Преодоление. Часть 1. Прыгуны. Глава 23. Поезд "Москва-Бухарест".

Глава 23. Поезд «Москва-Бухарест»

Период проезда по Калужской и Брянской областям. Украина. Ноябрь 1994 год

— Как наиболее рациональней ответить? Пожалуй, отвечу на извечный вопрос — существует ли Бог — так же, как ответствовал во всемирно известном рассказе Владимира Набокова «Ultima Thule» Фальтер, постигший непостижимое, художнику Синеусову, когда тот задал аналогичную дилемму. Попробую, передать его слова в точности. — Бойко и чеканно откликнулся Егор Александрович. Он поёрзал корпусом, выискивая чреслам удобностей и подготавливаясь к серьёзному дискутированию. — В своё время я заострял внимание на этом произведении, впрочем, как и на всех его творениях. Мыслитель изрекал приблизительно такое: «Я сказал «холодно», как говорится в игре, когда требуется найти запрятанный предмет. Если вы ищете под стулом или под тенью стула, и предмета там быть не может, потому что он в другом месте, то вопрос существования стула или тени стула не имеет не малейшего отношения к игре. Сказать же, что, может быть, стул-то существует, но предмет не там, то же, что сказать, что, может быть, предмет-то там, но стула не существует … то есть вы опять попадаетесь в излюбленный человеческой мыслью круг».

На секунду-две воцарилась тишина. Егор Александрович, процитировавший на память отрывок из всемирно знаменитого шедевра с увлечением вглядывался в оконце, наблюдая как поезд вероятно пройдя стрелки какого-то маленького полустанка, не сбавляя скорости, трохи пошатавшись из стороны в сторону, неудержимо понёсся дальше, набирая ход. Иван Иванович, его собеседник, ещё нестарый интеллигентик с заметной залысиной, возрастом около полусотни лет (может чуток и за), довольно-таки массивный и, наверное, до невероятности человек неуклюжий, вдруг экспрессивно нарушил молчание:

— Вы не увиливайте! — затараторил толстячок, — не надо мне зубы заговаривать словесными хитросплетениями. Отвечайте по существу. Вы утверждаете, что Бог есть — я же придерживаюсь, будучи коммунистом, совершенно иной точки зрения. Так докажите мне!

Егор Александрович был интровертом, то есть человеком, сосредоточенным на своём внутреннем содержании и неохотно сближался с незнакомцами, что, кстати, ещё допрежде генерировало затруднения при его директорстве на, кровью и потом выстраданном и так пренелепо утерянном, предприятии. С Иван Ивановичем он познакомился с Калуги, где, если разобраться Егор Александрович и произвёл посадку на этот поезд, заняв место в купе. Когда он вселялся, тут уже наличествовали два пассажира. Один молоденький худощавый, другой полный и намного старше. Тот который помоложе представился Пашей. Не слезая, он так и оставался лежать на верхней спальной полке вот уже на протяжении двух часов и ни разу не отлучался — ни в туалет, ни покурить. Он лишь молча наблюдал в окно за беспрестанно меняющимися пейзажами: то ли слушая их разговорчики, не то думая о собственном.

Пассажиры, оба ехали из Москвы, но до появления нового фигуранта не только не удостоились познакомиться, а и перекинуться парой-тройкой слов. Когда Егор Александрович зашёл в купе, точию определился с местом (а место его размещалось внизу, лицом по движению состава, напротив Ивана Ивановича), он сразу же расшевелил это «сонное царство». Проявил инициативу в знакомстве, отрекомендовавшись и выяснив, так сказать, их антропонимы.

Некоторое время, сразу после знакомства они помолчали, буквально полминутки, не больше, а потом завели поначалу малозначительную беседу, переросшую постепенно в этот маленький спорчик. Вообще-то, это довольно-таки модное и распространённое среди попутчиков разноречие, занимающее досуг (кстати, многим немало поднадоевшее!), а в данный момент оно как раз набирало обороты. Егор Александрович вовсе не собирался отстаивать свою точку зрения, и даже граммульку иронизировал по этому поводу. Вдогон он полагал, что, если человек во что-то не верит, то и не стоит его переубеждать.

