Последний день

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ



Ельцов топтался у ресторана с громкой вывеской «Максим». Он бы с удовольствием пропустил дома финальную дозу водки или виски и развалился на своей кровати, но «автопилот», как всегда, запаздывал. «Обматерить бы их»,- как всегда подумал Ельцов. Но обычное для подобной ситуации состояние вывело эту идею в разряд нереализуемых.
Мимо проехал воронок с заинтересованными круглыми лицами «ментов». Их заинтересованность явно была направлена на него.
Ельцов скользнул по ним безразличным взглядом. Это безразличие возымело необыкновенный эффект: «ментов» и след простыл.
Подъехавший «Фиат» с коренастым «автопилотом», вылезшим из машины, почему-то был с «антикрылом» на багажнике. Еще на заднем правом крыле было написано: «Racer».
«Коренастый» вразвалку подошел к Ельцову и, протянув руку за ключами от Тойоты Ельцова, скороговоркой и очень дружелюбно произнес: «Здравствуйте, Олег Ефремович. Хотите, со мной; хотите, в «Фиате»».
- Хочу, пешком,- Ельцов вдруг почувствовал непреодолимое удовольствие от контроля над ситуацией.
Удивление водителя услуги доставки подвыпивших водителей домой лишь добавило удовольствия.
- Я хочу пройтись до своего дома. Машину поставьте на стоянку, назовите мое имя охраннику паркинга возле дома и он поможет. Если возникнут проблемы, звоните на мой мобильный… Вот деньги.
Пешком до дома - удивительно приятно в третьем часу ночи. И удивительно долго. И поясница чего-то тянет. И… это же не кросс, можно поискать место, где передохнуть.
За витринами «Прадо» и «Пумы» призывно чернел проход во внутреннее пространство двора «хрущевки». Потянуло – неимоверно.

