Кого смыло волной, кого убило стремительно летящим куском оборванной реи или рухнувшей мачты.
Роберт Гоббс и Хэмфри внимательно выслушали рассказ своих соотечественников, которые, не скрывая радости, не могли понять, почему лица их спасителей все больше грустнеют. Невдомек им, что настроившимся мысленно на хорошую добычу грустно было сознавать: поживиться практически нечем. Правда, можно перепродать невольников на одну из сахарных плантаций, но то, что они увидели, спустившись в трюм, просто шокировало. Ужасное зрелище предстало их глазам. Кучи трупов, нет - просто-таки горы трупов, раздавленных и даже размазанных по внутренним стенкам трюмов сорвавшимися с креплений тяжестями.
Пираты заметили, как быстро в трюме поднимается вода и повяли, что судно обречено. В спешном порядке на палубу были подняты всего лишь около трех десятков уцелевших невольников. И если остальные были едва ли не на последнем издыхании, то пятеро молодых людей на удивление твердо стояли на ногах. Вот где пригодилось здоровье, дарованное природой. Пятерка была крепкого телосложения, плечиста и сильна.
- Капитан, - обратился к Гоббсу его помощник Генри Бэнкс,- я думаю, эти ребята нам пригодятся. Зачем нашим людям напрягаться, таская грузы, если есть такие здоровяки? Гоббс кивнул на друзей Уота.
- А что, Генри, ты прав. Все в шлюпки! И этих пятерых с собой!
Слова Бернса подхлестнули пиратов, они дружно кинулись к шлюпке, тем более что видели, как судно медленно, но все сильнее погружается в воду.
Капитан бедствующего корабля Том Биггс, чудом уцелевший с горсткой матросов, столь радовавшийся встрече с соотечественниками, уже видевший в них спасителей, - ведь до встречи осознал неотвратимость гибели судна, - сейчас с удивлением заметил что “спасители” преспокойно собираются отбыть восвояси, оставив их на произвол судьбы.
- Господа! - в тревожном предчувствии вскричал он. - А как же мы?! Пираты дружно взорвались смехом.
- За господ благодарствуем! - съехидничал Ханс. - Приятно, когда тебя величают. А в остальном - это ваши проблемы.
Шлюпки дружно отчалили и устремились к своим кораблям.
Корма тонущего судна тем временем стремительно начала погружаться в океанскую пучину, а нос неестественно задрался к небу. Привычная агония перед последним вздохом.
- Мерзавцы! - отчаянно закричал капитан Биггс и в бессилии беспомощно вскинул кулаки.
Хэмфри Берне, шлюпка которого была ближе к тонущему судну, не спеша вынул из-за пояса пистолет, лениво приподнялся и, почти не целясь, выстрелил. Тяжело раненый Биггс рухнул на деревянный настил палубы, судорожно уцепившись руками за край фальшборта. К боли душевной добавилась боль физическая.
Вскоре шлюпки были подняты, поставлены паруса, и корабли устремились дальше. Предсмертная агония тонущего судна продолжалась. Когда верхушка единственной уцелевшей мачты скрылась под водой, начался зловещий отсчет последних минут пребывания на этом свете бедолаг, отчаянно пытавшихся выжить в роковой ситуации. Все корабельные шлюпки унес ураган, времени на сооружение чего-либо уже не оставалось, спасением могли служить лишь небольшие обломки досок или бревна, плавающие на месте трагедии. И как бы продолжая тему превратностей судьбы, скажу в двух словах о том, о чем, наверное, нельзя рассказать так, как хотелось бы. На это нужно посмотреть. Посмотреть, как узник, один из немногих сумевших за это время освободиться от цепей, которого капитан долгое время мучил голодом и смрадом в трюме своего корабля, одной рукой уцепившись за что-то плавающее, другой старался поддержать своего недавнего мучителя, поближе подтягивая к спасительному бревну, но видя, что попытки тщетны, в конце концов таки разжал пальцы, после чего одним живым существом на этой грешной земле стало меньше. Посмотреть, как матрос, совсем недавно присвоивший себе пищу, предназначавшуюся для невольников, теперь, подгоняемый инстинктом самосохранения, подплыл к одному из них, а тот, уцепившись за совсем небольшой кусок доски, вовсе не столкнул его, а, наоборот, посторонился, дав возможность ухватиться, но та, не выдержав веса, пошла ко дну, увлекая за собой обоих обессилевших пловцов - и голодного, и сытого.

День сменяла ночь, ночь сменял день, день снова сменяла ночь... Беспрерывная череда черно-белых отрезков времени для Штейлы слилась в сплошной темный поток. Однообразие, уныние, монотонность. Это все, что она чувствовала, что ее окружало, что стало смыслом ее жизни здесь. Куда ни шло, будь это временным, если бы девушка знала, что за грехи попала в заточение на определенное время. Но она чувствовала себя невинной жертвой. С этим измученная и отчаявшаяся Штейла как бы смирилась. Но вот неопределенность мучила ее. Как долго это будет продолжаться? На сколько хватит ее терпения, выносливости, чтобы выдержать эту бесконечную, сводящую с ума рутину? Да и как это вообще можно выдержать?!
Сил сопротивляться насилию у Штейлы уже не было. Стоило ей не пойти на молебен, остаться у себя, как тут же появлялись в дверях знакомые сестрицы, грубо хватали под руки и тащили в молельню, где так же бесцеремонно бросали на пол. Решив не искушать судьбу, а выждать удобный случай, Штейла стала повиноваться - посещать все обедни, молебны и прочий набор религиозного абсурда. А что все является именно таковым, Штейла ни на минуту не сомневалась.
Но все же она не окончательно смирилась со своим незавидным положением. Когда-то закончится этот кошмар, однозначно. Ожидая какого-то чудо избавления от кого-либо извне, из другого мира, раскинувшегося за этими стенами, она понимала: в первую очередь сама себе должна помочь. А это возможно осуществить, только совершив побег. Правда, были еще драгоценности графа, которыми можно подкупить кого-нибудь, но Штейла не верила в успех этой затеи. Уж больно не те люди окружали ее, с которыми можно договориться о подобном. С игуменьей, при ее ненависти к Штейле, никакой сделки не получится. Подкупить же других - дело малореальное, уж больно все покорны и богобоязненны.
С одной из монахинь Штейла все-таки попыталась найти общий язык. Они несколько раз рядом молились, и Штейла видела грусть в глазах молодой женщины. Может, не общаясь ни с кем все это время, Штейла истосковалась по человеческому голосу, ей просто физически было необходимо выговориться, излить душу. А для этого очень подходила эта монахиня, почти ровесница Штейлы, что немало сближало их.
Был теплый безветренный вечер. Штейла заметила сестру Луизу (именно так звали монахиню), сидящую в одиночестве у монастырской стены, она грустила. Решив, что это подходящий момент, Штейла села рядом с ней.
- Не прерву ли я, сестрица, твои размышления, нарушив твое одиночество?
Штейла обратилась ласково, по-доброму, стараясь предотвратить возможные трения при первом контакте с монахиней. Та подняла на Штейлу задумчивый взгляд, посмотрела сквозь нее, будто сквозь стекло, куда-то вдаль и снова опустила голову. Это смутило и озадачило Штейлу. Первым желанием было подняться и уйти, ее задело такое невнимание. Но Штейла, понимая, что рано или поздно ей все равно нужно что-то предпринять, а другой удобный случай может подвернуться не скоро, поборола оскорбленное чувство и продолжила:
- Видно, ты, сестрица, грустишь о своей молодости, о беззаботном детстве, что осталось там, за стенами обители.
Монахиня не сделала ни единого движения, продолжая сидеть как и прежде, понурив задумчивый взгляд. Штейла не сдавалась:
- Неужели ты забыла свое босоногое детство, когда бегала по лужам после дождя, когда рвала на солнечных лужайках цветы и любовалась их красотой, когда весело и звонко смеялась, играя с подругами в свои любимые игры?
Монахиня подняла на Штейлу взгляд, который, как показалось ей, ожил. Но молчание не нарушилось, и Штейла снова заговорила:
- Неужели тебе не страшно, что твои молодые годы, которым не суждено уже будет вернуться никогда, бесцельно пролетят в окружении этих мрачных стен?
- Что значит бесцельно? - как бы пробудилась ото сна монахиня. Голос был вялый, заунывный, но это уже кое-что. Штейла праздновала победу. Все-таки удалось втянуть в разговор собеседницу. - А разве служение Господу - не есть великая цель бытия нашего?
Штейла поняла, что разговор будет трудным.
- Да, конечно. Но все же... Неужели не хочется, чтобы тебя окружали не голые стены монастырских келий, а богато украшенные залы для головокружительных балов? Чтобы не рябило в глазах от монотонности темно-серых сутан твоих сестер во Христе, а кружилась и хмелела голова от ярких и пестрых костюмов изысканных кавалеров, которые постоянно вертелись бы возле тебя, осыпая комплиментами и подарками?
Сестра Луиза немного помолчала. Штейла уже радовалась, что нашла ключик к ее душе, но ликование было преждевременным.
- Как можно жалкие мирские прихоти и похоть противопоставлять великому делу служения Господу нашему?
Штейла начинала понимать, что никакого толка из беседы с бесчувственным синим чулком не извлечь, но она, все больше увлекаясь, входила в азарт. Такое присуще человеку во все времена: разгорячившийся рассказчик любыми средствами пытается доказать собеседнику свою правоту.
- Хорошо, будем считать, что ты права. Но все же. Неужели в твоем возрасте, когда юность бурлит в молодом теле, девушке неведомы те страстные порывы и желания, которые являются неизменными спутниками жизни молодых? Неужели тебе не хочется ловить на себе восхищенные взгляды прекрасных юношей, томно вздыхающих тебе вслед? Неужели тебе неведомо, хотя бы в мечтах, страстное желание забыться в безумных объятиях пылкого юноши, почувствовать страстную дрожь в его жадных руках, млеть и забываться в хмельном и бурном потоке ласк и нежности, даримых тебе, одной лишь тебе...
- Грязь! Пошлая грязь! - сестра Луиза даже привстала от возмущения. - Молись, грешница, чтобы Господь не услышал твои распутные слова да не наказал тебя за это. Безумство овладело тобой.
- Да кто из нас безумен?! - вскричала взбесившаяся Штейла. - Кому из нас двоих разум отказывается помочь постичь более чем очевидное?! Мир стоял на этом и будет стоять века. Твою мать твоя бабушка в свое время качала в колыбели и вскармливала грудью. Твои родители зачали тебя, может быть, самой темной ночью, но в тот час их объединяла, возможно, самая большая и светлая любовь, существовавшая когда-либо на этом свете. Они дали тебе жизнь. Почему же ты добровольно лишаешь себя этой величайшей земной радости? Маленький, живой, такой дорогой и родной тебе теплый комочек у твоей груди. Тебя уже не будет на этом свете, а он останется новым продолжением.
- Богу угодно...
- А почему именно так ему угодно? А почему ему не угодно, чтобы все жили счастливо в своих семьях рядом с родителями, мужьями, женами, детьми? Не жестоко ли он поступает, например, с нами, лишая нас всего этого? Спрашивается - ради чего?
- Не богохульствуй, сестрица! Господь все видит...
- А ничего он не видит! Если видит и так всемогущ, почему же тогда позволяет твориться несправедливости? Почему бездельники и подлецы живут припеваючи, а честные, добрые, трудолюбивые и безобидные люди терпят лишения и несправедливость? Ну, если ты столь слепо веруешь в Бога и столь рьяно отстаиваешь его всемогущество, справедливость, объясни мне одно: я много слышала о страшном злодее, загубившем огромное количество человеческих жизней, мучительно истязавшим их перед тем, как убить, но справедливое возмездие не настигло его, и он продолжает себе жить дальше, в отличие от своих многочисленных жертв. В то же время я сама воочию видела, как на руках матери умирал ее единственный сын, и причитала она: “Господи, спаси его!”. До сих пор звучит в моих ушах этот страдальческий голос. Ну и что, спас? Нет, ребенок нелепо, безвинно умер тут же на родных руках. Так почему же Господь позволил все это?
- Видно, такова воля Господня.
- Ну, если воля Господня позволяет погибать безвинным и оставаться безнаказанными душегубами...
- Без Бога и веры в него жизнь невозможна.
- Да как это невозможна?! Живут же некоторые народы, не веруя в Господа Бога, и ничего. Так же рождаются, умирают, радуются и грустят, как и мы. Одни почитают Аллаха, другие Пророка Магомета и считают, что без веры в них жизнь на этом свете немыслима. В наших же деревнях многие и слыхом не слыхивали о таковых, ну и что? Гром небесный их наказал в тот же миг? Живут, работают, кушают, спят. Язычники, те поклонялись траве, деревьям, солнцу, воде. Вот я сейчас, в сей миг придумаю себе новую веру и буду призывать всех поклоняться ей. Ну, не абсурд ли?!
Сестра Луиза побагровела. Видно было, что она пыталась что-то сказать, но задыхалась от возмущения, не имея возможности промолвить хотя бы слово. А Штейла, разгоряченная, пыталась выговориться прежде, чем ее прервут.
- Знаю, ты скажешь: без веры жить нельзя. Согласна. Если человеку так необходима вера, почему нельзя, чтобы это была просто вера во все доброе, хорошее, светлое? Если так уж ему необходимо кому-то поклоняться, то почему это не может быть доброе, уважительное и трепетное поклонение матери, любимому человеку, детям, семье или любимому делу?..
- Ересь! - сестра Луиза наконец-то обрела дар речи. Да еще какой дар! Лицо угрюмой мечтательницы исказилось до подобия гримасы игуменьи, когда та была в гневе. - Ересь! Да за это не то что на костер, за это... за такие слова...
Молодая монахиня опять начала задыхаться от новой волны возмущения. Потом, овладев собой, сокрушительно покачала головой.
- Ой, что будет, когда я расскажу об этом матери игуменье! Ой, что будет!
И она быстро засеменила, уходя прочь от Штейлы и боязненно крестясь, все оглядываясь на нее, как бы опасаясь заразиться какой-то напастью.
- Ой, что будет... - удаляясь, снова и снова приговаривала послушница.
Оставшись одна, Штейла тяжело вздохнула, как бы сбросив с себя груз, навалившийся на нее. Она еще и еще раз перевела дух и задумалась. Уже пожалела, что затеяла разговор. “Ну, неужели не ясно было сразу, - ругала она себя, - что от этой фанатички ничего невозможно добиться?” Штейла пеняла себе за то, что дала волю эмоциям и наговорила много лишнего.
И теперь, за эти слова пострадает, в этом Штейла не сомневалась. Не будем забывать, что происходило все в те времена, когда власть церкви была просто огромной. Зачастую церковь оказывалась могущественнее королей, которые счита-лись с ней и нередко боялись ее. Ибо в жернова святой инквизиции, случалось, попадали и самые высокие монархи, невзирая на свои богатства и титулы. О, какой разгул инквизиции сотрясал мир все те годы! По городам и селам некоторых стран, то тут, то там возвышались виселицы, плахи, почти непрерывно пылали костры. Мрачными и зловещими были шествия инквизиторов: впереди монах, несущий крест, позади - инквизиторы в белых мантиях и длинных черных плащах с капюшонами, далее - босые монахи, толпы простолюдинов, зевак. А какие штаты были в верховном трибунале! Офицеры стражи и агенты по выявлению вероотступников, богословы и сбиры, а главное - палачи. Много палачей. Зачастую по несколько десятков на один город! И все они работали без передышки. Нетрудно представить, как усердствовали люди, действующие по инструкции, в которой читаем и такие слова: “....поражайте всех, невинных или виновных, ибо лучше умертвить сто невинных, чем оставить в живых хотя бы одного виновного”. Оплачивалась работа этой гигантской машины конфискованным имуществом казненных. Понятна ретивость сыщиков, которые поголовно указывали своим перстом на невинных, путь для которых отныне был один - на костер. Это речь о безвинных. А о тех, кто робкое слово ереси вымолвил, и говорить нечего.
Штейла, таким образом, произнесла только что не просто ересь. Услышь инквизиторы ее слова, они бы даже затруднились придумать ей наказание за неслыханное богохульство. А уж по части наказаний это мастера! Одной смерти им было мало: людей душили, обезглавливали, а затем четвертовали. А каким пыткам подвергали перед смертью! Пытали водой. Подвигали ноги к огню, прикладывали раскаленную медь к самым чувствительным местам.
Штейла была наслышана о том, что творилось в Испании, Италии и других странах, и боялась, что теперь за свою несдержанность может занять место на дыбе или на козлах.
Досадуя, Штейла пошла к себе и прилегла, терзаемая раздумьями. Несчастья сваливались на нее одно за другим, и не было ни конца ни края этой веренице неприятностей. Штейла едва не заплакала от обиды. Как все резко переменилось в ее жизни! Как счастливо он и жил и совсем недавно! Она вспомнила об Уоте. Как он там, неужели не выяснится, что все случившееся с ним - чудовищное недоразумение? Вспомнила о нелепой и непонятной смерти отца, о бедняжке матери. Где она сейчас? Что с ней? Ей стало жалко и их, и себя, и она горько расплакалась. Горькие слезы бежали по щекам, а душа разрывалась от боли и жалости.
Внезапно Штейла насторожилась. Сначала она подумала, что показалось, но, прислушавшись, явственно услыхала быстро приближающиеся тяжелые шаги. Они принадлежали монахиням, что исполняли любую прихоть игуменьи! Это она послала их за Штейлой, выслушав рассказ сестры Луизы о ереси Штейлы! Что-то теперь ее ожидает?..
А шаги приближались. Сердце Штейлы похолодело от дурного предчувствия.

Корабли бросили якорь в Розовой бухте, получившей свое название у пиратов за удивительную чистоту ее вод. Может, впрочем, не только поэтому. Возможно, еще и потому, что эта бухта была их, без преувеличения, розовой мечтой, предметом их мыслей и грез. Стойко перенося лишения в долгих походах, рискуя погибнуть в любой момент во время жестоких морских схваток, они все время помнили об этой бухте, об острове, в который она уткнулась. О, этот остров... Он - святыня для людей, находящихся на этих двух кораблях. Чтобы понять суть сказанного, нужно знать о нравах в ту пору.
Не зря пиратов называли береговым братством. При всех отвратительнейших сторонах пиратства как явления находим у них элементы действительно золотой дружбы. Каждый экипаж корабля или пиратская флотилия под командованием одного предводителя составляла как бы свой, пусть и небольшой мирок, с им только присущими нравами и обычаями. Каждая общность этих людей устанавливала сообща свои законы, свои правила, свой кодекс взаимоотношений. Конечно, в отдельных пиратских общинах они могли быть совершенно разными, но в основном взаимоотношения внутри этой большой семьи были примерно одинаковы. Предусматривалось все: от дележа добычи до соблюдения правил субординации, наказаний и всего остального. Так, например, за неповиновение предводи-телю или пьянство, или самовольную отлучку с поста виновные наказывались отстранением в дележе добычи (если такое случалось вдали от неприятеля, а при его близости - даже смертью). Запрещалось играть в кости или карты на деньги, хотя это правило зачастую нарушалось. Воровство наказывалось строжайше. Проворовавшемуся могли вырвать ноздри и уши или высадить его где-либо на необитаемом острове, оставив лишь ружье, бутылку пороха и воду да немного свинца.
Хотя перед сражением пираты искренне молились, прося у Бога добычу побогаче, подбадривали себя, ударяя в грудь сжатыми кулаками, обнимались друг с дружкой в знак братского согласия и прощения всех бывших обид, однако ссоры в паузах между боями возникали весьма часто. Дуэли на кораблях также строго запрещались. “Разборки” откладывались до прибытия на стоянку, где в присутствии офицера на пистолетах или на саблях повздорившие разрешали свой спор. Если обмен выстрелами сопровождался промахами, тогда в ход шли сабли. Надо отдать должное: в ярости все-таки не переступали грань разумного, первая же рана указывала на виновного и дуэль прекращалась. Хотя, конечно, бывало всякое.
Пираты сами вершили суд над убийцами своих собратьев. Зачастую виновного привязывали к дереву и тот сам должен был выбрать из толпы того, кто отправит его в мир иной. Если же выяснится, что виновный не нападал на свою жертву сзади, а дал тому зарядить ружье, тогда его прощали.
Особый разговор - раздел добычи. Обычно каждый отряд устанавливал свои законы, правила или соглашения, называемые шасс-парти. Каждый пират чаще всего заключал с капитаном письменное соглашение, где присягал повиноваться ему, а в случае неповиновения лишался своей доли добычи. Или это был общий групповой договор, принимавшийся еще до начала очередного похода. Капитан, как правило, получал четыре или пять долей из общей добычи, помощник капитана и другие офицеры - две - три доли, остальные - по одной. Не забывались при этом плотник, лекарь, корабельные мастера и прочие. При кажущейся анархии в жизни пиратов очень распространен был такой факт: весьма высокий и знатный чин, который частенько давал свои деньги на организацию пиратской экспедиции, получал их обратно из этой доли награбленного. В нашем случае речь о графе Сленсере. Но о нем немного позже.
Чтобы уже полностью завершить описание законов дележа между пиратами, следует упомянуть и о компенсации за всевозможные увечья. По особой договоренности полагалось: за потерю в бою правой руки - 600 реалов или пиратских талеров, можно шесть рабов; за потерю левой руки или правой ноги - 500 реалов или пять невольников; за левую ногу - 400 реалов или четыре раба (парализованную руку приравнивали к потерянной); за палец -сто реалов или раб (то же самое за потерю глаза); за огнестрельную рану на теле пострадавший получал пятьсот реалов или пять рабов. Это была как бы дополнительная плата. Вычтя ее из общей в самом начале дележа, начинался дележ долей, причитающихся всем.
Не стану подробно рассказывать о дополнительных поощрениях, когда доплачивали, к примеру, сто пиастров за привод пленника, если срочно требовались сведения о неприятеле, или пять пиастров за каждую брошенную во время боя гранату и так далее.
