История моей любви.

Григорий Волков





История моей любви


Роман











СПб 2006


1.В салоне для избранных почти никого не было, пожилой англичанин даже в полудреме не откинулся на спинку кресла, а сидел прямо, будто проглотил штырь, немец или голландец уткнулся в карманный компьютер, а когда город подступил и навалился, никто не приник к иллюминатору, и не с кем было поделиться щемящей тоской.
Город, где я родился, возник резко и неожиданно, высотные дома по периметру сверху были похожи на крепостные стены, но к ним не примыкали лачуги ремесленников и жителей предместья, недостроенное полотно окружной дороги то прижималось к стенам, то уходило в поле, дымили трубы, но гари было меньше, чем в день бегства, или промышленники поставили современные дымоуловители, или до сих пор не справились с разрухой, наверное, поэтому были рады каждому западному предпринимателю.
Один из таких добровольно явился на заклание, подставил склоненную голову под нож мясника.
Набил бумажник банкнотами, чтобы легче было общаться с аборигенами. Вряд ли что-нибудь кардинально изменилось за годы отсутствия.
Город надвинулся, прохладное стекло остудило взмокшее лицо.
Словно ночной бетон взлетной полосы, когда десантники устремились к самолетам, вспомнились давние страхи.
И им хотелось без оглядки отдаться живительной прохладе, но упасть не на мертвый камень, а распахнутыми руками зарыться в пряные травы, сказочным богатырем припасть к земле, вобрать ее силу.
Пришелец зажмурился и так сжал зубы, что потрескалась эмаль.
Самолет приземлился, колеса запрыгали на стыках плит, как по гладильной доске, француз или датчанин неохотно оторвался от игрушки и плотнее затянул ремень, ни один мускул не дрогнул на лице истукана, ржавый стержень не прогнулся, но с виска на щеку скатилась капля пота; зря он волнуется, наши, то есть русские научились встречать долгожданных гостей если и не с оркестром, то распростертыми объятиями; попрыгав на ухабах, самолет, наконец, остановился.
Нежный и вкрадчивый женский голос, так высокооплачиваемые ночные бабочки предлагают насладиться своим телом, возвестил о прибытии.
И если при подлете сначала вещал на европейском языке – разные говоры и наречия давно смешались в голове космополита или гражданина мира, некоторых более устраивает это обозначение, - а потом на русском, то на земле поменяли порядок.
Голландец забросил в портфель игрушку, двери камеры торжественно отворились.
Англичанин проснулся, на щеках обсох пот, но остались грязные дорожки.
Тыльной стороной ладони промокнул я лицо. На виске жилкой пульсировала кровь.
Пропуская друг друга, застряли мы в проходе достаточно широком для грузовика.
Пришлось наклониться и завязать шнурок, только тогда прошел чопорный попутчик.
Для высоких гостей подали специальный трап.
Снова зажмурился, ступив на ступеньку.
В детстве не наигрался в прятки, земля моя долго скрывалась и пряталась.
И поначалу казалось, что не удастся даже краем глаза взглянуть на родной город.
Осторожно и скрипуче размежил веки.
Заходящее солнце ослепило и выдавило слезы; надо же, оказывается в этой глуши не водятся медведи, а лицо встречающего европейского типа, нос не приплюснут, глаза не сужены и не растянуты, не курчавится короткий жесткий волос.
Но чересчур приторна и слащава улыбка, чтобы город претендовал на один из европейских центров.
- Как долетели? мы рады вашему визиту, желаем крепкого здоровья, вам необходим переводчик? – приветствовал меня представитель местной элиты.
На правильном и чопорном оксфордском диалекте, хотелось ответить ему на говоре рабочих лондонских предместий, впрочем, по-нашему можно еще точнее выразить свое отношение к подобострастной улыбке.
- Будто заранее не изучили мою подноготную, - откликнулся я на французском. – Ядрена вошь, - сбился на полузабытый язык.
А когда брови на холеном лице поднялись островерхой крышей аккуратного немецкого домика, объяснил свою оговорку.
- Солнце ослепило, могли бы и занавесить, давно не говорил на русском, кажется, что-то напутал, или так выучили в сорбоннах, - приписал себе несуществующее образование. С грехом пополам отучился один год в местном институте. – Как мое произношение? – спросил я.
- Если иностранные инвесторы вкладывают деньги в развитие нашей промышленности…, - признал он совершенство произношения.
- А где оркестр и фанфары, ковер под ногами, почему красны девицы в поддевах и кокошниках не подносят чертополох – так, кажется, называются ваши цветы – знатным гостям? – заплутал гость в местных обычаях.
- Шутить изволите? – отцвела и увяла лживая улыбка.
- В нашем деле нельзя без шутки, без нее пуста и нелепа жизнь бизнесмена, - объяснил я.
За безобидными обменами любезностями добрались до барака для иностранцев – могли бы подсуетиться и пригласить Росси или Растрелли для создания еще одного шедевра, чтобы надежнее заполучить наши капиталы. Зеленая полоса для упрощенного перехода была обнесена красными флажками, так обкладывают волков, матерый самец не перемахнул через флажки.
Но екнуло и заныло сердце, и только теперь осознал я, что вернулся на Родину.
Ранее и не надеялся на возвращение, при бегстве не удалось захватить даже горсть земли.
На границе преследователи вытряхнули ее из башмаков и карманов, остались пыль и грязь, что намертво въелись в поры, некоторые напрасно пытаются вытравить следы былого.
Я не пытался, но жил, словно доказывая кому-то ошибочность своего выдворения, доказательства обернулись робким денежным ручейком, потом вода разлилась полноводной рекой.
И теперь местные жители с благоговением встречали знатного гостя, вдруг что-то достанется с барского стола.
Провели волчьей облавой, на соседней полосе – я различил сквозь стены – таможенники или носильщики шмоняли вещи простых граждан; казалось, что и меня видят рентгеновским своим взглядом, зрачки их похожи на смертельные стволы, я прикрылся скрещенными руками, будто это спасет от поругания, так некогда прикрылась единственная.

2. Когда вечером в день вторжения проник я в ее крепость.
Родителей срочно вызвали на работу, отец ее – генерал или полковник, забыв о присущей высокому чину солидности, в несколько прыжков одолел простреливаемое пространство. Обламывая ногти, рванул ручку служебной машины. С визгом колес водитель сорвался с места.
Лицо начальника взмокло и посерело.
Обычно, отправляясь на службу, прихватывал он и жену; некогда пристроил ее в секретную контору главным кадровиком, такие должности должны занимать верные и проверенные люди; и не положиться на младших соратников; на этот раз уехал один.
Ее тоже вызвали, пришлось поймать частника; шофер услужливо распахнул дверцу. А когда она уселась, по-хозяйски уронил тяжелую ладонь на колено. Женщина не стряхнула назойливую руку.
Что-то случилось, если высокопоставленных деятелей побеспокоили вечером; ушли и не вернутся, безошибочно определила моя единственная; но у меня не было телефона; загадала – если я позвоню…
В особняк, где им принадлежал первый этаж.
Эти апартаменты не сравнить было с нашей коммуналкой.
Где не разойтись в узком коридоре, и если на тропе встречались дородные соседки, то одной надо было вжаться в стену, но никто не желал уступать, словесные перепалки иногда кончались побоищем. Удары наносились по телу, чтобы на лице не оставалось синяков и нельзя было пожаловаться участковому. А если били утюгом или сковородой, то заворачивали их в тряпку.
Но на кухне по давней договоренности противницы сохраняли относительное перемирие, требовалось вовремя и хоть как-то накормить своих повелителей.
Пламя встревожено гудело сначала в керосинках и примусах, потом в газовых горелках. Если по срочной надобности требовалось покинуть кухню, то хитроумные поварихи на время отсутствия обматывали крышки кастрюль колючей проволокой. И если б хватило образования, выдумки-то им хватало, то пропустили б через нее ток, заминировали объект, в крайнем случае поставили капкан.
Не с позором, но с честью покидали поле боя, чтобы первой добежать до сортира, которого явно не хватало на десять или пятнадцать комнат, занять вожделенное очко раньше оплошавшей соседки.
Родители мои по возможности не участвовали в этих разборках, соседи чурались чужаков: брезгуют нами или в тихом омуте…, как говорится в пословице.
Бывшие барские хоромы состояли из анфилады комнат, что ранее служили спальней, кабинетом, детской, гостиной, бильярдной и так далее; теперь проходные двери были наглухо заколочены, и все находилось в одном помещении.
Дровяная колонка была сломана, ванная превращена в кладовку, мыться приходилось в бане, куда по субботам и воскресеньям, будто в храм, устремлялись жители старого района.
И отстаивая в предбаннике длиннющие очереди, узнавали городские и мировые новости.
Когда и в каком количестве следует закупать соль и спички, какой супостат покушается на незыблемое наше могущество. И что непобедимая армия и мудрые правители как всегда дадут достойный отпор агрессору.
И пусть на смену тому, что по недомыслию пробудил наше незнание и, пугая недругов, башмаком стучал по международной трибуне, давно пришел другой, вроде бы покладистый и удобный, вернее не пришел, а свалил предшественника, мы приспособимся к любому правителю.
И наоборот, воспоем его, то есть свои достижения. Не только покажем супостату «кузькину мать», но сокрушим его самыми совершенными в мире ракетами.
А если те не полетят, технике свойственно отказывать в самый неподходящий момент, всей массой навалимся на противника. Сотнями тысяч трупов усеем очередные Мазурские болота, но прорвем оборону.
Так рассуждали мы, после политинформации пробиваясь в моечное отделение, где в клубах пара античными изваяниями проступали обнаженные тела.
Тогда было мало дряблых и пузатых, тугим мускулам могли позавидовать современные атлеты.
У некоторых волосы курчавились не только в нижней части живота, шерстью заросла грудь, островки растительности спускались на живот, наползали на плечи и на спину.
Но члены богатырей не могли укрыться даже в густых зарослях.
Тому зверью не часто приходилось выбираться из убежища, обычно семья ютилась в одной комнате. И чтобы удовлетворить похоть, зверь дожидался глубокой ночи, когда забудутся домочадцы.
И тогда хищник не знал удержу.
Если удавалось разбудить умаявшуюся подругу.
Мускулы наливались злой силой, железный штырь, казалось, мог сокрушить любую преграду.
И пропарывал, и вонзался, и все глубже входил в податливую и зовущую плоть, и вроде бы мог пронзить, но его длины и необъятности не хватало удовлетворить подругу.
Нельзя не только закричать или застонать, но даже дернуться, чтобы не потревожить домочадцев. И не изогнуться дугой в пароксизме наслаждения, и не вонзить ногти в одеревеневшую спину, и не насладиться обнаженным телом.
Но только с головой укрывшись плотным одеялом, пропахшим запахом немытых тел.
По-пуритански, наспех и с оглядкой.
Шершавыми губами не нащупать жилку на шее, не припасть к ней.
Этими же губами – кажется, все тело обернулось ими – сладостными склонами не вскарабкаться на грудь. Не насладиться отдыхом на чудной высоте. Победителем не обозреть покоренную долину.
Лишь в потемках дано ступить на землю, изнывающую в предчувствии свершения.
Во тьме испить из родника, живительной влаге огненными сполохами не вспыхнуть на свету.
Устало и безнадежно отвалиться от пересохшего источника.
А подруга твоя, вместо того чтобы приласкать и утешить, напряженно вслушивается в ночную жизнь.
Голоса припозднившихся гуляк, шум мотора и скрип тормозов…
Лишь бы не проснулись дети или свекровь, как объяснить и оправдаться?
Детей находят в капусте или их приносит аист, ныне в России почти перевелись диковинные эти птицы.
Когда началось вторжение, по наитию позвонил я единственной.
Из автомата на улице, у одного была срезана трубка, другой поперхнулся монеткой и закашлялся, с третьей попытки просительно и тревожно закричал аппарат в ее доме.
Она потянулась к нему, потом отступила, но не смогла противиться зову, отдалась судьбе и желанию.
Раскаленная пластмасса обожгла ладони.
- Нет, они не вернутся, я знаю наверняка, тебя долго не было, теперь у нас ничего не получится, - позвали меня.
С утра готовился к пересдаче экзамена – некому было заступиться и приходилось вгрызаться в так называемый гранит науки, - позвонил только вечером.

3. Мои родители не занимали высокое общественное положение; в начале пятидесятых центральный журнал опубликовал несколько рассказов отца; вдумчивый читатель в погонах генералиссимуса отнесся к ним с некоторой благосклонностью.
Упомянул фамилию в разговоре с приближенными, этого оказалось достаточно для чутких издателей.
Вышла небольшая книжица, и казалось, золотую жилу военной тематики можно разрабатывать годами.
Конец войны, мальчишка после военного училища, мудрые наставники, достаточно хлебнувшие в кровавой бойне.
Но старателю мало было золотоносной руды, неосторожно сунулся он в чужую выработку.
Победители вернулись домой, военная простота отношений сменилась путаной кутерьмой мирной жизни.
Рукопись романа попала к высокому покровителю; прочитав, тот сухеньким кулачком ударил по колену и раскурил погасшую трубку.
Незадачливого очернителя не расстреляли и не сослали на север, торопливо и навсегда захлопнули двери редакций.
И не открыли через несколько лет, когда осудили усопшего диктатора.
Худо-бедно, но тот разбирался в литературе, кто знает, как отнесутся к опальному писателю нынешние правители.
Или выросли другие прозаики, более нахрапистые и голосистые, не к чему копаться в старом хламе.
Или притупилось перо и заржавел голос, за годы молчания ржа разъедает даже самый прочный металл.
Но не вытравить память, забытый писатель мнил и надеялся.
А перебивался редкими заработками: репризами и скетчами для мастеров словесного жанра.
Денег едва хватало утешиться в ближайшем кабаке.
Но если другие при этом рвали на груди рубаху и вспоминали о былых подвигах, то отец пугался даже собственной тени.
И пробираясь к дому, отыскивал надежные укрытия. Прятался за водосточными трубами и за прутиками недавно высаженных деревьев. И предпочитал проходные дворы, местная шпана не задирала убогого.
Царапался у дверей, напряженным слухом мать разбирала этот шорох.
Автопилот отказывал, на хрупких плечах доставляла ценный груз до комнаты, мужчина подобрел и раздался к старости.
И если соседи готовы были обвинить гордецов во всех смертных грехах, то жалели пьяницу и дебошира.
Протрезвев и поправившись, тот все с большей неохотой марал бумагу, и все дальше отодвигалось время написания шедевра.
Еще недостаточно впечатлений и опыта; будьте прокляты наши правители, шептал он в отчаянии и в исступлении, но тут же ладонью зажимал поганый рот, вдруг ветер донесет крамолу до ушей соглядатаев.
Моя мать преподавала, умудрялась успевать и в училище и в вечерней школе, лишь изредка срывалась с занятий, когда муж за свои поделки получал скромный гонорар.
В отличие от него годы иссушили женщину, но, как известно, жилистые одолеют любые невзгоды.
От отца унаследовал я любовь к книгам, от матери - упорство в преодолении препятствий.
С первой попытки удалось поступить в престижный институт, куда почти невозможно было попасть без протекции: вместе с испытанием знаний существовал конкурс связей и фамилий. У меня не были ни того, ни другого.
И наоборот, предки отца после многовековых скитаний осели в Польше, а после ее распада – на Украине.
Дед его принял православие и выбрался за черту оседлости, древнюю кровь достаточно разбавили местной; но опытные кадровики копают до десятого колена и за славянской внешностью способны различить истоки.
Но, видимо, в институт пришла разнарядка принять мизерный процент инородцев, среди претендентов отыскали лишь слегка запятнанного и вроде бы своего.
Осчастливленный студент с головой окунулся в учебу и успешно одолел первый семестр.
Но весна выдалась солнечной и живительной, дурными голосами взвыли мартовские коты.
И невозможно усидеть за учебниками.
Я приметил однокурсницу на лекции по истории партии, требовательный преподаватель по головам пересчитывал присутствующих, и стоило хоть один раз не появиться на занятиях…
Она впорхнула в аудиторию в последний момент, рядом со мной было свободное место, поздоровалась, едва склонив голову.
Волосы упали, небрежно закинула их на спину.
Студенты дремали или сражались в слова и в «морской бой», соседка моя уткнулась в книгу.
Я тоже читал, между нами протянулась тонкая и еще непрочная ниточка взаимной заинтересованности.
Постепенно ниточка эта обернулась канатом; я грезил ночами и прислушивался к шорохам за перегородкой; когда подрос, мать придумала разделить комнату на две клетушки.
Но все труднее было расшевелить преждевременно состарившегося мужа, напрасно она пыталась; руки мои невольно тянулись к восставшему члену.
Ладонь ползла к нижней части живота, оставляя за собой полосу выжженной земли.
Пальцы доползали, но еще не решались погладить и приласкать, я переворачивался на живот, зарывался в подушку с запахом моих грез, наваливалось благостное удушье.
Каким-то образом мы дожили до своих лет в первозданной непорочности, негде было избавиться от этого груза.
Отец работал дома (если пустое бумагомарание можно назвать работой), да и обитатели нашей квартиры настораживались на любой подозрительный шум.
У моей избранницы был младший брат, и бабушка бдительно стерегла ее невинность.
Под ее надзором лишь изредка сходились наши руки и волосы.
Губами ухватить волосинки. И задохнуться в чудном аромате. И поймать игриво убегающую руку.
Вслед за ней дрожащими пальцами нащупать еще по-мальчишески угловатые коленки.
Юбка невзначай задралась, обнажились ослепительно белые и манящие бедра.
Преследуя руку, пальцы воровато заползают на них.
Она сжимает ноги, шутливо сопротивляясь насильнику.
Сдавливает пальцы в сладостном капкане, от его жара плавится кожа и вскипает кровь.
Но нарочито тяжелые старческие шаги разрушают идиллию, или в бредовое наше исступление вплетается звонкий мальчишеский голос.

4. На сессии, взявшись за руки, бродили мы негостеприимным городом. Заходящее солнце явственно высвечивало трещины и сколы, что все больше уродовали старинные здания.
Убегая от этого уродства, забились в парадную.
- Нет, не здесь и не так, - шепнула она, когда рука моя проникла под кофточку.
Пальцы запылены и изгажены дорогой пустых странствий, грязь отваливается хлопьями и поганит атласную кожу.
Это сродни испытаниям на полигоне: взрывная волна и смертельное излучение выжигают жизнь; страна наша окружена недругами, мы притерпелись к смерти и разрушению.
Пальцы устремились к груди и не ведали пощады.
Одна рука заползла за пазуху, другая цепко ухватила ее запястье.
Или руки ее запрокинуты на мои плечи, и не разобраться в мешанине рук и тел, каким-то чудом из этого сплетения выудил я ее ладонь, запустил ко мне на живот.
Искусным дуэтом вели мы партию, стоило взять неверную ноту…
Ладонь ее наползла на живот, мои ногти царапали и рвали тесную материю лифчика.
Зачем девушки ненужной тряпицей сдавливают и калечат плоть?
Тело твое прекрасно и желанно и без этих подпорок.
Или прячутся под броней, чтобы затянувшиеся поиски еще сильнее распалили воображение.
Сильнее некуда, в глазах пелена, кровь оглушительными толчками приливает к животу.
И если немедленно не выпустить избыток пара…
Одной рукой оцарапал и порвал тесную материю, пальцы впились в мясо; она со стоном запрокинула голову; другая рука прижала к животу ее ладонь; если ногти не пропорют, не стравят давление, котел взорвется; трещат брюки, отлетают пуговицы.
- Подожди, не сейчас, - обморочно повторила она. – Обступили и подслушивают двери.
И когда я сорвал нелепый нагрудник и затащил ее руку под ремень, когда от брюк отлетела последняя пуговица, когда пальцы мои взошли на вожделенную вершину, и наслаждение сродни пытке – здесь и немедленно, в грязи и прахе, - и она не перечила, когда желание наше достигло ослепительной высоты, распахнулись обступившие и подглядывающие двери.
Запретным ударом ниже пояса, от которого лопаются мускулы и напрасно хватаешься за канаты.
Или за перила, где высохшими пятнами спермы застыли плевки преследователей.
Под свист и улюлюканье обманутых и разочарованных зрителей, ломая ноги, беглецы скатились по истертым ступеням.
Усталость навалилась тяжестью восемнадцати лет, расстались случайными попутчиками, не только на поцелуй или на рукопожатие, даже на прощальный кивок не осталось сил.
Дома долго не удавалось заснуть, напрасно я прислушивался, за перегородкой мирно посапывали родители.
В назидание старикам запустил руку под одеяло.
Нащупал резинку трусов и, будто раздевая единственную, медленно, но непреклонно стянул их.
Потом поймал свою руку (нет, мы еще обнимаемся в парадной) и потянул ее к паху.
К зарослям в нижней части живота; мальчишкой заглядывался на мужиков в бане, потом недоверчиво ощупывал каждую появившуюся волосинку, потом встали они непроходимыми зарослями.
Но воображение помогло, пальцы вгрызались и ползли; ее пальцы, уговорил и поверил я.
Наконец, доползли, сначала отшатнулись от восставшего и одеревеневшего мужества, потом боязливо обхватили могучий ствол.
Пятью лесорубами измерили окружность диковинного дерева.
И попытались сокрушить его.
Но даже не пригнули; кожа под грубыми их объятиями то чулком сползала к основанию, то устремлялась к вершине.
И все убыстрялся ритм бесстыдных движений.
И уже не дерево, но конус вулкана, и лава подступила к жерлу.
Тело сотрясла дрожь, каналы распахнулись, лава изверглась; в сладостной истоме в последний момент нащупал я отброшенные в сторону трусы, материя впитала впустую растраченное семя.
Стал мужчиной, это не принесло отрады, но только так можно дожить до утра.
Выпустил избыток пара, а потом поочередно ощупал ладони; американцы верят, что после блуда зарастают они волосом, наивные и чересчур доверчивые люди.
И наконец, как в пропасть провалился в сон, привычно измяв подушку.

5. Вспомнил, затаившись в вечернем скверике.
Всех недотрог совратил той ночью, обрел необходимый опыт, ей не удастся укрыться за привычными отговорками.
Десантники выстроились возле люка, окаменевшим лицом в затылок соседа, и горячее дыхание обжигает твой затылок.
На очередных учениях; в вдруг это взаправду? бьется в черепной коробке и криком пытается вырваться ненужная и шальная мысль; усилием воли загоняют ее в дальний угол сознания.
И молитвой повторяют вызубренный материал. У каждого своя задача: перерезать провода, захватить штаб, оттащить с посадочной полосы самолеты, а если охрана будет сопротивляться, сокрушить ее.
Как научил старшина-сверхсрочник.
Собрал зрителей на цирковое представление.
Почти не осталось у нас лошадей, с трудом отыскали клячу.
Устав от жизни, та покорно подставила склоненную голову.
Но специалист не нуждался в мясницком ноже, он сам – совершенное оружие, годы тренировок отточили мастерство.
Расставил полусогнутые ноги, тщательно прицелился.
Ударил резко и без замаха.
И чемпионы могут позавидовать сокрушительному удару.
Упала густая, тягучая слюна, подогнулись ноги, кобыла повалилась на бок и перекатилась на спину, раскорячила копыта.
Кто еще хочет попробовать? вопросил убийца, призывая повторить смертельный трюк или подставить челюсть.
Зрители опасливо потупились.
Не такой уж и большой кулак, величиной с футбольный мяч. Костяшки похожи на выступы кастета.
Желающих не нашлось, публика отступила, самые брезгливые зажали нос.
Из чрева подыхающей скотины с чавканьем сапог по болоту вышли газы.
Изготовившись к прыжку, десантники вспомнили те показательные выступления.
Я едва не задохнулся в запахе страха и надежды.
И даже в самых обыденных фразах и поступках выискивал следы похоти и желания.
В трамвае, что неторопливо трясся по неровным рельсам.
Разрешите пройти, а разве я держу, обменялись репликами пассажиры.
Не пускай, держи обеими руками; а потом на меня навесят приблудного ребенка, распознал я сокровенный смысл.
Бог сотворил мир двуполым, но мы прикрываемся словесной шелухой. И надо долго копаться в ней, чтобы обнажить сущность.
И что мне вторжение – человечество воевало во все времена; землетрясения и вулканы – природа вечно пыталась извести жизнь; сквозь катаклизмы устремился я к единственной, медленно и тяжело ступая, косолапя, раскачиваясь на каждом шагу, преодолевая напор встречного ветра, оттягивая признание.
Вместо того, чтобы обогнуть дом и зайти с тыла – избушка не повернулась входом к уставшему путнику, - перелез через низенький заборчик – к окнам подступил небольшой палисадник, заросший бурьяном и чертополохом, хозяевам некогда было возиться с огородом, - собрал букет для единственной.
Колючки вонзились и покалечили, призрел боль.
Если она и наблюдала, то из глубины комнаты, стекло расплющило уродливую морщинистую морду пса.
Все мы будем такими в старости – неправда, хотя я вечен, но не доживу до преклонных лет; - морда эта приветливо оскаблилась.
Опознан и приговорен, и нет обратного пути, и вроде бы безразличные лица случайных прохожих – им не жалко, что разоряют чужие огороды – подталкивают к парадной; прижимая к груди отвратительный букет, перемахнул через ограду, с разбегу толкнулся в дверь, доски затрещали и прогнулись, но выстояли под ударом; услышал, как пальцы царапают железо и не могут справиться с простеньким механизмом.
- Оттянуть затвор и нажать на спусковую скобу, - подсказал я; она оттянула и нажала, дверь скрипуче и неохотно отворилась.

6. А потом ловушка захлопнулась, лампочка в парадной перегорела, с трудом различил: ночная рубашка с глухим воротом, пойманной птицей материя бьется на груди.
Не поймал птицу, но неуклюже оправдался.
- Завтра пересдача экзамена, готовился, никто не заступится, если не сдам.
- Отец позвонит ректору, - утешила она.
- Твой отец, - сказал я.
- Если ты меня забыл…, - поманила и позвала соблазнительница.
- И псина, она все видит.
- Закроем или закроемся в чулане.
- А вдруг вернутся родители? – придумал я.
Устав от пустых отговорок, она потянулась ко мне, а я отшатнулся – стыдно прятаться и скрываться, или различил волосы на своих ладонях, теркой сдерут они нежную кожу.
- Запылился и устал с дороги, обмой и дай приют; в таком виде встречаешь всех странников? – Ненароком наотмашь хлестнул ее по лицу.
На щеке остался разлапистый след пятерни – теркой все же испоганил кожу, - она запахнулась в кофточку.
Уронив букет, понурившись, боясь оглянуться на преследователя, палец может невольно дернуться и выстрел грянет, поплелся в пыточную камеру.
Еще одни двери навечно закрылись за спиной, тяжелые шаги конвоира, оскаленная морда сторожевого пса.
- Свой, - сказал конвоир.
В простеньком слове различил я вопросительную интонацию.
Оскал сменился недоверчивой усмешкой.
Как у той кобылы густая тягучая слюна упала на пол.
Под надзором отступил в ванную, мне позволили закрыться, неуклюже содрал запыленную одежду.
Чтобы остудил бетон взлетной полосы, включил холодную воду.
Кожа пошла пупырышками, ужалось так называемое мужское достоинство, только тогда добавил тепла.
Пемзой вгрызался в ладони, но все гуще вставал дикий волос.
Содрал кожу, как в анатомическом атласе обнажились мускулы и сухожилия, не вывел растительность, не вытравил следы разврата и падения.
Завернулся в махровое полотенце и той клячей покорно склонил голову, пусть прибьет и накажет.
Женщина поджидала в коридоре, потянулась ко мне – пес закашлялся, - из-под кофточки белоснежными крылами выпростались руки.
И если немедленно не повиниться в содеянном…
- Помнишь, нас выкинули на улицу, отовсюду выкидывали, - хрипло и безнадежно напомнил я.
Пес насторожился, на загривке вздыбилась шерсть.
- Нет, не так, - переиначил я те события. – Тебе подавай все удобства, отдельную комнату и ванную, а я ютюсь вместе со стариками и ночами напряженно прислушиваюсь к их возне.
- Бедненький ты мой, - пожалела меня женщина.
- Измучился и больше не мог ждать, - отступил и уперся в стену.
Полотенце встопорщилось на бедрах.
- Больше не надо ждать, - позвала меня единственная.
Тоже охрипла, я не узнал ее голос.
- Иди ко мне, - позвала женщина.
Пес завыл, как над покойником.
- Заткнись! – приказал я.
- Что? – опешила хозяйка.
- Ты не понимаешь, тогда не мог ждать, подобрал на улице первую попавшуюся подстилку.
- Заткнись! – снова приказал псу.
Обреченной кобылой тот повалился на бок, передними лапами закрыл морду.
- Неправда, ты пришел ко мне, - отмела она пустые оправдания.
- Правда и только правда, голая и больная правда, - настоял я на своей виновности.

7. Мотаясь по свету, случайно оказался в городе своего детства, не сразу признал улицы и дома.
И тем более гостиницу, где остановился согласно высокому статусу.
В оные времена кичилась она разве что былыми постояльцами: полузабытыми особами королевской крови; старые стены обветшали и потрескались, и любой мог забрести в ресторан. Герцогом или князем небрежно развалиться на шатком стуле.
Некоторые и воображали себя коронованными особами и месяцами копили деньги на поход.
Но пришли настоящие хозяева, перестроили гостиницу, и теперь и на пушечный выстрел не подпускали местную шпану.
Услужливый швейцар распахнул двери.
Я попрощался с провожатым, человеку необходимо отдохнуть с дороги.
Провожатый незаметно подмигнул администратору, тот скосил глаза на картину, что украшала стену.
Одинокий степной дуб или медведи в лесу, что подчеркивало русскую мощь и бескрайние просторы.
Или никто не подмигивал, а в картине был скрыт объектив видеокамеры.
Пусть смотрят и записывают, меня бесполезно шантажировать, это семейные и подкаблучники скисают, когда об их похождениях грозят рассказать женам и любовницам.

8. О подобной операции проговорился едва не ставший моим тестем полковник.
Вернее рассказал жене, а дочка случайно услышала; как показывают в шпионских фильмах, прижала к стене миску и приникла к ней.
Искаженные голоса заговорщиков вонзились назойливым комариным гулом.
Органы приметили шведского или норвежского атташе, тот вроде бы подошел по всем параметрам.
Парень из бедной рабочей семьи всего достиг своим трудом и способностями.
Но в мире полно еще более трудолюбивых и талантливых, на склоне лет большинству из них остается только сожалеть об упущенных возможностях.
Этот не упустил, в университете познакомился с наследницей миллионов. И вцепился в нее мертвой хваткой. Но устроил так, будто она пожелала, а истинный рыцарь не мог противиться ее воле.
А когда родители застукали любовников в постели, та сама повинилась.
А джентльмен, конечно, тут же предложил руку и сердце.
Родители неохотно согласились с наглым предложением.
Любовь-морковь и так далее; если откажете, убегу с ним, пригрозила упрямица.
Некоторые богатые и взбалмошные убегали, газеты захлебывались описанием их так называемых подвигов. В составе «красных бригад» грабили банки и убивали полицейских.
Так будущий атташе вскарабкался на первую ступеньку карьерной лестницы.
Чтобы выудить подробности давней постельной сцены, лучшие наши разведчики ненароком опросили свидетелей и их друзей; шпионы не погорели на сложном задании.
Девочка оглянулась на свою постель; родители не баловали ее разносолами, узенькая кровать была застелена серым армейским одеялом.
Но можно поместиться и вдвоем, если плотно прижаться друг к другу.
Каждой потаенной складочкой объять жаркое и желанное тело. И до головокружения, до потери сознания расплющить свои груди и его грудь.
Девочка запрокинула голову и запустила руку за пазуху, нащупала и надавила.
Была только боль; едва не выронила миску, окровавленными губами закусила рвущийся из горла стон.
Она услышала, значит и они могли услышать.
Рассказывая о секретной операции, полковник, действительно, напряженно прислушивался. И уловил бы дрожь мембраны микрофона.
Но был настороже скорее по привычке, не совершал ничего предосудительного, а просто посвящал в детали операции младшего товарища.
Девочка из сумбурного отчета улавливала отдельные эпизоды.
Страстные любовники в постели; так надавила на грудь, что едва не выронила миску; похабные похождения неверного мужа.
Тот не мог пропустить ни одной юбки, но делал это грамотно и осторожно, жена не догадывалась.
Своей любвеобильностью и привлек Органы.
( Жена не догадывалась, давно охладела к своему избраннику.
Все глубже погружалась в воспитание детей или в очередную беременность; раздалась и располнела деревенской бабой.
Мужу, естественно, приходилось ходить на сторону.
Услышав про детей и беременность, девочка отмела от себя неприглядную изнанку любви и близости; ее никогда не коснется эта напасть, в крайнем случае можно удочерить сироту, если в детстве не наигралась куклами.)
А еще ходок, и это самое главное, привлек общительностью, американцы считали его своим.
И через засланного казачка можно выведать самые сокровенные их тайны.
Об устройстве очередного туннеля между двумя Берлинами, и откуда они узнают о наших болячках: стоит одному из правителей втихомолку пожаловаться на недомогание, как предлагают патентованное лекарство.
Впрочем, девочка слушала невнимательно, все оглядывалась на свою постель и кусала губы.
И пропустила много скучных подробностей.
К скандинаву на улице обращались случайные прохожие: как пройти на соседнюю улицу, не найдется ли огонька, а раньше мы не встречались?
Прохожие эти были изобличенными нашими разведчиками – и их на всякий случай держали в Органах, наконец, они пригодились, - бесстрастная скрытая камера фиксировала встречи и разговоры.
Жена атташе была в очередной раз беременна – девочка сморщилась, услышав некрасивое слово, - пришло время рожать, вместе с выводком детишек швед отправил ее на родину.
А возвращаясь обратно, на пару дней задержался в нашем городе.
Как всегда поступал в подобных случаях, в этом и была изюминка операции, здесь наивный иностранец не опасался провокаций.
И сняв номер в лучшей гостинице, для экономии глотнув из заранее припасенной бутылки, спустился в местный ресторан.
Преследователи сработали безукоризненно, все места кроме одного были заняты – семейная пара вместе с подругой жены отмечала юбилей.
Иностранец правильно оценил обстановку и сам выбрал, никто не подвел его к столику.
Компания неохотно приняла пришельца.
Но с каждой рюмкой расцветало извечное русское хлебосольство.
И все более привлекательной становилась подруга жены.
Незамужняя женщина согласилась заглянуть в номер.
А что такого: поглазеть на заморские побрякушки, испить особенного кофея, контрабандой вывезенного из Бразилии.
И поглазела, и испила; так извела мужика за праздничным столом, что тот стервятником набросился на добычу.
В соседних номерах затаились специалисты, крошечной дырочки в стене хватило заснять это непотребство.
Девочка насторожилась, еще плотнее приникла к миске.
В лаборатории напечатали лишние карточки, часть неучтенных снимков попала к руководителю операции.
- А она знала, что ее снимают? - спросила женщина.
- Догадывалась, - дипломатично ответил полковник.
Девочка попыталась представить, лицо опалило жаром.
- А ты бы смогла? Вот так надо любить! – в свою очередь напал мужчина.
- Ага, когда ты возвращаешься под утро, и неизвестно где был, и мечтаешь только добраться до постели, - отбилась женщина.
Скучно было слушать привычную перебранку, девочка уронила миску, спорщики насторожились на колокольный набат.
Встревоженная мать заглянула в ее комнату.
Тоже раскраснелась; обычно тяжело и твердо ступала, на этот раз в движениях появилась кошачья вкрадчивость.
- Никогда не выходи замуж за мужчин выше тебя по должности, если и подтянут тебя, то вовек не забудут этого одолжения, - научила дочку.
- Не выговаривай мужу, если он задерживается на работе, - научил отец. – Чтобы достойно содержать семью, надо вкалывать до изнеможения.
- И это ты называешь работой?
- Чтобы процветала Родина! – схлестнулись они.
- Голодные годы послевоенной разрухи, что я понимала? – пожаловалась мать.
- Понимала достаточно, чтобы выбрать надежного, - сказал отец.
- Хватит, как вам не стыдно? – пожаловалась девочка на свою обездоленность.
- Стыдно? – удивились родители.
Ночью девочка напряженно прислушивалась, но не прикладывала миску к стене.
А если и была дырочка для скрытой съемки, то не разобрать было в тумане.
Молодые и красивые; не представить, чтобы родители…
Рано облысевший мужчина и забывшая о былой стройности женщина.
Повседневные заботы, привычная бутылка за воскресным обедом.
Взаимные упреки и подозрения.
- А что ты делаешь на своих курортах, когда отдыхаешь без меня?
- А инструктор по вождению роняет руку на колено? – прозорливо предположил ревнивец.
Девочка мысленно заткнула уши.
По ночам долго не удавалось заснуть; нагулявшись за день, мирно посапывала бабушка.
А девочка придумывала и воображала.
Фантазии хватило на то, чтобы ладонь с колена переползла на бедро.
Изнывая от назойливой и жгучей ласки, перевернулась на живот и лицом зарылась в подушку.
Ладонь переползла на ягодицы.
Извивалась и содрогалась под грубыми объятиями.
Призывала и отталкивала неуклюжего мальчишку.
Тот тоже не мог заснуть.
Пальцы мои каждой ночью все ближе подползали к нижней части живота.
Не могли пробиться, но постепенно научились ориентироваться.

9. Вспомнив о той поре – подробности забылись и можно было измыслить любое непотребство, - путешественник разоблачился в номере.
Посередине гостиной, чтобы больше был угол обзора, и соглядатаи не напрягались в поисках лучшего ракурса.
Одинокий дуб на картине был похож на восставшее мужское достоинство великана; в давние времена на брюках отлетали пуговицы, стоило подумать об единственной.
Пугливо посматривая на хлипкую перегородку, неумело пришивал я их на место.
Под шкурами медведей на соседней картине таились бдительные надзиратели, ни один шаг пришельца не останется незамеченным.
Мне нечего стыдиться, смотрите и завидуйте, сохранил юношескую стройность, для этого до изнеможения потел на тренажерах, а после подтяжки лицо стало, как у молодого.
Но кожа омертвела, чтобы оживить ее, приходится напрягать мускулы.
Пришпорить измученную кобылу, а если она не может ковылять, призвать искусного тренера.
Но поначалу смыть грязь и усталость дальней дороги.
Поры откроются и впитают дым и гарь некогда отвергнувшего тебя отечества.
Поэтому, содрав одежду, голым и беззащитным предстал я перед предвзятыми наблюдателями.
И ничего, что член свешивается измятой тряпицей, просто временное недомогание: подвел под него сложенные замком ладони – пальцы огрубели за годы странствий и оцарапали порядком потертые его покровы, боль не подстегнула воображение, - руки устало и безнадежно опустились, тряпица обвисла.
Переступив через кучку одежды, под усмешками соглядатаев доковылял до ванной; когда-то так же спрятался, чтобы оттянуть свершение, чтобы оглушило желание.
Взрывом молнии, извержением вулкана, землетрясением и гибельной волной.
Тугие струи ударили, кипяток и ледяная вода не избавили от лености души и тела.
Зеркало покрылось испариной, капли набухали и скатывались, ручейки грязной воды причудливо ветвились по кафелю.
Царь или Иванушка-дурачок окунулись в живую и мертвую воду; но чтобы вернуть былое, требовалось искреннее участие.
Дурачок вынырнул, перевалился черед низкий бортик бассейна и долго не мог отдышаться.
Многое пережил, не удалось целиком отдаться грезам.
Не до этого, когда напряженно поглощаешь биржевые сводки, и если поставил не на ту лошадь, не сможешь доказать ошибочность своего выдворения.
А если номер твой удачливый, лишь немного возвышаешься над толпой игроков.
И снова рискуешь, и нельзя ошибиться, иногда приходится голыми руками вгрызаться в пересохшее каменистое русло денежного ручья; камни рвут и калечат плоть.
Или, изнывая от жажды, брести пустыней, где-то существуют истоки, может быть, удастся отыскать их.
Ту давнюю, но так и не забытую девчонку – причину падения и гибели или богатства и возвышения, противоположности подобны по своей сути.

