Анна Каренина как политический роман

Предлагаю вашему вниманию лекцию Дмитрия Быкова о романе Л.Н.Толстого ""Лекция называется «Анна Каренина как политический роман»

Перевела звуковую речь в написанный текст Красных Татьяна

Ведущие
Здравствуйте, дорогие друзья. Приветствуем вас в лектории «Прямая речь». Меня зовут Татьяна.
- Я — Светлана. Лекторий «Прямая речь» существует в Москве уже 6 лет. Мы гордимся тем, что за это время наш лекторий стал одним из заметных интеллектуальных проектов.
Я хотела бы сказать большое спасибо нашим друзьям, которые помогли нам организовать прямую речь. Они здесь в зале. Спасибо всем. А также русскому Лондону, (нрзб), журналу Рашен Дэнс, и также вашим бесконечным постам и комментариям, спасибо.
Лекция у Дмитрия Львовича построена так, что сначала он говорит, а потом отвечает на вопросы. Можно писать записки, а кто смелый, может поднять руку, и мы подойдем, и вы зададите свой вопрос.
За лучший вопрос — диск. Пишите нам на фейсбуке, какие темы вам интересны.

Д_Быков: Здравствуйте, дорогие друзья.
Основным содержанием жизни России последние 15 лет было ее постепенное истребление на разных уровнях. Прежде всего это касалось, разумеется, культуры, которая старательно приводилось к тому уровню, чтобы она не могла бы ни на что влиять, и лучше бы ее не было вообще в мире. Но как учит нас древняя восточная пословица, «Книга подобна воде — дорогу пробьет везде»
И соответственно, началось такое низовое движение в сторону самообразования. Россия видела нечто подобное в 1907-1909 годах, когда так называемая столыпинская реакция направляла культуру в абсолютно казенное русло, свирепствовала.
Тогда началось низовое движение культуры. Начались встречи писателей с читателями помимо цензуры, начался бурный лекционный процесс, Чуковский поехал по всей России с лекциями о символистах, Соллогуб, Андрей Белый, Куприн, Мережковский. Вплоть даже до Блока, который вынужден бы дважды с обращением прочесть лекцию…
Постепенно началось это нарастание. Прямая речь, она потому и прямая, что она минует все государственные институции и позволяет читателю встречаться с писателями без посредников.
Лекторий «Прямая речь» - такой наш ответ на постепенное исчезновение российской культуры и образования. Она продолжает существовать, но существует в таком полу подпольном виде. Запретить лекции про Льва Толстого пока невозможно. Как сказала одна из героинь пьесы Щварца «ведь любить детей — это пока еще ничего» Стало быть, про Толстого пока еще можно.
Я настаиваю на том, что «Анна Каренина» - это прежде всего политический роман, в бОльшей степени политический роман, чем «Воскресение», о котором я тоже сегодня поговорю довольно подробно. Потому что этодва главных из трех текстов Толстого о современности, тексты радикально политизированы. Думаю, что истинную природу политическую «Анны Карениной » не до конца осознавал он сам.
Если бы кто-то сказал Толстому, в 1878 году, что «Анна Каренина» - это матрица русской истории, матрица русской судьбы, я думаю, он бы сильно удивился. Но в конце концов удивился бы благожелательно. Потому что как мы знаем, писатель не всегда отвечает за то, что он написал, и не всегда знает то, что он писал. А Толстой обладал к тому же счастливой способностью сразу забывать законченное произведение. Поэтому когда при нем в 1904 (по-моему) году семья начала читать «Анну Каренину» вслух, он остановился в дверях, заслушался, спросил «чье это», ему сказали, что это «Анна Каренина», он сказал: «То-то я и думаю недурно написано»
Он очень любил эту книгу, ставил ее значительно выше остальных, выше последних, и всегда гордился, как своды сведены, а когда однажды на его вопрос один из гостей ответил «Мне 50», он сказал почти с ненавистью и завистью «лучшее мое время». И действительно, в 1878 году он пожалуй достиг тех высот художества, после которых оставалось писать голую, абсолютно простую и прямую прозу последних его сочинений. Отходить от всех мер условности.
Как вы знаете, и наверное, с этого следовало бы начать, чтобы как-то легитимизировать тему лекции, 8 частей «Анны Карениной» были напечатаны в полном виде только в собрании сочинений Толстого. 8-я часть при публикации романа в «Русском вестнике» не появилась там по вполне понятной причине. Я обычно в таких случаях, когда это в Москве происходит и сидят в основном студенты, по неистребимой учительской привычке спрашиваю «какая же была эта причина». Но здесь все свои, поэтому скажем прямо: случилось это потому, что Катков не захотел ссориться с добровольцами.
Действительно 1877-78 год — последний настоящий патриотический подъем в России перед подъемом 1914 года. И вот абсолютно все, что сказано в 8-ой наиболее радикальной части романа о добровольческом движении 1877-1878 годов, один в один напоминает все, что мы читаем сегодня про Сирию , и в особенности то, что читаем сегодня про Новороссию.
Толстой крайне скептично относился к любым публичным искусственным накачиваниям проявления народолюбия, патриотизма, ко всяческому пафосу, и поэтому добровольческое движение он описал достаточно жестоко. Вот вам пожалуйста. Как вы помните, и это для нас с очень важно, именно на войну, на балканскую войну, уезжает в конце романа Вронский. Потому что ему ничего другого не остается.
«На Царицынской станции поезд был встречен стройным хором молодых людей, певших «Славься». … »На первой остановке Сергей Иванович перешел во второй класс и познакомился с добровольцами. Они сидели отдельно в углу вагона, громко разговаривая и, очевидно, зная, что внимание пассажиров и вошедшего Катавасова обращено на них. Громче всех говорил высокий, со впалою грудью юноша. Он, очевидно, был пьян.Вступив в разговор с юношей, Катавасов узнал, что это был богатый московский купец, промотавший большое состояние до двадцати двух лет. Он не понравился Катавасову тем, что был изнежен, избалован и слаб здоровьем; он, очевидно, был уверен, в особенности теперь, выпив, что он совершает геройский поступок, и хвастался самым неприятным образом.
Другой, отставной офицер, тоже произвел неприятное впечатление на Катавасова. Это был, как видно, человек, попробовавший всего. Он был и на железной дороге, и управляющим, и сам заводил фабрики, и говорил обо всем, без всякой надобности и невпопад употребляя ученые слова.
Третий, артиллерист, напротив, очень понравился Катавасову. Это был скромный, тихий человек, очевидно преклонявшийся пред знанием отставного гвардейца и пред геройским самопожертвованием купца и сам о себе ничего не говоривший. Когда Катавасов спросил его, что его побудило ехать в Сербию, он скромно отвечал:
— Да что ж, все едут. Надо тоже помочь и сербам. Жалко.
<...>
На большой станции в городе опять пение и крики встретили добровольцев, опять явились с кружками сборщицы и сборщики, и губернские дамы поднесли букеты добровольцам и пошли за ними в буфет; но все это было уже гораздо слабее и меньше, чем в Москве.»

