Апокриф Дебры ч.2

Второе пришествие.

1. Он ушел ночью, а когда спустился к болоту, туман накрыл его, жесткие частицы разодрали глотку и легкие, беглец закашлялся, ладонью зажал рот, пальцы впились и порвали губы и щеки.
Сглотнул густую слюну, туман был соленым и горьким.
И сухими ветвями хрустел под ногой, грохот разносился по всему острову.
И преследователи запросто могли настигнуть.
Если бы не боялись болота, он тоже боялся, но поборол страх.
Только казалось, что поборол, когда туман трясиной зачавкал под ногами, едва не вернулся обратно.
Болото по местным легендам и преданиям было чудищем, пожравшим грешников.
Некогда, как рассказывали старики, Творец одухотворил самые радужные свои чаяния.
Так иногда случается с каждым.
Утром будит победная песнь, и торопишься со всеми поделиться нечаянной радостью.
И слова не имеют значения, пусть это бессмысленный набор звуков, но радость изливается на всех, и даже глухой услышит, а слепой увидит.
Творец излил радость на нас и увидел, что это весьма хорошо; и люди, что раньше рылись в прахе у своих ног, добывая пропитание, научились улыбаться и распростертыми объятиями встречать восход солнца.
Сначала дети, они первыми воспринимают благостные перемены, потом их родители, другие племена.
Улыбка, от которой морщинки веселыми лучиками разбегаются от уголков глаз, казалось никогда не угаснет, потому что солнца хватит на всех, как решили древние мудрецы.
Но просчитались: одним захотелось взять как можно больше тепла и света, они оттеснили в тень менее проворных сородичей.
В болота, над которыми всегда стоял туман; в белесой этой взвеси поблекли и выцвели краски жизни.
Тогда, утратив смысл существования, несчастные отступили в глубь топи, чтобы наверняка погибнуть.
Но Творец пожалел их и указал дорогу в трясине.
Не всем удалось пройти, спаслись только безответные и праведные, что не подняли руку на своих братьев.
Когда те, забыв о единстве происхождения, устремились перегрызть друг другу глотку.
А поскольку зубы и когти были недостаточно остры для убийства, укрепили их железом.
Железо это ползало, плавало по водам и под водой, летало, вгрызалось в землю, но обязательно изрыгало смертельный огонь.
Поднялся брат на брата, рассказывали старики, и вознамерились они уничтожить саму жизнь.
Многому научил людей Творец, в том числе и убивать ради пропитания.
Постепенно цель убийства забылась, но тяга к нему все больше распаляла потерявших невинность людей.
Сражались за все: за обладание недрами, за женщин, во имя невнятной идеи, а если войны эти случайно и ненадолго прекращались, то во время передышек измышляли новое оружие.
Так рассказывали старики, но среди убийц иногда находился тот, что отказывался губить себе подобных.
Ибо не имеет значения, на каком языке мы говорим, какому молимся Богу и какого цвета наша кожа.
Все равно – ты брат мой, да не поднимется рука на брата.
Если праведники объявлялись во время войны, генералы уничтожали презренных предателей.
А потом тело не предавали земле, и родным не посылали даже горсть праха.
Эти так называемые предатели случались и во вражеской армии, тогда, чтобы усугубить кровопролитие, ненадолго мирились и вместе избавлялись от скверны.
Сражались до последнего солдата; женщинам приходилось выбирать среди укрывшихся в тылу организаторов бойни.
От преступной связи получались еще более жестокие и беспощадные создания.
Они-то, повзрослев, отлавливали не пожелавших сражаться своих соплеменников.
Не сразу убивали, под завязку набивали ими вагоны для перевозки скота.
Люди задыхались в тесноте клетушек. Трупы сгружали на глухих полустанках.
Железная дорога, которую заключенные возвели специально для этих поездок, никуда не вела, выживших заставляли строить насыпь и укладывать рельсы.
И потом, когда руки наши устанут от оружия, и отгремит последняя война, и если кто-нибудь выживет в побоище, и потомки их снова разбредутся по свету, то с удивлением обнаружат заброшенную ветку железной дороги.
И ржавые паровозы, где тени кочегаров все еще готовы подбросить уголь в прожорливую топку, а тени машинистов из-под ладони вглядываются в подступившее к насыпи болото.
А тени узников молча или с проклятиями умирают в своих клетушках.
Эту зону смерти потомки объявят заповедником и обнесут глухим забором, чтобы бациллы смерти не погубили жизнь.
Или уже обнесли, или очередной состав не вписался в крутой поворот.
И немногие выжили в крошеве железа и человеческой плоти.
И уже охранники с собаками разыскивают беглецов.
А те ушли в непроходимые болота, многие погибли в пути, только праведники одолели топь.
Обосновались на острове, где еще сохранились развалины древнего монастыря – некогда монахи осушили болото, потом что-то случилось, и уже некому было латать дамбу; туман разъел камень, строения рухнули; людская молва населила развалины нечистой силой.
Эта наша новая родина, обитель праведников, болото поглотило остальной мир.
Но в ненасытном своем аппетите ополчилось и на выживших; по ночам, когда туман наползает на остров, надо надежнее укрыться в землянках.
Люди укрывались, но туман просачивался мельчайшими щелями, заползал в складки одежды и кожи, не всем удавалось очиститься от отравы.
Постепенно впитывалась она в плоть, люди умирали, но не роптали и не проклинали Творца.
А один возроптал и проклял, старики в ужасе отвернулись от отступника.
Там, на Большой Земле никто не выжил, сказали они.
А если и выжил, то обернулся монстром, не только его дыхание несет смерть, но достаточно мельком увидеть чудище.
Или оно учует пришельца.
Ноздри раздуются в вожделении, пасть распахнется.
Заправской ищейкой монстр по запаху найдет добычу.
Кости хрустнут в смертельных объятьях.
И никто не поможет.
Так запугивали беглеца, а он презрел предупреждение.
Но когда болото подступило, судорожно сглотнул застрявший в горле ком.
Беглец оступился, плашмя рухнул в грязь, тяжелые брызги ударили, скрюченными пальцами потянулся к перекрученному стволу березы.
Трясина с тоскливым вздохом выдавила из недр пузырь.
При свете полной луны поверхность его переливалась, преобладали темные тона.
Монстр нацелился; ломая ногти, беглец ухватился за ствол березы; пузырь лопнул, накрыв сладковатым трупным запахом.
Беглец ногой нащупал притопленную корягу.
Потом углядел едва заметную кочку.
Могло погубить любое неосторожное движение, только человек, выросший среди болот, но мечтающий об иной судьбе, способен одолеть топь.

2. Если повезет, если помочь ему, придумала я.
Если он заслуживает этого.
Никто не заслуживает, отказалась после очередной вылазки.
Даже женщины боятся меня, и не существует так называемой женской солидарности, каждый сражается за себя и погибает в одиночку.
И уже не вспомнить, как дед подбрасывал к небу и прижимал к груди, а бабушка делилась поблекшим колдовством.
Она виновата; будь я на ее месте, мертвой хваткой вцепилась бы в избранника.
Или заранее прикинула бы свои возможности.
И если не удержать его, не распахнула бы двери позолоченной клетки.
Мне не удержать; чтобы напрасно не обнадеживать беглеца, нахлобучила на голову подушку и одеяло.
Но все равно увидела, как он провалился в очередное болотное окно, и пузыри газа взорвались с оглушительным грохотом.
Словно на испытательном полигоне, показалось мне; больше не будет испытаний; мир спасут люди, отказавшиеся от насилия.
Просто деду, когда он выбрался из таежного схрона, попались не те книги, и нам везде чудились враги; а теперь модно зачитываться любовными романами, пусть очередной беглец найдет достойную его любви претендентку.
Я найду, когда помогу ему выйти к людям; прозрения и открытия деда не принесут нам погибель.
Так придумала я; беглец добрался до крошечного островка и ничком повалился на пожухлую осеннюю траву.
И еще – не выбраться осенью, в это время года случаются только войны и революции; пусть будет весна, ополчилась на осеннее увядание природы.
Хотя бы для него, мне не дожить до рассвета.
И еще – когда он выйдет к людям, когда я подыщу ему достойную спутницу, этим романтикам нужны будут деньги, остального им хватит с избытком.
Я как-то не задумывалась, откуда берутся деньги; наверное, деду позволяли черпать полными горстями, а на побывке разбрасывал он купюры.
Последнюю охапку отдала я за мраморное надгробие, будто камень заменит человека.
А зарабатывать не научилась; когда предложила себя на улице, мужики тараканами попрятались по щелям, даже подруги не позарились на поношенное тело.
Беглец добрался до крошечного островка, обратно не было пути, и не нащупать дорогу к людям.
Если плакать и стенать о загубленной жизни.
Родовое проклятие следует вздернуть над головой победным стягом.
Медведь навис, я ответила еще более грозным рыком. Тот откатился, оставив просеку в лепешках раздавленного помета.
Говорят, душа исстрадавшегося странника может возродиться под другой личиной; я поверила наговору.
Убежала из постылого убежища, дверь скрипуче затворилась за спиной.
Ступала на цыпочках, каждый шаг отдавался набатным гулом.
Город наш заложен на трясине, асфальт вспух болотными пузырями.
Когда они лопались, беглецы задыхались от сладковатого трупного запаха.
И если выйти к людям, они отшатнутся от незваных гостей.
Но все равно мы пытались; я шла посередине тротуара, чтобы не раздавила взбесившаяся машина ( какие машины ночью? если они попадались, то водители до упора вдавливали педаль газа) и чтобы не покалечил обломок лепнины.
При полном свете луны или фонарей призывно мерцали огни игорного дома.
Если очень хотела, то профессора на экзаменах откровением выслушивали любую галиматью и выставляли высшую оценку.
Беглец одолел большую часть пути, впереди угадывалось тяжелое дыхание монстра.
Тени ожили, кочегар подбросил в топку уголь, машинист протер заспанные глаза.
Чудище, о котором рассказывали старики, железный дракон, что не ведал пощады.
Дошла до манящих огней, путь мой устилали стоны и проклятия предшественников.
Что не могли дотянуться до нависшего над гибельной страстью зеленого сукна игрового поля.
Проигрывали все и вся, повелители судеб не брали в заклад никчемные их души; те ставили на кон родных и близких.
Неохотно принимали мизерные ставки.
Уже некуда было складывать пустышки, редко среди хлама попадалось что-нибудь стоящее.
И моя душа была вычерпана до дна, но, может быть, в этой пустоте обнаружат они отсветы погасшего светила; так астрономы по остаточному излучению узнают о сгинувших мирах; пусть дед хоть в малой степени возродится в беглеце, взмолилась я среди насторожившихся охранников.
Научу его всему сущему! бросила в оскаленные лица.
Он пробился болотом, вышел к заброшенной железнодорожной ветке; машинист перегонял обратно пустой состав; вагоны не удалось очистить от следов рвоты и экскрементов.
Чудище настигло на ветхом мостике, беглец отшатнулся, прижался к перилам – железные штыри впились и порвали спину, - жесткая чешуя дракона оцарапала лицо и грудь.
Только с разгона можно проскочить сгнивший настил, машинист разогнался; и когда мальчишка сошелся с драконом: прыгнул и ухватился за поручень, кости выбило из плечевых суставов.
Металлоискатели нацелились растопыренными раструбами.
Сирена завопила, от пронзительного крика заложило уши.
У меня нет оружия, отбилась я от подступивших оскаленных лиц, тело мое - совершенное оружие, просто оно проржавело за долгие дни отчаяния и бездействия, я отдеру ржавчину.
Вывернула карманы – высыпалась мелочь, - послушно распахнула одежду – сирена продолжала вопить, - расставила ноги и склонилась перед ними будто для соития.
А когда они потянулись, вспомнила о былом мастерстве.
Провода обгорели и расплавились, сирена заткнулась, преследователи отшатнулись и ногтями впились в затылок, выковыривая боль.
Откатились тем медведем, которого первым из многих сокрушил дед.
Некоторым удалось выковырнуть, они недоуменно осмотрелись – неужели остаток жизни придется потратить на досмотр?
Есть здесь люди? вопросили прозревшие.
Так называемые люди ненадолго оторвали от сукна распухшие, воспаленные лица.
Но отмахнулись от нелепого вопроса; конечно, именно они – венец создания, и прислуга обязана удовлетворять любую их прихоть.
По ночам за столом оставались истинные игроки, эти не жалели денег, но радовались копеечному выигрышу.
Есть здесь люди? вопросили контролеры, осматривая пустые вагоны, что перегоняли от удаленного лагеря.
То есть заключенные, поправились они, то есть номера, которые присвоены бывшим.
Тысячные или миллионные, сбились они со счета.
Забыв, что тех лагерей давно уже нет, и для упрощения вся страна обнесена колючкой.
И пусть забор не виден, но все равно существует, привычка сильнее реальности.
Укачивая разбитые руки, беглец заполз на платформу, забился в угол, навалил на себя тряпки, на которые не позарились контролеры.
Одежда эта пропахла страхом и экскрементами; правы были старики, предупреждая об опасности; невозможно вернуться обратно и признать свое поражение.
Я поменяла на фишки последнюю сотенную бумажку, попрощалась с американским президентом.
Опухшие лица заинтересовались, когда все фишки поставила на заветное число.
Шестнадцать – возраст надежды и наивной веры.
Восемнадцать – время потерь и поражений, и не привыкнуть к этому.
Семнадцать – неустойчивое равновесие, балансируешь на вершине перед падением в пропасть.
Колесо судьбы набрало обороты, шарик затравленно метался по ячейкам.
Шум и крик гона неотвратимо приближались.
Это только память предков, попыталась помочь беглецу. И тебе ничего не угрожает, та дорога давно пришла в упадок, рельсы и паровозы сдали в переплавку, нельзя жить в страхе и в потемках, открой глаза и не бойся, научила своего брата.
Колесо замедлило бег, шарик вроде бы застыл в другой ячейке.
На всякий случай навали на себя все тряпки! взмолилась я.
Колесо еще не остановилось, шарик неуверенно дернулся.
Контролерам лень было копаться в грязи, вонзили штыри.
Пусть лучше убьют, чем покалечат, взмолилась я.
Лезвие слегка оцарапало щеку; колесо остановилось, шарик судьбы и надежды перебросило в мою лунку.
Возраст раздумий, но не вернуться к прошлому, а я вернулась, назло настоящему.
Чтобы спасти беглеца, в меру сил и возможностей научить его всему сущему.
Нам не дано познать предел своих возможностей; колесо остановилось, молния ударила, выигрыш пал на заветное число.
Лица опять надвинулись; запомнился язык, похожий на змеиное жало, оно со скрипом отодрало коросту с пересохших губ.
И другое лицо, толстые пальцы раздвинули складки жира, чтобы увидеть.
Я давно уже притерпелась к липким взглядам, улитками расползлись они по телу, и не вытравить следы.
Я попробовала, попыталась уговорить себя.
Жизнь не впустую потрачена, если удастся спасти хотя бы одного человека.
Толком так и не узнала, где родина деда, думала - лагеря далеко на севере; всю страну обратили мы в лагерь; и не надо месяцами пробиваться глухой тайгой, чтобы выйти к людям; тот состав уже приближался к городу.
Или прошли годы и столетия, время то взбрыкивало необъезженным жеребцом, то пятилось испуганной кобылой.
Заядлые игроки норовили вроде бы случайно дотронуться до моей одежды, будто прикосновение это принесет удачу.
Как на пыточном кресле гинеколога, пригрезилось мне; ему не спастись, если не вытравлю больную память.
Ставьте на любое число; выиграете, если за этим стоит судьба человека, научила игроков.
Они не послушались, вспомнила памятные даты: первую украденную цистерну нефти, фальшивый счет, втоптанного в грязь напарника.
Фишки посыпались на обманные поля.
Пожалуйста, уступила я самому въедливому свое кресло, скольких вы убили и как обогатило каждое убийство?
Тот отмахнулся от наивного вопроса, разве упомнишь подобные мелочи.
Зад его клинком в ножны втиснулся в тесные подлокотники.
Можно выиграть, поставив на убийство; но когда узника выведут из тюремного вагона, он отшатнется и отринет твое участие.
Можно выиграть, проникнувшись былой радостью, я разучилась даровать себя любимому.
И в лучшем случае, привычно раздеваясь и раздевая для заключительного акта, подробно и беспристрастно изучаю тело партнера.
Одни стыдливо прикрываются, другие напоказ победно выставляют так называемое мужское достоинство.
И не заставить себя прикоснуться к желанному этому непотребству, наперекор себе прижимаюсь я к нему.
И уже не хватает рук и объятий.
Любовь ушла, осталась жажда, и не утолить ее из отравленного источника.
Он спасется, не оскверню его, поклялась в смертельной этой игре.

3. Опять на заветное число поставила фишки, игроки недоверчиво оскалились.
Хозяева и бандиты насторожились.
Не страшно проиграть миллионы, но если рухнет система…
Если некто наловчится всегда выигрывать…
Стоит одному проторить дорогу, как потянутся другие.
Конечно, можно откупиться от любого, но существуют более надежные средства.
Есть человек – есть проблема…, говаривал отец народов.
Многие взяли на вооружение знаменательные слова.
На этот раз шарик сразу выбрал мою ячейку; камень, что вкатывала в гору, становился все тяжелее.
Так деду на каждой побывке все тяжелее было выбираться из затопившего его отчаяния, не помогали и случайные собутыльники.
А бабушка напрасно укрывалась в позолоченной клетке.
Начать бы заново.
Я пыталась, но вытягивала пустые номера; а выиграть можно, если по образу и подобию слепить своими руками.
По улучшенному образцу: чтобы любое открытие было на благо человечества, и чтобы каждое свершение не оборачивалось безудержным загулом.
И чтобы семя свое не разбрасывал по бесплодной земле; я найду ему достойную, пусть для этого придется перелистать всю книгу бытия.
Колесо неохотно остановилось, я закатила камень на вершину и теперь безучастно возвышалась над криками и воплями преследователей.
Они настигли, бесполезно сопротивляться, я сама, но не удовлетворить ненасытную вашу похоть.
Обессилено присела, кресло было занято; ломая перила и ступени, соглядатай рухнул в пропасть.
Хозяева и бандиты подступили, глазки красновато мерцали, пальцы топорщились.
Но игроки не могли вспомнить памятные даты, напрасно чесали затылок и шевелили распухшими губами.
Хозяева подмигнули охране, та уронила руки на облупившийся ствол автомата.
Прижав кулаки к животу, хозяева ударили из воображаемого оружия, пули отрикошетили, закричали раненые.
И тогда не будет проблем, вспомнила я высказывание отца народов.
Предводитель охраны подобрался под стоны и проклятия.
Специалист убивает без эмоций, этот толком не овладел специальностью, кипел ненавистью, чтобы легче было уничтожить.
Нет, не закроют разорившееся ваше заведение, успокоила его, а если и закроют, убийца всегда будет востребован, только придется подучиться.
Стреляешь без промаха? удивилась его наивности, одно дело по мишени, но когда железо безжалостно кромсает плоть…
Как ваши помыслы и желания.
Но больше этого не повторится, монашкой и отшельницей проживу остаток жизни, пообещала, взвалив на плечо тяжелый мешок.
Они безропотно отдали, кассиры послушно распахнули хранилище, с мясом выдрали из ушей серьги, стащили кольца, некоторые выковырнули золотые коронки.
Вроде бы хватит, прикинула я.
За смешные деньги довезем тебя до дома, обещал бандит или охранник, а хочешь, на руках донесем до постели, сбился на привычную работу.
С каким наслаждением распну тебя на постели! проговорился насильник.
Было такое, уже распинали, для этого надо отдаться самому малому, я не смогла выбрать, выжила на кресте, а теперь обратилась в монашку, только так можно спасти беглеца и вырастить из него очередного монстра, я понадеялась укротить молнию, гибельную волну, землетрясение и вулкан.
Сама справлюсь, оттолкнула бандита или охранника, ты еще не научился убивать без жалости и сомнений.
Игроки окружили, каждый норовил прикоснуться к мешку и к одежде.
Не мыть руки, чтобы запах удачи надежнее въелся, научила я напоследок.
Мужики более всего похожи на обезьян, и пахнет, как в обезьяннике, когда служители не убирают клетку.
Довезете за половину выигранной суммы? переспросила у бандитов.
Уже заплачено сполна, отвергла вымогателей.
Романтикам нужны деньги, научилась зарабатывать, мы, женщины, испокон веков торгуем собой, разве мало вам этого?
Согнувшись под тяжелым грузом, пробилась липкими руками и взглядами, принюхалась на пороге.
Пахло падалью, запах этот вытолкнул на улицу, но там еще сильнее навалился.
Преследователи погнались.

4. Вояки с облегчением вымарали деда из своего списка; а чтобы надежнее забыть, запретили упоминать имя и дела отступника.
Они сами додумались, не зря их обучали в академиях.
Как и кому сподручнее отдать честь; а что означает это понятие? удивились они.
Пустой набор звуков; достаточно и того, что имеем, удовлетворились содеянным.
Миллионы послушных исполнителей нашей воли…
Эти пойдут в эпицентр взрыва и не убоятся излучения.
И бездарно погибнут? не согласились вояки, отягощенные кандидатским и докторским достоинством.
Дед напекал таких полными коробами.
Что нам гибель рядовых исполнителей?
Но если те преждевременно выйдут из строя, нам самим придется вступить на эшафот, предупредили доктора.
Колода иссечена острым лезвием, палач уже занес топор.
Мы – соль жизни, отказались генералы.
Заменят соль другими приправами.
Немедленно найти выход из безвыходного положения! приказали отцы-командиры.
Он облучился, но выжил, наверное, нашел противоядие, или родом из мест с повышенной фоновой радиацией, значит и к этой напасти можно привыкнуть, так древние постепенно приучали себя к яду, придумали доктора в погонах.
Исполнить, разобраться и доложить! приказало начальство.
Будет сделано, отправились доктора на задание.
Дедом заинтересовалась и иностранная разведка; даже самые прозорливые разведчики иногда не успевают вскочить в уходящий поезд.
А потом напрасно преследуют его, но не ухватиться за поручень.
Шеф разведки вызвал начальника русского отдела.
С одной стороны, и это несложно доказать, он из древнего нашего племени, ознакомил с ориентировкой.
Об этом говорят имена его предков.
А что племя наше разбросано по всему свету и осколки попали даже в Сибирь, давно известно мировому сообществу.
И конечно, только мы способны на свершение, зачитал официальную доктрину, кривой ухмылкой маскируя самонадеянность правителей.
Хотя знаем, что это не так, то ли проговорился начальник, то ли проверил благонадежность своего подчиненного.
Братья Рубинштейн, не поддался тот на провокацию, частично даже основатель недавно рухнувшего государства, проявил недюжинные знания русской истории.
Да, но Россия испоганит любую драгоценность, сказал начальник.
А при огранке алмаза теряется до половины начального веса кристалла, невпопад заметил собеседник.
Помните тот, найденный сто лет назад в Южной Родезии? Когда лучший ювелир со второго удара расколол камень, то рухнул замертво…
Я, конечно, не сравниваю себя с мастером, скромно сравнил он.
Да, столько драгоценностей в нашей кимберлитовой трубе, согласился главный разведчик.
Начальник русского отдела, в свою очередь, проинструктировал своего резидента.
Связь была налажена давно, документы и материалы оставляли в дупле засохшего дерева.
В городском парке, где любили прогуливаться еще русские цари.
И дерево это захотели спилить садовники.
Но когда с топорами и пилами подступили к нему, откуда-то появился неприметный человечек.
Общаясь с ним, хотелось вытянуться во весь рост, прищелкнуть каблуками, расправить плечи.
Я из общества охраны природы, плотоядно облизываясь, представился он.
Такие деревья наперечет и нуждаются в нашем пригляде, предупредил шустрых садовников.
Так вы доберетесь и до графских развалин и до подвалов нашего благополучия, изысканно высказался он.
Случайно проходили мимо, оправдались садовники.
Проходите другими дорожками, в последний раз предупредил их строгий гражданин.
Щербатый валун на сто первом километре разбитого шоссе, клетка тигра, каждый раз приходится усыплять этого бедолагу, понес он совершенную невнятицу, и кто придумывает подобную несуразность?
Впрочем, им виднее, тут же поправился он.
Все правильно, пусть износим ноги, согласился с выдумщиками.
Не изведем ни одно заслуженное дерево! поклялись лесорубы.
Старый конь борозды не портит, попрощался с ними известной пословицей гражданин.
Но и не пашет глубоко, неосторожно откликнулись лесорубы.
То есть мы не имели в виду вашу организацию, поправились они, сыск и надзор бессмертны и вечно молоды, это мы разучились пахать и сеять.
Ох, разучились, но если кому-нибудь проговоритесь…, предупредил начальник.
Конечно, резидент получил запись этой беседы.
И подивился то ли безалаберности, то ли изощренной хитрости этих русских.
Но после некоторых раздумий решил сунуться в ловушку.
Они знают, что он знает, как знает и он, что они и так далее.
А хитрость помноженная на хитрость даст в произведении обыкновенную глупость.
И в конце концов его выведут к требуемому объекту.
А если при этом будут изъяты из обращения несколько добровольцев, то на наш век хватит ущербного этого материала.
Они сами выстраиваются в очередь у дверей консульства.
А чтобы никто не влез, несмываемой краской ставят номера на ладонях и ягодицах.
И по этим номерам их запросто вычисляют работники спецслужб.
Они-то освоили основы вычисления.
Да, русские сами выведут на требуемый объект, или достаточно поспрашивать добровольцев около консульства, они такое порасскажут.
Мой прадед не кончал никаких заведений, поведал один из них, зато любую книгу мог проштудировать на предмет выявления ошибок. И так гордился, обязательно выявляя их. Он, старый, необразованный еврей…
А мой любой предмет скромного быта мог обернуть совершенным музыкальным инструментом, похвастался другой, что там всякие шостаковичи.
Как, и этот из наших? удивились слушатели.
Впрочем, мы никогда и не сомневались, отринули пустые сомнения.
Я специально женился на вашей, пожаловался третий. Чтобы по возвращению на историческую родину был начальный капитал. А она отказалась возвращаться.
Плохо уговаривал, не поверили ему.
Все руки отбил, то есть устал работать языком, проговорился, но поправился тот.
Так или иначе, но добровольцы прониклись важностью поставленной перед ними задачи, каждый поделился сокровенными воспоминаниями.
И кто знает, что получится, если по крупинке собрать разрозненные эти сведения.
Может быть, сызнова удастся слепить гения убийства и разрушения.
Да, тот поезд ушел, но еще слышен перестук колес на стыках рельс, еще подрагивают шпалы.
И вдруг по косвенным признакам удастся восстановить первоначальную сущность.

5. Бандиты тоже пытались, возбужденной толпой набились в бронированный лимузин.
Я остановила ночного водителя.
Сбилась с тропинки, случайно забрела на мостовую.
Шоферу припомнилось, что некогда подвозил он старуху, явно сбежавшую из скорбного дома.
Нет, вдавил он в полик педаль газа, каждому по делам его!
Машина присела и прыгнула всей мощью лошадиных сил.
Лошади всхрапнули и понеслись, роняя кровавую пену.
На поле брани между двумя враждующими армиями, увидела со стороны эту сечу.
Закованные в железо тяжеловозы и такие же железные, ощетинившиеся копьями всадники.
И эта бронированная армада медленно, но неотвратимо наползает, от ее поступи прогибается земля.
А навстречу устремляется легкая конница, всадники привстали на стременах, весело, безумно блестят глаза и зубы.
Между двух огней, и не выжить в кровавой сече.
Или псы-рыцари на слабом весеннем льду Чудского озера.
И только в библейских сказаниях беглецы посуху проходили морем, а потом воды смыкались и поглощали преследователей.
Или ангел выбивал из рук занесенный над горлом нож.
Ангел не помог, на пыточном столе палачи выскребли до донышка.
А теперь преследователи с гиканьем и свистом приближались на бронированном лимузине.
Окна были распахнуты, оттуда высовывались руки с веревками и ножами.
Каждая нация проходит через период взросления, когда обязательно надо выделить врага среди своих.
Так некогда в Штатах преследовали негров, потом перекинулись на латиноамериканцев.
В результате тех и других чуть ли ни в законодательном порядке признали полезными членами общества.
Наша юность непростительно затянулась, некоторые до смерти остаются несмышленышами.
Я вспомнила странные для русского слуха имена моих предков.
Будто красной тряпкой взмахнула перед быком.
Тот взревел, нацелился и ударил.
Двумя экспрессами с разных сторон устремились преследователи.
Прогнулись балки ветхого мостика.
Паровоз и несколько первых вагонов успели проскочить через ненадежную переправу.
Обломки железа и дерева рухнули в пропасть.
Задняя тележка вагона, где скрывался беглец, нависла над бездной.
Словно две команды перетягивали канат, сила тяжести постепенно одолевала изношенную мощь механизма.
Напрасно машинист до упора передвинул рукоятку регулятора скорости, а кочегар подкинул в топку уголь.
Ну, еще немного, помогла я механизму.
Вагонная сцепка зазвенела перетянутой струной.
Железо лопнуло с грохотом взрыва, локомотив и несколько вагонов проскочили развалившийся мост.
Как на испытательном перегоне; причем здесь зверюшки, зачем вы их погубили? осудила я преследователей.
Состав остановился, машинист вывалился из кабины и скатился с насыпи, разбросанными руками обхватил Землю.
Одна машина врезалась в поребрик – от колпаков брызнули искры, - только потом заглох мотор, другая, на резком повороте теряя неосторожных седоков, с визгом шин сунулась в переулок.
Искать по самым укромным местам! решили преследователи.
А как выглядит грабитель? вопросили они.
И недоуменно пожали плечами. Недосуг было рассматривать, ослепил блеск золота.
И все же надеялись вычислить своего обидчика.
Не смотрели на темные окна, там спят и не ведают об ограблении, не глядели и на светлые прямоугольники, там веселятся, напрасно надеясь насытиться напоследок, но если луч света едва пробивается сквозь светомаскировочные шторы…
Возьмем вдвойне у грабителей, они сами принесут на блюдечке, есть настолько убедительные аргументы, что никто не в силах отказаться.
Еще в средние века инквизиторы написали пособие по выбиванию неопровержимых доказательств; но если те палачи до разрыва сердца жалели отдавшихся дьяволу колдунов и ведьм, то нынешние не испытывают ни жалости ни сожаления.
Преследователи углядели ночного странника, уходившего дворами, устремились за ним. Но подворотня была заставлена мусорными баками; вывалились из машины, задыхаясь в вони пищевых отходов, проклиная все на свете, загрохотали тяжелыми сапогами.
Сил не осталось на себя, я не смогла помочь брату.
Пусть крысой забьется в нору.
А если настигнут, поднимется на задние лапы и нависнет давним медведем.
Чтобы как можно дороже продать свою жизнь.
Преследователи умчались выискивать очередные жертвы, мой водитель распахнул дверцу.
Та старуха, признался он, как вспомню ее, что-то происходит.
Меня вышвырнули с работы после той встречи. Теперь машина – единственный кормилец. И когда до зарезу нужны деньги, не ломается.
Сейчас вроде бы нужны, а сломалась.
Ты не из вампиров? испугался он, вы снова не выхлебаете кровь?
Снова, сызнова, с чистого листа, с благими намерениями, ухватилась я за спасительную мысль.
Поехали, его поезд подходит к станции.
Несколько разбитых вагонов, мальчишка спрятался на открытой платформе, навалил на себя тряпье.
Но когда-нибудь придется выбраться из укрытия.
Это не тайга, здесь гораздо страшнее, зверье не поможет, не вскормит волчица.
Город губительней, прозрела я, липким страхом забьет он поры.
И тогда назло себе, мне, всему миру…
Станет больше еще одним душегубом, напугала я.
Если не пригреть, не научить беглеца.
Может быть, у меня получится.
Получится? переспросила я.
Ответом был порыв ветра, что принес голоса преследователей.
Где искать? вопросили бандиты из казино.
Если кто-то резко изменил свое поведение, объяснил хозяин. Стал покупать дорогие тряпки и безделушки, как перчатки менять любовниц, пить коньяк и шипучку якобы из Франции.
В общем на ветер бросать дуриком заработанные деньги.
Сходу не приобщиться к скромному очарованию буржуазии.
Таких безжалостно трясите и обдирайте как липку.
И на палачей есть свои палачи, предупредил команду, если сторицей не возместите потерю…
Пожалеете, что родились, напутствовал на поиск.
И оказалось, что те только похожи на хищников.
Когда откатились, ломая подлесок, то остались раздавленные лепешки помета.
Ищите по неприметным признакам, научил резидент добровольцев. Оставил в дупле подробные указания.
Натуральный цвет обесцвеченных волос можно определить по окраске корней. Если там преобладает синева вороньего крыла…
А шрам от пластической операции иногда маскируют бородавкой.
И не обязательно картавят, достаточно, если едва заметно растягивают слова в конце предложения.
А зрачки становятся голубыми при помощи специальных накладок.
Но если глаза воловьи, а взгляд одновременно надменный и испуганный…
И если фамилия, имя и отчество самые распространенные на Руси…
В общем, не мне вас учить, подытожил послание.
Искали и вояки, эти придумали измерять радиоактивность.
И им пришлось не слаще конкурентов, счетчики зашкаливало на каждом шагу.
Словно работали сотни источников, и взорвали тысячи бомб. Смертельная радиация накрыла город.
И такие монстры могли повылазить из щелей.
Самыми безобидными показались мне ученые. Эти, как и положено, не торопились.
Проблема должна созреть естественным путем, и тогда можно вскрыть нарыв.
На начальном этапе довольствовались воспоминаниями очевидцев.
Те такого наговорили, что вымышленный ими монстр казался гораздо опаснее когда-либо существовавшего чудища.
И если дать волю фантазерам…
Чтобы деда не оговорили, надо встретить беглеца.
И вмешаться в ход истории.
Вернуться к развилке, откуда направились не туда.
И для этого не обязательно искать на заброшенном полигоне, где только прах поскрипывает под ногами.
Слишком далеко ушли мы от развилки, полигоны вплотную подступили к городу.
Напрасно крепостные стены ощетинились стволами.
Они бесполезны против жажды саморазрушения.
Ворота крепости скрипуче отворились, последний потрепанный состав пробился в обреченный город.
Поехали, надо встретить поезд, вмешаться в ход истории, позвала я водителя.

