города, где я бывал глава 6-3

Снова Пущино. А теперь куда? И снова удача. В Управлении эксплуатации я работал вместе со Станиславом Васильевичем Зайцевым, и мы очень хорошо с ним контактировали. Я повстречался с ним случайно и он предложил мне работу в СКБ БП у него в группе серийного сопровождения. Я согласился. Он сказал, что берёт меня конструктором первой категории. Я возразил, что даже по третьей не работал. А Зайцев сказал
– «Я знаю, что я делаю».
И вот я работник конструкторского бюро. Февраль семидесятого года. Жизнь снова обрела колею, и теперь, кажется, любимую.
А перед этим у меня случилось знаменательное событие: я сохранил жизнь своему сыну. Я был где-то в отлучке. В это время у нас гостила тёща. Я приехал, а жены дома не было. На вопрос, где Вера, тёща мрачно сказала, что пошла в МСЧ делать аборт.
– Когда?
– Недавно.
Я стремглав двинулся вдогонку и настиг жену у самой больницы. Поговорил, уговорил и вернул домой.
Но на этом моя роль не закончилась. Она располовинилась ролью жены. 26 октября родился сын. Рожала Вера в Серпухове. Привезли мы сына в Пущино, пришла медсестра, осмотрела его исказала, что к его вынянчиванию нужно относится особо тщательно: пелёнки проглаживать, купать в лёгком марганцевом растворе, а кожу ниже пояса смазывать прокалённым и остуженным подсолнечным маслом. Так мы и делали – я взял отпуск. Через две недели снова пришла сестра и искренне радовалась, что мальчик был жив. Оказывается, в серпуховском роддоме его переморили так, что по пояс он был без кожи. Сестра не надеялась, что он выживет. Что это за город, от которого мне одни неприятности? А сестре мы были благодарны за то, что она всё объяснила нам спокойно, а мы спокойно следовали её советам.
В группе Зайцева было три человека, я – четвёртый. Станислав поручил мне сопровождать изготовление микроманипулятора. Это был особо важный заказ Президиума АН СССР. Прибор позволявший манипулировать с клетками, состоял из нескольких составляющих: плиты, манипулятора
пневматического, механического и пьезоэлектрического. На Лейпцигской выставке он взял золотую медаль. Все три вида манипуляторов работали на виброустойчивой плите.
Кроме группы Зайцева в КБ были два отдела. Главным конструктором – Шаров. Разрабатывала микроманипулятор группа Решетникова Вениамина Ивановича. Это был конструктор от бога, он закончил Бауманку и работал на Урале в районе Свердловска. Главным исполнителем у него был Пияйкин Владимир Иванович. С ним мне и пришлось плотно работать. И снова началась наша семейная жизнь с женой.
Весна в Пущино приходила не сразу. Даже в последних числах апреля кое-где лежали кучи снега. Но в начале мая приходило тепло и всё вокруг взрывалось так, что к 9 мая деревья одевались листвой. За зиму накапливался такой авитаминоз, что мы ходили и рвали проклёвывающиеся стебли щавеля. А позже шли в ход крапива и одуванчики. До сих пор не пойму, почему на подоконниках мы выращивали цветы,а не зелёный лук.
Снабжение в городе было неважное. Когда я мотался по командировкам, то мог из Москвы привозить яйца, лимоны, мандарины. Хорошо обстояло с рыбой: в Пущино открылся магазин «Океан». Там были обычные сорта морской рыбы, но продавались и такие деликатесы, как палтус, нототения. Появились двухкилограммовые банки солёной тихоокеанской селёдки. А маринованная килька в банках! Она была в такой стадии спелости, что таяла во рту. Никогда такой кильки я больше не ел. Вкусно поесть я любил и умел. Мой однокурсник по ВЗМИ Володя Пичугин как-то признался, что когда на лабораторных работах в Москве мы ходили на обед, он всегда в очереди становился за мной и брал всё то же, что и я. Он объяснял, что я делал это со вкусом и умением
Ходили мы за земляникой в сторону ФИАНа. Запах лесной земляники ни с чем не сравним. Те, кто знал земляничные места, ни под каким видом не открывали их. Отец возмущался: «Собирают бесплатно, а продают по рублю стакан». Однажды мы взяли его с собой. Вначале он нагибался, потом стал на колени, а в конце концов передвигался с места на место по-пластунски. И набрал-то всего полстакана. Я набрал кружку, а жена – жбан. Я попросил отца: «Папа, продай за рубль».
