09 Письма из желтого дома

Главы из романа «Письма из желтого дома»
(выборочно)
© Ниделя Александр, 2011 г.


Каприз судьбы

Полтора месяца пройдут для Цуника в напряжении, не говоря уже об Али и его команде. Муса оказался, ко всем прочим своим недостаткам, еще и лентяем. Единственное, в чем его нельзя было упрекнуть, то это в том, что он всегда был на рабочем месте, проводя все время за забором "Слезы Ангела". Цунику даже показалось, что дело было не в обязательности, а в страхе выходить за пределы знакомой ему территории. Зато Али и его братьям досталось сполна: Муса постоянно притеснял их, показывая по делу и без дела им свою власть. Унижая их, он использовал всю испорченность своей незамысловатой натуры. Вся бригада успела постоять на солнцепеке на коленях, а некоторые работники уже и не раз, не говоря о множестве затрещин и пинков, которые он раздавал без счета. И уже в конце первого месяца работы Мусы ситуация накалилась до предела, так что Али завел с Цуником разговор об уходе его бригады с предприятия. Тогда Цунику с трудом и приплатой удалось откупиться от Али, сохранив тем самым работников. Но так продолжаться долго не могло. Попытки поговорить с самим Мусой натыкались на его эмоциональные вспышки и наспех слепленные, глупые оправдания, которые никак не меняли его поведения.
В какой-то момент Цуник понял, что Мусой руководит обычный страх перед Али и его бригадой, и понимание того, что за унижения они непременно отомстят ему, таковы уж их и его законы. А потому, чтобы однажды не заплатить сразу за все унижения, руководствуясь тем небогатым выбором, что оставила людям мать-природа, когда родила первого человека, он только усиливал давление на работников, все больше запугивая их и вызывая к себе ненависть. Ничего другого он придумать тоже не мог, что было неудивительно. Одно радовало Цуника: этот лентяй был настолько далек от процесса очистки воды, что так и не понял, чем на самом деле занимаются в "Слезе Ангела". Цуник, привыкший к сверхъестественному покровительству, терял инициативу, хотя и понимал, что все это добром не кончится, записывая себе в планы поиск нового менеджера, но так и не мог найти в себе сил, сделать это. Пока, не веря своим глазам, он не увидел в телефонной трубке, казалось, давно и безнадежно потерянное - "Клещ".
Справившись с волнением, он взял трубку и услышал знакомый голос Клеща:
- Привет, Викторыч, узнал? 
- Узнал, узнал! - заметив расположенность и хорошее настроение Клеща, облегченно ответил Цуник. 
- Извини, Викторыч, что так тогда получилось, понимаю, что, наверное, зря звоню, и место мое уже занято... 
В образовавшуюся паузу своей виноватой нерешительности Клещ услышал чуть грустный, спокойный ответ Цуника.
- Ладно, Клещ, не оправдывайся, твое место, как я понял, только твое место. Дай мне время твоего сменщика уволить и возвращайся. 
- Если возникнут проблемы, то не стесняйся, звони. - довольный, предложил помощь Клещ, - ну, пока, жду твоего звонка. 
- О' кей. 
Теперь Цуник еще больше поверил в некую невидимую сверхъестественную силу, что вернула ему Клеща, осталось лишь уволить этого бессмысленного Мусу, и для этого было более, чем достаточно уважительных причин.


Увольнение

Не теряя времени, Цуник набрал номер Мусы.
- Алло, Евгений Викторович, - с гордой и непочтительной интонацией ответил Муса. 
- Муса, мы, кажется, договаривались, что ты оставишь свои доисторические привычки и прекратишь унижать Али и его земляков!? Ты почему не делаешь того, о чем я тебя прошу? 
- Евгений Викторович, эти бараны человеческого языка не понимают, вот и приходится им объяснять!... 
