Великий спор на облаке

Глава первая. Профессор Чертовой Кафедры.

Семену Андреевичу сегодня не здоровилось. Он сидел в своем любимом кресле и писал тему завтрашней лекции. Вдруг на его старческом лице появилась ухмылка. А, ну конечно, он вспомнил вчерашний разговор со своим студентом, утверждающим, что люди не могут летать.
- Мой мальчик, - Семен Андреевич покачал тогда седой головой, - как же ты счастлив в своем неведении.
Да, этот нелепый юноша был счастлив, потому что еще не знал, что предстоит пройти человеку прежде, чем он научится летать. А Семен Андреевич знал. Да, он знал это и еще много чего знал. Он был умен. Но ум не принес счастья в его жизнь. Профессор Чертовой Кафедры, Института по Изучению Способов Умственного Совершенствования, между студентами именуемого просто ИИСУС, он был несчастен до той глубины души, которую не увидишь глазами. От всей его натуры исходил запах этого несчастья, он как бы сообщал о себе людям: «Я несчастен! В мире нет человека несчастнее меня».

***
Прошло четыре года, четыре мучительных года, как ее не стало. Ее уход заставил задуматься не одного человека. И даже Семен Андреевич, уверенный, что смерти не существует, легко вызывающий души умерших, задающий им интересующие его вопросы, не мог оправиться от этой потери. Он даже ни разу не произвел сеанс спиритизма, чтобы вызвать ее душу. Ему было страшно. Страшно не оттого, что он увидит ее не такой, какой привык видеть, а потому, что, услышав еще хоть раз ее голос, он не сможет жить в этом мире. Он боялся, боялся до дрожи, что, ощутив единение с ней, единение духовное, никогда уже не сможет остаться наедине с собой. Она была его всем. Семен Андреевич закрыл глаза и вспомнил ее волосы, вспомнил ее смех, ее руки, глаза, ее неповторимый запах. Вздохнул. Сел поглубже в удобное кресло и подумал, что все бы отдал сейчас, чтобы научиться плакать. Но плакать он не умел. Вот уже четыре года он держал эту боль в себе, не имея возможности выплеснуть ее со слезами. Поэтому боль не вымывалась, а твердо засела внутри, где-то под сердцем, и терзала душу бедного профессора Чертовой Кафедры.
- Боже, Сеня! Ты опять ничего не ел! Так нельзя, Сеня! Ты доведешь себя до истощения, и ни одна девушка не будет с тобой жить! Думаешь приятно жить с сумасшедшим скелетом, который днем вбивает в нерадивые головы учеников схему построения шестого измерения, а по ночам общается с привидениями?
- Лита Михайловна, дорогая, кто вам сказал такую глупость? Я никогда не общался с привидениями! С душами умерших, да, общался, но с привидениями? Не уверен, что они вообще существуют в природе.
- Сколько живу с тобой, не перестаю удивляться твоим умозаключениям! Ну ладно, я могу привыкнуть к летающим по дому предметам, к тому, что ты всегда знаешь о чем я думаю, и что собираюсь сказать, к странным людям, которые посещают тебя по вторникам, к постоянно трезвонящему телефону, к тому, что ты поглощаешь сыр в немереных количествах, а суп не ешь, могу привыкнуть, и даже уже привыкла к твоему увлечению всем восточным, - она посмотрела на стену, на которой висел эзотерический меч Хиразукури Семена Андреевича. (Последний, и правда, был очень и очень увлечен всеми видами восточного единоборства, и особенно, битвой на мечах. Ему был специально прислан великий скандально известный японский меч Хиразукури). - Но привыкнуть к твоему так называемому общению с душами умерших, это уж нет, увольте! – проворчала старушка и, причмокивая, удалилась.
Вот так. В этом была вся Лита Михайловна. Не забыв вспомнить, как бы невзначай, про поедаемый в больших количествах сыр, она высказала проблему всего человечества. По ее словам выходило, что она может привыкнуть к телепортации и телекинезу, а свыкнуться со спиритизмом, ну хоть ты тресни, не может никак. Так же и население Земли. Вокруг может происходить невероятное, и мы будем принимать это как должное, а как только дело дойдет до одного маленького чуда, тут уж воспротивится все наше естество, и мы с пеной у рта будем утверждать, что этого не бывает. И этого действительно не будет, пока мы не поверим в это. Вся преподавательская практика Семена Андреевича основывалась на вере в то, чему он учит. Ему отчетливо вспомнился тот год, когда он решил изучать парапсихологические явления. Тогда, еще не зная, что из этого выйдет, он твердо решил облегчить страдания своей внезапно заболевшей сестры. Семен Андреевич считал, что сестру несправедливо наказали, и что он, и только он, может ей помочь. Обладая к тому времени только одним даром, и то не в полной мере владея им, будущий профессор был полностью уверен в своих силах. Но как ни старался маленький гений, его усилия были тщетны. Сестра умерла через несколько месяцев со странной улыбкой на лице. Эта загадочная улыбка будет терзать Семена Андреевича всю его оставшуюся жизнь, и заставлять усиленно работать над изучением природы смерти. Но чем больше профессор Чертовой Кафедры будет изучать смерть, тем дальше он будет от разгадки.

***

Лита Михайловна была бессмертна. По крайней мере, так казалось Семену Андреевичу. Сколько он себя помнил – она была рядом. Все в том же коричневом платье из натурального хлопка, все с той же прической – высоким пучком, схваченным чудоковатой заколкой-бабочкой. Годы шли, а Лита Михайловна не менялась. Не менялась и чудесная доброта, струящаяся из ее глаз. Да, она была ворчливая старая карга, но как только дело касалось ее любимых или родных, она бросала все и неслась на помощь, грудью разрывая все препятствия, стирая все преграды с лица земли. Лита Михайловна была прекрасна. Да, да, профессор так и говорил ей каждое утро: «Лита Михайловна, дорогая, вы прекрасны!», отчего щеки Литы Михайловны покрывал легкий румянец, и, она с чувством актрисы драматического театра, возражала: «Ну что ты право, старый ты бесстыдник», и далее разговор шел на неинтересные, а порой даже скучные темы, типа, что приготовить к обеду, ждем ли мы сегодня кого-либо в гости, или этот кто-то ждет в гости нас, и, поэтому, к обеду вовсе ничего готовить не надо и т.д. и т.п., и в том же духе. Она чудесно готовила. Любой француз позавидовал бы ее утренним дымящимся круассанам, и уж точно ни один повар в мире так не готовил десерты, как она. Но главным преимуществом Литы Михайловны было то, что она была единственной женщиной, свыкшейся с работой Семена Андреевича. Сколько он ни нанимал домработниц, сколько ни заводил любовниц, ни одна женщина не могла стерпеть этот сумасшедший ритм его жизни, его мыслей, его действий. Ах, сколько причитала мать профессора: «Сынок, пора бы жениться. Так хочется в старости с внуками позаниматься», но все тщетно. Семен Андреевич был женат на науке, на своей работе. А Лита Михайловна всегда успокаивала мать Семена Андреевича, говоря: «Остепенится он, Тамара Венедиктовна, остепенится. Всему свое время в этой жизни. Время разбрасывать камни, и время собирать. Женится ваш ученый, женится. Просто подходящей девушки он не нашел. Ну о чем он будет говорить с этими вертихвостками в старости? Нет, ему особенная нужна, особенная…».
Ах, как же она была права! Дорогая, драгоценная Лита Михайловна! Нашлась таки та единственная, та особенная! Нашлась и потерялась вновь. И ее уже никто не заменит. Никогда. Никогда… какое грустное, пустое слово. Только когда столкнешься со смертью лицом к лицу, начинаешь понимать значение этого слова. И Семен Андреевич понял. Тогда, четыре года назад. Но мы отвлеклись.
Да, Лита Михайловна стала не только помощницей, но и другом Семену Андреевичу. Поначалу профессора забавляло то, с каким упорством старушка пытается привыкнуть к происходящим в их доме чудесам. А, с точки зрения простого обывателя, это были настоящие чудеса. Чего стоил эксперимент профессора с летающим учебником физики. Тогда Семен Андреевич настолько увлекся, что не заметил вошедшей старушки, и продолжал заставлять ни в чем не повинный учебник парить и выделывать в воздухе необычайные пируэты. Лита Михайловна вскрикнула, зажмурилась, вновь открыла глаза, опять вскрикнула, повторила маневр с глазами и уже не переставая издавать оглушительный ор понеслась прочь. Так состоялось ее первое знакомство с пси-явлениями. Дальше, правда, все пошло как по маслу. Лита Михайловна привыкла даже к еженедельным астральным собраниям, проходящим по вторникам. По началу, она, правда, пыталась предложить астральному телу буддистского ламы чашечку кофе, но когда полностью прозрачный лысый человек ничего не ответил на ее пятое предложение, очень обиделась и потом долго возмущалась его невоспитанности, говоря: «Очень, очень странный субъект! Мало того, что прозрачный, так еще молчит и не отвечает на обычные вопросы. Даже головы не повернет!» Тщетно пытался объяснить ей Семен Андреевич, что буддистский лама в жизни был очень воспитанный человек, и что души умерших не видят никого, кроме вызывающего их человека. И вообще, что в том, другом мире «люди» не пьют кофе и не едят бутерброды, поэтому предлагать им что-либо бесполезно. Лита Михайловна твердо была уверенна в том, что ее нагло дурят, хотя объяснения прозрачности странного гостя, как ни старалась, найти не могла.

***

Институт по Исследованию Способов Умственного Совершенствования находился в самом центре города. С виду неприметное серое здание, каких в Москве были тысячи, напоминало собой обычный НИИ. И никто из проходящих мимо людей не мог себе и представить, что творится за его высокими стенами.
Конкурс в ИИСУСе был огромный. Ни за какие деньги попасть туда было невозможно. Пробовал как-то бывший проректор брать взятку, но тут же был разоблачен, и выгнан с позором. Абитуриента, давшего эту самую взятку, конечно, постигла та же участь.
Факультетов было шесть. Первым, и самым главным из них был научный факультет объединяющий все остальные. Так сказать шесть в одном. На нем училось шестнадцать человек, все лучшие из лучших. Второй факультет – ясновидения насчитывал шестьдесят человек. Третий – расширения сознания до степени Y – сто двадцать шесть студентов. Четвертый факультет – факультет чародейства, принадлежал заклятому другу Семена Андреевича, Борису Борисовичу Бесноватых, и насчитывал шестьдесят четыре студента. Пятый, факультет Целительства, самый многочисленный, готовил к выпуску двести двадцать девять человек. Ну а шестым, факультетом истории пара – возможностей, заведовал сам Семен Андреевич, и его факультет состоял из шестидесяти шести студентов.
Кафедра профессора изначально называлась просто и незамысловато – кафедра паранормальностей и параненормальностей, и изучала обычные отклонения от научного подхода к пси-явлениям, но с недавних пор, ей было дано другое название, так крепко прижившееся к ней, что казалось, она с этим названием родилась, и существовать без него уже не могла. Может быть оттого, что находилась эта кафедра на шестом этаже, а номер аудитории был шестьдесят шесть, а может из-за суровой внешности ее «обладателя», походившего своей вечной лохматостью на зверя, но за кафедрой твердо установилось название – Чертова Кафедра. И она его, это название, оправдывала на все сто процентов. Столько странностей, столько необычностей, сколько происходило здесь, не случалось ни на одной кафедре института. И студенты просто обожали это место. Здесь было можно все, начиная от высказывания своих не оформившихся до конца мыслей, дурацких вопросов, чего совершенно не признавали профессора других кафедр, до демонстрирования вновь приобретенных возможностей, что не редко приводило к очень плачевным результатам, и разбитое окно, а так же вырванная с корнем двадцатипудовая дверь, спаленные волосы студентов, наводнение из майских жуков, и, конечно же, лягушачий дождь, поверьте мне, не самые плохие из них. Весь ущерб всегда возмещал Семен Андреевич.
В тот самый день солнце село неожиданно быстро. Так же неожиданно быстро закончилась очередная лекция, и профессор даже, грешным делом, подумал, а не заговорил ли кто-нибудь из нерадивых студентов, очень спешащих домой, время. Но тут же отбросил эту мысль, потому что собака времени, живущая во дворе института, девять раз вильнула хвостом и коротко тявкнула, а заговорить эту собаку не удавалось никому. Семен Андреевич уже начал было собираться домой, как в дверь аудитории тихонько постучали.
-- Да, да, войдите! – прогремел голос профессора так, что он сам удивился.
Тяжелая дверь чуть-чуть приоткрылась и в щель, образовавшуюся между ней и косяком, просунулась бритая наголо голова.
-- Можно? – спросил худющий до изнеможения студент, еле справлявшийся с давившей на него дверью.
-- Да, заходите.
Студент зашел. Последовала пауза. Лысый переминался с ноги на ногу, краснел, потел, пытался собраться, но ему это не удавалось. Наконец полностью смущенный, он выдавил из себя пару звуков, мало похожих на слова:
-- Мыхнт Иревз.
-- Что, что? – переспросил удивленно профессор.
-- Мыхнт Иревз, - повторил, еще более смущаясь странный студент, - это мое имя, профессор.
-- Очень приятно, Мыхнт, - добродушно сказал Семен Андреевич. – Вы же вроде не у меня на факультете учитесь?
-- Нет, не у вас. – Со студентом происходили непонятные вещи. Он то покрывался испариной, то словно вся влага покидала его лицо, и он судорожно облизывал пересохшие губы.
-- Да не волнуйтесь вы так! У вас же будет обезвоживание тканей, а Целители уже все, небось, дома чай пьют. Я же, обладая многими знаниями, увы, напрочь лишен дара целительства, поэтому помочь вам не смогу, а на носу экзамены, мой друг. Присаживайтесь, любезный, и расскажите, наконец, в чем ваша проблема? Могу я чем-то вам помочь? – Семен Андреевич был так растроган поведением странного Мыхнта, что даже забыл о горячем ужине, приготовленном Литой Михайловной и поджидающим его дома.
И тут случилась вторая странность. Студент очень уж быстро взял себя в руки, причем при этом лицо его приняло какой-то зловещий вид, весь выпрямился, затем наклонился прямо к уху профессора и заговорщически прошептал:
-- Нет, уважаемый, глубокоуважаемый профессор, это я могу вам помочь, очень могу помочь, так прямо помочь, как никто не помогал в этой жизни. Понимаете, профессор, все в жизни имеет цену, за все в ней надо платить. Вы же, глубокоуважаемый, заплатили свою цену, и я пришел, так сказать, долги отдавать. В нашем мире, - Мыхнт указал пальцем левой руки куда-то в бок, - ничего не остается неоплаченным, так же и заплатив цену вы обязаны, повторюсь обязаны, взять то, за что вы ее заплатили. Это первый и главный закон нашего, - опять маневр с пальцем, - мира.
-- Что-то я не совсем вас понимаю, дорогой мой Мыхнт, - медленно проговорил Семен Андреевич, уже начинавший догадываться в чем тут дело. – Поподробней, изъясняйтесь, поподробней, пожалуйста.
Это началось очень давно. Пожалуй, с первой лекции Семена Андреевича о смерти, о Боге и о дьяволе, об их борьбе, которой на самом деле не существует, и о безумной, совершенно бескорыстной их любви друг к другу. Да, именно тогда это все и началось. К профессору стали приходить странные люди, говорящие ему о какой-то цене и о каких-то долгах. По началу Семен Андреевич не понимал их, затем он стал их бояться, потом, когда страх прошел, ему стали надоедать эти люди. Что это была за цена, и за что он ее заплатил, профессор не знал. Все, у кого он пытался выяснить это, как-то странно отнекивались, говоря, что ничего об этом не знают, либо загадочно улыбались и говорили:
-- Всему свое время, раз не дано знать сейчас – радуйся, потому что познав, мало радости испытаешь.
И Семен Андреевич успокоился. Его уже не напрягали визиты странных гостей, скорей он беспокоился, когда их долго не было. Этого визита он ждал целых четыре года. С тех пор, как ее не стало. И теперь он с облегчением вздохнул. Значит, жизнь продолжается, значит все процессы идут в норме, значит еще можно что-то изменить! Радость переполняла профессора. Он улыбнулся широкой улыбкой и чуть было не кинулся обниматься со странным студентом.
И тут произошла вторая странность. Мыхнт повернулся вокруг своей оси, прокричал петухом и вновь стал тем потным студентом, который пару минут стоял у стола Семена Андреевича. Он опять занервничал, стал заикаться, но все же выдавил из себя фразу, в раз перевернувшую все сознание профессора:
-- Я з-занимался т-тут на д-дднях сеанс-сами с-сспиритизма, и… Н-нет, я к-конечно не п-претендую ни на ч-что, я еще очень д-далек от т-тех с-с-сеансов, к-которые проводите вы, п-ппрофессор, но… Вы п-поймите, я с-сам в шоке от п-происходящего… В общем, н-нет не м-могу…
-- Ну же, голубчик, не тушуйтесь. – Семен Андреевич пытался подбодрить Мыхнта.
-- В общем, я в-ввидел ее.
-- Кого? – профессор почувствовал, как быстро забилось сердце и та боль, которая мучила его все эти четыре года возросла до неприличия.
-- Ее, п-ппрофессор, ее. М-машу, Марию, М-машеньку, Л-лепесток Л-лотоса, С-свет в Оконце.

***

Семену Андреевичу не здоровилось. Ему было по-настоящему плохо. Не спасал ни валидол, ни манипуляции заклятого друга, Бориса Борисовича Бесноватых, профессора кафедры Чародейства, производимые над телом Семена Андреевича.
-- Маша, Мария, Машенька… Лепесток Лотоса, Свет в Оконце… - повторял словно в бреду обезумевший профессор. – Мыхнт Иревз, Мыхнт Иревз…
-- И давно это с ним? – спросил обеспокоенный Борис Борисович у стоявшей неподалеку Литы Михайловны.
-- Да вот как вчера пришел, так и началось. Говорила же не доведут эти ваши дела до добра. Вот этот, - она указала сухим скрюченным пальцем на Семена Андреевича, - с катушек съехал, что теперь с ним делать?
По ее лицу было видно, как отчаянно она не хочет верить в то, что говорит, и говорила она со злобой и сарказмом, чтобы подбодрить саму себя.
Вдруг Семен Андреевич резко сел и совсем здоровым голосом попросил:
-- Лита Михайловна, дорогая, чашечку кофе мне и телефонный справочник.
Все присутствующие удивленно переглянулись, но не осмелились не подчиниться. Лита Михайловна побежала на кухню готовить кофе, а Борис Борисович материализовал из воздуха толстенный справочник.
Семен Андреевич быстро открыл нужную страницу, и прошептал:
-- Так я и знал, так и знал! Борис, - он обратился к Бесноватых, - я прошу тебя, останься здесь со мной. Ты ведь знаешь нашу с Машенькой историю.
Тот утвердительно кивнул головой.
-- Так вот. Тебе надо это послушать. – сказал профессор Чертовой Кафедры, снял трубку телефона и уверенной рукой набрал номер. – Алло! Добрый день, любезная! Мыхнта будьте добры… Алло, Мыхнт, это Семен Андреевич. Ты мне нужен. Приезжай.
Семен Андреевич поднял на Бориса Борисовича торжествующие глаза и сказал коротко:
-- Едет!


Глава вторая. Машенька.

Машеньке с детства говорили о ее необыкновенности. Сначала это была ее мама, потом учителя в школе и взрослые, знавшие ее с детства, и все они требовали от Маши слишком многого, того, что девочка им дать не могла при всем своем желании. Она не могла разорваться и стать всем для всех. Наверное, это и повлияло на ее дальнейшую жизнь. У Машеньки появилась твердая уверенность в том, что у нее в жизни есть особое предназначение. Какое оно, это предназначение, Маша понять не могла, но уверенность в том, что оно существует давало ей силы и желание жить дальше.
В восемнадцать лет Мария вдруг стала замечать за собой странные вещи. Порой она могла предвидеть исход какой-нибудь ситуации, и не рядовой, а серьезной ситуации. Затем ей стало не интересно смотреть новые фильмы, потому что она заранее знала, чем они кончатся. Но апогеем ее странных вновь приобретенных возможностей стало тело несчастной мамы, поднятое в воздух, при очередной попытке отругать дочь за неубранную комнату. Тогда девушка так испугалась, что убежала из дома, боясь причинить вред своим родным. Она стала ненавидеть ту странную силу, которой обладала. Сначала Мария пыталась ее как-то контролировать, но когда все ее попытки не увенчались успехом, просто плюнула и замкнулась в себе. С тех пор Машенька начала вести одинокую жизнь, переехав из маленького провинциального городка в Москву на квартиру своего покойного дедушки.
Однажды, стоя на автобусной остановке, Маша заметила припаркованный недалеко новый тонированный джип, со странным рисунком на капоте. Рисунок этот напоминал картинку из детской сказки про Иванушку-дурачка, где он стоит перед выбором у трех дорог. Помните, направо пойдешь… Только стоял у этих дорог не сказочный герой, а она – Машенька. И при изломе света дороги эти двигались и пересекались…
-- Интересный рисунок, правда? – спросил маленький человечек, сидящий рядом с Машенькой на скамейке. – Не обижайтесь, я перехватил ваш взгляд. Но с трепетом и благоговением верну вам его назад.
-- Вернете что? – не отрываясь от созерцания диковинного рисунка, спросила Машенька.
-- Взгляд, – так спокойно ответил странный собеседник, что Маша невольно повернулась в его сторону. – Да, да, не удивляйтесь, все в этой жизни имеет цену, и вы, глубокоуважаемая, ее заплатили. Время отдавать долги. Но для начала я просто верну вам ваш чудесный взгляд.
И он вернул. Машенька так отчетливо поняла это, что даже испугалась.
Сейчас она смогла в полной мере разглядеть своего собеседника. Маленький, с выпирающим круглым животиком, пронзительными абсолютно черными глазами, большим носом не то курносым, не то прямым, он курил невозможно вонючие и видимо очень крепкие сигареты, такие крепкие, что у Машеньки заслезились глаза, и защипало в носу.
-- Ну что? Так, видимо, лучше? Да, определенно. – Сам себе ответил человечек.
Машенька была так поражена происходящим, что сидела тихо, как мышка, и молчала.
-- Вот сколько не прихожу в ваш мир, столько не перестаю удивляться вашей реакции. Вернее, уже перестал этой реакции удивляться. Каждый раз одно и то же, сядут, глаза выпучат, рот раскроют, и думают: я сошел или сошла с ума, такого просто не может быть.
-- Нет, нет! Я сама обладаю странными возможностями, - опомнилась Машенька, - но, просто, это так неожиданно…Почему я?
-- Я же сказал, что цена уже заплачена, может быть даже и не вами, а кем-то другим, но этот кто-то определенно связан с вами духовной нитью, а эта нить самая крепкая из существующих. Так вот. Цена уже заплачена. Я же пришел отдать то, за что ее заплатили.
Девушке от этого монолога вдруг стало скучно.
-- Ну так отдавайте, - как-то безразлично сказала она.
-- Стойте, и вы даже не спросите что это за цена? – видно было, что собеседник удивлен.
-- Раз ее заплатили, значит это уже не важно. Давайте, давайте, что же вы сидите? – нотки безразличия в голосе Машеньки говорили о том, что она все больше и больше скучает.
-- И вам, глубокоуважаемая, даже не интересно, что вы сейчас получите?
-- Послушайте, я же все равно это что-то получу, так зачем раньше времени знать и надеяться, что это что-то будет лучше, чем оно есть на самом деле? Уж не лучше ли получить, а потом уже решать, что с этим чем-то делать?
Маленький человечек выпучил свои черные глаза, посидел в задумчивости пару минут и вдруг засмеялся, да так, что столб с расписанием движения автобусов покосился в бок. Тут же подскочила какая-то старушка и начала истошно визжать:
-- Иш, хулиганьё! Понаразвелось вас, как котов нерезаных! Глянь, глянь чего творят! Чем вам столб-то помешал?
Черноглазый, продолжая смеяться, как-то незаметно дунул в сторону, и старушка улетела, извергая словесный понос.
-- Н-да, не знал, что Терпение и Любопытство помирились, - сквозь слезы, выступившие от смеха, сказал человечек.
Когда он отсмеялся вдоволь, его лицо как-то внезапно приняло серьезное выражение, и он не поворачивая к Машеньке головы сказал:
-- Садись в машину, ничего не бойся, с тобой ничего не случится. Приедешь на место, зайдешь в дом, позови меня. Повторяю, ничего не бойся. Ничему не удивляйся. Ни о чем никого не спрашивай. На все вопросы отвечай: «нет». Я приду, и мы все решим.
-- Но…
-- Ни о чем не спрашивай. Все что надо тебе и так скажут. Остальное поймешь сама.
Человечек указал пальцем на тонированный джип, и исчез. Как будто и не было его вовсе. Машенька тряхнула кудрявой головой и подумала, что все это ей показалось, но покосившийся столб, и джип с диковинным рисунком на капоте, манящий ее фарами, говорили об обратном. Она с трудом поднялась со скамейки, оглянулась вокруг и медленно пошла к машине.