Далее у Толстого следует любимый его прием. И те, кто помнит «Анну Каренину», помнит, что всегда после какого-нибудь политического разговора, в котором участвует Левин, немедленно вступает в силу живая жизнь. Самый долгий политический разговор, который он ведет с братом своим, (нрзб), с учеными, куда его приводит брат, разговор разрешается родами Кити. Когда на фоне действительно грандиозных для Левина событий сразу становится понятно что есть что. И как ничтожна на самом деле вся эта около научная болтовня.
Точно так же и здесь. В усадьбе Левина непосредственно перед грозой случается главный политический спор добровольцев. Один в один напоминающий политический спор о Новороссии, и после этого жена и дети Левина едва не гибнут под грозой под деревом, в которое попадает молния. И тут мы понимаем что на самом деле важно. Вот, собственно разговор.
«— Это слово «народ» так неопределенно, — сказав Левин. — Писаря волостные, учителя и из мужиков, один на тысячу, может быть, знают, о чем идет дело, Остальные же восемьдесят миллионов, как Михайлыч, не только не выражают своей воли, но не имеют ни малейшего понятия, о чем им надо бы выражать свою волю. Какое же мы имеем право говорить, что это воля народа?
Опытный в диалектике Сергей Иванович, не возражая, тотчас же перенес разговор в другую область.
— Да, если ты хочешь арифметическим путем узнать дух народа, то, разумеется, достигнуть этого очень трудно. <...> Но все разнообразнейшие партии мира интеллигенции, столь враждебные прежде, все слились в одно. Всякая рознь кончилась, все общественные органы говорят одно и одно, все почуяли стихийную силу, которая захватила их и несет в одном направлении.
— Да это газеты все одно говорят, — сказал князь. — Это правда. Да уж так-то всё одно, что точно лягушки перед грозой. Из-за них и не слыхать ничего.
— Лягушки ли, не лягушки, — я газет не издаю и защищать их не хочу, но я говорю о единомыслии в мире интеллигенции, — сказал Сергей Иванович, обращаясь к брату.
Левин хотел отвечать, но старый князь перебил его.
— Ну, про это единомыслие еще другое можно сказать, — сказал князь. — Вот у меня зятек, Степан Аркадьич, вы его знаете. Он теперь получает место члена от комитета комиссии и еще что-то, я не помню. Только делать там нечего — что ж, Долли, это не секрет! — а восемь тысяч жалованья. Попробуйте, спросите у него, полезна ли его служба, — он вам докажет, что самая нужная. И он правдивый человек, но нельзя же не верить в пользу восьми тысяч.»

Дальше старый князь говорит еще более актуальные и абсолютно современные слова. А старый князь Щербацкий вообще всегда в романе говорит правду. Помните он говорит о (нрзб) боготворительности. Он говорит Кити: «Лучше бы она делала, да никто не знал»
И вот этот же старый князь, противник всякого лицемерия, говорит:
- А что это за братья наши славяне? Вчера еще они были славяне и никакие не братья. А сегодня они братья, и все сходят от этого с ума.»
И все это одно и то же, что мы наблюдали весь последний год. А сейчас наблюдаем применительно к сирийским событиям. Ливийцы стали братьями. Надо же как-нибудь отвлекаться от внутренней неудачи. А этой внутренней неудаче, собственно говоря, посвящен весь толстовский роман.
Нужно сказать сразу, что в толстовском романе есть несколько слоев разных. И он никогда не скрывал, что своды сведены с намерением. И безусловно, все эти разные стороны русской жизни и разные семейные истории, рассказанные там, соотносятся друг с другом не очевидно сложным образом. Но каждый при чтении выедает из этого торта собственный корж. Люди молодые читают преимущественно историю Анны и раздражаются , почему так много Левина. Люди постарше лет примерно от 30 до 40 читают прежде всего историю Левина и узнают в нем себя. А Анна кажется им досадным недоразумением, потому что, как совершенно справедливо писал Некрасов, «Толстой нам доказал с терпеньем и талантом, что женщине не следует гулять ни с камер-юнкером, ни с флигель-адьютантом, когда она жена и мать». В общем, история Анны исчерпана. А вот история Левина — интересна.
Я сейчас вошел уже в тот возраст, когда мне интересней всего Каренин. Когда мне интереснее всего … ну он человек не старый, это он по тем временам старик лет 50. Но действительно интереснее всего та имитация государственности, та имитация государственной жизни, которая связана прежде всего с темой Каренина, и нам, старикам, которые переросли уже Левина и Анну, интереснее прежде всего в романе именно этот тайный политический слой. Особенно теперь, когда он так актуален.
Думаю, годам к 60 я войду в тот возраст, когда меня будет больше всего интересовать старая седая собака Ласка, которая, собственно, один из главных персонажей романа, потому что она и олицетворяет собою главную живую жизнь. И помните, Левин все время отвлекает ее от того необычайно интересного и вкусного, что вокруг нее порхает. Отвлекает ее подальше от болота, а она знает, что в болоте-то как раз и сидит (~вожделенный?) квач. Так вот сейчас, когда нас больше всего интересует, меня во всяком случае интересует его политический слой, такой неожиданно актуальный, приходится признать, что политическая тема в этих тонко сведенных слоях, в этих сведенных сводах, существует в романе на трех уровнях, о которых мы собственно и поговорим.
Уровень первый и самый очевидный — касается тех деталей, тех политических разговоров, которые ведут персонажи, а разговаривают они в основном о науке. И это чрезвычайно интересно. Потому что это то время, когда в России впервые переводится дарвиновский труд под редакцией Сеченова о половом отборе, об отборе в половом вопросе. Когда в России впервые возникает вопрос о связи между психологией и физиологией, и многие участники дискуссии в романе спорят как раз о том, можно ли вывести душевную жизнь из физических явлений. Это время, когда в России очень интенсивно переводят Милля и Спенсера, причем переводит и Чернышевский в том числе, когда в России впервые начинается бурное и громкое обсуждение западных проектов, западного способа производства. Это время, когда в России обсуждается, приложимы ли западные идеи в России. И Толстой совершенно справедливо замечает, что спорить о пролетариате и о буржуазии имеет смысл там, где есть пролетариат и буржуазия. А в России есть что-то совершенно иное. И вот эти внешние напоминания, которые и маркируют основные дискуссии в романе, они конечно для нас интересны. Но суть состоит не в этом.
Второй слой в романе, чрезвычайно интересный тоже, он касается собственно реформ, происходящих в это время в России. Начало гласного суда. Думаю, что в этом смысле наиболее ценным комментарием к роману написал наш любимый преподаватель МГУ, один из лучших специалистов по Толстому, Эдуард Григорьевич Бабаев, ученик Ахматовой, который в своем комментарии к роману проследил прежде всего эту составляющую: возвышение адвокатского сословия и его появление, появление гласного суда, земство, которое в романе тоже одна из главных тем.
