Прощай, Багдад...

16 августа исполняется 22 года (статья написана в 1999 году — прим. адм.) со дня смерти Элвиса Пресли. В такие дни музыкальные и прочие издания традиционно вспоминают (если кто вспомнит — дата-то некруглая и давняя) о том, каким великим и неповторимым талантом обладал этот исполнитель и как безвременно ушел он из жизни. Но «МГ», будучи газетой молодежной, а потому временами склонной к нетрадиционным методам подачи того или иного материала, предлагает вам в этот день... немного посмеяться.

* * *

Думается, это не будет кощунственным по отношению к памяти великого певца — смеяться мы будем не над ним. К тому же, признавая талант Элвиса, мы не забываем о том, что он и сам был человеком веселым, недаром еще при его жизни вышел альбом «Давайте посмеемся с Элвисом на сцене» («Having Fun With Elvis On Stage»), содержавший забавные реплики певца, записанные во время его концертов.

Итак, предлагаем вам советскую версию головокружительной карьеры великого артиста, появившуюся в журнале «Новое время» в самый разгар застоя и «борьбы двух систем». Статья, откуда мы будем обильно цитировать, называлась «Песня — это тоже политика» (ясное дело!) и увидела свет в сентябре 1971 года. Ее автором был некий А. Игнатов, а вот комментарии к цитатам из нее — наши. И не подумайте, что это была единственная публикация, посвященная Пресли или вообще рок-музыке, — в период «железного занавеса» подобных материалов было в нашей прессе хоть пруд пруди. Просто этот «приглянулся» нам, как наиболее примитивный, убогий — и беспомощный. Итак, в путь.

Пролог

«Начнем с рок-н-ролла, который в свою очередь начался с воровства. Точнее — с воровства и фальсификации, ибо американский шоу-бизнес похитил у американских негров музыку протеста, каким был первоначально рок-н-ролл, превратил его в модный ритм и, выбросив оригинальные тексты, сопроводил новый ритм бессмысленными или полубессмысленными куплетами. Затем новым ритмом и написанными «под него» песнями была наводнена Западная Европа, а за ней и остальной буржуазный мир».

Такая вот цитаточка. Автор либо не знал, либо сознательно умалчивал о том, что среди звезд рок-н-ролла была немало негритянских исполнителей — Сhuck Berry, Little Richard, Larry Williams, Fats Domino. Так что о «похищении» рок-н-ролла у самих себя говорить было как-то странновато. Что же касается изначального «негритянского» рока как музыки протеста (а автор статьи имел в виду протест сугубо политический), то это явная глупость: в 50-е годы он таковым не являлся и выполнял лишь одну функцию — танцевальную, тексты являлись просто «бесплатным приложением» и дальше любовной тематики не шли. Достаточно вспомнить названия хотя бы пары-тройки «черных» хитов того времени — «Долговязая Салли», «Девочка не может с собой cовладать» (Литтл Ричард), «Посторонись, Бетховен», «Сладкие шестнадцать лет» (Берри), «Сногсшибательная мисс Лиззи» (Вильямс). Другое дело, что и среди рокеров нашлись свои талантливые поэты, как например Чак Берри. Но, увы, первые герои рок-н-ролла не могут быть причислены к «протестантам» даже людьми с очень живой фантазией или очень длительным стажем пребывания на партийной работе.

Однако давайте перейдем к главному персонажу нашей повести.

Элвис

«Рассказывают, что современный рок родился в небольшом американском городке во время конкурса певцов-любителей. Автором изобретения был безвестный юноша, выкрикивавший непонятные словосочетания и, по всей видимости, охваченный яростным приступом истерии. Его звали Элвис Пресли.

Реальна или нет эта легенда о рождении рок-н-ролла, но верно одно — именно Элвис создал стиль пения деформированным, напряженным, «испорченным» голосом, растягивая слова или проглатывая целые фразы, меняя звучание слов, заменяя их бессмысленным блеянием — йя-йя, йе-йе и тому подобное. Это он начал в песнях выкрикивать, вопить, испускать звуки диких животных.»

Видите, как просто стать «у них» звездой: достаточно во время концерта начать выкрикивать «непонятные словосочетания», при этом можно (даже желательно) иметь отклонения в психике, иначе «яростного приступа истерии», способствующего успеху у публики, вам как своих ушей не видать. Обратите внимание, как изящно автор статьи снял с себя ответственность за всю чепуху, которой он потчевал читателей: «рассказывают» (мол, я только передаю то, что говорят другие). В случае чего он, автор, всего лишь пересказал «легенду». Ладно, поехали дальше...

«Его аккомпаниаторы, столь же бесноватые, как и он, стремились вырвать из гитар самые резкие, самые сильные, самые яростные звуки. Эта какофония не только соответствовала поведению и песням Элвиса, она была необходима для того, чтобы хоть немного перекрыть шум в зрительном зале. Ибо публика на концертах Пресли обычно свистела, вопила, стучала ногами, ломала кресла, дралась — одним словом, принимала в концерте весьма активное участие».

Как видите, у музыки нашлось еще одно предназначение — «перекрывать шум в зрительном зале». На наш взгляд, для этого более подошла бы сирена или пароходный гудок. Что же касается «какофонии» (в переводе с греческого — «сумбурное, хаотическое нагромождение звуков») на концертах, то приведем результаты одного любопытного опроса читателей на самый лучший рок-ансамбль «всех времен» (greatest rock'n'roll band ever), проведенного в 1970 году английской музыкальной газетой «Record Mirror». Если вы думаете, что на вершину списка попал один известный ливерпульский квартет, то ошибаетесь очень сильно. Итак, первая пятерка:

1. Elvis Presley, Scotty Moore, Bill Black, D.J.Fontana

2. Jerry Lee Lewis и аккомпанирующий состав

3. Buddy Holly и аккомпанирующий состав (CRICKETS)

4. Bill Haley и аккомпанирующий состав (COMETS)

5. Gene Vincent и аккомпанирующий состав

Обратите внимание, что все пятеро победителей — музыканты 50-х годов, опередившие как cамих BEATLES, так и STONES. Для непосвященных поясним, что Scotty Moore — cоло-гитарист Элвиса, Bill Black — его контрабасист, а D.J.Fontana — ударник. Билл Блэк, кстати, после ухода от Элвиса в 1959 году организовал собственную группу BILL BLACK СOMBO, с которой немало раз покорял американский сингловый хит-парад. Такая вот «какофония» получается. Однако читаем дальше.

«Розовощекий красавец Элвис стал королем, кумиром, полубогом. Папой новообращенных любителей ритма. Но прошло несколько лет, и волна рок-н-ролла стала убывать. Элвис еще немного продержался на твисте, а потом...потом Элвиса забыли. Да, да, просто-напросто забыли. Но он не ушел со сцены! Он продолжал выступать, пел все новые и новые песни, но рок уже никто не хотел слушать, а кроме него Элвис умело исполнял только слащавые и медоточивые любовные песенки».

Улавливате в определении «розовощекий красавец» плохо скрываемое раздражение? Можно подумать, что если бы Элвис был бледным типом отталкивающей внешности со впалыми щеками, автор проникся бы к нему большей симпатией! Ему, этому Игнатову, вообще, судя по всему, угодить было трудно — рок-н-ролл он обзывал «какофонией», спокойные («слащавые») песни тоже вызывали у него изжогу. Короче, «установка» у него была такая — обличать. Точнее, обливать грязью. Однозначно. И то, что Пресли забыли, — неправда. Потому что в начале 60-х — в период, который имеет в виду автор, певец, при отсутствии «живых» концертов (вопреки утверждению автора, что «он не ушел со сцены» — как раз ушел, почти на 8 лет), продолжал регулярно записывать пластинки и сниматься в кино, так что, потеряв прямой контакт со зрителями, Элвис отнюдь не лишился аудитории. Например, фильм «Голубые Гавайи» (1961) только от продажи права на прокат в США и Канаде (не считая доходов от билетов) принес 4 миллиона 700 тысяч долларов (по тем временам это сумма!), лента «Вива Лас-Вегас!» (1964) — 5 миллионов 152 тысячи. Но автору очерка не до таких мелочей.

«Казалось, звезда Элвиса Пресли окончательно закатилась. Но тут новая мода, распространенная знаменитой четверкой ливерпульских парней — битлзов, дала бывшему королю новый шанс. Он стал подделываться под битлзов, но его первые опыты на сей счет не увенчались успехом. Дело в том, что многие из певцов нового стиля бита /.../ взяли на свое вооружение темы и термины молодежных движений. Так появились у бита песни о мире, об американской агрессии во Вьетнаме, песни, осуждающие капитализм, расизм, колониальные войны.

И опять автор статьи передернул факты. «Новая мода» ливерпульских парней не имела поначалу ничего общего с протестом. У «ранних» битлов (как, впрочем, и у «ранних» STONES и прочих британских групп, «наехавших» на американский шоу-бизнес и возглавивших так называемое «британское вторжение») не было ни малейших намеков на песни, обличающие пороки этого гадского капитализма! Более того, большой процент в их репертуаре занимали композиции... американского же происхождения! Но автор в таких тонкостях был явно не силен.

Далее он поведал о том, как под воздействием новых тенденций в музыке Элвис записал песню «Гетто», прозвучавшую «суровым укором капитализму», и как его популярность среди «молодых американцев резко поползла вверх», но потом он (Элвис) почему-то бросил это дело (в смысле укорять капитализм) и теперь опять «со сладострастными ужимками поет о любовной неге, бросая бычьи взгляды на дам из первых рядов партера». Короче, вновь морально пал.

В общем, как говорится, суду все ясно. Кроме одного: как могла подобная чушь попасть на страницы довольно солидного журнала и разойтись едва ли не по всему миру — ведь «Новое время» выходило, кроме русского, на английском, французском, немецком, испанском и других языках! Неумелая пропаганда срабатывает как антипропаганда — результат получается обратный желаемому. Обидно только, что читателей держали за круглых идиотов.

Эпилог

«Элвис Аарон Пресли — самый легендарный исполнитель в истории рок-н-ролла. /.../ У Элвиса Пресли в нашей стране — своя история. Думаю, что у самых фанатичных коллекционеров его пластинок на Западе нет пластинок «на ребрах» — то есть самодельных «синглов», нарезанных на рентгеновских снимках, которые в свое время были почти у каждого любителя рок-н-ролла в СССР. /.../ Думается, вряд ли где еще его поклонники были столь преданными и благодарными, как в СССР /.../ Мы надеемся, что наша пластинка /.../ не разочарует как тех, кто пронес ностальгическую любовь к Элвису Пресли со времен «ребер» до наших дней, так и тех, кто впервые познакомится с творчеством этого выдающегося музыканта». (Из аннотации к долгоиграющей пластинке Элвиса, вышедшей в Советском Союзе в 1989 году).

Игорь МАТВЕЕВ

© 2005 Музыкальная газета

 Опубликовал admin 04.01.2011 23:45 · 0 комментариев · 16709 прочтений · КомментарииНет комментариев Без ложной скромности скаж покорный слуга, возможно, был первым переводчиком, попытавшимся познакомить русскоязычного читателя с поэзией Джон
Иду по Аналакеле, крунейшему рынку Антананариве, столицы Мадагаскара. Вдруг вижу, стоит паренек в фартуке, а из-под фартука выглядывают... они самые, которые "for sale".

- Мы с тобой одной крови! - радостно восклицаю я цитатой из "Маугли" и тыкаю пальцем в картинку. - "Битлз"!

Паренек улыбается, но на слово «Битлз» никак не реагирует - ни тени узнавания не промелькнуло на смуглом лице. Понимаю, что маечка с ливерпульской четверкой досталась ему случайно. Ладно, бывает. Позднее пару раз пытался выяснить музыкальные вкусы тамошней молодёжи. На то, что они будут любить Элвиса или "Роллинг Стоунз", конечно, не надеялся, но когда никто не отреагировал даже на Майкла Джексона - тут уж я выпал в осадок! В основном, называли Бийонсе и Рианну.

Несколько дней спустя жара (напомню, что Мадагаскар - это все-таки Африка, причем куда южнее экватора) и жажда привели меня в один из столичных ресторанов, "Hotel De L'Avenue".

И тут на стене обнаружил набор следующих фотографий: "Битлз", Майкл Джексон, Боб Марли, Элвис (в центре), Мэрилин Монро и Джонни Холидей, король французского рок-н-ролла (в левом углу). Причем здесь французский певец? - спросите вы. При том, что Мадагаскар - бывшая французская колония.

А еще под двумя фотками "Битлз" был помещен листок бумаги с мастерски выполненной копией автографов битлов. Копия, сами видите, настолько удачная, что иной неискушенный битломан и правда подумает, что много лет назад "Битлз" заглянули как-то после концерта на Мадагаскаре в "Отель дё л'авеню" попить пивка или чего покрепче!


Еще в студенческие годы, в начале 70-х, обладая некоторым опытом стихосложения, я пробовал переводить что-то из «Битлз». Уж не помню, по каким критериям я отобрал «You’ve Got to Hide Your Love Away», но на русском, на мой взгляд, получалось очень даже неплохо:

Вот стою молча я
               Нечего сказать,
Если вдруг уйдет она, 
               Нелегко догнать.
Люди здесь, люди там 
               Смотрят на меня,
Подожди, поймешь и сам: 
               Не твоя она… 

Эй, лучше любовь свою забудь! 
Эй, лучше любовь свою забудь!

Но дальше первого куплета дело не пошло: то ли недостаток терпения, то ли недостаток умения, а может быть, и то, и другое не позволили мне завершить перевод этой песни.

Через пару лет я поехал в гости к брату в Москву. И как-то зашел в Ленинскую библиотеку, где – о, чудо! – нашел в каталоге иностранных изданий сборник юмористических стихов и рассказов Джона Леннона. Какими неведомыми путями книга преодолела «железный занавес» и улеглась на полку идеологически подкованной Ленинки – одному Богу известно.

Вторым чудом было то, что выдали ее мне без проблем (для сравнения: несколько лет спустя, в 1980 г. в Риге, для того, чтобы посмотреть подшивку то ли «New Мusical Express», то ли «Melody Мaker», уж не помню точно, я с огромным трудом выбил разрешение, прикинувшись «научным работником»).

…Я с трепетом перелистал не очень большую по объему книжицу и от руки переписал несколько стихов – услуг ксерокопирования в те времена не было (да и разрешили бы копировать – еще вопрос).

И вновь рука моя, образно выражаясь, потянулась к перу.

На этот раз мой выбор пал на стихотворение «I Sat Belonely» - может быть, потому, что из всех словесных выкрутасов великого битла, которые я скопировал, оно было наиболее понятным. Не могу сказать точно, сколько времени у меня ушло на перевод. Когда было готово, показал друзьям, знакомым – всем понравилось.

Я раз под деревом…

Я раз под деревом сидел,
Задумчив, одинок...
Вдруг нежный голосок запел,
Чей – я понять не мог.

И хоть во все глаза смотрел,
Не видел никого я,
А голос меж ветвей звенел,
Мне не давал покоя…

«Певунья-фея, покажись!
Иль это – чудный бред?»
- Я прокричал ей громко ввысь,
Не показалась, нет.

Так сладко пела, что сморил
Меня тут сон чудесный.
Поспал часок, другой – и был
Разбужен той же песней.

И вдруг на ветке вижу я
(Иль чудится спросонок?)
Свинья! Ну, может не свинья,
Но точно поросенок!

«А я-то думал: фея,
- Вздохнул я. – Чудеса…»
Взмахнула с ветки «фея»
И взмыла в небеса.

Самым прогрессивным изданием в те годы была «Литературная газета», печатавшая материалы, сильно отличавшиеся от официальщины большей части тогдашней советской периодики. Подписаться на эту газету можно было лишь по большому блату, ее зачитывали до дыр, ее, как ленинскую «Искру», передавали из рук в руки. Последняя страница «Литературки» посвящалась юмору. Туда я и послал свой перевод.

Ответ из редакции – пожелтевший листок с исходящим номером 068608 от 10.11.1977 г. – до сих пор хранится в моем архиве.

«Уважаемый товарищ Матвеев!
Стихотворение Леннона «Я сидел одиноко» не кажется нам живым и остроумным. Это какой-то очень «древний» юмор. Сам перевод сделан неплохо, но печатать эти стихи мы не будем.
С уважением, Н. Разговоров, отдел зарубежной литературы «ЛГ».

Что такое «древний юмор», «уважаемый товарищ Матвеев» не понял. Зато прекрасно понял, что юмор знаменитого битла в «Литературку» не вписался. Ну, не пришло еще его, Леннона, время. (Кое-кто из старых битломанов, наверное, помнит, что и выпустившая в те годы несколько миньонов «Битлз» советская фирма «Мелодия» стыдливо упрятала название группы под таинственным определением «вокально-инструментальный ансамбль (Англия)».

Несколько лет спустя я отправился в свою первую загранкомандировку – в Индию. Полки тамошних книжных магазинов буквально ломились от оригинальной англо-американской литературы. Стоит ли говорить, что я немедленно приобрел заветный сборник стихов/рассказов/рисунков Джона Леннона, переизданный, увы, уже после его смерти. Книга и сейчас хранится в моих архивах.

В 1983 году журнал «Иностранная литература» все же напечатал подборку миниатюр Джона, состоявшую из четырех рассказов и трех стихотворений. Среди них было и стихотворение «I Sat Belonely» (получившее в переводе В. Бошняка и М. Стефанского название «Под дубом грустно»).

Мои труды, однако, тоже не пропали даром. Мой перевод был опубликован в 1990 году (году 50-летнего юбилея Леннона) белорусской молодежной газетой «Знамя юности» под названием "Верю в чудеса!", а в 1997 году – первой в Белоруссии музыкальной газетой «Немига».
P.S. А песню "You've Got to Hide Your Love Away" я все же досочинял, много лет спустя. Правда, получился не перевод, а самостоятельный "любовный" текст. Услышать ее в моем исполнении можно здесь. (Прошу прощения за никудышный вокал).