– Нет, – ответил он, – и за сто не продам.
Марксизм: бытиё определяет сознание.
Приокско-Террасный заповедник находился на правом берегу Оки. Добраться туда можно было только с помощью лодки, если работал перевозчик. Но это случалось очень редко.
От берега, куда высаживался десант, до края заповедника нужно было идти полем довольно долго. Но заповедник манил к себе. Казалось, что там, среди нехоженых троп, бездна грибов. Но разочарование наступало сразу, как только погрузишься в дремучий лес. Приходилось идти в траве по колена,и грибов среди неё не было видно. Кроме того, ты идёшь, а справа и слева трещат сучья. Явно кто-то сопровождает тебя. Впечатления не из приятных. Мы с женой сходили туда один раз.
Перед въездом в город было место, где мы собирали лисички. А это такие грибы – если найдёшь один, ищи: рядом их будет много. Чистый, открытый лес. Но и там осенью встречались лоси. Осенью у них гон, и в это время они очень опасны. Так вот, мы попали на лисички. Чем хорош этот гриб? Во-первых, его всегда много. Во-вторых, он никогда не бывает червивым. А чем он плох? А тем, что годится только в жарку, а для маринада не используется. Дело было в конце августа, а в это время утром в лес мы тогда ходили в свитерах. Мы с женой набрали два лукошка лисичек, каждое по полтора ведра. Потом я снял свитер, завязал рукава и его мы тоже набили лисичками. А что делать с таким обилием грибов? Пожарили раз, пожарили два, а потом решили: попробуем замариновать. Получилось 12 литровых банок. Крышки для маринования тогда были стеклянными, с резинками и стальными пружинящими скобами. Все банки я поставил на полку на лоджии. Поставил и забыл. А потом начались морозы, я закрыл лоджию и открыл её только весной. А там всю зиму стояли мои маринованные лисички. Ну и что с ними делать? Я начал вскрывать банки, вываливать лисички в ведро, освобождая банки. И вот прорезало-таки: из последней банки я решил попробовать грибы. Побитые морозом, они оказались такими нежными и вкусными, что не уступали лучшим маринованным грибам. Именно об этом народная мудрость говорит: семь раз отмерь, один раз отрежь.
Случались у нас болезни. Как-то залёг я в МСЧ, по простуде. В палате со мной лежали ещё двое: один – главный инженер чего-то, а статус второго не помню. Развлекались мы игрой в кинга, в которой я был большой мастер. Это женский преферанс, а я ввёл в него элементы мужского преферанса – торговлю и кое-что другое. Разделывал я всю честную компанию жестоко. А расплачивались проигравшие водкой, которую приносил в больничку шофёр МСЧ, присоединившийся к нам. Главному инженеру от водки стало плохо и он предложил перейти на томатный сок. А я и сок любил. Только главный инженер оказался коварен. Он убедил двоих других, что пора со мной кончать. Они разработали систему сигналов и, конечно, разделали меня под орех. Я проиграл три трёхлитровых баллона сока. Ехидный "главный" решил, что каждый раз перед приёмом пищи я должен подавать каждому из них по стакану томатного сока. Такой он был иезуит. Но и на хитрое нечто есть что-то с винтом. Когда водитель принёс мне три баллона, я попросил у санитарки ведро, слил содержимое и отдал его аферистам. Ну сколько они смогли выпить? Ну стакан, ну два. Зато остальное пошло медперсоналу. Коварство было наказано...
