Мать химика

2 часть
I глава
По просёлочной дороге мчался, запряжённый двойкой лошадей, крытый экипаж. Кругом стояла холодная ночь, осенний дождь моросил уж который час, не желая прекращаться, оттого путь казался много труднее, чем предполагалось. Колёса то утопали в лужах, то раскидывали под собою комья чёрной сырой земли на увядающую, но ещё зелёную траву. Месяц, сокрытый тучами, тускло освещал петляющую в ночи дорогу.
В экипаже в тёплой просторной накидке сидела молодая женщина не старше тридцати лет, её пышные роскошные волосы каштанового цвета были убраны наверх под низкую шляпу с прикреплённой к ней вуалью. Сама дама была естественно красива: белая чистая кожа, большие светло-карие глаза под прямыми тёмными бровями, нос прямой с приятным благородными профилем, и всё становилось ясно-понятно, если бы не задумчиво-серьёзное даже несколько злое выражение этого прекрасного лица. Она всё глядела и глядела на дорогу, иной раз глубоко вздыхала, переводила взор в сторону, а потом снова возвращалась к окну.
Напротив дамы сидела красивый белокурый мальчик - лет семи-восьми, он не мигая глядел на даму, глаза его выражали немой беспокойный вопрос, но задать его или же решиться произнести хоть слово не смел, ибо, по всему видимо, боялся этой строгой красавицы.
Что же до самой дамы в тёмном одеянии, скрывающей под плотной шерстяной накидкой с серебряной застёжкой что-то завёрнутое в толстое одеяло, то была княгиня Маргарита Александровна Павликовская, урождённая Беклемишева, вот уж который месяц носившая траурное вдовье платье. Супруг её покойный происходил из знатного литовского рода, чьи предки некогда перешли на службу к русским царям, переменившись из панов в князей. Ныне о том сохранились лишь предания, а память потомков навсегда стёрла воспоминания о прежней родине. Маргарита Александровна же, будучи дочерью столбового дворянина Беклемишева, вышла замуж за князя Павликовского вопреки своей воли по наставлению родителей; супруга, что оказался на пятнадцать лет старше неё, она не любила, но, сохраняя в себе дань традициям, старалась казаться на людях счастливой женой.
Первые три года супруги не имели детей, князя Павликовского сие удручало, он часто ездил на богомолье, вместе с Маргаритой Александровной бывали в Пятигорске, посещали даже южные берега Италии и заснеженные горы Франции. И вот, на четвёртый год их совместной жизни супруга разрешилась от бремени первенцем - в ту пору ей уже было двадцать один год. Князь Павликовский, не смотря на великую радость, оказался строгим отцом: сына, коего нарёк Иваном, воспитывал в религиозной скромности, а по воскресеньям будил его ни свет ни заря для поездки в храм на богослужение.
Что касается Маргариты Александровны, то она сына любила, но держалась с ним несколько холодно, отстранённо. К мужу она после появления на свет Ивана стала чувствовать неприязнь, граничащую с ненавистью, и всякий раз избегала его, когда он делал шаг ей навстречу. Князя удручало такое отношение и тогда он начинал корить самого себя, ища вину в прожитых ранее годах; и чем дольше Павликовский копался в потёмках собственной души, тем чаще одаривал Маргариту Александровну роскошными подарками, заглаживая непонятную перед ней вину.
Когда Ивану исполнилось три года, Павликовские переехали в родовое поместье под Москвой: это была старая богатая усадьба - белоснежная, просторная, сокрытая посреди густого леса. Вокруг дома, напоминающего дворец, раскинулся живописный сад: здесь было всё - и парковые аллеи, и крытые беседки, и пруды, и специально отведённое место для объезда лошадей. Маргарита Александровна искренне полюбила сие поместье и впервые за столько лет почувствовала к мужу тёплую благодарность. Здесь, вдали от городской суеты, их жизнь потекла спокойной, ровно. Павликовские были счастливы, а Ванечка, глядя на родных, и сам переменился: стал более подвижным, весёлым, ласковым. Со стороны казалось, будто уже никто и ничто не сможет потревожить уют этого семейного гнезда, но столь явная самонадеянность всегда бывает наказана свыше - князь Павликовский занемог, доктор выявил у него чахотку, которая медленно, но верно пожирала его изнутри. Он тихо умирал в своём доме, а подле него оставались непраздная супруга и семилетний сын.
После дней траура, когда горе немного утихло в груди, княгиня Павликовская стала полноправной хозяйкой всего того, что оставил ей муж: это и роскошные богатые имения с тысячью крестьянских душ, мельницами и кузницами, большой просторный дом в центре Москвы, что являлся её приданым, где она оставалась продолжительное время до разрешения от бремени. Вот тогда-то - через два месяца после смерти князя Павликовского многие члены благородных семей из Москвы, Санкт-Петербурга и иных крупных городов обратили взоры на одинокую красивую вдову, что отныне считалась одной из богатейших дам, и в глубине души искренне жаждали связаться с ней узами брака, до той поры в нетерпении дожидаясь конца траурного периода.