6. И мы помчались ночным городом, чудом завелась машина.
Так, когда Вершители с инспекторской проверкой прилетают на планету, то выбирают некий объект и наблюдают за ним.
Чаще всего на проселочной дороге отыскивают автомобиль, мотор глохнет, напрасно водитель пытается оживить железо.
Потом выскакивает на обочину и укрывается в придорожной канаве. Но все равно не уйти от досмотра.
Одни покорно и обречено обнажают грудь и склоняют повинную голову, другие, а таких меньшинство, кулаком грозят обидчику.
Может быть, из-за этих безрассудных и отчаянных еще существует наша цивилизация.
Один из них погнал машину к вокзалу.
А на крутых поворотах крепче цеплялся за баранку, чтобы не вывалиться из кабины.
Но пришла я не пролить кровь, а ради мира и покоя.
Или не я, но еще не найденный ученик и подопечный.
Вернее ученик деда, но пусть наука эта будет основана на отрицании.
Там, где дед карабкался к вершинам, оставались убитые и искалеченные.
Поэтому мы обязаны помочь страждущим.
И если не в силах возродить жизнь – меня выскребли до донышка, - то хотя бы вернуть память.
Чтобы жег стыд за каждое неправедное дело, и тогда постепенно оживут пустыни.
Сначала бесплодные пески напоят дожди, потом птицы уронят семена колючки и пустынной акации.
Наши потомки насладятся зеленью полей.
Разбросав руки, ничком упадут в пахучие травы.
И некогда подобно медлительным ученым, будто у них в запасе миллионы лет, экспериментировать на мухах, мышах и обезьянах.
Я сразу попробую на себе, а если погибну, человечества не убудет от ничтожной потери.
И некому склонять голову над одинокой могилой.
Еще быстрее! гнала машину по ночному городу.
Окна сливались в черные полосы, ветром сдувало дома.
Надо поторопиться, беглец может уйти подвалами и коллекторами.
И в подземелье повстречать таких же изгоев.
И там, где царит вечный мрак и куда не заглядывает солнце, возникнет иная цивилизация.
Или мы обернемся иными, если не отыщется предводитель.
Историю не творят массы, они лишь бездумной толпой следуют за поводырем.
Тот может завести в пропасть или заставить вскарабкаться на вершину.
Поэтому следует поторопиться, чтобы нелепая случайность не оборвала толком не свершенное дело.
Исполнителей проще всего заинтересовать посулами; я устала придумывать.
Или по-царски рассчитаться с ними, когда раскроется обман.
Дабы не голодали, выделить толику сухарей.
А я не могла позволить этого, деньги нужны научить и обустроить беглеца.
Прижала к груди изодранную сумку.
Другой не нашлось в опустошенном казино; отобрали у ночного бродяжки или нашли на помойке; деньги пропотели, но это был запах страха, когда на спине и подмышками темнеет рубашка, а руки тянутся вверх.
Не могу озолотить, только временная хранительница, отказала водителю.
Задыхаясь, запустила в эту вонь руку.
Водитель оскаблился и облизнулся.
Пробились на сортировку, куда перегоняли разбитые вагоны, в некоторых ночевали приехавшие на заработки чужаки.
Сквозь щели была видна убогая обстановка временных пристанищ.
Обитатели этих нор забылись беспокойным сном.
Но вскрикивали и сучили ногами, пытаясь убежать от судьбы.
Лица распухли, на веревках проветривалась заскорузлая одежда.
Запах отчаяния и поражения; зачерпнула его обеими горстями и швырнула в лицо случайному попутчику.
Тот с вожделением впитал его всеми порами.
Захватанные грязными пальцами портреты американских президентов.
Зелень прилипла к воспаленной коже.
Я побрела; кажется, мотор опять заглох; с такими деньгами можно обойтись и без разбитой тачки.
И наоборот, окончательно сокрушить ее.
Чем и занимался одуревший от радости случайный попутчик.
Пинал и колотил по капоту, отлетала похожая на засохшие пятна крови ржавчина.
Грохот едва ли потревожил местных жителей, вся страна превратилась в один полигон, мы притерпелись к разрывам.
А я не желала мириться с отчаянием очередного поражения, брела минным полем, иногда падала в воронки, и тогда карабкалась жирной, отяжелевшей от крови землей, частицы праха забивали горло, воздух со скрипом проваливался в задыхающиеся легкие.
Каждое движение вызывало боль, я притерпелась за бесконечные годы пытки.
Почти отчаявшись, заглядывала на платформы, попадались истлевшие тряпки.
Обреченных раздевали перед заключительным актом. Стадом гнали на бойню, даже самые целомудренные забывали о стыдливости.
И перед последним шагом, перед чертой, за которой небытие, у непорочных моих сестер обвисала грудка, соски темнели и растягивались, по коже ветвились жилки, а сама кожа сминалась, живот уродливо наползал на изношенное лоно, безобразно раздавились бедра и икры, огрубевшие подошвы не ощущали жар расплавленного металла или холод вечной мерзлоты.
И старушечьи лица вызывали омерзение, в лучшем случае жалость; так виделось совестливым палачам.
Будто на смертельной работе можно сохранить остатки каких-то чувств.
Это меня вели на казнь, со мной происходили смертельные превращения.
Палачи поделили между собой оставшиеся после экзекуции тряпки, бросовое барахло догнивало на платформе.
И теперь приходилось бродить среди простертых рук, искать среди смерти и разрушения.

7. Напряженными чувствами разобрала шорох или стон.
Это просто ветер, уговорила себя, так стонут листья, когда порывом ветра сдирает их с деревьев; и пусть своей гибелью удобрим мы землю для будущего урожая, нам не вкусить грядущих плодов.
Шорох одежды, потаенное дыхание.
Старое дерево около путей.
С одной стороны ободрана кора, черная, мертвая древесина в узорах плесени, сухие, ломкие ветви похожи на растопыренные пальцы.
Рубцы на обожженном лице.
Но упругая кожа на другой половине.
И там десятки новых побегов яростно тянутся к жизни.
Я ухватилась за поручень платформы, как за нависший ствол березы.
Случилось со мной или с дедом, не разобрать в ворохе воспоминаний.
Трясина цепко держала, не желая отдавать добычу.
Мускулы и сухожилия звенели перетянутой струной.
Сотни раз выбиралась из болота, силы иссякли, упала на пороге камеры.
Тюремщики подступили.
Уже восставшие горожане освобождали узников, уже победные их крики были слышны на нижних этажах.
Им не успеть, на этот раз не выбраться из трясины.
Напрасно уцепилась за чахлый кустик на краю пропасти.
Пальцы постепенно соскальзывали, бездна манила; запрокинула голову, напоследок различила дерево, чудом выросшее на камне.
Разлаписто торчали мертвые ветви.
Не смогла подтянуться и заглянуть за край платформы; преследователи настигли.
Подошва нависла.
Выбирая, наступить на лицо или раздробить пальцы.
Бей, уже можно, прохрипела я.
На подошву налипла грязь, в ней копошились болотные гады. Иногда проглядывали треугольные шляпки кованых гвоздей, каблук был косо срезан дальней дорогой.
Бей, кишка тонка? подзадорила убийцу.
Медленно, неохотно отступила подошва, надвинулось пятно лица, я зажмурилась.
Но ощутила тепло; одна горячая волна зародилась в нижней части живота, другая в груди.
Вот его ладонь накрыла онемевшие пальцы.
Поочередно, осторожно, но настойчиво разжал их, я судорожно ухватилась за милосердную руку.
Со скрипом железа по стеклу распахнула веки.
Но сначала запрокинула голову, чтобы увидеть дерево.
В зелени листьев взглянула на непрошеного спасителя.
Что нежданным ворвался в мою жизнь; так волна-убийца накрывает приморский городок.
И не выжить в катастрофе.
Его лицо, запомнить как можно больше подробностей.
И при этом лихорадочно листала книгу памяти; все уже было, а мы не желаем знать прошлое.
Дед некогда вышел к людям, научить их любви и добру, а мы не восприняли это учение, изначальные ценности обернули цифрами и формулами.
Скрупулезно подсчитали, сколько требуется яда и взрывчатки, чтобы извести человечество.
Ноздри пришельца раздулись в гневе и отчаянии.
Ухватил уже обеими руками, пальцы были крепкими, но нежными.
Вгляделась; глаза более всего определяют сущность человека; захлебнулась в темной их глубине.
Но была не ледяная вода колодца, а тепло летнего озера.
Вот только дна не нащупала.
Не оттолкнуться и не вынырнуть, я не желала этого, отдалась манящим водам.
Но видела из глубины; вспомнилась плащаница, на ней отпечаталось лицо спасителя.
Пухлые губы с чувственным изгибом по краям.
Не позволю им впиться, придумала я.
Ямочка на подбородке, родинка в коротких белесых волосиках, как подлесок на заброшенном поле, не заблудиться бы в зарослях.
Тугие щеки в юношеском пушку; если пальцы и губы мои потянутся, пусть поразит их проказа.
Высокий лоб мыслителя или простачка – крайности схожи, - спутанные пшеничные волосы.
И не различить следов тернового венца и гвоздей, синяков и кровоподтеков.
Если различу, то издеру обманную эту реликвию.
Некий давний художник написал на холсте, мы поверили, за годы веры изображение истерлось, по мере наших чаяний различаем мы на картине.
Не было и нет спасителя, просто я оступилась, а вы безжалостно растоптали, несмышленыш протянул руку.
Вместо того, чтобы отторгнуть лживое его участие, я доверчиво ухватилась за соломинку.
Зажмурилась, чтобы уничтожить видение.
Лицо деда на плащанице; пальцами надавила на веки, чтобы ослепнуть.
Засохшее дерево, попыталась вернуться к действительности, бродяги на помойке и в разбитых вагонах.
Их собачьи свадьбы – удовлетворение одной из потребностей. Но не самой основной: не обойтись без жратвы и выпивки.
Великолепные и чудовищные загулы деда. Собутыльники растаскивают вещи, самые дотошные обдирают обои.
А он ни копейки не отложил на черный день; но я научилась торговать собой, могу приобрести дорогую игрушку.
Сквозь храп и стоны разобрала глубокое его дыхание, подобное глубине глаз; поздно играть и надеяться.
Как в казино пресытившийся игрок неохотно распахнул глаза, так и я неверными пальцами разверзла веки.
Увидела и потянулась к мальчишке.
Вскарабкалась по его рукам – они притягивали и струились, - задыхаясь, повалилась на палубу.
Барахталась под жадными, жаждущими взглядами.
Тюремщики подступили к пленнице.
Я завернулась в изодранные одежды.
Изгаженное, испоганенное тело проглядывало сквозь лохмотья.
Пресыщенные игроки привычно потянулись к зеленому сукну.
Напрасно взывала и протягивала руки.
Источник мой чист и прозрачен, воды его целебны и сладки, и будет счастлив и бессмертен, вкусивший это волшебство.
Но не мальчишка; если и поклялась извести мужской род, то не трону мальчишку, может быть, из него вырастит очередной монстр.
Целомудренно завернулась в лохмотья; тело, что просвечивало в прорехи, было замарано грязью, она сочилась из пор, болотными гадами подбиралась к нему, была подобна топору, занесенному над головой, бомбе, измышленной безумным и великим дедом.
Если взрыв грянет, то уничтожит саму жизнь, лишь мертвые конструкции останутся на планете, но и они обречены без тепла человеческой руки.
Птенец попал в ловушку, попыталась распутать силок.
Уходи, беги, спасайся, оттолкнула несмышленыша.
Голос был хриплым и простуженным, так хрипит вещая птица; лишь бы он не разобрал зловещее карканье.
Отталкивала и смотрела на ученика.
Таким описывали спасителя очевидцы: спутанные, пшеничные волосы над высоким лбом, не обезображенным морщинами поражений; темные, густые, сросшиеся брови; бездонные глаза – не захлебнуться бы в этой глубине; - прямой нос с раздувшимися чувственными ноздрями; пухлые, но не безвольные губы; жесткий подбородок, но ямочка смягчает эту жесткость, родинка около ямочки – как трепетно щекотно будет ее прикосновение; - шея, будто колонна греческого храма, и жилки на ней только подчеркивают белизну мрамора; широкие плечи, что заслонят и восходящее солнце; изящной выточки безволосая грудь - я видела сквозь грубые одежды.
И если до этого перебирала и отыскивала волосатых самцов – хоть этим походили они на великого и преступного деда, то теперь возненавидела обезьян.
Среди прочего юность прекрасна и великолепна гладкой и атласной кожей.
И пусть ничто не уколет, когда губами приникну к этому шелку.
А он, в свою очередь, обоймет тело и вернет непорочность.
Или в тех краях, где так нарочито долго скрывался он от меня, всегда тепло и светит солнце, и люди не нуждаются во вторичном волосяном покрове.
И мальчишки, если случится такой казус, не гордятся, но стыдятся растительности подмышками и в нижней части живота, а самые совестливые безжалостно выщипывают ее; мой подопечный не обзавелся и никогда не обзаведется этими признаками созревания и возмужания; я не позволю, пусть навсегда останется мальчишкой.
Его живот в буграх мускулов; когда бугры эти растрясут мое тело, пришла веселая и шальная мысль, то ребрами стиральной доски выскребут грязь предыдущих соитий – не было грязи, тут же отказалась от былого.
И невозможно посмотреть ниже, туда, где мускулы живота сходятся с мышцами бедер, я посмотрела.
Когда он выдернул меня из трясины, то присел на корточки и устало привалился к бортику платформы.
Под пристальным, изучающим моим взглядом прикрылся скрещенными руками.
Ну что ты, дурачок, мысленно упрекнула его, разве мы стыдимся мамы, разве досконально не знает она наши помыслы?
Разве губами не приникает к каждой потаенной складочке?
Подробно и тщательно перебирает их.
И голубиное твое воркование – самые сладостные для нее звуки.
А если ребенок кричит, еще не умея объяснить свою боль и отчаяние, разве этот крик не сокрушает нас?
Ты – мой ребенок, научила его, все знаю про тебя, пусть это знание наполнит меня радостью наконец-то обретенного материнства.
Потом дети взрослеют, призналась в очевидном, но для нас всегда остаются малышами; и ваша взрослая боль пусть обернется материнской болью.
Нельзя стыдится матерей, мысленно воззвала к ребенку.

8. Под жадным, изучающим моим взглядом уронил он руки, потом медленно поднялся – как грациозно каждое движение, - вызывающе расправил плечи и слегка расставил полусогнутые ноги; пружины эти были готовы распрямиться и отбросить, если я спугну неверным словом.
Как мальчишки на призывном пункте, пришло сомнительное сравнение, и хозяйка выбирает достойных для службы в кремлевской роте.
Соблазняет голых новобранцев похабным телом и непристойными предложениями.
И примечает тех, у которых не дрогнут мускулы.
Прошедшие во второй тур подвергаются еще более суровым испытаниям: перед ними прогоняют затасканных армейских красоток.
Устоять могут только слепцы.
Таких удается отыскать не более нескольких на всю страну.
Урожденные импотенты, внешне похожие на призовых производителей, часами неподвижно стоят на главном посту; многочисленные посетители забывают о первоначальной цели, изучая красавцев.
И смертницы не подорвут реликвию на виду у истуканов.
И еще – вспомнились многочисленные мои палачи, я не отогнала видение и предвиденье, но усугубила другими.
Так языком нащупываешь дупло и наслаждаешься болью.
В каждом палаче прежде всего жаждала различить великого любовника.
Вот они раздеваются под пристальным моим вниманием.
Вам нечего стыдится, подзадориваю я самых неловких.
Разве сотни раз не обнажали вы перед моими подругами так называемое мужское достоинство?
И все остальное, прилагающееся к этому.
Живот в складках жира, утробное похрюкивание сытого борова.
Крик изюбра на гоне.
Или сворой псов преследуете добычу.
Ноздри раздуваются в вожделении, когти безжалостно вонзаются.
Кровь, смешанная со спермой, вскипает и дымится даже в лютый мороз.
Стон удовлетворенной похоти похож на рев раненого зверя.
Но если прислушаться, можно различить и женские голоса.
А кончается одинаково: охотничьими рассказами на очередном мальчишнике.
И каждый стремится отличиться пикантными подробностями.
Слушатели наслаждаются преступными похождениями.
Да, мы сами выбираем недостойных претендентов.
И завязав им глаза, вводим в свои чертоги.
А чтобы пугливые повелители не убежали до свершения, тешим их слух и утробу.
Вы - самые стройные, умные, красивые, ублажаем толстяков, глупцов и уродов.
И на каждом шагу потчуем их великолепными яствами.
Изысканным нектаром, истомившимися своими телами – они ощупывают, как на базаре, и нашей худобе – мы исчахли за время поиска – предпочитают ядреное изобилие доступных девиц.
Ищем; годы уходят, и никому не нужны старухи.
А былые наши повелители до глубокой старости мнят себя ходоками, им достаточно обманчивой сладости воспоминаний.
Сами балуем и развращаем их.
Вместо того, чтобы сообща уничтожить.
Как некогда гречанки на своем острове.
Но вскоре вплавь устремлялись за каждым судном.
А гребцы дружно налегали на весла.
Обездоленные бабы напрасно поносили беглецов.
Не позволю надругаться над ребенком.
Пусть стороной обойдут его наши происки, войны и революции.
Если надо, ради этого облачу в женское платье.

9. Вгляделась и увидела сквозь лохмотья.
Нежная кожа, любая позавидует этой шелковистости.
Румянец на всю щеку, такими изображают русских красавиц.
Плавность и врожденное изящество движений.
И, наконец, основное достояние мужчин, я посмотрела из-под ладони.
Сначала он прикрылся скрещенными руками; тебе нечего стыдится, мысленно укорила его.
Руки поникли, пальцы были длинными и сильными, хотелось припасть к ним.
Или они поглаживают и ласкают тело.
И поры открываются под живительным теплом.
И не вынести желанную пытку.
Губами, щеками, грудью, сосками, животом, лоном припадаешь к настойчивым лазутчикам.
Прежде всего губами: обсасываешь каждый палец.
Они дрожат и трепещут в ненасытных губах.
Но мало пальцев, сладострастно сползаешь по телу.
А если будет противиться и вырываться, приторочить его к пыточному ложу.
Как многократно приторачивали нас палачи. А мы еще не притерпелись к этой пытке.
Что-то отвлекает в последний момент: забыли позвонить, от этого звонка зависит карьера, не выключили газ или воду.

10. Или вой сирены врывается в ненадежное убежище.
Не закрыли дверцу печки, вывалилось горящее полено, около топки сушились дрова, занялась береста, огонь перекинулся на стены; обитатели лесов первыми учуяли запах дыма.
Я вгляделась, руки его уже не прикрывали пах.
Мальчишеская принадлежность струилась по бедрам. На кожице не было ни одного изъяна.
Родник в лесном урочище, напоить могут только эти воды.
И просматривается каждый камешек на дне.
Но неожиданно темнеет вода, ты отшатываешься от источника.
Мальчишка настораживается вспугнутой дичью.
И меня, понимаю я с отчаянием, будет всегда преследовать эта настороженность.
Не приручить зверя, рано или поздно возненавидит он за украденную свободу.
И надо отказаться от любых попыток пока дотла не сожгла эта ненависть.
Уходи, здесь ты никому не нужен! каркнула я вещей птицей.
(Я боюсь их и преклоняюсь перед ними.
Если человечество вымрет, а это обязательно случится, они займут наше место. И общество это будет не менее жестоко, чем наше.
Напрасно говорят – ворон ворону глаза не выклюнет; запросто, да еще с каким наслаждением.)
Достаточно и своих бродяг! оттолкнула я мальчишку.
Прибыли невесть откуда и надеетесь завоевать мир. А он давно завоеван и поделен, и нет места незваным пришельцам.
Уходи, спасайся, ты никому не нужен! во всю силу легких выкрикнула я.
Отчаянный крик всколыхнул обреченный город.
Из очага вывалились угли; мы – горожане утратили остроту восприятия, пришелец насторожился на запах гари.
А я надрывалась в боли и отчаянии.
Не только оттолкнула словами – что им пустое сотрясение воздуха, - но прицелилась и ударила.
Так бьют провинившегося ребенка, боль забудется, останется обида.
Он не перехватил руку, хотя мог сломать запястье двумя пальцами, даже не прикрылся.
Разбила костяшки, сгоряча не ощутила боль; вместо того, чтобы губами припадать к каждой складочке, искалечила руку.
Или в клочья разодрала душу.
Уходи, убирайся! растерзала себя и жертву.
Мальчишка, наконец, сказал, голос был подобен журчанию ручья, звуки заворожили, более не могла крушить и настаивать.
Когда в лес приходит беда, сказал он, все спасаются вместе, и сильный не обидит слабого.
Научу, если станешь примерным школяром, не выгнала его из класса, если губкой впитаешь каждое слово.
И самые строптивые подчиняются моей воле, предупредила строптивца, надо – закую в кандалы, и псы будут рваться с поводков.
Птицы всполошились, различил он, беда подступила.
Ноздри еще больше раздулись, я отшатнулась от ищейки.
Нет, тебе почудилось, сказала ему, я отмывалась в кипятке и в ледяной купели, в живой и мертвой воде.
Нет и следа и тени следов былых соитий, вытравила их из памяти, даже с изощренным твоим нюхом невозможно учуять.
Чиста и непорочна, оправдалась перед мальчишкой.
Что ты воображаешь? опомнилась я, кто такой, чтобы мне оправдываться? Если б не отыскала тебя в этой глуши…
Зверье побежало, различил он.
Я посмотрела.
И будто взгляд воспламенил, одновременно вспыхнули вагоны.
Словно дерево было пропитано бензином; так называемые патриоты подкрались и плеснули из канистры.
Огненная дорожка потянулась к одному из них, настигла, одежда вспыхнула, поджигатель упал в лужу и сбил пламя; с проклятиями люди выскакивали из пылающих вагонов.
И надо помочь им, или убежать от огня, я ослабла от долгой погони и бегства, опустилась на пропитанные горючкой тряпки, прислонилась к низкому бортику, поджала ноги и обхватила колени.
Вообразили себя ребенком.
Наверное, в детстве не доставало мне материнского тепла, и теперь не возместить потерю.
А дед пропадал по несколько месяцев, а когда приезжал на побывку, встречи оборачивались безудержным застольем.
И так притягателен огонь.
В каждом из нас частица далекого предка; мы выжили благодаря огню.
Пламя взметнулось вполнеба.
В языках огня виделись фантастические фигуры.
Всадники Апокалипсиса нацелились огненными мечами.
И не уйти от гибели.
Люди, что метались возле горящих вагонов, были похожи на муравьев, но в их действиях не было муравьиной слаженности.
Беги, спасайся! прогнала мальчишку.
Зажмурилась и заслонилась ладонью, видела сквозь веки и пальцы.
Он рванулся к людям у горящих вагонов – как грациозны и скупы на излишества его движения, так прыгает дикая кошка, и не увернуться от смертельного броска, - спрыгнул с платформы – а огонь уже подбирался ко мне, хотелось протянуть к нему руки и отогреться, но не могла и двинуться, холод сковал члены, - потом вспомнил об изнеженной своей спутнице, - мы, женщины, как известно, измаемся и от горошины под периной, а если босиком пройдем по песку, то искалечим подошву, а неверно сказанное слово ввергнет нас в пучину отчаяния, - вернулся ко мне.
Если кому-то из мужчин попадет в руки это повествование, то знайте – вам так не забраться на вершину.
Даже карабкаясь на кровать, где напрасно изнывают подруги, вы срываетесь с крутизны.
А крошечная горушка видится вам неодолимым Эверестом.
А он не поднялся, а вознесся наподобие тому Спасителю.
Только что стоял у платформы, ноздри раздувались, как у дикого зверя, мускулы были напряжены для броска; прыгнул туда, где бушевало пламя; я всхлипнула или позвала, не разобрать было в неразберихе.
И тем более не различить шепот.
А он услышал среди треска балок и рева огня.
Вместе, плечом к плечу бежим от лесного пала; и сильный не обижает слабого, наоборот, протягивает руку.
Я только казалась сильной, но не одолела беду.
Прыгнул, но услышал зов, птицей развернулся в полете.
Я возжелала, в минуты отчаяния все подвластно моей воле.

11. Только что оттаскивал от огня обезумевших людей, но уже лицо его нависло и заслонило мир.
Полигон, где зверюшки околели в клетках.
И генералы восторженно обозревают это побоище.
За что пострадали невинные создания? напрасно вопрошает преступный ученый.
Винные, невинные, подберем любой человеческий материал, отмахиваются от него вояки.
Материал уже подобран, сотни зомбированных исполнителей выполняют любые безумные пожелания.
Воякам мало этого, исполнители должны обучаться, чтобы стать еще более совершенным орудием, а если кто-то вспомнит о так называемых чести и совести, то следует уничтожить бракованный образец.
Только замечательный преступник может измыслить подобное, многие желают обрести этого гения.
И пусть поезд ушел, еще подрагивают рельсы и шпалы, еще по бумажке, что выбросили из окна, можно найти преступника.
Если не его, то последнего представителя этого рода, злодейство, как и гениальность, может быть, передается по наследству.
И уже ищейками рыщут они по городу, ноздри их раздуваются, глаза горят недобрым огнем.
Показания очевидцев, если хоть на йоту поверить выдумщикам, потом не расхлебать эту кашу.
Для одних все, к чему дед прикасается, обращается в драгоценный металл, другие определяют его путь по обгоревшим останкам.
Я не отношусь ни к тем ни к другим, чаще всего ноги мои по щиколотку вязнут в пепле и прахе.
Измерение радиоактивности, излучение в обреченном городе давно превысило все мыслимые пределы.
А мы притерпелись к радиации, только появляется все больше уродов, наивно искать среди них гения.
Приглядываются к поведению горожан: если некто начнет скупать все подряд, обратить на него пристальное внимание.
Но в каждом купеческая удаль, иногда мы не считаем заработанные непосильным трудом копейки.
И, наконец, труднопроизносимые имена и фамилии.
Это тоже – тупиковые поиски, инородцы давно замаскировались под местных жителей.
А чернявые и горбоносые встречаются и среди коренного населения.
Преследователи объединили свои усилия; красные автомобили с воем сирен устремились на задержание.