***

Машеньку везли долго. Уже закончились высокие дома, асфальтированные дороги, показались маленькие покосившиеся избушки, редкие деревья, постепенно переросшие в густой и темный лес, а джип все еще ехал и даже не думал останавливаться. В какой-то момент Машеньке показалось, что она уснула, а когда открыла глаза, машина стояла, припаркованная у какого-то странного домика, держащегося почему-то не на фундаменте, а на человеческих ногах, обутых в ласты.
-- Прогресс, - задумчиво сказал красный барбос, привязанный к колу, вбитому в землю. – Куриные лапы уже не модно.
-- Простите, вы со мной разговариваете? – спросила Машенька, уже уставшая чему-либо удивляться.
-- Я? – спросил красный барбос, - да вы что? Да я говорить-то не умею… Гав, гав, - пролаял он.
Тут дверь домика со скрипом открылась и в проеме показалась голова, не то мужская, не то женская.
-- Машенька? Сколько лет, сколько зим… Как же помним, помним… Заходи, проходи, гостем будешь… И брось ты вести разговоры с этим философом-мечтателем, - голова кивнула в сторону красного барбоса, отчего тот многозначительно фыркнул, и начал демонстративно ковырять в зубах лапой.
Маша вылезла из машины и пошла к домику. Дверь полностью отворилась и девушка вошла в абсолютно пустое помещение, если не считать одинокой табуретки, стоящей в центре комнаты. На табуретке восседало Нечто, ничего своим видом не напоминающее. Машенька попыталась провести параллель и понять, что же это такое, но тщетно. Все параллели обрывались, не доходя до объекта.
-- Ха! Эдак у тебя ничего не получится! – проговорило Нечто.
Машенька вспомнила наказ маленького человечка ни о чем не спрашивать и молча, не отводя глаз от странного существа, прислонилась к стене. Нечто молчало. И Машенька не произносила ни слова.
-- А ты способная… Правильный выбор, как собственно и всегда, сделали наши…- сказало Нечто после нескольких минут молчания, – правильно я говорю?
-- Нет, - уверенно ответила Машенька, опять вспомнив слова черноглазого.
Нечто засмеялось.
-- Ладно, зови своего покровителя, - недовольно проворчало оно.
И тут Маша поняла, что не знает, как это сделать. Она не успела спросить маленького человечка ни о том, как его зовут на самом деле, ни как к нему обращаться, ни как его позвать.
Вдруг кто-то тронул ее за плечо. Машенька обернулась и увидела его, того самого черноглазого, маленького, с круглым животиком и неимоверно вонючей сигаретой.
-- Но как? – Маша захлопнула рот и для верности зажала его рукой.
-- Да ладно, уже можно, - прохихикал маленький, - задавай свои вопросы. Но по теме. И по одному.
-- Как вы появились, я же не позвала вас?
-- Как это не позвала, очень даже позвала, причем так, что у меня чуть не лопнули ушные перепонки, - с иронией ответил черноглазый, - ладно, теперь серьезно. Да, ты не звала меня голосом, но ты сделала больше, гораздо больше. Ты очень захотела, чтобы я появился, не просто захотела, а очень захотела. А молчание – самый громкий крик, так еще кто-то из классиков сказал. Вот и результат – я здесь.
-- Хорошо. Это понятно. А что это? – Машенька указала пальцем на Нечто, все еще сидящее на одинокой табуретке.
-- О-о-о! Это, глубокоуважаемая, ваш дар.
-- Что? – не поняла Машенька.
-- Ваш дар, - как бы пояснил человечек, имеющий странную манеру называть собеседника то на «ты», то на «вы».
-- Не поняла.
-- Что же тут непонятного? – удивился черноглазый. – Ваш, глубокоуважаемая, дар. Потрудитесь получить, и расстанемся хорошими друзьями.
-- А инструкция к этому дару есть? – спросила в конец обалдевшая Машенька.
-- А как же? Конечно, есть, - ответил человечек, странно прищурив один глаз, - как же без инструкции. Эй, Якуц, объясни девушке.
Машеньке показалось грубым то, как черноглазый обратился к Нечто, но она решила промолчать.
Нечто нехотя сползло с табуретки и подошло к Машеньке.
-- Приятно познакомиться, я твой Дар. Для того, чтобы получить меня, ты должна познать меня. Познать можно двумя способами – переспать или съесть. Я лично предлагаю тебе второй вариант, потому что спать со мной будет неудобно – я бугристое, да ты, к тому же, небось, еще и храпишь. А я, знаешь ли, не люблю спать в шуме.
Обалдевшая Машенька смотрела на свой, так называемый Дар, не зная, что и думать.
-- То есть как это съесть? – только и смогла выдавить из себя Маша.
-- О, Боже! Кому ты меня даришь? – Дар обратился к черноглазому, и с отчаянием в голосе продолжил, - За что? За что мне такое наказание? Она, что же, не умеет есть? На какой мы планете? Нет, это невозможно! Моя нервная система не выдержит! – Дар чуть не плакал.
-- Не обращайте внимания на этого симулянта, глубокоуважаемая, - проговорил маленький человечек, - у него целых шесть нервных систем. Если бы столько было у вас, людей, - пояснил он, - то вы бы жили вечно. Хотя это тоже спорный вопрос, - как-то неопределенно сказал человечек.
-- Но он же большой! Да и вообще, я вегетарианка. Я мясо не ем, - выдавила из себя Машенька.
-- А вот это враки, - послышалось из-за закрытой двери чье-то ворчание.
-- Вольфрам, глубокоуважаемый, сгинь с глаз моих долой, - ласково пробасил черноглазый, - и вообще, ты разве не знаешь, подслушивать нехорошо.
-- Да все я знаю. Цепь, зараза, короткая. Не достает. А так бы я сейчас не лежал в позе «ЗЮ» на полу, а пил бы с вами липовый чай, - раздалось из-под двери обиженное сопение.
-- До чая дело еще не дошло, и не уверен, дойдет ли, - многозначительно сказало Нечто, - мы до сих пор не выяснили, каким образом она будет меня познавать, - Дар сделал ударение на последнем слове.
За дверью послышалось недовольное кряхтение. Было очевидно, что загадочный Вольфрам очень недоволен происходящим в домике.
-- А-а! Ну, тогда я пойду, еще немного помечтаю, позовете если что, - наконец как-то пролаял он.
-- Ступай, глубокоуважаемый, ступай. Очень интересный барбос. Представьте себе, уважаемая, - черноглазый обратился к Машеньке, - мечтает о кожаных штанах. Да, да, не удивляйтесь, он так прямо всем и говорит – мечтаю я, говорит, о кожаных штанах. Ну да черт с ним, успеете еще наслушаться его бредней. Он вам, глубокоуважаемая, в качестве приложения к Дару достается.
-- Я что и его должна съесть? – промямлила Машенька.
-- Ну что вы, мы что же садисты какие-нибудь? Или не признаем расовые меньшинства, в качестве красношерстных барбосов? Нет, вы, глубокоуважаемая, из нас прямо каких-то монстров делаете, - даже обиделся черноглазый.
-- Послушайте, давайте же наконец решим, что мы со мной будем делать? – Дар уже был не на шутку возмущен. – В конце-то концов!
-- В конце, Якуц, концов нет! Там вообще ничего нет, если ты забыл. Но, действительно, что же мы будем делать с нашим дорогим Даром, а, Машенька? – пробасил маленький.
-- Но я же не съем его за один раз. Он большой, - пыталась отнекиваться Маша.
-- Итак, решено! – черноглазый воздел руки к небу, - она ест его!
В то же мгновенье у Машеньки в руках оказалась маленькая красная таблеточка.
-- Ешь! – громко закричал человечек. – Назад пути нет!
Маша зажмурилась и положила таблеточку в рот.
-- Слава! Слава великим, и, невеликим! Слава всему живому и мертвому! Слава! Вечная слава! – слышались в угасающем сознании Машеньки слова черноглазого.



***

Тут же все завертелось, закрутилось и обрушилось на Машеньку грохотом звуков, фейерверком красок и совершенно незнакомым ей ранее чувством чего-то нового, неизвестного. За один миг пронеслась перед глазами ее предыдущая жизнь, уступая дорогу новой, красочной, интересной жизни, жизни без хлопот, без потерь, без боли…
Прошло, казалось, много часов, прежде чем Машенька открыла глаза. Она сидела на чьей-то кухне. Доля секунды потребовалась Машеньке, чтобы понять, что сидит она на своей собственной кухне, в квартире, доставшейся ей от покойного дедушки. Перед ней стояла кружка одуряюще пахнущего липового чая. «Да уж, привидится же такое», - подумала девушка. И вдруг:
-- Се-ееердце, тебе так хочется покоя-яяя! – раздалось из коридора чье-то фальшивое пение, - се-ееердце, лла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла! Блин, слова забыл! Ну вот всегда так, как хорошая песня, так слова ну напрочь из башки вылетают. Что же делать? Эй, Машенька, ты, случайно не знаешь, что мне делать?
-- Таблетки от склероза пить, - произнесло что-то, как Машеньке показалось из ее собственного желудка.
-- А ты вообще молчи, не с тобой разговариваю! – принадлежащий кому-то голос явно обиделся. – Перевариваешься там, и переваривайся молча.
Машенька попыталась встать, и тут резкая боль пронзила все ее тело. Она вскрикнула. Тут же послышался топот четырех ног, и что-то мохнатое с тяжелым, но теплым дыханием лизнуло ее в щеку.
-- Учти, я делаю это в исключительных случаях. Сейчас именно такой, - сказало мохнатое существо, и Машенька узнала в нем Вольфрама. – Ты чувствуешь боль. Это хорошо. Чувствуя боль, люди узнают, что они живы. Мертвые уже ничего не чувствуют. Значит, ты жива. Это превосходно, - короткими фразами проговорил красный, до рези в глазах, барбос.
Каким бы странным это не показалось, но Маше стало легче от прикосновения собаки к ее щеке. Боль постепенно отступала.
-- Значит, мне это не привиделось, - скорее утвердительно сказала Машенька.
-- А у тебя были сомнения на этот счет? – улыбнулся, обнажая страшные клыки, Вольфрам.
-- Ну, знаешь ли, не каждый день встречаешься с говорящими красными барбосами, Дарами, которые нужно съесть, чтобы познать, и странными черноглазыми людьми, появляющимися из воздуха, как только о них подумаешь.
-- Тссс! – барбос приложил указательный палец правой лапы к губам, отчего его морда, и без того дурацкая, приобрела еще более дурацкий вид. – Этот, как ты говоришь, черноглазый, твой, да и вообще всеобщий покровитель.
-- Уж не сам ли он Господь Бог? – Машенька засмеялась.
-- Я этого не говорил. Я вообще разговаривать не умею. Гав, - для пущей убедительности пролаял Вольфрам.
Машенька, наконец, встала, прошлась по кухне, остановилась, поглядела на барбоса, утвердительно кивнула каким-то своим мыслям и задумчиво сказала:
-- Тебя определенно надо будет перекрасить. Как насчет черного цвета?
Вольфрам надул губы и спросил:
-- А чем тебя не устраивает мой натуральный цвет? По моему, так очень модно и даже несколько креативно.
-- Модно, не спорю, но меня просто не поймут. Знаешь, у нас не принято гулять с собаками красного цвета. Черные, рыжие, серые, пятнистые, белые, есть даже тигрового окраса, но вот ярко красных нет. Так что, дорогой друг, решай каким будешь.
-- Скоро, очень скоро тебя и правда никто из людей не поймет, - загадочно проговорил Вольфрам. Но тут же взял себя в руки и с надеждой спросил: - А каталог посмотреть можно?
-- Каталога собак у меня нет, но есть каталог цветов. Выбери себе цвет и скажи мне, я куплю краску и покрашу тебя.
Вдруг из желудка Машеньки раздался отчетливый голос:
-- Эй, ты там построже с ним, построже, пусть знает, кто в доме хозяин.
-- Кто это? – Машенька так и села на стул.
Вольфрам подошел поближе, преданно заглянул в глаза и сказал:
-- А не слушай ты его, - но, поняв, что фокус не пройдет, и ему все-таки придется держать ответ, серьезно пояснил, - это твой Дар. Он пока еще не переварился, поэтому твое мировосприятие все еще на том же уровне, что и прежде. Подожди пару часов, и ты взглянешь на мир совсем другими глазами.
-- Подожди, подожди, это же тот самый Якуц, да? – Машенька начала вспоминать происшедшее.
Вольфрам утвердительно кивнул головой.
-- А почему его так странно зовут? – спросила Машенька.
-- А с чего ты решила, что его зовут странно? Вот, например, будет в твоей жизни человек, которого зовут Мыхнт. Ты через него установишь контакт с нужными тебе людьми. А в моей жизни была одна милейшая особа с именем Сусало. Ударение на втором слоге. Не очень-то подходящее имечко для юной прелестницы, не правда ли? А если серьезно, то это и не имя ему вовсе, так, прозвище. А если быть совсем точным – кодовое название. Так, первая буква его имени означает, что ты будешь обладать ясновидением, последняя, что у тебя будет дар целительства, а промежуток между ними, так называемое «ку», определит твой организм. Только он знает, на что способен, и что выдержит. Так что посмотрим.
-- Скажи, ты что, знаешь все, что будет? – спросила Машенька.
-- Нет, конечно, не все. Все знать невозможно. Очень многое зависит от нас самих. Мы сами строим свою жизнь и каждую долю секунды можно изменить ее так, что она станет неузнаваемой. Помнишь рисунок на капоте джипа? Там были дороги. Так вот. Наша жизнь – это путь, который каждый выбирает сам. Но всегда можно остановиться, посмотреть назад и решить идти тебе дальше в этом же направлении, по той же дороге, либо свернуть в сторону, и пойти по другой. Зачастую, люди выбирают неправильную дорогу, и им начинает казаться, что вся их жизнь – это ад. А ада не существует. Его придумал человек. Твоей задачей будет показывать людям правильную дорогу. А они уже будут решать, свернуть им с привычного пути или остаться и продолжать начатое.
-- То, что ты говоришь очень серьезно, - сказала Машенька. – Но почему такая великая миссия досталась именно мне?
-- Не я это решил, - многозначительно ответил Вольфрам, - но я привык доверять выбору наших. Раз они решили, значит ты можешь.
Машенька хотела было спросить, кого это «ваших», но тут все опять завертелось перед ее глазами и она погрузилась во тьму. Последнее, что она услышала, была фраза загадочного барбоса:
-- А как ты относишься к собакам в кожаных штанах?



Глава третья. Ведьма.

Очнувшись на этот раз, Машенька отчетливо осознала, что та, кто лежит сейчас на полу, укрытая почему-то старым бабушкиным пледом, не совсем она, а точнее совсем даже не она. Вольфрам сидел за столом и имел очень серьезный вид.
-- Ну, началось! – громогласно провозгласил он.
И тут, правда, началось. Маленькая кухонька вдруг наполнилась непонятными людьми. Все они были похожи друг на друга. Каждый из странных людей был одет в длинный белый плащ с огромным капюшоном. У всех у них на руках были белые перчатки. Лиц их Машенька не видела, они были как бы в тени. В действительности круглый стол, каким-то образом удлинился, и во главе его девушка увидела того самого маленького, черноглазого с вонючей сигаретой. Он и заговорил первым:
-- Ну, глубокоуважаемая, добро пожаловать в наш круг. Правда, если ты заметила, это не совсем круг, скорей удлиненный овал, но мы привыкли называть его кругом. Ну, да не суть важно. Итак, Дар, данный тебе переварился, и теперь всем нам пора узнать, что получилось в итоге. Посмотрим, посмотрим… - проговорил маленький, и раскрыл большую книгу, лежащую перед ним.
Он долго изучал что-то в этой книге, закатывал глаза, охал, ахал, цокал языком, наконец, поднял на Машеньку какие-то отсутствующие глаза, и, обращаясь ко всем присутствующим, сказал:
-- Поприветствуем, глубокоуважаемые, нового Ангела Успокоения!
Волна одобрения прокатилась по кухоньке, докатилась до изумленной Машеньки, и стала спадать.
-- Что-что? – не поняла девушка.
-- То, глубокоуважаемая, то самое. Ты новый Ангел Успокоения. Вольфрам, - черноглазый обратился к барбосу, который незаметно для Машеньки облачился в такой же белый плащ, как и у остальных участников странного заседания, и заимел при этом такой важный вид, как будто он здесь был главный, - глубокоуважаемый, дай Машеньке почитать ее обязанности. Пожалуйста, Мария, - теперь взгляд его был обращен на девушку, - отнеситесь к вашему назначению со всей ответственностью. Мы очень, очень на вас надеемся.
Все присутствующие в знак подтверждения кивнули головами.
Перед Машенькой тут же очутилась толстенная книга в жестком переплете.
-- Да я и за месяц ее не прочту, - удрученно сказала девушка.
-- Прочтешь, глубокоуважаемая, прочтешь… Теперь у тебя будет много времени, чтобы читать. – Ответил маленький и загадочно подмигнул Машеньке. – ну, уважаемые, вот и все на сегодня. Теперь оставим их, - черноглазый указал на девушку и барбоса, - и пусть им сопутствует Мудрость.
-- Пусть Мудрость сопутствует им! – раздался дружный хор голосов.
-- Вольфрам, я на тебя надеюсь, - сказал маленький, - а сейчас все по своим делам. Дела не ждут. Будут вопросы, а они несомненно будут, обращайтесь, – проговорил он, махнул рукавом белого плаща и все исчезло. Как будто и не было ничего.
Машенька протерла глаза и вопросительно посмотрела на барбоса. Он медленно, как будто назло девушке, снял свой плащ, пошел в коридор, повесил его на крючок, вернулся, осмотрел стол, ставший опять круглым и спросил:
-- А не выпить ли нам липового чая?
-- Да какой, к черту, чай? Какой чай, я тебя спрашиваю? – Машенька была в ярости.
-- Какой, какой, липовый! – Вольфрам скорчил физиономию. – И вообще, чего так нервничать-то? Что случилось-то?
-- И он еще спрашивает, что случилось? Объясни сейчас же, что это было?
-- Где? – испуганно, но явно наигранно спросил барбос.
-- В Караганде, - передразнила его Машенька, - что сейчас произошло на этой самой кухне? Какой Ангел Успокоения? Объясни сейчас же. – Девушка окончательно вышла из себя.
-- А-а, ты про это… А я думаю, что еще у нас произошло? – Вольфрам продолжал валять дурака. – Просто ты назначена этим самым Ангелом. Будешь людей успокаивать, – барбос подумал немного и прибавил: - перед смертью.
Машенька выпучила глаза и тихо спросила, забыв о своем гневе:
-- Перед чем?
-- Экая ты непонятливая… Перед смертью. – Раздраженно ответил барбос. – Твоя новая должность предусматривает: за сутки до смерти какого-нибудь человека, подготовить его к переходу в следующую оболочку. Будут, правда, и другие случаи. Понимаешь, у людей этого мира есть душа. Она имеет свойство реинкарнироваться, то есть существовать множество раз в разных оболочках. У некоторых людей души молодые, только что рожденные, а у других, напротив, старые души, видевшие не одну жизнь. Эти случаи самые сложные. Они, души эти, оставив тело, начинают понимать, что слишком мало сделали или не сделали ничего на этой Земле, и не желают покидать тело, в котором существовали некоторое количество лет. Твоя задача убедить их в обратном, убедить, что нужно менять свой облик, потому что иначе нарушится закон этого мира и все рухнет. Понимаешь, все! И все труды «наших» будут напрасны. Ты же не хочешь этого?
-- Нет, конечно, нет, – с трудом соображая сказала Машенька. - но как же это сделать, ну я имею в виду убедить эти старые души?
-- А вот это, глубокоуважаемая, - подражая черноглазому, проговорил Вольфрам, - это Вам придется изучить, - он указал на толстенную книгу, оставленную маленьким, - или самой постигать, так сказать, на практике.
-- Еще один вопрос. А как же дороги, про которые ты мне говорил? Я уже настроилась…
-- А ошибся я. Может собака ошибиться? И вообще, чего ты привязалась. Давай лучше чай пить… - ответил красный барбос и с невоспитанным хлюпаньем втянул в себя сразу полчашки горячего липового чая.

***


Первая практика Машеньки была странной, собственно, как и все, что произошло с ней за последнее время. Она вдруг проснулась среди ночи и почувствовала, что ее зовут. Кто именно ее звал и зачем, девушка не понимала, но она поднялась и поспешила на этот зов. Зов привел ее на кухню, где уже сидел озадаченный Вольфрам, пытаясь развернуть какой-то экран, причем экран этот висел в пространстве ничем ни к чему не прикрепленный. Машенька подошла к столу и молча села, вопросительно глядя на барбоса. Тот тоже молча указал ей на экран кивком головы. Девушка дотронулась до него указательным пальцем, и палец прошел сквозь экран.
-- Объясни, пожалуйста, что все это значит? – этот вопрос Машеньки вызвал хихикание красного барбоса. - Не смейся надо мной, - попросила девушка, - я просто в шоке от происходящего. Объясни, пожалуйста, Вольфрамчик.
-- Ладно, ладно, не канючь. Это твой первый опыт общения с душами умирающих. Не волнуйся, я буду сопровождать тебя. Сейчас мы отправимся в гости к одной старой-престарой душе, но знай, она может принадлежать младенцу. Самого человека мы не увидим, собственно, как и он нас, но душа его будет чувствовать наше присутствие. Нам надо убедить ее, что ей пора на процесс реинкарнации и можно возвращаться домой.
-- А что это за экран?
-- Это телевизор, я мультики по нему смотрю, - съерничал Вольфрам, и улыбнувшись, ответил:
-- Это специальное устройство, которое показывает умирающих. Душа должна за трое суток до своего ухода из принадлежащей ей некоторое время оболочки, сообщить об этом своем намерении наверх. Там ее дело рассматривается, и выносится решение, остаться ли ей в этой оболочке еще на какое-то время или можно покинуть тело. Нам, сюда, доходят дела тех душ, которым не отказали в их прошении быть реинкарнированными.
-- Но ты же сказал, что нам надо убедить душу в необходимости реинкарнации, а сейчас говоришь, что души сами об этом просят. Так где же правда?
-- Правда? Она везде. – задумчиво сказал барбос, - но сейчас не об этом. Души просят о реинкарнации будучи уверенны, что им предоставят тело Ангела, или другого существа оттуда, - Вольфрам указал пальцем куда-то в сторону, - а, узнав, что им предстоит еще одну жизнь жить на Земле, они очень пугаются и всеми силами стараются отказаться. Не понимают глупенькие, что им дается еще один шанс исправить то, что они успели натворить в своих прошлых жизнях.

