Преодоление. Часть 1. Прыгуны. Глава 38. Сбылись ожидания желторота

Глава 38. Сбылись ожидания желторота

«Тарелочка с голубой каёмочкой»

В маленькой клетушке-спальне, обнявшись, лежали в полусумраке, на переворошённой полуторке кроватке, Вадим и Мария. Электроосвещение в прихожей, исходящее от лампочки малого накала, при всех раскрытых нараспах дверях как единственный зритель только что завершившегося — кипучего и взбалмошного, совокупления двух человеческих особей, — изъявляло отстранённое фигурирование с дальности малометражной двушки. Совокупившиеся, вымотанные внезапной пылкостью, которая привела к обоюдному сексуальному пресыщению, выморив их до устатка, доведя до слабосилия и обмякания — пребывали затихшими, покоящимися рядышком. До сладенькой истомы опусташённые, сластолюбивцы обретались в расчудесном плотском млении, как бы зависши в отупелом ошизении. Едва помещаясь вдвоём на узенькой коечке, лишённые одеяний, раскинувшись запутанными в переверченном одеяле на приведённой в разгром постели, недавние «безумники», любовно охватившись руками, неосознанно, скорее инерционно нежились, после содеявшегося любострастного неистовства — и думалось, что они подчистую запамятовали о существовании окружающего мира. Создавалась кажимость, будто они позабыли о заботах и чаяниях округ охватывающей их недоброжелательной невыдуманности. Не шевелясь и бездействуя, каждый находился в сугуболичном расценивании случившейся оказии. Отождествляясь с ангелочками, представшими перед госпожой Любовью, Вадим и Мария (помышлялось) лелеялись осчастливленными высветившейся признанностью их сердечного союза и наслаждались потусторонними помыслами — воспарив над низменным и мизерабельным.

Дочиста голенький Вадим, расслабленным телом, разбуженным и расцветшим сердцем воспринимал присутствие обнажённости — впритирку прижавшейся к нему, Марии. Они настолько плотно примыкали телами, что Вадим чутко-пречутко осязал и ровное беззвучное дыхание любимой, и бархатистость её соприкосновенности. «Машенька!» (как самопроизвольно отныне раздавалось у него в голове), с прикрытыми веждами и полуприкрытым бутоном уст, вероятно грезила о чём-то сокровенном. Её личико расплывалось в блаженной улыбке, источающей истому и услаждение. Приникнув головкой и туловищем к Вадиму, змееподобно обвивши его торс разбросанными вразнотык изящными обнажёнными конечностями, пассия приносила мужчине соприкасанием невероятнейшее всеблаженство. Вадим даже не скумекал, каким-таким образом вся эта «секси-вакханалия» стряслась?! Как будто надиктованное блудодейство творилось под гипнозом! И ведь произошла, так называемая, «сексотерапия» — вопреки ожиданию. Как бы заневедь. Непредсказуемо. Даже стихийно! В невменяемости. Словно оба вдруг спятили. А бесстыдные оголтелость с распущенностью воспоследовали именно в следствии непродолжительного помутнения их рассудка. Ведь только Вадим возникнул, только перешагнул порожек квартиры, и возлюбленные, распалённые яростной страстью, вдруг охватившей их, и доведшей до обстояния аффекта набросились друг на друга. Де-факто! Никаких прелюдий. Ни заигрываний. Ни намёков. Ни притязаний. Никаких заманиваний и договорённостей: хлоп — и он раздетый. Хоп, и — раздета она! Остальное — туман впересыпку со вспышками приятностей и ненасытностью. Скороспелость страстей и поспешность взаимодействий, вершились в сумасбродном эфемерном полусне или даже — в шальном пароксизме! И только осиротелые пожитки, вереницей остававшиеся валяться от порога до кровати, изобличали их стремительный путь. Он смутно помнит, как усладительно, будто хмельной безропотно поддавался нажиму и принуждению со стороны возлюбленной. Как подтанцовывая и кружась, они импульсивно и скомкано тискались в объятьях, не считаясь с приличиями … орудуя на взаимном опережении и вовсе не думая: об удобствах неудобствах, о сообразности или неосмыслённости творимого. Малосопоставляясь с реальностью, на ходу срывая одежды (не щадя ни пуговиц, ни застёжек-молний!) — ввалились в спаленку, где экспансивно стягивали последние элементы нижнего белья. И как одержимые, не разбирая ни спальных принадлежностей ни устраняя акрилового покрывала, сходно с безумцами, изголодавшимися по теплу и ласке — упали в постель! Неадекватность, представлялась ещё более возбуждающей, дразнящей и до нестерпимого сладостной. Инстинктивно подчиняясь приказам: догадываясь и предполагая — он выделывал, как ему впечатлялось, немыслимые продерзости. А сопричастница подыгрывала: или словесами … или уступчивостью, в виде предоставления позировки, направляя волшебнейшими пальчиками. В конце концов они воеденились в безудержность плотской любови. Или как можно было бы ещёжды оправдать столь торопливые и покомканные неблагопристойные деяния существ вершинной ступени земной иерархии??? Как можно было бы ещё назвать только что сотворившуюся непредвиденность?!