12. И тогда он спас меня, за шелухой слов различил сущность, подхватил и мешком взвалил на плечо.
Лицом уткнулась в спину, одежда его пропотела, насладилась чудным запахом.
Черпала его, под пальцами перекатывались мускулы.
Пусть никогда не кончится бешеная скачка, взмолилась среди огня и дыма.
Он доскакал, автомобили перекрыли дорогу, конь вздыбился, не удержаться без седла, напрасно я цеплялась одной рукой, другой прижимала к себе заветную сумку, не оставила ее и в суматошном бегстве.
Будто деньги – самое важное в жизни. Это – лишь фишки в очередной игре; там, откуда он пришел, обходятся без них.
Ими не насытишься, они не заменят одежду, не согреют в стылый день. А в печке мгновенно прогорит бумага.
На них не купить любовь и преданность.
А мы пытаемся, заманиваем деньгами и посулами.
Но рано или поздно иссякает и то и другое.
Тогда опрометью убегают неверные любовники.
Мы сами выгоняем, когда убеждаемся в их порочности.
Или когда вампирами высасываем жизненные соки.
Нынче все будет не так; если душа его и память не чистый лист, то невразумительными каракулями заполнены лишь несколько строк, большую часть предстоит заполнить вместе.
Если не ошибиться в правописании.
Осторожно сбросил с плеча, не уцепиться одной рукой; подожди, не уходи, мне страшно без тебя, позвала его. Пожарные уже приехали, люди не погибли, а кости снова обрастут мясом.
Метнулся к машинам, чудища ударили тугой струей, так в цирке укрощают взбесившихся зверей.
Милиция начнет искать поджигателей, предупредила его, тебя повяжут в первую очередь, швырнут в вонючую яму, там проведешь остаток жизни.
Зловонная яма после безграничной свободы!
Рванулся к пожарищу, но огонь уже сбили, преследователи различили беглеца и поманили властным пальцем.
Застыл перед очередным прыжком, и хотя ноги были полусогнуты, я различила, как обмякли мускулы.
Это мои преследователи, попробовала уговорить по-иному, благодаря тебе или деду нажила множество врагов, и каждый норовит надругаться.
Разве сильный не должен защитить слабого? воззвала в пустыне.
Поманила и пригляделась, еще тоненькие ниточки связывали нас, и могли лопнуть от неосторожного слова и движения.
Мы поделимся с ними! придумала я.
Это в лесу достаточно сухостоя и лапника, в городе их заменяют деньги.
Смотри, зачерпнула из сумки.
Подбросила пустые бумажки.
Восходящий ток воздуха подхватил их и зашвырнул к погорельцам и преследователям.
Забыв о недавней беде и о службе, они подставили лицо и руки под золотой дождь.
Мальчишка прикрылся скрещенными руками, отступил от ядовитых испарений.
Что желанно для камня и асфальта, то смертельно для лесов и полей.
Бумажки были захватаны грязными руками, неизлечимые болезни несут эти следы.
Так вымерли американцы после плавания Колумба.
Чума и оспа опустошили континент.
И кучке авантюристов ничего не стоило покорить мертвые земли.
Спаси меня! призвала завоевателя.
(Увидела полубога; так некогда явился дед, а люди не заметили пришествия, приняли его за очередного безумца, а когда он вознесся, постарались забыть о преступных деяниях, и только дотошные преследователи по крупицам собирали остатки былого.)
Укроюсь в непроходимых болотах! придумала я.
Посмотри, как алчны мои соплеменники, затопчут любого.
А я надежно упрячу драгоценную находку.
Чтобы тебя не обвинили в поджоге.
Берите, хватайте! швырнула купюры подступившим лицам.
Фальшивые! безошибочно определили одни, но спрятали добычу в карманы и за пазуху; счетчики зашкалило! мимоходом отметили другие, но забыли о смертельном излучении; купеческий загул! в его руках все обращается в золото! неспроста в таежных поселениях сохранились такие имена! надрывались и обогащались они; мы отступили в неразберихе.
И не разобраться, кто подставил плечо.
Но когда добрели до машины – двери были распахнуты, в замке торчал ключ зажигания, никого не было, блюстители преследовали неуловимых преступников, - ослабла и забылась на пропахшем псиной бугристом сиденье.
Научу, это так просто, в бреду обещала поводырю.
Штурвал на себя, и самолет устремляется в небо, все время штурвал на себя.
Говорят, чтобы освоить искусство вождения требуется месяца упорной тренировки, дед обучил меня за несколько занятий, я сторицей вернула долги.
Мотор заработал, включилась мигалка, лицо спутника то заливало кровью, то проступала смертельная синева.
Сумела дотянуться до фонаря.
Машина вильнула, я едва не вывалилась, ударила по пластмассе, брызнули и искалечили ладонь осколки, завопила сирена; служивые привычно насторожились, но тут же опомнились, некогда отвлекаться.
Машина снесла будку деревенской уборной, зловонная жижа выхлестнула из выгребной ямы, вонь тяжело навалилась.
Ничего, построят сотни сортиров, утешила я незадачливого беглеца, весь город превратят в огромный сортир, порадовала его замечательной новостью.
А когда он потянулся перевязать изодранную мою руку, оттолкнула сердобольного санитара.
Так устроено большинство мужчин: по частям отрубают хвост.
Если нас поймают, то разведут по разным камерам, я не смогу без тебя.
Выключи сирену, чтобы не поймали, чтобы слышал каждое мое слово.
Сама ударила по приборной доске, опять брызнули осколки.
Приборы и счетчики отказали, от смертельной радиации почернела и лоскутами сошла кожа.
Как на тех испытаниях, только дед пережил катастрофу.
На взлетном поле вытолкнул из кабины пилота.
Размолоти этот гадюшник! попросил тот угонщика.
Гонял на тракторе, пока он окончательно не сломался, придумал мальчишка или летчик.
Какие трактора в лесной глуши? все смешалось в книге памяти.
Может быть, спасу, если успею прилететь, прохрипел дед.
Осталась одна водка, пропить жизнь? наложились на те события чужие, неправильные воспоминания.
Штурвал на себя и резко в небо! приказала беглецу.
Сирена замолчала, кабину заволокло дымом, я навалилась на пилота, машина не вписалась в поворот.
Снесла очередной сортир или будку, где продавали жидкость для протирки стекол.
А когда кончилась водка и протирка, влезла в чужую память - односельчане настаивали ядовитые грибы и коренья.
Трактора сломались, поля заросли бурьяном, и все время шли дожди. Бесконечное ненастье сводило с ума.
Старики опухли от безделья, молодежь покинула гибельные места.
Мой подопечный отправился на поиски позолоченных чертогов, где была заключена принцесса, я случайно подвернулась, освободил узницу, теперь нельзя обмануть его ожидания.
Пробился на секретный объект, похитил меня из башни; пушки и ракеты ударили, осколки пробили бензобак и приборную доску, кабину заволокло дымом.
Ощупала плечи пилота, к спине не был приторочен парашютный ранец, забыл надеть его в суматохе бегства.
Я тоже забыла, но если самолет собьют, если двумя сгустками боли и отчаяния камнем устремимся к земле, моей воли хватит, чтобы спасти одного.
Пухом обернуть ему землю или отменить силу притяжения; давно выбрала, кого спасти.
Ты не бойся, утешила беглеца, тебя не возьмет ни нож, ни пуля.
Отведу выстрел и удар, пусть меня растерзает смертельное железо.
Правильно, что устремился в город, по вашим слухам – я знаю, однажды побывала, то есть хотела побывать в глуши на родине деда – в городах живут одни ведуньи, может, так и было когда-то, но их сожгли, утопили, заживо закопали, осталась я – последняя; спасу в любой передряге; до упора штурвал на себя! приказала пилоту.
В дыму различила, как две легковушки перегородили дорогу. Асфальт устлали железной лентой с острыми шипами.
Беглец больше не мог тянуть штурвал, оттолкнул его от себя.
Подступы к базе перекрыли аэростатами заграждения, даже птицы не могли одолеть ловчие сети.
Разве девочки любят трусов? испытала моего подопечного.
Какие девочки? самой молодой за шестьдесят лет, прохрипел обманщик.
Но если ты на кого-нибудь положишь глаз…, предупредила его.
Лучше сразу разбиться и погибнуть.
Но уже пристегнула парашют моего воображения.
А когда повзрослеешь, когда станет невмочь, сама подберу тебе достойную, обнадежила его.
Первую красавицу на деревне: беззубую, кривую и горбатую, все девицы порочны от рождения; но ты найдешь принцессу в позолоченной башне.
Но почему не пришел десять лет назад? Где так долго пропадал? обвинила его, годы ожидания обезобразили лицо и тело. И еще не скоро сравняемся годами.
Сама подберу тебе достойную, отвлекла его, чтобы забыл о погоне и о препятствии и по-прежнему вдавливал педаль газа; но мускулы обмякли, машина замедлила ход, мужики не способны на длительное усилие, только мы – женщины готовы с утра до вечера ублажать господина.
И не приведи Господь, если тот младше, тогда каждая случайная морщинка кажется смертельным приговором. И все больше накапливается этих смертей.
Но когда душой и телом, всеми помыслами прикипаешь к господину, то ради него готова вступить на эшафот.
Нам бы не встречаться, а если случайно встретились, мне бы опрометью убежать от намеренной случайности.
Как можно дальше, на край света, на тот болотный остров, где укрылись изгои; или отдаться преследователям, чтобы заперли в камеру; и пусть я зачахну в позолоченной темнице, но спасу избранника, сама подыщу ему достойную подругу.
Так бредила и выдумывала, и все вдавливала педаль газа и разгоняла машину, а когда он бросил баранку, перехватила ее и направила болид на перекрывшие дорогу бегства автомобили.
В узкую щель между ними.
Как некогда Одиссей устремился в пролив между ожившими скалами.
Они стремительно приближались, вздымая пенистые валы. В пене среди вырванных с корнем водорослей копошились морские гады.
На лбу у одного водителя пламенел рубец – след от сдутой ветром фуражки; дрожащими руками теребил он «кулису», забыл, как перебросить на задний ход.
В другой машине рвали ручку дверцы, пытаясь выброситься из вагона. Дверцу заклинило, лицо перекосило в истошном крике.
Под вопль этой сирены швырнула свой снаряд на препятствие.
Так дед некогда уходил от преследователей; если не успеет, и сына без него зароют, прервется род; он успел, но цепочке все равно суждено оборваться, я – последняя в бесконечной череде преступных деяний, меня выскребли до донышка, никому не смогу даровать радость отцовства.
Напрасно ждет и надеется мальчишка.
Лучше погибнуть, чем обмануть его ожидания.
Скалы преждевременно сошлись, потом попятились; круша железо и податливую плоть, снаряд вонзился в цель.
На крутом повороте, на скользком склоне (опять предвидение поэта) состав оторвался от рельсов.
Мы скатились с насыпи; он не испугался – как я могла усомниться, - а если и испугался, то не выдал страха.
Навалился на меня, прикрывая от осколков.
Мальчишки взрослеют, незаметно превращаются в мужчин, и когда случайно наваливаются, неожиданное желание вспыхивает и разгорается ярким пламенем.
Я ощущала каждую складочку желанного тела.
Специально упала навзничь, чтобы не упустить ни одной подробности.
Его губы, что обожгли воспаленным, горячечным дыханием, хотелось припасть и захлебнуться в этом источнике, его грудь, что больно – как упоительная эта боль – расплющила мои девичьи груди.
Живот, как тугой щит отважного воина; знала щиты сильных, ни один не может сравниться с этим.
Его ноги, как колонны храма; многие желают вознести молитву на алтаре, только мне дарована эта милость, только моя молитва будет услышана; пусть я – великая грешница, да будет искреннее раскаяние превыше былых грехов!
Марией хотели назвать меня родители, но в метрику вкралась ошибка, пришло время исправить ее.
Я – великая грешница, но не закостенела в заблуждении. Никогда бы не согрешила, если б знала, что встречу единственного.
Или все предшествующие соития были подготовкой к свершению; так спортсмен раз за разом сбивает планку на запредельной высоте, но когда покорит ее, восторг полета переполнит душу.
Позади остались годы учебы: следы их поползновений, запрокинутая в ненависти и упоении голова, переломленная под острым углом шея.
И последствия жестоких уроков: щербатая поверхность стола, пыточное кресло гинеколога.
Забойщики скота; халаты в крови; сначала у коровы подгибаются передние ноги, потом с жалобным криком валится она на бок.
Если такое и было, то с моими сестрами, чистой и непорочной пришла я к повелителю.
Он навалился; уже не падали осколки, но еще не единожды содрогнется мир, и негоже укрываться самым дорогим на свете; выбралась из укрытия, или он отвалился и перекатился на спину – не уходи, еще не насладилась твоим телом, воззвала я, а он не услышал, - тогда заслонила его от ненастья.

13. Скатились с насыпи, рядом догорали разбитые машины, забылись среди криков и стонов; или добрались до ненадежного убежища – моей квартиры; может быть, дед не записал ее на себя, и принадлежала она государству – бедное наше государство ничего не выпустит из грабастых рук, но приберет и чужое добро, - и судебные приставы готовы описать имущество.
Голые стены – и это может сгодиться рачительному хозяину.
Или рыскали по городу и все сужали круги вояки с дозиметрами, где-то произошла утечка, надо выявить этот источник.
(Столько рек несут отравленные воды, и все больше рождается уродов, и атомные электростанции возведены на разломах земной коры; но ищут они следы деда, будто находка эта предотвратит грядущую гибель человечества.
И надо успеть насладиться дарованной нам передышкой перед очередным концом света.)
Многие завидуют нам, зависть эта готова обернуться злобой и ненавистью, большинство способно только на эти чувства.
Одни отыскивали новоявленных богачей, те по своей наивности бездумно разбрасывали деньги; просили поделиться с бедными и сирыми.
А если те отказывались, подбрасывали видеозапись; специалисты расчленяли еще дергающееся тело; зрителей выворачивало наизнанку, они становились податливыми и покорными.
Но еще не обнаружили самую богатую наследницу (шли по ложному следу, но все явственнее становились отпечатки), что горстями разбрасывала зелень.
Кто сказал, что деньги не пахнут – еще как пахнут, вонь эта въелась в поры; когда укрылись мы в убежище, я поспешила содрать изгаженную одежду.
Преследовали и вояки; вроде бы все делали по инструкции: строем в баню и на оправку, по бабам и окопам, но не хватало сокровенного слова, чтобы осмыслить эти действия.
Может быть, кто-то выжил в преступном семействе и знает волшебное слово; без него мертвы бомбы и ракеты, а гомункулы похожи на мух после зимней спячки.
Вояки искали с исконным армейским размахом: сначала попытались обнаружить родину деда.
Но на бескрайней русской равнине множество заброшенных деревень; руины эти только с большой натяжкой можно посчитать развалинами позолоченной башни; неужели столько царевен томилось в заточении, неужели выбеленные временем кости являются останками царского семейства? а вдруг удастся выделить из них ДНК и клонировать Рюриковичей, или Романовых, или Как-Их-Там, и снова воздвигнуть их на престол, может быть, тогда возродится Русь.
Найденные на пепелище кости сваливали в царской усыпальнице; церковные иерархи не признавали божественное их происхождение; тем хуже для церкви, так далека она от народа.
Впрочем, генералы не верили своим домыслам, и все сужали круги поисков, уже слышна тяжелая поступь армейских сапог во дворе дома.
И краска на стволах автоматов облупилась от долгой работы.
И, наконец, израильская разведка, что считается лучшей в мире.
Эти начали с теоретических изысканий.
Прежде всего требовалось доказать, что Волковы сродни Вольфштейнам или другим еврейским семействам.
И доказывать-то нечего: фамилии начинаются на одну букву, а камень символизирует крепкие мускулы лесного зверя, и все мы от одного корня, и так далее, так далее.
Просто некогда, как известно из Святой Книги, Измаил рассорился с названным своим братом Исааком, пора прекратить бессмысленное братоубийство.
Или собрать на исконной родине потомков Исаака, но из многочисленных претендентов выбрать достойных.
В каждом достаточно и от Бога и от дьявола, если эти достойные откажутся от высокой чести, то заляпать их такой грязью, что вовек не очиститься.
Все сужается круг преследователей, будто окружили падальщики и терпеливо ждут конца затянувшейся агонии; голую, морщинистую шею венчает голова с хищным клювом, и клюв и когти готовы разодрать падаль.

14. Пусть под пристальным надзором, и всего несколько мгновений отведено на чудо взаимного обладания, спасибо и за эту малость.
Я утомилась после бессонной ночи, ограбления, пожара, бегства и погони, а мальчишку переполнял восторг и ужас грядущего свершения.
У вас в городе все дозволено, сказал он, и деньги разбрасываете горстями.
В городе опаснее, чем в лесу, разобрала я под маской.
Чтобы хотя бы ненадолго откупиться от преследователей, объяснила новичку, разве деньги заменят журчание ручья и пряный аромат трав?
И сколько надо украсть, чтобы так отдавать? испытал он меня.
И здесь всегда ненастье, а у вас весна и нудные дожди не сводят с ума, сказала я.
Там каждая монета была праздником, вспомнил мальчишка.
Откупились на этот раз, если надо, отдам себя, обнадежила ученика.
И заслонилась от изучающего взгляда; не смотри так, просто устала, долгие годы ожидания изрезали лицо морщинами.
Видела в тумане и слышала издалека.
Хотелось прижаться к груди и забыться в его руках, и не бояться, с трудом стряхнула это наваждение.
Я – твоя наставница, сказала ему, разве изучают своих матерей?
Гораздо старше тебя опытом и годами, ты обязан повиноваться.
Город, как джунгли, можно сгинуть в зарослях.
Старше годами, услышал он и внимательно посмотрел, напрасно заслонилась я от изучающего взгляда.
Тогда под пристальным его вниманием разгладила морщины.
Так иногда случается: голой купаешься в лесном озере, и вдруг замечаешь подглядывающих старцев.
От холода сводит члены, и не прикрыться волосами.
Можно заслониться растопыренными пальцами, срамные жесты еще больше распалят старцев.
Тогда напоказ и на продажу выставляешь каждую потаенную складочку.
Огрубевшая кожа лица не проминалась под неловкими пальцами.
Гораздо старше, повторил, будто ударил мальчишка.
Как ты смеешь, спасла тебя, отбилась я.
Хотела сказать громко и возмущенно, но попросила подачку на паперти.
Или побитой собакой на брюхе подползла к господину.
Раздевайся и мойся; чтобы забыть об оскорблении, приказала ему.
Гораздо старше, согласилась с приговором, нам, старикам, не пристало убегать и сражаться с ветряными мельницами.
Нет, мы еще поборемся! ухватился он за долгожданную игрушку, говорят, в городе можно приобрести любое оружие! Базуку, она пробивает броню!
У тебя много денег, ты достанешь мне пушку, я умею стрелять! развоевался мальчишка.
Куплю танки и самолеты, из ватной своей усталости откликнулась я.
Раздеваться, вот еще, отказался он, и в городе, рассказывали, такие развратные девицы…
Как на экзамене, припомнилось мне, когда не владеешь материалом, и не найти общего языка.
Тогда представляешь себя неким духом, невидимая эта субстанция постепенно овладевает сознанием дотошного экзекутора.
Два сообщающихся сосуда, можешь перекачать к себе содержимое иного сосуда, а тот, в свою очередь, наполнить своими чаяниями.
Но в исключительных случаях, после этого за спиной остается выжженная земля, и гомункулы разбредаются по свету.
И долго не избавиться от лихоманки, а потом заново учишься жить.
Что те экзамены по сравнению с жизнью? отчаянием и надеждой навалилась я на мальчишку.
И побрела по заросшему бурьяном полю, и собирала колоски случайно пробившихся злаков, и слышала разрывы снарядов надуманных войн – все мальчишки играют в войну, - но ты бессмертен; и я не сомневалась в шестнадцать лет.
Кто ты такая, кто тебя звал? углядел он соглядатая, убирайся из моего сознания!
Нет, постой, снизошел к настырной тетке, говорят, городские такое умеют…
А мне негде было учиться, кругом одни старухи, в лесу с волчицами и медведицами?
Долгими, бессонными ночами, когда пронзаешь ветхое одеяло, и надсадно скрипит топчан.
И не такая она и старуха, если зажмуриться и представить…
Не такая и старуха, ненадолго выбралась я из этого бреда, и чтобы сокрушить врага, вооружилась автоматом, базукой, еще чем-то.
А в зубах зажала нож с канавкой для стока крови или это была заточка.
Но клыки и когти еще более грозное оружие, ударила и вгрызлась в тени.
Они отпрянули, попрятались по углам, заглядывала в каждую щелочку и выгребала гадов.
Так в детстве присосалась пиявка, зачарованно наблюдала, как она разбухает и наливается кровью.
Раздавила, когда отвалилась.
Брызнули черные капли и испоганили кожу. Выступили родинками, и не очиститься от скверны.
Так и эти видения: они измаяли и насытились, а когда отвалились и попрятались, я выскребла из щелей и безжалостно растоптала.
Безумие на этот раз не затянуло в водоворот; былые мои поражения тяжело навалились на мальчишку.
Будь у меня такой дед…, сонно пробормотал он.
У нас еще не разучились гнать отраву, я поклялся не прикасаться к этому пойлу.
Просто дед заплутал, во сне пробормотал мальчишка, и никто не протянул руку.
А ты протянула и все сделаешь для меня, прежде чем забыться, сказал он.
Все сделаю, обещала я.
Достану деньги, придумала, как привязать к себе единственного.
И впереди – долгие годы познания.
И поначалу кажется, все можно купить.
Не только тряпки и жратву, но любовь и привязанность.
Но лишь повзрослев, понимаешь всю ущербность и наивность этих надежд.
Но преступно и жестоко учить плавать, швырнув на середину реки.
Потом не откачать утопленника.
Пусть сначала поплещется на мелководье, зайдет по колено в воду.
И эта огромная разница в годах, каждый год оборачивается вечностью.
За все надо платить, ни за какие деньги не купить молодость.
Или пойти под нож, чтобы содрали драконью чешую.
Двадцать пять лет – возраст смерти и увядания, и его – шестнадцать – время расцвета и надежды.
Но я не плачу, склонившись над поверженным богатырем; слезы промоют себе русло и еще больше обезобразят лицо, вода источит камень.
И рухнут мои строения.
Чтобы этого не случилось, отыскала питательный крем, что некогда подобрала у коробейника.
Та старушка – неужели и мне предстоит такое, нет не доживу до печальных лет – так жалобно смотрела, что не смогла отказать.
Из баночки зачерпнула пахнущую болотной тиной густую мазь и наложила на лицо, кожу стянуло резиновой маской.
Липкими руками содрала одежду – на ткани остались грязные следы; раздеваясь, целомудренно отвернулась от спящего, - и втерла жир в спину под лопатки, где даже у падших ангелов растут крылья.
Подкралась к зеркалу, осторожно всмотрелась в его глубину, чтобы не проглядеть чудесные превращения.
Лицо, раскрашенное на манер воинов, вышедших на тропу войны, под боевой раскраской не видно примет времени: синяков под глазами, скорбных складок, наискосок упавших от уголков рта, а в светлых волосах не заметна седина. И глаза еще не выцвели, спрятались под нависшими верхними веками, и если расправить плечи и слегка запрокинуть голову, то грудка не нуждается в подпорках - я не ношу эти принадлежности распада и увядания, - и живот плоский, еще не измятый родами – Господи, и я желаю познать бремя материнства, даруй мне свою милость, - и волосы на лобке не истерлись от многих соитий – неправда, никого не знала, а жизненный опыт приобрела из ночных телефильмов, но давно выбросила этот ящик, - и лоно мое – самый чудный подарок для единственного, волшебный цветок, что вырос на сорной куче; я плотнее сжала ноги, надо заслужить этот дар, он заслужил, но не ведает это; ожидание, как и погоня, только укрепит узы.
Я так долго ждала и выбирала, а когда выбрала, годы разрушили мрамор.
Он пошел едва заметными трещинами, туда попала вода; замерзая по ночам, постепенно разрывала камень.
И когда ценители обнаружили статую, она мало чем напоминала творение мастера.
Но если вглядеться и представить…
Вообразить и поверить.
Он поверит, я не сомневаюсь в этом, заставлю его, пусть после каждого проникновения в чужое сознание хочется наложить на себя руки, это желание все чаще преследует меня и без этих вылазок.
И бессмысленно раскрашивать лицо и ждать, когда вырастут крылья.
Обрывками черной тряпки, что раньше занавешивала зеркало, содрала коросту с лица и со спины – морщин не убавилось, крылья не выросли.
Он мой и без этих ухищрений, пусть сбилась и высосала чужую память: заброшенные поля и спившихся жителей; и без неверных подсказок знаю, предки его отказались выполнять преступные приказы правителей – уничтожать сестер и братьев, и укрылись на острове среди непроходимых болот; гении чаще всего появляются в такой глуши; не позволю ему преступить грань, пусть не узнает о существовании физики и математики.
Наверное, узнал в пределах школьной программы, с нашими преподавателями возненавидишь эти предметы.
Гении восприимчивы ко всему, обучу его обыкновенным человеческим слабостям.
Если неподготовленным придет ко мне – он уже пришел, держи на коротком поводке, потребовало второе мое «я», сознание раздвоилось, я безжалостно раздавила эту гадину, непрошеную советчицу, - то в мальчишеской самонадеянности вскоре наскучит ему однообразие – будто можно познать женщину, - но, если расшибется, полной мерой оценит наконец-то обретенную свою половинку.

15. Забыв накинуть изодранные одежды – матери досконально изучили своих сыновей, и нечего стыдиться пристального их внимания, – вернулась к спящему.
Крылья не выросли, каждый шаг давался напряжением всех сил, так ходишь при многократно возросшем ускорении, ноги распухают от прилившей крови, половицы прогибаются под тяжелой поступью.
Но иногда вспоминаешь о несуществующих крыльях и взмываешь над обыденностью.
Ковыляя и неуклюже подпрыгивая – взлететь так и не удалось, - добралась до своего подопечного.
Он спал на спине, склонив к плечу голову, рот слегка приоткрылся, видны были зубы – как прекрасны эти жемчуга, и ни одного порочного нет среди них; я ощутила все пломбы и дыры на своих, уже достаточно потраченных жизнью, – струйка слюны скатилась на подбородок, в ямочке застыла капелька.
Осторожно склонилась над родником, слизнула живительную влагу.
Она обожгла горло, потом жжение обернулось упоительным теплом.
Пусть на улице привычное ненастье, и всегда идут дожди, весна наступит, уже наступила, деревья и кусты оделись свежим зеленым нарядом.
И даже ночью не умолкают птицы – пусть ночь никогда не кончится, взмолилась я.
Заботливой кошкой вылизала ему шерстку, раздувшимися ноздрями вдохнула чудный запах.
Рубашка задубела от пота, так потеешь, когда рубишь дрова или возводишь дамбу, чтобы в половодье не смыло дом; ненавижу и презираю запах большинства мужиков.
Они потеют, когда в страхе вздергивают руки или умоляют палача не прерывать презренную их жизнь; эта вонь едким облаком накрыла обреченный город.
И наверняка, въелась в мои поры, я попыталась выдрать ее, она кровавыми полосками забилась под ногти.
Тогда отступила, глядя на его лицо.
Если он учует эту вонь…
Метнулась в ванную, но дверь не закрыла, если и не видела, то ощущала его присутствие.
Несмотря на самую совершенную систему очистки, вода была грязной и мазутной, лучше эта грязь, чем запах страха.
Пемзой разодрала лицо и грудь.
Раздирала одной рукой, другой прижимала к животу его рубаху.
Окунула ее в таз – вода почернела и вспенилась, – втерла снадобье в кожу.
И лишь тогда его запах перебил страх грядущего и окончательного поражения.
Оставляя на полу мокрые следы, опять вернулась к своему кумиру.
Уже сдернула рубаху, грудь и торс обнажились, просматривался каждый мускул, и во сне он убегал и гнался, под кожей перекатывались мышцы.
Губами прижалась к ямочке на ключице – звери метят свою территорию, и теперь мы пахнем одинаково, и он не учует чужака, мы – одной крови, - и отпрянула, исцарапав губы; некогда гладкая, атласная его кожа исколола жестким, встопорщенным волосом.
Будто, попадая в город, они теряют первозданную свежесть, и обрастают шерстью, чтобы противостоять невзгодам.
Нет, мне показалось, просто оголенные нервы содрогались от каждой пылинки.
И никогда грубый волос насильника и победителя не обезобразит тело.
Метнулась обратно в ванную, вода в тазе, где отмокала рубаха, была похожа на болотную тину, этим снадобьем обмазала губы.
На цыпочках подобралась к подопечному – половицы все равно прогибались, - мысленно заслонилась от сонных его видений.
Превратилась в один обнаженный нерв; если позволить этому бреду овладеть сознанием, то не выбраться из безумия.
Раньше тоже бредила, пока не встретила его.
В бреду находила ущербных кавалеров.
Но все эти встречи были лишь тренировкой перед свершением.
Прониклась его запахом, волоски уже не раздирали губы, поочередно коснулась сосков.
И позавидовала мужикам, наши соски набухают под ищущими губами.
А его затвердели, тогда младенцем всосалась в пустышку.
Не насытилась, в поисках пищи переползла на грудные мышцы.
Они вздулись под настырными губами и руками, с этих горок скатилась на равнину живота.
И оглянулась на пройденный путь, за спиной остались следы.
Когда обойду все территорию, когда досконально изучу ее, когда следы сольются, завладею благословенной этой землей.
Островом, который под опытными руками обернется архипелагом, материком, и другие материки поблекнут перед его славой и могуществом.
И разверзнется пучина морская, и поглотит завистников, как уже случалось многократно, и предшествующие цивилизации оставили след разве что в легендах и преданиях.
Те расы – были гигантами, и пыжились от своего величия, что нам до их гордыни.
Руки и губы сползли на равнину живота, лазутчиками пробирались по этой земле, вслед за ними последовали груди, земное притяжение расплющило их, спящий не проснулся.
Лазутчики доползли до сатиновых трусов, осторожно, но настойчиво сдвинули резинку.
Нестойкая краска въелась в кожу, та приобрела синюшный оттенок.
Всполошились и разведчики и войско.
Мы, женщины прежде всего обязаны заботиться о господине; родители назвали меня Марией, но в метрики вкралась ошибка, библейская Мария распущенными волосами омыла ноги Спасителю.
Научила нас, и хотя волосы мои были коротко острижены, я последовала ее примеру.
Снова метнулась в ванную, только там заметила, что сжимаю в кулаке его набедренную повязку.
Прежде чем уничтожить ее – совершенство не нуждается в покровах, - изучила эту тряпку.
Материя была растянута в паху; мы не замечаем, как взрослеют наши сыновья, по ночам в смутных грезах восстает их мужское естество.
И напрасно молим мы Творца или Природу, чтобы как можно дольше оставались они непорочными.
Я взмолилась; выглянув из укрытия, в ноги поклонилась на все
стороны; дед не верил ни в Бога, ни в черта, бабушка прятала от него иконку; если Бог существует, то присутствует в каждой частице, можно молиться на восток и на запад, в храме и в доме терпимости – не позволь ему повзрослеть с этими девицами, попросила Всевышнего.
А когда он не ответил, на себя возложила его обязанности.
Была готова стать подобной девицей, непорочность моя не пострадает от этого.
Ради недоступной цели, я зажмурилась и представила.
Долго противилась и убегала, но опытными загонщиками шли они по следу.
Тяжело бежать в одежде, вериги сковывали движения, постепенно избавлялась от них.
Подбирали мою одежду и внюхивались в каждую тряпочку, то ли для того, чтобы лучше взять след, то ли распаляясь от привычного запаха.
Так звери на расстоянии чуют самку, достаточно одной молекулы, свой запах разбрасывала я полными горстями.
Они настигли и окружили, я заранее скинула постылые одежды, бесполезно прикрываться растопыренными пальцами и распущенными волосами, это еще больше распалит их, огонь пожрет броню и камень.
Все – богатыри, среди них выбрала единственного.
Поджав хвост, скулящей собакой подползла к хозяину, пусть прибьет или помилует, приму и милость и кару.
Под его надзором добрела до постели, повалилась на нее, члены отяжелели от многократно возросшего ускорения.
В этой тяжести с трудом дотянулась до расплющенных грудей, попыталась слепить остроконечные холмики.
Но материал тягуче вытекал из пальцев, еще сильнее расплющились груди, тогда раздвинула ноги, напоказ выставила изгаженное лоно.
Некогда нежная кожица огрубела от грабастых рук и липких взглядов, волос истерся, разве могла привлечь драконья чешуя?
Раскинулась на постели или закрылась в ванной, осторожно выглянула из своего убежища.
Мальчики взрослеют; чтобы первая их интимная близость не обернулась ненастьем, бесстрашно распахиваем мы свою душу.
Я распахнула; запрокинув голову и расправив плечи, даровала себя.
И пусть ступала по шипам, и они вонзались и калечили, улыбкой встретила эту боль.
Хищно оскалилась, нависла над своей жертвой.
Даже во сне обязан он учуять; мальчишеское его естество не восстало на мой запах.
Словно ударили молотом; так забивают скот, передние ноги подгибаются, с жалобным стоном корова падает на бок.
И бесполезно умолять палача.
Я попробовала, пристрастно вгляделась.
Измазанные черной краской пах и бедра, такой же грязный стебель или ручеек, вытекающий из источника.
И невозможно окунуться в эту грязь.
Но всего лишь нестойкая краска, я потянулась содрать ее.
Высвободить хрупкий и нежный стебель, чтобы вымахал в могучий ствол; вычерпать грязь и муть источника.
И в страхе отдернула руки; если это произойдет, то мотыльками на огонь устремятся мои сестры.
Сгорят на огне, и хитиновые панцири пустых тел хрустнут под неосторожной ногой повелителя.
Чтобы этого не случилась, надо под корень извести мужской род.
Одной рукой потянулась приласкать господина, другой – к ножу, так самки богомола пожирают самцов после соития.
И пусть не были мы близки, достаточно вообразить и представить.
Запрокинутая в страсти голова, переломленная под острым углом шея, крик боли и восторга.
Стебелек его, что вроде бы отшатнулся от неминуемой гибели, услышал мой призыв, потянулся к теплу и свету.
Чтобы уничтожить такое, надо родиться палачом; я зажмурилась, нацелилась в радужных вспышках.
А когда нащупала, вспышки обернулись сиянием.
Да, мы не были близки, но я обладала памятью и знанием сестер.
И надо привыкнуть, научили они, чтобы сполна насладиться.
Человеку свойственно брезгливо относиться к червям, пиявкам и гадам.
Холодные их тела не сразу согреваются в твоих объятиях.
Но этот стебелек был теплым и ласковым.
И хотелось разгладить каждую складочку.
И нельзя смотреть, чтобы не ослепнуть.
В потемках вычистила источник.
Ладонями – и заряды статического электричества покалывали пальцы, и грубая кожа могла ободрать бархат, - грудью – соски почернели и разбухли от прихлынувшего молока, и все равно кожа моя была груба для чудного его материала, - губами, предварительно содрав с них коросту.
Кошкой вылизала его шерстку, уже первые волосики возмужания курчавились в паху и щекотно покалывали щеки, уже стебелек обернулся могучим стволом; мальчишка отдался ночным грезам.
Фея ночных грез отшатнулась от потянувшегося к ней ствола.
Не насытилась и не утолила жажду, но заставила себя оторваться от волшебного источника.
Беспристрастным наблюдателем изучила преступную связь.
Что ты наделала, обвинил наблюдатель, разбудила дремавшую мужественность, зверек почувствовал себя зверем, драконы нуждаются в пропитании.
И ни в каких-то травах и листьях, на Земле не хватит трав, а в полноценной пище.
Прозорливые предки или сталкивались с подобными монстрами, или предусмотрели эту возможность.
И недаром в легендах дракон ежедневно являлся за данью.
И на заклание, конечно, выбирали самых привлекательных девушек.
Оставляли их на эшафоте и привычно молились об избавлении от напасти.
Избавились, когда для продолжения рода остались одни увечные, и потомство было таким же ущербным.
Я разбудила дракона, скоро тот начнет разбойничать в городе.
Эпидемия перекинется на другие города.
И вымрет род человеческий.
Чтобы этого не произошло, обязана искупить невольную свою вину.
За него пройти всеми кругами ада, а потом замарать мальчишку этой грязью.
У меня получится, мужчины подчинятся моей воле, пусть после каждого проникновения в чуждый мир часть моей души обращается в пустыню.
И можно годами бродить по пепелищу, но не повстречать человека.
Только неясный след на прахе, и ветер постепенно заметает неверные следы.
Вместо того, чтобы вдосталь напиться из источника, лишь наскоро губкой, губами, своим телом протерла его тело.
И строгим цензором с ручкой и резинкой проверила книгу его памяти.
Вытравила отчаяние и поражение.
Заколоченные окна заброшенных деревенских домов, картофельный, самогонный дымок над трубами развалюх.
Непрерывные осенние дожди, когда сыростью сочатся даже камни, развратные старцы, что подглядывают из укрытия, а старухи покушаются на его непорочность.
Не уподоблюсь старухам.
Пусть для этого на бедра придется приторочить пояс верности – жестокое приспособление неверных мужей.
Когда удаляются они в сортир, то на замок закрывают лоно рабыни.
А мы все равно обманываем порочную их бдительность.
И приплод господина своей статью скорее напоминает соседа.
Но когда-нибудь придется расплатиться за этот обман.
Пришел мой черед, никакая цена не будет непомерной.
Надрываясь и стеная, взвалила на плечо забывшегося пленника.
И то не ощущала этот груз, когда воспаленное его дыхание обжигало живот и грудь, то непомерная тяжесть вдавливала в землю, когда это жжение оборачивалось страстным желанием.
На пепелище родится только пепел; поклялась не испоганить мальчишку – да будет проклята эта клятва, - если испоганю, то нарушится ход бытия.
Одурманила его снадобьем своего поклонения, доволокла падшего ангела – ах, как мешают ободранные крылья – до клетушки, где некогда укрывались мы с бабушкой.
Дед надежной броней укрепил стены и дверь, и напрасно колотился и разбивался о железо в приступах безумия.
Все в этом доме помнило деда, и господина выбрала я по его образу и подобию.
И стоит тому войти в силу – мальчишки быстро взрослеют, не угнаться за их помыслами и желаниями, - как густым волосом обметает грудь и живот.
И после долгих месяцев заточения порожденные им гомункулы разбредутся по свету.
И полигоны сотрясут разрывы еще более совершенного оружия.
А истосковавшийся его зверь подомнет первую подвернувшуюся бабенку.
И пусть под ночным халатиком угадываются капитанские погоны, тем отраднее втоптать ее в грязь.
Та запрокинет голову, когтями порвет спину и будет мечтать о майорском достоинстве.
Упования эти выльются в вопль наслаждения.
Чтобы не произошло подобное, приму на себя огонь вражеских батарей.
И благословлю смерть, не выжить под разрушительным его огнем.
Уже благословила, замкнула бронированную дверь на замки и задвижки.
А оконце забрано надежной решеткой с крохотными ячейками.
Замкнула и выбросила ключи, нам не суждено встретиться.
И планета не погибнет в безумии ядерного распада.
И никому не достанется мой избранник.
( Если б нашлась такая, я бы выцарапала ей глаза, уничтожила наглую соперницу.)
А заодно и себя, и его; уже уничтожила, но напоследок придумала пройти дорогой, на которую не придется ему ступить.
А если мальчишке станет невмоготу, расскажу о чудищах, что поджидают на этом пути.
И надо поспешить, если он проснется до моего прихода, то обезумеет в своей обездоленности.