Толстой относился к земству примерно с той же иронией, с какой Чехов относился к публичной благотворительности. «Вы не избавляете народ от цепей, а только добавляете к этой цепи новые звенья.» Ко всем политическим реформам Николая II, которого русское общество встречало с невероятным воодушевлением поначалу, и провожало с огромным разочарованием потом, Толстой относился с самого начала с огромным скепсисом. Ему это все казалось умозрением. А ведь для Толстого самое страшное слово — именно «умозрение». В противовес живой жизни. Помните, когда в начале 3-ей части Сергей Иванович, самый неприятный наверное Толстому персонаж, приезжает к Левину, начинает рассуждать о народе. А Левин не понимает, как можно говорить о народе. Это было б для него то же самое, что говорить о людях вообще. Он в принципе любит людей скорее чем не любит. И большее количество людей ему нравится, нежели он ненавидит. Но при этом все равно говорит о каком-то народе как об отдельном слое для Левина совершенно невыносимо. Для него это страшное лицемерие.
И вот этот слой, который все время описывается знаменитой часто цитируемой фразой Левина «У нас все переворотилось, и только еще укладывается» - это слой явно политический, это разговор о земстве, о судах, об адвокатах и прочее.
И есть третий слой, который интереснее всего. Это — сам сюжет романа. Сама его фабула. То, что «Анна Каренина» задает собою, и я все-таки склонен полагать, что Толстой это понимал и сделал сознательно, задает собой классическую русскую матрицу. Это история о неудавшихся реформах и единственно возможном выходе из нее — через войну. Потому что война рождает тот взрыв народного энтузиазма, который позволяет из трагического проекта, неудавшегося с самого начала, выйти в общем с хорошей миной. Ведь об этом, собственно, вся история. Куда может податься Вронский после того, как его жизнь разрушена? Конечно, когда я говорю о том, что адюльтер Анны, измена Анны — это история России, которая уходит из-под умозрительной, головной власти, (Каренин — головной, это на латинском уровне, латинском корне) это совершенно понятно. Когда я это говорю, это выглядит либо страшно смелым допущением, либо ужасным упрощением. Но если под этим углом зрения внимательно прочитать роман, становится ясно, что главные своды сведены именно здесь. Проблема именно в том, что это история об уходе страны из-под головной, абстрактной, умозрительной, не знающей, не понимающей ее власти, попытка свободы. И эта попытка свободы, конечно, кончается трагедией, кончается столкновением с поездом, который собственно и олицетворяет для Толстого железную силу исторической необходимости. Именно поэтому так символично то, что он, всю жизнь использовавший метафору железной дороги, умер на ж/д станции, уйдя из собственного дома, и станция эта Астапово теперь называется «Лев Толстой», окончательно знаменуя собой победу железного предопределенного пути.
А выход из трагической реформы всегда один — война. Это единственное, что позволяет отвлечься. И когда в стране вовсю уже свирепствует террор государства с одной стороны, и террор личный с другой стороны, когда давно уже далеко остался Герцен лондонский с его опять-таки умозрениями, и практическая политическая борьба в России началась, и через три года убьют царя, как раз в это самое время последний всплеск народного энтузиазма можно устроить только на почве войны, как оно всегда и делается. Всех объединить против общего противника. Вчера еще они были просто славяне, а теперь вдруг они «братушки» (нрзб). Вот об этих трех слоях мы и попробуем поговорить
Как ни странно, первые разговоры в романе, первая проблема, которая больше всего бросается в глаза, это разговоры, крутящиеся как раз вокруг психофизиологии, вокруг сеченовской проблемы, для Толстого очень важной, вопрос о том, имеет ли психическая, душевная жизнь человека сугубо материальную природу.
Как вы понимаете, в романе есть огромный слой людей, спорящих о спиритизме. В Лондоне это особенно понятно, потому что главный фанат спиритизма — Конан Дойль, проживал именно здесь, он верил в спиритизм глубочайшим образом. Утверждал, что у медиума даже появляются те слюнные тельца, которых никак не могло у него быть в обычной жизни. К нему подмешивается чья-то чужая душа, чьи-то чужие слюнные тельца.
Когда читаешь рассуждения врача Конан Дойля о спиритизме, понимаешь, что он-то как физиолог, не мог верить во всю эту ерунду, но очень хотел в нее верить. Потому что очень глубокое исследование лондонского дна и предположение о существовании профессора Мориарти требует верить в Бога, иначе со злом мириться совершенно невозможно. Левин как раз от разговоров о спиритизме приходит к выводу, и Толстой сам очень очень любил именно физиологическими причинами объяснять сложности духовной жизни, известно, что всем своим детям, которые жаловались на депрессию, он всегда советовал прочистить желудок, единственное у него универсальное средство, все зависит от пищеварения. Так вот, в этом-то и проблема. У Толстого, глубокого материалиста, материалиста убежденного, и его вера прошла через серьезное горнило, для него спиритизм и есть такая особого рода метафора лжи, метафора лицемерия, не укорененности в жизни, умозрения. Каренин увлекается спиритизмом именно потому, что боится реальности. И о страхе Каренина перед живой жизнью много говорится, вы это прочтете. Как раз спиритизм для Толстого, жестоко высмеянный в «Плодах просвещения», самом вероятно, смешном, самом издевательском произведении, спиритизм для Толстого как раз и есть метафора бесящихся с жиру лицемерных ханжей, которые пытаются вывести некие законы из наблюдаемых, или не наблюдаемых, или имитируемых неврастенических припадков. Как раз главное решение Каренина, решение, которое губит Анну, решение не давать развода, принимается не только под действием истерички Лидии Ивановны, но и под действием француза Ландо, человека неразвитого, явного деграданта. Помните? - холодными плотным руками, противного, липкого, который впадает в транс, что-то такое загадочное говорит, и из этого Каренин делает вывод о необходимости сохранить семью.
Нужно сказать, что для Толстого Каренин, ну и практически весь российский государственный аппарат, это олицетворение катастрофического отрыва от реальности. Это люди, которые подходят ко всему, кстати, как и Сергей Иванович тоже, со своим готовым умозрением, со своим представлением, и под это умозрение они подгоняют все происходящее. И важно, что карьера Каренина полетела под откос непосредственно после того, как его оставила жена. Потому что это жизнь от него ушла. Вот что говорит Толстой о Каренине как типе государственного человека. Не просто о личности, а именно о типе государственности.
«Алексей Александрович был не ревнив. Ревность, по его убеждению, оскорбляет жену, и к жене должно иметь доверие. <...> Теперь же, хотя убеждение его о том, что ревность есть постыдное чувство и что нужно иметь доверие, и не было разрушено, он чувствовал, что стоит лицом к лицу пред чем-то нелогичным и бестолковым, и не знал, что надо делать.Алексей Александрович стоял лицом к лицу пред жизнью, пред возможностью любви в его жене к кому-нибудь, кроме его, и это-то казалось ему очень бестолковым и непонятным, потому что это была сама жизнь. Всю жизнь свою Алексей Александрович прожил и проработал в сферах служебных, имеющих дело с отражениями жизни. И каждый раз, когда он сталкивался с самою жизнью, он отстранялся от нее. Теперь он испытывал чувство, подобное тому, какое испытал бы человек, спокойно прошедший над пропастью по мосту и вдруг увидавший, что этот мост разобран и что там пучина. Пучина эта была — сама жизнь, мост — та искусственная жизнь, которую прожил Алексей Александрович. Ему в первый раз пришли вопросы о возможности для его жены полюбить кого-нибудь, и он ужаснулся пред этим. »
Для власти тоже это совершенно невыносимая возможность для жены полюбить кого-нибудь. Мне, кстати, на лекции в Ясной Поляне пришел замечательный вопрос: называя Вронского Алексеем, не имел ли Толстой в виду Навального? Замечательное пророчество. Потому что для власти совершенно невыносима мысль, что связанное с ней законно общество может полюбить еще кого-то…
Но это совершенно естественная вещь, на самом деле. В этом нет никакого греха. Но вот эта мысль для Алексея Александровича непонятна. Потому что вообще говоря, если жена полюбила другого, ну это нормально. Можно сделать, например, «Крейцерову сонату» . Как сделал Толстой, убежденный, что его жена влюблена в Танеева. А можно из этого сделать то грязное и постыдное дело, которое делает Алексей Александрович, отравляя жизнь всем вокруг себя.