***

Машенька закрыла глаза. Вот, вот он ее первый полет. О! Как же хорошо! Как приятно чувствовать ветер, чувствовать его ласковые прикосновения к своей коже! Как приятно ощущать свободу, свободу от всего и всех. Но какое же это губительное чувство. Кажется еще чуть-чуть, и оно поглотит тебя целиком. И не будет пути назад.
Машенька нашла в себе силы и открыла глаза. Перед ней высились горы, большие, огромные горы, поросшие, где мелкими неизвестными девушке черными деревьями, где просто мхом, но мхом почему-то синим. Она долго плутала по извилистым тропам, пока не дошла до самой вершины высокой горы. Вольфрам все время шел рядом, шел молча, сосредоточенно о чем-то думая. Дойдя до вершины, Машенька увидела ту самую душу, подавшую прошение о реинкарнации. Это был глубокий старик, еле державшийся на ногах. Седая его грязная борода спускалась ниже острых как осколки стекла колен, а рот его терялся в складках морщин, спускавшихся со лба. Глаз у старика не было вообще. Но ужасней всего был запах, исходящий от этой души. Казалось, все зловония мира смешались воедино и источали жуткий, режущий глаза чуть кисловатый запах. Машенька вдохнула и охнула. Она зажала рот и нос руками, боясь пропустить внутрь себя хоть каплю этого противного «аромата».
-- Слепая душа, - тихо прошептал Вольфрам, - видишь, глаз совсем нет. – Барбос посмотрел на девушку и добавил:
-- Да ты руки-то убери, сейчас привыкнешь. Бывает и хуже.
-- Куда уж хуже-то? – скорее утвердительно сказала Машенька, но руки все же убрала.
Тут душа, до этого сидевшая молча, открыла беззубый рот, немного пошамкала, и, абсолютно молодым, звучным тенором проговорила:
-- Слышу знакомое шептание, да и запах чую. Псинкой попахивает. Вольфрам, ты ли это?
-- Я, я, - ответил барбос, и как-то расстроено сказал, - смотрю, ты не меняешься. Ну что там опять, ссоры, склоки, буйство, может, наконец, ты взял планкой выше и дошел до безумства?
-- Обижаешь, мой друг, обижаешь… Безумство, да разве это предел? Нет, Вольфрамчик, не предел. По крайней мере, для меня.
-- Ладно, ладно. – Вольфрам покачал головой, - ближе к делу. Итак, ты подал прошение о реинкарнации. Твое дело рассмотрели и вынесли решение – реинкарнацию разрешить. Тебе дается еще один шанс исправить то, что по-моему исправить не возможно. Ты должен быть благодарен им за это.
-- Благодарности они ждут, - скептично ответила душа. – Не дождутся. Пошли они со своей благодарностью.
-- Эй! Ты поаккуратней там с посылами. Небытие гораздо ближе, чем ты себе его представляешь.
-- Испугал! А что это Померанций молчит? Али сказать нечего?
Образовалась пауза. Молчала гнусная душа, молчал Вольфрам, почему-то опустивший голову и что-то изучавший на грязном, по видимому никогда не мытом полу обители этой самой души, молчала и удивленная Машенька. Наконец, первым не выдержал игры в молчанку старик.
-- Никак помер Померанций? Наконец-то. А то его словесный понос я бы еще один раз не вынес.
-- Никто, слышишь, никто не имеет право говорить плохо о моем хозяине! – Вольфрам оскалил огромные острые клыки. – Да, его с нами нет, но это временно. Я уверен, что пройдет совсем немного времени, и я увижу его снова.
-- Это тебе «наши» голову заморочили? – ехидно спросила душа. – Слушай больше. Они такие сказочники, такого насочиняют, мама дорогая… - душа обхватила грязными пальцами с нестриженными никогда ногтями косматую, всю в колтунах голову.
-- Я привык верить тем, на кого работаю. – Уверенно сказал барбос. – А тебе, пожалуй, пора… Машенька, - Вольфрам обратился к девушке, - прочти этому его следующую жизнь.
При этих словах красного барбоса из воздуха начала материализовываться стопка черной бумаги. Машенька очень волнуясь, а поэтому постоянно запинаясь прочла душе ее новую жизнь. Закончив, она вопросительно посмотрела на Вольфрама, а тот в знак одобрения кивнул. Душа сидела присмиревшая, даже какая-то жалкая. А может она всегда была такая, а напыщенность свою демонстрировала, чтобы казаться более значимой.
-- Подведем итоги. Ты сейчас же отправляешься в свою новую оболочку и делаешь все, чтобы этот человек прожил достойную во всех отношениях жизнь, либо сразу в небытие. Выбор за тобой. – спокойно, как будто говоря о том, каким маслом ему намазать бутерброд, сказал красный барбос.
-- Хорошо, хорошо, - залебезила душа. – Но есть одно условие. Я же душа, ты должен меня послушать.
-- Ты не душа, а жалкая душонка, - окрысился Вольфрам, но усилием воли взял себя в руки, и благосклонно сказал: - ладно, диктуй свое условие.
-- Кабы мне прозреть… - душа молитвенно сложила грязные руки у лица.
-- Во-первых это не мне решать, а во-вторых прозрев ты войдешь в ряд совершенно других душ, от которых другие, более высокие требования. Не уверен, что ты сумеешь с ними справиться, - серьезно заметил барбос.
-- Ну, хорошо. Я готов, раз нет другого выхода, - страдальчески проговорила душа.
-- Помни, это твоя последняя жизнь. Постарайся оправдать наши ожидания.
-- Постараюсь… - душа злобно улыбнулась беззубой улыбкой.

***

Машенька открыла глаза. Они опять на кухне. «Слепая душа» - пронеслось в голове у девушки. Каким бы странным ни показалось их с Вольфрамом путешествие, Машеньку оно не удивило. Она уже устала удивляться. Но был один неразрешенный вопрос, терзавший девушку. Его она и попыталась озвучить:
-- Вольфрамчик, - ласково начала девушка, - ты не расскажешь мне про своего хозяина? Померанций, если я не ошибаюсь?
-- Нет. – было ей коротким и грубым ответом.
-- Ну, пожалуйста, - взмолилась Машенька, - хотя, - подумав, добавила она, - это твое личное дело. Но знаешь, все-таки поговорить с кем-то о наболевшем бывает очень полезно. Просто знай, я всегда готова выслушать тебя.
На глазах барбоса выступили слезы, и он благодарно сказал:
-- Спасибо. Я сейчас не готов говорить об этом, но придет время, и ты все узнаешь. Кстати, - морда Вольфрама приняла заговорщиический вид, - как насчет того, чтобы купить бедному, несчастному песику кожаные штаны?


***

Прошло немного времени с того самого дня, и Машенька уже пообвыклась со своей новой должностью. Не смущали ее уже ежедневные «побудки» среди ночи, чтобы лететь к очередной душе, не удивляли все новые и новые приспособления, демонстрируемые красным барбосом. У нее постоянно было ощущение, что что-то вот-вот должно произойти, что-то очень светлое, и девушка жила этим ощущением, растила его в себе, старалась понять что же это, но не понимала.


***


Вольфрам сидел у двери и тихо скулил. Когда Машенька повернула ключ в замочной скважине, он издал победный клич, и кинулся в прихожую за тапочками.
-- Можешь не стараться, я одна, - входя в квартиру, сказала Машенька.
Вольфрам с радостью выплюнул тапки и проникновенно попросил:
-- Ты бы хоть мне котеночка завела, а то так одному ску-уучно, - протянул он, - шел я тут недавно мимо мясной лавки, вижу, сидит. Шерстка серенькая, мокренькая, дождь только прошел, - пояснил барбос, - ушки прижаты. Думаю, вот возьму его сейчас домой, отмою, отчищу и…- пес выдержал паузу, - и съем! А шкурку пущу себе на штаны. Красиво?
-- По-моему отвратительно, – сказала Машенька, – Порой я просто тебя не узнаю. Где тот философ, рассуждающий о смысле жизни?
-- Где, где? В Караганде! – Вольфрам обиделся, - а вообще-то ты права, не надо так сразу на штаны. Ладно, рассказывай, что у нас новенького? Кому сегодня ты открыла глаза на мир?
-- Сегодня, Вольфрам, я познакомилась с потрясающим человеком, профессором Чертовой Кафедры.
-- А, знаем мы его знаем… - почесав за ухом промямлил барбос, - хороший он человек. Не обижай его. Он обиды не простит.
«Какой же он хороший человек, если обиды не прощает?» - спросите вы, и будете абсолютно правы в своих рассуждениях. Машенька и сама бы спросила об этом пару месяцев назад. Но не теперь, когда она знала о жизни так много, что ей становилось порой даже страшно. Ведь кто много знает, с того много и спросится.
Машенька знала, что главное в жизни любить. Любить саму жизнь, любить все, что тебя окружает, и всех, кто тебя окружает, любить бескорыстно, безумно, отдавая всю себя и через эту отдачу наполняться новыми силами, открывать новые возможности, видеть новые перспективы. Да, все это стало ей известно, когда Дар, данный ей, наконец, переварился. Машенька вдруг увидела как несчастен мир. Каждый его человек находится в вечном поиске, а чего он ищет ему непонятно и неизвестно.
Очень помогал девушке красный барбос, так и не выбравший себе подходящий окрас, и потому пожелавший остаться, так сказать, в натуральном цвете. Он, как оказалось, был очень и очень умен и знал простые ответы на сложные вопросы. Вообще, казалось, Вольфрам знал все. Даже то, чего не знала Машенька. По вечерам они сидели за кухонным столом и попивая липовый чай, предавались философским беседам. Причем обычно бесшабашный барбос в эти минуты становился каким-то загадочно серьезным, не прикидывался дуриком, и говорил внятно, без своего капризного тона. Эти беседы стали их любимым времяпрепровождением. Без них, казалось, просто не существует вечера. Однажды Вольфрам сказал:
-- Ты уже, наверное, знаешь, что времени нет. Время – это такая же иллюзия, как и то, где мы сейчас живем. Его, время, как и многое другое придумали люди. Как мне объяснили, им, людям, так проще. Хотя я, хоть убей, их не понимаю. По мне так гораздо интересней существовать вне пространства и времени.
-- Как ты себе это представляешь, существовать вне пространства и времени, находясь в этом мире? – спросила Машенька.
-- В том-то, Машенька, все и дело. Это увы невозможно. А порой так хочется… - мечтательно проговорил Вольфрам. - И как объяснить, как донести до людей ту простую истину, что то за чем они гоняются всю их сознательную жизнь просто не существует. Нет этой их истины. Есть беспроигрышная игра и имя ей – жизнь. И хоть у каждого своя дорога, и каждый идет по ней сам, своими ногами… а, да что говорить… - барбос махнул лапой, - бесполезно. Вот сидим мы тут, демагогии разводим, а что толку-то? Хоть кто-то задумается? Хоть кому-то это нужно?
-- Дорогой мой, конечно, нужно. Это нужно, в первую очередь, нам. – уверенно, но с тоской в глазах ответила Машенька.
-- Ты сейчас озвучила первый и главный закон жизни, - торжественно сказал Вольфрам. - Мы живем, пока мы кому-то нужны. И осознание этого дает нам стимул жить. Вот почему люди ищут друг друга. Чтобы стать кому-то нужными.
-- Что же ты говоришь, Вольфрам? А как быть тем, у кого по какой-то причине никого нет. Например, человек состарился, никого у него осталось, друзья и родные умерли, и получилось, что он никому не нужен, что ему не жить, что-ли? Или ребенок, отказник, от него отказалась родная мать, он не нужен, понимаешь? А ты обрекаешь его на смерть?
-- О! Глупые, глупые люди! – запричитал барбос, - хоть ты-то им не уподобляйся. Они, к великому сожалению, не понимают, что, уже рождаясь, просто приходя в этот иллюзорный мир, они становятся нужны. Нужны всегда. И в старости, и в болезни, и в бедности. Так же как и в радости, и в богатстве, и в счастье. Есть Сила, могучая, большая Сила, которой они нужны. Нужны, потому что они являются ее частью. Но люди сами отвергают Силу, и тем самым обрекают себя на страдания. А страданий нет. И болезней нет. Их опять-таки придумали люди. Потому что им, как они сами выразились, так проще. Им бы просто понять, поверить в то, что они нужны, и все в их жизни начнет меняться.

***

А тем временем все изменилось в жизни Машеньки. И мы сейчас говорим не о ее новом взгляде на мир, и даже не о ее новых феноменальных способностях. Мы говорим о ее ближайшем окружении. А точнее, о ее соседях, у которых тоже были глаза и уши. Ведь перемены, произошедшие с девушкой, были очевидны и заметны даже самому невнимательному взгляду.
Была в доме Машеньки, как собственно и во всех московских домах, старушка-сплетница. Знаете, эти старушки вообще-то очень и очень полезные люди. Они всегда знают все и про всех. Так вот. Она-то первая и заметила, что с Машенькой творится что-то неладное. Девушка уходила из дому рано, приходила почти ночью, у нее завелся как-то сам собой красный, что было просто возмутительно, пес, причем пес в возрасте, который сам выходил гулять. Рассказывала эта старушка, что якобы, она своими глазами видела, как этот жуткий пес пытался купить мясо в магазине. И еще местная сплетница была уверенна, что пес этот говорящий. Действительно, Вольфрам допустил одну оплошность. Как-то выходя из подъезда собственного дома, придержал он дверь, чтобы пропустить ту самую старушенцию, а у нее как назло разболелся в тот день зуб, и она шла расстроенная из своей поликлиники. Расстроило бабушку то, что ее врач, Аля Натальевна Протезникова, в тот самый злосчастный день ушла, наконец-то, в столь долгожданный ею декретный отпуск, напрочь забыв от счастья о своих гораздо менее счастливых пациентах. Да, так значит, старушка шла и жаловалась неизвестно кому на свою несчастную долю, когда тот самый ужасный пес решил проявить по отношению к ней свое уважение и придержал подъездную дверь. Этот жест со стороны хоть и гадкого во всех отношениях пса, не мог не порадовать старую сплетницу, и она, конечно, не ожидая услышать ничего в ответ, от всей души протрещала больным голосом этому единственному живому существу, проявившему о ней заботу в тот злосчастный день:
-- Спасибо тебе, красненький.
-- Да, собственно, не за что, - ответило жуткое создание, и, вильнув хвостом, убежало в неизвестном направлении.
Бедная бабушка! Она до сих пор вспоминает об этом происшествии с гордостью, и гордость ее обоснованна. Дело все в том, что после ответа ужасного пса, старушка спокойно дошла до собственной квартиры, успела заварить чай, позвонила своей подруге с третьего этажа, и тут только шлепнулась в обморок. Ничего плохого с ней, как и со многими пожилыми и впечатлительными людьми, не случилось, так что дело ограничилось обычным валидолом и валерьяновыми каплями, да еще парой охов той самой подруги с третьего этажа. Но был и положительный момент в этой истории. У бабушки как-то резко, словно сам собою, прошел больной зуб, и больше никогда ее не тревожил.
А тем временем, слухи, неизменные спутники Любопытства, все ж таки поползли. Причем поползли они с огромной скоростью, заползая во все квартиры дома, где обитала странная компания, состоящая из престраннейшей девушки и ее красного, что, как уже говорилось, было просто возмутительно, пса, гуляющего самого по себе. Прибавим к этому, довольно частые предложения девушки вылечить соседские недуги, и прочие странности, сопутствующие этой дикой, по мнению многих компании, и получим очевидный результат. К людям, живущим по соседству со странной компанией, пришел Страх. Все чаще и чаще несчастная девушка и не подозревающая, какие сплетни ползают вокруг нее, стала слышать слова, летящие ей в спину:
-- Иш-ты! Идет, вышагивает! Нет, она точно ведьма!
-- Ведьма, ведьма… - вторили этим другие такие же несправедливые слова.
Но Машенька была готова к этому. Ее заранее предупредили о такой реакции со стороны простых обывателей. Поэтому она не особо расстраивалась по этому поводу.
Вольфрам же был отруган за инцендент со старушкой, и с поникшей головой просидел целых пятнадцать минут в углу. На большее его не хватило, и он обреченно поплелся заваривать липовый чай, периодически многозначительно вздыхая и приговаривая:
-- Эх, не видать мне в ближайшее время кожаных штанов…


Глава четвертая. Знакомство.

Весь день лил сильный дождь. Люди, спешащие кто на работу, кто на учебу, кто по каким-то своим делам, тесно жались на автобусной остановке. Но вот подошел долгожданный спасительный автобус. И без того набитый до отказа, он, казалось, готов был осесть на асфальт под тяжестью ломившихся в его сухое нутро пассажиров. Люди толкались, кричали, стонали, но неизменно шли к своей цели залезть в несчастную машину. Тут и там слышались возмущенные голоса:
-- Иш! Отрастила задницу! Да на твоем месте трое поместятся!
Или и того хуже:
-- Мужчина! Сейчас же перестаньте меня трогать! У вас же руки грязные!
Семен Андреевич подумал, что лучше подождать другой автобус, чем ехать в этой давке. Еще не хватало измять столь любовно подготовленный материал по своему предмету. Он подошел к освободившейся скамейке и собрался уже было присесть, как вдруг увидел Ее. Она сидела и увлеченно читала какую-то толстую книгу. Семен Андреевич подумал, что он обязательно должен с ней заговорить, иначе, просто не будет другой такой возможности. Профессор чувствовал это. Он подошел поближе, собрался непринужденно начать разговор, как вдруг прекрасная незнакомка подняла на него задумчивые лиловые глаза и нежным голосом проговорила, обращаясь в пространство:
-- Эту книгу должна была написать я…
Семен Андреевич удивленно поглядел на чудесную девушку и сказал:
-- Я, конечно, понимаю, что это не моего ума дело, но все же позвольте спросить, о какой книге идет речь?
Незнакомка продолжала смотреть куда-то в пустоту, и тихо, словно бы сама себе ответила:
-- Я говорю о великом произведении Михаила Афанасьевича Булгакова «Мастер и Маргарита». Поистине, великое произведение… Только в нем дьявол может пожелать счастья простым смертным.
Профессор был ошеломлен. Он и сам, читая «Мастера» не раз обращал внимание именно на это место. И тема его сегодняшней лекции была как раз связанна с дьяволом, который может и желает счастья смертным людям.
В это время маленькая струйка воды пробила себе проход и с радостью устремилась с крыши, под которой стоял Семен Андреевич, вниз, прямиком на шляпу профессора. Он, в этот момент собирался что-то сказать, но вмешалась проклятая струйка, и нарушила все планы Семена Андреевича. С открытым ртом и выпученными глазами он резко отпрыгнул от злосчастной струйки и, что было совсем на него не похоже, выругался:
-- Вот проклятый дождь!
Обычно профессор не позволял себе такие вольности не то, что в присутствии дам, он не ругался даже будучи с собой наедине. Как-то прочел он в одной книге, что настоящим джентельменом может считать себя человек, который ночью, находясь совершенно один в большом доме и случайно сев на кактус, воскликнет:
-- Боже! Какая неприятность со мной приключилась!
Именно так поступил бы Семен Андреевич. Он был во всех смыслах очень культурным и воспитанным человеком. И тут такая «неприятность»!
Но прекрасная незнакомка, казалось, не заметила этой его оплошности. Она посмотрела на профессора добрыми лиловыми глазами, улыбнулась и сказала:
-- Вы не любите дождь?
Семен Андреевич растерялся от прямоты вопроса, к тому же ему было элементарно стыдно за свое грубое высказывание, в присутствии незнакомой ему, но столь обаятельной девушки, а потому замялся и принялся усиленно кашлять, хотя кашлять ему совсем не хотелось.
-- Хотите, я расскажу вам о дожде? – спросила незнакомка. – Кстати, меня Машей зовут.
«Машенька…» - подумал профессор. И ему сразу стало тепло и уютно. Он почти забыл о дожде, который, казалось, не думал переставать сегодня вообще, о пронизывающем холодном ветре, забирающимся прямо под куртку, пиджак и свитер, любовно выстиранный и выглаженный Литой Михайловной.
-- Очень приятно, Семен Андреевич. – отрекомендовался профессор, и быстро добавил: - Мне будет еще более приятно, если вы расскажите мне о дожде.
-- Дождь – это музыка. – задумчиво сказала Машенька. – Каждая его капля издает свой собственный, неповторимый, прекрасный звук. Все это сливается воедино, и, когда ты слушаешь эту музыку, кажется, что тебя уносит далеко от Земли, от мирских проблем и забот, и создается ощущение, что сливаешься с ней, с этой музыкой, в одно целое, ты уже капелька, маленькая капелька этого дождя, этой музыки, и у тебя свой собственный звук, такой же неподражаемый, как все остальные.
Девушка сделала паузу, наблюдая за реакцией Семена Андреевича, и, поняв, что ему это интересно, набрала в рот побольше воздуха и начала говорить:
-- Не скучайте, слушая дождь - он прекрасен. Забудьте о проблемах, подумайте, может быть там, высоко на небесах кто-то решает их за вас, кто-то плачет за вас, страдает, и с каждой капелькой забирает у вас боль, грусть, печаль, наделяет вас новой, свежей силой, готовит к новым поступкам и подвигам. Не сидите дома, когда вновь услышите эту музыку небес, выйдите и возьмите пару капель на ладонь… - девушка выставила свою руку под дождик. - Теперь у вас есть своя нотка, своя музыка, и она не исчезнет никогда, не скатится вниз на тротуар, а впитается в вашу кожу и заживет в вас новой, красивой, музыкальной жизнью … Вы все еще не любите дождь?
-- Да теперь я просто обожаю дождь! – воскликнул обалдевший Семен Андреевич. – Но, скажите же мне, откуда, откуда вы это знаете?
-- Я не знаю. – ответила девушка, - я этим живу. Я всегда знала это. Даже пока Дар не переварился…
-- Какой дар? – ошеломленно спросил профессор.
-- Да это я так… о своем, - неопределенно сказала Машенька.
Семен Андреевич еще раз заглянул в эти чудесные лиловые глаза и тут же отчетливо понял – вот она, та самая девушка, которую он ждал всю его долгую жизнь. Это была любовь. Профессор осознал это каждой клеточкой своего организма. И хотя Семен Андреевич считал любовь обычной химической реакцией, происходящей между мужчиной и женщиной, он тут же признал ошибочность своих прежних суждений. Да, это была Любовь, большая, чистая, светлая, Любовь с первого взгляда, с первого слова, Любовь с заглавной буквы, явившаяся ниоткуда и не имевшая конца. Профессор никогда прежде не испытывал такого глубокого чувства. Банальная влюбленность, физическое влечение, это да, это было в его жизни, как и у всех нормальных людей, но такое…
Семен Андреевич подумал, что никуда и никогда не отпустит Машеньку. И ему было наплевать на их разницу в возрасте, наплевать на своих учеников, ждавших профессорской лекции, наплевать на все и на всех… Ему хотелось летать. И еще петь. Да, да, вы не ослышались, профессору Чертовой Кафедры, Института по Изучению Способов Умственного Совершенствования, просто захотелось петь. Петь какую-нибудь ерундовую песенку, которая была у всех на слуху… И он запел, но запел, почему-то совсем не то, что хотелось бы:
-- Девушки бывают разные – черные, белые, красные…
Машенька удивленно посмотрела на Семена Андреевича и сказала:
-- А я люблю классическую музыку.
«Я тоже, я тоже люблю классику», - подумал профессор. И тут же устрашился. Устрашился своих мыслей, своих чувств по отношению к столь юной особе, устрашился и эту самую особу, к которой испытывал новые и неизвестные ему доселе чувства. Да, профессор испугался. И, когда он понял это, больше всего его испугало само чувство страха, которое он испытывал, потому что он знал, что страх противоречит любви. Но и любви без страха не существует. Семен Андреевич сразу вспомнил часть своей лекции об этих двух основных чувствах человека.
«Есть всего два главных чувства в людях, - говорил тогда профессор, - да и вообще во всем живом – любовь и страх. Все остальные производные этих чувств. Любовь всесильна. Она победит в любом случае. Но страх – это большое препятствие на пути большой любви. Все что нужно, чтобы начать любить – это справиться со своим страхом… Существует три типа любви. Плотская, разумная и духовная. И наша задача состоит в том, чтобы не спутать их. Плотская любовь любит глазами, телом. Это настоящая страсть. В этой любви у человека нет недостатков, вернее он их поначалу не видит. Его партнер идеален. Он само совершенство. Только не сразу мы понимаем, что совершенство есть совокупность всего. И хорошего, и плохого. И доброго, и злого. А такое совершенство мы любить не привыкли. Сейчас я немного отступлю, - сказал Семен Андреевич, - и поясню вам, что такое совершенство с Божьей точки зрения. Ведь вы знаете, что совершенство – это и есть Бог.
Чтобы понять Бога, нужно заглянуть в себя. Естественный вопрос, который появляется у нас еще в детстве: «Кто я такой?». И я дам вам на него ответ! Вы боги. Об этом говорит даже Библия. Следующий ваш справедливый вопрос: «А кто такой Бог?». Отвечаю: Бог есть совокупность всего, всех чувств, всех мыслей, всех действий. Не бывает минуса без плюса. Так же как тьмы без света, плохого без хорошего. Он во всем, и все в Нем. Отрицая плохое, не получишь хорошего, отрицая тьму, не будешь в свете. Земля круглая, и жизнь – это круг. Не признавая некоторые ситуации, отбрасывая их от себя, мы снова и снова будем проходить их. Где выход? Да там же где и вход. Признать и пройти эту ситуацию. Пройти ее с любовью. Любя ее и тех, кто эту ситуацию вам дарит…
Разумная любовь на то и разумная, что она изначально понимает и видит все недостатки и продолжает любить человека, стараясь отыскивать в нем достоинства и любить их. Но зачастую, в итоге список недостатков все равно перевешивает, и любить остается нечего. Кто способен любить образ?
Духовная же любовь любит всё. Она любит недостатки человека, обращая их в достоинства. Она знает, что победит, и поэтому ей уже ничего не страшно. Она не боится. Она любит. Когда мы поймем, что кто-то способен любить так нас, мы тоже полюбим. И тогда все в нашей жизни изменится. Надо только очень этого захотеть…»
Услышав эту лекцию многие девушки плакали. После звонка студенты еще долго сидели в аудитории Чертовой Кафедры и не хотели уходить. Лекция Семена Андреевича затронула самые глубокие донца души молодых людей. Некоторые нашли ответы на вопросы, так часто задаваемые ими наедине с собой. Были и возмущения по поводу сказанного. Как же без них? «Ведь нет хорошего без плохого, тьмы без света…»