В дворике замызганной изнутри «хрущевки» было на удивление уютно. Свет от уличного фонаря пробивался сквозь свежую листву и бархатным изумрудом покрывал пространство вокруг. Эти изумрудные пятна колыхались и дрожали на асфальте, словно, боялись присутствия Ельцова. Пьяный Ельцов, как зачарованный, смотрел на этот трепетный танец света и зелени. В душе просыпалось давно забытое, ноздри вдруг уловили аромат детства. Неповторимый и никогда не воспроизводимый нарочно аромат. В одном пучке и ядреный запах чернобривцев, и «аромат» выхлопа дизеля из проехавшего мимо грузовика, и незабываемая сирень, сворованная из соседнего парка.
«Эх! Хороший коньяк притащил Семенов! Эк, на лирику потянуло!»- подумал Ельцов и присел на лавочку.
Хотелось курить. Но он точно знал, что как только затянется, все ароматы и ассоциации как ветром сдует. Останется только горечь раздумий о бренном бытие. А вот этого как раз в такой вечер и не хотелось. Зато хотелось праздника.
«Праздник» появился из подворотни. Он был обут в сандалии на босу ногу. На голове красовалось выдающееся сомбреро с обгрызенными краями.
-Мексиканец, - подумал Ельцов.
Зато между сих артефактов одежда имела прямо таки вызывающий презентабельный вид. Строгая тройка со сверкающим оранжевым галстуком. Галстук был завязан в аккуратный красивый узел. Ни морщинки не заметил Ельцов в узле, как ни вглядывался. Не вглядываться было трудно, так как незнакомец остановился прямо напротив него и нагло разглядывал Ельцова с высоты своего роста.
«Вероятно, жулик. И, вероятно, побьет перед тем, как обобрать»,- зябко подумал Ельцов.
- Бить не буду,- жулик выглядел более чем достойно. В его глазах светилось уныние и какое то всеобъемлющее понимание. – Вам нужно поговорить со мной.
- Мне?! – Ельцов даже привстал.
- Вам, вам,- лицо жулика даже не озаботилось эмоциями собеседника. Во всем его облике сквозило если не презрение к человеку на лавочке, то какое-то снисхождение с соболезнованием. – Уж точно мне, - жулик сделал ударение на последнем слове, - разговор с пьяным не нужен.
Откуда-то сверху потянуло прохладой. Листья затрепетали, по асфальту двора заметались зеленые пятна. Собеседник зажмурился, жадно втянул воздух ноздрями и потянулся как-то назад и вверх.
- Я вот думаю, - его голос зазвучал баритоном. Он еще пару раз вдохнул и выдохнул. – Так вот, я думаю, что вам, людям, слишком много дано и слишком многим вы просто не умеете пользоваться. У вас, вообще, слишком много «слишком». Налицо явный перебор оказанного доверия.
- Что значит, «нам много дано». Вы что, не человек, что ли? – Ельцов от всего неожиданно сказанного вдруг почувствовал опору под ногами.
- А у Вас, как обращается к человечеству, так уж и не человек сразу! Привыкли сами банально мыслить вместе с такими же идиотами, вот других той же меркой и меряете. Чуть думает поглубже, значит и нелюдь уже. Главное, ни дай Бог, не озаботиться своей убогостью! – незнакомец цикнул зубом куда-то в сторону.
Ельцов воспрянул. Всем нутром почуял, раз на философию тянет, точно бить не будет. Свой человек. Ну, надломленный. Одинокий, может,.. общения душа потребовала. Родственная, стало быть, в своей убогости и унылости душа. Захотелось встать и обнять. По плечу захотелось похлопать. Он приподнялся…
- Сопли подотрите, - сомбреро недобро колыхнулось, - и сострадание к чужому одиночеству выключите. Никто не погибнет, не вкусив ваших братских объятий. Вам бы слушать научиться. С сегодняшнего дня у Вас все не так… Я не знаю, как объяснить сходу. Но Вам действительно надо сосредоточиться и поменять ориентацию.
- Член, что ли, отрезать?
- И это тоже.
Ельцов аж содрогнулся от информационной насыщенности слов собеседника.
- Я не в буквальном смысле, - показалось, что он даже сожалеет о сказанном, - На буквальное отрезание, боюсь, у вас времени не хватит. Хотя, допускаю, что это могло бы повеселить.
- Кого?
- Как Вам сказать…. Может, все-таки сосредоточимся на таком не последнем для Вас фрагменте, как Ваша судьба?
Ельцов посерьезнел. В том состоянии алкогольного опьянения, в каком пребывал он, такие критерии действовали магически.
- Что ты, сволочь, знаешь о моей судьбе?
Жулик в сомбреро, или кто он там был на самом деле, ухмыльнулся облегченно.
- Понимаешь, дружище. – Жульничье лицо изобразило сочувствие, - ты надоел!
Повисшая пауза была настолько интересна всем ее участникам, что грозила стать вечной.
- Кому?
Судя по лицу хулигана, он, наконец, достиг поставленных целей и наслаждался результатом.
- Ты когда-нибудь слышал изречение: «Живи так, чтоб Ему не было скучно»? – сомбреро недобро качалось в ожидании перед глазами Ельцова, - А ты надоел!

Казалось, прошла вечность до того, как Ельцов осознал смысл сказанного.
Почему-то очень не хотелось думать о том, кто это Он. Которому он так надоел!