Зайцев не ошибся: в предмет моей деятельности я вник сразу. Образования у меня хватило. Порой возникал вопрос: все детали были сделаны по допускам, а в результате, при сборке, получали брак. Я проанализировал и выявил несовпадение конструкторских и технологических баз. Размерные цепи были длинные, и суммарные допуски порождали брак. Когда я обнародовал результат, меня посадили пересчитывать все размерные цепи в критических случаях. До этого никто подобным не занимался. Я приобрёл авторитет. Но чувствовал, что надо бы поработать разработчиком, набраться опыта, и я выпросил у Зайцева разрешение полгода поработать у Решетникова. Впоследствии мне это очень помогло.
В это время все конструкторские службы СССР переходили на Единую Систему конструкторской документации (ЕСКД). Этим в СКБ занимались, главным образом, Пияйкин и я. В этом вопросе мы были авторитетами: с нами советовались, у нас консультировались. Кроме того, и конструкцией микроманипулятора я владел только так. Через пару месяцев я уже учил слесарей, что и как надо делать. В общем, как всегда, я вписался уже нетолько в коллектив, но и в предмет моей работы: наконец я попал на своё место.
Зайцев имел на меня и другие далеко идущие виды. Станислав был пройдоха ещё тот: он состоял председателем народного контроля. Работал, в основном, по магазинам. Однажды сделал мне предложение. В Пущино в то время был один продуктовый магазин – «Спутник». По всей вероятности, директор магазина потерял доверие верхушки. Его надо было смещать, и Станислав предложил мне следующее. Меня посылают на курсы в Москву на год, а после их окончания директора «Спутника» снимают, а я занимаю его место. Не приученный своим родителем воровать, а это предполагала сама должность, я категорически не согласился с таким доходным предложением.
Но тяга к перемене мест у меня не пропала. Я любил командировки. И ещё была возможность в порядке авторского надзора посещать Ленинград, что чётко совпадало с моим пристрастием. В Пущино с пивом было худо. Точнее, в городе его не было вообще. Бывало в ресторан, где обедал Зайцев, завозили несколько ящиков. В такие дни после обеда он подзывал меня, давал пятьдесят рублей и отпускал с работы. Я отрывалсяб по полной. Командировка в Ленинград вообще была сплошным праздником. С собой я брал опытного слесаря Валентина Стрижова, который мог поправить дефекты, если таковые обнаруживались. Нашими приборами пользовались в ЛГУ – университете, и ещё где-то, сейчас не помню где. Но самое главное было на Невском проспекте. Там в то время располагалось три пивных бара. Когда мы со Стрижовым зашли в один из них, ахнули: пять сортов пива и три – портера. Мы испробовали каждый сорт. По части познания такую командировку можно было назвать творческой.
А по части отношений с коллегами – они крепли день ото дня. Я влился в коллектив так, что ни я без него, ни он без меня. В овощехранилищах у нас, естественно, хранились овощи. Извините за тавтологию, но, по-моему, точнее не скажешь. Речь идёт о квашеной капусте, которую я готовил с антоновкой. Капуста получалась классическая, но мои коллеги говорили, что у неё есть один недостаток: её всегда мало. У нас зародился обычай: после изнурительной работы за кульманом, мы дружной компанией, прихватив необходимое на первый взгляд количество, двигались к овощехранилищам. И чаще всего – к моему.
Не помню, в каком году были повышены цены на спиртное. Это вызвало бурю негодований. Но в академгородке люди были учёные и они знали, чем на это ответить. В каждом институте были стеклодувы. Они шли нарасхват: каждый уважающий себя житель желал иметь самогонный аппарат. Стеклодувы включились и существенно повысили своё благосостояние. В их исполнении это было диво дивное: кварцевая пятилитровая колба с прозрачным стеклянным испарителем. Культурно, гигиенично, визуально доступно. Колба ставилась на газовую плиту, испаритель подключался к водопроводному крану, оставалось только регулировать скорость очистки, изменяя напор газа и воды. В этом малозаконном деле я достиг признанных успехов. Если невозможно было удалить эфирные масла, то очистка производилась до той степени, пока полностью не удалялся их вкус и запах. А это марганцовка и активированный уголь. Ещё очищенное зелье настаивалось на разных травах. За что бы я ни брался, всегда чувствовал, что в этой сфере пропадает большой специалист. Настаивал я на фруктовом чае – продавался такой в брикетах, на ягодах. Но верхом совершенства являлась дубовая кора, тем более что дубовая роща была напротив моего дома. От дубовой коры самогон приобретал благородный золотистый цвет коньяка.