Прочитав об увечьях пиратов, частой гибели их в сражениях, ежедневной готовности оставшихся в живых встретиться с костлявой, невольно подумаешь, что логичнее было бы с трепетом относиться к добытому, коли дается оно такой ценой. Но здесь начинается самое парадоксальное и безрассудно-глупое с точки зрения здравомыслящего человека. Вместо того, чтобы вложить капитал в какое-либо дело, потратить на создание семьи, поддержку родственников, пираты начинали бездумно тратить свои денежки. Если растраты на распутных женщин, которые только и ждут таких моментов в жизни морских бродяг, еще можно оправдать (ведь столько времени лишений и воздержания!), то остальное понять трудно. Правда, причислим сюда еще и пьянство: хотелось, наверное, отвести душу. Нередко покупался группой пиратов большой бочонок с вином, при сбитой втулке, что было сигналом к началу пиршества, начиналась пьяная оргия. Иные ложились прямо на землю, подставляя открытый рот под хмельную струю. Вино безжалостно проливалось, но это все детские шалости по сравнению с дальнейшим. В пьяном угаре пираты начинали безжалостно крушить все, попавшееся под руку: стаканы, бутылки, стулья, другую мебель, витрины, полки с массой напитков и многое другое, за что потом приходилось платить.
Так улетучивались целые состояния. До обидного быстро, почти мгновенно, как вода уходит в песок. Поэтому зачастую пираты отправлялись в следующий поход налегке, не обременяя свои карманы лишним весом.
Но, думаю, не открою ничего нового, сказав, что мир во все времена был разнообразным. Всегда находились исключения из правил. Так, прочитав о вроде бы слаженном механизме взаимоотношений в пиратской среде, о их “кодексе чести”, не нужно идеализировать событий. Зачастую среди корсаров властвовали подлость, измена, коварство и прочие пороки. Здесь же я хочу сказать о другом исключении из правил, которое в известной степени можно отнести к положительному, - если такое определение здесь уместно. А возможно, единственному в своем роде. Правда, и до этого и после пираты прятали на одном из облюбованных ими необитаемых островов свои сокровища, которые затем не давали покоя потомкам, заставляли новых и новых любителей романтики снаряжать очередные экспедиции в поиски пиратских кладов.
И до этого времени ходит много слухов о ненайденном кладе знаменитого Моргана, а уж о пропавших сокровищах Перу и говорить нечего: нашедший их, если такое случится, не только сказочно обогатится, но и наверняка войдет в историю. А о скольких таинственных кладах и загадках, неразгаданных поныне, можно еще рассказать! Может, тебе судьбой уготовано совершить то, что не удалось твоим предшественникам?
Но мы снова отвлеклись. Итак, продолжим.
Идея эта принадлежала Роберту Гоббсу, но он как-то ловко, незаметно подвел всех к мысли, что все родилось как бы само собой. Проникся этой задумкой и Берне, да и люди капитанов. А все задумано логично, по уму, так сказать. Будучи наслышаны и раньше, а потом занявшиеся этим промыслом, экипажи Роберта Гоббса и Хэмфри Бернса позже и сами увидели этот удивительный феномен редкого по своему безрассудству транжирства. Собственно, поначалу и они поддались соблазну. Ведь заманчиво эдак показать себя. Мол, расступись море, я гуляю. Частенько гостили они и на Тортуги, и на Ямайке - на главных пиратских базах Карибов. Вместе с товарищами по ремеслу, которых там кишмя кишело, они опустошали тамошние прилавки, скупая дорогие ткани, безделицы, что зачастую было им вовсе ни к чему. После нескольких случаев удручающего разочарования (когда чувствовал себя почти богачом и вдруг враз разорился) экипажи обоих капитанов все чаще и чаще стали задаваться вопросом: а правильно ли они поступают, так бездумно транжиря добытое? А не благоразумнее было бы сложить немалые свои доли вместе после каждого похода и обеспечить тем самым свое будущее?
Сопутствовали этим мыслям и разглагольствования Гоббса насчет светлого завтра, которое обещал устроить всем их покровитель. Он имел ввиду, конечно же, графа Джорджа Сленсера. Гоббс заверял всех, и это соответствовало действительности, что влиятельный покровитель обещал наиболее отличившимся под старость, или когда они сочтут нужным порвать со своим прошлым, помочь приобрести богатые имения, помочь устроиться на хорошую службу и тому подобное. Хотя для таких состоятельных людей, каковыми они станут в будущем, подразумевалась не служба каким-либо чиновником, а весьма хороший и, стало быть, заманчивый пост.
Но в любом случае, подчеркивал Гоббс, и с этим соглашались все, в будущем нужно иметь неплохой капитал, поскольку с пустым карманом при любом раскладе нечего и надеяться, что кому-то будет что-либо светить. Тут-то непроизвольно, а может, и “произвольно”, с помощью того же Роберта Гоббса, и родилась идея сделать эдакую заначку на черный день. Вернее сказать - на будущее. Да и слово “заначка” здесь не совсем уместно, ибо речь идет о нешуточных богатствах, награбленных экипажами двух пиратских судов в течение нескольких лет и спрятанных в укромном месте. Ну, а таким укромным местом в сознании морских бродяг тех времен было не что иное, как... правильно: необитаемый остров. Правда, таких в те времена тотальной колонизации и бурного освоения все новых и новых земель Нового Света уже почти не оставалось, но, тем не менее, еще встречались в бескрайних просторах Атлантики небольшие клочки земли, не освоенные кем-либо из европейцев. Впрочем, иногда речь могла идти и об относительно большом острове, но был он каменистый, что мешало предприимчивым колонизаторам приспособить его под прибыльную для них сахарную плантацию, и факт остается фактом: необитаемые острова в ту пору еще существовали, и это не плод воспаленного воображения автора.
Экипажи Бернса и Гоббса облюбовали для этого уютный живописный остров, лежащий вдали от морских путей, что очень успокаивало их, ибо давало надежду не быть потревоженными в этом райском уголке. Из-за буйной растительности, покрывшей склоны возвышенности острова, пираты между собой назвали его, не мудрствуя лукаво, Зеленым островом. Уютную бухту, где всегда ставили на постой корабли, из-за прозрачности вод, как мы уже говорили, назвали Розовой бухтой, и эти невинно-романтические названия, конечно же, резко контрастировали с тем жестоким образом жизни, который вели эти люди. И остров, и бухта стали единственной светлой отдушиной в их черной жизни - бытии, поэтому они нарекли все, связанное с ними, такими светлыми и добрыми именами.
Конечно же, были у пиратов, как и у остальных собратьев по ремеслу, стоянки и на Тортуге, и на Ямайке, и у берегов Англии, где происходили встречи с графом Сленсером, передавалась ему его доля награбленного, но в водах Розовой бухты пираты бросали якорь с особым волнением, и это, наверное, объяснимо. Зеленый остров, помимо всего прочего, спасал от алчного графа, который требовал строжайшего отчета о размерах добытого и не упускал ни малейшей толики своей доли. Зеленый остров позволял утаить от графа часть добытого, поэтому существование острова пираты старались замалчивать, одним словом, граф ничего не знал о тайном пристанище, а тем более о сокровищах, спрятанных там.
Конечно же, не все добытое оседало здесь. Оставалось после очередного дележа у каждого из пиратов разумное количество денег, которых им хватало (а может, и не хватало) на умеренную попойку, без сопутствующего ей бессмысленного и разоряющего погрома, на покупку наиболее необходимых вещей.
Немало, ой немало, переграбили кораблей за эти годы экипажи Гоббса и Вернса! Но заметного следа в истории пиратства оставить они не стремились. Уж больно выгодно для них действовать укромно, исподтишка.
Вся энергия уходила не на завоевания славы, а на все новые захваты очередной добычи. Старались они при этом меньше обращать на себя внимания. Стиль это их был, что ли, не берусь судить. С подобной, наверное, целью они часто меняли флаги, но больше ходили под английским и французским, под которыми и творили свои бесчинства большинство пиратских вожаков того времени. Даже названиями корабли Гоббса и Бернса старались не выделяться из основной массы, не привлекать к себе любопытных. Хотя, впрочем, спорно это. Я, к примеру, считаю имена “Айна” и “Джина”, которыми соответственно были наречены корабли Бернса и Гоббса, довольно странными. Но мое дело - лишь пересказывать читателю то, что известно. Объективности ради скажу об одной уловке пиратов: в наиболее дерзких своих вылазках, особенно если удар предназначался (и это было заведомо известно) соотечественникам, дабы обезопасить себя на случай, если вдруг уцелеет кто-либо из нежелательных свидетелей, наши “герои” меняли названия кораблей, прикрепляя поверх основной надписи на борту судна щит с каким-либо (а их было несколько) дублирующим названием.
Вот и теперь “Айна” и “Джина” бросили якоря в Розовой бухте после серии удачных набегов на одинокие суда, опрометчиво вышедшие в море и попавшиеся, что называется, под горячую руку.
Терпящий бедствие корабль с невольниками, проку от которых уже не было, так как почти все если уже не испустили дух, то были на грани того, только раззадорил пиратов. Следующим им попалось судное грузом кож, которые тут же были перегружены в свои трюмы - с надеждой продать потом где-нибудь с выгодой. Далее подвернулось судно с маисом, и снова пираты чертыхались, что зря только потратили время и порох на “это дерьмо”, которое тотчас было отправлено ко дну. Но зато потом...
В жизни каждого человека бывает звездный час. Он наступил и для Гоббса и Бернса ранним погожим утром, когда все увидели то, что хотя бы во сне мечтает увидеть любой из пиратов. Столкнуться с таким - большая удача. Мы уже говорили о Золотом флоте, который был самой заманчивой добычей для пиратов. И не мудрено, ведь галионы - специальные суда, приспособленные под перевозку драгоценных грузов. Шутка ли: полный трюм золота и серебра. А таких галионов шел целый караван. Но уж больно недоступна добыча. Ведь Золотой флот всегда ходил под мощной охраной целой армии боевых кораблей. Конечно, пиратам в одиночку справиться с ними просто не реально. Но... Бывают редкие исключения, когда что-то непредвиденное нарушит действие отлаженного веками механизма. Именно веками, ибо порядок прохождения Золотого флота установлен на века и не подлежал никаким изменениям. Чуть подробнее скажу об этом феномене: Золотой флот был, что называется, святыней Испании в то время, с одной стороны, и для пиратов всевозможных стран и мастей - с другой.
Итак, один, иногда два раза в год из Испании к берегам Нового Света отправлялась эта супер-флотилия. Строжайше соблюдался маршрут следования, который ни в коем случае не менялся. Из гавани Сен-Лукарден-Баррамеды, жемчужины Севильи, караван шел на юг к Канарским островам, где брал курс на запад, одолев Атлантику, выходил к Гаване через Багамский канал. Тут-то и делился надвое он, одна часть которого отныне шла в Пуэрто-Бельо, другая - в Веракрус. Там уже ждал груз, добытый трудом и жизнями бессчетного количества невольников в открытых относительно недавно золотых копях Нового Света. Но что это было за открытие! С 1535 по 1660 года испанские колонизаторы вывезли из этих колоний драгоценных металлов на такую сумму, что все копи Старого Света за все время своего существования не дали и половины этой суммы. Так что, думаю, уже из этого можно составить представление, сколь ценным был груз, оказавшийся в трюмах галионов.
Итак, нагрузившись золотом в Веракрусе, Пуэрто-Бельо, Картахене, других городах Материковой земли, корабли снова шли к Гаване, где флотилия объединялась и, минуя Карибское море, через Багамский канал снова выходила на просторы Атлантики, беря курс на Севилью. Но если совсем недавно она была для пиратов просто вереницей “пустых скарлуп”, то теперь, заметно погрузнев в осанке, галионы представляли собой тот желанный приз, о котором пираты мечтали всю жизнь. Ведь можно сразу завладеть тем, что с лихвой превышало добытое за многие годы в бесчисленных одиночных схватках. Конечно, ввязаться в бой со всей флотилией - самоубийство. Самый идеальный в таком случае вариант - разбросанные суда флотилии, когда предоставляется возможность напасть на одинокий галион, оторванный от основной массы каравана. Редчайшая удача для пиратов, фантастическое везение!
Именно такой подарок судьбы и получили люди Гоббса и Бернса спустя несколько дней после “осечки” с невольничьим судном. По всей вероятности та же буря, что погубила “Барбару”, разбросала и корабли Золотого флота. Один из таких галионов - неудачников и попался на пути “Айны” и “Джины”. Конечно же, галион сам по себе не подарок: трехмачтовый монстр специально оборудован для столь ответственной миссии. Отличался высокой прочностью постройки, на нем установлены крупные батареи пушек. Так что прежде чем пасть, этот галион попортил кровь пиратам. Досталось и кораблям. Особенно пострадала “Айна” и нуждалась в ремонте. Для многих пиратов звездный час в их жизни стал заодно и последним, но сноровка в ведении морских сражений дала о себе знать: галион был захвачен, его груз брошен в трюмы “Айны” и “Джины”, а сам он немедленно потоплен. Очень не хотелось пиратам, чтобы кто-либо узнал об этой их колоссальной удаче.
Когда шло сражение, У от и его друзья, остальные пленники, находились в трюме и только догадывались о происходящем по шуму борьбы. Когда пришло время перегружать добычу, о них вспомнили.
Трюмы галиона были настолько обширны, так плотно забиты драгоценностями, что все добро с трудом уместилось в трюмах пиратских кораблей. Правда, нужно учесть, что там уже находилась часть богатства, перегруженного с обворованных ранее судов, но оно не шло ни в какое сравнение по своей ценности с тем, что в данный момент укладывалось в пиратские посудины. Случись, не хватило бы места для него, как груз, добытый накануне, сейчас без тени сожаления полетел бы за борт, дабы освободить место для другого, несравненно более ценного.
К счастью, все вместилось, как по заказу. Это избавило от лишних хлопот, да и от неприятного чувства, когда выбрасывается то, что приносит доход. Конечно, по сравнению с богатством галиона это была мелочь, безделица, но алчность на то и алчность, что заставляет человека, сидящего на сундуке с золотом, трястись над медной монетой.
Можно понять настроение “джентльменов удачи”, бросивших якорь в водах Розовой бухты. Да уж. Теперь пора и отдохнуть после столь удачного похода. А то, что он был сверхудачным, понимал каждый. Поэтому и царили на обоих суднах веселье, благодушие и радость.
Утром следующего дня на судне Гоббса собрался совет, на котором капитаны обсудили дальнейший план действия. Особо усердствовал Гоббс, предлагавший в первую очередь разгрузить “Айну”, которая нуждалась в ремонте после схватки с галионом, а потом уже производить разгрузку “Джины” силами экипажа, в то время как люди Бернса будут заниматься починкой своего корабля.
На том и порешили. Вскоре закипела работа. Вот тут-то и пригодились те три десятка пленников с “Барбары”, им досталось самое тяжелое. Ганшпунг только поднимал груз из недр трюма на палубу, дальше он ложился на их плечи. В прямом смысле. Не будем описывать подробности процедуры переправки груза на берег. Остановимся на более важном.
Когда все сокровища с “Айны” были на берегу, пленники под присмотром нескольких пиратов приступили к выгрузке остального груза с этого же судна. Они лишь крае м глаза наблюдали, как на берегу, возле груды драгоценностей, собрались экипажи обоих кораблей, за исключением наблюдавших за пленниками, и долго-долго что-то там решали. То ли это был общий совет, то ли дележ добычи, понять пленникам было трудно, тем более что пираты, исполняющие роль надсмотрщиков, просто не давали ни минуты отдыха, постоянно подгоняя их и понукая.
Как бы там ни было, но как только пленники закончили выгрузку остального груза с “Анны”, завершился и общий сбор-совет у пиратов. Бедолагам, не успевшим отдохнуть после изнурительного труда, пришлось приступить к новой работе. Прежде всего их всех связали веревкой по 10 человек. Получилось три эдаких цепочки, которые и составили костяк каравана. Генри Бэнкс, тщательно проверив надежность узлов, услужливо улыбнулся своему капитану, находящемуся рядом:
- Надежно сработано, капитан, не сомневайтесь. Меньше будет у стервецов соблазна сигануть в кусты.
- Хорошо, Генри. Проследи, чтобы работа шла хорошо.
- Обижаете, капитан. Что бы вы мне ни поручали, я всегда исполнял безукоризненно.
Сказанное смахивало на легкий подхалимаж, но для пиратов такое не в диковинку: все знали о слабости помощника Гоббса, пленникам же лесть хоть и резанула слух, но они никак не отреагировали, да собственно - бесполезно реагировать, учитывая их положение. Вскоре по команде Бэнкса каждый из пленников взваливал на плечи груз драгоценностей и живая цепочка тронулась вглубь острова.
Груз был увесист, путь пролегал по склону возвышенности, приходилось все время подниматься в гору, из-за чего труд носильщика становился еще более тяжелым и мучительным. Ежели кто оступался, в ход шла пиратская плетка, бедолаге не оставалось ничего другого, как собраться с остатком сил и продолжить путь.
Иной раз человек, впервые попавший на этот остров, залюбовался бы дивной природой, буйством зелени, живописностью ландшафта. Но пленникам было, конечно, не до созерцания красот. Солнце палило неимоверно, поэтому те же участки пути, которые пролегали в тени абелькосовых деревьев, акомы или мапу, приносили хотя и небольшое, но все же облегчение.
Вскоре поднялись настолько высоко, что, проходя небольшой участок дороги недалеко от края обрыва, увидели внизу пучину пенящихся волн, лениво разбивающуюся о подножие утеса. Уот невольно замедлил шаг. Генри Бэнкс оказался в это время рядом. Плеть рассекла воздух и со свистом впилась в спину Уота, оставив на ней кровавый след.
- Шевелись, собака! Шевелись, говорю!
Уот от возмущения и гнева даже приостановился, готовясь броситься на обидчика, но вовремя сумел овладеть собой, понимая, что его поступок только помешает плану, который неожиданно сложился в голове. Он поспешно продолжил путь. Бэнкс самодовольно похлопал рукоятью плети по голенищу ботфортов.
- Вот так-то лучше. Генри Бэнкс знает, как укрощать строптивцев.
Караван продолжал свой путь и, казалось, все шло по плану, но Бэнкс не находил себе места. Уж больно задел его самолюбие взгляд, брошенный на него Уотом в порыве гнева. Бэнкс не помнит, чтобы кто-либо смотрел на него столь вызывающе. Да и кто!? Не равный соперник-противник, а всего-навсего пленник, раб. Бэнкс явно бесился.
- Веселей, веселей, бездельники! Еле плететесь. Что?! Что ты сказал?!
Бэнкс прямо-таки прыгнул к Уоту, хотя тот не проронил ни слова. Уот продолжал свой путь молча, словно не слышал и не замечал Бэнкса. Того это еще больше взбесило.
- Ах, ты еще издеваешься?!
И снова пошла в ход плеть. Уот молча сносил боль, может быть, даже не обращая на нее внимания, ибо все мысли его были в том, что он задумал. Бэнкс же, выпустив пар, успокоился, но желваки на его лице еще продолжали играть: последнего своего слова он еще, очевидно, не сказал.
Караван вышел на лужайку, раскинувшуюся на одной из возвышенностей острова. Эта небольшая долина упиралась в груду малых и больших валунов, за которыми вырастала каменная стена, высотой в пять-шесть метров. Это и была наибольшая возвышенность острова. Склон был густо усеян кустарниками икако.
Последовала команда Бэнкса, и пленники с облегчением вздохнули, сбросив тяжесть прямо на траву, а сами опустились обессилено рядом, чтобы отдохнуть. Казалось, пираты сейчас набросятся с плетями на пленников, чтобы поднять их, но те занялись своим, вначале несвойственным для них занятием. Часть осталась охранять дорогую поклажу и людей, другая же направилась в заросли икако, и пленники услышали вскоре шорох и возню. Уот, внимательно наблюдавший за происходящим, заметил, что одна из верхушек валунов, выглядывавших из-за кустарников, пошевелилась и как бы подалась в сторону. Уот сразу все понял и посмотрел на Билли. Тот понимающе кивнул, мол, я тоже заметил.
Уот сел на сундук, который только что нес, и пока позволяло время осмотрел все вокруг. Он хоть и не видел воды, но чувствовал по шуму прибоя, что там, за обильными зарослями, на краю долины, метрах в тридцати, находится обрыв, а море совсем рядом.
Если друзья Уота, более крепкие и выносливые, выглядели уставшими и измотанными, но отнюдь не потерявшими бодрости духа, то на остальных пленников ужасно было смотреть. И без того измученные голодом, изнурительным плаваньем, они после столь колоссальной нагрузки выглядели совсем плохо. Казалось, еще немного, и души покинут их немощные тела.
Большинство просто валялось на траве, раскинув руки. • Поднимайтесь, бездельники! Живее! Это скомандовал Бенкс, выходя из кустарников. Пираты начали толкать пленников, и те стали подниматься, приниматься за свою поклажу, теша себя мыслью, что конец пути рядом, и уже не долго осталось тащить неподъемный груз. Связка пленников, в которой находился Уот с друзьями, снова пошла первой. Путь усложнился. Приходилось теперь обходить кустарники и валуны. И вот за одним из них Уот, шедший первым, увидел зияющую дыру. Он сразу же понял, что это и был тот отодвинутый пиратами валун.
Впереди чернела пустота, но несколько пиратов с подожженными смоляными факелами первыми шагнули в лазейку. Уот последовал за ними, увлекая за собой остальных.
Вначале глаза, привыкшие к яркому дневному свету, ничего не могли различить вокруг, но постепенно освоились в темноте, слабо освещенной факелами, вмонтированными в стены, и смогли рассмотреть довольно большую пещеру, обильно уставленную всякой всячиной. Помимо всевозможных сундуков, мешков, разных баулов и упаковок, громад бочек и бочонков, вдоль стен лежало огромное количество бухт с прочными корабельными канатами, что заставило Уота предположить: они попали не просто в хранилище сокровищ пиратов, а здесь запас всего на все случаи жизни. Голос Бэнкса подхлестнул остановившихся пленников:
- Чего стали, ротозеи! Складывайте поклажу здесь, у той стены.
Связки пленников разъединились, Уот с друзьями, как и указывал Бэнкс, направились в самый отдаленный угол пещеры, где, судя по обилию искусно украшенных ларцов и всевозможных сундучков и тому, как аккуратно они сложены, хранилась самая дорогая часть сокровищ.
- Все! Ставьте прямо здесь! - скомандовал Бэнкс и поспешил отдать распоряжения другим пленникам.
Воспользовавшись отсутствием пиратского предводителя и тем, что пленники оказались совсем рядом друг с другом, Уот скороговоркой прошептал друзьям:
- Вы видели? В одном месте обрыв совсем рядом, с тропой. Дружный прыжок - и мы на свободе. Вы поняли меня? Ждите сигнала.
Ник Рау едва не присвистнул от удивления.
- Ты с ума сошел, Уолтер. Заманчиво, но высота-то, высота! Это безумный план, Уот. Мы погибнем.
