Мать химика

XXIV глава
Зимой 1850 года Мария Дмитриевна вместе с детьми приехала в Санкт-Петербург. Окончательно отчаявшаяся, разуверившаяся в родном брате, она, тем не менее, с Божьей помощью и повинуясь неким тайным чутьём, всю жизнь оберегавшим её, отправилась в столицу - таково было непоколебимое желание обустроить младшего сына на поприще наук. Хмурый город встретил новых гостей серыми небесами и вьюгой, что кружила на мостовой, на широких проспектах, между грустными домами. Елизавета сильнее кашляла - тяжёлая, полная испытаний дорога поколебила и без того её слабое здоровье. Мария Дмитриевна, крепко сжимая руку Мити, словно боясь потерять его, озиралась по сторонам каким-то нерешительным, диковатым взором, а хлопья снега оседали на её лице, превращаясь на нём в холодные капли.
- Вот и конец пути, - тихо, самой себе проговорила она, стараясь не нарушать покоя зимнего города.
Стоящая рядом Елизавета, подумав, что мать обращается к ней, поспешила возразить:
- Матушка, это не конец, а лишь начало. И как знать, не пришлось бы нам вновь возвращаться обратно?
Мария Дмитриевна обернулась к ней, улыбнулась, как улыбаются несмышлёным детям, ответила:
- Нет, Лизонька, чует моё сердце - Санкт-Петербург примет нас в своих чертогах.
В тот же день Менделеевы обосновались в небольшой комнатке в чердачном помещении, что располагалась в Ртелевом переулке. Деньги практически кончились, и вырученные средства от продажи фабрики и дома Мария Дмитриевна оставила для дальнейшей учёбы Мити, а вдовьей пенсии едва хватало на самое необходимое. И вот наступил тот день, когда ей пришлось искать для сына лучшего учебного заведения. Повинуясь тайным чутьём перед лицом будущего детей своих, Мария Дмитриевна, собрав остаток сил, вместе с Дмитрием отправилась в комиссию по образованию и культуре. В первом же кабинете её ждало разочарование: большинство университетов не могут принять нового студента, но можно попытаться определить юношу в медико-хирургическую академию, ибо хороший врач всегда в цене. Поблагодарив за помощь, Мария Дмитриевна ранним утром следующего дня поехала в академию, но и здесь - чувствовало её сердце, их не ждало ничего хорошего. Ректор поначалу наотрез отказался даже слушать её прошение, но в конце, сжалившись над несчастной вдовой, попросил женщину в свой кабинет, дабы обговорить дальнейшие действия.
- Я внимательно и доходчиво рассмотрел дело вашего сына, сударыня, но боюсь разочаровать вас.
- Поймите! - воскликнула Мария Дмитриевна, чуть поддавшись вперёд. - Мой сын, хоть и совсем юн, но очень талантливый мальчик, я сама занималась его образованием.
- Я всё понимаю, сударыня, но Дмитрию Ивановичу нет даже семнадцати лет.
- Это было моё решение - отправить сына в гимназию раньше положенного срока.
- Возможно, сие было поспешным решением, ибо, заглянув в его школьный аттестат, я оказался весьма разочарован. У вашего сына много плохих отметок, а вы собираетесь устраивать его в академию.
- Я понимаю и осознаю, что в детстве Дмитрий был непослушен и беспечен, ему всем сердцем нравились точные науки, гуманитарные же предметы он решительно отвергал.
- И каким образом ваш сын собирается учиться в нашей академии?
- Прошу вас! - с мольбой в глазах, из последних сил сдерживая слёзы, воскликнула Мария Дмитриевна. - Мой сын поистине способный мальчик, в том не раз убеждались учителя по математике и химии. Пожалуйста, дайте ему хотя бы единственный шанс.
Ректор был глубоко тронут просьбой матери - этой маленькой одинокой женщины в чёрном вдовьем одеянии, и как человек высоких, благородных порядков не посмел отказать в просьбе даме. Был назначен день, когда Дмитрия проэкзаменуют, чтобы понять: подходит ли он на роль студента медицинской академии или нет.