10. Обвязавшись махровым полотенцем, боязливо выбрался из бассейна.
Все многозвездочные гостиницы покроены по одному образцу, если требовательно надавить на кнопку…
Подражая продвинутому Западу, Россия переняла далеко не лучшие его достижения.
И даже творчески развила некоторые моменты.
Предводитель выстроил свою команду.
Как на том боевом задании, вспомнилось мне.
Стоит скомандовать и горошинами посыпятся из стручка.
И каждая – совершенное орудие разрушения и убийства.
Командиры приказали, я надавил кнопку, на аэродроме взвыли сирены, головорезы упали с неба – разве человечество познало радость полета? – и обезвредили охрану; уговорили себя, что идут очередные учения, поэтому не убили, а оглушили, как коров перед забоем.
Веером разбрасывая автоматные очереди, из казарм выскакивали солдаты.
Десантники с разбега натыкались на шальные пули.
Кровь по запаху отличается от подкрашенной водицы, захватчики различили и озверели.
Пробились огнем и сошлись врукопашную.
И если на учениях не получалось кулаком убить лошадь, то освоили в бою.
Проминали и ломали ребра, черепная коробка разлеталась скорлупой расколотого ореха.
На телеграфных столбах кричали вороны и десантники.
Перерезанные провода со звоном падали на землю.
Предводитель выстроил и придирчиво оглядел бойцов.
- Не очень молодой, но еще не весь песок высыпался, - поделился своими наблюдениями.
- Все мальчик-мальчик, а умер старичок, - откликнулась насмешница.
Не проявила должного уважения, но именно таких ценят молодящиеся жеребцы.
- Хорошо, ты пойдешь, - согласился наставник. – Но если не подготовишь его…
- Как же, отравятся они любовным зельем.
- Этот вроде бы русских корней, - утешил специалист.
- Прозелиты еще гаже, - согласилась избранница.
- Как ты его обозвала? – опешил командир.
- Мы пойдем, всегда готовы! – вызвались отвергнутые пионерки.
- Цыц! Сидеть! - приказал начальник, в зародыше подавил бунт.
- Ну, если ты настаиваешь…, - согласилась лазутчица.
Когда поднялась на этаж и пошла по коридору, то с трудом одолела сопротивление встречного ветра.
Задыхаясь, добралась до дверей.
А там, как перед прыжком с крыши, вдохнула полной грудью, отчего рубашечка резиновой перчаткой обтянула великолепный бюст, зажмурилась и двумя пальцами зажала нос.
Прыгнула, но не разбилась, лицо ее раскраснелось от обманчивой легкости свободного падения.
Я увернулся от упавших с неба десантников, но то вторжение искорежило мою судьбу; завернувшись в полотенце, кривой ухмылкой встретил былое.
- Русский еще разумеешь? - поздоровалась со мной девица.
Сквозь радужные размытые круги сомкнутых ресниц попытался опознать ее.
- Нет, не так, - поправил девчонку.
- Сам убежал или предки? – спросила она.
С интонацией жителя Лондонских предместий, нам не дано вытравить изначальную сущность.
Рано или поздно девочка всмотрится с подозрением.
Зачем совратил? и наверняка с корыстными целями, придумает она.
Никому не доверять, научили ее родители.
- Нет, не так, - возвращаясь к истокам, повторил я. – В ночной рубашке с глухим воротом, кофточка соскользнула на пол, отчаянно переступила через эту преграду, двумя крылами выпростала руки.
- Господи, опять извращенец. – Отступила и спиной уперлась в дверь незадачливая актриса.
Электронный замок сработал, не выбраться на волю.
Где за копейки придется вкалывать у станка, а если устроиться секретаршей, то задаром ублажать начальника.
- Стоит мне пожаловаться администратору… - предупредил я.
- Нет, я согласная, - согласилась пионерка.
- Ночные рубашки и другие причиндалы, здесь все есть, как в атомном убежище можно годами прятаться от действительности, - сказала она.
- Полотенце топорщится на бедрах, напрасно прикрываюсь скрещенными руками, - вспомнил или придумал я.
И опять прищурился, чтобы лучше видеть.
- Подожди, - попросила скромница. – Еще не вошла в роль. Сначала глотнуть для успешного воплощения.
Ковер поглотил вкрадчивые шаги, так подбирается хищная кошка; заслонился скрещенными руками, будто это спасет от удара когтистой лапы.
Скрипнула дверца бара – вечно они забывают о мелочах и не могут смазать петли, - гремучая смесь с бульканьем упала в желудок.
Лапа еще не ударила, я ждал и содрогался.
- И захват аэродрома, - предвосхитил события. – А потом вторжение ударных сил искорежило судьбу.
- Татаро-монгольское нашествие? – предположила насмешница.
Готовясь сыграть в спектакле, дурачились перед премьерой. - Не пью, на заре туманной юности напоили в усмерть, - отказался я.
- О, тогда бы я не приходила по вызову, - усмехнулась она.
- Ты готова? – устал я препираться.
- Уже пора? – испугалась девчушка.
- Пора или поздно, кто знает, - сбился я на дешевые сентенции.
- Не было вторжения, - торопливо и поспешно сказала она, пытаясь прятаться за сомнительную истину. – Просто князья передрались, каждый призывал к себе иноземцев, Россия полегла в раздорах. Если теперь придут захватчики, уже пришли, мы встретим, встретили их хлебом-солью. Что ты забыл в разоренной стране? – требовательно вопросила обвинительница.
- Я – эта страна, - придумал я.
- И был с нами, когда рушились устои? – не поверила она.
- Любая крепость падет, если разуверились защитники.
- Женщины слабы, - возразила женщина.
Снова глотнула, с чавканьем сапог по болоту жидкость упала в желудок.
- Если ты не прекратишь паясничать…, - предупредил я.
- И что будет?
- Пусть татаро-монголы, или поляки и французы, или победный марш немецких оккупантов, - вспомнил уроки истории. – Но на любой удар можно ответить еще более сокрушительным ударом.
Теперь иные времена, приходят не с мечом, но с деньгами и выгодными предложениями.
Я пришел и с тем и с другим.
И ты обязана ублажать долгожданного инвестора.
- Заткнись! – приказал жалобно скулившему псу.
- Как скажешь, - согласилась рабыня.
- И если хочешь до копейки обобрать иноземного лоха…
- Подготовить его, - поправила женщина.
- То вглядись внутренним и самым зорким взглядом.
- Родители все продали, остались голые стены, а я – совсем еще малявка, добывала пропитание на панели, - вгляделась она.
- Заткнись! – осеклась и приказала себе.
- Руки двумя крылами…, - вспомнила мои заморочки.
Я опять прикрылся ресницами, чтобы лучше увидеть.
- В постель или еще поплачешься? – привычно спросила она, но тут же ладонью зажала поганый рот.
- Всегда ненавидел женщин, от них одна морока, - неосторожно признался я.
Но не оттолкнул, она подступила, еще не приникла, слепцом ощупала лицо.
Кожа воспалилась под ее пальцами.
- Было и не забылось, - безошибочно определили чуткие пальцы. – Переломные моменты определяют жизнь.
Сколько надо испытать и через какие унижения пройти, чтобы обрести подобную зоркость?
Я испытал и прошел, а теперь заново разыгрывал забытую пьесу, был и актером и автором, мог переписывать неудачные эпизоды.
Если подыграет напарница.
Она справится, иначе снова окажется на панели; хотя подиум ее – такая же панель; мы сами выбираем дороги, и негоже ссылаться на обстоятельства.

11. Под надзором выпростала руки и потянулась ко мне.
Я различил тяжелое дыхание преследователей.
В девичьей ее камере отступил к узкой койке под армейским одеялом.
Железная боковина кровати подсекла ноги; чтобы не упасть, уперся в стену.
Потом вспомнил о встопорщенном на бедрах полотенце, прикрылся свободной рукой.
- Я разденусь… это как на пляже, - придумала и уговорила себя девочка.
Или суфлер подал очередную реплику, она послушно повторила.
- Наговорились, пора приступать, - согласилась девица.
И одним налаженным движением выскользнула из юбки, избавилась от рубашки.
А потом, немыслимо и маняще изогнувшись, дотянулась до застежки на спине.
Я тоже прогибался, маня и призывая единственную, и прикрывался растопыренными пальцами, и слышал стрекот камеры – все подстроено, тебя заманили в ловушку, но ты не желаешь выбраться; - преследователь мой присел, но не для смертельного прыжка, подобрал подол ночной рубашки.

12. Женщина, что едва не стала моей тещей, не отъехала далеко от дома.
И нечего делать на работе.
Это только при давно развенчанном диктаторе начальнички до утра маялись по кабинетам.
А вдруг Отцу нашему срочно потребуется справка, и требование это будет спущено по инстанциям.
Тот страх навечно въелся в поры.
- Здесь и немедленно! – заехав в темный переулок и заглушив мотор, потребовал умыкнувший ее мужчина.
- На работе…Обязаны присутствовать…Дочка без надзора…, - невнятно откликнулась жертва.
А когда он навалился – неудобно было барахтаться в тесной коробке, - нащупала и надавила рычаг.
Спинка откинулась, двумя борцами упали на продавленное сиденье.
Некуда пойти, отягощена семьей, а он ютится в общаге, только так можно отвлечься от повседневных забот.
Окна закупорены, капли пота скатываются с наполовину обнаженных и сотрясающихся тел и впитываются в промятые задами сиденья.
Майка, которую он не содрал, прилипла к груди и к спине, измочаленная ее рубашка взмокла и потемнела подмышками.
Женщина сыта и откормлена; некогда и она с родителями проживала в коммуналке и ни за что не вернется туда; и еще не накопили на квартиру; но об этом – потом, а пока капли пота скатываются по запотевшим стеклам и лужицами собираются на поддонах.
- Еще, - обморочно потребовала женщина.
А через несколько минут или лет с трудом выбралась из-под придавившего и обмякшего тела.
- Какой ты неугомонный, - выставила высшую оценку.
- А? Что? – не сразу сориентировался неугомонный любовник.
- Когда уйдешь от него? – посчитал насмешкой ее хвалу и в свою очередь напал он.
- Сначала разобраться с дочкой, - ответила она.
- Ага, выбрать для нее достойного, чтобы всю жизнь мучилась
как ты, - отмел он возражения.
- Или не мучалась? – допросил ее.
- Бравый лейтенант после училища, - привычно оправдалась женщина. – Тогда ценили военных. И знатный продовольственный паек.
- Отдалась за кусок хлеба, - обвинил мужчина.
- А ты недоедал? – огрызнулась она.
Любовник ее гораздо моложе, не хлебнул лиха, а если и хлебнул, то мужикам гораздо проще приспособиться и пробиться.
Вместо того, чтобы указать на это, женщина ловко поменяла тему.
- Одежду измочалил, как пойду на работу?
- И это – работа? – нарочито удивился он.
Они уже оделись, мужчина распахнул дверцу, пахло бензином и моторным маслом.
Как на аэродроме перед вторжением: баки заправлены, на бетоне радужные пятна.
- Что им не хватает? – спросила женщина.
- Просто стали хуже жить, поэтому вышли на улицу, это мы никогда и никуда не выйдем, - выдвинул свою версию специалист.
- Наши обязательно вмешаются.
- Разве это революция? Обычные экономические проблемы, - не согласился оппонент.
- А ну их к черту! – разозлилась женщина.
- Людям все равно какой строй, лишь бы кусок хлеба был намазан толстым слоем масла, - объяснил мужчина.
- А ну их к матери! – повторила мать. – Поехали кататься! – предложила она.
Мотор ожил, машина выползла из переулка.
Но в случайных своих странствиях беглецы все ближе подбирались к особняку на окраине.

13. Девица дотянулась до застежки, еще одна тряпица упала, потом двумя пальцами подцепила трусики. Купальщицей переступила через кучку одежды.
Я вгляделся: девочка по вызову – должны остаться следы похотливых взглядов и грязных рук.
Под пристальным моим вниманием полновесные груди ее обвисли, живот смялся складками, в паху истерся волос, на бедрах выступили вены.
Она не прикрылась, но подвела ладони под тяжелые груди.
Маняще и призывно приподняла их.
Остались складки и жилки.
Прикрылся одной рукой, другую запустил под полотенце, пальцы нащупали и приласкали.
По-разному возбуждаются мужики.
Одним достаточно услышать перестук каблучков и посмотреть на эту лошадку.
А если та фыркнет, взбрыкнет и помчится, то устремятся в погоню.
Другим необходимо увидеть хотя бы частицу обнаженного тела.
Вот порыв ветра вздул подол, ослепила полоска между чулками и трусиками.
Или поманит пушок на пояснице, по-лебединому изогнется шея.
Искатели принимают охотничью стойку, ноздри раздуваются в вожделении.
Третьим необходимо подержаться за руку, ненароком уронить ладонь на бедро.
Или сначала полистать фривольные журнальчики, вглядеться в запретные снимки.
Некоторые ценители наслаждаются видом совершенных мужских тел.
Вернее мужикам предпочитают чистых отроков.
С одним таким я случайно столкнулся в бане.
Пацаном любил пересиживать всех в парилке. Такой же страстный парильщик потянулся ко мне.
Мужское его достоинство нацелилось.
Я задохнулся, скатился с помоста.
В клубах пара вывалился из пыточной камеры, поспешно затворил дверь.
Отец отдыхал в раздевалке, собирал материал для очередного бессмертного творения, вынюхивали и выслеживал таких же неудачников, каждый делился наболевшим и не слушал собеседника.
Я навалился на дверь, шайки и мочалки уставились.
Впрочем, особенно не удивились; детям не сидится, им надо побегать и побаловаться.
Все мы - такие разные и неповторимые, по своей сущности мало чем отличаемся друг от друга.
И я настораживаюсь на стук копыт и на полоску обнаженного тела и иногда листаю фривольные журнальчики. И готов подержаться за руку или уронить ладонь на податливое бедро. И не прочь насладиться юношеской свежестью.
Вообразить и придумать, но при этом пальцы мои заползают под ремень и все ближе подбираются к паху.
Или под полотенце, которым целомудренно укутался неуклюжий совратитель.
- Нет, не так, - сказал я.
- Как пожелаете, - усмехнулась рабыня.
Трудно, почти невозможно вернуться к истокам; она запрокинула голову, волосы тяжелой волной упали на плечи, изогнулась, так встают на мостик.
Блицы вспышек ослепили, мастера торопились запечатлеть быстротечный момент.
Груди поднялись непорочными холмами. И ни одна складка не измяла живот. На лобке не истерся волос, вены не набухли и не обезобразили ноги.

14. Нельзя два раза войти в одну реку, вопреки непреложной истины окунулся я в воды юности.
Наклонилась и ухватила тяжелый подол ночной рубашки.
Потянула его вверх, по улице проехала машина, в коридоре радостно взвыл пес.
- Понимаешь, больше не мог ждать, - напрасно повинился я.
Уже не упирался в стену и не отталкивал ее растопыренной пятерней, пытался распутать узлы. Полотенце намокло, ткань разбухла, узлы не поддавались.
- Как на пляже, - сказала она. – Одной или двумя тряпицами меньше…
Штангистом выжала вес, руки подогнулись, рубашка с грохотом упала на помост, дом покачнулся; немецкие пленные сработали на совесть: строение выстояло.
- Голая, и мне не стыдно, - позвала девочка.
Великолепным своим телом; многое повидал, странствуя по свету; ни одна жрица любви не сравнится с нашими воспоминаниями.
Ломая ногти, наконец распутал узлы. И напрасно попытался удержать полотенце.
Оно провалилось в пропасть; склонившись над бездной, проследил за его падением.
А потом изучил половицы, которые промяли босые ноги. По дереву змеились трещины, так трескается бетон под тяжестью сапог.
Аэродром захватили, приняли первые самолеты.
Обошлись малыми потерями, доложил командир передового отряда.
Десантники потеряли более половины личного состава, выжившие еще не могли очухаться от горячки боя. И готовы были крушить все подряд.
Вы пришли с миром и с наилучшими пожеланиями, напомнило начальство.
К матери такой мир и такие пожелания, мысленно откликнулись солдаты.
К матери, повторил полковник, почему меня не задействовали в операции?
Здесь ты нужнее, успокоили его, вдруг кто-то выскажет недовольство или хотя бы усомнится в правомерности наших действий.
Сначала привести его в камеру с набором необходимых инструментов.
Например, с воронкой, чтобы сподручнее было заливать в горло расплавленное олово. Или щипцами, которыми сдирают излишки жира. Или с удобными сапожками, их подгоняют по мерке, постепенно закручивают винт. Или с приспособлением, что увеличивает рост коротышек. И так далее.
Обычно демонстрации хватает для того, чтобы согласились сотрудничать строптивцы. И наперегонки закладывают они близких.
К матери, сказали генералы, те мечтатели измыслили социализм с человеческим лицом.
Разве оно человеческое у шептунов и доносчиков?
Нет, скорее обезьянье, жабье, а у некоторых и крысиное, так и норовят цапнуть исподтишка.
Надзор и сыск, ты необходим здесь, сказали полковнику.
Вдоль и поперек изучили твою подноготную, не обнаружили ни одного изъяна.
Деды и прадеды выпивали в меру, так же принимаешь и ты.
А если и учили жен и домочадцев, то по делу и не до смерти.
И с подозрением относились к пришлым.
И лицо у тебя по-славянски скуластое, и нос вздернут, и не курчавятся остатки волос.
Годен по всем статьям, но если ненароком изгадишь безупречную репутацию…
Есть сомнения, предупредило начальство.
Сомнения их оправдались; медленно и скрипуче передвинулись мои зрачки.
Увидел и ее и свои ноги.
Холодно босиком стоять на выстуженном бетоне на пронзительном ветру, кожа пошла пупырышками, волосики встопорщились.
Щиколотки, голени, колени, бедра…
Манящий островок зелени в треугольной ложбинке.
И поникший мой путник, что уже насладился изысканным лакомством.
- Это от перелета, от смены часовых поясов, - объяснил я.
- Разве мертвый восстанет? – пошутила девица.
- Ничего не получишь, если не обслужишь знатного клиента, - предупредил я.
- Как?
- Как завлекала, когда была девушкой.
- Ау! Ты где? – позвала девушку.
- Минус сто, двести, триста баксов, - включил я счетчик.
- Ничего, это не позорно, просто переутомился на любовном фронте, - толком не вжилась в роль незадачливая актриса.
- Четыреста, - продолжил я счет.
Холодно, горячо, детьми искали мы спрятанный предмет; наполнил полновесным содержанием давнюю игру.
- Просто подвело воображение, - предположила девица.
- А может, опять триста, - сказал я.
- Такое вообразил, что выплеснулся в эротических фантазиях, - нащупала она верную тропинку.
Крутую и каменистую, только везучие странники одолеют крутизну.
Или протянула руку над пропастью. Чтобы не упасть, ухватился я за нее.
Но когда сошлись пальцы, содрогнулся от мощного разряда.
Ухватила и потянула, последовал за ней в сполохах молний.
И в порывах встречного ветра, ураган содрал одеяло.
Ослепила хрусткая белизна простыни и наволочки.
Пружины скрипуче просели.
- Ничего, просто прилечь и подержаться за руки. А потом, когда не станет мочи терпеть…, - научила соблазнительница.
Зажмурившись, отыскал я зверька.
Он насторожился на случайную ласку, осторожно выглянул из укрытия.
Другая рука пятью лазутчиками вскарабкалась на ее живот.
- Пора по-настоящему? – спросила она.
Лазутчики наткнулись на ее ладонь. Полонили ее, потащили на свои позиции.
Заблудившиеся странники вроде бы случайно натыкались на тот аэродром. Беспечная охрана не сажала их под арест, но выпроваживала восвояси.
И когда с неба посыпались головорезы, то знали расположение казарм и постов охраны.
Тяжелые транспортные самолеты с ревом садились на потрескавшийся бетон посадочной полосы.
Откатившись на край постели, нависнув над пропастью, тянул за собой неподатливую руку.
Ногти ее царапали и рвали плоть.
А другой рукой подползал к благостному и плодородному ее источнику.
И уже знал: орудие мое готово к бою.
Порох заложен, осталось поджечь запал.
- Все мы – извращенцы, - сказала девица.
- Припасть руками, грудью, лицом и губами, - научил я.
- Если женщины сговорятся и одновременно сомкнут зубы…, - придумала она.
- Где еще так заработаешь за пустяшную услугу?
- Татаро-монголы, поляки, французы, немцы, теперь черед своих, нашествие никогда не кончится, - зарапортовалась она.
- Но вы выстояли и победили, - упрекнул я женщин.
- Одновременно сомкнем зубы, и в мире не будет вас, а значит войн и насилия, - размечталась насильница.
- И всем скопом наброситесь на случайно уцелевшего мужичка, - предсказал я. – Пусть хромого, горбатого и увечного.
- Только не я, достаточно накушалась, - отказалась девица.
- Поешь еще, если хочешь заработать, - сказал я.
- Да, чтобы хотя бы неделю, несколько дней не видеть ваши рожи.
- Еще одно слово…, - предупредил господин.
- Слушаюсь, ваше высокопревосходительство!
- Так-то лучше, - обменялись мы любезностями.

15. – Хочу жрать. – Устала от бесконечных блужданий по городу женщина, едва не ставшая моей тещей.
- Ночью? – удивился ее спутник.
- Утром, днем, вечером, всегда, когда с тобой.
- Тебя легче убить, - пошутил мужчина.
- Когда ты берешь меня, входишь в меня…
- А когда он? – спросил ревнивец.
- Редко, почти никогда.
- И все же?
- Только спать и ничего больше. Но не забыться под его храп. Хочется к храпящей роже прижать подушку. Навалиться на нее, - призналась женщина.
- И меня задушишь, когда натешишься? – пошутил мужчина.
- Никогда, - обещала любовница. – Пока ты покрываешь меня. Пока не заглядываешься на молодых и распутных.
- Я не распутная, - сказала она. – Но с тобой познала радость и боль истиной близости. А до этого повторяла постылое задание.
Ждала, когда он насытится и отвалится.
А потом, если сперма его выплескивалась, смывала отраву. Чтобы не прожгла насквозь. Как эта гадость, которой заправляют ракеты.
- О, что ты делаешь, подожди, здесь люди! – взмолилась она.
Забрели на площадь, машина передним колесом уперлась в поребрик.
Универмаг закрыт, но не угомонились ночные гуляки.
Еще светло, едва закончились белые ночи, и на фасаде магазина – прожекторы.
Не укрыться на пронзительном свету.
Заглядывали в машину, расплющенные стеклом их лица похожи на собачью морду.
Кобели учуяли сучку во время течки, рычали и задирались, слюна прожигала асфальт.
Женщина запрокинула голову, на шее стали незаметны складки; тяжелая рука насильника вскарабкалась на бедро, порвала чулки, коронки и фиксы нацелились перекусить яременную вену.
- Не здесь: в грязи, впопыхах, под надзором, - прохрипела женщина.
- Поехали в гостиницу, снимем номер, - прохрипел насильник.
- Нет, только не туда, - отказалась она.
- Только не в гостиницу, - ответила на недоуменный его взгляд. – Там все под контролем, сразу же доложат по инстанциям, - переоценила свою значимость.
- Пусть заложат, - отмахнулся мужчина.
- Тебя жалко, он сотрет в порошок, - предупредила сотрудница.
- Не надо меня опекать, - насупился и отвалился незадачливый любовник.
Рука отползла, недоуменно изучил испоганенные пальцы.
- Но твой зверь не обиделся? – спросила женщина.
Несколько раз глубоко вдохнула, но не справилась с головокружением.
Или дома и вправду раскачивались. Город наш возведен на топком грунте, ожили заключенные в камень и под асфальт болота.
- Зверь не поник? – Отыскала среди этого кружения надежную опору. Теперь ее ладонь упала ему на бедро.
Мужчина разбросал колени. Задел и сбросил со скорости «кулису». Но автомобиль стоял на ровной площадке и не покатился под уклон.
Пальцы справились с пуговицами.
Изогнувшись дугой, мужчина привстал на согнутых ногах; все равно не удалось содрать брюки, материя пропотела и прилипла к телу.
С недюжинной силой рванула неподатливую материю.
С урчанием приникла к источнику.
Если завистники вызовут милицию, можно сослаться на выполнение ответственного задания.
Как та подсадная утка, на которую позарился иностранец.
Едва привел ее в номер, как утка обернулась тигрицей.
Губы вывернулись наизнанку, растянулся гуттаперчевый рот.
Пиявкой всосалась в корень и источник наслаждения.
Сначала на коленях стояла около кровати, потом, не отрываясь от стержня, заползла на постель, умудрилась сдернуть юбку и колготки.
Лишь на мгновение оторвалась, чтобы сплюнуть извергнувшееся в нее семя.
Снова всосалась, нащупала его ладонь.
Рука не противилась, по ее указке достигла паха.
Капитанша разбросала ноги.
Камеры наблюдения пулеметными очередями отщелкивали кадры.
Пальцы нащупали лоно, оно распахнулось хищной пастью.
Но зубы и клыки не порвали.
Или цветком, что ядовитым ароматом приманивает мошек.
И стоит им приникнуть, как захлопываются лепестки.
Мошки и бабочки, мелкие пташки, совы и воронье.
Захлопываются и наливаются кровью.
И напрасно пытаются вырваться плененные животные.
Подножие стебля усеяно костями.
Пальцы доползли и вонзились, женщина захлебнулась слюной.
Пальцы и ладонь погрузились.
Немыслимым образом переплелись тела.
Даже гимнастам не повторить подобную композицию.
Пальцы, ладонь, предплечье и плечо.
Обернулась и болотом и наизнанку вывернутыми губами.
Потом сотрудники составили подробный отчет о проделанной работе. Книга была богато украшена иллюстрациями.
И когда капитанше вручали премию, то генерал самолично пришпилил ей на грудь игрушечную медальку. Не сразу подобрал место для награды, ощупал и оценил выдающиеся формы.
- Будь я моложе, - вздохнул он.
- Служу Советскому Союзу! – привычно откликнулась подчиненная.
- А впрочем, какие мои годы! – распушил он хвост.
- Но и за надзирателями надзирают, - тут же скис и скуксился предусмотрительный начальник.
- Продолжай служить не за страх, а на совесть, - напутствовал ее.
- Еще остались незадействованные иностранцы? – пожелала она повторно отличиться.
- На наш век хватит, - утешил генерал.
- Ох, короток бабий век, - проговорилась она.
В лаборатории напечатали лишние снимки, лаборанты поделились с полковником.
Тот показал жене.
- Какая сучка! – отказалась та повторить развратные действия.
Только в темноте, наспех, лишь бы скорее отвалился и оглушил храпом.
Но в машине вспомнилось то непотребство.
Рванула и располосовала неподатливую материю.
Ртом припала к ненасытному зверю.
Обеими руками мужчина вцепился в ее волосы, намотал на пальцы посеченные перекисью пряди.
Волосинки зазвенели перетянутыми струнами.
И когда струны лопались, казалось, звенят далекие колокола.
А когда они угомонились, когда их сбросили со звонницы, а церковь превратили в хлев, когда выгорела жизнь и никого не осталось на планете, очнулись и ужаснулись содеянному.
- Как… где ты научилась? – обвинил мужчина.
- Из-за тебя стала лысой, - обвинила женщина.
- Всего несколько волосинок, - оправдался он.
- Страсть, то есть любовь научила, - сказала она.
Он подступил с пыточными инструментами, ладонью зажала ему рот.
- Нет…До этого никогда… И больше никогда не будет, - обещала дознавателю.
- Если все время оглядываться назад…, - сказала она.
Мужчина тоже попытался оправдаться, слюной обрызгал ладонь.
Она убрала руку, незаметно обтерла пальцы о сиденье.
- Это ты оглядываешься, а я давно расстался со своей вешалкой, - сказал он.
- А дочке исправно выплачиваю алименты, и бывшая жирует на дармовщину.
Увижу дочку, когда ей будет восемнадцать.
Она поймет, что я прав, и сразу признает отца.
И тогда той не поздоровится, - напугал и предупредил он.
- Поехали, переоденусь, - позвала женщина. – Мою не разбудить и пушкой, - придумала и поверила своей выдумке.
- Поехали, и пусть ангелы стерегут ее неведение, - вообразила себя ангелом.
- А если он вернется? – вяло и привычно отказался мужчина.
- Вот сам и скажешь ему. Или боишься? – подзадорила она.
- Поехали! – решился мужчина.
Радужные пятна бензина, запах гари на месте стоянки.
Из кустов выбрался кот.
Внюхался, на загривке вздыбилась шерсть.
Призывно взвыл, ночной город откликнулся перестуком колесных пар на стыках рельс, запахом выпечки, упавшей с неба звездой.
Гул мотора похож на тревожный, но все более далекий набат.

16. Укрывшись в номере, услышал я этот зов.
Играл старую и затасканную пьесу, повторял отдельные эпизоды, постепенно отдавался игре.
Ладонь моя наползла на лобок, другой рукой притягивал ее пальцы.
А когда они обхватили уже восставшее мое мужское достоинство, тоже добрался до источника.
Наткнулся на стерню выкошенного волоса, отшатнулся, ее пальцы не дрогнули.
Или попытались вырваться – отдельные детали забылись и приходилось домысливать, - я удержал пленников.
- Ты ведь подслушала, так все делают, в этом нет ничего постыдного; существует только желание – в этом мудрость мира; все можно в постели, - обжигая воспаленным дыханием, опытным совратителем нашептал я.
Удержал ее руку - она и не пыталась отдернуть, - тоже подобрался к источнику.
И осторожно, боясь повредить нежные и беззащитные покровы, прикоснулся к самой нежной в мире материи.
Девочка сомкнула пальцы, но не раздавила, так держат птенца; цепляясь за выступы коры, вскарабкалась к вершине.
Или к конусу вулкана, лава подступила к жерлу и готова была извергнуться.
А мои настырные пальцы сначала ощупали берега, потом погрузились в сладостные воды.
Или некое диковинное водное создание эластичным и мягким телом объяло мои пальцы.
Ласкало их и изнывало под моей лаской.
Ненароком выпустил я ее руку.
Вместо того чтобы взбираться на вершину моего наслаждения; и лава все настойчивее подступает к жерлу; ладонь ее соскользнула на бедро; чтобы не сорваться, вонзилась когтями и кошками.
- Нет, не так, - оттолкнул я нерасторопную руку. – И чему вас
учат в бардачных университетах?
Не подзалететь и не подхватить заразу, - передразнил я учителей.
Оттолкнул неумелую руку, гораздо лучше ее освоил это ремесло, пальцы мои знали наизусть.
Другой рукой измял и искорежил пропитанную влагой болотистую почву ее похоти.
И все прислушивался в ночи.
Опять за окном прокралась машина.
Будто преследователи заблудились в глухих переулках, но все сужали круги поиска.
Девица со стоном запрокинула голову, впечатала затылок в матрас.
Так поступают перезрелые соблазнительницы, когда хотят скрыть складки на шее.
В номере было жарко, простыня сползла, я вгляделся в раскинувшееся передо мной тело.
Складок не было, но проступили следы былых соитий.
Грязные отпечатки хватких пальцев и подошв.
И бесполезно выковыривать грязь, я зажмурился, чтобы не видеть.
Или увидеть внутренним, зорким и безошибочным зрением.
- Хватит притворяться! – Отдернул изгаженную свою руку.
- Уже кончил? – спросила она.
- Подожди, сейчас, - прохрипел я.
Другой рукой судорожно карабкался к вершине и скатывался к подножию ранее могучего ствола.
Некогда папоротники главенствовали на планете, потом наступили холода, стволы их ужались и потеряли былую мощь.
А вулканы если и выплескивали лаву, то всего несколько капель скатывалось по склону.
Капли выступили, хватило крошечного лоскутка простыни, чтобы промокнуть их.
- И для этого тебе нужна женщина? – спросила девица.
- И для этого, и чтобы окунуться в былое, - отдышавшись, бестолково объяснил я.
- Я ненавижу ее и люблю, - процитировала она древнего поэта.
- Мизагинист, - вспомнил я современный термин.
Преследователи настигли, мотор чихнул и заглох, ударила дверца, от шагов потрескался фундамент.
Услышал и отступил на край постели, а она удерживала мою руку, и не вырваться из сладостного плена.
Пес взвыл на грохот взломанной двери, еще можно было убежать и спрятаться; некоторые в минуты смертельной опасности каменеют и не могут шевельнуться.
Она ворвалась в измятой и изодранной одежде; так победители врываются в захваченный город, в укромных убежищах отыскивают схоронившихся жителей.
Стариков и детей, что напрасно надеются переждать нашествие.
В разодранных и измятых латах, с занесенным над головой мечом, капли крови срываются с лезвия и прожигают камень.
А что могут противопоставить силе местные жители, возмечтавшие о социализме с человеческим лицом?
По мнению продвинутых историков некогда Русь полонила древнюю Европу.
Но победителям не пристало оправдаться и доказывать, через века побежденные исказили те события. Победой обернули поражение. Уничтожили подлинные документы, заменили их подложными рукописями и воспоминаниями.
А во время русской смуты помогли придти к кормилу своим ставленникам.
И те в благодарность за это включились в грязную игру.
Память о былом ушла с последними Рюриковичами; Романовы-Кобылины представили свою родину отсталой и дикой державой, униженно преклоняющейся перед Западом.
Местные историки успешно развили монаршие указания.
Прошло несколько десятилетий после современного вторжения; очевидцы в очередной раз оклеветали победителей.
С улыбкой и цветами явились незваные гости, и рассчитывали на ответное радушие.
А когда те приветили ругательствами, непристойными жестами и самосожжением, стратеги возмутились их коварством.
Улыбка тем искреннее, чем надежнее подкреплена вооруженным до зубов воинством.
Десантники захватили аэродромы и стратегические объекты, гусеницы танков перепахали поля.
Победитель ворвался в потаенное убежище.
- Выключи свет, было темно, - попытался я восстановить те события.
- Хотя нет, какая темнота в летнюю северную ночь, надо зимой терять невинность.
- А мне что делать? Выцарапать ей глаза? – спросила заштатная актрисочка.
- Мать – самое высокое на свете, - подсказал я.
- Подползти к ней на коленях и подставить повинную голову под карающий меч?
Ворвалась разъяренной фурией, вздыбившиеся волосы обернулись ядовитыми гадами.
В смертных терзаниях обрел орлиную зоркость; так спешила на выручку, что капли спермы прожгли измочаленную рубашку. Бретелька оборвалась, одна грудь нацелилась придушить, другая квашней наползла на живот.
По лицу расплылась краска, тушь смешалась с помадой, кровь почернела и обратилась в прах.
Рванул на себя простыню, ткань лопнула, завернулся в обрывки.
Подставил подругу, пусть разбирается со своими.
В прихожей мужчина отбился от напавшего пса: со страху встал на четвереньки и зарычал.
Пес жалобно заскулил и откатился от невиданного зверя, вдруг тот загрызет.
- Развели скотину! – нарычавшись и напугав пса, выругался пришелец.
Отрабатывая вознаграждение, девица грудью заслонила хозяина.
Нагой встала под бликами вспышек и стрекотом камер.
Слегка откинула голову, чтобы приподнялась грудь, нацелилась подбритым и ухоженным лобком.
И уже не требовалось подсказки режиссера и постановщика.
- А сама чем занимаешься? – бесстрашно подступила к разгневанной бабе.
- В лифте и в кладовке, на складе и в сортире! – безошибочно определила она.
- Действительно, в твой преклонный сороковник где еще тебя использовать? – прочла потаенные мои мысли.
- Так, ату ее, ату! – не сдержался псарь. – Разорви в мелкие клочки!
- И кто использует? – напала свора. – Наверняка хромой, горбатый и увечный!
Убогий мужичок в прихожей испуганно ощупал члены: горб вроде бы не вырос и ноги были одинаковой длины.
- Сама сучка! – огрызнулась поверженная фурия.
- Да, такая и горжусь этим! – сцепились бабы.
Горжусь и радею за отечество, едва не проговорилась она.
И пусть фиксируют, мне не жалко, за это так называемое поругание хорошо заплатят.
Это раньше совращали дипломатов, проговорилась она. Пришло время богатых нуворишей. Если позволили им щипать питательную травку, то пора расплачиваться за эту жвачку. Или откладывать золотые яйца. И осталось подставить корзину под это изобилие.
Ободрать как липку; в руинах и прахе моя страна, и каждый заботится о своей шкуре.
Пора сковырнуть поганый этот нарыв.

17. – Сковырнуть поганый нарыв. – Собрал полковник свою команду.
- Нестойкие союзники готовы переметнуться к противнику, еще не поздно протянуть руку помощи.
- Если жена твоя согрешит, что ты сделаешь? – по-простецки попытался растолковать он.
- Вот ты? – выделил безропотного и забитого.
- Ну, мы разойдемся миром. По-братски разделим имущество и пожмем руку.
Зачем им знать, как плеткой гонял благоверную по квартире.
Апартаменты эти состояли из комнаты в коммуналке, и негде было спрятаться жертве.
Хлестким ударом располосовал рубашку.
На спине вспухли кровавые рубцы.
Шрамы обезобразили лицо и шею.
А когда женщина обессилено повалилась, носок сапога с хрустом вошел в податливые ребра.
- Разойдемся добром и миром, - придумал он.
Полковник сморщился от зубной боли.
- А ты? – допросил другого.
- А я не женат, что я дурак, под ярмо подставлять шею.
- Поэтому и не получил очередную звездочку, - укорил начальник. – У нас не жалуют холостых и излишне самостоятельных.
- Но ведь были случайные связи! – поспешно оправдался преступник. – Сколько рыбы в море или звезд на небе!
- У нас не любят чересчур любвеобильных, - укорил командир.
- В человеке все должно быть усреднено, - научил он. – И душа и мысли, и лицо и одежда, - процитировал классика.
- Мы ничем не должны отличаться от рядовых граждан, - напомнил он. – Одна жена, одна любовница, связи по случаю, - сбился на повседневную рутину.
- А у жены может быть любовник? – спросил заслуженный рогоносец.
- Вы как дети! – осерчал полковник. – Недосуг мне заниматься ерундой.
- Не до сук нынче, - вспомнили подчиненные затасканный анекдот.
- Семья рушится с них, - подтвердил полковник. – Если нам не уследить за своими благоверными, то тем более профукаем другие страны.
- Поэтому необходим сыск и надзор, - напомнил он. – Куда и зачем пошла, какую бумажку выбросила в мусорное ведро.
Из этой мозаики, из мелочей складывается целостная картина.
А если не хватает лоскутка, можно не заметить главного, прозевать их поползновения.
Например, несколько человек вроде бы случайно собрались на центральной площади; внимательно присмотритесь к ним, - научил свою команду.
И даже изобразил одного из собравшихся: поднял воротник, вжал голову в плечи, прищурил вороватые глазки; а когда кто-то кашлянул, испуганно обернулся на скрежет.
- Нарочито не признают друг друга, - перечислил приметы, - специально не встречаются взглядом. И обязательно топорщится одежда, - прикинулся женщиной на сносях. – Прячут плакаты и подрывные лозунги, стремятся оклеветать наш строй.
- Человечество не придумало ничего лучше грядущего коммунизма! – срывая голос, провозгласил он.
И хотя ни один звук не проникал через толстые и надежные стены Комитета, на улице всполошилось воронье.
Зловещие птицы в основном обитали на погосте.
С граем сорвались с крестов и гробовых деревьев, нависли грозовой тучей.
Посетители ладонями прикрыли затылок.
Единожды согрешивши…, разобрали чуткие женщины.
Но даже самые совестливые отмахнулись от неизбежного.
Если и существует загробная жизнь, то наверняка попадут они в рай, ибо ничего не украли и никого не убили, но, наоборот, осчастливили. Это благостное деяние пересилит сотни грешных дел.
Женщины признали подруг и обменялись улыбкой заговорщиц.
И соглядатаи, что во множестве рыскали по городу, не замарали их своим подозрением.
Но приглядывались к замкнутым и нелюдимым, эти способны на изощренную подлость.
Войдя в образ, сыскари нахохлились, рот приоткрылся, клыки обнажились, слюна вскипела.
Повстречав этих вурдалаков, прохожие шарахались, а если врезались в дома, то выбивали из стен кирпичи.
И не было ни малейшего шанса расшевелить нас акцией протеста – специалисты мгновенно обезвредят преступников.
И все же безумцы сговаривались. Забыли о семье, о детях, не задумывались о последствиях.
Будто камешками можно остановить волну.
Нельзя, но хотя бы на крошечный шажок замедлить ее бег.
И если все мы поднимемся…
Если отринем свое незнание и безразличие.
А потом успеть бы удрать за кордон.
Некоторых с удовольствием выпроводят блюстители.
И даже помогут вставить утраченные зубы, и каждый вдох не будет мучительной болью отдаваться в искрошенных ребрах. И при ходьбе не станем припадать на искалеченные ноги. И глаз, может быть, не ослепит непорочной свежестью хрусталя.

