Марципановый морок над Таллином.

Марципановый морок над Таллином.
( Новая эстляндская готика ).

Тёмное, с грубоватыми чертами лицо Жозефа было мрачней грозовой тучи. Он медленно опустился на скрипнувший под его немалым весом табурет, широкие массивные плечи поникли. Лейла робко коснулась мужа. Жозеф тоскливо посмотрел на неё и тихо молвил:
- Они снова отказали мне.
Лейла тяжело вздохнула и присела рядом с мужем на корточки, держась за его крупную сильную руку, понимая, что любые слова утешения сейчас будут лишними и достаточно вот такой молчаливой поддержки. Её мужчине, большому и гордому Жозефу, в третий раз отказали в гражданстве Эстонии.
- Я разогрею ужин.
- Я не хочу есть. Хочу немного побыть один, - чернокожий гигант встал и вышел из кухни.
Лейла приблизилась к окну, тонкие смуглые пальцы легли на потрескавшуюся краску подоконника. Низкое свинцовое небо, придавившее своей чудовищной громадой крыши домов, сеяло мелким дождём, порывы ветра срывали с деревьев последнюю листву, швыряя её на мокрый асфальт. И женщина в сотый наверное раз спросила себя, зачем они с Жозефом пытаются пустить корни в этой унылой и неприветливой северной стране.

От тяжёлых дум разболелась голова; мрачное решение вызревало в медленных мучительных раздумьях, пока наконец не оформилось во всей своей ужасающей гениальности. По спине пробежал холодок: последствия его, Жозефова, более чем смелого замысла непредсказуемы. Но решение принято – Жозеф Мокеба распрямился во весь свой внушительный рост, на лицо наползла жестокая глумливая ухмылка, подобная оскалу гиены.

Прошло несколько месяцев. Серенькие морозные дни быстро съедались сумерками, на обледенелых тротуарах крутилась снежная пыль, холодный ветер бился в дребезжащее окно. В один из таких субботних вечеров чернокожая семья занималась на кухне необычным для их расы делом: Жозеф с женой усердно лепили фигурки из марципана. И кого тут только не было: скачущие лошадки, олени, лисы и зайчики, гномики и снегири – великое множество фигурок стройными рядами заполонило поверхность кухонного стола и подоконник. Лейла прикинула, что на раскраску этой съедобной армии у неё пожалуй уйдёт вся ночь.
- Муж мой, я боюсь того, что может произойти, - вырвалось у Лейлы. – Не слишком ли мы жестоки к этим людям?
Жозеф ответил ей тяжёлым взглядом и Лейла потупилась. Пальцы её продолжали безостановочно лепить марципановые фигурки.

На следующий вечер Жозеф отослал жену к подруге: никто и ничто не должно было отвлекать его. Тихо напевая под нос, он разделся донага, затем в определённом порядке надел на щиколодки, запястья и шею украшения из бус, перьев и полудрагоценных камней. Окуная пальцы в горшочки с красками, медленно покрыл тело сложными переплетающимися узорами. И наконец лицо его скрылось под устрашающего вида рогатой маской.
Шторы на окнах плотно задёрнуты, комната озарена светом множества свечей, воздух напоён экзотическими ароматами благовоний. Осторожно, стараясь не задеть расставленные по полу фигурки, могучий африканец прошёл в центр комнаты и уселся в начертанный на голом полу трёхцветный магический круг. Зажав между ног небольшой «там-там», Жозеф легонько брякнул пальцами по туго натянутой тонкой коже – удар получился звонким и ясным. Улыбнувшись, колдун начал выстукивать негромкий монотонный ритм, сопровождая игру полубормотанием-полупением. Закрыв глаза, Жозеф Мокеба плавно покачивался в такт нехитрой музыке, и разум его постепенно освобождался от шелухи повседневности. Наконец окружающий мир полностью покинул сознание колдуна, растаяв во мраке, и дух Жозефа отправился на Ту Сторону.

