Миссия - 3

Георгий Булавин

Историческая миссия



Часть 3. Спецоперация «Чёртово яблоко». Север…

Куда бы вы ни ехали, это всегда в гору и против ветра. Неприятность, которая может при этом случиться, обязательно случится. Однако не отчаивайтесь – всё не так плохо, как вам кажется! Всё гораздо хуже…


Первый блин – комом, блин!

Скандал на месте ДТП:
- Мужик, ты конкретно попал! Нас, типа, знаешь? Мы – «солнцевские»! А ты чисто по жизни кто такой?
- Я… я… я типограф.
- Ни фига, блин, пацаны! Он, типа, граф! А мы все, типа, быдло, да?!

В сакральном мире утро выдалось по обыкновению (по обыкновению Жихаря ибн Кузьмича) в меру прохладным, практически безветренным и ясным. Абсолютно ясным, как математический анализ – студенту-заочнику…
До пояса омывшись у колодца ледяной водой, Никита подозвал Глузда, любовно пудрившего завитой парик.
- Правду ли говорят, мсье, что ведьмакам известно всё на свете, или, как водится в простонародье, брешут?
- Истинную правду! - горделиво напыжился полудемон, расправляя белоснежное жабо под элегантным кафтаном европейского кроя.
- В таком случае соблаговолите информировать старшего группы спецназовцев-временщиков, как в районе выброски дела с погодой.
В ответ Глузд, что называется, повёл очами, натянул паричок и улыбнулся Буривому так, что стал похож на обольщённую ловеласом гимназистку. Ну, или на педераста. Тут уж на любителя…
- Как с погодой, хочешь знать, противный?
Он старательно заправил чулки под атласные кюлоты, поддёрнул на груди несуществующий бюстгальтер и вдруг заговорил голосом диктора «Вестей» на канале «Россия»:
- Здравствуйте, уважаемые телезрители! Передаём метеопрогноз на шестое мая 1766 года. Похоже, лето не торопится в наши палестины. Сегодня над всем северо-западом Российской империи будет преобладать умеренно комфортная погода, характерная больше для первой половины весеннего сезона. Средняя температура воздуха в течение дня девять-одиннадцать градусов по шкале Цельсия. Атмосферное давление чуть ниже нормы. Ветер юго-восточный, слабый. Ясно. К ночи несколько похолодает, возможна переменная облачность. Добрых вам вестей! В студии была…
- Выходит, не зря я вас, мсье, с момента знакомства подозревал в сексуальной дезориентации, - насмешливо перебил «телеведущую» Никита. - Впрочем, спасибо за прогноз. Скоро проверим, насколько и в какую сторону по уровню бесстыжего вранья метеосводки восемнадцатого века отличались от сестёр из двадцать первого… Пожалуй, предупрежу мадам, чтобы одевалась потеплее, а вы заранее протопите салон-вагон.
- Я учитель французского, а не истопник, - пробормотал Глузд.
Никита сделал вид, что не расслышал пререканий, даже ладонью оттопырил ухо на манер антенны радиолокатора.
- Ась?
Полудемон вмиг напялил треуголку, вытянулся и приложил два пальца к буклям паричка.
- Будет исполнено, мон женераль!
- А вот это похвально, юноша, весьма похвально! При таком радении быстро дослужитесь до полковой лошади. Ну, а коль скоро погибнете в бою со всегда превосходящими силами вероятного противника, – до полкового барабана. С добротной кожей в стране напряжёнка… Внимание, кру-ГОМ, ать-два! Дерзновенно, с огоньком, старательно выполнять задание бегом – МАРШ!
По фактической погоде в зоне высадки одевшаяся потеплее – в изящную пелерину на куньем меху поверх заранее подобранного в дорогу платья из тёмно-зелёной узорчатой парчи с часто продёрнутыми вдоль основы золотыми нитями, в виде широкой, колоколом, юбки на фижмах, с жёстким приталенным корсажем и широким вырезом на груди, задрапированным тончайшим шёлковым газом, – Гюльнара смотрелась потрясающе эффектно. Толику восточного шарма ей прибавляли претенциозная испанская мантилья, крупными складками ниспадавшая на плечи, а под нею – чёрного бархата татарский калфачок в форме подкалываемой к волосам надо лбом крохотной шапочки, украшенный жемчужными нитями и крупным изумрудом. Дева казалась персидской княжной, не утопленной Степаном Разиным за отказ в интимной близости со всей воровской шайкой, но сосланной на перевоспитание в Сибирь. В сопровождении правозащитника от Совета Европы мсье де Рюблара, сиречь ведьмака Глузда. Под конвоем атаманских кунаков – есаула Буривого и урядника Терпигорца…
Под конвоем есаула Буривого и урядника Терпигорца, которые на фоне знатной дамы выглядели в своих «зипунишках» откровенно шутовски. Да, как уже говорилось ранее, Никита довольно скоро «притоптался» к щегольским – фраерским, как сам считал – сапожкам тонко выделанной кожи, крытым расписным сафьяном. Да, он вполне сросся с широченными, на его взгляд, штанами, впрочем, куда более удобными для верховой езды, нежели плотно облегающие бедро кюлоты гувернёра-французишки. Да, быстро свыкся с кафтаном алого бархата, стёганым архалуком (по-казацки «душегреем») и шапкой с красным атласным верхом над собольим околышем. Да, ему, словно дикарю-полинезийцу или «новому русскому» 1990-х годов, даже понравилось таскать на себе с килограмм золочёного галуна и множество драгоценных побрякушек, первая и главная из которых – громадная блюдцеобразная медаль от покойной государыни императрицы Елизаветы, кроткой сердцем дочери Петра Великого. Да… Но – нет! Будь на то воля самого Никиты, он предпочёл бы отправиться в ту эпоху, где/когда казаки стали носить единообразную для каждого Войска форменную одежду – строгую, много более скромную, куда менее выделяющую «носителя» на фоне прочего служилого люда. Тем паче, что эпоха сия не так уж далека. Но… Но времена, равно как отца и мать, увы, не выбирают! Точнее, выбрать можно было бы, но за них постарался кое-кто на диком Западе…
Любуясь преобразившейся подругой, Никита подумал, что шеф с самого начала был абсолютно прав: подобная матрона не просто украсит собой группу специального назначения и скрасит командирский быт, но, что куда важнее, придаст каждому из временщиков «человеческое лицо». Мало кто из простолюдинов, облечённых властными полномочиями, – к примеру, полицейский вахмистр, мытарь на таможне или патрульный драгун, – станет дотошно проверять документы приезжих, когда капризная на вид аристократка, морща носик, окликнет есаула из окошка: «Ну, что там ещё, братец, за компликация (польское «осложнение»)? Не забывай, матушка-государыня велела следовать в Москву без малейшего ауфенхальту (от немецкого ohne Aufenthalt – без промедления)!» Благо, в екатерининские времена нельзя было из караульной будки, провонявшей перегаром и портянками, за минуту-другую навести справки о подозрительных лицах в адресном бюро и оперативных учётах спецслужб… Не будь в команду включена Гюльнара, сомнительные добры молодцы Буривой с Терпигорцем (разодетым примерно так же, как и старший группы, только в наряд попроще материей, помрачнее цветами, победнее золотым шитьём), увешанные фузеями, пистолетами, шашками и кинжалами, как пьяный Дедушка Мороз – новогодним серпантином, запросто могли быть приняты за ряженых разбойников, коих в означенные времена хватало с превеликим лишком, хоть по зарубежью раздавай в плане гуманитарной помощи…
Эх, блин, знать бы сейчас досужему мыслителю Никитке, что последней мыслью неловко растревожил задремавшую было Судьбу и, сам того не желая, напророчил неприятностей… Ну, что же, первый блин, известно, – комом, блин!
Реальность виртуального мира языческих демонов тут же подтвердила собою правоту означенной приметы – Никитушка подавился блином с паюсной икрой, который поднесла ему под шкалик «на коня» добрейшая кикимора Прозерпина. Княжна Гюльнара от всей своей восточно-аристократической души накостыляла суженому по горбу.
- Первый блин – комом, да, Ники?
Прокашлявшись и насилу отдышавшись, он утёр слёзы и упрекнул спасительницу:
- Только не накаркай, цветик мой гранатовый! Но, как бы то ни было, спасибо тебе за первую медицинскую помощь.
- Дай-то Бог, чтобы последнюю… - прошептала Гюльнара.
- Не смей упоминать ничего «последнего»! Не нужно провоцировать Судьбу. Мы выходим на спецоперацию, и всё у нас сейчас «крайнее».
Вероятно, расценив их пикировку как назревающий конфликт, шеф поспешил выступить с прощальной речью. Продолжительной. Продуманной. Пространной. Проникновенной… Да вот в конце допустил откровенный ляп – припомнил комиссарский штамп времён Великой Отечественной:
- …Ну, а случись что, будем считать вас коммунистами.
- Только не меня! - фыркнул Буривой, всё ещё пунцовый после, блин, конфуза с блинчиком.
- Чем же вам, Никита Кузьмич, так уж коммунисты насолили? - едко поинтересовался Шевелёв. - Лично я, между прочим, до августа 1991 года состоял в рядах членов КПСС.
- С чем вас от всего сердца поздравляю! Но считать себя вашим «сорядником» даже посмертно не могу по двум причинам. Во-первых, я с некоторых пор член партии «зелёных», - при этом кивнул на Глузда. - Если не верите, мсье Рюблар подтвердит: организация Greenpeace, радикальная боевая фракция Greencross, на языке родных осин Зелёный крест…
- Впервые слышу о такой.
- Не мудрено – покамест я там в одиночестве. Но скоро ко мне примкнут миллионы пламенных борцов за чистоту биосферы планеты Земля, так что ещё услышите!
Шеф картинно поёжился.
- Вот как? Тогда я, пожалуй, впредь остерегусь даже по грибы сходить, не говоря уже о рыбной ловле… А что у вас припасено «во-вторых»?
- Теперь – во-вторых: как сколотим боевые легионы, так ужо польётся кровушка губителей живой природы! Поставим большой зелёный крест на каждом браконьере, каждом загрязнителе вод, каждом порубщике лесов, каждом разрушителе озонового слоя, каждом поедателе мяса и плодов земных…
Тут праведно возмутилась Гюльнара:
- А что же прочим людям кушать?!
Распалившийся «зелёный» обличительно ткнул в неё пальцем.
- …а также на каждом несогласном с генеральной линией партии. Всех перевешаем!
- Беспредел, - поморщилась невеста. - Нет и не предвидится такого закона, Ники, чтобы вешать за пучок укропа или даже отбивную.
- Вешать будем не за отбивную, а за шею, - уточнил впрямь не на шутку разошедшийся «крестоносец». - И закон для этого давно имеется – всемирного тяготения. Слыхала про такой?
- Да будет вам, Никита Кузьмич! - снова выступил миротворцем Шевелёв. - Я спросил, что именно «во-вторых» мешает вам считаться коммунистом.
- Ах, снова вы о своём, о девичьем… Во-вторых, мешает родовая память о том, как обошлись большевики с моими предками по ходу претворения в жизнь державной политики расказачивания.
- Дело прошлое… И потом, насколько мне известно из личного дела, ваш отец, уважаемый Кузьма Никитич, в КПСС всё-таки состоял.
- Да, состоял. Иначе никогда не дослужился бы до полковника ВДВ, заместителя командира воздушно-десантной дивизии.
Оппонент поморщился.
- Попахивает беспринципностью…
Куда более явственно поморщился в ответ Буривой.
- Попахивает природной склонностью к ратному делу и здоровым офицерским карьеризмом… Батьку не трожьте! Батька верность принципам и воинскому долгу кровью подтвердил. Так что…
- Всё, Никита Кузьмич, убедили! - капитулянтски поднял руки Шевелёв. - Беру свои слова обратно. Лично вас будем считать самым зелёным из защитников природы-матушки…
Зелёный… Он же по-английски Green… Печаль заволокла глаза Никиты. Дежавю! «Грин» – его позывной для УКВ-радиосвязи в бытность сотрудником оперативно-боевого подразделения. А также прозвище времён Рязанского высшего воздушно-десантного командного училища, где его за нещадное курение и, как следствие, нездоровый цвет лица обзывали сначала Зелёным, а потом сочли – слишком длинно… К слову на память пришло и юношеское погоняло – Стрелок. Вне всякой связи с применением оружия. Стрелком пацан прослыл среди такой же, как и сам, босоты потому, что, испытывая по малолетству затруднения с покупкой сигарет – ларёчницы гнали его на матюгах, даже в милицию грозились отвести, – метко «стрелял» курево у прохожих. Стыдно было? Ещё как! До боли. В особенности больно стало после того, как впотьмах «стрельнул» в собственного тренера. Вот это была боль! На следующий день. При всей группе. Прямо на борцовском ковре. Чёрным мастерским поясом наставника – по заголённому «седлу»… В результате с курением Никитушка «завязал». Окончательно. Бесповоротно. Осознанно. Навсегда! В… тридцать один год, будучи уже майором ФСБ. После недельной засады в наглухо закрытом помещении, где ладно что закурить, но даже пукнуть – и то было чревато срывом операции, взятой под личный контроль руководителями спецслужб России и ещё одиннадцати государств. Испытав жуткий абстинентный синдром (натуральную ломку!), Никита порешил – довольно, хватит, натерпелись! Хотя, сказать по совести, не обошёлся без «последней», «распоследней» и «гадом буду, век свободы не видать, самой последней!» сигареты. Вернее, тысячи-другой таковых…
- Ну, что ж, обнимемся, друзья, и – в добрый путь! - подытожил митинг Шевелёв.
И стало так!
Соратники обнялись.
Облобызались.
Прощаясь с шефом, Буривой не глядя выбросил стопу в седалище лукавого демона-охранителя Чура, снова потянувшего к Гюльнаре похотливые конечности.
Хлевник заиграл на гуслях марш «Прощание славянки».
Кикимора всплакнула, утирая слёзы грязной ветошкой.
Оглушительно взревел медведь Аркуша.
Лошади, всхрапнув, забарабанили копытами о дощатый настил.
Убывающие заняли места согласно купленным билетам.
В один конец?
Бог весть…
…Домовой и Чур проникли в портал комбинированного перехода между мирами, временами и реальностями одновременно с группой СпецНаз, однако «сошли» на два дня раньше, четвёртого мая, дабы, как выразился господин Постеньев, «жалом поводить» – осмотреться по месту десантирования и в районе действий, опросить доброхотов-информаторов, оценить обстановку, скорректировать планы, организовать оповещение и связь, наладить взаимодействие с подпольем, активировать работу пунктов наблюдения и операционных баз. Из кого и как они Там вытрясали души, Никиту не волновало ни в малейшей степени. Чётко скоординированная акция хороша уже тем, что каждый из её участников, не отвлекаясь посторонним «геморроем», несёт собственный крест, как улитка – раковину, а баран – курдюк. Увы, стоит объявиться заранее не учтённому фактору, как стройный железобетонный небоскрёб детально разработанного комплекса мероприятий превращается в карточный домик. Не успевает даже толком превратиться – сразу рушится!
Как бы то, однако, ни было, Никита, едва лишь ступив фраерским сапожком из лучистого портала прямо в лужицу талой воды, принял сообщение по каналу пси-связи: внедрение группы поддержки успешно состоялось, возникшие было проблемы с честью «разрулены». У казачьей же станицы-экспедиции есть пара-тройка дней на разгильдяйство – сиречь неторопливый вояж по просторам северо-западного региона екатерининской империи, уже не Руси, однако не совсем пока ещё России. Ну, и славно!
Погодные условия означенного региона полностью соответствовали метеопрогнозу мсье Глузда. Ручонки-лучики молокососа-солнышка, едва народившегося после зимних стуж и мрака, шаловливые, по-детски любопытные, сновали сквозь прорехи в молодой листве берёзок и осин, отряхивали от бледной замшелости вечнозелёные – вечно бурые, вечно хмурые! – лапы облезлых тёток-ёлок. Слабый (порывами, кстати, до умеренного) юго-восточный ветерок проветривал чащобы опахалом, собранным из долговязых корабельных сосен. В низинах чернели болотца от не так давно растаявшего снега, однако на подсохших кочках вовсю зеленела юная трава. По утренней поре явственно ощущалось, что холода пока ещё в раздумьях, то ли удаляться в арктические широты, то ли напоследок врезать пару раз по первое число – месяца, эдак, февраля… Дышалось, в пику загазованному, пыльному, душному Питеру двадцать первого века, легко и привольно. И это было хорошо весьма!
- Ох, как хорошо! - восхитился Никита, вдоволь насладившись терпким ароматом весеннего леса.
- Хорошо всё, кроме дороги, - проворчал Адам, возвратившийся после рекогносцировки на маршруте выдвижения.
- Кроме дороги… Она хоть есть как таковая?
- В принципе – да, имеется. До некоторой степени. С натяжкой. Чисто для «галочки» в графе «российские беды»… Не дорога – так, две колеи прошлогодних.
- Ну, да ладно! Мы, чай, и в третьем тысячелетии по Рождеству Христову автобанами не избалованы… Тарантас сквозь заросли пройдёт, как думаешь?
Терпигорец брезгливо поморщился.
- Разве ж это заросли?! Пролетит, как моль – в гардероб, даже крылья не облупятся. Отсюда до горе-дороги метров сто, не больше.
Никита прикинул: а после – две версты до просёлка между трактом на Кексгольм (бывшую Корелу, будущий Приозерск) и мызой Матоксой, которая суть владение графа Ивана Остермана, младшего сына Генриха Иоганна Фридриха (в православном крещении Андрея Ивановича) Остермана, вице-президента петровской Коллегии иностранных дел, второго по счёту барона Российской империи. Его сиятельству Ивану Андреевичу фактически принадлежит весь западный – Выборгский, как тогда/сейчас говорили/говорят – берег Ладоги, диковатый что на заре времён, что и в двадцать первом веке: болота, озерца, чащобы, замшелые чухонские деревушки, снова болота, озерца, чащобы, клюква, комары, мошка, пропасть рыбы и грибов… За два с половиной столетия прибавилось не так уж много: остатки ДОТов линии Маннергейма, военные городки, разбитый вдрызг асфальтобетон дорожного полотна, полигоны, средства ПВО страны, пусковые ракет средней и меньшей дальности, маршрутки, электропоезда, туристы, грибники, дачники, безобразные свалки вдоль обочин – за которые витязи Greencross будут не просто наказывать и даже не казнить виновных (слишком просто!), но заживо сжигать в мусорных кучах…
- Ахтунг! - вполголоса скомандовал Никита. - Закончить сборы, занять места согласно походному ордеру.
- Куда торопиться? - пожал плечами Терпигорец. - Сам же говорил, у нас есть два-три дня в запасе.
По сути дела, так оно и было. Временщики могли позволить себе и пикник на пленэре, и беспечный сбор цветочков, и разудалого «песняка» под балалайку на ночь глядючи, но… Но! «Но» заключалось в том, что самому зелёному на белом свете Буривому вдруг приспичило срочно проверить, насколько и в какую сторону екатерининские вельможи отличаются от его современников – соблюдают чистоту или тоже, блин, разбрасывают всюду полиэтиленовые мешки с бутылками от кока-колы, насквозь проржавевшие канистры, стёртую до корда автомобильную резину, прокладки с крылышками и презервативы…
- Наотдыхались уже! - отмахнулся он в ответ. - Пойдём малым ходом, оглядимся в этом мире, пообвыкнемся…
Адам только пожал плечами. Никита же, сколь позволяло редколесье, оглядел перспективу. Дичь. Глушь. Никакого шумового фона – музыки, клаксонов, рёва мотопил, телефонных рингтонов, сирен, рокота моторов, – столь привычного по двадцать первому веку. Только мерный шелест крон под ветерком да отдалённый стук проголодавшегося дятла… Впервые пришло в голову: не к добру такая тишь, ох, не к добру!
- …и потом, случись чего в дороге, запас времени не помешает точно, а то как бы не пришлось догонять нашу картошечку на галопе до самой Москвы.
- Не каркай! - справедливо упрекнул его Терпигорец.
- Принято к сведению… Ладно, выводи шарабан, а я соберу заводных лошадей. И гулящих членов нашей команды… Мадам, мсье, ау! - позвал Никита сквозь ладони лодочкой. - По местам стоять, отдать швартовые концы, с якоря сниматься!
Мадам Гюльнара, по легенде дочь татарского мурзы Рената Хабиба, и ведьмак Глузд, по легенде мсье Глуз де Рюблар, сомнительный французский дворянин, прибыли на посадку романтической парочкой. Буривой критично оглядел весеннюю икебану в руках невесты – композицию из подснежников, прутиков едва расцветшей вербы и веточек перезимовавшей рябины.
- Вот, кстати, о природе, - ткнул он пальцем в ссохшиеся ягоды. – Дамы и господа, считаю своим долгом напомнить о том, что мы окунулись в Прошлое на два с половиной столетия…
Гюльнара, усмехнувшись, выдернула из букета чахленький подснежник.
- Мой господин хочет сказать, что череда потомков этого цветка в третьем тысячелетии упёрлась в губернатора Санкт-Петербурга, и я, сорвав его, разрушила демократическое будущее северной столицы?
Никита лишь воздел руки к небесам, дескать, неисповедим Господень промысел.
- Твоему господину так далеко заглядывать не по чину. А напомнить он хотел о том, что иммунитет, доставшийся нам от далёких предков, притуплен за долгой невостребованностью, и любая здешняя зараза для нас вдесятеро опаснее, чем для аборигенов. Потому приказываю ни в коем разе не жрать первую попавшуюся хрень, - снова показал на ягоды, - пить воду только после кипячения, а также как можно чаще и тщательнее, нежели обычно, мыть руки. В этой связи, мсье Рюблар, как загрузитесь в экипаж, соблаговолите сразу же заняться самоваром и организовать горячую помойку – прошу извинить, помывку! – передних конечностей личного состава экспедиции.
- Не просто Рюблар, а де Рюблар, - поправил Глузд. - И если здесь кому-то что-то не по чину, так это мсье де Рюблару – столь подлая работёнка.
- Ох, как же я забыл?! Шевалье ведь не чета простолюдинам! Может быть, он заодно представит документы, подтверждающие аристократическое происхождение?
- Легко! - заверил Глузд, самодовольно ухмыльнувшись.
И тут Никита вспомнил давнее намерение – изъять у ведьмака артефакты, способные, будь обнаружены при досмотре, вызвать массовый падёж екатерининских чиновников.
- Ну-ка, монсеньор, попрошу предъявить содержимое карманов!
В результате «отплытие» оказалось задержано на полчаса – до тех пор, когда был истолчен и развеян пепел от бесчисленных повесток, уведомлений, билетов, талончиков и квитанций, где писаная от руки в 1836 году контрамарка в Большой (ныне Мариинский) театр преспокойно соседствовала с картонным жетоном для провоза багажа в питерском метрополитене и фантиком от шоколадной конфеты «Космос» кондитерской фабрики имени Крупской… По мере того, как догорал костёр инквизиции, Никита отвёл Глузда в сторону, ухватил за выступающий кадык и процедил, брызжа в лицо слюною праведного возмущения:
- Мсье де Рюблар, не будь вы дворянином, да к тому же иностранцем, я бы набил вам физиономию! По-французски, кажется, визаж.
- Нет, мсье Буривой, - равнодушно парировал ведьмак.
- Не «визаж»?
- Визаж, мсье, визаж, но дело в следующем: моё происхождение и подданство тут ни при чём. Ваша сдержанность объясняется куда проще – вы боитесь получить сдачи от моей демонической составляющей. Не так ли?
Да, Глузд был абсолютно прав. Никита не забыл, как при первом знакомстве рукоять собственного пистолета едва не превратила его ладонь в хорошо прожаренный шницель…
- Допустим, так, - вынужденно признался он. - Однако никакая ваша составляющая не помешает мне по возвращению доложить обо всём господам Шевелёву и Постеньеву.
- Давайте для начала возвратимся, мон ами, - вздохнул Глузд.
- Не возражаю! Только для самого начала давайте постараемся максимально соответствовать нынешним временам. Не знаю, сколько жизней в запасе у вас, а у меня – ни единой… Пшёл в кибитку, разгильдяй! Адамушка, трогай! Поехали…
И они поехали.
Как пенсионеры-дачники в постылых электричках от Финляндского вокзала много лет спустя.
Как Юрий Алексеевич Гагарин в стылом корабле «Восток» 12 апреля 1961 года.
Как «крыша» каждого из действующих лиц (включая автора).
Как…
Как бы то, однако, ни было, исторический вояж начался. Двинулись со скоростью улитки средней резвости по размытой тропке в две тележных колеи, стиснутой опушками из серого по весне кустарника, крохотных пушистых ёлочек и молодых берёз. Не хватало только линии электропередачи да зловредного борщевика – вот и всё отличие от двадцать первого столетия по Рождеству Христову… С Богом!
Никите очень скоро – метров через триста – надоело выписывать пьяффе и пируэты в авангарде, изображая собой заторможенного дона Кихота с копьём наперевес. В тему вспомнилось ироничное наблюдение: если вас на карельской дороге обогнал эстонец, значит, вы – финн… Бог весть с чего развеселившись, он порушил самим же утверждённую диспозицию марша, забросил тяжеленную пику на крышу тарантаса и повёл красавца ибн-Самума рядом с боковым окошком, развлекая возницу и пассажиров анекдотами эпохи бандитского беспредела.
- …Слушайте ещё занятный анекдотец! «Стрелка» на Садовой. Братва перекрыла тачками всю ширину улицы. Ситуация накалена до предела. Оппоненты готовы выхватить стволы. Как вдруг подкатывает «Запорожец» с украинскими номерами и к авторитетам направляется затрушенный хохол пенсионного возраста: «Извините, товарищи, я могу здесь проехать на Невский?» Пауза! Наконец один из авторитетов оборачивается к приезжему и говорит: «Можешь ли ты проехать на Невский? Не знаю, как решат пацаны, но лично я не возражаю».
Трудно сказать, как именно отреагировали бы спутники на «занятный анекдотец» Буривого – перед тем хихикали, но больше, как ему казалось, издевательски, – однако сзади вдруг ржанул один из трёх заводных коней, и они покатились со смеху. Типа, хоть кто-то оценил по достоинству… Воодушевлённый рассказчик продолжил:
- А вот реальная история…
Как вдруг История реально взвилась на дыбы перед незваными пришельцами! Допотопную благость в клочья разорвал пронзительный свист, и на дорогу из опушки леса кучно высыпали десятка полтора бородатых, в отрепье, чумазых мужиков – типичных разбойников, особенно если учесть дубины, пару луков, допетровский бердыш и вполне современный мушкет. На самодовольных рожах каждого явственно читалось: «Привет потерпевшим!»
- Накаркали реальную историю… - пробормотал ошеломлённый Никита. - Натуральное попадалово в русский бунт, бессмысленный и беспощадный! Всё точно: первый блин – и сразу комом, блин…
И сквозь одежды ощутил, как в ягодицу ткнулось что-то неприятно колющее.
- Приехали, барин! Слазь!!!
- Какой я вам барин?! - попробовал возмутиться он.
- А вот такой-растакой! Не слезешь сам, так подмогнём, ужо за труд не посчитаем.
За спиною заржали как минимум трое разбойных людишек. Сорванный с коня за полу архалука, Никита сверзился наземь и тут же заработал крепкого пинка по шее, отчего ткнулся лицом в рыхлую супесь. Притиснутый к земле чьим-то вонючим коленом, он де-факто утратил контроль над ситуацией, лишь, не сопротивляясь – бесполезно! – констатировал, как быстро лишается оружия и облачения: фузея, шашка, револьверы, плеть, кинжал, засапожный нож, сапоги, мешочек с пулями, пороховница, кожаное опоясье, мошна, шапка, душегрей, кафтан, зипун-камзол, медаль, перстни, золотой нательный крест…
- Ты, морда, крест не трожь!!!
- Не боись, барин, креста мы тебе новёхонького срубим, - был ему ответ. - И на Голгофу проведём. Даже поднести распятие поможем, чай, не звери лютые.
Никита сыскал одним глазом знатока страданий Иисуса Христа: здоровенный детина в сапожищах – раз не в лаптях, видимо, из авторитетов, – густо усыпанный веснушками и обрамлённый по всей морде рыжими кудрями, отчего кажется чёртом, ради маскировки натянувшим ангельскую шкуру. В этой связи вспомнился один из международных законов и обычаев ведения войны, касающийся, в частности, разведки: военный разведчик, переодевшийся в форменную одежду армии разведываемой стороны, чиновничий мундир или гражданское платье, считается лазутчиком. На него, попади в лапы врага, не распространяется статус военнопленного, а значит, гуманное обхождение не про такого честь… Погоди-погоди, крестоносец, - думал Никита, - если Господь защитит и поможет, я тебе, поди, устрою гуманизма море разливанное – от пуза, сволочь, нахлебаешься!..
Между тем ему связали руки сзади у запястий – как при этом, идиоты, не нащупали потайные ножны на предплечьях?! – под микитки отволокли на укромную поляну, где, усадив на колени, приторочили к стволу тоненькой берёзки. В паре шагов слева таким же образом «определили» Терпигорца, а справа – ведьмака, внешне казавшегося удовлетворённым ситуацией, как готовый к измене коллаборационист. Что до Гюльнары…
Гюльнара оказалась в центре похотливого внимания разбойников. Специально под её кастинг в центре поляны расстелили украденный из экипажа персидский ковёр.
- Ух, краля-то, краля!
- Глядите, кумовья, какая басурманочка попалась!
- Вот потеха будет!
«Я вам устрою, блин, потеху! - наблюдая действо, думал Буривой. - И мне плевать, что от вас уже не потянутся в Грядущее ниточки причинно-следственных связей, Россия не досчитается пары-другой Ломоносовых, а Питер навсегда лишится демократической перспективы»…
Он без труда извлёк из потаённых ножен острейшую финку и разрезал путы на запястьях, не демонстрируя, впрочем, освобождённые руки. Между тем к Гюльнаре подступил рыжий детина.
- Щас полюбуемся, братцы, что у крали под одёжей…
Он сорвал с пленницы мантилью и калфачок, смахнул лёгкую вуаль с груди и сунул лапу в декольте, явно намереваясь разодрать лиф платья.
- Не сметь! - рявкнул один из «лесных братцев», по виду старший возрастом, да и одетый поприличнее других.
«Ого! Значит не всё ещё потеряно! - подумал Никита. - Видимо, есть предел испорченности даже у таких подонков. Этого, пожалуй, можно будет пожалеть»…
О чём он точно пожалел уже через секунду, так это о своей наивности. Потому что ветеран неправых дел продолжил мысль:
- Не сметь портить одёжу! Такое платьишко, знать, дорогущего стоит.
Детина безропотно повиновался авторитету, аккуратно распустил шнуры на спине Гюльнары, стянул платье, и она предстала взорам истекающих слюной разбойников в одних лишь невесомых восточных шальварах.
Никита, содрогаясь в корчах ненависти, чудом всё-таки усидел на месте и лишь процедил сквозь плотно стиснутые зубы:
- Чур, дружище, выручай, а то начнётся светопреставление! Будет этим «лесным братцам» заворот кишок, времён и причинно-следственных связей… Слышь, Чурбан, сука, я Вселенную раком поставлю, если Гульку кто пальцем коснётся!
И был ему телепатический ответ. «Голосовое сообщение для абонента Буривого: не боись, человек в отставке, подмога близка! Всё под контролем. Только не дёргайся! Со своей стороны предлагаю выпить за то… тьфу, не то! Обнимаю. Целую. С братским приветом – Чур».
Что бы сейчас ни кипело в душе абонента Буривого, он насилу сдержал истерический хохот, услыхав машинальную обмолвку тайного хранителя. Чем, интересно, демон занимается, когда их здесь прессуют?!.. Но, как бы то ни было, заверенный в близости подмоги, взял себя в руки и теперь, больно закусив губу, наблюдал, как исходящие слюной разбойники тычут грязными перстами в полуобнажённую Гюльнару.
- Ишь, какая!
- Да ну, тощая! И титьки, гляди, махоньки! Расейские-то бабы куда как лутче, дебёлые, в телесах заблудисся.
- Так и хорошо, гы-гы! Кормить особливо не надобно. Швырнул хлебца краюху, и будет с неё. Взял бы такую на постой, а, Богдаша?
- А чего ж, и взял бы!..
Пресловутый детина обернулся к бережливому дядьке, наверняка атаману:
- Куманёк мой, помню, сказывал – а он башка о-го-го! – что у басурманок эта самая «штучка» поперёк прорезана… Может, шаровары спустим да поглядим, а, старый?
Тут уж Никита промолчать не сумел:
- Только подойди ещё раз, козёл рыжий! Это моя невеста. Я тебя за неё..!
И детина, слава Христу-Спасителю, переключился с Гюльнары на него самого.
- Ах, ты ещё угрожаешь, барин?! Жених выискался! Тебе до заката на тот свет отправляться, так что лучше о душе помысли. А невесту для твоего благородия Боженька внове подыщет – нашенскую, праведницу, православную християнку…
В грудь полетела ножища бандита, но Буривой заученным движением плеча погасил инерцию удара, хотя и застонал, изображая жуткие страдания. При этом думал: «Ты сам-то доживи до темноты, мудила-мученик! Не представляй твоя погибель угрозы для всего мира людей, я бы тебе устроил аутодафе по-нашенски, по православному христианскому обычаю: с дыбой, кнутовищем, топором, калёным железом да горящим веником… Впрочем, за Гульку и пинок ответишь с лихвой. Если не о дальнейшей жизни, то о здоровье всяко можешь позабыть – на этот счёт распоряжений Свыше нам не поступало. И потом, Ломоносова из полыньи спасать всё равно поздно, так что и калекой перетопчешься, Вселенной от этого хуже, надеюсь, не станет»…
- …А то, ишь, приветил басурманку! - продолжал меж тем детина.
Но тут в представление вмешалась сама басурманка. Да ещё как!
- Тебе не жить, мерзавец! Изверг рода человеческого, с этого дня ты будешь медленно, в муках издыхать! - сверкнув очами, прошипела вдруг она, и вроде бы негромко, но столь решительно и многообещающе, что разбойники в ужасе попятились прочь. - У тебя отвалятся уши. У тебя выпадут зубы. И ты их проглотишь! У тебя сгниёт нос. У тебя вскипят глаза. У тебя кишки затянутся в узел. У тебя отсохнет язык. У тебя растрескается череп. У тебя в утробе заведутся черви. У тебя сотрутся ноги, и поганый кутак твой будет волочиться по грязи и фекалиям, покуда его не изгложут крысы…