18. Если выжить при вторжении.
Ворвалась разъяренной фурией, напрасно прикрылся я разодранной простыней.
Изрыгала пламя, раскаленный воздух обжигал легкие.
А пальцы ее обернулись смертельными клинками. С лезвия ржавыми хлопьями осыпалась кровь.
Занесла орудия над поверженным пленником.
Приманили пряником. И я, еще ни разу не вкусивший лакомство, потянулся за обжорами.
Наслушавшись похабных побасенок.
Где любая вечеринка или танцульки обязательно кончались интимной близостью с партнершей.
И с каждым разом все изощреннее становились ласки, и, казалось, не истощится их фантазия.
И надо самому испытать, чтобы изобличить неуемных рассказчиков.
Заманили, и капкан захлопнулся, и брус перебил хребет.
Женщина нацелилась выцарапать глаза и перегрызть горло.
Под простыней ладонями прикрыл я пах.
Зажмурился, страусом зарыл голову в песок, задохнулся в угарном запахе похоти.
Или расплата навалилась невыносимой тяжестью бытия.
Или нападение – лучшая защита, с изначальной женской мудростью сообразила девочка.
Грудью прикрыла жертву.
Но растеряла присущую ей ловкость.
И когда подставила повинную голову: попыталась перелезть через меня, чтобы лицом к лицу встретить бурю и натиск, то споткнулась и упала.
Не успела выставить руки, отвердевшей в страхе и унижении грудью больно расплющила мою грудь.
Дыханье хрипом и кашлем вырвалось из поверженного и раздавленного тела.
Наждачной бумагой своего бесстрашия и отчаяния разодрала мне кожу.
А потом скатилась с кровати, опять прогнулись стропила и покачнулся дом.
Упала, некогда было подниматься; по-собачьи оскалилась, стоя на четвереньках.
В прихожей провожатый отступил от едва не загрызшего пса.
Не его дело, пусть сами разбираются, к дочке он вернется, когда ей исполнится восемнадцать, та радостно встретит наконец-то обретенного отца.
- Как ты смогла! – нацелилась выцарапать глаза уязвленная в лучших своих чувствах благородная родительница.
- Я люблю, а ты любила? – отбилась и напала дочка.
Стояла на четвереньках, но уже оторвала от земли руки и приподняла таз, изготовилась к броску.
Ягодицы ее лоснились крупом ухоженной кобылки.
- Я? Раньше не знала, а теперь знаю, - растерялась женщина.
- И все у нас случилось, без этого не бывает любви! – напала девочка.
Теперь виделась дикой кошкой, стройное и гибкое тело оплели тугие мускулы.
- Какая я старая! – ужаснулась женщина.
- Все у нас было, и я самая счастливая! – ударила кошка.
Но когтистая лапа вдруг превратилась в изломанную и безвольно упавшую руку, а грудь обвисла, как у родившей и вскормившей женщины, живот смялся складками, на лобке истерся волос, жилки оплели ноги.
Мать ахнула и распахнула объятия, поруганная девочка припала к материнской груди.
И наконец, зарыдала, отчаянно и взахлеб: опять ничего не получилось, и никакая выдумка не заменит долгожданное, но так и не наступившее свершение.
- Ничего не было, - из своего ненадежного укрытия жалобно проскрипел я.
И не могло быть, присовокупил мысленно; когда зверя заманят в ловушку, прежде всего тот мечтает вырваться на волю.
В прихожей провожатый отступил к входной двери.
Пес рычанием встречал каждый крадущийся шаг.
Не угомонился, когда бесшумно и осторожно затворилась дверь.
Учуял собачью свадьбу, заскулил в своей конуре.
Беглец доскакал до машины, мотор взревел, с визгом шин автомобиль сорвался с места.
И если, подбираясь к дому, постепенно сужал круги поиска, то уходил по прямой.
Не подобрал женщину с ребенком, неизвестно как оказавшихся в ночи, такие обычно считают каждую копейку. И тем более не взял военного, эти далеко не бедные люди предпочитают прокатиться на дармовщину.
Наконец, выбрал выгодных пассажиров: семейную пару в изрядном подпитии.
А когда те задремали, задраил окна и включил печку.
Едва высидел в удушающем смраде. Потом растормошил мужчину.
Тот щедро оплатил его усилия.
Женщина тоже не перечила.
А через несколько минут повторил операцию. И опять получил солидное вознаграждение.
Тоже заманили, но не насытили, а втянули в семейные неурядицы.
Пусть сами выясняют отношения, а когда ей исполнится восемнадцать, то есть, когда все устаканится…
И можно принять стакан, он припрятал в багажнике несколько бутылок.
Но работа – прежде всего, некоторые ночные гуляки голосовали, оттопырив мизинец и вздернув большой палец, или выразительно пощелкивали по горлу.
Бутылка уходила за два, а то и за три номинала.
За ночь можно заработать столько, сколько иной инженер не получает за месяц.
Мы не пропадем ни при каких обстоятельствах, тем более приспособимся к любой власти.
Больше всего мне хотелось напиться той ночью.
Чтобы бессмысленно таращиться, как отец, а потом медленно сползать по стене.
На руки верной жены; моя подруга разрыдалась на груди матери.
Под отчаянные и захлебывающие всхлипывания, под этот речитатив осторожно сполз с пыточного ложа.
Не дотянуться до одежды, дорогу перегородили преследователи, подобрал сброшенное на пол одеяло, грубая ткань опять разодрала кожу.
- Единственный… Ты не ошиблась? – сквозь рыдания разобрал я хриплый, выстуженный голос.
- Да, - откликнулась ученица.
И повторила несколько раз, то ли прислушиваясь к неотвратимому звучанию этого слова, то ли уговаривая себя.
- И не получишь никакой выгоды? – допросила женщина.
- Причем здесь это? – искренне удивилась девочка.
-Выгода и неотвратимое влечение, если случайно перепутать эти понятия…, - вздохнула женщина. – Как некогда я перепутала, - призналась она.
- Когда он входит в меня…, - придумала девочка. – Я теперь не могу без этого. Я очень развратная? – спросила она.
- Нет, что ты, мы так устроены, - сказала наставница.
- И ты не выгонишь его?
- Только если обманет, или ты разуверишься, - обещала мать.
- Разве он посмеет? – удивилась девочка.
- В тихом омуте…, - вслед за соседками по коммуналке повторила специалистка.
И была похожа на этих соседок.
Затаившись в темном коридоре, терпеливо поджидала жертву.
Ожидание затянулась на года, наконец, выбрала достойного.
Избранник ее зарабатывал поболее постылого мужа, не ленился колесить по городу. И как истинный профессионал знал, когда закрываются кабаки, и умел подхватить выгодного клиента.
Был моложе, но главное – оказался неистовым любовником. Только с ним захватывало дух от падения в пропасть и от возрождения после сладостной пытки и гибели.
И того же желала дочке.
Но в то же время и боялась ранней ее зрелости.
Когда ребенок полными горстями черпает жизнь, то зримо ощущаешь свое увядание.
И надо по возможности отговорить ее от опрометчивого шага.
- Вглядись внимательно! – первой очнулась женщина.
Краска распылалась, и когда преследователи обнялись, грязью обметало и лицо девочки.
Будто то, чем мы занимались, вернее пытались заняться – лишь грязь, а не суровая необходимость, основанная на продолжении рода.
- Я гляжу, глядела, - запуталась девочка.
Женщина прищурилась и барышником оценила выставленную на продажу скотину.
- Волосы густые, как мой не будет лысым, - определила она.
- Когда зароешься в них лицом…, - призналась девочка. – Когда волосы его ласкают тело…, - придумала она.
Вообразила, от запредельной этой ласки кожа пошла пупырышками. Или порыв ветра остудил воображение.
Охнула, присела и прикрылась скрещенными руками.
- Простудишься! – всполошилась мать.
Рванула рубаху, пуговицы посыпались, одна бретелька поддерживала тяжелую грудь, тесемка врезалась в мясо, другая лямочка лопнула, квашня расперла тесную форму и грозила выплеснуться.
Я зажмурился, чтобы не ослепнуть.
Но видел за частоколом ресниц; девочка неплотно прикрылась, тело просвечивало сквозь растопыренные пальцы.
- Отвернись! – приказала недотрога.
- Можно мне одеться? – прохрипел я.
На этот раз не подглядывал, во мраке отыскал разбросанную по комнате одежду.
Женщины тоже одевались, слышал, как между кожей и материей проскакивают искры разрядов, и все равно озон не мог перекрыть запах пота и похоти.

19. – И тебя сразу потащили под венец? – спросила заштатная актриса, с которой мы разыгрывали затасканную пьесу.
- Сначала пристально изучили с ложной беспристрастностью, - вспомнил я.
- Распяли на невидимом кресте, чтобы не укрылся ни один изъян.
- Смотри. – Отступил от постели и спиной уперся в занозистые перекладины.
Безжалостные руки содрали набедренную повязку.
Некоторые палачи гвоздями пробивают щиколотки и запястья. И этим облегчают мучения, смерть наступает через несколько часов.
Но истинные мучители привязывают к кресту веревками. И даже отгоняют слепней и оводов, и иногда позволяют напиться, чтобы продлить муки.
- Смотри. – Обнаженным предстал перед судьей. – Они были правы, волосы не поредели с годами. А седина только облагораживает человека.
- И тело сохранило юношескую стройность, - похвастал я.
- А что до моих наклонностей, то это они отвратили от так называемой близости, - покаялся мастурбатор.
- Впрочем, и вы научились обходиться без нас, - перехватил инициативу. – Придумано столько приборчиков и насадок. И не нуждаетесь в наших постылых услугах.
- Если прищуриться, то похож на мужика, - прищурилась оценщица.
- Стоит не так взглянуть на вас, или случайно подхватить под локоток, как затаскаете по судам и адвокатам, - осудил я продвинутый Запад.
- Не столько бедные и богатые, как разнополые, так разделилось современное общество, - выругался я.
- Счастливые, если не думают о богатстве, - позавидовала им девица.
- Прежде чем повести под венец, разложили претендента по полочкам и пристрастно изучили каждую составляющую, - вспомнил я. – А для полноты эффекта вырядились, как на парад: облачились в судейскую мантию или в мясницкий фартук; ты тоже можешь одеться, - приказал наставник.
Сам отыскал для нее соответствующий наряд.
В этих номерах предусмотрели любую мелочь для полноценного отдыха постояльцев. В шкафу на плечиках висело платье, бар ломился от напитков.
И подыскивая нужное одеяние, случайно вломился в винный погреб.
Свет отразился в зеркалах и ослепил, в этом тумане выудил первую попавшуюся бутылку, горлышко рифленой рукоятью пистолета удобно вошло в ладонь.
Некогда было одеваться, как встарь завернулся в простыню, даже в брюках и рубахе ощущал себя обнаженным. Женщины окружили вечерними платьями.
Гримерным карандашом несколькими смелыми мазками актриса обозначила этот наряд.
- Сойдет, - согласился я.
- Лучше водка, - попросила она.
- Не пью, не курю, не совращаю, остался в первозданной непорочности, - похвастал я своими достижениями. – Для кого сберег и сохранил?
А когда она сорвала пробку и изрядно глотнула, тоже потянулся к бутылке.
- Попробовать какой вы гадостью травитесь, - неуклюже оправдался перед высоким судом.
- Господа присяжные обвинители, - обратился к ним, - насмотрелся на отца, он напрочь отвратил от замечательного этого занятия.
- Отец сильно пьет? – переспросил главный обвинитель. – Обычно извечная наша русская болезнь передается по наследству.
- Я выпью, - сказала она. – Такая ночь необычная выдалась.
Тоже припрятала бутылку, но в отличие от ухажера не для продажи и обогащения.
- Такая ночь, все переменится, станет по-иному, по-настоящему, - размечталась она.
Плеснула в стакан и осушила его несколькими судорожными глотками.
- И мне. – Не терпелось повзрослеть девочке.
- Какая гадость. – Сморщилась от горького лекарства.
Я тоже глотнул, водка была – вода; опять обманули, а значит все происходило по-нарошке, и можно лепить что угодно.
- Да, отец – горький пьяница, но это властьимущие довели его до скотского состояния, - обвинил весь мир.
- Сошлись еще на культ личности, - усмехнулся главный дознаватель.
- Он – литератор, ты же говорил, - пискнула девчонка.
Недавняя наша близость рваными пятнами винного румянца обезобразила щеки.
- Был писателем, но променял ремесло на сбор материала около пивного ларька. Такого понаслушался, что не выдержит никакая бумага, - простил его я.
- И еще, - предупредил обвиняемый, - даже былой писатель всегда находится в оппозиции к существующему режиму, разве вы потерпите в семье оппозиционера?
- Но я хочу. – Надула капризные губки девочка.
Пятна еще сильнее разгорелись, она снова глотнула вслед за женщиной.
Ее родители обычно разговлялись субботними вечерами, с каждой рюмкой отступали настырные повседневные заботы.
И никогда не сажали за стол девочку.
Она разом повзрослела, стала достойной собутыльницей, и любой день не хуже субботы.
Пятна разгорелись, так проказа уродует кожу, и все глубже проникают ядовитые щупальца.
И не уйти, не заслониться от напасти.
- Разве нужны диссиденты в столь благополучной конторе? – попытался я спрятаться.
- Папа все может, он отмажет, - придумала девочка.
- В пределах разумного, - нахмурился и поправил ее главный обвинитель.
- А моя мать с утра до вечера выгребает навоз, и не вычистить Авгиевы конюшни, - признался и огорошил незнакомым термином.
-Уборщица? – испугалась и отшатнулась женщина, а я не догадался развить случайный успех.
- Учительница, зачем ты наговариваешь, - разоблачила девочка.
- Навоз на ниве просвещения, - объяснил я.
- Это другой разлив, - сказала женщина.
- Из той же бочки, но под иной этикеткой.
- Напакостил, изволь отвечать, - раскусила женщина неумелого игрока.
- Разве родители не желают принца для единственной дочки? – продолжил я торг.
- За неимением такового…, - сказал специалист.
- Вы как на рынке! – возмутилась девочка.
- Если у вас все получится…, - загадала мать.
Содержимое бутылки быстро убывало; чтобы им меньше досталось, я опять испил из ядовитого источника.
Вода на этот раз была колючей, колючки разодрали глотку и пищевод.
- А завтра завалю экзамен и пойду служить, - покаялся я в смертных грехах.
- Вместе завалим и пойдем, - обещала девочка.
- Он позвонит ректору, хоть это еще может, - сказала женщина.
- Если человеку самому не справится со своими проблемами…, - отказался я от пустяшной услуги.
- Все равно тебе не уйти, - устал торговаться главный обвинитель.
- Не уйдешь, - вслед за ней напугала девочка.
- Дайте в последнюю ночь напиться и насытиться несуществующей свободой! – взмолился я.
- Пожалуйста, отведем в конуру, там насытишься полной мерой, - милостиво согласилась хозяйка.
- Или посадим на цепь, - проговорилась изрядно захмелевшая девочка. – Конец ее намотаю на руку, - придумала она.
Женщина прислушалась, машина умчалась и ничего не разобрать в ночи, но потянула невидимый канат.
- И когда я дерну за веревочку…, - размечталась девочка.

20. Вспомнив то глумление, опять потянулся к бутылке.
- Нас положили в разных комнатах. – Глотнул прямо из горлышка. – Сначала конвоир отвел в камеру узницу, замкнул на замок, ключ спрятал на груди, потом заключил меня в собачью будку. И оставил сторожить пса, чтобы тот по возможности перегрыз глотку…
- Достань сигареты, - попросил девицу.
- Не принимаешь, не куришь, не совокупляешься – повторила она мою молитву. – Еще не приходилось встречать таких врунов.
- Это когда возвращаешься в загаженные вами пенаты. Зараза не прилипнет к заразе, - придумал я.
- Может, колеса? – испытала она.
- Наркотики? – с трудом разобрался я в местном говоре.
- И чему вас только учат в заграничных бардачных университетах? – вернула она давнюю мою реплику.
- Как разбогатеть и этим оправдать бессмысленное существование, - обобщил я нехитрую науку.
- В той семье награбил начальный капитал? – спросил дознаватель.
- Благодаря семье, - поправил ее.
- Как? – захотелось и ей приобщиться.
- До преклонных лет сохранив первозданную чистоту, - отказал я абитуриентке.
- Хватит заливать, - так и не поверила она.
- Ни разу и ни с кем, - положив руку на Библию, поклялся я.
После общения с той семьей возненавидел женщин. Но иногда, чтобы сильнее унизить, покупал их и приводил в номера. А там безжалостно втаптывал в грязь, сапоги эти топтали и мою душу; издевался в меру больного воображения.
- Если с головой вляпаешься в дерьмо, то надо приучить себя к этому существованию, - размахивая пустой бутылкой и травясь дымом, заявил я. – Теперь наверстаю, что упустил за пустые годы.
- Помогу, - обещала покладистая девица.
Начальник приказал, она не посмела ослушаться.
Богатый дядюшка вернулся с выгодными предложениями. И требовалось подобраться к источнику.
Чтобы основал завод по выпуску современного оборудования, а потом отвалился от кормушки.
Заразившись невнятной местной идеей.
Патриотизм их выражался в неприятии выходцев из бывших советских республик.
Таковыми считали и негров, и азиатов, что приехали на учебу.
На улицах гремели выстрелы.
Утром похоронная команда крючьями цепляла трупы. Телега громыхала по булыжнику.
Патриоты особенно ненавидели беглых соотечественников.
Что разбогатели на мутной волне перестройки и успели слинять за кордон.
И если те по недомыслию возвращались, то встречали их лживой улыбкой и коварными объятиями.
За улыбкой таился оскал, и не вырваться из цепких пальцев.
Я уехал задолго до перестройки, заранее предвидел грядущие перемены, поэтому был ненавистен еще в большей степени.
Но вдохнув дым отечества, потерял присущую мне бдительность.
Да и стоит ли опасаться девицы по вызову, сотни и тысячи клиентов прошли через ее руки, никто не пожаловался на некачественное обслуживание.
Чтобы удовлетворить мои капризы, напрасно поманила она обнаженным телом и жалостливой сказочкой о своем падении. Тогда прибегла к другому лекарству. Щедро плеснула в стакан, а табак заменила травкой. Запах пойла смешался со сладковатым ароматом конопли.
Но подобно древним царям я приучил себя к яду.
В детстве отец отравил угаром выпивки и похмелья, и насмотрелся на юнцов, подсевших на иглу.
Они сомнамбулами бродили по улицам и бессмысленно таращились.
Принял, вдохнул и укололся, но в глубине выжженной души остался пристрастным наблюдателем.
Просто спиртное и травка позволяют пристальнее вглядеться в былое.
И наложнице не заслонить безвозвратно канувшие годы.
Заслоняя, соблазнила она танцем.
Узоры на теле сплетались и скручивались, пленяли и пьянили.
Так на краю пропасти напрасно и отчаянно цепляешься за скальный выступ, пальцы медленно соскальзывают с камня.
И наконец, срываешься и молишь только о том, чтобы как можно дольше продолжалось падение.

21. Сорвался и воспарил, навзничь упал на постель.
Экзекутор проверил реакцию.
Расставила ноги – лоно угрожающе распахнулось; запрокинула голову – груди восстали неприступными вершинами.
И даже умирающий потянется к этой приманке.
Но труп не мог шевельнуть и пальцем.
Мало этой пытки, палач вооружился спицей. Прицелилась и вонзила.
И опять не проклял я мучителя.
Опытный истязатель не удовлетворился бы простенькими испытаниями, но в России вечно торопятся и до конца не доводят задуманное.
Не расчленила труп и не избавилась от останков, оставила умирать на погосте.
И пусть объективы камер забрызгало кровью, разберут и в этой капели.
Усыпила клиента, чтобы привычно обшарить закрома, унести хотя бы зернышко.
Но вместо этого разинула рот и вывернула губы для обязательного досмотра.
Разметала волосы, и там не припрятала жемчужину.
И не надрезала кожу, не схоронила алмаз.
Послушно распахнулась опытным рукам гинеколога и развела ягодицы, и в этих тайниках ничего не было.
Устало и безнадежно отступила в угол камеры, спиной привалилась к грубо сколоченному кресту, занозистая древесина разодрала кожу, скрипуче сползла продольной перекладиной.
Подтянула к груди колени, уронила на них голову, укрылась посеченными перекисью волосами.
Отворила дверь: часть стены потайным ходом в преисподнюю медленно отошла в сторону.
В проем втиснулись скафандры.
Если и существует загробная жизнь, а теперь я наглядно и зримо убедился в этом, то разве адские обитатели не приспособились к экстремальным условиям?
Или более развитая цивилизация избрала отсталую планету для чудовищных экспериментов, недаром все больше женщин бредят звездными похитителями.
Те используют их себе на потребу, а потом выковыривают плод преступной связи.
А продвинутые испытатели покусились и на мужика.
Но напрасно уронят они семя на бесплодную почву, ничего не родит мертвая земля.
Инопланетяне явились; оказывается, мы – внебрачные дети их похоти, порочные дети переняли некоторые жесты неведомых родителей.
Или те кое-чему научились у детей.
Пришелец вздернул облаченный в броню и железо большой палец – мол все замечательно в этом подлунном мире; его товарищ откликнулся характерным жестом: ребром ладони ударил по внутреннему сгибу локтя, отчего рука вздернулась в дружеском привете – здравствуй племя недоверчивое, но наивное.
Хлопотно шарить по карманам, если и удастся что-то обнаружить, этой мелочью удовлетворятся разве что самые бедные и неприхотливые.
Машинально прихватив бумажник и обшарив кейс, пришельцы подступили со своими инструментами.
Не повредите материал, предупредил невидимый инструктор, нужен живым и невредимым.
Голос, возникший как бы ниоткуда, наводчица еще глубже вжалась в колени, скафандры послушно склонили иллюминаторы.
Хриплый и выстуженный голос, похожий на чешую дракона, под ней не различить начальную сущность.
И напрасно до боли в глазах, до головокружения вглядываемся в прошлое, память наша прихотлива и непредсказуема, и можно что угодно измыслить за далью прожитых лет.
Голос то ли старшей тюремщицы, то ли ее дочки.
Как ничего не было? не поверил главный надзиратель, я сама застукала на месте преступления, сняла с девочки, сидела в ногах, закусила запястье, чтобы не закричать, и ты смеешь намекать о ее непорочности и чистоте своих намерений?
Экспертиза однозначно подтвердит вину, а если эксперты откажут, заменим их послушными и покладистыми.
Или заставим вас повторно вкусить яблоко греха и наслаждения.
Тогда и он меня не бросит, приманила молодого любовника; все в мире взаимосвязано, стоит потянуть за ниточку…
Силой заставлю осчастливить мою девочку; помощники ее подступили к насильнику.
Скафандры нацелились пыточными инструментами.
Застенки инквизиции, на огне калится железо, полуобнаженный палач истекает потом.
Или забойщик в заляпанном кровью фартуке. Скотину пригнали, убийца нацелился.
Или вежливый господин в траурной униформе. Неторопливая беседа за дружеской чашей. Улики неопровержимы, и мало чистосердечного признания, требуется заложить как можно больше мнимых сообщников и этим облегчить свою участь.
И не надо кровью подписывать договор, достаточно обычных чернил.
Меня пытают в застенке, я – скотина, пригнанная на убой, и закладываю сообщников, всех, с кем случайно повстречался.
И не могу оборвать привязь, пивной кружкой размозжить череп – в потайной кремлевской лаборатории обезножили пленника.
Датчики утыкали тело, с чмоканьем присосались резинки. Рукотворными пиявками, если те впрыскивают ферменты и врачуют дурную кровь, то механические их копии впрыснули желчь и отраву.
Не могу не только стряхнуть их, но шевельнуться, воззвать к несуществующему Богу, к высшей силе, что стоит за рядовыми исполнителями, взмолиться о пощаде.
Кривые энцефалограмм на экране сплелись в причудливые узоры.
- Так и надо этим захватчикам, - очнулась куча тряпья в углу комнаты. – Если бы взял меня как настоящий мужчина…

22. – Если бы взял меня…, - засыпая, повторила девочка.
Думала, что не заснет, но как в пропасть провалилась в сон.
Женщина проверила засовы кладовки. Даже пятнышка ржавчины не обнаружила на железе.
Заглянула в пасть пса, зубы могли перекусить кость, удовлетворилась и этим осмотром.
Мало того, выбралась из крепости, осмотрела стены.
Они были сложены из дикого камня, кое-где он потрескался, трещины заросли мхом и лишайником, редкий смельчак мог вскарабкаться до середины стены.
И еще ров с нефтью. И стоит уронить факел в гремучую смесь…
Враг не прорвется, но всегда такового можно отыскать в своих рядах, в ближайшем окружении.
Вздернув голову, бесшумно завыла на луну, так поступали далекие наши предки, распугивая врагов.
- Немедленно вернись, одной не одолеть беду, - воззвала она.
Если ветер подхватил молитву и разнес по свету, то никто не разобрал за насущными, но большей частью пустяшными заботами.
Зарабатывая на жизнь, водитель колесил по городу.
Довез девицу, что возвращалась после ночной смены.
Всего несколько часов назад заступила на вахту.
Частник подбросил ее до общежития иностранных студентов.
Карман привратника оттопырился, купюра с хрустом вошла в копилку
- В виде исключения…. – пропустил дед.
Ее поджидали два африканца. Могли, конечно, настоять на одиночных камерах, но вместе легче приспособиться к чужим порядкам и обычаям.
Они и приспособились, были сыновьями вождей, те и в своей глуши каким-то образом добывали валюту. И щедро делились добычей со своими наследниками.
И хотя мясо этнографов, случайно забредших в их края, было хуже обезьяньего, довольствовались и этим.
Похлебка сварилась, под грохот барабанов каннибалы набросились на лакомство.
И только наши люди могут вынести чудовищные перегрузки, когда многократно возросшее ускорение пленкой размазывает плоть.
Девица выжила, из ушей и из носа выступила кровь; оставляя кровавый след, проковыляла мимо привратника.
И тот – добродушный и жалостливый старикан – не проводил ее пинком в соответствующее место, тем более не вызвал полицию нравов, но целомудренно заслонился похабным журнальчиком.
Девица выползла на улицу.
Замечтавшийся водитель в последний момент заметил препятствие и ударил по тормозам.
Не обругал и не выступил по существу, распахнул дверцу.
Запах пота, крови, спермы и костного мозга перебил бензиновый дух.
И можно не спрашивать, сумеет ли она рассчитаться.
Доллары засунули за резинку разорванных трусов, из всех потаенных щелочек выгребла она захватанную жирными пальцами валюту.
От сладковатого трупного запаха кружилась голова.
Машина остановилась около дверей другого общежития, где обитали девушки, приехавшие покорять город.
И не сомневались, что их распростертыми объятиями встретят в театральном институте и режиссеры наперебой будут приглашать в свои фильмы.
Но происками завистниц не удалось пробиться дальше первого тура, а режиссеры перебрались в столицу.
Пришлось пойти на стройку, самые сообразительные не пожелали травиться цементной пылью и ядовитым раствором.
Одну из них водитель подбросил к общаге после ночной вахты.
А когда та из потайных складочек выгребла монету, бессребреник отказался от денег.
- Нет, - не согласилась она. – Вам только мучить и издеваться.
- Чистый город, муж моей подруги, то есть родственник, в общем – близкий друг, - похвастал вымогатель своими связями.
- Если смогла с этими…. – выругался он.
- Стоит мне намекнуть, как тебя с волчьим билетом вышвырнут из города, - намекнул он.
- Вернешься в свое захолустье вертеть коровам хвосты, если еще не сожрали последнюю скотину, - проявил незаурядные познания в сельском хозяйстве и в деревенской жизни.
- Они все нутро мне порвали, - пожаловалась африканская подстилка. – Лучше со слоном или бегемотом, - размечталась она.
Мужчина облизал разом пересохшие губы и сложил их колечком. Причмокнул и всосался.
- Лучше со львами и тиграми, - повторила девица, привычно расстегивая ширинку.
- Тигры не живут в Африке, - задыхаясь, поправил специалист. – Если не закончишь…, - предупредил он.
И предусмотрительно в зубастую хищную пасть засунул пятерню: если откусит, то пусть пострадают пальцы.
Потом другой рукой вцепился в засаленный войлок ее волос.
Девица не отгрызла, даже не сплюнула, проглотила отраву.
- Какая ты неловкая, - отдышавшись и очнувшись, обвинил ее мужчина. – Все пуговицы оборвала.
- Каждая по баксу, - подсчитал убытки.
- Иди ты…, - послала его девица.
- Ответственный работник Органов, - напомнил лон.
- Пес, подавись ворованным! – выгребла она купюры.
- По два бакса, - повысил он ставку. – Да и работаешь из-под кнута, а не по влечению, - обвинил неумелую работницу.
- Поэтому и дома наши рушатся, - предугадал грядущий развал; девица так хлопнула дверцей, что надо было взять втройне за ее грубость.
Но курочка склевывает по зернышку, и всех денег не заработаешь, утешил себя прописной истиной.

23. Выведать все про деньги, повторили задание скафандры.
При помощи современной техники заглянули в потайные уголки сознания.
Пробились бурей и ураганом, долго брели пустыней, отыскивая оазис.
Электронные ищейки расползлись по нервам и сосудам. И ничего не скрыть от изощренного их нюха.
Адреса банков и номера вкладов, коды и пароли, ключевые слова.
Бешеная пляска цифр на экране монитора, напрасное и отчаянное сопротивление защитников обреченной крепости.
Если враг сокрушит стены, можно возвести баррикады, если перебьют мужчин, женщины и дети встанут к амбразурам, и даже камни проклянут врага; но нет большей беды, чем предатели и перебежчики.
И пусть зарубежные специалисты блокировали некоторые узлы памяти, и не одолеть эту твердыню лобовой атакой, наши умельцы найдут окольные пути.
Прикинутся добрыми и надежными друзьями, ложным участием расположат к себе самого недоверчивого и скрытного субъекта.
Постепенно из чехарды цифр проступят заветные числа.
И можно отправиться в тот банк и улыбкой ответить на угрюмый взгляд надзирателя.
Набрать секретный код и распахнуть тяжелые двери электронного хранилища.
И не останется следов после взлома, не зря грабителей облачили в космические скафандры.
Не существует пришельцев, мы сами похищаем жаждущих дамочек и запускаем неопознанные летающие объекты.
Все умеют вездесущие кварки, но даже самым опытным программистам не измерить глубину хитрости и коварства незваных, но желанных гостей.
Это не сбой в программе, просто скачок напряжения, с нашими заслуженными энергетиками не помогут ни фильтры, ни «пилоты», отмахнулся специалист.
Это не сбой программы, в полузабытье согласился я, но вам не предусмотреть все уловки западных банкиров.
Не только коды и пароли, но и отпечаток указательного пальца.
И напрасно измените вы капиллярные узоры, на генетическом уровне каждому индивидууму присущ определенный рисунок на коже. И легко вычислить подмену.
Скафандры напоследок всунули в руки одурманенной девицы похищенные или заработанные ей бабки, подаренные или украденные шмотки, с трудом протиснулись узким лазом.
На обломках арматуры остались клочья мяса и обрывки одежды.

24. Узник очнулся в одиночной камере, куда заперли его тюремщики.
Впервые я напился, пробуждение было сродни изощренной пытке.
Будто содрали кожу, клетки содрогались от боли и отвращения.
Или сердце заменили молотом, каждый удар сокрушал хлипкое строение.
- Помогите… Пить…, - умирая, взмолился я.
Так в детстве взываешь к материнскому милосердию, и не сомневаешься в ее участии.
Глоток воды, а еще лучше ласковая ладонь на разгоряченном лбу. И ладонь эта чудесным образом вытягивает больной жар.
Потом мы взрослеем, и если и нуждаемся в материнской ласке, то все реже призываем ее.
А когда родители уходят, то счастливы те, кто хотя бы изредка навещают их на погосте.
Рискуя здоровьем и жизнью, вернулся навестить.
Патриоты могли пристрелить беглеца и изменника, я сам подставил грудь под удар.
И как встарь очутился в пыточной камере, цепные псы и топорики выстроились у дверей.
Очнулся на раскаленном песке пустыни. И если не найти воды…
И какая мне корысть, что отправят спасательную экспедицию.
В лучшем случае обнаружат отполированные ветром и песком кости.
И подивятся: даже здесь некогда существовала жизнь.
Человек – такая скотина, что приспособится к любым условиям, вслед за писателем повторят они.
Чтобы не плодить плагиаторов, ощупал я стены темницы.
Каждое движение отдавалось нестерпимой болью в истерзанных членах.
Будто попал под лавину или камнепад, камни и лед перемололи кости.
Мужественным человеком был отец, по осколкам собирая себя после очередного падения.
Не просто собирая, но пытаясь улыбнуться изуродованным лицом. Вкладывая в уста мастеров словесного жанра сомнительные остроты и намеки.
Властьимущие морщились от его поползновений, но не трогали убогого.
Им еще предстояло заполучить заложника.
А пока ополчились на его сына, в камере нащупал я датчики на оконном стекле.
Взвоет сирена или поразит молния, если попытаешься выбраться из ловчей ямы.
С прозорливостью смертника отыскал блок управления в стенной нише. Несколько проводов вели к запальному устройству, наугад перекусил провод.
И зажмурился, ожидая взрыва.
Выжил в невыносимом ожидании.
Десантники уже захватили аэродромы и ключевые объекты.
Злобные и лживые западные голоса, перебивая друг друга и захлебываясь, наперебой вещали о вторжении и нашем коварстве.
На борьбу с ними бросили лучших и заслуженных работников.
Машины с глушилками разбрелись по городу.
Но изощренным слухом паникеры и предатели внимали голосам и сквозь грозовые разряды.
Уловили отдельные слова, остальное додумали.
При вторжении погибло несколько местных жителей, случайные эти жертвы обернулись тысячами уничтоженных.
Гусеницы танков перепахали поля, средневековые города и замки лежали в руинах.
Собаки выли на пепелище, бродяги рылись в прахе.
Под этот плач, проклятия и истерику, ломая ногти и пальцы, распахнул я окно.
Вывалился в барабанной дроби перестрелки и в грохоте разрывов.
Вонзились и порвали колючки чертополоха.
Перегрыз зажатую капканом лапу; истекая кровью поковылял к логову.
Но заблудился среди однотипных строений; особняки постепенно сменились блочными пятиэтажками. Дома эти были сложены из панелей, облицовка кое-где осыпалась и проглядывала серая и скучная основа, щели между плитами были заляпаны смолой и раствором, балконы служили складом, стены и фундамент были испрещены памятными надписями, из отдушин подвала несло гнилью и сыростью; зажмурившись и зажав нос, постарался быстрее миновать эти памятники массовой застройки.
Но светились редкие окна, полуночники любили, или готовились к экзаменам, или пытались разобраться в треске грозовых разрядах и в завываниях глушилок.
К булочной подъехала машина со свежей выпечкой, от сладкого запаха хлеба закружилась голова.
Припадая на покалеченную лапу, зверь отступил от приманки.
Охотники разбросали отравленное мясо.
Легче всего списать падеж скота на хищников.
И потерявшие невинность девицы наконец-то опознают насильника.
И тому не избежать суровой кары. Надежно повязанного пленника потащат к алтарю.
В камеру пыток; палач зажег горелку, металл раскалился докрасна.
Ремонтные рабочие колдовали над трамвайными путями. На стыке разошлись рельсы, латали прорехи, на чумазых лицах блестели глаза и губы.
И вышли на улицы первые « поливалки».
Одна из них подобралась к рабочим и нацелилась, отрабатывая заданный урок.
Встретить демонстрантов тугими струями воды или слезоточивым газом.
Расчленить толпу на части, выявить заводил и подстрекателей, научили курсантов милицейского училища.
И взять на заметку зевак; если сами не смогут, то помочь им забыть увиденное.
Не было и не может быть никаких демонстраций. Просто кучка обкурившихся и обколовшихся диссидентов, что действуют по указке западных кукловодов.
А если зеваки не забудут, окоротить им память, научили сотрудников Комитета.
Ночной город жил своими заботами: рабочие латали прохудившиеся коммуникации, к магазинам подвозили выпечку, рыбаки выбирали сети из сонной Невы; боевые машины нацелились жерлами пушек, соглядатаи приготовили камеры, чтобы заснять демонстрантов; одна из «поливалок» ударила по ночному страннику.
С ног до головы окатила водой, водитель виновато развел руками.
Рабочие заварили рельсы и собрали инструменты.
Поманили усталого и озябшего путника.
И отмахнулись, когда тот вывернул пустые карманы.
Ночью, как всегда, трудились женщины, мне удалось различить за бесформенной робой.
Пожалели и пригрели странника.
Вагон покатил по рельсам.
- Раздевайся, а то простудишься, - предложила пожилая женщина.
- Я не ослепну, - согласилась молодая ее напарница.
Эта девчонка, наверное, не потащит под венец случайного попутчика.
- Подумаешь, что я не видела, - сказала пожилая.
- И я видела, - согласилась молодая.
- Я по-иному смотрю, как на сына, - сказала одна.
- А прописка городская? – спросила другая.
И этим выказала свои помыслы.
Светофоры мигали желтым глазом, но некоторые исправно работали.
Трамвай остановился на красный свет; дверь открывалась вручную, я рванул створку и вывалился на асфальт.
- Надо исподволь, потихоньку, а ты сразу огорошила, - за спиной научила опытная наставница.
- Ничего, не простудится, - отбилась ученица. – Этих гуляк никакая лихоманка не берет. Очень нужен мне пьяница, - отказалась она.
На стыках колеса били очередями, на спине оставались почти неприметные входные отверстия, но каждый выстрел в клочья разносил грудную клетку.
Окровавленный и израненный, укрылся я в старом городе.
Отец тоже понадеялся, что здесь не отыщет его всесильный правитель.
Истоптав ноги и разбив башмаки, блудный сын вернулся к отчему дому.
И затаился в скверике на другой стороне улицы, там переждал, когда мать уйдет в училище.
Увидел ее и едва не бросился вдогонку.
Чтобы как встарь прижаться к груди, и прохладная ладонь вытянет больной жар.
Быстрые каблучки застучали по асфальту.
Неожиданно она насторожилась.
Но когда оглянулась и посмотрела – я едва успел укрыться за какой-то будкой, - взгляд был растерянным и просящим.
А я не откликнулся на просьбу.

25. Когда я вспоминаю ее проводы – память эта зиждется на путанице случайных свидетелей, - то жалею всех поруганных и растоптанных женщин.
Меня давно уже сослали; отец не просыхал несколько дней, когда больничные доброхоты сообщили ему о кончине; в коммуналке к тому времени установили телефон.
Денег на похороны не было, к сыну он не желал обращаться, из союза писателей его исключили после моего изгнания; калека поплелся к бывшим соратникам.
И хотя давно ожидал подобного исхода – раковая опухоль разъела внутренности, - смерть, как всегда, была внезапной.
Привратник не пропустил оборванца.
К дверям подкатила черная тачка, сотрудник Органов доставил председателя.
Тот признал боевого товарища, и если раньше не рискнул бы подойти к нему, то все переменилось с говорливым и пустозвонным правителем; безрассудно и корыстно вспомнил былое.
- По подписке, из личного фонда…, - обещал помочь вдовцу. – А у тебя сын разве не стал миллионером? – осторожно закинул удочку.
- Ты можешь ехать, обойдусь, - вальяжно отпустил водителя и соглядатая.
И в иные времена тот сам бы решил, как ему сподручнее наблюдать за подопечным, но теперь послушно убрался.
- Сын стал предателем, - не пощадил сына суровый, но справедливый обвинитель.
- Уже можно пересылать деньги, - сказал председатель. - А лучше гуманитарную помощь, ее не облагают налогом.
- В тяжелую для Родины годину...! – вспомнил оплеванный патриот.
- Она всегда тяжелая, - согласился председатель.
- Мать не пережила разлуку!
- Если ты хочешь похоронить ее по-человечески…, - устал пререкаться и доказывать начальник.
- Адреса, пароли, явки! – подступил к партизану.
А когда тот сознался, занес его показания в секретный список. Не для зачтения перед судом, а для личного пользования.
В этот же день позвонил миллионеру, и конечно, за счет писательской организации.
Его скорбно-слащавый голос пробился сквозь атмосферные помехи. Или сквозь шторма и бури, кабель был проложен по дну океана.
- Что вы хотите? Не слышу и не понимаю, - откликнулся я по-английски.
- Вот, какой вот? Все ты прекрасно разумеешь! – осерчал черный вестник.
- И если хочешь, чтобы вспомнили забытого второстепенного писателя… Эти так называемые пострадавшие всем скопом будут включены в памятный сборник, - поманил пряником.
- Попробуй утащить хоть один камень с ее надгробия…, - предупредил я.
Двумя купцами торговались на могиле. Рвали на груди рубаху и расходились, потом продолжали торг.
И каждое слово ножом вонзалось в еще живую плоть.
Если палач медлил, сам хватал его руку. Лезвие кромсало, даже чудовищная эта боль не перебивала другую – настоящую.
- Черный мрамор и розовый гранит, - истекая кровью, согласился с его предложением.
Будто для покойника важно, каким камнем придавить гроб.
И можно изваять скорбящих ангелов, или Распятого, или возвести огромную усыпальницу, похожую на дворец, этим не излечить больную совесть.
Да, когда я прощался с Родиной, и мама благословила беглеца, то обещал запомнить ее живой и здоровой, и почти веселой, и слезы не боли и отчаяния, а радости и умиротворения скатываются по щекам; иногда приходится нарушать самые торжественные клятвы.
Ринулся в аэропорт; но навалились тяжелые тучи, машины не летали, и насторожилась служба безопасности.
Башни торгового центра еще не были взорваны, самые прозорливые охранники предвидели будущие теракты.
И на всякий случай задержали беглеца.
А когда тот по русской привычке попытался откупиться, то возмутились или посчитали это провокацией.
И пришлось на суде каяться и просить о снисхождении.
- Пережитки советской действительности, непорочные господа обвинители, не так-то просто отринуть груз былого.
Меня оштрафовали, и после затянувшегося процесса бесполезно было лететь в Россию.
- Может, вас туда тянет как перелетных птиц? – пошутил судья-орнитолог. – Той страны и того континента давно нет, но не вытравить память, - догадался он.
- Счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые, - согласился я.
- Надо было оштрафовать на более чувствительную сумму, - огорчился судья.
- Всех денег не хватит, - попрощался я с мамой.

