города, где я бывал глава 7

РОСТОВ
Наша новая квартира располагалась на первом этаже на центральной улице Ростова - на Дону - ул. Энгельса. Окна гостиной и спальни выходили на улицу, а окно кухни – во двор. Первым делом я пооткрывал все окна.
Соседи очень удивились: у них создалось впечатление, что они вообще не открываются. Со временем я довёл окна до соответствующей кондиции.
Мы с женой пошли прогуляться по городу, а он встретил нас серьёзным предупреждением. Ранним утром машин немного. Одинокий гражданин переходил улицу в неположенном месте. Вдруг внезапно появившаяся на большой скорости легковушка резко тормознула перед нарушителем. Передок машины по инерции опустился, мужчина лёг на капот. Капот рывком поднялся и бросил беднягу на тротуар. Но он встал и пошёл, как будто не случилось ничего особенного. Ну и город. Мы перешли через дорогу, и на другой стороне опять машина задевает пешехода… Да, здесь ухо надо держать востро.
Состоялся ещё один сюрприз. Прогуливались мы по улице, на углу которой находился обширный закром, огороженный металлической сеткой. Когда мы проходили мимо, подъехал самосвал, гружённый баклажанами, и, подняв кузов, вывалил всё в этот закром. Жена почти потеряла сознание. Ей, лишённой этого удовольствия в Пущино, такое изобилие казалось неестественным.
Ну а когда мы впервые посетили Центральный рынок, нашему изумлению не было предела. Таких рынков я никогда раньше не видел. Овощные ряды, рыбные, мясные: всё это было представлено таким живописным изобилием, для изображения которого не хватает слов. После затрапезной деревеньки, именуемой Научным Центром биоисследований АН СССР, Ростов-на-Дону предстал роскошным, южным, удивительно прекрасным городом. Мы попали туда, куда стремились.
Стоял сентябрь, а сына, которому было два года, мы выпускали гулять во двор в трусиках и майке. После Пущино это тоже для нас было удивительно.
В то время непрерывность стажа для начисления пенсии имела существенное значение. Мне было необходимо немедленно устраиваться на работу. Куда? Да в любое место, чтобы сохранить пресловутую непрерывность. Я находился в городе, где у меня не было никаких знакомых, и рассчитывать на элитное место работы не приходилось. Я поступил очень просто – пошёл по центру города и, узрев на улице Шаумяна объявление - «Требуется инженер-конструктор», зашёл и сразу оформился.
Фирма занималась производством строительного кирпича, а конструктор требовался для разработки необходимого оборудования. Вся контора располагалась в арендованном доме в жутко стеснённых условиях. В коридорах, где ублажали себя курильщики, стоял такой смрад, что нормальному человеку было не продохнуть. А я в это время уже почти год как не курил. Пришлось эту пагубную привычку возобновить.
На момент моего устройства там работало три конструктора, кои являлись ветеранами фирмы. Разработки были несложными: гончарные круги, выкатные поды, на которых сырые кирпичи, выложенные на тележку, на малой скорости закатывались в печь для обжига и выезжали с противоположной стороны уже обожжёнными.
Меня посадили за документацию ранее разработанных подов. Приученный к тщательной проверке в СКБ БП, я занялся порученным делом с подобающим усердием, и сразу нажил себе врагов. Ошибок было столько и таких грубых, что мои новые коллеги скрежетали зубами. Для примера: в круглое отверстие малого диаметра должен был входить большой квадратный вал. Мне намекали, что исправления -это пустое дело, потому что изготовители всё приведут в норму.
Руководитель конструкторской группы Миша Перельман относился ко мне с большим почтением и выделял среди ветеранов конторы. Это были тусклые люди, и жить с ними было скучно. Разнообразие внёс ещё один новичок – по фамилии Сейдер, а имени его я не помню. Он был остроумен: об одной молодой худющей женщине с "задорной" грудью он сказал так: «Груди у неё растут, как эдельвейсы на скалах». Перельман скооперировал меня с ним. Предстояла разработка конвейера по производству декоративной плитки на основе эпоксидной смолы заполненой цветной каменной крошкой. Но поработать вместе нам не пришлось. Я искал возможность устроиться на солидное предприятие, и через некоторое время с кирпичной фирмой мы расстались.
Моими соседями, прживавыми в квартире напротив, были Ашот Акопов– атлетического вида мужчина, его жена Клара и сын Эдик.
Они приняли меня доброжелательно, хотя не понимали: почему я поменял такой, по их мнению, благодатный край, как Средняя Полоса России на продуваемый всеми ветрами Ростов. С такой точкой зрения я сталкивался не единожды.
Недалеко от моего места жительства находился Часовой завод. Но устроиться туда возможности не было: он работал на космос, и брали только по рекомендации, которой я не имел. С устройством на работу по-соседски мне решил помочь Ашот. Однажды он сообщил, что договорился и меня ждут на заводе «Горизонт», где он работал, и дал мне ориентировку – как туда добраться. Но судьба есть судьба. Я проскочил на одну троллейбусную остановку дальше, зашёл в отдел кадров завода «Электроаппарат» и оформился конструктором второй категории – в полной уверенности, что действую по намеченному плану. Се ля ви. Там я прижился и проработал до выхода на пенсию.
При оформлении на переговоры пришёл руководитель конструкторского сектора отдела 10 Камбулов Владимир Александрович. Он просветил меня, что в настоящее время в секторе вакансии конструктора первой категории нет, и меня могут взять только конструктором второй категории с окладом 140 рублей. Ну а в дальнейшем по поводу категории и оклада всё возможно. То есть обычный трёп при приёме. Я согласился: а что делать?
Смотрю я на людей, которые уезжают за рубеж, и удивляюсь: как они адаптируются к окружающей обстановке. Я поменял только город в родной державе, и то: адаптация продолжалась почти год.
Коллектив принял меня тепло. Ребята во время обеденного перерыва ходили пить пиво в ближайшую пивную и всегда приглашали меня. Но я отказывался: затраты на переезд, оклад в 140 рублей не позволял роскошествовать, да и зарплата жены была около 100 рублей. А когда я изложил это, меня сгребли и потащили с собой:
– Брось канючить. Будут деньги - будешь платить, а сейчас пошли.
И мы ходили. К пиву непременно полагались раки или рыба. Притом, всё это покупалось в пивной. Самый большой роскошный рак стоил 20 копеек. Не помню, сколько стоила рыба, но тоже – сущие копейки. Я вспоминал Пущино, где «соображали на троих». В Ростове это не принято.
Не принято и пить с незнакомыми людьми. В Подмосковье, если парень и девушка собираются на любовные утехи, они в складчину покупают спиртное. В Ростове обстановку обеспечивает мужчина, а женщина обозначает своё участие другим, доступным ей образом.
Радиорелейная связь это беспроводная связь позволяющая обеспечивать передачу телевизионных и телефонных каналов на большие расстояния. Скажем, телевизионный передатчик Останкино передаёт сигнал на ближайщий ретранслятор, находящийся на немалом расстоянии в прямой видимости. Тот принимает и усиливает его, т.к. для следующего ретранслятора он уже не годится. Далее сигнал передаётся от ретранслятора к ретранслятору. Таким образом обеспечивается возможность пользоваться телевидением и телефонной связью в зоне каждого ретранслятора по всей линии.
Завод производил радиорелейные ретрансляторы для воинских частей и для гражданских радиорелейных линий. Наш (теперь уже наш) отдел обслуживал «гражданку». В 1980 году в Москве планировалось проведение Олимпийских игр, и для обеспечения информативности готовились ретрансляторы «Восход», разработанные НИИР (Научно Исследовательским Институтом Радио) в г. Москве. На этой базе предполагалось смонтировать хребтовую радиорелейную линию: Москва – Владивосток.
Отводы от «Восхода» и линии меньшей мощности обеспечивали менее дорогие релейки «Курс – 6». Кроме того, мы производили аппаратуру обслуживания промежуточных и оконечных станций. Всё это по разработкам того же НИИРа.
Отдел состоял из трёх подразделений: лаборатория СВЧ (сверхвысоких частот), лаборатория электриков и конструкторский сектор. Появились у меня явные друзья: Рафальянц Олег Михайлович и Ерёменко Александр Иванович. Олег – из лаборатории СВЧ. Жил он рядом со мной, а это значило, что домой мы возвращались, и частенько вместе заглядывали кое-куда: оба были большими любителями пива. Иногда мывыпивали по 12 кружек, благо расход был невелик: кружка стоила всего 22 копейки.
В производственную деятельность отдела я был включён сразу. Передаваемый заводу комплект чертеж «Восхода»,разработанный в институте наш отдел перерабатывал в комплект документации для серийного изготовления изделия на заводе.
Все разрабатываемые нами чертежи нужно было визировать в технических службах завода. А это не всегда получалось. Нас обслуживала технолог Агулова Клавдия Игнатьевна. Женщина в некоторой степени примечательная. Её нельзя было назвать одиозной, но цену она себе знала. А её дородность впечатляла. В низах мужики по анологии с "царь - пушкой" и "царь - колоколом" звали её "царь - ж..." . Конструкторы, представлявшие на подпись чертежи, всегда упирались, доказывая свою правоту, а Агулова нещадно выгоняла их, и не единожды.Учитывая мою незанятость, руководитель группы поручил мне подписать у Клавдии Игнатьевны один большой сборочный чертёж, с которым к ней уже хаживали. А я его подписал у неё с первого захода. Второй, третий и далее – поток пошёл через меня, и с большим успехом. А дело было в творческом подходе: кое с чем я соглашался, но в основном убедительно но спокойно доказывал «свою» правоту. У меня характер взрывной, но в производстве я всегда проявлял терпение. И это помогало на всех уровнях соприкосновения.
Ещё на один участок впоследствии определили меня – упаковка «Восходов» для отправки потребителю. Вообще, я приобрёл репутацию. У меня сложился контакт с начальником упаковочного и деревообрабатывающего цехов - Петраковским Владиславом Петровичем.
Забегая немного вперёд, отмечу, что к этому времени я сколотил бригаду, специализирующуюся на упаковке аппаратуры. Складывалось это так. Мы разработали упаковку оборудования по институтским требованиям, для чего надо было из стойки демонтировать блоки, укладывать каждый в чехол из полиэтиленовой плёнки, заполненный силикагелем (влагопоглощающим гелем), запаивать чехол и укладывать в упаковочный ящик. Во второй ящик, также в чехле, укладывался пустой каркас стойки. Бездна ненужной работы. На основании приобретённого опыта, в дальнейшем мы подали рационализаторские предложения боб упаковке каждого изделия в один ящик. Причём, внедрение их отодвинули на поздний срок. По договору с Владиславом мы занимались упаковкой во внеурочное время по старым нормам. Для этого руководитель заказа должен был сделать запись в цеховом журнале. Все были довольны: для нас это - прибавка к нищенской инженерной зарплате, для Петраковского возможность справляться с напряжённым планом без официального набора новых рабочих.
Случалось нам выручать не только Петраковского, но и родное предприятие. Однажды 30 декабря сложилась критическая ситуация: военная продукция находилась в цехах. 31 декабря она должна быть на складе готовой продукции, иначе – невыполнение плана и, соответственно, – санкции. Куда обращаться Владиславу? Конечно же к нам. Мы выставили условие: каждому члену бригады – по 25 руб. Но это было вне его компетенции. Тогда мы попросили пригласить секретаря партбюро Виктора Коротуна, бывшего сотрудника КБ. Достаточно было его устного обещания. И мы приступили к работе.
Разработчиком изделия был смежный с нами отдел. Чтобы не тратить драгоценное время на ознакомление с документацией, мы потребовали присутствия разработчиков и – для стимулирования деятельности ведущих – зам. главного инженера КБ. Их вытащили из постелей: время было позднее.
Вначале мы взялись за упаковку трактов. Это самая щепетильная и трудоёмкая работа: большое количество единиц. Ведущие раскладывали тракты по ящикам. Через некоторое время Петраковский понял, что так мы изделия в положенное время не упакуем, и дал команду приступить к упаковке стоек.
Стойки весом 150-180 кг были невысокими – около 1,2 м. В цехе тельфера - подвесного грузоподъёмного устройства с электрическим приводом , а загружать их вручную было невозможно. Тогда мы попросили пригнать в цех автокары с рогами. Под стойки мы заводил стропы, снизу надевали на стойки полиэтиленовый чехол с силикагелем и, зацепив стропы рогами автокара, поднимали и погружали в тарный ящик. Освобождали стропы, запаивали чехол и забивали ящик. Работы мы закончили к 10 часам утра 31 декабря. Уставших и измученных всех развезли по домам.
С течением времени у меня назрело недовольство. Прошёл год, а о повышении оклада – ни слуха, ни духа... Я почувствовал себя несправедливо обиженным и обратился в "кирпичную" фирму, из которой год тому назад ушёл. Дело в том, что у меня кроме специальности конструктора была ещё и специальность инженера КИП и автоматики. А в "кирпичной" фирме такой отдел был, и раньше мне намекали о переходе на должность начальника. Я переговорил с "кирпичным" директором, и он согласился взять меня с окладом 200 руб. Я дал согласие и подал заявление на увольнение с завода. Никто меня отговаривать не стал: разница в окладах была ощутимая.