А здесь можно познакомиться с "Краем непуганых меломанов"
   

Привезти из-за границы какие-то сувениры стремится любой человек, и я в этом смысле не являюсь исключением. Правда, понятие «сувенир» у каждого своё. Я вот, например, вернувшись из Китая, привез не только традиционный набор безделушек типа статуэтки дракона, миниатюрных колокольчиков, да плетеных «узелков счастья», но и... книгу цитат бывшего китайского лидера, пламенного коммуниста Мао Цзедуна.
«Тоже мне, сувенир! – заметит иной читатель.  - Да у нас подобной литературы-макулатуры  было в своё время навалом, а сейчас ею вряд ли заинтересуется и самый заштатный музей». Это верно, люди старшего поколения помнят многопудовые собрания сочинений  наших генсеков и всяких партийных лидеров, материалы съездов и т.п.Но случай с трудами Мао Цзедуна – достаточно уникальный, занесенный в Книгу рекордов Гиннесса: только за пять лет – с 1966 по 1971 - цитатник разошелся тиражом в 800 миллионов экземпляров и по этому показателю уступает только Библии!
Такого не удавалось ни трудам Ленина, ни работам Сталина (даже при том, что они печатались намного дольше). Вот и замучило вашего покорного слугу любопытство: какие же «жемчужины мысли» могли разойтись такими астрономическими цифрами !? Поэтому во время своего пребывания в Китае я целенаправленно искал «маленькую красную книжку» - такое название закрепилось за ней по причине карманного размера и красного  (ясное дело) цвета обложки. Почти год мне не удавалось найти этот цитатник – китайским не владею, а на английском он не попадался. Поиски увенчались успехом лишь во время посещения Великой Китайской стены, где, немного поторговавшись, я приобрел заветную книжку за эквивалент примерно пяти долларов: предприимчивые китайцы давно делают бизнес среди иностранцев на коммунистических символах своего прошлого. 
Это оказалось неплохо сохранившееся издание, датированное 1966 годом с портретом лидера нации в ореоле солнечных лучей на обложке.Оно было богато иллюстрировано фотографиями Мао разных периодов и имело 312 страниц. Английский язык цитатника был безукоризнен и говорил о том, что перевод с китайского выполнялся, скорее всего, носителем английского языка. Интересно, как им удалось раздобыть настоящего «англичанина» в период острого противостояния Китая всему капиталистическому миру?
Итак, я принялся знакомиться с мудрыми мыслями великого коммуниста прошлого...
«Социалистическая система в конце концов заменит собой капиталистическую систему – это объективный закон, не зависящий от желания человека. Как бы реакционеры (это у Мао синоним капиталистов – И. М.) ни пытались сдержать ход истории, рано или поздно произойдёт революция, которая и восторжествует».
«Коммунизм одновременно является завершенной системой пролетарской идеологии и новой общественной системой. Он отличается от любой другой идеологической и общественной системы и является самой завершенной, прогрессивной и рациональной системой в истории человечества...».
Прочитав еще несколько подобных перлов, я испытал разочарование: подобной трескотни в своё время хватало и у нас. К счастью, в «маленькой красной книжке» нашлись мысли и пооригинальней.
«Мы сторонники того, чтобы покончить с войной, мы не хотим войны, но с войной можно покончить лишь с помощью войны: для того, чтобы избавиться от оружия, надо взяться за оружие (...). Есть только один способ уничтожить её, и он состоит в том, чтобы противостоять войне (другой) войной».
Как тут не вспомнить ехидный анекдот наших застойных времён: Третьей мировой войны не будет, но будет такая борьба за мир, что камня на камне не останется!
При дальнейшем чтении обнаружилось, что Мао доходчивости ради часто прибегает к ярким небанальным сравнениям. «Подходя к какой-то проблеме, марксист должен видеть как целое, так и его части. Лягушка в колодце говорит: «Размер неба – не больше отверстия колодца». Это неправда, потому что размер неба – не только отверстие колодца. Если бы она сказала: «В отверстие колодца видна лишь часть неба», это было бы правдой, так как это соответствует фактам». Образно это он, да? Где-то даже говорящую лягушку услышал.
Но самым знаменитым высказыванием Великого Кормчего была когда-то его реплика о «бумажных тиграх». Смысл её достаточно ясен: нечто страшное внешне, часто является гнилым и слабым внутри. Эту «мудрую» мысль Мао неоднократно повторял в своих выступлениях. Один из разделов книги так и называется: «Империализм и все реакционеры являются бумажными тиграми». Впервые к этой мудрой мысли Мао пришел возможно еще в 1946 году. В книге имеется цитаты из беседы с американской журналисткой Анной Луиз Стронг. Тогда он изрек: «Все реакционеры – бумажные тигры. Внешне реакционеры внушают ужас, но в действительности они не так могучи. В долговременной перспективе, настоящей силой обладает народ, а не реакционеры».
А вот еще одна цитата на ту же тему и из той же беседы.
«Атомная бомба – это бумажный тигр, которого американские реакционеры используют, чтобы напугать людей. Она выглядит ужасно, но на самом деле это не так. Конечно, атомная бомба – это оружие массового уничтожения, но исход войны решается народом, а не одним – двумя новыми типами оружия».
И это было сказано в 1946-м – уже после Хиросимы и Нагасаки, где «бумажные бомбы» испепелили сотни тысяч японцев!
Читаем дальше. «Я уже говорил, что все якобы могучие реакционеры – всего лишь бумажные тигры. Причина в том, что они отделены от народа. Посмотрите! Разве Гитлер не был бумажным тигром? Разве не был Гитлер свергнут? Я также говорил, что русский царь, император Китая и японский империализм все были бумажными тиграми. Как мы знаем, все они были свергнуты. Американский империализм всё еще не свергнут, и он имеет атомную бомбу. Я верю, что он также будет свергнут. Он – тоже бумажный тигр».
Сия глупость была произнесена на международном совещании коммунистических и рабочих партий в ноябре 1957 года. Как будто Мао  не  знал, что «бумажный тигр» Гитлер покорил всю Европу и уничтожил несколько десятков миллионов людей, а «бумажные цари» России правили сотни лет!
Таков был Великий Кормчий.
В современном Китае Мао (он умер в 1976 году) вспоминают мало и, я бы сказал, чисто из вежливости. Его трудов я не встретил ни в одном книжном магазине, а значки или марки с изображением китайского лидера можно купить лишь у торговцев сувенирами. Памятников тоже особо не наблюдается – и это при том, что культ личности Мао Цзедуна был одним из самых сильных в мире! Да, в Пекине есть мавзолей Мао, но ведь и в Москве еще остался мавзолей Ленина? 



НА МЕТАЛЛЕ
За время моих поездок по разными странам мира у меня скопилась большая коллекция монет – из Африки, Азии, Европы. Наиболее интересными из них считаю индийские монеты (пайсы и рупии), выпущенные в 70 – 80-х гг. прошлого века. Почему? На мой взгляд, ни в одной другой стране эти металлические кружочки так ярко не выполняли помимо своей основной функции – платежной - еще и другую: пропаганды важных государственных идей!
Согласно общепринятой практике, герб страны помещается на реверсе (обратной стороне) монеты. Но в Индии вместе с такими стандартными монетами (фото 1) в тот период ходило большое количество, скажем так, «нетипичных» монет - с гербом не на реверсе, а на лицевой стороне, над номиналом. Обратная же сторона этих монет таким образом оставалась свободной и использовалась для… различных призывов и лозунгов.
Вполне разумно: как бы ни глубока была мысль, изложенная на бумаге, жить бумажке совсем недолго – либо селедку завернут, либо на растопку употребят. Другое дело – монета: прослужит не один десяток лет, если, конечно, её не «съест» прежде времени инфляция. Так что тот индийский чиновник, который предложил подобный ход был, несомненно, человеком мудрым. Коллекционировать такую «металлическую пропаганду» мне было чрезвычайно интересно.
Вот монета 1973 года. На обратной стороне – изображение колосьев, обрамляющих четкий и звучный лозунг «Выращивайте больше пищи» (2). Коротко, доходчиво и даже у самого ярого оппозиционера возражения не вызовет.
Накормить – это хорошо. А ведь неплохо ещё и жильём обеспечить. И в 1978 году появляются монеты с призывом «Пища и кров для каждого» и соответствующим изображением (3). Годом позже выходят монеты с лозунгом, чрезвычайно актуальным для страны, численность населения которой приближалась на тот период к миллиардному рубежу: «Счастливый ребенок – гордость нации» (4). Старая, как мир истина – нарожать куда проще, чем обеспечить своим детям достойную жизнь. На рисунке: мать, отец и ОДИН улыбающийся ребенок в виде солнышка. Увы, одного ребенка в индийских семьях не бывает. Вот еще: «Планирование семьи – пища для всех» - лаконично и предельно ясно. Этому лозунгу вторит и еще одна монета, выпущенная в начале 90-х гг. - «Маленькая семья – счастливая семья». Сомнительное утверждение? Может быть, но только не для Индии. Вот уж никогда не подумал бы, что о проблемах страны можно узнавать не только из газет, но и из… монет!
Кто-то ещё может помнит призыв советских времен «Храните деньги в сберегательной кассе!». Нечто похожее находим мы и на индийских монетах 1977 года – «Собирайте на развитие» (5). На монете – рука, опускающая в копилку деньги на фоне шестеренки и прочих атрибутов промышленности.
Есть лозунги и более абстрактные. Например, «Равенство, развитие, мир» (1975) (6). Всё верно, опять-таки никто возражать не будет. Целостность государства – проблема, с которой в той или иной мере сталкиваются многие страны. Индия в их числе. На монетах начала восьмидесятых – карта Индии, национальный флаг и надпись: «Национальная интеграция» (7).
Не были обойдены внимание и индийские женщины. В частности, из сельской местности. Потому как им тоже надо развиваться и совершенствоваться. Изъясняясь по-современному, становиться более продвинутыми. Так и написано: «Развитие сельских женщин» (8). Не скажу, что за агрегат изображен на этих пайсах 1980 года – молотилка, что ли?
Чтобы у читателей не сложилось впечатление, что кроме подобной пропаганды на индийских монетах ничего другого не было, замечу, что в те годы ходили и другие монеты, посвященные, например, трагически погибшей премьер-министру страны Индире Ганди, IX Азиатским играм в Дели и т.д.
Аналоги такой «металлопропаганды» найти в других странах достаточно трудно. Разве что на кубинских песо и сентаво - после победы революции в 1959 г. на них появился лозунг «Родина или смерть», который чеканят до сих пор. На французских франках и сантимах красовался девиз Великой французской революции конца XVIII века «Свобода, равенство, братство», позднее он перекочевал и на французские металлические евро. А после поездки на Коморские острова (не путать с облюбованными туристами Канарами) моя коллекция пополнилась коморскими франками с призывом «Увеличим производство пищевых продуктов». (На одной монете изображены… вылупившиеся из яиц цыплята!). Нетрудно догадаться, что подобный лозунг тоже появился не от хорошей жизни: эта небольшая африканская страна, бывшая французская колония (официальное название – Союз Коморских Островов), не удовлетворяет даже собственных нужд в продовольствии! Сюда же можно добавить и 10 иранских риалов с призывом: «Oh Moslems, unite! Unite!» (О, мусульмане, объединяйтесь! Объединяйтесь!»). И на этом, пожалуй, всё.
А что же СССР? На некоторых советских монетах чеканился лишь один лозунг - широко известное «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», да и то не особо долго, только в 20-х – 30-х гг. прошлого века.
Сохранилась ли политика «металлической пропаганды» в Индии в новом тысячелетии? Нет. «Пропагандистские» монеты постепенно вышли из обращения и найти их теперь можно лишь в коллекциях нумизматов.
Игорь МАТВЕЕВ, переводчик, журналист,
фото монет из коллекции автора




1 ЯНастоящий материал был написан в 2002 году1 для белорусского издания  "Музыкальная газета", с которой я сотрудничал в 1996 - 2003 гг. В силу ряда причин он так и не был опубликован. Читая эту статью сейчас, следует, конечно, делать поправку на время и события, произошедшие в Ираке с тех пор.
АВТОГРАФ ОТ СЮ

31 марта 2001 года Сюзи Кватро давала первый и единственный концерт в Минске. Моя рок-н-ролльная юность пришлась как раз на пик ее популярности. Мог ли я не пойти!?
Перед концертом проходя мимо кассы Дворца Республики (хотя билет был куплен уже давно), увидел на стене концертную афишу. Оглядевшись по сторонам, и никого поблизости не обнаружив , я протянул к Сюзи руку...
Миг - и афиша, державшаяся только на нескольких полосках скотча, покинула стену. Быстро свернув плакат в тонкую трубочку, я сунул его под мышку. Правонарушение? Безусловно. Но чего не сделаешь во имя любви к рок-н-роллу! (А сейчас, за давностью лет, меня уже не посодют.)
Билет был на 2-й ряд - рукой подать до сцены. Согласитесь: грех было не использовать такой шанс! И я, несмотря на напечатанный на билете запрет, захватил с собой видеокамеру. Мобильники тогда еще не имели функции видеосъемки, а моя видеокамера хоть и была по тем временам довольно небольшая, но все равно достаточно заметная. Так что второе правонарушение мне совершить, увы, не удалось. Перед сценой стояло человек шесть здоровяков, смотревших В ЗАЛ. Один из них был метрах в двух от меня. Едва Сюзи вышла на сцену, и я поднял камеру, как секьюрити немедленно пресёк мои противоправные действия. (Хорошо хоть не вывел с концерта!). Я вынужден был опустить камеру на колени, но выключать не стал, так что песни все равно записались.
Стоит ли говорить, что концерт прошел на "ура". Миниатюрная (если кто забыл - чуть выше полутора метров) Сюзи, как всегда облаченная в черный кожаный комбинезон, спела свои знаменитые хиты, и при этом продемонстрировала отличное владение бас-гитарой (напомню, что в мире рок-музыке это была, пожалуй, первая бас-гитаристка женщина). И даже "постучала" немного на ударных!
После выступления решил взять автограф. Специально для этого прихватил с собой балкантоновский (т.е выпущенный болгарской фирмой "Балкантон") альбом "If You Knew Suzi... ". Не тут-то было: мне (и другим жаждущим) преградили путь крепкие ребята, объявив что-то типа "певица устала, певица не принимает".
Ага, так мы вам и поверили! Я понял, что с ними надо разговаривать другим языком.
Достал и показал им свою волшебную красную книжечку с золотой тисненой надписью "Знамя юности" - в те годы я активно сотрудничал с этой белорусской газетой. После чего мягко сказал: "Вот вы будете обижаться потом, когда мы, журналисты, напишем о том, что вы не пустили поклонников взять автографы у любимой певицы. Будете говорить, мол, это всё неправда."
Удостоверение и мои слова возымели действие. Появился САМЫЙ ГЛАВНЫЙ. "Пропустить!" - приказал он. И мы оказались в 3 - 4 шагах от великой Сюзи! Кто-то протянул ей для подписи плакат (такой же, как "увёл" со стены я), а я - свою пластинку, заметив при этом: "Ваш альбом 1978 года". - "Не 79-го ?" - спросила она. "Нет, 78-го", - повторил я. Сюзи взяла диск и размашисто расписалась. Причем получилось это настолько размашисто, что можно, скорее, догадаться, что она написала своё имя - Suzi - чем прочитать его. Ну и пусть - я-то знаю, что к моему диску "приложила руку" именно она, легенда мирового рок-н-ролла! (Подпись в правом нижнем углу обложки на фото 3 - факсимильная и является частью оформления конверта).
Я часто рассказывал знакомым меломанам эту историю, иронически замечая, что звездам позволительно даже не знать точной даты выхода собственного диска. И лишь какое-то время спустя обнаружил, что были правы МЫ ОБА - и я, и певица. Дело в том, что в некоторых странах (США, Канада) альбом был помечен 1979 годом, в некоторых (Англия, Германия) - 1978-м.

Фото1. Та самая концертная афиша Сюзи Кватро в Минске.
Фото 2. Билет на концерт Сюзи Кватро.
Фото 3. Альбом с автографом.
Фото 4. Увеличенный фрагмент обложки альбома с автографом.

Игорь МАТВЕЕВ













            КРАЙ НЕПУГАНЫХ МЕЛОМАНОВ

       Столица Ирака Багдад - золотой край для коллекционеров архивного "винила".       Откуда здесь скопились такие залежи старого доброго рок-н-ролла 60-х, 70-х и отчасти 80-х гг., если на протяжении десятилетий режим Саддама Хусейна находился в жесточайшей конфронтации с западным миром, что, разумеется, не могло не отражаться на международных контактах? Торговцы почти не знают  английского, или знают его в такой малой степени, что получить от них объяснения не представляется возможным.
       На барахолке на багдадской площади Аль-Тарир прямо на асфальт выкладывают       продавцы свой товар: синглы на 45 оборотов, "четверки" (ЕР), альбомы, кассеты. Вот где глазки-то разбегаются! Берешь иные диски, и аж руки дрожат от благоговения. Как чувствует себя меломан, держащий битловский сингл "She Loves You", английского издания 1963 г.? Или сорокапятку группы BADFINGER? Или Боба Дилана шестьдесят какого-то года? Вот-вот, именно такие неописуемые эмоции охватывали и автора этих строк.
       Заметив мой профессиональный интерес, торговцы приглашали меня в "закрома" - небольшие офисы, арендуемые в домах поблизости - и тут оказывалось, что      лежащее на асфальте - лишь малюсенькая вершина айсберга. Здесь можно встретить то, что в Союзе на виниле практически никогда не попадалось - Сat Stevens и Harry Nilsson, Cilla Black и Leo Sayer, ASSOCIATION и BAY CITY ROLLERS. Производство английское, французское, немецкое - короче то, что всегда считалось у наших меломанов фирменным. А цены… Право слово, банка сгущенки или пачка более-менее приличных сигарет обойдется вам в Ираке куда дороже.
       Причем - внимание! - большинство пластинок почти в идеальном состоянии,       т.е. диски практически ни разу не игранные, или игранные пару раз, не больше. Как могли они так сохраниться за несколько десятилетий, какими неведомыми путями, кто и откуда привез их в страну - непонятно. И главное - зачем? Иракцы никогда не были фанатами западного рока, это вам не Япония.
      Я видел на толкучке и "Сержанта Пеппера" английского издания, причем с       вкладкой, и дебютный альбом трио AMERICA ("A Horse with No Name") и даже диск       американки Joan Baez, женского "эквивалента" Боба Дилана. Ну, просто не смог я удержаться от того, чтобы не приобрести по дешевке французский тройник-сборник Элвиса Пресли, причем такого великолепного состояния, что в сверкающий винил этих дисков можно смотреться, как в зеркало! Кстати, оказалась на этом сборнике и оригинальная версия "A Little Less Conversation" - той самой вещицы, что в ремиксированном варианте получила недавно огромную популярность во всем мире. Вслед за этим (лиха беда начало!) я стал счастливым обладателем и диска Гарри Нильссона "Nilsson Schmilsson" (1972) английского издания - в отличнейшем состоянии и с огромным постером внутри. Битломанам дорого и интересно любое имя,
связанное с ливерпульским квартетом, а Нильссон, сами знаете, в свое время       тусовался со всеми четырьмя, да и музыкантом был незаурядным. Причем у меня сложилось впечатление, что я - первый, кто за последние десятка два лет извлек пластинку "Nilsson Schmilsson" из конверта.
      На родине, то бишь в бывшем СССР, можно было годами без особого успеха       искать диски легендарного Кэта Стивенса, но стоило приехать в Ирак, и они       пролились на меня золотым дождем, словно иракцы были самыми рьяными       фанатами этого певца. За сущие копейки, простите, "филсы" (мелкая иракская       монета), я купил его "Tea For the Tillerman" (1970), "Foreigner" (1973) (не путать с одноименной группой!), "Buddha and the Chocolate Box" (1974), и "Izitso" (1977). Причем, вышеупомянутые альбомы вышли еще до того, как Стивенс "подался" в ислам, так что списать все на религиозный фанатизм иракцев нельзя - там чистый поп-рок.
       Немало здесь и кассет, не менее фирменных, чем альбомы. За 1000 динаров       (чуть более полудоллара) вам уступят Шейкина Стивенса, или, скажем, ROXY       MUSIC английского издания, и немецкого LYNYRD SKYNYRDа или RACEY (по       глазам вижу, не помните, кто такие!) Причем звучание большинства кассет такое чистое и звонкое, словно они лишь вчера сошли с конвейера (или откуда они там сходят?) музыкальной фабрики.
       Встречаются и компакты, столь же "ископаемые", что и вышеперечисленный       товар. Ваш покорный слуга, например, купил изданный в Австралии дебютный       диск (1978) австралийской же хард-рок группы MIDNIGHT OIL, нигде, кроме этой страны и не выходивший. А кто видел когда-нибудь CD "Bangles", легендарных американских рокерш середины 80-х? А я не только видел - но и  купил менее чем за 2 доллара их самый знаменитый альбом "Different Light" (1985), изданный в Австрии.
       К рок-музыке существующий в Ираке режим относится довольно лояльно:       пропагандировать не пропагандирует, но и слушать не мешает. В Багдаде    молодежное радио "Voice of the Youth" по много часов вещает на английском (и весьма хорошем английском) языке, сообщая музыкальные новости, устраивая конкурсы среди слушателей, и, конечно, передавая, как новинки, так и "старинки" типа Элвиса, BEE GEES или BEATLES.
       Новости западного шоу-бизнеса можно узнать и из единственной в Ираке       англоязычной газеты "Iraq daily" - в основном, перепечатки из английских       источников. Покопавшись на книжных развалах, можно "откопать" какие-то       музыкальные журнальчики середины 80-х. Мне повезло обнаружить английское       издание 1960 г. (!) незнакомого мне (да и вам, конечно) журнала "Valentine pop special" с материалами об Элвисе, Клиффе Ричарде, Крейге Дугласе,  Фабиане и прочих англо-американских поп-звездах того периода.
       Ниже следуют некоторые из громких имен и названий западных исполнителей,       музыку которых я встречал на багдадской "толкучке".
       Виниловые альбомы: Beatles, Boney M, Kenny Rogers, Bee Gees, Moody Blues,       Cilla Black (!), Matt Monro, Leo Sayer, Harry Nilsson (!), Frank Sinatra, Kim Wilde, Rolling Stones, Bay City Rollers, Eagles, Diana Ross, Association, America, Elvis Presley, Cliff Richard, Phil Collins, Joan Baez.
       Виниловые синглы: Bob Dylan, Leo Sayer, Rolling Stones, Badfinger, Smokie,       ABBA, Beatles, Helen Reddy, Cliff Richard, Elvis Presley, Bill Haley ("Rock Around the Clock"/ "Thirteen Women", причем фирмы "Brunswick" - уж не оригинал ли 1954 г. держал я в руках?! Правда, это была сорокопятка, а в 1954 г. пластинки на 45 об/мин еще, вроде бы, не выпускались), Whitesnake, Uriah Heep, Bonnie Tyler.
       Кассеты: Hollies, Roxy Music, Neil Diamond, Bob Dylan, Boney M, Styx, Little Richard, Engelbert Humperdinck, ABBA, Shakin' Stevens, Blondie, Lynard Skynard, Beatles, Genesis, Status Quo, Rita Coolidge, Racey.
       Компакт-диски: Bangles, Eurythmics, Joan Armatrading, Spandau Ballet, Pretenders, Midnight Oil, Michael Jackson, Eric Clapton, Louis Armstrong, Paula Abdul, Patsy Cline.
На фото: несколько моих иракских «трофеев».
       Игорь МАТВЕЕВ
     Барановичи - Москва - Багдад, 2002 год