26. И, наконец, приехал на ее могилу.
Не было уже ни отца, ни того вороватого председателя, его дети и внуки предупредили пришельца.
Пусть мрамор и гранит пошли на возведение особняка на берегу залива, но никакими наветами не опорочить светлую память великого писателя – их отца и деда.
Вся просвещенная публика признает его величие, и хотя никто не заглядывал в опусы…
Его не очернить, предупредили наследники.
Или опозоренная беглецом девочка.
Жених скрылся из-под венца, гости жаждали и не знали, как подступить к источнику.
Не за здравие, так за упокой, придумал один.
Не сушь, так ведро, не зима, так лето, охотно откликнулись остальные.
Чтоб ему на том свету провалиться на мосту, подвел итог начитанный товарищ.
Начитался после третьей или четвертой стопки.
Нам бы от такой малости…, вздохнули завистники.
Девочка повзрослела и заматерела на пронзительном ветру их зависти.
И когда рухнули устои, заставила своего благоверного переметнуться в бизнес.
Что совсем не сложно опытным комсомольским и партийным деятелям.
Заводы, которые они курировали, за бесценок достались им, и можно купить острова и яхты на дурные деньги.
Многие так и сделали, вооруженные до зубов мальчики стерегли их покой и благополучие.
Но на хищную рыбу найдется другая, рыбины эти безжалостно пожирали друг друга; выжженная земля оставалась за спиной; на заброшенных заводах напрасно взывали к милосердию голодные и нищие работники.
С таким же успехом можно разжалобить камень или заставить волка питаться растительной пищей.
Бывший партийный деятель достиг завидного положения благодаря связям жены, сам обзавелся связями, пришло время избавиться от мелочной опеки, охотно и с головой окунулся в новую жизнь.
Не только приобрел остров, но возвел на нем крепость, и редкий враг мог вскарабкаться до середины неприступной стены.
И разносолы, что подавали нуворишу, сначала опробовали верные и проверенные люди, но напрасно он понадеялся на их преданность.
А когда окочурился, подобно той кобыле задрал копыта, и с чавканьем сапог по болоту из раздувшегося брюха вышли газы, но соратники не отравились, а разбрелись по замку, прибирая к рукам все, что не прибито, а если было приколочено, то с мясом выдирая добычу; когда империю эту растащили по лоскуткам, медленно и скрипуче сдвинулись шестерни заржавевшего судебного механизма.
Не было иного выхода; чуть ли не впервые вдова выбралась из подполья, не посулила золотых гор, но обещала общими усилиями хоть как-то возродить захиревшее производство; поддерживая ее, рабочие вооружились дрекольем.
И чтобы не разразился страшный и бессмысленный русский бунт, дознаватели вычислили преступников.
Со смертью бывшего партийного деятеля вдова повязала голову черной косынкой, с предательством соратников облачились в траур и уже никогда не снимала его.
На ее заводике стали клепать безделушки, лишь бы выжить в лихую годину; хозяйка просмотрела, как поднялись и окрепли конкуренты.
Вслед за более удачливыми предпринимателями попыталась присосаться к нефтяной трубе, но опоздала к разделу пирога, другим достались лакомые куски.
Почти разорилась в конце девяностых, когда молодые реформаторы отказались платить по долгам.
Годы уходили, детей не было, некоторые брали сирот из приюта; там невозможно было выбрать полноценных; зачатые по пьянке дети вырастали такими же пьяницами и уголовниками и до нитки обирали приемных родителей.
Вспомнила о добром заморском дядюшке; если таковой сыщется и добровольно сунется в петлю, выбьет табуретку.
Такой отыскался; когда-то мать беглеца похоронили на заброшенном кладбище – подальше от глаз, быстрее забудется, придумал председатель, - потом рядом возникло другое надгробие.
Город расширялся, и если ежеминутно оглядываться на своих мертвецов…
Тысячи поколений предшествовали нам, кости их давно обернулись черноземом, жизнью своей попираем мы смерть, тяжелая дорожная техника нацелилась уничтожить могилы.
Или такие слухи распустили приближенные к власти прихлебатели; как известно, самые невероятные слухи распространяются со скорость курьерского поезда; - беглец клюнул на эту приманку.
Или его привлекла перспектива создания совместного производства: с передовой технологией и дешевой рабочей силой можно еще больше разбогатеть.
Так или иначе вдова приманила бывшего соотечественника, но не желала прогибаться под непомерными его амбициями.
Мужики созданы для того, чтобы ими пользовались умные и деловые дамы, а потом отработанный материал можно выбросить на свалку.
Ведь никому не придет в голову штопать использованный презерватив, и только бомжи собирают жестянки из-под пива.
При помощи шпионской техники выведать коды и пароли, а если возникнет, предъявить ему откровенные снимки.
Обвинить в совращении малолетних, путь та девица выглядит на тридцатник, осуждают не по виду, а по паспорту; голодающая милиция выдаст любую справку: при желании можно прикинуться участником Куликовской битвы.
Бесстрастная камера засняла все непотребство; ничего более значимого не придумала давняя моя преследовательница; так поступал отец, не пристало отказываться от опыта ветеранов; ее представитель требовательно толкнулся в дверь.
Или распахнул ее ногой; мальчишка, застигнутый на месте преступления, едва успел прикрыться обрывками простыни.

27. Как тем утром, когда после ночных блужданий пришел пересдавать экзамен.
Зевая и прикрывая рот ладонью, игральными картами профессор разбросал билеты по щербатой столешнице.
Дверь аудитории распахнулась.
Экзаменатор с надеждой потянулся к перестуку каблуков по истертому паркету.
- Случилось? – спросил он.
Свежее лицо, будто не было бессонной и пьяной ночи, легкая озабоченность соответствует международной обстановке.
- Контрреволюционное выступление подавлено, - сообщил информатор. – Местным рабочим лишь слегка помог наш ограниченный воинский контингент. Среди рабочих и контингента не наблюдается жертв и разрушений, - понесло девчонку.
- Они все же ввели. – Поверил и испугался профессор.
- По просьбе подавляющего большинства населения!
- А кто подсчитывал? – неосторожно спросил старик.
- Несколько обколовшихся и обкурившихся наших юнцов поддержали смутьянов, - повторила она за старшими товарищами. – Впрочем они сами разошлись, стоило призвать их к порядку.
- Мой внук, - почти беззвучно выдохнул старик.
- Случайно проходил мимо, - подсказала девочка.
Отцу ничего не стоит позвонить ректору, тот охотно выполнит любую просьбу.
И он непременно позвонит, и ей выставят высший балл не только за этот экзамен, но и за все грядущие испытания, но при этом обязательно накажут совратителя.
Было здорово ощущать себя падшей женщиной, мужчин будто магнитом тянуло к ней, глазки их маслянисто поблескивали, на губах вскипала пена.
И можно поманить любого и он последует, а когда потянется, неприступной твердыней затворить ворота.
Отец позвонит, чтобы погубить совратителя, а она вовсе не жалеет о содеянном, и декабристкой последует за преступником, но сначала пусть тот сдаст этот чертов экзамен.
И тогда никакой ректор не посмеет отчислить примерного студента.
Внук старика среди протестующих безумцев.
Всего лишь задержали их, отец поможет мальчишке отмазаться.
Не ведала, как произошло задержание.
Ночью центральные улицы и площади заполнили рабочие.
Странные это были ремонтники, прогнали тех, что латали рельсы или прохудившуюся канализацию.
Сами они не интересовались подобными мелочами, но определили возможные пути отступления бунтарей и вычислили сектора обстрела.
На крышах засели снайперы, винтовки были с глушителями, что заметно снижало точность попаданий; не велика беда, если вместо предводителя подстрелят его соратника, все равно никому не выжить в этой бойне.
Преследователи не ошиблись в своих предположениях, их не подвела интуиция: утром демонстранты собрались на главной площади.
Около величавого столпа, с вершины которого ангел безучастно взирал на людское столпотворение.
На солдат, что по приказу безумных командиров вышли на плац свергнуть царя-батюшку.
И такие же подневольные солдаты картечью и ядрами образумили их.
А на далекой окраине выстроили виселицы для предводителей. Когда гнилые веревки лопнули, повторно накинули петлю.
На этой же площади казнили офицеров, прочитавших крамольное письмо.
И царский посланник лишь в последний момент отменил казнь.
Отсюда же войска стреляли по рабочим, что в морозное январское воскресение с мирной петицией пришли к царю.
Впрочем, некоторые завравшиеся историки утверждают, что провокаторы первыми открыли огонь, этих негодных и неугодных выдумщиков давно сгноили по лагерям и тюрьмам.
Наконец, хмурым октябрем за поленицами дров укрылись кадеты и экзальтированные дамочки.
Отстреливались до последнего патрона; если судить по фильму, то народу полегло больше, чем в Мазурских болотах; и опять же наши очернители настаивают на шести или семи погибших, вернее заблудившихся в винных погребах.
Кости потом обнаружат в цистернах, добавки эти придадут вину особую крепость и аромат.
Все видел ангел и даже обрадовался, когда градоначальник предложил заменить его на статую вождя.
Предложение не прошло, не хватило одного голоса.
Ну и черт с вами, живите под сенью куцего вражьего крыла! в сердцах выругался правитель.
Мы и жили, но не укрыться под игрушечными крыльями.
Несколько случайных прохожих около каменного пьедестала.
В основном солидные и вроде бы не бедствующие люди.
И каждый норовит прикоснуться к камню, будто остывший за ночь гранит остудит разгоряченное лицо.
Эти прикосновения насторожили наблюдателей.
Мускулы напряглись, снайперы впечатали глазницы в окуляры.
Попрощались и выступили, ангел зажмурился и прикрылся рваным крылом.
Один развернул плакат с призывом убрать грязные руки от наконец-то проснувшихся наших братьев, другой подхватил призыв, остальные развернули флажки и гербы неведомого того государства. Этого было достаточно, чтобы признать преступников, соглядатаи стервятниками упали на падаль.
Случайные свидетели бросились врассыпную – вдруг и их привлекут, а те, что не успели спрятаться, повалились на брусчатку и ладонями прикрыли затылок.
Кулаки с хрустом перемалывали кости, вылетали зубы; порвали и затоптали плакаты и стяги.
Всего несколько секунд ушло на подавление восстания. Бунтарей зашвырнули в подкативший «воронок». Арену присыпали песком, чтобы скрыть пятна крови.
И теперь можно отдышаться и осмотреться, самые нервные приняли сердечные пилюли.
Этих тоже занесли в черный список: если так отдаваться рутинной работе, можно самому возненавидеть.
И переписали случайных свидетелей.
Напрасно те утверждали, что не заметили, проглядели, прикидывались пьяными и безумными.
Пьяница протрезвеет, а безумец наплетет небылиц.
Начальство особо отметило юных бунтарей.
Какой прок от стариков, но молодые, может быть, если им позволить, захотят воплотиться в детях; не пущать, приказало начальство.
Простенькая, почти безболезненная операция, пациент и не заметит; зато не родится очередной урод.
И останется вспоминать о былых похождениях; лучше бахвальство, чем призывы к бунту.
Мальчишка, случайно затесавшийся в группку вечно недовольных престарков, посмел противиться задержанию. Когда ему заломили руки, лягнул главного распорядителя. Да так удачно, что выбил коленную чашечку.
За это поплатился не только зубами и ребрами, спасатели зарезали его в фургоне.
Могли не довести до больницы, дорога была каждая минута.
Даже не сдернули штаны, каблук и лезвие вонзились в пах.
Больной захлебнулся кровью и обмяк в руках санитаров.
А девчонка обманула отчаявшегося деда.
- Его слегка пожурили и отпустили под надзор благонадежных родителей, - придумала она.
- Если бы… - Не очень-то и поверил профессор.
- Когда аттестуете нас? – покончив с преамбулой, то ли спросила, то ли приказала студентка.
- Тройки хватит? – спросил экзаменатор.
- Нет, - отказался я.
- Умеешь торговаться, - похвалила наставница.
- Ничего не надо, - назло ей и всесильным ее родителям отказался я.
- Даже меня? – самонадеянно подступила она.
- Только честным трудом, чистыми руками, - попытался объяснить. – Но не в ловушке, и тяжелый брус перебил шейные позвонки.
- Нет, только не это, - вспомнил дед своего мальчика.
- Из-за тебя я завалила, - обвинила девчонка.
- И на сессии могла сдать, - ответила на мой недоуменный взгляд. – Отец и тогда мог позвонить.
Но из ложного чувства солидарности не позволила ему.
Декабристкой за тобой на урановые рудники, - придумала она.
Дед вспомнил о приспособлении и отключил слуховой аппарат.
И зажмурился, чтобы не видеть.
В потемках нащупал экзаменационную ведомость. И наугад поставил две жирные отметины, потом исправил их на высшие оценки.
Каракули были похожи на птичьи следы, когда подрезаны крылья и напрасно пытаешься взлететь.
Или такие борозды остались на песке, которым присыпали кровавые пятна и разровняли граблями.
- Ты поверила в мое будущее! – отбился я.
- Будущее! – передразнила она. – Если постоянно тащить за уши и вытащить из болота твоей посредственности!
- Все мужики такие, - обобщила опыт матерей и бабушек.
- Кончу аспирантуру, напишу диссертацию, а если повезет, стану доктором, - отбился я.
- И будешь получать чуть меньше водопроводчика, - предугадала она конечный результат.
- Лучше вынюхивать и закладывать? – в свою очередь напал я.
Напрасно старик зажмурился и отключил аппарат, гадкая, изгаженная нами жизнь врывалась в поры и в прорехи.
- Вон! – устав от перебранки, приказал профессор.
- Что? – переспросила студентка.
- Поздно…Мой мальчик…, - распознал он за стенами темницы. – Никогда не вдохнуть ему полной грудью.
- Кому? – переспросила повзрослевшая за ночь девочка.
- Что мы натворили? Как кошка с собакой. Как опостылевшие друг другу за годы совместной жизни супруги. Как отец с матерью, - нашла достойный пример для подражания.
Усталость суматошной ночи навалилась, силы иссякли, не мог противиться ее исступлению.
Портовым катером уволокла баржу от пристани.
В коридор, в глухие проклятия заваливших пересдачу бывших студентов.
Через пропахшую потом, отчаянием и ненавистью их толпу.
- Стала взрослой, мать возненавидела за наступившую старость, - различила дочка.
- И теперь отдаст меня за любого, - предугадала она.
- Если экспертиза подтвердит мою непорочность, то выберет хромого и увечного, - придумала девчонка.
- Лучше с тобой, чем с хромым и увечным, - позвала меня.
- Здесь и немедленно! – растормошила насильника.
И бесполезно ссылаться на ночные похождения и на девицу, подобранную в сточной канаве.
Или на неприличную болезнь, которой наградила эта подстилка.
Вместе одолеем шуточные преграды, скажет мой преследователь.
Или показать ей заросшие волосом ладони.
Выщипаю шерсть; а чтобы не повадно было, огнем и кислотой вытравлю память о детском грехе.
Просто больше не мог терпеть, различит она.
- Больше не надо терпеть, - потворствуя моей похоти, распахнулась девчонка.
И невозможно противиться зову.
Но пленен и посажен в клетку, к ячейкам ограды приникли наблюдатели.
Как к окну семейного банного номера. Когда молодоженам негде уединиться и вместе отправляются в баню.
И там на продавленной предшественниками каменной лежанке…
Мраморная крошка впилась и порвала, женщина запрокинула голову, под острым углом переломилась шея.
В замазанном грязью стекле протерта дырочка, наблюдатель приник к ней, слюна скатилась на одежду, рука подлезла под ремень.
И когда нащупала и сжала, незаметно подобравшийся блюститель не дал насладиться пикантными подробностями.
Напрасно громыхал сапогами и прокашливался.
Просто всполошилось воронье на погосте. От отчаянного их крика заложило уши.
Догадливый блюститель вооружился спицей. Тщательно прицелился и вонзил.
Нарушитель отдернул шкодливую руку.
Мужское его достоинство обвисло захватанной тряпицей.
Здесь и немедленно, вслед за матерью и миллионами жаждущих повторила моя напарница, а я просто случайно подвернулся под руку.
И другие бывшие студенты услышали призыв и были готовы заменить претендента.
И эта ее всеядность и вседоступность оттолкнула от кормушки.
И не выжить в клетке, пусть позолочена решетка.
- Подожди, зачетку забыл в аудитории, - придумал мальчишка.
Вырвался из цепких рук, отпущено лишь мгновение свободы, требуется вместить всю жизнь в эту малость.
Спиной нащупал дверь, дверная ручка порвала спинные мускулы.
Презрел эту боль.
Ворвался в аудиторию и захлопнул дверь. А потом навалился на нее, чтобы задержать преследователей.
- В окно, лучше разбиться, - сказал старик.
- Они взрослые, все познали, а у тебя уже ничего не будет впереди, - пожалел внука.
- Революционная ситуация должна созреть, - вспомнил классиков. – А мы настолько зеленые, что от горечи сводит скулы.
- Да, кто-то должен взойти на эшафот, но почему ты?
Под его причитания распахнул я окно.
Под свист и улюлюканье преследователей распластался по наружной стене, ноги соскальзывали с узкого карниза.
Сердобольные зеваки вызвали пожарных, те не развернули брезент, но нацелились брандспойтами.
Цепляясь за неровности кладки, балансируя над пропастью, обмирая от страха и от предчувствия свободы, добрался до соседнего окна.
Преследователь не догадался поставить охрану по всем комнатам.
Напрасно пытала осиротевшего старика.
- Спрятался под кафедрой или в стенном шкафу, - придумал тот.
- Мой мальчик, ты где? – позвал внука.
- Нигде нет, - огляделась девочка.
- На свою голову воспитали тебя человеком, - повинился дед.
- Все равно тебе не уйти, - предупредила девочка.
На цыпочках прокрался коридором, от грохота шагов содрогались и раскачивались стены. А ступени лестницы осыпались каменной крошкой.
В этих развалинах искала меня девочка.
- Где-то здесь, - вспомнила она.
Бывший одноклассник; деятельная его мать поменяла комнату в «сталинском» доме на клетушку в другой коммуналке. Одна поднимала сына, ей доплатили, мальчика надо приодеть перед институтом.
Некогда клетушка эта служила кладовкой в огромной княжеской квартире.
И тогда никто не мог предвидеть, что князь вернется, и за свои кладовки узурпаторы и захватчики получат отдельные квартиры.
А женщина знала.
Сын ее заглядывался на одноклассницу, но в институте увлекся общественной деятельностью. За этими заботами почти забыл о былом влечении.
- Где-то здесь, - нашла девочка.
Торжественно вступила на парадную лестницу, ковер давно утащили, но на ступенях остались кольца для крепления прижимных штырей, и можно было представить то великолепие.
Она представила, ноги по щиколотку провалились в пышный ворс.
Мажордом склонился в почтительном поклоне.
- Скажите князю, я готова, - милостиво разрешила княгиня.
- Правда, можно? – растерялся неловкий ухажер.
Дернуть за косичку или подобрать случайно оброненный носовой платок, ранее оказывал только такие знаки внимания.
- Разденешь или мне самой? – деловито спросила княгиня.
А когда он потянулся дрожащими руками, ударила его.
Но разве слабые и беззащитные женщины могут отстоять свою невинность?
Чем сильнее била, тем больше распаляла.
Не только дралась, но и срывала одежду.
Чтобы сразу обрубить хвост, а не резать по частям.
И сорвала, и он навалился, подмял ее, и щербатая, изломанная половица вонзилась в спину, и орудие его тоже вонзилось, а она вытерпела чудовищную пытку, и даже крови почти не было, и не закричала; а когда насильник насытился и отвалился, попыталась улыбнуться: почерневшими от крови пальцами растянула губы.
- Так долго ждал и надеялся, - придумал и оправдался насильник.
- Помолчи, - попросила женщина.
- Меня ждут в институте, собрание строительного отряда, я комиссар, - понес он околесицу.
- Раньше комиссары погибали на баррикадах, - сказала она.
- Какие баррикады? – насторожился он, вспомнив взбунтовавшихся соседей. – Им только дай волю! – пригрозил смутьянам.
- Мне надо идти, - сказала женщина.
- А когда мы… снова? Разве тебе было плохо? – спросил будущий ее муж.
- Как было? – не разобралась она.
- Ну, эта самое…близость, - опешил насильник.
- Тебе пригрезилось, - отказалась недотрога.
Прежде чем уйти, в стареньком тусклом зеркале изучила лицо.
- Потому что я простой парень из неполной семьи? – покаялся насильник.
Свершение не обезобразило лицо и даже под глазами не залегла синева.
- Станешь кандидатом и доктором, - утешила она.
- Нет, лучше общественная работа, так надежнее, - решил мужчина.
Рубашка ее была измята, бюстгальтер изодран, но грудь не обвисла и квашней не наползла на живот, как у беременных и кормящих.
- Теперь подтвердит любая экспертиза, - согласилась она с матерью.
- Какая экспертиза? – испугался насильник.
- Ничего не было, тебе пригрезилось, - повторила она.
- У тебя такие родители, такие возможности, - позавидовал ей завистник.
- Если ничего не получится…, - попрощалась и обнадежила она.
- Что? – ухватился он за смутную надежду.
- Обязательно получится! – приструнила маловеров.
Каблучки снова ударили. И он не решился накинуть аркан и стреножить своевольную кобылку.

28. Утром полковника доставили домой на больничном катафалке, то есть на санитарной машине.
Почти никто не погиб при вторжении, обошлись малой кровью, раненых на скорую руку подлатали в армейском госпитале.
Пожалуй, сам виноват в этом увечье, слишком близко подобрался к арене, где укрощали быков.
Укротителей соответственно экипировали и обучили, а он безрассудно сунулся в драку.
За что и поплатился, и пусть бычка потом затоптали, ему не легче от этого.
Бойцы на руках донесли командира, передали жене.
Подволакивая ногу, доковылял тот до постели.
- Но все равно победили! – предвосхитила женщина его объяснения.
- Муж не вовремя вернулся домой и покалечил? – неожиданно напала на победителя.
- Мы им не позволили! – похвалился тот.
- Какой муж? – не разобрался в сумятице.
- Обыкновенный, девочка собралась замуж, - окончательно запутала его.
Но все же смилостивилась и помогла раздеться пострадавшему. На рубашке запеклась кровь.
- За кого? – спросил мужчина.
- И от плеши твоей пахнет развратом, - принюхалась женщина. – Ты как руководитель операции работал головой? – обвинила его.
- Ты о чем? – не сообразил он. – Имя, фамилия, происхождение, навести справки, - приказал дознаватель.
- Все вынюхать! – передразнила мать. – А если девочке кроме него никто не нужен?
- Детская прихоть, - сказал отец.
- А ты любил взаправду? – спросила женщина.
- Что с тобой? – насторожился мужчина.
- Так, чтобы кружилась голова, и все дозволено, иначе не выжить.
- Все дозволено? – переспросил он. –Если необходимо системе…. – обещал исполнить любой преступный приказ.
- Или ты способен насытиться своими подсадными утками? – продолжала обвинять и дразнить женщина.
Мужчина устроился на кровати, прямо в брюках улегся на покрывало, где нежились китайские попугайчики.
Самочка распушила перья и подначивала самца.
Так показалось ему, нога разболелась, всякое могло пригрезиться в приступах боли.
Еще вчера женщина отогнала бы от него попугаев или заставила б снять штаны, а теперь забыла об этом.
Испытывая ее или убаюкивая больную ногу, прикрылся он птицами, чтобы выстоять под ее обвинениями.
И они, если частично и проникали за ненадежное это укрытие, то большей частью возвращались бумерангом.
Но странным образом женщина молодела и расцветала от каждого удара.
- Обучал бабу из вашей конторы премудростям сыска и надзора! – Обвинения ее обрели размеренность белого стиха.
- Всем возможным, невозможным привязать к себе его, ну а что случится дальше мы не знаем ничего! – похвалилась и пожаловалась женщина.
И когда привязывала и соблазняла, груди ее не свесились на живот, а нацелились желанной плотью, на лице рассосались морщины, рот призывно приоткрылся, язык с хрустом содрал коросту, в глазах вспыхнули звездные огни, а посеченные перекисью волосы загустели и почернели вороньим крылом.
И жиры обернулись тугими мускулами.
Если он посмеет покрыть другую, то кошка эта молнией упадет на соперницу. И ударом лапы сломает шейные позвонки, а потом
зубами вопьется в трепещущее тело. И вволю насытится агонией.
Любовь – когда все дозволено, хотела она сказать. Когда – только он, и нет запретов, и тело его – желанно. И желанны выделения его, и готова слизывать капли пота и слезы его, и сдирать шкуру, чтобы обнажались нервы, потому что настоящее чувство сродни боли; а потом сдувать пылинки с голых и воспаленных нервов, и вместе с ним провалиться в пропасть, и уже не собрать себя из осколков.
Так сказала или хотела сказать женщина, но вместо этого лишь бестолково напала на постылого мужа.
И напрасно тот завернулся в покрывало, потом ощупал взмокшую лысину.
На бугристой поверхности оборонительным частоколом не встопорщился волос.
Капли пота впитались в ладонь.
Он внюхался, так не пахнут прокаленные солнцем женские тела.
Но наши женщины вкалывают на лесоповале, и в шпалы забивают костыли, и заправскими грузчиками разгружают вагоны.
И чем больше безумствовала и нападала жена, тем настойчивее наваливался трудовой этот запах.
- Да, бабы по заданию, работа такая, зарабатывал стаж и отличия, но всегда возвращался в семью, - оправдался искалеченный добытчик.
Нога опухла, опухоль наполнилась гангренозной кровью.
Коновалы приготовили пилу и мясницкий топорик.
И если хоть на мгновение потеряешь бдительность, то оттяпают.
Так попытался объяснить незадачливый добытчик.
- Куча замов и претендентов; застоявшиеся мальчики давно переросли свой возраст…, - невнятно объяснил он.
- Такие зубастые, не только оттяпают руку, но целиком заглотят и не подавятся…
- Стоит хоть раз оступиться…, - предупредил изменницу.
- А сколько тебе надо? Только малолеток может удовлетворить и пять и десять раз! – обвинил ее в совращении малолеток.
- Это всплеск перед окончательным увяданием, - оттолкнул обезумевшую бабу. – Потерпи пару недель или месяцев, все рассосется, - придумал он.
- Ведь если запятнают даже любого члена семьи…, - пожаловался и проклял систему.
Тот налаженный и бездушный механизм, что подминал и случайно оказавшихся на его пути странников.
И тем более не жаловал своих, эти слишком много знали и могли если и не переметнуться к врагам, то ненароком проговориться.
Выдать государственную тайну.
И пусть смысл и содержание тайны забылись за давностью лет, враг все равно мог воспользоваться нашей оплошностью.
И изнутри разрушить совершенное и свободное государство.
Поэтому все силы и возможности бросить на борьбу с инакомыслием.
И чем больше резерваций и лагерей, тем спокойнее правителям.
Прав был безвременно почивший отец народов: только страх способствует единству и беспрекословному повиновению.
И напрасно оболгали великие его деяния.
А если при рубке леса от летящих щепок и погибают невиновные, то не бывает безотходного производства.
Так или примерно так объяснил, оправдался и приструнил обезумевшую бабу опытный контрразведчик.
- До выяснения всех обстоятельств тебя поместят в одиночную камеру, - напугал ее.
Неведомые враги, они же доброжелатели, он сам настоит на этом.
- Если согрешит рука, то отруби ее, а если глаз – вырви его, - вспомнил труды классиков.
- Потом облобызаешь вовремя сокрушившую тебя руку, - напоследок приголубил жену.
- А дочка выйдет за достойного и тем более облобызает! – в зародыше подавил бабий бунт.
И чем больше доказывал, тем полнее старела женщина.
И чтобы не обернуться дряхлой старухой, которой никто не подаст милостыню, и чтобы девочка не выпрашивала с протянутой рукой, заслонилась и отступила от гнусных обвинений.
Пятилась, вздернув голову, так на шее незаметны складки. И обеими руками поддерживала расплывшуюся квашней грудь.
И надо бежать, задыхаясь и не разбирая дорогу, чтобы едва зародившиеся мускулы не обернулись жировыми отложениями.
Годы уходят, только это разобрала она в сумбуре его причитаний, осталась последняя возможность ухватить хоть перо выдуманной нами и никогда не существовавшей птицы счастья.
И пусть рушатся устои, налаженный быт, пусть гибнут цивилизации, разве взбесившуюся и возжаждавшую бабу остановят такие мелочи?
Или пустые его угрозы и попытки покалечить и покалечиться.
- На галеры и цепью к лавке! – оставшись один, уничтожил он соперника.
Кое-как сполз с кровати, в назидание преступникам в клочья изодрал попугаев.
А потом так саданул по стене, что взвыл от боли и не сразу удалось заговорить ее.
- Если похотью сорвало крышу, то зачем демонстрировать это всем? – осудил беглянку.
- И если хоть одно пятнышко обнаружится на его костюме…, - предупредил дочку.
- Если пращуры его оказались в оккупации при нашествии французов или монголо-татар…, - как можно выше вздернул недостигаемую планку.
- Господи, зачем ты придумал взбалмошных этих баб? – вопросил Создателя.
Но тот не ответил далеко не первому подобному обвинителю.

29. Загонщики обнесли красными флажками, обложили логово, подступили с ловчей сетью; зверь ушел, порвал сеть и перемахнул через ограждение.
И напрасно стреляли вслед, дробь и картечь выбивали каменную крошку и калечили прохожих.
Царская охота с гиканьем и свистом устремилась в погоню.
Перли напролом, вытаптывая поля и ломая заборы. Сметая с пути зазевавшихся горожан.
Преследовали в каменных джунглях; как учили в шпионских книгах, беглец вгляделся в витрину.
Под запыленным стеклом ржавели жестянки консервов.
И никто не позарился на них, пытливым взглядом не прожег спину.
Но недостаточно простенькой проверки, через несколько шагов неожиданно обернулся.
Выругался заросший шерстью мужик, из-под копыт выскочила зазевавшаяся бабуля.
Преследователь мог таиться и под щетиной и в старческом обличье.
Увел погоню в свой район, укрылся рядом с домом, зверь не прячется возле логова, преследователи собьются со следа.
Окончательно обрубая хвосты, сунулся в проходные дворы; этим лабиринтом можно выйти на любую улицу, и полка не хватит перекрыть весь район.
Уходил и надеялся выжить; в шпионских книгах не рассказывали о достижениях современного сыска: достаточно прикрепить к подозреваемому маячок…
Враг осадил крепость, пробил стены, готов ворваться в проемы.
Наверное, так показалось поверженному полковнику.
Но наши люди не приучены сдаваться и сражаются до последнего.
Разогнали демонстрантов, в назидание неразумным их последователям не затерли кровавые пятна и подобрали не все зубы; но кто знает, на что решатся и насколько не любят себя другие безумцы.
По возможности отметить их маячками, придумал полковник, когда после короткого отдыха привезли его в Управление.
Раненого полководца на руках донесли до командной высотки.
И если носильщики сговорились уронить его, то не решились на поступок.
Если битва и будет проиграна, то преданные полководцу убийцы из заградительных отрядов все равно уничтожат дрогнувших бойцов.
Может быть, и удастся победить в этом сражении; почему не угомонятся смутьяны, почему на месте отрубленной головы вырастают несколько еще более огнедышащих?
И приходится все время увеличивать штат соглядатаев, что, наверное, и к лучшему, старожилы быстрее выслужатся.
Но мало им офицерского достоинства, каждый мнит себя если и не искусным стратегом, то большим начальником.
И негоже им на экране локатора наблюдать за мельтешением маячков.
Взять, например этого мальчишку, почему-то полководец на него указал опытному сыщику.
И тот прикинулся консервной банкой, старушенцией, пацаном спрятался в подворотне.
А потом соседкой по квартире фальшивой улыбкой приветствовал вернувшегося блудного сына.
Такой широкой, что пасть целиком обнажилась, в горле кипящей лавой вспузырилась слюна.
- Твоя маменька ищет тебя по моргам и больницам, - обрадовала и обрызгала слюной участливая соседка.
- С младых ногтей шляться по ночным притонам! – сбилась на высокую патетику.
- Когда мы были молодыми…, - взгрустнулось ей. – Но не позволяли себе этакого.
У нас в деревне ежели пройдешь с парнем, а потом он не женится, то считали гулящей, - вспомнила правильный уклад жизни.
- Как клеймо на всю жизнь, - пожаловалась она.
И забыв про мальчишку, распахнула засаленный халат, беглец задохнулся от запаха паленого мяса и шерсти, отпрянул к входной двери.
- А папаня твой как всегда у пивного ларька, - добила мальчишку. – Хорошо, если собутыльники с проезжей части оттащили его в придорожную канаву, - пожалела падшего бойца.
Обычно не общалась с соседями, но как не порадеть попавшему в беду родному человечку.
И гораздо надежнее добить словами, чем поджидать в коридоре с завернутым в тряпку чугунным утюгом.
Синяки рассосутся, а слова раскаленными иглами вонзятся в беззащитную плоть.
Вонзить и навалиться, и услышать, как с хрустом рвутся сухожилия и лопаются мускулы.
- Водички испить? – участливо предложила соседка.
Не прибила гвоздями, а привязала к кресту, пусть подольше помучается.
И поднесла к пересохшим, потрескавшимся губам пропитанную уксусом ее сострадания половую тряпку. Которой еще недавно вычищала захватанный вонючими задами горшок.
Очка этого явно не хватало на пятнадцать комнат, около нужника выстраивалась беспокойная очередь.
Толпа эта надвинулась, так показалось мне; я скатился по лестнице.
Обычно мать подбирала отца около пивной и взваливала на плечи.
И все вглядывалась в лицо сына: так называемая дурная наследственность; напрасно она беспокоится – мне не передались его пороки.
Даже в детстве не марал я бумагу, не жаждал порадовать мир гениальными виршами.
И впервые глотнул из бутылки, эта попытка надолго отвратила от гнусного пойла.
Просто без горячительных напитков не могли сговориться о цене.
Сколько дашь за нашу единственную и ненаглядную? с ножом к горлу подступили к покупателю.
И напрасно я выворачивал пустые карманы; еще не напечатано столько денег, чтобы выкупить бесценный товар.
И не засаленными купюрами, но отдавшись душой и телом.
Чтобы выполнял любую прихоть, и ходил в магазин, и стирал, и готовил, и драил полы, и на руках носил королеву, и ночью ублажал ее, и за нее вынашивал и производил детей, и еще множество второстепенных обязанностей, мечтает каждая теща.
И тогда своими налаженными связями, своим высоким положением, может быть, позволим тебе на вершок приподняться над однородной массой.
Оглядись и одумайся, научили они мальчишку. Человеку не выжить, призрев наши нравы и обычаи.
И тем более плетью не перешибить обух.
Как попытался твой отец, заглянули они в душу.
Плюнули в пересохший колодец.
Ему же подсказали как и о чем писать, осудили своенравного писателя.
Ему бы до изнеможения разрабатывать золотоносную жилу.
И пусть она не так обильна, как у более удачливых, миллионы старателей не мечтают и о таком достатке.
А он вместо благодарности переметнулся на пустую породу.
А жена не надоумила вернуться, грудью не закрыла амбразуру, но с потрохами продалась самонадеянному гордецу.
И этим окончательно погубила его.
Так называемой свободы не существует, усмехнулись опытные и лживые учителя, просто некоторые лучше других приспосабливаются даже к неблагоприятным обстоятельствам.
И если девочка не проживет без негодной твоей игрушки (будто мужчины отличаются друг от друга; конечно, отличаются, поправилась теща), если на твоем костюме нет ни одного изъяна, предупредил тесть, то мы наградим тебя самым ценным достоянием: женой, что выведет на правильную дорогу и не позволит свернуть с избранного пути.
А если откажешься от награды и разобьешь ее сердце…, предупредили преследователи.
И напрасно зажимал я уши, голоса пробивались порами.
В садике, где возле песочницы утешались отверженные.
- Сынка на меня напустила, - пожаловался один и прижал к груди пустую бутылку.
- Нас за людей не считают, - пожаловался другой.
- Воронья много, - пожаловался третий.
Я едва пробился междометиями и вводными словами.
- Воронье – их поганые души, - безошибочно определил отец.
Здесь его ценили и понимали, собутыльники задумались над прозрением.
- А мы – с большой буквы люди, - заявил отец. И постарался избавиться от просительной интонации.
- А ты знаешь куда идти? – Заметил и поздоровался с сыном.
Четверо мужиков возле песочницы. И не слепить кулич, песок жизни просочился между пальцев.
Овраги морщин на заброшенных угодьях.
Лицо отца обрюзгло и распухло, даже волос неохотно растет на мертвой земле.
Не возродить ее изобилие.
Даже ухватившись за выигрышную и проходную тему.
Если не притрагиваться к инструменту, то он рассохнется, а пальцы потеряют былую силу.
И приходится инструмент и мозги прочищать волшебным и мстительным напитком временного возрождения.
Когда после очередного глотка кажется, что можешь покорить вершину, но не одолеть и пологого склона.
И надо угадать, на какой стадии находится восходитель.
Или – где все трын-трава, или когда шепот санитара наваливается громовыми раскатами.
- Не помогла мне, - пожаловался отец.
- Но сынка настропалила, - уточнил собутыльник.
- Сие – есть человек? – изучил меня его товарищ.
- Воронье – поруганные наши души, - безошибочно определил третий.
- Верная и преданная жена, - сказал я, вместо нее подставив плечо.
Он привычно уцепился и обвис, не заметив подмены.
- Мало только веры и преданности, - сказал отец.
Прохожие обтекали нас и предусмотрительно расступались, чтобы не потревожить.
В дальнейшем странствуя по миру, я убедился, что только у нас столь трепетное отношение к человеку.
Только у нас за умеренную плату предоставят кров и постель, и обчистят, и привяжут к креслу, и натянут на голову вонючий мешок, но не выслушают и не дадут опохмелиться.
- Что толку от ее веры, - с горечью сказал отец. – Надо, чтобы мощным ледоколом взламывала льды зависти и непонимания.
-Чтобы дошла до самых верхов; и пусть там не смыслят в литературе, не мытьем, так катаньем…
Чтобы влезала в окно, когда выбросят в дверь, и настойчивым ветром билась в стекло, и завывала в печной трубе, и дождем барабанила по подоконнику.
Творческий человек беззащитен перед превратностями жизни, необходимо избавить его от этой мороки.
Выбирая спутницу, надо по этой шкале оценить ее достоинства.
Только безумцы и романтики (о, каким я был безумцем и романтиком, пожалел себя) сходятся по так называемой любви.
Так называемой, несуществующей, надуманной, но все же имеющей право на существование – иначе прекратятся книги и сама жизнь, - признал и этот вариант, или окончательно запутался в символах и понятиях.
- Ибо иссякнет дурман чувств и прозреет ослепленный разум, и останется боль упущенных возможностей и разбитых надежд.
И впору не возненавидеть за свои поражения.
Нет, выбрать деловую, умелую, ничем не брезгующую, только так можно построить семейное благополучие.
И обязана обожествлять тебя, а ты снисходишь к просящей, и даруешь милость…
Слова его придавливали и, наконец, придавили.
Человеку не дано не только воспарить, но даже на вершок оторваться от обыденности.
- Твоя ледоколом пробьет дорогу? – спросил дознаватель, когда, изнывая от неотвратимости выбора, выбрав под дулом пистолета и этим сохранив жизнь, доволок я его до убежища.
И невольно заражаясь его страхами, вместе с ним укрывался за прутиками недавно высаженных деревьев; и пробирались мы в тени домов, чтобы не отбрасывать свою тень; и с каждым шагом становились все более гадкими мужики, как за соломинку цепляющиеся за юбку, все мужики; но не разжать было сведенные судорогой мои пальцы.

30. Человек мудрый и предусмотрительный назначит на ответственные посты соратников; и этим приблизит грядущее падение.
Когда те предадут, не спастись.
А он попытался выкарабкаться, за намеками и недомолвками различил сущность.
В общем-то привычная история: старея, в последнем всплеске уходящей молодости безумствуют даже самые преданные жены.
Несутся, не разбирая дороги и закусив удила, и не остановиться на краю пропасти.
А если вмешаться, утянут в бездну.
Но скачут не одни; обычно удается урезонить захваченного ими в полон другого седока.
Для этого существует много методов: некоторым достаточно задушевной беседы – фантазеры и мечтатели легко просчитают последствия своей строптивости; другим надо показать орудия убеждения.
А самых толстокожих привести на закрытый просмотр учебного фильма.
Где предателя – и любой может оказаться на его месте – предупреждают в назидание нестойким патриотам.
Подобно древним китайцам – те были горазды на выдумку – сажают на проволочную корзину с крысой. И шпыняют зверя раскаленными прутьями.
И спасаясь, в тоске и отчаянии тот вгрызается в человеческую плоть.
Или эти же китайцы – почему-то в Органах предпочитали азиатскую тематику – оставляют человека на поле с прорастающим бамбуком. И стебли постепенно пронзают.
Это нагляднее действует на зрителей: минуты адской муки оборачиваются долгими часами.
(Впрочем, начальство уже подумывало о смене экспозиции – слишком много экзотики. Может быть, строптивцев быстрее убедят изголодавшиеся медведи или сырые дрова костра; все уже было и не надо заново изобретать велосипед.)
Так или иначе, но убеждали даже заезженные копии фильма.
И хотя директор автошколы не видел высокохудожественную эту ленту, но не сомневался в ее существовании.
И попытался убедить инструктора.
- Тридцатые годы, подозревали всех, по ночам вымирали не только квартиры, но этажи и подъезды, - вспомнил предания.
Инструктор насторожился, на лбу и на верхней губе вспухли капли пота.
- Подозреваемые бесследно исчезали, - объяснил начальник.
Инструктор вытащил носовой платок промокнуть испарину.
Тряпицу непонятного происхождения – обрывок то ли ночной рубашки, то ли трусиков.
Траурные кружева были измяты и искорежены.
- Тьфу, напасть! – в сердцах выругался начальник.
- Подобрал среди ветоши, - придумал инструктор.
- В тридцатых годах этого было достаточно для десяти лет без права переписки, - предупредил директор.
- Десять лет казни! – творчески развил он идеи учебного фильма. – И не позволят преждевременно наложить руки.
- Отрубят что ли? – неудачно пошутил инструктор.
- Вырвут с корнем! – осерчал начальник.
- Ну что ты, Иосифич, я же ничего, и годы не тридцатые, - оправдался преступник.
- Еще более злые и дикие.
- И это самое, Голоса, общественное мнение, - не очень-то веря в свои слова, все же заупрямился незадачливый любовник.
- В жопе Голоса и мнения! – выругался специалист. – Заодно и ты и твоя пассия!
- В цветущем возрасте связался со старухой! – обвинил он. – Надо брать девочек, и чтобы обязательно была сиротой. Тогда никто не заступится, - научил несмышленыша.
- Чистая и непорочная, - размечтался и представил он. – И ей не уйти от неотвратимого. Сначала робким цветком закроет лепестки под алчущим взглядом. Или под тяжелой рукой, что медленно поглаживает по головке, - вспомнил совратитель. – И она, не познавшая отцовской ласки, всеми клеточками тянется к родной руке, дикий зверек постепенно привыкает к неволе, - пригрезилось ему.
Размечтался среди макетов автомобилей и выставки старья.
Вот разборная свеча; настоящий специалист разберет девчонку по отдельным составляющим детских ее грез.
Вот ручка постоянного газа, не зря отказались от постылого постоянства, чувства ребенка то расцветают на теплом ветру своего любопытства, то старческие поползновения замораживают их.
И требуется изрядное мастерство, чтобы управлять этим непостоянством.
Скрытный директор впервые ядовитым непотребством расцвел перед инструктором.
Но только так можно убедить и спасти.
- Все они – сорняки на навозной куче, - рассказал о девочках из приюта.
- Но умелый садовод и на дичок привьет мичуринский богатый сорт, - вспомнил великого преобразователя.
- Был еще тот ходок и любитель, - оболгал кумира юннатов. – Каждое яблочко обхаживал. И конечно, они наливались соком от его похоти.
Вывернувшись наизнанку, тоже смахнул испарину.
Детскими заношенными и вылинявшими панталонами; нижнее белье в приюте почему-то больше всего напоминает арестантскую робу.
И эта тряпица окончательно добила преступника.
Но вместо того, чтобы покаяться и вымолить снисхождение, тот попытался укрепить еще тоненькие ниточки взаимопонимания, связывающие его с наставником.
- И я в некотором роде Иосифич, - придумал он.
- Вот и хорошо, вот и славненько! – обрадовался старик. – Но обязательно, чтобы была сиротой, - напомнил он. – И когда там узнают… - Вздернул похотливый палец.
- Мои предки тоже… - Вроде были Мардохаевичами. Разве мы не обязаны помогать соплеменникам?
- Нет, нет! – испугался неправильно понятый наставник. – Как ты мог подумать? Моего отца назвали в честь великого и незаслуженно втоптанного в грязь! Как ты смел предположить?
Оправдавшись и отринув нелепые обвинения, вгляделся в собеседника.
- Что-то есть. Не желаешь жить в привычной нищете, - различил он.
- Тридцатые годы вернулись? – переспросил обвиняемый.
- Вернулись, навалились, и все сильнее начнут заворачивать гайки. До хруста металла, пока не сорвут резьбу и не срежут болт! – нашел правильное сравнение.
- И не спастись? – все не верилось обвиняемому.
- Тогда спаслись те, что вовремя схоронились в деревенской глуши. Столько было строительного материала, что некогда было отыскивать отдельные стволы, - вспомнил доморощенный историк.
- В глушь? – испугался совратитель.
- Открывается филиал в районном центре, - утешил директор. – Там, наверное, еще сохранились непорочные, - размечтался он.
Глазки разгорелись, нездоровый румянец лилово разрисовал щеки.
- С глаз долой, из сердца вон, - добил оппонента мудрой пословицей. - А когда покорим все страны, когда расправимся с инакомыслием…
- Никогда? – не расслышал былой любовник.
- В день Святого Никогда, - проговорился начальник. – То есть очень скоро, - поправился он. – Слава Богу, мы не доживем до этих лет.
- Задницей на корзину с обезумевшей крысой, - вспомнил рассказы полковника. – Или на поле с прорастающим бамбуком. Или в костер на длинной цепи.
- Так, случайная связь, затмение нашло, - повинился преступник.
Забросил в мешок нехитрый скарб.
Нам недолго собираться, обычно хватает небольшого чемоданчика – столько добра нажили на богатых угодьях.
И Органам недосуг прочесывать окрестные схроны.
С избытком хватает своих сорняков. И стоит вырвать один, как заколосятся десятки.
Побыстрее бы придумали надежное средство извести смутьянов.
Чтобы стали послушными исполнителями монаршей воли, то есть постановлений партии и правительства.
И наверняка уже изобретен аппарат надежного внушения. И хватит мучить крыс, у нас избыток человеческого материала.
Одному добровольцу уже внушили.
Он собрался в несколько минут.
И под перестук колес электрички, что увозила в районную глухомань, славил повергнувшую его руку.
Мать вашу, мать вашу, выстукивали колеса.
Верные и преданные сыновья прежде всего желают здоровья и благополучия обездоленным своим матерям.