Получив трудовую книжку, я сдал её в отдел кадров и был вызван к главному инженеру фирмы. Директор в это время был в командировке в Москве. Главный инженер, довольно молодой человек, сразу «взял быка за рога». Он поведал мне, что тот, на чьё место меня берут, вор. Он заключает тайные договоры с заказчиками и набивает себе карманы. Поэтому передо мной стоит первостепенная задача: поймать его и посадить. Я впал в уныние. Вместо разговора о предстоящей работе было озвучено, что мне предстояло осуществлять преследование и наказание. К подобному я не был готов.
Как правило, во всех коллективах предполагалось все повышения отмечать. А мои изменения расценивались именно как повышение. Немного ранее мужскому составу конструкторского сектора я назначил встречу в близлежащем кафе. Собпались, поздравляли меня, поднимали тосты, а я сидел как в воду опущенный. Рафальянц поинтересовался: почему меня всё это не радует. Когда я рассказал ему обо всём подробно, он посоветовал: «Немедленно забирай документы, возвращайся, пока не поздно». И дал мне адрес Евгения Пархоменко, который тогда замещал начальника отдела.
Я сразу поехал к нему. Женя был шутник: он спросил, когда в следующий раз я надумаю увольняться. Но согласие своё дал. Моя трудовая книжка была у кадровика. Утром я подошёл к нему и попросил на время трудовую книжку, чтобы снять с неё копию. Просьба человека, назначаемого на должность начальника отдела, не вызвала сомнений, и я помчался на родной мне завод. А там уже принимали на моё вакантное место другого человека – Анатолия Михайловича Черниченко, с которым мы проработали долгий срок. Так свершилось моё второе пришествие.
Наш двор, где гуляли дети и сплетничали, сидя на скамейках, жильцы, был «глухим». Войти с улицы можно либо через подъезд, либо под аркой, загороженной чугунными воротами старинной работы. Их не единожды пытались снять и украсть, но мы всегда умели пресечь это. Во дворе было две скамейки: одна – напротив окна нашей кухни, другая – в глубине двора. Дом был дореволюционной постройки: капитальные стены – в четыре кирпича. А то, что во дворе, – это бывшие служебные постройки для хозяйственных нужд, переоборудованные позже под жильё.
Самым интересным жильцом нашего подворья была баба Дора – пожилая женщина, прожившая здесь всю жизнь. Рассказывали, что во время войны между ног бабы Доры пролетел немецкий снаряд, упал, не разорвавшись, но вырвал кусок мяса у несчастной. Ещё одна семья из нашего двора – Цыцаки. Она, Наташа, – архитектор, работала по исследованию Новочеркасского собора. Он – технический работник ростовского цирка, впоследствии – «ряженый» (так называли рядящихся под казаков) и перешедший на работу в казачий ансамбль.
Центр Ростова. В этом и свои плюсы, и свои минусы. Плюсы: район сравнительно безопасный и в транспортном отношении универсально связанный со всеми районами города. Когда мы менялись, сменщик уверял, что мы сможем обменять свою "мелкометражную" квартиру на жильё большей площади в других районах. Могли, но с обменом не торопились: моим детям ещё предстояло учиться, взрослеть, гулять, а плюсы расположения были им необходимы. Мы находились вблизи крупных магазинов, в двух шагах от рынка.
А минусы – усиленное внимание к нашему двору и к нашей квартире. В подвале иногда поселялись бомжи, и приходилось их гонять. Было несколько попыток проникнуть к нам в квартиру – пытались снять цепочку, залезть ночью через форточку. Пришлось ставить решётки на окна.
С самого начала я делился с сотрудниками по заводу своими впечатлениями о Ростове. Ростовчанам местный порядок казался обыденным. И моё восхищение для окружающих было экзальтированным. Но всё познаётся в сравнении. В Пущино я привозил яйца из Москвы. Ну сколько я мог привезти? 30, 60 штук. И это надо было растягивать на большой срок, так как ездил я в Москву по случаю, а не по желанию. А в Ростове яйца – на каждом шагу. Через некоторое время меня насмешливо спрашивали, наелся ли я, наконец, яиц.
Магазины рядом.
«Птица – мясо» через дом от нас. В то время там часто продавались охотпродукты: кабанятина – 10 р. за килограмм, лосятина, медвежатина – чуть дороже. Самое дорогое и самое вкусное – мясо косули, но дешевле говядины. Продавались часто, но нерегулярно и недолго. Ох и побаловался я охотпродуктами.
Хлебный магазин – в ста пятидесяти метрах от дома, а через дорогу – магазин «Плевен». До сих пор мы с женой вспоминаем говяжий рулет из «Плевена». Ни до, ни после мы не ели рулета вкуснее.
Напротив «Плевена» магазин «Донская чаша». Вот это был магазин с большой буквы. Кроме продажи вина в бутылках, там работал ещё буфет, где отпускали в розлив сухие вина Болгарии и Дона, коньяки разных сортов, а завсегдатаям, которых знали в лицо, баловали чистой водочкой. Лично я любил дагестанский коньяк «Лезгинка». Мне пришлось перепробовать много сортов коньяка, в том числе и французского, но я предпочитал «Лезгинку», которую сейчас не найдёшь днём с огнём.
И ещё один магазин нельзя обойти вниманием. Это магазин «Океан». Первое плотное знакомство с ним завязалось, когда там начали продавать в огромном количестве рыбу «ледяную». Очень дешёвая, почти без костей, из неё готовились потрясные котлеты. Люди набирали её сумками. Там продавалась и жареная рыба великолепного качества. Купил, и пользуй без хлопот. Минтай в то время никто и рыбой не считал, а красная и чёрная икра были ещё доступны для населения. Тогда я написал сатирические стихотворения:
* * *
Старый дед – худой, небритый,
Жизнью колотый и битый,
О достатке не мечтая,
Прёт домой пакет минтая.
Счастлив и доволен дед:
На неделю есть обед.

* * *
Помню, зимнею порой
Кофе пил, оттаивая.
Кушал бутерброд с икрой,
А икра… минтаевая.

И то и другое стихотворения вызывали смех. Могли ли мы тогда предполагать, о чём нам они будут говорить сейчас.
Но, кроме того, в магазинах со временем открылись рюмочные, где можно было выпить и вкусно закусить. Такая рюмочная организовалась и в "Океане". Удобства открывались феноменальные. Можно было прикупить жареной рыбки в отделе магазина, накрыть столик в рюмочной, выпить,интеллигентно закусив, а потом посидеть на остановке возле магазина,наслаждаясь действительностью. И тогда родилось ещё одно стихотворение:
* * *
Люблю сидеть, приняв сто пятьдесят,
На крытой остановке у Семашко.
И как бы ни было тревожно или тяжко,
Я думаю, мне этот грех простят.
Люблю сидеть, приняв сто пятьдесят.
Люблю стихи в подпитии писать:
Душа томится – ей отдохновение.
Рождается моё стихотворение.
Ведь как-то душу надобно спасать.
Люблю стихи в подпитии писать.

Однажды меня прихватило. Скорая помощь констатировала аппендицит и увезла меня в больницу. Боль была невообразимая, и я умолял положить меня на операцию как можно скорее. Делали мне её минут 30-40, а потом отнесли в палату, где до утра я пребывал один, в бессознании. Среди ночи я проснулся. Стена и потолок отливали всеми цветами радуги. Хирург, оперировавший меня, – молодой мужчина лет тридцати, утром производил обход. Я пожаловался ему на боль, а он сказал, что мне назначено несколько доз обезболивающего. Но медсестра мне такого не давала и на мне, похоже, сэкономила: это были наркотики. Мне их дали пару раз, и всё. Я лежал в палате с температурой где-то в районе 37,6. Хирург каждое утро осматривал меня на столе, мазал шов йодом и отправлял в палату. В это время в Ростов приехала моя любимая тёща и, узнав, что температура держится уже неделю, провела со мной разъяснительную работу и я устроил разнос хирургу, который в это время делал обход.
-Вы что меня уморить хотите!?
Вслед за хирургом всегда волочилась вереница медиков. Но одна из этой компании была особенно колоритна: пожилая старушенция, слегка прихрамывавшая, всегда с недокуренной папиросой во рту. Это была санитарка, прошедшая всю войну в военных госпиталях. Хирург обратился:
– Мария Ивановна, осмотрите, пожалуйста, больного.
Когда я улёгся на стол, баба Маша надела перчатки, сняла скобки на шве, и, обмакнув четыре пальца (по два на каждой руке) в перекиси водорода, просунула их в шов и резким движением разорвала его. Из раны хлынул гной. Баба Маша обильно смазала всё перекисью, наложила скобки и отправила меня в палату. К вечеру температура у меня снизилась до нормальной и больше не поднималась. Царство небесное санитарке военных дней.
Ко мне в больницу пришли посетители с работы – Рафальянц и Ерёменко. Они принесли презент. Какой вы думаете? Апельсины, мандарины, яблоки, груши? Нет, нет и ещё раз нет – бутылку портвейна. Я, конечно, отказался и предложил выпить им самим, что они и делали из горла с удовольствием. Но пили с удовольствием они не потому, что им хотелось, а потому, что - за моё здоровье.
Они сообщили, что у нас произошли изменения: начальник отдела Зозуля - человек рассудительный, умный и приятный во всех отношениях - был назначен главным инженером, а начальником отдела стал Мильштейн Илья Соломонович. Его привлёк начальник КБ Русанов Вячеслав Степанович, с которым они где-то вместе работали. В отделе появился ещё один еврей. У нас и до этого их было двое. Жизнь часто сводила меня с этой нацией, и я всегда ладил с ней. Кое-кто из них не шутя считал меня своим единоверцем. С Мильштейном мы сработались, и от него я никогда не ждал подлости. За всё время он ни разу не подставил меня. Сейчас Мильштейн в Германии, но мы перезваниваемся: он поздравляет меня с днём рождения, а я – его.
В отделе я приобрёл репутацию безотказного работника. Возникла потребность в командировке на ВАЗ (Волжский автозавод) для подписания ТУ (технических условий) на брызговик. Мой начальник-Женя Панин - доверительно рассказал мне историю возникновения потребности. В опытный цех мы передавали эскизы для изготовления опытных образцов электронной аппаратуры. Камбулов в журнале «За рулём» углядел эскизы брызговиков на передние колёса «Жигулей», которыми ВАЗ их не комплектовал, оформил это чертежом и включил в нашу заявку цеху. Разумеется для себя: у него был личный "Жигуль". Но в цехе сразу усекли, что брызговики к электронике никакого отношения не имеют, и доложили о проделках главному инженеру КБ. Вызванному на ковёр Камбулову ничего не оставалось делать, как объявить брызговики изделием ширпотреба, на которые в то время спускался сверху план. И его включили в план завода.
Желающих ехать в Тольятти не находилось: слишком непредсказуем был результат командировки. А мне на результат было наплевать: для меня поездка – это как небо для птицы. И я дал согласие.
Подготовив документы, я выехал в Тольятти. Меня прикрепили к инженеру завода, с которым мне надлежало вести переговоры. Главной задачей было получить согласие завода, для последующего оформления разрешения на выпуск в Министерстве торговли в Москве. Мой визави оказался приятным и внимательным человеком. Первым делом он провёл меня по всей длине конвейера. Это чуть больше двух километров. Для того, чтобы попасть из одной его точки в другую, нужно было выйти из помещения и ехать на автобусе. Они ходили вдоль конвейера в обе стороны. Кроме того, внутри помещения люди мотались на велосипедах. Работа на конвейере была напряжённой. Достаточно сравнить отдых его работников с отдыхом работников родного предприятия. У нас это трёп в курилке и жёсткая команда мастера: «Кончай перекур!» А там это выглядело так: по звонку люди садились и молча обречённо отдыхали положенное время, а потом, по звонку, принимались за работу снова. Вдоль конвейера курсировала бригада врачей, производившая необходимые замеры.. Обстановочка, блин!
Оформить документы сходу у меня не получилось - со стороны ВАЗа наметились замечания, и поэтому я спешно вернулся в Ростов. Стоял апрель. Поправив всё как требовалось, прикупив на рубль нарциссов (копейка за штуку) и веточку сирени, мы (мне добавили технического помощника из отдела ширпотреба) вылетели на самолёте в Тольятти. Маломестный самолёт в небе мотало нещадно. С небольшой высоты мы наблюдали внизу заснеженную землю.