Сама же Маргарита Александровна не думала ни о новом муже, ни о ещё одной семье; наслаждаясь в родном поместье приятной тишиной и долгожданным покоем, она проводила время в прогулках на лошадях, чтением книг и ной раз выезжала в гости к родственникам, оставляя детей на попечение нянек и кормилиц. Светские рауты, праздничные балы мало интересовали княгиню; светских дам - этих причудливых кокеток в душе презирала и оттого у неё не было подруг, с которыми так легко и весело проводились часы в бесконечных беседах. Дамы отвечали ей своей нелюбовью, тайно и явно завидуя её величественной красоте, которую Маргарита Александровна с честью и достоинством несла на чистом челе. Что касалось сударей, провожающих княгиню желанным взглядом, то они - столь чопорные, надушенные, в безупречных накрахмаленных костюмах, считали её чересчур надменной, несколько замкнутой, холодной и высокомерной, хотя каждый из них в сердце мечтал о ней заместо жеманных весёлых дурнушек, которые в погоне за признанием выглядят комично в глазах благородных господ.
Маргарита Александровна знала о своей красоте, понимала, какой силой обладает сполна в сим широком обществе, где тонкие изящные манеры соседствуют-переплетаются с греховными пороками, кои не только не скрывали, но даже гордились ими. Княгиня же, с детства воспитанная в лучших традициях православия, отдавала дань вере, что всегда жила в её сердце. После смерти супруга Маргарита Александровна много жертвовала женской обители, расположенной за Москвой вдали от больших дорог, сокрытой большим густым лесом, иногда останавливалась в её святых стенах и работала простой труженицей, тонкими длинными пальцами мастерив облачения для архиереев и митрополита. О том прознали в обществе и нарекли благородную вдову чуть ли ни святой, а матери ставили её в пример своим нерадивым дочерям. Такова оставалась в глазах людей княгиня Павликовская, но куда направлялась она нынешней ночью, в такую-то погоду, по бездорожью?
Когда тяжёлый экипаж свернул налево, Маргарита Александровна вытянулась и глянула в окно, только уже не со скучающим взглядом как прежде. Ванечка приметил перемену в матери, набравшись смелости, спросил:
- Маман, куда мы едим?
Княгиня не сразу дала сыну ответ: она искоса взглянула на него и от её недовольного взора мальчику стало не по себе - он так весь и сжался, плотнее закутавшись в тёплые одежды.
- Сиди смирно и не смей задавать больше вопросов, - холодно проговорила княгиня, мысленно витая где-то за пределами экипажа.
- Простите, маман, - робко молвил Иван, а у самого на глазах выступили слёзы, но, к его счастью, их княгиня не разглядела.
Наконец. экипаж остановился у высоких ворот с железными широкими дверями. Маргарита Александровна как-то непонятно вздохнула: то ли облегчённо, то ли жалостливо. Кучер помог ей сойти на земь, осторожно придерживая за локоть.
Моросил холодный дождь. Голову и лицо княгини скрывал глубокий капюшон, который она натянула так, чтобы оставаться неузнаваемой. Подол её чёрного широкого платья волочился по грязи, но она, казалось, сего не замечала. Достав одну руку из накидки. княгиня трижды постучала в ворота; стояла глубокая ночь и ждать пришлось долго. Вскоре с той стороны раздался неприятный скрип отворяемого засова и на пороге перед Маргаритой Александровной предстала высокая, тучная игуменья сей обители. Первое время две эти женские фигуры в чёрных одеяниях, скрывающих их очертания, как бы балансировали меж собой, наконец, когда конец пути завершён, княгиня Павликовская первая сделала шаг навстречу и игуменья, приглядевшись, тут же её узнала.
- Господи Боже, помилуй! Сударыня, в такой-то час, - в замешательстве проговорила игуменья, осеняя себя крестным знаменем. - Вы наша благодетельница, проходите скорее в обитель. Такой дождь, ветер...
- Тише, матушка, ныне я должна говорить быстро, а в обитель не пойду, ибо мой приезд должен остаться в тайне.
- Господи! С нами крестная сила! Да что же стряслось теперь-то?
- Молчи, матушка, и слушай - внимательно слушай! - Маргарита Александровна подошла вплотную к игуменье, глаза её метали молнии и от сего взгляда матушке Арсении стало страшно.
Княгиня Павликовская протянула завёрнутый в одеяла свёрток, что до этого держала под полой накидки, осторожно передала его в руки игуменье - та лишь взглянула и еле сдержала крик: в тёплом одеяльце мирно посапывал розовощёкий младенец и даже дождь не мог потревожить его мягкий сон.
- Сударыня. Маргарита Александровна... да как же так... - дрожащим голосом молвила матушка Арсения, прижимая к своей широкой груди невинное дитя.
- Молчи, матушка; молчи о том, чего тебе ведомо и о чём не должен знать никто другой, - княгиня протянула игуменье бархатный тяжёлый мешок - в нём хранились деньги.
- А коли спросят, откуда сие дитя?
- Говори, что нашла его у стен обители: мало ли кто может оставить ребёнка? Тех денег, что даю, хватит с лихвой на первое время. Отдайте младенца в мужскую обитель; у него сейчас одно имя - назовите его другим. И ещё: подрастая, он не должен знать, чей он сын и к какому роду принадлежит.
- Грех-то какой, благодетельница наша, - роптала матушка Арсения, закрывая дитя от холодных капель дождя, всё её тело сотрясала дрожь.
- Каждый будет отвечать за себя пред Богом, а теперь мне пора.
Маргарита Александровна приподняла край платья и осторожно прошла к экипажу. Игуменья, преисполненная тревоги, долго стояла, глядя вслед удаляющемуся экипажу, а на руках у неё заворочался, заплакал младенец.