© Copyright: Игорек Матвеев, 2010
Свидетельство о публикации №210112901207 

прилетел в Акабу, Иордания. Выскажу свою точку зрения, с которой кто-то побывавший в тех краях может не согласиться: смотреть в Акабе особо нечего (если только вы не приехали сюда заняться дайвингом). Зато отсюда можно легко и достаточно быстро попасть к двум основным достопримечательностям Иордании – в Петру, и живописную пустыню Вади-Рам.
Но отметиться, так сказать, "для галочки", надо. И в первый день пребывания в Акабе я отправился знакомиться с городом.
Заблудиться в нем трудно – верный ориентир виден из любой точки города. Это иорданский флаг на побережье, укрепленный на одном из самых высоких в мире – 130 м - флагштоков. Вряд ли найдется где-то другой флаг, который был бы виден аж из трёх соседних стран – Израиля, Египта и Саудовской Аравии!
Какая-никакая, а достопримечательность. И я направился по набережной к флагу, вяло удивляясь тому, что сейчас, в начале декабря, детки плещутся в водах Акабского залива. Хотя чего уж здесь было удивляться - Египет, вон он, рукой подать, а смысле климата эти страны - близнецы. Пофотграфировав флаг во всех возможных ракурсах, я переключил внимание на некое стоящее у берега неподалеку пассажирское судно внушительных размеров. Может и прошел бы ммо - мало ли круизных лайнеров бороздят водные просторы? - однако, приблизившись, прочитал название «The World» (мир). И вот тут стало ясно, что кораблик-то совсем не простой!
…Где-то на исходе прошлого века норвежский судовладелец Кнут Клостер задумался о создании судна, где человек мог бы жить, работать, отдыхать, посещать фитнес-центр или, скажем,
спа-салон, плавать в бассейне, ходить в кино, делать покупки в магазинах, играть, к примеру, в гольф, бильярд или теннис, читать книги, расслабляться в барах – в общем, делать всё то, что делает человек на суше. И при этом – плыть, сочетая, таким образом, каждодневную рутину и непрерывное путешествие!
Уникальный замысел был воплощён в 2002 году, когда на воду спустили судно со 165 квартирами – не каютами! – каждая из которых, была сделана по индивидуальному проекту в зависимости от вкуса владельца. Есть на судне и квартирки-студии, и шикарные апартаменты со спальнями, ванными, кухнями и балконами. Одним словом, получился многоквартирный и даже многоэтажный (11 палуб) плавучий дом! Обладателями квартир стали покупатели из 19 стран.
«Мир» непрерывно плавает по всему миру, заходя на несколько дней в тот или иной порт, где пассажиры знакомятся с местными достопримечательностями. При составлении маршрутов, естественно, учитываются пожелания каждого. Обитатели лайнера могут проводить на борту круглый год, а могут, по желанию, оставаться там лишь на несколько месяцев.
Вот такое необычное судно встретилось мне в первый же день пребывания в Иордании.
Выскажу свою точку зрения, с которой кто-то побывавший в тех краях может не согласиться: смотреть в Акабе особо нечего (если только вы не приехали сюда заняться дайвингом). Зато отсюда можно легко и достаточно быстро попасть к двум основным достопримечательностям Иордании – в Петру, и живописную пустыню Вади-Рам.
Но отметиться, так сказать, "для галочки", надо. И в первый день пребывания в Акабе я отправился знакомиться с городом. На следующий день, не теряя времени, мы отправились в Петру, легендарный древний город, вырубленный в скалах набатеями, арабскими племенами проживавшими на этих территориях около 2000 лет назад. Путь в город идёт по узкому каньону, в стенах которого находится много пещер искусственного происхождения и склепов. Примерно через километр от начала пути скалы расступаются, и взору открывается величественное – сорок на двадцать пять метров - сооружение с колоннами и скульптурами. Это храм «Эль-Хазне» («сокровищница» с арабского), в котором, по легенде, спрятал свои сокровища один из египетских фараонов. Есть и другая версия, согласно которой это мог быть мавзолей набатейского царя, проживавшего в 1-м веке нашей эры. Храм целиком вырублен в песчаниковой скале, мельчайшие детали кропотливого труда древних строителей сохранились до наших дней и остаётся лишь восхищаться их мастерством – что ежегодно и делают тысячи иностранцев, приезжающих в страну.
В окрестностях этого рукотворного чуда снимались некоторые эпизоды по крайней мере двух мировых кинобестселлеров, и если англо-американский фильм «Синдбад и глаз тигра» вы могли и не видеть, то «Индиану Джонса и последний крестовый поход» Стивена Спилберга точно не пропустили!
Хотя слова «пустыня» и «пустота» имеют один корень, в пустыне редко когда бывает пусто. Наоборот, там бывает очень красиво. В этом мы убедились, когда путешествовали несколько лет назад по африканской Намибии, в которую люди со всего мира приезжают полюбоваться древней пустыней Намиб.
Ландшафт иорданской Вади-Рам, вошедшей в список объектов всемирного наследия ЮНЕСКО, часто называют то «лунным», то «марсианским» (недаром же здесь снимали «Марсианина» и «Последние дни на Марсе»), как бы подчёркивая - на Земле такого точно быть не может!
Своими живописными пейзажами Вади-Рам не уступает Намибу. Приехав туда на следующий после посещения Петры день, мы оставили арендованную машину на парковке, пересели на джип с шофёром – иначе по зыбкому песку не проехать – и отправились покорять дюны и холмы, скалы и извилистые каньоны невероятных цветов и оттенков – желтых, коричневых, оранжевых, кирпично-красных. Не смогу описать вам и «десятой доли таких красот и чудес»: как говорится, лучше один раз увидеть, чем… сто раз прочитать!
Ну а для любителей экстрима – вишенка на торте: спуск на сноуборде по песчаной дюне – если у вас получится, конечно. Доска на этот случай имеется в каждой машине.
Верблюжье такси?
Посетив Петру и Вади-Рам, мы отправились в столицу страны, Амман. Путь предстоял неблизкий – около трёхсот километров - а туристские путеводители не обещали особых достопримечательностей по этому маршруту, поэтому мы коротали время за неспешной беседой. Мы отъехали от Акабы километров на сто, как вдруг увидели впереди на дороге верблюда. В этом не было бы ничего необычного, если бы он, скажем, шёл по обочине или пересекал проезжую часть. Но он… ехал! Каким-то немыслимым способом разместившись в кузове пикапа «тойота», животное невозмутимо созерцало окружающие пейзажи с высоты своей длинной шеи. Догнав машину, мы обнаружили, что верблюд был не один – рядом сидел и верблюжонок! Он тоже вёл себя очень спокойно - видимо, сказывалось присутствие мамы. Забавную картинку мне, к счастью, удалось запечатлеть на фото.
Видите, как просто верблюды решают в Иордании проблемы с перевозом своего семейства из пункта А в пункт Б? Заказал машину с шофёром – и всего делов-то!
Странные таксисты
Сдать арендованную машину мы решили в столичном аэропорту (он был как раз по пути), и оттуда добраться до Аммана на такси. Так и поступили. Выполнив все формальности и передав машину «с рук на руки», направились к группе таксистов, оживленно беседовавших неподалеку от главного входа. Безразлично взглянув на нас, те продолжали разговаривать. Гм… обычно люди этой профессии, обгоняя друг друга, со всех ног бросаются навстречу потенциальным клиентам, а эти… никакого интереса в глазах. «Нам в отель «Кан Кедиве». – объявили мы. Они без энтузиазма посмотрели на нас. «Так это… рейсовый автобус до города ходит». Мы не могли поверить своим ушам! Их что, заколдовал злой волшебник? «А если все-таки на такси?» - «Ну… ладно. Идите, оформляйте заказ», - молвил один, указывая на какую-то будочку рядом, очевидно, диспетчерский пункт. Только получив на руки квитанцию, где была указана стоимость поездки - 22 динара 50 пиастров - мы начали кое-что понимать.
Фиксированная цена лишила аэропортовских таксистов важной составляющей их бизнеса – возможности торговаться с клиентом, а значит, «накручивать» её. Почти не сомневаюсь, что они «округлили» бы цену минимум до 25 динаров, а может и до 30. Двадцать два с половиной динара – это 31 доллар. И если бы торг между водителем и клиентом шел в «зелёных», вряд ли таксист запросил бы именно эту сумму – скорее, 35 или 40.
К их, таксистов, счастью, подобная практика внедрена только в аэропорту – в чем мы и убедились буквально на следующий день, когда до хрипоты спорили с одним из них насчет цены поездки в древний Джераш. Почему же тогда они работают в аэропорту, на совсем неинтересных для себя условиях? – спросите вы, и, боюсь, я не смогу ответить на этот вопрос. Могу лишь предположить, что есть некая «обязаловка», заставляющая водителя отработать какое-то время в аэропорту, после чего ему предоставляется право «бомбить» на столичных улицах.
Амман
Прибыв в столицу и разместившись в отеле, который, судя по табличке на ресепшене, был «сухим», мы отправились гулять по городу. Что такое «сухой» отель? Это такой, в котором не пьют алкоголь. Кстати, и не курят. Штраф за нарушение весьма значителен. Вообще, спиртные напитки продаются в столице свободно, вот только поиски немногочисленных алкогольных магазинов – тот ещё квест. Кстати, здешнее пиво «Петра» удивляет своей крепостью - до 18 градусов (!), чего, на мой взгляд, быть не может. А если может – значит это уже не пиво. Попробовав даже «слабенького» 13-градусного, я понял, что прав.
Амман – город на холмах и самый высокий из них называется Цитадель. Находился он от нашего отеля буквально в пятнадцати минутах ходьбы, и первым делом мы направились туда. Отсюда, с высоты 850 метров, открывается прекрасный вид на иорданскую столицу. Амман – город «низкорослый» хотя несколько небоскребов все же имеется. Дома, в большинстве своём, смотрятся довольно однообразно и непримечательно. Некоторые опасно балансируют на самом краю крутых склонов. Есть и достаточно ветхие строения. Недавнее обрушение одного такого дома привело к гибели 9 человек.
Цитадель является важным историческим памятником. Здесь обнаружены следы нескольких цивилизаций – римской, византийской, омейядской, хотя раскопки показали, что люди селились здесь даже раньше. Сохранились развалины храма Геркулеса, византийской церкви и дворца омейядов. Между прочим, британская рок-группа Coldplay в 2019 году провела презентацию своего альбома ‘Everyday Life’ именно в Цитадели, причем трансляция велась на весь мир. С вершины холма хорошо видна и еще одна знаковая достопримечательность Аммана - римский амфитеатр 2-го века нашей эры на 6000 мест, дошедший до нас в своем первозданном виде.
Марсоход… в подарок
Как и в любой столице, в Аммане много музеев. И, конечно, посетить их все невозможно. Поэтому мы остановили свой выбор на автомобильном и танковом. Подъехав к Королевскому автомобильному музею, обнаружили в большом стеклянном боксе у входа некий футуристического дизайна вездеход - белый, но с ярко-желтыми колесами. Он смутно напомнил нам что-то уже виденное прежде, причем, не так давно. Неужели это…?
Да, мы не ошиблись. Это действительно был марсоход, снимавшийся в знаменитом фильме Ридли Скотта «Марсианин». Съемки некоторых «марсианских» эпизодов проходили в упоминавшейся выше пустыни Вади-Рам. После их окончания режиссер подарил машину музею в знак благодарности за то гостеприимство, которое было оказано съемочной группе в Иордании.
Музей был открыт в 2003 году королём Абдаллой II, основу экспозиции составили машины его отца, страстного коллекционера автомобилей короля Хуссейна. В арабском мире он стал первым музеем подобного типа. Сейчас здесь экспонируется более ста легковых машин и мотоциклов, самые старые из которых датируются началом прошлого века.
Порадовал и Музей танков. Никогда еще мне не приходилось видеть столько грозной боевой техники (около 150 единиц), собранной в одном месте. Среди огромного количества американских, английских, немецких танков приятно было увидеть и несколько советских, причём не только легендарную «тридцатьчетверку».
А ещё…
А еще были поездки в древний город Джераш, постройки которого очень неплохо сохранились до наших дней, на реку Иордан, где, согласно Новому Завету, принял крещение Иисус Христос, на живописные берега Мертвого моря, но…
Но безразмерную газету (чтобы я мог поделиться всеми своими впечатлениями) пока не изобрели.














МАТВЕЕВ

Прощай, Багдад…
(роман)

ПРОЛОГ. 21 ФЕВРАЛЯ 2000 ГОДА. АММАН

Свет фар выхватил из темноты указатель с надписью на английском и арабском языке «Международный аэропорт королевы Алии».
- Мадам... - водитель осторожно тронул ее за плечо.
Она открыла глаза. Несколько секунд ей потребовалось, чтобы полностью придти в себя и осознать, где она находится. Светящийся циферблат часов на приборной панели показывал без четверти четыре.
- Мадам, подъезжаем.
Она вынула из сумочки пачку корейских «Пайн», достала изящную, очень тонкую сигарету с белым фильтром. Чиркнула зажигалкой и сделала глубокую затяжку. Отличные сигареты. За последние несколько лет она так пристрастилась к ним, что отвыкнуть будет сложно. Пожалуй, это единственное, чего ей не будет хватать там, в Беларуси.
Десять минут спустя машина выехала на ярко освещенную парковку. Она достала стодолларовую купюру и подала шоферу.
- У меня не будет сдачи...
- Не надо. Просто помогите мне донести вещи.
- Разумеется, мадам.
Водитель открыл багажник и вытащил оттуда небольшой коричневый чемодан и сумку. Она последовала за ним.
- Пожалуйста, узнайте, где здесь международный телефон.
Он кивнул и направился к иорданскому полицейскому, стоящему в глубине холла под большим портретом короля Абдуллы II. Тот махнул рукой куда-то на второй этаж.
- Это наверху, мадам, - водитель помедлил, не зная, что еще сказать. – Ну, счастливого вам полета.
- А вам – благополучно добраться домой. И – спасибо за все, - проговорила она, вкладывая в последнюю реплику куда больше, чем требовала простая формула вежливости.
- За что?
- Вы знаете.
Он неловко повернулся и пошел прочь – пожилой, седовласый человек со сломанной судьбой.
Она открыла сумочку, чтобы достать записную книжку. Взгляд упал на пачку перетянутых резинкой динаров.
Вот так когда-то, целую вечность назад, в другом аэропорту, в ее сумочке лежали другие купюры, уже такие же бесполезные, как и эти. При этом воспоминании она грустно усмехнулась.
- Подождите!
Таксист обернулся, вопросительно глядя на нее.
- Вот... возьмите. Мне они больше не понадобятся... иншалла .
- Благодарю вас, мадам, - он сунул пачку динаров в карман и направился к выходу.
...Она набрала код Багдада, потом, сверившись с записью в блокноте, начала набирать номер представительства «Машэкспорта». На третьей цифре ее палец замер. Ведь сейчас четыре часа ночи! Нет, надо звонить Корнееву домой. Она опять заглянула в книжку. 717-42-48.
Трубку сняли с пятого гудка.
- Алло! – послышался сонный голос.
Несколько секунд она собиралась с мыслями.
- Говорите, вас не слышно...
Сквозь громкий фон и треск голос Корнеева казался слабым и таким далеким, словно ее собеседник находился на противоположной точке земного шара или в космосе.
- Слушайте меня внимательно. Бирюков погиб, - начала она, надеясь, что Корнеев не узнает ее голоса.
- Что? Как погиб? Кто говорит?
- Неважно. Его тело находится в морге Медицинского центра Саддама Хусейна...
- Послушайте, не знаю, как вас там! Бирюков уехал в Мосул, - раздраженно возразил ее собеседник.
- Бирюкова застрелили на Карраде возле «Реди фуда».
- Кто говорит?
- Я же сказала: неважно. Помогите его жене – ей нужна ваша помощь! – повысила она голос.
- Кто это?
- Черт тебя побери!! Какая разница?! – взорвалась она. – Записывай или запоминай: Мансур, квартал Мутенаби, сорок семь. Она в погребе дома.
Продиктовав адрес и повесив трубку, она глубоко вздохнула. Прости, Валентина. Прости, Виктор... у меня просто не было другого выхода.
Она устало закрыла глаза. Неужели – неужели все кончилось...?

ЧАСТЬ 1. ПРОЩАЙ, МИНСК!

7 НОЯБРЯ 1976 ГОДА. МИНСК

Днем, как обычно была демонстрация, посвященная очередной годовщине Октябрьской революции, вечером – танцы. Торжественную часть с обязательным докладом о славных «этапах большого пути» свели до минимума, и теперь в зале политеха, под лозунгом «Да здравствует 59-я годовщина Великого Октября!» гремели «Смоуки», усиленные двумя колонками, установленными на стулья. Десятка три парней и девушек тряслись в модных ритмах на маленьком пятачке, задевая друг друга локтями.
Лена сразу обратила внимание на высокого смуглого мужчину лет тридцати, мало похожего на студента и выделявшегося из массы ее однокурсников. У него были темные курчавые волосы, небольшие усики и удивительно голубые глаза – это она смогла рассмотреть даже сквозь полумрак и сигаретный дым, клубами поднимавшийся к потолку: несмотря на строгие запреты администрации, студенты «смолили» вовсю прямо в зале. Незнакомец стоял у стены с таким потерянным видом, словно был совершенно чужим на этом празднике эмоций и молодости, и напоминал...ребенка, потерявшего родителей в большом универмаге. По крайней мере, такое необычное сравнение немедленно пришло в голову Лене, и она почувствовала к нему нечто похожее на жалость. Или на симпатию? А может, это было то и другое одновременно?
- Нравится? – толкнула ее под бок Наташа. – Между прочим, из Ирака. Вроде, аспирант какой-то или подающий надежды ученый. Приехал две недели назад.
- Откуда ты знаешь?
- Разведка доложила, - засмеялась ее подруга. – Девчонки пытались с ним познакомиться – бесполезно.
- Может, он не говорит по-русски? – предположила Лена.
- Говорит. И, на удивление, неплохо. Нет, здесь другое. Может он женоненавистник. Или, наоборот, оставил в Ираке с полдюжины жен. У них по Корану можно.
- Женоненавистник, говоришь? - дернув плечом, Лена направилась к симпатичному незнакомцу, разрезая толпу танцующих. И тут же поняла, что ее опередили: к «вроде аспиранту» уже подходила какая-то девушка. Лена остановилась на полпути.
Мужчина что-то коротко сказал, девушка повернулась и пошла прочь. Не танцует. Гм... Мне-то он не посмеет отказать! - упрямо подумала Лена.
- Можно вас?
Он взглянул на нее и растерянно улыбнулся. Лена, поймав себя на мысли, что подобный вопрос звучит несколько двусмысленно, перефразировала свою мысль:
– Вы танцуете?
- Нет... то есть да, танцую, - с легким, почти незаметным акцентом произнес он. – Только по-другому. У нас так не танцуют.
- Где «у нас»? – поинтересовалась Лена, скосив глаза на подругу. Наташа с любопытством наблюдала за развитием событий.
- В Ираке. У нас западную музыку слушают мало. И танцуют совсем по-другому. А сюда я просто пришел посмотреть, - добавил он с какой-то виноватой улыбкой.
- А так танцевать вы хотите научиться?
Ее собеседник неопределенно пожал плечами.
- Молчание – знак согласия, - заявила Лена и потянула его на середину зала.
Разумеется, у них ничего не вышло. Динамики взорвались аккордами аббавской «Мани, мани, мани», и количество танцующих возросло едва ли не вдвое. Лена и ее новый знакомый оказались прижатыми друг к другу. Ей было приятно чувствовать его крепкое, мускулистое тело, ощущать легкий запах мужского одеколона. Это был какой-то другой, не знакомый ей одеколон - вовсе не тот дешевый ширпотреб, которым пользовались ее однокурсники. Впрочем, от ее приятелей чаще пахло «чернилами».
Жаль, что танец не медленный, - вдруг почему-то подумала Лена. Тогда бы он мог обнять меня на вполне законных основаниях. Доучившись до пятого курса, она так и не смогла увлечься никем серьезно. Были поклонники, были случайные и скоротечные романчики, но – настоящее не приходило. А вот сейчас с ней что-то случилось: она даже не знала, как его зовут, но ощущала, как ее непреодолимо влечет к этому мужчине.
- Итак..., - начала Лена, готовясь приступить к импровизированному уроку.
В этот момент смуглый незнакомец получил нечаянный, но весьма ощутимый удар локтем от какого-то разошедшегося танцора. Он шутливо поднял руки и улыбнулся.
- Сдаюсь. У вас на танцах э... как это говорится по-русски? – побеждает сильнейший. Как в городских автобусах. Давайте лучше выйдем на воздух, здесь дышать нечем.
- Хорошо.
Она отыскала в толпе танцующих Наташу: та, выглядывая из-за плеча кавалера, с любопытством следила за ними. Лена махнула подруге рукой и последовала за своим несостоявшимся партнером.
Они вышли на улицу. Вечер был теплый и, несмотря на позднюю осень, недождливый.
- Меня зовут Ахмед, - представился молодой человек.
- А меня Лена. Где вы так хорошо научились говорить по-русски, Ахмед? – спросила девушка, чтобы как-то завязать разговор.
- В Багдадском университете. У нас был отличный преподаватель. Его дед эмигрировал из России в Ирак в начале века.
- Вы и живете в Багдаде?
- Да. У моих родителей большой дом в Мансуре.
- Мансур – это что?
- Район Багдада. Очень э... как это будет правильно сказать? – престижный?
- Престижный, - подтвердила Лена. – Или фешенебельный.
- Фе-ше-бе...? – с первого раза и не выговорить, - засмеялся он.
Лена тоже улыбнулась.
- Вот этого слова ваш преподаватель в университете, наверное, и не знал!
- Багдад – очень большой город, - увлекаясь, продолжал Ахмед, - Вы знаете, Лена, он тянется на семьдесят километров в одном направлении и больше, чем на пятьдесят - в другом. Представляете, сколько потребуется времени, чтобы просто его объехать? А чтобы осмотреть все его памятники и музеи?
- Честно говоря, не представляю. Я ведь и в Москве-то была всего два раза, - с сожалением произнесла Лена. – Да и то с родителями и проездом.
- Тогда приглашаю вас в Багдад! – торжественно произнес Ахмед и осторожно взял ее за руку.
- Ага, только сегодня уже поздно, так что придется отложить поездку до завтра, - насмешливо проговорила девушка и сменила тему: - А у вас есть братья и сестры?
- Да. В Ираке многодетные семьи. У меня двое братьев и две сестры.
Он увлеченно рассказывал еще какое-то время, потом спохватился:
- Что это все время говорю я? Расскажите и вы о себе. Где вы живете, Лена? Кто ваши родители?
Что здесь было рассказывать? Ивацевичи, где она родилась, провела детство и школьные годы, лишь несколько лет назад получили статус города, но так и остались ничем не примечательным белорусским местечком с населением, едва превышающим десять тысяч человек. Ни памятников, ни прочих достопримечательностей – так, точка на географической карте, полустанок, который на полной скорости пролетают поезда, идущие из другой, неведомой жизни - из Варшавы, Праги, Берлина. Отец военный, мать – повар в столовой леспромхоза. Что здесь рассказывать?
Наверное, Ахмед уловил ее нежелание, потому что после нескольких вялых фраз своей спутницы, вновь взял инициативу в разговоре на себя и принялся говорить о Вавилоне.
Время летело незаметно, и девушка, спохватилась лишь когда стало совсем темно.
- Ну, мне пора, Ахмед, - проговорила она
- Да-да, Лена, конечно. Вам куда?
- В общежитие.
- Так мне тоже! – обрадованно воскликнул он.
Они шли по освещенным праздничной иллюминацией улицам и болтали не о чем. И почему ей было так легко и приятно с этим симпатичным смуглым иностранцем - как ни с одним из ее прежних ухажеров?
Ахмед не позволил себе ни обнять ее, ни поцеловать на прощание. Он даже не попросил ее о новой встрече.
И после этого стал нравиться ей еще больше.