— Во-первых, скажу напрямик, я не собираюсь доказывать аксиому. — Раскрепощённо откликнулся он. — Время придёт, и вы сами постигните несомненность … если не сейчас, то в следующей жизни. Во-вторых, хоть и утверждают, что в спорах рождается истина, но я знаю, что в пререканиях — и кровь проливается. А зачем? Конечно, Богу не без разницы, верите вы в него или нет, но Он сам координирует своевременность прихода к нему каждого. Заострите призор! Это всего лишь персональное мнение.

— Интересно вы рассуждаете. — Незлобиво, но выглядывая исподлобья, парировал толстяк. — Это какую такую следующую жизнь вы мне тут втюхиваете? Не очень-то уважаю демагогию. Люблю, когда излагающее подтверждается фактами, когда высказываются на поверку. Вы что не собираетесь защищать позицию религиозного человека? — Набирал витки спорщик. — Теисты или, проще изъясняясь, верующие мнят, что страдания, которые мы подчас испытываем, являются ничем иным как наказанием. Яко любящие родители порой отшлёпывают, али в угол ставят своего ребёнка, когда он свершает какой-либо проступок, так и Господь карает нас, коли опростоволосились. — Ухмылялся Иван Иванович. — Так? Да вот тутс очевидная накладочка получается, возникающая благодаря этакой линии защиты. Дело в том, что назначения страданий зачастую расходятся с пониманием о беспристрастном, объективном, жалеющем! или, если хотите, вселюбящем Боге. Я имею в виду, почему, к примеру, Бог ниспосылает, скажем, невыносимые муки маленьким детишкам? Объясните мне бестолковому — за что они всего этого удостаиваются?!

— К вашему сведению, дружище, — достойно выслушав говорящего, безо всякого энтузиазма отвечал проповедчик, — я отнюдь не священнослужитель и не очень-то религиозен. Даже не столь охочий прихожанин. Церковь посещаю нечасто. — Нехотя, но веско сообщал он. — Захаживаю иногда, чисто для души, когда ей занеймётся. Жаль. Однако, что поделать? если просто-напросто верую в Бога — и уж простите великодушно, что соизволил это делать несколько по-своему. Как говорится, за то — пред Ним и понесу ответ. — Егор Александрович виновато сконфузился, но улыбчато подкинул мыслишек. — А потом … к вашему сведению, Бог не наказывает — Он учит. Просто мы почему-то воспринимаем его науку как наказание …

Тут он сызнова поморщился, словно вкусил что-то небывало горькое, но далее стал рассуждать куда как бойчее:

— Вот вы спросите — а как верить-то в Бога?! Если насильник — вдруг не оскоплён; жадина — никак не подавится, а язык лгунишки — не отсыхает. Да и справедливость не всегда своевременно торжествует. — Замявшись, мужчина откинулся к стене и вкрадчивей продолжил. — Нам, смертным, трудно понять Бога. Я же, делаю выводы, лишь настолько насколько сам разумею. А дабы ваш вопрос не завис без ответа (по поводу невинных детей) предположу, что они, вероятно, несут ответственность за прошлую свою инкарнацию. И поверьте, в этом безумном мире ничего не происходит, чего бы ни должно произойти. И с этим надо смириться.

— А вот попы объясняют этакую ориентацию, — собеседник ехидствовал или явно балясничал, — якобы кара или возмездие посылается малюткам за прегрешения отца и матери — крохи. Лично, сам, спрашивал. Как вам такая расстановочка? — довольный высказанными аргументами Иван Иваныч сиял.

— Сколь умов, сколь попов — столь и мнений. — Ухмыльнувшись, мелодично прокурныкал Егор Александрович.

Наверху вдруг зашевелился вроде как не участвующий в беседе третий попутчик, возжелав что-то вставить, но многозначаще крякнув, воздержался.

— Согласитесь, это было бы ужасно. — Язвил и злорадствовал Иван Иваныч. — Никто бы не подписался допустить справедливым правосудие, карающее детей за преступления, сотворённые их родителями.