- А ты что предлагаешь? - Уот почти рассердился. -Это хоть какой-то шанс. Неужели вы не понимаете, что теперь уж наверняка пираты не оставят нас в живых? Ведь мы знаем, где они хранят свое добро. А таких свидетелей убирали всегда.
На мгновенье все замолчали, обдумывая услышанное.
- Все, бездельники! Хватит возиться! Выходи! Это Бэнкс вновь принялся за свое любимое занятие: погонять да понукать.
Пленники направились к выходу. Уот шепнул друзьям:
- Так все поняли? По моей команде - к обрыву. Главнее вместе оттолкнуться. Зазевавшийся потянет связку на прибрежный утес.
Загасив факелы, караван тронулся в обратный путь.
Друзья с нетерпением торопились к тому участку пути, где они планировали совершить побег. На душе у многих было неспокойно. Предвкушение будущей свободы сменялось тревогой, что совсем скоро они могут погибнуть, а вот эти минуты, возможно, последние в их жизни. На дне души обнялись страх, отчаяние и надежда. Если в своих друзьях Уот был уверен, то тревожился он неизвестными ему пленниками, с которыми волей судьбы был в одной связке. Они настолько измучились, немощны, что ожидать резвого рывка к обрыву и столь же умелого прыжка почти наивно. Особенно смущал Уота старик (хотя он им и не был, но тюрьма и голодное плавание фактически сделали его таковым), который еле-еле тащил ноги. Очень сомневался в нем Уот.
Итак, скоро то место. Уот весь напрягся, готовясь к предстоящему прыжку. И вдруг произошло то, чего он меньше всего ожидал. По команде Бэнкса караван свернул вправо, в сторону от облюбованного ими места, и пошел совсем иной дорогой. Уот и друзья оказались в явном замешательстве: все планы расстрои-лись. Море теперь оставалось в стороне. Спасительное море, на которое они так рассчитывали.
Подавляя досаду, люди продолжали путь. Теперь он пролегал через островки кустарников и леса, иногда по самому лесу. Пошли участки с резким уклоном, с частыми спусками. Пленники поняли, почему так произошло. Это была, конечно же, короткая дорога к кораблям, что называется - напрямик, но с грузом всходить на такие крутые подъемы было просто невозможно, поэтому туда они и пошли в обход, вдоль берега, где подъем был хоть и постоянный, но плавный, не крутой. Теперь же пираты возвращались налегке. Уот с друзьями переглянулись. Сделав украдкой круг пальцем в воздухе, он намекнул им: сделаем все на обратном пути.
В это время пленники начали морщить носы, улавливая неприятнейший запах, который со временем становился все сильней. Пройдя еще немного, задыхаясь от резкого трупного запаха, они вышли на поляну, где им открылась ужасная картина, красноречиво объясняющая происхождение вони.
Край поляны оказался усеян человеческими скелетами и трупами. Последних, почти разложившихся, не так уж много, но скелетов, черепов и костей - уйма. Путники невольно остановились ввиду столь дикого зрелища. Бэнкс, конечно, не смог смолчать.
- Что остановились, дерьмо?! И вам захотелось так же, как им, побездельничать, полежать на травке? Не беспокойтесь, скоро я вам это устрою. Чего-чего, а уж належитесь до отвала.
Дружный смех пиратов нарушил привычную тишину. Пленникам, угнетенным увиденным и услышанным, было, конечно же, не до смеха, а пираты задыхались от хохота, вызванного столь удачной, по их мнению, шуткой.
Бэнкс, подбодренный успехом у “публики”, разошелся и преподнес слушателям еще один экспромт:
- В Лондоне у господ вошло в моду устраивать всевозможные кунсткамеры да музеи, где выставляют на показ разнообразные диковинки - экспонаты. Мы вот также здесь сотворили музей. Эдакую кунсткамеру носильщиков сокровищ.
Взрыв недоброго смеха снова сотряс поляну. А Бэнкс продолжал:
- Так что, господа - будущие экспонаты нашего музея, можете выбирать себе удобную полочку.
Пираты потешались не на шутку. Для пленников юмор был черным; для пиратов же лучшего и существовать не могло. Смеялись они искренне, до слез.
Отведя душу на таком невинном, что называется, лирическом отступлении, пираты пустили в ход плети, и караван двинулся дальше.
Через некоторое время несчастные снова вышли к стоянке кораблей, опять по команде Бэнкса взвалили на плечи сундуки и бочонки с золотыми монетами, чтобы опять отправиться в путь. Уот заметил, что основная масса пиратов в это время была занята выгрузкой с “Айны” всего, что возможно оттуда снять. Ведь нуждающееся в ремонте судно следовало кренговать, а для этого пираты старались его максимально облегчить.
Тяжелая ноша подкашивала ноги и без того уставших путников, но их теперь утешала мысль, что на этот раз, возможно, удастся побег. Это придавало силы. Уот, видя, что старик, в котором он так сомневался, вовсе обессилел, взял часть его ноши, чтобы сохранить тому силы. Теперь уже не нужно было никого уговаривать принять план побега. Когда возле стоянки кораблей Уот уловил миг и успел шепнуть друзьям, мол, видели, что нас ожидает на поляне, все молча закивали головами.
... Еще несколько шагов и... Все уже продумано и обговорено. Когда все поравняются с обрывом, Уот, идущий первым, резко бросает свою поклажу влево - желательно попасть при этом в ближайшего пирата, чтобы свалить его или хотя бы выбить из рук оружие. Остальные должны сделать то же самое и потом дружно броситься к обрыву. Но вот незадача: на этот раз пираты пошли справа от пленников и оказались между ними и обрывом. План рухнул. Пленники прекрасно понимали, что безрассудно бежать к обрыву, когда на пути такая помеха. Даже в стоящего на месте пирата (не говоря уже о нескольких) упрется связывающий пленников канат, и это замедлит, а в худшем случае и вовсе остановит бег. Чертыхаясь, несостоявшиеся беглецы продолжили свой путь. Спасительный обрыв остался далеко позади.
Дальше произошло то, что рано или поздно должно было произойти. В следующей за группой Уолтера связке упал кто-то из обессиленных носильщиков, уронив свою поклажу.
- Вставай! Вставай, собака!
Пираты дружно прошлись плетьми по спине своей жертвы. Видя, что ей больше не подняться. Банке с вальяжной ленцой достал шпагу и проткнул несчастному грудь. Освободили канаты от пленника, ставшего теперь обузой, и караван продолжил путь. Видя, что дополнительный груз мало кто из пленников выдержит, пираты сами понесли поклажу бедолаги, тело которого так и осталось лежать на траве.
Прежде чем караван достиг цели, подобную процедуру пиратам пришлось повторить еще трижды. Лишились жизни несчастные из других связок. В связке Уота пока что держались все. Такой скорый самосуд был своеобразным стимулом, если такое слово здесь уместно, для других. Теперь каждый понимал, что стоит ему остановиться, и смерть наступит мгновенно.
Поэтому, превозмогая допустимые пределы усталости, каждый старался продолжить свой путь.
Все повторилось: пещера, набитая сокровищами, обратная дорога напрямик, проходящая через жуткое кладбище, черный юмор Бэнкса.
Когда караван снова вышел к берегу бухты, где стояли пиратские суда, большинство пленников - даже из числа тех, кто задумывал побег - уже думали лишь о том, чтобы побыстрее завалиться отдохнуть и забыться во сне. Ведь дело шло к вечеру, и многие полагали, что так оно и будет. Однако в это время на берегу оказались оба капитана, и в разговоре Гоббс выразил мнение, что вот бы еще один такой поход и все драгоценности с “Айны” были бы упрятаны в пещере. Никто не заметил, как Гоббс со своим помощником украдкой переглянулись, и всегда исполнительный Бэнкс четко отрапортовал:
- Хорошо, капитан. Я доведу это дело до конца.
И снова груз на плечи, и снова изнурительная дорога. На этот раз к каравану подключилась немалая группа пиратов “Айны”, которые по двое, а то и вчетвером, чтобы не перетруждать себя, тащили бочонки с серебром.
Пленники просто валились с ног, но вдохновляла предстоя-щая возможность побега. Охрана шла с левой стороны, и уж в этот-то раз ничего, по мнению Уота и его друзей, не должно помешать совершить задуманное.
Вот и обрыв, такой желанный, показался вдали. Все в связке Уота собрались с силами, сосредоточились. Эх, думалось Уоту, только бы не подвел старик. Хотя Уот, а также Билли на этот раз снова взяли львиную долю его груза. Они видели, что бедолага еле-еле волочит ноги. О каком прыжке в таком состоянии могла идти речь? Сердце Уота замирало от дурного предчувствия.
Вот он, обрыв, совсем рядом. Спиной Уот чувствовал на себе взгляды друзей. Краем глаза он следил за пиратами, присматривающими за ними. Те уныло брели, задумавшись о чем-то своем, и Уоту казалось, что внимание их усыплено. Он весь сжался и приготовился к броску. Бэнкс где-то отстал, а бородатый пират, возглавляющий в данную минуту конвой и уныло волокущий свое ружье, совсем рядом с Уотом. Одно движение, и ноша его полетит прямо на этого бородача, наверняка собьет его, худющего, с ног. Ну, еще несколько шагов! Вот и обрыв, всего в пяти шагах. Итак, пора! Уот напряг мышцы и уже задал движение рукам, толкая ношу на пирата. Но в это время произошло что-то непредвиденное. Резкий рывок веревки отдернул его назад. От неожиданности и растерянности, пусть даже мгновенной, он упал на спину. Его сундук-снаряд, быстро потеряв инерцию, как-то неуклюже кувыркнулся в воздухе и рухнул вниз. Громада упала как раз ребром и глубоко зарылась в землю рядом с левой ногой Уота. Еще бы немного, и нога оказалась передавленной пополам. От сознания этого он на мгновенье оцепенел. Простим ему минутную слабость, ситуация действительно экстремальная. Уот был уверен, что его задумка раскрылась, и пираты сейчас набросятся на них, чтобы прикончить за эту дерзость.
Приготовившись к самому худшему, но в то же время стараясь овладеть собой, Уот поднялся с земли и оглянулся. Почти все в его связке лежали на земле, только старик, замыкающий цепочку, стоял на коленях и, неестественно выкатив глаза и высунув язык, медленно опускался на землю.
Казалось, что это уже почти труп, который еще не успел принять привычное лежащее положение. Впрочем, почему казалось? Так оно и было. Старик на глазах умирал от переутомления или перенапряжения, неважно, как это назвать, но так случилось в самую неподходящую минуту. Вся четверка, оправившись от шока и оглядевшись, поняла, что произошло. Но поднялись не все. Еще один несчастный, которого Уот тоже до их совместной связки не знал, лежал с раздавленным черепом. Бочонок с монетами свалился ему прямо на переносицу. Зрелище жуткое.
- Собака!
Пираты набросились на старика, неистово стегая уже безжизненное тело. Все остальные в связке понимающе переглянулись. Ведь каждый в эту минуту подумал, что их заговор раскрылся, и мысленно приготовился к самому худшему. А ведь так обидно умирать в пяти шагах от свободы. Теперь же все поняли, что стало причиной провала. Ясно, что старик обессилено свалился как раз в тот миг, когда все, ловя движение Уота, уже фактически начали исполнять задуманное. Резкий рывок каната назад, вызванный падающим телом старика, все испортил. Теперь несостоявшиеся беглецы застыли в ожидании: что же будет дальше?
А пираты в исступлении хлестали бездыханное тело.
- Он едва не раздробил мне ногу! - кричал один из пиратов, вероятно, шедший рядом с несчастным. - Дайте я прикончу его!
- Теперь нам придется тащить груз этих двоих, - посетовал другой пират.
И тут случилось то, чего пленники никак не ожидали. Обычно пираты убивали обессилевшего, освобождали от веревки, если он был посредине связки, а если последний или первый, то просто перерезали канат, чтобы продолжить путь. Здесь же в суматохе произошел непроизвольный сбой в отлаженном механизме. Пират, сокрушавшийся о предстоящей работе в связи с гибелью носильщиков, немного опередив события, просто подошел и перерезал канаты, освобождая живую сцепку, которой предстоит продолжить путь. Остальные пираты были увлечены тем, как “обиженный” сотоварищ непрерывно искалывает судорожно дергающееся в предсмертной агонии тело.
Сложилась фантастически благоприятная для побега ситуация, которую беглецы просто обязаны были использовать. Мгновенно переглянувшись, как бы подавая один другому сигнал к старту, все в одночасье рванулись к обрыву. Разгон, толчок, и восемь тел в свободном полете устремились вниз.
Все произошло настолько неожиданно, что пираты сразу не поняли. Когда они кинулись к обрыву, то уже ничего, кроме волн, пенящихся далеко внизу, не увидели. Бэнкс бегал вдоль обрыва, рассыпая проклятия. Все оцепенели.
- Да крышка им, Генри. С такой высоты? От них там мокрое место останется.
- Да, наверняка! - поддержал разговор другой пират. -Сколько я сопровождал подобные походы, не помню ни единого случая, чтобы кому-либо пришло в голову спасаться так безрассудно.
Хоть никто из пиратов не был заинтересован в лишних свидетелях, ведь в пещере хранилось добро каждого, тем не менее неистовствовал больше всех Бэнкс, понимая, что на него как руководителя ложится главная ответственность в случае неувязки.
Все стали всматриваться в пучину, но толком ничего увидеть не смогли. Многие облегченно вздохнули. Кто-то высказал резонную мысль, подбодрившую остальных:
- Даже если останутся в живых несколько, - мертвые потянут их ко дну. Ведь до сих пор никто не всплыл.
Пираты еще некоторое время потолкались вдоль обрыва, когда Банке приказал:
- И все-таки для верности нужно обыскать берег в этом районе. Том, Джим и Джек займитесь этим. Остальные -в дорогу. Поторопитесь. Ночь на носу.
Караван двинулся дальше. Трое пиратов бросились к берегу, однако добрались туда они нескоро, так как дорога в обход длинна.
Не обнаружив ничего, они вернулись к стоянке кораблей, когда стемнело. На месте же событий, на краю обрыва, остались лежать два трупа. И если один был случайной жертвой, то второй сыграл в истории побега определяющую, пусть и незавидную для себя самого, роль. И вот ведь как бывает: именно в нем видели беглецы главную помеху в осуществлении побега; случилось же так, что именно он помог им даже тогда, когда уже покинул этот мир. Воистину: неисповедимо все, что происходит на нашей грешной земле.


Штейла уже потеряла счет времени, проведенному ею в монастыре. Молельня, богадельня, трапезная, своды, камни, стены... Она чувствовала, что по-немногу сходит с ума. Но твердая вера в то, что рано или поздно она вырвется отсюда, что где-то почти в ином мире существуют мать, Уолтер и ждут от нее помощи, терзаются неизвестностью, боясь за ее судьбу, придавало ей силы и бодрости, заставляло стойко переносить удары судьбы. Однажды, в порыве отчаяния, девушка впервые задумалась: почему только я волнуюсь за близких людей? Почему обо мне никто не позаботится? Почему только я должна спешить на помощь, если и сама сейчас, как никогда раньше нуждаюсь в них? Боже! Как желает девушка, чтобы кто-либо пришел сейчас на помощь, освободил ее от этого кошмара!
Она ведь женщина, ей ведь природой предначертано быть слабой, нуждаться в защите и покровительстве.
Через некоторое время, взяв себя в руки, Штейла ругала себя за минутную слабость. Кто ей поможет? Немощная мать? Конечно, ее защитником должен быть Уолтер, но ведь события сложились так, что он сейчас сам в беде. Ну, что за чудовищная и непонятная ошибка это обвинение, выдвинутое против него?! Что вообще произошло в ту злосчастную ночь, как она повлияла на вереницу событий, последовавших после? Нет, здесь определенно что-то нечисто, загадочно. Штейла терзалась в догадках.
И тут она поймала себя на мысли о том, что впервые вспомнила о графе Сленсере. Настолько большая любовь была у нее к близким ей людям, что они все это время полностью занимали ее мысли. Она напрягла память: может, вспоминала все-таки о нем? Не вспоминать о человеке, который был так добр... Правда, чувствовала она, ой, чувствовала, что чего-то недоговаривает этот граф, неискренен он. Сознание и тогда подсказывало ей, что человек он необычный, его следует опасаться. Девушка помнит его глаза, когда он впервые увидел ее. Взгляд, исполненный похоти, какого-то голодного звериного инстинкта...
Но почему же он тогда так старался ей помочь? Ну, ладно, задарил ее подарками, это объяснимо. Она ему нравилась, и он хотел завоевать ее расположение. Но ведь проявил заботу о ее матери, о восстановлении сгоревшего дома Штейлы. А как он защищал Уота! Если бы просто хотел завладеть ею (какая глупая мысль!), зачем бы тогда так защищал Уолтера? Неужели он не понимал, что конкурента выгоднее убрать со своего пути? Нет, возможно, граф хотел искренне помочь ей?
Штейла совсем запуталась в своих мыслях. Она чувствовала, что нельзя доверять графу, но вместе с тем нуждалась сейчас в чьей-либо помощи и понимала, что, кроме как от Сленсера, ее сейчас ждать не от кого. Поэтому и старалась отбросить дурные воспоминания о нем, мысленно обращалась к графу, прося его прийти на помощь.
Прошло еще несколько недель. Штейла еще раз обошла весь монастырь, стараясь найти хотя бы малую лазейку, чтобы улизнуть из заточения. Но тщетно. Единственное утешение после поисков - несколько кисточек и флаконов с краской, которые нашла в небольшой каморке. Для каких нужд они использовались в монастыре, Штейла тогда даже не задумалась (мало ли!), но сразу же решила, что использует их. Мысль, пришедшая ей, конечно же, была наивна, ребяческая, но Штейла понимала, что это будет для нее отдушиной, памятью о прошлом, своеобразной связью с внешним миром.
Штейла украдкой пронесла краски и кисти к себе, сначала спрятала, а потом, когда выпадало свободное время, предавалась любимому занятию: рисованию. Штейла помнила, как давно, еще девчушкой, она разрисовала дома потолок своей комнаты, а со временем и стены удивительно красивыми цветами, форму которых зачастую выдумывала сама. Она помнила, как многие, побывав у них в гостях, восхищались дивными растениями.
Теперь же, не мудрствуя лукаво, решила в своем маленьком уголке сотворить то же самое. Это будет напоминать ей о доме, о матери, об отце, об Уоте...
Штейла взяла кисть и принялась за работу. Боже! Это были самые счастливые минуты за все время здесь! Штейла забылась в своем вдохновении. Душа радовалась и пела. Со временем чувство реальности дало о себе знать. Девушка понимала, как игуменья отнесется к ее творчеству.
Испугавшись, Штейла спрыгнула с небольшого столика, стоя на котором она расписывала потолок, и сквозь приоткрытую дверь выглянула из своей норушки. Никого не было. Успокоившись, девушка вспомнила неоправданный порыв откровенности в разговоре с сестрой Луизой и как потом, в ожидании расправы, в страхе тряслась здесь. И как приняла шаги какой-то из послушниц, пришедшей к ней по совсем иным нуждам, за грохочущую поступь инквизиции.
Конечно же, настоятельницу взбесит это художество, но Штейла довела дело до конца. Завершив все, Штейла отнесла краски и кисти назад, в ту же каморку, где их взяла, а сама не раз еще в минуты тоски смотрела на расписанный потолок и вспоминала дом, родных, все то, что существовало до черной черты, переступив которую, она окунулась в иную - едва ли не потустороннюю жизнь.
И снова пошла монотонная смена дней и ночей, молитвы, трапезы, снова молитвы, которые окунали ее в состояние еще большей депрессии.
И вот, наконец-то, произошло... Впрочем, зачем торопить события? Все по порядку.
В один из дней после молебна Штейла, улучив свободную минуту, в который раз предалась ностальгическим размышлениям. Прислонившись к одному из келейных окон, она задумчиво, равнодушным взглядом наблюдала за всевозможными передвижениями во дворе монастыря и размышляла о своем. Ее не вывела из состояния равновесия даже сестра Луиза, случайно проходившая мимо. Внезапно увидев Штейлу, она резко остановилась, словно бы наткнулась на невидимую стену, с намерением если не бежать прочь от этой антихристки, то обойти стороной, это уж точно. Но, овладев собой, сестра Луиза после некоторого раздумья все же продолжила путь, и сделала это настолько торопливо и так усиленно при этом крестясь, что Штейла невольно улыбалась: вот ведь как она напугала послушницу своими откровенными рассуждениями о вере и неверии!
Наверняка, многим приходилось наблюдать собеседников, которые, вроде бы слушая, смотрят сквозь тебя, взгляд туманный и отвлеченный. По всему видно, что мыслями человек где-то далеко. Вот так, примерно, и Штейла, созерцая задумчивым взглядом хаотическое передвижение людского муравейника по монастырскому двору, размышляла о чем-то своем, совершенно не задумываясь, что происходит и какое отношение это все имеет к ней. Ибо Штейла до сих пор была уверена, что мир, который сейчас ее окружает, существует как бы параллельно с ней, что она никакого отношения к нему не имеет и просто вынуждена волею обстоятельств временно мириться с подобным соседством. Поэтому ей нет и не может быть дела ко всему, что происходит в этом мирке, он ей глубоко безразличен.
Внезапно Штейла почувствовала что-то неладное. Нет, мысли ее были заняты по-прежнему своим. На том клочке монастырского двора, что был виден с высоты келейного окна, по-прежнему сновали взад-вперед живые мертвецы (в понятии Штейлы) в апостольниках и подрясниках, но что-то в этом отлаженном механизме уже дало сбой. Что-то непривычное, что не вписывалось в эту безукоризненную схему, бросилось в глаза. Штейла тряхнула головой, собралась с мыслями, и ясным, осознанным взором взглянула на подворье. Все та же монотонность и серость, как всегда. Но ведь только что было не так! Штейла твердо в этом уверена! Что-то промелькнуло мимо ее взора, чем она заинтересовалась, что имело отношение к ней и вызвало неприятное беспокойство в душе. Штейла и сама в этот миг не смогла объяснить, что с ней происходит, но непонятный прилив энергии и любопытства овладел ею. Вдруг с ошеломляющей ясностью осознав, что она может прозевать и потерять что-то для нее важное, неимоверно значимое, Штейла стремглав, с быстротой неестественной для этого места - где все свершалось подчеркнуто чинно, а проще говоря медленно, вяло и заунывно - бросилась вниз по каменным ступеням, чтобы успеть добежать до другого крыла кельи, из окон которой открывался вид практически на весь монастырский двор. Штейла надеялась увидеть то, что промелькнуло мимо и еще не успело или не успел (если это был человек) скрыться за углом или какой-либо дверью.
