Купидоны

Я отложил детскую книжку, снял очки и с несколько секунд вглядывался в глаза своего шестилетнего внука, сидевшего у меня на коленях, казалось, задававшего мне немой вопрос: Почему я прекратил чтение его любимого рассказа? - его большие черные глазенки-пуговки стремились проникнуть в самую мою душу, чтобы отыскать там ответ. Маленькая ручка, только что теребившая мою ладонь, потянулась к моей щеке и с нежностью в голосе, на которую способны лишь эти крохотные создания, гладя мою бороду, не выдержав, спросил меня: - Деда, что случилось? Тебе плохо? - О нет, что ты, мне хорошо! - я взглянул на Катеньку, которая, услышав вопрос своего младшего брата, на мгновенье оторвалась от планшета и принялась изучать мое лицо, пытаясь обнаружить в нем какие-то тревожные симптомы. Мне же, польщенному таким трогательным вниманием, захотелось насладиться этим моментом, чтобы навсегда запечатлеть в своей памяти их искренне любящие взгляды. Но, зная своих внуков, да и вообще детей, я отлично понимал, что долгие мхатовские паузы совсем не подогревают у них интерес, а скорее наоборот, заставляют их пытливые умы и непоседливые, переполненные энергией тельца, находить для себя более захватывающее занятие.

Я сделал глубокий вздох, позволяющий мне за это время сосредоточиться, усадил поудобнее Антошку, на своих ногах и, загадочно улыбаясь, пытаясь вложить как можно больше таинственности в свой вопрос, в вполголоса спросил: - А хотите знать, как мы познакомились с вашей бабушкой? Катенька застенчиво улыбнулась, переведя взгляд на тихонько появившуюся, стоявшую в проеме двери, маму - по совместительству являвшуюся моей дочкой. У Антошки глаза разгорелись еще больше и казалось, что они, и без того большие, вот-вот вылезут из орбит, в предвосхищении увлекательного рассказа. Упоенный и вдохновленный таким вниманием, я начал свое повествование, стараясь как можно точнее передать всю атмосферу сопутствующую тому прекрасному времени, пытаясь не упустить ни одной малейшей детали. Память перенесла в наш маленький дворик и усадила меня восемнадцатилетнего на скамейку напротив окон той прекрасной девочки, впоследствии ставшей моей единственной супругой и верным другом. Я вдруг ясно ощутил запах пирожков с повидлом, которыми торговала на углу тетя Софа. Услышал голоса ребятни, играющих в войнушку, то прячущихся в подъезде, то вступающих в рукопашную посреди двора.

Новые, только, что купленные туфли жали, раздирая мои ноги до кровавых мозолей и я, сидя на скамейке, пытался найти удобное положение, то отрывая от земли, держал их на весу, то ставя их на ребро подошвы. Но они так сильно мне нравились, что я ни за что не хотел сменить их на более удобную и уже разношенную, другую обувь. Я, превозмогая боль с каждым пройденным шагом, чувствуя себя примерно так же, как русалочка обретшая ноги, делая свои первые шаги, наверное с не меньшим наслаждением любовался ими и тихоньким, приятным поскрипыванием исходившим от них, моих красивых туфлей при ходьбе.

Мое внимание привлекла влюбленная парочка, с важным видом прогуливающаяся по двору. Это были мальчик лет шести и девочка примерно того же возраста. Вы бы видели, с каким трепетом и нежностью они держались за ручки, и было в этом что-то волшебное и настолько трогательное, что любая пара, к которой они случайно дотрагивались, вдруг, впитывала божественную любовь и люди поговаривали даже о нескольких случаях свадьбы после таких прикосновений.
Как бы там ни было, правдой ли, вымыслом, но в моей голове стал созревать гениальный в своей простоте план. Нужно упомянуть, что я от природы очень стеснительный, застенчивый паренек, не смевший даже встретиться взглядами с девочкой недавно переехавшей в наш дом, а сама мысль заговорить с ней бросала меня в легкую дрожь. Решился, наконец, предложить ей свою руку и сердце и, конечно же, при этом мне не помешало бы немножко магии. Ведь всегда приятнее действовать наверняка, имея за спиной такую мощную поддержку в виде этих маленьких ангелочков-купидонов.