Они выплывали ему навстречу из мерцающего тумана, привлечённые призывным боем «там-тама» и древними ритуальными песнопениями – сотни радостных вопрошающих лиц. Он узнал свою покойную бабушку, младшую сестрёнку, утонувшую в реке в пятилетнем возрасте, сурового отца, который и учил его с измальства непростому искусству колдовства. Здесь были жестокие воины джунглей – древние предки, называвшие Жозефу свои странно звучащие имена, молодые женщины и мужчины, чьи жизни рано унесли болезни, несчастные случаи или междоусобные войны, дряхлые старики и старухи, малые дети – ушедшая в мир иной бесчисленная родня Жозефа Мокебы. Колдун видел их всех насквозь, моментально проникая в суть их, в одно мгновение ока прочитывая книги их жизней. Лишь некоторым из них он протягивал руку, предлагая следовать за ним. Не все соглашались, но немало нашлось и таких, кто вверял себя Жозефу, и набралось их более сотни.
Янтарное пламя свечей беспокойно заметалось, грозя погаснуть, сквозь плывущие в воздухе клубы ароматных курений проступали бесплотные силуэты умерших.. Разум Жозефа Мокебы покинул потустороннюю вселенную, сосредоточившись на призрачных гостях, заполонивших комнату – они плавали у границ магического круга, пытаясь проникнуть своими тонкими полупрозрачными пальцами сквозь невидимое и непреодолимое для них препятствие. Колдун начал объяснять им свой дьявольский план. Под черепом его зазвучал одобрительный гул голосов мёртвой родни.

Аромат свежесваренного кофе смешивался с резкими запахами парфюма, вступившего в реакцию с потом. Грузная широкотелая Вирве Саар, орудуя внушительных размеров кухонным ножом, рассекала на равные доли огромный аппетитный штрицель, Андрус Киви, заговорщицки улыбаясь, добавлял женщинам в кофе ром из плоской тёмной бутылочки – последний рабочий день перед рождественскими выходными заканчивался в атмосфере весёлого балаганчика. В самый разгар веселья в сопровождении визжащей от восторга Сирье Румберг в кабинет ввалился огромный Рождественский Дед. Смешно коверкая эстонские слова, красноносый бородач спел коротенькую праздничную песенку, после чего извлёк из красного атласного мешка коробку в виде сердца, перевязанную золочёной лентою.
- Это вам от лапландских гномиков! – объявил Рождественский Дед, скаля сквозь кудрявую бороду большие блестящие крепкие зубы. Отвесив поклон, гость из далёкой Лапландии степенно удалился, сопровождаемый шуточками и поздравлениями.
- Я открою! – выхватив у Вирве нож, Сирье Румберг полоснула лезвием по искрящейся блёстками ленте и нетерпеливо сковырнула крышку. Сразу несколько голов склонились над коробкой, по кабинету прошелестел вздох восхищения.
- Ка-ка-я красота-а! – Сирье держала в наманикюренных пальчиках марципановую лошадку. Лошадка была нежно-розового цвета, грива, хвост и копытца сверкали серебром, уздечка и седло – золотом.
- Хм... и есть-то жалко, - добавила Вирве Саар, облизнув пухлые губы. Она выудила из коробки приземистого гномика в алом колпаке и обнюхав фигурку, несмело откусила полголовы. – М-мм! – губы смачно причмокнули.
- А ну-ка мне! – метнулась к коробке чья-то нетерпеливая рука.
- И мне!
- И мне!
Лошадки, белочки, снегири и зайчики, крошились меж зубов, таяли во рту, комковатой изжёванной массой скользили вниз по пищеводам – и сколь ни обильно было содержание коробки, а подъели всё, за исключением нескольких фигурок, что завернули в салфетки – для домочадцев. О смешно коверкающем эстонские слова Рождественском Деде никто не вспоминал: огромный белозубый, белобородый мужик в голубой шубе, усыпанной искрящимися снежинками странным образом навсегда стёрся из памяти служащих Языковой Инспекции.