— Во-во, а я считаю, Бог — это развод! — спонтанно сверху впутался в перемалывание первоистины Павел, резко приподнявшись на руках, выражая свои мысли с обидой в баритоне. — Если бы Он был, то не забирал бы пятилетних девочек, как мою дочку … выходит — мы с женой виноваты?! Нет, мне такой Бог не нужен и, если он есть, то пошёл он … знаете куда? — но Павла, казалось, никто не слушал.

— Я с этим тоже не согласен. — Глядя на Иван Ивановича и адресуясь только к нему, неторопливо проговорил Егор Александрович. — И убеждён, что каждый несёт свой крест исключительно сам или, во всяком случае, надеюсь на это. Это было бы справедливо. Хотя, на генном уровне вполне может передаваться и предрасположенность к тем или иным грехам (не распространяясь уже о болезнях), например: к чревоугодию, гордыне, прелюбодейству … впрочем, если так, то это возможно. Но я рассчитываю, что Богом предоставляется некоторая свобода выбора. — Тут он придвинулся к столику, вопрошающе заглядывая в глаза собеседнику. — То есть исход определённо зависим от действий самого потомка. От его умения преодолевать соблазны, пересиливать бесовские лжеублажающие науськивания, копошащиеся в телесной оболочке и записанные на ДНК. Точнее выражаясь, его волевыми способностями сдерживать накопленную предками плотскую распущенность. Думаю, Богом, безусловно предусмотрен такой нюанс на каждом этапе — рождением определённого человека именно от конкретных родителей. (Тем паче, если в прошлых воплощениях эти души были врагами.) Но это, пожалуй, отдельная история.

Егор Александрович снова изобразил лицом китайца. Он понимал, что если сейчас придётся вдаваться в подробности надуманных размышлизмов, в достоверности коих и сам сомневался, то это предстанет (во всяком случае, для него) жуткой тягомотиной, которую, честно говоря, терпеть ненавидел. Хоть был по-своему уверен, что Господь в новой жизни именно кровностью и сближает бывших непримиримых врагов предыдущих воплощений. Но приметивши отсутствие интереса к вопросу, он воспрянул духом и активно загомонил:

— А терзания и лишения, испытываемые нами, имеют цель — сделать нас правильными и чище. Ведь только существо однажды вкусившее боль (перемучившееся!) может преисполниться состраданием. Не подверженные ни разу мытарству мы не можем стать добродетельными людьми, каковыми хотел бы нас видеть Господь. Очевидно же, когда детей балуют, когда им во всём потакают — они вырастают своевольными эгоистами. Разве ни так? А мы и есть — Его дети.

— А вы знаете, — словно вовсе не внимая собеседника, нетерпеливо подковырнул Иван Иванович, — что выдал Центру «Заря-1» Юрий Гагарин, когда впервые вылетел в космос? Он изрёк: «Я тут наверху никакого Бога не вижу».

— Ну да! А вы можете, положим, увидеть электрон? — невозмутимо отреагировал проповедник, наружно нисколько не смутившись пренебрежительностью попутчика. — Или, скажем, слабое дуновение ветерка, когда он не кружит листвой? Наконец, вы можете узреть надежду или любовь? А они всенепременно существуют. Они есть! Или вы по старинке представляете себе, что Бог — это старичок, обитающий на небе? — тут говорящий лучисто осклабился и снисходительно повёл речь далее. — К сожалению, люди пытаются доказать или опровергнуть существование Бога «земными законами и представлениями». А учёные, некоторые из них чуть ли ни СЕБЯ считают богами! Но сейчас не о том … Скажите, разве это возможно? Логично ли?! Бог — личностное существо, которого никто не создавал. Он просто всегда был. Он и есть Вселенная. А мы, находящиеся внутри Него, как бесенята пищим, не хотим пальцем о палец ударить и требуем, чтобы Он нас сразу без каких-либо испытаний и жизненных коллизий взял, да и сделал Своим подобием. Чушь!

— Забыл сказать, церкви и мечети — это бизнес без налогов! — снова невпопад сверху зажужжал Павел. — В церковь заходишь — равно как на рынок.

— Молодой человек. — Наконец услышав его настойчивый верезг, вывернув голову и вглядываясь вверх, пытаясь таким образом заглянуть раззуженному парню в глаза, обратился к Павлу Иван Иванович. Сойдясь взглядами, он с показной гордостью резюмировал. — На этот незатейливый вопросец, вам, даже моя миленькая Эммочка, моя девятнадцатилетняя жёнушка вполне бы доходчиво ответила.