Ежевечерние занятия по актёрскому мастерству явно не прошли для Гюльнары впустую. Изрыгая страшные проклятия, она была чертовски убедительна! С недавних пор доподлинно осведомлённый, что означает у тюркских народов «кутак», Никита воочию представил жирную крысу-пасюка из провонявшего дерьмом клозета близ собственных гениталий, и кутак его забился в штанах, словно червь перед жалом рыболовного крючка.
Разбойники продолжали пятиться, бормоча молитвы и обмахиваясь крестным знамением. Будь пленница одетой, эффект наверняка оказался бы много слабее. Но сейчас грудь её трепетала от каждого вздоха, иссиня-чёрные волосы юбкой бешеного дервиша кружили над оголёнными плечами, молнии ярости слитными залпами били из полыхающих глаз. Никите доводилось видеть любимую разгневанной, но столь разъярённой – впервые. Гурия превратилась в фурию, одну из богинь мести! Точнее, во всех сразу, сколько их ни обреталось в древнеримском пантеоне…
- …Во имя неба и земли, во имя Господа Бога, милостивого и милосердного, во имя Великого Пророка Мухаммеда, во имя святых посланников-расуль Адама, Ноя, Ибрагима-Авраама, Мусы-Моисея, Исы-Иисуса, во имя всех людей, живущих ныне и ушедших в лучший мир, – будь ты проклят, негодяй! И ты сдохнешь без прощения! Но сдохнешь не сразу. Подыхать тебе медленно, страшно, мучительно, в стонах, слезах и бесполезных молитвах, долгими годами! И да никто не будет милостив к тебе! А если будет, то и самому милосердцу за сим прокляту быть. Иншалла! Иншалла! Иншалла!
Троекратно заверив присутствующих, что в благом деле искоренения преступности в целом – и конкретного злодея в частности – полагается на волю Аллаха, Гюльнара вдруг заметалась в истерических конвульсиях. Теперь Никита за неё был относительно спокоен – ни один насильник не позарится на припадочную кликушу… От себя же лично пожелал детине толстого наскипидаренного кола в анус. Да с шипами. Да поглубже в прямую кишку. Да пожизненно. Да почаще менять. Да чтобы каждый раз – на более толстый и шершавый. Да порезче выдёргивать при замене… Впрочем, тому и без Никиты сложностей хватило с избытком. Обливаясь струями пота, проклятый едва держался на подкосившихся, как у обезьяны, ногах. Ошеломлённые разбойники не решались поднять на него глаз. Тишина как будто материализовалась в кляпы на устах присутствующих. Лишь один из «лесных братьев» глухо пробормотал:
- Ведьма…
И неосторожно воскликнул:
- Чур меня!
Ей же Бог, зря он так! Потому что пресловутый Чур незамедлительно явился на призыв. И надругался над «призывником». Во всяком случае, сотворил какую-то бяку с его заднепроходным отверстием, если судить по истошному воплю, характерному изгибу тела и кровавой блевотине, потоком хлынувшей из горла потерпевшего…
- Вот откуда пошли на Руси «петухи», - насмешливо проговорил Никита.
Но услышан был только Адамом. И ещё, возможно, атаманом Старым. Гюльнара продолжала биться в падучей, а разбойники, в том числе проклятый ею детина, наутёк бросились в чащобу, оглашая лес животным рёвом.
- Чего это с ним? - удивлённо спросил Терпигорец. - В натуре, как будто очко порвали… Слушай, может, под шумок повяжем этого клоуна? - указал на главаря. - Под такого заложника отвалим без проблем.
- Погоди, брат! Не торопи судьбу. The show must go on!
- Шоу должно продолжаться… Думаешь, это не конец?
Ах, он ещё сомневается! Никита удовлетворённо хмыкнул, потому как это означало, что Адам не знает о канале пси-связи между ним и демоном-хранителем Чуром, во всяком случае, прослушать их не может. И это, кстати, хорошо весьма!
- Уверен, не конец. Максимум – антракт.
Несмотря на то, что потрясённому атаману сейчас явно было не до восприятия и разумной оценки происходящего, Никита проявил осторожность. По крайней мере, не стал демонстрировать руки, освобождённые от оков, лишь негромко свистнул, пытаясь привлечь внимание Гюльнары и тем самым прекратить ненужное уже камлание – дескать, всё, финита ля комедия-дель-арте, одевайся, приводи себя в порядок… Но не тут-то было! Невеста явно вошла в роль. Ну, а может, вовсе не играла…
Однако – занавес! Второе действие. На сцене появился новый персонаж мистерии с демоническим сюжетом. Переломав кусты опушки и в клочья разодрав долгополый кучерский армяк, на поляну вылетел тщедушный мужичонка. «Вот, надо полагать, и вестник насчёт подмоги», - подумал Буривой. А тот, запнувшись о корягу, растянулся в ногах атамана шайки.
- Старый, Старый! Там… это… уф-ф!
Главарь встряхнулся, приходя в себя от впечатлений только-только завершившегося акта, и взбодрил вестника бесформенным – что называется, всмятку – яловым сапогом по физиономии.
- Ну, ты, морда, что ещё случившись?!
- Случившись, Старый, истинно случившись! Там, это… ну… сам господин Смотрящий по граду Петрову приехавши!
И атаман сызнова рухнул на трухлявую лесину.
- Да ладно тебе врать-то!
- Ей же Бог, не вру! Святой истинный крест!
- Смотрящий… - одурело пробормотал главарь. - Как он узнал?! Правду люди бают – вещий!
Между тем шоу продолжалось своим чередом. На поляне будто бы из ниоткуда появились коренастые, несуетливые молодцы, похожие друг на друга, как памятные Никите витязи дядьки Черномора. Устрашающим дрекольем они споро, явно умеючи, без лишних пререканий согнали в кучный сопящий табун разбежавшуюся было шайку.
Возникла многозначительная пауза…
И вот наконец-то кульминация! Из опушки в сопровождении бородатого верзилы с мушкетом в руках выступил… кто бы вы думали? Именно он. Дух Смотрящий! Всё тот же гопник с 4-й Советской, от горшка два вершка, щупленький, с лисьей мордочкой, резкий в движениях, ничуть не моложе на вид. Правда, в костюме, более соответствующем нынешней эпохе, – при щёгольских лаковых башмаках с серебряными пряжками, в белых чулках, кюлотах и небеленом холщовом камзоле под укороченным, чёрного английского сукна, прилегающим кафтаном. И хоть ростом не вышел, однако не мужик, но муж!
- Ну?! - бросил демон, по-хозяйски уперев руки в бока и пристально оглядывая мизансцену.
Атаман рванул к нему на полусогнутых конечностях, отбил земной поклон.
- Доброго здоровьишка вам, уважаемый! Счастливо ли добрались?
- Вашими молитвами…
- И то сказать, и то сказать… Какая честь для нас, горемычных, ах, какая честь! Вот уж не чаяли с вами здесь увидеться! Какими судьбами в нашу глушь?
Никита, всё так же изображавший прикованного к берёзке, ловил каждое слово, каждый жест, каждую интонацию, и по тому, как ощетинился дух, понял – всё, преамбула закончена, далее пойдёт конкретный разговор по существу. Лишь бы не стычка! Ну, а с другой стороны, он-то здесь при чём?! Посидит, посмотрит, поболеет за любимую команду…
- В вашу глушь? - недобро процедил Смотрящий. - Нет, Аникеюшка, сын Патрикеев, это наша глушь. Моя! Я здесь поставлен порядок блюсти, понял, ты, рожа варнацкая?! А ты со своим отребьем лапотным – просто бродяги залётные, каковых по сибирским острогам ждут, не дождутся, все жданки подъели.
- Так вы ж сами нам дозволили в милости своей непреходящей…
- Дозволил? Верно, дозволил! Чтобы с голоду не передохли да в железа не попали. Дозволил сидеть тихо и не рыпаться. А вы чего творите?!
Атаман стушевался окончательно, и Никита с облегчением дал самому себе зарок – если драка (обоюдосторонняя драка, а не просто избиение) случится, отгрызёт себе мизинец на левой ноге. Подобные обеты были для него делом привычным. Порой уверенность в благоприятном результате даже проигрывала реальному ходу событий. Однако ни один палец доселе не пострадал…
- Так мы ж чего?! - по-бабьи захныкал разбойник. - Мы же ничего! Мы же – как было с вами договорено! Простых людей не зачипаем, только если барыг да помещиков треклятых. Да жидов ещё. Да немцев разных…
- А это кто тебе – немец?! - прищурился демон, кивнув на Никиту. - Али, мабуть, жид?
- Не, на тех вроде не похожий…
- Значит, купец-барыга, да? Или помещик?
- Ну, а что, може, оно и так, - чуть воодушевился атаман. - Гляньте, какой у него тарантас! А рыжего железа сколько!
- Вот, кстати, о рыжем железе, сиречь золоте…
Смотрящий длинным, как у пианиста и карманника, пальцем потянул за атласную ленту медаль с груди разбойника.
- Ты эту блямбу присвоить-то присвоил, а догадался прочитать, что на ней написано?
- Ну, дык мы – людишки тёмные, грамотой не обременены…
- Не обременены, говоришь? Оно так… А сказать, чем вы обременены точно? Глупостью непроходимой! Алчностью беспредельной! Може, говоришь, он, - снова указал на Никиту, - помещик? Я тебе прочту сейчас, какой он помещик!
На аверсе, то бишь лицевой стороне золотой медали в окладе из расписной финифти, размером с блюдечко кофейного сервиза, над профилем «дщери Петровой», кроткой сердцем государыни-матушки Елизаветы, полуокружностью располагалась надпись «Б. м. Елисаветъ. I. iмперат. iсамод. всеросс.». Оборотный реверс с фигуркой торжествующего Марса был посвящён самому Никите – «Войска Донского есаулу Буривому за отлично храбрые противу неприятеля поступки и особливое к службе усердие», а также «Победителю надъ прусаками». По архивным данным, во времена означенной императрицы подобными именными медалями было пожаловано около трёхсот отличников боевой и политической подготовки. Будь лже-награждённый раскрыт, головы ему не сносить за подобное самозванство! Однако же далеко не всякий из бдительных чиновников рискнёт пробовать на зуб подлинность такой медали, равно как и носителя оной. А выгода от неё, как уже говорилось, несомненна – это ведь золотой ключик к любому замку! И шеф в итоге посчитал вероятность провала минимальной, а риск – оправданным.
Вслух зачитав текст, демон стянул медаль с шеи главаря – да так, что лентой чуть не оборвал уши – и сунул ему под нос.
- Вот так-то! Есаул! Знаешь, кто такой «есаул», ты, темень беспросветная?!
- Ну, дык, казачина…
- В том-то и дело, что казачина!
Смотрящий резко крутанулся на высоких каблуках, бросил оклемавшейся Гюльнаре: «Срамоту прикрой, дева луноликая!» - и скорыми шажками направился к Буривому, на ходу выдернув из-под кушака недлинный нож с изогнутым, как серп, лезвием.
- Давай-ка, есаул, мы тебя перво-наперво от пут ослобоним! Руки, поди, затекли от вервия.
- Да не так, чтобы очень уж… - пожал плечами Никита и продемонстрировал давно освобождённые запястья.
То же самое проделал Терпигорец, будто бы прикрученный к соседней берёзке. По губам урядника скользнула снисходительная усмешка. От разбойничьего табуна донеслись возгласы удивления. Искренне поразился и Смотрящий.
- Как вы это сделали?!
Никита ответил ровным, спокойным тоном, как о чём-то, само собою разумеющемся:
- Волюшку вольную сильно уважаем…
Демон обернулся к разбойникам и потряс обрезками верёвок.
- Видали?! А вы, мужичьё сиволапое, на казацкое добро позарились! Славного воина заграбастали, невесту оного едва не изнахратили, да ещё, небось, и выкуп за них стребовать удумали. Так получите уже сегодня, засветло! Злато-серебро аккурат к вашему табору будет доставлено. Угадаете, кем? А я подскажу: полусотней вот таких орлов степных из Ея императорского Величества персонального казачьего конвою. Орлов, для которых сам чёрт не супротивник! Это вам не солдатня, по дурачку от сохи приневоленная. Это даже не каратели-драгуны. Эти вас без разговоров клинками персидскими распластают, как севрюжину, и пачпортов не спросют!
Во всеобщем тягостном молчании прорезался голос главаря:
- Да как им ватагу нашенскую отыскать-то?! Мы бы за выкупом человечка верного отрядили…
- Ты погляди, какой стратег выискался! - буркнул демон.
За руку он подвёл Никиту к атаману и чуть слышно зашипел, брызжа слюной тому на бороду:
- Как отыскать, говоришь? Эх, ты, дурья башка, мозга твоя куриная! Да я б сам их и привёл. И ведь хотел уже! Просто-напросто пожалел вас, недоумков… Почему сдал бы вашу братию? Отвечу! Сотни терпигорцев из лихой общины питербурхской долю тяжкую черпают полной горстью, лихо горькое ушатами хлебают. От власть предержащих нам, бродягам, совсем житья не стало. Утречком, хвала Спасителю, подымешься, но Бог весть, куда ляжешь на закате, то ли на землицу, то ли под неё – в постелю мягонькую али в домовину из сосновых досок… А ты, значится, решил братьев-общинников ещё и с казачками перессорить, да? Чтоб уж точно всех под корень вырубили, а то, гляди, нагайками запороли до смерти… И что с тобой после этого делать, ума не приложу!
Поёжившемуся Никите пришла в голову мысль о том, что за столь серьёзной «предъявой» в миру «правильных» пацанов обычно следует – как бы поделикатнее выразиться? – радикальное отстранение от занимаемой должности. И здоровенный бодигард Смотрящего взялся уже поднимать мушкет… Атаман при таком раскладе, не стесняясь ватажников, плюхнулся демону в ноги и запричитал:
- Ну, что вы, отец наш родной?! Помилосердствуйте! Как же можно, чтоб… это… ну, нагайками под корень?! Мы ж чё?! Мы ж ни в жисть, чтобы вас подвести! Шли тихо-тихо на мызу Матоксу – пощипать именьишко Остерманово…
Смотрящий лишь сплюнул и пожал плечами.
- Ну, это завсегда пожалуйста.
- Ай, благодарствуем, уважаемый! Дык вот, идём, значится, идём… Когда глядим – тарантас, большущий, как корабель. И вот ентот барин-есаул на лошадке, какая, пожалуй, цельной деревеньки вместе с мужичками стоит…
По ситуации Никите следовало показать характер, и он, набычившись, подошёл вплотную к главарю.
- Это боевой конь, а не лошадка! И стоит он целой волости, если не уезда вместе с обывателями. И достался не в наследство от батюшки-помещика. Я его клинком добыл в улусе Кара-мурзы, когда о прошлом годе с братвой к Большим ногаям по зипунишки хаживал. А кибитка с корабель – из Неметчины. В Силезии мы её взяли, у курфюрста тамошнего. И ещё запомни: есаул – не барин! Он и есаул-то лишь в походе, а в станицах – такой же казак, как и всё наше обчество. Мы не за поместья матушке-императрице в баталиях помогаем, не за награды и чины границу бережём от ворога. Мы – душами за веру христианскую! Мы – сердцами за последнего смерда земли Русской! Понял, ты..?!
- Понял он, всё понял, - вмешался Смотрящий.
Разумеется, Никита, мягко говоря, преувеличил альтруизм казачества, однако самому себе при этом показался дьявольски убедительным. А что, блин, в натуре, могём ведь ещё!
Демон же вплотную занялся организационными вопросами.
- А теперь подымись и меня послушай, Аникей свет Патрикеевич!
- Да, уважаемый, - склонил голову пунцовый атаман.
- Сколько ты хотел за них получить откупного?
- Ну… - мясистые губы его зашевелились, поросячьи глазки вспыхнули алчным огнём.
- Понятно! - вздохнул Смотрящий, протянул руку к бородачу с мушкетом, принял от него объёмистый кошель и брезгливо швырнул к ногам главаря. - На, возьми!
Тот, едва успев подняться, снова бухнулся на колени.
- Ой, да что вы, уважаемый?! Да разве так можно?! Да чтоб я от вас..?! Да это ж благо воровское! Да я ни в жисть…
- Нишкни, пёс! Не тебе это, а всей ватаге. И не продуванить мне, а в дело употребить! На одежду приличную, на оружие, на еду, чтоб силы были, на молебны, коль отпевать кого придётся вскорости… А такой вариантец вероятен, ох, как вероятен!
- Отец наш родной, - захныкал атаман, - да вы…
- Довольно! - рявкнул дух. - Встать! Извиниться перед этими людьми! Всё, что у них взяли, немедля вернуть: до последнего гвоздя, до последней ниточки, до последней полушки, до последнего яблока!
- Подъели мы немножко яблочков…
Никита содрогнулся: только бы не чёртовых! Слава Богу, оказалось, нет, обычных яблок – сочных кожистых плодов дерева семейства розоцветных, урожая 1765 года. И хрен бы с ними, не жалко!
Сборы в дорогу отняли минимум времени, ибо лихие люди, к счастью, не успели «раздербанить» награбленное. Груз и багаж оказались в целости, даже под охраной сразу троих разбойников. И то сказать, положись на одного, так неминуемо пошарит втихаря и хапнет. Хапнет уже отнятое шайкой, то есть не у потерпевшего, а у своих же, что в богемных кругах всех времён и народов именовалось «крысятничеством» и каралось, мягко скажем, жёстко.
Никиту более всего взволновала судьба отнятых револьверов Кольта. Отнятых только у него, ибо Терпигорец оказался на высоте – спрятал свои под подушку на ямщицких козлах. Молодец урядник! Есаул же безропотно отдал неоднозначное оружие. Благо, запомнил, кому, и отобрал назад раньше, чем именную саблю. Раньше даже, чем обнял спасённую от поругания невесту. Впрочем, та сразу же полезла в кибитку переодеваться, изгнав расположившегося на диванчике мсье Глузда.
- Молодец, фраер, хорошо держался! - похвалил Никиту демон, когда малая казачья станица готова была тронуться в путь.
- Хорошо, говорите? - пробормотал тот в глубокой задумчивости. - Да нет, плохо. Всё плохо, уважаемый Смотрящий! Плохо, что мы, не успев толком прибыть, сразу напоролись на проблему. Если бы вы не подоспели, я уж и не знаю… Кстати, как вы так скоро подоспели?! Ну, не лично вы – с вами-то всё ясно, – а вот люди ваши…
- Да какие они люди?! - отмахнулся дух. - Лешие они из окрестных чащоб. С людьми и вправду не поспели бы… А в том, что напоролись вы, моя вина. Ты пойми, фраер, не мог я вашу миссию даже перед ближними своими раскрывать. Завистников у меня много, капнул бы кто архаровцам, и всё, считай, повязали вас на первом же посту. Так, разве предупредил босоту, чтоб несколько дён ни одна тварь из норы носу не казала. А про этих обормотов позабыл совсем. Людишки они новые, из беглых крестьян, пришлые, кажись, с Новгородчины. Сидели до этого смирно, жили строго по понятиям, а тут, как назло, решили… Да ладно, пустое! Решили с ними полюбовно, и ладушки.
- Хороша любовь… Вы, кстати, уважаемый, в расход с нами попали. Кошелёк, чай, не пустой был…
- Об этом не печалься, есаул! Я сегодня не в накладе. Заметил, как у этих, - он кивнул на кучно собравшихся в отдалении разбойников, - глазки-то забегали, когда я мошну скинул?
- Честно говоря, не до того мне было, - признался Никита.
- А мне – до того! Это теперь мои люди, а не ущербного Аникеюшки. Они поняли, что я впрямь вещий. Поняли, что скор. Поняли, что щедр. Поняли, что справедлив. Поняли, что опаслив, а, значит, почём зря на гиблое дело не пошлю. И главаря ихнего «опустил» умышленно. Я теперь один для них и Господь Бог, и царь, и папа родный! А старшего от себя, как вы отъедете, назначу нового, - Смотрящий пробежал глазами по разбойничьему табуну и кивнул на рыжего детину, выделявшегося богатырской статью. - Да, вон, хоть ту дубину стоеросовую! Хорош, а, как считаешь, человек из Будущего?
Буривой натужно выдохнул всё, что накопилось в лёгких.
- Ради всего святого извините, уважаемый, но если вас и впрямь интересует моё дилетантское мнение, я бы рекомендовал какую угодно другую кандидатуру.
- А что так? Не глянется тебе сей витязь?
- Нет, почему же, с виду всем хорош. Только должок у меня перед ним…
Демон пронзил пришельца острым, как лезвие клинка, взглядом, усмехнулся и спросил:
- Должок, говоришь? Это он на твою девку позарился?
- Он, - подтвердил Никита. - И не девка она, а взаправду невеста.
- Ну, ты к словам-то не придирайся! У вас так говорят, у нас тут эдак… А долги надо возвращать, на том воровское обчество и стоит. Только ты, надеюсь, помнишь, что Координатор говорил?
- Помню, уважаемый. Смертоубийства не будет. Увечья же – всенепременно!
- Справишься?
- А чего ж? - Никита потянулся, поводил плечами, размял стопы и коленные суставы. - На том казачье обчество стоит…
- Ну, иди!
Ну, и пошёл!
И сделал вид, что не заметил повелительного жеста демона, во исполнение которого за ним направились несколько лешаков с дрекольем на богатырских плечах…
По мере его приближения оживившиеся было разбойники притихли, на потухших физиономиях явственно читалось ожидание Чего-то Ещё. Невесел стал и атаман. Лишь детина по левую руку от него, глядя прямо в лицо недавнему пленнику, глумливо улыбался. И Никита подумал, что нисколько не ошибся, отсоветовав его на роль И.О. главаря. Он либо чересчур самонадеян, либо попросту кретин. То есть в любом случае губителен для собственной организованной преступной группы.
Демонстративно не обращая внимания на детину, Никита протянул обречённому на низложение Аникею Патрикеевичу серебряный рубль. Тот отгородился ладонями, как чёрт – от кадила.
- Нет нужды, ваш-пре-ство!
- Нет, так будет вскорости, - резонно заметило его самозваное «превосходительство». - Мало ли, например, кого лечить придётся, – с доктором расплатитесь.
- Да у нас, слава Богу, все здоровы.
- Ну, это – до поры…
И тут она моментально наступила, эта самая пора!
И тут же выяснилось, что Никита не зря годами отрабатывал обратный круговой удар ногой с резким разворотом корпуса, кикбоксерам известный под названием spinning back kick, а мастерам восточных единоборств – как уро-маваши-гери. Детина зажмуриться не успел, как раскрученная до свиста правая стопа есаула врезалась ему в челюсть. Раздался противный хруст, брызнула слизь, хором взвизгнули разбойники, а проклятый мерзавец пластом рухнул наземь. «Добавки» не потребовалось – нокауту позавидовал бы сам грандмастер Фёдор Емельяненко!
Во всеобщем молчании один лишь атаман, с опаской поглядев на леших, подобострастно воскликнул:
- Здорово вы драться горазды, ваш-пре-ство!
- Обыкновенно горазд, - отмахнулся Никита. - И никакое я не превосходительство… А вы, лапотники, запомните: честь женщины свята! Или забыть успели, как господа над вашими же бабами куражились безнаказанно?
Кто-то со вздохом буркнул:
- Случалось, поди, и такое…
- Вот и я же о чём. Ладно, бывайте здоровы, не кашляйте! И с Остерманом поосторожнее, челядь у него поначалу стреляет, а потом уже спрашивает, кого чёрт в гости принёс.
- Благодарствуем, брат-казак, побережёмся, - главарь отвесил поклон. - А что до здоровья… - кивнул на детину, распростёртого в глубоком нокауте. - Наш-то хоть очухается?
- Надеюсь… - озабоченно пробормотал Никита.
Не без труда он перекантовал тушу поверженного на бок, и у того изо рта хлынула кровавая жижа. Бурный поток блевотины выплеснул вовне десятка полтора гнилых зубов. Проклятье Гюльнары начало сбываться! Дыхание присутствовало, пульс довольно слабо, но прощупывался. Выживет! Ещё, глядишь, и спасёт пару-троечку напитых алкоголем Ломоносовых… Хотя такой варнак, наоборот, скорее уж погубит дюжину тверёзых самородков!..
…Мсье Глузд сидел на вывороченной с корнем лесине, разложив под атласные кюлоты кружевной батистовый платок, и попыхивал индейской трубкой с длинным, в локоть, чубуком.
- Чистая конопля? - подмигнув, спросил Никита.
Лже-француз утвердительно кивнул.
- Си, сеньо… тьфу, дьявол! Это, как его?.. Уи, мсье! - и протянул курительную принадлежность. - Аву?
- Чего сказал?!
- «Аву» по-вашенски значит «хотите».
- Хочу ли я загубить лёгкие? Хм! Ноу, батоно Рюблар, грацие пер ля пропоста, их раухе нихт, - отказался Никита на жуткой смеси английского, грузинского, итальянского и немецкого.
- Ком иль ву пле, - пожал плечами ведьмак, - что в вольном русском переводе означает «была бы честь предложена»… А у вас неплохо с языками, мсье Буривой!
У мсье Буривого с языками всё и впрямь было в порядке. Ещё подростком он больше самостоятельно, чем на уроках, изучил английский. В курсантские годы расширил познания, особенно в области допроса военнопленного. Тогда же, встречаясь с природной саксонкой Натальей Ридель, нахватался немецких фраз. Мало того, ему с детства нравилась латынь афоризмов вроде «сик транзит глория мунди» (так проходит мирская слава), и вот уже на пенсии, когда пришлось чуть ли не ежедневно общаться с итальянскими производителями дверей класса «элит», базовые эти знания позволили довольно скоро заговорить на языке Бенито Муссолини, «Джи-джи» Буффона и Роберто Кавалли. По-французски же, не считая общеизвестного «спасибо», «ищите женщину» и «на войне как на войне», твёрдо знал лишь девиз наполеоновского генерала Камбронна «ля гард мёр э не сэ ран па!» – гвардия погибает, но не сдаётся!
- Мерси за комплимент, мсье де Рюблар, - поблагодарил ведьмака Никита, даже подчеркнул его аристократическое достоинство ударением на «де». - Не видали часом мою ля фам?
Глузд молча указал в сторону экипажа.
- А вас, горемычного, выгнала, да?
- Увы…
- Да не расстраивайтесь, право же, мсье! Погоды ныне чудные! Это май-весельчак, это май-чародей… Короче говоря, поедете какое-то время на запятках. Заодно откушаете яблочек – добавите в организм железа, витаминчиков, эфирных масел. А то всё конопля да конопля!
- Но, мсье Буривой…
- Отставить разговоры! Ишь, понаехало гастарбайтеров из развивающихся стран! Мало, что «травку» курят, так ещё и привередничают… Ладно, не огорчайся! - Никита хлопнул ведьмака по загривку. - Девушка перенервничала, успокоить надобно. А ты же знаешь, как это лучше всего сделать.
- Нам, полудемонам, известно всё на свете! - напыжился Глузд. - Стихи лирические почитай, она и успокоится.
- Только и всего? Серьёзно?! Ай, спасибо, добрый получеловек, ай, исполать тебе! Кстати, что за слово – «исполать»?!
Мсье обиженно шмыгнул носом.
- Не знаешь? Какой же ты, Никитушка, после этого грек?!
- Да уж какой есть. Наверняка бывают и получше. И всё-таки..?
- Исполать – eis polla etē – по-вашенски, по-грецки значит «на многие лета». Так у вас приветствовали иерархов православной церкви. Употребляется как «хвала», «слава». Доходчиво?
- Вполне. А теперь, мсье, решительно скажите «нет!» наркотикам и топайте себе, кушайте доисторические яблочки! Надеюсь, грабители не весь запас подъели…
Распорядившись таким образом судьбой Глузда, Никита сердечно простился с демоном Смотрящим и пожелал ему до конца времён не попадаться в лапы правоохранительных органов, особенно казаков-нагаечников. Правда, счёл возможным едко заметить:
- Я отчего-то прежде считал – видать, по скудоумию, – что первое регулярное казачье подразделение в северной столице появилось в 1769 году, когда формировался Петербургский легион…
Демон не дал ему закончить мысль.
- Нет, фраерок, считал ты как раз верно. Только вот этим сермягам, - кивнул на «лесных братьев», - про то откуда ведомо?! Сам, поди, тоже не в курсе, кто ныне охраняет вашего Президента. В общем, не бери дурного в голову и делай своё дело. Удачи тебе и кодлану твоему!
- И вам того же!
Никита поблагодарил за помощь леших, махнул рукой коллективу разбойников, мысленно пожелал крысам поскорее отгрызть «кутак» нокаутированного детины – начавшего, кстати, приходить в чувство, – чтобы не нарожал подобных себе ублюдков, подал знак Адаму, дескать, трогаем, и полез в экипаж. Ну, или – карету. Только не в тарантас и не в кибитку! Хотя так было бы правильнее…
- Глузд, пошёл отсюда вон! - «приветствовала» его пассажирка.
Гюльнара лежала на диване, лицом к спинке, свернувшись, как внутриутробный плод. Никита притворил дверь, накинул щеколду.
- Пошёл вон, сказала!
- Уи, мадам…
- Ах, это ты, Ники!
Она вскочила, крепко обняла жениха и разрыдалась, щедро окропляя слезами плечо.
- Боже, Ники..! Ники, Боже..!
А что Ники? Ники мог бы возразить, типа, преувеличение, никакой он не бог. Во всяком случае, пока. А там – как Родина прикажет… Мог бы, по совету ведьмака, продекламировать лирическое стихотворение. Если бы знал хоть одно. И если бы знал, чем лирическое отличается от прочих… Однако доподлинно знал, что в подобных ситуациях лучше вообще молчать, ибо неосторожным словом можно нанести глубочайшую рану и без того ошеломлённой психике потерпевшего. Сложнейшая, неблагодарнейшая область психотерапии – помощь пострадавшим от войн, катастроф и бандитского беспредела. Здесь не годится киношный американизм «желаете поговорить об этом?», за который нувориши платят лощёным психоаналитикам сумасшедшие гонорары. Здесь реальное сумасшествие! Здесь надо действовать решительно и жёстко. По принципу «клин вышибается клином». Ну, а после можно и поговорить о том да сём…
И Никита действовал!
Первой под его натиском пала мантилья. За нею последовало платье. И очень скоро на любимой не осталось ничего, помимо колье и перстней.
В этот раз им было не до ласкающих прикосновений, не до нежных поцелуев, не до едва различимого шёпота с лёгким касанием губ. Только страсть! Дикая, звериная, безудержная, штормовая, безрассудная…
Рассудок Никиты заработал после, когда он, опытный психотерапевт, и пациентка, лишившись последних сил, распластались на диване, застеленном мягкой клетчатой шотландкой. И, заработав, выдал вот какую мысль: если им суждено зачать ребёнка, он де-факто окажется на двести с гаком лет старше родителей!
Меж тем карету здорово тряхнуло на ухабе.
- Мы уже едем?! - удивлённо спросила Гюльнара.
- А ты не почувствовала?!
- Почувствуешь с тобой! Терзал бедняжку, как в последний раз.
Никита поморщился.
- Не каркай, цветик мой гранатовый!
- Да тут хоть каркай, хоть не каркай, хоть вообще клюв скотчем обмотай… Надо же было так вляпаться!
- Вляпаться, говоришь? Вляпались мы, дева луноликая, не сегодня. Вляпались мы с тобой в двадцать первом веке, дав согласие участвовать в специальной операции под рабочим названием «Чёртово яблоко». А нынешнее происшествие вполне закономерно, ибо природа специальных операций такова, что в них всё и всегда происходит через жо… ну, скажем, вне рамок чьих-то благих пожеланий, замыслов и планов. Специальная операция началась сегодня, когда мы скользнули вниз по пространственно-временному континууму. И я, признаюсь, ожидал чего-либо подобного. Ожидаю и прямо сейчас… А тебя поздравляю с боевым крещением! Отныне ты – состоявшийся боец непобедимого российского спецназа.
- Хочешь сказать, что я вела себя достойно?
- Ты была неподражаема, любовь моя! Уж не знаю, что ждёт проклятого тобою разбойника, но мой персональный «кутак» до сих пор не пришёл в себя, впечатлённый мастерской игрой заезжей примадонны.
- Ты считаешь – игрой?
Несколько секунд Гюльнара помолчала, глядя на Никиту, как удав – на приглашённого к ужину кролика.
- Это была не игра, дорогой мой Ники, - наконец продолжила она, чеканя каждый слог. - Никогда никому из посторонних не говорила, а тебе скажу: женщины моего рода по материнской линии через поколение владели даром эманации. Знаешь, что это такое?
До предела гордый своей мужской и психотерапевтической состоятельностью, он не заметил произошедшей с любимой перемены, а слова её большей частью пропустил мимо ушей. Насчёт же эманации подумал: может, это дар формировать из Ничего свиную котлету на косточке? А ещё лучше, две. С гарниром… Перекусить пришлось бы весьма кстати!
Вслух же заметил с явственным оттенком небрежения:
- Пояснишь – буду знать.
- Темень беспросветная! Эманация в переводе с латыни означает «истечение». Термин этот введён неоплатонистами. Так они называли фиксирующий онтологический вектор перехода от семантически и аксиологически высшей сферы универсума к менее совершенным…
«Надо будет записать, - решил Никита, - потому что запомнить сие невозможно. И приколоться как-нибудь за пьянкой».
- …Радиоактивность химических элементов – своего рода эманация. Клерикалы называют эманацией представление об истечении идеального мироустройства из сущности Бога, и чем дальше человек от Господа в своей вере, тем менее идеален его собственный мир. Я же говорю об эманации сгустков эмоционально-чувственной энергии самого человека…
- Тебе бы поговорить об этом с Василием Викторовичем, шеф обожает подобную хрень.
Обнажённая Гюльнара взвилась.
- Не веришь?! Смотри!
- Да я смотрю…
Он смотрел. Смотрел на божественной формы грудь любимой женщины и чувствовал, что «кутак» его вполне жизнеспособен… Однако то, что при этом зафиксировал боковым зрением, могло навек лишить эрекции: зажмурившись, Гюльнара выбросила руку в сторону поставца с посудой, и бронзовый кубок с грохотом шлёпнулся на пол.
- Кочка… - пробормотал ошеломлённый Никита.
Да какая там кочка! Шлёпнулся не просто кубок, но один из шести кубков. Остальные же не шелохнулись!
- Кочка, да?! - праведно возмутилась подруга. - Смотри вторую серию!
Пару секунд спустя Никита, верующий, но при этом не особенно религиозный, суматошно крестился и читал «Трисвятое»:
- Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй мя! Святый Боже… Боже, ты – колдунья!
- Есть немножко, - повела плечиками довольная подруга, подбрасывая кубок, Бог весть как оказавшийся в её руках. - И проклятый разбойник сдохнет! Я, наверное, могла бы убить его на месте. Но – нельзя. Поэтому умирать он будет долго и мучительно.
- Зубы у него уже выпали, как ты и обещала.
- Ты его побил?
- Да так, слегка. Можно сказать, дал пощечину…
- Спасибо, рыцарь мой!
Гюльнара крепко обняла его, прижалась щекой к щеке и прошептала на ухо:
- А за собственный кутак можешь не беспокоиться. Стоять будет, как пирамида Хеопса, – вечно, красиво, всем на радость! Во всяком случае – мне… Но только если будешь хорошо себя вести!
- Знаешь, цветик мой, похоже, сегодня у меня навсегда пропало желание вести себя плохо, - стуча зубами, признался Никита. И представил, как поступит Гюльнара, застукав его на месте супружеской измены. И содрогнулся. И машинально воскликнул. - Чур меня!
И тут же получил голосовое сообщение: «Хоть оделись бы для начала. Ваше здоровье! Целую. Чур».