Так как ходить в тот день я уже не мог, и с трудом представлял себе эти длинные сто метров пути, отделявшие меня от родного подъезда, мне пришлось пренебречь иерархией и подозвать их величества купидонов к себе. На мое удивление, они тут же, покорно, но величаво двинулись в мою сторону и, подойдя так близко, что я всерьез стал переживать за мои больные ножки, как бы эти божества во плоти, не наступили на них, подогнул, убрав под скамейку. Хотя ради той девочки готов был стерпеть любую боль, но такая жертва показалась мне в тот момент излишне-напрасной и необоснованной. Я представился этим чудесным созданиям, поинтересовался их земными именами и подробно объяснил внимательно слушающим Антону и Катерине суть моей просьбы, заключавшейся в таком маленьком для них, но гигантском одолжении для меня: В то время, когда я заговорю с девушкой, чьи глаза светят маяком в моих грезах, чья легкая походка напоминает мне полет птицы, а голосок подобен звукам арфы, в тот момент, когда я невзначай коснусь ее руки, им надлежало обнять нас своим благословением, объединив навеки.
Дослушав мой план, они ничуть не удивились моей странной просьбе и в какой-то момент, я готов был поклясться, мне показалось, что я увидел свечение над их головками. Антошка и Катенька с готовностью джина бескорыстно согласились выполнить мою просьбу, так словно бы их просят об этом постоянно, а им доставляет большое удовлетворение, делиться своей любовью с любым кто бы ни попросил.

В тот день я был безумно счастлив, как будто бы она мне уже ответила: Да! Я влетел, перемахивая через две ступеньки на свой пятый этаж, окрыленный сговором с купидонами и лишь только, когда снял туфли, вспомнил о своих пораненных ногах. Весь вечер меня неуклонно тянуло к окнам, выходящим во двор и я словно загипнотизированный, сидя на подоконнике, искал глазами милую фигурку любимой девушки. Пока еще были открыты магазины, я ждал, что она вот-вот выбежит из подъезда и волосы ее, будут развеваться на ветру, придавая ее телу еще большую легкость. Когда же все ближайшие магазины, отпустив последнего, запоздалого покупателя, закрылись, надеялся увидеть ее выносящую мусор. Но вскоре я понял, она уже спит.

Покрутившись немного, я все же заставил себя оторвать от холодного стекла окна, свой лоб, затем нарисовав пальцем сердечко с вонзенной в него стрелой, причем стрелу я исполнил в виде имени и фамилии своей возлюбленной: «Дарья - (край сердечка и)- Соколюк<<< - (гордо вонзалось в самую его середину). Странным образом этот рисунок на холодном, безразличном стекле согревал меня и радовал взгляд. Вы когда-нибудь задумывались, почему нам так нестерпимо хочется выкрикивать или просто написать где-нибудь имя любимого человека? А лучше и то и другое, и как можно больше и как можно громче. В детстве (пока мы еще не заражены самой приятной из всех болезней именуемой любовью к противоположному полу), мы расписываем все подряд именами родителей: Мама и Папа, и будь наша воля, не получи мы взбучку от них же за такое проявление своей любви, то эти надписи красовались бы даже на потолке. На некоторое время после такой жесткой цензуры, это желание татуировать стены именами любимых пропадает, но вот мы взрослеем, на нашем горизонте появляется человек, заполняющий собой все наше существо и в нас, с еще большим энтузиазмом, просыпается художник, вокалист и рассказчик. И снова берегитесь стены и уши близких, друзей. Мы беспрерывно можем говорить о любимом человеке, и это доставляет нам такое же удовлетворение, как созерцание милого сердцу человека, а вибрации от написанного или произнесенного имени, нас согревают, возбуждая струнки нашей души, и тогда уже мы обращаемся в самый музыкальный инструмент, исполняющий песнь-гимн любви.

