Рассказ о Гильоме - Трубадуре и Первом крестовом походе

Рассказ о Гильоме - Трубадуре
и Первом крестовом походе.

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

Сложу стихи я ни о чем,
Ни о себе, ни о другом,
Ни об учтивом, ни о том,
На что все падки:
Я их начну сквозь сон, верхом,
Взяв ритм лошадки.

Не знаю, под какой звездой
Рожден: ни добрый я, ни злой,
Ни всех любимец, ни изгой,
Но все в зачатке;
Я феей одарен ночной
В глухом распадке.

Не знаю, бодрствовал иль спал
Сейчас я, - кто бы мне сказал?
А что припадочным не стал,
Так все припадки
Смешней – свидетель Марциал! –
С мышонком схватки.

Я болен, чую смертный хлад,
Чем болен, мне не говорят,
Врача ищу я наугад,
Все их ухватки –
Вздор, коль меня не защитят
От лихорадки.
С подругой крепок наш союз,
Хоть я ее не видел, плюс
У нас с ней разный, в общем, вкус:
Я не в упадке:
Бегут нормандец и француз
Во все лопатки.

Ее не видел я в глаза
И хоть не против, но не за,
Пусть я не смыслю ни аза,
Но все в порядке
У той лишь, чья нежна краса
И речи сладки.

Стихи готовы – спрохвала
Другому сдам свои дела:
В Анжу пусть мчится как стрела
Он без оглядки,
Но прежде вынет из чехла
Ключ от разгадки.

(перевод А.Неймана)

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

О Гильоме IX, герцоге Аквитанском, и трубадурском искусстве.

Если вам почему-то показались непонятными эти стихи Гильома (Вильгельма) IX, герцога Аквитанского, по прозвищу «Трубадур», не огорчайтесь, потому что этот первый французский поэт некоторые свои стихи сочинял в «темном стиле» (trobar clus), и по праву может считаться предшественником символистов 19 – 20 веков. “Первым” он считается потому, что имена более ранних поэтов неизвестны, хотя стихи сочиняли и прежде, а иногда известны имена поэтов, но до нашего времени не дошли их стихи.
Родился он в 1071 году, и в 15 лет, после смерти отца, стал герцогом. Он владел не только собственно Аквитанией, землей на юго-западе Франции, примыкающей к Испании и Атлантическому океану, название которой известно еще со времен Римской империи, и которая когда-то считалась даже королевством. В его владения входило также графство Пуатье (и поэтому Гильома часто называли графом Пуатевинским, или Пуатье), герцогство Гасконское, графство Лимузен, и т.д., а всего примерно четверть тогдашнего Французского государства. При этом он считался вассалом французских королей (в его время Филиппа I и Людовика VI Толстого), собственные владения которых были гораздо меньшими, и должен был по обычаю приносить им оммаж – феодальную клятву верности. Ясно, что при таком соотношении сил он был властителем практически самостоятельным, но и ему приходилось нелегко - с трудом удавалось удерживать в подчинении своих собственных буйных и непокорных графов и баронов.
Так о нем говорится в средневековой книге «Жизнеописания трубадуров», написанной лет на 200 позже:
«Граф Пуатевинский был одним из куртуазнейших на свете мужей и превеликим обманщиком женщин. Как доблестный рыцарь владел он оружием и отличался щедростью и великим искусством в пении и трубадурском художестве. И немало постранствовал он по белу свету, повсюду кружа головы дамам».
Уже в 11-том веке общественное мнение полагало, что рыцарю недостаточно хорошо владеть оружием и быть храбрым воином, он должен быть еще и «куртуазным». Это многогранное понятие, происходящее от слова «cour» – двор, означало умение достойно вести себя при дворе, или вообще в приличном обществе. Оно появилось сначала в наиболее культурной области тогдашней Европы – на юге Франции, в Провансе и Аквитании, а потом распространилось на всю Францию и остальную часть Европы.
Одним из важнейших качеств куртуазного рыцаря, очень полезным для его вассалов, считалась щедрость. Этим особенно прославился принц Генрих, правнук Гильома – Трубадура, старший сын короля Англии Генриха II и Элеоноры, о чем рассказывали разные истории, похожие на анекдоты. Однажды, как говорят, во время пира один бедный рыцарь похитил с обеденного стола золотую солонку. Эту пропажу скоро заметили, и рассерженный король велел обыскать всех присутствующих. Тогда принц Генрих, который заметил вора, сказал ему: «Ты отдай мне солонку, меня ведь не будут обыскивать, а потом я тебе ее верну»; так он и сделал. В другой раз несколько воров-рыцарей обокрали спальню принца, когда он сам там находился, а самый наглый попытался даже стащить одеяло со спящего, но Генрих одеяло не отдал, а пробормотал как бы сквозь сон: «Когда отнимают силой, это уже называется не воровство, а грабеж». Испуганные воры сбежали, не забыв, однако, прихватить остальное краденое. А еще, рассказывают, был случай, когда один бедный рыцарь обратился к Генриху с просьбой о помощи. Принц ему ответил: «Денег у меня нет, я уже все роздал, но кое-что у меня для тебя все-таки есть». А был у Генриха во рту плохой, какой-то кривой зуб, отец настаивал, что его нужно выдернуть, и даже предлагал награду тому, кто уговорит принца это сделать, но тот все никак не решался. Генрих сказал просителю: «Ты иди к королю и скажи, что уговорил меня выдернуть зуб, вот и получишь награду».
Куртуазный рыцарь должен был уметь говорить с дамами о любви, петь посвященные им песни – сам, если мог, или нанимать для этого профессиональных музыкантов и певцов. Ему полагалось быть влюбленным в какую-нибудь даму, хотя бы и замужнюю, и посвящать ей свои подвиги на войне и на рыцарских турнирах; дама могла отвечать ему взаимностью и награждать своего рыцаря. Считалось, что это абстрактная, платоническая любовь, не наносящая ущерба чести дамы, против которой не возражал и ее муж, хотя бывало, конечно, всякое. При дворах таких знаменитых куртуазных дам, как Элеонора Аквитанская или ее старшая дочь Мария, графиня Шампанская, устраивались «суды любви», на которых разбирались разные случаи отношений между рыцарями и их дамами.
Умение сочинять стихи считалось искусством, вполне достойным рыцаря, даже герцога или короля. Такие сочинители в южной Франции назывались «трубадурами»; это слово происходит от глагола “trobar”, что в переводе с южно-французского языка означает «находить», «изобретать», «сочинять». Тот язык, на котором слагали стихи трубадуры, назывался провансальским, или языком «ок», он происходил от латыни и был похож скорее не на французский, а на современные итальянский и испанский языки. По названию этого языка вся южная Франция называлась «Лангедок» (что прямо переводится как «язык ок»), или «Окситания», в то время как северная Франция называлась «Лангедойль», а Италию иногда называли «Лангеси» (язык назывался так, как произносилось на нем слово «да»).
Считается, что мода на поэзию пришла в южную Францию от арабов, которые к тому времени уже в течение нескольких веков оккупировали Испанию; у самих же арабов любовь к поэзии известна с давних, еще домусульманских времен.
Стихи трубадуров обычно исполнялись как песни (подобно стихам современных «бардов») либо самими сочинителями, либо профессиональными исполнителями – менестрелями и жонглерами. Менестрели служили при дворах знатных феодалов как музыканты и певцы, жонглеры же были не по званию, а по сути «народные артисты», умевшие и песню спеть, и пьеску сыграть, и тарелками пожонглировать (та веселая компания, которая показана в мультфильме «Бременские музыканты», и была настоящей жонглерской труппой). Нередко менестрели и жонглеры и сами были трубадурами – авторами исполняемых ими песен.
Самыми распространенными жанрами поэзии трубадуров были «кансона» – песня о любви к прекрасной даме, а также «альба» – рассветная песня, которую поет рыцарь, проведший всю ночь под балконом своей возлюбленной (может быть, только в своем воображении). В «пасторели» рыцарь объясняется в любви к красавице – пастушке, а иногда благоразумная пастушка поучает рыцаря, как ему следует себя вести с девушкой хотя бы и простого звания. Часто сочинялись «сирвенты» - «служебные» песни – о войне, о политике и прочих не относящихся к любви вещах, и исполнялись на мотив известных кансон. Танцевали в те времена под «баллады» - «танцевальные» песни.
«Тенсоны» – споры о любви, поэзии и т.д. – обычно сочинялись двумя авторами. А вот трубадур, известный как Монах Монтаудонский, бывший рыцарь, вступал в спор с самим богом. Однажды во сне он попал на прием к богу и увидел, что того обступили храмовые статуи святых и жалуются, что они бледные и облезлые, потому что всю краску истратили на себя прекрасные дамы (в то время статуи полагалось красить). Увидев монаха, бог велел ему осудить в проповедях дам за то, что они скрывают свой возраст с помощью красок, которые можно стереть слюнями. Монах ему на это возразил, что на всех дам у него слюней не хватит, к тому же бог ведь сам вложил в дам стремление к красоте, а раз уж он всемогущ, то пусть бы он сделал так, чтобы дамы не теряли красоты до самой смерти. Бог ответил, что он не только всемогущ, но и всеведущ, и раз уж он решил, что дамы должны стареть, как все люди, значит, это правильно, а монаху нечего зря умничать.
Дамы были не только источником вдохновения и покровительницами трубадуров, но иногда и сами сочиняли стихи; самой известной из них была графиня де Диа. Жена германского императора Фридриха Барбароссы Беатриса Бургундская, родившаяся на юге Франции, красавица, охотница и воительница, иногда участвовавшая и в сражениях вместе со своим мужем, сама сочиняла и пела песни в манере трубадуров. Она принесла в Германию моду на поэзию, известную там, как поэзия миннезингеров – «певцов любви», одним из которых был ее сын, германский император Генрих VI.