Дождей осенних воды горькие
По окнам бьют кнутами белыми.
На перепутье, в душной горнице
Кутили каторжники беглые.

А вор сидел, как князь сиятельный,
В чужом краю, средь пьяной челяди.
Тоска, как выползшая гадина,
Сдавила горло чёрной петлею…

Колокола гудят на звоннице,
Уходит в небо благовест… Благовест!
Пройдут года, и всё исполнится.
А над Россиею голгофский крест…




Позолоти ручку, барин!


Страна парализована цыганскими забастовками. Миллионы россиян остались без будущего…


Дороги восемнадцатого века если чем-то и отличались в лучшую сторону от «праправнучек» из двадцать первого, то… То Никита Буривой этого не замечал. На тракте Петербург – Корела (Кексгольм), называемом тогда Куйвозовским, гужевой салон-вагон есаула трясло не менее безбожно, чем Volkswagen Touareg менеджера по персоналу здесь же в эпоху постсоветской демократии. Более всего доставалось ведьмаку, изгнанному на запятки. Корма любого транспортного средства на кочковатой, в выбоинах, трассе – место всегда чересчур амплитудное. Наверняка мсье Глуз де Рюблар целиком и полностью разделял сейчас вывод земляка Наполеона I Бонапарта: в России нет дорог, одни лишь направления. А может быть, кто знает, позднее самолично поведал о том неудачливому императору всех лягушатников…
Так или иначе, именно французик настоял на второй по ходу этого похода остановке. Не доезжая вёрст двадцати до северной окраины сегодняшнего Питера, сразу за усадьбами Софиенгоф, Лилиентруд и Осельки, урядник Терпигорец, тактично постучавшись, заглянул в окошко и сообщил:
- Нижний чин измаялся вконец. Говорит, ещё полчаса такой езды, и «отойдёт», а мы останемся втроём.
- Невелика потеря, - отмахнулся есаул, давным-давно одетый сообразно положению и теперь чинно восседавший за столом, развлекаясь игрой в карты с невестой. В «очко»… - Ладно, чего уж там, уважим иностранца! Да и пожрать не мешало бы…
Его изначально восхитило то, как был решён вопрос продовольственного обеспечения экспедиции. Прижимистая вроде бы кикимора Прозерпина – добрейшее на деле существо, – для приличия поворчав о заезжих дармоедах, вручила им обтёрханную скатерть-самобранку. Путники всех народов и времён удавились бы от зависти! Благодаря такой вот «полевой кухне» обоз не был отягощён ни единым плесневелым сухарём, ни жменей круп, ни ломтиком вяленого мяса, ни даже кормовыми злаками для лошадей. Исключением стали только натуральные да «чёртовы» яблочки, но это не столько съестное, сколько спецсредства. Даже табачок для курящего Терпигорца выдавался по первому требованию.
Минус, пожалуй, состоял в одном – подобное снабжение требовало максимума осторожности. Нечаянному свидетелю объяснить механизм работы самобранки оказалось бы куда сложнее, чем, например, технологию сотовой связи – её Никитушка, по крайней мере, представлял себе, хотя и не в деталях. Больше того, даже в отсутствие ни то что мобильных, но, на худой конец, проводных телефонов системы «барышня, товарища Сталина бы мне…», слух о необычайном know-how казаков распространился бы по империи скорее холеры. Выход – убить потенциального разносчика информационной заразы на месте. А нельзя! Да и нехорошо как-то, не по-державному – и без того людишков не хватает на масштабные национальные проекты государыни. Российская империя, поди, не Китай, где хоть души очевидцев, хоть четвертуй, хоть скармливай рептилиям, хоть печь ими топи по зимней стуже, никто особо не почешется…
Небо екатерининской эпохи оставалось чистым, как слеза безгрешного младенца, ясным, как бином Ньютона – второгоднику. Солнышко резво поползло от пополудни к вечеру. Едва ощутимый ветерок навевал приятную свежесть и мысли о шашлыке. До остервенения комфортная температура окружающей среды – что-нибудь около пятнадцати градусов по шкале Андерса Цельсия образца 1742 года – так, казалось, и склоняет путников беспечно развалиться на траве, споро пробивавшейся сквозь прошлогоднюю стерню. И Никита, оглядев местность через распахнутую дверь, скомандовал Адаму:
- Правь вон к тому лесочку!
Симпатичная берёзовая рощица, точно атолл посреди океана, «омывалась волнами» обширного пастбища. Вероятно, скотоводам не дали вырубить её местные охотники – вдоль опушки тут и там прятались в кронах стрелковые вышки. Сходство с коралловым островом усиливала просторная поляна – та же лагуна, – надёжно укрывшая обоз от любопытствующих взглядов.
Четверть часа спустя пришельцы, без особенной опаски воспользовавшись чудо-скатертью, лишь разведя для маскировки костерок под таганком – дескать, готовили тут же, на огне, – приступили к обеду. Гюльнара и мсье Глузд, по чину восседая за походным столиком, жеманно ковыряли двузубыми вилками некое замысловатое блюдо, по словам ведьмака, французское до невозможности. Ну, а Никитушка с Адамом поступили сообразно казачьей традиции: прилегли на кошме, хлопнули по шкалику малороссийской горилки, закусили цибулей и принялись, опережая один другого, черпать резными ложками прямо из котла дымящийся будан – который Богом дан, как полагают станичники – крепкий наваристый бульон из дичины, сдобренный мясом птицы, мучной подболткой, солью, высушенной прошлогодней зеленью и специями. И было им хорошо весьма! Весьма сытно и вкусно. Тихо. Мирно. Спокойно – в отсутствие эпохально чуждых предков…
Но, увы, ненадолго!
Лишь только ведьмак спроворил несколько пирожных и разлил из высокого восточного кувшина кофе по трофейным якобы чашечкам тончайшего майсенского фарфора, конфиденциальность обеда была порушена зычным окриком незваного гостя, скрытого покуда за опушкой:
- Тпру, дьяволица! Вроде дымком из леса тянет… Ну-ка, поглядим, кто у нас там шалит!
Адам немедля выдернул револьвер из-за кушака.
- Не суетись! - осадил его Никита. - Сказал же человек «поглядим», а не «постреляем»…
Сам он окинул опасливым взглядом застолье – компрометирующих артефактов из иных времён не наблюдалось.
- Попрошу всех привести себя в порядок! Сидим спокойно, отдыхаем с дороги, кушаем, что Бог послал. Если придётся угощать – только со стола. К скатерти не приближаться, вообще не думать о напитках и жратве! Вопросы?
Ответом было всеобщее молчание – как известно, знак согласия и понимания.
- Если придётся угощать… - задумчиво повторил для самого себя Никита. - А угощать особо-то и нечем. Во всяком случае, что касается напитков… Ну-ка, самобранка, пока этот соглядатай не появился, спроворь нам баклажку черкасского вина, сиречь хохлацкой водки, и графин кьянти!
Едва лишь заказ материализовался перед ним на скатерти, из опушки выступил среднего роста, годами не старше самого Буривого, мужчина с располагающей улыбкой на приятном, гладко выбритом лице, колоритно обрамлённом бакенбардами. Джентльмен! И взгляд далеко не кондовый, глазёнки-то умные… Подобный контрагент наверняка не опустится до скандала – дескать, понаехало поджигателей войны и торфа! Он либо приветит с честью, либо такую бдительность разведёт, что иностранным происхождением не отбрешешься…
Изобразив на лице ответную улыбку, Никита глухо пробормотал:
- Второй за сегодняшний день экзамен на соответствие эпохе просвещённого абсолютизма… Курсант Буривой, тяните билет! Только бы не под номером тринадцать. И не шестьсот шестьдесят шесть…
Ожидая, пока незнакомец подведёт соловую лошадку к полевому лагерю, есаул, дабы предварительно определить социальный статус вновь прибывшего, в деталях оглядел наружность и костюм – залихватскую треуголку, напудренный паричок, ладно сидящий кафтан цвета хаки, белоснежную рубашку с подколотым брошью воротом, замшевые башмаки с серебряными пряжками. И сделал вывод: не мужик, но муж. «Пятёрку» взял? А вот сейчас узнаем!
Тот же, явно впечатлённый громадной медалью Буривого, обнажил голову и, приложив руку к сердцу, с достоинством поклонился перво-наперво казакам.
- Милостивые государи!
Никита с Адамом в точности повторили его приветственный жест.
- Милостивый государь!
Подошёл черёд Гюльнары. Ей возмутитель спокойствия поклонился много ниже и почтительнее.
- Милостивая государыня! Несказанно рад свиданию в наших захолустных палестинах!
С ведьмаком «палестинец» неожиданно заговорил по-немецки. «Умён, проницателен, образован», - к неудовольствию своему вынужден был признать Буривой. Ну, Глузд, держись! И мсье де Рюблар не подвёл – без запинки ответил гостю на том же языке. Но при этом – насколько уловил из длинной тирады есаул, сам не чуждый «иностранщине» – уточнил, что имеет честь принадлежать к французской нации, немецким владеет через пень-колоду, после чего оба без труда перешли на язык Монтескьё и Вольтера. Благо ещё – ненадолго! А Никита прибавил к собственному выводу: он к вдобавок человек благовоспитанный… Да вот только кто же он по жизни, чёрт его дери?!
Тот будто уловил шальную мысль:
- Позволю себе представиться: Леонтьев Ерофей Леонтьевич, коллежский секретарь, ныне бурмистр в имении единокровного старшего братца Алексея Леонтьевича… Не доводилось слыхивать?
- Как же не слыхивать?! - вновь почтительно склонившись, ответил за всех Никита. - Чай, не дикари, ужо слыхали о почтеннейшем учёном муже!
Ну да, ещё бы, дьявол его раздери, не слыхивать! При первом же упоминании фамилии он сразу понял, с кем имеет дело. Во всяком случае, с каким семейством. Вполне, надо сказать, добропорядочным… Демон Плечевой на занятиях по обстановке в пути следования всю душу вымотал: за Осельками по правую сторону Куйвозовского тракта раскинулось поместье Леонтьева Алексея Леонтьевича, одного из первых отечественных китаеведов. Родился в семье церковного служителя. Окончил Славяно-греко-латинскую Академию в Москве. С 1743-го по 1755-й год член российской духовной миссии в Пекине. По возвращении служил переводчиком китайского и маньчжурского языков в Азиатском департаменте Коллегии иностранных дел. Перевёл на русский язык свыше двадцати китайских и маньчжурских книг. Многие из работ Леонтьева стали первыми в Европе. Так, он впервые перевёл китайские классические книги из конфуцианского канона «Четверокнижие», сборник законов «Тайцин гурунь» и многое другое. Его труды, снабженные комментариями и примечаниями, сыграли важную роль в ознакомлении русского общества с различными сторонами жизни и истории Китая…
Означенный материал Никитушка отбарабанил так, словно от этого зависела судьба «красного» диплома Славяно-греко-латинской Академии, – без запинки! И лишний раз утвердился во мнении, что всякая накопленная информация рано или поздно приходится ко двору. Хотя бы потому, что пунцовый от самодовольства Ерофей Леонтьевич тут же позвал просвещённых странников «ко двору» братского имения – где в его отсутствие остался старшим, – как самых дорогих гостей, не желая слышать об отказе.
А никто уже особенно не возражал! Так, разве чуть помялись из приличия…
- «Пять» с плюсом! - шёпотом оценила его знания Гюльнара, собираясь в дорогу.
- С большущим минусом, - вздыхая, уточнил Никита. - Причём от силы «три»…
Он, к сожалению, так и не смог припомнить, что же говорил Плечевой о самом улыбчивом бурмистре. Вдвойне обидно, ведь учил на совесть! Но в голове при этом отложился лишь эпитет «странный»… А странности ближних, если желаешь добиться успеха (в данном случае – банально выжить), надобно учитывать прежде всего остального! Только странностям и место в отзывах о конкретных людях. Безликие штампы нацистов типа «истинный ариец» и совковые клише «политику КПСС одобряет и поддерживает» суть не более чем отписки бездушных чиновников. Всё равно, что пастух напишет в личном деле одного из подчинённых: «Настоящий баран. Беспощаден к пастбищной растительности. В порочащих связях с животноводами замечен не был. За безукоризненную стадность отмечен личным клеймом чабана и зубами кавказской овчарки». Можно ли по такой характеристике отобрать в отаре барашка, единственно достойного приглашения на шашлык? Вот то-то же!
Следовать в усадьбу решено было верхами. Собственно, решил так Буривой, заметив, сколь повышенный интерес проявляет Ерофей Леонтьевич к Гюльнаре. Ничего оскорбительного лично для него – наверняка здесь в большей степени дань экзотике, ибо вряд ли так уж много восточных красавиц посещало в те/эти времена Карельский перешеек. Чай, не двадцать первый век, когда что ни деревня, то десяток-другой многолюдных таджикских семейств, не считая всяческих кавказцев… Отправь он невесту в экипаж, поневоле пришлось бы лезть туда же вместе с господином Леонтьевым. Да оно и ладно, птица-тройка вынесла бы, только вот салон-вагон по уши набит артефактами, и вовсе не факт, что все они де-факто соответствуют екатерининской эпохе даже со скидкой на «сами мы не местные»…
Короче говоря, шаромыжник (от французского «шер ами» – дорогой друг) де Рюблар милостиво был допущен в нутро кареты, урядник Терпигорец занял место на козлах, а есаул, бурмистр и экзотическая аристократка отправились на очередной этап пути верхами. Дочь выдуманного мурзы Рената Хабибуллина чертовски эффектно восседала в однобоком дамском седле, и Ерофей Леонтьевич, правя свою лошадку меж гостевыми конями круп в круп, шею себе извертел, переводя восторженный взгляд с восточной красавицы Гюльнары на ещё более восточного красавца ибн-Самума под Никитой. Ничего, опять же, оскорбительного, равно как и странного, в его поведении Буривой не усмотрел. Однозначно любой гетеросексуальный автолюбитель третьего тысячелетия по Рождеству Христову во все глаза пялился бы на коленки Сары Семендуевой (Жасмин) в кабриолете Lexus, напрочь игнорируя при этом остальных участников дорожного движения…
Вполуха слушая разговорившегося бурмистра, Никита напряжённо вглядывался в лица встречных и попутных предков. А те были представлены во множестве, особенно крестьянами и ремесленным людом. С первых же вёрст, ещё до выезда на Куйвозовский тракт, следуя через Малое и Большое Гарболово – имение знатного вельможи Шувалова, самозваный есаул почему-то ожидал, что крепостные и посадские начнут, что называется, ломать перед ним шапки и отбивать земные поклоны. Ничего подобного! И совершенно ничего необычного. Да, приветливо здоровались с проезжими, да, кивали, да, брались при этом за убогие головные уборы. Но уж такова вилланская культура. Точно так же люди в деревнях ведут себя с незнакомцем и сегодня, будь он хоть дачником, хоть туристом, хоть шабашником из армянского города Котлонадзор, хоть офицером спецподразделения, хоть Генеральным секретарём Организации Объединённых Наций…
Вот мужичок ведёт под уздцы чахлую лошадёнку. В бортовой телеге исходит паром куча свежего навоза – без удобрения картошку здесь не вырастишь… Тьфу, блин, чтоб этой картошке пусто было! И тому, кто завёз её в Европу. И тому, кто вообще открыл Америку… А тому, кто оную закроет, – памятник при жизни!
Вот чумазая нищенка в невообразимых обносках, да ещё с молокососом на руках…
Вот исполинский воз, тяжело гружёный антикварной – покуда новёхонькой – мебелью. Разбитной приказчик-экспедитор нашёптывает хмурому вознице что-то явно скабрезное и сам же хохочет над сальностями. Чей, интересно, заказ: Шуваловых, Остерманов, Урусовых, купца Ерофеева, ещё кого?..
Вот бригада-ух: полдюжины мастеровых людей, по всему видать, дорожников или мостостроителей, – узловатые ручищи, пухлые котомки за могучими спинами, заступы и кирки на плечах, топоры оттягивают пояса на одну сторону чуть ли не до колен… Может, дядьки – из славных на Руси рязанских плотников? Не зря тамошний народец по сей день зовут «Рязанью косопузой»…
Вот стайка баб с граблями. Гарью от них шибает за версту. Наверняка пережигали прошлогоднюю листву и бесполезную гречишную солому, удобряя почву-кормилицу тёплой золой…
А вот и служилая братва! Обоз с провиантом, судя по мешкам и бочонкам, да несколько кирасир во главе с целым капитан-поручиком – особняком от интендантской команды. Вряд ли охрана – не по чести гордым кавалеристам такое занятие! Впрочем, кто их, пращуров, знает?.. Никита насторожился. Сейчас, поди, выяснится, каков он есаул! Ведь не зря в разведке издавна бытует аксиома: лазутчику в стане врага труднее всего прикидываться офицером неприятельской армии… Однако пронесло! Молодцеватый капитан отсалютовал мужчинам палашом, низко поклонился Гюльнаре, а после, теребя усы, долго вглядывался в её «тыл». Примерно так же поступили все до единого кабальерос, и взгляды их свидетельствовали вовсе не о подозрительности… Ей-богу, шеф был абсолютно прав: восточная гурия придаст группе СпецНаз «человеческое лицо». Ну, или, как в данном случае, человеческую ж… Жалко, что ли?! Так и быть, пускай любуются!
Вот и служители культа – для полноты картины имперского общества. Навстречу пришельцам из иных времён шагала недлинная вереница иноков с одухотворёнными взглядами, но при всём при том – в стоптанных лаптях, замызганных, изодранных рубищах, с тощими котомками и корявыми посохами в руках. При виде их процессии бурмистр стал похож на блаженненького дурачка при храме.
- Великая схима! - восхитился он. - Святое дело!
Никита согласно кивнул. И только сейчас припомнил, что Ерофей Леонтьевич социальным происхождением – из служителей культа. Вернее, братец оного единокровный. Но при этом, следовательно, и сам…
А тот продолжал умилённо бормотать:
- В святые места за Онегой идут, дабы истым страстотерпцам поклониться, толику высокой мудрости почерпнуть, напитаться духом Божиим, страдания и нужду на земном греховном поприще во имя Вседержителя приять… Слава Тебе, Господи! - громогласно воскликнул он и троекратно осенил себя крестным знамением.
Никита последовал его примеру. Про себя же подумал: «В святых местах-то ладно, пусть прикалываются, раз есть охота, но в дороге по весенним «северам» испытывать нужду, ей же Бог, чревато досрочным окончанием земного пути»… И решился на широкий жест.
- Адамушка, - крикнул он уряднику, - останови, братец, кибитку, поскреби по сусекам да одари схимников щедрой горстью! Истово помолятся они за наши душеньки, и тогда, чаю я, Господь по их предстательству благословит многотрудное наше предприятие.
И почудился ему ответ:
- Базара нету! Всё равно халява…
Позднее наедине, сардонически усмехаясь, Терпигорец расскажет, что пилигримы благосклонно восприяли мало не пудовый окорок, связку калачей, балык из осетра, торбу с плодами земными и рубль. А после сообщили по секрету, дескать, нестерпимые страдания и острую нужду испытывают в они трубах – которые после «вчерашнего» горят адовым пламенем! – и выпросили четверть водки, за что гарантировали всем пришельцам и лично праведнику Адаму индульгенцию по поводу грехов земных, как прошлых, так и будущих…
А вот, наконец, землемер на двуколке. Судя по выражению лица (нечто среднее между Атлантом, инструктором райкома комсомола и Господом Богом), он один является опорой и надёжей матушки-Руси!
Бурмистр подчёркнуто вежливо поздоровался с чиновником, и тут Никита вспомнил… Да, конечно! Как же иначе?! Аккурат годом ранее правительство, заваленное тяжбами о земельных угодьях – особенно между старинной аристократией и новым, со времён Петра, дворянством, – издало Манифест о Генеральном межевании и создало специальную комиссию, дабы точно определить границы владений отдельных лиц, крестьянских общин, городов, церкви и других собственников земли. Примерно полверсты тому назад Ерофей Леонтьевич как раз жаловался Гюльнаре на соседей Долгоруких, которые будто бы пытаются оттяпать у братца чуть ли не половину «дачи» (поместья, позднее имения), пожалованной государыней Елизаветой Петровной, заявляя свои права на эту землю чуть ли не от первого новгородского князя-посадника Гостомысла…
Никита, помнится, пробормотал тогда под нос:
- …Гостомысла – сына вождя Буривоя, правнука Вандала, праправнука Словена, потомка библейского Иафета, приходившегося сыном праведнику Ною. Вот это, блин, «крыша», вот это конкретный пацан! Если подпишется в тему «долгоруковской» братвы, ихняя предъява канает верняк. Любителя узкоглазых «желтков» прокатят с вывалом!
И не стал дальше вслушиваться, потому что не терпел сутяжничества и самих крючкотворов-сутяг. А зря! Нет-нет, это дело не терпел по делу, – зря не вслушивался. И чуть было ни брякнулся с Шайтана ибн-Самума под безапелляционное заявление бурмистра:
- …Свобода, равенство, конституция, республика – вот что в первую голову надобно российскому народу!
А когда пришёл в чувство, отвернулся и чуть слышно прошептал, обращаясь к ближайшей осине:
- Свобода, равенство, конституция, республика? Бред! Полная херня! Если не сказать – бред сумасшедшего…
Дабы случайно не обидеть симпатичного, в общем-то, человека, продолжил Никита про себя: русский менталитет мгновенно трансформирует свободу во вседозволенность, и тогда вспыхнет русский же бунт, по делу названный бессмысленным и беспощадным. Народовластие, равенство людей перед законом и осознанное послушание этому самому закону – весьма привлекательные ценности для всех, без исключения, людей. Да вот идеально реализуются они лишь в центральной и западной Европе. Почему? Потому! Прежде всего потому, что там, в сравнении с Россией-матушкой и прочим миром, искони велик процент торговцев, мастеровых и специалистов по услугам. Для этих социальных страт крайне важны мир, порядок и стабильность. В то же время, они крепко сплочены в гильдии, цеха и прочие группы по жизненно важным интересам – готовые профсоюзы. Готовые по необходимости трансформироваться в политические партии или боевые дружины. Готовые хоть словом, хоть оружием дать отпор любому правителю-беспредельщику! Чем периодически и занимались до тех пор, пока ни поняли, что раз за разом отсекать башку негодному – а значит, неугодному – правителю не так уж практично. Жестокость порождает встречную жестокость с некоторым силовым плюсом, ибо цель всякой жестокости – подавить сопротивление оппонента. А это уже война! Война, которая в бескрайней России беда из бед, но для скученной Европы – настоящая катастрофа. Нам, по крайней мере, было и ныне есть куда отступать. А европейцам?.. То-то же!
Но европейская скученность суть не только проблема, но и, наоборот, величайшее благо для грядущей демократии. Компактная территория проживания народа/народов априори не предполагает обособления частей общества, в рамках которых люди вынуждены были бы вести самодостаточное хозяйство. В райцентр за покупками не наездишься – это не про них. Универсалы попросту не нужны! Торжествует массовое разделение труда: если руки Клауса «заточены» пироги печать, а соседа Курта – сапоги тачать, то каждому незачем заниматься и тем, и другим. Ширится торговля, в конкурентной борьбе растёт уровень качества продукции, остаются разумными и стабильными цены. Но торговцам, повторимся, жизненно важен мир и порядок, конкуренция ни в коем случае не должна перерастать в силовое противостояние. Именно ради высокого Порядка люди с готовностью участвуют в законотворчестве. Люди, выбирая себе Власть, резонно требуют, чтобы Она обеспечивала выполнение законов, и без колебания платят под это налоги. В результате они богатеют, никого при этом не разоряя и, тем более, не убивая, а если ведут войны, то – вне пределов собственных стран, за безопасность торговых путей, рынки сбыта и ресурсы. Подло? Гнусно? Бесчеловечно? Для всего мира – да. Для демократов – норма жизни! Они называют это прагматизмом, а тех, кто не входит в элитарный круг, вообще не считают людьми.
Бизнесмен в таком обществе уважает Бизнесмена, Мастер уважает Мастера. Человек, уважающий других и чувствующий уважаемым себя, не опростается перед крыльцом другого уважаемого человека. Не набьёт ему спьяну лицо (даже «рылом» оное не назовёт). Не пересечёт проезжую часть улицы на красный сигнал светофора, а будучи за рулём, пропустит уважаемых людей на «зебре» перехода, где они вправе шагать, не оглядываясь по сторонам. И пешеход осознанно воздержится от того, чтобы перебегать дорогу там, где это не определено, – нельзя же ущемлять право уважаемого человека вести машину без помех. Не нарушая прав уважаемых людей, человек может быть уверен, что автоматически не будут нарушены и его права. А это называется Правопорядком!
Между прочим, организованная преступность – знаменитая сицилийская мафия, неаполитанская «каморра», калабрийская «ндрангета», сообщество «Сакра корона унита» в Апулии, «Чёрная рука» и «Коза ностра» из США – принципиально не противоречит типичному для западной цивилизации состоянию Правопорядка хотя бы потому, что не приемлет хаоса и беспредела. Наоборот, будучи внутренне организована сама, мафия пытается максимально сорганизовать и подконтрольные («крышуемые», обираемые, как их ни назови) структуры. Правда, на основе не официального закона, а собственных понятий. Однако понятия эти зачастую твёрже, чем означенный Закон. Что называется, «пацан сказал – пацан ответил!» Ответил за «базар» – свои слова. Ответил за базар – контролируемый сегмент рынка товаров и услуг. Ответил за моральный облик. Ответил за конкретные поступки. Даже за внешний вид, потому что он – лицо организации, которая, балансируя на краешке Закона, целиком и полностью зависит от уважения своих членов добропорядочными гражданами и терпимости к ней государственных структур. Бандит? Ну, и что с того?! Работа у него такая. А «по жизни» вполне приличный юноша, правильный… «Правильный пацан» не захлещется сивухой, не обдолбится наркотиками, не стащит у пенсионера кошелёк, не изнасилует школьницу в лифте – на то есть асоциальная гопота, неорганизованные отморозки и маньяки, – а если совершит нечто подобное, тут же будет уволен из мафии. И найдёт себе работу только в морге. Трупом… Правильный пацан – значит, соблюдающий права! Права свои. Права людей. Права, под которыми не обязательно подписываться, главное – следовать им. Это называется верностью базовым принципам общества и данному однажды слову. Это называется верностью договору. В том числе Общественному Договору, сиречь Конституции, положениями которой определяется жизнь демократического государства с уважаемым/уважающим народонаселением.
Ещё два слова об организованной преступности. Русь всегда была печально знаменита состоянием дорог в целом и разбоями на трактах в частности. А в Италии, к примеру, такой проблемы не стояло, кажется, со времён Спартака, и пути сообщения там в немалой степени привели в порядок мафиози. Почему? Да потому, что по дорогам массово перевозился товар, с реализации которого они имели долю – как раз в качестве оплаты за услуги по защите инфраструктуры частного предпринимательства!
На Руси же, широко раскинувшей границы, глубоко аграрной, ситуация от начала времён оказалась принципиально иной. Города стали центрами не столько экономики, сколько власти. Что характерно, Власть наша, при всей своеобычной жёсткости, не в состоянии была поддерживать порядок в колоссальной по размерам стране – попросту не хватало сил и средств. Раз в году сдирали налоги, и ладно… А земледельческий люд из века в новый век существовал замкнутыми патриархальными общинами, суть которых (у вас свои дела, у нас свои дела, и хаты наши – по краям!) не изменилась и в помещичьей России. Обширной торговли не велось, так как минимум необходимых материалов, предметов потребления, орудий труда и средств защиты крестьяне производили сами, в рамках семей, родов и деревень, изолированных от внешнего мира границами дворянских поместий и вотчин старой аристократии. К слову, весьма показательно, что вплоть до двадцатого века на Руси под термином «мир» официально подразумевалась сельская община, всем же иным значениям (мир как не-война, мир искусства, мир людей, иные миры…) отводилась роль второго плана. Вот она, граница мира, – деревенская поскотина! И если гоношился «пир на весь мир», это вовсе не предусматривало рассылки приглашений зулусам, индусам и прочим людям доброй воли, отнюдь нет. Соберутся несколько семей, и ладушки… В рамках семей же без остатка съедались продукты немудрящего крестьянского труда. Фактически отсутствовало разделение этого самого труда как основа массового предпринимательства – которое суть почва для рэкета, – и потому криминалитет, на Западе являвшийся столпом «правопорядка по понятиям», у нас вплоть до конца века двадцатого оставался банальным ворьём.
Но это – так, мелкий штрих к портрету русского законопослушания… Законопослушания, которому исторически, увы, неоткуда было взяться! Чуть выше говорилось о ежегодном сборе налогов, они же «дани» в эпоху великих и удельных князей. А по существу – бандитские поборы! Если западный обыватель вносил налог на содержание государственного аппарата осознанно, подразумевая, что Власть не просто набьёт себе брюхо, но «в ответку» обеспечит безопасность его жизни и стабильность бизнеса, то наш отдавал «лавэ» просто так, от балды, не за понюшку кокаина, по единственному Закону – праву сильного обирать слабого. Власть, сильная орудовать топором да кнутовищем, не в состоянии была регулировать общественно-экономические отношения в громадной стране и обществе, разобщённом на крохотные ячейки. А значит, ни малейшего уважения к Власти не было в помине! И каждый, кто стремился «выбиться во власть», рассматривался окружающими вовсе не как слуга народа и благодетель, но как хитрый жулик. Да и сегодня происходит то же самое, потому что менталитет народа – чертовски устойчивая вещь!
Власть у нас издавна пользовалась не поддержкой сознательных граждан, а покорностью забитых (в полном смысле слова) подданных. Нам, увы, чуждо республиканское мироустройство в рамках демократии. Мы исторически привычны к самодержавию. Больше того, мы презираем слабого царя, каким бы он прекраснодушным ни был (примеры тому – Пётр III, Николай II, Горбачёв), зато обожаем деспотов, руки которых по локоть в крови (Пётр Великий, Иосиф Величайший). Исключение, пожалуй, составляет как раз Екатерина II Алексеевна, если и проявлявшая порой жестокость, то лишь на международной арене. Но исключения, как справедливо считается, только подчёркивают верность правил…
Нам, повторюсь, чуждо осознанное законопослушание в масштабах государства и общества. Зато в рамках более мелкой социальной структуры оно существует, да ещё какое! Наши предки изолированно выживали в столь жутких географических условиях, что порядок (в смысле «закон мироустройства», а не «ежедневная уборка помещений») в их хозяйствах предполагался железный, иначе передохли бы от голода и холода. При этом центральная Власть наезжала раз в год ради порки с целью отобрать едва ли не последнее. В результате её побаивались, но проклинали вслед. Зато власть домашнюю, родовую и клановую уважали за конкретные дела. Ну, а вовне своей ячейки общества плевали и мочились…
К слову, если Вам, уважаемый Читатель, кажется, что автор русофобствует или, как минимум, преувеличивает проблему, вспомните историю Москвы, испокон веку горящей золотыми куполами храмов, но сплошь загаженной дерьмом на улицах. А как вспомните, прогуляйтесь в любом из наших скверов – среди гор пустых бутылок, всяческих пакетов, стаканчиков и всё того же дерьма! – и скажите честно: изменилось ли хоть что-нибудь? Поезжайте на север Ленинградской области, как раз туда, где ныне путешествует Никита со товарищи. Вдоль шоссе узрите не одну безобразную свалку дачного мусора. Да и состояние дорог оцените – экстрим гарантирован! Ну, а если не автолюбитель, садитесь в электричку где-нибудь на железнодорожной станции Девяткино: первые же километры за город, и Вы доподлинно увидите, в кого из домашних животных превращаются уважаемые петербуржцы – ещё час назад лощёные менеджеры, предупредительные чиновники, рабочие, студенты, просто милые люди, – отправляясь на пикник. Не подумайте, что в кошечек или собачек… Нет, в свиней! И это ещё очень мягко сказано…
Ей-богу, я не русофоб. Наоборот, глубоко уважаю и даже обожаю свой народ, бесконечно щедрый, умный порой до гениальности, талантливый в созидании, красивый, могучий, ужасный в гневе, но отходчивый, с крестьянской хитринкой, доверчивый и безалаберный. Понимаю, что в имеющемся, к сожалению, негативе повинны не только и даже не столько мы, сегодняшние «Иванов, Петров и Сидоров», сколько довлеющее над нами наследие предков – увы, не всегда и не во всём вызывающее умиление. Но порой мне стыдно и противно, господа! Доколе?!
…Мы и сегодня куда большие индивидуалисты, нежели «западники» и люди Востока. В нас (речь не обо всех россиянах – конкретно о русских) нет ни европейского уважения к бизнесу и достоинству соседей, ни даже главной мусульманской ценности – всеобщего единения правоверных перед ликом Господа. Мы и сегодня генетически не приспособлены видеть перспективу дальше собственной поскотины: семьи, дома, школы, института, офиса, завода, клуба, группы собутыльников, фанатского сообщества… Нам и сегодня чужда демократия. А может быть – особенно сегодня! Сегодня, когда мы, в отличие от себя же образца начала 1990-х, наконец-то поняли, что в европейском понимании мы – дикари. Что представительская демократия насаждалась у нас Западом с единственной целью – подчинить, контролировать и обирать, не прибегая к оружию, а лишь манипулируя своими жадными, беспринципными ставленниками во Власть. Но даже с такой Властью мы тогда решили стать величайшей демократией за… «500 дней», тогда как на Западе процесс длился веками! Потому что не готовы ждать. Не готовы действовать терпеливо и систематически. Не готовы воспитывать в себе нравственных, законопослушных, патриотичных людей, зато готовы таковыми стать. Именно стать, заделаться, перевоплотиться – вдруг, ни с того ни с сего, ближе к вечеру! Потому что нам чужда эволюция, мы революционеры в душе. Но революционеры особенного толка. У нас если что-то есть, так оно – на века. Но если вдруг приспичило сломать устоявшийся порядок вещей, то – моментально, от плеча, под корень, да ещё выжечь стерню на ветру, чтоб даже пепла не осталось. А Новое чтобы по волшебству тут же восторжествовало на века! И чтобы каждый поутру проснулся в шоколаде… А когда стремительных демократических изменений как в обществе, так и в сознании логично не произошло, возобладала наша кондовая основа. А ей, основе этой, абсолютно чужда Демократия. Единственной реальной Властью в масштабах государства мы считаем Президента, а его самого – царём. О какой республике говорить?!
Вот, к слову, о царе и революционерах. Мы по сей день не в состоянии (если вообще желаем) оценить масштабы катастрофы-1917. Николай II Александрович, самонадеянно заявляя о незыблемости основ самодержавия, при этом не пресёк разгула буржуазно-демократической оппозиции – де-факто запустил молоденького барса в конуру престарелого пса. Что из этого вышло? Ой, что из этого вышло! Бог с ним, с незадачливым, бездарным Николашкой, горе-императором, которого не так давно пытались протолкнуть в число символов России. Трагедия в том, что разом с ним был уничтожен цвет российского общества – либеральная буржуазия, передовое дворянство, научная и техническая интеллигенция, служилое сословие, люди культуры и искусства, привилегированные рабочие, – та среда, в глубинах которой вот-вот выкристаллизовалась бы Русская Идея, и нам сегодня не приходилось безуспешно её формулировать. Оппозиция же (с демократов-экстремистов началось, ленинцами завершено) повела себя мудрее, во всяком случае, с учётом ментальности россиян. Вот, если упрощённо, её стратегия:
• Привлечь на свою сторону капитал. Кто-то ограничился рэкетом среди промышленников, землевладельцев и купечества, кто-то не побрезговал разбоями-эксами, кровавым золотом кайзера и вонючими шекелями мирового сионизма…
• Развалить опору самодержавия – армию. С успехом получилось! Когда войска в подавляющем большинстве укомплектованы сельскими жителями, для которых искони главное – своя хата (которая с краю государства и нации), достаточно было популистских выкриков «Царя долой! Не слушай приказов! Землю – крестьянам!», и они, почувствовав безнаказанность, помноженную на личный интерес, тут же воткнули штыки в землю (читайте – в чьё-то пузо).
• Уничтожить преторианскую гвардию абсолютизма – дворян, священнослужителей, офицеров, казачество, полицию, чиновников. Справились? Не без труда, но… таки да!
• Сформировать собственный боевой авангард из рабочего класса – наиболее организованной части малоимущего, ограниченно свободного люда. Весьма разумно! Крестьян-изоляционистов не так уж сложно нейтрализовать (разогнать по своим медвежьим углам), но вот мобилизовать потом – запаришься! А здесь готовые легионы тех, кто будет самоотверженно драться за свободу и благополучие. Кто преимущественно проживает в городах, которые суть основа любой цивилизации и опорные пункты ненавистного режима. Кто, оставаясь выходцами из забитого имперского крестьянства, мало искушён в политике и легко поддаётся политиканскому обману. Кто в результате удовольствуется малым из того, что завоюет.
• Наобещать регионам столько суверенитета, сколько смогут унести. Отвалятся – и хрен с ними! На худой конец, выгоднее править небольшой страной, чем оставаться никем в колоссальной державе. И потом, Россия такова, что всё равно останется великой, сколько её ни кромсай.
• Немедля национализировать богатства, объявив всё, до полушки, достоянием народа, а себя – единственным и неповторимым выразителем его, народа, чаяний.
• Перекрыть пути сообщения и каналы информации вовне/извне.
• Вдохновенно, без устали и перерывов врать своим.
• Ну, и чашечку кофе, пожалуй…
Что, может, повторим нечто подобное?! Или попросту начнём пораньше, со времён Екатерины-матушки… Чтоб гуще кровью оросить просторы матушки-Руси!
- О, чёрт, хорошее двустишье получилось! - пробормотал искренне удивлённый самим собою Никита.
Но подумать о том, не переменить ли работёнку по спасению мира и продаже дверей на поэтическую стезю, не успел. В голову пришла шальная мысль: «Демократические бредни в эпоху расцвета имперского абсолютизма – вот она, странность господина Леонтьева-младшего! Интересно, как он управляется в хозяйстве брата?»…
А Ерофеем Леонтьевичем и Гюльнарой-хатынкыз тем временем обсуждалась именно эта проблематика. Вернее, говорил, пожирая гостью лучистыми очами, увлёкшийся бурмистр, а та слушала – или делала вид, что слушает, – благосклонно улыбаясь в ответ. Вслушался и сам Никита. Особенно ему понравилось заявление о том, что казаки – самая демократичная прослойка в обществе, а значит, с ними можно быть абсолютно откровенным… И самым откровенным из возможных откровений стало то, что господин Леонтьев не просто лелеет в душе мысль о демократических реформах, но вот уже полгода проводит комплексный эксперимент в отдельно взятом поместье…
…Во что это выливается, стало ясно с первой же минуты пребывания в барской усадьбе. Усадьбе, обещавшей стать потрясающе красивой после того, как будет закончена перестройка господского дома из деревянного состояния в белокаменное, а парк вокруг него прорежен, выметен и обихожен – то есть доведён до «аглицкого» уровня. Правда, скоро этому случиться наверняка не суждено, так как представители освобождённого Труда, демиурги, созидатели демократических ценностей – в лице четверых обормотов мужеска пола – представляли собой довольно жалкое зрелище. Один без чувств возлежал – точнее, валялся, как свинья в болоте – поперёк центральной мощёной дорожки. Трое же его коллег до поры сохраняли отдельные признаки жизнеспособности, восседая на кучках прошлогодней листвы вокруг штофа с мутной жидкостью.
Смущённый донельзя бурмистр кивнул на бесчувственное тело.
- Я для него, подлеца, вольную у брата испросил, за труды плачу, как подобает среди цивилизованных людей…
А после с укоризной в голосе обратился к одному из сидящих, мужику в добротном кафтане, однако при нём – в безобразном треухе, по виду старшему:
- Ермолай Парамонович, я же просил вас, голубчик…
Мужик ответствовал так, что есаул, и без того весьма впечатлённый увиденным, от удивления едва удержался в седле:
- Слышь, барин, изыди, ёб тыть! Не видишь – сиеста у нас?!
- Слова-то какие знает, паскудник! - качая головой, проговорил Никита. - Плоды просвещения налицо…
Борец же за равноправие ограничился сокрушённым восклицанием:
- Ай-ай-ай! - и спросил, обернувшись к гостю. - Скажите, Никита Кузьмич, среди свободных казаков тоже водятся такие вот канальи?
- Среди свободных казаков, уважаемый Ерофей Леонтьевич, водятся канальи и похлеще! Только их у нас перевоспитывают.
И похлопал рукояткой плети по ладони.
- Атаман перевоспитывает?
- У атамана, друг вы мой любезный, помимо этого дел по горло. На то старшие батьки есть, всем от них достаётся на орехи, коль уж заслужили…
- Неужто и вас экзекутировали, а, Никита Кузьмич? - хитро прищурился бурмистр.
Никита, неопределённо пожимая плечами, отвечал с максимальным простодушием во взгляде:
- Ещё как экзекутировали! Мы росли, вон, с Адамушкой в одной станице и так получали порой – небо с овчинку казалось.
- Но ведь вы целый есаул, а он, сказывали, всего лишь урядник…
- Он казак и я казак, оба мы равны перед Господом Богом и людьми. А есаулом при атамане попросту назначили на время, потому как волею батюшки и по благословению Большого казачьего круга сызмальства грамоте обучен, обхождению, языкам да наукам каким-никаким.
- В Париже обучались али в Лондоне? - заинтересованно спросил Леонтьев.
- Увы мне, любезный хозяин, в Москве. Но – у мудрейшего англичанина…
Удивительно, однако Буривой ни словом не соврал. После перевода в ФСБ он целый год провёл на курсах в первопрестольной, где руководителем группы оказался разведчик-нелегал второго поколения, родившийся и полжизни проживший в графстве Суффолк. Больше того, всё это время – вплоть до предательства негодяя Калугина, ареста престарелого отца и собственной эксфильтрации подводной лодкой – искренне считал себя природным англичанином новозеландского происхождения.
- …А в остальном – простой казак, такой, как все.
Леонтьев указал взглядом на медаль и высказал сомнение:
- Простых казаков такими вот наградами, поди, не жаловали… За какие баталии, если не секрет?
Никита скромненько пожал плечами.
- Да какие нонеча секреты?! Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой…
И осёкся: это же из «Руслана и Людмилы» Пушкина! Пушкина, который ещё даже не рождён…
- Великолепно сказано! - восхитился Леонтьев. - Сочинительствовать не пробовали?
Никита пробовал. Писал стихи. По приказу Свыше – для «Боевого листка» курсантского подразделения. И только расписался было, воспарил духом к вершине Парнаса, целую поэму замыслил, да не простую, а эпическую (не одно, поди, четверостишие – как минимум два!), но тут цензура пресекла его публикации жёстким табу: командир взвода посчитал социально некорректной и незрелой нравственно рифму «рабочий – задрочен». Хотя, на взгляд автора, получилось весьма живо и свежо:

Трудолюбивый российский рабочий
Угрозой агрессии НАТО задрочен…

Но, увы, закатилось очередное солнце отечественной поэзии! Не спасло «нетленку» Буривого даже изменение на «…озабочен». Равно как и реверанс в сторону командира: «лейтенант – старший лейтенант»…
Сейчас же горе-сочинитель поспешил вернуться к прежней теме – о награде:
- За Силезию удостоен. Про поход полковника Луковкина слыхали?
Бурмистр в очередной раз восхитился гостем так, что тот подумал – палку бы не перегнуть.
- О, как же не слыхать?! Выходит, это вы расправились с «бессмертными» гусарами коротышки Цитена?!
Тут уж Никита блеснул – не зря учил!
- Его, голубчика, Ганса Йоахима фон этого самого Цитена… Подстерегли да порубали с перепугу, как капусту под закваску.
- Ай, не скромничайте, Никита Кузьмич! Разве славные виктории одерживаются с перепугу?
- Только так и одерживаются, друг вы мой. Чем больше мы боимся неприятеля, тем хитрее планируем баталии, тем строже слушаемся командиров и тем яростнее бьёмся. На том стоит искусство воинское!
- Да, пожалуй, мудро… Сентенция хоть куда! - бурмистр пристально поглядел на гостя, выдержав паузу на зависть Станиславскому. - Непростые вы люди, ой, непростые! Чувствую, сам Бог мне вас послал.
Знать бы тогда Ерофею Леонтьевичу, до какой степени прав и во что для него лично выльется случайная эта встреча… А вдруг – закономерная?! Вдруг на самом деле всё заранее предопределено, в том числе появление Никиты и Гюльнары здесь и сейчас, за два с пушистым хвостиком столетия до своего рождения?! Вдруг зримый след от каждого их шага по обочине екатерининской Ингерманландии, в пику всем предосторожностям руководства, запросто можно было отыскать перед отправкой, в современной им Ленинградской области? Но, увы, то один Бог весть, а смертным дано лишь предполагать… Однако же, ей-богу, почему бы не предположить, что всё земное Бытие – не более чем увлекательная партия в многомерные пространственно-временные шахматы, которую разыгрывает Господь, Бог наш, двигая фигуры в любом из направлений сферы Мира?! С кем разыгрывает? Ну, так у Него же, как известно, существует антипод… Впрочем, Господень промысел есть не наш греховный промысел, и нечего соваться туда всуе!
Между тем промысел челяди не удивил пиететом и в господском доме. По крайней мере, сундучок-несессер в гостевые покои, что на мансарде выше второго этажа, Никита занёс без посторонней помощи. А когда средних лет лакей, демонстративно высморкавшись на свежеуложенный паркет, заявил, что греть воду для ванны Гюльнаре не собирается – дрова закончились, а до сарая дойти в тягость, – притянул его за косой ворот рубахи под замызганной ливреей и, орошая бороду слюной, угрожающе прошипел:
- Топи баню, лапотник, а то зенки высосу!
Правда, сунул при этом на лапу – в смысле, «на чай», – медный алтын. По второй же лапе лапотника, потянувшейся за добавкой «на сахар», хлёстко треснул рукоятью плети… И то сказать, ведь комбинацию кнута и пряника во благо воспитания морально неблагополучной личности никто пока не отменял!
Ведьмак был определён в крохотную комнатку там же, на мансарде. Не выходя из образа мсье де Рюблара, он сунул в глазные впадины монокуляры, вооружился чернильным прибором и стал что-то записывать в пухлом фолианте.
- Оперу пишем? - насмешливо спросил Никита, по ситуации припомнив стародавний анекдот.
Глузд уставился на него с откровенным изумлением.
- Как вы узнали, мсье Буривой?! Вот это да! Надо же! Хотя, если честно, не совсем оперу – так, сонеты Шекспира на музыку перекладываю… Пойдёмте, я у вас в покоях видел клавесин, наиграю!
Никита поумерил его творческий запал:
- После, мусью, после! К тому же я имел в виду совсем другую оперу. Другого опера…
Потом отозвал Терпигорца и «обрадовал» донельзя:
- Не нравятся мне настроения здешнего народца… Так что, дружище урядник, застолье тебе не светит – будешь охранять лошадок и карету.
- Как меня достал этот гужевой транспорт! - искренне «обрадовался» тот.
- Такова уж ямщицкая доля. За хлеб насущный не переживай, я прослежу, чтобы чарку тебе поднесли и голодным не оставили.
- Да я уж и сам как-нибудь…
- Не сметь! - приглушённо рыкнул есаул. - Забыть про самобранку! Даже не глядеть на неё!
- Да ладно, командир, не бери на бас, понял я… Ну, а бабу-то хоть разрешаешь спробовать?
Поражённый Никита сразу не нашёл пристойного ответа. Коль это шутка – ладно, Бог с ним, с юмористом. Но если разговор всерьёз – серьёзнейшее же нарушение воинской дисциплины, и Терпигорца следует немедля изолировать от группы… А с кем тогда идти на дело?!
- Хм-хм! Слушай, брат мой по классу… хм, классу млекопитающих, ты часом не геронтофил?
- Это ещё кто такой?! - не понял Адам.
- Тот самый и есть… Здешние бабы нам с тобой приходятся прапрапрапрапрабабками!
- Ах, вон, о чём речь! Но в «этом деле», сам знаешь, ровесников не ищут… Так как?
А вот так! Так, что он, сука, не шутит. Чёрт возьми, - думал Никита, - не зря мне этот варнак сразу не понравился! А куда его теперь девать?! Без напарника – тоже никак… Ладно уж, пускай блудит! Оно, кстати, может быть, как раз и сработает на легенду прикрытия: что естественно, то не безобразно…
- Как – говоришь? Как засадишь, так и вынешь… Гляди только, не подхвати чего-нибудь.
Терпигорец отмахнулся.
- Фигня это всё, командир! Для СПИДа слишком рано, остальное лечится.
- Венерическое, да, согласен, лечится без проблем. А вот колющее, режущее, рубящее – куда сложнее. К тому же инкубационный период у него много короче…
- Ты – к чему это?
- К тому, что народец тут, как я уже говорил, разболтанный зело, и закон гостеприимства может не сработать. Подхватишь от какого-нибудь ревнивца вилы в бок, и, если даже выживешь, спецоперация, считай, провалена. За это нас с тобой самих уестествят неоднократно и по-всякому, проще говоря, на всю оставшуюся жизнь поставят раком.
- Тогда, пожалуй, уж не будет, кому ставить. Да и кого конкретно ставить – тоже… - помрачнев, пробормотал Терпигорец.
- Вот это ты верно подметил… Ладно, развратничай! Поглядим, к чему приведёт ваша комплементарность с прапрапра… Если что, громко кричи «караул!».
«Караул устал!» - к слову припомнил Никита знаменитую фразу матроса-анархиста Железняка, разогнавшего Учредительное Собрание поздней ночью 19 января 1918 года. «Ваша болтовня не нужна трудящимся. Попрошу прекратить заседание! Караул устал и хочет спать»…
Он тоже устал. Как же чертовски устал за один только день! Устал от наметившегося раздрая в команде. Устал от того, что точка возврата пройдена, и он остался один на один с врагом в его тылу, без связи, без резервов, без возможности отхода, да ещё без права на провал важнейшей операции. Устал от постоянного напряжения психики. Устал каждую секунду «фильтровать базар». Устал чувствовать себя бараном, которого обрядили под матёрого волка, научили скалить зубы и отправили в стаю означенных хищников – пошуруди, стало быть, там, замени их мясную добычу капустой! Авось, не хватятся – в дураках ведь ходят. И уши у них холодные. А то, что меж ушами, – набекрень…
Да, Никита Буривой устал!
Однако, несмотря на это, с покорностью одомашненного волка, то бишь пса, поплёлся вслед за бурмистром, ангажировавшим (сиречь «пригласившим», только с французским вывертом) его на променад. Проще говоря, на экскурсионную прогулку, дабы осмотреть имение, пока Гюльнара принимает ванну, Адам блудит, ведьмак издевается над Уильямом Шекспиром, а демократически настроенная челядь обсуждает насущную проблематику ужина – то ли накрывать дармоедам стол, то ли пошли они…
Ну, и пошли они, матом из людской гонимы.
- Позвольте нескромное замечание, милейший Никита Кузьмич? - шёпотом обратился к нему Леонтьев-младший.
- Извольте, друг мой, сделайте такое одолжение!
- Я приметил между вами и Гюльнарой признаки матримониального альянса, потому велел отвести вам совместный апартамент. Не погрешил ли я тем самым против комильфо и морали?
«Чёрт бы побрал вашу моду на иноземные словечки!» - подумал Никита.
Что есть по-французски «комильфо», он знал – светские правила приличия. А вот касательно «матримониального» мог лишь предполагать. И предположил, что раз такой альянс, по-русски союз, между мужчиной и женщиной предполагает совместное времяпрепровождение в апартаменте, а не в какой-нибудь затрапезной кухоньке, речь идёт о правомочности интимных отношений. И поспешил с кратким категоричным ответом, дабы не дошло до выяснения глубинной сути этих самых отношений.
- Не погрешили, друг мой, ни в коей мере не погрешили.
Благовоспитанный хозяин лишь молча кивнул, будто бы удовлетворённый ответом, но масляными глазками повёл весьма многозначительно – дескать, знаем мы такие шашни…
Никита же, оглядывая территорию усадьбы сквозь кое-как прореженную рощу, к несказанному удивлению своему вдруг обнаружил невдалеке… фанзу. Вполне обычная для Китая избушка, скорее даже хата на деревянных столбах, с хлипкими соломенными стенами, обмазанными белой глиной, под вычурно изогнутой «рогатой» крышей из красной черепицы, здесь, меж легкомысленных берёзок и замшелых елей русского северо-запада, выглядела до того чужеродным объектом, что он против желания воскликнул:
- Вот это чудеса так чудеса!
Чем здорово польстил бурмистру.
- Да, любезный Никита Кузьмич, это наша гордость! Видели когда-нибудь такое?
- Ни в жизнь! - честно признался гость.
Нет, как любой из своих современников, кто принципиально не чурается телевизора, он, конечно, наблюдал образчики архитектуры Поднебесной, но вот так, в натуре, – первый раз.
- Своеобычное китайское жилище, называется по-ихнему, по-великоханьски «фан-цзы». В таких живут все, от бедняка-оратая до знатного чиновника-мандарина. Сам великий император-богдыхан в Тайном своём Городе восседает, сказывали, на троне из золочёного бамбука тако же в фанзе, только размером побольше… Вот и братец, когда состояли при посольской миссии, обитали в подобном строении. А после, благополучно возвратившись в Отечество, решили возвести фанзу здесь, дабы хранить память об авантюрной молодости да просвещать народ российский благолепием иноземных архитектурных ансамблей. Имение наше так и прозвано – Чайна-таун, сиречь Китайский город… Совершим экскурс?
Бурмистр указал рукой на экзотическое здание, и Никита без промедления согласился:
- С превеликим удовольствием!
С превеликим же удовольствием, ведомый господином Леонтьевым, он во всех подробностях осмотрел жилую и административно-хозяйственную атрибутику дачи просвещённого барина екатерининской эпохи: поварню, пекарню, погребок для хранения зелени и корней поварённых, чулан для мяса, погребок молочных сборов, баню, жилые покои приказчика-эконома, конюхов, скотников и других рабочих людей, конюшню, хлев, овчарню, свиной закут, голубятню, курятники, амбары, сарай каретный, винницу, пивоварню, ледник, житницы, ригу, гумно, дровяной сарай, пуни для соломы, оранжереи, теплицы, парники, грунтовой сарай, а также обширный «плодовитый» сад, огород-овощник и так называемый «увеселительный лесочек», по центру коего располагалась иноземка-фанза. Глубочайшее уважение у Никиты вызвали пусть не оконченные строительством, но, главное, предусмотренные в генеральном плане социальные объекты – богадельня для немощных стариков, школа и усадебный храм.
Ну, а теперь честно, без понтов: получил ли, в натуре, удовольствие от прогулки? В какой-то степени – да. По крайней мере, заинтересованность изображал старательно и, видимо, не без успеха. Хотя, если честно, всегда был человеком насквозь городским, урбанизированным донельзя, к тому же от пуза пресытился деревенским бытом в миру союзников-демонов. Да и устал, опять же…
Куда в большей степени знал и привечал Никита зодчество. И, пусть даже уставший, так увлёкся осмотром достраиваемой части господского дома, что едва ни допустил исторический ляп. Глядя, как шабашники укладывают тёсаные брёвна в качестве основы перекрытий второго этажа, решил было присоветовать отливку бетонных плит в заранее изготовленных формах, да чтобы с закладкой стальной арматуры для лучшей работы под нагрузкой на изгиб. Вовремя осёкся! На улице, чай, восемнадцатый, а не двадцатый век… Но дверных дел мастеров всё-таки вразумил: безапелляционно раскритиковал полотна дверей из сырого массива сосны – жарким летом будет «поведён», осенью взбухнет, по зиме растрескается в щепу. Порекомендовал использовать более прочный дуб, подробно объяснил технологию предварительной обработки и просушки, показал даже, как изготовить дверное полотно из так называемого переклеенного массива – подбирая отдельные бруски один к другому так, чтобы обеспечить разную направленность волокон древесины.
- О, да вы, гляжу, специалист! - восхитился хозяин без тени иронии.
- Ну, что вы, мон шер! Специалист – чересчур сильно сказано… Квартировали, помнится, в Силезии у искусного немца-краснодеревщика, - на голубом глазу сымпровизировал Никита. - Братва фройленок бюргерских щупала, колбасы наворачивала да фряжские вина хлестала, а я в питии меру блюду, вот и подучился на досуге малость ремеслу-то иноземному. Коль жив останусь Божьей несказанной милостью, так оно под старость лет в хозяйстве пригодится завсегда.
- В хозяйстве… - повторил за ним Ерофей Леонтьевич и хитро прищурился. - Не посчитайте, любезный Никита Кузьмич, мои слова за фривольную эскападу, но я не могу себе представить мадемуазель Гюльнару – да чтобы на хозяйстве. Чтобы тесто замешивать, печку топить, исподнее в полынье споласкивать, корму скотине задавать…
Гость же пренебрежительно отмахнулся.
- Ах, оставьте, мон ами! Будет вкалывать как миленькая – у нас, казаков, прислуги нету.
- Думаете, отдадут за вас? - шёпотом спросил бурмистр. - Папенька ейный, сами сказывали, не из простонародья…
- Не из простонародья, это верно, - согласно кивнул Никита. - Старинного корня, одной из ветвей славного рода хана волжских болгар Алмаза, принявшего в 922-м году магометанство под именем Джафара ибн Абдаллаха… А куда денутся?! Отдадут! Чаю, не я у инородцев в аманатах, а она – у нас. Не мы у них мира да покоя просим, но совсем наоборот.
- Так-то оно так…
- Так тому и быть! А коль в упрямство пойдёт тятенька Ренат, прозываемый мурзой Хабибуллиным, всё равно окажется по-нашему. Казаку что винца испить, что невесту скрасть – одинаково не впервой.
Винцо Никитушка вторично помянул не без прямого умысла. Осмотр достопримечательностей барского поместья давно стал ему в тягость, к тому же хозяин перешёл, что называется, на личности. Пора за стол! Уж там-то, в присутствие самой Гюльнары, Ерофей Леонтьевич как человек воспитанный, пожалуй, поостережётся…
Да тот и сам, казалось, только рад предлогу с честью «вылезть» из чужой души.
- Ой, что ж это мы, право..?! Вы только с дороги, а я вас всё прогулками томлю. Милости прошу в столовую, Никита Кузьмич, откушаем, что Бог послал, отметим наше приятное знакомство! Угощу вас тинктурой собственного производства по древнекитайскому рецепту. Ух, и забористая, доложу вам, батенька, вещица! Для аппетиту и здоровья ничего лучше в целом свете не сыскать.
Упоминание тинктуры – лекарственного настоя на спирту – вызвало у Никиты смутную ассоциацию. Что-то такое им, временщикам-спецназовцам, в сакральном мире заплетающимся языком диктовал под запись демон Собутыльник…
- Ну-с, по рюмочке, дорогие гости! - презентовал означенный продукт Ерофей Леонтьевич уже за столом. - Настоятельно рекомендую в качестве аперитива перед пиршеством!
Никита поболтал густую жидкость цвета старого коньяка в тонкой высокобортной рюмке и принюхался. В букете ароматов, как ему показалось, наличествуют перец, гвоздика, анис, душица, тимьян и зверобой.
- Крепкая штучка, но, поверьте, питкости изумительной, - заверил хозяин, употребив допотопное определение мягкого, в отличие от «горлодёра», легко проходящего по пищеводу напитка, встречая который, утроба не раздумывает, то ли оприходовать, то ли возвратить на стол…
Никита, имевший опыт разогрева организма на боевых выходах чистым спиртом «без запивки», принял это дело к сведению: пробормотал русско-немецкую здравицу «цум фоль!», махом опрокинул рюмку, резко выдохнул, а вдыхал уже носом через краюху пышущего жаром каравая. Тинктура и впрямь прошла на редкость складно, без ожидавшегося раздражения гортани. Во рту остались только привкус специй, пряный «выхлоп» разнотравья да приятное тепло. Одновременно из омута памяти вынырнуло наукообразное определение тинктуры от Собутыльника: спирт-ректификат пятой перегонки, в екатерининскую эпоху известный как четверённое вино (в просторечии – vinum rectificatissimum), настоянное на травах и пряностях без добавления воды и сахара.
- Ух, хороша, злодейка! - от души похвалил он. - Градусов семьдесят, если не все восемьдесят, а пьётся как ликёр.
- Китай! - Леонтьев воздел очи к лепному херувимчику под потолком. - Древнейшая страна, мудрейший народ, высочайшее мастерство, утончённейшие вкусы!
В другой раз Никита мог бы и поспорить. Старый оперативник, пару лет проработавший в Пекине под «крышей» аспиранта при тамошнем университете, рассказывал, что в китайских чифанях (предприятиях общественного питания) пить водку – легче сразу удавиться, до того она вонючая и мерзкая на вкус. Что характерно, чем дороже, тем отвратнее… Но возражать не стал. В конце-то концов, где он, тёмный казак с Дона-батюшки, и где – о-го-го! – Китай с его безбашенным гламуром?
- Ну, что, гости дорогие, повторим? - не унимался польщённый Леонтьев. - И немедленно во след горячий расстегайчик с визигой! Да по чашке консоме из кролика – оно с дороги сытно будет. А там и пулярки с лапшою отведаем, и паштетов, и особенного салата с яйцами пашот, и пирогов, до коих наша стряпуха мастерица знатная… Гюльнара Ренатовна, а вы что же аперитивом себя к трапезе не раззадорите?
Никита только хмыкнул. Невесту перекосило уже тогда, когда он упомянул про семьдесят, если не более, градусов крепости. Она в своём времени даже от классической водки впадала в полуобморочное состояние…
- Гюльнара Ренатовна, - пояснил он, - не пьёт ничего крепче кофию. Разве что бокал лафиту случился бы, пожалуй, к месту.
- Конечно-конечно! - засуетился Ерофей Леонтьевич, наливая в рюмку знатной дамы тёмно-красное бордо. - У нас с братцем замечательная коллекция европейских вин. Пробуйте, сиятельная! Надеюсь, дары благословенной Богом Франции придутся вам по вкусу. А мы с Никитой Кузьмичом, с вашего позволения, ещё по рюмочке целебного настоя…
«Целебного настоя…» - долго зудело потом в голове Никиты. Что-то ведь с этим связано! Что-то насчёт Китая… Больше того, странным образом созвучное с персоной гостеприимного бурмистра. А чем именно созвучное? И что именно? А пёс его знает! Во всяком случае, пока…
Ну, а пока дело не дошло до того самого «пока…» – сиречь итогового просветления, – Никита, ощутив, что раздраконил аппетит таинственным аперитивом до предела, споро взялся за мясистую пулярку с вкуснейшей домашней лапшой и одновременно принялся в деталях осматривать господскую столовую. Типичное русское барокко: пышность, вычурность, амбиции, замысловатая лепнина, статуи дохристианских божеств, колонны, пилястры, стайки сексуально озабоченных амурчиков на потолке, пастельные тона отделки стен под благородный мрамор. Сборная солянка а-ля просвещённый русский барин! Правда, из-под вуали монументальности античного храма тут и там проглядывали ручки «созидателей» – сродни тому обормоту, что валялся бездыханным перед въездом в имение. К тому же эллинская богиня Артемида, ведущая оленёнка за рожки прямо к пиршественному столу, не особенно сочеталась с бронзовым апостолом Андреем Первозванным. И совсем уж социально чуждым выглядел в их обществе китайский мандарин, вот уже час кряду осуждающе качавший фарфоровой головой…
Между тем разговор зашёл как раз о Поднебесной империи: рецепт аперитива стал известен бурмистру от доброго знакомца Леонтьева-старшего, цирюльника посольской миссии, в любопытстве своём объездившего Китай вдоль и поперёк. Он сейчас живёт в районе Литейного двора, недалеко от Невской першпективы, занимается кауферным ремеслом, попутно готовит снадобья от хворей. Иногда приезжает запросто, по-свойски. И зовут его, кстати, тоже Ерофеем. Да и по батюшке он Ерофеич…
И тут Никиту наконец прошибло – вот оно!
Знаменитая тинктура «Ерофеич»!!! Достояние нации, лучший на Руси сорт крепких напитков, дорогущий, чудодейственный в своих целебных свойствах «Ерофеич»!
Никита в подробностях вспомнил похмельный лепет Собутыльника. Продукт первой выгонки спирта, по его словам, назывался хлебным вином, вонючей водкой, а также ракой – от турецкого «raky» («спиртное») и арабского «aragy» («финиковая водка»). Результат перегонки самой раки – то есть повторной перегонки хлебной браги – предки именовали простым вином, что было даже прописано законодательным порядком в Соборном уложении «тишайшего» царя Алексея Михайловича от 1649 года. С начала XVIII века столичные винокуры стали «двоить» спирты – перерабатывать «простое вино» в более качественный, очищенный от сивушных масел напиток. «Троение вина», сиречь четвёртая перегонка в присутствии ароматизаторов, использовалась для приготовления тонких домашних водок. Наконец, под занавес XVII века в царской дворцовой лаборатории было получено «четверённое» вино, до времени использовавшееся лишь в научных и медицинских целях. Именно на его базе, как гласит легенда, в 1760-х годах пресловутый цирюльник Ерофеич приготовил элиту элит – настоянную на дюжине трав тинктуру пятой перегонки, без воды и сахара, с добавлением восточных специй. И, может, не был бы сожжён турецкий флот у местечка Чесмы в 1770 году, если бы не благодетель-парикмахер со своей целебной водкой – ей одной оказался тогда поставлен на ноги герой-триумфатор, граф Алексей Григорьевич Орлов, дотоле мучившийся тяжким недугом желудка…
Да вот только кто на самом деле батюшка означенного «Ерофеича»? Цирюльник ли?! Которого к вельможе на порог бы не пустили хотя бы потому, что в эпоху просвещённого абсолютизма исключительное право самогоноварения принадлежало дворянам…
Отстранённо ковыряя ложечкой десерт, Никита весь вечер просидел в глубокой задумчивости. После кофию, уже в отведённом для высоких гостей апартаменте, не позволив Гюльнаре раздеться ко сну, он тихо спросил:
- Как тебе наш хозяин?
Невеста повела миндалевидными глазами.
- Понравился. Что-то имеешь против?
- Нисколько, потому что мне – тоже. Хороший человек: добрый, умный, искренний, думающий, увлекающийся, наивный, романтик, альтруист… Уважаю таких! И хочу за гостеприимство отплатить ему добром. А сделаешь это ты, цветик мой гранатовый!
Гюльнара аж подпрыгнула.
- Я?! Да ты в своём уме?! Тоже мне жених – подложить невесту под первого встречного барина! Не ожидала от тебя, Никуся!
Никита лишь покачал головой.
- Что за невесты пошли средь инородцев?! Одни блядки в голове… Никто тебя, Граната Ренатовна, ни под кого подкладывать не собирается – разорвёшь в клочья своим восточным темпераментом. К тому же никакой он не барин – типичный менеджер-управленец. А раз так, сделаем лучше вот что: ты ему погадаешь.
- Ну, это ещё куда ни шло… Только я не умею.
- А я научу. Скажешь перво-наперво: позолоти ручку, господин хороший! После чего дашь совет: пускай бросает эксперименты с демократическим миропереустройством и плотно занимается своим аперитивом.
- Хочешь сделать из него самогонщика?
- За меня это сделала императрица, даровав шляхтичам исключительное право производства спиртных напитков. Что, между прочим, тут же сказалось на качестве готового продукта в сторону его значительного повышения. И вот тот самый аперитив, который ты отказалась пробовать ввиду крепости, прославит нашего хозяина почище любых его сумасбродно-демократических прожектов.