Буквально полчаса назад, он — новоявленным «Ромео» припарковался у подъезда. Сцапывая сумку и закидывая ремешок на шею, он в нетерпении вырвался из салона. Хлопнув дверцей, влюблённый, мотыльком пропорхнул к «заветному крыльцу-подъезду». Порывно пошпынял пальцем по кнопкам домофона, набирая код, потянул и … запиликав, металлическая «дверища», сонливо отверзлась. Со спортивкой на пузе, он резвым кенгуру метнулся в доступ. Подскакивая и неуимчиво мчась вверх, перемахивая через три-четыре ступеньки, он как снежный барс рвался к заветной двери, обожаемой и ожидающей его, «Джульетты». Не помышляя ни о какой близости, мальчишка неистово давил (не ослабевая нажима!) на кнопку звонка. Его одолевало ликование. Настежь, с обыклым благовонием лаванды, распахнулись врата «Рая». Припомнились, разом разведённые руки и его звонкий возглас, извещающий любимой благостную весть, что он — таки «принёс обещанные денюжки»! И только счастливец переступил порог, ворвавшись в тихую гавань, только протянул бесценное преподношение «на тарелочке с голубой каёмочкой» как Мария, не поведя и глазом, и не вслушиваясь в ошеломительные заверения о весточке-сенсации, отшвырнула пухлую спортивку наотлёт, в угол прихожей, как ненужную тряпку, захлопнула дверь и … набросилась на него — как бесноватая, как изголодавшаяся по свежей кровушке вампирша. Прильнула губами к губам … да нет, впилась! Присосалась к его рту и неожиданно спрыгнув, потащила обалделого, невменяемого вглубь квартиры. Они завертелись, закружились меж тесненьких стен как по широченному залу, тычась о стены и мебель, второпях раздевая друг друга, в трясучке сдирая и роняя тряпьё. И ему не казалось, что он излишне многажды (замолкая лишь при поцелуях) признавался в любви. Перецеловывая и тиская женские прелести, он, как заведённый, заезженной пластинкой трындычил: «Люблю. Люблю тебя! Ты, самое дорогое существо на Белом Свете!» И при всех этих сладостно-ярких и чётких ощущениях, при буквальном прочувствовании физической восторженности (до самозабвения!) … «он» вошёл в неё — в её сочные недра — и испытал величайшее блаженство! Ему вожделелось утопнуть в этой ёмкости счастья. Их тела забились в неистовой тряске, вколачиваясь в единое целое. И на пике экстаза, что-то горячее — сладчайшей приторностью, рывками, из него — через фаллос, порывисто выплеснулось вовнутрь Марии и … осталось в ней.

И помыслы опрокинулись с триумфального оживления в трясину низкого и болезненного терзания. Будто дьявол хохотнул на ухо и он — теперь должен люциферу! Гарантированно — он должен был бы обрести выплеснувшуюся на верха беспредельную радость. Восторг! Наконец он стал полноценным мужчиной! Но почему-то не было торжества от впервые изведанных, как предусмотрено природой, семяизвержения и оргазма. Его угнетала, поперёк благорассудительным ожиданиям, нахлынувшая нежданно — несвоевременная подавленность. Кульминация наисладчайшего сексуального перевозбуждения переросла в бурливые угрызения совести с вызывающим тошноту омерзением. Несвоевременным. Ни к месту выдавшимся! Он никогда не изведывал сходных мощных атак срама и гадливости. Нет, бывало … после постыдных сеансов онанизма, его посещали кратковременные нравственные раскаивания. Но это была (что кабалило!) лишь неприятная констатация повторяющегося осмысленного факта, что он — онанист. Посмешище! Единственно — что только не бегает по парку за девчатами, оголяя причиндалы. От думок таких, коробило! Хотя и уверялся, что большинство мужчин, по ребячеству, когда-нибудь, но обязательно пробуют «погонять лысого». Даже женщины мастурбируют! Потому испытывал лишь пустяшные смущения, ибо бремя самоудовлетворения складывалось без свидетелей — перед порнографическим снимком или плодом фантазии, а не в присутствии любимого человека. И это не так сокрушительно! Будь он специалистом, врачом, (зная объяснимость) диагносцировал бы посткоитальную дисфорию. (Впрочем, Вадька и словечек-то таких слыхом не слыхивал.) И прочитывалась ему анормальность, и в возмущении спрашивалось: «Что я — психбольной?»