Один мой коллега, многодетный отец, наконец получил квартиру и решил это отметить. Зная отзывы о моей квалификации, он заказал мне настоять несколько литров зелья. Для верности я перегнал его ещё раз, произвёл все действия по технологической цепочке и в окончательном варианте настоял на дубовой коре. Всё прошло прекрасно, отзывы были великолепными. Через некоторое время при встрече я спросил:
«Ну, как?»
Он ответил:
– Да всё хорошо. Только почему-то мои гости три дня не могли добиться успехов в туалете.
Переложил я коры сверх нормы. Увлёкся, блин.
В группе Решетникова появился ещё один конструктор из свердловского КБ – Юрий Алексеевич Попов. По всей вероятности, его пригласил Веня. Он определил его к себе, поручив создание микрокузницы. В микроманипулятор вставлялся стеклянный инструмент, получаемый очень просто: стеклянная трубочка разогревалась газовой горелкой, в расплавленном состоянии растягивалась и рвалась. Кончик её был настолько тонкий, что под микроскопом он был не виден, а обозначался только интерференционными кольцами. Проблема состояла в том, чтобы впрыскивать необходимые растворы в клетки, размеры которых различимы только под микроскопом. Но это оказалось невозможным: силы поверхностного натяжения в узком месте трубки были такими, что продавить жидкость можно было только очень сильным давлением. А как же комары? Дело в том, что комары смачивают свои хоботки вырабатываемым ими же самими раствором, который убирает поверхностное натяжение. Этим и занимался Попов. Нет, он, конечно, не вырабатывал никаких растворов, он искал решение проблемы.
Удивительное дело – стереотипы поведения. Проверял сам: на стол выкладывал незнакомую штуковину и наблюдал, кто без разрешения будет её брать. Оказалось, поголовно все. Вот и Попов подсел к моему столу, взял эту штуковину и начал её крутить. Я не обращал внимания, так как был озадачен: Юрка из Гудауты прислал телеграмму с приглашением на свадьбу. Время было предновогоднее – 23 декабря, лишних денег в семье нет, а съездить хотелось: об абхазских свадьбах ходило много всяких легенд. Разузнав о моих затруднениях, Попов предложил за вознаграждение помочь мне. Я согласился. Он принёс и показал мне обложку какого-то технического журнала. На ней изображалась бутылка грузинского сухого вина, в середине бутылки – дырочка, из неё течёт струйка, а в журнале публиковалась статья о том, что в Сухумском физико-техническом институте (СФТИ) разработаны свёрла, запросто сверлящие стекло.
Проблему я схватил сразу: пошёл в цех, где у нас на стеклопластике изготавливались печатные платы, нашёл мастера цеха – женщину, проинструктировал её, и она помчалась к главному инженеру.
– Сколько можно жить как в пещерном веке! Люди такие инструменты изобрели, а мы мучаемся с печатными платами, стеклотекстолит сверлим чёрт знает чем!
Главный спросил:
– А подробнее?
– Да спросите Троицкого. Он там свой человек.
– Троицкого ко мне.
Через некоторое время я уже оформлял командировку в СФТИ, благо был конец года, командировочный фонд не израсходован, а для предприятия это плохо. Денег мне дали столько, сколько я просил, и я купил билет на самолёт. Оставалось рассчитаться с Поповым. Прямо с работы вечером мы пошли с ним в ресторан «Океан», работавший при магазине, и круто там посидели. А когда ресторан уже закрывался, вышли на улицу и под сияние звёзд по колено в снегу доделывали своё дело.