- Ты уверен?
- Абсолютно! Как и в том, что одна милая девушка с задатками колдуньи считала ворон на лекции по истории русского пьянства и алкоголизма… Кстати, пускай наш Ерофей Леонтьевич где-нибудь эдак через год-другой сыщет подход к генералу Алексею Орлову, будущему графу Чесменскому, и предложит свою настойку для лечения желудка – тот будет мучиться зело… А ещё скажешь, чтобы, когда разбогатеет, не связывал своё будущее с нижним и средним Поволжьем.
- А что там плохого?! - изумилась Гюльнара. - Поволжье как Поволжье.
- Так-то оно так, цветик мой, да вот в грядущей пугачёвщине для зажиточного предпринимателя ничего хорошего не предвидится точно.
- Ох, как же я забыла?!
- За что только тройку взяла?
- А ты вообще двоечник!
- Есть такое дело… Но, тем не менее, знаю, что во Францию нашему другу лишний раз соваться тоже не след. Там зреет революция, и его запросто могут шлёпнуть под шумок падения Бастилии – печально знаменитое изобретение мсье Жозефа Гильотена кровушки отцедит будьте-нате! Либо наш друг сам заразится настроениями инсургентов и побредёт каторжанским трактом уже здесь, на родине… А вот о северном Причерноморье, которое вот-вот будет освоено, пусть задумается. Пусть в этой связи отыщет по Питеру запойного помощника обер-прокурора Священного Синода, гвардии подпоручика и камер-юнкера Гришку Потёмкина, будущего основателя там райской Новороссии, светлейшего князя Таврического. Пускай сблизится с ним поплотнее. Кстати, водка по рецепту пресловутого цирюльника Ерофеича здесь, как и с Орловым, думаю, придётся очень даже кстати… Записала на подкорку? Идём далее!
- Ники, - перебила его Гюльнара, - не кажется ли тебе, что мы и так уже слишком далеко зашли? Я имею в виду, что нарушаем естественный ход событий.
- Ах, вот как?!
Несколько секунд Буривой молчал, пристально глядя ей в глаза. И тут задумчивость, тяготившая его за столом, прорвалась вовне подобно перезрелому фурункулу.
- Ты уверена, цветик мой опасливый, что ход этот естественен, а мы выступаем как противоестественный фактор? Я ведь, как тебе известно, человек искренне верующий. Но при этом не фанатик. И даже не приверженец канона Русской православной церкви.
- При чём здесь церковь, Ники?! Я говорю…
Его, что называется, несло, и он довольно грубо оборвал подругу:
- Говорю я! Говорю я, а ты послушай. И выскажи своё мнение. Ибо я озвучу кое-что, издавна трактуемое неоднозначно, однако принципиальное, крайне важное в плане того, как нам далее вести себя в мире чуждых, казалось бы, объектов, субъектов, явлений и понятий… Так вот, для себя я всегда разделял Всевышнего и людской религиозный культ. Вера моя зиждилась на базовых максимах религиозно-философского воззрения на бытие, именуемого деизмом: Бог создал Мир, пристально взглянул на дело рук своих, решил, что для первоначала результат хорош весьма, умыл руки и доныне лишь с интересом наблюдает за пресловутым естественным ходом событий. Деизм привлекателен уже тем, что вполне универсален. Он позволяет без экивоков объединить идеализм с материализмом, совместить априорную, превыше доказательств, веру в божественный акт первотворения – с эволюцией, отрицать которую ныне сложно апостериори, сиречь опираясь на факты.
- Что-то я такое припоминаю со студенческих лет, - задумчиво проговорила Гюльнара. - Какая-то связь с Джоном Локком, Мари Франсуа Аруэ-Вольтером, Жаном Жаком Руссо…
- …Томасом Джефферсоном, Бенджамином Франклином, Дэвидом Юмом, Готфридом Лейбницем, - продолжил список просвещённый есаул. - Что и говорить, у нас, деистов, была тёплая компания! Кстати, мы сейчас пребываем в эпохе расцвета западного деизма. Вернее, рассвета. А вот у меня, увы, произошёл закат.
- Да неужели?! - съязвила подруга. - И давно?
- Не так, чтоб очень. В памятную ночь на конспиративной квартире. Если быть абсолютно точным, в тот момент, когда выяснилось, что союзные нам демоны не просто чудят в своём мирке, но Кем-то выставлены на страже пространственно-временных и реально-виртуальных переходов. А раз так, цветик мой гранатовый, Творец отнюдь не глядит на нас безучастно в подзорную трубу. Нет, всё у Него под контролем!
- Странный ты какой-то казак, Ники. Я всегда считала, что ваш брат склонен к крепкой выпивке, обильной закуске, хождению по бабам, рубке с плеча всяких там татар…
- Татары мне попались неправильные – хорошенькие больно. Вот с этого и пошло. Да и не забывай, я ведь не простой казак, наоборот, продвинутый, элитарный, древнего корня сары-азманов…
- Кто такие, кстати, сары-азманы?
- Давай об этом после, цветик, я и так теряю нить! Что-то там было про позорную трубу… Ага! Бог, стало быть, воистину Господь…
- Ты сомневался?!
- Творец и Господь – вовсе не одно и то же. Творец сотворил и бросил, а Господь господствует – управляет, направляет, контролирует, взимает дань, учит, воспитывает, кормит, поит, корит, поощряет, защищает, по башке даёт, если творение того заслужило… Всё у него рационально, всё по делу, всё спланировано, всё закономерно. И вот что я подумал в связи со специальной операцией «Чёртово яблоко»: а не закономерно ли наше здесь появление? Не запрограммировано ли наше поведение? Не тянутся ли от нас причинно-следственные ниточки из екатерининской эпохи в третье тысячелетие от воплощения Иисуса Христа? Если оно так, то шеф с домовым – обычные перестраховщики, а нас попросту запугали, чтобы мы не отвлекались от главной задачи. Если оно так, то я был сегодня вправе порешить рыжего мерзавца. Но коль этого не случилось, ему на роду написано подохнуть в муках не от педикулёза, но как раз от твоего проклятья… По совести сказать, там, на поляне, среди бандитов, я многое отдал бы за свободу воли, за право адекватно, без каких-либо ограничений, реагировать на ситуацию, не задумываясь о судьбе Вселенной в связи с отдельно взятой асоциальной личностью. И мог ведь запросто сорваться, задержись хоть немного дух Смотрящий!
Воспоминания были до того неприятны, что Никита поёжился от омерзения.
- Сейчас же, - продолжал он после доброго глотка лафита, - риск запутать причины и следствия, по-моему, минимален. Мы ведь всего-навсего гадаем, а это, согласись, не кнутовище принуждения и даже не работа Ленина «Что делать?» как руководство к действию для приснопамятной РСДРП(б). Рекомендация лукавой цыганки…
- Татарки, - усмехнулась Гюльнара, которую и саму, казалось, захватила идея выступить в роли провидицы.
- Ещё краше! Да, так вот, рекомендация лукавой цыганки априори предполагает свободу выбора пути. Правда, заставляет напряжённо задуматься – типа, чем чёрт не шутит… Особенно касается это людей мнительных, не чуждых мистике, каков без сомнения Ерофей Леонтьевич. К слову, я абсолютно уверен, что знаменитую тинктуру «Ерофеич», реально прославленную чуть позднее тех времён, в которых мы сейчас находимся, не под силу продвинуть на потребительском рынке занюханному парикмахеру. А вот неглупый чиновник со связями – кстати, тут ему Грицко Потёмкин будет очень кстати, – без пяти минут дворянин, обуреваемый неуёмной жаждой деятельности, замутил бы сей гешефт куда скорее и успешнее. И он, между прочим, не забудет о цирюльнике. Знаешь, почему?
- Наверняка господин просвещённый есаул знает лучше! Со своей стороны могу предположить, что, раз Ерофей Леонтьевич выходец из семьи церковнослужителя, брат дворянина, интеллигент и альтруист…
- Цветик, ты, пожалуйста, не путай: интеллигенция на Руси появилась только в XIX веке по Рождеству Христову. И дело не столько в альтруизме и благовоспитанности, сколько в маркетинге, уж поверь ведущему менеджеру солидной коммерческой фирмы, учреждённой под занавес века двадцатого. Это тебе не доисторический есаул, пусть трижды просвещённый!
Никита состроил гримасу, должную, видимо, свидетельствовать о мудрости Платона, помноженной на озабоченность судьбой цивилизации Джорджа Буша-младшего. В результате, как и следовало ожидать, стал похож на идиота. Потому, что, если килограмм античного повидла перемешать с килограммом техасского навоза, получится два кило навоза, а не – наоборот. Вот оно, в чём дело-то!
- Дело конкретно в том, что эпоха Екатерины Великой стала кульминацией ломки многовековых устоев, подспудно начатой «тишайшим» царём Алексеем Михайловичем Романовым и резко подстёгнутой его знаменитым сыном, императором Петром I Алексеевичем. Русь окончательно перешла с азиатской ориентации на европейскую. Стремительно менялась жизнь общества в целом и каждого из наших тогдашних – сегодняшних! – соотечественников по отдельности.
- Это же, наверное, хорошо, - резонно предположила Гюльнара.
- Это хорошо, - согласился Никита. - Но хорошо только для тех, кто внутренне готов к реформам. А таковых, как показывает опыт всех времён и народов, меньшинство, хотя и жизненно активное. Не все «меньшевики» удерживаются на плаву, ибо справедливо подмечено – революция пожирает собственных детей. Однако именно из их бурлящей социальной среды выныривают и уже не тонут Анастасы Микояны, Анатолии Чубайсы и Романы Абрамовичи… Что до заболоченного – инертного, неповоротливого, вялого, консервативного – большинства, то оно, цветик мой, лишь завидует успешным людям, облизывается на чужие блага, скрежещет зубами от злости и сочиняет колкие анекдоты об интеллекте «новых русских». Значительная часть как минимум одного-двух поколений захлёбывается в водовороте радикальных перемен. Кто-то из «большевиков» не в состоянии приспособиться к изменениям в силу возраста и привычки к прежнему порядку вещей, кому-то по натуре чужды любые телодвижения, кто-то ради общественного статус-кво вынужден делать своё дело вне зависимости от любых перестроек – таковы учёные, врачи, учителя, военные, полиция, чиновники, рабочие, крестьяне. Ошеломлённая переменами психика подобного индивида рефлекторно стремится прочь от собственной безысходной реальности, а значит, на уровне подсознания у него, индивида этого, возникает неодолимая тяга ко всему маргинальному: пьянству, разврату, сексуальной дезориентации, жестокости, романтике преступного мира, войнам, магии, сверхъестественному, иноземным прелестям. Для продвижения на рынке импортных товаров социально-политическая нестабильность – что компост для огорода под картошку. А в случае с тинктурой «Ерофеич» налицо пышный букет обольщения, сулящий разумному бизнесмену сумасшедший профит при минимуме риска. Беспроигрышный вариант! Тут обывателю и мистический даже в наше время Китай. Тут и рецепт бодрящего напитка из глубины веков, писаный иероглифами на рисовой бумаге в эпоху императора Ши-хуанди. И недреманный страж секрета, пышущий огнём и цитатами Мао Цзэдуна, – жёлтый дракон Сунь Хуйвчай. И юная девственница Вынь Сухим, слеза которой поит обязательный ингредиент настоя – ядрёный корень хрена, модифицированный генами редьки. Ну, и главный герой, храбрый цирюльник Ерофеич, одолевший змея в поединке – трёхэтажным матом на 666-м ходу…
Гюльнара, слушая продвинутого есаула, лишь криво усмехалась и качала головой.
- Занятная история! Сам придумал?
- Разумеется, сам. Подсказать-то некому, вокруг одна необразованная, скудоумная, бесхитростная серость.
- Ах, вот как?! Ну, спасибо! Кстати, зачем приписывать заслуги какому-то Ерофеичу? Пусть господин Леонтьев-младший сам и станет брендом. Водку-то, как ни крути, гонит именно он.
- Увы, моя серость… хм, моя прелесть, ничего не выйдет. Означенный парикмахер де-факто уже отпечатался в истории. Если угодно, влип в историю. Вполне допускаю, что влепил его туда – точнее, влепит его туда – как раз мечтатель Ерофей Леонтьевич. Это и есть оправданный маркетинговый ход, о котором ведётся речь в связи с худородным цирюльником. Одно дело – сказочка о предприимчивом негоцианте или барине-эксплуататоре, и совсем другое – об отважном посадском человеке. Русские во все времена обожали самородков из подлого люда, и ближайший к нам тому пример – Михайло Ломоносов. Много позднее таковым станут Григорий Распутин и Георгий Жуков… Ну, всё, накинь мантилью и – марш на сеанс ясновидения!
- Прямо сейчас?! - удивлённо воскликнула Гюльнара. - Может, с утра, перед отъездом?
- С утра не будет должного эффекта. Рассвет и практическая магия плохо совместимы.
- Думаешь, ночью да при свечах скорее поверит?
- Надеюсь, - пожал плечами Никита. - С другой стороны, это его личная проблема. Дело петуха – вовремя прокукарекать, а там хоть вовсе не рассветай… Пойдём, я провожу, а то ещё неправильно поймёт твоё второе пришествие. И чтобы без стриптиза там!
Лично присутствовать на таинстве гадания он отказался напрочь. В качестве отступного реквизировал у Ерофея Леонтьевича свежий номер «Санкт-Петербургских ведомостей». Но, возвратившись в гостевой апартамент, читать не стал – сразу уснул…
…Прорицательница безжалостно растолкала его с первыми петухами. В миру античного бога Морфея Гипносовича есаул Буривой как раз вёл казачьи сотни сквозь пустыню Гоби к логовищу злокозненных хунхузов.
- Шашки вон! - заорал он спросонья. - Строй лаву! Пошёл намёт! Руби вмах!
Гюльнара тут же захлопнула рот жениха ладошкой.
- Окстись, казачина, ша!
- Уф-ф! - ошарашенный, мгновенно взмокший, насилу продохнул Никита меж цепкими пальчиками бывшей гимнастки. - Что это было?!
- Всё под контролем, рубака. Враг позорно бежал через поскотину напрямки в Антарктиду.
- Угу, строго на зюйд-зюйд-вест. Там, аккурат за леском, она и починается… Слышь, ты, поскотина позорная, - секунду поразмыслив, он изменил ударение, - вернее, поскотина, какого чёрта будишь старого рубаку ни свет ни заря?! Думаешь, провидицам всё дозволено? Вспомни Кассандру – ту за куда меньшую провинность на костре сожгли. Ну, или чего там – утопили в нужнике, опоили дрянной водкой, посадили голышом на муравейник, снасильничали противоестественным образом. В деталях, уж прости, не помню.
- Значит, тебе не интересно? - с нотками вызова в голосе то ли спросила, то ли заявила утвердительно Гюльнара.
- Как насилуют противоестественным образом? Отчего же, интересно, - с усмешкой ответил Никита. - Во всяком случае, интереснее, чем смотреть, как живого человека жгут или, того хуже, топят в нужнике. Я уже не говорю о принудительном упоении палёной водкой…
Явно разобидевшись на невнимание, спутница этой жизни юркой змейкой скользнула с его груди и демонстративно отвернулась к настенному гобелену с сюрреалистическим изображением пасторали. Собственно, классика этого трогательного жанра – солнышко, облачко, овечки, ручеёк, лужайка, кустики, цветочки, пастушок, пастушка – выглядела очень даже натурально. Сюрреализмом отдавали позы, в которых означенные пастыри вносили свой посильный вклад в разрешение демографических проблем эпохи Ренессанса. Никита подумал, что, будь они живыми, а не вышитыми разноцветной шёлковой нитью по плотной шерстяной основе, обоим гарантировано по нескольку вывихов… А ещё подумал о том, ради чего именно его разбудила Гюльнара.
- Цветик! - позвал он медоточивым фальцетом, словно пастушок, в томлении заждавшийся сексуальную напарницу.
- Отвяжись! - буркнула та.
Ах, так, да?! Ладно! Снедаемый любопытством, Никита, саркастически ухмыльнувшись, совершил единственно верное для данной ситуации действие – отвязался. Сиречь, в свою очередь, отвернулся к ней жо… ну, в общем, к лесу передом. «Правильный ход!» - сказал бы Хосе Рауль Капабланка, признанный мастер восточных единоборств (в данном случае – шахмат). Потому правильный, что секунду-другую спустя Гюльнара заскребла пальчиками по спине жениха.
- Ники!
- Ну?
- Ники, послушай! Это очень важно.
Цель оказалась достигнута, и кочевряжиться более не имело смысла. Он перекатился по широченной постели и обнял невесту так, что до сюрреализма пастушков их поза если и не дотянула, то совсем чуть-чуть…
- Я весь внимание, любовь моя!
Любовь столь ощутимо напряглась и до того реально похолодела, что ему почудилось, будто облапил сейчас водосточную трубу. Неслышно, одними лишь губами, она прошептала:
- Ники, я всё это на самом деле видела…
И смолкла, не договорив. Никита же воскликнул:
- Правда?!
Правда, воскликнул не от души. Воскликнул обдуманно, рационально, рассудочно. Так было необходимо, исходя из обстановки на фронтах. Что же именно стало достоянием её миндалевидных карих глаз, пока не мог сколько-нибудь обоснованно предположить.
- Я видела, Ники, клянусь! Видела…
Что ж ты могла такого видеть, цветик мой гранатовый?! - думал Никита. Второе Пришествие? Новый блокбастер Станислава Говорухина – «Место клизмы изменить нельзя»? Джорджа Буша-младшего в черкеске с газырями? Николая Валуева без сознания на настиле ринга? Сон в летнюю ночь, навеянный жужжанием пчелы вокруг граната, за миг до пробуждения?..
Слышь, ты, гранату тебе в стринги – и куда подальше, – давай уже, колись!
- Я, когда пророчествовала, реально видела будущее нашего доброго хозяина.
Настал черёд похолодеть Никите.
- Вот как?! - пробормотал он.
- Как слайд-шоу, Ники! Главное, всё понятно без пояснений. Он впрямь очень скоро продвинет настойку «Ерофеич», в точности по-твоему, использовав пьянчужку-парикмахера как бренд. Вылечит Орлова. Разбогатеет. Познакомится с Потёмкиным, и они станут закадычными друзьями на всю жизнь… Жить ему, кстати, остаётся не так уж долго, двадцать лет всего. В 1786 году он трагически – причём глупо – погибнет, самолично бросившись вытаскивать невменяемого истопника из подожжённой им же, забулдыгой, гостиницы.
- Что ж тут глупого?! - не согласился с ясновидящей Никита. - Это поступок человека с большой буквы, достойный быть отмеченным медалью «За отвагу на пожаре». Жаль только, в данном случае – посмертно… А ты – глупо!
- А разве нет?! Вокруг было – вернее, будет – сотни полторы мужичья. Вроде сегодняшних лесных братьев…
- Вчерашних, - невесело усмехнулся он, думая при этом, что теперь понятно, чем ей так уж насолило мужичьё. А то хотел было возмутиться – что за барские замашки?!
Гюльнара же, не обратив на него внимания, продолжала:
- …от которых ни то что пользы, но просто житья людям нет. Так, видите ли, надо было залезть в полымя дворянину, действительному статскому советнику! Он, кстати, по протекции Потёмкина довольно быстро выслужит чин действительного статского советника, будет удостоен потомственного дворянства. Вскоре ему предстоит счастливый брак. Четверо сыновей-погодков положат основу разветвлённого шляхетского рода Леонтьевых – блестящих офицеров, крупных учёных, добросовестных чиновников, просто порядочных людей. Смута начала ХХ века не обойдёт их стороной, многие сгинут в революционной круговерти, кое-кто успеет эмигрировать, однако даже сегодня в Питере и Москве я смогла бы отыскать с десяток семей, так или иначе связанных с этим славным родом… И ведь смогла бы, Ники, честное слово, смогла бы! Что ты на это скажешь? Только – правду!
- И ничего, кроме правды, - утвердительно кивнул Никита. - Такой, как ты, наврёшь, пожалуй… Выскажусь, цветик мой, как на духу: я тебя начинаю всерьёз опасаться.
Он нисколько не лукавил. Так оно и было. До мурашек. До заикания. До нервической дрожи в коленках.
Гюльнара попробовала разрядить обстановку.
- Разве спецназовцу боязнь к лицу?!
- Боязнь не к лицу, это уж – как Бог свят. А вот опаска очень даже в тему.
В тему Никита припомнил шутливое объявление: «Складу боеприпасов снова требуется полный штат обслуживающего персонала». И пояснил в этой связи:
- Не будь мои прежние коллеги более опасливы, чем кролики в террариуме, подразделения СпецНаз пришлось бы ежемесячно с нуля комплектовать личным составом. А ты говоришь…
- А я говорю, можешь не бояться, - бодро заявила провидица. - Можешь даже не опасаться. Во всяком случае, меня. Во всяком случае, пока… Дай, я тебя поцелую!
- На, цветик мой, пожалуйста, целуй, - обречённо согласился он. - Как тут откажешь?! Вот влип! И отступать, блин, некуда – слишком уж многообещающе прозвучало твоё «пока».
- То-то же!
Гюльнара звонко чмокнула его в щёку.
- Давай ещё! Чего уж теперь… Знаешь, цветик, я клянусь не изменять тебе до гроба, разве что по прямому принуждению законной покуда жены, но и ты, в свою очередь, пообещай заранее предупредить, когда почувствуешь, что чувства проходят, или, хуже того, я становлюсь тебе отвратителен.
- Зачем это?
- Ну, дабы успел дела в порядок привести, распорядиться имуществом, отмолить грехи, заказать поминальную службу…
- Ой, да иди ты..! Я ведь с тобой серьёзно говорю.
- Как будто я шучу?!
Никита и впрямь нисколько не шутил. Да, напоказ бравировал своей бесшабашностью, однако демонстрация Гюльнарой сверхъестественных сил повергла его, может быть, не в шок, но в тревожно-угнетённое состояние психики – однозначно. Похожий холодок в животе он всегда ощущал, вспоминая давний эпизод грузино-югоосетинского конфликта. Поджидая диверсантов, группа СпецНаз провела в засаде без малого сутки. Когда же офицеры, получив Свыше приказ возвращаться на базу, удалились на несколько сотен шагов от сторожевой башни, служившей им наблюдательным пунктом, маковку рукотворной скалы этой вдребезги разнесла ракета с термобарической боевой частью, запущённая из «зелёнки». Контуженный внезапным грохотом, рефлекторно распластавшийся посреди вересковой пустоши, мгновенно взмокший, отчего каменная пыль на коже лица превратилась в бетонную корку, Никита долго глядел тогда на чадящие руины. И дрожал. Дрожал не от того, что Смерть промазала совсем немного – на треть версты и пять минут. Дрожал от понимания того, насколько жалок и ничтожен офицер подразделения антитеррора Буривой перед скрытым до поры могуществом окружающего Мира. Непредсказуемого Мира. Многогранного Мира. Поливалентного Мира. Равнодушного Мира. Недоброго Мира. Жестокого Мира. Таинственного, крайне мало ещё познанного – если вообще познаваемого – Мира. Мира, Бог весть даже кем/чем управляемого – то ли строго-настрого предопределённой Судьбой, то ли Господней волей, то ли Случаем, который априори не поддаётся рациональному учёту. Ей же ей, глупо всю жизнь просидеть в бомбоубежище, гарантированно спасаясь от войны и торнадо, сколь бы часто те ни случались в действительности, – чтоб случайно простудиться в сырости и подохнуть от пневмонии…
Но ещё более обеспокоило Никиту начало фразы: «Можешь не бояться. Во всяком случае, меня…». А кого? Кого именно?! Сакраментальный сей вопрос он и задал невесте.
- Не знаю, - честно ответила Гюльнара. - Как не представляю и собственного будущего. Бабушка говорила: нам не дано знать судьбы своей и близкого нам человека. Это своеобразный предохранитель. Не будь его, любая провидица очень скоро сошла бы с ума.
- Как сказано товарищем Экклезиастом, «умножающий знание умножает печаль», - пробормотал Никита.
- Вот именно! Между прочим, здесь, в этой эпохе, я стала Видеть людей и события много более остро. Но твоё иноматериальное энергетическое тело, называемое аурой, для меня всегда одного цвета.
- Правда?! И какого же? Индиго?
Невеста, усмехнувшись, покачала головой.
- Не льсти себе, Ники! Я не совсем правильно выразилась: аура большинства людей многоцветна. В твоей преобладают яркие тона красного, жёлтого, оранжевого. Следовательно, ты здоров, силён, деятелен, умён, решителен, полон энергии, обуреваем чувствами, страстен, честолюбив, амбициозен. Есть, конечно же, и тёмные оттенки откровенного негатива, но их куда меньше. Однако ты не супермен. И я люблю тебя именно таким. И буду любить! - она крепко обняла Никиту. - А вот сколько это продлится, извини, не представляю.
Полузадушенный, он прохрипел в ответ:
- Вряд ли долго. Счёт на секунды…
Гюльнара резко отпрянула.
- Прости, дорогой, не рассчитала! Водички?
- Я тебе, что, лошадь? Шампанского!