16. Осторожно выбралась из бункера, предварительно в перископ долго изучала окрестности.
Была привычная лестница; когда-то при входе сидел привратник и по списку пропускал жильцов.
Но пристрастно допрашивал незнакомцев.
К кому идешь и откуда знаешь о существовании секретного объекта?
И если тот не мог внятно ответить на простенькие вопросы, не знал волшебное слово, что оберегало обитателей крепости, несчастного ожидала неминуемая гибель.
Привратник нажимал тревожную кнопку.
Незваный пришелец проваливался в подземелье, где поджидали инквизиторы.
На какую разведку работаешь, за сколько серебряников продал Родину? в свою очередь вопрошали они.
Если узник закостенел в своих заблуждениях, умели доказать его ошибку.
Толстые стены поглощали звуки.
Обычно пленники соглашались с убедительными доводами.
Некоторые называли такие астрономические суммы оплаты их услуг, что невозможно было не поверить оговору.
Когда империя рухнула, восставшие рабы перебили подвальную нечисть.
Уничтожили обвинительные акты, но не обнаружили палачей, не отличили их от рядовых граждан; все мы – и палачи, и жертвы.
Сожгли документы, но самые ценные бумаги инквизиторы припрятали до лучших времен.
Во дворце проживали так называемые ученые; стоило поманить сладким калачом эту прислугу, как переметнулась она к новому господину.
К заморскому дяденьке с толстым кошельком; местные рабы не шевельнули бы и пальцем за эту малость.
Но наши не избалованы и этим вниманием.
Да, некоторые находились на государственном обеспечении и отоваривались в спецраспределителе, но даже там не было желанного изобилия.
И если раньше не выпускали их за границу якобы из соображений государственной безопасности, то после падения империи полной мерой насытились они дешевкой.
Наперебой распродавали даже интимные принадлежности, заморский дядя лениво перебирал барахло, отыскивая годные к применению тряпки.
Бациллы, избирательно заражающие неизлечимой болезнью?
Сгодится в хозяйстве, действуют только на желтых и черных?
И нам, белым людям, можно безбоязненно вдыхать эту отраву?
Нет, спасибо, лучше не буду рисковать, вдруг мамочка или бабуля согрешили.
Но вы все равно несите, требовали заморские дяденьки, надо послужить и выслужиться, чтобы оправдать оказанное доверие.
Ученые устремились к кормушке, дальновидные и высоколобые продажные эти господа заранее позаботились приватизировать квартиру.
Причем через такие третьи или десятые руки, что невозможно было докопаться до первоисточника.
И когда государство опомнилось и попыталось вернуть свою собственность, новые владельцы предоставили неопровержимые доказательства своего приоритета.
Еще их прадеды в свое время были ограблены новой властью.
Вы требуете вернуть квартиры, а где наши дворцы и особняки и живописные шедевры, что некогда украшали стены?
И чья правда весомее? насмехались и взывали к справедливости.
Государство, конечно, смирилось с очередным поражением, отступило, скуля и стеная.
Так отбились многие обитатели этого дворца, а в дальнейшем выгодно перепродали свое достояние; но мой дед не задумывался о будущем.
Пришло время исправить ошибку, тоже продать, меня устроит и менее помпезное помещение.
А моему избраннику после жизни, вернее существования в развалюхе любая квартира покажется хоромами.
Кто сказал, что мужчины обязаны содержать подруг? мы должны ублажать и беречь своего господина.
Мужчины изнежены и избалованы, поэтому и недолговечны, неосторожным движением можно расколоть хрупкий сосуд.
И нельзя надолго покинуть их, кто знает, что выкинут эти преступники без нашего пригляда.
Добывая им пропитание, оставляя их без присмотра, мы надежно закрываем на замок своих повелителей.
Но все равно торопимся вернуться.
И счастливы те, кому есть, что предложить новоявленным богачам.
Колечко и серьги, оставшиеся от бабушки.
Властелины жизни брезгливо разглядывают алмазы и бриллианты.
И согласны взять их за такие смешные деньги, что возмущаются и самые сдержанные.
Что ж, другие дадут еще меньше, не настаивают перекупщики, и тогда ваши господа не через месяц, а через неделю уйдут к очередной подруге.
Месяц, при твоих-то способностях можно вместить в него целую жизнь, соблазняют они несчастных.
И мы пытаемся вместить, задабриваем господ дорогими подарками.
Размечтались, интимная близость, милостиво делятся те с нами своими соображениями.
Атавизм вроде хвоста или аппендикса.
Зачем пыхтеть, сопеть и задыхаться, когда детей можно создавать в пробирке?
Достаточно сдать драгоценную свою сперму.
Тоже занимательный процесс, испытываешь не меньшее удовольствие, чем при общении с вами.
Еще большее, хищница не искусает и не порвет спину.
А самые коварные, что поклялись извести мужской род, прибегают к таким ухищрениям…
Предлагают так насладиться, что не устоит ни один мужчина.
И когда он доверчиво отдается насильнице, та безжалостно смыкает зубы.
Нет, это – как оскопить себя, уламываем мы своих господ.
Ладно, в виде исключения, неохотно соглашаются те.
И мы завидуем осчастливленным своим товаркам.
Большинству нечего предложить на этом рынке рабынь, а за изношенное тело даже самый невзыскательный ценитель не даст и гроша.
Приходится устраиваться на службу; в государственных учреждениях много не заработаешь, и господин справедливо отринет эти подачки, частники выжимают все соки из подручного материала.
И когда мы измученные возвращаемся к своим повелителям, те тем более отказываются от изношенных мочалок.
Извечная дилемма: надо вкалывать, чтобы содержать наложника; и массажем, душем, услугами специалистов – а на это уходит весь день – поддерживать себя в подобающей форме.
Некоторые справляются с неразрешимой задачей.
Я справлюсь, если выберусь из осажденной крепости.
Всего-то одолеть нейтральную полосу в минах, пристрастное внимание врага, найти союзника.
И с улыбкой встретить его отказ помочь осажденным.
Сама выпутывайся, скажут ученики и последователи деда – не было у него учеников, давно сбились они со следа, - если бы из-за вас с бабкой не тратил он свое драгоценное время и здоровье на бесконечные загулы…
Удалось подобрать лишь крупинки его свершений, признаются они, жизнь уйдет, чтобы разобраться.
Что ж, сама разберусь, своей любовью и участием выпестую еще одного монстра, отказалась от их участия.
Осторожно выбралась на лестницу, специалисты из службы спасения простукивали стены в поисках замурованного клада.
Два мужичка с воспаленными лицами забулдыг; так неумело замаскироваться могут только представители спецслужб или шпионы.
Дом на предмет сейсмоустойчивости, сообщил один.
И не споткнулся на сложном слове, что подтвердило его принадлежность.
Разместится штаб гражданской или какой еще там обороны, сказал другой, если стены выдержат десятибалльный шторм.
Это когда все строения лежат в руинах, объяснил непонятливым.
Жильцов, конечно, на свалку, сказал первый.
В благоустроенные аварийные коммуналки маневренного фонда, сообщил второй, отметая категоричность своего напарника; лучше на свалку, чтобы долго не мучиться.
Впрочем, мы можем уменьшить толщину стен, придумали они, бумага все выдержит.
По ящику за каждый вершок, назначили откупные.
Я согласилась, настырные дятлы нацелились и ударили отбойным молотком.
Всего два пролета надо одолеть на царской лестнице, каждая ступенька оборачивалась встречей с очередными преследователями.
Вам-то чего надо? вопросила угрюмого майора в сопровождении двух автоматчиков.
Не майорское это дело – рыскать по трущобам, оскорбление чести старшего офицера, будто разжаловали в капитаны, пожаловался он.
А нам нравится, признались рядовые, лучше выявлять и на месте расстреливать дезертиров, чем рисковать жизнью в горячих точках.
И здесь такие девочки, заметили сопляки, ежели как следует попросишь, можем не обнаружить твоего дезертира.
Мы гораздо надежнее его, нас не отправят в тьмутаракань, сговоримся! предложили мелкие эти вымогатели.
Когда подрастете, достигнете определенного положения, поседеете и облысеете от праведных своих трудов, когда из-за свисающего живота не будет видно так называемое мужское достоинство; в общем, когда песок высыпется из трухлявого пня, придете и получите, обнадежила молокососов.
Заслужить надо! прикрикнула на них.
Здесь нет беглеца, перехватила офицера, когда нацелился тот высадить дверь.
Он вернулся в непроходимые болота.
Если надо, пойду служить вместо него, для всеобщей услады в офицерском собрании необходимы подстилки.
Могу услужить и сейчас, не ожидая призыва.
Лучше ублажить начальство, желательно деньгами, придумал майор, у тебя-то такие запасы.
Да, необъятные закрома, обнадежила я.
А то под белые рученьки и по этапу, предупредил он.
А его спутники прижали к животу воображаемые автоматы, тела затряслись, выстрелы оглушили.
С трудом удалось одолеть еще одну ступеньку.
На этот раз поджидали пожарные, и с ними пришлось объясняться.
Нет, отказалась я, первобытные люди или поддерживали костер, или добывали огонь трением.
Попробуйте подобным образом, годы уйдут на это.
Есть люди, поджигающие взглядом?
Может быть, когда-то я тоже умела, но разве можно винить человека за неординарные способности?
Вам все равно приходится расхлебывать эту кашу?
И на аллее героев уже не вмещаются памятные плиты на могилах ваших товарищей?
Обеспечить самой совершенной техникой?
Чтобы в огонь шли только роботы, пусть погибают эти железки.
Ну да, дед поделился со мной некоторыми задумками.
Воплощу его идеи.
Сколько лет понадобится?
Сначала обрету кандидатское, потом докторское достоинство.
Получу лабораторию, отдел, потом научно-исследовательский институт.
И уже тогда мои подчиненные возьмутся за перспективную разработку.
Некогда ждать, можно нынче в Японии приобрести каждому по машине?
Если откажусь, то поджигатель получит по полной программе?
Деньги, все можно купить в продажном нашем мире.
Разве я не покупала, когда горстями разбрасывала зелень?
Чтобы помочь погорельцам, все жаждущие черпали из этого источника.
Вычерпали до дна, источник иссяк; если не обернусь очередной кормушкой…
Обернусь, но не забирайте любимого.
А вам что надо? вопросила очередных преследователей.
Государство выставило на аукцион примечательные квартиры.
Престижно и прикольно обитать в бывших царских апартаментах.
Да, нам пришлось с оружием в руках добывать начальный капитал, но наши дети и внуки приобщатся к жизни на высоте.
А для высокогорья, мать их за ногу, необходимо соответствующее обрамление.
Как оправа для драгоценного камня.
Драгоценного? переспросила я, еще вчера не умели отличить стразы от изумрудов.
Сама ты зараза, еще раз обзовешься…, предупредили ювелиры.
Впрочем, готовы отозвать претензии, если вместо нескольких залов предложишь хотя бы летнюю царскую резиденцию.
Лучше, если дворец будет современной постройки, лишь бы соответствующие бумаги подтверждали его ветхость.
Мы уже числимся участниками Ледового Побоища, Куликовской битвы, нашествия Мамая, не повредит еще одна справка.
С такими документами не пропадешь.
Будет вам дудка и свисток, то есть ветхий дворец современной постройки, обещала вымогателям.
Три дня, нет, одного хватит на его возведение?
Спасибо за дарованные сутки, поблагодарила я.

17. Общалась в вате и в тумане, все силы уходили на то, чтобы не потревожить повелителя.
И все равно невидимые волны исходили от потревоженной поверхности.
Короткий отдых около лесного озера.
Деревья подступили к воде, из глубины тянулись похожие на скрюченные пальцы ветви.
Вырыли котлован с отвесными стенами, но время и дожди размыли один край, озеро пологой песчаной косой выползло на берег.
В полудреме лежали на песке; рука затекла, я осторожно вытащила ее из-под тяжелой головы.
Спутанные его волосы раскинулись по песку. Смешались с ним, будто насторожили сети и силки.
Я растерла онемевшие пальцы, потом предплечье.
Изучала незнакомое тело и содрогалась от каждого открытия.
Встретились после недолгой разлуки.
До этого добывали пропитание.
Но мой повелитель если и находил съедобный корень, то тут же съедал его, мужчины прежде всего заботятся о себе.
А я для будущих детей сберегала кусочки и крошки.
И когда возвращались с промысла, и я кормила его, то сама не ела.
Мой повелитель не замечал этого.
Голод сводил его с ума, в очередном приступе безумия мужчина укорил Создателей.
Зачем неподготовленными зашвырнули нас в этот мир? Разве такому ответственному эксперименту не должны предшествовать годы тренировок?
Разве не создали нас на базе, где всего вдоволь?
Если захочешь есть, достаточно протянуть руку, и в подставленную ладонь упадет питательная пилюля.
И трудов всего-то – сорвать обертку, то есть расколоть скорлупу.
А в воде источника необходимые организму витамины.
И вкусив, и испив, можно забыться крепким, здоровым сном или поманить верную подругу.
Она не будет ломаться, ничего постыдного нет в том, что заведено природой.
А если мужчины не готовы, можно после сытного обеда распущенными волосами пощекотать ему низ живота.
Или случайно уронить руку на бедро и приласкать притомившегося зверька.
И тот насторожится на эту ласку, выглянет из норки.
Но ему необходимо укрытие; дождь и сушь могут повредить не такой уж и совершенный этот механизм.
Зверек устремится в другую норку.
Которая давно уже поджидает его, узкий лаз эластично растянется и увлажнит сухую, шершавую кожу.
Зверек судорожно задергается, прежде чем угомонится в этом убежище.
Только этим научились заниматься мы на базе.
И отмахивались от картинок и символов, от чрезмерного напряжения лоб пойдет морщинками, а зверек благоденствует и без излишних знаний.
Напрасно надрывались Создатели; проще всего уничтожить дефективный материал.
Но они, как и жалостливые наши повелители, по кусочкам отрубают хвост.
Неподготовленными забросили на негостеприимную планету; выживете, если повезет.
И трудно представить более неблагоприятные условия: все ополчилось на незваных пришельцев.
С восходом Солнца удручает удушающая жара, я по колено зашла в воду.
Но оступилась, камнем ушла на дно, ноги увязли в иле; задыхаясь, пыталась выбраться.
Вырвалась, когда вспыхнули разноцветные круги, и вода готова была ворваться в задыхающиеся легкие.
Не умела плавать, напрасно барахталась на глубине.
Погружаясь в очередной раз, запрокидывала голову, чтобы вдохнуть полной грудью.
Видела в цветастом кружении.
Мужчина метался по берегу, не мог найти подходящее дерево и выломать ветку.
Когда попробовал вскарабкаться по стволу, муравьи напали.
Он отдирал их, встряхивался мокрым псом, избавляясь от паразитов.
Катался по песку, тот хрустел на зубах и запорашивал глаза.
К косе, где мы расположились, подступили вековые деревья, ветви склонились над водой, но чтобы добраться до них, требовалось пройти самой кромкой, можно сорваться, он тоже не умел плавать; кто-то обязан выжить, так, наверное, посчитал мужчина.
Будто у одиночек бывает потомство; если как следует попросить Создателей, они даруют и эту возможность; только смерть непоправима, справедливо посчитал мужчина.
Эта справедливость придала новые силы.
Рыбиной выбросилась из воды, ухватилась за свисающую над головой ветку.
Подтянись! снизошел повелитель.
Еще не стряхнул муравьев и не мог помочь.
Ветка потрескивала, будто перетерлись волокна, и веревка могла лопнуть от резкого движения.
Но не лопнула; не помню, как избитой и изможденной повалилась у его ног.
Жизнь на необитаемом острове; когда повелитель забрел в лес, муравьи и мошки облепили обнаженное тело.
Ночью я обрезала волосы.
Прощание с непорочностью; возбужденная толпа окружила остриженную наголо и обритую подругу.
Уже не прикрыться волосами, а руки связаны за спиной; она согрешила, но то племя гораздо многочисленнее, преступника отпустили, а блудницу справедливо наказали.
Более всего нападали женщины; мужчины плотоядно облизывались, топорщились набедренные повязки; подруги их норовили выцарапать глаза несчастной, кровавые полосы обезобразили лицо, слюна от плевков шипели и плавились на воспаленной коже.
Ради повелителя обрила я голову, соткала одежду.
Чтобы не впивались кровососы, чтобы согреть ночью.
Едва заходило Солнце, как капли воды инеем застывали на листьях.
И есть только один способ согреться по-настоящему, но со всех сторон не объять его, замерзают то спина, то живот.
А огонь не сумела добыть, крутильная палочка лишь набила мозоли.
Заменила для него и огонь и солнечный свет.
По ночам дежурила у входа в пещеру, чтобы уберечь от зверья.
И когда различила зеленоватое мерцание глаз и услышала тяжелый запах, зачерпнула и швырнула угли.
Пришелец взвыл и отпрянул; на ладонях вздулись и полопались волдыри, выступили гной и сукровица.
Чтобы не забыться, устроилась на острых камнях, они впивались и калечили; повелитель почивал на мягкой подстилке, днем собрала мох на скалах.
Нашла гнездо; птенцы еще не умели летать; от голода и от жалобного их писка закружилась голова.
Потянулась к тонкой шее, крылья огромной птицы заслонили солнце.
Когти вонзились, а клюв ударил, забилась в расщелину, прикрылась скрещенными руками.
А когда спустилась со скалы, мужчина птенцом разинул рот.
Нашла мертвое озеро, зверье избегало эти берега.
По пояс зашла в грязь, пиявки всосались, опять закружилась голова, даже легкое дуновение ветра могло сбросить со скалы.
Выползла на берег, дождалась, когда отвалятся разбухшие тела.
Своей кровью напоила повелителя, тот заглатывал сразу по несколько штук, на лице выступали красные пятна.
Но в человеке мало крови; отлавливала для него муравьев, он высасывал муравьиный спирт.
А когда снова нашла гнездо, отринула жалость.
Волоча крыло, птица уводила от гнезда.
Свернула птенцу голову; будто потянули за волосы, затрещали и полопались шейные позвонки.
Зато окреп зверек моего повелителя.
Норка изнывала от желания впустить его, я замкнула на ключ пояс верности.
Будто не знает, что от случайной и ненужной связи случаются дети; если я выбила все зверье в округе, то когда размножится род людской, пустыней обернется планета.
Не очень-то и хочется, задохнувшись, откатился мужчина; у ребенка отобрали игрушку; любознательные дети ломают их, а ленивые или пресыщенные отбрасывают за ненадобностью.
Он сломал и отбросил; я подползла и склонила повинную голову.
Просто еще…Ты понимаешь? попыталась вымолить прощение.
Заболела, а что еще придумаешь? отмахнулся он от беспомощных моих оправданий.
Здесь или в другой, почти напрочь забытой жизни, не имеет значения.
Болит, придумаю, но если тебе невмоготу…отдалась я.
Как на приеме у гинеколога, уговорила себя, мы, женщины проходим через грязные их руки и липкие взгляды, и не вытравить въевшийся в поры срам.
Потом стареем, и уже не родит плодородная некогда долина, болезни и болячки наваливаются, и, кажется, уже ничто не может поколебать налаженный быт.
Одни, самые везучие, в одиночку противостоят невзгодам, другие, этим повезло гораздо меньше, иногда принимают былых ходоков. Чтобы в доме хоть немого пахло мужчиной, всем телом вдыхают этот запах.
Третьи, и этих большинство, содержат своих повелителей.
Кое-как приспосабливаемся к окружающей среде.
Но не приведи Господь влюбится в мальчишку.
Все осудят преступницу.
Мир навалится оскаленными лицами и осуждающими взглядами.
И ты невольно оскалишься и осудишь вместе со всеми.
Девять лет разницы – как девять жизней; и твой опыт – ничто по сравнению с его чистотой.
И спастись можно только на необитаемом острове, на Земле, что еще не породила человечество.
Нам предстоит заселить ее, а начинаем с убийства, пусть не для забавы, а для пропитания обагряем руки кровью.
И потомки наши возведут убийство в добродетель, с каждым поколением станут измышлять все более совершенное оружие.
Да, выдумала первых на Земле людей, но все в мире взаимосвязано, выдумка подобна акту творения, и грядущие войны, обманы и несправедливости заложены в первоначальном акте.
Очнувшись после очередного убийства, с ужасом оглядела свои руки.
Они обернулись когтистыми лапами, густой волос наполз на запястья.
А тело состояло из мышц и сухожилий, пружины эти готовы распрямиться.
Лицо тоже заросло волосом, среди шерсти едва проглядывали глубоко посаженые глаза, из пасти выступали клыки.
Совершенная машина для погони и убийства; и уже не вмешаться в древнюю историю.
Но все взаимосвязано, если причина ведет к следствию, то и будущее некоторым образом влияет на прошлое.
Две великие державы договорились ( напрасно злопыхатели считают, что распавшаяся наша империя утратила былое величие, ошибаетесь, господа хорошие), не извели жизнь в атомном безумстве, а значит на Косовском поле не сошлись христианское и мусульманское воинство.
И татаро-монголы не подмяли под себя Русь.
Не было Мамаева нашествия, Куликовского побоища, гибели русского князя на реке Сити, псы-рыцари не узнали о существовании Чудского озера, Александр Ярославович не сбросил шведов в Неву.
Древняя Русь не распалась на отдельные княжества, а до этого наши дружины не покорили Европу.
(Память об этом успешно уничтожили поколения придворных европейских летописцев.)
(История будет такой, какой прикажем ее написать, некогда справедливо заметил Троцкий, невозможно не согласиться с его замечанием.)
Рим не растекся по ойкумене, а когда ослаб, варвары не отомстили ему за былые унижения.
Турки не осадили и не разрушили Византию, и не было Ганнибала и Искандера.
Греки не разбили персов в морской битве при Аргинуских островах, и их стратеги не были осуждены народным собранием на смерть: не подобрали утопленников, а в победном порыве устремились на вторую вражескую эскадру.
Ничего не было, просто фантазеры и сказочники сложили красивые легенды про так называемые подвиги героев.
И слепые голодные певцы мастерски перебирали струны.
Доверчивые слушатели внимали их песнопениям.
И с каждым повтором все кровавее становились подвиги.
Чтобы кровь окончательно не затопила землю, следует изменить настоящее; волны расходятся по воде, сталкиваются с отраженными волнами; тогда изменится и прошлое.
Попятилась, не дойдя до входной двери.
И нельзя обернуться; Орфей не послушался предупреждения и этим разрушил едва свершенное свое деяние, навечно потерял любимую.
Красивая и жалостливая любовная драма, пусть только такие останутся в нашей памяти.
Неудобно было пятиться в туфлях, скинула обувь.
А одежда изодралась за долгие годы странствий и поиска.
Или от каждого случайного попутчика (а тогда казались они верными и преданными друзьями) за неимением другого приходилось откупаться хотя бы обрывком материи.
И они долго внюхивались в этот лоскуток, а когда запах окончательно выветривался, все равно не выбрасывали осколки.
И не прикрыться волосами, остригла их, чтобы сплести силки и ловчие сети.
После изгнания из Рая (может быть, высокоразвитая цивилизация забросила своего представителя, а скорее всего биологический робот на исследуемый объект, а мы посчитали его Богом) сначала не ощущала своей наготы.
Но когда пыталась внушить основы, слушатели обшаривали жадными взглядами.
И горячая волна от нижней части живота растекалась по телу.
Это – условности, пыталась объяснить им. В некоторых странах нельзя обнажать лицо, чаще всего зазорно показывать противнику спину.
Условности, облизывая разом пересохшие губы, соглашались они.
Но на эту тему сложено еще больше легенд и сказаний, чем о войне и смерти.
И то и другое – лишь необходимые составляющие бытия, но любовь – это чудо, данное избранным.
А мы, простые смертные довольствуемся жалкими крохами изобилия.
Но и обладание без любви – великое счастье.
Одари нас, богиня.
Просто обладание? отринула я эту подачку.
Ну, если на небесах живут кастраты и не реагируют на обнаженное женское тело, то не соблазнишь нас возвышенными идеями, отказались слушатели. Мы уж как-нибудь по старинке.
Нет, нет, попыталась я исправить ошибку, просто обладание – высшая мера любви и самопожертвования, запуталась в определениях.
Со своих высот спустившись на землю, познала грех, а одежду изодрала, приглядывая за дедом, и блуднице остригли волосы, но они мгновенно отросли под жадными и жаждущими взглядами.
Путаясь в длинном балахоне, пяткой и подошвой нащупывала дорогу.
Иногда ступала на гвозди и битое стекло; осколки и железо вонзались; подвальная нечисть сползалась слизывать кровь.
Лакали с чавканьем, тела их разбухали, как у насытившихся пиявок.
Больная и израненная добралась до крепостных ворот; раны, может быть, зарубцуются, если орды завоевателей не сокрушат твердыню.

18. Видела и слышала в вате и в тумане, силы уходили на то, чтобы не потревожить повелителя.
Обучался во сне, если очнется раньше отмеренного срока, разрозненные знания только повредят нерадивому ученику.
Сотни и тысячи таких недоучек разбрелись по свету.
И открытой душой не откликались на каждую несправедливость, недоумки эти только совершенствовали технические навыки.
И пусть после очередных испытаний за спиной останется выжженная земля – что им эта малость.
Зато простым нажатием кнопки можно уничтожить воображаемого врага.
Дед, я изучила его досконально, уничтожал многократно.
И каждый очередной взрыв, каждое сотворение гомункула дотла выжигали мою душу.
Остатки былого изобилия потрачу на борьбу с подобными монстрами.
И когда за спиной захлопнулись крепостные ворота, когда огненные языки выхлестнули из окон книгохранилища, и древние манускрипты и инкунабулы погибли в огне, когда пожарные раскатали рукав, но в машине не оказалось воды и не удалось подсоединиться к гидранту, когда командир расчета первым делом потребовал письменного подтверждения, что здание обесточено, но никто не взял на себя эту ответственность, да и печать была у секретарши, а ту не удалось отыскать – убыла в неизвестном направлении, простодушно объяснил муж, которого нашли у соседки, – в общем, когда неразбериха достигла своего пика, нечто заставило насторожиться пострадавших.
Как это было или будет? задаются вопросом дотошные богословы.
И по-своему описывают предполагаемое пришествие.
У одних – это облако в ясном небе.
И оно осторожно опускается на землю.
И некое воздушное существо в сиянии глаз, которое сбивается в нимб вокруг головы, снисходит к людям.
Они падают ниц и умоляют пощадить и приобщить к высшей благодати.
Существо беспристрастно взвешивает наши деяния.
И выживают безгрешные, что не желали, не прелюбодействовали, не противились и так далее, всю жизнь превозносили отвратную отрицательную частицу.
А творцы и строители в своих поисках проходят через ошибки и поражения.
И им только кажется, что окончательный достаток перевесит былой убыток.
И пусть велики и незабвенны победы, арифметике не осилить этого.
Так справедливо считают некоторые богословы.
Другие по-иному видят пришествие.
В грозе, буре, землетрясении, извержении вулканов.
И посланец божества, дабы подтвердить высшую свою сущность, безжалостно уничтожает встречных.
Ибо человек грешен по своей природе.
В похоти происходит оплодотворение, в крови и в крике рождается ребенок; мы произошли от агрессивной обезьяны, а если создал нас Творец, то, наверняка, использовал бракованный генетический материал; нам не дано умерить свою агрессивность.
Итак, только смерть сеет жестокий пришелец.
И случайно выжившие в этом побоище, если и не разучатся размножаться, то подробной инструкцией будут соразмерять каждый шаг.
Многое выдумают богословы, никто не поверит их выдумкам.
И все не так случилось или случится.
Босая, в грубой домотканой одежде пастуха и отшельника вышла к людям.
Кто сказал, что Спасителем был мужчина? только женщина способна вобрать в себя всю боль человечества.
Это потом, когда мужики посчитают себя венцом творения, то заново перепишут анналы.
Преклоняясь и одновременно ненавидя женщин, низведут их до положения рабынь.
Мы, по их понятиям, в муках должны рожать детей – так и бывает, - и припадать к ногам повелителей, когда те уводят их на войну и смерть.
И напрасно молить небесного отца спасти их.
Из пустыни вышла к людям, воззвала к их чести и совести.