***

Машенька знала, что она должна была встретиться с Семеном Андреевичем, профессором Чертовой Кафедры. Вольфрам сказал ей об этом накануне. Он, оказывается, видел эту встречу на своем замечательном экране, висящем в воздухе. Вообще этот самый экран, казалось, показывал все, что должно произойти. До мельчайших деталей. Но хитрый красный пес Вольфрам не подпускал Машеньку и близко к нему. Он объяснял это просто (с его точки зрения):
-- Я думаю не зачем человеку знать, что будет в будущем. Вообще все, кому дано знать будущее – несчастные люди. Ведь зная, ты будешь жить этим знанием, не веря, что ты можешь что-то изменить. Гораздо интересней самому создавать свое будущее, день за днем, час за часом, минуту за минутой. Но, ведь мы изначально, приходя в этот мир, знаем, что с нами будет. Просто мы это забываем. И наша задача вспомнить все то, для чего и почему мы пришли сюда. Некоторым это удается. Вернее удается всем, просто многим надо на это гораздо больше времени.
Машенька только головой качала. Да и что ей оставалось делать. Барбос охранял свой экран словно Цербер.
Так вот. Узнав, что ей предстоит знакомство с профессором, девушка очень обрадовалась. Ей безумно хотелось человеческого общения. Она устала разговаривать со всякими душами, красными собаками и странными черноглазыми людьми, пожелавшими остаться неизвестными. Поэтому она с радостью приняла приглашение профессора отобедать у него дома, предварительно поприсутствовав на его лекции, на которую Семен Андреевич и так уже опаздывал. И они помчались. Помчались по лужам, благо бежать было не далеко. Профессор бежал и не ощущал своей скорости, он как бы летел, и полет его был прекрасен. И все это оттого, что рядом с ним бежала под проливным дождем прекрасная Машенька, девушка, которую он ждал всю свою жизнь.


***


Лекция была замечательной. Семен Андреевич превзошел самого себя. Он говорил, не запинаясь, не раздумывая над сказанным ни доли секунды. Яростно, словно торопясь куда-то неизвестно куда, он резал эпитетами и прилагательными, стараясь передать своим студентам, а главное Машеньке, сидящей где-то высоко, в темном углу аудитории, те чувства, те эмоции, которые стремительно и необузданно переполняли его. И ему, как собственно и всегда, удалось достичь нужного эффекта. Студенты были в восторге. Когда лекция закончилась, Семен Андреевич сорвал шквал аплодисментов. Аплодировала и Машенька, потрясенная до глубины души легким и в то же время таким серьезным повествованием профессора.
За несколько минут до конца лекции, Семен Андреевич суггестивным способом передал своей драгоценной Лите Михайловне, что обед намечается шикарный, и что приготовить надо все самое вкусное и красивое, на что она таким же способом пожаловалась ему на боли в спине и коленях. На это профессор обещал ей, что на обеде будет присутствовать Борис Борисович Бесноватых, и Лита Михайловна успокоилась, потому что знала, что заклятый друг Семена Андреевича обладает даром целительства.


***


Борис Борисович Бесноватых, заведующий кафедрой Чародейства, имел в институте репутацию старого скептика. И правда, он ко всему, что не касалось его предмета и его собственных способностей, относился скептически. Не доверял Борис Борисович студентам с их новыми приобретенными возможностями, не разрешал ставить опыты по другим наукам на своей кафедре. Особенно ему не нравилось, когда кто-нибудь из его учеников упоминал, хотя бы и вскользь, о том, что им поведал на очередной лекции профессор Чертовой Кафедры.
Чувства Бориса Борисовича по отношению к Семену Андреевичу несправедливо было бы назвать неприязнью, да и зависти в этих чувствах было мало. Просто так уж повелось, что еще со студенческих лет Борису Борисовичу всегда ставили в пример Семена Андреевича, да еще курсе эдак на третьем произошел у них какой-то непонятный спор, вроде бы как о пси-явлениях, как о части будущего человечества, и вышел из этого спора победителем нынешний профессор Чертовой Кафедры. Потом Семен Андреевич «первее» Бориса Борисовича защитился, быстрее получил в ведение кафедру, да и, как оказалось, любили его студенты больше, чем Бесноватых. Наконец, негатив вызывала не редеющая шевелюра профессора Чертовой Кафедры, тогда как у Бориса Борисовича на голове осталось, как он сам выражался, «три пера». Но апогеем их, так называемых, отношений стала местная девица Элеонора Топотунькина. Она была красавицей. Тогда, еще будучи студентами, два друга боролись за сердце милой дамы. И опять таки, Элеонора Топотунькина предпочла более веселому и разговорчивому Борису Борисовичу, более молчаливого и серьезного Семена Андреевича. Как потом оказалось, Элеоноре нужны были конспекты Семена Андреевича, а вовсе не его личность.
Но все же это не помешало двум профессорам быть хоть заклятыми, но все ж таки друзьями. Они дружили со студенческих лет, ругались, спорили, но в целом их отношения были ровными и достаточно искренними. Профессор Чертовой Кафедры не раз поражался способности Бесноватых находить нужные и правильные слова в моменты отчаяния, какие случались у обоих профессоров достаточно часто, что неразрывно было связанно с их работой. И тут крылатое выражение «дружба дружбой, а служба – службой» было не про них.


***

Обед получился знатным. Лита Михайловна расстаралась на славу.
Закуска включала три разных салата, приготовленных домоправительницей Семена Андреевича с такой нежностью, что, казалось, съевший их человек будет излучать эту самую нежность до конца не то чтобы обеда, а до конца своих дней. Горячее было приготовлено жестче, как и полагалось мясу под соусом каберне. Но все же и в него Лите Михайловне удалось вложить чуточку заботы и тепла, и теперь, блюдо исходило паром, хотя прошло уже не мало времени с того момента, когда оно было извлечено из жаркой духовки. Но лучше всего драгоценной подруге Семена Андреевича, как собственно и всегда, удались десерты. Здесь были и миндальные пирожные, и большой торт с заварным кремом, и маленькие, но аккуратненькие булочки с известной только Лите Михайловне, но оттого не ставшей менее вкусной, начинкой. Оставалось только удивляться, каким образом Лита Михайловна, все это успела. Но это был ее секрет, которым она решительно ни с кем не намеренна была делиться.
Все присутствующие, а их было четверо: Машенька, Борис Борисович, Лита Михайловна и Семен Андреевич, пребывали в полном блаженстве от обеда. Но это было и не совсем так. Профессор Чертовой Кафедры хоть и был счастлив, но совсем даже не оттого, что сытно и вкусно поел. Он радовался каждой доле секунды, проведенной в обществе Машеньки. И это стало так заметно, так очевидно для окружающих, что Семен Андреевич оказался в невыгодном для себя положении, и был вынужден заговорить свои чувства, спрятать их до поры до времени в самый отдаленный участок души, а присутствующим внушить, что все это им померещилось. И хоть Борис Борисович уловил нотки невидимого воздействия на свою личность, все ж таки не придал этому особого значения. Вся его сущность в этот момент была занята другим, а именно профессор Кафедры Чародейства был очень заинтересован гостьей своего заклятого друга. Что это за девушка? Откуда она?
Дело-то еще было в том, что у Бориса Борисовича была очень развита некая невидимая плёночка, окаймляющая душу, что позволяло ему быть очень чувствительным к чужим способностям. Так вот. Сидя рядом с Машенькой, Борис Борисович чувствовал силу огромной величины и мощи, которую несла в себе девушка. Но что это была за сила понять и разгадать, не имел возможности.
Разговор их плавно тек в привычном для мало знакомых людей русле. Они обсуждали погоду, политику, состояние дел в стране, Машенька рассказала о своем барбосе Вольфраме, чем очень заинтересовала Бориса Борисовича, обожавшего животных. Конечно, девушка умолчала о способности своей собаки говорить, да и о том, что мечтает барбос о кожаных штанах, тоже не решила нужным упоминать в разговоре, дабы не шокировать милых людей, но вот об окрасе Вольфрама сказала, причем сказала с некой гордостью, чем вызвала дикий восторг профессора Кафедры Чародейства.
Литу Михайловну довольно быстро исцелили. Она в который раз убедилась в резонности силы внушения больным, что они здоровы. В общем все на первый взгляд были счастливы. Да и на второй взгляд тоже. И даже может быть на третий.
Но вот пришло время прощаться. Семен Андреевич пытался оттянуть этот момент как можно дальше. Он даже позволил себе заговорить время, правда совсем чуть-чуть, на часик-другой, и все это для того, чтобы подольше побыть рядом с Машенькой. Профессор с самой первой секунды их знакомства боялся отпустить от себя эту девушку. Ему казалось, что если она уйдет, то уйдет навсегда, и не будет не единой возможности вернуть ее назад. Конечно, он сразу попытался убедить себя в наивности и детскости этих своих суждений, но страх все-таки остался. И даже договариваясь об их следующей с Машенькой встрече, Семен Андреевич с испугом косился по сторонам, пугаясь чего-то неизвестного, и оттого становящегося еще более страшным.


***


Это была первая ночь в жизни Семена Андреевича, когда он не мог заснуть. Он тихо лежал и смотрел в белый потолок. Мысли, сомнения, чувства терзали душу бедного профессора. Иногда он, правда, забывался в тяжелом, каком-то липком сне, который и сном-то назвать можно было с трудом. В эти мгновения ему мерещились страшные картины. Жуткие то ли люди, то ли звери грызли человеческие кости на дне ужасной бездонной пропасти. При этом они издавали душераздирающие крики и вопли, чем приводили Семена Андреевича в панику. Он видел их красные от боли и слез глаза, он вторил их крикам, пытался разглядеть что-то, чего не понимал, но силился понять, напрягал все свое существо и … открывал глаза. Лежа на кровати, весь в поту, он испытывал такую гамму чувств, какая не подвластна перу даже самого опытного, самого чувствующего Мастера. Профессор осознавал, что это все неспроста, что ему показывают что-то, пытаются предупредить, подают какой-то знак, и даже говорил сам с собой, стараясь разгадать страшный сон, но не понимал, и потому становился еще более нервным и паниковал, паниковал…
Как потом оказалось, паниковал Семен Андреевич не один. Было в этом мире существо, которому тоже снился кошмар. Красный барбос Вольфрам. Но уж он-то точно знал и значение этого сна, и то, о чем его предупреждали. Это был переломный момент как в жизни всех героев, так и в нашем повествовании.


***

Машенька проснулась от шороха и легкого повизгивания в том углу, где спал Вольфрам. Ей вдруг показалось, что она отчетливо слышит чей-то незнакомый, но такой родной голос: «Времени нет… значит, все просто… ты можешь любить меня, а я тебя… ты мир, и я мир… без нас мира не будет…»
-- Эй, Вольфрамчик! Что с тобой?
Ответа не последовало.
-- Вольфрам! – громко сказала Машенька.
-- А? Что? Где? Полундра! Свистать всех наверх…- проорал барбос и вскочил разом на четыре мохнатых ноги.
-- Ты что спятил? – крик Вольфрама испугал девушку. – Дергается, мычит, да еще и орет… кошмар, а не собака.
-- А ты думаешь приятно какать, когда на тебя все смотрят? – возмущенно возразил барбос. – мне может страшный сон снится, как тут не подергаешься? Прикинь, сижу я посреди клумбы на улице, какаю… а вокруг народ ходит. Ну, значит, я ничего плохого не делаю. Какаю. И вдруг … понабежали… и стоят, смотрят. Как тут не помычишь? Я им «кыш» говорю, а они – ноль внимания.
-- Ладно, а при чем здесь полундра?
-- А притом, что они еще и моряков позвали. И эти… ну хоть бы капля уважения! Нет, стоят – смотрят. Как тут не заорешь? – Вольфрам победно посмотрел на Машеньку и ушел на кухню, заваривать свой любимый липовый чай.
«И все-таки странно… откуда этот голос?» - подумала девушка и обреченно поплелась чистить зубы.




Глава пятая. Тот самый переломный момент.


Оказавшись один на кухне, Вольфрам вдруг повел себя странно. Он подошел к окну, распахнул его настежь, оглядел звездное еще, утреннее небо, громко вздохнул и прошептал:
-- Да ладно тебе, прячешься, как дитё малое… Знаю я, что ты здесь. Заходи, пока Машенька в ванной.
За окном послышался шорох.
-- В данном случае, правильней было бы сказать, залетай, - возразила зеленая четырехкрылая птица, и впорхнула в комнату.
-- Ты это… не учи меня, - обиделся барбос, - и без тебя ученые. Знаем мы, и как писать, и как читать, и как говорить, тоже знаем. – Вольфрам прищурил один глаз и чуть ли не презрительно смерил взглядом птицу. – Ты вообще чего приперся?
-- И в данном случае, правильней было бы сказать, прилетел, - опять возразила зеленая птица, но тут же поспешно добавила, - а ты, Вольфрамчик, будто бы сам не знаешь, зачем я при-ле-тел? – птица произнесла последнее слово по слогам и достаточно громко для того, чтобы красный барбос зашикал на нее и уже нормальным голосом сказал:
-- Да тише ты, Башмарик! У Марьи знаешь, какой слух? Да она слышит, о чем тараканы перешептываются!
Странная птица нахохлилась, искоса, одним глазом смерила красного барбоса и очень натянутым тоном, делая между словами довольно большие паузы, произнесла:
-- А вот в данном случае, я могу Вас, уважаемый Вольфрам, и заклевать! Я, Башмарк Башмаркович Башмарковский, из древнего рода Башмарков, и я не потерплю надругательств и издевательств над собственным именем еще и потому, что являюсь не единственным его носителем. Нас очень и очень много. А вот Вы, уважаемый Вольфрам, я не побоюсь этого слова, дворня! Дворня, причем без роду и племени.
Вольфрам захихикал.
-- Ладно, ладно! Я тебе это припомню! Дворня! Хорошо, - примирительно сказал барбос, - давай ближе к делу.
Башмарк Башмаркович Башмарковский недоверчиво посмотрел на своего оппонента и проговорил:
-- В данном случае, правильней было бы сказать, ближе к телу. Да, да, именно так и никак иначе. Потому что в том мире, - Башмарк указал крылом в бок, - произошли изменения. Теперь мы играем по новым правилам. Машенька должна спуститься в небытие.
Глаза Вольфрама округлились, и он, видимо, переваривая информацию, замычал и закряхтел. Башмарик выдержал положенную для пущего эффекта паузу, и продолжил:
-- Но ты знать ничего как бы не будешь, она сама должна дойти до этого. Конечно, не без помощи ее новых знакомых. – птица провела по воздуху крылом, и перед глазами барбоса проплыли образы Семена Андреевича и Бориса Борисовича. Проплыли и исчезли так же, как и появились. – Собственно, все уже решено. Я просто решил поставить тебя в известность. В данном случае, правильней было бы сказать, предупредить.
-- Но как же так? Как так, я тебя спрашиваю? – Вольфрам пребывал в шоке от услышанного. – Как они могли все решить? Ведь люди сами решают свою судьбу! Они же строят ее час за часом, день за днем…
-- Я тебе отвечаю, что в том мире произошли изменения…
Дальнейшая их беседа стала совсем уж тихой, да еще красный барбос прикрыл дверь в кухню, поэтому Машенька их уже не слышала. Но, тем не менее, все сказанное в этом помещении ранее, было отлично услышано, а в дальнейшем и тщательно обдумано девушкой.



***


Небытие… красивое и одновременно такое страшное слово… Оно будто манит своей неизвестностью, будто зовет к себе. Но идти нет сил. И сердце в груди замирает, и слезы льются из глаз, а ты стоишь на перепутье, не в силах ступить и шагу. Красиво…
Машеньке всегда было интересно, что происходит с душами, которых они с Вольфрамом посылают в небытие. Некоторые из них вопили и сопротивлялись такому приговору, другие реагировали более спокойно, если не сказать пассивно, третьи же выслушивали приговор с благоговением и трепетом, и принимали его, как казалось Машеньке, с некоторой благодарностью на расплывчатых и смутных лицах. Одна душа даже кинулась было благодарить девушку, но была остановлена красным барбосом, который усмехнулся и грозно произнес:
-- Прошу без телячьих нежностей! Соблюдайте нейтралитет.
Тогда душа неизвестного Машеньке человека отступила на положенные три шага и с покорностью во взоре и в голосе сказала:
-- Да, да, конечно… Простите, а не подскажите ли вы мне, о мудрейший из собак, когда мне можно отправляться?
Вольфрам, от гордости даже вставший на задние лапы, и задравший голову вверх, зычным голосом проговорил:
-- Прощаю вас, и даже подскажу, - он состроил ехидную морду и незаметно подмигнул Машеньке. – Но только при условии, если вы прокричите петухом.
Душа была в смятении.
Барбос же отвел девушку на пару шагов и страстно зашептал ей на ухо:
-- Дело в том, что не умеют они, души эти, кричать петухом. – Он захихикал, косясь на все еще пребывающую в смятении душу. – Вот всё умеют, а петухом не кричат, ну хоть ты тресни, не кричат и всё!
Машенька хотела было спросить почему, но передумала. Ей стало жалко эту скромную, интеллигентную душу, парившую в воздухе, и не знающую, что же ей, несчастной делать. Девушка подошла к душе и ласково сказала:
-- Летите прямо сейчас, и да прибудет с вами мудрость!
Душа благодарно кивнула и, косясь на все еще усмехающегося барбоса, медленно растаяла в воздухе, не забыв захватить заранее приготовленный чемодан, непонятно откуда взявшийся.
Машенька с укором посмотрела на Вольфрама. Он обиделся, повернулся к девушке своей филейной частью тела, и грустно забубнил:
-- Ну вот. Даже пошутить нельзя…
Так он бубнил всю дорогу домой, и только в квартире, на кухне, за чашкой липового чая, наконец, умолк, но тут же, печально поглядев на девушку, произнес:
-- Теперь-то ты точно не купишь мне кожаные штаны…
…Машенька продолжала размышлять на тему небытия. Через некоторое время поняв, что самой ей не придумать ничего нового, она подошла к телефону и набрала номер Семена Андреевича. Он был единственным в этом мире человеком, способным помочь девушке.

***


Семен Андреевич выслушал торопливую речь Машеньки и громко вздохнул. Его страхи, его мысли в отношении юной красавицы оправдывались. Да еще Борис Борисович подливал масла в огонь, говоря:
-- Ох, непростая она дама, явно непростая…
И все ж таки отвечать что-то на поставленный Машенькой вопрос: «что такое небытие?» надо было. Причем, ответить надо было доступно, без институтской терминологии, подробно останавливаясь на особенно интересных моментах. Семен Андреевич уже продумал детали своего повествования, как вдруг почему-то, сам не зная почему, профессор посчитал, что краткость сестра таланта, и ответил:
-- Знаешь, Машенька, в мои студенческие годы ходила легенда. Я сейчас расскажу ее тебе, а ты решишь, задавать тебе свой вопрос или все станет таким понятным и доступным, что и твой замечательный вопрос отпадет сам собой. Ладно, дорогая моя, слушай: «У дороги стояло засохшее дерево. Ночью мимо него прошел вор и испугался: он думал, что это стоит, поджидая его, полицейский. Прошел влюбленный юноша – и сердце его забилось радостно: он принял дерево за свою возлюбленную. Ребенок, напуганный сказками, увидев дерево, расплакался: он думал, что это сказочный монстр. Но дерево было только деревом. Вывод: мы видим мир таким, каковы мы сами». – профессор сделал паузу. На том конце провода тоже была тишина. – Ну что, девочка моя, у тебя есть еще вопросы?
-- Нет, Семен Андреевич, я все поняла. Есть бытие, есть небытие. Каким образом мы относимся к тому и к другому, что мы от неизвестности ждем, то в итоге и получаем. – отчетливо произнесла Машенька.
Ей было не видно, как улыбался в этот момент профессор Чертовой Кафедры. Ей было невдомек, какие мысли сейчас бушевали в душе Семена Андреевича. Но поистине это был тот момент торжества, момент ликования, какие случаются с людьми, когда они понимают – ими сделан правильный выбор.
-- Знаешь что? Приходи-ка ты завтра к нам в институт. Будет довольно интересная лекция, как раз касающаяся твоего вопроса.
-- Конечно, Семен Андреевич, я обязательно приду, - сказала Машенька, уже хорошо зная, что эта лекция и станет переломным моментом в ее жизни.




Часть вторая. Лекция.