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

О паломничестве в Святую Землю и о Первом крестовом походе.

К концу 10-го века христианство господствовало практически во всей Европе, священники проповедовали идею о том, что после смерти человек попадет в ад или в рай. Скептицизм и ересь еще не успели распространиться, вера в посмертное воздаяние была всеобщей и искренней. Дорога в ад была широко открыта и доступна для всех, но чтобы попасть в рай, нужно было успеть перед смертью покаяться и очиститься от грехов. Лучшим способом покаяния считалось паломничество в святые места. В Европе самыми святыми считались Рим, где были казнены и похоронены апостолы Петр и Павел, а также Сант-Яго-Компостелло в северной Испании, где похоронен апостол Яков. Но лучше всего считалось паломничество в Святую Землю (Палестину), места, где жил и был казнен сам Христос. Палестина в то время находилась под властью мусульман, но те, как правило, не препятствовали христианскому паломничеству, они и сами считали Иисуса не богом, но великим пророком. В тех краях жило в те времена немало и местных христиан, хотя и не католиков.
В 30-ых годах 11-го века совершали паломничество в Палестину такие великие грешники, как отец Вильгельма Завоевателя Роберт Дьявол (о чем рассказано в «Саге о Гаральде Гардраде …»), а также предок короля Англии Генриха II анжуйский граф Фульк Нерра («Черный»). Это был человек совершенно бешеного нрава, который в гневе мог убить любого, хоть мирянина, хоть священника, не раз грабил храмы и монастыри. Но и каялся он так же безудержно, трижды побывал в Святой земле, и там видели, как он стоял на коленях около храма, а слуги секли его, приговаривая: «Господи, прими душу предавшего тебя раба божьего Фулька».