Но Цуник не стал выслушивать претенциозно-покорные оправдывания Мусы, всегда раздражавшие Цуника ничем не оправданной гордостью за себя и оставлявшие после себя мерзкое ощущение, что Мусе все что-то должны.
- Слушай меня, Муса, пока что человеческого языка не понимаешь ты! С Али, до твоего прихода, не было проблем. А так как я устал тебе объяснять одно и то же, то считай, что ты уволен. Даю тебе три дня на поиск работы, зарплату выплачу как за месяц, так что расстанемся без обид. 
Поплыла пауза. Мозг Мусы никак не был готов к этой новости.
- Ну, Муса, ты слышишь меня? 
- Евгений Викторович, ну, я понял, - снова с неискоренимой претензией в голосе стал оправдываться Муса, не понимая решительной интонации шефа, пытаясь зацепиться за не пыльную работу и культурного хозяина. 
- Муса, научись понимать и выполнять все с первого раза, вот тебе мой дельный совет и то, последнее, чем я могу тебе помочь. Через три дня придет твой сменщик, и не вздумай оторваться на Али и его команде, твой сменщик человек серьезный, не удержишься - будешь иметь дело с ним! Ну все, через три дня я тебя рассчитаю, - и Цуник положил трубку, оставив Мусу в полной растерянности от принятого им решения.

 
Разговор с мудрой женой

Муса вернулся домой сам не свой. Зара тут же заметила это перемену и не стала дожидаться, когда он решится ей сообщить о проблемах, которые обрушила на его голову, безжалостная к этому человеку, судьба. Только увидев затравленного Мусу, Зару сразу стала душить злость, нет, не к судьбе, которая, понятное дело, не любит таких, как Муса, а к тому, что теперь это уже ее проблема. Она знала, что муж сейчас бесшумно, как мышка, ляжет на кровать, свернется калачиком, как плод в чреве матери, и замрет до тех пор, пока Зара не родит решение его проблемы. После чего он снова начнет улыбаться как ребенок, и это успокоит ее. Лишь иногда, по весне, ей хотелось уйти из дома и больше не возвращаться, переночевать несколько ночей у приятельниц, сменить симку, а старую выбросить в окно, чтобы никогда больше не слышать голоса Мусы. Эта часть, лютой ненавистью в ней, ненавидела Мусу и искала способ от него избавится. Он хотела детей, но только не от Мусы, ей казалось, что если она забеременеет от него, то всю жизнь не отмоется от его семени, а его дитя удавит собственными руками в приступе ярости. И уже не поворачиваясь к нему, она начнет:
- Ну что, дорогой, вижу ты опять облажался, да, что с тобой такое? - с каждым произнесенным словом ярость все сильнее овладевала Зарой, превращаясь, в слепящую ее белым светом, завесу, от чего каждое слово, сказанное ею, наливалось особой силой и выражением, парализуя и без того немощного мужа, - Муса, ты слышишь меня, Муса, я, что, с небом разговариваю, или может быть со звездами? - скажи мне, мой дорогой Муса, наконец, что случилось с тобой?! - уже как молотком вбивала она гвозди своих слов в голову мужа. 
И Муса не выдержал.
- Меня уволили! - ответил он как-то вскользь, как отвечают на опасные вопросы родителей провинившиеся молоденькие девушки, и он прошмыгнул в спальню. Он сделал то же самое, что делал всегда в таких случаях, что лишь добавило масла в огонь ярости Зары, и она немедля кинулась за ним, как кошка за обреченной дичью. 
- И за что это тебя уволили, мой уважаемый муж!? - и в тягостной злости Зары появились язвительные нотки. 
- Да, Али на меня настучал, - тут Муса опустил глаза, что-то скрывая. 
- И что, интересно, Али про тебя настучал хозяину? - почти поймала Мусу Зара. 
- Я этих ослов на колени ставил, - с вызовом, но уже растерянно сообщил Муса. 
- За что?! 
- Они меня не понимали! - в голосе Мусы все меньше оставалось решительности. 