Мерзавец в сомбреро удивительно терпеливо ждал, когда Ельцов надышится и надумается.
Когда насмерть перепуганный Ельцов стал озираться и вертеть головой, бессмысленно разыскивая кого-нибудь на помощь, он заговорил.
- Я помогу, - его голос звучал очень понимающе и ровно, но без малейшего намека на участие и желание помочь.
- И чем же? – как мог Ельцов попытался быть ехидным. Животный ужас, навеянный разговором в подворотне о его судьбе, уже давно взял его за горло. Но остатки цивилизованного человека пытались диктовать поведение.
- Советом, мой друг. Как всегда, советом.
Сомбреро встало и принялось расхаживать перед Ельцовым по траве. Потом неожиданно присело и разулось. Радостно посмотрело на Ельцова и как-то извинительно сказало:
- Это очень приятно и полезно гулять босиком по траве, - и даже попрыгал на каждой ножке, - всякая гадость прямо вытекает через босые ноги.
- Откуда вытекает? - удивился Ельцов.
Негодяй остановился и возмущенно посмотрел на собеседника. Потом молча присел, почему-то сменил сандалии на кеды, которые достал неведомо откуда. Долго возился с носками. Потом встал и вплотную подошел к Ельцову. Ельцов отшатнулся.
- Да взять хотя бы Хеда! – выкрикнул он.
- Хеда? – удивился Ельцов, - откуда же взять то?
- Да Хеда, Хеда! – орал сомбреро, - потом прочитаешь в сагах… В библиотеке прочтешь,.. если успеешь. – он еще раз свирепо взглянул на Ельцова, - Ведь слепой был, верил всем. Практически слепой инструмент в руках любого проходимца. – он был очень возбужден и, казалось, спорил с самим собой. – Но ведь верил всем! Всяким проходимцам верил! Да и не делил ближних на проходимцев и не проходимцев! Просто делал, о чем договорились… Или не делал,.. если не договорились. Ему, когда сказали, что в Бальдра попал, ой как плохо ему было! А ничего! Что сделано, то сделано! Ну, использовали! Ну, набедокурил! Чего горевать то. Думать надо, как дальше то… верить…
Незнакомец присел на скамейку рядом и посмотрел как то затравленно
- Он и слепым то стал, по моему, специально. Цель свою видел. Предназначенье… Хотя…
Собеседники помолчали. Каждый, по видимому, молчал о своем. Но постепенно молчание Ельцова стало приобретать стремление смыться из этой подворотни подобру-поздорову.
- Даже не думай, - прервал его размышления Мексиканец. – Ежели смоешься, тогда тебе точно хана! Ты уж поверь! И Рагнарека тебе не дождаться! Хоть ты и не Локки вовсе!
- Кто это – Рагнарек? – хрипло спросил Ельцов.
- Не кто, а что, - складывалось впечатление, что Мексиканец развлекается вовсю, - Регнарек – это победа! Победа нового, если оно доказало, что настало время ему победить.
- А не Локки я почему? - Ельцову показалось, что ему уже все равно, о чем спрашивать! Все равно, в голове туман и прострация.
- Да потому, что он убил! А ты и на такое не способен. – Мексиканец только что не танцевал перед ним, - Ты, вообще, мало на что, способен!
- А скучно от моей жизни кому? – Ельцов пытливо взглянул на Мексиканца, как на палача перед казнью.
Неожиданно собеседник растерялся.
- А самому тебе сильно бередит душу твое извечное стремление заработать все деньги и трахнуть все блондинистое с третьим размером? – оба помолчали, раздувая ноздри.
- Да и Бог с ними с блондинками…. Но кроме этого ведь ничего!
Ельцов решил, что настало время взять ситуацию под контроль.
- Ты всерьез считаешь, что убить – это достижение?!
- Ответить на этот вопрос может только тот, кто уже убил! Но точно не ты! Потому, что убийство – очень сильное действие, на которое способен далеко не каждый. Точно таким же и таким же сильным действием является не убийство. На которое также способен очень не каждый! Уж ты поверь! Определить, где здесь правда, невозможно. Она внутри… Внутри того, кто действует! – сомбреро вновь устало приземлилось возле Ельцова на скамейке. – А ты не действуешь!
Оба подышали всласть и устало.
- И в этом твоя проблема. – Мексиканец горделиво вскинул брови, - В этом вопрос: будешь ты завтра?… Или не будешь….
Престидижитатор современности в шляпе вдруг перестал представляться Ельцову врагом или соблазнителем. Как всегда, в трудный час, всплыла проблема выбора и решительности.
Паяц в шляпе, казалось, это почувствовал и, очень гордо выставив вперед ногу, заявил:
- Если в споре со мной очень хочется опереться на основы Палийского канона, вынужден тебя огорчить, ни Трипитака, ни догмат о троице не развенчает твоих сомнений о действиях в реальности Трикстера. Как его не назови: Джокером, ли; Гермесом, ли.
- Абсолютная уверенность в своей правоте проистекает только от недостатка ума и недостатка синяков. – неожиданно для себя в тон собеседнику произнес Ельцов.
- Ого! – вскинул брови сомбреро, - мы взрослеем прямо на глазах.
После этого по-простецки что есть силы хлопнул Ельцова по плечу.
Ельцов этой простоты не понял.
- Ты что, дурак?!
- Всю жизнь мерил, да так и не отрезал! - заявил собеседник, - всю жизнь мечтал поделиться своим опытом…. Эта информация имеет значение исключительно для тебя, человек!
- Вся эта чушь, которую ты мне втираешь в подворотне битый час, имеет значение?! - Ельцов почти кричал, - Да еще только для меня?!
Клоун замер от изумления…. Потом расхохотался так неожиданно и громко, что Ельцов съежился в комок.
- Короче, Склифасофский! – неожиданно прервав смех, произнесло Сомбреро, - Если ты еще ничего не понял – это твои проблемы. Для меня достаточно того, чтобы ты осознавал, что оставаясь на том месте, где ты сейчас, тебе не жить.
- Балкон, что ли обвалиться? - Ельцов театрально покосился вверх.
- Не строй из себя идиота. Ты не настолько безнадежен…
- Ну хорошо, - прервал собеседника Ельцов, - но остается неопределенным извечный второй вопрос человечества: что делать то?
- Радует уже тот факт, что с первым – кто виноват – мы разобрались….- Трикстер почесался задумчиво, - Ну, вообще-то идея есть.
- Ну-ну? – Ельцов заметно оживился.
- Все гениальное просто…- Сомбреро покосился куда-то далеко в сторону и произнес в пространство, - женись.