31. Полковнику не удавалось выспаться, сон его был наполнен кошмарами.
Генералы намекнули, и почти на равных общались с ним.
Вроде бы приняли в свою компанию, за улыбкой таился хищный оскал, и не вырваться из цепких объятий.
Так бьется запутавшаяся в силках птица, пригрезилось ему, леска вонзилась, он задохнулся; жена придавила подушкой – пух и перья забили дыхательное горло.
Пришлось провести воспитательную беседу с ее подстрекателем; конечно не самому, а через уполномоченного, тот справился с заданием.
Генералы разочарованно вздохнули, еще пристальнее вгляделись.
И когда полковник в очередной раз забылся беспокойным сном, алчущий пес их надежды устремился к дочке.
И хотя отец понимал, что рано или поздно придется отдать ее, но надеялся сам найти достойного мужа.
И как всегда опоздал, зима нагрянула неожиданно.
Пригрезилось, что в парадном костюме явился за очередной звездочкой, но вдруг захолодела спина.
Вывернув голову так, что хрустнули шейные позвонки (в отчаянии люди обретают змеиную изворотливость), заглянул за спину; портняжки подсунули костюм для покойника: если спереди топорщились складки и блестели пуговицы, то сзади вся эта показуха крепилась на ниточках, и стоило спиной повернуться к стае…
Он не повернулся, попятился, огрызаясь и скалясь, на шее налилась кровью и пульсировала яременная вена.
Голой спиной уперся в стенные панели, занозы вонзились стеблями бамбука.
Как в учебном фильме, но генералы могли измыслить еще более лютую казнь.
И если поначалу удалось отстоять тылы – пусть они тренируются и удовлетворяют свою похоть с мальчиками, - то все равно сокрушат.
Когда, как учили на ускоренных курсах повышения квалификации, для успешной атаки сконцентрируют свои силы в направлении главного удара.
Не только придирчиво и пристально изучили парадный мундир, пригрезилось ему во время короткого беспокойного отдыха, но вгляделись под микроскопом.
Он тоже взглянул; по бокам лысины вздыбились остатки волос, череп обезобразило еще больше шишек.
Будто с разбега боднул кирпичную кладку, а потом долго не мог очухаться.
Предки недостойного жениха не только пришли из враждебной Европы, но и сами обернулись врагами некогда приютившей их страны.
Двоюродные или троюродные братья деда или прадеда.
Одними из первых захотели вернуться на так называемую историческую родину, вместо того чтобы трудиться на благо России.
Партия и правительство не возражали против возвращения в гибельную пустыню.
Но насторожились, когда те выжили в песках. (Как потом выяснилось на подачки американских доброхотов.)
И в сороковых годах даже пришлось признать крошечное, почти игрушечное государство.
Эта кроха через пару десятков лет напала на окруживших ее великанов. И победила в быстротечной войне.
(Опять же с помощью заморских покровителей.)
И многие местные соплеменники тех вояк вдруг возжелали принять участие в грядущих сражениях.
Поначалу на пробу отпустили нескольких горластых крикунов.
Но воевать те отправились за океан и вооружились не шпагой, но пером и микрофоном.
И такой грязью облили бывшую Родину, что содрогнулись самые стойкие и благожелательные наши правители.
Так изгадить вскормившую тебя руку…
И конечно, больше никого не выпустили, и придирчивее вгляделись в оставшихся.
(Таких тогда насчитывалось несколько миллионов, и пусть некоторые давно ассимилировались и многократно разбавили свою кровь русской кровью, но тем опаснее и непредсказуемее затаившиеся и терпеливо дожидающиеся своего часа враги.)
Оказался голым, пригрезилось полковнику, генералы расплылись довольной улыбкой, когти их и клыки нацелились, напрасно он прикрылся скрещенными руками.
И если при общении с женой порядком потасканное его мужское достоинство умещалось за натруженными ладонями, и напрасно соблазняла она расплывшимся телом, то ладоней не хватало, когда листал он страницы отчета.
Та капитанша показала, на что способны героические наши бабы, даже генерал ощутил себя мужчиной, навешивая на ее грудь очередную медальку.
И напрасно прикрылся полковник, генералы завистливо уставились на восставшее его мужское достоинство.
Им тоже приходилось прикрываться, и над ними стояли более звездные командиры, а над теми, в свою очередь, правительственные сановники, и так далее, до бесконечности; но чем выше взбирался претендент, тем тяжелее наваливались годы и заботы.
И тем меньше оставалось возможностей, и когда необоснованно жаждали их подчиненные…
Не зря мудрые восточные правители кастрировали надзирателей в своем гареме; вся наша страна – гарем для престарелых владык.
И если теперь не принято резать и кромсать, то есть другие способы наказать и унизить.
И опытные надзиратели различат не только пылинку на твоем сюртуке, на разберут и скрытую сущность.
Нет, приложить все усилия, чтобы ублюдок не проник в семью: напугать или посулить золотые горы.
(Труднее всего работать с мальчишками; взрослые понимают с полуслова, им не надо объяснять и доказывать.
Наперебой желают услужить и готовы еще и приплатить за свою работу.)
- Переведем в столичный институт, - приказал ректор, вызвав на ковер проштрафившегося студента.
Бывший генерал и руководитель престижной военной академии; недоброжелатели обвинили его в банальном воровстве; пришлось сменить мундир на чиновничью тужурку, друзья помогли устроиться на гражданке.
- Отправляем талантливых и перспективных, - неохотно отработал задание.
Уткнувшись в бумаги и даже не посмотрев на обвиняемого.
В армии привык к необъятным просторам, но пришлось ужаться на гражданке; свой кабинет спроектировал усеченной пирамидой, расположился в ее вершине; по законам перспективы, казалось, сотни метров до стола.
И проситель стопчет десятки сапог, прежде чем доберется.
- В знатную столицу, будь она неладна, - поманил меня калачом.
Наконец, божок соизволил взглянуть на почитателя.
И за верстами нашего отчуждения различил я презрительную гримасу на бульдожьей физиономии.
Брыли обвисли, обнажились пожелтевшие и истертые клыки.
- Некоторым удается так грамотно отдаться, - вгляделся этот пес в свое недавнее прошлое. – И пусть тебя поимеют во все дыры, но и ты поимеешь, - научил и благословил проходимца. – С еще более изощренной и нарочитой жестокостью.
Чтобы мясо – клочьями, а кровь – рекой! – оскалился этот пес.
И стертые драками его клыки еще могли вонзиться и покалечить.
- Она сама захотела, - попытался я оправдаться.
- Главное, уговорить себя, - согласился старший товарищ.
- А вы, а вам? – безрассудно огрызнулся обвиняемый.
- Первый раз больно и стыдно, потом привыкнешь и даже понравится, - поделился бывший генерал бесценным опытом.
- Нет, вы все придумали, - отказался я.
Поскользнулся на краю пропасти. А когда протянули руку, оттолкнул лживое участие.
Не спрятаться и в столице, рано или поздно заматеревшая девочка найдет коварного соблазнителя.
И обвинит его во всех своих девичьих промашках.
В случайном падении, когда нет мочи терпеть; одни подбирают в канаве, другие подглядывают в женской бане и рука их невольно тянется под ремень, девочка нашла одноклассника.
И тот не посмел отказать. А потом вспомнил о неотложных делах: надо организовать студенческий отряд; в организации легко выбрать менее требовательную.
И вообще, лучше не связываться с высокопоставленными деятелями; те, конечно, могут возвысить, но скорее всего сотрут в порошок.
Так подумал мальчишка, когда испытал его ректор.
Или все было по-иному, различил с высоты своих лет.
С крошечной высотки, восхождение на этот холмик не умудрило и не принесло успокоение.
Пришло время влюбиться; маскируясь под окружающую среду, изучил свое тело до последней складочки.
И чтобы разобраться в этом механизме, привлек и ее руки.
Что не ведали стыда и сомнений, мои пальцы неуверенно последовали за ними.
Позволили им заблудиться в моих угодьях, и сами заблудились на ее земле; вместе изнывали мы в предчувствии свершения.
Такая наша любовь; из-за меня оступилась девочка.
Но порядочный мужчина обязан ответить за содеянное.
- И пусть трахают во все дыры, так проще всего возвысится! – с солдатской прямотой просветил меня бывший генерал.
- Нет, - отказался я.
- И сам будешь трахать.
- Не надо мне золотых гор, - с честью выдержал я испытание.
Отказался; божок в вершине пирамиды был так далеко, что не хватит сапог доковылять до него.
- Довольны? – вопросил я родителей девочки.
- Пройдоха! – восхитился старик. – Нашел более перспективную бабенку! – по-своему оценил мою отповедь.
- Буду как все! – отказался я от подачки.
Острые камни вонзились и истерзали.
- Как все, слишком поздно, - отказали мне и в этой малости. – Уже высунулся и замечен.
Прижгли железом, запахло паленой шерстью, я содрогнулся от боли.
- Во все дыры! – вспомнил его откровения. – Сам решу когда и как! – обезумел от боли и унижения.
Так иногда случается с каждым. Покорно подставляешь шею под ярмо.
Но вдруг срываешься на какой-то мелочи. Например, отказываешься облобызать ударившую, то есть вскормившую тебя руку. Будто убудет от этого.
Так некогда сорвался генерал, за что был сослан на гражданку.
И студенты, зная о былых его подвигах, потворствовали старческим причудам. Случайно завидя его в коридоре, по-гвардейски выпячивали грудь и как на параде чеканили шаги.
А я сгорбился и ноги мои подогнулись.
Приманили черствым и заплесневелым пряником.
Или наоборот, выдержал испытание; противник изменил тактику.
- Немедленно забрить в солдаты! – приказал генерал. – На двадцать пять лет! – вспомнил он благословенные давние времена. – Хотя бы на десять без права переписки!
- Чистить армейские гальюны! – выписал бессрочный наряд. – После этого и штрафные батальоны покажутся раем! – напугал подготовишку.
- Или в закрытый гарнизон на крайнем севере! – измыслил еще одну кару. – Кругом льды и некуда податься. И настоящие мужики из слабого и изнеженного сделают солдатскую подстилку, - обрисовал мою службу. – Опять же во все дыры, и чем чаще будут трахать, тем больше станут презирать, и не на ком отыграться, - напугал строптивца.
Так сгустил краски, что невозможно поверить.
- Забривайте, не такой уж я и слабак! – отбился от нелепых предсказаний.
- Забрать! Немедленно! Под конвоем! Где расстрельная команда? Как уклонившегося от призыва! – забылся и приказал разжалованный командир.
- Стреляйте! – разрешил я.
И даже рванул на груди рубаху, чтобы лучше видели мишень.
Вместо того чтобы пригласить конвоиров, старик неожиданно успокоился.
- Я выполнил обещание, - отчитался перед начальником.
- Он настолько безнадежен, что не понимает очевидных истин.
- Конечно, подомнешь его, но сон твой будет таким же беспокойным, - сказал полковнику.
- По ночам бодрствуют богини мщения, - вспомнил древние предания. – И от них не откупиться.
- Дался тебе этот щенок, - сказал полковнику. – Пусть лучше он, чем матерый и зубастый. А что скалится, так постепенно обломаешь зубы.
- Чистота крови, - попытался развеять сомнения комитетчика. – Может, это и к лучшему, почти незаметное пятно на парадном костюме иногда спасает от более крупных неприятностей. Слишком поздно это понял, - пожаловался на горькую свою судьбу.
- Рядовой как рядовой, - предвзято оценил новобранца. - В меру тупой и нахальный, - сказал, будто меня не было.
Эта бесцеремонность отбросила к дверям.
Кабинет был так спланирован, что, казалось, до них долгие версты.
Но одолел их несколькими прыжками.
Выдержал испытание славой и позором, дверь камеры захлопнулась за преступником.

32. Полковнику не зря не спалось: все попытки отвадить мальчишку от дома закончились неудачей.
И другой давно бы признал свое поражение, и ночами считал бы розовых слонов или напрасно тормошил жену; комитетчики отстреливаются до последнего патрона. А когда они кончаются, идут в штыковую атаку или подрывают себя гранатой.
Полковник придумал, с необычным предложением вышел к генералам.
Злой и сосредоточенный, глаза покраснели от недосыпания, пиджак встопорщился на боку.
Обычно комитетчики не носят оружия, но в связи с чрезвычайным положением…
Генералы выслушали и удивились.
- Это как в шахматах, - сказал полковник. – Отдать пешку и пройти в дамки.
- В короли, - поправило начальство.
И если малость заплутали в играх, то детально разработали план операции.
Главное, безошибочно подобрать претендента.
Молодого, чтобы мечтал и еще мог возвыситься.
И чтобы мечты эти невозможно было осуществить на месте.
И чтобы некогда были обижены его родители.
И не обязательно замучены до смерти, это только кашу не испортишь маслом, но несправедливое наказание только тогда вызывает сочувствие, если человек пострадал в меру.
И несомненно, должны быть известны не только поползновения претендента, но и скрытые его помыслы.
Не зря соглядатаи истоптали ноги, преследую добычу.
И если можно предвидеть уловки матерого зверя, то мальчишкам часто и самим не разобраться в сиюминутных поступках.
Хочется и залезть на елку и не оцарапаться. А если исколют иголки, чтобы раны не были смертельными. Или умелые врачи одолеют и злую лихоманку. А если придется умереть (неправда, мы бессмертны, ученые обязательно что-нибудь придумают), то при этом прославиться. До портретов в учебниках. И так далее, так далее…
- Что ж, можно попробовать, - неохотно согласились генералы. – Эта акция отвлечет внимание от подавления того бунта и покажет торжество нашей – в хвост ее и в гриву – демократии.
- Но, как ты понимаешь, официально мы не можем одобрить подобную акцию, - предупредили исполнителя. – На свой страх и риск, - благословили его.
Если что-то не получится – бывало, не взлетали ракеты, предавали проверенные разведчики, тогда рубили головы и оставалось только запить горькую, - то полковника обвинят в заурядной самодеятельности, в случае же успеха можно подставить грудь для очередной награды.
А лучше деньгами, уже некуда девать знаки боевой доблести.
Устно благословили, глаза полковника еще больше покраснели, на висках вздулись и почернели вены.
Безоблачное небо, или еще что-то в этом роде, буднично возвестил он о начале акции.
Мальчишка вроде бы вырвался и поскакал, петляя и запутывая следы.
Резко затормозили черная машина с затемненными окнами.
Каждый по-своему ведет себя в минуты смертельной опасности: одни убегают, другие ладонями прикрывают затылок или вздергивают руки, третьи застывают соляным столбом.
Случайные свидетели разбежались, упали и прикрыли затылок, вздернули руки, склонили повинную голову, подставили обнаженную грудь; после жестоких испытаний я обезножил, провожатые усадили в машину.
Надавили на затылок, чтобы не разбил голову – хрустнули шейные позвонки, подтолкнули в спину – тяжелая подошва раздробила копчик.
- Простите, наступил на ногу, - извинился конвоир, навалившийся с левого бока.
- Еще не так наступим, - предупредил правый конвоир.
Впрочем, сказал без злобы и раздражения, скорее отрабатывая заданный урок.
Машина сорвалась и поехала, асфальт был изломан колесами и ногами предшественников, пружины продавленного сиденья перемалывали разбитые кости.
Или наваливались провожатые.
- Пусть наступим, - согласился левый и оглушил приторно-сладким запахом жвачки. – Главное – вовремя извиниться.
- А ему легче от твоих извинений? – спросил правый.
От него пахло луком, так пахнет в нежилом доме, когда хозяйка нарочито напоминает о себе.
Конвоиры сказали и принюхались.
- Зря ты заедаешь жвачкой, - сказал одни. – Хватает на несколько минут.
- А от лука такая вонь, - отбился тот.
- Зато надежнее, это как голая и сермяжная правда, все на виду и нет скрытых и опасных помыслов.
- Есть патентованные заграничные средства, - не оборачиваясь сказал водитель.
Вернее его бритый затылок, кожа то сминалась складками, то натягивалась, как на барабане.
- Это для тех, кто намылился за бугор, - сказал один провожатый.
- Ты ведь намылился? – спросил другой.
И локтем уперся в бок, так упирается пистолет, и не увернуться от выстрела.
А на окне решетка, и о железо обломаешь ногти и зубы.
- Ненавижу беглецов, - сказал и побагровел затылок.
- Разные они бывают, - не согласился вежливый конвоир. – Умненькие не просто бегут, но сотрудничают с нами.
- Ты ведь не откажешься от сотрудничества? – вкрадчиво спросил он.
Тоже нацелился, палец застыл на спусковой скобе.
Неприметный черный автомобиль с затемненными окнами; постовые норовили взять под козырек, прохожие торопились уйти проходными дворами.
И если ненароком попадали в тупик, то плоско вжимались в кирпич.
Как после атомного взрыва на камне оставались отпечатки тел.
- Попробуй отказаться, - откликнулся первый конвоир.
- Везет же некоторым, - сказал водитель. – Стоит только шепотом высказать пожелание.
- Ничего, он потом отработает, - сказал левый.
- Пусть попробует не отработать, наши везде достанут, - предупредил правый.
Такими напутствиями проводили меня на пресс-конференцию, на которую пригласили дружественных нам журналистов.
Или такую эпитафию высекли на надгробном камне, и почти невозможно разобрать каракули.
Блицы вспышек, нацеленные в лицо микрофоны.
Жерла их подобны дулам орудий, порох уже заложен, осталось поджечь фитиль.
Среди прикормленных нами восточных журналистов несколько независимых западных – эти не знают, не желают знать о происхождении своего корма, - поэтому присутствуют пресс-секретарь и переводчик.
Арестанту помогли выбраться из «воронка» – опять хрустнули кости, - и даже отряхнули запыленный костюм.
Крепкая ладонь напоминанием о грядущем наказании промяла плечо.
По колено, по пояс и по шею вогнала в болото; напрасно ты разбрасываешь руки, запрокидываешь голову и взываешь о милосердии.
Только воронье с граем срывается с крестов и кладбищенских деревьев.
- Ты твердо запомнил? – перед выходом на сцену в очередной раз допросил заместитель полковника.
И пожалел, что ввязался в сомнительную операцию. Надо было прикинуться больным или огородным пугалом, что возьмешь с истукана?
- Может, другие, более достойные и прыткие? – попытался я отказаться.
- Начальству виднее, вот только смотрят они на свой огород, - проговорился заместитель.
И подтолкнул к рампе, перед прыжком я зажмурился и зажал нос.
И все равно вспышки и стрекот камер навалились гибельной глубиной и выдавили из груди остатки воздуха.
Выброшенной на берег рыбиной разинул я пасть в немом приветствии.
- Это правда? – спросил застрельщик.
Чтобы предать допросу нужное направление. Иначе могли забраться в непроходимые дебри.
Маленький и неприметный журналист местного разлива. И погоны у него маленькие, и пистолет такой же, но пульки эти смертельно жалят.
- Правда, - сказал я.
Обеими руками ухватил отвисшую челюсть, чтобы получился членораздельный ответ. Невразумительно прохрипел, но не отбился.
Руководитель операции сморщился или такая была улыбка.
Клыки нацелены, и неизвестно: лизнет ли зверь или загрызет.
- Родина для нас – весь мир, - неожиданно поддержал меня случайно затесавшийся в толпу преследователей западный журналист.
- Правильно ли обвиняемый разумеет понятие существования? – перевел толмач.
- Родина – где ценят и ждут! – провозгласил еще один провокатор.
- Где накрыт стол с кормушкой, - сказал переводчик.
- Меня выпихнули и бесполезно сопротивляться, - повинился я.
Конвоиры взвели курок и прицелились.
- Русский хлеб запивая водкой…, - признался я. – Жируя на своей земле, но почему-то поглядывая на запад…, - усилил конструкцию.
- И когда они научатся четко и грамотно выражать свои мысли? – вздохнул начальник конвоя.
Ствол трехлинейки раскалился от долгой работы.
Канаву слегка присыпали землей.
Над остывающим металлом поднимался нагретый воздух, земля шевелилась, некоторых не добили, жаль было впустую тратить патроны.
Трава была частично вытоптана и забрызгана кровью.
- Как же вы ощутите себя патриотами, если не будет беглецов и предателей? – нашел я веские аргументы.
- С детства зачитывался эротической, то есть подрывной литературой, - повинился я.
- Он не патриот, а беглец и предатель, - растолковал переводчик. – Похабный подрывник, - нашел точное определение.
Обвинители задумались над унизительной характеристикой.
Но здраво разобрался старый мастер, которого вместе с другими рабочими для полноты кворума привели на судилище.
Трех ударников коммунистического труда; прежде всего решает и обвиняет народ – отыскали достойных его представителей.
Приглашали на все сборища, и они уже знали, как вести себя на публике.
- Чтобы ни одна минута святого рабочего времени не пропала даром, - научил один.
Наверное, вставлял взрыватели в патроны, пальцы его привычно вставили.
- Покажи ладони! – потребовал другой.
И сам показал в назидание барчукам.
Вздернул лапы, но не сдался, а нацелился вцепиться в супостата.
Руки были похожи на клещи, даже самые отчаянные отодвинулись и протрезвели.
- Да будь он моим сыном...! – обобщил выступления работяг старый мастер. – Этими бы натруженными руками…! Чтобы другим не повадно было!
- В любом стаде всегда найдется паршивая овца, - растолковал толмач непонятливым журналистам. – Или ложка дегтя, - нашел он более емкое сравнение.
- Но эта паршивость и бочка в очередной раз подчеркивают зрелость и величие нашего народа и правителей, - обобщил ведущий, он же заместитель полковника и начальник конвоя.
За спиной клацнул затвор, любой шаг в неверном направлении грозит гибелью.
Словно пробиваешься болотом, и если собьешься с гати, поглотит трясина.
- Надругался над избравшей меня, - повинился я. – Когда она раскинулась в томлении, не удовлетворил ее страсть, а запустил руку под ремень.
И нет ничего страшнее, чем неудовлетворенная женщина.
Такая фурия поработит слабых моих собратьев.
Согрешил, - сознался я. – И бесполезно виниться и оправдываться.
Из-за меня порушены вековые устои государства, патриархальный наш быт.
Из-за меня бессонными ночами подельники ловят лживые и прелестные западные «голоса». И как откровению внимают этой галиматье.
И превозносят поруганных наших писателей, которым там вручают самые престижные премии, и зоркими злопыхателями различают мельчайшую соринку в ясном нашем глазу.
И пусть мне кажется, что я не такой, а послушный и преданный, но власти виднее, прозорливо заглядывает она в будущее.
И поэтому обезумевшим гадом жалит верных своих сыновей.
Ибо любой верный может переметнуться, поменять свои убеждения, но останутся у кормушки те, что служат по расчету и за деньги.
Их-то накормят и приголубят, как накормили и приголубили меня; но выщипал всю траву на этом пастбище и потянулся на ухоженные их газоны.
Бейте, плюйте в лицо, выцарапывайте глаза! – призвал патриотов.
- Он барахтается в дерьме и разбрасывает брызги, - пересказал переводчик.
- Смотрите, не замарайтесь, - предупредил конвоир.
Но тут же опомнился и заявил для печати.
- Разве недемократичная страна может изгаляться над собой публичной девкой? – вопросил он.
- И пришли мы к братьям по просьбе ихних трудящихся, что не забыли о нашей поддержке в годы туретчины, - заплутал в древней истории. – Победа на Косовом поле, русский орел над Шипкой! – напомнил о славных битвах.
- Панславянизм, то есть всемирное братство рабочего люда! – окончательно запутался в понятиях.
Корреспонденты торопливо строчили в своих блокнотиках и наговаривали в микрофоны.
Индейцем нанес боевую раскраску и вступил на тропу войны.
И не выжить в этом побоище, копье нацелено в грудь и в спину упираются копья.
И всего несколько минут отведено на сборы.
Успеть бы попрощаться с родными и близкими.
И скулящим псом на брюхе подползти к отчаявшейся подруге.
А когда она прицелится, не уворачиваться от удара.
Пусть копыто прибьет и уничтожит.
Не суждено увидеться, вместо нее надо осчастливить таких же брошенных и обездоленных.
Когда одиночество невмочь, требовательно надавить кнопку.
А потом под манящий танец привычно запустить в штаны руку.
С каждой сброшенной тряпицей все ближе подбираться к восставшему мужеству.
Поглаживать и ласкать его, в пароксизме наслаждения запрокидывать голову и изгибаться дугой.
И полновесной монетой оплачивать труд стриптизерши. В трусы и за подвязки засовывать захватанные сальными пальцами купюры.
До тех пор пока не отомстят за твою доброту.

33. Отомстили: опоили любовным зельем, обчистили карманы – похитили пароли и коды доступов.
А теперь надо избавиться от нежелательного свидетеля; в номер ворвались вооруженные до зубов охранники.
Уже не требовалось скрываться и прятаться, нацелились объективами.
Оглушила и ослепила сумятица съемочной площадки.
И режиссер просит удалиться посторонних; после бурной ночи с трудом приподнял я тяжелую голову и приоткрыл слезящиеся глаза.
Вчерашний провожатый в сопровождении двух громил. Обрывки одежды и сгустки крови, пустые стаканы, окурки в объедках, вонь нужника, истоптанный и изгаженный ковер, голая девица в углу.
Выжатые бурдюки грудей, колкая щетина лобка.
Стражи порядка ворвались, девица прикрылась от порыва холодного ветра. Портфелем или рубахой, что увела у доверчивого иностранца.
Я тоже прикрылся разодранной простыней, каждое движение отдавалось резкой болью.
Будто в голове поселилось и пыталось выбраться некое существо.
Черепная коробка трещала и содрогалась.
- Поступил сигнал об ограблении! – добил громкоголосый охранник.
И шепот показался бы громовыми раскатами.
- Пить…Хотя бы один глоток, - взмолился умирающий.
- Но как она могла попасть сюда? Значит сам пустил, - додумался второй охранник.
Такой же дюжий, но, наверное, с большим числом извилин, или сценаристы и постановщики уготовили ему роль мыслителя и интеллектуала.
Опились любовным зельем; собутыльница очнулась и вжалась в стену. И не прикрыться портфелем и рубахой.
Сквозь огненные сполохи различил лицо вчерашнего моего провожатого.
Все изменилось за ночь: лицо расплылось и обрюзгло, лишь скопцы преданно служат своим хозяйкам.
И не покусятся на них и готовы осуществить любой преступный замысел.
- Как вам спалось? – пародируя оксфордский акцент, вежливо поинтересовалось это бесполое создание. – Не замучили угрызения совести? Надеюсь, совратили и эту простушку? – указал на случайную подругу.
- Ядрена вошь! – перешел на разговорный язык.
Охранники подхватили девицу, измятой и грязной тряпкой обвисла та в могучих руках.
- Сам дал, ничего не брала, - прохрипела преступница.
- Еще одну погубил, - сказал скопец.
- За поруганную Родину, но не на потребу новым богатеям! – окончательно запуталась несчастная.
- Впрочем, это пустяки, - отмахнулся скопец, - Еще один кирпичик в огромном обвинительном строении.
- Доказательства налицо, - предъявил неопровержимые улики.
Пришел с портфелем больше похожим на чемодан, замки его скрипуче отворились.
- Приказали опоить, чтобы спасти отчизну, - проговорилась девица.
И этим подписала себе смертный приговор.
Широкая ладонь запечатала поганый рот, два пальца передавили шею; другой охранник на всякий случай обыскал преступницу. Не пропадать же добру, то есть все равно пропадет, хоть пощупать напоследок. Попку – так ущипнул, что выдрал мясо, а грудку вдавил в позвоночник; но исколол пальцы на стерне лобка и наотмашь хлестнул по лицу за подлые эти уколы.
- Виновата не больше других, - вступился я.
Но особо не настаивал: в этой дикой стране лучше умереть, чем оказаться за решеткой.
Исполнила, как приказали, за это обвинили в воровстве, совращении малолетних, предательстве и убийстве.
Виновна; даже сердобольные присяжные заседатели потребуют справедливого наказания.
И если конвоиры не застрелят при попытке к бегству, то все равно замучуют в застенке.
И там есть наши люди, и неразумно оставлять свидетелей.
Ненароком могла взглянуть на экран монитора. И запомнить хитросплетение фигур и символов. Воспроизвести картинку и по ней вычислить коды и пароли.
И наверняка были уничтожены непосредственные исполнители.
Пришли заброшенными подземными выработками.
Штольня была пробита в мягких породах, из стен сочилась вода, кровля просела и была кое-где подперта бревнами.
Подземелье облюбовали крысы и летучие мыши.
Поджидали очередную жертву или висели на скальных карнизах.
Но однажды насторожились.
Покинули обжитые места, горожане надолго запомнили нашествие нечисти.
И когда дознаватели возвращались подземным ходом, их не насторожило отсутствие местных обитателей.
Шире обычного разлились подземные реки, более бурными были их воды. Громче и тревожнее постанывала земля под тяжестью города и наших погрешений.
Слишком поздно спохватились беглецы, их оглушил грохот обвала.
Лавина зарождается с одного камня; хозяйка вычеркнула из реестра; камни сорвались, не выжить в катастрофе.
Спасатели напрасно перелопатят тонны пустой породы.
А скорее всего и не будут искать.
Каждый год пропадают десятки и сотни тысяч, и не опознать изуродованные трупы.
Надругался и бросил, другие ответили за то преступление, пришло время самому отвечать и расплачиваться.
Охранники убрали останки, подобрали выбитые зубы, песком присыпали кровь.
Скопец распахнул чемодан, некоторые снимки выцвели и пожелтели, но все равно ослепили.
На заре зарождения фотодела полиция задержала ассистента изобретателя.
На фоне кадки с пальмой женщина пыталась заниматься любовью с ослом.
По древнегреческим образцам, объяснил задержанный.
Те порнографии не идут ни в какое сравнение с нынешними.
Женщина, из-за которой убежал на чужбину.
Постепенный упадок нарядного и ухоженного храма.
Искаженное страстью и вожделением юное лицо.
Прекрасное и в этом ракурсе.
Или так видится за туманной дымкой. И можно всякое измыслить в тумане.
- Если бы я мог…, - простонал скопец.
- Все золото мира за минуту обладания! – взмолился он.
Простертые ее руки, но объятия захватывают пустоту.
И напрасно ученые доказывают, что вакуум состоит из частиц.
Не насытится их выдумкой.
Первые морщины скорби и негодования – на лбу, в уголках губ, у крыльев носа.
Мужики, которых приводили конвоиры и насильно вталкивали в ее камеру.
Первый из них, бывший одноклассник и будущий муж; в отместку и назло раззадорившему ее негодяю, так, кажется, объяснил толмач.
Детская игра в «испорченный телефон»; нашептала ему очередное обвинение, он передал, я не разобрался и переспросил, она тоже не расслышала.
- Подобрал в канаве подстилку, - повторил поверенный за хозяйкой.
- Не было никого, - оправдался обвиняемый.
- Улики и доказательства неопровержимы, - сказал скопец.
А когда я привычно запустил руку под обрывки простыни, с такой ненавистью посмотрел на меня, что пальцы свело судорогой.
- Просто болит живот, - придумал я.
Улики и доказательства неопровержимы, присяжные заседатели и зеваки с жадностью набросились на пожелтевшие снимки.
Чувственные дамы зажали рот, но тоже смотрели.
На подстилку, которую подобрал в канаве.
И когда даже привычные ко всему бродяги пытались испить из отравленного источника, то зажимали нос и закрывали глаза.
Извалялся в грязи, было изложено в обвинительном акте, она язвила кожу, отваливалась струпьями, и там где падала не землю, выгорала трава.
И чтобы хоть как-то соответствовать изменнику, тоже ступила в зловонные воды.
Зажмурилась и зажала нос, другой рукой ухватила свинцовый подол ночной рубашки.
Не поднять одной рукой, потянула двумя, потом чугун этот выпал из ослабевших рук и проломил перекрытия.
И комсомольский деятель приник поганым телом.
Будто мало ему комсомолок, или сохранил непорочность, боясь оступиться на вершине еще крошечного своего холмика.
Но наконец различил пропасть, через которую незазорно перебраться.
Переступил, вернее девушка позволила назло неверному кавалеру.
Достойно расквиталась, но все в мире взаимосвязано, и стоит потянуть за веревочку…
Потянули и запутались, и рухнули карточные города нашего благополучия.
Мать отомстила за дочку, инструктор по вождению научил управлять не только автомобилем.
Муж напрасно молил о высшей мере наслаждения, целомудренно отказывала ему, но любовнику не пришлось умолять и унижаться.
Обезумев, тот вцепился и оборвал волосы, а потом – видимо, все мужики греховны по своей природе – тоже подобрал африканскую подстилку.
Подбросил ее до общаги; то ли у пассажирки не было денег, то ли жадность одолела – расплатилась натурой.
И в Органах уже обратили внимание на низкий моральный уровень ответственного работника – можешь в постелях и в борделях вытворять что угодно, но только для служебного пользования, а не для огласки.
Информация просочилась, колеса поезда, что увозили преступного любовника, так назойливо и настойчиво постукивали на стыках, что всполошили округу. Женщины стыдливо и вызывающе прикрылись, старики нащупали давно поникшее свое мужское достоинство.
Пятно на парадном мундире, и не вытравить грязь.
И мальчишка, что опозорил его дочь.
Женихов надо отыскивать в глухих деревнях, которые еще не затронули грязь и подлость так называемой цивилизации.
От земли, от сохи, от скотины, чтобы слепить желаемую фигуру из пластичного и податливого материала.
Но опасны городские, особенно те, чьи отцы выбрались за черту оседлости и после долгих блужданий осели в проклятом нашем городе.
Не просто обосновались, но возомнили себя инженерами человеческих душ. И под исконными русскими псевдонимами – Иванов, Петров, Сидоров – пробились к отцу народов. И тот, обычно такой чуткий на чуждый дух, оплошал на этот раз.
Все это было запечатлено на пожелтевших снимках. И пусть почти ничего нельзя разобрать, грамотный комитетчик поймет и по мельчайшим намекам.
Уже не одно, множество пятен на парадном мундире.
И не вывести их и едкой кислотой.
А он попробовал, кислота прожгла не только ткань, но и изнеженную нашу плоть.
Настоящий разведчик вытерпит все пытки, но не выдаст тайну.
Он и рад бы поделиться с врагами, но за давностью лет забыл смысл и содержание.
И если легко справился с любовником жены – в арсенале Комитета есть самые современные средства по уничтожению ветвистых рогов, ему обломали их, всего лишь незначительно повредив череп, - то гораздо сложнее уломать мальчишку.
Тот или не ведал своей выгоды или не по чину запрашивал за предательство.
Чтобы удовлетворить его алчность пришлось поскрести по давно уже оскудевшим закромам и сусекам Комитета.
Кое-где завалялись черепки.
Сослали учиться в престижный столичный вуз.
Он прикинул свои возможности и отказался.
Детей высокопоставленных чиновников привозили туда на правительственных тачках. А некоторым стелили ковровые дорожки. Или на руках доставляли избалованных этих отпрысков.
И если приехать на общественном транспорте, не поймут и не примут нарочитого смирения.
Так одна паршивая овца, один праведник может поломать налаженный быт обители. Где за толстыми стенами, за обманом внешней благопристойности царят разврат и разгул измаявшейся от долгих постов и воздержания братии.
Монашки и послушницы, выполняя свой обет, удовлетворяют ненасытную их похоть.
Короткая жизнь уготована нежданным праведникам.
Отвешивая земные поклоны, можно ненароком проломить лоб.
Пусть проповедуют львам в пустыне, может, удастся разжалобить зверя.
И тогда тот с благодарностью лизнет руку отшельника, а паства посмертно воздаст ему почести и причислит к лику святых.
Безумец отказался от разгульной монастырской жизни, попытались соблазнить его армейской вольницей.
Где наемники алчущей толпой вламываются в распластавшийся перед ними город.
И напрасно пытаются схорониться горожане.
Изощренным нюхом отыскивают самые потайные схроны.
Одни набивают карманы золотом, другие за волосы выволакивают из тайников девственных красавиц.
И рычащей сворой набрасываются на эту непорочность.
Кровь падает черными сгустками, и не родит изгаженная и опозоренная земля.
Испить из волшебного и чудного источника, поставить на древке копья очередную зарубку, и пусть источник этот пересохнет, всех не насытить одной каплей.
Главное, сорвать цветок, ибо жизнь воина полна опасностей.
Жизнь воина коротка и полна опасностей, отказался мальчишка.
А посмертная слава достается полководцам, и стопчешь ни одну пару сапог до очередной звездочки.
И на безымянной могиле если и поставят крестик, то другие вояки изломают его на растопку.
И только они помянут покойника, благодаря ему согрелись в зимнюю стужу.
Так прельщал и запугивал мальчишку полковник, его дочь через своего поверенного представила неопровержимые доказательства его неверности.
Как два раза убегал тот из-под стражи.
Мать девочки на склоне лет познала настоящую и пламенную страсть и того же пожелала дочке.
Научила ее пороку.
Прекрасное и юное тело умаслила благовониями, расплела косы и по плечам разбросала волосы, припомнила соблазнительные жесты и ужимки.
Как и когда надо заслониться растопыренной пятерней и потупить очи.
И оттолкнуть насильника, но разве может устоять слабая и беззащитная женщина?
Постепенно слабеет ее сопротивление, и вся ярче разгорается страсть.
Подготовила девочку и втолкнула к узнику, а тот оконными щелями и замочной скважиной просочился на волю.
И напрасно искала в пустой камере, только ветер завывал за окном; а когда распахнула раму, остывший за ночь бетон взлетной полосы не остудил жар.
Но по всем правилам псовой охоты все же затравили красного зверя.
И не перескочить через флажки, пусть старик-профессор не выдал его.
- Внук случайно проходил мимо, - повинился перед властями.
- Случайно переломали кости и вышибли зубы, - достойно ответила Власть.
Вышвырнули в окно опасного преступника, а я не разбился – уцепился за карниз и приник к скале.
И зеваки подивились обезьяньей ловкости доморощенного восходителя.
Приходится рисковать, если хочешь достичь вершин, догадались они.
Начальство в очередной раз отчитало проштрафившегося полковника.
Пусть в считанные секунды повязал тот подстрекателей и смутьянов, но виноват тем, что позволил собраться.
Должен предвидеть преступные намерения и пресечь их если не при рождении, то в раннем детстве.
С корнем выкорчевать крамолу, а ежели не справляешься, в то время как доблестные наши десантники…
Потеряли большую часть личного состава, но, даже умирая, зубами и скрюченными пальцами рвали врага.
И ни один супостат не устоит перед нашей доблестью.
Последняя попытка, предупредили проштрафившегося полковника, недруги должны поверить в полное и окончательно торжество демократии на несчастной нашей земле.
И если хоть на йоту усомнятся…
Грязь не только изгадила мундир, но въелась в кожу. И когда он попытался очиститься, то отдирал вместе с мясом.
И кровь оказалась такого же черного цвета, как у нас.
Как у мальчишки, из-за которого разыгралась эта древнегреческая трагедия.
Которого напрасно подозревала она в многочисленных изменах, и сама изменяла в укор и назло ему, но, оказывается, этот обманщик не нуждался в женском участии.
Так или примерно так сказал поверенный моей преследовательницы, лицо его лоснилось от сытой жизни, глазки маслянисто поблескивали.
- Мы – братья, - придумал и поверил выдумке, - я не могу, а ты не желаешь – две ипостаси одной сущности, одного лика, - перешел на высокопарный церковно-славянский язык.
И пусть до этого обвиняли меня многие случайные подруги, под их танец или непристойные жесты привычно нащупывал я восставшее мужское достоинство.
Пальцы с трудом обхватывали могучий ствол.
Под умелыми объятиями – и никакое женское лоно не сравнится с их мастерством и чуткостью – лава подступала к вершине вулкана.
Одни девицы не обращали внимания на это извержение, другие тоже мастурбировали, третьи насмехались.
Обвинения их отскакивали от брони моего безразличия.
И иногда ранили нападавших.
Только наши потомки – у меня нет и не будет детей – научатся обходиться без женщин, а я еще в плену у пережитков неустроенной нашей жизни.
И чтобы удовлетворить похоть, приходится приглашать вас в номера.
И с омерзением наблюдать за обезьяньими ужимками и непристойными жестами, что только отталкивают целомудренных мужей.
Так отвечал я на пустые насмешки, а когда они кучей тряпья забивались в угол, истинным джентльменом спасал их.
Пинком не выгонял на позор и судилище, не вызывал полицию нравов, или гнал и вызывал, но предварительно в трусы, за подвязки и во все некогда потайные дыры засовывал купюры с изображением неведомого президента.
Выходил сухим из воды, тем более не могли пронять обвинения скопца.
Но подвела память: преследовательница, наконец, заманила в пыточную камеру, и хотя наверняка превратилась в старуху, виделась обиженной девчонкой, что предала меня, или я ненароком обидел.
И с некоторым опозданием попытался оправдаться.
- Все у меня потом было, - придумал я. – Просто не посмел истоптать зеленые и цветущие поля твоей добродетели.
Но чтобы все получилось по чаяниям и рекомендациям предков.
Когда непорочных молодоженов вталкивают в опочивальню. И приникают к замочной скважине.
А самые нетерпеливые готовы ворваться к преступникам и вразумить их своим примером.
Потому что только после этого можно вкусить волшебное вино, что при штурме Зимнего уволокли из подвалов.
Бутылка эта заплесневела, обросла мхом и лишайником; божественным вкусом царского напитка хоть как-то приобщиться к развенчанным правителям…
Он уже навалился, комментируют самые нетерпеливые, пусть сбросят одежду и одеяло, дались им ненужные тряпки.
Навалился и заснул, напрасно раздразнил несчастную, надо меньше пить перед заключительным актом, разочарованно комментируют болельщики.
Но тут же решают, как одолеть эту напасть.
Динамики к щелям и скважинам, на полную мощность победный марш первопроходцев и победителей!
И мертвый очнется, а пьяница протрезвеет, а если не разбудить и пушечным выстрелом, за него выполнить привычный ритуал.
Пушки бьют, от грохота закладывает уши, что мертвому припарки этот гром и извержение поверженному бойцу.
Так войска наши с каждым разом все с большей ленцой и неохотой вторгались к соседям.
И перед распадом и гибелью страны, предвосхитив распад и гибель, не смогли расправиться с племенами, вооруженными копьями и луком со стрелами.
Отступили и укрылись в своих пределах, обвинив дикарей в нарушении конвенции.
Те смазывали наконечники дерьмом и змеиным ядом, цивилизованный мир должен содрогнуться от их коварства.
А мир не ужаснулся, но, напротив, обвинил нас в вероломстве и превышении полномочий.
Эти обвинения через года рикошетом вернулись к недальновидным политикам.
Дикари освоили взрывчатку и научились управлять самолетами, живые снаряды до основания разрушили дома и надежду.
Земля так мала, что никому не отсидеться в убежище.
Поэтому отказался я истоптать непорочное ее поле, а когда соглядатаи подхватили под руки и подтащили к жертве, а орудие мое нацелилось, не выстрелил и не уничтожил.
- Все видели и знаете, досконально изучили женское тело, на истоптанной этой равнине не существует для вас тайн и сомнений, - польстил гонителям.
И они самодовольно склонили голову, соглашаясь с сомнительной истиной.
- А если так, - загнал их в тупик, - то не сложно представить, как это случается.
Представить, вообразить, отдаться своему воображению.
И можно откупорить бутылку и насладиться божественным ее содержимым.
Этого толкования и объяснения хватило для измаявшихся надзирателей.
Отталкивая друг друга, присосались десятками и сотнями глоток.
И отравились любовным зельем.
Нам не дано познать высшую сущность, вино превратилось в уксус, а застолье обернулось пьянкой, поэтому и дважды, и трижды убегал я от девочки.
И пришло время рассказать о поисках клада.