Я уже был знаком, как нелегко в Тольятти с жильём. Дело в том, что смежников много, и большинство в городе находилось безвылазно. Но то, что я увидел в этот раз, не влезало ни в какие рамки. Желающие поселиться, сидя на чемоданах, заполонили всё фойе. Но я-то мужчина ушлый. Уверенно направившись к дежурной, я отщипнул половину нарциссов и, передав их ей, продекларировал: «Привет из Ростова!». Масса, заполнявшая фойе, зашевелилась и, встав с чемоданов, грозно двинулась вперёд. Но дежурная тоже была не пальцем деланная. Она встала и громко объявила: «Это по брони, товарищи». И "товарищи" покорно вернулись на свои места.
Нам достался номер люкс, который стоил на рубль дороже оплачиваемого по командировочным правилам. Но что это был за номер! Три комнаты: гостиная, кабинет и спальня. В гостиной, кроме стола и стульев, стоял диван, а в шкафу – посуда: чайный и столовый сервиз. В спальне две кровати стояли рядом, а напротив – телевизор и радиоприёмник, которые с кроватей управлялись пультами, что в то время ещё являлось редкостью. Но что меня поразило больше всего, так это туалет. Огромное помещение, порядка 12 квадратных метров, душевая, два унитаза. Был ещё один унитаз, но довольно странный. Когда я включил его, то еле успел увернуться от струи, направленной вверх. Так я приобщился к европейским ценностям.
Работал я с тем же заводским товарищем. Его жене я подарил оставшиеся нарциссы и веточку сирени. С документом мы закончили быстро. Когда мы шли к главному инженеру «Автоваза», я всё боялся опозориться: главный инженер такого завода! Но когда мы показали ему образцы брызговиков, он попёр на нас таким первосортным матом, что я показался себе неопытным школяром. Резиновые щитки были покрыты тальком, и впечатления не производили. Мы вернулись в гостиницу, помыли их, просушили и натёрли салом, которое предназначалось для пропитания. На следующий день я, уже без робости, зашёл в кабинет и предъявил изделия, сияющие "небесной" чернотой.
– Вот это другое дело, – вещал главный.
И подписал нам ТУ. Впереди была Москва.
Мой сопутствующий отбыл в Ростов. А я должен был ещё посмотреть на Волгу. Сколько сказано, написано, спето про Волгу. Но пока не увидишь её, не поймёшь, сколь она велика: «Как море полноводное…». Жигули на другом берегу еле просматриваются. Когда я спросил Ерёменко, почему он отказался от командировки, тот сказал, что результат очень неясен. Но он так и не увидел Жигулей, Волги, Тольятти, конвейера. А я увидел, да ещё и приобрёл репутацию хорошего работника.
По поводу Министерства торговли долго распространяться не буду. Там впервые я воочию осознал что такое москвичи. И убеждался в правильности такого впечатления не единожды. Ссылаясь на разные причины, они никак не подписывали мне необходимое разрешение на применение, пока один из уже бывалых коллег - просителей не посоветовал дать им по комплекту образцов. И как только я отдал пару , подпись была получена. Не могу сказать, что именно с этих пор, но москвичей не люблю.
У нас в отделе сменилось всего два начальника. А вот с директорами завода дело обстояло совсем иначе. Предприятие организовывалось в шестидесятых годах, а я поступил туда в 1974 году. Старожилы помнят, что до этого уже сменилось, как минимум, два директора: Чельцов и Ткаченко.
А в мою бытность их было ещё два. И какие. Следующим за Ткаченко был Низенко. Помнят его кличку – Иван Голубой. Такое прозвище он закрепил за собой неестественной тягой: на заводе по его указаниям всё перекрасили в голубой цвет. Больше в памяти о нём у заводчан ничего не осталось. До этого он был директором маленького завода в Таганроге. О его работе там отзывы были положительными. Положительные отзывы о нём были и у работников филиала «Восход ». По его указанию территорию завода заасфальтировали, построили столовую. А с «Электроаппаратом» он не совладал: не тот масштаб.
А вот преемник Низенко – Давыдов, оставил память неизгладимую: в процессе Перестройки и позже он добил завод. Люди, всю жизнь проработавшие там, посещая по возможности свою «вотчину», плакали, глядя на это святотатство. Создавая всё с самого начала, может ли человек спокойно смотреть на цеха с демонтированными станками, развороченными бетонными полами, бессмысленными обрывками корчащегося электрического кабеля. Что за души были у таких директоров? Как они могли существовать на этом свете, всё разрушая и ничего не создавая?
И на других предприятиях были руководители, вспоминать о которых добрым словом не приходится: "Горизонт", "Аксай" и наверное другие. Но были в Ростове и директора, которые совестью не торговали и присяге своему народу не изменяли. Это были Зубры. Назову по крайней мере двоих.
Один - Юрий ПЕсков - "красный" директор завода "Ростсельмаш". С заводом связан я не был, а о ПЕскове от его работников наслышан. И никто не сказал в его адрес ни одного худого слова. Это был градообразующий государственный деятель, имя которого вписано большими буквами в историю РФ и Ростова - на Дону.
Другой - Михаил Нагибин - директор "Роствертола". В это время не обязательно было разорять и грабить.6 Заказов существенных не было. А зачит и платить работникам было нечем, а значит побежит опытный кадровый состав в поисках достойного заработка, а значит это будет уже не тот завод. Этого Нагибин допустить не мог. Выход он нашёл - отвёл часть территории и построил огромный торгово-выставочный центр, прибыль от которого шла на достойную зарплату работников и оснащение завода. В отдел кадров завода стояла приличная очередь. Из моей группы туда тоже перебежало 5 человек. Сейчас "Роствертол" процветает, а Октябрьский проспект на котором он стоит переименован в проспект Нагибина. Есть чем гордиться ростовчанам.
В преддверии Олимпиады в 1980 году нарастало напряжение между заводом и Москвой. Буфером являлось КБ. В такой момент меня вызвал Мильштейн и сказал, что завтра технические условия и описание «Восхода» должны лежать на столе заместителя министра связи Ивана Ивановича. Фамилии его я уже не помню: не каждый же день мы с ним встречались. Приказы не обсуждаются. Я оформил командировку, получил деньги, взял опечатанный конверт с документацией и отправился в аэропорт. За мною увязалась одна сотрудница, которой срочно нужно было в Москву. Когда мы прибыли в аэропорт, он гудел как растревоженный улей. Пассажиры жаждали вылета, а вылетать было нечем: московские самолёты из Москвы не прибывали. Я пошёл к дежурному, объяснил всю ситуацию с пакетом, министерством и Олимпиадой. Он меня понял и написал записку кассирше, с просьбой устроить меня на дополнительный рейс, на ростовский самолёт. Она повертела её в руках и сказала, что ничего сделать не может. Я подошёл к спутнице, стоявшей рядом , у соседней кассирши, и та мне шёпотом сказала, что перед этим сюда подходил мужчина, подарил кассирше большую шоколадку и получил билет. Я обратился к этой кассирше и, вытащив четвертной, сказал, что шоколадки у меня нет, а она может купить себе всё что её душе угодно. Ход был безукоризненно верный: одновременно и взятка и шантаж Мгновенно я получил два билета, а через час мы благополучно вылетели в Москву.
Ночевать нам пришлось на Белорусском вокзале, куда мы прибыли на автобусе из аэропорта. А утром, умывшись в туалете, я отправился к девяти часам в Министерство связи. Хотел как всегда заказывать пропуск, но мне сказали, чтобы я шёл, называя свою фамилию, потому что меня ждут. Я шёл, как Штирлиц к Мюллеру, называя коридорному фамилию и нигде не встречая задержек. Когда я прошёл к секретарю, она открыла дверь и торжественно провозгласила:
– Иван Иванович, Троицкий из Ростова.
Я передал ему пакет, он вскрыл его и некоторое время читал. А потом... разразился неминистерским матом.
– Ты что за х…ню мне привёз?..
– Иван Иванович, что дали.
– Ну Давыдов!.. – и дальше непереводимая игра слов.
Я вышел к секретарше, а зам. ушёл куда-то. С секретаршей я подружился, починил её электрический чайник и мы выпили по чашечке кофе. Из этой поездки я извлёк для себя несомненную пользу. Когда я потом приезжал в Москву по любому поводу, я звонил секретарше, и она давала мне направление в министерскую гостиницу на Садово-Сухаревской улице. А это было очень удобно: в Москве с устройством всегда была напряжёнка.
Явился Иван Иванович с огромной свитой солидных мужей и пригласил меня зайти. Это была картина. За столом напротив меня сидели представители компании «Связьстрой», устанавливающие устройства связи по всему Союзу. Я сидел напротив них. Иван Иванович заявил, что мы сейчас будем разрабатывать и утверждать график установки «Восходов» от Москвы до Владивостока. Тут уж я не выдержал, понимая, в какую историю могу вляпаться.
– Иван Иванович, вы меня не за того принимаете. Я почтальон и такими полномочиями не обладаю.
Он задумался. Было видно, как мысли бродят в его голове Осмыслив наконец, сказал:
– Ладно, иди.
И я ушёл. Интересный министр.
А как не вспомнить ещё одну, далеко не второстепенную черту нашей жизни? Колхозы. Разве можно увидеть в городе звёздное небо от горизонта до горизонта или вдохнуть запахи весенней степи? Как по собственной воле объехать половину Ростовской области? Когда ещё смогли бы вы ловить рыбу в маленьких реках области и набирать из них вёдрами раков? Давайте вспомним, как это было. Посылали нас в колхозы в разное время и в разные места. Весна. Посадка и прополка.
Вспоминается мне весна в колхозе, куда нас послали… – не помню, зачем, и не помню, куда. Но – вывезли в поле, потом пошёл мелкий дождь. Люди попрятались в лесополосу. Поскольку дождь казался обложным, подъехали машины, работники быстро погрузились и уехали в лагерь, а я, справляя нужду в стороне, отстал. Дождь кончился, а мимо проезжал водовоз. На телеге, запряжённой лошадью, лежала дубовая бочка с водой. Я взобрался на неё, и возница поехал в лагерь. Вы когда-нибудь ехали весной по степи верхом на бочке, на манер казака донского войска, изображённого на гербе донского казачества? А если нет, то вы не сможете понять слова: «Запах полыни, вешние ливни», «Не сравнятся с тобой ни леса, ни моря. Ты со мной, моё поле, студит ветер висок. Здесь отчизна моя, и скажу не тая: – Здравствуй, русское поле, я твой тонкий колосок». А прочувствование этого – дорогого стоит.
Летом – прополка. Это уже совсем другой коленкор: жара, плавки, но при этом рыбная ловля, как правило – сетью, раки. И всегда находятся умельцы по одному и другому промыслу. А если уха и раки, то непременно «сладка водочка». А наутро опохмелка остывшей ухой. А это не та уха, которую хозяйка готовит на газовой плите. Будь она тысячу раз мастерицей на все руки, ухи, лучше приготовленной на костре, ей не сварганить.
Прополка – это работа тяпкой, а тяпка должна быть острой. Я всегда умел находить своё место в жизни. Смастерил себе деревянный щит, приобрёл напильник и ходил по полю, затачивал тяпки. Женщины приглашали меня. Во-первых, потому что в это время можно было отдохнуть, а во-вторых, потому что острой тяпкой работать легче. Исключение составили работницы из Закарпатья. Они были не по-летнему одеты и полностью закрыты от посторонних взоров, а когда увидали голого – в одних плавках – мужика, загалдели и полегли лицом вниз. Пришлось ретироваться.
Иногда нас посылали целыми отделами, во главе с начальниками. В таком случае Мильштейн старшим всегда назначал меня, правильно оценивая мою хватку. Другие начальники отделов расставляли людей сами, становились рядом с ними и так работали. Я же делал совсем иначе. На грядки я расставлял не всех – пару человек оставлял в резерве. Они становились к отстающим. А потом, когда отстающие вырывались вперёд, «пристяжных» направлял к другим отстающим. И они выправляли положение. Так мы всегда оказывались в числе передовых. Я с высоты своего положения руководил работой, а Мильштейн трудился в общей массе. Его это устраивало. Когда мы, каждый отдел в своём автобусе, возвращались домой, то хором пели любимую песню нашего начальника: «Там вдали за рекой загорались огни».
А вот работы позднего лета или ранней осени – это уборка. На работу в колхоз нас вывозили автобусом. Лично я, как только объявлялся набор, сразу выражал непременное желание. Мильштейн разрешал мне ехать только в качестве поощрения. Предварительно люди собирались у входа на завод. Старшие делали перекличку, а потом в подъезжающий автобус садилось галдящее, шебутное племя молодое. В основном, это была молодёжь. Какое-то волнение охватывало и думаю не только меня: ощущение свободы, ожидание чего-то неизведанного. Автобус выезжал через Аксайский мост, в сторону станицы Ольгинской. Всегда, когда мы проезжали там, слева по ходу женщины убирали горох. Сейчас, когда мы вместе с дочкой и женой проезжаем на дачу мимо этого места, я с удивлением замечаю, что меня ничто не волнует. Но тогда…
В это время чаще всего нас посылали на сбор винограда. Сколько же мы его собрали и сколько съели! И всегда нас донимал элементарный понос. Это продолжалось до тех пор, пока мы не пожаловались колхозникам. А когда они выяснили подробности, то объяснили, что мыть виноград нельзя: при мытье с винограда смывается медный купорос который закрепляет. Дело наладилось, понос прекратился.