Углублённый во вспоминание, притомившись недвижимой позой, Вадим захотел повернуться на бок; легохонько перевалившись, осмотрительно сгибая и вытаскивая из-под рядом лежащего тела раскинутые конечности, он бережно притиснулся ближе, покрепче обняв Марию. Одна из налитых мясистых округлостей дремлющей и разнежившейся женщины, невзначай стиснутая прессом двух тел, на мгновение вздулась и, упрямо колыхнувшись, внезапно высвободила в эллиптической форме ареолы крупный розовый сосок. Таки напрашивалось: это он сам маняще вывалился напоказ! Испытав наиглубочайшую негу, Вадим некоторое время дремотно процеживал ономнясь пережитое, сквозь сито уяснения пришедшегося. Заново перетряхивал воображаемое неистовство и ту разгоречённость обладания женщиной, вторительно смакуя опробованные восприятия и неуследимо — провалился в сон. И снова как живьём приснилась Мария. Повторительно или как было думано-передумано вновь пригрезились любовные заигрывания и несдерживаемые усладительно-волнительные исполнения. Исступление картинно воссоздавалось, но на сей раз ретранслировалось с какой-то даже гораздо пущей чувственностью и полнотой переживаний или предельно, что ли насыщенными ощущениями. И ясней ясного, что получалось так — от уже изведанного им плотского прозрения. Во сне вытворялось такое!.. однако сновидение, оно-таки и есть сонное видение, неподдающееся ни пониманию, ни руководству. В конце концов пламенный экстаз обернулся поллюцией. Изведавши вновь кульминационное исторжение, Вадим ублаготворённо воспрянул ото сна, всеохватно раскрыв вежды. Только теперь он мир перципировал по-старому — уже безболезненно и уравновешенно, без давешних неуместных тревог, терзаний и раскаяний. Потёмки комнатушки, встретили его оклемавшимся или в коей мере оправившимся от никчемных давешних себябичеваний и критиканств, застигнув неопытного любовника ободряющей прохладцей и стереотипной буднишней явью. Возлюбленная обок отсутствовала. И Вадик, моментом смекнув и опрокинувшись боком через постель, подскочил на ноги и голяком босыми ногами пошлёпал, зарысил на кухню. И подлинно. Мария сиживала в халатике за кухонным столом, к нему спиной, и не могла видеть его прихода. Знатной горкой перед ней красовались, долею потрёпанные, уложенные в штабеля, опоясанные широкими банковскими лентами, стандартные упаковки банкнот. Девица в раздумьях ноготком поглаживала по поверхности самой верхней пачки, выводя хаотичные узорчики, и, мнилось, что она с грустью любовалась именно этими своими беспорядочными малеваньями. Вадим втихомолку подкрался и нежно охватил её стан со спины. Вице-венец творения вздрогнула, но тут же умильно расслабилась.

— Ты проснулся, дорогой? Представляешь, милый, я, наверное, сотню раз кончила … — Мария томно закатила глазки, потёршись затылком о его грудь, прожурчала. — Вот, ознакомляюсь с содержимым твоей сумочки. И скажу, это прямо-таки невидаль … клад какой-то! Но зачем так много?! Мне не нужно столько … я пошутила! — Задрав голову и заглядывая из неудобной позиции ему в глаза, она залебезила. — И потом, любимый, у меня какое-то двойственное чувство. В некотором роде, я рада — безумно рада! — и благодарна … с другой стороны, меня обуревает страх … Откуда, откудова так много денег? Я не ожидала такого фурора. Назвав немереную астрономическую цифру, я рассчитывала, что ты откажешься от невыполнимой затеи. Где ты их взял??? Я никогда не видывала этакую кучу штатовских долларов!