Голова Андруса Киви беспокойно ворочалась на подушке, волосы повлажнели от пота – а виной тому был странный сон.
Снилось Андрусу, что лежит он на горячем песке; высоко над головой, на фоне пронзительно голубого неба, колышутся широкие листья пальм; слышен дробный перестук африканских барабанов и гортанное хоровое пение. Тут на грудь ему плюхается жилистый негр в травяной юбочке. Широкое лицо дикаря, изукрашенное примитивными узорами, щерится в белозубой улыбке. В руке он сжимает шампур, на который нанизана покрытая дымящейся корочкой кровяная колбаска. И негр начинает тыкать ею Андрусу в губы. Колбаска нестерпимо горяча – Андрус мотает головой, пытаясь увернуться, но размалёванный дикарь неумолим: сочащаяся раскалённым жиром колбаска вновь и вновь тычется Андрусу в губы, и бедняга чувствует, как обожжённые губы начинают вспухать. Невероятным усилием воли Андрус вырывается из вязких объятий неприятного сна, приподнимая очумелую голову над подушкой. Губы продолжают болеть. Он нерешительно трогает их пальцем – плоть сильно вздулась. – «Аллергия на что-то», - решает затуманенный мозг. Рядом мирно посапывает Сирье Румберг. Андрус, чувствуя, как внутри зарождается паника, решает Сирье разбудить. Морщась от боли, он включает настенное бра в изголовье кровати, одновременно трогая девушку за покрытое одеялом плечо.
На него непонимающе смотрит незнакомая негритянка. Мгновением позже её на свой лад миловидное личико искажает гримасса ужаса и она начинает визжать на запредельно высокой ноте. Остолбеневший Андрус сначала всматривается в её лицо, затем взгляд его фиксируется на собственной руке, до сих пор сжимающей плечо незнакомки. Рука приобрела тёмно-коричневый окрас, на фоне которого очень странно смотрятся розовые ногти. Андрус помимо своей воли оглашает спальню глухим дрожащим воем.

Попробуйте, дорогой читатель, хоть на краткое мгновение представить себя на месте этих двоих, и тогда, возможно, вы хоть в малой степени почувствуете, что творилось в их взбудораженных умах и взбаламученных душах. Но что же тогда говорить об их сослуживце Маргусе Луйке – ведь его случай ещё более невероятен.

Маргуса разбудила куда как более прозаическая причина: переполненный мочевой пузырь. Кособокой походкой киношного зомби, он проковылял в ванную, совмещённую с санузлом, включил свет, и едва разомкнув отяжелевшие веки, приспустил трусы над унитазом. Пальцы сомкнулись в привычном жесте – но вместо знакомой «колбаски» ощутили пустоту. Маргус открыл глаза пошире, успев увидеть, как кончик его пениса втягивается в низ живота, исчезая среди кучерявых зарослей. Дрожащая ладонь прошлась по ровному месту – Маргус с ужасом увидел, что тыльная сторона руки приобрела странный шоколадный цвет. Но на этом шокирующие изменения не закончились: с ужасающей быстротой кожа становилась дряблой, покрываясь частой сеткой морщин, и вдобавок ко всему как-то странно оттягиваясь на груди. – «Я всё ещё сплю?» - попытался обнадёжить себя Маргус, глядя в зеркало. Зеркало отражало иссущённую негритянскую старушку. И это, увы, был не сон.

За одну-единственную ночь в Таллине появилось около двух сотен африканцев с эстонскими паспортами: неутомимый Рождественский Дед ( под личиной которого, как вы догадались, скрывался колдун Жозеф Мокеба ) успел накормить чудесным марципаном целый ряд госучреждений. Кстати, переродившиеся чиновники недолго убивались из-за своей новой внешности: в течение дня все они вспомнили свои старые африканские имена и память их заполнили милые сердцу воспоминания о далёкой жаркой родине.