— У вас такая молодая жена ?! (Получалось: половинка Павла была старее Эммочки на одиннадцать лет.) — С недоверием или откровенной растерянностью поинтересовался Паша, словно этот факт являлся гвоздём дневной программы. И какая-то кудреватая нервность сверкнула в его глазницах. Незнамо почему, но он поспешил слезть вниз и, усевшись на лавке неподалёку, стал сосредоточенней присматриваться к немолодому попутчику, точно подслеповатый, открыто надеясь разглядеть что-то дюже оригинальное в нём.

— Гм … а что тут удивительного, молодой человек? У меня и фото есть … — мужчина с готовностью полез во внутренний карман пиджака и демонстративно достал портмоне. Он намеренно элегантным движением раскрыл бумажник. По-видимому, там и надлежало находиться фотокарточке. Покопавшись толстыми, как бобовые стручки пальцами во внутренностях кошелька, из-под бока массивной пачки аккуратно сложенных иностранных банкнот (судя по виду североамериканских) вынул, не сказать что большого, но и не такого уж малого формата карточку, на коей была изображена вполуоборот девушка с довольно-таки пышными формами. Запечатлённая крупным планом, она выглядывала из середины снимка, игривисто прикусив нижнюю губку — напрямки подражая актрисам. Глядела девица как-то растроганно, будто бы взором (как вспышкой!) всем своим видом ошалело выговаривая: «я — вся ваша!». Впрочем, это была фотография достаточно миловидной особы, которую Иван Иваныч величественно подал оторопелому персонажу.

Маненько опешивший простак, в виде Павла, визуально представлялся своебытным экземпляром рода человеческого, которому затруднительно было дать навскидку, сколько ему лет — двадцать пять или тридцать пять. Однако в обнажённом конфузе он теперь рассматривал портрет девчушки, меняя ракурс, что-то для себя выясняя или как бы ища в изображении логическое сопоставление обрушившегося на него подтверждения. (Или залюбовался зоной декольте?) А бюст девахи действительно достоин респекта.

Наконец вдоволь налюбовавшись, малахольный соглядатай устало передал листок Егору Александровичу и, отвернувшись, стал удручённо рассматривать собственное отражение в зеркале входной двери. Из зазеркалья в него допытчиво всматривался сухощавый, угловатый, с покатыми плечами и бледным лицом крендель, явно недовольный видами на будущее.

— Эммочка моя бывшая студентка. — Пылко лопотал Иван Иваныч, искательно провожая глазами карабкающегося на полку Павла. — Я, видите ли, преподаю в частном университете предмет «концепции современного естествознания». На этом поприще мы и познакомились, полюбили друг друга и три месяца назад, наконец-таки, узаконили наши взаимоотношения.

Так как никто ничего не ответил на его откровения, преподаватель частного альма-матера поначалу выжидающе загрустил, а получив фотку обратно, старательно всунул её в надлежащее место. Прекрасно разумея, что навязывать триалог о своём семейном положении недопустимо (когда всем фиолетово), он выудил из портфеля дряхленькую книжонку и раздумчиво принялся листать. Правда, делалось это — несомненно, большей частью для видимости. По крайней мере, не очень углубленно, но как бы то ни было, весьма аккуратненько берясь нескладными «щупальцами» за ветхие листочки, он выборочно перелистывал и просматривал их. Читать ему не хотелось. Улучив момент, Егор Александрович выхватил из спортивной сумки свёрток с калужскими пирожками и взялся их неспешно поглощать.

— Вот девчонки! Побрякушки, да и только … — вдруг недовольно вслух раздосадовался скучающий наверху Паша, — за деньги и блага готовы и говно жрать ложками. Нет, я без всяких там … это … даже опупительно похвально, когда дядьки в возрасте имеют молоденьких цыпочек. — Тут он прищёлкнул языком. — Я старикашек понимаю. Ясно как божий день! потому как в стареющем организме уровень гормонов падает, — рассуждал он нарочито громко, — либидо слабеет, и они, вполне естественно считая, что молоденькая мадемуазель разбудит в них былую страсть, вполне разумно и понятно, цепляют юных красавиц. — Философ в обличии Паши, раздосадовано хмыкнув, заключил. — Тем более, когда есть такая возможность!