В октябре нас чаще всего направляли на уборку помидоров. Я уже котировался как старший и делал перекличку. Всякие бывали случаи. Так на одной перекличке:
– Курочка!
– Я!
– Рябова!
– Я!
Ни фига себе...
А когда наступали холода и мы выезжали в колхоз, то выяснялось, кто чего стоит. Молодняк, приехав на место, расползался по комнатам и занимался тем, чем ему хотелось. А мы, люди поопытнее, утепляли своё жилище. А именно: конопатили и проклеивали газетами щели на окнах, брали дополнительное одеяло и устраивали на входе что-то вроде тамбура. И утром, хорошо выспавшись, могли идти на работу. А вечером девочки слетались к нам в тёплые и уютные помещения.
Я, как старший, занимался учётом собираемых помидоров. Но вот на следующее утро идти на работу неопохмелённому было тяжело. Выручала Курочка. Она отыскивала спелый помидор, своими ноготочками аккуратно снимала с него шкурку и подавала мне. Очищеный сияющий холодный помидор ставил всё на свои места и я мог работать. А какие раньше были помидоры! Сейчас таких уже нет. Сейчас – деревянные и без вкуса томата. Кончились ростовские сорта.
В начале ноября нас направили в совхоз имени Калинина. Первым туда отправился Валентин Базавов – наш конструктор. Валентин был юморист. У нас даже существовало правило Базавова. Он долго ходил от стола к столу в поисках необходимого чертежа и, не найдя его, изрёк своё правило: если не нашёл чертежа на других столах, ищи на своём. Как правило – работало.
В этом совхозе командированные работники размещались в капитальных кирпичных двухэтажных зданиях со всеми удобствами. Старшим от завода был Жора Тлихурай – мужчина нашего возраста. Мы попросили, чтобы он не направлял нас в поле, а пристроил где-нибудь поблизости. Он определил нас на ток, в трёх минутах ходу от общежития. Базавов удивил нас капитально. Виноград в совхозе уже убрали, но можно было ещё кое-что подсобрать, Валентин так и сделал. Потом поснимал белые плафоны, под которыми были лампочки освещения, надавил виноградного сока и заквасил его. К нашему приезду вино созрело. Когда мы зашли в его комнату, то ахнули, увидав десяток круглых шаров, лежащих вдоль стенки.
В совхоз прибыли Коля Шапошников, Гена Яценко и я. На току нас поставили провеивать семечки. Там их сушили. Веялка захватами загребала семечки на транспортёр, а тот поднимал их вверх и рассыпал. На току паслись стаи голубей. Иногда приходили охотники и производили массовый отстрел, потом собирали битую птицу и уходили. Я думаю, что они её не выбрасывали. Это было хлебное место. Гена Яценко собирал на бурте просушенных семечек чистые отшелушенные зёрнышки. Мы следили за работой веялки, направляя её движение, и подгребали семечки так, чтобы «руки» веялки загребали их полностью.
Наступало время обеденного перерыва. Наш путь лежал мимо магазина, а в это время к нему всегда подъезжала машина с продуктами. Продавщица просила нас помочь. Мы быстро разгружали машину и, получив бутылку водки, чинно шествовали в столовую. Общежитие, ток, магазин и столовая – всё было рядом. Работники с поля приезжали позже. Уходя с тока, каждый из нас набирал полиэтиленовый пакет семечек килограмма на полтора и под телогрейкой незаметно выносил его. В столовой мы это отдавали "работницам питания, приставленным к борщам" они часть жарили нам, а часть оставляли себе. Мы были для них привилегированной частью командированных – садились не за общие столы, а в отдельной комнате, предназначенной для шабашников, не стояли в очереди - обед нам приносили на подносах. И порции были не такие, как у всех. Приехавшие с поля кидали на нас такие взгляды! А если учесть, что на столе просматривалась бутылка водки и стаканы, можно было ожидать, что нас побьют.
Однажды вечером к нам зашёл агроном совхоза. Он учился заочно и у него были проблемы по начертательной геометрии. Вот он и зашёл разузнать, не поможем ли мы ему? Яценко – электрик, Базавов вообще забыл, что такое – начерталка. А вот Шапошников и я взялись за дело. Нашими условиями были: справка о работе в совхозе на 15 дней вперёд, 25 рублей наличманом каждому и пару трёхлитровых бутыльков сухого вина для энтузиазма. За один день мы сделали работу, а он"честно"расплатился. Решили переночевать, а утром ехать домой. Но мы уже приобрели авторитет профессиональных шабашников. Вечером к нам пришли из птицефермы с просьбой загрузить ночью машину птицей. Презент – пара петухов каждому. Но мы отказались. Впереди у нас были 15 свободных дней, гарантированных справками, и 25 рублей на пропой.
На заводе я приобрёл не только авторитет грамотного и инициативного конструктора, но и славу предприимчивого "бизнесмена" Я был известен почти во вех цехах завода. Дело в том, что по приезде в Ростов я начал заниматься со студентами. Для начала заявился в техникум и поинтересовался, не хочет ли кто-нибудь заказать мне исполнение каких-нибудь контрольных? Нашлась одна, заказала контрольную работу по физике. Для начала цену я назначил плёвую – 3 рубля. Она дала свой вариант и заявила при этом, что снимет с меня три шкуры, если что-то будет не так. Работу я сделал, всё прошло хорошо. И посыпались на меня заказы. У всех, кроме первой, я принимал. А ей я объяснил, что она решительный человек, а за свою шкуру, тем более за три рубля, опасаюсь. постепенно с ростом популярности я постепенно повышал цену. Но это были мелочи. Оказалось, что Клондайк – рядом.
В каждом цехе работали люди, которым нужно было любое образование выше среднего. Это – мастера. Мастера СГД (склада готовых деталей), мастера участков. Зачем им образование – неизвестно. Но такова была система, и так было надо. Поэтому люди учились в РТТ (Радиотехническом техникуме) на технологическом факультете. Всё образовалось случайно. Один учащийся обратился к технологу завода, а тот направил его ко мне. Я ознакомился с техникумовской методичкой по курсовому проектированию. Определение зазоров на резание металлов, назначение режимов и основы нормирования – всё это табличные значения и никакой сложности не редставляет. Взялся, сделал, и - пошло. начала я делал курсовые работы, а потом подключился и на дипломные
Когда я входил в любой цех, меня обязательно встречал мой "ученик". Надо ли говорить, что мне работалось легко? Информацию я получал любую. Приносил ли я урон промышленности? Да наверное – нет: мастер готовой продукции раскладывал детали по полочкам так же, как и до получения диплома, так же, как и мастер участка, выписывающая рабочему наряд.
Слава обо мне шла по низам. Меня передавали из рук в руки с одного завода на другой. В конце концов это приняло массовый характер и число клиентов одновременно доходило до десяти. Перед защитой дипломов они сходились у меня дома, да так, что порой не хватало всем места за столом, на окнах. В памяти осталось,как одна миловидная девушки не побрезговала исправлять чертежи по моим замечаниям на полу, стоя "раком" Работа кипела.
Оказалось, что я начал перебивать бизнес некоторым преподавателям техникума. Иногда у меня возникали трения с преподавателями. В таких случаях ко мне являлся студент и заявлял, что преподаватель оспаривает моё решение. Тогда я объяснял студенту и снова отправлял его к преподу. Тот спрашивал, кто делает курсовую или диплом, и приглашал меня зайти к нему. Я приходил, и мы разбирались, кто здесь прав. Чаще это был я.
Свою производственную деятельность в Серпухове я начинал расточником. Это пригодилось мне и на Электроаппарате: работа на любом станке позволяет усвоить основы обработки металлов резанием. Партийные органы обязали завод изготавливать фильеры для совхозов. Это толстые кольца диаметром около метра из нержавеющей стали, предназначенные для иготовления гранулированных кормов животноводам области. К нам прибывали заготовки, а мы должны были сверлить в них отверстия. В большое отверстие внутри кольца загружался измельчённый корм, который продавливался через сверлёные нами отверстия и превращался в шарики - гранулы.
Фильеры изнашивались быстро и заготовки поступали на завод в колличестве 40 штук ежеквартально. Сверлением занималось 6 человек (примерно по 6 штук на человека). Эта операция стоила порядка 500 руб. за штуку. Один из работяг отошёл и дело передал мне.
Сама по себе вязкая сталь брабатывается тяжело. Свёрла для этого были специальные, нестандартной была и их заточка. Но я освоил это и заточенные мной свёрла по времени работали дольше, чем у профессионалов. Расточка одного кольца занимала 2 - 3 дня и в квартал я имел приработок порядка 3000 руб. А что делать: дагестанский коньяк стоил не дёшево.
«Наверху» было принято решение передавать нам радиорелейную станцию сантиметрового диапазона с предприятия «Эра». Это московское предприятие ВПК (Военнопромышленного комплекса) производило модули для ракет средней дальности. Большой группой в составе Невтриносова (главного инженера), Рафальянца, меня и ещё кого-то из технологов, мы выехали в Москву.
Передачей документации занимался отдел, возглавляемый Жорой Шмидтом. Передача много времени не заняла. Невтриносов вообще на заводе не появлялся, а сидел в гостинице и ждал, когда ему принесут акт на подпись. В первый день я тоже вернулся в гостиницу с двумя бутылкам сухача. Очень болела голова "после вчерашнего" и нужно было опохмелиться. Мимо проходил Невтриносов. Я спросил, не желает ли и он. Отказа не последовало, и мы освоили обе бутылки по 0.75 литров. Так я узнал, что Невтриносов демократ и от народа не отрывается.
Документацию привезли и передали в нормоконтроль. А там прошерстили её от А до Я, и обнаружили, что она совершенно не соответствует ЕСКД (единой системе конструкторской документации). И весь сектор сел за написание извещений на корректировку документации станции. А сектор, ранее состоявший из двух групп – группы Коньшина и группы Панина, теперь состоял из одной группы во главе со мной и с начальником сектора – Камбуловым. Сначала ушёл Панин – в отдел, который занимался исключительно разработками. К удивлению многих и недовольству Ерёменко, руководителем группы Мильштейн назначил меня. Потом ушёл Коньшин. Это был вынужденный уход: Валентин устойчиво спивался. Цеховые баловали его спиртом, и вечером, находясь в соседней комнате, я слышал как звенел стакан, как он оставаясь в одиночестве пил.
Объём извещений подлежащий утверждению на ЭРЕ оказался очень большим, и поэтому состав группы командированных был не слабым. Сопротивлялась командировке Людмила Климова, специалист по печатным платам. Я долго уговаривал её. Она надеялась, что в самолёт её не пустят, так как в паспорте у неё была просроченная фотография. Перед посадкой я слегка принял на грудь. Когда мы проходили на посадку, я шёл за Климовой. Её действительно остановил милиционер по причине несоответствующей фотографии. Не знаю, как это получилось, но я из-за спины Людмилы сказал:
– Пропусти, это со мной.
И он пропустил. Климова потом долго возмущалась:
– А вообще - то кто ты такой?
Начальник отдела «ЭРЫ» Шмидт, передающий документацию, думал, что мы займёмся делом сами по себе, а они – сами по себе. Не получилось: каждое извещение должно быть рассмотрено сотрудником «ЭРЫ» и согласовано со Шмидтом. Главный инженер хотел Шмидта, а тот не мог: занят был. При этом надо учесть, что это шла только первая волна извещений. Соколов – главный инженер «ЭРЫ», настолько уверился в моей высокой квалификации, что предложил мне место своего заместителя. Я ответил – квартиа в Москве, и я – его зам. Но он предложил мне поменяться на Москву, и тогда…
На «ЭРЕ» я ещё раз убедился, какой мелочный и жадный народ москвичи. Каждый раз, когда я собирался в Москву, я покупал мелких карасиков, солил их и вялил. Затраты – копейки. А когда я появлялся на «ЭРЕ», перед обедом конструкторы наседали – предлагали попить с ними пиво. Я, конечно, отказывался: в моём положении спиртной запах был недопустим. Тогда я презентовал их карасиками, и они убегали ох как довольные. А ведь оклады у них были вдвое больше наших. И это работники космической отрасли.
А вот для Шмидта я готовил рыбку покрупнее. Это был лещ средних для Дона размеров, но для Москвы – гигант. Москвичи вообще не умеют ценить рыбу. Один мой приятель своей знакомой привёз пару хороших вяленых лещей. Отдал и пошёл погулять. А когда вернулся, она его обрадовала: сказала, что приготовила уху из подарка. Вот это был подарок.