В середине 11-го века ситуация на Ближнем Востоке резко ухудшилась: туда пришла завоеватели – турки-сельджуки. Выходцы из Средней Азии, родственные современным туркменам, они захватили Иран, Ирак и Азербайджан (в теперешнем географическом делении). На востоке современной Турции, около озера Ван, турки вдребезги разгромили большую византийскую армию, захватив в плен императора Романа Диогена, а затем захватили и почти всю территорию Турции, создав там свое государство «Румский (Римский) султанат» со столицей в Никее, совсем близко к Константинополю. Турки захватили также Сирию и Палестину вместе с Иерусалимом. Прежде язычники, турки приняли мусульманство, и как всякие новообращенные, они более нетерпимо относились к инаковерующим, чем египтяне, до этого владевшие Иерусалимом. В довершение всего, единое сначала турецкое государство скоро раскололось на множество враждующих и воюющих между собой владений.
В результате этих событий паломничество из Европы в Святую Землю стало очень трудным и опасным, хотя и тогда находились люди, готовые рискнуть всем ради надежды на будущий рай. Светские и духовные власти Византии, потрясенные разгромом и опасавшиеся, что турки вот-вот нападут на столицу, обратились к Западной Европе с просьбой о помощи. Опасность Византии грозила не только с востока, но и с запада. Печенеги, которые жили в южно-русских степях во времена киевских князей Святослава и Владимира, в середине 11-го века были вытеснены половцами на запад и поселились на нижнем Дунае, в пограничной области и во владениях Византии. Приходили туда и половцы, которые иногда воевали с печенегами, а иногда сговаривались с ними о совместном нападении на византийцев, к этому союзу иной раз присоединялись и турки. Искусным в дипломатии и интригах византийцам обычно удавалось ссорить между собой союзников, но все же опасность была велика. Кроме того, в это же время византийцы потерпели поражение в южной Италии и на Сицилии, где норманны, выходцы из французской Нормандии, создали свое государство. Их вождь Роберт Гвискар вместе со своим сыном Боэмундом вторгся в принадлежавшую Византии Грецию.
В таких тяжелых обстоятельствах император Алексей I Комнин в 1091-ом году отправил государям Западной Европы письмо, в котором просил помочь восточному христианству, соблазнял большими богатствами, накопленными в Византии и награбленными турками, и даже возможностью объединения церквей при главенстве Римского Папы. Восточная и западная христианские церкви к тому времени успели крупно поссориться между собой – в 1054 г. в Константинополе патриарх Михаил и легаты (послы) Папы обменялись анафемами и обвинениями в ереси, но раскол тогда еще не казался окончательным. В письме говорилось: «…именем Бога умоляем вас, воины Христа, спешите на помощь мне и греческим христианам. Мы отдаемся в ваши руки; мы предпочитаем быть под властью ваших латинян, чем под игом язычников. Пусть Константинополь достанется лучше вам, чем туркам и печенегам… Итак, действуйте, пока есть время, дабы христианское царство и – что еще важней – Гроб Господень не были для вас потеряны, дабы вы могли получить не осуждение, но вечную награду на небеси».
Византия не получила немедленного ответа, но идея о большом военном походе на Восток постепенно созревала, и осенью 1095 г, по окончании церковного собора, который проходил в городе Клермон во Франции, Папа Урбан II выступил на площади перед большим скоплением народа, не только горожан, но и приехавших издалека, поскольку было заранее известно о том, что Папа скажет важную речь. Сам текст речи не сохранился, может быть, он и не был заранее написан, но имеется несколько воспоминаний очевидцев этого выступления. Папа был хорошим оратором, он рассказывал о страданиях христиан в Святой Земле, о разрушении «язычниками» христианских святынь, об опасности, которой подвергался великий город Константинополь. «Обратитесь на Восток – говорил Папа – освободите Гроб Господень. Возьмите в руки меч и копье и вступите в бой за правую веру. И пусть знаком вашего святого паломничества станет крест из красной материи, нашитый на одежду. Верьте в Бога и Святой Крест, и победа будет за вами». Толпа ответила на эти слова восторженным криком: «Так хочет Бог!» А Папа не забыл и о материальных благах : «Земля, которую вы населяете, сжата повсюду морем и горами, и поэтому сделалась тесной при вашей многочисленности. Богатствами же она не обильна и едва прокармливает тех, кто ее обрабатывает… Идите ко Гробу Святому, а святая церковь не оставит попечением ваших близких. Освободите Святую Землю из рук язычников и подчините ее себе. Земля та течет молоком и медом; те, кто здесь сиры и убоги, там будут счастливы и богаты…» Всем участникам похода Папа обещал «индульгенцию», т.е. отпущение грехов, гарантирующее пропуск в Рай. Это позже индульгенциями стали называть бумажки, продаваемые за деньги (которые, правда, обещали потратить на святое дело), теперь же было не до шуток – каждый, кто «принял крест», т.е. обещал пойти в поход, должен был лично исполнить этот обет; только смерть или тяжелая болезнь могли оправдать отказ.
Задуманное предприятие тогда называлось, как и раньше, паломничеством («Крестовым походом» его стали называть гораздо позже), но это было совершенно новое явление. Прежде в паломничество, к Богу, следовало идти пешком, без оружия и со смирением в душе, как ходили, бывало, Фульк Нерра и Роберт Дьявол, теперь же задуман был грандиозный военный поход.
Но о подлинном масштабе этого события не подозревал даже и Папа, когда произносил свою речь. Идея массового паломничества вызвала громадный отклик среди простого народа, особенно во Франции и в Германии, по всем дорогам ходили фанатичные проповедники, в основном из монахов, призывая народ идти «по стезе Господней» освобождать Иерусалим. Здесь уже не задумывались о военном деле, считалось, что нужно всему народу подняться и идти в поход, а Бог каким-нибудь чудесным образом даст им победу над неверными.

Самым известным из таких проповедников был Петр-Пустынник, монах-отшельник из северной Франции, человек маленького роста, но с хорошо подвешенным языком. Он рассказывал, что недавно побывал в Иерусалиме, где после молитвы в храме Гроба Господня имел чудесное видение. Сам Спаситель в небесном сиянии велел ему, по возвращении на родину, рассказать народу о бедствии Святых мест и призвать к освобождению Иерусалима от язычников. Он поручил Петру также взять у Иерусалимского Патриарха письмо к Римскому Папе с тем же обращением. Петр выполнил поручение, он был принят Патриархом, а на обратном пути побывал у Римского Папы, где письмом и своими рассказами вдохновил его на призыв к «большому паломничеству». Наверняка Петр приписал себе лишние заслуги, но такие проповеди очень вдохновляюще действовали на простой народ.
Сто лет назад Европа находилась в глубоком духовном упадке – приближалось тысячелетие со дня рождения Христа, и широко распространилось мнение, что вот-вот наступит время Страшного Суда. Упадок духа был столь велик, что люди перестали сеять хлеб и рожать детей. Но прошла годовщина рождения Христа, а потом и годовщина его смерти, и ничего страшного не случилось, говорили, что «монахи отмолили», и конец света откладывается на неопределенное время. Европа стала понемногу возрождаться: во множестве строились храмы и монастыри, росли города и в них развивалось ремесло. В сельском хозяйстве дело обстояло хуже – крестьяне страдали от безземелья и неурожаев. Казалось бы, что при тогдашнем небольшом населении свободных земель должно быть много, но расширять посевы категорически запрещалось – земля нужна была сеньорам для охоты, которая служила не только развлечением, но и важным источником пищи для тех же сеньоров и их приближенных, хотя это и очень непроизводительный способ хозяйства. К тому же сеньоры совершенно не стеснялись во время охоты вытаптывать крестьянские посевы. Частые неурожаи также очень мучили крестьян, в основном из-за очень узкого набора сельскохозяйственных культур. Ведь отсутствие хлеба нельзя было заменить картошкой, которая так часто спасала людей в более поздние времена. Как раз перед Первым крестовым походом было подряд несколько неурожайных лет, из-за чего по дорогам Европы бродили толпы разоренных и отчаявшихся людей, готовых услышать призыв проповедников.
Среди дворянского сословия также было много неустроенных людей. При передаче наследства действовало, как правило, право майората - имение отца получал старший сын, а остальные оставались почти ни с чем и должны были сами пробивать себе дорогу в жизни. Кому повезло, попадали на постоянную службу к богатому сеньору, а остальные искали средства к жизни где попало, становясь иной раз настоящими разбойниками. Сущим бедствием в это время были феодальные войны всех со всеми: короля с графами и герцогами, графов со своими баронами, баронов между собой. Каждый, даже мелкий, землевладелец старался построить себе замок или хотя бы его подобие, и набрать себе какую-нибудь военную дружину.
Когда Папа и его приближенные поняли, какую лавину, грозившую обезлюдить Европу, они стронули с места, они попытались хоть как-то ее остановить: всюду были посланы распоряжения, что священники могут идти в паломничество только с разрешения вышестоящих церковников, и миряне должны получить благословение своих духовных наставников. В какой-то степени это помогло, но не очень, и через полгода после призыва Папы, весной 1096 года, как только потеплело и подсохли дороги, громадные толпы бедноты несколькими волнами двинулись на восток. Крестьянские отряды, вооруженные косами и вилами, сопровождаемые женами и детьми, часто возглавлялись бедными рыцарями, которые хоть что-то понимали в военном деле и организации. О географии, дальности и трудности пути они не имели никакого представления; иной раз, завидя вдали стены и церкви какого-нибудь города, они спрашивали: «Что, это и есть Иерусалим?» Продовольствие добывали грабежом местного населения, другого способа и не было, поскольку у бедняков не было денег, да и вообще весной, перед новым урожаем, трудно что-нибудь купить. Это приводило к печальным последствиям: одна из волн крестоносцев разорила Венгрию, а следующую венгерские всадники почти начисто истребили. Движение крестоносцев сопровождалось массовыми еврейскими погромами, особенно в Германии. До сарацин пока еще доберешься, а побить и ограбить богатых евреев – это дело богоугодное, они ведь Христа предали.
Когда к концу лета эти толпы крестоносцев подошли к Константинополю и начали разорять его окрестности, император Алексей был в ужасе – не такой помощи он просил на западе. Он поспешил переправить все это воинство через пролив, где они встали лагерем на границе византийских и турецких владений. Немного отдохнув от долгого похода, наиболее боеспособная часть крестоносцев вздумала предпринять наступление на Никею, столицу турецкого «Румского» султаната. Затея эта кончилась трагически – турки сначала окружили и уничтожили наступавший отряд, а потом атаковали лагерь, где оставались совсем уж небоеспособные люди, и перебили и взяли в плен практически всех. Лишь немногим удалось бежать к побережью, в византийские владения; всего в живых осталось едва ли две тысячи человек из, вероятно, сотен тысяч, вышедших в поход. Остался в живых и Петр-Пустынник, который в тот момент находился в Константинополе, договариваясь с властями Византии о поставке продовольствия крестоносцам.