В ИИСУСе сегодня было шумно. На каждом этаже, в каждой аудитории, в курилке и даже в преподавательской, была суета, нервозность, странные перешептывания. Тут и там слышались одобрительные возгласы молодых людей и многозначительные томные вздохи девушек. Студенты, с горящими восторженными глазами, говорили в пол голоса, профессора сгруппировались в углу и тоже что-то оживленно обсуждали. С каждой минутой росло непонятное напряжение, и создавалось ощущение, что назревает что-то очень необычное. Хотя, ничего такого из ряда вон выходящего не должно было произойти. Излишняя нервозность слушателей ИИСУСа скорей всего была вызвана предстоящей сессией, а преподаватели, вероятно, шептались о методах проведения практических экзаменов, и совещались устраивать эти самые экзамены в здании института или же принимать их в отдаленном и более безопасном месте. На экзаменах, особенно практических, бывали всякие случаи. Например, один студент очень увлекшись объяснением подземных толчков, случайно вызвал столкновение двух глыб, ведущих свое бесцельное существование под землей, и … на целый день остановилось все московское метро. Слава Мудрости, обошлось без жертв, но повторения таких эксцессов никто не хотел.
Семен Андреевич ворвался в институт аки демон. В черном плаще поверх парадного твидового костюма, в начищенных до блеска остроносых туфлях, весь благоухающий дорогим парфюмом, он, казалось, влетел, а не вошел в здание. Тут же весь шум и гам, царивший в институте, как по команде, разом стих. Десятки любопытных, восторженных, чего-то ожидающих глаз проводили профессора по холлу до широкой лестницы, и как только Семен Андреевич скрылся из виду, студенты зашептались с новой силой.
И была на то своя причина. Дело в том, что со вчерашнего утра в том самом холле, куда только что впорхнул профессор Чертовой Кафедры, висело маленькое, почти незаметное объявление. Оно гласило: «Завтра, -ого числа, на Чертовой Кафедре состоится лекция, под названием «Дьявол, как часть божественного». Вход в аудиторию свободный. Вместимость последней сто два человека. Приглашаются студенты всех факультетов».
Будучи не понаслышке знакомы с занимательными и безумно интересными лекциями Семена Андреевича молодые люди и девушки все до одного стремились попасть на предстоящее общение. Тем более, что тема лекции была очень спорна, и многие имели на ее счет свое личное, индивидуальное мнение, а профессор Чертовой Кафедры всегда давал выговориться студентам после, а зачастую даже и в процессе своего умнейшего повествования. Поэтому желающих посетить Чертову Кафедру было много. Слушатели набились в аудиторию таким плотным слоем, что стало трудно дышать. Интересующиеся сидели на подоконниках, на полу, а группка каких-то ловких студентов, по видимому старшекурсников, вообще парила в воздухе. Среди студентов тут и там виднелись увенчанные сединой мудрые головы профессоров, преподавателей и просто лаборантов различных кафедр. Была в аудитории и Машенька. Непонятно зачем, но она сумела провести на кафедру своего верного друга Вольфрама, обернувшегося по случаю красной мышью и гордо восседавшего на плече у девушки.
Секунды неумолимо бежали, складываясь в минуты томительного ожидания начала лекции. Но вот настал час «Х». Семен Андреевич неспешно, как бы растягивая ожидание собравшихся, вошел в аудиторию, окинул замутненным взглядом ряды кафедры и, помолчав несколько секунд, ожидая, когда в помещении воцарится полная тишина, громко сказал:
-- Приветствую вас, уважаемые!
Присутствующие встали, и, дождавшись одобрительного кивка профессора Чертовой Кафедры, заняли свои места. Семен Андреевич молчал. Напряжение росло. Кто-то нервно ерзал на стуле, кто-то причмокивал языком, кто-то неслышно, одними губами нетерпеливо произносил: «Ну же… Ну…». Наконец, Семен Андреевич сел, громко вздохнул и начал:
-- Господа студенты, - он помедлил, окинув взглядом аудиторию, и как бы извиняясь сказал, - господа собравшиеся… Тема моей лекции, как вы наверное уже успели прочесть в объявлении, висящем в холле, называется «Дьявол, как часть божественного». Не скрою, многим эти размышления вслух могут показаться спорными, многие совершенно с ними не согласятся. И я не буду оспаривать ваше мнение. По-моему, каждая теория имеет право на существование. Поэтому я не прошу вас, уважаемые, относиться к моей лекции со всей серьезностью, но я вынужден просить вас об одном… - Семен Андреевич сделал паузу. - Я знаю, что это никак не вяжется с репутацией моей кафедры, но повторюсь, я вынужден просить вас о том, чтобы вы сначала выслушали меня, выслушали до самого конца, а уж потом, если в этом будет надобность, я отвечу на ваши вопросы, поясню неточности и выслушаю ваше мнение по поводу сказанного. Я прошу об этом еще и по той причине, что тема лекции далась мне очень тяжело, я измотан, опустошен. Я хочу быть понятым вами, уважаемые. – Семен Андреевич еще раз оглядел зал, кивнул Борису Борисовичу, заметив его среди присутствующих, увидел Машеньку и едва заметно улыбнулся ей. – Ну что ж? Не буду томить вас напрасными ожиданиями чего-то сверхъестественного, и, пожалуй, начну…
Аудитория даже привстала. Казалось, и дышать они перестали.
-- Итак. В первую очередь я бы хотел затронуть принципы бытия божьего. Да, великая книга Библия рассказывает нам о том, как все начиналось. На первой же ее странице, в первой главе, в первом стихе мы читаем: «В начале сотворил Бог небо и землю…». Но меня интересует, не то, что написано, а напротив, то, что заложено, тайный смысл, так сказать. Я изначально учил вас, дорогие мои, читать между строк. Ведь мысль, чувства, эмоции человека гораздо богаче и многограннее, чем его слова. Слова по сути своей не передают и малой части мысли. «Слово – это эхо мысли» - так точно и справедливо сказал Гюстав Флобер. Еще одно справедливое высказывание: «Слова, которые рождаются в сердце, доходят до сердца. Слова, которые рождаются на языке, не идут дальше ушей». Так говорил еще один великий философ. Задумайтесь, слова существуют для того, чтобы сообщить идеи. Но когда мы сообщаем то, что хотели сказать, слова, которые мы произнесли, практически сразу же забываются. Так не проще ли общаться чувствами? Соглашусь с теми из вас, кто с уверенностью скажет, что не все люди способны так общаться. Но главное не то, что многие не могут делать это, а то, что кто-то уже способен на это. Ведь если у одного получилось, получится и у остальных. Есть одна очень славная притча о Мудрости. В данном случае я закладываю в смысл этой мудрости желание человека. «Один юноша ежедневно мучил мудреца вопросом: «Как достичь мудрости?» Тогда мудрецу пришлось отвести юношу к реке и окунуть в воду, невзирая на его отчаянное сопротивление. Наконец, позволив юноше освободиться и отдышаться, мудрец спросил его: «Сын мой, чего ты желал больше всего там, под водой?»
«Воздуха! Воздуха! Я хотел только воздуха!» «А не предпочёл ли бы ты вместо этого богатство, удовольствия, власть и любовь, сын мой?» «Нет, Господин, я хотел воздуха и думал лишь о воздухе!» «Запомни же, сын мой, если ты будешь стремиться к мудрости с такой же страстью, ты обязательно достигнешь её!».
Так вот, дорогие мои. Я прочел Библию от корки до корки и перечитал еще раз. И вот что я увидел там. Повторюсь, я читал между строк, и мое восприятие этой святой книги может резко отличаться от вашего. Итак, продолжим. «В начале сотворил Бог небо и землю…». С этого самого момента начинается Главная Книга. Меня же больше всего заинтересовало, что было до этого «начала». Ведь не мог Бог ни с того, ни с сего начать творить. И кто он, этот Бог? Разные источники, разные религии понимают Творца по-своему. Христианство, например, считает, что Бог триедин, ислам говорит нам, что нет Бога, кроме Аллаха, да мы знаем массу трактовок и имен Бога! Наши древние предки, язычники, вообще верили в законы природы и отождествляли каждое природное явление с определенным богом. Я, лично не верю в Бога. Я просто знаю, что он есть. И все ж таки я попытаюсь вернуть вас в «начало начал» и пройти с вами весь путь сотворения мира.
Начну свой рассказ, как сказку. Это и есть в какой-то степени сказка, так как достоверно всю историю может рассказать нам только сам Бог. Но увы, к глубочайшему моему сожалению, это пока не возможно. А по сему, прошу довериться мне. Итак. Жил-был Бог. Сначала он был просто духом, без «плоти» и «просто парил над бездной». У духа было все и, одновременно, не было ничего. Дух радовался и, одновременно, страдал. Страдал Дух от одиночества. Оно поглотило Его своей бесплотной пастью и не отпускало Его. Оно старалось разорвать Его на мелкие кусочки, уничтожить, погубить Его. Тогда Дух понял, что дальше так продолжаться не может. И начал творить. Но так как творить Ему было не из чего, Он стал создавать из самого себя. Так появились сотни и тысячи ангелов…
Семен Андреевич перевел дух. Аудитория сидела, как завороженная. Профессор сделал несколько глотков из прозрачного стакана, стоящего на столе и продолжил:
-- Мы с вами, дорогие мои, добрались до основной части моего повествования. До этого было предисловие. А сейчас будет само слово. Вы знаете, что по определению Бог – есть совершенство. Я говорил уже об этом. А что такое совершенство? Правильно, совершенство есть совокупность всего, всех чувств, всех эмоций, добра и зла. Вдумайтесь в эту фразу: «Без персонажа зла - теряет всякий смысл персонаж добра». И ведь верно, добра без зла не бывает. Представьте себе на миг, что все зло исчезло с земли… Да мы с вами иссохнем от одного добра, оно станет нам не интересно, потеряет для нас всякий смысл!
Заглянем на секунду чуть подальше и вот перед нами Адам – первый человек. «Добро и Зло, познаваемые нами на почве этого мира, произрастают вместе и почти неотделимы (...). И, быть может, осуждение Адама за познание Добра и Зла именно в том и состоит, что он должен Добро познавать через Зло», говорил Джон Мильтон в "Потерянном рае". Но сейчас речь не об Адаме. Я просто хочу чтобы вы, дорогие мои, разобрались, поняли принцип этого мира. Японский знак «Дао». Помните, как он выглядит? Верно, круг, состоящий из двух половинок – черной и белой. Но в каждой из них есть часть другой. Так, в белой можно наблюдать маленькую черную, в черной маленькую белую. О чем это нам говорит? Наверное, о том, что и в зле есть добро, как и в добре зло.
Но вернемся к нашей теме. Итак. Бог, за неимением другого, стал творить из самого себя. И, конечно же, как вы успели, я надеюсь, догадаться, сотворил на ровне с добрыми ангелами и злых. Может быть в этом состоял Его великий план, может… да мало ли этих может? Дело было сделано. Вот некоторые из злых ангелов, созданных Творцом: Маммон, чьё имя означало скупость, Асмодей – сладострастие (распутство), Сатана – гнев, Вельзевул – чревоугодие, Левиафан – зависть, Бельфегор – праздность. Среди прочих был создан некий Рафаэль, солнечный ангел, чьё имя означает «несущий свет». На языке ангелов его имя Рафаэль, звучит как Люцифер. А в переводе с латыни имя Люцифер значит носитель света, просвещения, утренняя звезда, Властелин воздуха и Востока. Итак. Что в итоге мы имеем? Носитель света, содержащий в себе колоссальную, но пока незримую массу зла… «Дао».
Сначала все идет в соответствии с Божьим замыслом. Хотя точно сказать о том, что Он там себе мыслил мы не можем. Так вот. Как говорит нам Библия, Люцифер радует Создателя своей красотой, своим чудесным голосом и прочими прелестями. Но между строк я прочел совсем другое. Как я понял, Бог больше всего любит Люцифера за его непохожесть на самого Себя. Он любит в дьяволе, а Люцифер это именно дьявол, ту часть, которая есть и в Нем самом. Он любит зло. А дьявол, в свою очередь, любит в Боге добро, свой белый круг на черном фоне. Что в итоге мы получили? Создавая человека Бог творит его по образу и подобию Своему. Но это совсем не значит, как понимают это многие, что мы похожи на Бога внешне. Это значит, по моему мнению, что мы являемся отражением внутреннего мира Создателя, его мыслей, чувств, эмоций. В нас вечно заключены две силы – та, что ищет зла, но вечно совершает благо, и наоборот, та, что жаждет блага, но вечно совершает зло… Это не мои слова, и если вы читали бессмертное произведение Гете «Фауст», то несомненно узнали их. И то, что я обнаружил эти слова, вселяет в меня надежду, что я не одинок в своих исканиях, в своих умозаключениях. Но мы опять отвлеклись. Говорим мы сейчас о двух силах, заключенных в нас, о добре и зле. Именно поэтому, по причине существования в людях этих сил, психологи говорят о двойственности человеческой натуры, поэтому же, мы зачастую слышим внутри себя два голоса, поэтому мы разговариваем сами с собой. Вот вам простой пример: человек сидит один в своей квартире, разговаривать ему казалось бы не с кем, но тем не менее, он, сидя на диване, спрашивает сам себя: «А не пойти ли мне приготовить обед?», и тут же сам себе отвечает: «Да ну его, обед этот… Лучше мне еще посидеть, газетку почитать…». Вы скажете – лень. Да, согласен. Но зачем тогда спрашивать у самого себя, зачем ждать ответа, который уже заранее известен? А может быть не известен? Может это и есть хоть бы и слабое, но противостояние двух сил, заключенных в нас? Еще один пример. Наши сегодняшние мысли, совсем не обязательно станут нашими завтрашними действиями, хотя мысль и действие неразрывно связаны друг с другом. Вдумайтесь, своей мыслью мы приводим в действие всю вселенную, все законы бытия, и вся работа идет на превращение мысли в действие. Как вдруг… буквально на другой день мы отказываемся от этой нашей мысли, совершая абсолютно противоположный ей поступок. Это разрывает ход вселенной, и неосуществленные наши мысли уходят. Куда, спросите вы? Со всей уверенностью отвечаю, неосуществленные мысли, мечты, желания уходят в противоположность бытия, то есть в небытие. Итак. Бытие – это, опять же повторюсь, по моему мнению, создание, начинание, творение нового, неизвестного, желанного, а небытие – это свалка, свалка ненужного, забытого, утратившего свою силу и привлекательность, но, к сожалению, такого манящего к себе чего-то, что порой люди не в силах противостоять этому щемящему душу чувству. Вот почему во все времена человек будет стремиться познать небытие. Ему будет интересно взглянуть хоть бы и краешком глаза на похороненные им когда-то мечты и желания. И в небытие бог – это дьявол. Черное – белое. Белое – черное. «Дао». Ну что, дорогие мои, не утомились? – обратился Семен Андреевич к залу. Ни звука не раздалось в ответ на его вопрос. Люди сидели, как завороженные. – И тишина была ему ответом… - с долей грусти констатировал профессор Чертовой Кафедры.


***

Машенька сидела на жесткой деревянной скамейке аудитории. Во время лекции Семена Андреевича она улавливала нечеткое колебание воздуха вокруг себя. С каждым новым словом профессора это непонятное колебание постепенно усиливалось, и со временем Машенька смогла различать какие-то звуки, из которых вскоре получались отдельные слова. Слова эти преобразовывались в фразы, а фразы в предложения. «Мы видим мир таким, каковы мы сами… Ты – мир и я – мир… Без нас мира не будет... Уйдут два маленьких – больших единства, две сферы… Ты – я, я – ты… мы…»
Машенька никак не могла понять, что это за голос. Но она была уверенна, что слышала его неоднократно, может быть в прошлой жизни, а может и в позапрошлой… А черт его знает в какой! Но слышала. Возбуждение, восторг испытывала она, слушая эти непонятные слова и фразы. И вот, готовая погрузиться в них целиком, с головой, так сказать, она вдруг почувствовала в себе неизмеримую по своему могуществу силу, поняла, что ничто не встанет ей преградой, и никто не помешает ей сделать то, на что раньше у нее вряд ли хватило бы духу.
И именно на фразе Семена Андреевича: «И тишина была ему ответом…» в переполненной «до краев» аудитории стало меньше на одного человека. Некоторые из присутствующих услышали негромкий звук падающего тела, вернее тельца, маленького тщедушного тельца, (то Вольфрам, обернувшийся красной мышью, рухнул на пол), а большая часть присутствующих вовсе ничего не услышала.
-- Ну, началось…- сокрушенно прошептал красный барбос и стал медленно пробираться к выходу. Слушать Семена Андреевича, было ему уже незачем. Вольфрам и так знал все и о бытии и о небытии. Его главная миссия была выполнена. Он проводил свою хозяйку в долгое, но столь нужное ей путешествие, убедился, что отправилась туда она сама, без принуждения, по собственному желанию, и, что дорога ее не была омрачена обычными атрибутами из ряда фантастики, коими любят снабжать свои пути черные ангелы, что она не боялась, не пугалась и не страшилась увиденного ею по дороге, и что в общем все прошло без эксцессов. Вольфрам проводил свою хозяйку, коей являлась Машенька, в Небытие.




Глава шестая. Небытие.


Опять этот незабываемый полет. Как и тогда в первый раз, когда они с Вольфрамом летели к их первой Душе. Тот же самый полет. Только скорость другая. Она во много раз больше и сильнее, и кажется, что затормозить не удастся никогда.
Машенька от этой безумной гонки даже закрыла глаза. Она не видела ничего, что происходило вокруг нее, только ощущала, что она несется по какой-то дороге, дороге без места назначения, без конца и края. «Слушай свои чувства… Чувства… слушай только их…» - бессмысленно проносилось в ее голове. И она слушала. У девушки как-то само собой создалось и с каждой секундой крепло ощущение, что там, куда она направляется, ее ждут, ее хотят увидеть, обнять, прижать к себе, и это чувство придавало ей сил, о которых она раньше и понятия не имела. «Когда мы чего-то очень хотим, когда идем правильной дорогой, вся Вселенная помогает нам…» - опять сказал тихий и такой родной голос в голове Машеньки. И она шла. Вернее неслась. И уверенность в том, что это именно ее дорога, именно ее путь, росла в ней с такой же скоростью, с какой она летела по неизвестной дороге.
Но вот скорость полета девушки слегка спала, и она наконец-то смогла открыть глаза. Как оказалось, летела Машенька не по дороге, а по бездонному колодцу, причем не вниз, а вверх. Вокруг нее не было ничего, все было черное и ни единого выступа на гладких стенах колодца, ни единой поросли, и даже, ни одного запаха в этом «цилиндре» не наблюдалось и не ощущалось. Просто тьма. И тишина. Машенька никогда не слышала ничего более прекрасного, чем этот необъяснимый, странный звук тишины. В большом городе, да даже и загородом абсолютной тишины нет и быть не может.
Машенька, как и все люди, всегда боялась ослепнуть или оглохнуть, или потерять хотя бы одно из пяти известных чувств, присущих человеческому организму. Здесь же в этом колодце она разом лишилась всего, и слуха, и зрения, и обоняния, и осязания… Казалось, ей бы испугаться, устрашиться случившегося с ней, но нет, Машеньке даже нравилось это состояние, эта неизвестность, невесомость, ощущение свободного полета. «Бедные, бедные люди, которым ни разу в жизни не удалось испытать этого…» - подумала девушка. И тут же одернула себя: «Как это не удалось? На закате жизни всем и каждому приходится пролететь через этот колодец. Все зависит от того, как они это путешествие воспринимают…» - Машенька задумалась. Но мысли разлетались в ее голове, никак не хотели собраться, как будто играли с девушкой в салки. Наконец, ей удалось додумать до конца свою предыдущую мысль: «Если они принимают это путешествие как должное, то ничего плохого с ними случиться не может, если же люди боятся, пугаются неизвестности, то она предстает их глазам такой, какой они ее себе представляли: страшной, злой, нехорошей…».
Машенька знала, на что идет. Она так же была предупреждена, что как только выполнит свою миссию, то ей нельзя оставаться в Небытии более двух суток. «Интересно, как они измеряют время? Ведь его же нет…», - подумала девушка.
И вдруг… Что это там вдали? Кажется, лучик света. Или показалось? Но нет. Это был действительно маленький лучик света, и с каждой секундой он приближался, и приближался к глазам Машеньки. Вскоре, он стал таким большим и ярким, что девушке опять пришлось зажмуриться. Но постепенно она стала привыкать к свету, и открыв снова глаза, начала приглядываться к окружающим ее предметам, принюхиваться, вновь обретенным чутьем к столь приятным запахам, окутывающим ее, вслушиваться, вновь обретенным слухом, к прекрасной музыке, льющийся на нее дождем, потоками свежести и умиротворения. Все это было чудесно. «Я бы осталась здесь на вечность», - подумала Машенька.
-- У тебя еще будет такая возможность. – Раздался громкий, но не оглушающий голос.
-- Кто это? Кто говорит со мной? – Машенька хотела было испугаться, но испуга не было. Вообще здесь не было ничего плохого, никакого «Дао», никакого черного круга на белом фоне. Просто белое, одно белое и светлое. – Значит, Семен Андреевич был не прав? Нет никакой тьмы во свете?
-- Все мы правы, и одновременно не правы… - ответил голос. – Но как справедливо заметил профессор Чертовой Кафедры «каждая теория имеет право на существование». Иначе вы бы стояли на месте, не двигались бы вперед. Если бы была одна незыблемая истина, некому было бы ее оспаривать. А так «сколько людей, столько и мнений»… - сказал голос и начал удаляться.
-- Подожди, куда же ты? – Машенька чуть не плакала. – Ты все так просто объясняешь. Поговори со мной еще… - взмолилась девушка.
-- У нас на разговоры еще целая вечность, а если захочешь и две, и три вечности. А сейчас тебе пора. Тебя ждут. Если захочешь потом возвращайся сюда. Я буду ждать если понадобиться и четыре вечности… - проговорил голос и исчез.
Тут Машеньку закрутило, завертело и понесло обратно в колодец. Теперь она падала с бешеной скоростью вниз. Ни чего не понимающая, хотевшая только одного, того чтобы вернуться назад в свет, девушка падала, задевая острые, как оказалось края и углы колодца, не чувствуя как кожу раздирает на части, и горячая кровь потоком льется из свежих ран. И вдруг опять тот самый родной и близкий голос, преследовавший ее на земле, тихо прошептал: «Ничего не бойся. Я с тобой. Мы единое целое. Ты – я, я – ты, мы…».
Девушка попыталась взять себя в руки. Тут же полет ее стал более легким, скорость снизилась, она перестала задевать углы и выступы. Раны сами собой затянулись. Да, она падала вниз, но падала легко и мягко. Снова пришло ощущение, что ее ждут, что она нужна, что без нее не могут. Оно стало крепнуть с каждым мигом ее полета.
И вот Машенька почувствовала под ногами твердую почву. Не веря, она постояла немного, потопталась, даже попрыгала, и, наконец, убедившись, что под ногами твердый субстрат, девушка нерешительно сделала свой первый шаг в Небытие.