Моментом расправившись с пирожками (верно, проголодался, что проглотил их чуть не целиком!) и не заприметив враждебности, Егор Александрович подхватил трепотню-балалайство.

— А вы знаете? — затеял он хвастать эрудицией. — Мне приходилось кое-что почитывать: и про «мужской климакс», как о медицинском факте, и про психологию девчонок, которые не прочь связать собственную жизнь с мужчинами постарше. — Витийствовал он: зыркая то на верхнюю полку, то на сидящего визави. — Поинтересуетесь, чем такая мотивация обосновывается? — обтирая губы, талдычил он. — Прежде всего, финансовым благополучием. Эту, как говорится, составляющую никто не отменял. — И осанившись, стал делово перечислять. — Иные девушки ищут защищённости, чтобы быть как «за каменной стеной». А у некоторых выражается это желание отсутствием простейшей отцовской любви. И только напоследях … обыкновенная любовь к человеку.

Бывший гендиректор предприятия всматривался отстранённо в окошко и неторопко выражал свою концепцию, зная сию тематику не понаслышке:

— Молодицы красивы тем, что молоды. — Наставлял он, — обворожительны и заманчивы одной своей молодостью. Белоснежностью. Незапачканностью. Такие девчата, разумеется, неопытны и безыскусны. На многие вопросы имеют взгляд дилетантский. И всякий из мужчин чувствует рядом с такой относительной невинностью своё превосходство. К тому же в раннем совершеннолетии, представьте себе, карьеры у молодушек как таковой не бывает, а мужичок в расцвете сил, по обыкновению, зачастую попадается уже состоявшимся.

Тут Егор Александрович на миг запнулся (вспомнив, что и сам был таковым), взглянул на профессора с распознанием (не оскорбили ли того высказывания?), а увидев, что тот равнодушно продолжает перелистывать книжку, продлил излияние собственного багажа знаний:

— Младёхонькие барышни не обременены гнётом житейских забот. Они веселы, легки на подъём, интересны своей живостью, как раз которой — зрелому мужчине может и не хватать. Выбор мужчиной молодой спутницы почти обусловлен генетически. Пожалуй, мало, кто со мной не согласится, что самец подсознательно ищет более молодую самку, потому как она вынослива и может рожать здоровых детишек. Помимо того, она сумеет получше и толковее позаботиться и о них, и о нём. — Егор Александрович так увлёкся, что могло показаться, будто он вздумал свалить в одну кучу все свои постижения:

— Более того, — методично указывал он, — к примеру, в древности (не помню, где вычитал) раненых воинов лечили, укладывая рядом с ними по-женски сформировавшихся юненьких прелестниц. А в штатах исследования показали, что вибрирования, вызванные сердцебиением молодой особы при объятиях со старцем, а в принципе и — с любым мужчиной, производит активизирующее деяние на сердце больного.

Он разговорился и даже не ведал — слушает ли кто-нибудь его антимонии? И вдруг спохватившись, заикнулся и замолчал. Купе окунулось в затишье. Вероятно, каждый размышлял о сокровенном. А ведь и правда! порой так приятно мечтается или просто думается под неумолчный стук колёс, когда они отбивают равномерный такт, выстукивая свои уверения, как бы их вколачивая в головы: «думай-думай … думай-думай». И напыщенные, а может и наоборот незатейливые мыслишки сами по себе охотно посещают умы, полностью отдаваясь этому гипнозу.

— Вообще-то, конечно! — на этот раз с басовитым напуском скрипуче раздался баритон с верхней полки. — Для мужика, как завоевателя, оченно важно бывает похвастаться перед коллегами, друзьями или попутчиками своими суперскими достижениями. А молодая и красивая супружница (в таком-то возрасте!) чуть ли не триумф.

