Мать химика

XLIV глава
Целый год - столько времени, проведённого в лишениях, словно пленники, Менделеевы, наконец, смогли выехать обратно в Тобольск, оставляя за собой недобрые воспоминания о Саратове. Только лишь благодаря заступничеству друзей, искренне преданных делу, для которых честь не является пустым звуком, Ивана Павловича признали неповинным в хищении школьных средств и ревизоры публично просили у него прощение.
Магницкий, тоже уставший от всяких разбирательств, подавленный из-за стыда, что всё так неверно стряслось, пригласил Менделеева к себе, а в это время коленопреклонённая Мария Дмитриевна пред Образом произносила в тишине слова благодарности Господу Богу и молила Его о спокойствии - только спокойствии.
Иван Павлович вновь переступил порог кабинета и в сердце его родилось смутное чувство облегчения - как камень упал с души. Не мигая, он взглянул на Михаила Леонтьевича, замер: впервые видел того таким: бледным, заметно постаревшим, под глазами залегли глубокие тени, а высокое чистое чело прорезали две новые морщины. На миг Менделееву стало жаль его - как бы то ни было, но Магницкий не был виновен в его злоключениях, по крайней мере, сий гордый сударь не обвинял его прямо, а исполнял долг волею службы. Магницкий и сам понял взгляд гостя, большой выдержки стоило ему обратиться к Ивану Павловичу, внешне оставаясь таким же спокойным:
- Ну-с, Иван Павлович, рад видеть вас в добром здравии. А я уж было подумал, что вы уедите, не попрощавшись. Садитесь, прошу вас.
Менделеев сел на стул напротив Магницкого. Тот, в свою очередь, предложил ему, как то требовал этикет, чашечку чая, но гость благоразумно отказался, сохраняя спокойное-вежливое выражение.
- Очень жаль, сударь, а я уж понадеялся было, что вы не держите на мне зла.
- Помилуйте, Михаил Леонтьевич, да разве я держал на вас зло? Ни в жизни! Ибо вы ни в чём не виноваты.
- Ну, раз так, Иван Павлович, предлагаю расстаться друзьями, - ответил Магницкий с растянутой улыбкой, сделав вид, будто поверил его словам.
Из кабинета Менделеев вышел слегка подавленным: чрезмерная дружелюбность Михаила Леонтьевича ныне воспринималась как лицемерие, как насмешка над его недавно прожитым горем. "Домой, в родной Тобольск! Ни секунды в этом проклятом месте!" - рассуждал он про себя, торопясь скорее покинуть город.
Дорога от Саратова до Тобольска заняла почти неделю. После обильных снегопадов наступила февральская оттепель, уже по-весеннему грело солнце, кое-где показалась голая, сырая земля и тяжёлые колёса, перемешивая снег и почву, утопали в грязи.
Закутавшись в длиннополую шубу, Мария Дмитриевна жадным взором всматривалась в окно экипажа, с горечью вспоминая их прежний отъезд из Тамбова в Саратов - тогда дорога тоже была длительной, утомительной, но с одной лишь разницей - ныне они возвращаются домой, к родным местам, до боли знакомых с детства. Она вновь увидит Тобольск, в котором родилась и выросла, она встретит людей, давно знакомых, вместе с семьёй прогуляется по тихим старинным улицам, сохраняющих некое влечение провинциального очарования милых стен.
Когда экипаж въехал на мостовую, ведущую к городу, Мария приблизила детей к окну, прошептала:
- Всмотритесь, чадушки мои, вот мы и дома! Господь слышит наши молитвы и дарует верующим в Него то, чего они жаждут больше всего. Вот он, родной Тобольск. Это такое счастье вернуться в тихую родную гавань.
По возвращению большое семейство Менделеевых на первых порах остановилось в старом, обветшавшем от времени доме покойного Корнильева, потемневшие стены, на которых до сих пор висели портреты великих предков Марии Дмитриевны, покрытые слоем многолетней пыли и паутины, как бы сами по себе притягивали вновь приобретённых хозяев, звали к себе немым шёпотом, источая в душе полузабытые-стёртые далёкие воспоминания. Мария Дмитриевна устало сняла с головы шляпу, села на софу - ту самую, любимую отцом. Она обвела комнату взглядом, останавливалась, замирая, на каждом предмете, у каждого угла и, казалось ей тогда, будто всё окружение, вся та неживая действительность дышала запахом её семьи, проникала милой памятью в каждую клеточку её организма, рождая в душе грустные и в то же время приятные мысли, как если бы она долгие годы бродила бы по пустынному краю и только теперь нашла дорогу к живительному источнику.
Иван Павлович оставил супругу наедине с самой собой, дал ей время успокоиться душевно, вернуть прежние силы, что растратила она на долгом пути. Оленька и Катенька к тому времени растопили печь и в доме стало много теплее. За окном, сквозь ветви сосен, бросало свои лучи прохладное февральское солнце, а огонь в очаге прыгал-трескался, будто радуясь приезду позабытых хозяев.
Перед сном, расчесав дочерям волосы, которые заметно отросли, Мария Дмитриевна вернулась в почивальню, где её поджидал супруг. Она всячески скрывала от него свой непраздное положение и, маленькая, располневшая, в широкой ночной рубахе до пят, походила на мяч - несколько комично, но для Ивана Павловича она до сих пор оставалась самой прекрасной женой - на такую всегда можно положиться; сильная, разумная, она многие годы оставалась подле него и в радости, и в горе.
Не задумываясь о делах насущных, Мария Дмитриевна тяжело присела на постель, усталость и дремота сжимали её в тиски, и она не сразу почувствовала, как рука мужа мягким касанием провела по её плечам, а знакомый голос спросил:
- Вот мы и дома. Счастлива ли ты теперь, родная?
- Ах, если бы всю жизнь прожить под этой крышей, где каждый клочок дорог моему сердцу, я бы была богаче всех цариц и императриц, ибо душа моя жаждет покоя, а счастье семьи - и моё счастье.
Иван Павлович задумался о чём-то, чуть помедлив, проговорил:
- Я вновь вступаю на должность директора гимназии и тогда редко буду оставаться дома. Как тебе одной с детьми?
- Не волнуйся, мой родной, я сильная и закалённая трудностями, к тому же дочери наши почти взрослые, станут моими помощницами по дому.
- Как только всё уладится, даю слово, подыщу тебе и няньку, и служанку, а забот у тебя и без того хватает.
- Я каждодневно молю Господа о милосердии к нашему дому и даровании детям нашим долгих лет жизни, ибо иной раз меня охватывает леденящий душу страх, что нам вновь придётся хоронить чада.
Менделеев взял её мягкие, тёплые руки в свои, покрыл маленькие пальцы горячими поцелуями - то был ей ответ заместо тысячи велеречивых слов.