Утром надо было выезжать, а портфель с паспортом я, оказывается, забыл в ресторане. Нашёл домашний адрес кассирши, но она мне сказала, что директор в Москве, а ключи есть только у него. Тогда при посадке на самолёт паспорт не требовался, и я решил – хрен с ним, с паспортом, – прорвёмся. Прилетел я в Сухуми, нашёл СФТИ, вызвал автора изобретения и попросил: нельзя ли для внедрения получить немного разных свёрл. Оказалось, что сейчас у него ничего нет, а если я заеду дня через три, он мне изготовит. Как полагается, отметил мне командировку, и я поехал в Гудауту на свадьбу. В подарок молодожёнам я вёз настенные часы.
Надо ли рассказывать, что я делал на свадьбе? Гуляли мы все три дня от души. А тридцатого декабря меня, сопровождаемого эскортом машин, повезли в Сухуми. Забрав свёрла, мыприбыли в аэропорт и я сразу купил билет до Москвы, но когда оглянулся, аэровокзал оказался набит пассажирами: самолёты в Москву не летали из-за неприбытия московских рейсов. А мне, оказывается, повезло: я взял билет на дополнительный рейс, формируемый в Сухуми. Мои сопровождающие посадили меня в зале, поставили рядом десятилитровую канистру с вином и сумку с мандаринами. С чем коротать время – у меня было.
Часам к двум ночи объявили посадку на мой рейс. Все обезумевшие от ожидания в аэропорту пассажиры ринулись на трап самолёта. Они загнали стюардессу в самолёт, сломали дверь и расселись произвольно. Их, конечно, попросили, и законные пассажиры заняли места согласно купленным билетам. Двери самолёта забивали гвоздями: нас заживо заколачивали. Но когда самолёт взлетел, утомлённые люди заснули. Заснул и я, но через некоторое время проснулся с ощущением чего-то необычного. В самолёте стояла полная тишина. В иллюминаторе – небо, облака далеко внизу, полная луна. Впечатление – самолёт завис в этом сказочном великолепии, и только турбулентные воздушные потоки слегка подстукивали самолёт под крылья: пилоты выключили двигатели. Потом мне говорили знающие люди: это категорически запрещается делать – двигатели в полёте могут не запуститься. Но всё запустилось, мы приземлились во Внуково и Новый год я встретил в кругу семьи.
Периодически продолжались мои командировки в Ленинград,
который я любил. Это тоже история России: Эрмитаж, Русский музей, Петропавловская крепость, Исаакиевский собор, Дворцовая площадь, Васильевский остров, Петергоф, Мойка, Невский проспект и ещё многое другое. И всё-таки пиво в Питере было вкуснейшее: белое, чёрное, портеры. А «Двойное Золотое» в витых трехсотграммовых бутылочках, с крепостью (а не с вязкостью) 12 градусов. Однажды своего слесаря я решил сводить в Эрмитаж, перед экскурсией мы решили перекусить и зашли в буфет Эрмитажа, а там – «Двойное Золотое», да ещё с сосисками. А какими тогда были сосиски. Через некоторое время, посмотрев на часы, я зафиксировал:
– Валентин, а мы с тобой уже полтора часа в Эрмитаже.
Был ещё я сам в пивбаре «Пушкарик». Кружки там – из художественного фонда: красивые, с серебряными крышками, ёмкостью один литр. Столы и скамьи – дубовые. При выходе нас деликатно обыскивали и извинялись: за месяц одну-две кружки крадут.
Узнал я, как питерцы относятся к москвичам. Я обожал Исаакиевский собор – молельню российской знати, и в каждый свой визит я бывал там по несколько раз. И в одну из командировок, когда до отхода поезда оставалось около часа, я решил ещё раз посетить собор. Перед ним, на площади, которую я пересекал, у памятника Николаю I меня остановил милиционер и попросил за нарушение правил перехода уплатить рубль. После объяснений, что тороплюсь на поезд, что люблю Исаакий, милиционер расплылся в улыбке. Но когда я ошибочно сказал, что я из Москвы, сразу отреагировал:
– Три рубля штрафа, и без всяких выкрутасов.
У милиции было два вида штрафов: один рубль – за нарушение правил перехода улицы, и три рубля – за переход улицы перед быстро идущим транспортом. Движимый своими корневыми чувствами к столице нашей Родины, он переквалифицировал вид штрафа: с москвича в любом случае полагался трояк.