Вадиму привиделась приятной восторженность любимой подруженьки. Вот только обговаривать и перетирать преступное деяние, совершённое им текущим удачливым деньком, не хотелось. А оконечный вопросик его вообще напряг. Он представился ему колючим и весьма опасным, от которого Вадим было смешался. Особенно не понравилась интонация выговаривания, где нотки ошиломления перевивались с окраской изобличения. Но тут же найдясь и состроив невинную ужимку, в разрез вопрошанию проверещал:

— А ты когда-нибудь пробовала настоящее Каберне Совиньон? — он постарался разрядить обстановку и переключить болтовню на другую тему, — например, бутылка Шато Марго стоит несколько десятков долларов. Вино, для производства которого, собирается виноград в Бургундии со склонов Кот-де-Нюи, во Франции. Кстати, чудесный напиток! — Вадим припустился и — втёмную, почитай, наудачу клепал хвалебное крошево. Он озоровато-песенно разукрашивал дифирамбами пропиаривание вина и голос его переливался свежим плавным тембром и игривостью. — Бальзам, с мягким премилым фруктовым вкусом, уникальным характером и бархатной насыщенной текстурой. Дорогущее!

Вадимчик распевал заливистые песенки, буквально, тыча пальцем в небо, потому как был уверен, что Мария вряд ли на эту тему достаточно осведомлена. Если вещать по-честному — он и сам ни разу не пробовал настоящих вин. Но однажды, он присутствовал при обсуждении родителями аналогичных «таковских» разбирательств. В ту недалёкую пятницу они, просматривая промоционный журнал, вычитывали во всеуслышание, что самые дорогие вина в мире могут обойтись в стоимость годовой аренды квартиры или даже больше. В общем, кое-какую информацию он запомнил и тотчас возлагал упования воспользоваться выхваченными клочками сведений, намереваясь скучить броскую словесную «окрошку» — ну или нешто наврать.

— Нет Вадим. Не заговаривай мне зубы. — Строгим, безапелляционным голосом пресекла Мария его выворачивания. Ей причудилось, шестым или может каким ещё чувством, но она предвидела подкрадывающуюся поруху, а то и трагедию. «Наконец-то я встретила долгожданную любовь. Скорее всего последнюю!» И ей вспомнились слова незабываемой песни в исполнении Анны Герман. «Всего один лишь только раз цветут сады в душе у нас!» Марии размышлялось. «Я должна спасти нашу Любовь, а значит: ситуацию, надобно захватить в собственные руки. Вадик, он же такой опрометчивый — неосмотрительный, слишком поспешный. Мальчишка!» Печалилось ей. Вадим, глядя на неё, начинал нервничать. Он расчухивал, что правду-матку воспрещается разоблачать, но и как отвертеться от расспрашиваний — не знал.

— Любимая. Вкусняшка моя. Давай договоримся, что ты никогда не станешь спрашивать меня о происхождении этой кучи бумажек. В конце концов, это ведь благодатный шанс исцелить твоего сына и порвать с оплачиваемой любовью. Мы поженимся и впредь ты будешь только моей. — Вадим отольнул от Марии и, торопко прошагав (потому как на пикометр стеснялся оголённости, хоть и ведал что «внук Аполлона»), задирательно раскинулся напротив. Распялив напускную улыбищу во весь портрет, он преисполненный достоинством, устремлённо и таинственно вглядывался в собеседницу и лишь в полприщура декламирывалась в его очах с поволокой обеспокоенность … напоследок он кинул шуткой, — с тебя магарыч!

— Да, здоров-во! — она страдающе прикусила концевые две буковки и полоснула, полными жгучести и сопереживания, глазами по Вадиму. Не утрачивая величавости, но покрываясь пунцом Мария просительно пролепетала:

— Вадимка, но к чему беспричинные таинства, разве после произошедшего … — герл-френд запнулась, но продолжила, — мы не самые близкие люди? Уверься! Меня не снедает любопытство … не подумай пристрастно. Не воображай, что я какая-нибудь вамп или сварливица. Просто у меня кора головного мозга набекрень — я дьявольски трушу! И страшусь за тебя. Нет! За нас. Мы намеревались начать жизнь с красной строки — переметнуться на новый абзац. Но в этих бумажках я вижу скользкую даровщинку, нежели спасение. Саван. — И тут же воспрянув, твёрдым и не допускающим никаких дальнейших обсуждений голосом, заключила. — Я должна знать, чего опасаться. Как бы не набедить. Кто знает, какая гадость может предстать передо мной … перед нами. Вдруг эта гнусь злобная и судьбоносная?!

Видя, что за спасибо не отделаться, Вадим скорчил недовольную физию. В думалке прокрутилось. «Что, она теперь всегда так будет кабалить? — кабы не обабиться». И он деланно беспечально вытеснил из припасённых запасов:

— Не стремайся! Я одолжил эти гринбэки. Так что будь покойна … блин, замордовала расспросами!