Как и следовало ожидать, на следующее утро болела голова и подташнивало.
Шатаясь и хмурясь, Ельцов бродил по квартире в шлепанцах и уныло размышлял о том, что случившееся вчера, чем бы оно ни было: сном, приключением…, навсегда изменит его отношение к браку с горькой пилюли на горькую пилюлю, от которой зависит его жизнь. Такая длинная мысль и на трезвую то голову грозила мигренью. В теперешнем своем состоянии парень мог и душу отдать, переваривая ее. Ельцов почесался и заварил крепкий чай.

Жениться оказалось на удивление легко.
Складывалось впечатление, что все вокруг спят и видят тебя женатым. И дико нервничают, наблюдая тебя одинокого.
Все настолько переживают, решая твою «проблему», что через какое-то время реально хочется бежать.… От всех.
Особенно, женщин.

Потом, естественно, появилась Она.
И, как это бывает, так защеми-и-ило где то внутри. В мозгах все так очень приятно испарилось. Улыбка такая идиотская приклеилась.… Даже, когда соседку видел в коридоре.
Даже утром.

Ощущение, что он «попал», в принципе, присутствовало у Ельцова с момента переселения Ее к нему в дом. Но оно было таким нереальным…. Постыдным каким-то оно было на фоне всеобъемлющего счастья обладания.
Она внесла новые ощущения и совсем новые радости в жизнь Ельцова. Однажды вечером радостно сообщила, что «разобралась с соседкой». И что «теперь эта сучка будет десятой дорогой обходить….» Ельцов, правда, не понял, что именно.