11 ОКТЯБРЯ 1999 ГОДА. БАГДАД

Скучающий чиновник под большим портретом Саддама Хусейна, сфотографированного в военной форме, украшенной всеми мыслимыми и немыслимыми наградами Ирака, поднял голову.
- А, опять вы..., - без энтузиазма проговорил он.
- Что по моему вопросу? – с трудом сдерживая дрожь в голосе, спросила Елена.
- Все то же, - он переложил с одного края стола на другой какие-то бумаги. – Выездные визы временно не выдаются.
- Временно? Я прихожу к вам уже пятый раз за полгода! – она едва не сорвалась на крик. - И это вы называете временно?
- Мадам э... Аззави, вы вообще-то смотрите телевизор? Слушаете радио? Вы знаете, какая сложная обстановка складывается сейчас вокруг Ирака? Вы слышали последнее заявление Клинтона?
Только в изложении иракского телевидения, едва не сорвалось с языка Лены.
Вместо этого она сказала:
- Так может быть, вы посоветуете, что мне делать?
Зазвонил телефон. Ее собеседник снял трубку и, послушав несколько секунд, ответил:
- Нет-нет, я свободен. Сейчас подойду. Да, буквально через пару минут.
Он не спеша, явно играя на ее нервах, набрал другой номер.
- Хасима нет? А где он? Хорошо, я перезвоню, - он положил трубку.
- Так может быть, вы посоветуете, что мне делать? – повторила Елена.
- Посоветую. В трудное время вы должны быть со своей страной, мадам Аззави, - холодно сказал чиновник и, не глядя больше на женщину, демонстративно посмотрел на свои массивные часы, циферблат которых был украшен портретом Саддама Хусейна.
Это не моя страна! – хотелось закричать ей. За двадцать с лишним лет она так и не стала моей! После того, как единственный человек, который связывал меня с ней, умер, что может удержать меня здесь!? К тому же ты прекрасно знаешь, что у меня российский паспорт!
Внезапная мысль пронзила ее. Намекнув на «сложную обстановку», он, сам того не желая, дал ей понять, что может случиться в недалеком будущем. После высылки из страны инспекторов ООН Саддам Хусейн в любую минуту ожидает нового удара американцев. И тогда все иностранцы, находящиеся в Ираке, могут опять быть задержаны, чтобы, в случае необходимости, сыграть роль «живого щита» для промышленных и военных объектов страны. Такое уже было - восемь лет назад перед началом войны в Персидском заливе. Так вот почему они прекратили выдавать выездные визы! А ты, зная истинную причину этого, еще лицемерно взываешь к моему патриотизму!
Это – замкнутый круг. Помощи просить не у кого. Для них я, получившая в посольстве российский паспорт – иностранка, для Корнеева – всего лишь переводчица, одно время работавшая в «Машэкспорте» по местному найму, как любая арабка-уборщица. Отношения с семьей Ахмеда полностью прекратились: его отец всю вину за случившееся, возлагает только на нее. Единственный, кто мог бы помочь, Тарик, отправившийся по делам фирмы в Италию, стал невозвращенцем.
- Благодарю вас, - Елена Аззави повернулась и вышла из кабинета.

10 НОЯБРЯ 1976 ГОДА. МИНСК

Через три дня они встретились в студенческой столовой.
Выстояв получасовую очередь и расплатившись в кассе, Лена отошла на два шага, чтобы не мешать следующему, и принялась глазами отыскивать свободное место в битком набитом помещении.
Неожиданно она заметила, что кто-то машет рукой с углового столика, пытаясь привлечь ее внимание. Это был Ахмед. Она кивнула и, балансируя подносом не хуже циркового эквилибриста, направилась в его сторону.
- Привет!
- Привет! Садитесь, Лена, я уже закончил, – ответил он и помог разгрузить поднос, со стандартным набором из полпорции борща, шницеля с картошкой и компота.
Она села на его место. Ахмед наклонился к ней и тихо, чтобы не слышали ее соседи за столом, произнес:
- Знаете, я очень хотел снова увидеть вас.
И я тоже, подумала она.
- Что – что вы скажете? Мы можем встретиться?
- Все-таки хотите научиться танцевать по-нашему? – пошутила Лена.
- Нет, хочу увидеть вас.
Студенты за столом не скрывая, прислушивались к их разговору.
- Ребята, слышали поговорку «Когда я ем, я глух и нем»? - с ехидством поинтересовалась у них Лена. – Заметьте, глух! Это, между прочим, и к вам относится.
Парни покраснели и уткнулись в тарелки.
- Во-во. Ахмед, мы могли бы встретиться у нашей общаги... в смысле, у общежития, скажем, часов в семь вечера. Сможете?
- Смогу. Конечно, смогу, - с нескрываемой радостью ответил он.
- Тогда до вечера.
- До вечера, Лена.
После обеда она пошла в читальный зал, взяла нужные к завтрашним лекциям книги и попыталась что-то конспектировать, но ничего не лезло в голову. То есть, лезло – но совсем не то. Влипла, девочка! – подумала она и, сдав справочники, отправилась в общежитие.
К счастью, ее соседки по комнате не было. Лена упала на кровать и уставилась в потолок. Если прибегнуть к избитому сравнению и уподобить свою жизнь книге, то, похоже, Судьба собиралась писать в ней какую-то совершенно новую, не похожую на прежние, главу. Или уже начала? А в – общем-то, написанное прежде даже не тянуло на главы – это было так, затянутое предисловие, пролог. Детство, школа, юность, первое увлечение – не забытое, но уже такое далекое... Ну и что? У всех так. Только теперь, после той встречи на вечере, появились первые строчки настоящей главы – главы под названием «Любовь». Женский инстинкт подсказывал ей, что она тоже понравилась Ахмеду, понравилась с первого взгляда – иначе он отказал бы ей, как и той девушке, что пыталась пригласить его до нее. А после встречи в столовой, после его слов «Хочу увидеть вас», нет, даже не слов - взгляда, который не может солгать, она была совершенно уверена, что их отношения будут иметь продолжение. Долгое и серьезное. Вот только насколько серьезное?
Лена взглянула на часы: половина пятого. Как быстро летело время во время их первой встречи, и как невыносимо медленно оно тянется сейчас! Почему она сказала в семь? Почему не в шесть – тогда оставалось бы всего полтора часа. Почему не в пять – тогда они вообще увиделись бы уже через полчаса! Черт, что со мной творится? Не хватало еще втрескаться по уши накануне госэкзаменов!
Мысли ее вернулись на землю. Она вскочила с кровати и, открыв шкаф, стала решать, что надеть на свое первое свидание с Ахмедом. Не то, чтобы выбор был большой, но все же…

10 ИЮЛЯ 1978 ГОДА. БАГДАД

- По радио и телевидению было выступление Хусейна, – объявил вернувшийся со службы Ахмед. Он поцеловал жену в щеку, и поставил портфель с бумагами на тумбочку в прихожей. От Лены не ускользнуло, что ее муж чем-то озабочен.
- Ну и что? – пожала она плечами.
Вице-президент Ирака Саддам Хусейн в последнее время развил небывалую активность, его имя упоминалось на телевидении и в прессе намного чаще, чем самого президента, Ахмеда Хасана эль-Бакра. Он постоянно выступал с речами, призывая арабскую нацию к единению, клеймил империалистов и сионистов, наносил визиты в зарубежные страны. Ходили слухи, что Бакр тяжело болен, и переход всей власти в стране к Хусейну – лишь вопрос времени.
Ахмед приложил палец к губам, показывая, что здесь говорить нельзя. Елене давно уже пора было привыкнуть к тому, что в стране не только прослушиваются все телефоны, но в большинстве домов государственных чиновников, ученых и лиц, работающих на оборонных предприятиях, также установлены «жучки».
Она кивнула и последовала за мужем на улицу. Они сели на резную скамейку в саду под огромной финиковой пальмой, роскошная крона которой надежно закрывала их от горячего полуденного солнца. Прежде чем начать говорить, Ахмед внимательно огляделся.
- Оказывается, недавно в армии были обнаружены подрывные коммунистические элементы, - вполголоса произнес он. – Несколько дней назад прошла э...чистка? Так по-русски?
Лена машинально кивнула.
- А это значит, опять горы трупов. Они всегда говорили, что военные не могут быть в стороне от политики, - продолжал Ахмед. – Что партийная деятельность в армии разрешена – при условии, что это партия Баас, - он усмехнулся. – Помнишь, ты рассказывала анекдот, как Брежнев пришел на базар выбирать арбуз, а продавец дает ему один и говорит: «Выбирайте, Леонид Ильич». А тот ему: «Что же здесь выбирать, когда он один?» - «Вы у нас тоже один, Леонид Ильич, - отвечает продавец, - но ведь вас мы выбираем!». У нас, как видишь, то же самое: можно состоять в какой угодно партии - только эта партия обязательно должна быть социалистической партией Баас. Полная свобода политического выбора - как у вас в Союзе!
- Но ведь ты и сам баасист, Ахмед!
Он криво усмехнулся.
- Баасист, конечно. Без этого я не смог бы сделать себе карьеру.
Ахмед еще раз огляделся и, не обнаружив никого поблизости, тихо спросил:
- Ты не догадываешься, что за работу они предлагали тебе в прошлом месяце?
Она недоуменно посмотрела на него, не понимая, к чему он клонит.
Когда в январе 1978 года Елена прибыла в Ирак без диплома, но со справкой, гласившей о том, что она прослушала пять курсов политехнического института по специальности «мастер по ремонту промышленных холодильных установок», она сразу поняла, что с подобной бумажкой устроиться на работу будет трудно. Не то, чтобы ей так уж необходимо было работать: Ахмед получал столько, что хватало не только на жизнь, но и на то, чтобы откладывать или делать какие-то не очень крупные покупки. «У нас женщины сидят дома, ведут хозяйство и воспитывают детей», - с самого начала заявил ей Ахмед. «Когда будут дети, тогда и посмотрим», - ответила Лена, и он уступил. Однако неделя проходила за неделей, она обходила большие и малые предприятия иракской столицы, и везде получала от ворот поворот. Прямого отказа, впрочем, не было. Из вежливости ее просили оставить свои координаты, обещали перезвонить, если возникнет надобность в ее услугах – и не звонили. Дело усугублялось тем, что арабский язык она знала еще довольно слабо. То есть Ахмед научил ее трем–четырем десяткам фраз для общения на бытовом уровне, еще сотню-другую слов она выучила сама, но для работы на производстве этого, естественно, было мало. Английский, который еще со школы давался ей очень легко, их не интересовал.
И вдруг, по прошествии какого-то времени, когда она была уже на четвертом месяце, ей пришло письмо из некого Багдадского рефрижераторного центра. Ее приглашали на собеседование. После небольшой семейной сцены с Ахмедом, который был категорически против, она убедила его позволить ей хотя бы посмотреть, кто же это, наконец, заинтересовался ей. На следующий день Ахмед отвез ее по указанному адресу на улицу Аль-Садун.
Толстый лысый араб в очках, представившийся господином Абдулом Керимом, пригласил ее с супругом в свой кабинет, угостил чаем, задал Елене несколько вежливых вопросов о России – Ахмед выполнял роль переводчика - после чего приступил к делу.
- Я прочитал ваши бумаги. Ну что ж, давайте попробуем, - он вытащил из ящика стола несколько чертежей с надписями на арабском и английском языке. - Вы разбираетесь в этом?
Лена бегло просмотрела чертежи. Все ей было знакомо и понятно со студенческих лет. Это были рефрижераторы-трейлеры французского производства двадцати - двадцатипятилетней давности.
- Довольно старое оборудование, - заметила она.
Господин Керим развел руками и виновато улыбнулся:
- Мадам Аззави, Ирак – не такая богатая страна, чтобы позволить себе приобретать все самое новое и суперсовременное. Вы можете заняться ремонтом этих рефрижераторов? Причем самым срочным ремонтом. Они без надобности простояли много лет, но вот э..., - он замялся. – В общем, надо вернуть их к жизни. Разумеется, ваш труд будет оплачен.
- За ходовую часть машин я не отвечаю, - предупредила девушка.
- Об этом не беспокойтесь, - успокоил ее араб. - Я в курсе, что вы не автослесарь. Этим займутся. Мы дадим вам двух помощников, опытного электрика и слесаря, и каждое утро будем присылать за вами машину.
- Как я смогу объясняться с ними? – спросила Лена.
- Ваши помощники немного говорят по-английски. К тому же мы предоставим вам переводчика.
Работа была временной, но, учитывая ее положение, это было ей как раз на руку. К тому же Лена надеялась, что если зарекомендует себя с лучшей стороны, когда-нибудь в будущем сотрудничество может продолжиться. Когда беседа закончилась, господин Керим задержал их у двери и проговорил:
- Мадам Аззави, хочу только попросить вас вот о чем. Рассказывать кому-то о том, чем вы будете здесь заниматься, не обязательно. Я бы даже сказал, не рекомендуется. Договорились? – он широко улыбнулся девушке. – Нет, ничего сверхсекретного здесь нет, но я вас прошу. Договорились?
Лена кивнула. Она не очень удивилась: Ирак был заражен вирусом шпиономании, напоминавшей сталинский период в СССР. Даже пишущую машинку - и ту надо было регистрировать. Ей самой пришлось много раз побывать в полиции и в органах, отвечая на бесчисленные вопросы и заполняя кучу каких-то анкет. Когда на вопрос о том, не состояла ли она в коммунистической партии, Лена честно ответила, что была комсомолкой, и объяснила, что это такое, в глазах особиста она прочитала нескрываемое неодобрение. Ахмед потом сильно отругал ее за столь необдуманный шаг. Как-то открыв ящик письменного стола в своей рабочей комнате, он достал из-под бумаг пистолет и показал ей. «Твой? Зачем?» - удивилась она. «Положено. Я же работаю в оборонной промышленности. Если на меня нападут агенты империализма, буду отстреливаться», - с сарказмом ответил он. «Кто знает, - подхватила она, – а вдруг и правда? Какой-то наш классик сказал, что если на сцене в первом акте висит ружье, то в третьем оно обязательно выстрелит!» Тогда ей и в голову не могло придти, каким страшным пророчеством обернутся однажды ее слова.
Наконец-то, ей повезло! В течение двух недель Лена выезжала из дома в семь утра, и возвращалась лишь к шести – семи часам вечера, усталая, но как говорится, довольная. Впервые она почувствовала, что годы учебы в институте не пропали даром, что полученные ею знания наконец оказались востребованными. По окончании работы Абдул Керим вручил ей две пачки новеньких динаров и поблагодарил за работу. Это было в начале прошлого месяца.
И вот теперь эти странные слова Ахмеда.
- Что ты имеешь в виду? – спросила она.
- Боюсь, что холодильные установки, которые ты ремонтировала, были предназначены для трупов.
От неожиданности Лена вздрогнула.
- Ч-что? Для трупов?
- Именно. Ты не знаешь, как это бывает. А я живу в этой стране тридцать два года. Когда начинают искать врагов народа, их обычно и находят. И с ними бесцеремонятся.
- Не церемонятся, - машинально поправила Лена. Она давно заметила, что когда Ахмед волнуется, он начинает путать или неправильно произносить некоторые русские слова. - Но – но почему ты думаешь, что...?
- Потому что знаю. Я сам случайно видел, как один рефрижератор заходил тогда на территорию воинской части – той, что на выезде из Багдада, по дороге на Самарру. Зачем, как ты думаешь? Не мороженое же они привезли солдатам! Накануне ночью там стреляли. Странное совпадение, тебе не кажется? Куда отправили второй, я не знаю...
Лена закрыла лицо руками и, раскачиваясь из стороны в сторону, как от зубной боли, проговорила:
- Страшно, страшно...
Ахмед нежно обнял ее за плечи, уже жалея о том, что поделился с ней своими предположениями.
- У вас в стране было то же самое, - мягко произнес он. – Сталин отправлял в лагеря на верную смерть сотни тысяч людей. Ты сама говорила мне как-то, что твой дедушка был в э… ГУЛАГе.
- Почему... почему они выбрали меня?
- Не знаю, - ответил Ахмед. – Мы можем только предполагать. Ты – иностранка, плохо знаешь арабский язык и вряд ли с кем-нибудь поделишься – если догадаешься. К тому же родственников или даже просто знакомых у тебя здесь почти нет. А я – я работаю в оборонной промышленности, так что вообще у них, как это говориться? – «под колпаком».
- Как страшно... страшно, - повторяла она.
Это было ее первое большое потрясение на иракской земле.
10 НОЯБРЯ 1976 ГОДА. МИНСК