Молодой шественник зычно раскручивал свои размышлизмы, при всём при том почти после каждой краткой фразы он весьма сбивчиво то экал, то такал … и уж как-то желчно эти выражения звучали:

— С психологической точки зрения может статься, — с трудом подбирая слова, бубнил он, — человека не устраивала его жизнь по молодости (кто знает, кто знает) … и вот он решил теперь, так сказать, «сработать второй дубль». Смешно! но вполне объяснимо … — явственно умничая, иронически рассудил Паша, оказавшись куда образованней, чем предполагалось поначалу. Меж тем он упорно развивал свои сентенции и оба собеседника ему внимали:

— Уверенность в себе — великое дело. У сильных мужичков, пусть они и в преклонном возрасте, нет причин самоутверждаться, они и так себе цену знают. Такие сами выбирают любую женщину и, как по писаному, завоёвывают её — вне зависимости от возраста. Мачо! А вот хлюпики … — тут он, развернувшись и выдвинувшись корпусом вперёд, сверху окинул брезгливым взглядом залысину Иван Ивановича, оскалился и ехидно уточнил:

— А в нашем случае хлюпик … найдёт женщину, не имеющую возможности сравнивать.

Молодой человек дерзил. Замечалось, сам он начинал взвинчиваться (закипать!) с каждым новым собственным умозаключением. И вдруг злобно отчеканил:

— Женщине, повидавшей мужичьё нужно ещё попробовать угодить. Пораскинуть мозгами, проявить сексиэрудитость. Да попахать, попотеть над ней! — прямо-таки задыхался он. — А что если вдруг барышня сравнит его со своим бывшим, да и вывод смастерит неблагоприятный? — И в открытую ожесточаясь, поддал жару. — И обломается тугоумный! Был никудышный, ни рыба не мясо — да и вовсе потух. — Неожиданно выпрыгнув и громыхнув костьми, подобно мешку с картошкой, Павел свалился с лежака и ядовито вперился тяжёлым неотрывным взглядом в толстяка. — Нынче, правда, таблеток непочатый край. Да ежели здоровья и мозгов нема — они тоже не помогут. Понятное дело, — бухтел он, — раз уж девка неопытна в сексе, и вообще только-только набирает обороты, так сказать, приобретает какие-то навыки. Конечно! для неё он брутальный «Альфа-самец». — Не унимался Павел, нагло зырясь преподу в ошеломлённые глазки-прорези. Наконец, неустрашимо с издёвочкой процедил сквозь зубы:

— Интересно, чегой-то эта фифа нашла в таком чудовище, как вы? Жирный, да почитай бесформенная туша … это … — стушевался было язвивший, но тут же вызывающе заворчал. — Представляю, как милашка изводится в постели под этим дебелым. Правда и сама, как я погляжу … толстовата. Вот хохма, наверное, поглазеть на дрыганье пухликов? Всё бы отдал — только глянуть глазком.

— Сударь, имейте в виду, я и по лицу могу съездить. Уверяю, мало не покажется, коли посмеете ещё раз схожие колкости о моей жене произнести. — Улыбчиво возмутился молодожён, увесисто втирая кулак правой руки в ладонь левой.

Кстати, на удивление выдержанно, без малейшего ожесточения провещал он застращивания. Его хладнокровию позавидовал бы тореадор потому как, не выказывая огорчения, лектор дружелюбно спросил:

— И что значит — чудовище? (Опупенно хоть не гиппопотам …) — благодушно посмеялся он, озорно поглядывая на грубияна. — Вы даёте себе отчёт?! Я настаиваю! — не позволяйте себе так скабрёзничать. — Подавшись навстречу, не унимая усмешки, играючи и беззлобно выговаривал профессор свои выражения. — Я вовсе не намерен выслушивать ваши гнусные хрии, вперемежку с эмболофразией.

Тут он поставил собственный кулак на стол, нешто приготовленную для удара кувалду и, посматривая с хитрецой на неучтивца, переменившись в лице грозно прошипел:

— Или мне придётся вас научить вести себя в обществе, гномик …

— Слушай ты, колбаса, перетянутая шпагатом! Не смотри, что я худой да кашляю. Было времечко, я таких как ты — карасей по три штуки зажёвывал! — И во зле, и в страхе отозвался худосочный путешественник, используя прибауткой беспочвенный аргумент. Павел пружинкой вздёрнулся с места и, смешливо раскорячившись как каракатица, как бы приготовившись к бою, потешно выбросил вперёд кулачки и как комедиант на сцене, заверещал, — чтобы наших победить, витаминки нужно пить!