19. Пожарный инспектор принимал очередной объект.
Разве нельзя сделать так, чтобы огонь не пожирал творения человеческого гения? наивно вопросила я.
Стихия, с важным видом объяснил специалист.
А если нельзя усмирить стихию, то хотя бы обуздать ее.
Так укрощают коня, рано или поздно пойдет он под уздой.
Так собаки превратились в верных наших помощников, а коровы поят парным молоком.
Иди, убогая, и пусть путь твой будет отмечен насмешками и неверием даже самых преданных и бестолковых учеников, проклял меня самонадеянный инспектор.
Прежде чем наслать на него ответное проклятие, попробовала убедить оппонента.
Высшее мое образование, безумный и гениальный дед…
Он среди прочего пытался определить сущность огня.
Когда с собутыльниками собрался у пивного ларька, и порывы ветра задували зажигалку.
Придумал иным способом сложить атомы вещества.
После этого даже сталь могла вспыхнуть при комнатной температуре.
Раскурил трубку, и забыл о случайном открытии.
Или намеренно вытравил его из памяти, чтобы поджигатели не воспользовались долгожданным подарком.
Иди, убогая, повторил недоверчивый специалист, существует научно-исследовательский институт, где разрабатываются нормы и правила возгорания, пусть эти бездельники перестраивают атомы и молекулы своей работы.
Мое дело – досконально выполнять нормы и правила, и пусть все пылает ярким пламенем, ознакомил меня со своими правами и обязанностями.
И нагрудный карман его привычно оттопырился.
Обязательно заменить дверь в щитовой, должна быть сертифицирована по соответствующему классу пожарной безопасности, сразу заметил непорядок.
Но какой смысл? удивились местные жители. Стены щитовой сложены из опилок, они выгорят – тьфу, лишь бы не накаркать беду, - а дверь останется.
Насчет стен не поступало никаких указаний, отмел инспектор пустые отговорки.
А если дверь построить из бумажек с портретом вождя, или что там теперь изображают на купюрах? придумал абориген.
Вот такую маленькую дверцу, начертал он игрушечный домик.
Мигом сгорит, не привлекли инспектора размеры постройки.
Чуток побольше, слегка развел и приподнял руки местный житель.
Настоящий дом, показал инспектор.
Воздел руки и даже подпрыгнул, что при изрядной его комплекции было совсем непросто.
Балки прогнулись, сейсмографы зафиксировали сотрясение почвы.
Долго торговались, то рвали рубаху и навсегда расходились, то соглашались на крошечные уступки.
И, видимо, обоим нравилась эта игра.
Много нашлось недоделок на объекте: и датчики не там установлены, и рукава не той длины, и не применили систему газового пожаротушения – систему эту инспектор приплюсовал до кучи, там, где она успешно прошла испытания, подохли не только крысы и тараканы, отравились и люди.
И приходилось платить за каждую недоделку; после некоторой торговли представитель местного населения исправно отстегивал откупные.
Чтобы все, к чему ты прикоснешься, обратилось в прах и пепел, прокляла я мздоимца.
Почти все, то есть полученное неправедным путем, поспешно поправилась.
Иначе выгорит планета.
И на кладбище погибших миров появится еще одна безымянная могила.
Чтоб тебя черти унесли! мысленно пожелали инспектору, подобострастно проводив его до входной двери.
Вот еще! собрались черти на экстренное совещание.
А чем он виноват? вопросил главный, чей лоб прорезали морщины глубоких раздумий.
Чтобы к нам не попал ни один праведник, придерживался он наивной концепции.
Молодежь снисходительно и насмешливо относилась к излишней его щепетильности.
Пусть попадут тысячи невинных, лишь бы не упустить одного виновного.
Все замараны, справедливо считали они.
И с нетерпением ожидали, когда ветеран уйдет на заслуженный отдых.
Пусть занимается научными изысканиями на дачном участке.
Выпаривает души заядлых грешников, надеясь в осадке получить квинтэссенцию незамутненного, первозданного зла.
Но вместо драгоценной этой сущности получая лишь кучку пепла.
Довольно жить по старинке, надо воспользоваться достижениями современной науки.
Все это обязательно будет, но пока еще не перечили они главному.
Инспектор не вымогал, ему сами предложили, вынес тот окончательный вердикт.
Не судят даже за зримые намеки, отмел возражения.
Да сбудется проклятие той ненормальной! в сердцах согласились с приговором младшие компаньоны.
И когда мздоимец вернулся в свой замок, чтобы пополнить коллекцию, пожелания наши обернулись реальностью.
Ненадежную бумагу давно уже обменял он на полновесные монеты.
Предпочитал старинной чеканки, где на золотых кружочках были изображены испанские галиоты и флибустьерские бригантины. Или неведомые мужики прятались в густой бороде. Или сказочный единорог грозил пропороть преследователей. Или король-солнце гибельными лучами отогревал живущих во тьме подданных.
Или сеятель из корзины разбрасывал зерно по бесплодной земле.
Коллекционер не брезговал и слитками, они были отмечены государственным клеймом с порядковым номером.
И когда клеймили диких животных, те напрасно вырывались из крепких рук.
То есть надзиратели вроде бы не замечали мелкие нарушения законности и порядка на золотодобывающих приисках.
И позволяли даже обогатиться некоторым старателям.
Легче взять сразу и много, чем собирать по крупицам.
Они и брали, эта добыча большей частью не попадала в государственные закрома.
Так что присутствовали и самопальные слитки, и камешки, которым не суждено обернуться бриллиантами.
Огранщик не обработает их, алмаз не ослепит своим блеском.
Много чего было в замечательной коллекции, разве что меха не брал коллекционер.
(Меха предпочитали русские цари. Прятали их по подвалам и замуровывали вход, но не уберегли от тлена и моли.)
Что не дано было царям, тем более не позволено простым смертным.
Когда коллекционер зачерпнул из сундука, и золото согрело душу, то огонь этот неожиданно разгорелся.
Несчастный отдернул обоженные пальцы.
Дубовые доски почернели и задымились.
Мужчина сорвал со стены огнетушитель.
Несколько капель пены выпало из раструба.
Доски вспыхнули как порох.
Забыв о боли в обожженных руках, одеялом накрыл огонь.
Ткань тоже загорелась.
В старину пожары тушили, разбирая дома по ходу огня.
Невозможно разобрать современные бетонные коробки.
И если бы возгорание случилось только у него…
Тысячи вызовов одновременно поступили на диспетчерский пункт.
Сотни пожарных команд помчались.
Нет, не туда, есть более значимые объекты! координировал их действия начальник.
Босая, в бедной одежде пастуха и отшельника вышла к людям.
И посмела осудить некоторых за неправедно нажитое добро.
Город пылал, и пожарные бестолково метались между домами.
Народ направил старейшин урезонить жестокого и злого обличителя.
Если мы не будет давать, то не удастся ничего создать, популярно объяснили старики.
Требования комиссий путаны и противоречивы.
Если секретчики настаивают на сплошных решетках на окнах, чтобы враг не прорвался, то пожарные даже не разрешают на замок закрывать створки.
Это ваши проблемы, настаивает каждый на своей правоте.
И проще всего заделать окна, но как-то не пристало жить и работать в подземелье.
А если досконально следовать правилам дорожного движения, пытались втолковать старики, то не проехать по городу.
И отказавшись от негласной оплаты услуг, не построить и скворечника.
А верным слугам народа, выборному начальству, не прожить на свою скромную зарплату.
Берут, открывая и записывая на родственников фирмы и фирмочки.
А если ленятся брать, то заместители и секретари приносят на блюдечке.
Все в этом мире построено на взятках и обмане, и если отменить их, мир несомненно рухнет.
Из пустыни ты пришла, сказали старики, уходи обратно, нечего насаждать чуждые нам порядки.
Там, в пустыне проповедуй львам и крокодилам.
И скорее они откажутся от мясной пищи, чем мы изменим своим обычаям.
Более того, попав в город, разве ты не переняла наши порядки?
Разве не выкупила своего любовника?
И пусть по своей наивности раздала деньги не тем людям.
Слух о безумном богаче взбудоражил город.
Стоит согрешить единожды, и не остановиться.
Еще не однократно придется тебе покупать любовь. И с каждым годом, по мере того, как полнее завянет твой цветок, все больше платить за это.
Так говорили и издевались старики, напрасно я зажмурилась и зажала уши.
Позарилась на малолетку, послышалось из огня, я разобрала за треском бревен; тем более парнишка впервые попал в большой город, и все хочется познать полной мерой.
Ему надоело держаться за твою юбку.
Как вы смеете! отринула я лживых и злобных провидцев, это мой родственник, я обещала ему показать городские достопримечательности.
Оружейную палату, нет, не надо оружия, приведу к шедеврам живописи.
Вслед за дедом вышел он к людям.
Но если одного заинтересовали средства уничтожения – он сам измышлял все более совершенные, - то другой напишет замечательную картину.
А если Господь не даровал таланта, свежим и непредвзятым взглядом окинет нашу действительность.
И по его книгам жизнь познают праведники и искатели.
И лишь когда повзрослеет и возмужает, дарую ему себя.
А если к тому времени морщины и годы обезобразят лицо и тело, сама подберу ему достойную.
И пусть, выискивая претенденток, по частям буду рубить хвост, нам, женщинам не привыкать к боли.
Я – Мария, а не Дебора, не воительница, а покорная слуга господина.
Сама положу в постель жениха и невесту, а если природа не научила их любви, преподам эту науку.
Смотрите, тело мое юно и желанно, отступила я от преследователей.
От так называемых ученых, что по крупицам воссоздавали жизнь и деяния безумного моего деда.
Гениальность передается через поколение, согласилась с неопровержимыми их доводами, буду жалеть своего избранника.
Отступила к дверям, преследователи теснились и толкались.
Счетчики вояк зашкалило от чудовищного излучения.
От моей жалости, успокоила их, она сильнее ваших бомб и ракет.
Бандиты ненароком заглянули и в эту парадную.
Некогда во дворце жили князья и графы, но за годы народной власти на штырях перил облупилась позолота, а среди грязи и копоти не различить ангелов и херувимов на потолке.
Истерся и потрескался мрамор ступеней.
От огромных венецианских зеркал остались почерневшие рамы.
А в подвале и на чердаке обосновалась нечисть.
По ночам слышны были их крадущиеся шаги и шелест крыл.
Бандиты заглянули и отправились искать более богатых клиентов, их не заинтересовало былое величие.
И, наконец, подступили десятки добровольцев, что выстаивали длиннющие очереди у дверей консульства в надежде получить хотя бы гостевую визу.
Зацепиться за малое, а там, как получится.
Самые ретивые из этих добровольцев уже изобразили родовое мое древо.
И росло оно, конечно, на восточном побережье Средиземного моря, ветви его тесно переплелись с ветвями соседних исполинов.
Все значимые события в мире по их изысканиям имели одни истоки, еще не то придумаешь для щедрого заказчика.
Куда вы собрались бежать? вопросила беглецов, разве не в ваших силах перекроить действительность?
Вы выросли с русскими, кровью и душой вросли в этот народ, вы – такие же русские, разве нашему растению дано прижиться на чужбине?
Или там на хлеб мажут более толстый слой масла?
Но мы все равно не способны поглотить больше пищи, чем необходимо; поэтому я ищу похожих на деда мальчишек.
Что вслед за ним пытаются выбраться из болота обыденности.
Или наоборот, абсолютно непохожих; отрицание в своей оголтелой сущности тоже ведет к согласию.
Все сделаю для единственного, а если он отринет мое участие, сама подберу для него достойную претендентку.
Обучу ее всем тонкостям предшествующей игры.

20. Вот, сгорбившись и косолапя, бочком входит она в комнату.
И длинные как у стригунка ноги едва прикрывает короткая юбчонка. Угловатые коленки по-мальчишески выступают на этих жердочках.
А грудки ее – как и я она не признает подпорок, но моя грудь уже переполнена соком желания и обвисла, а ее не знает их жадных рук и губ – едва проглядывает под поношенной майкой.
Но соски набухают под пристальным моим вниманием.
А на лицо неумело и грубо наложена боевая раскраска воина, ступившего на тропу убийства.
Чтобы встретиться с другим бойцом, но мужеского пола, испугать его своей воинственностью, а если не удастся, то сокрушить боевым кличем.
Чего надо, чего звала? обрушивает на меня она свое оружие, на губах вздувается и лопается кровавый пузырь жевательной резинки.
И сальные волосы нацеливаются смертельными пиками.
Истинное дитя городских трущоб, именно такие необходимы моему дальнему родственнику, чтобы больше не тянуло его к подобным девицам.
Из глухой деревни, кроме старух и козлов ничего не видел, в очередной раз объясняю я достойной претендентке.
А за дверью – не заметила, как проскочила в квартиру и заперла крепостные ворота – томятся преследователи.
И пока еще не могут договориться и согласовать свои действия, но рано или поздно ворвутся в цитадель.
И мы – женщины, напрасно укроемся в храме, скорбный лик Спасителя не убережет от бесчестия.
Только в сказаниях можно прикрыться распущенными волосами.
Уламывала девицу, слышала, как тараном высаживают ворота.
А самые нетерпеливые спустили с крыши люльку с так называемыми ремонтными рабочими.
Бесстрастная видеокамера фиксировала каждое слово и движение.
Мне, как и деду, не привыкать к постоянному досмотру.
А мой пленник, больная моя отрада, был спрятан в кладовке, комнате без окон и с бронированными стенами.
Им не добраться до него пока не падет последний защитник крепости.
Истекая кровью и отчаянием, отталкивала абордажные крючья и штурмовые лестницы.
Только показать ему? переспрашивает недоверчивая девица.
Да, подтверждаю я, но в самом вызывающем и неприглядном виде, чтобы навсегда отбить желание.
И ты заплатишь за представление?
Озолочу и осчастливлю замечательную актрису.
А если кончились деньги, пропишу в квартире.
Тоже будешь дальней родственницей, а лучше всего незаконнорожденной внучкой непутевого деда; стольких перетоптал за свою жизнь, что биографы и преследователи сбились со счета.
И у всех на груди родовая отметина.
Покажи, у тебя есть такая?
Убери руки! взвизгнула и отшатнулась девица, мы так не договаривались!
Но я уже накинула надежную узду на этого стригунка, напрасно тот вырывается.
Девчонка уперлась в стену, дальше некуда отступать.
Я дотянулась и ухватила ветхую материю.
Безжалостно рванула, ткань лопнула с оглушительным треском.
Смотри, приказала своему повелителю, разве тебя привлечет это убожество?
Стегала и приманивала стригунка сладким пряником.
Мои высокопоставленные покровители, ты же мечтаешь получить высокое образование?
Только так можешь выбраться из своего болота, а оно все глубже засасывает.
Поступишь в любой институт, хоть международных сношений, выберешь среди изнеженных и пресыщенных дипломатов и иностранцев.
Для них это первобытная экзотика.
Станешь леди, герцогиней или маркизой.
Рванула майку и уронила руки; и чтобы не ослепнуть, уставилась на свои пальцы.
Они сжимали обрывки бального платья; принцессу забрали на балу, в парадном платье швырнули в темницу; и только деду солнечным лучом удалось проникнуть к ней.
С трудом разжала сведенные судорогой пальцы, обрывки материи золотыми осенними листьями упали на пол.
Заставила себя посмотреть на волшебное дерево.
Заново изучила лицо, под краской угадывалась нежная кожица, и волосы не были коротко обрезаны, но собраны в пучок на затылке; узел развязался, золотистой волной рассыпались по плечам. И глаза были широко распахнуты, и можно утонуть в этом половодье, или заплутать в ресницах, густо вставших у глубоких вод.
И ноздри ее трепетали в предчувствии любви.
И губы алели от прихлынувшей крови.
Было лицо случайной моей подруги или мальчишки, все смешалось в сознании.
А если и случались различия, то не замечала их.
Тонкая девичья шея, которую, казалось, можно перехватить двумя пальцами, два еще едва заметных холмика с уже разбухшими почерневшими сосками.
Несущественные различия, тут же забыла про них; под левой грудью была родинка, похожая на след от огнестрельного ранения; преследователи безжалостно и систематически отстреливали наш род.
Пойдем, позвала подругу, испытала тебя, ты с честью выдержала самые изощренные испытания; нет достойных служить ему, ты самая достойная.
И если смыть грязь и отодрать коросту…
И каждый шаг, каждый жест и слово надо подавать откровением.
Я не научилась, но научу тебя.
Мы сестры, сказала сестре, нас ранило одним выстрелом, мы выжили, но раны открылись.
Ну что ты? испугалась и поверила сестра, как помочь тебе?
И бесчестно предлагать ему бросовый материал, только первоклассный мрамор, чтобы мог выбрать, придумала я.
Для этого обогащу тебя своим ущербным опытом.
Учиться следует на отрицательных примерах.
Выбрать из толпы насильников.
С сальными глазками и грабастыми руками.
И чтобы губы потрескались от жажды.
Напоить из волшебного источника.
Отдаться, но уговорить себя и поверить оговору.
Побеждает похоть, посчитать ее любовным томлением.
Пойдем, моя сестра, позвала сестру.
А когда оглянулась, увидела, что та прикрылась скрещенными руками.
Прикрылись вместе.
Не потому, что стыдились – нагими пришли в этот мир, и нет ничего прекраснее обнаженного тела, - но холодно стоять на пронзительном осеннем ветру.
Что сдувал с деревьев последние листья, сквозь поры и щели проникал в наше убежище.
И не выжить под жадными и голодными взглядами.
Сорвала с окна шторы – город ворвался скрежетом железа по стеклу, - завернулись в эти тряпки.
Я заперла его в кладовку с бронированными стенами, сказала сестре, приковала к батарее и облачила в пояс верности.
Когда женщины отправляются в крестовый поход, придумала я, то так поступают с неверными мужьями.
Мы придем и спасем его, а потом скинем с себя покровы.
Забудем про осень, снова настанет лето, когда придем к нему.
Отбросим тряпки, предложила сестре, пусть выбирает.
Право первой ночи, пусть выбирает среди совершенного мрамора.
Такого не сыщешь ни в одной каменоломне.
Скинем тряпки на пороге, предложила сестре.
Научила ее, та повела плечами, избавляясь от одежды.
И я избавилась.
Мы пришли, сказала повелителю. Если тебя интересуют стригунки, у которых все еще впереди, и их надо обучать предшествующим акту играм, и если ты способен обучить – разве мог познать это среди козлов и старух, - то тебя, конечно, устроит эта девчонка.
Нет, она врет, я уже все знаю, пискнула та.
Но во сто крат желаннее зрелая женщина.
Что превзошла все любовные утехи, и даже умирающий восстанет со смертного ложа.
Грудь моя, о, как сладостно погрузиться и утонуть в этом изобилии.
И твоя грудь, позвала единственного.
Как стена неприступной крепости, я одолею эти стены.
Гладкий камень не обезображен ни одним волоском.
Боковым зрением видела, как сестра моя теребит детские грудки. И как те разбухают под ищущими пальцами.
Мой живот, позвала любимого, насладись необъятной этой равниной.
А если для полноты наслаждения необходимо вонзить когти и зубы, стерплю и эту боль.
Тоже вопьюсь, и пусть наши стоны ураганными порывами ветра сорвут крыши, что нам ураган и буря.
Видела боковым зрением, сестра моя извивалась и ногтями терзала плоть.
Лоно мое - самое изысканное лакомство, позвала любимого.
И твой зверек, нет, огромный зверь, дракон, что ежедневно собирает священную дань.
Норка, убежище для него.
И разве из привычной и удобной норы уйдет он в другую, которую придется разрабатывать долгими, бессонными ночами?
Ищи иных повелителей, пожалела несчастную свою сестру.
Ты проиграла, уничтожила соперницу.
И слова мои всей тяжестью былых поражений навалились и придавили ее.
Или та сама ушла из волшебного замка увечного моего воображения.
Мы так не договаривались, отшатнулась девчонка.
Мужчинам ты предпочитаешь женщин, мол от них не подзалетишь и не принесешь в подоле, я не из таких.
Просто хотела помочь твоему младшему брату, сказала обманщица.
Раствори глаза, разрушила мой замок.
Я растворила.
Ногой уперлась в стену и потянула.
Со скрипом, со стоном разошлись веки.
Никого не было в камере.
В углу валялись ржавые цепи.
А когда я тронула их, рассыпались прахом.
Обманула, а я поверила, оттолкнула меня злая девчонка.
Нет, все – правда, напрасно попыталась удержать ее.
Просто забыла замкнуть двери, а мальчишкам не сидится взаперти, он воспользовался моей промашкой.
Что делают мальчишки? спросила неверную сестру.
Нет, скверна не налипнет на него, не поверила ее обвинениям.
Как все мальчишки пойдет в компьютерный клуб, стрелялки и догонялки – вот их удел.
Пусть играют.
Пусть насытятся этой выдумкой, и рука их, когда повзрослеют, не поднимется на своего брата.
Все мы – братья и сестры, напрасно позвала сестру.
Она попятилась, потом вспомнила о своей наготе, прикрылась скрещенными руками и распущенными волосами.
Сквозь руки и волосы я видела детскую, неразвитую ее грудку, узкие бедра, лоно, похожее на сомкнутый рот со скорбно поджатыми губами.
Девчонка подхватила шторы и завернулась в них.
Но под тряпками не было извечной тайны, ничем не могла привлечь повелителя.
Спиной толкнулась в дверь, вывалилась на лестничную площадку.
К ней устремились соглядатаи.
Что неумело замаскировались под коммунальных работников.
Газовщики проверяли вентили и трубы, с глубокомысленным видом постукивали по ним гаечным ключом.
Пожарные срывали с окон решетки.
Милиция отлавливала подозрительных граждан – подозревали всех – и проверяла документы.
Бандиты или отцы города подыскивали здание под свою резиденцию.
И уже реставраторы очищали потолочные картинки от позднейших наслоений.
На левом боку у них топорщился пиджак.
Если не сгодится для отцов-командиров, откроют еще одно консульство.
И сладким калачом поманят наших простаков.
Толпа состояла из гомункулов деда.
И невозможно разжалобить механизм.
Любыми средствами выведают они мою боль.
Но просто встретила мальчишку, между нами годы жизни.
И ничем не заполнить эту пропасть.

21. Чтобы не разъяснять прописные истины, решила потайным ходом выбраться из обреченной крепости.
А преследователям подбросила приманку.
Девицу, что пыталась унизить и оговорить единственного.
Рычащей сворой набросились они на манок.
Нет, заплутала та в своей лжи, похожие родинки – просто случайное совпадение.
И разве можно привыкнуть к повышенной радиации? не поверила воякам.
Не только к радиации, но жить в огне, могла бы научить я их.
Сказочными саламандрами, которых видели только избранные, но вам недоступно огненное безумие.
И кому интересны похабные похождения какого-то ученого старика? удивилась девица.
То ли моя жизнь, похвалилась она.
Такие парни попадались.
В подсобке, в перерыве между танцами модной дискотеки.
Одновременно раздули пузыри жвачки. Те лопнули с оглушительным грохотом, от нашей любви задрожали стены.
И такие были замечательные резинки. С бородавчатой поверхностью, с усиками на каждой бородавке.
Ненашенские, потянулась она к добровольцам, наши не научились производить даже такие простенькие приспособы.
Скоро уедете, то ли посочувствовала, то ли позавидовала им, с вами, как с иностранцами, это уже более высокий уровень.
Добровольцы попятились и попрятались за соседей.
А вам дам бесплатно, обнадежила бандитов, за это будете отгонять конкуренток.
Но чтобы было естественно, предупредила она, как положено природой, от изысков и извращений не только ладони, но и все тело зарастает волосом, вспомнила свою учительницу.
Училась в школе, пока не вышибли из восьмого класса, а я разве виновата, что они слетались мухами на варенье, обвинила одноклассников.
Но уже тогда только с резинкой, поведала о своей предусмотрительности.
Чем подробнее рассказывала о себе, тем больше скучали преследователи.
Разбрелись по захваченной крепости, пристрастно допрашивали уцелевших защитников.
Я ушла подземным ходом, рано или поздно они найдут лаз.
Задыхаясь, пробивалась туннелем.
Под ногами хлюпала вода, смешанная с нечистотами.
Прохудилась труба коллектора, железо проржавело, из дыр сочилось дерьмо.
Кое-где кладка разошлась, в прорехи видела соседние казематы.
В одном из них хранились государственные архивы первых Романовых, в другом – библиотека Ивана Грозного, листы этих рукописей ломались от воспаленного дыхания.
Если бы не гналась за мальчишкой, а только убегала от преследователей, то давно бы отдалась им.
Ответила бы на любой каверзный вопрос.
Как дед подбирал бабенок для удовлетворения своей похоти?
Не подбирал, но наваливался на первую попавшуюся.
А бабушка не знала, не ведала.
Некогда обманула деда: не родила сына; дорого расплачивалась за свой обман.
Я слеплю из мальчишки мужчину по образу и подобию, и не придется придумывать и обманывать.
Пробивалась туннелем, за спиной рушились стены и своды, преследователи барахтались в обломках.
Не знаю, как долго продолжалось бегство и погоня, наконец, углядела неплотно пригнанную крышку люка; в прожекторном луче света заметались потревоженные пылинки.
В неверном свете различила следы, оставленные мальчишкой.
На том острове клочья тумана слипались в гигантские амебы, их щупальца вздымались.
А вагон, куда забился беглец, вздыбился в грохоте и взрыве железнодорожной катастрофы.
А город встретил пожаром на товарной станции, и власть потребовала найти поджигателя.
Но преследователи пошли по ложному следу; просто родинки наши были похожи; прежде чем броситься в бурный поток, встала на высоком утесе.
Предъявила неопровержимые доказательства – непорочное свое тело.
А когда они потянулись, прыгнула в реку, поток этот обязательно принесет к единственному.
По железным скобам – изъеденный коррозией металл искалечил и порвал ладони – доползла до крышки люка.
Согнувшись, уперлась в нее плечами, тяжесть Земли навалилась, выстояла под этим грузом.
Неохотно и скрипуче отворилась дверь темницы.

22. Ослепило низкое, заходящее солнце, вспыхнули разноцветные круги, в этом кружении различила загонщиков.
Одних девчонок; научила одну, та передала подруге и так далее, с каждой очередной передачей мифы обрастали фантастическими подробностями.
Будто инопланетный разум давно наблюдает за нашими деяниями; пришло время вмешаться и спасти нас.
Прислать своего представителя, так уже случилось две тысячи лет тому назад и послужило основой религии.
Но за тысячелетия мы утратили былую непорочность.
И теперь Спасителю недостаточно возложить длань на незрячего, и слепец прозреет, или словом изгнать бесов из одержимого.
И мертвецы по мановению волшебной палочки не восстанут в погребальных одеждах, а пятью хлебами не накормить голодных.
Требуется более радикальное вмешательство в наши дела; девицы придумали и поверили выдумке.
В вакханалии своего воображения избавлялись от постылой одежды, даже скромные и уродливые не стыдились наготы.
Вознамерились спастись любыми средствами.
Он – единственный, научила я случайную подругу, та другим передала запретные знания.
Найти его можно по следам, придумали они.
Там, где прошел, из скалы бьет родник; надо окунуться в воды, что истекли из его рук.
И это лишь первый шаг грядущего очищения.
Внимательно оглядеть кусты, может быть, терновник изодрал его плоть.
Капли крови обернулись розами.
Пусть колючки вопьются и в наше тело.
Боль, сопутствующая очищению; первая ночь с любимым, неумелые попытки насладиться близостью.
После робких этих шагов следует изучить попавших с силки мальчишек.
Даже Богу не дано удовлетворить все исстрадавшиеся души, среди пленников выбрать с родовой отметиной на груди.
И обязательно, чтобы он признался в своей божественной сущности.
Мы научились добиваться признательных показаний, для этого существует много способов.
Некоторым достаточно показать стандартный набор пыточных инструментов.
А когда мы содрогнемся в предчувствии боли и унижения, поманить нагим телом.
И не отказаться от сладкой приманки.
Я не смогла.
И хотя после первых же слов распознавала фальшь и обман случайных попутчиков, уже не уйти от них.
Пыталась уговорить себя.
Всего лишь тренировка, так спортсмен раз за разом сшибает планку на запредельной высоте, чтобы покорить ее на главных соревнованиях.
Теми провальными попытками подготовилась к заключительной игре.
Но не разобравшись с сущности, следом потянулись подруги.
Слухи множились фантастическими подробностями.
От близости с ним отступают болезни.
С шипением сперма упадет на уже вспаханную землю, и чудное дерево вырастет на удобренной почве.
И скудоумные огорошат своим красноречием, а хромые победят в финальном забеге.
Для этого надо поступить в престижный институт.
И заарканить молодого холостого профессора.
Можно и женатого, мужикам давно уже надоели супруги.
А еще лучше устроиться в процветающую частную фирму.
Но прежде, чем зубами и руками вцепиться в лакомый кусок, изобразить неженку и недотрогу.
Мне жалко и стыдно за них.
Более продвинутые не удовлетворяются этой малостью.
Что им иллюзорное и эфемерное благополучие, когда не остановить необратимый ход времени.
И через несколько лет морщины изомнут некогда совершенные лицо и тело, груди обвиснут, бедра и ягодицы обметает короста и, самое главное, иссякнет живительный сок, что питал обильный источник.
И даже старики не позарятся на бесплодные земли.
Эти ожидают вечной молодости от связи со Спасителем.
Даже случайно опасно оказаться у них на пути.
Сметут набравшим скорость локомотивом, и не заметят искореженные останки на обочине.
И наконец, прописные девственницы, что сомнительным подарком готовы всучить свою постылую невинность.
За неимением принца или короля…
Они тоже погубят любую, что вознамерится помешать очистительной жертве.
Загонщиками устремились на зверя.
Но тот давно ушел за флажки, мужчины всегда подставляют нас в критических обстоятельствах.
В лучшем случае умеют вбить гвоздик, но молоток, лестницу и все остальное, необходимое для сложной операции, обязаны предоставить мы.
Надвинулись и нависли толпой убийц и насильников.
Напрасно я зажмурилась, все равно видела мерцающие глаза, окровавленные губы и когти.
Тогда сказала в оскаленные лица.
Разве выстрадали больше меня? не поверила смертельной их жажде.
Вечно жить в тени великого человека…
А значит не отбрасывать свою тень.
И при этом знать все его слабости и пороки.
Но многочисленным его последователям и биографам обязательно подавать их причудами гения.
Свою жизнь положить на сомнительный алтарь.
Любить и ненавидеть великого человека.
Вы способны на такое?
И, наконец, вырваться из сетей.
Но тут же запутаться в силках.
Измыслить мальчишку, впервые попавшего в большой город.
Из глины слепить еще одного гомункула.
И тот не должен догадываться об отчаянных усилиях Творца.
Вы способны на это? бросила в отпрянувшие лица.
Облачиться в пояс верности и выбросить ключи.
Изнывая от жажды, не испить из источника.
Снисходительной улыбкой наставницы отвечать на детские его шалости.
А когда он в очередной раз вываляется в грязи, выдрать ее из пор и не замараться.
После того, как ушел дед, призналась я, поклялась не знать мужчин.
И мало пояса верности, полотенцем перевязала грудь. Так затянула жгут, что перехватило дыхание.
И не распутать узел.
Что вам мальчишка? вопросила обманутых подруг, охотьтесь в богатых угодьях. Там, где непуганая дичь доверчиво подпускает охотника.
Жирные, истекающие соком каплуны, хрюкающие в луже боровы.
И пока вы будете наслаждаться очередной победой, я подготовлю мальчишку.
Обогащу его нашими достижениями.
Нет, не на черепахе и не на слонах покоится мир, но своей тяжестью придавил наши плечи.
И только тот мужчина достоин великого дара, кто осознал простую эту истину.
Именно такого слеплю из мальчишки.
Тогда приходите на пир изобилия.
Тогда мужчины даруют нам вечную молодость и избавление от хвори.
Но не испортите мальчишку, попросила подруг.
И подступила к красным флажкам.
Ружья нацелились, указательный палец застыл на спусковом крючке.
Страшно идти под прицелом; пусть стреляют в упор, чтобы долго не мучиться.
Приподняла канаты и подлезла под них.
Красный флажок или мулета, которой дразнят разъяренного быка.
Нижний край намок и отяжелел от крови.
Густыми, тяжелыми каплями срывается она на арену и скатывается в шарики из пыли.
Шпага матадора вонзилась; отступила на непослушных, негнущихся ногах.
Клинок сломался от неверного удара, публика освистала и укротителя и не желавшего драться быка.
Вслед за дедом и за мальчишкой ухватилась за ствол березы, нависшей над болотным окном.
Выбралась из трясины и обессилено повалилась на кочку.
В грязи копошились жабы и пиявки. Раздували свои мешки или были похожи на кровяные колбаски.
Ушла от преследователей; медведь откатился, оставив просеку в раздавленных лепешках помета.
Оболгала и предала деда, только так можно избавиться от постоянного надзора; мертвые не должны цепляться за живых.
И если существует загробная жизнь – я не верю в это, - то бесплотные тени не укажут дорогу.
В лучшем случае заведут в трясину пустых воспоминаний.
Отринула деда, стала вольной птицей.
Но не привыкла к свободе, сама разбросала сети и насторожила силки.
В очередной раз избавилась от соперниц, осталось отыскать мальчишку.
Пока наши бездушность и безразличие не искорежили его душу.