К ней было нельзя: любопытные подруги, просачиваясь в комнату под любыми благовидными предлогами, не оставили бы их в покое. К нему не стоило – если только она не хотела весь вечер вдыхать разносившийся по этажу аромат жареной селедки, фирменного блюда вьетнамских студентов. К тому же подобный визит женщины к одинокому мужчине не остался бы незамеченным и выглядел бы довольно двусмысленно. В ресторан? Но сидеть и беседовать в тесном и душном помещении, силясь перекричать орущую музыку тоже, представлялось ей не самым лучшим вариантом. Во-первых, не было никакой гарантии, что им не придется отстоять длинную очередь жаждущих культурно отдохнуть. Во-вторых, она не знала, насколько накладным для Ахмеда может оказаться это мероприятие. Можно было, конечно, попробовать пробиться и в кафе, но... В конце концов, Лена честно призналась себе, что ей просто хочется побыть с ним наедине – и, кажется, она придумала, что делать.
Когда она вышла из общежития ровно в семь вечера, Ахмед, одетый в симпатичную замшевую куртку и светлые брюки, уже стоял у входа, обстреливаемый любопытными взглядами проходивших мимо студентов, а больше - студенток. Он смущенно переминался с ноги на ногу, и девушка с радостью отметила, что у него начисто отсутствуют повадки записного донжуана, покорителя женских сердец. Впрочем, она заметила это еще в первый вечер.
Как бы подтверждая ее мысли, он немного растерянно посмотрел на нее и проговорил:
- Добрый вечер, Лена. Наверное, инициатива должна исходить от меня, но - я просто не знаю, что вам предложить.
- Ну что ж, тогда пусть она исходит от меня. Пойдем в кино.
- В кино? – он с трудом скрыл разочарование.
- Вот именно. Там нам никто не помешает, - уверенно заявила Лена.
- Как это? Там же будет много э... зрителей.
- Будет. Если фильм французский или американский. А мы выберем что-нибудь попроще, отечественное. Вот тогда мы точно будем сидеть в полупустом зале. Пойдем.
Они пересекли Ленинский проспект, и Лена потащила Ахмеда к «Союзпечати». Киоск уже закрывался, но она упросила продавщицу продать «Кинонеделю Минска», после чего, встав под фонарь, принялась изучать программу фильмов.
- Ну вот. Едем в «Центральный».
- Э...центральный - что?
- Ну, так называется кинотеатр. «Центральный».
- А что там?
- Нам необыкновенно повезло, Ахмед! – воскликнула девушка. – Там идет как раз то, что нам надо!
- Что именно?
- А тебе какая разница? Главное, что картина нам прекрасно подойдет. У нас говорят: есть фильмы хорошие, и есть фильмы киностудии Довженко.
Он не понял шутки.
- Довженко? Что такое «довженко»?
- Потом объясню. Пошли на троллейбус. Сеанс в половине восьмого, так что надо спешить!
На журнал они все равно опоздали. Они купили билеты на один из задних рядов и еще пять минут стояли в холле, ожидая, когда хроника окончится, и их пустят в зал. Ее расчет оказался правильным только наполовину: зрителей действительно было всего человек тридцать, но все они тоже расселись на задних рядах. В основном это были парочки молодых людей. Не одна я такая умная, весело подумала девушка. Что ж, сядем впереди.
Они сели на третий ряд. Свет погас. Фильм носил прямо-таки приторное название «Только каплю души», он действительно был произведен на киностудии Довженко и рассказывал о хорошем, но одиноком человеке, изо всех сил творившим добро, которого окружающие его черствые и равнодушные люди в упор не замечали. Лишь после смерти героя все поняли, кого они потеряли, и испытали раскаяние, увы, запоздалое. Идея картины, может, и была глубокой, но ее воплощение вызывало непреодолимую скуку. И не у них одних – очень скоро с задних рядов, несмотря на трагизм экранных ситуаций, начал раздаваться шепот и приглушенный смех.
- А ты часто ходишь в кино в Ираке? – спросила Лена.
- Не очень. Так, иногда - с друзьями...
- С какими - с девушками? – шутливо уточнила она..
Ахмед не принял игривого тона. Некоторое время он молчал.
- У меня... была девушка, - медленно ответил он. – Она – она погибла в автомобильной катастрофе.
- Прости, - она легко коснулась его руки.
- Ничего. Это было давно. Мы долго встречались, хотели пожениться, но... С тех пор у меня никого не было – другой такой я не встретил.
- Она была красивая?
- Она была красивая ... как ты, - Ахмед поднес ее пальцы к губам.
Ей никогда еще не целовали руку. В старших классах парни поскорее норовили обнять, приложиться губами, наиболее бесцеремонные – облапать. В институте поклонники действовали более утонченно – но и очевидно – приглашая в ресторан, затем на квартиру или в комнату общаги «продолжить вечер». Это, несомненно, было проявление влечения - в его физическом смысле, и, как женщине, ей это отчасти льстило, но... хотелось еще чего-то. И только сейчас, в темном зале на скучном сеансе она неожиданно смогла подобрать точное определение того, чего именно ей всегда не хватало со стороны сильного пола. Нежности. Настоящей, не показной. Потому что это был не дежурный жест вежливости со стороны Ахмеда – это была нежность.
С этой минуты ее жизнь изменилась.

ИЮЛЬ – АВГУСТ 1979 ГОДА. БАГДАД

16 июля Саддам Хусейн принял всю полноту власти в стране, а на следующий день впервые выступил в качестве президента Ирака и председателя Революционного командного совета. Лена и Ахмед сидели перед телевизором.
Прошел ровно год со времени тех страшных событий – расстрела солдат и офицеров, обвиненных в подрывной коммунистической деятельности в армии - косвенным участником которых невольно стала и Лена.
- ...переход власти от одного лидера к другому таким естественным, нравственным и конституционным образом, как это случилось в нашей стране, в нашей партии, является уникальным, как в древней, так и в современной истории, - вещал с трибуны Саддам Хусейн, одетый в строгий темный костюм и белую рубашку с галстуком. - Он уникален, но не удивителен, потому что проистекает из безупречности нашей арабской нации, из величия ислама и из принципов арабской социалистической партии Баас...
- Все ясно, - вполголоса произнес Ахмед.
Она с тревогой посмотрела на мужа.
- Что? Чем это теперь для нас обернется?
- Пойдем, прогуляемся.
Они вышли на улицу. Ахмед похлопал себя по карманам, нашел пачку сигарет и закурил. Некоторое время он шел молча, собираясь с мыслями.
- Чем обернется, спрашиваешь? Ну, он начнет мстить всем, кто был не согласен с ним в прежнем правительстве, выявлять заговоры, искоренять крамолу, душить оппонентов. Начнет окружать себя преданными ему людьми. А для нас – лично для нас это не обернется ничем.
Но в этом Ахмед ошибался.
На следующий день последовало сообщение о том, что в стране раскрыт «антиправительственный заговор», который якобы готовили несколько десятков высокопоставленных чиновников. Все они, как ни странно, оказались членам партии Баас.
Большинство из них было арестовано, и суд, скорый и неправый, засел за работу. Менее чем через неделю приговор был вынесен. Организаторы были приговорены к смертной казни, остальные «отделались» сроками тюремного заключения до 15 лет.
Два дня спустя Ахмед вернулся домой поздно вечером, бледный, осунувшийся и подавленный. Сердце Лены тревожно екнуло.
- Случилось что-нибудь?
- Случилось.
- Что?
Он махнул рукой.
- Лучше включи телевизор.
Она прошла в комнату и нажала кнопку включения «Сони», подаренного им на свадьбу кем-то из многочисленной родни Ахмеда.
- ... и тогда было решено, что исполнение приговора надлежит осуществить их бывшим товарищам по партии. Подобный подход был по-партийному принципиальным; только так можно поднять боевой дух партии Баас и еще сильнее сплотить ее членов. Каждая из партийных организаций на местах прислала своего представителя с оружием в столицу. Изменники были казнены. Президент страны Саддам Хусейн высоко...
- О чем... о чем это? - пробормотала Лена. Она уже довольно сносно понимала разговорную арабскую речь, хотя, конечно, в политической терминологии разбиралась не особо.
Ахмед устало опустился на диван. Некоторое время он молчал, вероятно, не зная с чего начать, потом, не поднимая головы, медленно, как будто каждое из слов было налито свинцовой тяжестью, начал говорить:
- ... Меня забрали прямо с работы. Посадили в машину и повезли. Сказали, что сейчас мне предстоит выполнить мой партийный долг. Сначала я не понял, куда мы едем, но когда мы въехали на территорию тюрьмы, начал догадываться. На тюремном дворе было уже много людей – в основном, гражданские, и все с оружием. Человек сто, а может двести. Вероятно, их свозили туда со всего Ирака. Может, кто-то приехал и добровольно, не знаю. Мне дали старый карабин..., - он замолчал.
Кажется, она начала догадываться. Сейчас он должен был рассказать ей, как он убивал людей, ее Ахмед – милый, нежный, любящий. Господи, да это пострашнее рефрижераторов для трупов!
Он поднял голову и впервые посмотрел на нее. В его глубоко запавших глазах стояли слезы.
- ... их вывели во двор, двадцати одного человека – тех, которых приговорили к высшей мере. Поставили к стенке, со связанными руками. Все начали стрелять. Пуль было так много, что они буквально разрывали тела на части.
- И ты – ты тоже убивал? – каким-то чужим, отрешенным голосом спросила она.
- Я задрал ствол карабина и стрелял поверх их голов в кирпичную стену, - глухо произнес Ахмед. – Так расстрелял все патроны. Кто-то заметил. Мне дали новую обойму, но... они все были уже мертвы, лежали в лужах крови. Я не забуду эту картину до конца своих дней... Потом мне сказали, что из-за того, что я не выполнил свой партийный долг, у меня будут большие неприятности.
Она опустилась на ковер у его ног, взяла его руку, прижала к своей щеке.
- Ты поступил правильно, Ахмед. Это пусть палачи выполняют свой долг.
- Спасибо, Лена.
Через два дня Ахмед Аззави был исключен из партии и уволен с работы.

3 ФЕВРАЛЯ 1977 ГОДА. МИНСК

- Я думал, что после того, как Рагхад погибла, у меня уже больше ничего не будет. Никогда. Понимаешь – ничего и никогда? Если честно, я не верю в многоженство, хотя оно и распространено у нас на Востоке. Аллах дает человеку единственную любовь – и ее нельзя делить между несколькими женщинами. И мне казалось, что моя любовь и была и осталась той самой, единственной. Да, я так думал до тех пор, пока не встретил… тебя.
Они сидели за столиком в углу прокуренного студенческого кафе. Официантка принесла им кофе, пирожные, и, смерив Ахмеда любопытным взглядом, удалилась.
- Я хотел все бросить - работу, дом, завербоваться куда-то простым рабочим и уехать из Ирака. Все равно куда, лишь бы подальше от тех мест, от тех улиц, по которым мы с ней ходили, лишь бы забыть... Наверное, я бы так и сделал, но тут в бюро пришла э…как это? разрядка…
- Разнарядка, - тихо поправила Лена.
- Да, разнарядка. Одного человека надо было отправить в Россию…Советский Союз, - поправился он. – На стажировку. Выбрали меня.
В помещение с шумом ввалилась группа студентов. Они расселись за свободные столики, заказали пива. У одного был кассетник, из динамиков которого неслись мощные аккорды «Дип перпл».
Ахмед поморщился. Разговаривать стало невозможно. Они допили кофе и вышли на улицу.
Он взял ее за руку.
- Лена, я не знаю, что мне делать.
А мне? подумала она. Особенно теперь, после утреннего разговора с деканом.
…Об их романе говорил уже весь институт, так что когда после второй пары Лену Кондратьеву вызвали в деканат, она уже почти наверняка знала зачем, и лишь удивлялась тому, что это не произошло раньше. Она слышала краем уха, что лет десять назад какой-то преподаватель-еврей все-таки добился выезда в Израиль, после чего в институте вышел большой скандал, и с руководства политеха послетали шапки.
Девушка вышла из аудитории, спустилась на второй этаж, постучала и, не дожидаясь ответа из-за двери, вошла. Павел Сергеевич поднялся ей навстречу и дружески улыбнулся.
- Садитесь, Леночка.
Она присела на краешек стула.
- Людмила Павловна, отнесите, пожалуйста, в бухгалтерию списки студентов, идущих на повышенную стипендию во втором семестре, - попросил Павел Сергеевич очкастую старую деву, сидевшую за электрической машинкой возле окна.
Та понимающе кивнула, забрала бумаги и вышла.
Несколько мгновений декан, седеющий полный мужчина лет пятидесяти, молчал, видимо, не зная, как подступиться к трудной теме. Девушка выжидающе смотрела на него.
- Знаете, Леночка, вы у нас на факультете одна из лучших. А может и самая лучшая. И с общественной работой у вас все в порядке, и э... во всем остальном характеризуетесь положительно, - декан виновато улыбнулся. – Уж простите мне этот казенный язык. Оброс я этими канцелярскими штампами, словно пень мхом. Но..., - он помялся, потом «залпом» выдал: - Вам надо подумать о ваших отношениях с этим студентом из Ирака, э..., - он заглянул в какую-то бумажку: - Ахмедом Аззави. Пока они не зашли слишком далеко. Еще не поздно.
- Что подумать?
- Ну... хорошо подумать. Страна, хоть и дружественная нам, но капиталистическая. Другой строй, другие нравы. А вы воспитаны совсем иначе. Вы наша, советская. Ведь так?
Девушка молчала.
Накануне декану звонили оттуда. «Черт побери, товарищ э…Серегин! – заорал в трубку человек, представившийся полковником Черкасовым. – Что там у вас творится в политехе?» - «А что творится? – дрогнувшим голосом поинтересовался декан, предчувствуя, о чем пойдет речь. «А то творится! Ваша студентка заводит роман с гражданином капстраны, ничуть не скрывает этого, всюду их видят вместе! Мы-то напрямую не можем вмешиваться, чтоб они там опять вой не подняли насчет прав человека, а вот вы по своей линии должны воздействовать на нее. Есть там у вас в институте комсомольская организация или нет?» - «Есть, - заверил декан. – «Что-то не видно, - резко произнес его собеседник. – Вобщем так, товарищ э…Серегин, если что, пеняйте на себя. Партбилет положите на стол, как минимум!»
После разговора с кэ-ге-бистом декан не спал полночи, и утром вышел на работу бледный и помятый.
Он вздохнул, собираясь приступить к самой неприятной части разговора.
Девушка почувствовала это и напряглась.
- Я даже слышал, будто вы собираетесь за него замуж? Будем надеяться, это только слухи?
- Нет, - отрезала Лена. – Я люблю его и действительно собираюсь за него замуж.
Декан вздохнул, взял из пластмассового стакана скрепку и принялся бесцельно разгибать и сгибать ее.
- Ну а родители?
- Вы что-то недопоняли, Павел Сергеевич, - насмешливо начала девушка. – Это я собираюсь за Ахмеда замуж, а не мои родители.
Он пропустил колкость мимо ушей.
- И они не против?
Увы, против. Еще как против. До истерики. До предынфарктного состояния. Но вам, Павел Сергеевич, знать об этом вовсе не обязательно.
- А вы не боитесь, что станете пятой – или там десятой женой в его гареме? – попробовал пошутить декан. – Знаете, как в «Белом солнце пустыни»?
Девушка не ответила. С тех пор, как Лена стала встречаться с Ахмедом, она слышала эту шутку от своих подруг уже раз десять.
- И где же вы собираетесь жить?
- У него.
Павел Сергеевич вздохнул. Похоже, перспектива «положить партбилет на стол» становилась все реальнее. Декан пустил в ход последний козырь.
- Через пять месяцев у вас распределение. Вы выбрали довольно редкую для женщин профессию и, учитывая вашу отличную учебу, вполне могли рассчитывать на очень хорошее место здесь, в Минске. Мы, откровенно говоря, и готовили его вам. Но теперь..., - он помолчал. – Поймите, я вас не пугаю – просто предупреждаю. Государство учило вас пять лет, заметьте, бесплатно, еще и стипендию выплачивало - а вы так хотите отблагодарить его? Не выйдет, дорогуша. Может случиться, что вы не получите диплома. Не только «красного», но и вообще никакого. И все пять лет вашей учебы, простите за выражение, как псу под хвост. Подумайте, Елена...мм... Сергеевна, хорошо подумайте. Еще не поздно, - жестко закончил он.
...По иронии судьбы 3 февраля завершился официальный визит в СССР вице-президента Ирака Саддама Хусейна, во время которого стороны, как и положено, распинались друг перед другом в братских чувствах.

27 ДЕКАБРЯ 1979 ГОДА. БАГДАД

Ахмеда никуда не брали, и их сбережения таяли с каждым днем. Его отец, баасист с двадцатилетним стажем, был убежденным сторонником и существующего режима вообще, и Хусейна в частности, а потому поступок сына не одобрил. Гордость не позволила Ахмеду обратиться к нему за помощью. Отношения между сыном и его родителями прекратились.
По соображениям экономии служанку пришлось уволить. Осенью Лене все-таки удалось устроиться чертежницей в убогую контору, громко именуемую Арабской службой очистки воды. Зарплата была мизерной, работа – довольно нудной, но Лена, которая больше не могла оставаться дома, повсюду чувствуя на себе виноватый и печальный взгляд мужа, была довольна:
- Кто бы мог подумать, - сказал как-то Ахмед, - что я, здоровый, не старый еще мужчина, буду сидеть дома без дела, а деньги станет зарабатывать моя жена!
Вместо ответа Лена нежно поцеловала его Усиленные занятия с ним арабским языком принесли результаты, и Лена уже не только могла объясниться на рынках или в магазинах, но и усвоила немалое количество технических терминов.
Начальником отдела был неразговорчивый пожилой араб по имени Амаль Шакир. Утром он входил в ее комнату, коротко здоровался и клал на стол очередную порцию чертежей и схем, которые надо было либо просто копировать, либо перечерчивать, внося изменения, обозначенные красным карандашом на оригинале. Иногда чертежи приносила секретарша-машинистка по имени Худа, молодая бледная девушка, вечно закутанная в унылый серый платок. Был еще шофер начальника, Али, инженер-электрик, имени которого Лена никак не могла запомнить, и мальчишка лет пятнадцати, занимавшийся уборкой помещений и по совместительству готовивший чай. Коллектив принял новую сотрудницу не то, чтобы враждебно, но сдержанно – как ей показалось, чересчур сдержанно. Учитывая уровень безработицы в стране, это было неудивительно. Ее диалоги с коллегами исчерпывались лишь вежливыми «здравствуйте», «до свиданья» и «мадам Аззави, будьте любезны, передайте калькулятор».
Приближался Новый год, но ощущения близкого праздника почему-то не было.
…Ей показалось, что в то утро сотрудники конторы смотрят на нее как-то особенно, но она обругала себя за излишнюю мнительность, и постаралась работать, как всегда.
Часов в десять утра господин Шакир вызвал ее в свой кабинет. Недоумевая, что это может значить, Лена отложила в сторону очередной чертеж, и поспешила к начальнику.
Тот сидел в глубоком кожаном кресле, уставившись в телевизор. Выступал президент Саддам Хусейн. Часто слышалось слово «Афганистан».
- Садитесь, мадам Аззави, - предложил он, и женщина опустилась на стул, стоявший у стены. – Вы знаете, что произошло накануне ночью?
Сердце ее тревожно забилось.
- Нет, господин Шакир.
- Ваши войска вошли в Афганистан.
- Наши... войска?
- Да, ваши. Русские или, если хотите, советские. Это только на словах ваш Брежнев борется за мир во всем мире, а его поступки говорят об обратном. Президент Саддам Хусейн осудил агрессию. Наша страна сделал это первой в арабском мире.
Девушка молчала. Ночью Ахмед спал плохо, беспокойно ворочаясь с боку на бок, и сегодня утром, собираясь на работу, она не включила телевизор, чтобы не будить его. Но даже если бы она уже была в курсе - что бы это изменило?
- Чаю, мадам Аззави?
Она покачала головой.
- В 1968 году мой брат работал в иракском посольстве в Чехословакии, - продолжал Шакир после небольшой паузы. - В августе 68-го Советский Союз оккупировал эту страну. Он видел, как чехи бросались под русские танки, сжигали себя в знак протеста... Знаете, мадам Аззави, - у меня к вам нет претензий. Вы исполнительный работник, грамотный инженер. Но – но поймите меня правильно: афганцы – наши братья, мы помогали и будем помогать им. А вы... разумеется, вы не можете отвечать за то, что делает ваше руководство, но поставьте себя на мое место. Мои служащие теперь долго будут видеть в вас – нет, не врага, но..., как бы это лучше объяснить? - с такой же легкостью русские могут начать агрессию против любой другой страны, если хотите, даже против Ирака. А вы – представитель этой страны-агрессора! Вы приехали оттуда! Как они будут после этого к вам относиться? У нас, арабов, сильно развито чувство солидарности. Мы солидарны с нашими братьями в Палестине в их борьбе с сионистами, мы поддерживаем...
- Все ясно, - перебила Лена, поднимаясь. – Я могу идти?
- Разумеется, мы выплатим вам, все, что вы заработали за последний месяц, даже дадим выходное пособие, - господин Шакир тоже встал. – Надеюсь, вы правильно меня поняли.
- Я правильно вас поняла, - бесцветным тоном произнесла она и повернулась к двери.
Такого новогоднего подарка она никак не ожидала.
Почему, ну почему эта страна награждает ее такими же пощечинами, как и та, откуда она уехала? – размышляла Лена по дороге домой.

