ПОРОДНИЛИСЬ (окончание)

Снова Константин Николаевич стал говорить о поездке в Германию – на следующий год пора отправлять Сашу в школу, куда же с таким здоровьем. Вера тоже с удовольствием и некоторой грустью думала о дочери, которой следовало идти в первый класс. А дети уже твёрдо решили, что будут учиться только вместе. Вера на это улыбалась, а хозяева почему-то избегали на неё смотреть.

И как-то внезапно Константин Николаевич с Сашей снова улетели. Через три дня пришла из Германии телеграмма для Эльвиры, прочитав которую, та стала сразу какой-то совершенно чужой – Веру заметно стала избегать и часто по пустякам раздражалась, иногда, скрывая слёзы, плакала.

Так прошло два дня. На третий, с утра отправила домработницу в супермаркет, сказав, что, к сожалению, с машиной что-то случилось, так что придётся воспользоваться общественным транспортом.
— С Машей я погуляю. Всю ночь голова болела – проветриться нужно.
Ничего не заподозрила Вера, хотя тревожное предчувствие вот уже который день гнездилось в сердце. Поехала, поцеловав на прощание дочку, весело вырывающуюся у неё из рук:
— Ну, мам, пусти, я на качели побегу.
— Ты только осторожнее, малыш, сильно не раскачивайся, а то упасть можешь.

Вышла за ворота, помахав рукой весело приветствующим её охранникам. Направилась к автобусной остановке, то ускоряя, то замедляя шаг – никак не хотели идти ноги, и в голове молоточком стучало: «Вернись домой, вернись домой». Отбросила от себя «эти глупости» и заторопилась. Вернулась часа чрез три.

Пусто. «Неужели ещё гуляют?». Разложила покупки. Заниматься ничем не хотелось – непреходящая тревога заставляла бесцельно ходить по дому. Вышла во двор. Охранники сказали, что хозяйка с Машей с прогулки ещё не возвращались. Вера снова пошла к дому – всё-таки нужно было готовить то ли обед, то ли уже ужин. Раскладывала продукты, поминутно выглядывая в окно. Бросила, снова вышла во двор, затем за ворота.

Так слонялась бесцельно, пока не стало смеркаться. Тревога переросла в уверенность случившегося несчастья. Скорая помощь ей не помогла – никого сегодня с улицы не забирали. В милиции посмеялись, мол, вернётся твоя хозяйка, с ребёнком в загулы не пускаются.

Когда окончательно стемнело, Эльвира объявилась. Одна. Страшными глазами посмотрела на Веру, и та поняла – Машеньки больше нет.
— Под машину она попала. Прости. Не смогла уберечь.
Заплакала хозяйка и направилась наверх. Обернулась, хотела ещё что-то сказать и заспешила вниз, увидев Веру, лежащей на полу.

Встала рядом на колени да так и застыла, не зная, предпринимать что-то, или оставить самой прийти в себя. Села, поджав под себя ноги и молча смотрела на лежащую. Наконец, Вера пришла в себя, какое-то время непонимающе смотрела на Эльвиру, затем спросила:
— Где Машенька?
— В больнице она, в морге,— произнесла едва слышно и погладила Веру по голове.

Вера отстранила её руку, поднялась, подошла к столу и, тяжело опершись на него руками, не мигая посмотрела на хозяйку. Потом снова спросила отрешённо:
— А Машенька где?
Эльвира закрыла лицо руками и завыла. А Вера, вдруг, выйдя из ступора, засуетилась. Помчалась в комнату дочери, собрала в пакет её вещи, чуть не упала, сбегая по ступенькам, и снова с вопросом:
— В какой больнице дочка? Мне же нужно ей вещи отвезти,— потрясла за плечо, всё ещё сидящую на полу, Эльвиру,— Куда мне ехать, да не вой, говори.

Эльвира почти кричала сквозь слёзы, что сегодня никуда ехать не нужно, что девочка в морге, туда не пустят в такое время. Но кто может остановить мать, спешащую к своему попавшему в беду ребёнку. Ничего уже не соображающая Вера за руку схватила хозяйку и потащила по полу к двери, причитая:
— Машенька ждёт, Машенька ждёт, Машенька ждёт….

Эльвира, наконец, сумела встать на ноги, и, безуспешно пытаясь выдернуть руку, продолжала вприпрыжку следовать за Верой, не имея сил остановить это движение.
— Да подожди ты,— наконец выдохнула она,— Ну, подожди.

Потом снова долго пыталась втолковать обезумевшей женщине, что сегодня у них ничего не получится. Вера снова рванула её за руку и, как Эльвира ни сопротивлялась, потащила к воротам.