С Жорой мы пошли пить пиво после работы в близлежащую пивную. В зале много народу, а свободным оказался столик, за которым стояли три молодых парня хулиганистого вида. Выбирать было не из чего, и мы встали рядом. У Жоры справа оказался самый мелкий, а мелкий - как всегда , самый взгальный. Ребята вели себя безобразно. Они цепляли проходящих бомжеватого вида мужиков. Жора пытался делать им замечания, но нарывался на грубость. Чтобы исключить конфликт, я отодвинул Жору и встал между ним и парнем. А когда я выложил леща на стол, у пацанов разгорелись глаза.
– Мужик, отрежь рыбки, – сказал самый нахальный.
Я вытащил из кармана десантный нож, нажал на кнопочку и он раскрылся. От рыбы отрезал чистую голову без следов мяса. Они зашевелились. Слух у меня всегда был великолепным и я расслышал как один другого шёпотом спросил:
– Бить будем?
– А за что, он ведь отрезал?
И я, видя, что дело идёт к перекуру, вытащил пачку сигарет «Ростов» и выложил её на стол. Пацаны быстро как-то исчезли, но вскоре появились, и наглейший извиняющимся тоном изрёк:
– Так вы из Ростова? Извините, мы не знали.
– Вот это совсем другое дело. Теперь можно и рыбки.
И отрезал им кусочек получше. Должный статус был определён: криминал Москвы оценивал рейтинг Ростова.
Возвращение из Москвы в Ростов всегда сопровождалось одними и теми же впечатлениями. В Подмосковье я провёл немалую часть своей жизни. Когда я ехал или летел в Москву, я жаждал встречи. Но через некоторое время душа моя опять стремилась на юг. Я не переносил жару в Подмосковье. Большая влажность, трудно дышать, пот заливает глаза: в Москве 35 градусов. Самолёт садится в Ростове. Выходишь, на улице – 45 градусов, нулевая влажность, пот испаряется, дышится свободно. А дорога из аэропорта в город. Во-первых, проезд до центра – один рубль. Во-вторых, после худющих берёз, истошно тянущихся к солнцу, – роскошные акации на всём пути. А красавцы клёны, а тополя, а каштаны: во всём обилие жизни. Блажен наш Юг!
Ещё задолго до Ростова тёща постоянно уговаривала нас переехать в Гудауты. Для меня подобный поворот был невозможен: там мне делать было нечего. "Хороша страна Абхазия, но Россия лучше всех". По призванию я - инженер - механик, конструктор. Мне нужен Завод. А в Гудаутах ничего подобного не было.
Переехали Дженджеры: Степан, его жена Надя и их сын Игорь. Пока Игорь учился в школе, всё было нормально. Но школа закончилась, с сыном надо было определяться, Стёпа с Надей нашли выход. Они приправили Игоря к нам. Из каких соображений и по чьему совету Степан пристроил своё чадо в ростовский метеорологический техникум? Именно пристроил. Катализатором встраивания был спирт. Привыкшему к бесконтрольной гудаутской жизни студенту такие повороты не понравились. Он поселился у нас, и, стало быть, за его сохранность в большом городе ответственными были мы. Приходить домой по вечерам он должен был в определённое нами время. Однажды он даже устроил нам истерику: «Не жизнь, а концлагерь какой-то!» Я вызвал Степана, и он определил сына в общежитие техникума. Спирт в таких количествах (десятилитровая пластмассовая канистра) уничтожал многие препятствия на пути к достижению цели.
Кстати, о техническом спирте. Это не ректификат, и для питья он не предназначен. Для гурманов по части алкоголя это гадость невообразимая. Степан и мне приправил как-то канистру. Я немного попользовал, и вывод напросился сам собой. Но вылить спирт, когда вокруг столько страждущих, не поднималась рука. Дело было летом, рассветало рано, а народ только ещё просыпался где-то по своим квартирам. Единственным "хомо сапиенсом" был дворник – мужчина лет пятидесяти, начинавший уборку часов с шести. В это время моя жена была в Гудауте в отпуске. Шарканье метлы по асфальту будило. Я вставал, открывал окно, благо - первый этаж, и задавал ему вопрос:
– Выпить хочешь?
И всегда получал утвердительный ответ. Тогда я наливал ему стакан спирта, подавал его вместе со стаканом воды и помидором. Так я пристроил всю канистру.
Мужчина был фронтовик, во время войны он служил на военном аэродроме. Со временем мы с ним подружились. Как-то раз ранним утром я вышел из дому и сел на скамейку возле дома. Подошёл дворник и сел рядышком. Я пожаловался ему на головную боль и желание опохмелиться. На что он заметил:
– А бабки есть?
– Есть. А что толку: сейчас такая рань.
Собрат по желанию усмехнулся, забрал деньги, на несколько минут исчез, а потом появился с большой бутылкой портвейна. Чудеса.
Рассказал одну историю. На аэродроме ухлёстывал он за одной девахой. Долго обхаживал её и в конце концов она согласилась. Увлечённые взаимным желанием, они удалились в небольшую рощицу при аэродроме. Но когда они "слились в экстазе", немцы устроили налёт на аэродром. Рвались бомбы, пулемётные очереди с самолётов обозначались струями пыли. Гул и грохот.
– Но мы прервать процесс не могли…
Это был акт любви под громкое сопровождение. Но всё кончается. И самолёты улетели тоже.
Шло время. Игорь жил в общежитии, у нас бывал редко. В техникуме учились девочки. По-моему, он был там единственным мальчиком. И вот, на день рождения отец присылает мне для Игоря канистру спирта. Для меня это – как обухом по голове. О чём думал взрослый человек, отсылая юнцу десять литров спирта? Чем это могло кончиться для студента? Я решил сразу: спирта он не получит. Но юный студент заявился ко мне и стал требовать:
– Это мой спирт!
Я объяснил ему, что спирта ему не видать, чтобы он не думал, что я хочу присвоить его, я вынес во двор канистру и при нём вылил всё на землю. Инцидент был исчерпан.
Племянник окончил техникум и встал вопрос: что делать дальше. Мы с женой посоветовали родственникам пристроить его в какое-нибудь военное училище: там он будет под присмотром отцов-командиров. И Степан, вооружившись новой канистрой и фруктовым закусем, двинулся в военное училище, местоположения которого я не буду называть. Но нужно было сдавать экзамены, а с этим у Игоря было туго. Хотя вопросы для него на экзаменах были пустяковые, но и они оказались неподъёмными. Экзамен по физике. Вопрос: в чём измеряется сила тока? Молчание. Вступает «заинтересованное» лицо:
– Вы знаете, этот вопрос надо бы задать так: а не в амперах ли измеряется сила тока?
Игорь сдаёт экзамен, поступает в училище, заканчивает его и направляется в Гудауту для прохождения службы. Ну вот, а говорят, что от алкоголя только вред. Врут злые языки. Наш племянник дослужился до звания майора, создал хорошую семью.
Правда, окончание службы майора было довольно не гладким. В то время первым президентом республики Абхазия был В.Г. Ардзинба. Аэродром за Россией сохранился. Деньги военные получали в Адлере.
В то время, о котором я хочу рассказать, командир части отсутствовал и Игорь оставался за него. Надо было ехать за зарплатой. Как всегда снаряжались две машины. Одна - легковая, другая военная с сопровождением. А поскольку с Абхазией мы находились в дружественных отношениях, сопровождение было символическим. В последний момент что - то случилось с легковушкой и её спешно пришлось заменить. В легковушке должны были везти деньги, а Игорь сидел в кабине рядом с водителем. Перед одним из поворотов военную машину обстреляли автоматными очередями. Легковушка проскочила, а Игоря тяжело ранили. Налётчики скрылись. Раненого подобрала и доставила в сухумский госпиталь машина администрации случайно следовашая тем же маршрутом. Незамедлительно Игоря на самолёте перевезли в Ростов в окружной госпиталь, где его и прооперировали. Извлекли две пули, а ещё две так и сидят у него в память о родной Абхазии.
По версии Игоря среди нападавших был племянник Ардзенбы. За сборами отьезжающих наблюдали находившиеся в городке осведомители. Они сообщили номер машины которая обычно возила деньги. Но замена машины спутала карты нападавших. Они ожидали машину с одним номером а заменившая её с другим номером с деньгами - проскочила.
Дальше пошло непонятное. К нему приходили военные, обьясняли, что его переведут в Адлер, что в Гудаутах ему оставаться небезопасно. А в результате наградили медалью, дали финансовый документ для покупки жилья и уволили в отставку. Он купил себе дом в Кущёвке в Краснодарском крае, где и проживает по сей день, регулярно ездит в Гудауты: там похоронены его мать, отец и бабушка и, представте себе, жив до сих пор. А вот Ардзенбы уже нет.
Когда я переехал в Ростов, дочери моей было одиннадцать лет,а сыну – два года. После лечения в госпитале им. Бурденко отца забрала сестра и, надо сказать, ей досталось. Она выдержала четыре года, а потом привезла его к нам. Он был никакой: полупарализованный, не контролирующий свои поступки. Уход за ним должен был быть стопроцентным. Нужно учесть ещё и то, что наша квартира не располагала свободной площадью. Отца мы разместили в спальне, а я, жена, дочка и сын размещались в соседней проходной комнате площадью около двадцати квадратных метров. Всё это было окончательным и обжалованию не подлежало. Другая невестка, принятая так, как приняли Троицкие нас, послала бы всё подальше. Вера взвалила на себя все обязанности. Сейчас я наблюдаю взаимоотношения между своей дочерью и семьёй сына. Наши отношения с моей сестрой – небо и земля. Да ладно, царство ей небесное: всё прошло, дети мои выросли. Я счастлив, что мы живём в согласии друг с другом.
Через некоторое время начали вырисовываться неприемлемые отношения отца с моими детьми. Дочь боялась его, а сын стал заикаться. Вид у деда был страшный: уродливое выражение лица и постоянное желание поиграть с детьми. Они прятались от него, а сын заикался, чем дальше, тем больше. Стояло лето, и мы решили, что жена отвезёт детей в Гудауту и там немного отдохнёт. На работе я обговорил себе свободный график. Утром кормил отца и уезжал на работу. Перед обедом пораньше приезжал домой, кормил его, убирал то, что он ронял по пути в туалет, и опять уезжал на работу. Но через некоторое время отец начал терять координацию, и я позвонил сестре. Она сказала, чтобы я срочно вёз его к ним.
Мне помогли, я загрузил отца в вагон и мы поехали. Было такое впечатление, что поездка его взбудоражила: он шутил, вполне осознанно рассказывал анекдоты. В Москве нас встретили и доставили во Внуково, в дом сестры. Я решил съездить в Пущино. Поехал, но находиться там не мог: что-то тянуло назад. И через день утром я выехал в Москву. Прибыв во Внуково, перед вылетом решил позвонить сестре. Она сказала, чтобы я срочно приехал: через час состоятся похороны отца. Я приехал, похороны состоялись. На похоронах присутствовала вся родня, включая и мать отца, везти которую из Серпухова было немалое дело. Учитывая, как быстро за одни сутки после нашего приезда они собрались, вспоминая состояние отца в поезде, его смерть казалась странной. Муж сестры – корпусной врач, полковник. Когда при похоронах его спросили, что показало вскрытие, он ответил, что и так всё было ясно. Вскрытия не производилось. Очень убедительными были откровения сестры. Она живописала, как переживала ухудшение состояния отца, как делала ему искусственное дыхание «рот в рот». Всё это наталкивало на мысль об эвтаназии. Я ушёл из дома сестры, имея в кармане просроченный билет на самолёт. Денег у меня больше не было. Я сдал билет. На поезд мне ещё хватало.
Беда всегда приходит оттуда, откуда её не ждали: седина в бороду – бес в ребро. Почему у молодаек возникает потребность в мужчинах такого возраста, ведь не мы их выбираем, а они предлагают себя. Почему выброс тестостерона превышает предел, когда мужчина, как покорный бычок, идёт на заклание. В чём здесь генетика и естественный отбор? И тут великую роль в спасении утопающего играет его жена. Мне повезло. Жена вытащила меня из этой ямы. Вытащила, и жизнь пошла своим ходом. Правда, я написал много стихов, издавал их, выступал с концертами. И только гораздо позже, осознав всё, я написал безжалостную сатирическую миниатюру об "истоках" творчества:
* * *
Сама судьба нас разбросала,
И в горе я стихи писал:
Ты так сосала,
Так сосала,
Никто так больше не сосал.
Да простит меня читатель...

АБИНСК
Люблю Абинск: сюда меня влечёт,
Спокойно здесь душа в мечтах витает.
Здесь жизнь как плавная река течёт,
И боль здесь потихоньку утихает.

Здесь женщины спокойны и мудры.
Спокойны и уверены мужчины.
Здесь всё растёт и зреет до поры.
И здесь не суетятся без причины.

Здесь по утрам поют мне петухи.
Здесь женщины приветливы, но строги.
Я здесь пишу не худшие стихи.
Скажи: «В Абинск!» –
И я уже в дороге.