7 ФЕВРАЛЯ 1977 ГОДА. ИВАЦЕВИЧИ

В тот день, когда Елена Кондратьева подала документы на выезд в Ирак, ее отца, майора Сергея Кондратьева, вызвали в штаб Н-ской части и сообщили ему об увольнении из рядов Советской Армии. По возрасту.
В кабинете кроме командира части, полковника Леонова, находился еще замполит Воронцов и какой-то незнакомый мужчина в штатском. Кэгебист, без труда определил Кондратьев.
Леонов даже не предложил ему сесть, вероятно, давая понять, что разговор будет коротким. А может просто хотел унизить в одночасье ставшего неблагонадежным подчиненного.
- Вы уже переслужили все мыслимые сроки, - жестко, без вступления начал он. - Верно, Алексей Васильевич? - обратился он к замполиту, стоящему у окна и безучастно созерцавшему унылый пейзаж провинциального белорусского городка.
Тот кивнул.
- Так что пора дать дорогу молодым, и...
- Простите, Николай Ильич, - перебил Кондратьев, понимая, что терять ему уже нечего. – Но ведь вы старше меня? Значит и вы скоро – того? Цветы на даче разводить, внуков нянчить?
Полковник недобро посмотрел на него сузившимися глазами.
- Хамить изволите? Ну-ну. Буду с вами откровенен. Мы, возможно, еще дали бы вам послужить. Но при сложившихся обстоятельствах...
- Каких обстоятельствах!? – не сдерживаясь, закричал майор. – Каких обстоятельствах? У нас не тридцать седьмой год, к вашему сведению! Да, черт побери, я и сам считаю, что моя дочь могла найти себе жениха и здесь, но если уж так получилось – в чем здесь преступление!? И какое отношение все это имеет к моей службе?
- Товарищ Кондратьев, давайте без истерик, - холодно произнес Леонов. – Может, воды? Успокойтесь и подумайте. Ирак – хоть и дружественная нам страна, но – страна капиталистическая. Вы – военный, майор Советской Армии, коммунист, служите... гм, служили в режимной части. Вопросы бдительности, знаете, еще никто с повестки дня не снимал, понимать должны. Ни для кого не секрет, что мы живем во враждебном окружении. Обороноспособность страны...
Кондратьев едва сдержался, чтобы не закричать: «Да заткни ты себе свою обороноспособность знаешь куда! Ты что, считаешь, что перед отъездом дочери я начну выдавать ей направо и налево все военные секреты!?» Вместо этого у него почему-то вырвалось:
- Я в семнадцать лет убежал на фронт. Я был ранен...
- Прежних заслуг у вас никто не отнимает, - холодно сказал Леонов. - Верно, Алексей Васильевич?
Замполит равнодушно кивнул.
- Я буду жаловаться. Я буду писать Машерову!
- Вот это пожалуйста. Хоть самому Леониду Ильичу.
Кондратьев сжал зубы, и желваки заходили на его лице. Скоты, скоты... Вчера ему звонил Виктор, брат, известный в республике художник. На следующей неделе он должен был ехать в Австрию решать вопрос о персональной выставке своих работ в Вене. Без каких-либо объяснений командировку отменили.
- Ленка, дура, что ты наделала! – пробормотал он.
- Что вы говорите?
- Говорю, служу Советскому Союзу! – зло бросил Кондратьев. – Вернее, служил! - и, круто повернувшись на каблуках, он вышел из комнаты.
Кэгебист внимательно посмотрел ему вслед.

СЕНТЯБРЬ 1980 ГОДА. БАГДАД

Отношения Ирака со своим восточным соседом, Ираном, ухудшались с каждым днем. Шатт-эль-Араб, пограничная река в районе Персидского залива, уже много десятков лет служила источником постоянного конфликта двух стран, и даже подписанное в 1975 году соглашение, согласно которому границей между Ираном и Ираком стала считаться середина русла, мало улучшило ситуацию: Ирак продолжал претендовать на два крупных порта, Абадан и Хорремшехр, расположенных на ее левом берегу.
В течение некоторого времени стороны обменивались угрозами, но вскоре стало ясно, что от слов они вот-вот перейдут к делу. Иракская пресса перестала использовать слово «Иран» и ввела термин «персидская клика». 1 апреля на заместителя премьер-министра Ирака Тарика Азиза было совершено покушение. Оказалось, что его исполнителем был проживавший в Ираке иранец, и отношения между двумя странами еще более обострились. Духовный лидер Ирана аятолла Хомейни открыто призывал иракскую армию взбунтоваться против существующего режима. Пытаясь избежать возможных действий «пятой колонны» на случай войны, Хусейн высылал из страны десятки тысяч лиц иранцев и лиц, имеющих персидские корни. К осени началось массовое передвижение войск и техники обеих сторон в приграничных районах.
Лена заметила, что количество продуктовых товаров в магазинах значительно уменьшилось: очевидно, власти создавали необходимый на случай войны резерв продовольствия. На улицах появилось больше военных, частые проверки документов стали обычным явлением. Несколько раз объявляли учебную воздушную тревогу; Лена с трудом переносила надрывный вой сирен, напоминавший ей военные фильмы. Она была далека от политики, не имела ни малейшего понятия, кто был прав в этом конфликте, а кто виноват, да, честно говоря, ее это особо и не интересовало, но когда началась мобилизация резервистов, она не могла не задать себе вопрос: что будет, если призовут Ахмеда? У нее еще теплилась надежда, что теперь его могут вернуть на старое место работы. Но этого не произошло.
22 сентября 1980 года иракская армия форсировала Шатт-эль-Араб и вторглась в иранскую провинцию Хузестан. Газеты и радио сообщили, что на первом танке, въехавшем на вражескую территорию, находился сам Саддам Хусейн. Начались тяжелые затяжные бои.
Ее худшие ожидания оправдались: неделю спустя после начала войны Ахмеда забрали в Народную армию - так назывался резерв регулярной иракской армии, созданный в начале 70-х годов. Один раз ему удалось позвонить ей и сообщить, что сейчас они проходят ускоренную военную подготовку в лагере в пригородах Багдада, после чего их, вероятно, отправят на фронт. Голос Ахмеда звучал устало и подавленно.
Ее захлестнула волна жалости.
- Ахмед, я люблю тебя. И буду ждать.
- Я люблю тебя, Лена. Я вернусь.

16 ЯНВАРЯ 1978 ГОДА. МОСКВА

Мать договорилась со знакомым, он на битых «жигулях» довез ее и Лену с чемоданом и двумя сумками до вокзала. Брест-московский поезд прибывал только через час, но у водителя в тот вечер были еще какие-то свои дела. Мать не стала ждать поезда. На прощание она сухо поцеловала дочь и лишь сказала: «Пиши. Или звони, если будет возможность». Слез и напутствий не было. Все слезы были уже выплаканы, а напутствия – зачем нужны напутствия своенравной девчонке, которая все равно сделает по-своему? Мать уехала на той же машине.
В последние дни перед отъездом семья окружила ее стеной холодного молчания и отчуждения. Родители даже не выразили желания знакомиться со своим будущим зятем, а Ахмед не мог приехать в Ивацевичи по причине того, что передвижение иностранцев по нашпигованной воинскими частями республике значительно ограничивалось соответствующими органами.
Отец, отчаявшись уговорить ее ничего не предпринимать хотя бы до получения диплома, теперь разговаривал с ней сквозь зубы и только при крайней необходимости, и большую часть времени сидел, запершись в своей комнате, и лишь шелестел страницами газет и журналов. Он тяжело переживал свою отставку. Лена краем уха слышала, что и у его брата Виктора, ее дяди, возникли какие-то проблемы. Лена все понимала, но ничего не могла с собой поделать. Дни, которые она провела в Минске с Ахмедом Аззави, были самым счастливым временем в ее жизни. Наверное, это была та самая любовь, что выпадает людям лишь один раз в жизни – да и то не всем.
Разговоры о свадьбе пришлось до поры до времени отложить.
Сначала они планировали расписаться в Союзе, но чиновники затребовали с Ахмеда такую кипу всяких бумаг, справок и свидетельств, что от первоначального замысла пришлось отказаться. Лена нисколько не сомневалась, что все это делается специально.
Ахмед уехал еще месяц назад, так как срок его командировки кончился. Лена рассчиталась с институтом, вернулась в Ивацевичи и начала готовиться к отъезду. Она сняла с книжки все деньги, которые собрала за четыре года работы в студенческих строительных отрядах, часть отложила на авиабилет, еще часть – на поездку за визой в Москву в иракское посольство, а оставшуюся сумму – совсем небольшую - начала тратить на покупку подарков и сувениров для многочисленной родни Ахмеда.
Она издергалась, осунулась, стала плохо спать, и почти не выходила на улицу, чтобы не попасть под «перекрестный допрос» подруг и знакомых – в маленьком городке слухи разносятся со сверхзвуковой скоростью. С иракской визой, на удивление, все прошло быстро и без проблем, гораздо труднее было получить для этого заграничный паспорт. Так или иначе, все окончилось благополучно.
Она вспомнила свой последний разговор с Ахмедом, который откладывала до последней минуты. Они стояли на перроне минского вокзала: на следующий день он вылетал из Москвы в Багдад. «Ахмед, я хотела, понимаешь..., - она запнулась, не зная, как точнее выразить свою мысль, потом продолжала: - Твои родители не будут против, если ты возьмешь замуж, ну, как бы это сказать...В общем, ты ведь мусульманин, а я – совсем неверующая?» Он засмеялся и заметил: «Ты одна такая, что ли? Да у вас вся страна состоит из этих, как их... безбожников!» Потом он нежно привлек ее к себе и продолжал: «Как сказал Пророк Мухаммед: «Выбирая жену, следует учитывать четыре качества: ее имущество, знатность, красоту и религиозность». Заметь, что красота у него стоит впереди религиозности». И вообще будем считать, что это лишь рекомендация, и что я последовал ей на четверть - выбрал тебя за красоту».
...Лене досталось плацкартное место в самом конце вагона, возле туалета. В первый момент ноздри девушки защекотало от едкого запаха дезинфекции, но уже через полчаса она едва ощущала его. Зато часов до двух ночи пришлось вздрагивать от хлопанья двери: поддавшие пассажиры часто бегали справлять свои надобности или покурить в тамбур.
Морозным утром следующего дня Лена прибыла в Москву. Таксисты на Белорусском вокзале запрашивали сумасшедшие деньги, но выбора не было: она понятия не имела, как добраться до «Шереметьева-2», зная лишь, что метро туда нет. Когда она заикнулась одному из шоферов, что будет платить по счетчику, тот посмотрел на нее, как на ненормальную. Другой тоже не стал разговаривать. Пришлось капитулировать.
Через полчаса Лена была в международном аэропорту.
- Тележку брать будем, девушка? – тут же подскочил к ней жизнерадостный малый в форменной синей куртке, на спине которой было написано «Шереметьево».
Лена прикинула, во сколько может вылиться подобная услуга, и покачала головой. Только потом она осознала, что там, куда она летит, советские рубли уже не понадобятся.
Она заполнила декларацию, в письменной форме заверив таможенные органы, что не везет ни наркотических веществ, ни золота, ни оружия, потом поволокла свой багаж на проверку. Таможенник попросил ее открыть лишь чемодан, прощупал сложенную там одежду и поставил в декларации свою закорючку, бросив: «Проходите».
В десятый раз она изучала свой авиабилет, нечеткую визу в паспорте, украшенную орлом и арабским закорючками, смотрела на табло, недоумевая, почему до сих пор не появилось сообщение о рейсе на Багдад, когда под сводами зала прозвучало долгожданное сообщение:
- Начинается регистрация рейса номер 620 Москва – Багдад компании «Ираки эрвейз» Пассажиров просим пройти....
Девушка подхватила чемодан и сумки и с трудом переставляя ноги в модных по тем временам сапогах на платформе, заковыляла к стойке регистрации.
… Она летела на самолете впервые в жизни, и ей было страшно – особенно в первые минуты полета, когда, под пронзительный свистящий звук взревевших двигателей, здания, деревья, автодороги вдруг стремительно понеслись вниз, уменьшаясь в размерах. Уши заложило. Лена вцепилась в подлокотник кресла обеими руками и непроизвольно зажмурилась.
- А вы сглотните, сглотните, - послышался рядом голос.
Девушка открыла глаза. Рядом сидел мужчина лет пятидесяти, расстегнутая дорогая дубленка которого открывала не менее дорогой темно-синий костюм и безупречную кремовую рубашку под галстуком.
Лена сглотнула, раз, другой, и действительно неприятное ощущение прошло.
- В первый раз?
Она кивнула и, наверное, покраснела, потому что мужчина успокаивающим тоном добавил:
- Что ж, вполне естественная реакция человеческого организма на высоту. Люди, простите за банальность, не птицы. Кстати, знаете, когда человек впервые попытался летать?
- Нет, - призналась Лена.
- Еще в XVI веке, причем у нас, на Руси. Один боярский холоп соорудил некий летательный аппарат с крыльями и сиганул, понимаете, с колокольни. Ему отрубили голову, а аппарат сожгли. И только много лет спустя Петр Первый сказал: «Не мы, а наши правнуки будут летать аки птицы».
- Вы историк? – спросила Лена. Ей вдруг стало легко и спокойно в компании этого человека. Страх прошел.
Мужчина улыбнулся.
- А что, похож? Нет. Я арабист. Занимаюсь диалектами арабского языка. Лечу в Багдад на международный симпозиум по лингвистике. Вы?
- Я тоже в Багдад, - и, помедлив самую малость, девушка добавила: - К мужу.
Мужчина понимающе кивнул.
- Он дипломат? Сотрудник посольства?
Лена не стала разубеждать его.

25 ФЕВРАЛЯ 1981 ГОДА. УЧАСТОК ИРАКСКО-ИРАНСКОГО ФРОНТА

Ахмед сидел на дне мокрого окопа, и курил, ладонью прикрывая сигарету от моросящего дождя. Сейчас бы чашечку горячего кофе! Вот уже третью неделю шли ожесточенные бои за Абадан. Город был почти полностью разрушен бомбардировками и артиллерийским огнем, но взять его иракские войска так и не смогли. С началом зимы и сезона дождей танки и тяжелая техника завязали в грязи, становясь легкой добычей авиации противника. Дело усугублялось тем, что к северу от Дизфуля иранцы пустили на поля воду одной из плотин. Батальоны иракских инженерных войск были вынуждены приступить к прокладке временных дорог.
Несмотря на победные реляции, становилось ясно, что война будет затяжной и тяжелой. Если, как сообщало иракское радио, только за первые дни боевых действий противник потерял до двух сотен боевых самолетов, причем иракские ВВС еще и не вступали в игру по-настоящему, то как же тогда иранцы умудряются теперь бомбить Багдад? – размышлял Ахмед. И где система ПВО, усовершенствованию которой он отдал столько лет?
Однажды на передовую прибыл сам Саддам Хусейн – как говорили, вручать награды отличившимся в боях. В защитной форме, с кобурой на поясе, он прошел на командный пункт, сопровождаемый высокими армейскими чинами. Минут пять спустя иранцы открыли по их позициям ураганный огонь. Ахмед решил, что это не могло быть простым совпадением: вероятно, они знали о передвижениях иракского лидера. Церемонию награждения пришлось свернуть. Когда обстрел прекратился, Хусейн поспешно уехал на бэтээре.
Мысли Ахмеда возвращались к Лене. В декабре ему удалось отправить ей короткое, торопливо написанное письмо, но дошло ли оно, он не знал: военная цензура могла по соображениям, понятным лишь ей одной, не пропустить его. Вот уже много месяцев он не имел понятия, все ли в порядке с Леной и как там у них дома. А может, и дома уже нет, и Мансур давно лежит в руинах? И вообще – жива ли она? Как Ахмед ни гнал от себя эту страшную мысль, она часто не давала ему покоя.
Он жалел, что сразу после призыва в Народную армию не заставил ее переехать к своим родителям, даже несмотря на напряженные отношения с отцом: теперь ему было бы легче сознавать, что об этой хрупкой русской девушке, которая уже столько испытала за эти два года, позаботятся родные. А вдруг... вдруг его убьют? Хорошо еще, если ей удастся без труда выехать из страны, с которой ее после его смерти не будет связывать ничего. Но вдруг война затянется – на годы?
Какая ирония судьбы, размышлял Ахмед. Тех обреченных, которых он отказался расстреливать на тюремном дворе, спасти было все равно невозможно, и то, что он стрелял поверх их голов, не значило ровным счетом ничего. И если бы он согласился стрелять в них, то не полетел бы с работы и, вероятно, не попал на фронт, где убивать придется не двадцати одного – много больше!
Конечно, если раньше не убьют его самого.

16 ЯНВАРЯ 1978 ГОДА. БАГДАД

Время за разговором летело незаметно.
Минут через сорок черноволосые арабские стюардессы выкатили на тележках ранний ужин - или поздний обед. Только теперь Лена почувствовала, как сильно проголодалась: и в поезде, и в Шереметьево она не ела совсем – мысли ее были сосредоточены совсем на другом.
Была жареная рыба с рисом в прямоугольных пластмассовых тарелочках, покрытых блестящей фольгой, с неведомыми специями в аккуратных маленьких пакетиках, апельсиновый сок, был кофе, чай, белые булочки с повидлом и сливочным маслом. Сосед Лены ел серьезно и сосредоточенно, и девушка не решилась спросить, был ли это образец настоящей арабской кухни или так, традиционная кормежка авиапассажиров.
Тревоги и волнения последних дней, полубессонная ночь в поезде взяли свое, и пообедав, Лена почувствовала, как глаза ее закрываются сами собой. Под мерный звук двигателей она заснула.
Она открыла глаза от того, что кто-то мягко тронул ее за плечо. Стюардесса.
- Фасн е сит-белт, плиз.
- Ремень пристегните, - проговорил сосед. – Подлетаем к Багдаду.
- Уже?
- Уже. Вы проспали самое интересное, - мужчина улыбнулся.
- Правда? – серьезно спросила девушка.
- Шучу, шучу. Знаете, весь полет обычно проходит над облаками, так что вообще ничего не видно. Сегодня не исключение. Правильно сделали, что поспали - ничего не потеряли.
Низкая густая облачность мешала разглядеть землю, даже когда самолет пошел на снижение. Но через минуту лайнер вынырнул из облаков, и Лена увидела под крылом серую ленту взлетно-посадочной полосы, рощицы пальм за ее пределами, несколько ангаров, фигурки копошащихся возле них людей. А дальше, уходило к линии горизонта и расплывалось огромное коричневое пятно – Багдад. Линия горизонта была почему-то не очень горизонтальной, но потом Лена догадалась, что лайнер накренился, делая разворот.
Шасси самолета коснулось бетона, и Лена ощутила легкий толчок. Последний раз взревели двигатели, и машина начала выруливать к зданию аэропорта.
За иллюминатором проплыло несколько серебристых толстобрюхих самолетов. На одном из них она успела прочитать «Saudi Arabian airlines». Гм…Саудовская Арабия – это где такая? Впрочем, нет, кажется, Аравия.
Движение лайнера прекратилось. Пассажиры поднимались и, застегивая пальто и куртки, тянулись к выходу.
Лену удивило обилие солдат и полицейских в зале прилета. Как раз незадолго до этого она видела в новостях репортаж о военном перевороте в какой-то африканской республике. И картина, возникшая сейчас перед ее глазами, очень напоминала ту, в телевизоре. Лена застыла на месте, не зная, что делать дальше и куда идти.
Mужчина, кажется, уловил ее растерянность.
- Пойдемте на паспортный контроль. Вон к тому свободному окошку, слева.
Он уверенно потянул ее в указанном направлении, и что-то сказал по-арабски чиновнику, сидевшему в застекленной кабинке. Тот заулыбался и кивнул головой.
- Давайте ваш паспорт.
Спутник Лены подал арабу оба паспорта.
Чиновник бросил беглый взгляд на девушку, потом на ее спутника, сравнивая фото с оригиналом, дважды хлопнул штемпелем и вернул документы.
- Держитесь рядом. Помогу вам пройти таможню. Как-никак, вы жена сотрудника посольства, а дипломатов не досматривают.
Девушка, возведенная в ранг «жены сотрудника посольства», мысленно поблагодарила судьбу за то, что ей встретился в самолете этот симпатичный человек.
Минут пятнадцать она ожидала свой багажа у круговой резиновой ленты конвейера, и все это время через стеклянную перегородку, отделявшую зал прилета, бросала напряженные взгляды в толпу встречавших. Ахмед должен был ждать ее: авиабилет был куплен заранее, о чем она сообщила ему за три недели до вылета. А накануне отъезда в Москву позвонила еще раз.
Но Ахмеда не было. Или она не могла разглядеть его? Или – он ее?
- Берите свои вещи и пойдемте со мной, - проговорил ее спутник.
Он уверенно обогнул толпу, выстраивавшуюся у таможенных стоек, и приблизился к одному из полицейских. Поговорив с ним минуты две, он обернулся к девушке:
- Проходите.
- А вы?
- А у меня вообще досматривать нечего. Портфель с бумагами.
Они миновали стеклянную перегородку и вышли в холл.
- Меня уже ждут, - объявил мужчина, указывая на седовласого араба в европейском костюме, державшего прямоугольный лист бумаги, на котором было тушью написано по-английски «Mr Ershov». Попутчик Лены поднял руку, привлекая его внимание.
- Мистер Ершов – это я, - пояснил он. – А ведь мы с вами так и не познакомились. Ну да ладно, чего уж теперь… Вас муж встречает? А то я мог бы…
- Нет-нет, спасибо, - поблагодарила Лена.
- Тогда все в порядке. До свиданья.
И мужчина, махнув ей на прощанье рукой, смешался с толпой.
Пассажиры и встречающие расходились, большой холл пустел. Ахмеда все не было.
Она говорила с ним по телефону позавчера. Он сказал, что обязательно будет. Что же могло случиться? Сломалась машина? Напутал что-то со временем прилета самолета? Внезапно заболел? А вдруг он попал в аварию?
В голову лезла всякая чертовщина.
А что делать, если он... не приедет вообще?
Она обругала себя за эту совершенно неожиданную и кощунственную мысль.
Лена посмотрела на часы. Со времени прилета прошло уже сорок минут.
Подошел солдат и спросил что-то по-арабски. Ахмед научил ее нескольким фразам, но от растерянности и волнения все начисто вылетело у нее из головы. Она нерешительно пожала плечами и сказала по-английски:
- Сорри, ай донт андерстенд .
Солдат отошел.
Ну вот, она уже начинает привлекать внимание.
Но в следующий миг сердце ее радостно дрогнуло. Сквозь стеклянные двери она увидела, как ко входу аэропорта подъехал синий «опель» - машина родителей Ахмеда, известная Лене по его рассказам.
В следующую секунду он уже вбегал в зал.
- Лена! Леночка! Я на целый час застрял эта... как это?... пробка, прямо в центре Багдада. Прости меня, родная. Прости...
Зацепив ногой чемодан, она бросилась ему навстречу, уронила голову на его плечо и расплакалась.