23. Осторожно и боязливо лазутчиком на вражеской территории добралась до штаба воображаемого противника.
До окованной железом двери, корявая надпись на плакате сообщала о последствиях проникновения в этот штаб.
Завлекала желторотых юнцов заманчивыми предложениями.
Здесь и только здесь можно ощутить се6я настоящим мужчиной: всего лишь ножом, винтовкой, автоматом, гранатометом, портативной атомной бомбой уничтожить армаду танков или эскадрилью истребителей. А если кончатся снаряды и патроны, руками задушить врага.
Для этого каждому вручали несколько жизней, и если не получалось убить с первого раза, можно повторить попытку.
Лишь на секунду позавидовала я мнимому их бессмертию, дверь скрипуче затворилась за спиной, оглушил грохот холостых разрывов и тяжелый запах пота; так потеют мужчины, когда в страхе и в отчаянье вздымают над головой слабые руки.
Полутьму подвала разрывали сполохи, когда на экранах мониторов мальчишки подавляли огненные точки противника.
И чтобы отыскать среди будущих убийц единственного, требовалось заглянуть в глаза каждому, заставить их оторваться от смертельной работы; почти невозможно излечить наркомана от гибельного пристрастия.
Припадая к искореженной земле, долго ковыляла дедовым полигоном.
Трагические события, как считают некоторые философы, повторяются фарсом; если дед всерьез измышлял убийственной орудие, то детям его гомункулов – потеряв память, человек сохраняет способность к тиражированию – достаточно тени его свершений.
От сладковатого запаха разложения кружилась голова.
И когда ко мне незаметно подобрался содержатель этого притона, я отшатнулась от глубоких язв, из которых сочились кровь и сукровица.
Просто показалось, попыталась уговорить себя; где та грань, за которой игра обращается в действительность? спросила у хозяина.
Разве жизнь наша не игра? вопросом на вопрос ответил он.
И можно углубиться в такие философские дебри, выясняя сущность надуманной проблемы, что не выбраться из зарослей.
Отдайте мне единственного, взмолилась я.
Только наделенный определенными полномочиями человек может обращаться с подобными требованиями, подумал хозяин – я разобрала ущербную его мысль, - будьте вы прокляты! проклял голодающих чиновников.
Так и я недавно отбивалась от многочисленных преследователей.
От ученых, что желали разобраться в сущности проблемы, но столько узлов на бесконечной веревке, что бесполезно распутывать, а рассечь их не хватало мастерства и решимости.
От вояк, что мечтали найти противоядие от повышенной радиации; и когда жизнь вымрет после взрыва нейтронной бомбы, в одиночку наслаждаться дармовым лакомством.
От добровольцев, что жаждали выслужиться и с этим достатком уехать на чужбину.
От нуворишей, позарившихся на бесхозную квартиру.
От владельцев казино и бандитов, опекавших некогда прибыльные заведения.
От Власти, что по старинке управляет своими верноподданными.
От всего и всех, от памяти, что терзает и не позволяет жить по-человечески.
И верной женой встречать притомившегося на постылой работе мужа.
А если и замечать запах женщины и следы порока, то списывать это на разыгравшееся воображение.
Или вслед за подругами повторять, что так они устроены:: желают везде разбросать поганое свое семя.
И разбрасывают, в лучшем случае попадает оно на бесплодную землю, и ничего не родит мертвая земля; но иногда получаются не знающие отцовской ласки гомункулы; мужчины устремились за дедом, но обломали ноги на горных кручах; не достигнув вершин, гадами копошились в пропастях и провалах; как некогда на кладбище грязь наползла на одежду, я задохнулась в грязи и в прахе.
Все по лицензии! отбился хозяин.
Прежде чем в очередной раз откупиться, выплеснул на меня свое негодование.
Это только первый этап! рассказал об учебном центре.
Или попытался соблазнить бродяжку грандиозностью увечных замыслов.
Сколько подобных ему прошли через мои руки.
Или в руках скольких убийц и насильников побывала я за долгие годы.
Один мечтал возвыситься над всеми, а если кто-то попытается вскарабкаться за ним, столкнуть на преследователя камень.
И умиротворенно наблюдать, как жернова перемалывают беззащитную человеческую плоть.
И пусть мне удалось спастись, жернова перемололи часть моей души.
Другой ненавидел инородцев, жаждал уничтожить или выслать их из страны, глухой стеной отгородиться от чуждого влияния; будто можно развиваться и процветать в изоляции, мнимое это процветание обернется неминуемой гибелью.
Еще некая часть души осталась у этого безумца; раны кровоточили, не спасали бинты и повязки.
Третий мечтал прославиться, убив королеву.
Я склонила перед ним повинную голову.
Щербатая поверхность плахи изодрала щеки и губы.
Но промахнулся, лезвие оцарапало кожу.
Возненавидела мужчин; дед ушел, они были бледным подобием его преступлений и величия.
Наконец, после долгих поисков обнаружила выбравшегося из таежного схрона мальчишку.
Различила в нем предпосылки грядущих свершений.
Но если и пыталась извести мужчин, то поклялась не испоганить мальчишку.
Напугала его грязью и соблазнами большого города.
Впихнула в еще более топкое болото.
Но когда преследователи устремились по следу, повели их в ложном направлении.
Обнаженной и прекрасной встала на утесе над стремниной.
Они мотыльками на обманчивый огонь полетели на манок, взмахнула руками и оттолкнулась от скалы.
Но не воспарила, не одолела тяжесть земного притяжения.
И мальчишка не возмужал от напрасной этой жертвы.
Тогда создала основы новой религии.
Каждые две тысячи лет Земля настолько погрязает в грехе, что необходимо вмешательство очередного Спасителя.
И Вершители нашей судьбы снисходят к униженным просьбам несчастных подопечных.
Вместо того, чтобы вычеркнуть нас из реестра обитаемых миров, в очередной раз сотрясают основы мироздания.
И вот уже, пугливо озираясь и настораживаясь на каждый шорох, их посланник крадется враждебным городом.
Выбравшись из позолоченной клетки, куда я спрятала его.
Для твоего же блага, напрасно пыталась уговорить мальчишку.
Если нагим и беззащитным явиться в этот мир, он безжалостно расправится.
Так явилась бабушка, а потом мать.
Одна пыталась покорностью и обманом удержать повелителя, потворствовала его предательству и измене; и он всегда возвращался, но истерзанный отчаянием и раскаянием; чтобы очиститься от скверны, подбирал у пивных ларьков случайных собутыльников.
Сын его своей жизнью искупил грехи отца.
И вдова сына – моя мать – перевязав полотенцем грудь, напрасно бродила по городу, никто не мог заменить единственного.
Безумие навалилось, в густом и ядовитом этом тумане вернулась в свои чертоги.
Дети обязаны заступить вместо отцов, отдалась бредовой выдумке, но причина и следствие взаимозаменяемы в вашей бестолковой и преступной науке уничтожения, а значит и отцы должны заменить притомившихся сыновей, придумала она.
И узлом на спине собрала материю. Полупрозрачная ткань ночной рубашки вызывающе обтянула великолепное обездоленное тело.
Ничего не изменит еще одно кровосмешение среди тысяч и миллионов других.
Нет, ты лишь временно покинул меня, обратилась к бросившему ее мужу, скоро мы встретимся.
Уже встретились…, еще…, сильнее…, не уходи…, отдалась своему бреду.
А вы здоровы, а мир ваш не сошел с ума? вопросила повязавших ее санитаров.
И мне не выстоять под пыткой воспоминаний, вскарабкалась на подоконник.
Решетку заранее выломали, окно распахнули.
Взлетела, но не воспарила над нами.
И если ты нагим и беззащитным придешь в этот мир, он погубит и тебя, предупредила я мальчишку.

24. Или других мальчишек, хозяин привел в соседний подвал, где собрались завсегдатаи.
Игрушечные корабли были потоплены, гонки выиграны и вершины покорены, по интернету общались они со своими зарубежными сверстниками.
Я увидела тех за тысячи миль и за свинцовыми или бетонными стенами бункера.
По-разному можно спланировать вторжение на вражескую территорию.
Те стратеги спланировали.
И если их предшественники наваливались на нас стальными армадами, и мы поначалу отступали, то рано или поздно распрямлялась туго сжатая пружина.
И мы побеждали несметными жертвами, топили врага в морях своей крови.
Но некогда было праздновать победу, готовились к грядущим сражениям.
И как-то незаметно надорвались от непомерной нагрузки.
Рухнула великая империя, ее осколки вроде бы не угрожали заморскому властелину.
Тот добрый дяденька протянул лживую руку дружбы.
Мы доверчиво ухватились за нее, не заметив, что пальцы другой руки сложены в кукиш.
Нас так неловко вытаскивали из трясины, что все глубже втаптывали в нее.
И когда казалось, уже не выбраться на твердую землю, и так называемому спасателю не надо прятать вторую руку, вдруг нащупали притопленное бревно.
Или скрюченными пальцами дотянулись до ствола склонившейся над болотным окном березы.
Задыхаясь, повалились на кочку.
Поползли червем или болотным гадом.
А потом передвигались на карачках, раздирая колени и ладони об еще редкие скальные выступы.
Подвальная нечисть сбежалась слизывать кровь.
Наконец, мы поднялись и, прежде чем шагнуть, широко расставили ноги на шаткой палубе.
Одолели качку, сначала ухватились за ванты, потом отказались от ненадежной опоры.
За океаном насторожились самозванные друзья.
Та держава вообразила себя всемирным поводырем.
Мир вроде бы покорился железной руке в лайковой перчатке.
Но, наблюдая за нашими потугами, постепенно тоже поднимался с коленей.
Поводыри всполошились.
Чтобы сохранить свою власть, были готовы на любое преступление.
Их высоколобые мужи выдвигали самые бредовые прожекты.
Мы прошли и не через такой бред, преждевременно отмахнулись от их угроз.
С гибелью деда по свету разбрелись сотни и тысячи беспризорных гомункулов.
И можно что угодно записать на чистом листе их памяти.
У нас некому записывать, некоторых из беспризорников вывезли за океан.
И оказалось, что из этого исходного материала можно вылепить гениального физика, математика и убийцу.
Как некогда слепили из деда.
Когда Творец создал первых людей, и племя размножилось (для этого акт соития пришлось обернуть изысканным наслаждением), неразумные представители рабов отринули низменную свою сущность и возжелали незаслуженной свободы.
Этих смутьянов Отец Небесный отметил родинкой на груди.
Как мишенью, чтобы не промахнуться.
Многих уничтожили, нескольким удалось укрыться в таежном схроне.
Один из них, мой дед, вырвался из ненадежного убежища.
И мир содрогнулся от великих его преступлений.
А когда воякам почудилось, что они до последней капли вычерпали неиссякаемый источник, боязливой толпой подступили они к отступнику.
Вот еще, вознамерился восстановить сведенные под корень леса и обитавших там зверюшек.
Да на наш век хватит псов и рук, бросать им палку.
Загонщики в генеральских мундирах накинули на богатыря ловчие сети.
А он повел плечами и разорвал их.
Тогда подсунули самых аппетитных и развратных бабенок, уж теперь-то наверняка завязнет тот в их ласках.
А он опять выбрался из трясины.
Преследователи рассказали о давнем обмане: царевна даровала ему чужого ребенка.
И вновь просчитался наивный генералитет; тот – твой сын, кого воспитал и в кого вложил мечущуюся свою душу.
Продолжали преследовать отступника: вынудили взять топор, а на плаху положили кровного его сына.
Содрали с того ветхую одежду, под позднейшими наслоениями на груди обнажилась родинка.
Мишень для стрелка.
Такая же была у деда, у всего нашего несчастного и преступного рода.
Поплевав на ладони, дровосек замахнулся.
Для меня нет более привлекательного запаха, чем запах настоящей мужской работы.
Трепещущими ноздрями, полной грудью, открывшимися порами вдохнула я его.
Топор ударил, щепки полетели.
Зашатались и рухнули карточные домики его преследователей.
Но в одиночку не одолеть дракона, на месте срубленной головы вырастали десятки еще более уродливых.
И каждая изрыгала хулу на притомившегося бойца.
И никто не помог, попрятались так называемые соратники, а самые впечатлительные нахлобучили на голову подушку.
Или ухватились за бутылку, утопить в вине угрызения совести.
Если таковая имелась, некоторые еще верили в свою непорочность.
И ты не виновен, если не знаешь о гибели ближнего.
Или загодя обвиняешь того во всех смертных грехах.
Попрятались от действительности, не услышали, как содрогнулся обездоленный мир.
И ничем не восполнить потерю.
Говорят, человек существует, пока остается в нашей памяти; так можно оправдать даже преступное бездействие.
Погиб великий ученый и преступник, и, казалось, уже никогда не воспрянет поверженная империя.
Но мы поднялись с коленей, широко расставили ноги на шаткой палубе.
Повели плечами, полопались канаты, которыми нас повязали.
Тогда гонители измыслили самую подлую каверзу.
Мальчишки стремятся познать мир, по интернету вышли на них.
Прикинулись такими же пацанами, но более продвинутыми в освоении всемирной паутины.
Я воочию увидела ее.
В этом подвале мальчишки получали послания по электронной почте от неведомых отправителей, охотно откликались на их предложения; бились в паутине и все больше запутывались.
Пауки подобрались и нацелились.
Напрасно я отшатнулась и прикрылась скрещенными руками.
Если и не вырастут в ученых, то всегда заработают на хороший кусок мяса! провозгласил хозяин.
Пища эта была отравлена, сам он давно уже притерпелся к отраве.
Корреспонденты переговаривались на малопонятном жаргоне из смеси русского, английского языка и условных терминов, я разобралась в этой путанице.
Новая игра, за нее охотно ухватились несмышленыши.
Требовалось выполнить указания заморского игрока, а потом досконально отчитаться о проделанной работе.
Глаза у мальчишек разгорелись, покраснели уши и щеки.
Игра начиналась с безобидных заданий.
Например, поначалу требовалось незаметно спрятать записку в дупле старого дерева, а другой мальчишка должен так же незаметно забрать ее.
Или надо позвонить директору школы и сообщить, что дом заминирован, это задание с особым рвением выполняли нерадивые ученики.
Ах, как замечательно вместо контрольной гурьбой выкатиться на улицу.
И заранее знать, что ничего не найдут натасканные на взрывчатку служивые и их собаки.
Подложить воображаемую бомбу под школы, вокзалы, почты и правительственные учреждения.
И с усмешкой наблюдать, как наши правители гурьбой высыпают на улицы.
Если так можно обозвать их походку.
С одной стороны нельзя уронить свое достоинство, да и разучились они торопиться, но так хочется побыстрее убраться подальше от неведомой опасности.
Некоторых, обезноживших от страха, выволакивала охрана.
И те свирепо таращились, готовые обрушить сановный гнев на злых шутников.
Но привратники привычно выпячивали грудь и молодцевато прищелкивали каблуками.
А если их все же переводили на другой объект, то не особенно отчаивались от этой перемены.
Подальше от начальства, целее будешь, утешали себя самые прозорливые.
Всего лишь безобидные шутки продвинутых пользователей компьютера, игра, в которую их завлекли заморские сверстники.
Я увидела тех игроков, укрывшихся в надежных бункерах, и у них под одеждой угадывались лычки и погоны.
Все более изощренными становились задания.
И все более неохотно высокие чиновники покидали свои насесты, а собаки обнюхивали помещения, от многочисленных повторов притупилась острота восприятия.
Долгая и тщательная подготовка к заключительному акту; заморский стратег, наконец, скомандовал, исполнители взяли под козырек.
Знаки и символы сложились в преступную команду.
Одним мальчишкам из тайников требовалось достать припрятанную там взрывчатку и заложить ее по почтам, вокзалам, правительственным учреждениям, другие должны были отвлечь внимание правоохранительных органов.
Направить их по ложному следу, собаки и служивые в очередной раз напрасно обнюхают якобы заминированные свалки и помойки.
Запах гнили и разложения давно уже впитался в одежду и в поры, и ничего не учует даже самый совершенный нос.
А взрывчатка, конечно, не настоящая, просто еще одна проверка бдительности власти, чтобы напрасно не жрали ваш хлеб, от сытой пищи лоснятся их бока и лица.

25. Так разобрала я среди знаков и символов, в мешанине русского и английского жаргона; и еще увидела своего подопечного, крадущегося ночным городом.
Привык к свободе и вырвался из клетки, что ему позолоченные штыри.
Я проговорилась об очередном пришествии, весть эта распространилась по городу.
Среди обездоленных моих подруг; я пожалела и возненавидела их, они призрели мою жалость и отмахнулись или притерпелись к ненависти.
Самые робкие, чистые и боязливые осторожно выглядывали из своих укрытий, но при малейшем шорохе прятались под панцирем, более изощренные и жаждущие возбужденной толпой высыпали на улицу.
Считается, мужчины - вечные искатели, мы тоже стремимся, хотя не так заметны наши потуги.
Если повезет, находим своего суженого.
И охотно забираемся в золотую клетку.
Пусть повелители запирают двери, еще и сами навешиваем дополнительные замки, чтобы ненароком не выпорхнуть на волю.
Но все же умудряемся взламывать самые хитроумные запоры.
Ну что еще нужно нам, разве недостаточно спать и испражняться на золоте?
И сторожа готовы выполнить любую прихоть.
Можно отправиться на южные острова, а если мужу недосуг поехать с тобой, сторожа и на пушечный выстрел не подпустят любую особу мужского пола.
И достанут тебе не только диковинный плод, но и звезду с небосклона.
Не очень-то и хотелось, выбрасываем мы бесполезные эти звезды.
Не очень-то и хотелось, повторяют несчастные мои подруги, глубокой ночью выбираясь из клетки.
У одной муж уехал на встречу с заграничными партнерами, а охрана на радостях устроила небольшую пирушку и забыла о своей подопечной; муж другой не мог засыпать без снотворного, этой ночью сон его был особенно тяжелым; третья служила лишь вывеской для удачливого предпринимателя, ее обществу предпочитал он общение с мальчишками; обездоленные дамочки выбрались на ночную прогулку.
Жили в одном доме, старинный этот дворец облюбовали новые хозяева жизни.
По слухам там ранее обитали верные прислужники власти, так называемые ученые, их переселили в менее престижный район.
Осталась одна бесхозная квартира, в ней вроде бы собирались открыть музей.
Будто кому-то интересно, какую кровать продавливал и на каком горшке сидел неведомый гений, достаточно памятной доски на чердаке или в подвале.
Квартиру еще не захватили, претенденты едва не передрались, но их женам нечего было делить; случайно сталкиваясь на светских тусовках, они обменивались дружескими улыбками.
От хищного оскала в жилах леденела кровь, не сразу удавалось размять застывшие в гримасе, одеревеневшие лицевые мускулы.
В золотых клетках обостряются все чувства, женщины едва ли ни первыми в городе учуяли пришельца.
И отправившись на ночную прогулку, случайно оказались около заветной двери.
Доктор прописал, сказала одна; люблю я пышное чего-то увядание, сослалась другая на осень школьного поэта; мы так играем с моим идиотом, сообщила третья, только поиск возбуждает мужское его достоинство, добавила она, и изобразила это мнимое достоинство: уронила на плечо голову и выпростала язык.
Тебе это идет, поддержали ее подруги.
Знаю я твоего коновала, мгновенно отреагировала обиженная женщина.
Как он тебя запрягает и погоняет? поддержала ее другая.
Пусть пышное, но все же увядание, порядком ты уже пожухла, отбилась женщина от одной, и ты – хороша, отбрила другую.
Ох, хороша и ядрена, охотно согласилась та; и можно было до бесконечности шутливо препираться перед запертой дверью; и за отвлекающими разговорами незаметно просочиться в крепость; лениво бранясь, они принюхались; крепость давно покинули защитники.
Хватит, так у нас ничего не получится, решительно прервала пустые эти дебаты самая сообразительная.
Чтобы меня продолжал искать мой богатый идиот, а тебя бы и дальше пользовал твой коновал; наверное, от общения с кобылами некоторые примечательные части его тела приобрели жеребячью мощь, не удержалась она от ехидного замечания; а твое увядание пусть обернется буйным цветением, ох, не позавидую тому, кто отравится этим цветом, в общем, чтобы выжить в этом гибнущем мире, надо хоть ненадолго объединить свои усилия.
Найти его, испить из хмельного источника, начертала она программу и план их действий.
Нам не привыкать отпихивать других, согласилась ее подруга.
А вдруг войдем мы в новое Писание; если хорошо заплатить, напишут любую ерунду, размечталась другая.
Как там, волосами обтереть мокрые и грязные его бедра? вспомнила она древние каноны.
Такого у меня еще не было, призналась в своей ущербности.
Но сначала надо порядком нагрешить, чтобы мир содрогнулся от твоего греха, подколола ее такая же начитанная подруга.
Было, а нужно, еще добавлю, согласилась та.
По метлам! отринула пустые отговорки самая решительная.
Потными трепещущими ляжками обхватили черенок воображаемой метлы, палки эти были похожи на огромный сучковатый член.
Зловещими ночными птицами вывалились из чердачного окна, или нечистью выхлестнули из подвала, или конницей безжалостных степняков вытоптали некогда процветающие города, не разобрать было за их похотью.

26. Я потянулась за мальчишками, что отправились на задание.
Но заморские стратеги просчитались, почти невозможно сокрушить нас: мы чахнем от упорного и въедливого труда, но непобедимы в минуты смертельной опасности.
Бомбы заложат под правительственные учреждения, под чиновников, что присосались клопами и вдоволь попили нашей кровушки.
И если те погибнут, только полнее очистимся мы от скверны.
Но, наверняка, пожалеем их.
Нам свойственно жалеть поверженного врага и ронять слезинки на его могиле.
Эта беда наконец-то сплотит нацию.
Подобно нашим предкам – об этом не упоминается в хрониках, покоренные народы успешно перелицевали историю - копытами
азиатских коней пройдем поверженной Европой.
И алчность и бережливость европейцев заменим на купеческий размах необъятной нашей души.
Но если при взрыве погибнет хотя бы один ребенок, не прощу себе этого преступления.
На дедовом полигоне бабушке иногда удавалось предотвратить преждевременный взрыв, пусть дед сначала укроется в бункере.
Он еще не укрылся, заправской ищейкой устремилась я по следу.
Многое переняла от деда, или в минуты смертельной опасности помогала его тень.
Если найти бомбу, наверное, удастся ее обезвредить.
Выдрать детонатор или многократно убыстрить ход времени.
Чтобы минуты и часы вместили года и десятилетия.
И пусть века эти глубокими каньонами обезобразят лицо, и станет пустыней некогда плодородная моя долина, но взрывчатка обратится в первоначальные составляющие.
В селитру и уголь, и геологи подивятся богатым этим месторождениям.
Устремилась за поджигателями, дерево и камень готовы были вспыхнуть, уничтожить жизнь.
Преследовала их: на первом шагу поредели и поседели волосы, на втором выжатыми бурдюками обвисли ранее полноводные груди, на третьем заблудилась в пустыне.
Она манила и дразнила миражами.
Увидела, как подруги с ловчими сетями вышли на охоту.
И когда мой подопечный полной грудью вдохнул сладкий воздух свободы, набросили на него сети.
Я рванулась высвободить запутавшегося в силках его зверя.
Другие мальчишки – эти миражи были еще более яркими и реальными, - что до этого вроде бы заплутали среди руин, кажется, среди камня и щебня отыскали дорогу.
Передвигались короткими перебежками от укрытия к укрытию, заморский дяденька снабдил их подробной картой, составленной с помощью спутника, карта эта устарела через несколько минут.
Достаточно неловкого движения, чтобы развалился очередной карточный домик.
Здание вспороли словно консервным ножом, обнажились квартиры как нижнее белье скромницы.
Трусики ее и ночная рубашка были аккуратно заштопаны.
Но когда мальчишки попытались высмотреть подробности, девица прикрылась полуразрушенными стенами.
Останки рухнули грудой искрошившихся кирпичей.
И уже ничего нельзя признать в руинах.
И казалось, не выбраться из развалин, не помогали и самые подробные карты.
Пошатываясь и не позволяя себе обернуться, побрела я на этот мираж.
За спиной падальщики окружили моего подопечного.
Из встопорщенных перьев выглядывала голая, морщинистая шея, из пасти стекала и прожигала песок слюна.
Я не уничтожила птиц, но убежала от них. Шипы, битое стекло и раскаленные угли впивались в подошву. Насквозь пронзали и прожигали.
И все глубже въедались в лицо канавы увядания.
Брела пересеченной местностью, ломая хрупкие старушечьи кости.
И всей силой воображения пыталась преобразовать мираж грядущей гибели планеты.
Сил не хватало на два миража, колдовство выдохлось и проржавело за годы бездействия.
Когда вмешивались и в те и в другие события, миражи меркли в моем воображении, порывы ветра развеивали туманную дымку.
И оставалась безжизненная пустыня, даже змеи и ящерки не водились в мертвом песке.
Самое трудное – выбрать.
Выбрала вечную молодость, если душой прикипеть к избраннику, и он гораздо младше, юность его напоит и пожухлый твой цвет.
И никогда не наступит осень, и тем более вечное лето не сменится губительной зимой.
И что мне – гибель человечества, своей близостью отгородимся мы от этой напасти.
Как дед отгораживался от преступных своих деяний, и в каждой очередной подстилке пытался различить былую царевну.
А когда нащупывал погоны, обрывал их с мясом и со стоном наслаждения.
Девки запрокидывали голову в похоти и в вожделении.
И если хоть что-то передалось мне от деда – а передалось многое, подобно ему умела преобразовывать мир, но если деду преобразования эти давались упорным трудом, то мне – наитием, словно действиями моими руководил неведомый наставник, - не надо мне дедова разгула и непотребства, оставьте единственного, напрасно молила я суровых учителей, они остались глухи к моей мольбе.
Я выбрала, и наплевать на мир с его бедами и горестями; вопреки выбору побрела к миражу дымящихся останков некогда процветающего города.
Уходя от себя, от своей жизни; веревки, что связывали с былым, зазвенели тугими струнами.
Ломая ногти и пальцы, попыталась оборвать их, потом впилась зубами.
Рот забило шерстью и обрывками ткани.
Задыхалась, но терпела.
С протяжным, тоскливым стоном лопались канаты.
Мальчишки разобрались в карте или научились ориентироваться в развалинах, стоило пойти в неправильном направлении, как руины сменялись дымящимися остовами зданий, потом были пустые коробки дворцов и башен, потом люди обживали их и уже не ведали об апокалипсисе.
Тогда настырные искатели возвращались к развилке и шли другим путем.
И не ощущали запах гари и разложения, еще и не к таким запахам притерпелись в компьютерных играх.
И тем более не слышали крики покалеченных и раздавленных горожан.
На каждую игру им было отпущено несколько жизней, думали, каждый владеет этим изобилием.
Брела следами смерти и разрушения, не оглядывалась, но знала, что происходит за спиной.