Штейле забивало дыхание от непривычного для нее в последнее время бега, но она припустилась еще сильнее, осознавая, что происходит. Ведь в первое время просто предположила, что там, внизу, возможно, пронесли какой-то предмет, который привлек ее внимание. Теперь же девушка была твердо уверена, что в окне промелькнул силуэт, он ей знаком уже ранее, в миру. А уж, думаю, излишне говорить о том, что для Штейлы значила хоть какая-либо связь с тем миром, что был ей так дорог. А вдруг это кто-либо из друзей, разыскивающих ее, и теперь ее заточение наконец-то закончится.
Задыхаясь от недостатка воздуха, Штейла обогнула последний угол и прильнула к камням первого же окна, попавшегося ей на пути в этой стороне крыла. И сделала это потрясающе вовремя, так как увидела, что в тот же миг за дверью храма инокини скрылся чей-то темный силуэт. Вначале девушка застыла в недоумении, стараясь понять, кого же она все-таки увидела. Понятно, что это была женщина. Совершенно очевидно, что одета она в мирское платье, и хотя видела ее Штейла всего мгновенье да еще со спины, но понятно, что эта женщина ей незнакома, но в то же время она поразилась, что уже где-то видела эту походку, эти очертания фигуры. Но где же, где? Девушка терзалась в догадках, вспомнить так и не смогла. Штейла еще некоторое время простояла у окна, ожидая дальнейших событий. Но эти минуты ожидания никакого результата не принесли, не считая того, что через некоторое время из двери храма инокини вышла Фанни, которая сопровождала гостью к матушке игуменье. Подождав еще некоторое время и тщетно силясь вспомнить незнакомку, Штейла поняла, что там, за стенами обители игуменьи, возможно, ведется разговор о том, что происходит в миру, какие изменения и потрясения. А как бы хотелось узнать что-либо из этой жизни! У девушки вдруг возникло непонятное желание хоть краем уха подслушать! Может быть, хоть весть из того мира станет глотком чистого воздуха в этом царстве мракобесия? Но подслушивать нехорошо. Штейла стояла в нерешительности и раздумье: как же ей все-таки поступить? С одной стороны терзал обыкновенный стыд, присущий ей еще с детства, с другой - неукротимое любопытство и безумная потребность в этом глотке чистого воздуха. Понимая, что не в силах совладать со своим безумным желанием, Штейла искала сама для себя оправдание. И вскоре обрадовалась мысли, что лучше улучить момент и передать этой дамой весточку о себе туда, в большой мир. Она будет умолять эту особу, чтобы та, возвратившись (ведь было видно по роскошному наряду, что дама высшего света и она вряд ли явилась сюда, чтобы, самоизолировавшись, замаливать грехи), передала знакомым Штейлы весточку от нее, просьбу о помощи. Возможно, дама даже знакома с графом Сленсером...
И тут Штейла вспомнила, где видела ее ранее. Да, встреча во дворце графа была хоть и короткой, но красноречивой. Штейла мысленно увидела ее взгляд, и холодок пробежал у нее по спине. Она вдруг со всей ясностью поняла, что не помощи нужно ожидать от этой особы, а скорее наоборот. Смутная догадка промелькнула в сознании Штейлы, и сердце оледенело от дикости ситуации, которая могла сложиться, если ее догадка подтвердится.
Теперь уже ничего не могло помешать девушке совершить то, что она задумала. Никакие душевные оправдания перед собой были уже неуместны.
Она уже отдышалась и спокойно, неторопливым шагом, чтобы не привлекать к себе внимания, направилась к храму инокини. Не напрямую, а в обход, зайдя с другого крыла строения, прислушиваясь и оглядываясь, она, наконец, со всевозможными ухищрениями добралась-таки к дверям, за которыми, притаившись, как и ожидала, услышала. голоса. Больше всего боялась, что опоздает и прослушает самое важное в разговоре, в котором речь может идти и о ней, в чем девушка почти не сомневалась. Но, видимо, успела вовремя, прозевав лишь традиционную вступительную часть, в которой по обыкновению справлялись о здоровье. Слышен был голос игуменьи:
- И быть бы мне, сестрица, уж вовсе в добром здравии и прекрасном расположении духа, если бы не негодница, которую ваши люди, графиня, доставили мне, право слово, как бы в наказание. Ох, и извелась я с этой строптивицей, Господь свидетель.
- Что!? Эта грязная крестьянка еще и посмела не повиноваться вам?
- Уж и не спрашивайте, сестрица, уж и не спрашивайте! Извелась я с нею, негодницей, вконец. Сколько строптивости, непокорства и богохульства в одном человеке! Это просто немыслимо!
- Ну надо же! Я еще тогда, когда она впервые шагнула под своды святого места, где даже камни излучают благодать и свет, поразилась невежеству безбожницы, но была уверена, что вы, матушка, как всегда, исправно исполните привычное для вас дело: быстро собьете спесь с дикарки. Неужто столь примитивное существо могло так долго упорствовать?
Боль, гнев и обида кипели в душе Штейлы после услышан-ного. То, о чем она смутно догадывалась, подтверждалось. Ей хотелось распахнуть дверь, ворваться в комнату и вцепиться руками в обеих. Она с трудом сдержалась, отдавая себе отчет в том, что это будет наиболее глупое решение в данной ситуации.
- Упорствовать? Ха! Этому трудно найти определение. Однако я перестала бы уважать себя, если бы не смогла сломать гордыню этого исчадия ада. Она в конце концов ползала на коленях у моих ног, целуя их.
- Ха-ха-ха! - Смех этот переворачивал Штейле все внутри. - Все-таки тому, кто выполз из навоза, место только в навозе. В который раз я становлюсь, матушка, вашей должницей. Благодарствую, что укротили и убрали с пути моего очередную неугодную. Но, право слово, теперь мне уж все равно, приняла она ионический постриг или нет. Ведь для такой мерзавки, наверное, все равно: умирать с Богом в душе или без него.
Наступила недолгая пауза, которая, по всей видимости, произвела впечатление не только на Штейлу, но и на игуменью.
- Насколько я поняла, возникли осложнения, - послышался голос настоятельницы, - и скоро для Фанни предстоит работа.
- Да, матушка. Увлечение графа этой чернью оказалось намного сильней, чем я предполагала. Я заблуждалась, рассчитывая, что Джордж быстро забудет ее, коль скоро перестанет видеть. И тут я своими напористыми действиями не выпущу инициативу из своих рук. Но не тут-то было. Граф поднял на ноги своих людей, они проверили все закоулки и щелки в самом Лондоне, перевернули вверх дном все в округе и, по всей видимости, не думают прекращать поисков. Во всяком случае, мне достоверно известно, что завтра люди графа посетят с визитом ваш монастырь, матушка.
- О, Господи правый! Какая наглость!
Сколь велико было негодование игуменьи, столь же велико было возбуждение и радость Штейлы. О, какое счастье! Завтра ее могут освободить! Но что же задумали эти злые люди?
- Да, матушка, да. Но граф уже заручился поддержкой и разрешением высшего духовенства на проведение своей гуманной, по его выражению, акции, благодаря чему и посетил несколько монастырей, приютов и прочих святых мест. Конечно же, ему и в голову не пришло, как мы с вами толково все устроили. Просто он предполагает, что после целой цепочки потрясений, которые, по словам графа, выпали на долю этой дешевки, она, сломленная судьбой, ушла в монастырь, чтобы забыться в молитвах. Вот он и решил тщательно проверить все монастыри с надеждой отыскать среди богомольцев свою потаскуху. Как все-таки дальновидно я поступила, упрятав ее в этих стенах, а то ведь отношения могли бы зайти слишком далеко. Ума не приложу: как мог такой человек опуститься до низости, увлечься мужичкой? Однако, я не теряю надежд завоевать сердце блистательного господина. И я добьюсь своего!
- Успокойтесь, графиня, успокойтесь. Давайте все-таки доведем до конца дело. Поскольку, я так понимаю, не устранив соперницу, нельзя рассчитывать на успех. Чтобы быстрее покончить со всем, предлагаю сейчас же, сию минуту, убить ее. Одно мое слово, и ее труп или полетит в реку, или будет замурован в самых глубоких подземельях замка.
- И граф еще долго продолжит поиски ее, коль уж он так сильно увлечен. До тех пор, пока в нем будет жить надежда все-таки когда-нибудь ее разыскать, рано ли или бесконечно поздно, шансы будут практически равны нулю. Нетрудно догадаться, что уж коль так сильна его страсть, он будет отвергать все мои попытки приблизиться до тех пор, пока в нем будет жить надежда. А надежда может жить в нем очень и очень долго, это крайне нежелательно. Терять попусту время - выше моих сил. Представьте, матушка, каково мне будет наблюдать, как граф тратит средства на поиски ничтожества, сознавая, что если бы не она, я бы давно сама стала хозяйкой больших денег и тратила их на себя. Нет и еще раз нет! Нужно ставить точку твердо, безо всякого многоточия. Следует поставить графа перед свершив-шимся фактом, чтобы лишить его всяких сомнений и надежд. Смерть этой мерзавки должна стать для графа фактом бесспорным. Будет просто чудесно, если все случится у него на глазах или на глазах его людей, которые смогут подтвердить. Поэтому не стоит выдумывать ничего нового, используем старый проверенный метод. Все до гениальности просто. Прибывшему графу или его людям вы, матушка, сообщаете: мол, да, есть среди богомольцев такая. Посылаете за ней. Поскольку примете вы их на этой площадке, все будет происходить у них на глазах. Вот она идет по дорожке каменной стены, они предвкушают скорую встречу, увлеченно смотрят на нее и, конечно же, не увидят, как вы незаметно дадите условную отмашку Фанни. Ее куриных мозгов вполне достаточно, чтобы в очередной раз нажать на рычажок в своей укромной норе. Зловещий механизм срабатывает, плита уходит из-под ног пленницы, и она летит в пропасть. Да воздадут небеса творцам этого гениального приспособления! Им же издалека ничего толком не разобрать, придется только сочувствовать бедняжке. Что ж она так неловко и некстати оступилась? В результате лишилась жизни.
Штейла застыла в оцепенении. И не столько от ожидавшей ее участи, сколько от чудовищности замысла, свидетелем рождения которого ей только что довелось быть. Какая вопиющая гнусность!
Ох, каким огромным было желание Штейлы распахнуть дверь, ворваться в комнату и исполнить давно назревшее огромное желание вцепиться руками в волосы и горло этих подлых людей, ненависть к которым возрастала с каждым сказанным ими словом! Девушка в порыве гнева едва не схватилась уже за ручку, чтобы войти, как вдруг услышала приближающиеся шаги.
Как назвать это: инстинктом самосохранения, хладнокровием, сообразительностью? Штейла поступила именно так, как и должна поступить в этой ситуации. Проявив удивительную для человека в таком одеянии прыть, она буквально в несколько прыжков преодолела расстояние, отделяющее дверь от ближайшей колонны, одной из многих, державших на себе монастырские своды, и проворно спряталась за ней. Сделала она это удивительно вовремя, так как буквально через мгновенье, миновав вереницу ступенек, показалась помощница игуменьи, которая, ничего не заподозрив (так, во всяком случае, показалось Штейле), спустя минуту уже находилась по ту сторону двери, в компании заговорщиц. Очень хотелось девушке вновь прильнуть к двери, но чувство возросшей опасности удержало ее. “Неужели помощница игуменьи заодно с ними?” - терзалась Штейла. Сначала девушка отбросила эту мысль, поскольку считала ту глубоко верующей и не способной на подлость. Хотя, впрочем, почему бы и нет? Ведь с каждой минутой обстоятельства заставляют Штейлу убеждаться, что в этом святом месте столько мерзости и грязи! Уж на что Фанни - воплощение кротости и невинности, а ведь смотри, что получается: одно движение ее руки, судя из подслушанного разговора, лишило жизни многих людей.
Минуты тянулись невыносимо долго. Прошло совсем немного времени, Штейле оно показалось вечностью. Может быть, там, за дверью, решается ее судьба, а она, глупая, теряет шанс узнать, что же ее ожидает, и теряет время, прячась за этой чертовой колонной. Нет1 Терпеть больше уже нет сил!
Душа еще сопротивлялась, а ноги уже сами несли к дверям. Ну, о чем же там говорят?! Несколько шагов, и •она узнает. Ну, быстрее же! Еще два-три шага...
И тут-то произошло ужасное. Дверь резко отворилась и теряющая от неожиданности и страха сознание Штейла мутнеющим взглядом увидела прямо перед собой лицо, искаженное гримасой удивления.


Вот так все и произошло, - закончил свой рассказ Генри Банке, и в капитанской каюте “Айны” на некоторое время воцарилась тишина.
Судно покачивалось на слабой волне, которая в эту ночь не играла отблесками лунного света. Ночь, только что опустившаяся на бухту и корабли, была на удивление темной, но топ огни на кораблях по старой привычке не зажигали. Так всегда поступали пираты во время стоянки в бухте.
Тягостное молчание длилось долго. Все раздосадованы случившимся. Члены военного совета с “Айны”, по обыкновению собиравшиеся для решения вопросов перед началом сражения, были в сборе. С “Джины” присутствовали только капитан и помощник. Лодка, доставившая их на “Айну”, лениво покачива-лась на волнах, пришвартованная к судну. Гребцы, сидящие в ней, терпеливо дожидались своих предводителей. При дележе добычи, упаси Господи, чтобы кто-либо из членов экипажей судов до самого последнего нерасторопы не участвовал в общем сборище. Это редчайший случай! В таких же ситуациях, как сейчас, когда главари решают какие-то неувязки, рядовой бродяга моря предпочитал не упустить лишней возможности поваляться на дне лодки, подремать или просто предаться размышлениям, помечтать о будущей привольной жизни, когда занятие разбоем позволит скопить приличный капитал, и уж тут-то (так считал каждый) он заживет припеваючи на зависть другим.
- Ну что же, - вздохнул наконец-то Бернс, - что произошло, того уже не вернуть. И не будем успокаивать себя мыслью, что они погибли. Допустим, что все-таки кто-то уцелел, и нетрудно представить, что будет происходить на этом острове, когда мы покинем его. Зная, где спрятаны наши сокровища, хотя бы одному уцелевшему не составит труда перепрятать их в другое место. Более досадного и -нелепого варианта потерять столь тяжким и долгим трудом нажитое добро, наверное, и представить невозможно. Поэтому выход один: с рассвета, не мешкая, приступить к поискам беглецов. Небольшая группа должна более тщательно, чем сегодня, ведь помешали сумерки, обследовать место побега, чтобы обнаружить трупы беглецов. Остальные же, рассыпавшись по всему острову, обязаны заглянуть под каждый куст и дерево.
- Ой-ли... - Покачал головой Гоббс. - Боюсь, что в этих буйных зарослях найти их просто невозможно.
Пауза длилась недолго.
- Наверное, ты прав, Роберт.. Я тоже об этом подумал. Но будем надеяться, что поиски увенчаются успехом. В противном случае... Впрочем, не будем ломать голову зря. Возможно, все и обойдется. А нет, так не составит труда собраться снова и обсудить новый план действий.
- Да собраться-то оно, дьявол этих беглецов подери, недолго, - снова вставил свою реплику Гоббс, - а вот в случае неудачи придется повозиться с нашим добром. И жалко терять такое потайное место.
- Да, наша пещера - настоящий дар природы. Но боюсь, другого выхода просто нет. Надо же такому случиться! У нас и без того дел целая гора. Кренговать мое судно нужно в любом случае, да и твоим людям, Роберт, работы немало. Я ведь вот о чем подумал: пополнить запас пресной воды на обоих судах необходимо...
Гребцы с “Джины” начали было дремать после наполненного заботами дня, когда, наконец, услышали голоса своих предводителей, направлявшихся к фальшборту, где была пришвартована лодка. Традиционное короткое прощание с капитаном “Айны”, и вскоре лодчонка под напором дружных ударов весел помчалась к “Джине”, которую в этой непроглядной мгле совершенно невозможно было разглядеть. Но гребцы, конечно же, знали направление, да и не впервые им приходилось совершать подобные вояжи в ставшей для них своей бухте. Поэтому и работали веслами споро и умело.
Гоббс и Банке, сидящие в лодке рядом, в темноте незаметно для гребцов нашли руки друг друга и молча крепко их пожали. Этот знак говорил обоим очень много. Наконец-то пришел час, которого они так долго ждали, и к которому все это время шли. Часы пущены, начался зловещий отсчет времени. Собственно, еще не начался. Бикфордов шнур загорится лишь тогда, когда им удастся уговорить команду, и матросы, поддавшись на уловку, бросятся выполнять задуманное этим зловещим дуэтом. Желание воплотить задумку немедленно распирало грудь, и никакие сомнения не могли уже подействовать на разыгравшуюся фантазию. О, помечтать, в случае успеха предприятия, было о чем! Игра стоила свеч!
Когда лодка отплыла от “Айны” уже на достаточно большое расстояние, Бэнкс подал первый аккорд зловещей симфонии:
- Да, капитан, - нарочито громко и в то же время как бы таясь промолвил он, - просто счастливая случайность, что вы стали свидетелями заговора. Да! Кто бы мог подумать, что они способны на такую подлость!
Гребцы как по команде оставили свое занятие и с недоумением взглянули на заводил. Понимая, что они ждут объяснений (это и надо было капитану), он грустно покачал головой:
- Да, друзья, это настолько дико, что может показаться неправдоподобным. Я и сам до сих пор не могу поверить в случившееся, однако, поразмыслив, теперь все-таки отдаю себе отчет, какой смертельной опасности мы подвергались.
Не скоро лодка тронулась далее. За это время Гоббс постарался проявить все свое красноречие, выдвинуть самые убедительные доводы, привлечь слушателей самой заманчивой перспективой. Может, и не стоило ему лишний раз утруждать себя ораторством: ведь через несколько минут придется повторить эту тираду всей команде. Но Роберт знал, что делал. За это время пираты, которые сейчас слушают его с отвисшими челюстями, проникнутся его идеей, созреют для выполнения задуманного, и когда он, капитан, обратится с предложением к команде, эти люди первыми поддержат его в случае, если экипаж заупорствует. А поддержка будет так необходима!
- Вот таким я вижу выход, друзья мои, из этой сложной для нас ситуации, и просто глупо, если остальные не поддержат его. Скажу честно: рад был бы вашей поддержке.
- Да что там говорить, капитан! Конечно...
- Вот и хорошо. Не будем терять времени. Ночи нынче коротки...
Гребцы с удвоенной энергией налегли на весла, и лодка быстро помчалась к “Джине”. Состояние гребцов понять нетрудно: намечались большие перемены в их жизни.
Вскоре в темноте показались очертания корабля. Не успев толком пришвартовать лодку, гребцы со всех ног бросились созывать команду.
Некоторые уже успели отойти ко сну, поэтому недовольно ворчали, другие, не мешкая, поспешили на сбор, движимые любопытством. Ведь недаром же капитан в такое позднее время собирает всех. Через некоторое время команда собралась в капитанской каюте, все вопросительно глядели на своего вожака, ожидая объяснений.
Гоббс, который все это время был воплощением скорби и душевных страданий, медленно поднялся со своего места и тяжело вздохнул. Молчаливым взглядом обвел всех вокруг и снова сокрушенно вздохнул. Пауза была эффектной, артистичной. Благодаря этим нехитрым действиям в каюте как-то непроиз-вольно воцарилась атмосфера необъяснимой торжественности, важности момента происходящего. Все обратились в слух.
Капитан в задумчивости покачал головой, вздохнул полной грудью и начал:
- Тяжело мне говорить, друзья мои, но говорить необходимо. Необходимо потому, что речь идет о ваших жизнях, и я просто не в праве молчать. Весть, которую я сейчас поведаю, настолько дикая, что нетрудно предугадать вашу реакцию. Я и сам до сих пор настолько потрясен, что сейчас голос мой дрожит от волнения и негодования.
- Да что случилось, капитан? - Кто-то из самых нетерпеливых прервал Гоббса, но на него тут же зашикали: мол, не перебивай!
Капитан, выдержав паузу, продолжил:
-Да, да, конечно. Но я никак не могу совладать с эмоциями. - И уже твердым голосом и с решительным взглядом начал чеканить. - Случилось то, о чем я смутно подозревал уже давно. Случившееся открыло мне глаза. Вы знаете, что вечером я с помощником отправился к Бернсу на судно, чтобы обсудить проблемы, возникшие в связи с побегом невольников. Да и не только это. Видимо, они не ждали нашего визита, ведь и отправились мы к ним в сумерках. Короче, в то время, когда Генри завел на палубе разговор с ребятами Гоббса об осложнениях в связи с побегом, я без задней мысли направился в каюту капитана “Айны”. И ничего так бы и не узнал, если бы перед дверью не услышал своего имени. Подслушивать, как проповедуют благочестивые воспитатели, грех, но пусть простит Господь мне минутную слабость. Все-таки разговоры о тебе вне твоего присутствия избавляют рассказчика от необходимости льстить, они и есть самая правдивая оценка. Поддался я искушению подслушать разговор и был за это вознагражден. Случай и поможет нам сохранить свои жизни.
Гоббс застыл посреди каюты и уставился на команду.
- Речь шла о заговоре. О мерзком, подлом и чудовищно омерзительном плане, которого, вероятно, еще не знала история берегового братства. Заговор против нас, друзья, против тех, кто делил с ними все лишения нашего нелегкого ремесла. Не буду утомлять вас подробностями гнусного замысла, все сводится к одному: они хотят послать нас к праотцам для того, чтобы единолично завладеть общими сокровищами!
Взрыв негодования потряс каюту капитана. Гоббс не спешил продолжать, понимая, что нужно дать возможность людям выговориться, выплеснуть эмоции. Краем глаза капитан переглянулся со своим помощником, тот еле заметно кивнул: мол, пока что все идет по плану. Но оба-то понимали, что сейчас наступает самый важный момент. Поверит команда обману, удастся убедить ее поступить так, как они хотят - это будет звездный час. Нет, значит, после выяснения, что это небывалая провокация, они сами станут изгоями или будут болтаться на рее.