В назначенный час юноша в сопровождении одной лишь матери вошёл в высокое здание Академии, на него пахло духом глубокого разума, тайных познаний, обитающих в этих толстых, каменных стенах. Преисполненный решимости и благословением родительницы своей, Дмитрий верил в себя, без тени сомнений гадал, как станет жить с тех пор, когда его зачислят в Академию. Первый этап был пройден: он блестяще сдал теорию, ответив на все вопросы, но возможно, Бог наказа его за столь поспешную гордыню, и вот, когда оставался последний шаг, Дмитрий потерпел поражение.
Мария Дмитриевна вне себя от волнения ожидала сына в коридоре Академии, как вдруг двери аудитории отворились и к крошечной женской фигурке в чёрном траурном платье подвели Дмитрия: юноша не мог самостоятельно идти, он так и повис на руках двух преподавателей. Оказалось, что при вскрытии мёртвого тела ему стало дурно и он, сам того не замечая, лишился чувств, рухнув на холодный пол.
Домой мать и сын ехали в глубоком молчании. Всю ночь Мария Дмитриевна не сомкнула глаз, оплакивая неудачу Дмитрия. Рано утром она отправилась в одиночестве в Троицкую церковь, основанную в 1790 году Александром Вяземским. Там, в тишине и покое, под сводом благодатной обители она долго молилась о сыне и дочери, испрашивая Господа и святых о помощи в его непростом деле. А по дороге домой, сидя в тёплом крытом экипаже, ей вдруг вспомнился старый друг покойного мужа - как будто что-то или кто-то осенил её сознание светлой памятью. Друга Ивана Павловича звали Дмитрий Семёнович Чижов, он являлся профессором математики и вот уже сколько лет жил и работал в столице. Узнав в ведомстве по образованию, что профессор Чижов преподаёт в Главном Педагогическом университете, Мария Дмитриевна направила свои стопы туда; как когда-то в молодости она билась за благополучие всей семьи, так и ныне она бьётся за счастье и будущее сына.
С Дмитрием Семёновичем вдова Менделеева встретилась после обеда следующего дня. Профессор радушно принял супругу покойного друга. После традиционных расспросов о здравии и родных, они ещё долго вели непринуждённую беседу, ненароком был помянут Иван Павлович добрым словом да иные люди, покинувшие бренный мир. Мария Дмитриевна тревожилась внутри, она боялась обратиться с влекущей, столь важной просьбой и в душе благодарила Чижова за его простой разговор.
- Вы нисколько не изменились с тех самых пор, когда я видел вас в последний раз, - проговорил Дмитрий Семёнович.
Это была просто лесть - хоть и приятная для женского уха, а Мария Дмитриевна умела вести беседы.
- Что вы, Дмитрий Семёнович, - ответила она, делая вид, что принимает его слова за чистую монету, - после всего пережитого, тех терзаний, что выпали на мою долю и забрали остаток сил, я уже не та, каковой была прежде. И каждый раз, подходя к зеркалу, вижу не себя, но свою тень.
- Зеркала зачастую нам врут, искажая правду, и лишь взгляд человеческий со стороны видит живую истину.
- Дай Бог, чтобы сие оказалось правдой, - подтвердила она, поставив в этой теме жирную точку.
Ещё четверть часа они рассказывали, поведали о жизни, делах своих детей. Дмитрий Семёнович с гордостью отзывался о каждом из отпрысков, рассказывая об их успехах на научном и государственном поприщах, а Марию Дмитриевну вновь охватило чувство тревоги, с замиранием сердца подходила она к той самой развязке, в которой ей предстоит роль нуждающейся в помощи, ибо не знала она тогда, какая реакция Чижова последует за тем. Набрав в лёгкие побольше воздуха, женщина, незаметно теребя носовой платок, призналась, за чем приехала она из Тобольска в Санкт-Петербург, чего желает и какая неудача постигла её младшего сына в Академии. Дмитрий Семёнович оставался всё также невозмутимо-спокойным, делая вид, что не удивлён желанием Марии Дмитриевны, но как старый друг её семьи обещался помочь Дмитрию с поступлением в Педагогический институт, но для того следовало подать ходатайство в Министерство образования с просьбой о приёме, ибо проводится он раз в два года.
- Что же нам делать? - спросила Мария Дмитриевна и слёзы от ожидания нового разочарования выступили у неё на глазах.
- Я сказал, что помогу вам и сделаю всё возможное для вас и вашего сына.
Мария Дмитриевна уехала от Чижова в подавленном состоянии, хотя слабый луч надежды всё же осветил её сердце тёплым сиянием.