27. Вот прибыл товарняк из таежной глуши, больше ни одному поезду не удастся пробиться заброшенной веткой.
И не будет повторной попытки, только единожды можно приобщиться к благодати очередного пришествия.
Каждая из пресыщенных этих женщин привела с собой охрану, встречающие окружили состав – ноги на ширину плеч, руки на ложе и на ствол автомата.
Краска на стволе облупилась от смертельной работы.
Сначала командиры с подозрением приглядывались к соперникам, потом сговорились; пусть бабоньки сами разбираются и выцарапывают глаза, наше дело – найти и обезвредить врага, то есть очередного спасителя.
Чего только ни напридумают они от безделья, шепотом осудили хозяек.
Пусть искажаются, лишь бы исправно платили, заключили они.
Нагрудные карманы привычно оттопырились.
По вагонам, скомандовали убийцы.
Лень и противно было копаться в вонючем тряпье, штыками пропарывали заскорузлые тряпки.
Когда железо вонзалось, я содрогалась от боли.
Как некогда – от пыточного штыря, та боль постепенно сменялась наслаждением, на этот раз даже не надеялась.
Иногда штык натыкался на тела, тогда разгребали тряпки, находили трупы, снова кололи.
Наконец, обнаружили человека; тот не вскрикнул, просто с железа сорвались капли крови.
Завернули преступнику руки за спину, он согнулся, пинками и победными возгласами погнали его к эшафоту.
Молчал, но внутренний его крик, вопль попавшего в капкан зверя раздирал барабанные перепонки.
Завидев добычу, дамочки плотоядно огладили груди, живот и ягодицы.
Эти так называемые прелести колыхались потревоженной квашней и выхлестывали из кадки.
Преследуя мальчишек, я тоже огладила.
Груди мои иссохли, лоно замкнули на замок, а ключ потеряли, на ягодицах прощупывались кости.
На полигоне, что во множестве возвели после гибели деда.
Если тому было достаточно одного для преступных своих деяний, то нынешние растиражировали их сотнями.
Город потеснился перед неизбежностью грядущей гибели.
Брела полигоном, все ближе подбиралась к эпицентру, напрасно зажимала уши и занавешивала глаза; охотники привязали зверя к шесту и приволокли к предводителям, те с вожделением уставились на добычу.
Меня привязали и приволокли; бейте, терзайте! бросила им в лицо.
Если его отмыть…, сказала одна, и приодеть, добавила другая, вернее раздеть, поправила третья.
Словно вынесли смертельный приговор, палачи закивали китайскими болванчиками.
Содрали с шеста добычу, человек пополз, извиваясь червем или болотным гадом, раздирая кожу и душу об асфальт и камень.
Я поползла, сил не осталось идти; мальчишки заложили взрывчатку и запустили механизм.
Тиканье часов оглушило ударами метронома.
Швырнули пленника на камень, содрали с него грязные тряпки; дамочки уставились и облизнулись; не на что было смотреть, зверек его укрылся в паховой ямке.
Так прячется щенок в своем логове; мать ежедневно ласкала и вылизывала шерстку, но однажды не вернулась.
Волчьей или лисьей шкурой украсила охотничий домик.
Малыш напрасно укрылся в логове, беспощадные руки выковырнут его из убежища.
Но сначала подручные палачей отмоют пленника от грязи и похоти предыдущих соитий.
И пусть тот клянется, что еще не вкусил греховной и сладостной отравы, знаем мы лживые мужские клятвы.
Даже если их застукать на месте преступления, отодрать от очередной подстилки, напрочь отрицают они освою вину.
Так убедительно врут, что хочется расправиться с обманщиками.
Как некогда гречанки на своем острове, а потом вплавь устремлялись за судами.
А гребцы сильнее налегали на весла.
Струя ледяной воды ударила, размазала по стене.
Вода рывками выходила из рукава, так опытный и беспощадный боксер избивает незадачливого соперника.
Задыхаясь под напором воды, доползла я до почты, телеграфа, вокзала и дома правительства.
Бомбы были заложены, шестерни часового механизма проворачивались с грохотом состава на стыках рельс, или так гремела вода, размазывая по стене плоть.
Ломая ногти и пальцы, отодрала крышку коробки, заплутала в разноцветных проводах.
До взрыва оставались секунды, наудачу ухватила красный тревожный провод.
Как некогда на экзаменах: в отчаянии могла нести любую галиматью, профессора откровением внимали этой невнятице.
Достаточно оборвать любой провод, чтобы обезвредить взрывное устройство, а если взрыв грянет, нам не дано узнать об этом.
Прах наш, если таковой останется, ветром развеет по мертвой планете.
И ничего не вырастет на отравленной земле.
Провод не поддавался, ухватила зубами, эмаль потрескалась, рот забило шерстью и ошметками материи.
Обнаженного и прекрасного пленника швырнули к ногам палачей.
Обездоленный его зверек напрасно забился в логово, безжалостные руки выковырнут из паховой ямки.
Пыхтя и толкаясь, пресыщенные эти дамочки устремились к очередной жертве.
Одна похотливо огладила свои ягодицы, я тоже попробовала но разодрала ладони об изломанные кости, другая с усилием приподняла опавшие груди, мои обвисли досуха выжатыми бурдюками, третья распахнула ненасытное лоно, то хищно оскалилось, я тоже жаждала, давно уже пересохли мои источники.
И пусть лучше грянет взрыв, чем они надругаются; неужели для того, чтобы спасти человечество, надо вываляться в грязи и в дерьме? будьте прокляты, Вершители, придумавшие это.
Пусть грянет взрыв; напрасно взывая к Вершителям, перекусила я провод.
Земля выжила, зубами выдрала детонатор.
Пахло, как в больничной палате, когда даже привычные ко всему санитары предпочитают не заходить к умирающим, все равно не помочь смертникам.
Задыхалась и содрогалась от боли, видела все до последней складочки.
Как в несколько рук пытались выковырнуть звереныша из убежища; не увернуться тому от алчущих пальцев.
Наконец, выковырнули, подивились его чахлости и немощи.
У моего и то больше, когда отправляется он к своим партнершам, похвалилась наблюдательная девица.
А если моего заморыша растянуть на прокрустовом или как-там-его ложе…, согласилась другая.
Зато мальчишки, которых мой пользует, не становятся калеками, сказала третья.
Презрением и насмешкой оттолкнули Спасителя.
Но если его предшественник, когда того били по щеке, подставлял другую, во всяком случае так проповедовал нам, то мой ученик воспрянул от незаслуженной обиды.
Так случается, когда они еще не сознают себя мужчинами, но вдруг случайно замечают ранее неведомое.
Вот девчонка, которую считают своим парнем, неожиданно натягивает подол платья на изодранные коленки, или старенькую, заношенную футболку меняет на майку с затейливыми вставками и узорами. А волосы уже не собраны в пучок на затылке, а свободной волной ниспадают на плечи. И от них пахнет цветущими травами, и на запах слетаются пчелы.
Зачем ты так… но стало гораздо интереснее, шепчут прозревшие мальчишки.
А потом ночью, когда не спится, и горячие волны расходятся от низа живота, нащупывают в паху первые волосики мужественности и созревания.
И зверьки их оборачиваются прожорливыми хищниками.
Мальчишка прижался к стене, прикрылся скрещенными руками.
Дракон повел могучими бедрами, отбросил слабые ладони.
Одни охранники почернели от зависти, другие, которым уже наскучили привычные забавы, отмахнулись от искусной подделки.
На внешний периметр, прикройте нас спинами, и если кто-то посмеет обернуться…! предупредила самая стеснительная хозяйка.
Обратно… в деревню… отпустите, взмолился пленник.
Охрана неохотно отступила.
Деревня, откуда он пришел, не обозначена даже на подробной карте.
Или изменился климат, болото обернулось морем и поглотило развалины.
Никто и не подумал вывезти на Большую Землю козлов и старух.
Какой достаток от бросового материала?
Хоть на выставку племенных производителей, безошибочно определила вторая хозяйка.
После общения с нами не примет ни одна выставка, плотоядно облизнулась третья.
Подозрительно и недоверчиво пригляделись друг к другу.
И если охрана их сумела сговориться, то им было гораздо сложнее сделать это.
Прежде чем выцарапать глаза и выдрать волосы, торопливо содрали постылые одежды.
Как на арене древнего цирка, чтобы зрители насладились совершенными телами.
Кожа парила и в осеннюю стынь.
Но охранники, что случайно обернулись на шорох срываемой одежды, более похожим на скрип железа по стеклу, закашлялись и задохнулись.
Казалось, ко всему притерпелись на смертельной работе; легче крушить и убивать, чем подглядывать в замочную скважину.
Пройдя узким отверстием, луч света искажается по законам физики.
И женщины, что еще недавно казались существами без возраста, постарели в одночасье.
Лица тяжелыми складками сползли на грудь и на плечи, груди смешались с таким же расплывшимся животом, вены оплели раздавшиеся бедра и ягодицы, в паху истерлись волосы, икры стали похожи на бочонки, ногти вросли в мясо; существа эти хрипели и клацали вставными челюстями; любой дракон захиреет; Спасителю не пристало выбирать и чванится.
Обезвредила бомбу; сколько их заложено по городу? Мальчишки не ведают, что смертельные игры ведут к настоящей гибели.
Я – часть человечества, нас – тьма, но всегда найдутся частицы, что возомнят себя больше целого.
И почему-то так случается, что спасители по своему неведению набредают на них.
И те досуха вычерпывают неиссякаемый источник.
Тогда другие обездоленные частицы напрасно ищут и мечутся.
Раз в несколько тысяч лет Вершители посылают на Землю так называемых пророков, очистить нас от скверны.
Буддой, Кришной, Моисеем, Христосом, Магометом, Ванюшей зовут этих посланников.
Но всегда губим мы их.
И если Восток забыл о гибели своих пророков, то Запад возвел эту смерть в основополагающую религию.
Своей смертью искупил Иисус наши грехи.
И можно и дальше убивать и насиловать, но после убийства и насилия обязательно пасть в храме на колени и поставить свечку перед скорбным ликом на иконе, и простят тебя и снизойдет благодать.
Наконец, чаша терпения Вершителей переполнилась.
Если промедлить хотя бы мгновение…
Пожалели нас – калек и убогих.
Но мужчины в своей самонадеянности отринули эту жалость или не распознали пришельца.
Более того, посчитали его очередным самозванцем; лучше уничтожить такового, прежде чем тот докажет их никчемность и несостоятельность.
Обвинили в поджоге и в самовольном захвате мемориальной квартиры, бывших княжеских хоромов, и каждый второй с легкой его руки сможет обчистить казино, а ученым напрасно присвоили кандидатское и докторское достоинство, так и не смогли они весомым и правильным содержанием наполнить пустую память гомункулов, а генералов скоро заставят самих сражаться и гибнуть на поле брани, а бандитов и нуворишей попрячут по острогам.
И напрасно так называемый сильный пол будет твердить о своей непорочности, мы не поверим лживым клятвам.
Зачем нам увечные эти создания, едва ни уничтожившие жизнь на Земле, когда явился очередной Спаситель?
Искалеченные и обездоленные женщины выползли на улицу.
И если до этого прятались под панцирем или были прикованы к своим повелителям, то разорвали цепи и раскололи панцирь.
Но так непросто среди затаившихся мужиков распознать единственного.
Светлый нимб вокруг головы, написано в забытых хрониках.
Изоляторы частично потеряли диэлектрические свойства, ток истекает на преждевременно изношенные наши тела, воздух пронизан гибельным излучением.
Или бесконечная телефонная брань, эфир настолько засорен, что не настроится на нужную волну.
Какие еще признаки указаны в тех книгах?
Безграничная его кротость?
Но разве кроток человек, в минуту отчаяния заявивший, что с мечом явился в этот мир?
А когда мать нашла блудного сына, тот показал на своих приспешников – вот настоящая моя семья.
И скорее по необходимости, по требованию Вершителей, чем по велению души являет он свои возможности.
Ибо, устрашась последствий, обязательно уничтожим мы очередного пришельца, так некогда уничтожили моего деда, и торопливо и облегченно омоем окровавленные ладони.
От хвори, от увечья, от засилья мужчин мечтают избавиться обездоленные мои подруги.
Но некоторые, вкусившие и пресыщенные, возжелали вечной молодости.
Возбужденной толпой подступили к пленнику.
Я потянулась расшвырять их, освободить его.
Когда-то нашла и спасла, мне принадлежит право первой ночи.
Отодрала грязь, в каждую складочку желанного тела втерла благовония.
Но грязь налипла на меня, задохнулась от запаха гнили и разложения.
Но ведала и в этой вони.
Вот сучьей стаей окружили они пленника.
И первым делом пометили территорию, будто обнесли красными флажками.
Присели в раскорячку, струя ударила, как из пожарного шланга.
Пожухли травы и кусты, деревья уронили листья.
Напрасно убегало зверье, бежали вместе, и сильный не обижал слабого.
Но не спаслись, обезноженными повалились на испоганенную землю, перед смертью долго бились в конвульсиях.
Не только пометили территорию, но разбросали победный запах.
Мертвая земля забила поры, запорошила глаза.
И зверь, которому, казалось, ничего не стоит перемахнуть через флажки и уйти, покорно подставил склоненную голову.
На шее набрякла и налилась черной кровью пульсирующая жилка.
Когда я вылизывала грязь, мальчишеские члены струились под трепещущими губами и пальцами.
От каждого прикосновения к божеству бросало в дрожь, тогда я полотенцем перевязала грудь и бедра.
Оковы порвали, благословила эту боль.
А они подступили бесстыжей, алчущей сворой.
И зверек его не прятался и не струился по бедрам, а победно вздернул головку.
Напрасно мальчишка прикрылся скрещенными руками, разбросал слабые ладони.
Оставалась последняя надежда: они передерутся, и пленник спасется.
И пусть уже провалился в трясину, и не дотянуться до склонившегося над болотным окном перекрученного ствола березы, протяну руку.
А если не смогу вытащить, если не по силам этот груз, погибнем вместе.
Ведала все, хотя не желала знать.
Как обездоленные мои подруги, пугливо озираясь и вздрагивая от каждого шороха, осторожно выбрались из убежищ.
И запинаясь, краснея и глотая слова, молили многочисленных самозванцев.
Мужики тоже прослышали о пришествии.
Многие воспользовались этой неразберихой.
Тоже метили территорию и разбрасывали ядовитый запах, но в отличие от той сучьей своры не нападали первыми; зачем лишние хлопоты: преследовать и заламывать руки, мы сами униженно приползем на брюхе и облобызаем пинающую ногу.
Не верьте им, не поддавайтесь обманщикам! мысленно воскликнула я, изматрасят и бросят подыхать возле продавленного нашими телами вонючего матраса; мы – соль и смысл жизни, разве забыли это?
Если некоторые и услышали мой призыв, то все равно переступили через гордость и смущение, подставили повинную голову.
Меня бросил мучитель; я неизлечимо больна; избавь от бедности; уволили с работы! подступили со своими бедами.
И преследователи обещали если не помочь, то разобраться.
Сотни гомункулов, у каждого на груди пламенела родинка, похожая на след от огнестрельного ранения.
И подруги мои мотыльками на огонь слетались на смертельную отметину.
Губили себя, хитиновые оболочки их тел хрустели под безжалостной подошвой.
Прежде всего у подопытного объекта стирают память, потом новым содержанием наполняют пустые листы.
И пусть они измяты и изгажены предыдущими читателями, не так-то просто отыскать подходящую бумагу.
Подобрать такой объект, чтобы толком не помнил о прошлых воплощениях.
Если было их бесконечное множество, то каждый успел побывать и царем и рабом, память избирательно сохраняет царское величие.
Безусловно выполнять наши приказы, внушали дедовы приспешники, а если при этом придется подмять случайного попутчика, то победа только прибавит наглости и уверенности.
Вступить в грязь и не замараться, войти в огонь и не сгореть, грудью накрыть амбразуру.
Но человек так устроен, что выбирает безопасную дорогу, проще всего обмануть женщин.
Станешь первой красавицей, если забудешь о своем уродстве; ну что ты ждешь, кто еще позарится на твое убожество? уговаривали они дурнушек.
И те поддавались чарующим уговорам.
А коли не удастся избавиться от горба, прельщали они горбатых, то можно остальных превратить в таких же уродин, и тогда знак этот будет считаться эталоном красоты, и не отмеченные им будут умолять сломать спину.
А бедность – обязательная составляющая святости; достаточно погрешив и устав от греха, былые святые не напрасно уходили в пустыню.
Мы – пришельцы, обманывали эти лжепророки, но с ущербным развитием цивилизации убывает сила пославших нас Вершителей.
Раньше достаточно было возложить длань на голову страждущих, и они избавлялись от беды, и мановением руки пятью хлебами и рыбами можно было накормить тысячи голодающих, и, не засучив штанов, посуху пройти водами, то теперь души ваши полны неверия.
И излечить можно только радикальными мерами.
Не возложить руку, но сойтись, как научила природа.

А если безумные ученые в пробирке создадут и вырастят плод, то все равно не откажемся от привычного способа.
Чтобы всякие дурнушки еще выпендривались! прикрикнули соблазнители на несчастных моих подруг.
И мы даровали им непорочное лоно.
Пыточный штырь вонзился и пропорол.
Мы насладились этой пыткой.
Повелители наши иногда за полночь возвращаются с опасного задания.
Мы встречаем их бранью и ухватом.
Драка возбуждает желание.
И пусть часами, а то и сутками приходится тормошить притомившихся самцов, рано или поздно явят они нам великую милость.
Все позже возвращаются повелители, все небрежнее уничтожают следы ночных похождений.
А мы упорно не замечаем несмываемые эти отметины.
И уже неделями и месяцами тормошим притомившихся мужей.
А потом, когда те из постылой семьи уходят к вседозволенности неверных подруг, припадаем к их стопам, целуем пинающие тебя ноги, ползем следом, раздирая душу о превратности судьбы и жизни.

28. Не верьте, не надейтесь, не просите, повторила вслед за отчаявшимися подругами.
А они не поверили своему же предупреждению.
И еще не поздно спасти их, расшвырять подступившую к пленнику сучью свору.
Тогда разоблачат и других соблазнителей.
И накажут их со всей суровостью: не ударят, не плюнут в лживое лицо, брезгливо не отдернут руки, но забудут об их существовании.
И напрасно будут взывать эти обманщики из пустыни своего одиночества.
Ветер песком занесет следы, только выбеленные временем кости их предшественников похрустывают под ногой.
И манят миражи былого.
Я потянулась отомстить обидчикам.
Задрав морду, завыла на обломки Луны среди косматых туч.
Прокляла Вершителей; кто просил вмешиваться в нашу жизнь? мы сами разберемся.
Зачем поманили совершенством посланника, лишь на мгновение явил он свой лик.
А потом, когда распяли его, вы ужаснулись и забрали останки.
Ему не воскреснуть, потеряно бродим мы в потемках.
И хотя даже на йоту не приблизились к совершенству, после безуспешных этих попыток омерзительны слова и деяния наших соплеменников.
А если по нужде и приходиться вступать с ними в противоестественную связь, то от гнилого семени родятся преступные дети.
И некогда богатая и плодородная нива отравлена непрошеным вашим вмешательством.
Наверное, была отравлена и ранее, но мы не знали этого, и гордились своим потомством.
Как наши отцы и деды, гордость эта обернулась стыдом и раскаянием.
Когда человек надеется только на себя, то способен свернуть и горы, но с кукловодами обессилено опускаем руки.
Будьте прокляты, Вершители, незваными пришли к нам.
Поманили светом в конце туннеля, лаз этот оказался ловушкой, горная порода завалила вход в штольню.
Если б знали только тьму, то давно бы притерпелись к мгле, но многие еще помнят восход солнца и пряный аромат майских трав.
И прав был преступный мой дед, что вознамерился уничтожить нашу память.
Вы вмешались в естественный ход событий.
Мол, подобно другим обитаемым мирам…
Но мы сами по себе, что нам чужие примеры, когда не учимся и на своих ошибках.
И я сама уничтожу вашего посланника и девок, которым незаслуженно даровал он вечную молодость.
И тогда многочисленные его последователи попрячутся по щелям.
Проклинала Вершителей и потрясала кулаками, лишь бы не знать, не ведать, как взрослеют сыновья.
Пусть приемные, но когда отдаешь им душу…
Подступили к нему бесстыжей сворой, и он распахнулся их похоти.
Зажала уши, занавесила глаза, все равно терзали бредовые видения.
Не вцепились друг другу в волосы, не выцарапали глаза, а если вцепились и выцарапали, то опомнились на краю пропасти.
Так никому не достанется, определим считалкой, прохрипела самая сообразительная.
Лоно ее парило и в осеннюю стынь.
Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана…, обморочно подхватила ее соперница.
Изнывала в неодолимом желании, ласкала и мяла жаждущие груди, те вытекали из пальцев и квашней выхлестывали из тесной кадки.
Нет, не ножом, но сладкой приманкой, отринула эту считалку третья страдалица.
Вообразила и подставила господину трепещущий зад. Как можно шире расставила ноги и согнулась в раболепном поклоне.
Из-под горки катится…, предложила свой вариант.
Эта считалка кончалась свадебным торжеством, давно уже отказались они от обрядности.
В нашей маленькой избушке кто-то пернул, как из пушки…, наконец, нашли приемлемые слова.
И не имеет значения кому водить, больше не могли ждать и тосковать; взвыв, навалились на жертву.
Не только зажмурилась, но пальцами надавила на веки, в огненных сполохах разобрала тиканье взрывного механизма.
Бомбы были заложены под все значимые здания, и только в компьютерных играх каждому даровано несколько жизней.
Сосредоточилась на спасении человечества, а та алчущая свора отвлекала от этого.
Если согрешит твоя правая рука, то отринь греховную руку, а если – глаз, то вырви его, а если смущают слуховые галлюцинации, то оглохни! в отчаянии воскликнул тот Спаситель.
И дай своему сыну камень вместо еды, научил он, но толкователи исказили его слова.
А я вернулась к истокам выстраданного учения.
Вонзила пальцы в глазные впадины и ослепла, вопль отчаявшихся моих сестер разодрал барабанные перепонки, руки мои уже не могли ласкать, а только крушить и бить; обернулась монстром, подобным деду.
По скрежету шестерен, скрип этот зародился в черепной коробке, отыскала очередной взрывной механизм, опять перекусила провода и выдернула детонатор.
И углядела мальчишку, что укрылся в кустах, чтобы увидеть, как учителя опрометью выскочат из заминированного здания.
Будто хилая растительность убережет от взрыва.
Ну зачем погубили зверюшек, чем они виноваты? вопросил дед на своем полигоне.
Подыщем тебе и людишек, виновных или непорочных, не имеет значения, отмахнулись от него командиры.
Попыталась спасти мальчишку.
Ухватила за шиворот, напрасно тот извивался и пытался вырваться.
Швырнула к себе на колени, на лету сдернула линялые сатиновые трусы.
Обнажился тощий исцарапанный зад в струпьях летних болячек и в разводах синей и черной краски.
Так учили уму-разуму наши деды, негоже отказываться от векового опыта.
Ударила ладонью, пощечина оглушила, отбила руку о кости.
Мальчишка охнул и закусил запястье.
Подобрала крапиву и стеганула ей, волдыри кладбищенской грязью вскарабкались до паха и до груди.
Мальчишка зашелся в крике; закусила нижнюю губу, чтобы не закричать вместе с ним.
Истерзала непрочные стебли, срезала гибкие ивовые прутья.
В каждой руке по сорванцу, если б всех их собрать в одну кучу…
Собрала; пристыженные и поумневшие, охая и стеная на каждом шагу, разбрелись они по своим компьютерам.
Набили руку на неразрешимых задачах, сторицей рассчитались с заморскими заказчиками.
Не могли сидеть, стоя ввели программу.
В смертельную игру доброго дяденьки внесли некоторые изменения, и теперь заморские мальчишки потянулись к бомбам и запалам.
Вроде бы обыкновенные ребята, еще их родители осели в столице британской империи и забыли о мусульманстве.
А дети не прижились на чужбине, ничего кроме зла и насилия не несет христианский мир; подорвали поезда и аэропорты, вокзалы и пароходы.
И кого надо проклинать за это убийство?

29. Изнемогла проклинать и преследовать, опустошенной и разбитой вернулась домой.
Каждая ступенька казалась неодолимым препятствием; вбивала скальные крючья, навешивала веревки и штурмовые лестницы.
А если срывалась с кручи, то от грохота камнепада и от крика гибнущих подруг закладывало уши.
Не желала знать, но видела сквозь кровавую пелену.
Как поочередно, словно головой в омут, бросались они в его объятия.
Рыча и завывая от похоти, а он отвечал еще более громким рыком.
Так обложенный охотниками и обнесенный флажками зверь свирепствует перед гибелью.
И лицо его искажает гримаса вожделения.
Случайные морщины оборачиваются постоянным узором убийцы и насильника.
И едва заметный пушок на лице превращается в жесткую и колючую щетину.
После каждого совокупления дикий волос все более гибельной волной затопляет грудь и спину.
Или наступило всемирное оледенение, и выжить можно только в густой шерсти.
Привалившись к перилам на площадке возле вершины, испуганно ощупала тело.
Меня миновала эта напасть, волос не исколол пальцы, но они провалились в глубокие каньоны.
Будто тело мое было испытательным полигоном, снаряды изрыли и обезобразили его.
А вы не ведаете жалости и палите из пушек.
Каждый снаряд вонзается и калечит, терзает мою плоть.
И уже ничего не вырастит на бесплодной земле.
Я виновата, сама выделила территорию для смертельной забавы; чистым и непорочным пришел он ко мне, а я не приобщила его к истинным ценностям нашей цивилизации, разбудила самые низменные инстинкты.
Не водила по музеям – смотри, как маялись несчастные предки, и насколько жизнь наша щедрее наполнена болью и скепсисом, вот какие картины написали современные мазилы, а те древние художники творили только на вечном камне; и высотные наши дома возведены на болоте, забыла предупредить его.
Вместо этого еще не ведающее греха и желания непорочное его тело исцарапала жаждущими пальцами и пересохшими губами.
Подступила с вроде бы материнской лаской, дочиста, до последней пылинки вылизала шерстку зверенышу, зверь его насторожился на эту ласку.
Осознал свою мощь и привлекательность, я отпрянула от грядущего кровосмешения.
Не смогла преодолеть вековые запреты; разве не проклята та мать, что совратит своего сына, или сестра, покусившаяся на брата? Все мальчишки – мои братья и сыновья; выдумки наши часто гораздо ярче скудной обыденности.
Сама привела его к этим пресыщенным сучкам; обучите и развратите единственного; любого мужчину одолею я в смертельной игре, но рука не поднимется на сына и брата.
Они навалились с усмешкой, более похожей на оскал мертвеца.
Как наваливаются миллионы лжепророков.
Чем и как прельщают нас совратители?
Каждым своим; но мостки, которыми нас ведут, перекинуты через бездонную пропасть, и досочки прогибаются и поскрипывают под неловкой ногой.
Один жить не может без своей ненаглядной, и подыскивает укромный уголок, чтобы затащить ее в паутину.
Выпивает соки, но всего на несколько часов хватает изысканной пищи; и уже озирается в поисках очередной дурочки.
Другой обещает озолотить нас, золото его на поверку оказывается обыкновенным металлом.
Или нестойким элементом, который мгновенно сгорает в огне нашей страсти.
Третий слывет изощренным ценителем прекрасного нашего тела, и мы поддаемся на грубую лесть, цветок наш вянет и жухнет на осеннем его ветру.
Четвертый, пятый и сотый тоже придумывают в меру своей испорченности.
А если лень думать и упрашивать, берут нас силой, разве можем мы противиться вашей мощи и напору?
Но заранее знаем, чем кончится эта встреча. Нам суждено погибнуть, но каждый раз устремляемся навстречу гибели.
И благословляем привычную смерть.
А я не смогла переступить через вековые запреты, отдала мальчишку в обучение к пресыщенным моим подругам.
Чтобы умелым и не ведающим стыда вернулся он к истокам.
Я – его истоки, услужу и исполню любую прихоть.
Если пожелает, покорно дарую ему исстрадавшееся свое лоно.
Обернусь монашкой, что только по наущению отца-настоятеля обслужит божьего посланника.
Тело свое укутаю домотканой рубахой с небольшим вырезом на подоле.
И лицо мое не исказит гримаса страсти, а тело не опалит огонь оргазма.
Или стану верной супругой, которая всегда в нужный момент оказывается под рукой отчаявшегося повелителя.
Когда начальство безжалостно размазывает того по стене, то он может отыграться на своей рабыне.
Не сошлюсь на головную боль или на еще какой-нибудь недуг, даже, если шагаю по шипам и битому стеклу, и осколки насквозь пронзают истерзанную душу.
Или обернусь неистовой любовницей, и разве только на абажуре не удовлетворю его похоть.
Всегда и везде, по первому требованию, а если нет желания, растормошу и мертвеца.
Дотошные мои пальцы не пропустят ни одной достопримечательности желанного тела.
Твои щеки и губы, и пусть после каждого соития дикий волос все беспощаднее впивается в нежные пальцы.
Твоя шея, подобная колонне великого храма.
Тысячи колонн ранее подпирали свод, но рухнули, а твоя несокрушима и сильна.
В момент страсти толстые жилы оплетают ее и наливаются черной кровью, хочется впиться и порвать эти веревки.
Грудь твоя в густом волосе мужественности и темперамента.
Твои сосцы, что гнойными прыщами выступают из этого подлеска.
Твой живот в буграх мускулов и в рубцах ран.
И все гуще встает волос, и все невозможнее пробиться зарослями.
Но пробиваюсь, вырубая ядовитую растительность, кровавый след остается за спиной.
Наконец, подступаю к источнику наслаждения и проклятия.
И падаю ниц перед этим божеством.
Все позволяю ему, тело мое отдаю до последней потаенной складочки.
Пусть охотится и браконьерствует в некогда обильных угодьях; скоро земля моя оскудеет, и переведется дичь.
И лови вожделенный миг соития, проваливайся в пропасть и возносись к горным вершинам, наслаждайся ужасом свободного падения, и пусть камни на дне ущелья не сокрушат бренную твою плоть.
И ничего, что после каждой воображаемой близости все ярче проступает родинка на нашей груди.
Ничего, что похожа она на глумливую рожу демона, или на облупившийся от долгой работы ствол автомата, или на испытательный полигон, или на пустое лицо очередного гомункула; вместе мы одолеем любую напасть.
Подруги мои разбудили твою мужественность, осталось насытиться плодами взращенного ими ядовитого дерева.
Но добровольно никто не отдаст любимую игрушку; не одолеть их силой, выкуплю ее, мы падки на деньги и обещания.
Для этого, с трудом одолевая каждую ступеньку, добралась до дверей квартиры; все в ней напоминает о деде, дымный и угарный воздух наполнен так и не реализованными его задумками; пожертвую любой государственной тайной – верните мне единственного.
Но чтобы взять его, надо пробиться запертой дверью; более того, крест-накрест, вдоль и поперек заварена она железными полосами.
Они в зазубринах, железо рвет и калечит ищущие пальцы.
Так наказывают нас Вершители: когда мы у цели, возводят неодолимые преграды.
И пусть я могу просочиться любой щелью, единственный мой не заметит или отмахнется от назойливого ветра.
И не вскарабкаться стеной, подушечки пальцев разодраны предыдущими восхождениями.
Или они устроили засаду: соседние окна ощетинились стволами.
Грудью привалившись к железу, порвав грудь, но не ощутив боли, проникла я в запретную зону.
На полигон деда; вояки дотла выжгли жизнь, ноги по щиколотку провалились в прах; пахло, как в деревенской уборной, когда зловонная жижа выхлестывает из переполненной ямы.
И напрасно брожу я пустыми комнатами, единственный мой убежал на обитаемые острова.
Щедрой рукой выделили нам клетушку в полуподвале, бывшую дворницкую, где, наверное, до сих пор лежит ржавый топор.
Ничего, проживем и на выселках, после бегства из захолустья и такая комната покажется ему хоромами.
И легче содержать ее в идеальном порядке, чтобы каждый уголок взывал к любви и ласке.
Чтобы от дурманящего запаха приворотного зелья кружилась голова, и выжить можно только в объятиях взаимного исступления.