Почувствовав, что шум начал слегка стихать, уловив слухом несколько выкриков: “Не может быть!”, Берне призвал всех к тишине и продолжил:
- Вы, разумеется, имеете полное право не доверять мне, и я на это не буду в обиде. О чем говорить, если я сам ушам своим вначале не поверил. Но чем дольше я слушал, тем больше убеждался, что это не шутка и не розыгрыш. Вдумайтесь только, чего стоят упреки Ханса в адрес своего капитана, что, мол, напрасно мы не поступили так, как давно договорились: в первую же ночь пребывания в Розовой бухте подкрасться к нам, ничего не подозревающим, в темноте и в упор расстрелять наше судно, львиную долю ядер пустив ниже ватерлинии, чтобы мы сразу пошли ко дну. Каково, а?
Снова взрыв негодования, но Гоббс понимал, что пружина уже разжимается, что нельзя терять время. Теперь как никогда нужна твердая рука, которая могла бы направить эту клокочущую энергию в нужное русло. И капитан сразу же, почти не сделав паузы, прокричал:
- А того, кто будет пытаться спастись, добивать со шлюпок в воде!
Экипаж гудел, но Гоббс властно поднял руку и заставил всех умолкнуть, хотя и дальше то в одном, то в другом углу раздавались приглушенные возгласы возмущения.
- Берне согласился, подтвердил, что это наиболее приемле-мый вариант. Но посетовал на крайне неблагоприятные обстоятельства, сложившиеся на этот раз. Пускать ко дну “Джину” с полным трюмом золота глупо, и пока ее разгружали, на “Айне” тем временем началась подготовка к кренгованию: в первую очередь, как всегда, начали переправлять на берег пушки. А что они теперь смогут без них? Берне заметил, что хотел придумать какой-либо предлог, чтобы задержаться с этой процедурой, но побоялся вызвать подозрения.
И снова гул, и снова возгласы. Но в потоке негодующих криков Гоббс и его помощник услышали то, что больше всего и опасались услышать. Некоторые предлагали завтра же с утра отправиться на “Айну” и разобраться с экипажем. Нет, конечно. Этого они никак не должны допустить. И капитан продолжил..
- Вот уж чего-чего, а разум в этой ситуации терять нам никак не стоит. Вот я услышал предложения насчет того, чтобы разобраться, поговорить с людьми Бернса. Да разрази меня гром на этом месте! О каких разговорах может быть речь после всего?! Ведь все, все они заодно! Это за говор не только их капитана. Ведь в каюте были и офицеры Бернса, да и матросы... Генри, расскажи о том, что ты мне говорил.
Бэнкс поднялся, дождавшись своего часа.
-Увы, неуверен, что вся команда “Айны” в курсе заговора. И вот почему. Оставшись на палубе, я завел с ними разговор о том, как усложнилось дело в связи с побегом мерзавцев, что таскали наши трофеи в пещеру. Ведь если мы их не найдем, они, зная секрет, стащат наше золото. И все бы нормально, но тут кок как встрепенется: мол, капитан “Джины” пошел к нашему капитану один, а мы его не предупредили. Видели бы вы, как они все переглянулись! Наверняка все знали и боялись случайностей.
- Да, - сразу же подхватил Гоббс, - они подумали, что я могу подслушать. Зачем же кок так летел со всех ног предупредить капитана? На наше счастье я, услышав шум быстро приближающихся шагов, успел спрятаться, а потом, выдержав паузу, зашел, с безмятежным видом сообщив, что я прошелся по “Айне” и рад, что на судне быстро проходят работы по подготовке к кренгованию. Какие у них у всех были растерянные лица! Но мой благодушный вид, наверное, успокоил их. Думаю, ничего не заподозрили. Но это, - Гоббс повысил голос и поднял руку, пресекая возможные разговоры, - не говорит о том, что можно успокоиться. Коли уж люди Бернса задумали против нас недоброе, они не успокоятся. Прошу внимательно выслушать, что я сейчас скажу. Нас ожидает, возможно, мрачное будущее. Ведь я отчетливо слышал слова Бернса, успокаивающего своих офицеров. Мол, ничего страшного, у него есть другой, прекрасный, по его выражению, план, который они скоро осуществят. Я услышал нетерпеливые голоса офицеров, просивших поведать об этих планах, и уже предвкушал услышать новую гнусность, затеваемую против нас, да тут так некстати раздались шаги кока...
Капитан снова своим людям дал несколько минут разря-дки, а затем, почувствовав, что пришло время ставить точку, подошел к столу и неожиданно со всего маху стукнул кулаком. Все притихли.
- Ежели бы раньше кто-нибудь сказал мне, что я когда-либо отдам такой приказ, я бы скорее согласился отрезать себе язык. Сейчас же ситуация сложилась так, что я просто обязан это сделать. И пусть душа моя противится, но я никогда не соглашусь с тем, кто будет когда-либо утверждать, что я отдал кощунственный приказ. Ведь если хотели нечестно поступить со мной, неужели я не имею права поступить точно так же с этими людьми? Разве я не прав?!
Гул одобрения (пока что еще робкий) пробежал по рядам пиратов, которые уже начали догадываться, о чем идет речь.
- Иной участи злодеи, позарившиеся на блеск золота, просто не заслуживают! Я даже не хочу осквернять уста приказом, недостойным меня. А просто спрашиваю вас: как мы должны поступить с людьми, которые, предав дружбу берегового братства, хотели ночью, тайком, в у пор. расстрелять наше судно, а нас самих, пытающихся спастись, добивать прямо в воде, безжалостно, хладнокровно?! Я вас спрашиваю?!
Загудел опять людской улей, плотно была набита капитанская каюта.
На этот раз Гоббс не спешил продолжить свой монолог, он дал время дойти до готовности заварившейся каше. Сейчас решалось многое. С ликованием в душе замечал, что большинство, казалось ему, обещает поддержку. Его острый глаз даже выхватил из толпы деталь: гребцы, которым он первый поведал свою байку, сейчас оживленно агитировали других поддержать капитана. Вот и небольшой результат. Все-таки не зря старался.
Чувствуя, что нужно подбросить дровишек в разгорающийся огонь, Гоббс добавил:
- Пусть тот, кто сомневается, вспомнит слова Бернса относительно его нового плана насчет нас. Пожалеем мы их сегодня, завтра они нас вряд ли пожалеют. Других доводов у меня нет. Всякие иные мои слова бессмысленны. Пусть теперь говорит ваш разум.
И капитан демонстративно шлепнулся в свое кресло. Они сидели рядом, соприкасаясь локтями. И хотя не смотрели один на другого, чувствовали тем не менее, каждый вздох и нервное, неуловимое глазу движение соседа. Капитан и его помощник. Сейчас наступит развязка всего. Как долго они к этому шли! Неужели все сорвется?
Капитанская каюта тем временем гудела. И хотя, казалось, почти все поддерживали план действий капитана, тем не менее раздавались и настойчивые голоса, осуждающие грандиозное кровопролитие без разбирательства. Конечно, феномен пиратства полон противоречий. Наряду с честным и справедливым ритуалом раздела добычи, иных атрибутов жизни берегового братства существовала и другая, необычайно жестокая сторона их бытия. Нередко среди членов одного же экипажа возникали споры, дуэли, хотя зачастую они были запрещены. Случалось, близкие товарищи по ремеслу, а то и закадычные друзья перерезали друг дружке горло из-за какого-то пустяка. При всем ореоле романтичности, которым наивные потомки окружают пиратство, нельзя забывать, что все оно основывалось на крови и только на ней. Без жестокости это занятие просто потеряло бы смысл. И тем не менее нынче речь шла о необычном деле, поэтому и нетрудно понять сомнения и замешательство отдельных пиратов. И тут-то друзья использовали свой главный козырь, они берегли его на последний момент. На этот раз инициативу взял помощник капитана, что уже само по себе аргумент. Мол, смотрите: капитан не одинок, я первый поддерживаю его.
- Вы знаете, я и раньше сомневался в правильности идеи прятать добытые нами сокровища на этом острове (Бэнкс, конечно же, умолчал, кто главный инициатор идеи). Несомненно, неплохо иметь богатый запас на черный день. Но вот где гарантия, что все останется в сохранности? Ведь каждый из нас знает заветное место. В любом порту он может сбежать, договориться с каким-либо судном и приплыть за кладом. В конце концов, даже попав в плен, ради сохранения жизни или чтобы избежать плантаций, кто-либо из нас может предложить людям, в руках которых он будет находиться, сами понимаете какую сделку. И нынешний случай - лишнее тому подтверждение. Богатства, добытое нами всеми, окропленное нашим потом и кровью, должно было бы достаться только людям Бернса после того, как они нас злодейски убрали бы со своего пути. Их доля бы значительно выросла. Для этого они, собственно, и затеяли злодеяние. Но что же, черт меня подери, мешает нам сделать то же самое? - Бэнкс подошел к главному. - И уж после того, как мы обрушим на них справедливое возмездие, ни в коем случае нельзя оставлять сокровища здесь. Предлагаю, и это будет крайне справедливо, поделить их. И пусть каждый поступает, как захочет. Сумма, которую получим, будет настолько большой, что любой пожелавший вернуться в Англию сможет купить себе землю, скот, стать фермером, купцом, мануфактурщиком, а то и судовладельцем или банкиром. Кому надоела бродячая жизнь, может здесь же, если нет желания возвратиться в Старый Свет, стать хозяином плантаций, купить уйму невольников, открыть свое дело. Решайте! И Бог вам судья. Но все же уверен: не должны больше мы своей кровью добывать призы, чтобы какие-то Бернсы, перерезав нам ночью глотки, завладевали ими!
Все! Говорить больше не нужно было. Все уже сказано. Самый главный аргумент запущен в действие. Он важнее самых убедительных доводов. Злодеи решили сыграть на одном из основных человеческих пороков. Ничто так не притупляет разум и не кружит голову, как блеск золотых монет, уже слышимый вдали, едва уловимый слухом их звон. Против этого невозможно устоять. Человек еще может найти в себе силы отказаться от денег, которые ему только предлагают. Но если уже положены в карман, то просто рука не поднимается извлечь их оттуда для возврата.
Не нужно обладать феноменальными пророческими способностями, чтобы предугадать дальнейшее. Хотя необычность момента налицо. Никто (и это удивительно) не отдал прямой приказ: “заряжай!”, “убивай!”, все происходило само собой. Канониры двинулись к пушкам именно с целью зарядить, матросы, бросившиеся к гроту и кливеру, делали это с понятой на “Джине” целью.
Зловещая ночь, кромешная тьма. Вот так, наверно, творились, творятся и будут твориться злодеяния на нашей грешной Земле. Одни в безмятежной тишине окунаются в блаженный мир сновидений или предаются сладким мечтам, строя сногсшибательные планы на жизнь, не ведая страшной истины, что жизни-то этой отмеряно им в этом мире всего несколько минут. Другие же... Нет! Не хочу о них!
И хотя ночь не предшествовала дню святого Варфоломея, была она настоящей Варфоломеевской ночью. Пушки грянули дружно, неистово. Нетрудно представить последствия залпа, произведенного в упор, когда суда поравнялись в темноте вплотную. Практически все нижние орудия направили ядра ниже ватерлинии. Дыры и проломы в подводной части судна получились настолько огромными, что оно катастрофически быстро пошло ко дну. Конечно же, многие, обезумевшие от неожиданности, выбежали на палубу, но были сметены огнем верхних пушек. Обломки мачт, рей, такелажа, снастей, фальшборта, окровавленные тела - все смешалось в страшном месиве. Возникший пожар сослужил злодеям хорошую службу. Свет зарева помогал им высматривать жертвы и безжалостно добивать их прямо в воде. Предусмотрительно спущенные шлюпки проворно сновали то там, то тут, чтобы не дать возможности спастись ни единому человеку.
Жуткое зрелище! Человек, переживший такой стресс и уже приготовившийся расстаться с жизнью, вдруг замечает подплывшую к нему лодку и к неописуемой радости своей видит знакомые лица.
- Джимми! Джек! - Радостно протягивает он руки, движимый извечным инстинктом самосохранения, но в ответ к ужасу своему видит занесенную над своей головой абордажную саблю, которая через мгновение обрушится. Радужные планы дальнейшей жизни, так и не успев осуществиться, опускаются вместе с бездыханным телом в морскую пучину...
Воды Розовой бухты, озаренные первыми робкими лучами рассвета, были в это утро, как никогда, розовы.


Пусть хранит Господь вас, матушка, за доброту вашу. С подобной миссией мы уже посетили не один монастырь, и везде приходилось сталкиваться с удивительным непониманием со стороны богомольцев. Побуждения, подвигнувшие нас своим присутствием нарушить покой святой обители, продик-тованы только благими намерениями. Преступить через монастырские ворота - чрезвычайно большая проблема, невзирая на важность бумаги, которую вы, матушка, держите сейчас в руках. Мы весьма признательны, что наша просьба нашла отклик.
- Все, что совершается во благо, дети мои, и во имя Господа, должно иметь всяческую поддержку и достойно всякой благодарности. Ведь проявить участие и сострадание к судьбе кого-либо из детей Божьих ( а именно это, насколько я понимаю, и привело вас сюда) похвально. И не то что ответить вам отказом, напротив: считаю за честь помочь в богоугодном деле. Ведь нас объединяют общие интересы. Вы печетесь о здоровье Божьего человека, его теле, мы же заботимся о его душе. Разве я когда-либо отказала любой, пусть даже трижды грешнице в спасительной возможности стать на путь истинный, в молитвах предаться покаянию, заслужить прощение? Любая заблудшая душа может рассчитывать на утешение и забвение под сводами этого святого места.
Для Джона Гоббса и Джозефа Гейнсоборо весь смысл вероисповедания заключается в том, чтобы перекреститься лицемерно после очередного своего злодейства: мол, прости, Господи, за очередной грех, успокой душу убиенного нами. Иногда приходилось осенить себя знамением на радостях, что ниспослал Создатель им, голодным, кусок хлеба. Но это давно, еще при той, теперь далекой жизни. Сейчас под крылом и опекой графа Сленсера проблемы куска хлеба не существовало. Но мы начинаем отвлекаться. Так вот, отнюдь не склонные к коленопреклонению, как вы поняли, слуги графа сейчас, слушая своеобразную проповедь настоятельницы, являли собой образец смирения и покорности, всем видом показывая: они обратились в слух. Мать игуменья, поощренная таким вниманием, продолжала сладкие речи. Но у видя легкие признаки беспокойства со стороны своих гостей поняла: пора приступать к главному.
- Исходя исключительно из самых добрых побуждений и искренне желая помочь вашему уважаемому хозяину в его поисках, окажу содействие вашим стараниям. Я уже говорила, что нередки случаи, когда приходят к нам с просьбой приютить заблудшую душу, принять в свою семью. И вот однажды, уж и запамятовала, когда такое произошло, но точно помню, как это было, постучала в ворота нашего монастыря молодая госпожа, довольно богатая - судя по ее дорогому платью. Но уж больно жалким оно было. Под стать ему и вид несчастной. Много ей, бедняжке, пришлось перестрадать. Это я поняла сразу. Она очень молчалива и отрешенна. Просила только об одном: позволить ей забыться в молитвах. Нужно иметь каменное сердце, чтобы отказать бедняжке. Так вот, думаю, именно ее вы и ищите. В миру она звалась Штейла Сиддонс.
Оба гостя, как по команде, привстали. Наконец-то! Долгие, безрезультатные, уже порядком им надоевшие поиски в конце-то концов увенчались успехом! Обещано щедрое вознаграждение графа в случае успеха. Скоро оно окажется в их карманах!
- Вижу, вижу, дети мои, радость. Она написана на ваших лицах. Не буду в такую минуту томить вас. - Настоятельница встала и направилась к двери. - Я провожу.
Гости поторопились следом, веселясь, что все так успешно складывается.
Небольшая процессия миновала целый каскад каменных сводов монастыря, затем пошли одна за одной вереницы ступенек, которым, казалось, не будет конца. Сколько труда вложено в строительство подобных сооружений!
Когда вышли на монастырский двор, игуменья обратилась к одной из монахинь, с которой столкнулась тут же, в дверях, и завела с ней разговор, а посланники графа, услышав, что речь идет о той, которую они так долго и безуспешно искали, облегченно вздохнули. Ведь игуменья не только приказала позвать Штейлу, но потребовала передать, чтобы та взяла с собой носильные вещи.
Монахиня поспешила исполнять волю настоятельницы, а та, в сопровождении гостей, не спеша направилась к монастырскому двору, ступени вели куда-то высоко вверх. Отсюда, снизу, казалось: они упираются в самое небо.
Посланница игуменьи, преодолев длинный подъем, скрылась за изгибом каменного выступа, когда настоятельница со своими гостями подошла к подножию ступенек. Здесь, у стены, не обращая внимания ни на что вокруг, стояла низенькая монахиня преклонного возраста с отрешенным, как сразу же заметили гости, видом. Мать игуменья сделала несколько шагов к ней.
- Не томись, сестрица. Ступай к себе и приготовься исполнять волю Господню. Помни: я рядом и буду молиться за тебя. Воздается тебе, сестрица, за труды твои. Ступай, Фанни, ступай...
Игуменья ласково тронула послушницу за плечо, и та с тем же отрешенным выражением лица, на котором, казалось, никогда не дрогнул ни один мускул, молча засеменила прочь. Процессия, состоящая из трех человек, тем временем тронулась дальше. Преодолевая ступеньки, игуменья решила скрасить путь разговорами.
- Видели бы вы состояние бедняжки, когда она впервые ступила под своды святого места! Девушка была настолько обессилена, что едва держалась на ногах. Но не только боль физическая мучила ее. Я прекрасно разбираюсь в человеческих душах, увидела сразу моральные страдания несчастной. Очевидно, она пережила какое-то потрясение. Чему удивляться! К нам часто приходят именно в моменты больших душевных потря-сений. Святая обязанность помочь несчастным, поддержать их в такую минуту. Видя, сколь тяжело бедняжке, я приказала разместить ее отдельно ото всех, чтобы она могла успокоиться, чтобы тишина помогла ей забыться. И хотя она, хвала Господу, уже немного оправилась, я все еще позволяю ей находиться в этой небольшой и уютной келье, куда мы с вами сейчас и направляемся.
Настоятельница немного перевела дух и снова продолжила восхождение.
- А как молилась я за нее первые дни! Очень была плоха!.. И хотя по моему распоряжению возле нее постоянно находилась сестра, ухаживала за ней, тем не менее нередко и я сама часами просиживала возле ее кровати, чтобы когда добрым словом, когда молитвой помочь ей. Позже она благодарила меня и клялась, что будет вечной моей должницей, но разве стоит такое благодарности? Помочь ближнему - наш святой долг, разве не так, дети мои?
- О да, матушка, помочь ближнему - божье дело. Ведь за каждый богоугодный поступок нам воздается в мире ином.
Тем временем бесконечный на первый взгляд подъем закончился, и все трое вышли на небольшую каменную площадку, о которой мы уже упоминали. Но Гоббс и Гейнсборо впервые оказались здесь, и вид, открывшийся сейчас им, оказался удивительным. За спиной, там, внизу, у подножья ступеней - монастырский двор, слева -высокая каменная стена и небольшой выступ-дорожка вдоль нее, ведущая прямо сюда, на эту площадку. Сплошного парапета или чего-либо вроде перил не было, лишь редкие невысокие выступы-возвышенности, что-то вроде бойниц. А за этими выступами монастырская стена резко уходила вниз. Была она абсолютно отвесная, подножья гости сразу и не углядели. Там, далеко внизу, подступая к самой стене, пробегала речушка, не широкая, но с довольно резвым течением, а дальше луга, поля до самого горизонта.
- Ох, устали мои ноженьки после изнурительного подъема. Не грешно и перевести дух.
С этими словами игуменья присела на каменный выступ, находившийся на краю площадки. Гонцам графа не терпелось поскорее дойти, чтобы в конце концов облегченно вздохнуть, осознавая, что цель поисков достигнута, получить долгождан-ное вознаграждение. И моральное тоже. Признаться, столь долгие поиски им порядком надоели, и друзья были рады близкому их концу.
- Присядьте и вы, дети мои, отдохните. Встреча близка. Разминуться мы уже не сможем. К ней ведет только одна дорожка - вот эта. Так что если она нас опередит, то подойдет первой. Настоятельница шумно вздохнула и продолжила:
- Поведала она мне о своем горе, хотя я и не пыталась ничего узнать, чтобы не бередить бедняжке душу. Прониклась ее болью настолько глубоко, что, казалось, сама пережила все невзгоды. Предлагала помочь ей в мирских ее делах, но она наотрез отказалась возвращаться к прежней жизни. На коленях молила меня, горемычная, просила приютить в монастыре, чтобы иметь возможность в молитвах забыться, отрешиться от невзгод и несправедливости, что творятся в миру, и в службе Господу найти душевный покой. Как она, бедная, молила меня, как молила! Разве могла я отказать ей?
Гости начали нетерпеливо соваться на своих местах, выдавая готовность продолжить путь. Но игуменья-то знала, что спешить ей сейчас как раз и не следует. О продолжении пути не могло быть и речи. Смены декораций в этом жутком спектакле, где она была и автором и главным исполнителем, уже не предвиделось. Финальная сцена трагедии неизменно разыгрывалась здесь, на этом месте. Потому-то, чтобы убить время и завлечь гостей, настоятельница окунулась в рассуждения о вере, о высоких материях и прочей всячине. Гости еще сильнее заерзали и враз подскочили, увидя показавшийся вдали, в самом начале причудливой каменной дорожки, силуэт монахини. Видя, что те чуть ли не бросились Штейле навстречу, чем могли неминуемо все испортить, игуменья постаралась помешать этому.
- Вот и она, родимая. Подождем здесь. Скоро вы сможете встретиться, поговорить. Ведь дорожка узкая, и небезопасно по ней неосторожно двигаться. Можно и оступиться. Когда-то давно, говорят, был такой случай...-И снова продолжила почти скороговоркой: - Вот только захочет ли она уезжать с вами? Ведь я говорила, как девушка просилась к нам. Возможно, она откажется уезжать отсюда. Мы ведь за это время стали так близки! Хотя, возможно, я и ошибаюсь. Ведь собрала же она вещи свои, вон узелок несет, возможно, догадывается - что ей предстоит дорога, и не возражает.
Женщина шагала торопливо, узелок держала почти неподвижно, движений рук почти не было. Как сильно монашья жизнь изменяет человека, подумалось Гоббсу и его другу. Штейла раньше и в подавленном состоянии была подвижной. Сейчас друзья удивлялись кротости и смирению, сквозивших в каждом ее шаге. Как они любовались красотой девушки, ставшей еще краше в нарядах, подаренных ей графом вместо изорвавшегося платья! С каким затаенным волнением любовались чудными волосами, рассыпающимися по плечам. Как все-таки одежда меняет человека! Тогда она заставляла любого заглядываться на себя, так эффектно смотрелась. Сейчас же издали производила впечатление живого болвана, облаченного в подрясник и апостольник.