За наших дам, за наших дам,
За наших дам до дна и стоя!
За остальное, господа,
Ей-богу, пить нам вряд ли стоит.

Ищите женщину во всем,
Что в этом мире происходит.
Под их изящным каблучком
Все короли и все народы.

Их красота рождает в нас
И брань войны, и стих поэта.
И ради взгляда милых глаз,
Мы все живём на свете этом…



Сами мы не местные…


Случай на таможне:
- Откуда прибыли, гражданин?
- Да ты что, командир, откуда прибыли?! Сплошные убытки!


Поутру мсье Глуз де Рюблар обнаружил в салоне экипажа разорванную упаковку от презерватива. Никита отозвал в сторону Терпигорца и незаметно продемонстрировал находку.
- С ума сошёл, любитель плотских наслаждений?!
Тот поморщился в ответ.
- А сам..?
- Я, во всяком случае, – не с прапрабабушкой… И кондомы не разбрасываю, где попало! Представляешь, что будет, если найдут при досмотре?!
- Не найдут, - отмахнулся Адам. - Я его надёжно припрятал.
- Интересно, куда?
- В подушку нашего французика.
Оба расхохотались на всю барскую усадьбу. Правда, Никита – принуждённо, больше за компанию. Он с момента знакомства относился к Терпигорцу без особого расположения и ныне за дурацкой выходкой усмотрел натуральное издевательство. В другой раз мог взорваться. Но сдержал эмоции – гостевой хохот без того привлёк излишнее внимание челяди.
Взял себя в руки и урядник.
- Кузьмич, вопрос к тебе имеется: что такое комплементарность?
- Чего?!
- Ну, ты вчера говорил, типа, поглядим, к чему приведёт ваша комплементарность с прапрапра…
- Ах, да, вспомнил! Если вульгарно с латыни, то – совместимость, взаимное соответствие. Ну, или типа того… Короче говоря, херня это всё! - отрезал Никита и прошипел, глядя напарнику в глаза. - Больше так, пожалуйста, не шути! Закончим здесь, возвратимся домой, и перетрахай ты весь белый свет, а презервативы хоть в музей сдавай на радость досужим потомкам. Здесь же – не сметь! - приглушённо рявкнул он, после чего резко сбавил тон. - Давай-ка, Адам Никандрович, выводи гужевой транспорт, ибо время дорого.
- Разве мы спешим?! - удивился тот.
- Во всяком случае, не медлим. И так задержались тут, глаза намозолили… Как бы не «спалиться» по неосторожности!
Никита, разумеется, не стал информировать напарника о том, что с час тому назад получил краткое голосовое сообщение от демона-хранителя: «Чёртовы яблоки под погрузкой»…
Леонтьев взялся проводить гостей до выезда на Куйвозовский тракт. Восточная аристократка сразу же устроилась в карете, и они с Никитой верховыми следовали по обочине вдвоём. Долго молчали. Наконец бурмистр, бросив сторожкий взгляд на возницу Адама, шёпотом поинтересовался:
- Друг мой, вы в курсе нашего с Гюльнарой Ренатовной полночного разговора?
В ответ Никита улыбнулся с максимальной теплотой и простодушием идиота в очах.
- Конечно же, любезный Ерофей Леонтьевич! Я ведь сам привёл её к вам в будуар для приватной беседы.
- Да уж, побеседовали! - вздохнул тот. - Пищи для размышления хоть отбавляй! Жаль только, забыл спросить о самом важном: когда же – Свобода, Равенство, Демократия? А сейчас неудобно…
И тут у Никитушки ретивое взыграло! Он даже запанибрата перешёл на «ты».
- Да не печалься ты, душа-человек! На этот счёт и я могу просветить. Подлинного равенства не наступит никогда, потому что любой социум, от племени зулусов до любезной твоему сердцу Поднебесной империи, суть иерархическая система, в сложно выстроенном обществе которой среди множества равных завсегда найдётся Первый. К первой же российской пробе Демократии наши… хм, ваши потомки подойдут нескоро, века через полтора, и закончится опыт разливанными морями крови. Чуть ближе к нам, теперешним, желанная Свобода – до неё осталось девяносто пять лет.
- Ты шутишь, казак! - вскричал ошеломлённый сказанным Леонтьев.
Никита кусал губы, понимая, что зарвался в футуристическом откровении, но остановиться уже не мог.
- Я абсолютно серьёзен, друг мой! Запомни: 19 февраля 1861 года император Александр II Николаевич Романов, прозванный впоследствии «Освободителем», правнук государыни-императрицы Екатерины II Алексеевны, урождённой Софии Фредерики Августы, княжны Ангальт-Цербстской, подпишет Манифест об отмене крепостного права. И так будет, поверь мне! И поверь всему, о чём ночью сообщила Гюльнара. Но если кому расскажешь, путь тебе один – в бедлам.
- А что это такое?
Буривой на миг замялся.
- Что это такое «бедлам»… Это Бейт-Лахм – то же самое, что библейский Вифлеем. В Лондоне, откуда родом мой учитель, так называют больницу для умалишённых имени Марии Вифлеемской… За сим прощай, добрый человек, и да хранит тебя Господь, Бог наш!
- Иншалла! - прошептала Гюльнара, скрытно наблюдавшая за ними из кареты…
…Сразу же по выезду на тракт проблемы Грядущего были отложены до лучших времён. Перед Никитой колом встал вопрос: каким маршрутом пробираться через Петербург? По ходу долгих совещаний в сакральном мире вариантов рассматривалось множество. В результате за основу приняты были три:
• просеками сквозь чащобы двигаться на юг, чуть забирая к востоку, и тем самым оказаться у старинного перевоза через Неву близ чухонской деревушки Охты;
• принять на два пальца по карте к юго-западу, обогнуть владения Шуваловых, где двести лет спустя зароется в грунт станция метро «Проспект Просвещения», выйти на Выборгскую дорогу, далее от неё будущими проспектами Энгельса и Большим Сампсониевским проследовать к реке, в район до поры отсутствующего Литейного моста;
• с той же Выборгской дороги повернуть к Чёрной речке, мостками пересечь Большую Невку, Малую Невку, а затем и Неву по единственному пока сезонному наплавному мосту на баржах-плашкоутах.
Право окончательного выбора пути на месте предоставлено было Никите. Увы ему, все три маршрута отличались как известными преимуществами, так и перспективой нажить себе ненужные проблемы. В частности, леса Выборгской стороны – от которых XXI веку на память остался лишь парк Сосновка – практически не контролировались властью, зато кишели разбойниками и бродячим людом. Ну, а в Охте, среди мрачных лачуг корабелов и животноводческих подворий, претенциозный выезд казаков выглядел бы как биде – в привокзальном сортире.
Выборгская дорога казалась много безопаснее, да и удобнее для колымаги. Однако же, невзирая на то, что риксдагом Швеции заправляла пророссийская партия «младших колпаков», и с этой страной давно установился прочный мир, трасса, ведущая к скандинавским рубежам, в любом случае охранялась крепкими караулами. Лишний же раз предъявлять липовые паспорта и подорожную грамоту лже-есаулу Буривому хотелось менее всего.
Путь через острова в историческом центре града Петрова новой встречи с разбойниками точно не сулил, к тому же был интересен донельзя. Вот бы ещё шеф разрешил исподтишка фотографировать, не говоря уже о том, чтобы снимать на камеру… Но, опять же, увы! Карета наверняка органично вписалась бы в антураж, однако Петербургская (будущая Петроградская) сторона кишела армейцами и гвардией, а Васильевский остров к тому же – полицией, таможней и разного рода цивильным чиновничеством. Что уж говорить об узеньком проходе меж Адмиралтейством и дворцом самой императрицы-матушки на левом берегу Невы? Уж там-то залететь «под молотки» костоломов Тайной экспедиции – политического сыска при екатерининском Сенате – проще, чем чихнуть от передозировки кокаина!
Выход подсказал незримый Чур – категоричным голосовым сообщением от имени демона Смотрящего: «Дуйте к Литейному!»…
Ну, и ладушки!
Выборгское шоссе XVIII века Терпигорец оценил хотя и издевательски, но совершенно справедливо:
- Дрянь дорожка!
А Никите вдруг до боли захотелось надавать ему по морде. Бог весть, за что. Чёрт знает, почему. Просто надавать, и всё тут! Чтобы знал… Он даже припомнил в тему бородатый анекдот. Один мужик до отвращения праведно жил: истово веровал, усердно молился, соблюдал посты, участвовал в обрядах, жертвовал на храмы, подавал каждому встречному нищеброду, не грешил даже в мыслях. А Бог как будто отвернулся от него: то дом у мужика сгорит, то урожай сгниёт на корню, то скотина падёт, то ещё какого дьявола… И вот, когда бедняге в канун светлого праздника Рождества Христова начистили физиономию прямо в храме, истошно возопил он, обращаясь к небесам: «Господи, ну почему Ты ко мне столь неласков?!» И было ему Свыше откровение: «Просто не нравишься ты Мне, мужик»…
А дорога впрямь не отличалась европейским качеством покрытия – обычная грунтовка с глубокими колеями от тележных колёс. Кое-где, на совсем уж гибельных участках, из выбитых канав проглядывали размочаленные фашины – пучки хвороста, перевязанные лыком, – а то и тёсаные брёвна. Примерно так же, лишь используя асфальтовую мастику с гравием и щебнем, латают шоссе в третьем тысячелетии по Рождеству Христову. Косметический ремонт дорожного полотна как живая связь времён! Да и планировка трассы оставляла желать много лучшего – ни труб водотока тебе, ни скошенных обочин, ни дренажа. В результате тут и там кибитка плюхалась колёсами в промоины после дождей и талых вод. Ну, да ладно уж, сойдёт на «троечку» для сельской местности! Главное – не подозревать о том, что где-то в мире существуют автобаны и хайвэи. Да и оккупанту затруднение, опять же…
- Дорожка в натуре дрянная, - подтвердил вывод напарника Никита. - Но зато и пробок нет.
- Разве что… - буркнул тот.
И взлетел над козлами на очередной промоине. А верхоконный есаул только злорадно ухмыльнулся, не подумав о том, что в салоне сейчас точно так же воспарила любимая женщина…
Пейзаж по обе стороны дороги ни в малейшей степени покуда не свидетельствовал о приближении к столице. Разве что в пику разлапистым ёлкам меж высоченными соснами прибавилось берёзок и осин, верстовой столб оказался свежевыкрашен, да чаще стали попадаться вырубки под пастбища и огороды обывателей. Цивилизация на подходе! Во всяком случае, куда ближе, чем первобытная дикость Чёрной Африки и кочевое варварство Востока…
Ну, а с неоспоримыми признаками цивилизации, больше того – символами правопорядка и державности, пришельцам довелось столкнуться примерно там, где в XXI столетии Выборгское шоссе проистекает из проспекта Энгельса, аккурат против Верхнего Суздальского озерка. Признаками-символами стали полосатая будка, опущенный шлагбаум и полотняный шатёр, из чрева которого навстречу путникам выступил караульный – рослый усач средних лет в сизом паричке под запылённой чёрной шляпой, в тёмно-зелёном кафтане пехотинца, коротких, по колено, штанах, чулках и башмаках с пряжками.
По отсутствию шарфа, металлической бляхи на шее и галуна по обшлагам кафтана Никита определил – рядовой солдат. Однако внутренне напрягся: вот она, первая встреча с полномочной Властью, да ещё при исполнении служебных обязанностей! Беглой проверки, впрочем, не особо опасался – в специальном кошелё под зипуном его таился до востребования целый рулон документов, мастерски исполненных демоном Протокольным один в один с оригиналами. Были тут и «пачпорта», удостоверявшие факт дарования Никите, сыну Кузьмы, Буривому и Адаму, сыну Никандра, Терпигорцу российского подданства за особые воинские отличия. Были виды на жительство инородцев Хабибуллиной и де Рюблара. Был второй экземпляр подорожной донского атамана для их лёгкой экспедиционной станицы, своего рода копия командировочного предписания. Была проезжая грамота на право беспрепятственного возвращения домой за подписью одного из ближайших «коллег» президента Военной Коллегии, завизированная генерал-полицмейстером Санкт-Петербурга. Да и вообще, бумаг хватало с превеликим лишком. Но «светить» их всё же не особенно хотелось…
Между тем солдат, картинно совершив замысловатые артикуляции с ружьём и штыком-байонетом, пригладил молодецкие усы, подмигнул и поздоровался на совсем уж старинный манер:
- Гой еси, орлы-казаки, добры молодцы! Здоровеньки ли доехали?
Игривый тон его и простодушное выражение точёного, по-мужски красивого лица весьма понравились Никите. Не огорчило и то, что караульный сразу опознал в пришельцах казаков, а значит, от них не требуется лишних объяснений.
- Слава Богу, не простужены. И тебе желаем здравствовать, служилый брат, - ответил он и, сунув руку под зипун, спросил. - Подорожную?
- Да на кой она нужна?! - отмахнулся солдат. - Подпоручик, старшой наш, в трактир закусывать отъехали, а мы с Тришкой (из шатра как раз показалась конопатая рожица второго караульного) в аз-буки-веди не сильны. Да оно и так видно, что не басурманы вы, не шпиёны прусские, не староверы, не конокрады… Далече следуете?
- Домой, - мечтательно закатив глаза к небу, вздохнул Никита. А после брякнул чёрте что. - Свезём поклажу в град Петров и – на Дон, в станицы…
Как вдруг из кареты донёсся капризный голосок Гюльнары:
- Никитушка, братец, что там за компликация? У меня и так от нашего вояжу, того гляди, вапёры приключатся!
Караульный аж присел от неожиданности и конфуза.
- Это и есть поклажа? - шёпотом спросил, кивнув на экипаж.
- Она самая, - ухмыльнулся Никита.
И развлёк солдата пантомимой – руками показал раздвоенный, как у змеи, язык, титьки коровы молочной породы, необъятный зад под турнюром, вздёрнутый нос прегордой барыни… Тот, покачивая головой, изобразил сочувствие и практически беззвучно спросил:
- Что это за «вапёры» у неё такие?
- Немочи от дорожной усталости, - перевёл с французского Никита. А сам подумал: «Ты гляди, про вапёров спросил, а насчёт компликации (по-латыни осложнения) ни слова! Неужели знает?!»…
- Ну, так и езжайте себе с Богом! - пожелал караульный путникам. - Тришка, отвори добрым людям шлагбаум! - но вдруг замялся. - Слышь-ка, брат-казак, у тебя там, промеж энтой поклажи, водички испить не найдётся ли часом? Горло пересохло – спасу нет!
- Отчего ж не найдётся?! Для хорошего человека – завсегда!
Никита, обернувшись к экипажу, прокричал:
- Мусью де Рюблар, ну-ка, мать вашу, спроворьте кваску из… - чуть было ни брякнул «из холодильника», - …из этого, ну… с ледника.
И полминуты не прошло, как ведьмак доставил заиндевевший кувшин.
- Силь ву пле, мсье! Же ву при, бон аппетит!
Вволю напившись, караульный отфыркался и спросил:
- Пруссак?
- Француз, - пренебрежительно отмахнулся Никита.
- Я думал, они по-русски ни бум-бум…
- Ещё как «бум-бум»! Палкой ему по горбу разок-другой бум-бум, так ни то что разговоры разговаривает – вирши сочиняет… Послушай, брат-пехота, - прошептал он, наклоняясь к солдату, - сам откуда будешь?
- Новгородские мы, с Валдая. А что?
- Не знаю, как у вас там, на Валдае, а донской народец, коли горло сохнет, пьёт не воду и не квас…
- Не, брат, нельзя, мы ж на карауле!
- Ну, так сменят вас когда-никогда, а там и разговеетесь, вон, с Трифоном, - резонно рассудил Никита, отвязал от луки походную флягу с горилкой и передал служилому. - Прощай, дружище, не поминай лихом!
И, миновав уже шлагбаум, вдруг подумал: взять бы да поменять тебя местами с Терпигорцем…
А солдат крикнул ему вслед:
- Кого ж нам помянуть за чаркой добрым словом, брат-казак?
- Раба Божия Никиту Буривого со товарищи его… Да только поминать нас рановато, выпей лучше уж во здравие!
Местность чем дальше, тем больше стала походить на пригород. Девственные чащи были заметно прорежены, вглубь их повсеместно разбегались хожалые тропки, да и сам лес тут и там будто расталкивался в стороны от тракта пузырями приусадебных участков. Лачуги деревенщины постепенно сменялись вполне добротными строениями горожан, пока что деревянными, однако начиная где-нибудь от современной Кантемировской всё чаще стали попадаться каменные здания в два, а то и в три полноценных этажа. Ну, что ж, здорово, град Петров!
Качественные изменения к лучшему стали заметны и в состоянии проезжей части – между прочим, уже не Выборгской дороги, но Сампсониевской улицы, вернее, как и в XXI веке, проспекта-першпективы. В качестве твёрдой подушки под дорожное полотно были установлены срубные конструкции с бревенчатым накатом. Дёрн, уложенный по верху брёвен, со временем, конечно, расползался, но восстанавливать его, видимо, куда проще, чем ровнять размытую, изъезженную в хлам грунтовку. Вдоль фасадов зданий и оградок приусадебных участков появились дощатые мостки – предтечи мощёных тротуаров. Больше того, явно вступил в силу указ хозяйственной Екатерины II Алексеевны, обязавший столичное дворянство и зажиточных мещан самостоятельно выкладывать подъезды к городской недвижимости камнем. Всяк старался в меру наличных сил и средств, отчего проспект напоминал сейчас наборную рукоять бандитского ножа – дёрн, доска, мозаика из мелкого окатыша, дёрн, доска, булыжник, дёрн, пиленый известняк, дёрн, крупный голыш, дёрн, ещё какого дьявола…
Казачья экспедиция двигалась ходко. Полуденное солнце спряталось за тонкой облачной вуалью, ветерок, довольно свежий поутру, затих, и северная столица – вся, от кудряшек ангела на маковке собора во имя святых Петра и Павла до эллингов адмиралтейской верфи – окуталась неземной благодатью, каковая на неё снисходит только в середине мая да к началу сентября. Никита забросил архалук в багаж, распахнул на груди кафтан и кейфовал в седле, с высот Шайтана ибн-Самума снисходительно взирая на прохожих – мелких чиновников, военных всех мастей и рангов, самодовольных приказчиков, бойких торговцев всякой всячиной вразнос. Один из мальчишек, предлагавших с пылу с жару выпечку, оказался до того настойчив, что Адам купил у него за полушку здоровенный курник. Никита хотел было возмутиться – мало ли из чего и как приготовлен царь-пирог. Но передумал. Больше того, решил: пусть ест себе на здоровье! Может, тут же и подохнет от доисторической тухлятины… Но, увы, Терпигорец жевал так, что никаких сомнений в качестве продукта не возникло. Никита же, во-первых, устыдился грешных мыслей, а во-вторых, и сам до кома в горле захотел шматок-другой…
В глаза бросилось множество увечных, причём не из профессиональных калек-попрошаек, что восседают на папертях, нет, явно получивших раны на полях сражений… Ах, да, конечно же, - припомнил он, - менее чем в полуверсте слева по ходу движения со времён Петра Великого располагаются войсковые лазареты! В 1798-м году на их базе возникнет Медико-хирургическая Академия, а с 1881-го – знаменитая Военно-медицинская…
Заметно возросла интенсивность движения гужевого транспорта. Двуколка с расфуфыренным столичным щёголем обогнала казаков лишь однажды, зато примитивные волокуши на жердяных полозьях, ломовые дроги-роспуски, извозчичьи дрожки (спасибо демонам, предупредили: сани испокон веков использовались круглый год!) и колёсные возы, перегруженные Бог весть чем, тащились в обе стороны едва ли не сплошным потоком. Может, у них тут гнёздышко неподалёку?.. И ведь таки да! По правую руку от проспекта вплоть до набережной Большой Невки сплошь гнездились мрачные деревянные сооружения хозяйственного профиля. Из курса лекций в демоническом миру Никита вспоминал: купеческие закрома, военно-интендантские хранилища, склады продовольствия и имущества тогдашнего государственного резерва. Что подтверждал и воздух местности: ядрёный, душный, пыльный, обволакивающий, смолистый, терпкий, вязкий, насквозь пропитанный запахами рыбы, кож, дёгтя и крыс. Да и народ не отличался фатовством: всё больше суровые дядьки с узловатыми, как швартовы, ручищами – явно докеры, складские грузчики, экспедиторы, продавцы сурового, не для жеманных дам, товара оптом. Ну, и, конечно, откровенное жульё с колкими взглядами из-под прищуренных век, причём не гопота, что шарит по карманам обывателей, нет, – деловые люди! Эти если запускают руку, то сразу в казну…
Задумавшийся о судьбе богатств империи Никита чуть ни брякнулся на мостовую, когда невдалеке раскатисто громыхнула пушка. Что, блин, стряслось?!.. О, чёрт, рядом же Петропавловка, а выстрел – значит, полдень!
И только он помянул дьявола, как прямо над головой возмущённо забухал большой церковный колокол: «Что же ты, гад, непотребное мелешь! Ух, я тебя, ух!» Тут же скорым перезвоном, как старушки-приживалы, затрещали колокольчики помельче: «Так его, злыдня, так его, так его!». Ошеломлённый пришедшей в голову метафорой, Никита затравленно поднял глаза. И обомлел! По левую руку высился до боли знакомый объект – Сампсониевский собор. Величественный храм в стиле нового (на тот момент) русского барокко, заложенный по велению Петра I Алексеевича в память разгрома шведов под Полтавой 27 июня 1709 года, аккурат на день поминовения преподобного Сампсония Странноприимца. Тот самый храм, чудом сохранившийся до третьего тысячелетия памятник архитектуры, к тому же действующий, мимо которого топ-менеджер Никита Буривой чуть ли не ежедневно подвозил домой продавца-консультанта Гюльнару Хабибуллину. Ей же Бог, один в один!
Он, едва сдерживая слёзы вдруг нахлынувшей тоски, сорвал шапку и размашисто перекрестился на восьмигранный шатёр с окошками-«слухами», венчающий звонницу храма. И тут же уловил на слух босяцкую скороговорку:
- Вершайте, лох стельмошится! А громотуха хлябая…
«Глядите, мужик с ума сходит! А повозка большая…» - без труда перевёл Никита. Понимающе подмигнул и Терпигорец. Не зря всё же демон Мазурик обучал их тайному языку бродячих коробейников-офеней!
От ворот при въезде в собор на гостей из Будущего пристально взирала «приземлившаяся» стайка оборвышей. С полдюжины мальцов сидели смирно, разговор вели «авторитеты» – двое чумазых босяков лет по двенадцати.
- Громотуха хлябая, - согласился с глазастым подельником второй, на вид более осторожный и смышлёный. - Стодна громотуха…
«Богатая повозка», - перетолмачил Никита. И еле сдержал смех. Попали на гоп-стоп!
- Увачим забуторку (стащим багаж)? - разгорячился первый, кивая на запятки кареты, где покоился сундук с яблоками и драгоценной боливийской картошкой.
- Клёво бы, да базловато… Влопаемся!
«Хорошо бы, да опасно… Попадёмся!»
- Сбондим и рыхло уякутим!
«Ах, сопрёшь и быстро удёрешь? Вот тут, братец-беспризорник, ты ошибся! Удирать придётся много раньше»… Никита поворотил коня, привстал на стременах, щёлкнул плетью и негромко прошипел:
- Ухлюйте на мас, лащата, – отстехните! Подъюхлю – закоцаю!
По-русски это означало: «Слушайте меня, пацаны, – отвяжитесь! Поймаю – изобью!»
- Лох по-фене зетит (мужик на языке офеней говорит)… - пробормотал осторожный, выпучив от удивления глаза. - Влопались!
Глазастый мигом подскочил.
- Ердаем рыхло (убегаем быстро)!!!
Огольцы, точно стая голубей, шурша обносками, как оперением, рванули с места и исчезли в недрах храма Божия.
- И да вразумит вас там Господь на путь истинный! - перекрестив их вслед, без тени иронии проговорил Никита. - А то ведь по горячности напоретесь на изверга какого, так и вправду до смерти закоцает на месте преступления. Или кандалами терпигорцев зазвените в Нерчинском остроге…
Он ещё раз с тоскою в глазах поглядел на собор и повёл Шайтана дальше по проспекту со словами:
- «Поехали!» - как скажет в своё время Юрий Алексеевич Гагарин…
- Ты бы, это, потише, Кузьмич! - остерёг его возница.
Никита обернулся.
- Я, что, громко? - спросил, виновато потупив взор. - Извиняюсь, более не повторится!
Хотя и подумал при этом: «Не твоё собачье дело!»…
А ещё при этом кое-что увидел – как вдоль незамысловатой чугунной решётки крадётся один из младших босяков, лет десяти, молчавший в обществе «авторитетов». Сызнова обращаться к языку жуликоватых коммивояжеров не хотелось, и Никита, покачав головой, лишь пригрозил мальчишке пальцем. Однако тот вдруг бросился наперерез и ухватил его за расшитый сапог.
- Дяденька, не бей!
Никита деликатно высвободил обувь.
- Да я, в общем-то, не собирался… Чего надобно, варнак из молодых, да ранний?
- Дяденька, меня… это… меня господин Смотрящий послали, чтобы… это, значит… ну, чтобы проводить до речки. Там вас ожидают, чтобы… это… на другую сторону перевезти.
Никита, по совести сказать, даже не удивился. Ну, так, совсем чуть-чуть…
- Ах, вот как?! Что ж, совсем другое дело! А то давай на ходу подмётки рвать… Как зовут тебя, провожатый?
Малец шмыгнул носом и утёрся рукавом.
- Никиткой с утра кликали.
- Хм! Странно, меня – тоже… А батюшка как прозывается?
Тот помолчал, пряча глаза. Старший же тёзка прикусил язык: наверняка ведь сирота или подкидыш!
- Кузьмой, кажись, погоняли… - наконец прошептал пацан. - Не помню точно, много зим с тех пор минуло. Запорола его дворня барская…
На этот раз у есаула натурально выступили слёзы. Впервые за всё это время в черепе забилась мысль: «Как там мой Добрыня?! Один ведь одинёшенек, да ещё оглушён транквилизатором! Что с ним станет, если батька отдаст Богу душу здесь, спасая мир?!»… И до того ему вдруг стало страшно, до того горько, до того тоскливо, до того муторно, хоть ты удавись! Хорошо ещё, что Гюльнара далеко, в салон-вагоне, а то неминуемо наговорил бы гадостей. Может, даже предложил расстаться навсегда…
Кое-как успокоившись, он потрепал русые волосы мальчонки.
- Прости, маленький братец, прости, двойной мой тёзка, я не знал… Полезай-ка на козлы, будешь оттуда указывать дорогу. Заодно перекусишь… Адам, стукни в окошко Гюльнаре, пускай организует провожатому горячий бизнес-ланч!
- Бизнес-ланч, говоришь… Ты бы, Кузьмич, в натуре следил за базаром! - повторно остерёг его Терпигорец.
И был абсолютно прав. Но как же, дьявол его раздери, не вовремя! Потому, что Никита нашёл, на ком выместить тошнотворную злобу. Он поворотил гайдамака к экипажу и негромко прорычал:
- А не хер мне тут, блин, указывать! Я тебе, блин, кто здесь?! Ты, блин, за свои рамсы в ответе, я, блин, за свои!
Он нарывался на скандал, прекрасно понимая, что в данном случае не прав, как никогда прежде. Но, увы, сдержать себя не мог. Сказалось всё: и усталость, накопившаяся за период подготовки к выезду, и напряжение второго дня в чуждой эпохе, и ответственность за исход операции – больше того, за жизнь каждого из её участников, – и мысли о сыне, и понимание того, в какую авантюру они вляпались… И этот Адам ещё, чёрт бы его, напарничка, побрал!