Тут-то казалось бы самое время мне, так сказать, опустить занавес над этой историей, оставив читателей в раздумьях над возможными последствиями хитроумной мести обиженного африканца...
Но дело в том, что одна из красивых марципановых фигурок досталась престарелому Калеву, служившему сторожем в одном из пострадавших учреждений. Калев фигурку есть не стал по причине почти полного отсутствия зубов, а отвёз лакомство на остров Сааремаа, где и угостил марципановым зайкой свою шестилетнюю внучку. Когда на следующее утро милая русоволосая девчушка переродилась в шустрого белозубого негритёнка, Калев догадался, что без колдовства здесь не обошлось. Взяв за руку курчавого бутуза ( мальчонка назвался Калакахой ), сжав в кулаке огрызок марципанового заячьего уха, старик отправился на затерянный в лесной чащобе хуторок, где неприметно жил уважаемый знающими людьми седобородый Сулев Оякярв – колдун в десятом поколении. Сулев обстоятельно обнюхал марципановое ухо и уверенно заявил, что дело действительно пахнет колдовством. Но поправить тут что-либо уже никак нельзя, ибо колдовство очень уж сильное. Оставив Сулеву проклятый кусок марципана, приунывший Калев увёл негритёнка домой – теперь семье предстояло привыкать к Калакахе.
А Сулев надолго задумался. И спустя неделю в многомудрой голове его стал складываться некий план.

Год спустя.

По пыльной улочке небольшого африканского городка устало шаркал не местный чудной старик. Обут он был в дешёвые китайские сандалии, одежда состояла из давно неглаженных полотняных портов и длинной клетчатой рубахи навыпуск, голову украшала широкополая войлочная шляпа, в тени которой полностью тонуло лицо старика, за исключением лопатообразной седой бороды. На согбенной спине нездешнего деда тяжёлой глыбою сидел огромный рюкзак. Солнце уже клонилось к закату; в словно загустевшем от жары воздухе ощутимо повеяло благостной прохладой. С долгим сипящим вздохом старик уселся на выпирающее из земли широкое корневище огромного дерева, чьи узловатые густолиственные ветви на много метров вокруг создавали спасительную тень. Осторожно опустив с натруженной спины рюкзак, он наконец снял изрядно нагретую солнцем шляпу. Под шляпой обнаружилась облепленная вспотевшими волосами плешь и измождённое долгими странствиями лицо сааремааского колдуна Сулева. Его тотчас окружила шумная босоногая ватага негритят. Сощурив блёклые зеленоватые глаза в доброй улыбке, старый эстонец полез в рюкзак, при этом заговорщицки подмигивая нетерпеливо мнущейся пацанве. Наконец он извлёк наружу большой голубовато-розовый шар. Это были слипшиеся между собой марципановые фигурки. Чернокожая ребятня изумлённо таращила карие глазёнки и что-то щебетала на незнакомом Сулеву языке. Старик стал отрывать от шара фигурку за фигуркой и класть их в протянутые ладошки. Раздав угощение, старик встал, кряхтя водрузил на спину ненавистный рюкзак, и воровато озираясь по сторонам, продолжил свой путь.
Он знал: с рассветом многие дома огласятся истошными воплями суеверного ужаса. Но к тому времени Сулев Оякярв будет уже далеко. Впереди ещё много городков, посёлков и деревень – и рюкзак далеко ещё не пуст: марципана хватит многим. Сулев сдержанно хихикнул в седую бороду.

И лишь неделю спустя, когда последняя марципановая фигурка была разжёвана доверчивым чернокожим пареньком, саааремааский колдун впервые озадачился неприятным вопросом: а правильно ли он поступил, обрекая свою многочисленную родню на хоть и новую, но нищую жизнь в этой Богом забытой африканской стране? Сулев и по сей день не знает ответа на этот вопрос.

22 октября 2011 года.