- Муса, я тебя тоже не понимаю! Может быть мне на колени перед тобой, дураком, встать, и тогда я тебя пойму? Ты, что, себе так выше кажешься, Муса, а...!?
Муса был раздавлен женой.
- Ты зачем на работу устроился, ослов на колени ставить или деньги зарабатывать? Я, Муса, устала кормить и одевать тебя, и за квартиру платить. 
Гнев стал постепенно покидать Зару. Почувствовав это, Муса заговорил.
- Зара, ты зря на меня наезжаешь, к нему прежний работник вернулся, пропадал где-то. Я подслушал разговор Али с Цуником. Он какой-то крутой и временно куда-то делся, - охлажденный Зариной тирадой, оправдываясь, лгал Муса, пытаясь свою вину списать на произвол хозяина. Про Клеща он слышал пару фраз, но то, что он возвращается, Муса не знал. Уловка удалась, и в Заре включилась мамочка.  
- Так, получается, он взял тебя на работу временно? - и злость к мужу стала оставлять Зару. 
- Получается так, не предупредил он меня. 
- Я их на колени еще в начале работы ставил, - не упомянул Муса про пинки, затрещины и угрозу Али ножом. 
Недостаток ярости в том что она быстро отбирает силы и, уходя, оставляет человека беззащитным. И Зара, парализованная ложью, снова расположилась к Мусе. Раздираемая сложными чувствами, она вышла из спальни, чтобы собраться и подумать. В квартире было душно, и она торопливо, прихватив сумку, выскользнула на улицу, мучимая виной перед мужем.
Муса, услышав как щелкнул замок, улегся ничком на кровать, мучимый обидой к Цунику. Почему он с ним так обошелся, и почему он уволил его? Ведь он, в начале их знакомства, тогда в дороге, был так добр к нему, и Муса доверился ему почти как отцу. Иногда обида на Цуника менялась на злость к Али, который рассказал хозяину, как он, Муса, «приучал это стадо к порядку и подчинению. Они, все равно, под ним, по его положению, а потому должны стоять на коленях, так как он, Муса, их хозяин и имеет право ставить их на место!..." Внутренний монолог напоминал жвачку, и он жевал и жевал свою злость, так что желваки ходили у него по лицу. Постепенно, устав от переживаний, обида на Цуника стала смешиваться со злостью к Али, и тут у Мусы мелькнула догадка, что Али и Цуник заодно и были в курсе того, что бывший менеджер вернется, но обманывали его, пользуясь его доверчивостью. И симпатия к Цунику извратилась в ядовитую, мстительную злость. Он захотел уснуть, но сон не шел к нему. Он знал, что злость и чувство мести теперь не дадут ему спать, пока он не насытит жажду этих демонов жертвоприношением.
Он прислушался, дома было все так же тихо, Зара еще не вернулась. Он встал и решительно направился в коридор, где стояло несколько коробок с химикатами, которые остались у них от производства отравы для крыс. Когда-то это был их с Зарой семейный бизнес, и они делали эту отраву прямо дома, смешивая компоненты и расфасовывая их до тех пор, пока Зара не попала с отравлением в больницу, а дилеры, после срыва производства очередной партии крысомора, забыли про них. Химикалии оставили, жалко было выбросить вложенные в них деньги, стоили они не мало. Да и доставать их с какого-то закрытого завода было нелегко. Он открыл коробку и достал белую пластиковую бутылку, на которой красноречиво красовались череп и кости. Что было написано на бутыли он, далекий от химии, даже не понимал.
Отсыпав порошка в банку, найденную на кухне, он разбавил ее водой, и порошок без следа растворился, не изменив ее цвета. Муса, обмочив палец, прикоснулся к нему языком и, не почувствовав никакого вкуса, кинулся в ванную прополаскивать рот. Страх отравиться вернул его из странного сумрака, оставленного у него в голове злостью и обидой, и он удивился тому, что решился попробовать на вкус яд. Потом он также поспешно спрятал банку в просторном кармане своей куртки.