Но пришло время развязки.
Игуменья резко встала и громко произнесла:
- Радуйся, сестра моя! - Хотя до Штейлы было еще довольно далеко.
- Бог услышал твои молитвы! И настоятельница вознесла руки к небу. Игуменья прекрасно помнила то место, где плиты дорожки под воздействием механизмов принимают (и что примечательно -совершенно незаметно для глаз людей, находящихся на площадке) круто наклонное положение, не оставляя никаких шансов тому, кто на них находится. Поэтому и были вскинуты руки в нужный момент. Глаза, неотрывно следящие за настоятельницей сквозь узкую щель в стене, приняли сигнал. Уж насколько мала коморочка, в которой сидела сейчас Фанни, но достаточно удобна для того, чтобы разместить в ней один-единствениый рычаг. Легкое его движение приводило механизм в действие. Незаметное движение рук. Взмах игуменьи, движение Фанни и беспомощный взмах рук человека, движимого инстинктом самосохранения, пытающегося безуспешно ухватиться за спасительное что-нибудь, и жуткое ощущение того, как земля уходит из-под ног.
Все произошло мгновенно. Леденящий душу крик, и беспомощное кувыркающееся тело полетело в страшную бездну.
Посланцы графа застыли в шоке. Потрясена, казалось, и настоятельница монастыря. Жалко смотреть на ее лицо. Как заспешила она к тому месту, где все произошло (плита, конечно же, сразу встала на место), как причитала над несчастной девушкой. Слуги графа не в силах были прийти в себя после трагедии, разыгравшейся у них на глазах, и не могли вымолвить ни слова.
- Как же все могло произойти? Как могло! - Убивалась игуменья. - Видно, оступилась, бедняжка, или стала близко к краю пропасти. Ох, горемычная моя, ох несчастье какое!
И Гоббс и Гейнсборо осторожно подходили к краю стены, пытаясь заглянуть вниз с надеждой, что, может, все-таки Штейла спаслась, но, еще раз увидев, как далеко земля, поняли, что о чуде не может быть и речи. Даже если она и упадет в реку, которая к тому же изобиловала всевозможными валунами и камнями, удар о воду с такой колоссальной высоты будет смертельным.
Все горестней причитала игуменья, все ниже опускали головы посланцы графа, понимая, какую весть им придется принести своему хозяину.
Когда не оправившаяся от шока троица под бесконечные “упокой, Господи, ее душу” настоятельницы спустилась в монастырский двор, они увидели у подножья ступенек в смиренной позе Фанни - с отрешенным лицом и безразличным, пустым взглядом.


Конечно же, фантазия писателя может родить самые невероятные ситуации и интриги. И все-таки сама жизнь способна иной раз сделать такой кульбит в логическом, казалось бы, ходе событий, устроить такое стечение обстоятельств в судьбах людей, находящихся чуть ли не на противоположных частях земного шара, что только диву даешься. Вот и в нашей истории произошло удивительное совпадение. Нет, вовсе не роковое. Произойди оно в разных временных отрезках, от. этого ничего бы не изменилось, а события, возможно, продолжали бы развиваться своим чередом. Находящиеся очень далеко друг от друга люди стали свидетелями похожих событий. В Англии слуги графа Сленсера, оцепенев от неожиданности, наблюдали агонию человека, летящего в пропасть навстречу верной смерти. На одном из многочисленных островов”’’разбросанных в водах Атлантики, также растерявшиеся от неожиданности пираты стали свидетелями подобного. Если в первом случае из-за громаднейшей высоты в любом случае не могло быть и речи о том, что несчастная уцелеет, то в другом, для Уота и его друзей, это был явный шанс спастись.
Удар о воду оказался жесточайшим. Повезло тому, кто не струсил, не закрыл глаза в самую нужную минуту. Очень важно было сгруппировать тело перед приводнением, чтобы уйти в воду ногами, а уж никак не плашмя. Увы, с некоторыми именно так и произошло. Они чуть было не стали причиной гибели остальных.
Развив стремительную скорость при падении, связка людей вошла очень глубоко в толщу океана. Путь наверх был продолжительным по времени, хотя инстинкт самосохранения заставлял оставшихся в живых работать с усиленной энергией. Но тела погибших и тех, кто не сразу пришел в себя после удара, стали балластом, затрудняющим быстрый подъем. Несчастным пришлось изрядно нахлебаться морской воды.
И все же осторожность и рассудительность взяли верх над минутной слабостью. Уж каким сладким не был для беглецов момент всплытия на поверхность моря, можно было откашляться, отплеваться и глотнуть как никогда сладкого и желанного воздуха, все же разум подсказывал, что долго “светиться” нельзя, учитывая, что сверху шарят взглядами, разыскивают их. Поэтому, сделав пару спасительных глотков, Уот, первым придя в себя, скомандовал:
- Ныряем и плывем вон к тем валунам! - Он кивнул на груду камней возле берега - слева от того места, где пловцы находились. Это их и спасло. Когда люди снова вынырнули, то камни оказались совсем рядом. Глоток воздуха, снова нырок - и всплыли они уже за валунами. Здесь беглецы смогли наконец-то по-настоящему перевести дух. Двоим переводить было нечего, так как испустили его после удара о поверхность моря. Еще одного пришлось откачивать, так как бедолага сильно нахлебался воды. То же самое пытались сделать и с теми двумя несчастными, которые волей судьбы оказались в одной связке с героями нашего рассказа. Но им уже ничего не помогло. Да уж больно хотели помочь выжившие своим друзьям в такую драматичную минуту. Ведь так не хотелось смириться с мыслью о смерти, когда, казалось, должна была торжествовать только жизнь. После столь невероятного спасения...
Убедившись, что труд их напрасен, друзья перетерли канаты об острые углы камня и освободились от обузы. Тела несчастных медленно поглотила бездна.
Шестерка уцелевших склонила головы, проводив в этот последний путь своих товарищей. Молчаливо переглянувшись, кивнув друг дружке в знак общего согласия, крадучись, начали пробираться от берега реки к ближайшим зарослям. Угол обрыва закрывал их от пиратов.
Ветки больно хлестали по лицу, колкие кусты царапали руки, но лишь когда беглецы оказались далеко в зарослях, тогда только поняли: главное уже позади.
Еще дальше углубившись в чащу леса и убедившись, что забрались достаточно далеко от берега, страдальцы позволили себе расслабиться. Глубоко, облегченно вздохнув, все дружно рассмеялись, похлопали друг дружку по плечу и повалились на землю. Трава и листья были в этот миг для них самой мягкой периной, краше не могло быть нигде в мире. Куда там королевским покоям до этого блаженства! Даже сравнивать смешно.
Конечно же, усталость последних дней дала о себе знать. Перетаскать столько груза, работать в таком бешеном темпе, не имея возможности перевести дух! Тело млело от усталости. Хотелось закрыть глаза и забыться в безмятежном сне. Но как. бы ни был велик соблазн совершить это, друзья все же понимали, насколько подобное опасно.
Некоторое время лежали молча, переводя- дух и осмысливая происшедшее. У от задумчиво рассматривал широко расставленные ветки генипаса, под которым лежал, заметил большие, размером с крупное яблоко, плоды, напоминающие маковые головки, и вспомнил, что уже давно ничего не ел. Но события последнего времени сложились так, что о чувстве голода некогда было вспомнить. Так уж устроен человек: другие, более важные события заставляют не думать о второстепенном. Теперь же Уот начал чувствовать, как нестерпимо сосет под ложечкой. Но он постарался отделаться от навязчивого желудка, считая, что сейчас все-таки важнее отдохнуть, дать маломальский покой ногам, которые уже начали подкашиваться от усталости. Да разве только ноги! Столько неподъемного груза пришлось перетащить! Млела спина, болели от перенапряжения руки и плечи.
Уот снова, в который раз, удивился: как все-таки круто изменилась его жизнь за этот сравнительно небольшой отрезок времени. Ведь совсем недавно дни его текли спокойно и размеренно. И вдруг такой зигзаг судьбы... Все же благосклон-ность фортуны налицо. Ведь все могло обернуться для него хуже. Уот ведь мог за это время уже давно расстаться с жизнью, но все же небу было угодно, чтобы он избежал этой участи. При худшем раскладе Уолтер мог бы вообще оказаться в безвыходном положении, без поддержки друзей. Кстати, о друзьях. Ну, как ему, ругая судьбу, не отметить все же ее благосклонность?! Как здорово поддержали его в тяжелую минуту в тюремной камере! Какое это большое дело в такой ситуации! Ведь могла же судьбинушка разбросать их по разным судам или тюрьмам, и они никогда больше не увиделись бы. АН нет, оказались-таки вместе на одной посудине, кроме, правда, Сэма. Эх, Сэм, добрый ты человек! Где ты теперь? Как сложилось у тебя? В эту минуту Уот в который раз подбодрил себя мыслью, что если выпутается из передряг, то обязательно разыщет Сэма и протянет ему при необходимости руку помощи.
Продолжая свои размышления, Уот снова отметил, что после страшной бури и нападения пиратов почти все, с кем они отправились в путь через Атлантику, погибли, а друзья его все-таки уцелели. Ну, как тут не воспрянуть духом! И надо же такому случиться, что все они оказались в одной связке. И именно им одним удалось убежать. То, что пираты уничтожат остальных, дабы скрыть место тайника, где они прячут сокровища, не подлежало никакому сомнению. Так что в очередной раз Уоту удалось обмануть костлявую. Как бы не сложились события дальше, в данную минуту друзьям грех жаловаться на неблагосклонность Фортуны. Жаль, конечно, тех двоих, что остались навечно на вершине обрыва, да тех что будучи уже практически свободными, погибли так некстати в здешних водах.
Тут-то Уот и вычислил одно обстоятельство. Ведь в связке было по десять человек. Минус четверо погибших, осталось шесть. Значит, в их компании один новенький, а они увлеклись событиями, или. вернее, события так увлекли их, что никто не обратил на это внимания. Вся шестерка действовала дружно и слаженно, как будто их всех вместе связывали годы и годы дружбы.
Уот приподнялся на локоть и осмотрелся вокруг. Рядом с ним лежал Билли, а за ним, почти “валетом”, широко разбросав по сторонам ноги, раскинулся высокий сухощавый человек с небольшой пролысиной на макушке, которую обрамлял венец черных волос. Из одежды только широкие полотняные штаны, ноги - босые, на обнаженной груди и плечах - следы многочисленных ссадин и царапин. Лет ему было около сорока, так что получалось, что он самый старший из группы.
- Друзья! - Окликнул всех Уот. - Отныне нас шестеро и, думаю, нам еще придется не раз испить горькую чашу. Так что будем знакомы. Меня зовут Уолтер Берлоу.
- Уильям Стиль, - сразу же подхватил Билли, - ваш покорный слуга. Но для экономии времени лучше Билли.
Несколько секунд замешательства - так как некоторые, задумавшись о чем-то своем, не сразу поняли, в чем суть дела, - и тут посыпалось:
- А я Джек Гилл.
- Ник, - Мужчина лежал, не поднимая головы, не в силах оторваться от блаженства, испытываемого в эти минуты. Каким сладким было расслабление! - Ник Рау, если уж полностью. Это я так, чтобы самому себе напоминать. А то ведь и забыть можно. В тюрьме от этих разбойников ничего не слышал, кроме “ дерьмо “ да “ сволочь”.
Было слышно, как Гарри сладко потянулся.
- Ну, а я - Гарри Грей. Думаю, буду оставаться им еще лет эдак с пятьдесят.
Билли хихикнул:
- Ты что, собираешься помереть в кресле - качалке, укутавшись теплым пледом?
- Не знаю, не знаю. Но даже не отказался бы. Особенно сейчас, когда положение у нас не такое уж блестящее. Думаешь, они так просто оставят нас в покое? Уверен - завтра перевернут весь остров вверх тормашками. А что касается пледа, то скажи честно, Билли, если бы тебе после приговора предложили на эшафоте вместо петли шальку-то, ты бы отказался?
Билли снова засмеялся.
- Да уж, Гарри, тут и возразить-то, собственно, нечего. Вообще шаль для меня не самоцель, и даже скажу больше: уж каким бы ни было уютным местечко, будь оно хоть прямо сейчас уготовлено для меня, не хотел бы праздно и пассивно провести свои молодые годы. Да я с ума сошел бы от бесцельного просиживания в какой-либо захудалой конторке. Впрочем как и спиной, пусть даже относительно благополучной участи, если была бы таковая ниспослана мне. Но вместе с тем, коль уж у нас эдакий вечер откровений, я не желал бы по-дурацки где-либо сложить головушку. Будь-то шальная пуля кулеврина или того хуже - пиратский бочонок с серебром, из-за которого я часом раньше едва не сломал спину.
Снова недолгая пауза, во время которой, наверное, каждый призадумался о своем, пусть и непроизвольно, но согласился со словами Билли.
- Все это правильно, - снова нарушил молчание Уот, -но разговор этот к тому-то и затевался, чтобы мы уж все перезнакомились, коль уж свела нас воедино судьбинушка. Осталось послушать последнего.
Все приумолкли, ожидая, что скажет плешивый. Голос у него оказался каким-то хриплым, подавленным. Чувствовалось, что это не лучшая минута в его жизни.
- Зовут меня Нед Пэтмор. В иной ситуации добавил бы: англичанин. Но здесь и так понятно. Немало мне пришлось на своем пути избороздить морей и океанов, уж чего-чего, а попотеть во славу английской короны пришлось славно. А она так вот своеобразно отблагодарила меня за старания. Это к слову о шали на коленях. Все мечтал из похода в поход: вот уж в этом точно заработаю побольше звенящих, слух и глаз тешащих, а в следующем, может, еще больше повезет. Вот и будет на старость какой никакой запас.
- Для покупки шали, - съехидничал Билли.
- Вот-вот! И вот она, родимая, уже почти на пороге, а взамен шали - сырая камера из-за мракобесия корабельных командиров, грязный трюм и знойная плантация, которой, возможно, пока что удалось избежать благодаря столь неожиданному захвату нашего судна флибустьерами. Но час от часу не легче. Из огня, как слышал я когда-то, да опять-таки в еще более жаркое пламя.
Сумерки все сгущались. Сюда же, в заросли деревьев и кустарников, где лежали наши друзья, света попадало еще меньше. Поэтому, казалось, уже почти наступила ночь. Первым поднялся с травы Уолтер. Сладко потянувшись, как бы с сожалением расставаясь со столь приятным занятием, он, через мгновенье собравшись, уверенно сказал:
- Итак, друзья, предлагаю размяться. Конечно, усталость одолевает, но впереди ночь, и я думаю - мы выкроим какое-то время для сна. Сейчас же, покуда еще есть возможность что-либо различить в надвигающейся темноте, нужно попытаться найти хоть кое-что для подкрепления. Иначе от нас вконец обессилевших и изголодавшихся проку будет мало. Все, слегка покряхтывая, встали.
- Да, - поддержал Уота Вилли, - мысль своевременная и прекрасная.
Друзья тут же кинулись на поиски чего-либо съестного. Были опробованы плоды генипаса, под которым лежал Уот, но Гарри, первым отведавший эту диковинку, долго плевался. Плод оказался недозрелый, и это он заметил даже в сумерках - был черен, как чернила, плюс неприятен на вкус. Другие не стали подвергать себя жестокому испытанию.
Уже трудно что-либо разобрать в наступившей темноте, но друзья хотели завершить поиски, досадуя на себя, что поддались искушению расслабиться, потеряли столь драгоценное время, когда, наконец-то, наткнулись на абелькосовое дерево с дыне образными плодами, которыми и насытились. Конечно, это далеко не полноценная пища. Хотя мякоть плодов и обладала приятнейшим запахом и вкусом, больше напоминающими хлеб, к которому, как выразился Билли, неплохо было бы присовокупить увесистую кость с мясом или ломоть сыра. Но и это было для изголодавшихся людей едва ли не самым вкусным деликатесом, который когда-либо приходилось отведать им на этой земле.
Прошло немало времени. Наши герои снова успели передохнуть, и хотя уснуть им не пришлось, все же почувствовали себя бодрее. Сил явно прибавилось. Друзьям пришла мысль, которую можно было осуществить только теперь.
- Я вот о чем думаю, - начал Уот. - Конечно, нам сейчас не до этого, главное - спастись и выжить, но, думаю, то, что мы совершили, поможет нам в дальнейшем. Возможно, случится так, что это будет гарантией нашей безопасности, залогом неприкосновенности в трудную минуту, и уж при любом исходе дела - неплохим подспорьем в дальнейших делах.
- Да говори, Уот, не томи.
- Предлагаю проникнуть в тайник пиратов, унести оттуда самые ценные вещи и перепрятать их. Я запомнил, где стоят сундуки с алмазами и золотом, так что таскать бочонки с серебром не придется. Ох, чувствую, оно нам здорово приго-дится. Иного случая, уверен, не представится. Я даже и в мыслях не допускаю варианта, что пираты уходят в очередной поход, оставляя все, как есть. И тайник на своем месте, и нас, зная, что мы, конечно же, доберемся до него во время их отсутствия. Вариантов у них два. Перепрятать сокровища, чтобы мы их не нашли, или найти нас и отправить на небо, дабы убрать абсолютно лишних свидетелей. Думаю, второе более вероятно. Так что повторяю в который раз: уверен, едва рассветет, они бросятся обшаривать весь остров вдоль и поперек. В поисках нас с вами. Билли почесал затылок.
- А что, неплохо задумано. Я поддерживаю. Думаю, тут возражающих не будет.
- Да, возражать, конечно, глупо, - вмешался -в разговор Гарри Грей. - Только вот один нюанс учесть, наверное, стоит.
- Ну, ну, говори. Чего тянешь?
- Да говорить тут. Билли, особо нечего. Логика сама подсказывает: когда пираты в очередной раз покидают остров, он, насколько я понял, становится безлюдным. Значит, и охранять им свое добро не от кого. Ежели и забредет случайное судно, то люди, обследуя остров, ничего не обнаружат. Ведь вход в пещеру, вернее сказать лаз, тщательно замаскирован. Камни, кусты, все, как обычно. Любой, кто не в курсе дела, просто пройдет мимо. Сейчас же, сдается мне, попасть туда будет не так просто. Я уверен, что перед входом должна быть охрана. Даже в том случае, когда все у разбойников складывается хорошо, все равно страховка от измены или на случай, если кто-либо в одиночку позарится на добро. А уж в нашем случае они просто обязаны это сделать. Думаете, не предполагают подвоха с нашей стороны?
- Да это понятно, что нас там будут встречать не с королевским придворным оркестром, - согласился Уолтер, -Но наше преимущество - темнота и внезапность. А то, что мы не вооружены, не такая уж большая беда. Булыжники да камни всюду разбросаны. Хорошо приложиться эдаким оружием к черепам головорезов - не нужно ни шпаги, ни мушкета, ни пистолета.
- Да, пожалуй, это единственный выход.
- Не считая того, - баском добавил Джек Гилл, - что, кроме камней, можно использовать кулак да пальцы. Сжал горло - он и так дух испустит, не нужно лишний раз за камнем нагибаться.
Через несколько минут маленький отряд преодолевал первые метры пути, ведущего к вершине острова, где находился пиратский тайник.
Сначала шли смело, конечно, соблюдая определенные меры осторожности: прислушиваясь, осматриваясь (насколько возможно в темноте) вокруг, но все же, передвигались относительно быстро, чувствуя, что пиратов поблизости нет. А вот когда уже приблизились к вершине и до тайника оставалось совсем немного, начали идти крайне осторожно. Но обострять слух пришлось недолго. Вскоре беглецы не только услышали голоса пиратов, но и увидели их. Те вели себя беспечно и беззаботно. Да стоило ли удивляться, ведь они чувствовали себя хозяевами острова и, даже несмотря на побег, были .уверены, что контролируют ситуацию. На поляне перед входом в пещеру пираты разожгли костер и, сидя, лежа на бревнах, траве, тешили друг дружку занимательными рассказами да побасенками. Каждый старался поведать самую сногсшибательную историю, приключившуюся с ним, из толпы слышался смех и язвительные подковырки, досадное чертыханье рассказчика, возмущенного тем, что его друзья не верят такому правдивому рассказу. Ну, ладно уж, пусть не совсем правдивому, но что за рассказ без приукраски.
Вначале друзья рассчитывали, что по своему обыкновению, пираты будут увлечены распитием рома, что облегчит работу беглецам. Но, как оказалось, ничего подобного не происходило, это насторожило. Видно, таков приказ пиратских командиров, которые из-за побега решили более серьезно подойти к охране тайника. Друзья рассчитывали застать здесь трех-четырех, ну -от силы пятерых охранников, с которыми они смогут легко справиться. Но пиратов оказалась целая дюжина! Притом, если одни балагурили да потешались у костра, то другие с оружием наготове ходили, придирчиво оглядываясь и прислушиваясь у самого входа в пещеру. Стоило хотя бы одному заподозрить что-либо неладное и подать сигнал, все тут же бросились бы к оружию (собственно, и бросаться не стоило - каждый его держал наготове) и дали бы решительный отпор нападавшим.
Ситуация складывалась непростая. Одного желания нападавших было явно мало. Даже если они вшестером набросятся на шестерых пиратов, остальные тут же придут на помощь товарищам. Что же делать? Время безжалостно уходило, нужно что-нибудь придумать, но ничего не приходило в голову.
- Да, ситуация, - тихо проворчал Билли, выглядывая вместе с друзьями из-за кустов и наблюдая за пиратами, - мы до сих пор ничего не придумали, а времени ушло много.
- Ты все верно говоришь, дружище, - поддержал его Грей, - только считаешь не с той стороны. Лучше было бы сказать не “много времени прошло”, а “мало времени осталось”. Я имею ввиду - до рассвета. Даже если мы что-либо и предпримем, то у нас крайне мало времени, чтобы перетащить и, главное, надежно спрятать часть сокровищ. Ведь остальные пираты могут сюда нагрянуть прямо на рассвете.
Положение казалось безвыходным, но тут случилось то, чего никто ни из беглецов, ни из пиратов никак не ожидал. Ночную тишину потряс мощный залп. На фоне этой идеальной и безмятежной тишины он казался особо зловещим и неожиданным. Гул растерянности прокатился среди пиратов. Утих смех, все застыли, кто где стоял или сидел.