***


Сначала Машеньку окружала полная тьма. Но постепенно глаза ее начали привыкать к этой тьме, и она стала различать предметы, окружавшие ее. Собственно, предметов было мало. Машенька очутилась в узком коридоре с несколькими дверьми, из-под которых пробивались маленькие, едва различимые полоски света. Она стояла в нерешительности, какую дверь ей открыть и открывать ли их вообще? Но опять-таки на помощь пришел верный ее спутник – голос, уже неоднократно слышимый девушкой. «Слушай свое сердце… Оно подскажет…». Машенька снова закрыла глаза. А открыв их, она изумилась произошедшей вокруг перемене.
Все изменилось, преобразовалось, стало почти досягаемым. Все было знакомо Машеньке, все было, как там на земле, где она прожила часть своей жизни. Вот течет небывалой красоты ручей, вот зеленеет свежая травка, вот лежат большие, грузные камни… А вот и люди! Да здесь масса людей! Кто-то ловит рыбу, и тут же отпускает ее в воду, кто-то за секунду воздвигает великолепные дворцы, все из чистого золота и драгоценных камней, и тут же разрушает их, кто-то рисует прекрасные картины, и разрывает их в клочья. И никто ни с кем не общается, не разговаривает, не спрашивает совета. Люди просто не замечают друг друга.
-- Да, здесь все именно так, - сказал голос. Машенька обернулась на звук и никого не увидела.
-- Ты не увидишь меня, не пытайся, - промолвил голос, - но ты слышишь меня, и это уже хорошо.
-- А кто ты? – спросила Машенька, уже заранее зная ответ на свой вопрос.
-- Ты же знаешь, зачем спрашивать? Помнишь, я – ты, ты – я?
-- Помню, - ответила девушка. – А почему здесь все именно так? Зачем они разрушают и уничтожают то, что было создано ими?
-- Все просто. То, что, как ты выражаешься, создают эти люди, к сожаленью не приносит им радости. Они не чувствуют удовлетворения от своей работы. Им кажется, что они могут создать совершенство, но это не так. Эти люди не могут сотворить совершенство, потому что они уже сделали его. Но они этого не понимают. И хотят сделать что-то большее. Замкнутый круг.
-- А почему они не общаются? Они что не видят друг друга?
-- Видят, конечно же видят. Но не замечают происходящего вокруг них. Они поглощены совершенствованием своих творений. Все остальное мало их волнует.
-- Но это ужасно! – воскликнула Машенька. – Как же они живут?
-- Увы… Они уже не живут. Они существуют вне пространства и времени. Это и есть Небытие.


***


-- А ты – это часть меня. – Без раздумий, смотря в одну точку, проговорила Машенька. – И тот голос, что был наверху, он тоже часть меня.
-- Ты не ждешь ответа на сказанное тобой… и это правильно. Ты его знаешь. Да, мы часть тебя, так же как и часть всех и каждого живущего на земле. Тебе, Машенька, дан великий шанс, который дается не всем людям. Ты можешь познать саму себя. Там наверху была лучшая часть тебя, здесь же ты найдешь ответы на интересующие тебя вопросы. Наверху было все и так ясно, там тебе не о чем было спрашивать. Там Бытие. Здесь же Небытие…
-- Это ад? – спросила девушка.
После небольшой паузы она услышала:
-- Ты знаешь, что такое ад?
-- Нет, - неуверенно ответила Машенька.
-- Нет, это не ад. Ад, собственно так же как и рай, находится внутри человека. Он может всю жизнь существовать в аду, не зная, что есть рай. И наоборот. Люди сами создают свою жизнь. А Небытие – это как бы пересыльный пункт. Временное ожидание своей судьбы. Сюда попадают не просто люди, здесь находятся творцы, Мастера. И здесь они мучаются. От того, как было уже сказано, что пытаются творить. Но это не Бытие, где совершаются созидания, а Небытие, где сотворить новое уже невозможно, где, что бы люди, находящиеся здесь, не создавали, останется на том же уровне, на каком было сделано изначально. Да, все это очень и очень печально. Но таков был их выбор.
Машенька была поражена.
-- И что же, ничего нельзя сделать? Я имею в виду, им что никак нельзя помочь? Облегчить, так сказать, их страдания? – обреченно спросила она.
-- Можно… Но это не твоя задача. Над этим уже работают. Другие люди, или духи людей…
-- А зачем я здесь? Просто познать себя? Или же у меня есть другая миссия?
-- Есть, - сказал голос, - ты должна освободить одного пленника. Пленника своих мыслей. При жизни он мечтал помочь всему человечеству, но все его попытки не увенчались успехом. Он был не понят. Твоя задача помочь ему справиться с тем грузом, какой он несет на своих не очень-то сильных плечах, этот груз – его мысли. Выслушай его и найди нужные слова, убеди его в том, что ему нужно, в первую очередь, думать о самом себе. Если тебе это удастся, то вас обоих ждет награда. Не удастся – вы обречены на вечное существование в Небытие.
-- Но где же он? Как мне найти его? – с неким ужасом и безнадежностью в голосе спросила Машенька.
-- Этого никто не знает. Это тебе и предстоит выяснить. Найдя путь к нему, ты уже сделаешь пол дела. Запомни одно, здесь нет людей. Тебе никто не сможет помочь. – Произнес голос и стал стихать.
И тут Машеньке стало по настоящему страшно. Она оказалась одна, совсем одна в этом месте скорби и утраченных надежд и иллюзий. Да, вокруг нее было полно людей, но она ощущала такое одиночество, какого не было даже в самые трудные моменты ее жизни.



Глава седьмая. Человек.



Все началось как в дурном сне. Машенька шла по прекрасному саду, но ничего из этих красот не радовало ее глаз. Она понимала, что все, абсолютно все, что находилось вокруг нее, было ложью. Чувство безнадежности одолевало ее. Машеньке казалось, что еще чуть-чуть, и она проникнется этой безнадегой, этим всепоглощающим ощущением ужаса и того, что ничего уже нельзя изменить. Но девушка сразу же одергивала себя, пыталась настроиться на волну понимания происходящего, без зацикливания на деталях. Это было учение ее верного друга Вольфрама. «Когда тебе очень тяжело, старайся воспринимать информацию поверхностно, не вникая в суть происходящего», - часто, когда девушка впадала в отчаяние, говорил красный барбос. Но спасительные слова Вольфрама не были спасением для Машеньки в данный момент времени. Правда, девушка сразу же вспоминала, что времени нет, но от этого ее паника только усиливалась. Ей казалось, что этот кошмар будет длиться вечно, может и не одну вечность. Но тут в голове Машеньки звучал голос оттуда, сверху, говоривший: «На разговоры у нас с тобой будет время. Хочешь вечность, хочешь две или даже три вечности…».
-- Что же это получается, значит наверху есть время? – в полголоса говорила себе дрожащая от страха девушка, - или нет? Где оно это время? И что такое вечность? Ведь если времени нет, то нет и вечности? Она теряет свой вес по сравнению с минутой, часом, днем, годом… Непонятно…
И чем дальше шла Машенька, чем глубже удалялась в Небытие, тем более глобальные и противоречивые мысли одолевали ее. Казалось, у нее сейчас лопнет голова. Но нет. Девушка шла, глотала слезы, но шла, преодолевая дикую боль, поселившуюся в ее голове. И нигде, нигде не было того, что она пыталась найти. Машенька чувствовала это.
И вот, когда она совсем отчаялась, ей на ум пришли слова: «…но помни, здесь нет людей. Здесь никто тебе не поможет…».
Девушка остановилась, наконец, огляделась вокруг себя, увидела красивый, на первый взгляд, фон. Но, Машенька отчетливо понимала, что это была все та же ложь, непроходимая ложь, и она находилась во всем, что окружало девушку. «…людей здесь нет… людей нет…», - звучал навязчивый голос в голове Машеньки. Новый прилив отчаяния, бессилия вобрал ее в себя, и вдруг, среди этой напускной красоты, наполненной внутри гнилью и глупой неправдой, раздался крик:
-- Ищу человека! Я ищу человека!
Конечно, кричала Машенька.
Сколько чувства, сколько оставшейся силы, сколько горечи и мольбы было в этом крике.
-- Человека! Я ищу человека! – казалось, собственный голос придает сил Машеньке, возрождает ее к жизни.
И в этот миг все изменилось. Неправдоподобная картинка, окружавшая до сих пор девушку, как бы растворилась. Исчезли прекрасные, но такие лживые красоты Небытия, и Машенька оказалась в темном помещении, в том же, с которого она начинала свой путь. И опять она увидела тонкие полоски света, пробивающиеся из-под двух огромных дверей.




Глава восьмая. Мыхнт Иревз.


Все собравшиеся, а их было трое – Семен Андреевич, Борис Борисович Бесноватых и Лита Михайловна, молча сидели и пили остывший чай. Молчали они уже давно. С тех пор как Семен Андреевич сделал тот самый звонок студенту со странным именем Мыхнт, учащемуся в институте, где профессор имел в ведении кафедру.
Наконец, когда молчание стало невыносимым, Лита Михайловна прокашлялась и хорошо поставленным голосом произнесла слова, давно терзавшие ее душу:
-- Может кто-нибудь объяснит, что все-таки здесь происходит?
Все дело было в том, что несчастная Лита Михайловна, хоть и была мудрой и «всезамечающей» женщиной, при всем при этом, к сожалению, не знала всего, что происходило с Семеном Андреевичем. Увы, не знала женщина о том, что профессор Чертовой Кафедры пережил за эти долгие четыре года отсутствия Машеньки в его жизни. Да, как не совсем слепая, Лита Михайловна, естественно видела, что с ее Сеней творится что-то неладное, но при всем своем уме, она и предположить не могла, чем только не жертвовал профессор, только чтобы отыскать свою ненаглядную Машеньку.
А жертвовал Семен Андреевич многим. Например, он не скупился своим и без того расписанным минутам и секундам временем, выделял пару часов, часто вместо еды или сна, вызывал духов умерших, занимался изучением природы Небытия, даже в какой-то степени колдовал, что, между прочим, было категорически запрещено научным советом ИИСУСа. В общем, прочел массу тематической литературы, проштудировал кучу работ по интересующему его вопросу, общался с живыми и мертвыми на важные для него темы, но не продвинулся в волнующей его проблеме ни на шаг… Тщетны, тщетны были все старания профессора Чертовой Кафедры, тщетны были все его усилия познать непознанное, приоткрыть завесу таинственного, тщетны и бесполезны… Как будто кто-то неведомый не хотел пускать Семена Андреевича в свои секретные владения, а потому строго оберегал их от любопытного ока, цепкого уха, и глубокого чутья профессора. Ведь знал же этот кто-то, что если Семен Андреевич уловит хоть один микроорганизм «оттуда», он «заизучает» его до такой степени, что поймет все и сразу, и нечего будет скрыть, нечего утаить. Но этот коварный кто-то явно не хотел открываться пусть даже и перед таким ученым мужем, как профессор Чертовой Кафедры.
Потому, до сих пор, как уже было сказано, Семен Андреевич не продвинулся ни на один шаг к тому, что бы узнать, что же произошло тогда, четыре года назад, на его собственной лекции, хотя старался он всеми силами, всем своим естеством. Был, правда, какой-то глупый звонок, сразу после лекции, когда какой-то шутник представился собакой Машеньки и нагло врал, что девушка жива, и что она отправилась на поиски его, собачьего то есть, хозяина, причем отправилась она якобы в небытие, и что вернется она оттуда всенепременно… Когда же Семен Андреевич попытался разузнать поподробнее, выяснить, так сказать, детали, врун, представившийся собакой, нет, даже не собакой, а барбосом, выдал себя, сказав, что у него остывает липовый чай (а какая собака, ой, простите великодушно, какой барбос пьет чай, да еще к тому же и липовый?), и что вообще ему пора, а то… Что именно ляпнул этот обнаглевший шутник после слова «пора», профессор так и не понял, но он вспомнил, что собака у девушки и правда была, и что надо бы забрать животное, дабы то не скончалось от голода и не возможности нормально ходить в туалет. Но тут же Семен Андреевич понял, что ничего не знал он о Машеньке, о девушке своей старческой мечты. Не знал он ни адреса, ни примерного места обитания Машеньки. Правда, был номер телефона, но после звонка профессора на телефонный узел, где ему было сказано, что данный телефонный номер вообще нигде не зарегистрирован, Семен Андреевич понял, что все более чем запутанно, и что это начало какой-то непонятной истории, в которой ему непременно нужно будет разобраться. Разбираться он начал почти сразу же, но, повторюсь, не продвинулся в своих исканиях ни на миллиметр.
Как же он страдал! Как мучился! И без того худой, несчастный профессор Чертовой Кафедры еще больше исхудал, если не сказать отощал. Все ему было не в радость. Даже лекции Семена Андреевича претерпели метаморфозу (что, кстати, вызвало тайную радость заклятого его друга – Бориса Борисовича Бесноватых). Они перестали восхищать студентов, перестали вызывать благоговейный трепет девушек и глубокое уважение молодых людей, хотя, нельзя сказать, что лекции Семена Андреевича стали скучнее или неинтереснее, просто сам профессор изменился. Да, он остался гением, и гениальность его проявлялась во всем, но она как бы преобразовалась, стала более замкнутой, как и ее обладатель. Порой, оставаясь с собой наедине, Семен Андреевич думал: «А зачем мне все это надо? Кто я для Машеньки? Кто она для меня?». Но сразу же приходили другие мысли: «Я же по-настоящему люблю ее. Не знаю кто она, откуда, но люблю… Всем сердцем, всей душою. И пусть я ей не нужен, пусть она сделана не из моего ребра, люблю…».
Так прошли первые два года после исчезновения девушки. Потом, как-то все «устаканилось», успокоилось, и вроде бы даже начало вставать на свои места. Профессор набрал три килограмма, его лекции стали опять собирать целые аудитории, и в них снова перестало хватать мест для желающих послушать Семена Андреевича. И жизнь профессора пошла своим чередом. На первый, можно сказать неопытный взгляд. Но, копнув глубже вы бы увидели, что боль Семена Андреевича не ушла, она продолжала свое существование в душе профессора. И вот однажды, во вторник, на очередном еженедельном астральном собрании, тот самый буддистский лама, которого Лита Михайловна упорно пыталась угостить чашечкой кофе, преподнес Семену Андреевичу очень странный презент. На подносе из чистой меди, кстати, металле с планеты Венера, он протянул профессору Чертовой Кафедры лепесток, который при ближайшем рассмотрении, как оказалось, принадлежал священному цветку Лотосу, олицетворяющему в буддизме чистоту и невинность помыслов. И как только Семен Андреевич прикоснулся к лепестку, на нем отчетливо проступили слова, написанные, как показалось профессору, слезами: «Я не канула в Лете . Не дайте мне кануть в вашей памяти», и подпись «Машенька».
Семен Андреевич схватился за голову и застонал.
-- Я только-только научился более или менее жить без тебя. А ты опять…
Губы профессора дрожали.
Буддистский лама недоуменно посмотрел на Семена Андреевича. Это был взгляд мудрого человека, человека пожившего и на земле и в загробном мире. Вообще, скорее всего, Семену Андреевичу просто показалось, что лама посмотрел на него как-то особенно, потому что, к сожалению, души умерших не умеют выражать наглядно свои эмоции. Но, тем не менее, несколько удивленный взгляд буддистского ламы был перехвачен цепким взором профессора Чертовой Кафедры, и Семен Андреевич устыдился. Ему стало стыдно за свою слабость, за свою, если хотите, профессиональную непригодность, за то, что он, «ученый муж в летах», не смог справиться с чувством. Да, не смог… А может просто не захотел? Ведь желание человека играет очень большую роль во всех его начинаниях. Ведь сказал же кто-то мудрый:
«Во всех делах, при максимуме сложностей,
Подход к проблеме все-таки один:
Желанье – это тысяча возможностей,
А нежеланье – множество причин…»
Но мы отвлеклись. Да, в тот самый день, спустя два года, в течение которых девушка отсутствовала, Машенька первый раз дала о себе знать, чем «взбередила» душу и без того несчастного профессора. На этом ее «знаки» не кончились. Был и дельфин, высеченный на камне нечеткой дрожащей рукой, и бочка Диогена, нарисованная на куске неизвестной прозрачной материи, да много чего было. Но более всего произвели на Семена Андреевича впечатление самые первые Машенькины «послания» - лепесток лотоса и причудливой формы окно, из которого лился необычайной красоты свет. Этот свет, как объяснил профессору все тот же буддистский лама, означал успокоение души, и был дан Семену Андреевичу за его терпение и отношение к Машеньке. С одной стороны профессор Чертовой Кафедры радовался тому, что девушка его помнит, с другой, как умный человек, Семен Андреевич понимал, что помнить Машеньке вроде бы и некого, кроме него. Он отлично знал, что девушка одинока, что у нее нет ни друзей, ни знакомых, ни близких, ни родных. А может и были родственники, да она о них не упоминала, как будто появилась ниоткуда, или просто вычеркнула их из своей жизни, что было более похоже на правду…
…-- Да ничего, драгоценная Лита Михайловна, ничего страшного не происходит! А сейчас, я надеюсь, все прекрасным образом разрешится, и я так же как и вы многое пойму, - сказал Семен Андреевич.
Лита Михайловна решила промолчать, хотя у нее была масса вопросов, ответы на которые, ей, в силу любопытства, хотелось бы узнать. Но она привыкла доверять словам Семена Андреевича. Раз он сказал, что они узнают все, значит так и будет, и нет смысла оспаривать этот факт.
Борис Борисович в свою очередь знал обо всех «посылках» Машеньки, так как помогал Семену Андреевичу разбираться в их тайных смыслах. Его большой опыт в данном вопросе очень помогал профессору Чертовой Кафедры, но их общие попытки разузнать что-то большее общепринятых норм знаний, опять же не были увенчаны успехом. Как будто что-то мешало им, что-то стояло на их пути. У Бориса Борисовича Бесноватых был свой интерес находиться сейчас в доме Семена Андреевича. Не то, чтобы ему был интересен ход развития событий в жизни своего заклятого друга, да и был ли интересен вообще? Нет, скорей всего что-то другое заставляло Бориса Борисовича быть здесь…
И тут прозвонил звонок в дверь. Все вздрогнули, но никто не двинулся с места. Наконец, Семен Андреевич как-то странно дернулся, словно бы приходя в себя и стряхивая груз нахлынувших размышлений и воспоминаний, и тихо, немного неуверенно попросил:
-- Лита Михайловна, дорогая, пойдите, откройте дверь. – Он немного помолчал. – И пригласите нашего гостя наверх. Да, и не забудьте о чае, - добавил профессор.




***


Лита Михайловна открыла дверь. На пороге переминаясь с ноги на ногу стоял высокий измождено худой и абсолютно лысый молодой человек.
-- З-з-здрасти! М-меня видимо ж-ждут, - заикаясь проговорил незнакомец.
Странные чувства нахлынули на домоправительницу Семена Андреевича. С одной стороны ей ужасно хотелось поправить это нелепое «здрасти», с другой она понимала, что это не простой парень, и он очень нужен ее Сене, а потому обижать, а тем более наставлять его, ей ни в коем разе не следует. Поэтому, собрав волю в кулак, Лита Михайловна как можно добродушнее, стараясь убрать из голоса учительские нотки, ответила:
-- Проходите наверх. Вы совершенно правы, вас ждут.
Молодой человек боком втиснулся между Литой Михайловной и дверью, и поспешно, правда, каждую секунду оглядываясь на идущую за ним старушку, поднялся на второй этаж дома профессора.
Семен Андреевич и Борис Борисович сидели в той же позе, в какой их покинула Лита Михайловна. На столе стояли кружки с нетронутым чаем. Как только дверь в комнату отворилась, они разом встали и замерли в каком-то неловком ожидании.
-- С-с-семен Андреевич, здрасти… - тихо сказал вспотевший Мыхнт. Затем, заметив профессора кафедры Чародейства, еще больше покрывшись испариной, он встал по стойке смирно и отрапортовал:
-- Борис Борисович, позвольте отрекомендоваться, Мыхнт Иревз, студент вашего ВУЗа.
Борис Борисович удовлетворенно кивнул головой (он вообще приветствовал уважительное к нему отношение). Воцарилась неловкая тишина. У всех были вопросы, но каждый боялся начать разговор. Наконец, Борис Борисович не выдержал:
-- Семен, может мы уже начнем? Время-то не терпит.
-- Да, да, конечно… - как-то нерешительно проговорил Семен Андреевич. Словно ему хотелось подольше оттянуть момент начала разговора. – Дорогой наш, уважаемый Мыхнт, расскажите, пожалуйста, то, что вы рассказали мне вчера. Только подробно, пожалуйста, не упускайте ни одной детали, даже самой, на ваш взгляд, несущественной.
Мыхнт Иревз вроде только остывший и переставший так усиленно потеть, снова усилил активизацию сальных желез, покрылся испариной, и уже привычно заикаясь, начал свой рассказ:
-- Я р-редко з-занимаюсь спиритизмом, н-но не т-так д-давно м-мне п-пр-ришлось выполнять з-зад-дание п-профессора, - он указал кивком головы в сторону Бориса Борисовича, - и… в-вообщем я отделил с-свое астральное т-тело и начал п-поиски д-доступной в тот м-момент д-души… - Мыхнт делал паузы в своей и без того бессвязной речи. Было видно как волнуется студент. – И в-вдруг она…
Семен Андреевич сразу занервничал. Борис Борисович напрягся. Да и Лита Михайловна, вошедшая в тот момент в комнату с подносом, на котором стоял чайник и чашки с горячим вкусным чаем, остановилась и замерла на месте, боясь пропустить хоть слово из рассказа странного студента.
Мыхнт мялся. Переступал с ноги на ногу, опять потел, силился подобрать уместные слова.
-- Ну что же вы тушуетесь? – как можно спокойнее произнес Семен Андреевич. – Продолжайте, пожалуйста.
-- Ну, в общем, я ус-слышал г-г-голос, т-тихий т-такой, он к-как будто п-прорывался ч-ч-через толщу в-времени… - Мыхнт снова умолк.
-- И что же сказал вам этот голос? – скептически спросил Борис Борисович.
Мыхнт покраснел похоже с головы до пяток. Казалось, он боялся Бесноватых, как люди боятся черта. А может быть он испугался вопроса Бориса Борисовича, хотя на первый взгляд это был обычный вопрос.
-- Он, то есть она сказала мне, что зовут ее Машенька, - перестав почему-то заикаться, ответил студент. – И что она рада, наконец, прорваться в наш мир. Еще она сказала, что ее миссия закончена, и она с радостью вернется домой. Но ей нужна помощь. От вас, - Мыхнт кивнул в сторону обоих профессоров. – Каким способом вы можете ей помочь, она не сказала, но намекнула, что-то по поводу мыслей…
Профессора стояли в задумчивости.
-- Мысль, мысль… Думай, - хлопнул себя по голове Семен Андреевич, - Мысль материальна… Мысль - это всякое одиночное действие ума, разума, рассудка; представленье чего-то в уме; идея; сужденье, мненье, соображенье и заключенье, предположенье, выдумка, думка и прочее в том же духе.
-- Мысль – это мыслительный акт, часть процесса мышления или же его результат, содержание, продукт мышления; идея. – Тут же добавил Борис Борисович.
-- Да, да, конечно, ты прав, Борис, - поспешно сказал Семен Андреевич, погруженный в себя. – Но что Машенька имела в виду? – Он посмотрел на Мыхнта.
-- К-к-к с-с-сожаленью я н-не з-знаю… - грустно ответил студент, снова начавший заикаться. Но по его виду и по опасливому взору, «брошенному» как бы невзначай на Бориса Борисовича стало понятно, что этот парень не так прост, как кажется на первый взгляд.
Профессор Чертовой Кафедры, как не был погружен в свои размышления, все равно уловил эту странность, и она показалась Семену Андреевичу довольно значительной. А потому он незаметно для своего заклятого друга снял его защиту от внешних воздействий на его сущность и пустил в пространство свою самую мощную силу – силу скрытого гипноза, действующего прямиком на подсознание человека, и на некоторое время полностью блокирующего его сознание.
Научным Советом ИИСУСа профессору Чертовой Кафедры было запрещено использовать это его умение, так как оно обладало очень мощной властью, и порой выходило из-под контроля самого Семена Андреевича. К тому же скрытый гипноз очень плохо влиял на организмы людей, на которых он применялся. Да и сил у гипнотизера он отнимал очень много. После десятиминутного сеанса Семен Андреевич приходил в себя около полутора суток. Но профессор плюнул на все преграды и препоны. Ему безумно хотелось вновь обрести Машеньку, и поэтому он был готов преступить любые запреты, пусть даже и Научного Совета Института.
Так вот. Семен Андреевич воспользовался скрытым гипнозом. Сначала он просто ввел всех присутствующих в некий ступор, в результате которого они замерли на некоторое время в несколько странных, если не сказать неудобных позах. Борис Борисович, жующий в то время печенье, так и остался с полуоткрытым ртом, из которого торчал кусок этого самого печенья. Лита Михайловна склонилась над столом, готовясь разливать по чашкам чай, в просто убийственной для ее больного позвоночника позе. Мыхнт же Иревз, вновь направивший свой испуганный взгляд на Бориса Борисовича, замер с выпученными глазами, наполненными неподдельным страхом, если не сказать ужасом.
«Интересно, в чем тут дело?», - промелькнуло в напряженном мозгу Семена Андреевича.
Вторым шагом его воздействий было фиксирование гипнотизируемых в данном положении и постепенное «размораживание» интересующей его личности. Фиксация прошла успешно. А вот с размораживанием произошла заминка. Мыхнт, которого Семен Андреевич пытался привести в чувство, уж очень сильно сопротивлялся манипуляциям профессора. Наконец, Семену Андреевичу удалось разморозить студента, и тот рухнул на пол с высоты своего огромного роста.
«Кабы ничего себе не сломал», - подумал профессор.
Но Мыхнт быстро поднялся, отряхнулся, словно взъерошенный мокрый пес, сел и с ужасом уставился на Бориса Борисовича и Литу Михайловну.
-- Они это… ч-ч-чего? То есть, ч-ч-чего это с-с ними? – спросил изумленный студент.
-- Все в порядке, - ответил уже начавший уставать Семен Андреевич. – А теперь расскажи мне все. – Профессор снова заметил дикий страх в глазах Мыхнта. – Их можешь не бояться, они ничего не услышат. – теперь в глазах студента явно читалось недоверие.
-- В-вы их н-не з-знаете… Они оч-чень м-могущественны… - выдавил из себя дрожащий студент.
Теперь настало время удивиться Семену Андреевичу.
-- Мыхнт, дорогой мой, кого я не знаю? Литу Михайловну? Да она с детства воспитывает меня! Я знаю ее как облупленную! Нигде, повторюсь, нигде ты не найдешь человека более понимающего, более доброго, более мирного! Что за глупости лезут тебе в голову? Или, может, ты боишься Бориса Борисовича? Опять ерунда! Да, согласен, он строгий преподаватель, опытный ученый, но не более того. Я знаком с ним не один десяток лет, были у нас и ссоры, и недоразумения, но в целом это хороший, понятливый человек, чего его бояться? Возьмите себя в руки, молодой человек, и говорите все, что знаете!
-- Н-н-нет! – студент аж подпрыгнул на месте. – В-вы их н-не з-з-знаете! У м-меня р-развито седьмое ч-ч-чувство! – торопливо продолжил он, - эт-то стр-р-рашные л-люди! Они ун-ничтож-жат в-вас! Они в-вас р-р-растерзают!
-- Одумайтесь, молодой человек! – Семен Андреевич был в ярости. – Никто не имеет прав оскорблять единственно близких мне людей. Если бы вы не были нужны мне так сильно на данном отрезке времени, я выгнал бы вас, причем выгнал бы с позором… и из своего дома, и вообще из института. – профессор рассвирепел. Но тут же постарался взять себя в руки и уже более спокойным голосом сказал:
-- По крайней мере, сделал бы ваше пребывание в нашем учебном заведении очень затруднительным…
Слова Семена Андреевича лучше любого заклинания подействовали на Мыхнта Иревза. Видимо он очень хотел учиться в ИИСУСе. Видно было как он мучительно принимал решение, и видно было как он его принял.
-- Позвольте, я объясню… - эти странности с заиканием студента (он то заикался, то в какой-то момент говорил чистым голосом) порядком надоели Семену Андреевичу.
-- Ну что ж, объясняйте… - проговорил уже довольно сильно уставший профессор. – Только, прошу вас, побыстрей. Я устал, мои силы кончаются.
-- Да, да, конечно. Но нам придется осуществить одно путешествие.
-- Позвольте, не лишились ли вы, уважаемый Мыхнт, своего рассудка? Какое путешествие? А как же Борис Борисович и Лита Михайловна? Я не могу оставить их здесь в таком состоянии.
-- Вы не поняли меня, Семен Андреевич. Мы совершим астральное путешествие, не выходя из этой комнаты.
«Он еще будет меня учить, как совершать астральные путешествия», - ехидно подумал профессор Чертовой Кафедры. – «Сосунок…»
Но вслух, разумеется, сказал другое:
-- Как долго мы будем отсутствовать? Мне нужно поставить определенный вид защиты на моих друзей.
-- Максимум три минуты, Семен Андреевич. Но, если хотите мы можем расширить временное пространство, и таким образом нас не будет всего пару секунд.
Семен Андреевич замер с раскрытым ртом.
-- Разрешите вас спросить, Мыхнт Иревз, студентом какого курса вы являетесь?
-- Второго, - слегка покраснев, ответил студент.
-- А разве я ошибусь, если скажу, что астральные путешествия, да и сеансы такого глубокого спиритизма, какие вы изволите проводить, вам, как студенту младших пока курсов, строго запрещены, - в Семене Андреевиче проснулся строгий преподаватель. Но тут же отбросив эту напускную и такую ненужную гордость, профессор сказал:
-- А черт с ними с запретами! Я и так много уже чего нарушил! Не будем терять время! В путь, мой дорогой друг, в путь!
-- Хорошо, - тихо проговорил Мыхнт. – Сядьте рядом, закройте глаза, расслабьтесь… Так, замечательно… Вы установили защиту? Что ж, прекрасно… Мы отправляемся…
Профессор Чертовой Кафедры почувствовал себя маленьким мальчиком, а не седым стариком. Голос Мыхнта был таким спокойным, таким «сладким», что Семену Андреевичу захотелось полностью раствориться в этом голосе. Но он одергивал себя, напоминая, что этот юноша всего лишь молодой неопытный студент, и что ему самому нужна помощь, помощь старшего мудрого профессора. Его помощь.