Наспех перекусив, так как был голоден, а зная повадки Зары, он не рассчитывал ни на то, что она накроет стол, ни на то, что она вернется в ближайшее же время. Насытившись, он вернулся к постели и тут же забылся, так как злость была насыщена, и все те, кто стали ему врагами, были обречены. Он хорошо понимал, что он сделает для исполнения своего замысла в ближайшие дни. Он подольет крысиный яд в несколько бутылей и больше не появится на работе. Цуник подбросил его в день знакомства к их старой квартире, а нового местажительства Мусы он не знал. Симкарту он сменит, в общем, больше никого из них в каменном людском муравейнике он не увидит. Когда его план сработает, предприятие станут проверять и обвинят в отравлении воды Али, после чего его посадят или депортируют. А уж он, Муса, позаботится о том, чтобы подумали именно на Али.
То, что в результате пострадают невинные люди, Мусу вообще не волновало, чувство большого и общего у него, выходца из деревни, развито не было. Этот огромный город одинаково и манил, и пугал Мусу. Здесь его подкупала свобода, но он не умел ею пользоваться, так и оставаясь забитым, деревенским парнем, неспособным и шага ступить без присмотра старших. Дорвавшись до свободы, жадно поедая ее и обжигаясь, винил в этом «порочных» и «неполноценных» горожан просто потому, что не понимал их, ничего не зная о них, и в глубине души завидуя им, не улавливая смысла слова «заслуженность». Вся эта адская смесь малообразованной дикости, забитости и страха перед непонятным новым, и неумением что-либо создавать, кроме самых простых вещей, компенсировалась и маскировалась необыкновенной гордостью за свой народ и его особую, самую совершенную в мире, культуру. После того как голова уже по плечи в песке национально-религиозной паранойи, а снаружи красуется павлиний хвост национальной гордыни, любой человек, не осчастливленный принадлежностью к этом узкому кругу избранных, должен быть просто счастлив умереть от их рук. На самом же деле, Бог настолько любит каждого человека, что готов платить головами дорогих ему горожан за окультуривание и социализацию их младших собратьев. Через это проходили все, и даже те, кто мог гордится великой культурой своих прапредков, которая оказалась настолько хороша, что их потомки позволяли себе почивать на лаврах, не заметив того, как оказывались в хвосте культурного процесса. А за неоправданную гордость, иначе гордыню, всегда платили своей и чужой кровью и унижением, и не потому что какому-то народу что-то нужно от соседа, это не более, чем средство, а потому что Бог не любит и не допускает такого рода неравенства. Ибо любовь только тогда любовь когда делает свой объект лучше и совершеннее.


По дороге в ад

Утро встретило Мусу бодростью - ему даже показалось, что он не спал, а так, забылся. Зара крепко спала. Он решил обойтись без нее и, позавтракав, отправился в «Слезу Ангела», прихватив с собой не только раствор яда, но и пластмассовую бутыль, в которой он хранился.
Дорога к "Слезе ангела" для Мусы промелькнула незамеченной, так как все его мысли были заняты местью. Это было ни с чем не сравнимое, особое состояние. Все, что до сих пор волновало и интересовало его, Мусу, безропотно отступало в сторону, и на смену этому приходила сосредоточенность муравья и ясность в самом главном. Он знал, что будет делать. Времени осталось мало, и ему нужно найти место, где Али хранит свои сезонные вещи, чтобы спрятать туда бутылку с ядом. И займется он этим, когда Али и его бригада будут заняты погрузкой воды. В остальном он будет осторожен, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания.