- Что за дьявол?! - Первым пришел в себя кто-то из флибустьеров. - Что произошло?
Снова прогремели пушечные залпы. Беглецы тоже сидели в своем укрытии в замешательстве, не зная, как им поступить. И тут пираты не только услышали, но и увидели то, что вызвало у них не столько недоумение, сколько страх. Правда, с этого места была видна только часть Розовой бухты, поэтому всех событий увидеть не удалось, но по поднявшемуся над заливом зареву они поняли, что происходит.
-Сражение! - Почти хором прокричали пираты. - Кто-то под покровом ночи зашел в бухту и обстрелял наши корабли.
- Или наши ребята первыми набросились на непрошеного гостя, - высказал предположение кто-то из компании.
Пираты еще минуту постояли в нерешительности, прислушиваясь к выстрелам и крикам, доносившимся издалека. Наконец, нетерпение и любопытство пересилили.
- Нет! - Твердо сказал старший в этой группе. - Просто так сидеть здесь, когда там такое творится - это глупо. Возможно, им требуется наша помощь. Четверо остаются здесь, остальные следуют за мной.
Пираты поспешно удалились, а четверо оставшихся ближе подошли к костру, притихли. То ли сошлись от страха перед чем-то непонятным и неизведанным, то ли сплотились, чтобы обсудить происходящее, но факт остается фактом. Они сейчас меньше всего думали об охране пещеры, а больше терзались вопросом, что же произошло в бухте. Не использовать такое благоприятное стечение обстоятельств было бы для беглецов непростительно.
Уот дал знак остальным, и друзья, крадучись, двинулись к костру. Сначала шли осторожно, стараясь не захрустеть сухой веткой, чтобы не выдать себя, а когда до неприятеля оставались считанные шаги, набросились на них. Разбойники не успели даже ничего понять. Вопрос, волновавший их больше всего в последние минуты жизни, навечно остался без ответа.
Второй раз подряд судьба помогает нашим героям. И при побеге и теперь. Случайные совпадения, но как они вовремя и как они к месту! Знал бы Роберт Гоббс, посылая к пещере усиленную охрану, что он из-за своей ночной авантюры не завладеет алмазами и золотом компаньонов, ныне им преданных, но и потеряет из-за этого много добра. Судьба -злодейка посмеялась над ним.
Друзья свободно проникли в пещеру, подожгли факелы на стенах от горящей головни, взятой из костра, и приступили к делу. Брали сундуки с алмазами, иными дорогими камнями, золотом и носили на край обрыва в сумасшедшем темпе, чтобы побольше успеть за время, оставшееся до рассвета. Вскоре все наиболее ценное было вынесено, хотя добра в пещере оставалось еще предостаточно. Огромное количество бочонков с серебром, жемчугом, золотая посуда и статуэтки - беглецы не стали с этим возиться. Еще раньше Билли с Ником Рау отправились вниз, к подножью утеса, на краю которого друзья складывали сокровища, и поскольку дорога была довольно длинной, то потратили они на это почти целый час. Зато когда друзья снесли к краю обрыва добро, те уже ждали внизу. Дальше работа пошла еще быстрее. Уолтер с друзьями притащили из пещеры веревки, которые лежали там целыми бухтами, и начали на них опускать сундуки. Билли и Ник принимали груз, отвязывали веревки, которые проворно подымались вверх, где привязывался новый сундук - и так до тех пор, пока работа не была закончена.
Тем временем начало рассветать. Друзья торопились. Видя, что дорога в обход займет много времени, а нужно успеть спрятать опущенные вниз сокровища, Уолтер предложил свой план действий. Все согласились, и для здоровяка Джека Гилла нашлась подходящая работа. Один за другим он опустил вниз на веревке, так как это делал с сундуками, своих друзей, и те сразу же принялись таскать драгоценности подальше от берега, в облюбованное место.
Джек тем временем сделал все так, как просил Уолтер. Он свернул веревки и отнес их назад в пещеру. Поскольку не хватало ему ни сноровки, ни времени, чтобы сложить их аккуратно, как они лежали, он, как и советовал Уот, инсценировал там эдакую картину погрома: рассыпал из нескольких бочонков серебро, разбросал, кроме веревок, другие предметы. Все с одной целью: чтобы пираты не догадались, что беглецы пользовались канатами. Это очень облегчило бы им поиск пропавших сокровищ.
Завершив небольшой погром, Джек со всех ног пустился в путь, к своим друзьям, ожидавшим его внизу. Сокровища к тому времени были надежно спрятаны в одной из расщелин скал, среди огромного нагромождения камней. Заумных строений возводить не пришлось, да они здесь были ни к чему.
Все сложили на дно расщелины, сверху навалили побольше камней, а когда еще и прибывший Джек, благодаря своей неимоверной силе, взгромоздил на эту кучу несколько таких огромных валунов, что их не сдвинули бы с места и несколько пиратов, то все приняло такой вид, что никому бы и в голову не пришло, будто под всем этим могло быть что-либо спрятано.
Когда все было завершено, уже здорово рассвело. Понимая, что пираты главные поиски будут производить именно здесь, невдалеке от тайника, друзья решили, что сейчас важнее всего уйти как можно дальше от этого места и надежно спрятаться. По крайней мере, на предстоящий день. А дальнейшие события, возможно, подскажут, как поступать. Так и сделали.
Что случилось этой ночью в бухте? Что ждет их самих в дальнейшем?
В одном друзья не сомневались: пираты, обнаружив пропажу, придут в ярость, разыскивая не только сокровища, но и их. Поэтому, радуясь временному успеху, они все же понимали, что это далеко не конец их треволнений, что выпутаться из туго переплетенного клубка будет ох как сложно. Если вообще возможно.


Столкновение Штейлы с помощницей настоятельницы монастыря у самых дверей храма инокини было столь неожиданным, что, как мы помним, Штейла от такого шока на мгновенье лишилась чувств. И от неожиданности (ведь столкнулись лицом к лицу) и от опасности. Штейла была уверена, что помощница игуменьи в курсе всех темных дел своей шефини, поэтому сейчас все раскроется. Но к удивлению Штейлы события развивались совсем в ином русле. Помощница сама вздрогнула от неожиданности, но, видя шок послушницы, принялась успокаивать ее вместо того, чтобы самой принимать утешения. Главное, что помощница матушки игуменьи шла к ней совсем случайно. Вернее сказать - не случайно, а просто по мотивам, никак не связанным с тем, что задумывала настоятельница с графиней. Те, конечно же, при лишнем свидетеле прервали разговор, а помощница, выслушав от игуменьи указания, совершенно ничего ре подозревая, отправилась назад. Важнейшую роль в судьбе Штейлы сыграло то, что помощница игуменьи успела закрыть за собой дверь прежде, чем произошло досадное столкновение.
Игуменья с графиней просто-напросто ничего не услышали и продолжали свой разговор.
Штейла, вскорости овладев собой и увидев, что никто не тащит ее в гневе к матушке, а помощница сама в растерянности, тут же сообразила, что столкновение-случайность. Она быстро нашлась, что и спасло ее.
- Ой, простите, матушка, я была поглощена мыслями о Господе нашем, встреча с вами столь неожиданна, что я испугалась. Прошу прощения, матушка.
Говорила Штейла тихо, чтобы ее не услышали по ту сторону двери. При этом она направилась к ступенькам, невольно как бы увлекая за собой помощницу. Та, совершенно ничего не подозревая, последовала за Штейлой. Девушка же, понимая, что рано или поздно у ее собеседницы возникнет подобный вопрос, опередила события.
- Я, матушка, направлялась к духовнице своей, к матери игуменье, дабы посоветоваться о душевных своих переживаниях. Но минута слабости миновала, я, наверное, отложу разговор на потом. Пойду помолюсь, приду в себя. Спасибо, матушка, за поддержку. Я и в детстве, и позже, будучи в миру, всегда была такой трусихой!
Старая монахиня не спеша окрестила ее святым знамением.
- Да хранит тебя Господь, дочь моя.
Каждая отправилась по своим делам, и Штейла долго еще сидела в оцепенении, приходя в себя после пережитого. Она прекрасно понимала, какой страшной участи только что избежала, но какая - еще более ужасная ждет ее! Удастся ли спастись? Ведь даже нет выбора. При любом раскладе событий Штейла должна умереть. Это с позиции графини де Кайтрайт и настоятельницы монастыря. Штейла придерживалась иного мнения. Много времени пришлось ей просидеть вот так, в раздумье, пока, наконец, не пришло решение. Инстинкт самосохранения заставил ее думать, искать, и план, родившийся в ту минуту в ее головке, был хоть и труден, и рискован, и даже жесток, но давал шанс выжить. Только бы успеть завершить приготовления!
Весь остаток дня Штейла посвятила тому, что запасала необходимое для исполнения задуманного. Успей она достать все, что требовалось в нужном количестве, можно было бы этой же ночью все совершить. Но не доведя дело до конца, приступить к осуществлению плана было равно самоубийству.
Ночь для Штейлы оказалась бессонной. Приготовления, приготовления и еще раз приготовления. Если раньше она просто выжидала момент или удобный случай, чтобы или бежать, или еще каким-либо способом покинуть ненавистное место, то теперь выбора не было.
Утро наступило милое и ласковое. Даже одна мысль о том, что в такое чудесное утро можно проститься с жизнью, казалась для Штейлы крамольной. И она продолжила заниматься тем, что не успела завершить накануне. Она продолжала бегать по всевозможным закуткам монастыря, отыскивая веревки и их обрывки, лоскуты, которые она затем связывала между собой и получалась та же веревка, только менее прочная. Ох, как боялась, что эта вязь подведет, разорвется в самый неподходящий момент. Но выбора не было. Задуманный побег был единственной надеждой на спасение. То, что в монастыре ни при каких обстоятельствах не удастся уцелеть - в этом Штейла не сомневалась. Коль уж она стала нежеланной помехой в какой-то дьявольской игре, то такие люди, как графиня и игуменья, обязательно доведут задуманное до конца. Так что оставалось Штейле надеяться только на саму себя, потому-то и хотелось успеть все сделать до того, как за ней придут. Только бы успеть побольше натаскать веревок, чтобы их общей длины хватило до земли. Штейла понимала, что если веревка будет слишком коротка, то это тоже равнозначно гибели, ведь с оставшегося расстояния ей придется просто прыгать, и чем выше падение, тем больше вероятность разбиться. Потому-то девушка и спешила, понимая, однако, что может вызвать лишние подозрения. Действовала крайне осторожно, старалась носить куски и лоскуты в небольшом количестве, навязывая вокруг себя.
Когда она, изрядно “пополневшая”, шла, ей казалось, что все оглядываются, догадываясь, что она задумала. Ей чудилось, что кто-то сейчас бросится за ней, чтобы разоблачить, остановить. Так оно вскоре и случилось. Она уже собиралась зайти к себе с очередным “грузом”, спрятанным под сутаной, когда увидела, что кто-то идет следом. Монахиня была еще далеко, в самом начале каменной дорожки, по которой вскоре Штейла, по сценарию игуменьи, должна пойти в свой последний путь. Потому-то пока она успела дойти до келий, где обитала Штейла, девушка успела снять с себя груз и спрятать его. Несколько плохо припрятанных веревок грозились все испортить, выглядывая из укромных мест, но Штейла торопливо перепрятала их более надежно.
Только-только она успела это сделать, как дверь келии распахнулась и на пороге встала монахиня, ее Штейла сразу же узнала. Когда она заметила, кто это - издали все здесь так похожи друг на дружку - не отличишь, то увидела одну из постоянных помощниц игуменьи, когда-то она тащила Штейлу в подземелье да срывала с нее мирскую одежду.
- Фу-у-у, - скривилась непрошеная гостья, - здесь всегда такой смрад. Наверное, потому, что ты здесь... Фу-у-у, какая гадость.
Штейла боялась, что ее тайна раскроется, и готова была смолчать, вынести, стерпеть, лишь бы не вызвать лишних подозрений, лишь бы побыстрее оставить ненавистное ей место. Но при этом она все же не смогла не ответить на оскорбление.
- Послушай, я ведь ничем тебя не обидела, слова дурного в твой адрес не промолвила, почему ты так относишься ко мне? Почему так не любишь меня?
- Фу-у-у, она еще разговаривает! Место свое нужно знать, а не нос воротить.
- Это я-то ворочу? Да что ты такое говоришь...
- И слушать тебя не желаю. Фу-у-у на тебя. Я пришла предупредить, что тебе ведено находиться здесь и никуда не отлучаться. Ты понадобишься матушке.
И так же горделиво удалилась. Штейла осталась наедине со своей тревогой. Она понимала, что веревок уж больно мало для того, чтобы осуществить задуманное, но показываться на глаза игуменье или ее подручных после запрета было рискованно. Поэтому Штейла решила действовать: что будет, то будет!
Но все оказалось не так просто, как она предполагала. На связывание кусочков ушла уйма времени, а лоскутная веревка отнимала массу времени, хоть девушка и торопилась. Но то ли пальцы дрожали от волнения, то ли ловкости, навыка не хватало, а дело еле двигалось. Штейла начала побаиваться, что не успеет завершить его прежде, чем за ней придут.
Вскоре несколько длинных связок были готовы. По одной она вытащила их из келии и свалила в кучу возле каменных зубьев-уступов стены, к одному из них привязала первую связку, к концу которой крепко прикрепила вторую. Время шло, но, невзирая на спешку, узлы старалась вязать покрепче, ведь от этого зависела ее жизнь. Чем больше становилось таких узлов, тем длиннее веревка, тем ближе казалась ей свобода. Господи! Выдержит ли ее утлое творение? Сердце покалывало от дурного предчувствия: уж больно хлипкими выглядели связки. А вдруг не выдержат?
Все! С одним покончено! Теперь осталось спуститься. Совсем недавно, когда Штейла лихорадочно искала где только возможно обрывки веревок и ткани, ей казалось главным найти. Было бы чем, - думалось ей, - а спуститься - не проблема. Сейчас же, взглянув вниз, от чего у нее потемнело в глазах и появились первые признаки поташнивания, девушка вдруг поняла, что именно спуск и есть главной проблемой, испытанием, самым страшным из всего, что ей предстояло и еще предстоит.
Однако время поджимало. С места, которое она выбрала для побега, не видно дорожки, откуда скоро должны явиться за Штейлой, потому она ежеминутно была готова к тому, что сейчас кто-то выглянет из-за угла и увидит ее приготовления. Она облегченно вздохнула, когда закончила их. Все! Можно бежать прямо сейчас. Штейла почему-то медлила. Она понимала, что навсегда покидает это место, инстинктивно хотелось оглянуться назад, задаться вопросом: ничего ли не забыла здесь, не упустила ли чего важного? Не ведая сама, что творит, она возвратилась в келию с намерением задержаться там не более минуты. Все дрожала от волнения, понимая, что стоит на пороге чего-то неизвестного, рокового, судьбоносного. Она взглядом пробежала по стенам келий. Почти голые они, что здесь можно забыть? Одна утеха - разрисованный потолок, но дивные цветы не заберешь ведь с собой. Все, пора уходить!
Уже сделан шаг к двери, как вдруг совершенно неожиданно вспомнила о драгоценностях графа Сленсера, их она когда-то здесь спрятала. Как же, как же, нужно взять! Ведь ей для начала совершенно не помешают какие-либо средства. Нужно будет переодеться, покушать, добраться домой. Без гроша в кармане придется туго, не взять драгоценности с собой - просто глупо. Штейла достала скарб, за это время он уже изрядно припал пылью. Но только лишь она успела разложить свое богатство на столе, как...
- Фу-у-у, что это такое?
Штейла от неожиданности вздрогнула, она не услышала, как вошла придирчивая ее сестра во Христе. Штейла решила, что ее разоблачили и сейчас отнимут скарб. Но, взглянув на гостью, увидела: взгляд той устремлен на потолок, поглощен им полностью.
- Фу-у-у, какая гадость! И что же я раньше не заметила этой пакости? Как ты смела, мерзавка, мазней осквернить своды святого места? Да ты у меня каждый дюйм стены будешь отскабливать самым тщательным образом! Ну, да не сейчас. Ступай! Тебя матушка зовет. Да живо, живо, чего стоишь? Постой! Погоди! Что это у тебя?
Увидев драгоценности, монахиня открыла рот от удивления, лицо ее вытянулось. Совершенно нетрудно догадаться, каким блеском загорелись глаза. Украшения поблескивали, словно старались сильнее раззадорить гостью.
- Ах ты ж тихоня... Вот так праведница... Дела... Ступай, ступай! Я тут сама...
-Ноя...
- Тебе что ведено, негодница? Пошла вон! Штейла не выдержала. Глаза ее блеснули холодным блеском.
- Ну что же, сестрица. Бог тебе судья...
- Пошла вон, ничтожество! Что бы я рассуждала еще на твоем месте? Матушка заждалась. Гнев на себя навлекаешь.
Штейла резко развернулась и ушла. Прикрыла дверь и тут же бросилась к тому месту, где лежала привязанная к каменному выступу веревка. Понимая, что дорога каждая минута, беглянка тут же начала спуск. Штейла поспешно вознесла взгляд к небу, перекрестилась (впервые в этих стенах сделала это добровольно), вцепилась покрепче в узлы веревки и оттолкнулась ногами от площадки.
Господи! Как страшно! Твердь ушла из-под ног, и только тут девушка осознала, какую ужасную авантюру предприняла. Ведь раньше Штейла молила небо лишь о том, чтобы не подвела самодельная веревка, не оборвалась. Сейчас, когда тело повисло на руках, у нее вдруг появилась новая страшная тревога: а вдруг они не выдержат? Наступит момент, когда уже не останется сил держать себя, руки ослабнут, и она улетит в пропасть. Нет! Девушка не считала себя слабачкой: сколько дел переделали эти руки, занимаясь хозяйством, сколько тяжелого труда им пришлось одолеть, так что привычны к нагрузкам, не подведут.
Каменные блоки, которыми выложена монастырская стена, медленно плыли у нее перед глазами, являясь своеобразным мерилом. Чем больше черточек - стыков уходило ввысь, тем сильнее она радовалась, понимая, что с каждой отметиной приближается долгожданная цель. Она там, внизу, земля.
Драгоценности Штейлы тем временем сыграли с алчной монахиней злую шутку. Обрадовавшись неожиданному приобретению, она потеряла в пылу эмоций контроль над собой, чем навлекла на себя беду. Завернула драгоценности в лоскут ткани, который лежал тут же, на столике, взяла небольшой узелок в руки и преспокойно поспешила... навстречу своей смерти. Она ведь ростом и телосложением походила на Штейлу, да еще облачена в такие же подрясник и апостольник. Вот игуменья приняла свою помощницу за Штейлу. Расстояние достаточно большое, лицо не различишь, вот и последовала роковая отмашка рукой. Ну, а Фанни свое дело знала крепко. О чем думала несчастная, падая в пропасть с судорожно зажатыми в руке драгоценностями, которые ей теперь уже были ни к чему, навсегда останется для нас загадкой.
Штейла тем временем спускалась все ниже и ниже. Она старалась не смотреть на землю, но чувствовала, как та приближается. И чем ближе к подножию стены, тем уверенней она себя чувствовала, тем тверже была в мысли, что все окончится благополучно.
Вот уже увидела девушка краешком глаза, как зеленеет что-то внизу. Это, наверное, деревья и трава. Уже совсем немного осталось. Боже, неужели безумная ее идея завершится успехом? Ну, еще немного, земля совсем рядом!
И тут случилось то, чего она больше всего боялась. Закончилась веревка. Это тот редкий случаи, когда у человека вообще нет альтернативы. Нужно прыгать. Нет, скажет придирчивый читатель, выбор есть. Можно снова подняться наверх. Если кто из читателей в этом месте ухмыльнулся, значит, с юмором у вас все в порядке.
Теперь уж хочешь - не хочешь, а смотреть вниз пришлось. Штейла с большим усилием сделала это и невольно содрогнулась. Земля, казавшаяся минуту назад совсем близко, ужасно далеко. Так далеко, что девушка просто лишилась чувств от такой страшной картины и от сознания того, что она в безвыходном положении. Это так несправедливо, ведь, казалось, все позади, свобода уже рядом, когда мысленно радуешься предстоящей новой жизни. Руки ослабли, пальцы сами по себе разжались и несчастная камнем полетела вниз.
Упади на землю, разбилась бы неминуемо. Но как часто в нашей жизни играют роль, притом роковую, ничтожно малые измерения. К счастью, Штейла свалилась в реку, к счастью, она была глубокой. Это и спасло ее. Упади она на камни или пороги - все было бы кончено.
И все же удар о воду был достаточно сильным. Штейла, когда всплыла и откашлялась, оглянулась вокруг и с ужасом заметила, что течение несет ее на пороги. Реакция была запоздалой: сильный удар о большой валун, и девушка едва не потеряла сознание от боли. Она начала усиленно работать руками и правой ногой, чтобы избежать удара о валун. Острая боль в левой ноге затрудняла эти действия, но все же Штейле удалось благополучно миновать этот порожистый участок реки.
Дальше течение успокаивалось, девушка позволила себе расслабиться, и оно само понесло ее. Беглянка только легкими усилиями поддерживала тело на плаву. О, блаженные минуты относительного отдыха! Но не только они радовали Штейлу. Девушка оглядывалась и к радости свой замечала, как отдаляются, скрываясь за холмами и зарослями, стены монастыря. Боже! Неужели же возможно? Сколько мечтала она там, под мрачными сводами, о такой минуте. Порой одолевало отчаяние, безысходность угнетала, казалось, выхода из тупика нет, а ей на роду написано загубить жизнь в каменном мешке. Но она верила в свой час, и вот он! О, как сладостен этот миг!
Вскоре монастырские стены совсем исчезли из виду, но к чувству радости начали примешиваться и первые признаки тревоги. Ушибленная нога болела все сильнее, усталость после нервного переживания овладевала телом все ощутимее, и как ни хотелось Штейле подальше отплыть от страшного места, все же она чувствовала, .что пора выбираться на берег.
Проплыв еще какое-то время, Штейла с трудом добралась до берега, с еще большими усилиями выбралась из воды, но идти дальше не могла: каждый шаг израненной ноги вызывал такую боль, что темнело в глазах.