25 ФЕВРАЛЯ 1981 ГОДА. УЧАСТОК ИРАКСКО-ИРАНСКОГО ФРОНТА

Ему уже не раз приходила мысль о своей возможной гибели. Сколько скороспелых наспех обученных «солдат», таких же сугубо штатских, как он сам, погибло на его глазах! Едва научившиеся правильно держать в руках оружие и падать по команде «воздух!», они не могли противостоять регулярной иранской армии, которая периодически контратаковала их позиции.
Накануне он был свидетелем гибели Хасима Башира, молодого жизнерадостного парикмахера из Кербалы. Они познакомились еще в лагере под Багдадом. Хасим любил поговорить, и Ахмед вскоре знал, что его жена беременна третьим ребенком, старший брат работает по контракту где-то в Сирии, а сам Хасим тоже мечтает по окончании войны уехать куда-нибудь за границу, в Египет или Саудовскую Аравию и заработать денег на покупку собственного дома – сейчас они с женой жили у его родителей.
- В жизни не держал ничего опаснее бритвы, - признался он как-то Ахмеду. – Не знаю, как я смогу стрелять в живых людей.
- Ну, в мертвых стрелять не имеет смысла, - мрачновато сострил тот.
На глазах Ахмеда во время атаки Хасима почти надвое разрезала очередь из крупнокалиберного пулемета. Кишки вывалились из распоротого живота и упали прямо на грязную сырую землю. От них шел пар. Ахмед склонился над изуродованным телом, и его едва не вывернуло наизнанку. Он сразу понял, что помочь Хасиму уже невозможно. Он достал из кармана куртки залитые кровью документы товарища и, держа автомат наперевес, под шквальным огнем побежал догонять остальных.
В тот день погибло почти два десятка человек. Если бы иранский пулеметчик повел стволом пулемета на один - два дюйма левее, тогда он, Ахмед, бежавший рядом, упал бы на землю, нашпигованный свинцом. Нет, видно Аллах уготовил ему другой конец и в другое время.
Дождь перестал накрапывать.
- Приготовиться к атаке! – послышалась команда.
Ахмед проверил магазин старого с выщербленным прикладом, автомата, передернул затвор.
- Вперед!
Он перемахнул через бруствер, поскользнулся в жидкой грязи и побежал вслед за остальными. Прямо перед ним прыгала широкая спина Рашида Шарки, деревенского учителя из-под Самарры - тучного немолодого мужчины, с которым Ахмед тоже познакомился в учебном лагере. У Ахмеда мелькнула предательская мысль, что если тот, так и будет бежать впереди, то пуля, предназначенная ему, Ахмеду, достанется Рашиду.
Слева и справа начали рваться снаряды: иранская артиллерийская батарея открыла огонь по многократно пристрелянному участку.
... «Это – мой», - с каким-то удивительным спокойствием подумал Ахмед за долю секунды до того, как разорвавшийся метрах в трех справа от него снаряд превратил нижнюю часть его туловища в кровавое месиво из мяса и раздробленных костей.

ФЕВРАЛЬ - АПРЕЛЬ 1978 ГОДА. БАГДАД

Их медовый месяц на самом деле продолжался всего четыре дня – именно столько власти оплачивали молодоженам. Эти деньги покрывают пребывание в любом роскошном отеле Багдада. Вообще-то этот срок обычно не превышает трех дней, но начальство решило поощрить Ахмеда, как одного из своих лучших работников. Лена совсем не пожалела о том, что у них не будет свадебного путешествия – она знала, что все их путешествия с Ахмедом еще впереди.
На нескольких легковых автомашинах, под завязку забитых родственниками и друзьями Ахмеда, а также приглашенными на свадьбу музыкантами, они подъехали к отелю «Палестина». После нескольких зажигательных танцев, исполненных прямо на парковке под громкий стук барабанов, Ахмед подхватил Лену в белоснежной фате на руки и легко понес к входу.
Их сопровождали аплодисменты, вспышки фотоаппаратов, смех и добрые пожелания.
- Ну, вот мы и одни, - шепнул он ей на ухо в лифте и нежно поцеловал.
В Минске они не были близки физически: встречаясь с ней, Ахмед ни разу не позволил себе ничего такого. «Ленка, а у тебя с ним было?» - спросила ее однажды любопытная Наташа, но Лена одарила подругу таким взглядом, что та больше никогда не затрагивала эту тему. Впервые они с Ахмедом заговорили о детях здесь, в «Палестине», под тихий шелест потолочного вентилятора.
- Пусть первым будет мальчик, - прошептал он, щекоча ее ухо своими жесткими усами.
- Пусть, - согласилась Лена. – Или девочка.
- Или... сразу двое. А потом – потом у нас будет много детей. Как у моих родителей.
Нежно лаская друг друга, они продолжали мечтать.
Ласки и поцелуи Ахмеда становились все настойчивее. Он крепко прижал ее к себе, и Лена почувствовала, что его возбуждение нарастает. Она читала, слышала от девчонок в институте, как это бывает в первый раз, и инстинктивно напряглась. Ахмед уловил перемену в ее настроении и замер.
- Что? – тихо шепнула она.
- Я…боюсь сделать тебе больно.
Она очень нежно поцеловала его.
- Не бойся. Любимый человек не может сделать больно.
…Потом она долго лежала без сна, и, прислушиваясь к ровному дыханию спящего Ахмеда, смотрела в украшенный замысловатой восточной лепниной потолок. В голове ее вертелась строка из популярной когда-то эстрадной песенки - «Неужели это мне одной?» Неужели это ей одной? Теперь ей казалось, что даже одна эта ночь, когда она впервые почувствовала себя желанной и любимой женщиной, легко перевешивает все то, что ей пришлось пережить в последние месяцы: неприятности в институте, отчужденность родителей, неожиданно возникшую между ней и друзьями сдержанность, если не настороженность.
Их номер находился на четырнадцатом этаже. По утрам, устав от полных страстной любви ночей, они выходили на балкон и любовались пейзажами столицы. Лене, которая в своей жизни еще не видела ничего, кроме их двухкомнатной ивацевичской «хрущевки» и невзрачной общаги политеха, их апартаменты показались королевскими покоями: здесь стоял цветной телевизор, холодильник, имелись два кондиционера, телефон, ванная комната, а дежуривший круглосуточно персонал была готов выполнить любой каприз.
- А хочешь, я почитаю тебе свои стихи? – спросил он однажды.
- Ты – ты пишешь стихи? – удивилась Лена.
- Нет. Я начал писать, когда встретил тебя. В Минске. Знаешь, ты вызвала во мне такое…такие чувства, что я просто не мог не писать. Они посвящены тебе.
Он начал читать. Оказалось, что арабский язык может быть не только гортанным, резким и отрывистым, но и певучим, мелодичным. Она мало что понимала и улавливала лишь отдельные слова – «любовь», «цветок», «птица»…
- Перевести?
- Не надо, - ответила Лена, прижимаясь к нему. – Я все поняла…
Четыре дня пролетели, как одно мгновение. С большим сожалением они расстались с гостеприимной «Палестиной». Жалели о расставании не только они – в состоянии, близком к безутешному, была и служба отеля, которую Ахмед щедро одаривал чаевыми.
В марте Ахмед купил дом в Мансуре; часть денег дали его родители, часть были его собственными сбережениями, скопленными за холостяцкие годы. Его работа в проектном бюро, занимавшемся разработками новых систем противовоздушной обороны, оплачивалась высоко.
Несколько раз Лена звонила домой. Мать сухо сообщала, что у них все в порядке, что она по-прежнему работает в столовой, а отец устроился на полставки художником-оформителем в дорожно-строительное управление.
Вскоре она обнаружила, что беременна. После этого Ахмед буквально носил ее на руках, не позволял поднимать ничего тяжелее одного килограмма, а спустя несколько дней, несмотря на протесты Лены, нанял еще и девушку лет восемнадцати по имени Рана, родственницу одного из своих сослуживцев. Она успешно сочетала в их доме обязанности служанки и кухарки.
- Все равно же ты не сможешь приготовить мне кебаб, кузи или масгуф, - пояснил Ахмед. – А она этим с детства занимается.
При этих словах Лена почувствовала легкий укол обиды: выходит, какой-то масгуф вкуснее ее борщей и котлет по-киевски?
К восточной кухне с ее невероятно острыми приправами Лене, белоруске в десятом колене, пришлось привыкать долго и мучительно. Ахмед часто смеялся, глядя, как она, проглотив порцию чего-то огнедышащего, широко открывает рот и отчаянно машет перед ним ладонью:
- Может нам это - огнетушитель купить? – шутил он.
Лена целыми днями смотрела по телевизору американские сериалы, читала на английском «Багдад обзервер» и англоязычные детективы, купленные по дешевке на книжном развале.
- Я стала настоящей капиталисткой, - шутливо пожаловалась она однажды Ахмеду.
- Ну и как? – поинтересовался он, опускаясь на колени и прикладываясь губами к ее уже начавшему округляться животу.
- Если честно – скучно, - призналась Лена, гладя его жесткие волосы. – Хочу работать. Иначе, зачем я училась пять лет? Знаешь, наверное, мы, русские - трудоголики.
- Э... трудо – голики? Что это такое? Я никогда не слышал.
- А алкоголики – слышал?
- Да, - улыбнулся Ахмед и щелкнул себя по горлу. – Эти?
- Эти. Только они не могут не пить, а трудоголики не могут не работать. Ну, пойдем обедать. Рана еще полчаса назад сказала, что все готово. Знаешь, она и на пушечный выстрел не подпускает меня к кухне!
... В сентябре Лена родила мальчика. Ребенок оказался недоношенным и умер через два дня.

3 ФЕВРАЛЯ 1981 ГОДА. БАГДАД

Сначала послышался зловещий вой пикирующего бомбардировщика, потом от страшного взрыва пол под ее ногами заходил ходуном, где-то посыпались разбитые стекла. Лена поняла, что на этот раз бомба упала совсем рядом.
Авианалеты на Багдад стали частым и почти обыденным явлением. Когда они с Ахмедом перед покупкой осматривали этот дом, она была немало удивлена, обнаружив, что в нем есть и погреб - хранение картошки и все эти зимние соленья и варенья Лена считала сугубо русской традицией. Но Ахмед объяснил ей, что погреба в иракских домах служат иным целям: во время войны они могут сыграть роль бомбоубежища.
Заслышав вой сирен, Лена уже не бежала, как в первые дни, сломя голову в подсобку, где в полу находился деревянный квадратный люк, ведущий в подпол, решив, что спасти ее это довольно ненадежное кирпичное сооружение все равно не сможет, а вот если крыша и стены дома обрушатся в результате попадания бомбы или ракеты, выбраться из погреба будет нелегко. К тому же Мансур бомбили не чаще, чем другие районы города. Общественное бомбоубежище, располагалось через квартал от их дома. Лена была там лишь однажды, во время одного из первых налетов, и оно произвело на нее удручающее впечатление: ей казалось, что эти две или три сотни людей, тесно, плечом к плечу, сидящие на грубых деревянных нарах, уже и так заживо похоронены под уложенными в несколько слоев железобетонными плитами. Вентиляция работала плохо, в кромешной, душной тьме плакали дети, молились и причитали женщины. А, двум смертям не бывать...!, решила Лена и с тех пор стала оставаться дома.
...Гул самолетов затихал вдали. Лена в темноте подошла к окну - на время налетов электричество отключали - и отодвинула занавеску. Заметив сквозь силуэты пальм сада пляшущие яркие багровые отблески, она поняла, что где-то на соседней улице бушует пожар. Мимо дома, завизжав тормозами на повороте, пронеслась пожарная машина, потом два фургона «скорой помощи».
Лена вышла на улицу. В направлении пожара бежали люди. Она пошла вслед за ними. Полыхал многоквартирный дом, на первом этаже которого до войны размещалось кафе и парфюмерный магазин. Часть здания была разрушена; стена фасада местами обрушилась, и в открывшихся прямоугольниках квартир виднелись сугубо мирные вещи: холодильники, газовые плиты, шкафы, диваны и кресла. Кое-где мебель горела. Из-под обломков раздавались крики раненых.
Пожарные в брезентовых куртках начали торопливо разворачивать шланги, санитары с носилками наперевес бежали к полуразрушенному зданию. Вокруг места происшествия собиралась толпа: кто-то искренне хотел помочь, кто-то явился просто поглазеть – любопытство людей неистребимо даже во время войны.
Через несколько минут извлекли первые трупы: девочки лет двенадцати, пожилой женщины, полуголого старика. Тела складывали на асфальт у машин «скорой помощи». Из уцелевшего подъезда санитар вывел человека с окровавленной головой.
- Мадам Аззави! – кто-то робко тронул ее за руку.
Лена обернулась и какое-то время не могла припомнить, откуда знает эту бледную молодую женщину в неярком платье и черном платке. Именно этот платок и помог ей вспомнить.
- Худа? Вы?
- Я....
За время своего непродолжительного пребывания в Арабской службе очистки воды Лена так и не установила ни с кем из ее сотрудников никаких отношений, кроме сугубо деловых. Худу, с которой ей приходилось общаться по работе чаще, чем с другими, она еще как-то помнила, остальные уже стерлись в ее памяти.
- Как вы здесь оказались? Я никогда не встречала вас в Мансуре раньше.
- Здесь живет мой двоюродный брат. Он недавно вернулся с фронта – ему дали отпуск по ранению, - пояснила девушка.
Некоторое время она молчала, потом неуверенно проговорила:
- Знаете, мадам Аззави, когда вы ушли... мне было очень жаль, честное слово. С вами поступили несправедливо.
Не я ушла, а меня ушли, захотелось поправить Лене, но она знала, что не сможет правильно передать это выражение на арабском языке. Она почувствовала, что ее собеседница говорит искренне, и почувствовала к ней симпатию.
- Спасибо, Худа.
- Ваш муж воюет?
- Он... он пропал без вести. От него было только одно письмо, да и то еще в декабре. Он писал, что их часть стоит под Абаданом. Потом – ничего.
Она несколько раз звонила родителям Ахмеда, но и те ничего не знали. Они лишь сообщили, что получили от сына письмо где-то в декабре – примерно в то же время, что и Лена. Тогда она выяснила номер нужного телефона при Министерстве обороны и с трудом дозвонилась: линия была постоянно занята.
- Вам придется подождать, мы завалены подобными запросами, - устало проговорил невидимый собеседник. – Ахмед Аззави, вы говорите? Я записываю. Откуда он призывался? Хорошо, перезвоните через неделю.
Через неделю все тот же голос сообщил ей, что в списках погибших Ахмед Аззави не значится. Лена с облегчением перевела дыхание. Но это чувство владело ей не более пары секунд, потому что в следующий момент голос произнес:
- Двадцать второго февраля он пропал без вести.
- Что... что это значит? – ее голос дрогнул.
- Только то, что теперь его нет и в списках живых, мадам Аззави, - чуть мягче проговорил ее собеседник. – Он мог быть взят в плен, мог быть ранен и подобран на поле боя без сознания и, возможно, документов при нем не оказалось. Так что не спешите с выводами. Время все покажет.
Лена повесила трубку. Так она стала не вдовой - не женой.
- Сейчас все воюют, - вздохнула Худа. – У нас тоже забрали и Али, и Саддама.
Лена не помнила ни того, ни другого, но из вежливости кивнула.
- А вы – вы работаете, мадам Аззави?
Она отрицательно покачала головой.
- Хорошо, что я встретила вас. - продолжала Худа. – Я недавно вспоминала о вас. Знаете, моя сестра работает в главном военном госпитале Багдада. Ну, в том, что недавно переименовали в Медицинский центр Саддама Хусейна. Сейчас всех мужчин-санитаров забрали на фронт, и там нужны женщины. Хотите, я поговорю с ней?
Лена кивнула. Сбережения Ахмеда заканчивались. Дважды к ней заезжал старший брат Ахмеда, Тарик, с которым, из всех родных мужа, у Лены сложились наиболее дружеские отношения. Он оставил ей небольшую сумму, потом еще одну. Но вечно так продолжаться не могло.
Через несколько дней Худа позвонила ей и сообщила, что она может выходить на работу.

27 ФЕВРАЛЯ 1981 ГОДА. БАГДАД

Салах Бахтияр бросил на поднос окровавленный скальпель и сорвал с лица марлевую повязку.
- Зашивайте, - коротко произнес он и вышел из операционной.
В коридоре он опустился на видавший виды продавленный кожаный диван и закурил. Такого тяжелого случая в его двадцатилетней практике еще не было, и, как он полагал, больше не будет – по той простой причине, что шансы выжить с подобным ранением равны нулю. А то, что этот бедняга все же выжил, означало только, что милосердный Аллах по каким-то своим причинам решил задержать его на этом свете. Но разве это можно назвать жизнью? Ампутированы обе ноги, раздроблен таз, который он, Салах, был вынужден как мозаику буквально складывать из осколков костей, повреждены многие внутренние органы, огромная потеря крови... В довершение ко всему, один зазубренный осколок снизу вверх разорвал по диагонали лицо и засел в височной кости черепа, и как такое ранение повлияет на функции мозга, покажет только время.
Дверь операционной открылась, и оттуда вышел, на ходу снимая резиновые перчатки, ассистент Бахтияра Амаль Сауд.
- Садитесь, коллега, - Салах похлопал ладонью по потертой коже дивана. – Сигарету?
- Благодарю, доктор Бахтияр, - Сауд покачал головой и устало опустился рядом. – Я бы с удовольствием выпил чашечку кофе.
Некоторое время оба молчали.
- Знаете, Амаль, - начал Бахтияр, стряхивая пепел прямо на пол, - я все думаю: за те три часа, что мы проводили эту операцию, которая почти наверняка должна была окончиться смертью раненого, мы могли бы успешно прооперировать четырех или пяти человек. И они могли потом если не вернуться на фронт, то, по крайней мере, жить нормальной жизнью еще долгие годы. А так, кто-то из них, не получив своевременной хирургической помощи, умер. Вот я и спрашиваю себя: имели ли мы право пойти на эту... почти авантюру? На одной чашке весов – почти верная смерть одного человека, на другой – жизнь нескольких других. Но даже если этот бедняга и выживет – разве можно будет потом назвать жизнью его существование? Он до конца останется, как это называют американцы, «овощем». Не говоря уж о том, что станет огромной обузой для своих родных и близких... Ну, что вы скажете?
Сауд долго молчал, разглядывая свои смуглые руки с длинными, как у музыканта, пальцами.
- Я могу сказать только одно, доктор Бахтияр, - наконец, проговорил он. – Для кого-то этот человек, пусть даже в таком ужасном состоянии, не менее дорог, чем здоровый и полноценный мужчина – просто так устроена жизнь, потому мы и зовемся людьми. И если бы мы, отказав ему в одном шансе из тысячи, потом случайно встретили его мать или жену или детей – как бы мы посмотрели им в глаза?
Он поднялся с дивана.
- А что касается тех, кого мы спасти не успели – разве это наша вина, что сейчас так не хватает квалифицированных хирургов?

