ОБСЛЕДОВАНИЕ

Какое-то беспокойство заставило Георгия Петровича открыть глаза. В комнате темень. Лишь за стеклом балконной двери то разгорается, то сворачивается жёлто-красное пламя. «Прутья перил сваривают,— догадался он,— Только почему ночью?». Тут на фоне теперь уже белого пламени появляется силуэт сварщика, который в упор смотрит на Георгия Петровича через чёрное стекло маски. Вот сварщик поднимает горелку, и, увеличив длину пламени, направляет его на Георгия Петровича.

От возникшего тут же жжения он застонал и попытался отгородиться от пламени ладонями, прижав их к сердцу. Но жжение становилось всё сильнее, и Георгий Петрович закричал. Сварщик тут же исчез, но жгучая боль осталась.

Георгий Петрович в ужасе проснулся и посмотрел в сторону балкона. Там, конечно же, никого не было, и ничего не горело. Осознав это, он несколько успокоился и привычно протянул руку к тумбочке, где всегда под рукой был нитроглицерин. Положил таблетку под язык и стал ждать, привалившись спиной к, положенным друг на дружку, подушкам. Когда понял, что приступ не проходит, встал, опираясь на стену, прошёл к телефону и вызвал скорую помощь. Сел ожидать её около входной двери. Дочери в такое время (то ли очень раннее, то ли, наоборот, позднее) звонить не хотелось.

Домофон запищал минут через двадцать. Впустил бригаду, добрался до постели и с облегчением лёг. Электрокардиограмму сняли быстро. Врач послушал его сердце и лёгкие, побеседовал и заключил, что для шестидесятисемилетнего всё не так плохо, но нужно полежать сколько-то дней и понаблюдаться у участкового, которому он вызов передаст сам. Так что, ждите завтра в течение дня. Нет, для экстренной госпитализации показаний нет. Фельдшер сделала Георгию Петровичу обезболивающее и бригада отбыла.

После укола сердце действительно успокоилось, и до утра он поспал спокойно. Врач пришла во второй половине дня. После осмотра согласилась с Георгием Петровичем, что нужно лечь в больницу. Только для этого следует предварительно пройти обследование в поликлинике, без результатов которого направление выписать она не имеет права. Заполнила кучу талонов, на словах пояснила, что требуется сделать и отбыла, пожелав выздоровления.

Потом позвонила дочь и, узнав о случившемся, пообещала приехать после работы. Георгий Петрович совсем успокоился и даже снова подремал.

Наташа открыла дверь своим ключом.
— Ну, что, пап, как себя чувствуешь? Что врачи сказали?— посмотрела талончики, что участковый терапевт оставила и возмутилась,— Да-а, поистине умереть легче, чем в больницу попасть – здесь же на полмесяца ходьбы в поликлинику. А уж это совсем непонятно – зачем тебе желудок смотреть? Или беспокоит?
— Желудок? А, что-то говорила про него. Нет, я не жаловался. Видимо, требуют от них. Диспансеризация. Но ты не беспокойся, с работы не отпрашивайся – я сам похожу в поликлинику. Ты меня только в больницу потом соберёшь.
— Ты, папа, вот что, никаких «похожу». Такси вызывай, денег я тебе оставлю.
Какое такси?

Георгий Петрович, как на пенсию вышел, даже троллейбусом и автобусом не пользовался, пешком ходил. Часа по два прогуливался, а тут ходьбы минут на сорок неспешным шагом.

«Ну почему так человек устроен, что не может в конце жизни ею распорядиться,— размышлял он по пути в поликлинику,— чувствует, что тяжело становится, взял, и выключил себя. Ни себе, ни родным лишних проблем. А так, сляжешь; считай, дочь обречёшь на уход за собой, а у неё своих проблем невпроворот. Нанять кого – никаких денег не хватит. Государственных больниц для доживающих в болезнях свой век стариков не предусмотрено, всё на родственников перекладывают».

Народу в поликлинике – битком, люди вдоль стен стоят и сидят, переговариваются между собой. Молодёжь всё без очереди норовит – кто профосмотр проходит, кто заявляет, что он за деньги анализы сдаёт. В общем два часа потратил в первый день Георгий Петрович, чтобы кровь из пальца да из вены взяли.