- Любимый, скажи честно, я толстая? – спросила Она как то утром, кривляясь у зеркала перед тем, как убежать из дома.
Ельцову очень хотелось в туалет, и еще он хотел успеть к финансовому анализу рынка по третьему каналу перед тем, как самому убежать. Он изобразил улыбку.
- Ты не толстая, - вытянул губки для поцелуя и попытался обнять свое сокровище.
Сокровище отшатнулось и посерьезнело.
- Ты что, не хочешь со мной разговаривать? – потом торопливый цокот каблучков, громкое хлопанье дверью…. Потом телефонные разговоры в течение дня…. Всегда некстати, потому что встречи, переговоры. Говорила, в основном Она. О том, что Ельцов ее уже не любит. О том, что она ему надоела. О том, что она уверена в том, что у него кто-то есть. И: «Только не надо делать из меня дурочку»!
Ельцов не понимал, почему он должен чувствовать угрызения совести по поводу первых двух обвинений. Но чувствовал.
По поводу последнего чувствовал априори, хотя никакой любовницей и не пахло.
Какая там любовница. Он от Нее уже с ума сходил. Еще одну парень бы уже просто не выдержал физически.
Потом мучительные раздумья о том, чего это ему не хочется домой…. Всегда ж хотелось!
Дома, пытаясь наладить нормальное, с его точки зрения, общение, поднял тему вины и ее источников. Казалось, поднял в абсолютно теоретическом аспекте. То есть, без какой либо привязки к собственно собеседникам.
Но уже на третьей минуте возник спор с криками. А уже на пятой Ельцов открыл для себя новую истину, что вина, как понятие, имеет прикладное приложение исключительно к нему, Ельцову, как личности. Более того, выходило, что ни к кому другому это понятие никакого отношения не имеет.
Спать ушел, молча раздумывая над новыми открытиями. И еще очень хотелось Ее убить.

По размышлениям Ельцова самым ужасным выходило то, что откуда ни возьмись, всплыли установки прадедов о несокрушимости брака и непреходящей ценности его идеалов. Вся эта чепуха на поверку чепухой вовсе не оказывалась. Все это представлялось ужасно важным. Рушить чего-то хотелось только в моменты гнева или окончательного отчаяния. Но стоило ситуации накалиться до состояния разрыва, Ельцов всегда давал задний ход. Он представлял себя одного дома…, ну, например, утром в субботу. Ему откровенно не нравилось то, что он напредставлял, и он давал задний ход. Извинялся там за что-то…, унижался там чего-то, выпрашивая и умоляя о чем-то.
И все, в конце концов, повторялось.
Все бы ничего…. Да вот только, когда в очередной раз не хотелось идти домой, набегали думы о необходимости чего-то решать.

На день рождения кто-то, замученный выбором презента, подарил собаку. Умного мало, но разбирательства с другом в планы не входили. Поэтому сошло.
Псина была маленькой, слава Богу, поселили в коробке у двери. Случилось, что сразу после пира пришлось укатить на три дня. Когда вернулся, псина обрыгала весь дом, шелушилась и явно болела.
На вопрос: «Как ты смогла за три дня довести собаку до такого состояния?» - Ельцов узнал много нового… о себе.
К вечеру, когда стало понятно, что дальнейшее выяснение отношений ничего хорошего не принесет, Ельцов начал мириться.
- Я не знаю, что на меня нашло, - полушепотом ворковал он на ушко любимой, - Ну, прости засранца.
Любимая замерла. Видно было, что внутри у нее все улыбается.
К дивану подползла несчастная псина. И пытливо уставилась на Ельцова. Они некоторое время посмотрели друг на друга. Потом четвероногая вырвала. Прямо на тапки Ельцова. Подумала немного, обнюхивая то, что вырвала и сделала лужу. Потом во все это улеглась.
- Давай ее усыпим, - с изрядным чувством сострадания произнес Ельцов…
После пятиминутного скандала они не разговаривали, надувшись, дней пять. Она так и не смогла ему простить жестокости по отношению к животному.
После похорон собаки на косогоре у трассы молчание в семье было особенно тягостным.
Когда, доведенный до отчаяния чувством собственной ничтожности и алкоголем, Ельцов вдруг взглянул на себя свежим взглядом, в голове всплыли слова клоуна во дворе «хрущобы»: «Сама фигура трикстера, его тело - чаще всего уродливое. «Сломанные", его поведение, речь, одежда. Такое "сломанное" - загадочное, вызывающее, - все это указывает на Тайну, есть сама Тайна и ее вызов. Трикстер - другой, он не может быть похож на обычного человека, человека нормы-закона».
Ельцов тут же вспомнил и суфиев у «мексиканца». Хорошо эдак вспомнил. Одно дело произвести впечатление на публику. И совсем другое – достичь результата. У суфиев результатом могло быть пропитание. Таким же результатом могло стать все, что угодно.
Ну,… например, счастливая семейная жизнь.
И, о, слава Демиургу, Ельцов начал соображать!
Никогда до этого не соображал, а тут вдруг начал!
Когда включаешь логику…. Нет, не так…. Когда начинаешь понимать, чего ты хочешь, значительно понятнее становятся пути.
- Хочешь ли ты избавиться от этой идиотки? – спросил бутылку Хеннеси Ельцов. И сам себе ответил многозначительно, - Не-е-ет, - при этом многозначительно поднял указательный палец. Триста грамм янтарного напитка уже давно сказывались на состоянии.
- Значит, что! – приставал он к Хеннеси. – Значит, нужно, как то изменяться…, - потом подумал и добавил, - от других.
Вздохнул и еще выпил. Посмотрел по сторонам и в окно растерянно.
- Потому что другие в основном разводятся. – он почесался и закусил фисташкой. Уже жуя, произнес, - А ты не хочешь, - и почему то погрозил орешком стеклу с янтарем.