Нашему отделу передали освоение изделия «Сосна». Это десятиметровая антенна, установленная на машине, разворачиваемая с помощью гидравлики в считанное время, разработаннаяв городе Светловодске Кировоградской области Украины. Руководителем заказа назначили меня.
Для начала я съездил в Светловодск – ознакомиться с документацией и сделать свои замечания. Город размещался на Днепре, и я выбрал не самый короткий, но самый красивый маршрут. Я прибыл самолётом в Киев, побродил некоторое время по городу и на речном катере – «Ракете» – по Днепру двинул в Светловодск. Я сел на первый ряд, закупив несколько бутылок пива, блаженствовал, попивая его и наслаждаясь видами за окном. Правда, по возвращении в Ростов мне сделали замечание, что подобным образом ездить больше не следует, а надо – поездом и автобусом через Александрию. Так я потом и поступал.
Освоение «Сосны» было размещено на нашем филиале, заводе «Восход», в городе Абинске Краснодарского края. Езды туда из Ростова – всего ничего: поезд до Новороссийска отправлялся в девять часов вечера, а в Абинск прибывал в семь часов утра. И обратная дорога была такая же: вечером из Абинска – утром в Ростове. Останавливались мы в общежитии, рядом с заводом. Директором «Восхода» стал Павел Затонский – инженер ОМА (отдел механизации и автоматизации) «Электроаппарата». Это был мужчина, положительный во всех отношениях.
В коллектив завода я вписался сразу. Кроме того там ещё был военпред – майор Николай Михайлович Суслаев. Доброты и простоты необыкновенной. Начальником ОТК (отдела технического контроля) был Эдуард Петрович Кашевский, с которым я до сих пор поддерживаю связь. С Перестройкой и девяностыми годами всё оборвалось. И однажды, года два назад, я захотел хоть что-то вернуть. По интернету я нашёл Абинск, какую-то контору, и спросил, знает ли девушка, взявшая трубку, бывшего работника завода «Восход» Кашевского.А она и говорит – а чего его знать: вон он идёт. Так я восстановил контакт. Теперь, общаясь с ним, погружаюсь в наше прекрасное прошлое.
В Абинске я провёл 110 рабочих дней. И это с учётом, что каждую пятницу я уезжал в Ростов, а каждый понедельник возвращался. Не обходилось без курьёзов. Для усиления руководства прибыл начальник производства завода «Электроаппарат » Ревякин Николай Петрович, а в помощь ОТК – Слава Костылев.
На одной из оперативок Ревякин спрашивает начальника цеха, готовы ли тракты. Для их сборки нужны болты, гайки и шайбы. Тот отвечает, что не готовы, потому что нет болтов. Ревякин снимает трубку телефона, звонит в Ростов:
– Попов, ты когда приедешь в Абинск? Завтра? Захвати с собой столько-то таких-то болтов.
Попов приезжает утром и привозит болты. После обеда Ревякин проводит очередную оперативку:
– Начальник цеха, готовы тракты?
– Нет.
– Почему?
– Нет гаек.
Ревякин хватается за телефон. Но вступает присутствующий на всех совещаниях Слава Костылев:
– Николай Петрович, а вы спросите, шайбы есть у них?
Начальник цеха:
- Тоже нет.
Далее следует воспитательный монолог начальника производства…
Во время моих первых приездов на заводе почему-то находился конструктор шестого отдела. Это был специалист старого закала. Я случайно присутствовал при его разговоре с Суслаевым. Они просто драли глотки и доказывали друг другу – каждый, что его оппонент ничего в этом деле не понимает. Как руководитель заказа я удалил коллегу и предложил ему ехать в Ростов. Потом я выслушал военпреда, разобрался, в чём он прав, а в чём не прав, и объяснил ему свою точку зрения. Коля издал вздох облегчения. В дальнейшем наш разговор так строился всегда. Работники шестого отдела кичились, что они работают с военпредами, и что мы такую ношу не потянем. Заявляю совершенно ответственно: сколько бы раз я не соприкасался с военной приёмкой, отношения у нас никогда не напрягались. Просто всегда надо уважать партнёра.
А с семьёй Суслаевых у меня сложились приятельские отношения. Они даже однажды пригласили меня к себе на ужин. на жареных карпов. А их надо уметь есть. Пока они копались, выбирая кости, я умял карпа целиком. Костлявую рыбу нужно есть, отщипывая кусочки, вводя их в рот костями перпендикулярно зубам. Мясо остаётся во рту, а кости – в руках. Суслаевы очень удивлялись моему умению.
Я оказался связкой между заводом и приёмкой. Если меня не было больше недели, то на «Восходе» вязли во взаимных претензиях. А когда я появлялся, мне приходилось развязывать все узлы и мирить всех друг с другом. Так текла наша производственная жизнь. Машину мы собрали, по ходу корректировали документацию. Наступил момент регулировки машины. К нам приехали представители от Светловодска для оказания помощи.
После завершения регулировки наступил этап испытания и подписания акта приёмки. И тут пошли «моменты». В Абинск приехал Камбулов. В разговоре с Затонским он высказал предположение, что, наверное, лучше, если в комиссии будет он, а не я. Это же чёткий плевок в душу. Затонский категорически возразил: «Сосна» – дитя Троицкого,и сдавать её должен он. Камбулов отпал.
Приехал заместитель главного инженера Кочин Владимир Адамович и начал устраивать разносы: чем вы тут занимались? – обычный трёп бюрократа. Этого я ему спустить не мог и резко отреагировал:
– Мы провели здесь всё это время. Результат – «Сосна». А что делали вы, чтобы нас в чём-то обвинять? И кто вы такой, чтобы читать нам нотации. Я – член комиссии, а вы кто?
Такого Кочин не слышал за всю свою жизнь ни до, ни после. Единственно, что он мог сказать:
– Вы мне тут не устраивайте. А то...
– Подпишите мне командировку и я уеду, а вы, такой знающий, разбирайтесь тут.
На этом наш диалог закончился. «Сосну» мы сдали. Правда, Кочина я помучил - долго не подписывал акта, требуя то один документ, то другой.
Кончилась моя эпопея. В Ростов ещё приезжали и Кашевский, и Суслаев. Они приезжали на завод, но обязательно заходили в КБ повидатьсясо мной.
А судьба Затонского сложилась трагично. Однажды на РАФике (микроавтобус рижского завода) он возвращался из Ростова. Стоял густой туман. Затонский сидел на переднем сидении и скорость авто была приличной. Вдруг из тумана появилась неизвестно откуда впереди идущая лошадь. РАФик въехал под лошадь, вытянутая нога её пробила стекло и ударила Затонского. Скончался он на месте. Никто больше не пострадал. Царство ему небесное: хороший и справедливый он был человек.
Одну сторону Абинска надо осветить особо. Я бывал там и весной, и летом, и осенью, поэтому вкусил от всех абинских благ. Клубнику мы возили в решётчатых ящичках. По сравнению с Ростовом она стоила копейки. То же и с персиками. А какие здесь были помидоры! И ведро стоило пять рублей. Жена моя объедалась ими. Они были сладкими, как яблоки. Мягкие, сочные – таких я давно уже не видел. А что творилось осенью в общежитиях: томатный сок жители варили в огромных выварках. Айву там вообще за фрукт не считали. Когда я спросил, где достать айвы, меня один парень отвез к себе домой, завёл в сарай и, ткнув ногой в корыто, сказал: «Набирай». Это было корыто для свиней.
Под Абинском находилась конная база. Однажды летом я захватил в Абинск жену и сына. Мы гуляли с ними в окрестностях, и жене место очень понравилось: ближе к морю и климат здесь помягче, чем в Ростове. Посетили мы конную базу. Гостей размещали в маленьких белых фургончиках, установленных в ряд. Были на базе конные маршруты. Вначале посетителей «объезжали» на лошадях, а потом, с инструктором во главе, отправляли верхом по маршруту. Ездил и я и сын, а жена не рискнула. Но все мы остались довольны.
В 1997 г. осенью в ненастную погоду жена поехала к дочери в Александровку. Первый снежок слегка припорошил дорогу. Выходя из автобуса, она поскользнулась и, как выяснилось позже, повредила позвоночник: компрессионный перелом двух позвонков. Поместили её в Областную больницу и параллельно стали решать, что делать дальше. К этому времени в стране обсуждался вопрос о декларации доходов. Подозрительно разбогатевшие к этому времени люди срочно превращали свои капиталы в собственность. На нашу квартиру и раньше находилось много желающих, тем более что на первом этаже главной улицы города всё было скуплено. Оставались только две квартиры – моя и Ашота. Но все прежние предложения были скромные и не впечатляли. А тут вдруг подфартило: предложили цену, превышавшую прежние вдвое. Моя энергичная дочь привезла вариант почти рядом с её квартирой – в Александровке. Учитывая неясность со здоровьем жены и удалённость дочери от нас, я склонялся к продаже своей и покупки предлагаемой квартиры.
Для просмотра варианта мы поехали с дочерью в Александровку. Даже прогулки по пути от остановки автобуса до новой квартиры было достаточно для принятия правильного решения: район великолепный. Чистый воздух, увлажнённый близостью Дона, после смога в каменных джунглях центра был восхитительным. А когда я зашёл в квартиру, сомнений быть не могло: южная сторона, окна с видом на сквер и на Дон. И мы начали переговоры о продаже и покупке. Заключили договор с покупателями о продаже и о выдаче нам аванса. Заключили договор с продавцами. Они очень торопились, всё образовалось быстро, и я перевёз свой скарб на новое место жительства.
Как и везде, начал с окон. Открывались они плохо, и я, открывая, даже разбил стекло в одной створке: перекос. Новую жизнь нужно было начинать с лечения жены. Деньги на это появились, и куда тратить их – было ясно. Магнитный томограф - в мединституте, пришлось везти туда жену. Стоило это новшество не копейки. Результат томографии показал, что на позвоночнике небольшое опухолевое образование, которое нужно удалять. Работа нейрохирурга тоже стоила не дёшево. Операция продолжалась более двух часов. Когда хирург вышел из операционной, он выглядел измождённым. Кроме маленького шарика у жены была обширная гематома. Врач всё вычистил. По собственной инициативе я сделал ему надбавку за возникшие трудности. Опухоль была доброкачественной. Жену перевезли на новое место жительства, а врачи областной больницы ещё долго – по телефону – вели за ней наблюдение, отслеживая ход адаптации.
Как я упоминал ранее, у дочери была дача в деревне Рыково. Это историческое место, на левом берегу Дона, напротив Старочеркасска, дважды упомянутое в истории России – известно тем, что здесь стояли войска восставшего Ивана Болотникова, пытавшегося осадить и взять Старочеркасск. Но переправиться через Дон ему не позволили, и он ушёл из Рыкова.
С развалом Союза некий контингент "повалил" за рубеж. Зять задёшево по случаю купил дачу у спешно уезжающего в Америку врача. Шесть соток, двухэтажное здание уже построено, а внутренняя доводка ещё только планировалась. Всё это предстояло решать мне.
Первым делом я занялся лестницей на второй этаж. Поразмыслив как конструктор что и как, я заказал все деревянные составляющие: балясины, перила, ступени и подступени Петраковскому, он изготовил их. Лестница до сих пор составляет гордость дачи.
Даже только перечень проведённых мной работ впечатляет.Я привёл в порядок оконные проёмы, полы, потолки, построил тамбур после входной двери, оклеил стены обоями, выкопал колодец, обложил его кирпичом и оформил ввод от внешнего водопровода, трубы осмолил битумом, выкопал траншею, уложил в неё трубопровод, закопал, оформив ввод в дом.
И это ещё не всё: в доме провёл внутренний водопровод, установил счётчик, подвёл воду ко всем положенным местам: раковинам, унитазу, к котлу отопления, везде установил вентили, обустроил стены кухни пластиковым покрытием, в ванной комнате, совмещённой с туалетом, установил на высоте бачок с электрическим подогревом. И, наконец, поставил хороший забор – секциями, выполненными из уголка и закрытыми металлической сеткой. Надо сказать, что всё это делалось на протяжении длительного времени. Но чем ещё заняться неработающему пенсионеру.
Что касается садовых работ, этим занимались жена и дочка. Первую скрипку играла жена. Она вообще была «от земли». Сажать, растить, ухаживать – это у неё генетическое: её отец был агроном. А я был «негром», которому указывалось, где и как глубоко копать. Конечно, на мне ещё были обязанности по возведению шпалер и решёток для размещения кустистых цветов, оформлению дорожек и прочей мути, но тоже в достаточном количестве.
Но во всяком деле всегда есть нечто... Как прекрасно в весенний, летний или осенний вечер, наслаждаясь, спокойно посидеть на воздухе! Сад ухоженный. Сад цветущий. Сад плодоносящий. Друзья мои, впервые в жизни я столько раз наблюдал пролёт гусей и журавлей. Какое при этом ни с чем не сравнимое, щемящее ощущение жизни возникает осенью в душе. И какая ликующая радость пребывает весной в предкушении лета. Отдых на природе, наедине с ней ни с чем не сравним.