30. Отдайте мне единственного! взмолилась подле запертой двери, что вам еще одна победа, разве не насытились предыдущими?
Отдайте любимого; стеная и ломая руки, спустилась бесконечной лестницей; за спиной остался кровавый след, воронье и нечисть сбежались слизывать кровь.
Жадно лакали, тела их раздувались нажравшимися пиявками.
А если не умеете отдавать, заплачу полной мерой, вступила в смертельный торг.
Поделюсь запретными знаниями деда или нашего племени, поганым ветром разбросанного по всему свету и отмеченного особым знаком – мишенью, чтобы не промахнуться.
И пули вонзались, стреляли очередями и в упор, я выстояла под огнем.
Вернее не я, а то, что осталось от былой девчонки.
Некий монстр, в которого она превратилась.
И чудище это уничтожит любую, вставшую на пути.
Но вы в своей изощренной хитрости не просто заступили дорогу, но привели с собой стреноженного пленника и нацелились хищными когтями.
И если я ударю, а рано или поздно это случится, вы искалечите его.
Будьте навечно прокляты, если хоть волосок упадет с его головы!
И вы, и ваши родители, даже у убийц были родители, и ваши дети; но вы разучились рожать и не дано будет нам потомства.
Не угрожайте ему, выкуплю пленника, не пожалею все золото мира.
Были деньги, но просочились между пальцев, еще раз пройду проторенной тропой.
А казино поставлю на заветное число, выигранные фишки обращу в драгоценный металл.
Семнадцать – ранее этот возраст приносил удачу.
Когда уже избавляешься от детских иллюзий, но еще не заражена старческим скепсисом и увяданием.
Но есть более чудный возраст – ему шестнадцать, когда мальчишки из сыновей превращаются в повелителей.
Наконец, самые невезучие доживают до глубокой старости, до двадцать пяти; если он узнает о преклонных моих годах, мир содрогнется в конвульсиях бегства и призрения.
Поэтому я притворяюсь юной и непорочной, вместе с ним играю в стрелялки и закладываю воображаемую взрывчатку под основы нашей жизни.
Но маска моя напялена на драконью чешую, острые пластины скоро порвут непрочную оболочку.
И следует поспешить, пока этого не случилось.
Попытать счастья в ближайшем казино; на стенах не весят портреты и фотороботы разыскиваемых преступников.
(По этим приблизительным изображениям любого можно посчитать злодеем, и наоборот, убийцу принять за добропорядочного гражданина.
Или в каждом – и от Бога и от дьявола, и одно так плавно перетекает в другое, что не видно границы.)
Не висят портреты, но охрана тщательно изучает ночных пришельцев.
И напрасно я горблюсь и подволакиваю ногу, и под глубокими морщинами признают они некогда прекрасное лицо.
Разве я виновата, что когда-то сорвала жирный куш, пытаюсь разжалобить и совратить преследователей, это было в другой жизни, вам нечего дрожать и бояться.
Не существует беспроигрышной системы, соблазняю их, когда снова выиграю, то поделюсь добычей.
А если не пустите, десятки учеников и последователей пойдут проторенной дорожкой; забыв об осторожности, предупреждаю несговорчивых хозяев.
Хочу напугать их, кажется, это удается.
Разорю вас, нагими и нищими с простертой рукой встанете на паперти.
Как встала я, но не еду, а камень даровал мне единственный; если сын ваш попросит пищи, разве дадите ему камень?
Не камень, но нож и пулю, поправили палачи.
Завязать ей глаза, зарядить винтовки! приказали они.
Есть только один способ разрешить проблему, им частенько пользуются наши правители, мы плоть от их плоти.
Выстроились шеренгой, я задохнулась в запахе их страха, клацнули затворы; не надо повязки, в последний раз увидеть солнце.
И увидела: багровые, косматые осколки едва пробивались в рваной пелене туч.
Они расстреляют, рука не дрогнет; цельтесь в сердце, книжным героем скомандовала им.
И лица надвинулись, выстрелы грянули, но свинец расплющился на драконьей чешуе, эти пластины еще больше пропороли оболочку.
Отступила под свист и улюлюканье преследователей.
И если раньше понарошку горбилась и подволакивала ноги, то нащупала горб, и две глубокие колеи остались на моей тропе.
Побрела к воякам, они возжелали найти противоядие и обрести бессмертие.
Как в живую воду окунаться в эпицентр очередного ядерного взрыва и омолаживаться после бодрящего этого душа.
И пусть при этом в округе погибнет живность, и все больше рукотворных этих пустырей, что им до гибели человечества.
Многое переняла от деда; в той захваченной крепости витали его идеи, но унесла их с собой, им достались голые стены.
Вояк всегда прикармливали правители, пусть поделятся этой подачкой.
Разве армия убудет без убежденного пацифиста? постаралась уберечь своего избранника.
Приказ верховного главнокомандующего не подлежит обсуждению?
Зачем вам он? хватит других беглецов и отказников.
Найдите их по подвалам нашей жизни.
А если не найдете, если боитесь, что дети подземелий развратят непорочные ваши души, возьмите меня и моих подруг.
Разве дед не создал основы для вашего процветания? Хоть малой частью этого добра отблагодарите его внучку.
Списанной танкеткой или заброшенным бункером; может быть, мои преследователи берут натурой, бункером и танком похвастаются перед завистливыми подругами.
А если не можете пожертвовать, если созданы только для войны и забыли о распростертом и жаждущем женском теле – разве после победы воины не наваливаются и не втаптывают нас в грязь? – если жажда убийства гораздо сильнее полового инстинкта, то я – достойная внучка выдающегося преступника.
Гениальность, как известно, передается через поколение, за бесценок измыслю абсолютное оружие.
Чтобы погиб каждый, взявшийся за рогатину.
И тогда больше не будет войн, и все ваши напрасно истраченные силы можно будет использовать для жизни и созидания.
Сначала заставлю вас преобразовать радиоактивные пустыни.
Горстями вычерпать яд, вы же приучили себя к этой отраве.
Да, я превратилась в монстра, в этих пустынях вы станете еще более уродливыми чудищами.
Чудища эти тоже выстроились расстрельной шеренгой.
Но зачем рисковать драгоценной своей шкурой, когда можно скомандовать, и вовремя укрыться в бункере.
На всякий случай взяв под козырек, генералы скомандовали.
Багровые их лица плавно перетекали в такие же лампасы на генеральских штанах.
Канитель и мишура на аксельбантах отливали тусклым серебром.
Прапорщики и младшие командиры вдавили дрожащий палец в красную тревожную кнопку.
Ракеты проржавели от старости и безделья, пусковые шахты оплели стволы вековых деревьев.
Шахты взметнулись осколками и прахом.
Но некоторые ракеты взлетели; пусть ударят по мне, придумала я.
С воем и свистом приближались смертельные снаряды.
Только этим отблагодарили меня вояки; прежде всего – служба, оттолкнули нищенку.
И ракеты ударили, вспыхнули вода и камень.
По тревоге были подняты боевые расчеты пожарных.
И вам могу предложить одно из последних открытий деда, соблазнила я их.
Так перестроить атомы вещества, чтобы исключить возможность возгорания.
Разве это открытие не стоит некоторого вознаграждения?
Помогите проникнуть в крепость.
В неприступный замок, где томится единственный.
С вашими штурмовыми лестницами, касками, топориками и баграми.
С вашими опаленными на последнем пожаре – других не будет – суровыми и мужественными лицами.
Почему не желаете? Ведь столько людей и великих их творений погибло в огне.
А из семи былых чудес света пламя пощадило лишь египетские пирамиды.
Да и то ученые, что пришли с Наполеоном, содрали с них мраморную облицовку.
Заветные плиты, на которых были высечены волшебные письмена.
Послание из прошлого, безошибочное предсказание грядущей гибели.
Перемололи эти плиты в пыль.
Многие надписи были выполнены кириллицей; уничтожили, чтобы не узнали о былом могуществе славян, вконец запутала я пожарных.
Пусть огонь останется в печи или в газовой горелке, совратила их напоследок.
Но и они отринули назойливую нищенку.
Если не надо будет тушить, то разве выдадут жалование?
Иди убогая, соблазняй других ущербными райскими кущами, вытолкнули меня из конторы.
И плеснули из канистры бензин.
И с усмешкой, более похожей на оскал мертвеца, запалили спичку.
Пламя взревело, я откатилась в сторону, выжила на этот раз.
Набрела на болото, старцы или ученые, не разобрать было в потемках, наблюдали, как топь засасывает еще одну жертву.
Над болотным окном склонилась береза, женщина тянулась, но пальцы соскальзывали с отполированного руками предшественников ствола.
Лицо ее показалось знакомым, я ощупала свое, руки застряли в ущельях и в каньонах.
Глазки старцев поблескивали в вожделении, руки напрасно оглаживали поникшие члены.
Чистота опыта, не позволили вмешаться эти импотенты, мы досконально изучили подноготную твоего деда.
Это не наш путь, отринули его достижения, никаких наитий, но тщательно просчитывать каждый шаг.
Человеку суждено погибнуть, и мы не в силах изменить законы природы, а он не пожелал признать их.
Мы неразумно пошли следом.
Не одолели пропасти и горные кручи, только расшиблись и сломали ноги, зато теперь напрочь отринули соблазн.
Уходи и не смущай нас лживыми посылами, прогнали соблазнительницу.
Жижа подступила к лицу, пальцы соскользнули, напрасно я запрокинула голову и попыталась нащупать притопленное бревно.
Впились пиявки и болотные гады, никто не протянул руку.
С протянутой рукой стояла на паперти, одни отворачивались, другие плевали в простертую ладонь, третьи вместо хлеба протягивали камень.
Все вынесу, взвалю на плечи всю тяжесть мира, лишь бы обрести любимого.
Вы захватили мой дворец, обратилась к нуворишам, если не можете поступиться хотя бы толикой богатства, прикажите женам и наложницам.
Что от скуки и безделья истоптали мальчишку.
Зачем им эта игрушка, скоро они выбросят ее за ненадобностью.
Но так искалечат, что не восстановит ни один мастер.
Прикажите им выбросить, мне достаточно и этих крох, и на пепелище можно найти упоение.
Или вы, вспомнила о добровольцах, осаждавших двери консульства, предоставлю любые документы о принадлежности деда к некогда разбросанному по свету древнему племени.
И опять воззвала в пустоту; специалисты полной мерой использовали помощников и отбросили пустые их оболочки.
Те устремились на обманчивый огонь, хитиновый панцирь хрустнул под безжалостной подошвой.
Дед, как выяснилось, был русских корней, а нарекли его необычным именем для обмана и приманки.
Будто шпионам больше нечего делать, как исследовать происхождение очередного злодея.
Пусть играют, вместо них откликнулись нувориши, жены наши – лишь вывеска успешного предприятия.
И какое нам дело, что скрывается под ней, отпихнули они нищенку.
Никто не помог, и бесполезно упрашивать зажравшихся моих подруг, прибитой собакой подползла я к пинающей ноге.

31. И нога ударила; досуха вычерпали неиссякаемый источник.
Совратили и устремились к зеркалу.
Якобы обрели долгую жизнь, но очередное приобретение спутали с вечной молодостью.
Если зеркало и отразило некоторые перемены, то они соответствовали необратимому ходу времени.
Еще больше обвисли натруженные груди, так же свесились измятые щеки, от глаз и от крыльев носа упали еще более глубокие морщины. Глаза провалились на дно колодца.
И вдали, в конце все более ухабистой дороги угадывалась старуха с косой, с лезвия срывались жирные капли крови.
Просто неверное освещение, отшатнулись от пронзительного стекла.
Если загасить свет…
Загасили, но и в темноте были видны следы распада и увядания.
Пока бились и захлебывались в истерике, пленник отомкнул кандалы.
Пыточные инструменты уже приготовили. Палач на оселке навострил ножи и крючья. От жара раскаленного железа на лбу и над верхней губой выступила испарина.
Как всегда выступала перед началом работы.
Потом кожа высыхала и потрескивала ломким пергаментом.
За треском не разобрать было вопли и мольбы узников.
Вперевалку, как по шаткой палубе, палач направился к камере.
Узник освободился от оков, решетка на окне была заранее подпилена.
Вскарабкался на подоконник, пауком приник к грубой кладке старинной стены.
Ветер и время частично разрушили камень; раздирая пальцы, нащупал едва заметную зацепку.
Хозяйки вдребезги расколотили зеркала, а я видела свое отражение.
Или тоже карабкалась по стене: шипами и осколками стекла устремились мы друг к другу.
И каждый шаг, каждый порыв ветра сдирал драконью чешую, которой обметали годы разлук и потерь.
Разбила зеркало – не нужно мне это стекло.
С каждым шагом сбрасывала груз впустую прожитых лет.
Но ступала вкрадчиво и бесшумно, а он пробивался непроходимыми зарослями, лезвие с грохотом вонзалось в древесину, земля гудела под тяжелой поступью.
В спешке забыл об осторожности.
Нечего нам бояться, я уничтожила оружие, завистники разве что задушат голыми руками.
Отмахнулась от пустой угрозы.
Наконец, встретились; сначала увидела его тень, она целиком накрыла, и можно годами идти в потемках, но так и не выйти к солнцу; он для меня – и солнце, и источник жизни.
В неверном ночном освещении – фонари мерцали и бросали на лицо призрачные блики – не сразу признала единственного.
Юным и прекрасным пришел он к людям, но каждая страждущая забирала частицу его души.
Лицо – они изуродовали его хворями и болячками – искололо пальцы рыжеватой щетиной.
Я отшатнулась, чтобы лучше рассмотреть.
Родинка, что раньше была на подбородке – истерли ее жаждущими губами, вдавили в тело, - огнестрельной раной выступила на груди.
Зажмурилась, чтобы не видеть.
Но слышала запах – смесь похоти, боли, наслаждения и увядания.
Когда всего себя отдаешь не заслуживающему очистительной этой жертвы человечеству…, сказала, уговаривая нас.
Или, чтобы молчание не оглушило ватной тишиной.
Вроде бы мягкая и податливая вата может окутать смертельным коконом, и не выбраться из ловушки.
Прямо здесь или дома? привычно спросил он, голос был хриплым и простуженным.
Но такой хрипотой и простудой, напускным равнодушием и наглостью мы маскируем страх и растерянность.
И если поверить вздорным и хвалебным нашим словам…
Здесь и немедленно, поманила его, но отшатнулась в притворном испуге.
Могла сколько угодно манить и мучить, давно уже уничтожила соперниц.
Земля обернулась мертвой пустыней, ветер вздымает прах.
Пусть выбирает, ему не найти другую.
Дразнясь и играя, прикинулась непорочной девой, стала девой, забыла былые встречи и разлуки.
Я еще… понимаешь… это так страшно и желанно, призналась дева.
Никогда и ни за что! отринула его поползновения.
Выпростал руки, из мягких подушечек выступили когти; пусть порвут и сломают, с упоением приму эту боль.
Руки опали, когти убрались.
Какие несообразительные эти мужики, разве можем мы сходу даровать им себя?
Но постепенно, капля за каплей…
Скольких ты истоптал? Сколько обманутых и брошенных моих подруг проклинают тебя? оттолкнула насильника.
Грязь намертво въелась в его поры.
Я готовы была губами выдрать каждую частицу праха, вместо этого губы мои изрыгали хулу.
Да, пришел спасти и осчастливить человечество, вернее нас – женщин; а мы обучили тебя только одному, и черпали полными горстями и до донышка вычерпали; но разве ты не испытывал неземное блаженство?
И пусть юношеский пушок обернулся жестким и колючим волосом, заросли эти наползли на грудь, а пупок истерся до спины, а ниже, если посмотреть на бедра…
Нет, мне стыдно, прикройся.
Зажмурилась и заслонилась ладонями, но видела сквозь прозрачные ткани.
Огромный зверь приподнял воспаленную головку.
Насторожился на обвинительные слова.
Но такими детскими и наивными были обвинения, что вновь распластался по бедрам.
Растекся выброшенной на берег медузой.
И казалось, никакими силами не вернуть былую его мужественность.
А я попыталась извечными бабьими хитростями.
Такие случались ухажеры! вспомнила рассказы подруг.
Один на руках доволакивал до квартиры.
Лифт не работал, мы жили на первом этаже, попыталась растормошить притомившегося зверя.
Более всего желала, чтобы он уронил ценный груз, невпопад призналась я.
Другой, когда выходила из машины, в грязь швырял свои плащи.
Мало того, сам стелился под ногами.
А я норовила побольнее наступить, разоблачила и эту легенду.
Сказку, которой утешаются обездоленные подруги.
Зверь его еще больше распластался. Черные жилы оплели расслабленное тело.
Разве не самое ценное для охотника – наша непорочность? попробовала по-другому.
Разве ради этой малости не выходите вы на промысел?
И падальщиком устремляетесь на очередную жертву, но отказываетесь от добычи, захватанной чужими руками.
Поэтому я сберегла себя, и никто не осквернил цветок.
Тщательно и любовно ухаживала за ним, а когда подруги рассказывали о своих похождениях, зажимала уши.
А если все же слышала, просила связать меня.
Но могла перегрызть веревку, заменила ее на канат.
Железо истрепалось от долгой работы, вонзилось и искалечило, ради тебя стерпела эту боль.
Азам затасканной премудрости обучать стеснительную целку…, отказался мой палач.
Мысленно, в своем воображении осталась девой, поправилась я.
Знала многих сильных и отважных, искала среди них, но не нашла.
Но ты не бойся, после каждого совокупления мать-природа целебным дыханием очищает свое заблудшее дитя.
Да, я – дочь Земли, как и все из моего племени, но я – последняя, и еще не выдохлось былое колдовство.
Просто искала, и не считается, когда ищешь, осталась непорочной, но обрела необходимые навыки.
Сколько к тебе пришло страждущих моих сестер, сотня или тысяча, а ко мне - сотни тысяч заблудших братьев.
Но вы хвалитесь своими деяниями, и по ущербным вашим понятиям Спаситель – мужчина, но все не так случается в жизни.
Меня избрали Вершители для великой и скорбной этой миссии, сначала я не догадывалась о своем предначертании.
Просто вместе с другими познавала мир, это познание принесло горечь.
Но и наслаждение; короткие миги взрывов молнии, вулканов, прихода цунами и землетрясений сменялись долгими периодами упадка и отчаяния.
Но я продолжала верить, спасала мужиков, на себя принимала вашу боль.
Хромому распахнула целебное лоно, но охромела сама.
А он излечился, если раньше не мог догнать ни одну бабенку, и ему доставались такие же увечные, так псу достаются объедки на пиру обжорства и пресыщения, то теперь примечал не только колченогих.
В другого вселились бесы, даровала им себя, а чтобы не закричать от омерзения, закусила запястье.
Видишь, остались шрамы.
Их стало еще больше, когда воскрешала мертвецов, они восставали из гроба, за ними тянулись погребальные одежды, челюсть была подвязана гробовой лентой.
Черви и гады копошились в гнили, они впились и изъязвили некогда прекрасную кожу, но если прищуриться и посмотреть из-под ладони…
Прищурься и посмотри, так поступаю я, тогда вижу чистого юношу, что когда-то пришел ко мне.
Из той глуши, где на тебя покушались козлы и старухи, а когда ты попытался бежать, утопили тебя в болоте.
Я спасла, протянула руку.
Теперь жду ответного жеста, разве голодающему дашь ты камень, а жаждущего оставишь умирать в пустыне?
Да, забыла самое главное, не только исцелила больных и увечных, не только слабых заставила поверить в свои силы, а тупых превратила в начальников, те, как и положено, умнее своих подчиненных, но и выстояла, когда вы подступили алчущей толпой.
Помнишь легенду: на одном острове мужики порешили подруг, мол те умеют только скалиться и прихорашиваться, но уже через несколько минут пожалели об этом.
Тогда мир в основном населяли женщины, вернее сослали мы мужиков на необитаемый остров, и когда те видели проходящие корабли, то вплавь устремлялись за ними.
Но погибали в пучине, а мы отчаяннее налегали на весла.
Тоже пожалели о содеянном, но высадиться на том берегу – обречь себя на верную гибель, я решилась и обрекла.
Вы подступили нетерпеливой, алчущей толпой, кобелиной сворой, где каждый готов растерзать соперника.
Всех обслужила, чтобы не допустить массового убийства.
Сторицей заплатила за грехи деда, воскресила каждого его гомункула.
Задохнулась в сперме, гнилыми водами подступила она к лицу, напрасно запрокинула голову.
Вот, что я сделала, милый мой, чтобы не перевелся проклятый ваш мужской род; ради этого даруй мне себя, как бросал кость сотням моих подруг.
И они возвели тебя на ложный пьедестал своего воображения, приписали тебе мои деяния, пусть их, может быть, потомки поверят во второе твое пришествие.
Потомки наши, вспомнила о непоправимом; прежде чем заключить меня в позолоченную клетку, вы выхолостили свою спасительницу; ничего, усыновим мальчика.
Воспитаем по образу и подобию, вложим свою душу, и на груди его обязательно проявится смертельная отметина.
А если ты не признаешь чужих детей, обману тебя, как некогда обманула бабушка, и всю жизнь буду бояться, что раскроется это преступление.
Вот, что я сделала и сделаю для тебя, а ты не можешь поступиться самой малостью.
Не заметила, как заманила его в свою каморку, бывшую дворницкую, в углу валялся топор, кровь давно обернулась ржавчиной, хлопья ее опадали с лезвия.
За мои грехи или за грехи деда отобрали те хоромы, призналась я, но милым разве не рай в шалаше? наш шалаш все равно предпочтительней твоих козлов и старух.
Я так долго искала и ждала, позвала своего милого, наконец, нашла и дождалась.
И пусть биографы в меру своего непонимания исказят наши деяния, что нам до пустых их писаний.
Приди ко мне, милый мой, позвала его, буду такой, как пожелаешь.
Надо, стану непорочной, и тебе неделями и месяцами придется взламывать девичьи покровы.
Раскаленным штырем, отбойным молотком, одним из тех пыточных орудий, что во множестве измыслили вы на нашу погибель.
Я знаю, мне рассказывали, многие ищут и охотятся на редкостную эту дичь.
А потом в реестре своих побед ставят очередную кровавую галочку.
Но тебе более не надо будет охотиться, я сама пришла, и после каждого совокупления дарована мне будет непорочность.
Так заново отрастала печень, которую терзал орел, вытерплю и эту муку.
Рассказывала и приманивала его, и зорко наблюдала за реакцией организма.
Вот желание воспаленной волной устремилось к нижней части живота – о, как трудно, почти невозможно растормошить пресыщенных самцов, - но волна эта ручейками растеклась по телу, обернулась лужицами пота.
Зверь его лишь приподнял головку и насторожился, но не пожелал устремиться.
В лужицах билась и умирала выброшенная прибоем на берег морская живность.
Тогда попробовала привлечь по-иному.
В Индии есть особый храм, вспомнила досужие выдумки, на барельефах запечатлены все любовные позы.
И любители клубнички со всего света устремляются насладиться похабными картинками.
Так в секславке мужики листают запретные журнальчики, и рука их воровато тянется под ремень.
Мнут и ласкают поникшего зверька, а тот не откликается на пожатие.
Пахнет, как в хлеве или в конюшне, охолощенные жеребцы и боровы сучат ногами и бьют копытом.
Но ты не такой, я знаю, просто устал от пристального нашего внимания; будьте прокляты, подлые мои подруги, развратившие мальчика!
Мало вам своих мужиков, покусились на младенца.
И щетина обметала некогда персиковые его щеки, жесткий волос сполз на плечи, на грудь и на спину, густыми, непроходимыми зарослями встал под мышками и в паху.
Как у деда, и бабенки млели от звериного его темперамента.
Да, ты пошел в деда, никуда не деться от больной наследственности, весь мир держится на кровосмешении, еще одна капля не переполнит океан.
Пошел в деда, напрасно открещиваешься, не обмануть память клеток.
Зверь твой насторожился, едва услышал про этот храм, придумала я.
Со всего света устремились ходоки, но заблудились в джунглях, их растерзали тигры, они погибли в пустыне, мало кто достиг заветной цели.
А тебе не надо рисковать жизнью, я – твой храм, приму любую непотребную позу, лишь бы разбудить дремлющие твои инстинкты.
Мужчина задремал под монотонную мою речь.
Но так притворяется кот, когда выслеживает добычу.
И стоит мышке высунуться из норы, как когтистая лапа ухватит добычу.
Не только задремал, но, дразнясь и играя, прикрылся ладонью.
Зверек его проглядывал между неплотно сжатыми пальцами.
Вроде бы ничем не примечательный зверек, знала более сильных и стремительных; почему готова отдать все золото мира за обладание им?
Тебе не надо листать похабные журнальчики, подглядывать в женской бане, рассматривать барельефы в запретном храме, обморочно повторила я.
Запуталась в тряпках, некогда было разбираться в пуговицах и застежках, рванула непрочную ткань.
Так насильник срывает с нас одеяния.
Благословила безжалостные руки.
Обрывки упали, переступила через тряпочки.
Обе ладони подвела под тяжелые груди и приподняла их, они нацелились двумя пистолетами.
А чтобы надежнее выстрелить и не промахнуться, слегка расставила ноги – волосы на лобке встопорщились – и запрокинула голову.
Шея переломилась под острым углом.
Встала на мостик, затылком уперлась в пол, руки были заняты: одна ласкала грудь, другая пятью пальцами, холодными как улитки – когда они ползут, остаются липкие следы, - медленно и подробно поползла по животу.
Бесстыже и вызывающе выставила волшебный цветок, вывернула его наизнанку, обнажила до последней складочки.
До каждой жилки с исподней стороны, до каждой капли сока похоти и желания.
Жаждущей толпе отдала себя на потребу, и не стыдилась своего непотребства; последнее снадобье и ядовитое лекарство, если и теперь зверь его не обернется драконом…
Всеми барельефами запретного храма предстала перед ним; зверь отшвырнул ладонь и воспрянул.
Теми рабынями на стенах храма готова была ласкать и нежить господина.
Обеими руками объять владыку, и мало будет моих объятий, и сотням подруг не обхватить могучий ствол.
Все позволю этому зверю: прижму его к груди, сладкая истома разольется по телу.
Заплутает в изобилии грудей, а если мало ему этого, приникну к драконьей чешуе лицом и губами.
И пусть костяные пластины порвут щеки, сдеру его коросту, чтобы добраться до сущности.
До жилки, что трепещет под ищущими губами.
Милый мой и единственный в экстазе наслаждения запрокинет голову.
И завоет насытившимся зверем, совместный наш вой растормошит даже старцев.
А если зверь его привык к иным забавам и предпочитает нападать с тыла, предоставлю ему и эту возможность.
С тыла или нацелится в лицо – лишь бы напал и сокрушил.
Забыла о былом могуществе, обратилась в покорную его прихоти рабыню.
Зверь нацелился – о, как трудно, почти невозможно растормошить пресыщенных этих самцов – и вонзился.

32. Никаких изысков, то, что освящено природой, не нуждается в дополнениях.
Обнаженные мои нервы готовы были содрогнуться от долгожданного обладания.
Ожидание складывалось в секунды и минуты – ничего не происходило.
То есть происходило – он производил какие-то манипуляции, пыхтел и задыхался, пот его ручьями стекал по моему телу и собирался в лужицы на полу, в них умирала выброшенная волной на берег морская живность; я ничего не испытывала кроме боли и докуки, давно уже истекла соком желания, шершавая кожа зверя раздирала сухие мои покровы.
Насильник егозил и дергался, все судорожнее становились его трепыхания, я закричала в боли и в отчаянье.
Его победный рык перекрыл мою жалобу.
Дернулся в последний раз и обессилено распластался по поруганному моему телу, будто навалилась вся тяжесть впустую прожитых лет, и уже не расправить плечи.
Сперма его ядовитым ручьем скатилась по бедрам – на коже остались кровавые язвы, - смешалась со слюной и потом.
Кислота эта опалила доски, древесина почернела и вздыбилась.
Или ее изрыли воронки разрывов.
Забылся на мне, что-то бормотал в забытье, не сразу удалось выбраться из-под придавившего тела.
Долго барахталась под ним и под бредовыми словами, с трудом разобралась в бреде.
Хватит, вдосталь нагулялся, придумал и обманул ходок.
Все бабы одинаковые, ошибочно определил он, если бы у них было три или четыре ноги…
Предупреждали о развратницах в этом вертепе греха, в гибельном городе, действительность превзошла ожидания, признался насильник.
Наконец, выбралась из-под придавившего тела, попятилась, боясь повернуться спиной.
Они норовят выстрелить в спину или перед расстрелом завязать глаза; пусть стреляют в открытую, я сама скомандую.
Пятилась, пока спиной не уперлась в крюк; что шуточная эта боль по сравнению с настоящей, непоправимой.
Нагулялся и пришло время остепениться, сказал насильник и палач, завести семью, ты меня вроде бы устраиваешь.
Если до этого ничего кроме докуки не испытывала во время постылой и позорной близости, то теперь слова его обжигали.
Или жгла сперма, что все же попала в девственное лоно.
Ванны не было в дворницкой, в углу стояло ведро с водой.
Так требуют пожарные, чтобы вовремя залить огонь.
Будешь содержать меня, милостиво разрешил победитель, а я сделаю тебе детишек.
Обязательно мальчика, нужен наследник, а если хочешь, можно еще и девочку.
Слова его и сперма прожигали насквозь.
Будто не знает, что уже ничто не вырастет на мертвой моей земле.
На дедовом полигоне, изрытым воронками разрывов.
Ноги по щиколотку, а то и по колено проваливаются в прах.
Городские подстилки еще не разучились рожать? безжалостно ударил повелитель.
Слова и сперма прожигали; доковыляла до ведра и раскорячилась перед подглядывающими старцами.
Они вытаращились и уронили вонючую слюну.
Зачерпнула из отравленного источника.
Из ведра, но моя грязь была более ядовитой, чем эти воды.
Вывернулась наизнанку, яд отравил внутренние органы.
Щелоком и кислотой вымывала былое.
Старцы зажмурились и заслонились, но брызги ударили.
Терла и драила, а когда сил не осталось, когда все было кончено, чистой и пустой подползла к повелителю.
Сучки метят свою территорию, моя земля ужалась до одного человека, присела над ним и прицелилась.
Чтобы никому не достался, чтобы подлые соперницы разбежались от моего запаха.
Поздно и бесполезно бежать, давно уже измаяли его своими бедами и хворями.
А он – мужчинам не выстоять под этой тяжестью – на меня переложил груз.
И поманил несбыточной надеждой, только близкий человек может по-настоящему ударить, ударил прицельно и жестоко.
Колченогая моя подруга запрыгала, излечившись, я охромела вместо нее.
И стала горбатой, кривой, золотушной и ущербной на голову, только ущербная может пощадить предавшего ее господина.
Неохотно и скучно, будто выполняя постылый урок, одарил он так называемой близостью, а я не отомстила.
Или отомстила только присущим нам способом: выбрала лучшее платье и заново слепила лицо.
Но воссоздала из такого эфемерного материала, что всего несколько мгновений отпущено для грядущей мести.

33. Хватит и этой малости.
Все еще пятясь, чтобы спиной не повернуться к повелителю, на цыпочках подобралась к входной двери.
От тяжелой поступи дом содрогался и раскачивался.
Преследователи насторожились.
Газовщики, что простукивали трубы, определяя куда заложить взрывчатку.
Операторы на крыше устанавливали маячок.
И когда с секретного полигона запустят ракету, она не собьется с заданного курса.
А воякам помогу найти дезертиров.
Для всеобщей услады сама приду в казарму.
Пожарных научу, как уберечься от огня, научным работникам присвою кандидатское и докторское достоинство, беглецов отправлю в богатые страны. Со своим высоким образованием пусть работают полотерами и ночными сторожами.
Все сделаю для мужчин, и тогда Земля обернется пустыней, ненасытное мужское племя пожрет себя.
А потом и мы вымрем в постылом одиночестве.
Пока жива, смотрите, наслаждайтесь, призвала преследователей.
Всего несколько мгновений отпущено, полной мерой использовала их.
На потребу толпы черпала и полными горстями разбрасывала тайные их помыслы.
Чтобы напоследок и они насладились.
И тогда, может быть, повелитель мой поймет, от чего отказался.
Каждому по его надежде.
Хочешь, чтобы вечно красивая и молодая шла рядом?
Получай желаемое.
Они пошли, и если сначала он поспевал за ней, то отставал с каждым шагом и годом.
И уже не нужен дряхлый старик.
И напрасно тянется он к юности.
Этого хотел? спросила я у несчастного.
Или подавай умную и деловую?
Но рядом с ней всегда будешь ощущать себя неполноценным.
Горе это не зальешь ни водкой, ни изменами.
Значит умная, красивая, умелая, деловая не подходит?
Что еще пожелаете, господа повелители?
А от глупых, уродливых, безруких и растяпистых сами убежите.
Чтобы мы были любыми по первому вашему требованию? наконец, разобрала сокровенные мысли.
Не знаю, ох, не знаю, у меня не получилось.
Просто полюбила, думала, привязанность эта выше всего на свете.
Но вы навалились своими снегами, я замерзла в вечной мерзлоте.
Да, замерзла, а вы не пожелали сложить атомы вещества в ином порядке.
А генералы думают, что достаточно приказать.
А престарелые академики как встарь продолжают топить молодых конкурентов.
А беглецов не встретят с распростертыми объятиями.
Вы еще не устали чваниться и издеваться?
Сложу так атомы вещества, что вспыхнет и камень, вспомнила последнюю задумку деда.
Больше не могла ждать и притворяться, иссякли отпущенные мне мгновения.
И драконья чешуя скоро обметает тело.
И если вовремя не уничтожить дракона...
Повела непослушными руками.
Все отчаяние вложила в это движение.
Если б единственный мой поманил хотя бы пальцем…
А он не услышал.
Атомы вещества сложились для гибели и пожара.
Преследователи попятились.
Отступали на цыпочках, боясь спиной повернуться ко мне, от тяжелой их поступи содрогалась Земля.
Собрала дрова, все силы ушли на это, осталось запалить спичку.
Пятились и отступали, тряпичными паяцами выворачивая колени.
Я засмеялась, смех мой вороньим граем накрыл обреченный город.
Пригнулись и ладонями прикрыли затылок.
Сами подожгли, вспыхнули даже камень и бетон.
Позвала их, а они отшатнулись от огня.
И все же не смогла уничтожить коварный и пустой мужской род, оставила узкий проход между пылающими стенами.
И они побрели в ледяную пустыню, может быть, там утешатся охладевшие их души.
Жар манил, длинной цепью приковали меня к столбу, испытывая медленным огнем, я оборвала цепь и вступила в самое пекло.
Жар не испепелил, но еще и не согрел душу.
Мелькнули силуэты предшественниц.
Вслед за ними обернулась огненной саламандрой, нас давно приучили жить в огне; если вы увидите призрачных этих ящерок, то знайте – еще не все потеряно для вас – проклятых и желанных

наших повелителей и преследователей.
…………………………………………….

Г.В. СПб, февраль – июль 2005г.