Когда Папа произносил свою речь, он вовсе не рассчитывал на всеобщее народное движение; он имел в виду чисто военный поход. Предварительно он консультировался с видными военачальниками, например, с Тулузским графом Раймундом (а тогда любого графа можно было считать генералом). Начало похода он назначил не на весну, а на конец лета, когда при новом урожае уже не будет проблем с продовольствием. Сборы войска были долгими и очень дорогостоящими. Намеченный поход очень сильно отличался от тех войн, которые постоянно велись в Европе. Обычно, собираясь побить соседа, сеньор собирал феодальное ополчение - он призывал на службу своих вассалов, те обращались к своим вассалам, и т.д., по цепочке, в конце которой были рыцари, владевшие только небольшим участком земли и приписанными к ней крестьянами-сервами. Каждый вассал был обязан своему сеньору службой, но на ограниченное время; во Франции нормой считалось сорок дней за год. Если было достаточно денег, можно было набрать наемников - рутьеров, из которых формировались руты (роты) численностью обычно 50-100 человек, во главе с капитаном.
Теперь такой способ организации войска не годился – поход предстоял длительный, на несколько лет, шли в него не наемники, а добровольцы, принявшие крест. Если в поход шел сеньор, то вассалы, как правило, должны были к нему присоединиться – не принудительно, но «честь обязывала». Любой, даже мелкий, рыцарь шел в поход не один – он имел от одного до трех оруженосцев, обычно молодых людей дворянского происхождения, которые, если уцелеют, могли надеяться сами стать рыцарями. Кроме того, рыцаря обычно сопровождал отряд «сержантов» – воинов из простого народа. Редко кто из простых рыцарей мог на свои средства снарядиться сам и снарядить свой отряд на предстоящий долгий поход. Ведь снаряжение рыцаря стоило нередко дороже всего его имения, например, хороший боевой конь стоил целого стада в сотню коров, но это был зверь больше полутонны весом, который не только нес всадника в полном вооружении и собственную броню, но и сам сражался в бою зубами и копытами. Большой сеньор, граф или герцог, должен был вести за собой целую армию, ему нужно было где-то достать деньги, чтобы помочь своим вассалам. Отчасти помогла церковь, которая собирала для этой цели специальный налог, но раскошелиться по-настоящему и отдать для святого дела накопленные за века богатства она оказалась не готова. Нормандский герцог Роберт, старший сын Вильгельма-Завоевателя, чтобы получить необходимые средства, заложил свои владения брату Вильгельму, королю Англии. А вот Аквитанский герцог Гильом, владевший огромными землями, но большой транжира, нужных денег не нашел и поначалу в походе не участвовал.
Папа первоначально рассчитывал в основном на войско из южной Франции под руководством Раймунда Тулузского, возможно, самого богатого человека в Европе, который имел уже опыт войны с сарацинами в Испании и первым принял крест сразу после призыва Папы. И действительно, его армия была самой многочисленной, однако позже выявились и ее недостатки. Она оказалась чересчур разнородной – вместе с сильными отрядами в ней много слабовооруженных бедняков, что снижало ее дисциплину и боевые качества. Сам вождь тоже оказался не на высоте – чрезмерно честолюбивый и заносчивый, он претендовал на руководство всем походом, не имея, как скоро стало очевидно, организаторского и полководческого таланта, и в результате поссорился с остальными вождями крестоносцев. Вместе с этим войском шел и епископ Адемар, духовный глава похода, назначенный на этот пост самим Папой. Выбор оказался удачен, епископ пользовался большим авторитетом, и благодаря своим дипломатическим и ораторским способностям не раз примирял ссоры вождей. С ним был довольно большой военный отряд, да и сам он был «ловок в седле» и не имея права, как священнослужитель, проливать кровь, в бою энергично действовал тяжелой окованной железом дубиной.
В армии из северной Франции было несколько вождей, которые хотели бы претендовать на первенство. Самым знатным из них был Гуго, граф Вермандуа, младший брат короля Франции Филиппа и сын Анны Русской, дочери Ярослава Мудрого. Однако мудростью он не пошел в деда, и при своих больших амбициях он скоро рассорился с остальными вождями и отправился в Константинополь, где должны были собираться все войска, самостоятельно, с небольшим отрядом. Сам же король Филипп был в то время отлучен от церкви за то, что увел жену у графа Анжуйского, что сопровождалось большим скандалом, и не раскаялся в содеянном, поэтому не мог идти в поход. Граф Стефан Блуа своим богатством мог бы поспорить с Тулузским графом, к тому же он выделялся редкостной по тому времени образованностью, но как позже выяснилось, он был трусоват в бою, и поэтому тоже в руководители похода не годился. Своей отчаянной храбростью, доходящей до безрассудства, отличались два Роберта – граф Нормандский, старший сын Вильгельма-Завоевателя, и граф Фландрский. Про Нормандского Роберта говорили, что он настоящий берсерк, бешеный скандинавский воин, ведь его предки происходили, видимо, из Норвегии. В его войске тоже было немало потомков тех викингов, которые когда-то захватили французскую Нормандию, и это их происхождение еще не забылось. Но вот полководческими талантами ни тот, ни другой Роберт не обладали, в поход они шли в основном за воинской славой, и в этом они не ошиблись.
Из северной Германии и Лотарингии, промежуточной области между Францией и Германией, вышло сильное войско под руководством Готфрида Бульонского, которого сопровождали два его брата – Балдуин и Евстафий. Готфрид, пожалуй, был единственным из вождей похода, кто не искал для себя ни материальных или политических выгод, ни воинской славы – он шел именно за той целью, которая была объявлена официально – освободить Гроб Господень из рук неверных. Эта армия шла в Константинополь через Венгрию и Болгарию, где так «неласково», если не сказать больше, встретили поход бедняков. На этот раз о поставках продовольствия и оплате договорились заранее, поэтому обошлось без серьезных инцидентов.
Самое маленькое, но самое организованное и боеспособное войско сицилийских норманнов вышло из южной Италии; возглавлял его Боэмунд Тарентский, старший сын одного из основателей этого королевства Роберта Гвискара, который был родом из французской Нормандии. Боэмунда сопровождал его племянник Танкред, боец подстать Робертам Нормандскому и Фландрскому. Сам же Боэмунд был, по-видимому, самой выдающейся фигурой среди всех участников крестового похода. Византийская принцесса Анна, дочь императора Алексея, в книге, описывающей время царствования ее отца, оставила замечательный словесный портрет этого персонажа, которого она знала лично. «Не было подобного Боэмунду варвара или эллина во всей ромейской земле – вид его вызывал восхищение, а слухи о нем – ужас … Он был такого большого роста, что почти на локоть возвышался над самыми высокими людьми, живот подтянут, бока и плечи широкие, грудь обширная, руки сильные … По всему телу его кожа была молочно-белой, но на лице белизна окрашивалась румянцем. Волосы у него были светлые и не ниспадали, как у других варваров, на спину – его голова не поросла буйно волосами, а была острижена до ушей … Его голубые глаза выражали волю и достоинство … В этом муже было что-то приятное, но оно перебивалось общим впечатлением чего-то страшного. Весь облик Боэмунда был суров и звероподобен – таким он казался благодаря своей величине и взору, и, думается мне, его смех был для других рычанием зверя. Таковы были душа и тело Боэмунда: гнев и любовь поднимались в его сердце, и обе страсти вели его к битве. У него был изворотливый и коварный ум, прибегающий ко всевозможным уловкам ... Хитростью и отвагой он превышал всех прочих латинских князей настолько же, насколько уступал им богатством и численностью своих войск».