Егор Александрович разгадывал, что таким образом его новые товарищи очень скоро могут перейти к совсем нежелательным мотивированиям, а то и к обоюдным побоям. И угроза такая ежесекундно возрастала. А посему он вынес решение постараться поменять тему. Глянув на часы и прикинув, свидетель возможного конфликта, встрянув в ссору, заметил:

— Друзья, позвольте вмешаться, через часик другой будет украинская граница. Растолкуйте, пожалуйста, если кто проходил таможенный досмотр с тех пор как Украина провозгласилась «незалежной». Обрисуйте специфику. Что эта за инспекция такая?

— Ну, я! — Вздрогнув сухоньким тельцем, с оттенком уязвлённости затарахтел уместно отрезвлённый Павел. — Ничего особенного. — Он, заметно сникнувший, уже лениво карабкался наверх и бросал плетение словес как можно невозмутимей, принудительно бася:

— Так, пройдёт горстка людей в спецовках, глянут паспорта, да и слиняют. Формальность!

До этого непоколебимо спокойный Иван Иванович внезапно взбешенно, прямо-таки брызгая слюной, по-медвежьи взревел:

— Такое государство похоронили, ублюдки! — создавалось впечатление, будто бы этот факт только сейчас ему стал ясен. Он в ярости сжимал кулаки, закусив губы и шумно от злобы сопя через нос, в неистовстве покачивал головой. Целую минуту он не мог успокоиться. Но наконец, поостыв и уже обращаясь непосредственно к Егору Александровичу, профессор осведомился:

— А вы, Саныч, чего-нибудь слышали о философе и писателе Александре Зиновьеве?

— К сожалению, ноль. — Откровенно признался тот. — А что, собственно, я должен был бы слышать?

— Ну, как же! Светлейшая головушка! Я лично — знаком. Простой и беспредельно эрудированный, скромнейшей души титанище. Знаете, что он высказал по поводу развала Советского Союза. Он утверждает, что «Советский Союз рухнул не в силу внутренней несостоятельности. Чепуха!», говорит он, «советская система была жизнеспособной, она могла существовать вечно. Это была подлая диверсионная операция Запада». Вот! И я решительно поддерживаю его суждения. — Не без гордости заявил он. — Товарищ, эту вредительскую процедуру изучал много лет. И он выявил, как весь этот западенский вздроч поэтапно делался. Кстати, заключительной частью диверсии считается проведение Горбачёва на пост генсека. Александр Александрович утверждает: «Его не просто выбрали, а провели». — Тут профессор выдержал паузу, но хватанув воздуха, затараторил дальше. — Вся деятельность Горбачёва … кстати, и нынешние «созидания» Ельцина есть инициатива предателей. Горбачёв разрушил партийную систему, саму коммунистическую партию, а следом они уже совместно развалили, ежеди вкумекаться, и государственный аппарат.

— Да, да! Я что-то такое слышал. — Одобрил волнующий политический оборот Егор Александрович, попутно радуясь, что нашлась подходящая проблематика для обсуждения и отвлечения сторон от серьёзного раздора, а может быть потасовки или избиений.

Иван Иванович почти кричал:

— Воистину говорят: правда — рано или поздно, всегда восторжествует. В отличие ото лжи, именно правда имеет нерушимое постоянство. И вот пример этому. В своё время прошуршал некий остерегающий слушок, да и сведения потом не единожды подтверждались. Вся фигугулина в том, что «Горбач» с супругой ещё в 1966 году, во время их поездки во Францию, были завербованы ЦРУ. Намекая на «любопытнейшую позитуру», даже мистер Бжезинский, пребывавший в своё время на одном из ведущих постов США, об этом ненароком проговорился.

Совсем неожидаемо сверху встрял Паша:

— Недаром «Горбач» на темечке меченый … Бог шельму метит! — и тут же умолк.

За разговором, поезд подкатил к станции с надписью немалыми буковками «Брянск».

Продолжение следует ...