И как раз эта умозрительная уверенность в том, что ничего не законного, противозаконного не может произойти, а все должно катиться по рельсам как по железной дороге, вот это-то и не входит в голову, в череп государственного человека.
Итак, он абсолютно убежден в законности и логичности всего происходящего. Надо сказать, что то, чем занимается Алексей Александрович, оно может быть и не самое плохое дело. Главная сфера его занятий, и это все всегда цитируют, он занимается вопросом переселенцев.
Вопросом, который в это время, в 1874-74 годах занимаются очень немногие, потому что миллионами десятин владеют татары и башкиры в степях, и надо как-то их разбавить, и туда добавить русского населения. Начинаются программы переселения. И за программу переселенцев, как вы знаете, особенно активно впоследствии берется Столыпин. В частности, предки моей жены как раз и переехали в Сибирь из Брянска, до того, как крайне облегчилось получение плодородных земель в Сибири, может быть именно столыпинским реформам, как это ни ужасно, я и обязан знакомству в Новосибирске с женой.
Но ужас-то весь в том, что проблема переселенцев для Алексея Александровича тоже такая же теоретическая абстракция.
И другой такой же абстракцией являются, например, дела об орошении, которыми он в этот момент интенсивно занимается. О том, до какой степени все это орошение выразилось в результате в грандиозных распилах, я думаю, не надо в этой аудитории рассказывать, почему распилами заканчивается любая государственная программа в России. Но тем не менее Толстой один из первых, кто об этом написал. А Некрасов написал об этом еще откровеннее. Потому что вот то орошение, которым занимается Алексей Александрович, оно у Некрасова описано в знаменитой песне об орошении 1875 года в «Современнике» в разделе «Юбиляры и триумфаторы»
Комитету "Поощренья
Земледельческих Трудов"
Сделать опыт орошенья
Наших пашен и лугов

Предложил я: снарядили
Две комиссии в наш край
И потом благословили,
Дали денег: "Орошай!"

Я поехал за границу,
Пожуировал; затем
Начал сеять свекловицу.
Время мчалось, между тем,

Дом мой стал богаче, краше,
Сам толстею, что ни год.
Вдруг запрос: "Успешно ль ваше
Орошение идет?"

"При ближайшем наблюденьи,-
Отвечаю в комитет,-
Нахожу, что в орошеньи
В нашем крае - нужды нет,

Труд притом безмерно дорог..."-
Согласились: "Нет нужды!"
А задаток - тысяч сорок -
За посильные труды

Комитет - не без участья
Добрых душ - с меня сложил,
И тогда - слезами счастья
Грудь жены я оросил!
Вот, собственно говоря, вся программа орошения. То, чем занимается Каренин, Это для него точно такая же абстракция, как народ для Сергея Ивановича. Он народа никогда не видел. Он имеет дело с бумагами, т. е. как справедливо замечает Толстой, с отражениями жизни. И поэтому от всех этих (нрзб): гласный суд, на который возлагается столько надежд, земское самоуправление, которым бредила значительная часть дворян, - все это с самого начала вызывает у Толстого, и у Левина, как его главного антагониста,понятное недоверие. Это делают люди, которые исходят из чужих заемных представлений, применяя их к России. Вот это удивительные на самом деле вещи, что при огромном энтузиазме общества, которое поверило было реформам Александра, - военную реформу, судебную реформу, реформу земского самоуправления, которую Солженицын называл верным шагом за всю историю культуры, (нрзб) — вот почему-то русская литература с самого начала увидела в этом одну ложь и фальш. И три писателя — Толстой, Чехов и, разумеется, Тургенев, - («Отцы и дети», помните, там изображение губернатора-прогрессиста), - больше всего сделали для разоблачения этих реформ, абсолютно на самом деле нежизнеспособных.
Чем отличается Анна от Каренина. Ведь можно сказать, что Каренин периодически начинает вызывать у русского читателя горячую симпатию. Возникают споры. В 1977 году в «Литературной газете» была бурная полемика, появилась статья «Умный и честный Каренин», где один из Кстати говоря, государственных деятелей, или каких-то чиновников, написал письмо в «Литературную газету»: «Почему мы все время осуждаем Каренина? Ведь это единственный порядочный человек в романе.» Больше скажу, в экранизации работы Сергея Соловьева Анна — это грубое, стихийное, женское, страшное начало. «Та не я» - называет она себя в одной из… Ну это есть и у Толстого, эти слова. Кстати, вся вторая часть картины — «Та не я» - не настоящая «я». А зверская, бесовская сущность, которая в ней выглянула. А Каренин там — (ну против телка Вронского, - на него вообще смотреть не хочется, чистая физиология), Каренин — это Янковский, причем, это такой Янковский, в которого невозможно не влюбиться. Одна из последних ролей. Мудрый, добрый, всепрощающий, настоящий государственный человек.
И как раз финал этого фильма, финал «Анны Карениной», фильма, в котором, как мне кажется, Соловьев просто осуществил свою масштабную мужскую месть, - всем этим чудовищам, калечащим нашу жизнь, - как раз в финале, если вы помните, - мальчик Сережа танцует на льду и выписывает пируэты холодные, симметричные, и смотрит на него из окна Алексей Александрович с тайной любовью и прижимает к груди маленькую Аню. И на черные глаза этой маленькой Ани наезжает камера, видя в них последнюю бездну, в которую все свалится. Свалится здоровое, честное, нравственное государственное начало. Потому что ведь возможна такая трактовка «Анны Карениной». И Анна Каренина в первой редакции, что Шкловский впервые подчеркнул, в книге «Повесть о прозе», она неприятная,отталкивающая. Она толстая. Гораздо более толстая, чем потом. У нее вульгарные манеры. Она жемчуг берет в рот постоянно. У нее толстая шея. И только вот эти кудрявые завитки, списанные с дочери Пушкина, у нее уже есть, и говорят о какой-то сверхъестественной прелести.