О да, я упивался видом своего экспромта, с такой нежностью выведенным на стекле рисунком - символом любви. То и дело, просыпаясь и устремляя свой взгляд на тусклое в свете уличного фонаря стекло с инициалами своей возлюбленной.
***
Художник из меня, как вы уже успели заметить, был не ахти какой, единственное, что мне хорошо давалось на этом поприще - были книжки-разукрашки и в поэзии художества я мог гордиться только своими ровными линиями, не выпирающими за края рисунка, который я всегда с особой тщательностью старательно разукрашивал. Может быть, еще и поэтому он мне так нравился, я только рамку не приклеил к нему и чуть не молился на него. Просыпаясь каждую последующую ночь, тут же проверял на месте ли мой рисунок, как будто бы боясь того, что ночью тихонько прокрадется какая-нибудь горничная и сотрет, уничтожит своей тряпкой труд всей моей жизни. Хотя и отлично при этом понимал, что нет у нас никакой горничной, а единственный человек, прибиравшийся в моей комнате, был я сам. Тогда я понял: Медлить больше нельзя и если она завтра не появится на улице, то я сам позвоню ей и попрошу встретиться, а там уж пусть будет, как будет.

На следующий день, прождав до обеда, я решился позвонить. Телефонная будка находилась в нашем дворе, так, что мне даже не пришлось покидать своего поста, и я мог наблюдать, как подъезд, так и окна Дашеньки. Решительно набрав заветный номер, я был готов пригласить ее на свидание но, услышав Дашин, такой приятный голосок, с милым слегка украинским акцентом, я вдруг потерял дар речи и не мог связать не то, что несколько слов, но и сами слоги и вообще буквы в тот момент перестали для меня существовать. В моем взбудораженном мозгу не было ничего, сплошной чистый лист. В то время в наших телефонах не было еще интеллектуальной подсказки «Т9», в прочем, как не было и самих СМС. Единственное, что в них было - это циферблат и трубка, да и та, время от времени, каким-то чудесным образом пропадала. Она, сказав несколько раз: - Алло, - и, не дождавшись ответа, молчала, молчал и я. Нервно сковыривая ногтем облупившуюся краску с рамы между стеклами, я стоял и слушал ее дыхание, казалось, мое неловкое молчание, не только не расстраивало и не бесило ее, а наоборот забавляло. Так прошло несколько длинных минут, в течение которых, пульс мой мало-помалу стал приходить в норму. И вот я, уже почти готовый заговорить, несмотря на такую затянувшуюся паузу, вдруг услышал в трубке звонкий смех. Не понимая в чем дело, я инстинктивно, оглянулся и, посмотрев на ее окна, увидел улыбающуюся, машущую мне Дашу.
Это был провал. В ту секунду мне позавидовал бы любой, пусть даже самый маститый и выдающийся в своей мимикрии хамелеон, так как даже моя одежда, казалось, приняла пунцово-красный окрас, в цвет с телефонной будкой и лишь только белые ободки моих карих глаз, выдавали во мне человека, интегрировавшего, ставшего единым целым с этой конструкцией.
В то время, когда я, чувствуя себя последним идиотом, готов был провалиться под землю и с большим удивлением замечал, не понимая, почему этого не происходит, Дарья все больше заливалась смехом. Наконец, она с той же торжествующе-разоблачительной улыбкой спросила: - Это ведь ты, правда? - я, с несколько секунд обдумывая все за и против, все же решил признаться. Договорившись встретиться с ней возле подъезда, я стал искать глазами своих ангелочков, но они, только что покорявшие детскую горку, вдруг исчезли, словно поднявшись на Олимп и там, растворились в облаках.

Продолжение следует...