К концу декабря первые отряды рыцарей – крестоносцев стали подходить к Константинополю. Император Алексей уже знал, что это только начало, скоро здесь соберется огромная армия. Сейчас считается, что в этом походе участвовало около 300 000 воинов, из которых собственно рыцари составляли примерно десятую часть, хотя в те времена назывались гораздо большие цифры – несколько миллионов человек, но, скорее всего, это сильное преувеличение. Императору нужно было решить, что делать с этой силой. Можно было просто переправить армию через пролив и предоставить ее собственной судьбе, как он это сделал с крестоносцами – бедняками. Можно было бы присоединиться к походу со всей своей армией и попытаться возглавить его, опираясь не на численность своего войска (которое было бы все же меньшим, чем войско пришельцев), а на свой императорский авторитет. Но это было опасно, поскольку столица осталась бы почти без защиты, и еще совершенно неизвестно, как сложились бы отношения с «западными варварами» при их численном превосходстве. Поэтому император выбрал третий путь – он попытался использовать пришедшее воинство как ударную силу для того, чтобы вернуть себе земли, потерянные в прошлой неудачной войне с турками. Для этого он стал требовать от вождей крестоносцев, чтобы те дали ему клятву верности, как своему сюзерену, но вожди поначалу сильно упирались. Наиболее непримиримо был настроен Готфрид Бульонский (из идейных соображений) – он говорил, что уже дал клятву служить Богу, и никаких клятв земным владыкам он давать не намерен. Для убеждения упрямцев император использовал разные методы – и подкуп, и интриги, и лишение продовольствия, и даже военную силу. Больше всех император опасался Боэмунда Тарентского, с которым он уже сталкивался прежде; он подозревал, что Боэмунд со всем своим красноречием начнет убеждать остальных вождей воевать не с сарацинами, а с Византией. Но Боэмунд повел себя на удивление миролюбиво, он не только сам дал требуемую клятву (получив предварительно изрядное количество золота), но и других убеждал сделать то же. Сам он не придавал этому никакого значения – можно дать любую клятву, если это сейчас выгодно, а дальше будет видно, как обстоятельства сложатся. В конце концов император получил требуемое, и весной 1097 года войска двинулись на восток.
Первой целью крестоносцев стала Никея, в то время столица турецкого «Румского» султаната. Самого султана и большого войска в городе не было, он подошел позже, но было уже поздно, он не смог ни снять блокаду с города, ни усилить гарнизон. Но и крестоносцы не могли взять штурмом эту сильную крепость, у них не было для этого достаточного опыта и снаряжения. Город сдался, когда удалось перетащить небольшие корабли на соседнее озеро и прервать снабжение гарнизона продовольствием. Но турки сдались небольшому отряду византийцев, принимавших участие в осаде, к великому негодованию крестоносцев, которым не дали пограбить богатый город; они были несколько утешены, когда византийцы передали им часть захваченной в городе казны.
Крестоносцы двинулись вглубь турецкой территории; турки поначалу не пытались им препятствовать, но как только они увидели, что христианская армия, потеряв бдительность, несколько растянулась в походе, они большими силами атаковали передовой отряд, где находились норманны Боэмунда Тарентского и Роберта Нормандского. Боэмунд начал отступать к реке, чтобы обезопасить себя от удара с тыла, а Роберт выхватил знамя у знаменосца и бросился в отчаянную атаку на турок. Его рыцари последовали за ним, и этой яростной атакой отбросили наседающих турок, дав Боэмунду время закрепиться в обороне. Через некоторое время подоспела лотарингская армия Готфрида, предупрежденная посланными Боэмундом гонцами, но это только уравняло силы сражающихся. Когда же в спину туркам внезапно ударил отряд епископа Адемара, те в панике бежали, решив, что их окружила вся христианская армия. Позже выяснилось, что такой маневр был случайным, крестоносцы просто несколько заблудились в окружающих холмах, но в результате этой славной победы при Дорилее (юго-западнее Анкары) турки понесли тяжелые потери, что надолго отбило у них охоту к нападению на крестоносцев. Вместо этого турки начали проводить тактику выжженной земли: с пути следования своих противников они уводили или изгоняли население, увозили или уничтожали продовольствие, засыпали колодцы. Армии пришлось наступать в летнюю жару, почти без воды, по засушливой местности со скудной растительностью; немало воинов и их коней погибло здесь от жары, жажды и голода. Несколько помогли крестоносцам местные христиане, которым удалось избежать изгнания, но в основном добрыми советами. Армия немного отдохнула около города Конья, в более благодатной и богатой водой местности, тоже очищенной от местного населения, а затем, с большими трудностями и потерями преодолев горный хребет Тавр, вышла к средиземноморскому побережью, в дружественно настроенную христианскую Киликийскую Армению. Армяне, воспользовавшись приходом крестоносцев, подняли восстание и сбросили турецкую власть.
Отсюда армия двинулась на юг, вдоль восточного побережья Средиземного моря, в сторону Сирии. Но один отряд под командованием лотарингского графа Балдуина, брата Готфрида, откололся и пошел на восток, к городу Эдесса. Престарелый армянский правитель этого города обещал Балдуину, что после смерти уступит ему власть в городе и на окружающей территории. Как то подозрительно скоро после этого произошел мятеж, во время которого армянин был убит, и Балдуин стал во главе первого из государств крестоносцев – графства Эдесского.
В конце октября крестоносцы увидели перед собой мощные укрепления Антиохии – старинного города с почти полуторатысячелетней историей, богатейшего в этих краях торгового центра. Его стена 20-километровой длины поднималась на высоту 25 метров и насчитывала около 400 башен, сложенных из цельного камня. Часть стены проходила через горный массив, что чрезвычайно затрудняло полную блокаду города. Гарнизон крепости был невелик, раз в десять или двадцать меньше, чем число осаждающих, но крестоносцы не решились штурмовать город, да у них и средств для этого не было. Оставить у себя в тылу такую мощную крепость было очень опасно, а кроме того их манили слухи об огромных накопленных в городе богатствах. Поэтому они решили взять противника измором и начали длительную осаду. Но при этом они проявили непростительную небрежность – никто не хотел сторожить выходы из крепости в горах, все старались расположиться в уютной долине реки Оронт, поэтому осажденные могли пополнять свои продовольственные запасы через бреши в блокаде. Кроме того, крестоносцы быстро разорили богатую долину Оронта, скот и найденные запасы продовольствия больше уничтожили, чем съели. А потом начался голод, фуражирские походы были не всегда удачны, приходилось сталкиваться с войсками эмира Дамаска и других местных мусульманских правителей. За зиму от голода и болезней умерло множество людей и особенно лошадей, а ведь лошадь – это основная сила рыцаря. В войске воцарилось уныние, начались дезертирства. Попытался бежать и Петр-Пустынник, уцелевший во время избиения крестоносцев-бедняков и присоединившийся к рыцарскому войску, но он был изловлен и с позором возвращен обратно.