Как раз по мере написания романа Анна становилась все милее автору, а Каренин — все отвратительнее. И поэтому появились даже страшные слова, что узнав о том, что может быть Анна выживет после родов, он испытал некоторое неприятное чувство. Потому что если бы она умерла, все бы так хорошо разрешилось. И он бы вышел красив, и не было бы необходимости разводиться. Ведь почему Каренин не дает развода? Потому что либо надо предъявлять факт измены, а это унизительно, и грубо, и неблагородно, как он пишет, и это было правдой. Либо ему надо объявлять себя виновником развода. А после этого его приговаривают к церковному покаянию, и он не может больше жениться. Что кстати в романе в черновиках и подчеркнуто. И после этого он не может ни отпустить Анну, ни официально с ней развестись. И то и другое немедленно скажется на его репутации. Роман о том, как в мужской мир, умозримый, вторгается неуместная женская страсть, превращается постепенно в роман о том, как от государства уходит страна. Больше того, как из государства уходит жизнь. Потому что жизнь Каренина — это жизнь выхолощенная. В которой нет ничего, кроме желания соблюсти видимость. Мы его жалеем, мы ему сочувствуем. И он не виноват, что у него тупые ноги, у него длинные уши, и который поддерживает проекты… Помните, вернувшись, Анна видит прежде всего эти уши и думает: «Что это у него стало с ушами?»
Ничего не стало, просто она иначе увидела его. Она увидела всю омерзительность его, потому что рядом — другой Алексей. И вот как раз женщина, которая пытается сохранить семью, но разлюбила, она-то и впадает в настоящее бешенство. Помните, когда она пытается простить Каренина, простить себя и примириться с ним, она из-за каждого предлога начинает на него буквально рычать, из-за его манеры повторять слова, она срывается и стучит на него кулачками. И конечно, лучше всех это сыграла Самойлова в плохой экранизации Зархи, где лучшая Анна.
И проблема-то собственно говоря, в том, что уход России от власти в этом романе уже предрешен. Правда, другое дело, что она на этом пути неизбежно обречена попасть в катастрофу. И вот этой катастрофой оказалась вся история Анны и вся неудача реформ. Если бы Толстой знал тогда о катастрофе цареубийства, которая случилась через 3 года после возвышения Романовых, он бы окончательно убедился в собственной <нрзб?> правоте. Не получилось, потому что не могло получиться. А почему не могло получиться? А потому что Анне нечего было делать с Вронским. У них нет никакой перспективы жизни. В чем может быть такая жизнь? Нет занятий, нет планов, положения. Более того, есть всеобщее осуждение. На уровне не только светства. На свет можно было бы и плюнуть. Есть собственная внутренняя глубокая убежденность в собственной неправоте и обреченности этого дела.
Эта обреченность была с самого начала у всех российских реформаторов. Вспомните, как описывает Толстой другого реформатора, Сперанского. В котором все — фальш. В котором все не базируется ни на чем. Не случайно стихия князя Андрея, в «Войне и мире» - это воздух, воздушность, отсутствие опоры, а небо, которое он видит над собой, (нрзб) замок , который созидается у него на груди — все призрачно, неосуществимо. Он не может жить. И Наташа Ростова как раз и говорит <нрзб> «Может три дня назад он бы и выжил, но сейчас он стал слишком хорош.» Вот эта воздушность, эта не укорененность русских реформ и полное отсутствие планов, что собственно делать дальше. Ну вот что, чем, собственно, будет заниматься Вронский по выходе из полка. Что, он действительно станет художником? Художник Михайловский, еще один толстовский (нрзб), говорит о полном его крахе, дилетантизме и неумении писать. Анна собирается сочинять детские повести. И мы понимаем, что она не может сочинять никакие детские повести. И постепенно она становится наркоманкой, увлекается опием.
Нечего делать. Если бы Россия захотела пойти по какому-то другому более свободному пути, она должна была бы сначала попробовать, чего она, собственно хочет . И вот этого пока нет. Есть просто страшное желание сбежать от чужого постылого умозрения. И ничего кроме желания нет. И поэтому все закономерным образом кончается железной дорогой.
Надо сказать, что у Толстого в романе гениально проведена эта тема, которая, как говорит Набоков, подспудно щебечет, подспудно пульсирует на протяжении всей книги. Все (нрзб) (главное?) связано в романе с железной дорогой. Может даже кто-то вспомнит, когда тема железной дороги появляется в книге впервые.
- В начале
- Я знаю, что в начале.
В конце появляется, помните, Стива встречается с Сережей, и Сережа ему говорит:
- У нас сейчас в гимназии самая любимая игра — это игра в железную дорогу. Когда, - помните — они вносят скамейку, на скамейке — машинист, и надо очень хорошо распоряжаться теми, кто эту скамейку носит.
Но первое появление железной дороги — это первая сцена романа. Когда Стива просыпается, и видит — во что играют его дети? В железную дорогу.
А почему этот символ так навязчив? Почему постоянно появляется этот мужик во сне Анны и Вронского? Который по-французски повторяет: железо надо мять, жечь, топтать. Почему?
Почему железная дорога — это такой важный символ? На железной дороге гибнет Анна. Почему все начинается с гибели рабочего на железной дороге. И Вронский дает денег на его семью. Почему на железной дороге происходит все самое главное? Да потому, что это и есть символ предопределенности. Это как предопределенность судьбы, от которой уйти невозможно. И Анна попадает под этот поезд именно потому, что она пытается в решительный момент соскочить.
Помните, вот как раз когда именно на железной дороге происходит решительное объяснение с Вронским. Который, как выясняется, едет за ней в Петербург. И после этого они разговаривают, и она понимает, и все ее лицо освещено этим внутренним светом счастья и катастрофы. Именно на железной дороге происходит все самое главное, и на железной дороге все кончается.
Потому что для Толстого историческая предопределенность несомненна. Несомненно, она была еще в «Войне и мире», где роль личности отвергается начисто.
Может, кстати, в русской истории так оно и есть. Мы все время спорим о роли личности в истории, забывая, что история — не одна. Во французской истории роль Наполеона огромна. А в русской она была ничтожна (или уничтожена?). И если бы Наполеон попросился в русскую армию, как он просился в конце 18 века и был бы туда принят, он, конечно, не стал бы великим полководцем.
Возможно, он стал бы хорошим полковым командиром. А может, спился бы. А может вышел бы из армии...(нрзб) разные есть варианты, как и у Вронского.
Но исторической роли он бы не играл. Потому что российская роль — это паровоз, бегающий по кругу. Поезд, ходящий с одними и теми же четкими станциями. И никакая личность здесь ни малейшей роли в истории сыграть не может. История написана до этого. Анна попыталась с этого пути сойти - и под этот поезд попала.
Кстати, очень много спорят о смысле эпиграфа. Что имел в виду Толстой «Мне отмщение и аз воздам». Когда его об этом спрашивали, он честно отвечал, что забыл. Но в действительности смысл эпиграфа не так прост. Он, разумеется, не только в том, что за всякий грех воздается. Проблема в ином. Вы судить не смеете. Я смею. Я воздам. Не вам судить Анну. Не вам судить Левина. А Бог знает. И вот Бог и чертит ту линию, по которой проходит путь (поезд?). Собственно говоря, поезд — это и есть носитель абсолютного предопределения. Он и воздает. Как замечательно сказал Лев Лосев, «Каренина не виновата, Виновен чайник Джеймса Ватта » Т.е. паровая машина. Паровая машина, которая бегает собственным путем.