Али встретил его как обычно. И на мгновение Муса подумал: «А вдруг он с Цуником не сговаривался и действительно не знает о том, что будет смена руководства». Но тут же внутренний голос успокоил его: "Ты так унизил это животное, что он просто мечтает от тебя избавиться и отомстить тебе, вот и делает вид, что не в курсе событий. Лучше будь осторожней с ним: он тебе не простит тебе своих унижений. И как только ты перестанешь быть его хозяином, он обязательно отомстит тебе! Он азиат, а они, по части разных выдумок, большие мастера!" С каждым словом, благодаря страху за себя, голос становился все сильнее и отчетливее, занимая собой всю голову Мусы настолько, что он даже, кажется, перестал слышать и видеть, завороженный этим странным монологом. Так продолжалось до тех пор, пока он, вдруг вырвавшись из-под злого очарования внутреннего голоса, не обнаружил, что стоит уже один, посреди двора, а Али, видимо, ушел по делам, оставив его в этой странной прострации.
Осмотревшись сквозь застывшее осенней дымкой утро, он отметил, что лету настал конец, и близится румяная, как спелое яблоко, осень.
Мгновенная прохладная тень грусти тут же сменилась вспышкой знакомого чувства, призвавшего его собраться и делать дело, а не разглядывать красоты, чужой для его глаза, земли. С тех пор как он оказался в этих краях, он не мог отделаться от гнетущего его беспокойства. Ему, словно, некуда было спрятаться на это ровной и открытой земле. Он привык к горам, что заботливо прятали его в своих складках от чужих взглядов... И снова вырвался он из-под ностальгического гипноза и испугался за себя, но, собравшись, он решительно двинулся в сторону завода, чтобы убедиться, что Али и его бригада в полном составе, и он не попадется никому на глаза в их тесном жилище.
Али и его братья были заняты работой, обмениваясь короткими репликами, они о чем-то шутили на непонятном ему языке. И он, убедившись, быстро оставил завод и поспешил к вагончикам.
Вагончики никто не закрывал, и он быстро проскользнул во второй, в котором жил Али. Внутри все было предельно скромно, но чисто и прибрано. На кровати лежала газета, которые регулярно доставлял Цуник, чтобы работники не скучали, поставил он и маленькие доисторические черно-белые телевизоры, купленные им где-то по дешевке. На первой странице его внимание обратила на себя статья об отравлениях туристов некачественным спиртным на известном курорте. Муса, наверное бы, даже не обратил внимание на эту статью, если бы под заголовком не красовались череп и кости, точно такие же, как на банке с ядом, которую он прятал в кармане своей куртки.
Быстро оглядевшись, он обнаружил в дальнем углу тюки их больших рыночных сумок. По тому, как аккуратно они были сложены, было ясно, что тут спрятаны сезонные вещи, так как мебель для Али и его команды Цуником не предполагалось, да и габариты вагончиков не позволяли этой роскоши. Что вызвало у Мусы чувство высокомерного презрения к почти рабскому положению гастарбайтеров. Сумки его успокоили, так как их точно не откроют до серьезных холодов, а уже завтра он исполнит им задуманное, не дожидаясь, данных ему, трех дней. Он осторожно выглянул в замочную скважину: двор был пуст. И он тут же, не мешкая, выскользнул из вагончика. Избавившись от легкого испуга, попасться на глаза работникам, он уже спокойно побрел искать, где ему до завтра спрятать яд. Делать этого долго не пришлось: в углу за заводом у забора стоял аккуратно сложенный блок из красного кирпича, которые, кажется, припасли для того, чтобы украсить вход в завод. Он осмотрелся, эта часть здания была глухая, без окон, и он мог не боятся быть кем-то замеченным. По буйству крупных сорняков и старой пыльной крапивы, что обступили и кирпичный блок, и подступы к забору, он мог не беспокоиться, что кто-то найдет его тайник. И он быстро и ловко шмыгнул в угол и, не думая о крапиве, спрятал банку между кирпичом и забором, крепко при этом обжегшись крапивой. Но боль его не волновала. Мгновением позже он понял, что этот ожег мог обратить на себя внимание Али. И он решил больше не попадаться им на глаза. Взяв сотовый, он позвонил Цунику, испытав легкое ощущение отвращения как к предавшему его человеку. Цуник не заставил себя долго ждать.