Сначала он решил стать грозным Хозяином. И с высоты положения управлять процессом по своему разумению.
Вечером третьего после похорон животного дня он подозвал ее для разговора. Когда уселись на кухне один напротив другого, Ельцов тихо и грозно так произнес:
- Почему у нас дома никогда не бывает ужинов?
К его удивлению, на глазах у женщины появилось что-то виноватое. Потом испуганное.
В общем, Ельцов был очень удовлетворен своей программой спасения гармонии и семьи.

Вечером следующего дня его ждал ужин.
Выглядело это очень красиво: огромное блюдо, в середине – что-то бурое комками, а по краям разложены дольки помидоров и лимон.
Даже по запаху было понятно, что есть это невозможно. Но одна мысль о том, чтобы сообщить это любимой, глядя в ее молящие глаза, показалась Ельцову убийственной.
- Что это было? - с красными от натуги глазами спросил Ельцов, дожевывая последний с его тарелки кусок яства.
- Картошка по-французски! – радостно сообщила женщина, - тебе правда понравилось?
- Да, - вдохновенно ответил Ельцов, - очень!
- Еще? – ее радости не было предела.
- Нет. Я наелся, как никогда, - честно признался муж.
Вечером начались колики, которые ночью переросли в замечательный понос.
В три ночи Ельцов раздобыл водки и начал раздумья заново.

В своих раздумьях Ельцов расслабился. Что очень скоро стало соответствовать понятию – подставился.
Однажды вечером он с увлечением наблюдал за сюжетом купленной им накануне «порнухи» дома. На собственном диване. Суженая вбежала неожиданно, оглушающе цокая каблучками.
- Щас Демка прискачет, ты не против? – вежливый ответ Ельцова был выслушан очень внимательно.
Через пяток минут она вместе с братом ввалилась в комнату, где Ельцов уже очень, ну, о-очень увлекся порнухой. Оба ржали не по детски! Ельцов пожалел о своей воспитанности.
Ему рассказали о его вкусах. По понятным причинам эти рассказы Ельцов выслушал с напряжением. Но его «собеседники» никак не реагировали на выражение его лица и очень весело провели время, обсуждая вкусы Ельцова. Все это время актеры на экране изображали любовь.
К концу вечера Ельцов был готов убить и порноактеров, и жену, и ее брата.

Потом возникла идея понимания и терпения.
Понимание заключалось в том, что он договорился с собой, что все, что исполняет его женщина, не имеет ничего общего с серьезными и значимыми вещами.
И требует соответственного отношения…
Однажды они спорили о влиянии сюрреализма на динамику развития общества во времени.
В конце дискуссии она пододвинула пуфик к открытому окну, вспрыгнула на него, с него на подоконник и распростерла руки.
При этом как закричит: «Так что, я должна за все это отвечать??!!!»
Ельцов снял ее с подоконника. Невольно взглянул на далекий тротуар внизу. Чего-то там наговорил успокаивающего. Уложил спать. Потом потер в области сердца и решил, что ну вот на этом, пожалуй, надо и закончить…. Все закончить!
Потом раздобыл виски и опять задумался.
Он думал о том, что проходит любовь. Что проходит она как-то странно. Потому что вляпываться в такие истории, как сегодняшняя, могут только влюбленные идиоты. Или просто идиоты. Идиотами они себя не считали. Так что же? Они до сих пор влюблены?
Ельцов еще выпил.
Или все-таки это она им так играет. Ну, там, мучает, издевается…. Чтоб потом полностью подчинить себе.
И еще больше издеваться!
Ельцов еще плеснул из бутылки.
Да и вообще! За все, что он для нее делает, она на руках его носить должна! А не со свету сживать!