Что еще чрезвычайно важно, на мой взгляд в этом романе подчеркнуть? И почему собственно говоря, это в первую очередь роман о реформах, а не роман о частной судьбе Анны и Левина, двух частных судеб.
Дело в том, что Толстой с самого начала хотел писать не роман о любви, а роман о современной жизни. А главной проблемой современной жизни представлялось ему то, что люди ее не знают. Что люди от нее оторваны. И классы России не имеют понятия друг о друге. И вот здесь, пожалуй, ключевое лицо — это купец Рябинин. Новый человек. Человек, который со своей деловой сметкой, абсолютным цинизмом, страшной жадностью, казенным патриотизмом, нарочито простонародными словечками, манерой постоянно креститься на образ, был Толстому глубоко неприятен. Но Толстой не может не понимать, и об этом говорит Стиве именно Левин, что дети Рябинина получат образование, что дети Рябинина в конце концов завладеют Россией. Россия будет принадлежать им. А дети Стивы, который не умеет сосчитать собственный лес, и вместо того, чтобы продать его по 500, продает по 200 и в рассрочку, дети Стивы будут нищими, дети Стивы выпустят Россию из рук.
Появились новые люди. Люди, которые вместо убеждений, вместо априорных знаний имеют грубую практическую сметку, и перед этими людьми Россия будет уже совершенно беззащитна.
И кстати говоря, Степан Аркадьевич, брат Анны, носитель любимых толстовских качеств, - доброты, сентиментальности, даже и праздности, пожалуй, потому что он не очень любит тружеников, о душе надо заботиться, а не трудиться. Но Стива — одни из любимых героев, не надо забывать, что он — брат любимой героини. В Стиве есть и красота, и доброта, и благородство. Но Стива-то как раз обречен. И в книге показана его обреченность. Он умудряется, конечно, получить всегда свои 8 тысяч, против 8 тысяч, как говорит старый князь Щербацкий, возражать нельзя. Но мы понимаем то, что Россия достается рябининым. Паровоз идет в их сторону. Они оседлают этот паровоз. Люди, которые управляют сейчас Россией,оказываются бессильны. Потому что они ничего не знают. Потому что они не представляют собственного народа. Потому что они неспособны сосчитать собственный лес. И в этом смысле, я должен сказать, Каренина очень жалко. Потому что Каренин все-таки лучше, чем Рябинин. Дурак Каренин, занимающийся абстрактными умствованиями, (помните, как говорят, что он любую абстракцию может так истолковать, что мы поймем) вот про него как раз княгиня Мягкая говорит самые правдивые слова «А по-моему Алексей Александрович глуп. Я никогда не понимаю того, что он говорит. Значит, один из нас глуп. А вы знаете, что про себя этого никогда нельзя сказать.»
(нрзб Честные?) слова княгини Мягкой, за которые ее называют enfant terrible
Мы понимаем, что Каренин обречен, и Стива обречен. Именно потому, что приходят люди, умеющие управлять этим паровозом и понимающие его устройство.
Напоследок несколько слов мне хотелось бы сказать и о том, что происходит между «Анной Карениной» и «Воскресением» Каким образом матрица «Анны Карениной» плавно переходит в матрицу «Воскресения», еще более значительную.
Это мне придется далеко отойти от «Анны Карениной», но приходится признать, что история России развивается сообразно сюжету русского романа. Это очень тесно связанные вещи.
Вот обратите внимание, когда-то у нас будет, я надеюсь, лекция по «Лолите», вот тогда мы поговорим. Впервые ведь, собственно говоря, именно Набоков соположил два самых популярных русских романа.
"Зарубежные русские запоем читают советские романы, увлекаясь картонными тихими донцами на картонных же хвостах-подставках или тем лирическим доктором с лубочно-мистическими позывами, мещанскими остротами речи и чаровницей из Чарской, который принес советскому правительству столько добротной иностранной валюты".

Он впервые соположил два русских романа о революции, понятия не имея, что и третий его роман, «Лолита», т. е. третий в этой триаде, написан про то же самое. Там одни и те же стадии: раннее растление, которое, собственно, происходит и с Аксиньей, и с Ларой в одном и том же возрасте. Одну растлевает отец в 16 лет, другую в 16 лет растлевает отчим. Потом побег с любовником. Т.е. опять попытка революции, попытка какой-то другой жизни. Потом — рождение мертвого ребенка. Потому что от этой революции рождается мертво рожденное общество. И это абсолютно объединяет и Аксинью, и Лолиту. Хотя если бы Набокову сообщили о таком, он бы наверное тоже погнал бы, будучи боксер.
Но как мы прекрасно понимаем, Лолита рождает мертвого ребенка без всяких обоснований, без всякой связи с текстом. Это происходит просто потому, что художник не всегда понимает что творит.
Все эти три романа — история о родственном растлении и мертвом ребенке, и о бегстве в несуществующую любовь, восходит к фабуле толстовского «Воскресения». В толстовском «Воскресении» фабула Анны получает неожиданное развитие.
Есть греховная любовь Нехлюдова к Катюше, которая конечно,олицетворяет собой Россию, свежую, с черно-смородиновыми глазами, с прекрасными задатками. Без всякого понимания собственного будущего. И мертвый ребенок здесь есть. Есть глубокое раскаяние. Это история о том, как интеллигент совращает Россию, а достается она марксисту.
Когда Толстой писал «Воскресение», в 1889-90-х годах, у него случился серьезный стопор в этой работе. Он не знал, как заканчивать книгу. Ну что Нехлюдов догнал Катюшу, добился бы ее помилования, женился бы на ней. И как это может быть? Это было бы сродни тому роману о баронете, который Анна читает в поезде. Помните, бароне уже приближался к заслуженному своему счастью.
«Анна Каренина читает английский роман про какого-то английского баронета, который достигает в конце романа своего английского «баронетского» счастья, счастливой жизни в своей усадьбе.»
Это не по-толстовски. У Толстого начинается бурное негодование. Он орет на всю семью, как бывает всегда, когда не пишется. Один раз сдергивает скатерть с сервизом. И в общем лучше его не спрашивать о том, как продвигается Коневская повесть, как называется тогда «Воскресение», рассказанная ему А.Ф.Кони.
И вдруг однажды заходит Софья Андреевна в комнату под сводами, Толстой широко улыбается и радостно говорит:
- Соня, я все понял
_ Что же ты понял, Левочка?
- Она за него не выйдет. Она полюбит другого.
Вот здесь очень по-толстовски. Здесь великая рациональность жизни. Нехлюдов бросил к ногам Катюши все свое раскаяние, всю свою жизнь. Отказался от женитьбы выгодной. Пошел за ней по сути — в камеру, а она (нрзб) полюбила марксиста. И как раз по этой матрице целиком развивался русский XX век. И это уточнение прогноза из «Анны Карениной». Любовь закончится трагедией. И в результате этой трагедии Россия достанется другому. Не интеллигенту, а марксисту. Что он сделает с ней, что и собирался рассказать во 2-м томе «Воскресения», так и не написанном, (я думаю, он должен был бы называться «понедельник»), так и не осуществленном.