- Ало, Муса, что скажешь?
- Евгений Викторович, я нашел работу, можно я сейчас поеду и поговорю конкретно?
- Да, не проблема.
- Тогда, если все в порядке, вы меня завтра вечером рассчитаете?
- Ок.
- Ну, тогда я позвоню часа через четыре.
- Хорошо, удачи тебе, Муса!
От последнего Мусу чуть по-настоящему не стошнило. Гордость и обида сделали невыносимым этот разговор, и он коротко-сдавленно бросил в трубку:
- Ну ладно, пока, - с трудом сдерживая пренебрежительно высокомерную интонацию, Муса первым отключил трубку телефона и быстро направился к выходу с территории завода.

Домой Муса не поехал, чтобы не нарваться на подозрительность Зары, а потому весь день провел на рынке, знакомясь с земляками и прощупывая их на предмет работы. День оказался неудачным: в лучшем случае ему не смотрели в глаза, в худшем вежливо давали понять, чтобы он не крутился под ногами. Между делом он отзвонился Цунику и сообщил, что с работой он определился и готов завтра получить расчет. День прошел незаметно, деваться было некуда, и он оказался дома. Зара игнорировала его, она не была отходчивой. На столе он обнаружил скромный завтрак, после чего, чтобы не видеть напряженной жены, лег и уснул, и проснулся лишь тогда, когда почувствовал, как Зара бесцеремонно выдергивает из под него покрывало...
Утро разбудило его, сщемив ему сердце прохладной рукой страха, напомнив ему о том, что он должен сегодня сделать. И он, встав и держа в голове только эту задачу, в полузабытьи покушал и отправился в дорогу.
На трассе было неспокойно: все куда-то спешили, пытаясь суетливо друг друга обогнать, создавая опасные ситуации. В завершении этой неразберихи, недалеко от "Слезы Ангела", по середине дороги обреченно металась, поджав хвост, дворняга. Сначала она увернулась от одной машины, потом от другой, третья уже коснулась ее, и она, растерявшись от удара, залетела прямо под колеса Мусы. Машину подкинуло, и Муса, не выдержав, зло выматерился в адрес несчастного животного, но вспомнив, что ему предстоит сделать, он сосредоточился на дороге.
Когда он оказался на территории завода, то по злому взгляду Али он понял, что тот в курсе смены руководства. Али даже не поздоровался с Мусой, лишь зло скользнув по нему своим взглядом, тут же заторопился в цех, где уже шла работа. Ему не хотелось оставаться в компании со своим мучителем. Мусе это было только на руку. Он, не теряя времени, пошел следом за Али, и когда тот скрылся за дверью, Муса быстро оказался у кирпичей, достав обе банки, он спрятал их по карманам.
До обеда оставалось время, и ему предоставилась возможность дискредитировать Али. Он кинулся к вагончику. Все было сделано минуты за две, и банка с ядом оказалась в сумке, в складках бежевой дубленки.
Посмотрев в замочную скважину и убедившись, что двор пуст, он ящерицей выскользнул за дверь: впереди было самое главное, но раньше обеда он сделать этого не мог. Он испытал прилив легкости, оказавшись во дворе незамеченным, но страх, отступив на мгновение, снова вернулся к нему, а с ним и напряжение. И он характерной, горделивой походкой мелкой шестерки направился в еще пока свой офис.
Воровато прошмыгнув наверх, он оказался в маленькой комнатке со столом и шифоньером, полкой для папок, диванчиком и старым допотопным сейфом, доставшимся Цунику от старых хозяев. Они было хотели выбросить эту допотопную рухлядь, но рачительный Цуник попросил оставить все на своих местах, не утруждая себя уборкой.