Несмотря на кипучую жизнь, поиск квартирного обмена я не прекращал, и этому было три причины: во-первых – климат, к которому не могла адаптироваться жена, во-вторых – отсутствие овощей, к изобилию которых она привыкла, и в-третьих – нищенские заработки в академгородке. Я рассылал объявления по городам, а когда мне приходили предложения, шёл в отдел комплектации и выпрашивал в те места командировку по снабжению комплектующими изделиями (КИ). Так я объездил весь юг: Ставрополь, Николаев, Днепропетровск, Сухуми. Но выбор пал на Краснодар. Это был тройной обмен: краснодарец должен был ехать в Ростов-на-Дону, ростовчанин – в Пущино, а я – в Краснодар.
В Краснодар я поехал в начале марта. Город встретил меня неласково: в Новороссийске дул ветер – «Бора». Поезда из Новороссийска приходили обледенелые, а в Краснодаре улицы были покрыты тающим снегом, и мне пришлось купить несколько пар носков – переодевать, когда они намокали, а намокшие сушить на батареях отопления на вокзале. Предлагаемую квартиру я нашёл, а вот хозяина её не было. И никто из соседей его никогда не видел. И я поехал в Ростов.
Ростов встретил меня радушно. После краснодарской слякоти – сухая тёплая погода. На троллейбусе №2 я доехал до остановки Семашко, вышел, и в пальто нараспашку по улице Семашко прошёл немного в сторону базара, а там была закусочная, в которой я выпил стакан вина и, удовлетворённый, вернулся опять на ул. Энгельса. Вот тут и появилось прозрение: а на кой мне этот Краснодар, если Ростов далеко не плох? Дошёл до дома 99, повстречался с хозяевами, и мы порешили меняться напрямую: Ростов – Пущино.
Обмен на другие города в Пущино негласно был запрещён. Но мне, коренному, аборигену, благодаря моему знакомству со всеми нужными людьми, препятствовать не стали. Условие было одно. Я всегда проводил выборы в качестве заместителя выборной комиссии. А в ближайшие дни должны были пройти довыборы кого - то куда-то. Договорились: проведёшь довыборы, и езжай себе с богом.
Все мои родственники были против обмена, а отец тем более. Он говорил, что меня в Ростове не пропишут, потому что в Ростове прописывают только тех, у кого не менее двух судимостей. бЭто, конечно, был юмор, но я уже настолько ясно видел общее двуличие, что поколебать мою решимость не могло ничто.
До сих пор мне писалось легко. А этот абзац – камень на душе. С одной стороны – стая родственников, которая кусалась, вместо того, чтобы протянуть руку помощи. С другой стороны – моя семья, нуждающаяся в протянутой руке: жена, дочка одиннадцати лет, сын – год и семь месяцев. А посредине – отец, спокойно спивающийся с молчаливого согласия окружающих. Мне предстояло сделать выбор.
И вдруг – с жестокого перепоя отца накрывает кровоизлияние в мозг. На автопилоте он добирается до дома и падает на пол в кухне. Заботливая маманя подкладывает любимому сыну для удобства подушечку под голову. Потом приходит врач и ставит диагноз. Вот тут съезжаются все: тётя Тоня с Василием Ефремовичем, дочь Марта – врач, её муж Арнольд Георгиевич Гулевич – полковник медицины, главный гарнизонный врач, и я. Мы устанавливаем дежурство у постели отца, постоянно меряем ему давление и, если оно повышено, то будим Марту, а она делает укол. Отец лежал без сознания. Через несколько дней он открыл глаза. У постели сидела Марта. Она спросила:
– Ты меня узнаёшь?
– Узнаю.
– А какой сейчас год?
– Какой-какой – определяющий!
Такие названия партийные органы давали годам пятилетки.
Перевезли отца в Москву и поместили в лучший военный госпиталь имени Бурденко. Наступило время переезда в Ростов. Я отвёз семью и вернулся в Москву, чтобы подежурить
ещё в госпитале, а через две недели сам переехал в Ростов.