Но кроме чувственных восприятий дача впечетляет и естественными своими достоинствами. Дочка купила у профессионала саженцы разнообразных сортов винограда. Через три года созревшие лозы дали урожай – 60 вёдер. А разве вы не получаете удовольствия, когда идёте и срываете в своём саду для салата на обед пупырчатый огурчик и краснощёкий спелый помидор? И всё это без малейшего содержания нитратов. А наливка из черноплодной рябины. Пробовали ли вы что -то вкуснее этого? А элементарный чай с листьями чёрной смородины. Духман невообразимый. Сколько стихов по этому поводу мной написано.
х х х
Чтоб снять с души усталость и печаль
Порой холодной, в зимний вечер длинный,
Сажусь за стол, завариваю чай
Душистою с горчинкою калиной.

И для меня, как будто наяву
Цветёт мой сад и ярко солнце светит.
И я опять надеждою живу,
Мечтой о счастье и о новом лете.

х х х
Последняя малина хороша:
Она полна и сладости и света.
Кладу в ладонь,отведать не спеша:
Она-последняя,
До будущего лета.

Отмёл я в жизни не один искус,
Изведал много всяких разных тягот.
И знаю я, как дорог этот вкус
Последних,
Сладких,
Уходящих ягод.

Любое хозяйство требует ухода. Кто-то из классиков сказал: «Чтобы разориться, надо просто не ухаживать, тогда всё придёт в упадок само собой». Мы с женой перестали ездить на дачу. Как только мы приезжали туда, у неё повышалось давление. А когда мы возвращались домой, всё нормализовывалось. Без нас дочь не могла обеспечить должного ухода. А внукам она не была нужна.
У меня возникали сложности – стали болеть ноги в суставах. Тяжело было не только ходить, но даже вставать. На моё счастье, когда я вызвал на дом врача, пришла терапевт Худякова. Она работала в поликлинике, а жила рядом с нами. Это был удивительный человек: когда она шла на работу мимо нашего дома, то навещала меня, чтобы узнать что и как. Назначила она мне облучение суставов рентгеном. Был такой кабинет в Ростове. Прошёл цикл облучения и всё прошло. В знак благодарности я подарил ей коллекционное вино из запасов своего зятя. Сейчас Худякова исчезла из поля моего зрения – перешла работать из поликлиники в санаторий. Теперь она ходит на работу в другую сторону.
Кстати, о коллекционном вине. Когда начался развал всего и вся, мой зять купил в хуторе Пухляковском пару бочек вина урожая 1960 года. Вино было вкуснейшим. Но для продажи его нужно было разливать по бутылкам, в которые разливали шампанское. Зять попросил меня, и я изготовил приспособление для укупорки бутылок. Бутылка с вином ставилась в станок, сверху – пробка рычагом продавливалась в горлышко. Всё – от проектирования до изготовления на станках – делал я сам.
Со времён перестройки у нас обозначились перемены. КБ, всё предыдущее время обслуживавшее завод, всё дальше отдалялось от него. Работу приходилось искать самим, и мы взялись за ремонт ретрансляторов, служивших в войсках и нуждавшихся в нём. Мои работники боялись, что мы не справимся. Официально проход на завод нам был строжайше запрещён. Тогда я, через заместителя директора завода, который был обязан мне за помощь его внуку по работе с дипломом, оформил группе конструкторов пропуск на территорию завода. Мы прошли в цех, занимавшийся монтажом машин, и осмотрели всё внимательно. Справились, блин, пока завод используя связи с Министерством Обороны не отобрал у нас эту работу.
Следующее было – «встраивание». Заключалось оно в том, что на обычные релейки устанавливалось оборудование, позволяющее фиксировать низколетящие цели, пересекающие зону действия этих станций. Работу принёс Тенчурин Фарид Загидулович и взялся осмечивать её сам. Но он был "не копенгаген" в этом деле и поэтому стоила она очень недорого. Фарид отказался от работы. А я принял её и взял "быка за рога". Приняв за основу нормативный сборник по конструкторским разработкам, я развернул всё по науке. Тенчурин не мог этого сделать: он был электрик.
Как говорится, татарин татарину рознь. Мне попался татарин, который всем своим поведением доказал, что татары тоже люди. Это был культурный человек. Хозин Загир Михайлович смету рассмотрел и почти согласился со мной. Одно смущало его: он ведь должен был её как-то урезать: положение обязывает. Никаких проблем. Я указал ему пункты, для этого мной предназначенные. И мы, довольные, пошли к экономисту военной приёмки Елене Михайловне Калюжной. Нашим единодушием она была удивлена: давно такого не встречала. Этот проект мы сделали и успешно сдали. А с Хозиным стали друзьями. Он со своей женой даже ходил на мои концерты. Но ему не повезло: он слишком рано ушёл из жизни. Жаль татарина, хороший был человек.
Однажды, томимый охотой к перемене мест, я выпросил командировку в Мукачево за комплектующими изделиями. Было ещё и желание посетить могилу матери, которую кроме меня никто не посещал. Получив комплектующие и посетив могилу, я купил билет на самолёт до Львова и выехал в аэропорт. Даже аэропортишком назвать это место можно было с натягом. Степь, в степи – сарай. Взлётной полосы не наблюдалось: самолёт садился в степи и взлетал оттуда же. Долго мы его ждали – сплошной туман. Время приходилось проводить в "аэропортовском кафе" - затрапезной забегаловке. Благо командировка подходила к концу, а деньги пока ещё были. Но и они тоже таяли. Только к вечеру прилетел самолётик, забрал нас и улетел. Во Львове я сразу мотнулся в кассу и взял билет до Ростова. Мне бы оглядеться сначала, так я – за билетом, а когда огляделся, ахнул: аэровокзал битком набит людьми. И во Львове туман. Маленький самолётик сел, а большие не летали.
Что делать. По прогнозу – беспросветно. Состыковался я с попутчиками. Они возвращались из Свалявы, закарпатского курорта. Один – инженер, другой – майор, финансист какой-то воинской части. Посовещавшись, мы решили добираться до Ростова поездом. Приехали на вокзал, взяли билеты, подсчитали наличность, которой обладали. Оказалось – негусто. Отложив заветный рубль для проезда на такси домой в Ростове, я оказался самым богатеньким Буратиной – 25 рублей. А у попутчиков – у одного 3, а у другого 5. Сложились, получили 33 на всех. Как самому зажиточному, средства к существованию – только так это можно было назвать – доверили мне.
Поезд следовал до Киева и прибывал туда рано утром. Отцепленный вагон ждал поезда, идущего на Ростов, который прибывал в два часа ночи, вагон прицепляли и через сутки - мы в Ростове. Но что делать целый день в Киеве? После обильных до этого возлияний жрать-то хочется конкретно. Прибыли, прошвырнулись по городу, а дальше – куда? Я решил развлечь ребят, и потянул их в музей русского искусства. Билет стоил 20 копеек. Попутчики смотрели на меня как на расхитителя народного добра. Послонявшись немного по залам, ребята взмолились: «По кружечке пива, блин». А возразить им я и сам не мог: искусство как-то не вдохновляло. Пиво в ближайшей пивной стоило 20 копеек не совсем полная кружка. Скрепя сердце, мучимый жаждой, я выделил по сорок копеек каждому из общего фонда. Удовлетворили страсть – выпили. Появилась другая – поесть. Но на это я пойти не мог. И мы двинули на рынок. Инженер сразу слинял куда-то, и мы долго ждали его, пока он не подошёл.
– Чего стоите, идите, «пробуйте» всё!
До нас, наконец, дошло. «Напробовавшись » сала и прочего, мы ушли довольные с рынка. На Крещатике в роскошном магазине купили бутылку креплёного вина, круг домашней колбасы, хлеба и ещё кое-чего, оставив по рублю на постельное бельё, сели и играли до самого Ростова в карты, исключая, конечно, ночь. Это была дружеская тесная компания. Трудности сближают. Но после того как мы расстались в Ростове, больше друг друга не видели.
Страсть к перемене мест меня не покидала никогда. Я и сейчас бы мотанул куда-нибудь. Увы. Из любой командировки извлекается или что-то интересное, или что-то полезное. Вспоминается возвращение из командировки в Москву. Тогда поезда шли через Украину. Подъезжаем к Харькову. Разруха в полном разгаре. К прибывающему поезду несутся толпы продавцов – кто с чем. Крик, толкотня. Проводница завозилась в купе и не вышла в тамбур. Вышел я, открыл дверь и с высоты, как Ленин с броневика, протянув руку, поприветствовал:
– Здравствуйте, товарищи!
Оравшая толпа замерла, онемела, а буквально через несколько секунд по всему перрону:
– УРА-а-а-а-аааа!!
Соскучились, болезные, по власти.
Во время одной из командировок в Москву я выкроил время и посетил Пущино. Это было в районе 22 апреля, и в городе проходил ленинский субботник. Там же оказался и Владимир Иванович Пияйкин. Он давно уволился и сейчас работал в Москве. Наши визиты совпали. Мы объединились с ним, взяли бутылку водки, закусь, белую салфетку, расположились возле здания СКБ. На пенёчке расстелили салфетку, поставили стаканы, налили водочки. А рядышком работали наши бывшие коллеги. Под стеной здания была большая не растаявшая куча снега, которую и разгребали участники субботника. Ну конечно, наши бывшие коллеги, увидав нас, тут же намыливались и походили к нам. Мы просили их не прерывать субботник и не портить чужой праздник. Мы чокались, поздравляли друг друга с желанной встречей и выпивали. Но когда кончились и субботник, и водка на нашем столе, всё пошло своим чередом.
Сколько разных людей мы встречаем на своём жизненном пути. Разных по национальности, культуре, порядочности. Рафальянц – грузин, Ерёменко – хохол. Мильштейн – еврей, но от них я никогда не ожидал подлости. Камбулов – русский, но – корыстный подлец. Тенчурин – татарин, но подлец скрытый: писал директору доносы на своих подчинённых. И среди этого изобилия приходится существовать и вертеться как белка в колесе. Хорошо, если сам останешься порядочным. Думаю, что в значительной степени мне это удалось.
Теперь подробнее о Ерёменко. Александр Иванович примерно моего возраста. Хорошо сложенный, можно сказать – красив. Как-то сразу выделил меня из коллег и сразу вошёл в контакт. Его жена Света была малопривлекательной и, мне кажется, ему не в пару. Гуляя по Ростову, они не раз вдвоём заходили к нам. На работе Саша вёл себя осмотрительно и острые углы обходил. Был председателем народного контроля завода и чувствовал себя защищённым. Интересен в проявлении своих индивидуальных качеств. Когда мы ходили пить пиво, не рвался за что-то платить, всегда находился в тени. А когда ему предлагали рыбу к пиву, являл образец скромности:
– Мне – фостик.
То есть хвостик.
Когда мы приезжали в колхоз, всегда был заводилой по части выпивки. Но заводилой весьма оригинальным: доставал из портфеля бутылку вина, помахивая ею, громогласно объявлял о намерениях, а когда почин поддерживали, прятал бутылку обратно. А вообще был человеком приемлемым в общении. В колхозе он встречался с Ларисой. Это была красивая, молодая, но замужняя женщина. За их отношениями со стороны было удивительно приятно наблюдать. Вот это была достойная пара. Никто не видал их интима, но когда голова к голове они лежали на сеновале и вместе со всей компанией созерцали звёзды, верилось, что это – любовь. А относительно других женщин у него было определённое мнение: встречаться с женщиной можно не более одного раза, иначе привыкнешь.
Отношения наши испортились после того, как ушёл Панин и освободилось место руководителя группы. Саша считал, что это место принадлежит ему по праву. Но Мильштейну нужен был работник, а не чиновник. Кто есть кто, он успел разобраться раньше. Я разработал чертежи на один из блоков «Восхода». Допуска на его изготовление, заложенные НИИРом, были жёсткими. Мы таковыми занесли их в чертежи, но никто никогда их не соблюдал. А прибор работал. И наконец ОТК потребовало записи в журнале об отклонениях. Вопрос встал перед Лидией Бабковой – электриком группы СВЧ. Её вызвали в цех, но отступление она подписывать отказалась. Изготовление было остановлено. Тогда вызвали руководителя заказа – меня. Но я мог подписать только после подписи Бабковой. Круг замкнулся. Мне позвонил Мильштейн:
– Борис Сергеевич, вы мне верите? Я подпишу его сам. Подписывайте.
И я подписал: я же знал, что допуска в чертеже невыполнимы, а всё работает. Ерёменко, как и Бабкова, никогда бы такого не подписал. И после моего назначения кончилась дружба. И началось бухтение, на которое Мильштейн внимания не обращал. Впоследствии он ещё лестнее отзывался на мой счёт:
– Если я что-то Борису Сергеевичу поручу, он обязательно доведёт это до конца.