34. Во время очередных странствий или привычного бегства рядом остановилась старенькая потрепанная машина.
«Москвич» первых годов выпуска, скрип тормозов резанул по нервам, так же скрипуче отворилась дверца.
И выпорхнула фея ночных грез, и одарила лучистым взглядом широко распахнутых глаз – можно заблудиться и утонуть в необъятной их глубине и голубизне – и томной улыбкой, и смутным обещанием и намеком.
А я увидел ее на мостике пиратского судна рядом с капитаном.
И флибустьерский корабль устремился на абордаж.
Трюмы обреченного галиона набиты золотом, на нем застыла кровь, пираты учуяли пряный запах.
Паруса галиона обвисли, но словно ветром из форточки повеяло на пирата.
Женщина в ботфортах, в камзоле с широким поясом, к которому приторочены пистолет и сабля.
Но из-под широкой шляпы золотой волной упали и растеклись волосы, блеск их ослепил, сквозь огненные сполохи заглянул я в трюм.
Потертые и изодранные сиденья, запах бензина и машинного масла, кое-как подлатанный корпус судна.
Таким женщинам пристало ездить на лучших автомобилях ручной сборки; а когда нога их ступает на землю – плащи в грязь, и целовать следы.
Но были, были пиратские корабли, пригрезилось мне, и верные подруги сопровождали капитанов.
А если кто-то из команды смел не покуситься, но хотя бы взглянуть на богиню, то бунтовщиков вздергивали на реях, скармливали акулам – вода бурлила и пенилась и кровавый след тянулся за кормой, и выжившие в этой передряге клялись отомстить за товарищей.
И безропотно переносили мешки с добычей в свои трюмы.
Я тоже согнулся под грузом а когда бич надзирателя порвал спину, с надеждой посмотрел на женщину.
И как всегда ответила она томной улыбкой, с этим знаменем и надеждой погибали рабы.
А потом нас – и я стал рабом, меня захватили на золотом галионе - загнали в кубрик пирата.
Такой маленький, что стоять можно, только тесно прижавшись друг к другу; если кто-то умирал, то не удавалось оттащить труп.
В качке, безумии и блевотине перевезли нас на остров.
И обещали освободить, когда выроем шахту.
Мы вгрызлись, когти обрели твердость железа, но истрется и обломается даже самая прочная сталь.
Один из десяти или двадцати выжил на каторге, но на дно шахты уложили сундуки с награбленным добром. Затопили водой или закидали обломками породы.
А нежелательных свидетелей, как рабов, так и матросов оставили умирать на бесплодном клочке суши.
Корабль разбился о скалы, уцелели капитан с подругой.
Остались карта и подробное описание, эти свидетельства как самое ценное достояние передавали по наследству.
Но никудышные мужчины рождались в семье; капитана сразила лихоманка; чтобы не угас род, обездоленная его подруга не устояла перед знатным пленником.
Претендентом на императорский трон; кровь у королей оказалась разжиженной.
И если дети еще как-то верили семейным преданиям, то последующие поколения растеряли наивную веру.
Но как семейную реликвию хранили потрепанные документы.
И давно уже превратились в добропорядочных граждан; войны и революции разбросали потомков по всему свету.
Один из них – старший в роду вместе с Наполеоном дошагал до Москвы.
Но выжил в гибельной кампании, попал в плен, прижился и обзавелся семьей, забыл об истоках, и дети были похожи на коренных русаков.
И никого не интересовала старая рухлядь, только чудом документы сохранились до наших дней.
Сначала в шкатулке – для архивов была выделена отдельная комната, потом в сундуке в углу клетушки, потом сундук этот сожгли в блокаду, а бумаги затерялись в чулане и поэтому не пошли на растопку.
Лютой зимой вымерли почти все жильцы квартиры, остались мать с девочкой, и можно было заблудиться в опустевших комнатах.
После войны мать зачахла, квартиру заполнили пришлые люди, девочка подросла и превратилась в чудный и невиданный заморский цветок.
Волшебное соцветие склонялось к соседям, что побывали в Европе и познали мир.
В воспоминаниях очевидца вода на переправе вспенилась и покраснела от крови.
А ей привиделся пиратский остров и спрятанный там клад.
И не устоять перед разыгравшимся воображением.
Сосед узнал о ее беременности, и оказалось, что не существует островов и сокровищ, а есть беглецы, пытающиеся скрыться даже от малейшей ответственности.
И необходимо вытравить плод, от гнилого корня вырастет гнилое дерево; она избавилась и вытравила, несмотря на предупреждение врачей.
С отрицательным резус-фактором не будет другой попытки, предупредили они; пусть не будет, согласилась больная, если мир этот построен на обмане и предательстве.
Знахарка искромсала тело, после варварской операции на стебле вырос ядовитый шип.
Документы затерялись или не разобрать было затертую надпись старинного свитка.
Вырос ядовитый шип, но тем прекрасней и желанней казался заморский цветок.
Мошкарой устремились мы на запах.
И когда очередная мошка нацеливалась, лепестки широко и маняще распахивались.
Обзавелась множеством шипов, после каждого ядовитого укола женщина обретала силу и знания своих жертв. И года морщинками не обезобразили лицо, а тело сохранило девичью упругость.
Одни одаривали ее описанием пиратских островов, другие познаниями в картографии и навигации, ученые мужи пытались разобрать старинный текст.
Десятки претендентов корпели в библиотеках, по крупицам восстанавливая маршрут странствий легендарного пирата.
Оставалось протянуть руку, и прольется золотой дождь; некогда издали видела она конверт с секретным документом, этого оказалось достаточно, чтобы забыть об иных странах.
А она не забыла, придумала заправским шпионом пересечь границу, а если стволы нацелятся, улыбкой замаскировать ядовитые шипы.
Потрепанная ее машина остановилась около требуемого объекта.
- Простите…, - приветила она мальчишку.
- Нет, - отказался я.
Но вместо того, чтобы убежать и спрятаться, будто можно уйти от судьбы, попытался объяснить.
- Приношу беду и несчастье. Пожалуйста, уходите, - попросил незнакомку.
Впервые увидел ее, а показалось, что давно знакомы.
Или пригрезилась долгими ночами, когда не заснуть и напряженно прислушиваешься к шорохам за перегородкой.
Я напрасно искал и оглядывался, однокурсница поманила, и невозможно противиться зову тела.
Приманила и оттолкнула или завлекла в ловушку, ночью под мирное похрапывание отца пальцы нащупали восставшее мужское достоинство.
Лава подступила, грянуло извержение, ладони заросли диким волосом.
- Вот, - показал я руки.
Выпрашивая милостыню, горстью сложил ладони.
- А еще лучше пиратом нападать на жирных и трусливых купцов! – придумала женщина.
Волосы ее загустели и золотым дождем пролились на плечи, брови сошлись на переносице, в азарте погони раздулись ноздри, пальцы обхватили рукоять пистолета.
- А мать ее напрасно пытается удержать уходящие годы. Потянулась за молодым, нужна она ему как прошлогодний снег, - сказал я.
Корабли сошлись, пираты забросили абордажные крючья, женщина-капитан первой устремилась в атаку.
- Может быть, единственная возможность, если не воспользоваться, будешь проклинать себя всю жизнь, - соблазнила женщина-капитан.
- А девочка из-за меня возненавидела мужчин. И безжалостно втопчет их в грязь, - покаялся я.
- А разве вы заслуживаете иного? – проговорилась соблазнительница.
На мгновение увидел я настоящее ее лицо.
Глубокие морщины у крыльев носа и в уголках губ. Широкие скулы и вздувшиеся желваки. Тонкая полоска бескровных губ, выцветшие глаза.
Но губы наливаются кровью, на щеках проступает румянец, а глаза блестят, когда в трюм перегружают золото. И когда пленников выбрасывают за борт.
Вода бурлит и пенится, расплывается кровавое пятно.
- Мы заслужили такую смерть, - увидел и согласился преступник.
- Новые земли, и каждый день – открытие мира! – соблазнила женщина. – Если откажешься, то изведут тоска и отчаяние.
- Вроде бы меня вышвырнули отсюда, - проговорился я.
- Мыть полы и посуду в дешевой забегаловке, или с неграми и
мексиканцами до изнеможения вкалывать на плантации, - предугадала она.
- Но их службы заинтересованы в любой информации. – Многократно превысил я свою мизерную стоимость.
- А что ты знаешь, о чем можешь проговориться? и на одну передачу не хватит, а потом выбросят на обочину жизни, - предсказала соблазнительница.
- Остаться – никогда не простить, уехать – вкалывать до изнеможения или с протянутой рукой стоять на паперти, - перечислил я варианты.
- Но если есть богатый покровитель…, - намекнула женщина.
- Перевелись такие дядюшки.
- Но существует жена, - соблазнила женщина.
- Мне нельзя, волосатые ладони, - признался я.
- Фиктивный брак, - научила соблазнительница.
Набросила силок, напрасно я бился и вырывался. Невидимые, но прочные нити сильнее впивались.
- А может, и не только фиктивный, - позвала она.
- Бедствовать вдвоем… Предать родных и близких…. – бессвязно и невнятно отказался я.
- Согласился уехать, уже предал, - жестко оборвала мое бормотание.
- А есть другой выход?
- Выход всегда есть: можно голову в духовку и открыть газ или броситься в пропасть и под поезд, - перечислила альтернативные варианты.
Посиневшие губы и выпученные глаза, или раздробленные кости и кровавая мешанина, различил я.
И бесполезно дергаться и вырываться, капроновые нити все сильнее впиваются.
- Мой далекий предок был пиратом, - разбив и уничтожив, собрала из осколков. – Зарыл сокровища на острове, у меня есть карта.
Вырваться бы из этой клетки! – размечталась женщина.
- Треть, половина клада – твои! – соблазнила меня.
- Забирай все, но помоги выбраться! – взмолилась она.
- Как? Выпустят одного, а одному не прожить на чужбине, - посетовал я на коварство властей.
- Но если вырвать центральную страницу паспорта…, - поделилась женщина своей задумкой.
- Зачем? – не разобрался я.
- В спешке могут и не заметить. А мы поставим штамп о браке, - предложила руку и богатство.
- А если заметят?
- Кто не рискует…, - пожала плечами.
- А потом?
- Вставить страницу, жене тоже обязаны предоставить убежище.
- Фиктивный брак…, - взвесил я ее предложение.
- Не только фиктивный, - соблазнила она.
- Многие дуреют, стоит поманить пальцем, - поманила меня. Набросила силок, затянула ловчую петлю, тяжелый брус раздробил хребет, псовая охота с лаем и визгом устремилась на красного зверя; не спастись и не выжить в этой облаве.
И если предавать, то всех и сразу, и не твоя вина, просто так сложились обстоятельства; у нас хватит изобретательности и выдумки оправдать любое свое предательство.
И колесо подминает людей, неосторожно вставших на пути.
Я увернулся от хруста костей.
И уже ничем не помочь несчастным.
Так устроен мир, каждый сражается за себя и выживают сильнейшие.
Бесполезно и опасно противиться зову.
Я задохнулся в запахе бензина, гнилых парусов и машинного масла.
Нет, подобной женщине положен дорогой автомобиль, а если ступит на землю – плащи в грязь.
Будут деньги, а значит и машины и дворцы, размечталась она.
И я не посмел разрушить сказочный этот мирок.

35. С отцом попрощался в заброшенном парке.
Во время блокады в городе вырубили и сожгли все деревья.
И по призыву правительства выжившие блокадники преобразовали пустырь: вырыли озера и засадили берега деревьями и кустарником.
Потом старики вымерли или слишком часто приходилось откликаться на призывы власти, а в дни обязательных субботников отчитываться о выполнении сверхплановых заданий; парк разросся, одичал, в грудах мусора копошились и размножались крысы.
И когда в их владения забредали случайные странники, самые смелые заступали дорогу, а если пришельцыв не внимали предупреждению, вставали на задние лапы и угрожающе скалились.
И когда мы с отцом вступили на едва намеченную тропинку, я услышал мягкий и вкрадчивый шорох их лапок.
Ветер налетал порывами; вместе с крысами пришли гусеницы или жучки и объели хвою и листья, голые сучья не спасали от ударов ветра; отец ослабел от многодневных возлияний и покачнулся, но оттолкнул сына – не нуждается в лживом участии беглеца и предателя.
- Парк, где мы познакомились, - попытался отговорить меня от опрометчивого шага.
Деревья погибли, ветви были похожи на растопыренные руки мертвецов в расстрельном рву, похоронная команда еще не присыпала их землей.
И только полюбив, можно не обезуметь в мертвом лесу, хотел сказать отец.
С присущей писателям афористической краткостью высказал свою мысль.
- Парк и город, потом предместья и окрестности, леса и другие города, - откликнулся я.
Полчища крыс, жучков-древоточцев, термитов и прочей нечисти уничтожат горожан, предугадал я.
И напасть эта очередной чумой расползется по стране.
Но, наверное, не сразу одолеет границу – рвы с нефтью и бензином, тройные ряды колючей проволоки, мины-ловушки и ловчие ямы.
И если каким-то чудом перебраться за полосу отчуждения, то можно выжить, с присущей детям писателей невнятностью объяснил я.
- Великая и больная наша страна, и больше нет таких стран, - сказал изможденный непосильным трудом писатель.
Некогда партийное начальство наставляло их, как и о чем следует рассказывать.
И чем социалистический реализм отличается от сермяжного реализма, а тот, в свою очередь, от западных веяний.
Если западники проповедали индивидуализм и тягу к обогащению, то реалисты показывали тяжелую жизнь угнетенного рабочего класса и в умеренных дозах разврат и загнивание правящей верхушки.
(Обязательно в умеренных дозах, чтобы неразвитые читатели не пожелали так же гнить и погрязать в разврате.)
А соцреалисты отказались от скучного описания нашей действительности (вдруг из-под маски выглянут ослиные уши), а навострились показывать вымышленный мир нашего благополучия.
Где супруги если и бранились, то только по поводу перевыполнения плана, а когда паводком прорывало плотину (правда особо борзые писаки обуздали и природу), то всегда находился герой, своим телом закрывший пробоину.
И на его похоронах десятки ораторов произносили пламенные речи, и завороженные слушатели желали немедленно, чтобы больше не мучаться, грудью лечь на амбразуру.
Так или примерно так науськивали тружеников пера, и хотя прошли те благословенные годы, и каждый рос вроде бы от своего корня, и плыли уже не на одном корабле, а пытались одолеть бурю на утлых своих суденышках, но не так-то просто перекроить человека и вытравить въевшийся в печень страх.
И все же ночами герои произведений рассуждали не только о производственных неурядицах, но робко намекали о возможной близости.
Но как трудно, почти невозможно после долгих лет порожней писанины наполнить пустую тару приемлемым содержанием.
И за свалкой и объеденными листьями увидеть давний парк их любви.
- Я научу, как счастливы бывают люди, - придумал отец.
Ослаб и похудел за последние дни. Кожа на изможденном лице свисала складками, не различить за ними начальную сущность.
Счастливы в той стране, где Власть не вмешивается в наши отношения.
И дети простых граждан могут сойтись с детьми миллионеров.
Как некогда поступил атташе, в дальнейшем завербованный нашими Органами.
Затащил в постель богатую наследницу, а когда их застукали, то и не подумал отпираться.
Нас тоже застукали, и даже дополнили этот фильм надуманными подробностями.
Артисты, приписанные к Комитету, поработали на совесть, их загримировали под опасного преступника.
И когда мне предъявили неопровержимые доказательства, пришлось сознаться, что не только с убогими призывами вышел на площадь, но и совратил дочку высокопоставленного деятеля и еще десятки дочек; а потом шкодливый этот кот и трусливый заяц попросил политического убежища.
И фильм засвидетельствовал, как разоблаченные наши разведчики могли запросто отловить беглеца.
Вроде бы случайно приставали к нему на улице: как пройти к нужному дому или какое блюдо вы предпочитаете на завтрак, и этим мордоворотам ничего не стоило повязать преступника.
Вместо этого в торжестве долбанной нашей демократии позволили ему укрыться в консульстве и на пресс-конференции замарать грязью взрастившее его отечество.
А безутешную девочку, почти что вдову, напрасно пытались утешить родители.
Вроде бы помирились – работники Органов служат для нас примером, и даже пятнышку не позволено испоганить парадный мундир, - вместе вразумляли дочку.
- Он предал Власть, это самое подлое предательство! – с пафосом обвинил отец.
- Подобрал в канаве, променял тебя на подзаборную шлюху! – нашла мать более проникновенные слова.
- За это голым задом на корзину с прожорливой крысой! – предупредил и напугал полковник.
- Так переведутся все ваши задницы! – огрызнулась его жена.
- Хочешь сказать, что мы, что я…, - опешил муж.
- Только вы и владеете великой и смертельной тайной!
- Ага, скрывать твои похождения и его родословную! – привычно схлестнулись родители.
- Вырастила детей, могу и для себя пожить! – не дрогнула женщина.
- Намекнули о генеральском достоинстве, а разжалуют в рядовые, - пожаловался контрразведчик.
- Когда-то учился на слесаря, вот и слесарь, - не пожалела его женщина.
- Типун тебе на язык! – проклял ее мужчина.
Девочка зажала уши, чтобы не слышать.
И на цыпочках отступила от разбушевавшихся родителей.
Те за отчаянной перебранкой не заметили ее бегства.
Предал, и отомстить можно таким же предательством.
Выбрать среди самых недостойных.
Восходящей звезде комсомола намекнуть о тайных помыслах властей.
Да, в назидании другим разжалуют якобы провинившегося полковника, но за это пообещают всячески содействовать его детям.
А если дочка укажет на достойного претендента, то после тщательной проверки возвысят и его.
И за несколько лет можно стать не только секретарем партийной организации, но перебраться в обком и курировать заводы и фабрики.
А когда грянет перестройка, подмять под себя это производство.
Князья вернутся и займут бывшие свои апартаменты, предусмотрела мать будущего комсомольского и партийного вожака, и за чулан, где они ютились, можно получить приличную квартиру.
Не надо подачек, это мы выкупим у обедневшей знати их родовые имения, а если понадобится, то титулы и привилегии.
И пусть сгинет и пропадет мальчишка, что разбудил женщину, но надругался своей холодностью и безразличием.
Подглядывая в бане - а она бесстрашно разделась и напоказ выставила самые потаенные складочки, - привычно запустил руку под брючный ремень.
И не зря немцы среди прочих извели извращенцев.
Прекрасно только то, что естественно, и если в постели позволены некоторые изыски и излишества, то это тоже необходимые составляющие нашей близости.
Но проклят тот, кто сам удовлетворяет себя или роняет семя на бесплодную почву еще одного извращенца.
Прокляла и вознамерилась уничтожить; и все силы охранки были брошены на преследование отступника.
- И если немедленно не убраться за бугор…, - попытался объяснить я отцу.
- Страна, что приняла как родных сыновей, - отбился тот от беспомощной моей атаки.
Обеими лопатками припечатал к ковру, обломки скальной породы покалечили и порвали спину.
- Обнесли колючкой и на вышку поставили часовых, - среди боли и отчаяния сказал я.
- Тех, кто не пожелал жить по законам новой Родины, - нашелся отец.
Снова припечатал к камням и шипам, когда я попробовал приподняться.
- По законам ее правителей, - поправил я.
- Нам бы других властелинов…, - поддался противник.
- Нам – это всем: русским, евреям, чукчам и татарам, - обобщил я его признание.
- Я боролся, и вот – ничего не осталось за душой, - поддался отец.
Теперь я повалил его, еще одно усилие и судьи признают победу.
Судьи эти филерами и соглядатаями окружили самонадеянного мальчишку.
- Там, за бугром, может, у тебя получится, еще напишешь, - неосторожно предложил я.
И услышал, как крысы откликнулись шорохом лапок, который все больше походил на топот сапог, и как жучки и гусеницы перебрались на еще непорочную зелень окрестных лесов. А цветники заросли чертополохом, а лебеди вымерли, вместо них развелось воронье, и зловещие птицы непобедимой стаей напали на заплутавшего путника.
Стервятники устремились с воем бомбардировщиков, напрасно я прикрылся скрещенными руками.
Или отец прикрылся, не разобрать в путанице нашей беседы.
- Уже не получится, - то ли признался, то ли почудилось мне.
- Но ведь что-то осталось, - неосторожно сказал я.
Открытая давняя рана, по бокам почернело и подгнило мясо, в гнили копошатся опарыши.
Пытался излечить, вместо того чтобы безжалостно отсечь мертвую ткань.
- Но мы выстояли в Великую Войну! – отбился несчастный.
- Ценой миллионов жизней, голодом и разрухой, - напомнил я.
- Одолели голод и разруху!
- Власть выжгла душу, - сказал я.
- Ох, выжгла, и ничего не найти на пепелище, - неожиданно согласился отец.
- И ты меня отпускаешь? – воспользовался я минутной его слабостью.
- Нет, никогда и ни за что! – очнулся он.
- Чтобы не осознать себя у разбитого корыта? – прозрел я.
- Мог, мог убежать, но на чужбине творческий человек бесплоден, поэтому я остался, - отмел он нелепые мои обвинения. – И пусть только после смерти отчизна признает верного своего сына, я еще напишу, покажу им! – приобщился он к бессмертию.
- И со своей страной обязаны пройти скорбный ее путь. С ней станем великими или погибнем в лихолетье. С ней и только с ней! – срывая голос, провозгласил он.
Воронье всполошилось, его признание затерялось в их крике. Или маршировал крысы и навалился грохот сапог.
Или с хрустом пожирали и перемалывали челюсти.
И не спрятаться, не уйти от этого.
- Разве я не пытался быть верным сыном? – вопросил незадачливый писатель. – А если и вскрывал некоторые недостатки, то самые малые и по великой любви, - покаялся перед Властями. – А вы как с врагом и отступником. Нельзя так с человеком. Мы же не подопытные кролики, - взмолился подопытный кролик.
Или благословил на бегство, мясницкий нож уже нацелился. Как угодно можно растолковать его слова.
Отчаяние смешалось с надеждой, но если двое сошлись в смертельной схватке, то борец в черном изломал и покалечил слабого и неумелого противника.
И не разобраться в своих чувствах: жалость смешалась с болью, по капле добавляют в раствор ненависть и отчаяние.
Побитый жизнью, усталый и разуверившийся человек каялся нашкодившим ребенком и молил о снисхождении.
Будто чем-то провинился перед отечеством.
Провинился, догадался я, Власть подравнивала всех, и если над болотом посредственности поднималась кочка, срезала ее.
Я тоже высунулся, коса нацелилась.
И чтобы выжить, надо выбраться из привычного болота.

36. – Надо выбраться из привычного болота. – Мать была более категорична и решительна.
- Иначе засосет, как засосало отца, меня, всех нас, - предупредила она.
Если отец, вспоминая о своей любви, затащил меня в мертвый лес, то мать вела городом; дома еще не окончательно развалились, потрескавшиеся и покосившиеся стены кое-где были подперты бревнами.
Прохожие и машины с опаской пробивались развалинами. В любой момент с вершины мог сорваться камень, и когда сойдет лавина, не выжить под нагромождением льда и камней.
А женщина не боялась, а если боялась, то не выказывала страх.
Но каждый шаг иссушал и вылущивал тело и душу.
Дома, где жили герои будущих произведений великого писателя.
Восторженной девчонкой внимала она ему.
Щеки раскраснелись, глаза блестели.
Но старуху-процентщицу давно убили, постепенно побледнели щеки и померк блеск.
И Анна Каренина сиганула под поезд, очевидная эта истина медленно разъедала плоть.
Отцы так и не разобрались в чаяниях детей, и непонятно что делать, и обитатели города Глупова не ведали о своем убожестве.
И Власти не нужны новые Толстые, Достоевские, Тургеневы и Салтыковы-Щедрины, а желательны скромные и послушные, которые если и видят недостатки, то только у дворников, и помогают тем избавиться от порчи.
И дворники, конечно, с благодарностью впитывают страницы бессмертных творений.
С каждым шагом, с каждым годом убеждалась она в непреложности этой истины, раковая опухоль разъедала плоть.
И жить оставалось в лучшем случае несколько лет; муж переживет ее гибель, привычно утешится у пивного ларька, но дети не должны отчаяться подобно родителям.
- Немедленно уезжай! – благословила мать. – Здесь подомнут и уничтожат.
- Я верила ему и в него и надеялась, - покаялась она. – А надо требовать и настаивать, только тогда, если повезет, выстоит человек.
- Ты выстоишь, ты обязательно выстоишь, - уговорила себя. – Иначе напрасны все мои жертвы.
- А за нас не беспокойся, - утешила беглеца. – Такие как он живут долго.
- Когда человеку не хватает таланта, когда сердцевина с гнильцой, то проще всего ссылаться на злую судьбу, это как больной зуб, некоторым доставляет удовольствие надавливать на дупло.
- Но я все равно люблю его, словно божья кара, - призналась она.
- С этой любовью выстою и одолею.
- Как выстоять и одолеть? – проговорилась она.
Но тут же опомнилась и повторно благословила.
- Попробуй за этими развалинами различить замысел Творца, - показала на потрескавшиеся и покосившиеся стены.
- И если различишь, то запомнишь их прочными и великими. И с этой памятью выживешь на чужбине.
- Родина наша – весь мир, - повторила за каким-то философом, но слова эти прозвучали неуверенно и просительно.
- Да – весь мир, и тебе жить в этом мире! – справилась с тоской и отчаянием.
- И если запомнишь город процветающим – а ты обязан запомнить! – то и мы останемся такими в твоих видениях.
- И не верь, что я постарела и отчаялась, я всегда буду с тобой, и помогу тебе, и напою материнской любовью, и больными ночами рука моя вытянет жар.
- Беги и помни меня молодой и красивой, эта память поможет выстоять и одолеть.
- И не беспокойся за нас, - утешила беглеца, - Ему будет на что ссылаться, когда в очередной раз откажут в публикации.
- Нечего публиковать, где великие замыслы, где твердость руки и зоркость глаза?
- Беги, - прогнала меня мать. – И пусть тебе повезет больше, чем нам, усталым и разуверившимся.
- Беги, но как можно дальше, - предупредила она. – Чтобы наши десантники не захватили ту страну.
И чтобы надзиратели не переломали кости демонстрантам.
- Беги, - прогнала и распахнула объятия.
И как встарь прижался я к ее груди.
И она утешила и заговорила боль, будто можно утешиться и наплакаться, прощаясь навсегда.

37. Так торопились выдворить, что толком не проверили документы. Не обнюхали и не ощупали, не изучили под микроскопом.
Брезгливо швырнули мне визу и заграничный паспорт.
В районном отделении, и на этот раз не удосужились пригласить корреспондентов, но наоборот, пожелали обойтись без свидетелей.
Да и репортеров интересовали насущные проблемы, а не вчерашний отработанный материал, лишь несколько ушлых журналистов прокрались под видом смиренных просителей.
Которым надо заменить просроченный паспорт или восстановить утраченные документы.
И привратник в потертой милицейской тужурке долго допрашивал их перед вертушкой.
Знают ли они, что нет более тяжкого преступления, чем потерять молоткастый и серпастый? И готовы ли своей кровью искупить вину? И если партия прикажет броситься под танк и никчемную свою жизнь отдать ради процветания правителей, бросятся ли и отдадут?
И вообще, слишком много развелось ходоков.
Привратник, видимо, мечтал об артистической карьере. Самодеятельной актер так увлекся речью, что не насторожился на акцент и на топорщащиеся пиджаки.
Нет, там таилась не кобура, а всего лишь фото и кинокамеры, а население наше многонациональное и многие едва владеют русским языком.
Не надвил тревожную кнопку, и вооруженные до зубов бандиты, то есть служивые не повязали нарушителей.
И те своей хитростью и коварством одолели засаду.
Прикинулись болотной кочкой, или буреломом, или порывом ветра, или вроде бы безобидной тучкой – туча набухла дождями, грозила сокрушить и уничтожить.
Когда после долгого ожидания меня ввели в кабинет - ожидание подчеркивает значимость чиновников, и мы покорно стелемся перед ними, - другие просители насторожились охотничьими псами.
Вдумчиво и внимательно изучали инструкции, предписания и положения, которыми были увешаны обшарпанные стены, и, наверное, выучили наизусть, но насторожились на траурный звон кандалов и на скрип крепостных ворот.
И если до этого старались не смотреть на меня – и не спрятаться было от пристального их внимания, - то, когда повели под конвоем, взгляды их пробуравили спину.
И я облегченно вздохнул, вступив на эшафот, палач поплевал на ладони, пальцы обхватили топорище.
Женские пальчики с аккуратным маникюром.
И физиономия была аккуратной, и форма, и погоны; но лицо осталось пустым и незаинтересованным, напрасно преступник сглотнул густую слюну.
Среди многих искал похожую на единственную, которую предал и бросил, хотя не предавал и не бросал, просто так легли карты, и плетью не перешибить обух, и только глупцы плюют против ветра и в колодец, и так далее, народ сложил десятки пословиц и поучений на эту тему.
Искал и находил похожих на единственную, и напрасно пытался оправдаться.
И когда одна из них поманила несуществующими кладами, не посмел отказать.
Не заметил, что под маской таится достаточно подержанное лицо, или ослепило заходящее солнце.
Выдавило слезы - это я оплакивал загубленную жизнь, за слезами не различить сущность.
Хищный оскал за лживой улыбкой, вопли и проклятия погубленных мужиков за тихим и вкрадчивым голосом. Отравленные шипы за пышными листьями. И наконец, ядовитый сок, который впрыскивают покусившимся на обман мошкам. Лепестки накрывают жертву.
Не заметил, поддался убийственному ее обаянию, вырвал из паспорта страницы со штампом о браке.
Все произошло буднично и обыденно: в районном Загсе сослались на занятость – прежде всего мертвецы, их нужно вычеркнуть из реестра, чтобы родственники в неведомых целях не воспользовались документами усопших, - недосуг им заниматься бракоделами.
Можете подождать пару месяцев или лет; наверняка, штамп нужен не для постельных баталий, заметила зоркая паспортистка.
Ты, везучая моя конкурентка, отхватила молодого и неутомимого, хотела сказать она, пусть тот разует глаза.
Я-то знаю, к каким ухищрениям прибегают потасканные бабы, чтобы скрыть истинный возраст.
И даже, если сошлется, что воспитывалась в детском доме, и дату рождения поставили по пьянке и наобум, и неверные эти года надо поделить на несколько частей – это вранье вызовет только скептическую улыбку специалиста.
Просто дорогие кремы и притирки позволяют обманывать сосунков, и будь у меня столько денег…
Так хотела сказать паспортистка – я гораздо моложе и пусть лучше переспит со мной, но в запале забыла обвинительные и прелестные слова.
Отрицательно и яростно дергала головой, ветер полотнищами развевал уши.
Потом полотнища эти опали – моя избранница распахнула бумажник.
И оказалось, что испытательный срок можно сократить до нескольких дней, а когда хруст обернулся извержением и камнепадом, дни ужались в минуты.
- Берите и забирайте, пусть опять останусь голой и обездоленной, ну кого купишь за жалкие эти гроши? Лишь урода и убогого, и хватит его на несколько дней; как пожелаете, ваше соблазнительство! – Подстилкой распласталась перед знатными посетителями.
Штамп поставили, и не понадобились понятые, для подобных случаев было припасено несколько бездомных, и их тоже требовалось отблагодарить – опять захрустели банкноты, - и не играла торжественная музыка, и не звучали фанфары.
Жена вырвала странички из моего паспорта, спрятала их на груди.
И я готов был последовать за ней хоть на край света, но сначала в ее квартиру, там, наверное, в стене не успели проколупать дырочку, и к ней не приник настырный глаз.
И чтобы побороть преступный свой блуд, надо навалиться на податливое тело.
И, как многократно описано в любовных романах, до оскомины насытиться им.
Чтобы замертво отвалиться от приторной сладости, и едва доползти до уборной, и в рвотных позывах склониться над горшком.
Или не доползти и не склониться, самка богомола пожирает самцов после акта, она нацелилась пожрать и уничтожить.
Хищные жвала истекали ядовитым соком.
Я провинился, и нет оправдания, и никакой кровью не искупить вину; покорно подставил повинную голову.
Так приучили нас: если призовут вешаться, то пойдем не только добровольно, но прихватим мыло и веревку.
Нацелилась, но опомнилась в последний момент.
Челюсти щелкнули возле горла, но не сомкнулись; потом насладится моей гибелью, когда с помощью наконец-то обретенного средства передвижения окажется вне пределов достигаемости вездесущих Органов.
И напрасно я соблазнял и уговаривал фиктивную жену, та временно отказала в благосклонности – надо заслужить и выслужиться, вот когда одолеем все преграды…
Или боялась, что в порыве страсти не сможет контролировать себя.
И годы ущельями обезобразят лицо, и любовник отшатнется от разрухи и не пожелает жить на пепелище.
Так или иначе, но не моя рука проникла к ней за пазуху, но странички паспорта спрятала на груди.
А перед вручением визы аккуратно вставила их.
И когда мне вручили подорожную, и ни один мускул не дрогнул на пустом лице, я признал подстилку, что подсунули доверчивому иностранцу.
И вспомнил, как насладились они.
Вместе с соглядатаями сглотнул густую слюну.
А потом снимки эти увидела моя избранница.
Испуганно вжалась в перину, но не убереглась от досмотра.
Режиссер потребовал повторить; я отказался, придумал, что уже подобрал в канаве девицу; единственная моя поверила и отомстила.
Но все началось с подглядывающих старцев, Сусанна напоказ выставила тело.
- И за это пришпилили очередную медальку? – спросил я.
- И если Родина прикажет, отдадимся любому?
- Я тоже хочу насладиться, - поведал о своей причастности.
Нес околесицу, лишь бы не сокрушить систему.
Так обвиняют на судебном процессе.
- Свидетель, расскажите как на духу или на причастии! – потребовала судья.
Женщин судят обязательно женщины, только они способны разобраться и наказать, и по возможности свидетельствуют тоже женщины, но иногда приходиться доверять путанным показаниям мужиков.
- Причащают смертников, а меня еще не приговорили! – отвертелся свидетель.
- Просто не дала мне, если б дала, то никаких претензий!
- Я? – то ли не расслышала, то ли размечталась судья.
- Чур меня! Изыди нечистая сила! – испугался свидетель.
Искал похожих на единственную, одна из них нацепила майорское достоинство.
Но под двумя полосами и большой звездой различил я потертое сукно рядового.
- Что? – перехватила она мой взгляд и скосила глаза на погоны.
Впервые проявила заинтересованность, кончиком языка облизнула пересохшие губы.
Так поступают опытные соблазнители, и невозможно уничтожить доверившегося тебе человека.
Будто мы способны что-то изменить в извечной круговерти предательства.
Историю делают отдельные личности, и массы покорно следуют за своим поводырем – двери камеры распахнулись, зажглись огни рампы; майорша вспомнила о давнем приключении, и выжить можно только в обманчивой сладости воспоминаний.
- А где моя виза? Даже по ущербным вашим законам жен отпускают вместе с мужьями! – потребовала отвергнутая жена.
Прорвалась вместе с корреспондентами и содрала маскарадный костюм.
Вместе с маской, которую я принял за истинное лицо; истина была подобна стервятнику; а майорша обернулась гиеной – звери сошлись в смертельной схватке.
Полетели перья и клочья шерсти.
Навалился запах паленого мяса и экскрементов.
- Какая жена? – растерялась служивая.
- Вот, сожри и не подавись, это тебе не иностранцев тешить! – напал стервятник.
- Откуда известно? – насторожилась гиена.
- По радио сообщили и по телевизору показали!
- Действительно жена, - убедилась и ужаснулась гиена.
И мысленно рванула на груди рубаху – бейте и убивайте; и одновременно подчеркнула свою молодость и привлекательность – выгонят из Органов, проживу и без их покровительства.
- Напрасно надеешься, скоро увянешь и опадешь, - разобрала и развенчала ее надежды случайная моя жена.
- Но не было штампа, мы бы заметили! – поверила и испугалась ее подруга.
- Ненавижу мужиков, но еще больше баб, что стелются перед ними! – призналась обвинительница.
- Служба такая, - гордо повинилась служивая.
- Если уволят, то изуродуют, и никто не позарится на уродину! – напала одна.
- На тебя же позарились! – отбилась другая.
Привычные разборки в коммунальной квартире: соседка поджидает в коридоре с утюгом или молотком.
Но не так-то просто сокрушить наших людей, те кочергой отстаивают честь и достоинство.
- Не было штампа, мы докажем!
- Я открою цирк в Штатах, иди ко мне клоуном, отбоя не будет от зрителей!
- При выходе у вас изымут аппаратуру и засветят пленку! – напрасно напугала корреспондентов проштрафившаяся майорша.
Неловким движением вызвала обвал и оползень; камеры еще отчаяннее застрекотали, стервятники оживились в предчувствии богатой добычи.
- Эта долбанная демократия! – проговорилась хозяйка кабинета.
- Выступает бывший майор Комитета! – провозгласила хозяйка цирка. – Можете выказать свои претензии!
Отталкивая друг друга, зрители устремились на арену.
Так называемые русскоязычные, кому удалось выбраться за кордон.
Многие по завязку насытились лживой свободой и желали если и не вернуться, то хотя бы одним глазком заглянуть за железный занавес.
- А зори там огненные? А поля бесконечные? А леса глухие? В осеннюю распутицу не пробиться в мою деревеньку? – подступили к очевидцу.
Что та знала и видела, чем могла порадовать и обнадежить?
- Жизнь положила на алтарь сыска и надзора, приказали показать сокровенное и бабье, а я способна только на постель, это и показала, а меня вышвырнули и как о половую тряпку вытерли ноги, - пожаловалась бывшая майорша.
- Вышвырнули использованным гондоном, - пожаловалась она. – Но зря злорадствуете, полетят много пустых голов!
Очередные разборки в коммунальной квартире.
Чтобы не знать, я заперся в уборной и спустил воду. Та с рычанием устремилась в сливное отверстие.
Но и за грохотом разобрал, как шумит и волнуется толпа.
У всех одновременно прихватило живот, а посадочных мест не хватало, и только в противогазе можно выстоять в отравленной атмосфере нашей любви и ненависти.