На следующий день в обед ему засвербило домой. Дома была быстрая и правильная еда. Быстрая овсянка с сайрой из красивой банки. А перспектива голодного ожидания блюда в ресторане до и чувство раздутого брюха после трапезы никогда Ельцова не радовала. Да еще за такие деньги!
Из ванной раздавались рыдания.
- Он такой хороший! – рыдала жена. Ельцов напрягся: «Ктой-то такой хороший у нее завелся?... И почему с рыданиями?»
- Еду мою съел!... Гы-ы-ы…- доносились из ванной стенания супруги.
- Представляешь, я ему еду сделала… Картошку. Ну, ты ж знаешь, я не ем картошку! Но в журнале все остальное было очень сложно…. Ну, в общем…, а он потом это съел…. Я позже сама чуть-чуть попробовала из того, что осталось…. Так чуть не умерла! Гы-ы-ы…. – Ельцов не разуваясь, сел на пол в прихожей и безнадежно уставился на свое изображение в зеркале.
- Он вообще лучший! – вопила кому-то в телефонную трубку супруга, - Таких и нету вовсе больше нигде!!!!...
Ельцов поднялся и тихо выскользнул за дверь.

Вообще-то жизнь была прекрасна.
Но очень беспокоила мысль: надолго ли?
Как бы это ни звучало банально, Ельцов понимал, что он ничего не понимает.
- Олег Ефремович, - обратилась к нему официантка в ресторане, где он был завсегдатаем. Ельцов задумчиво посмотрел на красивую женщину. – Овсяночка поспевает уже, а вот с сайрой придется подождать. Мы не держим консервов… Петруша уже побежал в супермаркет, но пока сбегает… Может, все-таки стейк из лосося? Сегодня Попов у плиты! Лучше него никто стейки не делает!
- Скажите, Людмила, а вы мужу голову морочите? - Ельцов посмотрел на недоумевающие глаза женщины и счел необходимым объяснить, - Ну, там, скандалы из-за всякой чепухи закатываете? … Или придумаете, там, глупость какую, а потом из нее такую историю раздуете!... Да еще так, чтоб и доказать вам ничего было нельзя?
Глаза женщины мечтательно загорелись. Она еще более приосанилась и как-то засветилась очень интересно вся изнутри.
- Ну, что-о-о Вы, Олег Ефремович! У меня замечательный муж !...
- Спасибо Людочка, - устало перебил ее Ельцов, - скажите Попову, пусть тащит сюда своего лосося.
Очень успокоило, что он не одинок в своих мучениях. С другой стороны, Ельцов понял глобальность проблемы, и ему стало страшно.
Какая-то разгадка лежала в поведении женщины, когда она, наконец, поняла суть вопроса. Но у Ельцова уже не хватало ни сил, чтобы пытаться это понять, ни раздражения, чтобы оформить в мысли то, что в этом поведении явно лежало на поверхности.
Он отхлебнул воды из бокала и уставился в окно.
Пришел Попов с дымящимся ароматным блюдом. Присел рядом. Подпер подбородок рукой и участливо вперил взгляд в Ельцова.
- Выпить хочешь? – спросил он.
- Хочу, - честно сказал Ельцов, - но не могу. Еще полдня впереди. Делать что-то надо, люди в галстуках ждут разговоров со мной…. А чегой-то ты?
- Жена пришла с заказом, говорит, Олег сидит не живой за столиком. В семье, видать, негаразды. По всему, говорит, видно, что жена его совсем достала. Вот и пришел к тебе с пониманием.
Ельцов оживился.
- А ты их понимаешь?
- Не-а, - грызя заусеницу ответил Попов, - но принимаю.
- Да это-то понятно….- Ельцов отследил процесс откусывания кусочка кожи Попова у ногтя. Есть лососину расхотелось, - Непонятно, зачем им все это нужно. Говорят, иначе будет скучно…. А мне не скучно! Я точно знаю: мне совсем-совсем не скучно, когда в доме покой, все улыбаются и мне рады.