Благо, вмешалась Гюльнара.
- Прекратить! - воскликнула она из оконца. - Ники, держи себя в руках! Адам, а ты не обращай внимания, это всего лишь нервный срыв. Не будь тебя, он облаял бы Глузда. Или меня. Или коня. Или, вон, соборную оградку… Просто ему нужно было выплеснуть эмоции.
Ну, да, похоже, так он и есть! Никита съёжился и повинился перед подчинёнными:
- Извините, ребята, впрямь что-то в башке перемкнуло… Извини, Адам Никандрович!
Терпигорец всё это время оставался спокойным, как чугунная решётка.
- Не парься, Кузьмич, всё путём. Не ты в этом деле первый, не ты, будем надеяться, последний… Проехали!
Никита, улыбнувшись, сунул ему пятерню.
- Проехали! Ну, и поехали, что ли?
Ну, и поехали…
А Никита Кузьмич-младший безучастно чавкал, поглощая бутерброды с бужениной под горячий сбитень. И только он один услышал заключительный аккорд скандала в исполнении Адама:
- Поехали? Ну, что ж, поехали! Наступит время «Ч», там поглядим, кто из нас – куда...
Но промолчал.
Потому промолчал, что здорово расстроился.
Потому расстроился, что «попал на бабки»!
Дело в том, что юный прощелыга под шумок скандала слямзил из кармана Терпигорца пятачок. В головокружении от успеха вслед за ним потянул и второй. Тащить же третий не по-детски мудро остерёгся, потому что гости северной столицы взяли себя в руки, а ситуацию, стало быть, – под контроль. Не забалуешь! Сорвалась перспектива за минуту расчудесным образом обогатиться… Хило, кульмас бы чони съюхтил (плохо, чёрт бы их побрал)!
Впрочем, на берегу Невы расчувствовавшийся Никита объявил короткий роздых, отозвал мальчонку в сторону и презентовал ему щедрую горсть полушек.
- Раздербанишь с пацанами по понятиям.
И присовокупил серебра, сколько рука захватила из кошеля.
- А вот это, сиротинушка, лично тебе! Спрячь до времени подальше и, мой тебе совет, пусти на благое дело: завязывай с бродяжничеством и татьбой, купи себе приличную одежонку да устраивайся подмастерьем, вон, хотя бы на охтинские верфи. Раз пользуешься доверием самого господина Смотрящего, голова у тебя наверняка варит будь здоров. Жизненного опыта хватит на троих. Выучишься ремеслу и грамоте, так, пожалуй, в большие люди выйдешь. Во всяком случае, не пропадёшь. Искусный труд, он, братец мой, всегда востребован, больше того – в почёте.
С минуту шкет, ни разу не моргнув, глядел есаулу в глаза и наконец глухо проговорил:
- От нас вообще-то не уходят…
«Так и есть, - мысленно согласился с босяком Никита. - Как везде, как отовсюду. Мне, вот, тоже не дают уйти. Делать больше нечего на пенсии, как только раз от раза мир спасать»…
- Не уходят… - повторил он за несовершеннолетним тёзкой. - А откуда, по-твоему, уходят, когда Бог на душу положит?! Разве что, наверное, из жизни… Но я могу переговорить о тебе с господином Смотрящим – он поймёт и отпустит в люди.
Однако же Никита-младший к тому времени явно принял на свой счёт судьбоносное решение. Хотя озвучил его после долгой паузы и явно не без колебаний.
- Останусь, пожалуй, при своих… Воля дороже!
- Воля… - пробормотал Буривой.
И подумал: что бы ты в ней понимал, сопляк?! Ты ведь имеешь в виду волю как свободу решений и поступков. Считаешь себя ныне вольным человеком – в отличие от невольника-отца. Но, увы, всё в этом мире относительно. Батю неволил душегуб-помещик, тебя – воровские иерархи. А попадёшься, не дай Бог, на татьбе, к ним добавятся каторжанские власти. Если только доживёшь до каторги… По-настоящему свободны от чужого гнёта лишь голодные люди искусства, наркоманы, алкоголики да сумасшедшие, ибо живут они вне рамок общества, в своих мирах – надуманных, навеянных, накуренных, нанюханных, наколотых, напитых и набитых… Ты – другой. Ты – по жизни натуральный. Во всяком случае, пока… Жаль только, пропадёшь не за понюшку кокаина!
- Ну, что ж, воля твоя, - Никита горестно вздохнул, отечески потрепал вихры мальца. - Вольному воля, спасённому рай. Только помни: спасение утопающих – дело рук самих утопающих.
В ответ на сентенцию босяк лишь шмыгнул носом, и Буривой пояснил:
- Иисус Христос, Спаситель наш и Заступник, помогает восстать из пучины греха лишь тому, кто сам расстарается на пути к праведной жизни. Вот так-то, младший братец!
Тот надолго задумался, наморщив лоб и забавно шевеля губами, а в результате вывел далеко не детское резюме:
- Иисус Христос, Спаситель наш и Заступник, помогает восстать из пучины греха лишь тому, у кого мошна деньгой набита. Вот так-то, старшой!
И протянул Никите два медных пятака, кивнув на Терпигорца.
- Отдай ему потом, ладно?
- Ладно, - согласился тот. - Ловко ты его обчистил!
- Зачем обчистил?! Он обронил – я подобрал.
- Молодец! - от души похвалил Никита. - Раз подобрал и вернул, значит, не всё ещё потеряно… Ну-ну, Сусанин, и куда это ты нас привёл?
Малолетний полупроводник (проводник в один конец) привёл казачью экспедицию как раз туда, где сотню с лишком лет спустя Неву пересечёт Литейный мост. Туда, где ныне по правую руку ощетинилась равелинами крепость, указующая в небеса шпилем собора во имя святых первоверховных апостолов Петра и Павла. Где там же, справа, только ниже по течению, под прикрытием пушек твердыни жались к воде адмиралтейские верфи, офисы крупных негоциантов, аглицкие парки, Эрмитаж и зимняя резиденция государыни Екатерины II Алексеевны. Где слева у излучины реки просматривались новостройки Смольного собора. Где прямо на противоположном берегу курился дымами императорский литейный двор. Где бабы, словно озабоченные чайки, копошились в портомойнях. Где… А где, блин, самый главный дом?!
Заворожённый фантасмагорическими видами изначального Питера, Никита вглядывался в очертания левого берега Невы и не мог понять, куда подевался претенциозный комплекс зданий, разделенный между Управлением ФСБ и Главным Управлением внутренних дел по городу Санкт-Петербургу и Ленинградской области. Где, чёрт возьми, «Большой Дом» – место службы майора Буривого вплоть до увольнения в запас?!..
Ах, да, конечно! О чём речь?! Его возведут лишь через 165 лет, а то, что свербит сейчас в мозгу бывшего офицера антитеррористического подразделения, – своего рода фантом, ощущение боли в отсутствующей конечности, только не после ампутации, а задолго до того, как сия конечность отрастёт…
Никита потряс головой, разгоняя морок, и подумал: «Да, это конфуз, который лучше не озвучивать, а то, блин, кранты имиджу вменяемого человека».
Их экипаж сейчас был припаркован на обочине грунтовой дороги, проторенной колёсами и полозьями волокуш вдоль русла реки, шагах в ста от кромки воды. По некоторым особенностям рельефа Буривой сделал вывод о том, что именно здесь много лет спустя врастёт в пологий бережок опора Литейного моста. Однако само место выглядело странноватым. Во всяком случае, не вписывалось в общую картинку. Что смутило в нём пришельца из иных времён? Режущая глаза дичь. Мороз по коже от чего-то древнего, чужого, мрачного, недоброго. Предощущение какой-то дремлющей угрозы…
Монолитных набережных, разумеется, до поры не существовало в помине, однако берег сплошь был укреплён высокими срубными конструкциями с каменной засыпкой и накатом из брёвен, застеленным поверху обрезной доской. Из срубов тут и там торчали причалы на сваях, к ним же были пришвартованы наплавные дебаркадеры с аппарелями для въезда транспорта на баржи. По меркам своего времени вполне добротно – тут предкам и защита от наводнений, и сплошная пристань.
Да вот только не совсем сплошная!
Участок берега протяжённостью метров триста выглядел так, будто над ним «поработал» локальный тайфун. Голая пустошь. Серый песок пополам с галькой. Валуны, занесённые сюда, видимо, ещё ледниками. Ни травинки, ни пятнышка мха, лишь смрадные ошмётки водорослей, намытых недавним разливом Невы. Ни единой колеи, ни следа лап животного, ни оттиска людской туфли, ни даже пёрышка чайки, обожающей ковыряться в нечистотах… Унылое место. Пристанище нежити. Жуткое зрелище!
- Так куда ты, братец, нас привёл? - повторил вопрос Никита и, оглядевшись, поёжился. - Как-то невесело здесь…
- Это не я привёл, а ты, - парировал босяк. - Сам же тут остановился. Аккурат против Атакан-камня.
- Ах, вот оно как! То-то меня в озноб кидает…
Атакан! Ну, да, район Литейного моста… Атакан – жертвенный алтарь допотопных язычников, камень-вампир, ненасытный кровопийца! Зримое подтверждение того, о чём искони твердили иудеи-каббалисты: душе мерзавца не место на небе, она поглощается камнем. Например, таким, как Атакан. Воинственные народы дохристианского северо-запада приносили у его лежбища человеческие жертвы, моля богов своих о непреходящих победах над врагами, и неосторожно пробудили кровью душу негодяя, заключённую в холодном камне. Чёрную душу. Безжалостную душу. Да ещё подпитали её эманацией своих отнюдь не добрых помыслов… И никому с тех пор не стало от Атакана пощады! Камень требовал новых и новых жертвоприношений. Не получая же оных в достатке, насылал на людей голод и мор, палил огнём жилища и посевы, топил челны в водоворотах, прорубал гибельные полыньи на переправах по зиме, заливал селения водами речными и небесными… И воззвали тогда предки к духам Ладоги альдогам: спасите, урезоньте кровососа! И смилостивились духи над язычниками, и пустили Неву в новое русло, и поглотили воды ея камень Атакан на веки вечные…
Но даже оттуда, из мрачного невского плёса, вплоть до третьего тысячелетия по Воплощению Христову камень продолжает измываться над людьми: то Литейный мост в ночи передвинет, то судно вышвырнет на монолит опоры, то припозднившимся водителям глаза застит, то пьяным ноги заплетёт… Скольких же самоубийц к себе привадил, и не счесть!
Река дохнула затхлой сыростью, и Никита засуетился.
- Так, всё, тронули!
Он подал знак Терпигорцу, сам вскарабкался на аргамака.
- Куда править, Кузьмич? - спросил тёзку.
Малец кивнул на близлежащий причал-дебаркадер с пришвартованным у него плашкоутом – баржей малой осадки с упрощёнными обводами, перевозящей грузы на палубе.
- Вон к тому корыту.
На борту весьма просторного «корыта» Буривой издали прочитал название: «Адмиралъ Роде». Хм, адмирал… Ну, что ж, пусть будет так, не жалко!
В связи с этим «адмиралом», датским капером (частным лицом, получившим от некоего государства «добро» вести морскую войну на своей стороне) по фамилии Роде, о котором Никита, к стыду своему, до недавнего времени слыхом не слыхивал, вспомнилась забавная ситуация. Точнее, забавным оказался демон-наставник, выступивший перед группой специального назначения с обзорной лекцией по морским, речным, озёрным и канальным делам в эпоху Екатерины «Великой» Алексеевны. Как-то раз, ближе к выпуску, главный распорядитель домовой объявил курсантам:
- После обеда с вами будет заниматься наставник Плотский.
Адам бестактно заржал, Гюльнара покраснела, как редиска, да и сам Никитушка, представив в лицах (и прочих частях тела) «плотские» занятия, не особо деликатно похихикал. Домовой же пояснил:
- Вообще-то он по жизни Флотский. Это писарь наш Невеждин в пачпорте описку допустил с похмелья. А Плотский, он ведь, морская душа, грамоте лишь на голландском языке сподоблен, как у них, морячков, искони водится. Потому ошибку заметили только через полстолетия, когда оформляли ему ипотечный кредит на новую усадьбу. Ну, и переправлять уж не стали, документ-то, считайте, исторический, проверенный временем. Рыло писарю набили, и всего делов…
Никита, помнится, тогда подумал: при том, сколь панибратски нечисть обращается со временем, запросто можно было исправить ни то что мелкую ошибочку в фамилии, но даже куда более серьёзный «косяк» – появление на свет означенного писаря Невеждина…
Между тем в демоне от флота Плотском всяческих ошибок и без «пачпорта» хватало с превеликим лишком. На околыше залихватской его бескозырки в сияющее золотом имя корвета «Бедовый» аккурат между первой и второй буквами кощунственно втиснулся оттиск литеры «р». Выколотый на правом кулачище якорь запросто мог послужить рекламой рыболовному крючку. На левом красовалась роза ветров с указанием сторон света от самого бредового из топографов: норд противопоставлен весту, зюйд, соответственно, – осту. Et cetera, et cetera, et cetera…
Сам же флотский демон Плотский оказался свойским в доску габаритным дядькой в брюках клёш и добела застиранной тельняшке – эдаким, знаете ли, списанным на берег боцманом, наконец-то оклемавшимся после многонедельного запоя, дружелюбным балагуром, знающим на этом свете всё и вся, особенно по части корабельного рангоута. Рангоута, который для Никиты со товарищи по степени практической значимости располагался где-то меж законом Бойля-Мариотта и учением Конфуция.
Буривому очень скоро надоело конспектировать, чем в парусные века так уж радикально отличалась фок-мачта от грот-мачты, а обе, в свой черёд, – от бизани с бушпритом, и он без особенных усилий раззадорил демона на диспут. Речь, помнится, зашла о том, какую из исторических личностей правомерно считать основательницей российского ВМФ, а значит, когда флот наш, собственно, возник перед лицом Истории как данность. Оба дружно проигнорировали времена первых князей дома Рюрика, регулярно хаживавших Чёрным морем на Царьград, ушкуйников Господина Великого Новгорода, даже воровских казаков с их челночными рейдами «по зипуны» и безобразиями на предмет персидских княжон. Никитушка по традиции отстаивал кандидатуру/эпоху Петра I Алексеевича Романова, но вскоре вынужден был согласиться с демоном-наставником: «родителем» флота по делу следует считать… Ивана IV Васильевича, более известного в простонародье под босяцкой кличкой «Грозный».
Дело в следующем: много больше чем за сотню лет до того, как Боярская дума по указу (разумеется, неоспоримому!) Петра Великого приговорила «морским судам быть!», в холодных водах Балтики вовсю орудовала каперская флотилия вышеизложенного царя Ивана. Шесть её боевых вымпелов под командой датского пирата Карстена Роде, пожалованного официальной русской службой, с июня по октябрь 1570-го года разделались с двадцатью двумя (!) шведскими и польскими судами. В каперском свидетельстве на имя лихого датчанина было прописано: «...силой врагов взять, а корабли их огнём и мечом сыскать, зацеплять и истреблять согласно нашего величества грамоты... А нашим воеводам и приказным людям того атамана Карстена Роде и его шкиперов, товарищей и помощников в наших пристанищах на море и на земле в береженье и в чести держать». Роде звался «царским атаманом и военачальником», сам же представлялся «русским адмиралом».
Между прочим, самодержец Московии ни в малейшей степени не беспредельничал – морская кампания этой наёмной компании происходила вполне в рамках законов, понятий и обычаев своего времени. До Парижского международного конгресса, объявившего запрет на каперство, оставалось ровным счётом 286 лет. Может, и состояться бы тогда регулярному «грозному» флоту, да, жаль, Русь по итогам Ливонской войны так и не заполучила выхода к Балтике. Ну, а король нейтральной Дании тех лет Фридрих (Фредерик) II под давлением как всегда прогрессивной европейской общественности засадил товарища Карстена Роде в кутузку, корабли же – на русской, между прочим, службе! – нахально интернировал. Эти датчане, блин, вообще… Все, кроме товарища Карстена Роде, вечная память ему, наш респект и уважуха!
Кстати, весьма примечательный факт: раз его именем названо судно, значит, страна помнит своих героев. При том, что без малого два столетия прошло!
- Гляди, - провожатый дёрнул стремя Буривого, - сам хозяин встречает, дяденька Костян!
«Дяденька Костян» оказался личностью весьма приметной. Высоченный исполин, из себя белая кость, омытая голубой кровью, с оттенком снобизма и неслабой гордыни на породистом лице, скорее походил на камергера высочайшего двора, нежели простого перевозчика, пусть даже владельца посудины. Водоплавающий люд во все времена отличался франтоватостью, но, миль пардон, не до такой же степени! Буривой на миг представил, как этот лощёный аристократ собирает плату с охтинских чухонок за провоз бидонов с парным молоком и рассовывает грязные полушки по карманам станового, в талию, кафтана из аксамита, тканые нити которого – чистое золото. Как изящной кружевной манжетой отирает со лба пот, предательски струящийся из-под напудренного парика. Как ступает щегольскими туфлями по дегтю и навозу. Как выражался сыщик Гоцман из телесериала «Ликвидация», картина маслом…
Между тем хозяин, встречая гостей перед аппарелями пристани, церемонно помахал у ног их шляпой с плюмажем из перьев какой-то диковинной птицы.
- Прошу на борт, милостивые государи! Весточка о вас получена, так что доставим в лучшем виде. Шкипер Родин – к вашим услугам!
В свою очередь представившись, Никита вспомнил «Костяна» и уточнил имя-отчество:
- Родин, я так полагаю, Константин…
- Карстен, - поправил перевозчик. - Хотя крещён, ваша правда, Константином. И по батюшке Константиныч.
- Вот как?! Карстен Родин, значит… - Буривой кивнул на борт плашкоута. - Не родня ли адмиралу Роде?
Спросил, по совести сказать, так, в шутку, для завязки разговора. Ответ же получил – как обухом по голове.
- Прямой потомок! - горделиво подбоченился «Костян». - Пращур, видите ли, в Датском королевстве отсидел в узилище три года, а как свободу получил, так на Русь и отъехал. Вспомнил его подвиги на море государь Иван Васильевич, приветил, обласкал, к делу пристроил – речные перевозы по Московии держать. Тем наш род с давних времён и занимается. Имени славному также не даём пропасть, храним в поколениях.
- Святое дело! Род-то ваш, надо полагать, на Руси знатный…
Родин/Роде заслонился ладонями – каждая с добрую сковороду.
- Господь хранил от знатности! Сам знаешь, казак, каково шляхтичам доставалось от прежних государей, особливо Петра Алексеевича. Тиранил их чище подлого люда! А мы – посадские, к купеческому сословию отнесены. Наше дело промышлять перевозом, и вся недолга… Куда вас, кстати говоря, доставить?
- Куда… - повторил за ним Никита. - Нам бы, Карстен свет Карстенович, до темноты на московский тракт выйти, так что сам решай, где сподручнее причалить. Мы-то не местные, стёжек-дорожек града Петрова не ведаем.
- Это уж точно, что не местные, - насмешливо проговорил разряженный в аристократа перевозчик.
И окинул Буривого с головы до ног столь пронзительным взглядом, что пришлец поневоле задался вопросом: кем представил дух Смотрящий их, гостей из третьего тысячелетия?
Конечным пунктом не столь уж отдалённого путешествия по Неве был избран Смоляной, он же Смольный, – поочерёдно двор, собор, монастырь, институт и прочая, прочая, прочая… Транспорт экспедиции завели на дебаркадер, с него – на баржу-плашкоут. Коней распрягли и привязали к поручням, колёса экипажа закрепили тормозными башмаками, а для пущей надёжности между спицами пустили цепь, протянутую с кнехтов от борта до борта. Рулевой втащил на палубу мостки-аппарели, отдал швартовые концы и встал за кормило. Над градом Петровым, к неудовольствию команды, повисло абсолютное безветрие, разворачивать парус не было практического смысла. Шестеро могучих гребцов буксирного вельбота, поминая штиль – и пассажиров заодно – беззлобным матерком, развернули вёсла. Фасонистый потомок первого из русских адмиралов размашисто перекрестился на готический шпиль храма Петропавловки, сторожко огляделся по сторонам и, прежде чем скомандовать отход, тайком плеснул из фляги в воду красного вина. Ублажил Атакан-камень, - понял Буривой. Не особенно по-христиански, ну, да ладно, что ж, ему виднее, как поступать, он из местных, хоть датчанин по происхождению…
Как бы то ни было, наконец отвалили от дебаркадера. Идти водой предстояло не слишком далеко, но, увы, против течения Невы, потому переправочно-десантная операция группы Буривого вряд ли завершилась бы столь быстро, как сегодняшняя прогулка на речном трамвайчике – коктейль, перекур, фото-другое на память, и ты снова у пристани близ Медного Всадника, вознесённого на титанический Гром-камень гением Этьена Фальконе. Спецназовцы-временщики, оказавшиеся, как и следовало ожидать, эксклюзивными пассажирами «Адмирала Роде», разбрелись вдоль бортов и теперь с искренним интересом разглядывали эпохально чуждую действительность. Знатной экскурсантке Гюльнаре учтивый Карстен Родин предложил свою же, надо полагать, скамью – на кривых ножках, с мягкой подушечкой, крытой алым бархатом.
- Благодарю вас, милостивый государь, вы очень любезны! - поблагодарила та.
- Чертовски любезен, - насмешливо бросил вслед «адмиралу» Никита, навалившийся рядышком на верёвочный леер. - Собственной задницы не пожалел ради прекрасной дамы. Чувствуется адмиральская косточка! Вот интересно, какому языку мы обязаны словом «адмирал»? Голландскому? Английскому?
Гюльнара то ли пренебрежительно, то ли игриво ткнула Никиту сложенным веером в бок, точно матушка-государыня – очередного фаворита из лейб-гвардейцев, и пояснила:
- Если вправду интересно, то – арабскому.
- Да неужели?! - дурашливо воскликнул он.
- Да вот так вот, мон шер, именно так! Адмирал – по-арабски «амир аль-бахр», то есть владыка моря. Если опустить «бахр», оно и получается.
- Хм, убедительно. А Бахрейн – значит, что-то типа взморья… Откуда информация?
- От папы Рената. Он, если помнишь, срочную служил во флоте, старшиной второй статьи на крейсере…
- На флоте, - перебивая, поправил её Никита. - На крейсере «Бредовый», флагманском корабле ВМФ Татарстана. Вернее, Казанского ханства. А то, глядишь, и Золотой Орды.
Гюльнара от возмущения поморщилась.
- Только не надо смешивать казанских татар с ордынцами! Теми, кого с подачи неизвестного придурка стали звать монголо-татарами.
- А вы, значит, совсем другие? - сыронизировал Никита. - Белые, пушистые, никакого отношения к игу над Русью не имеющие.
- Да вот представь себе! Мы – прямые потомки волжских болгар. Ну, может с примесью генома тамошних аборигенов из финно-угорских народов… Между прочим, мы приняли ислам куда раньше, чем хазары стали иудеями, а вы расплевались с язычеством. И Орде сопротивлялись много дольше и успешнее. До самого её распада, в отличие от русских княжеств, сохраняли широкую автономию. Потому крови сородичей Чингисхана во мне не больше, чем, вон, в мсье де Рюбларе – французской.
Означенный мсье от скуки давно прислушивался к их высокоучёному диспуту и в ответ на эмоциональное сравнение Гюльнары утвердительно кивнул. При том, что среднестатистическому ведьмаку доподлинно известно всё на белом свете… Подруга скосила на него глаза и не без самодовольства упрекнула собеседника:
- Вот так-то, господин просвещённый есаул! Наш консультант подтверждает.
- Благодарствуем, не дали помереть во тьме невежества! - буркнул в усы Никита, по делу пристыженный знатоками исторических реалий. Но последнее слово всё-таки оставил за собой. - Понаехало сирот казанских на православную выю! И ладно, молчали бы в тряпочку, так нет, ещё и поносить берутся всячески. Кавардак в империи!
Однако же, увы ему, Гюльнара и тут не смолчала:
- Да будет известно кое-кому из православных христиан, слово «кавардак» тоже восточного происхождения, тюркское. Так называется блюдо из мелко нарубленной баранины, тушёной с овощами.
- Да уж кто бы сомневался?! Всё у нас с Востока: и гунны, и монголо-татары, и наркотики, и религиозный экстремизм… Даже солнце, мать его, встаёт именно там!
- Солнце чем тебе не угодило?! - удивлённо воскликнула подруга.
- Ага, угодит оно, держи карман! Живёшь смиренно и богобоязненно у нас, на Западе, никому особенно не докучаешь, твоя хата с краю, дело твоё – сторона. И только, казалось бы, разоспишься под утро всласть, а солнышко с восточной части окоёма тут как тут: подъём, лежебока! И отправляешься из мира сладострастных грёз в новый рабочий день. С присущим ему геморроем на всю голову… В общем, кавардак на Руси, в какую сторону её ни плюнь!
Словно подтверждая правоту Никиты насчёт всеохватности кавардака, царил он и в акватории Невы – неотъемлемой, как известно, составляющей российской географии. Создавалось впечатление, что всему «водоплавающему» сословию града Петрова вдруг приспичило выйти на реку. Каких только плавсредств здесь не колобродило: и буксируемые плоты, и баржи, и гребные судёнышки, и «скисшие» без ветра парусники малого тоннажа (многие из них скорее – литража). И это не считая тьмы рыбацких лодок, от которых в разгар лова корюшки над Невой распространялся свежий огуречный дух… Впрочем, оно и понятно: единственный до поры наплавной мост, Исаакиевский, что промеж Адмиралтейством и Васильевским островом, никак не справлялся с возрастающими год от года грузовыми перевозками и пассажиропотоком.
Коренастые гребцы вельбота работали вёслами, как разговевшиеся после Воскресения Христова постники – ложками, отчего плашкоут, постепенно ускоряясь, левым к течению галсом всё дальше забирал в сторону будущей набережной Робеспьера. Сегодня же Набережной звалась ближняя из параллельных реке улиц, впоследствии Шпалерная, одна из петровских линий, соединивших Пушечный литейный двор со смоляным своим «коллегой», более известным как Смольный. Порядок на воде если регулировался вообще, то, вероятно, в рамках чисто русского понятия «авось». Авось не столкнутся. Небось не потопнут. Как-нибудь выкарабкаются. С Божьей помощью поживут до следующей навигации. Ну, а если – нет, так и хрен с ними, бабы ещё нарожают…
Никита, далёкий от судовождения в большей степени, чем аравийский бедуин – от племенного свиноводства, похолодел чуть ли не до абсолютного нуля, когда их транспортное средство впритирку разминулось с гонимым течением баркасом под многозначительным названием «Голландия». Подумал даже, что сего «голландца» по количественному составу экипажа – ни единого обормота на брошенных вёслах! – смело можно отнести к разряду летучих…