Мы сегодня живем именно в матрице, которая предсказана в «Анне Карениной». Мы попытались иначе. У нас не получилось. Мы попали под поезд. Мы как Вронский собираемся на войну. Едем на эту войну, и с огромным энтузиазмом встречаем добровольцев. И кричим Живио! И никто не помнит пророческих слов Толстого о том, что ненависть, убийство, война, чудовищное дело — не может служить ни спасением, ни выходом. Вот если бы вы сегодня перечитали Анну Каренину, вдумчиво, и поняли, о чем там, собственно говоря, речь, может быть, все получилось бы иначе.
Но вы бы, конечно предпочли этого не видеть и говорить, что моя трактовка притянута за уши. Ради Бога. Я вообще очень не люблю всегда, когда мои прогнозы осуществляются на практике. Левин остается с Кити, в надежде, что ему удастся в страшном, обреченном обществе прожить правильную жизнь. Как говорит Шкловский, это дверь в никуда.
Может быть и Вронскому удастся выжить, и он после войны переродится. Но скорее всего его на этой войне убьют. И остаемся мы с тем, что один и тот же поезд ходит по одному и тому же кругу. Удастся ли нам разорвать этот круг, нам призван ответить роман XXI века, который нам уже предстоит написать самим.
Ну вот то, что я хотел вам рассказать, а если у вас есть вопросы, давайте их обсудим.
<...>
- Почему Вы в интервью сказали, что не любите Лондона? Неужели в Москве лучше?
- Понимаете, Толстой нас научил тому, что человек не всегда делает то, что лучше. Я в общем Москву тоже не очень люблю. И в ней, наверное, хуже. Но поскольку она родная, и поскольку там вся среда, и поскольку я там прожил бОльшую часть трудовой жизни, я оттуда не уезжаю.
И потом мне все-таки интересно посмотреть. Как показывает опыт, рассматривать изнутри — это совсем не то, что извне. Вы воспринимаете все с очень серьезным сдвигом. Гораздо пессимистичней. Потому что со стороны происходящее в России выглядит конечно даже хуже, чем добровольцы, кричащие Живио.
А когда поживешь там, и увидишь, как все друг другу подмигивают, становится понятно, что народ — это масса, в ней нет ничего априорного. Есть разные люди. И это очень утешительно.
Ну и потом, понимаете (нрзб) … Игорь Губерман замечательно сказал: русский авангард не любят те, у которых не хватает денег его купить.
- Как вы оцениваете последние события в мире, и чего нам всем ждать?
- Поскольку попадание под поезд уже случилось, Анну уже переехало, Вронский поехал на войну, Левин пытается среди всеобщей неправды жить по правде, то дальше будет Воскресение.
- Какую лично Вам хотелось бы прочесть лекцию в Лондоне?
Да меня устраивает эта. Конечно мне бы интересно поговорить о Честертоне. Более всего о Честертоне. Я английскую литературу люблю и знаю в том объеме, какую великие наследники Диккенса, вышедшие из Диккенса, ее написали. Это Честертон, Стивенсон, Киплинг, Уайльд, и конечно, Моэм. И многие, кстати, просят лекцию про Моэма. Вот об этих ребятах мне интересно было бы. И про Шоу отчасти.
Особенно мне было бы интересно поговорить об Уайльде и Честертоне. Я давно, еще со времен орфографии, ставил вопрос: кто бОльший христианин — Уайльд или Честертон? Уайльд, который прожил жизнь христианского мученика, будучи абсолютно (нрзб), помните, Честертон о нем говорит: Ужасней убеждений и поступков Уайльда была только его судьба. Это верно, да? Трагедия настоящая. Мне было бы жутко интересно поговорить о Честертоне и Уайльде. О том, кто прожил более христианскую жизнь. Если кого-то заинтересует, подавайте заявки. Спасибо.
- Не считаете ли Вы, что для таких женщин как Анна невозможно счастье?
- Почему? Если она правильно выйдет замуж, т. е. каким-то образом в 18 лет выберет правильную власть, то все получится хорошо. Потому что, понимаете, нельзя быть замужем за Карениным. России нельзя быть замужем за Карениным. У Каренина для этого слишком большие уши, и вообще он неправильный. Скрипучий голос… Ну он не имеет любви настоящей. От него получается бедный мальчик Сережа. Вы помните, как Сережа, дитя от этого брака, вы помните, что он говорит? «Оставьте меня все в покое!» И этот эскапистский лозунг всех людей, родившихся от брака неправильного государства с неправильной страной. (нрзб) «Оставьте меня все в покое!» Эскапизм полный. «Дайте мне жить моей жизнью!»
Конечно, этот человек обречен. Поэтому я думаю, что Анна должна была с самого начала сделать правильный выбор. Но кто же дал бы ей сделать правильный выбор? Тут же сразу разные люди, которые говорят: Нет, у тебя такой-то процент, голосуешь так-то, ты должна быть вот с этим.
И она — с Карениным. А потом появляется другой Алексей. И происходит трагедия. Надо правильно выходить замуж. И нормально выбирать мужа. Избирательное право (нрзб)
- Красота спасет мир — или это очевидная банальность?
- На эту тему много писали. Это описано у Достоевского. Я бы сказал иначе: эстетика спасет мир. Потому что когда-то Синявский очень правильно сказал: В этике мы всегда можем друг друга убедить, и себя убедить, что мы поступаем этично. Но если перед нами вещь откровенно не эстетичная, то себя уговорить нельзя. Вот мне говорят: как я смею рассуждать об эстетике, - говорит Синявский, - когда нищие старухи стоят на улице. Вот нищая старуха, - говорил Синявский со смешком - это прежде всего неэстетично. Это верно. Эстетика лучше этики понимает что к чему. Она понимает, где красивый поступок, где некрасивый. Где правильное. Где аморальное. Мораль люди выдумали для того, чтобы говорить друг другу ложь, а вот эстетика — это вещь, которая (нрзб)
Сегодня Россия прежде всего неэстетична. Все остальное - (нрзб)
- Какой для Вас идеал женщины?
- Ну я бы сказал каверинская женщина. Я бы сказал — веселая профессорская внучка. Катя из «Исполнения желаний». Таня из «Легких шагов». Я каверинские сказки люблю больше всех, потому что они — самые лучшие, и вот мой идеал женщины. Очень похоже. Может быть (нрзб). Ну вот такие. Умные веселые девочки.
- Какая кинематографическая версия «Анны Карениной» Вам нравится? Что Вы думаете о сценарии Стоппарда?
- Все, что я думаю об этом фильме, я написал. Не нужно об этом говорить Стоппарду. Потому что скоро (нрзб). Во всяком случае сейчас Муратова делает все возможное, чтобы Стоппард не узнал о той моей статье. Я считаю, что фильм с Кирой Найтли был отвратителен. Отвратителен, потому что, понимаете, Толстой 5 лет напрягался. Писал хорошую вещь. И вдруг походя из нее сделали такую ерунду.