27 ФЕВРАЛЯ 1981 ГОДА. БАГДАД

Отец часто говорил ей, что лишних знаний не бывает - с чем она никогда не соглашалась. «Так что, папа, если я, например, выучу японский язык, то он мне когда-нибудь пригодится? – насмешливо вопрошала она. – Мне что, в будущем светит поездка в Японию? Или вдруг японцы валом повалят в наши Ивацевичи?» Отец не знал, что ответить, и начинал сердиться. Так или иначе, навыки медсестры, полученные на военной кафедре при минском политехе, пригодились.
С утра до позднего вечера ей приходилось перевязывать раны, накладывать шины и гипс, делать уколы. Раненых было много, и с каждым днем они прибывали. Койки уже не помещались в палаты и выставлялись в коридорах и подсобных помещениях. Она привыкла к запаху гноя, пота и крови, давно не стираных простыней и грязного белья. А самое страшное - она привыкла к запаху смерти.
Не хватало медикаментов и перевязочных материалов, не хватало опытных врачей, и солдаты умирали. Лена заставила себя не испытывать никаких эмоций. Сколько раз, безучастно скользнув взглядом по застывшим чертам, она набрасывала простыню на лицо мертвеца, а потом с помощью другой санитарки перекладывала тело на каталку и везла его в морг! Она боялась только одного: что кто-то где-нибудь в другом госпитале вот так же накинет простыню на лицо ее Ахмеда. Ведь пропавший без вести человек может найтись, причем не обязательно мертвым. Умереть он может потом. Но она надеялась.
Ей часто приходилось оставаться дежурить ночью, но она была даже рада: с тех пор, как забрали Ахмеда, дом всегда встречал ее пустотой и угрюмым молчанием. Она подружилась с некоторыми солдатами из палаты выздоравливающих. По-видимому, ее акцент забавлял их, потому что многие из тех, с кем она говорила, улыбались и необидно поправляли ее произношение. Эти молодые люди выиграли у смерти главную партию, и теперь не скрывая, радовались этому. Она, как могла, рассказывала им о России, поскольку слово «Беларусь» было для них пустым звуком, о русской природе, о снеге глубиной по пояс, а когда упоминала о том, что зимой в Сибири температура воздуха может доходить до минус пятидесяти и что там, бывает, птицы замерзают на лету, ей просто не верили. Многие солдаты были неграмотны и грубоваты, но это были простые и добрые ребята, и она испытывала к ним искреннюю симпатию. Может быть, думала она, на этих беспомощных парней, большинство из которых было почти одного с ней возраста, она расходует на них свой нереализованный материнский инстинкт? Все они были пушечным мясом, брошенным политиками в войну – так же, как и солдаты в Афганистане, солдаты во Вьетнаме, солдаты где-то еще. Она понимала и принимала только одну войну – ту, на которую семнадцатилетним подростком убежал ее отец.
Несколько раз она спрашивала об Ахмеде - никто ничего не слышал и не видел, но все, как могли, успокаивали ее.
Возвращаясь домой, Лена падала с ног от усталости. Перекусив на скорую руку, она ложилась и засыпала, как убитая. Без снов. Лишь однажды в жарком ночном кошмаре ей привиделся человек с обезображенным страшным шрамом лицом. Он лежал, опутанный какими-то проводами и трубками, как голова профессора Доуэля из фантастического романа Беляева, в одной из комнат их дома. Его тело было закрыто простыней, и эта простыня, облегавшая его туловище до пояса, на уровне бедер как-то странно обрывалась, словно дальше ничего не было. Как половинка матрешки, подумала Лена во сне. Она подошла ближе, протянула руку – вместо ног человека ее пальцы коснулись пустоты. Она беззвучно закричала от ужаса – и проснулась. Хотя писатели в своих романах всегда пишут про холодный пот, ее пот был теплым и липким. Как кровь. Ну почему это обязательно должен быть Ахмед? – попыталась успокоить она себя, не в силах унять бешеный стук сердца. С этой работой еще и не такое приснится.
... На следующий день она пила кофе в маленькой подсобке рядом с кладовыми, где хранилось белье и разный больничный инвентарь, когда в комнату вошла сестра Худы Интисар, с которой Лена подружилась почти с самого начала. Несмотря на то, что их разница в возрасте была совсем незначительной, та сразу стала называть ее «мадам Лена».
- Как страшно, мадам Лена! Привезли раненых из-под Абадана, - сообщила она. – Сколько уж я перевидела самых страшных ран, а все никак не привыкну. Аллах милосердный, от одного осталась только половина туловища, нижнюю часть всю размололо снарядом. Доктор Бахтияр сразу велел везти его в операционную, как самого тяжелого. Наверное, грех так говорить, но уж лучше бы он умер сразу - все равно не выживет.
- У него ведь тоже есть жена, дети, Интисар, - укоризненно заметила Лена. Потом почему-то добавила: - И... и мой Ахмед воевал где-то там.
Девушка виновато улыбнулась.
- Да, я сказала глупость, мадам Лена. Простите...
- Ничего, - Лена допила кофе и отодвинула чашку. – А списки – ты видела списки этих солдат, Интисар?
- Нет, мадам Лена, но я могу посмотреть.
- Ладно, потом.
- Нет, сейчас, - Интисар, желая побыстрее загладить свою оплошность, выскочила из комнаты.
Она вернулась через несколько минут.
- Нет, мадам Лена. Фамилии Аззави там нет.
Лена вспомнила свой ночной кошмар.
- А... а ты, случайно, не запомнила фамилию того раненого, ну, который - самый тяжелый...?
- Не запомнила, - виновато проговорила девушка и повторила: – Но фамилии Аззави среди раненых точно не было!

28 ФЕВРАЛЯ 1981 ГОДА. БАГДАД

- Мадам Лена, вы не могли бы сделать мне чашечку кофе? – попросил доктор Бахтияр, встретивший ее в коридоре. - У меня сегодня были две трудные операции, - словно оправдываясь, добавил он. – И еще одна предстоит.
- Разумеется, доктор Бахтияр.
- Тогда отнесите в мой кабинет. Я сейчас приду, буквально через пару минут.
Ей нравился этот молчаливый, чересчур серьезный врач-хирург средних лет, которого прислали в Медицинский центр совсем недавно. Говорили, что он учился в Америке, долго практиковал там, и что не только в Ираке, но, пожалуй, и на всем Ближнем Востоке ему нет равных.
На электроплитке она нагрела воды, бросила полторы ложечки растворимого кофе, добавила молока и сахара. Поставив чашку на поднос, она поднялась на третий этаж главного корпуса и плечом толкнула дверь кабинета Бахтияра.
Хирург уже сидел за столом и просматривал какие-то рентгеновские снимки.
- Благодарю вас, мадам Лена.
Женщина повернулась, чтобы уйти – но почему-то задержалась на пороге. Бахтияр, уже поднесший чашку к губам, вопросительно посмотрел на Лену.
- Вы что-то хотели спросить, мадам Лена?
- Доктор Бахтияр, - неожиданно вырвалось у нее. – Вы... не помните фамилию того солдата, которого оперировали вчера?
Дура! тут же обругала она себя. Тебе что, хочется, чтобы это был он?
Доктор помедлил с ответом.
- Ммм... если не ошибаюсь, мадам Лена, вчера я провел шесть операций. Двое раненых, к сожалению, скончались. Один – прямо на операционном столе.
- Я имела в виду того..., - она запнулась. – Того, у которого оторвана...э... повреждена, - она пыталась подобрать более мягкое определение, - нижняя часть тела?
- А, этот. Наверное, самый сложный случай в моей практике, - он кивнул и сделал глоток. – Я сделал все, что мог и он пока жив. А остальное – в руках Аллаха. Но я не запоминаю фамилий своих пациентов. Зачем? Тем более, сейчас, когда их такое количество. Почему вас заинтересовал именно он? У нас вся партия позавчерашних раненых прибыла с одного участка фронта – из-под Абадана.
Лена не знала, что ответить.
Хирург внимательно посмотрел на нее.
- У вас кто-то на фронте?
Она молча кивнула, собираясь уйти.
- Подождите. Доктор Сауд должен знать.
Он поставил чашку на стол, взял трубку внутреннего телефона и набрал номер.
- Амаль, будьте любезны, посмотрите по своим бумагам, как фамилия того солдата, которого мы с вами оперировали вчера – я имею в виду, самого трудного - с раздробленным тазом? Да, подожду.
Лена ждала, не в силах совладать с охватывающим ее волнением.
- Как? Еще раз, пожалуйста. Ага, Хасим Башир. Спасибо.
Доктор положил трубку.
- Ну вот. Хасим Башир.
Она с трудом сдержала вздох облегчения.
- Благодарю вас, доктор Бахтияр.

3 МАРТА 1981 ГОДА. БАГДАД

Что ж, с сомнениями относительно личности тяжелораненого солдата, которые грозили перерасти в навязчивую идею, было покончено. Трудные и однообразные госпитальные будни почти стерли из памяти Лены все мысли о нем. Только однажды, недели полторы спустя, она мимоходом поинтересовалась у Интисар:
- Как там тот тяжелораненый, без ног?
- Он в коме, мадам Лена. После операции он так и не пришел в сознание, - последовал ответ.
Самые серьезные лежали в двух больших палатах на первом этаже старого крыла госпиталя рядом с помещением интенсивной терапии. Словосочетание «самые серьезные» было эвфемизмом определения «безнадежные»: почти каждый день трупы солдат, умерших от тяжелых ран, отправлялись оттуда в морг. Лена отдежурила там лишь пару раз, потому что неожиданно столкнулась с проблемой, о которой и не подозревала раньше: нередко ей просто не удавалось разобрать на чужом языке просьбы или жалобы раненых, высказываемые слабым и нечетким голосом или даже шепотом. А она-то считала, что трудностей с устным арабским у нее уже нет!
Когда она честно призналась в этом старшей медсестре, мадам Борсайд, та сказала: «Что ж, мадам Лена, я понимаю» и больше не назначала ее на дежурство в эти палаты. Зато там довольно часто дежурила Интисар.
В тот день Интисар пришла на работу с красными глазами.
- Что случилось? – спросила Лена.
- У нас умер отец, - ответила девушка. – Полчаса назад звонили из больницы. Худа еще не знает.
- И что с ним было?
- Рак, - вытирая глаза платком, проговорила Интисар. – Он тяжело болел последние два года. Мы видели..., - она не договорила.
Лена обняла девушку. По рассказам Интисар она знала, как они с Худой, еще в детстве оставшись без матери, любили своего отца.
- Ступай домой, Интисар, - мягко проговорила она. - Вам же надо... ну, в общем, иди. Я за тебя отдежурю.
- Но я...
- Знаю. Ты дежуришь сегодня у тяжелых. Ничего, я справлюсь. Иди, я сама скажу мадам Борсайд.

3 МАРТА 1981 ГОДА. БАГДАД

Нет, все-таки зря она напросилась в ту палату – не предполагая, что здесь ее недавний ночной кошмар повторится наяву.
Она немедленно выделила из двух десятков солдат его.
... На койке лежал обрубок человека – она не смогла найти иного определения. Голова его была полностью забинтована, оставалась лишь неширокая щель для глаз. Они были закрыты.
Этот кусок туловища был покрыт простыней. До пояса. Дальше не было ничего - и она немедленно вспомнила свой страшный сон. Но эта половина человека жила: над койкой стояла стойка с капельницей, из бутылочки, укрепленной на ней, в исколотую вену левой руки, бледной и худой, капала какая-то бесцветная жидкость. Правая рука бессильно свисала вниз. Лена, склонившись над раненым, хотела поправить ее – и отшатнулась, словно пораженная ударом тока.
На указательном, чуть согнутом пальце правой руки солдата она разглядела маленький треугольный шрам.
Поднос с тампонами выпал из ее рук и, задев за край койки, с шумом упал на пол.
Последним, что она увидела, был удивленный и встревоженный взгляд доктора Бахтияра, совершавшего утренний обход.
... Ахмед рассказал ей эту смешную историю из своего детства еще в Минске. Как-то мать купила банку импортного бананового джема. В семье Аззави детей любили, даже баловали и ни в чем не ограничивали, а потому они, едва мать отправилась куда-то по своим делам, схватили банку и тут же «оприходовали» покупку, поочередно черпая вкусный продукт ложками. Когда очередь дошла до младшего, Ахмеда, немного джема оставалось лишь на дне банки. Он сунул руку с ложкой в узкую горловину и...
И тут оказалось, что вытащить руку назад невозможно. Поначалу это показалось детям забавным, и они начали смеяться над незадачливым братом. Но время шло, мать не возвращалась, а рука так и оставалась внутри банки. Ахмед заплакал. Тогда старший брат, Тарик, как самый умный, предложил просто разбить банку молотком. Он заверил испугавшегося Ахмеда, что больно не будет: удар ведь придется не по руке, а по стеклу. Он взял из кладовки молоток, Ахмед зажмурился. То ли стекло было очень толстое, то ли Тарик не рассчитал силу, но после первого удара банка не разбилась. Тарик решил ударить посильнее – и Ахмед закричал от боли. Мало того, что молоток задел руку - несколько кусков стекла впились в его пальцы. Один из осколков и оставил на пальце треугольный шрам.
...Когда она открыла глаза, склонившийся над ней, доктор Бахтияр, совал ей под нос ватку с нашатырным спиртом. Он смотрел на женщину с симпатией и тревогой.
- Вам стало плохо, мадам Лена? Почувствовали внезапную слабость? Закружилась голова? Неудивительно при такой работе. Ночные дежурства через день. Я попрошу мадам Борсайд, чтобы вам дали несколько дней отдыха, вы заслужили его, как никто. Ну-ка, давайте поднимайтесь...
Подхватив Лену под мышки, он помог ей встать.
- Это... Ахмед.
- Что вы говорите?
- Ахмед, мой Ахмед, - бормотала она.
- Кто? Он? – доктор Бахтияр кивком головы указал на искалеченного солдата. – Нет, мадам Лена, вы что-то путаете. Его фамилия э... Башир. Помнится, несколько дней назад я по вашей просьбе наводил справки. Хасим Башир. Смотрите, - он показал на картонную карточку, прикрепленную к спинке кровати.
- Это Ахмед, - упрямо повторила она.
- Почему вы так считаете?
- Смотрите, - Лена указала на правую руку раненого. – У него шрам на пальце. Ахмед рассказывал, как он получил его.
Врач взял бессильную руку солдата, внимательно осмотрел палец.
- Да, шрам. Вижу. Ну и что? Разве не может быть подобного шрама у Хасима Башира? В жизни бывают и не такие совпадения, мадам Лена..., - заметив, что женщина хочет возразить, доктор Бахтияр проговорил: - Ну, хорошо, сколько лет вашему мужу?
- Тридцать... три.
- А посмотрите что написано здесь, - он вновь указал на карточку. – «Хасим Башир, 24 года». Как вы это объясните?
- Я... я не знаю.
- А я знаю. Вам надо отдохнуть, мадам Лена.

3 МАРТА 1981 ГОДА. БАГДАД

В тот день он впервые пришел в себя.
Серый невысокий потолок, прорезанный разбегающимися во все стороны трещинами, пущенная прямо поверх штукатурки электропроводка, лампочка в засиженном мухами плафоне...
Он скосил глаза. Койки, на которых, покрытые простынями, лежат какие-то люди.
Он помнил и ту последнюю атаку, и широкую спину бежавшего перед ним солдата и взрыв, после которого наступила густая липкая, как смола, чернота. Он не мог вспомнить только одного – кто он такой. То есть он наблюдал себя как бы со стороны: какой-то человек с автоматом выскакивает из окопа по сигналу атаки, поскользнувшись, бежит по изрытой воронками земле, видит ослепительно-яркую вспышку, расколовшую подернутое рассветной дымкой утро, падает лицом в грязь... И опять: выскакивает, бежит, падает, выскакивает, бежит, падает... Что было потом, и что было до этого, он не знал. Как будто он родился в том окопе, и умер там же, в двух шагах от него, скошенный градом осколков.
Человек в белом халате с симпатичным усталым лицом, склонился над ним. У него внимательный добрый взгляд. Он что-то говорит: губы его шевелятся.
- Вы меня слышите?
Потребовалось какое-то время, чтобы до него дошло значение этих слов. Он слышит. Но как дать понять это врачу?
- Если вы меня слышите, моргните.
Его веки опустились и вновь поднялись.
- Хорошо, хорошо, просто замечательно. Вас зовут Хасим? Если вас зовут Хасим, моргните.
Его зовут Хасим? Его зовут Хасим.
Веки опустились и поднялись.
- Вы долго были без сознания, но теперь вы поправляетесь. Поняли? Вы поправляетесь, Хасим.
Он понял.
- Вот видите, мадам Лена, вы все-таки ошиблись, - проговорил доктор кому-то стоящему рядом. – Это совершенно другой человек.
Кто эта девушка с печальными глазами? Кажется, он видел ее прежде. Или не он, а тот другой, за которым он наблюдает со стороны? Все перепуталось. Или тот, и он – один и тот же человек?
- Налицо положительная динамика, - продолжал доктор. – Редчайший случай, чтобы после такого ранения... Пошевелите правой рукой, Хасим. Теперь левой. Отлично. Думаю, скоро будем снимать бинты с лица, посмотрим, как заживает рана. Если все в порядке, то потом и швы.
Он перешел к следующей койке.
Лена некоторое время молча смотрела на раненого, борясь с нахлынувшими на нее противоречивыми чувствами. Теперь, когда это изувеченное человеческое существо, отреагировало на совершенно другое имя, стоило ли сомневаться дальше и продолжать терзать себя сомнениями? Наверное, нет. Или все же...
Она поймала внимательный взгляд доктора Бахтияра, наблюдавшего за ней из дальнего угла палаты и, наклонившись, начала поправлять солдату подушку.
Доктор отвернулся и перешел к следующему раненому.
Она уже хотела отойти прочь, как вдруг, в последний раз взглянув на Хасима, увидела, что он, не отрываясь, смотрит на нее. Это были глаза человека, мучительно силящегося вспомнить.
Именно этот напряженный взгляд решил все в пользу того, что она сделала в следующий момент.
Она вновь наклонилась над тем, кого называли Хасимом, и тихо прошептала по-русски в забинтованное лицо:
- Ахмед, ты помнишь меня? Я – твоя Лена.
Никакой реакции. Это не он. Все.
Она выпрямилась.
В следующий миг тело под простыней напряглось и дрогнуло. Из глаз солдата на посеревший бинт выкатились две большие прозрачные слезы…


Уважаемые читатели,
в связи с тем, что в 2008 году роман «Прощай, Багдад…» вышел отдельной книгой в издательстве «Книжный Дом» (Минск), я не могу разместить его в Интернете полностью. Но я охотно помогу желающим приобрести его. Роман основан на реальных фактах, и написан мною после командировки в Ирак в 2001 – 2002 гг. В книгу также входит мелодрама «Помоги мне…», рассказывающая о судьбе белорусского инженера, похищенного террористами в Пакистане.
Стоимость книги – 15 000 белорусских рублей (эквивалент 5 долларов).
Мои телефоны 375-1634-61038, 37529-8010041, 37529-1149135, писать можно и на электронный адрес chigor03m@yandex.ru