Дабы сохранить и без того натянутые до предела нервы в целости, он сосредоточил внимание исключительно на берегах.
Успокоился? Ну, в какой-то мере. Во всяком случае, отвлёкся от примерки на себя лихой доли пассажира «Титаника».
Ощутил всплеск положительных эмоций от созерцания тверди земной? Если честно, то – никоим образом. Скорее, был разочарован, ибо слишком уж уныло выглядело побережье столичных предместий. Ничуть не радовали взор инфернальные дымы пороховых заводов, литейных цехов, кузниц и смолокурен. Без намёка на энтузиазм, будто в рабской покорности року бухали тяжкие молоты и сваебойные «бабы». Вдоль будущей Шпалерной тут и там расположились редкие приземистые дворцы в стиле русского барокко, с ухоженными на «аглицкий» манер парками, нисходящими к водам Невы. Но – увы! Меж их претенциозными архитектурными ансамблями лавой сочилась в реку финно-угорская дичь Ингерманландии, какая-то изначальная замшелость, девственная глушь северо-запада. Повсеместно резал глаза недострой, ни один объект не радовал высокой творческой Завершённостью. Умом Никита понимал, что муравьиное копошение рабочих среди терриконов мусора, строительных лесов, штабелей брёвен, пирамид из тёсаного камня, транспортных подвод – есть зримое свидетельство экономического и социального подъёма. Град Петров из наскоро укреплённого военного лагеря, города-верфи и города-склада первых десятилетий своего существования быстро превращался в красавицу Северную Пальмиру. Но, увы, душой в этой связи пришелец из иных времён отнюдь не ликовал. Почему не ликовал? Да потому, что терпеть не мог самого процесса превращения чего-либо во что-то новое, обязательно связанного с ломкой устоявшегося порядка вещей. Мракобес, не приемлющий Прогресса в принципе? Вовсе нет! Ретроград? Да, умеренный ретроград, на уровне благоприобретённого рефлекса чурающийся перестроек, переломов, перемен и перетрясок, как, собственно, все до единого представители его социальной прослойки – спецназа. Как же иначе, если любые колебания стабильности общества и государства чреваты для спецназовцев массовыми беспорядками, захватом заложников, фугасами на дорогах, пулями непримиримых инсургентов?! По сути, всё, начинающееся с «пере…», для них заканчивается «…стрелкой». Вот и всплеск екатерининской активности во благо становления и расширения империи очень скоро приведёт к жестокой пугачёвщине. Благо ещё, Петербург, как и весь северо-запад, счастливо избежит ужасов гражданской войны…
Отогнав рукоятью плети оголодавших комаров, которые, в отличие от редкой птицы на Днепре, без особенных усилий тучами долетали до середины реки, Никита далеко не в первый раз задумался о соотношении Закономерного и Случайного в неоднозначной истории Руси. Если быть точным, вот о чём: предопределено ли было Свыше – если угодно, логикой всемирно-исторического процесса – русское «окно» в Европу именно здесь, под неласковым солнцем северных широт, или это результат некоего стечения обстоятельств? И ведь таки – да! На волюнтаристское решение Петра I Алексеевича о «проёме» для сего «окна» и месте столицы грядущей империи повлиял как минимум один сторонний фактор – недовольные стрельцы. К Петру Великому, наряду с Иосифом Величайшим, в двадцать первом веке можно относиться как Бог на душу положит, но при этом следует признать, что первый ухватил за космы чумазую деревенщину Русь – девку, кстати, несказанной красы от природы, – выстебал из неё хлёстким кнутовищем многосотлетнюю дремучесть, наскоро выкупал в полынье холодной Балтики, принарядил, подрумянил, обучил паре-тройке иноземных фраз и пинками выгнал из душного терема на манерный променад по бульварам Европы. Второй, поименованный Иосифом, пришёл на помощь, когда матушка Россия (уже мадам, а не девка), ощутив кризис среднего возраста, в один далеко не прекрасный день пустилась во все тяжкие. А поутру проснулась на обочине Истории – похмельная, голодная, раздетая, истерзанная кровожадными насильниками, преданная своими же детьми… Иосиф спас. Иосиф поднял изнахраченную матушку с колен. Иосиф разогнал неблагодарных детушек её – старую ленинскую гвардию и прочую демократическую сволочь. Многих, кстати, придушил (на взгляд Никиты, поделом!)… Саму бедняжку так отмордовал, что до смерти Его кровавой юшкой харкала. Зато вернул Руси имперское достоинство! Мало того, поднял до таких высот, что величайший из политиков Британии, сэр Уинстон Леонард Спенсер Черчилль, на исходе жизни писал об Иосифе Сталине: «Он создал и подчинил себе огромную империю. Он был человеком, который врага своего уничтожал руками своих же врагов, заставив даже нас, кого открыто называл империалистами, воевать против империалистов. Сталин был величайшим диктатором, не имеющим себе равных в мире. Он принял Россию с сохой, а оставил оснащённой атомным оружием». Но речь сейчас не об Иосифе, речь о Петре. О Петре, «окне в Европу» и географическом месте столицы империи. Причём вот в каком ракурсе: был ли шанс на то, чтобы северная столица оказалась южной?
Никите всегда казалось, был. Да ещё какой! Природа феномена Государства (если рассматривать государство как исторически локализованный на определённой территории субъект международных отношений) такова, что Оно во все времена стремилось к экспансии вовне, к влиянию на соседей, а то и к господству над миром. Механизм реализации подобного стремления – не обязательно война. Издревле существует множество инструментов и технологий экспансионистского воздействия: насаждение чуждой культуры и религии, идеологическая обработка масс, финансовая кабала, проникновение в экономику и сферу обороны, привязка к импорту, манипулирование властями через агентуру влияния, прямой подкуп ключевых фигур, переориентация элиты общества на собственные ценности и образ жизни, контроль над информационными потоками… и т.д., и т.п. На худой конец, угроза войны. Даже не прямая, а так, между прочим, при необходимости. По принципу «ежели что, порву, как Тузик – грелку!». К слову, опыт США показывает, что чем крепче у Тузика когти и острее зубы, тем наглее он себя ведёт, тем более нахально вмешивается во внутренние дела соседей по Земле.
Но, увы, мировое господство есть недостижимый идеал, что в своё время убедительно доказал Александр Филиппович Македонский. Через полвека в этом убедится наполеоновская Франция, позднее – нацистская Германия с присными её. Ну, а там и до Соединённых Штатов очередь дойдёт… Всё та же Германия дважды за двадцатый век продемонстрировала бесперспективность натиска сразу на нескольких фронтах. В усреднённом варианте Государство выбирает для себя один доминантный сектор экспансии, на остальных же направлениях активничает от случая к случаю, без фанатизма, с оглядкой, водя носом по ветру в ожидании благоприятных конъюнктур. Прогрессивная российская общественность издревле, со времён первых князей дома Рюрика (а то и раньше!) доминантой экспансии определила для себя Царьград – хоть в бытность греческим Константинополем, хоть турецким Стамбулом, без разницы. Суть его от эпохи к эпохе не менялась – всё тот же ненасытный паук, мало того что грызущий Отечество жвалами вроде Крымского ханства, так ещё и затянувший липкой паутиной форточку в Средиземноморье. А Средиземноморье – это о-го-го! Это вам не затрушенный север Европы на балтийских берегах. Это колыбель современного нам человечества, это древнейшие цивилизации, это прямой – кратчайший! – путь сразу к трём великим континентам. Кто владеет Средиземноморьем, тот владеет миром! Во всяком случае, важнейшей его частью.
Наиболее конкретным из прагматиков по отношению к Царьграду проявил себя киевский князь Святослав Игоревич. И пусть считался больше князем-воином, своего рода отморозком, пожирателем печёной в угольях конины, спавшим обычно на голой земле, в данном случае он проявил себя как мудрый, дальновидный, изощрённый геополитик, до которого любому Джорджу Бушу – как от Москвы пешком до украинской Жмеринки. Пользуясь благоприятной на тот момент конъюнктурой, Святослав со ратники его прогулялся на Среднюю Волгу, где по-свойски «переговорил» с булгарами. Затем, чтобы два раза не ходить одним и тем же переулком, спустился в низовья реки и под настроение разгромил Хазарский каганат. Напомнил горцам на Кавказе, who is who. Точнее, who по жизни держит фишку, ну, а who – всего лишь ху… Произвёл «мягкую зачистку» в северном Причерноморье. Но всё это – так, между делом, походя, что называется, в охотку. Типа, что себя не забывали… Истинной же целью князя, доминантным вектором его геополитики оставался византийский Царьград. И вот тут восторжествовал его стратегический гений! Святослав решил не рвать стальную паутину, затянувшую Босфор и Дарданеллы. Святослав замыслил вышвырнуть греческие гарнизоны из оккупированной Болгарии и переместить столицу собственных земель в Переяславец-на-Дунае. На Дунае! Фактически сдвинуть центр Новгородско-Киевской Руси в самое сердце Балкан и поплёвывать оттуда на макушки византийских императоров с их разнесчастными проливами, потому что из Болгарии открыты пути и в Адриатику, и в Эгейское море, и в Ионическое, то, что омывает подошву итальянского «сапога». К тому же сам Дунай – готовый автобан в центральную Европу. Жаль, не срослось! Кампания 971 года по оказанию помощи братскому болгарскому народу не принесла князю ожидаемого триумфа, а по ходу возвращения на зимние квартиры он и вовсе был убит печенежскими террористами. Печенеги, блин, – сволочи те ещё! Изловить бы пару-тройку да начистить рожи, чтобы неповадно было в следующий раз… А как было бы хорошо служить и жить в такой столице! Тёплое море. Никаких тебе морозов. Зима – два-три месяца, а не шесть-семь-восемь. Да и какая там зима?! Понты корявые! День круглый год примерно равен ночи. Наверняка меньше комаров. Овощи-фрукты. Сговорчивые брюнетки. Великолепное вино… Ух, как оно!
Наверняка примерно так думал и Пётр Великий. Во всяком случае, первый боевой поход его – в бытность даже не самодержавным царём, но соправителем, делившим престол с братом Иоанном – имел генеральную дирекцию на турецкую крепость Азов. И первый созданный им флот предназначался для действий отнюдь не на Балтике – в бассейне Чёрного и Азовского морей. И тот факт, что молодой царь в составе Великого Посольства перво-наперво посетил Восточную Пруссию, Голландию и Англию, вовсе не говорит о перемене вектора экспансии с юга на северо-запад, отнюдь. Как не свидетельствует и о том, что Пётр Алексеевич считал артиллеристов Кёнигсберга и корабелов амстердамских верфей в чём-то выше классом по сравнению, скажем, с итальянскими коллегами. Просто Турция к тому времени уже по минимуму схлопотала по мозгам, и срочно требовалось, во-первых, заручиться поддержкой авторитетных корон, дабы не допустить её сепаратного союза с Австрией, а во-вторых, одновременно занять денег, переманить военных специалистов, подыскать союзников в противовес поползновениям шведов. Точнее, в помощь поползновениям Петра на шведов…
Как бы то ни было, из Англии молодой государь через Австрию направился в Венецию. По натуре человеком он был увлекающимся, не по-англо-саксонски страстным, резким в суждениях и поступках, темпераментным, можно сказать, типичным южанином, и наверняка ему понравилось бы там намного больше, чем в странах пудинга, сосисок и марихуаны. Случись такое, и «окно» в Европу, может, не столь быстро и с куда большими потерями, но точно было прорублено в балканской «стене», с видом на Средиземноморье, и экспедиция временщиков-спецназовцев переправлялась бы сейчас через тёплый Дунай, а не студёную Неву. На месте же нынешнего Питера со временем вырос бы мощный военный форпост и крупный коммерческий центр вроде современного Владивостока, но, увы, без какой-либо столичной перспективы. Однако Пётр тупо не успел добраться до города храмов, дворцов и каналов. Вмешался сторонний фактор – очередной стрелецкий бунт на родине. Порывистый царь, с детства таивший страх и злобу на стрельцов, только завершив переговоры в Вене, ангелом мщения полетел домой, где пролил реки повстанческой крови. В результате европейские прожекты государя-реформатора позднее были реализованы в северное «окно» отчасти ещё и потому, что «зодчий» не успел проникнуться очарованием юга Европы…
Дилетантски размышляя о геополитике Петра Великого, Никита отчётливо понимал, что сейчас хоть и в мыслях, но брюзжит. Наверняка причиной тому внутреннее напряжение. За месяц подготовки невозможно превратить актёра средних творческих способностей в мастера такого уровня, чтобы он сумел убедительно сыграть человека из иной эпохи. Причём не в мимолётном эпизоде. Причём убедительно не для малоискушённого зрителя, нет, – для современников означенного предка. Причём без возможности дубля-другого, без перспективы переснять сомнительный момент. Причём когда в труппе наметился раздрай. Причём… Ой, много кой чего ещё причём! Не зря бытует мудрость: тяжело в учении – легко в сражении. Призывника несложно обучить более или менее уверенной стрельбе из автомата за одно занятие. Считать его в этой связи солдатом? Да, безусловно! Солдатом, пригодным для строевых упражнений, наряда по роте, обслуживания техники, управления лопатой и метлой, постройки генеральской дачи, самовольной отлучки… Но вот бойцом (от слова «бой») он сделается лишь после того, как оружие станет частью его подсознания, а точная стрельба в любых условиях – действием столь же рефлекторным, как эрекция при виде обнажённого женского тела. На это требуется не один день. И даже не месяц, предоставленный Никите со товарищи для подготовки куда более сложной миссии, чем банальная перестрелка. И, надо признать, время у них было, ибо Время в руках демонов податливо, как пластилин. Тренируйся хоть год, хоть два, хоть целое десятилетие – без разницы. Но это всё равно, что ожидание расстрела в камере смертников! Короче, тяжело. Ощущение полнейшей безнадёги. Депрессия. Желание плюнуть на всё и удалиться в нирвану… Да ещё комары, мать их, заедают!
- Пшёл отсюда! - Никита прогнал с кисти очередного кровососа и признался спутнице. - Спать хочу, как будто мухами цеце искусан, а не отечественным комарьём.
Гюльнара, пожимая плечами, отвечала без тени иронии:
- Спать хочешь? Не удивительно. Мозг, воспринимая непривычный, насквозь иррациональный, бредовый, по сути дела, мир вокруг тебя, оказался на грани «зависания» от множества логических ошибок. Если капитулирует, сойдёшь с ума.
- Спасибо тебе, добрая женщина, - выдавил он из себя под горестный стон.
- Не за что.
- Блин, и ведь не поспоришь с магистром психологии!
- Да ладно, не отчаивайся, всё не так уж плохо.
- Ага, чего уж лучше: мягкие стены, чтоб башку в припадке не раздраконить, ажурные решёточки на окнах, бром от пуза, аминазин, электрошок… С детства мечтаю о смирительной рубашке!
- Если впредь будешь заводиться, как сегодня с Адамом, сбычу мечт я тебе гарантирую. Но пока что впрямь не всё потеряно: защитный потенциал высшей нервной деятельности работает, мозг противостоит натиску деструктивной информации, причём вполне адекватно, наиболее щадящим оружием из своего арсенала – рефлекторным угнетением активности психики и организма в целом, то бишь сонливостью.
Отреагировал на её спич Никита более чем адекватно – зевнул шире усталого гиппопотама.
- Благодарю, цветик мой, успокоила! Только выражалась бы ты на людях попроще, а то, слышь, заладила: потенциал, иррациональный, деструктивный, адекватный, рефлекторный… Не поймут пращуры, в простоте до поры обретаясь, и на костёр ещё пристроят – с них, пожалуй, станется. А вот касаемо Адама ничего обещать не могу. Чует моё сердце – хлебнём с ним лиха! Причём уже сегодня.
Гюльнара, бросив колкий взгляд на Терпигорца, безучастно плевавшего на воду с противоположного борта, в унисон Никите проговорила:
- Да, уже сегодня… Жаль только, не вижу, что это за лихо!
- Может, обойдётся, раз не видишь, - предположил он.
- Может… Но – вряд ли. Так что, мой тебе добрый совет, будь готов.
Никита машинально дёрнул рукоять кинжала.
- Всегда готов! Как юный пионер эпохи развитого социализма – к сдаче макулатуры, норм ГТО и кала на анализ.
И тут вдруг на него, что называется, накатило. Вне всякой связи с калом и макулатурой, но уж пробрало – так пробрало! До мурашек по коже, до пустоты в утробе, до ледяного пота, до постыдной, словно мокрые штаны, дрожи в коленках. Таков его величество Страх. Страх с заглавной буквы, который приходит вместе с осознанием того, что ты спьяну, на кураже ввязался в заведомо проигрышную авантюру, и точка возврата, увы, позади. Ты продрался сквозь передние ряды вражьей когорты, как стрела – через камыш. Но где при этом оказался? В окружении! Внутри чуждой системы. А систему в одиночку победить нельзя! И вопрос уже не в том, пан ты или пропал. Теперь хоть так пропал пан Буривой, хоть эдак, хоть ещё с какого боку…
- Цветик, я бы помолился, - проговорил Никита дребезжащим голосом. - Если, конечно, ты не возражаешь.
Гюльнара поглядела на него очень-очень внимательно.
- С какой мне стати возражать?! Молись, заодно и сонливость разгонишь. Только – кому?
- Что – кому?
- Ну, молиться кому будешь? Нам, мусульманам, проще: для нас нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – Его великий Пророк. А вот у вас выбор куда шире: и Святая Троица, и Святое же Семейство, и толпа святых рангом пониже. К примеру, Николай Чудотворец, покровитель моряков, - подруга кивнула за борт. - Очень было бы кстати помянуть его молитвой, не находишь?
Никита покачал головой.
- Николай Чудотворец, он же Угодник… Погоди, у нас какое сегодня число?
- Не помню, какое у нас, - Гюльнара выделила «нас», явно имею в виду двадцать первый век по Рождеству Христову, - а здесь седьмое мая. И что с того?
- Да то, цветик мой неправославный, что завтра, восьмого мая по юлианскому календарю, праздник святого апостола Иоанна Богослова, автора знаменитого «Апокалипсиса», то бишь Откровения. А вот послезавтра, аккурат девятого, – Николы Чудотворца, он же Угодник. Только пусть, вон, Костян его молит и славит, - Никита повёл глазами в небеса. - У десантников есть собственный святой.
- А именно? - не без язвительной нотки в голосе уточнила подруга.
- А именно Илия-пророк. По-вашему, по-басурмански, Ильяс. Мне, в далёком прошлом офицеру ВДВ, дозволено звать запанибрата – Ильёй.
- С чего бы ты ему такой уж пан и брат?! Равно как и он – тебе.
- С того, цветик, что от Ильи десантура и пошла. Он вёл себя подобно лейб-гвардейцам Бога – ангелам, за что дарован был ему неисчерпаемый дар чудотворения. Пророчествовал истово, открывал людям волю Всевышнего. Колотил идолопоклонников посохом своим нещадно, голодом морил, огнём палил, ярой молитвой затворил над ними небо и не давал дождя, пока не признали они истинного Бога. За особенную праведность и героизм живым был вознесён в райские кущи. Но и там не успокоился, за мемуары не сел, даже не запил, как многие ветераны. Нет! Раскатывал в небесной колеснице и такого перцу грешникам с неверующими задавал, что… Короче говоря, как по ходу бренного существования, так и в загробном мире занимал активную жизненную позицию, за что справедливо почитается как величайший из святых. В особенности – десантниками, фактически коллегами по ремеслу, братьями по оружию.
- Слава ВДВ! - пусть шёпотом, но всё-таки воскликнула Гюльнара. - Да только в вашей праведности лично я позволю себе усомниться. Особенно в День ВДВ.
- Вот как?! - вполне праведно возмутился Никита. - Насколько помню, профессиональный праздник мы с тобой отмечали вместе, и вёл я себя с максимально возможным в столь знаменательный день пиететом…
- Ты – да! Ты – прямо ангел во плоти! А изнасиловал меня кто-то другой, не из вашей братвы, наверняка идолопоклонник…
Никита вздохнул, словно пророк Илья, уставший к вечеру от ратных подвигов во славу Божию.
- Идолопоклонник, говоришь? Да, с подобного типчика, пожалуй, станется… Ух, я б ему задал! Но приходится терпеть. Не душить же за такую безделицу, как изнасилование! Мы ведь, как ни крути, все дети Божьи, все равны друг перед дружкой, все имеем право на свободу воли и самореализацию вовне, – и умница, и олигофрен, и маргинал цвета индиго, и паинька, и откровенный инфант терибль, сиречь несносное дитя. Один во славу ВДВ снасильничает девочку-цветочек – как, между прочим, и она его. Другой в этой связи напишет оперу донос о посягательстве на честь сиротки. Третий – оперу «Жизнь за царя». Четвёртый – роман «Война и мир». Пятый, в свою очередь, напишет на заборе слово «мир» с тремя ошибками. А после на арену снова выйдет Первый и геройски спасёт мир людей от происков мировой закулисы.
Гюльнара покачала головой.
- Эк у Первого всё гладенько да ладненько, всё по полочкам, всем сестрам по серьгам!
- Всё по полочкам, - кивнул Никита. - А шкаф, из них составленный, в простонародье называется эволюцией расы Homo Sapiens sapiens. Или, если угодно, поступательным движением человечества по пути Прогресса в нравственной, экономической и общественно-политической сферах.
- Молодца! Светоч в ночи, спаситель человечества из омута застоя и безвременья. Нобелевскую премию мира на стол! Пару мазков скромности к портрету героя всех наших времён, и можно причислить к легиону святых великомучеников.
Никиту передёрнуло от её слов.
- Хм! Это, цветик мой, пожалуй, лишнее. Согласен на святого исповедника. Он, претерпев муки, в отличие от собрата-великомученика, остаётся жив.
Гюльнара, секунду поразмыслив, озорно ему подмигнула.
- Не возражаю, живи исповедником. Тем не менее, скромность не стала бы лишней… И ещё, Ники, хоть ты и говоришь, что завязал с деизмом, чем-то таким от тебя явственно попахивает: Господь сотворил, и делай теперь, чадо, всё, что в голову взбредёт…
- Попахивает, - согласился Никита. - Чёрного кобеля не отмоешь добела.
- Есть такое дело. Но деизм твой, друг сердечный, считай, полбеды. Проблема в том, - подруга картинно повела носом по ветру, - что от тебя попахивает не только деизмом, но и фирменным парфюмом Givenchy pour homme. «Спалимся» ведь среди предков!
- С какого это перепугу?! Трофеи, по-моему, никто ещё не отменял. Дезодорант был мною самолично взят в бою у одного мелкотравчатого курфюрста Священной Римской империи германской нации.
- Угу, как есть, прямо с баллончиком, в виде аэрозоли под давлением…
Никита несогласно отмахнулся.
- Э, зачем такие вещи говоришь?! Обычный ролик, каковых ещё до Рождества Христова по коробке отдавали за полтину. Погоди-погоди, - вдруг замялся он. - До Рождества Христова… Что-то же я хотел в этой связи… Ах, да! Помолиться хотел, а ты козни иноверческие строишь на пути к спасению души.
- Да молись, раз уж припекло, - милостиво дозволила Гюльнара. - Только один вопрос, пока не началось: ты сказал «Homo Sapiens sapiens» – это что, тавтология или..?
- Или, цветик мой невысокообразованный, или… Не знаю точно, что такое «тавтология», но в спецподразделениях антитеррора ФСБ от начала времён было принято отличать современного нам Человека Разумного, того самого Homo Sapiens sapiens, от представителя тупиковой ветви расы Homo Sapiens – неандертальца, в определённых кругах известного как Homo Sapiens neanderthalensis… Тьфу, изыди, искусительница! Я тут собираюсь достучаться до небес, а она мне – о греховной человечьей сущности.
Никита сорвал шапку с головы, в сердцах шваркнул её о палубу, взъерошил волосы, развернулся в сторону Петропавловки, поцеловал нательное распятие, трижды истово перекрестился на храм и прошептал недавно вызубренную молитву ангелу-хранителю:
- Ангеле Божий, хранителю мой святый, на соблюдение мне от Бога с небесе данный, прилежно молю тя: ты мя днесь просвети, и от всякаго зла сохрани, и ко благому деянию настави, и на путь спасения направи! Аминь.
Причём сделал это рационально, вовсе не рисуясь, от души, без малейшей иронии. Чувствовал, что помощь Свыше, наряду с демонической, скоро придётся ему очень даже кстати… А вот чего сейчас, хвала Вседержителю, не ощущал, так это Страха, охватившего «героя всех наших времён» с четверть часа назад. И, между прочим, понимал, что воздавать за то хвалу должен не столько Господу, сколько Гюльнаре, сумевшей без особенного напряжения отвлечь его от дурных мыслей. Стало даже чуточку стыдно – как это он, ветеран антитеррора, столь нелепо скис?! Кстати, не в первый раз за сегодняшний день… На том аминь и – ладно, всё, проехали!
Между тем время речного круиза подошло к концу. Буксир мало-помалу ввёл «Адмирала Роде» в акваторию излучины Невы, и гребцы левого по ходу борта стали работать вёслами энергичнее соседей, направляя судно к левому, но уже по течению, берегу – к Смольной набережной, до поры деревянной (да и то – лишь местами) однако, слава Богу, имеющейся к этому времени как объективная реальность.
- Считайте, прибыли, - с чувством выполненного долга заверил парочку Карстен Родин.
- Спасибо за то Господу Богу и нашим искусным речникам! - польстил ему Никита.
А после, когда они чудом разминулись с военной галерой, уже не для ушей потомка адмирала Роде уточнил:
- Хотя с выводом насчёт состоявшегося прибытия лично я бы не торопился… Ладно, будем надеяться на лучшее!
И вновь троекратно осенил себя крестным знамением, в этот раз обернувшись к недостроенному, оштукатуренному лишь местами Смольному монастырю…

Золотые купола белокаменных церквей,
Поклонюсь вам до земли до сырой.
Спой мне, русский соловей,
О своей стране святой,
Душу чёрствую мою обогрей!

И птицы вернутся синие
Из дальнего из далёка
К зелёным полям России,
Кудрявой и ясноокой.
Они принесут ей счастье
На крыльях своих могучих,
Развеют над ней ненастья
И грозовые тучи…