Прошло уже семь месяцев с начала осады, и в армии распространился слух, что мусульмане собрали огромное войско, чтобы освободить Антиохию и уничтожить крестоносцев. Вожди собрались на совет, где Боэмунд заявил, что он знает, как взять крепость, но хочет за это получить город в свое управление. Многие были готовы с ним согласиться, однако против резко выступил Раймунд Тулузский, который сам бы хотел получить эту богатую добычу, но обосновывал свое несогласие клятвой, которую они дали императору, хотя сам-то Раймунд обещал меньше всех, только не действовать во вред Византии. Вожди засомневались, тем более, что к этому времени уже многое, и лестницы, и осадные машины, было готово для штурма крепости. В ближайшую неделю состоялось еще несколько таких совещаний, на которых ничего не решили, но тут прискакал гонец из Эдессы, который сообщил, что слухи справедливы, и на христиан надвигается огромное турецкое войско под командованием эмира Кербоги. Это войско три недели безуспешно штурмовало Эдессу, а потом, бросив это занятие, двинулось на Антиохию и уже через несколько дней будет здесь. Теперь уже все, включая Раймунда, согласились с Боэмундом, и тот, не теряя времени, начал действовать. Оказалось, что он в тайне от всех сговорился с одним из турецких командиров, руководившим обороной башни в городской стене, армянином по национальности, перешедшим в мусульманство, что тот поможет отряду крестоносцев овладеть башней (разумеется, за хорошие деньги). Боэмунд ночью с небольшой группой воинов отправился к башне, расположив свое войско около ближайших ворот. Армянин не обманул, он не только пустил крестоносцев в башню, но и проводил их к воротам; внезапной атакой стража была перебита, ворота открыты, и в город ворвалось все нормандское войско. В это время остальные войска отвлекали гарнизон, изображая штурм с другого направления. В городе началось настоящее побоище, убивали не только воинов, но и всех остальных иноверцев, мусульман и евреев; христиан, как правило, щадили, но грабили всех без различия веры. Как написал один из участников этих событий: «Трудно сказать о количестве добычи, собранной в Антиохии: представьте себе, сколько можете, а потом добавьте еще». Город был завален трупами, погибли, по-видимому, десятки тысяч, но часть защитников города успела укрыться в цитадели, которая составляла часть городской стены. Изголодавшиеся во время осады победители два дня буйствовали и пировали в захваченном городе, а на третий день пришел Кербога с войском.
Войско было действительно велико, оно превосходило число крестоносцев в 2 – 3 раза. Само по себе это было бы не так страшно, во время семимесячной осады число защитников города было раз в 10 меньше, чем осаждавших. Но у нынешних осажденных было несколько слабостей, и первой из них был голод, начавшийся сразу же. С продовольствием было плохо еще раньше, а небольшое количество припасов, захваченное в городе, съели во время двухдневного пира, и теперь великой ценностью считались кошки и крысы. Другой слабостью была цитадель, оставшаяся в руках мусульман. Она стояла на холме в городской стене, и из нее были выходы как наружу города, так и внутрь. Крестоносцы, конечно, построили защитную стену против внутреннего выхода, но все равно они должны были опасаться внезапного прорыва турок через цитадель. Наконец, крестоносцам отомстила их жестокость при взятии города. Они не позаботились сразу же похоронить убитых, поэтому в городе стоял невыносимый смрад от гниющих трупов, а потом начались и болезни. В войске распространилось уныние и предчувствие неминуемой гибели; кое-кто по ночам бежал из города, они спускались на веревках с городской стены и устремлялись за 20 км к морю, к ближайшему порту, который был в руках европейцев. Оставшиеся в Антиохии называли таких беглецов «канатными плясунами», среди которых оказались графы Вермандуа и Блуа. Стефан, граф Блуа, добрался до византийской армии, которая находилась неподалеку, и рассказал им такие ужасы о неминуемой гибели крестоносцев, что византийцы даже не попытались прийти им на помощь.
В турецком войске тоже не все было благополучно. Войско было сборное, из разный турецких владений, до этого зачастую враждовавших между собой. Предводитель Кербога не был ни султаном, ни прославленным полководцем, который своим авторитетом мог бы сплотить армию; в войске было еще с десяток вождей, которые считали себя не хуже. Поэтому с дисциплиной было плохо, турки, как до того крестоносцы, не блокировали город полностью, кое-кто, вроде эмира Дамаска со своим отрядом, вообще покинул армию, решив, что «франки» уже в ловушке, а дома есть более важные дела. Большую ошибку, по-видимому, допустил Кербога, когда попытался по дороге взять Эдессу, потеряв на этом время и дав возможность крестоносцам овладеть Антиохией и укрепиться там.
А в Антиохии случилось чудо, может быть, рукотворное. Один южнофранцузский воин, Петр Варфоломей, имел божественное видение – апостол Андрей Первозванный сообщил ему, что копье, которым римский воин Лонгин пронзил распятого Христа, зарыто под стеной церкви святого Петра в Антиохии, и если христиане найдут его и пойдут с ним в бой, то Бог даст им победу над неверными. Петр рассказал об этом Раймунду Тулузскому, тот приказал начать раскопки, и к вечеру того же дня обломок копья был найден. Не все так уж поверили в столь своевременное чудо, даже епископ Адемар сильно сомневался, не говоря уж о Боэмунде, но находка вызвала такой прилив энтузиазма у крестоносного воинства, что скептики сочли за лучшее пока помолчать. На совещании князей Боэмунд был избран на ближайшее время главным предводителем войска с диктаторскими полномочиями, и он немедленно начал энергичную подготовку к бою. Через три недели после начала осады Боэмунд вывел почти всю армию за городские стены, построил ее в двенадцать штурмовых колонн (как говорили, по числу апостолов; впрочем, называли и другое число колонн) и бросил ее в решительную атаку против мусульманских полчищ. Кербога видел, конечно, эту подготовку к атаке, и мог бы сорвать ее, но он посчитал, видимо, что лучше уничтожить христиан в открытом бою, чем вести долгую осаду; при многочисленности своих войск в успехе он не сомневался. Крестоносцы же шли в бой в пешем строю (коней у них давно уже не было), с великим энтузиазмом, священники с дубинами в руках пели воинственные псалмы, здесь же несли и священное копье. Турки не вынесли и первого удара, они начали отступать, а потом в панике бежали, бросив все свое имущество. Христианам досталось и долгожданное продовольствие, и другие богатства. Эта победа имела важные последствия – никогда уже больше не собиралась против крестоносцев объединенная армия, отдельные мусульманские властители сопротивлялись каждый сам по себе, да и то они старались не воевать, а откупиться. Вскоре после этой битвы египтяне отобрали Иерусалим у турок, и в дальнейшем приходилось спорить за священный город именно с Египтом.