— У кого? — скептически напирала Мария, пропуская высказанность обиды мимо ушей и предугаывая несуразицу или даже балабольство. И этот лаконизм удивления — его пригвоздил буквально к стенке. Он не настолько придирчиво приготовлялся к нахрапистым расспросам! но и, полагайте, молниеносно нашёлся.

— У дружбана. У Понтяна. — Ляпнул первое, что поспешило взбрести на ум.

— А что Понтян — миллиардер? Меценат? Кто он такой??? — куда значительнее уверяясь в его вранье, нападала Мария на возлюбленного. И чем явственнее она разгадывала брехню, тем обширнее её охватывало недовольство плутовством обожаемого мужчины. Её тревожила сама возможность такой постылости, ибо на её сугубый расклад данная ветреность близилась чуть ли не к предательству.

Поначалу Вадим затерялся в загогулинах мозговых изломов. На три-четыре секунды окаменел. И вназвесть взорвался:

— Слушай, тебе требовалось баблище, чтобы оперировать сынульку. Ты даже занялась позорной проституцией! Что ты выё … — запальчиво и озлобленно, он в раздражении чуть было не выматерился, но, в конечную секунду сдержавшись, кое-как вывернулся, — … шкиваешься? — довершил парень не слишком забористо.

Мария, едва удерживаясь от рыдания, захныкала.

— Ну, пожалуйста, скажи правду, пусть даже горькую … успокой сердечко … иначе места себе не найду …

«Ну, начинается. Натаскивал пахан, что с женщинами вечные проблемульки возникают!» Хмурясь и осмысливая инициативу сложившегося разногласия (досадного и наверняка очередного, не последнего!), Вадим начинал злиться. «Впрямь, как в доподлинной семейке!» И впервинку! — что-то антипатическое по отношению к слову «семья» прокатилось через его бурливый многогранник сознания. Жгуче резануло ледяное постижение. «Свобода-то моя — уже на грани уничтожения. Впрочем, нетути, утратил уже!» Угодив в закорючливую ловушку, он не ведал как из неё выбраться. А ведь он, почитай, сразу задумывал не сообщать правды. Будучи наслышанным, и имеющим немаленький от родительских схлёсток опыт и компетенцию, что раскрытая подноготная ни к чему позитивному и обстоятельному не приводила и никогда не приведёт, он напрягся. Тем паче — теперь он настоящий мужчина! А, следовательно, сам должен разрешать всякие пиковые неурядицы, денежные заботы, неприятности, сложности, а не делить их с кем-то пополам или уж тем паче перекладывать тяжесть бремени на хрупкие женские плечи. Однако Машутка застигла его врасплох, и хоть он не отваживался немедля посвящать любимую, как он сам подразумевал, в сугуболичные затруднения, ловил себя на тяжком доводе, что всё-таки придётся открыться. Заострённый взор её был настолько строг и пронзителен, что мужчина ощутил себя львом в вольере, загнанным в угол. Он и представил себя львом и огрызался, и рычал как лев (пусть не вслух) … но перед ним восседала его львица — грациозная и царственная особа! — которую не только нельзя обманывать, но и обмануть.

— Авария! Окей … — сдавшись, поморщился Вадим, решаясь объясниться, отбоярившись неполной правдой. — Родаки дали …

Вымолвил он и принципиально с твёрдостью уставился деве в её изумрудные бездонные глаза.

— Дали? — явно не веря ушам, занозистой интонацией выразила она откровенное сомнение, будто
не то, что догадывалась, а даже чего-то конкретное знала, — то есть ты хочешь сказать, что родители в курсе? Ты обо мне рассказал? И как они восприняли сей факт?

Сопоставлялось многое в её взоре, она разумела, что он что-то не договаривает или даже лжёт и приняла его игру. Вадим тоже увидел её скептицизм и некую ледяную нерасположенность. Он сокрушался, не разумея, как повести себя: о чём можно ей провещать, а что желаемо утаить. Глазки его забегали и Мария просекла этот просчёт.

— Правду! Ничего иного. — Требовательно заявила допытчица, направленно вглядываясь в Вадима как на иезуита, будто нацеливалась прожечь его строжайшим поглядом.

Он продолжительно и уплотненно всматривался глаза-в-глаза и наконец стремительно вытянулся перед ней в полный рост. Одарив Марию натянутым потерянным и неистовым взглядом, багроволицый Вадим напряжённо молчал, только желваки перекатывались на его щеках. И рывком подвинувшись вперёд, как падающая звезда удалился из кухни. Мария неподвижно осталась сидеть. Через несколько минут оглушительно хлопнула дверь.

Продолжение следует ...