Сев за стол, Муса сразу поставил будильник на 14:00, время обеденного перерыва. Положив руки с головой на стол, он забылся коротким сном. В последнее время только это позволяло ему как-то расслабиться. Разбудила его вибрация трубки: звука через глубокий сон он не услышал. Он вышел и застыл возле лестницы в ожидании, когда работники пойдут по коридору на кухню. Ждать долго не пришлось: добродушный гомон рабочих дал ему команду довести начатое до конца. После того как голоса удалились и затихли, он бесшумно слетел по лестнице и оказался в цехе. Ему повезло, цех оказался пуст. Для надежности он прикрыл за собой двухстворчатые двери и уже через мгновение был у емкости, где находилась фильтрованная вода. Откинув крышку, Муса выплеснул в нее содержимое банки. Оглядевшись, он еще раз убедился в том, что он один, и, закрыв крышку, быстрым шагом, обгоняя свой страх, устремился к выходу. С волнением он открыл дверь и оказался на спасительной лестнице, услышав где-то в отдалении речь работников, среди которых он узнал авторитетно-сдержанный голос Али. С каждой ступенью волнение покидало его, и он, выкупив у ненасытного чувства мести право на покой, радовался новому состоянию как ребенок, успокаивая себя тем, что еще несколько часов, и его уже никто из них не найдет, а вода попадет на прилавки не раньше, чем через сутки.
Оказавшись в своей норе, Муса стал дожидаться теперь уже ненавистного его сердцу Цуника. И тот не заставил себя долго ждать — уже через полчаса часа он услышал шорох гравия и внутренне подготовился к неприятной встрече.
Цуник, вскользь глянув на Мусу, тут же перешел к делу.
- Ну что, Муса, вот твой расчет, - и он положил на стол конверт, - пересчитай.
Муса заглянул в конверт. В нем было примерно так, как и прежде. После чего он поторопился распрощаться.
- Ну, тогда, Евгений Викторович, я свободен?
- Да, всего хорошего, Муса. Если что, я тебе позвоню.
Муса быстро встал и вышел из кабинета. Эта торопливость показалась Цунику странной. Уже через несколько минут Муса был за воротами "Слезы Ангела", в последний раз оглядывая окраины городка, в котором он больше никогда не окажется. Вот уже он выехал на дорогу, пролегавшую через лес и ведущую к трассе. Съехав на обочину, он остановил машину. Осталось немногое: избавиться от банки, в которой был раствор яда и связывающей их с Цуником симкарты. Что он и сделал, зашвырнув банку в кусты. Следом за ней в кусты полетела симкарта. После чего он, довольный собой, сорвался с места и поспешил к шоссе. На трассе он попал в пробку и целый час плелся за грузовиком с номером 666. Но это ему ни о чем не говорило, так как книг он не читал, а в суеверия не верил, потому что вообще не верил людям, считая их глупцами или меркантильными негодяями. Что было неудивительно при его первобытных представлениях о мире, он был пуст во всех смыслах.

Заехав на рынок, он добросовестно поискал работу, но никого, кроме грузчиков, не требовалось, что для него было неприемлемо в принципе: ему не хотелось мараться. Эта работа оскорбляла его особую гордость, основанную на той самой пустоте. Все иные места были заняты местными, имеющими образование, а часто и специальное. С ними он конкурировать, разумеется, не мог. Понимание этого вновь порождало в нем обиду и неразрывную с ней гордость за свой народ, но, скорее, за себя самого! И убираясь с очередного базара сола ни хлебавши, с обиженно высокомерным видом, он решил, что ему придется пойти к своему земляку в криминал, после чего внутренний голос с довольно ядовитой интонацией произнес оправдательный вердикт: "Сами виноваты, ты хотел как лучше, но они отовсюду тебя прогнали. Теперь ты можешь смело идти и стричь этих баранов!".
И на этот раз Зара была мрачнее ночи, игнорируя Мусу, но он знал ее характер и знал, что это ненадолго, и стоит обмануть ее или угодить ей, как она станет прежней Зарой, прекрасно готовящей и заботливой. Но работу найти все же придется.