Крестоносцы не пошли сразу на Иерусалим: хотя простые воины туда стремились, у вождей нашлось более интересное занятие – раздел добычи. Снова возник спор об Антиохии; теперь заслуги Боэмунда были очевидны, и безусловно следовало бы выполнить данное обещание и отдать ему город, но опять против резко выступил Раймунд Тулузский. Теперь говорить о том, что Антиохию нужно отдать императору, не имело смысла, здесь он не имел бы никакой поддержки, поскольку византийцы нисколько не помогли крестоносцам при захвате и обороне города. Но он нашел другой аргумент – только находка священного копья помогла отстоять город, а раз это сделали воины из Прованса во главе с Раймундом, то им и принадлежит первенство. Тогда громко заговорили скептики, и первый из них Боэмунд, что находка произошла при весьма странных обстоятельствах, и священное ли копье - это большой вопрос. Решили устроить огненное испытание – разожгли большой костер из двух поленниц дров, между которыми был оставлен узкий проход, в огонь вошел человек, с которого и началась вся эта история, Петр Варфоломей, держа в руках копье, и вышел с другой стороны, но на следующий день он скончался от ожогов. Сомнения не были разрешены, но большинство все же считало, что копье священное, а Петр погиб потому, что сам не до конца уверовал в эту святость. В конце концов Антиохия осталась за Боэмундом, а раздосадованный Раймунд со своим войском двинулся в сторону Иерусалима.
Но ушел он недалеко и осадил ближний торговый город Маарру. Боэмунд, который считал, что окрестности Антиохии тоже принадлежат ему, двинулся туда же, и вдвоем они быстро захватили этот город, после чего опять затеяли шумный спор о том, кому им владеть. Тут уж возмутились рядовые крестоносцы, что их вожди заботятся не о Гробе Господнем, а о своих владениях, и дружными усилиями до основания разрушили Маарру – пусть не достанется никому. Говорят, что Раймунд, видя это, плакал от злости и обиды, но ничего не мог сделать.
Так за спорами и раздорами прошел почти год, и только весной 1099 года войско двинулось на Иерусалим, но и то не все. Добрая половина его во главе с Боэмундом осталась в Антиохии, чтобы оборонять город и окружающую территорию и от турок, и от византийцев, и от своих же жадных крестоносцев. Здесь образовалось второе из государств крестоносцев – Антиохийское княжество. К Иерусалиму же отправилось не более 20 тысяч боеспособных воинов, маловато для взятия такой сильной крепости, но зато это была закаленная и сильная духом армия, уверенная, что сам Бог ведет ее к победе. Подойдя к городу в начале июня, уже через неделю крестоносцы попытались штурмом овладеть крепостью, но эта слабо подготовленная атака была отбита. Тогда христиане взялись за дело всерьез и начали готовить лестницы и штурмовые башни. Необходимый материал: дерево, веревки, гвозди, инструмент привезли генуэзские корабли в порт Яффу, откуда все это оборудование пришлось доставлять за 70 км к Иерусалиму. С кораблями прибыли также мастера – специалисты по осадному делу. В этой жаркой и маловодной местности удалось найти и свой материал – вырубили и доставили к городу целую рощу деревьев. Через месяц были изготовлены и придвинуты к городской стене две огромные осадные башни – «башня Готфрида» и «башня Раймунда».
На 14 июля был назначен всеобщий штурм. Перед этим крестоносцы совершили «крестный ход» – трижды босиком, но в полном вооружении обошли весь город, в самых святых местах священники служили молебны и произносили вдохновляющие проповеди. В первый день крепость взять не удалось. Утром следующего дня вновь началась атака; осажденные яростно отбивались, им удалось горшками с горящей нефтью сжечь «башню Раймунда», но со второй башни перебросили мост на стену, и лотарингские рыцари во главе с Готфридом Бульонским и его братом Евстафием ворвались в город. Одновременно через пролом в стене пробились отряды Танкреда и Роберта Фландрского. Уже к полудню сопротивление защитников было сломлено, и в городе началась резня, превосходившая своими ужасами даже резню в Антиохии. Не спасали даже храмы: в мечети Аль-Акса укрылось множество мусульман, но их всех перебили, так что, по свидетельству очевидца, кони крестоносцев ходили по колено в крови. Побоище утихло только на третий день, когда уже самим «Христовым воинам стало противно видеть содеянное».
Теперь нужно было решить вопрос об устройстве власти в завоеванной области. Поначалу свои требования предъявили церковники – они хотели, чтобы в Святом городе главной была духовная власть Патриарха, как в Риме – власть Папы. Но всеми уважаемого епископа Адемара уже не было в живых – он скончался в Антиохии во время мора, случившегося там из-за антисанитарных условий, возникших по вине самих крестоносцев. Назначенный вместо него папским легатом Дагоберт авторитетом не пользовался, к тому же он находился в это время в Антиохии. Позже даже Иерусалимским патриархом избрали не его, а духовника Роберта Нормандского Арнульфа, впрочем, тоже порядочного авантюриста в рясе. Теперь же решили, что власть в Иерусалиме должна быть светской, королевской, потому что главной задачей является защита Святого города от неверных. И опять вылез с претензиями Раймунд Тулузский, но сейчас ему припомнили многое, и склоки с Боэмундом, и потерю штурмовой башни, что помешало ему активно участвовать во взятии города, так что он счел за благо отказаться, заявив, что он недостоин носить корону в таком святом месте. Отказались и оба Роберта, Нормандский и Фландрский, которые решили вернуться на родину. Единственной приемлемой кандидатурой оказался Готфрид Бульонский, отважный воин, который никогда не рвался на первую роль и не был замешан ни в каких склоках. Но и он отказался именоваться королем, заявив, что не может носить золотой венец там, где Иисус Христос носил венец терновый. Поэтому через неделю после взятия Иерусалима при полном одобрении войска и всех собравшихся христиан Готфрид был провозглашен «Защитником Гроба Господня». Через несколько лет, после ранней смерти Готфрида, на его место был призван из Эдессы его брат Балдуин, который уже официально получил титул короля.
Не прошло и месяца, как Готфриду пришлось исполнить свою роль защитника – на него шло большое египетское войско, к которому присоединились и оставшиеся в этих краях отряды турок. Он призвал все наличные силы, в том числе тех, кто уже собирался, но не успел вернуться на родину морским путем. Он смело атаковал более чем вдвое превосходящего неприятеля, прорвав его центр, после чего египетский визирь и военачальник бежал, а за ним в панике бежали и остальные. Этой победой был завершен Первый крестовый поход, поблизости уже не было серьезных вражеских сил, и несколько десятилетий никто не угрожал Иерусалиму.