Охранники с тревогой и недоумением смотрели на происходящее, не зная, что им следует предпринять в такой ситуации, когда невесть что происходит, но никто не зовёт на помощь. Один из них всё-таки нерешительно двинулся к женщинам. Тут Эльвира смогла остановить, начавшую уставать, Веру:
— Ладно. На машине поедем,— вспомнила и поспешно добавила,— Починили её.

«Как холодно здесь,— подумала Вера, когда после долгих переговоров их впустили внутрь,— а я ничего тёплого для доченьки не догадалась захватить». Наконец её подвели к столу, где под простынёй лежало чьё-то тело. Каким же маленьким оно было в сравнении с другими, синевшими открытыми ступнями, не уместившимися под накидками.

— Ей же холодно,— простонала Вера,— подложите под неё что-нибудь, и лихорадочно стала рыться в детских вещах, что до сих пор прижимала к груди.
Но тут служитель приоткрыл лицо, и Вера узнала, узнала свою маленькую, своё солнышко, узнала, несмотря на то, что личико было бледное-бледное и израненное.

Выпустив вещи из рук, кинулась к своему ребёнку. Простыню хотели быстро вернуть на место, но Вера вцепилась в неё и сдёрнула совсем. Перед глазами всё поплыло, когда увидела раздавленную нижнюю половину туловища, и грубо заштопанный рубец, что тянулся от шеи через всю грудную клетку.
От падения её удержала Эльвира.

Очнулась в машине. Всю дорогу до дома молчала.

Все последующие дни прошли за пределами сознания Веры. Похороны, поминки. Как будто не с ней всё происходило, и не её дочку отпевали и закапывали. Рядом неотлучно была Эльвира. Больше никого.
С постели почти не вставала. Эльвира заходила за ней, приводила к столу, что-то говорила, пригубливала вино, закусывала – Вера ни к чему не притрагивалась – потом снова провожала в комнату. И она послушно ложилась на кровать и лежала неподвижно, куда-то устремив немигающие глаза.

А однажды вспомнился морг и обезображенная грудка Машеньки. Ещё пока вяло, неохотно, стал приходить в себя мозг. «Зачем её так разрезали?». Стала думать, с кем посоветоваться, кому открыть появившиеся, ещё нечёткие подозрения.

«Виктор!». Да, только он здесь мог посочувствовать её горю, только ему могла высказать своё наболевшее. Вот только эти дни ни разу почему-то его не видела. Даже на кладбище. А ведь он должен был поддержать её, почему-то она была уверена в этом.

Не отдавая себе отчёта, для чего, она прислушалась, стараясь определить, где хозяйка. Когда показалось, что та зашла в свою спальню, встала и, стараясь не шуметь, спустилась вниз. Размышляя, постояла ещё немного и вышла. Пошла к охране.

Оба смотрели сочувствующе на приближающуюся женщину и о чём-то переговаривались, будто спорили. И всё же на вопрос, где сейчас Виктор, чуть помедлив, один из них сказал, что у себя в комнате. Вчера прилетел. Она не обратила внимания на его «прилетел», повернулась и пошла к домику обслуги.

Виктор, не спавший уже несколько суток, продолжал пить, заглушая мысли о сделанном. Но мысли не отпускали. Он снова и снова видел девочку, которая бежала по пологому спуску к дороге за мячом. Выбрав момент, он включил передачу и поехал. Руки не послушались, и он неудачно совершил наезд – девочка, откинутая краем бампера, упала и испуганно смотрела на затормозивший автомобиль.

Она даже заплакать не успела, как Виктор, дав задний ход, переехал её. Подбежавшая Эльвира дрожащими руками брезгливо завернула тельце в приготовленную на заднем сидении ткань, и они помчались в больницу. Сколько вначале Эльвира пробыла в морге, он не помнил. Потом её снова позвали, и вернулась она уже с небольшим контейнером. Посмотрела на часы, сказала, что, слава богу, успевают, и Виктор погнал в аэропорт.

Засунув в карман пиджака увесистую пачку валюты, получив все необходимые документы, он поспешил на посадку, не оглянувшись на отъезжающую хозяйку. И вот теперь чернел за столом отёкшим лицом и скрипел зубами, пытаясь заглушить всхлип расплющиваемой колесом плоти, а он звучал в голове всё отчётливее.

Но всё же больше всего его беспокоила мысль о встрече с Верой, которая вопреки обещаниям хозяйки оставалась ещё в доме. И он пил, периодически отключаясь; и, приходя в себя, пил снова, стараясь не смотреть на пачку долларов, что зачем-то лежала перед ним.

Крепко зажмурился, увидев перед собой видение. Снова открыв глаза, убедился, что видение не исчезло – Вера стояла и смотрела на него. Он накрыл ладонью деньги, застыл и затем подвинул стопку вперёд, к Вере.
— Возьми.
Вера молчала.
— Да не смотр на меня так,— засипел он пересохшим горлом,— уйди, Христа ради.
Вера только спросила:
— Зачем?