Разваливалось всё. КБ отделялось от завода. Каждый решал для себя, где ему быть. Я предполагал оставаться в КБ. В этот период я отдыхал в санатории в Крыму и звонил в Ростов Камбулову – узнать, как там дела.
До этого у нас с ним были прохладные отношения и вот почему. Планировалась служебная командировка в Болгарию и предполагалось, что это буду я. Ох как хотелось Камбулову в Болгарию. Но у меня было преимущество: я - член партии, а он - нет. В отделе было известно, что я занимаюсь со студентами. У Камбулова был осведомитель - Ася Ивановна Тимшина, она - то и напела ему, что я нелегально привлекаю своих подчинённых для кое - каких работ. Она была тот ещё фрукт. Когда я в разговоре с ней говорил
- Ася, я хочу тебе сказать.
Она тут же прерывала.
- Боря, что - то умное, или как всегда.
Я всегда искренне ценил юмор и поэтому такое я ей прощал. Сам Камбулов говорил, что с Тимшиной могу работать только я. Но в партком он писал: "движимый жаждой наживы"... В таком духе. И этот человек уговаривал меня остаться с ним на заводе. Но я ушёл, а Ерёменко остался.
Шло время. Проходили усушка и утруска во всём. Люди учились жить по-новому. Однажды ко мне подошёл Ерёменко и предложил поучаствовать в работе. РИИЖТ хотел сделать опытные образцы для дистанционного определителя температуры буксы на ходу идущего поезда. Я посмотрел и согласился. На долю Ерёменко падал корпус устройства, а на мою долю – компоновка и сборка. Мы съездили к заказчику, договорились о цене. В следующий раз туда мы съездили, когда были уже какие-то заделы. У Саши задел был незначительным. Мы получили аванс и пошли на остановку. Аванс мы разделили не поровну, а по просьбе Саши бОльшую часть в его сторону. По дороге зашли в магазин, и я предложить Саше выпить, но он отказался. Вид у него был какой-то смурной. Подошёл автобус, мы загрузились и поехали. Саша сидел у окна, а я – сбоку. Я сидел и что-то лопотал,глядя вперёд. Вдруг сзади сидящий пассажир похлопал меня по плечу и сказал:
– Что с вашим другом?
Саша был недвижим. Он привалился к окну и не подавал признаков жизни. На следующей остановке у Центральной Городской больницы мы с пассажиром, сидевшим сзади, вынесли тело и положили на скамейку. Пассажир ехал со спутницей, и я попросил их зайти в больницу и попросить об оказании помощи. Они сходили, но им отказали. Подъехала Скорая, зафиксировала смерть и уехала. Появился милиционер, убедился, что это не пьяный, и встал в стороне. Я назвал ему фамилию, имя, отчество Саши. Минут через пять милиционер уже связывался с его женой. Но приехать на место она отказалась. Появился молодой ханыга, который пытался пройти к трупу. Я отправил его к милиционеру. Милиционер погнал его, но через некоторое время тот вернулся опять, представился журналистом. Милиционер посадил его в машину и запер. Приехали следователи, осмотрели, всё что нужно изъяли и уехали. Оставалось дождаться труповозки. Она не появлялась долго. Погода была прохладной, а я был в лёгкой рубашке и сильно продрог. Приехала труповозка, и мы с водителем погрузили тело в машину. Дома жена встретила меня руганью, но когда я ей всё рассказал, она налила мне стакан водки и я успокоился.
Хорошо, что я попросил пассажиров зафиксироваться. Свидетели были необходимы: всякое может случиться. На следующий день Света пришла в КБ. Я вышел к ней. И что бы вы думали она спросила у меня?
– Он пил?
Вообще, в злоупотреблении спиртным Ерёменко замечен не был. Я ответил, что нет. А дальнейшего разговора я не помню. Вскрытие показало – разрыв селезёнки. На долгое время мы расстались. И однажды, когда я шёл по делам к заказчику, навстречу попалась Светлана. Она остановилась, сказала, что всё нормально, что ей вернули золотое кольцо и деньги. Я понял, что всё это время я был у неё на подозрении. Друзья, блин...
Перестройка началась с антиалкогольного закона. Наш умнейший из умнейших выдал такой ляпсус, который стоил нам развала Советского Союза. Нельзя сказать, что напрямую, но это качнуло людей в сторону Ельцина. В то время родился пророческий анекдот. Стоит длинная очередь за водкой. В конце её трётся мужчина и, не выдержав, заявляет: пойду, набью морду Горбачёву. Но вскоре возвращается. Его спрашивают: так ты чего? А он отвечает: да там очередь гораздо длиннее этой.
Для нас, насмотревшихся на застарелое ЦК, наслушавшихся речей о свободе, Ельцин, с его поездками по Москве, казался тогда её провозвестником. Нам говорили, что, в отличие от Запада, у нас с заработанного рубля на зарплату идёт всего 5 копеек и мы верили, что дело идёт к 50 копейкам, хотя никто нам такого не обещал. Мы с Рафальянцем тоже мечтали и делились своими мечтами с Мильштейном. Старый мудрый еврей. Глядя нам в глаза он спокойно вещал:
– Ребята, усвойте одну истину: никто о вас никогда думать не будет.
И он оказался прав. Началась приватизация. КБ отделилось от завода. Шёл методичный планомерный развал, вспоминать о котором не хочется. Больно.
Численность КБ с семисот человек снизилась основательно. Были ликвидированы целые отделы. К тому времени моим начальником был уже Клименко Николай Петрович. Это был "боевой" командир. Помню, сидел я в кабинете Русанова и вдруг влетает Клименко и протягивает на подпись Русанову какую-то бумагу. Тот просит пояснений, выслушивает Колю и подписывает документ. Мы с Русановым остаёмся одни. Он спрашивает меня:
– Ты слышал?
– Слышал.
– Ты что-нибудь понял?
– Нет.
– Я тоже. Но я ему подписал.
Пронырливый Коля состыковал меня с организацией «Астрофизика» в Москве. Мы съездили к ним, переговорили, и я взялся проектировать по их заданию параболоцилиндр. Это устройство, состоящее из зеркал, имеющих форму параболы, которая, воспринимая падающие на неё параллельные лучи, собирает их в точке, называемой фокусом. В фокусе, где концентрируются солнечные лучи, устанавливается труба с протекающим по ней теплоносителем, например водой. Теплоноситель нагревается до высоких температур и подаётся потребителю. Параболоцилиндр должен был состоять из шести секций, которые должны перемещаться в вертикальной плоскости, синхронно следуя за изменяющимся положением солнца. Автоматику слежения для нас выполнял Минск. Все проработки осуществлял лично я и отдавал своим девочкам, они делали чертежи. Работу сдавал «Астрофизике». Сдал без единого замечания.
Русанов добился признания занимаемой площади собственностью КБ. К нам отошёл и цех 46 – опытное производство. Земля пока оставалась собственностью завода. Всю работу в Москве по переделу проводил Николай Михайлович Черкашин – бывший работник ПДБ (производственно диспетчерского бюро) завода. Русанов управлял КБ с главным бухгалтером – Князевой. Это был удав боа-констриктор. Ещё не было понятие «тайна», но уже никто ничего не мог знать о движении и распределении денег. Всё шито-крыто. Князева умело душила любые попытки выбраться из под жёсткого пресса. Недовольство и возмущение подспудно копилось у работающих.
Но время ваучерной приватизации КБ наступило.
И вот, созывается первое совещание акционеров, на котором по предложению Русанова председателем избирают меня. Рядом со мной сидит представитель холдинга,Черкашин и Русанов. Ну и досталось Русанову и Князевой. Отвели люди душу. Выступавшие обличали руководство, советовали ему покаяться. Всё шло к смене лидеров. Так оно и случилось. На что рассчитывал Русанов и как повёл себя наш правдолюб? Противно об этом говорить, но из своего кабинета он вывез даже стоявшие там пуфики. Князеву смыл поток перемен, а Русанова оставили в Совете Директоров. Генеральным акционеры избрали Черкашина.
Жена Черкашина привела в КБ свою подругу - Светлану Анатольевну, которую Николай Михайлович взял главным бухгалтером. С ней у меня сложились не то, чтобы интимные, а отношения чуть выше чисто дружеских. Мы уединялись с ней в обеденный перерыв для игры в нарды. Играла она хорошо -смело и творчески. Для меня это была молодая, симпатичная и приятная во всех отношениях женщина. Даже потом, после восхождение на "престол", наши отношения оставались довольно фамильярными. Помню, когда уже после моего увольнения я посетил КБ, встретил Светлану и спросил:
-Как дела?
- Да вот летаю в Москву.
- А не боитесь "залететь"?
В ответ лёгкая улыбка. Такое было допустимо только для меня. Но дистанцию она умела держать жёстко. Валентин Коньшин, подвизавшийся в Совете Директоров, рекомендовал ей вести себя со мной иначе: не тот уровень. Но рекомендации она не следовала.
Почему женщин называют суками? Я думаю не за неверность и не за принадлежность к полу, а за собачий нюх во всём. И вот Светлана делает "стойку": охота началась.
- Борис Сергеевич, дайте мне ваши нарды: я хочу поиграть с Николаем Михайловичем.
Через некоторое время Коля хвалится:
- Я начал выигрывать у Светланы Анатольевны.
Доигрался, блин. По - моему выигрывать начала как раз она. Не знаю почему, но о заключении брака и изменении фамилии они сообщили мне первому. В последствии Черкашина убеждала меня, что Николай Михайлович сразу привлёк её своей искренностью. Принимая её на работу он честно сказал, что будет трудно. Мне кажется, делала она это для того, чтобы я не подумал про неё плохо, а ей этого не хотелось.
Директор провёл жену через Совет Директоров как зам. генерального по экономическим вопросам. Встал вопрос о главном бухгалтере. Казачок Елена Викторовна не имела никакого экономического образования. До этого Лена работала конструктором печатных плат. Очень кропотливая и скрупулёзная работа. Выбор Черкашиной был точным и мудрым: вместо того, чтобы взять дипломированного бухгалтера и тем самым получить возможного конкурента, она выбрала Лену, обучила её, страховала в критические моменты, но вся черновая работа лежала на Елене. А дальше то, что инкриминировалось Князевой с Русановым и ранее критиковалось нынешним руководством, теперь обрело новый смысл. О зарплатах и движении денег тоже никто ничего не знал: теперь это была коммерческая тайна.
Состав работников в разрезе представляет следующее:администрация, проектировщики, исполнители и обслуга. К администрации относились: Генеральный директор Николай Михайлович Черкашин с неизбежным колличеством заместителей. На месте главного инженера был Фарид Загидулович Тенчурин. Удивительный экземпляр. Как мне в личной беседе рассказывал сам Черкашин, этот, с позволения сказать, человек писал директору доносы на своих же подчинённых.
К проектировщикам относились конструкторы, электрики и работающие на компьютерах девушки. Конструкторов было всего пять человек. Особую ценность представляли электрики – цвет творческой и интеллектуальной мысли бывшего КБ завода «Электроаппарат». Этому тандему предстояло разрабатывать проекты. Конструкторы перед проектированием выезжали на объекты для сбора необходимых данных. Так мне пришлось участвовать в «кругосветном турне», начавшемся в Волгодонске, проходившем вокруг Цимлянского водохранилища по правому, а потом по левому берегу, и закончившемся в том же Волгодонске. Мы готовили проект по объектам рыбнадзора.
К исполнителям относились те же электрики, с некоторым дополнением исполнителей из молодёжи. Они мотались по объектам, устанавливали оборудование, антенны на мачтах, всё соединяли, увязывали и проводили запуск и наладку «под ключ». К исполнителям относились и работники механического цеха. Они изготавливали проектируемые конструкторами элементы, необходимые для монтажа.
А вот обслугу составляли две категории: охрана и водители. КБ с самого начала сдавало в аренду помещения. Существовала проходная, исключавшая немотивированное хождение по зданию. Водителей было два: один на легковушку, другой – на грузовой УАЗик. Вот такая небольшая, дружная,работоспособная компания.
Черкашин вплотную занялся благоустройством КБ: провёл капитальный евроремонт этажей и кабинетов, организовал независимое водо-, газо- и электрообеспечение. Теперь КБ ни от кого не зависело. В каждой комнате были установлены кондиционеры. Во дворе он установил газовые водогрейные котлы, и в холодное время стало возможным подавать тепло по необходимости. На первом этаже открылась столовая. Питание сотрудникам КБ оплачивалось бухгалтерией на 50%. Но численность работников снизилась до 50 человек. Я вынужден был уволиться: у меня " садилось" зрение. Кроме того, было введено новшество: в предновогодние дни всем уволившимся почётным работникам выдавались новогодние подарки. Казалось, живи, работай, радуйся. Так нет...
Скончался Черкашин, и благодаря наглости новых претендентов, скупавших акции, использовавших уговоры и угрозы, предприятие перешло в другие руки. Сейчас это контора, жалко влачащая своё существование. Капитализм, блин.