***
-- Погрузитесь в себя, Семен Андреевич. Что вы видите? – звучал мягкий голос Мыхнта.
-- Ничего, - ответил расслабленный профессор, - пустоту.
-- Правильно, все правильно. Это ваша сущность. Сейчас в вашей голове будут всплывать картинки. Постарайтесь не обращать на них внимания. А теперь приглядитесь, что вы видите?
-- Мой мозг, вернее нет, мой разум. Мой ум, если так понятнее, - сказал Семен Андреевич.
-- И что он вам говорит?
-- Он говорит, что Лита Михайловна – добрейшая из женщин, что я обязан ей очень многим, что Борис верный друг, что он ни разу в жизни меня не подвел, не предал. Всплывают картинки из моего детства. Вот Лита Михайловна о чем-то говорит с моей мамой, вот она мажет зеленкой мне, еще маленькому мальчику, разбитую коленку… вот я студент, поступаю в физико-математический институт, вот со мной за одну парту садится Борис. Мы начинаем общаться, дружить. Вот наш первый обед с Машенькой. Борис и Лита Михайловна о чем-то беседуют на кухне, после ухода девушки…
-- Стоп! – резко оборвал воспоминания Семена Андреевича Мыхнт. – Давайте мы послушаем эту беседу…
Профессор было подумал, что это вряд ли возможно, но вспомнил, что основы его учения заключатся в том, что невозможного практически нет, и побоялся высказать сомнение.
-- Для этого мы с вами, Семен Андреевич, перейдем на новый уровень, мы войдем в подсознание и попытаемся оттуда перебраться в память вашей домоправительницы. Для начала хорошо бы нам попасть в ее разум, оттуда я знаю дорогу к памяти. Итак… Вы молодец, профессор, у вас все получится. – подбадривал Мыхнт Семена Андреевича, как будто не последний являлся преподавателем молодого человека, а наоборот.
Профессор Чертовой Кафедры терял силы. Он слабел с каждым словом талантливого, как оказалось, студента, и чувствовал неимоверную тяжесть, грузом давившую на голову, плечи, на все тело Семена Андреевича. Но дело нужно было доделать до конца. Поэтому собрав волю в кулак, профессор стрелой ворвался в разум Литы Михайловны. Оттуда и правда была видна дорога в память домоправительницы. Быстро преодолев преграды, видимые и невидимые, профессор шагнул в прошлое Литы Михайловны.
Сначала его окружила полная темнота. Потом откуда-то начали всплывать книги по кулинарии, пролетел подгоревший пирог, свалился в мусорное ведро, затем полетели мясные блюда, ноздри Семена Андреевича начали улавливать чудесные запахи, исходившие от этих блюд, вот прямо над головой профессора пронесся на огромной скорости праздничный торт с шоколадным кремом и улетел в никуда. «Странно, я думал в ее голове имеется что-то поважнее кулинарных рецептов», - подумал Семен Андреевич.
Но вдруг, начались странности. Над изумленным профессором нависла формула генетической трансгрессии видов, обитающих в седьмом измерении, потом схема построения всех имеющихся реалий загробного мира, далее способ воспроизводства индеферентной солнечной энергии, и тому подобные формулы и правила, которые никак не ассоциировались с Литой Михайловной. Семен Андреевич, рассказывающий обо всем, что он видел Мыхнту, заметил, что голос студента, подбадривающий его на протяжении всего «путешествия», стал более напряженным, строгим и, как это не было странно, уверенным.
-- Продолжайте, профессор, не отвлекайтесь на мелочи, - сказал Мыхнт.
-- Я вижу формулы и… мои собственные записи… мои лекции, мои опыты, мои размышления, записанные на бумаге… - Семен Андреевич пребывал в шоке. – Но как? Я имею ввиду откуда она все это знает?
-- Ну это же просто! – воскликнул Мыхнт Иревз. – Вы живете в одном доме. Ей не составляет труда читать ваши записи. Тем более, - на тон тише прибавил студент, - что вы ей полностью доверяете, и она прекрасно об этом осведомлена.
-- Да уж! Пригрел змею… - все еще не веря в виновность своей «няньки» проговорил профессор.
-- Не отвлекайтесь, Семен Андреевич. Вы же сами говорите, что у нас мало времени.
-- Да, конечно, - ответил профессор и вновь погрузился в себя.
После всех «знаний» Литы Михайловны, Семен Андреевич постарался перенестись в конкретную ситуацию из ее жизни, в данном случае на кухню, где происходил разговор с Борисом Борисовичем. И здесь профессора Чертовой Кафедры подстерегала преграда, явно говорящая о сложности натуры ее обладателя. Это была хоть и простенькая, но защита от внешних воздействий и вмешательств в мозг и память Литы Михайловны. Семен Андреевич почувствовал, что силы его уже совсем на исходе и попросил своего «проводника» о помощи. Тот сделал все, что нужно, убрал защиту и приготовил свободный путь профессору.
И вот перед глазами Семена Андреевича его собственная кухня. Вот стоит его домоправительница и моет посуду. Слышны голоса. Его голос, голос Машеньки, смех Бориса Борисовича. Профессор Чертовой Кафедры вдруг отчетливо вспомнил все. Как они сидели за столом, как весело и непринужденно болтали, как он заговорил время, чтобы продлить их общение, как ему не хотелось отпускать Машеньку. Так же вспомнились ему слова своего заклятого друга (по отношению к Машеньке) о том, что это не такая простая дама и пристальный взгляд, которым Борис Борисович изучал девушку. Но вот опять его кухня. В раковине журчит вода. Шаги. Входит высокий человек, в котором Семен Андреевич узнает профессора кафедры Чародейства, Бориса Борисовича Бесноватых. Далее следует разговор.
-- Ну как вам? По-моему очень подходящая кандидатура, - говорит Борис Борисович, и не дожидаясь ответа Литы Михайловны продолжает: – Я думаю, нет, я почти уверен, что она справится. А что, - в ответ на изумленно поднятые брови домоправительницы Семена Андреевича, продолжает он, - незаурядные способности в области целительства, ясновидения и другие не менее значимые таланты. Плюс этот, как она выразилась, красный барбос, по-видимому говорящий, - Борис Борисович замялся, - ну это стоит еще проверить… По-моему все-таки очень подходящая кандидатура, - подытожил он.
-- Не знаю, не знаю, Борис, - задумчиво отвечает Лита Михайловна, - тебе не кажется, что есть и более быстрые способы избавиться от Сени? Да и кандидатур подходящих полно. Я боюсь, как бы наш старичок совсем из ума не выжил на этой почве. Ты заметил, он заговорил время?
-- Конечно, я что слепой, что ли?
-- Ну ладно, попробуем. Действуй, Боря, действуй! – Лита Михайловна хлопает заклятого друга Семена Андреевича по плечу, улыбается и поворачивается к раковине…
…Профессор Чертовой Кафедры совсем обессилил. «Но как? Как такое может быть?» - пронеслось в затуманенном мозгу Семена Андреевича, - «Вокруг меня одни предатели! Что они хотели сделать? Или сделали?» - внезапная догадка осенила профессора, - «Так это они послали Машеньку в Небытие!!! Как дальше жить?».
Семен Андреевич открыл глаза. Он сидел на диване рядом с Мыхнтом, и вид у того был немного странный. Глаза налились краснотой, кожа заимела синюшный оттенок, и создавалось впечатление, что вся влага ушла из вечно потеющего студента. Профессор вспомнил их первое знакомство, и вдруг… его осенило! Но нельзя было подавать виду. Иначе… Одна ошибка Семена Андреевича могла теперь стоить ему жизни. Поэтому он постепенно, не привлекая внимания, а скорее отвлекая его, стал притягивать к себе способом телекинеза, свой верный японский меч Хиразукури , висящий на стене.
-- Ну что, вы убедились в их обманном, неискреннем к вам отношении? – спросил ничего не подозревающий Мыхнт.
-- Конечно, ты был прав. Я не ожидал такого от моих друзей. Не зря в народе ходит поговорка: друг твой – враг твой. – Семен Андреевич изо всех сил пытался убедить студента в том, что он ему поверил.
Но ловкий Мыхнт уже уловил скрытое намерение профессора, и конечно же опередил его.
-- Догадался… Я так и знал, что догадаешься… Жалкий профессоришка!
В руках студента, а может и не студента вовсе, блеснул сталью парный китайский меч Шуанг Джин . Он в два прыжка преодолел расстояние от дивана до стены, на которой висел Хиразукури профессора и схватил его.
«Все. Это конец. Продолжения не будет. Прощай Машенька, прощайте драгоценная моя, Лита Михайловна, прощай единственный друг, Борис», - подумал вконец уставший и измученный Семен Андреевич и закрыл глаза.


***


Вольфрам сидел перед своим чудесным экраном, висевшим в воздухе. Перед ним стояла кружка липового чая, из которой шел пар. Видимо, чай был еще горячим.
-- Ошибаешься, Семен Андреевич, это не конец! – громко вскричал барбос и стрелой метнулся к входной двери. – Эх, жалко чай оставлять… - с сожалением в голосе сказал он, - но дело требует жертв! Надо проучить этого Мыхнта!
Барбос выбежал на лестничную клетку, и не забыв запереть дверь на два оборота и затем подергав ее, чтобы убедиться, что он ее закрыл, растворился в воздухе.
Прибыв через пару секунд на место, он оглядел обстановку, и спрятался в коридоре за шкафом. Лита Михайловна как раз говорила Борису Борисовичу:
-- Да вот как вчера пришел, так и началось. Говорила же, не доведут эти ваши дела до добра. Вот этот, - она указала сухим, скрюченным пальцем на Семена Андреевича, - с катушек съехал, что теперь с ним делать?
«Что-то я рановато…», - подумал Вольфрам, - «ну да ладно, послушаю все еще раз. Мне полезно», - сам себя успокоил красный барбос.
Вольфрам все еще тихо сидел за шкафом, когда прозвучали слова Семена Андреевича: «Едет!».
«Ну пожалуй, пора!» - решил барбос. Он вышел из своего укрытия, предварительно убедившись, что никого рядом нет, размял затекшие конечности и сделал то, что он не сделал бы никогда, если бы не данные обстоятельства. Красный барбос три раза обошел вокруг своей оси, укусил себя за хвост, и стал не красным, а ярко рыжим «собаком», с умилительно радостной мордой. Вольфрам оглядел свое отражение в зеркальной поверхности шкафа, остался доволен проделанной работой, но все ж таки вздохнул и придав голосу как можно больше драматизма, заявил в пространство:
-- На что только не пойдешь, ради цели! Вечно вляпаются по самое «не балуй», а я... вытаскивай их теперь! Ох, люди, люди! Что ж вы без Вольфрама можете-то? А ничего вы без Вольфрама не можете! Да, вот так!
И еще раз со всех сторон осмотрев себя, барбос поспешил к входной двери. Там он устроился на коврике, призывающим гостей вытирать ноги, и тихо, но настойчиво гавкнул пару раз, а потом заскулил.
Лита Михайловна, в тот момент шедшая заваривать свежий чай, остановилась около входной двери, и прислушалась. Из-за двери явно доносилось чье-то грустное подвывание. Старушка с опаской приоткрыла ее. Вольфрам тут же вскочил на все четыре лапы, и усиленно виляя хвостом, принялся устраивать самопрезентацию. Он покрутился на месте, показал все свои прелести, уселся на попу и начал поочередно поднимать передние лапы, как бы приветствуя Литу Михайловну. Старушка была в восторге. Она вообще любила животных, а уж таких миленьких собачек в особенности! Расчет Вольфрама оказался точен. Он покорил Литу Михайловну! Взял ее, как говорится, тепленькой!
Будучи в состоянии полного восторга от барбоса, домоправительница Семена Андреевича проговорила ласковым, полном нежности голосом:
-- Миленький, что же ты один-то? Заблудился? Потерялся? Кто же тебя такого сладенького оставил? Небось, с ума теперь сходят! Ну проходи, проходи, сейчас я тебя чем-нибудь угощу! Небось, голодный?
В ответ Вольфрам коротко тявкнул и опять завилял хвостом.
-- Хороший мой! Иди скорей за мной! – приговаривала старушка.
Вдруг прозвонил звонок в дверь.
-- Господи, совсем забыла! Это наш гость! Очень важный гость! – «пояснила» она собаке, - пойду, открою, а ты пока сиди здесь. Никуда не уходи, я сейчас вернусь!
И Лита Михайловна ушла.
«Да знаю я кто это», - мысленно ответил Вольфрам, - «Стишок вот вспомнил:
За столом сидит гость,
А во лбу торчит гвоздь!
Это я его забил,
Чтобы гость не уходил!
Да уж, чувствую гвозди тут не понадобятся! Здесь нужно что-то посерьезней!», - пробурчал барбос и стал медленно пятиться в дальний угол кухни.
Дальнейшие события развивались по описанному выше сценарию. И вот профессор Чертовой Кафедры закрыл глаза, подумав: «Это конец!» Вот тут-то и настало время, когда Вольфрам выбрался из своего укрытия, осторожно подкрался к двери и распахнув ее одним ударом мощной лапы, заорал во всю глотку:
-- Поберегись! А ну отдай меч, гад, и дерись как подобает мужчине!
Барбос опрометью кинулся на не ожидавшего ничего плохого Мыхнта Иревза и ухватил его острыми зубами прямо за филейную часть.
-- О-у-ы! – взвыл студент.
Хиразукури Семена Андреевича взмыл в воздух, проделал мертвую петлю и приземлился рядом со своим хозяином. Шуанг Джин же упал у ног Мыхнта и остался неподвижно лежать на полу.
Семен Андреевич не растерялся и занял боевую позицию. Он смотрел на крутящегося на месте студента, пытающегося отцепить от лучшей части своего тела безмозглую собаку, и все еще не мог поверить произошедшему. Правда, профессор четко осознавал, что сейчас не до размышлений. Пришло время активно действовать. Он подождал пока Мыхнт освободится от назойливого пса и дал ему знак, говорящий о том, что Семен Андреевич готов к бою, и дело стоит за студентом. Мыхнт поднял свой меч, и ухмыляясь сказал:
-- Семен Андреевич, может не стоит? Я же тебя, гнида, раздавлю! Ты устал, ты старый, а я молодой и полон сил! Подумай, профессор, еще не поздно!
-- Во-первых прошу относиться ко мне с уважением, молодой человек, хотя бы потому что я старше вас не на один десяток лет, а во-вторых вы, мой дорогой, поймите, силен не тот, кто молод телом, силен тот, кто сохранил молодость в душе! И мудрость всегда побеждает ум. Запомните это, молодой человек. Точный расчет ничто по сравнению с развитой интуицией! Итак, начнем. Я готов!
Слегка ошарашенный словами профессора Мыхнт занял исходную позицию. И началось! Вольфрам забился в угол и с интересом наблюдал за ходом развития событий.
Два тела поднялись в воздух и зависли там. Их мечи с лязганьем встретились и отскочив друг друга соединились вновь.
Зрелище это было завораживающим.
В какой-то момент показалось, что все кончено. Мыхнт нанес Семену Андреевичу удар такой силы, что профессор отлетел в самый конец огромной комнаты. Но рядом оказался Вольфрам, который лизнул профессора Чертовой Кафедры в щеку, и тот поднялся, вновь обретя необходимую для боя силу. Битва была не на жизнь, а на смерть. Ни бойкий студент, ни Семен Андреевич не оставляли противнику право на победу. Но если Мыхнт рассчитывал каждый удар, бился, так сказать, по заданной программе, то профессор действовал чисто интуитивно, как и предупреждал Мыхнта вначале. И, конечно же, он начал одерживать верх над студентом. Ведь интуиция очень мощная сила. И если знать как ею правильно пользоваться, то никаким «ученьям» не по силам будет справиться с ней. И вот профессор прижал к горлу студента свой верный Хиразукури. Не ожидавший такого поворота событий, Мыхнт взмолился:
-- Пощадите, Семен Андреевич! Я буду помогать вам во всем, я умный и талантливый! Пощадите…
Семен Андреевич смотрел в глаза несчастного студента. В них отчетливо читалась боль вперемешку с ненавистью, и в то же время полная покорность обстоятельствам. Студент, не надеясь на благородство профессора, уже мысленно прощался с жизнью. Семен Андреевич искоса поглядел на Вольфрама. Тот жестами и ужимками показывал, что студенту надо непременно отрубить голову и это как минимум. Профессор вздохнул и отвел от шеи Мыхнта свой меч.
-- Ну я так не играю! – вырвалось у ожидавшего крови и зрелищ барбоса.
-- И я так не играю, мой спаситель! – ответил Семен Андреевич. – Я так живу!
Студент лежал на полу с закрытыми глазами и тяжело дышал.
-- Поднимайся и уходи, - сказал профессор. – Я не хочу тебя видеть ни в своем доме, ни на своей кафедре. Впрочем, учиться в ИИСУСе можешь продолжать. Никто не узнает о прискорбном инциденте, произошедшем в моем доме. Ты и впрямь талантливый, хоть и трус… Но это твои проблемы. Разбирайся с ними сам. Я не люблю повторяться по нескольку раз. Поднимайся и уходи…
Мыхнт медленно встал, и дрожащими руками взял с пола свой Шуанг Джин.
-- Убери его, - проговорил Семен Андреевич. – Ты видимо не знаком с этикетом боя. По правилам оружие побежденного переходит в личное пользование победителя. Но так и быть, я оставлю тебе твой меч, а как только научишься в полной мере владеть им, заходи, поборемся… - устало сказал профессор. – а сейчас уходи…
Студент, опасливо оборачиваясь, понуро побрел в выходу. Семен Андреевич просто рухнул в кресло, и повернув голову к барбосу спросил:
-- Ты кто будешь?
Собака гордо прошлась по комнате, обошла три раза вокруг своей оси, снова стала знакомым нам Вольфрамом пронзительно красного цвета, и усевшись на филейную часть ответила:
-- Я, собственно, Вольфрам. Барбос дворянского рода и племени. Способность разговаривать унаследовал от моего отца Кобальта Йодовича. А такой прекрасный окрас мне достался от маменьки.
-- Я смотрю, с самомнением у тебя все в порядке. – заметил профессор. – А зачем ты помог мне? И как вообще ты узнал об опасности, угрожающей мне? Да, чуть не забыл, каким образом ты проник в мой дом?
-- Вопросы, вопросы, одни вопросы… - недовольно проворчал Вольфрам. – Я и так уже раскрыл вам, уважаемый профессор, слишком много. Но, все ж таки, на один вопрос я отвечу. Я помог вам, потому что я заинтересован в вас. Мне нужна ваша помощь. Помощь в освобождении Машеньки.
-- А-а! Так ты тот самый пес, принадлежащий моей подруге? Очень рад познакомиться, - Семен Андреевич устало протянул барбосу руку.
Вольфрам в ответ дал профессору мощную лапу. Состоялось «рукопожатие».
-- Ну что ж? Надо привести Литу Михайловну и Бориса Борисовича в чувство и продолжим. – сказал Семен Андреевич.
Барбос спросил:
-- Семен Андреевич, я надеюсь вы догадались, что тот самый разговор на вашей кухне, состоявшийся между вашими друзьями – это чистой воды липа?
Профессор кивнул головой:
-- Конечно, дорогой мой, я обо всем догадался. Реальность этого разговора равнялась нулю. Я сделал этот вывод еще в начале «путешествия». Не будем уточнять как…

***

Пришедшие в себя друзья Семена Андреевича явно не понимали в чем дело. Вкратце рассказав им суть произошедшего и познакомив их с Вольфрамом, профессор стал вслух размышлять о том, как им спасти Машеньку.
-- Мысли, что же она имела в виду? Мысли… мысли…
-- Думайте не о мыслях, Семен Андреевич, думайте о ней, о Машеньке, - задумчиво проговорил красный барбос. – вообще, лучше нам всем сейчас думать о ней. Наша нестандартная энергия должна преобразоваться, и сила нашей мысли вызволит ее из небытия!
-- Ну что бы мы без тебя делали? – совершенно очарованная Вольфрамом, сказала Лита Михайловна. Затем она села, как могла придала лицу умное выражение, закрыла глаза и чуть не лопаясь от напряжения, пробурчала:
-- Давайте думать о Машеньке! Я думаю о Машеньке… - медленно, растягивая слова, говорила старушка.
-- Прекратите этот балаган! – тихо сказал Семен Андреевич, от усталости не могущий кричать. – Лита Михайловна, дорогая, ведите себя нормально, а лучше вообще выйдите за дверь.
Обиженная старушка ворча поплелась к выходу.
-- Стойте! – вскричал Вольфрам и быстрее молнии ринулся к двери, преграждая путь Лите Михайловне. – Нам нужна энергия, и чем больше ее будет, тем лучше!!!