Понимая, что долго двигаться так не сможет, Штейла легла на траву и ощутила блаженство.. Измученное и израненное тело, изнемогающее от усталости, наконец-то по-настоящему расслабилось, и девушка захмелела от чувства, сладостней которого она, наверное, никогда еще не испытывала в своей жизни. Голова закружилась, по всему телу пробежало приятное тепло, а веки сами собой стали закрываться. В первую минуту мелькнула мысль: а вдруг спохватятся, бросятся в погоню? И найдут здесь, на видном месте, у реки. Нужно хотя бы заползти в заросли. Но уже через мгновение ей было абсолютно все равно, что с ней случится, блаженное опьянение покоем овладело ею окончательно. Последнее, что успела девушка перед тем, как провалиться в яму небытия, сделала глубокий и полный вдох. Впервые за последнее время не глоток спертого, пропахшего сыростью стен тяжелого монастырского духа, а глоток свежего, чистого, наполненного ароматом трав и лугов воздуха, который окружал ее с малых лет и к которому она так привыкла.
Не будем мешать ей, оставим в этом блаженном состоянии. Она по нему так соскучилась! Какая чистая улыбка на лице! Может, она совсем не забылась? Может, ей снится милый и добрый сон? Наверняка добрый: ведь как улыбается во сне! Чему, интересно? Наверное, все печали и невзгоды уже позади, а впереди самое хорошее, доброе, светлое.
В самый раз поставить в рассказе о Штейле последнюю точку. А если все же добавить в конце одну-две фразы... Бедная Штейла, она еще не знает, что ошибается; что все лишения еще впереди, судьба уготовила ей такие испытания, по сравнению с которыми заточение в .монастыре покажется сущим пустяком.
Но это будет потом. А пока Штейла лежала, мило улыбаясь, ветер ласкал ее волосы, они сливались с зеленью трав. Везде праздновала свою победу весна...


Когда наступил рассвет, Роберт Гоббс и его помощник, да и остальная команда тоже принялись осматривать результаты ночной аферы. Злодеи потирали руки: удалось все на славу. Ни один из людей Бернса не ушел! Для верности пираты еще раз осмотрели утром воды залива и побережье. Лишь мертвые тела изредка выносило море. Хорошо сработано! Среди людей Гоббса чувствовалось оживление и доброе расположение духа. Еще бы: без единой потери (а если бы таковые и были, то доля остальных только увеличивалась бы) убрать со своего пути лишних конкурентов, с которыми пришлось бы делить сокровища. Когда такое удавалось? Неизвестно. А так вот они, сокровища, бери хоть сейчас. И главное - как увеличилась доля каждого! Совесть живых не мучила совершенно. Подняли руку на своих товарищей? Эка невидаль! А дуэли? Разве не свой своего? Тем более, погибшие сами виноваты. Зачем задумали измену? Так им и нужно! Мы ведь только опередили их. Защищали свои жизни.
Если кто-то и не верил в заговор, то предпочитал помалкивать: все-таки оправдание своему злодеянию. Очень удобно и, главное, выгодно!
Шутка ли, сколько добра хранится в пещере! Скоро, совсем скоро оно будет поделено. Какие деньги!
Пока приводили в порядок после боя корабль, шлюпки, осматривали берег, прошло немало времени. И тут-то Гоббс увидел в толпе пиратов тех, кого накануне посылал на охрану пещеры.
- Как?! - Возмущенно заорал он. - Почему вы здесь? Что с тайником?!
Те растерялись от гнева своего предводителя.
- Там все в порядке, капитан. Мы, услышав выстрелы, прибежали узнать, что случилось, чтобы помочь вам, если понадобится.
Ожидая услышать что-либо страшное (сокровища для Гоббса - главное, что его интересовало), он ответом успокоился. Но тем не менее был крайне недоволен:
- Прочь, мерзавцы, на свое место! Как можно оставить пост?!
Желая не гневить капитана, да и осознавая, что поступили опрометчиво, пираты, самовольно оставившие дежурство, быстро поспешили обратно. Гоббс еще раз чертыхнулся и продолжал руководить работами на судне и на берегу.
После ночного сражения одна лодка оказалась поврежденной, ее тут же • принялись чинить. Сейчас главная задача, которую ставил капитан перед своими людьми -доставить сокровища на судно. Все там не поместится, часть серебра и какой никакой утвари придется оставить: но самое ценное - драгоценные камни, золото - люди хотели делить прямо сейчас. Атмосферу, которая царила в это время на корабле и на берегу, можно было бы назвать одним словом: золотая лихорадка. Близость радостного момента кружила всем головы и заставляла работать с удвоенной энергией.
Когда все уже было готово и к берегу направились лодки, переполненные пиратами, которым предстояло отправиться к пещере за сокровищами, на берег выбежали взволнованные горе-охранники, которых утром ругал капитан.
- Измена! Сокровища пропали! Измена!
Лодки на мгновенье замерли, а потом стремительно полетели к берегу.
Это гребцы лихорадочно заработали веслами. Капитан и самые невыдержанные головорезы вскакивали со своих мест, не в силах совладать с волнением.
Когда первые лодки ударились носом в прибрежный песок, пираты спрыгнули на берег, один из принесших грустную весть еще причитал:
- Измена...
Гоббс достал из-за пояса пистолет, спокойно взвел курок и хладнокровно выстрелил несчастному в грудь. Тот захлебнулся на полуслове, ноги подкосились, и он замертво свалился на песок.
- За мной! - Скомандовал Гоббс.- К пещере.
Никогда еще пираты не преодолевали так быстро это расстояние. Они не шли, они бежали, летели, неслись со всех ног или как там еще сказать? Каждый неизменно повторял одну и ту же мысль: это какая-то ошибка! Ну, куда может подеваться их добро?! Ведь оно принадлежит им! Никто не имеет права на него!
Когда они наконец-то оказались у пещеры, узрели трупы возле угасшего костра и с трепетом в душе забежали внутрь да увидели страшный погром, крик и вой вырвались одновременно из их хриплых глоток. Это был крик возмущения, вой от досады и проклятия, от сознания, что сокровища, которые были от них • так близко, которые они уже почти держали в руках, возможно, навсегда утеряны.
- Искать! - заорал Гоббс, и все ужаснулись; никогда еще не видели они своего капитана в таком состоянии. - Искать! Обшарить все вокруг!
Пираты бросились исполнять приказ капитана (они бы это сделали и без приказа), а тот все еще орал:
- Невозможно унести так много груза далеко! Сокровища где-то рядом! Искать, я сказал!
Наверное, не было поблизости ни единого кустика, ни единого камушка, под которые бы не заглянули пираты. И чем больше уходило времени, тем мрачнее становились лица разбойников. Капитан ходил чернее тучи. Такой удар! Ну, надо же этим мерзавцам, думалось ему, именно накануне “Варфоломеевской” ночи, которую он давно задумал для Бернса, оставить без присмотра пещеру. Да и он, Гоббс, хорош. Дернул его черт совершить задуманное в ту ночь. Нужно было сначала с беглецами разобраться, а потом действовать дальше. Чувство досады на себя и на других переполняло Гоббса. Ох, что творилось у него на душе, ох, что творилось!
Время уходило, и уже близился вечер. Пираты готовы были удариться в панику.
- Искать... - уже не орал, а как-то иступленно, как в бреду, повторял Гоббс. - Ну, не могли они столько тяжестей далеко унести. Ну, просто не могли! Ведь их всего восемь, если учесть, что все остались живы.
Обходя снова и снова пещеру, помощник капитана несколько раз подошел к обрыву утеса. Наконец, он не выдержал:
-Капитан, может, похитители хотели не столько сами завладеть золотом, сколько помешать нам это сделать? Из мести, например. А что, если сбросили его с обрыва прямо в море?
- О-о-о, только не это, - застонал капитан. - Дьявол! Только не это!
Но тем не менее подошел к обрыву, поразмыслил и послал группу вниз.
- Осмотреть весь берег и особенно прибрежное дно. Будьте внимательны! О, дьявол! Сволочи! Мерзавцы! Убью!
У Гоббса начался новый приступ ярости. Он, привыкший в сражениях сдерживать себя, сейчас не в состоянии был это сделать.
Меж тем уже начало темнеть. Капитан собрал своих людей, кроме тех, что были внизу, и спокойным голосом начал:
- Думаю, не стоит еще раз жевать и дожить в пасть каждому все то, что случилось. Эти мерзавцы позарились на наше золото, и они ответят за это! Не будь я капитаном Гоббсом! Завтра же мы перевернем весь остров, но своего добьемся! Искать не только сокровища, но и беглецов! Уж я то сумею развязать им язык. Завтра предстоит жаркий день!
Пираты одобрительно загудели. Гоббс продолжил:
- Поскольку здесь осталось немало добра, приказываю двадцати человекам остаться и смотреть в оба! Остальным -отдыхать, а завтра же с утра на поиски!
Как стремительно разбойники преодолели путь к пещере и как уныло, в расстройстве брели они назад к кораблю. Правда, шли уже не налегке. Поскольку золота в пещере оставалось еще немало, и его все равно нужно переправлять на корабль, то с грузом они и отправились назад. Когда плыли к кораблю, было уже почти темно. Как ждали пираты этого часа, как, думали они, станут радоваться, погружая золото на корабль, да не тут-то было. Уж больно потряс всех такой поворот событий.
Когда все закончили, люди Гоббса не расходились, толкались у фальшборта, ожидая, когда прибудут их товарищи, которых капитан послал осмотреть побережье. Что они скажут?
Те вскоре прибыли и в ответ на молчаливые взгляды капитана и команды только развели руками. Спать ложились все в пресквернейшем расположении духа. Сколько проклятий и чертыханий во сне и не во сне прозвучало в эту ночь на “Джине”!
На следующее утро почти вся команда, за исключением трех человек, оставшихся на вахте, отправилась на остров на поиски пропавших сокровищ и беглецов.
Весь день Уолтер с друзьями провели в укромном месте на другой стороне острова. То есть противоположной той, где находится пещера. Расчеты друзей оказались верными. Пираты в горячке обрушили всю свою энергию на поиски сокровищ именно возле пещеры. Это сыграло на руку нашим героям. И хотя целый день их никто не тревожил, друзья, чтобы от греха подальше, решили просидеть безвылазно в укрытии. Когда наступила ночь, шестерка облегченно вздохнула.
- Ну, что же, - захрустел пальцами Уот, - день прошел для нас спокойно. Но, думаю, не стоит говорить о том, что будет здесь завтра. Уверен, что всех своих людей капитаны бросят на поиски пропавшего и нас самих. Поскольку мы - ключ к сокровищам.
- Возможно, и не бросят, - отозвался Гарри Грей. -Некого будет бросать. Все уставились на него.
- Объясни, Гарри. Ну, что за привычка не договаривать.
- Меня удивляет, что мы говорим обо всем, но только не о том, что произошло в бухте прошлой ночью. Там не просто что-то случилось - стряслось непоправимое - это, думаю, понимает каждый. Понятно, что произошло сражение. Но как? Какое? Возможно, на пиратов напал фрегат королевского флота и пустил оба судна ко дну. Так что мы напрасно и прячемся. Ни на острове, возможно, нет людей, ни вокруг него.
Все задумались. Первым нарушил тишину Уот.
- Что же, может быть. Тем более мы должны поступить так, как я намеревался предложить. В любом случае нужно идти к бухте. Если кораблей там действительно нет, в чем я сомневаюсь, значит, стоит спрятаться в зарослях до утра и еще день понаблюдать. Возможно, кто-то из пиратов уцелел, добрался до берега. Не будем забывать и о тех, кто был в ту ночь около пещеры и, услышав выстрелы, бросился к бухте. Возможно, они, увидев, что творится в бухте, и понимая: лезть в гущу сражения бесполезно, остались на берегу и уцелели в этой бойне. Но не будем зацикливаться на одной версии. Вполне возможен иной вариант: в залив вошло чужое судно, и пираты тут же напали на него. Так что целехоньки наши недавние мучители и горят желанием найти нас и расквитаться. Таю мы подошли к главному. Если убедимся, что пиратские корабли на месте и ничего особенного не случилось, предлагаю: вплавь добираемся до ближайшего корабля, под покровом ночи проникаем на него и, затаившись в укромном месте, выжидаем до утра, когда основная масса команды отправится на остров. Уверен, что на судне останутся единицы. Вот тогда-то мы и нападем на них. Нед Пэтмор присвистнул:
- Захватить корабль? Вот это да!
- Посмотрим, что получится. Пойдемте, друзья. Ночь была прекрасна. Ничего не мешало друзьям довольно быстро достичь бухты, где и увидели они одиноко качающуюся на волнах “Джину”.
- Вот тебе на. - Удивился Билли. - Ни то, ни другое. Здесь, сдается мне, произошло что-то, о чем мы раньше не предполагали.
Поудивлялись друзья, мол, куда же все-таки делась “Айна”, но ни к чему определенному так и не пришли. Вероятней всего, что она и стала жертвой ночного сражения, предположил кто-то.
- Ну, да это не столь уж важно для нас в настоящий момент, - рассудил Уот. - Сейчас главное - незаметно пробраться на корабль.
Ночь стояла лунная, это усложняло задачу. Друзья старались действовать как можно тише, чтобы лишними всплесками не вспугнуть пиратов, стоящих на вахте.
Темный силуэт судна по мере приближения к нему становился все крупнее и почти вырос горой, когда друзья оказались совсем рядом. Топ огни на нем не горели, и, казалось, там властвовало абсолютное спокойствие. Как часто на таких кораблях всю ночь гремели голоса, то ли происходила попойка, то ли играли в кости. Сейчас же с палубы не слышно ни шороха.
Осторожно, очень осторожно друзья один за другим начали подниматься на корабль по якорному канату. Первыми полезли Уолтер и Билли. Остальные внизу ожидали их сигнала. Уот и Джимми медленно, на цыпочках крадучись, обследовали носовую часть корабля. Тихо, спокойно, никого нет. С кормы доносился чей-то храп. Это успокоило и подбодрило разведчиков. Они трижды стукнули по якорному канату, что означало для остальных: можете подниматься. Ник Рау ловко преодолел это расстояние, а вот увесистому Джеку Гиллу пришлось оказывать помощь. Гарри и Нед, кряхтя, подталкивали его снизу что было сил.
Наконец-то вся шестерка на борту, и можно облегченно вздохнуть. Но это, конечно, полдела. Главное, чтобы завтра утром пираты не обнаружили их. Прятаться и еще раз прятаться. Маленький совет - все шепотом, и друзья, крадучись, отправились по своим местам. Уот и Билли начали тихонько лезть по вантам на бизань-мачту, где через некоторое время спрятались на крюйс-марсе. Остальные спустились вниз и затаились за пушками. Геройство пока ни к чему, так что все сидели тихонько, не выдавая себя ни малейшим звуком.
Едва рассвело, жизнь на “Джине” не просто забила ключом - закипела. Приготовления, шум на камбузе, завтрак, спуск шлюпок на воду, окрики капитана...
- Живее, бездельники, живее! Если мы сегодня не разыщем сокровищ или этих мерзавцев... - Гоббс не досказал, что же будет, но очевидно, что возмущение его велико. - Мы просто обязаны их найти, не будь я капитаном!
Вскоре все лодки, бывшие на судне, наполненные пиратами, помчались к берегу. Уотт и Билли, наблюдавшие за всем происходящим с высоты крюйс-марса, не могли поверить своим глазам: на хозяйстве осталось всего три человека! Возможно, кто-то еще находился внутри корабля, но это маловероятно. Уотт и Джимми пожали друг другу руки, радуясь, что все так удачно для них складывается.
Лодки тем временем все дальше уходили от судна. Долго еще гремел голос капитана над заливом:
- Веселее! Веселее! Скоро эти ублюдки будут ползать у нас в ногах и молить о пощаде.
-А-а-а-га, - хмыкнул Билли, - разогнался. Посмотрим, кто еще поползает.
Вскоре пираты, достигнув берега, вытащили на сушу лодки и, рассыпавшись по всей длине берега, скрылись в зарослях.
Билли снова тихонько засмеялся:
- Ну, что же, родимые. Ищите, ищите. Может, чего и найдете.
Прошло с полчаса. На берегу - пустынно, на палубе тоже.
- Пора, - шепнул Уот, - наверное, начинать. Друзья еще раз осмотрелись и тихонько соскользнули по вантам вниз. Никого. Прекрасно! Главное, их не заметили на полпути от крюйс-марса к палубе. Тут они уж сыграют на внезапности. Долго- ждать не пришлось. Послышались шорохи, на палубе показался один из пиратов. Ловкое движение, и его рот уже зажат мощной рукой Уота. Судорожные беспомощные движения, но Билли подхватывает его под ноги, несколько шагов, и они уже у борта. Через минуту, бедолага, кувыркаясь, летит в воду. Понимая, что он сейчас начнет орать, чем привлечет внимание своих компаньонов, друзья завяли удобные позиции при выходах из трюма и с кормы. Расчеты оказались верными. На крик выбежал второй пират, и Джимми легко справился с ним, отправив туда же, за борт.
Но не успел он это сделать, как с бака показался третий пират со шпагой и пистолетом и угрожающе двинулся на неприятелей. Положение непростое. Против пули бессильны самые мощные руки. Друзья застыли в ожидании развязки. Требовалось срочно что-либо придумать, а пока пират не сводил с них дуло своего пистолета и медленно приближался.
В это время остальные, услышав крики, поняли, что Уот с Билли начали действовать и поспешили на помощь. Первым выскочил на палубу Джек Гилл и, приложив к губам палец, заставил всех остановиться, те замерли, а Джек тихонько подкрался сзади к пирату, благо дело, тот стоял к нему спиной, сосредоточив все внимание на Уолтере и Билли. Те только наблюдали за этой сценой. Еще несколько шагов, и руки пирата оказались крепко зажаты громилой Джеком. Бедняга беспомощно дернулся, тщетно пытаясь вырваться.
- Да-да-да, - съязвил Джек, - как раз тот случай.
Он подтащил разбойника к борту и легко, как пушинку, сбросил его вниз. Это была минута триумфа, а не промежуточный успех, как в случае после побега или после “чистки” пещеры. Сейчас они окончательно владеют ситуацией, ибо ни от кого и ни от чего не зависят. Чувство свободы кружило головы.
- Эх, сейчас бы поднять паруса да в море! - Эмоционально вскричал Билли.
- Не торопись, дружище, всему свой черед. Давайте осмотрим судно - не остался ли еще кто в трюме или где-нибудь. Какой запас пищи, воды? По плечу ли нам дальний поход? Управимся ли вшестером? Вон какая груда парусов! Я, к примеру, только понаслышке да из книг знаю о корабельном деле. Опыта пока никакого.
- Не проблема! - Вмешался новичок из их компании, который, если вы помните, знакомясь, сказал, что чуть ли не всю жизнь посвятил службе на королевском флоте. -Уж на чем - на чем, а на этом я руку натренировал, точно. Поделюсь опытом.
- Осмотрим судно. Да и за борт поглядеть не помешает -возможно, наши крестники уже лезут сюда тем же путем, что и мы.
Однако опасения оказались напрасны. Все трое пиратов, видя такой поворот, были уже на полпути к берегу.
Друзья тщательно осмотрели судно, дружно все вместе задержались на камбузе, где наконец впервые за последнее время по-настоящему поели. Спустя час собрались снова на палубе, не скрывая своего удовлетворения поисками.
- Ну, что, друзья, все прекрасно! В путь?
- Эх, поквитаться бы с ними! - Не удержался Джек Гилл. - Вот подплывут вечером, а мы по бочонку пороха в каждую лодку бросим, да по пуле вдогонку. Икнутся им рубцы на наших спинах.
- Так то оно так, только в этом случае не нужно было отпускать этих троих, - У от кивнул в сторону берега. -Наверняка, они дождутся своих дружков на берегу, чтобы сообщить, что корабль захвачен.
- Да уж, верно. Я как-то не подумал.
- В противном случае не стоило бы так рисковать. Оставшиеся в живых могли бы броситься на штурм судна, а зачем без нужды подставлять голову под свинец?
Да и вшестером мы сильно медленно будем управляться со снастями. Пираты за это время могут всякое предпринять. Сейчас же нам абсолютно никто не мешает. Поднимаем якорь, не спеша ставим паруса и... прощайте, джентльмены удачи. Ищите беглецов, сокровища.
- Представляю рожи флибустьеров, когда они возвратятся к берегу, а судна нет. - Нед расплылся в улыбке.
- Ну, тогда к чему слова? За дело!
Заскрипела вымбовка, рычаг шпиля сделал первые обороты, и совсем скоро якорь показался над водой, роняя тяжелые капли, стекающие в море. Пришли в движение фал, юфес, устремились вверх по вантам новоявленные матросы, и дело худо - бедно начало продвигаться вперед. Скоро уже стояли грот и два кливера, и судно устремилось к выходу из бухты.
Билли запел от восторга, Гарри подмигнул ему, и уж на что молчун Ник Рау, а и тот улыбнулся. Еще бы! Разве могли они мечтать о такой минуте в трюме невольничьего корабля, или когда в связке под хлыстами пиратов тащили их сокровища? Собственно, почему их? Вряд ли те нашли сокровища, а вернуться за ними, думали друзья, они всегда успеют.
Вскоре судно миновало выход из бухты. По команде Неда были еще добавлены паруса, и судно весело понеслось вперед.
Новоявленные мореходы снова смаковали момент растерянности пиратов при виде пустого залива, и мы невольно сделаем замечание по этому поводу. Каково будет Гоббсу в эту минуту? Как в одночасье из-за жадности он все потерял. Устроив кровавую ночь для своих компаньонов с “Айны”, не столько приобрел, сколько потерял. Ведь именно благодаря той пальбе его пушек Уот с друзьями смог похитить сокровища. Но и это не все. В пещере еще оставалось не так уж мало золота. Но после первого безрезультатного дня поисков капитан со своими людьми перенес большую его часть на корабль, подарив тем самым Уоту и его товарищам.
Получалось, что он сам и отдал оставшееся золото в руки обидчиков. А тут еще и пропажа корабля, также с массой золота на борту. Нет; никогда еще на плечи Гоббса не сваливался такой каскад неудач.
Судно, гонимое ветром, весело скользило по воде, а счастливая шестерка стояла на мостике, толкались, веселилась, радуясь благополучной развязке.
Пора поставить точку, подводящую черту под первой частью этой книги. Не стоит добавлять в конце фразу, которая бы огорчила тебя, дорогой читатель? Хорошо не буду.
Итак, остров таял на горизонте, ветер пел в парусах, и в унисон ему пела душа каждого из шестерых мореходов, которые, обнявшись, стояли на капитанском мостике и во всю мощь легких орали:
- Свобода!!! Солнце!!! Море!!!