38. Зажмурился, чтобы не знать, а когда отворил глаза, надвинулось чудище в противогазе.
Посланец из иных миров, где все наоборот, и вранье считается добротетелью, и нет большей радости, чем оболгать и уничтожить.
Перепончатые лапы чудища выудили из портфеля очередной обвинительный вердикт.
Моя преследовательница если и не разбогатела за годы разлуки, то организовала мастерскую по фабрикации фальшивок.
И когда новые повелители жизни хотели прибрать к рукам еще один заводик, то обращались к специалистам.
И те добывали требуемую бумагу, где непреложно доказывалось, что еще на заре советской власти земли и дворцы были незаконно конфискованы.
И никаких справок, конечно, тогда не давали.
Но нашлись свидетели и сохранились указы и постановления Ивана Грозного.
На документах просматривались современные водяные знаки, но никого не интересовали подобные мелочи.
Перепончатые лапы чудища нацелились.
- Из-за тебя сослали на Колыму, - едва разобрал я искаженный враньем ее голос.
Комариный писк, и хочется прихлопнуть назойливое насекомое, но на запах крови устремятся другие.
Вода вспенится и покраснеет от крови.
Вместе с женщиной-пиратом вознамерился напасть на жирного и трусливого купца, но очутился рабом на гребной галере.
Но все же убежал от обмана и предательства давних лет.
Когда вторжение провозгласили спасительным актом, и некоторые даже получили за это очередные знаки отличия.
Полковнику вроде бы удалось разрешить свои проблемы.
Десантники захватили аэродромы, повстанцы были обезврежены, наших демонстрантов скрутили за несколько минут.
Жена полковника отказалась от интрижки, любовник ее бесследно исчез.
Когда она обратилась к директору автошколы, тот беспомощно развел руками.
Сам бы он ни за что не связался со зрелой женщиной, но приглядывался к малолетним сиротам.
И те не могли отказаться от его подачек, в приюте не баловали конфетами и мороженым.
Тем более ничего не знала и комендантша общежития, где ранее обитал любовник.
Такая же зрелая женщина; будто сошлись две соратницы, и когда одна уперла руки в бока и потребовала, другая тоже уперла и объяснила куда можно засунуть эти требования.
- Он не мог бросить, такое познал со мной…, - пожаловалась отвергнутая любовница.
- Бросают, когда все познают, - пожалела ее комендантша.
- Где мне искать? – спросила одна.
- Ищи ветра в поле, - посоветовала подруга.
И не помогли ушлые кадровики, хотя раскинули сеть по всему городу.
Попадалась мелкая рыбешка: загулявшие мужья, затаившиеся алиментщики, насильники и совратители.
Но не объявился беглец, напрасно она выслеживала около автошколы.
И бесполезно теребить и спрашивать мужа, тот в очередной раз сошлется на государственную тайну, на некую секретную инструкцию, которую сожгли перед прочтением, и теперь не разобраться в путанной жизни.
Но все же слежка ее принесла некоторые результаты: директор вечерами прокрадывался к сиротскому приюту.
За тусклыми окнами мелькали силуэты.
Старик жалобно подвывал.
Женщина тоже едва сдерживалась, хотелось обрушить крик на обреченный город, будто это поможет отыскать и вернуть.
Да, полковник потрудился на совесть, и даже пострадал в этой заварухе, бандитская пуля оцарапала колено.
Нам не привыкать к смертельным ранам, выживал еще и не в таких передрягах, отчитался перед начальством.
И то решило отметить исполнительного работника: каждый год небольшая группа студентов выезжала за границу, отпускали только самых проверенных и надежных.
Тех, чьи родители работали на станке или орудовали шваброй, эти, наверняка, не выдадут тайну.
И поначалу полковнику отказали в нелепой просьбе.
Вот когда с метлой очутишься на панели…
Или наоборот, вознесешься к горним вершинам.
Единство противоположностей, вспомнили основы диалектики.
На панели еще не очутился, и вознесение вроде бы не грозило, но решили поощрить в виде исключения.
Или приболела дочка одного из деятелей. Надоели ей ежегодные эти поездки, захотелось отдохнуть по-человечески. Где-нибудь на нашем курорте, и чтобы не приглядывали за каждым шагом. Лишь тогда, как наскучит очередной местный ухажер.
Заломить ему руки и пинками выгнать из правительственного санатория. Найдутся десятки других, желающих услужить и отличиться.
Срочно требовалось заменить выбывшего товарища; полковник разогнал демонстрантов, приструнил жену, подыскал беглеца, что своим предательством подчеркнул торжество нашей демократии; и Органы еще не прознали о фиктивном моем браке.
Дочке полковника разрешили присоединиться к избранным.
Пусть взглянет на парижский собор какой-то матери, а медальку можно нацепить на свою грудь и себя же отметить денежной премией.
- Повязали и бросили в вагон с заключенными, - смешалось все в неверной памяти моей преследовательницы.
Ее поверенный – скопец с расплывшимся и приторно слащавым лицом достал очередные снимки.
Некогда вообразил я, как рабов загнали в трюм пиратского судна.
Не в трюм, а в стойло на одну кобылу.
Вагонов, как всегда, не хватало, на запад вывозили составы с рудой, цистерны с нефтью и газом, а оттуда шло продовольствие, будто оскудела земля наша, или селяне попрятались по землянкам и партизанским схронам.
В стойло напихали и тридцать и сорок арестантов.
- Больше некуда! – отбился надзиратель.
- Что значит некуда, если надо? – приказали ему.
- А ты их не корми и не пои, вот место и освободится, - подсказали новичку.
- Что я негодяй? – удивился тот.
- Хуже, гораздо хуже. Может и для тебя освободиться место, - прозрачно намекнули о возможных последствиях.
- Грузите, рессоры выдержат! – мгновенно сориентировался тот.
- Вот так ты погубил мою хозяйку, - с ее слов обвинил скопец.
Я согласился убежать, когда узнал о заграничной ее поездке.
Любовь-морковь, пламенная и негасимая наша страсть.
Встретиться за тридевять земель, или предательством ответить на предательство, смешалось все в воспаленном моем воображении.
Отомстить двойным предательством, и когда пираты поманили, почти не противился.
Вставил в паспорт страничку со штампом.
И полковнику, что впервые забылся крепким и здоровым сном, вдруг пригрезились великие беды и напасти.
Будто не только разжаловали в рядовые, но поставили к расстрельной стене.
Его и майоршу, что отличилась в вербовке иностранца.
Оказывается тот швед давно уже работал на американцев; через него к нам пошла ложная информация; поэтому наши Правители посчитали, что страна, куда мы вторглись, встретит нас распростертыми объятиями.
Цветами и улыбками, а не самосожжением, рогатинами и непристойными жестами.
Но, как всегда, просчитались в своих расчетах.
И кого-то следовало наказать за промах.
Непосредственного исполнителя – не до смерти обработала иностранца; заодно и ее начальника.
На пару поставили к стене, пригрезилось ему.
Женщина рванула на груди рубаху – по высшему разряду обслужу любого, только сохраните жизнь; а что он мог посулить палачам?
Ради малых детишек, престарелой тещи и убогой жены! напрасно взмолился несчастный.
И если немедленно не навалится на убогую, но столь необходимую…
Он навалился, перекатился на ее половину, но только обхватил подушку.
Как некогда обхватывал я, но воображал и отдавался своей выдумке, руки ползли к нижней части живота.
Жаждал и днем и ночью, к старости притупляется наша жажда.
Но иногда хочется вдоволь насытиться, и нет большей беды, если рядом не окажется источник.
Обхватил подушку и очнулся – будто прозвучала команда и грянул залп.
Они не промахнулись: смертельный цветок на груди майорши разбрызгал красный сок.
И она потянулась к очередному претенденту – обещала совратить любого, если потребуют партия и правительство, - но споткнулась и сложилась перочинным ножом.
Нож этот завалился на бок; скрюченными, мертвеющими пальцами попыталась уцепиться за невидимую опору, на губах вскипела и пролилась на грудь кровавая пена.
С чавканьем сапог по трясине их чрева вышли газы.
Полковник едва не задохнулся; одной рукой зажимая нос, а другой прикрывая затылок, свалился на пол.
Опять повредил больную ногу, но пули вроде бы ушли в «молоко», выжил на этот раз, но уже надвигалась очередная расстрельная команда, составленная из новобранцев; эти не промахнутся, молодые не знают страха и сомнений, свойственных преклонному возрасту.
И если немедленно не зарыться в родное и мягкое…
Господи, была бы хоть кошка, не ласкать же пса.
Проснулся и с грохотом упал с кровати, обычно пес откликался настороженным рычанием.
Ушла и не вернется, явственно и прозорливо осознал он, и освободила собаку, чтобы измаять его вечным одиночеством, а дочку отправила в дальние края; и та, назло неверному жениху, жестоким родителям, себе и всему миру попросит там убежище, и ее, конечно, вернут в арестантском вагоне, и попытка бегства еще одним тяжким обвинением усугубит его вину.
Никогда не увидит жену и тещу, пригрезилось ему, впрочем, особенно не огорчился из-за потери старухи.
Та вроде бы достойно прожила и выкарабкалась в лихую годину, когда хватали и казнили начальников; муж ее в предчувствии ареста – сначала повязали младший командный состав, потом его заместителей, и все сужались круги надзора и сыска – порешил себя.
Пистолета у него не было, отыскал старинные портновские ножницы.
И оказалось, что слабую нашу плоть можно кромсать наподобие материи.
Кишки вывалились, отравил тяжелый запах полупереваренной пищи, и когда ворвалась расстрельная команда, то поздно вызывать врача и спасать неизлечимо больного.
Задыхаясь, отступили от обманувшего их преступника.
Впрочем, не тронули его жену; дети не узнали о позорной кончине отца; правда не удалось получить компенсацию – Власть не посчитала его безвинно пострадавшим, добровольно, без побудительных мотивов наложил на себя руки.
Полковник раскопал это в архиве, но даже жене не проговорился об опасном открытии.
Неведомый тесть поманил его, он открестился от этих намеков.
Не решаясь подняться – за оконными и дверными проемами установили наблюдение и могли посечь автоматными очередями, - на заду отполз в угол комнаты, но и там не нашел жену и дочку.
- Но напрасно он наговаривал на меня, - через своего поверенного заявила женщина в черном. – Если и хотела остаться на чужбине, то лишили сладкой возможности.
Слух о моей женитьбе, догадался я, об очередном предательстве, которое, может быть, перечеркивало первое, а скорее всего усугубляло его, множило и возводило в степень, наконец-то дошел до Органов.
Нарочные и фельдъегеря разбежались по сыскным заведениям.
Никто не желал признавать свою ошибку, было много исполнителей, каждый ссылался на непрофессионализм и безалаберность своего напарника.
Вместо того чтобы контролировать каждый шаг преступника, а если шаги эти неверные, самому переставлять слабые его ноги, поверили на слово и отпраздновали победу.
И поэтому с каждой отпиской все толще становились пакеты и уже с трудом умещались в седельной сумке.
Профукали своего подопечного, позволили с секретными материалами слинять за бугор – а вдруг баба его и взаправду найдет сокровища, но пойдут они не в наши закрома, - а жена полковника юродивой собирает милостыню по церквям и погостам, а кобель его покрыл суку секретаря обкома и лишил их невинности, и не простить, а примерно наказать бывшего работника Комитета.
Посадить его на корзину с оголодавшей крысой, или оставить на поле с прорастающим бамбуком, или заковать в цепи среди огня.
И хотя мужчина не обладал развитым воображением, представил, как в задницу вонзили штырь, а стебли бамбука обрели железную прочность, задохнулся в дыму и в слезах.
Отполз в угол комнаты, от этого лазания протерлись кальсоны, материя отлетела кровавыми ошметками. Забился бы под кровать, но не просочиться в узкую щель.
Завыл побитым псом, но вой этот откликнулись другие пострадавшие, от предсмертного их стона заложило уши.
- Меня сняли с состава перед границей, - голосом поверенного обвинила женщина в траурных одеждах. – Допрашивали сутками без еды и сна.
Пожелтевшие, выцветшие снимки; достаточно намека, чтобы различить и представить.
- Пусть твой беглец женат, это не имеет принципиального значения, все равно заглядывается на тебя, - настаивал и издевался следователь. – Может, я каждую ночь поджениваюсь, - размечтался он.
Сладко облизнулся и подмигнул, но опомнился – пресловутые чистота и непорочность мундира.
Может переметнуться в мусульманскую страну, хотел сказать он, а там процветает разврат, то есть многоженство, по почте выпишет гражданскую свою подругу.
- Поломал мне жизнь, - пожаловалась женщина в черном. - А потом, когда все же отпустили, никто не позарился на опустошенную выработку.
И с трудом удалось удержаться в институте, даже хотели исключить из комсомола – была такая игрушечная организация, играли со смертельным исходом, - но не смогли подобрать грамотную формулировку, ректор тоже открестился от изменницы.
А преподаватели проявили зоркость и бдительность в своих допросах, приходилось зубрить и вникать до умопомрачения.
И будущий комсомольский и партийный деятель едва не отказался от выгодной партии – как за соломинку ухватилась я за пустые эти миражи, - нехотя поверил, что все подстроено, чтобы усыпить бдительность наших врагов, и что дочке разоблаченного разведчика положены некие привилегии, под дулом пистолета овладел мной.
И мать пошла выпрашивать подаяние: достаточно изучила своего сожителя – тот не проживет без городской сутолоки и бестолочи, тайком вернется из ссылки; искала его на оживленных городских магистралях.
Вырядилась в траур, как теперь вырядилась я, вдовьим платком повязала голову.
Но под трауром таились соблазнительные формы.
И напрасно ночные бабочки с усмешкой посматривали на престарелую конкурентку.
А та настораживалась на гул мотора, и когда водитель услужливо распахивал дверцу, заглядывала в салон.
Промятые задами сиденья, запах машинного масла, похоти и бензина.
Отшатывалась от пустышек и этим привлекала искателей приключений, ее соратницы подражали старшей подруге.
И когда соблазняли, то сначала представали в плаще до пят и в темном платке.
Искатели отказывались от монашек, тогда те распахивали плащ и срывали платок.
Короткая юбочка едва прикрывала или не прикрывала пах, накладные волосы стекали на обнаженную грудь.
Поддавались даже самые закоренелые женоненавистники.
Так рассказывал поверенный моей преследовательницы, давно растерял оксфордский говор и перешел на язык обитателей предместий.
Нагромождал такие фантастические подробности, что мог насторожиться даже самый доверчивый и простодушный слушатель.
Я насторожился: дюжие охранники увели девицу – никому не нужен отработанный материал, - но не убрались, за дверьми переминались с ноги на ногу, откровенно скучали, покуривали в рукав.
Не привыкли к безделью, им бы побольше наломать дров.
Но ждали сигнал, что-то должно произойти, рассказчик тянул время и врал напропалую.
Его хозяйка сама решила проверить коды и пароли, прозрел я.
И пока скопец заговаривал зубы, погрузилась на самолет.
Или сговорилась с командующим ракетными войсками – все покупается и продается в этой стране, - и тот уступил быстроходную ступу.
Для ведьм не существует государственных границ.
И если полет этот засекли радары, еще больше прихожан появится в церквях. Настоятели и проповедники подберут соответствующие цитаты из Божественной Книги.
Неведомые ее авторы так путано написали, что все можно вообразить в тумане.
И любая женщина способна обернуться ведьмой; раньше случалось это от великих страданий, теперь заставляют они страдать и маяться нас.
И горючее для ступы – наши боль и отчаяние.
В оплавившейся от стремительно полета одежде, опираясь на помело, доковыляла до банковского хранилища.
Охрана удивилась, но пропустила.
Провели в подземный бункер – будто спустились в преисподнюю, навалился запах смолы и серы.
И вопли грешников – все мы виновны, и нет оправдания, - одних жарили на сковороде, для других разогревали масло.
Но мест не хватало, в чистилище выстроилась очередь, номера ставили на ладонях и на ягодицах.
Опять оглушил запах паленой шерсти и горелого мяса.
Или в предчувствии знатной подачки вспотел скопец и за дверью изготовились охранники – их хозяйка подобралась к банковскому сейфу.
И жить осталось несколько минут, до тех пор пока она не убедится в бесплодности своих попыток.
Даже царапины не останется на дверце.
В чистилище отмечались и ставили номера, меня пропустят без очереди – котел уже заправлен, помощники раздувают огонь.
В основном женщины, над которыми я надругался: распалил и оттолкнул разомлевшие и жаждущие тела.
Тоже жаждал, но после бегства или выдворения научился обходиться без них. И руки знали, как приласкать и утешить алчущего зверя.
Сырые дрова неохотно занялись; задыхаясь в дыму, раздували огонь, более других усердствовал скопец, зависть его обернулась ненавистью и враждой.
- Ограбил старуху! – срывая голос, взвизгнул он.
Будто мясник отсек борову гениталии, и тот заверещал поросенком.
- Продался дряхлой развалине! – Так обозвал он пиратку, с которой отправился я на поиски клада. – В постели надеваешь на нее противогаз?
Отомстил за свое увечье; был согласен совокупляться даже в скафандре, но оскопленным боровом пожрал свои гениталии. Оставалось раздувать огонь и подбрасывать дрова.
Сварить всех грешников, пусть знают, каково это – желать и не иметь возможностей.
- Деньги! Деньги! – говорящим попугаем зациклился на некой реальности.

39. Не было денег, продался и ничего не получил, купюры оказались с подвохом: стоило потереть изображение президента, как вырисовывалась огромная дуля или похожий на нее член.
И напрасно приставал я к пиратке – мол только сдружившись и познав до последней складочки, можно полонить жирного и трусливого купца.
Завтра, на следующей неделе, сначала пересечь границу, и если не погибнем при выдворении, отнекивалась она.
Но когда подступили корреспонденты, напоказ, на продажу приникла ко мне жарким и желанным телом.
- Да, многое знаю, - объяснила досужим наблюдателям. – В иной жизни видела зарождение и гибель цивилизаций. Скоро рухнет и наш мир, и не предотвратить крушение, - напугала апокалипсическим пророком.
Предсказала буднично и без надрыва, ее спокойствие заставило многих задуматься.
- А он молод и зелен, но от горечи незрелого плода не сводит скулы, - представила меня публике.
Престарелые дамы щелкнули вставными челюстями, от сотрясения посыпалась штукатурка.
- Насладиться перед гибелью цивилизации, - объяснила моя провожатая. – Каждый получит, что ему недостает. Он – извечную женскую мудрость, я – еще не утраченные его иллюзии.
И только там, где каждый растет от своего корня, не осудят за преступную связь, - придумала она.
- А здесь заклюют и растопчут, - прокляла соплеменников. – В стране, где все ходят строем и по команде. И по свистку оправляются, и мордой тычутся в кормушку, и только ночью в награду за примерное поведение позволяют отведать.
Если торопливый ваш акт можно так назвать, - сгустила краски.
- Мы полюбили, - раскрылась она, и даже не споткнулась на волшебном, но затасканном слове. – А любовь расцветает на земле свободы, а не принуждения, - обманула меня.
- Несуществующие клады? – слегка исказила вопрос въедливого наблюдателя. – Это для местных властей, иначе они не поймут и не выдворят.
Справедливые войны, освобождение угнетенных народов, выполнение и перевыполнение производственных заданий, в далеком и призрачном будущем счастливая и безбедная жизнь наших потомков, - передразнила пропагандистов.
- Обещала найти сокровище и пожертвовать деньги на воплощение бредовых этих идей, - втоптала в грязь наши идеалы.
- А они поверили, так утопающий хватается за соломинку, но напрасно они шарят по пустым сусекам, - осудила наших правителей.
- Не строем, не по команде, но когда возникнет желание, - окончательно добила их.
- Здесь и немедленно! – пожелала напиться и насытиться.
Как некогда хотел и я, а они приникли к замочной скважине и уронили слюни.
И я не смог удовлетворить их похоть.
Но за несколько дней стоптал десятки сапог, погубил и погиб, предал и был предан, прошел узкой дорожкой, где шаг в сторону равносилен гибели, заплутал в пустыне и, наконец, набрел на оазис и желал лицом и распахнутыми руками припасть к источнику.
В последней попытке одолеть свою неполноценность и содрать волосы с ладоней.
Потянулся к манящему телу.
Или к пиратскому бригу – сабли наголо, нацелены абордажные крючья, кровь горячей волной ударяет в голову и в нижнюю часть живота.
Потянулся к соратнице, но слепило низкое заходящее солнце – будто адским огнем плеснули в глаза, и оглушил грохот мотора.
Подогнали давно списанную развалину, лоханку эту кое-как подлатали к последнему полету.
Так в двадцатых годах выдворили из страны философов и ученых.
- Вы не мозг нации, а говно! – заявил тогдашний правитель.
На их корабле продырявили днище.
И наш самолет был похож на то корыто, но собрали не выдающихся представителей нации, а уродов и извращенцев.
Писателя, что оболгал великий народ.
Непризнанным Салтыковым выстроил вымышленный город.
Где жители наперебой закладывали соседей, и торопились отдаться раньше их, и были способны на любую подлянку.
И когда строил этот город, то содрогался от отвращения.
Старался не смотреть и не слушать.
Алкоголь не помог, растерзанного и обезумевшего привезли его на летное поле.
И сложили костер из неопубликованных произведений.
Когда бумага разгорелась и смертельным жаром пахнуло в лицо, рванулся к огню.
Словно убивают детей; не вырвался из рук конвоиров.
Истерзанное тело кулем с мякиной зашвырнули в трюм.
Также выдворили известного борца за мир.
Некогда был он физиком и измыслил чудовищную бомбу, что могла погубить основную составляющую жизни.
На Западе принято измерять коэффициент интеллектуального развития.
И электронное устройство, созданное физиком, отбраковывало негодяев.
И хотя правители наши не считали себя таковыми, но привычно всполошились.
Потребовали изменить программу.
А у него не получилось: или иссяк талант, или невозможно жить только в огне, или ужаснулся содеянному.
Призвал уничтожить оружие, его напрасно уговаривали и умасливали.
А когда сослали в медвежьи края, приспособился к нищете и разрухе.
Пришлось выдворить за границу, пусть те разоружаются и сдаются.
А чтобы не поделился с врагом секретной информацией, обработали мощным электромагнитным излучением.
И когда его вывели на летное поле, заботливые провожатые обтерли слюнявый рот и застегнули ширинку, сам он по забывчивости был не способен на простенькие действия.
Также повязали историка, этот доказывал, что первыми русскими правителями были пришлые люди.
Его не обработали дустом, пусть и дальше выдумывает, кому интересна дремучая старина.
Интересна только Властям; и Рюрик, несомненно, вырос и осознал свое величие в исконной русской глубинке.
Еще выслали провидца – не так и не то предсказал.
Увидел, ужаснулся и не смолчал.
Заперся в чулане, выключил свет и законопатил щели.
Ладонью зажал поганый рот, прикрылся плотным одеялом.
А специалисты все равно разобрали, не зря получают грязные свои деньги.
Придумал, что в недалеком будущем распадется нерушимая империя.
И что брат ополчится на брата, и названные эти братья разбредутся по своим уделам, а пограничные деревеньки ощетинятся дрекольем.
Безжалостно выдворили преступника.
Пусть напророчит гибель заморской державы.
И там не погладят по головке, но еще более жестоко покарают. Сгноят в секретных тюрьмах, а они несомненно существуют, как бы не отнекивались подозреваемые.
Сослали и лекаря, что проявил инициативу в лечении престарелых правителей.
Врачевали их по выверенным канонам, где каралось даже случайное отступление от правил.
Ружья нацелены, курки взведены, стволы раскалились добела.
А он не внял предостережению, скормил больному чудодейственную таблетку.
И пусть тот выжил и даже выздоровел, завтра отравит и сглазит.
Пусть травит наших врагов.
Сослали и пекаря, этот пересолил суп в правительственной столовой.
Еще основатель нашего государства измывался над своим поваром.
И когда в голодные годы ему не понравились рябчики, фаршированные трюфелями, примерно наказал провинившегося.
Поместил в камеру к уголовникам, чтобы осознал свою вину.
Тот прочувствовал и повесился; у нас нет незаменимых, заметил вождь.
Незаменимых не было, но некоторые болотными кочками возвышались над трясиной.
Или кустиками чертополоха, хлопотно и долго рубить их по отдельности.
Но если собрать вместе…
Собрали, забросили в трюм, рулить поставили опального летчика.
Что не посадил правительственный самолет около резиденции, а приземлился на запасном аэродроме.
Мол погода и нелетные условия.
Как известно, и погода подчиняется властьимущим; кровью искупишь вину – не доведешь ценный груз.
И никаких парашютов, чтобы не вызывать нелепых подозрений.
Летчик глотнул для храбрости, только в подпитии можно выполнить ответственное задание.
Под наши вопли и причитания самолет неохотно оторвался от земли.
Теряя шасси, закрылки и другие второстепенные и ненужные детали.
На корабле, куда погрузили так называемый цвет нации, пробили днище, хлынула вода.
Пекарь и лекарь торопливо строчили в блокнотике – новые рецепты неведомых лекарств и кушаний.
Ученый и борец за мир распустил слюни, и никто не промокнул рот.
Все уже было, бег по кругу, прозрел историк.
Потомки оценят, подобно моему отцу ухватился за спасительную мысль непризнанный писатель.
Надежда эта не принесла отраду.
Провидец напрасно вглядывался в будущее.
Обступила непроницаемая тьма, и только сполохи молний пронизывали мрак.
Женщина приникла ко мне.
Но холодом и отчаянием повеяло от ее объятий.
А я уговорил и поверил уговорам.
Смерти не существует, мы вечны, ученые обязательно придумают.
А если не смогут, то уготовлена иная жизнь.
Пусть в волновом обличье, пусть частицей всеобщего разума, но самолет не разобьется; жить даже безмозглой скотиной, даже травой, что пожирает эта скотина, взмолился я.
Обнимал и отогревал спутницу.
И впитывал живительное ее тепло.
Выстоять можно только вдвоем, прозрел во время бегства.
И каждый ищет свою половинку.

40. Как искала девочка, которую заставили уехать.
Тщательно стерегли их.
Но она сбежала на пограничной станции.
Окна вагона были крест накрест заколочены досками. А на перроне, когда состав остановился, выстроились конвоиры.
Но нашла лаз, втиснулась в узкую щель.
И побрела заброшенной выработкой, бревна подгнили, кровля просела, под ногами хлюпала вода.
И можно часами бродить подземельем и натыкаться только на кости.
Но ей повезло – увидела свет в конце туннеля.
Провалилась по колено, по пояс в трясину.
Гладкие, отполированные временем стены вертикальной шахты, не выбраться, если не протянут руку.
- Развернуть самолет и вернуться, - придумал я.
- Тише, потерпи, не вернешь и не поможешь. – Удержали меня женские руки.
- Погубил всех, кого знал.
- Вернешься и тоже погубишь. – Приникла она жарким и желанным телом.
- Спасу, - неуверенно отказался я.
- Сразу рубить хвост, а не по частям, - угадала мои мысли.
- Обязательно рубить?
- Они сами, а ты как раздражитель, - придумала женщина.
- И ничего не сделать?
- Когда дом возведен на песке…, - сказала она.
Дом возведен на песке, ливни и ураганы сокрушат непрочное строение.
Или волны размоют мыс. И когда рухнет дом твоего соседа, ничем не помочь ему, но укрепи свой дом, научил некий мыслитель.
Девочка, что ныне обернулась моей преследовательницей, тогда предала меня, с ее согласия мой блуд засняли для учебного фильма, за это ее направили в заграничное турне.
Но предательства хватило только на проезд до границы, безжалостно вышвырнули из вагона.
И чтобы заслужить полную поездку, надо выбрать более достойного для измены и предательства.
Она выбрала, а когда у того отросли крылья и он перелетной птицей устремился в дальние края, не позволила надругаться и улететь.
Как до этого оттолкнула свою мать; годы навалились, в последней попытке та отринула увядание.
Дети подросли и уже не нуждались в ее опеке, муж гонялся за шпионами и предателями, таковыми считали любого инакомыслящего.
И когда измочаленным возвращался после очередной погони, даже от лысины пахло развратом; и не растормошить ночью; инструктор по вождению научил управлять не только автомобилем.
Но однажды не справился с управлением, машину занесло на крутом повороте.
Директор не проговорился, но вспомнил о своем родственнике, что укрылся в глуши и выжил в лихую годину.
Женщина выросла и состарилась в городе, беглый любовник тоже пасся на асфальте, долго искала среди камня.
Девицы, которых опрашивала, не видели и не знали, столько мужчин прошло через их руки, что всех не упомнить, выделялись только уроды и извращенцы.
Но не скромники, что не могли понять, как те освоили древнейшую профессию.
Будто природа не вложила в нас изначальное влечение к противоположному полу.
И все дозволено в постели, когда любишь и доверяешь.
Постепенно женщина расширяла круги своих поисков.
Предместья и окрестные поселки, их жители тоже не помогли.
Тяготели к городу, и пусть часами приходилось добираться до своей каторги. Увязая в грязи или задыхаясь в пыли, а потом трясясь в переполненном вагоне.
Где все давно перезнакомились и прерванные разговоры продолжались с середины предложения.
Делились рецептами самогоноварения и схемами аппаратов, такие мелочи не интересовали соглядатаев.
Или выращивали мак на приусадебных участках.
Что ж, людям необходимо хоть ненадолго отвлечься; если все время высматривать землю в бескрайнем океане, то ожидание сведет с ума, а с травкой и бутылкой незаметно пройдут столетия.
Постепенно приспособимся к буре и качке, и лишь мечтатели устремятся на мертвые острова.
Хватит и одного самолета, чтобы увезти их; если повезет, то долетят.
Навигационные приборы отказали, рация сломалась, пилот наугад вел самолет в тумане.
А женщина искала, и чем дальше удалялась от города, тем проще становились люди.
Соглашались со всеми постановлениями, но поступали по-своему.
И если приказывали сажать кукурузу и борщевик, то сажали у дороги, по которой изредка проезжало начальство.
Но стоило углубиться в поля, как иноземцев сменяли густые травы, лен и рожь нашего севера.
И местные жители охотно рассказывали, как добраться.
Невозможно сбиться со звериной тропы, ориентиром послужит дерево с раздвоенной вершиной, гром-камень, лесное озеро с заросшими берегами.
И зверье у нас смиренное, поучали они горожанку, не нападут, если не потревожить в логове.
А коли потревожишь, то обязательно приласкай малышей. Хотя бы доброй улыбкой.
Она бродила лесами и полями и не боялась заблудиться; беглый ее любовник сначала укрылся в районном центре.
Знакомые кадровики не отыскали беглеца, сама опросила свидетелей.
Сначала маялся и рвался в город, простодушно доложили те, потом пообвык, случайно забрел в лес.
Случайность обернулась привычкой.
И в городке могли обнаружить, переселился в деревню, разобралась она в путанных показаниях.
В деревне не стали отнекиваться; не вынес нашей кутерьмы, придумали они.
Ушел в тайгу, куда не ступала нога человека.
И где непуганое зверье предлагает помериться силами, чтобы определить победителя.
Он померился, помогли извечная наша смекалка и находчивость.
И когда лиса запутала следы, пошел напрямик, звери не разобрались в обманчивой этой простоте.
И поборол медведя: выше его оставил отметину на коре дерева.
Для этого сложил пирамиду из камней, медведь уважительно склонил косматую голову.
И подобно волкам обозначил территорию, перед этим вдоволь напился из лесного источника.
Окропил деревья по периметру участка, струя была прозрачной и не пахла бензином и машинным маслом, но зверье учуяло остатки чуждого запаха.
Тогда тоже стал охотиться на грызунов, но освежевывал зверьков – одолела цинга; излечился, пожирая их со шкуркой.
Жизнь отшельника вытопила жир, тело оплели тугие и крепкие мускулы.
И когда тайга содрогнулась в огне, и спасались вместе, то не отстал от других.
Разве что задержался помочь детенышу лесной лани.
На руках вынес его из огня, мать благодарно облобызала руки.
Сроднился, но былое наваливалось больной памятью, когда у зверей начинался гон.
И лоси, что до этого охотно слизывали соль, которую он выпаривал для них, вдруг распознали врага и соперника.
Ноздри их гневно раздулись, могли затоптать и пропороть.
Извечная борьба за выживание вида: победитель покроет самок, от его семени зародятся сильные.
А слабые уйдут на выселки и не оставят потомства.
Он добровольно ушел, но во время гона…
Женщина расширяла круги поисков; однажды беглец насторожился на треск валежника.
Лесные обитатели ступали бесшумно; женщина многое переняла от них; горожанин не разобрал бы крадущиеся ее шаги – изгнанник насторожился и изготовился.
Если придет равный – то к смертельному бою, если загонщики, то к бегству.
Нет ничего зазорного в бегстве, только плененный зверь в отчаянии бросается на более сильного врага.
Клыки и когти нацелились вонзиться и порвать.
И когда ослепило выбеленное странствиями и страданием ее тело – белизна проступала сквозь грязь и пыль, - прыгнул на пришельца.
В прыжке осознал ошибку; не загрыз и не сокрушил, сбил с ног и навалился на женщину.
Ноздри раздулись, глаза покраснели, соскочила набедренная повязка.
Впечатал в палую хвою; угловатый камень или ветка больно вонзились в поясницу.
А она не вскрикнула и не застонала, послушно распахнулась насильнику.
Но пустые груди промялись под ищущими пальцами, а лоно было искорежено многочисленными абортами.
Источник давно иссяк, и напрасно припадет к нему измаявшийся путник.
Песчинки оцарапают губы, песок намертво въестся в плоть.
В природе все целесообразно, ни одни зверь не покусится на выхолощенную самку.
И она сама не подпустит самца.
Но люди забыли или презрели извечные законы.
Женщина уверовала и нашла.
Лучше б она и не искала.
И напрасно умолять Творца вернуть молодость и былую привлекательность, только в сказке можно окунуться в живую и мертвую воду.
И не утешиться этой выдумкой.
Так пригрезилось мне в гибнущем самолете.
С высоты птичьего полета вгляделся в обреченную планету.
Астероид нацелился ударить и сокрушить жизнь.
Одни зарылись в землю, будто можно отсидеться в бункере, другие загуляли, чтобы умереть за столом пиршества.
Мы спасались на раздолбанном корыте.
Различил с присущей смертникам зоркостью.
Отринувший ее любовник не укрылся в лесу или на экзотических островах, устроился в районном центре.
И хотя не взял ребенка из приюта – еще не впал в детство, - но выбрал молодую и работящую.
Все горело в умелых ее руках, полы блестели и не было ни пылинки, в котле кипела похлебка.
На аппетитный запах сбегались соседские собаки; он вспомнил пса, что едва не загрыз его; псы поджали хвост и попрятались.
После сытного и обильного ужина с трудом добрался до постели.
И милостиво позволил приласкать себя.
Как ласкают в развратных больших городах, однажды поведал он; если научишься, с тобой вернусь туда.
А она, прежде чем дотронуться, занавешивала окна, гасила свет, долго и пугливо искала в темноте.
Но когда старуха обнаружила их убежище, и мужчина спрятался за хозяйку – разве я устою? - та вдруг обрела силу и решимость.
И прямо на свету, на виду у всех рванула ворот рубахи.
Выпростала тугую и сдобную грудь.
И ни одна складочка и морщинка не обезобразила склоны чудных холмов.
Располосовала рубаху и отбросила обрывки.
Крепкий живот деревенской бабы.
Не худосочность девиц с обложки модных журналов и не дряблость чревоугодников.
Если лицом и распахнутыми руками зарыться в эту долину, то не объять плодородную и благодатную землю.
Обнаженной и прекрасной предстала перед преследовательницей.
Ее лоно – колосьями спелой ржи. И нет ни одного пустого колоса.
Развитые тазобедренные и икроножные мышцы.
Одолеет любую дорогу, а если спутник ее ослабнет и разуверится, поможет выжить.
Подставит плечо или взвалит на плечи; все вынесут и одолеют наши женщины.
На них держится мир, и нет ничего прочнее и надежнее этой опоры.
Так увиделось мне с высоты птичьего полета; для этого пригласил я в номера очередную девицу.
Чтобы та отомстила женщине, едва не ставшей моей тещей.
Тесть придумал заснять, чтобы шантажом добиться признательных показаний.
Она знала об этом, но не предупредила.
Пожертвовала дочкой, чтобы досадить похитителю.
Будто рано или поздно не отберут ее девочку.
Совратят и надругаются, и не уйти от старости.
Но попыталась хотя бы на несколько мгновений отсрочить увядание.
Пригласил девицу разыграть заглавную роль в затасканной пьесе.
Та попробовала.
Но грудь ее была измята, живот истоптан, лоно заплевано и изгажено, набрякли и налились черной кровью вены.
И пусть издали не видны следы падения и распада – так наш город под косметикой прячет сколы и трещины на камне, - но если внимательно вглядеться…
Теща моя попятилась от обманной ее свежести, но уперлась в стену, и некуда более отступать.
Попавшим в капкан зверем устремилась на обидчицу.
И разглядела сущность под слоем краски и штукатурки.
Хрипло и победно рассмеялась.
Смех этот был похож на карканье, когда потревоженные птицы огромной стаей зависают над погостом.
Девица не справилась с ролью, охрана повязала и увела освистанную актрису.
Запечатала ей рот крепкой ладонью, чтобы не проговорилась; потом оглушила перед забоем – так надежнее и безопаснее.
Но в самолете за секунды перед падением и гибелью различил иное.
Защитница беглеца предстала прекрасной и обнаженной.
Женщина охнула и ощупала щеки.
Глубокие морщины под слоем краски.
Мужичок укрылся за спиной.
Как все мы прячемся, когда на кон поставлена жизнь.
Вытащила его из убежища, напрасно тот противился и отнекивался.
И если раньше дотрагивалась только в темноте, то приникла на свету и при народе.
Пальцы преследовательницы провалились в ущелья, что изрезали щеки.
Приникла и вонзила свои груди в мягкую и податливую его грудь.
Женщина охнула, застежка и бретельки оборвались.
Грудь квашней распласталась по измятому животу.
Приникла животом и лоном.
Зверь его откликнулся на эту ласку. Нацелился пропороть и растерзать, головка покраснела от прихлынувшей крови.
Будто ногой ударили в пах, почудилось старухе.
Дряблые мускулы полопались от удара.
Кучей ненужного тряпья повалилась к ногам любовников.
Попыталась отползти под стоны похоти и наслаждения.
Но не уйти, не спрятаться от распада и гибели.
Дряхлой старухой приползла в разрушенное свое логово.
Родители предали дочку, выставили ее на продажу, но из списка покупателей вычеркнули мальчишку.
Через года она отмстит ему за трусливое бегство.
Все так запуталось, что не определить, кто предал, а кто предан.