И появляется там представитель третьего отделения, говорит какую-то чушь. Ну балет такой. И это — другой жанр. Ну сделай ты фильм, не трогай ты Толстого! Сделай просто фильм о том как (нрзб) Сделай (~лубок?) А зачем тебе, говорил Шкловский,, рецензируя «Поликушку», спрашивал: Зачем портить сделанную вещь? Сделай свою.
Есть очень хорошая рецензия (~жены моей) Лукьяновой на фильм «Анна Каренина» с Софи Марсо в главной роли. (нрзб), что при первой возможности герои фильма предаются русскому национальному спорту — пробегам сквозь дворцовые анфилады. Это действительно несколько подавляло. Это было совсем плохо.
Я считаю, что был блистательный абсолютно фильм Соловьева. Как хорошо о нем сказал Жолковский «Оно, конечно, скомкано, но скомкано талантливо, хорошо» И потом там гениальна роль Друбич. Друбич — это такая (~Анна?) Это история глубоко личная. Соловьев, сколько бы он ни говорил о любви своей к роману, он прочел его как глубоко личное послание. История о его трагической любви. О том, как в его романтическую жизнь влетело страшное, непостижимое. Влетела измена. Это рефлексия по поводу собственной биографии. Очень сильная. Здесь есть личное (нрзб). Поэтому Таня Друбич и сказала на мою рецензию: В рецензии все правда, но тем не менее она хороша
Вопрос - Есть ли в Анне Карениной что-то бесспорно идеальное для Вас?
Д_Быков - В романе — да. В женщине… Я боюсь сказать, но м еня восхищает ее честность. Вот я вам скажу, что она — честная. Но женщина, которая мне бы честно заявила «Я люблю его, я его любовница», я бы конечно, убить не убил бы, но очень обиделся. Я вообще враг честности. Я не люблю такую честность. Знаете, есть такой тип женщин, которые очень любят честно быть плохими. «Я — да, вот, принимай меня такой какая я есть»
Ахматова (нрзб)
«Какая есть — желаю вам другую»
Может ты бы сама вела себя как-то иначе? Женщину не переделаешь. Желание моей левой ноги ...
(нрзб)
Такую честность я не люблю. Или скажем так: Я люблю ее в Анне Карениной. Но в жизни… она меня пугает.
Вопрос- Расскажите о детях Толстого, как сложилась их судьба.
Д_Быков - Это разговор на один час. Софья Андреевна сама написала очень хорошую книгу «Моя жизнь». И написала замечательный ответ на «Крейцерову сонату», где изложила в художественной форме свои воззрения, и есть прекрасные дневники. Судьбы детей… Мне очень противно , когда говорят, что толстовские дети не удались. Толстовские дети были как дай Бог каждому. И Александра, которая дала великий (нрзб), и успела застать Солженицына, и поговорить. Александра, на которую он смотрел на подростка, и говорил «Как ты нехороша». Оказывается, можно и вот таким образом воспитать хорошего человека.
В общем, Толстой был прекрасный воспитатель своих детей. Он их никогда не воспитывал, но заставлял их писать дневники. Это — хорошая форма воспитания.
Мне Татьяна очень нравится. Нравятся ее мемуары. Нравится ее (~римская?) жизнь такая. Кроткая, задумчивая. Нравится ее Сухотин, которого она выбрала. Прекрасный Сухотин. И который, когда Толстой, увлекшись сапогами, сшил ему сапоги, поставил их на книжную полку, подписав «последнее произведение графа Толстого». Славный был человек. Мне дети Толстого нравятся. Все разговоры о том, что дети не удались, … Сергей Львович… помните? в повести Марлинского, это подлинный факт, говорит Толстому: Я научил Вашего попугая соответствовать обстановке. Потом сдергивает с попугая платок, и попугай кричит «Любить всех! Любить всех!»
Они были очень милые люди. Как Достоевскому повезло с женой, так Толстому повезло с детьми. Ну и с Софьей Андреевной ему тоже повезло, конечно. Потому что… все мужу прощать за его талант — это великое дело. И когда Софья Андреевна в раздражении говорила Толстому «Твой Левин невыносим, потому что это ты без художественного таланта», она понимала, что говорила. Я в этом с ней скорее солидарен.
-Вопрос Как нам вынужденным жить в Лондоне, сохранить наш культурный код?
-Д_Быков Знаете, есть один прекрасный ответ Окуджавы. (нрзб). В общем, к нему в газету «Молодой коммунист» в Калуге (в 1956 еще году) пришел молодой поэт и говорит: Меня все ругают, что у меня нет метафор. Окуджава пристально на него посмотрел и сказал «А надо?»
Вот я не уверен, что вам любой ценой надо сохранять культурный код. Эмигрант, вынужденный жить в Лондоне — это сильно сказано. Нам, выбравшим жить в Лондоне. По-моему, это глупо жить в Лондоне и сохранять культурный код. Его надо в России сохранять. Вот этим я занят. А тем, кто вынужден, или кому повезло или не повезло жить в Лондоне, тем надо как-то вписываться в другой культурный код. Это более в каком-то смысле продуктивней. И сохранять его в Лондоне — я не вижу смысла большого. Я писал много раз о том, что каждая страна создала свой культурный тип. Англия создала полковника. Полковника колонизатора, обветреного, седоусого, его часто от равляют в романах Агаты Кристи, он часто говорит глупости в романах Голсуорси, он часто является носителем высших нравственных начал (нрзб).
Франция создала любовника. Германия создала философа и генерала, часто, это как у Гудериана, сочетается в одном лице.
А Россия создала эмигранта. Русский эмигрант — это наша главная экспортная статья. Потому что мы производим его каждый год в больших количествах. Ну плсему-то так получается, что Россия как облучаемый металл, выбрасывает из себя эти порции электронов, и они по всему миру распространяются. Это тип человека, который любит очень заграницу, а выпив немного, начинает ее ненавидеть, стучать кулаком, плакать. Говорить, что «Вы ничего не понимаете », ходить в ресторан (~Бордж)(Борщ?). Это такие вещи. Это очень дурно вкусный тип, пошлый. Мне больше нравятся эмигранты типа Рахманинова, Которые прекрасно вписались в чужую жизнь, которые показали всем правильных русских, настоящих русских. Русский эмигрант — это ведь в сущности Гагарин. Вот его спустили в чужой космос. И он оттуда всем демонстрирует настоящую русскую улыбку. Если он в этом космосе начнет сохранять русский культурный код, т. е. бессмысленно ругаться, негодовать и ничего не менять, то фиг ли тогда улетать в космос?
Поэтому я желаю вам и нам — всем, если не дай Бог придет последний вопрос — освоить правильный культурный код и забыть о нем навеки.
Вопрос - Можно ли считать Толстого и вообще русскую литературу не как критический памфлет левый или правый, а литературная жизнь всегда будет замещением общественной?
- да, всегда будет замещением общественной, потому что больше нечем. Русская литература всегда играет роль философии, социологии и в широком смысле — церкви. Это — наша церковь. Можно ли так сделать, что когда-нибудь у нас будет другая церковь? Как показывает история, нельзя. Поэтому литература так и будет (нрзб)
- какой муж подошел бы Анне?
- Мне кажется русский XXI век мог бы дать ответ на этот вопрос