- С чего это ты решил, что они обеспокоены твоим самочувствием? Ты то вовсе не обеспокоен ихним!
- Как это «не обеспокоен»! Да я только и пашу над тем, чтоб ей шопинг был в радость да ни одной премьеры не пропустила!
- Ну, это ты о материальном…. Святое дело, конечно, но она тебе о другом толдычит. Она тебе говорит, что она так развлекается! А иначе им скучно!
- Развлекается!!! – Ельцов аж поперхнулся овсянкой. Попов махнул рукой Петруше, чтоб принес коньяку. – Да кем же это нужно быть, чтоб так развлекаться! Я на стену лезу, а она развлекается!
- А чего ты лезешь?- Попов аккуратно разлил «Арарат» по бокалам. – Она тебе что, иголки под ногти сует? Или ребенка твоего на холоде без пеленок держит, как в известном фильме про гестапо? Она тебе губки дует и рассказывает, что любовь прошла. Ну, в каком это праве написано, что губки дуть – это плохо? – Попов цокнул бокал Ельцова и смачно понюхал коньячок. - А?
- А ты это сейчас коньячок за чей счет нюхаешь? –подозрительно спросил Ельцов.
- За твой, за твой, - успокоил его Попов, - это ж, дружище, бизнес. Ничего личного: у тебя вопросы, у меня бизнес.
- Судя по запаху – пять звезд?
- Не переживай, это семилетний Ахтамар.
- Сволочь ты, Попов… - задумчиво пробормотал Ельцов, - Да чего уж! Жри!... Но я же ей говорю! Русским языком говорю, что не надо! Что хреново мне от всей этой галиматьи! Да и не понимаю я половины ее претензий!...
- Понимаешь, дружище, - Попов сладостно втянул ароматный напиток, - Я вот где-то прочел…, - из кухни выглянула Людочка, ехидно посмотрела на Попова и демонстративно уперлась кулачком в пояс. Попов посмотрел на все это с обреченностью.
- Чего ты прочитал? - Ельцов тоже смотрел на Людочку.
- Прочитал, что главное в жизни – это игра, - Людочка продолжала «сверлить» взглядом мужа.
- Нет, не так. Главное в жизни – это найти правильную игру…. И желательно…, очень желательно – свою. – Попов выразительно посмотрел на жену и демонстративно налил в бокал. Людочка хмыкнула и упорхнула вовнутрь. – Ну, и играть в нее самозабвенно. Счастливым, чтоб быть, понимаешь?
- А почему свою?
- Потому, что чужая обычно бывает очень даже правильной. Но не для тебя. – Попов явно пьянел на глазах. – И играть в нее обычно скучно.

Когда стемнело, и Петруша раскупорил третий Ахтамар, в зал вошел одноглазый дедуган в синем плаще и странной шапке, будто из парилки стащил. Отсутствующий глаз закрывала кожаная повязка. Выглядел, как бомж, но таковым не был. Глядел властно и хорошо пах.
Чинно уселся и заказал много вина.
Петруша учтиво принес и удалился.
Ельцов с пьяным поваром поглядели некоторое время на странного посетителя. Он внимательно поглядел на них в ответ.
Потом Ельцов продолжил тщательно ковырять застывшего лосося, а Попов - рассказывать свою бесконечную байку про службу в окрестностях Джиллалобада.
Петруша задумчиво посмотрел на них, вытащил очередной бокал и стал натирать его льняным полотенцем.
Посетитель выпил графин вина, тщательно рассчитался с Петрушей и величаво покинул заведение.

Когда Ельцова вытаскивал под руки водитель «автопилота», мутным взглядом он увидел на стуле, где раньше сидел одноглазый, цветастое сомбреро с обгрызенными краями.

К О Н Е Ц.