К половине дистанции сердце не только всё чаще болью о себе заявляло, но и перебоями. Одышка появилась, приходилось всё чаще присаживаться на скамейки, пока доберёшься. Только вот и тех не везде найти можно.

Наконец осталось последнее обследование – ФГС. Дождался дня, на который записали его и теперь уже на такси поехал. Хорошо, что время назначили, когда явиться должен, так что ожидать пришлось совсем недолго. Постучал в кабинет, дверь открыл:
— Можно?
— Переобувайтесь!
Ну, надо же, забыл ведь, что требовалось вторую обувь принести с собой.
— Простите, запамятовал я. Вот, только бахилы купил.
— Нельзя так к нам. Следующий.

«Вот тебе раз. И что же мне делать? Думал, завтра уже в больницу попаду, а тут такое. Ох, и растяпа, ну почему лишний раз направление не перечитал. Там ведь точно про тапки было. Теперь снова завтра тащиться. Нет, нужно поговорить с врачом, должны ведь понять. Тем более, что вон сколько раз люди туда вообще без бахил заходили. А если разуться?— догадался,— Верно».

— В носках нельзя.
— Вы поймите, пожалуйста, мне завтра в больницу лечь нужно, и только вашего обследования не хватает.
— И вы нас поймите. Без второй обуви не разрешается. Всё, дед, не мешай работать.
«Какая молодая, а уже злая. Но что же всё-таки делать? Наташе позвонить, чтобы привезла?».

Дочь приехала через полчаса. Переобулся Георгий Петрович, подождал, пока кабинет освободится, и снова к двери направился. Но тут зароптала очередь – пропустил своё время, теперь сиди, жди. Посмотрел на людей удивлённо, напомнил, что уже полтора часа здесь находится – все же видели, что пришлось свою очередь ему несколько раз уступать. Никакого отклика.

Дочка стыдить народ стала – старый же человек перед вами стоит, а вы не только понять не хотите, что у него сердце больное, даже место уступить не соизволите. Не выдержала, приказала встать молодому парню. Тот нехотя, продолжая говорить по телефону, поднялся. Потом оторвал трубку от уха и заявил, что если у деда сердце болит, то к кардиологу нужно идти, а здесь желудки смотрят.

Обрадовались остальные такому толковому замечанию, и, уже не стесняясь, стали рассуждать, что старикам вообще нужно дома сидеть, а если что заболит, на дом врача вызывать.

Только Наташа их уже не слушала, решила с доктором переговорить. Но из кабинета раздражённо ответили, что её дед уже всем надоел; с людьми договаривайтесь, пропустят – пусть заходит, не пропустят – пусть ждёт. Очередь одобрительно загудела.

Кто-то выходит, кто-то заходит, а Георгий Петрович чувствует, что от всех этих треволнений сердце начало скакать в груди беспорядочно. И жмёт, жмёт всё сильнее. Но крепится, молчит. Вот уже пара человек перед ним остаётся. Женщина, что рядом сидит, кого-то по телефону успокаивает, что уже скоро всё закончится, пусть кто-то там потерпит немножко.

«Скоро закончится»,— кувыркается сердце,— «Скоро закончится»,— усмехается сварщик и всё увеличивает и увеличивает пламя горелки. Чёрно перед глазами, в голове поплыло, и та медленно склонилась на плечо женщины. Она же, продолжая говорить, недовольно отпихивает деда, кося на него глазами, а тот упорно валится на неё уже всем телом.

Кричит Наташа, придерживая отца, зовёт на помощь. Из кабинета кто-то выглянул и, увидев происходящее, куда-то побежал. Очередь возмущённо ропщет, что умереть здесь можно, а врачи ничего не делают. Всё это уже не доходит до сознания Георгия Петровича, наконец-то вольно лежащего на стульях.

Подошёл врач, велел медсестре дать больному нашатырь нюхать. Та встала на колени и водит, водит ваткой около носа переставшего дышать деда.

Наконец скорая прибыла. Врач посмотрел на того, кто только что был Георгием Петровичем, приподнял ему веки и укоризненно сказал Наташе, что ей нужно было скорую помощь вызывать, на дом, а не тащить отца в поликлинику.
Очередь снова одобрительно загудела.

Тем обследование и закончилось.