Римский Папа Урбан II, инициатор похода, дожил до взятия Иерусалима, но не узнал о нем - он умер через неделю после этого события, и только еще через две недели корабли привезли в Италию весть о великой победе. В Европе это известие вызвало огромный всплеск энтузиазма, многие из тех, кто по какой-то причине не мог пойти раньше, теперь стали собираться в дорогу. Скоро вернулись домой немногочисленные герои первого похода, уцелевшие в боях и не оставшиеся в Палестине, и своими рассказами еще больше разжигали энтузиазм в массах. Дезертиры, вернувшиеся домой раньше времени, вроде Гуго Вермандуа и Стефана Блуа, получили осуждение церкви, и вольно или невольно должны были присоединиться к этой второй волне. Число участников этого похода, который получил название Арьергардного, было не меньшим, чем Первого. В этом походе участвовал и аквитанский герцог Гильом, который, чтобы раздобыть денег, заложил свои владения соседу, графу анжуйскому.
К лету 1101 года, через два года после взятия Иерусалима, крестоносцы вновь стали собираться в Константинополе. Отстающих ждать не стали, и довольно разнородная армия, состоявшая из отрядов из Италии, Франции и Германии, двинулась в дальнейший путь. Командовал этой объединенной армией Раймунд Тулузский, который, не получив Иерусалимского королевства, вернулся в Константинополь и стал вассалом византийского императора. Раймунд вез с собой священное копье и охотно рассказывал, какие чудеса оно творило в Антиохии. Позже оказалось, что одного копья мало, нужен был еще полководческий талант Боэмунда, а его то у Раймунда и не хватало. Эта армия шла не по пути первых крестоносцев, а значительно севернее, через Анкару и далее на восток, не приближаясь, а скорее удаляясь от Палестины. Считалось, что турки уже в основном разбиты, осталось их добить, а потом идти дальше, на Багдад и Персию. Такие шапкозакидательские настроения сыграли злую шутку с крестоносцами – турки окружили их, и в завязавшемся бою оказалось, что Раймунд не сумел сплотить свое войско. Каждый отряд сражался, а потом, разбитый, бежал самостоятельно, бросив на произвол судьбы и обозы, и невооруженных паломников, в том числе женщин, множество которых шло с войском. Не уцелели и беглецы, большинство из них пало под турецкими саблями, но Раймунду удалось спастись; он бежал в Синоп, на побережье Черного моря, откуда на корабле вернулся в Константинополь. После этого он попытался захватить Триполи, на который он зарился еще во время похода из Антиохии к Иерусалиму. Тогда ничего не получилось, теперь же он захватил окружающую территорию и осадил сам город, но умер раньше, чем смог его взять, и только его сын, прибывший из Европы, взял город и основал четвертое государство крестоносцев, Триполийское графство.
Следующие две армии шли по пути первых крестоносцев через Конью, но в предгорьях Тавра, на полпути к средиземноморскому побережью, они были, одна за другой, уничтожены турками. Герцогу Гильому, который был одним из руководителей третьей армии, удалось бежать с одним только оруженосцем, спасся также баварский герцог Вельф. А вот Гуго Вермандуа, брату французского короля, не так повезло – он вырвался из окружения, но вскоре умер от полученных в этом бою ран. Сражавшаяся вместе с ними австрийская графиня Ида пропала без вести; ходившим слухам о том, что она попала в гарем к турецкому военачальнику, и даже родила турецкого вождя и героя Зенги, вряд ли можно доверять. Так катастрофой кончился Арьергардный поход; он практически ничем не помог прежде образовавшимся государствам крестоносцев, о нем редко или вскользь можно встретить упоминания даже в специальной исторической литературе.
Оставшиеся в живых участники похода добрались до Антиохии, герцог Гильом побывал в Иерусалиме, и поклонившись святым местам, вернулся домой. В своих песнях он часто рассказывал благодарным слушателям о своих приключениях в походе. Через несколько лет после возвращения он тяжело заболел и совсем уж собрался отдать богу душу, но выздоровел, после чего опять принялся за старое – свои любовные похождения. Он увел жену у одного из своих вассалов, даму по прозвищу Данжероза («Опасная»), и поселил ее в своем дворце. Муж не возражал, то ли потому, что он боялся герцога, то ли рад был избавиться от жены со столь бурным темпераментом. Однако многих такое поведение герцога возмутило. Беда не в том, что он завел любовницу – у кого их не было – а в том, что он сделал это совершенно нагло и в открытую. Он даже поместил на щите изображение своей дамы в обнаженном виде и говорил, что хочет носить ее на войне так же, как она носит его в постели. В герцогской семье это вызвало скандал – жена с дочерью ушли в монастырь, а сын, будущий герцог Гильом X, взбунтовался против отца и начал с ним войну, которая продолжалась несколько лет, но кончилась поражением сына и его примирением с отцом. Сын даже женился на дочери этой Данжерозы, правда, от законного мужа.
Церковь тоже осуждала такое поведение герцога. Однажды некий епископ уговаривал его покаяться и смириться перед церковью, на что герцог ответил: «Ладно, смирюсь, когда ты причешешься» (почтенный святой отец был совершенно лысый). Дело дошло до отлучения от церкви, процедура которого заключается в том, что священник, держа в руках библию и зажженную свечу, произносит формулу отлучения, а потом гасит свечу. Во время этого действа герцог ворвался в церковь с мечом в руке и закричал проводившему отлучение епископу: «Прекрати сейчас же, или лишишься головы». Епископ, однако, довел свое дело до конца, а потом склонил голову и сказал: «А теперь руби!» Тогда герцог засмеялся, вернул меч в ножны и ответил: «Ну уж нет, ты не заставишь меня послать тебя в рай», обратив все это происшествие как бы в шутку.
Умер герцог Гильом в возрасте около 55 лет, в конце концов покаявшись и примирившись с церковью.