Глава последняя. Контакт.


Напряжение царило в воздухе. Борис Борисович медитируя, пытался создать контактную полосу, связывающую наш мир с небытием. Семен Андреевич и Лита Михайловна усиленно представляли себе Машеньку. Вольфрам ходил из угла в угол и раздавал указания:
-- Так, Боря, напрягись! Еще чуть-чуть! Лита Михайловна, не отлынивайте! Думайте о Маше! Вот вы идете вместе на кухню, вот вместе пьете чай, представляйте, представляйте!!!
В этот момент комната наполнилась сизым дымком, и в пространстве запахло гнилью. Затем запах гнили куда-то улетучился, и его сменил неизвестный доселе никому, сладкий, тягучий аромат.
-- Это запах смерти… - тихо прошептал Борис Борисович.
-- Странно, - сказал Семен Андреевич, - ведь она же не мертва. Откуда же этот запах?
Вдруг комната наполнилась еле слышным пением, то мертвые девицы пели свои грустные песни, о прожитой ими короткой жизни. Затем стали появляться силуэты этих самых девиц. Они были размытыми, но отчетливо проглядывались длинные распущенные волосы поющих, с вплетенными в них почти невидимыми лентами, и почти скрывающие голые пятки прозрачные сарафаны. Их пение было таким грустным, что Лита Михайловна зарыдала.
Сколько ни «шикал» на бедную старушку Вольфрам, все было бесполезно. Домоправительница Семена Андреевича рыдала навзрыд.
Потом полупрозрачные девицы начали водить хороводы, при этом продолжая свои грустные песни. Оба профессора и старушка уставились на них во все глаза.
-- Не смотреть! – дико заорал Вольфрам и кинулся на сидящих в неком отупении людей. – не смотреть! Закрыть глаза! Вы что не понимаете, что они влекут вас в свой мир?!?
Тем временем к поющим и пляшущим девушкам присоединились полунагие юноши. Они играли печальную музыку на неизвестных в нашем мире инструментах и подпевали девицам. Со стороны это было завораживающее зрелище. От юношей и девиц невозможно было оторвать взгляд. И только умный красный барбос крепко закрыл глаза и орал во всю глотку:
-- Не смотреть!
Наконец, справившись с непреодолимым желанием дальше наблюдать за чудным представлением, разыгрываемым перед присутствующими, Семен Андреевич силой воли заставил себя отвернуться и накинул плед на головы мало сопротивляющихся Бориса Борисовича и Литы Михайловны.
А «спектакль» продолжался. В комнату уже влетели многоголовые и многокрылые птицы, ведущие какие-то свои, непонятные людям разговоры. Да и вообще, помещение постепенно заполнялось живыми существами и атрибутами, призванными связать наш мир с миром другим. И вдруг в самом центре «действа» открылась воронка. Она очень быстро увеличивалась в размерах и вскоре поглотила всех девушек, юношей, странных птиц, все инородное, что было в комнате. Помещение опустело. И этот момент в самом его центре появились очертания силуэта.
Семен Андреевич вглядывался в фигуру, возникающую ниоткуда, и радость подкатывала к его горлу. Он уже видел это лицо, эту молодость и красоту, видел не раз, и во снах и наяву. Это была она. Та, которую он ждал все эти четыре года. Это была Машенька.
-- Как же долго… как долго я ждал тебя! – тихо, но отчетливо проговорил профессор Чертовой Кафедры.
-- Семен Андреевич? – удивленно спросила девушка. – Но как? Зачем?
Затем, оглядев комнату, она радостно воскликнула:
-- Вольфрам! Борис Борисович! Лита Михайловна! Как же я рада вас всех видеть!
Машенька сделала шаг вперед, но была остановлена кем-то, а точнее тенью, возвышавшейся за ее спиной.
-- Кто это? – возмущенно спросил Семен Андреевич.
-- Это… - девушка помедлила, - это я. Точнее это часть меня. Моя половинка.
Профессор недоумевал.
-- Но почему? Какое право имеет эта твоя, с позволения сказать, половинка не пускать тебя? Может я хочу тебя обнять?
-- Мы с ним из другого мира, он мертв. А мертвым нельзя вступать в физический контакт с живыми.
-- Но ты-то не мертва? – скорей утвердительно, чем вопросительно сказал профессор.
Машенька молчала, опустив глаза. Пауза явно затягивалась. Когда же напряжение достигло своего пика, девушка вдруг решилась и произнесла:
-- Понимаете, Семен Андреевич, дело в том, что спустившись в небытие, я очень хотела найти и помочь человеку, ради которого все это и было затеяно. Но я многого не знала. Я искала человека, а нужно было искать саму себя. И в итоге я его, человека этого, не нашла. Но я обрела больше, чем хотела. Я обрела себя. Дело в том, что моя жизнь на Земле выросла за пределы своей формы. Эта форма должна была умереть, чтобы энергия жизни смогла воплотиться в новом рождении, новой форме. То, что происходило тогда, побуждало меня претерпеть смерть внутри собственной личности. Ведь новая форма, новая жизнь всегда лучше, чем старая. Таким образом я обрела новую возможность, внешне выглядящую, как потеря. Я искала среди пепла - и открыла там новую перспективу и новое рождение.
-- Фу-ты, ну-ты, прямо птица Феникс какая-то, - саркастично «пролаял» Вольфрам.
-- Вольфрамчик, миленький, ну не надо… пожалуйста… мне и так тяжело…
-- А нам? Нам не тяжело? И вообще с какой такой стати …
-- А с такой стати, что мы являемся твоими хозяевами! И вообще не зарывайся! – сказал мужской голос.
Семен Андреевич огляделся по сторонам. Он и не догадывался кому мог принадлежать этот голос. Борис Борисович смирно сидел на диване, жестами показывая профессору Чертовой Кафедры, что это не он. Лита Михайловна говорит писклявым, дребезжащим голоском, так что слова, сказанные ранее, никак не могли принадлежать ей. И тут Семен Андреевич повернул голову в сторону Машеньки.
Тень, все время стоявшая за ней отделилась и вышла в свет. Это оказался довольно приятной внешности мужчина, с симпатичным, немного бледным лицом, и очень светлой, открытой улыбкой, с которой он внимательно смотрел на барбоса. Последний же уселся на попу, прижал к голове уши, пару секунд изучал дядьку, и вдруг заскулил и опрометью кинулся к нему.
-- Помер-ранций!!! Р-рррр!!! Хозяин!!! Др-руг!!! – от радости рычал Вольфрам.
-- Ну что ты! Тихо, тихо… Я снова с тобой! Теперь все будет хорошо! – говорил, поглаживая барбоса неведомый Померанций.
-- Семен Андреевич, - обратилась к профессору Машенька, - у нас мало времени, поэтому я хотела сказать вам, что улыбка вашей сестры перед смертью означала то, что это была последняя реинкарнация ее души, и она с чистой совестью отправилась в загробный мир. Где она точно – в бытие или в небытие, сказать не могу, но мы часто видимся, она прекрасно выглядит. Правда, она сейчас в астральном теле Альберта Эйнштейна, оказывается, она была последней его реинкарнацией… в общем, все так запутанно… Единственное, что я могу сказать это то, что вы, профессор, ошибочно полагали, что надо изучать природу смерти, а нужно было положить все силы на изучение жизни! – ее голос становился все тише и тише. - Но вы, Семен Андреевич, верьте, у вас все будет просто отлично, просто очень хорошо! Я это знаю! И вы знайте! – речь девушки становилась сбивчивой, казалось, она теряет силы. Да и силуэт, ранее так отчетливо видимый профессором, начал постепенно меркнуть.
-- Пора, Машенька! Пора… - тихо произнес Померанций.
Машенька оглянулась на свою «половинку» и покорно кивнула головой. Тогда Померанций достал из кармана длинного белого плаща с капюшоном кусочек серого мела и начертил вокруг себя, Машеньки и Вольфрама круг.
И все начало исчезать. Исчезли лица, исчезли фигуры, исчез приторный запах, запах смерти, как сказал Борис Борисович Бесноватых, и, наконец, исчезли сами силуэты двух, когда-то живых людей, и красного до рези в глазах барбоса со странным именем Вольфрам.


***

Семен Андреевич открыл глаза. Ему явно не здоровилось. Он сидел в своем любимом удобном кресле и… Постойте, это уже было!
Доля секунды понадобилась профессору, чтобы вспомнить все, что произошло. Он подскочил на месте, всхлипнул, и рухнул обратно в кресло. Тут же его домоправительница Лита Михайловна как-то явно суетливо принесла чай, поставила поднос, и охрипшим голосом осведомилась о здоровье «своего Сени».
Семен Андреевич удивленно оглядел комнату, в которой, по его воспоминаниям, совсем недавно кружили хороводы мертвые девицы, и вроде бы даже… нет определенно! в ней находилась Машенька, загадочный Померанций и красный барбос Вольфрам, и громко крикнул:
-- Что происходит? Что происходит в этом доме?
Лита Михайловна отшатнулась и испуганно залепетала:
-- Что ты, Сеня? Что с тобой, милый? Все в порядке, успокойся! Тебе надо просто отдохнуть! Отдыхай, оставляю тебя, - приговаривала старушка пятясь к двери.
Профессор Чертовой Кафедры устало закрыл глаза. «И правда, пора бы мне отдохнуть… Пора на вечный покой…», - подумал Семен Андреевич.
-- Да нет! Рано вам еще, глубокоуважаемый, отдыхать! Да и вечность вас подождет… Успеете еще, - раздался голос из соседнего кресла.
Профессор медленно открыл глаза. Перед ним, отделяемый маленьким стеклянным столиком, сидел человек. Точнее человечек. Выглядел он несколько комично. Маленький, черноглазый, с круглым животиком, он курил невозможно вонючие сигареты, и по-видимому был настроен общаться. Семен Андреевич устало сказал:
-- Ну что вам еще от меня надо? Вы и так забрали все, что имело хоть какую-то ценность в моей жизни! Что еще вы хотите? Мою душу? – профессор вопросительно посмотрел на черноглазого. – так забирайте! Зачем она мне теперь?
Человечек затушил, наконец, свою вонючую сигарету, помолчал пару секунд, и ответил:
-- Не разочаровывайте меня, глубокоуважаемый профессор! Ну что ж вы так сразу, душу… Да не нужна она нам! У нас этих душ… О-ооо!
-- Хорошо. Тогда что вам от меня надо? – безразлично спросил Семен Андреевич.
Маленький опять помолчал.
-- Уже ничего. Вы, глубокоуважаемый, дали нам все, что от вас требовалось. Теперь мы оставим вас в покое, - произнес он.
-- Не понимаю, ничего не понимаю, - профессор схватился за моментально заболевшую голову. – может вы объяснитесь?
-- Всему свое время, уважаемый, - ответил черноглазый. – А сейчас давайте кое-что проясним. Итак. Вы, глубокоуважаемый профессор, оказались очень и очень интересной личностью. Мы не разочарованы в том, что наш выбор пал именно на вас. Вы сделали достаточно много, чтобы считать, что наш опыт удался.
-- Постойте, постойте! Какой такой опыт? И вообще, говорите по существу.
Человечек внимательно посмотрел на Семена Андреевича, всем своим видом давая понять, что он готов отвечать на любые вопросы профессора. Семен Андреевич приободрился.
-- Для начала я бы хотел узнать где Машенька, где Вольфрам, где Борис, где они все?
-- Борис Борисович Бесноватых, ваш, насколько я знаю, заклятый друг сейчас спокойно сидит внизу, на кухне и пьет чай. А кто такие Машенька и Вольфрам, я, извините, не знаю, - спокойным голосом сказал черноглазый.
-- Да что вы мне голову морочите? А то я не знаю, что это ваших рук дело! За идиота меня считаете? – вспылил профессор Чертовой Кафедры.
-- Упаси вас Мудрость, уважаемый! – человечек вскинул вверх руки и даже привстал. – Кто сказал вам такую глупость? Я действительно не понимаю о чем вы говорите! Какая-то Машенька! Какой-то Вольфрам!
-- Тогда зачем вы приперлись? – Семен Андреевич готов был растерзать непрошенного гостя.
-- Я, как вы, глубокоуважаемый, утверждаете, приперся, чтобы кое-что прояснить в вашей жизни. – спокойно ответил гость.
-- Ну так проясняйте, - обреченно сказал профессор.
-- Хорошо. Только слушайте и не перебивайте меня, уважаемый профессор. Итак. Ничего из того, что вы сейчас помните не было на самом деле. Не было Машеньки, не было красного барбоса Вольфрама, не было вашей замечательной лекции, не было небытия, короче говоря, ничего не было. Все это плод вашего больного воображения. Вы больны, уважаемый Семен Андреевич. Знаю, это может ранить вас еще больше, но, прошу вас, глубокоуважаемый, откройте, наконец, глаза! Вы уже пять лет находитесь в больнице для умалишенных.
И Семен Андреевич последовал совету странного человечка. Он открыл глаза. Не просто открыл их, а по-настоящему разлепил веки. Та картина, что он увидел, выглядела удручающе. Он действительно сидел в больничной палате, на кровати, застеленной застиранным выцветшим пледом, а напротив на жестком стуле сидел маленький черноглазый, с круглым животиком человечек, в белом больничном халате.
-- Но как? Как такое могло произойти? – недоумевал профессор.
-- Мне очень жаль, - удрученно сказал «доктор». – еще раз повторюсь, мне очень жаль, глубокоуважаемый профессор, но это реальность. Как бы ни была она печальна.
-- И что теперь делать? – все еще не верил в происходящее Семен Андреевич.
Человечек помолчал немного и, внимательно посмотрев на «пациента» ответил:
-- Ну что теперь сделаешь? Придется вам, уважаемый, свыкнуться с мыслью, что теперь все будет несколько иначе в вашей жизни. Мы применяли к вам разные методики лечения и добились кое-каких результатов. Но их действие оказалось непродолжительным. Каждый раз, когда у вас, уважаемый, наступает ремиссия, и нам с коллегами кажется, что вы выздоровели, буквально через несколько дней вы впадаете в глубокий транс и вновь переживаете вымышленные вами события, главными героями которых являются уже упомянутые вами Машенька и красный барбос Вольфрам. Причем переживаете вы, глубокоуважаемый, их так, как будто это происходит на самом деле и вы участник этих событий. Это «действо» отнимает у вас и у нас много сил. Сил и моральных и физических. И самое печальное, что в какой-то момент вы можете не захотеть вернуться оттуда, и тогда мы станем бессильны. – он помедлил, как бы давая профессору осмыслить сказанное. Затем продолжил:
-- Правда, в дальнейшем у вас, уважаемый, снова наступает ремиссия, но ремиссия, как это ни плачевно, временная. Тогда вы становитесь адекватны, все осознаете, все понимаете, но потом все начинается сначала.
Семен Андреевич молчал. Он был настолько шокирован услышанным, что у него просто не было слов. Его охватило отчаяние.
В это время распахнулась дверь палаты, и в комнату вошла… Лита Михайловна.
-- Лита Михайловна, дорогая, ну хоть вы-то мне верите? Вы же с детства меня знаете! – с мольбой в глазах пролепетал в конец отчаявшийся профессор.
Старушка перевела взгляд на черноглазого. Тот почти незаметно кивнул ей, и она испугано и как-то очень быстро заговорила:
-- Конечно, конечно, Семен Андреевич! Я вам верю на все сто процентов! Да, я знаю вас с вашего детства, да, помогала вашей матушке, покойнице, - она осенила себя крестным знамением, - воспитывать вас! Да верю я вам, верю!!! – и несчастная старушка попятилась обратно к двери.
Семен Андреевич попытался было встать с кровати, чтобы остановить свою домоправительницу, а может и теперь и не домоправительницу вовсе, но не смог. Ноги не слушались его. Он захотел было крикнуть, чтобы она осталась, не уходила, но с удивлением, а потом и с отчаянием осознал, что и голос ему неподвластен. Вдруг глаза его перестали видеть свет, уши перестали слышать звук, и он провалился в какую-то глубокую, черную, бездонную яму.



***

-- Очнитесь, Семен Андреевич! – прозвучал родной голосок прямо над ухом профессора.
Но ему не хотелось открывать глаза. Ему вообще ничего не хотелось.
-- Плохо дело! – «пролаял» другой голос. – Помрет еще тут! Этого нам только не хватало! А потом меня посадят! Лет этак на …дцать! И будет митинг! Большой митинг. Люди с транспарантами выйдут на улицы городов и стран, и будут орать: «Свободу красным собакам! Амнистию! Долой власть! Долой дискриминацию животных!». И я выйду, весь такой красивый, в кожаных штанах, и люди будут кричать: «Ура! Да здравствует красный барбос! Ура!!!»…
-- Эй! Мечтатель! – перебил первый голос второй. - Угомонись уже и начинай действовать!
-- Ладно, ладно, уж и помечтать нельзя!
В этот момент что-то теплое и влажное коснулось щеки Семена Андреевича. Ему сразу стало лучше и он попробовал открыть глаза. То, что увидел профессор на этот раз, показалось ему сном. Над ним возвышались две фигуры. Первая принадлежала Машеньке. Вторая Вольфраму. Семен Андреевич в очередной раз не поверил своим глазам.
-- Что, у меня опять приступ? – удрученно спросил он. Голова немилосердно ныла.
-- О чем это он? – спросил Вольфрам у девушки.
-- Откуда я знаю? – ответила та, - видимо ему все еще плохо!
Семен Андреевич устало обвел взглядом обстановку. Он лежал на своем диване, в своей комнате, в своем загородном доме, а над ним озабоченными лицами стояли все, кого он любил. Машенька, Лита Михайловна, Вольфрам и его заклятый друг Борис Борисович Бесноватых.
Как только взгляд профессора касался чьего-то столь дорогого ему лица, на этом лице сразу же появлялась улыбка. Все были счастливы. Счастливы оттого, что ему, Семену Андреевичу, профессору Чертовой Кафедры, Института по Изучению Способов Умственного Совершенствования стало лучше.
«Да, пусть это не реальность, пусть очередной приступ… но я хочу так жить! Каждый человек имеет право на счастье… мое счастье здесь, с этими людьми и с этим барбосом! Я остаюсь!!!» - подумал Семен Андреевич. И остался.




Эпилог.

Сидя на качелях из облака, маленький черноглазый человечек с кругленьким животиком и очень вонючей сигаретой, задумчиво глядел вниз. Совершенно определенно было то, что он ждал кого-то. И этот кто-то появился абсолютно внезапно, просто материализовался из воздуха. Будь уважаемый читатель там, он несомненно бы узнал того, кого ожидал черноглазый. Это был тот самый буддистский лама, который частенько, особенно по вторникам присутствовал на астральных собраниях у Семена Андреевича.
-- Ну как, убедился, глубокоуважаемый? – с долей самодовольства и даже некой гордыни спросил черноглазый. – Прав я был? Ну согласись, что прав!!!
-- Не соглашусь, - медленно ответил лама. – Ты использовал неразрешенные, если не сказать запрещенные методы, чтобы добиться своего. – лама замолчал. – Зачем ты убедил профессора Чертовой Кафедры в его сумасшествии? Ведь на самом деле этого не было и нет! Так зачем?
-- Ну, глубокоуважаемый, ты меня разочаровываешь! Зачем, зачем? Чтобы спор выиграть! Ты же знаешь, я великий игрок. Ты мне лучше скажи, что мы имеем в итоге?
Буддистский лама повертел в руках какую-то палочку, и задумчиво сказал:
-- А ничего. Кроме еще одной искалеченной судьбы. Я, например, не согласен с таким положением вещей. Не знаю как ты, а я намерен подать прошение об изменении участи «актеров» этого «театра».
Черноглазый нахмурился и сделав большую затяжку, ответил:
-- Ну что ж, глубокоуважаемый, право твое. Но все ж таки, я попрошу тебя не рассказывать там, - он указал рукой вбок, - о том, что знаем только мы двое.
-- Хорошо. Я утаю сей факт, но считаю, что ты обязан извиниться перед каждым членом нашего с тобой спектакля. В качестве извинений с твоей стороны я требую, чтобы ты даровал им самое ценное, что есть в их мире – жизнь.
Черноглазый ухмыльнулся:
-- Да-а, вот к чему приводят невинные, на первый взгляд, забавы двух ангелов – черного и белого. Вот к чему, глубокоуважаемый, приводит их разгулявшееся воображение! Ладно, так уж и быть, дарую я им жизнь! Пусть поживут, помучаются на Земле, - сказал он и начал производить странные манипуляции руками... – И пусть они будут счастливы! Например, пусть будут мужем и женой, или дедом и внучкой… Но скажи мне, глубокоуважаемый, что мы будем делать с этим нерадивым студентом Мыхнтом?
-- Я так понимаю, он не выполнил твоего гнусного намерения? – спросил лама.
Черноглазый усмехнулся:
-- Да уж! Не выполнил…
-- Так отправь его в Небытие. Пусть совершенствует бои на мечах!
Громкий хохот двух глоток прокатился по облакам. Отсмеявшись вдоволь лама вновь задал вопрос:
-- А как же собака?
-- Будет им и собака, и не собака даже, а красный барбос Вольфрам, мечтающий о кожаных штанах! И да пребудет с ними Мудрость!!!



Конец.