41. Больше всех пострадал отец девочки.
Из-за него вовремя не вмешались в ход событий в сопредельном и вроде бы дружественном государстве.
(Дружба эта зиждилась на штыках, но они притупились из-за свойственной нам безалаберности.
Упредить бы удар, обошлись бы малой кровью.)
Гусеницы танков перепахали поля мирных жителей.
Разве в оные времена не спасли мы вас от фашисткой напасти? вопросили наши правители.
Спасли, но сколько можно благодарить за это и лобызать руку?
За долгие годы обросла она шерстью и обзавелась когтями.
И когда там вознамерились построить социализм с человеческим лицом, нацелилась и ударила.
Порвала мускулы и вонзилась в плоть.
Удар этот не прикончил врага; неподсудные генералы обвинили подчиненного.
Завиральные те идеи просочились к нам.
Демонстранты с подрывными лозунгами и призывами вышли на центральную площадь.
Ангел на колонне, которого в двадцатые годы едва не заменили статуей вождя, зажмурился и прикрылся изломанным крылом.
Разогнали безумцев, песком присыпали кровавые пятна, но зараза распространилась по обреченной империи.
Одним из первых пострадал полковник.
Его приволокли на судилище и швырнули к ногам палачей.
Они нависли над ним.
(Былой вождь и отец народов был маленького роста, и на ответственные посты тоже назначал маленьких и неприметных; и хотя много лет прошло с тех пор, но в Органах придерживались старых традиций.
В звездных погонах и в парадном мундире любой карлик покажется великаном.)
Десятки их голов изрыгали пламя, нацелились сотни крючковатых рук.
От жара воспаленного дыхания обгорели волосы и оплавилась кожа.
- Жена! – неожиданно тонким голоском взвизгнул обвинитель.
- Дочка! – так же пискляво подсказал другой.
Какие-то руки, сердце и голова, научил основатель нашего сыска и надзора.
Моральный облик прежде всего, завещал своим наследникам.
И если работник не может совладать с женой, хотел сказать первый обвинитель, то тем более не справится с другими.
Пусть твоя благоверная вытворяет что угодно, хотел сказать он, лишь бы это непотребство осталось в тайне.
Он сам был обвинен в преступной связи с иностранкой.
Вернее не с ней, а с ее домработницей.
Вернее не с домработницей, а с ее подругой.
Этого было достаточно для крушения карьеры, по цепочке сведения попадут к недругам. Или наоборот, он не убережется от тлетворного влияния Запада.
На эмблеме Братства щит и меч, орудие нацелилось отсечь гнилую плоть.
Провинившийся придумал и принял лошадиную дозу лекарства.
Некогда этим снадобьем потчевали солдат, чтобы те отдавались службе, а не грезили бабами.
От пары таблеток на несколько лет становились импотентами.
А он сожрал полную горсть, едва не окочурился от этого лекарства.
Зато оправдался, самые дотошные дознаватели подтвердили его непричастность.
Показывали не только похабные картинки, снимки и порнографические фильмы, но привели в подпольный бордель, где в зеркальных комнатах девочки принимали клиентов.
Наши девочки, их клиенты.
Зеркала были прозрачны с другой стороны, капитан или майор (в таких он был тогда чинах) прокусил язык.
Но зверек его так и не выбрался из укрытия, не выманили и сладким пряником.
Не познал иностранок, тем не нужны коты, что только рассказывают о своей кастрации.
С честью выдержал испытание, но уже не мог удовлетворить жену.
Та вошла в полную бабью силу; готов был разразиться очередной скандал; он забрался на более высокую горку, падение грозило если не гибелью, то увечьем.
Разводы запрещены в этом Братстве; одну комнату обил фетром и войлоком, чтобы и пылинка не осела на мундире.
И привел в звуконепроницаемую камеру занюханного мужичка.
Как всегда просчитался, мужичок оказался половым гигантом.
Был удовлетворен этой работой, пришлось кормить обоих работников.
Или ненасытная баба самкой богомола пожирала напарников, приводил других жаждущих, с каждым годом их все больше появлялось на помойках, все смешалось в воспаленном воображении.
Во всяком случае надежно запрятал скелет в шкафу, а его подчиненный посмел вымести сор из избы.
- Кастрировать, то есть разжаловать! – потребовал самого сурового наказания.
Нацелился шипами на подошве.
Вонзить в пах и всех лишить мужского достоинства, размечтался он.
Дочка проштрафившегося полковника посмела взглянуть на неполноценного и подозрительного субъекта.
Неполноценность была заложена в происхождении: предки отца осели в Польше, а после ее распада – на Украине.
И сумели выбраться за черту оседлости.
Более того, двоюродные или троюродные братья деда основали крошечное, но зубастое и враждебное нам государство в Палестине.
(Теперь население этой страны наполовину состоит из наших людей.
И если они и не считают врагом бывшую отчизну, то настороженно относятся к ней.)
А отец этого типа некогда марал бумагу, и хотя давно разучился связно и толково выражать свои мысли, кто знает этих писак.
От дедов и отцов мальчишка заразился нездоровым скепсисом; обманом женился на наследнице миллионов, вместе с ней отправился на поиски сокровищ; девочка, что не удержала в руках золотую птицу, провинилась перед Властями.
Не заполнила давно уже опустевшие государственные закрома драгоценностями и звонкой монетой.
Отец не досмотрел; у второго его обвинителя тоже была дочка.
Он не считал себя извергом и деспотом, не держал ее взаперти, иногда позволял прогуливаться.
Самолично облачал в пояс верности, а грудь плотно обвязывал полотенцем.
Таких накручивал узлов, что потом не мог распутать.
И все равно выводил на поводке, ржавые звенья волочились и царапали асфальт.
Если какой-нибудь негодяй или безумец покусится на его девочку…
Таковых не находилось, прохожие перебирались на другую сторону улицы, а если не успевали скрыться, вжимались в стену.
Этот не потребовал изувечить, цепкие пальцы нацелились содрать погоны.
Что гораздо более суровое наказание, чем любое увечье.
Даже безруким и слепым уродом можно пристроиться охранять народное имущество, а евнуха поставят стеречь гарем, но нигде не приткнуться уволенному из Органов.
Он бы оправдался за провал операции – еще и не такие операции заваливали; и за бардак в доме соседа – вояки наши сокрушат тот дом; и за демонстрацию на центральной площади – никто и не заметил их выступления; и за распад и гибель нашего государства – обречена любая империя; но если не можешь навести порядок в своем доме…
Пальцы дотянулись и вцепились, когти порвали грудь, клюв пронзил печень.
Или вгрызлась обезумевшая крыса, или пропороли стебли бамбука, или на длинной цепи приковали к столбу и разложили костер, и не уйти от огня.
Вцепились в погоны и медали.
Генералы только казались великанами, слабенькие их ручки не отодрали.
Тогда уперлись ребристой подошвой и потянули.
Раздавленным гадом он корчился и извивался под их ногами.
Словно растянули на дыбе, кости с хрустом вышли из суставов.
С хрустом выдрали знаки отличия.
Пинками выгнали из пыточной камеры.
Пополз, оставляя кровавый след.
А генералы скинули не только замаранные белые перчатки, но и изгаженные мундиры.
Остались в исподнем, вгляделись, их передернуло от отвращения.
Работники Большого Дома попрятались по кабинетам.
Но когда поверженный змей уполз подыхать, бесстрашно выбрались в коридор и высказались по существу.
Плевали вслед и растирали плевки, уничтожая скверну.
Гад приполз в нору, дома никого не было, даже пес сорвался с привязи, учуяв сучку.
Оружие еще не сдал, отыскал пистолет, ребристая рукоятка удобно вошла в ладонь.
И бесполезно оставлять посмертную записку, не так истолкуют прощальные слова.
Все мы смертны, и нет надежды, даже слесарем не возьмут на захудалый заводик.
Прицелился, а чтобы не промазать, вложил дуло в рот.
Поперхнулся, заныл зуб, из которого недавно выпала пломба.
Лысина взмокла, капли пота скатились на щеки и прожгли кожу.
Промокнул лицо, потом закусил железо.
От запаха машинного масла и оружейной смазки согнулся в рвотных позывах.
Выронил оружие, его вырвало желчью и отчаянием.
И не найти в блевотине.
Содрал с кровати покрывало с нахохлившимися попугаями.
Этим птицами подобрал и подтер грязь и изнанку нашей жизни.
Завернул птиц и пистолет в газету, как и все партийцы выписывал «Правду».
Сверток засунул в мешок из-под картошки.
В кладовке отыскал лопату.
Выволок груз в палисадник.
С трудом одолел долгие версты пути.
Землеройным механизмом вгрызся в камень и железо, что таились под тонким слоем чернозема.
Будто привели на расстрел, но палачам лень рыть яму, заставили его, а сами покуривали в сторонке.
В коридоре гостиницы, куда заманили доверчивого иностранца.
Но по сигналу выбросят хабарики и ворвутся в номер.
Некоторые камни не поддавались, их приходилось выковыривать.
Грязь забилась под ногти, старался не смотреть на траурную кайму.
Камни иногда выпадали из ослабевших рук, палачи добродушно посмеивались.
Лезвие лопаты затупилось, заточил его на оселке своего отчаяния.
Все глубже вгрызался в неподатливую землю.
На ладонях вздулись и полопались волдыри, выступили гной и сукровица.
Располосовал рубаху и обрывками обмотал раны.
Штаны и кальсоны протерлись на коленях.
В оборванном и заросшем щетиной бродяге не признать былого разведчика.
Вырыл яму, не отыскал сокровища, но спрятал пистолет.
Чтобы не взошли ядовитые семена.
Однажды в землю бросили зубы дракона, вспомнил старинную легенду, из них выросли воины.
Такие не ведают жалости и сомнений, железной пятой подомнут мир.
Рано или поздно отравленное семя прорастет сквозь камень.
И иссякнет жизнь на планете, останутся крысы, воронье и чертополох, только они устойчивы к радиации.
Если мы не образумимся и не угомонимся.
Одного уже вразумили; если не стоять с протянутой рукой, то только на помойке можно отыскать пропитание.
Поплелся на свалку; жить в любом проявлении, подсказал я изгнаннику.
Запах навалился и прибил к земле, сквозь слезы и вонь различил старуху, что брела этой же дорогой.
Узнал по походке, иногда она подволакивала ногу, по растекшейся по животу квашне.
И если в пустыне странник радуется случайному попутчику, вдвоем не так страшна беда, то свою пустыню можно одолеть только в одиночку.
Страусом укрылся среди песка.
Поодиночке бродили свалкой, одни старожилы косились на незваных пришельцев, другие не обращали на них внимания – всем хватит еды и места.
Огромная гора отходов. Звериные норы на ее склонах.
В них живут и умирают.
И все больше этих нор и их обитателей.

42. – Вот чем ты отблагодарил за отеческую нашу заботу! – в очередной раз обвинил поверенный.
Женщина уже отыскала банк, наизусть выучила пароли и коды доступа.
Но скоро убедится в бесплодности своих попыток.
Чтобы распахнуть двери, надо приложить указательный палец к считывающему устройству. И невозможно подделать капиллярные узоры.
Обнаружит обман и призовет головорезов. И не так уж сложно отрезать и переслать за океан палец.
Перевозят и пересаживают любые органы, даже голову, монстры эти обычно не живут дольше нескольких минут.
И минуты достаточно, чтобы распечатать двери.
И пока этого не случилось, надо успеть повиниться и вымолить прощение.
- Продал за тридцать серебряников! – обвинил скопец.
Сам за еще меньшую сумму пожертвовал мужским достоинством, за это позволили присматривать за гаремом, но превысил свои полномочия.
- Променял на роскошь и богатство! – обвинил надзиратель.
Говорят, перед смертью прокручивается вся жизнь; когда рубят пальцы, видишь отдельные эпизоды.
Самолет доковылял до аэродрома, что согласился принять смертников, изготовились наземные аварийные службы.
Пожарные машины пушечными стволами выставили рукава, медики включили сирены и мигалки.
Под эти завывания в кровавых сполохах аэроплан рухнул в пропасть.
От перепада давления заложило уши, сердце сначала подступило к горлу, потом провалилось в желудок.
Обеими ладонями зажал рот.
Философ, что прославился как воинствующий атеист, закатил зрачки в молитвенном экстазе.
Творец если и услышал отчаянный его призыв, то сложил из пальцев известную фигуру или удлинил нос растопыренной пятерней.
Перед крушением пассажиры молились, плакали, сокрушались и каялись в грехах; пиратское судно бесстрашно устремилось на врага.
Капитан не дрогнул под обстрелом.
А когда взрывной волной сорвало шляпу, волосы маняще упали на плечи.
Как некогда на лекции по истории партии, я снова попался на
эту приманку.
И встречая женщин, заглядывал в глаза, надеясь увидеть искаженное свое отображение.
Различить мальчишку, что предательством ответил на предательство; долг платежом красен, не подставляй другую щеку, научили предки.
Поиски привели на гибнущий самолет.
Но поводырь мой обернулся капитаном, вражеская эскадра окружила одинокий рейдер.
И выжить можно, если налетит ураганный ветер и разметает врага, или земля станет пухом, или Творец снизойдет к нашим мольбам.
Обеими руками зажал поганый рот, чтобы отчаянный вопль не заглушил молитву; капитан оттолкнул презрительным взглядом.
Словно ударили кнутом, бич порвал мускулы и сухожилия.
Или плюнули и растерли, или, когда прихватило живот, не устроились на соседнем очке.
Облили таким презрением, что забыл о неминуемой гибели.
Одной рукой ухватился за волосы, другой уперся в подбородок, на вершок приподнял непослушную голову.
Океан затих перед бурей, паруса преследователей обвисли.
Канониры притомились на смертельной работе, тоже вгляделись.
Набухла косматая туча.
И чем ближе приближалась, тем больше темнела, и вот уже лица окутала смертельная синева.
Гигантская амеба выбросила ложноножку.
Щупальце дотянулось, засосало флагмана.
Но монстру мало одной жертвы, нацелились десятки и сотни щупалец.
Иногда били по воде, обнажалось дно в обломках скальной породы.
Ветер вздыбил волны.
И уже ничего не разобрать в мешанине урагана и крушения.
Или ожили вулканы, вода вскипела столбами пара.
Так пожелала моя спутница, я заразился ее верой, пилот попытался посадить корабль на вздыбившуюся полосу летного поля.
Мотор ожил возле земли, грохот его и наши крики перебили вой сирен, глаза притерпелись к сполохам мигалок.
- Мне еще не суждено погибнуть! – сквозь вой и грохот различил я молитву или признание своей спутницы.
Ее уверенность передалась нашему поводырю.
Провел тропой над пропастью, дно ущелья было усеяно костями.
Бежали с первых лет существования государства, когда иссякла надежда на реставрацию проклятого царизма.
Незадачливых реставраторов поставили к стенке, заодно уничтожили и членов семьи.
Революционная целесообразность превыше замшелого правосудия.
Выжившие устремились за кордон.
Их отлавливали и топили в пограничной реке.
Если в вашем доме завелись тараканы…, обосновали бойню идеологи нового порядка.
- Как можно больше расстреливать, чтобы другим было неповадно! – потребовал вождь и основатель нашего государства.
Наследники неукоснительно выполняли его волю.
Оружейные заводы работали в три смены и все равно не хватало патронов.
Или руды, из которой выплавляли сталь.
Геологи ушли в тайгу и на север.
Месторождения в болотах и подо льдом.
Партия приказала, комсомол откликнулся, молодежь освоила гиблые земли.
Если не удавалось вырваться из лагерей, дряхлели и умирали за колючей проволокой. На место выбывших вставали их дети.
Но не все звери размножаются в неволе, падала добыча руды и других полезных ископаемых.
И приходилось экономить патроны, придумали расстрел заменить увеселительной прогулкой на списанном самолете.
Теряя шасси, закрылки и другие второстепенные детали, тот с трудом оторвался от земли.
Правители вычеркнули пассажиров из реестра.
Одним ударом уничтожили многих, с корнем выдрали сорную траву, но, как часто бывает, просчитались в оптимистичных прогнозах.
Грудой страха, отчаяния, искореженного металла аэроплан рухнул на летное поле.
Пассажиры отделались синяками и ушибами.
Спасатели вытаскивали их из обломков и швыряли на бетон.
А те не обижались, но благодарили.
Моя спутница оттолкнула поклонников, сама спрыгнула с подиума.
Корреспонденты коршуном упали на добычу.
Изгнанники готовы были поделиться планами на будущее.
Приосанились и выпятили грудь.
Вражьи голоса вели прямую передачу, сквозь грохот трещоток иногда удавалось различить отдельные фразы.
Правитель различил, вызвал генералов.
Легкомысленно и напрасно посчитали они себя неподсудными; но есть Высший Судия, справедливо заметил великий поэт.
- Это самое, мать, - сказал Правитель.
- Вы обещали, не долетят, - растолковал переводчик.
Генералы виновато и беспомощно развели руками.
- Мать-перемать, - обвинил Правитель.
- Надо проверять перед вылетом, - перевел толмач.
Досконально изучил своего патрона и не вслушивался в его слова.
Да и не разобраться в мешанине связок и междометий.
Вставная челюсть плохо подогнана, речь Правителя скорее по- ходит на волчий вой или на змеиное шипение.
Но волк этот бьет без промаха, а змей жалит без сожаления.
Волк замахнулся, змей нацелился.
Генералы подставили шею, звери так признают свое поражение, и победитель не добьет поверженного врага.
Но люди отринули нелепые условности.
- Трижды мать! – вынес обвинительный вердикт Правитель.
А после некоторого раздумья повторил свое проклятие.
- Заключить в подводную лодку, и чтобы она не всплыла, - перевел толмач.
- Или на урановые рудники, - добавил он.
- А когда взорвется мирный атом…, - предвидел грядущий Чернобыль. Или вспомнил уральскую катастрофу.
Генералы обезножили, но не отказались.
Козырнули деревянной ладонью, со скрипом передвинули ходули.
Убрались обреченной клячей или охолощенным боровом, остался запах, вонь эта въелась в стены и одежду.
Компрессор кондиционера завывал авиационным двигателем.
- Четырежды меремать! – выругался Правитель.
- Гнать этих ходоков в шею, весь коридор обосрали! – вспомнил толмач изречение основателя нашего государства.
Или есть такой анекдот, надо посмотреть в полном собрании сочинений.
Пятьдесят траурных томов на видном месте в кабинете Правителя.
Может быть, у того найдется свободная минута заглянуть в оглавление.
Генералов изъяли, и выслали цвет нации – сметая медицинские и пожарные кордоны, устремилась толпа встречающих.
Беглецы приосанились и выпятили грудь.
От удовольствия зажмурились сытыми котами.
А когда очнулись и посмотрели, никого не было.
Толпа устремилась к богатой наследнице.
Тот рейдер вырвался из окружения, ограбил еще многих купцов.
Собрал флотилию из таких же головорезов.
В их трюмах осело золото инков и ацтеков.
Буря разметала «Великую Армаду», которую Испания направила на борьбу с пиратами.
Не только ограбили, но и создали пиратскую республику, в островной ее столице мостовые были выложены золотом, под ногами хрустели драгоценности.
Но во время землетрясения сказочный город погрузился в пучину.
Карт и описаний не осталось, кладоискатели напрасно обшарили другие острова.
Но оказывается некоторые знали, где спрятано сокровище, знание это передавалось по наследству.
Наследнице удалось вырваться из цепких рук комитетчиков.
- Вот и все мое богатство, - с горечью поведал я скопцу. - Даже крох не досталось с барского стола.
- Используют и отшвырнут пустой породой, - обвинил женщин. – Изматрасят и оставят умирать на панели, - пожаловался соратнику.
Потом вспомнил об его увечье, или услышал вопль обманутой моей преследовательницы.
Бандиты и убийцы изготовились.
И если раньше достаточно было крошечной дырочки в стене или на картине, то ударом кулака пробили стену и полотно.
Изуродовали медведей, им уже не резвиться в лесу, повалили дуб на развилке дорог.
Нацелились раздавить и уничтожить, и не выжить в смраде их дыхания.
- Неправда! Обобрал и убил старуху-процентщицу! – взвизгнул обвинитель.
Если я пытался убить, то прежде всего себя, но бесполезно объяснять и доказывать.
Ворвались алчущей толпой, волчьей стаей; если подставить шею, то все равно загрызут и растерзают.
- Живот прихватило, не обессудьте, - взмолился обвиняемый.
Палач брезгливо отступил от засранца.
Когда голова скатывалась в корзину, за волосы вздымал и показывал ее публике.
И кровь лилась на руки, на лицо и на одежду.
Он не отмывал эти пятна, а носил их знаками воинской доблести.
Но побрезговал вляпаться в дерьмо.
Удалось вырваться и отступить в ванную.
Успел захлопнуть ворота, варвары осадили обреченную крепость.
И не выстоять отчаявшимся защитникам.
Падут даже самые прочные стены, тараном высадят ворота.
Нет надежды, напрасно попрятались по подвалам женщины и дети.
Ворвутся и надругаются.
Уже подобрали и раскачали бревно.
Зарядили баллисты и катапульты.
Подвели подкоп и заложили мину.
Подожгли фитиль, несколько секунд осталось до взрыва.
Полковник, едва не ставший моим тестем, достал пистолет и прицелился.
А чтобы не промахнуться, ухватил ствол зубами.
Но его вывернуло наизнанку, в дерьме и блевотине не отыскал оружие.
Тем более не застрелились генералы, предпочли задохнуться в подводной лодке – а вдруг та всплывет, или спуститься в урановые рудники – врачи, может быть, спасут и излечат.

43. Я не промахнусь, рука не дрогнет.
За все надо платить, откуплюсь указательным пальцем.
Старуха-процентщица пожалела даже малую толику сказочного своего богатства, жадность сгубила ее.
Вкалывал десятилетиями, заслужил неделю или десять дней отдыха от безумной гонки.
Когда заносит на виражах, но все глубже вдавливаешь педаль газа и на двух колесах проходишь опасный поворот.
У одних сдают нервы и они сходят с трассы, у других отказывают тормоза, в придорожной канаве догорают обломки машин.
И после каждого заезда все больше надгробий на погосте.
Я выжил, и если не победил, то оказался в числе призеров.
Сначала крутил педали, потом мчался на мотоцикле, потом обзавелся старенькой машиной.
На ходу поменял мотор и колеса.
А когда потребовалось остановиться, направил болид между двумя тачками.
Расшвырял их, что тоже зачлось неким достижением, себе содрал крылья и покорежил капот.
И отправившись на поиски старухи, из-за которой пришлось гоняться и рисковать жизнью, прикинулся пресыщенным путешественником.
Таких приманивали на остров сокровищ.
Богачам надоели курорты, хотелось безопасных приключений.
Им предоставили подобную возможность.
С высоты птичьего полета остров был похож на головку сыра, многочисленные норы вели в преисподнюю.
Искателям выдавали карту, можно было сунуться в старую выработку и даже заблудиться в лабиринте.
Подземелья оборудованы скрытыми камерами, по первому требованию появятся спасатели. Нескольких минут ожидания хватает, чтобы отчаяться.
Отчаявшиеся вдвойне платят за риск.
Но некоторые предпочитают долбить землю.
Не могут совладать с киркой и вскоре отказываются от этой затеи.
И все же находят монеты никогда не существовавшей пиратской республики, нумизматы гордятся таким приобретением.
Я не взял проводника, обошелся без карты, советов и подсказок.
Втиснулся в крысиную нору, а когда померк дневной свет, разобрал жалобы и проклятия предшественников.
В одиночку не перелопатить породу, собрала команду единомышленников.
Оставила себе контрольный пакет, карта намного ценнее их денег.
Раскопки привели к дубовому настилу, под которым несомненно таились сокровища.
За долгие годы дуб обрел твердость стали, сходу не удалось одолеть преграду.
Но самые зоркие углядели золото и драгоценности под крышкой сундука, услышали звон монет, когда они истекают из растопыренных пальцев.
Ночью ожила земная твердь, сундук завалило камнями, не все смогли расстаться с добычей.
И хотя остров сокровищ подобно столице пиратской республики не погрузился в пучину, даже следов не осталось от шахты, и напрасно искали среди нагромождения камней, земля поглотила очередных осквернителей своих недр.
Некоторые учредители отозвали капиталы, денег едва хватило на приобретение новой техники, опять вгрызлись в камень.
Наткнулись на железную плиту, что прикрывала вход в хранилище.
На этот раз выкопали огромный котлован, а стены укрепили щитами.
И оставалось только сокрушить железо.
Собрались на дне котлована; подземная река пробила новое русло, или прорвало плотину, или случился еще один потоп – вода обрушилась.
Каждые десять метров глубины увеличивают давление на одну атмосферу, десятки и сотни атмосфер навалились.
Вода закрутилась гигантской воронкой, на поверхность выбросило обломки сундука.
Женщина уцелела в катастрофе; едва отдышавшись, нырнула в манящую глубину.
Но океан не принял жертву; не так-то просто утонуть, когда клетки тела отчаянно взывают к жизни.
Учредители отозвали капиталы; удалось приобрести старенькую корабельную помпу.
Она заработала – легче горстями вычерпать море или на асфальте найти алмаз, чем докопаться до пиратских сокровищ.
Когда износилось железо, женщина вгрызлась когтями и зубами.
Я направился на шорох мышиной возни, на запах отчаяния.
Некое бесполое создание испуганно вжалось в стену пещеры.
И бесполезно ворошить былое или пытаться различить за этими развалинами.
На базе выдали аварийный паек, поделился продовольствием.
Существо раскрошило сухари и галеты.
И не поверить, что некогда мечтал я запустить пальцы в распущенные волосы, губами ухватить волосинки, и они зазвенят тугими струнами.
Или завладеть ее рукой, пусть пальцы по животу сползут к паху.
Соглядатаи приникли к окулярам, мы разошлись под их надзором.
И доказывая друг другу, попытались приподняться над однородной массой.
Эта или иная женщина, все смешалось в памяти.
Только трудом и прилежанием можно достичь и отличиться, такую начертал программу, а они возжелали все и сразу.
Но могут покалечить в отместку; ответный удар покалечил и изломал их жизнь.
И следует поспешить; может быть, удастся спасти хоть одну женщину; былая наша близость круто изменила жизнь.
Или попрощаться с родителями, так и не побывал на могиле.
Похоронили на старом кладбище, мы не помним родства, Власть по костям задумала проложить очередную магистраль.
Существо потребовало, я послушно вывернул карманы.
Среди купюр завалялись монеты, они привлекли несчастную. Сгребла мелочь, медный дождь пролился на свалявшиеся волосы, на струпья и язвы.
Запах гноя и гнили вытолкнул из пещеры.
Так попрощался с той, что вывезла из страны, долго не мог очиститься и отмыться после этого свидания.
В старости становимся мы мягче и сентиментальнее; старость пришла, я не отринул воспоминания, но вернулся поклониться гробам.
Заманили в ловушку, сам сунулся в петлю; но откуплюсь малой кровью; палачи подсунули топор, положил руку на плаху и прицелился; дверь трещала и поддавалась напору преследователей.

44. Отполированное объятиями предшественников топорище выскользнуло из ладони, кафель брызнул осколками, шрапнель посекла лицо и одежду.
Крепостная стена обрушилась, в проломы всунулись перекошенные ненавистью лица преследователей. Кровь прихлынула, были похожи на освежеванные туши.
Одна рука приторочена к плахе; изогнувшись немыслимым образом – так изгибаются в минуты смертельной опасности, - левой рукой дотянулся до оружия, от напряжения полопались жилы.
Рожи нависли, в зубах клинки и кинжалы.
С предсмертной зоркостью за развалинами и пепелищем различил предводителя.
Старуху в траурных одеждах, за драконьей чешуей не признать былое.
Напрасно ждал и надеялся, воображал и придумывал.
Будто на закате можно приползти и повиниться, она простит и поймет, тоже покается.
И наши слезы совместно падут на грешную землю, и там, где прольются, встанут травы.
Не слезы, но кровь, и нет прощения, она спустила свору натасканных на людей псов.
Чтобы как можно дороже продать жизнь, дотянулся я до топора.
Неудобно бить левой рукой, лучше так, чем подставить склоненную голову.
Обложили красного зверя, надвинулись оскаленные морды, в шерсти копошились паразиты.
А я увидел распущенные ее волосы; губами поймать каждую волосинку, натянуть звонкой струной.
А потом вслед за ее рукой трепещущими пальцами вскарабкаться по сладостным бедрам. Или взойти на напрягшиеся в ожидании свершения волшебные холмы. Или припасть к груди, с нее скатится на плодородную долину живота, потом подобраться к обильному лону.
А ее руки устремляются к восставшему мужеству, и вот обхватывают могучий ствол.
Но наваливаются преследователи и соглядатаи, или порыв ветра смазывает зыбкое видение; пальцы дотянулись и обхватили топорище.
Лишь бы не промахнуться, не будет другой попытки.
Крепостные стены и ворота рухнули, преследователи ворвались, я прицелился и зажмурился.
Услышал, как лезвие рассекает воздух, люди не разобрали за повседневными заботами.
Орудие убийства заслонило Солнце.
Потом померкла Вселенная.
Рука дрогнула; слишком поздно опомнился, уже не уберечься.
Возжелал золото, будто оно заменит здоровье и убережет от увечья.
И счастливы отшельники, в своих пещерах схоронившиеся от людской суеты.
Напрасно забились они по щелям, жизнь жестоко ворвется.
С лязгом и чавканьем лезвие вонзилось в податливую плоть.
Не промахнулся, отрубил две фаланги, фонтаном брызнула кровь.
Сгоряча поймал отскочивший обрубок.
Так палач достает из корзины отрубленную голову.
Смертельная синева накрывает лицо. Хлещет из перебитых артерий, палач не уворачивается от струй.
Отрубленной голове отпущено мгновение жизни; за этот миг подхватил я обрубок; преследователи захлебнулись в кровавой луже и не сразу выбрались из трясины.
Успел зашвырнуть обрубок в горшок, запоздалая боль безжалостно навалилась.
В огонь окунули руку, и не увернуться от жара.
Стены и перекрытия упали на обнаженные нервы.
Корчился и извивался под камнепадом.
Нет ничего помимо боли; скрюченные их пальцы потянулись усугубить ее; человек – такая скотина, что одолеет любые преграды; оскопленный боров пожирает отсеченные гениталии; я пожрал: в горшок зашвырнул обрубок, потом в падении спустил воду.
Кровь с урчанием устремилась в сливное отверстие, носок сапога вонзился в ребра и отбросил; преследователи свернули горшок – я увидел в кровавой пелене; боль наваливалась ударами кувалды. Порванные трубы были похожи на перебитые артерии.
Свернули горшок и бачок в поисках сокровищ; крови в нас несколько литров, она вытечет за минуту, надо перевязать рану, догадался под молотом.
Левой рукой располосовал рубаху, самодельным жгутом обмотал запястье, зубами затянул узел.
На этот раз река не вышла из берегов.
Один мордоворот искал среди осколков фаянса и кафеля, другой выскочил в коридор, скатился по лестнице, на ступенях остались клочья мяса.
Крышка люка вросла в асфальт, подцепил ее кончиками пальцев, мускулы вздулись, ноги по щиколотку вошли в камень.
Сорвал крышку, внизу бурлил поток дерьма, прыгнуть мог только безумец.
Мир наш безумен: одни копались в дерьме, очистные сооружения еще не возвели в проклятом городе, другие разогнали обитателей помойки.
Легче найти иголку в стоге сена; крысы давно пожрали наши останки.
Искали и тянулись пыточными орудиями, даже самыми изощренными пытками не добраться до клада.
Заброшенные шахты бесплодного каменистого острова. Одинокая старуха долбит пустую породу. Давно стала местной достопримечательностью, туристы съезжаются поглазеть на нее.
- Взяли? Выкусите! – между ударами кувалды выкрикнул я в надвинувшиеся рожи.
- В поте и в мозолях будете добывать себе хлеб насущный! – провозгласил божеством или библейским пророком.
Пусть скорее убьют, нет мочи терпеть.
Клыки и когти нацелились.
За вдовьим нарядом, за драконьей чешуей не различить сущность.
Не было ничего, а значит жизнь не стоит и гроша, когда в душе пусто.
- Уже можно, - разрешил им убить.
- Нет! Не сразу! – опомнился скопец. Или передал пожелания хозяйки.
Проще всего искромсать врага, научила она. Но нет большего наслаждения, если тот сам изничтожит себя.
И не одним махом, каждый день тысячи самоубийц бросаются под поезд, или прыгают с моста, или машины на полной скорости врезаются в преграду, или у самолета отказывает мотор, или наступает конец света, но почти никому не дано постепенно изводить себя.
Когда молодые и полные сил беглецы прибывают на чужбину, то надеются.
Если не удастся открыть собственное дело, устроятся на работу, или облапошат доверчивых иностранцев, или что-нибудь придумают, но никому не нужны престарелые инвалиды, придумала моя преследовательница.
Когда я после долгого отсутствия вернулся на Родину, в соседнем номере приникла к щелочке.
Надеялась увидеть старика, годы странствий и разлуки глубокой колеей пройденных дорог несомненно легли на его лицо.
Вгляделась и отшатнулась.
Опять обманул: почти не изменился за эти годы.
Словно провел их в летаргическом сне, тем страшнее будет пробуждение.
Изувечила изменника, мало этого – вознамерилась выжечь душу.
Жизнь наша состоит из череды больших и малых предательств, осознаем мы на закате. И чем чудовищнее эта череда, тем сильнее стремимся вернуться к истокам, не сомневалась моя преследовательница.
Находим дома и школы, дворы и скверы.
И обязательно поклоняемся могилам: сгребаем палые листья и сорную траву, оглаживаем памятные таблички, лицом приникаем к граниту.
Мало изуродовать человека, необходимо опустошить его, придумала моя преследовательница.
Должен осознать, что уже нет города детства, а надгробные плиты пошли на строительство скоростной магистрали.
И когда с этим грузом вернется за океан, и не распахнутся банковские сейфы, и никто не подаст на погосте, и не уйти от потерь и поражений, когда осознает тщетность своих усилий, и не опереться на былое, то напрасно взмолится о пощаде, научила своих палачей.
Передала через скопца, тот не посмел перечить.
Больная совесть, сказала она; страх перед наказанием, перевел тот на общепринятый язык.
Остальное – бабьи сказки, мысленно возразил ей.
Впрочем, пока позволяют присматривать за гаремом…
Мордовороты сокрушили горшок, но всего лишь попинали преступника.
Я отделался отрубленным пальцем, несколькими сломанными ребрами и выбитыми зубами, синяками и ушибами.
Чертыхаясь и проклиная – не дали насладиться убийством, - завернули пленника в вонючий ковер.
И когда под видом обслуги вынесли его на просушку, охранники целомудренно отвернулись.
Сверток забросили в багажник автомобиля.
Машина запрыгала по ухабам.

45. Задохнувшегося и едва живого пленника распеленали, сразу не удалось подняться, полураздавленным гадом копошился у их ног.
Повязка набухла кровью, удары молота сменились надсадным гулом.
Ноги уворачивались и отталкивали; на шаткой палубе перекатился на живот – изломанные ребра проткнули легкие, - левой рукой уперся в асфальт, закусил крик боли и отчаяния, чтобы не рухнули стены.
Преследователям надоело наблюдать за моим барахтаньем, подхватили и потащили куль с мякиной.
Я не забыл квартиру, где творил писатель, а верная соратница оберегала его покой.
Длинный, узкий коридор коммуналки; если встречались соседки, то никто не желал уступать, словесная перепалка переходила в побоище.
И одного очка явно не хватало на десять или пятнадцать комнат, и надо было добраться до сортира раньше других страждущих, а на кухне каждая хозяйка стерегла свою кастрюлю; и зарубежные туристы, наверняка, поразятся быту и нравам аборигенов.
Сдернут шапку и склонят голову перед комнатой писателя и осторожно сдуют несуществующие пылинки с мемориальной доски.
Не существует такой квартиры, в очередной раз унизили меня преследователи, переборки сломали, в огромном зале за обшарпанными столами клерки склонились над бумагами.
И когда я спросил, с трудом разлепил разбитые губы, не удосужились ответить.
Отослали к соседнему столу, и можно до бесконечности бродить по кругу, я обессилел на втором заходе.
Не слышали и не знали, а значит не было писателя, опять мне померещилось.
И даже архивариус безнадежно развел руками, новые хозяева жизни тщательно подчистили документы.
Избавились от ненужного хлама, огонь пожарища опалил лицо.
Не было писателя, но остался его сын, и образование еще не отменили, школу не могли переоборудовать под хлев или конюшню.
Опять поволокли по лестнице, но не зашвырнули в багажник, до школы несколько шагов, всего лишь пройти садиком.
Некогда там возвышалась церковь, ее взорвали в тридцатые годы.
Но спохватились и восстановили святыню, строение это похоже на тюрьму или на казарму, опять не удалось преклонить колени.
А в бывшую школу переехал Синод или Патриархат; завидев меня, монахи и послушники поспешно перекрестились.
Преследователи по крупицам вытравливали былое: в институте разместили бордель, выкорчевали вековые тополя по берегам канала.
Все переиначили: снесли дома около Московского вокзала, в огромном котловане стояла гнилая вода.
Вознамерились напрямую соединить две столицы, не в лесу, но в городе проложили просеку.
Стены не поддавались, строители с остервенением вгрызались в камень.
А когда подобрались к старому кладбищу, их не остановили покосившиеся кресты и полуразвалившиеся склепы.
Здесь наши последнее пристанище мои родители, гусеницы танков и тягачей перепахали погост.
Так некогда вторглись мы в соседнюю страну, вспомнил истоки своего бегства и предательства, и встретили нас не цветами и объятиями, но автоматными очередями и непристойными жестами.
Потом пришли к другим соседям.
Эти смазали ядом наконечник копья.
Нарушили Женевскую конвенцию, генералы не ожидали подобного вероломства.
Или с очередным вторжением поубавился энтузиазм солдат.
До такой степени, что невозможно отыскать призывников. Они спрятались в лесных урочищах или отбились справками о неполноценности.
И конечно, отказники и убогие не смогли перекрыть границы.
Некогда покоренные нами племена и народы просочились в обреченный город.
Их поселили на пустыре, на бывшем кладбище.
Вытравить память, лишить истоков, придумали правители; из подобного материала можно слепить любого монстра.
Они слепили, на месте кладбища разрешили возвести китайский квартал; если экскаватор выкапывал кости, то те хрустели под треками и подошвой.
Грохот моторов был похож на вой волчьей стаи, обложившей заблудившегося странника, или на судорожный смех моих преследователей, напрасно зажимал я уши.
Снова надругались, не позволили подобрать даже горсть праха; вся Земля – огромное кладбище, напрасно они торжествуют.
Не победили, но я проиграл; мне не привыкать восставать из пепла.
На любом поле, в любом городе подберу прах, стану поклоняться дереву или камню.
И прежде чем окончательно покинуть проклятый, проклявший и искалечивший меня город, попытался различить за дымкой лет.
Или за пылью очередной новостройки.
Увидел не девчонку, но старуху, годы наложили на лицо колеи никуда не ведущих проселочных дорог.
Груди квашней наползли на живот, бедра и ягодицы раздались, их обметала короста, узловатые вены оплели ноги.
Женщина охнула и прикрылась скрещенными руками.
Мальчишкой приник к стеклу в женском отделении, под слоем штукатурки и белил различил потайное и сокровенное; она отомстила за это.
Хотела умертвить мгновенно и безболезненно, но передумала, уготовила медленную и мучительную смерть.
За то, что до изнеможения вкалывал на тренажерах, а когда обвисала кожа, не гнушался обращаться к хирургам. И зубы у меня почти настоящие.
И до сих пор оживаю при виде молоденьких и привлекательных кобылок.
Рука привычно тянется под ремень, на ладонях все гуще встает дикий волос.
Возненавидела и отомстила пленнику. И пусть ей не досталось и цента, но и тот голым и нищим вернется в свое логово.
И поздно начинать с нуля, только молодым свойственно надеяться, с протянутой рукой встанет он на паперти.

46. Надругались и повели в камеру узкой тропинкой среди разбросанных по полю костей и черепов; не наклониться и не подобрать – шаг в сторону приравнивается к побегу, стреляют без предупреждения, на спине остаются крохотные входные отверстия, на груди – рваные раны.
Останки мои погрузили в десантно-транспортный самолет, я едва уместился среди цистерн с нефтью и баллонов с газом.
Природными богатствами расплачивались за лживую благожелательность Запада.
Но раскусили и обезвредили вконец завравшегося доброхота, охолощенным боровом пожрал я свои гениталии.
Самолет долго подпрыгивал на ухабах, прежде чем оторваться от взлетного поля.
Давними десантниками взмок я в предчувствии окончательного разрыва с прошлым.
Машина взлетела, зазвенела и лопнула пуповина.
Барахтаясь среди обломков, подполз к иллюминатору – крошечной щелочки, что оставили для обзора.
Будто в замочную скважину можно различить быт и обычаи чужой страны.
Я различил – не помнящие родства Иваны торопились все прибрать к рукам.
Леса: поспешно вырубали деревья и за бесценок продавали древесину.
Пустыри, что остались на месте вырубки, заросли бурьяном и чертополохом.
Среди сорной травы расплодилась нечисть. И по ночам все более алчущей толпой подступала к городским стенам.
Защитники крепости отчаялись лить смолу и сбрасывать камни на непобедимое это воинство.
Озера и реки некогда славные царской рыбой.
На огромных блюдах подносили осетров к столу пиршества. И дюжина едоков не могла одолеть кушанье.
Постепенно мельчала рыба или неумеренно возрос наш аппетит.
И вот ловцы радуются и крошечному карасику.
Потом помутнели и почернели воды. И в этой клоаке жить могли только чудовищные амебы, что по ночам в поисках добычи выползали на такой же загаженный берег.
И стоило случайно забрести в гиблые края, как оплетали смертельными щупальцами.
Тела монстров набухали кровью.
И напрасно защитники пытались отстоять городские стены.
Так разглядел я в замочную скважину.
Опустошенные недра, нефть выкачана до последней капли, угольные выработки похожи на ландшафт обезображенной войной планеты.
И можно часами брести по этой пустыне, по щиколотку и по колено проваливаясь в мертвую породу.
Показали грядущее; может быть, осталось несколько резерваций для избранных.
Благоухающих вечной весной островов, экран монитора ожил и ослепил яркой зеленью.
От перепада давления заложило уши и заломило в виске, по щеке скатилась слеза.
В райские кущи пускают только богачей.
А мне не открыть заблокированный сейф.
И доживать придется в пустыне.
Оплакивает упущенные возможности, возликовали мои преследователи.
А я рыдал о горькой и сладостной утраченной юности.
И о стране, которой уже нет и куда не вернуться.
И о любви, что все же была, но мы отринули ее, отложили на потом, забыли за вроде бы более насущными делами.
А когда вспомнили и попытались возродить, только пепел протек между пальцев.
Горсть праха – только это осталось от былого: мечты и надежды, растоптанная и распятая любовь, последнее пристанище моих родителей.
И наконец, компьютерный диск, спрятанный в надежном месте.
Запись капиллярных узоров указательного пальца.
Чтобы вскрыть сейф, перевести капитал в ту страну, где распростертыми объятиями встретят доброго заморского дядюшку.
Окончательно отринуть былое.
За это откупился пальцем.
И отринул.
И самолет, что до этого шел над землей, легко взмыл в небо.
И хотелось верить, что мне не почудилось.
…………………………………..
КОНЕЦ.
СПб, март –июль 2006г. Г.В. 6.7.06.