И тут Виктора прорвало. Он хрипел, кашлял и говорил, прикладывался к стакану и говорил снова, словно стараясь, наконец, освободиться от давившего его груза. И Вера слушала, как этот битюг постоянно повторял, что его заставили, и он не посмел, он просто не мог отказаться, так как в большом долгу перед хозяином. Он смотрел налитыми кровью глазами и уже кричал, захлёбываясь словами, что деньги здесь вовсе ни при чём, вот, забери их, он человек маленький, как и Вера, и обязан выполнять приказы. Потому и….

— Зачем?— снова, дрожа голосом, повторила Вера.
Из Виктора будто пар выпустили. Он обмяк и, глядя в стол, уже без крика пояснил:
— Хозяйскому сыну нужна пересадка сердца. Они в Германии его и дожидались. Всё заранее спланировали.

Держась за стены, покачиваясь, Вера вышла на улицу. Виктор ей был больше не нужен. Во двор вылетела Эльвира. Бросилась к Вере.
— Ты его видела? Видела? Что он сказал?
Вера, не отвечая, пошла к дому. Поднялась к себе. Эльвира снова засуетилась – то звала поесть, то приносила кофе, то пыталась заставить принять каких-то капель, и всё время пытала:
— Что он сказал?

Вера отстранила её и легла на кровать. Отвернулась к стене и, поджав ноги, натянула на себя край покрывала. Она понимала, ей нечего больше делать в этом доме, и вообще, ей нечего больше делать. Нужно только дождаться возвращения Константина Николаевича с сыном. Потом можно и умереть.

Они вернулись почти через полтора месяца. Вера не слышала их приезда, она почти ничего не воспринимала, но на влетевшего к ней в комнату Сашу, отреагировала:
— Как ты?
— Мне операцию сделали. Теперь я здоров и бегаю, сколько влезет. Правда, папа не велит, ругается.

Снизу Сашу звали, но он не обращал внимания и рассказывал, рассказывал, пояснив радостно, что сердце ему мама достала, а дядя Витя привёз. Увидев слёзы в глазах тёти Веры, замолчал. Она чуть улыбнулась ему, и, тут же оживившись, Саша спросил:
— Тёть Вер, а где Маша? Я пойду, похвастаюсь.

— Дай мне посмотреть…, пожалуйста.
Саша с готовностью задрал рубашку. Она прикоснулась пальцем к шраму, погладила его, затем встала на колени и прижатым к тельцу мальчика ухом стала слушать ровные удары. Там, внутри Саши, билось сердце её Машеньки, и она припала губами к груди мальчика. Тихонько прошептала:
— Вот мы и породнились.
Хотела встать и не смогла.

Очнулась ночью. Она знала, что ей нужно делать. Спустилась тихонько вниз, взяла на кухне большой разделочный нож и, вернувшись, медленно пошла вдоль коридора. Подошла к двери детской, постояла, вздохнула и пошла дальше. Открыла дверь к хозяевам.

Горел торшер. Эльвира была в постели и широко раскрытыми глазами смотрела на вошедшую. Константин Николаевич сидел в кресле с бутылкой виски. Вера пошла к нему. Эльвира натягивала на себя одеяло, разевая рот в немом крике, а муж, опираясь о стол руками, тяжело поднялся, потом встал на колени и пополз к Вере, глядя ей в глаза. Приблизился и уткнулся лицом ей в живот.

Вера стояла, покачиваясь, и молчала. Пальцы разжались, нож упал на ковёр. Вера улыбнулась, обняла голову Константина Ивановича и, поглаживая её, затянула:

Люли, люли, люленьки,
Прилетели гуленьки,
Стали гули говорить:
Чем нам деточку кормить? *

Последующие два дня она только и делала, что ходила по комнатам и пела колыбельную, которую помнила с детства. А потом её отвезли в психиатрическую клинику.

Эльвира и Константин Николаевич регулярно её навещали.

Санитарки стояли и смотрели на эту пару посетителей, которые как-то скорбно, глядя себе под ноги, проходили в корпус. Одна другой сказала:
— Смотри, как повезло Верке. Постоянно эти к ней приезжают. А ведь чужие совсем.
— Да уж, видно, что хорошие люди,— вздохнув, ответила подруга.


PS В Государственную Думу на рассмотрение внесён законопроект:
«Новый законопроект о донорстве органов, частей органов человека и их трансплантации, разработанный Минздравом РФ, разрешит посмертное изъятие органов у детей для пересадки, но у сирот изымать органы будет запрещено, передает ИТАР-ТАСС».

* Ой, люли… — народная колыбельная песня.